Владимир. Меч Ангела

Пролог

Сегодняшний день сильно отличался от многих предыдущих. Холодный ветер безжалостно срывал листья с увядающих деревьев и уносил их высоко в облака. В воздухе витал тошнотворный запах гнилой древесины. Сильный ливень насквозь пропитал почву влагой, которая засасывала ноги, словно зыбучие пески. Если честно, я был бы совсем не против исчезнуть в них, чтобы уйти вслед за, или вместо того, кого земля уже поглотила.

Как правило, на похоронах витает дух безмятежной скорби, и каждый из присутствующих выражает её по-своему. Кто-то уходит в себя и мужественно сдерживает слёзы, кто-то непрерывно рыдает, а некоторые, вообще, могут впасть в истерику и это абсолютно нормально. Но воинам позволено проводить соратника в последний путь лишь молча, ни больше ни меньше, поэтому меня окружали люди с поджатыми подбородками, стиснутыми в тонкую нить губами и абсолютно спокойным выражением лиц. Их стеклянные глаза не проявляли ни капли грусти, они лишь безразлично гипнотизировали чёрный валун, который служил надгробием.

 Ярость, словно кипяток пронзила меня с головы до ног, ещё чуть-чуть я мог бы взорваться. Дурацкие правила, кто их только придумал, мы же люди, мы имеем право на чувства, почему нам запрещено даже малейшее проявление эмоций? Хотелось подойти абсолютно к каждому и сказать: «Ты свободен солдат, давай вылей наружу всё, что тебя гложет!». Только это всё равно бы не помогло, потому что система уже слишком глубоко влезла корнями в их мозг, и никто не поддастся искушению, даже под страхом смерти. Они чётко знают: истинный воин не может позволить себе такой роскоши, как эмоции. А самое противное – это осознавать, что как Лидер я должен быть примером и, запечатав душераздирающую боль глубоко внутри, трезво оценивать ситуацию.

Старый приём как никогда пришёлся кстати. Глубоко вздохнув, я сжал кулаки изо всех сил, задержал дыхание на пару секунд, с выдохом расслабил ладони. Стало легче.

Но трезвость ума вернулась ненадолго. Через несколько минут люди, пришедшие сюда, словно по приказу, начали уходить. Один за другим они испарились в чаще леса, оставляя меня наедине с моим чувством вины. К горлу подступил ком, и тот приём уже не срабатывал. Хотелось отчаянно кричать, но ни единого звука я так не и произнёс. Ноги подкосились сами собой. Рухнув на колени в грязь, я начал яростно рвать траву, надеясь, что это поможет. Неистовая злость разрывала изнутри. Злость на самого себя, ведь если бы не я…

Внезапно хлынул ливень. Холодные капли, стекавшие по лицу вперемешку с остатками слёз, остудили гнев. Глубоко вздохнув, я набрался мужества и посмотрел на надгробие. Ворох мыслей вылился в еле слышное: «Прости». Но, увы, легче от этого не стало, потому как единственный, кто мог принять мои извинения, этого не услышит никогда.

За время моего пребывания здесь, мы провожали в последний путь немало людей, но сегодня всё по-другому. С уходом этого человека из жизни Орден будто резко перестал существовать, мы более не являлись единым целым, каждый стал сам за себя. Всё привело к смене порядков, и, когда пришёл час, именно меня выбрали как преемника, но, увы, я не готов, ещё не готов. Мне не хватает ни мудрости, ни храбрости, чтобы воскресить боевой дух воинов и продолжить то бравое дело, за которое сложили свои головы немало бойцов.

Вдруг чья-то рука нежно дотронулась до плеча и сжала его. Я услышал до боли знакомый мне женский голос:

– Это была оправданная жертва! – в ответ на эту фразу я ничего не сказал. Я просто яростно окинул её взглядом. – Ты же прекрасно знаешь, что судьбы, как правило, решены задолго до рождения человека, мы не в силах вернуть его,– она отвела взгляд в сторону и, замолчав на долю секунды, продолжила,– Такова воля Бога… поэтому нам необходимо сосредоточиться на другом. В первую очередь следует добраться до базы и сообщить о намерениях наших врагов. Да, путь не близкий, к счастью, у нас достаточно людей, чтобы обеспечить защиту гражданским. В конце концов, нам необходимо продолжать готовиться к последней битве, и взрастить новое поколение. Ты же знаешь, Совета больше нет, и именно тебе, воину с высшим уровнем, придётся принимать решения. Все мастера, как более опытные люди, готовы оказать помощь.

Я не верил своим ушам. Просто не укладывалось в голове, как она может думать об иных вещах в такой момент. Неужели ей наплевать на смерть близкого друга? А с другой стороны, что я мог ещё от неё услышать? Не только она, все они привыкли к такому существованию. В основах философии Ордена лежало полное и безапелляционное принятие смерти, вера в сакральность жертвы собственной жизни на алтаре общего дела. Воинов воспитывают по особым правилам, в результате чего формируется непоколебимое чувство долга. Это проявляется в том, что они обязаны выполнить свою миссию, которая им предначертана, даже если порой цена слишком высока. Я, конечно, понимал эти порядки, но не хотел принимать их. Они всегда казались мне… нам абсолютно чуждыми, поэтому было решено всё изменить. Без жертв, как известно, ни одна революция, восстание или бунт не обходились. Многие это понимали и, видимо, были готовы к тому, что прольются реки крови. Лишь я наивно полагал, что всё завершится иначе.

Стало скверно и отвратительно. Я не хотел продолжать слушать этот бред, просто хотелось убраться оттуда. Резко встав и не обращая внимания на неё, я ринулся вперёд, в гущу леса. Она что-то кричала мне вслед, но я уже не мог, точнее, не желал останавливаться, двигаясь всё быстрее и быстрее.

Я не ощущал ни усталости, ни времени; я просто нёсся вперёд, особо не задумываясь над тем, куда держу путь. Ветви с жёлтой листвой били по лицу, острые засохшие сучья рвали одежду и царапали кожу, размякшая от влаги почва практически по колено засасывала ноги, но это ничуть не замедляло меня, наоборот, помехи лишь пробуждали силы. В воображении уже материализовался образ того места, где всегда было хорошо, где я мог привести мысли в порядок, именно туда я и держал путь. Иногда по ночам, я тайком выбирался туда, нарушая все правила, чтобы полюбоваться красотой природы, потренировать новые приёмы или просто поваляться в траве, глазея на звёзды. Внутри бушевала невероятная уверенность, что я держусь верного курса и шестое чувство не подвело. Когда уже почти стемнело, я наконец-то добрался до цели.

            Лес остался далеко за спиной, передо мной раскинулась огромная поляна, которая заканчивалась крутым обрывом. Сочная летняя зелень уже успела смениться суховеем. В сумерках холодного осеннего вечера открывался вид на все ещё тлеющие руины города, буквально вчера пышущего жизнью, замершей в одночасье, а по его закоулкам бродили уродливые демоны, которым чудом удалось выжить.

            Я не мог этого видеть, зажмурив глаза, в глубине души я надеялся, что всё это проекция моего сознания, что где-то там, поодаль за спиной, снова зашелестит трава, напоминая о том, что пришло время тренировок, и кто-то обнажает острие оружия, чтобы напасть. Но ничего подобного не случилось – это лишь ветер предательски колыхал траву.

1

«Человек не может существовать вне социума. Умея правильно коммуницировать с людьми, он приобретает великую силу, силу получать всё что угодно», – гласило кредо нашей семьи. Но в детстве всё же очень хочется иметь близких друзей, нежели получать выгоду за счёт неискренних знакомых.

В погоне за этой мечтой я подходил к каждому ребёнку на игровой площадке во время ежедневных прогулок, знакомился и предлагал дружбу, но дети, окидывая меня холодным взглядом, в лучшем случае игнорировали и продолжали заниматься своими делами, в худшем – бежали к родителям с криками о том, что я их обижаю. Я никогда не понимал причин подобного отношения ко мне, что, честно признаться, вызывало бурю непонимания и лёгкое негодование. Тем не менее я не терял оптимизма и всё равно продолжал попытки в завоевании друзей.

Игрушки, как правило, на улицу я не брал, но на одну из детских площадок, буквально в паре кварталов от нашего дома, недавно завезли песок. Мне показалось, что мой новенький джип должен покорить все песчаные дюны того места. Катерина, моя няня, сказала, что мы не можем туда пойти из-за жалоб некоторых женщин, которых не устраивала моя чрезмерная навязчивость о дружбе с их детьми. Но мне так отчаянно хотелось туда попасть, что пришлось дать обещание: никого не донимать своей одержимостью и играть самостоятельно.

В тот день, как только Катерина припарковалась у площадки, я ракетой вылетел из автомобиля, бросился к куче песка и принялся за дело. Некоторое время погодя красный Джип Чероки гонял по золотистой гоночной трассе с препятствиями из барханов и траншей. Болтовня комментатора ралли «Дакар» в моём лице, по всей видимости, привлекла некоторых детей. Они столпились у качелей и начали заинтересованно глазеть в сторону песочницы.

Неожиданно ко мне подошла девочка и попросилась в команду, показав при этом, на других детей, которые мялись около качелей, но никак не могли набраться смелости и изъявить желание поиграть вместе. Я дружелюбно улыбнулся и восторженно позвал всех к песочнице. Игра оказалась классной настолько, что никто не хотел покидать площадку. Мы здорово провели время до самого вечера, и я возвращался домой с мыслью: "У меня, наконец-то, появились друзья!" – и сердце трепетало только от одной мысли, что завтра мы снова встретимся и продолжим нашу увлекательную игру.

На следующий день, у той горы песка кружил рой детей. К моему появлению на месте ребята уже успели выстроить целый песчаный город. Поставив джип в один из гаражей, я принялся за помощь новоиспечённым друзьям. Но не тут-то было.

– Что ты делаешь? – спросил меня один из них.

– Тоже буду сейчас что-то строить, – в недоумении ответил я.

– А кто тебе разрешил играть с нами?

– Но вчера же мы начали стоить этот город вместе.

– Вчера ты нас позвал, мы пришли. Сегодня мы уже играем, и ты нам не нужен.

К щекам прилил жар. Я со всей силы сжал кулаки, в надежде сдержать слёзы, которые накатывали на глаза, потому что понимал, если сейчас произнесу хоть слово, то уже не смогу сохранить спокойствие, а мальчики не имеют права плакать, так меня учили. Поэтому решил забрать машинку и просто уйти. Но мой джип уже бороздил песчаный город, и им явно управлял не я. Какая наглость, мало того, что играть не брали, так ещё и игрушки присвоили. Такого нахальства я проглотить уже не смог и решил разобраться.

Вооружившись палкой, найденной неподалёку от турников, я представил себя средневековым воином, которому предстоит вершить правосудие. Завопив на всю округу, я с разбегу ворвался в песочницу и начал крушить всё, что только попадётся под руку. Дети с визгами мгновенно исчезли. Краем глаза я заметил свой джип в руке убегающего пацана и словно копьё запустил в него палку, та ударила ему в ноги, и он шмякнулся, раздирая кожу коленей жёстким потрескавшимся асфальтом. Со взглядом победителя я подошёл к нему и вырвал из руки своё сокровище. Взрослые в шоке наблюдали за этой картиной, но няня не растерялась и за считаные секунды до начала бури негодований, схватила меня подмышку, запихнула в машину и, ударив по газам, скрылась в неизвестном направлении, подальше от недовольных людей. На той площадке мы больше не появлялись.

Катерина, наморщив лоб, сосредоточенно следила за дорогой. Я отрешённо глазел в окно, нервно теребя джип, лежащий на коленях. Никто из нас так и не решался нарушить напряжённую тишину по пути домой. Машина уже почти подъехала к дому, как няня неожиданно притормозила. Лёгкий толчок вытянул меня из мира переживай, заставив осмотреться по сторонам. Наши взгляды с Катериной мгновенно пересеклись.

– Что это было? – потребовала объяснений она.

– Они первые начали.

– Это не оправдывает твоих действий. Они просто не захотели с тобой играть, а ты ринулся в драку.

– Они сами виноваты, это моя игра, это я её придумал, они права не имели, – под давлением игрушечный пластик начал потрескивать.

– Отвечать насилием на непонимание и не принятие – это не выход. Ты спокойно мог подойти ко мне, и мы бы вместе решили эту проблему.

С глухим грохотом игрушечный джип ударился о лобовое стекло, надув губы, я смотрел на Катерину глазами полными слёз. Я выкрикивал проклятья в сторону всех этих детей и их родителей, желая им смерти. Катерина спешно притянула меня к себе и, крепко обняв, поцеловала в макушку.

– Т-ш-ш-ш… ну что ты так расстроился, – приговаривала она, – Всё ещё впереди, всё ещё будет. Просто пообещай мне так больше не делать, – я пробурчал что-то невнятное в ответ, надрывно сопя в её шею. Тепло няни и громкое биение сердца понемногу успокоили тревогу.

С тех пор меня словно стал преследовать злой рок. Все, с кем я когда-либо контактировал, лишь пользовались моей добротой и доверчивостью, но как только они получали то, что им нужно, напрочь забывали о моём существовании. Или хуже того, проявляли агрессию и настраивали других против меня. Нехватка самообладания, к сожалению, ещё больше отравляла жизнь и усугубляла конфликтные ситуации с одноклассниками, потому что я не мог не обращать внимания на несправедливое отношение или проглотить оскорбления в мою сторону. Я сразу стремился донести до обидчиков, что они не правы. Обычно это были угрозы или колкие замечания, но если и таким образом до них не доходило, в ход вступали кулаки. Как нетрудно догадаться, друзьями я так и не обзавёлся.

С родителями отношения складывались тоже не лучшим образом.

Отец вечно пропадал на работе, а когда возвращался домой, то сразу же, забрав с комода кипу корреспонденции и газет, закрывался в кабинете. Помню, будучи пятилетним малышом, я, разложив игрушки у той самой двери, часами напролёт наивно ожидал, что она распахнётся и папа, наконец, бросит все дела и поиграет со мной, но увы, годы шли, а дверь кабинета по-прежнему оставалась заперта. Картина идеальных отношений между отцом и сыном, что обычно показывают в кино, существовала лишь в моём воображении. Но, со временем, надежды на то, что мы будем настоящей семьёй, что свободное время будем проводить вместе, посещая футбольные матчи или обсуждая команды и тренеров по хоккею за просмотром телевизора, рухнули. Все беседы сводились лишь к напоминаниям о том, как я порчу его жизнь или отчитыванию ни на что не годного отпрыска за очередной проступок. Если честно, в такие моменты его речь казалась всего лишь белым шумом. Может, это могло показаться абсурдом, но именно тогда, я искренне радовался, что удостоен малейшим вниманием.

По иронии судьбы нашу последнюю с ним беседу я не забуду никогда. В тот день он, наконец, пригласил меня в свой кабинет. Как только я вошёл, он отложил газету в сторону и окинул меня недовольным взглядом. Затем сложил руки на груди, откинулся на спинку кресла и, глубоко вздыхая, сказал:

– Сегодня снова звонили из школы.

Я догадывался, о чём пойдёт речь и, закатив глаза, приготовился к очередному нравоучению.

– Ты вечно попадаешь в передряги, которые порочат честное имя нашей семьи, – продолжал он, – Я не намерен это больше терпеть. Пятое учебное заведение за последние два года, Владимир.

Я попытался оправдываться, но грозный вид отца сбивал с толку, напрочь испаряя все аргументы и веские доводы из головы.

– Хватит нелепых объяснений, – прервал он меня, – Твоим действиям нет оправдания. Сломанная рука одноклассника – это не просто невинная шалость, это серьёзное преступление. Тебе уже тринадцать, и я считаю, что ты уже достаточно взрослый, чтобы отдавать отчёт в своих действиях. К сожалению, ваша песня, молодой человек, спета. Это было последней каплей. Я принял решение, и оно не подлежит обсуждению. Горбатого исправит лишь могила, поэтому ты отправляешься в спецучреждение, где всю эту дурь из тебя выбьют. А я буду спать спокойно, без лишней головной боли!

Моя кровь вскипела, я бросился к столу и яростно сверля взглядом отца, прошипел сквозь зубы:

– Ты не можешь так со мной поступить, я никуда не поеду.

– Повторяю, это не обсуждается, – спокойно ответил он, – В конце концов, своими истериками ты лишний раз доказываешь, что не умеешь держать себя в руках. Очень жаль, – со вздохом произнёс он, – Жаль, что не было раньше возможности избавиться от тебя. И знаешь? Я не пожалею никаких денег, чтобы тебя там содержали как можно дольше.

Моё сердце замерло. Сколько себя помню, он всегда был таким безэмоциональным, выражал мысли чётко, ясно и холодно, но клянусь, произнеся эту фразу, его губы исказились в едва уловимой улыбке. Я стоял как вкопанный, стиснув крепко челюсть, пристально смотрел на него и пытался сдерживать слёзы. В ответ на моё молчание он махнул ладонью, намекая, что я могу быть свободен, и уставился в газету, развёрнутую перед ним на столе, а я выбежал прочь, демонстративно хлопнув дверью.

