Троянский конь

Размер шрифта: 13

THE TROJAN HORSE

Глава 1
Лицо из Барбакана

Я прочел написанное на обороте визитной карточки, затем перевернул ее и взглянул на имя. Пол Северин, 155, Нит-стрит, Суонси. Имя показалось мне знакомым. Я снова перечитал текст на обороте: «Как адвокат по уголовным делам, Вы должны знать мое имя, поэтому поймете, насколько мне необходимо с Вами встретиться». Далее следовала подпись: «П. С.»

Пол Северин, Суонси. Это имя и место действия возникли в моей памяти одновременно. Я все вспомнил и велел моему клерку достать подшивку «Дейли экспресс». Его появление могло показаться неправдоподобным, однако отнюдь не невероятным. Я специализировался на защите преступников, и успех, которого мне удавалось добиться при вынесении ряда приговоров, создал мне определенную репутацию. Эта сомнительная с точки зрения законопослушных граждан известность, естественно, была несколько неприличной. Мне думается, главным образом, потому, что никому, и прежде всего адвокату, не хочется жить в разладе со своей совестью.

Когда клерк вернулся с подшивкой газеты, он спросил:

– Вы примете его, мистер Килмартин? Похоже, этот человек очень возбужден. Я сделал все, чтобы помешать ему войти прямо за мной.

– Одну минутку, Гопкинс, одну минутку!

Я взял у него подшивку и положил ее на стол.

– Как он выглядит, Гопкинс? – поинтересовался я, проглядев страницы последних номеров.

– Это джентльмен небольшого роста, приземистый. С бледным, давно небритым лицом. А нос у него… ну, мне кажется, что это человек семитского типа, мистер Килмартин. Так можно сказать. На нем котелок и очки.

– Что еще, Гопкинс?

– Старый коричневый костюм и темно-синее пальто. И то и другое очень грязное.

– Звучит не очень привлекательно! – заметил я.

– Да. Посетитель выглядит как настоящий старый скряга, – добавил клерк. – Не думаю, что он англичанин.

– Во всяком случае, имя у него определенно не английское, – пробормотал я.

Затем я нашел то, что искал в газете, и понял, что совершенно прав. Мистер Пол Северин разыскивался полицией за совершение убийства. Я отпустил клерка и сказал, что позвоню, когда буду готов принять посетителя. Эта история излагалась прямо на середине первой полосы. Пробежав глазами столбец, я все вспомнил. Помещена была и фотография маленького еврея, неряшливо одетого, с неопрятной бородой, которая его явно старила. На фотографии он был без очков. Единственное, что привлекало внимание к этому лицу, были его глаза – большие, широко расставленные, под крутым выпуклым лбом и густыми черными бровями. Под фотографией была подпись: «Пол Северин. Разыскивается полицией».

Я обратил внимание на дату – 8 февраля. Итак, он освободился две недели назад.

Я снова просмотрел заметку в газете. Вообще-то говоря, убийства в военное время не считаются чем-то из ряда вон выходящим. Во-первых, люди, чьи близкие ежедневно встречаются лицом к лицу со смертью, все время читают списки убитых. Во-вторых, война обесценивает человеческую жизнь. Поэтому читатель лишь удивляется тому, что поднимается шум из-за гибели еще одного человека. Однако некоторые убийства могут поразить воображение даже в военное время. И этот случай был именно таким.

Жестокость хладнокровного убийства заставила сообщить о нем на первой полосе газеты. О нем была заметка даже в «Таймс». И я вспомнил, что этому преступлению посвятили передовую статью в «Геральд», где говорилось о деморализующем воздействии войны.

Я вернулся к номеру от 8 февраля, где на внутренних полосах рассказывалось об убийстве. Затем обратился к подшивке «Таймс» и в номере за то же число нашел, как и думал, полстолбца с изложением голых фактов. Я быстро пробежал текст, чтобы освежить память.

Настоящее имя Поля Северина – Франц Шмидт. Австрийский еврей, бежавший с фальшивым паспортом после аншлюса в Англию. Он отправился в Уэльс и установил связь с родственниками своей жены. У них вблизи Суонси был небольшой заводик, где производились штамповочные работы. К тому времени жена Шмидта умерла, но ее родственники изо всех сил старались помочь ему. Они разрешили ему пользоваться маленькой мастерской на их предприятии. Там он продолжал свои эксперименты, которыми занимался в Австрии. Шмидт был хорошим инженером.

В приличном районе города родственники нашли ему недорогое жилье. Они сделали все, чтобы Шмидт чувствовал себя в Англии как дома. Когда же деньги, которые ему удалось вывезти из Австрии, иссякли, родственники взяли его с дочерью к себе в дом и стали финансировать его эксперименты.

Вот такова была ситуация, при которой совершилось убийство. Особенно ужасно все это выглядело, если учесть ту доброту и щедрость, которые проявила в отношении беженца эта славная валлийская семья.

Главой семьи был Эван Ллуэллин, брат жены Шмидта. Кроме него, семья включала жену и мать. Особенно щедр, по-видимому, был сам Ллуэллин. Старшая миссис Ллуэллин рассказала репортерам, что всегда не доверяла Шмидту. Ее настораживал тот факт, что он живет под чужим именем, и она не верила, что ее дочь действительно умерла от пневмонии. Шмидт, сказала она, с самого начала имел большое влияние на ее сына. Ему все время требовалось все больше денег на эксперименты, и старая миссис считала, что большая часть капитала семьи Ллуэллин испарилась именно таким путем.

Совершенное убийство само по себе было необычным и жутким. Тело Эвана Ллуэллина нашел мастер завода в главном штамповочном цехе. Череп несчастного был пробит автоматическим сверлом и буквально пришпилен к станку, словно экспонат в коллекции энтомолога, а тело согнуто над машиной в три погибели. Это был страшный способ убийства, и совершить его мог только инженер, хорошо знавший, как работает агрегат.

Когда прибыла полиция, в кабинете Ллуэллина горел свет и на столе все еще лежали чертежи некоторых деталей для пушек, над которыми он работал. Шмидт в ту ночь не вернулся домой, и его, собственно говоря, больше никто не видел. Сейф был открыт, и, по свидетельству мастера, более тысячи фунтов стерлингов – недельная зарплата рабочих – исчезло.

Дело казалось достаточно ясным. Я вернулся к своему столу, и взгляд мой наткнулся на телефонный аппарат. Я колебался. Зачем Шмидт пришел ко мне, у меня вопросов не возникало. Но никогда еще я не защищал человека, в виновности которого был уверен. Особенно если дело шло о преднамеренном хладнокровном убийстве. Откровенно говоря, мне не хотелось встречаться с этим посетителем. Мое воображение, которое всегда отличалось чрезмерной живостью, рисовало мне образ того несчастного, который откликнулся на беду мужа сестры с открытым сердцем, а потом пал от его руки, убитый при помощи собственного станка. Я испытывал чувство отвращения при одной мысли о встрече лицом к лицу с этим Францем Шмидтом. Приняв решение, шагнул к телефону…

В этот момент в приемной раздались звуки, похожие на борьбу, и дверь моего кабинета распахнулась. В комнату буквально ворвался пожилой еврей в котелке. За его спиной топтался растерянный Гопкинс, бормотавший какие-то объяснения.

– Я должен извиниться за то, что вваливаюсь к вам подобным образом, мистер Килмартин.

Мужчина говорил по-английски довольно сносно. На какую-то долю секунды меня охватило отвращение и даже страх. Но это ощущение быстро прошло, и я увидел, что на моем теплом красном аксминстерском ковре стоит не хладнокровный убийца, а неопрятный старый человек, за которым охотится полиция. Я вспомнил, что никого нельзя осудить не выслушав.

Старик пришел ко мне явно для того, чтобы высказаться. Это было ему необходимо. И я знал, что не имею права передать его полиции, не предоставив ему возможности исповедаться.

– Ничего, Гопкинс, не беспокойтесь, – сказал я и, когда дверь за ним закрылась, указал гостю на стул напротив.

Шагнув вперед, он снял котелок и очки. Я несколько задержался, прежде чем сесть, и мельком взглянул на фотографию в «Дейли экспресс». Не было никаких сомнений в ее идентичности с моим посетителем. Ему недоставало лишь бороды.

– Я вижу, что вы узнали меня, – заметил он, усаживаясь.

Глаза наши встретились. На меня смотрели большие, темные и лихорадочно блестевшие глаза. Этот человек очень походил на старьевщика. Поношенная, плохо сидящая одежда, болезненный цвет лица, отливавший синевой из-за сбритой бороды подбородок. Но в этих темных глазах светился недюжинный интеллект. За непритязательной внешностью угадывался большой ум, и я сразу начал испытывать ужасные сомнения. Когда посетитель заговорил своим мягким, музыкальным и очень тихим голосом, я убедился, что он вполне в здравом уме. Его речь была отмечена некоторым австрийским и валлийским акцентами, а также речевыми трудностями, характерными для людей его национальности.

– Я боялся, – объяснил Шмидт, – что ваш природный инстинкт гражданина возобладает над приверженностью правилам вашей профессии. Я надеюсь, что вы примете мои извинения.

Я кивнул, вынул портсигар и закурил сигарету. Я чувствовал его взгляд, следящий за мной.

– Меня подозревают в вопиющем по жестокости преступлении, – продолжал старик. – Если бы я совершил его, я не смел бы ждать ни от кого пощады. Я боялся, что вы слишком поспешите со своими суждениями. Я не могу сейчас попасть в руки полиции, у меня на то есть особые причины. Пришел к вам, потому что должен кому-то довериться, человеку, на чье благоразумие могу положиться. Это должна быть личность, чье мнение имеет определенный вес в официальных кругах.

Тут я его прервал:

– Даже если бы вы хотели доказать мне, что не совершали этого преступления, не в моих силах переубедить полицию. Ей необходимо неоспоримое алиби.

Мой гость медленно покачал головой, и его довольно полные губы изогнулись в усталой улыбке.

– Я пришел к вам не для этого, – сказал он, – хотя надеюсь, что со временем вы согласитесь взяться за мою защиту. Я осмелился прийти сюда, потому что внимательно наблюдал, как вы вели процессы. Дело в том, что в свободное время я немного изучал криминалистику. Так вот, я понял, что вы – человек, способный разобраться в истине. Также считаю, что вы очень решительный человек. Более того – очень упорный, если уверены в справедливости дела, которое защищаете. Настойчивое упорство вашей натуры – секрет вашего успеха в судебных делах. Извините меня за анализ вашей карьеры. Я только хотел объяснить, почему обратился именно к вам. Я расскажу вам историю, в которую мало кто поверит. Особенно услышав ее из уст человека, совершившего, как считают, зверское убийство. Если мне не поверите вы, значит, не поверит никто. Но поймите, – заключил Шмидт, – если я сумею вас убедить, значит, появится человек, бесспорно честный, который не успокоится, пока не вскроет раковую опухоль, упрятанную глубоко в сердце этой великой страны.

К концу своей речи старик совсем разволновался, и я все время чувствовал на себе испытующий взгляд его больших ярких глаз.

– Вы говорите загадками, – заметил я. – Можете объяснить понятнее?

И тогда Шмидт рассказал мне свою историю. Это был странный, фантастический рассказ.

Когда он ушел, я так и не смог окончательно решить, был ли это бред сумасшедшего или все рассказанное – правда. В одном я был уверен – ему все это представляется правдой. Однако же напряжение последних лет могло сломить самый здравый мозг. История была настолько странной и фантастической, что, казалось, ничего подобного просто не могло произойти. Это было похоже на бред сумасшедшего. И в то же время мое знание психологии подсказывало, что его спокойствие и откровенность служили доказательством реальности происходившего.

Он рассказал мне историю всей своей жизни.

Старик сидел на стуле напротив моего стола с разгоряченным, взволнованным лицом и казался мне достаточно убедительным. Поэтому я согласился ничего не сообщать полиции в течение недели, до следующего его прихода ко мне.

