Последняя пощечина

Глава 1

Я стояла у плиты, помешивая его любимое рагу, и думала о том, что диагноз "хорошая жена"– штука, пожалуй, неизлечимая. Как хронический гастрит. Или геморрой. Только вот больничный по нему не дают.

Запах тушеной говядины с луком и морковкой заполнял кухню, смешиваясь с ароматом свежего укропа. Я нарезала зелень мелко-мелко, ритмично, почти медитативно. Десять лет назад я бы сказала, что обожаю готовить. Что это творчество, что каждое блюдо – маленький шедевр. Сейчас я понимала, что просто научилась врать себе качественно. Рагу, борщи, котлеты – это не творчество. Это конвейер. А я на нем – Чарли Чаплин с половником, только без комедийного эффекта.

Мой диплом экономиста пылился где-то в шкафу, в папке с надписью "Важные документы". Интересно, если бы я сказала кому-нибудь, что у меня красный диплом МГУ, поверили бы? Или решили бы, что это я так, приврала для красного словца? Светлана Андреевна Тихомирова, специалист по макроэкономическому анализу, переквалифицировалась в мастера по борщам. Смена профиля прошла успешно, пациент жив, правда, интерес к жизни утрачен.

Я усмехнулась своим мыслям, сняла крышку со сковороды и попробовала подливу. Не хватало соли. Всегда не хватает соли. Как в моей жизни – всегда чего-то не хватает, а чего именно, уже и не вспомнить.

За окном моросил мерзкий осенний дождь. Холодный, серый, бесконечный. Такой дождь, от которого хочется завернуться в плед, налить чаю с лимоном и читать что-нибудь уютное. Джейн Остин, например. Или Маркес. Но вместо этого я стояла у плиты и отсчитывала минуты до его возвращения. Потому что хорошая жена не читает книжки, пока муж голодный.

Хлопнула входная дверь.

Он пришел.

Я не обернулась, продолжая помешивать рагу, но услышала все: тяжелую поступь в прихожей, шарканье ботинок о коврик, возню с курткой. Потом – глухой стук. Он, видимо, промахнулся мимо вешалки. Ничего нового.

– Свет, я дома! – крикнул Вадим из прихожей, и в его голосе я сразу узнала этот оттенок. Чуть более громкий, чем нужно. Чуть более бодрый. Слова чуть-чуть растянутые.

"По кружечке пива", – мысленно перевела я. Это означало, что он зашел с работы "с ребятами"в бар. Одна кружка превращалась в три, три – в пять, а потом он переставал считать. Но это еще не страшно. Страшно, когда он приходит молча.

Вадим появился в дверях кухни. Расстегнутая рубашка, взъерошенные волосы, на щеке – красный след от воротника или чьей-то ладони. Он выглядел усталым. Он всегда выглядел усталым в последние годы, будто жизнь была не жизнь, а бесконечная вахта в шахте.

– Привет, – сказала я, не отрывая взгляда от сковороды.

– Чего готовишь? – Он подошел ближе, и меня накрыло запахом. Табак, дешевое пиво, что-то кислое – пот или просто октябрьская сырость. Еще что-то. Парфюм? Нет, показалось.

– Рагу. Твое любимое.

– О, – он улыбнулся, и на секунду я увидела того Вадика, за которого выходила замуж. Обаятельного, с ямочкой на подбородке, с теплым взглядом. Но только на секунду. – Ты у меня молодец. Я сейчас умоюсь и приду.

Он ушел, и я выдохнула. Пока все нормально. Пока он в стадии "благодушного". Это хорошо. Может, сегодня обойдется.

Я накрыла на стол. Белая скатерть, которую гладила утром. Тарелки с синей каемочкой – подарок на свадьбу от его матери. Хлеб в корзинке, салфетки, стакан воды для него и для меня. Рагу в глубокой миске, от которого шел пар. Картина семейного уюта, только вот выкладывать ее туда не хотелось. Зачем врать чужим людям?

Вадим вернулся, сел на свое место во главе стола. Я села напротив.

– Ну что, как день прошел? – спросила я, накладывая ему полную тарелку.

– Нормально, – буркнул он, беря ложку. – Работа. Ты же знаешь.

Я знала. Работа у Вадима была вечным источником недовольства. Начальник – козел, коллеги – идиоты, зарплата – копейки. Я уже лет пять не спрашивала, почему он не сменит место, если все так плохо. Потому что знала ответ: "Да куда я пойду в мои годы?"Тридцать четыре года – это, видимо, уже старость для карьерных подвигов.

Мы ели молча. Я наблюдала за ним украдкой. Он сгорбился над тарелкой, уткнулся в еду, жевал сосредоточенно, почти злобно. Словно рагу было виновато во всех его неприятностях.

– Как сама? – вдруг спросил он, не поднимая головы.

– Нормально. Уборку делала, в магазин ходила.

– М-м.

Больше он ничего не сказал. Я откусила кусочек хлеба и принялась медленно жевать, глядя в окно. За стеклом плыла октябрьская темнота, в которой размывались огни соседних домов. Где-то там жили другие семьи. Другие жены готовили ужины. Интересно, у них тоже такие разговоры? "Как день?"– "Нормально". "Как сама?"– "Нормально". Нормально, нормально, нормально. Слово, под которым можно спрятать что угодно.

– Что-то мясо сегодня жестковато, – вдруг сказал Вадим, все еще не глядя на меня.

Я замерла с ложкой на полпути ко рту.

– Что? – переспросила я, не веря своим ушам.

– Мясо. Жесткое. – Он наконец поднял на меня глаза, и в них я увидела это глухое недовольство, которое искала во всем повод вырваться наружу. – Ты опять в "Пятерочке"самое дешевое брала?

Во мне что-то дрогнуло. Тонкая, натянутая до предела струна, которая вот-вот лопнет. Я купила мясо в мясной лавке, на рынке, заплатив на треть больше, чем в супермаркете. Потому что он недели две назад устроил скандал, что "кормишь меня какой-то дрянью из магазина".

– Нет, – сказала я очень спокойно, откладывая ложку. – Я брала на рынке. У Палыча. Где ты сам говорил покупать.

– Ну, раз на рынке, то, видимо, Палыч тебя обманул.

– Или, – я не удержалась, – корова перед смертью много нервничала. В отличие от некоторых.

Я сказала это тихо, почти себе под нос, но он услышал. Конечно, услышал. Вадим замер, уставившись на меня. Его лицо медленно наливалось краской.

– Что ты сказала?

– Ничего, – я взяла стакан с водой, сделала глоток. Вода была холодная, и я почувствовала, как она проходит по горлу, оставляя ледяной след. – Я сказала, что мясо, видимо, попалось не очень.

– Нет, ты сказала про "некоторых"! – Он бросил ложку на стол, и она звякнула о край тарелки. – Ты на меня намекала!

– Вадим…

– Что "Вадим"?! – Он повысил голос, и я невольно сжалась. – Ты вечно недовольна! Я пашу как конь на этой работе, чтобы у тебя все было, а тебе лишь бы язык почесать!

"Чтобы у меня все было"– это хорошо. Три копейки на хозяйство, которые он выдает, как милостыню. Квартира, которую он при каждом удобном случае называет "моей квартирой". Право не работать, которое на самом деле – запрет работать, потому что "кто тогда за домом следить будет?".

– Я не недовольна, – сказала я, все еще спокойно. Удивительно спокойно, учитывая, что внутри меня уже бушевал целый ураган. – Я просто сказала, что мясо могло попасться жесткое. Это бывает.

– Ага, "бывает"! – Он встал из-за стола так резко, что стул заскрипел. – У тебя на все отговорки есть! Может, ты просто готовить разучилась?

Я посмотрела на него. На его красное лицо, на дергающийся желвак на скуле, на этот взгляд, в котором плескалась мутная обида на весь мир. И я вдруг очень четко поняла: он сейчас просто срывается. Не на мне. На жизни. На своей работе, на начальнике, на том, что пиво кончилось слишком быстро и нужно возвращаться домой, где его ждут не приключения, а семейный быт. И я – удобная мишень. Всегда удобная. Всегда под рукой.

– Может, и разучилась, – сказала я тихо. – Извини. Можешь заказать доставку, если не нравится.

Это был неправильный ответ. Я знала, что это неправильный ответ. Сарказм – не лучшее топливо для тушения пожара. Но я устала. Боже, как же я устала от этих вечеров.

– Доставку! – Вадим рассмеялся, но смех вышел каким-то лающим, злым. – Конечно! На какие деньги, позволь спросить? Или ты думаешь, у меня денег куры не клюют?

– Я не…

– Я тебя десять лет кормлю, одеваю, крышу над головой даю! Я молча смотрела на него. Крышу. Эту двухкомнатную квартиру на окраине, в которую нас пустили жить его родители после свадьбы, потому что сам он так и не смог сдержать обещание купить свою. И теперь он тыкал мне этой "крышей"в лицо при каждой ссоре, словно я была не женой, а бездомной кошкой, которую он подобрал из милости.

А ты сидишь тут, как пани, и еще рот распускаешь! – Он шагнул к столу, оперся на него руками, навис надо мной. – Ты хоть понимаешь, как мне тяжело?!

Понимаю ли я. Конечно, понимаю. Я понимаю, что ему тяжело. Что работа его не радует, что жизнь не сложилась так, как он мечтал. Но почему-то его тяжесть всегда должна была стать моей. Его неудачи – моей виной. Его плохое настроение – моей проблемой.

– Понимаю, – сказала я, все так же тихо. – Прости. Я не хотела тебя расстраивать.

Он смотрел на меня еще несколько секунд, тяжело дыша, потом резко выпрямился и махнул рукой.

– Да ладно. Забудь. – Голос его стал чуть мягче, почти виноватым. – Просто устал я. Башка болит.

– Сейчас принесу таблетку.

– Не надо. Я сам.

Он развернулся и вышел из кухни. Я услышала, как он прошел в гостиную, как щелкнул пульт телевизора, как знакомый голос диктора понес какую-то новость про политику и экономику. Звуки, которые я слышала каждый вечер последние десять лет.

Я сидела за столом и смотрела на его недоеденную тарелку. На остывающее рагу, в котором застыл блестящий слой жира. На кусок хлеба, который он откусил и бросил. На свою тарелку, в которой я так и не доела свою порцию. Мне больше не хотелось есть.

Я встала и начала убирать со стола. Механически. Соскребла остатки еды в мусорное ведро, поставила тарелки в раковину, открыла кран. Горячая вода обожгла руки, но я даже не поморщилась. Губка, средство для посуды, круговые движения. Тарелка за тарелкой. Ложка за ложкой.

Из гостиной доносился гул телевизора и его редкие реплики – то ли комментировал новости, то ли ругался на что-то. Я не вслушивалась. Я просто мыла посуду и думала о том, что вот так мы и живем уже десять лет. В одной квартире, но в параллельных мирах. Он – в гостиной перед телевизором. Я – на кухне с посудой. Километры молчания между нами.

Когда я закончила, вытерла руки полотенцем и подошла к окну. На улице все так же моросил дождь. Фонарь под окном отбрасывал желтоватый свет на мокрый асфальт, и в этом свете плясали тени голых веток. Осень добивала последние листья, и город готовился к зиме. К долгой, холодной, серой зиме.

