Разбивая безмолвие

Пролог

Это был не ад, подобающий общепринятому человеческому пониманию, но именно таким представляют себе ад люди, когда речь заходит о том, куда они отправятся после смерти.

Далеко-далеко на западе земель Аклэртона, там, где непреодолимые голые скалы без конца тянулись высокой стеной, в глубине пышущей жаром расщелины расположилось царство дьявола Астромафа – Гриомор. Владыка Астромаф, являвший собой неоспоримое воплощение силы пламенного существа, не дозволял ни на миг усомниться в своем могуществе, восседая на престоле такого вида, что не всякий смертный способен себе вообразить. Возведенный из черепов, трон сплошь сочился лавой, разливаясь сетью ручьев через дворцовый зал (если сотворенные природой каменные чертоги можно было в самом деле называть «дворцом»). Мало у кого не содрогнется сердце при виде столь жуткого зрелища, однако в этой зловещей обстановке улавливалось необъяснимо потрясающее величие, которое заставило бы даже самых чутких творцов разувериться в собственном представлении о прекрасном и, возможно, признать его изуродованным.

Так, в глубине темного ущелья, опутанного реками жидкого огня, Астромаф правил тварями, рожденными задолго до своего восшествия на престол: демонами алчности и похоти, мелкими бесами и огромными исчадиями, обладавшими немыслимой мощью держать мечи исполинских размеров. Но из всех порождений Гриомора Астромаф никому не благоволил более, чем огромному косматому псу Кхасидсу. Преданно покоящийся подле ног владыки грозный Кхасидс готов был внимать поручениям хозяина.

Массивное железо ворот вдруг шумно разомкнулось, впуская в тронный зал старшего сына Астромафа – демона Авеата. Высокий, с прямым гордым станом, присущим наследнику престола, принц шел уверенно, стремительно и смело. Столь же ярко горели его глаза непреклонной решимостью, сколь неукротимо полыхало под алой кожей пламя хорошо сложенного тела. Голову Авеата венчали изогнутые рога – не такие могучие, как у отца, но в перспективе ничуть не хуже. Однако ни титул, отделяющий принца от власти, ни размер рогов не умаляли к нему верности двух здоровенных псов, подаренных Астромафом в день, когда первенец появился на свет. Завидев сородичей – Эванлина и Сетайса, Кхасидс неприязненно сморщил нос и опустил голову, мол, опасности нет, не о чем тревожиться.

Благословленные пламенем, псы Гриомора походили друг на друга до невозможности, как солдаты монолитного строя, но, когда один выражал задиристый нрав, другой предпочитал наблюдать издалека, словно философ. Факт, что все демонические гончие были когда-то людьми, делал понятными их ярко выраженные темпераменты.

– Сын мой, ты явился, чтобы удивить меня победой? – ухмыльнулся Астромаф. Сегодня он пребывал в необычайно приподнятом расположении духа: шел девятый день почитания архидьявола, ознаменованный кровавыми поединками, что именовались «праздничными».

– Я одолел всех противников на арене, – тыльной стороной ладони принц вытер кровь со своего лица, – но ты предпочел уйти, даже не взглянув.

– Ты двигался так неумело, словно руки твои высечены из камня, а ноги подверглись преждевременной старости.

– И вновь мне не удалось впечатлить тебя, – разочарованно склонил голову принц. – Я вступил во все поединки и в каждом одержал победу, славя Кигдухаса и отца своего Астромафа…

– Было бы в твоих словах столько же огня, сколько заносчивости.

– Однажды ты разглядишь во мне достойного преемника, и дни, когда принц Авеат пресмыкался перед отцом в надежде внушить к себе уважение, закончатся, – поклонился Авеат, не теряя почтительности манер, вопреки прозвучавшему вызову.

– Хочешь занять трон Гриомора? – губы дьявола насмешливо изогнулись серпом, Кхасидс поднял морду на хозяина, проявляя интерес к разговору. – Не уверен, что ты готов. Видишь ли, каждому свое: кто-то только хвалится победами, а кто-то проявляет незаурядный талант главенствовать царством как, например, твой брат Левиан, – острый взгляд Астромафа метнулся к Эванлину и Сетайсу, – тебе недостает твердости характера, дисциплинированности, жестокости. Я и не думал, что псы могут так сильно разбаловать моего старшего сына.

Авеат досадно стиснул кулаки и закричал в сердцах:

– Мой король! Позволь убедить тебя в обратном!

Кхасидс тут же ощетинился на его выпад и зарычал сквозь зубы. В ответ откликнулся Сетайс, изогнув спину в боевой готовности.

– Считаешь, в тебе есть все, присущее дьяволу, чтобы возглавить Гриомор? – не обращая внимания на оскалившихся псов, переспросил Астромаф. – Тогда держи пари и заслужи мое расположение. Выполни три задания, и я уступлю трон. А проиграешь – уйдешь в добровольное изгнание, если в тебе имеется еще хоть капля гордости.

Падкий на интриги, Астромаф не был бы собой, если бы не бросил принца в столь нелепую авантюру.

В груди Авеата вспыхнул жар предвкушения наконец-то проявить себя и доказать свою значимость. Он выслушал условия пари с почти помутненным от радости рассудком и с несвойственной нетерпеливостью заключил соглашение кровью.

– Эванлин, Сетайс, за мной! – скомандовал псам Авеат. Те свирепо переглянулись напоследок с Кхасидсом и вышли за хозяином.

Когда ворота зала вновь сошлись, а огненные стены расщелины объяла мертвая тишина, Астромаф помрачнел лицом: дерзновение и самонадеянность сына поселили в дьяволе сомнения. Привычка заключать несчетное число пари, в которых Астромаф часто находил забаву, рисковала обернуться крахом. А потому, недолго думая, он призвал Кхасидса:

– Не дай ему победить.

Пес покорно кивнул: «Да, мой король», и бросился к воротам.

Глава 1. Академия Святого Анариела

«Да хранит нас Бог ото лжи о былом времени, ибо она – корень зла, из коего проистекают все бедствия нынешних дней»,

— Изабель Виардо, из запрещенной книги «Вперед за пламенем рассвета»

Она замерла в сонной растерянности перед двором огромного замка, носившего на стенах печать священной старины и таинственности. Она не помнила, как миновала города, герцогства, села и мертвые пустыри, лежавшие на пути до имперской столицы. Она знала лишь две вещи: свое имя – Рене Рейнгард и то, что адресованный ей плотный тисненый конверт, нервически истерзанный в руках, хранил пахнувшее ладаном письмо о зачислении в Академию Святого Анариела.

В опустившемся сумраке академия громоздилась монументальной композицией из стройных остроконечных башен и массивных зданий, соединенных галереями и арочными проемами. Дивный, как образ несбыточной мечты, замок пленял воображение, и хоть Рене не помнила ни дня своей туманной жизни, она отчего-то пришла в уверенность, что подобную архитектурную мощь ей не доводилось встречать прежде.

Стряхнув оцепенение, Рене толкнула кованые ворота и вошла во двор. Открывшаяся перед ней картина радовала глаз: ухоженный заботливыми руками газон лежал манящим бархатным полотном, тень раскидистых деревьев скрывала на скамейках контуры узорной резьбы, а всю безупречную живописность завершал фонтан со статуей святого, что сложил пальцы в жест благословения. Вокруг ни души, и, не будь арочные окна зажжены, можно было решить, что академия пуста и безмолвна.

По лестнице, изгибавшейся подковой, Рене вбежала к обитой позолотой двери главного здания, где с порога ее встретила тишина мрачного фойе. Оглашая прибытие звонким стуком шагов по мраморному полу, Рене отыскала административное лицо, изъявившее согласие проводить до приемной господина Тремейна.

Ректор академии – мужчина серьезный и видный, несмотря на поздний час, немедленно принял Рене у себя и предложил примоститься в кресле напротив письменного стола. Невозможно не согласиться, что даже в солидном возрасте Тремейн оставался одним из тех счастливчиков, которым отчаянно благоволят женщины: высокий и стройный, он обладал привлекательной наружностью и очевидной глазу педантичностью, выраженной в безукоризненно сидящем камзоле, в прибранной волосок к волоску темной шевелюре и тщательно расчесанной бороде на прямоугольном лице. На шее, как символ тайны и власти, висел отлитый из серебра ключ.

Пока Тремейн бегал глазами по строкам письма о зачислении, между его бровями то собиралась, то разглаживалась задумчивая морщина, вторя каким-то закрытым мыслям. Вскоре ректор обратился к подопечной:

– Факультет искусств. Мы ждали вас, госпожа Рейнгард, припозднились вы прилично, завтра уже первый день занятий, – Тремейн раскинулся в кресле, готовый изложить новоявленной студентке положение дел, – несомненно, вы наслышаны о превосходной репутации нашего заведения. Она складывалась годами благодаря строгой дисциплине и незыблемому своду правил. Вижу на вашем лице тень опасения, но все не так страшно, достаточно лишь следовать уставу: подобающий внешний вид, пунктуальность, вежливость, усердная учеба, избегание излишнего проявления чувств – в этих стенах нет места ни жестокости, ни любовным страстям. Уверен, вы быстро свыкнитесь. Добро пожаловать.

Тремейн подозвал помощницу из примыкающего к приемной кабинета и послал за смотрительницей дамских покоев – госпожой Кроули. Госпожа Кроули – сухая, белокурая женщина с неприятным, заведомо осуждающим лицом прибыла вся запыхавшаяся от быстрого бега и нежелания заставлять Тремейна ждать. Вероятно, у многих бы поджилки затряслись при виде столь яркого воплощения неумолимой строгости, но Рене стойко выдержала цепкий взгляд смотрительницы, не обещавший любезностей.

– Что ж, передаю вас в надежные руки, – улыбнулся Тремейн.

– Явиться вечером последнего дня – дурной тон, – тонкие губы Кроули дрогнули в недоброй усмешке, – здесь отсутствие манер нетерпимо.

Ситуация приводила Рене в замешательство и требовала от нее неизвестно чего – оправданий? Кроткого извинения?

Совесть молчала, а потому и Рене предпочла держать язык за зубами, хотя могла ли она усложнить положение, которому подверглась совершенно безотчетно и не по своей воле?

– Вам как раз представился случай предупредить госпожу Рейнгард о правилах, – ответил смотрительнице Тремейн. – Проводите ее в покои.

Получив наказ, смотрительница окинула девушку с пренебрежением, словно та принесла целую обузу хлопот, и велела не отставать. Не ощущая внутри склонности к послушанию, Рене отправилась за госпожой Кроули только из убеждения, что смирение наиболее уместно и правильно. Переступив через себя сейчас, она сможет выведать больше потом.

Голос предчувствий стал единственной движущей силой, а сама Рене – единственным человеком, заслуживающим своего доверия.

Через двор, все более закутывающийся во мрак темнеющего неба, Кроули вела Рене к восточному зданию, не прекращая толковать о безжалостности дисциплинарного комитета, о том, что стипендии скромные не от бедности академии, а от осуждения корысти. О запрете самовольно уходить с территории. О порядках женских покоев: нельзя свободно бродить после вечернего обхода, нельзя покидать спальню без ученического платья, нельзя приглашать мужчин… Рене соглашалась со всем – как будто у нее был выбор – хотя не совсем брала в толк, как запомнить столько запретов.

Уведомив напоследок, что утром девушке предоставят форму, госпожа смотрительница бесцеремонно указала на дверь спальни и удалилась. И хотя в безлюдном коридоре подрагивали лишь огни канделябров, Рене объяло плотными силками чувство, что она находится здесь не одна.

Закрывшись в комнате от всех мнимых неприятностей, Рене повалилась без сил на кровать. Уверенность не подводила девушку в одном – ее жизнь до академии канула в таинственную пучину неизвестности, будто память заботливо скрывала ранящие обстоятельства или нечто такое, что лучше запереть в небытие и никогда не доставать.

Возможно, куда больше следовало тревожиться из-за суровости местных приличий.

Вскоре сон унес волнения. Рене привиделись дикий лес с раскидистыми елями, снеговые северные равнины с сизыми очертаниями гор на горизонте и устремленные в небо трескучие костры. Ей грезилось как, внимая заунывным песнопениям, она выводила наскальные рисунки не то соком алых ягод, не то пролитой кровью…

Наутро в комнату заглянула госпожа Кроули, неся ворох одежды. Рене собралась было сбросить с себя дорожную рубаху, но смотрительница настойчиво не покидала спальни, по всей видимости, ожидая какого-то занимательного зрелища.

– Позабыли, где дверь?.. – Рене осеклась, вовремя спохватившись, что в этом странном месте поощрялось именуемое «манерами» подхалимство, – уважаемая леди смотрительница.

Рене обладала низким голосом, который при всей своей томной мягкости звучал хрипловато, как у личности, склонной к неумеренному курению. В ответ на дерзость госпожа Кроули, раздраженно, почти неприязненно морщась, сухо уведомила, где искать декана, и исчезла за дверью.

С первого дня Рене постигла, что, если научится угождать красивыми словами, к коим она была пока непривыкшей, это скажется положительно на грядущем расследовании. Вопрос «кто же все-таки обрел власть над ее прошлым, настоящим и будущим?» терзал нетерпеливым возбуждением.

