Подсадная утка
…если первый выстрел будет промах, если первая рыба сорвется с удочки или ястреб не поймает первой птицы, то вся охота будет неуспешна.
Сергей Аксаков
“Рассказы и воспоминания охотника о разных охотах”
Пролог
Что можно было ответить единственному племяннику, дабы не солгать и одновременно сохранить государственную тайну? Титулярный советник1 Григорий Денисович Платонов вздохнул, отведя взгляд.
–Почему же вы не остались в Севастополе, Григорий Денисович? – повторно спросил его учащийся Павловского кадетского корпуса, не обращая внимание на подтаявшее мороженое в фарфоровой чашечке.
–Nicolas, это неприлично – в таком тоне обращаться к старшим, – вмешалась Ольга Михайловна Платонова.
На ее живом лице, и в тридцать четыре года сохранившем привлекательность, отразился стыд за поведение сына. Все трое сидели за угловым столиком в кофейне Вольфа и Беранже на углу Невского проспекта и Мойки. После обеда был принесен десерт, и разговор с подачи не по годам рослого, кровь с молоком, двенадцатилетнего Николая свернул на дела минувших дней. Зачисленный в корпус на казенные вакансии, тот, кажется, не считал, что ведет себя плохо. Большие серые глаза с пушистыми ресницами требовательно уперлись в родственника.
–Дав присягу, мы не обсуждаем приказы, – наконец проговорил Григорий Денисович. – Я получил назначение к таврическому губернатору, в Симферополь. Тотчас собрался и выехал.
–Вы могли пойти добровольцем, когда началась осада? – невинно осведомился Николай, не отводя глаз.
–Nicolas! – повысила голос Ольга Михайловна.
Титулярный советник по-прежнему как будто разглядывал что-то за спиной у мальчика.
–Разумеется, я мог подать рапорт, – совершенно серьезно, как равному себе, ответил он. – Но не думаю, что губернатор отпустил бы меня. И потом, следовало завершить начатое дело.
–А почему вы уволились со службы после войны?
Ольга Михайловна, судя по красным пятнам на щеках, предпочла бы сквозь землю провалиться. Но Григорий Денисович вовсе не был шокирован настойчивостью кадета. Он охотно пояснил:
–Я сам задавал себе этот вопрос. Думаю, потому что совершил всё возможное. Вряд ли армия понесла в моем лице сколько-нибудь тяжелую потерю.
Судя по мимике племянника, он разделял прозвучавшее мнение относительно значимости Григория Денисовича для Русской императорской армии. Ибо, кроме всего прочего, внешность бывшего поручика никаких героических ассоциаций не вызывала.
Среднего роста и худощавой комплекции, неширокий в плечах, с едва заметным подобием усов и бородки, он точно не производил впечатления бравого служаки. Аккуратно подстриженные волосы на голове с высоким лбом, как и редкие брови, цветом напоминали солому. Глаза были серые, но заметно светлее, чем у Николая, словно кто-то плеснул в них воды. По случаю выходного дня титулярный советник облачился, согласно парижской моде, в сюртучную пару с просторными брюками, к которой прилагались жилет и цилиндр. В его одежде преобладали зеленый и серый, в тон глазам, цвета.
В целом Григорий Денисович походил на обыкновенного горожанина среднего достатка. Руководствуясь внешностью, ему можно было дать от силы лет тридцать. Моложавости придавали минимум растительности на лице и гладкая, без морщин, кожа. На правой щеке темнела одинокая родинка. Повстречав один раз, его, пожалуй, трудно было запомнить, а выделить из толпы и подавно.
–Служить Отечеству можно по-разному, – развил мысль старший Платонов. – Что касается войн… Есть такое выражение: “Победить в ста битвах – это не вершина воинского искусства. Повергнуть врага без сражения – вот вершина”.
–Кто это сказал? – мгновенно отреагировал юный павловец.
–Один полководец, живший в древнем Китае. Его трактат еще в прошлом веке перевели французы. Полагаю, вы будете его изучать.
Николай всё равно смотрел недоверчиво, чуть нахмурившись, и Григорий Денисович мягко добавил:
–Каждый из нас исполнял свой долг там, где выпало находиться. Мы делаем то, что можем, и что позволяют обстоятельства. Я всегда уважал твоего отца…
Экипаж время от времени подпрыгивал на мостовой, а титулярный советник размышлял о том, что общаться на равных с детьми – тоже искусство. Хотя этот мальчик в форменном темно-зеленом полукафтане уже не совсем ребенок и ему суждено рано повзрослеть. “Ничего, еще успеем объясниться”, – подумал дядя настырного Nicolas’а.
Извозчик только готовился остановиться возле дома на набережной Фонтанки, когда Григорий Денисович узнал в человеке, маячившем у парадного, курьера из министерства. Человек также узнал его и рысцой заспешил к экипажу.
–Ваше благородие, здравия желаю! Их сиятельство граф Адлерберг вызывают к себе. Велено передать, что срочно, – зачастил он, приняв подобие строевой стойки.
–Запрыгивай, подвезу, – скомандовал Платонов.
Впрочем, до здания, где принимал посетителей министр, было пять минут быстрым шагом.
Глава первая
Конверт под пальмой
В воскресенье, 20 мая 1862 года2, министр императорского двора и уделов граф Владимир Фёдорович Адлерберг был далек от того, чтобы предаваться безмятежному отдыху. Перед его кабинетом, правда, не томились разнообразные чиновники и другие лица, прибывшие с докладами или уповавшие на толику вельможных милостей. Но это обстоятельство, кажется, мало повлияло на сегодняшнее настроение одного из самых влиятельных мужей империи.
Едва переступив порог, Григорий Денисович почувствовал напряжение, висевшее в воздухе. Кивком ответив на официальное приветствие, граф отложил бумагу, которую изучал (похоже, это была опись какого-то имущества), и оглядел Платонова исподлобья, с прищуром. Кое-кто из подчиненных, особенно из числа недавно поступивших на службу, пугался такого взгляда. Титулярный советник пока не видел оснований нервничать. Григорий Денисович знал, что у семидесятилетнего министра не всё в порядке с глазами, однако тот упорно не пользуется очками при посторонних.
–Послушай, Платонов, – начал Адлерберг, как обычно, будто копируя монаршую манеру обращаться на “ты”, – у меня произошел разговор с князем Долгоруковым.
Он сделал паузу, похоже, подбирая наиболее подходящие слова. Василий Андреевич Долгоруков был главноуправляющим Третьим отделением собственной Его Императорского величества канцелярии, куда перебрался с должности военного министра после проигранной Восточной войны3. Это назначение многие считали жестом вежливости в отношении столпов предыдущего царствования. В текущие дела вверенного ему ведомства Долгоруков не вникал, да и не знал их глубоко. Если министр двора придал серьезное значение разговору с ним, то, видимо, речь действительно шла о чем-то важном.
–Третье отделение получило… э-э… предупреждение, которое касается нас, – кратко сформулировал Владимир Фёдорович.
