У судьбы много имен. Драматургия малой формы
© Lisa André, 2025
ISBN 978-5-0068-5589-2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Я остаюсь
Один телефонный звонок и весь ее мир сжался до размеров крохотной комнаты. Все, что было вне, растворилось, а жизнь разделилась на «до» и «после», на «жить» и просто «быть». С тех пор прошло несколько лет. Годы, наполненные тишиной, становились с каждым днем еще тише. Но они шли, а она и вовсе нет. Спектакль под названием «жизнь» продолжался без ее участия.
Она сидела на краю кровати. Плечи опущены, руки на коленях, взгляд устремлен в пол. Будильник отчаянно звенел. Прошло еще несколько минут, пока она медленно подняла голову, легонько хлопнула себя ладонями по коленям, как обычно делают перед дальней дорогой и поднялась. Будильник по-прежнему назойливо напоминал о себе. Она посмотрела на него без эмоций, без раздражения, как на предмет, который больше не имел для нее никакого значения. Взяла его в руки, подошла к мусорному ведру и без капли сожаления опустила его внутрь. Он больше ей не нужен. На работу она больше не пойдет.
На кухне было светло и чисто. На столе стояла чашка, не самая красивая, но это был подарок мамы и потому она всегда была на видном месте. Она включила чайник, заварила ароматный фруктовый чай, налила ровно на один глоток и выпила, впервые снаслаждением. Затем не спеша выбрала одежду, уложила волосы в пучок и этого сегодня было уже больше чем достаточно.
Город встретил ее как чужую. Люди спешили. Она уже нет. Кто-то говорил по телефону, кто-то смеялся, кто-то напевал себе что-то под нос… Она же шла молча. В парадной главного офиса толпились люди, из них даже кто-то поздоровался. Она только кивнула и уверенно пошла по коридору. Где-то на полпути ее догнала коллега.
– Привет! Ты не видела отчет по бюджету? И вообще, в бухгалтерии опять что-то не сходится и главный ходит как буря… Кстати, ты смотрела, что у нас на обед в столовой? О, боже, какая ты бледная! Все нормально?
Она не ответила, не улыбнулась, просто прошла мимо. В приемной, как всегда, пахло кофе и бумагой. В кабинете было пусто. Итак, стол и белоснежный лист бумаги. «Прошу уволить меня…», – начала она писать и тут же резко перечеркнула. «Я увольняюсь», – написала она и поставила жирную точку. Положила лист на край стола, а поверх ее потрепанный временем пропуск. Дожидаться никого не стала, вещи свои забирать тоже. Она еще раз обернулась на прощанье и такой же уверенной походкой, которой пришла сюда, направилась к выходу. В парадной по-прежнему толпились люди, но ее никто ни о чем не спросил, никто не остановил, а может и вовсе никто не заметил. Значит, она все делает правильно. «Минус один».
Воздух был прохладным и прозрачным. Листья шевелились на деревьях почти в такт ее дыханию. Пахло осенью. Она остановила такси, села на заднее сиденье и назвала точный адрес. Название улицы, номер дома и номер квартиры. Таксист ничуть не удивился и даже не улыбнулся, видимо не впервой. Она прислонилась к стеклу. Мимо проносились улицы, витрины, вечные прохожие. Мир жил свою привычную жизнь, в которой ей, как могло показаться, уже стало очень тесно. Таксист остановил машину у подъезда, в квартиру заезжать не рискнул. Она вышла и вскоре скрылась за тяжёлой, «украшенной» нелепыми рисунками дверью. Знакомый лифт, знакомый этаж… Он открыл дверь медленно, будто ждал кого-то другого, но не ее.
– А, ты… Привет. Ну заходи…
Голос был привычным и вечно усталым. Она вошла. Все было на своих местах. Чашка на краю стола, стопка журналов, разбросанные вещи, пыль и жизнь, в которой никто давно никого не ждет. Он сел на диван и просто кивнул в сторону дивана.
– Садись, если хочешь…
Не дожидаясь продолжения, она произнесла ровным, безразличным тоном, как очевидное:
– Нам нужно расстаться.
Он не вздрогнул, не изменился в лице, а только спросил:
– Уверена?
– Да.
