Красная сессия
Хрустальный мир
Воздух в аудитории №314 был густым и неподвижным, как вода на дне колодца. Он пах пылью старых книг, слабым парфюмом однокурсниц и напряжением. Мария Вересаева ощущала это напряжение физически – оно тонкой, холодной пленкой оседало на коже под строгим пиджаком. Она стояла у кафедры, и свет люминесцентных ламп, безжалостно плоский, делал ее лицо похожим на античную маску. Спокойствие, выдержка, контроль. Она была в своей стихии.
Профессор Разумовский, седовласый лев юридического факультета, снял очки в тонкой оправе и потер переносицу. Его взгляд, обычно острый и пронизывающий, сейчас был почти теплым. Это был плохой знак. Теплота Разумовского означала не одобрение, а то, что он готовит финальный, самый коварный удар.
«Итак, Мария, – его голос был сухим, как шелест переворачиваемых страниц Уголовного кодекса, – вы блестяще разобрали казус с точки зрения теории причинно-следственной связи. Но давайте отойдем от теории. Представьте, что вы не студент, а адвокат. Ваш подзащитный – тот самый водитель. Что вы скажете присяжным в своей заключительной речи? Не цитатами из монографий, а живыми словами».
Аудитория замерла. Это был выход за рамки учебной программы, импровизация, которую Разумовский позволял себе только с теми, кого считал равными. Или с теми, кого хотел утопить. Маша почувствовала, как по спине пробежал ледяной ток. Она сделала едва заметный вдох, заставляя кислород прочистить мысли. Ее мозг, натренированный на обработку гигантских массивов данных, мгновенно переключился с режима анализа на режим синтеза. Она видела их – двенадцать пар скучающих, равнодушных глаз присяжных. Людей, которым плевать на доктрину conditio sine qua non. Им нужна история.
«Уважаемые присяжные, – начала она, и ее голос прозвучал ровно, без единой дрогнувшей ноты. Он стал ниже, весомее. – Закон – это не просто свод правил. Это попытка человечества начертить на карте хаоса маршрут, ведущий к справедливости. Сегодня обвинение предлагает вам проигнорировать эту карту. Оно просит вас осудить человека за то, что в тот роковой вечер пошел дождь. За то, что дорожное покрытие было изношено. За то, что у пешехода, перебегавшего дорогу в неположенном месте, оказались слабые сосуды головного мозга. Обвинение просит вас осудить моего подзащитного за цепь трагических случайностей, сделав его единственным ответственным за несовершенство этого мира».
Она сделала паузу, обводя взглядом застывшие лица однокурсников. Она видела в их глазах смесь восхищения и зависти. Это чувство было ей знакомо. Оно было топливом.
«Мой подзащитный не отрицает, что был за рулем. Но быть причиной – не значит быть виновным. Он стал последним звеном в цепи, но не он ее ковал. Не позволяйте горю и сочувствию к погибшему ослепить вас. Не ставьте знак равенства между трагедией и преступлением. Иначе однажды любой из нас, оступившись на мокром асфальте, может быть обвинен в землетрясении».
Она замолчала. Тишина в аудитории стала плотной, осязаемой. Разумовский медленно надел очки. На его тонких губах проступила тень улыбки.
«Пять, Вересаева. И зайдите ко мне после занятий. Есть разговор».
Маша кивнула, возвращаясь на свое место под гул восхищенного шепота. Она не смотрела по сторонам. Она смотрела на свое отражение в темном стекле окна. Там, за грязными разводами, угадывалось ее лицо – бледное, сосредоточенное, с жестко очерченными скулами. Лицо человека, который точно знает, чего хочет. И она хотела всего. Не ради роскоши или статуса. Ради контроля. Ради того, чтобы никогда больше не чувствовать тот липкий, унизительный страх, который пропитывал стены их крошечной квартиры на окраине города. Страх перед квартплатой, перед ценами в магазинах, перед внезапной болезнью. Она строила свою жизнь, как неприступную крепость, где каждый сданный на «отлично» экзамен был очередным камнем в стене.
Телефон на столе беззвучно вибрировал. Сообщение от Ильи. Три слова: «Грант. Дали. Жду».
Сердце, до этого работавшее как безупречный хронометр, пропустило удар и забилось быстрее, наполняя ее тело неконтролируемым, почти детским теплом. Она позволила себе легкую улыбку, первую за весь день. Их крепость сегодня получила новые бастионы.
В это же самое время, на другом конце университетского кампуса, в полуподвальном помещении, где пахло горячим пластиком и озоном от работающих серверов, Илья Арбенин смотрел на бегущие по экрану зеленые строки кода. Для него это не было набором символов. Это была архитектура. Поэзия логики. Он видел не команды, а потоки, структуры, элегантные решения, которые заставляли хаос нулей и единиц подчиняться его воле.
«Арбенин, ты шайтан», – пробормотал над его ухом Костя, нескладный парень в растянутом свитере, который уже третий час бился над своим курсовым проектом. – «У меня эта дрянь компилироваться отказывается, а ты уже нейросеть для распознавания образов на коленке собрал».
Илья пожал плечами, не отрывая взгляда от монитора. Он не считал себя гением. Просто он видел систему. Везде. В коде, в расписании электричек, в движении планет. Мир для него был гигантским, бесконечно сложным, но все же подчиняющимся определенным законам алгоритмом. И ему нравилось находить эти законы, разбирать их на составляющие и иногда – переписывать под себя. Его увлечение программированием было не просто будущей профессией. Это был его способ разговаривать с миром на понятном ему языке. Упорядочивать реальность.
Он нажал пару клавиш, и на Костином мониторе подсветилась строка с ошибкой. «У тебя тут переменная не объявлена. И цикл бесконечный. Он тебе всю память съест и подавится».
«Спасибо, брат», – выдохнул Костя. – «С меня пиво».
«С тебя тишина на пять минут», – мягко ответил Илья. Он снова погрузился в свой проект. Это было его детище. Система предиктивного анализа данных для оптимизации городской логистики. Звучало скучно, но под капотом был сложнейший механизм, способный анализировать трафик, погоду, общественные мероприятия и десятки других факторов, чтобы предсказывать пробки и строить оптимальные маршруты для служб доставки. И сегодня утром на почту пришло письмо. Официальное, с гербом и витиеватыми формулировками. Комитет по инновационным технологиям одобрил его заявку на грант. Сумма была такой, что голова шла кругом. Это были не просто деньги. Это была свобода. Свобода от подработок в душных офисах, где приходилось латать чужие кривые сайты. Свобода заниматься тем, что ему действительно интересно. Свобода начать строить их с Машей будущее не в мечтах, а в реальности.
Он закрыл ноутбук и потянулся так, что хрустнули позвонки. За окном в подвальной амбразуре виднелись чьи-то ноги, спешащие по асфальтовой дорожке. Мир жил своей жизнью, суетился, подчинялся своим невидимым импульсам. А он, Илья, сидел здесь, в тишине, и чувствовал, как в его руках рождается инструмент, способный немного этот мир улучшить. Сделать его чуть более логичным. Чуть более предсказуемым. Он верил в это. Верил, что у каждой проблемы есть решение, у каждого хаоса – скрытый порядок, у каждого бага – свой патч.
Они встретились под старым дубом посреди университетского сквера. Осеннее солнце, уже низкое и золотое, пробивалось сквозь поредевшую листву, рисуя на их лицах и одежде дрожащие узоры света и тени. Маша подошла к нему быстрой, летящей походкой, и Илья, глядя на нее, в который раз подумал, что она похожа на натянутую струну. Всегда собранная, всегда нацеленная на результат. Но он знал, как звучит эта струна, когда рядом нет никого, кроме него.
«Ну, рассказывай», – сказал он вместо приветствия, обнимая ее. Она прижалась к нему, и он почувствовал, как напряжение медленно покидает ее тело. От нее пахло бумагой, кофе и едва уловимым ароматом духов, дорогих и строгих. – «Разумовский тебя съел или только понадкусывал?»
«Представь себе, похвалил», – Маша отстранилась, и в ее серых, обычно серьезных глазах плясали смешинки. – «И предложил пройти практику в «Клишин и партнеры». Сказал, что лично позвонит и порекомендует».
Илья присвистнул. «Клишин и партнеры» были не просто юридической фирмой. Это была высшая лига. Место, куда выпускники юрфака мечтали попасть хотя бы курьерами.
«Это… Маш, это невероятно», – он взял ее руки в свои. Ее пальцы были холодными. – «Я же говорил, что ты лучшая».
«Теперь твоя очередь», – она испытующе посмотрела на него. – «Что там с грантом?»
Он улыбнулся и протянул ей свой телефон с открытым письмом. Она пробежала глазами по строчкам, и ее лицо преобразилось. Строгая маска спала, уступая место чистой, незамутненной радости. Той самой, которую он видел так редко и ценил больше всего на свете. Она подняла на него взгляд, полный восторга и неверия.
«Илья… Это же… Мы можем…»
«Да», – сказал он просто. – «Можем».
Они стояли посреди сквера, окруженные снующими мимо студентами, и на несколько мгновений весь мир сузился до пространства между ними. Две идеально сошедшиеся части одного целого. Он – спокойная, уверенная сила, основание. Она – острая, пробивная энергия, вектор. Золотая пара, как их в шутку называли друзья. Пример для подражания. Воплощение мечты о том, что если ты умен, трудолюбив и честен, то мир обязательно расстелется перед тобой ковровой дорожкой. И в этот момент, в золотых лучах октябрьского солнца, они оба верили в это без тени сомнения.
Они сидели в маленьком кафе на углу, спрятанном от шумного проспекта в тихом переулке. Здесь было тепло и пахло свежей выпечкой и корицей. Они заказали два огромных капучино с пышной пенной шапкой и по куску яблочного штруделя. Это был их ритуал – праздновать победы. Маленькие и большие.
«Квартира», – сказала Маша, осторожно снимая ложечкой пену. – «Теперь мы точно можем снять нормальную квартиру. Не комнату в этой общажной клоаке, а настоящую. С кухней, где не будет толпы соседей. И с ванной, в которую не страшно зайти».
«И с быстрым интернетом», – добавил Илья, усмехаясь. – «Выделенная линия, гигабитный канал. Чтобы я мог свой сервер дома поднять».