Платонов по-прежнему молча ожидал продолжения, только слегка наклонил голову навстречу высокопоставленному собеседнику. Его глаза скользнули на заключенные в высокий дубовый корпус часы с маятником, которые занимали дальний угол кабинета. Золотистые стрелки за стеклом показывали четверть пятого.
–Некий аноним сообщил, что один из императорских дворцов может подвергнуться нападению.
После этой фразы Григорий Денисович прекратил смотреть мимо министра.
–Который из дворцов и нападению кого?
Адлерберг поморщился, провел ладонью по седым усам, переходящим в пышные “александровские” бакенбарды.
–Не знаю, и Долгоруков не знает тоже. Все подробности готов обсудить его сотрудник. Он на месте, ожидает встречи.
–Особые указания будут, ваше сиятельство?
–Я не слишком надеюсь на Василия Андреевича, – с откровенным скепсисом в голосе сказал министр двора. – Они там кого-то якобы уже поймали… или вот-вот поймают. Пусть ловят. Мне важно другое.
–Замешан ли кто-то из ваших людей?
–Да. Я желаю знать это наверняка, причем раньше всех, – Владимир Фёдорович встал с кресла, и сразу стала видна его настоящая гвардейская выправка, не поддающаяся напору времени.
Платонов был уже на ногах.
–Позвольте идти?
–Иди. Полагаюсь на твое умение и чутье.
Беседа не ладилась. Жандармский полковник из 1-й экспедиции4, отрекомендовавшийся Иваном Анисимовичем Тепловым, быстро начал со слов о том, что не надо, дескать, понапрасну волноваться и волновать графа Владимира Фёдоровича; вряд ли за столь наивной попыткой напугать власти стоит кто-то опасный, да и вообще кто-либо стоит; в самое ближайшее время в его, Теплова, распоряжении будут признательные показания, которые всё детально разъяснят… и так далее, и тому подобное.
Говорил он веско, членораздельно, убедительно, помогая себе плавными движениями рук, ясные голубые глаза усиленно подтверждали его правоту, и вся внешность – круглое, добродушное, тщательно выбритое лицо, невысокая коренастая фигура, аккуратный живот, обтянутый мундиром, – будто стремилась сказать: “Полноте вам, дражайший Григорий Денисович, плюньте смело, затея-то яйца выеденного не стоит!”
И чем дольше Платонов слушал этого милого кругляша лет сорока, тем меньше он верил в пустяковость данного ему поручения. Не мог министр двора, состоявший еще в следственной комиссии по делу 14 декабря5, боевой офицер, ходивший в походы против Наполеона, государственный сановник с огромным опытом, которого покойный государь Николай Павлович ценил как родного брата, придать непомерно большое значение эпизоду с анонимом.
–Так, Иван Анисимович, позабавились и хватит, – прервал поток задушевного красноречия титулярный советник.
Теплов затих на полуслове. Улыбка вмиг пропала с его уст, глаза налились холодом. Теперь перед Платоновым сидел совсем другой человек, способный нагнать страха на любого смутьяна и вызвать острое желание покаяться даже в том, чего тот не совершал. Настала очередь Григория Денисовича, с первой секунды хранившего невозмутимый вид, неожиданно широко улыбнуться.
Полковник хлопнул себя руками по ляжкам и расхохотался. В его глазах опять заплясала смешинка.
–Ну, вы особенная личность, да-с, – заявил он тем же добродушным тоном хлебосольного хозяина, хотя на массивном темно-коричневом столе между ним и гостем не было никаких угощений и даже ни клочка бумаги.
–Мы с вами прекрасно понимаем друг друга, поэтому давайте не терять время даром, – спокойно предложил Платонов. – Ваше жалованье я не отберу, а свое отработать обязан.
–Что ж, давайте, – без возражений подхватил Теплов.
Он ловко извлек из брючного кармана фигурный ключ на цепочке, вставил его в невидимую Платонову замочную скважину, повернул трижды, потом нажал на что-то, после чего щелкнул замаскированный механизм, а из недр стола выкатился выдвижной ящик.
–Очень полезная вещь, рекомендую. Точно такой же заказал для дома, – ответил Николай Анисимович на невысказанный вопрос. – Вы ведь недавно переехали и, должно быть, еще обживаетесь на новой квартире.
–Благодарю за совет.
Григорию Денисовичу становилось всё интереснее внезапное поручение графа Адлерберга.
Материалов пока накопилось негусто. Почти не сверяясь с ними и отставив улыбки со смешками, полковник профессионально изложил суть. Подметное послание обнаружили восемнадцатого числа, в пятницу, в половине первого дня, в приемной Третьего отделения. Обращения и жалобы принимал начальник штаба Корпуса жандармов генерал-майор Потапов. Как обычно, народа было много. Возможно, именно поэтому никто не заметил, в какой момент в кадке с декоративной пальмой, установленной возле стены, очутился узкий белый конверт с надписью: “Князю В.А. Долгорукову лично и секретно. Чрезвычайно важно!”
Находку обнаружил один из посетителей – мещанин Рассказов, постоянно проживающий в Мучном переулке. По его словам, письмо он не трогал и немедленно позвал дежурного офицера. Генерал Потапов приказал прекратить прием, запереть двери и поставить караул, а всех присутствующих временно задержать и опросить. Так как главноуправляющий находился вне здания, начальник штаба под свою ответственность вскрыл конверт. При сем присутствовал и полковник Теплов.
Текст на русском языке гласил:
Спешу сообщить Вашему сиятельству, что участниками революционной партии готовится нападение на одну из резиденций Его Императорского Величества. Изменники намерены воспользоваться ненадлежащим состоянием охраны. Написать полнее не могу, опасаясь мести со стороны высокопоставленной особы.
Подпись не несла в себе ценных сведений: “Верный подданный Его Императорского Величества”.
–Как насчет конверта, бумаги? – спросил Платонов, не тратя лишних слов.
–Книжные магазины и писчебумажные лавки продают такие сотнями в неделю, – ответил жандарм.
–Почерк аккуратный, прямо каллиграфический…
Теплов снова улыбнулся с довольным видом.
–Можете не исследовать оригинал настолько пристально. У нас уже есть подозреваемый… вернее, подозреваемая.
–Любопытно! Кто же?
–Одна из посетительниц, некто Ипатьева Светлана Семёновна. На нее указали Рассказов и еще двое свидетелей. Она задержана.
Григорий Денисович откинулся на жестком гостевом стуле, отчего тот испустил протяжный скрип. Потрогал пальцем родинку на щеке.
–Ваш Рассказов видел, как она подкинула письмо?
Теплов отрицательно качнул головой.
–Нет, не видел. Но Ипатьева сначала стояла около пальмы, затем принялась ходить по залу. То же уверенно говорят находившиеся поблизости мужчина и женщина.
–Что здесь подозрительного? Если я, к примеру, постою на месте, а потом вздумаю пройтись туда-сюда, вы и меня задержите за компанию?
Полковник улыбнулся так, что добрее некуда.
