Последняя инстанция

Пролог.

Любой человек боится забвения. Что бы ни ждало его за Чертой, он предпочтёт неизвестность полному уничтожению. Какой-то древний, первобытный ужас охватывает его сознание при одной только мысли, что он перестанет существовать. Совсем. Не на день, не на два, а навсегда. И все его надежды, страхи, мечты и ошибки растворятся, как утренний туман. Его забудут, а мир спокойно будет двигаться дальше. Так же, как он двигался до его появления.

Совсем другое дело, если на той стороне что-то есть. Об этом так много сказано и так много написано. Во все времена люди искали намёки, зацепки, крошечные надежды на существование загробной жизни. Конечно, было бы неплохо, если на той стороне ждут райские кущи, гурии, новый мир и новые пути. Но если станется, что за Чертой окажутся кипящие котлы, острые вилы и выбеленные жаром скалы, это тоже неплохо. Какие бы муки не испытывал человек, он продолжит осознавать себя. Продолжит быть. А это – уже очень многое.

Но может оказаться, что у каждого не просто свой путь, который человек выбирает благодаря своему моральному компасу, системе сдержек и противовесов и с помощью элементарного случая: у Мироздания могут быть совсем иные планы насчёт тех, кто обладает нужными талантами и способностями. И кто знает, понравится ли им уготованная для них участь? Отвергнутый дар может принести самые тяжёлые последствия. Если это правда дар.

Глава

1

. Вступление в должность.

Никиту разбудил мерный шум дождя и лёгкая тряска. Что-то мерно поскрипывало, похоже, автомобильные дворники. Он поморщился, не открывая глаза: стоило разменять четвёртый десяток, как спина начинала ныть при любом неудобном положении тела. Мир вновь подпрыгнул и Никита открыл глаза.

Он сидел в грязноватом автомобиле на заднем сиденье и куда-то ехал. Потоки дождя заливали стёкла, за ними еле угадывался мрачный ночной город под жёлтым светом редких фонарей. Рядом с приборной панелью красовался допотопный счётчик. «Такси», – догадался Никита. Водитель что-то монотонно говорил, не отрываясь от дороги впереди. Никита с силой потёр лоб, стараясь вспомнить, как попал в это такси и куда он, собственно, едет. В голове стоял туман, как бывает после сна. От попыток что-либо вспомнить начинала кружиться голова. Водитель посмотрел на него через зеркало заднего вида, глаза странно блеснули.

– Так что ваша работа очень важна, – явно продолжая начатый разговор, сказал шофёр. – Такие люди, знаете ли, всегда в цене. В любом месте и в любое время. Хотя вы правильно сказали: многие этого не понимают. Не осознают великую важность вашей работы.

– Что? – хрипло спросил Никита.

Водитель не заметил или не захотел замечать его растерянности.

– Я говорю, что работа врача – одна из самых важных в мире. Где бы вы ни оказались, а оказаться вы можете в весьма необычном месте, ваши навыки придутся к месту. Тем более человек столь незаурядных взглядов. Не стоит оглядываться назад и цепляться за прошлое. Ваша семья поняла бы вас, спросите вы их об этом.

Никита не слушал. Он старался рассмотреть город и найти знакомые ориентиры. Они ехали вдоль набережной с покорёженным ограждением. Поодаль, на чёрной водной глади угадывались остовы замерших, проржавевших насквозь, судов. По другую сторону дороги высились мрачные здания с облупившейся штукатуркой, зияющие чернотой оконных проёмов. На разбитом асфальте, среди гор мусора не было ни души. Они ехали через ночь совершенно одни. Места выглядели абсолютно незнакомыми и, мягко говоря, необычными.

– Куда мы едем? – спросил Никита, в его душе росло беспокойство.

– Домой. Вам здесь всё в диковинку, это ясно, но вы скоро привыкнете. Люди с вашим характером быстрее привыкают к переезду, поверьте мне.

– Мне надо обратно, – как можно спокойнее сказал Никита. – Давайте вы отвезёте меня обратно и мы забудем об этом, а? Я никому не скажу о вас, честное слово.

Голова вновь закружилась от попыток вспомнить, как именно он попал в такси. Что последнее получается вспомнить? Так, Никита закончил смену в больнице. Что потом? Потом заехал в магазин: жена просила купить молока и каких-нибудь чипсов для Лёшки. Так, дальше. Дальше поехал в сервис сдать машину: спереди справа появился стук.

Никита морщился и пытался вспомнить как он приехал в сервис. И не мог. Почему-то всё заканчивалось на поездке из магазина. Что там могло быть? Не имея возможности вспомнить, его сознание само стало дорисовывать картину мира, какой бы она могла быть: вот он сдал машину абстрактному механику, вот абстрактная секретарша дала ему не менее абстрактную квитанцию. Так, он попросил её вызвать ему такси, чтобы доехать до дома… Ну вот же! Всё сходится!

Он устроился поудобнее на просиженном сиденье, блаженно вздохнул и даже улыбнулся. Но пейзаж за окном вновь заставил улыбку сойти с лица, а в душе опять зашевелился червячок сомнений. Нигде в городе нет такого парка с мёртвыми деревьями, мимо которого они сейчас ехали, это точно. И куда все подевались?

– Дождь так всё меняет, – Никита нервно хохотнул. – Совершенно не узнаю эти места, хотя живу здесь пол жизни.

– Вы никогда не бывали в этих местах.

Мерно поскрипывали старые дворники, сметая бесконечные потоки воды. Такси медленно остановилось, Никита весь подобрался. Водитель повернулся к нему. Им оказался мужчина старше среднего, с небрежной щетиной и невероятно пронзительным взглядом.

– Приехали. Повторюсь: вам понадобится время, чтобы привыкнуть, так что поговорим в другой раз. Вам сейчас не до меня. Удачи на новом месте.

Водитель отвернулся, показывая, что продолжать разговор не намерен. Решив не испытывать судьбу, Никита поспешно выбрался под дождь, даже забыв спросить об оплате.

Над ним нависало, закрывая собой полнеба, огромное гротескное здание из серого бетона со странно вытянутыми узкими окнами, похожими на бойницы. Эдакая помесь современного дома и средневековой крепости. Оно как будто чуть кренилось в сторону. На десятиметровой высоте висел зелёный крест с неработающей подсветкой. Видимо, это какое-то медицинское учреждение. Никита мгновенно промок до нитки, вода заливала глаза. Он пытался рассмотреть ещё хоть что-нибудь на улице, но тщетно: пара фонарей выхватывала из тьмы только часть парковки и главный вход с грязными пыльными стеклянными дверями, за которыми угадывалось фойе. Звук дождя ощущался каким-то приглушённым, как будто Никита не стоял на улице, а слышал его через закрытое окно. Взревел двигатель. Никита оглянулся: такси уехало в ночь.

Ничего не оставалось, кроме как войти внутрь. Рама входной двери проржавела настолько, что стёкла из неё норовили выскочить в любой момент. Широкое фойе, как и в любой больнице. Напротив входа, вдалеке, виднелись двери лифтов, поблескивающие металлом. Рядом –покрытые толстым слоем пыли кофейный аппарат и аппарат со снеками. В его недрах чернела пустота. Несколько дверей без табличек или номеров. Наверное, хозяйственные помещения с инвентарём для уборки и прочей ерундой. Обычная плитка под ногами, чтобы бесчисленные пациенты не стоптали напольное покрытие в первый же год. Люминесцентные лампы, висевшие среди ровных квадратиков навесного потолка, светили как-то тускло, вполсилы, так что в помещении царил полумрак. Дождь и ночь только усиливал этот эффект вязкой тоски. Середину помещения, как водится, занимали ровные ряды стульев для пациентов, ожидавших вызова, на них копошились неясные тени. Стойка регистратуры была утоплена в стене и уходила в недра другого помещения. Оттуда доносились шорохи и смешки.

– Куда?! – рявкнул голос над самой головой. – Куда прёшь?

– Туда, – машинально ответил Никита и втянул голову в плечи.

Над ним нависал крупный негр в форме охранника и в столь неуместных в этом полумраке чёрных очках. Он смотрел на Никиту в упор, уперев могучие руки в бока.

– А, ты новенький, – голос негра смягчился. – Извини, не признал. Проходи, осматривайся. Меня Джеком зовут. Джек Абрахам. Будем знакомы.

Никита открыл было рот, чтобы ответить, но охранник уже шёл дальше по фойе, что-то бурча на сидевшие рядками тени. Что-то о бездельниках и дармоедах. В этих тёмных сгустках, занимавших стулья, можно было угадать очертания человеческих фигур. Никита тряхнул головой, стараясь развеять наваждение, но чёткость этим существам не возвращалась. От тонущей во мраке регистратуры всё так же доносились неясные шорохи и он прошёл мимо, в ближайший коридор.

Над головой висели большие люминесцентные лампы, но и здесь они почему-то давали совсем мало света, словно серые стены вбирали в себя все лучи. Звук шагов оставался приглушённым, как будто под ногами ковёр, а не потрескавшаяся кафельная плитка. Даже сами движения ощущались плавными, как бывает во сне, когда вы не можете двигаться быстро, даже если захотите. Мимо проплывали двери с пустыми табличками над ними. С каждым шагом, происходящее всё больше напоминало дурной сон.

Никита решил для себя, что не будет никуда сворачивать, хотя развилок и всевозможных лестниц на пути попадалось немало. Без опознавательных знаков, здесь запросто можно заблудиться, так что лучше пока не путать самого себя и двигаться в одном направлении. Мимо проплывали брошенные каталки, тронутые ржавчиной, давным-давно увядшие цветы в широких горшках и пустые торговые автоматы. Тишина. Только шум дождя, идущий, как будто бы, со всех сторон. Дождь проник в самое нутро Никиты, стал его частью. Он вздохнул и остановился. Не было особых причин беспокоиться, ведь это явно просто сон. Никаких знаков или карт на стенах. Пару раз попались картины, но обе оказались размыты, как будто их залили растворителем. Наверное, стоит попытать счастья и что-то выяснить в регистратуре или найти того грозного охранника. Благо, чтобы найти всё это достаточно развернуться на сто восемьдесят градусов и вернуться назад.

Он повернулся и оторопел. Позади красовалась стена с уходящими, направо и налево, коридорами. Он никуда не сворачивал, это точно. И никаких окон на пути ему не встречались! А теперь в левой стене красовалось мутное окно, залитое вездесущим дождём!

И тут Никите впервые стало по-настоящему страшно. Сердце бешено колотилось, готовое выскочить из груди, воздуха не хватало, а сознание проваливалось в какую-то бездну, откуда не может быть выхода. Если это сон, то ему давно пора проснуться.

И он побежал обратно. По крайней туда, где ему казалось, что это самое «обратно» может находиться. Мелькали безликие двери и не менее безликие коридоры. Стук ботинок по-прежнему еле доносился до его слуха. Он метался по коридорам и даже рискнул позвать на помощь.

– Эй! Кто-нибудь! Ау!

Крик утонул в ближайших стенах и сразу стих. Он бежал и бежал. Появилось ощущение, что в шуме дождя кто-то злорадно хихикает. Тьма стала сгущаться вокруг, лампы над головой работали всё хуже и хуже, готовые погаснуть в любое мгновение. Он чувствовал на спине чей-то плотоядный взгляд. Никита всеми фибрами своей души осознавал, что позади него тьма. Что стоит ему остановиться и она проглотит его. Что никакого коридора и света сзади уже нет и быть не может. Там смерть.

Наконец, впереди забрезжил слабый свет, Никита прибавил прыти и выскочил обратно в фойе. На скамейках всё так же колыхались тени, на улице шумел дождь.

– Опасно бродить вот так в одиночку по коридорам. Тем более в первый день.

Рядом с ним стоял коренастый низенький мужчина с усталым взглядом в медицинском халате. Это был обладатель правильного греческого носа и аккуратной короткой причёски, с сединой на висках. Он безучастно смотрел на Никиту, чуть наклонив голову на бок.

– Я искал выход, – выдохнул Никита.

– Выход? Выход там, – мужчина невозмутимо кивнул на грязную дверь, ведущую наружу. – Но не советую выходить из больницы. По крайней мере, пока. Погибнешь быстрее, чем в коридоре. Так, теперь формальности.

Он повёл квадратными плечами и пошёл к стойке регистратуры, откуда по-прежнему доносились смешки. Никита в нерешительности оглянулся на тени на стульях и поспешил следом. Уж больно подробный сон, подумал он.

За стойкой стояли две девушки-близняшки, неестественно высокого роста. Из-за этого определить их возраст оказалось довольно затруднительно. Обе тоже были одеты в медицинские халаты, из-под шапочек выбивались тускло-рыжие волосы. На смеющихся лицах прыгали мелкие веснушки.

Проводник Никиты бесцеремонно перегнулся через стойку и стал там что-то искать. Девушки не обратили на это никакого внимания и во все глаза рассматривали Никиту.

– Квентий, а это кто? – спросила та, что слева.

– Новый сотрудник, – буркнул Квентий, усердно что-то копая за стойкой. – Только приехал. И сразу попёрся в правый коридор. Один.

Девушки ахнули, одновременно смешно вскинув брови. Та, что справа, покачала головой.

– Не ходите так один в правый коридор. Это же почти то же самое, что ходить под дождём!

– Конечно, конечно, – уверенно закивала левая.

– Так, стоп, – разозлился Никита. – Вы вообще кто? И я где? Что за правый коридор? Почему на сиденьях тени?!

Он злобно ткнул пальцем в сторону неясно колышущихся на стульях сгустков мрака. Девушки в растерянности посмотрели на Квентия. Стойка под ним опасно прогнулась, готовая проломиться под его коренастым, низеньким, но могучим телом.

– Нашёл!

Квентий ловко спрыгнул на пол. В руках он держал потёртый планшет для бумаг с помятыми и грязноватыми листами, сплошь исписанными быстрым врачебным почерком. Квентий деловито полистал бумаги, сдвинув брови и, наконец, с сияющим видом ткнул коротеньким пальцем в одну из строчек.

– Так. Никита Григорьевич Громов. Земных лет: тридцать два года. Последнее место работы – врач-хирург. Женат. Есть сын… Э… Но это уже несущественно. Направлен к нам…

– Что значит «земных лет»?! – возмутился Никита.

– Это значит сколько лет ты провёл на Земле прежде, чем умер.

– Умер?!

Никита попятился. Девушки продолжали бессмысленно таращиться на него, Квентий листал бумаги, бормоча что-то себе под нос. Закружилась голова, хотелось сбежать от этого, забыться, проснуться наконец! Никита с силой ущипнул себя и не почувствовал боли. Он стал хлестать себя по щекам, но это тоже не дало результата: он не просыпался.

– Если хочется побиться в истерике, – не отрываясь от бумаг пробормотал Квентий, – советую выбирать левый коридор. Им хотя бы иногда пользуются.

Никита всё продолжал пятиться, пока не упёрся спиной в стену. Он нащупал рукой пустоту и обернулся. Левый коридор. Который лучше, чем правый. Схватившись за голову, он побрёл по коридору, пытаясь вспомнить ещё какие-нибудь способы проснуться. Его шатало, словно пьяного. Какая-то омерзительная мысль плотно засела в голове. Она стучалась, росла, заполняя собой всё сознание и вытесняя все остальные, даже панику и страх. Этой мыслью была уверенность, что коротышка у регистратуры прав: он, Никита Громов, после тридцати двух лет земной жизни, действительно мёртв. Что этот мир, каким бы невероятным он не казался, всё-таки реален.

Он бесцельно брёл по коридору. Его правую стену занимали грязные окна, выходящие во внутренний двор больницы: под дождём ржавели кареты скорой помощи неизвестной модели. Полусгнившие, покорёженные неизвестной болезнью деревья припадали к земле, среди расплывающегося газона, больше напоминавшего болото. Никита дошёл до очередного перекрёстка. Под ногами шуршал мелкий мусор, возле стены стояла видавшая виды грязная каталка времён двадцатого века, если не девятнадцатого. Никита устало сел на неё и закрыл лицо руками. Он был опустошён, голова гудела от звенящей пустоты. Сознание растворялось в шуме дождя за окном и потрескивании ламп над головой. Время текло медленно и неохотно, так, что уже невозможно было определить, сколько часов или минут прошло с момента его появления на этом перекрёстке. Может, он сидит здесь уже целую вечность? Возможно, и не было никакого фойе, такси, крикливого охранника и медсестричек-близняшек? А земная жизнь? Те самые тридцать два земных года? Они точно были? Или только показались ему во время раздумий на этой несчастной каталке? Может, всегда были только коридор, этот мусор и дождь за окном? Сознание куда-то улетало, истончалось, как сливочное масло на раскалённой сковороде. Сжималось до размеров атома.

К шуму дождя добавился новых звук: мерное шорканье. Сначала оно было еле слышным, но с каждым мгновением оно усиливалось и уже не оставалось сомнений: кто-то неспеша подметал пол.

Никита открыл глаза. На перекрёстке лениво работал видавшей виды метлой сутулый старичок в замызганном рабочем комбинезоне. Уборщик просто сметал сор и мусор от одной стены к другой. Люминесцентные лампы иногда сильно мигали и коридор на мгновения погружался в непроглядную тьму. Никита с тоской смотрел на уборщика.

– Первый день самый трудный, – объявил служащий, не прерывая свой труд. – Квентий – он хороший, но уж больно чёрствый, деловитый весь. Но его понять можно: он тут давно. Сколько народу ему приходилось вот так встречать? Запросто начнёшь принимать всё это за рутину. Это для тебя прямо событие произошло, а для него так – как кофейку выпить. Квентий стал забывать какого было там, за Чертой. Тут об этом мало кто помнит, – добавил уборщик, подумав.

