Старые леди и убийство в приёмной доктора

Разумеется, всё выдумано, а любые

возможные совпадения –

случайность. Автор заверяет

читателей, что эта стилизация

выполнена с большой любовью к

жанру и его королеве —

А. К.

Я спрашиваю, чтобы узнать.

Чарлз Диккенс. Дэвид Копперфилд

Моя дорогая Пруденс!

Прошла целая неделя с тех пор, как ты уехала и написала мне, а я только сейчас села ответить на твоë письмо. Конечно, ты не волнуешься – знаешь, что если бы со мной что-то случилось (хотя доктор Бердфорд говорит, я для своих лет удивительно бодра, и я с ним совершенно согласна), моя сестра Ив сообщила бы тебе. Мы с ней давно об этом договорились. Так, на всякий случай. Поэтому ты не волнуешься, но наверняка удивляешься и, возможно, подозреваешь, что произошло что-нибудь таинственное. Как в тот раз, когда у нас в Сент-Энн-Уотерс исчезла компаньонка миссис Гастингс, а ты всё распутала, а я тебе немножко помогла. Это было удивительное приключение, я часто о нём вспоминаю!

Но нет, дорогая Пру, после твоего отъезда ничего таинственного в нашей деревушке не произошло. Впрочем, как я сейчас поняла, ты не могла об этом подумать, потому что, разумеется, если бы опять исчезла какая-нибудь компаньонка, я сразу тебе написала бы и попросила твоего совета.

Причина моего молчания тривиальна и обидна – я немножко вывихнула запястье. Нет-нет, я не преуменьшаю, действительно немножко, сейчас уже гораздо лучше, и доктор Бердфорд снял повязку и даже разрешил писать письма. И, конечно же, я сразу кинулась тебе писать. Думала, если будет больно, я черкну всего несколько строчек, просто чтобы ты знала, что со мной всë в порядке, но вот пишу и пишу, а пока почти ничего не болит. Спасибо доктору Бердфорду, он накладывал очень действенную мазь (хотя с неприятным запахом, должна сказать) и заглядывал ко мне каждый день. Полагаю, молодому пациенту пришлось бы самому ходить к доктору на перевязки, но преклонный возраст имеет свои преимущества, как ни странно, и среди них – возможность без угрызений совести принимать доктора на дому.

Хотя, как ты знаешь, я люблю ходить пешком, так что с удовольствием лишний раз прошлась бы до приëмной доктора (это весьма приятный путь мимо пруда с утками, ты его помнишь, конечно, мы гуляли там с тобой), но ведь на трость я опираюсь правой рукой, а именно она и была повреждена и забинтована. Что очевидно, раз я не могла тебе писать, не так ли? Ох, вот я и проговорилась. Опираюсь на трость, потому что колено я тоже ушибла, довольно сильно. Но доктор Бердфорд говорит – это тоже пройдёт.

Больше никаких новостей у нас нет. Ах, да, садовник, молодой Коулер, хочет увольняться, и надо же, чтобы именно сейчас!  И это невзирая на то, что его отец у меня работал, а ещё раньше – у тёти Гвендолин, а дед молодого Коулера работал у родителей тёти Гвендолин, и увольнение прервёт эту замечательную традицию. Я в полной растерянности. Да и Пудинг будет по нему скучать. Ты же видела, как он любит сидеть и наблюдать за садовником, пока тот ухаживает за клумбами. Они неплохо смотрятся вместе, правда?

Я, конечно, сразу вспомнила, как ты сказала, что у моего садовника виноватый вид и что он наверняка задумал уволиться, а я тебе не поверила. Ах, милая Пру, как это было глупо с моей стороны, ты ведь почти всегда оказываешься права.

Знаешь, почему я написала «почти»? Вот почему: когда кто-то в нашем классе украл все контрольные, ты решила, что это Сэйди, а это была совершенно точно не она.

Как давно это случилось, иногда я поверить не могу, что я не та жизнерадостная девушка, а обычная старая леди, хотя, надо сказать, по-прежнему жизнерадостная… по крайней мере, стараюсь быть такой, очень стараюсь – несмотря ни на что.

Вспоминаю, как мы в школе любили представлять, что с нами будет в новом столетии. Вот уже не просто новое столетие, а 1935 год, и мы старые, Пру, старые, и столько пережито – и нами, и всей страной, и всем миром. Как всё вокруг невозвратно изменилось со времён нашей молодости… И я до сих пор не могу понять – к лучшему или к худшему. Конечно, чаще кажется, что к лучшему, но иногда, право же, начинаешь сомневаться. Помнишь, как полковник Кэлхоун, когда мы ходили к нему на чай, сказал, что не надеется на мирное будущее? Я часто думаю о его словах. Наверное, джентльменам виднее, но всё же мне хочется верить, что человечество хоть чему-то научилось за последние полвека.

Ох, я же не рассказала тебе, как я вывихнула запястье и ушибла колено! Именно из-за того, что не чувствую себя старой леди. Мэри не было дома, телефон зазвонил, я вскочила, побежала к нему и упала. Так глупо, поверишь ли, потом оказалось, это звонила миссис Проун из парикмахерской, можно было не торопиться. Но я всё время забываю, что давно не молода. Доктор Бердфорд сказал – чудом обошлось без переломов, надо благодарить Бога за вывихнутое запястье. А я и благодарю. Сейчас хорошо понимаю, что могла бы сломать и руку и, не дай Бог, ногу. А так – всё обошлось! Узнаëшь мою жизнерадостность? Конечно, я страдаю без возможности вязать (у меня как раз было начато новое вязание, я купила чудесную лиловую шерсть), но утешаюсь надеждой, что скоро снова смогу этим заниматься.

Дорогая Пру, ты наверняка понимаешь, почему же я тебе не позвонила, раз не могла писать. Разумеется, ты помнишь, что телефонная линия у нас параллельная, а старый мистер Кобб обожает подслушивать чужие разговоры. Так неприятно. Вроде бы ничего страшного, но всё равно не хочется, чтобы мистер Кобб пересказывал потом наш разговор всем домочадцам. Считается, что главные сплетницы – это женщины, но мужчины ничуть не лучше, ты согласна? Особенно старики. С тех пор, как мистер Кобб перестал выходить из дома, его интерес к чужим делам сильно возрос. И, конечно, его очень волнуют наши телефонные разговоры. С одной стороны, его жалко, а с другой – лучше бы он читал книжки, право. Я бы с радостью порекомендовала ему два-три романа мистера Диккенса, но, боюсь, мистер Кобб не захочет их читать.

Я, конечно, всё равно в конце концов позвонила бы ради того, чтобы ты не волновалась, но надеялась, что рука быстро поправится и я напишу, и, в общем-то, она и поправилась. В целом. Сейчас я думаю, что всё равно надо было позвонить. Или в крайнем случае попросить кого-нибудь написать. Но мне так хотелось сделать это самой! Ну, в любом случае вот я уже пишу.

Анютины глазки расцвели все сразу и очень украсили клумбу перед входом. А тот красивый розовый куст всё-таки погиб. Я до последнего надеялась, что удастся его спасти.

Письмо сумбурное, но ты же знаешь мой стиль. В школе мисс Купер всегда бранила меня за бессистемность в сочинениях, даже когда я писала о романах мистера Диккенса, а в этих случаях я очень старалась, можешь себе представить. Так и слышу её голос: «Мисс Вордси, ваши мысли прыгают по страницам, а в повествовании нужна логика, запомните это».

Всё-таки рука немножко устала, поэтому заканчиваю.

С любовью

Вайолет

Моя дорогая Вайолет!

Хотя я понимала, что вряд ли случилось что-то серьёзное, но всё же уже начала волноваться. Твоë письмо отнюдь не сумбурное, я прекрасно понимаю твою логику и всегда понимала, а мисс Купер вообще была чересчур строга с нами; кстати, мне она тоже говорила, что мои мысли скачут, но за всю свою жизнь я так и не научилась изъясняться без этого скакания, и мне бывает трудно объяснить другому человеку то, что так ясно складывается у меня в голове. Так вот, твоё письмо меня немного успокоило, однако только немного, потому что тебе сейчас лучше не перегружать бедное запястье, а раз ты начала писать письма, то, боюсь, дело может дойти и до работы в саду.

Кстати, о нëм – твой садовник очень хорош, и не только Пудингу, но и тебе было бы жалко его потерять, не правда ли? В наше время так трудно найти садовника как такового, а уж хороших вообще не осталось. Кроме твоего. Я знаю, ты не можешь увеличить ему жалование, но, мне кажется, дело не в деньгах, и, боюсь, тебе не удастся его удержать. Не замечала ли ты, что твоя служанка Мэри слишком строга с ним? Возможно, притворно (я почти уверена, что это просто кокетство), но тем не менее. Молодой Коулер в неë явно влюблëн. Думаю, он решил уволиться с горя, когда подумал, что не нравится Мэри. Впрочем, я могу ошибаться: такая версия слишком мелодраматична.

Однако он напомнил мне племянника миссис Кром, который безумно влюбился в секретаршу начальника, не добился взаимности и в расстроенных чувствах уволился с работы. Куда уж мелодраматичнее! Потом он долго не мог найти новое место и, конечно, совсем забыл о своей любви. Какая тут любовь, когда нечем платить за квартиру.

Хотя садовник, даже плохой, без работы не останется, это совершенно точно. Поэтому-то они все так самоуверенны и своевольны, особенно старики – абсолютно не слушают указаний, сажают, что хотят и куда хотят, предпочитают цветам овощи, долго пьют чай и неохотно пропалывают клумбы. Знаю на собственном опыте.

Между прочим, это именно Сэйди украла тогда контрольные, чтобы не получить двойку, почему ты вдруг решила, что не она?

Очень жаль, что не удалось спасти розовый куст, но зато как приятно, что анютины глазки зацвели. Мои тоже – и тоже все сразу. В основном они у меня фиолетовые с жëлтым, но попадаются и ярко-розовые. А главное – вовсю цветёт сирень! Она ведь само совершенство. Вечерами, если нет дождя, я выхожу в сад и сижу там, вдыхая аромат моей обожаемой сирени и любуясь её пышными гроздьями. Мне кажется, сирень доказывает существование Бога. Её вид и аромат так утешительны. Вот я и наслаждаюсь, пока не стемнеет или пока не озябну. В последние годы я быстро зябну, а ты? Когда я была у тебя, мне показалось, что и ты тоже.

