Наследие Аркхарон. Метка Изгоя

Пролог

Давным-давно, когда Вселенная была юной и трепетной, из крупиц времени и пылинок первозданных стихий зародился мир, ставший колыбелью для существ невероятной мощи – Титанов. Среди них возвышались четверо братьев, Верховные Титаны, чья плоть была соткана из самой сути стихий: Пиррос, повелитель огня и вулканической ярости; Таласс, владыка океанов и речных глубин; Эол, хозяин ветров и небесного свода; Крейос, несокрушимый властелин гор и материков. Им служили и помогали творить мир младшие титаны, чьи руки неустанно лепили реальность под мудрым взором повелителей.

Вместе они соткали Аланавью – мир ослепительной красоты, где горы вздымались к пурпурно-голубым небесам чешуйчатыми исполинами, сплошь покрытыми драгоценными камнями. По их склонам низвергались водопады чистейшей воды, а земля дышала жизнью. В лесах из перламутровых деревьев раскрывали свои бутоны искроцветы – их лепестки, подобные застывшему пламени, согревали ночь мягким теплом и рассыпали искры при каждом дуновении ветра. Рядом с ними распускались лунные чаши – хрустальные цветы, чьё серебристое сияние превращало любую поляну в таинственный лабиринт из света и теней.

В чаще этих дивных лесов обитали удивительные создания. Среди них выделялся среброшкурый олень – величественное животное, чья шкура переливалась, как жидкий металл, а ветвистые рога светились мягким внутренним светом, освещая путь сквозь заросли.

Казалось, сама гармония нашла в этом мире свое воплощение, а воздух Аланавьи, наполненный сладким нектаром, был полон безмятежного покоя.

Но чем прекраснее была эта идиллия, тем невыносимее она становилась для того, кто жаждал ею единолично владеть. В сердце Пирроса разгорелся тлеющий уголь зависти и жажды абсолютной власти. Он возжелал не просто своего пламени, но и мощи Воды, необузданной свободы Воздуха, несокрушимой твердыни Земли. Тайно, окутав свои мысли пеленой лжи, Пиррос обратился к младшим титанам, шепча им о мнимой угрозе – будто бы могущественные братья-повелители замышляют поработить и уничтожить младших титанов, дабы править в одиночку. Яд сомнения и страха капля за каплей отравлял доверчивые души, и когда семена предательства проросли, Титан Огня поднял знамя мятежа.

Началась война, расколовшая небо и разорвавшая землю. Небо Аланавьи, прежде сиявшее, почернело, по нему били алые кнуты чистого гнева и боли. Красота гибла под натиском войны, и в своей слепой ярости Пиррос, ценой невероятных усилий и разрушений, сумел одолеть братьев поодиночке и поглотить их силы.

Но в момент своей кажущейся победы, когда он ощутил в себе бурлящий котел всех четырех первостихий, случилось невообразимое – его плоть и дух не выдержали этой мощи. Тело Титана Огня начало распадаться, рассыпаясь на мириады искр и пылинок. Младшие титаны прозрели, охваченные ужасом от содеянного, но было поздно – мир катился в бездну хаоса. Видя неминуемую гибель всего живого, поверженные, но не сломленные духом Верховные Титаны совершили последний акт безмерной любви к своему творению, отдав последние крупицы себя и свою силу, чтобы дать искру новой жизни.

Собравшаяся энергия войны, гнева, распада и последней жертвы достигла критической массы и произошла Великая Вспышка, прокатившаяся по Аланавье как волна абсолютного нуля и жара одновременно. Драгоценные горы рассыпались в пыль, реки испарились, чудесные творения обратились в пепел, а величественные Титаны пали, их тела и души рассеялись по пустоте. Аланавья превратилась в серую, безликую, израненную пустошь, где жизнь теплилась лишь жалкими остатками.

Из пепла титанов, из последних капель их жертвенной силы, возродились не просто наследники стихий – родились новые жизни, демонические кланы, ставшие плотью и духом возрождающейся Аланавьи. Великая Вспышка исказила первозданные стихии, и вместо детей Огня, Воды, Воздуха и Камня возникли сущности иные, несущие в себе и стихию, и отпечаток катастрофы, и семя новой надежды.

