По ту сторону света

Глава

Посвящается памяти моих родителей

Людмилы и Валентина Никоры

© илл. Виталия Алексиуса

Для каждой души при ее воплощении делается тщательное прилаживание условий жизни. Это проводится Владыками Кармы – теми невидимыми Разумными Существами, которые управляют великим Законом Космической Справедливости.

Рерих Н. «Семь великих тайн космоса»

Вы не понимаете вашей собственной ситуации. Вы в тюрьме. Все, что вы можете хотеть для себя, если вы здравомыслящий человек – это освободиться.

Риордан К. «Гурджиев»

Зря пугают тем светом, –

Оба света с дубьем:

Врежут там – я на этом,

Врежут здесь – я на том.

Высоцкий Вл. «Побег на рывок»

Книга учета кармы

Том 7495р/897а

Из Архива

Всемирной Конгрегации Доктрины Веры.

Хранилище визуальных данных

точечного сканирования на момент перехода.

Секция статичной расшифровки

вербальных и зрительных образов.

Личное дело наблюдаемого №749520100725.

Воспоминание №1

– Стоять! – я крикнул прежде, чем осознал движение. Кинувшись от раскрытой витрины, где помогал девчонкам переклеивать ценники, мгновенно оказался около двух долговязых старшеклассников.

Те перепугано подняли руки, выражая полную лояльность. Не смотря на то, что ростом я был ниже обоих, они не пытались сбежать.

– Выворачивай карманы! – я смотрел воришке прямо в глаза.

Парень вытащил из своих необъятных штанов нераспечатанный блок жвачки.

– Вторую! – ранее я заметил, как сильно качнулся рекламный бумажный флажок над витриной. К тому же, на одной коробке мальчишки бы не остановились.

Парень выложил весь улов.

Тот, который стоял рядом, видимо, идейный вдохновитель, покраснел. Предательские пятна поползли по его шее, заливая лицо. Похоже, теперь, действительно – все.

Тот, что выложил жвачку, прятал глаза. Руки его тряслись. Он понимал, что у нас есть тревожная кнопка. Это был оступившийся идеалист, которому напели про несправедливость мира. Не наркоман. Возможно, они собирались на вырученные деньги купить сигарет и пива.

Я должен был сдать их полицейскому наряду, но видел, что этот перепуганный балбес никогда больше не подвяжется на воровство. Возможно, ошибался, но этот парень не из тех, кто под шквальным огнем противника побежал бы прочь. И, если во время боевых действий, такой не заработает первую же пулю, то непременно станет настоящим другом.

Вдохновитель же его оказался гнидой. Из них вырастают «стукачи», что вечно становятся комиссарами. Если бы я поймал этого, не знаю, как бы поступил.

Ольга подошла к кассе, вопросительно посмотрела на меня, и протянула руку под стол к тревожной кнопке.

Я отрицательно покачал головой.

– Убирайтесь! – рявкнул я.

Тот, которого поймали с поличным, покорно направился к выходу. Подозреваю, он даже не осознал, что с ним произошло.

Другой не двигался.

– Особое приглашение? – я перевел взгляд на главаря. – Давно не беседовал с участковым?

– А что я? Я – ничего. Я имею право стоять в магазине. – долговязый смотрел с вызовом, и, хотя краска залила все лицо, он держал фасон.

Вот ведь сволочь, подкованная! Понимает, что пойдет по делу, как свидетель. Не пойман – не вор. Вот он-то прекрасно осознает, что их уже отпустили. Он как раз из тех, кто подставляет друзей под пули. Этот пижон не мог просто выйти из магазина. Тянул время, чтобы потом хвастаться, как он «держал линию обороны».

– Совсем охренел? – я размял пальцы.

Воришка разозлил меня всерьез. Видеокамеры нас нет. Удар по почкам – и никаких доказательств превышения полномочий.

– Да ты что, мужик? – наглеца как ветром сдуло.

– Спасибо, Артем. – Ольга кокетливо улыбнулась.

– Да ладно, – махнул я рукой, – пойду, покурю. Расстроили меня эти сосунки.

– Ясное дело! – Ольга умышленно наклонилась вперед, чтобы я оценил ее роскошную грудь, рвущуюся из блузки. – Куда мы без таких защитников?

Ольга вот уже две недели вьется возле меня. Хорошенькая. Свободная. Но она опоздала. Сердце мое принадлежит другой. Именно это и сдерживало от легкого, ничего не значащего, романа. Наверное, я слишком серьезно воспринимаю взаимоотношения.

– Девочки, до закрытия – пятнадцать минут. Давайте завтра все доделаем. Обещаю помочь с утра. – да и что я еще я мог сказать? – Вам же еще кассу снимать.

– Не парься так, Темка! – Ольга провела кончиком языка по губам и прищурилась. – А, впрочем, проветрись, в самом деле.

Я мотнул головой, желая побыстрее выйти. Но не успел сделать и пару шагов, как Ольга выплыла из-за прилавка и, словно бы, невзначай коснулась моей руки:

– Угощаешь? После такого удачного дня просто грех не расслабиться.

– Сигаретами? – я попытался отшутиться. – Да не вопрос.

– Сигарета и чашка кофе с утра – что может быть лучше? – Ольга применила тяжелую артиллерию.

– До утра отсутствие никотина убьет во мне не только лошадь и кролика, но и Годзиллу, кидающуюся на подростков. – покачал я головой. – Вот где я, а где кофе?

– Хилые нынче мужички пошли. – махнула рукой Ольга. – Иди уже. Пошутила я.

Думаю, я просто не хочу ничего менять в своей жизни. Привык каждый вечер приходить домой и полтора часа качаться, потеть, чувствовать, как мышцы радуются нагрузкам, как поет все тело. И пока Яна возится на кухне, выйдя из душа, я либо щелкаю пультом, либо листаю очередной томик Головачева, либо валю в компьютерной игре свирепых орков.

Меня устраивают разговоры на кухне за чашкой чая. Не хочу потерять и те часы, когда Яна спит на плече, а я смотрю в потолок и боюсь пошевелиться, чтобы не разбудить ее.

С Яной мы живем третий месяц. И вот что интересно: она единственный человек, которому можно доверять. Вселенная вокруг меня так кипела, бурлила ядовитой пеной предательств и убийств, что подобное ощущение стало высшей наградой.

Два месяца назад я работал в охране. Срывался на работу по первому звонку. Хозяйка моя – та еще штучка. Она спала с Витькой – с напарником. Поглядывала и на меня, но я боялся предать и свою любовь, и самого себя.

Витька, конечно, трепал, что начальство сожалеет о моей несговорчивости, ждет, когда поменяю решение. Быть в фаворитах – это круто! Будто сам этого не понимаю… Но душа – это все, что у меня есть. Да еще Яна. В некоторых вопросах я становлюсь упертым. Возможно, именно за эту принципиальность меня и ценили.

А потом пришлось поработать по назначению. И этого мне не забыть.

Ирина Владимировна – наша хозяйка – не любила дорогих машин. Джип – это совсем не для бизнес-леди, но она предпочитала именно вездеход. А правильность ее выбора я оценил только тогда, когда на свертке с проспекта Космонавтов на Большевиков нас прошили автоматными очередями.

Мне повезло. Я увидел в зеркале, как нас обгоняют мотоциклисты. И в тот миг, когда они выхватывали из ранцев Калашниковы, я ударил по тормозам. Из-за резкого торможения автоматная очередь досталась лобовому стеклу и баранке.

Ирка, сидевшая рядом, стала бледной, как смерть. Даже ее рыжие волосы померкли, словно потухшее солнце. Флирт, которому она секунду назад отдавалась без остатка, вылетел из ее головы. Все потеряло значение: и спектакль с задиранием и без того короткой юбчонки, и многозначительные взгляды.

Я так и не понял, знала ли она о готовящемся покушении или это стало для нее полной неожиданностью. Я видел тогда лишь перепуганную дурынду. Страх стирает с человека все наносное, обнажая истинную личину.

Обезумевшая Ирка порывалась выпрыгнуть наружу, но это было чистое самоубийство. Движение на проспекте не прекратилось. А мотоциклисты скрылись во дворах.

Я сгреб Ирку, сдавил в объятиях, удушая в зародыше ее истерику. Запах ее духов кружил голову. Они как-то связаны между собой: страх смерти и жажда первобытного обладания женщиной.

А потом джип основательно тряхнуло. Осколки стекол просыпались мелким крошевом. В нас, на полном ходу, влетела легковушка. И начался фильм ужасов.

В зеркале заднего вида я заметил летящий на нас трейлер. Его не могло здесь быть, они должны ездить по Шефской. И это означало, что враги настроены серьезно. На пули сильно не надеялись. И если бы Ирка не оказалась в моих объятиях, ей бы не жить.

Секунда ушла на освобождение от ремней безопасности. Еще мгновение потратил, чтобы выдернуть хозяйку из сиденья. Еще миг – открыть дверь, оглянуться и крикнуть Витьке, чтобы валил отсюда.

Но, обернувшись, я подавился словами. Напарник сидел с глупой улыбкой, а из его виска ползла темная, венозная кровь. Не хлестала, как в глупых вестернах. Просто маленькая дырочка – и все. Я еще подумал, что это была моя пуля.

Однако замешательство, когда я обнаружил мертвеца, оказалось нашим счастливым билетом. Именно в этот миг нашу распахнутую дверь сорвала чужая неуправляемая машина. Порыв горячего ветра, запах раскаленного металла – как это напомнило армию.

– Нет! – закричала Ирка, сообразившая, что сейчас мы вместе прыгнем на проезжую часть.

Она даже пыталась сопротивляться, но как-то вяло.

Падая на асфальт, отбивая бока, стараясь оградить девушку от ударов, я услышал глухой удар. Это наш джип превратился в саркофаг для Витьки.

Потом, когда мы выбрались из этой свалки, когда примчались и полиция, и МЧС, и врачи, мы стояли, обнявшись с Иркой на тротуаре, возле Метро, и отрешенно смотрели на царящее вокруг безумие.

Вот тогда я и понял, что не могу больше на нее работать. Я ее спас. Это сближает. И это кончится тем, что однажды я непременно окажусь в ее постели. Но это – предательство! Мир испытывал мои чувства на прочность.

В тот вечер я сделал Яне предложение. А на следующий день, – мы подали заявление в ЗАГС.

Ирка уговаривала остаться, давила на больную мозоль, мол, она лишается двух лучших и любимых охранников. Напоследок, загадочно улыбаясь, она пыталась пророчить: «А ведь ты хочешь меня, Тема-потема. Ты вернешься. Через месяц или через год – не важно. Ты авантюрист, как и я. Семейный быт – не для тебя. Ты ведь прокиснешь на диване. А двери моего офиса всегда для тебя открыты».

Все это всплыло сейчас, когда я курил на пороге. Я затянулся, втягивая табачный дым как обезболивающее. Девчонки тем временем возились уже с дверью, а я безучастно кивал головой, не слыша, что там щебетали наши продавщицы.

– Артем! – Ольга провела рукой перед моим лицом, возвращая меня в реальность. – Ты с нами?

– Типа того. – буркнул я.

Из распахнувшегося над нами окна донеслись страдания Потапа с Настей: «Только что-то хренова-то на моей душе». В точку.

– Так что, Темыч, неужели, дамам проставляться? – Ольга вернулась к своей навязчивой идее.

Отчего женщины на мне так и виснут? Неужели чувствуют, что выбор сделан, и это их подзадоривает? Кто бы их понимал…

– Оль, ты не обижайся, но я обручен. И заявления мы уже подали.

– Невеста не стенка, можно и подвинуть. – подмигнула Ольга. – Тебе что, убудет? Или ты думаешь, что я заразная?

Вот пристала!

Да, вокруг меня всегда вились женщины, но никогда они еще не были так навязчивы, так пошло откровенны. Да еще при свидетелях.

Я даже подумал, что это мне дают знак. Вот только кто и о чем?

Не нравится мне обижать женщин, но что оставалось?

– Я люблю ее, Ольга. Это ты понимаешь?

Вторая продавщица, Катька, закашлялась и неожиданно убежала в магазин, сделав вид, будто что-то забыла. Мы остались вдвоем.

– Зачем же так грубо? – сменила тактику Ольга. – Хорошего мужика найти трудно. Что тебе стоит пожалеть бабу? Я ведь ничего не прошу, не требую. Скажешь, что застрял в пробке. Дело-то житейское. Или тебя на двух не хватит?

Знает, как зацепить!

Мне снова показалось, что меня задерживают, чтобы я не попал куда-то в определенное время. Странное ощущение.

– Какие пробки в Метро? – хмыкнул я.

– А свет отключили? – нашлась Ольга. – А поезд с рельсов сошел?

Я захохотал:

– Да, да: и бензин кончился и колесо пробили.

– Просто чай ведь выпить можно? – не сдавалась Ольга. – Без продолжения.

– Зачем тебе это? Хочешь получить мой волосок и приворожить? – перешел я в наступление.

– Чужое счастье не ворую! – обиделась Ольга.

Мне стало жаль ее. Я даже хотел погладить ее по голове, но подумал, что это будет неверно истолковано.

– Напои меня своим чаем на работе. – я посмотрел Ольге в глаза. – Завтра с утра.

– В следующий раз? – сдулась Ольга.

– Непременно.

Легко я от нее отделался. Даже странно.

– И, все-таки, на твоем месте, я бы так не спешила. – Ольга усмехнулась, будто что-то знает про Яну.

А ведь они даже не знакомы.

– Оля, я найти свой телефон не могу! – раздалось изнутри магазина. – Может, войдешь, поможешь?

Это у Катьки кончилось удивление, и проснулся такт.

– Труба зовет? – усмехнулся я. – Меня же влечет та, в которую влюблен.

– Повезло же ей! – прошипела Ольга и ушла.

Я успел докурить, когда девчонки снова оказались на пороге.

Закрыли жалюзи на дверях. Пикнула сигнализация, зажглись красные лампочки.

И мы разошлись…

Однако Ольга накаркала. Я, действительно, попал в пробку. Трамвайчик проехал остановку и обреченно открыл двери. Впереди не смогли разъехаться «Вольво» и «Десятка». И тюкнулись они, как нарочно, прямо на рельсах. Пока приедут ДТПешники, пока возьмут свое интервью, за это время пешком до Метро дойду!

Мир сговорился, чтобы я не попал домой. Интересно, почему?

Вдруг Яна собирает вещички и строчит прощальную записку? Чушь! Она не такая. Отчего же на моем пути вырастают: то малолетние грабители, то озабоченная Ольга, то пробка? Что происходит?!

К остановке лихо подкатила маршрутная «Газель». Я кинулся к ней, лавируя между машинами. Успел. Правда, сидячих мест уже не было. Склонившись в три погибели, я втиснулся в салон.

Тревожная мысль, что «Газель» непременно перевернется, обожгла мозг. Сам вчера видел, как такая же «маршрутка» выскочила на пешеходную часть, чиркнула дном по бордюрчику, потеряла управление, кувыркнулась да и осталась лежать на крыше.

Водитель, как назло, исполнил все тот же номер с заскакиванием на пешеходную часть. Ветки деревьев хлестнули по крыше, царапая стекла окон. Меня бросило в пот. И, когда мы остановились возле Метро, я вышел буквально мокрый, точно пробежал стометровку на время.

Может, моя бывшая хозяйка и права: я авантюрист, и когда мне не хватает адреналина, то вселенная отзывается на мой бессознательный посыл, и дарит мне такие переживания?

В Метро за жетонами стояла внушительная очередь. Я похлопал себя по карманам. Пусто. Надо же: и тут не повезло.

От кассы отошел студент с пригоршней монет.

Я шагнул к нему, сунул стольник:

– Выручи жетоном. Спешу!

– Так у меня сдачи нет. – растерялся парнишка.

– Это чаевые. – усмехнулся я, и пока студент лупал глазами, взял жетон и вскоре нырнул на эскалатор.

Навстречу выползала электричка.

Пятнадцать минут под землей, пятнадцать пешком по свежему воздуху – и дома.

Я решил, что сегодня изменю устоявшимся привычкам, не стану качаться, а, прямо с порога, унесу Яну на руках в спальню. А потом мы соберемся и отправимся куда-нибудь поесть.

Да, именно так и надо поступать. А цветы куплю на выходе, лишь бы киоск не закрылся.

Электричка впервые в жизни не стремилась улизнуть из-под носа. Видимо, полоса неудач окончилась. И людей было не много. Похоже, основная масса пассажиров задержалась при покупке жетонов.

Я плюхнулся на лавку и посмотрел на своих спутников. Странно, наверное, я раньше никогда не обращал внимания на лица попутчиков, потому, что чаще всего спал в дороге. Мне показалось, что здесь сидят люди, смертельно уставшие жить, отправляющиеся в свой последний путь.

Эта электричка не вернется! Это – поезд в никуда. Мы нырнем в тоннель смерти. Здесь все об этом знают. А теперь понял и я.

Возникло дикое, непреодолимое желание выскочить из вагона. Я даже привстал. Никто не обратил на это внимания.

Но это же глупо: сидеть и ждать другого состава, потому что испугался неизвестно чего!

Я представил, что электрички могут столкнуться, что кто-то может заминировать станцию, и тогда все мы окажемся в склепе из стекла и железа. Мурашки пробежали по спине. «Это от ветерка, – уверил я себя, – он здесь всегда свежий, даже в самую невыносимую жару».

А еще путь проходит под Исетью. Взрыв – и тонны воды обрушатся сверху! Вот тогда: спасения не будет!

«Осторожно, двери закрываются».

Все в этой электричке – зомби!

«Следующая станция – Динамо».

Двери лязгнули. Состав дернулся и нырнул во влажный сумрак тоннеля.

Воспоминание №2

Яна – это луч света в моем темном царстве. Что я видел в жизни? Как погибают друзья. Витька – далеко не первый, и, похоже, не последний. За мою короткую жизнь уже пятеро полегли от пуль на моих глазах, а меня ни разу не задело, словно смерть избегает меня. Я точно заговоренный на жизнь. Я как будто несу на себе печать избранничества. Но от этого только тяжелее. Пятеро сверстников – это не мало. Иногда я ненавижу свою судьбу.

Я научился не плакать. Я терпел, когда умирали друзья. И когда отца сбило насмерть, и когда мать усопла под ножом хирурга – я тоже не хлюпал носом. Лишь кусал губы до крови.

Мир, вообще, несправедлив. Я так хотел, чтобы родители мной гордились. Но они так и не увидели моих успехов. Честно говоря, они умерли до того, как я собрался что-то сделать для вечности. И теперь мне уже не хочется ничего: я не пошел в большой спорт, не организовал частное охранное предприятие. Ничего, вообще, не сделал. Сейчас я просто копчу воздух. И, наверное, только так и надо идти по этой жизни.