Береги себя, моя дорогая Вайолет. В наши годы уже не стоит вскакивать так резво. Сама видишь, как это опасно. Боюсь, впрочем, мой доктор не преминул бы отметить, что и я часто веду себя отнюдь не так, как положено старой леди. Что поделать, душа гораздо моложе тела, верно? И никак не хочет осознавать свой возраст. Это одна из главных тайн жизни – вечная молодость души.

Может быть, Ивлин могла бы приехать к тебе хотя бы на некоторое время?

С любовью

Пруденс

Представляю, как тебе не терпится вернуться к вязанию! Лиловая шерсть может быть очень эффектна. Интересно, какой у тебя оттенок. А я сейчас вяжу костюмчик для соседского малыша – голубой, из старых запасов шерсти.

Пру,

у нас действительно случилось нечто ужасное, гораздо хуже всяких компаньонок, и мне действительно понадобится твоя помощь, я так надеюсь, что ты в ближайшее время никуда не уезжаешь. Буквально завтра напишу подробнее, а сейчас посылаю эту записку, просто чтобы ты знала: мне очень нужен твой совет.

В.

Это была не Сэйди!

Дорогая Пруденс,

пишу на следующий день, будучи очень подавленной. Ужасное происшествие, настоящий кошмар. Прямо в приёмной доктора Бердфорда убили человека! Можешь ли ты в такое поверить? Ах, что я пишу, я знаю, что можешь, ты так часто сталкивалась с подобными случаями. А я вот впервые – и до сих пор просто в шоке. Вся деревня в шоке, только об этом и говорят.

Но самое ужасное в том, что полиция подозревает доктора Бердфорда! Мне сказала об этом Мэри, а ей – служанка свояченицы констебля Питерса. Мэри дружит с этой служанкой. Она слышала, как констебль разговаривал с женой. В смысле – свояченица слышала и потом обсуждала это со своим мужем при служанке, а служанка рассказала всем, кому только могла, и моей Мэри в том числе, а та уже мне. Какой-нибудь лондонец посмеялся бы над такой системой передачи информации, но ты-то не хуже меня знаешь, как распространяются сведения в наших деревеньках, не правда ли?

И теперь все ждут, когда доктора арестуют, половина деревни верит, что он убийца, а я не могу поверить. Конечно, меня волнует и моё запястье (должна признаться, оно всё равно болит, и приходится опять накладывать тугую повязку), и колено, кто их будет лечить, но дело не только во мне – у доктора молодая жена и младенец, что с ними станет, если его осудят? А он не виновен, я уверена! Но вдруг полиция не сможет найти настоящего убийцу? Ведь такое случается, и не только в книжках.

Я обязательно расскажу всё подробно, но не сегодня, потому что запястье не даёт много писать. Ивлин действительно приезжает, я забыла тебе сообщить в том письме, но только завтра, ей пришлось удалить зуб, были некоторые осложнения, поэтому она задержалась. Но теперь с ней всё хорошо. Я, наверное, попрошу её писать под мою диктовку, если руке не станет лучше. Пожалуйста, объясни, какие подробности важны, что именно я должна рассказать, чтобы ты могла распутать эту загадку. Всё сделаю, как ты скажешь. Я знаю, ты справишься и на расстоянии!

Совершенно растерянная

Вайолет

Дорогая Вайолет!

Получила оба твоих письма и должна сказать, что поражена не меньше тебя. Конечно, я видела доктора Бердфорда всего пять минут, но он мне показался очень милым и мягким молодым мужчиной. Однако, знаешь ли, убийцы иногда выглядят весьма милыми. Поэтому вот мой первый вопрос к тебе: готова ли ты к тому, что наше расследование (назовём нашу деятельность таким словом, хотя, конечно, это будет не настоящее расследование, а просто попытки анализировать и размышлять)… так вот, готова ли ты к тому, что вывод может оказаться неутешительным для тебя? Я имею в виду – вдруг убийцей окажется именно доктор? Разумеется, я ничего не могу сказать заранее, я же пока не знаю даже, кто убит и как, но в самом начале пути ты должна понимать, чем всё может обернуться.

Я очень взволнована, что твоё запястье всё ещё болит (по правде говоря, это волнует меня даже больше, чем убийство), но рада, что Ивлин приезжает. Вы с ней всегда были очень дружны, так что Ивлин не просто поможет физически, но и поддержит морально, не даст пасть духом. Надеюсь, у неё действительно всё хорошо после удаления зуба. В нашем возрасте мы знаем, как это неприятно – удалять зуб. Наверное, сейчас Ивлин уже приехала и хлопочет вокруг тебя. Передавай ей большой привет. Ты хорошо придумала, чтобы она писала под твою диктовку.

Жду вашего письма (конечно, после того, как Ивлин устроится и ваш быт наладится, но слишком не затягивайте, потому что в расследовании убийства важен каждый час, а уже и так прошло несколько дней). Я не буду прикладывать список вопросов, просто расскажи в мельчайших подробностях, что произошло. Кого убили, что это за человек, как всё случилось, во сколько, кто был вокруг – и так далее, все подробности, какие только вспомнишь, пожалуйста. Наверное, многое выяснится на дознании. Когда оно будет, кстати? Может, уже было? Уверена, что ты там появишься и всё опишешь досконально.

Очень хотела бы приехать и посмотреть на всё своими глазами, послушать своими ушами, но, признаюсь, я немного простудилась. Всё-таки зря, наверное, засиживалась в саду по вечерам. Надеюсь, ничего серьёзного. Когда я выздоравливаю после болезни, мой доктор обычно прописывает мне хорошее расследование, и вот оно как раз под рукой.

Дорогая Вайолет, я шучу, но понимаю, в каком ты напряжении и ужасе. Конечно, тебе не до шуток. Жду вашего с Ивлин письма и подробного рассказа обо всём, что произошло и происходит сейчас.

С любовью

Пруденс

Почему не Сэйди?

Дорогая мисс Фрейн!

Это письмо пишет Ивлин, сестра Вайолет. Сейчас она начнёт диктовать, но сначала я напишу несколько строк от себя. Мы с Вами знакомы с детства и были когда-то на «ты», но с тех пор прошло столько лет, что, наверное, называть Вас просто по имени было бы слишком фамильярно. Вайолет много рассказывала мне о том, как глубоко Вы понимаете человеческую природу и как часто участвовали в расследованиях убийств и разгадывали сложные загадки, поэтому я вместе с ней надеюсь, что Вы поможете бедному доктору Бердфорду и найдёте настоящего убийцу. Я с такой уверенностью пишу «настоящего убийцу», потому что тоже, как и Вай, верю – это не доктор. Знаете, таких, как доктор Бердфорд, называют хорошими людьми, и он такой и есть – просто хороший человек, попавший в нехорошие обстоятельства.

А теперь я откладываю в сторону свои собственные мысли и становлюсь секретарём моей сестры. Итак, она начинает диктовать, и все последующие строки – это запись её слов.

Дорогая Пру!

Вот я произнесла эти два слова и остановилась, откинувшись в кресле. Совсем другое дело, когда можно диктовать, что в голову приходит, и не напрягать собственную руку, а эксплуатировать покорную сестру. Ив смеётся, но пишет, а я перестаю шутить и становлюсь серьёзной.

Прежде всего – очень надеюсь, что твоя простуда не опасна, что это и правда всего лишь простуда. Так и представляю тебя закутанную в тёплую розовую шаль и пьющую крепкий бульон, сваренный твоей новой девушкой. Умеет ли она готовить хороший бульон? Не у всех это получается. Пожалуйста, успокой меня, что ты не слишком сильно разболелась и что я не слишком… Ив настаивает – надо написать: мы не слишком тебя нагружаем.

Теперь по поводу твоего предупреждения. Готова ли я к тому, что в ходе расследования могут выясниться какие-то плохие вещи? Я готова. Абсолютно уверена, что доктор не убийца. Что бы там про него ни выяснилось, он не убийца, а это главное, вот почему надо его спасти.

Но продолжим о нашем деле. Сначала расскажу немного о самом докторе. Итак, Элберт Бердфорд. Ты видела его – не красавец, но очень симпатичный и приятный джентльмен. Стройный брюнет со строгим лицом и аккуратными усами. Ему тридцать пять, его жена лет на десять моложе, её зовут Элис, она как раз настоящая красавица, и у них несколько месяцев назад родился прелестный мальчик, Фредди. Я видела его несколько раз – чудесный здоровый ребёнок. Элис ведёт себя как типичная спутница жизни доктора – самоотверженная жена, самоотверженная мать, которая понимает, что у её мужа на первом плане всегда стоит его врачебный долг. Хотя он, безусловно, любит свою семью, предан ей, но ведь он врач, а значит, в любой момент дня и ночи его могут вызвать к роженице или умирающему, и придётся идти.

Живут они в маленьком коттедже за тем самым прудом с утками. Я сказала – маленьком, но на самом деле он не так уж и мал, просто в нём много места отведено практике доктора Бердфорда. Два отдельных входа – в приёмную и в частные помещения – с улицы, но сзади, разумеется, можно выйти во двор. Я там никогда не была – ни у доктора дома, ни на их заднем дворе. Пойми меня правильно – я очень симпатизирую доктору, очень его уважаю, и Элис мне нравится, и младенец тоже, но нельзя сказать, что мы дружим. Да и по возрасту мы не подходим для дружбы. Бердфорды дружат с Гринвудами – это милая семейная пара. Мистер Гринвуд – аптекарь, и у них с доктором всегда есть что обсудить.

Чуть не забыла: между двумя частями дома есть соединяющая их дверь. Это имеет значение, потом поймёшь.

Сама приёмная небольшая, прямоугольная – там стоят четыре стула, скорее кресла, не слишком удобные, по крайней мере для меня (твоей спине они тоже наверняка не понравились бы), но, как говорят, модные, и столик с журналами. Журналы, кстати, старые, я их все уже наизусть знаю, они там лежат месяцами, если не годами. Я даже думала подложить туда что-нибудь поновее, но забыла, а теперь не до того. В торце прямоугольника как раз та самая дверь, ведущая в частные помещения. Она обычно заперта.

В приёмной, разумеется, есть место для секретарши. Но в том-то всё и дело, что прежняя секретарша – мисс Эндрюс – уволилась, потому что собралась замуж. Это произошло буквально месяц назад. Новую секретаршу доктор ещё не нашёл. Вот так и получилось, что никаких свидетелей убийства не оказалось.

Но это я забегаю вперёд.