Грядущие открытия обещали быть удивительными. Обнажившись перед зеркалом, Рене с интересом взглянула на руки, испещренные черными извивами рисунков. Густая, ничего не значившая вязь символов пролегала от запястий до плеч. Не менее животрепещущие вопросы порождали многочисленные шрамы на теле. В дорожном чемоданчике обнаружились гигиенические принадлежности, сменная одежда и белье, да такое, что Рене воззрилась с неподдельным изумлением. Батист и кружево – какая пошлость!

И все разрозненные звенья прошлого предстояло восстановить в общую цепь. Рене приняла игру оппонента, пожелавшего остаться неизвестным.

Облаченная в темное платье с высоким воротником – настолько убогое в своей скромности, словно в нем не следовало проявлять ничего, помимо робкой сдержанности, – Рене отправилась по указанию Кроули. Обласканный солнцем двор заполонили снующие студенты. Задавленные сводом правил, они неслись успеть ко времени из страха порицания. А потому округа быстро опустела.

Рене подняла глаза на часовую башню: стрелки курантов неумолимо приближали к началу занятий, а опоздать – значит вновь досадить кому-то своей невоспитанностью. Однако прекрасное стремление проявить себя с прилежной стороны вдруг сменило уже знакомое чувство чьего-то немого присутствия. Рене замерла: кто-то подстерегал ее совсем рядом. А поблизости никого – ни одного дисциплинарного смотрителя, готового броситься на помощь.

Чувство, приходившееся совершенно не по нутру, доставало из недр души опасения.

Из-за стройных колонн галереи на Рене внимательно глазела звериная морда с раскрытой пастью. Вооруженный острыми когтями и смертоносно здоровой челюстью, пес-исполин изучал девушку с плотоядным интересом. Алые, как грозное пламя, глаза вспыхнули голодом, наполнив сердце Рене волей к сопротивлению. Ее тело откликнулось подобно человеку, не чуждому солдатскому делу, – Рене приняла оборонительную стойку, готовясь встретить атаку.

Зверь недружелюбно оскалил пасть, явив огромные клыки…

Часы ударили десять. Тяжелый звон заполонил густым звучанием окрестности, вспугнув черного пса. Злобно клацнув пастью, как раздосадованный сорванным моментом, зверь бросился опрометью прочь сквозь арки и сводчатые галереи. Рене смотрела ему вслед. Напряжение в теле постепенно ослабевало, а разум подчинился тревожным мыслям.

Как велик соблазн принять минувшую встречу за обман воображения.

Дав себе время перевести дух, – уж эту небольшую провинность академия обязана была простить, – Рене поспешила укрыться в здании. И сколько бы она ни пыталась выдрать из памяти жуткую до тошноты звериную морду, полную жажды расправы, это оказалось не под силу.

***

А тем временем, пока госпожа Рейнгард пребывала в неведении таящегося зла, некто с глазами, искрящимися золотом, как в час заката, искоса наблюдал за ней, не поворачивая головы.

– Вейн, – растекся посреди коридорной тишины мягкий голос, – она здесь.

Тот, кого звали Вейном, оторвался от чтения «Общей теории ведения войны» и с трудом возвратился в жизнь, что вместо славы и власти послала ему участь приобщиться к академическим познаниям.

– Превосходно, – сдержанно отозвался он, убирая книгу под мышку.

Его не волновал улетучившийся звон часов, который сродни року вгонял студентов в трепет, – Вейн прибыл нарушать правила, а не садиться на их цепь невольником. Он подчинялся двум вещам: воле отца и жажде добиться признания.

– Готовы грызть гранит науки, дамы? – в их тихую идиллию вторгся насмешливый голос, а следом показался озаренный улыбкой молодой человек, носивший растительность на бороде и залихватски закрученные кверху усы.

– Готовы ли творить бесчинство? – со знанием дела поправил приятель с медовыми глазами. При всем их солнечном тепле они выказывали безучастие.

– О таком не нужно спрашивать, Карвер, – ответил молодой человек, кокетливо держа себя за кончик усов, – мы и есть бесчинство, – победоносно разведя руки в стороны, он отступал все дальше, чтобы явить себя друзьям во всем своим неподражаемом величии, как вдруг налетел спиной на прохожего и едва не сбил того с ног.

– Осторожнее! – пошатнувшись, бросил незнакомец. На присутствующих взглянуло лицо, искаженное возмущением и уродливым шрамом от нижней скулы до лба.

– Смотри, куда идешь! Жду извинений, или наша следующая встреча состоится только на дуэли!

Вейн – тот, что прижимал к себе «теорию ведения войны», и Карвер – ранее упомянутый как обладатель глаз необычайной красоты, следили за ссорой с интересом, не позволяющим встревать в развитие исхода.

Незнакомец ухмыльнулся:

– Вы же знаете, юноша, что дуэли караются здесь по всей строгости устава?

– Мне кажется, вы не из тех, кого испугал бы устав, – небрежный жест бестактно указал на шрам.

– И на чем же предпочитаете отстаивать свою часть? Шпаги? Пистолеты? – похоже, незнакомец совсем не воспринимал их перепалку всерьез.

– Шпаги – так меньше шума. Я подарю вам быструю смерть.

– Разумно. Могу я узнать имя своего оппонента?

– Ридан Сноу. Запомните его, оно станет последним в вашей жизни.

Сыпавшиеся угрозы неожиданно развеселили незнакомца. Он рассмеялся низким голосом, будто забавляясь шуткой, никому более непонятной:

– Что ж, господин Сноу, боюсь, мне нужно торопиться, я жутко опаздываю. А вы остудите пыл, и тогда мы, быть может, вернемся к вашему рвению сойтись на шпагах, – подведя черту их перепалке, он отправился своей дорогой, чем нанес по тщеславию Рида не менее болезненный удар.

– Трус! – бросил в спину разгневанный Рид. Его уже обуял азарт сразиться насмерть.

– Ты и дня не смог продержаться без ссоры, – строго заметил Карвер.

– Делай что хочешь, но не позволь убить себя, – добавил Вейн.

Он нуждался в содействии Рида. Ставка слишком высока, права на ошибку нет, ведь ошибиться – значит окончательно разочаровать отца. Уж лучше умереть, чем провести остаток дней в тени его презрения.

Больше не вспоминая о минувшем столкновении, друзья достигли аудитории. Распахнувшиеся двери впустили молодых людей в огромное пространство зала. Озаренный дневным светом потолок с ликами ангелов придавал помещению сходство с дворцовыми палатами. Студенты, рассевшиеся на скамьях, ожидали лекцию с той тишиной и кротостью, с которой агнец повинуется судьбе искупить грехи человеческие своей жертвой.

Но более поразительным оказалось иное…

– Что б меня черти драли, – протянул на выдохе Рид, глазам не веря.

Преподавательскую трибуну занимал несостоявшийся дуэлянт со шрамом.

– Ну надо же, сам Ридан Сноу пожаловал, – одарил он прибывших взглядом, исполненным иронии, – не буду скрывать: я в самом деле запомнил имя студента, превзошедшего всех своей дерзостью.

Профессор долго и испытующе смотрел на соперника, точно ища причины для нового укола. При всем соблюдении требований ко внешности в облике Рида прослеживался какой-то призрачный оттиск небрежности. Вероятно, виной тому стали развязная вольность движений и высокомерная улыбка на неустрашимом лице.

– К вашим услугам, – отозвался Рид на грани хамства. Он явно был не сторонником притворных любезностей, когда гордость наступала на горло.

– А что насчет остальных? Представьтесь.

– Вейн Кларк.

– Элиас Карвер.

– Вы появились позднее меня, вас предупредили, что здесь строгая дисциплина с заботой о репутации?

– Пардону просим, – отвесил шутовской поклон Рид, отчего тонкие губы профессора вздрогнули в усмешке.

Изрядно утомленный фарсом, Вейн собрал всю силу голоса, чтобы твердо поставить точку в нескончаемом параде острот:

– Господин, прошу прощения за нашу бестактность, коей мне сегодня пришлось устыдиться.

– Извинения приняты. Проходите.

Вейн опустился на место рядом с Рене Рейнгард; она вряд ли подозревала об их заочном знакомстве и глядела на молодого человека как впервые. Карвер и Рид наспех влетели за скамью, будто опасаясь, что дружелюбие профессора закончится прежде, чем они сядут. Устраиваясь, Карвер ненароком пихнул Рида, чем спровоцировал агрессивный толчок в ответ. Стоило остановиться на этом, однако, выждав пару секунд, Карвер все же мстительно засадил Риду локтем в ребра.

– Бесишь, блохастый! – вспылил Рид и со всей злости так сильно ударил Карвера плечом, что тот вылетел с края скамьи.

– Я тебе башку отгрызу!

– Прекратите! – Вейна настигло столь неистовое бешенство, что ноты его голоса внезапно сплелись с чудовищным рыком, несвойственным человеку.

Рид изумленно округлил глаза, и это был тот самый редкий шанс застать его так откровенно сбитым с толку. Рене держалась невозмутимо, словно не заметив ничего странного, но смотрела на Вейна столь проникновенно и зорко, как если бы пыталась сблизиться, не проронив ни слова.

И если не голос демона привлек ее внимание, то что?

Вейн нескромно имел право полагать, что неискушенное сердце девушки соблазнилось обликом, пленявшим очарованием молодости и другими достоинствами. Вейн совмещал лучшее, что можно только взять от образцов мужской красоты. Выдающийся подбородок придавал виду силы и решительности, чувственные губы привлекали страстные взгляды, а выразительные, часто прихмуренные, как в задумчивости, брови подчеркивали глаза цвета темной хвои – все складывалось в гармоничное лицо, не обделенное восторгами.

– Повторю для новоприбывших: меня зовут Годвин Грэймон, я магистр искусств и наставник вашего факультета, – заговорил профессор, – моя задача воспитать из вас мастеров. Вы будете изучать живопись, скульптуру, архитектуру. Философию, риторику, религию. Исследовать труды выдающихся творцов и творить самостоятельно.

Перейдем к обязательной справке: Академия Святого Анариела учреждена в Атросе по приказу императора Тамсина II. Поскольку прежде образование осуществлялось только при храмах и монастырях, Церковь приняла непосредственное участие в основании. Небезызвестный пророк Анариел посвятил этому делу последние годы жизни. Он приложил руку к архитектуре, совершенствованию методик преподавания, возглавил работы. Для каждого приверженца бога участие в строительстве стало великой честью. За будущее священной академии сыны и дочери Всеотца готовы были умирать.

Однако взращивают здесь не только богословов. На факультетах преподают лекарское дело, алхимию, астрономию, искусство и право. Помня ценный вклад Анариела, замок носит его имя. При академии возведены храм и монастырская школа для молодых людей и девушек…

Рядом с Вейном раздался игривый присвист.

– Даже не думай, Рид, – откликнулся Грэймон. – Послушницы – девы непорочные, интерес к ним строго возбраняем.

На лице Рида отобразилось наигранное разочарование.

Пока Грэймон вещал основы, Вейн погрузился в невеселые раздумья. Он вновь дал волю помешательству, что сможет заслужить доверие отца, не допустить оплошности.

Если бы только Вейн знал, что чьи-то синие глаза, полные тайных замыслов, невидимо следили за ним со спины…

Глава 2. Осколки прошлого

«Испытания в Академию Святого Анариела – задача непростая, ибо путь к знанию тернист и полон трудностей. Вступительный экзамен – это проверка мудрости и смекалки. Всякий кандидат должен проявить не только глубокое понимание Священных Писаний и древних наук, но и навык быстро соображать. В этом особенном месте ищут ученых и тех, кто способен вести народ к правде, служа свету истины. Только тому, кто пройдет испытания с честью и достоинством, откроются врата знания и благодати»,

– Клод Бонне, из книги «Зов знаний»

На следующий день, покинув здание женских покоев, Рене первым же делом осмотрелась по сторонам. С бьющимся сердцем она искала черного пса – порождение злого духа, сил ненависти и мщения.

Какими бы деяниями ни запятнала себя Рене в прошлом, пес преисподней явился за ней вершить суд.

Убедившись, что засады нет и обороняться не от кого, Рене выдвинулась к аудитории, минуя оживленные толпы учащихся. В коридорах стоял нестройный гомон, но, как известно, едва раздастся звон часов – и все студенты стихнут, словно приняв учение о смиренности. Рене могла прибиться к будничным разговорам и сплетням, могла обрести место в обществе, но насколько это возможно, будучи чуждой всем и, в частности, себе?

Темный занавес, укрывающий правду о Рене Рейнгард, принудил ее к верности одиночеству.

В аудитории взгляд Рене – задумчивый и немного трепещущий от страха не знать саму себя, не знать никого вокруг – вдруг встретился с оценивающим взглядом Вейна. Молодой человек упорно покушался на свободу ее сердца, не имея на то умысла: он привлекал выдающейся красотой и нескрываемым любопытством к Рене.

Он заронял в душу темное смятение.

Лекцию об основополагающих началах искусства читала госпожа Розетт – женщина взбалмошная и чудаковатая на вид, но вместе с тем не лишенная обаяния. Непослушные кудри темных волос под стать неугомонному характеру хозяйки задорно пружинились; симпатичные черты лица – настолько мягкие, что можно даже описать как юношеские – особенно забавляли в проявлении эмоций, каждая из которых напоминала наивное удивление жизни. А рассказывала Розетт очень живо, захваченная темой почти самозабвенно.