«Ты со своими серверами», – она легонько толкнула его ногой под столом. – «А потом путешествия. Прага. Рим. Или Лиссабон, у океана. После того как я получу диплом и меня возьмут к Клишину на постоянную работу».
«А я к тому времени продам свой проект какой-нибудь корпорации за миллион долларов и стану венчурным инвестором», – подхватил Илья.
Они смеялись, и их планы, еще вчера казавшиеся далекими и почти нереальными, вдруг обрели плоть и кровь. Они были так близко, что их можно было потрогать. Хрустальный замок их будущего, который они так долго и тщательно строили в своем воображении, наконец-то начал материализовываться.
Маша смотрела на Илью поверх своей чашки. На его спокойное, уверенное лицо, на короткие темные волосы, на сильные руки, лежащие на столе. Он был ее якорем. Ее точкой отсчета. С ним хаотичный и часто враждебный мир обретал смысл и структуру. Она знала, что его любовь подчинялась тем же законам, что и его код: она была надежной, безупречно отлаженной и лишенной багов.
Илья, в свою очередь, любовался тем, как свет из окна ложился на ее волосы, заставляя их сиять медью. Он любил ее острый ум, ее несгибаемую волю, ее одержимость порядком. Она была для него самой сложной и самой прекрасной системой, которую он когда-либо встречал. Он не всегда понимал ее внутренние алгоритмы, ее внезапные вспышки тревоги или ее панический страх перед неопределенностью, но он принял ее исходный код целиком, без желания что-либо переписать.
За окном начало темнеть. Город зажигал огни. Неоновые вывески и фары автомобилей расплывались на мокром от недавнего дождя асфальте, превращая улицу в абстрактную картину. Где-то вдалеке, нарастая, а затем затихая, провыла сирена скорой помощи. Маша на мгновение вздрогнула, поймав себя на иррациональной мысли: кому-то сейчас очень плохо. Чей-то идеально выстроенный мир прямо в эту секунду летит в пропасть. Она тут же отогнала эту мысль, как назойливую муху. Это не имело к ней никакого отношения. Ее мир был в безопасности. Ее мир был защищен стенами из красных дипломов, выгодных контрактов и безупречных алгоритмов.
«Пора идти», – сказала она, когда они допили свой кофе. – «У меня завтра к восьми в офис. Нужно выглядеть идеально».
«Ты всегда выглядишь идеально», – ответил Илья, оплачивая счет.
Они вышли на улицу. Прохладный вечерний воздух после теплого кафе показался обжигающе свежим. Они пошли по направлению к метро, неспешно, держась за руки. Город шумел вокруг них, жил своей напряженной, нервной жизнью. Высотки делового центра вдали вонзались в фиолетовое небо, как осколки стекла. Их вертикальные, устремленные ввысь линии были обещанием, символом взлета, которого они оба так жаждали. Они не смотрели под ноги, где в темных дворах и глухих переулках распласталась другая, горизонтальная реальность. Реальность, которая никуда не стремилась, а просто была. Давящая, как бетонная плита.
«В кино завтра?» – спросил Илья, прижимая ее к себе.
«Обязательно», – ответила Маша, поднимая лицо к нему. – «На ту дурацкую комедию, которую ты хотел».
Он поцеловал ее. Это был долгий, нежный поцелуй посреди спешащей куда-то толпы. Поцелуй, полный уверенности в завтрашнем дне. В том, что их хрустальный мир абсолютно прочен. Что ни один камень, брошенный случайной рукой, не сможет оставить на нем даже царапины.
Симфония города
Утро пахло не кофе, а возможностями. Этот запах, тонкий и почти неосязаемый, просачивался сквозь герметичные стеклопакеты тридцать второго этажа башни «Меридиан», где располагался офис «Клишин и партнеры». Он состоял из аромата дорогой бумаги, едва уловимой ноты озона от бесшумно работающей техники и чего-то еще – холодного, металлического запаха больших денег. Мария вдыхала его, как самый чистый кислород. Он пьянил и прояснял сознание одновременно.
Ее рабочее место было аскетичным: мощный моноблок, два идеально заточенных карандаша, блокнот из плотной желтоватой бумаги и стопка документов, ровная, как брусок литого серебра. Она была здесь всего неделю, на птичьих правах стажера, но уже чувствовала себя частью этого механизма. Не винтиком – скорее, высокоточным датчиком, которому доверили анализировать важный узел. Сегодня этим узлом был архив судебных решений по враждебным поглощениям за последние пять лет. Задача, сформулированная ее куратором, Вадимом Олеговичем, человеком с лицом римского патриция и глазами, в которых никогда не было тепла, звучала просто: «Проанализируйте. Найдите закономерности. Мне не нужен реферат, Вересаева. Мне нужна карта минного поля».
Остальные стажеры, два парня из МГИМО с одинаково безупречными проборами, утонули бы в этом океане юридической казуистики. Они бы начали составлять таблицы, выписывать цитаты, тонуть в деталях. Маша видела иначе. Ее мозг не читал, он сканировал, выхватывая из сотен страниц текста ключевые маркеры: фамилии судей, названия фирм-однодневок, повторяющиеся формулировки в экспертных заключениях. Это была не юридическая работа. Это была криптография. Она искала не прецеденты, а код, алгоритм, по которому система принимала решения.
К полудню у нее перед глазами начала вырисовываться паутина. Невидимая, но абсолютно реальная. Нити тянулись от офшорных компаний к конкретным нотариальным конторам, от них – к нескольким экспертным бюро и сходились в решениях трех-четырех судей арбитражного суда. Это была не карта минного поля. Это была его схема электропитания. Обнаружив ее, Маша почувствовала укол чистого, незамутненного интеллектуального восторга. Тот же самый, что и в детстве, когда после нескольких часов мучений у нее наконец сходился ответ в сложной математической задаче. Это было ощущение власти над хаосом.
Она не стала расписывать свои выводы на десяти страницах. Она составила короткую, в полтора листа, аналитическую записку, сопроводив ее графической схемой, на которой все связи были очевидны с первого взгляда. Лаконично, функционально, смертоносно. Положив распечатку на стол Вадима Олеговича, она вернулась на свое место и позволила себе посмотреть в панорамное окно.
Город лежал под ней, как на ладони. Игрушечные машинки ползли по артериям проспектов, стеклянные грани небоскребов ловили и дробили солнце. Отсюда, с высоты тридцать второго этажа, мегаполис казался упорядоченным и логичным. Прекрасный, сложный механизм, живущий по своим законам. Законам, которые она училась читать и, в будущем, переписывать. Она прижалась лбом к прохладному стеклу. В нем отражалось ее лицо – бледное, с темными от напряжения кругами под глазами, но взгляд был острым, сфокусированным. Отражение наложилось на панораму города, и на мгновение ей показалось, что она видит свое будущее. Ясное, как этот холодный осенний день.
Илья, напротив, ненавидел высоту. Он любил подвалы. В них было тихо, прохладно и пахло землей и старыми коммуникациями. В университетском серверном зале, куда ему, как лучшему студенту потока, разрешали приходить почти в любое время, он чувствовал себя как дома. Гудящие стойки с мигающими индикаторами были его лесом, а сплетения разноцветных проводов – его тропами. Здесь царил чистый, дистиллированный порядок.
Сегодня порядок был нарушен. Его код, его безупречная, элегантная система предиктивного анализа, давала сбой. Не критичный, но раздражающий, как песчинка в часовом механизме. Алгоритм, отвечающий за обработку данных о погодных аномалиях, в случайные моменты времени выдавал статистическую погрешность, выходящую за все допустимые пределы. Баг был неуловим. Он появлялся и исчезал без видимой причины, как призрак в машине.
Илья уже шесть часов сидел перед монитором, почти не двигаясь. Его спина затекла, глаза горели от напряжения. Он перепробовал все: пошаговую отладку, логирование, рефакторинг самых сложных участков. Ничего. Ошибка была иррациональна, и это бесило его больше всего. Он верил в логику. В то, что у каждого следствия есть причина. А этот баг нарушал фундаментальный закон его вселенной.
Кофе, который он пил из бумажного стаканчика, давно остыл и стал горьким. Он отставил его и закрыл глаза, откинувшись на спинку скрипучего стула. Вместо того чтобы в очередной раз прогонять в голове строки кода, он стал делать то, что всегда помогало ему в таких случаях, – он начал визуализировать. Он представил свою программу не как текст, а как систему труб, по которым текут потоки данных. Вот главный поток, вот он разветвляется, проходит через фильтры, клапаны, смесители. Он мысленно следовал за каждым потоком, ощущая его скорость, плотность, температуру. И вот там, в модуле погоды, он «увидел» это. Крошечную, почти незаметную турбулентность. Завихрение, возникающее в момент, когда система пыталась одновременно обработать два почти идентичных, но все же разных пакета данных, пришедших с микросекундной задержкой. Один – от официальной метеослужбы, другой – с любительского датчика, который он подключил для повышения точности. Система не знала, какому из них отдать приоритет, входила в короткий ступор и выдавала аномалию. Это была не ошибка в коде. Это была ошибка в архитектуре.
Он резко открыл глаза. Пальцы сами полетели к клавиатуре. Десять минут лихорадочной работы. Он не исправлял, он перестраивал. Добавил буфер, ввел систему приоритетов и микрозадержку для синхронизации потоков. Компиляция. Запуск. Он открыл лог-файл и стал наблюдать. Минута, две, пять. Система работала как швейцарские часы. Потоки данных шли ровно, гладко, без малейших сбоев.
Он выдохнул. Это было чувство, сравнимое, наверное, с тем, что испытывает хирург после сложнейшей многочасовой операции. Усталость, смешанная с глубоким, полным удовлетворением. Он снова упорядочил маленький кусочек хаоса. Восстановил гармонию. Он посмотрел на часы. Почти шесть вечера. Пора было вылезать из своей цифровой пещеры в реальный мир. Он достал телефон.
«Я закончил. Ты как?»
Ответ от Маши пришел почти мгновенно.
«Тоже. Вадим чуть ли не аплодировал. Сказал, у меня голова, как дом советов. Засранец».
Илья улыбнулся. Он представил, как она пишет это, сжав губы, чтобы не рассмеяться.
«Значит, все по плану? Кино, 20:40, «Космос»?»
«Да. Только не на ту идиотскую комедию с говорящим енотом».