Правда, под конец нашей беседы моя вера несколько поколебалась. Он уже встал, готовясь уйти. И тут вдруг его голос зазвенел от возбуждения, а глаза лихорадочно заблестели.

– Если я не приду к вам в следующий понедельник, – воскликнул он, – вы отправитесь в мое жилище и возьмете лицо из барбакана! Вы умный человек и все поймете. Ключ вы найдете в конусах Раннела!

После спокойного изложения фактов, когда он рассказывал свою странную, но последовательную историю, обращение к мелодраме вызвало у меня нечто вроде шока.

Я сказал ему об этом. В ответ старик только улыбнулся какой-то очень усталой улыбкой.

– В следующий понедельник вы будете думать иначе, – тихо сказал он. – У меня предчувствие, что я вас больше не увижу.

– Но когда полиция вас поймает, я приду повидаться с вами, и мы договоримся о вашей защите, – обнадежил я его.

– Может быть, – пожал он плечами. – Это будет любезно с вашей стороны. Однако я боюсь не полиции. Я говорил вам, что, кроме компании «Кэлбойд дизель», за моими чертежами охотится еще кое-кто. Я знаю, что говорю. Германия тоже хочет их получить. Они узнали, что я жив, а рассказ Фрица Тиссена усилил их аппетит. Однако, если я вам скажу, кто является их агентом в этой стране, вы просто рассмеетесь. В ваших глазах я буду окончательно дискредитирован. Но когда меня уже не будет на свете, вы узнаете, кто эти люди. И узнаете, кто убил моего друга. Прощайте, мистер Килмартин.

Он протянул мне руку и, когда я пожимал ее, добавил:

– У меня просто недостает слов, чтобы выразить благодарность за то, что вы так терпеливо выслушали меня. Я очень надеюсь увидеться с вами в понедельник. Но если этого не произойдет, я беру с вас обещание посетить мое жилище.

Лицо его было совершенно серьезным. Я кивнул. Шмидт еще крепче сжал мою руку.

– Я думаю, что вы сразу увидите и поймете, что это дело не относится к компетенции полиции. – Затем, сунув руку в карман, старик извлек оттуда конверт: – Это письмо для моей дочери, Фрейи. Передайте ей, когда отыщете ее. Адрес моего жилища написан в углу конверта.

Он положил конверт на мой стол, надел очки и, взяв котелок, вышел из кабинета.

Я сел и постарался все обдумать за чашкой чая. Рассказ этого человека был убедительным, по крайней мере частично. Я не мог поверить в то, что он убийца. Эван Ллуэллин был крупнее и моложе Шмидта. Утверждение последнего, что невозможно удерживать человека под сверлом одной рукой, одновременно приводя другой машину в действие, было серьезным доводом. И тем не менее все вместе звучало как фантастика. И нацистские агенты, охотившиеся за чертежами дизельного двигателя, и убийство с целью убрать его, Шмидта, с пути.

Если они хотели устранить его, то почему просто не убили? Кого он подозревал как нацистского агента, при имени которого я бы рассмеялся? И вся эта чепуха о том, как компания «Кэлбойд дизель» обманула министерство авиации. «Кэлбойд» вроде бы сообщила в министерство, что, подвергнув испытаниям этот двигатель, пришла к заключению: его изобретатель не в себе.

Шмидту, естественно, вся эта история казалась вполне правдоподобной. Я был в этом уверен. До момента бегства из концентрационного лагеря все в его рассказах было бесспорным. Но все остальное, хотя и базировалось на реальных фактах, было явно воссоздано его расстроенным воображением. Бог знает, что выстрадал этот человек в концентрационном лагере! Он не живописал подробности своего двухмесячного пребывания там. Однако судя по тому, что я слышал о подобных местах, этого было вполне достаточно, чтобы расстроить самый здравый и блестящий ум.

Размышляя подобным образом, я поднял телефонную трубку и попросил секретаршу найти мне инспектора Кришэма из Ярда. Кришэм оказался на месте и знал достаточно об этом деле, чтобы частично удовлетворить мое любопытство.

– Мы учли все обстоятельства, – сказал он. – Однако не забывай, что эти люди были в дружеских отношениях. Шмидт ведь вполне мог попросить Ллуэллина нагнуться и взглянуть на что-то, находившееся под штампом. А там как раз находилась деталь орудия. Еще вероятнее, что Ллуэллин нагнулся что-то поправить, а Шмидт воспользовался этим и, нажав на рычаг, опустил на него сверло. А почему тебя все это интересует?

Я торопливо ответил, что просто хочу прояснить для себя один непонятный момент, и положил трубку, не дав инспектору задать еще какой-нибудь вопрос.

Ну вот все и разъяснилось. А я-то, дурак, не додумался до этого сам. Теперь чем больше я размышлял, тем больше мне все это не нравилось. Я представлял себе длинный, с низким потолком штамповочный цех – так его описал Шмидт. В цехе полно станков, и на пропитанном машинным маслом полу валяются различные детали и куски металла. Шмидт вышел из своего кабинета, чтобы присоединиться к Ллуэллину и проводить его домой, шаги его эхом разносились по просторному помещению. Эван Ллуэллин показывал ему детали орудия, над сборкой которого он работал. Возможно, работа была почти завершена и осталось просверлить какое-то отверстие. Ллуэллин подвел деталь под сверло и включил машину, затем нагнулся, чтобы что-то поправить. А Шмидт, стоявший за его спиной, у которого не было денег, знал, что в сейфе находится заработная плата рабочих за целую неделю, а ключ лежит в кармане у Ллуэллина. И он принял внезапное решение. Увидев, как темноволосая голова Эвана оказалась под вращающимся сверлом, он начал действовать. Так, по-видимому, развивались эти страшные события. И вот теперь я оказался единственным, кто знал, где скрывается Шмидт.

Я взглянул на конверт на моем столе. Мне бросилось в глаза имя Фрейи Шмидт, написанное мелким ученическим почерком. В правом углу конверта был его адрес. Грик-стрит, Лондон, Вест-Энд, 1. Мне следовало позвонить Кришэму, дать ему этот адрес, и к вечеру Шмидт был бы уже за решеткой.

Даже сейчас я не могу понять, почему не сделал этого. Меня, очевидно, остановило мое обещание ничего не предпринимать до следующего понедельника. Если бы я считал этого человека опасным, я бы не колебался. Я думаю, что свою роль здесь сыграло и письмо к его дочери. Я подумал, что сначала должен найти ее. Или, по крайней мере, хотя бы для себя уяснить, насколько правдив рассказ Шмидта. Я не мог отрешиться от того, что в какой-то момент ему удалось убедить меня. Повторяю, только мелодраматическая концовка нашей беседы посеяла во мне сомнения во всем остальном. Я должен был разобраться и доказать либо то, либо другое. Но как это сделать? Вторая часть его истории была совершенно фантастической. И не было никакого способа убедиться в ее правдивости. По его словам, войдя в штамповочный цех, он увидел там тело Ллуэллина. Кинувшись затем в его кабинет, Шмидт увидел открытый пустой сейф. Деньги исчезли, и он сразу понял, что его подставили.

Я закурил сигарету и задумался. Затем взял конверт и открыл его. Внутри лежал всего один листок бумаги. Просмотрев текст, я положил листок обратно и заклеил конверт. Отец ласково прощался с дочерью. Фразы записки врезались мне в память, и, когда я думал о них, у меня возникало чувство вины. Я вторгся во что-то сугубо личное, касающееся только этих двоих людей, много перестрадавших и очень любивших друг друга. Короче, письмо содержало прекрасные, добрые слова. Между строк читалось ощущение надвигающейся неизбежной смерти, которое испытывал этот человек. Он не боялся ее, но беспокоился за судьбу своей дочери. А опасность была реальной. Страх его выдавал и постскриптум, где говорилось: «Человек, у которого я оставляю для тебя это письмо, – мистер Эндрю Килмартин. Он знает мою историю и будет иметь все сведения, которые я сумею получить к моменту моей смерти. Он даст тебе совет. Но до тех пор, пока с них не сорваны маски, обещай мне отказаться от дальнейшей работы. Тебе нужно исчезнуть. Я не могу спокойно умереть, зная об опасности, которая тебе угрожает».

Я отложил в сторону письмо. Конечно, Шмидт обратился ко мне, чтобы заставить колеблющегося человека сдержать обещание. Как я мог позвонить Кришэму после того, как прочел это письмо? Его писал не сумасшедший. Хотя красота и искренность слов могли быть продиктованы и безумием. Я встречался с такими случаями. Если бы только он сообщил, где найти Фрейю Шмидт! Она-то знала истину. Но он не дал мне никакой ниточки для следующего шага. Ничего, кроме уже упоминавшейся чепухи о том, что следует взять лицо из барбакана и что ключ – это слова «конусы Раннела».

Вошел мой клерк и сообщил, что звонили из суда и сказали: дело Рекса против леди Палмер будет слушаться завтра вместо четверга. Это было сложное дело. Я не думал, что его слушание займет много времени, но с ним было связано много хлопотных вопросов, требовавших значительной подготовки. Поскольку заседание суда было перенесено, мне следовало немедленно заняться подготовкой дела. И я решил пока ничего не предпринимать по делу Шмидта. Я ведь дал ему обещание. К тому же я был уверен, что он не опасен.

Большую часть следующего дня я провел в суде. Вернувшись домой, узнал, что меня вызывали и назначили участвовать в процессе по торговле наркотиками. Это дело будет слушаться в четверг в Олд-Бейли[1]. Адвоката К. С., который первоначально должен был участвовать в этом процессе, внезапно направили в министерство снабжения. Неожиданно свалившаяся на меня срочная работа оставляла мне мало времени, чтобы заняться делом Франца Шмидта. Но я мог сделать хотя был один запрос.

В среду вечером я зашел в бар «Клэчэн», расположенный недалеко от меня в Темпле. Выпил с ребятами с Флит-стрит, которых хорошо знал, и меня представили парню из отдела печати министерства авиации. Я попросил его поинтересоваться в отделе контрактов, знают ли там что-либо о человеке по имени Франц Шмидт или Пол Северин. Если да, то обращались ли они за экспертизой в компанию «Кэлбойд дизель» и что им ответили оттуда? В своем ли уме человек, подававший заявку на изобретение?

– О, вы ожидаете, что вас назначат участвовать в этом деле? – воскликнул парень. Затем он повернулся к другим присутствующим: – Вот, ребята, для вас свежая новость – мистер Килмартин будет защищать Франца Шмидта! – Парень расхохотался.

Я пожал плечами:

– Не думаю. Мне просто интересно кое-что узнать, вот и все. – Я говорил решительно, и они восприняли это как нужно.

Однако утром в пятницу раздался телефонный звонок. Мой новый знакомый сообщил, что я был совершенно прав: Пол Северин обращался в министерство авиации в июле 1939 года с предложением испытать свое изобретение – дизельный авиационный двигатель. Он объяснил, что его мотор значительно легче тех, что сейчас применяются, так как для его изготовления используется особый, открытый им сплав. Инженер действовал очень скрытно и выдвигал много условий для проведения испытаний. Он не хотел выпускать двигатель из поля зрения. Министерство авиации обратилось к компании «Кэлбойд дизель», где обычно проводились все испытания дизельных двигателей, с вопросом о Поле Северине. Компания ответила, что этот человек обращался также и к ним и они испытывали двигатель. Было установлено, что сплав, о котором он говорил, давно известен как действительно крепкий металл. Но, по их мнению, недостаточно надежный, чтобы выдерживать нагрузки, которым подвергается авиационный двигатель. Автора изобретения они охарактеризовали как не вполне нормального, неуравновешенного человека.

Итак, первая часть рассказа Шмидта получила подтверждение. Но правильно ли он интерпретировал их действия? Он был уверен, что крупная промышленная фирма просто пытается заставить его продать им чертежи двигателя и секрет сплава.