Я прижалась лбом к холодному стеклу и посмотрела на свое отражение. Размытое, бледное, почти призрачное. Женщина тридцати двух лет, которая когда-то мечтала о карьере, о путешествиях, о большой любви. Которая верила, что брак – это партнерство, а не молчаливое перемирие. Которая думала, что "навсегда"означает "счастливо", а не "привычно".

Где-то там, за этим стеклом, под этим дождем, жили другие люди. Влюбленные пары, которые смеялись под одним зонтом. Семьи, которые ужинали и разговаривали по-настоящему. Женщины, которые не боялись высказать свое мнение о мясе.

А я стояла здесь, в квартире с работающим телевизором и молчащим мужем, и задавала себе вопрос, который не давал мне покоя уже много месяцев:

И это все? Это и есть та самая семейная жизнь, о которой я мечтала в белом платье под вальс Мендельсона? Это и есть "они жили долго и счастливо"?

Дождь усилился, барабаня по стеклу, и я закрыла глаза. Завтра будет новый день. Новый завтрак, новый обед, новый ужин. Новая ссора на пустом месте или новое молчание. А может, он придет трезвый и будет пытаться загладить вину. Это тоже случалось.

Но что-то подсказывало мне, что завтра уже не будет таким, как вчера. Что-то внутри меня сдвинулось, треснуло, дало первую трещину. Тонкую, почти незаметную. Но именно с таких трещин и начинаются обвалы.

Я открыла глаза и посмотрела в темноту за окном. Он уже храпел на диване – я слышала знакомое сопение из гостиной. А я все стояла у окна и не могла оторваться от своего призрачного отражения.

На улице моросил дождь, смывая грязь с асфальта. А кто смоет эту липкую, серую усталость с моей души? Вопрос, как всегда, остался без ответа.

Глава 2

Я проснулась от тишины. Странной, непривычной тишины, которая бывает только тогда, когда ты спишь один. Вся кровать – моя. Подушки – мои. Одеяло никто не стягивает к себе.

Открыв глаза, я повернула голову. Вторая половина кровати была пуста. Значит, он так и уснул на диване в гостиной.

Восемь утра. Суббота. За окном серело и моросило. Я накинула халат и вышла из спальни. В квартире пахло кофе.

В гостиной диван был аккуратно заправлен, плед сложен. Никаких следов вчерашнего вечера. Все убрано. Все чисто.

Я замерла. Это плохой знак. Когда Вадим убирает за собой после пьянки, начинается операция "Шарман". Я назвала её так года три назад: он напивается, орёт, я обижаюсь. Утром он включает обаяние, я "прощаю". Занавес, аплодисменты, до следующего раза.

Раньше это работало. Сейчас я просто знала сценарий наизусть.

На кухне Вадим стоял у плиты спиной ко мне. Волосы мокрые – успел в душ. От него пахло одеколоном. В восемь утра в субботу.

– Доброе утро, солнышко, – он обернулся с той самой улыбкой. Теплой, с ямочкой на подбородке. – Я тут приготовил сюрприз.

Он поднял кухонное полотенце. Под ним – поднос с чашкой кофе, помятым круассаном и салфеткой, сложенной треугольником.

– Кофе в постель! Ну, почти. Присаживайся.

Я села. Он поставил передо мной поднос, сел напротив. Смотрел выжидающе.

Кофе был горячий, крепкий, с пенкой. Именно такой, как я люблю. Я сделала глоток.

– Ну? – не выдержал он.

– Хороший кофе.

– Свет… – Он наклонился ко мне. В глазах мольба. Хорошо отрепетированная. – Прости меня за вчера. Я был полным идиотом.

Главная фраза спектакля. "Прости меня". Два слова, после которых я должна растаять и сказать: "Все хорошо, родной".

– Света, ну же. Я знаю, что был неправ. Просто на работе такое творится… Шеф опять прессует, проект горит. Я сорвался на тебе, а ты ни в чем не виновата.

Переложить вину на обстоятельства. Классика.

– Понимаю, – сказала я ровно. – Бывает.

– Ты же знаешь, как мне бывает тяжело…

Знаю. Вадиму тяжело. Вадим не оценен по достоинству. Вадим сражается с драконами корпоративной культуры. Только почему-то его раны должна зализывать я.

– Знаю.

Я отщипнула кусочек круассана. Он был черствый.

Вадим нахмурился. Спектакль шёл не по сценарию. Он встал, обошёл стол, сел рядом со мной. Слишком близко. Его рука легла мне на плечо.

– Свет, миленькая, – он заглянул мне в лицо снизу вверх. Большие глаза, полные раскаяния. Его коронный номер. – Я правда виноват. Обещаю, больше так не будет. Прости меня, а?

Раньше это работало. Раньше я верила.

Сейчас я смотрела на него и думала: интересно, на работе он тоже на начальника орёт? Или только дома можно кричать на беззащитных?

– Все хорошо, – я выдавила улыбку. – Забудь. Действительно, всё бывает.

– Вот и помирились! – Он просиял. Обнял меня за плечи, чмокнул в макушку. – Ты у меня самая лучшая! Самая понимающая!

Его футболка пахла кондиционером для белья, который я купила на прошлой неделе. Я стирала это бельё, гладила, развешивала. Делала всё, чтобы ему было комфортно.

– Знаешь, давай сегодня куда-нибудь съездим? В парк, может? Давно мы никуда не выбирались.

Давно. Последний раз мы ходили в кино на боевик, который он выбрал. Два часа взрывов и погонь. Он был доволен. Я – нет. Но я не сказала.

– Может, в другой раз? У меня стирка, уборка. Ты же знаешь, суббота.

– Ну ладно. Тогда я, может, к ребятам съезжу. Машину посмотреть, у Колька что-то с движком.

Конечно. К ребятам. Коляны, Серёги, Димы – свита вечных мальчиков, которые "смотрят машины", а на деле бухают в гараже.

– Конечно, езжай.

– Точно не обидишься?

– Не обижусь.

Он облегченно выдохнул. Миссия выполнена. Жена прощена, совесть чиста.

– Я пойду соберусь. Вечером вернусь. – Он остановился в дверях. – И кстати, рагу вчера было вкусное. Правда. Просто я устал был, сорвался. Не обращай внимания.

Хлопнула входная дверь. Он ушёл.

Я сидела на кухне, смотрела на несчастный круассан, который он так красиво подал на блюдце, и понимала, что у меня больше нет аппетита. Кофе вдруг показался горьким.

Я встала и начала убирать. Поднос в раковину, чашка, блюдце. Круассан завернула в салфетку и выбросила.

Суббота. Впереди целый день стирки, уборки, готовки. Раньше мне нравилось. Это была моя территория, моё маленькое королевство. Но когда королевство состоит только из кухни, ванной и пылесоса, оно становится камерой.

Я включила стиральную машину, засыпала порошок. Пока она гудела, взяла швабру. Помыла полы, вытерла пыль, пропылесосила ковёр. Механически. Автопилот.

Наклонившись под диван, я увидела что-то тёмное между подушками. Вчерашняя рубашка Вадима. Та самая, в которой он пришёл с работы.

Я машинально поднесла её к лицу, проверяя, нужна ли стирка.

И замерла.

Запах.

Не его одеколон. Не табак. Не пот.

Духи. Женские. Дешёвые, приторно-сладкие, удушливые. Чужие.

Я стояла с этой рубашкой в руках и нюхала её ещё раз. Может, показалось? Может, кто-то в метро стоял рядом?

Но запах въелся в ткань. В воротник. Там, где чужая голова могла прижаться к его плечу.

Я бросила рубашку на диван, будто она обожгла меня.

Сердце колотилось. В висках стучало.

Нет. Стоп. Не надо делать трагедию. Он мог случайно… что? Обнять кого-то? Столкнуться с накрашенной дурой в баре? Это ничего не значит.

Но руки дрожали.

Я взяла рубашку и пошла к стиральной машине. Бросила в корзину с грязным бельём. Пусть стирается. Пусть этот запах смоется.

Но даже когда я вернулась к уборке, запах не уходил из головы. Приторный, липкий, чужой.

К обеду квартира сияла чистотой. Я села на диван и взяла телефон.

Марина выложила фото с какого-то открытия – в красивом платье, с бокалом шампанского. "Новый проект стартовал! 🚀"

Я посмотрела на своё отражение в тёмном экране. Домашний халат, растрёпанные волосы, усталое лицо. Никакого шампанского. Только чистая квартира и муж, от рубашки которого пахнет чужими духами.

Написать Марине? О чём? "Привет, он вчера орал, сегодня принёс кофе, я простила. А ещё от его рубашки пахнет бабой, но я делаю вид, что не заметила"?

Марина всегда говорила: "Света, ты слишком мягкая. Тебя используют".

Может, она была права.

Я выключила телефон и легла на диван, уткнувшись лицом в подушку. Пахло стиральным порошком и Вадимом. И теми духами. Теперь я чувствовала их везде.

Вчерашний вечер. Его крики. "Ты вечно недовольна!"Сегодняшнее утро. Его улыбка. "Прости меня, солнышко". И эта рубашка с запахом чужой жизни.

Раньше эти улыбки стирали крики. Раньше я верила, что "обаятельный Вадим"– настоящий, а "злой Вадим"– сбой. Но сейчас я поняла: они оба настоящие. И улыбки не стирают крики. Они просто заставляют забыть. До следующего раза.

За окном серело небо, шуршал дождь. А я сидела в чистой квартире и думала о том, что чувства не выбросишь. Они копятся. И однажды их становится так много, что им уже некуда деться.

Стиральная машина пискнула. Я встала, достала мокрую рубашку, повесила на сушилку. Вода капала на пол. Капля за каплей. Так же уходит и моя жизнь.

Три часа дня. До его возвращения ещё минимум четыре часа. Четыре часа до того, как я увижу его снова и буду изображать, что ничего не знаю. Что не чувствовала этот запах. Что всё ещё верю в его "прости"и "больше не будет".

Я подошла к холодильнику. Мой взгляд упал на магнит – Эйфелеву башню. Мы купили его когда-то на блошином рынке. Вадим сказал: "Когда-нибудь мы обязательно туда съездим. В Париж. Обещаю".

Это было восемь лет назад.

Я сняла магнит, покрутила в руках. Дешёвая пластмасса, облупившаяся краска. Когда-то я верила, что это символ наших будущих путешествий.

Теперь это просто кусок пластмассы.

Я открыла мусорное ведро и бросила его туда. Щёлкнуло.

Всё.

Я прислонилась к холодильнику и закрыла глаза.

Вечером он вернётся. Может, трезвый, может, пьяный. Сядет за мой ужин. Посмотрит телевизор. Ляжет спать.

А я буду лежать рядом и думать о той женщине, чьи духи въелись в его рубашку. Молодая? Красивая? Смеётся над его шутками? Верит его обещаниям?

Или она вообще не думает обо мне. Может, для неё я просто не существую. Удобная жена, которая стирает, готовит и молчит. Мебель.

Я подошла к зеркалу в прихожей. Женщина тридцати двух лет с усталыми глазами. В старом халате, с немытой головой. Невидимая.

