Ученица знахарки
Глава 1
Тени на окраине деревни
Утренний туман окутал пахотный двор как призрак. Его серая дымка висела
низко над землёй. Ноябрь выдался не холодный, но сырой и небо почти
всегда было пасмурным.
Деревня «Криводол» расположилась меж чёрных елей и топких болот, будто зажата в тиски. Улицы испещрены колеями от телег, заполненные
бурой жижей даже в засуху. Некоторые избы были хорошие, бревенчатые, но в основном – покосившиеся, с замысловатыми резными ставнями, почерневшими от времени. На многих дверях висят обереги из щучьих
зубов и пучков крапивы. Народ тут суеверный, мнительный, хоть и стоит
деревня на торговом пути. Центр деревни – это колодец с кривым
журавлём, вокруг – грязь, перемешанная с навозом и столб. На столбе
висит медный колокол – в него бьют, если случился пожар.
Дома ближе к лесу стоят пустые, их хозяева либо умерли, либо переехали.
В них иногда проводили обряд «мёртвые чашки»: в пустых избах ставят
глиняные миски с мёдом, для задабривания злых духов. На окраинах никто
не хотел селиться. Но всё же, на окраине деревни стоит одна, едва
заметная, над поверхностью земли, полуземлянка. В этом месте земля
уходит в лес и воздух густой от запаха сырой земли и листьев. Земляная
развалина торчит на краю, как последний зуб.
Это покосившийся дом девочки Завиши и её матери Видны.
Снаружи дома, крыша поросла мхом и чахлой морошкой. Из трубы вечно
валит сизый дым – будто дом не греется, а чадит от безнадёги. У порога
растет яблоня-дичка (плоды кислые, но хозяйка варит из них «заманиху»).
Внутри, пол заменяет утоптанная глина, холодная даже летом. В углах —
плесень узорами, а на полках глиняные чашки и плошки. «А под лавкой
блошки» – шутила Видна.
Стены землянки из вековых брёвен, проложенные мхом. На них – сажевые
рисунки. Завиша в детстве изобразила свои страхи, так мама велела
(помогает темноты не бояться). Нехитрая мебель – стол из плах, лавка с
выщербленным краем (туда Видна привязывает верёвкой дверь, когда
петли отваливаются). Очаг обложен камнями, почерневшими от копоти. В
одном из углов живёт паук крестовик, которого Завиша считает «стражем
очага». Вот и всё богатство.
Даже в таком маленьком пространстве есть угол Завиши, где она спит и
держит свой нехитрый скарб. Под потолком висят связки трав, а на полке —
её «коллекция»: лисья кость с дырой, камень в форме сердца и горшочек с
её молочными зубами. Такие были безделушки у девочки.
Впрочем, Завиша уже миновала свой детский возраст и начала
превращаться в девушку, а мать ломала голову над приданным (которого
естественно не было). Все приданное Завиши уже было на ней – рубаха из
грубого льна, перешитая из материнского сарафана, да юбка. Она
подпоясывает её верёвкой, в которую воткнут нож для всех случаев. На шее
– деревянный резной амулет, на ногах лапти, сплетённые из лыка, но
летом чаще ходит босиком – подошвы грубее коры.
Жили они бедно, если не сказать ещё хуже. Видна – сутулая от работы
женщина, измождённая работой и тяжёлой жизнью. На ней всегда серая
рубаха, заправленная в поношенную понёву. На голове – платок с
выцветшими стежками красного узора (единственная память о муже). На
руках – мозоли и царапины от работы в чужом доме, она вечно пахнет
луком и чужим скотом.
Муж её давно умер, как и вся его семья – они сгорели в пожаре. Выжила
только беременная Видна, которая чудом пришла позже обычного (искала
заблудшую корову) и вернулась уже к обгоревшим останкам мужа, его
родни и своего не свершившегося семейного счастья. Видна была сиротой, а теперь ещё и беременной вдовушкой. Она отправилась к своему
единственному родственнику – деду Кряжу. Он жил за две деревни, на
окраине Криводола, в бедности, в старой полуземлянке. Он ни за что бы не
принял внучку, да вот ноги от старости отказали и Видна показалась на
пороге его сырого жилища как раз кстати. Старый сыч, усилиями Видны, прожил ещё 6 лет, а потом вдова с дочкой стали единственными
наследницами 'дедова гроба', как он сам называл свой дом. Крыша могла в
любой момент обвалиться и действительно похоронить под собой жильцов.