Возвысился Клан Вечных – Этерион, мудрые и сильные лидеры, чьи формы сияли как лунный камень и звездная пыль. Им служили советниками и защитниками другие кланы: властители огня и теней Аркхарон, несокрушимый Террадон, целители Сангвинарон, повелители вод Талассион, властители ветра Анемархон и хранители памяти Мнемархон.

Аланавья, хоть и израненная, зацвела новой, мирной жизнью. Кланы научились сосуществовать под мудрым руководством Клана Этерион, которые гасили искры конфликтов силой убеждения или сокрушительной, но справедливой силой, а Аркхарон стоял рядом с ними, его огонь очищал, а тени скрывали уязвимости молодого мира. Казалось, родился новый порядок, выкованный из частиц старого, и мир медленно, но верно залечивал раны.

Но эта гармония оказалась зыбкой, как мираж над раскаленной пустошью. Беда пришла из самого сердца одного из столпов этого мира – Клана Пламени и Теней. С ними случилось нечто неизвестное: то ли их собственное пламя поглотило их разум, то ли тени обернулись против них, то ли гордыня подточила изнутри. Их ясный огонь стал коптящим и зловещим, мудрость обернулась коварством, сила – жестокостью, от них стало веять холодом пустоты и запахом гари. Они перестали быть защитниками и советниками, став проклятыми изгоями.

Вечные попытались вмешаться, но наткнулись на стену искажённого пламени и сгустившейся тьмы. Проклятый клан не подчинился и ответил вызовом, будучи изгнанным с советов и из оазисов. Их имя стало синонимом угрозы, но они не потеряли свою силу – их пламя все ещё горело чёрным светом, а тени могли нападать. Они ушли в окраины, в руины древних гор, в пещеры, пропитанные эхом Великой вспышки, став тенью на сердце возрождающейся Аланавьи, постоянной, жгучей болью и напоминанием о хрупкости мира.

Но тьма не забывает. Где-то в глубинах земель тлеет их метка – двойной кинжал из пламени и дыма, что когда-то был символом мудрости и силы Аркхарона. Она светится слабым, но упорным светом на ключице новорожденного – последнего из проклятого рода, дитя пепла и искажённых теней, пришедшего в мир, отягощённым проклятием, но ещё не знающим его веса. В его жилах бурлит наследие падшего клана – и ясный огонь, и чёрная копоть, и мудрость, и безумие. Что он выберет – восстановить утраченное равновесие или, поддавшись тёмному наследию, добить и без того едва живую Аланавью?

Пока судьба последнего носителя метки висит на волоске, в искажеённом сердце мира, там, где бушевала Великая вспышка и где пали Титаны, нечто шевелится. Оно помнит вкус поглощённой силы, сладость господства и теперь жаждет вернуть утраченное. Оно помнит вкус поглощённой силы и сладость господства. И теперь, притаившись в глубинах, ждёт: слабины в защитах мира, яркой вспышки тлеющей метки… Ждёт своего часа. Чтобы вырваться.

Конец этой истории ещё не написан…

Часть I. Искра и Тень

«Искра, рождённая в пепле обмана, и Тень, вскормленная голосом из бездны. Их дороги ещё не пересеклись, но мир уже содрогнулся от первого вздоха их судьбы. Ибо даже самая малая искра может спалить царство, а самая тихая тень – поглотить солнце»

Глава 1. Рождение Искры

«Величайшие бури рождаются от тишайшего шёпота. Величайшие пожары – от единственной искры, упавшей на благодатную почву обмана»

Из летописи клана Мнемархон

Прошли столетия с Великой Вспышки. Раны Аланавьи, хоть и затянулись, но напоминали о себе шрамами на теле мира: выжженными долинами, где даже ветер звучал глухо, и руинами древних городов, что ушли под землю, унося с собой тайны погибшей эпохи. Но жизнь, упрямая и настойчивая, брала своё. В сердцах новых поколений демонов теплилась робкая надежда. Мир дышал по-новому, и в его ритме, полном скрытой мощи, уже бились сердца тех, кому только предстояло стать великими.