Вот рванешь в бизнес, как друзья, начнешь метаться из-за козней конкурентов, снижать цены, потеряешь львиную долю доходов, выплывешь только на одних «понтах», докажешь себе и окружающим, что ты еще – «О-го-го!», а потом посмотришь на себя в зеркало, и увидишь лишь пивное брюшко, лысину да нервный тик. И это в лучшем случае. В худшем – поднимешься высоко, и непременно пересечешься с истинными хозяевами жизни. И тогда все: либо бежать и прятаться, либо дождаться пули в собственном подъезде.

Жить ради денег, как я делал раньше, может быть, вовсе и не плохо, но в гробу мне не нужны будут никакие сокровища мира. И ради чего напрягаться? Ради ускоренного ухода из жизни?

Впрочем, я и так всегда был осторожным: в криминал не лез, бизнес не раскручивал. Хотел просто собрать коллекцию приятных воспоминаний, чтобы было о чем потрепаться в старости. А получилось, что стал смотрителем погоста в собственной душе.

Яна ворвалась в мою жизнь именно изломе судьбы. Похоронив мать, я ушел в запой. Вместе с мамой ушла и уверенность в том, что есть на свете человек, который любит тебя просто так. Это как будто с тебя содрали кожу. И восприятие мира стало другим, более болезненным.

Нет, я понимал, что мне повезло вырасти при живых родителях, что рано или поздно я останусь один, но во мне жила какая-то глупая детская уверенность, что мать бессмертна. Рухнула моя последняя персональная сказка. И что делать дальше – я не знал.

И запил я тогда именно от одиночества. Оно казалось всепоглощающим, растворяющим в себе все доводы разума. Я не боялся смерти, но не желал с ней мириться!

Вот тогда, когда я заглянул в сумрак собственной души, мы и познакомились. Яна, вернее даже не она, а некий светлый образ, расплывчатый облик, фантом, а не человек возник подле моего столика:

– Что празднуем?

До сих пор не могу понять, почему она со мной заговорила? Наверное, я ждал от жизни новой сказки, легенды. Сама Яна отшучивается, утверждает, что это было наваждение.

Я поднял голову и посмотрел на светящийся женский силуэт. В тот день она была в платье, а не в джинсах и в болтающемся свитере. Мне казалось, что над волной ее каштановых волос отчетливо проступает аура, но не золотая, как на иконах, а бирюзовая. Но глаза были серые и усталые, подернутые пеплом воспоминаний. Наверное, я был просто пьян.

Стыдно признаться, но в те мгновения я даже подумал, что это ангел спустился за мной, типа, срок пришел. Помню, что боялся увидеть крылья за спиной, такие же бирюзовые, как свечение вокруг головы.

А потом меня вывернуло наизнанку. Так позорно, словно последнего пропойцу.

Зато на следующий день я был выбрит, вымыт и трезв. И сидел за тем же столиком, что и накануне, читая про себя все известные молитвы, чтобы Яна снова оказалась здесь.

И она появилась. Это было настоящее чудо.

Вот так мы и познакомились.

Так что Яну мне послал сам господь, в прямом смысле этого слова. Думаю, бог подарил любовь, чтобы у меня появился шанс вылезти из трясины ужаса, в которую сам себя и вогнал.

Да, я слышал, что ангелы бесполы, но это ложь. Даже в Библии написано, что ангелы сходили с неба, жили с женщинами, и у них рождались дети.

Яна была для меня другим ангелом. Пусть у нее не было крыльев, зато в ней жила огромная, невероятно чистая душа. С ней было просто и легко. Она не врала и не выкручивалась, как все. Она не оставляла себе запасных вариантов, не встречалась одновременно с несколькими парнями, выгадывая за кого лучше выскочить замуж. Она просто жила.

Я полюбил ее сразу, и навсегда. Влюбленность обычно быстро испаряется, точно винные пары, но истинная любовь – становится новой кожей! Яна возвратила мне самого себя: сильного, уверенного, спокойного.

Потом были и походы в кинотеатры, и разговоры, и долгие провожания по улицам города.

Конечно, раньше я спал с другими женщинами. Но такой эйфории я никогда не испытывал. Я не подозревал, как сильно моя душа истосковалась по нежности; верил, что армия и работа вылепили из меня железного бойца. Я думал, что только в женских романах можно млеть от прикосновения к пальцам или к волосам девушки.

И вот теперь мой вагон мчался сквозь сырой мрак подземелий к свету, к жизни, к Яне. Скоро я буду дома. Что же мне так не терпится?

А вокруг сидят люди с остекленевшими взглядами и смотрят в одну точку перед собой. Интересно, с пассажирами всегда так и бывает?

Как-то получилось, что в Метро я плюхался на свободное место, закрывал глаза и сразу проваливался в сон. Покемаришь десять минут и выскакиваешь из-под земли, словно заново рожденный: бодрый и полный сил.

Сегодня: и не спалось, и не сиделось. Одолевало желание пройтись по вагону. А еще лучше – выскочить на следующей станции, пока не поздно.

В двенадцать лет я упал с велосипеда, да так неудачно, что приложился головой к цементной плите. После этого я тщетно пытался смыть с себя тошноту и странную паволоку, что застилала глаза, мешала думать. И хотя вода в ближайшей колонке была ледяной, она не помогала. Тупая, проникающая боль наползала, словно утренний туман от реки.

Сейчас я испытывал нечто похожее. Я не видел чего-то важного, а кто-то невидимый изо всех сил выпихивал меня из вагона. Я же уперся, не хотел подчиняться.

Выйти! Выйти!!! Выйти, пока не поздно!!!

Это были уже не мысли, а скорее кровавые буквы транспаранта перед глазами.

Двери открылись, но никто на этой станции не вышел.

«Динамо продинамили», – вяло подумал я. Люди, конечно, заходили, но как-то безучастно. Мне показалось, что все они шли на заклание.

Может, это нервы расшалились? И мне необходимо попить успокоительных травяных сборов с валерьянкой?

«Выйдешь ты или нет?» – это совсем не мысли, а голос в голове!

«Осторожно, двери закрываются. Следующая станция: Уральская». – механический голос прозвучал как последнее предупреждение.

Состав тронулся.

Ничего не происходило.

И вдруг показалось, что за стеклом я различил лицо Яны. Она улыбалась. Ветер развевал ее локоны. Казалось, что ее слепит солнце, она прикрывала ладошкой глаза.

Я даже привстал от удивления. Никто на меня даже не покосился.

Я помотал головой. Видение не исчезало. Что там может быть снаружи, кроме стен тоннеля, рельсов и проводов? Ничего!

Но все-таки я сделал шаг, второй, подошел к закрытым дверям, прижался лицом к стеклу. И, конечно, в тот же миг образ Яны колыхнулся и рассеялся. Теперь пред глазами мелькали разноцветные толстые кабеля, лежащие в длинных нишах стен.

Господи, да что же это творится?

И тут снова появилось лицо. Оно мне совсем не понравилось.

Видение возникло из голубой электрической вспышки. Незнакомка в черном, нависающем капюшоне, появилась так внезапно, что я отпрянул. Мгновение не мог понять, что происходит, но потом видение за дверью дернулось вверх, стряхивая капюшон, обнажая скелет с горящими рубинами глаз.

Это была смерть! Это, точно, была она!

Не знаю, почему я решил, что скелет усмехнулся, ведь плоти на нем не было. Но вот подмигнул он точно: беззлобно и участливо, точно мы с ним знали что-то плохое об этом мире, а остальные – как стадо баранов брели в нужную нам сторону. Это было неприятное ощущение.

А потом ад надвинулся со всех сторон.

Я еще не понял, что происходит, но уже сгруппировался и кувырком отскочил к середине полупустого вагона. Благо, все пассажиры сидели. Были даже свободные места.

То место, где я только что стоял, взбугрилось острым стальным плавником! Вагон вскрыло точно гигантским консервным ножом. Если бы не армейские навыки, меня уже перерубило бы пополам вздыбившимся рельсом. Я видел, как этот рельс перерубал людей пополам. Мой желудок подвело. Голова закружилась.

Удивительно, но время замедлилось. Кошмар разложился на кадры.

А потом, вместе с пылью, щебенкой, рваными кусками железа и бревен, волна взрыва швырнула меня в конец вагона, избавляя от картин нелепой смерти сидящих по левому краю.

Раздался второй взрыв, третий.

Я ощущал, как наш состав превращается в гусеницу, стремящуюся спрятаться внутрь самой себя, как вагоны врезаются друг в друга, как мнется железо, собираясь в гигантскую гармошку. Я скорее ощущал, нежели слышал вопли ужаса и хрип агонии.

Я почувствовал, как крыша вагона прогнулась под тоннами земли, рухнувшими вместе с блоками перекрытий. Но я был жив. Меня спасло видение, призрак смерти, прикинувшийся Яной, чтобы выманить с насиженного места.

Мне повезло. Даже здесь, в братской могиле, в этом месиве я все еще дышал! И это давало шанс вернуться назад, домой.

Стало темно, пыльно, душно. Панически хотелось освободиться. Но первые секунды после взрыва лучше не делать резких движений. Если бы мы были в зоне военных действий, я не шевелился бы вообще, прислушиваясь, не работают ли снайперы, но здесь, среди нас, террористов, точно, не было.

Пошевелил пальцами рук и ног: все цело, все работает! Сам оказался завален по грудь. А над головой – спасительная арка из сломанной крыши вагона, сдерживающая обломки и камни. Все-таки, я везунчик!

К месту трагедии, наверняка, уже мчатся МЧСовцы. Гонят технику и солдат. Раскопают. Нас непременно спасут!

Или нет?

Я прислушался. Не слышно: ни стонов, ни криков, ни мольбы о помощи. Неужели в этой мясорубке повезло исключительно мне одному? Мертвая тишина, когда не скребется ни один жучок – это жутко. Но нервы у меня стальные, закаленные. Наверное, я просто оглох от взрыва. И это пройдет.

Я освободил руки, ощупал свободное пространство. Крыша на ощупь оказалась не железной, а цементной и это означало, что арка образовалась из пробивших вагон плит с потолка Метро.

Если притока воздуха не будет, жить мне осталось всего ничего. Я отравлюсь собственным дыханием, углекислым газом, что выйдет, так сказать, из уст моих.

Мой дедушка любил приговаривать: «Не то оскверняет человека, что входит в уста его, а то, что из них выходит». Как в воду глядел!

Сколько я смогу не осквернять воздух? Час, два? И смогу ли?

Три детонирующих взрыва подряд замуровали нас надежно. Лучше, чем в швейцарском банке.

Надежда только на то, что при раскопках может образоваться дыра для воздуха.

С другой стороны, может быть, небесами мне дано время побыть в одиночестве, разобраться в своих чувствах?

Появление Яны, с самого начала, окружено тайной. А что если она – сиделка, данная в утешение перед нелепой смертью?

Скорее всего, я здесь и сгину. Лучше бы меня убило сразу, хотя бы не мучился.

А ведь предупреждали: и Ольгой с ее пошлыми намеками; и аварией на трамвайных рельсах, и очередью за жетонами, и даже голосом в голове. Но я упрямо гнул свою линию. И вот результат…

Почему мы никогда не слышим крика собственной души? Когда мы, вообще, перестали быть людьми чувствующими, и превратились в существа разумные? Разум блокирует в нас нашу истинную сущность, он подавляет все проявления души.

Сидеть ждать гибели, сложа руки – бессмысленно. Нужно выбираться самому! Руки-то свободны – это гарантия успеха. А везения мне – не занимать!

Нужно только рассчитать, куда вести подкоп, чтобы моя неустойчивая крыша не рухнула мне же на голову. Но куда девать землю? Рыхлой ее всегда больше, нежели утрамбованной.

Вот если как-нибудь удалось бы послать сигнал на поверхность. Эх, жаль, что никакого пистолетика у меня с собой нет.

Как вариант: можно уснуть и не шевелиться, тогда расход кислорода уменьшится. Но попробуй тут поспи!

Я принялся осторожно ощупывать свою тюрьму.

Мне казалось, кто-то изолировал меня, чтобы я принял какое-то важное решение. Людей всегда так наказывают: отбирают у них что-то имеющее несомненную ценность.

Но из любой тюрьмы можно сбежать. Нужно только терпение да вера!

Я нащупал что-то напоминающее стальной прут. Да, небо сегодня за нас! Счастье, что железяку завалило перпендикулярно поверхности земли. Конечно, я мог ошибаться. Но так хотелось верить, что спасение близко!

Я дернул прут – он ушел вверх относительно легко.

Этот штырь непременно выглянет над поверхностью земли! Сколько бы метров меня не разделяло от спасателей, воздуха теперь мне точно хватит. Меня найдут!

Я тешил себя несбыточными мечтами, не позволяя отчаянию даже приблизиться к себе. Пока дышу – надеюсь!

Сколько я толкал прут вверх: час, два, три? Я потерял счет времени. Пусть меня обнаружат!

Вот только, взывая богам, я не уточнил: кто должен меня спасти. Не подумал, что первыми меня обнаружат бесы, а не ангелы.

Тем временем длина стального штыря закончилась.

Видно его над землей или нет? Поймут ли мое послание?

Я дернул провод вверх-вниз. Посыпалась тонкая струйка земли.

О, нет!

Я почувствовал, как где-то надо мной нарушилось хрупкое равновесие. И все пришло в движение. Где-то высоко была с пустота, а я расшевелил камни над нею.

Я чувствовал, как усиливается давление на мой саркофаг.

В ужасе я воздел руки и ощупал стык плит. Так и есть. Посыпавшаяся земля сломила плиту и разводила обломки в разные стороны. Сейчас все рухнет на меня!

Я попытался увернуться, но было поздно.

Тьма обрушилась на меня.

Воспоминание №3

Я очнулся от боли. Не чувствовал левой руки. Даже думать не хотелось: раздроблены ли в ней кости или ее совсем оторвало. Лучше ничего не представлять, а то сбудется – худшее.

Правой рукой ощупал размеры моей «камеры». Не так уж и плохо, если не считать, что своими активными действиями я сократил себе запас воздуха. Кроме того, засыпало левое плечо по самое ухо. Неприятно, но не смертельно. А меня, похоже, вырубил кусок кирпича размером с кулак. Как он вообще здесь оказался? Видимо, проскочил в зазор между плитами. Следующий кирпич – целый – удачно заклинил дыру и спас меня от погребения.

Я продолжил ощупывать пространство вокруг. Так и есть: на меня чуть не рухнула одна из плит, стоявшая домиком надо мной. Она сдвинулась, пропуская в трещину камень и землю, но что-то, кроме пресловутого кирпича, ее заклинило и удержало от падения. Иначе быть мне уже с размозженной головой.

Пусть это будет что-нибудь крепкое: кусок арматуры, другая цементная плита. Господи, пусть ничего больше не шевелится!

Итак, подать наверх весточку о себе не удалось. Меня предупредили, чтобы даже думать об этом не смел!

Вселенная говорит с нами при помощи понятных нам символов. Но если мы глухи и упорны, то приходят болезни. Потом следуют потеря имущества, ограбления, пожары. Далее – тюрьма. И если лишение свободы не заставляет осознать свои ошибки, то настигает смерть – как итог нежелания идти на компромисс.

Так почему меня завалило? Ничем не болел, никто меня не грабил. Хотя…

Если рассматривать смерть матери как предупреждение, то эта версия вполне срастается. Кто, вообще, знает, как устроен наш мир? Почему мы в нем только гости, скользящие от рождения к смерти?

Я внезапно понял, что чувствую легкий, но приток воздуха. Нет худа без добра! Я пробил-таки дыру наверх!

Первая мысль: втянуть железку назад, чтобы расширить приток воздуха. Но наверху работают трактора и бульдозеры. Мою лазейку тут же завалят, да еще и утрамбуют колесами и сапогами. Что значит один из стальных прутьев, торчащих из зоны взрыва? Да ничего, если смотреть правде в глаза.

Лучше оставить, как есть. Возможно, плиты надо мной пошевелило именно то, что сверху нагнали технику, и начались спасательные работы, а мои жалкие потуги обратить на себя внимание не имели результата.

Зато теперь, наученный горьким опытом, я ничего больше не предпринимал. Просто лежал, засыпанный осколками и землей.

Очень хотелось пить.

Что-то тупое упиралось в живот. От этого дышать становилось все труднее. Мне сдавливало нижний край диафрагмы. Если меня все-таки извлекут отсюда, больница уже обеспечена. Ну, ничего, пусть подлатают. Глядишь, стану краше прежнего! А что: шрамы украшают мужчину.

Интересно, сколько времени я здесь нахожусь? Час? День? Сколько еще протяну?

«Эй, вы там, наверху! – мысли крутились в голове как заезженная пластинка. – Ну не топчитесь, как слоны! Поднимусь, ой, поднимусь…»

Да, я непременно выберусь отсюда. Иначе и быть не может…

Так началась кошмарная вереница часов жизни под землей.

Я: то впадал в прострацию, то выныривал из тяжелых снов, и тут же жалел о возвращении в реальность.

Мысли путались. Вспоминалось прошлое. Но какими-то бессвязными обрывками. Очень хотелось жить. Любой ценой!

Время от времени в голове всплывали строчки прочитанных книг. Возникали видения из жизни, плывущие перед глазами кадрами бесконечного фильма. А еще постоянно казалось, будто я повис над собой же, но ничем не могу помочь собственному телу. Мерзкое ощущение.

Время потеряло смысл. Что тут измерять, в ожидании кто до тебя доберется первым: черви или спасатели?

Я чувствовал онемение. Я пытался делать минимальные телодвижения. Сжимая и разжимая кулак, ощущал пульсацию в пальцах, и понимал, что еще поборемся, что победа, непременно, будет за нами!

Потом начали болеть мышцы спины и ног. Тело просило нагрузок. Кто ходил в тренажерные залы, кто поддерживал свое тело в форме, тот прекрасно понимает, о чем я говорю. После долгих и частых тренировок стоит дать себе небольшую передышку, как тело начинает ломить, мышцы просят дозу упражнений. И это продолжается около недели. Проверено. А потом «ломка» сходит на нет.

Значит, с момента последней тренировки прошло более суток. Если учесть, что накануне вечером я подкачивал пресс, то получается, что под землей я уже не менее двенадцати – шестнадцати часов. Но насколько больше – уже не понятно.

Да не хочется и выяснять. Жив – и ладно.

Перед глазами вновь плыли воспоминания.

Вот я еду на велосипеде. Ветер бьет в лицо. Это так здорово ощущать жизнь всем телом! Я взбираюсь на гору и останавливаюсь. Передо мной, у моих ног – целый мир. Моя вселенная!