На всякий случай уточню, что мисс Эндрюс – молодая медсестра, очень весёлая, активная, проработала у нас тут года два, и у неё с самого начала был жених. Он работает в Лондоне в каком-то крупном банке. Никаких скандалов с мисс Эндрюс не было, все её любили, и, насколько я понимаю, она действительно вышла замуж. Прислала фотографию, мне Элис показывала. (Честно говоря, я сама у неё интересовалась, как там мисс Эндрюс, ты же знаешь, что я с детства обожаю уточнять у людей все детали и нюансы, даже если это не имеет для меня практического значения.) И после венчания они уехали в свадебное путешествие в Испанию. Кажется, в Испанию. Наверное, всё ещё там. Или уже вернулись в Лондон, потому что, естественно, мисс Эндрюс (бывшая мисс, а теперь миссис Смит) теперь будет жить с мужем в Лондоне.

Я подробно рассказываю об отсутствующей мисс Эндрюс, так как ты сказала, что необходимы все подробности. Я и сама понимаю: ты хочешь не только узнать о людях, но и почувствовать атмосферу. Может быть, какие-то подробности и не нужны, но лучше я расскажу лишнее, чем пропущу что-то нужное, правда?

«Придерживайтесь фактов, сэр», как говорил один из героев мистера Диккенса. Вот я и придерживаюсь.

Возвращаюсь к приёмной доктора. Из неё вход в кабинет, он довольно большой, там и стол доктора, и кушетка, и ширма, и шкафы с папками – нашими историями болезней, и полки с книгами. А из кабинета уже вход в операционную – она маленькая, но ведь доктор не проводит тут у нас настоящие операции. Так, знаешь, какие-то мелочи – вросший ноготь, скажем, или если надо рану зашить. На прошлой неделе мальчик Бриксов напоролся на гвоздь – вот доктор Бердфорд и зашивал рану. С чем-то серьёзным он отправляет пациентов в город. Но ты не подумай, если будет что-то срочное, доктор справится и здесь, он хороший специалист.

Описание приёмной важно, потому что, как ты помнишь, там-то и совершилось убийство. Я хочу, чтобы ты хорошо представляла себе это место.

Понимаешь, всё случившееся крайне загадочно, вот полиция и считает, что доктор виноват. Если доктор – нет никакой загадки. Им так проще. Не то чтобы я не доверяла полиции… а всё-таки не очень доверяю – в том смысле, что в последний раз у нас здесь убийство произошло ещё перед Великой войной, да и то в пьяной драке, и убийца сразу был всем известен. Хорошо, конечно, что наша деревня такая тихая и мирная, но у констебля Питерса просто нет должного опыта. Он хороший человек, добрый, спокойный, справедливый, однако никогда не имел дела с убийствами. Кроме того случая с пьяной дракой, конечно, но вряд ли этот опыт может сейчас ему пригодиться.

Хотя из соседнего Тримингтона на помощь констеблю Питерсу прибыл инспектор Редли. Говорят, он высокий красавец с интригующим шрамом на лице, рыжий, молодой и энергичный. Он-то наверняка опытнее нашего констебля Питерса, в городе убийства совершаются гораздо чаще, чем у нас. А с другой стороны, мы все ему тут чужие, он никого не знает, и доктора тоже не знает, вдруг решит свалить всё на него?

Как же я нервничаю, дорогая Пру. Но продолжим.

Убийство случилось в среду. Не знаю, насколько это важно – сообщить про среду, но сейчас я буду особенно тщательно следить за тем, чтобы вывалить на тебя все подробности, даже самые мелкие.

Утром к доктору должны были прийти четыре пациента: мистер Браун на девять часов, мистер Крайстер на девять тридцать, мисс Белл на десять и миссис Броу на пол-одиннадцатого.

Я продиктовала «должны были»? Звучит так, как будто кто-то не пришёл. Нет, они все пришли, все четверо. Расскажу о каждом по отдельности.

Начну с конца. Миссис Броу. Дженифер Броу. Дженифер с одним «н» – она не устаёт это подчёркивать. Всегда уточняет, что её имя пишется не так, как в этой неприятной пьесе «Дилемма доктора» мистера Шоу. (Не знаю, правда ли, но, говорят, именно после неё стало принято писать это имя с двумя «н».)

Миссис Броу за пятьдесят, она вдова, муж умер лет девять назад, оставил ей небольшое наследство, на эти деньги она и живёт. Не шикует, скорее экономит, но и не бедствует. Она не из тех, кто долго горюет, – не в том смысле, что снова собралась замуж, как раз нет, а… как сказать… она почувствовала себя свободной. Муж был намного её старше, ворчливый, злобный и глупый. Никто у нас его не любил, и сама миссис Броу вряд ли любила. Не понимаю, почему она вышла за такого отвратительного человека. После его смерти миссис Броу прямо наслаждается одиночеством. Это видно даже со стороны. Как же это объяснить… она стала не веселее, нет, совсем нет, но спокойнее, понимаешь? Раньше у неё был слегка забитый вид, а теперь держит себя с достоинством.

Миссис Броу никогда не была красавицей, слишком крупный нос, знаешь ли, но теперь словно выпрямилась (роста она среднего, а кажется высокой) и как будто даже похорошела: тёмные волосы без седины, открытый взгляд. Нос её сейчас совершенно не портит. Детей у них не было, близких родственников тоже нет, и вот она сама себе хозяйка, да к тому же с деньгами. Не думаю, что она ещё раз когда-нибудь выйдет замуж – ей и одной очень хорошо. Она вошла в две благотворительные организации, всегда помогает викарию с приходскими праздниками, каждое воскресенье в церкви, все её уважают, зачем ей муж?

Полагаю, покойный мистер Броу её бил, как это ни печально. Хотя никаких доказательств у меня нет, просто общее ощущение. Он был такой грубый, а она при нём боялась лишнее слово сказать. Сейчас-то миссис Броу разговаривает довольно громко и выглядит представительной и весьма уверенной в себе женщиной.

Любит поучать других, но не слишком навязчиво, а даже, я бы сказала, элегантно. Знаешь, не снисходительно, а как бы участливо, и возникает ощущение, что она не поучает, а просто обсуждает твою ситуацию и пытается помочь. Но… это лишь ощущение. Возможно, я слишком строга к миссис Броу, однако мне всё-таки кажется, что она именно поучает. При этом всегда создаётся впечатление, что она-то никогда бы не попала в сложное положение или по крайней мере точно бы знала, как из него выпутаться. То есть на первый взгляд пытается помочь, а на самом деле хвалит саму себя. Наверное, мне одной так кажется, потому что все относятся к ней хорошо. (Ив смеётся и говорит, что согласна: миссис Броу ведёт себя именно так, как я сказала.)

Конечно, я не могу точно знать, зачем она собиралась к доктору, но сын мясника гуляет с её служанкой и говорил своей матери – то есть жене мясника – что служанка сказала, что миссис Броу всё время жалуется на колено. Жена мясника мне однажды об этом поведала – к слову пришлось. Правое колено, если тебе интересно, хотя я уверена, что уж эта подробность точно лишняя. Так что вполне возможно, что миссис Броу пришла к доктору из-за своего правого колена. Она действительно немного прихрамывает, когда устаёт, я несколько раз замечала. Но никогда, надо отдать ей должное, не жалуется. Может быть, привыкла к терпению в браке, а может, просто не любит жаловаться. Я ей очень сочувствую – понимаю, каково это, когда болят кости.

Теперь насчёт мисс Белл. Луиз Белл, двадцати лет, дочь бакалейщика. Помогает родителям в лавке. Но люди говорят, что очень этим недовольна и хочет уехать в город и найти там какую-нибудь «чистую» работу. Да я и сама однажды слышала, как она ссорилась с отцом и говорила, вернее – кричала, что в нашей деревне хорошо только старикам и женатым, а для молодёжи тут жить – всё равно что гнить в болоте. Прямо в лавке, при покупателях, можешь себе представить? Мы все сделали вид, что временно оглохли, а потом как-то машинально купили больше, чем собирались, чтобы хоть чем-то подбодрить мистера Белла, но он был страшно удручён и всё время бормотал что-то вроде «О, дети, дети» с видом короля Лира. А она просто хлопнула задней дверью, и всё. Это была душераздирающая сцена.

И вообще – когда Луиз стоит за прилавком, она как будто делает нам, покупателям, одолжение. С ней не то что не поговорить ни о чём – иногда прямо боишься лишнюю банку «Овалтина» попросить. Её отец, конечно, ведёт себя совершенно по-другому, он очень дружелюбный человек, и мы все, его верные покупатели, весьма сочувствуем ему из-за поведения дочери.

Притом эта Луиз Белл даже не хорошенькая. Похожа на мышку. Зубы выступают, подбородок скошенный… Полагаю, именно поэтому ей кажется, что здесь болото, – никто за ней не ухаживает. Она, бедняжка, верно, думает, в городе что-то изменилось бы. Хотя… кто знает, а вдруг и изменилось бы. Возможностей для этого в городе больше, не поспоришь. А тут у нас эта мисс Белл дружит с двумя такими же невзрачными девушками – ходят втроём в кино, хихикают и делают вид, что им и без парней невероятно весело.

Но на самом деле им совсем не весело. И вообще Луиз чаще всего такая унылая. Была бы она хоть чуточку поживее! Для женщины это часто важнее красоты – живость, ты согласна со мной?

Думаю, наша деревня и впрямь кажется Луиз болотом, но, боюсь, город не пошёл бы ей на пользу. Такие девицы в городе скорее попадут в беду, чем хорошенькие, будут рады первому встречному, а он обязательно обманет. Дурнушки обычно так доверчивы. Вряд ли родители смогли бы удерживать Луиз дома, если бы у неё были свои деньги. Это её и спасает – что денег нет. Но если Луиз получит какое-нибудь наследство от какой-нибудь тётушки (ничего не знаю о наличии таковой, это я просто к примеру), она наверняка тут же покинет родительский дом.

Зачем ей надо было к доктору, я даже предположить не могу. На вид она вполне здорова. И даже нервы у неё, я уверена, в полном порядке, несмотря на вызывающее поведение. Скорее её родителям нужно лечить нервную систему. Возможно, они и лечат, не удивилась бы.

Так, дальше мистер Крайстер… Джордж Крайстер, шестьдесят лет, знаменитый художник. Неожиданно для нашей скромной деревушки, не так ли? Но он и правда художник, пишет в основном натюрморты, говорят, они неплохо продаются. Я видела в журнале парочку его работ – не в моём вкусе. Отнюдь. Возможно, я слишком сурова, но вот Ив тоже видела его картины и тоже не в восторге. Всё слишком яркое и большое. Виноград с огромными ягодами, дыни, клубничины… цвета такие ненатуральные… Я бы не хотела, чтобы у меня в столовой прямо перед глазами висели гигантские персики жгучего красного цвета. Однако люди покупают! Может, мы с Ив просто не разбираемся в современном искусстве, и у нас нет вкуса? Ив протестует и говорит, что у нас он есть.