– Ну, надо так надо, – пробормотал он себе под нос, встал и направился к кухне.
– Чай будешь?
Она покачала головой. Не в знак отказа, а потому, что терять здесь было тоже нечего. Он включил чайник, даже не переспросив. Оставаться в этом доме стало незачем. Все исчезло, чего на самом деле никогда и не было, ни чувств, ни будущего. Она поспешила выйти… выйти навсегда из этого дома. На лестнице еще раз остановилась, но не обернулась. «Минус два», – подумала она и безвозвратно ступень за ступенью вышла из этих отношений.
На улице пахло листвой и пылью. Автобусы проезжали мимо. Люди сновали вдоль витрин, на пешеходных переходах, сидели в кафе или на скамейках, дети тянули родителей за руки, в киоске продавали теплый хлеб. Словом, мир жил и продолжал жить дальше. Ей же вновь пришлось раствориться в толпе. Она поспешила домой. Ноги устали, но тело двигалось легко, как после долгого ожидания, которое, наконец, закончилось.
Воздух в квартире был теплым и неподвижным. Такая же тишина, как и утром, только теперь она звучала иначе. Не давила, не тянула, просто была. Она сняла пальто, прошла в комнату, огляделась. Все вещи лежали там, где и всегда. Но в этом «всегда» больше не было необходимости. Она открывала шкафы без сожаления, без особого внимания, словно на одном дыхании. Книги, вещи, посуда, игрушки, фотографии, открытки и всякая мелочь вскоре заняли свои места в картонных коробках. Она подошла к одной из них, в которой лежало сейчас ее «детство».
– Эти игрушки когда-то улыбались мне, – прошептала она. – Пусть теперь улыбнутся тем, кто в этом больше всех нуждается.
Ее взгляд коснулся книг, но кому они достанутся она пока не знала. Среди них был старый альбом. Она открыла его, страницы зашуршали. Фотография за фотографией. Лица, моменты и время, которых уже никогда не вернуть. На одной странице она задержалась немного дольше, чем на всех остальных. Долго смотрела, очень нежно прикасалась пальцами к изображению на снимке и молчала. Но вскоре закрыла альбом и вернула его на место.
– Вот и все, – сказала она в никуда.
В комнате появилось эхо.
– Сначала ты, – произнесла она строгим голосом огромной коробке с одеждой, пледом, посудой и еще многим, что делает нашу жизнь повседневной. Коробка была тяжелой, казалась неподъемной. С трудом одолев ступени, она остановилась.
– Помочь?
Она оглянулась. На шаг позади стоял человек, немного сутулый в поношенной куртке с усталым лицом, а в глазах не жалость, не боль, а простое участие. Он стоял неловко, не слишком близко. Потом подошёл и осторожно прикоснулся к коробке.
– Куда тащить?
– Это тебе, – сказала она. – Ты должен жить, а не существовать.
Повернулась и снова вернулась в дом. Поднялась в квартиру, но проходить не стала.
– Итак, кто следующий? – произнесла она, обращаясь к коробкам у двери. И не дожидаясь ответа, которого и быть не могло, вызвала такси. Точного адреса она не знала, сказала просто: «Мне в детский дом». Ее руки дрожали от волнения. Она взяла коробку с игрушками и вышла. Встала у края тротуара. Мимо проходили люди. Кто-то курил, кто-то смеялся, кто-то торопился. А она стояла с коробкой, в которой лежали чужие будущие улыбки. Такси остановилось у ворот. Она вышла, взяла коробку с заднего сиденья и закрыла дверь. Машина сорвалась с места и сразу уехала. Она же пошла в другую сторону, не оглядываясь. Здание было простое и чистое. Она позвонила. Дверь открыла женщина в цветном халате с усталым, но приветливым лицом.
– Добрый день. Вы что-то привезли?
– Игрушки.
Женщина отступила, открыла шире дверь.
– Проходите. Давайте сюда, мы потом разберем.