«Она не идиотская, она метаироничная! Ладно, выберу что-то другое. Встретимся у выхода из метро в восемь?»
«Договорились. Не опаздывай».
Он убрал телефон в карман. Легкое, теплое чувство предвкушения разлилось по телу, смывая остатки усталости. Их жизнь тоже была системой, которую они вместе строили и отлаживали. И сегодня, после двух маленьких, но важных побед, их общая система работала без единого сбоя.
Они встретились в гудящем подземелье станции метро «Университет». Воздух здесь был спертым, пах мокрым камнем, озоном и человеческой суетой. Потоки людей текли по переходам, сталкиваясь и расходясь, как частицы в ускорителе. Илья увидел Машу еще на эскалаторе. Она стояла чуть в стороне от людского потока, в своем строгом бежевом пальто, похожая на статуэтку, случайно попавшую в эпицентр землетрясения. Спокойная, неподвижная точка в центре вращающегося мира.
Когда он подошел, она улыбнулась ему, и эта улыбка мгновенно стерла с ее лица следы офисной усталости.
«Ты все-таки опоздал. На три минуты», – сказала она вместо приветствия.
«Поезд перед нами остановился в тоннеле», – соврал он, целуя ее в холодную щеку. На самом деле он просто засмотрелся на то, как она стоит. – «Выбрал фильм. Французский нуарный триллер. Критики в восторге. Называется «Петля».
«Звучит многообещающе», – она взяла его под руку, и они влились в поток, поднимающийся наверх, к городу.
Вечер встретил их россыпью огней и симфонией звуков. Это была музыка мегаполиса, и сегодня она не раздражала, а завораживала. Глухой ритмичный гул проспектов был басовой партией. Резкие вскрики клаксонов и звон трамваев – медными духовыми. Шелест шин по асфальту – шуршанием перкуссии. А над всем этим плыли миллионы обрывков разговоров, смех, музыка из открытых дверей кафе – хаотичный, но странно гармоничный хор.
Они шли по направлению к кинотеатру, не торопясь, погружаясь в эту атмосферу. Свет витрин и рекламных экранов заливал тротуары, превращая асфальт в темное зеркало, в котором отражалось и множилось неоновое небо. Лица прохожих на мгновение выхватывались из темноты этим искусственным светом и снова тонули в ней. Каждый был погружен в свои мысли, в свой маршрут, в свой разговор по телефону. Тысячи невидимых нитей соединяли этих людей, тысячи историй разворачивались прямо сейчас, в эту секунду. Но для Маши и Ильи существовала только одна история – их собственная.
«Знаешь, о чем я сегодня подумала?» – сказала Маша, когда они остановились на светофоре. Красный сигнал светофора окрасил ее лицо в тревожный цвет. – «Что вся наша правовая система – это, по сути, операционная система общества. С кучей багов, уязвимостей и бэкдоров для тех, кто знает админский пароль».
Илья усмехнулся. «Добро пожаловать в мой мир. Только в моем мире, если ты нашел баг, ты можешь его исправить. А в твоем?»
«А в моем ты можешь его использовать», – ответила она серьезно. – «Именно этим и занимаются лучшие юристы. Они не создают новое, они ищут уязвимости в старом. И тот, кто находит их быстрее, выигрывает».
Загорелся зеленый. Они пересекли дорогу, и тревожный красный свет сменился холодным, мертвенным светом уличных фонарей.
«Это как-то… цинично», – заметил Илья.
«Это эффективно», – возразила Маша. – «Мир не идеален. Глупо делать вид, что это не так. Нужно просто знать правила игры. Все правила. И те, что написаны в кодексах, и те, что нигде не написаны».
Он посмотрел на ее профиль, четко очерченный на фоне размытых огней. Она была права, конечно. Он и сам всю жизнь искал уязвимости. Но для него это было интеллектуальной игрой, способом доказать превосходство порядка над хаосом. Для нее же это становилось инструментом выживания, оружием в борьбе за место под этим неоновым солнцем. Иногда эта ее жесткость, эта готовность идти до конца пугала его. Но чаще – восхищала. Она была его недостающей частью. Он строил идеальные системы в вакууме. Она – училась взламывать несовершенную систему реальности. Вместе они были неуязвимы.
Они купили билеты и большое ведро соленого попкорна. В полутемном зале кинотеатра, пока на экране шла реклама, они сидели молча, и это молчание было уютным и полным. Илья накрыл ее ладонь своей. Ее пальцы были все еще холодными, но он согревал их в своей руке. Он чувствовал ритм ее пульса – ровный, спокойный. Все было правильно. Все было на своих местах. День, начавшийся с маленьких побед, плавно перетекал в идеальный вечер. Впереди были два часа французской меланхолии, потом – неспешная прогулка до общежития по ночным улицам, разговоры ни о чем и обо всем, и ночь в их маленькой комнате, которая была для них целым миром.
Маша откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза. Шум города остался за толстыми стенами кинотеатра. Здесь, в темноте, пахло только попкорном и пылью. Она чувствовала тепло руки Ильи, его спокойное дыхание рядом. Напряжение дня, тонкая, звенящая струна внутри нее, наконец ослабло. Крепость, которую она строила, сегодня стала выше еще на один ряд камней. Практика, которая казалась недостижимой мечтой. Грант Ильи, который давал им финансовую свободу. Все шло по плану. Их жизнь, расчерченная по линейке, вела их точно к цели. Она представила себе эту линию – прямую, яркую, уходящую вверх. На ней не было ни одного излома, ни одной трещины.
На экране погасла реклама. Зал погрузился в абсолютную темноту. На секунду, перед тем как начался фильм, воцарилась полная тишина. И в этой тишине, в этой темноте, Маше вдруг стало неуютно. Иррациональный, беспричинный укол тревоги, холодный, как капля ледяной воды, упавшая за шиворот. Она даже слегка вздрогнула.
«Все в порядке?» – шепотом спросил Илья.
«Да», – так же шепотом ответила она, тряхнув головой, чтобы прогнать наваждение. – «Просто показалось что-то».
На экране появились первые кадры. Ночной Париж, мокрый асфальт, одинокая фигура под фонарем. Зазвучала тревожная, тягучая музыка. Маша взяла из ведра горсть попкорна, и его соленый вкус вернул ее в реальность. Она улыбнулась своим страхам. Все было в полном порядке. Впереди был только фильм, а после него – их спокойная, предсказуемая, безупречно выстроенная ночь.
Случайный свидетель
Титры ползли по экрану, белые иероглифы на черном поле, под музыку, которая напоминала скрип сломанных качелей. В зале зажегся тусклый свет, обнажая потертый бархат кресел и рассыпанный по полу попкорн. Люди поднимались, потягивались, разминали затекшие конечности, торопливо возвращаясь из мира чужой, выдуманной трагедии в свой собственный. Илья чувствовал себя опустошенным. Фильм, «Петля», оказался не триллером, а вязкой, клаустрофобной притчей о том, как один неверный шаг затягивает человека в воронку, из которой нет выхода.
«Ну и мрак», – сказал он, когда они вышли в гулкое фойе, пахнущее карамелью и дезинфекцией. – «Я думал, там будет погоня, расследование. А там два часа самокопаний и безнадеги».
Маша молчала, задумчиво глядя на пеструю афишу на стене. На ней лицо главного героя было расколото тенью от жалюзи, превращая его в тюремную решетку.
«Там не было ни одного случайного события», – сказала она наконец, не поворачиваясь к нему. Ее голос звучал отстраненно, как будто она все еще была там, в черно-белом Париже. – «Каждый его выбор, даже самый незначительный, был маленьким звеном цепи. Он думал, что свободен, но на самом деле просто шел по заранее проложенному маршруту. Петля затягивалась не в конце. Она была на его шее с самого начала».
«Философия для полуночников», – Илья попытался придать голосу беззаботность, но получилось не очень. Атмосфера фильма прилипла к нему, как мокрая одежда. – «Пойдем, проветримся. Нужно смыть это послевкусие».
Они вышли на улицу. Ночь окончательно вступила в свои права. Город сменил дневную деловитость на ночную, хищную красоту. Фонари выхватывали из темноты мокрый асфальт, заставляя его блестеть, как чешуя гигантской рыбы. Воздух был холодным и влажным, он пах прелой листвой и выхлопными газами. Шумный проспект жил своей жизнью, но в его гуле теперь слышались тревожные ноты.
Они пошли в сторону общежития. Путь был неблизкий, минут сорок пешком, но после двух часов неподвижности в душном зале хотелось двигаться. Они шли молча, каждый переваривая увиденное. Илья думал о коде, о том, что любая программа, даже самая сложная, уязвима для логической ошибки, которая может обрушить всю систему. Маша думала о праве, о том, что закон – это тоже система, но ее ошибки приводят не к сбою сервера, а к сломанным жизням.
«Смотри, сколько народу», – Илья кивнул на тротуар, забитый веселой, галдящей толпой, вывалившейся из дверей модного бара. Чтобы пройти, нужно было либо протискиваться сквозь плотные ряды, либо выходить на проезжую часть.
«Можно срезать», – предложила Маша, указывая на узкий проем между двумя домами. – «Через сквер выйдем почти к нашему корпусу. Так быстрее будет».
Проем выглядел как черная, щербатая пасть. За ним угадывался небольшой, запущенный сквер – островок дикой природы, зажатый между старой пятиэтажкой и глухой стеной какого-то склада. Днем это было тихое, почти пасторальное место, где мамы гуляли с колясками, а старики играли в шахматы. Ночью он превращался в зону отчуждения. Единственный фонарь, висевший у входа, был разбит, и его свет не освещал, а лишь подчеркивал густоту мрака за ним.
«Может, не надо?» – Илья почувствовал инстинктивное сопротивление. Его внутренний системный администратор сигнализировал об уязвимости. Незащищенный периметр, отсутствие мониторинга. – «Обойдем лучше».
«Да брось, Илюш», – Маша мягко потянула его за рукав. – «Мы же не в криминальной хронике. Две минуты – и мы на той стороне. Я устала от толпы и шума».
Ее аргумент был прост и понятен. После давящей атмосферы фильма хотелось тишины и уединения. Он уступил. Они шагнули с ярко освещенного тротуара во тьму, и город мгновенно отступил, его шум превратился в далекий, приглушенный гул, будто они нырнули под воду.