В интернат меня провожала мама. Худенькая, энергичная, одетая по последнему слову моды, леди. Её карие, как спелая вишня, глаза всегда светились счастьем при виде новой стильной вещицы на витрине. Порой складывалось впечатление, что она никогда не снимает макияж. Пышные чёрные ресницы, густо покрытые тушью, идеально ровная матовая кожа под тоннами пудры бледно-бежевого оттенка, и, ярко накрашенные красной помадой, тонкие губы были её спутниками в любое время суток.

Увы, с ней мы тоже не всегда находили общий язык, но тем не менее общались чаще, нежели с отцом. Конечно, речь не шла о задушевных беседах, её даже не интересовало, как прошёл мой день. А при возникновении проблем в школе она ссылалась, на то, что у неё дикая мигрень, и убегала в спальню, предоставляя честь разбирательств отцу. Единственное время, которое она могла позволить себе на общение со мной, выпадало на выходные. Весь день мы шатались по магазинам. Она проводила длительные часы в примерочной, вертясь перед зеркалом, а я поедал очередную порцию мороженого в зале ожидания, вдобавок служив дополнительной парой рук для её бессчётных покупок по окончании утомительного шопинга.

Она называла меня «дорогой», но при этом никогда не говорила, что любит, да, по сути, это и не чувствовалось. Иметь ребёнка для неё – было что-то вроде стыда, так как это служило прямым доказательством того, что она не так молода, как на самом деле пытается казаться. Дабы скрыть этот факт, моя повёрнутая на мнении окружающих мать, незнакомым людям представляла меня как племянника, что ужасно оскорбляло.

Но в тот день, когда мне предстояло уехать, я впервые увидел её настоящую. Та леди, к которой я привык, куда-то исчезла. Она смыла всю косметику, зачесала короткие кудрявые волосы назад, надела чёрное платье, будто на похороны. Её наигранная жизнерадостность куда-то испарилась. Большие распахнутые глаза наполняло сочувствие. Она очень нервничала и постоянно прикусывала нижнюю губу. Видимо, она знала что-то, о чём я ещё не догадывался, но на тот момент мне хотелось думать, что её гложет чувство вины, потому что она расстаётся с тем, кого не ценила раньше.

Перед тем как я зашёл в поезд, она подбежала ко мне, крепко обняла и поцеловала в щеку. Ещё она что-то прошептала на ухо, но я так до сих пор не знаю, что именно, так как из-за окружающего гула и гудка отправляющегося поезда было ничего не разобрать.

Вот такие у меня были родители. Меня всегда интересовало, как они познакомились? Каждый из них вёл свою жизнь, они не ночевали в одной спальне, они никогда не ходили куда-либо вместе, не имели общих друзей. Даже во время любого приёма пищи занимались своими делами, не обращая внимания друг на друга: отец поглощено вычитывал что-то в газете, ну а мама, не изменяя амплуа стильной женщины, листала каталоги с одеждой. Наблюдая это, не верилось, что они когда-то были сильно друг в друга влюблены, как об этом пишут в романах. Что отец по ночам сочинял стихи и исполнял серенады под окнами любимой, а мать томно ждала тайных встреч, нежных объятий и жарких поцелуев. Ни единой вещи типа любовных писем, сохранённых открыток, даже свадебных фотографий, что могло быть доказательством подобного, я никогда не видел. А потому меня мучил вопрос: как от таких абсолютно разных людей мог появиться я?

В голову приходило только одно: это был брак по расчёту. Подобная версия казалась наиболее логичной, и у меня сложилась определённая теория относительно моего рождения. О своих дедах я был наслышан, но, увы, никогда не имел чести знать их лично. И один и другой имели значительное положение в обществе. И вот в один прекрасный день было решено приумножить честь семей, то есть породниться. Как это часто бывает, при подобных слияниях у детей нет выбора, ибо их могут лишить всего, что они имеют. Зная своих родителей, я понимаю, что ни один ни другой просто не могли отказаться от тех привилегий, без которых они бы не прожили и дня. Возвращаясь к вопросу о моём появлении… брачный договор, обычно обязывал супругов родить, как минимум одного наследника, что они и сделали. А вот про воспитание и дальнейшую жизнь чада в договоре, видимо, ничего не упоминалось. Скорее всего, поэтому родителям было на меня наплевать. А может, они и не родители мне вовсе?

Мама провожала меня не одна, а с няней. Катерина появилась в нашем доме в год моего рождения, самой ей на тот момент исполнилось только восемнадцать лет. Она предложила свою помощь за смехотворное жалование, кров и пищу. Естественно, отец не отказался от такого подарка судьбы. Мама к ней питала неприязнь, наверное, потому, что она была моложе, и ей не нужно было поддерживать свою красоту при помощи средств извне.

Она никогда не пользовалась косметикой, у неё была мягкая, нежная кожа, большие зелёные глаза, напоминающие изумруд, обрамленные в кольцо из чёрных коротких густых ресничек. Прямой носик, пухлые губы и румяные щёчки. Мне нравились её длинные русые волосы, которые она постоянно заплетала в косу. Она не была худой, как мама, но слегка округлые формы ничуть не портили её фигуру.

В силу своей профессии она никогда не надевала ни открытых, ни обтягивающих платьев. В её гардеробе весело всего три наряда и всё в выдержанном деловом стиле и гамме черно-серых тонов. Никакого декольте – ворот рубашки под самый подбородок. Никаких брюк – только юбка и та до пола. Она была в этом похожа на строгую училку, но меня её внешность ничуть не смущала, потому что я знал, на самом деле в глубине души она добрый и мягкий человек.

С момента моего рождения она полностью заменяла мне тех людей, которые были необходимы в жизни каждого ребёнка. Она выполняла все функции, входившие в обязанности родителей: заботилась; поддерживала в трудную минуту; не спала ночами во времена, когда мне нездоровилось; учила тому, что есть хорошо, а что нет; хвалила за отличные оценки; ругала за двойки; обнимала и дарила бескорыстную любовь. Благодаря этой женщине мне очень легко давалось обучение в школе, так как когда я пошёл туда, я уже многое умел в отличие от моих сверстников. Возможно, это тоже была одна из причин, почему они меня не воспринимали. Но больше всего я благодарен Катерине за то, что она привила мне любовь к чтению, что открыла этот прекрасный мир, будто знала, что это мне когда-нибудь сильно поможет хоть на миг избавиться от проблем внешнего мира.

В отличие от матери, на моё удивление, она даже не попрощалась, я уже и не говорю об объятиях. Она просто стояла в стороне с отрешённым взглядом. Если честно, я не обиделся на неё. Мне казалось, что она хотела попрощаться, но так и не позволила себе этого сделать. Каждый из нас справляется с печалью по-своему, и она выбрала лучший вариант для себя, а я был не вправе осуждать её за это.

Вот так я покинул свой дом, и спокойная скучная жизнь, что казалась тихой заводью, начала превращаться в нечто иное, но пока совершенно непонятное для меня.

2

Путь был не близким, но всю дорогу я не сомкнул глаз, так как после отправления поезда, пребывал в непонятной мне эйфории оттого, что наконец-то жизнь приобретёт более яркий окрас, чем прежде.

Но изначально я противился этим переменам. Как только отец сообщил об Интернате, не хотелось, чтобы мою судьбу решали за меня, и я тут же начал планировать побег.

С территории нашего дома, обнесённого глухой каменной оградой, вероятность выбраться равнялась нулю. В школу меня отвозили, а после уроков встречали. Возможность побега лишь представлялась с территории учебного заведения. Там, конечно, тоже имелось ограждение, но находчивые умы, любящие покурить во время перемен, проделали лазейки, выломав несколько металлических прутьев из её конструкции, что играло мне на руку. Оставалось лишь собрать все необходимые вещи в рюкзак, заблаговременно оставить его в шкафчике в коридоре, а затем во время урока отпроситься в туалет и выбраться из школы через запасной выход.

День «Х» наступил и, воплотив идеальный, по моему мнению, план в жизнь, я оказался свободен. Выбравшись за пределы территории, я пустился бежать прочь от здания школы.

– А ты далеко собрался? – внезапно окликнули меня.

Я замер и с опаской посмотрел на Катерину, стоящую за спиной.

– Как ты… – с недоумением воскликнул я.

– Недосчиталась банки печения на кухне, – с усмешкой ответила она, а потом продолжила, – зубной пасты, щётки, куска мыла, пары футболок, джинсов, половины куска ветчины и буханки хлеба. Скажи, пожалуйста, ты действительно считаешь, что этого достаточно, чтобы прожить счастливую беспечную жизнь?

Я ничего не ответил и лишь взглядом буравил землю у её ног, снова познав все минусы моей чрезмерной импульсивности. Катерина оказалась абсолютно права. Сам план побега может, и был идеальным, но я абсолютно не подумал о будущем. Ведь такие проблемы как: где жить, чем питаться, как зарабатывать в свои тринадцать, меня даже не потревожили.

Няня же подошла и, приобняв меня за плечи, предложила пройтись.

Недалеко от школы находился парк с небольшим прудом, где обитали утки. Как только посетители присаживались на близстоящие лавочки, птицы огромной ордой направлялись в их сторону и противным кряканьем выманивали у них хлеб, который те часто приносили с собой и подкармливали этих прожорливых существ. В любой другой день я бы спокойно крошил свой кусочек, бросал хлеб в воду и наблюдал бы за борьбой пернатых за добычу. Но сейчас эти твари меня бесили. Со всей злости я пульнул в них половину батона, надеясь, что если он прилетит кому-то в тупую кряколку, они все разом заткнутся и уплывут прочь на поиски других кормильцев.

– Птицы не виноваты в наших провалах, Владимир, – посмотрев с укором на меня, произнесла Катерина. – Разве это сможет изменить твою ситуацию?

– А что ты предлагаешь, зарядить буханкой по голове отцу? У него, что-то там щёлкнет и он резко поменяет своё мнение? – негодуя спросил я.

Уголки её губ расплылись в загадочной улыбке.

– Идея интересная, но ты снова пытаешься решить все свои проблемы путём физического насилия. Неужели тебя так и ничему не научил твой горький опыт?

– Но всё, что происходит, это же неправильно, этого не должно быть. Все эти люди заслужили наказания, – от возбуждения я аж привстал и яростно посмотрел на Катерину.

– Ах, мой дорогой мальчик! Ты абсолютно прав. С несправедливостью однозначно нужно бороться, но, прежде чем вершить возмездие, для начала стоит всё взвесить и абсолютно осознанно подойти к решению проблемы, – закончив свой монолог, она выразительно окинула меня взглядом, ожидая реакции на сказанное.

Мне же, в свою очередь, стало горько осознавать, то, что я оказался в положении, на которое не могу повлиять по своей вине. Катерина не раз напоминала о том, что в момент своих злодеяний люди поддаются слабостям и ничего, кроме жалости к ним испытывать невозможно. Лучшая стратегия – это прощение и полное забвение, а время всё расставит по местам, и каждый получит то, что заслужил. Похоже, в этот раз под горячую руку Вселенной попался я.

– Ты, наверное, ждёшь моих оправданий, почему я так постоянно поступаю. Но поверь… как и в предыдущие разы я не могу ответить, – шептал я, так как чувство жалости к себе словно тяжёлый камень сдавило лёгкие, не позволяя повысить голос даже на полтона, – Но клянусь, я не знаю, искренне не знаю, что движет мной. А когда сознание возвращается… уже поздно, – неожиданно меня резко перемкнуло, и я во всю глотку завопил, – Нет, я никуда не поеду, я лучше сдохну на улице от голода и холода, но я никуда не поеду, ты слышишь?

Катерина, подорвалась ко мне и, нежно заключив в объятия, вглядывалась в мои глаза, полные горечи и слёз. Затем размеренным бархатным шёпотом начала успокаивать.

– Владимир, слушай внимательно. Твои эмоции – это поток, сейчас он не стабилен, нам необходимо его сбалансировать. Вздохни глубоко, сожми кисти рук так сильно, как только можешь. Весь негатив перетекает из всего твоего тела к рукам и концентрируется в ладонях. Чувствуешь это тепло? Тебе нужно избавиться от него. Уверяю, как только ослабишь хватку, станет легче!

Чётко последовав советам няни и совершив все необходимые манипуляции, я словно по волшебству испытал облегчение. Катерина, понимая, что мне стало лучше, воодушевляюще улыбнулась и отстранилась. Я же, не выражая особой радости, присел обратно на скамейку, схватил оставшуюся половину батона и начал крошить её, попутно кидая мелкие кусочки хлеба птицам, скользящим по тёмно-серой глади пруда. Няня молча пристроилась рядом и присоединилась к моему занятию.

Некоторое время погодя в ладони уже почти ничего не осталось, я осмотрелся, вздохнул и выдал то, что меня так отчаянно волновало:

– А это надолго?

– Что? – с недоумением поинтересовалась Катерина.

– Ну… моё пребывание в этом спецучреждении.

– К сожалению, я не знаю, но думаю, что всё в твоих руках.

– То есть шансы, что я могу вернуться раньше, чем через год есть?

– А почему ты так хочешь вернуться? Разве тебя устраивает жизнь, которой ты живёшь сейчас? Подумай только сама Вселенная даёт тебе шанс попробовать что-то новое, а так ты сидишь в своей комнате, когда жизнь, полная событий, проходит мимо.

– Если честно, ты права, с родителями мне бы не хотелось видеться, но я буду скучать по тебе! – услышав это, Катерина усмехнулась.

– Рано или поздно мы всё равно расстанемся, не могу же я быть твоей няней до старости. А если вдруг ты там встретишь друзей или влюбишься, тогда про старушку Катерину и думать забудешь…

– Не говори ерунды, – перебил её я и в одно мгновение заключил няню в объятия. Уткнувшись лицом в женское плечо, прошептал, – Я вернусь, я сделаю всё, чтобы вернуться и доказать, что кто-то сильно ошибался на мой счёт.

Вот так я смирился с мыслью, что меня отправят куда-то, где мне предстояло провести неопределённое количество времени, пока не исправлюсь. Но для меня это означало, что нужно вести себя как паинька, чтобы побыстрее вернуться домой. Мне придётся сдерживать импульсивные порывы, более лояльно относиться к людям и не дерзить воспитателям.

Тем временем прошёл долгий, томительный день, пролетела тёмная, беззвёздная ночь, за это время поезд остановился всего лишь раз, где произошла смена головного состава и поезд направился в другую сторону. Возможно, это был последний шанс сбежать, но я остался на месте, потому что дал обещание и не мог его нарушить.

Мой путь продолжился, а я просто сидел и смотрел в окно, наблюдая за однообразными пейзажами из степей и лесов, поочерёдно сменявших друг друга.

Едва на горизонте занялся алый рассвет, вдали показалась густая полоса тумана. Как только поезд настиг её, плотная белая пелена заволокла обзор. Меня резко бросило в жар, тело покрылось потом, стало тяжело дышать. В воздухе повисла тишина, казалось, что время на мгновение замерло. Сквозь окно в этой дымке удалось разглядеть очертания высоких вековых деревьев, что расстилались словно туннель вдоль железной дороги. Гул тормозящего поезда вернул в реальность. Рядом стоял проводник, он сказал, что мы прибыли и попросил проследовать за ним. Схватив рюкзак, я послушно направился к выходу.

На перроне, переминаясь с ноги на ногу, стояло ещё несколько парней примерно моего возраста. Они, так же как и я, с непониманием в глазах озирались по сторонам. Отсутствие привычной суеты пассажиров у поезда, сбивало с толку. С городского вокзала отправлялось много людей, по меньшей мере около сотни, и я чётко помнил, как они толпились в узком коридоре вагона, поочерёдно занимая свои купе, но куда все подевались – стало великой тайной. Казалось, будто загадочный туман, испепелил всех разом и остались лишь самые стойкие. А может, та остановка в ночи и смена курса пути была неслучайной?

Пустынное пространство, поросшее тёмным лесом, оглушало. Никто из нас не решался даже обменяться приветствиями, не говоря уже о каких-либо вопросах суровому надзирателю в лице проводника, мы просто чего-то ждали, но не понимали чего. Вдруг из тумана, показалась тёмная фигура.

К поезду быстрым шагом приближался высокий, худощавый человек, облачённый в чёрное длинное пальто, кирзовые сапоги, со шляпой-котелком на голове. Как только он подошёл, обветренные губы еле шевелились, перечисляя цифры, а сквозь затемнённые линзы округлых очков рыскали орлиные глаза с хищным прищуром. Убедившись, что всё на месте, он молча поманил за собой ладонью, а мы как стадо баранов послушно последовали за ним.

Проходя вдоль пути по платформе, я невольно заглядывал в окна вагонов, они были абсолютно пусты, либо плотно задёрнуты занавесками, но вдруг в одном из них я заметил мордашку маленькой девочки. Она, плотно прижавшись к стеклу, с любопытством рассматривала мимо проходящую группу ребят. В тот же момент сзади неё нарисовалась женская фигура и резко убрала её от окна. Дыхание перехватило, я тряхнул головой, не веря своим глазам, на секунду мне показалось, что я увидел Катерину. «Не отставать!» – гаркнул тёмный человек. Я снова посмотрел на вагон, но увы, шторки уже закрыты.