Она поставила коробку на тумбу у стены. Тишина вокруг оказалась еще тише чем в её жизни. Ей стало тревожно. От прежнего ледяного спокойствия не осталось и следа. Женщина в халате с уставшим видом прервала молчание:
– У нас сейчас дети спят, – произнесла она, пытаясь угадать ответ на ее незаданный вопрос. – Пусть вас тишина не пугает. Дети у нас самые лучшие, только им не повезло. А вы знаете, как им сейчас всего не хватает?! И книг, и тетрадей, и нормальных карандашей. Хорошо бы что-то для школы..
Голос звучал уверенно, говорила она без пауз, привычно. Женщина рассказывала, перескакивая с нужд на отчеты, с воспитателей на утренники.
– Вы слышите меня?
– Да, конечно… Простите…
Она слушала, но ее внимание сосредоточилось на мальчике в дальнем углу коридора. Он сидел на стуле, очень худой, с опущенными плечами и смотрел в окно. Куда-то очень далеко сквозь деревья и облака, туда, где ничего не происходит. Без сожаления, но и без искры в глазах. Точно так же смотрела она утром. Как и вчера. И всё это время. Она вышла из здания и тихо произнесла:
– Минус три.
Но уже по-другому, не уверенно. На улице уже темнело. Воздух стал прохладным, ветер цеплял воротник и дорога домой показалась длиннее. Но она не торопилась. Просто шла. Такси поймала на удивление быстро. Дома было тихо, как уже очень давно. Только слабое эхо выдавало происходящее. Она сняла пальто и обувь, прошла в комнату и, не включая свет, легла на кровать. В комнате пахло прохладой и усталостью. Она подумала о мальчике… но почему?! Закрыла глаза и уснула. Впервые за долгие годы не в пустоте, не в одиночестве, не считая до ста. И впервые за долгие годы во сне было светло и уютно.
Утром она проснулась позже обычного. Будильник не трезвонил, он по-прежнему лежал на дне мусорного ведра. Ее тело отдохнуло, а голова была ясной.
– Книги… Что там было еще?!
Она поспешила в душ. Чайник не включала.
– Сегодня это лишнее, есть дела поважней, – произнесла она, передвигая коробку с книгами к входной двери.
– Тетради, альбомы, краски, карандаши куплю по дороге.
И как между прочим вызвала такси.
Детский дом встретил ее так же тихо, но с душой. Те же стены, тот же вход, но уже не чужое. На порог вышла та же женщина, но сегодня в белом халате. В этот раз она улыбнулась по-настоящему, как встречают своих.
– Это вы?! Здравствуйте!
И, заметив подарки, радостно добавила:
– Привезли?
Женщина взяла коробку и осторожно заглянула внутрь.
– Да это просто чудо! Вот детишки обрадуются. Спасибо.
Они пошли по коридору. Сегодня он показался ей даже длиннее. Все та же тишина и он на том же месте, в той же позе и с тем же взглядом в никуда. Она осторожно подошла и встала рядом.
– Ты снова здесь?
Он не ответил.
– Что ты здесь делаешь? – настойчиво продолжала она.
Он повернул голову.
– Жду.
И добавил:
– Когда уйду на небо.
Она замерла в недоумении и тревоге.
– Он тяжело болен, – раздался голос уже знакомой ей женщины. – Ему нужна почка. Он давно в списке. Ну, знаете, как это бывает. Никто не спешит. Детдомовским не звонят первыми. Как будто их жизни запасные. Как будто они ничего не стоят. Никто не хочет быть донором для детдомовских…
Женщина тяжело вздохнула и пошла дальше вдоль коридора, разговаривая сама с собой. Мальчик сразу же отвернулся потому, что ничего не ждал.
– Я хочу, – уверенно и спокойно произнесла она, как отрезала.
– Я поделюсь с тобой. У меня ведь их две, – сказала она и улыбнулась.
Слова вышли спокойно. У неё даже получилось пошутить впервые за долгое, бесконечно долгое время. Она знала, что теперь она не может ни уйти, ни сломаться, ни предать. Только на улице ей удалось перевести дыхание. За спиной – маленькая жизнь, беззащитная, как будто лишняя, а впереди – неизвестность и желание все изменить.