Но боги миловали…деревня Криводол всё же стала домом для Видны и
Завиши, пусть и не очень любимым.
***
Завиша проснулась до восхода солнца. Её каре-зелёные глаза блестели в
темноте, они казались светящимися угольками в тусклом свете утренней
зари. Она быстро оделась в свою обычную одежду: льняную рубаху без
вышивки и длинную юбку из грубого холста. Одежда у неё была одна на все
времена, поэтому цвет от постоянной носки она имела природный – серо-бурый. Главный украшением Завиши стали волосы, цвета гречишного мёда
– они чаще всего были завязаны в косу на затылке, пахли сладко и
золотились при каждом движении.
Когда она выходила из дома, хруст соломы под ногами напоминал ей звук
мелких косточек, которые ломаются. Так она себе это представляла.
Глиняный пол под соломой был прохладным летом и очень холодным
зимой. От мороза спасала только односкатная крыша, покрытая толстым
слоем земли и поросшая мхом. Завиша ночами мечтала о том, как выйдет
замуж и у них будет настоящий дом, с деревянным полом и окнами…
Матушки никогда не было дома, бывало и по нескольку дней. Она
нанималась работницей в дома побогаче, то нянькой, то дояркой – да куда
возьмут. Завиша выглядит хрупкой, но на самом деле она очень сильная и
делает почти всю работу по дому, пока Видны нет. Да и когда есть, тоже всё
делает Завиша. У неё округлые, детские черты лица, но высокие скулы и
упрямые губы. Острый пронзительный взгляд, 'сглазит, не подавится', так
говорят ей неодобрительно люди. Она не по годам сообразительна, с
пытливым умом. Вот только увлекается всем странным. То головастиков
разрезает, то муравьям хатки строит, то соломенным куклам крылья из
веточек мастерит.
Деревня Криводол окружена густым лесом – дом для бесчисленных духов
древней веры. Здесь, бывало, обитали оборотни, Багник утаскивал скот в
болото, Водяница плела свои чары у реки и зазывала искупаться, а Лесавки
наблюдали за всем со своего места глубоко внутри чащи, и горе тому, кто
один, да без оберега пошёл по грибы....Каждый дом в деревне имел своих
покровителей – домовиков, банников, а Баган охранял скот – все они
следили за благополучием семьи. Они сидели у печки или за порогом дома
или в хлеву. Каждому из них полагался свой ритуал и своё подношение.
Завиша не хотела верить в духовых и древних богов. Возможно потому, что
от неё они отвернулись. Матушка Видна была других взглядов и иногда
ночью шептала заговоры над спящей Завишей («Чур её, чур от лиха»), но
утром делает вид, что ничего не было. В доме Видны никакой домовой дух
не жил… даже кот не приживался в этом сыром жилище. Разве что паук-крестовик обосновался в углу.
Зато на улице Воздух был свежим от росы; звуки раннего утра наполняли
деревню – редкая перекличка птиц и тихий топот коров по направлению к
пастбищу. Солнце начало подниматься над горизонтом, отбрасывая
золотистые лучи на крыши домов. Красота!
Так начинался очередной день Завиши.
Она взяла деревянное ведро для воды из колодца, у соседнего дома.
Натаскала в дом. Затем вычерпала воду из бочки (дождевая, пахнет
гнилыми листьями). Хррр, Хррр, Хррр – скребет ковш по дну деревянной
бочки. Потом смолола на ручном жернове ячмень (каша «три зерна на
горшок» будет сегодня к вечеру). Перестелила солому на полу. Растопила
печь.
Мать учит: «Дверь на засов, угли в печи засыпай золой, а если в окно
постучат трижды – не отзывайся, даже если голос мой услышишь». Мать
знала каждый уголок своей деревни лучше других: где лучше всего
собирать ягоды для варенья или корешки для отвара, у кого купить
лечебные травы, у кого взять взаймы и много ещё интересного. Но матери
вечно нет, а Завиша одна, со своими странными друзьями,потому что дети с
ней играть почему-то не хотят. Она проводит «опыты»: поджигает
собранные травы, чтобы увидеть цвет дыма, или пытается говорить с
крестовиком на «языке пауков».
Деревня Криводол красивое, дикое место, но люди тут суровые. Завиша
выросла и родилась тут, но когда она идет через узкие улочки между
домами, она не чувствует себя частью этого мира древних традиций и магии
природы…
Завиша присела в доме, передохнуть после утренней работы. Сняла платье, повесила сушиться перед печью. Подол весь мокрый, такая сырость этой
осенью. Утренний свет пробивается через дыру в потолке и падает прямо
на лицо девушки.