В одном из тихих переулков, на окраине Аргоссы, города учёных и хранителей, в скромном, утопающем в зелени плюща доме Клана Мнемархон, царила тихая, сдавленная паника. В полумраке комнаты, суетились его обитатели – демоны с бледной кожей и чертами, непримечательными на первый взгляд, но хранившими в себе скрытую остроту. Их волосы были оттенков выцветшего пергамента и тусклого серебра, а глаза казались слишком большими и глубокими, словно вобрав в себя всю боль чужих воспоминаний. На всех без исключения были надеты длинные плащи и туники из «забытого полотна» – дорогой, но неброской ткани сероватых и коричневатых тонов. И на левой ключице каждого, едва заметная под воротом, мерцала таинственная метка – сложный узор из кружащих частиц, напоминающий то ли лабиринт, то ли хоровод пылинок, чьё мерцание сейчас учащённо и тревожно пульсировало, выдавая их внутреннее напряжение. Роды начались раньше срока, слишком рано, застав всех врасплох. Не было времени бежать за лекарем или звать городскую повитуху – ребёнок спешил появиться на свет здесь и сейчас, под присмотром старой Марены, матриарха семьи, чьи морщинистые, иссечённые возрастными пятнами руки помнили древние ритуалы и принимали не одно дитя этого рода. Иона, её невестка, стиснула зубы, заглушая стон в подушку. Её тело сковывала судорога, волна боли, казавшейся бесконечной. Фолиан, её муж, метался в беспомощности у порога, его обычно спокойное учёное лицо было искажено мукой.

Каждый тихий стон жены отзывался в его сердце ледяным уколом.

– Дыши, дочка, – голос Марены был низким, монотонным, завораживающе спокойным, словно она заговаривала не только Иону, но и саму реальность. – Не борись с болью. Пропусти её через себя. Она всего лишь волна. Позволь ей накатиться на тебя и отпустить. Ты – берег, а берег всегда остаётся. Её руки, твёрдые и уверенные, двигались без суеты, подготавливая всё необходимое.

И когда напряжение в комнате достигло пика, когда казалось, что тишина вот-вот взорвётся криком, всё разрешилось. На свет, в кромешную тьму маленькой спальни, появилось новое существо. И раздался первый, чистый, настойчивый крик, пронзивший тяжёлый воздух. Маленькое, сморщенное тельце зашевелилось на руках у Марены. И тогда случилось чудо, которое на мгновение показалось благословением. От младенца исходил слабый, тёплый, золотистый свет. Он был подобен первому лучу зари, робкому и чистому. Он озарил усталое, залитое потом лицо Ионы, и она, обессиленно опускаясь на подушки, прошептала, протягивая дрожащие руки:

– Моя маленькая… моя Искорка…

С лицом, оставшимся непроницаемой маской, Марена бережно, с неожиданной нежностью положила девочку на грудь матери. Фолиан, забыв о приличиях, рухнул на колени у кровати, прижимаясь щекой к руке жены, его плечи вздрагивали от снявшего напряжения. Он смотрел на дочь со слезами на глазах, его улыбка была самой счастливой улыбкой на свете. Это мгновение совершенного, хрустального счастья длилось всего несколько секунд.

Взгляд Марены, опытный и зоркий, привыкший подмечать мельчайшие детали в древних манускриптах, скользнул по тельцу младенца. И застыл. Кровь разом отхлынула от её лица, оставив кожу серой. Её пальцы, только что такие уверенные, дрогнули.

Там, на нежной, почти прозрачной коже новорождённой, проступало нечто, от чего сердце старой демонессы сжалось в ледяном коме. Это был не мерцающий знак Мнемархон, не их узор из спиралей, похожих на танцующие пылинки. Нет. На ключице был чёткий, яростный, словно выжженный изнутри символ. Два перекрещенных кинжала, один – из чистого, живого пламени, второй – из клубящегося чёрно-фиолетового дыма. Метка. Метка проклятого клана, практически стёртого с лица земли. Метка Аркхарона.