– … Отправной точкой в выражении идеи часто становилась натура. В искусстве восхищение обнаженным телом – это отражение идеалов красоты. Однако, если взглянуть на произведения прошлого столетия, можно заметить, что изображения людей не всегда привлекательны. Кто может это объяснить?

Прежде гробовая тишина на скамьях стала звенящей.

– Стандарты красоты диктовала Церковь, – голос Вейна прозвучал под высоким сводом аудитории отчетливым раскатом.

– Верно, господин Кларк.

Он сидел рядом с Рене, одаривая ее беглыми взглядами, и каждый следующий обличал все больше интереса. Стоило признать, сам факт интереса – большего или меньшего – уже казался поразительным. С чего бы Вейну проникнуться к Рене симпатией? Вернее, к той бледной тени, что от нее осталась.

Рене отвечала его увлеченности, насупившись волком. Виделось ей в поведении Вейна что-то интригующее, навевающее флер присутствия мрачной тайны. Твердо отказавшись глядеть в его сторону, девушка рассчитывала отрешиться от этого прекрасного плутоватого лица, но забыть сладостную пытку проницательных зеленых глаз невозможно ни в умопомрачении, ни в яростном порыве души…

– Сударыня, – с фамильярной ласковостью обратился к профессору Рид, – а вам не кажется, что срам рисуют люди извращенного ума? – жеманность его телодвижений обличала издевку.

– Нет, не кажется. Натура – это не извращение и не сама цель художника.

– А смотреть на такие картины – грех?

– Нет, Рид.

– А если бы я был священником?

– Уверена, что не грех. Искусство – это не порок. И даже теперь Церковь допускает реалистичное иллюстрирование наготы с условием, что изображены не святые.

– А если смотреть и при этом… Ай! – Карвер заставил Рида вовремя замолкнуть, с силой отдавив ему ногу каблуком.

– Очевидно, мой дражайший друг хотел спросить, не двулично ли говорить положительно о привлекательности обнаженного тела в контексте искусства, но презирать всякое проявление похоти и прививать это презрение нам в стенах академии? – губы Карвера сложились в томную, ласковую улыбку, от которой неожиданно повеяло затаенной угрозой. – Зачем этот фарс, когда известно, что все мы ближе к дьяволу и искушение сильнее нас? Сильнее свода правил.

Внешне холодный, но обаятельный Элиас Карвер целиком соответствовал своей неспешной рассудительной речи. Молодой, рослый – он мог бы стать героем дамских снов и посетить бы сны Рене, не будь излишне педантичным и тем отталкивающим для нее. Короткие каштановые волосы Карвер зачесывал набок, а его строгое, с тенью надменности лицо совмещало смазливость и непростой нрав. В золотых глазах значился пытливый здравый ум и опыт лет, гораздо больше тех, что можно было дать; Карвер выглядел не старше двадцати пяти.

– Что ж, по риторике вы претендуете на высший балл, но я решительно не согласна с вами, Элиас, – возразила ему госпожа Розетт, – каждый волен помышлять своим: праведной молитвой к Всевышнему ради спасения души, созерцанием или неодолимым влечением нырнуть с головой во власть грешных соблазнов. Академия ведет вас по пути добродетели из любви к Богу и законов нравственности.

– И все же дьявола не избежать: он был, есть и будет, – Карвер сцепил пальцы в замок и опустил на них подбородок. – Те, кто отрицают его власть, как правило, ограничены в свободе. Бог требователен к рабам, в то время как путь дьявола не заставляет отрекаться от себя и своих истинных желаний…

– Довольно, – прервала его Розетт, – не престало вести разговоры об искушениях и дьяволе, находясь на святой земле.

– Как скажете.

– Выходит, картинки не посмотрим?..

– Рид. – Ледяной, с вынужденным спокойствием тон Карвера осадил говорливого друга. – Затухни к бесу.

***

Все в академии было воздвигнуто на манер архитектуры храмов: куда ни глянь – всюду формы заостренных трилистников, барельефы с ликами ангелов и изваяния святых мучеников, апостолов, пророков – все выражающие одно чувство – чувство бренности бытия. Толстые стены из горного камня порождали ощущение отчужденности, и вместе с тем высокие окна из небольших кусочков стекла испускали достаточно света, чтобы наполнить пространство здания легкостью и теплом.

Обеденный зал не стал исключением. Роскошно обставленный, с высокими мраморными колоннами, переходящими в крестовые своды, и широкими проходами он завораживал масштабом. Длинные столы из массива дуба обслуживали люди в белых передниках, своим снованием напоминая Рене о первоклассности заведения.

Но куда полезнее стало бы знание о том, что позволило ей оказаться среди имперской элиты. Почему в самом большом государстве – Аклэртоне именно Рене, крошечная соринка без особого положения в обществе, заняла привилегированное место? Она не находила в себе стержня, который позволил бы увериться в своем праве быть здесь, в Академии Святого Анариела.

Рене начала ощущать себя самозванкой среди людей, определенно имевшими статус «студента» куда заслуженней.

Она опустилась на стул с высокой спинкой, искоса разглядывая помещение.

– Могу я присоединиться? – кто-то прервал дурной голос совести.

Рядом остановился молодой человек, которого Рене с трудом припоминала в плеяде своих однокашников. Его лицо казалось далеким от определений «миловидное» или «правильное», но тем не менее обладало шармом. Сильно выступающий подбородок производил впечатление властного человека, тонко очерченный рисунок губ подернут улыбкой с оттиском какой-то странной притягательной наглости, а непослушные вихры темных волос падали на лоб, напуская хулиганской небрежности.

– Прошу, – пригласила Рене и тут же осведомилась: – Как твое имя, студент?

– Анри Лоран, – коротко молвил молодой человек, усаживаясь рядом.

– Я Рене, – она протянула ладонь для пожатия. Приподнявшийся рукав платья обнажил линию нательного рисунка.

Лоран не ответил на жест, дав повод думать, что Рене вновь поступила вразрез приличиям. Впрочем, ее совсем не беспокоили приличия, она позабыла об учтивых словах, когда возбужденно решила увлечь того несчастного, что выбрал составить компанию именно ей.

– Откуда будешь, Анри?

Его грудь под белой ученической сорочкой стала вздыматься явственней от сбившегося дыхания. На Рене устремились синие глаза. В них металось столько мыслей, что определиться, какую следует озвучить, стало для молодого человека небыстрой задачей.

– Я из забытого края, ты о таком и не слыхала.

– Опиши его.

– Там темно и жарко.

– А ты оказался не дурак и сообразил убраться подальше, – не вдаваясь в географические подробности, усмехнулась Рене. По правде говоря, она не так хорошо знала мир за пределами академии, а потому поверила бы всему, что бы ни сказал Анри.

– Я жил в уважении и достатке, мне жаловаться не на что, – легкая улыбка тронула его лицо.

Подобающе человеку, знакомство с которым еще совсем свежо и наивно, Анри оставался для Рене темной лошадкой. Сдержанная натура скрывала многие черты его личности, и все впечатление строилось на том, что Анри не слишком болтлив.

Однако знакомство, несколько их сблизившее, подарило Рене спокойствие, ведь теперь ее одиночество, постепенно отнимавшее душевные силы, было разбито. Рядом с Анри угнетающие чувства померкли, а сама Рене несколько воспарила духом.

– Могу я узнать…

– Рене, – внезапно предупредил ее вопрос Анри, – извини, ты проявляешь излишнее любопытство ко мне. Боюсь, я этого недостоин.

– Мне показалось, мы могли славно скоротать ожидание обеда за болтовней, – Рене ничуть не растерялась от его резкого тона.

Анри не сдержал скромной улыбки, будто сочтя неутомимый нрав Рене умильным. Спустя две минуты молчания, отпущенных на осмысление их диалога, он неожиданно заговорил сам:

– Ты забавная, Рене. Позволь дать тебе совет: будь осмотрительна при выборе друзей. Академия – не самое радушное место.

Слова, что смутили бы любого студента, насторожили и Рене. Предупреждение Анри звучало так легко и понятно, буквально плавая на поверхности, но истинный посыл утопал на беспросветной глубине.

Рассудив, что в лабиринт интриг следует входить осторожно, шаг за шагом, Рене прикинулась, будто не заметила в совете предостережения:

– Здесь дружба не предусмотрена правилами, знаешь ли.

– Вдруг кто-то попытается убедить в обратном, – парировал Анри.

Он выказывал любезность, не омраченную притворством, но сам ни о чем не расспрашивал Рене. Да и нечего ей рассказать. Самое яркое знание о себе заключалось в трепете перед голодными глазами черного пса.

Мысль о звере пробудила в теле тревогу. Рене незаметно стащила столовый нож с литой рукояткой из бронзы и спрятала в широкий карман платья. Мимолетное ощущение металла внезапно почудилось до безумия знакомым, дарующим силу. Это несколько приоткрыло завесу тайны над прошлым, ведь с оружием при себе Рене преисполнилась уверенностью война, умеющего этим оружием владеть.

До академии Рене Рейнгад жила, повинуясь только свой воле, – теперь она убедилась в этом бесповоротно. Она обрела веру, что прежде была кем-то бо́льшим, чем глупой болванкой, действующей по указке постороннего замысла.

Растерянность, присущая последним дням, вмиг улетучилась. Рене готова была вернуть себе свою жизнь.

***

Несмотря на ясное солнце, согревающее зелень газонов, в воздухе уже ощущалось наступление осени. Она подкрадывалась незаметно, слегка овевая кожу прохладой и неся ненавязчивый запах первых упавших листьев, – еще не покрывших дороги золотыми коврами, но уже готовивших к сезону промозглых дождей.

Осень легко узнать. Здесь, на поверхности, она иная. С переменчивым настроением от аляповатого буйства цветов до унылых свинцовых туч; суетливая с началом сбора урожаев, но дарующая уютный покой после утомительного жаркого лета.

Хотя жаловаться на жару существу адского пламени было бы столь же нелепо, как если бы люди сетовали на то, что реки приносят воду, а колосья пшеницы – хлеб.

Вейн знал людей чуть больше положенного. Неутомимое юношеское сердце всегда тянуло познакомиться с миром за пределами родного Гриомора. Вейн тайно сбегал в лесистые снежные просторы, на высокие зеленые холмы с пологими скатами. Стремился к извечно ускользающему горизонту, где тлело закатное пламя и возрождался золотой рассвет.

Мир людей настолько потрясал струны души Вейна сродни мастерской игре на арфе, что будил в его безобразном от рождения существе романтическую натуру. Каждая книга, написанная рукой человека, будоражила юношеское воображение и заставляла изнывать от жажды новых путешествий по страницам. Чем чаще Вейн отдалялся от дышащих огнем скал, тем все более находил прекрасной ту жизнь, что лишена груза возложенных надежд.

Лишена адского труда никогда не подавать признаков слабости.

Тогда Вейн еще не знал, чем это обернется для него в будущем: заметив беспечность сына, Астромаф не сумел доверить ему трон. И теперь все сентиментальные чувства, всю любовь к рассветам и закатам Вейн готов был подавить ради теплого отеческого взгляда. Готов был сломать себя прежнего и собрать заново того преемника, которого можно с гордостью провозгласить достойным.

– Все даже сложнее, чем я думал, – Рид плюхнулся рядом с Вейном на скамейку, беззаботно раскинув руки на спинке.

В саду все дышало умиротворением. Студенты неспешно прохаживались по извилистым дорожкам, монахини заботились о кустах роз, готовя их к долгому зимнему покою.

– Ты о чем? – Вейн закрыл сборник философских трактатов о процветании государств.

– «Невероятные» истории о том, как очередного гения осенило слепить из дерьма шедевр, вгоняют в невыносимую апатию. Страшная это пытка, я тебе скажу…

– Учту.

– О нет, если захочешь наказать, лучше славно всыпь по морде до кровавых соплей.

Рид уже полностью упрочился в сознании Вейна как воплощение наглости и тщеславия, однако таким качествам часто сопутствует то, что встречается крайне редко – честность без притворства. Рид не рассчитывал нравиться окружающим, в любой ситуации он сохранял верность себе. А потому Вейн полностью полагался на старого друга: за дерзостью скрывалась искренняя душа, преданная идеалам и будущему королю.

Вейн вновь распахнул на коленях книгу, хотя и знал, что в присутствии Рида не прочтет ни строчки.

– Проклятье, Вейн, ты что сюда учиться пришел? – Рид щелкнул ногтем по краю обложки.

– Считаю своей обязанностью знать о развитии человеческой цивилизации. Так я смогу выстроить будущую политику Гриомора и вытащить нас из-под земли в мир.

– Стать частью империи или подчинить ее, – озадаченно проговорил Рид, – я даже никогда об этом не задумывался.

Разумеется. Как и все подземные дикари Гриомора.

Увидев нечто любопытное в глубине сада, Рид слегка подался вперед. Проследив за его взглядом, Вейн заметил Рене, неспешно прогуливающуюся с Анри.

– А этот малыш времени зря не теряет, – хищно оскалился Рид, – разве девчонка не твоя забота?