Между прочим, журнал с работами мистера Крайстера – как раз из тех старых, что лежат в приёмной доктора Бердфорда. Так что не одна я видела эти картины, и многие говорили – это большая честь и гордость для нас, что такая знаменитость у нас живёт, и хвалили его полотна. Уж не знаю, искренне или нет.

Так вот, расскажу о самом мистере Крайстере, хватит уже о его пугающих и одновременно популярных натюрмортах. Он небольшого роста, плотный, лысоватый, не красавец, но очень живой и любезный. Всегда довольно остроумно шутит, даже когда говорит о погоде, – вернее, именно когда говорит о погоде, потому что больше ни о чём с ним поговорить не удаётся, по крайней мере мне. У них с женой симпатичный коттедж – кстати, недалеко от дома доктора Бердфорда. Жену зовут Элизабет, она лет на двадцать младше Джорджа, они оба кажутся дружной и спокойной парой, а уж как там на самом деле – кто знает. Хотя я уверена, что они действительно дружная пара, это заметно по многим мелочам. Например, в разговоре они иногда понимающе переглядываются и улыбаются друг другу, а так ведут себя только любящие супруги.

Судя по тому, как они живут, его натюрморты и правда хорошо продаются. У них две машины – у каждого по машине! Сын учится в дорогой частной школе. Они регулярно ездят в Лондон на всякие выставки или в театры и иногда проводят там неделю, а то и две. У них в Лондоне квартира. С деревенскими жителями Крайстеры особо не общаются, как ты уже поняла, – видимо, друзья у них только там, в Лондоне. Да и мы, честно говоря, считаем их чужаками: приехали сюда пять лет назад, купили дом, сделали дорогой ремонт. Не местные и богатые, понимаешь. Сама знаешь, как это важно для деревни – местный ты или нет, богатый или как все.

И к тому же они назвали свой коттедж «Маленький домик»! А он, видишь ли, большой. Очень в их стиле – так иронизировать. Это тоже многих раздражает. Ирония хороша в меру, а когда человек иронизирует постоянно, кажется, что он над тобой смеётся. Но, возможно, в их лондонской компании такая манера – обычное дело, и они ничего плохого не имеют в виду. Кто знает, как там принято у этих знаменитостей. А может быть, они и правда смеются над всеми нами, только нам это не показывают. Но если так, нам, строго говоря, не за что на них обижаться.

Их слуги – а у них и кухарка, и горничная – ничего никому не рассказывают, так что неизвестно, зачем ему надо было к доктору и почему он не пошёл к какому-нибудь дорогому лондонскому специалисту. Удивительно, что есть целых две женщины, которые не болтают о своих хозяевах. Это как-то подозрительно, правда? Я не могу себе представить, чтобы моя Мэри никому ничего обо мне не рассказывала. Было бы даже обидно, в конце концов. Но, возможно, такая молчаливость прислуги объясняется тем, что обе женщины – не местные, хозяева привезли их из Лондона. Когда Крайстеры уезжают в Лондон надолго, они и прислугу с собой забирают. Думаю, эти женщины относятся к простым деревенским жителям свысока и не считают нужным сближаться с ними.

Больше мне нечего поведать тебе о мистере Крайстере, так что перехожу наконец к последнему – и главному – герою. Мистер Эдвард Браун. Лет тридцать с небольшим. Вот он не просто не местный – он приезжий! Приехал за неделю до роковой среды, поселился в «Лисе и бабочке». Неизвестно, зачем, что ему надо было. Никто из наших его раньше не видел – это абсолютно точно, потому что такого человека невозможно забыть. Он мог бы быть симпатичным – высокий, стройный, голос приятный… если бы не фиолетовое родимое пятно чуть ли не в пол-лица.

Бедняжка! Сколько он натерпелся из-за этого – уж наверняка. И в школе дразнили, как пить дать, и когда вырос – все только на это пятно и обращали внимание. Горничная из «Лисы и бабочки» – кузина Мэри, и поэтому я знаю: когда он первый раз вошёл в паб – все замолчали. А потом, конечно, какие-то остряки начали изводить его вопросами об этом пятне. Так нетактично. Ужасно тяжело должно быть человеку. Он не огрызался, но горничная сказала – было видно, что ему очень неприятно. Тем не менее он ходил в паб каждый день (он вообще редко выходил из «Лисы и бабочки») и даже постоянно разговаривал с теми самыми остряками.

Горничная, правда, утверждает (по словам Мэри), что если всё время общаться с таким человеком и видеть это жуткое пятно каждый день, неделю за неделей, постепенно можно привыкнуть и не обращать внимания, но, видишь ли, этого мы уже не сможем проверить. Потому что именно таинственного мистера Брауна и убили в ту среду в приёмной доктора Бердфорда.

Полагаю, дорогая Пру, ты будешь разочарована, но сегодня придётся закончить письмо – на самом интересном месте. У Ив уже отваливается рука от писанины – она молчит, героически пишет, но я же вижу. Да, Ив, не спорь! И, конечно, она устала с дороги, а я сразу после обеда вцепилась в неё. Но Ив и сама понимает: важно скорее всё тебе описать. Думаю, какой-то предварительный материал для размышлений мы тебе уже дали, а завтра продолжим рассказ. У меня есть идея, как облегчить Ив работу. Надеюсь, жена викария нам кое-чем поможет, пойдём к ней прямо с утра. Если всё получится, ты сразу увидишь, в чём состояла идея, как только достанешь письмо из конверта.

Ив отдохнёт, а я почитаю мистера Диккенса. Ты знаешь, что если надо отвлечься, я всегда беру какую-нибудь его книжку. Сейчас я взялась перечитывать «Жизнь и приключения Николаса Никльби», эта книга меня всегда утешает, там много грустного, но много и чудесного юмора, присущего только мистеру Диккенсу.

До завтра, дорогая Пру.

Преданные тебе

Вайолет и Ивлин

Дорогая Пруденс!

Как я и обещала, мы с Ив уселись писать тебе на следующий же день. Уверена, ты ещё вчера поняла, какая идея пришла мне в голову, и сейчас открыла конверт и убедилась, что была права. Да, конечно, пишущая машинка! Как ты знаешь, Ив много лет работала секретарём у профессора археологии (десять с половиной, невозмутимо уточняет Ив), и ей часто приходилось печатать на машинке. Она утверждает, что это гораздо легче, чем писать от руки, так что теперь я могу эксплуатировать свою милую сестру с чистой совестью. С более чистой, по крайней мере.

Возможно, это не слишком вежливо – писать личное письмо не от руки, а на машинке, будто это какой-то отчёт (хотя это, строго говоря, и есть отчёт), но ведь мы так давно с тобой дружим, милая Пру, и я знаю, что ты всё прекрасно понимаешь и не обижаешься.

Машинку, как я и сказала в прошлый раз, мы достали у жены викария. Ну, то есть фактически у викария, но дала нам её его жена. Мы пошли к ней вдвоём, хотя мне несподручно опираться на трость левой рукой (а правой больно), но я хотела прогуляться, а главное – поговорить с миссис Робинс, женой преподобного. Конечно, они с Ив знакомы, и Ив могла бы сходить за машинкой одна, у неё и без меня получилось бы, но уж очень мне хочется участвовать в расследовании. Не подумай, милая Пру, я не воспринимаю всё это как игру, напротив – я так обеспокоена судьбой доктора Бердфорда, что рвусь в бой, только не знаю, с чего начать.

Пока что мы начали с беседы с миссис Робинс. Как ты помнишь, наша чудесная церковь семнадцатого века Сент-Энн стоит неподалёку от моего дома (прямо как у тебя), и дом викария там же, поэтому прогулка была недолгой. Миссис Робинс хлопотала на кухне, но была рада нас видеть (она всегда искренне радуется всем гостям) и сразу предложила нам по чашечке чая, от чего мы, разумеется, не отказались. Гораздо удобнее беседовать за столом, в спокойной обстановке. И у миссис Робинс всегда такие вкусные фруктовые пироги! Правда, на этот раз пирогов не было, а были лимонные кексы, тоже великолепные.

Как я и надеялась, за чаем разговор очень быстро свернул на наше убийство. Как ужасно это звучит – наше убийство, но мы тут так его и воспринимаем. Ведь оно случилось в нашей родной деревне! Миссис Робинс и её муж – из той половины жителей, что не верит в виновность доктора (да, мнения разделились примерно пополам), и мы могли спокойно обсудить с ней случившееся.

– Невозможно, чтобы доктор был настолько неосторожен или глуп, – убить человека прямо в собственной приёмной, в доме, где живёт его семья! – сказала миссис Робинс.

Ив возразила: полиция может подозревать, что доктор, наоборот, чрезвычайно хитёр и поступил так именно затем, чтобы никто на него не подумал.

– Чушь! – сказала миссис Робинс.

Она вообще весьма прямодушна.

– Или в состоянии аффекта, внезапно, в приступе ярости? – предположила Ив.

– И у доктора совершенно случайно оказался пистолет в кармане его халата? – фыркнула миссис Робинс. – Нет, не верю.

Конечно, мы согласились, ведь Ив говорила всё это только чтобы оживить наш разговор с миссис Робинс.

Мы постарались выведать у неё какие-нибудь свежие сплетни о том, что же на самом деле думает полиция, но оказалось, констебль Питерс теперь старается как можно меньше болтать об этом у себя дома. Видимо, он быстро понял, каким образом всем становится известен каждый шаг полиции. И наверняка инспектор Редли запретил ему болтать. Тем не менее, общий настрой наших соседей таков: не сегодня-завтра доктора арестуют. В этом уверены как те, кто считает его способным на убийство, так, увы, и мы сами.

– В любом случае это очень плохо для его практики, – сказала миссис Робинс. – Я знаю, что несколько семей уже решили не обращаться к нему. Даже те, кто был раньше записан на приём, отменили запись.

– Они что, думают, он будет убивать всех направо и налево прямо у себя в кабинете? – возмутилась я.

– Что бы они ни думали, но пациентов у доктора всё меньше.

Я тут же решила: обязательно пойду к нему на приём, чтобы все видели. И вообще надо больше разговаривать об этом с людьми и убеждать их в том, что доктор не виновен. Общественное мнение – это очень важно, правда?