Та, другая, наверное, красится. Носит каблуки. Не боится сказать, что думает. Не прощает за круассан и кофе.

А я стою в квартире, которую сама убрала, и жду мужа, который пахнет чужими духами. И я буду молчать. Потому что привыкла. Потому что боюсь.

Чего? Скандала? Развода? Одиночества?

Или самого страшного – что если я спрошу, он скажет правду. И тогда мне придётся что-то решать. Что-то менять. А я разучилась быть сильной.

За окном усилился дождь. Серое небо, мокрый асфальт, пустая квартира.

Я посмотрела на дверь.

Впервые в жизни я ждала его возвращения не с усталостью. Не с грустью.

Я ждала его со страхом.

Страхом того, что он придёт пьяный, и будет новый скандал. Страхом того, что он придёт трезвый, и я снова промолчу. Страхом того, что я снова прощу.

Но больше всего я боялась того, что в следующий раз не почувствую ничего. Ни боли, ни обиды, ни злости.

Потому что когда чувств не остаётся – это конец. Не громкий, со скандалами. Тихий. Как этот дождь. Монотонный, серый, бесконечный.

Я обхватила себя руками.

Дождь барабанил по стеклу, смывая грязь с асфальта.

А я стояла у двери и думала о том, кто смоет этот запах чужих духов с моей души.

И впервые не знала ответа.

Вернее, знала.

Просто не хотела в него верить.

Глава 3

Вадим вернулся около девяти вечера. Не пьяный. Даже не навеселе. Просто уставший, немного встрепанный, пахнущий гаражом, машинным маслом и сигаретами. Я встретила его на кухне, где накрывала на стол.

– Как съездил? – спросила я, помешивая картофельное пюре. Я приготовила его любимое: котлеты с пюре и солеными огурцами. Классика жанра. Еда, которая кричит "добро пожаловать домой, дорогой муж".

– Нормально, – он скинул куртку прямо на стул. – У Кольки реально движок барахлит. Масло жрет как не в себя.

– М-м, – я кивнула, делая вид, что меня глубоко волнуют проблемы Колькиного движка. На самом деле я не понимала ни слова из того, что Вадим обычно рассказывал про машины. Карбюратор, коленвал, какие-то сальники – для меня это все звучало как заклинания на мертвом языке.

– Ужин готов? – спросил он, заглядывая в кастрюлю.

– Готов. Садись.

Мы поужинали тихо, почти мирно. Вадим даже похвалил котлеты. "Вкусные, прям как у мамы", – сказал он, и я не стала уточнять, у чьей именно мамы. У его мамы получались котлеты из разряда "резина с опилками", но я держала это мнение при себе. Семейная дипломатия превыше всего.

После ужина он завалился на диван смотреть футбол, а я пошла мыть посуду. Обычный вечер. Никаких криков, никаких претензий. Может, "примирение"действительно сработало? Может, он и правда осознал?

Я высушила последнюю тарелку, повесила полотенце и вышла из кухни. В гостиной бубнил телевизор, Вадим что-то недовольно бормотал про судью. Я прошла мимо, кинув:

– Я в душ.

– Ага, – ответил он, не отрывая взгляда от экрана.

В ванной я разделась, включила воду погорячее и встала под струи. Горячая вода лилась по спине, по плечам, смывая усталость дня. Я закрыла глаза и попыталась расслабиться. Завтра воскресенье. Выходной. Можно будет поспать подольше, может, даже почитать книжку, которую я начала месяц назад и так и не дочитала. Хотя нет, завтра к его родителям на обед. Черт. Я совсем забыла.

Обед у свекрови – это отдельный вид спорта. Три часа разговоров о том, какая у соседки Зины дочка молодец – и замужем, и двое детей, и работает. Намеки в мою сторону, завуалированные под заботу. "Светочка, а ты не думала на курсы какие-нибудь пойти? А то дома сидишь, скучно ведь". Да, свекровь, ужасно скучно мыть за твоим сыном носки и готовить ему завтраки-обеды-ужины. Прямо тоска зеленая.

Я усмехнулась своим мыслям, намылила волосы шампунем. Ладно, завтра как-нибудь переживу. Главное – улыбаться и кивать. Дипломатия, да.

Я вышла из душа минут через двадцать, завернувшись в махровый халат. Волосы я не сушила – лень. Пусть сохнут сами. Прошла в спальню, включила ночник и достала пижаму. Футболка и мягкие штаны – мой стандартный комплект для сна. Ничего сексуального, ничего кружевного. Просто удобная одежда для удобного сна.

Я переоделась, забралась под одеяло и взяла телефон. Марина прислала сообщение: "Свет, как дела? Не пропала?"Я улыбнулась. Марина всегда проверяла меня так, будто я была на войне, а не дома у мужа.

"Все хорошо", – написала я. Ложь номер сто пятьдесят за сегодня, но кто считает?

"Уверена? Этот козел не буянил?"

Я посмотрела на экран. Марина называла Вадима "козлом"уже года два. Раньше я обижалась, просила ее так не говорить. Потом перестала. Потому что иногда она была права.

"Нет, все тихо. Спокойной ночи, Марин".

"Спи, солнце. Звони, если что".

Я выключила телефон и положила его на тумбочку. За стеной доносились приглушенные звуки телевизора. Вадим все еще смотрел футбол. Или уже какой-то другой матч. У него это могло продолжаться часами.

Я закрыла глаза, укуталась в одеяло поудобнее и попыталась заснуть. Завтра будет новый день. Обед у свекрови, где я буду изображать счастливую невестку. Потом, может быть, удастся урвать часок на себя. Почитать. Или просто полежать и смотреть в потолок. Даже это было бы счастьем.

Я почти задремала, когда услышала, как хлопнула входная дверь. Резко. Громко. Я открыла глаза и замерла. Дверь? Кто-то ушел? Или пришел?

Потом до меня дошло. Вадим вышел. Посреди вечера, в одиннадцать часов. Куда?

Я встала с кровати, накинула халат и вышла в коридор. Его куртки на вешалке не было. Ботинки тоже. Значит, действительно ушел.

Я прошла в гостиную. Телевизор работал вхолостую, показывая рекламу стирального порошка. На журнальном столике валялся его телефон. Экран светился – пришло сообщение. Я не собиралась читать чужие СМС, но экран был прямо передо мной, и я невольно увидела начало: "Вадик, ты идешь? Мы уже начали…"

Я взяла его телефон. Это было нарушением всех правил и личных границ, я знала. Но что-то внутри меня кольнуло. Кольнуло так сильно, что я не смогла удержаться.

Сообщение было от Кольки. "Вадик, ты идешь? Мы уже начали, Серый пиво принес. Давай, не тормози".

Так. Значит, он ушел "к ребятам". Опять. В одиннадцать вечера, когда жена уже легла спать. Ушел бухать. После вчерашнего "прости меня, солнышко"и сегодняшних котлет. После всех его обещаний.

Я положила телефон обратно на стол. Во мне поднималась злость. Тупая, горячая злость, которую я обычно подавляла и прятала глубоко внутрь. Но сейчас она рвалась наружу, распирая грудь.

Я посмотрела на часы. Одиннадцать вечера. Он вернется когда? В час? В два? Пьяный в стельку, еле стоящий на ногах, с перегаром и мутным взглядом?

Я пошла обратно в спальню, легла и уставилась в потолок. Спать уже расхотелось. Я лежала и считала трещины на побелке. Их было семь. Или восемь. Я сбивалась.

Время тянулось мучительно медленно. Я так и не заснула. Просто лежала, слушая тишину квартиры и тиканье будильника на тумбочке. Тик-так. Тик-так. Каждая секунда отбивалась молоточком по моим нервам.

В начале первого я услышала звуки в подъезде. Хлопнула дверь внизу. Чьи-то пьяные голоса, смех. Потом – тяжелые шаги на лестнице. Спотыкающиеся, неровные. Это он.

Я села на кровати, натянула одеяло на колени. Сердце колотилось. Почему-то мне было страшно. Глупо, конечно. Это же просто мой муж возвращается домой. Мой муж, с которым я прожила десять лет. Чего мне бояться?

Ключ скрежетнул в замке. Один раз. Второй. Третий – мимо. Он не мог попасть ключом в скважину. Наконец, щелчок. Дверь открылась.

Вадим вваливался в прихожую. Я слышала, как он грохнулся о стену, как ругнулся вполголоса. Потом – возня с ботинками. Что-то упало, покатилось по полу.

Я встала и вышла в коридор. Он стоял, держась одной рукой за стену, пытаясь стянуть ботинок с ноги. Лицо красное, глаза мутные, волосы растрепаны. От него несло пивом и сигаретами так, что можно было надышаться и опьянеть.

– Привет, – сказал он, увидев меня, и глупо улыбнулся. – А ты не спишь.

Это была не пьяная благодушность. Это было что-то другое. Он был не просто пьян. Он был пьян в стельку. Еле стоял на ногах.

– Вадим, – начала я как можно спокойнее, – ты куда ходил?

– К ребятам. – Он наконец стянул ботинок и швырнул его в угол. – Посидели, пива попили. Нормально.

– Ты обещал, что больше так не будет.

– Что "так"? – Он с трудом сфокусировал на мне взгляд. – Я что, с мужиками посидеть не могу? Я что, в тюрьме?

– Я не об этом. Ты обещал не напиваться.

– Я не напился! – Он повысил голос, и я вздрогнула. – Я немного выпил! По-мужски!

По-мужски. Когда еле стоишь на ногах и не можешь попасть ключом в дверь – это, видимо, нормально. Это "по-мужски".

– Ладно, – сказала я тихо. – Пойдем спать. Утром поговорим.

– Какое "утром"?! – Он оттолкнулся от стены и сделал шаг ко мне. Пошатнулся, но устоял. – Ты мне сейчас указывать будешь?!

Я не понимала, откуда эта агрессия. Я же ничего такого не сказала. Просто предложила лечь спать. Но он был как натянутая пружина, готовая сорваться в любой момент.

– Я не указываю. Я просто…

– "Просто"! – Он рассмеялся злобно, противно. – Ты всегда "просто"! "Просто пойдем спать", "просто не пей", "просто будь хорошим мальчиком"! Запарила!

Последнее слово он выплюнул так, что я отшатнулась. Он никогда не разговаривал со мной в таком тоне. Даже в самые пьяные вечера он просто был молчаливым и угрюмым. Но сейчас…

– Вадим, успокойся…

– Заткнись! – заорал он, и я замерла. – Заткнись уже со своими советами! Я пашу на работе как проклятый, а ты тут сидишь, ничего не делаешь, и еще мне указываешь!

"Ничего не делаешь". Я услышала эти слова, и что-то внутри меня лопнуло. Ничего не делаю? Я, которая стирает его вонючие носки, готовит ему три раза в день, убирает эту квартиру, слушает его нытье про работу и еще изображает счастливую жену на семейных праздниках – я ничего не делаю?

– Вадим, ты пьян, – сказала я, стараясь сохранить остатки спокойствия. – Иди спать. Утром все обсудим.

– Что "обсудим"?! – Он схватил меня за плечо. Сильно. Больно. Его пальцы впились в мою кожу. – Ты что, психолог теперь? Будешь меня лечить?!