Неподалёку от платформы нас ждало несколько чёрных экипажей, запряжённых лошадьми. Худощавый открыл дверь одного из них и жестом указал в тёмную глубину, предварительно отдав приказ, чтобы чемоданы с собой внутрь не брали. Так, мои спутники, один за другим, оставляли багаж и скрывались в огромной металлической коробке без окон. Я взял с собой немного вещей, и все они уместились в старый походный рюкзак. По сравнению с размерами чемоданов он был гораздо меньше, поэтому я решил попытать удачу и пройти вместе с ним. Извозчик, в свою очередь, вопросительно посмотрел, поджал губы и с глубоким вдохом, подал знак, чтобы и я присоединялся к парням. Как только все прибывшие оказались внутри, дверь резко захлопнулась, в полной темноте послышался скрип запирающего ключа, извозчики отдали приказ лошадям, экипаж тронулся.

Я понимал, что мы на пути к Интернату, но всё-таки, когда не видишь дороги – это немного пугает. В тот момент я чувствовал себя заключённым, которого везут на казнь. Сквозь темноту слышалось глубокое и учащённое дыхание спутников, видимо, страшно было не только мне одному. Но, как ни странно, никто из нас даже и словом не обмолвился. Я прижал поближе свой рюкзак, уткнулся в него лицом и, в этот момент почувствовал дикую усталость, меня склонило в сон.

Казалось, я закрыл глаза всего на мгновение, но на самом деле это было далеко не так. Поразительно даже ужасная трясучка не нарушала мой покой. Я спал так крепко, что не услышал, как открылась дверь, парни с воплями: «Наконец-то!» – вышли. А вот пощёчина извозчика быстро привела меня в чувства. Такая тяжёлая рука, до сих пор помнится это жжение. Я ошарашенно смотрел на того мужчину, но его хладнокровный взгляд не излучал ни малейшей эмоции. Он схватил меня за шкирку и резким движением буквально выкинул из экипажа.

Что ж Катерина меня не обманула, поселение на самом деле находилось посреди леса. Локация действительно обещала полную безопасность, но скорее не для тех, кто был внутри, а наоборот. Просто высокие стены, колючая проволока и дюжина охранников с автоматами по периметру заставляли думать именно так.

Въезд в поселение выглядел мрачно, но это было всего лишь первое впечатление, а оно, как правило, обманчиво. Только не в этот раз.

В моей памяти всё ещё были свежи улицы оживлённого города, с гулом автомобилей, куда-то несущимися по своим делам прохожими, пестрящими витринами различных магазинов, манящими ароматами еды из забегаловок, и музыкой из динамиков радиоприёмника, но, увы, тут всё было по-иному.

Как только мы перешагнули за ворота крепости, мы будто очутились в другой эпохе. Мы шли по узкой дороге, вымощенной огромными булыжниками, которую заточили в плен серые невзрачные здания с закопчёнными окнами. Мимо спокойно проходили люди с отрешённым взглядом и серьёзным видом. Они носили серую и невзрачную одежду, ярко контрастирующую с той, что я привык видеть на людях, что окружали меня прежде. Складывалось впечатление, что мы находимся в мире нищеты. Но, несмотря на это, как позже мне удалось выяснить, в поселении было всё, что нужно для жизни человека. Оно обеспечивало само себя, люди содержали различные лавочки, занимались разведением скота, аграрным делом, были даже подобия каких-то административных зданий.

Моим домом стал Интернат. Унылое здание с гнетущей атмосферой было похоже на тюрьму с соответствующим содержанием. Оно служило пристанищем для детей из неблагополучных семей, которых, кстати, использовали в качестве дешёвой рабочей силы, чтобы поселение могло существовать. На территории Интерната находилось несколько корпусов. Корпус для мальчиков, корпус для девочек, лазарет и столовая. Вход сюда, как и выход без особого разрешения были запрещены.

По приезде нас тут же зарегистрировали, выдали одежду и определили по комнатам, в которых предстояло проживать. Затем тот, кто сопровождал нас, показал, где мы должны были обитать. Честно, я не питал иллюзий насчёт комфортных условий проживания после увиденного ранее и подозревал, что моя комната будет похожа на камеру заключённого с неудобной кроватью, решётками на окнах и огромной замочной скважиной.

В целом, всё так и оказалось. Единственное, чего я не ожидал, так это увидеть там ещё одну кровать и чьи-то вещи на ней, а это означало – полной изоляции не будет, что хоть немного грело душу.

Наконец, представилась призрачная возможность подружиться хоть с кем-то и обрести долгожданного друга. Хотя я не был в этом твёрдо уверен. В любом случае это мало меня волновало, я всё ещё грезил мечтой вернуться домой как можно быстрее. Пришло осознание, что придётся забыть о прошлом, ведь теперь на неопределённое количество времени моим домом послужит Интернат, а здесь свои правила и законы. Поэтому, даже если отношения с потенциальным товарищем, и в целом со здешним обществом, не сложатся, я решил не вступать с ними в контры ни под каким предлогом. Тем более это не представляло никакой выгоды, ведь чем больше промахов я допущу, тем меньше было шансов, выбраться отсюда раньше срока. Теперь, только холодная голова и взвешенные решения.

К великому сожалению – жизнь очень непредсказуемая штука. Ты, как правило, возлагаешь надежды, строишь планы и веришь в осуществление задуманного. Но чаще всего твои ожидания идут вразрез с реальностью. И когда так происходит, остаётся лишь подстроиться и плыть по течению предлагаемых обстоятельств.

3

Только я начал располагаться в комнате, как вдруг за спиной огромная деревянная дверь скрипнула, и внутрь настороженно протиснулась голова моего соседа. Сквозь призму треснутого стекла очков меня с любопытством рассматривали зелёные глаза, под одним из которых багровел огромный синяк.

Я мигом бросил все пожитки и с улыбкой до ушей обратился к парню:

– Чего ты застрял там, заходи уже, знакомиться будем!

Парень, немного помявшись, прошёл в глубину комнаты. Он поправил уже до дыр заношенную рубаху, пригладил сальные волосы и с опаской протянул хрупкую синеватую ладошку, покрытую мозолями и ссадинами.

– Владимир, – чуть ли не шёпотом произнёс я, стараясь скрыть изумление от внешнего вида нового знакомого. Он, в свою очередь, лишь кивнул в ответ. – А ты? Ты скажешь своё имя? – глаза парня забегали по комнате, он поджал губы и резко отдёрнул руку. – Ладно, ладно, не хочешь, не говори, – пытался успокоить его я, но никак не ожидал того, что случилось в следующую секунду.

Парень раскрыл рот. Взору открылся вид на изувеченную челюсть с крохотным куском мяса, некогда являющимся языком. К горлу подкатил ком, зажмурив глаза, я попятился назад, прикрывая рот кулаком. Присев на кровать, начал жадно вбирать воздух в лёгкие.

Некоторое время я переваривал то, что случилось, уставившись в одну точку на полу, дабы не пересекаться взглядами с новым знакомым. Всё тело тряслось, рассудок отказывался принять увиденное. Какие-то живодёры «хорошо постарались», чтобы этот мальчишка никогда никому ничего не смог что-то рассказать. Волна жалости захлестнула сердце и пронзила непонятной болью, настолько невыносимой, что сковала дыхание. Я сжал ладони и выдохнул, поднял глаза.

Мой сосед отрешённо смотрел в сторону, по его выражению лица с поджатыми губами и тяжёлому вздоху было несложно определить – иной реакции он и не ожидал, и, судя по синяку под глазом, этого парнишку здесь не жаловали, просто потому, что он не может элементарно попросить помощи, поэтому и издеваются. Тем не менее, скорее всего, он не был виноват, в том, что с ним произошло, и это совсем не значило, что мы не сможем подружиться.

– Так, – вдруг нарушил тишину я и начал копаться в рюкзаке, – Где же он? А, вот, нашёл! – вскрикнул я и протянул огрызок острозаточенного карандаша соседу, тот вопросительно посмотрел на меня и тряхнул головой, – Имя напиши, – я осмотрелся, – Вон, хотя бы на той стене!

Парень кивнул, робко забрал карандаш у меня из рук и сделал, как я попросил. Надпись, выведенная корявыми буквами, гласила: «Марк».

– Вот и отлично! – я хлопнул соседа по плечу, тот сначала вздрогнул и зажмурился, но, видимо, осознав, что никто его быть не собирается, расслабился и с лёгким смущением усмехнулся, – Так как я тут новенький и совсем ничего не знаю, ты будешь помогать мне осваиваться. Я буду спрашивать, а ты кивать можно так здесь или нет, договорились? – Марк улыбнулся ещё шире и положительно кивнул.

Некоторое время погодя раздался звон колокола, сосед тут же схватил меня за руку и потянул к выходу, оказывается, это был сигнал для общего сбора всех воспитанников и пришло время завтрака.

Как только мы покинули комнату, то тут же влились в поток интернатовцев, следовавший вдоль узкого мезонина второго яруса, где располагались жилые комнаты. Напротив, сквозь огромное воздушное пространство колонного зала, с третьего яруса спускалась другая группа подростков, чуть старше, чем мы. Единой точкой сбора был огромный плац у основания атриума, где и производили перекличку.

Для удобства и быстрой поверки, каждому из нас присваивался код, состоящий из порядкового номера и первых букв инициалов. Я обратил внимание, что рубашка Марка несколько отличается от моей. Как впоследствии оказалось, существовало два вида формы. Старого поколения – уже повидавшая жизнь и сменившая не одного хозяина, где на кармане после инициалов выстрочены римские цифры, и новая – более светлого тона, сшитая из плотного материала, а вместо карманов нашивка, но уже с арабскими цифрами.

Параллельно нас сразу разделяли на группы для работ. У каждой из которых были определённые обязанности и свой надсмотрщик, управляющий процессом. Но, несмотря на это, приём пищи был для всех одинаково в одно и то же время в столовой. Туда мы отправились тут же, как только перекличка закончилась.

Отдельно стоящее здание напоминало ангар и находилось довольно недалеко. Мы строем направлялись к нему. С другой стороны, к ней приближался строй девочек в сопровождении женщин, по внешнему облику напоминающих Катерину. Меня снова переклинило, я остановился и с любопытством засмотрелся на них, в надежде встретить знакомое и родное лицо няни. В ту же секунду спину обожгла невыносимая боль и заставила согнуться пополам. Надсмотрщик занёс дубину ещё раз, но что-то его остановило, я поднял голову и увидел, как одна из воспитательниц с прищуром сверлила его надменным взглядом и отрицательно качала головой. Он недовольно фыркнул, гаркнув группе шевелиться быстрее.

Мы, один за другим подходили к окошку раздачи, брали подносы с едой и садились на любое свободное место за огромными дубовыми столами, что располагались в несколько рядов.

Усевшись за стол, я уставился на тарелку. Выглядело это всё, мягко говоря, не особо аппетитно, я осмотрелся. Мои собратья по несчастью смачно чавкали, жадно запивая всё жидкостью, называвшуюся чаем, но не имевшей с этим напитком ничего общего.

– Чё не ешь? – двинув меня локтем, спросил пацан, сидящий справа с нашивкой на кармане ГЛ14.

– Что-то нет аппетита, – сухо ответил я.

– А ты просто жуй и всё, а то до ужина ведь ничего не получишь, а работать придётся упорно и много, так и коней нарезать недолго, – посоветовал он.

Его слова звучали разумно, и, превозмогая себя, я сунул ложку в рот, но тут же выплюнул содержимое обратно в тарелку. М-да… будет очень сложно привыкнуть к недоваренной перловке, куску получёрствого хлеба и чаю со странным привкусом водорослей, когда ровно сутки назад ты на завтрак получил глазунью с румяным беконом, сдобную булочку, пропитанную джемом, и свежевыжатый апельсиновый сок.

– Новенький? – вдруг обратился ко мне коренастый смуглый парень, сидящий напротив с нашивкой КН13, и, увидев моё смущение, рассмеялся, – Ничего, по началу меня тоже мутило от этого, вообще не представлял, что таким могут люди питаться, но…

– Ой, хватит его успокаивать, – фыркнул его сосед, сидящий рядом с нашивкой ПР45, – со временем голод возьмёт своё, будет жрать всё, что дадут. Слышь, если ты не хочешь, отдай сюда, я голодный как зверь, – обратился он ко мне.

– Не обращай внимания, – отмахнулся КН13, – Не хочешь, не ешь, дело, конечно, твоё, но Генри прав, – он кивнул в сторону моего соседа с нашивкой ГЛ14, – лучше б подкрепиться. Я, кстати, Кай – он двинул локтем ПР45.

– Пит, – недовольно буркнул тот, не отрывая взгляда от тарелки.

– Владимир, – сказал я.

– Оооо… пацаны, сейчас начнётся, – хихикая оповестил Генри, потирая руки в предвкушении чего-то волнительного.

Все присутствующие заинтересованно наблюдали за огромным бугаем с нашивкой ФАIII. Вальяжной походкой, он поравнялся с Марком и отвесил ему подзатыльник. От такой неожиданности вся еда моего соседа оказалась на полу.

– Ой, что это у нас здесь произошло? – сюсюкающим голосом спросил обидчик, – Уронил? Да? Ну, иди обратно, пусть насыпят ещё, – а затем обернувшись и осознав, что завладел вниманием публики, цыкнул и продолжил снисходительным тоном, –й, я же забыл. Здесь строго всё посчитано, добавка не полагается. Ну что ж, придётся жрать с пола, ведь свиньям положено жрать с пола!

ФАШ сверлил своими ястребиными глазами беднягу Марка некоторое время, затем набрав воздух в лёгкие, неожиданно для меня, харкнул на пищу, валяющуюся на полу. Мой сосед, в свою очередь, лишь опустился на колени и начал сгребать всё это к себе в поднос. По столовой прокатился гул насмешек. Затем, пресытившись зрелищем, все продолжили свою трапезу.

Они спокойно сидели и ели, словно вообще ничего не произошло, а надзиратели будто предпочитали не замечать этого инцидента. У меня же всё тело буквально зудело, хотелось настучать этому уроду по макушке, за его проделки, ведь это так низко обижать тех, кто не может ответить.

– Классно он его, да? Ещё круче, чем вчера за ужином устроил нам развлекуху. Жаль, только, что, не подбил второй глаз для симметрии. – спросил меня Генри, но читая осуждение в моих глазах, продолжил, – А чё ты так на меня таращишься, над такими, как он, сам Бог велел смеяться, правильно пацаны? – обратился он к Каю с Питом, пытаясь найти в них поддержку своим мыслям, но они лишь методично промолчали.

– И что, тебе его ни капли не жалко? – поинтересовался я.

– Поверь лучше уж он, чем я. ФАШ нашёл себе отдушину, вот отрывается, а нас не трогает и то хорошо.

– Но ведь это можно прекратить. Мы можем всё собраться и наказать этого засранца.

– Нет, не можем, – вдруг в разговор вмешался Пит.

– Но почему?

– А ты на него только посмотри, это же машина для убийств, он тебя легонько по уху хлопнет и полголовы не будет, оно тебе надо?

– В конце концов, он никого не убил, и на том ладно. Это так невинные шалости, пусть самоутверждается, если того хочет, – добавил Кай.

– Вообще-то, он мой сосед по комнате\», – сказал я.

– И что дальше? – поинтересовался Пит, – Можно подумать, ты уже успел проникнуться к этому калеке, – я многозначительно посмотрел на него.

– О-о-о, ну ты попал чувак, – подхватил беседу Генри, – Но, мой тебе совет, не вздумай его защищать, иначе будете вдвоём отхватывать. Нам, конечно, веселее, но ты вроде нормальный пацан, мне искренне будет жаль тебя. Просто, пойми, никто не вступится за вас. Роль боксёрской груши, понимаешь ли, не самая прикольная, – а затем, засунув очередную ложку перловки в рот, что-то промямлил ещё, но я его уже не слушал.

К великому сожалению, те понятия вежливости и гуманности, которые прививала мне Катерина, оказались в этом заведении явно не в почёте. Грубость, жестокость и безразличие – вот что здесь правило детьми. Конечно, во время нашей рутинной работы, никто себе не позволял подобного. Все чётко знали: за отлынивание, можно хорошенько получить по шее от надзирателя. Но как только тот отвлекался, хулиганы мигом активизировались и совершали свои грязные делишки, подавая это под соусом неких случайностей. Кто-то мог поскользнуться, потому что разлито мыло на полу; кому-то прилетело черенком метлы в челюсть, мол, просто не заметили, что он сзади стоял; кто-то шёл и просто упал на ровном месте, хотя все прекрасно видели, что причина этому есть.

Но судя по поведению остальных, всех всё устраивало. Главным правилом здесь было не высовываться, тогда никто тебя не тронет. А если хочешь заявить о себе, то докажи, что обладаешь силой. Это дело везде уважают, а если нет, станешь челядью и будешь огребать каждый день.

Тем не менее это нисколько не мешала моим намерениям защищать Марка при любом удобном случае, о чём я ему в тот же день и сообщил. Он мотал головой и махал руками, намекая, что это необязательно, но я твёрдо решил, что его в обиду больше не дам, и даже показал пару приёмов, чтобы тот могу увернуться от удара. Конечно, с ним особо было не поговорить, но какой-никакой, а друг и это не могло не радовать.