Сегодня минус не добавился, чему она тоже удивилась. Скорее плюс. Она вернулась домой и, не снимая верхней одежды, села за компьютер. Читала все, что могла найти. Условия, риски, отзывы. Открывала десятки вкладок, выписывала адреса. Сомнения исчезли. Выбор очевиден. Утром она сделает то, что изменит чью-то жизнь навсегда. Как, впрочем, и ее жизнь тоже. Странно, что прозвучало слово «жить», а не «быть», как это было всегда.
Настало утро, как выдох после долгого напряжения, за которым стояли дни и годы ожидания. Свет осторожно проник в комнату, будто не желая спугнуть тишину. Хотя напрасно. Сегодня в этом доме было все иначе. Она не была прежней. Она спешила. Умывалась быстро, одежду не выбирала, просто взяла ту, что лежала ближе. Волосы затянуты на скорую руку в тугой узел, вместо привычных локонов. А кнопка вызова такси была нажата почти не глядя. Она спешила и хотела, очень хотела успеть. Такси не заставило долго ждать и через несколько минут она стояла уже перед дверью, за которой начнется новый отсчет новой жизни. Медсестра проводила ее в кабинет.
– Вам точно сюда?
– Да.
– Вы понимаете, что это серьезно?
– Да.
– Вы уверены?
– Как никогда.
И вот анализы, скрининги, документы и фраза: «Я осознаю возможные последствия. Действую добровольно». Она подписывала их и чувствовала только облегчение. Это было ее обдуманным решением, выдержанным и холодным.
Госпитализация была назначена уже через неделю. Тот же коридор, больничная койка, все белое. До операции они больше не виделись, но их мир отныне стал единым целым. Один этаж, больничные палаты. В одной жила надежда снова жить, в другой возможность этой жизнью поделиться. С этого момента от них мало что зависело. Им оставалось только ждать, надеяться и быть сильными. Все остальное решалось за закрытой дверью операционной. А по другую сторону двери их никто не ждал. После операции был тот же белый цвет и глухая боль. Жизнь медленно возвращалась в тело. Все неизвестное осталось позади.
На следующий день ей разрешили встать. Тело отзывалось слабостью, ноги почти не слушались, каждый шаг отдавался глухой болью. Но сейчас это не имело значения. Она снова спешила. Спешила поскорее его увидеть. Сильного человека, который так хотел жить.
Преодолев нелегкий путь вдоль больничной стены, она тихонько приоткрыла дверь. Он лежал на кровати, такой маленький и такой беззащитный. Лицо было бледным, ресницы едва дрожали, дыхание было ровное и спокойное. Она смотрела на него и боялась даже вздохнуть громко, чтобы не потревожить тишину, в которой теперь жила новая жизнь и радость, такая простая и настоящая. Когда она вошла, он повернул голову и улыбнулся.
– Это ты?
– Я.
– Ты… ты правда это сделаешь?
– Уже сделала.
Он замолчал и молчал долго, пытаясь до конца понять, что на самом деле с ним произошло. Недоумение отчетливо читалось на его уставшем и бледном лице. Он хотел приподняться, но не смог. Она наклонилась к нему и он прошептал:
– Значит, мы теперь одно целое?
Она нежно взяла его руку и сказала:
– Да, одно целое. Теперь мы с тобой одна семья.
Они продолжали лежать в разных палатах, но с этих пор их сердца бились в одном ритме. И в этом ритме, глубоком и чистом, началась новая жизнь, которая уже не принадлежала только одному.
– Из минусов получился плюс, – прошептала она и заплакала. Впервые за долгие годы от радости, такой светлой, искренней и безусловной.
Они шли по дорожке среди красивых цветов и деревьев. Он держал ее крепко за руку и, казалось, крепче союза и роднее двух жизней на белом свете просто не было.
На кладбище было пусто, лишь птицы и холодная земля. Они остановились у плиты с именем, двумя датами и пропастью между ними. Мальчик посмотрел и невольно сжал ее пальцы.
– Кто это? – шепотом спросил он.
– Это моя мама, сынок.
Он судорожно кивнул и просто остался стоять рядом. Она долго молчала. А потом начала говорить. Сначала тихо.