–Светлана Семёновна – посетительница не рядовая. Она явилась хлопотать за своего арестованного брата-студента, который бунтовал солдат. Этого молодчика взяли с поличным в казарме Литовского полка.
Григорий Денисович не любил посещать места, где людей обдуманно и целенаправленно лишали свободы. Хотя за ним никогда в жизни не захлопывалась тяжелая дверь камеры, он всякий раз мысленно примерял на себя совершаемые на его глазах тюремные процедуры. А внутренняя тюрьма Третьего отделения, хоть и была невелика, вполне соответствовала названию. Вынесенные оттуда впечатления Платонов продолжал сравнивать с первыми фактами по делу таинственного автора, и в его голове совсем не оставалось простора для благодушия…
–Выходит, не верите нашим соседям?
На каверзный вопрос титулярный советник ответил неопределенным хмыканьем. Под соседями, естественно, имелись в виду обитатели особняка на Фонтанке, которых противники существующего строя именовали иначе – охранкой.
–Я стараюсь не подходить к расследованию по принципу веры или неверия, – сказал Платонов, не ограничившись простым междометием. – Если мы ступим на подобный путь, то позволим эмоциям или пристрастиям взять верх над нами.
–Удачно я встретил вас, Григорий Денисович, – пришел к собственному выводу Василий.
Тёзка бывшего военного министра устроился в кресле у хозяйского письменного стола, в то время как доверенный помощник графа Адлерберга занял позицию полусидя-полулежа на кушетке. На город за окном опустились белесые сумерки, впрочем, почти неотличимые от уже близкой майской ночи. Кабинет, как и вся квартира, имел явные признаки только что состоявшегося переезда. Особенно бросались в глаза стопки книг, перевязанные шпагатом и второпях уложенные на полки в шкафу.
Василия не смущал домашний беспорядок. Он не относился к стеснительным и, вообще, слишком чувствительным натурам. Платонов познакомился с ним три года назад в Гостином дворе. Разбитной веснушчатый парень помогал отцу, который держал там лавку и специализировался как раз по книжной части. Его сильными сторонами, помимо грамотности, были прекрасная память и редкая наблюдательность. Людей он оценивал с первого взгляда по мельчайшим черточкам, порой видимым ему одному, практически не ошибаясь.
А еще Василий охотно учился всему новому и хотел подняться выше того положения, которое, казалось, было уготовано ему при рождении. Григорий Денисович понял это, едва пообщавшись с ним, и заключил, что такой человек нужен ему. Переговоры с почтенным книготорговцем были недолгими, поскольку сопровождались денежной компенсацией из особого фонда министерства двора. Несколько дней спустя Василий приступил к новым обязанностям под непосредственным началом титулярного советника. Очень скоро в нем открылись и другие, весьма полезные для нанимателя способности…
–На удачу мы уповать не будем. Сделаем-ка лучше вот что, и не откладывая, – сказал Платонов.
Старший над его негласными агентами вмиг подобрался, как гончая. Распоряжения шефа он не записывал, запоминая от и до.
-Я теперь прокаженная…
Девушке был двадцать один год, но в ее карих глазах читалась безнадежность глубокой старухи. Двое суток, проведенных в одиночной камере, без свежего воздуха и солнечного света, добавили бледности лицу, и без того не носившему следов загара. Худенькая, одетая в скромное темно-серое платье с уже не очень чистым белым воротничком, сложив на коленях руки, она сидела на стуле с высокой прямой спинкой, прикрепленном к полу, напротив Григория Денисовича. За беседой в допросной комнате надзирал младший жандармский чин. Полковник Теплов, предварительно извинившись перед Платоновым, отбыл куда-то.
Светлана Ипатьева, судя по ее словам, была не причастна к революционной активности родного брата. В Петербург они переехали в позапрошлом году из Архангельска всей семьей – она, мать и Владимир, поступивший в университет, на юридический факультет. Средства на жизнь приносило наследство, которое осталось после смерти отца, потомственного промысловика из старинного поморского рода. Дать сыну высшее образование была мечта Семёна Ильича, и клятву на этот счет он взял со своей супруги, когда врачи вынесли ему финальный приговор. Владимир учился хорошо, хоть и не блестяще, подрабатывал переписыванием каких-то бумаг и репетиторством. Часто пропадал где-то в обществе столичных друзей.
–Вы кого-нибудь из них знаете? – поинтересовался Григорий Денисович.
–Меня спрашивали об этом господа из полиции, когда… – девушка запнулась.
–Когда у вас дома производили обыск после ареста брата?
–Да.
–Что вы им ответили?
Собеседница Платонова жалобно вздохнула.
–Я была страшно растеряна, и матери сделалась дурно… Сказала, что не знаю. А здесь Иван Анисимович повторил этот вопрос, и я припомнила, как однажды, с месяц назад, к нам забегал Володин приятель, тоже студент.
–Имя, фамилию помните?
–Алексей или Александр. Он как-то скомкано представился, без фамилии, – Ипатьева беспомощно пожала плечами.
–А как выглядел? Может, вы на что-то обратили внимание? – Григорий Денисович деликатно вел свою линию.
–Обычный человек. Темные волосы, бородка, усы… Но он постарше Володи, это видно по лицу. Одет бедновато… Постойте! – оживилась девушка. – Конечно, я тогда заметила, а потом забыла. У него нижняя губа рассечена посередине, давнишний такой шрам, белый.
–Ивану Анисимовичу рассказали о нем?
–Разумеется! Мне показалось, он не поверил.
Платонов перевел взгляд на приставленного к нему жандарма. Тот сохранял абсолютно равнодушный, полусонный вид.
–Вы откуда узнали, что приятель Владимира – студент?
–Он был в мундире.
–И к тому письму в кадке с пальмой вы не имеете никакого отношения?
На припухших глазах у Ипатьевой выступили слёзы.
–Даю самое честное слово… жизнью матушки клянусь, не имею! И не видела письма, пока в зале шум не начался и господин офицер не объявил, что прием прекращается.
Медленно идя вдоль чугунного парапета набережной в сторону Пантелеймоновского моста, Григорий Денисович вновь и вновь возвращался мыслями к разговору во внутренней тюрьме. На службе, о которой было не принято говорить вслух как детям, так и взрослым, он выслушивал признания разных людей. Слёз также успел повидать достаточно, искренних и фальшивых. Не они, а совсем другое не давало ему покоя в происшествии с загадочным конвертом.
–Мотив… Не вижу мотива, – еле слышно бормотал он, совершая регулярный вечерний променад.
К чему Ипатьевой, отправившейся просить за брата, было подкидывать анонимное послание, мягко выражаясь, деликатного свойства? Риск попасться перечеркивал даже умозрительный эффект от обращения к генералу Потапову. Или всё-таки кто-то принудил ее взять на себя опасную миссию, и перед ним (а прежде перед жандармами) разыграла спектакль отлично владеющая собой актриса, которая не испугалась легендарного Третьего отделения?