Но что, если выводы компании «Кэлбойд дизель» правильны? У меня больше не было времени раздумывать, и я решил подождать до понедельника. Если Шмидт не появится в понедельник, значит, этим делом следует заниматься полиции.

В понедельник утром я закончил дело с наркотиками и вернулся в свой офис в плохом настроении. С самого начала оно было безнадежным. Но, поскольку с начала войны предложения участвовать в процессах стали значительно более редкими, мне хотелось, чтобы то, что поручалось мне, решалось успешно.

Шмидт не появился. Чтобы рассеять свое плохое настроение, я отправился закусить к «Симпсону» на Стрэнде. К себе в офис я не возвращался почти до четырех часов. Шмидт все еще не появлялся. Я сел и закурил сигару. Спешная работа была закончена. Теперь в перспективе у меня не было ни одного дела. Я заметил, что невольно стал прислушиваться к звукам открывавшихся с улицы в офис входных дверей. Я выпил чаю. От Шмидта по-прежнему не поступало никаких сигналов. Я отпустил Гопкинса и машинистку. Им нечего было делать.

К пяти часам я уже не ждал его: я знал, что он не придет. Однако не мог сообразить, как мне быть дальше. Очевидно, самое правильное было бы связаться с полицией. Но я вспомнил слова старика о том, что все это не ее дело. А еще это письмо! Человек, казалось, был уверен, что умрет. Я обязан был последовать его подсказкам и провести самостоятельное расследование. И все же полицию нельзя было оставлять в стороне. Мне следовало, по крайней мере, взять с собой Кришэма. Я встал с кресла у камина и подошел к телефону. Прежде чем поднять трубку, я некоторое время колебался. Непонятные слова о лице из барбакана и странный ключ… Мне уже слышался тихий сардонический смех Кришэма. Инспектор был твердолобым человеком, верил только фактам, и ничему больше. Он, конечно, поедет со мной, но сразу скажет, что Шмидт – ненормальный. Поэтому с самого начала интерес Кришэма сведется к тому, чтобы установить местопребывание Шмидта.

Я не поднял телефонную трубку, а вместо этого пошел к двери, взял пальто и шляпу и, приняв решение, торопливо покинул свой офис и направился на Мидл-Темпл-Лейн. Там я взял такси, чтобы ехать на Флит-стрит. Мы проехали по темнеющему Стрэнду, миновали Сент-Мартинс-Лейн и оказались у Кембридж-Серкус. Я высадился у старинного дома, прямо напротив дверей лондонского казино. Когда-то в этом доме располагался магазин, но теперь все окна были заделаны, и здание казалось то ли крепостью, то ли складом. Расплатившись с таксистом, я осветил фонариком дверь. На растрескавшейся зеленой краске едва выделялась черная цифра 209. Внизу была маленькая табличка с надписью: «Исаак Лейнстер, портной. Принимает заказы».

Я нащупал облезлую кнопку электрического звонка и нажал ее. За дверью не было слышно ни звука. Я подождал и позвонил еще раз. Никто не отвечал. Тогда я постучал. Тишина. Я отступил и осмотрелся. Надо мной возвышался старый кирпичный фасад дома, темный и, казалось, настороженный.

Я снова осветил фонариком дверь в поисках другой кнопки звонка и тут увидел, что дверь закрыта не совсем плотно. Я легонько толкнул ее, и она отворилась. Я вошел и оказался в пустом коридоре, где стояла корзина для мусора. Коридор вел к лестнице. Я заколебался: мне не очень нравилось входить в незнакомые дома на Грик-стрит. В конце концов я все же поднялся по ступенькам и на первом этаже нашел дверь с надписью: «Исаак Лейнстер». Из-под двери пробивался свет. Я постучал и услышал шарканье ног по голым доскам пола. Дверь распахнулась, и маленький человечек с толстыми губами и лысой головой уставился на меня немного выпученными глазами:

– Что вы хотите?

– Простите за беспокойство, но я ищу своего друга. Он живет здесь.

– И как его зовут? – спросил портной.

Я замялся. Как его зовут? Наверное, здесь Шмидт не называл себя Северином. И тут я вспомнил, что он говорил мне о своих родных.

– Мистер Фрэнк Смит, – ответил я и начал его описывать.

Человечек поднял руку:

– Я знаю. Однако мистер Смит сейчас отсутствует. С ним произошел несчастный случай. Он в больнице.

– В какой больнице?

Хозяин пожал плечами:

– Откуда мне знать? В четверг здесь появился джентльмен. Он сказал, что пришел из больницы и ему нужна одежда мистера Смита. А вам что нужно?

– Хорошо. Дело в том, что я оставил у него важные научные записи, – объяснил я. – Он обещал вернуть их мне в пятницу, а мне нужно завтра вести по ним переговоры. Нужно их обсудить.

Портной оглядел меня сверху донизу и сказал:

– Ладно. Поднимитесь наверх и поищите. Еще три дня – и вы бы опоздали. В четверг истекает срок оплаты его квартиры, и мне придется выбросить его барахло. Дверь к нему открыта. Она прямо наверху. – С этими словами маленький человечек закрыл свою дверь.

Я поднялся по лестнице и оказался на верхней площадке в пристройке. Передо мной была окрашенная в зеленый цвет дверь. Я постучал. Ответа не последовало. Я потянул за веревку, привязанную к двери, и оказался в большом помещении с застекленным потолком, закрытым из-за затемнения. Я включил свет.

Вероятно, эта пристройка предназначалась для студии. В ее конструкции проглядывали следы некоей артистичности, которая явно отсутствовала в остальных помещениях дома. Обстановка состояла из различных подержанных предметов мебели. Угол под окном занимала двухспальная железная, отделанная медью кровать. В комнате было еще два кухонных стула и неудобное викторианское кресло, накрытое грязной салфеткой. Кроме того, там стоял платяной шкаф из простых досок и маленький столик красного дерева, некогда красивый, но сейчас обшарпанный и треснувший прямо по центру. В дальнем углу помещалась раковина, заваленная грязной посудой. Все вокруг выглядело неопрятно и производило впечатление крайней запущенности. По всему полу были рассыпаны крошки хлеба, засохший кусок оставался лежать и на столе.

Я с удивлением осмотрелся. В памяти всплыли слова Шмидта: «Отправьтесь в мое жилье и возьмите лицо из барбакана». Барбакан – это наружная оборонительная стена замка. Откуда же в этой норе мог быть барбакан? Нигде я не увидел и никакого лица. Я несколько растерялся. В последнее время я был так занят, что не потрудился задуматься над значением его слов. Может быть, это бред расстроенного ума?

Я подошел к шкафу и выдвинул один из ящиков. Там вперемешку лежала одежда и несколько носовых платков, как ни странно, чистых и даже выглаженных. Я потянул следующий ящик. Там снова была чистая одежда, но и она была как будто перерыта и свалена в неаккуратную кучу. Человек из больницы, по-видимому, очень торопился, разыскивая нужные вещи. Но почему он так спешил?

Я отошел от шкафа и снова внимательно осмотрел комнату. Она была неубранной, но в этом беспорядке чувствовалась какая-то система. Постельные принадлежности сдернуты с кровати, матрас сдвинут в сторону, а вытертый линолеум отогнут повсюду вдоль стен. Книги вывалены из маленького книжного шкафа у камина прямо на пол.

Мне стало ясно, что здесь кто-то что-то искал, помещение тщательно обыскивали.

Мое внимание привлекла маленькая кучка книг на полу. На обложке одной из них я увидел женское лицо. Это было произведение Этель М. Делл. Я встал на колени и внимательно просмотрел книги, оставшиеся в книжном шкафу. На второй полке, среди книг, стоявших вверх ногами, я неожиданно нашел то, что искал. Это был триллер с изображением мужского лица на обложке. Лицо выглядывало из отверстия в крепостной стене. Книга называлась «Лицо из барбакана», ее автор Митчел Кливер. Я перелистал страницы. Однако не обнаружил никакого письма или записки. Итак, меня постигло очередное разочарование. И все же я задумался, что же подразумевал Шмидт под словами «конусы Раннела»? Может быть, так называется другая книга?

Когда я нагнулся, чтобы внимательно осмотреть книжную полку, то вдруг услышал звук открывающейся двери. И тут я сразу осознал, что в этом темном доме может таиться опасность для меня. Приблизившись к двери, я прислушался – все было тихо, как в могиле. Опять раздался какой-то звук, скрипнула ступенька, за ней вторая… Я услышал скрип старых перил и в тишине уловил чье-то глубокое дыхание. Я подумал о том человеке, который обыскивал комнату до меня. Может, он искал то, что нашел я?

Я выключил свет и стал ждать. Спрятаться здесь было негде. Теперь уже можно было явственно различить тяжелое дыхание человека, взобравшегося на лестничную площадку прямо подо мной. Моя голова лихорадочно работала. Может быть, за домом следили? Или это просто один из здешних жильцов? Почему Шмидт был так уверен, что умрет?

Человек поднялся выше, и я услышал, как он подходит к последнему пролету лестницы.

– И есть тут кто-нибудь? – услышал я голос еврея-портного и тут же почувствовал облегчение.

– Да, я сейчас спускаюсь вниз. – Я зажег фонарик.

Старик стоял на площадке, задрав вверх лысую голову.

– Ну и что, нашли вы то, что вам было нужно? – спросил он.

– Да, спасибо, – ответил я, спускаясь по лестнице. – Я взял бумаги, а также книгу, которую ему давал.

Портной кивнул:

– Если увидите его, то передайте, что мне придется сдать его комнату в четверг. Если, конечно, до тех пор он не заплатит мне за следующую неделю. Человеку ведь надо жить, правда? Но я буду держать его вещи в моей мастерской в течение недели. Скажите ему это. Я не хочу действовать жестоко.

Я поблагодарил старого портного и поспешил спуститься вниз.

Глава 2
Таинственное сообщение

По последним ступенькам лестницы я спускался уже почти бегом. У меня был фонарик, но его прыгающий луч освещал лишь совсем небольшое пространство под ногами. Вообще темная громада этого безмолвного и пустого дома психологически давила на меня. Плоские двери на площадках, казалось, выступали вперед, чтобы взглянуть на меня. Причудливые тени отступали, когда я светил фонариком по сторонам, а стены отражали гулкие звуки моих шагов. Я торопился, но мне казалось, что я никогда не смогу уйти из этого дома. Конечно, это просто разыгралось мое воображение, этот странный дом именно так действовал на меня. Замечено: если вы не обращаете внимания на что-то, вас тоже не замечают. Но стоит вам отметить необычность какого-нибудь факта или явления, как в вашем воображении начинают роиться странные навязчивые мысли, вы окунаетесь в какую-то фантастическую атмосферу. Дом казался враждебным, и я с чувством облегчения открыл входную дверь и вышел на Грик-стрит.

Однако даже на улице я не мог отделаться от ощущения, что за мной следят. Было очень темно, и по обе стороны улицы возвышались темные фасады домов. Я не видел людей, скорее чувствовал, что они есть и двигаются рядом со мной. Я различал какие-то неясные тени. Силуэты людей на мгновение освещал луч фонарика, а затем они снова исчезали во тьме. И вдруг меня окликнул женский голос и рядом со мной возникло бледное лицо с накрашенными губами, освещенное чьим-то фонариком. Потом лицо исчезло. Но все время, пока я шел по направлению к Шафтсбери-авеню, меня не покидало ощущение, что кто-то идет за мной следом.

Я был так уверен в этом, что резко свернул налево, к Чаринг-Кросс-роуд, и скользнул в дверь табачной лавки. По тротуару мимо спокойно прошествовали несколько фигур. Никто из них не оглядывался по сторонам, не всматривался в даль и, казалось, не спешил. Я взял себя в руки. Странный дом и открытие, которое я сделал, что комнату Шмидта обыскивали, явно подействовали на мои нервы.