– Отпусти, – я попыталась вырваться, но он держал крепко. – Вадим, больно!

– Больно?! – Он дернул меня к себе, и я почувствовала его дыхание – мерзкое, кислое, пропахшее алкоголем. – Тебе больно?! А мне, думаешь, не больно?! Мне каждый день больно на этой работе, с этим начальником-мудаком! А ты тут устроила из себя жертву!

– Я не устраиваю…

– Заткнись!!!

И он замахнулся.

Я даже не поняла сразу, что произошло. Просто резкая, жгучая боль на щеке. Звон в ушах. Мир качнулся, поплыл, на секунду погас. Я схватилась рукой за стену, пытаясь не упасть.

Он ударил меня. Вадим. Мой муж. Человек, который клялся любить и защищать меня. Он ударил меня по лицу.

Я медленно подняла глаза на него. Он стоял, тяжело дыша, с опущенными руками. На его лице было что-то похожее на испуг. Или шок. Он смотрел на меня и, кажется, сам не верил в то, что только что сделал.

– Света… – начал он, и голос его вдруг стал тихим, почти жалобным. – Я не… Я не хотел…

Я молчала. Просто стояла и смотрела на него, прижимая ладонь к горящей щеке. Я не плакала. Не кричала. Внутри меня была пустота. Оглушающая, всепоглощающая пустота.

– Света, прости… – Он сделал шаг ко мне, но я отступила. Инстинктивно, не думая. Просто мое тело решило за меня: не подпускать его ближе.

Он замер. Посмотрел на меня еще раз, потом резко развернулся, прошел в гостиную и рухнул на диван лицом вниз. Через минуту я услышала его храп.

Я стояла в коридоре и не могла пошевелиться. Щека горела. В ушах все еще звенело. Но страшнее всего была тишина, наступившая после. Тишина, в которой я отчетливо поняла: это конец. Не брака. А моей прежней жизни. Той жизни, где я еще могла притворяться, что все нормально. Что мы обычная семья. Что он любит меня, просто устает. Что я терплю, потому что так правильно.

Я посмотрела на дверь гостиной, за которой уже храпел мой муж. Мой мучитель. Мой тюремщик.

И я поняла, что боюсь. Впервые за десять лет я по-настоящему боюсь человека, с которым живу под одной крышей.

Я медленно дошла до ванной, закрыла дверь на замок и включила свет. В зеркале на меня смотрела незнакомая женщина с красным пятном на щеке и безумными глазами. Я прикоснулась пальцами к лицу – было горячо и больно.

Первая пощечина. Говорят, это всегда самое страшное. Потому что после первой будет вторая. И третья. И все остальные.

Я села на край ванны, обхватила себя руками и попыталась дышать ровно. Но не получалось. Дыхание сбивалось, комок подкатывал к горлу. Я зажала рот ладонью, чтобы не закричать.

Что мне делать? Что, черт возьми, мне теперь делать?

Позвонить Марине? Сказать ей: "Привет, ты была права, он меня ударил"? Уйти? Куда? У меня нет денег, нет работы, нет своего жилья. Я десять лет была только женой. Я разучилась быть просто Светой.

Или остаться? Подождать утра? Он проснется, будет извиняться, клясться, что больше никогда. Принесет цветы. Или кофе в постель. И я прощу его, потому что так делают хорошие жены. Потому что "в семье всякое бывает". Потому что "куда я пойду".

Я смотрела на свое отражение и видела в нем не себя. Я видела жертву. Испуганную, растерянную, раздавленную жертву.

И мне стало так противно от этого зрелища, что захотелось разбить зеркало. Просто врезать по нему кулаком, чтобы больше не видеть эту жалкую женщину, которой я стала.

Но я не разбила. Я просто сидела на краю ванны в пижаме и старом халате, слушая, как за стеной храпит мой муж, и думала о том, что сегодняшняя ночь разделила мою жизнь на "до"и "после".

До – я еще могла верить, что все наладится.

После – я знала, что не наладится никогда.

Я не знаю, сколько просидела там. Может, час. Может, два, может больше.

Глава 4

Я сидела на холодном полу в ванной, прижавшись спиной к двери, и смотрела на кафельную плитку. Белая, с мелким рисунком, местами отколота. Вадим обещал ее заменить три года назад. Не заменил, конечно. Как и обещание не пить. Как и обещание "больше так не будет".

Обещания у него вообще хорошо получались. А вот с выполнением была проблема.

Я усмехнулась этой мысли, и от этой усмешки стало еще больнее. Щека пульсировала, отбивая ритм вместе с сердцем. Я поднялась на ватных ногах и посмотрела в зеркало.

Красное пятно расползалось от скулы к подбородку. Отпечаток его ладони. Четыре пальца и большой палец – как клеймо. "Собственность Вадима Соколова, при попытке сбежать будет применена сила".

Я провела пальцами по опухшей коже. Горячо. Завтра будет синяк. Большой, яркий, фиолетовый. Как я его объясню свекрови на обеде? "Упала"? "Дверью ударилась"? Или, может, скажу правду: "Ваш сыночек меня отметелил, мать Люда, хотите чаю?"

Господи, я сошла с ума. Я стою в ванной со свежей пощечиной и шучу про это. Видимо, мозг не выдержал и переключился в режим "истерика с элементами стендапа".

Руки дрожали. Я попыталась сжать их в кулаки, но пальцы не слушались. Все тело меня не слушалось – оно жило своей жизнью, тряслось, дергалось, пыталось то ли убежать, то ли просто развалиться на части.

Надо было что-то делать. Но что? Уснуть, а утром проснуться и делать вид, что ничего не произошло? "Доброе утро, дорогой, хочешь омлет или яичницу? Кстати, вчера ты мне врезал, но это мелочи, давай забудем".

Или… Или можно уйти. Прямо сейчас. Собрать вещи и уйти, пока он храпит на диване.

Куда?

К Марине.

Эта мысль пришла внезапно, и я схватилась за нее, как утопающий за соломинку. Марина. Конечно. Она примет. Она всегда говорила: "Если что – звони в любое время". Правда, она имела в виду звонки типа "давай встретимся выпьем вина", а не "меня муж избил, можно к тебе переночевать", но…

Я вытащила телефон из кармана халата. Экран светился в темноте ванной слишком ярко, резал глаза. Я нашла ее номер, уставилась на кнопку вызова. Надо нажать. Просто нажать и позвонить. Что тут сложного?

Мои пальцы не двигались.

Потому что если я позвоню, это станет реальностью. Я официально признаю, что мой муж меня ударил. Что у меня проблемы. Что мой брак – это не "ну, у нас бывают сложности, как у всех", а самая настоящая катастрофа с жертвами.

Я зажмурилась, сделала глубокий вдох и нажала на вызов.

Гудки. Длинные, бесконечные. Марина не брала трубку. Конечно, не брала – второй час ночи, нормальные люди спят. Я уже собиралась сбросить, как вдруг щелкнуло, и в трубке послышался сонный, недовольный голос:

– Алло? Света? Ты в курсе, который час?

Я открыла рот, чтобы что-то сказать. Извиниться. Объяснить. Но из горла вырвался только какой-то хрип. И потом – рыдание. Громкое, некрасивое, которое я пыталась сдержать весь вечер.

– Света?! – Голос Марины мгновенно стал трезвым и резким. – Света, что случилось?!

Я пыталась говорить, но вместо слов были только всхлипы и задыхающиеся вздохи. Я зажала рот ладонью, пытаясь себя успокоить, но только рыдала сильнее.

– Света, дыши, – скомандовала Марина. – Глубокий вдох. Выдох. Еще раз. Давай.

Я послушалась. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Рыдания немного стихли, превратились в тихие всхлипы.

– Этот урод? – спросила Марина тихо, но в ее голосе звучала такая ледяная ярость, что я вздрогнула. – Он тебя ударил?

– Да, – выдавила я. – Он… он был пьяный… и он…

– Сука, – прошипела Марина, и я не знала, кого она имела в виду – меня или Вадима. Наверное, его. – Где ты сейчас?

– Дома. В ванной.

– А он?

– Спит. На диване.

– Хорошо. Слушай меня внимательно, – ее голос стал четким, деловым, как у полководца перед боем. – Сейчас ты выходишь из ванной. Идешь в спальню. Берешь сумку и кидаешь туда самое необходимое. Документы – паспорт, инн, снилс, что там у тебя еще есть. Деньги, если есть. Телефон и зарядка. Сменное белье. Все остальное потом заберешь. На все – пятнадцать минут максимум.

– Марин…

– Не перебивай! – оборвала она меня. – Потом тихо выходишь из квартиры. Вызываешь такси. Приезжаешь ко мне. Адрес помнишь?

– Помню, но…

– Никаких "но"! Света, ты меня слышишь? Если ты сейчас не уйдешь, он ударит снова. Это не последний раз. Это первый. Понимаешь разницу?

Я понимала. Конечно, понимала. Первая пощечина – это как первая трещина в плотине. Вроде мелочь, можно замазать, забыть. Но за ней придут другие. Пока плотина не рухнет, похоронив под собой все.

– Я не могу, – прошептала я. – Марин, я не могу сейчас…

– Можешь! – Она почти кричала в трубку. – Света, ты можешь! Ты просто собираешь вещи и выходишь! Что тут сложного?!

– Это его квартира…

– И что?!

– Он же не специально… Он был пьяный… Он не хотел…

Тишина. Долгая, тяжелая, в которой я физически ощущала, как Марина на том конце провода считает до десяти, чтобы не сорваться и не наорать на меня.

– Света, – наконец произнесла она очень тихо и очень отчетливо. – Послушай меня. Он был пьяный – это не оправдание. Это объяснение, но не оправдание. Ты понимаешь? Алкоголь не превращает нормального человека в урода. Алкоголь просто развязывает уроду руки.

– Но у него стресс на работе…

– У всех стресс! У меня стресс! У половины страны стресс! Но мы же не лупим своих близких!

– Куда я пойду? – У меня снова началась истерика. – У меня нет денег! Нет работы! Я десять лет ничего не делала! Кто меня возьмет?!

– Я тебя возьму, дура! – рявкнула Марина. – Ко мне приедешь! У меня диван есть, жрать есть, крыша над головой есть! А работу найдем! Я тебе помогу!

– Я не могу быть обузой…

– Обуза – это тот придурок, с которым ты живешь! Он – обуза! Ты – моя подруга! Света, ну пожалуйста, – ее голос вдруг стал мягче. – Пожалуйста, уйди оттуда. Прямо сейчас. Не жди утра. Не жди, пока он проснется и начнет извиняться. Просто… просто уйди. Ради меня. Ладно?

Я сидела на полу ванной, прижимая телефон к уху, и чувствовала, как слезы текут по щекам, жгут опухшую кожу. Уйти. Просто взять и уйти. Звучало так просто. Но на деле…

– Я подумаю, – прошептала я.

– Света…

– Правда подумаю. Обещаю.

Марина тяжело вздохнула.

– Хорошо. Но если что – звони. В любое время. Я приеду за тобой хоть среди ночи. Слышишь?

– Слышу.

– И Света… Будь осторожна. Пожалуйста.

– Буду.

Я положила трубку и прислонилась затылком к двери. В квартире было тихо. Только храп из гостиной и мое собственное дыхание – прерывистое, всхлипывающее.