Здесь пахло иначе. Сырой землей, гниющими листьями, кошачьей мочой. Под ногами хрустели мелкие ветки и битое стекло. Единственным источником света была луна, пробивавшаяся сквозь голые, костлявые ветви старых тополей. Ее мертвенный свет рисовал на земле рваные, движущиеся тени, превращая знакомые очертания скамеек и урн в затаившихся уродливых существ. Они прошли половину сквера, их глаза начали привыкать к темноте. Тишина была почти абсолютной, нарушаемая лишь их собственными шагами и далеким гулом мегаполиса.
И в этой тишине они услышали звук.
Это был не крик. Крик был бы понятен. Это был сдавленный, хриплый стон, в котором смешались боль и удивление. А за ним последовал другой звук. Глухой, влажный, чавкающий. Звук удара чего-то тяжелого и мягкого о что-то такое же мягкое. Раз. Второй. Третий.
Они замерли. Звуки доносились из-за густых кустов сирени в нескольких метрах от тропинки. Илья инстинктивно выставил руку, заслоняя Машу. Его тело напряглось, превратившись в сжатую пружину. Все чувства обострились до предела. Он слышал, как стучит кровь у него в ушах, как судорожно сглотнула Маша.
Из-за кустов донесся приглушенный голос. Грубый, с прокуренной хрипотцой.
«…думал, самый умный? Думал, кинуть нас можно?»
И снова тот же отвратительный, мокрый звук удара. И тихий, жалобный скулеж.
Паника подкатила к горлу Ильи ледяной волной. Бежать. Немедленно развернуться и бежать отсюда, не оглядываясь. Раствориться в спасительном шуме проспекта. Он уже начал медленно пятиться, увлекая за собой Машу, когда почувствовал, что она застыла. Он посмотрел на нее.
В лунном свете ее лицо было похоже на гипсовый слепок. Белое, неподвижное, с огромными, темными провалами глаз. Но в этих глазах не было паники. В них была холодная, хищная сосредоточенность. Та самая, которую он видел сегодня в аудитории. Ее рука, дрожащая, но уверенная, медленно тянулась к карману пальто. Она достала телефон.
«Маша, ты что делаешь?» – его шепот был похож на шипение. – «Убери. Пойдем отсюда».
Она не слышала его. Ее мозг, натренированный на поиск доказательств и фиксацию фактов, работал в автономном режиме. Инстинкт юриста пересилил инстинкт самосохранения. Это было правонарушение. Преступление. Оно должно быть зафиксировано. Она нащупала пальцем иконку камеры, и экран телефона ожил, выплеснув в ее лицо холодный, призрачный свет. Она приглушила яркость до минимума, но даже этого было достаточно, чтобы сделать их заметными.
Осторожно, как хищник на охоте, она сделала шаг в сторону, выглядывая из-за ствола старого тополя. Илья, парализованный ее безумной решимостью, последовал за ней.
Картина, открывшаяся им, была уродливой и банальной. Две грузные тени склонились над третьей, лежавшей на земле. Один методично бил лежачего ногами в живот и по ребрам. Второй просто стоял рядом, наблюдая. Их лиц не было видно, только силуэты на фоне чуть более светлого ночного неба. Лежачий не двигался, лишь изредка подрагивал всем телом.
Маша подняла телефон. Ее руки больше не дрожали. Она нашла ракурс, поймала в прямоугольник экрана темные фигуры. Палец нажал на красную кнопку записи. Цифры таймера побежали в углу экрана. 00:01, 00:02… Она чувствовала странное, извращенное спокойствие. Она не была участником. Она была свидетелем. Объективом. Она фиксировала реальность, не вмешиваясь в нее.
Тот, что стоял, лениво повернул голову в их сторону. Возможно, его привлекло движение. Или он уловил боковым зрением слабое свечение экрана. На мгновение его силуэт замер.
«Там…» – хрипло бросил он своему подельнику.
И в этот момент все рухнуло. Мир, который еще секунду назад был для Маши просто объектом наблюдения, ворвался в ее реальность, сметая все защитные барьеры. Фигура отделилась от группы и двинулась к ним. Не быстро, а как-то вразвалку, с ленивой уверенностью хищника, знающего, что жертве некуда деться.
Илья отреагировал раньше, чем успел подумать. Его мозг пропустил стадию страха и анализа и сразу перешел к действию. Он с силой толкнул Машу в сторону, отбрасывая ее за ствол дерева.
«Беги!» – выдохнул он.
Но бежать было поздно. Силуэт уже был в двух шагах от него.
«Эй, киношники», – пробасил он. Запах дешевого табака и перегара ударил в нос. – «Фильму снимаем? А ну-ка, дай сюда аппарат».
Он протянул руку к Илье, очевидно, думая, что телефон у него. Илья отступил на шаг. Его тело само приняло боевую стойку, которую в него годами вбивали на секции легкой атлетики – чуть согнутые колени, вес на носках, готовность к рывку. Периферическим зрением он видел, что второй бандит тоже выпрямился и теперь смотрел в их сторону, перестав избивать свою жертву.
«Я сказал, дай сюда», – повторил мужик и сделал резкий выпад, пытаясь схватить Илью за куртку.
Дальше время сжалось в плотную, упругую пружину. Илья увернулся. Движение было отточенным, инстинктивным. Он не думал, что делать, тело знало само. Годы тренировок, тысячи часов бега, прыжков, упражнений на координацию – все это вдруг обрело смысл здесь, в этом темном, вонючем сквере. Он не был бойцом. Он был атлетом. Его преимуществом была не сила, а скорость и реакция.
Бандит, промахнувшись, потерял равновесие. Илья использовал эту секунду. Он не ударил. Он толкнул. Сильно, обеими руками, вкладывая в толчок вес всего тела. Он целился в грудь, чтобы отбросить противника и выиграть время для бегства.
В этот момент к ним уже спешил второй. Илья видел его приближающуюся тень, слышал его тяжелое дыхание. Он понимал, что против двоих у него нет шансов. Все его мысли были только об одном – дать Маше уйти.
Тот, кого он толкнул, оказался тяжелее и неповоротливее, чем казалось. Он не устоял на ногах. Он неуклюже замахал руками, пытаясь поймать баланс, сделал два шатающихся шага назад и споткнулся о что-то невидимое в темноте. Высокий бордюрный камень, окаймлявший полуразрушенную клумбу.
Падение было нелепым, почти комичным. Он падал навзничь, как срубленное дерево. Но звук, который последовал за этим, не имел ничего общего с комедией.
Это был звук, который невозможно забыть. Короткий, влажный и одновременно трескучий. Словно раскололи перезрелый арбуз. Звук, после которого наступает абсолютная тишина.
Тело на земле дернулось один раз и замерло в неестественной позе.
Второй бандит, тот, что бежал на помощь, резко остановился в паре метров. Он смотрел то на Илью, то на своего неподвижного подельника. На его невидимом в темноте лице, вероятно, отразилось замешательство, сменившееся страхом. Он посмотрел на Илью еще раз, уже без всякой агрессии, как на призрака. Потом развернулся и, спотыкаясь, бросился бежать. Его тяжелые шаги быстро затихли в темноте.
Мир снова замер.
Тишина, наступившая после, была не просто отсутствием звука. Она была плотной, тяжелой, давящей. Она звенела в ушах. Далекий гул города казался звуком из другой вселенной. Здесь, в этом маленьком пятачке тьмы, время остановилось.
Илья стоял, тяжело дыша. Адреналин еще пульсировал в крови, но его уже начинал вытеснять ледяной, парализующий холод. Он смотрел на неподвижное тело на земле. Он не мог отвести взгляд.
Маша вышла из-за дерева. Телефон все еще был у нее в руке. Экран погас, но она сжимала его так, что побелели костяшки. Она смотрела не на тело. Она смотрела на Илью. Ее лицо было абсолютно непроницаемым.
Она сделала шаг к нему, потом еще один. Ее движения были медленными, как у человека, идущего по тонкому льду. Она остановилась рядом с телом. Илья подошел с другой стороны.
Он лежал на спине, раскинув руки. Голова была неестественно повернута набок. Из-под затылка на серый бетон бордюра медленно натекала темная, почти черная в лунном свете лужа. Глаза были открыты и безразлично смотрели в чернильное небо, в котором не было ни одной звезды.
«Он…» – начала Маша, но ее голос оборвался.
Илья опустился на одно колено. Он не знал, зачем он это делает. Какая-то часть его сознания, работающая по инерции, все еще пыталась следовать правильным алгоритмам. Проверить состояние. Оказать помощь. Он протянул дрожащую руку к шее мужчины. Два пальца легли на сонную артерию.
Кожа была еще теплой, но какой-то чужой, неживой. Как у манекена. Он ждал. Секунду. Две. Пять. Он вслушивался в тишину своего собственного тела, пытаясь уловить ответный импульс. Но под его пальцами была только мертвая, неподвижная плоть. Ни малейшего толчка. Ни намека на биение жизни.
Пульса не было.
Эта мысль не пришла – она взорвалась у него в голове, уничтожая все остальные. Пульса нет. Это не обморок. Не травма. Это конец. Финальная точка. И эту точку поставил он. Своим толчком. Своими руками.
Он рывком отдернул руку, словно обжегся. Он посмотрел на свои пальцы, потом на ладони. Те самые руки, которые сегодня утром так виртуозно переписывали код, которые несколько часов назад так нежно держали Машину ладонь, только что оборвали человеческую жизнь. Эта мысль была настолько чудовищной, настолько несовместимой с его картиной мира, что мозг отказывался ее принимать. Он чувствовал, как реальность трещит по швам, распадаясь на бессмысленные фрагменты.
Он поднял взгляд на Машу. Она стояла над ним, и ее тень падала на него и на тело, накрывая их обоих. На ее лице застыло выражение абсолютного ужаса. Не страха перед наказанием, а глубинного, экзистенциального ужаса от соприкосновения с необратимым. С тем, что нельзя исправить, нельзя отменить, нельзя откатить к предыдущей версии.
«Полиция», – прошептала она. Слово прозвучало неуместно, как цитата из учебника на похоронах.
Илья посмотрел на нее, и в его взгляде она увидела то, чего никогда не видела раньше. Пустоту. Его логичный, упорядоченный мир был стерт. Все алгоритмы, все законы, в которые он верил, оказались бесполезны. Перед лицом этой черной лужи на бетоне не работало ничего.