“Лично я уверен, что мы своими силами разобрались бы в этой сомнительной истории. Но воля Василия Андреевича для меня закон. По его убеждению, жандармский мундир не должен лишний раз мелькать вблизи от государя. Что ж, тогда присоединяйтесь. Готов по-товарищески помогать”. Эти слова Теплова, которые он произнес перед тем как попрощаться, Платонов тоже вертел в голове так и сяк. Да, князь Долгоруков имел собственную точку зрения на политический сыск и действовал с оглядкой на мнения свыше.
1854 год, май
-Полагаю, светлейший князь ошибается.
После такого ответа генерал-майор свиты его величества граф Николай Владимирович Адлерберг, сын министра императорского двора и уделов, посмотрел на дерзкого поручика с неподдельным интересом.
-Какими же источниками вы пользовались, когда составляли свою записку?
-Доступными каждому русскому офицеру, ваше превосходительство. Секретных сведений не имею.
Платонов прибыл в Крым в апреле с 6-м саперным батальоном, ранее квартировавшим в Бобруйске. Большую часть пополнения направили на строительство окружной дороги с Северной стороны Севастополя на Южную. Работы продвигались ни шатко, ни валко. Скалистый грунт поддавался туго, солнце палило немилосердно, и саперы, получавшие скудный паек, быстро выбивались из сил. В мае, как говорили, по велению самого императора солдатам добавили по фунту хлеба в день. Конечно, и этого было мало. Начальство, однако, не тревожилось: срочной потребности в новом пути для переброски войск оно не видело.
Записку на имя светлейшего князя Александра Сергеевича Меншикова, морского министра, генерал-адъютанта и адмирала, командующего сухопутными и морскими силами на полуострове, Григорий Денисович сочинил ночью после отбоя в лагере. Передал с надежным сослуживцем, вхожим в окружение небожителя, но ответа, хотя бы даже резко отрицательного, не удостоился. Повторную попытку он предпринял, случайно узнав, что в расположение батальона едет с инспекцией генерал Адлерберг. Текст записки восстановил по памяти и подал ее лично в руки высокому проверяющему.
-Вы предлагаете, не теряя времени, приступить с созданию сети тайных агентов из числа местного населения, уделив особое внимание побережью. Почему решили, что противник высадится именно в Крыму? – в голосе важного генерала с боевыми орденами не чувствовалось враждебности.
-Англичане и французы не станут держать целую армию без дела в Турции до следующей весны. Дунайский театр мало пригоден для большого наступления, к тому же силы у нас там собраны значительные. Высадка неприятеля под Одессой сохранит для нашего флота возможность действовать. Флот, а значит и Севастополь – главная заслуживающая внимания цель, – изложил свою аргументацию Платонов.
-По-вашему, такую высадку мы не сумеем предотвратить?
-Я исхожу из того, что нет. Слишком протяженная береговая линия и подавляющий перевес союзников на море не оставляют нам шансов. Какую-то часть территории мы неизбежно потеряем. Простая логика, ваше превосходительство.
В штабной палатке, где кроме них двоих не было ни души, воцарилась тишина. Не по летам серьезный, удивительно спокойный поручик произвел впечатление на генерал-майора и графа.
-Александр Сергеевич верит, что мы дотянем до осени, а там непогода сорвет любые планы неприятеля, – проговорил Адлерберг, будто взвешивая каждое слово.
-Можно верить, предварительно подготовившись, – ответил Платонов со всем возможным почтением.
Конечно, он рисковал, поставив на карту всё свое настоящее и будущее и услышав: “Вы предложили, вам и выполнять”. В июле, когда союзная армада поползла от Босфора к Варне, Григорий Денисович решил, что переоценил европейских стратегов, и те предпочли синицу в руках журавлю в небе. Он не удивился бы отмене разведывательной миссии, отправке обратно в батальон, даже разжалованию. Кто знает, как и перед кем отстаивал Николай Владимирович необходимость готовиться к худшему… Отмены не произошло, правоту Платонова подтвердил десант в Евпатории второго сентября.
После назначения младшего Адлерберга военным губернатором Симферополя и гражданским губернатором Таврической губернии Григорий Денисович перешел в прямое подчинение к нему. Но отсчет другой жизни он вел с того знойного майского дня посреди пыльного лагеря.
Глава вторая
О пользе бдительности
Вслед за невесть откуда налетевшим дождем, притом по-осеннему ледяным, опять выглянуло солнце. Содержавшийся в образцовом состоянии парк моментально принял нарядный вид, а крупные искрящиеся капли на листьях деревьев и кустарников стали казаться драгоценными камнями. Большой Екатерининский дворец, бело-голубой, с позолоченной лепниной на фасаде, высился слева как нечто сказочное и вызвал у Григория Денисовича ассоциацию с тортом от лучших петербургских кондитеров. Питавший тягу к сладкому, он сейчас с удовольствием отведал бы чего-то подобного, но ни чая, ни кофе, ни хотя бы символических закусок ему не предложили. Более того, общение с распорядителем здешних мест скорее напомнило употребление горьких пилюль.
Генерал от артиллерии Яков Васильевич Захаржевский прохладно отнесся к визиту Платонова. Видимо, ему показалось странным, что чиновник столь низкого ранга задает специфические вопросы, касающиеся безопасности государя. Сам он в течение фантастически долгих сорока пяти лет возглавлял дворцовые управления Царского Села, Ораниенбаума и Петергофа (кроме того, в 1828 году к предметам его ведения добавилась Гатчина). Яков Васильевич слыл рачительным, требовательным, но справедливым хозяином. Тут ничто не происходило без его ведома и никто не мог избежать его кары в случае упущения по службе.
Удостоенный за истекшее время всех мыслимых наград, всемилостивейших рескриптов и подарков от трех российских самодержцев, Захаржевский являл собой живой эталон верности и преданности престолу. Благодаря неустанным хлопотам и хозяйственной хватке генерала Царское Село, где располагалась главная летняя резиденция императора, превратилось из довеска к военному гарнизону в настоящий благоустроенный город. Якову Васильевичу как гражданскому губернатору подчинялась и городская полиция, что налагало на него дополнительные обязанности. Ими он, впрочем, никогда не манкировал.
Принимать нежданного посланца министра двора у себя в управлении ему было недосуг. Поэтому беседовали на ходу, шагая по парку. Захаржевский то и дело кидал по сторонам цепкие взгляды не по-старчески внимательных глаз, вероятно, подмечая одному ему видимые недостатки. Высоко расположенные брови придавали его лицу выражение удивления от того, как многие люди до сих пор не понимают преимуществ ясного и строгого воинского порядка перед суетливым обывательским мельтешением.
–Нет, ничего необычного у нас не происходит, милостивый государь, – ответил он совершенно безапелляционно.
Хранитель дворцов едва ли снизошел бы до отчета какому-то титулярному советнику, не предъяви тот личное письмо от Владимира Фёдоровича Адлерберга. Министру он не просто подчинялся, но и уважал его как товарища по оружию. Захаржевскому также довелось пройти через ад сражений, а в битве под Лейпцигом его настигло пушечное ядро с французской батареи. С тех пор правую ногу ниже колена ему заменял протез.