Марина права. Надо уходить. Прямо сейчас. Собрать вещи, вызвать такси, уехать. Начать новую жизнь. Ведь это же правильно, да? Это же то, что делают умные, сильные женщины в такой ситуации.

Но я не чувствовала себя ни умной, ни сильной.

Я чувствовала себя испуганной. Растерянной. Парализованной.

Потому что уйти – это не просто "собрать вещи и уехать". Это означало признать, что десять лет моей жизни были ошибкой. Что я выбрала не того человека. Что мой брак – провал. Что я – неудачница.

Это означало остаться без крыши над головой. Без денег. Без работы. Стать обузой для подруги. Начинать все с нуля в тридцать два года.

Это означало столкнуться со всеми "я же говорила"от знакомых. С жалостью. С осуждением. "Как же так, Светочка, десять лет прожила, а не смогла семью сохранить".

Это означало признаться самой себе: я боюсь. Боюсь неизвестности больше, чем боюсь его.

Я встала с пола, ополоснула лицо холодной водой. Отражение в зеркале стало еще хуже – опухшие глаза, красный нос, это пятно на щеке. Красавица, ничего не скажешь.

Я выключила свет в ванной, тихо открыла дверь и выглянула в коридор. Из гостиной доносился мерный храп. Он спал. Крепко, по-пьяному, даже если бы рядом грохнула бомба – не проснулся бы.

Я могла уйти. Прямо сейчас. Он бы даже не заметил до утра.

Но я не ушла. Я прошла в спальню, легла в кровать и натянула одеяло до подбородка. Закрыла глаза, но сон не шел. Я просто лежала в темноте и слушала, как храпит в соседней комнате человек, который несколько часов назад ударил меня по лицу.

И самое страшное было не то, что он это сделал.

А то, что я осталась.

Я взяла телефон с тумбочки. Экран высветился слишком ярко в темноте, и я прищурилась. Пальцы сами открыли браузер, набрали запрос, который я боялась даже произнести вслух: "Что делать если муж ударил".

Поисковик выдал тысячи результатов. Статьи, форумы, номера горячих линий. Я начала читать. Переходила по ссылкам, открывала новые вкладки, читала истории других женщин – похожие на мою, а иногда ещё страшнее. "Куда идти после домашнего насилия". "Как уйти без денег и работы". "Центры помощи жертвам". Слова мелькали перед глазами, складывались в инструкции, в планы побега, в списки того, что нужно взять с собой.

Я читала до тех пор, пока за окном не начало светлеть, окрашивая серое осеннее небо в грязно-розовый цвет. Телефон разрядился почти полностью – 8% заряда, – и экран погас. Я положила его обратно на тумбочку, повернулась на бок, натянула одеяло повыше

Впервые в жизни я поняла, что самый страшный выбор – это выбор между привычным адом и неизвестностью. И сегодня я выбрала ад. Потому что он хотя бы был знакомым.

Но что-то внутри меня уже начало меняться. Медленно, почти незаметно, как первая трещина в бетонной стене, о которой я думала в ту ночь, когда всё только начиналось. Я пока не знала, что с этим делать. Я не знала, хватит ли у меня сил когда-нибудь уйти. Но я знала одно: трещина появилась. И трещины имеют свойство расти.

Глава 5

Прошло пять дней. Пять дней после той ночи, о которой мы оба старательно не упоминали. Пять дней операции "Делаем вид, что ничего не произошло".

Вадим был образцово-показательным мужем. Приходил трезвым, помогал мыть посуду (дважды!), даже цветы принес – жалкий букетик хризантем из ларька на углу, но всё же. Он смотрел на меня виноватыми глазами, осторожно касался моего плеча, когда проходил мимо, и каждый вечер спрашивал: "Света, ты меня простила?"

Я говорила: "Конечно", улыбалась и продолжала жить. Готовить, убирать, стирать. Быть хорошей женой. Только внутри меня что-то окончательно сломалось, и никакие хризантемы это уже не починят.

Синяк на щеке, к счастью, был не таким страшным, как я ожидала. Желтоватое пятно, которое легко замазывалось тональным кремом. На обеде у свекрови никто ничего не заметил. Или сделали вид, что не заметили. Семейная дипломатия – великая вещь.

Сегодня была пятница. Я вернулась из магазина с двумя тяжеленными пакетами, полными провизии на выходные. Вадим обещал, что будет дома, что мы проведем "тихий семейный вечер". Может, даже кино посмотрим. Я почти поверила.

Поднимаясь на наш этаж, я уже на лестнице услышала голоса. Громкие, веселые, пьяные голоса. Идущие из нашей квартиры.

У меня внутри все сжалось. Нет. Только не это.

Я открыла дверь своим ключом и замерла на пороге, глядя на картину, достойную пера Репина. Или, скорее, Федотова. "Сватовство майора", только в современной интерпретации: "Попойка алкашей".

В гостиной, на моем любимом диване, развалился Вадим. Рядом с ним – Колян, его закадычный друг, толстый мужик с пивным животом и вечно красным лицом. На кресле сидел Серый – долговязый тип с редеющими волосами и тонкими усиками, которые делали его похожим на неудавшегося мушкетера.

На журнальном столике красовалась батарея пивных бутылок. Пустых и полных. Пакеты с чипсами, орешками, сухариками. Пепельница, полная окурков. Весь этот натюрморт под названием "Мужская дружба".

– А, Светуль! – Вадим увидел меня первым и просиял, как ребенок, застуканный с банкой варенья. – Вот и ты! Познакомься, это, э-э… Ну ты их знаешь. Колян. Серый.

Я знала. К сожалению, знала.

– Привет, Светик! – Колян махнул мне бутылкой пива. – Не ожидала гостей, а? Мы тут мимо проходили, решили к Вадику заглянуть!

"Мимо проходили". Да-да. Мимо нашего дома на окраине, куда даже таксисты не всегда соглашаются ехать. Мимо проходили, как же.

– Добрый вечер, – выдавила я из себя, стараясь не показывать, как сильно мне хочется развернуться и уйти обратно. Куда угодно. Хоть в подъезд сидеть.

– Светуль, а ты не могла бы нам что-нибудь по-быстрому сообразить? – Вадим поднялся с дивана, подошел ко мне и заговорщически подмигнул. – Ну, там, бутерброды, или что у тебя есть. А то мужики голодные!

Мужики голодные. Конечно. Потому что в мире не существует такой вещи, как доставка еды. Или магазин на первом этаже, где продаются готовые закуски. Нет, гораздо проще явиться к знакомому домой и превратить его жену в официантку.

– Хорошо, – сказала я с улыбкой. С той самой дежурной улыбкой, которую я научилась натягивать, как маску. – Сейчас что-нибудь приготовлю.

– Вот и умничка! – Вадим чмокнул меня в щеку – в ту самую, где еще не до конца сошел синяк – и вернулся к своим дружкам.

Я прошла на кухню, поставила пакеты на стол и прислонилась к холодильнику, закрыв глаза. Глубокий вдох. Выдох. Спокойствие. Я могу это пережить. Это всего лишь вечер. Несколько часов. Они нажрутся, уйдут, я помою посуду и забуду об этом, как о страшном сне.

Раньше, в первые годы брака, я с радостью встречала его друзей. Готовила, накрывала стол, участвовала в разговорах. Мне казалось, что это часть семейной жизни – быть гостеприимной хозяйкой. Но тогда друзья приходили по приглашению. Тогда меня спрашивали: "Света, можно ребят позвать?"Тогда я была хозяйкой, а не обслуживающим персоналом.

Сейчас же я чувствовала себя так, будто меня вызвали из комнаты для прислуги и велели подать закуски. Немедленно. И без лишних вопросов.

Я открыла холодильник. Колбаса, сыр, помидоры, огурцы. Хлеб в хлебнице. Майонез. Стандартный набор для "быстрых бутербродов". Я достала разделочную доску и начала резать. Колбаса кружочками, сыр треугольничками, овощи – произвольно. Красиво раскладывать не стала. Все равно они сожрут за пять минут, даже не заметив, как это выглядит.

Из гостиной доносились их голоса:

– …а я ему говорю, слышь, мужик, ты чего, совсем? Это ж движок убьешь!

– Да ладно, Серый, ты сам прошлым летом…

– Я? Я – другое дело! Я знаю, что делаю!

Гогот. Чокание бутылок. Звук телевизора – видимо, включили футбол или что там еще мужики смотрят, когда бухают.

Я намазала хлеб майонезом, сверху колбаса, сыр, огурчик для красоты. Двадцать бутербродов на большом блюде. Шедевр кулинарного искусства, достойный мишленовской звезды. Или хотя бы благодарности. Хотя нет, о чем я. Благодарность – это не про них.

Я вынесла блюдо в гостиную и поставила на стол, отодвинув бутылки.

– О, вот это да! – Колян сразу же потянулся к бутербродам. – Светик, ты волшебница! Вадим, повезло тебе с женой!

Вадим кивнул с набитым ртом. Серый тоже схватил бутерброд и впился в него, как волк в добычу.

– Может, тебе салат еще сделать? – спросила я, глядя на Вадима. Не потому что хотела. Просто по инерции. Хорошая жена всегда спрашивает, не нужно ли еще чего.

– А давай! – обрадовался Колян вместо Вадима. – Оливье какой-нибудь! Или там "Цезарь"! Мы тут надолго!

"Надолго". Прекрасно. Просто замечательно.

– Хорошо, – сказала я и вернулась на кухню.

Оливье. "Цезарь". Господи, может, им еще красную икру на стол?

Я достала из холодильника остатки вчерашней курицы, вареные яйца, огурцы, кукурузу из банки. Оливье, значит. Потому что "Цезарь"требовал бы идти в магазин за салатом айсберг, а я не собиралась делать дополнительных подвигов.

Пока я резала и смешивала, из гостиной доносился их хохот. Они обсуждали что-то смешное – то ли анекдот, то ли очередную историю из разряда "а помнишь, как мы тогда…". Я не вслушивалась. Просто резала картошку мелкими кубиками и представляла, что режу что-то другое. Например, Колькины пальцы, которыми он сейчас наверняка крошит чипсы по всему дивану.

Когда салат был готов, я выложила его в красивую салатницу (зачем, Света, зачем ты это делаешь?), взяла чистые вилки и пошла обратно в гостиную.

– О, вот это сервис! – Колян расплылся в улыбке. – Света, ты просто золото! Эх, мне бы такую жену!

У меня дернулся глаз. Только не хватало, чтобы Колян начал флиртовать. Этот жирный, лысеющий, вечно потный тип, от которого пахло перегаром и потом.

Я поставила салатницу на стол и собралась уйти, но Колян вдруг схватил меня за руку.

– Светик, куда же ты! Посиди с нами! Составь компанию!

Я посмотрела на его толстые пальцы на моем запястье и почувствовала тошноту.

– Спасибо, но мне нужно еще… на кухне… посуду…

– Да брось ты эту посуду! – Колян потянул меня к себе, и я почувствовала запах его пота и перегара. – Вадька, ты чего жену-то прячешь? Дай хоть на красоту посмотреть!