– Что?… – Фолиан поднял голову, и улыбка медленно сползла с его лица, словно её сдуло ледяным ветром из самых тёмных преданий. Его взгляд метнулся с ребёнка на мать, с матери на ребёнка, отказываясь верить.

– Нет… – это был не крик, а сдавленный, разбитый шепот Ионы. Она инстинктивно, с силой, неожиданной для такой хрупкой женщины, прижала дочь к себе, пытаясь закрыть её, спрятать от всего мира. – Нет, этого не может быть! Это ошибка!

– Мама? Что… что нам делать? – голос Фолиана дрожал, как у потерявшегося ребёнка. В его глазах читался первобытный ужас.

– Если узнают… – Иона забилась в истерике. – Все… нас… её… нас растерзают! Придадут Сожжению!

Марена, будто очнувшись от страшного сна, резко выпрямилась во весь свой невысокий рост. Её старческие глаза, только что потухшие, вспыхнули стальной, безжалостной решимостью.

– Молчать! – её шёпот был резким, низким, как скрежет камня по камню. Он рубил воздух, заставляя обоих родителей замолчать и смотреть на неё. – Никто. Никто об этом не узнает. Никогда. Вы слышите меня? Никогда.

Она приказала сыну, её голос не терпел возражений, немедленно принести всё, что было нужно для сильнейшего, самого запретного из сокрывающих обрядов: свечи из воска ночной пчелы, пыльцу серебряного лютика, корень молчаливой ивы. Комнату для ритуала – небольшой подвал – она приготовила сама, не пустив туда растерянных Фолиана и Иону. Их паника, их неконтролируемый страх могли ослабить чары.

Заперевшись с ребёнком на руках, старица зажгла свечи. Пламя затрепетало, отбрасывая на стены неверные, мрачные тени. Воздух затрепетал, сгустился, наполнился гулом незримой силы. Она начертила вокруг люльки, служившей алтарём, руны Забвения и Сокрытия, её голос, тихий и властный, зазвучал заклинанием, каждое слово которого давалось ей ценой невероятных усилий:

«Прах предков, пыль времён

Сотри сей знак, оборви нить явную!

Запечатай правду в глубине,

Сокрой от взоров, от памяти, от очей!

Обернись пеленой забвения,

Ложью во спасение!

Пусть видится лишь то, что знать им дано -

Узор наш, пыльный, давно знакомый!

Ценой моих лет , ценою моих сил,

Кровью моей и памятью цепкой,

Да будет так!»

С каждым произнесённым словом её голос слабел и становился всё более хриплым, а кожа будто теряла последнюю влагу, иссушаясь и покрываясь новыми, глубокими морщинами. Она отдавала свою жизнь, свою энергию, своё будущее. На ключице младенца дымящийся, пламенеющий знак начал меркнуть, бледнеть, затягиваясь призрачной, мерцающей дымкой. Пламя и дым кинжалов расплылись, превратились в нечто иное, мягкое и подвижное. И когда дымка рассеялась, на его месте лежал нежный узор, похожий на кружащие пылинки – истинный знак клана Пыли, Мнемархон.

Когда дверь, наконец, открылась, на порог вышла не Марена, а её тень, её измождённое подобие. Она постарела на десяток лет за один вечер, её спина сгорбилась, и она теперь опиралась на резной посох, которого у неё не было ещё несколько часов назад. Но в её потухших глазах, горел неугасимый огонь жертвы и воли.

– Готово, – прохрипела она. – Запомните: она – ваша дочь, дитя Мнемархон, ваша кровь, ваша плоть. Вы будете учить её нашему пути, нашим рунам, нашей памяти. Вы забудете. Вы забудете о том, что видели сегодня. Или её убьют. И нас вместе с ней.

– Надолго ли?.. Надолго ли хватит заклятья? – робко, словно боясь спугнуть тишину, спросил Фолиан, глядя на постаревшую, почти незнакомую мать.

Марена медленно повернула голову к люльке.