Полиция. Протокол. Следствие. Суд. Тюрьма. Их будущее, такое ясное и блестящее, расписанное на годы вперед, схлопнулось в одну точку. В это неподвижное тело у их ног. Красный диплом Маши, грант Ильи, их мечты о квартире и путешествиях – все это превратилось в пыль.
И тогда животный инстинкт, который до этого молчал, оглушенный шоком, заорал во весь голос.
Илья вскочил на ноги. Он схватил Машу за руку. Ее рука была ледяной.
«Бежим», – сказал он. Это был не вопрос и не предложение. Это была команда. Единственная команда, которую его отказавший мозг был способен сгенерировать.
Она смотрела на него, не понимая. Ее юридическое сознание еще цеплялось за обломки старого мира. Явка с повинной. Состояние аффекта. Необходимая оборона. Смягчающие обстоятельства.
«Илья, мы должны…»
«Бежим!» – он дернул ее с такой силой, что она едва не упала. В его голосе зазвенел металл, которого она никогда не слышала. Это был голос чужого, отчаявшегося человека.
И она подчинилась.
Они побежали. Не разбирая дороги, ломая сухие ветки, спотыкаясь о корни деревьев. Они неслись прочь от этого тихого, проклятого места. Прочь от тела, которое лежало под безразличной луной. Прочь от звука, который навсегда застрял у них в ушах. Они выскочили из сквера на освещенную улицу, как утопающие, вынырнувшие на поверхность. Яркий свет фонарей и фар на мгновение ослепил их. Шум города обрушился на них, но не принес облегчения. Он казался фальшивым, неуместным.
Они не остановились. Они бежали дальше, смешиваясь с толпой прохожих, которые шарахались от двух безумных, мчащихся куда-то людей с искаженными лицами. Они бежали, и с каждым шагом их хрустальный мир, который еще час назад казался таким прочным, разлетался на миллионы острых, невидимых осколков.
Маша бежала, не выпуская из руки телефон. Гаджет, который должен был стать орудием правосудия, уликой, теперь ощущался в ее ладони как раскаленный кусок металла. Как цифровое клеймо. Как детонатор бомбы, которая только что взорвала их жизнь. И таймер на этой бомбе все еще тикал.
Тишина после крика
Воздух, который они глотали, был колючим, он обжигал легкие и не приносил облегчения. Ритм их бегства был рваным, двухчастным тактом: грохот кроссовок Ильи по асфальту и сухой, частый стук Машиных ботинок. Они не были парой, они были двумя спасающимися от одного хищника животными, связанными не любовью, а общим, животным ужасом. Город вокруг них утратил объем и превратился в декорацию, несущуюся навстречу. Фонари были не источниками света, а вертикальными шрамами на черной ткани ночи. Витрины магазинов – мазками кислотных, ядовитых красок. Лица редких прохожих – белыми, смазанными пятнами, лишенными черт и сочувствия.
Они не выбирали маршрут. Ноги сами несли их по лабиринту знакомых улиц, которые вдруг стали чужими и враждебными. Каждый темный подъезд казался засадой, каждая проезжающая машина – погоней. Звук полицейской сирены, завывший где-то за несколько кварталов, ударил Машу под дых, заставив ее споткнуться. Илья подхватил ее, не сбавляя скорости, его хватка была жесткой, почти болезненной, и они побежали дальше, теперь уже сцепленные вместе, как два каторжника.
Общежитие возникло перед ними внезапно, его громадный бетонный корпус вырос из темноты, похожий не на дом, а на тюремную стену. Они проскользнули в приоткрытую дверь подъезда, и мир шума и движения остался снаружи. Внутри их встретила тишина, густая и вязкая, пахнущая хлоркой, вареной капустой и десятилетиями чужих, несбывшихся надежд. Лифт, как всегда, не работал. Они взбежали по лестнице на свой четвертый этаж, и каждый пролет был пыткой. Их собственное дыхание, отражаясь от бетонных стен, звучало как предсмертный хрип.
Ключ в руках Ильи не слушался, он царапал металл замка, не попадая в скважину. Маша, привалившись к стене, смотрела на его трясущиеся руки и чувствовала, как ее собственное тело начинает бить крупная, неуправляемая дрожь. Наконец замок щелкнул. Они ввалились в комнату и Илья захлопнул дверь, повернув ручку замка дважды. Этот двойной щелчок прозвучал в оглушительной тишине как выстрел.
Они стояли посреди комнаты, не включая свет. Единственным источником освещения был прямоугольник окна, в котором отражалось оранжевое зарево ночного города. Их маленькое, уютное гнездышко, свидетель их любви и планов на будущее, превратилось в клетку. Каждый предмет в ней казался чужим, враждебным. Стопка учебников по уголовному праву на Машином столе – издевательским надгробием. Ноутбук Ильи с незаконченным кодом его гениального проекта – артефактом из прошлой, невозвратимой жизни. Даже их общая фотография на стене, где они смеялись, обнявшись в летнем парке, смотрела на них с немым укором.
Первым заговорил Илья. Его голос был хриплым, неузнаваемым.
«Телефон».
Это было не вопросом. Это было констатацией факта. Центр их вселенной сместился и теперь находился в этом маленьком черном прямоугольнике, который Маша все еще сжимала в руке. Она посмотрела на свою ладонь, будто увидела ее впервые. Пальцы были сведены судорогой, белые и неживые. Она с трудом разжала их. Телефон упал на ковер беззвучно, как мертвая птица.
Они оба смотрели на него. На этот выключенный, безобидный на вид предмет. Он лежал на потертом ворсе, и в его темном экране смутно отражался свет из окна и две их сгорбленные тени. Ловушка, которую они принесли с собой.
Шок отступал, уступая место чему-то более страшному. Осознанию. Оно накатывало медленно, волнами, и каждая новая волна была холоднее и беспощаднее предыдущей. Илья опустился на край своей кровати, обхватив голову руками. В его мозгу, привыкшем к логике и порядку, царил хаос. Перед его внутренним взором снова и снова, в бесконечном цикле, проигрывалась одна и та же сцена. Толчок. Нелепое падение. И тот звук. Тот отвратительный, мокрый треск, который, казалось, навсегда застрял у него в ушах, вытеснив все остальные звуки мира. Он убийца. Это слово не имело для него абстрактного, юридического значения. Оно было физическим ощущением. Оно сидело у него в желудке ледяным комом, оно стягивало кожу на лице, оно вибрировало в кончиках пальцев, тех самых, что не нащупали пульс.
Маша осталась стоять у двери. Ее трясло так сильно, что зубы выбивали мелкую дробь. Ее мозг, наоборот, работал с лихорадочной, болезненной скоростью. Он прогонял сценарии, выстраивал юридические конструкции и тут же их разрушал. Статья 105. Убийство. От семи до пятнадцати. Статья 108. Убийство, совершенное при превышении пределов необходимой обороны. До двух лет. Но была ли оборона? Они не были жертвами нападения. Они были свидетелями. Свидетелями, которые не ушли. Статья 109. Причинение смерти по неосторожности. До двух лет. Возможно. Но кто поверит? Двое студентов ночью в парке. Драка. Труп. Видео. Видео! Оно было не спасением. Оно было приговором. Оно доказывало их присутствие на месте преступления.
Она сделала шаг к телефону, потом еще один. Наклонилась, чтобы поднять его.
«Не трогай», – голос Ильи из темноты был глухим, как удар о землю.
Она замерла.
Он поднял голову. В полумраке его лицо было неузнаваемым, осунувшимся, с темными провалами вместо глаз.
«Зачем?» – спросил он. Голос был тихим, но в нем звенела такая холодная ярость, что Маша отшатнулась. – «Зачем ты его достала, Маша?»
Это был не вопрос. Это было обвинение. Первая трещина, пробежавшая по монолиту их единства.
«Я… я должна была», – пролепетала она. Все ее юридическое красноречие, вся ее выверенная логика испарились. Остался только сбивчивый, детский лепет. – «Это преступление. Я должна была его зафиксировать. Это… это инстинкт».
«Инстинкт?» – он медленно поднялся. Его силуэт в свете из окна казался огромным, угрожающим. – «Инстинкт – это бежать, Маша. Прятаться. Выживать. А то, что сделала ты, – это гордыня. Твоя проклятая отличница внутри тебя решила сдать еще один зачет. Зачет по криминалистике. Только цена за него – не оценка в зачетке».
Его слова были как пощечины. Жестокие, несправедливые, но попадающие точно в цель. Она почувствовала, как страх внутри нее уступает место ответной, обжигающей злости.
«А твой инстинкт что тебе подсказал, Илья?» – ее голос зазвенел, становясь резким и колючим. – «Толкнуть его? Ты же мог просто оттолкнуть его в сторону! Убежать! Но нет, тебе нужно было показать свою силу! Своего спортсмена! Ты хоть понимаешь, что ты сделал?»
«Я тебя защищал!» – он шагнул к ней, и она увидела, как в его глазах блеснули слезы. Слезы ярости и отчаяния. – «Пока ты играла в репортера, на нас шел бандит! Что я должен был сделать? Процитировать ему статью Уголовного кодекса?»
«Ты его убил!» – выкрикнула она, и это слово, произнесенное вслух в их комнате, повисло в воздухе, окончательно отравляя его. Оно стало реальным. Неотменимым.
Они замолчали, тяжело дыша, глядя друг на друга через разделявшую их пропасть. Два чужих, напуганных человека, которые только что наговорили друг другу самые страшные и жестокие вещи. Они больше не были союзниками. Они были соучастниками, и каждый в глубине души винил другого в том, что их мир рухнул. Любовь, которая еще несколько часов назад казалась им незыблемой крепостью, рассыпалась в прах под первым же серьезным ударом.
Илья отвел взгляд первым. Он снова опустился на кровать, сгорбившись, словно груз вины физически согнул его позвоночник.
«Видео», – сказал он глухо. – «Нужно его удалить».
Маша кивнула. Это было единственное действие, которое имело сейчас смысл. Единственная отчаянная попытка повернуть время вспять. Она подняла телефон. Руки все еще дрожали, но уже не так сильно. Холодный гнев придал ей сил. Она провела пальцем по экрану. Он ожил, и его свет ударил по их привыкшим к темноте глазам. Она нашла галерею. Вот он. Последний файл. Длительность – сорок семь секунд. Превью – размытое темное пятно.