Старичок с удовлетворением посмотрел на грязный пол, вытер руки о штаны и сел на каталку рядом с Никитой, поставив метлу между ног. С минуту они молчали, только лампы мерно щёлкали над головой, да капли стучали по ржавым карнизам. Старичок хмыкнул.

– Меня Агафоном зовут.

– Никита.

– Да, знаю, – с готовностью закивал Агафон. – У нас тут новости быстро разлетаются. Рутина, понимаешь? Скука. Скоро привыкнешь и тоже будешь всех новеньких знать ещё до того, как они рот раскроют. Да и до того, как они приедут, тоже будешь.

– Как-то это не похоже на Загробный мир, – наконец сказал Никита. – Это какое-то чистилище? Я ничего не понимаю. Что я должен делать?

– Немудрено, что не понимаешь, – хмыкнул Агафон. – Умираешь-то не каждый день. Это не Загробный мир, до него ты не доехал. Это – Пограничье. Обычно здесь не задерживаются: проскакивают насквозь и сразу отправляются в Рай или Ад, это уж кому куда положено. Но есть те, кто застревают здесь. По разным причинам. И им требуется помощь, чтобы идти дальше, завершить свой путь. Мы сейчас в госпитале, где такие души лечат. Без этого, без лечения – они обречены.

Стало быть, это какая-то серая зона, подумал Никита. Некая граница между жизнью и смертью. Переходное состояние. Своего рода река Стикс местного разлива, только вместо воды – этот город, а лодку Харона заменили на потёртое такси. Для адаптации современных усопших, что ли?

– И почему я здесь? Какая мне нужна помощь? Я что-то не завершил? Что-то держит меня на Земле?

Старичок добродушно улыбнулся, но в старческих выцветших глазах читалось сочувствие.

– Нетушки. Ты здесь, чтобы помогать тем, кто застрял в Пограничье и попал в наш госпиталь. Ты-то и будешь их лечить. Ты – доктор.

– Я ничего не понимаю, – Никита схватился за голову. – Какие души?! Как их можно лечить? Какой, к чертям, госпиталь?! Это какое-то безумие! Как я мог умереть? А моя семья? Юлька ведь не работает у меня. Как они теперь с Лёшкой будут? Что с ними будет? Нет, этого всего не может быть! Кошмар какой-то! Безумие, безумие…

Он закрыл лицо руками и всхлипнул. Его трясло. Савелий потрепал беднягу по плечу.

– Ну не убивайся ты так. Все смертны. Очень мало людей после смерти могут сказать, что, мол, вот я такой молодец, все дела закончил, никто в беду после моего ухода не попадёт, так что я пошёл. А даже если кто так и говорит, то, скорее всего, ошибается. Это тебе не в отпуск внезапно сорваться. Не ты первый, не ты последний. Справятся небось. Знаешь, время лечит. Свыкнутся поди. Куда денутся? Конечно, будет тяжело: человеком ты хорошим был, надёжным. Опора семьи, так сказать. Да и ушёл рано, неожиданно. Но всё наладится у них, я уверен. Друзья помогут, родственники.

– Как я умер? – глухо повторил Никита, не отрывая ладоней от лица.

– Просто, как и многие. Помнишь, у тебя машина стучала справа спереди? Ты ещё в сервис собирался? Ну вот пока ты туда ехал, у тебя колесо и отлетело. И ты прямо под грузовик. Без шансов. Ты врач – сам понимаешь: после таких аварий обычно прямиком дорога к ямке два на полтора и деревянному крестику.

Никита взглянул на Агафона. Уборщик простодушно глядел ему прямо в глаза. Три из четырёх путей с перекрёстка тонули во мраке и только тот, откуда Никита пришёл, заканчивался чем-то определённым: вездесущим фойе, как будто он отошёл от него на тридцать метров, а не брёл по коридору добрые полчаса. Намёк оказался достаточно прозрачным: куда бы ты ни пошёл здесь, ты или окажешься во тьме, или выйдешь обратно к выходу. Никита прилагал все усилия, чтобы не скатиться в панику: будучи человеком хладнокровным, он и сейчас старался сохранить трезвость рассудка, какой бы абсурдной не выглядела окружающая его действительность. В голове твёрдо засела мысль, что стоит дать волю панике, и она тут же ввергнет тебя в безумие, откуда уже нет выхода. На данный момент всё вокруг выглядело спокойным, пусть и очень необычным. Поэтому стоило хотя бы пытаться сохранять спокойствие.

Никита шумно вдохнул воздух.

– Как мне найти здесь главного? Я хочу знать, что с моей семьёй. И мне нужно выяснить за что меня сюда отправили.

– Главного? – Агафон в задумчивости покусал губу. – Главного… Эк у тебя запросики, конечно! Вообще, говорят, что главный у нас вроде как Савелий Эммануилович. Грахм фамилия. Но вот как его найти – кто ж его знает? Не задавался как-то никогда такими вопросами. Слышал вроде, на верхних этажах у него кабинет. Но только как ты его там найдёшь? И он это, кхм, неразговорчивый обычно, да. Ты эту затею лучше оставь пока. Тебе и внизу одному сейчас не стоит ходить. Главного он собрался найти, ишь!

В глазах Никиты стоял плохо скрываемый ужас. На минутку ему показалось, что уборщик смутился за организацию работы этого места.

– Ну, оно у нас как бы само работает, понимаешь? Без главного. Каждый просто делает свою работу. И всё. Не задавая лишних вопросов и не вдаваясь… в подробности! Вообще, что ты от меня хочешь? Я уборщик! Вот ты кого из врачей встретил? Квентия? Вот, значит ты к нему и приставлен, у него и спрашивай что да как. Он тебе и работу покажет, и расскажет, что надо. И что не надо. Только имей в виду: лучше вот так один не ходи. Ни на верхние этажи, ни уж тем более на улицу. Те, кто попали сюда на работу, но отлынивают или пытаются уйти, растворяются без следа. Ты свихнёшься и заблудишься во тьме. И выхода уже не будет, никто тебя не спасёт и не найдёт. Или ещё хуже: тебя отправят в Пустоту за отлынивание от работы. Разум тебе сохранят, но ты вечность будешь висеть в темноте и тишине, совсем один. Чувствуешь, как тьма сгущается вокруг?

Старичок замолчал и испытующе посмотрел на Никиту, видимо, чтобы убедится, что тот проникся серьёзностью сказанного. Мороз пробежал по коже. Никита поёжился и искоса посмотрел на непроглядный мрак, таящийся в коридорах. Как будто на границе света обрывалось само мироздание, а дальше – только первобытный, необузданный хаос. Никите показалось, что окружающая его действительность вроде как становилась всё более серой, из неё уходили последние краски, а жёлтые фонари во внутреннем дворе стали меркнуть, скрывая остовы проржавевших машин.

– Поэтому, – подытожил Агафон, – иди-ка ты обратно к регистратуре, найди Квентия и внимательно его слушай. А ещё лучше – и не отходи от него. А там, глядишь, и найдёшь способ узнать что с семьёй. У нас народу много разного обитает: может кто и подскажет чего. Торопиться теперь тебе некуда.

Уборщик ловко спрыгнул с каталки и принялся сметать мусор, недавно собранный в аккуратную кучку, на новое место, только что очищенное. Никита с минуту смотрел на него, наблюдая за мерным, гипнотическим движением метлы. Всё это не сон, в этом нет никаких сомнений. Возможно, не смерть, конечно, но точно не явь. Может, он правда попал в аварию и сейчас находится в коматозном состоянии? Застрял между тем Светом и этим? Как врач, Никита не раз слышал от пациентов, выходящих из состояния комы или клинической смерти истории о бреде, который они не могли отличить от реальности. Почти все из них в те моменты были уверены в реальности происходящего. И мозг, находящийся на грани гибели, рисовал более чем убедительные галлюцинации. А эта аллегория в виде госпиталя, куда попал врач, чтобы лечить души, вполне могла быть рождена Никитиным сознанием. Кроме этого, не менее яркая аллегория – мрак и угроза забвения в бездействии могли быть воплощением его борьбы за жизнь. Поэтому не стоило терять времени, а лучше стоило подыграть собственному подсознанию.

Никита кивнул, довольный своими умозаключениями, ловко спрыгнул с каталки, весело махнул Агафону и бодрым шагом отправился обратно в фойе, стараясь не обращать внимания на догнивающий внутренний двор за окнами. «Какое у меня всё-таки богатое воображение, – размышлял он на ходу. – Даже стук в машине приплёл к гибели. Ловко». Тем не менее, в голове продолжала расти гадкая мысль о реальности происходящего, но Никита гнал её прочь, как только мог.

В фойе свирепствовал негр-охранник в своих чёрных, непроницаемых очках. Абрахам, вспомнил Никита. Блюститель порядка стоял возле входных дверей и вышвыривал наружу тени, держа их за шиворот, как заправский вышибала английского паба. Другие тени всё так же безучастно, как раньше, сидели на стульях, ожидая своей участи. Абрахам орал, что нечего притаскиваться сюда для выяснения отношений.

– Пошли прочь! – надрывался Абрахам, страшно раздувая ноздри. – Все в порядке очереди. Пошли прочь или вы хотите, чтобы я снял свои очки?!

Тени стали копошиться гораздо меньше и медленно потянулись к выходу. Возле регистратуры, облокотившись на стойку, стоял всё тот же Квентий и что-то говорил худенькой перепуганной брюнетке, тоже одетой в халат доктора. Она мелко дрожала и всхлипывала. По щекам текли слёзы. За стойкой по-прежнему стояли девушки-близняшки и слушали Квентия, не сводя с него глаз. Они были настолько похожи, словно одна из них – это просто отражение другой. Квентий заметил Никиту и призывно махнул ему рукой.

– Ещё одну коллегу прислали, – объявил он Никите, кивнув на брюнетку. – То целыми эпохами никого не дождёшься, то сразу двое. Мироздание развлекается, не иначе.

Квентий повернулся к хихикающим близняшкам за стойкой и указал на них рукой.

– Это Алина, а это – Галина. Или наоборот. Их никто различить не может, а может они и сами не различают. Короче, неважно: они всё равно всё время вместе ходят. Ты как – набегался, насуетился? Свыкся? Готов работать или ещё по коридорам поносимся? Побьёмся о стену? Покричим?

Никита неуверенно кивнул.

– Вот и ладушки. Так, девушки, вызовите кого-нибудь из докторов: пусть новенькую оформят и в курс дел наших вечных введут. Мне и одного подопечного хватит. Я пока с Никитой по отделению пройдусь. И хватит наконец орать! – внезапно взорвался Квентий и обернулся на охранника.

Абрахам на секунду умолк, повернулся к Квентию и оскалился рядом белоснежных зубов, так сильно контрастирующих с его тёмной кожей. Затем он вернулся к вышвыриванию теней под дождь. Девушки хихикнули: Алина (или Галина?) стала рыться в каком-то толстом пожелтевшем справочнике, другая взялась за древний дисковый телефон. Квентий ещё мгновение сверлил охранника испепеляющим взглядом, затем взял Никиту под руку и повёл мимо лифтов с полузакрытыми дверьми. Там, в шахтах, что-то искрило и лопалось. Двери силились закрыться, но каждый раз лишь дёргались и с тяжёлым лязгом возвращались в исходное положение. Никита и Квентий приближались к широкому дверному проёму. Здесь как будто было светлее и даже звуки слышались отчётливее. Даже мысли в голове и те стали более ясными. Перед ними показалась лестница. От ступеней, ведущих вниз, несло сыростью и плесенью. Там колыхался едва заметный туман, висящий в воздухе рваными клочьями. Лестница наверх выглядела гораздо лучше и определённо использовалась весьма часто: ступени имели сколы, а плитка кое-где подстёрлась. Квентий стал уверенно подниматься наверх, увлекая Никиту за собой.

Глава

2

. Эффект плацебо.

С каждой минутой, проведённой в этом месте, называемом всеми местными «Пограничьем», Никита всё отчётливее осознавал, что действительно мёртв. Так уж человек устроен: до последнего он будет уверять себя, что всё хорошо, даже если нет никакой надежды на просвет. Так, смертельно больного человека близкие будут хвалить за то, что он смог сегодня самостоятельно поесть. Подбадривают его, цепляются за любые аргументы, чтобы убедить в эффективности паллиативного лечения. Они называют его сегодняшнюю возможность встать с постели настоящим подвигом и выдают это за положительную динамику, хотя надежды нет. И это естественно, поскольку в противном случае они бы сошли с ума. Ведь делают это они больше для себя, чем для него. Больной лишь слегка улыбается, сдерживая боль, чтобы подбодрить их в ответ. Никита придумывал всё новые и новые признаки того, что происходящее – сон или бред. Но с каждым мгновением всё отчётливее понимал, что возврата нет. А он сам и есть тот самый безнадёжный больной, радующийся простым радостям, несмотря на грядущую агонию. А в его случае – несмотря на грядущее осознание собственной смерти.

Квентий уверенно поднялся на второй этаж и быстрыми шагами направился вперёд. Никита еле поспевал за ним. Под мышкой Квентий держал планшет с помятыми листами. Здесь оказалось гораздо оживлённее, чем внизу: отовсюду слышались голоса, по коридору сновали полупрозрачные фигуры, одетые в одежду самых разных фасонов и, скорее всего, из разных эпох. Они разговаривали, стонали, шаркали ногами и чему-то возмущались. По обе стороны коридора тянулись двери в палаты, номера над ними оказались пятизначными. Многие проёмы оставили открытыми нараспашку, за ними угадывались самые обычные медицинские палаты с видавшими видами койками, на которых сидели, лежали, играли в карты и спали. В общем, здесь происходила самая обычная медицинская рутина, которую Никита видел в земной жизни тысячу раз. Но полупрозрачность пациентов, конечно, сбивала с толку. И ещё над всем этим стояла неясная лёгкая дымка, как будто здесь парная или очень много курят. На ходу, Квентий заглянул в свои бумаги, проходя полупрозрачных пациентов и коллег насквозь.

– Сначала кого полегче посмотрим, – бросил он через плечо. – Чтоб тебе привыкнуть. Обследуешь парочку, потом к «скучному» тебя отправлю. Чтоб знал где это. Ты же врачом был? Так что должен быстро разобраться. Побыстрее многих.

– А какой тут график вообще? Я же только прибыл, у меня голова кругом идёт. Мне бы дух перевести Ты же должен понимать…

– Ничего я не понимаю, – беззлобно ответил Квентий, оторвавшись от планшета. – Ничего не помню и понимать не собираюсь. А график у тебя, считай, круглосуточный.

– То есть как?!

– А вот так. Тут, знаешь ли, вечность. Тут сутки не нужны.

– Да я не про то! То есть как – круглосуточный?

Квентий остановился перед закрытой дверью в палату и ещё раз заглянул в бумаги.

– Круглосуточный, потому что так надо. Вот ты внизу сидел в коридоре, себя жалел. Чувствовал, как мысли растворяются? Было ощущение, что тьма за тобой по пятам идёт? То-то. Ты думаешь тут просто так все трудоголики? Да если не будешь трудоголиком, если будешь отлынивать, то вмиг превратишься в одну из Теней. В тех, кого Абрахам внизу гоняет. Кушать тебе не надо, спать – не надо. Вот потом, когда привыкнешь, вот тогда – другой разговор. Тогда, может, и отдых будет. Если не свихнёшься раньше, – добавил Квентий, о чём-то задумавшись.

Он бесцеремонно толкнул дверь и перед ними оказалась небольшая одноместная палата. Правую стену занимало окно, разумеется выходящее опять во внутренний двор, чему Никита немало удивился: в той стороне, дальше по коридору, точно располагалась ещё одна палата и окна на стене не могло быть по определению. За грязными стёклами по-прежнему доживали свой век газоны среди погибающих деревьев. Напротив окна, на кушетке, сидя по-турецки, расположился бодрый мужчина старше среднего с седой головой в полосатой пижаме. Он то и дело возбуждённо подпрыгивал на матрасе, койка под ним жалобно поскрипывала. Напротив него стоял на тумбочке и работал старенький пузатый телевизор. Кажется, шла автобиографическая передача, судя по тону разговора. Рядом с кроватью, на стульчике, сидел молодой парень в чуть помятом костюме и рассеянно улыбался. Обстановка в палате была весьма аскетичная: кроме вышеперечисленных кровати, стульчика и телевизора, здесь нашлось место лишь больничной тумбочке с одинокой кружкой на столешнице.

– Т-ш-ш, – мужчина улыбнулся вошедшим и приложил палец к губам. – Сейчас самое интересное будет.

Парень чуть слышно вздохнул. Видимо, происходящее действо было для него не в новинку. Мужчина шикнул и на него и указал пальцем на телевизор. Никита чуть прошёл вперёд и заглянул в экран. Действительно шла автобиографическая передача. Из разряда «Жизнь замечательных людей»: на фоне уютно потрескивающего камина сидели двое: привлекательная стройная блондинка, напротив которой восседал их нынешний пациент собственной персоной – седовласый мужчина, одетый в стильный костюм с самым важным видом, на который он, скорее всего, был способен.

– Скажите, – начала девушка, поправив шикарные волосы, – ведь ваше первое произведение – «Король слепых» – спустя время приобрело неимоверную популярность, хотя сначала не снискало славы? Многие злые языки связывают это с тем, что её стали публиковать лишь благодаря вашему имени. Именитые критики говорят, что это пример полной безвкусицы современных издательств. Они говорят, что достаточно написать любую ерунду, главное, чтобы имя на обложке было известным и это обеспечит хорошие продажи. Что вы можете сказать по этому поводу? С чем вы связываете успех своего первого произведения спустя столько лет?

Мужчина в костюме снисходительно улыбнулся, театрально вздохнул и элегантно поставил чашечку кофе на узорчатый столик, оттопырив мизинчик.