"На красоту посмотреть". Я посмотрела на Вадима, ожидая, что он скажет что-то. Остановит Коляна. Защитит меня.

Вадим рассмеялся.

Просто рассмеялся вместе со всеми.

– Да ладно, Коль, отпусти ее, – сказал он весело. – У нее там дел полно.

Колян отпустил мою руку, но прежде успел провести большим пальцем по моей коже. Медленно. Противно. Его взгляд скользнул по моей фигуре, и я почувствовала себя раздетой.

– Жаль, – протянул он. – А я бы с удовольствием…

– Ладно, Колян, заткнись уже! – Серый хлопнул его по плечу. – Пивка лучше налей!

Я быстро ушла на кухню, закрыла за собой дверь и прислонилась к ней спиной. Руки дрожали. Хотелось принять душ. Горячий, обжигающий душ, чтобы смыть с себя это ощущение грязи.

Вадим не заступился. Он рассмеялся. Он позволил своему дружку лапать меня, говорить мне пошлости, раздевать меня взглядом. И ему было весело.

Я подошла к раковине и включила воду. Холодную. Умылась, стараясь не размазать косметику. Посмотрела на свое отражение в окне. Бледное лицо, усталые глаза, опущенные плечи.

Я превратилась в мебель. В функцию. В обслуживающий персонал в собственном доме.

А может, это уже давно не мой дом.

Следующие три часа были кошмаром в режиме slow motion. Они сидели в гостиной, пили пиво, смотрели футбол и периодически кричали: "Света! Света, можно еще пива?""Света, а где у вас открывалка?""Света, принеси тряпку, я тут пиво разлил!"

Я выполняла запросы. Бегала туда-сюда, как официантка в дешевом баре. Подавала, убирала, вытирала. Меня не благодарили. Максимум – небрежное "о, спасибо"или вообще ничего.

Они обсуждали свои мужские дела. Машины, работу, каких-то общих знакомых. Женщин. О, про женщин они могли говорить часами. "А видел, какая у Серёги новая телка? Сиськи – во!""Да ладно, зато у той, прошлой, задница была – закачаешься!"Хохот. Пошлые шуточки. Вадим смеялся вместе с ними, иногда добавлял свои комментарии.

Я проходила мимо с грязными тарелками, и они замолкали на секунду. Потом продолжали, но уже тише. Будто я была не человек, а призрак. Или того хуже – прислуга, в присутствии которой неудобно говорить о "взрослых"вещах.

В какой-то момент Колян опять полез:

– Вадик, а жена твоя, я смотрю, похудела! Или мне кажется?

– Да нет, нормально, – Вадим даже не посмотрел на меня.

– А по мне, так можно бы и поправиться чуток! – Колян подмигнул мне. – В теле женщина – это красиво! Правильно, Света?

Я промолчала, забрала пустые бутылки со стола и ушла на кухню. За спиной услышала:

– Да ладно тебе, Коль, не приставай к ней!

– Я чего? Я ничего! Просто комплимент сделал!

Комплимент. Да-да. Намек на то, что я слишком худая (хотя это неправда), – это теперь называется комплиментом.

Часы показывали половину двенадцатого, когда они наконец начали собираться. Вернее, когда пиво кончилось, и идти в магазин уже было лень.

– Ладно, мужики, мне домой пора, – Серый поднялся с кресла, пошатываясь. – Жена убьет, если позже часа вернусь.

– Да, мне тоже, – Колян с трудом встал. – Спасибо за гостеприимство, Вадим! И Светочке спасибо! Кормилица ты наша!

Кормилица. Как мило.

Я вышла в прихожую, чтобы открыть им дверь. Просто хотела, чтобы они ушли побыстрее. Колян, проходя мимо, опять попытался обнять меня за талию, но я увернулась. Он хохотнул.

– Скромница! Ладно, не буду приставать! До встречи, Светик!

Серый молча кивнул мне и вышел. Вадим проводил их до лифта, что-то крича им вслед, смеясь. Потом вернулся, захлопнул дверь и довольно потер руки.

– Ну что, неплохо посидели! – сказал он, зевая.

Я смотрела на него и молчала. Он зашел в гостиную, посмотрел на разгром – пустые бутылки, переполненная пепельница, крошки по всему столу и дивану, пятна от пива на полу – и снова зевнул.

– Ладно, я спать, – сказал он. – Устал.

И просто ушел в спальню. Не помог убрать. Не сказал спасибо. Даже не заметил, что я простояла на ногах весь вечер, обслуживая его и его дружков.

Я осталась одна посреди этого кошмара. Среди пустых бутылок, грязных тарелок, окурков и запаха перегара.

Я медленно прошла в гостиную и посмотрела на эту картину. Шесть часов назад здесь было чисто. Я убиралась утром, мыла полы, раскладывала подушки на диване. Теперь все было разрушено. Как будто через мою квартиру прошел ураган. Ураган под названием "мужская дружба".

Я могла бы оставить все это до утра. Могла бы просто лечь спать, а завтра разгребать этот бардак. Но я знала, что не усну. Не в этой вони, не в этом хаосе.

Я взяла мусорный мешок и начала собирать бутылки. Одна, две, три… Восемь. Восемь бутылок пива. Плюс пачка чипсов, две пачки сухариков, орешки. Весь этот мусор я сложила в мешок и вынесла в мусоропровод.

Потом вернулась и принялась за посуду. Тарелки, вилки, салатница, блюдо. Пена, горячая вода, круговые движения губкой. Механически. Бездумно. Просто чтобы хоть что-то делать.

Пока я мыла посуду, из спальни доносился храп. Вадим уснул. Сразу, как только голова коснулась подушки. Он устал, бедненький. Три часа сидел на диване, пил пиво и ржал над пошлыми шутками – тяжкий труд.

Я вытерла последнюю тарелку, повесила полотенце и посмотрела на кухню. Чисто. Как будто ничего и не было. Как будто я не провела вечер в роли бесплатной официантки.

Потом я взяла швабру и помыла полы в гостиной. Оттирала пятна от пива, собирала крошки, опустошала пепельницу. Запах сигарет и алкоголя не выветривался – он въелся в обивку дивана, в шторы, в саму квартиру.

Когда я закончила, было далеко за полночь. Я села на только что вымытый пол и обняла колени. Тишина. Наконец-то тишина.

Но в этой тишине я слышала эхо Колькиного хохота, видела взгляд Вадима, который не заступился за меня. Чувствовала липкое прикосновение чужих пальцев к своей коже.

Я сидела посреди чистой, вымытой, приведенной в порядок гостиной и понимала: это больше не мой дом.

Это его берлога. Его территория. А я здесь – обслуживающий персонал. Повар, уборщица, официантка. Функция, которую можно использовать, когда удобно, и игнорировать, когда не нужна.

И самое страшное – я сама позволила этому случиться. Я подавала им еду. Убирала за ними. Улыбалась, когда Колян лапал меня. Молчала, когда Вадим смеялся над пошлыми шутками в мой адрес.

Хорошая жена не скандалит при гостях. Хорошая жена гостеприимна. Хорошая жена терпит.

А до какого предела можно терпеть?

Я мыла липкие от пива стаканы и думала о словах Марины. Она была права. Он ударил снова. Не по лицу, нет. Он ударил по моему самоуважению. И этот удар был, пожалуй, даже больнее.

Глава 6

Я проснулась от запаха кофе. Не того растворимого пойла, которое Вадим обычно заваривал себе по утрам, а настоящего, ароматного кофе из турки. Такого, который варят, когда хотят произвести впечатление.

Я открыла глаза и посмотрела на будильник. Восемь утра. Суббота. За окном было серо и дождливо – стандартная осенняя погода, под которую хочется зарыться под одеяло и не вылезать до весны.

Но запах кофе был слишком соблазнительным, чтобы игнорировать его.

Я натянула халат и вышла на кухню. Вадим стоял у плиты, помешивая что-то на сковородке. Он был одет, причесан, пах гелем для душа. На столе стояла турка с кофе, две чашки, тарелки. Он готовил завтрак.

Вадим. Готовил. Завтрак.

Я на секунду задумалась, не сплю ли я. Может, это такой странный сон? Или я очнусь в больнице, и мне скажут, что последний месяц я пролежала в коме?

– Доброе утро, солнышко! – Вадим обернулся и улыбнулся мне. Той самой улыбкой – обаятельной, теплой, с ямочкой на подбородке. – Проснулась наконец! Я тут решил нас побаловать. Омлет будешь?

– Буду, – ответила я осторожно, как будто разговаривала с диким зверем, который в любой момент может наброситься.

Я села за стол, и Вадим тут же налил мне кофе. Ароматный, крепкий, с легкой горчинкой. Именно такой, как я люблю. Он помнил.

– Слушай, – начал он, выкладывая омлет на тарелки, – насчет вчерашнего… Я хотел извиниться. За ребят. Они, конечно, перебрали. Не надо было мне их звать.

Вау. Он извинялся. За своих дружков. Это было… неожиданно. Обычно после таких посиделок он делал вид, что ничего особенного не произошло. "Мужики посидели, выпили, ну и что?"А тут – извинения.

– Ничего страшного, – сказала я, отпивая кофе. Ложь. Было страшно. И унизительно. И мерзко. Но говорить об этом не хотелось.

– Нет, правда, – настаивал он, садясь напротив. – Колян вообще иногда несет чушь, когда выпьет. Не обращай внимания. Он дурак, но безобидный.

Безобидный. Да-да. Безобидный тип, который лапал меня и раздевал взглядом. Совершенно безобидный.

Но я промолчала. Просто кивнула и принялась за омлет. Он был, надо отдать должное, вкусным. Вадим умел готовить омлет – пышный, нежный, с зеленью. Раньше, в первые годы брака, он иногда баловал меня завтраками в постель. Потом это как-то само собой сошло на нет.

– Знаешь, я тут подумал, – продолжал Вадим между глотками кофе. – Может, нам на выходных куда-нибудь съездить? В парк, например. Или в кино. Давно мы с тобой никуда не выбирались.

"Куда-нибудь съездить". Это предложение я слышала уже раз десять за последний год. Обычно оно оставалось предложением. Мы не ездили ни в парк, ни в кино, ни куда-либо еще. Максимум – в магазин за продуктами.

– Может быть, – сказала я неопределенно.

– Точно поедем! – Он потянулся через стол и взял меня за руку. – Света, я правда хочу, чтобы у нас все наладилось. Я понимаю, что последнее время был… не очень. Но я исправлюсь. Честно.

Я смотрела на его руку, лежащую поверх моей. Теплую, большую, знакомую. Ту самую руку, которая неделю назад оставила на моей щеке красное пятно.

Внутри меня боролись два голоса.

Первый, наивный и отчаянно цепляющийся за последние остатки надежды, шептал: "А вдруг? Вдруг он правда изменится? Вдруг это было последний раз? Ведь он же сейчас такой милый, такой заботливый. Может, ему действительно плохо было, может, он осознал…"

Второй, циничный и трезвый, отвечал: "Не верь. Не верь ни единому слову. Это ловушка. Это тактика. Сначала он бьет, потом – обаяние. Ты это уже проходила. Сто раз проходила. И каждый раз верила. А что в итоге?"

– Хорошо, – сказала я вслух, сама не понимая, какому голосу отвечаю. – Съездим.