К сожалению, с Каем, Питом и Генри мы встречались только в столовой, где они рассказывали, как устроена жизнь в Интернате, но, потому как они уже были достаточно взрослыми, их забирали в город.

Выходить за пределы Интерната, разрешалось только тем, кого забирали на работы в город. Как правило, забирали самых сильных и здоровых парней, лет шестнадцати-семнадцати. Порой эти люди не возвращались никогда, так как любой работодатель мог выкупить себе помощника, освободив тем самым интернатовца, и сделать своим личным рабом. Но происходило такое крайне редко.

Для меня и моих одногодок имелись иные занятия. Речи о каком-либо образовательном процессе не шло, мы, также являлись бесплатной рабочей силой, только выполняли мелкие задания для поддержания порядка в интернате или на прилегающей его территории, прям как в тюремных поселениях. Мне это напоминало своеобразный трудовой лагерь для заключённых.

Если кто-то думает, что это было просто, то он сильно ошибается, так как драить полы или посуду, убирать столовую, туалеты, ремонтировать повреждённые сараи, таскать тяжёлые ящики с провизией и не только, заботиться о чистоте двора, под присмотром бесчеловечного надсмотрщика – это сущий ад. А в моменты проверки выполненной работы, нужно было молиться всем Богам в мире, чтобы он не нашёл какое-либо пятнышко, иначе следовало начинать заново. В случаях, когда, кого-нибудь ловили за отдыхом в разгар рабочего дня, мгновенно применяли физическое наказание, а чрезмерно строптивых сажали в карцер.

Казалось, то, что делаем мы – это женская работа, но у девочек было всё по-иному. Ребята говорили, что среди Интерната ходила легенда, что их воспитывают как леди, их учат манерам, музыке, науке и никогда не выпускают из корпуса за исключением лазарета или столовой, и им запрещено не только общаться с кем-либо, но и за взгляд мельком по сторону группы ребят и жёстко наказывали поркой по рукам. Для них был отдельный вход, поэтому воочию встречи девочек и мальчиков друг с другом не могли состояться, а глухая каменная стена, разделяющая столовую напополам, служила надёжным гарантом, чтобы этого никогда не произошло наверняка. Я же в тот момент вспомнил, случай с дубинкой и это всего-навсего за один только косой взгляд в сторону девочек. Страшно было представить, чтобы произошло, если кому-то вдруг взбредёт заговорить с «леди», или даже прикоснуться к ней, но проверять догадки, особого желания не возникало.

А однажды за ужином Генри рассказал мне ещё об одной отдельной касте людей, которых брали на работы. Их называли «Тёмные», так как после первого рабочего дня они возвращались в новой, отличной от нашей, одежде чёрного цвета. Среди местных ходил слух, что их жизнь намного лучше, чем у нас – заточенных в этой тюрьме, и кормят их достаточно хорошо, и обращаются с ними как с людьми, а не рабами. Сами же они держались обособлено от остальных и никогда ничего никому не рассказывали, просто уходили рано утром и возвращались сильно измотанными поздно вечером. Так продолжалось в течение нескольких месяцев, а затем, исчезали и более никогда не появлялись на территории Интерната. По всей видимости, не все выдерживали тех нагрузок, с коими встречались и умирали, но опять же, так поговаривали, но что было на самом деле, толком никто не имел понятия.

Я всегда с любопытством слушал рассказы ребят и неистово желал, чтобы мне тоже было шестнадцать. После увиденного в стенах Интерната появилось сомнение, что я могу вернуться домой раньше положенного срока, да и вообще вернусь ли. Мысль о весьма прискорбных перспективах удручала. Мне было неважно, заберут ли меня в рабство или определят в «Тёмные», просто таким образом открывался призрачный шанс на побег. Меня даже не пугала вероятность расплатиться за это жизнью, потому как назвать моё нынешнее существование «жизнью» было тяжело.

Но увы, ежедневно Вселенная окунала меня в жестокую реальность, где приходилось заниматься унизительным рабским трудом под надзором жестокого надсмотрщика, что не прочь лишний раз указать тебе на твоё место в системе, несколькими ударами дубиной. Видимо, я слишком сильно провинился перед, но надежда выбраться из гнилого болота, где я увязал глубже и глубже с каждым днём, всё ещё не угасала.

4

Очередное утро, построение, распределение, завтрак. ФАШ поравнялся с Марком и уже занёс руку над его головой, но тут я его окликнул и тот растерянно начал озираться по сторонам, мол, кто такой дерзкий. Наши взгляды встретились, он приподнял брови и кивнул. Улучив момент, Марк ловко просочился сквозь толпу и шмыгнул к столу. На моём лице заиграла торжествующая улыбка. ФАШ тяжело выдохнул, опустил глаза, размял шею как ни в чём не бывало подошёл к моему соседу и отвесил подзатыльник с такой силой, что очки Марка слетели, угадив в тошнотворное месиво, что нам давали вместо еды. Все снова поддержали тирана издевательскими смешками, но в этот раз внимание публики его абсолютно не волновало. Хищный взгляд уставился на меня. Улыбка сползла, внутри всё закипело, захотелось перевернуть поднос и отхлестать им по роже этого подонка.

«Ты обещал!» – вдруг отозвался эхом голос Катерины где-то внутри, вмиг остужая распалённый разум. Я отвернулся и занял место рядом с привычной компанией, ребята осуждающе на меня смотрели, и только лишь Кай выразил недовольство, напоминая о заведённом здесь порядке. Мне же было всё равно, радовало уже то, что сегодня Марк может спокойно насладиться завтраком и не страдать от недоедания.

И всё-таки вопреки совету новых друзей, я решил защищать Марка. На рожон не лез, конечно, просто тщательно следил за ним и старался как можно чаще находиться поблизости, отвлекая ФАШа от задуманного. Конечно, это его не устраивало, да и другие начали напрягаться, потому как понимали, что могут с лёгкостью стать заменой моего соседа.

Территория Интерната делилась на несколько секторов и, соответственно, каждый участок требовал определённого количества работников, большинство детей трудилось вне здания, на помещения выделяли мини-группы и в тот день меня распределили на наряд по зданию интерната. Надзиратель раздал инвентарь, распределил обязанности и скрылся в коморке и изредка выглядывал оттуда, делая вид, что контролирует нас. В основном уборка сводилась к мытью полов на этажах, в том числе и комнат. Также мы драили общую душевую, куда нас загоняли скопом раз в несколько дней и поливали чуть тёплой. С туалетом их разделял узкий коридор, утыканный раковинами для утренних и вечерних водных процедур, где мы набирали и сливали воду.

В тот день я был ответственен за смену воды и то и дело мотался туда-сюда межу этажами. Схватив очередное ведро, уже почти перед самым окончанием уборки, я направился в туалет. Парень с нашивкой ЛЕVI вдруг насвистел мелодию, вслед за мной отправились двое.

Как только мы оказались на месте, дверь тут же хлопнула. Я медленно опустил ношу на пол и окинул взглядом преследователей. Из лёгких вырвался лёгкий смешок, уж слишком комично смотрелись преследователи. Юноши, лет пятнадцати, с поразительной разницей в росте между собой с угрюмыми лицами, деловито подбоченясь, напоминали персонажей комедии. Каланча подошёл вплотную, высокомерно бросая взгляд сквозь густую чёлку, а второй, худощавый с наглой ухмылкой, остался возле двери.

– Ты, что это творишь, а? – грозным тоном спросил Каланча.

– Не понимаю, о чём речь.

– Не строй из себя невинную овцу, или по морде хочешь? – добавил писклявым голосом пацан на шухере.

– Ребят, я действительно не понимаю, в чём дело.

– Хорошо, – после чего я внезапно получил удар в живот и не удержав равновесия, упал на одно колено. – Короче, это привет от ФАШа, если не хочешь, чтобы так каждый день было, брось своё благородство, – пригрозил Каланча.

– Ха, а сам он сказать мне это не осмелился, просто взял и подослал своих шавок?

– Что ты сказал? Какие мы тебе шавки? – взбунтовался высокий парень и со всей силы пихнул меня, отчего, я, упав плашмя на спину, очень хорошо припечатался головой об пол, – Ну-ка, Джерри, помоги!

Он залез на сверху и крепко стиснув мою челюсть, одним нажатием раскрыл её. Затем Писклявый схватил ведро с грязной водой и вылил мне на голову. Оба закатились истерическим смехом, празднуя победу.

Сделав глубокий вдох, я закрыл глаза и вдруг ощутил невероятную энергию, переполняющую меня через край. Я схватил за горло Каланчу и швырнул в стену. Писклявый оторопел от неожиданности. Воспользовавшись этим, я сделал резкий кувырок назад и, захватив коленями его шею, повалил. Что-то хрустнуло, на пол брызнули густые алые капли. Писклявый завопил и схватился за нос. Я резко встал и поспешил к двери, как вдруг, сзади услышал, дикий ор и шлёп шагов. Пару мгновений, швабра из рук Каланчи перекачивала в мои, и с треском врезалась в его бестолковую физиономию, вырубив на месте.

Я бросил грозный взгляд на Писклявого, крепче сжимая черенок «оружия». Тот, дрожа от страха, отползал ближе в угол комнаты, но продолжал вякать:

– Следующий раз тебе так не повезёт! – Я рванул к нему, схватил за шкирку, пристально посмотрел в напуганные поросячьи глазки.

– Следующего раза не будет, иначе ты уже сломанным носом не отделаешься.

Я пронёсся мимо толпы ребят, вверх по ступенькам, к своей комнате. На тот момент мне почему-то показалось это единственным безопасным местом. Первым делом, оказавшись там, я плотно прикрыл дверь. Нужно было как-то замести следы преступления, сказать, что они сами между собой сцепились, и я лишь стал невинным свидетелем их стычки. Они же прекрасно видят, как ФАШ шпыняет Марка, и никак не реагируют. Другой вопрос, поверят ли мне, им же наверняка известно, за что меня сюда упекли. Выбора не было, оставалось лишь надеяться на удачу и врать.

Еле стоя на ногах и глубоко дыша, я озирался по сторонам и пытался сообразить, что делать дальше. Голова раскалывалась на части и слегка кружилась, а на шее подсыхало, что-то липкое, предавая рубашке багровый оттенок. Затылок горел, я провёл по нему рукой и нащупал влажную и липкую шишку, но стоило чуть нажать на неё, по шее хлестнула кровь.

Я тут же стянул окровавленную одежду и пропитал рану. К счастью, у окна стояло ведро с грязной водой. Впопыхах оттёр грязь и кровоподтёки, спрятал под матрац все улики, надел новую рубашку, вышел наружу и застыл в оцепенении. К великому сожалению, надзирателю взбрело в голову устроить перекличку, и сейчас он с пристрастием добивался у Каланчи и Писклявого в чём дело.

– Что, мать вашу, произошло? – строгим тоном поинтересовался он, указав дубинкой на нос Писклявого и огромную шишку на лбу Каланчи, словно языки проглотили, виновато косясь в пол, – Ладно, не хотите отвечать, ваше дело. Хоть поубивайте тут друг друга, мне плевать, – разразился он, его взгляд устремился вверх, – А ты чего там забыл, а ну, живо вниз, дел и так по горло, а я вас здесь, как маленьких собираю. – Я подчинился приказу.

Как ни странно, обидчики меня не выдали. Они подошли к ЛЕVI и перекинулись с ним парой слов, тот ответил и многозначительно улыбнулся, в этот же момент шавки угрожающе уставились на меня, растирая кулаки в ладонях, с откровенным ехидством на лице, словно намекая, что ещё не конец.

За ужином Марк сразу же присоседился ко мне, и мы спокойно пошли за порциями. Краем глаза я заметил ФАШа следующего за нами. Он яростно смотрел в нашу сторону с недовольной физиономией. В этот раз не хотелось сдерживаться, и, повернувшись к нему лицом, я уже было раскрыл рот, как вдруг чья-то рука схватила меня за локоть и потянула за собой.

Неудавшуюся попытку высказаться предотвратил Кай. Каким-то образом он оказался в курсе инцидента с шестёрками ФАШа и поспешил предотвратить нелепую выходку. Он усадил меня за стол, где уже находились Генри с Питом, присел рядом и принялся за трапезу. Я не мог оставить своего соседа в беде, но как только я вскочил, Кай одёрнул меня:

– Сел обратно, – рявкнул он, – Мало проблем утром приключилось, хочется ещё?

– Чё такое случилось? – непонимающе спросил Генри.

– А ты поинтересуйся у нашего «героя» – кивнул Кай в мою сторону, а затем взглянув на меня, грозно спросил, – Мы тебя, по-моему, предупреждали?

– Вот дурак! – со вздохом произнёс Пит, потирая лоб и покачивая головой, будто не верил услышанному.

– А что нужно было делать? Покорно ждать, когда они утопят меня в ведре?

– Не валяй дурочку, – ты прекрасно понимаешь, о чём речь. Марк просто твой сосед и точка, – пытался вразумить меня Кай.

– Но он же никому ничего не сделал, он не заслуживает такого отношения к себе.

– А самому получать, за своё «благородство» справедливо? Будешь плохо себя вести, угодишь в карцер, а ты ведь хотел отсюда выбраться пораньше, насколько я помню.

В ответ я лишь промолчал, потому как не мог найти внятного аргумента. Чёрт, странное чувство, ты вроде совершаешь доброе дело, а общество всё равно тебя осуждает, и ты виноват, в том, что не внемлешь их якобы разумным советам.

– Не нарывайся, я прошу тебя. – добавил Кай.

Я лишь молча принял это к сведению, и остаток времени, отведённого на приём пищи, мы провели в напряжённом молчании.

Несколько дней Марка никто не трогал. Ко мне же больше никого не подсылали. Как я и думал – силу тут уважают. Кай и Пит куда-то пропали. Мой сосед теперь трапезничал в компании вместе со мной и Генри. Тому это не особо нравилось, но вербального недовольства он не выражал, просто молча ел и украдкой посматривал в сторону Марка. Я же с чувством умиротворения на душе, радовался, что смог отстоять свою позицию, но это продолжалось недолго, так как, ровно на следующий день случилось то, что окончательно разожгло огонь неистовой ненависти между мной и ФАШем.

На следующий день ФАШа и Марка определили в одну группу, и ничем хорошим это закончиться не могло, так как за ужином сосед был абсолютно без настроения. Он не съел и крошки, лишь потерянным взглядом пялился в тарелку, обхватив живот и прикусывая нижнюю губу. Что-то подсказывало мне, что всему этому есть определённая причина, даже догадывался, какая. Скорее всего, что-то там произошло. Надзиратели, как всегда, либо прозевали, либо наплевательски отнеслись к ситуации. Но после отбоя я намеревался выяснить всё.

Как только ключ повернулся в замочной скважине, я тут же начал расспросы, но Марк не подавал и виду, что что-то не так. В свете луны он выглядел ещё болезненнее, чем обычно. Казалось, что кровь разом отлила внутрь организма и передо мной не человек, а приведение.

– Плохо выглядишь, ты уверен, что всё нормально? – настороженно поинтересовался я. Он отрицательно замотал головой, снял очки, протёр их замызганной рубахой, а затем прилёг на кровать, снова обхватив живот руками.

Стало ясно, я ничего не узнаю. Но оставлять это так я не мог. Я присел рядом на край его кровати и просто решил поделиться с ним секретом. Он всё равно никому бы не рассказал:

– Ну раз уж ты не хочешь разговаривать, давай я тебе поведаю, что произошло со мной несколько дней назад. Представляешь, я подрался с шестёрками ФАШа. – И окинул взглядом Марка, дабы оценить его реакцию, он приподнял голову и испуганно уставился на меня. – Да не переживай, всё хорошо закончилось, я им навалял! Единственное, шишка на затылке осталась, смотри. Всё ещё болит, зараза! Кай, конечно, предупредил, чтобы я не лез в ваши дела с ФАШем, но я считаю, что они не правы. Может это и глупо, но… мне кажется, что я должен тебя защищать, ведь мы вроде как соседи, даже друзья, в какой-то степени, а хорошие друзья не могут иначе. Я вот думаю, что ты бы за меня заступился, верно? – Я снова посмотрел на Марка.

Он улыбнулся и положительно покачал головой, но вдруг его тело затряслось, глаза закатились, а изо рта извергались сгустки крови. Не теряя ни минуты, я мигом перевернул его набок, чтобы тот не захлебнулся и направился к двери, барабаня по ней, что есть мочи и зовя на помощь.

Марк скатился с кровати и, кряхтя от боли, куда-то пополз, я бросился к нему.

– Стой, не двигайся, ты так только хуже сделаешь, – но в этот момент ключ в замочной скважине повернулся и в комнату ворвался надзиратель.

– Что, тут происходит? – заорал он, – Ты чего тарабанишь, но увидев Марка в луже крови, мигом оценил обстановку и, – Твою мать, – выругался он. Затем мигом подхватил бездыханное тело и рванул из комнаты, а я последовал за ними. Но, как только я спустился, другой надзиратель поймал меня за шкирку и вернул.