– Мамочка, я пришла. А ведь должна была прийти раньше, намного раньше, когда ты еще ждала. Когда ты звонила, скучала, когда говорила, что устала или болела. Как же стыдно и больно. Я думала, ты будешь всегда, мама. А потом… а потом тебя не стало. Навсегда. А я ведь так и не успела сказать тебе самое главное. Я кричала в тишину, но ты меня не слышала. Я молила прощения у стен, в которые замкнулся мой крошечный мир. Я говорила о своей любви камню, цветам на надгробной плите и твоей фотографии, но не тебе, мама. Я не могла посмотреть в твои глаза, поцеловать твои руки, обнять с нежностью и благодарностью за твое терпение и заботу, за твою настоящую, неподдельную, искреннюю любовь. Я осталась одна, как будто по ошибке, и, поверь, очень старалась научиться жить без тебя. Но у меня ничего не получилось. Я закрылась в своём маленьком мире и продолжила «быть». Быть среди людей и быть в своем одиночестве. Там, где я могла никому ничего не доказывать, особенно то, что «время лечит». И знаешь, однажды я поняла, что могу все сама изменить, что не должна оставаться, что могу сама себя вычеркнуть из списка живых. Я слишком соскучилась, мама, чтобы дальше оставаться без тебя. Я была уже на полпути. Оставалось лишь закрыть на ключ все, чем раньше дышала: работу, любовь, что не была любовью, дом. Я хотела поскорее выйти из этой жизни, чтобы наконец сказать тебе, как сильно я тебя люблю. И вот, когда не осталось ни единой причины все отменить, появился он. Познакомься, мама, это мой сын. Тогда он был сильно болен. Он жить хотел, но не мог. Я же могла, но не хотела. И тогда я поняла. Если у меня был выбор, значит, я обязана остаться. Ведь я могла ему помочь. У меня была жизнь и я захотела с ним ею поделиться. Ты бы так же поступила, мама. Я уверена.
Она взглянула на мальчика.
– С тех пор мы вместе. Теперь мы одно целое. Он каждый день напоминает мне, зачем я живу. Я хочу дать ему все, что не успела дать тебе. Заботу и тепло, что копились внутри и не находили выхода. Любовь и ласку, которую я прятала в молчании, разговоры, на которые раньше не хватало времени, и объятия, которых ты не дождалась. Каждое «я рядом», каждое «не бойся» и каждое «я с тобой». Со мной он будет знать то, чего никогда в своей жизни не знал раньше. Это быть по-настоящему любимым. Без условий. Без страха. Без «потом». Я буду с тобой рядом, мама, только здесь. Чтобы научиться любить так, как ты когда-то любила меня. Без остатка и навсегда. Когда-то мы снова будем вместе. Но не сейчас. Я остаюсь.
Невидимка
Кухня в доме была просторной, с теплым полом, тяжелыми деревянными шкафами и разноцветными занавесками в цветочек. На стене висел телевизор. Звук в нем обычно не включали, он работал для фона. Повариха резала хлеб. Горничная мыла виноград. Другая перебирала бумаги.
– Подожди, – сказала она вдруг, щурясь в сторону экрана. – Это же наш.
– Кто наш?
– Хозяин. У него берут интервью. Сделай громче.
Повариха вытерла руки о фартук и взяла пульт. Телевизор сразу ожил голосом местного журналиста:
– Он появился в нашем городе совсем недавно, но уже стал для многих настоящим символом доброты и поддержки. С его приходом начались какие-то чудеса. Помощь приходит туда, где ее не ждали. В детские дома, приюты, многодетные семьи…
На экране улица. В кадре крупным планом мужчина в костюме, строгий, собранный, никаких лишних жестов.
– Мы благодарим вас за согласие на интервью, – говорит журналист.
– Спасибо за доверие, – отвечает мужчина.
– Многие называют вас спасением для города. Что бы вы сказали тем, кто верит в вас?
Он делает паузу. Потом спокойно говорит:
– Я им благодарен.
Ни одной конкретной фразы. Ни про суммы, ни про больницы, ни про действия. Только общая вежливость.
– Вот ведь человек, – вздохнула повариха. – Всё для других, а сам молчит.
– Скромный, – добавила горничная. – Настоящий, умный и воспитанный, – подтвердила другая.
В этот момент во дворе притормозила машина. Окно опустилось. Из салона вышла она. Очки, ровная укладка, платье в пол. В руках пакеты. Один с логотипом ювелирного дома, другой из художественной галереи. За ней шел водитель с тяжелыми коробками.
