Нолин. Фарилэйн

От автора

Привет! С вами Майкл Салливан, автор «Нолина». Это первая книга моего нового цикла «Восход и падение». Если бы двадцать пять лет назад мне сказали, что я опубликую двадцать романов, я принял бы эти слова за бред сумасшедшего. В молодости я больше десяти лет пытался что-нибудь издать, и все мои попытки были безуспешны. Я написал тринадцать романов, и ни один из них мне не удалось опубликовать. В октябре 1995 года я принял решение навсегда покончить с творческой деятельностью и открыл рекламное агентство.

Прошло десять лет. Я доказал себе, что я не такой уж неудачник, ведь мы с моей женой Робин смогли построить успешный бизнес. Мне было всего тридцать четыре, а я достиг почти всех своих жизненных целей: красавица и умница жена, прекрасные дети, дом и финансовая стабильность. Все шло хорошо, но возникла одна проблема. Мы с женой достигли пика и чувствовали себя, как Александр, которому уже нечего завоевывать… кроме одной ускользнувшей цели.

В начале 2000-х я купил дочке, у которой была дислексия, первую книгу о Гарри Поттере. Читая ее, я вдруг ощутил давно забытую радость погружения в неизведанный мир, где ты встречаешь персонажей, с которыми хотел бы дружить в реальной жизни. И на меня вновь снизошло вдохновение.

В 2004 году я начал сагу о мире Элан, и героями первого цикла стала парочка специалистов по особым поручениям. Не стану вдаваться в скучные подробности о том, как эти книги в конце концов вышли в мир. Если вкратце: Робин осуществила издание книг посредством независимых издательств, самиздата и, наконец, «Большой пятерки».

Книги имели успех, и читатели потребовали продолжения. Так я написал «Хроники Рийрии», где Ройс и Адриан впервые встречаются друг с другом и становятся напарниками.

Затем появился цикл «Легенды Первой империи», повествующий о далеком прошлом мира Элан. И если «Рийрия» повествует о лихой парочке разбойников, то в «Легендах» я рассказываю об обычных людях, которым выпало родиться в удивительное время.

Закончив «Легенды», я уже знал, что продолжу историю мира. Романы новой трилогии называются «Нолин», «Фарилэйн» и «Эсрахаддон». Каждый из своих циклов и каждый роман внутри цикла я стараюсь сделать независимым, поэтому читать книги подряд совсем не обязательно. Впрочем, если, прочитав этот роман, вы решите продолжить исследовать мир Элан, вас ждет увлекательная охота за пасхалками.

Засим откланиваюсь и предлагаю читателю погрузиться в историю мира Элан.

Майкл Дж. Салливан.

25 марта 2021 г.

Примечание

Обращаем внимание читателей, что циклы романов, отражающих разные эпохи мира Элан, разделяют столетия и даже тысячелетия, поэтому написание некоторых географических названий и имен может несколько отличаться от книги к книге – так же, как это происходит с течением лет и в обычной жизни. Так, например, Маранония стала Мараноном, Уорик – Уорриком, а Меленина – Меленгаром, подобно тому, как в реальном мире местечко Лютеция со временем стало Парижем, а Лондиниум в наши дни именуется Лондоном.

Глава первая

Стрела смерти

Нолин Нифрониан, окутанный тучей кусачих мошек, изнывал от беспощадного зноя и предавался философским размышлениям – немалый подвиг в тропическом лесу, где горячий влажный воздух затруднял дыхание, а все вокруг стремительно разлагалось. Ткань гнила, металл ржавел с невероятной скоростью. Кожаные изделия за несколько дней приобретали зеленоватый оттенок, на всем остальном появлялись черные пятна – так называемая грязь джунглей. Все в мире возвращается туда, откуда пришло.

«Но в Эрбонском лесу это происходит до смешного быстро. Если нас не убьет враг, то прикончат джунгли».

Он припомнил расхожую поговорку, бытовавшую среди имперских легионов: «Стрела смерти всегда незрима». Вопреки этому утверждению, Нолин был уверен, что сможет предвидеть свой конец. И как раз сейчас у него появилось нехорошее предчувствие: боец, отправленный на разведку, уже возвращался. Слишком быстро, вряд ли это сулит хорошие новости.

Имя разведчика Нолин забыл. С тех пор как его перевели в Седьмой легион, столько народу промелькнуло перед глазами… В отряде под его началом двадцать бойцов, за три дня всех не упомнишь. В ожидании разведчика воины разместились в тени деревьев, дальше от солнца. Никто не двигался, не проронил ни слова, даже ни разу не кашлянул. На вражеской территории тишина и неподвижность служили им единственной защитой.

Прорубая себе путь сквозь заросли, разведчик, весь покрытый потом, тяжело дышал. Глаза парнишки округлились от волнения и страха, однако на клинке его не было следов крови.

«На него ведь никто не нападал… по крайней мере, пока. Отчего он так испуган?»

– Там нет заставы? – Хотя Нолин уже и сам догадался, он хотел услышать официальный доклад.

– Дело не только в этом, сэр, – выпалил разведчик и глубоко вдохнул. – Там нельзя пройти. Между утесами нет прохода. – Оглянувшись, он посмотрел на листья размером с колеса телеги, которые, сомкнувшись, уничтожили все следы его продвижения. – Это закрытый каньон, сэр. Из него нет выхода, пройти можно только там, где мы вошли. Мы в ловушке.

«Теперь ясно, почему он так быстро вернулся».

Нолин спокойно кивнул, будто каждый день выслушивал подобные новости, и отрывисто бросил:

– Спасибо.

«Я был прав, Сефрин. Мы не предназначены друг для друга. – Впервые одержанная им в споре победа вызвала не радость, а злость. – Сначала Брэн, теперь я. Она останется одна – последняя из нас».

Коснувшись плетеного кожаного браслета на запястье – подарка Сефрин, – он прикинул, как скоро весть о его гибели достигнет Персепликвиса и кто сообщит ее Сефрин.

«Возможно, это будет отец. – При мысли об этом Нолин печально улыбнулся. – Нет… так поступил бы настоящий отец. Так поступил бы человек. Нифрон никогда не был ни тем, ни другим».

Нолин подошел к Эйсер. Их единственная лошадь шла под седлом, поскольку считалось, что командиру эскадрона подобает возвышаться над войском и смотреть на подчиненных сверху вниз. Однако Нолин не ездил на ней. Он протянул поводья разведчику.

– Держи.

Парнишка озадаченно посмотрел на лошадь.

– Не понимаю…

Нолин сунул поводья юноше в руки.

– Скачи в Урлиней. Доложи о случившемся. Скажи, что нам требуется помощь.

Глаза юноши загорелись.

– Есть, сэр. Сию минуту, сэр.

– Вперед, парень! Спеши. Мы рассчитываем на тебя.

Разведчик вскочил в седло, пришпорил коня и умчался прочь, прорываясь сквозь широколистные заросли, окружавшие недавно проложенную солдатами неровную тропу. Бойцы эскадрона смотрели ему вслед до тех пор, пока не стих стук копыт, а затем дружно перевели взгляды на Нолина. Возможно, теперь стрелу смерти увидели все.

Он не знал их имен, но и они не знали, кто он такой. И сейчас они оказались перед лицом своего первого – и, скорее всего, последнего – поражения. Нолин мог бы солгать, дать им надежду, подбодрить их, но сомневался, что в этом есть смысл.

«Всё возвращается в землю. Нам остается лишь играть свои роли».

– Приношу свои извинения, господа. – Нолин постарался придать голосу почтительную интонацию. – Похоже, вас принесут в жертву вместе со мной, и я искренне об этом сожалею.

– Что вы имеете в виду, ваше высочество? – спросил Джарел ДеМардефельд.

Его имя Нолин запомнил, поскольку оно казалось столь же абсурдно претенциозным, сколь и носивший его человек. ДеМардефельд отличался от остальных роскошными пластинчатыми доспехами и начищенным до блеска оружием, и на его фоне даже Нолин выглядел бледновато. Сейчас безукоризненно экипированный солдат изумленно смотрел на него, словно Нолин только что выразил сомнение в существовании солнца.

Нолин вздохнул.

– Меня собираются убить, а вам не посчастливилось оказаться в моей компании, поскольку все должно выглядеть так, словно я был убит в боевом столкновении. – Он нахмурился, чувствуя необходимость добавить что-нибудь еще. – Мне жаль. Вы заслуживаете лучшей доли.

Паники не наблюдалось. Нолина это удивило. Легионы держались благодаря дисциплине и вере в непогрешимость командиров, даже тех, кто еще не успел себя проявить. Признав поражение, он обрубил невидимые узы, давая солдатам право бежать, поддаться панике или хотя бы пожаловаться на свой несчастливый жребий. Однако все молчали. Только опустили головы.

– Что-то я не пойму, – сказал первый копейник. – Если это правда, почему вы не взяли лошадь? Зачем отправили на ней разведчика? Подмога подоспеет в лучшем случае через несколько дней, а у нас в запасе – несколько часов. Вы упустили свой единственный шанс на спасение.

– Правда? Как глупо с моей стороны… – Нолин подошел к упавшему дереву и принялся обламывать сухие ветви. – Как тебя зовут, первый копейник?

– Амикус, сэр.

– Что ж, Амикус, ты смышленый малый. – Нолин с хрустом отломил очередной сук. – Посему передаю командование эскадроном тебе.

– Мне? Но старший здесь вы, сэр!

– Я больше вам не командир. Ты сделаешь все возможное, чтобы увести этих людей в безопасное место. Я же останусь здесь и разведу хороший костер.

– О нет, сэр! – воскликнул другой солдат. Его имени Нолин тоже не знал, но шип на шлеме выдавал в нем второго копейника эскадрона. – Нельзя этого делать, сэр. Огонь привлечет гхазлов. Развести костер – все равно что повесить фонарь на болоте. Привлечете тучу всяких гадов, но у наших-то гадов клыки и когти длиной в четыре дюйма.

– Так он этого и добивается, – с полным убеждением сказал Джарел. – Хочет отвлечь гхазлов, чтобы мы могли сбежать.

Нолин подобрал очередную ветку, переломил пополам и бросил на землю. Джарел ДеМардефельд достал боевой топор и начал рубить дрова.

– Тебе необязательно это делать, – сказал Нолин.

Джарел ответил улыбкой, а затем улыбнулся и Амикусу.

В ответ Амикус нахмурился, опустил на землю щит и почесал заросший щетиной подбородок.

– Вы и вправду сын императора? – обратился он к Нолину. – А то… – Он бросил взгляд на узкую тропу, по которой ускакал разведчик. – Такие, как вы, обычно не приносят себя в жертву ради людей вроде нас. Обычно наоборот.

– Да, так не бывает, – вторил ему Джарел, разрубая надвое толстую ветку.

– Да ну? – воскликнул Нолин. – Тоже мне, знатоки нашлись. А с кем вы меня можете сравнить, если я – единственный сын Нифрона?

– Просто я имел в виду… – Видимо, Амикус и сам не знал, что именно он имел в виду, и, замолчав, скрестил руки на груди.

– Вам следует поспешить, – поторопил солдат Нолин. – Солнце уже садится.

Это была всего лишь догадка. Нолин точно не знал, сколько сейчас времени. В джунглях Калинии трудно оценить время. Небо сплошь закрывала густая листва, сквозь которую с трудом пробивался одинокий слабый луч бледнеющего солнца.

– Неужели вы и впрямь хотите, чтобы мы, – Амикус указал на своих товарищей, – бросили вас здесь одного, а сами спаслись?

Нолин пожал плечами.

– Послушай, я и сам не в восторге от этой идеи, но для вас это единственный шанс. Поэтому да, хочу. Я разожгу большой костер и подниму шум, чтобы сбежалось как можно больше незваных гостей. Глядишь, это как-то поможет вам. И уж точно не повредит.

– Постойте-ка… – Амикус вновь присмотрелся к тропе и резко развернулся к Нолину. – Эверетт из нас самый молодой. Вы поэтому отдали ему лошадь?

«Эверетт – вот как зовут того парня, – подумал Нолин. – Милостивый Мар, у меня ужасная память на имена. Я отлично запоминаю лица, с цифрами вроде тоже неплохо, а вот с именами…»

– Так я и думал, – изрек Джарел. Его улыбка стала шире. Он по-прежнему не сводил взгляда с Амикуса.

В ответ первый копейник сурово уставился на него.

– Ой, заткнись! Речь-то не о тебе и не о твоих думах.

Пожав плечами, Джарел вновь принялся рубить дрова.

Амикус медленно покачал головой.

– Ну уж нет, дудки! Я на это не куплюсь! – В голосе его послышались нотки гнева. – Вы нас даже не знаете. Кроме того, вы принц, офицер и… – Он резко замолчал на полуслове.

Нолин отвлекся от кучи хвороста и посмотрел на первого копейника.

– Слушаю тебя. Продолжай.

Солдат молчал. Лицо его превратилось в угрюмую маску, которой он закрылся, как щитом.

– Ну же, первый копейник, говори. Кто я?

Амикус отказывался отвечать.

– Всем нам грозит смерть, – проговорил Нолин. – И хотя я не так давно в Калинии, мне довелось сражаться с гхазлами куда больше, чем ты можешь себе представить. Мы оба знаем, как они поступают с врагами. Наказать тебя страшнее, чем они, я не смогу. Так что говори, не робей. Кто я?

– Один из них, – выдавил Амикус. – Инстарья.

– Ах! – Нолин бесстрастно улыбнулся. – Признаться, я не был уверен, что именно ты выберешь. Мог назвать меня эльфом, фрэем или привилегированным – между прочим, все это неправда, в том числе инстарья.

– Ваш отец – император Нифрон, глава фрэйского клана воинов. Значит, вы тоже из них.

– Ты забываешь о моей матери, Персефоне. – Он помолчал, все еще держа в руках две предназначенные для костра хворостины. – Со дня ее смерти прошло более восьмисот лет, так что твое неведение вполне объяснимо. Печально, но этого следовало ожидать. Многие о ней забыли. – Он бросил хворостину в общую кучу. – Это она дала мне имя. Знаешь, что означает Нолин?

– Знаю, что это по-фрэйски.

– Это значит «безземельный». Значит, что мне нигде нет места. Мой отец – фрэй, но мать была человеком, стало быть, я… кто? То и другое? Ни то и ни другое? Что-то совершенно иное? – Он повысил голос: – Ты показываешь на меня пальцем. Скажи мне, первый копейник, кто я? Я и в самом деле хотел бы знать.

Амикус молчал. Бросив еще один взгляд на Джарела, он со вздохом снял шлем.

На его лице Нолин увидел печать сомнения, однако…

«Почему его лицо мне знакомо? Я впервые вижу его без шлема?..»

Вглядевшись в лицо солдата, Нолин убедился, что когда-то уже встречал первого копейника Седьмого вспомогательного эскадрона Сикария. Но где, Нолин никак не мог вспомнить. Воспоминание ускользало от него так же, как имена солдат.

– Амикус! Мы идем? – спросил второй копейник.

Первый ответил не сразу. Его взгляд, полный раздражения, едва ли не ненависти, все время возвращался к Нолину.

– Нет. Остаемся.

Нолин покачал головой, не веря своим ушам.

– Да что за глупость! Вы же все погибнете – ради чего? Чести? Доблести? Долга?

– Вы первый подали пример.

Нолин вздохнул.

– Говорю же, глупость. – Он бросил взгляд на тропу. – Сомневаюсь, что даже Эверетту удастся бежать. Гхазлы знают, что другого пути назад у нас нет. Придут с верховьев реки и перекроют нам путь к отступлению.

Амикус кивнул.

– Они рассчитывают, что в темноте мы поодиночке разбежимся кто куда. Надеются на легкую добычу. – Он оглядел собранную Нолином кучку хвороста. – Но если разжечь большой костер, который поможет нам видеть…

Нолин задумался.

– Гхазлы из племени дурат рэн с севера не выносят яркого света. Они обитают в горных пещерах, привыкли к темноте, поэтому глаза их огромны и слишком чувствительны к свету. Что скажешь о здешних гхазлах?

Амикус указал на непроницаемый покров листвы.

– Гур ум рэн такие же. В джунглях тоже всегда темно.

Нолин кивнул.

– Думаю, если встанем спиной к утесу и лицом к реке…

– …сузим для них доступ, – заключил Амикус. – От их численности будет меньше проку. Сведем на нет их преимущество.

Нолин осмотрелся.

– Как думаешь, сколько они сюда пошлют? Сотню даку?

– Здесь они зовутся иначе, – сказал второй копейник. – Гур ум рэн называют своих опытных бойцов заферами. Полагаю, их будет сотни две.

Нолин посмотрел на него.

– Честное слово, я ужасно запоминаю имена. Ты мне говорил, как тебя зовут?

– Да, сэр. Еще в Урлинее, сэр.

– Будь добр, повтори еще раз.

– Райли Глот, сэр.

– Благодарю, Райли. Говоришь, две сотни? Нас двадцать человек, стало быть, каждому нужно убить всего-то по десять гхазлов, – усмехнулся он и тут же пожалел об этом. Не время сейчас ослаблять боевой дух. – Ну… я хотел сказать, что это не так уж сложно, верно?

– О, разумеется, сэр, – ответил Райли куда более искренне, чем рассчитывал Нолин. – С нами Амикус, так что мы наверняка…

Первый копейник кашлянул.

– Что наверняка? – спросил Нолин.

Райли не стал продолжать.

– Я чего-то не знаю? – с нажимом спросил Нолин. – Я спрашиваю лишь потому, что… ну, раз вы меня не покидаете, я по-прежнему командир этого эскадрона. Шансы на выживание у нас колеблются от нулевых до маловероятных, так что, если ты знаешь что-то, что может помочь, почему бы не поделиться?

Райли вновь уставился на Амикуса. Как и все остальные.

– Похоже, отряд рассчитывает на тебя, первый, – сказал Нолин. – Что можешь предложить?

Амикус окинул собравшихся товарищей мрачным взглядом.

«Я когда-то видел его в толпе, – вспомнил Нолин, – в большой толпе. Где же это было?»

Нолин начал испытывать раздражение, оттого что никак не мог вспомнить, где его видел. Как и все остальные, первый копейник нес на себе почти шестьдесят фунтов снаряжения: доспехи, метательное копье, кинжал и оборудование для выживания. В знойных джунглях нелегко было тащить такой вес, поэтому Нолину показалось странным, что Амикус решил дополнительно нагрузить себя. У него было три меча: два висели по бокам, а еще один – огромный – был пристегнут к спине. Первые копейники отвечали за солдат эскадрона, поэтому часто несли на себе дополнительный перевязочный материал, провизию или выпивку, которые раздавали по мере необходимости. Захватить с собой два лишних меча – странное решение, не говоря уже о том, что от большого меча на спине в чащобе мало толку.

«Три меча! – Наконец он обратил на это внимание. – Конечно! Вот чем он знаменит».

– Как твое полное имя, Амикус?

Первый еще больше нахмурился и укоризненно посмотрел на товарищей.

– У тебя ведь есть фамилия? – При виде его сомнений Нолин усмехнулся. – Ну же, в нашу сторону мчится стрела смерти. Что и кому мы сможем рассказать?

Глубоко вздохнув, Амикус сказал:

– Киллиан.

Амикус – имя распространенное, а вот Киллиан – нет. Амикуса Киллиана знали все.

– Что ты здесь делаешь?

Первый вновь окинул товарищей недобрым взглядом.

– Вообще-то скрываюсь.

На протяжении нескольких столетий Нолин сражался с гхазлами племен фер рэн, фэн рэн и дурат рэн в лесах, болотах и горах Эврлина, но до сих пор не мог с уверенностью сказать, что они ведут строго ночной образ жизни. Обычно гхазлы нападали ночью, поскольку в темноте видели лучше большинства людей. Но даже при свете дня победы над ними давались с трудом. Жилища и лагеря гхазлов располагались в мрачных, тускло освещенных местах, обеспечивавших им преимущество. Свет был главным союзником легионеров, но сегодня Седьмому вспомогательному эскадрону Сикария пришлось бороться за возможность развести костер в сгущавшихся сумерках.

Мокрая древесина упорствовала. Радуясь возможности уйти в землю, она не желала обращаться в пепел.

Три команды орудовали луком, стержнем и колодкой. Еще две группы скребли ножами по огниву. Остальные рубили дрова и таскали поленья к основанию треугольной трещины в утесе. Разлом служил стенами их самодельной крепости, рвом вокруг которой, если повезет, станет огонь.

Стемнело, и солдаты работали на ощупь. Даже Нолин с трудом мог разглядеть собственные руки. Чистокровные фрэи видели в темноте почти так же хорошо, как гхазлы. Острое зрение было одним из немногих даров, которые Нолин унаследовал от отца. Но трехслойный покров листвы ослаблял даже его зрение, а уж остальные вообще ослепли. Вокруг царило тягостное молчание, и лишь скрежет и стук выдавали борьбу с древесиной. Все дружно вздохнули, когда дрожащее юное пламя наконец разогнало тьму. Команда с лучковой дрелью обогнала команды с огнивом.

«Иногда лучше действовать по старинке».

Пока добровольцы вскармливали и воспитывали новорожденное пламя, Нолин решил поближе познакомиться с бойцами. Каждому он пожал руку и спросил, чем тот занимался раньше. Имена упорно ускользали от него, подобно вертким рыбинам. Он решил сосредоточиться на том, кто эти люди: беглый раб, убийца, скрывающийся от виселицы, солдат в четвертом поколении, игрок и временами вор, романтик, фермер, пострадавший от засухи, и молодой сын бедной калинианки, которая с трудом могла прокормить семью.

Для многих домом были близлежащие провинции, но иные прибыли издалека, например из Западного Уорика. Многие оказались здесь потому, что армия давала шанс заработать денег и прославиться. Единственным, кто ни в чем не нуждался, был блистательный Джарел ДеМардефельд, и Нолин подозревал, что тот вступил в легион просто от скуки. Второй копейник, Райли Глот (чье имя рифмуется с «ранний плод»), как-то упомянул, что Джарел не такой, как другие, но объяснять ничего не стал. Помимо Амикуса Киллиана, Джарела ДеМардефельда и Райли Глота (хорошая ассоциация – «райский глоток»), Нолину удалось заучить имена Паладея и Грейга – двух исполинского роста мужчин, которых Амикус предложил поставить на правый и левый фланги. Сам Амикус, Райли и смуглый, похожий на медведя Азурия Миф займут центральную позицию. Имя Мифа Нолин запомнил сразу, потому что оно было смешным и казалось попросту выдуманным.

– Я никогда не был в Персепликвисе, – пожаловался юный калинианин, бедняк, все свое жалованье отправлявший матери, жившей в лачуге где-то на окраине Дагастана. Хотя Нолин сам никогда не бывал в прибрежном восточном городе, он знал о нем достаточно. Назвать его городом можно было лишь с большой натяжкой. Ну а лачуга в этих местах, вероятно, совсем убогое жилище. По словам солдата, ему было девятнадцать, хотя выглядел он на все тридцать. Черные курчавые волосы и борода скрывали его юность, но глаза смотрели настороженно: за столь короткую жизнь он повидал слишком много. Как у большинства жителей этого края, у него было сложное и труднопроизносимое имя. Нолин не стал даже пытаться запоминать его: это было нереальной задачей. Про себя он называл его просто бедняком из Калинии.

– Город и правда так удивителен, как рассказывают? – продолжал паренек. – Я слышал, дороги там ровные-ровные и не тонут в грязи, а вода чистая и прозрачная и течет прямо в дома, когда захочешь. Наверное, замечательно…

– Да, – ответил Нолин, зная, что в глазах бедного калинианина именно так это все и выглядит.

У самого же Нолина были несколько иные представления об имперской столице.

– Я думал, однажды там побываю. Скажем, на параде в честь победы. Но эта война…

– Все продолжается? – закончил за него Нолин и кивнул: – Мы воюем уже четыреста лет.

– Так долго? – Солдат почесал бороду. – Стало быть, я никогда не увижу Персепликвис.

Первый поток стрел, со стуком отскакивая от окружающих скал, обрушился внезапно. На расстоянии вытянутой руки от Нолина пал солдат: стрела, угодившая прямо в глаз, пробила череп насквозь и торчала из затылка. Рядом хрипло застонал верзила Паладей: стрела вонзилась ему в бедро. Устояв на ногах и разъяренно рыча, он отломил кончик, украшенный черными перьями.

– Щиты! – закричал Амикус.

Солдаты выполнили команду, и следующий залп с грохотом угодил в деревянную стену щитов.

Только теперь Нолин заметил на земле бедняка из Калинии. Юношу ранило во время первого обстрела. Пока он чесал бороду, стрела угодила ему в лицо. Пронзив руку, она прошла сквозь обе щеки и осталась у него во рту, словно конские удила, а рука оказалась пришпиленной к щеке. Стоя на коленях, солдат покачивался из стороны в сторону.

– Не двигайся, – приказал ему Нолин.

Вынув кинжал, он отрезал кончик с перьями, затем схватил юношу за голову и выдернул стрелу. Лицо и рот солдата обагрились кровью, но ее было меньше, чем ожидал Нолин. Поразительно, но стрела не задела ни языка, ни челюсти, ни зубов юноши. Чудесная рана – как говорится, царапина. Не растерявшись, калинианин быстро обернул тряпку вокруг лица.

«Эти люди хорошо обучены. – Нолин бросил взгляд на стоявшего прямо перед ним Амикуса Киллиана. – Ясно… ведь это он их натаскивал».

Далее послышались вопли противника – череда высоких отрывистых возгласов. Звук был более чем знакомым, и от него, будто от скрежета металла, Нолину сделалось не по себе. Из темноты, подобно осиному рою, хлынули мерзкие твари. Стуча когтями, они легко и быстро выскакивали из плотной пасти джунглей. Глаза с овальными зрачками горели болезненно-желтым светом. Каждый легионер в ночных кошмарах видел их горбатые спины, мощные руки и пасти с острыми, как иглы, зубами. Выжившие несли домой эти жуткие воспоминания.

Стандартный боевой маневр легиона назывался тройным построением. Эта система ведения боя разворачивалась буквально на глазах у Нолина. Древняя фаланга с ее неизменными прямыми шеренгами и длинными копьями уступила место более гибкой атаке метательными копьями, за которой следовала плотная стена щитов, защищавших короткие мечи. У каждой шеренги был свой командир. Передовую позицию занимали неопытные и неподготовленные. За ними, как правило, располагались сильные молодые бойцы, а третья шеренга состояла из наиболее опытных. Старшина должен был оставаться в тылу и с высоты своего коня беспрепятственно обозревать битву, но, поскольку людей хватило только на две шеренги, первой командовал Амикус, а второй – Нолин.

Первый копейник расположился в центре, напоминая своим видом нос маленького суденышка, боровшегося с гневной стихией морей. Командиру не следовало принимать на себя основной удар; подобный шаг был смелым, но необдуманным. Нолин хотел было вмешаться, но опыт подсказал довериться инстинкту первого копейника, тем более что сам-то он в этой местности новичок.

Нолин отдал приказ выпустить метательные копья. В темноте трудно было оценить действенность этого хода. Затем ряды солдат сомкнулись. Теперь, когда они оказались в ловушке, незавидная участь первой шеренги сводилась к тому, чтобы стать непреодолимым барьером и не дать врагу пройти. Гоблины перешли в наступление, и вдруг Амикус зачем-то бросил щит и выступил вперед, обнажив два меча. Будь на его месте кто-то другой, Нолин приказал бы ему вернуться, сочтя, что солдат поддался панике. Но старшина не впервые видел Амикуса Киллиана в бою.

Много лет назад жители Персепликвиса собрались на Имперской арене, чтобы увидеть битву столетия, как называли ее по всему городу. В тот памятный день обычный человек сражался с инстарья, одним из лучших бойцов племени непобедимых воинов-фрэев. Нолин пришел на это зрелище вместе с Сефрин. Будучи принцем, он мог бы занять высокую ложу, но оба решили остаться среди простолюдинов. Вид отсюда был хуже, зато ощущения – невероятными. Во время состязания, которое было не только увеселением, но и своеобразным бунтом, все видели, где стоят наследник престола и председатель Имперского совета – плечом к плечу с людьми.

Этот бой вошел в историю.

Амикус Киллиан сражался с Эбриллом Орфом, сыном Плимерата, легендарного героя Великой войны. Эбрилл, облаченный в бронзовые доспехи, порхал по арене. Его синий плащ и длинные светлые волосы развевались на ветру. Амикус не двигался. На нем были лишь кожаная юбка, наручи и простые сандалии. Он ждал. В каждой руке у него был меч, за спиной висел еще один огромный клинок. Он всегда выступал с этим снаряжением и за три года стал самым прославленным воином в мире. В тот день, держа Сефрин за руку, Нолин понял почему.

Теперь, очутившись лицом к лицу с ордой гхазлов в каньоне, из которого не было выхода, при свете разгоревшегося костра он вновь стал свидетелем невероятного зрелища.

Противник заметил Амикуса и брешь, открытую им в шеренге. Гхазлы бросились на него по двое. Большему числу было бы негде развернуться в узкой расщелине, да и костер перекрывал путь. Амикус не совершал ни одного лишнего взмаха, не разменивался даже на лишний взгляд или вздох. Каждое движение было отточенным, словно он исполнял многократно отрепетированный, доведенный до совершенства танец. Наблюдая, как боец на два шага опережает любого противника, Нолин вспомнил его знаменитое прозвище, которое выкрикивала толпа на арене: «ПРО-РОК! ПРО-РОК! ПРО-РОК!»

«Он видит будущее, – подумал Нолин. – Иначе это никак не объяснишь».

Ни разу не оступившись, не поддавшись сомнению, боец двигался легко и грациозно: выпад, режущее движение, блокировка, укол. Все это выглядело так легко, словно гхазлы представляли собой не бóльшую угрозу, нежели дети с палками. Однако Нолин сражался с ними в бессчетных битвах на другой войне и прекрасно знал, насколько они сильны, ловки и хитры. И тем не менее они падали попарно, сраженные мечами-близнецами Амикуса. Двое, четверо, шестеро… Трупов становилось все больше.

– Десять есть, – крикнул Райли. – Он уже разделался со своей частью.

Нолин не мог понять, почему гоблины продолжают атаковать. Может, думают, что Амикус устанет? Или же что убийство того, кто одолел стольких из них, принесет победителю славу и почет? Скорее всего, отсутствие у бойца щита и его уязвимая позиция впереди шеренги были соблазном, перед которым гоблины не могли устоять. Так или иначе, они продолжали рваться в бой – по двое, справа и слева. Так и погибали. Их массовая гибель заняла на удивление много времени. Куча мертвых тел мешала им наступать. Наконец гхазлы решили поменять тактику, и мимо костра просвистел очередной град стрел.

Здесь удача должна была бы отвернуться от Амикуса. Он оставался беззащитным – по крайней мере, так казалось Нолину, так как его щит остался погребенным под трупами. Когда солдат укрылся за грудой тел, Нолин осознал всю глубину непостижимого боевого гения Амикуса Киллиана. Он не только защищался от нападения сильного врага, но еще и предусмотрел, где должен упасть каждый труп. Каждого из гоблинов он убил именно там, где можно было создать защиту от стрел, которые неизбежно последовали. Этот человек опережал врага не на два шага, а на много миль.

«ПРО-РОК! ПРО-РОК! ПРО-РОК!»

После двух бесплодных залпов сражение остановилось. Пылал костер, а из темноты за ним доносился зловещий, раздраженный гул, сопровождавшийся щелчками.

«Тупик. Хотя это ненадолго».

Люди оказались в ловушке, не имея возможности поддерживать огонь. Скоро их единственный источник света погаснет у них на глазах. Но пока что большой костер горел ярко благодаря поленьям, которые подбрасывали Паладей и Грейг. Возможно, он продержится до рассвета, однако дневной свет их не спасет. Несмотря на подвиг Амикуса, противник по-прежнему значительно превосходил их числом.

Все молчали, вглядываясь в танцующее пламя, силясь понять, чем занимаются движущиеся тени.

Амикус оставался в выстроенной им жуткой крепости из трупов, не выпуская из рук мечей.

«У него даже дыхание не сбилось».

Нолин проверил, как дела у бедняка из Калинии. Повязка, придававшая юноше сходство с пленником, которому заткнули рот кляпом, пропиталась кровью, но с нее не капало. Нолин вынул из мешка, прикрепленного к поясу, кусок ткани и забинтовал раненую руку солдата.

– Па'ибо, – пробормотал тот забинтованным ртом. – П'идется с'ажаться 'евой 'укой.

– Сможешь?

Паренек пожал плечами.

– Ско'о узнаем, 'а?

Нолин надеялся, что не узнают. Если Амикус продолжит в том же духе, у них будет шанс по крайней мере еще один раз увидеть рассвет и как следует рассмотреть врага. Конечно, было бы приятно думать, что гхазлы – безмозглые твари, которых можно остановить с помощью нехитрых трюков. Но Нолин знал, что гхазлы отличались не меньшей хитростью, чем люди, а то и большей, и они вновь это доказали. По ту сторону костра раздались узнаваемые песнопения. Услышав их, бойцы Седьмого вспомогательного эскадрона Сикария выругались. Все знали, что это значит: к делу подключился обердаза.

Гоблины привели с собой колдуна, одного из этих жутких безумцев в перьях и бусах, которые призывали темные силы. Их присутствие всегда было дурным знаком. Никто точно не знал, чего ожидать, и это внушало ужас. Возможно, под бойцами эскадрона разверзнется земля. Или же их поразит удар молнии. Чтобы узнать, какая судьба им уготована, оставалось лишь дожидаться конца песнопений.

Ответом стал рокот, низкое рычание, словно джунгли охватила ярость. Этот мощный громкий звук сотряс землю.

«Нет, это земля дрожит и издает такой звук».

Нолин почувствовал удары осколков камней и повернулся. У него за спиной содрогался утес. Стена треснула и раскололась на тысячи булыжников. И тут огонь неожиданно погас, словно свеча, которую задул великан.

Остался самый простой выбор.

– Легионеры! – подняв меч, закричал Нолин. – В атаку!

Он понятия не имел, слушает ли его кто-нибудь, слышат ли они хоть что-то в этом грохоте падающих камней и стуке когтей. Он видел лишь тени и размытые силуэты, бросившиеся вперед. Нолин помчался по горячим углям, надеясь избежать смерти под лавиной. От грохота тряслась земля. Потом обрушился раскрошенный в пыль утес, а за ним – град обломков.

Впереди во тьме горели желтые глаза, метавшиеся, будто светлячки. Пара глаз сверкнула прямо перед Нолином. Он инстинктивно нагнулся и ударил мечом. Лезвие погрузилось в плоть, над головой просвистели когти. Высвободив меч, Нолин бросился бежать. Сквозь кроны пробивался тусклый свет, освещая очертания листьев и сгорбленных плеч. Сотни лет сражений наделили Нолина шестым чувством, и он вслепую, инстинктивно уклонялся от ударов, замахивался и разил, наступая. Внезапно мощный удар по шлему повалил Нолина на землю. Замереть и не двигаться было равносильно самоубийству, и он, не понимая, где верх, где низ, откатился к дереву. Укрывшись за стволом, он услышал, как в дерево что-то врезалось. Шансы на успех были равные; Нолин сделал выпад влево, и в награду ему раздался крик.

Придя в себя, он помчался в темноту, не представляя, куда бежит. Возможно, назад, к расщелине, а может, и вглубь каньона. Неважно, главное – двигаться. Он прислушивался к голосам и характерным звукам, которые могли бы помочь ему сориентироваться, но крики неслись со всех сторон. Его солдаты разбежались, сражение было проиграно.

Ударившись коленом о невидимое бревно, Нолин снова упал и стиснул зубы, сдерживая крик. Затаившись под упавшим деревом, он ждал, пока утихнет боль. Крики прорезали тишину ночи и становились все отдаленнее и глуше, пока наконец…

Ничего.

Вокруг воцарилась полная тишина.

«Я остался один».

Нолин забрался глубже под массивный ствол, наполовину зарылся в землю, будто в могилу, и принялся ждать. В нос ему ударил чудовищный запах грязи.

Глава вторая

Монах

На рынке толпились вечерние покупатели, в большинстве своем женщины, вышедшие купить что-нибудь на ужин. Среди них была и Сефрин. Ей уже удалось добыть орехов со скидкой, и теперь она ждала, когда разойдется толпа, намереваясь купить яйца в лавке Хелены. Яйца стоили относительно дешево, но приближаться к торговцу, когда к нему выстроилась очередь нетерпеливых покупателей, было по меньшей мере неразумно. По мере того как солнце на западе клонилось к закату, падали и цены. Сефрин не стала тратиться на мясо или рыбу для себя, но яйца – это то, что она…

– Сефрин!

По маленькой площади бежала Арвис Дайер. В ее пышных спутанных волосах застряли пучки соломы; ее легко было узнать по старой солдатской рубахе. Она немного прихрамывала, поскольку одна ее нога была обута в сандалию с завязками до колена, а вторая была босой.

Возбужденная Арвис резко остановилась.

– Скорее! – Она махнула рукой, призывая Сефрин следовать за ней.

– Что на сей раз, Арвис? – спросила Сефрин, разглядывая очередь к Хелене.

Арвис завела привычку по любому поводу обращаться к Сефрин. Как-то осенью она обвинила кучку детей в попытке вызвать демона на Имперской площади. Придя на место, Сефрин обнаружила, что четверо детишек вырезали на тыкве страшную рожицу и поставили внутрь свечку. Арвис также утверждала, что в канализации водятся акулы, что стук колес телеги по мощенным булыжником дорогам – это тайный язык, а дух поветрия принимает облик человека по имени Мэнни и гуляет по улицам во время проливного дождя. И все же она была другом Сефрин. Несмотря на свои безумные рассуждения, она служила глазами и ушами Сефрин в тех местах, куда многие опасались заглядывать.

– В чем дело?

– Он умирает!

– Кто? – спросила Сефрин.

Но женщина уже бежала назад, в ту сторону, откуда появилась, и кричала людям, чтобы те расступились. Они повиновались: люди всегда пасуют перед лицом безумия.

Зажав в руке узелок с только что купленными орехами, Сефрин вздохнула и устремилась вслед за ней. Скорее всего, заявление Арвис в который раз окажется игрой воображения, но Сефрин не могла рисковать. Прохожие бросали на них сердитые взгляды. Над Арвис часто насмехались. Носить мужскую одежду само по себе странно, но одеваться в солдатские обноски и вовсе неприлично. Однако смелости Арвис было не занимать. И она не обращала внимания на то, что Сефрин, как и большинство горожан, считала ее сумасшедшей.

Они спустились с холма, пробежав мимо терм, и добрались до перекрестка в конце Цирюльного ряда. На улице собралась небольшая толпа.

– Что случилось? – спросила Сефрин.

Заметив ее – или, скорее, бегущую к ним Арвис, – некоторые поторопились отойти в сторону. На земле в луже крови лежал молодой человек с отрубленной левой рукой. Из раны на животе хлестала багровая кровь. Увидев, что раненый не из числа ее близких друзей, Сефрин с облегчением выдохнула, но тут же, устыдившись, ощутила укол вины. Мужчина выглядел на двадцать с небольшим и был одет в простую тунику из некрашеного льна, подпоясанную веревкой. На ногах его были сандалии. Не богач, но и не оборванец.

Опустившись на колени, Сефрин коснулась все еще теплой шеи. Не будучи лекарем, она тем не менее знала, что пульс следует проверить в первую очередь. Человек был мертв. Оглядев толпу, Сефрин встретилась взглядом с несколькими мужчинами и женщинами. Чуть поодаль стояли двое фрэев-инстарья. Белоснежные паллии[1] с пурпурной каймой, украшенные золотыми булавками, свидетельствовали об их молодости – по крайней мере, по фрэйским стандартам. Старшие инстарья ни за что не надели бы длинные мантии, напоминавшие фрэйскую ассику, тогда как молодое поколение увлекалось культурой фрэев Старого Света.

– Он мертв, – объявила Сефрин. – Кто его убил? – обратилась она к толпе.

Ответа не последовало – только несколько пар глаз посмотрели в сторону молодых фрэев. Сефрин узнала этих двоих: известные забияки. Но кто мог предположить, что они зайдут так далеко?

– Я, – заявил тот, что стоял слева. Его звали Фрилн. Голос звучал высокомерно, под стать улыбке.

Сефрин всегда старалась рассуждать по справедливости и беспристрастно, хотя при общении с инстарья ей это удавалось с трудом. Все фрэи империи отличались раздражающей надменностью, но хуже всех были воины. Сам император происходил из инстарья, и на все высокие посты он посадил своих собратьев. Несмотря на то что большинство населения империи составляли люди, почти все высокие посты занимали инстарья и фрэи. И все они разговаривали на одном и том же наречии – языке высокомерия.

– Почему? – спросила она, уговаривая себя не делать поспешных выводов.

Это было непросто, ибо уже столько раз она видела подобные преступления! Совсем одинаковых среди них не было, но в деталях они совпадали, так что Сефрин уже примерно представляла, каким будет ответ.

– Он пытался меня ограбить, поэтому я отрубил ему руку. Так мы поступаем с ворами. Потом он напал на меня, и я выпустил ему кишки. Таков закон императора, разве не так?

– Врешь! – закричала Арвис. – Кендел просто столкнулся с ними. Он не смотрел, куда идет…

– Я почувствовал, как кто-то тянет мой кошель, – сказал Фрилн. – Повернулся и увидел, что эта тварь дотронулась до меня. Вот я и…

– Врешь! Врешь! Врешь! Врешь! – зашлась безумным криком Арвис. Эта привычка ей, как правило, только вредила.

Фрэй обнажил окровавленный кинжал. В толпе раздались возгласы, и зеваки попятились, словно стадо испуганных коров. Двое споткнулись, один упал. Арвис не двинулась с места, яростным взглядом бросая фрэю вызов и призывая его напасть.