Город плывет в утреннем тумане. Лента реки извивается, уводит вдаль. Здесь прошло мое детство.

А вот мы уже под обстрелом. Лежим, окопавшись, как кроты, третьи сутки. Ни пожрать нормально, ни в туалет по-человечески не сходить. Голова болит от ожидания. Мы держим позицию и ждем подкрепления. Но, кажется, про нас забыли.

Вчера Серега начал температурить. Сегодня анальгин ему уже не помог. Антибиотиков нет. Любая рана – и инфекция неизбежна. Нам везет, что нет раненых. Чуть высунемся – и нас вгоняют обратно прицельными короткими очередями.

– Темка! – кричат мне слева. – Да останови ты этого придурка!

Я оглядываюсь на Серегу.

О, нет! Он не просто встал, он уже рванулся навстречу врагу. Это горячка. Он не понимает, что делает! И как он смог так беззвучно подняться? Может, хочет, чтобы его убили? Его девушка вышла замуж, но ведь это не конец света!

– Куда?! – я прыгаю вслед беглецу, но не успеваю его перехватить. Меня откидывает трелью автоматов, и пыльные фонтанчики от пуль танцуют подле лица. Вот ведь сволочи: не убивают, играют, как кошка с мышкой. Власть свою показывают. Демонстративно.

Как только я мог прошляпить этот бессмысленный побег?

Серега не пригибается, не мечется. Он явно не в себе. Он бежит, точно танцует. Шило у него в одном месте! Нервный, худой, секунды не может провести спокойно, а теперь еще и болен. Кто знает, какие картины сейчас в его воспаленном мозгу?

И чего он сорвался? Куда? Похоже, у него истерика.

– Ложись! – я увидел, как мелькнул из-за куста блик прицела. Это уже не автоматчик: снайпер. – Ложись, Серега!

Понимаю, что с той стороны был приказ валить наших, если пересекут определенную черту, какую-то их личную границу суверенитета. Предупредительная очередь подле ног Сереги. Убьют, гады, убьют!!!

Чувствую, как взводят курок, как ищут в прицеле Серегу. Все, спасения для него нет!

Выскакиваю из окопа и сам стреляю на проклятый блик; тут же ныряю на дно траншеи, ожидая ответной очереди.

И враг не заставил себя ждать. Сверху сыплется земля и мелкие камни.

Отползаю метра на три и осторожно выглядываю.

Серега лежит в нелепой позе. Похоже, он оглянулся на мой крик, вот так, вполоборота, и упал. Вижу его лицо: на нем застыл удивленный вопрос: «Чего тебе, Тема?»

Все меняется.

Теперь дождь моросит над кладбищем. Я сижу у двух могил. Здесь заготовлено место и для меня, и для сестры. Отец хотел, чтобы мы после смерти могли собраться вместе. Он был семьянином до мозга костей. Его жизнь – это мы, а все остальное – средство для нашего обеспечения. Работа, социальное положение – все оставалось для отца пустым звуком. Он одинаково весело уходил плавать капитаном третьего ранга, а на побывке – работал грузчиком в том же самом порту. С тех пор я невзлюбил море. Оно отнимало отца.

Я смотрю на одинаковые серые надгробья. Стараюсь сдержаться, но слезы накатывают сами. Нет, мне не жаль себя, я смогу прожить без них, я взрослый. Но мне жаль, что мы не вместе, как раньше…

Поднимаю взор к серой пелене неба, в котором нет больше солнца, и молчаливо спрашиваю бога, за что это все?

Ответа нет. Наверное, и не будет.

Лишь дождь порошею сеет в глаза.

И вдруг серое марево туч дало трещину.

Я заворожено смотрю, как в небе появляется свет. Слышу голоса рабочих. Потом крик: «Сюда, здесь кто-то есть. Скорее, возможно, он жив!»

Тучи уходят. Я ощущаю тепло солнца. Я греюсь в его лучах. Я чувствую воздух, пахнущий бензином и пылью. Господи, как хорошо!

Я зажмурился от яркого света прожекторов.

Надо мной склонились люди в белых халатах. Нет, не ангелы. Врачи в повязках. Мне видны только их внимательные глаза. Они ждут моей реакции.

Я шепчу им, что небо раскололось, но не слышу собственного голоса.

– Он приходит в себя! – объявляет один из смотрящих. – Поздравляю, все закончилось хорошо.

Врачи исчезают. Вместо них надо мной снова вспыхивает свет прожекторов. Но при этом нет потолка. Кажется, я плыву в интегральном сне, в загрузочном буфере «Матрицы». Кажется, что я умер, а добрые ангелы переоделись в белые халаты, чтобы не травмировать раньше времени. Глупо, конечно.

Свет давит на глаза. Голова болит. Хочется пить. И спать.

Вспоминаю про левую руку. Боюсь пошевелиться. Лучше пока оставаться в неведении. Может быть, она в гипсе. Не стоит расстраиваться раньше времени.

Дышать трудно. В живот, по-прежнему, что-то давит. Возможно, там меня заштопали. Но думать об этом не хочется.

Раз есть боль, значит, я жив. Жив! И это здорово!!!

Интересно, Яна уже знает, что меня нашли? Поди, никого ко мне пускают. Карантин и все такое. Медицина – дама серьезная, воспитанная на старых, викторианских нравах. Наверное, это правильно.

Насколько, вообще, реальна наша жизнь? Как получается, что все наши желания исполняются? Почему каждого оберегают, предупреждают, и, даже если мы прем на рожон, – нас все равно спасают?

А потом опять привиделся Серега. Из небытия выплыл и Витька с кровоподтеком из маленькой дырочки в голове. Появилась мать с бледным, точно мраморным, неестественно правильным лицом.

Кто видел гибель, тот знает, что мертвые лица становятся иными, нежели при жизни. Их черты заостряются. У каждого человека есть явная или почти незаметная, но асимметрия в лице. Я не помню ни одного человека, у которого левая половина лица была бы калькой с правой. И вот что удивительно: за несколько дней до смерти лица становятся симметричными, пропорциональными и красивыми. Получается, что смерть делает наши тела лучше. Никогда не мог понять, в чем тут загвоздка! Думаю, это изменение вызвано пребыванием в нас души.

Погибшие сбросили личину, как одежду, и отправились выше. А мы остались. И непонятно, кому из нас лучше.

Говорят, на девятый дней после смерти первая оболочка души, умирает и отваливается. На сороковой день – следующая. И так далее. Через год – исчезает последнее защитное поле, освобождая духовное ядро. В общем, душа – это луковица. Кто ее обдирает, тот слезы проливает. Может, поэтому на похоронах и плачут, хотя, вроде бы радоваться должны, типа, отмучился человек, и светло ему теперь на небесах.

Потом приснилась звездная ночь.

Я стоял под огромным куполом неба, задрав голову вверх. Где-то вдалеке ржали лошади. Ближе – стрекотали кузнечики, квакали лягушки, да щелкали птицы на деревьях. Воздух был наполнен прохладой и свежестью.

Меня тронули за плечо.

Я обернулся и увидел отца. Он улыбнулся, снял свою капитанскую фуражку, и сказал:

– Ничего не бойся, сынок.

– Я помню, отец. Не верь, не бойся, не проси.

– Сами придут и сами все дадут.

Облик отца стал туманным. И сквозь него проступило лицо в марлевой повязке:

– Ну, вы, ребята, даете. Зачем вы его так накачали? Ладно, потом разберемся. Эге, да он приходит в себя. Отключите систему искусственного дыхания. Пусть немного потрудится. И систему жизнеобеспечения – тоже.

– Но…

– Никаких «но»! Вы график активности головного мозга видели? Да он у нас с такими мыслями еще раз дуба даст. Из принципа.

– Да и пусть. – проворчал кто-то невидимый. – Первый раз что ли? Зачем нам из-за всякой ерунды статистику портить?

– Да вы что? Совсем распоясались! Он – гражданин! Не какой-нибудь эмигрант, но член общества, полностью искупивший вину перед отечеством.

– Знаете что, генерал-лейтенант, я не верю в эффективность нашей исправительной системы.

– Да с такими речами вы у меня под трибунал пойдете! Да вы сами на его месте окажетесь!

– Легко! Что, система госбезопасности не доложила еще, что я один из тех самых политических репрессированных? Нет? Опять сбой в системе? Хороша великая держава.

– В карцер! Что вы стоите, олухи?! Мне что: дважды повторять: в карцер майора Троеполова!

Я открыл слипшиеся глаза, и увидел себя в белой палате. Никаких военных здесь не было. Но врач, действительно, кричал надо мной и даже брызгал слюной от ярости.

Я в военном госпитале? Что ж, как пострадавший при взрыве, вполне мог сюда попасть. Ирка, например, могла похлопотать. Деньги делают все. Тогда и генерал-лейтенант, курирующий простого пострадавшего – вполне естественное дело. Только вот о какой такой вине перед родиной они говорили? И как я ее мог искупить не на поле боя, а попав под завалы?

Уж не сошел ли я с ума?

Может быть, я все еще под землей, в беспамятстве? Разум не сдается, но уже путается от нехватки воздуха.

Что ж, я давно убедился, что в нашем мире возможно все…

– Где я? – я с трудом разлепил губы.

Врач перестал орать и, повернувшись ко мне, добродушно улыбнулся:

– В Реабилитационном Центре. Сегодня разговаривать не стоит. Но завтра уже вы встанете на ноги.

«Круто. – подумал я. – До чего у нас военная секретная медицина дошла. Фантастика! Ну что ж, поспать не помешает. А свои разборки оборотни в погонах пусть производят без меня».

Я даже улыбнулся своим мыслям, вспомнив, что у моих опекунов на погонах должна быть змея, обвитая вокруг чаши. Вот пусть и травят друг друга, эскулапы хреновы.

Откуда есть пошла Земля

Документальный фильм 1420ю/12897ч

Из видеоархива

Головного Реабилитационного Центра.

Третье отделение полицейского

Управления Федеральной Безопасности.

Секция реанимации и активации мозжечка

для граждан, отбывших наказание.

Личное дело наблюдаемого №749520100725.

Съемка скрытой камерой №1

Накануне меня катали в машине скорой помощи. Автомобиль был необычный, наверное, – новые разработки УАЗа. Что ж, правительство дало отмашку развивать отечественную промышленность, вот наши Кулибины и стараются. Тем более, что могут, вот только лень-матушка да самогон-батюшка держат их крепче цепей.

Везли меня плавно, точно на волшебных амортизаторах. Если бы не убаюкивающее урчание мотора, можно было бы подумать, что мы не трогались с места.

Мы нигде не останавливались, но сирена ни разу не взвыла. Как только водила подгадывал под светофоры?

Здание, в которое меня внесли, совсем не напоминало больницу. Многоэтажный корпус венчали такие же шпили, как на готических соборах. С балконов и из ниш стен выглядывали химеры да грифоны. То ли мифические твари отпугивали нечисть от здания, то ли сторожили самих пациентов, предотвращая их побег. По правде сказать, таких клиник я еще не видел.

Бывало, конечно, при Советской власти: в православных храмах устраивали винно-водочные магазины, склады и даже общественные сортиры. Но ни протестантских, ни католических костелов у нас до Перестройки не возводили. А здание, судя по ветхости, явно разменяло сотню лет. Это ставило в тупик.

Спрашивать я опасался. Боялся, что мой мозг неправильно воспринимает действительность, искажает ее; что после долгого кислородного голодания могла развиться какая-нибудь психическая болезнь. Для начала нужно было убедиться в том, что все видят то же, что и я. Вот тогда можно делать выводы.

Внутри больница тоже поражала. Стерильно белые стены казались ненастоящими. Ни единого пятнышка, ни царапины – как такое, вообще, возможно?

И всюду – камеры наблюдения. Нет, ну в палатах, там понятно: стало больному плохо, диспетчер сразу тревогу поднимет. Это, наверное, даже правильно. Но в коридорах-то зачем?

Санитары меня ни разу на фиг не послали. Пусть это трижды закрытая военная зона, но в больнице без мата совсем невыносимо!

Более того, в моей палате никого больше не было.

На потолке мерцали причудливые круглые лампы. Распахнутое замысловатое окно смотрелось как сплющенный люк субмарины. И дверь – овальная. Наверное, стилизация под космический корабль или под пещеры хоббитов.

Это раньше у нас все было одинаковым. Сейчас у людей денег больше – вот и воплощают в архитектуре свои фантазии. Любой исследовательский центр, конечно же, с радостью въедет в необычное здание, а не в старый детский садик, к примеру, но обычно так не бывает. Куда же я попал?

– Значит так, заключенный. – сказал вошедший санитар. – Сейчас у тебя собеседование с капитаном госбезопасности, а потом – терапия. Ничего не бойся. Самое страшное – позади.

– Постой! – я приподнялся на правом локте.

– Вставать нельзя. – покачал головой медбрат. – Ослушание приказов в Реабилитационном Центре – это статья. Не гневи начальство.

Я послушно опустился на место:

– Ты хотя бы намекни, отчего вы все заладили: заключенный, да заключенный? Я зеков только в кино и видел.

– Не имею права давать справки. Я же просто санитар. Прикатил, укатил, утку принес. – мужик подмигнул. – Ты потерпи немного. Вот у капитана есть право разъяснения информации уровня «Б».

– Понятно. – буркнул я. – А когда мне объяснят, что такое уровень «Я», то сразу стану богом.

– Что-то вроде того. – медбрат неопределенно махнул рукой, покосился на камеру. – Ты быстро схватываешь. Сам разберешься. Удачи.

– И тебе: не кашлять.

Я так и остался лежать, думая, что это не я, а мир сошел с ума. Понимаю еще уровень секретности, связанный со стратегическими наработками армии. Согласен на подписку о неразглашении. Но уровень «Б» – это уже, точно, шизофрения. Только американцы все буквами пытаются нумеровать.

Но если меня похитили люди ЦРУ, то получается, их агенты вели раскопки с той стороны Земли, прямо из своих Штатов. А еще они знали мои координаты, чтобы успеть вытащить до того, как задохнусь.

Думаю, злодеи перебросили меня через границу, переправили через океан. И все это только для того, чтобы заполучить мои бесценные органы для пересадки. Вот же чушь! Не стоит овчинка выделки. Да и донор из меня совсем никакой.

Но отчего янки чешут по-русски без малейшего акцента? Здесь трудятся одни эмигранты – потомки белогвардейцев?

Слишком все это сложно, чтобы оказаться правдой!

Додуматься до чего-нибудь дельного не дали. Открылись двери, и широкой поступью в палату вошел рубаха-парень: рот до ушей. Костюмчик на нем сидел, как влитой. И не дешевый, надо сказать. Ни дать, ни взять – грядущий с банкета на банкет.

– Анамнесиса тебе, заключенный №749520100725!

Я чуть не поперхнулся:

– И тебе того же, по то же самое число.

Капитан безопасности совсем не удивился.

– Что, даже на хрен не пошлешь? – ох, не нравился мне этот тон всезнайки.

– А что, соскучился по давно известному маршруту?

Похоже, этот вопрос несколько озадачил капитана:

– Нет, ну не хочешь по номеру, можно звать тебя Темой. А после реабилитации – уже на выбор, как только душа пожелает.

– А царем Египта можно?

– Хоть Месопотамии. – в глазах офицера мелькнуло удивление. Похоже, я вел себя не так, как ожидали.

– Итак, заключенный номер… Артем Литвинов. – поправился капитан. – Я приставлен курировать вас до полного восстановления объема вашей личной памяти. До истечения курса лечения вы не имеете права знать мое имя, а только звание. Я – капитан Третьего отделения полицейского Управления Федеральной Безопасности. Для краткости: капитан. Теперь вопросы.

– Я могу сесть?

Да хоть попрыгать. – пожал плечами офицер.

– Почему же мне не разрешил этого санитар?

– У него нет на это права.

– Ах да, он не может высказываться на уровне «Бее-е»! Что с него взять? – я осторожно сел. Ничего не болело.

На мне не было гипса, и левая рука оказалась на месте. На ней не было ни синяков, ни ран. Я смотрел на себя с чувством нарастающего восторга. Вот это медицина, это я понимаю!

– Санитары, вообще, за чертой информационного уровня. – капитан сел в кресло напротив. Он наслаждался моим замешательством. – А вот у вас есть право доступа к тому самому уровню, который вы пытались высмеять.

– А обслуживающий персонал – не люди?

– Правильнее: не граждане. Документы вашего медбрата в данный момент проверяются в Посольстве. Через три года он сможет получить такие же права, как у вас. – капитан тягуче растягивал слова, точно рассказывал сказку на ночь, словно пытался ввести меня в гипнотический сон. И это, надо сказать, не плохо у него получалось.

Но я тоже не лыком шит. Нас учили сопротивляться чужому влиянию. Впадая в транс, чувствуя, как все становится безразлично, я нащупал на кровати острый выступ и проткнуть им палец. Физическая боль мгновенно вернула меня в себя.

– Федерация – самая гуманная, самая правильная форма государственности. – разглагольствовал капитан, закинув ногу на ногу. – Вы согласны со мной?

Проверяет. Все спецслужбы одинаковы. Почему-то, рано или поздно, но у всех их сотрудников развивается маниакальное стремление все контролировать. Манипулировать людьми и общественным мнением – это их профессиональная обязанность, но агенты начинают мнить себя богами. Мания величия заражает весь состав от генерала до рядового. Стоит им немного подыграть – и это не они тебя изучают, а уже – ты их. Нужно только не давать повода для сомнений, иначе, раскрыв мою маленькую шалость, они рассвирепеют.

– Согласен. – буркнул я. – Демократия – это курам на смех. Позорное прикрытие для воротил большого бизнеса. Захотим, и Америка рухнет, потому что их доллар не обеспечен золотым запасом. Стоит предъявить Штатам к выплате всю их паршивую «зелень», как мировая финансовая пирамида рухнет. А наши рубли никто массово не скупал. Нам бояться нечего. Российская Федерация – самое правильное содружество государств.

Капитан довольно кивал в такт моим словам. Похоже, теперь все шло, как он и представлял.

– Верно, Артем. Только у вас теперь двойное гражданство. Вы не только подданный России, но и находитесь под защитой Межгалактической Конституционной Федерации Дельта.

Да это просто сумасшедший дом!

– Хорошо, я гражданин Федерации Дельта. – очень хотелось добавить: «И альфа, и омега, и во веки веков, аллилуйя!»

– Разве вы не удивлены? – капитан напрягся и подался вперед.

Кажется, прокололся. И так бездарно!

– Ну почему же? – я не знал, как выкрутиться. – Честно говоря, никогда не слышал о Межгалактических Федерациях. Но вы же тестируете на мне вопросы Единого Государственного Идиотизма.