–Мне докладывают о любых подозрительных вещах. Так было заведено сразу, как только я вступил в должность, – продолжал генерал.
В подтексте отчетливо читалось, что Платонов тогда еще на свет не родился.
–Ваше превосходительство, а вопросов к новой дворцовой страже у вас случайно нет? – спросил Григорий Денисович.
Захаржевский издал звук, похожий на фырканье.
–Можете передать Владимиру Фёдоровичу, что эта реформа не кажется мне успешной. Я понимаю, что ради несения службы при августейших особах были отобраны лучшие из лучших, но для полноценной охраны их мало.
–Вы уверены?
–Целиком и полностью! Что такое двадцать один человек на весь Екатерининский дворец и прилегающий парк? Всё равно приходится привлекать унтер-офицеров и солдат из частей гарнизона. А знаете, сколько стражей оставили в Зимнем? Ровно девять!
–Да, знаю, – кротко подтвердил Платонов.
–Разве это правильно? Государь, пребывая в Царском, периодически ездит в Петербург. Но почти вся дворцовая стража, переведенная сюда на лето, безвылазно находится здесь же… Думаете, мне не приносили возмутительные листки, которые разбрасывают в столице?
Ноздри у Захаржевского раздувались, как у боевого коня. Разбрасывателей прокламаций он сам, подвернись такой шанс, потоптал бы копытами и порубил шашкой. Может, даже расстрелял бы из орудий. Эпидемия революционной агитации, действительно, еще в апреле накрыла град Петров. Генерал-губернатор князь Александр Аркадьевич Суворов, внук прославленного генералиссимуса, обещал положить ей конец, однако пока не преуспел…
–Тем не менее, я убедительно прошу вас сообщить мне о малейшем подозрении, если таковое появится, – сказал Григорий Денисович, смиренно наклонив голову. – Само собой разумеется, что содержание и сам факт нашего разговора должны остаться между нами.
–Об этом, милостивый государь, вы могли бы лишний раз не напоминать, – раздраженно отрезал Яков Васильевич. – Я – человек, многократно проверенный. Тайны хранить обучен.
Вынырнувший им наперерез из-за идеально подстриженных кустов рыжебородый мужик в фартуке поверх армяка застыл, как по команде, и отвесил генералу поясной поклон.
–Вольно! – бросил ему, очевидно, по привычке Яков Васильевич. – Окунев Никифор?
–Так точно, ваше превосходительство! – отрапортовал мужик, вытянув руки по швам.
С дисциплиной по владениях Захаржевского, кажется, не было проблем.
–Садовник из дворца. Каждого знаю по имени и в лицо, иначе нельзя, – заметил генерал с чувством собственного превосходства над штатскими. – Ступай, братец, работай дальше.
Григорий Денисович понимал: визит к Захаржевскому вряд ли мог принести какие-то существенные результаты, тем более сходу. Брюзжание брюзжанием, но старый генерал точно не стал бы утаивать что-то, на его взгляд, хоть мало-мальски важное. И представить Якова Васильевича в роли той самой высокопоставленной особы из подметного письма, могущей отомстить не назвавшему себя автору, был способен только человек с разнузданной фантазией.
К тому же Захаржевский чуть сгустил краски. Охрана летней загородной резиденции не ограничивалась созданной в декабре прошлого года дворцовой стражей. Снаружи и внутри здания службу несли казаки императорского конвоя, опытные и бесстрашные бойцы, которые также сопровождали монарха в поездках. Как предполагал Платонов, недовольство главного начальника над дворцовыми управлениями вызывала известного рода автономия новой единицы.
Городовые дворцовой стражи подчинялись, с одной стороны, министерству двора, с другой – приставу 1-й Адмиралтейской части Санкт-Петербурга. От первого они зависели в смысле материального обеспечения и снабжения, второй проверял несение ими службы. Подбором и утверждением кандидатов занимался лично князь Суворов, отдавая предпочтение околоточным надзирателям, унтерам и фельдфебелям вверенной ему столичной полиции.
Здесь и таился камень преткновения. Хотя слово “таился” давно уже было неуместным. Внук великого человека на дух не выносил Владимира Фёдоровича Адлерберга с семьей, о чем откровенно, а порой совсем эпатажно заявлял в различных салонах и гостиных. Подавая себя ревностным сторонником государя Александра Николаевича, он не упускал случая обругать “немецкое засилье” и его якобы олицетворение в виде Адлербергов.
У такого русско-монархического пыла, по мнению Григория Денисовича, имелось отдельное объяснение. В юности Суворов, чьим образованием занимались как иезуиты, так и профессора европейских университетов, состоял в тайном обществе, но на Сенатскую площадь в роковой день не вышел, после чего отделался кратковременным арестом и допросом. Император Николай Павлович повелел простить его ввиду отсутствия реальной вины, а более того – из уважения к памяти деда.
Смягчение нравов в первые годы нынешнего царствования дало Александру Аркадьевичу возможность проявить себя не только как выразителю патриотических воззрений. Требования отстранить Адлербергов от управления двором он совмещал с либеральными высказываниями – по его словам, “в духе нашего просвещенного века”. В общем, Суворов-внук был личностью сложной, и граф Владимир Фёдорович в узком кругу платил ему той же монетой…
Вагон дернулся и застыл у дебаркадера Царскосельского вокзала. Титулярный советник, вместо багажа имевший при себе один лишь складной зонт, без спешки выбрался на Загородный проспект. Перед отправлением поезда, около часа назад, он обратил внимание на невыразительного пассажира без чемодана или саквояжа, в сером пиджачном костюме и круглой шляпе. Небрежно поигрывая тростью, тот следовал за Платоновым еще по пути на посадку, затем сел, видимо, в соседний вагон, а теперь объявился снова.
–Довези-ка до угла Невского и Владимирского, – сказал Григорий Денисович свободному извозчику.
-Да-с, отпустил. Проявил, так сказать, снисхождение и гуманизм, – сообщил полковник Теплов, потирая руки, словно готовился с аппетитом откушать.
–Улики добыть не смогли?
–Увы. Почерк определенно не ее, вещественных доказательств никаких, в порочащих связях не созналась.
–Я вообще сомневаюсь, что это была Ипатьева, – Платонов рассеянно обозревал кирпичную громаду Инженерного замка6 за мостом.
Подышать воздухом ему предложил Иван Анисимович, по-свойски поведавший Григорию Денисовичу, что у него от массы служебных документов уже голова пухнет. Оба стояли на набережной, подставив лица свежему ветру с Невы.
–Не находите мотива?
–Убедительного не нахожу. Да и персона не та.