На улице кричат вóроны, а ребятишки дразнят Марфу-дуру, кидая в неё
гнилушки. Завиша плюнула в печь – слюна зашипела на углях. Примета: день будет едким.
Она натянула платье на обсохшее после работы тело, вытерла лицо
подолом (как с гуся вода, вся худоба), и вышла. Полуземлянка хмуро
блестела на прощание мокрой соломой, будто предупреждала: «Вечером я
тебя съем».
– Да знаю я, – шепнула Завиша, – ты каждый день это говоришь.
Она потрогала оберег на шее. Сегодня надо проверить ловушки в лесу,
может заяц попался. И найти то, что привиделось в её сне: ведьмин круг из
грибов у старого дерева.
Вечером воротилась матушка Видна. Сели ужинать кашей.
– Видна (разгребая угли): Опять свою траву жгла на улице? Намедни
Зоряна говорила, тебя саму на костре скоро сожгут, коли не
перестанешь. Вонища на всю деревню.
– Завиша (раскладывая поленья): Зато не помрём от хворей. Помнишь, как
у Фомки живот пучило? Моя трава его за день подняла.
– Видна резко хлопнула черпаком о стол: Не умничай, чай не лекарка ты.
Соседи скоро недоброе начнут говорить о тебе! Лучше бы жениха искала.
Вон, Глебка-кузнец на тебя поглядывает.
– Завиша (передразнивая): «Поглядывает»? Да он после трёх чарок и козу
готов обвенчать.
– Видна(вздыхает): И что? Муж – он и пьяный крышу починит. А ты… —
Она замолкает, глядя на дым. – Ты слишком много думаешь. Это нехорошо.
Приданного у тебя нет, а Глебка и без него тебя взял бы.
Завиша промолчала, не хотела снова расстраивать мать. А на следующий
день пошла в лес, искать ведьмин круг.
Глава 2
Встреча
Завиша шагала через болото, туманная дымка окутывала ее ноги. Сон, в
котором она увидела ведьмин круг из грибов, не давал ей покоя. Хотя она
не верила в небылицы про лешего и Багника (болотник), жуткая тишина
леса заставляла её нервничать.
"Может зря я?" – пробормотала она себе. "Просто сон."
Но чем дальше она шла, тем сильнее становилось чувство тревоги. Тени
деревьев казались ей зловещими силуэтами.
"Что я делаю здесь?" – спросила она себя вслух.
Ветер шелестел листьями, и Завиша остановилась на мгновение, прислушиваясь к звукам леса.
"Я просто хочу понять этот сон."
Она продолжила путь через мрачный лесной пейзаж, где единственным
светом был тусклый солнечный лучик на горизонте. Вещие сны ей снились
не в первой. И она знала, что это всегда знак.
В четверг сны всегда вещие, а вчера был четверг – подумала Завиша про
себя,– "ведьмин круг действительно существует… Бабка-знахарка не раз
рассказывала." Это явление такое, вполне объяснимое.
Болото дышало. С каждым шагом Завиши глина чавкала, как
проголодавшийся зверь, пытаясь засосать её по щиколотку. Туман висел
над трясиной рваными саванами, скрывая границу между водой и небом.
Она остановилась, вытирая ладонью пот со лба – пальцы дрожали, и это
её раздражало.
Она вспомнила ритуал, который проводят жители Криводола: Кормление
болота». Раз в год бросают в трясину чёрного петуха, чтобы «Мокошка-топь
не потянула за собой деревню». Завиша подсчитала: чёрных петухов очень
мало – болото приближается на локоть в год.
Трясина чавкает под ногами, главное ну ступить за тропу. Ощущение
взгляда спиной… Мурашки по телу.
– какая глупость, – пробормотала она, впиваясь взглядом в чахлые ольхи, что торчали из топи дугами, словные рёбра. – Топь – это просто гниль и
вода. Леший – выдумка старух, которым нечем занять язык. Успокаивала
себя Завиша.
И тут же вспомнила одну из старух:
Старая Гайтанка (собирая крапиву): Девка, не ходи в лес в полдень. Леший
глаза выколет!
– Завиша (поправляя корзину): Леший – нет. А вот медведь, вас всех
сожрёт, если вы петухов кидать не перестанете и будете дальше его
приманивать.
Завиша улыбнулась одним уголком рта своим мыслям и чуть не оступилась.
Но почему тогда воздух звенит, будто наполнен тысячею натянутых нитей?