– Вы не правы, – мягко сказал он. – Это не первое моё произведение. Когда-то в детстве я обожал один мультипликационный фильм. Даже не фильм, а сериал. Э, я не буду говорить как он назывался, чтобы не создавать, э, рекламный прецедент. Так вот, я обожал этот мультик, обожал его истории, его героев. Мечтал быть похожими на них, скупал всевозможные игрушки, связанные с этим сериалом. Каждую серию, что показывали по телевизору, я скрупулёзно записывал на видеокассеты, чтобы потом пересматривать их снова и снова. Времена тогда были непростыми и не всегда у меня была возможность приобрести какой-нибудь, как сейчас бы сказали, «мерч» с любимыми героями. Я пытался рисовать своих героев, но рисовал я плохо, поэтому я ставил серию на паузу, прикладывал к экрану листочек и обводил его, чтобы в дальнейшем раскрасить. Думаю, уже становится понятно, насколько мне нравился этот сериал. Но меня удручало, э, однообразие историй из серии в серию. В детских мультфильмах всё-таки обычно негусто с разнообразием сюжетов. Знаете, хотелось побольше экшена, побольше драмы. Ну и тут я подумал: а что мне мешает писать собственные истории про любимых героев? Я взял тетрадочку и стал писать. Мне так это понравилось, что уже и не вспомню, сколько тетрадок я исписал. Так что вот эти записки – вот мои истинные первые работы, да. Искренние и такие настоящие. И ведь они где-то существуют в мире, кто-то однажды их найдёт. Потому что рукописи, как известно, уничтожить нельзя.

Двойник человека с экрана в дорогом костюме, сидевший на кровати в пижаме, аж подпрыгнул от радости и обратился к парню на стуле:

– Нет, ты слышал? «Вы не правы, это не моё первое произведение». А? Как звучит?

– Тебе не надоело? – мягко спросил парень и вновь слабо улыбнулся.

Мужчина лишь отмахнулся и вновь с увлечением уставился в экран. Квентий кашлянул, пациент поморщился и выключил телевизор. Старый кинескоп с готовностью щёлкнул и зашипел скопившимся на экране статическим электричеством. Пациент выжидательно смотрел на врачей. Квентий полистал бумаги.

– Так, пациент Эрнест Беверли. Земных лет было шестьдесят семь.

– Чудный возраст, – вставил пациент.

– Не перебивать, – строго, но беззлобно отрезал Квентий, не отрываясь от бумаг. – Э, палату не покидает, не буянит, попыток сбежать не было. Так, что принимаем? А, синие таблетки, прозрачные капельницы. Как, помогает?

Эрнест рассмеялся, а парень рядом вздохнул.

– Не помогает, – кивнул Квентий и что чиркнул в бумагах. – Тогда назначаю зелёные таблетки с прозрачными капельницами.

Эрнест пожал плечами. Назначенное лечение его явно не волновало. Всем своим видом он показывал, что хочет побыстрее отвязаться от врачей и вернуться к просмотру. Парень смотрел на него с укором. Никита покосился на выключенный телевизор.

– А что это у вас за телевизор такой? Он что – другой мир транслирует? То есть, мир живых людей?

– Не совсем, – с готовностью ответил Эрнест. – Он скорее показывает прошлое. Ведь там я ещё жив, ха-ха! Он показывает программы обо мне. Особенно я люблю те, что сняли в память обо мне после моей кончины. Классные, правда? В них столько печали, столько тоски по ушедшему таланту!

Он перевалился через край кровати и легонько толкнул парня в плечо. Тот не обратил внимания.

– А он показывает только вас? – не унимался Никита.

В нём забрезжила слабая надежда, что удастся узнать судьбу своих родных. Сейчас это занимало его гораздо больше, чем судьба собственная. Для себя Никита решил, что с ним самим уже всё понятно, а вот за Настю с Лёшей он переживал бесконечно сильно.

Эрнест усмехнулся и шутливо погрозил Никите пальцем.

– Даже не думайте. Во-первых, телевизор показывает меня и только меня. Во-вторых, многие пытались им воспользоваться, можете мне поверить, но ещё ни у кого ничего не получалось: он элементарно перестаёт работать.

– А откуда он у вас?

– Подарок поклонников, – важно ответил Эрнест, а парень вновь вздохнул.

– Выздоравливайте, – буркнул Квентий, наконец закончив чиркать в своих бумагах. – Идём.

Он вышел в коридор, а Никита поспешил следом. Позади, уже из-за закрываемой двери, донёсся голос Эрнеста:

– Надо было последнее произведение, когда уже болел, назвать «Эпитафия»! Как бы звучало, а? Как бы они восторгались моим гением после смерти?

– Пожалуйста, хватит, – мягко отвечал парень.

Квентий и Никита вновь спешили по коридору. Дымка, тусклый свет ламп и приглушённость звуков создавали ощущение сна, придавая происходящему нотку абстрактности. Квентий шёл прямо, не обращая внимания на проплывающие навстречу полупрозрачные фигуры. Никита же, по привычке, то и дело отпрыгивал в сторону, когда навстречу ему бесшумно двигался какой-нибудь двухметровый детина в холщовой рубахе.

– А почему мы второго не опросили? – чуть ли не на бегу спросил Никита, пытаясь догнать своего наставника.

– Потому что он не пациент, – задумчиво пробормотал Квентий, рассматривая номера пролетающих мимо палат. – А мы с тобой, как ни странно, лечим именно пациентов. Тот парень – кто-то вроде ангела-хранителя, не знаю. Болтается в палате с тех пор, как туда определили Эрнеста. Не пациент – и ладно. Остальное меня не касается.

Тон Квентия говорил о том, что говорить здесь больше не о чем, а любые отступления от врачебных обязанностей его не интересуют. Попытки Никиты выяснить как связаться с миром живых или хотя бы заглянуть в него пресекались на корню. Квентий казался образцом очерствевшего врача, не желавшего иметь ничего общего не только с пациентами, но и с новыми коллегами. Никита решил выждать, пока не встретит кого-нибудь поразговорчивее. Похоже, это место кишело яркими личностями. Возможно, потому что других сюда просто не брали.

Квентий остановился перед очередной дверью в очередную палату. Что-то показалось в ней странным Никите. Нечто неуловимое отличало её от двери, например, Эрнеста. Как, собственно, от других помещений на этаже. Никита вспомнил, что не ощущал тут никаких запахов, кроме запаха тлена на лестнице, ведущей в подвал. Здесь чувствовался тот же запах, только едва уловимый. Из-за двери доносилось невнятное бормотание, как будто диктор читал будничный новостной текст или кто-то тихонько напевал песенку. Наверное, там работало радио.

Без стука, Квентий распахнул дверь и вошёл. Здесь тоже было окно, только за ним зияла тьма. Непроглядная, без намёка хотя бы на один отблеск. Возле него, на покосившемся стуле, сидела молодая женщина. Когда-то очень красивая, сейчас это можно было понять только с большим трудом: по лицу размазан макияж, волосы собрались в ужасные колтуны. Женщина была одета в шикарное, некогда белое вечернее платье, сейчас в серых пятнах непонятного происхождения. Её силуэт немного расплывался, словно кто-то отключил чёткость изображения на экране. Она что-то тихонько напевала, уставившись во тьму за окном и небрежно дёргая колтуны расчёской. Еле слышный хриплый голос вторил её пению, но найти его источник не получалось: как будто урчало некое далёкое, огромное животное. На полу, в беспорядке, валялись платья, косметика и шикарная обувь. Койка тоже оказалась завалена разноцветными тряпками. Запах гниения усилился, в нём чувствовалась необъяснимая угроза. Никита, двигаясь бесшумно, встал возле самой двери. Внутри у него всё похолодело от чувства животного ужаса. Девушка повернула к ним безучастное лицо.

– Ах, это вы, – она чеканила каждую букву и делала неестественные паузы между словами. – Наконец-то, я уже заждалась. Что у, нас сегодня, какие процедуры? Включите, в, расписание стилиста. Кажется, кончики опять секутся.

В подтверждение слов она взяла прядь своих грязных нечёсаных волос и показала их Квентию. На того демонстрация не произвела никакого впечатления, он мельком посмотрел в свои бумаги с неизменным каменным выражением лица.

– Так, Анна, давайте вместо одной зелёной и одной красной, выпишем три зелёных и одну жёлтую. И капельницы пока отменим.

– Да-да, – рассеянно ответила девушка и вновь уставилась в окно, вытянув грязную шею. – Надоели мне ваши «бады» и витаминчики. Худший курорт для звёзд в моей жизни.

– Никакой «вашей жизни» давно нет, – отметил Квентий.

Анна не обратила на него внимания и продолжила.

– Обслуживание отвратное, обеды – не по, расписанию. И, где развлечения? Я по-вашему летела, сюда, в такую, даль, чтобы сидеть в, номере? Ох, слов нет. Ну хоть уход косметологов, здесь на, уровне: только, вы ко мне, регулярно и ходите. Отвратительно, мальчики.

Квентий хмыкнул и вышел из палаты. Никита попятился следом, не сводя глаз со странной женщины. Она потеряла к ним всякий интерес и вновь стала напевать ритмичную мелодию. Хриплый голос с готовностью стал еле слышно подпевать. Анна представляла из себя нечто среднее между полновесным, энергичным Эрнестом и полупрозрачными тенями, копошащимся в коридоре. Если по первому пациенту сложно было определить, что с ним не так, то здесь не было никаких сомнений: душу Анны поразил какой-то страшный недуг, разрушающий само её сознание.

– Не верит, что мертва, – словно читая мысли Никиты, сказал Квентий. – Тут таких большинство. Убеждай, показывай, рассказывай: им всё равно. Кто-то думает, что они спят, кто-то – что они в мире живых. Такие очень быстро увядают. Почти всегда, – добавил он, подумав. – Вот эта Анна в земной жизни – известная рапсод была. Сюда попала давно уже, а всё думает, что на курорте шикарном. Всё ждёт, когда уедет отсюда. А ведь она не уедет.

– Рапсод? – переспросил Никита.

На секунду Квентий смутился.

– Рапсод, – повторил он. – В смысле как оно теперь, по-новому? А, певица то есть. Известная певица она была, да.

– Так она застряла здесь, потому что не верит, что мертва?

– Возможно, – пожал плечами Квентий. – Кто ж его знает почему она здесь? Ты тут иллюзий не строй: точно никто не знает, почему некоторые люди застревают здесь, а не отправляются дальше. Может, Харон знает: он же всё-таки их привозит сюда. Ну так ведь он не скажет.

Они всё шли и шли по бесконечному коридору, иногда сворачивая в его ответвления без всяких на то видимых причин. Заблудиться здесь одному, с непривычки, не составит труда. Никаких табличек, никаких планов или опознавательных знаков. Максимум – случайные, не по порядку, длинные номера палат. Весь этаж представлял из себя сплошной лабиринт. И, судя по всему, местные пользовались лишь той его частью, которую хорошо запомнили. Теней вокруг становилось всё меньше, они явно отдалялись от обитаемой части госпиталя. Никиту распирало от вопросов: кроме понятного любопытства об окружающей странной действительности, в нём играл профессиональный интерес врача, раз уж и здесь он оказался в том же амплуа, что и был при жизни.

– А что с лекарствами? – спросил Никита. – Синие таблетки, зелёные. Это для пациентов названия?

– Это для всех названия, – раздражённо ответил Квентий. – Откуда я знаю как они называются? Зелёные и зелёные, что тебе ещё от них надо? Один чёрт никто не знает какие из них помогают. И от чего помогают.

– То есть как? – опешил Никита. – А как вообще организована работа больницы? Тут есть интенсивная терапия, хирургия, реанимация?

– Реанимация – это что?

Квентий остановился и хмуро смотрел на новичка. Никита хлопал глазами, не зная, что и сказать. До сего момента у него всё-таки была уверенность, что это – полнофункциональная больница. Пускай потусторонняя, пускай и с неизвестными ему недугами и методами лечения, но всё же – больница со всеми соответствующими атрибутами.

– Знаешь, – Квентий выудил из планшета бумажку, – раз тебе так интересно, чем красные таблетки отличаются от синих, вот сам у «скучного» и спроси. Он их делает, он их выдает и наверное что-то о них знает. Вот тебе новые назначения, тащи ему. Прямо, направо, один этаж наверх и опять направо. Единственная бежевая дверь. По той же лестнице сможешь спуститься прямиком в фойе. Все лестницы ведут в фойе. Всё, чао! Хватит с меня новичков на сегодня.

Квентий пошёл в обратную сторону, продолжая что-то ворчать себе под нос. Никита мельком просмотрел бумагу: фамилии пациентов и новые назначения препаратов. Он пожал плечами и отправился в указанном направлении. Причина раздражения Квентия ему была совершенно неясна, но да ладно: Никита привык, что бывают коллеги со сложным характером. Не послал куда подальше – и на том спасибо.

Никита отправился по указанному маршруту и поднялся на один этаж выше. Здесь бродило всего несколько теней, они просвечивали практически насквозь и больше напоминали клочья дыма, нежели живые существа. Настолько, что было абсолютно невозможно определить, кто это такие. Вокруг стояла тишина, даже вездесущий шум дождя здесь едва слышался. Никита присматривался к дверям, стараясь рассмотреть их оттенок в полумраке. В отличие от предыдущего этажа, этот выглядел как будто современнее: на стене даже красовалась отбойная доска, правда тоже весьма потрёпанная временем. Лампы над головой, пусть и тоже гудели, но, по крайней мере, не гасли каждые пару минут.

Он шёл легкой походкой, с любопытством вертя головой по сторонам. Если чему Никиту и научила работа в больнице за столько лет, так это тому, что надо абстрагироваться от всего, что тебе не подвластно. Он никак не мог повлиять сейчас на своё положение и уж тем более выяснить, есть ли отсюда выход. Попытки узнать это лишь приведут к безумию. Или, возможно, к аресту. Вдруг у них здесь своеволие наказуемо? Или инакомыслие? Так что Никита предпочёл пока плыть по течению.

Один из силуэтов впереди как будто выглядел чётче остальных. Никита присмотрелся и правда: впереди стоял низенький человечек в форме медбрата. Он что-то перекладывал на медицинском столике и живо вертел головой. Когда Никита подошёл ближе, человечек тут же развернулся к нему всем телом. Это оказался молодой азиат с чёрными, как смоль, волосами.

– Привет, – сказал человечек, неотрывно глядя Никите в глаза. – к «скучному» идёшь? Квентий запрягает, да? Старая перечница.

Азиат говорил беззлобно, в глазах сияло дружелюбие. Весь он был такой живенький, энергичный. Такой непривычный в мире медленно плавающих теней. Никита открыл было рот, чтобы ответить, но медбрат его перебил.

– Я Цао. Цао Ван. Не Ван Цао, а Цао Ван. Прошу не путать, а то есть тут у нас, знаешь, сильно важные. Которые за тыщу лет не могут запомнить, что Ван – фамилия, а Цао – имя. Любому же это ясно! Тем более я же тут не один азиат! Азиатов-то, знаешь, немало. Некультурно как-то с их культурой так. Ты согласен? Ты из какого времени? У тебя там много китайцев наверно? Китай же всё еще большой? Или уже больше? Или ты до двадцатого века сюда?

Цао говорил скороговоркой, не делая пауз между словами, не говоря уж о знаках препинания. Весь смысл его речи смешивался, комкался, превращаясь в неперевариваемую массу. Иногда, в абсолютно случайных местах, Цао повышал голос, что не добавляло понятливости его словам.

– Э… – начал Никита.

– Извини, пора бежать, – Цао проворно покидал в медицинский бикс пакетики, бинты, коробочки и небрежно закрыл его. – Времени мало, дел много. Ты это, не стесняйся: обращайся, если что нужно. Я тут всех знаю, знаю что где и как. Привет!

Никита оживился было, услышав, что нашёлся человек, знающий местное мироустройство. Но он только успел вновь раскрыть рот, что ему, собственно, уже требуется помощь, как Цао Ван (или всё-таки Вао Цан?) уже бежал по коридору, лязгая зажатыми подмышками биксами. Никита вздохнул и присмотрелся: чуть дальше от него красовалась бежевая дверь. Пока это действительно единственная небелая дверь, попавшаяся ему по дороге. Рядом висела табличка: «Лаборатория. С. С. Скучный».

На стук никто не отреагировал. Никите казалось уместным соблюдать нормы приличия, даже здесь. В конце концов, это универсальные нормы, вне зависимости от того, в каком времени закончил свой земной путь некто Скучный С. С.. У Никиты была полная уверенность, что здесь только души умерших людей: пока ему не встречались подтверждения существования ангелов и демонов. Если не считать личного ангела писателя Эрнеста Беверли – пациента Никиты. Тоже наверняка чья-нибудь душа, подумал Никита, просто разыгрывают новичка наверняка.

Никита выждал пару секунд и открыл дверь. Он уже давно для себя отметил, что законы пространства в Пограничье не работают. Или работают как-то по-своему. Лаборатория представляла из себя огромное помещение, стены которого терялись где-то далеко во мраке. Под тусклыми лампами располагались пыльные столы, уставленные всевозможными пробирками, перегонными кубами и центрифугами. Причём некоторые приборы явно перекочевали сюда прямиком из Средневековья, если не из Древнего Мира. Другие же, напротив, имели весьма футуристичный дизайн и об их назначении можно было только догадываться. Тем не менее, все приспособления покрывал толстенный слой пыли, а то и ржавчины. На грани света ламп и мрака, вдалеке, колыхались едва видимые тени. Они сидели за столами, стояли возле них или в проходах и как будто бы ничего не делали. Некоторые обречённо торчали возле далёких, отсюда, окон и как будто размышляли о тщетности бытия, созерцая потоки дождя на мокром стекле.

– Здравствуйте, – нерешительно сказал Никита, с сомнением осматривая огромное помещение местной лаборатории.