– Ого, – пробормотала кухарка, выглядывая из окна. – Ну и наловила сегодня. Это из той галереи, где выставка была?
– Наверное, – предположила горничная. – Все в дом тащит. И картины, и золото. Покупает, как будто война завтра.
– Вот это жадность. Помешана на блестяшках, – усмехнулась повариха.
Хозяйка скрылась в дверях. Машина медленно отъехала. С экрана продолжали вещать:
– Это интервью еще одно подтверждение того, что настоящая благотворительность существует.
– Вот бы нам такого мецената, – снова вздохнула повариха.
– А дома он обычный. Не балует, – буркнула горничная.
– Перебьемся, – отмахнулась другая. – Нам еще жаловаться.
В доме было лениво и спокойно. Казалось даже стены дремали под мерный шум фонтана. Хозяйка сидела в беседке у бассейна. На ней был легкий кремовый халат и солнцезащитные очки с черной оправой. Одна рука лежала на коленях, в другой был, как обычно, телефон. Она разговаривала быстро и увлеченно.
– С самого утра на телефоне, – буркнула повариха. – То с одним, то с другим. Ни присесть, ни заткнуться.
– Видно, совсем заняться нечем, – отозвалась горничная, – болтает и болтает. И не по делу, а так, только воздух сотрясать.
Гляди, гляди, – перебила ее вторая прислуга, – пошла в библиотеку. Представь! Наша барыня в библиотеке. По картинам своим, поди, соскучилась.
– Слышала, – снова вмешалась повариха, – что собиралась снова отправить на реставрацию.
– Правду люди говорят, – возмутилась служанка, – от пустой головы и рукам, и ногам, а уже и картинам покоя нет. Лучше бы ребеночка завела. С таким- то мужем грех не родить.
– Фигура, конечно, у неё утонченная, не спорю. Как из фарфора, – заявила горничная с ноткой зависти.
– Так она детей и не рожает, чтобы фигуру не портить, – отрезала повариха.
– А ты откуда знаешь? Может, не получается.
– Не смеши. У таких как она?! Было бы желание. Просто не хочет. Ни к чему ей дети. Шмотки, духи и золотишко – вот ее младенцы.
Они переглянулись. Газета хрустнула в руках поварихи.
– О, и здесь про него.
– Ну читай уже! – отозвались обе горничные в один голос.
– В дом малютки поступила помощь. Все новое. Кроватки, матрасы, ванночки, бутылочки, медикаменты, игрушки, – быстро зачитала она отрывок из статьи.
– Вон как скромен. Ни имени тебе. И благодарностей не ждет. Золотой человек.
Повариха медленно сложила газету.
– На таких весь мир держится.
Терраса утопала в солнечном свете. Запах роз тянулся с клумбы у балюстрады, где вечно возились садовники. За столом все трое пили чай с лимоном.
– Как в раю живем, – мечтательно вздохнула одна. – Только бы не дергали.
Из-за ворот въехал черный Мерседес. Служанки насторожились, вслушиваясь в звуки у парадного входа.
– Он, – шепнула повариха. – Вернулся.
Через пару мгновений раздался резкий голос. Никаких криков, но тон был настолько едкий.
– Ты просишь прибавку? На каком основании? За то, что вовремя открываешь двери? Или за то, что умеешь ездить от офиса до дома без навигатора? Или за то, что путаешь наглость с просьбой?
– Простите, я не хотел, – донесся приглушенный голос водителя.
– Хочешь, не хочешь. Это не рынок. Это мой дом. И мои правила.
Последовало тяжелое молчание. Потом раздался глухой звук, видимо удар ладонью о капот.
Служанки вздрогнули.
– Опять довели…
– Ну, а чего он хотел? Просить у такого человека денег надо же смелость иметь, – пыталась оправдать поведение хозяина та что постарше из прислуг.
– У него нужда, – прошептала другая.
Хозяйка спустилась с веранды. Медленно, грациозно, как всегда в легком халате, волосы собраны в высокий пучок, на шее поблескивает тонкая цепочка. Она подошла не спеша, положила руку мужу на плечо так, словно они сейчас войдут в ресторан, а не стояли у машины в разгар скандала.