– Убери это, Фрилн! – велела Сефрин.

Он повернулся к ней, все еще нахально улыбаясь.

«Он получает от этого удовольствие».

– А иначе что? – вызывающе спросил он, вскинув подбородок и глядя на нее сверху вниз.

Еще одна отличительная черта инстарья – привычка вести себя так, как это свойственно наделенному силой меньшинству. Сефрин могла бы написать на эту тему книгу, если бы писать дозволялось законом.

Она по-прежнему стояла на одном колене в луже крови Кендела.

«Не лучшее место для столкновения с парочкой бандитов, особенно когда один из них уже совершил убийство. Они как акулы: кровь и страх их возбуждают».

Сефрин поднялась.

– А иначе я велю арестовать тебя и судить за убийство.

Она говорила твердым, но спокойным тоном, не желая еще больше усугублять положение.

Фрэй расслабился, но кинжал не убрал.

– Говорю же: он пытался меня ограбить. Я защищался. Неужели ты веришь этой сумасшедшей? Да что ее слушать? Ну давай, арестуй меня, если хочешь, только через пару минут меня всего равно выпустят. К тому же это всего лишь рхун, – добавил он, указывая на убитого парня.

В толпе зашептались. Теперь редко можно было услышать это старое слово. Оно уходило корнями в те времена, когда фрэев считали богами, а людей воспринимали как животных.

Употребив это слово, убийца, по мнению Сефрин, перешел границы. Она старалась держаться вежливо, но темперамент, которым славилась ее семья, не позволил ей смолчать: несмотря на все усилия, она так и не научилась управлять своим гневом.

– А ты всего лишь эльф, – бросила она.

Улыбка исчезла с лица инстарья, и зрители вновь громко ахнули.

– Как ты его назвала? – спросил второй фрэй.

Сефрин не двигалась и не отводила взгляда от Фрилна с кинжалом в руках. Его паллий был не настолько белоснежным, как ей показалось сначала. По краю одежды тянулась цепочка кровавых пятнышек.

– Ты не расслышал? Как странно, – заметила она звенящим голосом. – Эльфы отличаются острым слухом. В чем дело? Застудил голову?

Фрилн сделал шаг вперед.

– И что ты сделаешь? Меня теперь тоже убьешь? – спросила Сефрин. – Думаешь исправить положение, зарезав председателя Имперского совета?

– Ты переоцениваешь себя, Сефрин. Имперский совет – пустышка, как и ты – его председатель. За сотни лет ты ничего не добилась. Даже аудиенцию у императора получить не можешь. Скажешь, не так?

– Может, и так, но мне кажется странным, что ты забыл одну вещь: бóльшая часть городской стражи – люди. И они не согласятся с твоим мнением о совете. – Она посмотрела на убитого. – И сомневаюсь, что они разделяют твое мнение о людях. Кендела многие любили. У него было много друзей и родных. Возможно, за решеткой ты проведешь всего пару минут, но что потом? Если я правильно помню, у него в солдатах брат или даже два. Вдруг один из них решит поквитаться с тобой, отрубит руку тебе и оставит истекать кровью в темном переулке?

– Если это случится, их казнят. – Опять этот надменный повелительный тон.

– Может быть, – ответила она. – Но твоих родителей это вряд ли утешит, когда им придется тебя хоронить, не думаешь? Какая потеря – несколько тысяч лет твоей возможной жизни в обмен на несколько десятков лет жизни Кендела. Но ничего, давай. Продолжай испытывать мое терпение.

Фрэй не двигался, крепко стиснув кинжал. Его глаза горели.

– Она того не стоит, – сказал его приятель. – Не забывай о Законе Феррола. Ты не можешь убить фрэя.

– Но она…

– Достаточно капли фрэйской крови. Не стоит ради этого жертвовать бессмертным духом. Тебе навсегда будет закрыт путь в загробный мир.

– Может, Ферролу нет дела до полукровок.

– Хочешь рискнуть? – спросил его приятель.

Фрилн направил кинжал на Сефрин.

– Ладно. Но будь осторожна, дворняжка. Это ненадежная защита. Может, убийство полуфрэя и помешает мне войти в Пайр, но про причинение боли в законе ничего не сказано.

– Дворняжка? – возмутилась Арвис. – Непременно повтори это, когда трон займет принц Нолин.

Оба фрэя расхохотались.

– Ну-ну, помечтай, – сказал Фрилн, убирая в ножны кинжал.

Оба фрэя пошли прочь, оставив позади толпу и убитого ими человека.

– Фрилн, Фрилн, Фрилн, Фрилн, – тихо бормотала Арвис, сосредоточенно прикрыв глаза.

– Арвис, что ты делаешь?

– Составляю список, чтобы сообщить Нолину. Хочу увидеть, как их накажут, когда он взойдет на трон. Жаль, не знаю, кто второй.

– Эрил Орф, а фамилия Фрилна – Ронелль. Но сомневаюсь, что тебе выпадет такая возможность. Императору Нифрону чуть больше тысячи семисот лет. Наверняка он проживет еще лет пятьсот.

Арвис задумалась. Ее губы дернулись.

– Но ты еще будешь жива. Может, вспомнишь меня, когда они получат по заслугам. Или, может, все же стоит привести братьев Кендела… Знаешь, где они живут?

– Нет, первая идея была лучше. Я все передам Нолину, и он ими займется. Идет?

Арвис нехотя кивнула.

«Катастрофа предотвращена».

По правде говоря, Сефрин не знала Кендела, но то, что она сказала Фрилну, не считала ложью, потому что у убитого наверняка были друзья и родные, а кто-то из них, возможно, действительно служил в городской страже. Положа руку на сердце Сефрин сомневалась, что фрэев арестуют. Орф и Ронелль – важные семейства, и Фрилн не так уж заблуждался насчет положения Сефрин.

Вот уже несколько веков подряд она возглавляла марши протеста и боролась против правительства, что наконец привело к созданию Имперского совета. Теперь у людей был свой голос во дворце, пусть и еле слышный.

Но Сефрин не могла согласиться с тем, что совет ничего не добился. Ему удалось улучшить жизнь тысяч человек, хотя по большей части не в столице, а в провинциях. Однако в значительной степени Фрилн был прав. За все эти годы Имперский совет так и не смог добиться присутствия императора на своих собраниях, а без его одобрения не принималось ни одно по-настоящему важное решение.

Толпа внезапно расступилась, и на перекрестке показалась пожилая женщина. Сефрин ее не знала, но по выражению отчаяния на ее лице сразу догадалась, кто она. Женщина рухнула на труп и зарыдала. Она кричала, но никто не мог понять о чем. Это были не обычные слова, а, скорее, звук первобытного страдания. Возможно, именно это старая мистик Сури называла языком творения. Такие звуки издавало всякое живое существо на лике Элан.

Прибыли и другие, судя по слезам и воплям, тоже родные.

– Почему ты не можешь это остановить? – всхлипывала мать. – Мы надеялись на тебя. Мы так в тебя верили. Что же ты?.. – Она вновь перешла на язык творения, слушать который Сефрин было слишком больно.

Арвис протянула руку, чтобы поддержать ее, но Сефрин отмахнулась. Она не хотела и не заслуживала никакого сочувствия. Ответов у нее не было – одни только оправдания, а этого было недостаточно.

Сефрин почувствовала, что вот-вот заплачет, и, не желая прилюдно лить слезы, присела на скромный порог возле какой-то двери в тускло освещенном переулке. Она не знала Кендела, но это очередная потерянная жизнь. Очередная бессмысленная жертва. Она сидела, закрыв лицо руками, между бочкой для сбора дождевой воды и почти пустой поленницей, но слезы так и не пролились.

«Неужели я стала настолько черствой?»

Это был один из ее страхов. Вторым было безумие.

«Только тот, кто действительно выжил из ума, будет продолжать бороться по прошествии стольких лет. Может, поэтому мы с Арвис подруги. Возможно, я, как и она, уже вконец спятила. Прошло уже… – она подсчитала, – семьсот девяносто шесть лет. Бóльшую часть своего первого тысячелетия я потратила на попытки сделать мир лучше».

Тогда, в пятьдесят втором году, жизнь казалась полной надежд и возможностей. Какой это был прекрасный год! Война с северными гоблинами еще не началась, поэтому Нолин был с ней. И Брэн тоже. Втроем они строили грандиозные планы на будущее. Самым бесстрашным и изобретательным из них всегда был Брэн. Он не мог не обращать внимания на жестокость фрэев, провоцировал инстарья, бросал им вызов.

«Нет, это умаляет его заслуги. Ему было очень страшно, но он сумел это преодолеть».

Родители им гордились.

«Хоть кому-то из нас это удалось».

Пятьдесят второй был лучшим годом ее жизни – золотое время, воспоминания о котором навсегда останутся в ее сердце. Она прожила в восемь раз дольше любого человека, но лишь один год был великолепным.

Сефрин покачала головой.

«Бессмысленно жалеть себя. У меня были и другие хорошие годы. Несколько сражений я выиграла. У меня есть сын – прекрасный, замечательный мальчик. И конечно, у меня было превосходное детство».

Задумавшись об этом, Сефрин поняла, что в этом и есть часть проблемы. Ее великолепная юность разрушила взрослые годы. Ничто в последующих веках не могло сравниться с чудом ее первых десятилетий. Разве это возможно? Тогда в мире была магия.

В конце переулка мелькнул мужчина в уродливой коричневой сутане с частично выбритой головой.

«Брэн?»

Эта мысль – совершенно иррациональная – просто пришла ей в голову. Брэн покинул Персепликвис много столетий назад. Больше она ничего о нем не слышала и предполагала, что его уже нет в живых. Человек не мог прожить больше ста лет, а значит, он никак не мог сейчас пройти мимо нее.

«Но так похож…»

Брэн всегда носил самую простую и незамысловатую одежду. Если бы не правила приличия и погода, он вообще ходил бы голым. Когда они виделись в последний раз, Брэн уже начал лысеть, но только на макушке: странное зрелище – розовая лысина в обрамлении буйных волос. За последующие восемьсот лет она ничего подобного ни разу не видела.

До сего дня.

«Неужели я действительно только что видела его?»

По человеческим меркам Брэн был уже стар, тогда как ни Сефрин, ни Нолин не изменились с юности. Волосы Брэна поседели, лицо обвисло и покрылось сетью морщин. Но глаза не изменились. Стоило ей посмотреть в них, как она узнавала друга детства. Он все еще был с ней, пусть его оболочка и разлагалась.

«Брэн был человеком. Это не может быть он», – подумала она, но, вопреки этим мыслям, подбежала к концу переулка и завернула за угол.

Персепликвис был не только столицей империи и центром мира, но и крупнейшим и самым густонаселенным городом. На улицах его встречалось великое множество людей, прибывавших из девяти провинций из существовавших одиннадцати. Не было лишь гостей из Эриании, родины фрэев, и Рьин Контита, хотя эти земли считались не столько провинциями, сколько перегородкой между людьми и фрэями, которых одолел Нифрон. Остальные съезжались в город; по крайней мере, так казалось Сефрин, отчаянно искавшей в толпе одно-единственное лицо – того, кто по законам природы никак не мог здесь оказаться.

«Но я раньше видела магию. Брэн и Сури были так близки. Возможно…»

Когда она заметила его снова, то поняла, что его не так уж сложно найти. Стройный мужчина с растрепанными волосами и явной лысиной на макушке, одетый в уродливую коричневую сутану, шел по многолюдной улице именно там, где и должен был. Он вливался в мощный поток вечерних рабочих, обходя приезжих, разглядывавших высокие постройки и этим вызывавших заторы.

Она бросилась за ним.

– Брэн! – крикнула она. – Брэн, подожди!

Он не слышал. Сефрин быстро догнала его. Надежда, первая за много лет, заставляла сердце бешено стучать.

– Брэн!

Человек наконец услышал ее и обернулся.

«Это не он».

Разочарование словно опустошило душу. Сефрин замерла, парализованная разбитой надеждой.

Мужчина озадаченно смотрел на нее.

– Вы ко мне обращались?

Сефрин ответила не сразу. Просто не могла вымолвить ни слова. Под взглядом его глаз, так не похожих на глаза Брэна, она наконец сказала:

– Прошу прощения, я обозналась.

Мужчина не отвернулся, даже не выказал раздражения по поводу того, что его напрасно потревожили. Напротив, он пристальнее вгляделся в Сефрин, будто она произнесла что-то совсем иное, будто задала ему чертовски хитрый вопрос, и он изо всех сил пытается подобрать ответ. Этой долгой минуты Сефрин хватило, чтобы окончательно убедиться в своей ошибке. Незнакомец совсем не был похож на Брэна. Приятное лицо, даже миловидное, будто мышонок с большим носом и пугающе внимательным взглядом.

– Прошу прощения за беспокойство. – Она смущенно отвернулась, рассердившись на себя.

«Ну я и дура! Как можно было решить, что это он? Видимо, я провожу слишком много времени с Арвис. Скоро тоже начну понимать язык колес».

Улица, на которой они стояли, называлась Эбонидэйл – в честь рынка, к которому вела. Сефрин подумала было вернуться за яйцами, раз уж…

– Проклятье! – Она вскинула пустые руки и грозно уставилась на них, словно они совершили предательство.

Орехи пропали.

«Наверное, положила на землю, когда осматривала тело Кендела. – Сефрин заметила на юбке пятна – напоминание о человеке, которого не смогла спасти. – Пора домой», – заключила она и отвернулась.

– Подождите! – окликнул ее человек в сутане. – Скажите, за кого вы меня приняли?

Она обернулась, но лишь махнула рукой.

– Неважно. Вы – не он, так что еще раз приношу свои извинения.

Ни яиц, ни орехов, значит, ужин будет очень скудным. Мика рассердится, но это дело обычное. Эта старуха такая…

– Вы назвали меня Брэн. – Человек в сутане последовал за ней, и в его тоне прорезались обвинительные нотки.

«Да что с ним такое? Я же извинилась».

– Да, так звали моего друга.

– И вы приняли меня за него… Почему?

– Послушайте, я обозналась, понятно? Мне жаль, что я вас побеспокоила. Приятного вечера. До свидания.

– Он одевался, как я? И носил такую прическу? – Он похлопал себя по лысой макушке. – Поэтому вы решили…

Сефрин остановилась и повернулась.

– Вы его знали?

Человек уставился на нее, открыв рот.

– Кто… кто вы?

– Меня зовут Сефрин. А вы кто?

Человек выглядел потрясенным до глубины души, но все же вымолвил:

– Я… э… Я – брат Сеймур.

Сефрин насмешливо улыбнулась.

– Неправда. У меня нет брата.

Он рассмеялся.

– О нет. Э… меня зовут Сеймур Дестоун. Я – монах из ордена Марибора. Мы называем друг друга… ну, то есть наши титулы…

– Откуда вы знаете Брэна?

– Я его не знаю… вернее, Брэн – основатель нашего ордена, он жил восемьсот лет назад. Я не мог его знать… никто не мог. Я только знаю о нем. Мы придерживаемся его учений и подражаем его внешнему виду, в том числе в одежде. – Он дернул себя за сутану. – Поэтому и выбриваем макушку.

– Брэн этого не делал.

– Я бы поспорил. На всех его портретах явственно видно…

– Он так выглядел, потому что начал лысеть.

Сеймур ошарашено отшатнулся и указал на нее пальцем.

– Откуда вам это известно? Вы бывали в Диббенском монастыре?

– Никогда о таком не слышала.

– Значит, нет. Тогда откуда вы знаете Брэна Возлюбленного?

– Возлюбленного?

Сеймур широко улыбнулся и закивал.

– Да. Он приходил к вам в видениях? Говорил с вами во сне? Откуда вы о нем знаете?

Сефрин пожала плечами.

– Мы вместе выросли. В детстве играли в салочки.

Теперь Сефрин не могла отделаться от человека, назвавшегося ее братом и объяснившим это в совершенно бессмысленной манере. Она сказала правду о том, что выросла вместе с Брэном, и было забавно видеть, как его серьезные глаза едва не вывалились из глазниц. Люди – из человеческого рода – обычно считали, что ей двадцать с небольшим, ну, может, слегка за тридцать. Правда всегда вызывала у них потрясение, но реакция монаха заставила ее задуматься, разумно ли так насмешливо отвечать. Он почему-то преклонялся перед Брэном. Если бы она как следует подумала, то ответила бы мягче. В конце концов, она понятия не имела, кто он такой. А если сумасшедший или какой-нибудь бандит… Впрочем, эта мысль не особо беспокоила ее. Невысоких мужчин в грязных сутанах она боялась меньше, чем инстарья в паллиях или солдат в доспехах.

Она пошла дальше, срезая дорогу на пути к дому, желая скорее оказаться в его безопасных стенах. Сеймур следовал за ней, как собака, которую она по глупости покормила.

– Что вы имеете в виду, когда говорите, что выросли вместе с Брэном Возлюбленным?

– Именно то, что сказала.

Она сосредоточила внимание на дороге, не глядя на него, и надеялась, что ее не слишком вежливое поведение и немногословные ответы положат всему этому конец.

– Вы не можете на этом остановиться. – Он не отставал.

«Почему с мужчинами это никогда не работает?»

– Конечно, могу, – огрызнулась она. – Послушайте, я вас не знаю. Может, вы преступник и пытаетесь меня куда-нибудь заманить, чтобы…

– Но это вы ко мне подошли! Если помните, вы за мной бежали. Похлопали меня по плечу и…

– Я к вам не прикасалась!

Он закатил глаза.

– Образно выражаясь. – Он вздохнул. – Как я могу вас куда-либо заманить, если я в прямом смысле иду за вами в… Честно говоря, не знаю куда. Даже не уверен, где мы сейчас. Я впервые в этом городе. Только сегодня прибыл. В Персепликвисе трудно ориентироваться. Даже не подозревал, что во всем мире наберется столько народу. Это как огромный крольчатник; одна улица переходит в другую, всюду мосты, бульвары, переулки. Грандиозно, конечно, но легко запутаться.

– Откуда вы?

– Из Роденсии, маленького городка на северо-западе. Настоящая дыра, грязная яма. Когда я был там в последний раз, все улицы перекопали из-за устройства ужасной канализационной системы, которая… Ох, да какая разница! В последнее время мой дом – Диббенский монастырь к востоку от реки Берн.

– Берн? Вы прошли мимо Леса Мистика?

Его мышиные глазки загорелись.

– Да. Вам знакома эта местность?

– Мама водила меня туда, когда я была ребенком. Она родилась неподалеку, на высоком холме, в деревне под названием Далль-Рэн, прилегавшей к лесу.

– Как звали вашу мать? – осторожно спросил он, будто сомневаясь, что хочет услышать ответ.

– Нет-нет-нет, речь не обо мне. Мы сейчас говорим о вас, не забыли? Я пытаюсь определить, не являетесь ли вы коварным убийцей женщин.

Чтобы сэкономить время, Сефрин прошла через маленькую лавку у мостика, где торговали корзинками, и они снова влились в толпу в переулке Ишим. На этой крошечной улочке находился ее кирпичный дом.

Когда-то она арендовала у одной старушки второй этаж, но через десять лет хозяйка скончалась и завещала дом внуку, а тот умер еще через сорок лет. У его дочери не было денег, чтобы платить налог на собственность, поэтому Сефрин помогла девушке, выкупив свою квартиру. По прошествии еще двух поколений неудачливых владельцев Сефрин приобрела все здание целиком. Сама она переехала на первый этаж, обставленный лучше, а свою первую квартирку сдала Мике.

– Вы упомянули монахов ордена Марибора. Что это значит?

– Это, ну… мы представляем собой сообщество, члены которого пытаются следовать учениям Брэна и почитать Марибора, бога людей.

– Нет никакого Марибора.

– Вы так говорите только потому, что верить в любого из богов, кроме Феррола, запрещено законом.

– До этого мне нет дела. Но вы ошибаетесь. Богиню людей зовут Мари.

– С чего вы взяли?

– Потому что так и есть, – ответила Сефрин, удивленная его невежеством.

– И откуда вы это знаете?

– От родителей, а они, уж поверьте, знали.

– Кто они?

– Речь не обо мне, помните? – Они обогнули большой фонтан в форме вазы на площади, откуда Сефрин и Мика брали воду. Она узнала нескольких женщин, наполнявших кувшины, и поспешила пройти мимо, чтобы они не начали расспрашивать о крови у нее на одежде. Сеймур то ли не заметил крови, то ли не придал этому значения. Из-за этого – как и из-за умилительного сходства с мышонком – на него было трудно сердиться. – Можете рассказать, что произошло с Брэном? Он ушел отсюда много веков назад, и с тех пор я ничего о нем не слышала.

– Согласно нашему учению, он отправился в деревушку на юге под названием Далгат. Там он основал первый монастырь.

– А что это такое? Я слышала это слово, но не знаю его значения.

– Удивлен, что вы вообще его слышали. Во всем мире существует лишь семь монастырей, и бóльшая их часть находится далеко отсюда. Монастырь – это место, где мы ведем аскетичный образ жизни. Иными словами, отгородившись от мирских искушений, мы можем полностью сосредоточиться на почитании бога. Мы желаем лучше понять мудрость господа нашего Марибора.

– Ага, ладно, неважно. А потом что?

– Потом?

– Что произошло с Брэном?

– Ах, да. Ну, он ушел далеко на восток.

– Его преследовали?

– Преследовали? Нет. Почему вы об этом спросили?

– Зачем иначе он сбежал в дикие земли?

– Он не сбежал. Брэн искал «Книгу Брин».

Сефрин рассмеялась. Ну вот опять он за свое. Сначала соврал, что он ее брат, а теперь утверждает, что…

– Что тут смешного?

– Это не имеет смысла. «Книга Брин» и так была у Брэна. Мать подарила ее ему на тринадцатый день рождения. По ней она учила его читать и писать… Мы все по ней учились.

– Не ту «Книгу Брин». Тот том я хорошо знаю. Члены моего ордена посвящают жизнь изучению каждого ее слова. Я говорю о второй «Книге Брин».

– Ее не существует.

Они подошли к каменной лестнице, ведущей ко входу в дом Сефрин – древнему узкому и конусообразному строению из испещренного сколами и покрытого мхом светлого кирпича. Сейчас она вспомнила, что жилье ей нашел именно Брэн. Сефрин тогда только вернулась в Персепликвис из Мередида после смерти матери. Он встретил ее, и они провели день в поисках недорогого жилья. Средств у нее тогда было мало, а гордость не позволяла просить помощи у отца.

С тех пор мало что изменилось. Будучи председателем Имперского совета, она неплохо зарабатывала, но бóльшую часть денег раздавала, поскольку не считала возможным жить в довольстве, когда ее подопечные боролись с нищетой. В этом месяце она уже почти все истратила на пожертвования, так что ей нечего было предложить странному деревенскому монаху, кроме…

«Нет. Не могу. Мика меня прибьет».

Старуха была на редкость религиозна; даже странно, поскольку фрэйского бога, Феррола, почитало так мало людей. То ли по религиозным причинам, то ли потому, что ей нравилось придираться, Мика часто осуждала решения Сефрин. Больше всего она жаловалась на то, что Сефрин живет одна, допоздна задерживается на собраниях совета, мало времени уделяет ребенку, а отец Нургьи не поддерживает их материально.

Сефрин положила руку на щеколду и задумалась.

«Не делай этого, – убеждала она себя. – Не приводи в дом очередного отщепенца».

Сефрин открывала двери своего дома сотням людей, и все они были нищими и не могли платить. Большинство из них потом нашли свое место в жизни и ушли, но Мика осталась.

– Вам есть где остановиться? – спросила Сефрин монаха, который замер на лестнице, поставив одну ногу на ступеньку, а другой стоя на улице.

– Э… нет. Негде. Вы, кажется, хорошо знаете город. Можете что-нибудь предложить?

– Сколько у вас денег? – Это прозвучало несколько бестактно, поэтому она перефразировала вопрос: – Сколько вы можете потратить на комнату?

Сефрин ждала ответа, закусив губу, зная, каков он будет.

Сеймур с растерянным видом покачал головой.

– В Диббене нам деньги не особенно нужны.

– У вас вообще нет денег? А вы и правда учились у Брэна. – Она заметила, что при нем лишь небольшая сумка – скорее всего, для еды. – Что вы собирались делать?

– Ну, я прибыл сюда, чтобы основать церковь. Братия решила, что пора открыть большому миру врата истины, а где лучше начать, если не в столице? В конце концов, именно в этом городе Брэн начал проповедовать.

– Я имела в виду, как вы собирались жить здесь без денег?

Опять этот жалкий вид, словно она его ударила.

– А… я думал… У нас в монастыре говорят: «Уповай на Марибора».

– И это весь ваш план?

Он кивнул.

– Должен признать, он требует доработки.

Монах улыбнулся. У Сефрин растаяло сердце; не только потому, что выглядел он невероятно мило, как щенок, выпрашивающий угощение, но и потому что Брэн тоже часто улыбался и выглядел точно так же.

– Наверное, найду конюшню или, может, сухое местечко под мостом, – сказал Сеймур. – В городе множество мостов. Никогда не видел столько в одном месте. У меня нет одеяла, но ночи у вас не слишком холодные, верно? Может, к утру похолодает, но…

– Можете остаться здесь, – сказала она и мгновенно пожалела об этом. Отвернувшись, она открыла дверь и подготовила себя к нападению Мики.

– Вы уверены? А то я могу…

– Да, уверена.

«Может, Мика будет мягче при нем».

Сефрин вошла в дом. Тишина ее удивила. Обычно Мика замечала ее из окна и с шумом мчалась по лестнице, изрыгая лавину упреков.

«Наверное, укладывает Нургью спать».

За спиной Сефрин раздался громкий стук, и она резко обернулась.

Монах стоял на полу. Он рухнул на колени, подняв голову и не сводя взгляда с каминной полки.

– Во имя святой бороды Марибора, это то, о чем я думаю?

– Я вот думаю, что вы ломаете мне пол. – Сефрин стянула с головы платок и накинула его на крючок возле двери.

На первом этаже располагались две комнаты – спальня и соединенная с гостиной кухня, главным атрибутом которой служил камин. За порядком в доме следила Мика – и хорошо, потому что Сефрин никак нельзя было назвать чистюлей. Как-то она пришла к выводу, что плесень неплохо очищает тарелку, хотя и значительно медленнее, чем если дать вылизать ее собаке. Проблема заключалась в том, что тарелок на весь этот срок не хватало. Мика зачем-то использовала воду с мылом. Сефрин это казалось глупым – по крайней мере, до рождения Нургьи. С тех пор она переосмыслила свои идеи насчет очистки плесенью.

Сеймур так и стоял на полу, вперив взгляд в пространство над каминной полкой. В камине не горел огонь – тоже весьма странно. Весна запаздывала, и в помещении царил холод.

– Ох, прекратите, – укорила Сефрин Сеймура. – Это всего лишь лук… Он принадлежал моей матери. Эта проклятая штуковина такая огромная, что больше ее некуда приткнуть.

– Длина, цвет, этот неповторимый изгиб и отметина наверху… Я видел его изображения. – Голос Сеймура, едва ли громче шепота, дрожал. – Это Одри. – Он произнес имя с таким трепетом, что она решила, будто он сейчас заплачет или, не ровен час, упадет в обморок. – Вы дочь… дочь… Мойи Великолепной?

– Мойи Великолепной? Ох, милостивая Мари! Как бы маме это понравилось. – Сефрин закатила глаза.

– Значит, ваш отец… – Сеймур сложил фрагменты мозаики воедино, как сделал бы любой, кто читал «Книгу Брин». – Должно быть, им был Тэкчин – галант! Вот почему вы могли лично знать Брэна! Вы наполовину фрэй!

– Зеленые глаза не навели вас на эту мысль сразу? К вашему сведению, мой отец еще жив. Кстати, надо бы съездить в Мередид. Я отправила ему послание о внуке и пригласила в гости. Я бы сама съездила, но не люблю путешествовать, и у меня здесь столько дел. Каждый день новая проблема.

– У вас есть ребенок?

– Да, и нет мужа, так что не надо о нем спрашивать.

– Я и не собирался.

– Правда? Обычно все спрашивают. Кстати об этом… – Она подошла к лестнице, посмотрела наверх и прислушалась, а потом позвала: – Мика?

Никто не отозвался.

– Кто это?

– Няня моего сына, которая, как и вы, обладает даром заставлять меня принимать безумные решения. Она работает на меня, а не наоборот, но это одна из тех вещей, о которых она постоянно забывает: ей так удобнее.

Сефрин позвала еще раз, громче:

– Мика!

Никто по-прежнему не отвечал.

«Заснула? Или с Нургьей что-то не так?»

Сефрин преодолела лестничный пролет и ворвалась на этаж Мики. В ее комнате все выглядело как обычно, за двумя заметными исключениями: столик у лестницы опрокинулся набок, а на полу лежало деревянное зубное кольцо Нургьи. У Сефрин ёкнуло сердце. Дыхание перехватило.

«Нургья!»

Она помчалась по деревянной лестнице в детскую. Преодолевая последние ступеньки, Сефрин не знала, чего ожидать. Но наверняка чего-то кошмарного. Такой уж выдался день, а отсутствие Мики было более чем странным. Но то, что она обнаружила, оказалось за гранью понимания.

Всё было в крови, будто пес, искупавшийся в озере крови, встал посреди детской и долго отряхивался. Занавески, колыбель, потолок и стены – всё в крови. Пятна покрывали кресло-качалку, платяной сундук, подушки и одеяла. Одну стену украшали яркие брызги, словно в нее швырнули лопнувший бурдюк с вином. Под этими брызгами валялось промокшее до нитки платье Мики. Но Нургьи нигде не было.

Сефрин задыхалась, ей не хватало воздуха. Отвернувшись, она нащупала стену.

«Дыши. Дыши, дура! Дыши ради Нургьи».

На мгновение ей почудилось, будто весь дом трясется, содрогается, отчаянно вибрирует, но потом она поняла, что это дрожат ее ноги. Она не могла стоять.

– Что здесь произошло? – спросил Сеймур, осторожно поднимаясь по ступенькам.

Сефрин повернулась, схватила его и, всхлипывая, обняла монаха. И тут она увидела то, от чего слезы – а может, и сердце – у нее остановились. На стене была выведена кровавая надпись:

РЕБЕНОК ПОКА ЖИВ.

КОМУ-НИБУДЬ РАССКАЖЕШЬ, И ОН УМРЕТ.

Я С ТОБОЙ СВЯЖУСЬ.

Глава третья

Снова вместе

Тусклые, размытые солнечные лучи просачивались сквозь гигантские кроны деревьев, озаряя мутно-зеленый мир вокруг Нолина. Он немного поспал – час, а может, и два, урывками, время от времени проваливаясь в сон и неожиданно просыпаясь. Когда окончательно рассвело, он решил, что пора сниматься с места, но, выползая из-под бревна, почувствовал, что у него свело мышцы. Если поблизости остались какие-нибудь гхазлы, он станет легкой добычей, однако слух его уловил только жужжание насекомых, звук капающей воды и шелест листьев на ветру. Уловив тихий плеск воды, он заставил себя встать на ноги. В Эрбонском лесу все истекало потом: деревья, трава, воздух и уж тем более люди. Он умирал от жажды.

Нолин пробирался сквозь заросли, держа наготове меч, словно оберег от зла. Он поклялся, что смоет с клинка засохшую кровь, как только напьется из реки. Нолин терпеть не мог оскверненный металл и всегда тщательно заботился о своем оружии. Это был подарок матери Брэна на двадцать второй день рождения Нолина. Насколько он знал, это был последний меч, выкованный Роан из Рэна, священная реликвия минувших дней, эпохи мифов и легенд.

Роса пропитала его одежду, и он до того измучился, что проглотил воду со стебля цветка, используя его как чашку. Этого оказалось недостаточно, и он надеялся, что цветок не ядовитый. В джунглях можно было ожидать чего угодно: они представляли даже бóльшую опасность, чем гоблины. На запад просачивались слухи о том, что имперские войска теряют все больше людей на востоке. Люди пропадали целыми ротами, погибая от зноя, ливней и разносимых насекомыми болезней, но на гхазлов все эти беды не распространялись. До последнего времени Нолин не участвовал в новой войне с гоблинами, но, возможно, судьба всего лишь дала ему отсрочку.

Ориентируясь на журчание воды, он осторожно приблизился к реке – узкой и бурной в этой части ущелья. Вода, пенясь, бежала по поросшим мхом камням, примостившимся между гигантскими валунами; то тут, то там их крест-накрест пересекали гниющие бревна, затянутые упругими лианами.

Бóльшую часть жизни Нолин провел в северо-западных провинциях вдоль рек Берн и Урум, в областях с умеренным климатом, где было четыре времени года, росли клены и вздымались холмы. Юго-восточный мир невыносимого зноя и влажности был ему чужд, и он очень быстро обнаружил множество опасностей, таившихся в джунглях. А кроме того, здесь водились очень странные животные. Проведя в Калинии меньше недели, он уже повстречал кошек ростом с оленя, жуков величиной с яблоко и мохнатых пауков крупнее его ладони. Нолин терпеть не мог арахнидов и был убежден, что восьминогие чудища не должны отращивать бороды.

Возле русла показалась небольшая открытая полянка, и Нолин понял, что именно здесь ему угрожает опасность.

«Если бы я охотился на себя, то первым делом следил бы за рекой. Чтобы выжить, всем нужна вода».

Жажду это не облегчило; напротив, из-за близости реки она сделалась совершенно невыносимой. Нолин крадучись пробирался сквозь заросли в поисках места, где растения подходили вплотную к потоку. Выходить на открытую местность он не собирался, поэтому осторожно прокладывал себе путь через плотные листья джунго, формой и размером напоминавшие слоновьи уши. «И почему здесь все такое огромное?» Однако в Урлинее эти длинноносые гиганты никого не удивляли.

До спасительной журчащей воды оставалось всего несколько футов, когда Нолин услышал слева от себя какой-то шорох. Не треск ломающейся ветки или отвратительный стук когтей. Но там явно что-то шевелилось – и что-то большое. Он пригнулся и замер.

Дышит.

«Это либо водяной буйвол в десяти футах отсюда, либо гхазлы. – Когда Нолин нервничал, его разум, не способный запомнить ни одного имени, был склонен выдавать глупости. – Или слон».

Затаившись, Нолин прислушивался к глубокому дыханию.

«Он как раз за этими зарослями. Если шевельнусь, наверняка меня услышит».

Нолин с трудом сохранял неподвижность. До воды было рукой подать. Он слышал, как брызги отскакивают от широких листьев, будто дождь стучит по крыше шатра. Оказаться в шаге от блаженства и не иметь возможности припасть к воде – это сводило с ума.

«Поди прочь, безмозглый слон!»

Существо шевельнулось, но не ушло. До слуха Нолина донесся звук – как будто кто-то переступил с ноги на ногу. Спрятавшееся существо устроилось удобнее.

«Вдруг это всего лишь животное? Может, я зря тут сижу. Даже если это гоблин, уж одного-то уложить мне вполне по силам».

Во время Первой гоблинской войны он убил сотни гхазлов, но победа над каждым из них никогда не была легкой. Не единожды он едва не погиб. После некоторых сражений Нолин дрожал от ужаса, понимая, насколько близок был к смерти; в других получил серьезные ранения.

«В этих джунглях даже легкая рана может оказаться смертельной».

Нолин продолжал выжидать, придумывая себе причины оставаться в укрытии. Но у жажды были свои соображения: «У тебя мало времени. Твоя единственная надежда – вернуться на передовую, пока еще не стемнело. У тебя снова сведет мышцы, а ты уже серьезно обезвожен от жары. Чем дольше ждешь, тем больше слабеешь. Может, даже сойдешь с ума».

Последнее – так себе причина. Нолин счел, что и так уже немного повредился в уме, а легкое безумие можно даже использовать как преимущество. В конце концов, ему просто невыносимо надоело ждать. Крепко схватив меч и стиснув зубы, он глубоко вдохнул и ринулся напролом сквозь зеленый занавес. Когда он нанес рубящий удар вперед, его клинок столкнулся с металлом.

Он обнаружил, что стоит лицом к лицу с Амикусом.

Клинки так и оставались скрещенными у них над головами. Нолин удивленно отстранился. Амикус сурово смотрел на него.

– Прости, – сказал Нолин. – Не видел, кто это там, за листьями.

– Я от страха года жизни лишился. – Амикус опустил меч. – Ничего не слышал, только заметил, что листья дрожат, за секунду до того, как… Повезло, что не снес вам голову… сэр. – Голос его дрожал от злости, и уважительное обращение прозвучало насмешливо.

Нолин улыбнулся.

– Я думал то же самое про тебя.

Амикус только криво усмехнулся.

– Я лишь хотел сказать… – Нолин поднял меч, все еще не отмытый от крови гоблинов. – Этот меч обычно ломает другие, и мы бьем довольно сильно.

Амикус осмотрел меч Нолина, затем свой.

– Мои тоже не совсем обычные.

Нолин подошел к реке. Хватит с него ожидания. Встав на четвереньки, он прильнул губами к поверхности воды. При впадении в море вода, тысячей мелких потоков бежавшая с гор, становилась неприятно теплой, однако здесь еще сохраняла удивительную прохладу. Журчащая пена шипела, словно пиво, и Нолин долго и жадно пил, пока едва не задохнулся. Как следует отдышавшись, он нагнулся и попил еще. После второго глотка заставил себя переждать, чтобы не затошнило.

Торопливо оглядевшись, он обнаружил, что, кроме них с Амикусом, на низком мшистом берегу больше никого нет.

– Итак, что произошло? – спросил он, вытерев рот.

– Я собирался вас спросить.

– Меня? – Нолин встал на колени. – Когда обрушился утес, я помчался прочь и свалился где-то за бревном. Ничего не видел во тьме.

– Правда? А я думал, ваши видят в темноте. Ну, как гхазлы.

– Мои? – Нолин ополоснул в реке меч. – Я знаю только одно-единственное подобное мне существо во всем мире. Я имею в виду отпрыска фрэя и человека. Наверное, теперь таких уже больше нет. Наши расы много веков живут вместе, но сомневаюсь, что ты кого-то из них встречал. Так кого ты называешь моими?

Амикус недовольно помотал головой.

– Неважно.

Нолин вытер меч краем туники и, поднявшись, вернул его в ножны.

То ли благодаря воде, то ли благодаря присутствию Амикуса Нолин почувствовал себя намного лучше – в безопасности, как бы странно это ни звучало. Вне всякого сомнения, Амикус Киллиан был непревзойденным воином, но вдвоем у них не было ни малейшего шанса против джунглей и нескольких сотен бойцов-гхазлов. Впрочем, в его жизни было много бессмысленного: Нолин боялся пауков, которые не могли причинить ему вреда, но без колебаний мчался на лошади в гущу сражения; любил Сефрин, но покинул ее; ненавидел отца, но исполнял любой приказ императора.

«Я мог бы умереть в двадцать лет и считал бы, что прожил счастливую жизнь. По человеческим стандартам я практически бессмертен, но мало что приносило мне радость. Мое существование – сплошная злая шутка».

Река текла по каньону, каскадами разливаясь по камням. Все остальное скрывало море исполинских растений, деревья-великаны, петли лиан и большая…

– Змея! – Нолин указал на желтую с оранжевым змею толщиной с его бедро.

Она болталась на ветке, наблюдая за ними. Очередной пример того, как в Калинии обыкновенное вырастало до чудовищных размеров.

– Я назвал его Плут, – сказал Амикус.

– Ты дал ей имя?

– Наверное, не лучший вариант. – Амикус бросил повторный взгляд на жуткую тварь, которая смотрела прямо на него, подняв и чуть наклонив голову. – Надо было назвать его Ленивец или как-нибудь иронично – например, Гонщик, – но задним умом все мы крепки, не так ли?

Нолин пристально посмотрел на первого копейника.

– Давно ты в джунглях, Амикус?

Тот широко улыбнулся в ответ.

– Не настолько давно, сэр.

– Рад это слышать.

Нолин прошелся по каменистому берегу реки, но не обнаружил ни единого следа присутствия ни гоблина, ни человека.

– Не желаете позавтракать, сэр? – Амикус предложил ему пригоршню орехов и ягод.

Нолин вернулся и принял угощение.

– Итак, первый, что произошло с тобой прошлой ночью?

Амикус пожал плечами.

– Я услышал ваш приказ и бросился в атаку. Столкнулся со стаей гоблинов, и у нас разгорелся спор. Даже не один, по правде говоря. Я хотел пройти, а они – убить меня.

– Кто выиграл?

– Осторожнее, сэр, вы начинаете мне нравиться. Это добром не кончится.

– Верно. Приношу свои извинения. Продолжай.

– Ну, вы правы, было темно. Я даже мечей у себя в руках не видел, так что просто двигался дальше. Слышал окрики и вопли. Попробовал идти на звук, но ничего не нашел. Пару раз сам крикнул, но это оказалось ошибкой. Накликал гостей, но пришли не те, кого я ждал. Разумнее было затаиться, а не метаться по лесу. Так я и поступил. Чуть рассвело – направился к воде. С тех пор и жду – в компании со стариной Плутом. Подумал: любой выживший поступит так же. Оказалось, я был прав.

– То есть ты собираешься просто сидеть и ждать, кто объявится?

– Я обычно не строю планов. Ранг для таких дел низковат. Но решил подождать несколько часов, а потом идти вниз по течению реки.

Нолин кивнул и закинул в рот горсть орехов и ягод.

– Вкусные. С провиантом выдали?

Амикус покачал головой.

– Нашел утром.

– Ты знаешь, как собирать пищу в здешних краях? Отличать съедобное от несъедобного?

– Не-а. Потому-то и дал сначала вам.

Нолин перестал жевать, округлив глаза.

– Да шучу я, – усмехнулся Амикус. – Это ягоды аббра и орехи ром. Растут повсюду в джунглях. На них можно несколько месяцев прожить.