– Обряд силён, но он не всесилен. Он не выдержит пристального взгляда мага-проницателя из Клана Вечных. Возможно не переживёт Церемонии Распределения. И есть те, в ком течёт древняя кровь, кто может почувствовать подлог инстинктивно, как животное чует болезнь. Наша задача – никогда не привлекать такого внимания. Никогда.

–Но как?..

–Страхом, – холодно ответила Марена. – Постоянным, ежедневным страхом. Бдительностью, которая не должна ослабевать ни на миг. Мы будем жить с оглядкой, с затаённым дыханием. Это и есть цена её жизни.

Так, под плотным, душным покровом лжи и величайшей материнской жертвы, в семье скромных, ничем не примечательных хранителей знаний началась жизнь девочки, в чьих жилах текла кровь проклятых властителей Пламени и Теней. Девочки, обречённой носить маску, и не знавшей, какое пламя таится под ней.

Глава 2. Чужой в собственной голове

«Бойся не клинка в руке врага, а голоса в собственной голове. Ибо первый может отнять жизнь, а второй – саму душу»

Поучения Смотрителя Клинков

Пока в светлых залах дома Клана Мнемархонучились скрывать и сковывать своё пламя, в далёкой, неприступной цитадели из тёмного камня других готовили к тому, чтобы обнажать его без остатка. Если для Элиры магия была хрупкой тайной, которую следовало заковать в цепи строжайшего контроля, то для наследника Клана Аркхарон она была проклятым правом по рождению – бременем, даром и бичом, который он был обязан обуздать, выковать в остриё клинка и обратить против врагов рода. Но даже здесь, где силу почитали и лелеяли, её истинная природа таила в себе бездонную тьму, способную поглотить самого владельца.

На самых дальних, суровых окраинах Аланавьи, куда не доходил мягкий свет столичных кристаллов, раскинулись владения Клана Аркхарон. Их было не много – горстка уцелевших после великих распрей, выкованная из стали и выживания. Но год за годом их ряды медленно росли, крепли, пополняясь теми, в чьих жилах текла древняя демоническая кровь. Они воздвигли себе не шикарный дворец былых времён, но мощную, суровую крепость, вырубленную в скале. Чёрный камень её стен, казалось, впитывал свет, а острые шпили башен вздымались к небу, словно клыки исполинского зверя. Всё здесь дышало мрачным, воинственным величием: алые знамёна с символом сплетённых пламени и тени хлопали на ветру; в обширных залах алым и тревожным светом полыхали факелы, отбрасывая на стены угловатые танцующие тени. Это был их оплот, их последний рубеж. Их дом.

Они держались вместе, эти демоны. Не только по нужде, но по крови, по памяти об общих потерях и общей славе. Они были единым кланом, семьёй, сплочённой общей судьбой и общей яростью.

В одном из внутренних дворов крепости, замкнутом высокими стенами, под низким свинцовым небом, шли ежедневные тренировки. Воздух был густ от пыли, пота и запаха раскалённого металла. Здесь, на тренировочной арене, демон-наставник по имени Зорин, носивший прозвище «Смотритель Клинков», неподвижно, как изваяние, наблюдал за схваткой двух мальчишек. Его фигура была поджарой и жилистой, без лишней массы, но каждый мускул казался отточенным стальным тросом. Смуглая кожа с едва заметным медным отливом была испещрена сетью старых шрамов, а угольно-чёрные волосы, собранные в строгий пучок, открывали лицо с жёсткими чертами. Даже в состоянии покоя его тело в практичных доспехах из кожи тенегрызуна источала скрытую мощь. Его пронзительные янтарные глаза, похожие на глаза хищной птицы, не пропускали ни одного движения, ни одного промаха.

Сражались Грэм и Каин. Обоим по восемь лет, но Грэм был крупнее, увереннее в своей силе. В их руках были тренировочные копья с притупленными наконечниками. Задача была не в том, чтобы убить друг друга, а в том, чтобы отработать блоки, увороты, почувствовать движение противника. Магию разрешалось использовать лишь самую малость, лишь чтобы на мгновение усилить мышцы, придать выпаду чуть больше скорости. Урок был ясен и суров: магия ненадёжна. Она капризна, она может истощаться. А вот твоё тело, твой ум и твой клинок – всегда с тобой.