Я почувствовал, что голоден, и решил зайти перекусить в «Джиннаро» на другой стороне Чаринг-Кросс-роуд. Я вышел из своего укрытия в табачной лавке и направился дальше по улице. Когда вышел на Чаринг-Кросс-роуд, меня остановил поток людей, пересекавших дорогу. Их задержала машина, и они столпились перед переходом. И когда я замедлил шаг, на меня налетел мужчина, который торопился в направлении к Кембридж-Серкус. Я с трудом удержался на ногах и почувствовал, как из-под мышки у меня выскользнула книга. Она упала на землю. Я рванулся за ней.

– Простите, – сказал мужской голос.

Луч фонаря осветил книгу. Она лежала вверх обложкой на грязном тротуаре. Мужчина быстро нагнулся, чтобы поднять ее.

Я увидел его протянутую к книге руку. Мне бросился в глаза тонкий белый шрам, пересекавший ее прямо по суставам. Пальцы мужчины едва не сомкнулись на книге, но в это мгновение нога прохожего споткнулась об нее, и книга заскользила по тротуару ко мне. В одно мгновение я схватил ее. В моих ушах стучала кровь. Я выпрямился. Мужчина снова сказал:

– Простите, боюсь, что книга испачкалась.

Я направил на незнакомца луч фонарика, но он быстро смешался с толпой. Этот инцидент оставил у меня чувство беспокойства. Или я неисправимый фантазер, или человек, обшаривший комнату Шмидта, не обнаружив того, что искал, решил дождаться, пока кто-то другой наведет его на след.

Я поспешно пересек Чаринг-Кросс-роуд и вышел на Нью-Комптон-стрит. По дороге я вспомнил, как еврейский портной Исаак Лейнстер приостановился у начала лестницы, которая вела к комнате Шмидта. Я в то время ждал его наверху. Припомнил, как он поднимался по ступеням из своей мастерской настолько тихо, что слышно было только его дыхание, но не шаги. А ведь этот человек при небольшом росте был достаточно тяжелым, а ступени лестницы не были покрыты ковром. В моей памяти всплыла и та враждебная настороженность, которую я ощутил в том доме. Или все это было игрой моего воображения?

Я завернул в ресторан «Джиннаро», и в уютной атмосфере этого заведения мои страхи улетучились. Изучая меню, я уже совершенно спокойно думал о том, как без всяких, казалось бы, причин был напуган на Дортмур. Все может казаться страшным, если ты настроил себя воспринимать и толковать происходящее в определенном, неблагоприятном направлении.

Я тщательно выбирал блюда для ужина. Затем, стерев грязь с обложки книги, раскрыл ее и начал просматривать. Я искал какой-нибудь знак, который подсказал бы мне ключ к тому, что я хотел найти.

Я не нашел ничего. Страницы были столь же девственно чисты, как в то время, когда Шмидт приобрел книгу. Они были испачканы только по внешней стороне обреза, там, где книга коснулась тротуара. В книге не было никаких карандашных пометок, хотя я внимательно просмотрел ее от первого до последнего листа. Я не нашел также булавочных наколок под какими-либо специально выбранными словами. В конце книги было несколько чистых страниц, но и на них не усмотрел никаких знаков. К тому времени, когда я приступил к десерту, я решил, что придется прочесть книгу целиком. Какой-то ключ, может быть, содержится в ее тексте. Я обратился к оглавлению и внимательно изучил заголовки глав. Один заголовок: «Кренстон направляет послание» – показался мне что-то обещающим.

Покончив с десертом и заказав кофе с ликером «Гран марнье», я закурил сигару. Мне нужно было во что бы то ни стало установить, что именно, по замыслу Шмидта, я должен был найти в этой книге. Книжка была по-своему увлекательной, и, погрузившись в чтение, я довольно быстро проглотил ее примерно до половины. В процессе чтения я оказался вовлеченным в поиски некоего Грэнстона, представителя отдела М-1, который старался обнаружить послание от убитого человека по имени Барри Хэнсон. Грэнстон был уверен, что последний оставил это послание на его имя. Единственная зацепка, которой располагал Грэнстон, была подсказана ему во время телефонного разговора с его приятелем, за несколько дней до убийства последнего. Хэнсон сказал ему, что занимается каким-то довольно крупным делом и что, если его устранят, Грэнстон сможет узнать о его открытиях, воспользовавшись книгой «Лицо Востока».

И вдруг я начал улавливать сходство с тем, что предстояло сделать мне. Грэнстон был готов бросить поиски и отказаться от выполнения поручения Хэнсона, но тут ему попалась книга «Лицо Востока». Он просмотрел ее и обнаружил в конце чистые страницы. Он взял книгу в свой отдел и поместил чистые листы под ртутную лампу. Письмо было написано раствором антрацена, и поэтому его текст нельзя было прочесть простым глазом. Под воздействием света ртутной лампы буквы проявились, и их стало возможно сфотографировать. Книга была о тайной организации, которую возглавлял некто по прозвищу Человек из барбакана.

Я отложил книгу и обнаружил, что мой кофе совсем остыл. Я медленно выпил ликер и затем, отметив карандашом страницу, обратился к последним листам книги. А что, если поместить их под лучи ртутной лампы? Быть может, невидимый сейчас текст проявится, как и в том рассказе? Технически я считал это вполне возможным. Но все, согласитесь, выглядело абсурдным. Я расслабился и почувствовал умиротворение, которое обычно наступает после хорошей трапезы. Шмидт говорил о своем интересе к криминалистике. Интересно, сводился ли этот интерес лишь к чтению триллеров и детективных романов, или он предпринял попытку использовать свои знания в реальной жизни? Конечно, в голове любого человека может случиться определенный заскок. Я мог превратиться в такого Грэнстона и начать поиски открытий какого-то странного человека. При этом нельзя было забывать, что меня самого могут в любой момент просто убить.

Тут я вспомнил о Дэвиде Шиле, у которого на Шафтсбери-авеню была фотолаборатория. До нее было рукой подать. Я вдруг испытал жгучую потребность немедленно выяснить, додумался ли Шмидт действительно написать что-то на этих чистых страницах и если да, то что же он написал.

Я встал, забрал свое пальто, заплатил по счету и с книгой в кармане вышел на Нью-Комптон-стрит в направлении Кембридж-Серкус.

Теперь у меня уже не было ощущения, что меня преследуют, но я пытался внушить себе это. Мой мозг был возбужден и не хотел утрачивать настроения, которое испытываешь, участвуя в опасных приключениях. Я просто должен был следовать полученным подсказкам.

Спустя пять минут старый лифт уже поднимал меня на верхний этаж дома под номером 495 по Шафтсбери-авеню.

С помощью ассистента и секретаря Дэвид занимался в своей студии всевозможными фотографическими работами. Он проявлял пленки и печатал фотографии, а также выполнял заказы кинокомпаний, когда ему это поручали. В более сложные для своего бизнеса времена он давал напрокат фотоаппараты и занимался всякими вспомогательными работами, предоставляя свою темную комнату всем и каждому. Когда моя сестра вышла замуж в семью Бордер, Дэвид сделался фактически моим племянником. Но он никогда в связи с этим не требовал к себе особого отношения. Он был мне скорее другом, чем родственником. Много веселых вечеров провели мы с ним в несколько богемной обстановке, которая царила в его комнатах, и в студии. Он снимал под студию весь верхний этаж дома и часто даже жил там. Часто потому, что его служба проката фотоаппаратов работала круглосуточно, но главным образом потому, что это было дешевле и надежнее во всех отношениях.

Старомодный лифт остановился с треском и грохотом, и я вышел в пустой коридор, в конце которого была стеклянная дверь с черной дощечкой «Фотоцентр Дэвида Шила». У стены, рядом с дверью, стояли четыре пустые бутылки. На мой звонок хозяин сам открыл мне дверь. Увидев меня, он радостно воскликнул:

– Ты-то мне как раз и нужен! Входи, Эндрю! Если есть на свете человек, которого мне хотелось бы сейчас видеть, так это именно юрист!

– Я адвокат, – напомнил я ему, когда он втаскивал меня в комнату.

Дэвид был огромный, как медведь, с широким приветливым лицом и длинными темными волосами.

– Что случилось? – спросил он, помогая мне стащить пальто. – Ты ведь знаешь все эти законные штучки, а мне как раз нужен совет. Как получить деньги с компании, которая тверда и неподатлива, как камень?

Дэвид подошел к пивной бочке, которая служила постоянным украшением его мастерской, и вернулся с кружкой пенистого пива:

– Вот, выпей, а потом скажи, что мне делать. Мне пришло неприятное послание от телефонной компании. Они грозятся отключить мой телефон, если я не расплачусь до двадцать третьего, то есть до пятницы. А эти негодяи из компании должны мне более ста фунтов и не платят!

– А в чем дело? Ты что, на мели? – не поверил я.

Он отхлебнул из пивной кружки и пожал плечами:

– Бизнес идет плохо, а это помещение пожирает много денег – квартирная плата, Мириам и телефонные счета. Джон мобилизован, он в призывном возрасте – это сейчас для меня просто благословение. Если я продержусь еще месяцев шесть, все будет в порядке. Когда американские запасы исчерпаются и мы перейдем на английскую пленку, будет очень много работы. Но все это потом. А сейчас я ведь не могу обходиться без телефона. Невольно начинаешь ругаться, – продолжал Дэвид, – при мысли о том, что большую часть того, что должен получить, тебе придется отдать. А клиенты еще и не хотят вовремя платить! И все это только потому, что люди ленятся работать. Боюсь, мне придется продать аппарат. Но сколько за него сегодня получишь! У меня сейчас нет ни одного в прокате.

– Дай мне адрес твоих должников, – сказал я, – и я подумаю, что можно сделать. За что они тебе должны деньги?

– Это очень мило с твоей стороны, Эндрю, что ты хочешь попытаться мне помочь. Я фотографировал для них кое-что. Компания называется «Кэлбойд дизель». Я был на их заводе в Олдэме и делал там рекламные снимки. Они выторговали у меня вшивую цену.

– «Кэлбойд», – пробормотал я. По-видимому, перст судьбы. – Слушай, Дэвид, – сказал я без колебаний, – хочу попросить тебя сделать кое-что для меня. – Я вытащил из кармана пальто книгу «Лицо из барбакана». – Ты знаешь раствор, который можно использовать как бесцветные чернила? Написанное этим раствором становится видимым только под светом ртутной лампы.

– Таких растворов несколько, – ответил он, – но я никогда не слышал, чтобы ими пользовались как бесцветными чернилами. Они разводятся бензином и содержат деготь. Под воздействием ультрафиолетовых лучей они начинают светиться.

– А ртутная лампа излучает ультрафиолет? – переспросил я.

– Конечно.

– Тогда я попрошу тебя поместить чистые листы в конце этой книги под ультрафиолетовые лучи.

Я передал ему книгу. Дэвид раскрыл ее, поглядел на пустые страницы и поднял на меня глаза:

– Так. Значит, ты сотрудник британской секретной службы? Я всегда считал, что ты не можешь быть просто адвокатом. А может, ты шпион? Во всяком случае, мы вернемся к этому, когда выясним, что написано в этой книге книг. – Он осушил свою пивную кружку. – Боже мой! – воскликнул мой друг, взглянув на название книги. – Я смотрю, у тебя склонность к зловещим триллерам. – Затем он внимательно посмотрел на меня. – Ты действительно думаешь, что там что-то написано?

Я кивнул. Он поднялся:

– Ну, скоро увидим, действительно ли это бензиновый раствор…

Дэвид повел меня в самую большую из темных комнат. Вскоре он подложил первую из чистых страниц под увеличитель, затем выключил свет и повернул ртутную лампу. И вдруг на чистой странице начали проступать параллельные светящиеся полосы, будто по ней проползла улитка.

– Клянусь Богом, здесь что-то есть! – воскликнул Дэвид.

Я наклонился над страницей настолько близко, что яркое свечение причиняло боль моим глазам. Я мог различить, что светящиеся строчки состояли из беспорядочно составленных и трудноразличимых букв.