Он посильнее сжал бумажку с направлением, врученную Квентием, словно она придавала ему уверенности. За одним из столов, боком к входной двери сидел вполне себе во плоти сгорбленный мужчина в медицинском халате и толстых очках с роговой оправой. На его проплешине весело прыгали зайчики от потолочных ламп. Мужчина рассеянно водил пальцем по грязному столу, задевая мутные склянки.

– Вы «скучный»? – Никита сделал шаг по направлению к нему.

Человек в очках мельком взглянул на него и вновь уткнулся в стол.

– Скучный – это моя фамилия, – буркнул он, не поднимая головы. – Семён Семёнович. Можно просто Семён.

– Интересная фамилия, – заметил Никита и сделал ещё пару шагов к собеседнику. – А я – Никита Григорьевич Громов. Тридцать два земных года.

Никита сам не понял, зачем сказал про свой возраст. Семён Скучный, в свою очередь, не выказывал никакого интереса к гостю. Тени всё так же колыхались где-то вдалеке. Не похоже, что здесь велась бурная деятельность: велись исследования или синтезировались препараты. Как и в большинстве помещений больницы Пограничья, здесь царило запустение. Хотя скорее не запустение, а некая леность. Словно обитатели госпиталя понимали тщетность любой деятельности, но обойтись без оной уже никак не могли, хотя и не помнили зачем она нужна.

– Вот, – Никита положил бумагу на стол перед Семёном. – Здесь новые назначения для Эрнеста Беверли и Анны Велвет и ещё нескольких. Квентий передал. Э, не помню его фамилию.

Семён безучастно кивнул. Бумага отправилась в кипу точно таких же. Глава лаборатории вернулся к размазыванию пыли по столу. Никита переминался с ноги на ногу, не зная, как продолжить разговор. Семён производил впечатление податливого человека, из которого можно выудить полезную информацию. Тем более – учёный! Отвечает за разработку лекарств, так что явно знает немало. Наверное.

– Так, – как можно более непринуждённо начал Никита, – я хотел спросить про таблетки. Мой опытный коллега, он просто называл их по цветам. То же самое он говорил и про капельницы: «прозрачная», «красная». Это какие-то кодовые обозначения? Чтобы скрывать названия от пациентов? Или это для собственного удобства?

Скучный горько усмехнулся.

– Вы здесь новый. И весьма любознательный, раз спрашиваете такое. Обычно всем до лампочки, особенно первое время. Нет здесь никаких тайных аббревиатур. Препараты так называются, потому что других названий у нас нет. Спросите меня: чем отличаются красные таблетки от синих?

– Чем отличаются красные таблетки от синих?

– Не знаю, – просто ответил Семён без тени сарказма. – Я вам больше скажу: этого никто не знает. Даже ваш до отвращения опытный Квентий. Который, кстати, грубиян и хам. Или вот ещё: спросите, на сколько процентов вырастает эффективность зелёных капельниц при увеличении дозы в два раза?

– Этого тоже никто не знает?

– Нет, вы спросите, – упрямо повторил Скучный.

Никита вздохнул.

– Семён, насколько вырастает эффективность зелёных капельниц при двойной дозе?

– А я не знаю! И никто не знает! Врачи назначают лекарства и смотрят: помогут ли. Если не помогает, назначают другие или меняют дозировку. Или и то, и другое.

– Но постойте, – растерянно пробормотал Никита. – Чтобы лечить, нужно же понять, что лечить. Поставить диагноз, а затем назначить утверждённое лечение с установленным перечнем процедур и препаратов.

Семён рассмеялся, некоторые тени шарахнулись во мрак, как воробушки.

– Сразу видно, что вы при жизни были профессионалом. Забудьте и оставьте эти бредни по ту сторону Завесы. Никто не знает, почему некоторые души больны и застревают здесь, у нас. Некоторые из них правда излечиваются и могут отправиться дальше, закончить свой путь. Но это исключение, можете не сомневаться. А мы с вами? То есть, работники больницы. Вам, как врачу при жизни, может показаться, что сюда, на работу в Пограничье, тоже попадают те, кто был хорош в этом деле в Мире смертных. Но нет! Вы – ещё одно исключение. Ваш Квентий служил в Римском легионе, а я был часовых дел мастером! А здесь я нахожусь неизвестно почему и руковожу лабораторией с несколькими десятками подчинённых.

В доказательство Семён указал на копошащиеся тени, явно не обращающие никакого внимания на их разговор. Никита посмотрел на них с некоторым сомнением. То ли господин Скучный вновь изволил шутить, то ли действительно эти практически бесформенные сгустки казались ему ценными кадрами.

– То есть, если подвести итог, – аккуратно начал Никита, – то в Пограничье, в больницу, попадают некоторые души по неизвестной причине, их лечат люди, отобранные по непонятным критериям абсолютно неясными препаратами и даже неизвестно, препараты ли это или плацебо?

– Понятия не имею, что такое «плацебо», а в остальном всё верно. Эх, а мне так хотелось сделать что-нибудь полезное! Я здесь уже давно и чувствую, как растворяюсь в этом месте, хоть и хожу исправно на работу. Неужели мы с вами больше не на что не способны? Неужели мы не можем что-то изменить? Помочь этим несчастным людям обрести покой? Покинуть этот проклятый город. Всё, что мы делаем, так это бьём наугад и наблюдаем, как они медленно растворяются, становятся бездушными тенями в бесконечных коридорах.

Семён отвернулся, показывая, что не намерен продолжать разговор. У Никиты пропало всякое желание пытаться выяснить у этого человека подробности нового для него мира. Потому что самые страшные подробности он уже узнал. И теперь, судя по всему, ему предстояло свыкнуться с этой новой для себя ролью и новой действительностью.

Глава 3. Красота – в глазах смотрящего.

Дни Никиты в Пограничье мгновенно превратились в монотонную рутину. Дни – это строго говоря, поскольку здесь отсутствовала смены дня и ночи: ночь, как и дождь, не заканчивались никогда. Это было по-настоящему тяжело, поскольку работал он без остановок: спать и есть ему не требовалось, да и не хотелось. Но, похоже, земные привычки не погибают вместе с телом, поэтому память о сне и отдыхе медленно сводила Никиту с ума. Он гнал от себя ужасающую мысль, что так для него и будет выглядеть Вечность: бесконечная череда пациентов и назначения ничего не значащих таблеток. Перспектива полного забвения уже не казалась такой уж и ужасной: заснуть навсегда и больше не ходить на работу – это манило не хуже оазиса в жаркой пустыне.

При этом его старшие товарищи, такие как Квентий, выглядели на удивление бодрыми и, как заметил Никита, часто надолго куда-то пропадали. На его вопросы об этом они отмахивались или сообщали, что идут «в город», что странно, если учесть, что уходящие далеко от больницы пропадают навсегда. Например, энергичный китаец Ван, мечтающий составить карту госпиталя, часто пропадал в коридорах не только первого, но даже верхних этажей, куда осмеливались сунуться только самые опытные или бесстрашные сотрудники. При этом с ним ничего плохого вроде бы не происходило.

Первая идея Никиты о том, что в кризисный момент нужно с головой окунуться в работу, чтобы отвлечься, себя не оправдывала: работа не заканчивалась, а он продолжал медленно, но верно сходить с ума. При этом не получалось ни на йоту приблизиться к разгадке того, почему сюда попал именно Никита и как ему выяснить судьбу своих близких.

Но, как ни странно, были и положительные моменты. На самом пике своей усталости и выгорания, когда казалось, что липкое безумие, из которого нет возврата, ждёт буквально за следующим поворотом, он стал отмечать для себя положительные изменения в Пограничье.

По началу Никита решил, что эти преобразования касаются всех, поскольку на тот момент не имел ни малейшего представления, как работает Пограничье. Изменения проявлялись так медленно, что он не сразу стал их замечать.

Сначала, в мире прибавилось звуков. Больше они не доносились, как из-за плотно закрытой двери, а стали звучать чётче, насыщеннее. Все стали звонко шагать по кафелю, шуршать полами халатов, переговариваться и что-то бормотать себе под нос. Из коридоров исчез странный туман, а свет ламп стал более ярким, они перестали мерцать. Даже дождь за окном стал чуть слабее, каким бы невероятным это не выглядело. Серые однотонные стены и мебель приобрели оттенки, Никита с удивлением обнаружил, что его брюки – тёмно-зелёного, а не чёрного цвета.

Даже туман в голове, который путал сознание, медленно отступал. Будущее в этой Вечности уже на казалось таким уж беспросветным, во всех смыслах этого слова. Теперь ясно, как его старшие коллеги держатся здесь целые эпохи.

Никита шёл по коридору второго этажа и с удовольствием осматривался вокруг себя: цвета, звуки – всё это придавало уверенности и хоть какой-то радости. Кажется, даже получалось уловить едва различимый запах медикаментов и пыли. Он даже успел соскучиться по этим запахам. Навстречу шёл кто-то высокий, быстрыми размашистыми шагами. Никита с усилием выгнал из себя меланхолию и присмотрелся: впереди надвигалась высокомерная Эбигейл Фрозен. До этого он видел её только раз или два, но был наслышан об её тяжёлом характере. Важная, статная, с резкими движениями и привычкой вздёргивать крючковатый нос, отчего она выглядела ещё более высокомерной. Хотя казалось бы: куда уж важнее? Говорят, она метила на должность заведующего отделением, но главный врач ей отказал. Кстати, в каком, собственно, отделении сейчас работал Никита и кто является здесь заведующим, он не имел никакого представления.

Эбигейл поравнялась с Никитой и посмотрела на него, как всегда, сверху внизу.

– Гуляете, Никита Григорьевич?

Как и у большинства местных обитателей, у неё отсутствовала привычка здороваться. Что неудивительно, если учесть, что здесь одна бесконечная смена.

– Иду к пациенту, – уклончиво ответил Никита, тщетно стараясь её обойти и не заглядывая в пронзительные глаза.

– Неспеша идёте, неспеша. Дефилируете, я бы сказала. А мы здесь, хочу напомнить, стараемся спасти души.

Никита молчал и пытался понять что ей нужно. Не с таким тоном заводят новых друзей, это точно. С минуту она сверлила взглядом его макушку, затем вновь заговорила своим отрывистым, неприятным голосом:

– Я слышала, вы заглядываете к Семёну Семёновичу? В лабораторию?

Никита правда туда наведывался, по возможности. Он не терял надежды всё-таки найти логику в назначении лекарств. Его врачебное чутьё не верило, что всё действительно происходит наобум. Семён же давно оставил поиски, но явно был не против компании. И, как оказалось, в больнице нашлось ещё несколько врачей, разделявших идеи Никиты о поиске истинных причин появления душ в госпитале.

– Заглядываю, – нехотя ответил Никита. – Отдаю ему назначения. По работе захожу.

– По работе, – повторила Эбигейл с ледяной насмешкой. – Мы здесь все по работе, смею заметить. А ещё хочу напомнить вам, как человеку новому: здесь не приветствуются нововведения. Знаете ли, попытки составить карту верхних этажей, построить маршруты через город, найти новые лекарства; всё это не приводит ни к чему хорошему. Оставьте эти попытки, если не хотите отправиться в Пустоту. Есть утверждённые методы лечения и нам всем стоит их придерживаться. Мы – последняя надежда этих несчастных продолжить свой путь на тот Свет.

– А кем утверждён этот метод лечения? – осмелел Никита и посмотрел ей в глаза.

Её взгляд был холодным и полным презрительного высокомерия. Никита всё не отводил глаза, пытаясь понять, что скрывается за этой рьяной защитой мирового порядка.

– Соответствующими инстанциями, – отчеканила Эбигейл.

Она быстрыми шагами прошла мимо, не удостоив его взглядом. Никита пожал плечами: кто знает, может у этой дамы не задался сегодня денёк. Неясно только, что из-за этого так расстраиваться? Впереди их ждёт ещё целая бесконечность таких деньков.

Он ещё раз посмотрел в планшет. На бумаге всегда сами собой появлялись номер палаты и данные следующего пациента. И, как всегда, проявившиеся в планшете цифры ждали буквально в двадцати метрах впереди. Никита легонько постучал и, по русской традиции, не дождавшись ответа, открыл дверь. На кровати сидел статный мужчина с сединой на висках с телом атлета. Он упёр руки в край матраца и спокойно смотрел на вошедшего. Широкая грудь мерно вздымалась, на руках виднелись старые шрамы. Через левую щёку проходил ещё один – глубокий и портивший красивое мужественное лицо. Палата оказалась одноместной, без окна, но зато с массивным деревянным шкафом – весьма старинным на вид. Рядом с кроватью, на тумбочке, стоял помятый железный чайник. Как обычно, возле кровати пациента нашёлся пустующий стул.

– Здравствуйте, – сказал Никита и ещё раз сверился с планшетом. – Иван Клопов, сорок семь земных лет. Военный. Лечат вас… э… синими таблетками.

– Всё так, здравствуйте, – спокойно ответил Иван. Он неотрывно следил за действиями Никиты и весь был какой-то собранный. – Вы здесь новый?

– А как вы определили? Раньше к вам ходили другие врачи?

– Нет, просто раньше вообще никто не ходил. Не вспомню, когда последний раз ко мне заходил хоть кто-то. Я уже начал надеяться, что это Ад, но, видимо, тщетно.

– Вы хотите попасть в Ад? Это как-то странно. Обычно все в Рай хотят.

Иван крякнул и улёгся на кушетку, положив могучую руку под голову и уставившись в белый потолок.

– А вы поторчите здесь с моё, тоже начнёте мечтать об Аде. Здесь же скука смертная! Тем более, есть за что туда отправиться. Скажем так, не был я при жизни хорошим мальчиком. Так зачем вы здесь? Думаете, вас выпустят отсюда за хорошую работу?

– Откровенно говоря, – Никита взял стул и сел рядом с кроватью, – я надеюсь понять почему сюда попадают некоторые души. Ну и очень хочу выяснить как живёт моя семья после моего, гм, ухода. Но это уже так, личное.

Почему-то Никита проникся доверием к этому человеку. И вообще, чем дольше он здесь находился, тем меньше видел причин скрывать свои надежды и намерения. Тем более, почти все здесь провели столько времени, что им было уже совершенно всё равно, чем занимается новичок. Часто новенькие сходили с ума и пропадали на улицах города или в коридорах, поэтому первое время к ним не привязывались. Как к кошечкам, которых взяли на передержку прежде, чем отдать их в приют или отправить на усыпление.

– Со мной у вас точно промах получится, – хмыкнул Иван, но в глазах блеснул интерес. – Потому что меня лечить точно ни к чему. Мне прямая дорога в Ад, это точно.

– Да что вы всё про Ад заладили! – возмутился Никита.

– А вы проживите такую жизнь, как я и тоже не будете сомневаться, что апостол Пётр вас не встретит с распростёртыми объятиями и не начнёт петь дифирамбы. Скольких людей я уничтожил за свою жизнь? Только из винтовки я убил семнадцать человек. А скольких расстрелял из пулемёта? Сколько погибли на подорванных мною мостах?

– Но вы же делали это по приказу, – с сомнением сказал Никита. – А не как какой-нибудь маньяк, что называется, по зову сердца.

Иван рассмеялся, показав ряд ровных белых зубов. Смех был громкий и как будто тьма чуть отступила в глубину стен.

– Расскажите это тем, кто по моей милости попал в такси Харона. Какая разница что мной двигало? Да, это были только приказы. Да, я не получал от этого никакого удовольствия и ни на секунду не забывал, что по ту сторону фронта – такие же люди, как и я. Которые, как и я, не хотят воевать, а хотят домой. Но что это меняет? Я был уверен, что, когда умру и попаду на Суд, то меня спросят: «А почему ты не бросил винтовку? Почему продолжил стрелять? Да, тебя бы расстреляли, но зато на твоих руках не было бы крови». А я бы что? Я бы понурил голову и отправился в Ад. Такой у меня был план. А что в итоге? Грязное такси, пустой госпиталь и четыре стены. Сиди, Ванюша, и думай о своём поведении. Ты, мол, больной и поэтому в Ад тебя не пустим. Как будто у них там карантин, ей-богу! А теперь я слышу их. Тех, кого я убил. Я ведь даже имён их не знаю, понимаете? А ведь они чем-то жили, понимаете? О чём-то мечтали, чего-то хотели. Уже давно кончилась та война. Люди, развязавшие её прекрасно себя чувствуют и получили не один десяток орденов, я уверен. А мои противники закончили путь от моей руки. А я здесь, плюю в потолок. Я слышу их постоянно. Крики, последние хрипы, мольбы. Перед моими глазами проплывают их оборванные жизни, то, какими они могли бы стать, если бы не я. Я чувствую, как мои руки становятся липкими от крови, но когда смотрю на них, никакой крови не вижу.

Он закинул и вторую руку за голову и с интересом посмотрел на Никиту.

– А вообще, у меня есть теория, что мы уже в Аду. Что это всё чушь собачья, про все эти Пограничья и госпитали. Мой Ад – это пытаться выбраться отсюда и добраться до настоящей Преисподней, ваш Ад – тщетно пытаться вылечить безнадёжно больных. По мне, так звучит вполне правдоподобно, я в это верю, – добавил он, подумав.

– Пытаться выбраться? – переспросил Никита, глядя в планшет. В графе «Лечение» пропали синие таблетки и появились красные. – Вы пытались сбежать в Ад?

– Да, и не раз, – легко ответил Иван и вздохнул. – Всем плевать на меня: никто не пытался остановить, если вы об этом. Статистику может вам тут порчу побегами? Поэтому их не замечают?