Нолин нехотя проглотил.

– У тебя в сумке разве нет провизии?

– Чтобы выбраться отсюда, потребуется время. Нет смысла без особой надобности расходовать припасы.

– Странно. Вот уж не подумал бы, что ты оптимист.

Амикус пожал плечами.

– Вера в победу – это уже половина победы.

– Осторожнее, первый, ты мне тоже начинаешь нравиться.

– Даже несмотря на то, что вы знаете, кто я?

Нолин кивнул.

– Особенно из-за этого.

Амикус прищурился.

– Я болел за тебя в схватке с Эбриллом, – сказал Нолин.

– Но вы же… – Он осекся. – Извините.

– Дело в ушах, да? Не такие острые, как у отца, но и не круглые. Я не с рождения такой. Видимо, признак взросления.

– А кто второй? – спросил Амикус.

– Что, прости?

– Второй метис.

– А-а-а. – Нолин посмотрел на кожаный браслет у себя на запястье и ответил: – Ее зовут Сефрин.

– Вы родственники?

Нолин покачал головой.

– Но мы вместе росли – сначала в Мередиде, потом в Персепликвисе, когда город достаточно отстроили, чтобы в нем можно было жить. Мы…

Нолин замолчал. За спиной у них послышался звук, будто кто-то пробирался сквозь заросли. Он обнажил меч.

– В чем дело? – спросил Амикус.

Не успел Нолин ответить, как первый повернул голову в сторону звуков и обнажил два своих меча.

Из чащобы выскочили Азурия Миф и человек, о котором Нолин знал лишь то, что он бежит от виселицы. Оба широко улыбнулись, завидев сначала их, потом реку: у них совсем съежились бурдюки; бурдюк Мифа был покрыт складками, как будто тот его выжимал. Солдаты вяло попытались выпрямиться и отдать честь, хлопнув себя по груди.

– Пейте, – сказал им Нолин, и они наперегонки помчались к воде.

– Еще кого-нибудь видели? – спросил Амикус.

Не отрываясь от воды, оба кивнули. Потом Миф лег на спину на камень, отдышался и вздохнул.

– Паладея, Люция, Амбруса и Грейга. – Сделав еще вдох, прибавил: – Все мертвы. Нашли их всех вместе в окружении тучи убитых гобов.

– Сколько? – спросил Амикус.

Миф толкнул второго солдата.

– Как думаешь, Клякса? Пятнадцать?

Клякса покачал головой. Вода стекала с подбородка ему на рубаху.

– По меньшей мере восемнадцать.

– Восемнадцать? – Нолин посмотрел на Амикуса. – Прошлой ночью ты убил около двадцати. Значит…

– Я уложил сорок два, – сказал Амикус. – Вы забываете про споры.

– Ладно, получается более шестидесяти. Значительный урон их войску.

– Нас осталось всего четверо, сэр, – заметил Клякса. – Они нас тоже как следует потрепали.

– Верно. Но, потеряв треть своих сил, они, возможно, отступят, чтобы пополнить ряды.

– Может быть, – не скрывая сомнений, произнес Амикус.

Миф и Клякса окунули головы в реку, затем принялись наполнять бурдюки.

– Что подвигло вас за меня болеть? – спросил Амикус Нолина.

– А?

– Ну тогда. Вы сказали, что поддерживали меня во время моего последнего боя на арене. Почему? – В голосе первого слышались скептические нотки. – Ваш отец ясно дал понять, что сам выбрал Эбрилла.

– Ага, отчасти поэтому, – сказал Нолин.

– Не ладите с отцом?

Нолин рассмеялся.

– Я со своим тоже не особо, – проворчал Клякса. – Вечно он просаживал все деньги в «Счастливой пинте», а нам с братьями, чтобы выжить, приходилось питаться бéлками. Первые несколько еще ничего, но к пятой, скажу я вам, командир, от этих большехвостых крыс уже воротит. А после десятка уже и бéлки заканчиваются.

– Клякса у нас прямо лучик света, сэр, – пояснил Миф. – Всегда готов рассказать что-нибудь духоподъемное.

– После той схватки, – сообщил Амикус Нолину, – ваш отец меня невзлюбил. Приказал арестовать.

Нолин кивнул.

– Вполне в его духе. Не переносит, когда кто-то слишком выделяется из толпы. Если бы он мог дотянуться до солнца, пронзил бы его мечом за то, что то слишком ярко светит и затмевает его своим блеском. А кроме того, он искренне верит, что человеку не под силу одолеть инстарья.

– Значит, совсем не ладите?

– Скажем так, я не шутил, когда сказал, что меня сюда отправили на верную смерть.

– Хотите сказать, ваш отец стал бы… – Амикус замолчал.

– Скорее всего, это он. Мы не разговариваем друг с другом уже много веков – в прямом смысле этого слова. Последний раз мы говорили в тот день, когда умерла моя мать. Он велел мне собирать вещи и отправляться в легион. Два дня спустя меня отправили на Грэнморскую войну. До той минуты я ни разу не участвовал в бою, а через десять дней после смерти матери уже сражался с великанами. Что ж, по крайней мере, мне было на кого направить свою ярость. Я выжил, а после нашей победы меня отправили на гоблинские войны. – Нолин мрачно покачал головой: – Отец, видимо, надеялся, что великаны или гоблины меня прикончат. Но поскольку им это не удалось, он дал мне в награду должность помощника управляющего соляной шахтой. Так себе награда за то, что я взял крепость Дурат, убил властителя Рогга и положил конец той гоблинской войне. Когда-то меня отправили в ссылку в какую-то проклятую дыру на юго-западе Маранонии за то, что я выполнял свой долг. Теперь мне было велено не высовываться до тех пор, пока все не забудут, что у императора есть сын и что этот сын отличился на войне.

– Погодите-ка, сэр, вы хотите сказать, что участвовали в Первой гоблинской войне? Сколько ж вам лет? – спросил Миф, перекинув через плечо разбухший бурдюк.

– Через несколько месяцев стукнет восемьсот пятьдесят пять.

– Ух ты, – протянул Миф. – Значит, когда началась эта война, вам было уже четыре сотни?

Нолин кивнул.

– Да, и я ожидал, что меня призовут. Это было бы логично: у меня столько опыта. Но не призвали. Я проторчал в той соляной шахте более пятисот лет. И вдруг меня отправляют сюда. Мне не сказали, что это был приказ моего отца, но кому еще, кроме Нифрона, есть до меня дело, чтобы посылать на смерть?

Амикус с интересом разглядывал Нолина.

– Раз вы такой старый, стало быть, должны помнить Грэндфордскую битву?

Нолин покачал головой.

– Я родился через год после нее.

– Но вы их знали?

– Кого?

– Героев Грэндфорда, о которых рассказывают легенды. Вы когда-нибудь встречали Бригама Киллиана? Я его прямой потомок. – Амикус обнажил полуторный меч. – Это его оружие, меч Бригама. Он был одним из тешлоров. – В чаще смертоносных джунглей Амикус говорил так, будто они с Нолином столкнулись в придорожном трактире и неожиданно обнаружили, что оба родом из одного городка. – Странно, вы не похожи на… – Амикус замялся. – Ну… то есть ведете себя не так, как тот, кто прожил столько лет.

– Правда? И как же такие существа себя ведут?

– Ну, ты нарвался, – расхохотался Клякса.

– Просто я думал, вы будете более… – Амикус снова недоговорил.

– Мудрым? Умным? Мастером всех видов оружия? Может, солидным? В моем возрасте определенно нужно быть более солидным, верно?

– Вроде того, ага.

Нолин вздохнул.

– А мой рост у тебя не вызывает удивления?

Амикус с недоумением воззрился на него.

– Дети ведь с возрастом делаются выше, так?

– Ну, до какого-то времени…

– Вот именно. Когда достигаешь определенного роста, перестаешь расти. Стакан можно наполнить лишь тем объемом жидкости, который в него поместится. Я встречал детей, которые были мудрее стариков, а вы наверняка встречали людей старше вас, которые вели себя как дети.

Миф и Амикус глянули на Кляксу. Тот кивнул и пожал плечами.

– Возраст не прибавляет дураку ума, равно как и время не наделяет тебя опытом и знаниями. Наверное, те, кто любит учиться, могут скопить много знаний, но от этого гением не станешь. Некоторые вещи просто даются нам от рождения. Характер формируется на удивление рано. Как правило, возраст либо смягчает, либо ужесточает то, что уже есть в человеке. Я совершенно не умею вязать и паршиво готовлю, в основном потому, что даже спустя восемьсот пятьдесят пять лет эти занятия кажутся мне скучными, так что я их избегаю. – Он на мгновение задумался. – Сефрин – почти моя ровесница, и она практически такая же: готовить тоже не умеет. Но ее страсть – делать жизнь других людей лучше. В этом она очень похожа на мою мать. Но Персефона была вождем, кинигом и обладала властью. Сефрин всю жизнь провела под управлением моего отца. Режим за все это время не менялся, и все идет как обычно. Сефрин это тем не менее не остановило. Она так и не вышла замуж и не завела детей, потому что продолжает изо всех сил бросаться на гору, которая никогда не сдвинется. Да, она одержала несколько мелких побед, но ничего существенного, способного что-то изменить. А почему?

На этот вопрос ни у кого не было ответа.

– Потому что возраст не наделяет волшебными способностями. Она не так уж отличается от вас или кого бы то ни было еще, просто живет дольше. – Он помолчал. – Ну, она чрезвычайно упряма. Но это ей всегда было свойственно. Без этого никак, да? Любой другой на ее месте уже давно опустил бы руки. Как я.

Поднявшись, Клякса отошел от остальных. Внезапно замерев, он выругался:

– Отродье тэтлинской ведьмы! – И прибавил, указывая куда-то с безумным видом: – Тут огроменная змеюка!

Нолин и Амикус рассмеялись.

– Не смешно! Я пошел отлить – и на тебе! – Он встряхнул ногой.

– Его зовут Плут, – сказал Нолин. – Плут ДеЛенивец.

Где-то через час, по подсчетам Нолина, объявились Райли Глот, Джарел ДеМардефельд и раненый калинианин. Они вышли к реке выше по течению и, бредя вдоль берега, наткнулись на остальных. Райли шел впереди, держа в руке меч, а Джарел поддерживал бедняка из Калинии с окровавленным кляпом во рту. Выражение лица блистательного воина резко отличалось от его облачения, пока он не заметил остальных. Тут его глаза засияли, а лицо озарилось радостной улыбкой.

Узрев Нолина, Джарел ДеМардефельд вскрикнул, бросился вперед и с такой силой налетел на старшину, что едва не повалил его на землю.

– Хвала Единому, вы живы, ваше высочество! – Он так крепко обнял Нолина, что своими латами чуть не рассек принцу губу. Джарел ДеМардефельд был высоким и мощным, и высвободиться из его объятий никак не получалось, пока он сам не отпустил Нолина. – Я беспокоился за вас, сэр.

– Он не шутит, – сказал Райли. – Прошлой ночью он хотел идти искать вас. Мне пришлось отобрать у него меч, а была бы веревка, мы б его связали. Мы вдвоем едва удержали его, чтоб не сбежал. – Он посмотрел на калинианина, и тот кивнул в знак согласия. – Видимо, мы разделились, – сказал Райли Амикусу. В голосе его слышалась нотка стыда, будто он совершил преступление.

Амикус кивнул.

– Невозможно было что-либо разглядеть.

У каждого эскадрона была своя история: общие воспоминания, прошлые неудачи, сожаления, обещания и долги. Коллективный опыт порождал тайный язык. Непосвященному их разговор показался бы совершенно обычным, но в словах Райли содержался своего рода шифр, понятный лишь тем, кого с ним связывали многолетние узы, тем, кто познал проклятие общих воспоминаний. Проведя в составе эскадрона лишь несколько дней, Нолин не говорил на языке Седьмой Сикарии, но распознать тайное наречие мог. Райли просил прощения, возможно, за что-то и вовсе не связанное с прошлой ночью, и Амикус легким кивком, судя по всему, простил его.

– Давно вы здесь? – спросил Райли, достав топор, который использовал как рогатину, и скинув с плеча суму. Всю эту тяжесть он бросил на землю.

– Трудно сказать, – ответил Амикус. – Часа два.

– Долго же вы торчали на одном месте.

– Ждали отставших вроде вас.

– Уже не надо. – Джарел вытащил из мешка полоску сушеного мяса и зажал в зубах, пока закрывал мешочек. Вынув мясо изо рта, он обвел рукой по кругу, указывая на товарищей. – Это все. По дороге мы нашли Паладея, Люция, Амбруса и Грейга.

– Мы с Кляксой тоже, – сказал Миф.

– Остается еще девять человек, – заметил Амикус.

Райли покачал головой и бросил взгляд на Джарела, снова устыдившись.

– Когда погас огонь, мы услышали приказ идти в атаку. Не все повиновались или, может, недостаточно быстро перешли в наступление. Йоркен, Хэмм и Блэнит погибли под завалом.

– Я был позади, – сказал Джарел ДеМардефельд. – Ваш приказ спас мне жизнь, сэр.

– Мы действовали вслепую, – продолжал Райли. В голосе его вновь слышались виноватые нотки. – Просто размахивали в темноте оружием. Повсюду были гобы, мы слышали их трескотню и стуки. Делать было нечего, разве только бежать, махать мечом и бить по ближайшему источнику звука. – Второй копейник печально вздохнул. – Утром мы вернулись к расщелине.

– Что? – спросил Нолин. Какой удивительной смелости потребовало такое действие.

Усмехнувшись, Райли небрежно махнул рукой.

– Не такой уж это подвиг, сэр. Мы ведь не очень далеко отошли. Йоркен, Хэмм и Блэнит были погребены под обломками утеса. Остальные лежали то тут, то там, по большей части вблизи от костра, вернее, от того, что от него осталось. – Он вздохнул и посмотрел себе под ноги. – Сессацион и Гэммит… – Он помолчал и судорожно сглотнул. – Сэр… – Райли поднял глаза и посмотрел Нолину в лицо, не отводя взгляда от командира, словно это причиняло ему боль. – На телах Сессациона и Гэммита не было следов когтей. Обоих сразил удар мечом. Их поразили со спины. – Он помолчал и покачал головой. – Было ужасно темно.

Джарел посмотрел на полоску мяса в руке, будто не знал, откуда она взялась.

– А что с остальными? – спросил Амикус.

– Остальных добили гобы, – сказал Джарел. Он тоже изъяснялся на языке, которого Нолин пока не выучил и, возможно, не выучит никогда.

– Надо вернуться и похоронить их, – сказал Райли. – Теперь, когда мы все вместе. Мы не хотели отстать, если бы нашлись еще уцелевшие, но теперь…

– Валить отсюда надо, – прорычал Клякса, по-прежнему бросая на Плута ДеЛенивца такие взгляды, точно змея могла в один прыжок преодолеть разделявшие их двадцать футов.

Амикус посмотрел на Нолина.

– Сэр?

Нолин сосредоточил внимание на Райли. У того был вид раненого человека, хотя на нем не было заметно ни одной царапины.

– Сколько гхазлов?

– Сэр?

– Сколько гобов вы убили? Вы же их тела тоже пересчитали?

– Гобы забирают своих мертвецов, – сказал Амикус.

Нолин кивнул.

– Тех, кого они сами убили, тоже забирают, но прошлой ночью не стали.

– Пятьдесят три, сэр, – ответил Райли. – Не считая кучи Амикуса.

– Пятьдесят три? – в изумлении переспросил Нолин.

Он уставился на второго копейника, пытаясь оценить, соответствуют ли его слова действительному положению дел. Солдат только что признал, что случайно убил товарищей по отряду, и явно считал себя виноватым. Нолин сомневался, что он станет лгать.

– Стало быть, всего наш эскадрон уложил сто тринадцать гхазлов в сопровождении обердазы. Менее двадцати человек сделали это в темноте, не имея фортификаций и оборонных сооружений. – Он произнес эти фантастические слова вслух, но по-прежнему не мог в это поверить. – Семеро из нас еще живы, и только один ранен. Это…

– Вот почему они не стали забирать убитых, ни своих, ни наших, – заключил Амикус. – Их осталось слишком мало. Может, вообще не осталось.

– Верно, – согласился Нолин. – Но я собирался сказать: это невозможно. Один-единственный эскадрон просто не мог этого сделать.

– При всем уважении, сэр, – сказал Райли, – Седьмая Сикария – не обычный эскадрон.

– Да? А какой?

– Мы особенные, сэр, – сказал Джарел ДеМардефельд, но от него Нолин ничего другого и не ожидал. Однако его удивило, что Миф и даже Клякса кивнули в знак согласия.

– И в чем ваша особенность?

Каждый указал пальцем на Амикуса.

– В нем, сэр.

Амикус неловко пожал плечами.

– Я их слегка подучил.

– Слегка?

– Седьмая Сикария – лучший эскадрон в империи, сэр, – заявил Райли без намека на высокомерие – просто констатируя очевидный факт. – Поэтому мы на передовой: нас всегда отправляют первыми.

Миф улыбнулся.

– Мы можем заменить целую когорту.

– В мое время, – произнес Нолин, – когорта насчитывала пятьсот человек.

– Сейчас тоже, сэр.

– Смелое заявление. – Нолин повернулся к Амикусу. – Ты с этим согласен?

Солдат кивнул.

– Легион учат делать упор на командную работу. Бой – групповое занятие. Если нарушить строй, солдаты превращаются в обычных безмозглых бандитов с острыми палками. Но я учу своих людей сражаться и вместе, и в одиночку, копьем, мечом, щитом, кинжалом и даже голыми руками. Вот что требуется в этих джунглях. Мы тренируемся на любой местности и в любых условиях, даже в темноте.

Нолин кивнул. Он бы поспорил, если бы не три факта. Во-первых, великолепная демонстрация боевых навыков Амикуса прошлой ночью. Во-вторых, их выжило шестеро, хотя все должны были погибнуть, и уж с этим никак не поспоришь. В-третьих, если они хотят прожить более одной ночи, пора двигаться.

– Хоть мне и неприятно бросать своих в джунглях… – Он посмотрел на Райли. – Мой долг перед живыми… Выдвигаемся!

– Сэр, – сказал Райли, – прошу дозволения самому похоронить убитых.

Нолин покачал головой.

– Мы не можем позволить себе лишиться меча. Ты можешь понадобиться нам, чтобы выбраться отсюда.

– Я быстро, сэр, и с легкостью догоню вас, раз вы идете вниз по реке.

– Эти люди мертвы, и они…

– Заслуживают, чтобы их похоронили как положено. Без этого они не войдут в Пайр, а они заслужили упокоение в раю.

– Он прав, сэр, – сказал Джарел и добавил, обращаясь к Райли: – Я бы помог, но… ну, понимаешь. – Он указал на Нолина.

Райли кивнул.

– Я бы хотел, чтобы меня похоронили с камушком в руке, сэр. И мне будет спокойнее, если Сессацион и Гэммит найдут дорогу в загробный мир.

– Надо хотя бы забрать их снаряжение, – сказал Амикус. – Да и земля мягкая, копать легко.

– Нас семеро, а их тринадцать, – напомнил Нолин. – Времени у нас нет, поэтому копаем братскую могилу.

– Две, – с надеждой в голосе произнес Райли. – На это уйдет меньше времени, чем тащить Паладея, Люция, Амбруса и Грейга к остальным.

Нолин вздохнул.

– Ладно, две, но потом нужно будет идти вдвое быстрее. Может, мы и перебили их всех, но наверняка ведь неизвестно. Парочка гобов могла убежать за подмогой. Я не хочу рисковать, ясно?

Амикус кивнул.

– Показывай дорогу, Райли.

Похороны завершились только к полудню. Полагая дальнейшее промедление опасным, Нолин отдал приказ сниматься с места.

Все, кто прошлой ночью лишился снаряжения, либо отыскали пропавшее, либо взяли себе новое оружие из собранного в кучу арсенала убитых. Нолин поступил так же. Наблюдая за остальными, он заметил, что все они прицепили мешки к топорам, мотыгам или тесакам вместо традиционной рогатины, на которой обычно носили поклажу. Вполне логично было использовать уже имеющийся инструмент вместо дополнительной палки, и это напомнило Нолину, что с тех пор, как он служил в легионе, прошло уже много столетий. Он приспособился и поступил так же, как прочие, прицепив ремень мешка к обуху секиры. Если не переходить на бег, рукоять секиры на плече уравновешивает вес мешка, так что его даже не нужно придерживать.

– Клякса, – позвал Амикус, – идешь первым.

– Да ну? – изумился солдат. – Я не знаю, как отсюда выбраться.

– И не надо – просто иди туда, откуда мы пришли, а потом вниз по течению реки. С этим даже ты справишься.

– Раньше ты никогда не ставил меня первым. Почему сейчас?

– Может, ты не заметил, сколько нас осталось? Хочешь поспорить? – Амикус зловеще улыбнулся.

Клякса насупился, взял мешок и зашагал вперед.

– Кому-нибудь удалось сохранить собственное снаряжение? – спросил Нолин.

Миф рассмеялся.

– Мое погребено под обломками утеса. Это мешок Амбруса.

– У меня снаряжение Йоркена, – сказал Райли. – А у Рамаханапара – от Грейга.

– У меня свое, – вставил Амикус.

– И у меня, – гордо ухмыльнулся Джарел.

– Все у вас не как у людей, – заметил Миф.

Гуськом они двигались вниз по реке. Путь был опасным: приходилось перебираться по скользким камням и пересекать мощный поток. В наиболее глубоких местах они использовали в качестве мостов бревна, покрытые водорослями. Часто приходилось отходить от реки, затем возвращаться, и дважды они были вынуждены преодолевать поток, держась за канат, там, где водопады низвергались на двадцать футов вниз.

– Расскажи про своего отца, – попросил Нолин Амикуса, когда они продирались через густые заросли высокого папоротника. – Мы обсудили мудрость и смекалку моего старика, Имперского подонка. Расскажи теперь ты о своем. Как его зовут?

– Антар.

– Чем занимается?

– Был солдатом. Умер несколько лет назад.

– Здесь?

Амикус покачал головой, уклоняясь от гигантского колючего растения.

– Он умер в своей постели от оспы.

– О, мне очень жаль.

– Ничего. Ему было семьдесят. – Амикус повернул голову. – Для человека это много.

– Правда? А я и не знал. Очевидно, я идиот.

– Простите, сэр. Я не имел в виду…

– Да ладно.

– Я просто хотел сказать, что для солдата это невероятно много. Он обучил меня искусству боя. Начал тренировать, когда мне было лет пять.

– Заметно. Значит, вы хорошо ладили?

Амикус кисло улыбнулся.

– Он просил меня никогда не лезть на рожон и никогда не служить в легионе.

– Вот как, – сказал Нолин.

– Вот именно. Он говорил: «Амикус, мальчик мой, мечи твоих прародителей служили империи с самой Грэндфордской битвы. И к чему это нас привело? Столетия бесконечных маршей, недоедания, крови, страданий – вот что мы получили. Ты никогда не добьешься успеха и уважения, если ты не инстарья». Еще он советовал не пытаться заработать на жизнь своим мастерством. Ингрэм, сын Бригама Киллиана, пошел этой дорогой и горько пожалел. Папаша мой всегда говорил: «Чем лучше ты сражаешься, тем скорее сам станешь мишенью». Он оказался прав. Я повесил на себя мишень, когда одолел Эбрилла. Но все же не думал, что целиться в меня станет сам император.

– Похоже, у нас с тобой есть кое-что общее, – сказал Нолин. – Мой отец ненавидит нас обоих.

Глава четвертая

Голос

Сефрин сделала все возможное, чтобы монах не увидел написанных слов: прикрыла ему глаза, схватила за голову, разве что с лестницы не столкнула, но он все равно разглядел надпись: читать он, разумеется, умел. Она заставила его поклясться, что он будет молчать. Молчание в обмен на разрешение остаться. Позволить ему уйти после того, что он увидел, – слишком большой риск. К счастью, Сеймура не пришлось принуждать: узнав о ее происхождении, он был готов исполнить любое ее желание.

Затем на нее накатила слепая паника. Сефрин выбежала на улицу, остановилась и осмотрела улицу Ишим. Все вокруг уже закрывались на ночь, но люди еще набирали воду, таскали мешки и переговаривались, собравшись небольшими группами.

«За мной наблюдают?»

Она поискала глазами кого-нибудь, кто тут же отведет взгляд и юркнет в переулок, но улица выглядела так же, как и всегда.

«Окна! – пришла ей в голову мысль, и она внимательно изучила каждое окно. – Возможно, кто-то смотрит на меня, оценивает мою реакцию».

Однако никого она не увидела. Приближалась ночь, и многие окна уже были закрыты ставнями.

Появилось несколько городских стражников: простые кожаные доспехи, короткие мечи, гребни на шлемах. Увлеченные разговором, они шли мимо ее дома по ту сторону фонтана.

Кому-нибудь расскажешь – он умрет.

У нее бешено колотилось сердце, пока она обдумывала, как поступить.

«Если позову их, а за мной никто не следит, как виновный узнает об этом? – Она снова внимательно осмотрела улицу. – А вдруг это не чужак? Может, это кто-то, кого я знаю. Невероятно, но все же… зачем кому бы то ни было убивать Мику и похищать моего сына?»

Бессмыслица какая-то.

«У меня пока недостаточно сведений, чтобы что-то предпринять».

Она повторяла это про себя снова и снова, наблюдая за тем, как удаляются стражники.

Ребенок пока жив – я с тобой свяжусь.

Бросив последний взгляд на улицу, Сефрин вернулась в дом. Тщательно обыскала его – хотя уместнее было бы сказать: разнесла в пух и прах. Перевернула все шкафы и чуланы, сама не зная, что надеется найти, кроме сына, спрятанного под кроватью или в каком-нибудь укромном уголке. Она не нашла ничего – ни Нургьи, ни даже зацепки, которая могла бы указать на личность преступника.

Наконец она рухнула на кухонный пол, провела рукой по волосам и попыталась сосредоточиться. Сеймур молча наблюдал за ней из другого конца комнаты. Через несколько часов он подошел к столу, взял тряпку и ведро с водой и направился к лестнице.

Это побудило ее к действию. Вместе они привели в порядок детскую. Заметив, как у нее дрожат руки, монах сказал, что сам закончит уборку, но она отказалась. Это был ее дом. И это была кровь Мики – в этом она не сомневалась. Более того, ей отчаянно нужно было чем-то себя занять. Она была уверена, что умрет, если будет просто ждать, ничего не делая.

Кровь была повсюду, но ее оказалось меньше, чем думала Сефрин. Ужас порождало не столько ее количество, сколько площадь, которую она покрывала. Хотя Сефрин никогда не была на войне, она видела смерть и до Кендела. Она видела, как мужчину переехала телега, как женщину затоптала лошадь, а также двух человек, сорвавшихся со строительных лесов. Она даже была свидетелем нескольких казней: одного человека сварили живьем, другого четвертовали. Это случилось в далекие мрачные времена, прежде чем ей удалось добиться законодательного запрета на столь варварскую кару. Однако за все прожитые столетия она ни разу не видела ничего, что вызвало бы у нее такую тошноту, как кровь в детской.

«Как будто несчастную Мику просто разорвало в куски».

Пока они отмывали лестницу, Сефрин не могла не думать о старухе, служившей няней Нургьи. Когда-то Мика поселилась в ее доме вместе с другими нищими, которым Сефрин давала приют. В какой-то момент у нее жили шестнадцать человек, все без гроша, и ей приходилось кормить много ртов. Даже сейчас она продолжала вкладывать деньги в продовольственный фонд для тех, кто не мог найти работу. Последней она пригласила Мику – та, как и Арвис, была совершенно безнадежным случаем. С обеими было нелегко поладить, обеих было трудно понять – не говоря уже о том, чтобы испытывать к ним теплые чувства, – и ни одна из них не могла сама о себе позаботиться. Но если Арвис отказалась от жилья и питания, то Мика согласилась при условии, что в обмен на крышу над головой будет работать. Таким образом чуть больше года назад Мика и стала экономкой Сефрин. Когда родился Нургья, к этим обязанностям добавилась роль няни. Близких родственников у Мики поблизости не было. Старуха пережила весь клан ДеБрюс, за исключением нескольких человек в дальних краях, которых она периодически упоминала, называя их худшими представителями человечества. Сефрин казалось, что где-то в Рхулинии у нее есть кузина, но даже сама Мика не знала этого наверняка. По крайней мере, Сефрин не придется оповещать родственников.

Она выжала из тряпки красноватую воду и прикусила губу, пытаясь сдержать слезы. К счастью, Сефрин не нашла частей тела. Возможно, их нашел и убрал Сеймур; этого она не знала и выяснять не хотела.

«Сначала Кендел, теперь Мика, а говорят, смерть забирает по трое».

К тому времени, как они закончили уборку в детской, было уже поздно. В доме стало темно и холодно. Сеймур выплеснул ведра розоватой воды на канализационную решетку. Ночная тьма скрыла его от любопытных глаз соседей. У измученной Сефрин голова гудела от планов спасения сына. Ничего полезного. Сефрин спустилась, села на пол и застыла, словно переставший крутиться волчок. Сеймур разжег огонь в камине, нашел одеяло, усадил ее в кресло и как следует закутал.

– Все будет хорошо. Я уверен. – Слова монаха прозвучали почти убедительно.

Ребенок пока жив – я с тобой свяжусь. «Милостивая Мари, надеюсь, это правда».

Сидя у камина, она продолжала размышлять, пытаясь сосредоточиться.

Вопрос «почему?» оказался крепким орешком, который она никак не могла разгрызть. Ничего не украли. Не сломали.

«Шантаж? Все знают, что я не богата. Они думают, я обладаю властью, чтобы по-настоящему что-то изменить? Кто-то разозлился из-за того, что…»

Она вспомнила Фрилна. «Будь осторожна, дворняжка. Это ненадежная защита. Может, убийство полуфрэя и помешает мне войти в Пайр, но про причинение боли в законе ничего не сказано».

Сефрин тяжело сглотнула.

«Это он. Наверняка. Больше некому».

Она представила себе, как он убивает Нургью, и ее охватил ужас, но тут в голову пришла другая мысль.

«Нет, он не может! – В душе затеплилась надежда. – Нургья – мой сын. В нем течет кровь фрэев… – При следующей мысли надежда улетучилась. – Он ведь может заплатить кому-то, кто сделает это за него. – Она содрогнулась. – Но, может, он хочет лишь напугать меня. Он не посмеет причинить Нургье вред. О, если он это сделает…»

Ее взгляд метнулся к каминной полке, на которой висел лук, когда-то принадлежавший ее матери, Мойе.

В ночь смерти матери Сефрин с отцом много часов просидели вместе в маленькой темной комнатке. Отец, частенько бахвалившийся тем, что не раз смеялся смерти в лицо, дрожал как осиновый лист, когда смерть пришла к Мойе. И Сефрин, и Тэкчин молча сидели по обе стороны от постели Мойи, прислушиваясь к ее дыханию – сиплому звуку, с бульканьем вырывавшемуся из горла. Еще много лет после этого любой звук, похожий на предсмертные хрипы матери, бил по нервам Сефрин. Но тот звук был музыкой по сравнению с тишиной, наступившей позже. После столь долгого ожидания, казалось бы, бесконечных мучений Сефрин думала, что конец принесет облегчение. Она ошибалась. Наверное, хуже всего было то, что отец просто встал и сказал: «Все кончено. Ей даже камушек не понадобится. Она знает дорогу». Сефрин обеспокоил его тон. Как будто он ни о чем не жалел. Как будто смерть ее матери – женщины, на которой он был женат почти пятьдесят лет, – не имеет значения. Словно она просто уснула, а он увидится с ней завтра, когда та проснется.

То была худшая ночь в жизни Сефрин – до нынешней.

Сефрин сидела в кресле, закутавшись в одеяло, и молилась сонму богов, в которых раньше никогда не нуждалась. Когда наступило утро и мир вокруг стал ярче, она прокляла всходившее солнце. Новый день показался ей доказательством того, насколько слаба надежда, что похититель все-таки свяжется с ней. Она боялась принять реальность, в которой нет ее сына, так же как когда-то с трудом смирилась со смертью матери.

– Я нашел чай, – сказал Сеймур, входя в комнату с парой дымящихся чашек.

Сефрин пересела на скамью возле окна, чтобы наблюдать за улицей. В некоторых домах горел свет. Несколько храбрецов в капюшонах вышли навстречу утреннему холоду. На плечах они несли сумки или толкали перед собой телеги.

«Еще один день… для них».

Сеймур поставил одну чашку на стол, а вторую сунул ей в руки. Только убедившись, что она крепко держит ее, он разжал свою руку. Затем присел рядом и, громко прихлебывая чай, уставился в то же окно.

– Ты кого-нибудь подозреваешь?

– Не уверена, но у меня есть одна мысль. Если в ближайшее время он со мной не свяжется… – Она заставила себя не смотреть в сторону лука. Много лет она не прикасалась к нему, но навык быстро вернется. – Пойду за ним, сама отыщу этого мерзавца, если придется. У моей матери был твердый характер. Хорошо это или плохо, но я его унаследовала. Меня не остановит никакой Закон Феррола.

Сеймур кивнул.

– Думаешь, это был фрэй?

Сефрин удивило, что монах знает о Законе Феррола, но она не стала углубляться в эту тему.

– Если мой сын умрет, меня ничто не остановит. И это приведет к необратимым последствиям. Сотни лет я пыталась выстроить мост между людьми и фрэями. Доказывала, что наши народы могут жить в мире. Смерть одного из… – Она покачала головой и вздохнула. – Убийство одного из наследников именитого рода может обратить в прах надежду на примирение.

Она встала и отошла к другому окну. Народу на площади прибавилось. Сефрин приложила ладонь к стеклу.

– Он где-то там. Мой сын жив. Я должна в это верить.

«Да, он жив, – раздался голос у нее в голове. – Если не хочешь, чтобы я его убил, сделаешь все, что я скажу».

Сефрин выронила чашку – по полу разлетелись осколки.

– Ты слышал?

Сеймур перевел взгляд с осколков на нее.

– Что?

«Мне продолжать?»

– Вот это!

«Мой голос слышишь только ты. Ты предпочтешь слушать меня или болтать с этим дураком?»

Очевидно, страх отразился у нее на лице. Сеймур озадаченно уставился на нее.

– Что случилось? – спросил монах.

– Не знаю, – в ужасе ответила Сефрин. – Происходит что-то странное.

У нее колотилось сердце, она задыхалась.

«По-моему, я ясно сказал: ни с кем не говорить. Кто этот человек? Ты ему все рассказала?»

– Нет! Нет, я ничего не говорила. Клянусь!

– С кем ты разговариваешь? – спросил Сеймур.

Сефрин цыкнула на него, приложив палец к губам.

«Не лги мне. Помнишь бедняжку Мику? Позволь показать, что будет, если ослушаешься…»

– Я ничего ему не говорила! – закричала она. – Он был со мной, когда я обнаружила сообщение. Мы увидели его одновременно.

Сеймур смотрел на нее с возрастающим волнением. Затем указал на себя и одними губами произнес:

– Я?

Она кивнула.

– Ты меня слышишь? Я ничего ему не говорила. Он сам прочитал. Мы вместе вошли в комнату и…

«Ладно. Хочешь сказать, просто не повезло?»

– Да! Да.

«Что ж, давай проследим, чтобы такого больше не повторилось».

– Больше не повторится. Обещаю.

Голос звучал так близко; казалось, будто говоривший стоит рядом с ней, но слова доносились не из какого-то определенного места. Где бы она ни стояла, куда бы ни повернулась, голос звучал одинаково. И Сефрин он казался незнакомым. Явно это были не Фрилн Ронелль и не Эрил Орф.

– Зачем тебе мой сын? Каким образом ты со мной разговариваешь? Кто ты?

«Ты не имеешь права задавать вопросы – это первое правило. Я говорю тебе, что делать, а ты выполняешь. Если сделаешь всё правильно, получишь своего сына. Не сложнее клубники, верно?»

Сефрин понятия не имела, что это значит, да и значит ли вообще что-либо. Все казалось ей бессмысленным. Кто-то похитил ее ребенка, убил Мику, а теперь бесплотный голос грозит поступить так же с Сеймуром и зачем-то приплел клубнику…

«Мы с тобой совершим обмен. Я верну тебе милого малыша Нургью в обмен на рог Гилиндоры».

Сефрин все глубже погружалась в трясину безумия. Голос знал имя ее сына, что одновременно ужасало и успокаивало ее. Она едва не лишилась сознания от того, что он знал о ней что-либо, но обещание вернуть сына живым и здоровым создавало тончайшую нить, за которую она могла ухватиться.

– Я не знаю, что это.

«Музыкальный инструмент, сделанный из рога животного, очень древний. Предполагаю, Нифрон хранит его где-то в безопасном месте во дворце. Добудь его. Тогда я обменяю то, что ты хочешь получить, на то, что нужно мне. Ясно?»

– Не совсем, – сказала она. – Как я его найду? В чем тут дело? Ты убил Мику? Кто ты? Как ты со мной говоришь?

«Правило номер один, забыла? Или Мики тебе недостаточно? Нужна еще демонстрация? Могу взорвать твоего дружка. Хочешь, снова распишу твой дом в прелестный красный цвет?»

– Нет!

«Точно? Если кто-либо из вас скажет хоть слово, умрут все трое, начиная с бедного малыша Нургьи. Ты полностью доверяешь этому парню? Если нет, я о нем позабочусь».

Сефрин посмотрела на монаха, по-прежнему сидевшего на скамье у окна. Он сжимал чашку с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Он встретился с ней взглядом, в котором застыл ужас.

– Он ничего не скажет. У него в этих краях даже знакомых нет.

«Хорошо бы, ради твоего же сына. Кстати о нем: тебе стоит знать, что я ненавижу детей и долго терпеть его не намерен. Я дам тебе немного времени, но тянуть не советую».

Сефрин ждала продолжения, но больше он ничего не сказал.

Императорский дворец стоял на высоком холме напротив Агуанона, храма фрэйского бога Феррола. Будучи одним из первых сооружений имперской столицы после Великой войны, приземистое четырехэтажное здание скорее напоминало крепость, нежели роскошную резиденцию правителя целого мира, особенно после того, как его окружила стена.

Персепликвис, величественный и прекрасный город, не нуждался в укреплениях, поскольку был построен в мирное время. Но дворец – другое дело. Однажды туда вторгся враг.

Произошло это лет через двадцать после того, как семья Сефрин покинула столицу и перебралась в Мередид, но Нолин и Брэн оставались в городе и потом всё ей рассказали. После смерти родителей Брэн преподавал искусство чтения и письма. В качестве учебного пособия он использовал «Книгу Брин», с которой его ученики делали списки. Затем, в сорок пятом году, в главном амфитеатре города поставили историческую драму о Грэндфордской битве. Знаменитое сражение, известное как поворотная точка Великой войны, изображалось под аккомпанемент флейт, лютней, полноценного хора и труппы танцоров.

«Все было неправильно, – рассказывал потом Брэн. – Ни слова о моих родителях; ни слова о поездке отца в Пердиф, или о жертве Рэйта, или о том, как Сури сотворила гиларэбривна. А роль Персефоны свели к образу заботливой супруги Нифрона – героя, отрекшегося от собственного народа ради спасения человечества!»

И Брэн решил рассказать правду. Он бродил по городу и зачитывал вслух изначальный эпос Брин о Грэндфордской битве, забравшись на груду ящиков. Потом ему приказали прекратить всё это. Приказ поступил из дворца, где, как выяснилось, финансировали и продвигали пьесу. Брэн, напротив, удвоил усилия. Он поручил своим ученикам выйти на городские площади и рассказать людям правду. Тогда сам император велел Брэну прекратить публичные выступления. Брэн вновь отказался и прилюдно дал знаменитый ответ: «Именно поэтому Брин изобрела письмо. Она написала книгу, чтобы властители не могли переписать историю в угоду своим интересам».

На следующий день Брэна арестовали и заперли во дворце.

Поговаривали, что ему грозит казнь за неповиновение императору, но в это мало кто верил. Слишком уж велика была популярность Брэна. Ходили слухи, что Плимерат, один из легендарных героев-инстарья, поддержал Брэна. Брэна не убили, однако и не выпустили на свободу, и он провел два месяца в темнице. Если бы не Нолин, он вполне мог бы остаться там на всю жизнь.

Вернувшись с Грэнморской войны, сын императора узнал, что отец бросил в тюрьму его друга детства. Нолин попытался поговорить с Нифроном, но, к своему изумлению, не сумел добиться аудиенции. Первый министр заявил, что Брэн мутит воду и должен оставаться в изоляции, пока не примет как данность правильную имперскую историю. Брэн сказал, что скорее умрет. Опасаясь, что так и произойдет, Нолин обратился за помощью к единственному человеку, способному помочь, – старому мистику Сури. Она приходилась им всем тетушкой и до сих пор жила в лесу, где родилась. Древняя по человеческим меркам, она уже много десятилетий не покидала Лес Мистика, но для Брэна сделала исключение.

По рассказам Нолина, престарелая женщина в красновато-коричневом плаще вошла во дворец без фанфар, опираясь на древний посох. Никто не оказал ей сопротивления. Вышла она уже с Брэном, и тот безудержно хохотал. Он объяснил, что причиной тому было выражение на лице Нифрона. «Перед крошечной старушкой правитель целого мира был бессилен, словно ребенок».

На следующий день началось строительство стены вокруг дворца. Ничего выдающегося. Всего шесть футов высотой, стена, казалось бы, не стоила затраченных на нее усилий и средств, если бы не одна интересная особенность: по верху шла непрерывная полоса символов. Символы выглядели простым украшением, и никто не знал, зачем стену вообще построили. Сефрин эти рисунки казались смутно знакомыми, но она не могла припомнить, где их видела.