Вейн перенес это неприятное замечание с равнодушным видом, хотя мысль о пари и необходимости испытаний, чтобы утвердиться в праве на власть, претила его самолюбию.

– Ты так загадочно молчишь, мне убить этого типа? – как ни в чем не бывало, произнес Рид, словно предложил перекинуться с Анри в кости и полюбовно завершить игру после пары потерянных золотых.

Прочитав на лице Вейна замешательство, Рид слегка пожал плечами:

– На кону трон Гриомора. Мелочь какая. И необидно ведь будет, если причины твоего молчания вдруг оправдаются.

«На кону не только трон Гриомора, – мысленно подловил Вейн, – на кону шанс внушить уважение к себе, не посрамив достоинство и право стать следующим владыкой».

– Ты понятия не имеешь, что у меня в голове, – глухо, на грани шепота отозвался он.

– Помнится, кое-кто говорил, что тебе недостает жестокости. Меньше в детстве нужно было чесать песикам пузо, верно?

Остроты Рида уже порядком надоели Вейну и не вызвали ничего, кроме прилива раздражения.

– Замолкни.

Если какой-нибудь прохожий застал бы господина Кларка в момент гнева, то непременно увидел бы, как его тень приняла форму рогатого существа.

Рид быстро смекнул, что пора поменять объект насмешек:

– Что такое, Элиас? Выглядишь так, будто тебя булыжником по голове огрели.

Все это время Элиас Карвер стоял в тени деревьев, предавшись тихой задумчивости, отчего о его присутствии легко можно было забыть.

– Я все размышляю о Грэймоне… – негромко промолвил он, съежившись со сложенными на груди руками.

– И кто же этот увлекательный сударь?

Карвер сердито вздохнул:

– Глава нашего факультета, Рид. Можно и запомнить приличия ради, кому угрожал дуэлью.

– Это который с бандитским шрамом на полморды? Поверь, он не первая и не последняя моя жертва, – коварно усмехнулся Ридан. – Так чем Грэймон успел так быстро очаровать тебя, что захватил все мысли?

– От него издали смертью несет, неужели вы не заметили?

– Да хоть кошачьей ссакой, лишь бы не мешался нам, – отмахнулся Рид. В общем-то, Вейн готов был согласиться.

Проницательный взгляд Карвера упал на грудь Рида, где из-под ворота сорочки поблескивал серебряный крест на шнурке.

– Рид, позволь спросить, давно ты стал верующим?

– С той самой секунды, как узнал о здешних монашках.

– Мерзость! – с отвращением вздрогнул Карвер. – Как можно пасть до такой низости ради женщин? – всем видом он выражал презрение к религиозной символике.

– Ты какой-то перевозбужденный.

– Я просто… – Карвер осекся и опустил взгляд. – Меня осенило кое-что из прошлого.

Вейн заинтересованно склонил голову вбок. Возвратившись в человеческий облик, псы начали вспоминать все то, что было забыто в огне Гриомора. В их сердцах зазвучала мелодия тоски по свободе выбора и возможности мечтать – вещам, недоступным в облике безмолвных гончих. Признаться, Вейн никогда не задумывался о том, что скрывалось за черными шкурами, и даже теперь с трудом воспринимал истинные лица Эванлина и Сетайса. В Гриоморе гончие не могли быть никем иным, кроме как псами, а потому в новом мире Вейну предстояло познакомиться с иным воплощением друзей.

– Интересно, кем же ты был в прошлом? – оскалился Рид. – Я вот наверняка генералом элитных войск или первым советником императора. Не зря же у меня такой острый ум.

– А на деле ты был балаболом и трактирным драчуном.

– Думаю, я опровергну это, когда вспомню.

Вейн устал от бесед и поймал себя на том, что бесцельно бросает взгляды по сторонам. Не позволив скуке затянуть в совсем уж ленивое расположение духа, он вскочил на ноги, как подброшенный пружиной, и решительно произнес:

– Кончайте языком трепать, пора заняться делом.

– Наконец-то, – принялся разминать плечи Рид, – а то так и приуныть недолго.

Глава 3. Покупатель ядов

«И хотя с трудом можно определить точные потери в жестокой войне против Балисарды, раны и утраты были велики и неизгладимы. Империя, одержав победу, расширила границы и укрепила власть, но цена триумфа – кровь невинных и страдания множества. В сердце народа живет память о слезах матерей и отчаянии вдов, о разрушенных домах и разбитых судьбах»,

– Гийом Ривьер, из книги «Загадки императорского трона»

Бессмертная империя Аклэртон – идеал процветания, могущества и славы столь громкой, что заграницей о владениях Льва говорили с уважительным трепетом и страхом. А потому имперская столица – великий Атрос – не имела права выглядеть иначе, чем предстала глазам Рене.

Если бы ей пришлось писать картину, исходя из того, что она видела, то на полотне возникли бы белые особняки с позолоченными башнями и яркими пятнами алых гербов; роскошные сады с невиданными прежде деревьями и округлыми оранжереями из стекла; вымощенные камнем узкие улочки, полные оживленных пешеходов и неспешно плетущихся карет.

Минувшая год назад война с восточными соседями никак не отразилась на благополучии Атроса. Хотя поговаривали, что это была одна из самых жестоких войн, которые видел мир. В том великом противостоянии за имперскую провинцию Ларесс королевство Балисарда жаждало вернуть земли, некогда принадлежавшие предкам, в то время как другие державы искали в войне возможности подорвать могущество и влияние Аклэртона1. В конечном счете им пришлось условиться на перемирие и отказаться от провинции, утерянной в бурных водах истории.

Рене не знала Атрос, но так как академия разрешала раз в неделю вырваться из плена своих стен, то глупо было бы упустить случай познакомиться с местами, куда привела судьба, тайна или кто-либо еще. Город не отзывался в сердце больше, чем положено гостье. Он ощущался чуждым и в очередной раз подтверждал, что Рене никогда не жила здесь. Атрос не был ни домом, ни пристанищем. Округа не привносила новых воспоминаний, а мягкий климат казался странным и даже неестественным.

Прогуливаясь, Рене не имела конечного пути, она следовала куда глаза глядят. А они прямо-таки разбегались от богатого архитектурного наследия, от изысканности домов за коваными воротами, от львов Аклэртона, следившим за улицами с каменных статуй, литых украшений фонарных столбов, знамен.

Рене и не заметила, как обстановка вокруг начала постепенно мрачнеть, а белые с золотом здания, мерцавшие в лучах бледного солнца, сменили серые разбитые стены, магазинчики с товарами сомнительного происхождения, лавки дурных услуг. В воздухе висел смрад помоев и дешевой выпивки. Обезображенные пагубными пристрастиями и нищетой люди щерились при виде Рене гнилыми улыбками, издевательски поглядывая на ее выходное платье – изящнее и наряднее обычного, но очевидно кричавшее о величии студенческого звания. Пожалуй, каждый здешний плут успел прикинуть, что ученица элитной академии имела добрый достаток, и ее появление в бандитском квартале стало сродни нисхождению света в затянутый мглою мир.

Рене остановилась. Взмахи ветряных крыльев осени один за другим подсказывали о чьем-то неустанном присутствии позади. Рука инстинктивно нырнула в карман к ножу. Кем бы Рене ни была в прошлом, ее тело всякий раз чутко распознавало угрозы и готовилось дать решительный отпор. С затаенным дыханием девушка пыталась прислушаться к звукам, но внимание рассеивали то люди с коварными замыслами в жутких усмешках, то быстрота биения сердца и отчаянное желание подавить тревогу.

Некто сделал отчетливый шаг.

– Не подходи со спины. У меня нож.

– Разве стоит предупреждать потенциального врага о своем преимуществе? – приглушенно засмеялся Вейн, обдав затылок теплым дыханием.

– Он упирается в твой бок. Я прикончу тебя тихо и быстро.

– Недурно. Но ты не усвоила урок, – Рене не видела его лица, но готова была держать пари, что Вейн сиял улыбкой. – Что ж, сегодня я обезоружен перед вами, госпожа.

Рене развернулась, все еще держа клинок наготове. Вейн ухмылялся, а как только столкнулся с Рене глаза в глаза, принял странное выражение с явным очерком хищности.

– На факультете искусств впору обозначиться девушке, чья красота – мечта художников и поэтов.

– Надеюсь, ты не заискиваешь расположение лестью, хитрый лис, – возразила на комплимент Рене, – внешность – это последнее, что позволило бы мне почерпнуть уверенность в себе.

– Поэтому склонна полагать, что я неправ?

– Во всяком случае, не доверять.

– Недоверие, порой, бывает полезным, – согласился Вейн, – но сейчас я искренен.

Он опустил взгляд на нож в руке Рене.

– Для чего тебе оружие?

Тонкая полоска металла опасно сверкнула возле скулы Вейна.

– О, чтобы дать знать таким красавчикам, как ты, что от уродства их отделяет один мой взмах, – недобро улыбнулась Рене. Она не питала к Вейну вражды, но очень уж хотела отыграться за то, что он ловко смог застать ее врасплох.

Вейн без тени страха взял девушку за запястье и отвел нож от лица, присматриваясь.

– Ты украла это из столовой? Тебе кто-то угрожает? – молодой человек скептически дернул бровью.

– Нет, – Рене спрятала нож обратно в карман, чтобы завершить расспрашивания.

И Вейн правильно растолковал ее желание.

– Мне проводить тебя? Похоже, ты заблудилась.

Здесь впору было вспомнить предостережение Анри. Вейн стоял перед Рене весь из себя обаятельный, учтивый, расточающий лестные комплименты – сама доброжелательность. В тот миг поддаться его очарованию, граничившему с какой-то трогательной невинностью, стало невероятно легко.

Но Рене обладала непобедимым упрямством.

– С чего такой порыв, лис? – задрала она нос. – Мне казалось, ты не широкой души человек.

– Верно. Мне чуждо общение с людьми.

– В таком случае не смею обременять вас своим присутствием, сударь.

Продемонстрировав нелепый реверанс, который в представлении Рене получился более благородным, нежели на деле, она отправилась прочь в ожидании, что Вейн примет отказ и пойдет своей дорогой.

Однако шаги позади только ускорились, нагоняя.

– Какое у тебя дело в трущобах? – начала разговор Рене, быстро смирившись с навязавшимся компаньоном. Она подметила, что для выхода Вейн облачился в дорогой костюм с курткой и подбитый мехом плащ – иначе говоря, как человек, который в здравом уме обошел бы бандитский квартал стороной.

– Увидел, как госпожа Рейнгард завернула не туда. Хорошеньким девушкам здесь делать нечего, – ответил он, сохраняя учтивость дворянина.

Рене не стала добиваться признания, что Вейн следил за ней, но приняла его слова как лестный факт.

– Многие мечтают попасть в Академию Святого Анариела, хотя, похоже, пребывание там вам в тягость, уважаемый сударь Кларк, – она практиковала над Вейном умение общаться как столичный житель.

– Верно. Я там по воле отца.

– Почему факультет искусств? Потянуло на прекрасное?

– Потому что это самая элементарная вещь. Люди очень преувеличивают сакральность искусства, в то время как это просто еще один инструмент управления.

– Неужели? – серьезно переспросила Рене, переняв высокомерную манеру речи собеседника.

– Ты явно недооцениваешь коварство творческих умов, а ведь всего небольшая группа поэтов может побудить народ к восстанию. Если кто-то начнет декламировать стихи о дьяволе и иллюстрировать его ужасающий лик, ты не заметишь, как скоро мы все начнем превозносить Астромафа…

– О, уважаемый сударь, вы вгоняете меня в краску стыда от незнания…

– Рене, не нужно общаться со мной так, будто ты не решаешься попросить милостыню.

– В подачках не нуждаюсь, – оскорбилась Рене, – можешь затолкать свою щедрость туда, где звезды не светят.

– Боюсь, присущее мне великодушие не искоренить столь грубым предложением.

– И кто же такой этот Астромаф? – возвращаясь к теме разговора, спросила Рене. – Из какой книги?

– «Страдания принца Авеата», полагаю, – усмехнулся Вейн, и в игре его красиво очерченных губ мелькнула едва уловимая печальная нота.

– Что означает эта усмешка? – бестактно поддела его Рене, больше не стараясь впечатлить молодого человека подражанием светским манерам и усвоенным уроком быть сладко-вежливой со всеми.

– То, что я впервые с кем-то заговорил, помимо Карвера и Рида, – не растерялся Вейн.

– Расскажи про них.

– Они мои друзья с детства. Рид вспыльчив и может показаться агрессивным, но он верный товарищ и готов биться за своих насмерть. Карвер более рассудителен, у него можно добыть ценный совет.

– По-моему, Карвер мнит себя умнее остальных.

– Тогда он, несомненно, прав, – улыбнулся Вейн.

Он вел Рене сквозь мрак переулка, через коридор гнусных лиц, пока в конце трущоб вновь не засияла городская белизна, принесшая Рене облегчение. Девушка предвкушала миг, когда выберется навстречу яркому свету и свежему воздуху, но все чаяния вдруг улетучились, стоило заметить на пути нечто странное.

Из дверей магазинчика с говорящим названием «Змеиная голова» вышел человек, появление которого среди озлобленной нищеты не соответствовало статусу профессора элитной академии.