– Первое, что необходимо сделать, – это сфотографировать эти листы, а уж после мы сможем разобраться, что к чему, – решил Дэвид.

Он взял «лейку» и принялся за работу, снимая все, что проступило на бывших чистых листах.

– Пойди выпей пивка, – между делом сказал он. – Я сейчас проявлю их.

Я вышел из темной комнаты, полностью уверенный в том, что дело будет сделано. Раньше я не придавал особого значения деятельности Дэвида в его фотоцентре. Я никогда не видел его за работой. Мне он всегда представлялся человеком, разгуливающим в довольно своеобразном одеянии, выпивающим огромное количество пива и рассказывающим сальные истории. Но от друзей я слышал, как он начиная с нуля организовал свое дело. Располагая в то время единственным фотоаппаратом, он работал на Флит-стрит. Я знал также, что он собственноручно оборудовал свою студию с помощью одного старого плотника. Это было большое длинное помещение вдоль всего фасада здания, отделанное хорошей дубовой фанерой. Темные комнаты примыкали к его внутренней стене. Их было четыре – все хорошо оборудованные, со своими раковинами, увеличителями, освещением и телефонами. Все кругом было забито аппаратурой.

Я понимал, конечно, что при такой ненадежной профессии он должен твердо стоять на ногах. Просто я не сознавал этого раньше в полной мере. Я принимал его таким, каким знал, – добродушным, приветливым малым, который вел довольно странную жизнь и занимался несколько необычным делом. Теперь, увидев, как он работает, я взглянул на него под иным углом. Дэвид был, как я уже говорил, огромным и неуклюжим, как медведь. Широкие плечи и красивая голова с копной темных волос придавали ему величественный облик. На нем были пара старых коричневых вельветовых брюк, темно-зеленый свитер и сандалии. И хотя его рост и массивность поражали, внимание привлекали его руки. Красивые руки с длинными изящными пальцами. Кроме того, невооруженным глазом было видно, что это умелые руки, способные и сноровистые.

Он повесил пленки в сушильный шкаф и подошел ко мне. Туда, где я спокойно потягивал пиво.

– Ну, пока они сохнут, – проговорил он, – может, ты расскажешь мне, что все это значит? Или это глубокая тайна?

– Нет, это вовсе не тайна. Во всяком случае, кое-что я тебе расскажу.

И я поведал ему часть истории Шмидта, ту, которая непосредственно касалась книги. Я не сказал, кто был моим посетителем. Но рассказал достаточно, чтобы объяснить все, что относилось к книге. И когда я закончил, мой друг покачал головой.

– Ей-богу, – сказал он, – если бы я не знал, что ты добропорядочный шотландец, то решил бы, что ты просто напился. Все это звучит достаточно мелодраматично. По крайней мере, странная запись в книге подтверждает твой рассказ.

Затем Дэвид встал и направился к сушильному шкафу, откуда вынул негативы.

– Давай теперь посмотрим на них под увеличителем.

Он снова направился в темную комнату. Я пошел за ним. Плотно закрыв за нами дверь, он включил увеличитель, и поток света залил печатный стол и пленку, закрепленную в щели под объективом. На белой бумаге сначала проступили неясные очертания снимка. Потом фотография наконец оказалась в фокусе, и по бумаге побежали печатные строчки, написанные легким пером. Однако в сочетаниях букв не было никакого смысла. В первой строке их было тридцать. Все остальное пространство листа представляло собой такую же бессмысленную путаницу букв. Однако, разглядывая эти строчки, я легко различил мелкий и аккуратный почерк Шмидта.

Дэвид передвинул пленку, появился следующий негатив. Все последующие снимки были почти такими же, как первый. Последний лист пустовал, а предыдущий был заполнен на две трети.

Дэвид протащил всю длинную целлулоидную ленту через увеличитель, и на всех пяти страницах мы не обнаружили ни одного понятного слова.

– Твой приятель либо разыгрывает тебя, либо это шифр, – заключил Дэвид. – Ты знаешь что-нибудь о шифрах?

– Немного, – признался я, покачав головой. – Знаю только одно: если даже известен ключ, для расшифровки текста может потребоваться от трех до шести месяцев. Причем экспертам.

– Ладно, я возьму отпечатки этих листов, и мы посмотрим, что нам удастся сделать, – предложил Дэвид.

К сожалению, нам ничего не удалось. Я скопировал несколько увеличенных строчек первой страницы и начал работать над ними. Дэвид же продолжал печатать. Но все наши усилия были бесполезны. Я кое-что знал о теории шифровки и пытался расшифровать запись самым простым способом. Выбирал буквы, которые повторялись особенно часто, и заменял их наиболее употребляемыми в речи словами, но я не добился успеха к тому моменту, когда Дэвид закончил печатать. Тогда я решил, что ключ может содержаться в книге. Я снова просмотрел ее страницы в поисках подсказки автора. Например, на фоне обычного шрифта могли бы особенно выделяться ряды заглавных букв. Но ничего подобного не было. И я снова пришел к выводу, что необходимо просто прочесть книгу как можно внимательнее. Я сказал об этом Дэвиду, и он согласно хрюкнул. Он так же, как и я, последние полчаса был поглощен попыткой самостоятельно разрешить загадку.

Я прочел всю книгу от начала до конца. Но в ее повествовании не было ни малейшего намека на шифр. Перевернув последнюю страницу, я с отвращением отшвырнул книгу. Дэвида уже не было в студии, и я слышал, как в соседнем помещении позвякивали чайными чашками. Отпечатки, над которыми он работал, лежали в груде старых материалов и блюдец с гипосульфитом. Я закурил сигарету. Через мгновение Дэвид вошел с чаем. Глянув на книжку, брошенную на кушетку, он заметил:

– Похоже, ты добился не большего успеха, чем я.

– Я сыт по горло этой ерундой, – ответил я сердито.

– Напрасно, – возразил приятель, наливая мне чай, – а мне показалось, что книга тебе понравилась. Я слышал, как, читая ее, ты несколько раз одобрительно посмеивался.

Это было правдой. Сюжет мне понравился. Но, как это часто бывает, возвращение к реальности вызвало пессимистические настроения. Я был убежден, что никакого шифра вообще не существует, а Шмидт ненормален и просто придумал всю эту историю. Я сказал о своем предположении Дэвиду, и он неопределенно пожал плечами.

– Тебе лучше знать, – сказал он. – А ты не знаешь никого из тех, кто действительно разбирается в шифрах? Хочу сказать, мы ведь занимались этим делом очень недолго. Кроме того, мы не эксперты. Я знаю кое-что об этом и еще не исчерпал все возможности. Я попробовал шифр «Плейфейр», – продолжал Дэвид. – Ты знаешь, это шифр, построенный на ключевом слове. Пишутся буквы столбиками по пять, дополняется это остальными буквами алфавита. Затем начинается работа над буквами, заключаемыми в прямоугольники. Этот шифр не поддается разгадке, если подставляются наиболее часто употребляемые буквы. Я попытался использовать в качестве ключевого слова буквы из названия книги «Лицо из барбакана», но из этого ничего не вышло. И все же я не могу поверить, что человек, который просто набрасывал бессмысленные слова, мог заполнить ими целые пять страниц.

– Возможно, ты и прав, – согласился я. – Только я по горло сыт этой историей!

– Ну, это вообще-то твое дело, а не мое, – заметил приятель. – А ты не знаешь никого в министерстве иностранных дел? У них же есть соответствующие специалисты.

Я потянулся и решительно встал:

– Да, полагаю, стоит попытаться обратиться туда. Там есть Грэм Эйткин, и он может попросить своих ребят взглянуть на это для меня.

– Очень хорошо, – одобрил Дэвид. – Если они не помогут, есть ведь еще мой крестный, сэр Джеффри Карр в министерстве внутренних дел. Во всяком случае, оставь мне книгу, и, если заглянешь сюда завтра, скажем, около одиннадцати, у меня будет для тебя несколько хороших отпечатков. Я хочу продублировать две страницы, они получились не очень хорошо.

Из груды разбросанных в беспорядке вещей он извлек фотографию, над которой работал:

– Можешь взять это себе на ночь. Будешь спать с загадкой под подушкой.

Я кивнул и сунул отпечатки в карман пальто. Затем поблагодарил его и пообещал зайти завтра около одиннадцати. Я смутно помню, как покидал студию. Пиво, которым я запил свой ужин, вгоняло меня в сон. Однако прохладный воздух на Шафтсбери-авеню скоро взбодрил меня. Я решил отправиться к себе на Темпл и свернул на Лейстер-сквер, где над деревьями плыла почти полная луна. Она освещала темный силуэт башни Одеон.

Вернувшись на Темпл, я почувствовал, что прогулка развеяла мою сонливость. Лежа в постели с открытыми глазами, я продолжал думать о том, как найти ключ к шифру. Я отметил, что вместе с сонливостью исчезли и мои сомнения. Прокрутив в голове события этого вечера, я снова задался вопросом, случайно ли на меня налетел этот незнакомый мужчина на Чаринг-Кросс. Если бы не прохожий, мужчина схватил бы книгу. Я не был уверен, что он вернул бы ее мне. Потом мои мысли обратились к самому Шмидту. Основываясь на его рассказе, я попытался решить, безумен этот человек или нет. Рассказ его был вполне убедительным, но мне на память пришло таинственное завершение нашей беседы.

Я снова вспомнил его слова: «Вы пойдете в мое жилище и возьмете «Лицо из барбакана». Ну, здесь не было ничего подозрительного – книга с таким названием существовала. Я нашел ее. Но его комната еще до моего прихода подверглась обыску. Конечно, это мог быть Лейнстер, искавший там ценности. Мой мозг, уставший от вчерашних переживаний, стал по кругу возвращаться к событиям. Я начал дремать. Так, что сказал Шмидт еще? «Вы умны. Вы поймете…»

И тут я вдруг внезапно проснулся, выпрыгнул из постели и поспешно влез в свой халат. Я зажег свет и электрический обогреватель и вышел в холл, где на стуле лежало мое пальто. Я извлек фотографии, которые дал мне Дэвид, и кинулся обратно в спальню. Там, приткнувшись возле огня с карандашом и бумагой, я попытался применить шифр «Плейфейр».

Шмидт сказал: «Ключ – это конусы Раннела». Почему конусы и что такое Раннел? Я не знал этого. Эти слова все время казались мне странными и именно поэтому, вероятно, не привлекли моего внимания.

Суть шифра «Плейфейр» заключалась в ключевом слове или словах, и они были передо мной. Я записал слово «конус». Под ним буквы из слова «Раннел», исключив букву «н», повторяющуюся дважды. Она попадалась уже в слове «конус». Затем я продолжил. Слово «Раннел», из которого были исключены две буквы «н», стало коротким – в нем осталось всего четыре буквы. Я добавил в строку букву «а» и продолжал выстраивать столбики из пяти букв, используя только те, которые не встречались раньше. Букву «й» я также выбросил. Как мне помнилось, ее следовало заменить буквой «и». Затем я выбрал попарно начальные буквы слов из зашифрованного текста. В результате у меня возник как бы прямоугольник – несколько столбцов по пять букв, расположенных друг под другом. Выбрав один прямоугольник, я взял за основу одну его сторону, образованную двумя начальными буквами или, вернее, ограниченную ими. Потом взял две другие, расположенные напротив. Я получил «то». Далее, выбрав буквы, расположенные ближе всего к следующей паре, получил «тк». Воодушевленный успехом, я продолжал работать подобным образом. И наконец, собрав все найденные буквы воедино, без пропусков, я увидел, что у меня образовалась фраза: «тотктопрочтетэтизап». Я пришел в неописуемое возбуждение. Фразу можно было прочесть! Она звучала так: «Тот, кто прочтет эти зап…»

Я взялся за дело серьезно. И после получаса напряженной расшифровки у меня в руках оказалось содержание всей первой страницы. Я уселся поудобнее и прочитал то, что у меня вышло. Вот этот текст:

«Тот, кто прочтет эти записи, должен решить, содержатся ли в них достаточные доказательства, чтобы можно было обратиться к властям и сообщить им обо всем. Я боюсь, что не доживу до того времени, когда смогу завершить свое дело» – это было, как я понял, именно то, что он сказал мне в прошлый понедельник. – «За мной следят, и это только вопрос времени. Почему я не обратился к властям сам? Меня ищут по подозрению в совершении убийства. Если я обращусь к официальным лицам и скажу, что компания „Кэлбойд дизель“ контролируется Германией и что убийство совершено немецкими агентами, меня сочтут сумасшедшим. Я постараюсь день за днем дополнять мои записи и, когда в результате расследования я смогу сообщить подлинные факты, надеюсь, к этому времени записи будут в Ваших руках. В любом случае у Вас будет достаточно свидетельств, чтобы поверить, что я в здравом уме. А также понять, насколько серьезна ситуация, которую я раскрыл.