–О-о, про персону лучше не заикайтесь… Мы у себя в отделении кого только не привечали, – Теплов усмехнулся. – Нынче безумие какое-то: рвутся обличать и ниспровергать. Государь отменил крепостное состояние, даровал свободу7 – но нет, не та свобода, видите ли. Другая нужна народу! Всё наперед знают за народ, а сами представляют себе, какой он? Где, когда успели изучить? Студенты, журнальные писаки хотят государством править, рецепты всеобщего счастья предлагают. Возьмите хотя бы давешнего Ипатьева, агитатора. Второй курс университета, юнец. Учиться надо, человеком становиться, покойный родитель ему денег для этого скопил. Чёрта с два! Власть плоха, социальная республика понадобилась, равноправие. Откуда он людей наберет для своей республики, я вас спрашиваю?
–Республиканцев у нас маловато, вы правы, – сдержанно ответил Платонов на горячий монолог жандарма.
–Вот! А жаждущих пограбить, пожечь, кровь пустить куда больше! Им только свистни, дай волю – всё разорят и в прах, в пепел обратят. Этих мужиколюбцев самих за копейку зарежут… Да за какую копейку – просто в угаре, из разбойничьего куража!
–Мне думается, наши доморощенные нигилисты вовсе не республику создадут, а деспотию хлеще, чем у тиранов из греческой истории. Если им посчастливится, конечно. И разбойникам применение найдут.
–Именно! Очень верное слово для них подобрал господин Тургенев8. По-русски будет “ничтошники”, – Теплов, заведясь, кажется, хотел плюнуть в темную воду Фонтанки, но сдержался. – Он с ними близок, ему ли не знать… Нули, а мнят себя единицами.
–Но вы же справитесь? Недаром государь доверил вам охранять покой империи?
В отличие от Ивана Анисимовича, Платонов не горячился. Его голос оставался таким же ровным, как в начале разговора. Будто не судьбу России обсуждали, а вели отвлеченную академическую дискуссию.
–Доверил, положим, не мне, а князю Долгорукову, – остывая, уточнил Иван Анисимович.
–Слабоват князь для этой задачи?
–Откровенности желаете? Начистоту?
–Почему нет? Нас ведь никто не слышит.
Старший над политическим сыском Третьего отделения посмотрел на Платонова без тени ерничества или насмешки.
–Василий Андреевич не слабоват, но староват. Воображения ему не хватает, полета мысли, размаха. К сожалению, не одному ему… У нас ведь многие как считают? Дескать, революционеры – горстка мечтателей, печальное недоразумение, вроде как малое дитя в пеленку нагадило. И, поверьте, жестоко заблуждаются! Обыски, аресты, хватание за воротник – недостаточно этого. Глубже копать следует, внутрь идти.
–Куда внутрь?
–А к ним, к революционерам в логово, – глаза Теплова блеснули азартом. – Знаете, как крестьяне охотятся на моей родине, в Тульской губернии? Сначала разводят домашних беспородных уток, из них выбирают самых крикливых, отсаживают отдельно. Их потомство – это и есть настоящие подсадные утки. На них подманивают дикую перелетную птицу. Охотник притаится в укромном шалашике на берегу речки, замаскируется, ждет-пождет. Подсадная утка шумит, раздирает горло, сородичи плывут к ней – и тут главное не зевать. Р-раз! Мужичок с добычей…
–Кому отводите роль подсадной утки, если откровенно?
Иван Анисимович снял фуражку, пригладил начавшие седеть волосы.
–А утка должна быть не одна. Чем больше их, тем лучше. Важно, чтобы к нам все ниточки сходились. Только повторю, для таких операций кроме преданности дерзость надобна. Не считая ума, конечно.
–Значит, выманивать по тульскому методу? – Григорий Денисович поглядел на хмурое небо, обещавшее очередной дождь, но птиц там не было.
–Я на особое наименование не претендую, – рассмеялся Теплов. – Любой метод годится, который ведет к успеху.
Первый доклад Василий сделал вечером в понедельник, в восьмом часу. Прежде чем он начал, Платонов описал свою поездку за город и перемещения, совершенные им после прибытия поезда на Царскосельский вокзал.
–Серый с тросточкой, безусловно, не случайный попутчик. Он тоже взял извозчика и ехал за мной до Невского проспекта, а оттуда топал пешком до министерства. Держал дистанцию, глаза не мозолил.
–На кого грешите?
–На Теплова, конечно, – уверенно ответил Платонов. – Подхватили меня, думаю, на вокзале в Царском. Там жандармы приглядывают за всеми приезжающими и отъезжающими, это их вотчина. Вели, скорее всего, еще от дворца.
–Зачем ему это? – поинтересовался Василий.
–Хочет знать, где бываю, с кем встречаюсь. Ему желательно двигаться на шаг впереди – как и нам. Теперь к делу!
Поспать за прошедшие сутки Василию удалось всего ничего. Он поднял на ноги свой летучий отряд и сам трудился за двоих. Объектами изучения стали в первую очередь свидетели по делу об анонимном письме. Картина вырисовалась следующая.
Первый свидетель, дворянин Абакумов, сорока семи лет, по слабости здоровья ушедший в отставку из армии в чине штабс-капитана, желал попасть на прием к начальству Третьего отделения с предложением о совершенствовании службы. Оно заключалось в открытии жандармских управлений во всех без исключения губернских городах, причем челобитчик даже разработал соответствующее штатное расписание с окладами жалованья. Ради вручения петиции Абакумов специально прикатил из Твери и поселился в меблированных комнатах неподалеку от Николаевского вокзала. Хозяин и прислуга характеризовали его положительно, гость никого не приводил к себе, не пьянствовал и не буянил, почти всё время проводя в номере.
–Целеустремленный человек, – заметил Григорий Денисович, как показалось Василию, с тонкой иронией. – Но нас он, пожалуй, не интересует.
–В каждом городе… Это ж надо, каков прожект! – прокомментировал Василий.
–Иногда люди опережают свое время. Другой вопрос, насколько… Что со следующим?
Следующим, а точнее, следующей была некто Селиванова, тридцати девяти лет от роду, вдова служащего 5-й экспедиции Третьего отделения. Ее просьба не простиралась так далеко и не сулила таких расходов, как у Абакумова. Скончавшийся накануне Рождества муж Селивановой посвятил всю свою канцелярскую карьеру театральной цензуре, а также надзору за изданием и обращением афиш. Имел ряд поощрений и ни одного взыскания, исправно посещал церковь, нажил четырех детей. Апоплексический удар хватил его прямо в казенном присутствии. Вдова осмелилась просить генерала Потапова об оказании материальной помощи.
–Ни с кем подозрительным не общается, занята домом и хозяйством на Петербургской стороне, – доложил Василий.
–Тоже вряд ли наш клиент. Впрочем, погоди, не вычеркивай, – сказал Платонов.
–Остался только Рассказов Лаврентий Никитич. Держит мелочную лавку в Мучном переулке. Из свободных хлебопашцев Ярославской губернии. Самому тридцать шесть лет, женат, две дочери, тринадцати и одиннадцати лет, сын пяти лет. Ходят к нему покупатели со всего квартала, особых жалоб на обвесы, обсчеты и прочее не слышно. Примерный семьянин, живет по средствам, – Василий лишь изредка заглядывал в понятные ему одному заметки на мятом листке бумаги, больше похожие на иероглифы.