Но Грэм был не из тех, кто играет по правилам. Злобный, с комплексом вожака стаи, он то и дело отпускал колкости, стараясь задеть противника глубже, чем это могло бы сделать остриё.

–Что, будущий повелитель? – шипел он, делая выпад, который был опаснее дозволенного. – С такой-то хваткой тебе не кланом управлять, а ворон считать у нас на башнях.

Его копьё, вопреки всем правилам, целилось не по древку соперника, а по рукам, по корпусу, по самым уязвимым местам Каина.

Зорин хмурился. Он сделал резкий, предупреждающий взмах рукой, но Грэм лишь на мгновение сбавил пыл, и в его глазах читалось неповиновение.

Каин молчал, стиснув зубы. Он привык к этому. Он старался игнорировать ядовитые слова, целиком сосредоточившись на ритме боя, на отточенных движениях. Но внутри всё закипало от унижения. От этого намёка на его отца, могущественного и грозного лидера клана, на те непомерные ожидания, которые тяжким грузом лежали на его плечах и которые он, как ему казалось, никогда не сможет оправдать. Жар стыда разлился по его щекам.

И в этот момент его коснулось оно.

Сначала – лишь лёгкое, едва заметное давление в висках, будто на голову начал медленно опускаться железный обруч. Потом – голос. Тихий, вкрадчивый, идущий не извне, а из самой глубины его сознания.

И что-то в Каине… всколыхнулось. Не память, не сознание – нечто более глубокое, первобытное. Что-то на дне его существа встрепенулось от этого шёпота странным, тревожным эхом, будто он слышал когда-то не сам голос, но его отзвук – в ритме собственного сердца, в шепоте крови в жилах. Это было не узнавание, а жуткое ощущение дежавю, пронизанное леденящим ужасом.

Он смеётся над тобой… Над твоей кровью, твоим наследием… Позволишь ли ты этому ничтожному червю топтать твоё достоинство?

Каин заморгал, на мгновение сбился с ритма, и древко его копья дрогнуло.

Он вытирает о тебя ноги, зная, что ты не ответишь… Покажи ему… Покажи всем, кто здесь настоящий правитель, рождённый для власти.

Шёпот стал настойчивее, злее, он вился в самой сердцевине мыслей, заглушая всё вокруг. В ушах у Каина стоял нарастающий, высокий звон. Сознание затуманилось. Он на миг застыл, его копьё опустилось.

Этого промедления было достаточно. Грэм с победным рыком сделал резкий, сильный выпад, легко выбил оружие из ослабевших рук Каина и всей своей массой повалил его на запылённый камень пола, грубо придавив коленом к груди.

– Ну же, наследник, – ехидно прошипел он, склонившись прямо к его лицу. – Где же твоя королевская мощь? Или она только в твоём титуле?

И в тот же миг шёпот в голове Каина, терзавший его, взорвался оглушительным, яростным рёвом, заполнив собой всё. Это был уже не голос, а яростный вопль самой тьмы.

ЗАСТАВЬ ЕГО СКЛОНИТЬ ГОЛОВУ! ПОКОРИ ЕГО!

Сознание Каина не погасло – оно сузилось до крошечной, раскалённой точки ярости и обиды. Его взгляд, всего секунду назад ясный и сосредоточенный, помутнел, стал плоским и пустым, будто изнутри на мир смотрел кто-то другой, Его тело вздрогнуло в судороге и двинулось с неестественной силой. Он не оттолкнул Грэма – он сорвал его с себя, как визгливого скального грифона, одним резким движением руки. Мальчик с коротким, больше удивлённым, чем испуганным криком отлетел на несколько метров и грубо приземлился на спину.

Каин (нет, не Каин, а оно, что-то, вселившееся в него) поднялся. Движения его были резкими, угловатыми, словно марионетки. Воздух вокруг него затрепетал и загустел. От его поднятой руки, сжатой в кулак, потянулись извивающиеся, прожорливые щупальца чистой, необузданной магии тьмы. Той самой, которую здесь уважали, но которую на тренировках строжайше запрещалось использовать. Энергия пожирала свет вокруг, втягивая его в себя, от неё пахло гарью и холодом пустоты.