Завиша потянула потуже верёвку, стягивавшую её юбку. Проверила на
ощупь кожаную суму́. Внутри – нож с обломанным кончиком, мешочек с
четверговой солью (на случай, если придётся заговаривать путь) и камень в
форме сердца, который подарил ей соседский мальчишка Мирон. Сон о
грибном круге, мерцающем бледным светом, не давал покоя. «Грибы-говорушки растут кольцами там, где умерло дерево, – вспоминает она. —
Гниль выела корни, споры проросли – вот и круг». Но в её сне грибы
шептались…
Тропа (если это можно было назвать тропой) виляла меж кочек, поросших
клюквой-карликом. Ягоды блестели, как капли руды. Завиша наклонилась, чтобы сорвать одну, рука повисла в воздухе, когда камыши впереди резко
качнулись.
– Выдра, – вскрикнула она, словно звук собственного голоса мог развеять
мрак. – Или..или ветер.
Ветра здесь не было. Воздух стоял тяжёлый, пропитанный запахом гниющих
корней.
Она двинулась дальше, бормоча под нос услышанную где-то поговорку:
«Страх – это разум, обращённый вспять». Ноги сами замедлялись у
чёрных луж, где вода пузырилась, будто под ней дышало что-то огромное.
– Газ, – прошептала Завиша. – Гниение, выделение газа. Опытные
охотники давно это знали. Не духи, не утопленники, не…
Туман впереди колыхнулся, приняв на миг очертания фигуры – высокой, слишком высокой для человека. Она замерла, сжимая рукоять ножа.
– это обман. Голос сорвался на хрип. – Болотные огни, блуждающие
огоньки не тронут человека, они никого не могут тронуть.
Фигура растаяла. Завиша выдохнула и плюнула в сторону, как делала, когда
злилась на собственную слабость.
«Соберись девка. Ты не малая уже, чтобы пугаться теней». И она совсем
как мальчишка поджала нижнюю губу.
Но, когда она снова шагнула вперёд, нога провалилась по колено в жижу.
Холодная грязь обожгла кожу. Завиша выругалась, цепляясь за корявый
ствол ивы, и вытащила ногу с хлюпающим звуком.
– ой! Выдохнула Завиша.
Её лапоть в обмотке, и без того пропитанный влагой, теперь хлюпал при
каждом шаге. Она шла дальше, стиснув зубы, пока не увидела их: бледные
шляпки, выстроившиеся в идеальный круг на полянке.
–Грибы-говорушки , – обрадовалась она, но сердце бешено колотилось.
Грибы росли у сухого корявого дерева, образуя вокруг него почти ровный
круг. В точности как во сне.
Завиша коснулась одного – и дёрнула ладонь назад. Гриб был тёплым, как
живая плоть.
– Солнце нагрело?…
Солнца не было. Небо висело свинцовым колпаком.
Сознание вдруг стало тяжёлым, тягучим как патока. Она невольно достала
нож, срезала гриб и надкусила. Гриб был тёплый и сладкий. Внезапно
раздался хруст веток.
– Кто здесь? – резко обернулась Завиша. – Покажись!
Тишина. Затем – шелест, будто кто-то провёл пальцами по грубой коже.
Завиша медленно встала.
На мху, в самом центре круга, лежала кость. Не звериная – человеческая, с
изломом посередине. Свежим изломом.
– Неужели медведь бросил, – прошептала она, чувствуя, как обережник на
её шее начинает пульсировать в такт сердцу. – Бросил волк. Или…
Не отдавая себе отчёта, она сняла кругляш обережника с шеи и зажала в
руке. В такие моменты сложно быть неверующей.
Ветер, наконец, поднялся. Он принёс запах, от которого сжался желудок —
медный, как кровь, и сладкий, как разлагающаяся плоть. Завиша стала
медленно отступать от круга.
Но, когда она повернулась, чтобы идти обратно, тропы уже не было. Только
туман смыкающийся вокруг, как ловушка.
Между ветвей что-то мелькнуло. Голубоватый огонёк, как от светлячка, только этот был днём и голубого цвета. Он звал, манил.
Завиша почувствовала твёрдую уверенность, что нужно непременно идти за
ним!
Голубой светец танцевал перед Завишей, зовя её глубже в чащу. Лес вокруг
неё становился все более зловещим – тени деревьев казались живыми и
извивались на земле. Воздух наполнился прелым запахом старой хвои.
"Что это такое?" – прошептала она себе, но слова потерялись в тишине леса.