Было велено спать, но какой сон после пережитого, да и ещё в этой кровавой бане. Я лёг на кровать лицом к стене, чтобы не видеть той мерзости, но в комнате всё равно витал кисловатый металлический запах. Казалось, он словно одеяло укутывал тело, пытаясь удушить отвратительным ароматом. Я представил, как ФАШ с остервенением пинает Марка по животу, а тот беспомощно валяется на земле и никак не может противостоять. Тело прошиб озноб, свело желудок, к горлу подступил ком. Не выдержав такого накала, я засунул голову под подушку, плотно прижав её по краям, чтобы ничто не могло проникнуть внутрь. Стало темно и тихо, что постепенно успокоило меня и поспособствовало скорейшему засыпанию.

Никогда не любил вставать рано, и звонки пробуждающего колокола меня не пробуждали, я их просто не слышал. К счастью, у меня был отличный сосед, который всегда об этом заботился, во всяком случае, до этого утра. Сегодня, к сожалению, я проспал.

Когда я открыл глаза, надо мной стоял надзиратель со взглядом, наполненным гневом. Он схватил меня и одним рывком вытащил из кровати.

– Почему ты всё ещё спишь? – казалось, его пронзительный крик содрогал стены комнаты, и она вот-вот развалится на части, – Отвечай или ты привык у себя там, в постельке валяться до тех пор, пока нянька не разбудит? Так вот её роль тут выполнять никто не собирается. – на что я лишь кивал с опушённым взглядом в пол, – Не пойму, с кем я говорю. А ну, посмотрел на меня, живо.

Он схватил меня за подбородок, болезненно сжав его пухлой рукой, придвинул ближе к себе. На меня смотрело опухшее, словно он достаточно часто злоупотреблял спиртным, лицо. Цвет кожи отдавал лёгкой желтизной. Заплывшие голубые глаза, из носа, напоминавшего огромную картошку, торчали длинные тёмные волосы. А из-под лиловых губ виднелись жёлтые зубы. Его рот источал настолько зловонное дыхание, что тот металлический запах крови, казался благоуханием роз.

– Оделся и живо в зал, одного тебя лишь ждём! – скомандовал он и брезгливо, отпихнув меня, направился на выход.

– Это же вы? – кинул я ему в спину.

– Что я? – опешил он.

– Вы вчера вели группу Марка.

– Какого такого Марка?

– Парня, кому вечером стало плохо. Что с ним?

– Ничего серьёзного, полежит в лазарете пару дней и оклемается.

– Ну он же кровью захлёбывался.

– И что с того? Мне вообще плевать.

– Оно и понятно вам всем тут плевать.

– Слышь, щенок, ты, что страх потерял? Ты, вообще, отдаёшь себе отчёт, кому ты это говоришь?

– Да, бездушной сволочи, которая позволяет обижать беззащитных.

От этих слов надзиратель словно взбесился. В мгновенье он подскочил ко мне и схватил за грудки.

– То есть ты сейчас пытаешься обвинить меня в чём-то?

– Не пытаюсь, а обвиняю. Вы плохо выполняете свою работу, все вы. На днях, например, пока ваш коллега чем-то занимался в коморке, меня чуть не утопили в туалете. – он сжал кулаки ещё сильнее, да так, что швы на моей рубашке начали потрескивать.

– А я, при чём здесь я? – заорал он во всю глотку.

– А притом, что пока вы отвлеклись, ФАШ избил Марка, в результате всё обернулось лазаретом.

– С чего ты взял? Никто из присутствующих ничего не сказал мне. И доказательств у тебя нет.

– Пусть так. Но я точно знаю, что происходит. А никто ничего не скажет. Все боятся его, ведь пока он лупит других, вы делаете вид, что не замечаете, поэтому этот подонок постоянно избегает наказаний.

Эта фраза, по всей видимости, задела надзирателя, его жёлтое лицо покраснело, и заплывшие глаза покрыли красные паутинки. Руки тряслись, зубы скрипели, на какой-то момент мне показалось, что сейчас меня задушат, но он резко отпустил ладони и отошёл на пару шагов назад.

Он уставился на пол, словно что-то пытался разглядеть. Затем развернулся и быстрым шагом удалился из комнаты. Мне стало любопытно, что же такого он там мог увидеть.

На прожжённом яркими солнечными лучами бугристом от времени полу, среди микротрещин, впитавших в себя словно губка пятна крови, тонкими пальцами Марка было выведено: «ФАШ».

А за пределами комнаты громкий и серьёзный голос того самого надзирателя, который был тут пару минут назад, скомандовал:

– ФАШ – карцер.

5

Первая половина дня, того, когда ФАШа отправили в карцер, прошла словно в тумане. Погруженный в свои мысли и выполняя рутинную работу, всем нутром я ощущал недовольство окружающих, так как теперь, тот, кого вечно не замечали и сторонились, стал предметом надменных взглядов, обсуждений и прослыл «стукачом». Хуже того, если накануне меня пытались отметелить двое, то теперь количество желающих увеличилось в несколько раз. Поэтому я распрощался со спокойной жизнью и готовился разделить карму Марка.

Несмотря на это, моё чувство справедливости ненадолго искоренило раковую опухоль под названием ФАШ, излечив тем самым здешнее общество, и в последующие несколько дней воцарилось спокойствие, всё шло своим чередом и никому не приходило в голову делать пакости по отношению к окружающим. Были ли мне благодарны? Конечно, нет. Потому что это оказалось лишь призрачным затишьем перед потоком бурь, так как в скором времени всё вернётся на круги своя и болезнь снова зацветёт пышным цветом.

Кай и Пит пропали, во всяком случае на обед они больше не являлись. Как выяснилось позже, именно в тот день они перешли в касту «Тёмных» и вечер накануне был последним, когда мы вот так сидели вместе. Генри же, трусливо прибился к другой компании, делая вид, что мы вообще не знакомы. Рядом ко мне никто не подсаживался, демонстрируя протест моему поступку. Наверное, они считали, что это могло меня задеть и чему-то научить.

Марк, вернулся примерно через три дня. Не знаю, чем его лечили, но выглядел он гораздо здоровее. Исчезли все ссадины и синяки, а к щекам приливал розовый румянец.

Ему прописали постельный режим ещё на две недели, а меня назначили его «сиделкой». Это означало, что забота о его здоровье, теперь целиком и полностью лежит на моих плечах, и я подошёл к этому с особой ответственностью.

До сего момента, подобного опыта я не имел. Конечно, у меня были рыбки в аквариуме, но по большому счёту о них заботилась Катерина, я лишь допускался к кормёжке и то, за мной пристально следили, чтобы не переборщил с количеством корма. Иметь собак и кошек в доме не позволялось, из-за аллергии у мамы, а ещё считалось, что я слишком беспечный и не смогу, как следует заботиться о своём питомце.

Однако хлопоты о здоровье Марка, для меня оказались самой важной миссией в мире. Я сопровождал его в туалет, следил за тем, чтобы он пил какую-то микстуру из пузырька, прибывшею вместе с ним из лазарета, а в столовой мне выдавали специальный паёк для больного. Я так привык к этому парнишке, старался как можно быстрее покончить с приёмом пищи и бегом отправлялся обратно к подопечному, так как очень боялся, что если не успею, он снова исчезнет и оставит меня наедине с этим болезненно невыносимым одиночеством.

ФАШа продержали в карцере примерно дней пять. И по возвращении оттуда он сильно изменился. Его кожа отдавала болезненной бледностью, скулы впали, на потрескавшихся губах запеклась кровь. Первые несколько дней он бродил по Интернату словно зомби, сторонился своих дружков и вообще ни с кем не разговаривал. Порой улавливая на себе его тяжелый, полный гнева взгляд, я прекрасно понимал, что час расплаты близится, но вместо привычной ненависти испытывал к нему лишь отвратную жалость.

Однажды за ужином ко мне подсела компания из пяти человек, среди которых оказались мои старые знакомые Каланча и Писклявый. Чувство голода мигом испарилось, я ковырялся ложкой в тарелке и настороженно поглядывал на ребят. По первой они просто общались между собой, изредка перекидываясь шуточками, и их абсолютно не смущало моё присутствие.

– Слушай, – вдруг обратился сидячий слева от меня низкорослый лопоухий пацан, – А зачем ты вообще ФАШа заложил?

Вопрос застал меня врасплох, я уронил ложку в тарелку и молча смотрел в его сторону, не понимая, следует ли вообще отвечать, ведь и так всё ясно – это провокация.

– Ну… долго в гляделки играть будем? – возмутился Лопоухий.

– Так было надо, – буркнул я и уставился в свою тарелку, но с досадой обнаружил, что кто-то стащил мой кусок хлеба.

Оторвав взгляд от места преступления, я внимательно осмотрел лица, окружавшие и по бегающим глазам плотного парня напротив, понял, кто это сделал. Остальные лишь мельком переглядывались и, стискивая губы, маскировали кашлем приступы смеха.

– Видимо ФАШ больше в карцер не хочет? И теперь дёргает своих марионеток за верёвочки?

Парни резко прекратили какофонию смеха, их лица потемнели. Оскалив зубы, они свирепо впились в меня взглядом, а некоторые даже нервно потирали кулаки. Казалось, что как только надзиратель отвернётся, эта свора цепных псов гурьбой напрыгнет и разорвёт моё тело в клочья.

– Это коллективное решение, – вдруг высказался парень с нашивкой на кармане ЛЕVI. – Мы, значит, днями напролёт спины гнём, а ты прохлаждаешься в комнатке, непорядок.

– Хотите заботиться о Марке, так я не против.

– Да нужен нам этот недоносок, сам с ним нянчись. – фыркнул Каланча.

– Тогда не понимаю сути претензии, или я всё-таки прав и вами вертят как хотят?

– Никто нами не вертит, – ударив кулаком по столу, заявил Плотный.

– Успокойся, – холодно произнёс ЛEVI, а затем вновь обратился ко мне, – Но ты же понимаешь, что был не прав?

– Это они были не правы, когда связались со мной, – кивнул я в сторону Писклявого и Каланчи, – За то и получили.

– Справиться с двумя – это одно, а вот с десятью это другое, – вякнул вдруг Писклявый.

– Ну так вперёд, я жду с нетерпением.

– Короче, – вмешался в нашу перепалку ЛЕVI, – Ты просто-напросто должен извиниться и всё прекратится. Тебя и твоего юродивого оставят в покое.

– А если я не считаю, что должен?

В зрачках ЛЕVI шарахнула искра, он саркастически улыбнулся, резко встал и, проходя мимо, якобы машинально обронил свой недопитый чай в мою тарелку с едой, затем кивнул всем остальным, и они словно по приказу, удалились из-за стола вслед за ним.

Я понимал, что сегодня меня оставили голодным. Пусть и не своими руками, но ФАШ начал мщение. Условия освобождения нас с Марком от издёвок казались достаточно простыми, нет, слишком простыми, но понятие «извинений» могло скрывать в себе всё что угодно. В поисках принятия решения я рыскал по столовой глазами, и ничего не приходило в голову. Вдруг передо мной нарисовался повар с вопросом «Это ты паёк больному носишь?» – я резко пришёл в себя и, кивнув в ответ, выхватил контейнер у него из рук и направился кормить соседа.

Марк уплетал ужин, а я сидел напротив и с упоением наблюдал за этой картиной, одновременно размышляя над предложением шестёрок. Но вдруг желудок предательски заурчал, настолько громко, что, казалось, его позывы слышны в самых отдалённых комнатах Интерната.

Марк с любопытством уставился на меня. В ответ я лишь виновато улыбнулся, пряча от него голодные глаза. Он вздохнул и положил надкусанную краюшку хлеба рядом с тарелкой, разделил липкую субстанцию каши на два одинаковых квадрата. Затем в пару движений сунул один из них в рот, запил чаем, аккуратно сложил приборы на подносе и приглашающим жестом указал трапезу.

– Ты что больше не будешь? Тебе же надо набираться сил.

Марк схватил поднос и протянул мне.

– Нет, ты что. Это твоё, – протестовал я в ответ, но желудок снова подал сигнал и в этот раз куда громче предыдущего.

Марк нахмурился, с грохотом поставил еду на табуретку, вскочил с кровати и, схватив меня за запястье, насильно потянул есть.

– Слушай, я так не могу, – пытался оправдаться я, – ты больной, ты должен хорошо питаться, а я переживу, завтра поем. Не беспокойся.

Марк же потёр свой живот и показал мне знак «OK», а затем изобразил человека на виселице, умирающего от удушья.

– Это что за пантомимы ты мне тут устраиваешь? От голода, конечно, можно умереть, но поверь, я переживу.

Марк сделал серьёзное лицо. Не отрывая пристального взгляда, он кивнул в сторону подноса и перекрестил руки, после произвёл те же манипуляции, толь в этот раз указал на себя.

– В смысле ты тоже будешь голодать? Это что ещё за выкрутасы? Попробуй только, буду силой запихивать.

Марк приподнял бровь и поманил указательным пальцем к себе.

– И попробую, – взбеленился я, – А ну-ка, иди сюда и мигом доедай.

Марк показал на еду, а потом на меня.

– Нет, не моё это, я тебе принёс, – Марк насупился, тяжело выдохнул и демонстративно отвернулся.

И тут я осознал, что поссорился, как бы парадоксально это ни звучало, с немым из-за куска хлеба. Я настолько привык к негативу со стороны окружающих, что не разглядел в этом благородном жесте Марка простой доброты по отношению ко мне. Живот скрутило до болезненных спазмов. Я нехотя взял ложку и застучал ей по тарелке, доел оставшийся квадрат каши, затем запихнул кусок хлеба в рот целиком и запил это остатками чая, зажмурился и с усилием проглотил эту мерзость. Приоткрыв глаза, я посмотрел в сторону Марка, тот с улыбкой одобрительно покачивал головой.

– Спасибо! Знаешь, я так привык рассчитывать только на себя, что совсем забыл о том, что в мире есть люди, которые могут помочь мне просто так без особой корысти. Извини, пожалуйста.

Марк махнул рукой в ответ.

– В смысле пустяки, я действительно был не прав, обещаю исправиться.

Потом я на мгновение задумался, проанализировал ситуацию и поймал себя на мысли, что периодически понимаю своего соседа на уровне жестов.

– Марк, у меня есть идея!

К великому сожалению, ни я, ни Марк не знали языка глухонемых, а посему в течение следующих нескольких дней мы сами разработали специальную систему жестов и знаков, служившие отличным решением для полноценной коммуникации между собой. Сначала я дублировал то, что говорил, и что-то вылетало из головы, но по завершении болезни Марка никаких преград больше не существовало, и мы спокойно общались друг с другом, изредка прибегая к речи с моей стороны. А мой сосед оказался ещё тем болтуном и не упускал ни минуты, чтобы не перекинуться парой слов.

Прошлое Марка до попадания сюда действительно оказалось счастливым пятном его жизни. Он не подвергался насилию в школе и не испытывал одиночества. Наоборот, его считали душой компании и гордостью учебного заведения, так как на конкурсах по радиотехнике он оставлял всех конкурентов с носом. А началось это увлекательное хобби с приобретения автомобиля в их семье.

Жили они, конечно, в достатке, но на зарплату автослесаря его отец смог позволить себе только подержанный Форд, который вечно ломался и требовал особого внимания. Марк сначала допускался к ремонту машины в качестве ассистента и просто подавал инструменты, но затем, увидев, что сыну интересен процесс воскрешения этой железяки, отец стал с каждым разом делегировать ему всё больше и больше обязанностей.

Так, у Марка родилась мечта: выучиться, стать мастером своего дела, и когда-нибудь купить для отца новый автомобиль, который будет приносить удовольствие и пользу, а не ломаться каждые две недели и требовать ремонта, занимающего все выходные.

Таким образом, я узнал практически всё о моём соседе. А перед самым отбоем он каждый раз ведал о нелепых и смешных случаях из своей жизни, что порой больше напоминало юмористические рассказы, нежели реалистичный сюжет. Но тем не менее одного персонажа во всей этой истории не хватало. Он никогда не упоминал о своих отношениях с матерью. Мне же крайне любопытно было узнать, что это за человек, и однажды, у меня вырвалось:

– А мама твоя, как отреагировала на это?

Марк явно не ожидал такого вопроса и слегка опешил.

– Мама? К сожалению, она не дожила до того дня.

– Ой. Мне так жаль. Прости что…

Но Марк махнул рукой, обозначая, что всё нормально, а затем, прервав предыдущее повествование, немного поведал мне о своей маме.

Она покинула их через три года после рождения Марка из-за болезни, но он не знал какой. Излечиться от этого недуга, как выяснилось, можно было, но только на ранних стадиях. Она же не любила жаловаться, поэтому, когда всё обнаружилось, уже оказалось поздно.

Марк плохо помнил период после её смерти, но первые несколько дней его отец лишь заливался алкоголем и почти не обращал на сына внимания. Изредка прибегала тётка по материнской линии, что-то стряпала, чтобы они не загнулись от голода, а после, мгновенно исчезала. Марку так стало жаль отца, что однажды он решил порадовать его утренними блинчиками, которыми мама баловала их чуть ли не каждый день. Но как ребёнок мог их приготовить? В итоге отец, учуяв запах гари, мигом рванул на место происшествия. Когда он открыл дверь в кухню, то обнаружил сына всего в муке, заворожённо смотрящего на горящую миску на плите. Мужчина оттолкнул мальчика, отключил конфорку и, залив её чаем из кружки, распахнул настежь окна кухни. Затем подхватил Марка и выбежал на улицу.