Зорин, до этого момента наблюдавший со спокойной строгостью, рванулся вперёд с глухим проклятием. Но было поздно.

Чёрный, мерцающий сгусток энергии, извергнутый рукой Каина, с низким рёвом, похожим на скрежет камней, понёсся к оглушённому Грэму. Он уже был в сантиметрах от его груди, когда Смотритель Клинков рывком вскочил между ними. Щит из багрового, сконцентрированного пламени вспыхнул перед Зорином на мгновение, поглотив чёрный удар с оглушительным, разрывающим уши хлопком.

Взрывная волна, горячая и резкая, отбросила всех присутствующих назад. Зал мгновенно заполнил едкий, чёрный дым.

Когда дым медленно рассеялся, картина предстала ужасная. Грэм, смертельно бледный, сидел на полу, его трясло крупной дрожью. Несколько ребят, опомнившись, бросились к нему, помогая подняться, бросая на Каина испуганные взгляды. А Каин стоял на том же месте, словно вкопанный. Он моргал, его взгляд снова стал обычным, ясным, но теперь в нём читалась лишь глубокая растерянность и ужас. Он смотрел на свои руки, на слегка дымящиеся ладони, как будто видел их впервые. Он ничего не понимал. В ушах ещё стоял звон, а в груди бешено колотилось сердце, выбиваясь из груди.

Перед ним возникла высокая, мрачная тень Зорина. Демон-наставник смотрел на него не с яростным гневом, а с тяжёлым, пристальным, подозрительным изучением.

– Что это было, Каин? – его голос был низким, спокойным и оттого более опасным. – Это было не по правилам. Это была не та сила, которую тебе дозволено применять здесь. Всё. Иди. На время ты отстранён от тренировок.

Каин ничего не сказал. Не мог вымолвить ни слова. Он просто молча развернулся и побрёл прочь, к холодной стене двора, чувствуя на своей спине десятки колющих, чурающихся его взглядов. Он прислонился к шершавому, прохладному камню, пытаясь загнать обратно дрожь, пробивавшуюся сквозь кожу.

И тогда, когда он уже был в относительном уединении, он снова его услышал…

Вот видишь… Они теперь будут знать… Они увидели твою истинную суть… Ты поступил как истинный повелитель.

Каин замер, лёд сковал его изнутри. Он сжался, пытаясь стать меньше, спрятаться от этого звука внутри себя.

– Нет… – прошептал Каин, сжимая кулаки и уткнувшись лбом в камень. Его голос дрожал от ужаса перед этим внезапным узнаванием. – Это снова ты? Кто ты? Замолчи. Пожалуйста, замолчи.

Но голос не замолчал. Он не спорил, не настаивал. Он лишь затаился, растворился в подкорке, оставив после себя ядовитое, разъедающее душу чувство – странную, уродливую смесь жгучего стыда за потерю контроля и тёмной, запретной гордости за проявленную мощь.

Позже, когда самые стойкие из учеников чистили оружие в углу зала, Грэм, всё ещё невероятно бледный, с перевязанной рукой, пробормотал, нарочито громко проходя мимо Каина:

– С тобой что-то не так, наследник…

Каин вздрогнул, внутренне сжавшись, ожидая, что сейчас голос снова взорвётся яростью, потребует расправы. Но на этот раз голос отреагировал иначе. Спокойно, почти ласково, с ледяным, безразличным превосходством.

Не обращай внимания на лай бледной гончей Бездны… Его час придёт… Но не сейчас… Всему свой черёд.

Каин не кивал, не соглашался – он просто сидел, не в силах пошевелиться, не в силах осмыслить этот раздирающий его изнутри раскол. Голос в его голове наконец умолк, оставив после себя не облегчение, а лишь леденящий ужас и полную, оглушающую неопределённость. Он остался наедине с тишиной, которая была страшнее любого шёпота.

Глав