– Постой, – Рене остановила Вейна за плечо, – это Грэймон? Что он здесь делает?

Узнаваемое лицо со шрамом невозможно было спутать ни с каким другим. Годвин Грэймон не соблюдал инкогнито, однако, покинув «Змеиную голову», направился прочь довольно быстро.

– Вышел, судя по всему, от торговца алхимическими препаратами, – подозрительно сощурившись, произнес Вейн.

– Он выбрал дрянное место, значит, препараты там соответствующие.

– Это, действительно, любопытно, – Вейн был заинтригован не меньше Рене, жизнь которой и без того окутали секреты.

Озадаченные, Вейн и Рене покинули квартал и оказались на одном из главных городских бульваров. По дороге в академию они больше не вспоминали Грэймона, хотя, очевидно, оба не отпускали из мыслей подозрительной картины с его участием.

Сумерки наступали на город, затемняя свет тяжелыми тучами. В спустившейся мгле замок академии предстал строгими очертаниями и оттого казался устрашающим. И хоть со всех сторон его хранили ангелы и девы в длинных мантиях – все мастерски высеченные из камня – острые силуэты зданий не совпадали с представлением того, что эти стены сосредотачивали в себе всю святость империи.

– Что ж, благодарю за компанию, – попрощалась Рене.

– Она была мне искренне приятна, – кивнул Вейн, – кажется, я могу быть спокоен: кто бы тебе ни угрожал, ему точно не поздоровится.

Он воплощал очарование, в котором угодливость сплеталась с красотой аристократа, но Рене не торопилась ввериться власти его шарма. Вейн улыбнулся ей напоследок, словно мог счесть ее неподатливость забавной, после чего удалился во мрак.

Вскоре поднялся ветер, разнося над остроконечными башнями зловещий вой и торжественное пение церковного хора. Но ровно до тех пор, пока заунывный звон колокола не встряхнул округу, заполнив собой все звуки.

Рене желала найти ответы.

***

В колеблющихся свечных огнях книжные лабиринты библиотеки отбрасывали тени, сгущавшие тьму между читальными столами, на полках, по углам. Затхлый, застоявшийся воздух был пропитан тем отличительным тяжелым запахом, что характерен ветхим страницам, пронесшим знания через века.

Однако для Рене книги оставались безмолвны.

Слушая ознаменование вечерней храмовой службы, она листала увесистый том по образчикам оружейного мастерства. Рене разыскивала знаки, что отозвались бы в теле подобно сжатому в руке ножу, но ни шпаги, ни кремневые пистолеты, ни мушкеты не оживляли усопших воспоминаний.

По всей вероятности, судьба солдата госпоже Рейнгард не принадлежала.

Но что еще более странно – она никак не могла растолковать тайнопись на руках. Символы до такой степени четкие, осмысленные в сочетании друг с другом, что просто не могли быть лишены содержания. Доступные перечни символик и геральдик империи не упоминали рисунков хотя бы в чем-то сходных с выбитыми на коже Рене – либо исследователи не застали их возникновения, либо знаки заключали в себе столь богомерзкую ересь, что академия была не вправе хранить такие знания.

Если здесь и вовсе не замешана магия.

Когда одни отрицали существование магии, другие яро утверждали, что видели ее воочию. Сложно подтвердить или опровергнуть сей факт, но, порой, не найдя чему-то объяснения, хочется уповать на чудеса.

Оставив секретом мертвую вязь татуировок, Рене переменила курс исканий, ведь кое-что еще интересовало ее не меньше собственного прошлого – настоящее Вейна. Разумеется, ни одна даже самая богатая библиотека мира не расскажет, как он жил и о чем грезил, но вот вера в некоего Астромафа развеяла бы туман над истинными взглядами хитрого и обольстительного господина Кларка.

Рене хватала с полок все: историю, философию, религиозные тексты. Она внимательно вела пальцем по корешкам ветхих переплетов, пока краем глаза не уловила рядом с собой черный, объятый тьмой силуэт, на миг почудившийся демоном. Рене вздрогнула в ужасе и привскочила.

Фигура сохранила неподвижность. В сгустившихся тенях девушка не сразу узнала Анри Лорана.

– Напугал, нечисть! – возмущенно воскликнула Рене, выдыхая.

Вместо ответа Анри изучающе окинул прижатую к ее груди стопку книг.

– Любопытный набор. Может, ищешь что-то конкретное?

За тот недолгий срок, что Рене провела в академии, Анри стал ей единственной отрадой. Его общество постепенно помогало привыкнуть к местному порядку и учебной дисциплине. Анри не задавал вопросов и не выказывал стараний очаровать Рене. И сколько бы неисповедимых тайн он ни носил в себе, с Рене Анри казался неподдельно честным.

Их дружба находилась еще совсем в зачатке, но такую непосредственную, не отягощенную фальшью, близость Рене ни к кому больше не испытывала.

– Ты, случаем, не слышал что-нибудь о принце Авеате? Может, об Астромафе?

Губы Анри растянулись в умильной улыбке:

– Принц Авеат? Наверное, это герой королевств. Посмотри в книгах о восточных государствах.

Полумрак, одолеваемый огнем свечей, обволок две склонившиеся за столом фигуры: Рене и Анри сели за книги. Не в помощь Рене молодой человек увлекся историей Дардийской провинции, пролегающей на северо-востоке империи, пока девушка изучала правящие династии королевств. В трехчастном единстве соседних земель Балисарда с гордостью носила герб шиповника, символизирующий красоту и стойкость; хозяин золотых песков – Эдрас, увенчанный короной под звездами, олицетворял непоменые амбиции и высокие стремления, тогда как Фриос и вовсе не носил герба, словно тот был забыт в тумане времени. Три королевства примыкали друг к другу на востоке, скрепленные территориальным положением, взаимовыгодными отношениями и общей неприязнью к Аклэртону.

И все три совершенно не совпадали по духу.

Они делились не только на земли и народы, но и на мастеров смерти. В Балисарде убийцы использовали хитрость и ловкость. Их искусство заключалось в том, чтобы лишить жизни незаметно и без следа, оставляя лишь легкий налет загадки. Дикари Фриоса с неистовством разрывали врагов на части. Их убийства просты и прямолинейны – как молния, сразившая дерево на пути своего гнева. А в Эдрасе, где кровь лилась медленно и мучительно, убийство стало изощренным ритуалом; здесь палачи с холодной улыбкой наслаждались каждым мгновением страданий своих жертв.

Похоже, только в Аклэртоне прививали честный и достойный поединок.

Рене не заметила, как все вокруг переборола тишина. Сник колокол, замолкли вороны, и весь шум исходил только из мыслей.

Самое время разделить их с Анри.

– А этот Вейн Кларк… странный тип, не находишь?

Анри не подал виду, что слышал Рене. На его лице не дрогнул ни единый мускул, а глаза продолжали блуждать по строкам.

– Не задавай мне такие вопросы, – глухо отозвался он, – мои знания о Вейне расходятся со всеми, кто с ним знаком. Такое я не стал бы обсуждать даже с его отцом.

– А кто его отец?

– Могущественная личность. Насколько мне известно.

– Ты говоришь загадками, – схватилась за голову Рене.

– Я храню тайну, которая принадлежит не мне, – Анри поднял на Рене совершенно серьезный взгляд, – разве у людей это не считается хорошим тоном?

Рене сдалась перед его несговорчивостью. И перед текстами, не прояснявшими загадок. Она отчаянно закрыла книгу, как в ту же секунду с улицы донесся пронзительный крик, заставивший позабыть о досадно потраченном времени. Анри дернулся в испуге и вместе с Рене немедленно кинулся к источнику шума.

Во дворе уже совсем стемнело, близился час вечернего обхода. Луна за облаками испускала бледное сияние, окутывая округу мистической вуалью. В холодном небесном свете белые статуи напоминали призраков.

На первом этаже в длинной галерее скучились студенты. Над роем голов гудел нестройный ропот, стягивая все больше любопытных лиц. Сердце Рене забило тревогу. Продираясь через плотную толпу, она стремилась узнать причину объявшего всех ужаса, и сквозь массу людей увидала низ бездыханного тела. Подол длинной рясы набряк пролитой кровью.

Здесь убили диакона.

***

Вейн бросился к толпе в смятении, казалось бы, не имевшем причин. Какое ему дело до гибели диакона, когда у самого положение на грани достойной жизни и бесславной смерти? Однако что-то все же смущало Вейна в случившемся преступлении. Тихая подлость, проделанная у него за спиной.

Убийство, не подлежащее его контролю, повергало в бессилие.

Вейн огляделся вокруг, бессознательно ища поддержки, и увиденное не вселило в него облегчения. Вдали от суеты особняком стоял Элиас Карвер. Ощутив на себе взгляд, Карвер обернулся. В его нахмуренном лице не отпечатлелось ни страха, ни замешательства – ничего, хоть сколько-нибудь уместного для случая. Предаваясь мрачной задумчивости, Карвер держал удар всеобщей паники со свойственным себе невозмутимым спокойствием.

Куда запропастился Рид?..

– Разойдитесь! – по округе прокатился до неузнаваемости свирепый рев.

Годвин Грэймон расчищал себе путь к месту убийства, словно от этой яростной гребли зависела его жизнь, но, как только увидел труп, замер неподвижной статуей. Всего на миг белки глаз профессора налились непроницаемой тьмой, и если какой-нибудь встревоженный ум мог заметить это, то он всяко усомнился бы в достоверности столь жуткого явления.

Грэймона вдруг затрясло, как в лихорадке:

– Пошли прочь отсюда! – в припадке бешенства, он принялся разгонять всех, расшвыривая в стороны, как тюки, набитые шерстью. – Прочь, не доводите до греха! – неистовый крик обрел звучание угрозы.

Овладевшее им исступление всполошило студентов. В суматохе испуганных лиц Вейн выхватил Рене и вопреки ее воле потащил за собой от разраставшегося сумасшествия. Обогнув главное здание, Вейн приставил Рене к стене, как преступницу, призванную к покаянию, и навис коршуном:

– Что произошло? Ты что-то видела?

Взлохмаченный, с горящими в тревоге глазами, он не отдавал себе отчета, что выглядел как человек, насильно выдернутый из постели в самый разгар страсти. Он всецело преисполнился царственной важности перед Рене и заставлял ее держать ответ.

– Мне известно не больше твоего, – сухо отозвалась девушка, презирая повелительный тон.

– Проклятье, – разочарованно пробормотал Вейн, – тогда убирайся.

– Командовать своим хозяйством между ног будете, господин Кларк! – рявкнула на него Рене.

Вейн – порождение подземного пламени, носитель дьявольской крови и будущий владыка Гриомора оскорбился дерзостью девчонки. Озабоченный прихотью укротить ее строптивый нрав, он обвил Рене за талию и рывком притянул к груди. Вейн больше не изъявлял обходительности, и теперь мало что роднило его с тем любезным молодым человеком, который днем угождал лестным словом.

– Ждешь моего сопровождения? Отлично, – принц перенес удар унижения, демонстрируя расстановку сил, – обычно я не услужливый, но раз сегодня ты требуешь моей заботы, готов сделать исключение.

Мало какая девушка устояла бы перед напором Вейна. Во всяком случае, так он считал, когда смотрел в глаза Рене и ждал, что в них отобразится блеск трепетного обожания.

Но Рене была другого мнения, и поведение Вейна только разгневало ее.

– Боюсь, я не заслужила таких жертв, – она отпихнула его в грудь и решительным шагом отправилась в сторону дамских покоев.

Вейну пришлось приложить все усилия, чтобы не выдать, насколько серьезно он был задет разбитой иллюзией власти. Рене топтала в грязь его авторитет, не щадя самолюбие того, кто встал у нее на пути.

Но вместе с тем она прельщала сердце неукротимой страстью…

Тем временем Элиас Карвер беззвучно приблизился, и молча ждал, когда принц обратится к нему.

– Что думаешь? – спросил Вейн, немного усмирив пыл эмоций.

– Про диакона? – голос Карвера доносился с какой-то потусторонней безмятежностью. – Его смерть что-то значит для нас?

– Нет.

– Хорошо.

Но Вейн считал нелишним узнать, кто за этим стоит.

Глава 4. Актеры и отравители

«Путешествуя по империи, можно наткнуться на множество различных верований. Культ Кигдухаса – это темное общество. Поклонники культа полагают, что всякое начало исходит от дьявола, и потому стараются задобрить его, вознося дары и молясь о милости»,

– М. Лафонтен, из запрещенной книги «Проклятые обеты: истории забытых культов»

Разговоры об убийце загуляли едва слышимым ветром уже на следующий день. Нерешительно, робко, но все же звучали шепотом среди студентов, в страхе не знавших, чему верить – словам очевидцев, которые необычайно странным образом множились как грибы после дождя, или незыблемому спокойствию педагогов.

Некоторые изменения в правилах намекали на худшее. Например, отныне все написанные домой письма просматривались в почтовой башне перед отправкой и должны были просматриваться впредь. Вероятно, Тремейн не хотел выносить за пределы академии действительность, которая успела исказиться до абсурда.

Обрастающие все более нелепыми деталями сплетни нервировали и Вейна. Они вносили неподконтрольную ему шумиху.