Никита уже слышал эти истории. В основном, от Вана – уборщика, любящего с друзьями путешествовать по бесконечным коридорам. В Пограничье бытует мнение, что верхние этажи госпиталя выходят прямиком в Рай, а через подвал, соответственно, можно добраться до Ада. И многие пытались провернуть такой ход, причём не только пациенты, но и служащие. Но вот удалось ли это хоть у кого-нибудь – неизвестно, поскольку смельчаков или постигала неудача и они возвращались ни с чем, или они не возвращались из своего похода. Оптимисты при этом считали, что храбрецам удался их замысел и они попали в Рай. Пессимисты, понятно дело, оставались уверенными, что Тьма поглотила безумцев навсегда и изуродовала их души.

– Вы пытались добраться до Ада через подвал?

– Угу, через него, родимый. И не раз. Вы там ещё не бывали? Жуткое местечко, скажу я вам. Там не просто мрак, он висит там клочьями, как дым на пожарище. Там призраки. Нет, понятно, что мы все здесь совсем не живые, но там они… другие. Не могу объяснить. Они страдают, понимаете? Они не понимают где они и страдают. И чем ниже спускаешься, тем хуже. Но в самую глубину пробраться мне не удалось ни разу: каждый раз я натыкался или на тупик, или на наглухо запертые ворота, запечатанные, наверно, ещё со времён Христа. Вы видели когда-нибудь крепостные ворота посреди больничного коридора? А я видел.

Иван замолчал, его глаза потускнели, а взгляд устремился куда-то вдаль, сквозь стены и пространство. Он заново переживал ужас. Нечто, что он встретил в коридорах под госпиталем.

– В общем, – он мотнул головой, прогоняя наваждение и вновь уселся на кровать, упёршись руками в матрас. – В свою последнюю вылазку я смог добраться только до Про́клятого отделения и оставил все эти попытки. Отсюда нет выхода.

– Что за Проклятое отделение? – насторожился Никита.

Сейчас он вспомнил: в карточках некоторых пациентов уже фигурировало это словосочетание, сопряжённое с другим: «рекомендуется для перевода в Проклятое отделение». Впервые он такое видел в бумагах Анны Велвет – модной певицы, уверенной, что она сейчас на шикарном курорте. Раньше Никита не придавал значение этим строкам: странностей вокруг хватало и выделить из общей кучи конкретную зачастую оказалось затруднительно.

– Совсем вы тут недавно, – протянул Иван, в глазах блеснуло удивление. – Даже я о таком знаю давненько. Думаю, вам лучше не знать об этом. И уж если и узнавать о таком, то не от меня. Займитесь лучше своими близкими. Поищите способ увидеть их. Уверен, найдётся способ. Мы тут все обречены, так что попробуйте позаботиться о себе. Приятно было познакомиться. Я, пожалуй, прилягу.

Никита с удивлением смотрел на своего пациента. Доселе такой разговорчивый, Иван вновь улёгся, отвернулся к стене и замолчал. Нет, он не выглядел раздражённым или обиженным, но что-то заставило его прервать разговор. Наверное, не стоит сейчас трогать этого человека. Иван не хотел вспоминать то, что происходило с ним в подвалах, и у него явно были на то причины. Что ж, благо, он не один здесь, в больнице.

В коридоре стояла тишина, даже тени не шаркали вдоль стен. Никита взглянул в бумаги: данные на нового пациента пока не появлялись, а это значило, что появилась спокойная минутка. В прежние времена он бы предпочёл выпить кофейку или вздремнуть, но теперь все эти пережитки земной жизни ему не требовались. «Надо найти Квентия», – подумал Никита.

Старший товарищ нашёлся на первом этаже, возле регистратуры. Бывший римский легионер (правда сам он сам говорил, что их бывших не бывает) о чём-то ворковал с близняшками-медсёстрами Алиной и Галиной, те звонко хихикали в полумраке за стойкой. Рядом громко хохотал охранник Абрахам, поблескивая солнцезащитными очками-авиаторами.

Коллеги заметили Никиту. Квентий приветливо махнул рукой, а Абрахам благосклонно улыбнулся белоснежными зубами, так контрастирующими с его тёмно-коричневой, почти чёрной, кожей.

– Никитка, давай к нам, – позвал Квентий, хотя Никита уже подошёл вплотную. – Как твоё ничего? Обживаисси? А то вон девчонки уже переживать стали: такой классный парень, а вдруг упрётся куда в темноту и всё, опять вчетвером будем чаи гонять.

Девушки, которые ростом были не меньше двух метром, лукаво косились на Никиту и прятали глазки.

– Какие нам чаи, – пожал плечами Никита. – Нет тут никаких чаёв. Да и есть мы все равно не можем. Наверное мы много чего не можем, мёртвые-то, – добавил он и покосился на Алину с Галиной.

Квентий хлопнул себя ладонью по лбу.

– Точно! Я же и забыл, что ты совсем недавно тут. Просто ты как-то прям совсем быстро влился в наш коллектив, что мне кажется, что ты тут уже пару веков.

– Дождь стал слабее? – благосклонно спросил Абрахам, скрестив большие руки на груди. – А цвета? Возвращаются? Звуки стали лучше слышно, запахи появились. Да?

– Да, – неуверенно ответил Никита, глядя на своё отражение в его очках. – Я думал, это у всех так.

– У всех, кто не забывает работать, – хохотнул Квентий. – Видишь ли, мой юный друг, если ты не отлыниваешь от работы, если сможешь перебороть безумие, которое пытается настигнуть тебя первое время, то Пограничье начинает меняться для тебя и только для тебя одного. Ты сможешь начать есть. Прям настоящую еду. Кстати, у нас тут и столовая имеется. Я, например, могу спать и живу в настоящем инсуле в городе!

Никита вопросительно посмотрел на Абрахама.

– Инсула – жилой дом, – невозмутимо пояснил охранник. – Так называли жильё в той древности, откуда он родом.

– Но-но! – беззлобно возразил Квентий. – Я бы попросил не трогать мою Родину. Я и так уже почти ничего о ней не помню. Оставьте мне хотя бы мои словечки.

Никита переводил взгляд с одного на другого, пытаясь понять, не разыгрывают ли его. До сих пор он был абсолютно уверен, что их новый дом – Пограничье – это бесконечный мрак и дождь. Что за пределами больницы нет абсолютно ничего. Что никаких радостей здесь нет и быть не может, а есть только бесконечная работа, лишённая смысла. Или всё же не лишённая? Быть может, он и здесь не всё знает?

– Так что все видят Пограничье по-своему, – наставительно подытожил Абрахам.

За стойкой зашевелилась Алина. Или Галина.

– Говорят, – пискнула она высоким голосом. – Что таким, какое оно есть на самом деле, его видит только Харон. Но он ведь не расскажет.

– Круто, – раздражённо перебил её Никита. – Могли бы и раньше сказать, друзья!

– Это ещё зачем? – рассмеялся Квентий. – Думал, на всё готовенькое прийти? Э, нет, брат. Все через это прошли. Думаешь мне было легко? Это сейчас тут у вас стены, крыша, вон стульчики удобные. А в моё время это был полевой госпиталь из шатров в размякшей от дождя грязи. И Харон на своей чёртовой лодке с вонючей рекой.

Никита заглянул ему в глаза. В потускневшей синеве взгляда скрывалась тьма веков. Эпохи, проведённые в Пограничье и что-то ещё. Что-то скрытое, возможно, от самого Квентия.

– Или вон, Абрахам. Он, знаешь ли, тоже не на курорт прибыл. Бедняга первое время вообще не понимал, что от него хотят. Чёрный охранник, главный пост. Как он мог в это поверить? Он забивался в угол, стоило только мне или ещё кому белому войти в холл. Наверно даже в моё время с рабами лучше обращались.

Абрахам молчал и блеснул своими очками. Можно поклясться, что всполохи на очках никак не были связаны с освещением.

– Что такое Проклятое отделение? – спросил Никита.

Квентий осёкся, а с лица Абрахама медленно сошла улыбка. Медсёстры неслышно отступили в тень и стали тихонько там перешёптываться. Даже тени в фойе, кажется, чуть притихли и стали меньше ростом.

– Не надо тебе туда, – Квентий отвернулся к стойке и стал усиленно изучать бумаги в своём планшете. – Только зря время потратишь.

Он весь погрузился в чтение, не обращая ни на кого больше внимания. Никита вопросительно посмотрел на гиганта Абрахама.

– Гнилое место, – сдался охранник. – На минус первом этаже расположено. Туда отправляют безнадёжных больных. Тех, кого даже по нашим меркам спасти не удастся. Там всем заправляет Клаус. Странный тип, – добавил он.

– А вы тут все, можно подумать, образец нормальности! – возмутился Никита.

В темноте зашевелились близняшки.

– Может, ему в провожающие кого дать? – пискнули оттуда.

Никита отметил про себя, что близняшки не сомневались, что отговорить его от похода не получится. Видимо, местная публика видела в нём упрямца и смельчака. Или идиота.

– Ван мог бы проводить, – задумчиво сказал Абрахам. – Но он ведь вечно по коридорам носится. Где ж его найдёшь? Так, у меня служба.

Он поспешно вернулся к дверям, всем видом показывая трудовое рвение и страсть к порядку. Квентий яростно шуршал бумагами, не глядя по сторонам. Близняшки молчали и, кажется, даже не шевелились. Никиту разобрало зло: никто ему ничего не говорит, из всех всё приходится тянуть клещами, а стоит хоть немножко что-то выяснить, так все сразу бегут от вопросов, как от огня. Одно ясно: от этих людей он точно не выяснит как связаться с миром живых или, уж тем более, как работает их госпиталь. Никита как можно более небрежно пожал плечами и пошёл прочь, к лестнице возле никогда не работающих лифтов.

Глава 4. Проклятое отделение.

Никита осторожно спускался по лестнице, прислушиваясь к звукам. Шум фойе и голоса коллег остались позади. По собственным ощущениям, он уже давно должен был спуститься в подвал: путь на второй этаж состоял из сорока ступенек и одной лестничной площадки, здесь же минуло порядка ста ступеней и четыре пролёта, но лестница не заканчивалась, никаких дверей или люков по пути ему не попадалось.

От сырости пробивал озноб, запах плесени усиливался с каждым шагом. Тьма вокруг сгущалась, Никита вспомнил первые дни пребывания в больнице. В груди росло беспокойство, неописуемое чувство ужаса, которое кричало, что нужно вернуться назад. Впереди не могло ждать ничего хорошего. Он словно спускался в другой мир. Возможно, правда прямиком в Ад.

Наконец, Никита вышел на цокольный этаж. Лестница же продолжила опускаться дальше, оттуда тянуло по-настоящему могильным холодом и кажется дул сквозняк. Никита передёрнул плечами, собрал в кулак всю свою волю и пошёл вперёд, стараясь ни о чём не думать.

Под ногами щёлкала осколками донельзя грязная кафельная плитка. Стены покрывали тёмные потёки, словно недавно на верхних этажах произошёл потоп, последствия которого здесь никто не удосужился убрать. Где-то далеко мерно капала вода. Тусклые лампы под потолком едва выхватывали островки света среди плотного сумрака. Никита присмотрелся: впереди, над широким дверным проёмом, висела едва читаемая табличка «… отделение». Похоже, перед этим словом должно быть написано, собственно, название оного, но грязь, плесень и время скрыли его безвозвратно. Далеко впереди кто-то протяжно взвыл. Зверь или человек.

Никита остановился, как вкопанный, настороженно всматриваясь во тьму впереди. Нависла полная тишина. Звук не повторялся и он осторожно продолжил путь. В голове стучала мысль, что нет ничего зазорного в том, чтобы вернуться назад. Что Никита не первый и не последний, кто рискнул отправиться в одиночку шастать по коридору и вернулся обратно. Никто его не осудит. В конце концов, таких, как Ван, кто путешествует по больнице на постоянной основе, – сущие единицы.

Под ногами скрипнули досками поваленные двери. Сбоку проплыл пустой пост старшей медсестры. Кружилась голова, появилось ощущение, что коридоры заполнены неясным шорохом: кто-то шептал, стонал и жаловался десятками голосов. Никита мотнул головой, отгоняя наваждение.

Впереди раздался звук приближающихся шагов и шёпот сразу затих. Никита весь подобрался и пожалел, что не взял с собой какое-нибудь оружие, хотя бы палку. Шаги быстро приближались, кто-то шёл навстречу быстрыми, неверными шагами. Под ногами незнакомца то и дело хлюпала жидкость из невидимых отсюда луж.

Под тусклый свет лампы вышел сутулый худощавый человек в серой солдатской форме с неизвестными Никите нашивками. На лысеющей голове торчали неопрятные островки седых волос. Руки человек держал за спиной, но когда подошёл к Никите, выкинул одну вперёд для рукопожатия со скоростью молнии.

– Давненько у меня не было посетителей, – голос у незнакомца был с лихорадочным смешком, а в серых глазках плясал огонёк безумия. – Всё, знаете ли, клиентов присылают. Пациентов, то есть.

– Здравствуйте.

Никита аккуратно пожал протянутую костлявую руку. Она оказалась холодной, как лёд и слегка влажной. Наверное, это было самое неприятное рукопожатие на его памяти.

– Меня зовут Клаус. Клаус Майер. Я заведующий этим отделением. Как его некоторые называют, Проклятым отделением.

Он рассмеялся скрипучим смехом, запрокинув голову. Никите послышалось, что в глубине тёмных коридоров кто-то ответил ему тем же безумным смешком, только тот, далёкий, звучал густым басом. Тем временем, Клаус взял Никиту под руку и повлёк за собой вглубь своих владений.

– Новые коллеги, хи-хи, – ворковал Клаус, продолжая поддерживать своего гостя под локоть. – Это же так замечательно! Нет, я ценю своих сотрудников, но приятно же видеть новые лица, свежую кровь!

В подтверждение слов о ценности старых кадров, он кивнул на оставшийся позади пост у входа в отделении. Позади полусгнившего стола, во мраке, что-то копошилось. Или это просто игра света и тени.

Они шли, а Клаус продолжал нести чушь о пользе набора молодых сотрудников, иногда срываясь на бессвязное бормотание на неясном языке. Если это вообще был язык, а не набор звуков. Мимо них проплывали ржавые металлические двери. В каждой виднелось небольшое окошко для присмотра за больными. Все они были наглухо закрыты металлически ставнями. Никита всем нутром ощущал немалую толщину этих дверей. В самом коридоре в избытке валялись грязные тряпки или же, возможно, это остатки истлевшей одеждой. Несло гнилью и помоями. Словно прочитав мысли гостя, Клаус начал хвастаться, что его отделение – образцово-показательное и главный врач приводит его в пример на всех совещаниях.

Из всего, на что натыкался Никита с тех пор, как попал в Пограничье, это место явно выделялось. И так думал не только он, если вспомнить реакцию его друзей на одно лишь упоминание подвала. Здесь явно происходило что-то странное, даже для потустороннего мира.

– А чем занимается ваше отделение? За какие случаи берётся? – Никита аккуратно освободил свою руку из ледяной хватки Клауса.

– О-о-о, мы здесь работаем с безнадёжными случаями, молодой человек. Сюда попадают те, для кого уже нет возврата.

Ближайшая к ним дверь вздрогнула с оглушительным грохотом, словно в неё ударили тараном с той стороны. Никита подпрыгнул от неожиданности, Клаус же на инцидент и ухом не повёл. С потолка мокрыми комьями посыпалась побелка.

– Напомните: как вас зовут, юное дарование? Хи-хи!

– Никита Григорьевич, – ошалело ответил Никита, он никак не мог привыкнуть к внезапным приступам хихиканья местного начальника.

– О, так вы русский! Я знавал много русских при жизни.

– Правда? Вы жили в России?

– Нет-нет, я служил охранником в Освенциме. Кстати, что интересно: здесь я оказался в форме, разительно похожей на мою прежнюю.

Никита сглотнул комок, подступивший к горлу.

– Так, – как можно более непринуждённо продолжил он, – я заметил, что здесь вообще много именно русских. Это как-то странно.

– Ничего странного, – Клаус неловко дёрнул плечами, пытаясь пожать ими. – Наверное, мы всё-таки попадаем сюда по некоему географическому признаку. Наш госпиталь большой. Наверняка в других его частях будет много китайцев, бразильцев или, прости Господи, евреев. У нас тут, конечно, и всякие римляне есть с неграми, но как у вас говорят? В семье не без урода? Но вы же сюда пришли не о цыганах разговаривать, верно? Позвольте объяснить вам, с кем, а иногда и с чем мы имеем здесь дело. Видите ли, некоторые души безнадёжны. Это признают даже мои коллеги сверху. Душа начинает гнить, источать неприятный аромат и, в конце концов, окончательно теряет человеческий облик. Превращается в бесформенное ничто. Эти существа представляют опасность, если выберутся за пределы больницы, поэтому они содержатся здесь. Конечно, мы с коллегами пытаемся им помочь, но пока, увы, ещё ни один пациент не покинул моё отделение выздоровевшим.

– А чем опасен их побег? – Никита покосился на ряд ржавых металлических дверей.

– Есть много теорий, почему они так пагубно влияют на окружающую их действительность, – Клаус хихикнул. – Они несут скверну в себе. Если они затеряются на улицах Пограничья, они могут отравить его и ничем хорошим это не закончится. А уж если такое существо сможет пробраться сквозь Завесу, в Мир живых, то это чревато… очень большими проблемами. Были, знаете ли, прецеденты.

– Постойте, есть возможность попасть обратно в Мир живых? – Никита остановился.

– Не обнадёживайте себя, мой друг. Вы мертвы и с этим ничего не поделаешь. Ваше присутствие на той стороне приведёт к катастрофе. А если туда проберётся Проклятая душа, то… Опять будет что-нибудь по-настоящему масштабное. Мировая война, в одной из которых имел честь участвовать и я. Всемирный потоп, Извержение Везувия или что-нибудь в этом роде. Поэтому они здесь, под нашим присмотром.

Клаус остановился и в доказательство своих слов, положил ладонь на насквозь проржавевшую дверь с тяжёлым засовом. Судя по её состоянию, её не открывали очень давно.