Помимо стены, император также ввел новый обычай: ставить у ворот стражника – очевидно, чтобы тот не давал старушкам заходить во дворец и освобождать пленников. Пятеро стражей сменяли друг друга на этом посту. Сегодня была очередь Андрула.

– Доброе утро, Андрул. – Сефрин помахала ему рукой, надеясь, что он не заметит ужаса в ее глазах.

«Вдруг он меня не пропустит?»

Глупая мысль. Помещения Имперского совета располагались в южном крыле дворца. Она проходила сквозь те же врата почти каждый день и делала это еще до рождения Андрула. И все же… впервые ей приходилось это делать, впервые она чувствовала себя преступницей, идя на службу, и была уверена, что чувство вины отражается у нее на лице.

– Доброе утро, Сефрин, – улыбнулся он. – Сегодня будет собрание?

Нет. По правде говоря, причин, чтобы явиться сегодня во дворец, у Сефрин не было. К счастью, это не имело значения. Все знали, что Сефрин Мир Тэкчин – настоящая рабочая лошадка. Ее никогда не видели танцующей на фестивале или выпивающей в Миртрелине. Она не бездельничала в термах и не ездила в долгие поездки по дальним уголкам империи. За восемьсот с лишним лет Сефрин – дочь двух давно забытых героев – не побывала нигде, кроме Персепликвиса, Мередида и Леса Мистика, да и Сури в последний раз навещала еще в детстве. После стольких лет борьбы за право на создание совета она посвящала почти все свое время работе в восьми кабинетах и одном зале заседаний. Отчасти так сложилось потому, что она чувствовала себя обязанной тем, кто помог ей воплотить идею. Но если честно, она гордилась Имперским советом, величайшим и самым долгосрочным достижением ее жизни. Она прикрывалась этим достижением, что помогало смягчить удар, так как ей пока не удалось превратить мир в рай для всех.

Сефрин покачала головой.

– Я оставила там шарф. Ну… мне так кажется. Нигде не могу его найти, надеюсь, он там.

Это была ложь, и, хотя она не выходила за рамки закона, Сефрин видела в ней свое первое преступное деяние, совершенное по велению Голоса. Ей не требовалось разрешение, чтобы войти во дворец, но Сефрин хотела предвосхитить любые возможные вопросы. Если кто-то увидит, как она бродит по закоулкам дворца, она просто объяснит, что ищет потерянный шарф. Не очень надежное оправдание, но ни у кого во дворце не было причин для сомнений.

– Нет, это не дело, – сказал Андрул, и на мгновение она испугалась, что он знает – все знает. Сердце забилось быстрее. А он тем временем продолжил: – Не дело ходить без шарфа. Еще холода стоят. Похоже, в этом году фестиваль в честь Дня основателя придется проводить в помещении.

Она кивнула, улыбнулась – скорее, от облегчения – и не посмела сказать больше ни слова, когда Андрул взмахом руки пропустил ее.

Стена, которую воздвигли из-за Сури, окружала небольшой внутренний дворик, большей частью вымощенный каменной плиткой. Встречались и специально оставленные декоративные круги, где росли деревья. Сефрин помнила их еще саженцами. Теперь же, усыпанные молодой листвой, деревья превратились в гигантов, а их могучие корни сдвинули аккуратно положенную плитку. Понятия не имея, с чего начинать поиск, Сефрин направилась прямиком к главной двери. Она даже не знала, что ей предстояло украсть. Музыкальный инструмент? Как странно. Кто похитил ее сына и убил престарелую женщину ради рога? Многое в этой просьбе казалось абсурдным. Она слышала голоса в голове; нет, не голоса, поправила она себя, – всего один голос.

«Это лучше?»

Если бы она собственными глазами не видела спальню сына, залитую кровью Мики, и если бы с ней не было Сеймура, тоже ставшего свидетелем этого кошмара, Сефрин убедила бы себя, что превзошла Арвис и заслуживает награды за крайнюю степень отрешенности от реальности.

«Но мы оба видели сообщение».

И хотя монах не слышал Голос, это казалось не таким уж странным по сравнению со всем остальным. Голос даже придал некую структуру непостижимому. Она понятия не имела, что происходит, кому принадлежит Голос или как она могла его слышать. Но слова, пусть и ужасные, проложили путь к цели и указали ей направление. Сефрин посвятила всю жизнь тем или иным целям – обычное дело для рабочей лошадки. Перед ней стояла задача, которую необходимо было решить, и, какой бы страх она ни испытывала, она не отступит.

Интерьер дворца не отличался утонченной красотой более поздних сооружений. Вестибюль высотой в четыре этажа и высокую галерею опоясывали узкие оконца. Наверху, на стенах и частично на потолке, – изображения сцен Великой войны. Воины, скачущие на лошадях, развевающиеся знамена на длинных древках, тысячи бойцов на полях сражений; лучники, обороняющие ворота крепости. На одной из фресок на вершине холма стояли трое. Один из них сражался с чудовищем, напоминающим дракона.

Это была знаменитая сцена. Утверждали, что эти трое – Цензлиор, Течилор и Нифрон. На фреске был изображен момент, когда император убил одного из наколдованных чудовищ во время последней великой битвы. Нифрон действительно сражался с монстром на холме и убил его, но это был не дракон и даже не враг. То существо было на их стороне. А Цензлиор и Течилор представляли собой всего лишь художественные метафоры, а не живых людей. Под Цензлиор, что в переводе означает «быстроумная», подразумевались Арион и Сури, женщины, которые помогали делу при помощи магии. А мужская фигура, известная как Течилор, символизировала тысячи быстроруких воинов-людей, которые сражались и погибали. Так объясняла эту картину императрица Персефона, хотя слова, выгравированные по кругу, с легкостью могли навести на мысль, что Течилор и Цензлиор существовали на самом деле. Императрица настояла на гравировке надписей, хотя сама так и не выучилась грамоте. Тем не менее она считала очень важным умение читать и была бы страшно разгневана, если бы ей стало известно, что после случая с Брэном и Сури император запретил обучать подданных чтению.

Справа простиралось северное крыло, где собирались имперские чиновники, в том числе налоговая и прочие внутренние службы, а также военный штаб. Слева находилось южное крыло, в котором разместились комнаты прислуги, кухня, склады и кабинеты Имперского совета. Из-за низких потолков, поддерживаемых мощными каменными колоннами, и отсутствия окон это крыло напоминало склеп. Впечатление усиливалось еще и тем, что именно здесь Сефрин впервые столкнулась со смертью. Ей было двенадцать, когда скончалась императрица Персефона, женщина, в честь которой ей дали имя. Она умерла в покоях, расположенных прямо над залом, где теперь собирался Имперский совет.

Сефрин быстро прошла по выложенному черно-белой плиткой полу к величественной лестнице, которая вела в верхнюю галерею, и впервые поднялась по ней. Наверху ей предстояло миновать длинную анфиладу помещений, чтобы попасть в резиденцию императора, личные покои Нифрона. Они тоже были поделены на две части: справа располагались собственно палаты императора, а комнаты слева принадлежали императрице Персефоне. Сефрин всегда казалось странным, что у правителей раздельные не только спальни, но и апартаменты.

«Предполагаю, Нифрон хранит его где-то в безопасном месте, – сказал ранее Голос, – во дворце».

Сефрин подозревала, что если император считал нечто ценным, то наверняка спрятал это у себя в покоях. И вряд ли кто-то станет слушать историю о забытом шарфе, если ее застанут в этой части дворца. Можно, конечно, сказать, что она подумала, будто прислуга приняла ее шарф за шарф Нифрона и унесла его наверх. Так себе оправдание, но это лучше, чем ничего. Если ее поймают, скорее всего, просто попросят уйти. А вот окажись на ее месте кто-то другой…

«Понятно, почему Голос выбрал меня! – Подумав об этом, она почувствовала себя глупо. – Не нервничай. После всего, что произошло, трудно соображать: со стен капала кровь Мики, я не знала, жив Нургья или мертв… Теперь меня толкают на преступление против императора. О, Мари, это плохо кончится».

И все же фрагмент мозаики встал на место, и это помогло. Чем больший смысл обретала вся картина, тем лучше она себя чувствовала. Главной тайной оставался источник Голоса. Сефрин понятия не имела, кто это может быть. Если исключить вероятность того, что она сошла с ума – а это наиболее вероятный вариант, – что оставалось?

«Может, это бог? Кто еще обладает подобной силой? Если так, кто именно? Благожелательным он мне не показался. Может, Феррол? Нет, не подходит».

Голос определенно принадлежал мужчине, а родители Сефрин всегда утверждали, что Феррол – женщина. Им ли не знать: они якобы встречали ее.

Дойдя до развилки, Сефрин остановилась. По обе стороны коридора виднелись высокие двери. Пора делать выбор.

Нужно начать искать хоть где-то…

В этот момент дверь справа отворилась. За ней стоял, глядя прямо ей в лицо, Иллим.

Сефрин онемела. Застыв на месте, она не отрываясь смотрела на него.

Иллим служил во дворце управляющим. Будучи старше императора, он занимал эту должность еще в те далекие времена, когда Алон-Рист был главной крепостью на имперском берегу реки Нидвальден. Хотя возраст его давно перевалил за несколько тысяч лет, выглядел он не старше сорока пяти. Облачение его было на удивление простым, домашним, но Сефрин догадалась, что, будучи личным помощником императора, он, скорее всего, и жил здесь.

Недовольно скривившись, Иллим несколько раз пощелкал пальцами, словно пытаясь что-то вспомнить, потом указал на нее.

– Сефрин, верно? – Сделав вывод, он победоносно улыбнулся.

Она кивнула.

Улыбка не сходила с его лица.

– А твоей матерью была… Мойя.

Она снова кивнула.

– Она мне нравилась, но сейчас, наверное, уже умерла?

– Да, восемьсот лет назад.

– Так давно? – Он печально покачал головой и окинул Сефрин внимательным взглядом. – А Тэкчин? Твой отец еще жив?

– Да, по-прежнему живет в том же доме в Мередиде.

– Я хорошо его помню… Славные были деньки. Добрый старина Тэкчин. Вы вместе? – Иллим бросил взгляд в коридор.

– Нет, сэр.

Иллим махнул рукой.

– Не называй меня «сэр». Я всего лишь слуга. И всегда им был.

– Не совсем.

– Ну, может быть, – со вздохом сказал он. – Жаль, что твоего отца здесь нет. Уверен, император был бы счастлив увидеться с ним. Они ведь последние из галантов. – Он почесал голову, и она заметила, что его светлые волосы начали седеть.

– Отец…

– Погоди-ка. – Взмахом руки он пригласил ее следовать за ним. – Незачем стоять в этом холодном коридоре. Я просто хотел проверить, не привезли ли белье. Пойдем ко мне в покои. Только не обращай, пожалуйста, внимания на беспорядок.

Быстрым шагом он провел ее через анфиладу комнат. Она шла следом, одновременно радуясь приглашению и волнуясь. С виду не скажешь, но этот фрэй, скорее всего, одна из самых влиятельных фигур в мире. Управляющий – не слишком высокая должность, но Иллим был лучшим другом и советчиком императора.

Комната, в которую он привел ее, не оправдала ожиданий. Сефрин предполагала увидеть безупречно аккуратные и скромные покои, поскольку Иллим славился утонченностью вкуса, однако заметила страшный беспорядок. Мебель и убранство выглядели богато, но повсюду была разбросана одежда, а на инкрустированном золотом стуле стояла тарелка с остатками еды. Управляющий пригласил ее присесть, хотя вся мебель была завалена грязной одеждой.

– Благодарю, – ответила она и осталась стоять.

– Так что ты говорила? – напомнил он.

– Говорила?

– Что-то про Тэкчина?

– О… ах… Я собиралась сказать, что мне очень нравятся его рассказы о ваших приключениях.

– Не о моих, – поправил Иллим. – Я никогда не был галантом, членом того элитного воинского отряда, но я знал их всех, даже отца Нифрона. По правде говоря, – он наклонился к ней, – предводитель из Зефирона был бы вдвое лучше, чем из Нифрона.

– Похоже на… э… опасное мнение.

Иллим рассмеялся.

– Вовсе нет. Я часто говорю это Нифрону, особенно когда злюсь на него.

Управляющий рухнул на кучу сваленной на диване одежды и закинул ноги на стоявший рядом стул.

– Послушай историю, которую твой отец наверняка не знает. Как-то весной мы с Нифроном накачались яблочным вином, а его отец застукал нас, когда мы собирались покорять Грэндфордские пороги на плоту – да еще ночью! – Он улыбнулся воспоминанию. – Зефирон нас не остановил. Той ночью мы едва не утонули. Я сломал ногу и разбил вот эту косточку. – Он указал на ключицу. – Нифрон ударился головой и на неделю ослеп на один глаз. – Он расхохотался. – Милостивый Феррол, я скучаю по тем денькам. Клянусь тебе, скучаю! Жизнь была… вот это была жизнь, да?

Он посмотрел на нее, словно ожидая ответа, но Сефрин понятия не имела, что сказать.

– Когда думаю о том, как сильно он хотел все это получить, – Иллим указал на люстры, хрустальные графины и роскошные ковры на полу, – никак не могу взять в толк, зачем ему это. – Он погрозил ей пальцем. – Ты ведь встречалась с Нолином, да?

Вопрос удивил ее, и она ответила не сразу.

– Ах… да, сэр. – И торопливо прибавила: – Но с тех пор, как мы виделись в последний раз, прошло больше года. Он сейчас на юго-западе Маранонии.

– Ему нет еще и тысячи, верно? Ах, вот было время! – Он покачал головой, словно пробуждаясь от приятного сна. – Нолин будет с теплотой вспоминать службу в легионе. Так же, как твой отец и Нифрон ценят годы, когда они были галантами. Поверь. Я все это видел. Когда кончается битва, клинки ржавеют.

Оттолкнувшись ногами от дивана, он выпрямился и собрал ворох туник, паллиев и штанов.

– А как твои дела? Все в порядке?

Она с трудом удержалась, чтобы не рассказать ему правду.

«Если кто-либо из вас скажет хоть слово, умрут все трое, начиная с бедного малыша Нургьи», – предупредил ее Голос, и он наверняка наблюдал за ней, теперь еще внимательнее прислушиваясь к каждому ее слову.

– Все хорошо, – сказала она.

– Нет, не хорошо, – возразил он, понимающе глядя на нее. – Я знаю, зачем ты пришла.

Она затаила дыхание.

– Ты уже много лет пытаешься получить аудиенцию у императора. Я понимаю, каково это – столько ждать. Поверь, ты не первая, кто безуспешно пытается прорваться к его персоне. Мне приходилось отказывать генералу легиона! Губернаторам провинций, в том числе Сикара. – Иллим усмехнулся. – Ох, милостивый Феррол, тот еще фрукт. Никому из нас не нравился, когда служил в Ристе. Но можешь себе представить, каково это – говорить губернатору Мередида, что император его не примет? После того как тот много дней был в пути. Истерика – слишком мягкое слово для того, чтобы описать его реакцию. Как ты понимаешь, я не могу нарушить протокол. Предлагаю подать прошение в министерство. Я постараюсь замолвить за тебя словечко, и, если можно это устроить, я устрою. Но ты должна набраться терпения.

Он встал.

Она не могла уйти. Еще не время. Несмотря ни на что, нельзя было упустить такую возможность.

– Есть еще кое-что, – медленно начала она. – По поводу фестиваля в честь Дня основателя.

– Да?

– Я подумала… то есть хотела узнать, вдруг… Видите ли, Имперский совет планирует большое представление. Своего рода… – Она импровизировала, придумывая все на ходу, а это не входило в число ее талантов. – Реконструкция событий. Мы подумали, то есть Имперский совет предложил, использовать настоящие предметы той эпохи, чтобы оживить прошлое для наших сограждан.

– Например?

– Ну, какие-нибудь реликвии, антиквариат. Например, флаг, развевавшийся над Алон-Ристом во время Грэндфордской битвы. Может быть, сохранилась колесница императора со времен войны. Может, даже рог Гилиндоры. – Она надеялась, что правильно запомнила название.

– Рог… – Он покачал головой. – Откуда ты о нем знаешь?

Она улыбнулась, напустив на себя невинный вид.

– От родителей.

– Ах да! – Он кивнул. – Что ж, они должны были объяснить, что рог – не игрушка. Это священная реликвия, не предназначенная для глаз праздной толпы. – Он усмехнулся при мысли об этом. – Она хранится под замком.

Его взгляд метнулся к тому, что Сефрин изначально приняла за украшение на стене, но теперь ей показалось, что это маленькая дверца – каменная и без ручки.

«Но почему рог в покоях Иллима?»

– Ну что ж, нет так нет, – сказала она, разглядывая смятую тунику.

– Знаю, о чем ты думаешь, – сказал он.

– Знаете?

– Я всегда стремился поддерживать во дворце чистоту и порядок, а в комнате у меня полный хаос.

– Я не хотела ни на что намекать или оскорбить вас. Наверное, это как в той старой поговорке: дети сапожника ходят без сапог.

– Нет, дело совсем не в этом. В этом случае мои дети предпочитают ходить без сапог.

– Простите. Не понимаю.

– Нифрон. Проблема в нем. Я, видишь ли, живу с неряхой и просто не в состоянии уследить за тем хаосом, который разводит император. Это его беспорядок.

– Значит, вы с Нифроном… вы оба делите…

Иллим пожал плечами.

– Мы оба здесь спим, если ты об этом. Делить – это другое дело. У Нифрона это плохо получается. Но это моя проблема, а не твоя.

«Это все объясняет. Рог действительно здесь!»

– Понятно, но мне бы очень хотелось обратиться к самому императору за разрешением выставить рог. Вы не будете возражать, если я подожду его здесь?

Он с улыбкой покачал головой.

– Не забывай о протоколе. Но я обещаю тебе, что мы сможем предоставить все остальное. Пожалуйста, передавай привет отцу, когда увидишься с ним. – Он снова рассмеялся.

– А… да. Передам. Благодарю вас, – сказала она и вышла в коридор.

Она двигалась быстро и замедлила ход, только выйдя в пустой внутренний двор.

– Он за каменной дверью! – прошептала она вслух. – Рог под замком в личных покоях императора. – Последние слова она прошипела, стараясь говорить тише, хотя ей хотелось кричать. – Ты меня слышишь? – Она помолчала, прислушиваясь. Лучше уж выяснить отношения с Голосом здесь, а не на людной улице. – Я не могу достать его. У меня никак не получится!

Она подождала.

Ни слова в ответ.

– Проклятье! Да скажи что-нибудь!

Тишина.

Сефрин бросилась к воротам. Ей нужно было уйти, вырваться из дворца прежде, чем она разревется. Слезы уже наворачивались на глаза под гнетом страха, волнения и усталости.

«Нашла?»

Сефрин смущенно посмотрела на Андрула.

– Нет. Наверное, оставила где-то в другом месте.

– Ох… жаль, – удивленно ответил стражник.

«Да не шарф, дура. Рог! Он у тебя?»

Сефрин поняла свою ошибку, стеснительно улыбнулась, выскочила на бульвар Гранд-Мар и направилась домой.

Свернув в переулок, она сказала:

– Он заперт за каменной стеной. Я не могу его достать. Найди кого-нибудь другого. Но если вернешь мне сына, я скажу, где именно его искать.

«Так не пойдет. По условиям сделки – рог в обмен на ребенка. Если ты не можешь выполнить свою часть, я тоже не стану. А если ребенок более не представляет ценности, наверное, придется просто убить его. Ты этого хочешь?»

– Нет!

«Тогда что ты предлагаешь?»

Сефрин увидела свое отражение в луже – лицо, искаженное отчаянием, – и впервые в жизни показалась себе старой.

– Я что-нибудь придумаю, но мне нужно немного времени.

«Уже лучше, но не тяни. По-моему, малышу Нургье здесь не нравится, а ты же не хочешь, чтобы он заработал травму на всю жизнь? Так что поторопись ради него».

Глава пятая

Один из них

Нолин шел прямо за Джарелом. Высокому и широкоплечему ДеМардефельду приходилось всячески уворачиваться от широких стеблей цветущих растений с раскидистыми желто-зелеными листьями. Когда этот здоровяк вертелся и нагибался, лучи солнца, пронзавшие кроны деревьев, сверкали на его доспехах, необъяснимым образом не утративших своего блеска.

– Утром я сомневался, что найду вас живым, сэр. Но мне не стоило сомневаться в Едином, – сказал Джарел, нырнув под большой лист джунго.

– В Едином? Кто это? – продвигаясь дальше, поинтересовался Нолин.

– Ох, не спрашивайте, сэр, – застонал Миф.

Он шел где-то позади, достаточно близко, чтобы Нолин мог слышать его тяжелое дыхание. Азурия Миф был из тех, кто не только говорит громко, но и дышит чересчур шумно.

– Почему? Это тайна?

– Мы бы все отдали, чтобы это было так, – буркнул Клякса, тоже шагавший где-то за спиной у Нолина.

Порядок построения выбрал Амикус: впереди, во главе колонны, шел Райли (Нолин предположил, что второй копейник, имевший изрядный опыт, нередко занимал эту позицию); далее следовал Джарел, а замыкал строй Амикус. Нолин подозревал, что таким образом воины оберегали его самого от нападения, создавая вокруг него своего рода живую крепость.

Рваной цепочкой они спустились от начала ущелья на более ровную местность, где заросли были гуще и выше, а бурливая череда диких каскадов перешла в спокойную реку. Большая глубина не позволяла идти по воде, и солдаты были вынуждены прорубать себе путь по берегу.

– Единый – вот причина, по которой я здесь, сэр, – заявил Джарел бесстрашным тоном, каким отвечал на любой вопрос.

– Командир полка, что ли? – пошутил Нолин.

В ответ раздались смешки. Их было больше, чем он предполагал; впрочем, офицеров легиона не особенно любили.

– Нет, сэр! Единый – это Бог.

– Да, я понял, но который?

Нолин считал себя знатоком в этом вопросе – во многом благодаря матери и ее подругам. Отец никогда не обращал на него внимания, и Нолин рос в окружении женщин – матери и ее родственниц, которых она представляла ему как тетушек. Они и правда состояли в родстве и были в одном клане, но ни одна из них не приходилась Персефоне сестрой. Для деревенских женщин забота о детях была обычным делом, но этих дам никак нельзя было назвать обычными. Если верить тому, что о них говорили – а поверить было сложно, – они боролись с медведями-людоедами, исполинскими волшебными чудовищами и даже побывали в загробном мире, чтобы спасти свой народ. В детстве он любил слушать эти истории, особенно о злом гноме Гронбахе, но, когда подрос, решил для себя, что все эти события слишком невероятны, чтобы быть правдой.

Одной из его тетушек была женщина по имени Брин. Она умерла, когда Нолин был еще совсем мал, и он помнил ее очень смутно. По словам матери, Брин оставила потомкам книгу, в которой запечатлела историю не только их народа, но и богов, записанную на древних каменных табличках в городе гномов – Нэйте. Нолин, Брэн и Сефрин тоже учились по «Книге Брин». Там говорилось, что основных богов пятеро: Феррол, бог фрэев; Дроум, бог гномов; Мари, богиня людей; Мюриэль, воплощение природы; их отец Эреб, называемый также Эребусом. Этих богов Нолин знал хорошо, но были и многие другие, например Этон, бог неба; Аркум, бог солнца; Фриббл-Биббл – любимый речной дух мистика Сури. Были еще Миноганы, боги сражений, чести и смерти, и Эраф, бог моря. Все они были описаны в «Книге Брин». Покинув дом, Нолин обнаружил также сонмы других богов и полубогов. Грэнморы почитали Тифонов, а бога гхазлов звали Уберлин. Но ни разу – ни во время путешествий, ни на уроках тетушек – Нолин не слышал, чтобы кого-либо из богов называли Единым.

– Он – Единственный, сэр, – настаивал Джарел. – Истинный Бог. Остальные – всего лишь легенды. Возможно, когда-то они были великими людьми, но всех их постигла одна участь – смерть. Только Единый бессмертен. Только Единый и есть Бог.

– Откуда ты все это знаешь?

– Он мне рассказал.

– Он говорит с тобой?

– Как вы сейчас, сэр. Он сказал, что я должен покинуть свой счастливый дом в благословенной Маранонии и вступить в легион.

– Я бы от всего этого так просто не отказался из-за какой-то просьбы, – пробурчал Клякса. – Это я вам точно говорю, командир, без всяких сомнений.

– Отец Джарела – богатый землевладелец, – объяснил Миф глубоким, низким голосом, каким в представлении Нолина мог бы говорить зрелый пес, если бы говорил с калинианским выговором. – У него роскошная вилла возле Механа, штат прислуги, стада скота и отары овец. Раньше Джарел все дни напролет распивал вино в обществе хорошеньких женщин на сочных зеленых лугах. И от всего этого он отказался, чтобы приехать в эту чудовищную грязную дыру.

Клякса изумленно качал головой.

– Да еще вызвался добровольцем в наемники. Такого свет не видывал. Будь я на его месте, сидел бы дома, напивался до безумия, и пускай бы мне какая-нибудь красотка в коротенькой прозрачной тунике ногти на веранде подпиливала. Но нет, он здесь, да еще радуется этому. Вот в чем вся соль. Это уже не просто глупость, а прыжок прямиком с утесов безумия.

– Если Бог велит что-то сделать, только дурак ослушается, – ответил Джарел.

– Похоже, глупость недооценивают.

– И как же выглядит этот единственный истинный бог? – спросил Нолин. – Он великан? Получеловек-полузверь? Луч света? Что?

– Честно говоря, сэр, он выглядел как портной.

– Портной?

– Я принял его за портного, сэр. Он сказал, что пришел взглянуть на меня, и я решил, что отец прислал его снять мерку для моего нового наряда. Однако же я ошибся. Он пришел оценить не размеры моего тела, сэр, но силу характера. Задал несколько невинных на первый взгляд вопросов, а затем сказал, что я должен вступить в легион и отправиться воевать в составе Седьмой Сикарии, которую всегда посылают в самые опасные зоны.

– И ты просто последовал его совету?

– Я бы не назвал это советом, сэр. Точнее так: он рассказал мне о том, что уже произошло, хотя на самом деле этого еще не случилось. И сначала я не поверил ни единому слову.

– Что же заставило тебя передумать?

– Я бы сказал, двухголовая овца.

– Двухголовая ов…

– Это, конечно, замечательная история, – перебил Амикус, – но уже поздно. Нам следует принять кое-какие решения. Установим оборону на реке или будем искать укрытие в другом месте?

– Как далеко мы от Урлинея?

– Сегодня туда не доберемся, если вы это имели в виду.

Нолин осмотрел окружавшую их чащобу. Они ушли от узкого края ущелья, и утесы, оставшиеся далеко позади, скрылись из виду.

– Шансы найти укрытие дальше ничтожно малы, а вот риск заблудиться, подозреваю, исключительно велик. Мы потратим слишком много сил и времени. Лучше уж устроиться здесь. По крайней мере на нашей стороне река.

Нолин посмотрел на Амикуса в ожидании одобрения или сомнения. Первый хорошо знал эти края. Несмотря на солидный возраст – почти восемьсот пятьдесят пять лет, – урок, который Нолин превосходно усвоил за эти годы, заключался в том, что у каждого человека можно чему-нибудь научиться.

Однако Амикус был не в настроении делиться своими мыслями. Не выказав признаков согласия или неодобрения, он только быстро сказал:

– Тогда предлагаю заняться костром.

Нолин знал, что гхазлы, разозленные неудачей в ущелье, в ответ пошлют более многочисленный отряд, но на сей раз люди не будут защищены утесами. Впрочем, костер и река – лучше, чем ничего. После невероятных событий прошлой ночи у Нолина затеплилась надежда, что они переживут и это испытание.

И тут пошел дождь.

Первый характерный стук капель раздался вскоре после того, как солдаты уложили несколько поленьев в костер. Через несколько минут стук превратился в рев, который заглушал голоса, и приходилось кричать, чтобы расслышать друг друга. Небо померкло из-за туч, и ночь наступила раньше положенного срока. Под ногами уже текли ручьи. Тяжелые капли пробивали кроны деревьев, напитывая землю влагой. Видимо, посидеть у костра уже не получится.

Все молчали. Просто перестали собирать хворост и собрались на берегу реки – в месте, свободном от зарослей. Маленький отряд выживших устроился на бревнах, которые они притащили для костра. Клякса и Миф залезли в запасы провианта. Амикус и Джарел занялись оружием и доспехами.

– Какие у вас планы, если станете императором, сэр? – спросил Райли, тоже доставший из мешка кусок вяленого мяса.

– Не стану, – ответил Нолин. – Это я не к тому, что мы не выживем. Просто отец почти наверняка переживет меня.

– Может, он упадет с лестницы и умрет, – сказал Райли. – Мало ли…

– Мой отец – чистокровный фрэй, значит, это почти так же вероятно, как то, что кошка споткнется.

– Но если бы так случилось, что бы вы стали делать?

Нолин глубоко вздохнул и плотнее закутался в плащ. Одежда промокла, но пока еще защищала от дождя. Нолин терпеть не мог, когда по шее бегут струйки воды. Казалось, будто пауки ползают по коже.

– Давным-давно у нас с Сефрин был друг, Брэн. У Сефрин, как и у меня, мать была человеком, а отец – фрэем, но у Брэна оба родителя – люди. Повзрослев, мы заметили, как дурно из-за этого с ним обращаются. Нас это встревожило. Когда семья Сефрин перебралась назад – в Мередид… Слыхали о нем?

– Там большей частью живут инстарья? – подал голос Амикус.

Нолин кивнул.

– Это была фрэйская крепость еще до Великой войны. Мы все там жили какое-то время, пока строился Персепликвис. По окончании строительства большая часть людей перебралась в столицу. Затем оставшиеся фрэи превратили крепость в настоящий город. Им не нравилось жить бок о бок с людьми, которые не захотели переезжать. Губернатор там сейчас инстарья по имени Сикар. Между прочим, это в честь него получил название наш легион. В общем, когда Сефрин вернулась туда, она на себе испытала, каково это, когда тебя презирают из-за твоего происхождения. Для жителей Мередида человек – все равно что грязь под ногами.

Нолин закинул в рот несколько орешков, оставшихся от тех, что дал ему Амикус, прожевал их и продолжил:

– Когда позднее она вернулась в Персепликвис – город, где к людям относятся как к изгоям, хотя их там намного больше, чем фрэев, – Сефрин уже не просто огорчалась – ее это прямо-таки бесило. С тех пор она пытается добиться перемен в этом отношении, однако далеко не продвинулась. Однажды у нас появилась идея создания Гражданской хартии – свода законов, которые распространялись бы на каждого жителя империи – независимо от расы. Эти правила действовали бы постоянно, а наказания и поощрения применялись бы одинаково по отношению ко всем. – Нолин смущенно рассмеялся. – Должен признаться, мы тогда выпили лишнего. – Он вытер с лица капли дождя, одна из которых щекотала ему нос.

Джарел толкнул Амикуса и кивнул на Нолина.

– Вот видишь? Я же говорил.

Амикус нахмурился.

– Это ничего не доказывает.

– Что? – спросил Нолин. – О чем это вы?

– Единый предсказывал, что если я вступлю в легион, то помогу изменить мир к лучшему, защищая Нолина Нифрониана, следующего императора.

– Так и сказал, да? – усмехнулся Нолин. – Бог портных назвал мое имя?

– Он только с виду похож на портного, но да, назвал. Более того, он заявил, что вы будете править с мудростью и состраданием вашей матушки. Ваша идея Гражданской хартии доказывает, что он говорил правду.

– Твой бог ошибается. В мире была лишь одна Персефона, Нифрон еще тысячи лет никуда не денется, а я умру намного раньше.

– Поначалу мы тоже не поверили Джарелу, – признал Райли. – Но потом появились вы…

– Однако вы до сих пор настаиваете на своем, – огрызнулся Джарел.

– Твоим словам очень трудно верить, ДеМардефельд, – сказал Клякса.

Миф согласно закивал.

– Джарел сказал нам, что наследный принц империи явится в Седьмую Сикарию. Кто бы мог подумать?

Не успел Нолин ответить, как заметил легкое движение в папоротниках. Грохот дождя сотрясал ночь, но шорох в листве отзывался другой нотой, вызывавшей навязчивое ощущение, будто что-то не так.

Амикус заметил, как принц повернул голову и как округлились его глаза.

– Что?

– Там кто-то двигается.

Амикус улыбнулся.

– Пора действовать.

Солдаты поспешно вскочили, обнажили мечи и подняли щиты.

– Защищайте его высочество, – сказал Амикус. – А вы, сэр, если получите шанс спастись, воспользуйтесь им. Это приказ.

– Я ваш командующий и сын императора. Ты не можешь отдавать мне приказы.

– Сегодня могу, сэр. И я не хочу, чтобы вы возвращались нас хоронить. Если бог отправил Джарела защищать вас, возможно, он знает что-то, чего не знаем мы.

Из зарослей выскочили гхазлы. Прерывистый рассеянный свет луны, отражавшийся от поверхности реки, позволял Нолину видеть устремившиеся к ним темные и кривые горбатые фигуры. Амикус и Джарел отражали нападение, стоя перед Нолином, а Райли Глот и Азурия Миф действовали с флангов. И вновь Амикус Киллиан творил невероятное – косил гоблинов направо и налево в идеальном танце с завораживающим ритмом. Однако теперь Нолин имел возможность понаблюдать и за остальными. Джарел, Райли и Миф подражали первому копейнику; не столь совершенно и изящно, но и они убивали гоблинов с поразительной ловкостью, пользуясь той же техникой. Они уступали Амикусу, но чувствовалось, что прошли его выучку. Нолин будто слушал единую мелодию, исполняемую на четырех инструментах, и концерт оказался кровавым.

Гхазлы мчались, словно разъяренные быки, но лишь врезались в заграждение и падали в кучу. Другие атаковали с тыла. Там их встречали Клякса и бедняк из Калинии, но действовали они не так ловко, как остальные. Нолин присоединился к ним, однако по сравнению с ними чувствовал себя новичком.

Смешались кровь и дождь, грохот грома и лязг металла. И вдруг атака прекратилась так же внезапно, как началась.

– Это первая волна, – сказал Райли, выдыхая клубы пара в перенасыщенный влагой воздух.

– На сей раз без стрел, – заметил калинианин.

– Прошлой ночью стрелы им не помогли, – ответил Райли. – Видимо, усвоили урок.

– В таком случае непонятно, почему они сразу не пустят в дело обердазу. – Миф стряхнул капли с волос и бороды.

– Не подавай им идеи.

В глубине джунглей и в темноте неизвестности они услышали одинокую визгливую ноту.

– Ох, проклятые волосы императора! – выругался Клякса. – Это еще что?

– Это рог легиона, дубина! – крикнул Райли.

Все повернулись к нему, понимая, что он прав. Прервавшись на миг, зов рога прозвучал вновь.

– Это точно рог легиона, – вымолвил потрясенный Амикус. – Как такое возможно?

Они вглядывались в окружавшие их заросли. Сквозь звон дождя они услышали шум битвы. Где-то за деревьями, за ограждением из широкой листвы и чернильной тьмы, грянул бой. Как и дождь, его звуки делались то громче, то тише. Наконец наступила кульминация, а вслед за ней повисла тишина. Солдаты так и остались ждать, сжимая в руках мечи, а дождь тем временем смывал кровь с их оружия.

К ним что-то приближалось – громкое и большое, на ходу ломавшее ветки густых зарослей. Нолин слышал шумное дыхание, слишком громкое, чтобы принадлежать человеку, гхазлу или даже Азурии Мифу. Существо сопровождал звон, будто оно было одето в кольчугу. Они готовились встретить любую чудовищную тварь, которая могла бы выйти к ним. И вот она появилась – выше любого человека. В лунном свете показалась… лошадь.

Эйсер! Нолин узнал собственного скакуна, а на спине у него сидел…

– Эверетт! – хором воскликнули они.

Юный разведчик широко улыбнулся, спешился и подал поводья Нолину.

– Ваша лошадь, сэр.

– Эверетт, как… – Амикус замолчал: из темноты показались несколько легионеров, регулярных пехотинцев в тяжелых доспехах. – Как ты так быстро добрался до Урлинея и обратно?

– Никак, – ответил Эверетт. – Я встретил Пятый полк на пути от залива Кракен. Сообщил им, что Седьмая Сикария в беде, и они не стали медлить. Их командир отправил со мной отряд. – Разведчик все продолжал улыбаться.

Остальные тоже не могли сдержать улыбок.

Затем из мрака выступил матерый старый солдат с гребнем на шлеме, отличавшим первого копейника, и Амикус рассмеялся.

– Надо же, вы только посмотрите: Брэк Барейт. Я-то думал, ты вышел в отставку и посиживаешь где-нибудь в кресле-качалке.

– Амикус Киллиан, а ты все никак не помрешь, да?

– Ты как будто разочарован.

– Вовсе нет. Я теперь по гроб жизни смогу бахвалиться, что спас тебя и знаменитый Седьмой эскадрон.

– Спас меня?

Барейт ухмыльнулся, одной рукой вытирая капли дождя, а другой доставая бурдюк с водой.

– Мы только что вытащили вашу задницу из пасти разъяренного роя гхазлов.

Амикус усмехнулся.

– А, ясно. Ты подумал, что нам нужна помощь…

Брэк прищурился и, привстав на цыпочки, пересчитал солдат, тыча в каждого пальцем.

– Вас всего семеро, а гхазлов было больше сотни. Если бы мы не застали их врасплох, да еще с тыла, они бы и наш отряд изрядно потрепали.

Амикус кивнул.

– В этом я не сомневаюсь. Но с нами все в порядке.

– Чушь собачья! – изумленно воскликнул Брэк.

Амикус перевел взгляд на Райли.

– Как ты думаешь, нам нужна была помощь?

– Против кого? Этих милашек? – Он пнул ногой один из трупов.

Амикус осмотрел остальных.

– Кто-нибудь думает, что нам была нужна помощь?

Миф и бедняк из Калинии отрицательно покачали головами. Колебался только Клякса.

– Ну… – протянул он, – мне бы помощь не помешала. У меня кое-что чешется, а дотянуться не могу. На заднице. Сейчас подниму для вас юбку, командир.

Брэк нахмурился.

– Да ну, чепуху несете. – Тут он заметил Нолина. Обратив внимание на его форменное облачение, он встал по стойке смирно и отсалютовал. – Прошу прощения, старшина. Не заметил вас, сэр.

– Вольно, первый, – ответил Нолин.

– Благодарю, сэр. – Он расслабился, на губах заиграла улыбка. – Уж вы-то справедливо оцениваете реальность. Вы должны подать подробный отчет легату Линчу. Вы расскажете правду о том, как мы вас спасли, сэр?

– Спасли? От чего, первый? – спросил Нолин.

Брэк Барейт выпучил глаза.

– Ох, клянусь бьющимся сердцем Элан! – Он посмотрел на своих товарищей, которые выходили из джунглей и строились по обе стороны от него. – Сын императора… он теперь один из них.

Амикус посмотрел на Нолина и с улыбкой кивнул.

– Да, думаю, это так.

Глава шестая

Божественное Провидение

Мовиндьюле хлопнул себя по шее и прибил очередное чудовищное насекомое, намеревавшееся высосать из него всю кровь. Потом, уставившись на собственную руку, не без удовольствия растер крошечного жучка пальцем. Как же его все доконало: отвратительный гнус, безумная жара и чудовищная влажность. Каждый день шел дождь. Даже когда его не было, казалось, что унылое, серое небо готово обрушить потоки воды в любую минуту. Он чувствовал себя в ловушке, в пасти какого-то мерзкого зверя, отравлявшего его своим горячим влажным дыханием. Разгоряченные желанием видеть то, что им хотелось, имперцы назвали свой новый город Урлинеем, что означало «жемчужина джунглей». С этим Мовиндьюле мог согласиться только при условии, что жемчужину засунули в кабанью задницу.

«Проклятый Феррол! Как же я ненавижу этот город», – подумал он, отскочив от колесницы, из-под которой летели брызги грязи, и едва не свалившись в лужу размером с озеро. Прошло столько лет, а Мовиндьюле по-прежнему нравилось произносить имя бога фрэев всуе. В юности он содрогался, если кто-то позволял себе это; теперь же считал это своим личным правом. Он больше не считает Феррола своим богом. Мовиндьюле стал настоящим безбожником.

Пробираясь сквозь шумную городскую стройку, Мовиндьюле в оцепенении замер. В город с востока вошли восемь человек в форме вспомогательного эскадрона. В рваных плащах, помятых шлемах, с небритыми лицами, покрытыми грязью и кровью, они выглядели так, словно их волокли за собой лошади. Их окружали десятки легионеров с различными знаками отличия. Те тоже только что вышли из чащи, но выглядели менее избитыми, и все они – особенно те восемь – улыбались и смеялись на ходу.

«Нет, не восемь человек, – поправил себя Мовиндьюле. – Семь человек и полукровка. Принц еще жив!»

Он вгляделся в молочно-белую дымку, которая, как ему казалось, представляла собой солнце.

«Только наступил полдень, а я уже потерпел вторую крупную неудачу. Один провал – это невезение, но два за одно утро? Трилос говорил, сработает. Наверное, он ошибался. Надо было это учесть. Если я скажу, что завтра пойдет дождь, и так и будет, значит ли это, что я провидец или просто угадал? Ладно, плохой пример: тут каждый день льет дождь. Но дело в том, что предсказания Трилоса не всегда сбываются. И он не всегда говорит правду. В конце концов, Трилос – демон».

Мовиндьюле стоял посреди улицы, предаваясь размышлениям. Вид ничуть не пострадавшего принца рассердил его, и это еще мягко сказано. Поэтому, когда к нему устремилась очередная колесница, он хлопнул в ладоши, и ноги тащивших ее лошадей разом подкосились. Кони с ржанием рухнули, утянув за собой хомут и валек, отчего колесница перевернулась и выбросила седоков.