Ее палец замер над иконкой корзины. Это казалось слишком простым. Нажать – и все исчезнет. Труп, кровь на бордюре, их страх, их преступление. Словно ничего и не было.
«Давай я», – сказал Илья.
Он подошел и взял телефон из ее рук. Его пальцы были ледяными. Он не смотрел на нее. Он смотрел только на экран. Его лицо снова стало сосредоточенным, техническим. Он больше не был испуганным парнем. Он был программистом, решающим задачу. Задачу по уничтожению данных.
Он открыл видео. Они не стали его смотреть. Просто сам факт его существования был невыносим. Он нажал на значок удаления. На экране появилось стандартное окно подтверждения. «Удалить этот объект? Отменить это действие будет невозможно». Илья усмехнулся безрадостной, кривой усмешкой. Невозможно. Какая ирония. Он нажал «Удалить». Файл исчез. Галерея была пуста.
На мгновение им показалось, что стало легче дышать. Словно они вырезали из своей жизни эти проклятые сорок семь секунд. Но это была иллюзия.
«Не все», – сказал Илья, продолжая что-то делать в телефоне. Он зашел в настройки, потом в учетные записи, потом в раздел облачного хранилища.
«Что ты делаешь?» – спросила Маша.
«У тебя включена автоматическая синхронизация с облаком», – ответил он, не поднимая головы. Его голос был ровным, как у врача, ставящего диагноз. – «Как только ты подключилась к Wi-Fi в общежитии, телефон начал выгружать все новые файлы. Включая видео».
Маша почувствовала, как по спине пробежал холодок, не имеющий ничего общего с ночной прохладой. Она ничего не понимала в этих вещах. Для нее удаление файла было окончательным действием. Она не думала о цифровых призраках, об копиях, живущих своей жизнью где-то на далеких серверах.
«Так удали его и оттуда», – сказала она с нажимом.
«Я пытаюсь», – Илья водил пальцем по экрану. – «Вот оно. В папке «Загрузки с камеры». Он снова нажал «удалить». Снова подтвердил. Файл исчез и из облака. Затем он зашел в папку «Корзина» и очистил ее. – «Готово».
Он вернул ей телефон. Маша взяла его. Теперь он ощущался в руке иначе. Не как улика. А как бомба с часовым механизмом, которую они не смогли до конца обезвредить.
«Его… его больше нигде нет?» – спросила она с надеждой.
Илья медленно покачал головой. Он подошел к окну и прижался лбом к холодному стеклу, глядя на равнодушные огни города.
«Ты не понимаешь, Маша. В цифровом мире ничего не исчезает бесследно. Даже после удаления с сервера файл еще какое-то время физически существует на жестких дисках, пока его не перезапишут новые данные. Администраторы сервера могут его восстановить, если захотят. Или если их попросят. Полиция. Они могут сделать запрос в компанию, получить логи подключений, доказать, что файл был загружен с твоего IP-адреса именно в это время. Мы стерли оригинал. Но его эхо… его эхо осталось в машине. Мы оставили след».
Его слова были страшнее любого крика. Они открывали перед Машей новую, неизведанную бездну ужаса. Она привыкла бояться материальных вещей: улик, отпечатков пальцев, свидетельских показаний. Но этот страх был другим. Он был нематериальным, вездесущим и непонятным. Страх перед системой, которую она не видела и не понимала. Перед невидимой паутиной данных, в которой они запутались, как две неосторожные мухи.
Она посмотрела на свои руки. На них не было крови. Но она чувствовала себя грязной. Запятнанной. Не только тем, что случилось в сквере, но и этой ложью, этим стиранием следов, этим трусливым бегством. Вся ее жизнь была построена на принципах честности, на вере в закон и справедливость. За один вечер она предала все, во что верила. Она посмотрела на Илью. Его отражение в темном стекле было искаженным, чужим. Он тоже предал себя. Своего внутреннего логика, своего создателя упорядоченных миров. Он стал разрушителем.
Они больше не разговаривали. Слова были бесполезны. Они исчерпали себя в том коротком, уродливом взрыве взаимных обвинений. Теперь между ними была только тишина. Не та уютная тишина, которая бывала между ними раньше, полная понимания и нежности. Это была тяжелая, мертвая тишина, наполненная невысказанной виной, страхом и отчуждением.
Проходили часы. Никто из них не мог уснуть. Илья так и сидел на кровати, уставившись в одну точку на стене. Маша ходила по комнате из угла в угол, как загнанный в клетку зверь. Семь шагов туда, семь обратно. Ее мир сузился до этих четырнадцати шагов. Каждый шорох в коридоре заставлял ее вздрагивать и замирать, прислушиваясь. Смех из соседней комнаты, звук спускаемой в туалете воды, хлопанье двери – каждый обыденный звук общежития теперь казался зловещим предзнаменованием. Они ждут. Они уже идут за нами.
В какой-то момент она остановилась перед своим отражением в оконном стекле. На нее смотрела измученная девушка с растрепанными волосами и темными кругами под глазами. Она не узнавала ее. Человек в отражении был сломлен. В его взгляде не было ни амбиций, ни уверенности, ни планов на будущее. Только первобытный, животный страх. Она вдруг поняла, что больше всего боится не тюрьмы. Не позора. Не разрушенной карьеры. Она боится того, кем они стали за эти несколько часов.
За окном небо на востоке начало медленно светлеть, приобретая больной, синевато-серый оттенок. Приближался рассвет. Но он не нес с собой обещания нового дня. Он нес обещание разоблачения. В темноте еще можно было прятаться. Дневной свет сорвет все покровы, сделает их видимыми, уязвимыми.
Илья поднял голову и посмотрел на нее. В его глазах она не увидела ни злости, ни упрека. Только бездонную усталость и общую на двоих беду.
«Маша», – сказал он тихо. – «Что бы ни случилось… мы пройдем через это вместе».
Это были первые слова за несколько часов, в которых не было яда. Они не были извинением. Они не были признанием в любви. Это было констатацией факта. Их старая связь, основанная на романтике и общих мечтах, была мертва. Но на ее руинах рождалась новая. Жесткая, уродливая связь двух соучастников, повязанных кровью и страхом.
Она молча кивнула и села на свою кровать, напротив него. Между ними было всего два метра пустого пространства, но оно ощущалось как непреодолимая пропасть. Она обхватила колени руками, пытаясь согреться, но холод шел изнутри.
Они сидели так, в тишине, в сером предрассветном сумраке, и ждали. Они не знали, чего именно. Стука в дверь. Звонка телефона. Новостей в утреннем выпуске. Они просто ждали, когда захлопнется ловушка, в которую они сами себя загнали. И тишина в комнате была страшнее любого крика, потому что они оба знали: их прежняя жизнь закончилась прошлой ночью в темном сквере. А то, что начиналось сейчас, было не жизнью, а агонией.
Цена молчания
Первые лучи солнца были цвета асфальтовой пыли. Они не несли тепла или обещания нового дня, а лишь делали серый мир еще более серым, проявляя детали убожества их комнаты: трещину на потолке, похожую на речную систему на карте, темное пятно на обоях у батареи, тонкий слой пыли на книжной полке. Ночь не закончилась, она просто выцвела, потеряла свою спасительную темноту. Они так и не легли. Илья сидел на своей кровати, прямой, как палка, и смотрел на свои руки, лежащие на коленях. Он изучал их с отстраненным любопытством патологоанатома, словно они принадлежали другому человеку. Руки, которые могли собрать и разобрать ноутбук с закрытыми глазами, которые знали наощупь каждую клавишу, вчера совершили нечто непоправимое, грубое, аналоговое. Он чувствовал в них фантомный импульс от толчка, чужой вес, подавшийся под его ладонями.
Мария стояла у окна, спиной к нему, и смотрела на просыпающийся город. Внизу, на улице, оживало движение. Спешили на работу первые пешеходы, прополз первый, еще пустой троллейбус, зажегся зеленым светофор. Город возвращался к своей рутине, к своим законам и правилам. Вселенная продолжала функционировать по своим алгоритмам, не заметив, что в одной ее крошечной ячейке произошел фатальный сбой. Она прижалась лбом к холодному стеклу, и ее дыхание оставило на нем туманное, исчезающее пятно. Внутри нее была абсолютная, звенящая пустота. Страх, ярость, вина – все эти сильные чувства за ночь выгорели, оставив после себя только пепел и тошнотворную усталость. Ее мозг, привыкший постоянно анализировать и выстраивать стратегии, был парализован. Не было данных для анализа. Не было переменных. Была только константа – неподвижное тело в ночном сквере.
Время утратило свою линейность. Оно больше не текло, оно капало, как вода из неисправного крана. Каждая минута была тяжелой, вязкой. Звуки из коридора, которые ночью заставляли их вздрагивать, теперь просто регистрировались сознанием без всякой эмоциональной реакции. Хлопнула дверь. Кто-то прошел, шаркая тапками. Запахло жареным луком. Это была другая, параллельная реальность, к которой они больше не имели никакого отношения.
Когда в дверь постучали, они оба вздрогнули не от испуга, а от неожиданности. Стук нарушил мертвенный ритм их ожидания. Он был не громким, не требовательным. Два коротких, уверенных, почти деликатных удара костяшками пальцев по тонкому дереву двери. Так стучат не полицейские с ордером и не соседи за солью. Так стучит человек, который знает, что ему откроют.
Они замерли, глядя друг на друга через всю комнату. Взгляд Ильи был вопросом без слов. Взгляд Маши – ответом, в котором не было ответа. Ее сердце, до этого бившееся глухо и медленно, вдруг сделало резкий скачок и заколотилось где-то в горле, сухо и больно. Она медленно покачала головой. Не открывать. Замереть. Превратиться в часть мебели. Сделать вид, что их нет.
Стук повторился. Точно такой же. Два выверенных, спокойных удара. Нетерпения в них не было, была лишь констатация. Я здесь. Я знаю, что вы там.
Илья медленно, стараясь не производить ни звука, поднялся с кровати. Он на цыпочках подошел к двери и прижался ухом к холодному дерматину. В коридоре было тихо. Ни шагов, ни голосов. Только этот невидимый кто-то по ту сторону. Он посмотрел на Машу, подняв брови. Кто?