–Друзья? Знакомые? С кем водится, пьет?
–Все знакомые – из его круга, сильно близких друзей нет. Выпивает умеренно, в церкви бывает по воскресеньям и большим праздникам. Перед законом чист.
Как уже знал Григорий Денисович, лавочник проявил бдительность. Парочка молодых людей при нем имела неосторожность тихонько обсуждать прокламацию, в которой Россию звали к топору. Рассказов услышал и, поскольку знал, где они квартируют, на следующий день поспешил с доносом на Фонтанку. “Что же он в полицию не пошел, в ближайшую часть?” – спросил Платонов у Теплова. “Решил, что насчет крамолы к нам следует обращаться”, – пояснил тот.
–Итак, наш пострел везде поспел…
На эту реплику Григория Денисовича его старший агент отозвался взглядом, в котором читалась готовность копать дальше.
–Да, займемся им тщательнее. С трудом могу себе представить, чтобы Селиванова взяла у кого-то анонимку для Долгорукова.
Когда Василий бережно свернул и спрятал заветный листок, титулярный советник добавил:
–Обрати внимание: только в приемной Третьего отделения можно встретить таких благонамеренных подданных.
Было непонятно, шутит он или говорит серьезно.
–По второму вопросу прошу отсрочки, – не получив от него разъяснений, попросил вечерний гость. – Там публика чистая, к ней подход нужен, а мои ребята в основном из простых. Я сам занимаюсь.
–Хорошо. Будет еще поручение, на завтра…
Без променада и сегодня было не обойтись. Платонову не давали покоя вчерашние слова Ипатьевой о человеке с рассеченной губой. Он понимал, что эта линия уводит его в сторону от сюжета с письмом, но внутреннее чувство подсказывало: пренебрегать ею не стоит. Теплов в принципе сомневался в существовании неизвестного Алексея или Александра. По его выражению, подозреваемая могла скормить им басню насчет приятеля-студента, чтобы направить розыск по ложному следу. И всё же, и всё же…
Завтра надо будет повидаться еще кое с кем из Царского Села. Условный знак в нужном месте он оставил, ждать осталось недолго.
–Платонов? Ты ли это?!
Титулярный советник вскинул голову. В нескольких шагах от него на тротуаре стоял мужчина в прогулочном костюме-визитке, светлом шерстяном жилете и светлых же щегольских брюках. За время, которое пронеслось после их предыдущей встречи, его хрипловатый голос нисколько не изменился.
Глава третья
Интересные совпадения
Ипатьевы еще неплохо устроились в перенаселенном Петербурге, где множество семей довольствовалось комнатушками и углами. Отдельную квартиру из трех маленьких комнат и аскетически обставленной гостиной они снимали в доходном доме на Садовой улице, поблизости от Кокушкина моста. Григорий Денисович, пока поднимался по грязноватой, с длинными маршами, лестнице на пятый этаж, вспомнил краткую характеристику, данную арестованному Владимиру Ипатьеву полковником Тепловым.
“Упрямый тип, крепко держится за свою ересь. Отвращения к нам не скрывает и, похоже, на снисхождение не рассчитывает. Твердит, что действовал исходя из личных убеждений, сообщников якобы не имел. Участие сестры и матери в революционных делах отрицает. На другие вопросы отвечать отказался”. По словам Ивана Анисимовича, очная ставка со Светланой тоже ничего не дала.
–Я не отниму много времени, – начал Платонов со всей возможной любезностью, когда после звона колокольчика дверь ему открыла недавняя узница Третьего отделения.
На лице Светланы отразилось легкое замешательство примерно в равной пропорции с надеждой и сомнением.
–Это неофициальный визит. Вдруг я буду полезен вам, а вы мне? – он видел, что девушка по-прежнему колеблется.
–Проходите. Матушка прилегла отдохнуть, ей до сих пор нездоровится, – Светлана шагнула вбок, пропуская Григория Денисовича.
Расположились в гостиной. Он сел на узенький плюшевый диванчик, бывший новым лет двадцать назад, она – на стул с закругленной спинкой.
–На Фонтанке была не самая подходящая обстановка для нормальной беседы, – начал Платонов издалека. – Как вы уже знаете, я не жандарм и не полицейский. Мне дал поручение министр двора. Он хочет понять, откуда в действительности взялось это злосчастное письмо. Если при вашем содействии мы выйдем на след, уверяю – граф Адлерберг вхож к государю, он пойдет вам навстречу.
–Мне зачитывали письмо там… на допросе, – сказала Ипатьева. – Я понятия не имею, что имеется в виду, я так и объяснила господину полковнику. Это какое-то ужасное недоразумение!
–Знаете, я вам верю, – голос Платонова потеплел. – Не в ваших интересах было становиться участницей подобной авантюры.
–Ну конечно, я же пошла туда ради Володи…
–А позвольте полюбопытствовать, почему туда?
–В каком смысле? – в голосе Светланы прозвучало недоумение.
–В прямом. Вы могли пойти к военному генерал-губернатору, в градоначальство – наконец, в министерство внутренних дел, но выбрали Третье отделение. Мне интересно, по какой причине.
Щеки девушки порозовели.
–Не понимаю… вы меня всё-таки подозреваете в чем-то?
–Что вы! Нет, конечно. Просто мещанин Рассказов, свидетель по вашему делу, тоже мог обратиться со своим… э-э… прошением в другую инстанцию, а явился туда же. Видите, какое интересное совпадение.
–Что это значит?
–Сам желаю разобраться.
Вместо ответа Светлана опустила глаза в пол.
–Вы сейчас молчите, потому что боитесь дополнительно повредить брату, – тихо сказал Григорий Денисович. – Ваши опасения беспочвенны. Послушайте, пожалуйста, всего одну фразу из прокламации, которую отобрали у Владимира.
Он достал из внутреннего кармана сюртука записную книжицу, открыл ее на страничке, где лежала закладка, и бесстрастно прочел:
–“Скоро, скоро наступит день, когда мы распустим великое знамя будущего, знамя красное и с громким криком “Да здравствует социальная и демократическая республика Русская!” двинемся на Зимний дворец истребить живущих там”, – захлопнул книжицу и подытожил: – Так вот, больше чем он сам, ему никто уже не повредит. За призыв к цареубийству – Сибирь, если только государь не проявит снисхождения.
Не поднимая глаза, Светлана всхлипнула.
–Я не знала этого, он не посвящал меня в свои планы…
–Но что-то вы знаете и скрываете. Это касается человека со шрамом? Теплов приказал проверить ваши слова. Среди тех, кто учился вместе с Владимиром, нет никого с такой приметой. Мои люди только что подтвердили.
–Может быть, он учится где-то еще…
Платонов сделал сосредоточенное лицо.