Капитан прыжком оказался подле меня. Он пристально смотрел в глаза, брови его вопросительно топорщились:

– Не понимаю, как вы выскользнули из-под контроля, но это пойдет в минус, а не в плюс.

– Ой, как страшно! – я тоже был обескуражен нелогичным поведением собеседника.

Похоже, меня проверяют, выясняют, насколько я темпераментный? Что ж, в любом случае, где бы я ни был, лучше всех запутать, пусть думают, что я порывист. Ведь не факт, что я в российской больнице. А враг не должен понимать, с кем он имеет дело!

Я встал с кровати и ткнул пальцем офицера в грудь:

– Ты, межгалактический, потрудись объяснить, что здесь происходит! Я русский от рождения. А вот насчет гражданства Федерации Дельта стоит еще хорошенько подумать!

– Нет, вы не русский. И, по чести сказать, никогда им не были! Раз вы прямо сейчас, не пройдя ни единого этапа восстановления истинной памяти, обладаете способностью противостоять первой ступени возвращения, то скрывать это не вижу необходимости. – капитан был рассержен. – Вы всегда были гражданином Федерации. Ваш прежний сан еще не реанимирован, вы здесь пока еще преступник, попавший под амнистию в связи с инаугурацией Президента. И если бы не указ, то гнить бы кое-кому на Земле еще два срока.

Тоже мне политический корректор сознания выискался! Комиссар из комиссионного магазина! Он даже ругается на «вы».

– Охренеть! – я ткнул офицера двумя кулаками в грудь, заодно проверяя, действительно ли меня так хорошо исцелили. – Если я гражданин, попробуй, тронь меня!

– Значит так, № 749520100725, оскорбление должностного лица при исполнении, нападение – все фиксируют камеры. Это потянет еще на одну жизнь, только в полной нищете. Где-нибудь в самой отсталой стране, где ходят в шкурах, и стучат в бубен, веря, что вызывают этим дождь!

Я поднял руки вверх:

– Все, вопросов больше не имею. Исправлюсь. Еще срока – это уже слишком.

– Сядьте, Литвинов! – капитан был мелковат, и смести его с дороги – не составило бы труда, но он, непонятным образом, смотрел на меня сверху вниз. Как это у него получалось, я так и не понял.

Я хотел еще немного поартачиться, но мысль, что я здесь был когда-то высокопоставленным начальником, заставила меня замолчать. Если этот сумасшедший верит в мой будущий карьерный взлет, зачем его разубеждать? Пока я раздражаю спецслужбу, но, однако, – не заключенный и не связан. Отчего не подыграть безумцу?

Или он нормален? Но тогда со мной что-то не так.

– Простите, капитан. Я все осознал. Мне, действительно, нужно с вами сотрудничать. Выдаю пароли, явки. Начнем с главного. Мне – двадцать три. Я белокурый, голубоглазый повеса. Поэт, философ, художник. Фамилия моя Казанова.

Капитан достал зеркало и поднес к моему лицу:

– Неужели? Плохо на Земле с конспирацией. Знакомьтесь, с собой заново, Литвинов, у нас вы – Глеб Юрьевич.

Увидев свое изображение, я нервно сглотнул. До сих пор я пребывал в священной уверенности, что молодость – мое главное оружие. Теперь я в этом не был так убежден.

Не смотря на то, что тело оставалось в идеальной форме, на меня смотрело лицо тридцатипятилетнего мужика. И, вообще, это был совсем не я, а похожий на меня, согласен, но неизвестный господин с надменным, окаменевшим лицом.

Странно видеть в зеркале серьезное лицо с ямочками на щеках, которых, кстати, у меня никогда не было. Цвет волос тоже изменился: ядреная смоль была припорошена заметной сединой. Лоб стал выпуклым и большим, залысины – более глубокими. Стоило, пожалуй, не закидывать волосы назад, как прежде, а сделать челку. Как-то было неудобно видеть себя обладателем такого лба, который делал меня ее похожим на гения.

Изменилась форма носа: он стал более строгим, ближе к греческим формам, хотя старый мне нравился больше.

Разрез глаз стал более широким. От этого в лице появилось что-то девчачье, неестественное.

В общем, мы с Глебом Юрьевичем были разными людьми. Я смотрел на свое новое отражение и думал, что есть в нем что-то неуловимо нереальное. Мне даже показалось, что все это – оптический обман, игра света.

Я подмигнул изображению. Двойник повторил жест. Это ничего не значило. У меня на «ноуте» стоит программка, при помощи которой, сидя в Интернете в реальном времени я могу скрываться под аватаркой, передающей мою мимику. В общем, если уж на Земле есть подобные технологии, то здесь – и подавно.

Только зачем водить меня за нос? Обман все равно всплывет.

Итак, я постарел. Даже не знаю, плохо ли это.

– Зеркало врет! – справившись с первой растерянностью, я рассмеялся офицеру в лицо. – Волосы я покрасил в детстве в знак протеста. Слышал про панков и рокеров? Цвет воронова крыла – для байкера лучше, чем оттенок скошенной соломы. В глазах – контактные линзы. Ну и так далее.

– Неужели вы думаете, что мы ничего про вас не знаем? – усмехнулся капитан и хлопнул в ладоши. Дверь открылась, и уже другой санитар, явно ждавший условного сигнала, вкатил тележку с папками и делами. – Полюбопытствуете?

Я подошел к каталке, перебрал бумаги. Это было досье на меня. Не просто официальные данные: родился, ходил в школу, служил, получил орден, работал. Нет, там было написано такое, от чего я сначала покраснел, а потом меня бросило в пот.

Никто не знал об этой стороне моей жизни. Не такой уж я болтун, чтобы делиться детскими и интимными переживаниями. Сколько бы я не выпил, но никого не пускаю в сокровищницу своей души. Жизнь научила меня не доверять. Худшее предательство, когда друг засмеется над твоими маленькими святынями. Зачем давать оружие против себя?

Но что поразило меня больше всего: здесь были расписаны многие мои даже не поступки, а эмоциональные переживания, связанные с разными, в том числе и малозначительными событиями.

Я не понимаю, как это, вообще, возможно. Это как если бы кто поползал в моей голове, забрался в самые глубины подсознания, а потом бы записал все на бумаге. Слава богу, человечество не умеет этого, ведь каждому из нас нужно личное пространство, воспоминания, которые и лепят из нас личность.

Вскоре я перестал скользить глазами по строчкам документов, а начал внимательно читать.

«Господи, как я не хотел, чтобы Инна видела меня такого жалкого: в шортах, с разбитыми коленками и грязными руками. Она всегда была такой аккуратной, когда сидела со мной за одной партой. Огромные банты так ей шли, а остальных девочек делали похожими на кукол.

Я сидел в кустах, и с тоской смотрел, как одноклассники бегали рядом, «ляпая» друг друга. И Инна была рядом с ними. Она чинно прогуливалась. Ей нельзя было бегать после операции еще две недели. Но она не грустила, а улыбалась своим мыслям. Собственно, от нее я и прятался. Сжимая в руке игрушечный пистолет, я не хотел предстать перед ней в таком виде. И, в то же время, мне было тоскливо здесь одному.

Да, я хотел сейчас сидеть за партой, но утром забыл ключи от квартиры, а дверь захлопнул. То, что я не обедал – это пустяки, а вот то, что не смог переодеться и с портфелем прибежать в класс – это стало трагедией. Нет, никогда я не был отличником, но за партой меня всегда удерживали именно романтические чувства. Но я никогда в этом никому не признаюсь. А то ведь смеяться будут.

– Темка. – на меня в упор смотрел Кирилл. – Прогуливаешь?

– Нет. – мрачно отрезал я. – Подглядываю.

– За кем? – удивился одноклассник, но, перехватив мой взгляд, кивнул. – За Инной. Ну да.

Я ждал, что он начнет дразниться: «Тили-тили-тесто: жених и невеста». Но Кирилл ничего не сказал. Он помялся, как взрослый:

– Ты чего в таком виде? Что-то случилось?

Я хлюпнул носом и отвернулся. Мне скоро будет восемь, а большие мальчики не плачут!

– Погоди, у тебя нет ключа от дома? – вдруг догадался Кирилл. – Ладно, ты никуда не уходи. У меня такое было. Потерпи.

– Ага. – проворчал я, кусая губы, чтобы не разреветься от обиды. – Куда мне деваться-то? Уж не сбегу.

Кирилл пропал. Раздался звонок. Школьный двор опустел. Я вышел из своего укрытия и с досадой пнул камень.

– Артем!

Я вздрогнул от неожиданности. Это была наша учительница. Учительница всего. В смысле, она преподавала все предметы, и знала, казалось, все на свете. Фамилия у нее была Перунова. Меня это так сильно удивляло, что я даже выяснил, кто такой Перун, и был поражен тем, что раньше существовали целые пантеоны богов, которые любили и ненавидели друг друга, как люди.

Я обернулся, ожидая громов и молний, в переносном, конечно, смысле. Елена Николаевна смотрела прямо в душу:

– Что случилось, Артем?

Рядом с учительницей стояли Инна и Кирилл, который отвел глаза и пожал плечами: мол, так получилось.

Я боялся, что за прогул меня накажут, но Елена Николаевна не думала сердиться.

– Дверь захлопнулась. – честно признался я. – А ключи остались дома.

– Что ж ты сразу ко мне не подошел?

– В таком виде? – я хлюпнул носом.

– Мы ценим людей за их ум, а не за одежду. – сказала Елена Николаевна.

Это меня успокоило.

Когда мы вчетвером вошли в класс, никто не удивился, не засмеялся, не стал тыкать в меня пальцем. Все занимались своими делами: швырялись самолетиками, тряпками и даже мягким пеналом. Наше появление пресекло это общее веселье.

– Ребята, – сказала Елена Николаевна, – Артем попал в беду. Он остался на улице без ключа. Поэтому он не смог переодеться и придти в школу. Но его все равно тянуло сюда, к своим друзьям.

От класса на меня накатила волна добродушного понимания. Им всем было наплевать на мои коленки, поросшие кровавыми бурыми корочками. Более того, все мои царапины и синяки вызывали у девчонок легкий восторг, а вовсе не ужас, как у мамы. Пацанов заинтересовал пистолет, который мы вместе с отцом вырезали из дерева. Это был почти настоящий револьвер. По крайней мере, я так считал. Я сам его шлифовал наждачной бумагой, сам красил серебристой краской. Конечно, он не стрелял, зато такое оружие было только у меня одного!

Я разоружился, оставив пистолет на столе Елены Николаевны. И теперь мой револьвер хорошо был всем виден. Это было приятно.

Я сел за парту с Инной. Мне принесли двойной лист бумаги, вырванный из середины черновика, дали запасную ручку.

Инна достала из портфеля бутерброд и протянула его мне.

Я покосился на Елену Николаевну. Учительница благодушно кивнула, и я вмиг расправился с едой.

После этого Елена Николаевна постучала по столу:

– Помочь другу – это лучшее, что можно сделать. И не потому, что друг когда-то сможет отплатить добром, а потому, что стремление поддержать товарища отличает нас, людей, от мира животных.

И начался урок.

Я чувствовал себя неловко. Однако никто на меня больше не смотрел. Все склонились над тетрадями.

Я осторожно, перебарывая смущение, толкнул локтем Инну:

– А ты как обо мне узнала?

Собственно, это был первый наш разговор.

– Кирилл рассказал. – Инна покраснела и еще сильнее склонилась над тетрадью. – Я подумала, что со взрослыми будет легче решать любые проблемы. Ты ведь не пошел бы со мной в класс?

Верно: чего это я девчонок не слушался! Хотя, если бы это была именно Инна… Даже не знаю. Но вслух я ничего не сказал.

Это она ловко придумала. Догадалась, как избавить нас от насмешек. Воистину гениальный шаг! И пусть теперь кто-нибудь что-нибудь пискнет про жениха и невесту, тут же по шее получит! Да и Кирилла я как-то недооценивал до этого времени.

Я ощутил на себе пристальный учительский взгляд. Елена Николаевна неодобрительно покачала головой, но я уже выяснил все, что нужно. Теперь можно заняться уроками»…

Я оторвался от распечатанных листков, и ошарашено посмотрел на капитана. Я словно бы, на самом деле, провалился в прошлое, и даже ощутил запахи: кустов, в которых прятался; того бутерброда с копченой колбасой; и даже духи Елены Николаевны – смесь сирени и весеннего ветра.

Откуда они могут знать такие подробности того, что и сам-то я помнил с трудом? Что это за третье полицейское отделение Федеральной Службы Безопасности? Где я, в конце концов? В закрытом исследовательском Институте?

Может, на самом деле, я погиб, а мозги мои плавают в пробирке и галлюцинируют? Вероятно, ученые спасли даже не голову, а именно мозг, положили его в питательную среду, снабдили притоком свежего воздуха – и мне кажется, что я существую!

Иначе как еще можно объяснить, что в каком-то ведомстве может находиться распечатка моих детских ощущений, которыми я никогда, ни с кем не делился?

Но если я – это плавающие мозги, нафаршированные электродами и чипами, то стоит выброситься из аквариума, умереть достойно, чтобы никто не узнал, что я чувствовал в последний момент!

Я вырвусь из этой тюрьмы, чем бы она ни оказалась в реальности!

Что же мне так тяжело дышать? Воздуха вдруг стало не хватать. Мерзкое ощущение. Я пытаюсь вдохнуть, как перед толчком штанги, но воздух какой-то тягучий, словно совсем не насыщен кислородом.

– Артем! – голос капитана летит из темноты, из глухой пустоты, из непроницаемого мрака.

Я чувствую, что теряю точку опоры, тело мое падает, опрокидывая с собою тележку с бумагами. Я ощущаю, как документы засыпают меня, точно пытаются похоронить под собой.

– Реаниматора! Быстро! – крик летит из пустоты.

Спасительная мгла поглощает мир.

Съемка скрытой камерой №2

На этот раз у моей кровати дежурил уже не санитар и не какой-то там капитан, а настоящая «большая шишка». Высокий ранг человека видно сразу и везде. И хотя он был в штатском, без знаков отличий, но его руки свидетельствовали о том, что он никогда не знал грубого физического труда. Несмотря на эту холеность, было в нем что-то подленькое. Возможно, это казалось из-за его бесцветных ресниц, словно выгоревших на солнце или из-за странных, неэмоциональных глаз.

А еще создавалось впечатление, что он не тот, кем хочет казаться. Его движения и жестикуляция были не командирскими, а подражательными, словно он не понимал разницы между копированием и самим стилем. Он не был обделен властью, но ему всего в этой жизни было мало.

– Артем? – белесая, как и ресницы, бровь моего гостя вопросительно приподнялась.

– Скажите, где я?

– В Реабилитационном Центре. – незнакомец смотрел на меня пристально, словно пытался разобраться в путанице моих мыслей.

– Скажите честно: сейчас мои мозги плавают в пробирке? – я решил задать прямой вопрос.

Я ожидал, что собеседник растеряется, закашляется, выронит из рук сверток с бумагами, но ничего подобного не произошло. Более того, незнакомец хитро подмигнул:

– Появилось серьезное отношение к жизни?

Я вдруг понял, что мир окружающих меня людей безумен.

Мужчина перестал улыбаться:

– Твои мозги, воспоминания, вся твоя жизнь – все это в тебе. Ты целостен и психически адекватен. Только произошли события, к которым с земной меркой подходить трудно.

Ну, точно, я – в сумасшедшей палате!

– Там, на Земле, ты мертв.

– Ложь! – я даже подскочил на кровати. – Я жив! И Земля не там, а здесь!

– Вот как? – гость насупился. – Что ж, ты, действительно, еще жив, но в коме. На твоей любимой Земле ты лежишь под обломками станции Метро. Когда тебя выкопают, ты будешь мертв, задохнешься.

Я еще раз огляделся.

Неестественная стерильная чистота вокруг. Овальные окно и двери. Странной формы больничная кровать. Действительно, есть о чем подумать.

– А как же темный тоннель, ангелы по ту сторону и все такое?

Собеседник разгладил пальцем морщины над переносицей, видимо, чтобы не расхохотаться, но от улыбки удержаться не смог:

– Когда ты вспомнишь все, мы посмеемся над своим вопросом вместе, Литвинов. Стандартная процедура возвращения – это ведь не для нас. Или ты, в самом деле, веришь, что новый президент вот так просто, без всякого давления со стороны, может выпускать экстремистов на свободу раньше срока? У тебя, согласно приговору военного трибунала, еще два рождения на Земле. Думаешь, просто было устранить прежнего президента? А легко ли стереть память и изъять все видеоархивы изо всей Полицейской дознавательной сети? Но ты нам очень нужен, Артем! Или все-таки уже Глеб?

– Какой, к черту, Глеб? Нет, вам не удастся свести меня с ума! Если меня не убили в чертовом джипе, то и вам не удастся меня победить, ясно? Вы хоронили по очереди: своих друзей, потом – мать? Нет? Ну, тогда и не суйтесь ко мне со своими дешевыми фантазиями!

– Успокойся, Артем. – мужчина покачал головой. – Мне не нужно пускать пыль в глаза. Я – ясновидящий, если ты забыл, Третий Оракул Межгалактической Конституционной Федерации Дельта.

И этот туда же.

– Не веришь. Ну и правильно. Меня зовут Олег Петрович. Не удивляйся. Земной порядок – это калька с нашего мира. В Дельте, процветает гуманизм и сочувственное отношение к заключенным. Ты уж извини, что я поспел позже ищеек Третьего отделения, но Всемирная Конгрегация Доктрины Веры вечно ставит вуали на события. Тяжело быть Оракулом, когда вся государственная система направлена на то, чтобы замутить твои видения. Он хоть представился, этот шпик?

– Капитаном. Без имени и без комментариев. – я усмехнулся. – Но больше он похож на старшину во время отлучки офицеров.

– Никакой это не капитан, ты видел не живого человека, а голограмму типичного служащего. У голограмм, кстати, нет имен, а только звания, которые им дают при создании, и никогда потом не меняют. Боятся восстания роботов, если те вдруг начнут мыслить. Этих голограмм-роботов даже не подключают к Полицейской дознавательной сети, опасаясь сговора. Кстати, многие заключенные вынесли этот страх на Землю из Федерации.

Мысли крутились в голове. Вот что за чушь они все несут?

Робот – это не голограмма, а механизм. Почему они валят все в одну кучу? Или роботы у них реальны, но в момент опасности втягиваются электронным облаком в матрицу? Получается, что они – идеальные служащие. Ткнул кнопку – и в нужном месте, как черт из табакерки, выскочил болванчик, задержал преступника, произвел допрос – и обратно растаял в воздухе. Удобно.