– Дорогой, – ее голос был тихим, почти ласковым. – Пойдем со мной. Оставь это. У меня для тебя есть кое-что поважнее.
Он все еще был напряжен, но не сопротивлялся. Она взяла его под руку и они скрылись за дверью. На террасе повисло молчание.
– Ты это видела? – наконец очнулась горничная.
– Ага. Как будто специально увела, – пробормотала вторая.
Обе задумались. Спустя несколько минут хозяйка вернулась. Остановилась у машины. Водитель стоял опустив голову. Он все еще держал телефон в руке, а на экране вспыхивали сообщения.
– Что случилось? Почему ты посмел просить у моего мужа деньги? – спросила она без тени эмоций. Ее голос был ледяным.
Он поднял глаза.
– На операцию сыну. Состояние критическое.
Она ничего не сказала. Повернулась и пошла в сторону дома.
– У него малыш болен, – тихо сказала повариха. – И врачи говорят, счtт уже на дни идет. Нужна операция за границей. Он уже все, что было продал.
Она остановилась на несколько секунд. Ни одна мышца не дрогнула на ее лице. Только взгляд стал еще холоднее.
– Завтра у меня девичник, – бросила она не оглядываясь. – Придется поработать. Мои девочки любят шампанское.
И в это мгновение даже ветер затих.
– Шампанское? – первой не выдержала горничная.
– Ты слышала? – отозвалась повариха. – Мы ей тут про мальчика, у которого жизнь на волоске, а она… девичник. У этих богатых совсем совести нет.
– Один на парня чуть не набросился, вторая в пузырях купаться надумала, – прошипела третья.
Они молча посмотрели ей вслед. Ее силуэт скрылся в доме, оставив за собой легкий шлейф парфюма и неприятное ощущение ледяного равнодушия. Повариха взяла поднос с пустыми чашками.
– Пошли работать, девочки. Мадам велела.
Кто-то со вздохом достал бокалы из шкафчика. Кто-то вслух начал cчитать сколько шампанского хватит на «девичник».
– Плевать им на чужих детей, – подвела итог повариха. – Ей бы наряд поярче, кольцо побольше… а то, что у кого-то сын умирает…
– Одни молятся в надежде, что чудо случится, а другие лангустов жрут.
– Да не говори.
– А у нас банкет, – развела руками кухарка. Пир во время чумы. Слыхали такое?
– Вот именно, – вскипели обе.
Из коридора послышались шаги. Голоса на кухне на мгновенье стихли. Хозяйка прошла мимо.
– Ужинать не буду, – бросила она на ходу.
Ее каблуки отзвучали и кухня снова ожила.
– Слышали? Ужинать не будет, – хмыкнула одна, убирая тарелки со стола.
– Ага, а зачем ужинать? Пузырьки ведь не с макаронами глотают.
Сначала спать до полудня, а потом визг, смех и праздник живота. С подружками на пузо ляжет в бассейн и в шампанском поплывет. Сыто, весело и без углеводов! – вторая прыснула со смеху.
– Не говори. Девичники собирает, будто у нее свадьба каждую неделю.
– Шампанское, устрицы, платья за тысячи. Собакам, небось, тоже лосося в мисках подавать придется.
– Ага, а малыш в реанимации лежит, – тихо прошептала повариха. – А отец его по двору ходит как тень.
– А ей хоть бы хны.
– Да у нее сердце золотом запаяно, чтоб не чувствовать. Ни ребенка, ни жалости.
– Ну да, зато кольца вон каждый день новые. Все по аукционам шастает.
– Надо же где-то блеснуть, не только же дома зеркала полировать.
– Тьфу. Одни не знают как жизнь ребенку спасти, а другие с жиру бесятся.
– Вот и вопрос, что важнее? Нищета с совестью или богатство без души?
Голоса стихли. Все вернулись к своим обычным делам. На кухне стало шумно. В преддверии приема все занялись кто чисткой бокалов, кто расстановкой блюд и подносов. Телевизор в углу работал без звука.
– Погоди. Сделай громче. Опять про нашего, – заметила горничная.