***

Театральный класс не пропускал внутрь свет через закрытые тяжелые шторы. В огне восковых свечей стены обернулись лоскутом таинственности, присущей любому сценическому действу. В зрительном зале Вейн сел рядом с Рене и, дабы не дать ей поводов возомнить себя предметом его интереса, принялся разглядывать выхваченные из полутьмы фрески на стенах.

Приглушенная обстановка была особенно приятна господину Милну – педагогу актерского мастерства. Будучи мужчиной в летах с внешностью аристократа, знающего себе цену, он со всем воодушевлением, на какое только способно сердце влюбленного в сцену человека, рассказывал про театральное искусство как о чем-то сакральном и едва ли не требующем поклонения.

Дверь в класс резко распахнулась, разогнав мрачную атмосферу солнечным лучом. Милн с гневным блеском в глазах окинул опоздавших девушек; его ненависть казалась несоразмерной их проступку. Это чувство, пламенное как низы Гриомора, стало Вейну знакомо так же хорошо, как запах дождя перед бурей.

Чувство, пугающее до содрогания, подобно отцовскому приказу всыпать десяток плетей за провинность, о которой узнаешь в момент приговора…

Вейн встряхнулся.

Тем временем Милн, с лицом, исказившимся от гнева, упрекал опоздавших студентов:

– Вы позор академии! В лучшем случае я дам вам лишь выговор, однако знайте: ваше легкомысленное поведение может привести к более тяжелым последствиям! Мое терпение имеет пределы!

Профессор Милн напомнил, что не все наставники проявляли снисходительность Грэймона, хотя, скорее, это лишь еще одна странность в уже богатом арсенале последнего.

– Все, что я пытался донести, не облачить в красивые слова, – вернулся к залу Милн, – вы должны увидеть это, прочувствовать сами.

Открылся занавес, явив актеров. Ученики Милна закружились в немом действе, сначала пропитанном любовью такой пылкой и всепоглощающей, что невозможно представить, как столько могло вместиться в маленьком человеческом сердце, а после – злобой и неприязнью, подобно той, что Вейн наблюдал несколько минут назад в лице господина наставника.

– Забавно, – тихо усмехнулся Вейн.

– Что именно? – шепотом переспросила Рене.

– Зачем смотреть на сцене то, что можно встретить в жизни?

– А ты часто переживаешь приступы ревности?

Так вот как называлось это странное негодование, отнимающее силы у влюбленных.

– Никогда. На что это должно быть похоже?

Между бровями Рене пролегла глубокая морщина, выражавшая задумчивость. Кажется, даже сами люди не могли найти объяснение тому, что испытывали.

– На страх потерять то, что очень любишь, – красоте формулировок ей однозначно следовало поучиться у Милна, – на досаду видеть в чужих руках то, что присвоил себе.

– Например, трон?

– Какой тебе еще, к черту, трон? Несвежей каши съел?

– Забудь. То, о чем ты говоришь, мне незнакомо, – надменно сжал губы Вейн, находя преимущество в том, что он не растрачивал себя на такие сложности.

– Ты никогда не любил?

– Нет.

Пока на сцене разворачивалось буйство эмоций, чересчур многогранное для того, кто вырос в недрах Гриомора, Вейн пытался найти название всему, что видел: жестам, выражениям лиц, связи первых со вторыми.

– Они играют жизнь, не прожитую нами, – вдруг снова зашептала Рене.

Некоторое время Вейн смотрел на нее, изучая в полумраке, будто видел впервые. Лицо девушки покрывала бледность, присущая уроженке севера, и эту бледность северного дитя еще более подчеркивали темные волосы и ледяное сияние серых глаз. Ее красота была подобна воплощению фантазии художника, стремившегося возвысить образ женщины до неземного совершенства. И чем дольше Вейн разглядывал Рене, тем сильнее мрачнел от уготованной ей участи.

Их взоры вновь пересеклись.

– Извини за вчерашнее, я был напуган.

– Так, может, ты и есть убийца? – без иронии ответила Рене.

– Тогда мне пришлось бы все отрицать в любом случае.

Рене не оценила шутки. Что и понятно: вряд ли после нашумевших событий у нее остались силы смеяться.

– Еще одно тело нашли сегодня утром, – уведомила она. – В башне мужских покоев.

– Откуда ты знаешь? – Вейн насторожился.

– Анри сказал.

Вейну все меньше нравился Анри. Возможно, следовало задуматься над предложением Рида…

– Уверен, актерское начало присутствует в каждом из вас, – Вейн не заметил, как завершилась постановка, и на сцену вновь поднялся господин Милн, – я намерен раскрыть его. Вот, вы, молодой человек, выходите ко мне, – указательный жест упал на Карвера.

Элиас Карвер пришел в смущение от множества взоров, но в тот же миг собрался с духом и поднялся на сцену, приняв величественную осанку, словно он был древним богом, что восходил над своим народом. Рожденный в Гриоморе, Элиас не мог позволить людям усомниться в собственном превосходстве, к каким бы казусам ни подводила жизнь.

– Расскажите о себе, явите нам вашу творческую натуру.

Губы Вейна плотно сжались в жесткую линию. Он верил, что Карвер грамотно распорядится возможностью предстать перед публикой.

Однако вряд ли удовлетворит Милна.

– Давайте поддержим юное дарование! – зашелся издевательскими аплодисментами Рид. – Сделаю за тебя задание по истории, Карвер, если бодренько станцуешь!

На Рида обрушилась тяжесть презрения Милна, усмирив веселый нрав. Золотые глаза выразительно сверкнули со сцены в свете огоньков, и, прокашлявшись, Карвер начал декламировать стихи с чувством, заворожившим зал чарующей волной:

Я верю в тень, что накрывает свет.

Она презренная, как умысел убийцы,

И, наложив на удовольствия запрет,

Не обещает от греха освободиться.

Кто гонится в пыли за чистотой,

Ошибочно сочтя ее свободой,

Тот, несомненно, обретет покой,

Но не познает истинной природы…

– Довольно! Молчите! – яростно прервал его Милн. – В благих стенах, тем более с моей сцены не должны звучать провокационные идеи. Возмутительная наглость, господин Карвер. Я обязан сообщить об этом руководству, чтобы решить вопрос о вашем исключении…

Вейн похолодел. Ему таким нелегким трудом удалось заполучить места в академии, что теперь он думал только о том, каких двойных усилий придется приложить, чтобы Карвер остался.

– Прошу простить, что говорю без позволения! – из зала поднялась светловолосая девушка с миловидным лицом. – Но ведь если вдуматься, стихи вовсе не о зле! Они о том, что праведный путь полон лишений и утрат, но стойкие будут вознаграждены небесами.

Милн озадаченно нахмурился, раздумывая над новой интерпретацией до тех пор, пока она полностью его не удовлетворила:

– Пожалуй, в этом что-то есть. Вы отлично видите затаенные смыслы, госпожа…

– Бертье. Вера Бертье.

Вместо заслуженной благодарности, Карвер впился в Веру недоуменным взглядом. Конечно же, читал он не о спасении души, но, хвала Кигдухасу, Карвер обладал умом, чтобы не возражать.

– Кто еще хочет выйти на сцену? – Милн отпустил его с миром.

Забавно, но в тот день набожная Вера Бертье, сама того не подозревая, сохранила демону право остаться. Вероятно, в будущем ей придется об этом пожалеть.

***

Гряда тяжелых облаков, замаячившая на горизонте еще утром, к вечеру обрушилась на Атрос проливным дождем. Капли кропили окна, скользили по стеклу безудержными ручьями. В сгустившейся под черными тучами тьме непогоды особенно ярко горели свечи замка.

И тем приятнее было находиться в обеденном зале за теплым ужином, пока снаружи осень ревностно заявляла о себе.

Сегодня Рене осталась без сопровождения Анри Лорана. Его место занял Карвер и с видом неоспоримого достоинства доказывал близ рассевшимся студентам несправедливость правил академии. Он не запечатлелся в уме как человек с неугомонным бунтарским духом (куда лучше это охарактеризовало бы Рида), но нельзя отрицать, что Карвер неявственно раздувал пламя мятежа.

Впрочем, не Карвер занял мысли Рене. Ее волновал и мучил Вейн – окутавший свою личность тайнами, но жаждущий кому-нибудь открыться. Милый в попытках заискивать расположение, но с властным характером, так прельщавшим девичье воображение. О чем, если не об этих чарах, предупреждал ее Анри?

Но какой сердцу прок от предупреждений? Пока оно молодо и не испещрено шрамами, голоса всего мира бессильны.

Утопая в раздумьях, Рене поднесла к губам сок алых ягод, поданный к ужину из двух блюд. Запах напитка показался ей необычным и даже слегка пряным, однако Рене не придала этому значения, посчитав предчувствие капризом воображения. В тот же миг к ней обернулся Карвер. Лицо молодого человека скривилось гримасой отвращения, как от несносного смрада, а увидев напиток Рене, золотые глаза распахнулись в ужасе. Порывистым взмахом, Карвер выбил чашу из руки девушки, не позволив ни единой капле коснуться ее лица.

– Не пей это!

С веером ярко-красных брызг чаша ударилась о пол. Оставшееся содержимое растеклось подобно крови из глубокой раны. В зале воцарилась тишина, по окнам отчетливее забарабанил дождь, усиливая нагнетание. Рене воззрилась на Карвера, как на умалишенного. Бесстрастие изменило ему, он сам оторопел.

– Прошу прощения, я сегодня чересчур перевозбужден после выступления, которое едва не стоило мне обучения в академии.

Он сорвался с места, как обожженный, и устремился прочь от взглядов. Рене не могла позволить Карверу уйти без объяснений. Стряхивая с себя остатки тупого оцепенения, она догнала его в коридоре и бесцеремонно преградила путь:

– Как это понимать?

Карвер опасливо огляделся по сторонам, убеждаясь, что очевидцев разговора не присутствовало.

– От него воняло смертью, – серьезно и даже с какой-то поучающей строгостью промолвил он, – напиток отравлен. Кто-то пытается убить тебя, поэтому будь любезна проявить осмотрительность.

– Ты чувствуешь запах смерти? – скептически сложила руки Рене.

– Его чувствуют многие люди, – Карвер пожал плечами, – например, те, кто отлично разбираются в ядах.

Рене была возмущена тем фактом, что кто-то покусился на ее жизнь и едва не завершил намерение успехом. В голове беспорядочным вихрем закружились догадки, но все голоса в унисон винили Грэймона.

Он постарается убрать свидетелей своего визита к алхимику.

Он знал, где достать яд.

Глава 5. Карвер снова облажался

«Невозможно отвергнуть существование магии, ибо она – могущественный дар, что скрыт от взора простых смертных. Но отчего-то чародеи, обладающие этой силой, вынуждены обходиться ею с великой осторожностью и скрываться в тени, подобно запуганным зверькам»,

– Гоцци, из запрещенной книги «Лабиринты магического знания»

С каждым днем осенью веяло все отчетливее. Сгинуло тепло, потускнели опустошенные слякотью парки, в явную враждебность обращалась погода. Солнце, украсившее золотом округу, тоже не выказывало дружелюбия. Лениво и полусонно оно выглядывало из-за серых облаков, чтобы посмотреть тусклым глазом на естественный порядок вещей.

Наблюдая из окон художественной мастерской, как ветер гоняет сорванные листья, Карвер все более проникался тоской. Унылое это время – осень. Похожее на созерцание медленной смерти и бесповоротный провал в осознание, что есть вещи тебе неподвластные.

Словно познав проблеск света в бескрайней тьме, Карвер вспомнил о том времени, когда был человеком, и с этим воспоминанием пришел образ его убийцы – подлого предателя. Прошлое водрузило непомерную ношу: помимо цели развеять над академией светлый туман набожности, Карвер возложил на себя бремя мести. Ему выдался случай вернуться в Атрос, и теперь тот, кто подверг его казни много лет назад, должен ответить за свой приговор.

Карвер вспомнил вероломный удар. И вспомнил, как готов был провалиться в объятия смерти только из нестерпимого разочарования…

Теперь же он исполнит блажь нести возмездие.

Надо ли говорить, что с такими ярыми мыслями учеба не слишком волновала Карвера. Он водил кистью по холсту без творческого энтузиазма.

Пока студенты в мастерской осваивали формы и законы светотени, госпожа Розетт расхаживала взад-вперед наставляя:

– Помните: искусство – это символы, через которые мы духовно осознаем мир. Оно дает нам возможность познать вершину блаженства, силу доброты, сострадание ангела и наслаждения дьявола… – она тотчас осеклась, отчаянно прикусив язык. – Прошу прощения, очевидно, это не то, что я хотела сказать. Задача искусства в исправлении души, конечно же. Поэтому лишь верные Богу смогут уразуметь красоту.

«И грязную цену святости», – Карвер злорадно усмехнулся. Ему приятно было слышать проблеск своих убеждений из уст Розетт. Он проповедовал власть дьявола не столько ради пари Авеата, сколько из личного отношения к Церкви.

Он знал истину. Знал, как сжатый в руке кинжал убивает праведность.