Под громкие крики Мовиндьюле перешел на другую сторону улицы и, не оглядываясь, проворчал себе под нос:

– Не стоило этого делать.

Не то чтобы он жалел седоков или лошадей, но для исполнения плана ему требовалось сохранять невидимость. Главное – держаться в тени и действовать скрытно. Он постарался успокоиться, напомнив себе, что никто из рхунов не сумеет сложить два и два. За одним значительным исключением этот народ был слишком примитивен, чтобы обучиться Искусству, значит, они не распознают магию, даже увидев ее.

Настроение испортилось еще больше.

«Два провала за один день? Странно, что я не взорвал какое-нибудь здание. Сначала эта бесполезная идиотка Сефрин не сумела добыть рог, а теперь принц – чья печень уже должна была превратиться в объедки с тарелки гхазла – спокойно явился в Урлиней».

Мовиндьюле прошел дальше по улице, оставив позади вызванный им хаос, и остановился подумать.

«Что теперь делать?»

На протяжении многих столетий Мовиндьюле прилежно трудился, чтобы осуществить мечту. Некоторое время он провел в уродливом замке на Зеленом море, пожил в Персепликвисе, а потом надолго поселился в южной провинции Маранония. Но в последнее время он был поглощен джунглями Калинии, поскольку готовил первый акт своего Большого представления. Наконец-то он приступил к воплощению великого плана… у которого тут же отвалились колеса.

«Тебя ждет успех, – однажды предсказал Трилос тонкими губами молодой женщины, очевидно скончавшейся от голода. – По крайней мере, ты осуществишь свою месть».

Мовиндьюле по-своему скучал по старому наставнику, но в то же время постоянное присутствие Трилоса слегка тяготило его. За восемьсот лет, что они провели вместе, Мовиндьюле узнал от Трилоса об Искусстве больше, чем кто-либо за всю историю мира. Создание клубники из воздуха было лишь первым из всех чудес, которыми он овладел, и развитие магических способностей было одной из двух причин, по которым Мовиндьюле так долго оставался с демоном.

«Наверняка он демон. Кто же еще?»

Мовиндьюле до сих пор мучили кошмары при воспоминании о Трилосе, вернувшемся в теле изуродованного ребенка. Тот объяснил это срочной необходимостью. Вскоре после этого демон поселился в недавно покинутом теле красавицы-фрэя. Мовиндьюле казалось, что Трилос в некотором роде пытался загладить вину за прошлый выбор, но это тело по-своему оказалось еще хуже. Мовиндьюле обнаружил, что находит Трилоса – вернее, труп, в котором тот обитал, – привлекательным. Все это запутало и очень обеспокоило его.

Освободившись наконец от наставника, Мовиндьюле неожиданно для себя испытал чувство одиночества, тревоги и даже некоторого страха. Он столько лет и даже веков ждал, пока все рхуны, которым было известно о той роли, которую он сыграл в Великой войне, обратятся в прах. Он подозревал, что о нем забыли даже многие фрэи. Мовиндьюле был наследным принцем фрэев, однако не пользовался у них популярностью. Он убил родного отца, стал изгоем и был забыт. Возможно, его даже считали мертвым. Более восьмисот лет спустя никто не стал бы его опасаться.

Только что вернувшиеся к цивилизации солдаты остановились перекусить. На какое-то время они задержатся в столовой, а затем, скорее всего, отмоются, переоденутся и напьются.

«У меня еще есть время».

Он посмотрел на единственное приличное строение во всей провинции, венчавшее холм. Город Персепликвис, признанный совершенством, служил образцом для всех городов империи. Как дворец был сердцем столицы, так центром Урлинея однажды станет резиденция губернатора – когда у города наконец появится губернатор. Пока что там располагалась приемная легата, командира Седьмого легиона, которому было поручено отстроить город и укрепить границу.

«Может, оставаться невидимкой – все-таки неверный подход?»

Очередная муха укусила его за ухом.

Прихлопнуть ее не удалось: он промахнулся.

Когда Мовиндьюле вошел в штаб командования, человек, сидевший за столом, перевязывал свитки, скрученные аккуратными трубочками, и убирал их во встроенные в стены ячейки. В представлении Мовиндьюле именно такими делами занимались рабочие пчелы в глубине улья. Для этого требовалась примерно такая же острота ума.

– Чем могу помочь? – Штабной офицер, исполнявший обязанности секретаря, известный как палат, не столько задал простой вопрос, сколько намекнул, что Мовиндьюле незачем здесь находиться.

Это создание, по сути, прислуга легата, подай-принеси. Тощий, унылый человечишка с бледной кожей, маленькими глазками и острым носом.

Будь этот мелкий палат мертвецом, его тело как раз подошло бы Трилосу, чтобы действовать Мовиндьюле на нервы. «Как тебе этот, Мовиндьюле? Смотри, у него все зубы на месте. Погляди! Разве тебе не нравится его занудный голос? Напоминает цикад поздним летом. Хочешь, спою? Как насчет “Братьев-пиратов”? Тебе же нравится эта песенка, да?»

Наверняка Трилос – демон. Кто еще жил дольше фрэев, селился в мертвых телах и знал об Искусстве больше, чем все миралииты, вместе взятые?

Палат наклонился вперед, не вставая из-за стола.

– Я спросил, чем могу…

Мовиндьюле не ответил, как не стал бы вступать в беседу с собакой, лающей на крыльце доходного дома, когда пришла пора платить за аренду. Широким шагом он пересек комнату и прошел по коридору. По легкому взмаху его руки дверь в кабинет легата распахнулась и с грохотом врезалась в стену.

– Деметрий! Что… – Легат Линч, командир легиона и исполняющий обязанности губернатора имперской провинции Калиния, замер, увидев Мовиндьюле. Они были едва знакомы, но Мовиндьюле явно произвел на него впечатление.

– Прошу прощения, сэр! – прокричал прибежавший следом Деметрий.

Мовиндьюле захлопнул дверь так же, как открыл ее, надеясь ударить ею штабного офицера. Увы, он плохо рассчитал время и промахнулся, но удовлетворился приятным стуком, раздавшимся, когда не сумевший вовремя замедлить шаг Деметрий врезался в дверь.

– Он еще жив, – заявил Мовиндьюле, однако, проследив за взглядом Линча, недовольно нахмурился. – Да не палат, а принц.

Словно в подтверждение его слов, дверь задрожала. Деметрий безуспешно пытался открыть ее.

– Опять вы, – пробормотал Линч, выказав куда меньше уважения, чем Мовиндьюле, по собственному мнению, заслуживал. Если учитывать его мнение, Линч должен был по меньшей мере пасть ниц.

– Да. А вы полагали, я не останусь здесь, чтобы проверить, как выполнено задание? – огрызнулся Мовиндьюле. – Я отдал… император отдал строгий приказ – подстроить смерть его сына. Нифрон не хотел, чтобы Нолин вернулся с задания, однако принц жив. Вы что, забыли?

– Я назначил принца Нолина старшиной крошечного разведывательного отряда, – ответил Линч, – и приказал им отправиться в ущелье в глубине гоблинских земель, откуда нет выхода. Он никак не мог выжить.

Линч был самым отвратительным типом рхунов, или людей, как их теперь называли: старым, обрюзгшим, седовласым и обессиленным. Сморщенная кожа лица напоминала корку гниющей тыквы. Мовиндьюле пришло в голову, что рассудок легата тоже повредился.

«Если его голова так прогнила снаружи, какова же она изнутри?»

– И тем не менее он жив.

– Именно. И как вы это объясните? – Легат откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди, выражая чрезмерную самоуверенность.

Мовиндьюле поразило, что этот шут задает ему вопрос, на который он сам требовал ответа.

– Очевидно, вы ни на что не годны.

– Будь я некомпетентен, никогда не стал бы легатом.

– Да ну? Тогда чем вы это объясните?

– Провидением, – заявил командир легиона с такой интонацией, будто это слово обладало волшебной силой. – Это был дурной приказ. Негоже императору убивать собственное дитя, особенно без повода и столь трусливым способом. Возможно, император желает сыну смерти, но боги явно не согласны с таким раскладом. Другого объяснения и быть не может.

Некоторое время Мовиндьюле смотрел на дурака, обдумывая его глупость.

– А вы боитесь богов сильнее, чем императора?

– Как и любой здравомыслящий человек.

– Ха! – Мовиндьюле кивнул, отметив про себя, что в сознании людей боги стояли выше императоров.

Поначалу Мовиндьюле намеревался всего лишь еще раз пригрозить Линчу. Будучи командиром Нолина, легат мог бы дать принцу новое смертельное задание. Однако теперь у него появилась совершенно другая идея – великолепная поэтичная расплата, перед которой невозможно было устоять.

«Если здесь действует Провидение, то мне впервые выпали настолько удачные карты».

– Хорошо, но что если я скажу, что я вовсе не посол императора? Что я подкупил солдат, сопровождавших меня в прошлый раз, чтобы они предоставили фальшивые документы, а сам я украл эту форму и подделал имперскую печать на представленной мною бумаге? Что если я скажу, что планировал это десятилетиями, поэтому знаю все протоколы, нужные имена и правильную терминологию?

– Меня это не удивит. – Линч встал, и на губах его заиграла улыбка.

«Потому что он больше меня, а я безоружен, вот он и не боится. Под его командованием чуть больше пяти тысяч солдат, и он ошибочно полагает, что у него все под контролем».

Мовиндьюле кивнул.

– А если я открою вам правду о том, что я бог? Похоже, вы верите, что они превосходят императоров.

Линч рассмеялся.

– Должен признать, наглости вам не занимать.

– Ах, вижу, вы мне не верите. Вам нужно доказательство. – Мовиндьюле позвал Деметрия, после чего щеколда наконец заработала, а дверь распахнулась.

За ней стоял штабной офицер, с подозрением глядя на нее.

Мовиндьюле поманил Деметрия в кабинет.

Легат сделал еще шаг вперед и сильнее выпрямился, выгнув спину и выпятив грудь. Вместо формы он был одет в облачение, напоминавшее имперский вариант древней фрэйской ассики. Подобной моды Мовиндьюле не одобрял. Похоже, Линч слишком привык к роли губернатора.

– Деметрий, этот глупец только что сознался в государственной измене. Приведи стражу, – скомандовал Линч.

Палат бодро кивнул и развернулся к выходу. Он сделал всего шаг перед тем, как дверь вновь захлопнулась.

– Как она это делает? – спросил Деметрий себе под нос и огляделся. – Сквозняк?

– Нет, – ответил Линч. – Этот самозванец показывает какой-то фокус. Пытается произвести впечатление, заставить нас поверить, что он бог. – Он с отвращением покачал головой. – В этих местах для такого требуется нечто большее, чем игра с дверями.

– Ладно. Вам нужна демонстрация. – Обратившись к клерку, Мовиндьюле сказал: – Деметрий, пройдись для меня по кругу, хорошо?

– Что? – Палат с изумлением повернулся и посмотрел на обоих.

– Моя ошибка, – признал Мовиндьюле. – Я не собирался просить. Выполняй. Сейчас же!

Палат начал обходить кабинет по кругу. Он тоже был одет в паллий, но не столь хорошо сшитый, как у легата, и не имевший золотой каймы. Он шагал, болтая висевшими вдоль тела руками.

«Хм, у него короткий шаг, и он просто переступает с мыска на пятку».

– Деметрий, я отдал приказ! – рявкнул Линч.

– Простите, сэр. Я… Я не знаю, что происходит. Не могу остановиться.

Мовиндьюле поднял руку, и палат замер.

– Посмотри налево, – сказал он, и Деметрий повернул голову. Мовиндьюле некоторое время разглядывал его профиль. – Теперь направо.

Линч в ярости подошел к двери и сам дернул за ручку, но дверь все так же не поддалась.

– У тебя очень напряженная осанка, и ходишь ты немного вразвалку, – сообщил палату Мовиндьюле. – Так, теперь мне нужно послушать, как ты разговариваешь. Пары слов недостаточно. Я хочу, чтобы ты… о, знаю, давай-ка ты продекламируешь этот ужасный стишок, который так популярен среди солдат. Про братьев-пиратов. Наверняка ты его знаешь. Похоже, нынче его все знают.

Корчась, Деметрий сделал глубокий вдох и начал:

– Деметрий, что ты делаешь? – возмутился Линч. – Прекрати немедленно, иди сюда и помоги мне управиться с этой дурацкой дверью!

Деметрий продолжал:

Мовиндьюле обошел вокруг Деметрия, изучая его, прислушиваясь к тому, как он выговаривает слова, какой у него акцент, тембр голоса и интонация. Вряд ли Мовиндьюле придется подражать ему с точностью, но он хотел более-менее разобраться в том, как палат в принципе разговаривает. Усвоить стиль поведения было проще, чем манеру речи.

Деметрий продолжал:

– Во имя всех богов, заткнись! – вскричал Линч.

– Да, достаточно. – Мовиндьюле поднял палец, и Деметрий еще раз вдохнул, но замолчал. Повернувшись к Линчу, Мовиндьюле прибавил: – А теперь доказательство. Смотрите внимательно, а не то упустите.

Мовиндьюле щелкнул пальцами, и палат взорвался.

Глава седьмая

Вор и кочерга

– Совсем как Гронбах, да? – сказал Сеймур, сидевший у очага в доме Сефрин.

Он уже не смотрел на нее; монах погрузился в созерцание разведенного им огня, на удивление аккуратно поправляя кочергой поленья в камине. Он сидел на маленьком табурете из кленового дерева высотой всего фут. Сефрин купила его для Нургьи. Ее сын, пока еще младенец, до сих пор не пользовался им. В двери ее разума упрямо стучалась мысль, что этого уже никогда не произойдет, но она изо всех сил держала их закрытыми. Нельзя было впускать эту мысль, так как Сефрин знала, что иначе она сойдет с ума от страха. Ей необходимо очистить разум и подумать. Но с постоянным стуком в сознании это было так трудно. В голове мелькали образы Нургьи: его пухлое смеющееся личико, воркующий ротик, то, как он тянет ручки, сжимает и разжимает пальчики. Такой крошечный, такой беспомощный… где он теперь? Что с ним происходит? Неужели он заперт в каком-нибудь ящике, плачет и зовет свою маму?

Сефрин чувствовала себя такой же беззащитной, как ее сын. Она не могла плакать: на это не было времени. Нужно было что-то придумать, совершить невозможное. Слезы придут потом. Они последуют за решающим ходом игры – когда она либо вернет сына, либо навеки потеряет.

– В том смысле, что он тоже тебя мучит, заставляет исполнять его волю. Классический Гронбах.

Сефрин рассказала Сеймуру о своем походе во дворец, потому что только ему она могла об этом рассказать. Будучи исключением из правила о секретности, которое установил Голос, монах стал ее единственным наперсником. Из-за их случайной встречи и того, что они вместе обнаружили кровавую надпись, Сеймуру угрожала опасность, и все же Сефрин была так благодарна богам за то, что он сейчас рядом с ней, что невольно подумала: а случайность ли его появление? Возможно, боги поместили ее на этот ужасный канат над пропастью, но они же даровали ей шест для удержания равновесия. Если так, то сделали они это, скорее всего, не из сострадания, а ради собственного развлечения. Они хотели разыграть драму в нескольких действиях. Нельзя было допустить, чтобы Сефрин сошла с ума, значит, ей нужна была помощь.

Монах посмотрел на нее, округлив глаза.

– А вдруг голос у тебя в голове и есть Гронбах! – Он поежился, будто от холода, и содрогнулся.

– Это не он, – ответила Сефрин более презрительным тоном, чем хотела.

Сеймур просто пытался помочь, но высказанное им предположение было нелепо, а она не могла думать о глупостях, когда жизнь ее сына в опасности.

История о Гронбахе была детской сказкой. В ней говорилось о коварном гноме, который заключил соглашение с несколькими женщинами, пообещав им награду, если они избавят его город от чудовища. Вопреки всему, они совершили невероятный подвиг, но гном не сдержал данного им слова, поскольку был жадным обманщиком.

История была откровенно враждебной и оскорбительной по отношению к гномам, и Сефрин не могла понять, являлась ли она источником или же результатом древних предрассудков.

Сефрин и читала эту историю, и слышала ее напрямую от матери, которая утверждала, что лично присутствовала при знаменитой сцене предательства. Но мать рассказывала много такого, во что было слишком трудно поверить. Версия Мойи, в отличие от представленной в «Книге Брин», была не для детских ушей. Ее переполняли старомодные ругательства – проклятия на различных языках, в том числе большой набор фрэйских оскорблений. Мойя также добавила несколько разговоров, которых Брин не слышала. Сефрин давным-давно пришла к выводу, что все это чушь. Ее смущало, что когда-то она верила в эти нелепые россказни. Хотя что тут удивительного? Дети всегда принимают на веру слова родителей, во всяком случае до какого-то возраста.

– Не важно, кто он. Сейчас важно лишь одно: как достать рог.

– И что ты будешь делать? – спросил Сеймур.

– Мне понадобится помощь, я не могу сделать это одна. – Заметив его уязвленный вид, она поправила себя: – Мы не можем сделать. Нужен кто-то, кто сможет открыть хранилище, и было бы неплохо побольше узнать о роге. У меня нет права на ошибку.

– Если учитывать твой возраст, удивительно, что ты не знаешь о нем.

Она закатила глаза.

– Мое долголетие не делает меня знатоком в любой области.

Сеймур выглядел еще более обиженным.

– Прости. Я не хотела тебе грубить. Просто люди всегда об этом упоминают. И меня уже начинает это раздражать. Хотя… – Она на мгновение задумалась. – Знаешь, когда я сказала про рог Иллиму, он сразу понял, о чем я, и, кажется, удивился, что я о нем знаю. Даже спросил, откуда я узнала.

– Что ты ответила?

– Сказала, что слышала о нем от родителей. Что называется, ткнула пальцем в небо, но мое объяснение показалось ему убедительным. Значит, отец, наверное, знает о роге.

– Тебе нельзя никому рассказывать. В противном случае похититель убьет твоего сына.

Сефрин кивнула.

– Поверь, я это прекрасно понимаю. Я бы с радостью обратилась к отцу. Когда-то они с Нифроном были близки. Наверняка он мог бы без проблем добыть этот рог. – Она покачала головой. – Не будь он так далеко, я могла бы… нет, слишком опасно. Я умру, если потеряю Нургью, но даже представить себе не могу, каково будет потерять их обоих. Я думала поговорить с первым министром или даже Хэвилиндой. Она – секретарь совета, любит посплетничать и знает почти все. Но ты прав. Я не могу никому ни о чем рассказать. Однако я могу задействовать людей, не открывая им правды. Придумаю какую-нибудь легенду.

– Что, например?

– Понятия не имею, но знаю, что мне нужен опытный вор.

– Прости. Тут я тебе помочь не могу.

– Верно, но я знаю кое-кого, кто сможет.

– Кого?

– Арвис Дайер. Она знает всех на темной стороне улицы. Может, она поможет мне найти кого-нибудь, кто в курсе, как взломать каменное хранилище. Если не поможет она, то у меня нет ни малейшей густопсовой идеи, как действовать дальше.

– Густопсовой?

– Мама так ругалась. – Сефрин точно не знала, что это значит, зато понимала, как это словечко следует использовать.

– Чем я могу помочь? – мягко спросил он.

– Ты? Ничем.

Опять щенячий взгляд.

– Тебе не нужна моя помощь?

– Не в этом дело. Просто не хочу, чтобы ты еще больше рисковал. Да и не стоит тебе предлагать мне помощь. Я собираюсь совершить преступление против хозяина всего изведанного мира, потому что так велел непонятный голос у меня в голове. Ты безумец, если не собираешься бежать отсюда и сдать меня первому попавшемуся городскому стражнику.

Сеймур посмотрел в сторону лестницы, и Сефрин легко догадалась, о чем он думает. Даже после тщательной уборки осталось несколько пятен крови.

– Вряд ли сдать тебя – правильный выбор. А поскольку я не могу забыть о том, что узнал, оставить тебя может быть опасно. Я не слышу Голос, но это наша общая беда. Если меня сочтут соучастником, может, я сумею избежать… – Он вновь посмотрел на ступени.

Она проследила за его взглядом.

– Наверное, ты прав.

– Итак, чем я могу помочь?

– Ну… – Она задумалась. – Есть дело, для которого ты идеально подходишь. – Лицо Сеймура просветлело. – Ты ведь умеешь не только читать, но и писать?

– Это одно из обязательных условий моего ордена. Брэн требовал, чтобы все монахи часть дня занимались переписыванием «Книги Брин».

– Отлично. Так, может, тебе удастся найти описание рога или даже его изображение? Ты мог бы сделать список и принести его мне. Если я сумею открыть хранилище, это поможет мне распознать его. – Она помолчала, ожидая одобрения или осуждения со стороны Голоса, затем подняла глаза к потолку, словно обладатель Голоса проживал на втором этаже, и спросила: – Хорошо?

Ответа не было. То ли Голосу было все равно, то ли в эту минуту он не слушал, и Сефрин решила, что вероятнее всего второе. Вряд ли даже бог станет тратить все свое время на то, чтобы подслушивать каждое ее слово.

– Он называется рог Гилиндоры. Если о нем знала моя мать, значит, он имеет какое-то отношение к Великой войне или к тому, что было вскоре после нее. Она дожила до семидесяти четырех, следовательно, он должен был существовать до сорок четвертого года по имперскому летоисчислению. Было бы очень полезно, если бы ты порылся в архивах и записал все, что сможешь выяснить про рог.

– А где эти архивы?

– Во дворце. Небольшое строение прямо у ворот слева от входа. Могу тебе завтра показать. Там много пергаментов, по большей части об основании города.

– Они доступны народу?

– Нет, но я могу тебя провести. Просто придется сказать, что ты на меня работаешь. Так что поздравляю: ты мой новый писарь.

Сефрин искала Арвис Дайер на Западной рыночной площади. Вымощенная булыжником площадь – главное место купли-продажи продуктов в величайшем городе мира – предлагала посетителю самый обширный выбор деликатесов со всех концов империи: страусиные отбивные, морских ежей, скворцов, вальдшнепов, скорпионов, рыбную икру, павлинов, дельфинов, цапель, соловьиные язычки, головы попугаев, копыта верблюдов и хоботы молодых слонов. Круглый пассаж с белыми колоннами предоставлял места сотням торговцев, и, поскольку почти каждый хотя бы раз в день посещал рынок, он служил живым сердцем столицы. Шесть улиц вели к напоенной ароматами галерее, а в центре всегда было не протолкнуться от покупателей с корзинами и телег, доставлявших товар. Сефрин, как обычно, заметила Арвис на северо-восточной стороне.

– А ну отдай! – кричал ей лысеющий пекарь Родни, а Арвис, вся сжавшись, пятилась, зажав в руке буханку хлеба, которую прижимала к груди, словно младенца.

– Мое! – брызгая слюной, гневно крикнула в ответ Арвис.

– В чем дело? – Сефрин встала между ними, что потребовало от нее изрядной храбрости: пекарь угрожающе размахивал скалкой.

Жена пекаря обеспокоенно наблюдала за этим, стоя за лотком с выпечкой и положив руку на плечо маленькой дочери.

Когда пришла Сефрин, выражение на лице пекаря переменилось. Плечи опустились, лицо вытянулось, и он глубоко вздохнул – но не от облегчения. Он не обрадовался ее появлению. Казалось, он… что? Сефрин не могла понять.

– В чем дело? – повторила она.

– Она украла у меня хлеб.

– Мое, – зарычала Арвис. – Я за него заплатила.

Это заявление немало удивило Сефрин.

– Арвис? Откуда у тебя деньги?

Женщина открыла рот и провела языком по нижней губе. Глаза ее бегали из стороны в сторону.

– Арвис! – Сефрин подошла ближе. – Откуда деньги?

– Я… я не…

– Она не заплатила, – заявил Родни. – Просто подошла и схватила буханку. Прямо с лотка. – Он указал на кучку зевак, собравшихся понаблюдать за перебранкой. – Все это видели. Не так ли?

Большинство кивнуло.

– Схватила хлеб, даже не поздоровалась и просто пошла дальше, – сказала женщина, стоявшая слишком прямо и державшая перед собой большую корзину. – Вот нахалка! Даже не таилась. Пускай, мол, люди видят.

Сефрин повернулась к Арвис.

– Это правда?

Глаза Арвис по-прежнему бегали, а язык скользил по губам.

– Я… я правда взяла его, но… но мне его обещали. Сказали, могу взять.

– Ничего подобного мы не говорили. – Пекарь раздраженно всплеснул руками. – У этой женщины не все дома. Все знают, что у нее дыра в голове.

– Арвис, – тихо и мягко сказала Сефрин, – с чего им отдавать тебе буханку хлеба?

– Не… не помню. – Арвис частенько страдала забывчивостью. – Но я знаю, что это мой хлеб. Мне его пообещали. Ты же мне веришь?

Сефрин вздохнула. Если честно, Арвис она не верила. Пекарь прав. Все знают, что у Арвис дыра в голове. Женщина во многом вела себя как помешанная. Жила на улице, никогда не мылась, кричала на людей, иногда даже плевала на них. Все, кроме Сефрин, по возможности избегали ее. А поскольку Сефрин обращалась с ней как с человеком, говорила с ней как с личностью, Арвис наградила ее титулом лучшей подруги. Сомнительная честь, потому что она почти наверняка была единственным другом Арвис.

Эти отношения только портили репутацию самой Сефрин. По правде говоря, даже мешали ее усилиям осуществить перемены. Политические противники Сефрин использовали Арвис и других нежелательных людей как доказательство того, что Сефрин не подходит для роли лидера, поскольку водит дружбу бог знает с кем. Члены совета уговаривали ее публично разорвать связь с этими социальными гирями, тянувшими ее ко дну, но Сефрин не могла повернуться спиной к тем, на кого никто не обращал внимания, как не смогла бы ударить ногой бродячую собаку, выпрашивающую еду. Они так много страдали и так мало просили. Люди вроде Арвис Дайер просто хотели, чтобы их заметили, видели и слышали. Они хотели быть частью мира, а не вечно уклоняться от камней и палок.

– Я заплачу. – Сефрин потянулась за кошельком и обнаружила, что сегодня от волнения забыла взять его с собой. – Проклятье!

Глаза Арвис ясно давали понять: просто так хлеб у нее не отнимешь. Сефрин представила себе, как они дерутся из-за него посреди улицы, и содрогнулась.

– Позвольте мне, – сказал мужчина в простой грязно-белой тунике и поношенном плаще с капюшоном.

Он был одним из наблюдателей в растущей толпе, и, судя по его виду, вряд ли у него водились лишние деньги. Однако, даже не поинтересовавшись суммой, он достал нужное количество монет и протянул их пекарю.

– А завтра она украдет еще один, – проворчал пекарь.

– Разбираться с будущим следует тогда, когда оно наступит, – ответил человек. Он протягивал монеты, не сводя взгляда с жены и дочери пекаря. – Как много счастья можно купить, всего лишь заплатив за буханку хлеба.

Похоже, пекарю не понравилось, как незнакомец смотрит на его семью. Он усмехнулся, схватил монеты и повернулся к жене, которая теперь сжимала дочку едва ли не так же крепко, как Арвис держала хлеб.

– Спасибо, – обратилась Сефрин к мужчине, которого никогда раньше не встречала. Он был не молод и не стар. Простая туника и плащ не давали и намека на то, кем он мог быть. Возможно, Сефрин находилась под впечатлением его щедрости, но ей показалось, что он смотрит на нее с сочувствием. – Вы невероятно добры.

– Жаль, не могу сделать больше, – ответил он и прибавил, проводив взглядом удалявшуюся с буханкой в руках Арвис: – Но, боюсь, для этого нужно чудо.

– Прошу простить меня, – сказала Сефрин, заметив, что Арвис растворилась в толпе.

Догнав ее, она схватила женщину за руку и отвела в ближайший переулок. Арвис крепко стиснула зубы, в глазах застыло угрюмое выражение. Она была готова к тому, что ее начнут отчитывать.

– Арвис, – начала Сефрин, – мне нужна твоя помощь.

Женщина уставилась на нее, всем своим видом напоминая перепуганную черепаху. Она подняла плечи, опустила голову и щурилась, несмотря на отсутствие солнца.

– Слышишь? Мне нужна твоя помощь.

Смысл слов медленно доходил до Арвис.

– Не понимаю. Хлеб… я…

– Забудь о хлебе, хорошо? Я в отчаянии.

Арвис закивала.

– Тебе нужна моя помощь?

– Да. – Разговаривать с Арвис – все равно что кричать через закрытую дверь.

– Ладно. – Арвис моргнула и вылезла из черепашьего панциря.

– Можешь кое-что для меня сделать?

– Все что угодно.

«Кроме как вернуть украденный хлеб, судя по всему».

– Я не шучу, Арвис. Это может быть опасно.

Женщина так затряслась от смеха, что чуть не выронила из рук вожделенный хлеб.

– Думаешь, мне не плевать на опасность? – спросила Арвис, вытирая с глаз слезы. – Каждое утро, когда я выползаю из-под крыльца мясной лавки, я в опасности. – Она помолчала, задумавшись, и покачала головой. – Вообще-то прошлой ночью меня укусила какая-то тварь. Вся моя жизнь полна опасностями. – Арвис посмотрела на хлеб. – И я говорила правду. – Она протянула буханку Сефрин. – Для тебя я готова на все.

– Мне не нужен хлеб, Арвис.

– Да? Тогда мне тоже. Я его не заслуживаю. Я не могу о нем заботиться.

«Какой особенной заботы требует буханка хлеба?»

Сефрин толкнула буханку обратно.

– Арвис, слушай внимательно. Сосредоточься. У тебя есть знакомые среди воров?

– Конечно, сколько угодно.

– Я говорю не о простых карманниках или разбойниках с большой дороги. Мне нужен… – Сефрин толком не знала, кого именно ищет. – Очень хороший вор. Который может открыть очень сложный замок.

– Тебе нужен Эррол.

– Да?

Арвис кивнула.

– Он лучший.

– Хорошо. Где я могу его найти?

Арвис презрительно нахмурила кустистые брови.

– Ты его не найдешь. Я скажу ему, что ты хочешь с ним встретиться.

Сефрин покачала головой. Прожитые столетия научили ее не полагаться на других в том, что она могла сделать сама. Большинство людей были раздражающе несообразительны и сдавались при первых же трудностях.

Сефрин никогда не сдавалась. «Всегда есть путь получше», – повторял Брэн любимые слова своей матери, но Сефрин, сражавшаяся против непреклонного и нередко равнодушного правителя, перефразировала их: «Всегда есть другой путь». Встретив на своем пути препятствие, она, по возможности, обходила его, а если нужно, даже перепрыгивала.

Именно так она создала Имперский совет. Когда на ее петиции не обращали внимания, она возглавляла протесты. Когда имперские солдаты убили троих протестующих, она организовала всеобщую городскую забастовку. Целую неделю на улицах не было телег, на рынках – продуктов, в доках – рабочих. И, что, наверное, пуще всего обеспокоило императора, нигде, даже во дворце, не было слуг. Обстановка накалялась. Народ панически боялся голода или императорской кары. Кажется, Сефрин не спала всю неделю. Ей приходилось быть везде и сразу, убеждать народ, что план сработает. Только она могла этого добиться. Чем важнее исход и чем меньше времени тратишь на его достижение, тем сильнее Сефрин желала взять все в свои руки. В случае с Арвис это было втройне важно.

– Я должна пойти. Это слишком важно.

Арвис покачала головой.

– Это так не работает.

– Ладно. Пойдем вместе.

– Нет, – сказала Арвис. – Тебе нельзя.

– Почему? Это что, тайное место? Ладно. Завяжи мне глаза, покрути меня на месте, хоть по голове ударь и тащи силой.

– Нет, – уперлась Арвис.

Они зря тратили время, а Сефрин не знала, сколько песка еще осталось в часах. Она боялась услышать у себя в голове Голос: «Уж прости. Ты действовала слишком медленно. Твой мальчишка мертв. Монах тоже. Все потому, что ты не смогла…»

– Ты не понимаешь, что поставлено на кон. – Сефрин заговорила тихим, но твердым голосом. – Я не могу поручить это тебе, Арвис, просто не могу. Ты… Во имя империи! Ты все время что-нибудь забываешь! Даже не можешь вспомнить, почему тебе обещали дать хлеб!

Арвис съежилась, снова скрывшись в черепашьем панцире. Упавшие в переулок лучи солнца осветили ее глаза, в которых блеснули навернувшиеся слезы. И все же она не уступила. Коротко вздохнув, только тихо повторила:

– Нет.

– Почему?

– Это дурное место.

– Мне все равно…

– Я тебя туда не пущу. Оно не для таких, как ты. – Арвис вытерла один глаз. – Нельзя сжечь пепел или опрокинуть упавшее дерево. Разве не понимаешь? Мне уже нельзя причинить боль, но тебе еще можно. Ты пока еще целая и хрупкая. И ты – хороший человек, чистый и достойный. Что бы ты ни говорила, я не позволю им причинить тебе зло. – Она вытерла второй глаз. – Я найду Эррола. Скажу, что ты хочешь его нанять. – Арвис повернулась и быстро пошла прочь по переулку.

– Дай ему знать, что я заплачу любую цену! – крикнула ей вслед Сефрин.

– Ладно. Скажу, что ты с ним переспишь.

– Что? Нет. Подожди, Арвис!

Но женщина свернула за угол и исчезла.

Когда Сеймур вернулся домой, уже стемнело, а Сефрин, вышагивая по комнате, порвала ремешок сандалии. Она не стала зажигать лампу или разводить огонь, поэтому в комнате было темно и холодно. Много веков прожив в этом доме, она впервые заметила, как здесь может быть темно и страшно.

«Вчера, задолго до этого часа, кто-то или, возможно, что-то вошло сюда, убило Мику и размазало по стене ее кровь».

Сефрин никогда не жила одна. Много лет она провела с родителями. После переезда в Персепликвис снимала комнату, потом сама стала хозяйкой, затем устроила приют для толпы нуждающихся, но, так или иначе, с ней под одной крышей всегда был хотя бы один человек.

«Пустой дом – одинокое место, огромный гроб с мебелью и окнами».

При виде вернувшегося Сеймура она испытала облегчение. Теперь ей было на что смотреть, кроме мрака, было что слушать, кроме собственного сердцебиения, и было о чем думать, кроме ужасных мыслей о сыне, к которым, несмотря на все старания отвлечься, она постоянно возвращалась.

Тихо пробравшись в дом, Сеймур опасливо заглянул в дверной проем. Скорее всего, решил, что погруженный во мрак дом не предвещает ничего хорошего, и боялся стать очевидцем очередной кровавой картины, в центре которой была бы она, Сефрин, или по крайней мере ее нога, рука или отрубленная голова. А послание кровью было бы адресовано ему:

ТВОЙ ЧЕРЕД, СЕЙМУР. НЕ ПОДВЕДИ МЕНЯ, КАК СЕФРИН.

ПОМНИ: НИКОМУ НИ СЛОВА!

– Нашел что-нибудь? – спросила она, прежде чем он вошел в дверь.

Монах вздрогнул.

– Ох! Э… нет. – Он откинул капюшон и перевел дыхание. – Прости. Не нашел. Честно говоря, там столько всего! Не счесть ящиков, набитых свитками. Их сотни, возможно, даже тысячи. На это уйдут недели, а то и месяцы. При условии, что там соблюдается хоть какой-то порядок, а я в этом сомневаюсь, судя по тому, что успел увидеть. Ты не представляешь, какой там хаос. Пергамент сухой и потрескавшийся. Некоторые листы уже не прочитаешь. Иные, по-моему, вообще рассыпались в прах – те, что хранятся со стороны канавки сзади, где вода просочилась сквозь фундамент. И света нет. По понятным причинам ни фонаря, ни свечи не зажжешь.

– Нет света? – Она посмотрела на черное оконное стекло. – Стемнело уже давно. Чем ты все это время занимался?

Сеймур опустил голову.

– Я заблудился по пути назад. Прошел мимо той улочки, где лавка масок.

– Эбонидэйл.

– Да, мимо нее. Из-за этого снова оказался возле дворца. Тогда-то я понял, что совсем сбился с пути. Трижды возвращался, но в темноте все выглядит совершенно иначе. Этот город – настоящий лабиринт. – Он посмотрел на камин и кучу дров возле него. – Почему ты не развела огня? Холодает, тебе не кажется? – Он энергично растер руки.

Сефрин молча пожала плечами.

– Можно? – Он указал на камин.

– Мне все равно.

Встав на колени, Сеймур принялся выметать пепел и закладывать новые дрова.

– А ты как? Нашла помощь?

– Не знаю.

Она наблюдала за тем, как он методично разводит огонь. Почему-то ей стало легче от его аккуратной манеры заниматься делами.

«Не весь мир охвачен хаосом, а только мой крошечный уголок».

– Я поговорила с Арвис. Она обещала попросить вора по имени Эррол связаться со мной. Утверждает, что он лучший из них… Как будто Арвис Дайер, закоренелая попрошайка и вконец умалишенная женщина, способна понять разницу.

– Ты не просила ее отвести тебя к этому человеку?

Она бросила на монаха разгневанный взгляд.

– Я просто спросил. – Он поспешно продолжил разводить огонь.

– Она отказалась! – вскипела Сефрин и, всплеснув руками, начала шагать по комнате. – Я говорила с ней около полудня, сразу после того, как отвела тебя в архивы. А сейчас сколько? – Она стукнула рукой по оконной раме. – Полночь?

– По-моему, еще не так поздно.

– Прошло много часов! Много часов!

Сеймур слегка скривился от разговора на повышенных тонах.

– И я даже не знаю, поговорила ли она вообще с кем-нибудь. Я сижу здесь и жду – а чего жду? Понятия не имею!

Сеймур обратил внимание на ее порванную сандалию.

– Подозреваю, ты на самом деле не сидела.

Она глянула на порванный ремешок, впервые заметив его.

– Несвятые близнецы!

– Несвятые близнецы?

Она махнула рукой.

– Очередное мамино выражение. Вот что еще меня тревожит. – Она топнула ногой, отчего на столе зазвенели керамические сосуды для специй. – Помимо всего прочего, я превращаюсь в собственную мать!

Сеймур посмотрел на лук над каминной полкой.

– Мойя была легендарной героиней. Есть вещи и похуже…

– Моя мать была той еще стервой! – Сефрин посмотрела на лук, словно на его месте сидела, широко улыбаясь, сама Мойя. – Она со всеми обращалась как с мусором. Я не знаю никого приятнее по характеру, чем мой отец. А он фрэй, чистокровный воин-инстарья.

– Да, я все знаю про галанта Тэкчина. Он описан в «Книге Брин».

– Верно, так вот он почти не стареет. По крайней мере внешне. Мне почти восемьсот пятьдесят, и я выгляжу, как его старшая сестра. Ему более тысячи семисот лет. Наверное, он проживет еще тысячу. Моя мать… – Она помолчала и покачала головой. – Мойе было за семьдесят, когда она умерла. Когда-то она была красавицей, но состарилась, как любой человек. К концу жизни она покрылась морщинами, как высохшая слива. Седые волосы так поредели, что стала проглядывать кожа на голове. И все же отец… Ну, в общем, ты прав. Он герой. Это все знают. Он и выглядит как герой. Бронзовые доспехи по-прежнему отлично сидят. Он столь же неотразим, как в день их первой встречи. – Она вновь покачала головой. – Ему и в голову не приходило уйти от матери, хотя она обращалась с ним ужасно. Кричала, бросалась вещами, но он ни разу… – Сефрин запнулась. – Думаю, она ненавидела его за то, что он по-прежнему молод и красив, тогда как она утратила красоту. Или, может… ох, не знаю. Формально они не были женаты, как делается сейчас. Однажды она велела ему убираться. Конечно, она была пьяна, но сказано это было таким ужасным тоном… Отец не обратил внимания. Тогда она напрямую спросила, почему он до сих пор с ней.

Сеймур оторвался от работы и поднял голову.

– Что он ответил?

– Что для него она по-прежнему красавица. Он напомнил ей, что ради нее один раз уже умер и готов пойти на это снова. Такой у него характер. Потом он ее оправдывал. Пытался убедить меня, что она не специально говорила и делала ужасные вещи. Объяснял, что мама ненавидит себя, а не его, и что ей противно быть обузой. Мойя была великой героиней забытой эпохи, но к тому времени стала уже слишком слаба, чтобы натянуть тетиву Одри. Вскоре она даже с постели не могла подняться. Наверное, в таком положении кто угодно озлобился бы, но я ненавидела то, как она перед смертью обращалась с отцом. Знаешь, прошли столетия, а отец все еще одинок. Обучает юных инстарья сражаться на мечах. Я говорила, что ему надо бы найти себе кого-нибудь, потому что одному плохо. Но он и думать об этом не хочет. Он сказал мне: «Нет никого другого и никогда не будет». А потом рассмеялся и добавил: «Не хочу после смерти объясняться с женщиной, которая стреляет из лука, как твоя мать». Он был к ней так добр, а она вела себя отвратительно. Так что ты, наверное, понимаешь, почему я бы не хотела превратиться в нее. Всем приходится платить по счетам, но героям… думаю, им приходится платить более высокую цену, чем всем остальным. Возможно, их долги вечны.

Сеймур использовал масло из бутылочки, трут и скребок из кремния и стали, чтобы поджечь поленья. Когда дерево занялось, комнату залил разогнавший темноту свет.

– Какая печальная история, – произнес некто, выступивший из-за шторы.

Отшатнувшись, Сефрин врезалась спиной в стену. Зазвенели три медных половника, болтавшиеся на крюках. Сеймур вскочил на ноги и встал рядом с ней. Оба, округлив глаза, уставились на пришельца в длинном плаще, а тот сделал шаг вперед и уселся на скамью возле окна. Бóльшую часть его лица скрывал огромный капюшон, не позволявший понять, кто перед ними: мужчина, женщина, человек ли вообще.