– Вот, например, этот господин, – Клаус легонько похлопал дверь и с неё полетели ржавые струпья. – Вильям. Он у нас давно. При жизни у него был большой стресс. Знаете, ответственная работа, сроки горят и всё в этом духе. Он стал бороться с перенапряжением алкоголем и антидепрессантами. Такая смесь пошатнула его разум, он стал слышать голоса. Они сказали ему, что его жёнушка и новорождённая дочь – демоны и их надо убить. Так что наш герой не придумал ничего лучше, чем выбросить их с двадцатого этажа. Конечно, потом он пришёл в себя и был помещён в сумасшедший дом. Где, собственно, и провёл остатки своей жалкой, никчёмной жизни. Хотите взглянуть?

– А это не опасно? – Никита сделал шаг назад от двери.

– Ну что вы! Уж кто-кто, а Вильям теперь угрозы не представляет. Он у нас тихоня.

С жутким лязгом Клаус отодвинул тяжёлый засов. Дверь подалась с трудом, Скрип петель эхом разнёсся по всему отделению. Клаус встал рядом с проёмом и победоносно взглянул на Никиту.

Камера (или палата?) больше напоминала выгребную яму. На земляном полу чернели лужи с мёртвыми насекомыми. Стены состояли из грубого бетона, в помещении стоял лиловый колышущийся туман. Из-за вони приходилось дышать ртом. В дальнем углу виднелась бесформенная биологическая масса: некие буро-коричневые пузыри медленно вздымались, словно дышали. Они пульсировали и издавали чавкающие звуки. На поверхности этой мерзости виднелись остатки грязной одежды.

– Прошу любить и жаловать: Вильям, – не без гордости сообщил Клаус.

Никита тщетно пытался рассмотреть в этой массе Вильяма или хотя бы намёк на него.

– Вряд ли он вам ответит, – пояснил Клаус, не сводя глаз с пузырей. – Но и когда он был в лучшей форме, то оставался неразговорчивым. Знаете, так и не верил, что мёртв. Эдакий безумный упрямец, можно так выразиться.

– Не верил? – Никита оживился. – У меня есть пациентка, которая не верит, что мертва.

– Значит она тоже однажды, скорее всего, попадёт к нам, – кивнул Клаус. – Пойдёмте, не будем мешать Вильяму.

Со страшным грохотом Клаус захлопнул дверь, кажется, из камеры донёсся еле слышный стон. Они отправились дальше.

– Но разве за такие деяния, как у Вильяма, душа не должна отправляться прямо в Ад, мимо нашего госпиталя?

– Для того, чтобы проникнуться страданиями, душа должна их осознавать. Отдавать себе отчёт, где она и почему. А как Вильям может это понять, если не в курсе, что мёртв? Да и насчёт Ада… Вы уверены, что он существует?

– То есть как? – Никита вновь остановился.

– А вот так. Вот все говорят: к нам попадают те, кто не может отправиться дальше. Что это Пограничье. И нормальные души его и не замечают. Так, мелькнуло что-то в окне такси Харона и всё. Лично я думаю, что никакого Загробного мира нет. Что нет ни Рая, ни Ада, а есть только это место. Всё это байки. Никто никогда не видел ни первого, ни второго. А Харон, как всем известно, неразговорчив на эти темы. Как и Смерть, – добавил Клаус, подумав. – По крайней мере, я не встречал здесь ни одного ангела или демона. Вот, кстати, ещё один экземпляр моей коллекции. Думаю, вам он будет интереснее.

Дверь, возле которой остановился Клаус, выглядела гораздо лучше предыдущей: ржавчина и тлен лишь только тронули её. Засов легко выскользнул из паза и их взору предстала скромно обставленная камера: простая кровать, стол с табуретом рядом и обыкновенный шкаф в углу. Обхватив себя руками, на грязной кушетке сидел сгорбленный человек и мерно раскачивался. Он повернул голову к вошедшим. В глазах пациента стояли скорбь и боль. Когда-то этот человек обладал развитой мускулатурой. Сейчас же кожа висела на нём, как на пугале – тряпки, в которые превратилась его одежда, едва закрывали бледную кожу.

– Пожалуйста, – промурлыкал Клаус и указал на сидящего. – Важная часть нашей коллекции. Ральф Дарси. Палач из Средневековья. Точно в курсе, что мёртв.

Никита отметил для себя, что Клаус, кажется, знает всё о своих подопечных без всяких планшетов: ни разу не заглянул в какие-либо бумаги и даже не делал паузу прежде, чем выдать справку о пациенте. Ральф молча смотрел на них и чуть покачивался. Его руки покрывали еле заметные язвы, в воздухе стоял устойчивый запах гниения.

– Как вы считаете, почему вы здесь? – тихонько спросил Никита, не решаясь подойти ближе.

– За свои деяния, конечно, – Ральф обладал хриплым, но уверенным голосом. – У меня же какое было ремесло? Смерть. Всю жизнь с ней бок о бок. Немало моей рукой сюда людей отправлено. А сколько замучено? Я всё хочу вспомнить, сколько именно, да не могу. И чисел-то таких больших, наверно, не придумано. Вы ведь за мной пришли, правда? Вы заберёте меня отсюда?

– Забрать вас? Куда?

– В Ад. Пожалуйста, заберите меня. Я… я слышу их. Они говорят со мной, проклинают меня. Я проклят, понимаете?

– Кто? Кто с вами говорит? – поспешно спросил Никита.

В нём разгорался врачебный интерес. На то же самое, а именно на голоса жертв, жаловался другой его пациент: военный Иван Клопов, который не получал от убийств никакого удовольствия. Похоже, что средневековый палач страдал тем же недугом, только в более запущенной его стадии.

– Те, кого я казнил. Это же работа просто была. Непростая. Но какой у меня был выбор? Если ты палач – ты остаёшься палачом. Из твоих рук даже деньги не возьмут, потому что они в крови. Всё отдадут за так, лишь бы не брать твоих кровавых монет. И теперь я слышу их. Они говорят, что бы они могли сделать, не убей я их. Как бы они прожили свои жизни. Мои руки в их крови! Посмотрите!

Он вытянул вперёд покрытые язвами руки. Никакой крови на них не было. Никита повернулся к Клаусу.

– Вот видите: этот человек точно осознаёт, что он мёртв. Так почему же он не отправляется в Ад?

Клаус с явным удовольствием наблюдал, как его пациент неверными движениями тщетно пытается стереть невидимую кровь.

– Мне нужно в Ад! – вдруг истошно закричал Ральф и вскочил с кровати. – Выпустите меня! Не хочу гнить! Не хочу быть тенью! Заберите меня!

– Ну-ка! – властно крикнул Клаус.

Никиту схватили за плечо и силой дёрнули назад. Вперёд вышел Клаус, в его руке блеснула разложенная телескопическая дубинка. Удар пришёлся по голове. Ральф повалился на кровать, свернулся калачиком и горько заплакал, как ребёнок. Клаус вывел Никиту из палаты и в сердцах захлопнул дверь.

– Он вообще тихий, – сообщил завотделением, – но вот бывает вредничает. Начинает гнить просто уже. Его, если подумать, уже давненько к нам от вас перевели. Так, если вы не хотите ещё что-то спросить, то я вынужден откланяться. Дела, знаете ли, дела наши вечные. Пойдёмте, провожу вас до выхода, а то у нас тут, ха-ха, легко заплутать на века.

Позади ещё долго слышались рыдания Ральфа. Никита сосредоточенно смотрел себе под ноги, стараясь не попасть в лужи, плохо видимые при скудном освещении. Ральф и Иван точно страдают от одного и того же, это ясно. Значит, есть какая-то общая симптоматика. Значит, можно ввести (а может кто-то уже и ввёл) и некую классификацию «болезней». А там, если повезёт, и методы лечения разрабатывать. Он поднял глаза, чтобы поделиться своими размышлениями с Клаусом, но его взгляд зацепился за ближайшую металлическую дверь. Она выглядела так, будто её только что поставили: сияла свежей краской, на петлях и засовах блестела смазка. Чем-то дверь привлекла внимание Никиты и он остановился.

– А здесь? Здесь кто-нибудь содержится?

Почему-то в сознании Никиты это место не ассоциировалось с больницей, а напоминало ему тюрьму. Поэтому он был уверен, что люди здесь не находятся, а содержатся. Клаус неотрывно смотрел куда-то вперёд, к чему-то прислушиваясь и лишь покосился на дверь.

– Да-да, здесь у нас новенький. Свежачок. Можете посмотреть, если хотите. Уж он точно не опасен. Так, Никита Григорьевич, мне надо бежать. Вам потом дальше по коридору, направо и прямо. Всё, был рад знакомству!

Клаус поспешил дальше по коридору и вскоре скрылся во мраке. Через мгновение оттуда донёсся приглушённый вопль и затем – стон. До ушей Никиты долетело хихиканье Клауса.

Засов открылся легко, дверь беззвучно отворилась. Внутри оказалась уютная больничная палата и сначала Никита не поверил своим глазам: в стене, напротив двери, было настоящее окно! Правда, за его стёклами зияла лишь тьма. За белым столиком, на самом краешке стула, сидел смуглый мужчина восточной внешности с прямыми чертами лицами. Он задумчиво смотрел в окно и крутил в руках пустую чайную чашку. Стены в палате были песочного цвета, на полу даже оказался небольшой потёртый ковер с замысловатым узором.

Пациент повернулся на звук шагов, уголки его губ дёрнулись в лёгкой улыбке. Он был одет в строгий бежевый костюм, напоминающий военный мундир. Возле воротника, на шее, виднелся внушительных размеров кровоподтёк кольцевидной формы. Никита уже видел такие травмы в своей земной врачебной практике: такие получают те, кто заканчивает свою жизнь в петле: петлевая странгуляционная борозда.

– Можно войти? – спросил Никита.

Пациент улыбнулся шире.

– Конечно-конечно, проходите. Вы ведь тюремный врач? Прошу вас, проходите. Чаю? – он кивнул на пустой чайный сервис на столе.

Никита осторожно сел напротив и пристально вгляделся в собеседника. Его поведение и чёрное окно напомнили ему Анну, не верящую в собственную смерть. Кажется, что этого человека тоже поразил подобный недуг. Если так дальше пойдёт, подумал Никита, то разных болезней здесь не то, чтобы много. Или же, здесь не так много диагнозов, с которыми пациенты становятся безнадёжными. Но при этом здесь, в проклятом отделении, от этого человека не шёл запах тлена, как от той же Анны Велвет и выглядел он опрятно и был полон красок. Если, конечно, не обращать внимания на травму на шее.

– Где мы с вами сейчас находимся? —Никита решил сразу проверить свои догадки.

Пациент широко улыбнулся и посмотрел во тьму за окном.

– Как это «где»? Мы в тюрьме, конечно же. Судя по этим барханам, – Мансур кивнул на окно, – где-то в северной части нашей прекрасной страны. Вас я раньше не видел. Вы психиатр? Вам приказано проверить мою психику? Не сломался ли я? Соображаю ли ещё кто я и где нахожусь? Всё ещё соображаю, не беспокойтесь. Я – Мансур, ваш легитимный правитель и лидер этой великой земли.

Он говорил совершенно спокойно и, кажется, даже доброжелательно. В ярких глазах, за этим благодушием, скрывалось что-то ещё и Никита не сразу понял, что это: где-то там, в глубине, робко блестели нотки безумия. В остальном, складывалось впечатление, что Мансур попал сюда по ошибке. Если учесть организацию работы госпиталя в Пограничье, это было бы совсем неудивительно.

– За что вас посадили сюда? – с напором спросил Никита, игнорируя вопросы собеседника.

Мансур усмехнулся.

– Ха, вы точно решили проверить не спятил ли я тут. Они что-то добавляют в воду, да? Хотите знать, за что я попал к вам? Что ж, извольте: меня сюда упекли сторонники моего братца. Обычный, скучный госпереворот из-за жажды власти и денег. Вы не хуже меня знаете, что при мне эта страна пошла к светлому будущему! Этот путь тернист, сложен, но нам не стоит бояться перемен! А они их испугались. И вот итог: я здесь, с вами, пью чай и смотрю на великолепный рассвет. Слюнтяи. На их месте, я бы меня просто повесил, но у них никогда не хватит на это духу.

Мансур поморщился и потёр синяк на шее. Никите показалось, что травма стала больше и темнее. Он отметил про себя, что сейчас явно наблюдает самую первую стадию гибели души. Каким-то образом, Мироздание сразу поняло, что этот человек обречён и его поместили в Проклятое отделение – гнить заживо. И у них у всех появился шанс выяснить, из-за чего этот общительный и доброжелательный человек здесь оказался и почему его невозможно спасти.

– Вы знаете, – Никита привычно закинул ногу на ногу, – Вы абсолютно правы: я психиатр. Сейчас как раз работаю над докторской. Пишу о том, что к власти могут прийти только люди определённого психотипа. Что личность великого вождя формируется поступками, его окружением в прошлом и его семьёй. И мой дядя – начальник тюрьмы, разрешил мне общаться с вами. Это неофициально и не имеет отношения к причинам вашего задержания. Вы не против, если мы проведём несколько встреч? Очень хочется описать вашу биографию.

Мансур с удовольствием кивал, слушая, что посетитель считает его великим лидером. Неплохо бы, чтобы ещё считал и великим стратегом, но для начала и этого хватит.

– Конечно-конечно, – Мансур широко улыбнулся и закивал, морщась от боли в шее. – Прекрасно вас понимаю, молодой человек. Для вас я – настоящая кладезь. Лидер страны, вытащивший её из тьмы мракобесия на свет! Подаривший людям электричество, здравоохранение, безопасность. Искоренивший ренегатов, разрывающих отечество на части. Да, я с удовольствием скоротаю время в вашей компании. Я к вашим услугам, раз уж теперь всегда буду торчать здесь.

– Может, вас помилуют и выпустят добровольно, – участливо сказал Никита.

– Это очень вряд ли. Скорее, я сгнию здесь заживо. Или помру от скуки.

Голос Мансура стал доноситься, как из-за плотно закрытой завесы. Никита мотнул головой: перед глазами всё плыло, появились тёмные пятна. Где-то далеко, на грани слышимости, появился неразборчивый шёпот. Никита находился в Пограничье не первый день и эти ощущения были ему знакомы: такое бывает, если долго отлыниваешь от работы или, что ещё хуже, надолго пропадаешь один в бесконечных пустых коридорах. Видимо находится здесь, в Проклятом отделении, среди обречённых душ, было очень вредно для души собственной. Стоило дозировать своё нахождение здесь, как при работе с опасными материалами. Это место отравляло своих посетителей.

– Спасибо, что согласились. Обязательно продолжим завтра. До скорой встречи.

Даже собственный голос показался Никите далёким и чужим. Мансур, кажется, что-то ответил, но слов было не разобрать. Никита встал, неверными шагами вышел из палаты и закрыл за собой дверь на тяжёлый засов. Он прислонился к холодной стали спиной и тяжело задышал, хватая ртом смрадный воздух подземелья. В голове сразу чуть прояснилось, а мир стал ярче и чётче. «Кто этот человек?» – подумал Никита. Его душа действительно отравляла всё вокруг, так что ошибки тут быть не могло: он помещён сюда не случайно. Никита поспешил наверх, по пути, указанному Клаусом, пару раз оглянувшись на идеально чистую, новенькую дверь палаты Мансура. Стоит заняться этим человеком подробнее.

Глава 5. Голод и то, что связывает нас.

Если Вселенная стремится к Хаосу, то человек, вопреки всему, стремится к порядку. Какая бы неразбериха не творилась вокруг, он старается её упорядочить, ввести какие-либо привычки и правила, по которым бардак вокруг может принять осмысленную форму. И вот: это уже не Хаос, а Порядок и пускай мы только придумали для него правила и он нам всё ещё не подвластен и, уж тем более, не изменился. Таким образом, человек борется с собственными страхами. Люди придумывали приметы и поверия, чтобы объяснить гром, ибо иначе он был бы явлением необъяснимым и, соответственно, пугающим. Это то, что помогает нам не скатиться в безумие и мракобесие.

Никита привык к Пограничью. Тяжёлые мысли о собственной смерти и судьбе близких гнались прочь, поскольку не несли в себе ничего, кроме горя. Наверняка Никита не первый человек, кому хотелось заглянуть в мир живых с этой стороны. Благо, он здесь пребывал в привычном для него амплуа врача, а не, скажем, слесаря. Возможно, во втором случае он действительно давно бы сошёл с ума и стал одной из тех теней, которых неутомимый Абрахам гоняет в фойе. Сложно себе представить, что чувствует этот афроамериканец, занимаясь этим уже не одно поколение. Никита даже умудрился выстроить и соблюдать некий распорядок бесконечного, лишённого сна, дня: три пациента, затем небольшая прогулка и беседа с кем-нибудь из друзей: Квентий, Ван. Если не попадались ни первый, ни второй, то его путь лежал в лабораторию, к господину Скучному, или в фойе – всё к тому же Абрахаму. Если же и они оказывались заняты, Никита старался завести новые знакомства среди бесчисленного числа коллег.

И, судя по заметным изменениям вокруг, такая стратегия оказалась выигрышной: Пограничье продолжило меняться. Оказалось, что многие из теней, бродящих по коридору, вовсе не тени: это оказались коллеги Никиты! Они обретали краски, становились разговорчивыми и пропускали мимо ушей удивления, что раньше являлись бесплотными призраками. Абсолютно чёрное небо Пограничья посветлело, теперь на нём получалось разобрать низкие тёмные тучи, лениво плывущие по небосводу. Ливень преобразился в неспешный дождь, а мрак отступил от больницы на добрые десятки метров: теперь там угадывались целые улицы невзрачных домов.