Вадим просиял. Поднялся, обошел стол и обнял меня за плечи.

– Вот и умничка. Мы еще все наладим. Вот увидишь.

Он поцеловал меня в макушку и ушел в душ, напевая какую-то песню. Я осталась сидеть за столом с полупустой чашкой кофе и недоеденным омлетом.

Мы еще все наладим.

Эту фразу я слышала так часто, что она могла бы стать нашим семейным девизом. Выгравировать на кольцах: "Мы еще все наладим".

Но пока что ничего не налаживалось. Только расползалось по швам все больше и больше.

После завтрака Вадим ушел "по делам". Я не спросила, по каким. Не хотела знать. Мне было все равно. Я просто убрала со стола, помыла посуду и села в гостиной с книгой, которую пыталась дочитать уже второй месяц.

Читалось плохо. Мысли разбегались, строчки расплывались перед глазами. Я прочитала одну страницу три раза и так и не поняла, о чем там было.

Вадим вернулся около шести вечера. Трезвый. С букетом ромашек.

Ромашки. Мои любимые цветы. Он помнил.

– Для моей любимой жены, – сказал он торжественно, протягивая мне букет.

Я взяла цветы и посмотрела на них. Простые белые ромашки с желтыми серединками. Ничего особенного, но мне всегда нравились именно они. Не розы, не лилии. Ромашки – простые, честные, без претензий.

– Спасибо, – сказала я. – Красивые.

– Я знал, что тебе понравятся. – Он подошел ближе, обнял меня. – Прости меня за все. За пощечину. За друзей. За то, что был плохим мужем. Я правда хочу измениться.

И я почти поверила. Почти. Потому что в его голосе была искренность. Или очень хорошая игра. Я уже не могла различить.

– Давай сегодня просто проведем вечер вдвоем? – предложил он. – Закажем пиццу, посмотрим кино. Как раньше.

Как раньше. Эти слова резанули. Потому что "раньше"было так давно, что я с трудом его помнила. Раньше мы смеялись вместе. Раньше мы могли говорить часами обо всем и ни о чем. Раньше я засыпала у него на плече и просыпалась от его поцелуев.

А потом "раньше"кончилось, и началось "сейчас". Серое, безрадостное "сейчас", в котором мы были два чужих человека, живущих под одной крышей.

– Хорошо, – согласилась я. – Давай.

Я поставила ромашки в вазу, налила воды. Они стояли на кухонном столе, белые и наивные, как моя надежда, что что-то может измениться.

Вечер правда вышел… почти хорошим.

Мы заказали пиццу – "Четыре сыра", мою любимую. Вадим открыл вино – не дешевое пойло из ближайшего магазина, а приличное красное, которое он когда-то получил в подарок и хранил "на особый случай". Видимо, сегодня был тот самый случай.

Мы сели на диван – тот самый, где неделю назад он храпел после пьянки, где три дня назад его дружки жрали мои бутерброды. Я попыталась не думать об этом.

Вадим включил комедию. Какую-то французскую, легкую, смешную. Мы смотрели, ели пиццу, пили вино. Он обнял меня за плечи, я устроилась у него под боком.

И на несколько мгновений мне показалось, что мы вернулись. В то самое "раньше". Когда все было просто и понятно, когда я любила его, а он любил меня, и этого было достаточно.

На экране герои попадали в нелепые ситуации, и я смеялась. По-настоящему смеялась, а не натянуто, как обычно. Вадим тоже смеялся, и его смех был теплым, живым.

– Нам надо так чаще делать, – сказал он, когда фильм закончился. – Просто вдвоем. Без всяких дел, без ребят, без суеты.

– Да, – согласилась я. – Надо.

Мы сидели в тишине. За окном моросил дождь, в квартире было тепло и уютно. Я чувствовала его дыхание, его тепло. Это было почти приятно. Почти.

– Света, – вдруг сказал он тихо. – А давай летом на море съездим? Только вдвоем. В Крым, например. Или в Сочи. Снимем домик у моря, будем купаться, загорать. Отдохнем от всего этого… – он махнул рукой, имея в виду Москву, работу, быт.

Море. Я не была на море пять лет. Последний раз мы ездили с ним еще до кризиса, когда у него была нормальная зарплата. Потом начались "трудные времена", и о море можно было только мечтать.

– Правда? – спросила я, чувствуя, как внутри шевелится что-то забытое. Надежда? Радость? Или просто усталость от того, чтобы постоянно быть настороже.

– Правда. Обещаю. Начну откладывать прямо со следующей зарплаты. К лету накопим и поедем. Ты же хочешь на море?

– Хочу, – прошептала я.

Он притянул меня ближе и поцеловал. Долго, нежно. Не так, как в последнее время – быстро, почти небрежно, как будто по обязанности. А так, как целовал раньше. Как будто я ему нужна.

И я поцеловала его в ответ. Потому что мне хотелось верить. Хотелось так сильно, что было больно. Хотелось верить, что он изменится, что мы поедем на море, что у нас еще все получится.

Мы перешли в спальню. Он был нежен, внимателен, осторожен. Не торопился, не брал силой, как бывало иногда в последние месяцы. Он ласкал меня, целовал, шептал, что любит.

И в какой-то момент я почти поверила.

Почти.

Потом мы лежали в темноте, и он обнимал меня, уткнувшись носом мне в волосы.

– Все будет хорошо, – прошептал он. – Все наладится. Вот увидишь.

– Угу, – ответила я, не в силах выдавить из себя больше слов.

– Ты мне веришь?

Я молчала несколько секунд. Потом сказала:

– Верю.

Еще одна ложь. К тем сотням, что я уже сказала ему и себе за последние годы.

Он засыпал, постепенно расслабляясь, его дыхание становилось ровным и глубоким. А я лежала с открытыми глазами и смотрела в темноту.

Внутренний голос – тот самый, циничный и трезвый – говорил мне: "Не верь. Это не изменение. Это пауза. Затишье перед бурей. Абьюзеры всегда так делают. Сначала насилие, потом – раскаяние и обаяние. Потом опять насилие. Это замкнутый круг."

Но другой голос – измученный, уставший, отчаянно цепляющийся за последние крохи надежды – шептал: "А вдруг нет? Вдруг он правда изменится? Вдруг это действительно было в последний раз? Ведь он же сейчас такой… как раньше. Он принес цветы. Готовил завтрак. Говорил о море. Разве так поступают плохие люди?"

Я зажмурилась, пытаясь заглушить оба голоса.

За окном шумел дождь, размывая городские огни в тусклые пятна света. Я лежала в объятиях мужа, который час назад клялся мне в любви, а неделю назад ударил меня по лицу.

И не знала, кому верить. Ему или себе.

Я засыпала в его объятиях, вдыхая знакомый запах, и почти поверила. Почти убедила себя, что черная полоса закончилась. Я не знала, что это было не затишье. Это был разбег перед последним, смертельным прыжком в пропасть.

Но в ту ночь я еще могла мечтать о море, о ромашках, о том, что когда-нибудь мы снова будем счастливы. Я могла позволить себе эту маленькую, хрупкую, наивную надежду.

Последнюю надежду перед финалом.

Глава 7

Прошло четыре дня. Четыре странных, почти сказочных дня, когда я начала было думать, что чудеса случаются.

Вадим не пил. Приходил домой вовремя. Помогал по дому – сам, без напоминаний. Два раза приносил цветы – один раз ромашки, второй раз мимозы, ранние, пахнущие весной. Мы смотрели фильмы, обедали вместе, разговаривали. О работе, о планах, о том самом отпуске на море.

Я почти расслабилась. Почти поверила, что тот Вадим – пьяный, злой, агрессивный – был аномалией. Сбоем в системе. А настоящий Вадим – вот он, передо мной. Добрый, заботливый, любящий.

Сегодня была пятница. Я проснулась с легким сердцем и даже насвистывала что-то, готовя завтрак. За окном моросил привычный октябрьский дождь, но мне казалось, что и он какой-то более теплый, более доброжелательный.

– Света, – сказал Вадим за завтраком, намазывая масло на хлеб. – Я сегодня постараюсь пораньше вернуться. Может, сходим куда-нибудь? В кино, например?

– Правда? – Я почувствовала, как внутри распускается что-то теплое и наивное. – Давай!

– Тогда я где-то к семи постараюсь освободиться. Билеты заранее куплю.

Он ушел на работу, и я осталась одна в квартире. Но одиночество не давило, как обычно. Наоборот – я чувствовала себя… счастливой? Да, кажется, именно так это и называлось. Счастье.

Я убралась в квартире – быстро, весело, напевая себе под нос. Потом пошла в магазин и купила продуктов для праздничного ужина. Не просто макароны с сосиской, а что-то особенное. Стейки. Хорошие, мраморные, которые я обычно себе не позволяла – слишком дорого. Свежие овощи для салата, багет, сыр бри, вино.

Сегодня будет отличный вечер. Я чувствовала это всем нутром.

Дома я занялась готовкой. Замариновала стейки в травах и чесноке, нарезала овощи, приготовила соус. На десерт – тирамису из готовых коржей, но все равно красиво. Я сервировала стол: белая скатерть, свечи, хорошие бокалы, которые берегла для особых случаев.

Особый случай. Наше возвращение друг к другу.

Я даже платье надела. То самое, синее, которое он когда-то назвал "потрясающим". Я не надевала его года два – некуда было. Зачем наряжаться, чтобы сидеть дома одной? Но сегодня надела. Подкрасила губы, уложила волосы. Посмотрела на себя в зеркало и почти не узнала. Женщина в отражении выглядела моложе, свежее. В ее глазах был блеск.

Я была готова к идеальному вечеру.

К семи часам стол был накрыт, стейки ждали своей очереди на сковороде, свечи стояли в подсвечниках. Я сидела на диване и ждала.

Семь часов.

Половина восьмого.

Восемь.

Телефон молчал. Я набирала его номер – не брал трубку. То ли был занят, то ли просто не слышал.

Без паники. Может, задержался. Бывает. Пробки, работа, совещание затянулось.

Половина девятого.

Я сидела у окна и смотрела на улицу. Каждый раз, когда внизу проезжала машина или кто-то входил в подъезд, я вскакивала, думая, что это он. Но это был не он.

Девять.

Стейки в маринаде уже начали расползаться. Салат подсох. Свечи я так и не зажгла – зачем, если его все равно нет.

Я позвонила ему еще раз. Отключен.

Отключен. Не просто "не берет трубку", а именно отключен.

Внутри медленно, как темная вода, поднималась тревога. Что-то случилось. Авария? Больница? Может, ему плохо?

Я набрала номер Коляна. Может, он знает, где Вадим.

– Але? – пьяный голос Коляна.

– Колян, это Света. Извини, что беспокою. Ты не знаешь, где Вадим?

– Вадим? – Он явно соображал с трудом. – Ну, он же с нами. В баре. На Красной Пресне. А что?

Я отключилась, даже не попрощавшись.

В баре. Он в баре. Пьет с друзьями. Вместо того, чтобы прийти домой. Вместо кино, которое обещал. Вместо нашего вечера.

Я посмотрела на накрытый стол, на свое платье, на свое отражение в темном окне. Дура. Наивная, глупая дура. Ты действительно поверила?