Когда мы перешли к главной части нашего визита и попросили дать нам на время пишущую машинку, миссис Робинс, конечно, несколько удивилась, но мы объяснили, что у Ив появилась срочная подработка по перепечатке рукописи. Бедная Ив! Я заставила её врать! Но Ив согласна со мной: ради благого дела можно иногда притвориться. Не могли же мы сказать правду, Пру, дорогая, как ты думаешь? Никто не должен знать, что мы занимаемся расследованием, иначе с нами просто не станут разговаривать, и нам не удастся ничего выведать.

Главная неловкость была в том, что на этой машинке преподобный обычно пишет свои проповеди. Но миссис Робинс уверила нас – абсолютно ничего страшного не случится, некоторое время он попишет их от руки. Ему, мол, это даже полезно. Хотя, если вдуматься, что тут может быть полезного? К тому же завтра воскресенье, а значит, сегодня ему как раз надо готовить проповедь! Ужас. Она сходила за мужем, и он вышел к нам и горячо заверил нас, что будет только рад отдохнуть от машинки. Господи, как стыдно. Но отступать было уже некуда, мы рассыпались в благодарностях, и миссис Робинс, спасибо ей и за это тоже, велела младшему сыну отнести злосчастную машинку ко мне домой, потому что нам самим было бы тяжело её тащить. То есть не нам, разумеется, а Ив, я-то вообще не смогла бы.

Мальчик понёс машинку, а мы не пошли сразу домой – заглянули на почту, чтобы купить бумагу и заодно поболтать с Дорис Кобб, которая там работает и всегда в курсе всех сплетен. Дорис – внучка мистера Кобба, того самого, который подслушивает мои телефонные разговоры. Это у них фамильное – любовь к сплетням.

– Жене доктора пришло сразу четыре письма! – выпалила она, как только нас увидела, мы даже дверь не успели закрыть. – Наверное, от всех родственников сразу. Из разных мест, даже из Шотландии. Вот не знала, что у неё кто-то есть в Шотландии. Никогда оттуда писем не было, я бы запомнила. Уж точно не за тем они все вдруг написали, чтобы узнать, какая у нас тут погода.

– Они могли бы просто позвонить ей, если хотят что-то узнать, – сказала я.

– Не у всех есть телефон, – резонно возразила Дорис. – А может быть, родственники решили отречься от неё – не по телефону же это делать!

– Дорис, ну что ты говоришь, опомнись! Отречься! Ты, наверное, читаешь слишком много бульварных романов. Двадцатый век на дворе – никто в наше время ни от кого не отрекается.

– Ну, это в обычной ситуации, а когда у человека в родне окажется жена убийцы, что ему ещё делать, как не отречься от неё? – сказала Дорис своим самым противным голосом. – А романов я вообще никаких не читаю, некогда мне.

Честно говоря, мне вся семья Кобб не очень нравится. И я верю, что Дорис вообще не читает, как и её дедушка. Бесполезно предлагать им романы мистера Диккенса.

Пришлось строго объяснить Дорис, что никого нельзя называть убийцей, пока это не признал суд, а кроме того, доктор Бердфорд – в принципе не тот человек, который смог бы убить, да ещё и собственного пациента, да ещё и в собственной приёмной.

Но Дорис со мной не согласилась. Сказала, что никогда не знаешь, что может прийти в голову маньяку. Маньяку, Пру! Вот уже доктор Бердфорд у неё и маньяк.

А тут ещё на почту зашёл молочник, услышал, о чём мы говорим, и стал с энтузиазмом доказывать, что кроме доктора больше некому было убить, и вообще среди докторов всегда было и будет много убийц, это, мол, профессия такая, их всех прямо тянет на убийство, потому что они слишком хорошо знают, как у человека внутренности расположены.

Ах, Пру, ну как же так? Как они могут нести такой бред? Ведь когда всё было хорошо, эти же самые люди – буквально эти же самые —обожали доктора Бердфорда. Кто лечил молочника, когда тот сломал ногу? Уж как молочник радовался, когда смог ходить, а потом даже бегать! Сейчас и не скажешь, что было время, когда он еле ползал с костылями. А Дорис? Как она тяжело болела в прошлом году, доктор ходил к ней каждый день, она потом на каждом углу хвалила его, а теперь такое говорит! Я напомнила Дорис о том, как доктор её вылечил, а она сказала:

– Это же просто его работа, что же мне теперь, всю жизнь ему кланяться?

Бесполезно было объяснять, что чувствовать благодарность – не значит всю жизнь кланяться. Мы с Ив купили бумагу и пошли домой очень расстроенные.

Дома нас уже ждала машинка, и изумлённая Мэри хотела знать, что с ней делать. Мы поставили машинку в гостиную и сразу же принялись писать тебе.

Кстати, на всякий случай сообщаю: Мэри мы тоже рассказали историю о срочной подработке. Как будто я буду диктовать по рукописи, а Ив печатать. Закрыли дверь в гостиную и попросили Мэри не входить, пока мы работаем. И разговариваем тут вполголоса, опасаясь подслушивания. Всё это и смешно, и дико, но я действительно не хочу, чтобы слухи о нашем расследовании поползли по всей деревне. Мэри – ужасная сплетница.

Прости, что нагрузила тебя всеми этими подробностями, но я так огорчилась из-за разговора на почте! Мне было просто необходимо всё это выплеснуть. Понимаю, что никаких важных новостей мы за это утро не узнали. Только прониклись нехорошей атмосферой и впали в уныние.

А теперь наконец переходим к главному – к описанию того, что же произошло в тот день в приёмной доктора. Вернее, к тому, о чём мы примерно знаем. Ведь о том, что там на самом деле произошло, никто доподлинно не знает, в этом-то всё и дело.

Итак, возвращаемся в роковое утро среды.

Напоминаю тебе, хотя ты, конечно, всё это уже изучила в прошлом письме: в ту среду у доктора было четыре пациента – мистер Браун на девять, мистер Крайстер на девять тридцать, мисс Белл на десять и миссис Броу на пол-одиннадцатого.

Они все пришли в приёмную в полдевятого – конечно, кто-то раньше на несколько минут, кто-то позже, но все примерно в одно и то же время. Расселись по неудобным креслам (хотя, возможно, им-то было удобно) и стали ждать доктора. Приёмная была открыта, но кабинет закрыт – доктор пришёл только без пятнадцати девять. Он вошёл в приёмную через дверь, ведущую из частной половины, и снова запер её после этого. Доктор сказал, что в девять часов вызовет первого по очереди, и зашёл в кабинет.

Прошло минут десять, и тут случилось нечто непредвиденное.

Дверь, отделяющая приёмную от частной половины, снова открылась, и в неё влетела Элис с криком и плачем.

– Элберт, он упал, скорее, скорее!

Всем было понятно, что она говорит об их малыше. Доктор выскочил из кабинета и понёсся за женой на частную половину дома. Обе двери он в спешке не закрыл.

Пациенты остались в приёмной в надежде, что с младенцем всё в порядке и доктор скоро вернётся. Примерно в девять пятнадцать, когда стало ясно, что расписание в любом случае уже сдвинулось, миссис Броу сказала, что у неё всё было рассчитано, а теперь она боится опоздать на заседание женского комитета, поэтому лучше потом запишется на другой день. Попросила остальных передать это доктору, когда он вернётся, и ушла.

Ещё минут через пять то же самое сделала мисс Белл: сказала, что должна в определённое время сменить отца за прилавком, он будет недоволен, если она опоздает, и убежала.

После них и мистер Крайстер сдался и тоже ушёл. Попросил мистера Брауна сказать доктору, что они все потом запишутся заново. Мистер Браун обещал передать, потому что он собирался дождаться доктора. Так, по словам мистера Крайстера, и сказал: «Я определённо его дождусь, он мне очень нужен». Очень нужен! Загадочно, правда?

А примерно без двадцати десять доктор Бердфорд вернулся в приёмную и увидел там застреленного мистера Брауна.

Застреленного, Пру! За те десять минут, что мистер Браун оставался в приёмной один, кто-то его застрелил! Прямо в голову. Ужасно. Когда пришёл доктор Бердфорд, бедный мистер Браун был уже мёртв и лежал на полу в собственной крови. Оружия рядом не было. Совершенно точно не самоубийство.

Это очень краткий пересказ произошедшего – то, что я знаю из отрывочных разговоров с разными людьми (пока в основном с Мэри, а она-то, как ты понимаешь, поговорила уже со всей деревней). Я реконструировала историю из разных кусочков, но, может быть, что-то было не так или не совсем так. Конечно, я не могу пойти прямиком к доктору и начать его расспрашивать!

Одно скажу с уверенностью: с малышом доктора всё в порядке, слава Богу. Он тогда действительно упал, но всё обошлось.

Дознание состоится послезавтра, в понедельник, его откладывали из-за болезни коронера, так что мы многое узнаем послезавтра. Конечно, мы с Ив пойдём и будем самыми внимательными слушателями. Надеюсь, Ив даже будет записывать разные важные факты в свой маленький блокнот. Она говорит, что на всякий случай это надо сделать обязательно, а так как моя дорогая сестра владеет стенографией, у неё получится записывать быстро и точно. Ив даже придумала, что ответит, если кто-нибудь заметит и спросит, зачем она это делает. Ив скажет, что хочет развлечь этим нашу одинокую престарелую тётушку в Дорсете, которая любит читать о всяких происшествиях. Как ты понимаешь, нет у нас никакой тётушки ни в Дорсете, ни где-либо ещё.

Разумеется, всё тебе потом подробно расскажем.

Но я уверена: помимо официальных показаний, которые мы услышим послезавтра, очень важны частные разговоры с разными людьми. Мне кажется, после дознания будет уже уместно поговорить и с пациентами, которые были там в тот день, и с самим доктором… как бы невзначай. Думаю, нам с Ив обязательно надо побеседовать с каждым из них, вот только сначала мы хотим получить от тебя точные инструкции. О чём спрашивать? Что узнавать? Надо ли нам что-нибудь сделать конкретное? Как вообще действовать? Стоит ли войти в контакт с инспектором Редли? С констеблем Питерсом точно не стоит, это понятно, но и насчёт инспектора я сомневаюсь, вряд ли он по достоинству оценит наше рвение. Хотя… а вдруг…

Я в такой растерянности, милая Пру, но преисполнена решимости бороться за доктора. И Ив тоже. Пожалуйста, напиши, что нам делать, мы очень волнуемся.