Она пожала плечами. Вахтерша. Комендант. Кто-то из студсовета. Десятки банальных, безопасных вариантов, и ни один из них не казался правдоподобным. Это утро не могло быть банальным. После такой ночи может наступить только такое утро.
«Кто там?» – голос Ильи был чужим, он сорвался на сиплый шепот.
За дверью помолчали секунду. А потом ровный, спокойный мужской баритон, лишенный каких-либо эмоций, произнес:
«Мария Викторовна, Илья Сергеевич, откройте, пожалуйста. У нас с вами есть общий интерес, который лучше обсудить в помещении, а не в общем коридоре».
Имена. Отчества. Это было хуже, чем выломанная дверь. Это было знание. Точечное, персональное, безошибочное. Маша почувствовала, как по ногам вверх пополз холод, парализуя мышцы. Ловушка захлопнулась. Они даже не услышали щелчка.
Илья отступил от двери. Его лицо стало пепельно-серым. Все кончено. Это была его единственная мысль. Простая, ясная, как аксиома. Он посмотрел на Машу, и в ее глазах увидел то же самое. Конец их короткого, уродливого побега. Он глубоко вздохнул, выдыхая остатки надежды, повернул ключ в замке и потянул дверь на себя.
На пороге стоял мужчина. Ему было лет сорок, может, чуть больше. Он был одет в дорогое, идеально сидящее кашемировое пальто кофейного цвета и безупречно отглаженные брюки. Из-под расстегнутого пальто виднелся воротник тонкого джемпера из мериносовой шерсти. В руке он держал тонкий кожаный портфель. Ничего в его облике не напоминало о ночном сквере, о насилии, о смерти. Он выглядел как преподаватель элитного бизнес-колледжа или успешный венчурный инвестор, приехавший на встречу со стартаперами. У него были приятные, правильные черты лица, ухоженная бородка-эспаньолка и спокойные, умные глаза. Он улыбнулся. Улыбка была вежливой, почти обаятельной, но она не затронула глаз. Глаза оставались холодными и наблюдающими, как объективы системы видеонаблюдения.
«Аркадий Валерьевич Леднёв», – представился он, протягивая руку Илье. Голос был таким же, как через дверь, – ровным, хорошо поставленным. – «Можно просто Аркадий. Прошу прощения за столь ранний визит. Но, как я уже сказал, дело не терпит отлагательств».
Илья машинально пожал протянутую руку. Ладонь незнакомца была сухой, теплой и неожиданно сильной. Он почувствовал себя грязным, неумытым подростком рядом с этим человеком из другого, взрослого, уверенного мира.
Леднёв, не дожидаясь приглашения, шагнул в комнату. Он не вошел – он заполнил собой все пространство, и комната мгновенно съежилась, стала еще меньше и теснее. Он бегло, но внимательно окинул взглядом их убогое жилище. Его взгляд задержался на стопке книг Маши, на спортивном кубке Ильи, на их общей фотографии. Он не оценивал, он считывал информацию, занося ее в свою внутреннюю базу данных.
«Присаживайтесь, Аркадий Валерьевич», – голос Маши прозвучал на удивление ровно. В ней проснулся юрист. Перед лицом угрозы ее мозг перешел в рабочий режим, отключая панику. Она указывала на единственный стул у своего стола. Она взяла на себя роль хозяйки. Это была слабая, отчаянная попытка вернуть себе хотя бы иллюзию контроля.
«Спасибо, Мария», – он кивнул и легко опустился на стул. Поставил портфель на пол рядом с собой. Он не выглядел напряженным. Он выглядел так, будто пришел на заранее назначенную деловую встречу. – «Кофе не предложите, но я и не прошу. Вижу, вам обоим не до гостеприимства. Ночь была тяжелой, я понимаю».
Последняя фраза прозвучала как удар гонга. Она разрушила хрупкую иллюзию обыденности. Он знает. Он все знает.
Илья закрыл дверь и остался стоять у нее, преграждая единственный путь к отступлению. Он не знал, кого он блокирует – незваного гостя или их самих.
«Что вам нужно?» – спросил он прямо. Его голос был резким, грубым. Вся эта вежливость, вся эта игра в цивилизованность вызывала в нем отвращение.
Леднёв перевел на него свой спокойный взгляд. «Илья, да? Талантливый программист. Грант недавно выиграли. Поздравляю. Действительно интересный проект. Хотя в алгоритме предиктивного анализа погодных аномалий у вас есть небольшая архитектурная уязвимость, связанная с рассинхронизацией потоков данных. Но это поправимо».
Мир под ногами Ильи качнулся. Это был удар ниже пояса. Это было не просто знание. Это было вторжение. Этот человек не просто знал его имя. Он залез в его код. В его голову. Он взломал его, как плохо защищенный сервер, и теперь насмешливо указывал на его ошибки. Чувство унижения было почти физическим.
«А вы, Мария», – Леднёв снова повернулся к ней, – «будущая звезда юриспруденции. Рекомендация в «Клишин и партнеры». Блестящий аналитический ум. Я читал вашу вчерашнюю аналитическую записку для Вадима Олеговича. Очень изящно. Наглядно. Немногие способны увидеть систему за набором фактов. Вы способны».
Маша почувствовала, как к лицу приливает кровь. Ее тайна. Ее маленькая профессиональная победа. Он знал и это. Он был везде. Он был в ее компьютере, в ее телефоне, в ее жизни. Она почувствовала себя голой под его спокойным, изучающим взглядом.
«Я повторю вопрос», – сказал Илья, сжимая кулаки. – «Что. Вам. Нужно?»
Леднёв вздохнул, словно ему было жаль переходить от приятной светской беседы к сути дела.
«Хорошо. К делу. Я здесь, чтобы, во-первых, внести ясность в события прошлой ночи. И, во-вторых, чтобы сделать вам деловое предложение».
Он сделал паузу, давая им возможность осознать услышанное.
«Начну с хороших новостей. Молодые люди, вы не убийцы».
Маша и Илья замерли. Слова повисли в спертом воздухе комнаты. Не убийцы. Четыре слова, которые должны были принести облегчение, но почему-то не принесли. Они прозвучали как начало торга, как первая уступка в жестких переговорах.
«Человек, с которым у вас вчера в сквере произошло… недоразумение», – Леднёв тщательно подбирал слова, – «жив. Его зовут Виталий. Он в больнице. В коме. Прогноз врачей осторожный, но шансы есть. Черепно-мозговая травма, отек мозга. Но сердце бьется. Так что формально состав преступления по статье сто пятой отсутствует».
Маша почувствовала, как напряжение, державшее ее тело в тисках последние двенадцать часов, немного ослабло. Ноги стали ватными. Она схватилась за спинку своей кровати, чтобы не упасть. Жив. Он жив. Это не отменяло ужаса произошедшего, но отодвигало самую страшную, необратимую черту.
Илья выдохнул. Звук получился громким, с присвистом. Он не осознавал, что все это время почти не дышал. Он жив. Он не убийца. Эта мысль была как глоток свежего воздуха после долгого пребывания под водой.
Но Леднёв не дал им насладиться этим моментом.
«Однако радоваться, я бы на вашем месте, не спешил. Потому что теперь мы переходим к плохим новостям. Виталий – не случайный прохожий. Он мой… скажем так, сотрудник. Очень ценный сотрудник, отвечавший за безопасность одного важного направления. И вчерашнее происшествие нанесло серьезный ущерб моим деловым интересам. Не говоря уже о том, что второй участник событий, его напарник, уже дал подробные показания. Разумеется, не полиции. Мне».
Он снова сделал паузу, внимательно наблюдая за их реакцией.
«Его версия, я думаю, вас не удивит. Двое молодых людей, возможно, под действием наркотиков, беспричинно напали на него и его товарища. Завязалась драка, в ходе которой ваш спортивный молодой человек умышленно толкнул Виталия, целясь именно в бордюрный камень. Умышленно, Илья. С особым цинизмом. Думаю, любой следователь с радостью примет эту версию. Особенно если она будет подкреплена… вещественными доказательствами».
Он наклонился, щелкнул замками своего портфеля и достал оттуда тонкий, серебристый планшет. Он положил его на колени и включил. Экран ожил.
«Вы вчера проделали большую работу, пытаясь замести следы», – сказал он с ноткой одобрения в голосе. – «Удалили файл с телефона, потом из облачного хранилища, даже корзину почистили. Очень предусмотрительно. Но, как верно заметил Илья, в цифровом мире ничего не исчезает бесследно. Особенно, если знаешь, где искать. И у тебя есть доступ к корневым логам сервера».
Он повернул планшет экраном к ним.
Маша увидела на экране до боли знакомую картинку. Темные, трясущиеся силуэты в ночном сквере. Она услышала свой собственный сдавленный вздох, который записал микрофон телефона. Она увидела, как Илья отталкивает ее. Услышала грубый голос бандита. Увидела толчок, падение и… она не смогла смотреть дальше. Она отвернулась, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота.
Илья смотрел. Он заставил себя смотреть. Он видел свой страх, свою ярость, свою растерянность. Он видел все сорок семь секунд их падения в ад, записанные с безжалостной точностью цифрового свидетеля. Видео обрывалось в тот момент, когда второй бандит убегал.
«Как видите», – Леднёв выключил планшет и положил его рядом с собой на стул, – «у меня есть полная, нередактированная копия. Вместе с показаниями свидетеля и заключением «независимого» судмедэксперта, который легко найдет признаки умышленного нанесения тяжких телесных повреждений, это видео гарантирует Илье лет восемь строгого режима. А вам, Мария, как соучастнице, не сообщившей о преступлении и пытавшейся скрыть улики, года три общего. Ваша блестящая карьера закончится, не успев начаться. Ваши мечты, планы… все это превратится в протокол допроса».
Он говорил это не со злостью. Он говорил это как данность. Как врач, который сообщает пациенту о неоперабельной опухоли. Спокойно, методично, не оставляя ни малейшей надежды.
В комнате снова повисла тишина. Но теперь это была другая тишина. Не тишина ожидания, а тишина приговора. Маша и Илья были раздавлены. Он не просто шантажировал их. Он препарировал их страхи, вытащил их на свет и показал им их же собственными глазами. Он лишил их всего: надежды, права на защиту, даже права на собственную версию событий. Он владел их прошлым, а значит, и их будущим.