В художественной мастерской, наполненной ароматами свежих красок и древесной стружки, висело безмолвие, словно мир затаил дыхание в ожидании творческого чуда. Учеников не отвлекали ни ветер за окном, ни крики воронов. Карвер с любопытством заглянул в мольберт Вейна, но вместо ожидаемого натюрморта из фигур, взору предстал хаос: нечто размазанное и несуразное. Кисть не подчинялась Его Высочеству так же умело, как владел он мечом в бою, это досаждало принцу до глубины души. В отношении ошибок Вейн был удивительно раним.

Взгляд Карвера метнулся от этого безобразия к Риду, который с сосредоточенным выражением лица работал над своим полотном. Ох, Рид никогда не упустит случая продемонстрировать неординарность, он не стал копировать заданные формы, а вместо этого перенес на холст портрет Элиаса. Вышло превосходно. Линии кисти танцевали по поверхности, создавая образ, полный жизни и глубины.

– Переусердствовали с тенью, – раздался за спиной Карвера голос Розетт.

– В тени все самое интересное, вам так не кажется? – парировал тот.

Напускное спокойствие скрывало его озлобленное местью сердце.

– Возможно, – госпожа Розетт все более склонна была соглашаться с ним, – но тень зачастую прячет множество опасностей и неприглядных тайн.

– Стало быть, академии нечего скрывать.

В мастерской наступила мертвая тишина, рожденная интригующим поворотом беседы. Карвер мог держать пари, что всех интересовал ответ профессора – признает ли она угрозу в академии или станет все отрицать?

– Академия дает вам необходимое – образование, – Розетт держалась стойко, верная замалчиванию, – вы спрашиваете с меня больше положенного, Элиас.

Вейн оборотился к Карверу с легким наклоном головы, мол, следи за словами. Но Карвер уже не в силах был противиться запалу.

– Что же это за образование, где всякое упоминание греха табуировано? Разве можно прививать сострадание, не прибегая к примерам жестокости?

– Простите, госпожа Розетт, – уже знакомый голос вновь вызвался в момент, когда Карвер разрушал местные уверения, – позвольте возразить Элиасу. – На него вызывающе вперились голубые глаза Веры Бертье. – Для чего изучать примеры жестокости, когда все мы здесь стремимся к свету? Нами движут мудрость, добро и красота.

– Потому что без зла не отыскать путь добра. Без уродства не познать красоты, – на сей раз Карвер выражался осторожно, чтобы вновь не попасться на сеянии инакомыслия.

– Ни к чему проповедовать ересь, чтобы научиться отличать добро от зла, – возражала Вера. – Мы должны быть чисты душой и мыслями, чтобы элементарно соответствовать общечеловеческой морали.

– Вообще-то, зло всегда относительно, дорогая, – не сдавался Карвер. Каким бы героическим порывом ни руководствовалась Вера в классе Милна, какую бы признательность ни заслужила, сейчас она жутко докучала Карверу.

– А ведь это прекрасная тема для исследования, – скрестила руки госпожа Розетт. – Я предлагаю вам поразмышлять о грехе и покаянии в искусстве: про нравственные ориентиры, диктующие справедливость, и о том, что достойно прощения… Решено – семестр завершится чтением вашего доклада.

На пару секунд Карвер совершенно отупел. Слова Розетт воспринимались им какой-то шуткой.

– Госпожа Розетт, – твердый до этого голос Веры неловко дрогнул, – не поймите неправильно, тема очень интересная, и я готова взяться за работу, но, боюсь, с Карвером будет тяжело договориться.

– Полностью солидарен, – только и смог выдавить из себя Карвер в потрясении.

– Я хочу, чтобы вы пришли к согласию и предоставили нам единое мнение.

Карвер перевел взгляд на Вейна— вдруг принц охотнее заинтересуется исследованием. Но тот только качал головой: «Сам виноват, даже не проси у меня помощи».

***

Никогда еще Анри не видел Рене такой – одновременно преисполненной решимости и мрачного негодования. На лекции Грэймона она изменилась, словно водрузила на душу непосильный груз.

– Все в порядке? – Рене вздрогнула, когда Анри легонько коснулся ее плеча.

– Да, – растерянно отозвалась девушка, – а в чем дело?

– Ты словно намереваешься прожечь Грэймона взглядом.

– Просто… – Рене запнулась в поиске удачного ответа, – он мне не нравится.

– Ты в чем-то его подозреваешь.

Одним из первых Анри узнал, что помимо диакона в академии был убит студент. И пока Годвин Грэймон читал лекцию по своему обыкновению, будто ничего не случилось, Лоран поглядывал на Рене, предугадывая, как крепки ее подозрения касательно декана.

– Возможно, – согласилась она.

Анри был абсолютно убежден, что в глубине души Грэймон не образец праведности, но причастен ли профессор к убийствам? Разглядывая его, Анри видел человека, стремящегося к доброте, хотя внешность Грэймона склонила бы к обратному мнению любого, кто не имел с ним личного знакомства.

Его черты лица можно было называть грубыми, но оно излучало мир и дружелюбие, не оставляя места для дурного впечатления, в отличие от шрама, что пересекал щеку, как зловещая метка. Вероятно, шрам хранил благородную историю происхождения, что, отнюдь, не умаляло разбойничьего вида. Черные глаза, обычно добрые и простодушные, теперь выдавали тревогу суетливым движением. Безупречная репутация Академии Святого Анариела обязывала Грэймона хранить молчание о жутких событиях – держать такую тайну наверняка очень нервозно.

Если опустить все внешние особенности, господин декан отличался еще одной безумно занятной деталью. Той, что не дано распознать людям. Анри ощущал, как от него исходил холод, проникающий в душу ознобом, а запах сырой земли напоминал о заброшенных могилах. Что-то смертельное нависло над Грэймоном: он либо уже мертв, либо проклят.

Если решительный характер и любопытство Рене помогут ей распутать это дело, то Анри с удовольствием узрит исход расследования.

Никто. Девчонка без прошлого, выбравшая прояснить настоящее вопреки трудностям. Анри неожиданно проникся к ней симпатией. Рене напоминала ему самого себя.

В академии он держался образцом скромности. Самообладание, исполненное чувством собственного превосходства, Анри рассчитывал хранить и впредь, ведь оно окутывало непроницаемостью его помыслы и истинную сущность. Прибыв в академию как наблюдатель, Анри не надеялся так скоро втянуться в игру плетущихся интриг. Внезапно поглотивший азарт требовал повышения ставок, но все, что пока оставалось, – ждать дальнейших действий Вейна.

Или, вернее сказать, наследного принца, обрекшего себя на борьбу за трон Гриомора.

***

Рене не могла доверить свою жизнь слугам столового зала и поданной пище. К обеду и ужину она приступала только рядом с Элиасом Карвером, но именно в этот вечер он по какой-то причине не пришел. Ни он, ни Вейн, ни чертов Рид Сноу. И хоть недоброжелатель больше не предпринимал попыток начинить еду Рене ядом, аппетит без Карвера совершенно пропал.

Рене резко поднялась из-за стола.

Она гуляла по темени, постепенно возвращаясь к спокойствию. Осенью сумерки спускались рано, а сгущались быстро. Воздух отяжелел от сырости, наполняя легкие холодным дыханием приближающейся зимы.

Заунывное пение хора разливалось из храма меж башен замка, принявшего демонический облик под покровом мглы. Звуки эти были полны тоски и благоговения. Мерные удары колокола всколыхнули округу. Стая воронов взметнулась ввысь и закружила под хмурым небом, подобно черной крикливой туче. Их карканье раздавались в воздухе, как предвестие грозы или иного недоброго знака.

Рене шла к женским покоям, когда двор уже опустел. Вокруг никого – студенты старались заблаговременно вернуться в комнаты. Если прежде все были немы и покорны уставу, то после двойного убийства жизнь в академии напрочь затихла.

Ступая к спальне, Рене не отпускала мыслей о Грэймоне. О яде в ее чаше. Ритмичный стук шага не нарушал раздумий, а приглушенный свет убаюкивал бдительность.

Ровно до той секунды, пока Рене не заметила в коридоре широкую тень зверя.

Следом донесся глухой рык.

На Рене скалился огромный пес, съежившийся в готовности к прыжку. С пасти, полной клыков-лезвий, тянулась слюна. Пылающие рубинами глаза впились жалом, в них проглядывала осознанность. Пес имел важную цель и намерен был завершить свое дело.

– И в чем же я виновна? – с вызовом выпалила Рене. – Чего ты хочешь от меня?

Любой бы на ее месте поддался панике перед лютующим зверем. Но в сердце Рене оживилась, вспыхнула пламенем отвага, принимая опасное испытание. Уняв пыл эмоций из необходимости владеть собой, Рене обнажила нож.

Ее готовность побудила пса атаковать.

Он метнулся с нестерпимым голодом и оторвался от земли в резвом прыжке. Рене осенило короткое воспоминание: охота и борьба со зверем – это то, что ей давно знакомо. Новое знание удвоило сил, девушка встретила наскок не менее ретиво.

Она скользнула в сторону, не позволив зверю обезоруживающе прибить себя к полу. С широкого замаха Рене полоснула его по правому боку и услышала истошный визг. Пес резко развернулся, рассчитывая продолжить бой, но Рене не дала в его распоряжение ни секунды для новой атаки. Она дважды саданула его ногой по морде и вознесла нож. Под мерцанием клинка, обещавшим погибель, пес съежился и кинулся в отступление.

Черной тенью он мчался по коридору, роняя алые капли крови.

Рене осела на пол, с трудом переводя дыхание. Обагренный нож словно стал продолжением ее руки – хватка была столь сильна, что, казалось, никакая катастрофа не заставит разомкнуть намертво сжатые пальцы. Сердце билось как в гонке, на кону которой жизнь. Чем дольше Рене осмысливала столкновение, тем все больше каменела в ужасе перед звериным оскалом, перед диким инстинктом и яростью в алых глазах.

Дальше скрывать преследование пса она не могла.

Рене бежала просить аудиенции Тремейна так стремительно и без оглядки, будто пес, не смирившись с поражением, бросился в погоню.

– Что привело вас ко мне в вечерний час?

Тремейн глядел на Рене слегка растеряно и недовольно. Несмотря на время, он успел привести себя в безукоризненный вид, чтобы принять девушку пристойно.

Она, в свою очередь, напрочь позабыла о вежливости под влиянием пережитого нападения:

– Сударь, бес вас всех дери, уважаемый, вы давно покидали кабинет? – голос Рене нисколько не сбавил твердости под нелестным взглядом ректора. – На территории академии сейчас находится пес – настоящее чудовище! Клянусь, я могла погибнуть! Если вам хоть сколько-нибудь не безразлична безопасность студентов или хотя бы эта прекрасная устремленность к религиозности, то сделайте все возможное, чтобы изгнать его обратно к дьяволу…

– Постойте, какой еще пес? Я ничего не понимаю.

– Дикий, огромный такой, с красными глазами, – наспех роняя слова, объясняла Рене, – практически волк! Думаю, кто-то мог спустить его на меня возле женских покоев.

– Так он дикий или с хозяином? – совсем сбитый с толку Тремейн все более бледнел. – Надеюсь, вы никому не рассказали об этом?

В следующую минуту он послал помощницу за госпожой Кроули.

– Никому, – Рене и сама уже начала впадать в замешательство. Реакция Тремейна не совпадала с ее ожиданиями.

– Прекрасно, – Тремейн заметно расслабился, – потому что ни к чему распускать эти лживые слухи.

– Лживые?.. Слухи?.. – бедная Рене аж начала заикаться в возмущении. – В коридоре осталась кровь, взгляните сами! Найденные в академии трупы вы тоже называете ложью?..

– Придержите язык, если вам дорого здесь место! – Тремейн яростно упер руки в стол и впился в Рене взглядом так остро, как если бы намеревался пронзить им ее сердце. – Кто сможет подтвердить ваши слова?

– Никто, – приглушенно призналась Рене и лишь после этого спохватилась своей ошибке. Она могла бы возыметь влияние на Тремейна, если бы убедила его, что информацией о звере располагала не одна.

– Поэтому впредь держите фантазии при себе, – победоносно вскинул подбородок ректор. – Никаких псов, никаких происшествий. Заслуженная слава Академии Святого Анариела не терпит злостных шуток. Сейчас подойдет госпожа Кроули и проводит вас до покоев, поскольку вы чересчур обеспокоены темнотой сумерек. А после она доложит, что никаких следов присутствия псов нет. Ни диких, ни с хозяевами.

Поняв, что от Тремейна ничего не добиться, а все рычаги воздействия упущены, Рене сдалась:

– Доберусь сама, – бросила она исподлобья, – оставайтесь слепы сколько угодно, но не подвергайте никого лишний раз опасности.

Не дожидаясь госпожи Кроули, Рене отправилась к себе. Окровавленный нож в кармане ощущался живым, требующим взяться за рукоять для надежности, но Рене к тому времени совсем упала духом, чтобы послушаться зова клинка.

 Академия будет усиленно скрывать все, что могло бы угрожать доброму имени. Но даже в отчаянии Рене сохраняла призрачное подобие надежды, что Тремейн задумается над происходящим и примет какие-то меры.

Рене не собиралась покидать академию, она еще не добилась ответов.

Той ночью ей снилась кровь на снегу и не знавшее пощады пламя.