Но в окружающем мире появилось ещё одно изменение. Причём весьма существенное. Никита как раз вышел из палаты очередного пациента, когда с удивлением обнаружил, что у него урчит в животе! Вот уж чего он точно не мог ожидать, что в Загробной жизни его станет беспокоить необходимость питания. Удивляться, впрочем, особо не приходилось.

Никита мгновенно вспомнил, что Квентий как-то обмолвился о местной столовой. А остальные, вроде как, его поддержали, так что на шутку это похоже не было. Стоило проконсультироваться с ними и пожаловаться на новые для себя ощущения. Желательно с теми из них, кто провёл здесь не одну тысячу лет: такие точно должны быть в курсе. Не теряя ни секунды, Никита отправился на первый этаж.

Фойе пустовало. Входные двери (теперь, кстати, не покосившиеся и чистые) были распахнуты, на широком крыльце стояла медсестра и курила, с наслаждением затягиваясь сигареткой. Никита с удивлением смог различить запах дешёвого табака. Он стоял, в растерянности, посреди фойе и неверяще крутил головой.

– О, кажется кто-то стал различать запахи?

Тяжеленная ладонь, как камень, рухнула ему на плечо и придавила к земле. Никита обернулся. Позади стоял и широко улыбался огромный Абрахам. Живот вновь предательски заурчал. Абрахам кивнул, словно этот звук подтвердил какие-то ему предположения.

– Вот это уже понятней. Идём со мной.

Абрахам обнял Никиту за плечи и повлёк за собой, по пути рассказывая, что лично он в нём никогда не сомневался. Что многие не верили в него и даже делали ставки, когда Громов сгинет на улицах Пограничья. Но вот главный охранник больницы не сомневался. И даже Квентий не сомневался. Последнее утверждение прозвучало с некоторым удивлением: видимо, у старого легионера здесь сложилась репутация чёрствого, бесчувственного сухаря. И грубияна.

За хвалебными дифирамбами Абрахама, они пересекли фойе и вошли в правый коридор, из которого Никита еле унёс ноги в свой первый день. Сейчас это место, конечно же, тоже выглядело по-другому: на полу блестела крепкая, целая плитка, лампы горели ярко, а мимо сновали люди в белых халатах и робах младшего медперсонала. Они скользили по Никите добродушными взглядами, как будто знали его всю жизнь. Всю смерть, если быть точным. Определённо, здесь находились лишь помещения для персонала. Палаты отсутствовали.

Не прекращая поток комплиментов, Абрахам завёл его в обширное помещение, откуда пахло чем-то теплым. Этот запах преследует все заведения общепита. И, видимо, преследует их не только в мире смертных. Они попали в больничную столовую. Самую настоящую. И самую обычную. Как будто Никита не умирал и зашёл перекусить в своей родной Третьей городской больнице. Ровные ряды столиков сейчас пустовали, только недалеко от кухни сидел хмурый Квентий окружённый несколькими тарелками, заполненными коричнево-бурым желе. Ещё несколько стульев, по всему обширному помещению, занимали полупрозрачные тени – Никита для себя не считал их за осознающих себя существ. Заметив их, Абрахам нахмурился и что-то зло проворчал. Недалеко от входа, в углу, лениво подметал пол старый уборщик. Никита присмотрелся: уборщиком оказался Агафон. Ещё одно из первых впечатлений: один из первых, кого довелось встретить сразу после смерти.

– Агафон, привет! – Никита приветственно помахал рукой и улыбнулся старику.

Агафон мельком взглянул на него, робко улыбнулся и вернулся к подметанию пола, не поднимая больше головы.

– Ты это кому? – удивлённо спросил Абрахам, оглянувшись.

– Как кому? Агафону. Уборщику.

Абрахам смерил взглядом Агафона.

– Ему, что ли? Так он же глухонемой. Никто и не знает, как его зовут. Я даже не помню, как давно он здесь. Но точно дольше меня и Квентия. Так, появляется у нас время от времени. Его уже и не замечаешь.

Никита раскрыл было рот для очередной порции вопросов, но Абрахам, чуть ли волоком, потащил его к кухне. Они вдвоём остановились возле пустующих витрин для блюд. Стёкла были грязные, все в жирных отпечатках, оставленных посетителями. На полочках покоились лишь засохшие крошки неизвестного происхождения. Открытые двери в кухню терялись в клубах пара, словно это не кухня, а парная. Там гремели посудой, иногда в дымке двигалась большая тень. Абрахам кашлянул, прочищая горло.

– Джоконда! – громко позвал он.

Звяканье на мгновение стихло и из клубов пара вышла она. Огромная, как крейсер, величавая, как лебедь, с такими же неторопливыми движениями, дородная дама в форме буфетчицы. Белоснежная шапочка сдвинута чуть набок, как берет у десантников. Дама смотрела поверх голов, куда-то сквозь время и пространство. Её лицо лоснилось от пота. Джоконда, на ходу, вытирала большие мягкие руки о белоснежный передник. В самой кухне по-прежнему кто-то невидимый гремел посудой. Джоконда смерила Никиту суровым взглядом и внезапно добродушно улыбнулась.

– Наконец-то мы с вами познакомились! – прогудела она густым басом. – Добро пожаловать!

– Здравствуйте, – выдавил из себя Никита, чувствуя себя крошечным муравьём перед статуей свободы. – Я Никита.

– Наслышана, наслышана, – буфетчица покивала могучей головой. – Вы – тот малый, кто хочет поменять нашу жизнь. Точнее смерть. А-ха-ха-ха!

Её смех, подобно грому, раскатился по столовой и даже пол, кажется, завибрировал. Никита инстинктивно втянул голову в плечи.

– Меня зовут Джоконда, – сообщила она и сделала театральную паузу. – Кстати говоря, именно с меня великий Микеланджело писал свою знаменитую картину – «Мона Лиза».

Никита бросил все свои силы на то, чтобы скрыть удивление. Оставить лицо невозмутимым оказалось невероятно тяжело.

– Так, что же я могу вам предложить? Ах, да! Секундочку.

Она развернулась, едва не своротив витрину и скрылась в клубах пара. Никита с некоторым страхом посмотрел на Абрахама. Охранник широко улыбался, но рассмотреть выражение глаз не удавалось из-за вездесущих солнцезащитных очков.

– Так «Мону Лизу», вроде, Да Винчи написал, – тихонько уточнил Никита.

Абрахам хохотнул.

– Только Джоконде об этом не говори. Кстати, попала сюда наша любимая буфетчица гораздо позже тех времён, когда рисовали ту картину.

Из недр кухни вновь показалась двухметровая Джоконда. В вытянутых руках она торжественно несла стальную тарелку. Из неё торчала, опять же металлическая, ручка ложки или вилки. Джоконда поставила тарелку на поднос и пододвинула его к Никите. Он вытянул шею и осторожно заглянул в посуду. Внутри оказалась та же буро-коричневая масса, что красовалась перед хмурым Квентием.

– Приятного аппетита.

Решив не испытывать судьбу уточнениями, Никита взял поднос и направился к Квентию, задумчиво ковыряющему массу в свое тарелке. Да и тон Джоконды, похоже, не терпел никаких возражений. За спиной раздался бас Абрахама, о чём-то воркующем с поварихой. Та тихонько хохотнула и мебель чуть подпрыгнула от вибрации.

Никита уселся напротив своего наставника. Квентий откинулся на спинку стула и с интересом смотрел на Никиту. Видимо, его интересовала реакция человека, которых впервые съест пищу после ухода из Мира живых. Никита чувствовал этот смеющийся взгляд, но виду не подавал. Всё это смахивало на проверку мужества. Некая процедура инициации. «Что ж, – подумал Никита, – не получится у тебя надо мной посмеяться, старая развалина, и не надейся».

Он зачерпнул ложкой жижу. Несколько её сгустков, со смачным шлепком, упало обратно в тарелку. Квентий молчал, плотно сжав губы. Никита отбросил сомнения и отправил ложку в рот. Жижа оказалась практически безвкусной: лишь чуть отдавала куриным бульоном с лёгким металлическим привкусом. Он сделал глоток, готовясь бороться с приступом тошноты, но желудок с жадностью набросился на пищу, не вдаваясь в подробности что это. Никита покосился на тарелки Квентия: другой пищи, видимо, всё равно не предвиделось. Впрочем, ещё час назад он вообще не надеялся, что ещё хоть когда-нибудь потешит свои вкусовые рецепторы.

Рядом с ними сел Абрахам, с тарелкой точно такой же субстанции.

– А кто готовит этот деликатес? – спросил Никита, кивнув на клубы пара. – И из чего он?

Квентий безучастно пожал плечами, скользнув взглядом по тарелке Никиты.

– Кто ж его знает? Джоконда никогда никого не пускает на кухню. Может, там и нет никакого повара и это она сама готовит. По крайней мере, его никто никогда не видел. Хотя она утверждает, что повар точно есть, – добавил он, помолчав.

Никита с сомнением смотрел на друзей. Оба уплетали субстанцию за обе щёки, как ресторанное блюдо. Хотя, на фоне этой безвкусной жижи, бутерброд с колбасой покажется верхом гастрономического блаженства.

– Как там твои поиски? – спросил Абрахам, обращаясь к Квентию. – Нашёл что-нибудь?

Квентий нервно дёрнул щекой. Глаза на мгновение потемнели.

– Да какое там? Как теперь что-нибудь найдёшь? И что я ищу? Столько лет минуло. Это всё так. Чтобы время убить, не более.

Никита переводил взгляд с одного на другого. Затем повернулся к Абрахаму и посмотрел на своё отражение в его очках. Охранник нервно заёрзал на стуле. Тогда Никита взглянул на Квентия. Тот хмуро смотрел в ответ. Но Никита не отвёл взгляд и старый врач вздохнул.

– Я здесь очень давно, понимаешь? Очень. Давно. Как я и говорил, ещё с тех пор, когда не было никакого такси и госпиталя. А только старая-добрая река, монетки на глазах в качестве оплаты и полевой лагерь. И, – Квентий проглотил комок, собираясь с духом, – я стал забывать свою земную жизнь. Да что там забывать: уже забыл! Я не помню место, где родился, не помню родных, не помню врагов. Я забыл даже свою смерть! Осталось только имя и эпоха. Понимаешь? Даже не года, а только примерная эпоха.

– Это ужасно! – вырвалось у Никиты.

Он искренне переживал за друга. Сам Никита за собой стал замечать, что воспоминания о его прошлом становятся тонкими, эфемерными, как воспоминания о вчерашнем сне. Он с ужасом думал, что однажды забудет всё то, чем он когда-то дорожил по ту сторону. И вот, оказывается, это вполне возможно.

– Обычно, – настоятельно начал Абрахам, – нам помогают сохранить память вещи, взятые из Мира живых. Любая вещь не подойдёт, конечно. Это должно быть что-то, что для тебя многое значит. Что-то, что будет связывать твою душу с тем миром. Во времена Квентия с покойником на тот Свет отправляли многие его вещи.

– Тогда почему у тебя нет такой вещи? – Никита повернулся к Квентию.

– Когда только попал сюда, – ответил он, не глядя на друзей, – то считал, что мне это не нужно. Уж не знаю, почему так решил. Возможно, что-то расстроило меня или на что-то обиделся, кто знает? Я даже не помню, что это за вещь. Что-то ценное, это точно. И я выбросил это. Эта вещь теперь лежит в бесконечных коридорах этой чёртовой больницы!

Они замолчали. Только кто-то гремел посудой на тайной кухне и что-то басила, там же, Джоконда. Видимо, этот разговор был совершенно обыденным, потому что уже через с минуту с лица Квентия пропало отчаяние и они вновь с Абрахамом совершенно спокойно разговаривали на отвлечённые темы. В конце концов, будет у тебя память о земной жизни, или не будет, а всё равно тебе суждено провести здесь ближайшую Вечность.

Они расправились с жижей в тарелках. Горестные размышления не сбавили аппетит Квентия, поскольку он уничтожил субстанцию в пяти тарелках, против одной, на каждого, у Никиты и Абрахама. В столовую вошли ещё несколько человек и выстроились в очередь к громогласной Джоконде. Никита с удовольствием откинулся на спинку стула и стал созерцать окружающих. Приятное чувство тяжести в желудке, потерянное, как казалось, навсегда, приятно грело его душу.

– Но, с другой стороны, – продолжил Абрахам прерванный разговор, – времена нашего Никиты выгодно отличаются от наших времён в плане вещей для сохранения памяти.

– То есть? – не понял Никита.

– В наше время не было таких мощных штук как… эти, как их? Ну, картины с людьми. Только не картины, а карточки специальные.

Никита смотрел на него круглыми, от непонимания, глазами. Абрахам повернулся, ища помощи, к Квентию.

– Фотографии, – уточнил римлянин, не глядя на них.

– Да! Фотографии, – Абрахам, довольный, заулыбался. – Это же очень мощная штука! Знаешь, в фотографиях живёт целый мир, целая Вселенная, где люди, изображённые на них, всё ещё живы. Они как будто смотрят на тебя из другого мира, как через окно, понимаешь? Картины делают то же самое. В них живут, помнят, общаются с теми, кто остался по ту сторону. Но картину написать – это не высморкаться. Тут уметь надо. А с фотографией любой баран справится!

– Где ж я возьму фотографию семьи? – вздохнул Никита.

Абрахам осёкся.

– Как? Теперь в гроб не кладут с покойником памятные вещи? Что для этого подойдёт лучше, чем фотография близких?

Никита ничего не ответил. Кто бы мог знать, что фотографии имеют такое значение? Квентий крякнул и все посмотрели на него.

– Не переживай, Никит. Пограничье, оно всем даёт шанс заглянуть на Ту сторону на тех, кто нам дорог. В конце концов, должна же быть хоть какая-то плата за наши вечные труды?

– Отсутствие котлов со смолой и перспективы превратиться в безумную жижу – уже неплохая плата, – заметил Никита.

Абрахам расхохотался.

– Правильный настрой, парень! Ты у нас живчик: всё нашу жизнь наладить пытаешься, глядишь, ещё и телеграфную связь с живыми нам установишь!

Он продолжил хохотать, пугая тени своим голосом. Даже Квентий улыбнулся краешком рта, думая о чём-то своём.

Глава 6. Забытые в темноте.

Никита с облегчением выдохнул, поднявшись на первый этаж из подвала. Так же, как и к Пограничью в целом, он медленно привыкал к атмосфере Проклятого отделения с тех пор, как визиты туда стали происходить регулярно: с каждым разом получалось находится там всё дольше, но, несмотря на это, под конец визита всегда начинала кружится голова а где-то, на грани слышимости, начинали что-то шептать, словно это был некий зов. Ни разу не получалось разобрать этот голос, но Никита всеми фибрами своей души ощущал его нечеловеческую злобу.

Этот визит, как и предыдущие, он провёл в беседе с Мансуром. Если изменения с пациентом и происходили, то пока они оставались незаметными для Никиты: запаха гниения или признаков разложения не было. Речь Мансура оставалась ясной, чёткой, а само поведение – без внезапных вспышек гнева или отчаяния, коими грешили остальные пациенты отделения под чутким наблюдением Клауса Майера.

К слову о заведующем Проклятого отделения. От радушия первой встречи не осталось и следа: Клаус вообще не привык к вниманию «врачей сверху», а уж тем более – вниманию регулярному. Он ворчал, выказывал своё неудовольствие, но, тем не менее, пускал Никиту к Мансуру: никаких причин запретить эти визиты у него не было. Находясь здесь на регулярной основе, Никита подтвердил свои догадки: ни одного подчинённого у Клауса не было. Во всём отделении он был один. Все его коллеги – это несколько разложившихся тел, смердящие сгустки плоти и изъеденные кем-то остатки медицинских халатов. При этом Клаус упорно считал, что у него большой и трудолюбивый коллектив.

Никита так и стоял возле лестницы, облокотившись на стенку и переводя дух. Он ещё раз, мельком, пробежался взглядом по своим записям, сделанным во время беседы с пациентом. Мансур с большой охотой рассказывал о своей земной жизни, будучи абсолютно уверенным, что всё ещё жив. Во плоти, то есть при жизни, этот человек был диктатором небольшой страны на африканском континенте. Некоторое время назад, ещё до начала его правления, на территории этого государства нашли весьма большие запасы нефти. Перед страной замаячила перспектива обогащения и улучшения жизни для граждан, чего раньше с ней не случалось. Мансур решил, что с этой задачей он справится как никто другой, поэтому вместе со своими сподвижниками-военными сверг местного правителя и занял его место. Такие перестановки в высших эшелонах пришлись по вкусу не всем, поэтому в стране вспыхнула гражданская война, что, в отличие от нефти, было делом привычным. Конфликт унёс сотни тысяч жизней, вместе с боевыми действиями в страну пришли голод и болезни.

При этом Мансур оказался абсолютно уверен, что всё делает правильно: к плюсам своего правления он относил долгожданную электрификацию страны, постройку школ, больниц и центрального водопровода. Правда, пока это всё было на стадии планов: дело это небыстрое и требует основательного подхода. А вот президентский дворец и несколько резиденций уже были построены, несмотря на продолжающиеся стычки с повстанцами и сторонниками свергнутого правителя. Со своими врагами Мансур расправлялся безжалостно, уничтожая не только неприятеля, но и предавая казни всю его семью, причём зачастую довольно мучительными способами. Во многих расправах правитель принимал участие лично. Последним, что он помнил перед тем, как попал в эту «богом забытую тюрьму», было то, что на его дворец напали солдаты его элитной гвардии во главе с родным братом – начальником президентской охраны. По мнению Никиты, как раз после этого Мансура и повесили. Но самому пациенту он о своих размышлениях, разумеется, не сказал.