«Вот кто убил Мику и похитил Нургью. Время вышло!»

Сефрин бросила взгляд на лук. Прошло много лет с тех пор, как она пользовалась им. Глупая идея, поскольку стрелы лежат наверху в запертом ящике. Она снова перевела взгляд на незваного гостя на скамейке.

– Кто ты? – собравшись с духом, спросила она.

Капюшон приподнялся не более чем на дюйм.

– Меня зовут Эррол Ирвин. Мне сказали, ты хочешь обсудить со мной работенку.

– Ты… ты Эррол? – Она была так уверена, что перед ней похититель, чудовищный убийца, вторгшийся к ней в дом и в голову, что отказывалась принять другое объяснение. – От Арвис? Как… как ты сюда попал?

Она по-прежнему не видела его лица, но услышала его смех.

– У тебя не заперты ни двери, ни окна. Я не все проверил, но уверен, это так. А все потому, что у тебя нет замков. Даже на входной двери. Это больше, чем лень. Это непростительная беззаботность, притом что у тебя маленький ребенок. По крайней мере, был. Твоего двухмесячного сына похитили, и это ясно говорит о твоей безответственности и родительской небрежности.

Сефрин изумленно раскрыла рот.

– Откуда ты знаешь?

– Ну, ты в этих местах довольно известна. Ни для кого не секрет, что у тебя есть ребенок. Но детская наверху пустует, а ты выглядишь как насмерть перепуганная мать.

– Как давно ты здесь?

– Это должно быть очевидно. Ты Сефрин Мир Тэкчин, председатель Имперского совета, наполовину фрэй. И держишь ухо востро, значит, если бы я вошел, когда ты уже была здесь, ты бы заметила или услышала меня. Я умею двигаться тихо, но вряд ли достаточно тихо, чтобы скрыться от фрэйского слуха. Но сомневаюсь, что даже чистокровный фрэй расслышал бы только мое дыхание или сердцебиение. Однако в ответ на твой вопрос позволь сказать: я уже достаточно проторчал здесь. Как бы увлекательно ни было наблюдать за вами двумя, жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее напрасно, так что я пойду. – Вор встал.

– Что? – выпалила Сефрин. – Нет! Я тебя ждала.

– Да, знаю. Хочешь нанять меня, чтобы помочь вернуть тебе сына, но этого не будет.

– Почему?

– Я не занимаюсь благотворительностью. Мои услуги стоят дорого, а ты не можешь заплатить.

– Откуда ты знаешь?

– Я осмотрел твой дом. Здесь нет ничего ценного, и в этом тебе, кстати, повезло, потому что, если бы я нашел что-нибудь, что можно украсть, я бы уже это сделал и исчез. Я задержался так надолго, чтобы удовлетворить любопытство и выяснить, зачем такой женщине, как ты, понадобился вор вроде меня. Оказалось, что твоя история грустная, жалкая и мрачная. Полагаю, мальчишку выкрал отец. Или, может, сборщики налогов? Скорее всего, они его где-то заперли… Арвис сказала, я тебе нужен, чтобы открыть запертый ящик. Она намекнула на секс в качестве платы. Не то чтобы я не заинтересован, но сомневаюсь, чтобы это предложение исходило от тебя. Так что… – Он развел руками. – Раз мне тут нечем поживиться…

– Это не его отец и не сборщики налогов, – возразила Сефрин.

– Что ж, возможно, я ошибся. Я же не ясновидящий. И ничего не утверждаю – это всего лишь моя догадка, но в остальном-то я прав. Бесплатно я не работаю, а тебе нечего мне предложить.

– Как ты можешь так говорить? Ты знаешь, кто я, и…

– Да-да, я все о тебе знаю. Ты любила отца, ненавидела мать и, судя по всему, как только лишилась сына, взяла себе в питомцы монаха, как семья обычно берет себе щенка, когда умирает старый пес. – Он указал на монаха. – Тебя зовут Сеймур. Ты один из монахов Марибора, член той безумной секты, верно? Вы живете все вместе в пещерах. Вот чего я не понимаю: как уединение в диких землях помогает вам понять мир? Это как поселиться в пустыне, чтобы стать умелым пловцом. – Он шагнул к двери. – Ну так вот, я уверен, где-то есть кто-нибудь, у кого слишком много богатств, и ему нужна моя помощь. Так что если вы не возражаете, я…

Сефрин торопливо преградила ему дорогу.

– Подожди! Я могу добыть деньги.

Вор снова помедлил и нахмурился, потом покачал головой.

– Слушай, я все понимаю. У тебя похитили ребенка. Ты сходишь с ума от беспокойства, но сама подумай: дети часто умирают. Если не от болезни, то из-за рухнувшего дерева или треснувшего на пруду льда. Твоему сыну всяко не удалось бы вырасти.

Она открыла рот, чтобы возразить.

– Стоп-стоп-стоп, – вскинув руку, пробормотал он, не дав ей сказать. – Если не веришь мне, просто посмотри, сколько у тебя замков, чтобы защитить его. Конечно, он исчез. Так что не будем спорить: точка уже поставлена. А теперь, будь добра, уйди с дороги…

– Не могу. Мне нужно, чтобы ты…

«Что я говорил насчет разговоров с посторонними?» – присоединился к беседе Голос.

– Прости, но мне нужна помощь, – сказала Сефрин, по привычке запрокинув голову к потолку.

– Ясное дело, – ответил Эррол. – Но меня это не касается. А теперь, пожалуйста, посторонись и дай мне пройти.

Сефрин не сдвинулась с места.

– Это Эррол. Он первоклассный вор. Он нужен мне, чтобы открыть хранилище. Я уже говорила, что не могу сделать это сама.

Эррол посмотрел на Сеймура.

– С кем она разговаривает?

– Кажется, мне нельзя говорить, – ответил монах.

– Так, я пошел. Приятных галлюцинаций. – Он метнулся вправо, затем повернул налево и, обойдя Сефрин, достиг двери. – Соболезную твоей потере. Это я, разумеется, о своих услугах. Я и правда лучший. – Он потянул дверь на себя, но не успел выйти в ночь, как та захлопнулась.

Вор уставился на нее, затем покосился на монаха и Сефрин.

– Это еще что?

В ответ оба промолчали.

Эррол внимательно пригляделся к ним, затем ухватился за ручку и дернул. Дверь не шелохнулась. Вор нагнулся, изучая щеколду. Потом выпрямился и попробовал снова.

– Ладно, понимаю, почему тебе не нужны замки. Дом так плохо построен, что дверь заклинивает, когда она закрывается.

И тут один за другим взорвались стоявшие на столе горшки для пряностей – слева направо, в четком порядке. Осколки керамики отскакивали от стен, на пол со стола посыпались соль, имбирь, гвоздика, мускатный орех, базилик, розмарин и шалфей.

Никто не шевелился. Все молчали и, застыв в ожидании, следили за происходящим.

– У тебя еще и призраки водятся? – медленно произнес Эррол.

Со стены сорвались все три половника. Они полетели прямо на вора, в полете превратились в заточенные лезвия и вонзились в дверь, пробив дерево по обе стороны от головы Эррола.

Вор замер, уставившись на Сефрин, не смея даже моргнуть.

«Хорошо. Можешь привлечь его к делу, – сказал Голос. – А если затребует вознаграждение, спроси, насколько он ценит свою жизнь».

Сефрин пересказала все, что произошло со вчерашнего дня. Старалась говорить как можно более обстоятельно и точно, помня, что Голос, возможно, слушает и что любая ошибка может привести к смерти. Может, не к ее смерти, но Сеймура и Эррола Голос едва ли считал незаменимыми. Рассказ занял несколько минут, и за это время Эррол Ирвин не пошевелил и пальцем. Она даже не была уверена, что он дышит.

– Мне очень жаль, – сказала она, закончив рассказ. – Я не хотела подвергать тебя опасности. Мне просто нужен тот, кто поможет открыть хранилище. Я бы нашла способ тебе заплатить.

Вор осторожно огляделся.

– И ты ничего не знаешь об этом Голосе?

Она покачала головой, предупреждая его глазами. Взгляд – не лучшее средство для передачи сложного сообщения, но из того немногого, что ей было известно о его ремесле, она заключила, что Эррол хорошо разбирается в тонкостях языка тела.

Вор посмотрел на преображенные половники, все еще торчавшие из двери.

– А с тобой когда-нибудь говорили, Сеймур?

Монах покачал головой.

– Значит, ты нам поможешь? – спросила Сефрин.

Эррол удивленно вскинул брови.

– А у меня есть выбор? Ну… помимо очевидного. – Он посмотрел на разбитые глиняные горшки и кучки пряностей на полу и скривился.

Сефрин вновь покачала головой.

– Он велел передать: «Если затребует вознаграждение, спроси, насколько он ценит свою жизнь».

– Ах, ну это просто… – Эррол осекся, прищурившись. – Он велел передать? Голос принадлежит мужчине?

– У меня в голове он похож на мужской.

– У него есть какой-нибудь особый выговор? Возможно, провинциальный?

Стоявшая у камина кочерга опрокинулась с куда большей силой, чем от простого падения. Эррол уставился на железный прут, как на смертоносную змею.

Очевидно, вор понимал предупреждающие взгляды не так хорошо, как надеялась Сефрин. Или же его просто одолело любопытство. В любом случае она решила, что всем пойдет на пользу, если она будет говорить прямо.

– По-моему, ему не нравятся эти вопросы.

– Явно, – сказал Эррол, не сводя глаз с кочерги.

– Итак? Что нам делать дальше?

Эррол бросил взгляд на по-прежнему закрытую дверь.

«Не надо», – подумала она. Острый кончик кочерги медленно развернулся и указал в сторону вора. Пока что хозяин Голоса не производил впечатления терпеливого.

Эррол вздохнул.

– Хорошо, слушай. То, что ты описываешь, – это гномий сейф. Тщательно собранный ящик для хранения ценностей, место, где они будут в безопасности. Значит, на нем почти наверняка стоит драгоценный замок.

– Что это?

– Замок, который можно открыть только определенным ключом – драгоценным камнем. Эти гномьи замки знамениты тем, что их невозможно взломать. Если у тебя нет камня, ты не откроешь замка, вот и все. А раз ты не знаешь даже о существовании драгоценных замков, вряд ли ты представляешь себе, где камень-ключ или как он выглядит.

– Император не склонен носить драгоценные украшения. У него есть несколько колец, но они без камней. Хотя на шее он носит золотую цепь, на ней висит кулон с алым кристаллом.

– Я много раз видел императора на празднованиях и во время оглашения манифестов и ничего такого не припомню, – сказал Эррол. – А подобные вещи я обычно замечаю.

Сефрин в раздумьях постучала пальцами по губам.

– Если подумать, я видела его всего пару раз, когда навещала императрицу. Видела в домашней обстановке: Нифрон просто заходил что-то спросить у Персефоны. Помню, обнаружив в комнате посторонних, он первым делом прятал кулон под одежду. Тогда я обиделась – решила, он меня в чем-то подозревает. Может, этот кулон слишком важен, чтобы оставить его где-то, но и носить его на виду не следует.

Эррол обдумал ее слова.

– Что ж, если хочешь знать мое мнение – а в этом случае это не просто догадки, – я бы сказал, что кулон и есть ключ к сейфу в его личных покоях. Тебе всего-то нужно добыть его, стукнуть им по двери сейфа, и тот откроется. – Вор церемонно потер руки и сосредоточил внимание на кочерге. – Вот, пожалуйста. Все готово. Рад услужить. Счет высылать не обязательно. Я был рад помочь. Может, теперь откроешь дверь?

– Я не могу снять кулон с императора, – поспешно сказала Сефрин, обращаясь как к нему, так и к кочерге. – Последний раз мы встречались на похоронах императрицы. Это было более восьмисот лет назад, когда мне было шестнадцать. А даже если бы я смогла подойти к нему, что мне делать? Сорвать с него цепочку? Попросить показать ее, а затем убежать?

– Слушай, я сказал тебе, что делать, – произнес Эррол. – Остальное за тобой.

Кочерга загрохотала на деревянном полу, отчего все трое вздрогнули.

– По-моему, кочерга не согласна, – заметил Сеймур, отодвинувшись и от нее, и от вора.

– Ты должен помочь нам, – потребовала Сефрин. – Мой сын…

– Да-да, конечно. Мы же не хотим, чтобы с малышом Нугги что-то произошло.

– Нургьей.

– Неважно.

– Она права, – сказал Сеймур. – Нифрон не дурак. История ясно дает понять, что император невероятно умен. Он талантливый мечник и предводитель галантов, величайших воинов, которые когда-либо существовали в мире. Как писал Брэн, Нифрон выиграл Великую войну, одержав победу над принцем фрэев, который был могущественным колдуном. Такого, как он, не проведешь, и просто ограбить его тоже не удастся.

– Ясно, – сказал Эррол. – Значит, вам нужно… – Кочерга скользнула на дюйм вперед. – Ну… я хотел сказать, нам нужно другое решение.

– А оно существует? – спросила Сефрин.

– Ты могла бы его убить. – Он указал на лук. – Умеешь пользоваться этой штуковиной? – Вор язвительно улыбнулся.

– Не думаю, что убийство императора – хорошая затея, – возразила Сефрин. – Придумай что-нибудь еще.

Эррол поджал губы и потер руки.

– Честно, не знаю, что еще может сработать. – Кочерга загремела, но Эррол поднял палец, призывая подождать. – Впрочем, хотя я знаю кое-что о сейфах и драгоценных замках, я не знаток в этой области. Но я знаю одного парня…

– Этот парень – знаток?

– Да.

– Прекрасно! – воскликнула Сефрин. – Когда мы сможем с ним встретиться? Пойдем сейчас?

– Нет. У него определенные рабочие часы. Придется подождать до завтра. Отведу тебя утром. – Эррол схватил щеколду и дернул. Дверь не поддавалась.

– По-моему, кочерга хочет, чтобы ты остался здесь на ночь, – сказал Сеймур. – Видимо, из-за твоего дружелюбного характера.

Сефрин сочувственно улыбнулась вору.

– Прости.

– По-моему, слов недостаточно, – заявил Эррол.

– Похоже, мы все связаны этим делом, – сказал Сеймур.

– Звучит очень мило.

Все трое подскочили, когда кочерга одним прыжком вернулась на место возле очага.

– Я шучу! – крикнул ей Эррол. – Юмор висельника, так сказать. Не надо обижаться.

Сеймур посмотрел на черный металлический прут, прислоненный к каменной стене. Кончик по-прежнему покрывал слой пепла.

– Вряд ли у кочерги есть чувство юмора.

Глава восьмая

Побег из Урлинея

Город Урлиней еще строился. Представляя собой всего лишь каменную крепость, хаотично вырезанную в острых скалах верховьев реки Эстея, он страдал от обилия куполов. Каменные башни и роскошные ротонды венчались медными шапками. Замысловатые купола быстро пали жертвой влажных испарений джунглей и покрылись голубовато-зеленым налетом, который невозможно было счистить. Хотя люди и гоблины вели бои в чаще, дикая неукротимая местность обладала властью над ними. Превратить часть сурового Эрбонского леса в цивилизованное место было достаточно трудно, а настаивать на том, чтобы молодой город придерживался общего для всей империи архитектурного стиля, означало проявлять бессмысленное высокомерие.

«Разве надменность не всегда бессмысленна? Есть ли прок в том, чтобы размышлять о значении высокомерия?»

Иногда (а в последнее время даже слишком часто) Нолин чувствовал, что долгая жизнь тоже бессмысленна. Отличный показатель этого – осознание, что он стал задумываться о смысле таких качеств, как высокомерие и достоинство. Лишь тот, кто давно отжил свое, может тратить время на такие глупости. Чистокровных людей подобные мелочи никогда не тревожили. Они преследовали солнце, торопились создать семью, прежде чем окончится их мимолетный забег. Только люди вроде Брэна и Сефрин приносили в жертву дом и семью ради величия, потому что им приходилось делать выбор. На то и другое у них не хватало времени. Нолин от рождения обладал человеческой природой и фрэйским долголетием.

«Кошмарный коктейль, – размышлял он. – Сплошной сок, никакого алкоголя».

Вернувшись в город под защитным крылом Пятого полка, члены Седьмого вспомогательного эскадрона задержались только для того, чтобы поесть. Остальным выжившим было дозволено привести себя в порядок, но Нолин с Амикусом горели желанием отчитаться.

За ними наблюдал клерк, расположившийся возле приемной губернатора. Это был палат легата Линча, его старший секретарь и квартирмейстер, с которым Нолин виделся лишь однажды. Как обычно, имя его он забыл. Палат не попытался остановить их, не произнес ни слова, и они не стали спрашивать разрешения войти в приемную легата.

Припомнив, как суетился палат во время его прошлого визита, Нолин ожидал возражений, но низкорослый человек молча пропустил их. В крови и грязи с ног до головы, они прошли прямо в кабинет легата. Их сальные, затвердевшие от пота волосы, долгое время прижатые шлемом, торчали под странным углом. Оба производили сильное впечатление, какое могут произвести лишь солдаты, только что вернувшиеся с поля брани. Поджарые, грязные, сосредоточенные и грубые, они напоминали опасных диких зверей.

Сидевший за массивным столом Линч являл собой их полную противоположность. Стареющий легат был полным, седовласым, имел невыразительный бесформенный рот человека, который улыбается только на виселице. Одевался он не по-солдатски, променяв кожу и бронзу на более удобную мантию. Увидев посетителей, он нахмурился еще сильнее.

– Вы вернулись, – сказал легат, и в голосе его предательски прозвучали тревожные нотки. – Могли бы привести себя в порядок, прежде чем являться сюда, вы так не считаете? Докладывайте, каковы ваши успехи.

– Я не выполнил ни одной из поставленных задач, сэр, – ответил Нолин. – Кроме того, я потерял большую часть Седьмого вспомогательного эскадрона. Нас осталось всего восемь, включая меня.

Линч выпрямился и бросил взгляд на Амикуса.

– Седьмая Сикария? – Легат с пониманием кивнул. – Первый старшина знал, что вы наследный принц, поэтому отрядил вас в наш лучший эскадрон. Конечно, теперь понятно.

Нолин с улыбкой посмотрел на Амикуса.

– Недостающее звено.

– О чем это вы? – спросил Линч.

– Мы гадали, кто из командования отдавал эти приказы.

– К чему вы клоните?

– Да просто неразумно было ожидать успеха, коль скоро вы не потрудились сообщить мне, что цель задания – моя смерть. Если бы я знал, приложил бы больше усилий. Но всеми этими неясными сигналами вы существенно усложнили мне работу. Впрочем, наверное, если бы вы приказали первому старшине назначить меня в плохо натренированный отряд, это выглядело бы слишком подозрительно. – Нолин покосился на Амикуса. – Я имею в виду, что это равносильно измене. Но разве можно ожидать подобных действий от легата?

Линч бросил взгляд в сторону двери, где стоял, наблюдая за ходом беседы, палат. Затем он стукнул рукой по столу, заваленному депешами и набросками карт.

– Вы обвиняете меня?

– Конечно, нет. – Нолин усмехнулся. – Подозревать вас в попытке убить меня, – он улыбнулся сам себе, – бессмысленно. Я хочу знать, кто еще в этом замешан. Очевидно, первый старшина невиновен. Рад это слышать, поскольку он мне нравится. Если будете сотрудничать, мы позволим вам покончить с собой. Уверяю вас, это будет менее болезненно, нежели то, что я задумал.

– Да как вы смеете! Я легат Урлинея! Исполняю обязанности губернатора этого города. Вы будете…

Соединив силу мышц и стали, как умел лишь Амикус Киллиан, первый копейник Седьмого вспомогательного эскадрона Сикария обнажил короткий меч и отсек легату Линчу руку чуть выше запястья. Она отделилась ровно, и лезвие Амикуса даже не коснулось столешницы. Нолин подумал, что Амикус, верно, может убить комара на руке, не касаясь собственной кожи.

Легат, оторопев, уставился на изуродованную окровавленную конечность. Он оттолкнул стул, словно надеясь сбежать от кошмара, но оступился и рухнул. И тогда он закричал.

– Визжит, как птица куфа, – заметил Нолин, снимая с пояса кожаный ремень.

– О да! – Амикус кивнул, убирая меч. – Ненавижу этих тварей.

– Хватай его за руку, – велел Нолин, ловко перетягивая ремнем обрубок руки. Кисть так и лежала на столе – бледный разветвленный островок в луже крови. – Не хочу, чтобы вы упали в обморок, сэр. Нам нужны кое-какие сведения.

Лицо Линча побелело. Выпучив глаза, он стиснул от боли челюсти. Губы его дрожали.

– Скажите, кто приказал убить меня, иначе мы вам и вторую руку отрубим, а если станете упорствовать, то и ноги тоже. Это был мой отец? Ничего, можете сказать мне прямо. Я не обижусь. Мы с ним уже веками не обмениваемся подарками на Зимний праздник.

Как только Амикус отпустил Линча, тот принялся кататься по полу и реветь от боли и ярости. Он схватился за кровавый обрубок, оставивший темно-красные потеки на белоснежном одеянии.

– Ты труп, Нолин!

– Сомневаюсь. Уверен, мой призрак выглядел бы лучше.

– Тебе не скрыться. Он может разделаться с тобой в любой момент. Он может убить любого и когда угодно.

– Очень мило. И кто он такой?

– Думаешь, это был какой-то политический маневр? Ты глупец. Ты имеешь дело с настоящей силой. Он может уничтожить тебя щелчком пальцев. Разорвать, словно пузырь, полный крови. А потом… – Он посмотрел на стены. – Все исчезнет, будто ничего и не было.

Нолин посмотрел на Амикуса, которого слова легата тоже поставили в тупик.

– Разорвать, словно пузырь, полный крови? Это какое-то местное выражение?

– Никогда раньше не слыхал, – ответил первый.

Нолин пожал плечами.

– Так о ком вы говорите? Назовите имя.

Торопливо удаляющийся стук сандалий по мраморному полу дал им понять, что палат, который до этой минуты оставался в дверях, сбежал.

– Проклятье! – выругался Амикус.

Ослабевший от потери крови и оцепеневший легат никуда сбежать не мог. Настоящую угрозу представлял палат и его возможные действия, если он выберется из дворца и найдет отряд имперских солдат. Они помчались вдогонку. К тому времени, как они преодолели половину коридора, их жертва выскользнула из губернаторской приемной, с грохотом захлопнув за собой входную дверь.

– Замечательно, – пробурчал Амикус.

Оба остановились, не доходя до двери. По ту сторону город кишел солдатами. Преследовать палата на улице было бы не только бессмысленно, но и глупо.

– Какое наказание полагается за расчленение легата и исполняющего обязанности губернатора имперской провинции? – спросил Нолин.

– Вам – тюрьма. Мне – казнь.

– Пошли за Линчем. Возьмем его с собой. Я могу…

Со стороны кабинета раздался стук, а вслед за ним – мокрый шлепок, словно кто-то швырнул дыню в стену.

– Это еще что? – взволнованно спросил Амикус.

Звук был неприятным.

Нолин решил, что Линч попытался встать, потерял сознание и рухнул на пол. Казалось, легат принадлежал к породе людей целеустремленных и одновременно твердолобых, склонных сначала делать, а потом думать. Это объяснило бы стук, но не отвратительный шлепок… за которым последовал еще один звук – ужасный хлопок, словно что-то лопнуло. Нолин начал подозревать, что их положение стало еще хуже.

Они поспешили обратно – в кабинет губернатора. Но прежде чем войти, оба замедлили шаг и неуверенно потоптались на пороге, не решаясь заглянуть внутрь. Звук, навевавший жуткие мысли, все еще стоял у них в ушах, однако никакая воображаемая картина не могла сравниться с тем, что они обнаружили в действительности. По крайней мере в этом случае воображение уступило замысловатой реальности. Впрочем, мир всегда находил способ усилить ужас.

Линч был мертв. Не было нужды проверять труп. Они бы не смогли, даже если бы хотели: трупа – как такового – не было. Тело легата разорвало на куски. Ноги Линча разлетелись по разным концам комнаты, а голова с открытыми глазами и хмурым выражением лица закатилась под стол. Кровь сочилась моросью со стен, капала на отполированный пол и стекала с потолка высотой двенадцать футов. Кровавые брызги лучами расходились по всей комнате от опрокинутого стула.

«Разорвать, словно пузырь, полный крови…»

Нолин и Амикус переглянулись, разинув рты.

– Какого Пайра тут произошло? – спросил Нолин.

– Понятия не имею. – Первый копейник оцепенело смотрел на кровавые ошметки. – Но мне это не нравится.

– Вынужден с тобой согласиться.

Они попятились.

Скорее всего, палат доложит о нападении на легата первому встречному солдату. Джунгли, кишащие ордами гхазлов и ядовитыми змеями, начинали казаться относительно дружелюбным местом. Не говоря больше ни слова, Нолин и Амикус бросились к выходу.

Нолин ожидал, что на выбеленном солнцем крыльце губернаторской резиденции их встретит вооруженный отряд. Так и вышло, однако это были не разъяренные личные охранники легата.

– Надеюсь, вы не возражаете, сэр, – сказал Райли Глот, державший палата за локоть. – Нам показалось, что он куда-то уж слишком торопится и что лучше попридержать его, чтобы не сбежал.

Остатки Седьмой Сикарии расположились у крыльца на покрытой грязью улице. Нолин думал, что они отправились в термы, однако выглядели солдаты все такими же грязными, как Амикус и он сам.

В новом строящемся городе повсюду царил хаос, и мало кто обратил внимание на потрепанных солдат, окруживших палата. Им не пришлось зажимать ему рот рукой или приставлять кинжал к горлу. Штабной офицер мог бы закричать, позвать на помощь, но он как будто смирился со своей участью. Возможно, Райли пригрозил ему расправой, а после увиденного в кабинете губернатора палат наверняка воспринял бы любую угрозу всерьез.

Мимо катились колесницы с пассажирами и телеги, груженные бревнами и камнями. Вдалеке громкий голос выкрикивал команды, в ответ на которые раздавался хор голосов.

– Как прошла встреча, сэр? – чересчур бодрым голосом спросил Джарел. – Надеюсь, хорошо?

– Нет.

Остальные молчали, но тишина, усиленная тревожными переглядываниями, говорила сама за себя. Райли помрачнел.

– Сдается мне, нам необходимо быстро найти что-нибудь, на чем можно отсюда убраться?

– Нет, – сказал Нолин. – То есть мне бы точно не помешала колесница. Амикусу тоже. Но остальным… – Он внимательно посмотрел на палата. – Мои солдаты ни в чем не виноваты. Их там даже не было. Ты сам видел.

Престарелый палат, которого по-прежнему удерживал Глот, никак не отреагировал.

– Ни в чем не виноваты, сэр? – с подозрением спросил Джарел.

– Миф, Клякса, колесницы! – рявкнул Райли.

Двое вышли на проезжую часть улицы, размахивая руками и преграждая путь повозкам. Увидев три большие колесницы-ратха, с четверкой коней каждая, они загнали их на обочину.

– Простите, парни. – Миф схватил лошадей за уздечки. – Нам нужны ваши телеги.

Возницы открыли было рты, чтобы возразить, но Миф поспешно указал в сторону крыльца.

– Они нужны сыну императора. – Клякса подскочил ко второй четверке лошадей. – Если хотите поспорить, то вон он, Нолин Нифрониан.

Рты резко захлопнулись. Один из солдат в первой колеснице отдал честь. Затем все ездоки выпрыгнули так быстро, что забыли свои копья.

– Ваше высочество! – Амикус жестом пригласил Нолина идти первым.

– А с Деметрием что делать? – поинтересовался Райли.

«О боги! Деметрий – вот как зовут палата!»

– Пока заберем его с собой.

– Куда направляемся, сэр? – спросил Клякса, взяв на себя управление третьей колесницей.

– К реке.

К счастью, вереница колесниц, несущихся по улицам военного лагеря, быстро превращавшегося в город, не являла собой из ряда вон выходящего зрелища. Иногда, правда, дороги были слишком узкими, так что прохожим приходилось отскакивать в сторону, но никому не казалось подозрительным, что солдаты куда-то мчатся. Прихватив с собой Деметрия, они выиграли немного времени, но Нолин понятия не имел сколько. Опираясь на свою давнюю теорию о том, что боги наложили на него проклятие, он опасался, что кто-то уже обнаружил останки Линча. В соответствии с той же теорией кто-то должен был заметить, как они вышли из резиденции губернатора, захватили чужие колесницы и отправились к реке. Значит, своих преследователей они опережали всего-то на несколько минут. Кругом, однако, не происходило ничего необычного, так что в душе еще теплилась надежда. Город привычно гремел голосами и самыми разными звуками, металлические колеса оглушительно стучали по вымощенной камнем дороге, однако ни рога, ни колокола Нолин не слышал. Если мертвого легата – не просто убитого, а ставшего жертвой какого-то изувера – уже обнаружили, по городу объявили бы тревогу. Ее отсутствие обнадеживало.

Амикус управлял колесницей столь же блестяще, как орудовал мечом, и сумасшедшая гонка благополучно окончилась в речном порту. Колесницы промчались по пристани и резко затормозили, налетев на кнехты. У пирса стояло шесть пришвартованных бирем. Нолин прибыл в Урлиней по морю и знал, что одномачтовые галеры могли переправить его в Персепликвис или куда-нибудь еще. Он пока не решил, куда в конце концов отправится. Знал лишь, что покидает это место.

Они спрыгнули с колесниц и оглядели пришвартованные суда с двойными рядами весел и мордами драконов на носу.

– С этой минуты никто из вас мне не подчиняется, – сказал Нолин. – Я больше не старшина. Я напал на легата. По законам империи я беглый преступник, посему не имею права командовать вами…

– Вы отрезали человеку руку! – Деметрий наконец обрел дар речи. Его лицо побагровело, и он попытался вырваться из крепкой хватки Райли.

– Нет, это сделал я, – поправил его Амикус.

– Неважно, – сказал Нолин. – Линч мертв.

– Мертв? Вы его убили? – спросил Райли.

– Как ни странно, нет, – ответил Нолин и добавил, глядя на палата: – Я не надеюсь, что ты мне поверишь, но уверяю тебя: я не собирался убивать твоего господина. На самом деле он был для меня уликой. Его смерть – ненужная мне проблема. Однако меня обвинят в его убийстве. – Он вновь обратился к солдатам: – Любого, кто станет помогать мне, обвинят в предательстве. Если вас поймают, то казнят, поэтому предлагаю проститься здесь.

– Это я отрубил легату руку, – сказал Амикус. – Я не могу сделать вид, что невиновен.

Нолин кивнул.

– Ладно. Значит, нас двое.

– Трое, сэр, – сказал Джарел.

– Ах, ну конечно, – согласился Нолин.

– Я тоже остаюсь с вами, сэр, – сказал Эверетт. – Мне рассказали, что вы пытались спасти меня. Скорее всего, вы и правда это сделали. Я обязан вам по крайней мере одной жизнью.

Нолин улыбнулся.

– Очень мило, Эверетт, но…

– Мы все с вами, сэр, – заявил Миф.

На лицах остальных Нолин увидел то же выражение веселого согласия.

– Вы еще не поняли, сэр? – спросил бедняк из Калинии. – Теперь вы один из нас.

– Ради всего святого, как тебя зовут?

Солдат улыбнулся и тут же скривился от боли во рту.

– Рамаханапар Мирк, сэр.

– Мирк? Что ж ты раньше не сказал? Это даже я в состоянии запомнить.

– Мирк прав, сэр, – вставил Райли. – Теперь вы член Седьмой Сикарии.

– Да нет же! Это я и пытаюсь вам втолковать. Я предал командование и больше не имею права носить эту форму.

– Я вступил в легион, чтобы служить вам, – сказал Джарел, – а не империи. И уж точно не императору.

– Всем известно, что меня разыскивали за убийство, – заявил Уэлдон Смирч по прозвищу Клякса, – потому-то я и вступил в легион. Убийство легата лишь повышает ваш статус в моих глазах.

– Седьмая Сикария всегда была чем-то большим, чем обычный эскадрон, – сказал Райли. – Когда вы стали одним из нас, вы стали и членом семьи. А мы своих не бросаем. Линч пытался убить нас всех. Вы совершили справедливое возмездие. Если на то пошло, я с гордостью пойду на казнь бок о бок с вами, сэр.

– Нас осталось так мало, – сказал Миф, – что нас просто расформируют. Я этого не вынесу. Пора нам стать легендой.

– Значит, вы все намерены дезертировать со мной? – Нолин разочарованно покачал головой. – Глупо, но трогательно.

– А с ним как быть? – Райли встряхнул Деметрия.

– Надо бы прикончить этого мелкого проныру, – сказал Клякса. – Он знает, куда мы ушли, сколько нас…

– Ты, наверное, прав, – ответил Нолин, – но я не привык убивать невинных.

– Возможно, вам стоит приобрести подобную привычку, – сказал Клякса. – Раз вы пускаетесь в бега, словно преступник.

– Я не намерен становиться преступником в бегах. Может, мне стоит отправиться во дворец и встретиться с отцом лицом к лицу. Раз и навсегда выяснить отношения. Глупо, правда?

– А палат? – спросил Райли.

– Деметрий, – сказал Нолин, – я не стану убивать тебя, но и оставить здесь не могу. Так что ты едешь с нами. Веди себя хорошо. Помалкивай и не привлекай внимания. Если будешь вести себя подобающе, мы отпустим тебя, как только окажемся в безопасности. – Нолин повернулся и осмотрел корабли. – Вон тот. – Он указал на судно, на носу которого были нарисованы изумрудные глаза. – Как считаете, если вежливо попросить, они не откажутся подбросить императорского сына?

Как и на любом военном судне, на имперской биреме «Передовой» было очень мало места. Чтобы вместить сотню человек, на корабле имелось пять палуб, правда, одна отводилась под балласт, а другая была слишком мала, чтобы вместить что-либо, кроме провианта. Оставались две палубы, занятые гребцами, и верхняя, не защищенная от ветра, дождя и солнца. Четырехэтажный полубак, воздвигнутый прямо за мачтой, служил солдатам укрытием. Матросам – тем, кто управлял большим парусом и парусом поменьше, который иногда разворачивали на носу, – было негде находиться, кроме как среди такелажа.

Нолин выбрал именно этот корабль в доках Урлинея лишь из-за цвета глаз, нарисованных на носу. У людей глаза всегда были карими; у всех фрэев без исключения – голубыми; бэлгрейглангреане имели янтарные глаза; глаза гхазлов, как заметил Нолин, всегда были желтыми. В целом мире, кроме него, лишь Сефрин отличалась зелеными глазами. И у «Передового» прямо над ватерлинией красовались изумрудные глаза – большие, зоркие и женственные. Выбор был почти случайным, целиком основанным на эмоциях. Скорее всего, за образец взяли глаза русалки, якобы превосходившие своей зеленью цвет самых ценных камней. Но – в отсутствие информации – у него не оставалось ничего, кроме эмоций. Он принял немало решений, полагаясь на чувства. Женщины называли это интуицией, мужчины – инстинктом. Отец считал подобные вещи глупостью, но мать называла это голосом Элан. Сури как-то сказала, что чувства – это звуки души, которые можно услышать, если прислушаться, как мир напевает мелодию истины. Нолин не знал, чему верить, но скучал по Сефрин, и те глаза напомнили ему о ней.

На борт они взошли беспрепятственно. Военной формы оказалось более чем достаточно, чтобы послужить пропуском. Солдат приветствовали на кораблях в качестве дополнительной охраны, и никто не поставил под сомнение слово Нолина как офицера. Труднее было настоять на том, чтобы корабль отплыл незамедлительно. Для этого Нолину пришлось назвать свое имя, а это означало, что любые преследователи без труда догадаются, куда Седьмая Сикария отправилась после смерти Линча.

Хотя легат превосходил Нолина рангом и поэтому мог отдавать ему приказы, люди встречали принца с бóльшим почтением. Узнав, что на борту находится наследник имперского трона, капитан корабля тут же уступил главенство на судне Нолину. Принц, как с тех пор называли Нолина члены команды, отказался от предложенного ему вина и сыра из свежих запасов, только что погруженных на борт, и этим заслужил осуждение Кляксы, но одобрение матросов.

С двух палуб протянулись весла, «Передовой» вошел в реку Эстея и направился на юг – к морю – с остатками Седьмого вспомогательного эскадрона Сикария на борту.

– Явно лучше, чем пешком, – сказал Миф, когда все восемь солдат выстроились у бортов, наблюдая за проплывающим мимо берегом, покрытым густой зеленью.

– А где палат? – спросил Нолин.

– Вон он, – ответил Райли и указал на коротышку, сидевшего на палубе, прислонившегося к планширу и плотно закутавшегося в тонкое одеяние. – Его устраивает там сидеть. По-моему, он немного побаивается воды. Вряд ли паршивец умеет плавать.

– Как долго мы пробудем на борту? – спросил Нолина Рамаханапар Мирк.

– Пока не знаю, – ответил Нолин. – Прежде всего мне надо было выбраться из Урлинея. Теперь, когда мы в пути, я должен все обдумать.

– Я думал, вы уже приняли решение. – Амикус, распрощавшись с джунглями, повернулся к ним спиной и оперся локтями о поручень. – Вы говорили, что возвращаетесь домой, чтобы встретиться с отцом.

– А еще я сказал, что это глупая идея. А поскольку он и тебе смерти желает, брать тебя с собой было бы по меньшей мере невежливо, ты так не считаешь?

– Что все-таки произошло между вами и вашим стариком?

Нолин всплеснул руками.

– Хотел бы я знать! Мы никогда не ладили. Наверное, во многом из-за того, что я наполовину человек.

– Но он же женился на вашей матери, – заметил Джарел.

Нолин смотрел на темную зыбкую воду, катившуюся под корпусом корабля неосязаемыми волнами.

– Персефона была кинигом. Она управляла кланами людей. Отцу были нужны ее войска. Но после войны баланс сил сдвинулся, а после ее смерти – и того больше. – Он вздохнул и повернулся к изогнутому носу корабля. – Не знаю. Капитан кажется вполне услужливым. Может, попросить его высадить нас в Кэрике. Мы могли бы жить там, будто великаны.

Он натянуто рассмеялся. Остальные вторили сочувственными смешками.

– Я бы хотел отправиться в Персепликвис, сэр, – сказал Мирк. Юноша снял бинты, но красные рубцы на щеках по-прежнему были заметны. – Всегда мечтал увидеть великий город.

– Столько лет прошло с тех пор, как я уехал, – сказал Амикус.

– Я там был только проездом, когда бежал из Роденсии. – Клякса вытер нос рукой. – Когда спасаешься бегством, много увидеть не удается.

– Это удивительное место, – сказал Джарел. – Раньше я ездил туда на биржу с отцом дважды в год. Больше всего мне запомнились тамошние блюда. Такое разнообразие! В Персепликвисе я впервые отведал тигра.

– И как? – спросил Эверетт.

У мальчишки было невинное и любознательное лицо, и Нолин решил, что тот провел в джунглях и в составе легиона совсем мало времени: и то и другое обычно лишало человека любопытства. Эверетт по-прежнему походил скорее на ребенка, чем на взрослого мужчину, однако Нолин помнил поседевшего пожилого Брэна, не утратившего духа юношеской невинности. Возможно, не все мили одинаковы.

Джарел задумался.

– Тигриное мясо… ну, оно, наверное, как и сам зверь: на вид приятное, но брать надо приступом. Я жевал тот кусок мяса, пока челюсть не заболела. Пришлось выплюнуть, пока никто не видел, а то я испугался, что, если проглочу, он меня удушит.

– Мне нравятся фонтаны, – сказал Амикус, глядя на верхушки деревьев, словно мог видеть за ними фонтаны. – Пресная вода вырывается на поверхность по всему городу. И термы! Милостивые боги, какое наслаждение!

– Да! – Нолин улыбнулся воспоминаниям. – Они потрясающие. Чтобы облегчить боль в напряженных мышцах и смыть грязь, нет ничего лучше, чем опуститься в горячую воду с паром.

– Прибавьте к этому женщину и бутылку вина, и я с вами, – сказал Миф.

– А ты, Райли? – спросил Амикус. – Что ты помнишь?

Мужчина покачал головой.

– Никогда там не был. Я из Рхулинии. Даже через реку Берн никогда не переправлялся. Вырос в старом шахтерском городке к северо-востоку от Вернеса. Отец, все его братья и их деды трудились в предгорьях, добывали железо и уголь. Сгорбленная спина и сухой кашель показались мне недостаточной наградой за жизнь, проведенную в тяжелом труде, так что, будучи великим умником, я вступил в легион. И это все, чего я достиг за двадцать лет службы. – Он постучал по мятым доспехам. – Мысль о том, чтобы вернуться домой к жене и родным, теперь кажется мне весьма привлекательной. Но я готов повидать этот замечательный город, раз туда нас ведет его высочество.

– Я понятия не имею, куда мы должны идти, – сказал Нолин. – И, может, это покажется вам странным, но, когда я был молод – примерно восемьсот сорок лет назад, – я знал женщину по имени Сури. Она была… – Нолин точно не знал, как ее назвать, и выбрал слово: – Мистиком. Она понимала речь мира. Мир говорил с ней, и она отвечала. Сури была способна на невероятные вещи, вы даже не поверили бы. Она говорила, что наитие – это когда Элан сообщает нам что-то, что нам нужно знать.

– То есть как дрожь, когда кто-то целится тебе в спину из лука? – уточнил Миф.

– Ну да, наверное, но, может, и посложнее. Это когда ты понимаешь сердцем то, чего никак не можешь знать головой. Иногда ты ошибаешься, как и в любом другом случае, но это не значит, что это неправда. Сури научила меня доверять этому голосу, даже если слушать его бывает больно.

– И этот голос… он велит вам плыть в Персепликвис? – спросил Амикус.

Нолин покачал головой.