Я сняла туфли и пошла на кухню. Выключила духовку, где должны были запекаться стейки. Накрыла салат пленкой. Убрала вино в холодильник. Механически. Бездумно.

Половина десятого.

Он придет. Конечно, придет. Напьется и приползет. И тогда что? Я устрою ему сцену? Заплачу? Буду упрекать?

Или опять промолчу, как всегда. Улыбнусь и скажу: "Ничего страшного, бывает". Потому что хорошие жены не устраивают скандалов. Хорошие жены прощают.

Одиннадцать.

Я уже переоделась в домашнее, стерла косметику, распустила волосы. Сидела на диване и тупо смотрела в экран телевизора, где шла какая-то передача. Я не слышала ни слова.

Без пятнадцати двенадцать я услышала шум на лестничной клетке. Громкий, пьяный, развязный. Смех. Мужской и… женский?

Я замерла. Это не он. Это не может быть он.

Скрежет ключа в замке. Промах. Еще раз. Наконец, щелчок.

Дверь распахнулась.

Я встала с дивана и вышла в коридор.

То, что я увидела, на несколько секунд парализовало мой мозг. Он просто отключился, не в силах обработать эту картину.

Вадим. Пьяный. Не просто выпивший – а пьяный в стельку, еле стоящий на ногах. Рубашка расстегнута, галстук съехал набок, на щеке – след от губной помады. Ярко-розовой.

За ним – Колян и Серый. Тоже пьяные, тоже хохочущие.

И две женщины.

Первая – блондинка. Вульгарная, крашеная, в короткой юбке и кофточке с глубоким вырезом. Она висела на шее у Вадима, как новогодняя гирлянда, и целовала его в щеку, размазывая ярко-розовую помаду.

Вторая – брюнетка, чуть скромнее одетая, но такая же пьяная, такая же развязная. Она держалась за руку Коляна и хихикала.

– Вадюш, а это и есть твоя квартира? – пропела блондинка, оглядываясь. – Миленько. Правда, маловато, но миленько.

Вадим увидел меня.

Я стояла посреди прихожей в старых домашних штанах и футболке, босая, с распущенными волосами. Стояла и смотрела на них. На него. На женщину, висящую у него на шее. На этот кошмар, который ввалился в мою квартиру.

Несколько секунд он тупо смотрел на меня, пытаясь сообразить, кто я такая и что здесь делаю.

– О, – наконец выдавил он. – Свет. А ты не спишь.

Я не спишь. Какое наблюдение.

– Познакомься, – продолжил он, неловко отцепляя блондинку от своей шеи. – Это… э-э… коллеги. С работы. Мы тут на минуточку.

Коллеги. С работы. На минуточку.

Блондинка оценивающе посмотрела на меня. Сверху вниз. С плохо скрытым презрением.

– А, так это и есть та самая жена, – протянула она. – Привет. Я Кристина.

Она даже руку протянула. Я посмотрела на эту руку с длинными накладными ногтями цвета фуксии и не пошевелилась.

– Ой, ну не обижайся, – Кристина хихикнула. – Мы правда на минуточку. Вадик обещал нас проводить.

Вадик. Она называла его "Вадик". Так его называла только я. И его мать.

– Так, девчонки, – Серый пихнул всю эту компанию в коридор. – Давайте быстрее. А то нам еще в клуб успеть надо.

Клуб. Они собирались в клуб. Они ввалились в мою квартиру посреди ночи, чтобы… что? Переодеться? Похвастаться перед этими женщинами своим жилищем?

Я стояла и не могла сдвинуться с места. Не могла произнести ни слова. Я будто окаменела, превратилась в статую. В немую статую, которая может только смотреть на разворачивающийся перед ней кошмар.

Блондинка Кристина оттолкнулась от Вадима и прошла в гостиную, оглядываясь.

– Ого, а у вас тут уютненько. Диванчик милый. – Она плюхнулась на мой диван, закинула ногу на ногу. – Вадик, а где у тебя туалет? А то мне срочно надо попудриться.

Вадик. Она опять назвала его "Вадик".

Вадим неуверенно показал рукой в сторону ванной. Кристина встала и прошла мимо меня, облив меня волной дешевых духов. Смесь клубники и ванили. Приторная, душная, противная.

– Света, – Вадим наконец соизволил обратиться ко мне напрямую. Его речь была вязкой, слова наползали друг на друга. – Не обижайся, ладно? Мы правда на пару минут. Потом все уедут.

Не обижайся.

Не обижайся, что он забыл про наш вечер. Не обижайся, что пришел пьяный в стельку с чужими женщинами. Не обижайся, что привел их сюда. В наш дом. На нашу территорию.

Я молчала. Просто стояла и смотрела на него. На его мутные глаза, на след помады на щеке, на расстегнутую рубашку.

Из ванной донесся смех Кристины, какое-то бряканье. Из гостиной – голоса Коляна и Серого, которые уже устроились на диване и включили музыку. Громкую, бухающую музыку, от которой дрожали стены.

– Вадик, а у тебя пиво есть? – крикнул Колян. – А то что-то жарко!

– Щас посмотрю, – пробормотал Вадим и направился на кухню.

Я осталась стоять посреди коридора. Одна. Невидимая. Как призрак в собственном доме.

Брюнетка, подруга Кристины, прошла мимо меня, даже не взглянув. Как будто меня не существовало.

Я медленно повернулась и посмотрела в гостиную. Колян развалился на моем диване, Серый рылся в шкафу, где мы хранили диски с фильмами. Музыка орала. Брюнетка танцевала, выделывая какие-то движения бедрами.

На кухне звякнули бутылки – Вадим нашел пиво.

Из ванной вышла Кристина, поправляя макияж.

– О, Серый! – крикнула она. – Ставь что-нибудь потанцевать! Давай отожжем перед клубом!

Серый включил музыку погромче.

И тут что-то во мне переключилось.

Я не испытывала боли. Не испытывала ревности. Не испытывала даже злости.

Я чувствовала только одно – оглушающую, всепоглощающую, кристально ясную пустоту.

Я посмотрела на эту картину. На этих чужих людей в моей гостиной. На женщину, которая танцевала на месте, где я смотрела фильмы. На мужчин, которые жрали мое пиво. На Кристину, которая вернулась в гостиную и снова повисла на шее у моего мужа.

На моего мужа, который не оттолкнул ее. Который стоял с бутылкой пива в руке и тупо улыбался, глядя куда-то в пространство.

Он привел их сюда. В наш дом. Он привел чужих женщин в квартиру, где его ждала жена. Где был накрыт стол для праздничного ужина. Где стояли свечи и лежали стейки в маринаде.

И в этот момент, глядя на его довольную, пьяную, тупую рожу, я поняла.

Я поняла четко и ясно, без эмоций, без истерики, холодно, как хирург ставит диагноз:

Это конец.

Не его глупость. Не моя обида. Это конец нас. Конец брака. Конец этой жизни.

Вадим увидел меня. Наконец-то увидел. Он моргнул, как будто только сейчас осознал, что что-то не так. Отцепил от себя Кристину – она недовольно фыркнула – и сделал шаг в мою сторону.

– Свет, – начал он примирительным тоном. – Ну не дуйся. Они сейчас уйдут. Мы просто… – Он помолчал, подбирая слово. – Заехали. На минутку.

Я посмотрела на него. На этого человека, с которым прожила десять лет. Которому отдала лучшие годы. Ради которого отказалась от карьеры, от друзей, от себя самой.

И я увидела его впервые.

Не мужа. Не любимого. Не того обаятельного парня, за которого выходила замуж.

Я увидела слабого, жалкого, испуганного мужчину, который прятал свою слабость за агрессией. Который бил тех, кто слабее. Который искал утешения в бутылке и в объятиях дешевых баб, потому что не мог справиться с собственной жизнью.

– О, Света, – вдруг произнесла Кристина, подходя ближе. Она смотрела на меня с любопытством, как на диковинку в зоопарке. – А ты не обижайся, ладно? Мы не специально. Просто Вадик такой душка, пригласил нас посмотреть, как он живет.

Посмотреть, как он живет.

Я перевела взгляд на нее. На ее размазанную помаду, на накладные ресницы, на дешевые духи, от которых тошнило. На эту женщину, которая стояла в моей прихожей и называла моего мужа "душкой".

И я улыбнулась.

Не знаю, как это выглядело со стороны. Наверное, страшно. Потому что Кристина отшатнулась, а Вадим побледнел.

– Света… – начал он.

– Тихо, – сказала я спокойно. Очень спокойно. – Не говори ни слова.

Я развернулась и пошла в спальню.

За спиной услышала:

– О как! Жена, видать, в душе! – хохот Коляна. – Вадик, братан, ты попал!

Я закрыла дверь спальни. Села на край кровати. Посмотрела на свои руки. Они не дрожали. Совсем не дрожали.

За дверью орала музыка, слышались пьяные голоса, смех.

Я сидела в тишине своей спальни и думала о том, что все эти годы я жила не своей жизнью. Я жила в чужом сценарии, играла роль, которую мне навязали. Роль хорошей жены. Терпеливой, молчаливой, удобной.

А сейчас спектакль закончился.

Я встала и подошла к шкафу. Достала сумку. Открыла ящик комода и начала складывать вещи. Нижнее белье. Джинсы. Свитер. Носки. Самое необходимое.

Из гостиной донеся вопль Кристины:

– Вадик! Где туалетная бумага?!

Я усмехнулась. Туалетная бумага. Конечно. Самое важное.

Я взяла документы из тумбочки. Паспорт, инн, снилс. Мой диплом – тот самый, который пылился десять лет. Немного денег, которые я прятала "на черный день". Три тысячи рублей. Смешная сумма. Но это все, что у меня было.

Телефон. Зарядка.

Я застегнула сумку и посмотрела на спальню. На кровать, где я спала десять лет. На шкаф с нашими вещами. На стены, которые помнили и смех, и слезы, и крики.

Прощай.

Я вышла из спальни с сумкой в руке.

В гостиной продолжалась вечеринка. Кристина танцевала с Серым. Колян что-то орал в телефон. Брюнетка рылась в холодильнике.

Вадим сидел на диване с бутылкой пива и тупо смотрел в экран телефона.

Я прошла мимо. Прямо к входной двери.

– Света? – Вадим поднял голову. – Ты куда?

Я не ответила. Открыла дверь.

– Света, стой! – Он вскочил, качнулся. – Ты куда собралась?! Это моя квартира!

Я обернулась. Посмотрела на него в последний раз.

– Да, Вадим, – сказала я очень тихо, но очень отчетливо. – Твоя квартира. Твоя жизнь. Твой выбор. Живи в этом. Один.

– Да ты что себе позволяешь?! – Он сделал шаг ко мне, но споткнулся о собственные ноги. – К хахалю своему побежишь, да?!

– Да, Вадим, – повторила я, глядя ему прямо в глаза. – Именно к нему. К кому угодно, лишь бы не видеть твоего лица.

Я вышла за дверь и захлопнула ее за собой.

Из квартиры донесся его крик:

– Света! Вернись немедленно! Света!!!

Я не вернулась.

Я бежала вниз по лестнице, не чувствуя ног. Сердце колотилось так сильн