«Что ты творишь?» – кричал он, тряся сына за плечи, но Марк ничего не мог ответить, он лишь пристально смотрел на отца, с зарёванным лицом и дрожащими губами. Вдруг мужчина резко остановился, внимательно посмотрел на него и, крепко обняв, прошептал на ухо: «Я тоже очень… очень скучаю!» – а затем уткнулся в плечо Марка и горько заплакал. С тех пор его отец завязал с выпивкой и ответственно подошёл к воспитанию ребёнка, но нежный аромат кожи мамы, колыбельные и те самые блинчики остались в сердце Марка навсегда.

Вспоминая о родителях, мой сосед всегда мечтательно смотрел в окно, будто надеялся, что звёзды передадут привет, близким людям. А я искренне завидовал ему в такие моменты, так как не мог поведать о своей семье с такой же теплотой.

Когда Марк совсем окреп, моё бремя в качестве «сиделки» подошло к концу, но в наших отношениях наступила новая фаза, фаза дружбы. Мы с Марком стали не разлей вода, и мне даже удавалось порой уговаривать надзирателей, чтобы нас не разделяли во время распределения на работы.

Нападки со стороны шестёрок ФАШа продолжались. Нас оскорбляли, пихали, лишали еды, но в открытый конфликт никто не лез. Сам же он, просто наблюдал со стороны и делал вид, что вообще ни при чём. А я по-прежнему гордо считал, что извинения необязательны, но на всякий случай обучил своего соседа некоторым приёмам, как уклоняться от ударов.

Остальные же, как всегда, держались особняком и просто с нами не общались, но бросали косые взгляды и осуждающе фыркали, когда мы живо что-то обсуждали на своём выдуманном языке жестов – языке дружбы.

6

Время шло, прекрасная золотая пора буквально в один момент превратилась в серое уныние. Частые осадки наполнили воздух освежающей прохладной влагой. По утрам густой туман укутывал засыпающую природу в молочное одеяло. Лужи изредка покрывала лёгкое плёнка льда, разрисованная изысканными узорами. А солнце вело ожесточённые бои с хмурыми облаками за право дарить своё тепло миру.

Мрачное трёхэтажное здание Интерната, окружённое голыми деревьями, словно частоколом, гармонично вписывалось в эту увядающую атмосферу. Его стены из бордово-красных кирпичей покрылись тёмными пятнами, а на отдельных частях даже образовались трещины. Обшарпанные окна с замызганными стёклами прятались за кривыми решётками. Водостоки поедала ржавчина. Оно явно требовало ремонта, однако подобные метаморфозы здания ничем не беспокоили, кроме ощутимого холода внутри.

Интернат централизованно не отапливался. Умеренный климат и мягкие бесснежные зимы считались поводом обойтись без него. Но как только наступили холодные дни, мы тут же сменили форму одежды на зимнюю, и впоследствии носили её практически не снимая, даже спали в ней.

Холод ощущался только в здании. На улице же во время работ, которые требовали особой физической нагрузки, некоторые даже раздевались до тонкой рубахи. Меня всегда поражали такие люди, потому что я знал свой организм: сейчас вспотеешь, малейший сквозняк и неделя с температурой обеспечена. Это, конечно, могло освободить от ежедневной каторги, но каждый раз вспоминая, как ужасно изнывать от жара, от которого буквально хочешь содрать кожу, соплей, льющих ручьём и сильного кашля, норовящего вывернуть лёгкие наизнанку, у меня включался инстинкт самосохранения, я терпел, но бушлат и свитер не снимал, чего не могу сказать о Марке.

Он раньше жил на севере, где холод, снег и морозы – обыденное дело. Они с отцом могли на выходные выбраться на зимнюю рыбалку и жить там пару суток в палатке. Дома каждое утро у них начиналось с водных процедур, которые мне казались дикостью. Они выходили в одном нижнем белье на задний двор и выливали на себя ведро прохладной воды, а потом обтирались жёстким полотенцем. Отец Марка считал, что это очень полезно и хорошо стимулирует иммунную систему. И оно в самом деле работало, потому что моего соседа ещё не сразила ни одна зараза, он даже спал, дополнительно не накрываясь бушлатом, в отличие от меня.

С наступлением холодов еда в столовой тоже претерпела некоторые изменения. Рацион оставался прежним, но кашу подавали теперь горячей с добавлением масла, отчего она уже не казалась такой мерзкой, как в первые дни. Вкус чая не изменился, но тёплый напиток поменял моё представление о нём. Раньше его приходилось пить залпом и ничего, кроме утоления жажды он не приносил. Теперь же он словно превратился в целебный эликсир, наполняющий живительной силой каждую клеточку утомлённого тела, тонизируя организм, отчего тот вновь был готов к работе.

Прошло каких-то пару месяцев, а я уже привык? В целом, всё шло своим чередом. Я обрёл то душевное равновесие, о котором всегда мечтал, даже уже и домой не особо-то и хотелось. Здесь, конечно, были свои трудности и испытания особенно в лице ФАШа и его шестёрок, но зато, и Марк тоже был здесь, а за пределами Интерната что? Отец, которому на меня наплевать, мать, которая меня стыдится, одноклассники, которые меня не принимают и стараются задеть, няня, которую уже сто процентов уволили за ненадобностью.

Конечно, рано или поздно мы с Марком покинем это место, и у нас уже был целый план, относительно дальнейшей жизни. Здесь мы не останемся ни в коем случае, мы переедем в город неважно в какой. Откроем там свою автомастерскую, разделим обязанности пополам: он будет чинить машины, а я вести финансовые дела, так как хорош в математике. Со временем наш небольшой бизнес начнёт расти, мы превратимся в сеть и откроем филиалы, где только заблагорассудится. Мы станем богатыми и знаменитыми, и будем тусоваться в высших кругах.

Однажды я обязательно встречу отца. Он, конечно, уже не будет выглядеть таким, как я его запомнил. Передо мной предстанет почтенный господин, высокого роста с поседевшими волнистыми волосами, скрадывающими островки залысин. Да, он сильно изменился. Его косматые чёрные брови, нависающие над голубыми глазами, покрылись мелкими морщинами. Сильно выпирающие скулы чисто выбриты и чуть провисают под натиском старости. Пухлые губы скрываются под пышными серебряными усами. Мне с детства твердили, что я вылитая его копия, поэтому определённо он узнает меня. Осмотрит с ног до головы надменным взглядом, усмехнётся и сделает вид, что мы не знакомы. Боже, как смешно, даже в своих мечтах я так и не смог добиться расположения отца. Однако пока это не имело никакого значения, так как для начала нужно осуществить задуманное.

Последние несколько дней, а то и неделю поливал сильный дождь, а по ночам он хлестал по стеклу с такой силой, что мне казалось ещё чуть-чуть, и он проломит эту хрупкую преграду. Ему на подмогу пришёл зябкий ветер, который то и дело гонял туда-сюда жухлую листву и оставлял ее тёмным отпечатком на окнах. Выполнять работы на улице стало невозможно, поэтому нас держали в Интернате. Даже те, кто уходил раньше в город, не покидали территорию в этот период. Режим, конечно, сохранился, просыпались мы по-прежнему по звону колокола, ели в одно и то же время, а в остальном, если ты не задействован, то был обязан находиться в комнате и выходить за ее пределы без особой необходимости запрещалось. Ежедневно назначалась дежурная группа, примерно по пять или шесть человек, которая приводила в порядок здание и отправлялась в столовую, чтобы помочь поварам. Если я не был дежурным, то после завтрака приходил в комнату и сразу заваливался на кровать и дрых до победного, ведь впервые за это время можно было, наконец, расслабиться и не переживать о тех невзгодах, что ожидали нас за стеной.

Ранее я обронил в разговоре с Марком, что тут скучно, нет здесь ничего, отвлекающего от суровой реальности. Он, как оказалось, не оставил мои слова без внимания и в течение следующих нескольких недель начал подбирать камушки во время работ, а вечером, что-то мастерить из них. Затем огрызком карандаша расчертил на полу игральное поле. Таким образом, у нас появились шахматы, а потом шашки и даже нарды, и когда выдавалась свободная минута, нам, наконец, стало чем заниматься помимо бесед.

И вот в один из таких вечеров, когда за окном бушевала стихия, а мы сытые и довольные играли в очередную партию шахмат, за пределами комнаты раздался оглушающий треск, затем что-то тяжёлое с грохотом приземлилось на пол зала построения. Переглянувшись, мы с Марком поспешили разузнать, что происходит.

Выбежав из комнаты, мы увидели огромную дыру в потолке, сквозь которую ручьями стекала дождевая вода. Внизу лежал пласт бетона с кусками ржавой арматуры и раздроблёнными частицами сгнившего дерева. Видимо, за эти дни дождь настолько пропитал крышу здания, что она решила сдаться под натиском ливня и обрушилась. Вокруг суетились надзиратели, выкрикивая бранные слова, в панике решая, что с этим делать, но вдруг они разом глянули наверх и обнаружили десятки глаз, наблюдающих за их деятельностью.

«Что рот раззявили? Спускаемся, вам выдадут необходимый инвентарь и убираем это дерьмо всей компанией», – кричал старший смены, после чего толпы детей дружно принялись за работу.

Всю ночь мы тряпками пропитывали огромные лужи с пола и относили вёдрами в туалет. Самые крепкие парни молотками долбили этот пласт бетона, грузили все на тачки и вывозили за пределы здания. Дождь с каждым часом становился всё тише и тише, а под утро он и вовсе прекратился.

Измотанные ночным происшествием и насквозь промокшие, все вернулись в свои комнаты. До омерзения сырой колючий свитер и шерстяные штаны прилипли к моему окоченевшему телу. Трясущимися, посиневшими от холода руками я мгновенно скинул это с себя и сразу закутался в одеяло с головой в надежде согреться. Марк тоже избавился от своего одеяния, натянул летнюю форму, снял с крючка наши бушлаты и укрыл моё трясущееся тело. Развесил мокрые вещи по спинкам кроватей, улёгся и уже через несколько минут засопел, погружаясь в сон всё глубже и глубже.

В окно впервые за столько дней пробивался янтарный луч утренней зари. Он освещал комнату, но, увы, не дарил ни капельки тепла. Пылинки хаотично кружилась в его сиянии и мирной тишине, приковывая к себе внимания. Казалось, на всём белом свете не осталось ничего, кроме этой холодной комнаты и нас с Марком. Тепло потихоньку растекалось по телу, отчего оно расслабилось, и под ритмичное дыхание моего соседа, также провалилось в страну грёз.

В тот день колокол, будивший нас, как обычно, так и не прозвонил. Нам выдали дополнительную пару шерстяных штанов, а в обед помимо перловки для нас сварили бульон. С одной стороны, это было здорово, потому что чувствовалось не безразличное отношение к нам, а с другой, никак не укладывалось в голове, почему только в момент тотального несчастья проявлялись сочувствие и забота.

7

Погода понемногу устаканилась, одежда высохла, привычный ритм жизни восстановился, а вот огромная дыра на крыше никуда не исчезала.

На территорию Интерната через несколько дней после происшествия подвезли стройматериалы, и судя по их обилию, ремонт предстоял капитальный и, вероятно, долгий. Было решено делать всё основательно, дабы избежать повторения катастрофы в будущем, ведь не факт, что и в следующий раз обойдётся без жертв. Денег на сие мероприятие явно не пожалели, а вот на чём и удалось сэкономить, так это на рабочей силе. Профессиональных кровельщиков была всего пара человек, тогда как всем техническим обслуживанием процесса ремонта предстояло заниматься нам. Надзиратели же превратились, в своего рода прорабов, и гоняли нас с завидным энтузиазмом.

В тот день двор наполнился роем подростков, кто-то разгружал привоз и распределял его, кто-то занимался распилом деревянных балок и складывал их в штабеля, кто-то помогал мастерам на крыше. К великому сожалению, мы с Марком попали в разные бригады. Так как я был чуть покрепче, меня назначили таскать материалы наверх, Марк оставался внизу во дворе, замешивал раствор и заполнял им ёмкости. Самое интересное ждало впереди. Я оказался в одной рабочей группе с ФАШем. Более того, вселенная будто решила поиздеваться, определив нас в напарники, и, естественно, это не вызывало никакого восторга с обеих сторон.

Когда надзиратель зачитал напарников, мы мгновенно уставились друг на друга. Он закатил глаза и, скривив губы, что-то в сердцах произнёс шёпотом, нервно почёсывая лысый затылок, а его свита натянула ехидные улыбки. Они так и не оставляли надежды, что ФАШ мне когда-нибудь пересчитает все рёбра и вот, судя по их коварному взгляду, скоро всё должно осуществиться. Я сжал кулаки, стиснул зубы до скрипа и покачал им отрицательно в ответ, потому что решил, постараться не вестись на подстрекательство ФАШа и тем более не провоцировать, так как прекрасно понимал, его цель – упечь меня в карцер, даже ценой собственной свободы. А пока мы будем отбывать наказание, его команда мигом займётся Марком. Я не мог допустить подобного.

Три крыла здания естественным образом делили крышу на три обособленные части. Обвал произошёл в самом большом центральном секторе, однако, руководство интерната решило провести капитальный ремонт всей крыши целиком. На каждую из этих зон вела крутая винтовая лестница, завершавшаяся массивной железной дверью, обычно наглухо закрытой от нежданных гостей. На первом этапе работы производились только в центральном секторе, однако, затем открыли и боковые крылья для того, чтобы мы заранее перенесли туда необходимые стройматериалы. На самой крыше мы особо не задерживались, надзиратель сухо указывал местоположение досок, брусьев или мешков с цементом и сразу выгонял обратно. И так целый день.

Вечером, как только мы вернулись после ужина в комнату, Марк мигом достал шахматные фигуры из-под подушки и расставил на полу. Я буквально валился с ног, но отказать себе в удовольствии сыграть партийку не смог и тоже устроился напротив него у расчерченной игральной доски.

– Ну как там на крыше? – вдруг поинтересовался сосед.

– Если, честно, то толком и сказать-то нечего, не было времени осмотреться, – задумался я, – Сейчас, чуть погоди, – закрыв глаза, я попытался по фрагментам восстановить общую картину.

Я стоял на бетонном основании, под ногами хрустели остатки керамзита вперемежку с пылью и засохшей листвой. В отличие от двора Интерната воздух здесь ощущался по-другому, он казался более насыщенным с лёгким привкусом дыма, тянувшимся из труб зданий за пределами территории, на которые и открывался вид. К краю подходить лучше бы не стоило, высота меня не слишком впечатляла, зато, когда я пытался посмотреть вниз внутри, аж всё щекотало. Ещё и не надёжные ржавые перила не вызывали особого доверия. Но это не испортило впечатления от красивого пейзажа, где клинки закатного солнца пронзали огромные сиреневые кучевые облака, размазанные по рубиново-алому небу. Интересно, а какие созвездия можно было бы увидеть с такого ракурса ночью? Эх, жаль, что мне не дано этого узнать. Я поделился своими фантазиями с Марком, что его крайне впечатлило, и он тоже захотел побывать на крыше.

– А ФАШ сильно достаёт? – спросил он.

– Знаешь, к моему удивлению, нет, правда есть одно, но… – Марк наморщил лоб и вопросительно кивнул, – Надзиратели же курируют исполнение обязанностей только во дворе и на самой крыше, а действия в промежуточных точках никому не интересны, поэтому если носильщики устают, то могут застрять на одном из этажей и чуть-чуть расслабиться. Короче, ФАШ этим злоупотреблял, и мне сегодня очень часто приходилось таскать его ношу.

– А чего ты терпишь? Раз его, значит, сам должен носить, по морде ему пару раз вдарить бы, да и дело с концом.

Я со скепсисом уставился на Марка.

– Вот сейчас вообще не верится, что именно ты это говоришь.

– Ну ты же, это не я. У тебя и кулак будет покрепче, и в драках ты не раз участвовал.

– Как ты не понимаешь, он того и добивается. Да и опасно попадать ему под горячую руку, так можно и с жизнью распрощаться. Вообще, не удивлюсь, если этот урод здесь, потому что кого-то грохнул, – выдвинул версию я.

– Не, хватит тебе. Сюда попадают лишь сироты, – отмахнулся Марк,

– Сироты? – в недоумении переспросил я, а Марк положительно кивнул. – Знаешь, я не совсем уверен, что у тебя верная информация, мне сказали, что сюда отправляют малолетних преступников.

– Одно другого не отменяет, – грустно улыбнулся Марк.

Я никогда не спрашивал Марка о том, почему он здесь, просто мне казалось, что наши истории плюс минус похожи, поэтому особой нужды в этом я не испытывал, но, по всей видимости, я много не знал о моём соседе, и, наконец, настал тот момент, когда он поведал не только о светлых пятнах своей жизни.