«Но я не следователь», – продолжил Леднёв, и его голос снова стал почти дружелюбным. – «И я не хочу ломать две молодые, перспективные жизни. Я бизнесмен. А любой бизнесмен предпочитает превращать проблемы в активы. А вы, мои дорогие, – ценнейший актив».
Он поднялся со стула и медленно прошелся по комнате.
«Я давно за вами наблюдаю. За обоими. Вы – идеальная команда. Мозговой центр и технический гений. Юридическая изворотливость и цифровая мощь. Такие таланты не должны пропадать впустую, решая задачки для профессоров или отлаживая чужие сайты. У меня для вас есть работа. Настоящая работа. Сложные, интересные, высокооплачиваемые задачи».
Он остановился перед Ильей.
«Мне нужен человек, способный проникать в любые защищенные системы, извлекать информацию, отслеживать финансовые потоки, обеспечивать анонимность и безопасность моих коммуникаций. Мне нужен цифровой бог. И я думаю, ты им станешь, Илья».
Затем он повернулся к Маше.
«И мне нужен юрист. Но не тот, который заучивает статьи кодекса. Мне нужен человек, который видит в законе не свод правил, а инструмент. Который умеет находить в нем лазейки, противоречия, двусмысленности. Который может составить договор так, что комар носа не подточит, или, наоборот, найти в чужом договоре ту самую запятую, которая обрушит всю конструкцию. Мне нужен архитектор беззакония в рамках закона. И я уверен, у вас получится, Мария».
Он вернулся к стулу и взял свой портфель.
«Итак, ультиматум, как вы, наверное, уже поняли, очень прост. Вариант первый: вы отказываетесь. И тогда эта флешка», – он извлек из портфеля крошечный носитель информации, – «вместе с показаниями свидетеля и моими комментариями ложится на стол одному очень понимающему следователю. Ваша жизнь заканчивается. Вариант второй: вы соглашаетесь. Вы начинаете работать на меня. Выполнять мои поручения. Ваши таланты и ваше время отныне принадлежат мне. Взамен я решаю вашу проблему с Виталием. Видео уничтожается. Свидетель меняет показания на «ничего не видел, ничего не помню». Я оплачиваю лечение Виталия в лучшей частной клинике. Вы продолжаете учиться, ходить на практику, жить своей обычной жизнью. По крайней мере, для всех окружающих».
Он посмотрел на часы.
«Я не буду вас торопить. У вас есть целых пять минут, чтобы принять самое важное решение в вашей жизни. Я подожду в коридоре».
Он вышел из комнаты, аккуратно прикрыв за собой дверь. Его уход не принес облегчения. Его невидимое присутствие осталось в комнате, оно пропитало сам воздух.
Илья и Маша остались одни. Но они не смотрели друг на друга. Смотреть было невыносимо. Они были загнаны в угол. Леднёв не оставил им ни одной лазейки, ни одного шанса. Он просчитал все. Он знал их страхи, их амбиции, их слабости. Он предложил им не просто сделку с дьяволом. Он предложил им единственный способ сохранить хотя бы видимость той жизни, за которую они так цеплялись.
Маша подошла к окну. Там, внизу, все шло своим чередом. Люди, машины, город. Целый мир, который не знал и никогда не узнает об их выборе. Ее мозг юриста, который на мгновение отключился от шока, снова заработал. Она лихорадочно искала выход. Полиция? Рассказать все? О шантаже, об угрозах? Она представила себе эту картину. Двое студентов приходят в отделение и рассказывают безумную историю про ночную драку, про таинственного бизнесмена, про видео, которого у них нет. А на другой чаше весов – показания свидетеля, связи Леднёва, его деньги. Их раздавят. Их превратят в наркоманов, напавших на невинных людей. Их никто не будет слушать. Их сделают козлами отпущения.
Она посмотрела на Илью. Он сидел на полу, прислонившись спиной к двери, и смотрел в потолок. Его лицо было спокойным. Но это было спокойствие человека, который смотрит в бездну и понимает, что падение неизбежно. В его мире, мире логики и алгоритмов, у этой задачи было только одно решение. Когда система скомпрометирована и перезагрузка невозможна, ты либо выключаешь питание, либо подчиняешься вирусу, который захватил управление.
Выбора не было. Это было самое страшное. Не сам факт того, что им придется совершать преступления. А то, что у них отняли свободу выбирать. Их жизнь, их таланты, их будущее – все это только что было приватизировано человеком, который ждал за дверью.
Дверь приоткрылась. В щель просунулась голова Леднёва.
«Ну что, коллеги? Время вышло. Надеюсь, вы приняли конструктивное решение?»
Маша медленно повернулась от окна. Она посмотрела на Илью. Он поднял на нее глаза. В их взглядах не было ни любви, ни страха. Только глухая, холодная пустота. Они были в одной клетке. И единственный способ выжить в ней – это принять правила тюремщика.
Она глубоко вздохнула, собирая в кулак остатки своей воли.
«Мы согласны», – сказала она. Голос был твердым, но мертвым. – «Какие наши первые задачи?»
Леднёв снова улыбнулся. На этот раз его улыбка была искренней. Довольной. Как у игрока, который только что поставил шах и мат.
«Вот и прекрасно», – сказал он, входя в комнату. – «Я знал, что мы договоримся. Добро пожаловать в команду».
Он положил на стол два новых, запечатанных в коробки смартфона.
«Это ваши новые рабочие инструменты. Ваши старые телефоны можете выбросить. С этой минуты все наше общение будет идти только через защищенные каналы на этих устройствах. Я пришлю вам инструкции. Илья, первое задание для тебя поступит сегодня вечером. Мария, для вас – завтра утром. А сейчас – приведите себя в порядок и идите на учебу. Вы должны выглядеть как обычно. Никто ничего не должен заподозрить. Ваша сессия только начинается. И зачеты на ней будут приниматься по особым правилам».
Он в последний раз окинул их взглядом, кивнул и вышел, на этот раз окончательно. Дверь тихо щелкнула.
Они остались одни в тишине, нарушаемой лишь гудением старого холодильника. На столе лежали две белые коробки. Два цифровых ошейника. Их прежняя жизнь была официально окончена. Начиналась новая. И она пахла не возможностями, а страхом, безысходностью и чужой, холодной волей.
Цифровые кандалы
Новый телефон лежал на столе, как обломок инопланетного корабля. Гладкий, черный, без единой царапины, он был абсолютно чужим. Старый смартфон, со всей их с Машей перепиской, с фотографиями, где они еще умели смеяться, с музыкой, которую они слушали вместе, покоился на дне мусорного бака во дворе, завернутый в газету, словно труп. Этот новый аппарат не содержал в себе прошлого. Он был предназначен исключительно для будущего. Будущего, которое пахло стерильностью и неволей.
Весь день они ходили вокруг него, как вокруг неразорвавшейся мины. Они не разговаривали. Слова застревали в горле, превращаясь в комья вязкой тишины. Они машинально сходили на лекции, что-то записывали, кивали преподавателям, улыбались однокурсникам. Улыбки получались кривыми, натянутыми, как у манекенов. А потом вернулись в комнату, в свою клетку, и снова уставились на черный прямоугольник. Он не звонил, не вибрировал, не подавал никаких признаков жизни, но его молчание было оглушительным. Оно было тяжелее любого крика, любой угрозы. Это было молчание ожидания.
Когда в десять вечера экран беззвучно вспыхнул, осветив их бледные, напряженные лица холодным синим светом, Илья вздрогнул так, словно его ударило током. На экране было одно уведомление от анонимного мессенджера, иконка которого напоминала стилизованный глаз. Сообщение было коротким, без приветствий и знаков препинания.
«Объект: ООО «СтройИнвест-Капитал». Сервер: 185.45.12.78. Задача: проникновение, модификация финансового отчета за третий квартал. Итоговая прибыль должна отражать убыток не менее 8%. Обеспечить персистентность данных на 72 часа. Уничтожить следы. Срок: 07:00. Подтвердить выполнение».
Под текстом был прикреплен зашифрованный архив с технической документацией. Инициалы отправителя – «А.Л.».
Илья прочитал сообщение дважды. Слова были простыми, техническими, но от них веяло могильным холодом. Это была не просьба. Не приказ. Это была команда, введенная в консоль его новой жизни. Он поднял глаза на Машу. Она стояла у него за спиной, читая через плечо. Ее дыхание было прерывистым.
«Это… это же уголовщина в чистом виде», – прошептала она. Ее голос, обычно такой уверенный и звонкий, стал тусклым, как будто его пропустили через слой ваты. – «Незаконный доступ к компьютерной информации, неправомерное воздействие на критическую инфраструктуру… Илья, это от пяти до семи лет».
Она перечисляла статьи Уголовного кодекса механически, как автомат. Ее профессиональная деформация, ее привычка все раскладывать по полочкам закона, сейчас работала против нее, лишь подчеркивая глубину их падения.
«Я знаю», – сказал Илья. Он взял телефон. Аппарат был холодным и тяжелым в его руке. Он чувствовал, как его пальцы деревенеют. Он, который всю жизнь создавал, строил, упорядочивал, должен был теперь разрушать. Это было противоестественно, как заставить хирурга работать мясницким топором.
Он сел за свой ноутбук. Маша опустилась на край его кровати, обхватив себя руками за плечи. Она не уходила, не отворачивалась. Она была здесь, рядом, молчаливый свидетель, соучастник. Ее присутствие было одновременно и поддержкой, и самым страшным обвинением. Ради нее. Он делал это ради нее. Эта мысль должна была придавать сил, но вместо этого она ложилась на плечи неподъемным грузом вины.
Экран ноутбука осветил его лицо, вычерчивая резкие тени под скулами. Он подключил новый телефон к компьютеру, перебросил архив. Пароль к нему пришел следующим сообщением: набор бессмысленных символов, похожий на генетический код какого-то вируса. Архив открылся. Внутри были схемы сети «СтройИнвест-Капитала», список используемого программного обеспечения, даже имена и должности системных администраторов. Леднёв провел серьезную подготовительную работу. Или заставил кого-то другого ее провести. Илья почувствовал укол чего-то похожего на профессиональное уважение и тут же возненавидел себя за это.