Вероятно, Вам уже известно, как меня дискредитировала компания „Кэлбойд дизель“ перед министерством авиации. Вы можете это легко проверить и получить подтверждения. Дизельный двигатель, над которым я работал и который довел до завершающей стадии, обладает весом в одну треть веса обычных двигателей и развивает при этом вдвое большую скорость – до пятисот оборотов. Вы понимаете, какую ценность он представляет в военное время. Я могу с уверенностью сказать, что тот, кто получит этот двигатель первым и начнет выпускать его, приобретет значительное преимущество в воздухе. Я сообщил об этом министерству авиации в июле прошлого года. „Кэлбойд“ заявил, что я, мол, „с приветом“. У меня выпытывали состав сплава, который я, естественно, держу в тайне. Старались заполучить чертежи конструкции двигателя. Силы, контролирующие компанию, хотели достать этот двигатель для Германии. Вы можете сказать, что все это – фантазии. Но я слышал, что в начале лета этого года Англия перейдет на дизельные двигатели в широком масштабе. Поэтому заводы компании „Кэлбойд“ расширяются и, кроме того, строятся еще два „теневых“ предприятия. Они станут единственными производителями этих двигателей. Причем их продукция считается их собственной разработкой. Этот двигатель будет превосходить те, которые используются в самолетах „Дорнье“ и „Хейнкель“ в настоящее время. Но он определенно хуже тех, что устанавливают на новейших германских бомбардировщиках и истребителях, которые еще не поднимались в воздух. Я думаю, что компания „Кэлбойд“ получит заказ на изготовление десяти тысяч дизельных двигателей.

Это произойдет в ближайшие пять месяцев. Если этот заказ пройдет и „Кэлбойд“ получит разрешение начать их производство, Англия…»

Я положил бумагу. Остальное, решил я, подождет до утра, когда у Дэвида будут готовы фотографии остальных страниц. Но того, что я прочел, было уже достаточно, чтобы я снова начал размышлять. Человек может быть помешанным, но если «Кэлбойд» действительно контролируется Германией… Об этом было просто невозможно думать. Единственное, что я мог проверить, – это получила ли компания «Кэлбойд» заказ на изготовление авиационных дизельных двигателей. Крэбшоу из министерства снабжения может подтвердить это или опровергнуть. Но это казалось просто невероятным! Шмидт был прав, говоря, что его сочтут сумасшедшим, если он обратится с таким делом к официальным властям. Уж очень это было неправдоподобно. Старый Кэлбойд был номинальным главой компании и крупной фигурой в промышленности. Допустим, я обратился бы в Ярд, к Кришэму, и рассказал ему все. Или написал бы премьер-министру. Они наверняка решили бы, что я спятил. Хотя, как известно, я вел совершенно безупречный образ жизни. Почему был убит Ллуэллин? Глупо подстраивать ложное обвинение против человека и для этого убивать другого.

Я отказался от дальнейших размышлений и вернулся в постель, положив фотографии и бумагу с расшифрованной частью текста в карман пиджака.

Мой сотрудник разбудил меня, как обычно, в восемь часов. Я принял душ и после завтрака взял такси и отправился в студию к Дэвиду. Его секретарша Мириам Чандлер открыла мне дверь. Дэвида я застал уже за работой.

– Готовы отпечатки? – спросил я. Мне хотелось побыстрее расшифровать остальной текст.

– Прости, – ответил он, – ты приехал значительно раньше, чем я тебя ждал. Дело в том, что мне придется делать снимки заново. Я оставил негативы там, на столе, и не заметил, что рядом стояла бутылка с гидрохлоридом. Утром, когда я вошел, бутылка лежала на боку. Ужасно неприятно. Посмотри, что произошло с линолеумом, и негатив, конечно, совершенно испорчен. Я думаю, виновница – моя поганая кошка! – Он указал на свернувшуюся клубком и спрятавшую, как черепаха, лапы и нос, безмятежно спавшую на кушетке кошку. – Она ловит мышей, но при этом вечно что-нибудь портит. Я недолго. Дай ему сигарету, Мириам, и разгладь его хмурое лицо. Он выглядит, словно провел бессонную ночь, – шутливо добавил Дэвид. – Уж не мерещились ли тебе шифры, дружище? Или, может, ты переставлял, как я, буквы всю ночь?

– Нет, я просто расшифровал запись! – сказал я с нескрываемым торжеством.

Он повернулся от раковины:

– Расшифровал? Ну, здорово, молодец! Как тебе это удалось?

Я рассказал, и Дэвид добродушно пожурил меня:

– Ну почему ты, черт побери, не рассказал, что этот тип сообщил тебе? Можно мне взглянуть, что у тебя получилось?

– Нет, – покачал я головой. – Подожди, пока не будут готовы остальные отпечатки и я расшифрую текст до конца. Тогда, может быть, я расскажу тебе все.

Я подумал, что его связи могут мне пригодиться. Если, например, мне придется самому провести дальнейшее расследование, прежде чем передать дело официальным властям.

– Ты просто можешь свести с ума, – с упреком заметил Дэвид. Затем он отправился в темную комнату, прихватив с собой «Лицо из барбакана».

И тут я вспомнил, что обещал приятелю помочь выцарапать причитающиеся ему деньги из «Кэлбойд дизель», и попросил Мириам показать мне переписку по этому делу. Когда я просмотрел ее, решение было принято.

Провидение не всегда бывает таким добрым, чтобы поднести вам на блюдечке именно то, что требуется. Эта история давала мне возможность поехать в Олдэм и посетить компанию «Кэлбойд дизель» самому.

На пороге темный комнаты вдруг появился растерянный Дэвид.

– Странно, – произнес он, – похоже, что эти страницы абсолютно чистые…

Я пересек комнату и вошел с ним в проявочную. Чистые страницы книги лежали под светом ртутной лампы, но никакого свечения не было.

Страницы были просто чистыми. Дэвид перевернул лист. Эффект был тем же.

– Это та же самая лампа? – неуверенно спросил я.

Фотограф кивнул.

Меня охватило какое-то беспокойство. Я почувствовал нечто похожее на тревогу. Такие ощущения испытывает человек, который положил не на место билет. Причем сделал это исключительно по небрежности. Я схватил книгу со стола, к которому она была прикреплена. Задняя обложка была испачкана. Я быстро пролистал страницы в поисках отрывка, который пометил, но найти его мне не удалось. Я еще раз, страницу за страницей, просмотрел главу, которая, как я знал, должна была содержать этот отрывок, и наконец нашел его. Но моей отметки карандашом там не было!

Я повернулся к Дэвиду.

– Это не моя книга, – твердо заявил я.

– Не говори глупостей. Здесь на каждой странице написано: «Лицо из барбакана».

– Да, но это не мой экземпляр, – повторил я.

Я сообщил Дэвиду, что сделал пометку карандашом, и показал ему отрывок, где она должна была быть.

– Ты уверен, что сделал отметку? – спросил фотограф. – Ты ведь был вчера очень сонным.

– Да, уверен, – настаивал я. – Это не мой экземпляр книги. И эту бутылку гидрохлорида опрокинула не кошка. Куда ты дел негативы, когда отправился спать?

Дэвид нахмурился:

– Я не знаю. Думаю, что оставил их там, где нашел сегодня утром.

– Ну а бутылка, она стояла рядом с ними?

Дэвид покачал головой:

– Честно говоря, старик, я не знаю.

Он пошел к двери темной комнаты и окликнул Мириам.

– Ты не можешь вспомнить, – спросил он секретаршу, – эта бутылка с гидрохлоридом вчера вечером стояла на столе?

– Не знаю, – ответила она. – Это зависит от того, пользовались ли вы ею после моего ухода. Я, как обычно, прибралась и поставила ее на полку. Туда, наверх, где ей положено быть.

– Я не доставал ее, – растерянно сказал фотограф. Он повернулся ко мне: – Нет, я не пользовался гидрохлоридом вчера вечером. Ты прав. Кто-то переставил эту бутылку с полки у окна на стол и нарочно опрокинул ее содержимое на негативы.

Глава 3
Корнуэльская прелюдия

Теперь я все понял. История Шмидта, какой бы фантастической она ни казалась, была правдой. Больше я в этом не сомневался.

– Но как же они вошли? – спросил я. Мой голос звучал ровно. Я думал об остальных четырех страницах.

– Я полагаю, с крыши, – ответил Дэвид. – Если ты готов рискнуть, мы можем отправиться туда и пройти по всей длине дома.

Мы миновали коридор, и Дэвид открыл дверь в его конце. Он начал подниматься по грубым деревянным ступенькам, которые вели к другой двери. Дэвид повернул ключ в замке, и мы вышли на крышу. Затем он, нагнувшись, стал рассматривать замок снаружи, а я обратил внимание на купол театра «Глобус», возвышавшийся над домами. Их крыши примыкали одна к другой, и проворный человек мог перелезть на наш дом с любой из них.

– Я так и думал! – воскликнул Дэвид. – Смотри!

Я нагнулся к замку.

– Видишь, с этой стороны замочной скважины металл светлее, значит, его поцарапали клещи нашего друга, когда он, захватив ими конец ключа, поворачивал его в замке. – Дэвид выпрямился. – Я думаю, что они пожаловали с крыши вон того дома с высокими трубами. Это бордель. Несколько месяцев тому назад в соседнем доме была кража со взломом. Полицейский сержант сказал мне тогда, что вор, вероятно, проник на крышу именно оттуда. Конечно, ничего нельзя было доказать. Девицы обычно не раскалываются. Лишний фунт или два в руки делают свое дело. Ведь им не надо за это ничего делать – только выпустить парня на крышу! Пошли спустимся вниз, и ты, может, наконец соизволишь рассказать мне что-нибудь об этом деле?

Мы сошли в коридор, и я предложил:

– Давай пойдем к тебе в комнату.

Я решил рассказать приятелю все. Мне было необходимо, чтобы кто-то возразил мне или поспорил со мной.

Вместо ответа, Дэвид толчком открыл дверь.

– Устраивайся поудобнее, – бросил он. – Сейчас попрошу Мириам последить, чтобы нам никто не помешал.

Он вернулся почти тотчас же с двумя кружками пива.

– Ну, – сказал фотограф, опускаясь в удобное кресло и начиная набивать свою большую резную трубку из корней вереска. – Я надеюсь, что ты поделишься со мной всем, что знаешь. Могу я взглянуть на плоды твоей полуночной работы? Или, может быть, это глубокая тайна?

– Давай лучше все по порядку, – ответил я.

Сначала я рассказал ему, как в понедельник на прошлой неделе в мой кабинет ворвался Шмидт. И это произошло именно в тот самый момент, когда я освежал в памяти подробности его истории, излагавшейся в газетах.

Сидя здесь за кружкой пива и глядя на дымовые трубы, возвышавшиеся повсюду в Сохо, я вновь представил себе пожилого еврея, который сидел в то утро напротив меня за письменным столом. Я вспомнил, как отблески огня освещали его встревоженное, иссеченное морщинами лицо. И будто снова услышал его историю, которую он рассказывал тихим голосом.