–Послушайте меня, пожалуйста. Я гарантирую, что не скажу ничего Теплову. Даю честное слово дворянина, что буду ходатайствовать за вас и вашего брата перед министром. Только помогите мне сейчас.
Вытерев слёзы поданным ей платком, Ипатьева заговорила через силу. Да, не было Алексея или Александра с рассеченной губой. Был знакомый ей однокурсник брата Степан Фролов. В день, когда всё произошло, но до прихода жандармов, он побывал здесь. Мать его не видела, прошмыгнул черным ходом, на минутку. Предупредил ее на кухне, шепотом, что с Володей беда, надо набраться терпения и про него, Степана, про их дружбу с братом молчать. Она отдала ему Володин дневник.
–Ваш брат вел дневник?
–Да, еще с гимназии. Он редко делился своими мыслями… обычно молчал, даже если переживал очень сильно.
–А дальше что было?
Дальше, по словам Светланы, Фролов сказал ей, что Володю доставят, скорее всего, в Третье отделение на Фонтанке, куда привозят политических. Посоветовал идти, не мешкая, хлопотать за него. А товарищи, мол, тоже постараются выручить.
–Сами сочинили про таинственного человека? – спросил Григорий Денисович.
–Степан научил, – призналась сестра агитатора.
–Хорошо. Теперь молчите и, заклинаю вас, никому ни слова о моем визите. Ни одной живой душе, даже матери. Иначе на вашего брата точно наденут кандалы.
Пристав 3-й Адмиралтейской части полковник Кондратий Петрович Ксенофонтов всем своим видом символизировал решимость и непреклонность полицейской власти. От природы наделенный саженным ростом и телесной мощью, он был в движениях порывист и скор, а на суд и расправу крут. Как поговаривали за глаза, Ксенофонтов держал своих молодцев в повиновении не только за счет луженой глотки, но и благодаря пудовым кулакам.
По его искреннему убеждению, полиция должна была внушать страх. “Нас так мало, что иным способом не совладаем со стихией”, – провозглашал он в кругу сослуживцев. Исправно стращаемые Кондратием Петровичем, они в свою очередь заставляли трепетать разношерстный уголовный элемент и прочих аборигенов петербургского дна. Раздаваемые направо и налево зуботычины и подзатыльники здесь никто не считал чем-то из ряда вон выходящим.
Злопыхатели уверяли, что полковник не всегда чист на руку, а большинство его подчиненных – сущие башибузуки, вытрясавшие взятки и подношения чуть ли не официально. По этому поводу можно было лишь философски заметить, что полицейские чины других частей, от пристава до последнего будочника, выполняли свои обязанности примерно так же.
Григорию Денисовичу Платонову повелитель 3-й Адмиралтейской части обрадовался. Было время обеда, и он предложил разделить с ним трапезу. Порций, доставленных из ближайшего трактира, вполне хватало на двоих. К борщу прилагалось холодное блюдо в виде говядины с картофелем, жаркое из баранины и шпинат с яйцами. Принесли также салат из соленых огурцов и вдоволь хлеба, а на десерт – заварные пирожные.
Исходя из меню, посланец министра двора пришел к выводу, что желудок Ксенофонтова так же могуч, как его прочие органы и части тела. А Кондратий Петрович уже с жаром приступил к уничтожению пищи, хлопнув предварительно рюмку водки. Чтобы не обидеть принимающую сторону, Платонов последовал его примеру и закусил салатом.
–Жаркое пробуйте, Григорий Денисович, не стесняйтесь, – молвил хлебосольный пристав, отведывая горячий еще, наваристый борщ. – Нам голодать вредно, сил лишимся.
–Кстати, о силах, – заметил титулярный советник, отрезая кусок жаркого. – Не убыло ли от вашей части после откомандирования людей в дворцовую стражу?
Ксенофонтов подкатил выпуклые глаза к потолку.
–Дозвольте уж поплакаться, хоть это не в моих правилах. Убыло, и весьма чувствительно! Лучших унтеров отдал – Рыбина, Фатьянова, Воскобойникова. От себя оторвал, можно сказать, с кровью. Но как было не отдать ради спокойствия государя императора?
–При случае передам от вас привет бывшим сослуживцам, – улыбнулся Платонов.
–Передайте, будьте добры: гордится Ксенофонтов и верит, что не оплошают, если доведется выступить на защиту священной особы. Сами знаете, каковы настроения. Тревожно в городе, слухи разные носятся…
–Слухи?
Полицейский начальник прекратил жевать.
–Беспорядков ждут, а может, настоящего бунта. Деятели из Лондона воду мутят, и поляки готовы присоединиться.
–Ваши осведомители что говорят?
–Пока не за что зацепиться, – развел здоровенными руками Ксенофонтов. – Раз зашла об этом речь, и другое выскажу. Полиции тоже реформа нужна. На нас ведь навьючивают всё подряд. Городовые за что только не отвечают – чтобы мусор из дворов на улицу не выкидывали, непристойно не ругались и неприлично не шутили, песни в пьяном виде не пели… За дворниками и сторожами приглядывать обязаны, чтоб те не спали у ворот. Тушением пожаров заниматься должны, полиция-то! Очень ждем перемен и надеемся на них. Если же болтают, что берут, мол, на карман, – помилуйте, жалованье каково! Службы человек лишится по болезни или возрасту, а после хоть на паперть ступай. Вот и копят денежку на черный день… – он кашлянул и поправился: – Но не все, конечно, вы лишнего не подумайте.
–Когда уж тут скрытых бунтовщиков разыскивать… – поддакнул Григорий Денисович, кивая.
–Некогда! Сыскная полиция нужна, свободная от всякой чепухи. Светлые головы для нее найдутся. Да к чему далеко ходить? – с гордостью провозгласил Кондратий Петрович. – Возьмите для примера нашего Путилина Ивана Дмитриевича, квартального надзирателя. Он кого угодно из-под земли достанет! Карпа Леонтьевича Шерстобитова9 ученик. Между прочим, награжден святым Владимиром 4-й степени за исполнение особых поручений.
–Как же, наслышан о его успехах. Дело о подпольной типографии?
–Оно самое. Виртуоз перевоплощения и наблюдения!
За обедом было произнесено еще много слов о достоинствах 3-й Адмиралтейской части. Когда допивали чай, в кабинет пристава с нижайшими извинениями занырнул юркий молодой человек с прилизанными волосами – вольнонаемный сотрудник, состоявший при письмоводителе, забормотал что-то в ухо Ксенофонтову. Григорию Денисовичу почудилось, что прозвучало женское отчество: Валериевна.
–Виноват-с, вынуждают меня откланяться. Служба не ждет, – сообщил полковник, когда тот испарился.
–Мне тоже пора, Кондратий Петрович, – Платонов всем видом дал понять, что и ему надо бы идти. – Благодарю за отменное угощение.
–Его сиятельству министру так и скажите, когда станете докладывать: 3-я Адмиралтейская – лучшая в Петербурге, об этом двух мнений быть не может, – настойчиво подчеркнул Ксенофонтов. – Была и всегда будет лучшей!