Никита искренне не понимал, почему этот человек застрял у них здесь, в Пограничье, а не отправился прямиком в Ад. Мансур оказался классическим диктатором, уничтожившим своим правлением сотни тысяч, если не миллионы людей и ещё стольких же обрекшим на безнадёжное существование в разорённой стране. При случае, надо бы спросить об этом Харона, регулярно поставляющего госпиталю новых пациентов. Вообще, к перевозчику душ у Никиты накопилась масса вопросов, но поговорить с тех пор, как тот доставил его в Пограничье, не удавалось: у перевозчика душ не было никакого расписания и Никита каждый раз опаздывал. Или появлялся слишком рано. Вообще, у Харона здесь сложилась репутация чуть ли не Бога: если в существовании Ада и Рая многие сомневались, то в существовании перевозчика душ ни у кого не было никаких сомнений. Кроме того, все верили, что только он видит Пограничье таким, каким оно является на самом деле.

На планшет упала чья-то тень. Никита рассеянно поднял глаза, мыслями будучи где-то далеко. Перед ним возвышалась его коллега – суровая Эбигейл Фрозен. С ледяным взглядом, как всегда. Она смотрела него с плохо скрываемым презрением.

– Вы были в Проклятом отделении? Опять?

– Здравствуйте, – вздохнул Никита и прикрыл глаза.

Назревала очередная нотация от старшей коллеги. Не только Клаус оставался не в восторге от посещения пациентов Проклятого отделения новеньким доктором. Обычно, новое пополнение врачей было тише воды, ниже травы как минимум первую сотню лет после смерти, так что бурная деятельность Никиты у многих вызывала неприязнь. Особенно у таких охранителей традиций, как Эбигейл. Она не раз повторяла, что любые изменения или пренебрежение правилами, могут привести к катастрофическим последствиям. Особенно, если учесть, что всё здесь работало по абсолютно непонятным принципам, то, вполне может быть, что лечение неизвестными таблетками – это единственно возможный путь, а любой другой (абсолютно любой) – есть суть ересь и путь к катастрофе. Никита спокойно смотрел на неё снизу вверх и отметил про себя, что она достаточно привлекательная женщина, если отбросить за скобки её напущенную суровость. Почему-то он был уверен, что суровость напускная.

– Вы не ответили, – нетерпеливо напомнила Эбигейл.

– Да, – Никита ещё раз вздохнул. – Насколько помню, это не запрещено. Я ничего не назначаю пациентам, не меняю их лечение. Чёрт возьми, да они всё равно не получают никакого лечения! Вообще! Что в этом плохого? Я пытаюсь понять можем ли мы хоть что-нибудь для них сделать. А вы, если не хотите помогать, то хотя бы не мешайте!

В глазах Эбигейл блеснула сталь.

– Что в этом плохого, говорите? А я вам расскажу, дорогой коллега. Все знают, что Клаус – не самый радетельный сотрудник, но даже у него хватает мозгов держать своих пациентов на коротком поводке! Он не сюсюкает с ними и всегда держится на стороже. Как вы не понимаете? Те, кто содержатся там – это настоящие монстры. Это души, совершившие в земной жизни нечто ужасное. Нечто, о чём даже говорить страшно. И поэтому они помещены туда, где им самое место.

– Тогда почему они не в Аду?

Эбигейл повысила голос.

– Не начинайте полемику! Оставьте разговоры об Аде и Рае для священников. Так решило Мироздание: что они находятся здесь, под наше опекой. А вы… вы человек новый, неопытный. Вы не знаете элементарных мер предосторожности. И понятия не имеете, что произойдёт, если сбежит кто-нибудь из ваших любимчиков!

Никита отмахнулся.

– Знаю, знаю. Мировые войны, Всемирные потопы и прочие увеселительные. Многие не верят в Ад, а мне позвольте не верить в сказки про Потопы.

– Сказки? – глаза Эбигейл вновь блеснули. – Вот об этом я и говорю. Вы же ничего не смыслите в этом! Будет вам известно, что сбежавшая Проклятая душа может не просто отравить Пограничье или Мир живых. Она может их уничтожить. Понимаете? Совсем. Разорвётся связь между мирами, души перестанут существовать. Навсегда. И всё из-за вашего любопытства. Как-то эгоистично, не находите? В общем, или заканчивайте свои беспричинные визиты, или… я буду вынуждена принять соответствующие меры.

– Меры? – Никита усмехнулся.

– Да! И не надо смеяться. Я буду вынуждена сообщить в соответствующие инстанции!

– Инстанции? – Никита удивлённо вскинул брови.

Впервые за время, проведённое здесь, он услышал о существовании здесь какой-то власти. Конечно, ходили слухи о главном враче – господине Грахме, чей кабинет находился где-то на верхних этажах, но эти слухи были сродни разговорам о Рае, куда крышей упирается их больница.

– Инстанции, инстанции. Вы не ослышались. Мы что – варвары, по-вашему? И имейте в виду, что ваша деятельность может закончится печально конкретно для вас. А именно – высылкой в Пустоту.

Ухмылка медленно сошла с лица Никиты. Можно было подумать, что покойника уже ничем нельзя напугать: ведь самое плохое с ним уже произошло. И хуже места для души, чем застрять между Миром живых и Тем светом, тоже придумать сложно. Но Небесные сферы, Мироздание или Всевышний позаботились о том, чтобы над сотрудниками клиники Пограничья всегда висел Дамоклов меч. Таким мечом, кроме перспективы превратиться в бесплотную тень, являлась высылка в Пустоту – в абсолютное ничто, во тьму без звуков и образов. Вечность наедине с собой без шанса выбраться оттуда. Любого пробивала дрожь от одной мысли об этом месте. Хотя и местом это можно назвать с большим трудом.

Эбигейл внимательно следила за лицом Никиты и усмехнулась, увидев ожидаемую реакцию.

– Да-а, вы прекрасно знаете, о чём я. Несмотря на то, что вы здесь – без году неделя, даже вы знаете что это такое. Сейчас вы ничего не нарушаете, это правда. Но не забывайте, что ходите по очень тонкому льду, Никита Григорьевич!

Она высоко вздёрнула подбородок и пошла прочь, громко цокая каблуками. Никита вздохнул и весь как-то сник. С одной стороны, у него не было причин лезть на рожон. В конце концов, местные порядки он действительно представлял себе весьма смутно. Но, справедливости ради, остальные тоже плохо себе их представляли, а лишь слепо им следовали, стараясь ухватиться хоть за что-то в окружающем их хаосе. Разумеется, никто и не помнил, когда эти правила появились и кто их придумал. Место это имело возраст, близкий к возрасту Мироздания. Где-то в глубине души вспыхнул робкий огонёк злости. «А вдруг я прав? – подумал Никита. – Вдруг они ошибаются, а не я? Вдруг больница все эти эпохи работает неправильно?».

Никита на ходу перебирал в голове аргументы, которые стоило бы высказать Эбигейл. В лучших традициях, они пришли ему в голову только сейчас, уже после разговора. Коллеги шарахались от него в стороны, видя, что он не в духе. Видели Никиту в таком состоянии редко и потому не хотели с ним связываться, не зная, чего от него ожидать. Окружающий его мир теперь точно соответствовал современной больнице: никаких брошенных вещей, грязи или поломанной мебели. Чистый белый коридор, ровная плитка на полу и ряды дверей всё с теми же четырёхзначными номерами. При этом безумная планировка, не поддающаяся никакой логике, никуда не делась. За окнами теперь моросил мелкий дождик, а Тьма отступила с улиц на столько, на сколько хватало глаз. Но пока Никита не решался покидать пределы здания. Тем более в одиночку. Стоило в такую экспедицию взять кого-нибудь опытного. Квентия, например. Или Вана.

Никита зацепился взглядом за чьи-то хитрые раскосые глаза, выглядывавшие из-за угла. Ван издалека бросался в глаза, несмотря на маленький рост. Его азиатский взгляд многих сбивал с толку: никогда не получалось угадать, то ли Цан что-то задумал, то ли просто улыбался. А если учесть репутацию авантюриста, первое было верно гораздо чаще, чем второе.

Ван пристально смотрел на Никиту, изредка оглядываясь на проходящих мимо. Рядом, возле пустого и пыльного торгового автомата стояла незнакомая медсестра и задумчиво смотрела на пустые полки. Надпись рядом с изображением несуществующих закусок сообщали их названия на арабском языке.

– Привет, Ван, – Никита подошёл ближе. – Думаешь, что бы такого учудить?

– Привет-привет. Нет, уже придумал. Хотим с медбратьями опять наверх сгонять.

Будучи известным смельчаком, Ван не переставал совершать вылазки за пределы «обитаемой» части госпиталя. За это его сделали негласным лидером уборщиков и медбратьев. Хотя привилегий ему это никаких, конечно, не давало. Иногда они с друзьями приносили из своих экспедиций весьма неожиданные и редкие вещи. Из-за желания добыть новые знания о Пограничье, Ван и Никита нашли друг в друге родственные души.

– Искать кабинет Грахма? – понимающе кивнул Никита.

– Ага. – Ван кивнул. – Должен же он где-то быть? А там, вдруг когда-нибудь доберёмся и до других частей госпиталя. До других отделений.

– Думаешь, они существуют? Может, это сказки, как про Ад в подвале.

Ван пожал плечами и огляделся.

– Может сказки, а может и нет. Другие отделения точно есть. И не заброшенные, как тут, рядом с нами, а такие же, как наше: с пациентами, врачами, своими Никитами, Квентиями и Ванами. Возможно, даже со своими Грахмами. Ну не может же всё человечество поместиться у нас, верно?

Никита взглянул на четырёхзначный номер ближайшей палаты. Действительно, при всей абсурдности числа, все люди здесь явно не могут быть размещены. Хотя, в Пограничье попадает не каждая душа.

– И со своими Харонами, – продолжил за друга Никита.

– А почему бы и нет? – парировал Ван. – Откуда ты знаешь, что он один? Или, может быть, Харон может находится в нескольких местах одновременно. Кто ж его знает?

Никита промолчал. Из-за недостатка информации, почти каждый здесь строил свои теории. И это являлось одной из причин, почему Никита всё-таки хотел докопаться до истины. Если это возможно.

Так, за разговором, они шли в направлении фойе и до них уже доносился громовой голос Абрахама, когда Никита вспомнил, о чём ещё хотел спросить ушлого уборщика.

– Ван, я тут хотел спросить… Встретилась мне тут Эбигейл, опять начала мне морали читать о нормах поведения. И она упомянула о каких-то городских инстанциях. Ты что-нибудь слышал об этом?

Ван с готовностью закивал, засматриваясь на проходящих мимо медсестёр.

– Конечно слышал. Что там про них слышать? Что, ты думаешь, у нас тут анархия какая? У нас и полиция имеется! И даже мэр! Хотя насчёт мэра я не уверен, – добавил он, чуть усомнившись.

– Подожди, но кого здесь будет ловить полиция? И какой смысл в мэрии, если выход на улицу смертелен?

Ван усмехнулся и сделал шаг в сторону столовой, показывая, что хочет закончить разговор.

– Никитка, ну ты как будто первый день здесь. Кто ж его знает, зачем оно нужно? Мы здесь с тобой зачем? А почему именно мы? А почему нас именно столько? Как-нибудь с тобой по городу пройдёмся: сам всё увидишь. Извини, жрать хочу – не могу.

Ван скрылся в дверях столовой. Там кто-то вскрикнул и нелестно отозвался о юрких китайцах. Никита в задумчивости стоял посреди коридора. Наверное, стоило прямо сейчас сходить на улицу и наконец посмотреть на то, что творится в Пограничье, раз уж, вроде как, рядом с больницей теперь для него не так уж и опасно. Но сначала следует поработать. Никита не знал, входят ли его визиты в Проклятое отделение в перечень обязанностей врача по мнению Мироздания, поэтому, на всякий случай, никогда не отлынивал от работы с «обычными» пациентами, чтобы не прослыть тунеядцем со всеми вытекающими последствиями.

Он сверился с появившимися в планшете данными и отправился на поиски нужной палаты. Последнее время, ему попадались пациенты с третьего этажа, малая часть которого теперь для него стала обитаемой и неопасной.

По пути, Никита читал данные пациента. И об этом пациенте он уже был наслышан, хотя сам с ним ещё ни разу не встречался. Человек этот был здесь всеобщим любимчиком. Говорят, что сам Харон однажды подарил этому пациенту игрушку, если это не очередная байка, конечно. И даже чёрствый Квентий искренне сочувствовал этому пациенту.

Пациента звали Хавьер Перес. Он умер от брюшного тифа в возрасте девяти лет. С тех пор он находился в Пограничье, объясняя это тем, что ждёт своих родителей здесь для того, чтобы отправиться вместе с ними в Рай. Сам мальчик это придумал, или ему об этом нашептали Высшие силы, доподлинно неизвестно никому. Но случилось это давно. Настолько давно, что его родители уже завершили земной путь. И его мама, дожив до преклонного возраста, без остановок проехала сквозь Пограничье в Рай. Абрахам слышал тогда от Харона, что она была абсолютно уверена, что маленький сынишка ждёт её на той стороне. А вот с отцом Хавьера случилась накладка: говорят, прожил он свою жизнь неважно, закончил путь рано и потому такси отвезло его на вечные муки в Ад. Маленький пациент этой палаты отказывается отправляться дальше без отца. То ли его послушалось само Мироздание, то ли есть другая причина, но Хавьер находился здесь, в больнице, уже давно.

Никита тихонько открыл дверь палаты и вошёл внутрь, аккуратно прикрыв её за собой. Палата оказалась двухместной. На кровати сидел мальчуган с тёмными взъерошенными волосами, засунув ладони под себя. Он болтал ногами и смотрел в окно. Вторая кровать была застелена розовым постельным бельём. За окном простиралась пустая улица Пограничья с несколькими старомодными припаркованными автомобилями. Мокрый асфальт блестел от ярких уличных фонарей. Мальчик повернулся на звук. На Никиту взглянули ярко-голубые добрые и серьёзные глаза.

– Здравствуйте, – голос мальчика был мягкий, бархатистый, как чистый ручеёк.

– Привет, Хавьер.

Никита придвинул стул и сел. Между кроватями стоял небольшой столик, на нём валялось несколько солдатиков. В дальнем углу палаты располагалась большая игрушечная железная дорога и внушительных размеров пластиковая коробка, наверняка доверху заполненная игрушками, неизвестно как попавшими на границу Жизни и Смерти.

– Меня зовут Никита Григорьевич. Я хочу тебя вылечить, чтобы ты мог отправиться дальше, к маме.

– Меня не надо лечить, – спокойно ответил Хавьер. – Я просто жду здесь папу.

Никита взглянул в свой планшет и с удивлением обнаружил, что в графе «Назначенное лечение» стоит прочерк. Пациента действительно никто ничем не лечит! Даже нет таблеток неизвестного назначения. Стараясь не терять самообладания, Никита положил планшет на стол.

– Хавьер, что ты видишь за окном?

Мальчик проследил за его взглядом и посмотрел на улицу, смешно вытягивая тонкую шею. Никита давно научился этому приёму: если в палате пациента было окно, то в первую очередь следовало спросить, что пациент в нём видит. Если за стеклом зияла Тьма, а пациент описывал какой-либо пейзаж, то дела его плохи.

– Улица, – ответил Хавьер и вновь посмотрел на доктора. – Несколько машин. Маленький дождик, как всегда. Хотя он уже почти перестал. И совсем нет прохожих. Там никогда не бывает прохожих.

Никита внимательно посмотрел на ребёнка. Судя по всему, Хавьер видел Пограничье таким же, как и его завсегдатаи. Что было странно, потому что такого за пациентами обычно не замечали. Возможно, мальчишка действительно не болен. По местным меркам. Неужели это место можно подчинить собственным желаниям и остаться здесь, если захочешь? А если, наоборот, захочешь его покинуть?

– Почему ты не хочешь отправиться к маме? Она же скучает и беспокоится за тебя.

Ком подступил к горлу Никиты. Он вспомнил своего Алёшку, почти ровесника Хавьера, который теперь будет расти без отца.

– У мамы там есть моя сестра. Она поможет маме. А я дождусь папу. Здесь.

Мальчик упрямо взглянул на доктора, готовый дать отпор и отмести все возражения. Разговор этот явно был ему хорошо знаком и, похоже, в стенах этой палаты он повторялся регулярно. Никита собрался с мыслями, надеясь, что уж он-то со свежими взглядами сдвинет дело с мёртвой точки. В конце концов, должен ведь он разбираться в человеческой психологии получше старых легионеров и часовщиков?

– Хавьер, твой папа… Он вёл себя очень плохо, понимаешь? Его отправили туда, где его смогут перевоспитать. А потом, когда его отпустят, он вас догонит. М? Как тебе такой план?

Хавьер насупился, в глазах блеснула злоба.

– Мой папа хороший! Я знаю, что он попал в Ад. Я не маленький, чтоб не понимать такое. Но это всё из-за того, что я их оставил, он поэтому стал злым. Он хороший, я знаю!

Никита с удивлением и ужасом заметил, что картинка за окном потускнела: красок стало меньше, а дождь усилился. Фонари поблекли; они гасли один за другим. Тьма подступала, пожирая дальние дома и дорогу.

Хавьер вздохнул и принялся крутить в руках взятого со стола игрушечного солдатика. Дождь вновь стал еле моросить, а Тьма спряталась где-то в проулках. Никита незаметно перевёл дух и принял как можно более спокойное выражение лица.

– А если я, скажем, буду почаще к тебе заходить, чтобы тебе не было скучно и попробую подобрать витаминки, чтобы ты лучше себя здесь чувствовал, ты же не будешь против?

– Не буду, – мальчик безучастно пожал плечами.

«Вдруг он всё же болен, – подумал Никита. – Вдруг мы сможем найти лекарство и вытащить его отсюда? Тем более он, судя по всему, не менее опасен, чем обитатели подвала».