– А не пошли бы вы, Олег Петрович, вместе со своей Федерацией Дельта, куда подальше. – я запутался окончательно. – И желательно: мелкими шагами.

– Артем, я не узнаю тебя. Вот так сразу и не принять очевидного? Ты ведь всегда был лучшим бойцом и оригинальным философом, разработавшим теорию интеллектуального превосходства здорового тела над насквозь больными гениями.

– Может, хватит уже?

– Я так понял, окошко ты так и не открывал. – Оракул явно издевался. – А зря. Пейзаж за ним, я думаю, сильно изменился за последнее время.

Я недоверчиво покосился на гостя:

– Если капитаны здесь голограммы-роботы, то кто ты?

– А у меня статус государственной неприкосновенности. Я имею право гулять сам по себе.

Я протянул руку и коснулся своего гостя: обычный, живой человек.

– Страх – это не про тебя, Гл… Артем. Но я все понимаю. – и Оракул демонстративно отошел к самой двери, похлопывая себя по бедру свертком с бумагами. – Только сказать всего не могу. Все мы здесь – цепные псы президента. Не нашего президента.

Я встал, размял мышцы: никакой боли. Голова ясная, как никогда, даже странно, учитывая то, что совсем недавно я валялся без сознания.

Осторожно, опасаясь очередного подвоха, я подошел к окну и выглянул наружу.

Наше здание высилось на горном плато, точно средневековый замок, словно космический корабль, готовый к запуску. А под нами, до самого горизонта шумели зеленые леса. Пейзаж обыкновенный, земной. Нет, не совсем родной. Но не такой уж и страшный. В небе летают точки самолетов. Ничего необычного.

Однако, недалеко от корпусов Реабилитационного Центра была обширная черная площадка, похожая на посадочную. И на ней стояли… летающие тарелки, какими они всем и представляются: похожими на детскую юлу, несуразные, одним своим видом отрицающие законы аэродинамики.

Были там и летательные аппараты, дивно похожие на кабинки детских аттракционов. С овальными дырами вместо дверей и таким же нелепым защитным стеклом спереди и сзади – они вызывали умиление. В них могли разместиться два человека, но вот места для мотора в них совсем не было. Не представляю, как они могут летать!

К одной из этих двухместных лоханок торопливо подошел человечек, уселся, повозился, очевидно, защелкивая ремень безопасности, и это, с позволения сказать, дюралевое ведро поднялось в воздух.

Открыв рот, я смотрел как металлическое яйцо: без толчков, без выхлопов газов легко разворачивается, набирает скорость, и растворяется в небесной выси.

– Ну, как: впечатляет? – Оракул подошел неслышно и любовался панорамой у меня из-за спины.

– Этого просто не может быть! – выдохнул я.

– Почему же? – Олег Петрович пожал плечами. – Американцы давно атакуют наши корабли с провиантом для всех заключенных. Ну, знаешь, закон зоны: кто пахан, тот и решает, кому и сколько есть. А на правила и заградительные решетки эти бубновые «воры в законе» плевали с высокой колокольни, только вот слюни их вечно падают им же на голову. Закон притяжения не отменим, так же, как и закон Мерфи. Одного они не понимают: даже если земляне вырвутся из тюрьмы, то долго не протянут. Зона обладает уникальным свойством притягивать к себе. Причина кроется в наркотической зависимости, в желание чувствовать себя защищенным, огороженным от злобного мира, от собственных страшных желаний. Человек привязан к Земле не потому, что он ее любит. Как можно любить родину и одновременно убивать не только редких животных, но и сограждан?

– Я должен во все это поверить?

– Ты можешь найти другое объяснение, но оно тебя также не обрадует. – Оракул смотрел на меня с насмешкой. – Задумайся, как это получается, что люди всегда верят шарлатанам? Возьмем, к примеру, Елену Блаватскую. Она основала целое космогоническое течение в культуре. А ты знаешь, что при ее жизни был крупный скандал, когда при ремонте ее жилища обнаружилась тайная комната, из которой ее шутники-помощники вещали утробными голосами во время спиритических сеансов. Мило, правда? Все эти Николаи Рерихи и Порфентии Ивановы – не только политзаключенные, но и гнусные клоуны! Все ваши маги и мистики ищут способ сделать подкоп и сбежать. Но ни у кого это пока не получилось. Христос учил вас терпеть и любить. Он не был провокатором, он искренне хотел помочь вам вернуться к нормальной жизни. Но он был диссидентом, призывавшим уничтожить систему тотального контроля. Он хотел разрушить сам храм, то есть обратить в прах Всемирную Конгрегацию Доктрины Веры. Он не понимал, что заключенные в свободе не нуждаются. Они страшатся ее. Именно поэтому среди людей до сих пор бытует мнение, что увидевший бога, непременно сойдет с ума.

– Олег Петрович, может, хватит меня «грузить»? Блаватскую я не читал. И, вообще, мне кажется, что богоборческие мотивы – это прерогатива монахов.

– Мужской шовинизм? – усмехнулся Оракул. – Что, тяжело быть равным, но не первым?

Я смутился, но буркнул:

– Я не верю женщинам, и все тут. У них другая психология. Мы рождаемся, чтобы воевать за власть. А они ведомы ревностью. Мы отнимаем жизнь, они – дают. Мы побеждаем, а они капитулируют, но, в итоге, я не уверен, кто кем, на самом деле, руководит.

– А я никому не доверяю, – Оракул смотрел на меня с насмешкой, – но у меня есть право говорить любую ересь, хотя бы потому, что мой пост защищает меня.

– Что вы от меня все хотите? – я пожал плечами. – Все ваши: Рерихи, Блаватские, Бердяевы меня не интересуют.

Олег Петрович насмешливо покосился на меня:

– Ладно, Артем, зайдем с другой стороны. Так сказать, с научной. Еще в 1898 году некий Крукс в статье «Иной мир – иные существа» впервые в истории электромагнитной гипотезы телепатии обосновал возможную частоту колебаний предполагаемого мозгового излучения – порядка 1018 колебаний в секунду! Излучения с такой частотой проникают через плотные среды, не уменьшаясь, и не видоизменяясь. В своей интенсивности эти лучи движутся со скоростью света и почти без преломления и отражения. Ученый верил, что «в некоторых частях человеческого мозга скрывается орган, могущий передавать и принимать электрические лучи». В 1920 году академик Лазарев в статье «О работе нервных центров с точки зрения ионной теории возбуждения» предположил, что…

– Все, хватит. – замахал я руками. – Ненавижу лекции! Допустим, есть в голове волны, летающие со скоростью света, что дальше?

– Именно так мы тебя вытянули с Земли.

– Колебаниями мозга? – уточнил я. – Вам совсем не нужны мои почки, печень? По ходу, мой труп остался под завалами, а я очутился здесь, как представление о самом себе? Охренеть можно!

Олег Петрович победно улыбнулся:

– Гениально! Обычно к этой мысли заключенные приходят на седьмой день пребывания в Реабилитационном Центре. Глеб, ты меня радуешь!

– Я не Глеб. – напомнил я.

– Конечно, конечно. – согласился Оракул. – Извини, зарапортовался.

Я в замешательстве рассматривал свои руки. Мной манипулировали, мои мысли не просто направляли в нужное русло, их уже гнали, точно стадо баранов. Я был вполне материальным, я никак не мог оказаться представлением о самом себе. Или мог?

Мысли начали путаться. Я почувствовал умственную усталость, словно в голове что-то перегорело.

Меня пытаются сбить с толку, только зачем? К чему все эти цитаты из каких-то там якобы научных работ? Не проще ли было сослаться на какую-нибудь «Матрицу» или «Терминатора»? Современная киноиндустрия любит фантастику и популярно разжевывает самые невероятные теории. Хотя, с другой стороны: людей всегда впечатляют именно даты. Да еще – малознакомые фамилии.

– Устал? – сочувственно посмотрел на меня Олег Петрович. – Да ты ложись. Скоро обход. Официальный. Потом курс реабилитационной терапии. Да и сейчас ты под облучением. Думаю, у тебя скоро жутко заболит голова. Не пугайся. Это твое представление о себе самом борется с истиной. С бывшими заключенными всегда так. Этот инкубационный период может продлиться до трех дней. Боли могут нарастать до потери сознания. В твоем случае это неизбежно. Ты ведь не прошел весь исправительный срок, в твоей памяти затаились неканонические взгляды на мир, но нет во вселенной места более контролируемого Всемирной Конгрегацией Доктрины Веры, чем Реабилитационные Центры.

Я послушно побрел к кровати. А ведь он прав, этот Оракул. У меня, действительно, начинала болеть голова. И боль эта надвигалась как зыбкий туман, медленно, но верно все поглощающий и растворяющий все в себе.

Олег Петрович направился к выходу, как вдруг остановился, точно вспомнив, зачем он, собственно, приходил. Но происходящее казалось тщательно отрепетированным спектаклем.

– Я тут принес тебе кое-что. Почитай на досуге. – Оракул протянул мне тот сверток с бумагами, который все время вертел в руках.

– Что это? Истинная теория относительности?

Оракул удивленно посмотрел на меня:

– У тебя есть еще силы язвить? Постарайся ознакомиться с бумагами так, чтобы их не видели врачи и капитаны Третьего отделения, лады?

– А то что?

– Неужели тебе мало неприятностей?

– Эй, Оракул, а как я могу что-то делать незаметно, если тут в каждом углу светится по камере наблюдения?

– Глеб, то есть, Артем, пока я здесь, наблюдение за нами отключено. Мой статус неприкосновенности – полезная штука. А дальше – крутись сам. Вспоминай все быстрее, Артем, пока не выдал себя собственными обличительными выступлениями, да и не загремел на новый срок. Собственно, как ты ознакомишься с истинным заключением о твоем здоровье – это очередной тест на профессиональную пригодность. Кстати, непременно прочти и официальную версию. Тебе ее вскоре принесут. Но уже потом, после анамнесиса.

– Типа, если я изобличу местных воротил, то меня вернут обратно, на Землю? – я даже слегка обрадовался.

– Слепым маразматиком в инвалидной коляске под теплое крылышко твоей очередной пассии? – Олег Петрович усмехнулся. – Можешь не надеяться. После всего, что ты тут наплел, тебя запихнут в тело домохозяйки непременно с одной извилиной в голове, чтобы попутно воспитать в тебе уважение ко всем людям.

– Сволочь! – крикнул я в сердцах.

– Оракул. – поправил собеседник, поднимая вверх указательный палец. – И убери бумаги! Как только я выйду, ты снова окажешься под прицелом камер. Быстрого анамнесиса тебе, заключенный!

Я торопливо запихал сверток под штаны, выпуская поверху рубаху, как иногда в институте носил тетради с лекциями, и посмотрел на Олега Петровича. Он стоял в дверях и махал мне тем самым свертком, который холодил сейчас мой живот.

Как он это сделал? Это те самые голограммы, идущие из какого-то незаметного приборчика на теле Оракула? Или гипноз? Но камеры наблюдения не обмануть. Значит, в его руках нечто вполне материальное, плотное. Фокусники, блин, иллюзионисты!

Кто я здесь, если ко мне приходят столь странные посетители? Идейный революционер или наемный убийца?

Дверь захлопнулась, но, сколько я ни смотрел на четыре красных огонька, расположенных на потолке, никак не мог понять, включились ли они сейчас, или не выключались вообще.

Возможно, этот Оракул не настоящий, а подослан, чтобы вывести меня на чистую воду, зафиксировав мой преступный сговор с врагами Федерации.

И отчего голова гудит, как чугунная? Инопланетяне опять начали шоковую терапию?

Не успел Третий Оракул покинуть палату, как я почувствовал себя паршиво. Возможно, вместе с камерами отключались какие-то лучи лечения. Другого объяснения не было.

Как бы там ни было, но я проваливался в нарастающую боль, точно в трясину. Она парализовала все тело. И это было необычно и страшно.

Чего они все от меня хотят?

Я лег на спину, запрокинул руки за голову.

Боль не отступала.

Что они на мне испытывают? Извлекают из моей памяти личные воспоминания, чтобы потом тыкать в нос, мол, им все про меня известно?

Шевелиться стало совсем трудно. Мышцы странно немели. Похоже, это даже не облучение, а психотропный газ. Или от боли меня защищало присутствие Оракула? Или кончилось действие наркотиков, которыми накачали меня российской больнице?

Интересно, что такое эта Всемирная Конгрегация? Судя по всему, это карающая организация религиозного толка, что-то вроде нашего ФСБ, только круче.

Они, видите ли, могут меня вернуть на Землю в тело женщины. Слышал я про геев и лесбиянок, но думал, что это болезнь. А оказалось – управляемое наказание, дабы человек мучился, переживал, что не такой, как все, чтобы страдал от несоответствия внешности внутренним стремлениям и потребностям.

Так вот, значит, где я! Перед вратами в царство божье. Здесь меня измерят, взвесят и оценят. Ясно лишь одно: в рай мне вход заказан!

Ну, я им покажу! Наверное…

Перед глазами поплыло розовое марево. Потом послышались шаги. Кто-то ворвался в палату. Зазвучал глухой и раздраженный голос:

– Остановите процесс дознания!

Откуда-то гулко донеслось:

– У меня предписание. Это вам не какой-то там уголовник, а террорист номер один!

– Он – прежде всего амнистированный гражданин! Дайте ему придти в себя, а потом уже тащите в свои застенки!

– Это дело Третьего Отдела Управления Федеральной Безопасности!

– Я – врач! Для меня закон: жизнь человека!

– Ты об этом пожалеешь! Мы тебя через Всемирную Конгрегацию прижучим. Думаешь, управы на тебя не найдем? Да мы вас обоих на Земле сгноим!

– А ну-ка, сворачивайте пеленгатор и убирайтесь из моего Реабилитационного Центра! Это уже оскорбление должностного лица! Между прочим, в Военном Трибунале запись нашего разговора будет без купюр. Мое ведомство подчиняется только Великому Инквизитору и Конклаву.

– Пошли, Игорек, хватит нарываться. Возьмем мы еще этого Глеба с поличным. Они лишь на седьмой день начинают понимать, что с ними происходит. А к вам, генерал-лейтенант, мы придем с предписанием от первого секретаря вашего Великого Инквизитора. Так что мы не прощаемся…

Сквозь красный туман я увидел человеческую ладонь. От нее шло живое тепло. И боль отступила. Но силы покинули меня. Опасность миновала. Я знал это точно.

Съемка скрытой камерой №3

Приходить в себя и видеть незнакомое склоненное лицо, похоже, становится дурной привычкой.

– Как оно, ваше ничего? – заметив мое пробуждение, мужчина жизнерадостно подмигнул.

– Не очень.

– А что так?

– Мне облегчиться бы. Желательно, без камер наблюдения. Это можно устроить?

– Что? – незнакомец искренне засмеялся. Видимо, это был не очередной лазутчик федеральных служб, а нормальный доктор. – Нет, в сортирах мы, отвоевали место для личного пространства. Гарантирую, что из писсуара не высунется всевидящее око. Из палаты – направо, восьмая дверь с характерной табличкой.

Я поднялся на ватные ноги:

– И, это… анамнесис – это воспоминания о моей жизни здесь? – уточнил я.

– Верно.

– А нет ли от этого безобразия каких-нибудь обезболивающих таблеток? Очень уж неприятная процедура.

– Тут у меня руки связаны. Указ Великого Инквизитора. Но если вы впадете в кому, мы непременно чего-нибудь да вколем. Улавливаете? Нам тоже не хочется, чтобы пациенты умирали от болевого шока и портили бы статистику.

– Спасибо, утешил.

Я пошел к выходу, чувствуя спиной оценивающий докторский взгляд:

– Помощь, так понимаю, не требуется?

– Верно понимаете. – пробурчал я.

– Ну-ну. Загляну к вам попозже. Вы же у меня не один. Амнистия была обширной.

Идти было трудно. Меня покачивало. И тошнило. А ведь во время беседы с Оракулом, самочувствие было на высоте.

Коридор оказался округлым, точно я попал внутрь гигантской трубы. Мелькнула ехидная мысль, что тоннель, через который движутся люди во время клинической смерти, и есть застенки Реабилитационного Центра.

Двери были так хорошо подогнаны, что походили на герметичные люки. Если бы я точно не знал, что они есть, то не заметил бы их.

На туалетной двери, единственной из всех, действительно, оказался опознавательный знак: соединенные круг и треугольник, указывающий в пол.

Я потоптался. Как войти-то? Ни кнопки, ни рычага, ни ручки. Что-то из серии: «Скажи: «друг», и входи».

С другого конца коридора, нарушая тишину, появился человек. Шел он быстро, спешил. Вот и спасение!

Когда мужчина подошел к двери, люк перед ним распахнулся сам. Я чуть не остолбенел:

– Мужик, можно тебя на секунду.

Незнакомец обернулся:

– Может, поговорим внутри, а то могу и не успеть.

Я согласно мотнул головой, мы вошли.

Незнакомец кинулся к писсуару и обмяк возле него. Не поворачиваясь, но, видя меня в зеркалах, которые были повсюду, мужчина проворчал:

– Чего хотел-то?

– Как ты открыл дверь?

– А, так ты новенький… – усмехнулся незнакомец. – Твои мысли находятся на «прослушке». Идешь и думаешь: «Блин, не успею!» – и даже если проскочишь мимо, твой импульс сработает как электронный ключ. Просто и удобно. Не в свою палату войти тоже не можешь. Частота твоего личного биологического излучения откроет только твою комнату. – Мужик застегнулся, обернулся, пристально поглядел на меня. – А ведь ты просто хочешь побыть один, без наблюдения.

– Почему это? – вяло возразил я.

– Потому что дверь перед тобой не открылась, умник. Ладно, я тоже реабилитированный. Двенадцатый день койку давлю. Короче, камер слежения нет только внутри кабинок. Но если ты пробудешь внутри больше пяти минут, дверь автоматически откроется и будет произведена двадцатисекундная запись. Это если, типа, у тебя запор или, наоборот, жидкий стул. Такая неприятность, кстати, случается после облучения. Перед таким открытием дверей внутри замигает красная лампочка. Потом двери снова закрываются опять на пять минут. Но если честно, здесь и бежать-то некуда. Охрана по всему периметру.

– А ты не боишься, что нас «пишут»?

– Не без этого, – согласился незнакомец, – но здесь нет звука. Наблюдателей раздражает слушать утробные унитазные завывания. Я тебе ничего из рук в руки не передавал. Это главное. А о чем мы тут треплемся, – всем по барабану. Понимают, сволочи, что противно в сортире решать глобальные проблемы. А теперь мне, действительно, лучше идти.