Я передал Дэвиду весь его рассказ точно так, как услышал сам, теми же словами:

«Моего отца звали Фредерик Смит. И он и моя мать были из Англии. Отец, как вы понимаете, был евреем.

После женитьбы он отправился в Австрию в качестве агента компании «Вестерн алюминиум энд метал». Я родился в Вене зимой 1882 года. Вскоре после этого, решив обосноваться в Вене, отец приобрел долю в местном металлургическом концерне и натурализовался. Он стал Фредериком Шмидтом, а я, которому при рождении дали имя Фрэнк, стал именоваться так, как меня зовут сейчас, – Франц Шмидт.

Постепенно мой отец завоевал довольно значительное положение в металлургическом бизнесе, и это повлияло на мое решение выбрать инженерную профессию. После завершения учебы я вступил в его дело.

За восемь лет до 1914 года я открыл несколько прочных сплавов и ездил в качестве представителя нашей группы по всему миру. Я провел почти год в Англии. Там я встретил валлийскую девушку и, хотя она не принадлежала к моей национальности, женился на ней. Я помню, что отец, услышав об этом, был просто в бешенстве. Но она была такой прелестной, веселой и милой, что устоять перед ее обаянием было просто невозможно. Она умерла четыре года тому назад. У нас был один ребенок, девочка. Она родилась в 1913 году. Вскоре началась война. Мой отец продал свое дело, и мы переехали в Италию. В те дни Италия была еще нейтральной. Война стала для моего отца огромным ударом. Он умер спустя два года.

Когда война закончилась, Олуин и я вернулись в Вену. Металлургические компании были в ужасном состоянии. Я приобрел хорошее дело, причем очень дешево, и четыре года старательно пытался его наладить. Но безуспешно. У меня не оказалось необходимых деловых способностей, какие были у моего отца. К тому же и обстоятельства были против меня. Потеряв почти все оставленные мне отцом деньги, я продал дело, окупив практически только стоимость здания и оборудования.

Для меня начался очень трудный период. Вы знаете, какой была Вена после войны. У меня же не было средств, чтобы ее покинуть. В 1924 году я получил место в металлургическом институте. Лаборатория, которую предоставили в мое распоряжение, позволила мне продолжать опыты по созданию высокопрочных металлов. В следующем году я открыл твердый стальной сплав. Я продал эту технологию группе Фрица Тиссена. Они заинтересовались моими исследованиями и позволили мне пользоваться их лабораторией на заводе «М.В. Индустригезельшафт» в предместьях Вены. Последовали самые счастливые годы моей жизни. У меня была любимая работа, и у меня была своя семья. Маленькая Фрейя подрастала. Вена постепенно становилась прежним веселым городом. У нас не было недостатка в средствах. Я открыл новые сплавы и использовал их для производства сначала автомобильных, а затем авиационных двигателей. Это важно для того, о чем я расскажу дальше. Я был увлечен исследовательской работой и передал все дела по бизнесу своему старому другу, который вел их на бирже. Политика меня не интересовала. Я жил в своем собственном мире, куда проникало очень мало сведений о внешних событиях. Все, что происходило вне моей работы, меня не волновало».

Шмидт задумчиво глядел на огонь и затем, внезапно повернувшись ко мне, казалось удрученный воспоминаниями, продолжал:

«Вы когда-нибудь жили в своем замкнутом мире? Конечно нет. Вы – практичный человек. Собственный внутренний мир хорош только до тех пор, пока в него не врываются внешние события. Тогда…»

Тут он воздел руки кверху.

«Я получил предупреждение, но я был слишком увлечен своим делом. Произошло убийство Дольфуса. И вскоре после этого мой друг, брокер, пригласив меня в свой офис, стал убеждать разрешить ему перевести часть моих денег в Англию. Я знал, конечно, что мои собратья переживают в Германии тяжелые времена. И все же я пожал плечами и сказал, что считаю это ненужным. Я вернулся к своей работе, с головой ушел в испытания нового дизельного двигателя. Сгущавшиеся тучи, казалось, на этот раз прошли мимо меня.

Помимо работы, другой моей страстью была моя дочь Фрейя. Она окончила университет и стала блестящим математиком, склонным к научной деятельности. Я отправил ее в Берлин продолжать учебу. Однако спустя три месяца она вдруг написала мне из Лондона, сообщив, что стала ученицей профессора Гринбаума в Лондонском университете.

В то время я не задумался над подлинными причинами такого ее решения. Я не спрашивал, почему она покинула Берлин. Однако через два месяца, в декабре 1936 года, я пришел вечером домой и узнал, что моя жена, отправившаяся за покупками, не вернулась домой.

Я стал обзванивать друзей, больницы и, наконец, обратился в полицию. Как безумный, бродил я по улицам. Я очень хорошо помню эту ночь. Как я упрекал себя за то, что был к ней недостаточно внимателен! Она приблизилась к критическому возрасту, но никогда не жаловалась на то, что у меня всегда на первом месте работа».

Некоторое время Шмидт молчал. Сумерки сгущались, в комнате становилось темно, и огонь, мерцая, освещал его лицо, подчеркивая глубокие морщины на лбу и щетину на небритом подбородке.

«Я торопливо проходил одну улицу за другой. Эти улицы я знал с мальчишеских лет и с гордостью показывал жене, когда привез ее в маленький дом на Гринцингер-аллее. Я без устали расспрашивал встречных прохожих, обращался к каждому полицейскому… Я клятвенно обещал себе меньше заниматься работой и постараться больше уделять ей внимания, чтобы сделать ее счастливой. Искренне намеревался вернуть утерянную атмосферу нашей безмятежной молодости. Но все эти клятвы и решения были бесполезны. Я вернулся домой под утро, совершенно обессиленный. А немного позже, в начале седьмого, мне позвонили из городской больницы и сообщили, что ее привезла полиция, подобрав на улице. Еще сказали, что она в тяжелом состоянии от переохлаждения.

Когда я приехал, жена бредила. Из ее лихорадочного бормотания я понял, что на нее набросилась банда нацистов. Они насмехались над ней за то, что она жена еврея. А она возразила им, сравнив мою работу с тем, что делают они. И один из парней ударом сбил ее с ног за то, что она посмела сказать, будто наука – более важное занятие, чем преследование евреев. Нацистские молодчики явно побоялись оставить ее посреди улицы. Именно поэтому полиция обнаружила ее на задворках какого-то многоквартирного дома. Я оставался около нее и из ее бессвязного лепета узнал, что насмешкам такого рода моя жена, оказывается, подвергалась ежедневно. Она никогда не говорила мне об этом. Следующей ночью моя жена умерла. Двустороннее воспаление легких. Таков был заключительный диагноз».

Он снова помолчал некоторое время, затем повернулся ко мне:

«Простите, вы, вероятно, ждете, когда я перейду к делу. Но я хочу, чтобы вы все поняли. Только тогда я мог бы рассчитывать, что вы можете поверить тому, что я расскажу».

Я попросил его продолжать и дал ему возможность рассказать все. Таким образом мне удалось проникнуть в характер этого поразившего меня человека. Я пододвинул к нему сигареты. Шмидт взял одну, я поднес ему огонь. Некоторое время он сидел молча и нервно курил. А потом продолжил свой рассказ:

«Тогда мне казалось, что ничто уже не может тронуть меня, но это было только начало».

Голос его звучал монотонно, без всякого выражения.

«Я вернулся к своей работе с единственным желанием – забыться. Но теперь я стал обращать внимание на атмосферу, окружавшую меня. Презрение к моей нации нарастало. Я убедил мою дочь остаться в Англии. Она сообщила семье Олуин в Суонси о ее смерти. У своих родственников она пробыла несколько недель. Все это время дочь писала о том, как они были добры к ней. И тут неожиданно «М.В. Индустригезельшафт» известила меня о том, что я не могу больше пользоваться ее лабораториями. Представьте, я совсем не был огорчен. Насмешки в мой адрес больше не вуалировались, и с этого момента я перестал получать от компании гонорары.

Однако это не играло роли. У меня было достаточно денег. Я приобрел на окраине Вены маленькую мастерскую и оборудовал ее всем, что мне требовалось. Я жил при мастерской и почти ни с кем не виделся. Там я продолжал свои исследования. Мои эксперименты по созданию дизельного двигателя подходили к этапу, после которого я мог ожидать огромного успеха. Фрейя приехала на некоторое время и работала со мной в мастерской. Она была полна энтузиазма. И хотя девушка с головой окунулась в работу, я не мог сказать, что она была счастлива. Ее молодость не могла довольствоваться затворническим образом жизни. Вена не была подходящим местом для дочери еврея. Я боялся, что моя дочь может разделить судьбу своей матери, и в январе 1938 года убедил ее вернуться в Лондон. Я заставил ее поверить, что это совершенно необходимо, чтобы стимулировать интерес одной из крупных английских фирм к нашим исследованиям.

Спустя два месяца я стоял у обочины дороги и наблюдал, как стальные колонны войск нацистской Германии входят в Вену. Я знал, что мне необходимо уехать. Но я опоздал. Граница была уже закрыта. Невозможно было вывезти деньги. Десять часов я простоял в очереди, чтобы попасть в посольство Англии. Бесполезно. Они не могли ничего сделать. Нацисты прочесывали Вену в поисках евреев. Из газет я узнал о гибели нескольких моих друзей, которые не успели покинуть страну. Я отправился в свою мастерскую и уничтожил уже готовый двигатель. Через два дня я оказался в концентрационном лагере. Его только что построили. Но мне повезло больше, чем другим его обитателям. Фрейя сумела связаться с самим Фрицем Тиссеном. Она рассказала ему кое-что о наших исследованиях. В те времена этот человек еще был фигурой в нацистской партии.

Он был заинтересован в том, чтобы добиться моего освобождения. Вместе с тремя другими заключенными меня под охраной отправили в Германию. Но я был очень слаб. У меня начиналась пневмония. Усилия, которые я затратил, чтобы дойти до железнодорожной станции, доконали меня. Едва добравшись до вагона, я свалился в бреду. И поскольку на моих документах об освобождении стояла подпись самого Фрица Тиссена, меня отправили в больницу в Линце. Там охрана оставила меня, так как нужно было сопровождать остальных узников.

Через три дня охранники вернулись и узнали, что я умер. Спустя две недели, все еще очень слабый, я пересек границу Швейцарии и отправился в Англию».

Я в недоумении поднял брови. Намек на улыбку тронул его губы.

«Мне просто повезло. Один из врачей в больнице в Линце был моим другом. Я помог ему в свое время, когда он и его жена попали в трудную ситуацию. Так вот, однажды ночью в больнице умер один румын. Этот человек был приблизительно моего сложения, но с бородой. Врач поменял нас местами и тщательно бинтовал мне голову, пока я отращивал бороду».

И Шмидт указал на маленькую бородку клинышком, которая была видна на фотографии.

«Я думаю, что немцы так никогда и не узнали, каким образом я сбежал. А ведь, освобожденный по ходатайству Фрица Тиссена, я должен был работать на Германию, и Германия добилась бы превосходства в воздухе. Нацисты охотнее откликались на новые идеи, чем англичане. Фриц Тиссен, несомненно, оценил бы значимость моей работы. Здесь же, в стране моих предков, я не получил признания. За мной охотятся, как за человеком, совершившим преступление, которого я на самом деле не совершал. И все же в Германии я не был бы счастлив. Там жизнь была бы нелегкой. Со мной не было бы Фрейи».

Я погасил свою сигарету в пепельнице, стоявшей рядом на столике, и взглянул на Дэвида, который растянулся на своей кровати во всю длину с незажженной трубкой в зубах.

– Ну, – сказал я, – вот такую историю он рассказал мне. Она довольно странная. Но я думаю, что именно эта странность и показалась мне убедительной. Вряд ли такую историю можно было выдумать, уж слишком в ней много подробностей.

– А что с делом по производству дизельного двигателя? – спросил Дэвид.