– Честно говоря, этот голос молчал веками, но здравомыслие говорит, что возвращаться домой – безумие.

– Вовсе нет, сэр, – сказал Джарел. – Это предначертано вам судьбой. Такова воля Единого.

– Что ж, будем надеяться, Единый знает, что делает.

Глава девятая

В чертогах Драгоценной крепости

При первых проблесках рассвета дверь дома Сефрин наконец распахнулась, так что все трое сумели выйти. Сеймур вернулся в архивы, а она последовала за Эрролом в восточные кварталы, где наиболее удачливые предприятия расположились вдоль берега реки, чтобы на баржах ввозить и вывозить товары. Они остановились перед внушительным зданием, построенным из тщательно вытесанных плит розового гранита, возвышавшимся в торговом районе, словно лебедь среди стаи уток. Здесь располагалась фирма «Западное Эхо. Изделия из драгоценных камней».

– Да ты шутишь, – сказала Сефрин, разглядывая массивное строение, которое все называли Драгоценной крепостью. На лавку она совершенно не походила. Здание в пять этажей, занимавшее целую сторону торговой площади, высилось над остальными. – Ювелир Августин Бринкл? И ты с ним знаком?

Эррол Ирвин кивнул. Утром, пробегая по улицам так быстро, что Сефрин заподозрила его в желании от нее улизнуть, вор сказал очень мало. Небо потемнело от туч, в преддверии грядущего ливня воздух сделался тяжелым от влаги. Казалось, грязно-серые клубы в небе вот-вот разразятся снегом – и начнется метель. Сефрин продрогла, хотя было не так уж холодно. Зима подошла к концу – приближалась весенняя буря.

– Ты о нем тоже слышала? – спросил Эррол.

– О нем все слышали! Мало того что он самый главный предприниматель в городе, так он еще и бэлгрейглангреанский посол, – ответила Сефрин.

– Меня впечатляет, что ты можешь это произнести. Ходят слухи, один человек, попробовав выговорить это слово, вывихнул себе язык. Большинство, по понятным причинам, говорит «гномы».

Сефрин посмотрела на фасад здания с несколькими бронзовыми дверями, украшенными рельефами, изображавшими гномов-ремесленников за различной работой.

– Невероятно, – сказала она и потянулась к двери.

– Стой, – остановил ее Эррол. – Еще рано.

– Что? Почему? Ты так спешил сюда, что я решила, что у тебя много других важных дел.

Эррол сложил ладони вместе, используя их в качестве указки.

– По двум причинам. – Он нацелил руки на двери Драгоценной крепости. – Во-первых, нас не пустят. Во-вторых, Бринкл еще не прибыл. – Он указал кончиками пальцев на улицу. – Августин появится ровно через две минуты.

– С чего ты взял? Как ты можешь так точно определять время? – Она посмотрела на огромные солнечные часы в центре площади. Из-за плотной завесы туч невозможно было разглядеть даже слабую тень. – У меня превосходное зрение, но я не вижу…

Вор закатил глаза.

– Я тебя умоляю. Если начать перечислять все, чего ты не замечаешь, список выйдет слишком длинным. Нам осталось всего минута и сорок две секунды.

– Все равно не понимаю, откуда ты это узнал.

Он потер рукой лицо, как бы подчеркивая раздражение.

– Ты никогда не замечала, как пекари на улице Гриффин выкладывают булки? От первых двух подносов, почти пустых, поднимается пар. От третьего и четвертого – нет. Пекари всегда выставляют первые изделия из теста перед рассветом, чтобы застать полусонную толпу городских бедняков по пути в карьер. Вторую порцию они выкладывают ровно через час, чтобы от нее шел соблазнительный аромат, как раз тогда, когда мимо идут торговцы. Опять же, на крылечках домов на Брайтонских высотах стоят кувшины с молоком, значит, их уже доставили, но еще не забрали. И хотя телеги с молоком и хлебом уже расположились вдоль улицы Бристоль, фургоны со льдом еще не подоспели. Мне продолжать?

– Это всего лишь означает, что наступило утро. Никто не придерживается утреннего распорядка настолько точно.

– А господин Бринкл придерживается. Я хорошо изучил его самого и его заведение. Прекрасно знаю привычки этого парня. Позволь сказать: он страшный педант.

– Погоди-ка. – Сефрин прищурилась. – Ты наблюдал за ним? На самом деле ты ведь не знаешь посла Бринкла?

Эррол пожал плечами.

– Я все знаю про него.

– Как и все вокруг! Почему ты сказал, что вы знакомы?

– Я сказал, что знаю одного парня.

– Но это не так. Ты солгал.

– Ничего подобного. Я знаю о существовании Августина Бринкла – это правда. Ты сама предположила, что это значит нечто большее. Сама и виновата. Кроме того, – он пожал плечами, – мне не понравилось, как на меня уставилась твоя кочерга. Я не представлял в своем будущем гибель от каминного инструмента. Разумнее казалось заявить, что я могу сыграть важную роль в твоей маленькой мелодраме, нежели признать, что мне нечем помочь.

– Мелодраме? Ты ведешь себя до ужаса надменно для простого уличного вора.

Эррол округлил глаза.

– Уверяю тебя, я не простой. Ты дала Арвис Дайер задание найти лучшего абактора, и, как ни странно, чокнутой карге это удалось.

– Лучшего кого?

Эррол нахмурился.

– Строго говоря, так называют угонщика скота, и, хотя я таким делом, как правило, не занимаюсь, я предпочитаю это слово. «Грабитель», «взломщик», «бандит» или «жулик» запятнаны всякими неудачниками, а «преступный гений» даже для меня звучит слишком напыщенно.

Она никак не могла понять Эррола Ирвина. С виду он был умен, однако казаться умным и обладать интеллектом на самом деле – разные вещи, и Сефрин не понимала, с кем имеет дело. Она уже начала подозревать, что Эррол никакой не гений и даже не вор, а просто мошенник, пускающий пыль в глаза. Да, своими точными наблюдениями и быстрым умом он сумел произвести на нее впечатление, но пока от этих его достоинств не было толку, она просто стояла и мерзла на холоде.

– Ах, как раз вовремя, – сказал Эррол, едва заметно кивнув в сторону паланкина, который несли по улице четверо мужчин. – Гном потрясающе пунктуален. Наверняка солнце ориентируется на него, когда нужно всходить. Знаешь, они ведь все такие.

– Понятия не имею, о чем ты.

– О малом народце – гномах. Они все помешаны на точности. Что ж, это полезно в их ремесле. Даже мельчайшая ошибка может превратить бриллиант в пыль или обрушить мост.

Уважение Сефрин к его интеллекту упало еще ниже.

– Правда? Вот так всех под одну гребенку? Как бы тебе понравилось, если бы Августин сказал, что все люди точно такие же, как ты?

– Он бы никогда такого не сказал. Он бы понял, что я уникален. Равнять меня с человечеством в целом – то же самое, что сравнивать ястреба с мухами.

– Я имела в виду, что ты высказываешь собственное мнение, а не факт. И хотя ты можешь быть уверен, что твоя гипотеза верна, на самом деле это не обязательно так. Ты этого не знаешь.

– Знаю.

– Откуда?

– Я уже объяснил. – Эррол вздохнул. – И должен признаться, очень трудно говорить с кем-то настолько невнимательным. Августин Бринкл не стал бы говорить, что все люди такие же, как я, потому что гномы любят точность.

На кончике языка у нее вертелся десяток возмущенных ответов, но у Сефрин не осталось на это времени. Прибывший паланкин остановился у гигантских дверей Драгоценной крепости.

Паланкин с остроконечной крышей, окошками и шторками, напоминавший небольшой лакированный, богато украшенный домик, опустился на подпорки. Мужчина – не один из вспотевшей четверки, несшей паланкин, а другой, в чистом одеянии, бежавший за паланкином, – подошел и открыл дверцу. Затем протянул руку, чтобы помочь Августину Бринклу сойти.

В Персепликвисе было очень мало бэлгрейглангреан, а в Мередиде их не было вовсе. Поскольку Сефрин редко бывала где-то еще, она встречала всего нескольких гномов. Посол Бринкл проводил торговые переговоры с первым министром в правом крыле дворца, вдалеке от Имперского совета. Сефрин смутно помнила встречу с королем Дождем, правителем Бэлгрейга, когда была ребенком, но ныне эти воспоминания представляли собой лишь череду туманных образов. Лучше она помнила о том, что ее родители высоко оценивали короля Дождя. Это было странно, если учитывать, как сильно ее мать Мойя недолюбливала гномов, особенно Гронбаха, чье имя часто употребляла в качестве ругательства.

Увидев Бринкла, Сефрин первым делом подумала, что магнат на удивление мал ростом. Те немногие бэлгрейглангреане, которых она встречала, достигали не менее четырех футов. Бринклу до этого было очень далеко. Он мельком глянул на них обоих, соскочив с полуфутовой подножки и при этом не пролив ни капли чая из фарфоровой чашки, которую держал в руке.

– Доброе утро, Августин, – весело приветствовал его Эррол.

– Я тебя знаю, да? – В ответ Эррол самодовольно улыбнулся, однако тут же понял, что Августин обращается к Сефрин. Гном на мгновение задумался, постукивая потрясающе крошечным пальцем по щеке. – Ах да! Ты Сефрин – полукровка, дочь Мойи и Тэкчина, верно?

– Да, – ответила она.

Ее немного покоробило слово «полукровка». Сефрин слышала его и прежде, и оно никогда ей не нравилось. Был у него какой-то оскорбительный оттенок. Она на секунду задумалась, как бы ему понравилось, если бы его назвали карликом, но поняла, что он не имел в виду ничего обидного. Некоторые слова быстро входят в моду, потом устаревают, а некоторые с течением времени и вовсе меняют свое значение. Куда важнее намерение говорящего. Сефрин понимала также, что не может себе позволить обижаться на подобные мелочи. Сейчас не время придираться к словам.

– Скажи-ка, – спросил Бринкл, – твоя мать правда была такой блестящей лучницей, как говорят?

Сефрин удивилась. Немногие помнили Мойю, и Сефрин не ожидала, что чужеземный посол окажется знаком с легендой.

– Как она сама говорила… – Она помолчала, вспоминая слова, которые мать часто повторяла. – Они и половины не знают.

Гном широко улыбнулся. Паланкин у него за спиной унесли. Человек, открывший дверцу, тоже отошел и теперь держал открытой дверь в Драгоценную крепость, но Августин, судя по всему, не спешил.

– Ты все еще председатель Имперского совета, не так ли? Давно уже там?

Она покачала головой, оценивая слово «давно».

– Учитывая, что я основала его четыреста лет назад и была его председателем с первого дня, я бы сказала, что начальный этап пройден.

Крошечный гном рассмеялся, и его смех был как раз таким высоким, как следовало ожидать.

– Ты мне нравишься, Сефрин. Как это мы раньше не встречались?

– Император не оказывает Имперскому совету должного уважения, а я не ношу драгоценностей. – В подтверждение своих слов она подняла руки.

Августин кивнул и глянул на небо.

– Кажется, дождь собирается. Ты спешишь или, может, поднимешься? Мне пора налить новую чашку. – Он печально посмотрел на ту, что держал в руке.

– С радостью.

– Замечательно! – воскликнул Августин.

Ее грустный взгляд метнулся в сторону Эррола.

– Но как же мой слуга?

– Возьми его с собой, если хочешь.

Эррол открыл рот, но Сефрин покачала головой, взглядом призывая его молчать.

Изнутри Драгоценная крепость ничем не напоминала мрачного форта. Это был мир изящных лестниц и разветвленных коридоров, озаренных светом из скрытых окошек, который отражался от натертого до зеркального блеска белого мрамора. На нижнем этаже размещались склад и погрузочная платформа; этажи повыше были заполнены мастерскими и крошечными печами, созданными для растапливания мелких кусочков металла и стекла. Наверху мастера занимались огранкой драгоценных камней и создавали предметы искусства, придуманные теми, кто располагался на последнем этаже.

Едва они вошли, как изучающий, оценивающий взгляд Эррола забегал. Вор стал похож на голодного пса, вдруг оказавшегося на бойне среди мясных туш. Сефрин знала, о чем он думает. Не наверняка, конечно: вряд ли кто-либо мог разобраться в этой темной бездне. Но не нужно быть самим Эрролом Ирвином, чтобы понять: он планирует ограбление, ищет слабые места, отмечает наиболее подходящие цели.

Кабинет Августина, роскошный, хотя и тесноватый, располагался на верхнем этаже. Они поднялись туда в двигающейся вертикально комнатке, которую Бринкл назвал элеватором – тем, что поднимается. Почти все здесь подходило Бринклу по размеру. Стулья, стол, даже чашки и камин были вполовину меньше обычного. Однако потолок оказался высоким, и Сефрин с Эрролом не пришлось нагибаться.

В кабинете стояли два стула обычного размера. «Интересно: они всегда находились там или их принесли специально для гостей?» Они присели возле горевшего камина. Слуга принес чайник и разлил чай в три чашки.

– Удивительно, что вы знаете про мою мать, – сказала Сефрин. – Вы не выглядите таким уж старым.

– Пусть не вводит тебя в заблуждение мой рост. – Бринкл нахмурился. – Я не ребенок.

– Я не имела в виду ничего такого, – торопливо сказала Сефрин, раздраженная тем, как быстро некоторые склонны обижаться. – Просто мама умерла почти тысячу лет назад, а я не думала, что бэлгрейглангреане живут так долго.

Бринкл кивнул, принимая объяснение.

– Гномы живут дольше людей, но вовсе не так долго, как фрэи. Мне пятьдесят восемь, и я неплохо сохранился для своего возраста. О твоей матери мне известно из историй. – Августин придвинулся к открытому камину и небрежно потер руки, прогоняя утренний холодок.

– Вы читали «Книгу Брин»? – спросила Сефрин.

– Какую книгу? Никогда о ней не слышал.

– Тогда как… – начала она.

Он усмехнулся, будто знал тайную шутку.

– Король Дождь, основатель Второго Бэлгрейглангреанского королевства, был одним из героев, спустившихся в загробный мир вместе с твоими родителями. Повесть об этом приключении известна нашему народу, равно как и другие подвиги того отряда храбрецов.

– О… те истории.

Она едва не сказала «мифы», но вовремя прикусила язык. Судя по тону, Бринкл принимал эти рассказы за чистую монету. Сефрин давно поняла, что ее родители, как и большинство взрослых, любили приводить в восторг впечатлительных детишек историями о мире, в котором было больше волшебства, нежели в реальности.

– Как волнующе думать, что ты знала участников того знаменательного похода и говорила с ними. А что твой отец? Он еще жив?

– Да, вообще-то он всего на несколько лет младше императора Нифрона.

– И ты родилась еще до строительства Персепликвиса, так? Ты встречалась с Персефоной и… ты знала… ты видела… Сури?

– О да! – Она улыбнулась при звуке этого имени. – Старушка была мне как двоюродная тетя. Мама водила нас к ней в гости.

– Нас? – спросил Августин, внимательно слушая и широко открыв глаза.

«Для него это гораздо больше, чем миф».

– Да. Меня, Нолина и Брэна, сына Роан и Гиффорда. Мы каждое лето ходили в Лес Мистика – волшебное место даже без Сури, но с ней…

Ее захлестнули зыбкие, беглые воспоминания, размытые временем. Сефрин вспомнила белую волчицу, с которой Сури вела беседы. «Но она ведь просто притворялась… да?» Сефрин помнила запах волчьего меха и то, каким мягким он был, когда она ее обнимала. «Почему взрослые подпускали меня так близко к дикому зверю?» А еще там было дерево, внутри которого якобы обитало злое существо. «Уж это наверняка сказка… правда?» А когда Сури приходила к стоячему пруду у старой ивы, светлячки мигали в унисон. «Наверняка это искаженное воспоминание, ведь магии – настоящей магии – на самом деле не существует. Или?..»

Тогда все казалось настолько реальным, но восемьсот лет спустя отделить детские фантазии от взрослой действительности было сложно. И все же в одном она была уверена. Она знала, что те годы были лучшим временем ее жизни, наполненным дружбой, весельем, музыкой и танцами: Сури обожала кружиться.

– Расти в этом месте было прекрасно, но…

– Да? Продолжай.

– Ну, из-за этого все, что случилось потом, меня несколько разочаровало.

Бринкл вновь рассмеялся, душевно и заразительно.

– Могу себе представить. Вернее, хотел бы. Я вырос в суровых каменных залах – и холодными были не только полы и стены. Я ощущал тепло, лишь слушая те великие сказы о древних временах. – Он восхищенно покачал головой. – Эти люди и герои – такие смелые и бесстрашные – действительно заботились друг о друге и рисковали не только жизнью во имя спасения мира. Где теперь найти такую самоотверженность? В наше время каждый за себя. Я вырос, мечтая стать Дождем – не королем Дождем, а Дождем-копателем, членом отряда, с которым происходили разные приключения – на земле и под землей. Когда мы играли, его роль всегда доставалась моему брату. Мне же приходилось быть Морозом или Потопом, потому что все отказывались играть эти роли – ведь они были всего лишь строителями, не ходили в загробный мир и не встречали Дроума. – В глазах Августина появился странный блеск, когда он посмотрел на Сефрин. – Твоя мать его оскорбила, да?

– Нет. Если верить ее рассказам, она резко отчитала его слугу.

Он косо взглянул на нее.

– Ты не веришь?

– Ну, трудновато такое вообразить, разве нет? Что мои родители якобы умерли, навестили скончавшихся старых друзей и родных и вернулись. И почему-то только им одним это удалось. Прошли века, а никто так и не нашел хижины ведьмы, не заявил, что побывал в замке Дроума или белой башне Феррола. – Она пожала плечами. – По-моему, это все выдумки. В «Книге Брин» ничего этого нет, а если бы вы пообщались с моей матерью, то поняли бы, что она далеко не всегда говорит правду.

– Понятно. Что ж, возможно, тебя успокоит, что король Дождь подтвердил эти истории и завещал их нам, а мы слово в слово передавали их из поколения в поколение.

– Но откуда вы знаете, что они не были искажены в пересказе?

– Точность, – заметил Эррол.

Сефрин прижала руку к лицу.

– Пожалуйста, не начинай.

Эррол закинул ногу на ногу и скрестил руки.

– Я просто говорю, что гномы – очень въедливый народ, вот и все.

– Ну а что ты? – Августин будто не слышал реплики Эррола.

– А что я?

– Ты это умеешь? Ты можешь стрелять из лука, как твоя мать?

– Ах! – Сефрин со вздохом покачала головой. – С Мойей никто не сравнится.

– Но она тебя научила, да?

– Она многому меня научила. В основном тому, о чем я сожалею. Вы знаете, что она умела ругаться на пяти языках? Ну вот зачем мне знать, как словесно осквернять мертвых на языке гхазлов фир рэн? Часто ли это знание приносит пользу?

Августин призывно улыбнулся, будто не слышал ни слова из того, что она сказала.

– Готов поспорить, ты можешь. Уверен, ты невероятна. Говорят, Мойя была лучшей, потому что изобрела стрельбу из лука и пользовалась волшебным луком, вырезанным из древесины знаменитого древа-оракула в Лесу Мистика, но фрэи обладают ловкостью, которой недостает людям и бэлгрейглангреанам. Мы все это видели. Вот почему победа, которую Амикус Киллиан одержал над Эбриллом Орфом на арене, была столь потрясающей. Конечно, в рукопашном бою нужна грубая сила, но в стрельбе из лука… дочь Мойи Великолепной, в жилах которой течет фрэйская кровь отца из племени инстарья, была бы невероятна.

Сефрин снова вздохнула.

– Подозреваю, что вы были бы очень разочарованы. Да будет вам известно, что и здесь нужно немало грубой силы. Натянуть тетиву Одри не так легко.

– Значит, ты пользовалась этим луком?

Сефрин кивнула.

– С детства. Мама настаивала. Это не самые счастливые мои воспоминания. – Сефрин решила, что пора сменить тему. – Посол Бринкл, мы не случайно ждали снаружи, – начала она. – Мы действительно хотели поговорить с вами.

– Да? – В глазах гнома отразился свет каминного огня, к которому он, как следует согрев спину, повернулся теперь лицом.

– Кажется, у нас была пара вопросов? – Она посмотрела на Эррола.

Тот кивнул.

– Полагаю, вы разбираетесь в драгоценных замках?

Сверху раздался стук, означавший, что пошел дождь.

Августин замер, наполовину поднеся чашку к губам, и уставился на Эррола, словно только что заметив, что вор все это время сидел рядом.

– Он ведь тебе не слуга?

Сефрин покачала головой.

– Это Эррол Ирвин. Он считает себя преступным гением, но не любит себя так называть, потому что это определение кажется ему слишком напыщенным.

И Эррол, и Бринкл округлили глаза, удивленные противоположными аспектами одной и той же мысли. Оба попытались заговорить, но Сефрин опередила их.

– Я рассказываю вам это, хотя уверена, что рассержу господина Ирвина, затратившего немало времени на планы по ограблению вашего предприятия, чтобы вы поняли, что я с вами совершенно откровенна.

– И зачем ты это делаешь? – Бринкл то и дело поглядывал на Эррола.

– Да, – вторил Эррол, чьи глаза выражали гнев, – зачем?

– Потому что мне отчаянно нужна ваша помощь и ваше доверие, но я не могу объяснить почему.

– Как это? – Судя по выражению лица, Августин начинал злиться.

Понимая, как глупо и лицемерно все это, должно быть, звучит, Сефрин тем не менее продолжала:

– Если я расскажу вам все в подробностях, ваша жизнь и жизни других, замешанных в этом деле, окажутся в опасности. По правде говоря, сэр, вы кажетесь мне добрым, и я бы этого не хотела.

– Про опасность она не шутит, – горячо заявил Эррол. – Жаль, меня она так по-доброму не предупредила.

Посол прищурился.

– Мне кажется неразумным верить тому, о чем вы говорите, – сказал Бринкл, поглядывая на вора. – Поверить не могу, что пустил вас сюда. Наверное, я просто так… – Он указал на Сефрин, раскрыв ладонь. – Я и представить не мог, что ты – именно ты – ведешь дела с ему подобными. – Он снова покосился на Эррола, будто тот был шипящей гадюкой.

Эррол нахмурился.

– Полагаю, под ему подобными вы подразумеваете первоклассных злоумышленников и первейших интеллектуалов.

Августин не сводил глаз с вора.

– Посол Бринкл, – сказала Сефрин, – умоляю вас пока не обращать на него внимания. Нет, обычно я не веду дела с господином Ирвином. Я впервые встретилась с ним прошлой ночью, и мне приходится работать с вами обоими из-за тяжелых обстоятельств, которые поставили меня в отчаянное положение. Я наняла этого человека, чтобы он помог мне заполучить жизненно важный предмет, который очень трудно добыть.

– Ты наняла его, чтобы он что-то для тебя украл?

– Да. И он сказал, что нам нужен ваш опыт.

– Потому что нужный тебе предмет заперт на драгоценный замок?

– Правильно.

– И ты не расскажешь, что это за предмет и зачем он тебе?

– Могла бы, но я совершенно уверена, что, как только вы откажетесь мне помочь или же расскажете то, что мне необходимо узнать, вас ждет страшная смерть.

Бринкл вновь прищурился.

Сефрин подняла глаза к потолку.

– Если ты слушаешь… Я не собираюсь рассказывать никаких подробностей, но кое-что объяснить все же придется. Согласен?

И Сефрин, и Эррол огляделись в поисках каких-нибудь летающих предметов, но все оставалось на своих местах. Сефрин восприняла это как положительный ответ. Оставалось только молиться, что она не ошиблась.

– Как вы, должно быть, поняли, нас, вероятно, подслушивают. Понятия не имею, кто или что, но это существо невероятно могущественно и способно убить любого из нас на месте. Следовательно, мне нужно следить за тем, что я говорю.

– Это очень необычно, – сказал Августин и отхлебнул чай, держа чашку обеими руками. – Будь на твоем месте кто-то другой, я бы его уже выгнал. Но мне трудно поверить, что основательница и председатель Имперского совета задумала ограбление из жадности. И я никак не могу поверить, что дочь Мойи и Тэкчина способна на такую низость.

– Тем не менее, – со вздохом сказала Сефрин, – я почти уверена, что вы нас все-таки прогоните. Но перед этим позвольте прибавить, что моя просьба – вопрос безопасности империи, а ваша помощь нужна, чтобы сберечь ее будущее.

– Да ты что? Ты всерьез думаешь, что я поверю, будто ты действуешь… будто ты хочешь что-то украсть ради блага империи?

– Клянусь душой моей матери Мойи, отошедшей в мир иной, и именем моего живого отца, что говорю правду, – сказала Сефрин, глядя Августину в глаза твердым немигающим взглядом.

Она не лгала; ей лишь казалось, что это ложь, потому что правду знала только она. Сефрин никому – даже Нолину – не говорила, что у него есть сын. Нургья был наследником императорского престола. Нолина и раньше посылали на войну, могли послать снова в будущем, а Нифрон, скорее всего, вступал в свое последнее тысячелетие. С учетом всего этого ее пропавший сын мог оказаться единственным, кто стоял между мирной передачей власти и подрывом империи.

Едва она принесла клятву именем своей знаменитой матери, Сефрин увидела в глазах гнома то, на что надеялась, – не доверие, а сомнение. Посол не знал, что и думать. Недоверие оставило дверь его разума приоткрытой, и этого было достаточно, чтобы просунуть в щель рычаг.

– Мама рассказывала, что незадолго до Грэндфордской битвы они с Персефоной и многими из тех, кого вы знаете теперь как героев легенд, отправились просить помощи у бэлгрейглангреанина Гронбаха.

Бринкл помрачнел.

– Я тоже знаю эту историю. Среди наших народов она вызвала немало… проблем.

Сефрин кивнула.

– Если верить маме, предательство этого гнома привело к разрушению древнего города Нэйта, изначального дома вашего народа.

– Да. К сожалению, рассказы короля Дождя о том ужасном дне это подтверждают.

– Тогда скажите, посол, на кого вы сегодня хотите быть похожим? На Дождя или Гронбаха?

– Это несправедливо, – ответил он, словно она пригрозила выпороть его.

– Я в таком же отчаянии, как была Персефона, когда прибыла к берегам Нэйта. Это вопрос жизни и смерти. Я не преувеличиваю. Ваша помощь нужна мне так же, как когда-то нужна была моей матери.

Ювелирный магнат и бэлгрейглангреанский представитель встал, сцепил руки за спиной и принялся вышагивать по комнате. Обойдя длинный стол, на котором стояли роскошные подсвечники и серебряный сервиз, он остановился и дернул себя за бороду.

– Что конкретно тебе нужно знать?

– Конкретно. Вот видишь. А я что говорил? – улыбнулся Эррол. – Точность.

Сефрин смущенно покачала головой.

– Нам нужно знать, как открыть драгоценный замок. Правильно, Эррол?

Вор кивнул.

– Этот сейф нельзя передвинуть, а достать драгоценный ключ невозможно. Нужен другой способ открыть его.

Хозяин кабинета почесал бородатый подбородок.

– Первоначальный ключ утерян?

– Нет, он у владельца, а тот не намерен давать его кому бы то ни было. Можно ли изготовить дубликат?

– Не исключено – будь у меня оригинал, но вы говорите, что получить его невозможно.

– Верно.

В дверь, нелепо высокую в сравнении с половинного размера столами и стульями, постучали. Гигантская бронзовая створка осторожно отворилась, и в кабинет просунул голову невысокий секретарь.

– Вас ожидают на утреннем совещании, сэр.

– Скажи, чтобы провели его без меня, – ответил Августин.

– Но, сэр, сегодня Хэммерман представит Сапфирового духа. Я заказал ягодные пироги по случаю.

Бринкл нахмурился.

– Ничего не могу поделать, Линди. Скажи, чтобы начинали.

– Я оставлю вам кусочек черничного, сэр.

– Ягодные пироги в это время года? – спросил Эррол.

– Ягоды пакуют в лед.

– Ах. А Сапфировый дух?

Августин нахмурился.

– Не пытайся меня провести. Я изо всех сил стараюсь не думать, что ты обычный хибен.

Эррол не знал, как на это реагировать, но Сефрин, будучи дочерью легендарного знатока международных ругательств, знала и с трудом подавила улыбку.

– Как работает драгоценный замок? – спросила она.

Августин снова повернулся к ней.

– Драгоценный замок – высокоточный механизм, работающий по принципу комплексного резонанса, вибраций, создаваемых драгоценными камнями.

Быстро подойдя к невысокому столу, он перевернул роскошную шкатулку из красного дерева и вытряхнул из нее кучку необработанных драгоценных камней. Потом подобрал камень размером с большой палец человека, судя по всему, рубин, и поднял его.

– Кристаллы чувствительны к энергии, которая окружает все сущее. Это приводит к колебаниям и вибрациям на определенных частотах. Структура кристалла, решетка, которая делает его таким аккуратным и взвешенным, постоянно вибрирует. Иными словами, драгоценный камень слышит голос Элан и поет в ответ. И у каждого кристалла своя уникальная песня. Этот тон можно изменить, обрабатывая камень. Принцип работы драгоценного замка заключается в том, что тот реагирует только на голос конкретного камня. Есть простые замки, реагирующие на любой драгоценный камень того же типа, вне зависимости от размера или огранки. – Августин взял маленькую каменную шкатулку и постучал по ней рубином. Крышка открылась. Затем он закрыл ее и порылся на столе в поисках другого рубина. Им он тоже постучал по шкатулке, и та снова открылась. – Это курьерский драгоценный замок. Он так называется, потому что был создан, чтобы передавать сообщения между двумя или более адресатами, каждый из которых должен иметь возможность его открыть. Любой, у кого есть рубин, может это сделать. В этом случае я бы сказал, что не так важен голос рубина, как его песня, а все рубины, как птицы одного вида, поют одинаково.

– Мы можем так сделать? – спросила Сефрин. – Достать другой рубин. Почти уверена, что нам нужен именно этот камень.

– Сомневаюсь, что мы имеем дело с курьерским замком, – возразил Эррол. – Думаю, в этом хранилище чрезвычайно тонкое устройство.

– В таком случае речь идет о столь тонко сработанном механизме, что он слушает не только песню, но и голос камня. Чтобы открыть его, понадобится либо камень, сделанный специально для этого замка, либо точная копия. Но чтобы сделать копию, нужно, разумеется, достать оригинал.

– Это невозможно. – Сефрин бросила взгляд на Эррола.

– Есть еще один способ, – сказал Августин. – Замок можно запутать.

– Как? – спросил Эррол, с горячим интересом разглядывая низкорослого посла.

– Можно использовать нивелирующий камень. Если знать, к какому типу относится камень, которым открывается замок, можно использовать противоположный кристалл.

– Противоположный?

– Вибрации драгоценных камней чем-то похожи на пигменты. Существует три основных цвета: красный, синий и желтый. Если смешать желтый и красный, получится оранжевый. Желтый и синий вместе дают зеленый, а из смеси красного и синего получается фиолетовый, но, если смешать все вместе, выйдет черный. Это абсолютный цвет. Или полное его отсутствие. Однако, если смешать, допустим, оранжевый и синий, получится коричневый, а это тоже отсутствие цвета, поскольку оранжевый и синий – комплементарные цвета. Не путать с комплиментом, что значит положительно о чем-то отзываться. Комплементарность – это взаимодействие. Оранжевый и синий вместе уменьшают яркость, насыщенность цвета.

– Как это связано с драгоценными замками? – спросила Сефрин.

Августин поднял палец.

– Здесь применяется тот же принцип. Частоты драгоценных камней действуют примерно так же, как цвета. Используя комплементарные цвета, можно нивелировать насыщенность, а комплементарные частоты нивелируют вибрацию – вернее, создают абсолютную вибрацию.

Сефрин посмотрела на Эррола.

– Ну как, самопровозглашенный гений, ты что-нибудь понял?

– Честно говоря, нет.

Августин вздохнул.

– Если положить кристалл в шкатулку, а потом применить дополняющий его камень снаружи, они будут взаимодействовать. И замок откроется.

– Положить внутрь? – переспросила Сефрин. – Но если бы мы могли открыть хранилище, чтобы что-то туда положить, нам вообще не понадобился бы ключ.

– Да. Именно поэтому подобный метод обычно не действует.

– Ты должна убедить… владельца помочь, – вставил Эррол. – Заставить его положить туда камень.

– И как это сделать? – спросила Сефрин.

– Ну, – сказал Августин, – в хранилища с драгоценными замками убирают ценные вещи. Ты могла бы сделать императору дорогой подарок. Замечательное украшение.

Сефрин оцепенела.

– Мы ни слова не сказали об императоре.

Августин улыбнулся, и его глаза вновь заискрились в свете каминного огня.

– Высококачественный сейф с драгоценным замком, обладающим уникальным голосом и открывающимся рубиновым ключом? Сомневаюсь, что в этом городе – а может, и в целом мире – есть два таких устройства. Это хранилище король Дождь преподнес императору в качестве подарка на первый День основателя, который вы теперь отмечаете ежегодно. Сей шедевр создал мой прапрапрадед. Или вроде того. – Он покосился на Эррола. – И ты прав. Это весьма тонкий механизм.

Сефрин и Эррол бросили взгляд на бронзовую дверь. Им не понравилось, что она закрыта.

«Давно он все понял? Сапфировый дух – какой-то особый шифр? А слова “Я заказал ягодные пироги по случаю” на самом деле означали “Я вызвал городскую стражу”?»

Сердце Сефрин упало камнем.

– Видите ли, – продолжал Августин, – Нифрон так и не поблагодарил Дождя, вообще никак не отреагировал на его подарок. В Бэлгрейглангреанском королевстве подобный ответ на столь великий жест издавна считается оскорблением. Еще хуже то, что подарок доставили в день смерти Персефоны, а всем известно, что Дождь готовил его ей, а не Нифрону. Будучи послом бэлгрейглангреан, я не очень доволен тем, как обращаются с некоторыми из моих соотечественников, которые живут и работают в империи, но, поскольку Бэлгрейг не владеет мощью семи легионов, я редко могу что-либо предпринять. Напротив, будь у меня поддержка председателя Имперского совета, возможно, я смог бы достичь большего.

Сефрин нахмурилась. Она ненавидела себя за то, что собиралась сказать.

– Как бы мне ни хотелось, чтобы это было неправдой, но вынуждена предупредить вас, что Имперский совет не имеет особого влияния на императора.

– Знаю, – ответил Августин. – Но немного – это лучше, чем ничего. Подозреваю, ты с этим согласна, иначе после стольких столетий оставила бы всякие попытки. Послушай, если кто-нибудь спросит, я отвечу: «Кто такая Сефрин?» Но ты даже не представляешь, как долго я мечтал стать Дождем. Тебе потребуются изумруд и рубин непревзойденного качества, чтобы достичь нужной частоты. Один из них нужно будет вставить в роскошную оправу, что-то, что император оценит, но носить не станет. – Августин взял зеленый камень размером с его ладонь. – Дай мне неделю.

– Неделю? – Сефрин накрыла волна ужаса. – Не уверена, что у меня есть столько времени.

Лицо Августина выразило беспокойство, чего она не ожидала.

– Ты в большой беде, верно?

Сефрин кивнула.

– Но не можешь рассказать, в чем дело?

Она покачала головой.

– Я всегда ненавидел Гронбаха и жалел, что меня там в то время не было. Может, это высокомерие, но я всегда верил, что мог бы спасти Нэйт, став героем, постоявшим за правое дело. – Он оглядел себя и рассмеялся. – Можешь себе такое представить? Меня в роли героя?

Сефрин улыбнулась.

– Забавно, как жизнь дает тебе возможности, всегда не такие, каких ждешь, но суть одна. Меня не было в Нэйте, когда Персефона нуждалась в помощи. Я не мог пойти против Гронбаха или добровольно спуститься в загробный мир, но, может, я смогу кое-что сделать теперь. Из-за жадности и коварства Гронбаха мой народ прокляли. Возможно, мои действия станут первым шагом на пути к тому, чтобы смыть это позорное пятно… Возможно, это путь к переменам в лучшую сторону. Я буду работать так быстро, как только смогу.

Окрыленная надеждой спасти сына, Сефрин не сдержалась и обняла ювелира.

Глава десятая

Смерть наносит визит

Звонил полночный колокол.

Арвис Дайер лучше многих знала этот звук. Почти все жители города – те, кому пришлось в этот мрачный час еще бодрствовать, – слышали его сквозь стены домов далеко не так отчетливо, как она. Забившись под крыльцо мясной лавки Чака, Арвис слышала этот звон так ясно, как будто ночной любовник шептал ей в ухо. Чарльз Дженкинс, убийца всего, что годилось на мясо, жил над своим мелким кровавым хозяйством на северо-восточной стороне Рыночной площади. Арвис жила под ним, хотя, если бы ее спросили, она бы не назвала это жизнью.

Жизнь предполагала некую степень равновесия между счастьем и горем, успехом и неудачей, теплом и холодом, друзьями и врагами, нуждой и благополучием. Большинство наблюдателей описали бы ее жизнь как прозябание. Арвис же посчитала бы подобную оценку на удивление оптимистичной; впрочем, наблюдатели могли оценивать ее положение только со стороны. Они мельком видели женщину, уже не юную, но еще не старую, проживавшую под расшатанным деревянным крыльцом. Спутанные волосы и ворох грязной одежды, подобранной на мусорных кучах, делали ее похожей то ли на тролля, то ли на ведьму. Те, кто бросал ей в лицо такие обвинения, как будто не замечали, что она не берет платы за проход по крыльцу, а если бы она умела колдовать, то уж точно не жила бы здесь. Однако истинная глубина ее страдания была невидима глазу. Арвис мучилась не из-за того, что у нее нет дома, постели, приличной одежды, денег или еды, а потому, что она почти лишилась рассудка – вернее, его осталось очень мало. Арвис еще кое-как соображала, но подозревала, что даже этот скудный запас разума подходит к концу.

«Все из-за хлеба».

Сидя под крыльцом, обняв колени, она задумалась. Справа стояла разбитая керамическая урна. Верх как будто отсекли под углом, но нижняя часть уцелела, так что можно было разглядеть нарисованный вокруг основания хоровод оленей. В этом сосуде хранилось самое ценное имущество Арвис: деревянные бусины на шнурке, который столько раз рвался, что бусы стали слишком короткими, чтобы их носить; покореженная жестяная кружка без ручки; жесткий чехол в кровавых пятнах из лавки мясника, который она использовала как одеяло; потрепанная сумка с порванным наплечным ремнем; жук-долгоносик по имени Брэй.

Пекарня напротив была закрыта, как и любое приличное заведение и жилые дома в это время. Только пьяницы, воры, тролли и ведьмы дышали ночным воздухом и слушали ничем не приглушенный звон полночного колокола.

«Они задолжали мне хлеб».

Она была уверена в этом, но понятия не имела, откуда взялась эта уверенность, а от Брэя нечего было ждать помощи. Жучок вообще почти не двигался.

– Хлеб. Хлеб. Хлеб. Тайна у меня в голове, в голове, в голове, – шептала она себе под нос.

Это, безусловно, была тайна, утраченное воспоминание, одна из многочисленных потерянных крошек.

– И винтиков в голове не хватает.

Она захихикала, сжавшись под крыльцом, стараясь удержать босую ногу под окровавленным чехлом. Холодало.

«Нет ничего хуже холодных ног… или ноги».

Она попыталась вспомнить, о чем думала, и коснулась рукой шрама на голове. Длинный и широкий, скрытый волосами, он напоминал ужасный шов.

«Вот куда делся мой рассудок. Просочился через эту трещину и вытек. До сих пор вытекает, а вместе с ним – и тайна».

Она не помнила, откуда у нее этот шрам, как не могла вспомнить тайну хлеба. Арвис верила, что все это как-то связано: хлеб и шрам, утраченное воспоминание и тайна. Все это невероятно важно, но одновременно с этим и страшно. Иначе зачем ее разум стер ей память?

– А ты как думаешь, Брэй? – спросила она жука.

Тот промолчал. Она подтолкнула урну. Долгоносик соскользнул по гладкому дну на дюйм. Ни звука.

Возможно, Брэй умер. Или ему просто не нравились ржаные крошки. Долгоносики предпочитали пшеницу.

Шаги.

Звук шагов приближался, выделяясь из звона колокола. Арвис не нравилось слышать звук шагов по ночам. Медленный, одинокий, ритмичный стук кожаных сапог по камню пробирал до костей сильнее, чем холод.

«Все давно закрыто. Незачем здесь ходить».

Арвис знала привычки здешних людей. В холодную весеннюю ночь никто не стал бы бродить по площади. Чак с супругой весь день трудились в поте лица, убивая животных, и спали крепким беззаботным сном. Родни, пекарь-жулик, и его жена, мерзавка Герти с угрюмым обвиняющим взглядом, после наступления темноты запирались в доме вместе с дочерью, словно боялись, что в дверь к ним постучится смерть.

«Может, это она и есть?»

Мысль показалась Арвис на удивление умиротворяющей. По сравнению со всеми, кого она встречала после удара полночного колокола, смерть представлялась ей благородным господином.

«Он пришел завершить дело, начатое кем-то другим».

Арвис не двигалась – лишь крепче обхватила колени. Остаток ее разума, который еще работал, пытался сделать ее меньше. Меньше – лучше. Труднее найти – сложнее разглядеть. Она склонила голову к коленям и крепко зажмурилась, пытаясь исчезнуть.

Звук стал ближе. Никакого колебания, пауз, остановок. Продуманные шаги.

«Кто-то пришел в гости к мяснику Чаку Дженкинсу».

Разумная мысль, логичная, вовсе не похожая на обычный для Арвис взрыв хаотичных мыслей. Но она знала, что ошибается. Ей отчаянно хотелось, чтобы хозяин этих шумных ног поднялся на крыльцо у нее над головой и постучал в дверь мясной лавки. Именно поэтому она знала, что все сложится иначе. Зло имело обыкновение находить ее.