И я остался один. Воздух здесь был пропитан запахом не хлорки, а полыни. Я помню этот горчащий аромат с детства. Вот только не знал, что он может кому-то нравиться. Возможно, это такая дезинфекция. Но, нельзя исключать, что запах в сочетании с облучением не дает гражданам засиживаться.

Итак, у меня пять минут. Или десять, если повезет. Я зашел в кабинку.

Удобно. Все под рукой.

Двери защелкнулись. Я нервно оглянулся. На дверях, прямо на уровне глаз, ожил плоский сенсорный экран. Раздалось пение жаворонков, и появились знакомые земные пейзажи полей, лесов и рек.

Я осмотрел потолок и пол: действительно, камер нет. Не думал, что придется конспирироваться до такой степени. Это игра в детективов какая-то!

Снял штаны, сел на унитаз. Монитор сполз по дверям и снова оказался на уровне глаз. Это показалось занятным.

Развернул запрещенные бумаги, стал их перелистывать. Это были обычные распечатки на формате А-4. Ничего сверхъестественного.

Выписка из приговора заключенному №749520100725

со скрытыми рекомендациями

Всемирной Конгрегации Доктрины Веры

Глеб Юрьевич, более известный по кличке «Тринадцатый Ангел» состоит в организации сопротивления «Возмездие». Его отличают превосходные физические и боевые качества. Тяготение к философствованию и врожденный артистизм делают его неуловимым. Аккуратен, дисциплинирован, педантичен.

Отбывание срока трех жизней показано по убывающей проекции: Россия, Индия, Замбезия. Ни в коем случае не пускать на Тибет, в южные провинции Китая, в Великобританию и на территорию Соединенных Штатов.

Ограничить карьерный рост, не пускать в политические круги даже областного уровня. Изолировать от влияния мистических восточных школ и основных западных Орденов. Наказать во всех рождениях не только взглядами воинствующего атеиста, но и тяготением к армейской службе в зоне военных действий. Обеспечить заключенному во всех рождениях непременное участие в боевых локальных конфликтах. Количество убитых им людей в каждом рождении ограничить числом тринадцать.

За насмешку над Военным Трибуналом, за игру в буриме и составлении анаграмм прямо на слушании дела, в первом рождении назвать Артемом, и обеспечить ему гибель при взрыве Метро. Читай наоборот: Метро-Артем, учитывая «оканье» и отсутствие звука «ё» в нашей фонемной системе. Использовать этот нелепый каламбур Глеба Юрьевича против него самого считаем педагогическим и правомерным.

Подчинить его влиянию заклятия Абракадабра. Пусть решает эту головоломку во втором рождении. Подсудимый хотел складывать слова из букв на слушании, – так предоставим ему эту возможность.

В третьем рождении, в Замбези, обеспечить подсудимого гениальностью в области стихосложения и снабдить его презрением к творчеству. Блокировать любые публикации, создать у него комплекс неудачника.

Возвращение Глеба Юрьевича из Федеральной тюрьмы должно произойти в возрасте старика, ничего не добившегося в жизни, которого бросили две жены, уходящие к более удачливым и богатым. Ни в одной области знаний и искусств он не должен занять никакой социально значимой ниши. Он обязан всю жизнь нести на своих плечах печать изгоя, которого не презирают, а просто не замечают, будто человека нет вообще. Снабдить его едой в том качестве и количестве, чтобы у него расцвел «букет» заболеваний. Рекомендуем: панкреатит, повышенное артериальное давление, острую сердечную недостаточность, на фоне которых высокая утомляемость, остеохондроз и повышенная чувствительность к респираторным заболеваниям будут хорошим подспорьем в деле педагогического воспитания подследственного…

Я усмехнулся. Милая бумажка. Содержательная. Гуманная в высшей степени. Не зря я, видно, боролся против этой Федерации. Что-то и очень давно прогнило в этом королевстве. А еще я подумал, что какие документы, такое и помещение для ознакомления с ними.

Глянул на лампочку подле дверей. Она пока не горела. Интересно, сколько времени уже прошло? Ведь когда начнется съемка, те, кто сидит за пультом наблюдения, должны увидеть меня, мучимого запором, а не латающего дыры в образовании.

И тут я обратил внимание, что по телевизору, встроенному в дверь, помимо пейзажей, транслировался и счетчик времени. И он отсчитывал секунды. Что ж, это очень кстати.

Я взял следующий лист.

Секретный отчет о предварительном разбирательстве

для предоставления в органы

Всемирной Конгрегации Доктрины Веры

и Службы Президентской Безопасности

Вчера прошло слушание дела по поводу покушения на жизнь нашего президента. Члены террористической организации «Возмездие», ставящей своей целью свержение существующего конституционного порядка, нашедшей покровительство в высших эшелонах власти, были арестованы в собственной штаб-квартире.

Благодаря своевременному звонку федерального информатора, через Полицейскую дознавательную сеть, в район сборища преступников было выброжено три десятка роботов-полицейских.

Во время подоспевшие элитные части Третьего отделения УФБ полностью отрезали повстанцам пути к отступлению.

В ходе задержания четверо заговорщиков были убиты. Двое ранены.

Один из них, а именно Первый Оракул Николай Мудрецов, улизнул от правосудия, совершив ритуальное самоубийство, выскользнув из тела и удрав на Землю.

Всемирная Конгрегация Доктрины Веры считает, что Первый Оракул понес, таким образом, заслуженное наказание. Эта версия должна быть озвучена в средствах массовой информации.

Однако, небезызвестный кардинал Антонио Шварц высказал мысль, что подобное перемещение не может считаться наказанием, поскольку Мудрецов не потерял память, а лишь физическое тело, и благодаря этому он легко может занять любой военный или религиозный пост, подселившись в тело уже известного деятеля.

Великий Инквизитор, учитывая возможность такого исхода дела, и, чтобы не поднимать шумиху, послал за Николаем на Землю трех инквизиторов, дав им полномочия вплоть до развоплощения души, с приказом поймать или хотя бы не допустить прихода Первого Оракула во властные земные структуры.

Кардинал Антонио Шварц предостерег членов будущего Конклава о возможном узурпировании на Земле власти сбежавшим Оракулом. Было высказано предположение, что, опираясь на Франкмасонские рукава Западного учения, на открытие своим подчиненным тамплиерской тайны превращения песка в серебро, Николай Мудрецов, действительно, станет первым всемирным земным правителем. И тогда новый виток развития нанотехнологий выведет земные корабли не на орбиту земли, а на истинные энергетические трассы Межгалактической Конституционной Федерации Дельта.

И главная новость слушаний: на свободе остались, как минимум, пять человек, входящих в группировку «Возмездие».

Всемирная Конгрегация Доктрины Веры не владеет более точной информацией. Но, судя по предварительному биосканированию памяти задержанных, все эти улизнувшие от правосудия граждане до сих пор находятся в кругах, близких к президенту. И все они защищены законом о неприкосновенности.

Краем глаза я заметил, как тревожно замигала красная лампа. Не успел?

Я смял бумаги и сунул их под футболку. В тот же миг дверь открылась. Наверное, видок у меня был еще тот. Взъерошенный, нервный, с бегающими глазами.

Но я так и не увидел, откуда снимают.

Сигнализация не взревела. Спецназовцы не кинулись снимать меня с толчка. Значит, обошлось… Пронесло.

Когда двери закрылись, я вытер пот со лба. Сердце стучало, как моторчик. Надо же, какой выброс адреналина! Чуть не застукали с поличным.

Господи, неужели мы так устроены, что нас буквально заводит хождение по краю: «спалят» или нет, и уже не важно: в чем, и где. Почему в самом нарушении столько томящего душу наслаждения?

Начался новый отсчет времени.

Больше десяти минут торчать здесь, все-таки, не стоит, а то еще введут какую-нибудь космическую клизму, чтобы из меня все шлаки потом выскакивали с первой световой скоростью!

Что тут еще?

«Список арестованных членов группы «Возмездие»».

«Детализация наказания для каждого участника заговора».

«Подробное психическое моделирование первой земной жизни Глеба Юрьевича от рождения до трагической гибели в Метро».

Меня снова бросило в пот. Господи, да это намного серьезней, чем можно было предположить. Текст мелкий, убористый, едва читаемый. Его много. Тут и за час не осилить. Но я уже знал, что там понаписано. Открыл с конца и прочитал о том, что видел в момент крушения, за секунду до того, как тонны земли и камней похоронили наш состав.

Было там и про Ирку, про то, как я ее спас, как ушел в грузчики, чтобы не искушать судьбу, дабы избежать соблазна. И про Яну все в подробностях, начиная с момента знакомства.

Было и про мать. И все мои мысли были расписаны в той нелогичной последовательности, в которой они и посещали меня в дни запоя. Я пробежал это глазами, не вчитываясь, с ужасом понимая, что этого и не требуется.

Они не просто все обо мне знали, они спланировали все события моей жизни, они внушили абсолютно все мысли! Похоже, именно в духовных переживаниях и заключалось мое наказание. Это чудовищно, чтобы быть правдой! До такого не додумались даже нацисты!

Время на дисплее с пейзажами кончалось, а я все не мог сбросить с себя давящего чувства безысходности. Как с такой государственной машиной, вообще, можно бороться? Это не просто за пределами человеческого разума, но и за границами возможного.

Или нет?

Защелкали последние секунды. Я машинально свернул бумаги, встал, застегнулся, спрятал компромат под одеждой. Когда двери открылись, я уже вполне убедительно возился с пряжкой ремня.

Вышел из уборной я морально раздавленным. Выходит, они, действительно, все знают. Один неверный шаг, – и меня отправят в Замбезию: слонам хвосты крутить!

Меня амнистировали для показухи, понимая, что я проколюсь до того, как начнется пресловутый анамнесис. Они пытаются спровоцировать меня на высказывания против правительства, чтобы сослать обратно на землю, но не к Яне, а к двум женам, которые бросят меня как половую тряпку, потому что им предложат толстый и красивый пылесос. Чудесный расклад! И, естественно, всего этого не будет в официальных бумагах.

Вот тебе и высшие миры! Вот, значит, как все устроено. Получается, что, собственно, не только Библия или Коран, но и все пророческие книги непременно правдивы именно потому, что в них описаны детали нашего всеобщего наказания. Судьбы человеческие напрямую зависят от преступлений, которые мы даже не помним!

Получается, что любой роман, написанный человеком – это не просто набор архетипов. Не авторы ставят героев в стандартные отношения: дружбы, вражды, любви, ненависти, а инопланетяне образно и доходчиво разъясняют нам статьи своего космического уголовного кодекса. И, значит, все эти музы и даймоны – надзиратели. Ведь все поэты и философы вечно твердят, что строки им диктуют сверху.

Получается, что за внедрение в сознание масс идей христианского смирения некоторых святых и впрямь могли забрать живыми на небо. В назидание оставшимся.

И подтверждение этому космическому заговору – окружает нас повсюду, оно встречается буквально на каждом шагу! Достаточно вспомнить, чем нам забивали голову на уроках литературы!

У Достоевского Раскольников не раскаялся, попав в тюрьму. Значит, космическая система наказания внутри нас, а не снаружи.

Горький показал, что в нашем мире нет ни одного положительного героя. Действительно, какие добродетели выживут на зоне? И лучший из нас – это лжец Лука, который врет, но дает надежду.

И этот список можно продолжать бесконечно.

И даже любовь некоторых неординарных людей к книгам и к фильмам ужасов, похоже, имеет под собой внутренний протест против формы наказания жизнью на Земле.

Мы, все, действительно, находимся в камерах. У некоторых это золотые клетки. Но суть-то не меняется. Политическим заключенным и «авторитетам» позволено больше. Но за ограду Земли никому не выйти. В этом ключе теория популярного ныне фэншуя, в которой все происходящие с нами события возникают из нашего же разума, становится вполне возможной.

Развитие космической оборонной промышленности дало почву фантастам надеяться на экспансию и колонизацию новых планет. В книгах мы покорили галактики, а на деле нам до сих пор подсовывают монтажные съемки высадки человека на луну. Мы уже якобы и по Марсу ходили.

Но, кажется, правда в том, что никто нигде никогда не был. Мы, вообще, никогда не сможем долететь ни до какой Альфы Центавры, но, не потому что у нас нет мощного источника энергии, а потому что нас не пустят через ограждение Федерации Дельта. Колючую проволоку может прорезать один заключенный, но чтобы в эту лазейку устремились целые толпы – этого не допустят.

Мы находим подтверждения, что в древности существовали некие непостижимые культуры, владеющие магическими технологиями, которые превосходят компьютерные. Но все эти цивилизации погибли, как только они приблизились к разгадке мироздания. Вся наша история – ложь и фальсификация.

Но картина мироздания никогда не складывается в наших головах потому, что наши мысли, не просто известны, а запрограммированы нашими тюремщиками.

Всеобщее прозрение наступит лишь в тот момент, когда Конституционной Федерации Дельта некий могущественный враг нанесет смертельный удар, когда содержание тюрем станет вопросом второстепенным. Но откуда у монополиста возьмется соперник, способный пошатнуть его положение?

Конечно, мы всегда с тоской смотрим в небо. А как же иначе? Любой зек ненавидит вышки, с которых на него направлены пулеметы. И каждый мечтает вырваться за ограждение.

Но свободы нет. Из одной тюрьмы мы попадем в другую. С Земли – в Реабилитационный Центр. Мы не живем, а меняем камеры, мы же не способны вместить в себя свободу.

Земля была создана как исправительная колония. В этом есть резон. У человека нет естественного прародителя. Ну не нашли переходного звена между обезьяной и хомо сапиенсом. Его просто никогда не было.

А динозавры погибли из-за того, что владыкам вселенной нужно было расчистить площадку под тюремные бараки. Возможно, динозавры были не просто хищниками, но обладали интеллектом, иначе, зачем же было оберегать от них зеков?

Все нелепости истории прояснились в голове.

Инквизиция боролась не с ведьмами, она устраняла тех, кто мог вырваться из предуготовленной им колеи мыслей и событий. Идеология и сегодня – фундамент любого государства. Нет общей идеи, – нет и этноса.

Наш мир всегда будет находиться в состоянии войны. У нас ведь собраны преступники, которым моделируют такие жизни, чтобы они на биологическом уровне учились состраданию и милосердию. Без войн, серийных убийств, грабежа и насилия Земля теряет свой исправительный смысл.

Добилась Европа гумманизации общества – и мир сотрясли природные катаклизмы. В страданиях духовных и телесных нет никакого очищения, так нас учат правилам приличия. Земля без войн, без политических убийств, без интриг, без зависти, сплетен и глупости просто исчезнет. Ведь все это – и есть наша колючая проволока.

Тело – темница души. А ведь: правда, как оказалось.

Одно плохо: я не понимаю, чего от меня хотят. Им, наверняка, необходим мой опрометчивый шаг, не каноническая мысль. Как не ошибиться с выбором друзей? Кто, на самом деле, Третий Оракул Олег Петрович – не пойманный участник сопротивления или, наоборот, провокатор?

И еще вопрос: как теперь уничтожить эту макулатуру, которую мне подсунули? На огонь, наверняка, сработает противопожарная система. Почему об этом Олег Петрович не позаботился? Или это – тоже тест на сообразительность?

Не слишком ли много экзаменов?…

Войдя в палату, я обнаружил у кровати столик на колесах. Меня ждала вполне нормальная, человеческая еда. Салат, суп, каша с котлетой, кисель.

Видимо, на Земле созданы такие условия, чтобы нам было легче адаптироваться и вливаться уже в настоящую жизнь. Если так, то и интриги должны быть похожими.

И еще одна очень неприятная мысль: «Если я – заключенный, то и Яна – «мотает срок». Вот рвану домой, взбегу по ступенькам, а ее – увезли для опытов в долбаную Федерацию!»

Нужно выяснить, за что осудили Яну, сколько ей жить, можно ли нас обоих после смерти направить хотя бы в одно время?

Или они могут вернуть Яну сюда, в Дельту?

А что если, она до заключения была вовсе не гражданином, но попала под машину судопроизводства – и родилась на Земле?

И где сейчас мама? И кто она здесь? Узнаем ли мы друг друга? Вспомнит ли она о прошлой жизни? Сможем ли мы с ней поговорить? Думаю, родители – часть нашей души, не той, которую воспитывает инквизиция, а именно нашей, родившейся и умирающей на Земле…

Кажется, я окончательно поверил в то, что со мной произошло. Но у меня не было ни планов спасения, ни желания поднимать бунт. Нужно во всем хорошенько разобраться. Там, где люди, всегда есть лазейки. Их для себя создает заботливое руководство, но пользуются ими все. По крайней мере, так было на Земле.

В конце концов, я жив, и это было здорово! А спасение придет, нужно только не отчаиваться.

Затаится на время – что ж, это я умею. Это как сидеть в окопе. Только там за моей спиной была мощь Вооруженных Сил России, а теперь я оказался по другую линию фронта.

Я еще подумал, то география военных действий нашей части – здесь – пустой звук. И даже сама фраза: «Они сражались за родину» – стала насмешкой.

Но я всегда воевал. В пять лет: игрушечными пистолетами и шпагами из прутьев ивы. В восемнадцать – с «Калашниковым» в руках, сея вокруг себя смерть настоящую. Три месяца назад – с пистолетом под пиджаком. Другой жизни у меня и не было.

Я подцепил вилкой и, тщательно пережевывая, съел котлеты, запивая их киселем.

Чего это я расклеился раньше времени? Я всегда догадывался, что с нашей цивилизацией что-то не так, что нам все врут.

Поколебавшись, я принялся за салат.

А что, собственно, изменилось? Ну, поменял я одну клетку на другую, и что?

Вот и не стоит расстраиваться!

Игра в бисер

Последняя сохраненная версия

Папка Data/config/l_font0/game0987

без купюр и сокращений.

Извлечено из архива Полицейской

дознавательной сети по запросу

Третьего отделения полицейского

Управления Федеральной Безопасности.

Подшито к личному делу

наблюдаемого №749520100725.

Сохраненная игра №1

Не успел я подкрепиться, как дверь палаты вновь въехала внутрь стены, и в овальный проем вплыл старый знакомый. Это был капитан Третьего отделения полицейского Управления Федеральной Безопасности. Возможно, робот, которого методично посылает матрица.

Офицер не менялся. На нем была все та же идеально отутюженная военная форма без единого пятнышка. Похоже, он не может даже кофе на себя пролить, или оставить дыру от пепла сигареты.

– Гляжу, дела движутся в сторону прогресса! – это он мне вместо «здравствуйте».

– И вам не кашлять. – проворчал я, ставя на столик пустой стакан.

– Мило. – усмехнулся капитан. – По земному. Да, вы попали под амнистию, но это не значит, что вас не могут отправить обратно по этапу. У меня, к примеру, возник ряд очень нелицеприятных вопросов. К примеру, что вы делали в кабинке туалета?