– Да. Вот здесь я не вполне уверен, – продолжил я свой рассказ. – Допускаю, что его мозги могут пребывать в некотором расстройстве. Его утверждения насчет качеств двигателя звучали слишком экстравагантно. Да, его дочь Фрейя верила в возможности отца, и на этом основании Тиссен добился его освобождения из концентрационного лагеря. Приехав в Лондон, Шмидт отправился прямо к Ллуэллину в Суонси. Приглашение последовало после разговора Фрейи с ее дядей. Ллуэллин явно проявил заинтересованность. Он предоставил в распоряжение Шмидта один из своих цехов и делал все возможное, чтобы ему помочь. Шмидт оставил себе имя умершего румына – Пол Северин. Фрейя сумела заинтересовать их работой также и компанию «Кэлбойд». Но Шмидт никому не предоставил возможности увидеть металл или чертежи двигателя. В результате на какое-то время компания, казалось, утратила к ним интерес. Однако этот интерес внезапно возродился. О Шмидте был сделан запрос. Явились два человека и назвались представителями иммиграционных властей. Они беседовали со старшей миссис Ллуэллин. И поскольку Шмидт ей не нравился и она не доверяла ему с момента смерти своей дочери, она рассказала им все, что ей было известно. Это произошло в июле прошлого года. К этому времени Шмидт, работавший на деньги, которые его венский приятель, брокер, сумел вложить в какие-то бумаги в Англии, практически завершил создание нового двигателя. «Кэлбойд» обратилась к нему с предложением купить дизельный двигатель и секрет нового сплава за очень значительную сумму. Они предложили ему также царское жалованье за его услуги. Шмидт отказался от этого. Он не хотел, как он выразился, чтобы такое открытие оказалось в руках одной-единственной фирмы. Вскоре после этих событий в его комнатах был произведен обыск. Но дело в том, что все секреты его изобретений хранились в его голове, и поэтому обыск ничего не дал. К этому времени Шмидт начал понимать, что тайна его личности кому-то известна – он узнал о визите двух представителей иммиграционных властей к старшей миссис Ллуэллин. Тогда он переправил почти законченный двигатель в надежное место, а на его место поставил двигатель старого типа. Через две недели ночью этот двигатель исчез. К этому моменту Шмидт уже обратился в министерство авиации, сообщив приблизительные характеристики машины. Он просил содействия и экспертизы, но ему отказали. Ллуэллин был взбешен и, зная кое-кого в министерстве, выяснил причину. Оказывается, министерство запрашивало мнение компании «Кэлбойд» и оттуда ответили, что Шмидт не совсем в своем уме. Ллуэллин вступил тогда в длинную переписку с министерством авиации, добиваясь испытаний двигателя. Тем временем финансы Шмидта истощились. Тогда Ллуэллин взял его вместе с дочерью к себе в дом и стал финансировать их работу.

Я закурил новую сигарету.

– Ну, – заключил я, обращаясь к Дэвиду, – вот его история. Он сказал мне, что нашел Ллуэллина мертвым и, после того как обнаружил в его офисе пустой сейф, понял, что его подставили. Тогда он скрылся, пока это было возможно.

– Но зачем было нужно устраивать все это? – недоумевал Дэвид. – Зачем нужно было его подставлять? Не проще ли было просто убить его?

– Вот этого и я не могу понять, – ответил я Дэвиду. – Именно это, а еще таинственная манера, в которой он завершил нашу беседу, заставили меня усомниться в том, что он вполне в здравом уме. – И тут я пересказал ему слово в слово то, что перед уходом произнес с горящими глазами Шмидт.

– «Конусы Раннела», – пробормотал Дэвид и шумно пососал трубку. – Очень странные слова для шифра. Может быть, они скрывают какой-нибудь особый смысл?

Он встал с кровати и подошел ко мне.

– Вся эта история чертовски странная. Я не поверил бы ни единому слову, если бы не знал, что прошлой ночью у меня совершена кража и что книгу подменили, а негативы уничтожили. Если бы не все это, я определенно посчитал бы его тронутым. Послушай, можно мне взглянуть на ту страницу, которую ты расшифровал?

Я сунул руку в карман своего пиджака. Мне кажется, что я заранее знал, чего следует ожидать, еще за долю секунды до того, как мои пальцы ощутили гладкую кожу бумажника. В кармане больше ничего не было! Я поднял глаза на Дэвида.

– Нас обоих обокрали! – воскликнул я.

– Ты уверен, что положил страницу именно в этот карман? Может, она где-то в другом месте? В твоей комнате?

Я покачал головой. Бесполезно. Я хорошо помнил, как опустил ее в карман пиджака накануне ночью и не заглядывал в него с тех пор.

– Ну так что мы теперь будем делать? Позовем полицию? – спросил Дэвид. В голосе его звучала нотка сарказма, и я представил себе, как буду рассказывать всю историю Кришэму.

– Боюсь, что мы не можем сделать этого, по крайней мере сейчас. – И я коротко изложил ему содержание расшифрованной мною страницы.

Закончив, я сказал:

– Шмидт был прав. Уходя, он сказал: «Надеюсь, вы понимаете, что это не дело полиции».

Дэвид набил свою трубку и закурил ее.

– Интересно, что представляет собой эта девушка – Фрейя? – сказал он, нахмурившись.

Он задал этот вопрос как-то отвлеченно. Я видел, что в это время он думал о чем-то другом.

– Не знаю. А почему тебя это интересует? – спросил я.

Он повернулся ко мне:

– Как думаешь, не в ней ли разгадка всей этой истории? Где она может сейчас находиться?

Эта мысль уже возникала у меня.

– Мне думается, что «конусы Раннела» не только ключ к шифру, но и указывают место, где спрятан дизельный двигатель. Кто-то должен отыскать Фрейю Шмидт до того, как эти люди, кто бы они ни были, сумеют разгадать смысл этих ключевых слов.

Высказав подобное предположение, Дэвид подошел к телефону, стоявшему на столе возле его кровати:

– Центральная, соедините с номером 0012! – Он повернулся ко мне: – Если мы потерпим здесь неудачу, придется обратиться к этому профессоришке, которого ты упоминал.

– Гринбауму? – переспросил я.

Он утвердительно кивнул.

Телефон зазвонил, и Дэвид поднял трубку:

– Это ты, Мики? Говорит Дэвид Шил. Ты можешь достать мне фотографию Фрейи Шмидт? Да, правильно, его дочери. О! Ее не нашли? Ты так думаешь? Ну, может быть, ты прав, – согласился Дэвид. – Да нет, мой приятель из «Рекорда» только что позвонил и попросил достать ему фотографию этой девушки. Привет, приятель! – Он положил трубку. – Не повезло, – сказал он. – Агентства не смогли получить ни одной ее фотографии, а полиция, похоже, не может ее отыскать. Они думают, что Шмидт мог убить ее. Ничего себе мозги у этих ребят! Мне кажется, что Шмидт действительно уже мертв. Я хочу сказать, – подчеркнул мой приятель, – что если, допустим, ты захотел бы обратить внимание полиции на ночное вторжение к тебе, то вряд ли это было бы целесообразно.

– А что с Ллуэллином? Все это очень плохо, Дэвид. Я обдумал ситуацию от начала и до конца и пришел к единственному выводу. А именно – к тому, на что намекал Шмидт. Он или жив, или мертв. В данный момент этот факт не имеет значения. Мы должны каким-то образом найти девушку.

– Вероятно, это правильно, – одобрил Дэвид. – Но мне все же непонятна цель этого убийства. Оно кажется мне бессмысленным. А ты что думаешь?

– Моя задача как раз в том и состоит, чтобы прийти к какому-то выводу.

– К четкому выводу! – Он выразительно посмотрел на меня и рассмеялся. – «Мой способ – чистая дедукция!» Твоя задача – заставить двенадцать сограждан-заседателей поверить в то, во что ты хочешь, чтобы они поверили.

– Может быть, и так, но это дело серьезное. И рассматривать его можно исходя всегда из двух положений: Шмидт либо жив, либо мертв. Он или ненормален, или говорил правду. Однако после сегодняшнего ночного происшествия я совершенно уверен, что этот человек не сумасшедший. Ты умеешь печатать?

Дэвид кивнул.

– Хорошо. Тогда нам понадобится пишущая машинка. Первое, что нужно сделать, – это подготовить заявление, которое можно было бы оставить в моем банке.

– Ты собираешься сделать это сам? – Дэвид поколебался, затем добавил: – Если сказанное Шмидтом правда, то спрятанный предмет должен быть довольно большого размера.

– Вот именно. Поэтому первое, что мы должны сделать, – это подготовить заявление с изложением всего, что нам известно.

– А может быть, все же вызвать полицию? – предложил Дэвид.

Я покачал головой:

– Не сейчас. Полицейское расследование ничего не даст, ведь речь пойдет о такой фирме, как «Кэлбойд дизель». Если нам удастся узнать, что написал Шмидт на остальных четырех страницах, у нас будет достаточно свидетельств, чтобы доказать хотя бы что-то. Пока мне придется рассчитывать только на себя.

– Боже мой! Ты станешь выдающимся деятелем команды «Вперед!».

– Возможно. Но не забывай, если я исчезну, полиция должна будет обратить внимание на оставленное мной заявление!

Дэвид кивнул и принес из студии пишущую машинку.

– Мы напечатаем заявление в двух экземплярах через копирку, – сказал я, когда он приготовился печатать.

Нам потребовался час времени, чтобы составить нужное заявление. Когда оно было готово, я подписал копию, заложил ее в почтовый конверт и адресовал его инспектору Кришэму. К первому экземпляру заявления я приложил письмо на имя управляющего моим банком. В нем я написал, что оно также должно быть передано лично в руки инспектору полиции Кришэму, если в течение недели от меня не будет никаких известий. Я подчеркнул, что Кришэм должен прочесть его в офисе управляющего. Последнему я детально описал и дал точные приметы инспектора из Скотленд-Ярда.

Я подписал письмо и запечатал его вместе с заявлением в большой конверт. Затем я спросил у Дэвида, имеется ли в его доме черный ход.

– Насколько мне известно, – ответил он, – черного хода у нас нет.

– А пожарная лестница? – подсказал я.

– Нет. Считается, что достаточно выхода на крышу, – пояснил Дэвид.

– Ну да, конечно, крыша! – воскликнул я. – Ты знаешь людей за соседней дверью, тех, которых обокрали? Их дверь на крышу не заперта?

– Думаю, что нет, – немного подумав, ответил Дэвид. – Но они живут на верхнем этаже. Если я постучу в их застекленную дверь, думаю, что они в любом случае поднимутся и, если дверь заперта, откроют ее.

– Ты достаточно хорошо знаешь этих людей, чтобы можно было попросить их отнести письмо в мой банк и никому ничего не говорить?

– Ну, я их знаю не так уж хорошо, – проговорил мой приятель. – Но Гаррисон кажется вполне порядочным человеком. Я думаю, он выполнит просьбу. Ты считаешь, что за нами следят? – добавил он.

– Да, я допускаю такую возможность, – кивнул я. – Пока ты будешь вести переговоры с соседями, я хочу подстраховаться и одновременно позвонить Кришэму. – Я передал Дэвиду конверт. – И не пользуйся больше своим телефоном, – добавил я, когда он направился к двери. – Возможно, он прослушивается.

Дэвид рассмеялся:

– Боже мой! Ты о них слишком высокого мнения.

– Нет, просто я играл в такие игры и раньше. Воры – это одно, а агенты – совсем другое. В особенности немецкие. Не забывай, что в последней войне я служил в разведке.

1 Олд-Бейли – Центральный уголовный суд в Лондоне.

Продолжить чтение

Троянский конь

Глава 1Лицо из Барбакана

Глава 2Таинственное сообщение

Глава 3Корнуэльская прелюдия

Глава 1
Лицо из Барбакана

Глава 2
Таинственное сообщение

Глава 3
Корнуэльская прелюдия