Огонёк вёл её через густые заросли, где ветки царапали её лицо и одежду.
Каждый шаг делался тяжелее, как будто сама земля сопротивлялась её
продвижению.
Вдруг огонёк вывел её на открытое место, где деревья расступались и
остановился у старого заброшенного колодца. Стены колодца были
покрыты мхом и лишайником, а деревянные доски были искривлены от
времени. Из глубины колодца доносился слабый шёпот – звук был едва
слышен, но он заставлял кожу Завиши покрыться мурашками.
"Что здесь?" – спросила она себя вслух, но ответа не было.
Завиша выронила оберег, зажатый от страха в руках. Он катится к лесу, останавливаясь у следа – не звериного, не человечьего. Завиша как в
бреду наклонилась и подняла его. Следы ведут к пустой деревне.
–: Не ходи туда! Говорит ей голос в голове. Но Завиша не может не идти.
Ветер приносит волчий вой. Оберег в руке Завиши пульсирует в такт.
Из пустых домов горят глаза. Из оконных проёмов, из чёрных провалов
дверей. Завиша чувствует искры, которые разом пробежали от макушки к
затылку. Прошибает пот. Морок как рукой сняло.
– Волки!
Из одного из домов действительно вышел волк. Затем медленно вышли и
остальные. Это их глаза сверкали из проёмов. Завиша поняла – это их
территория и они не раз уже тут бывали. Пустые деревни не долго остаются
пустыми, природа быстро берет своё. Ноги Завиши стали ватными, она
поняла, что даже если залезет на дерево, они не отступят, они дождутся её
под деревом, пока она обессиленная не рухнет вниз. Спасать её никто не
пойдёт. Она уже слышит глухой рык и буквально кожей ощущает намерение
волков. А из колодца слышен тихий смех. Дверь крайней избы скрипнула.
Завиша замерла. В проёме стоял самый крупный волк. Существо, с шерстью
цвета пепла и глазами, в которых мерцал человеческий разум. За его спиной
маячили тени сородичей.
Вожак шагнул вперёд, земля как ковёр сглаживала все звуки. Стая замерла, шерсть дыбом, носы в сторону девушки. Завиша потянулась к ножу, но
пальцы скользнули по рукояти.
Он наклонил морду, ноздри вздрогнули – учуял запах грибов, трав, страха.
Завиша сделала шаг назад. Он – шаг вперёд. Между ними повисла пауза, густая, как смола.
Стая переминалась с лапы на лапу, нетерпеливая. Вожак вперил в Завишу
изучающий взгляд.
– «Совсем как человечий». Успела подумать Завиша.
Волки начали подходить, медленно, не торопясь. Словно знали, что
отступать ей некуда. Значит и силы тратить на бег незачем. Но тут вожак
дал какой-то знак, он издал звук, похожий на тихий рык и стая встала как
вкопанные. Волк и Завиша смотрели друг на друга ещё с минуту, затем стая
развернулась и ушла прочь. Завиша медленно попятилась, ещё медленнее
развернулась и что есть духу побежала. Она бежала, спотыкаясь о корни,
ожидая, что клыки вонзятся в спину. Но позади лишь эхо: вой
разочарованных волков.
Как бежала через болото она уже не помнила, ей казалось, что она через
него летела.
Глава 3
Стая
Лес. Тёмная Падь.
Деревья здесь росли криво, будто их корни цеплялись не за землю, а за
рёбра погребённых воинов. Воздух пропитан запахом хвои и гниющей плоти
– стая оставила объедки лося у подножия валуна, испещрённого рунами, которые не мог прочесть ни один человек. На камне, вылизывая
окровавленные лапы, сидел Он.
Вожак – это право дано за множество жизней, которые он забрал, прежде
чем встал над стаей. Но те, кто видел его глаза, знали: в них горел не
звериный ум. Там копошилось что-то древнее, острое, человеческое. Он и
сам чуял свою непохожесть на остальных и это раньше сильно беспокоило
его. Отчего так? Почему? Он был в стае с тех пор, как себя помнит, рос как
и все щенки, но был другим. Он умел подавлять волю других. Не всегда, но
зачастую, зверь на охоте смотрел на него будто загипнотизированный и не
двигался с места. Возможно, этим объяснялась такая успешная охота его
стаи.
В отличии от остальных он мог планировать, мечтать, запоминать и мстить, фантазировать и помнить яркие сны, мог чуять невидимые лучи силы, которые то тут, то там пронизывали лес.