Вопрос ошеломил своей скромностью.

– Что там можно делать? Нужду справлял. Огромную такую нужду. Ясно?

– Заключенный №749520100725, вы забываете, что компьютерные технологии именно мы на Землю и спустили. Да, в уборной комнате нет видео наблюдения, но датчики показывают, что никакого движения по трубам канализации из вашей кабины не производилось. Вы даже не соизволили плюнуть туда, лишь воду спустили.

– У меня запор. – я усмехнулся в лицо местному чекисту. – Знаете что это такое?

– Замер температуры вашего тела показывает, что вы не тужились.

Достал, железяка!

– Более того, высокая активность головного мозга показывает, что…

– Ну да, я уединился, чтобы подумать? Что не устраивает? Вы хоть понимаете, что каждый человек имеет право на личное пространство? А где еще можно побыть наедине с собою?

– Активность головного мозга показывает,– невозмутимо продолжил капитан с того самого места, на котором я его оборвал, – что вы получали некую информацию, скорее всего не вербальную, а именно визуального ряда.

Вот это меня подстава! Выходит, и у толчка есть уши. Ну, правильно, они все здесь вышли из спецслужб. Ищейки Федерации Дельта. ФСБ и ФБР рядом с ними – отдыхают. Сейчас главное понять, что мне на руку, а что – нет. Возможно, происходящее – инсценировка.

Они явно «шьют» дело. Здесь никому нельзя доверять! Что ж, сыграем по их правилам. Даже если глобальная компьютерная полицейская сеть еще не догадалась, что за бумаги я листал и от кого их получил, она непременно догадается. Лучше сделать шаг навстречу, типа явки с повинной, ведь, все равно, нет ни единого шанса.

Я демонстративно достал из-под рубашки сверток бумаг и смачно шлепнул им о столик так, что стакан покачнулся и упал, разбившись со зловещим звоном.

– Да, да, да! Я читал местную беллетристику. Ненаучная фантастика о покушении на вашего президента. Старо, как мир.

По лицу капитана скользнуло искреннее удивление. Наверняка, он думал, что я через сотовый телефон ленту социальной сети листал.

Капитан, не спуская с меня глаз, осторожно взял бумаги, полистал их, и побледнел:

– Вы читали это?

– Естественно. – кажется, в эти мгновения я был хозяином положения. Нет, не знал «шпик» об этой документации, и мое заявление было для него, как гром среди ясного неба.

Капитан схватился за пояс, видимо, по привычке, но, не обнаружив на своем бедре никакого оружия, сконфужено сунул кулак в карман:

– Глеб…

– Юрьевич. – мстительно добавил я. Уж если они считают меня большой шишкой и одним из руководителей местного сопротивления, то пусть обращаются, как положено!

– Глеб Юрьевич… Или все-таки Артем? – капитан был раздавлен, рукопись в его руке затряслась. Возможно, я знаю про этого субъекта что-то очень нехорошее. Может быть, он один из заговорщиков, улизнувших от суда, или – местный Иудушка, стукач обыкновенный, маскирующийся под виртуального стража закона. – Вы меня помните?

– А разве электронные полицейские не на одно лицо? – что я мог еще сказать?

Про себя же отметил, что голограммы настолько одушевлены, что умеют чувствовать. В таком случае, ему, действительно, должно быть не по себе. А ну как я верну себе все регалии и отформатирую его мозги, к примеру?

Капитан выдохнул, точно избежал пули в затылок. Я почувствовал, как в воздухе буквально повисла фраза: «Все равно вам никто не поверит!»

Но мне показалось, что это слишком театрально. Я ощущал, что капитан самозабвенно играл отведенную ему роль. Примерно так же, как мы, на Земле, совершенно не замечаем того, что испытываем только то, что придумали для нас высоколобые инквизиторы Всемирной Конгрегации.

Капитаном явно руководили. Но кто из людей обладает настоящей свободой воли? Он такая же марионетка, как и я.

Но как угадать, не ведут ли меня к еще большему «проколу»? Что я, вообще, должен помнить?

Теоретически, меня должно насторожить поведение капитана, но с другой стороны: а вдруг именно в этом и заключается коварный план?

Для меня жизнь любого террориста – это что-то из истории Октябрьской Социалистической революции. Великий Коба грабил банки и убивал инкассаторов, а потом стал идолом эпохи, но почему-то Сталиным, а Платиновым.

Однако, это не про меня. Я не покушался на президентов, не метил на место Вождя народов. Никогда! Мало ли что мне тут подсунули? Прекрасно знаю, как все приписками занимаются. У них тут правительством план спущен. По амнистии и по репрессиям. И по раскрытиям заговоров – тоже.

Не сводя с меня глаз, капитан достал рацию и сказал: «Шестой блок. Семьсот двадцать пятая комната. Тревога. Налицо попытка вербовки заключенных, не прошедших первичного анамнесиса».

Явка с повинной не удалась. Сейчас меня увезут в подземелья, чтобы разобрать на атомы. Нет, я так просто не сдамся!

Время действовать!

Я прыгнул на пресловутого капитана. Для него это стало неожиданностью, иначе, чем можно объяснить, что офицер при исполнении пропустил удар в пах?

Живой человек сломался бы пополам, зажимая ушибленное место, а этот чекист стоял и глупо улыбался.

Ну, точно, робот, столкнувшийся с непредвиденной ситуацией!

Пользуясь замешательством капитана, я вырвал из его рук бумаги, метнулся к раскрытому окну.

Но было поздно. Навстречу уже летел спецназовец с ножом в зубах, со стальными шипами на коленях и локтях, с автоматом на шее. Или бластером – этого я не понял. Одет он был странно: повязка, скрывающая и голову, и лицо, а также рубаха были черными, а вот штаны и ботинки – белые. Меня поразил и белый пегас, ставший на дыбы – на правом плече. Наверное, это была эмблема подразделения. Но я всегда верил, что где Пегасы, там поэты, а не убийцы.

Обернувшись, увидел еще троих.

Услышал характерный щелчок затворов. Или мне это только показалось? Но нутром почувствовал: сейчас начнется! Вот это вляпался!

Бежать некуда. Я упал на пол, прикрывая голову руками. Может, пронесет?

В конце концов, я только разок пнул зазевавшегося капитана.

Я не услышал выстрелов, и, конечно, не увидел огня.

Пальбы, к которой я привык, не было совсем. Я почувствовал лишь световые вспышки над головой.

Топот, отрывистые гортанные команды, ничего похожего на выстрелы. Только бы они разили усыпляющими лучами, а не лазерными! Лиловые полосы метнулись по стенам. Повисла тревожная, давящая тишина.

Осторожно приподнял голову и осмотрелся. Мелькание лучей исчезло. Значит, опасность миновала.

С первого взгляда я понял, что никакие это не бойцы группы захвата. Они убили или оглушили капитана Федеральной полиции! И сделали это умышленно. Они уже прекратили огонь и улыбались. Я вдруг понял, что их целью было мое похищение.

Господи, а что дальше?

– Глеб Юрьевич, уходим! – это сказал тот, который первым влетел в окно, протягивая мне руку.

И что теперь? Если соглашусь, раздастся крик режиссера, и съемки документального кино о том, что я не перевоспитался, закончатся. Но, может быть, все, что я прочитал в документации Оракула – правда, и тогда местное подполье пытается спасти меня от правительственной промывки мозгов? На самом деле никакого выбора у меня и не было.

Я ухватился за руку заговорщика, рывком вскочил на ноги. Никогда не стоит отказываться от помощи, какой бы она ни была.

– Всем стоять! Вы окружены! – это в дверях появилась еще одна группа точно таких же спецназовцев. Мне даже показалось, что у меня двоится в глазах.

Новые стражи порядка были в такой же форме, что и повстанцы. Ну, правильно, а как еще революционеры незаметно проникли бы в Реанимационный Центр?

Вот теперь я разглядел, как работает их оружие. Солдаты действительно передергивали затворы на автоматах: то ли снимали блокировку, то ли подключали источник питания. И после из стволов вырывались красные, лиловые, багровые лучи. В чем их отличие было неясно. Это смахивало на лазерные прицелы. Выстрелы, по-прежнему, оставались абсолютно бесшумными.

Все черно-белые бестии начали прыгать, увертываясь от огненных лучей. Секунда – и двое из них оказались на потолке. Остальные катались по полу, метались, прыгали от стены к стене. Как они различали друг друга в этой заварухе, невозможно понять.

Следуя интуиции, подчиняясь армейским привычкам, я упал на пол, откатился к кровати. Но это не спасло. Удар в грудь был очень болезненным. Свет не покалечил меня, но парализовал волю. Впрочем, это был не просто луч, вместе с ним в меня ударилась прозрачная ампула, которая не разбилась, а расплавилась примерно так же, как пилюля с горьким порошком, если капнуть на нее водой. Из капсулы что-то вытекло и тут же испарилось.

Забавно, что я все это увидел. Впрочем, в армии один раз я наблюдал, как пуля летела в друга. Я тогда впал транс, в котором время растягивалось, деформировалось, становилось другим.

Тогда я прыгнул, чтобы оттолкнуть Серегу Панкратова, но летел медленнее пули. Помню, что в те мгновения я выскочил из своего тела, вился рядом с собой настоящим, и орал сам на себя: «Быстрее»!

Наверное, поэтому я и не удивился. И еще я заранее знал, что предотвратить ничего не удастся.

Я мог только надеяться, что есть доля секунды, чтобы стряхнуть с себя шипящую капсулу. Пока я поднимал руку, все было кончено. Гильза растворилась.

Я почувствовал усталость и равнодушие к происходящему. Кроме того, я не мог пошевелиться.

Ощутил, как глаза стекленеют. Неприятное, мерзкое чувство. Но я все видел и понимал. Только теперь мне казалось, что я сижу в кинозале, смотрю на экран сквозь специальные объемные очки. Странно оказаться в гуще событий, но при этом ничего не предпринять.

Бойцы тем временем кувыркались, прыгали, стреляли. Они вели себя так, будто от этого зависела их жизнь, и это было непонятно. Ведь я же остался жить, значит, и их просто парализует. Или у отбывших наказание и у полноправных граждан Федерации разная физиология? Или: что хорошо русскому, гражданину – смерть?! А может все дело в цвете лучей?

Шесть человек распластались и застыли на полу в нелепых позах. Кто из них кто – не понятно, но мятежников, по всей видимости, перебили.

Четверо спецназовцев стояли спина к спине, образуя круговую оборону, вернее – живой крест подле меня, а не вокруг, что было бы логичнее. Автоматы они держали дулами в пол. Ноги их были напряжены.

На минуту солдаты просто застыли. Другие отряды, вероятно, прочесывали коридоры.

Вскоре в палату вошел знакомый врач. Его волосы были всклокочены, словно у него только что взорвалась колба с первачом, и это обстоятельство расстраивало его куда сильнее, нежели присутствие каких-то там сил быстрого реагирования:

– Что здесь происходит?

Мне бы такое олимпийское спокойствие!

Кто-то, находящийся вне зоны моего обзора, ехидно прогундосил:

– А ведь вас предупреждали, что непременно возьмем Глеба с поличным. И то, что именно вы прервали процесс дознания – ляжет на вас обвинением в потакании террористам. Правда, Игорек?

– Угу. – сказал кто-то еще, подходящий ко мне со шприцом в руке. – Ну что, доктор, опять будем защищать больного, или все-таки дадите поработать Третьему отделу?

– Делайте что хотите. – вздохнул врач и вышел.

Мне что-то вкололи в правое плечо. Я ощутил, как вернулась способность говорить и даже язвить. Поднялся с пола, нервно пригладил волосы, чего никогда прежде не делал, и присел на свою опрокинутую кровать:

– А ничего тут у вас, весело.

Кроме четырех спецназовцев и двоих в штатском, в комнате больше никого не было. Остальных уже оттащили за ноги в угол комнаты. Но мне и этих господ было предостаточно.

В палату вошли еще два боевых офицера. Их причастность к элите была видна по походке, амуниции и оружию. Пистолетики солдаты не носят. И форма у этих двоих была попрактичнее: с карманами для «сотовиков», авторучек, блокнотов, раций, батареек. Ну, по крайней мере, таким представлялось их функциональное назначение.

Офицеры, молча, встали по краям входа. Ноги на ширине плеч. Руки за спиной. Да, такая стойка удобнее, если долго стоять в наряде, но она совсем не наша. Физиологически именно человеческая, но не русская.

Затем вошли еще двое, видимо, «большие шишки».

Тот, что шел впереди был во всем черном. Его рубаха блестела серебреными пуговицами. На правом плече у него была иная эмблема, не такая, как у остальных. На ней два белых пегаса стояли на задних ногах, передними копытами упираясь в геральдический щит с изображением красного креста, который так любили в средние века, то ли мальтийского, то ли тевтонского: расходящегося лучами и оканчивающегося хвостом ласточки.

Черная одежда лидера сильно контрастировала с неестественной белизной кожи. Его черные жгучие глаза светились изнутри, они были единственным живым местом на застывшей маске лица. А еще пугало полное отсутствие волосяного покрова. У человека не было даже бровей и ресниц. И строение черепа было странным, чем-то смахивающим на то, какими в комиксах рисуют инопланетян: узкий подбородок и треугольное лицо лишь оттеняло неестественно большую черепную коробку.

А на лбу у него вместо обычных продольных или поперечных морщин были физиологические складки, напоминающие символ глаза внутри треугольника. Как это могло быть, я не понимал, но меня обуял ужас от одного вида этого человека.

Вторым вошедшим оказался Олег Петрович. На этот раз он тоже был в черной форме.

Ну, вот все и прояснилось. Это был тест, который, похоже, я так и не прошел. Спектакль удался на славу!

Когда главарь приблизился, я почувствовал, что от него исходит какая-то волна, заставляющая меня трепетать. Стыдно сказать, но даже волосы на руках у меня встали дыбом. Думаю, все кошки просто бы поджали хвосты и сбежали бы при появлении этого незнакомца.

– Здравствуй, Глеб Юрьевич.

Я открыл рот, но почувствовал, что голос сейчас предательски дрогнет, и только кивнул головой в знак приветствия.

– Можно полюбопытствовать, что это вы тут на досуге почитываете?

Я вдруг понял, что все еще машинально сжимаю в руке бумаги, вырванные у капитана, доставшиеся мне от Третьего Оракула.

Я вопросительно поглядел на Олега Петровича. Тот чуть-чуть прикрыл глаза, показывая, что все идет по плану. По его плану. Вот только какой меня ждет финал: триумфальное воссоединение с настоящими законспирированными мятежниками или сырые казематы пыточных камер?

Я отдал бумаги. Когда меня коснулись краем одеяния, я ощутил что-то вроде разряда статического электричества, и отдернул руку.

Незнакомец довольно улыбнулся:

– Значит, все-таки еще не Глеб. Да, Артем? Как тебе тут у нас? А то ведь я добрый. Ты только попроси – и я верну тебя к Яне. Обставим это как чудесное спасение, даже калечить не станем. Согласен?

Оракул едва уловим движением головы, показал, что соглашаться нельзя. Я и сам уже догадался.

– Предпочитаю полностью прояснить ситуацию, и только потом принимать какие-то бы ни было решения. – сказал я.

– Мудро. – кажется, мной были довольны. – Ты пока меня не помнишь, а темнить – не в моих правилах. Я поддерживаю порядок во всей Конституционной Федерации. Как ты понял, я и есть Великий Инквизитор.

– Зачем же было себя уродовать? – дерзко спросил я, глазами указывая на лоб.

Инквизитор понял мой намек и усмехнулся, но как-то неэмоционально:

– Я таким родился. Если тебе так проще, то считай, что это – печать бога.

– Я уж было думал, что боги здесь вы.

– Мило. – Великий Инквизитор щелкнул пальцами и стал перебирать бумаги. – Что это, вообще, такое?

Олег Петрович услужливо принял из рук начальника ворох листов, посмотрел на них и вынес вердикт:

– Симпатические чернила. Сейчас никакая экспертиза не прояснит, что здесь было напечатано. Кто-то украл наши последние разработки принтерной печати не красками, а усыпленными микроорганизмами. Процесс пробуждения микробов с одновременной потерей клейкости бумаги позволяет тексту расползаться прямо на глазах в точно установленное время. Это заговор. Глеба Юрьевича хотят сбить с толку до анамнесиса. Я даже догадываюсь кому все это выгодно.

– Кардиналу Антонио Шварцу? – усмехнулся Великий Инквизитор. – Чтобы на следующем заседании Конклава повернуть дело так, что я специально провоцирую бывших заключенных на выступления против президента до анамнесиса.

– Я этого не говорил. – Олег Петрович услужливо сделал шаг назад, всем своим видом показывая, кто здесь хозяин.

– Но подумал. – и снова усмешка Великого Инквизитора показалась мне какой-то неживой, фальшивой. – А должны только пророчить. Остается выяснить, кто передал ему эти бумаги, и что именно в них было.

Мне на мгновение показалось, что про меня совсем забыли. Но я понимал, что люди высокого ранга не могут позволить себе подобную рассеянность.

– Что там было написано ясно, как божий день. – Олег Петрович блестяще играл роль первого советника. – Скорее всего, это реальные материалы дела о расследовании заговора «Возмездия», непременно перемешанные с сфабрикованными данными. Глеб Юрьевич вернулся в прекрасной физической форме. Его ум не отягощен ежедневными заботами о хлебе насущном. Нужно только слегка подтолкнуть его в любом направлении – и все: мавр сделает свое дело.

– Вы считаете? – Великий Инквизитор повернулся к Третьему Оракулу. – Или предвидите?

– Элементарная психология освобожденных. Третий курс. Факультатив Социологии и сознания репрессированных. – пожал плечами Олег Петрович.

Похоже, я тут у них в роли подопытного кролика. Паренек для битья.

– Вероятно, вы правы, Олег Петрович. И весь этот спектакль с неудавшимся налетом, якобы ставившим целью освобождение бывшего лидера Сопротивления, разыгран с одной целью: дабы именно Всемирная Конгрегация Доктрины Веры вынесла новый судебный приговор. Инквизиция в этой ситуации непременно должна оспорить правительственную амнистию. Не плохая, надо сказать, идея. Столкнуть лбами нового президента и старого Инквизитора – что ж, это достойно восхищения.

– Нужно только понять, на кого сделали ставку заговорщики. Если мы поймем, кого из вас двоих хотели сместить, мы будем знать, в чьем окружении искать заговорщиков и информаторов. – Олег Петрович явно хотел подтолкнуть инквизитора к определенным раздумьям.