История пестрела неприятными событиями, а в какие-то моменты и вовсе казалась неправдоподобной, но теперь я знал не только все секреты Марка, но и его страхи. А больше всего, меня занимала мысль о том, что все дети, попадающие сюда не имели родителей, но я чётко знал, что у меня они были и именно они меня сюда и отправили. Настрой уже пропал, ко сну клонило всё сильней и сильней, и мы решили, что доиграем завтра.

Прокручивая в голове историю своего друга, я сначала долго ворочался и не мог уснуть, а когда наконец-то удалось, то мне приснилось, как я бегу по лесу, переполняемый страхом, пытаясь от кого-то скрыться. Вдруг силы покинули меня, я остановился и, озираясь по сторонам, прокричал во всю глотку: «Марк!» – но никто не отозвался, он словно провалился сквозь землю. Вдруг сзади нависла двухметровая тень, от свирепого хриплого рыка волна мурашек пробежалась по спине. Медленно повернув голову, я посмотрел наверх, внутри всё разом похолодело. В кровожадных глазах зверя играл огонёк ярости. Огромная вонючая пасть оскалилась, обнажая клыки. Мозг скомандовал: «Беги!» – но тело стояло, как вкопанное. В один момент когтистые лапы сковали меня и опрокинули. Чудище рухнуло сверху, всем весом вдавливая в землю. Слюнявая челюсть раскрылась, издав пронзительный рёв, и в тот же момент впилась в шею. Всепоглощающая боль захватила разум и вырвалась наружу истошным криком.

Я резко открыл глаза, меня тряс за плечи перепуганный Марк. Посмотрев некоторое время на него, я резко подорвался и обнял соседа причитая:

– Как хорошо, как хорошо, что с тобой всё в порядке. Я так рад тебя видеть, дружище, ты просто не представляешь!

Марк отстранился и покрутил пальцем у виска, мол, что могло с моим другом такого произойти, это просто сон. Я протёр рукавом накатившие слёзы и выдохнул, радуясь тому, что это был всего лишь плод моего воображения. Марк покачал головой и хмыкнул, будто умиляется моему беспокойству, а затем похлопал по подушке, намекая, что всё-таки надо спать. Что всё хорошо, он будет рядом и никогда меня не бросит. Я доверился другу и снова улёгся. Марк бледной тенью сидел рядом на кровати и держал ледяной ладошкой меня за руку. На душе появилось некое спокойствие. Буквально в несколько мгновений глаза закрылись сами собой, я снова погрузился в сон, к счастью, никаких кошмаров я больше не видел.

Утро началось неважно. Голова болела, всё тело ломило, нос неприятно щекотало при дыхании, а в горле першило. Случилось самое ужасное, я начал заболевать. Конечно, можно было пожаловаться на самочувствие, и меня отвели бы в лазарет, там выдали бы какие-нибудь таблетки, назначив постельный режим на два-три дня. Но я не привык жаловаться, поэтому как ни в чём не бывало подчинялся общему режиму.

Снова началась рабочая рутина. Если та ноша, которую нужно было таскать, вчера казалась вполне приемлемой, то сегодня я ощущал невероятное мучение при любой физической нагрузке, даже ноги слегка заплетались. ФАШа такое промедление начало выводить из себя. Сегодня предстояло переносить деревянные балки, а такой груз требовал усилий не одного человека. По первой он просто сопел в мою сторону и начинал идти быстрее, чтобы растормошить. Я старался успевать, но получалось не очень. А затем он стал подбадривать всякими оскорблениями. Меня это задевало, но я держал себя в руках.

Из-за повышенной физической активности в расписание добавили обед, где выдавали какую-то похлёбку, к слову, пахла она достаточно аппетитно, краюшку хлеба и всё тот же ненавистный чай. Может, любой другой день, я был бы рад такому разнообразию, но сегодня мысли о еде вызывали ещё большее отвращение, чем обычно. Марк заметил, что со мной что-то не так.

– С тобой точно всё хорошо? Ты как-то странно выглядишь.

– Да, всё нормально, не выспался, наверное.

– Нет, ты весь красный, – он протянул руку и дотронулся до лба, – Ты весь горишь, тебе срочно нужно в лазарет.

– Сказал же, всё нормально. Просто вспотел, уж слишком много туда-сюда сегодня бегали. А ты чего опять без бушлата? – попытался я перевести тему, и Марк, проглотив наживку, вмиг переключился.

– Да, не знаю, на улице солнышко светит, тоже вот весь в мыле, наверное, после обеда пойду свитер на рубашку поменяю, а то, ну очень душно в нём работать, он ещё и колется зараза.

– Тебя не просквозит? – усмехнулся я, – А то я больше не буду тебе сопли подтирать! Мало ли заразишь, если что я болеть терпеть не могу.

– А кто тогда, если не ты?

– ФАШа попрошу назначить, будет, как нянька за тобой в передничке бегать! – мы с Марком переглянулись, представили себе эту картину и рассмеялись, но поймав на себе странные взгляды окружающих, мигом угомонились, – Ну, если серьёзно, он меня сегодня достал, то я бревно не так держу, то медленно иду. Уже начал грязью поливать. Так и хочется порой отпустить брус, чтобы он этого козла по ступенькам размазал, – грозно заявил я.

– Так, успокойся, друг. Ты же вчера был противоположного мнения.

– Вчера было вчера. Сегодня он меня прям раздражает, – фыркнул я, после чего залился кашлем.

К сожалению, с каждым часом самочувствие становилось всё хуже и хуже. Казалось, что время растянулось и этот день уже не закончится никогда, всё бесило. Этот подгоняющий надзиратель, брусья, которые с каждым походом наверх становились только тяжелее, и этот олух, которому доставляли удовольствие мои мучения. ФАШ прекрасно видел моё состояния и играл на этом, как только позволяла его фантазия. И только Марк каждый раз, когда мы невзначай виделись внизу во дворе, провожал меня сочувствующем взглядом. Только он понимал, что мне сейчас нужен отдых и покой, возможно, даже дополнительная кружка чая, но увы, всем остальным было наплевать.

– Давай быстрее, дебил, ты чего сегодня медленный такой? – прокричал над ухом ФАШ спускающийся по лестнице вслед за мной после очередного похода наверх, но в этот раз он вдобавок отвесил оплеуху.

И без того болевшая голова, словно раскололась пополам, я остановился и, усевшись на корточки близь стены, начал поглаживать виски в попытке преодолеть болезненные муки, а этот бугай прошёл мимо как ни в чём не бывало. Мой уровень негодования повысился на градус. Мозг, увлечённый симптомами простуды, отказывался контролировать чувства, ещё одна подобная выходка со стороны ФАШа, и я за себя не ручаюсь. Впрочем, оно не заставило себя ждать.

В очередной заход всё снова повторилось, только в этот раз он слегка раскачивал балку, отчего она резко ударялась мне в живот. Я угрожающе поглядел на ФАШа. Он оскалил неровные зубы и кивнул, с призывом «Ну что ты мне сделаешь, чмо?». Не говоря ни слова, я качнул балку в его сторону и резко отпустил. Древесина ударила ему в пах, он разжал руки, хватаясь за больное место, балка с лязгом приземлилась ему на ногу. Проходящие мимо, равно как и я, замерли в ужасе. ФАШ, стоя на коленях посреди зала построения, несколько секунд, мычал что-то нечленораздельное, а затем уставился на меня бешеным взглядом.

– Ну всё, скот, тебе конец. – Я бросился бежать куда глаза глядят.

Опомнился уже на крыше, удерживая телом дверь, но увы, от неравенства сил при очередном таране меня отнесло и повалило на бетонное основание. Разъярённый ФАШ подскочил и начал избивать, орудуя и руками, и ногами. Я старался отпихнуть его и при удачных попытках отползал всё дальше и дальше. Вдруг за его спиной, не пойми откуда, взялся Марк и вонзил ему в плечо что-то острое. Обидчик разразился громогласным ором боли. Он резко развернулся и со всей силы пихнул моего друга назад. А потом время словно замедлилось. Ломая ржавые перила, махая руками, со страхом и непониманием в глазах Марк был уже готов сорваться с края крыши, но я успел… успел схватить его за рубашку и выдохнул с облегчением.

Треск рвущейся ткани вернул в реальность. Лицо Марка исказилось гримасой страха, зажмурив глаза, он рухнул.

8

Во дворе воцарился хаос. Все суетились вокруг тела с изломанными конечностями, оно лежало в луже собственной крови, а мёрзлая земля отказывалась принять эту дань. Я стоял наверху и сжимал в кулаке клочок ткани. Внутри зрела буря, я резко развернулся в сторону ФАШа и обрушил на него весь свой гнев.

Сколько это продолжалось, не знаю, помню лишь окровавленные руки, крики: «Это он убил, это он, я ни при чём». Помню, как меня волокли по тёмному коридору куда-то, где воняет гнилью и сыростью. Из-за простуды тело уже не слушалось, попытки оказать сопротивление оказались тщетны. Скрипнула старая деревянная дверь, меня забросили внутрь какого-то помещения, и я вырубился.

Немного погодя, пришёл в сознание и с тревогой осмотреться вокруг. Моё обездвиженное с головы до ног тело лежало на ледяном полу посреди тёмно-серых стен, от которых веяло холодом и сыростью. К одной из них было прикручено подобие узкой длинной лавочки, а в паре метров от неё возвышался огромный бетонный выступ и судя по звону капель из крана и по мерзотной вони, там располагались рукомойник с туалетом. Всё это великолепие освещала тусклая лампочка на потолке, от которой во все стороны распластались ветвистые лозы плесени.

Адский холод атаковал тело словно тысячи игл, дикий кашель сотрясал лёгкие, до болезненных спазмов. Кровь бурлила под кожей, опухшие гланды и пазухи почти заблокировали дыхание. Казалось, что я на грани между жизнью и смертью. В голове крутилось лишь одно – это конец, и мне суждено умереть вот так, здесь, посреди вонючей комнатёнки от обыкновенной простуды.

Превозмогая боль, я таки поднялся и словно в тумане побрёл к крану, чтобы отмыть руки от крови ФАШа и намочить рукав бушлата для компресса, это могло помочь хоть чуть-чуть охладить тело от жара. Как только прилёг на жёсткую шконку, в глазах мгновенно потемнело, все звуки, запахи и окружение куда-то резко исчезли. Мне снова снился тот же самый кошмар, но теперь я бегал по лесу с огромным мечом в руках, звал Марка и клялся убить ФАШа. Но так никого и не мог найти. Вдруг еле слышное потрескивание костра глухо отозвалось в сознании. Лицо обдало приятным теплом, лёгкие наполнил приятный запах жжёной сосны. Тьма сменилась приятным янтарным светом.

Я лежал в уютной чистой и свежей постели, накрахмаленная ткань благозвучно шуршала при малейшем движении. Справа стояла стойка для капельницы. На ней поблескивала огромная бутыль с прозрачной жидкостью, стекавшей по длинной трубке в мою вену. В огромном кресле перед огнём камина сидела женщина с книгой с заплетённой косой и длинном сером платье, прям как…

– Катерина! – сквозь сон прохрипел я и был готов уже вскочить с постели и заключить свою няню в объятья, но тело не послушалось и всё, на что хватило сил, лишь приподнять слегка голову.

Женщина мигом захлопнула книгу и подошла ближе, чтобы проверить, всё ли в порядке. Но, увы, это была не та, кого я так желал увидеть.

Может её причёска с одеждой и были как у моей няни, но в слабом свете огня на меня смотрел человек, которого я никогда в жизни не встречал. Надомной нависла высокая тень женщины с очень красивым лицом. Её огромные карие глаза обеспокоенно метали взгляд то на капельницу, то на меня. Она морщила лоб и сузила и без того маленький рот, пытаясь понять, что происходит, а затем, слегка дотронувшись влажной, прохладной рукой до пламенного лба, глубоко вздохнула и убежала куда-то прочь. Через некоторое время она вернулась с тазиком и, смочив миниатюрное полотенце, тут же положила его мне на лоб.

– Теперь станет легче! – с улыбкой произнесла она.

– Где я? Вы кто?

– Я Анна, а ты в лазарете. – объяснила женщина.

– Я же был в карцере. А до этого на крыше, – пытался сообразить я, – Стойте…МАРК… ГДЕ МАРК? Он здесь? Вы же его спасли? Вы же его спасли, да? – истерично вопя, добивался правды я, а затем решительно заявил, – Мне нужно к нему, пустите меня к нему.

Паника владела разумом и, казалось, придала сил. Я собрал всю волю в кулак и, швырнув одеяло на пол, резко вскочил с койки. Капельница с грохотов опрокинулась на таз с водой, с оглушающим грохотом сметая пузырьки на прикроватной тумбочке. Анна растерянно захлопала глазами. Она явно не ожидала такой прыти от больного, но замешательство её продолжалось лишь долю секунды. Она мигом схватила меня за руки и, прижав их крест-накрест к моей груди, повалила обратно на кровать. По её зову в комнату ворвались ещё несколько девушек. Она приказала им обездвижить меня, а сама приготовила шприц и тут же вонзила иглу в ягодицу. Мышцы почти сразу обмякли, буйство сошло на нет. Кандалы из рук медсестёр ослабили хватку. Они заботливо поправили подушку под головой, укрыли одеялом. Через несколько мгновений рядом снова поставили капельницу. Одна из девушек принесла новую бутыль с прозрачной жидкостью, взамен той, что я разбил.

– Спасибо, девочки, вы свободны! – мягким тоном проводила их Анна, а после ухода медсестёр, первым делом подсоединила бутыль к прозрачной трубке, торчащей у меня из вены и начала хлопотать вокруг кровати, устраняя учинённый погром.

Она с негодованием поглядывала в мою сторону и причитала:

– Какой неугомонный! Ему бы силы беречь, а он вот что вытворяет, лежал бы себе спокойно да отдыхал, нет, видите ли, Марка ему подавай, – потом повернулась ко мне с томным вздохом и покачала головой, – Не нужно тебе сейчас об этом думать, тебе нужно больше отдыхать, – она поправила сползший компресс, в ответ я лишь моргал и шептал нечленораздельный бред. Но она, будто, прекрасно понимала, что меня сейчас тревожило. – Как только тебе станет лучше, ты обязательно всё узнаешь! – затем снова уселась перед камином и продолжила чтение, а я последовал её совету.

Буквально на следующий день жар отступил, грудь наполнил воздух. Организм переполняла немыслимая сила, она приливала ко всем частям тела, вернулись привычные для него чувства. Я был готов сиюминутно встать и приняться за самую тяжёлую работу. Единственное недомогание, что я испытывал, был жуткий голод, казалось, что могу съесть целого слона. К сожалению, вместо него на завтрак я получил привычную перловку и чай, но бонусом ещё выдали гору таблеток. Анна пояснила, что это витамины, которые необходимы для скорейшего выздоровления и если я не буду их принимать, что снова свалюсь от простуды, а может, и от воспаления лёгких.

За весь день ничего интересного не произошло. Анна лишь приносила еду, лекарства и изредка заглядывала, чтобы проверить, всё ли у меня в порядке, а в остальном меня ждал длинный скучный отрезок времени, проведённый в койке. Про Марка очень хотелось знать, и я спрашивал её об этом не раз, но по суровому взгляду медсестры становилось ясно, что никакой информации добиться мне, было не суждено. Конечно, я понимал – после такого падения у него были невелики шансы выжить, но всё равно в глубине души тешился надеждой, что он лежит где-нибудь за соседней стенкой весь в бинтах и гипсе, а потом, когда он вернётся из лазарета, мы с ним срежемся в очередную партийку шахмат и будем болтать до самой поздней ночи, пока в дверь не постучит надзиратель, проклиная нас самыми последними словами. Поэтому я твёрдо решил, что всё равно продолжу одолевать Анну этим вопросом. Рано или поздно она сдастся и всё расскажет, до тех пор я буду продолжать верить в лучшее.

Под вечер мне окончательно осточертело валяться. Я вскочил с кровати и в обнимку с капельницей начал наматывать круги по палате.

– Тебе было велено отдыхать и набираться сил, – прозвучал строгий голос за спиной.

Я чуть не подпрыгнул на месте. Она подкралась сзади, словно ниндзя во тьме, так порой делала Катерина. Как им только удалось так бесшумно двигаться?

– Извините, просто скучно целый день – вот так ничего не делать, вот я и решил немного размять мышцы, – попытался оправдаться я.

– Быстро лёг обратно, – скомандовала Анна и указала взглядом на койку. Потеряв дар речи, я мигом шмыгнул под одеяло.– Так-то лучше! – одобрительно покачала головой она. – Тебе нужно набираться сил.

– Да, что вы заладили: «Набраться сил, набраться сил». Всё уже хорошо, я здоров… полностью здоров, вы только посмотрите на меня, ни синяков, ни царапин, нет кашля, а энергии хоть отбавляй!

Внимательно выслушав это, она присела на край кровати. Прохладные ладони плавно легли на мои щёки. Железный тон потребовал:

– Открыл рот, высунул язык и сказал: «Ааа».

Я повиновался.

– Гланды красные, температура не значительная, но есть, – а затем, резко встала и удалилась к камину, чтобы его растопить.