Другая щелкнула пультом. Экран наполнился голосом ведущего.
– Это уже третья неделя подряд и снова наш герой на экране. А журналист всегда один и тот же.
– Может он его лично знает? Или никому больше не доверяет?
– И толком ведь ничего не говорит, – вмешалась кухарка. – Только
улыбается и благодарит.
– Ну так скромность украшает. Не для славы делает. Не то что некоторые.
Повариха резко повернулась к столу.
– А водителю такой разнос устроил за то, что помощь попросил. А на экране по всем каналам так герой.
– А мадам? – фыркнула горничная. – Вообще слушать не стала.
Развернулась и девичник задумала. Словно не о ребенке ей сказали, а о погоде.
На экране новости города. Ведущий с нарочитой улыбкой вещает:
– Сегодня на закрытом аукционе в галерее «Лихтенштайн» были проданы все полотна из частной коллекции. Вырученная сумма, как сообщается, составила рекордные… – он произнес сумму, от которой у домработниц отвисли челюсти.
– Да за такие деньги…
Одна на мгновение замолчала. Она попыталась представить как выглядит такая сумма, сколько в ней нулей и на что ее можно потратить. Камера скользнула по залу. Свет, хрусталь, мужчины в смокингах, женщины в перьях и бриллиантах. Среди них она.
– О, наша барыня! – проскрипела служанка. – Наверняка и скупила половину этих мазюк. Завтра пупсикам своим хвастаться будет, как шедевры отвоевывала.
– А вечером плавание на скорость по бассейну с «Биркин» вместо спасательных кругов устроят.
– Ага, а победительнице ужин на бриллиантовом подносе.
Они захохотали, но в этом смехе не было веселья. Водитель тихо прошел мимо них. Телефон в руке, лицо пепельного цвета. Они переглянулись.
– Он даже не ел сегодня, – заметила повариха.
– А ты не знаешь? Сынишке хуже стало. Врачи сказали, что он слишком слаб, а оборудования нет.
На экране тем временем хозяйка поправляла серьги, подносила бокал к губам и улыбалась в камеру.
– Одни с ума сходят, чтоб детей спасти, а другие, чтоб где повыше декольте вырезать, – зло выплюнула слова горничная. – Это же надо! Деньги, как грязь, а души нет ни капли.
– Кошелек вместо сердца, – процедила другая.
И экран потемнел.
– Такси? – прищурилась повариха, глянув в окно. – Нашей барыне, значит, нынче шофер не нужен. Чудеса да и только.
– Ну, не скажи, – подняла бровь первая. – Не знала бы ее, то подумала бы, что пожалела парня. Не трогает, когда у человека горе. Но ведь не наш случай, верно?
– Не наш, – хмыкнула другая. – Смотри, идет себе, вся важная, на веселе и почти не шатается. На шпильках, как по ковру.
– Хоть не упала на крыльце и то ладно.
– Ага, выспится до полудня и снова бой. Шампанское, подружки, салфетки с блестками. Пупсики ее припрутся, визжать начнут, крошки по коврам сыпать.
– Нам бы только выжить, – проворчала горничная.
– Готовься, работенка будет… ух, – потирая лоб сказала другая.
– А хозяин где? Ни слуху, ни духу. Снова придет ни свет ни заря, будто весь день город спасал.
– Ну да. Спасающий всех и вся, только не нас от бессмысленной готовки, – фыркнула повариха. – Ужин зря готовили, только продукты перевели.
– Не жизнь, а беготня, – подхватила горничная.
– Вот и я о том. Что за семья такая? Дом пустой, каждый сам по себе. А ведь, прости Господи, дети таким тоже нужны.
– Так дети ж сами не появятся, если один мир спасает, а у другой ванны с шампанским по расписанию.
Все по очереди тяжело вздохнули. За окном отъехало такси и мигнул свет в прихожей. Дом будто вздрогнул от ее возвращения.
С самого утра в особняке кипела работа. На кухне дымилось, шипело и воздух был напоен смесью розмарина, ванили и чьих-то проклятий. Служанки сновали туда-сюда в предобморочном состоянии. Одна таскала ящики со льдом, другая бутылки с шампанским, повариха искала, куда подевалась свежая клубника.