– Тут и так все ясно. – усмехнулся Великий Инквизитор. – Нового президента можно поставить на колени, а меня – нет. Так что под подозрением вы в первых рядах, господин Третий Оракул.

Олег Петрович побледнел, поклонился:

– Я с удовольствием подам в отставку.

Интересно, они играют для меня, для себя, для кого-то стороннего? Или они, в самом деле, так живут? Как разобраться? И какую роль отвели мне?

– Не стоит юродствовать, Олег Петрович. Мне вы просто необходимы. Но подозревать всех в ереси – моя прямая обязанность.

И вдруг Великий Инквизитор резко повернулся ко мне. Он смотрел прямо в глаза. От этого стало дурно в прямом смысле слова. Меня затошнило от ужаса. Нормальные человеческие глаза инквизитора изменились: зрачки внезапно стали вертикальными, как у кошки. Я в ужасе отпрянул назад, перекувыркнулся через больничную кровать и тут же вскочил на ноги.

– Тяжела ты, шапка Мономаха? – неожиданно спросил Великий Инквизитор. Его глаза были уже нормальными. – Ничего, ничего, Глеб Юрьевич. Я умею прощать. Никакого заседания Военного Трибунала не будет. Мы с вами встретимся после полного анамнесиса. Я привык играть с достойным противником. И, кроме того, нет никакого удовольствия сражаться с безоружным.

– Может быть, все-таки послать в администрацию Президента отчет о несанкционированном вторжении? – робко вставил Олег Петрович. – Управление Федеральной Безопасности непременно положит свою собственную версию событий прямо на стол уполномоченного представителя. Ведь это их ребят здесь успокоили.

Последняя фраза Оракула предназначалась явно для меня. Мне показывали, что я – яблоко раздора между спецслужбами, что это вовсе не повстанцы пытались вырвать меня из лап Всемирной Конгрегации Доктрины Веры, а боевики группы захвата УФБ. По крайней мере, мне четко давали это понять. И это означало, что, в принципе, «пустить меня в расход» не составит инквизиции особого труда, объяснив впоследствии это как неудачную попытку к бегству. Прецедент для подобного рапорта уже налицо.

А еще я испытывал физиологический, животный страх перед Великим Инквизитором. Я ощущал, что он может разделаться со мной в считанные секунды. Было в нем что-то хищное, жаждущее убийства, нечто такое пряталось в его зрачках, от чего хотелось бежать без оглядки!

Я чувствовал, как пот тек у меня под рубашкой. Нет, я не верил, что передо мной стоял настоящий вампир или оборотень. Но вот то, что они все тут обладают какой-то формой гипноза, – в этом не было ни малейшего сомнения. Возможно, что странная внешность Великого Инквизитора – лишь плод этого массового гипноза.

С другой стороны, возможно, он просто принадлежит к другой ветви человеческой эволюции.

Как бы там ни было, но его присутствие не просто подавляло волю, оно заполняло все в этой палате. И если Олег Петрович мог спокойно выносить присутствие начальника, значит, он сам был таким же.

Ну конечно, а как же иначе он смог отдать бумаги мне, а потом с этими же бумагами выйти из помещения?!

Здесь нет ничего настоящего. Все фикция. И солдаты – это фантомы.

– Но оставить вас в Реанимационном Центре, Глеб Юрьевич, как вы сами понимаете, мы не можем. – Великий Инквизитор снова начал говорить со мной. Слова его были тягучими, произносил он их нараспев, точно взвешивая. – Похищение или гибель особо опасного преступника, попавшего под амнистию и не прошедшего восстановительный курс – это не просто дурная реклама, это могущественный удар по репутации Всемирной Конгрегации Доктрины Веры. Ну и по Управлению Федеральной Безопасности тоже. Вы ведь должны понимать, что ни одно ведомство не примет на себя ответственность за ваше похищение, но сам факт подобного, пусть даже фальшивого, побега очень удобен многим секретным службам.

– Меня заключат в одиночку? – я постарался усмехнуться, но, думаю, оскал у меня получился жалкий.

– Мы не палачи и не полицейские. – Великий Инквизитор покачал головой. – Мы вас переведем в иной корпус, в здание, которое находится под усиленной охраной. Это, кстати, в ваших же интересах.

– Это все блеф. – я едва сдерживался. – Эта бойня, которую вы устроили, – это ведь виртуальные разборки ваших электронных копов между собой, да? Живых людей здесь нет, так ведь?

Олег Петрович прикрыл лицо, скрывая улыбку. Значит, я ляпнул что-то не то. Но что именно?

– Да, компьютерные спецэффекты разрабатывались на основе физиологических возможностей наших специализированных подразделений. Элитные войска могут и по потолку бегать, и летать без самолетов. Они даже выдержат смертельный удар. Временно, конечно, они ведь граждане Федерации, а не идеальные солдаты. – Великий Инквизитор взмахнул рукой, жестом показывая, что я могу приблизиться к погибшим.

Я подошел к трупам, что лежали у входных дверей, разорвал на одном из них черную рубаху и с ужасом уставился на рваную рану с запекшейся кровью. Такое возможно только при огромной температуре. И это означало, что в меня выстрелили чем-то другим.

«У них были не просто разные лучи, а именно разные заряды в них. – понял я. – Меня парализовали, потому что я был нужен живым».

А этих ребят убили, потому что они что-то знали. Инквизиция не просто соперничает с УФБ, они друг друга ненавидят.

Хотя, конечно, возможно, это вовсе не спецназовцы, а мне морочат голову именно для того, чтобы я даже думать не смел переметнуться на сторону УФБ.

Но кто их, погибших ребят, на самом деле, послал на верную смерть, если заранее было ясно, что бойцы Всемирной Конгрегации Доктрины Веры никого не выпустят живым?

Может быть, мне пытаются показать, насколько велики ставки в их игре? Что для них смерть людей, когда замешана небесная политика? Всеми мирами правят тираны.

Я склонился к убитому еще ниже, чтобы Олег Петрович не заметил, как у меня трясутся губы. Ох, хотел я все ему сказать, едва сдерживался, но понимал, что нельзя.

Из убитого солдата не торчали провода, из него не высыпались ни шестеренки, ни микрочипы, но от этого было только хуже.

Значит, меня умышленно обманули, но зачем? Или их роботы настолько совершенны, что даже в смерти своей детально копируют наши физиологические особенности?

– Простите. – сказал я Великому Инквизитору, поднимаясь с колен. – Мне сказали, что полицейские, все эти капитаны без имен – лишь проекция вашей глобальной полицейской компьютерной сети. Я думал, что все эти парни были программами, голограммами.

– Что, Глеб Юрьевич, неприятно, что из-за вас погибли люди? Придется потерпеть. И, заметьте, это не мои ребята устроили войнушку, а те, кто сотворил из вас Знамя Сопротивления. А вот вы, Глеб Юрьевич, возьмите и выступите по телевидению, объявите миру, что лидер оппозиции вернулся с миром, а не для того, чтобы множить смерть вокруг себя.

Вот теперь все стало предельно ясно.

Они мне не верят, но они не думают, что я способен купить свободу предательством тех, кого даже не вспомнил. Они просто смеются надо мной. Или очень четко, продуманно, ведут к какому-то важному для них решению. Олег Петрович тоже участвует в этом, но вовсе не на стороне повстанцев.

Меня обложили со всех сторон. Им нельзя меня убить. Они не могут позволить мне сбежать. Я нужен живым. И они все: и официальные власти, и подвижники сопротивления – все хотят заручиться моим словом до того, как я вспомню все. Интересно, почему? Возможно, у них есть какие-то микрочипы, которые не дают гражданам нарушать своих клятв?

– Вы готовы проследовать к новому месту вашего лечения? – спросил Олег Петрович.

Что-то хитрое промелькнуло в глазах Третьего Оракула. Теперь нас с ним соединяет тайна. Не знаю, хорошо это или плохо.

Сохраненная игра №2

Странно идти по коридору, ощущая за спиной дыхание автоматчиков. Никогда в своей короткой земной жизни я не был под стражей. Шаги за спиной синхронные, точные. Охранники идут, словно роботы.

Но я своими глазами видел смертельную рану одного из них. И это, несомненно, был человек. Роботы мертвыми не бывают! Или у них здесь все-таки процветают высокие, но безумные технологии? Кто знает, фантазия или указания из этой реальности подталкивают земных ученых на клонирование живых существ, на создание гибрида живой ткани и электронных мозгов?

Впрочем, я видел погибших в присутствии Третьего Оракула и Великого Инквизитора. Возможно, это была вовсе не реальность, а иллюзия. Гипноз обыкновенный – и никакой мистики.

Но, кроме этого, мучили меня и другие вопросы.

Как может типичный инопланетянин руководить целой автономной империей внутри космической федерации? Или они – эти яйцеголовые – элита государства? Местные истинные арийцы, так сказать. А остальные, пусть даже Оракулы, – у них на посылках?

Может, мне умышленно формируют убеждения, не соответствующие общей идеологии, именно для того, чтобы я начал обличать социальное устройство мира до того, как вспомню все? Им, наверняка, нужен «козел отпущения» для показательного процесса. Вот мне и внушаются образы того, чего я не понимаю и, соответственно, опасаюсь. Кто поручится, что, на самом деле, со мной разговаривал вовсе не лысый инквизитор, а какой-нибудь рыжий толстый очкарик. Тоже, ведь, не исключено.

А еще может быть, что местные аборигены прячутся от нас, выздоравливающих, обретающих память, в человеческих телах, как в комбинезонах. И на самом деле, они, истинные граждане, напоминают: Чужих, осьминогов, пауков, червей, монстров.

Вдруг граждане откладывают свои яйца в нас, в людях. И, возможно, наши мятежные души, склонные к насилию и самоуничтожению, вовсе нам и не принадлежат, а являются кладкой этих самых граждан. Бр-р-р!!!

Так и свихнуться не долго!

Вполне вероятно и то, что я давным-давно в психиатрической больнице, а все происходящее крутится в моем воспаленном мозгу. Или, вообще, все снится?

Но если меня, действительно, извлекли из-под руин, то сначала я и должен находиться именно в каком-нибудь Реабилитационном Центре. И в коме. Так что теория жизни во сне – не такая уж и плохая.

Однако в чужом мире было слишком много реальных, настоящих деталей. Во снах всегда есть некий фантастический элемент, позволяющий понять, что все это – не правда. Летающие люди, к примеру. Разговаривающие рыбы. Во снах всегда что-то не так. А здесь – все слишком логично, математически точно, будто просчитано компьютером, в память которого ввели мои страхи и детские мечты.

И, потом, я совершенно не понимаю, кому и что от меня здесь нужно. Если бы события являлись порождением поврежденного гипоталамуса, то я оказался бы хозяином положения. Но я двигался наугад, в полном неведении.

На самом деле, не так уж и трудно принять существование иного, высшего мира. Об этом я слышал всю жизнь, но представлял: ангелов с крыльями, невиданных зверей-мутантов: с семью глазами, тремя носами, ну и так далее.

Опять же, при той глобальной слежке, которую здесь устроили, история с уборной комнатой выглядит как насмешка. Они должны были знать, что рано или поздно, но все освобожденные начнут почитывать на толчке запрещенную литературу.

Не стоит сбрасывать со счетов, и то, что абсолютно все разговоры в Реабилитационном Центре вели к принятию конкретных решений. Мной умело манипулируют!

Одно остается не ясным: почему же они допустили в мою душу сомнения? Может, это очередной тактический ход, военный маневр, и тогда именно в этой, испытываемой мной сейчас, мешанине чувств и заключается их стратегия управления сознанием. Ведь враги хотят, чтобы я совершил идеологическую ошибку, прекрасно это осознавая. И пока пресловутый анамнесис не наступил, лучше, вообще, держать язык за зубами.

Вот мы и пришли. Люк плавно ушел в стену и в лицо ударил ветер.

Выйдя из здания, я натолкнулся на символ, изображенный на стене. Готов поклясться, что где-то это уже видел! Рисунок походил на свастику, только у него было не четыре лопасти, а девять, и сломаны пополам они были не как у фашистов, а по ходу солнца. И стоял знак не под углом в сорок пять градусов, а ровненько на одной из половинок лопасти.

Вскоре мы оказались на круглой площадке, с которой вниз уводили пять белокаменных лестниц. Я подумал, что для советских граждан такая планировка напомнит звезду, образованные европейцы решат, что это – пентаграмма.

Если рассматривать подобную архитектуру именно как тюремную символику пресловутой Федерации, то перевернутая звезда – печать Люцифера – известна именно тем, что главный ее носитель заточен в глубины ада.

Возможно, во мраке, глубоко под шахтами, есть и другие казематы, в которых нет видимости свободы. И именно там добрые капитаны Полицейской дознавательной сети пытают лидеров сопротивления огнем и серой.

Конечно, Земля находится под властью тьмы. Вопрос только в том, кто для нас страшнее: боги, которых для надзора за нами сотворили граждане Дельты; или те, кто понял суть мироздания, отрастил копыта, и противостоит произволу инквизиции?

В чем разница между человечеством и демоническими народами? Не в том ли, что вначале мы все были сосланными, но нашлись те, которые отреклись от своих идеалов и ушли прислуживать в жандармское управление светлой, ангельской структуры исправления? Те же, кто не сдался и бился за свободу духа – в итоге оброс шерстью и рогами?

Если главный революционер принял облик рогатого ублюдка, то он сам этого хотел. Наверняка, он сделал это из вредности, всем назло, движимый юношеским максимализмом. А инквизиция тут же навесила на него ярлыки. И сейчас уже не важно, борец ли он за права или сумасшедший, черпающий удовольствие в унижении других.

Практика показывает, что победитель всегда переписывает историю. Прометей и Дьявол совершили один и тот же проступок: предали босса. Однако подвиг Прометея мы воспеваем, а отступничество Денницы – вызывает гнев и отвращение…

Тем временем мы спустились вниз по одной из лестниц.

Передо мной снова расстилалась круглая площадка, и от нее вновь вели в разные стороны пять троп.

После третьей, такой площадки мы спустились к аэродрому: округлому, как и все здесь.

Система площадок и лестниц что-то напоминала. Может быть, структуру молекулы какого-то вещества? Например, воды или огня? Может, здесь воспроизведена математическая красота непонятного мне уравнения?

Круг, пять лучей, опять площадка, и снова звезда. Вдруг это символ огранки человеческого мозга в момент анамнесиса?

На аэродроме, не было ни военных истребителей, ни скоростных самолетов, ни вертолетов в привычном понимании. Отсутствовали даже стартовые дорожки. Зато стояли кабинки, рассчитанные максимум на двух человек, как на наших детских каруселях: маленькие, обтекаемые. Они были без мотора и труб, выводящих газы двигателя внутреннего сгорания. Да в них, вообще, не было ничего, кроме сидений и имитации пульта управления! Как они меня в таком корыте конвоировать собираются? Я уже наблюдал из окна, как взлетают эти «ведра», но на Земле ведь преступников в «Запорожцах» не перевозят!

Я думал, что мы обогнем это кладбище детских каруселей, и двинемся к нормальной технике, пусть к летающим тарелкам, что стояли чуть дальше, но все-таки – хоть к какому-то подобию средства передвижения. Однако солдаты держались на этот счет иного мнения, они остановились именно у карусельной кабинки:

– Прошу проследовать в мыслелет, наблюдаемый №749520100725.

Ага, вот теперь все ясно. Внутри какая-то электроника, но не на полупроводниках, а именно на микросхемах и чипах, не на индуктивных катушках, не на аккумуляторных батареях, а на каком-то внешнем источнике питания. Типа как троллейбус, который едет лишь там, где висят провода. Похоже, мыслелеты присоединены к силовым линиям, и потому угнать такую штуку не удастся. Только почему не видно этих самых силовых линий? И что будет, если врежешься в такую невидимую линию: горстка пепла или только основательно тряхнет? А мыслелетом его назвали… А, действительно, почему?

И еще возникло стойкое ощущение, что прямо сейчас спецслужбы создают идеальные условия для побега, дабы при первой же попытке уклонить корабль от курса, пристрелить меня, как шелудивого пса. При их технологическом уровне шпионажа, им даже солдат со мной отправлять не нужно. Так, дистанционно кнопочку нажал, – и нет кабинки.

Но ведь, наверняка, что-то можно придумать!

Выпрыгнуть во время полета, чтобы просто свернуть шею при падении?

Угнать такую капсулу, точно, не получится. Она, наверняка, нашпигована датчиками и маячками. И как ей управлять? А чем заправляться? Или эта техника летает именно на силе мысли? Мозг ведь постоянно порождает волны. Мне Оракул что-то по этому поводу пытался разъяснить.

Возможно, местные Кулибины научились использовать электричество мыслей как топливо, но что же тогда сжигает мыслеволны? Не пожирает ли их электрический скат, перерабатывая наши нервные импульсы в механику движения? Это было бы понятнее.

Я сел в одну из кабинок и поворчал:

– Мило. Только вот со зрением у меня плохо.

На лице одного из сопровождающих мелькнуло удивление.

– Тормозов и руля не вижу. – пояснил я.

– Они тебе не понадобятся.

– Ну да, я ведь не свободный гражданин, а наблюдаемый. Не доверяете, да?

Тот конвоир, который удивился, вдруг расплылся в улыбке:

– Что за удовольствие крутить баранку? Есть ощущения и покруче.

– Например?

– Протяни руки перед собой и представь, что взлетаешь.

– И все? – конечно, я не поверил. – А на фиг мне в вашу ступу садится? Я прямо здесь представлю, что я – дома, и – гуд бай, Федерация, мне стали слишком узки ваши конституционные рамки.

– Умных нигде не любят. – подал голос второй стражник. – Ты еще не прикрыт статусом неприкосновенности.

– Нет, ну скучно с вами. – я положил руки на пустую панель перед собой, ладонями вниз. – А что сказать-то надо? «Земля, прощай! В добрый путь?»

– Лучше помолчать, – хмыкнул первый страж, – чтобы мысленная энергия была использована по назначению.

– Ладно, ладно. – процедил я голосом Васечкина.

А потом представил, как кабинка рывком взмыла вверх, сделала петлю и набрала скорость.

И в тот же миг моя кабина оказалась в воздухе. Скорость полета, действительно, увеличивалась с каждой секундой. Мыслелет сделал мертвую петлю, отчего у меня подвело живот. Я вцепился руками в корпус своей машины там, где теоретически должны были крепиться отсутствующие двери. Пальцы дрожали от напряжения. Я ведь не летчик, и к тому же не пристегнулся, меня едва не выбросило из кабинки вниз головой. Я ощутил себя в высшей степени некомфортно. Оно и понятно. Когда я последний раз крутился на центрифуге? Два года назад, три? А ведь к этому нужно привыкать так же, как к физическим нагрузкам.