– Какая температура? Вы даже градусник не использовали.

– Мне это не нужно, – холодно ответила Анна, продолжая копошиться с поленьями и кочергой.

– Вы что, суперженщина? Кстати, а вы вообще сегодня ложились? – поинтересовался я, и Анна озадаченно посмотрела, на меня, мол, для чего мне эта информация, – Просто каждый раз открывая глаза сквозь сон, я видел, что вы не спите, а потом целый день бегали туда-сюда. Если это так, то я в шоке.

– Это вполне нормальная ситуация для заведующей лазаретом, я целиком и полностью отвечаю за жизнь детей, что проживают на территории Интерната. Или ты полагал, что всё, что здесь происходит, не имеет контроля, – в камине вспыхнуло пламя, и комната потихоньку начала наполняться теплом. Анна убрала растрёпанные локоны со лба и вызывающе окинула меня взглядом, – Ещё вопросы?

– А, что за книгу вы читали? – спросил я, не поверив своим ушам, что осмелился поинтересоваться.

– Мужчина после кораблекрушения попал на необитаемый остров и пытался там выжить. Ничего интересного.

– Ничего интересного? Да как у вас язык повернулся такое сказать, книги в принципе не могут быть не интересными. Скорее всего, вы мало что понимаете в этом, поэтому и читаете как придётся. Ни одна книга в этом мире не написана просто так.

– Сильное заявление. Любишь читать? – поинтересовалась Анна. Я положительно кивнул. – Любопытно, мало кому из твоих сверстников интересно это.

– Катерина говорила, что самое ужасное – это не сжигать книги, а не читать их, и я абсолютно с ней согласен, но от себя ещё добавлю, что ещё ужаснее обесценивать труд автора, который вложил в неё частицу своей души.

– Ну, допустим, это не её слова, но цитата достойная, и твои дополнения впечатляют. Катерина – это твоя старшая сестра?

– Нет, это няня. Она, кстати, на вас очень похожа была, только моложе.

Лицо Анны резко надело маску серьёзности.

– Плохо воспитывала вас ваша няня, молодой человек, вы даже не в курсе, что лишний раз обращать внимание на возраст человека крайне неуважительно.

Пунцовый от стыда, я опустил глаза и извинился.

– В принципе, для мальчишек твоего возраста, она, наверное, будет более интересна.

Вдруг на одеяло что-то шмякнулось. Краем взгляда я увидел именно ту книгу, о которой мы говорили несколько минут назад, и удивлённо уставился на Анну. Она более ничего не добавила и, зашелестев воланами шерстяного платья, удалилась из комнаты.

Не веря своему счастью, я набросился на сокровище, лежавшее в ногах, словно голодный тигр на газель, и распахнул её. Приятный аромат застарелых чернил и бумаги тут же одурманил. Шершавые страницы ласкали слух. Невероятная история воплотилась в воображении буквально с первых строк. Книга оказалась шикарна, не понимаю, почему Анна её забраковала. С другой стороны, то удовольствие, которое она мне приносила, вероятно, было связано с тем, что я уже очень давно ничего не читал. Или же потому что наши судьбы с её главным героем были уж слишком похожи. Я не мог остановиться, поглощая главу за главой, пока сон окончательно не сморил меня.

Сквозь сон я почувствовал, как кто-то пытается вытянуть книгу у меня из рук, и инстинктивно сжал её сильнее. Этого никто не мог сделать, кроме Анны.

– Что? Нет, не трогай, я хочу дочитать, – пытался остановить её я.

– Ещё целый день впереди, успеешь, – прошептала она.

– Ещё день, а потом что?

– А потом ты вернёшься.

Эта весть встревожила меня и окончательно пробудила.

– А Марк, когда Марка вылечат?

– Это не важно.

– Да что вы сухие здесь такие все. Всё вам неважно. И вам, и надзирателям всё равно, что тут происходит, просто тупо выполняете свою работу и всё, а как же человечность, гуманность, сожаление?

– Ты ещё мал и ничего не смылишь в жизни, так что лучше попридержи язык, иначе…

– Иначе что? Вы перестанете меня лечить? Меня выпорет надзиратель или посадят в карцер? И за что, за горькую правду, что вам пришлось выслушать?

Анна резко отпустила книгу, поджала губы, отошла к огромному креслу у камина и, усевшись в него, задумчиво уставилась на огонь, нервно поглаживая завитки резных подлокотников.

– Анна, скажите, что с ним?

– Зачем… зачем тебе это знать? – тихим и спокойным голосом спросила она, не отрывая взгляд от танцующего пламени.

– Потому что он мой друг, друзья не могут иначе.

– Друг?

– А почему вы удивляетесь? Поначалу он был всего лишь соседом, его обижали, а из-за своего недуга и физической слабости он не мог противостоять деспоту, издевающимся над ним. Я встал на его защиту, несмотря на предупреждения и угрозы. Так, мы оба попали в немилость, но это, наоборот, сплотило нас, я очень переживаю за него. Я приму любой ответ, просто скажите, пожалуйста… скажите.

– Знаешь, когда тебя притащили сюда грязного, вонючего и в крови, ты бредил и порывался кого-то убить, при этом неоднократно выкрикивал это имя. Я знаю Марка, ведь я и его тоже лечила. Всю предыдущую ночь я толком не могла сосредоточиться на чтении, у меня в голове не укладывалось, за что, за что ты так с ним? Что он тебе сделал? Затем весь день ты спрашивал про него, и сначала мне казалось, что это приступы совести, и ты хочешь найти его, чтобы извиниться. Но Теперь же у меня сложился пазл. Видимо, ты непричастен к его гибели.

– Гибели?

Анна никак не отреагировала на эти слова, она просто отвела взгляд на тлеющие угли в камине и подбросила туда ещё пару поленьев, дабы огонь не погас окончательно.

Призрачная вера в счастливый исход исчезла без следа. Внутри образовалась тёмная дыра, болезненно сжав сердце. Слёзы сами собой брызнули из глаз, но при этом разум оставался ясным и холодным, что немного ужасало. Я не понимал, что я должен чувствовать, потому что я впервые потерял близкого мне человека.

– Его уже похоронили?

– Я не знаю, обычно тела пакуют в пакеты и увозят.

– Куда?

– Довольно, – отрезала Анна, – Я и так взболтнула лишнего, завтра твой последний день здесь, надеюсь, больше не увидимся.

Я не имел права возразить, просто, как баран кивал ей ответ и всё пытался понять, что же, что же мне нужно чувствовать сейчас, но через сутки я вернулся в царство безразличия и боли.

Проходя сквозь двор, где по-прежнему трудились бригады по починке крыши, я ощущал себя жертвой, за которой пристально следят шакалы. Они явно были бы не прочь проводить меня каким-нибудь грязным словечком или навешать тумаков, но в присутствии надзирателей это трусливые шавки ничего не могли сделать.

Дыру на крыше в центральном крыле здания заделали, и теперь там стало куда теплее. Основные силы уже бросили на другие сегменты, и ремонт стремился к завершению. Мне же было противопоказано заниматься физическим трудом на холоде, это могло спровоцировать рецидив, поэтому я был освобождён от работ ещё несколько дней, которые предстояло провести в комнате.

С каждым шагом ужас был всё больше и замедлял меня. А подойдя вплотную к двери, стало совсем не по себе оттого, что скоро я войду туда, где каждая вещь напоминает о погибшем товарище. Некоторое время я смотрел на неё и не решался зайти. Но это нужно было сделать, нужно было встретиться лицом к лицу с этой болью.

Комната выглядела, так, будто Марк никогда здесь не жил. Его вещи забрали, шахматные фигурки выбросили, полы начисто вымыли, и, единственное, что осталось, как напоминание о том, что этот человек существовал – это его полустёртое имя, нацарапанное на стене в тот день, когда мы познакомились.

Всё же странная эта штука – дружба? Рождается из простой привязанности, основанной на взаимовыгодном сосуществовании с людьми, которые потенциально могут быть полезны. Со временем связь крепнет, и вот, твой друг уже готов отдать жизнь за тебя, хотя по сути ничего такого невероятного для него ты не совершал. Иногда настаёт момент, когда каждому суждено идти своей дорогой, но это абсолютно не значит, что ваша связь исчезнет. В нашем жестоком мире есть только одна сила, разрывающая оковы дружбы навсегда. Лишь смерть способна на подобную подлость.

Волна боли, разочарования и уныния резко накрыла меня с головой. Эта комната послужила триггером, расковырявшим рану, которую я так достойно запечатал в тот момент, когда мне рассказали о гибели Марка. А причина всему – ФАШ. Это он убил моего друга, и он должен был заплатить за это.

«Дыши. Оно того не стоит», – призывал голос разума.

«Найди этого гада и размозжи ему башку», – душераздирающе кричало сердце.

Дрожащие кулаки хрустнули костяшками, я вскочил с кровати и рванул прочь из комнаты вершить правосудие.

В следующее мгновение я уже набрасываюсь на подонка тирана и завязывается потасовка. Снова руки в крови. Надзиратели прилагают все силы, чтобы разнять. Не сразу, но им это удаётся. Перед глазами пелена, я выкрикиваю проклятья и рвусь завершить дело до конца. Удар по голове приводит в чувства, приходит осознание, что я натворил. Леденящий ужас от осознания содеянного охватывает разум и сковывает тело.

– Живо его в лазарет. – ФАШа тут же по приказу надзирателя поволокли куда-то его шестёрки.

– А с этим что, делать? – меня кто-то пихнул в плечо.

– Убийцу запереть в комнате и тщательно следить за тем, чтобы эти двое не пересекались больше ни при каких обстоятельствах.

Тёмные

9

Время шло, но в стенах Интерната оно будто застыло: каждый день был похож на предыдущий, и лишь отражение в зеркале напоминало о незначительных изменениях в жизни. Теперь я созерцал не того тринадцатилетнего, напуганного обстоятельствами и неизвестностью мальчика. Это был некто другой. Высокий, худощавый парень со смуглой кожей, волнистыми тёмными волосами, карие глаза которого сменили огонь жизнерадостности на взгляд полный отрешённости и безразличия, а отражение всё больше и больше становилось похожим на отца.

Есть мнение, что время лечит, но моя ненависть к этому человеку, наоборот, росла с геометрической прогрессией от года к году. Каждое утро желание разбить зеркало вдребезги разгоралось ещё с большей силой, так как тот человек не заслуживал прощения за то, что сделал со мной. В душе я надеялся, что никогда в жизни его больше не увижу, но так или иначе, отражение каждый раз напоминало о том, кто я и откуда.

С момента моего отъезда из родного дома минуло всего три года. За это время я ни разу не получил ни единой весточки от родных, а значит, им было на меня плевать. Я предполагал, что отцу каждый месяц посылают подробный отчёт о моём пребывании здесь, но, видимо, после того случая, он решил, что я неисправим и не достоин возвращения к родным пенатам.

Ежегодно в Интернат прибывала, так сказать, «новая кровь» из тринадцатилеток, а большинство подростков моего возраста или старше, либо становились Тёмными, либо их забирали к себе работодатели. Перспективы остаться в этом городе навечно меня не устраивали, но я понятия не имел, как добраться до ближайшей цивилизации без денег и припасов, да и вообще не был уверен, есть ли хоть какой-то шанс на побег.

Весной того года мне исполнилось шестнадцать. Меня определили на работы в городе, и это был самый лучший подарок судьбы.

Теперь каждое утро после завтрака надзиратели приводили меня к маленькому невзрачному зданию. От всех остальных выстроенных в линию однообразных серых кирпичных клонов, его отличали огромные витражные окна и красная вывеска. Китайский колокольчик над дверью переливистым звоном приглашал очередного визитёра в просторную комнату, пропитанную эфиром печатных чернил и истлевшей бумаги. Старина Карл – местный библиотекарь, окружённый рядами стеллажей, забитых сверху донизу разноцветными корешками книг, неизменно встречал гостей дружелюбной улыбкой. Узенький коридорчик в самом дальнем углу помещения скрывал в своих недрах небольшой читальный зал и несколько подсобных помещений.

Обычно хлопот там было немного, а посетителей и того меньше. Карл считал, что ему очень повезло со мной, так как до сего момента он не мог припомнить помощников, кто относился к обязанностям ассистента библиотекаря с такой ответственностью и интересом. В качестве награды за проделанную работу он даже разрешал сидеть в читальном зале и наслаждаться трудами писателей вплоть до отбоя с короткими перерывами на приём пищи. А иногда и вовсе бывали моменты, что в столовую идти не хотелось. Выбор между тошнотворными месивом, которым нас кормили, и лишним часом за книгой нередко падал в пользу последнего. Карл в таких случаях подыгрывал мне и когда приходили надзиратели, демонстративно ругал перед ними, говоря, что я медленно и плохо работаю и не заслуживаю и маковой росинки во рту, потому должен остаться голодным до тех пор, пока работа не будет сделана как следует. При этом после их ухода подкармливал булочками с козьим сыром и делился компотом из чайного листа и засушенных лесных ягод.

Что меня привлекало в чтении книг? Я мог мечтать и быть тем, кем захочу, а не тем, кем скажут. Погруженный в атмосферу спокойствия и тишины, я верхом на драконе бороздил небесные просторы, мчась к одинокой башне, где томилась прекрасная дама в ожидании своего спасителя. Или же я оказывался на улицах неведомого мне города в шкуре знаменитого сыщика, и мы с моим верным помощником раскрывали невероятно запутанное и коварное преступление. У нас было огромное количество подозреваемых, но улика за уликой мы находили изъяны в своих версиях и выдвигали новую идею. Мог со стороны наблюдать, как бывший студент-юрист зарубил старуху и её сестру, потому что не мог вернуть долг, и к великому сожалению, я был не в силах ему помешать. Восхищался огромным дубом, раскинувшим ветви над моей головой. Танцевал с красавицами на балах и угощал их шампанским, сочувствовал девушке, отца которой казнили у неё на глазах, а ей предстояло выйти замуж за кровожадного убийцу её родителя. Все эти герои стали моими друзьями. Конечно, слабенькая конкуренция Марку, но, тем не менее всё это, пусть хоть и на короткий миг, но давало ощущение полной свободы и на мгновение затмевало чувство одиночества и ненужности, поедающее изнутри.

И вот, теперь, как только я погрузился в один из таких миров, дверь за спиной, ведущая в читальный зал, легонько отворилась. По направлению ко мне кто-то шёл, но это явно был не Карл. Старик был достаточно медлительным, тяжеловесный топ здоровой ступни переменялся протяжным шарканьем больной. А здесь – уверенные лёгкие шаги. Обычно посетители заказывали книги на стойке, получали нужное и сразу покидали библиотеку, в читальный зал вообще не заходили. То, что кто-то решил в этот раз приятно провести время здесь, меня вообще не насторожило, потому увлечённый событиями произведения, я сначала даже и внимания не обратил, но затем, осознал, а ведь звона колокольчика слышно не было. Наличие неизвестного за спиной насторожило.

Я напрягся, глубоко вздохнул и замер. Сердце бешено колотилось, я очень хотел посмотреть на гостя, но страх был выше, не позволял оторвать взгляд от книги. Тёмное пятно прошмыгнуло мимо, шаги мгновенно затихли, незнакомец уселся за стол в паре метров передо мной. Волнение отступило, но сконцентрироваться на чтении так и не смог. Где-то минут десять я просто смотрел на страницу, но не прочёл ни строчки. Меня терзали муки любопытства и одновременно неуверенности. Наконец, первое чувство одержало верх и взгляд устремился в макушку незнакомца. Челюсть отвисла от удивления, передо мной сидел Тёмный.

Если честно, по комплекции он не напоминал тех, кого я встречал ранее. Какой-то низкорослый и уж слишком щуплый. Одну руку он положил на книгу. Чистая, бледная, с ровно обстриженными ногтями и абсолютно без мозолей, в отличии от моей. Другой же рукой, с серебряным кольцом на безымянном пальце, он зарывался в тёмно-русые волосы, постоянно поправляя их, но они непослушно возвращались на место.

Интерес стал ещё сильнее, ведь с подобными ему я никогда не пересекался вплотную, а тут такой шанс. Скорее всего, он ничего не расскажет, возможно, и вовсе не обратит внимания, но я был просто обязан хотя бы увидеть лицо таинственного незнакомца.

На протяжении следующих минут пятнадцати я собирался с мужеством, чтобы хоть как-то привлечь внимание к своей персоне, как вдруг он выпрямился, глубоко вздохнул и тихим спокойным голосом промолвил:

– Бьюсь об заклад, ты бы очень хотел со мной пообщаться, но не знаешь, как начать! – после чего он, а точнее, она, повернулась ко мне лицом.

Да, это была девушка, с мужской удлинённой стрижкой. Толстая кожаная куртка и мешковатые чёрные штаны скрывали очертания её тела. Единственными признаками того, что она принадлежит к другому полу, служили высокий тембр голоса и плавные, нежные черты лица, и они были чудесны. Ровная бледная кожа без единого изъяна, курносый нос, огромные карие глаза с загадочным взглядом, чёрные пышные ресницы и лепестки губ цвета чайной розы смыкались в дружелюбной улыбке.