Незнакомец не стал подниматься по деревянным ступеням. Он обошел крыльцо сбоку и с шарканьем остановился всего в нескольких дюймах от нее.

– Арвис? – произнес незнакомый голос.

Она не открывала глаза.

«Если я не вижу смерть – смерть не видит меня».

– Арвис, пойдем со мной.

Она помотала головой.

– Пожалуйста.

Арвис и раньше слышала это слово, но к ней с ним никогда не обращались, тем более в такой манере – столь искренне и вежливо.

Она осторожно выглянула. Перед ней стоял некто закутанный в длинный плащ с большим капюшоном и шлейфом, лежавшим на уличных булыжниках. В темноте она не разглядела лица.

«Смерть. Наверняка это дух смерти. Он вежливый».

Дух смерти протянул ей руку. Арвис увидела только кончики пальцев, выглядывавшие из-под широких рукавов.

«Ну… хотя бы без когтей».

Чувствуя, что у нее нет выбора, как обычно и бывает, когда смерть наносит визит, она взяла его за руку, и он поднял ее. Все еще мягко держа ее за пальцы, он пошел с ней на площадь, словно они были молодой парой на первом свидании. Она оглянулась, беспокоясь за Брэя. Выглядел он так себе. А может, Брэй – не он, а она. Арвис ни в чем не была уверена.

Дух смерти повел Арвис по улице Карво, самой маленькой из шести дорог, расходившихся от площади. Этот квартал был известен как ткацкий. Большинство домов принадлежало портным или купцам-текстильщикам. Симпатичные домики, но не слишком. Некоторые в конце улицы были настолько старыми, что заслуживали определения «дряхлые».

Арвис не видела смысла говорить с духом смерти. Что она могла сказать?

«Нет, подожди, ты ошибся. Я – Арвис Дайер. Тебе нужна другая Арвис».

Да и просто болтать было бы глупо.

«Как дела? Ждешь Дня основателя? У тебя милый балахончик. Небось у большинства людей при виде его поджилки трясутся».

Арвис решила встретить свой конец тихо. Никаких стонов, никакой мольбы. Она храбро посмотрит смерти в глаза. Все равно после нее мало что останется, разве что Брэй, но она уже не сомневалась, что он первым покинул ее. Как и почти все, кого она знала.

Когда они свернули в крошечный переулок к югу от обугленных развалин шляпной лавки, сгоревшей два года назад, Арвис стало любопытно, куда смерть ведет ее. Будь с ней кто-то другой, она бы не на шутку испугалась. Они приближались к весьма неприятной части города. Арвис не слишком волновалась, поскольку уже смирилась с тем, что идет к месту последнего упокоения; просто ей было любопытно, где произойдет последнее действие. И конечно, оставался еще один вопрос…

– Будет больно? Вернее, конечно, знаю, что да, но будет очень больно? Это займет много времени?

Дух смерти повернулся, и она увидела кончик носа в глубине капюшона. Значит, у смерти все же есть лицо.

– Я не собираюсь убивать тебя, Арвис.

– Правда? – Это потрясло и, как ни странно, разочаровало ее. Ее удивила глубина разочарования. Только теперь она поняла, что, несмотря на страх, с нетерпением ждала этого. – Но…

– Мне нужна твоя помощь.

«Смерти нужна моя помощь?»

Ее вдруг охватила паника.

– Ты ведь не хочешь, чтобы я… Я не могу никого убить. Пожалуйста, не заставляй меня убивать…

– Нет, ничего такого.

– Тогда что?

– Дело в хлебе, Арвис.

То, что дух смерти знал ее имя и место обитания под крыльцом лавки мясника, поразило ее куда меньше, чем то, что он знал о хлебе. Арвис застыла, уставившись во тьму под капюшоном. Они стояли в одиноком переулке позади хижин из глинобитного кирпича. Единственным источником света была луна, сияние которой скользило по одной стороне узкого прохода, проливаясь, словно краска, на грязную глину и плохо застывший известковый раствор.

– В хлебе? – переспросила она, чувствуя смесь ужаса и надежды.

Хлеб так давно вводил ее в заблуждение. Достаточно было подумать о нем, как ее одолевали чувства и мысли настолько спутанные, что попытка разобраться в беспорядочной паутине тайн казалась безнадежной – до сих пор.

Дух смерти поднял бледный палец.

– Слышишь?

– Что? – спросила Арвис.

– Прислушайся.

Арвис откинула назад волосы и замерла, мысленно составляя перечень ночных звуков: тихий скрип, собачий лай, шепот проносившегося по переулку ветра, стук ставни, а вдалеке – кваканье весенних лягушек. Она не слышала ничего, что бы…

Плач.

Отчаянно тихий, высокий и слабый – Арвис явственно услышала плач ребенка, младенца. Звук едва не убил ее. Плач пронзил ей сердце, словно множество когтей, разрывающих плоть и обнажающих внутренности. Она резко вздохнула.

– Сюда. – Дух смерти указал вглубь переулка. – Смелее, Арвис. Пора столкнуться со страхом лицом к лицу.

Дрожа, Арвис обошла духа смерти и направилась в указанном направлении. С каждым шагом плач, по-прежнему приглушенный, становился все громче. Она изо всех сил пыталась распознать, откуда доносится этот звук, но видела лишь кирпичи и булыжник, ворох прошлогодней листвы, обломки глины, тряпки и лошадиный навоз, сваленный у стены, так что приходилось ступать осторожно.

«Это где-то в куче?»

Она прошла мимо мусора. Плач все сильнее взывал к ней.

У нее замерзли уши и нос, босая нога цепенела от холода, но Арвис было жарко от ужаса, и она вся покрылась потом. И вот она миновала его. Звук остался позади. Она повернулась. Плач раздавался откуда-то у нее из-под ног.

Опустившись на колени, Арвис сдвинула ящик, мешок гнилых овощей и ворох ломких листьев. Едва она сделала это, обнажив решетку канализации, как крики стали громче.

– Звук идет оттуда. Что мне делать? – Арвис подняла глаза, но в переулке не было никого, кроме нее. Дух смерти покинул ее.

В том, что дух смерти окончательно ушел, она не была уверена. То, что она не видит жнеца душ, не значит, что его здесь нет. Так или иначе, однако он молчал. Арвис пришла к выводу, что он наблюдает за ней, но отныне ей придется действовать в одиночку.

Плач продолжал разноситься, маня ее с той стороны решетки. Канализационный люк закрывал квадрат известняка площадью в два фута с вырезанными в нем четырьмя отверстиями в форме лепестков, создававших простой цветочный узор. На месте его удерживал лишь собственный вес. Арвис положила руки на шероховатую поверхность холодного камня.

«Там внизу младенец? Как это возможно?»

– Хочешь, чтобы я спустилась? – спросила она, но дух смерти так и не показался.

Арвис содрогнулась при мысли о том, чтобы протиснуться в тесную дыру и прыгнуть в темноту: придется упасть в неизведанный мир, полный невесть чего. Всем известно, что канализация – это дно, царство столь отвратительной мерзости, что туда спускались лишь самые отчаявшиеся.

«Разве может ребенок находиться в канализации?»

При мысли об этом она задрожала от ужаса и отвращения, однако пальцы ее все же проскользнули в отверстия в форме лепестков. Камень был тяжелым, весил не меньше пятидесяти фунтов.

«Я ни за что это не подниму».

Доносившийся из канализации визг, видимо, придерживался иного мнения, и Арвис нашла в себе силы приподнять камень и со скрежетом сдвинуть его в сторону. Просунув голову в люк, она ничего не увидела, но плач усиливался, жутковатым эхом отражаясь от стен, словно призрак в этом подземном царстве мрака, лишенном солнечного света.

«Я ищу настоящего ребенка или что-то еще?»

Разум Арвис, почти вытекший из треснутой скорлупки ее головы, приносил мало пользы. В его отсутствие главенство взяло сердце, уверенно, хотя и непонятно к чему ответившее: «Да!»

«Постой! – закричал разум, когда сердце заставило ее занести над чернильной тьмой босую ногу. – Свет! Ты же не видишь в темноте, дура!»

Сердце Арвис нехотя согласилось. Выбежав из переулка, она принялась исступленно искать светильник. Теперь, когда ею руководило сердце, ее охватила паника. Безумный страх внутри нее кричал голосом испуганного ребенка о том, что приближается злой рок.

Арвис нашла полусгоревший факел, брошенный у двери жилого дома. Может, его не выбросили, а оставили там, чтобы зажечь дверной фонарь, стало быть, если она возьмет его, это будет считаться воровством. Но подобные рассуждения были инструментом разума, и сердце не желало их слушать. Она схватила факел, зажгла его от фонаря у двери и бросилась прочь – дикая женщина, вооруженная пламенем и яростью. Ворвавшись назад в переулок в вихре летевших от факела искр, она резко остановилась возле зловещего черного провала в земле.

Разум Арвис запротестовал, но сердце не слушало никаких возражений, и она спустилась в дыру. В голове не было ни единой мысли об осторожности, плана действий – она просто прыгнула в зияющее чернотой отверстие. В груди раздавалась барабанная дробь, торопливый призыв к действию, объявлявший все прочее малодушием. Она достигла дна, с всплеском погрузившись по голени в жижу и воду. Арвис предпочитала считать это водой; может, что-то из этого водой и было, хотя пахло иначе. Стоило ей приземлиться, как ее чуть не стошнило из-за ужасающей вони, от которой перехватило дыхание.

Она стояла посреди узкого коридора. Стены были сложены из толстых каменных блоков, не промазанных известковым раствором. Одинокий, слабый факел давал слишком мало света, и невозможно было разглядеть, где кончается тесный проход. И все же без него она бы совсем растерялась.

Бесконечные крики, череда прерывистых визгов и вздохов вели Арвис за собой, но куда – она не понимала. Достигнув перекрестка четырех путей, она вновь бросилась вперед, ведомая плачущей путеводной звездой. Не обращая внимания на вонь, склизкие стены и отвратительные мягкие отходы под ногами, она шла все дальше и дальше.

Крыс, однако, она не могла не заметить. Их было не две, не несколько – прохлада весенней ночи загнала под землю едва ли не всех городских грызунов. По коридорам непрерывно шныряли пестрые тела и голые хвосты. Они двигались почти так же целеустремленно, как и Арвис, шустро перепрыгивая через тела своих менее расторопных сородичей. Их было такое множество, что порой Арвис с трудом находила свободное место, чтобы поставить ногу, и нередко наступала на этих тварей – и не всегда обутой ногой.

Еще один поворот, еще один коридор, а потом…

Она замерла.

Тишина.

Арвис стояла в воде, прислушиваясь. Плач стих.

«Я опоздала. Хлеб, хлеб уже…»

Арвис начала всхлипывать, оплакивая не столько потерянного ребенка, сколько собственный рассудок.

Глава одиннадцатая

Оринфар

На третий день плавания Нолин почувствовал себя лучше. Он всегда страдал морской болезнью, и нынешнее путешествие не стало исключением. Забавно, если учитывать, что имперское военное судно «Передовой» два дня болталось, словно пробка, в водах реки Эстея и только сегодня вышло в море. Пока корабль шел по течению реки, в парусах не было нужды – работали только весла и руль. Но звук трепетавшей на ветру парусины свидетельствовал о выходе в море. Нолин, как обычно страдавший на носу корабля, вдруг услышал звук разворачиваемого паруса. Подняв голову, он заметил огромного золотого дракона на синем фоне – символ императорского дома Нифрониан, его штандарт, раздувающийся, словно грудь гордого отца. Ощутив кожей солнце, Нолин глубоко вдохнул. Воздух – прохладный, свежий, с привкусом соли – трепал его волосы и ласкал покрытые испариной щеки.

«Меня не тошнит».

Эта мысль его удивила. Все предыдущие дни его либо рвало, либо могло вырвать. Или он томился ожиданием обещанных страданий. Впервые он не чувствовал ничего подобного. Вместо этого он ощутил болезненную пустоту в желудке, легкое головокружение и общую слабость, и все это он приветствовал как предвестник конца мучений.

Морская болезнь всегда протекала одинаково. Он знал признаки каждой стадии, и средняя, в течение которой он будто оказывался в коконе, одержимый собственными мучениями, наконец подошла к концу. Это был худший этап, период отключки, похожий на лихорадку, когда он ничего не знал и ничем не интересовался. Скоро наступит последняя стадия, которую он называл после бури, но худшее уже позади. Осталось лишь оценить ущерб. Три дня ему не удавалось ничего удержать в желудке, и он очень ослаб. Несмотря на вынужденное голодание, есть почти не хотелось, и он боялся, что, если поест, вернется на стадию отключки.

Вода. Вот что ему больше всего нужно. Мысль о воде распалила отчаянную жажду, и он хотел было рискнуть и попытаться встать, но тут заметил, как по палубе к нему приближается Амикус Киллиан с кружкой в руках.

– Что это? – с надеждой спросил он.

– Пиво.

– А воды не найдется?

– Такую, какая найдется, лучше не пить, – сказал Амикус, передавая Нолину кружку и усаживаясь рядом. – До того момента, когда мы заставили корабль отчалить, «Передовой» простоял в порту всего несколько часов. Как любой разумный командир, капитан велел сначала пополнить запасы пива. В воде очень милый зеленый осадок. Но если вы предпочитаете…

Нолин махнул рукой, останавливая Амикуса, и приложил металлическую кружку к губам. Страшно хотелось опустошить ее одним махом, до дна, но по опыту он знал, что это приведет к печальным последствиям, и посему заставил себя пить мелкими глотками, что явилось подобием пытки. Как и ожидалось, это был моряцкий эль, типичный разбавленный родич настоящего пива. Ни один здравомыслящий капитан не взял бы на борт подлинного напитка, если на корабле полно вооруженных мужчин.

– С вами это и раньше случалось? – заметил Амикус.

– Что? Тошнота?

Солдат кивнул.

– Я умышленно не стал наливать полную кружку, чтобы вы не выпили слишком много.

Нолин жалобно улыбнулся.

– Это не первое мое плавание. С тех пор как отец основал имперский флот, он с радостью пытал меня кораблями. А это… – Он задумался, но его разум все еще пребывал в тумане и не мог осилить точные расчеты. – Ну, по меньшей мере несколько сот лет страдания. А тебя не беспокоит гнев Эрафа?

– Если вы имеете в виду морскую болезнь, то нет. Как вы ее назвали?

– Гнев Эрафа, – ответил Нолин. – Эраф – древний бог моря. Еще в доимперские времена.

Амикус изумленно покачал головой.

– Я все забываю, сколько вам лет. Наверное, это так странно. Должно быть, в вашей юности мир был совсем другим.

– Верно, но перемены происходят так медленно, что это не так странно, как тебе представляется. Но, действительно, я многое повидал. Когда я был молод, человеческих городов практически не существовало – были только небольшие поселения, где дома строились на холмах в окружении деревянных или земляных стен. Люди дрожали от ужаса перед ночью, богами и духами. После Великой войны мы стали цивилизованными. Это стало возможным благодаря моей матери. Она была невероятным человеком – отважным, мудрым. Хотел бы я быть больше похожим на нее. Хотя иногда я подозреваю, что она скучала по более простым временам.

– Почему вы так считаете?

– Я сужу по тому, как она говорила о жизни в Далль-Рэне. Все друг друга знали. Клан был одной большой семьей. Все друг о друге заботились. А теперь… на улицах Персепликвиса голодают люди, потому что им не на что купить хлеб.

– Ваша мать и Роан из Рэна были знакомы, да?

Нолин кивнул.

– Конечно.

– Удивительный человек. Наверное, люди тогда были умнее. Или просто уже нечего изобретать – все придумано до нас. Говорят, в наше время уже невозможно открыть что-то новое. И все же поразительно, как один-единственный человек смог столько всего изобрести в то лето перед Грэндфордской битвой: колесо, металлургию, лук со стрелами и множество из того, что теперь мы воспринимаем как нечто само собой разумеющееся.

Нолин улыбнулся.

– Твои сведения не совсем верны.

Амикус удивленно посмотрел на него.

– Во-первых, Роан была женщиной.

Реакцией на это стала гримаса смятения.

– Все остальное – сильное преувеличение. То есть она, бесспорно, обладала выдающимися способностями, но оглядываясь назад, я вижу, что ей приписывают многое из того, чего не было в действительности. Даже мама часто упоминала тысячи открытий, которые сделала Роан, не осознавая, что люди воспримут ее слова буквально. На самом деле летом перед Грэндфордской битвой Роан изобрела только две значимые вещи: карман и лук со стрелами. И карман не больно-то помог выиграть войну.

Амикуса это явно не убедило.

– А как же колесо? Она создала его, что позволило кланам путешествовать, и так возникла военная колесница.

– Она придумала пробить дыру в центре гончарного колеса, но гномы и фрэи уже сотни лет использовали колеса. Вообще-то там в то время как раз проживали гномы. И они проделали основную часть работы, объяснив Роан про оси, втулки и тому подобное.

– А кузнечное дело?

– В те времена люди давно уже умели обрабатывать медь и жесть. Гномы в Кэрике научили ее ковать бронзу и железо. Великий талант Роан заключался в умении подмечать мелкие детали и запоминать их, но наблюдать и повторять за кем-то – не то же самое, что изобретать.

– А сталь?

– Она использовала формулу, найденную в Нэйте, но, имея это и целый полк помощников, трое из которых были гномами, она потратила почти год, чтобы наладить процесс, и продолжала совершенствовать его всю жизнь.

– Но были и другие вещи. Скажем, бочки, ножницы и… – Амикус попытался вспомнить. – Ах да, чернила и глазурь.

– Она действительно изобрела род чернил, но бочки придумали гномы, а ножницами люди стригли овец задолго до ее рождения. Насколько я помню, у Роан они были меньше и имели другую ручку, но это всего лишь улучшило уже существовавшие. Глазурь для гончарных изделий тоже изобрела не она. Она просто создала различные ее виды. Тем летом она еще собрала лубок для ноги, но он не работал. Не все, что приходило ей в голову, работало.

– И Роан из Рэна – женщина? – Амикус нахмурился и покачал головой, как будто именно это показалось ему самым странным. – Трудно поверить. Разве женщина, особенно в те времена, могла…

– Думать? Наблюдать? Заметить, что нечто круглое катится? Или понять, что, если зазубрить кончик буравчика и приложить его к натянутой тетиве лука, он полетит? Честно говоря, меня больше всего изумляет, что это заняло так много времени. Наверное, требовался именно человек вроде Роан, у которого было и время, и любопытство.

Амикус сложил руки на груди, как будто отрицая и все еще не веря.

– Амикус, Роан была моей тетушкой. Не сестрой матери по крови, но почти. Эта женщина научила меня читать.

Амикус удивленно изогнул бровь.

– Все еще не веришь? – спросил Нолин и пожал плечами. – Я давно понял, что люди – и человек, и фрэй – терпеть не могут, когда их давние убеждения оспариваются фактами, даже если речь идет о каких-то глупостях. Как только что-то укоренится у тебя в голове, оно совьет там гнездо. И его будет тяжело сместить. – Нолин пригубил пиво. Второй глоток на вкус оказался лучше первого. – Никому не нравится признавать свою неправоту, даже если всего-то нужно согласиться с тем, что сказал кто-то другой.

– Постойте-ка… – Амикус задумался. – Так вот что произошло между вами и Сефрин? Вы упорствовали в каких-то глупостях?

Нолин, едва вернувшийся в мир солнца и воздуха из глубин физических страданий, все еще не обрел должной ясности ума, так что ему показалось, будто он что-то упустил.

– Что? Как ты до этого додумался? Мы же обсуждали Роан.

– А потом вы завели разговор о том, как иной раз люди ведут себя глупо и упрямо. Похоже, вы и раньше об этом думали, иначе какой смысл… Может, вы чувствуете себя в чем-то виноватым?

– И ты решил, что речь идет о моих отношениях с Сефрин?

Амикус прищурился, разглядывая принца.

– Ага. У Райли есть девушка в Вернесе. Она любит его, а он ее – нет. Джарел оставил девушку, которую любит с детства, чтобы вступить в легион. Миф хвастает, что его ждет целая куча девиц, а Клякса, хотите верьте, хотите нет, женат. Даже Эверетт сохнет по девушке с соседней фермы. Я прослужил с ними годы, но, честно, не могу назвать имени ни одной из этих женщин. Вас я знаю всего восемь дней, а вы уже так часто упоминали Сефрин, что мне кажется, будто я ее давно знаю. Обычно причин такого поведения только две: любовь и чувство вины. Учитывая, что бóльшую часть этих восьми дней мы сражались или спасались бегством, а в такие моменты обычно не делятся личными переживаниями, думаю, тут и то и другое.

– Ты сделал много выводов, основываясь лишь на упоминании имени.

– Не только. Еще на том, каким тоном вы о ней говорите, что при этом выражают ваши глаза. Отец научил меня читать язык тела. Чертовски полезно в схватке. – Амикус ухмыльнулся. – Так что случилось?

– О чем ты? – Нолин проглотил остаток пива и уставился на дно пустой чашки.

– Между вами и вашей девчонкой.

– Девчонкой? – Нолин закатил глаза. – Ох, ей бы это понравилось. Сефрин восемьсот сорок девять лет и четыре месяца. Сомневаюсь, что слово «девчонка» ей подходит.

– Вот видите. Гарантирую, что ни Джарел, ни Эверетт, ни Райли не смогли бы сказать, сколько лет и месяцев прожили их женщины. Вряд ли Клякса вообще знает, когда у его жены день рождения. Рассказывайте. Что произошло?

– Ты не видишь, что я страдаю от морской болезни? Отец научил тебя никогда не проявлять сочувствия?

– Ох… все настолько плохо? Видимо, вы совершили нечто поистине ужасное. Она застала вас с другой женщиной?

– Нет.

Нолин посмотрел на пустую чашку и нахмурился, как будто она его предала.

– Около года назад мы поругались и с тех пор не виделись.

– Почему?

– Она хотела, чтобы я был кем-то, кем не являюсь. Она – председатель Имперского совета. На протяжении многих поколений пытается улучшить жизнь людей, подвластных моему отцу, но он отказывается слушать предложения совета. Он обещал их выслушать, и первый министр якобы передает ему их, но с тех пор изменилось так мало, что она убеждена, что ей лгали. Она попросила меня поговорить с отцом. Сефрин хотела, чтобы я убедил его прийти на заседание совета. Я отказался.

– Так я и думал, – улыбнулся Амикус.

Он теперь часто улыбался, отчего Нолин чувствовал, будто проигрывает состязание. Он не мог объяснить, почему их беседа казалась ему соревнованием. Хотя с Амикусом все напоминало битву.

Нолин отодвинулся от борта и грозно уставился на первого.

– Что ты имеешь в виду?

– Да просто… когда вы раньше рассказывали про гражданскую хартию, вы упомянули, что оба тогда много выпили. И что потом вам стало казаться, что это плохая идея.

– Вовсе нет. Идея отличная. Проблема в том, что она попросила меня поговорить с отцом. Она не знала – и до сих пор не знает, – что отец ненавидит меня. И всегда ненавидел.

– И вы не хотите, чтобы она узнала, что вы его боитесь, так?

– А ты тот еще мерзавец… – пробормотал Нолин.

– А чего вы ожидали? Я зарабатываю на жизнь убийством.

На борту имперского военного корабля «Передовой» не было отдельных помещений, ни единой кровати, гамака или сундука, так что личные вещи засунули в трехфутовый проем над гальюном гребцов на верхней палубе. Каждую ночь с помощью крепкого каната корабль подтягивали к берегу, чтобы команда могла выспаться. Матросы и гребцы с одной палубы выполняли тяжелую работу, подводя корабль к берегу, но обеспечить безопасное место для этого должны были солдаты. На Эстее это было нетрудно, поскольку там имелись известные легкопроходимые места, достаточно глубокие, чтобы подойти к берегу на лодке. Но когда «Передовой» вышел в море, процесс выхода на берег усложнился: в открытом море невозможно было понять, какие именно опасности поджидали их на суше. Мудрость подсказывала, что место для высадки нужно проверить, прежде чем корабль начнет маневрировать. Проверяющим предстояло решить, хотят ли они плыть с тридцатью фунтами снаряжения или угодить в возможную засаду с одним лишь мечом.

На лицах корабельных солдат, обсуждавших, какую часть доспеха лучше оставить, отражался страх. Выбор – игра случая. Либо они утонут под весом металла, либо их убьют в его отсутствие, либо им предстоит всего лишь неудобное, мучительное купание.

Амикус избавил их от этой проблемы, вызвавшись добровольцем для выполнения опасного задания, а также предложив взять с собой кое-кого из Седьмой Сикарии. Он выбрал Райли Глота, Азурию Мифа и Джарела ДеМардефельда, каждый из которых решил плыть к берегу в одной набедренной повязке и только с одним мечом. Амикус и вовсе взял кинжал.

– Ты уверен? – спросил Нолин, пока первый раздевался.

Амикус улыбнулся.

– А что? Будет весело.

Его глаза горели причудливым огнем, как и глаза тех, кто готовился к заплыву вместе с ним. Бойцы Седьмой Сикарии были не из тех, кому нравится бездельничать на палубе и смотреть, как мимо проплывает берег. Это они любили так же, как чай. Эти люди хлестали хохуру прямо из рога и рычали, ощутив жжение.

– Окажете мне честь присмотреть за моим оружием, сэр? – спросил Амикус, сунув кинжал в самодельные ножны на запястье. – Оно… очень важно для меня.

Нолин кивнул. На теле Амикуса он заметил татуировку. В легионе отметки на коже не считались чем-то необычным. Нередко можно было заметить изображение меча, кулака, розы или, может, терний, оплетавших предплечье. Чаще всего встречалась эмблема легиона. Но на теле Амикуса был изображен не знаменитый кабан Седьмого – у него была всего одна татуировка, непрерывное кольцо рун по всему телу на уровне груди.

Нолин не отводил взгляда от татуировки, пока все четверо не нырнули с борта корабля. На посту остался только костяк экипажа, не дававший «Передовому» подойти слишком близко к высоким волнам; остальные сгрудились возле планшира и смотрели, как четыре обнаженные спины, блестевшие в лучах заходящего солнца, вырывались из темно-синей воды, словно дельфины, а потом достигли пенящихся барашков и позволили им отнести себя к берегу. Наблюдая за ними с безопасной палубы вместе с Кляксой и Мирком, Нолин видел, как им весело плыть, и жалел, что не отправился с ними.

«Сын императора… теперь он один из них».

Это не так. Получив при рождении чуть ли не бессмертие и незаслуженное престижное положение, Нолин по-настоящему не смог бы стать одним из них и очень об этом сожалел. Любой приходил в этот мир невинным, как Эверетт, но время все выжигало, а его пламя горело уже почти тысячелетие. Он любил друзей и потерял их больше, чем мог вспомнить их имен. Они появлялись и исчезали быстро и регулярно, как листва на деревьях. Он знал, что мог бы полюбить этих похожих на дельфинов людей, состязавшихся друг с другом в воде и понапрасну тративших воздух, громко подтрунивающих друг над другом, хотя на берегу их, возможно, поджидала опасность. И даже смерть. Он мог бы полюбить их, как любил саму жизнь, так как они и были жизнью – такой, какой она должна быть: быстрой и яркой, беззаботной и отважной. Они напоминали падающие звезды, искры костра, первое прикосновение и последний поцелуй. Мимолетные минуты красоты, чья быстротечная природа делала их тем более удивительными.

За всю жизнь Нолин знал лишь две постоянные величины: Сефрин и отца. Он видел в них свет и тьму, добро и зло, добродетель и разложение. И хотя Нолин оставался верен отцу, которого ненавидел, он отвернулся от ярчайшей звезды в своей жизни.

Глядя, как солдаты, достигнув берега, победоносно бросились в джунгли, готовые вступить в бой с любым, кто мог там скрываться, но не увидевшие ни единого дрогнувшего листа, Нолин ощутил зависть.

«Зачем дышать, если я не живу? В чем ценность верности, если она лишь ставит преграды на каждом выбранном пути? Что мне теперь делать?»

Когда берег был захвачен во имя империи – или, по крайней мере, во имя Седьмой Сикарии с корабля «Передовой», – матросы подвели к нему судно. Люди разожгли костры и устроились вокруг источников тепла и света, поедая из общего котла рыбный суп – деликатес, который наверняка приестся задолго до того, как закончится провиант.

Нолин подошел с тремя мечами в руках к уже одевшемуся Амикусу, пытавшемуся просушить все еще мокрые волосы.

– Необычное у тебя оружие.

– Семейная ценность, – ответил Амикус. – Передаются от отца к сыну.

Остальные члены Седьмой Сикарии собрались возле одного из девяти костров, разожженных на песке из плавуна. Они доедали ужин, наблюдая, как от трескучего пламени взвиваются в бесплодной попытке присоединиться к тусклым звездам оранжевые искры. С ними был и Деметрий. Бледный и дрожащий, он тоже страдал от гнева Эрафа. С того первого дня никто к нему даже не прикоснулся. За ним уже не следили. Поначалу он был слишком слаб из-за морской болезни и при всем желании не смог бы сбежать. Теперь же, когда ему стало лучше, бежать было некуда: цивилизация осталась позади, со всех сторон их окружал кишащий гхазлами Эрбонский лес.

Нолин присел в круг, где для него, похоже, оставили местечко.

– Ну как, освежились?

– О да! – ответил, широко улыбаясь, Миф. – Лучший заплыв в мире! Хотя я мечтал по пути поймать акулу. Я бы надел ее голову, как делают гхазлы.

– Ничего такого они не делают, – возразил Райли. – Они носят ожерелья и ножные браслеты из акульих зубов, вот и все.

– Тем лучше. Представьте, что бы они подумали, если б увидели, как на них мчится существо с телом человека и головой акулы.

– Сначала, наверное, хорошенько бы посмеялись? – спросил Клякса.

– Над акулами никто не смеется!

– Верно, но над человеком, который носит акулу вместо шляпы? – усмехнулся Амикус. – Ладно тебе, это смешно.

– Ничего вы не знаете, – отмахнулся Миф. – Хотя запах, наверное, был бы ужасным: подозреваю, что воняло бы рыбой.

– На твоих мечах, – сказал Нолин, снова рассматривая клинки первого, – такие же знаки, как у тебя на груди. Похоже, тебе нравятся руны.

Амикус поднял голову.

– Отец сделал мне татуировку, когда я был молод. Сказал, это часть обучения. Он учил меня сражаться практически с рождения. «Никогда не рано начинать теш», – говорил он, стаскивая меня с койки перед рассветом.

– Тэш?

Амикус повертел пряжку заплечного ремня, поддерживавшего меч у него на боку и соединявшегося с поясом. Большинство людей перед сном снимали оружие, а не надевали его. Интересно, а большой меч Амикус тоже не станет отстегивать перед тем, как лечь?

– Так отец называл первые семь боевых учений.

Нолин улыбнулся.

– Прости, я много веков сражался в составе легиона и бок о бок с инстарья, но о таком никогда не слышал. Единственный известный мне Тэш – это персонаж старых сказаний.

Амикуса это, судя по всему, не удивило.

– Это не очень известные учения.

Нолин посмотрел на остальных.

– Я никогда не видел никого, кто сражался бы так, как ты. Это поразительно. Разве можно не обращать внимания на подобные навыки? Казалось бы, ученики к тебе должны валом валить.

Амикус нахмурился.

– Тэш… это семейная тайна.

– Но ты обучил их. – Нолин обвел рукой круг шестерых солдат. – Не отрицай. Я видел, как они сражались.

– Ну, на самом деле я тренировал только Глота, Мифа и ДеМардефельда. Учу их уже несколько лет, но они еще не все усвоили. Чтобы достичь успеха, лучше начинать смолоду. С Кляксой я только недавно начал работать, и пока что мы прошли лишь движения ног и базовые…

– Но ты обучил их, раскрыв семейную тайну?

– Конечно, – кивнул Амикус. – Они – моя семья.

На это Нолину нечего было ответить. Он провел в отряде восемь дней и уже чувствовал себя ближе к ним, чем к кому-либо еще, за исключением Сефрин и Брэна.

– Понимаете, отец мертв, сыновей у меня нет, никому в мире нет до меня дела. Важно то, что я умею драться. Я обучаю их, потому что чем лучше они сражаются, тем дольше я проживу. Но не каждый хочет учиться. Паладей и Грейг все пропускали мимо ушей. Они обладали недюжинной силой и считали, что этого им с лихвой хватит. Остальные перевелись в Седьмую Сикарию из других эскадронов или даже легионов и полагали, что уже все знают. А Эверетт, – он указал на паренька, – прибыл всего за неделю до вас.

– Значит, ты тренировал четверых из тех пятерых, кто, помимо нас с тобой, пережил засаду? Тебе не кажется это знаменательным?

– Честно? – сказал Амикус. – Понятия не имею, каким образом Клякса выжил.

– Я как уродливая родинка, – заявил худосочный солдат. – Как ни пытайся, от меня не избавишься, командир.

Эверетт подтащил к костру еще дров и подкинул их в огонь. К полумесяцу у них над головами взвился рой искр.

– А меня научишь? – спросил Эверетт.

– Я тоже хотел бы научиться, – сказал Мирк.

Первый вздохнул.

– Конечно.

– Вы там поосторожнее с просьбами, – сказал Миф. – Этот человек – жестокий учитель. Я был красавцем, пока не стал его учеником. Теперь, увы, я просто симпатичный.

Райли наклонился к Мифу и, приглядевшись к нему, кивнул.

– Акулья голова начинает казаться мне мудрым решением.

Миф метнул в Райли свою миску. Тот поймал ее и поставил поверх своей.

– Все равно не понимаю, зачем нужны руны, – сказал Нолин. – Как они вписываются в тренировки?

– Отец говорил, они нужны для защиты.

– От чего?

Амикус понизил голос, будто не хотел, чтобы его услышали:

– От магии.

– Ты сказал, от магии? – к удивлению Нолина, спросил Миф: он-то полагал, что семья – братья по оружию – уже это обсуждала.

Но, судя по заинтересованным лицам всех собравшихся вокруг костра, прежде сей вопрос не обсуждался.

– Ранее существовало нечто под названием Оринфар, – объяснил Нолин. – Гномьи руны, якобы защищавшие от магии. Хочешь сказать, это они изображены на татуировке?

– Про Оринфар я никогда не слышал, но знаю, что это. – Амикус обнажил короткий меч. – Меч Бригама, реликвия моего предка, сражавшегося в Великой войне. – Он наклонил меч, чтобы показать всем знаки на доле (или кровавом желобе, как его иногда называли). – По легенде, этот меч выкован Роан из Рэна для Грэндфордской битвы. – Он помолчал, бросив на Нолина хитрый взгляд. – А эти знаки – гномьи символы. В те времена их помещали на любое оружие и доспехи для защиты от колдунов-фрэев. – Он вытащил другой клинок, более длинный, на котором обнаружились такие же знаки. – Вот этот, железный, называется Меч Призрака. По слухам, это первая работа Роан. И на нем те же знаки. – Он достал из ножен тот меч, что обычно носил на спине. – А вот этот… ну, этот отец считал самым священным. Он называл его Меч Слова.

Амикус поднес клинок к огню, чтобы все могли разглядеть знаки. Эти отметки были другими – выцарапанными, а не выгравированными, к тому же не рунами, а буквами. Нолин прочел их, когда Амикус наклонил лезвие так, чтобы оно отражало свет пламени. По всей длине обнаженного металла было написано слово «ГИЛАРЭБРИВН».

– Это… – Нолин запнулся. Разум убеждал его, что этого не может быть. – Хочешь сказать… Погоди-ка, откуда он в твоем роду? Существовал лишь один меч, отмеченный этим словом.

– Вы можете его прочесть? – изумился Амикус.

– Конечно. А ты не можешь?

Амикус покачал головой и резко выпрямился.

– Что там написано? Я всегда хотел знать, а отец не мог мне сказать.

– Правда? Ты носишь это на спине и не знаешь? Вам известна история о Гронбахе? – Все собравшиеся вокруг костра кивнули. – Помните, как в конце истории гномы выковали меч? Который потом заколдовала Сури?

– Это она убила дракона и разрушила гору? – спросил Джарел.

Нолин кивнул.

– Если не ошибаюсь, это тот самый меч. Никогда не думал, что он такой огромный. Наверное, они хотели убедиться, что длинное слово поместится на клинке. Но откуда он у тебя?

– Бригам Киллиан был последним из воинов-тешлоров, последователей Тэша. У его наставника не было детей, поэтому Бригам, видимо, унаследовал его имущество.

– Но откуда он у Тэша?

– Это вы мне скажите. Вы же всех их знали.

Нолин изумленно разглядывал древний меч.

– Согласно «Книге Брин», Сури вручила меч моей матери перед боем за престол кинига. Персефона передала его воину по имени Рэйт, герою Грэндфордской битвы, но больше меч нигде не упоминается. Хотя это не странно, поскольку «Книга Брин» кончается периодом сразу после Грэндфордской битвы.

Амикус помолчал, задумчиво переведя взгляд на пламя.

– Странно то, что в легендах говорится, будто Тэш сражался двумя одинаковыми короткими мечами. Но короткий только этот. – Он похлопал по Мечу Бригама. – И он принадлежал самому Бригаму, а не Тэшу, значит, ни одним из этих Тэш не пользовался.

– А что случилось с мечами Тэша? – спросил Мирк.

Амикус пожал плечами.

– Никто не знает… Впрочем, никто не знает и того, что случилось с самим Тэшем.

– Моя мать и ее друзья говорили, что Тэш был в составе отряда, спустившегося в загробный мир, но он оттуда не вернулся. По крайней мере, такую историю они рассказывали нам. Никогда не знаешь, чему из их слов можно верить, но… – Он протянул руку и коснулся выкованного гномами клинка. – Это правда.

Амикус кивнул.

– Ну вот. Мои предки верили в магию, и отец даже вытатуировал на мне знаки с мечей в качестве предосторожности. Он говорил, все старые тешлоры – те, кого обучал сам Тэш, солдаты, одержавшие победу в Грэндфордской битве, – имели на теле эти руны. Без них они бы погибли страшной смертью. Отец говорил: «Тэш способен защитить от чего угодно, кроме магии и любви. Руны позаботятся о магии, но против любви ничего не работает». Что я могу сказать? Я родом из странного, но романтичного семейства.

– Не такого уж странного, – ответил Нолин и распахнул тунику спереди, обнажив круг рун у себя на груди.

Все уставились на него, но больше всех удивился Амикус. Эверетт встал и перебрался на другую сторону костра, чтобы рассмотреть выцветшие чернильные рисунки.

– Теперь, наверное, понимаешь, почему меня это так заинтересовало, – сказал Нолин.

– Откуда они у вас?

– От отца.

Амикус удивленно вскинул брови.

– Ну, он не самолично их нанес.

– Но он наверняка сделал это, чтобы защитить вас.

Нолин в смятении уставился на Амикуса. Такая мысль никогда не приходила ему в голову.

После смерти матери, за день до того, как ему было приказано отправляться на север в составе Первого легиона, чтобы начать Грэнморскую войну, отец велел сделать ему татуировку. Нолину эта идея не понравилась, и он отказался. Но на его отказ никто не обратил внимания. Его раздели, привязали к столу и заставили вытерпеть несколько часов боли. Эта постыдная отметка останется на его теле навечно. Кольцо татуировок, которые у него всегда ассоциировались со смертью матери и с жестокостью отца, продемонстрировавшего сострадание к сыну в трауре посредством пыток.

На следующий день отец бросил его в гущу боев, на прощание даже не пожав ему руки и не похлопав по спине. Нолин понятия не имел, зачем отец приказать сделать ему татуировку, не знал ее предназначения. Он решил, это какой-то навет, какое-то оскорбление. Преступников клеймили не только в качестве предупреждения другим, но и в качестве наказания за преступные деяния. Нолин скрывал татуировку, стесняясь ее возможного значения. Ему ни разу не пришло в голову, что она должна была защищать его.

Но если подумать и кое-что вспомнить, бывали времена…

Великаны не владели магией, но почти через тридцать лет после окончания Грэнморской войны Нолина отправили сражаться в гоблинских войнах. Во время битвы с гхазлами дурат рэн в горных пещерах Френдал Дурат он с отрядом из двадцати человек столкнулся с целым роем гоблинов. Этого следовало ожидать; неожиданным оказалось присутствие в их рядах трех обердаз. Гхазлы-колдуны встречались так редко, что немногие солдаты знали о них. В мгновение ока пал весь эскадрон Нолина. Странный синий огонь спалил их, как и множество воинов-гоблинов, оставив лишь обугленные останки. Но Нолин выжил. Даже жáра не почувствовал. Оставшись один в темной пещере под горами, Нолин убил троих гоблинов-колдунов, в глазах которых застыли потрясение, ужас и невозможность поверить в происходящее. Он так и не понял, как ему удалось выжить. Вероятно, дело во фрэйской крови: все остальные были людьми. Командир сказал, что не стоит ломать над этим голову, поскольку боги могут быть непостоянны. До сих пор Нолин принимал это объяснение на веру.

– Возможно, ваш отец вовсе не желает вам смерти, – выдвинул предположение Амикус. – Может, мы как раз еще живы именно благодаря этим татуировкам. Помните слова Линча? «Он может разорвать тебя, словно пузырь, полный крови». – Амикус щелкнул пальцами. – Я думал, император ненавидит магию.

– Ненавидит. – Нолин нахмурился, столкнувшись с вероятностью того, что так долго заблуждался. – Он запретил применение Искусства по всей империи.

– Но если это не ваш отец послал вас на смерть в Эрбон, то кто? Может, это вообще не обычное существо, – сказал Амикус.

– Возможно, наш противник – демон, – согласился Нолин, – бог или дух старого мира, как Воган или Бэб. Может статься, даже кримбал, тэбор или вело. Нет, вряд ли вело.