Чуть не забыла сообщить важную вещь. Вот это я знаю совершенно точно: на другой день после происшествия полиция искала в пруду орудие убийства и нашла его – старый револьвер без отпечатков пальцев. Говорят, вода смывает отпечатки (или нет?), но в любом случае вряд ли убийца держал его голыми руками. Хотя, конечно, кто знает. Вдруг это всё-таки было убийство в состоянии аффекта?

С другой стороны, такого не может быть – не думаю, что кто-то пришёл в приёмную доктора, случайно захватив с собой револьвер, увидел мистера Брауна с его ужасным родимым пятном, мгновенно впал в состояние аффекта и тут же убил. Нет, конечно, нонсенс. Это должно быть умышленное убийство. Но как? И кто? Просто голова идёт кругом.

Дорогая Пру, ждём твоего письма, а пока что будем отдыхать и готовиться к дознанию. И попутно постараемся пособирать информацию – любую, какую только сможем. Завтра после воскресной службы надеемся с кем-нибудь поболтать. Мы с Ив обязательно пойдём в церковь – не только потому, что всегда посещаем воскресную службу, но и ради информации. Когда что-нибудь происходит, вся деревня появляется в церкви, даже те, кто обычно не ходит на службы, люди хотят услышать свежие сплетни. Мы, конечно, этим воспользуемся, хотя не думаю, что до дознания многое услышим.

Пожалуйста, напиши, как ты себя чувствуешь. Писем от тебя нет, и мы очень беспокоимся о тебе.

Твои преданные

Вайолет и Ивлин

Чуть не забыла! Пру, ты была права – садовник действительно влюблён в Мэри! Наслушавшись деревенских разговоров об убийстве, Мэри решила, что нам, трём женщинам в доме, не помешает защита (по крайней мере, она так мне сказала), и стала весьма ласкова с молодым Коулером, вследствие чего он передумал уходить. Конечно, мне он предложил другую версию – мол, собирался работать в поместье и боялся, что не хватит времени ещё и на мой сад, но сэр Артур взял другого садовника. Всё выдумано от начала и до конца – я точно знаю, что в поместье никого не искали и никакого нового садовника не брали, но, разумеется, молодому Коулеру я не показала виду, только потом похихикала с Ив. Какое счастье, он остаётся, теперь мне не надо беспокоиться о моих розах.

Уверена, Мэри сменила гнев на милость потому, что тоже в него влюблена. Знаю это точно: слышала, как она смеялась над его совершенно не смешной шуткой, причём смеялась искренне, уж я-то различаю, когда Мэри смеётся искренне, а когда только притворяется. Лишь влюблённая женщина так радуется шуткам мужчины, даже самым дурацким.

Надо же, прямо у меня под носом разыгрывалась такая драма, и я ничего не замечала! А ты приехала, Пру, и сразу всё поняла, как всегда. Боюсь только, что если они поженятся, я потеряю горничную: вряд ли Мэри, выйдя замуж, останется работать. Но уж молодой Коулер-то останется.

Дорогая Пру!

Поскольку письма от тебя снова не было, я решилась позвонить, несмотря на зловредного мистера Кобба, который наверняка подслушивал, ну и пусть. Твоя Глэдис чуть ли не в слезах сказала мне, что у тебя жар! Какой ужас. Она говорит – доктор приходит два раза в день. Я попросила её передать тебе, что мы с Ив волнуемся и молимся о твоём выздоровлении.

Ах, Пру, как же так получилось! Но я знаю – организм у тебя очень крепкий, несмотря на внешнюю твою хрупкость, и доктор у вас там хороший, так что мы с Ив надеемся на лучшее. Глэдис сказала, ты даже в полубреду просила её складывать отдельно наши письма, и я поняла – мы должны продолжать их писать. Когда тебе станет лучше, они, возможно, помогут отвлечься от последствий тяжёлой болезни.

Поэтому мы сейчас опишем тебе все подробности сегодняшнего дознания, как и обещали.

Хотя нет, сначала два слова о вчерашней воскресной службе.

Все с нетерпением ждали проповедь преподобного Робинса – скажет ли он что-нибудь об убийстве. Прямо он не сказал, однако напомнил всем прихожанам о необходимости творить добро, памятуя о том, что жизнь человеческая может прерваться в любой момент. Это звучало трогательно. Но главной особенностью проповеди была её краткость. Всем это показалось странным, потому что наш викарий очень любит проповедовать долго, со вкусом, приводя библейские цитаты, размышляя, вспоминая случаи из жизни. Мы-то с Ив понимали, в чём тут дело, почему проповедь была краткой. Викарий обычно не импровизирует, а читает заранее подготовленную проповедь, отпечатанную на машинке. А мы ведь забрали у него машинку, да ещё так неожиданно, прямо накануне воскресенья! Видимо, он отвык долго писать от руки. Нам было очень стыдно, но мы потом посовещались и решили машинку пока не отдавать. Ведь наше расследование – благое дело, не так ли?

После этого краткого отступления переходим к дознанию.

Поскольку, как ты помнишь, убийств у нас не бывало лет двадцать, на дознание собралась вся деревня – и те, кто верит в невиновность доктора, и остальные. Всем было очень интересно. Только из поместья никто не пришёл, но это не удивительно: сэр Артур и его жена не могут опуститься до посещения подобных мероприятий. Их сын мог бы, но он сейчас в Европе. Дворецкий у них слишком надменный, его тоже не было, а вот прислуга была – по крайней мере, я видела горничную и конюха.

Дознание проходило в помещении женского клуба. Вообще-то пространства там много, но места всё равно всем не хватило, народ толпился у входа. Мы с Ив предусмотрительно пришли задолго до начала и заняли неплохие места в третьем ряду. Оттуда было хорошо видно и слышно. (Первые два ряда были заняты самыми умными —теми, кто пришёл ещё раньше. Среди них было несколько журналистов – один из «Тримингтон ньюз», долговязый такой юнец, мы его узнали, он однажды приезжал в нашу деревню писать о ярмарке и наделал в своём репортаже кучу ошибок, и две дамочки непонятно откуда. Люди говорили потом, что они приехали аж из Лондона. Неужели наша деревня прославится таким ужасным образом? Грустно.)

Я надела свой выходной коричневый костюм, который ты так хвалила, а Ив – свой пепельно-розовый, и вместе мы смотрелись прилично, но скромно. Две старые любопытные леди – надеюсь, все нас так и воспринимают. Никому в голову не придёт, что мы собираем информацию для расследования, правда?

Чем бы ни болел коронер (напоминаю, дознание переносили из-за его болезни), он явно ещё не выздоровел до конца, потому что выглядел сердитым и уставшим, часто кашлял, сопел и сморкался. Однако он добросовестно старался вникать во всё, что говорилось, и иногда отпускал неожиданные саркастические замечания (надеюсь, на это его толкало плохое самочувствие, а не характер).

Констебль Питерс подробно рассказал, как его вызвали на место происшествия:

– Мне позвонил доктор Бердфорд и очень взволнованным голосом сообщил, что у него в приёмной убили человека. Понятное дело, я сразу отправился туда. Собственно, я побежал. Поскольку я не был уверен, что правильно понял доктора, мне подумалось, что надо скорее увидеть всё своими глазами, поэтому…

– Констебль, неважно, что вы тогда подумали. Расскажите, что вы видели и слышали, – резко прервал его коронер. – Вы сказали, доктор был взволнован, когда звонил?

– Да, сэр, весьма. Оно и понятно. Кто бы не взволновался на его месте!

В зале засмеялись, зашумели, и коронер велел констеблю больше не шутить и заодно пообещал выгнать всех, если кто-то ещё раз помешает ему слушать свидетелей. Это так испугало зрителей, что на всё оставшееся время воцарилась тишина. Так что мы с Ив могли спокойно следить за всем происходящим.

Ив, как и собиралась, потихоньку вела стенографические записи в своём блокнотике. Никто на неё не обращал внимания, да никому особо и не было видно – кроме коронера, конечно, но он остался к этому равнодушен. Может быть, решил, что Ив журналистка, как и те трое – из Тримингтона и Лондона? Нет, вряд ли, Ив не похожа на журналистку, у неё слишком добропорядочный вид.

Эти записи, которые она сделала, сейчас помогают нам описывать тебе всё происходившее на дознании с максимальной точностью.

– Когда я через пять минут прибыл к доктору, – продолжал констебль Питерс, – увидел, что человек и вправду убит. Сначала не понял, кто. Доктор назвал мне имя. Но я не смог оценить место преступления, потому что доктор Бердфорд, по его словам, пытался помочь жертве, в процессе чего трогал тело. И даже немного его переместил. И затоптал пол вокруг тела.

– Он сам вам об этом сказал?

– Да, сэр. Сразу так и объяснил и даже извинился, что пришлось испортить всю картину.

– Вы в конце концов узнали убитого?

– Да, сэр, мы все его знали – это был приезжий из «Лисы и бабочки», Браун. То есть мы не знали его как следует, конечно, потому что до его приезда никто не был с ним знаком. Просто к тому времени уже вся деревня была в курсе, что приехал парень с большим родимым пятном на лице и остановился в «Лисе и бабочке».

– Как доктор Бердфорд объяснил вам всё произошедшее?

– Сказал, что ему пришлось пройти на частную половину, а когда он вернулся, в приёмной уже был труп.

Зал боялся шуметь, но кто-то всё-таки выразительно фыркнул. Знаешь, дорогая Пру, тут я вдруг осознала, почему люди подозревают доктора Бердфорда: всё это действительно выглядит очень странно, дико и подозрительно.

– Как доктор Бердфорд выглядел и вёл себя?

– Он был в крови, сэр, в крови этого бедного парня, но вёл себя… профессионально. Держал себя в руках.

До этого я и не думала, что бедный доктор Бердфорд испачкался кровью мистера Брауна. Сообщение об этом всех потрясло, не только меня. Так и представляю доктора Бердфорда – растерянного, ничего не понимающего, с окровавленными руками. Или что там он испачкал кровью убитого. Думаю, теперь вообще никто не пойдёт к доктору на приём. Страшная картинка в мозгу действует сильнее, чем голос разума, не правда ли?

Но я-то, конечно, тем более пойду к доктору Бердфорду, даже не сомневайся.

Показания констебля Питерса уже произвели неизгладимое впечатление на публику, а впереди были ещё очень важные свидетели, самые важные. Вызвали всех пациентов, записанных на то роковое утро. Мистер Крайстер пришёл в тёмном костюме со скромным галстуком (обычно он одевается с каким-то богемным шиком и носит разноцветные шейные платки, что выглядит немного претенциозно при том, что седина уже тронула его чёрные волосы) и против обыкновения был серьёзен, строг и даже печален. Его опрашивали первым, и он сам начал с того, что осторожно спросил, надо ли обнародовать причину визита к врачу.