Глава 6. Второе условие пари

«На днях мне в руки случайно попала работа некой Изабель Виардо, в коей ярко и красноречиво описываются сражения с вампирами. Эта работа подтверждает мои давно вынашиваемые догадки: в мире мы не одни, и за гранями видимого скрываются темные силы. Неужели, дядя мой, чудовища сосуществуют с людьми, и мы даже не ведаем об их присутствии?»

– из письма Брату Валентину от племянника

Наутро академия с ужасом обнаружила, что одна из садовых скульптур лишилась головы. Многие сочли это дурным предзнаменованием, и, не найдя объяснений, порождали слухи о проклятии и темных ритуалах.

Чем настойчивее Тремейн закрывал глаза на разговоры об убийствах, тем все гуще тревога заволакивала стены замка. Никто здесь не был храбр сердцем, чтобы остаться под нависшим рубилом опасности. Но еще больше недоставало храбрости навсегда закрыть за собой ворота в престижное заведение для достойнейших претендентов империи.

Настроение за окнами тоже стояло хмурым. Над землей, словно дым курений, вился сизый туман, застилая дворы; в нем тускло синели укрытые пеленой контуры прозябающих воронов. Обложенный тучами горизонт предвещал грозу, и в этой жутком полумраке статуя святого на задремавшем фонтане смотрелась сродни сюжету о мученике, взявшем на себя участь противостоять тяжести стального неба.

Но вернемся к госпоже Рейнгард. Заметив утром в столовом зале, что все ножи, подававшиеся к завтраку, обеду и ужину, заменили на другие, из гнущегося металла и с закругленным концом, Рене с малой долей облегчения подумала, что Тремейн не строил иллюзий, якобы в академии все шло своим чередом тихо и мирно. И все же радоваться было нечему. Рене вынесли запрет на выход в город, и хотя девушка ощущала себя лишенной какого-то весомого права, в глубине души она понимала, что подобный запрет уже коснулся если не всех, то многих.

Однако и эта проблема не стала первой или одной из первых по важности. Центр внимания все еще занимал Грэймон. Сегодня лицо профессора украшал здоровый синяк на верхней скуле, старательно припудренный белилами. И эта особенность смущала Рене.

На занятие Грэймон принес картину именитого художника Сандо́ Дар'ола «Рабыня», где ангел предстал зрителю в облике девы с золотистыми локонами. Первый взгляд на ее сон создавал впечатление нежности и чистоты, но, если присмотреться: дева лежала не в сонном забытье, она была повержена. С одним оставшимся крылом.

– Чтобы стать выдающимся, художнику рано или поздно приходится покинуть тень учителя, освободиться от заимствований, сформировать свой вкус, – плавно рассказывал Грэймон. – Дар'ол обрел индивидуальность в гармонии образов, в умении располагать фигуры в пространстве так, чтобы органично связать героя с окружающим миром. Считается, что в основу сюжета «Рабыни» легло священное повествование об ангеле Мирилис, служившей Ларе́ссу при Тадаросе Лучезарном. Во время осады герцогства неприятелем она принесла себя в жертву и, избавившись от физической ипостаси, ослепила врага сиянием Всевышнего. На картине запечатлен последний миг ее жизни…

До Рене донесся сдавленный смешок: Вейн улыбался. Сегодня рядом с ним не хватало Рида, чье отсутствие, в общем-то, Грэймон не замечал или не хотел замечать. В отличие от других педагогов декан никого не держал в строгости.

– Но эта версия, признаюсь вам, ошибочна. Дар'ол написал ангела, погибшего за светлый идеал без героического пафоса, при этом само высказывание заключено в названии…

За недюжинным умом и образованностью Грэймона Рене пыталась разглядеть его иную сторону, развеять иллюзию простого педагога, который обыденно облачился в кафтан прямого кроя и неуклюже расчесал темную бороду пальцами. Черные глаза магистра то беспокойно бегали по помещению, то возвращались к картине. В них ясно читалось: Грэймону известно нечто недозволенное другим. Ведь не могла же так волновать его «Рабыня», изученная вдоль и поперек.

Рене дожидалась окончания лекции с нетерпеливым покалыванием в пальцах, а когда Годвин Грэймон остался в желанном ею одиночестве, обратилась к декану тет-а-тет:

– Прошу прощения.

– Да, Рене, слушаю.

В приветливости Грэймона не проскальзывало фальши. Но Рене поняла вдруг, что несмотря его внешнюю живость, исходящий от профессора холод был подобен дыханию мертвых – каким-то безжизненным и даже зловещим.

– Мне хотелось бы узнать, что это за человек – Дар'ол, его идеи, достижения, манера писать. Замысел «Рабыни» провокационен, и это подогревает интерес. Окажите услугу – уделите мне еще одно занятие для подробного изучения его работ.

Лицо Грэймона – в целом красивое, хоть и с несколько грубыми чертами – расцвело довольной мальчишеской улыбкой.

– Я рад, что тебе откликнулось его творчество. Скажу по секрету, Дар'ол мой любимый живописец и старый друг.

– Значит, картина подлинная?

– Реплика, моя работа, – без всякой ноты гордости ответил Грэймон, когда гордость не была бы лишена оснований.

– Уверена, она не хуже оригинала, – польстила Рене, заискивая еще большей милости.

– Сандо говорил то же самое. Добрейшей души человек, скучаю по его обществу…

– Сегодня вы заняты?

– Сегодня у меня совещание в пятом часу. Лучше выберем другой день.

Сердце Рене запело дьявольской радостью.

Она возвращалась к себе, не отпуская Грэймона из мыслей. Можно было сколько угодно наблюдать за ним, причисляя все странности к портрету убийцы, но вот пес – то черное исчадие ада, что не давало покоя, – не уживался в этой истории совсем. Где можно содержать такого зверя, и чьему характеру он подчинялся?..

Не успела Рене пуститься в догадки, как вдруг кто-то с разбега сбил ее с ног. Спину прострелила боль от удара – Рене упала на землю, не справившись с весом давившего на нее тела. Там, где она стояла секунду назад, рухнула и с грохотом разлетелась фигура из мрамора. Взоры свидетелей обратились наверх, к галерее, где не было уже ни злодея, ни следа его бегства. Кем бы нападавший ни являлся, он показал свою дерзость и безнаказанность в тот миг.

С трудом опомнившись, Рене обнаружила на себе Вейна.

– Какого дьявола? – в ужасе она попыталась спихнуть парня, но тот оказался неподъемным.

– Не очень похоже на благодарность, – проворчал Вейн. Ему пришлось приподнять себя на руках, чтобы не раздавить Рене весом своего натренированного тела. – Ты в порядке?

Несмотря на боль, на полную неразбериху в голове и сдавленное чувство в груди, Рене ответила:

– Да.

– Хорошо, – выдохнул Вейн, все еще нависая над ней.

– Вейн… – Рене пребывала в растерянности и все еще не могла вернуться в себя, особенно когда зеленые глаза смотрели на нее так близко, а сбивчивое дыхание парня ощущалось на губах, – ты не мог бы слезть с меня?

– И упустить такой потрясающий вид, когда ты снизу? – на его лице засияла озорная улыбка.

– На нас смотрят, – уже раздраженно ответила Рене. Возле них действительно собрался целый круг любопытных.

Страдальчески вздохнув, Вейн откинулся на землю, позволив Рене встать. Она подняла голову кверху, стараясь понять, откуда на нее сбросили мрамор, но дело яснее не стало.

В осколках, что устилали двор, угадывалась потерянная голова скульптуры.

Тем временем Вейн поднялся на ноги, поспешно отряхиваясь от грязи.

– Ну чего уставились? – бросил он недовольно толпе. – Ничего интересного, просто кто-то неудачно пошутил. Пошли, Рен, не хочу объяснять то же самое дисциплинарному смотрителю.

Ее сердце билось в груди так резко от тревоги, как будто рвалось выпрыгнуть. Рене знала, что случившееся не было шуткой, однако сопротивление только усугубило бы ее участь, и лучше для нее самой оставить покушение замаскированным под игру и дурачество.

– Ты заметил, кто это сделал? – девушка догнала Вейна, поравнявшись с ним.

В его быстрой походке распознавалось напряжение. Похоже, Вейн и сам подозревал, что за актом нападения скрывался жестокий умысел, не случайность.

– Нет, у галереи высокие перегородки, с земли ничего не видно.

– Спасибо.

– Что? – переспросил Вейн, как отвлеченный от своих мыслей.

– Спасибо, что спас.

– Тебе повезло, что я оказался рядом.

– Иногда ты оказываешься рядом совершенно неожиданно, – на губах Рене затрепетала легкая тень улыбки. Девушка не могла противиться наивной доверчивости, причастной к ее очарованности Вейном.

– Судя по всему, мне стоит быть рядом чаще.

Кровь бросилась в лицо. Рене испытала неловкость: ей совершенно не прельщало попечительство Вейна, но его внимание и пригляд предательски льстили.

Может быть прежде, в тумане неясного прошлого, Рене никогда не встречалась с заботой?

***

Так завершился день, когда зло скрылось, оставив после себя лишь воспоминание и вопросы без ответа. Вечером Рене заняла место в рекреации неподалеку от приемной Тремейна. Разыгрывая увлеченность книгой, она безучастно смотрела на страницы и ждала конца совещания.

– «История о неверующем священнике и отображение ее в картинах Ниркрудса», – тихо прочитал название раскрытой главы Анри. – Тебя выгнали из библиотеки?

Рене подняла на него слегка растерянный взгляд.

– Мне нравится здесь.

– Уж не потому ли, что рядом идет совещание Тремейна? – улыбаясь, Анри подсел к девушке. – Ты чем-то обеспокоена.

– Просто хочу кое в чем разобраться, – туманно отвечала Рене, хотя, в общем-то, была рада обществу друга.

– Возможно, я смог бы помочь?

Молодой человек придвинулся к Рене вплотную так, что его неестественно огненное дыхание теперь опаляло кожу жаром. Тронутая его заботой, Рене убрала с лица Анри непокорно спадавшие на лоб пряди и заглянула в его в глаза. Чистые, синие, не очерненные зачатком подлой мысли. Анри был смущен: прикосновения Рене заставили его учащенно дышать. Он прикрыл веки то ли от удовольствия ощущать на себе ее руки, то ли, напротив, чтобы не сказать или не сделать того, о чем придется жалеть.

– Тебя воспитали помощником для всех, кто оказался в беде? – негромко заговорила Рене.

– Меня не воспитывали. С детства я носил клеймо посредственности, что означало: из этого парня ничего не выйдет, пустая трата времени. – Пониженный голос Анри зазвучал приятной хрипотцой. – Я сделал себя сам и сам добился уважения своего владыки. Откуда рвение помогать? В тебе есть ум, отвага и стремление достичь желаемого. Нас кое-что объединяет – сила, прячущаяся под обликом разменной пешки. Поэтому есть смысл поверить в тебя совершенно искренне.

Его слова вдруг позволили Рене отрастить крылья и воспарить над всем навалившимся грузом злосчастий. Проникновенный, серьезный взгляд Анри Лорана подчеркивал весомость сказанного.

Наступившее молчание неприлично затянулось, становясь все более интимным. Витая на подаренных крыльях, Рене решилась довериться другу. Все рассказы свелись к одному: кто-то охотился за ней, и в это дело мог быть замешан Годвин Грэймон. Анри выслушал Рене, почти не меняясь в лице, и только раз на его губах пробежала сдержанная улыбка:

– Ты вступила в схватку со зверем? Впечатляет.

– Стоило покончить с ним сразу, – мрачно отозвалась Рене. Уверенность, укрепившая ее дух, требовала крови.

Не успел Анри ответить, как из распахнувшихся дверей приемной разлетелся шум. Педагоги покидали собрание в возбужденном состоянии. Напряжение стало так велико, будто сами стены задрожали от эмоций. Рене с замиранием сердца выискивала Грэймона, и когда профессор мелькнул среди прочих лиц, отправилась следом, ничем не выдавая нетерпения разоблачить его.

Тем временем двор захватила полутьма. Оживились вороны на карнизах, встречая сумрак резкими криками; вот-вот запоет медный язык колокола. Сердце Рене то разгонялось стремлением обнажить секреты профессора, то замирало в волнительном предвкушении. Но самый пик взволнованности настиг ее, когда Грэймон свернул между зданиями и направился в сторону белокаменной часовни, увенчанной золочеными шпилями. Обогнув всю прелесть переднего фасада, Грэймон зашел с обратной стороны и достиг спуска в подвал. За тяжелой дверью скрывался вход в загадочное место.

Вдыхая отрезвляющий запах холода и старой сырой листвы, Рене наблюдала за тем, как профессор скрылся в недрах часовни.

– И что теперь? – негромко прошелестел Анри.

– Прокрадемся внутрь? Или подождем здесь, пока не выйдет.

– А если не выйдет?

– Значит, вы всю ночь просидите в мокрых кустах, – раздался за спинами голос человека, чье присутствие прежде не улавливалось ни звуком, ни легким дуновением.

Вздрогнув, Рене стремительно обернулась. Взгляд встретился с темными, насмешливыми глазами Рида Сноу. Его неожиданное появление омрачило лица Рене и Анри – заплывший синяками Рид не вызвал бы симпатии ни у одного здравомыслящего человека.

– Возвращаешься с вечерних похождений? – Рене тут же нашлась.