– Пока мы обойдёмся без этого, – отрезал коронер, – просто перечислите все ваши действия в то утро.

Я знаю много здешних остряков, которые в ответ пустились бы подробно докладывать, как они чистили зубы и чем завтракали. И думали бы, что это очень смешно. Но мистер Крайстер очень разумно начал сразу с того момента, как вошёл в приёмную.

– Когда я пришёл, в приёмной уже сидел этот бедный молодой человек с родимым пятном, мистер Браун. Мы не были с ним лично знакомы, но, разумеется, поздоровались. Было, наверное, без двадцати пяти девять или около того. В течение минут десяти, хотя я не следил за временем и не могу сказать точно, пришли мисс Белл и миссис Броу. Все здоровались, рассаживались, и тут в приёмную вошёл доктор Бердфорд. Он сказал, что минут через пятнадцать вызовет первого пациента, и уединился в кабинете.

– Он всегда так делает утром – приходит и не сразу вызывает пациента?

– Понятия не имею, это ведь был мой первый визит к нему.

– Кстати, почему вы пошли именно к доктору Бердфорду, местному врачу, а не к вашему лондонскому? У вас же наверняка в Лондоне есть свой врач?

– Есть, – уверенно подтвердил мистер Крайстер. – Но в ближайшие дни я не собирался в Лондон, а проблема казалась… не то чтобы срочной, но всё-таки неотложной.

Видно, он подготовился к этому вопросу. Как, впрочем, и ко многим другим.

– Хорошо, что же было дальше? – спросил коронер.

Тут в зале наступила прямо мёртвая тишина – всем хотелось услышать подробности.

– Дальше я услышал быстрые шаги за той дверью, что ведёт на частную половину, и в приёмную вбежала миссис Бердфорд. Она кричала: «Берт, скорее, скорее!». Доктор Бердфорд выбежал из кабинета и побежал за женой. Нам он ничего не сказал, и мы все просто остались в изумлении на своих местах.

– Как выглядела и вела себя миссис Бердфорд?

– Как очень обеспокоенная женщина. Хотя я и не успел её хорошенько разглядеть.

– Что именно она кричала?

– Не помню точно, она звала мужа и просила его поторопиться.

– Кто-нибудь запер двери – и в кабинет, и на частную половину?

– Нет, никто не запер. Я как раз обратил на это внимание и подумал, что будь среди нас злоумышленник, он мог бы пробраться в дом к Бердфордам.

– Что навело вас на такую необычную мысль?

– Не знаю, право, да и мысль дурацкая, ведь мы все были друг у друга на виду.

– Вы там в приёмной обсуждали это происшествие?

– Разумеется. Ну, то есть, не совсем… в основном женщины обсуждали, а мы с парнем переглянулись пару раз, да и всё. О чём тут говорить? Мы всё равно не могли ничего изменить, не так ли?

– Что было дальше?

– Время шло, а доктор всё не возвращался. Миссис Броу начала проявлять беспокойство и в конце концов сказала, что ей куда-то там пора. За ней и мисс Белл.

– Что именно сказали миссис Броу и мисс Белл?

– Честно говоря… – тут мистер Крайстер впервые смутился, – боюсь, я не слишком прислушивался. Они как-то объяснили, что не смогут так долго задерживаться. Потому что, видите ли, всем нам стало понятно: всё назначенное время теперь сдвинется… даже если доктор вернётся.

– Вы думали, он может не вернуться?

– Ну, было очевидно – там что-то случилось, и мы же не знали, когда всё закончится.

– Кто ушёл первым?

– Миссис Броу, за ней с небольшим перерывом – мисс Белл.

– Следовательно, вы остались с мистером Брауном вдвоём?

В этот момент, дорогая Пру, я поняла, почему мистер Крайстер так элегантно одет и почему он так серьёзен. Разве доктор Бердфорд – главный подозреваемый? Нет, по всему это должен быть мистер Крайстер, ведь именно он остался с жертвой один на один в пустой приёмной! И мистер Крайстер это очень хорошо понимает.

Удивительно, что деревенская молва делала упор на доктора, а не на художника. Почему? Ведь художника никто не любит, он всем чужой. Правда, следующие его показания немного прояснили ситуацию, но для меня – не до конца.

– Да, мы остались с ним вдвоём, – вздохнув, признал мистер Крайстер.

– Что между вами произошло?

То, как коронер поставил вопрос, явно не понравилось мистеру Крайстеру, но тон его остался таким же серьёзным и одновременно доверительным.

– Нельзя сказать, что между нами что-то произошло. Была уже половина десятого – я посмотрел на часы. Подумал, что ожидание может затянуться, и решил тоже уйти вслед за дамами. Спросил у парня, останется ли он, вот и всё.

– Что он ответил?

– Что обязательно дождётся доктора, тот ему нужен.

– Вы помните дословно, как именно он выразился?

– «Непременно дождусь, доктор мне очень нужен». Что-то вроде того. Дословно не помню, но смысл такой.

– Что случилось потом?

– Что случилось? Ничего не случилось, я просто вышел из приёмной на улицу. Там была мисс Белл, она что-то такое делала со своей обувью. Я сказал ей, что тоже не стал ждать, пожелал хорошего дня и направился к своему дому, а она пошла к магазину отца.

– Сколько прошло времени между тем, как мисс Белл покинула приёмную, и вашим выходом?

– О, совсем ничего, буквально минута или две.

По небрежному тону мистера Крайстера стало понятно, что это важнейший момент в его показаниях. Фактически его алиби. Ведь за две минуты он вряд ли успел бы убить мистера Брауна, а кроме того, мисс Белл услышала бы выстрел.

И моя следующая мысль, дорогая Пру, была о том, что это алиби для них обоих – для мисс Белл тоже. Так удобно.

Однако коронер намеревался разобраться в этом досконально.

– Вы видели, как мисс Белл направилась к магазину?

– Конечно. Я несколько минут смотрел на её удаляющуюся фигуру. Мне подумалось тогда, что можно было бы написать неплохой деревенский пейзаж с удаляющейся девушкой, было бы романтично, и свет как раз падал весьма удачно.

– Во что вы были одеты в то утро, мистер Крайстер?

Сначала этот вопрос меня удивил, но мы с Ив быстро поняли, к чему клонит коронер, и переглянулись. Мистер Крайстер, судя по его ещё более небрежному тону, тоже всё прекрасно понял:

– Я был в тонком летнем пиджаке. Бледно-жёлтом. Такой, знаете, без карманов. Лучше для визита к врачу, чем костюм.

Так прямолинейно, не правда ли? Конечно же, для тебя очевидно, милая Пру: этим он ясно дал понять, что пистолет ему негде было спрятать.

– А во что были одеты миссис Броу и мисс Белл?

Тут мистер Крайстер вышел из образа и неожиданно искренне засмеялся:

– Как я могу такое помнить? Во что-то. В платья, я полагаю. Или юбки с блузками? Не знаю. Но цвет я запомнил хорошо: миссис Броу была в тёмно-сером, там ещё было что-то белое, нет, не чисто белое, скорее кремовое, а мисс Белл – в ярко-синем. Я художник, понимаете, и цвет для меня важнее всего. Цвет сразу бросается в глаза, не так ли? Он – первое, что привлекает в картине. Знаете, как Сезанн работал с цветом? Он считал, что…

Но коронер не дал мистеру Крайстеру просветить нас всех и рассказать о творческом методе мсье Сезанна. Его интересовала ещё одна вещь:

– Расскажите, как именно и когда вы записались на приём к доктору Бердфорду.

– В понедельник, за день до приёма. Я зашёл к доктору, он был занят с пациентом, в приёмной были люди, а секретарши не было. Я-то думал, она должна быть. Но эти люди, ожидавшие в приёмной, любезно объяснили мне, что у доктора временно нет секретарши. Уже не помню, по какой причине. И сказали, что на столе лежит специальный журнал, в который все самостоятельно записываются на любое удобное для них время. Журнал и правда лежал. Я посмотрел – на следующий день, вторник, уже многие записались, оставалось только вечернее время, а мне удобнее с утра. Знаете, люблю все дела делать с утра, а потом уже возвращаться к работе, хотя чаще художнику необходим именно утренний свет… ну, неважно. В общем, поэтому я и записался на среду.

– Какая-нибудь запись на среду уже была?

– Да, самое первое время на среду уже было занято – тем самым бедолагой из «Лисы и бабочки». Почерк образованного человека, надо сказать. Ну, я и записался скорее прямо за ним, пока была такая возможность. Остальное графы на странице со средой в тот момент пустовали.

На этом опрос мистера Крайстера закончился, однако он остался в зале с явным намерением услышать остальных свидетелей. А я задумалась о том, почему же всё-таки молва не приписывает убийство именно ему. И пришла к печальному выводу: похоже, влияет провинциальная привычка гордиться знаменитостями. Да, мистер Крайстер всем чужой, но он выбрал нашу деревню, купил здесь дом, он, популярный художник, известная в Лондоне личность, живёт у нас, в нашей скромной деревушке Сент-Энн-Уотерс! Поэтому он не должен оказаться убийцей, ведь иначе мы не сможем им гордиться. Логика дикая, но, мне кажется, в этом случае она работает.

Следующей выступала миссис Броу, и её показания были очень интересными.

Дорогая Пру, на этом интригующем моменте сегодня закончим, мы с Ив очень устали и даже ещё не ели после дознания, сразу кинулись к пишущей машинке. Мэри очень удивляется и даже немного возмущается. Возможно, сегодня вечером, но, скорее всего, завтра с утра продолжим подробный рассказ о ходе дознания.

Очень беспокоимся о тебе и очень надеемся, что ты справишься с болезнью. Не хочется лишний раз тревожить Глэдис, но всё-таки утром позвоню, узнаю, как у тебя дела.

Твои Вай и Ив

Моя дорогая Пруденс!

Только что звонила твоей Глэдис, и она сообщила, что тебе не лучше. Но и не хуже. Она сказала, доктор считает, этой ночью кризис должен миновать. Всей душой надеюсь на это! Глэдис добавила, что ухаживает за тобой самым тщательным образом, выполняет все предписания доктора, и я ей верю, голос у неё очень озабоченный, и чувствуется, она взволнована твоей болезнью не меньше, чем мы с Ив.

Ах, нет, милая Пру, вот я продиктовала эту фразу и тут же подумала, что мы-то всё-таки волнуемся больше. Ведь мы знакомы с тобой всю жизнь, всю нашу общую долгую жизнь! Столько лет! Все эти годы я знала, что у меня есть верная подруга, и знала, что ты так же думаешь обо мне. Пожалуйста, держись, выздоравливай, ты мне очень нужна.

Ну вот, после этого абзаца я, конечно, расплакалась, и Ив долго меня утешала. Какая же я глупая. Надо взять себя в руки и продолжать бороться за доктора Бердфорда. Ведь когда тебе станет лучше, ты захочешь прочитать наши отчёты, так что они должны быть полностью готовы, не правда ли?

Поэтому продолжим рассказ о вчерашнем дознании.

Итак. Вчера мы закончили наше письмо на том, что свидетельство миссис Броу было весьма интересным. Почему? Она женщина, а значит, в отличие от мистера Крайстера, уловила гораздо больше нюансов и запомнила гораздо больше подробностей. Немного странно, что коронер вызвал её после мистера Крайстера, а не после Луиз Белл, я-то думала, они будут выступать на дознании в том же порядке, в каком были записаны на приём. Но, возможно, коронер хотел послушать сначала солидных свидетелей, а молодую особу оставить напоследок.

Он начал с того же самого вопроса, который ранее задавал мистеру Крайстеру:

– Как и когда вы записались на приём к доктору Бердфорду?

– Во вторник утром, – степенно ответила миссис Броу.

Она всегда разговаривает очень спокойно и неторопливо, даже с некоторой важностью, но тут превзошла саму себя – так торжественно отвечала на все вопросы.

– Я зашла к доктору, собираясь записаться на приём, – продолжала миссис Броу. – Разумеется, я знала, что его секретарша, мисс Эндрюс, уже уволилась и что сейчас люди записываются сами в журнал. Все в деревне это знают.

Абсолютно уверена – в этот момент мистер Крайстер еле заметно усмехнулся.

– На вторник почти всё время было занято, кроме вечера, но тем вечером мне надо было зайти к викарию, так что я решила записаться на среду.

– Кто записался в журнале на среду к тому моменту?

– Этот бедный убитый, мистер Браун, потом мистер Крайстер и Луиз. Я имею в виду – мисс Белл. Можно было записаться на пол-одиннадцатого, и мне это было очень удобно, потому что в двенадцать у нас начиналось заседание женского комитета, и я как раз успела бы. Вот я и записалась. Знаете ли, эти заседания женского комитета очень важны, мы как раз собирались обсуждать…

– Хорошо-хорошо, теперь расскажите обо всём, что произошло утром в среду.

Миссис Броу откашлялась. Мне показалось, она хотела начать с самого начала – с того, как проснулась тем утром, но не ради шутки, а из-за собственного педантизма. Однако вовремя опомнилась.

– Когда я пришла в приёмную, мужчины уже были там. Луи… мисс Белл пришла минуты через две после меня.

– Полагаю, вы со всеми были знакомы, кроме ныне покойного мистера Брауна?

– Да, именно так. Про этого человека, мистера Брауна, в деревне говорили, и я, конечно, знала о его родимом пятне, поэтому заранее была готова и не стала его разглядывать. Но оно действительно было огромным и уродливым, должна сказать. Возможно, операция могла бы помочь, но не уверена, что при таком размере можно…

– Миссис Броу, вам не следует делиться с нами своими размышлениями. Расскажите, что было потом.

– Что ж. Пришёл доктор Бердфорд, поздоровался с нами и перед тем, как пройти в кабинет, сказал, что через пятнадцать минут вызовет первого пациента.

– Он всегда так делает?

– Боюсь, не знаю… хотя нет, прошу прощения, знаю. Вспомнила. В прошлом году я была однажды записана второй с самого утра, и доктор тоже пришёл пораньше и какое-то время провёл в кабинете перед тем, как туда зашёл первый пациент. В том случае это была женщина, миссис…

– Что произошло после? – раздражённо перебил коронер.

– Мы все сидели в ожидании, я спросила у мисс Белл, как поживает её матушка, она тогда была немного простужена, и Луиз… мисс Белл сказала, что миссис Белл думала, не записаться ли ей тоже к доктору Бердфорду, но вчера ей как раз стало намного лучше. И вот тут я услышала, как кто-то бежит к внутренней двери… то есть понятно, что это была миссис Бердфорд, я и тогда сразу подумала, что это она, больше ведь некому, и я тут же поняла: что-то случилось. И она открыла дверь и вбежала в приёмную.

– Что она сказала?

– Она не сказала, а прокричала: «Берти, дорогой, скорее, иди скорее, он упал, он упал!».

– Вы дословно передаёте её восклицание?

– Разумеется. Я хорошо помню, что именно кричала миссис Бердфорд. Я ещё обратила внимание, как она повторяет слова, а это говорит о большом волнении.

– Вы поняли, что она имела в виду?

– Конечно. Было очевидно: их малыш упал.

– И что же сделал доктор Бердфорд?

– Он выбежал на крик жены и молча умчался вслед за ней на частную половину.

– Не заперев двери?

– Не заперев двери. Было не до этого в тот момент.

– Вы не подумали о том, что, возможно, надо пойти за ними и помочь?

– Помочь доктору? – миссис Броу искренне удивилась. – Ну, он в любом случае лучше нас всех знал, что делать. Если бы ему понадобилась помощь, он бы нас позвал. Но по всему было понятно: мы им там не нужны. Никто нас не звал, время шло, и я осознала, что если всё так затянется, я могу опоздать на заседание женского комитета. Моя проблема, с которой я пришла к доктору, была не срочного характера, это моё старое хроническое заболевание, и я решила, что просто перезапишусь потом и приду в другой раз. Я сказала об этом остальным и ушла.

– Во сколько это было?

– Около двадцати или двадцати пяти минут десятого. Может, чуть раньше.

– Но ведь до заседания женского комитета ещё было много времени?

– Да, однако в любом случае вся очередь сдвинулась бы, понимаете? Как минимум на полчаса. А то и на большее время. А мне, видите ли, ни в коем случае нельзя было опаздывать на это заседание, ведь именно я должна была его вести в тот раз. Не хотела, чтобы меня ждали. Да и вообще я не люблю опаздывать.

– И куда же вы направились, раз время у вас было?

– В библиотеку, чтобы сдать книжку, – именно потому, что время появилось. То есть, прошу прощения, сначала я пошла домой, взяла эту книжку, так как у меня с собой её не было, я же сначала не собиралась в тот день в библиотеку.

– Миссис Броу, как вы были одеты в то утро?

– В серый костюм и кремовую блузку.

– Тёмно-серый? – брюзгливо уточнил коронер.

Поскольку миссис Броу слышала до этого, что говорил мистер Крайстер о её одежде, она неожиданно весело улыбнулась и спокойно подтвердила:

– Да, именно тёмно-серый.

– У вас была с собой сумка?

– Разумеется. Но не эта, – миссис Броу приподняла свою сумку, – а другая, светлая, более подходящая для того наряда.

На дознании миссис Броу была в тёмно-синем костюме и голубой блузке, а сумка у неё была чёрная, довольно большая… я имею в виду – достаточно большая для того, чтобы что-нибудь в ней спрятать. И я знаю, о какой светлой сумке она говорила, – та сумка тоже достаточно большая. У нас у всех такие, не так ли, дорогая Пру? Начиная с определённого возраста женщины предпочитают носить более объёмные сумки, в которые можно положить не только платок, но и книжку, например, и пузырёк с лекарством, а то и два пузырька. Или… или какое-нибудь маленькое оружие.

Ужасно, что приходится думать о подобных вещах.

– Обратили ли вы внимание, как были одеты остальные?

– Безусловно. Мистер Браун был в коричневом костюме с белой сорочкой, но без галстука, и я ещё подумала, что это странно и забавно – носить коричневое человеку с такой фамилией. Будто напрашивался на шутки и усмешки. Прямо какой-то человек в коричневом костюме, как у той писательницы, знаете? Я бы на его месте не стала так делать, чтобы не выглядеть комично.

Да, миссис Броу не любит выглядеть комично, она любит выглядеть монументально.

– Мисс Белл была в синем… ярко-синем платье в белый горошек с белым кружевным воротничком. Да, и с маленькой белой сумочкой. Мистер Крайстер был в светлом пиджаке без карманов, – миссис Броу усмехнулась, – и бежевых брюках.

Нет ничего удивительного, что миссис Броу всё это заметила и запомнила, мы бы тоже так сделали, не правда ли? Это естественно для любой женщины.

Когда миссис Броу шла к своему месту, Ив тихонько прошептала мне на ухо:

– Перчатки!

Да, миссис Броу была в перчатках. Я опустила глаза на собственные руки, тоже в перчатках, и подумала – как удобно для нас, женщин, что мы не оставляем отпечатков пальцев, потому что носим перчатки. Но это же не обязательно что-нибудь значит, ведь пистолет бросили в пруд, и вода в любом случае смыла отпечатки пальцев, не так ли? Или вода их не смывает? Не знаю точно, а ты?

Луиз Белл тоже пришла на дознание в перчатках. Обычно она их не носит, но тут приоделась: эффектный бирюзовый костюм с облегающим жакетом с белой окантовкой, перчатки, сумочка и новомодная шляпка-таблетка. Я бы сказала, жакет был весьма облегающий. Интересно, когда она успела купить свой наряд? Он был явно новый, я её в нём раньше не видела.

В отличие от мистера Крайстера и миссис Броу, которым всё это не слишком нравилось, Луиз наслаждалась тем, что оказалась в центре внимания. Наконец-то все взгляды прикованы к ней! Наконец-то она что-то значит! Луиз отвечала на вопросы коронера кокетливо и бойко, без всякого страха, с явным удовольствием. Её родители были где-то в зале, и я представляю, как они страдали, видя дочь в этом нелепом вызывающем жакете, расфуфыренную и возбуждённую. Понимаешь, милая Пру, сам костюм, возможно, неплох, но он был сшит для другой фигуры – для женщины с тонкой талией. А у нашей глупышки Луиз талии практически нет.

И должна признаться, мне впервые стало жалко эту девушку. Она действительно не очень умна, не умеет одеваться, не знает, как себя вести, не понимает, что смешна, и прямо напрашивается, чтобы какой-нибудь вертопрах соблазнил её и бросил. Нет, я отнюдь не желаю ей плохого, я, наоборот, боюсь за неё. Но могут ли старики хоть что-нибудь объяснить молодым людям? Боюсь, нет.