А лес был полон знаков: камни с выбитыми чертами и резами, обросшие
мхом. Деревья, обмотанные цветными тряпками – подношение духам
перекрёстков. Кости, сложенные в замысловатые фигуры. Стая обходила
все это стороной. Даже голод не заставлял трогать оленину, оставленную у
подножия лиственницы-шамана. Ветер шептал в её ветвях на языке, который Вожак почти понимал: «Уходи».
Иногда, в лунные зимние ночи, лес показывал своё истинное
лицо: Северное сияние зелёными змеями ползло по звёздам. Вожак выл
тогда, и стая подхватывала. Не от голода – от необъяснимого восторга в
груди. Вожак всматривался в ледяные цветы на озёрах зимой, хрупкие как
дыхание. В отличии от обычных волков он видел не только еду, но и красоту
вокруг. Тишина в лесу бывала такая, что слышно, как лопается от мороза
кора деревьев. Снег шапками лежит на ветках и осыпается блестящим
звездопадом на шкуру, если задеть ветку.
В последние годы, зимы перестали быть морозными, а осень стала долгой
и протяжной, грозясь утопить все в своём моросящем дожде и сырости. Это
совсем не радовало его, шерсть у волков становилась сырая и волглая, начинала издавать неприятный запах, и зверь чуял его.
***
Они пришли к Нему сами – хромые, изгнанные из других кланов, молодые
безрассудные самцы и самки. Он сделал их сильнее, они сытно ели. Он
учил их обходить капканы, делать хитрые засады на оленя, разрывать им
сухожилия прежде, чем те успеют бежать.
Однажды они наткнулись на капкан. Новый, блестящий, присыпанный
снегом. Неопытный волк, которого вожак окрестил про себя Беззубый, шёл
небрежно, вдавливая лапы в снег всем весом.
– Ррррр, предупреждающе зарычал вожак, но было поздно. Ловушка
захлопнулась с хрустом.
Стая смотрела, как Беззубый грызёт свою лапу. Вожак отвернулся. «Не
спасти».
Стая окружила его, вдыхая запах отчаяния. Вожак подошёл последним.
– Беззубый (скуля): Убей.
Вожак впился клыками в горло. Тёплая кровь окрасила снег.
Они оставили тело на съедение воронам. Но через три дня нашли его
повешенным на сосне – кишки вытянуты в обережную руну, которую Вожак
видел на избах. Люди…они даже после смерти не дадут покоя.
В стае самок было больше, чем самцов и все они были его. Спариваться с
ними мог только он. Стая росла, но не за счёт щенков. Точнее не за счёт
ЕГО щенков. Иногда самки пробивались к стае уже беременными, но
никогда не беременели от него. Стая росла в основном из-за пришлых.
– Серая – доминантная самка с вырванным ухом прильнула к нему, заигрывающе подсунула морду ему под подбородок. Словно говоря: 'Я
готова… '. У неё как раз была течка.
– Он (прерывая рыком): Нет.
Его взгляд упал на шрамы у её брюха – следы прошлых помётов. Он
отвернулся. Серая заскулила, но замолчала под взглядом остальных.
Они не понимали. Даже не догадывались, что он не может дать им главного
– наследника. Его семя не давало щенков, словно высохший родник.
Охота
Лес был слепой и глухой. Снег, словно седым саваном, накрывал
поваленные кедры, чьи стволы гнили изнутри, превращаясь в гигантские
трубы, с пустотой внутри. Воздух звенел от мороза, рассекая лёгкие как нож.
Здесь не было солнца – лишь сизый сумрак, пропитанный запахом хвои и
лишайников. Ветер выл сквозь щели скал, будто насвистывал музыку.
Таков был дом вожака и он любил и знал его.
Они шли цепью, вжавшись в снег. Двенадцать теней с глазами как жёлтые
угли. Вожак – матёрый самец с пепельной шерстью – вёл их по следу
кабана. Его рёбра шевелились под кожей, но голод не торопил. Здесь всё
решали терпение и тишина.
Молодой волк с подпалинами на шкуре, задержался у замёрзшего ручья.
Пахло человечиной – за версту, за горой. Вожак обернулся, щёлкнув
зубами. «Не время». Человечьи деревни были местом, где звери теряли
шкуры и он это знал. Кабан уже близко, крупный секач.
Он направил их не лаем, а движением ушей – два раза прижал, это
означало – «Серая в засаду». Кабан рухнул, пронзённый клыками с двух
сторон. Пока стая пожирала добычу, Он уловил запах дыма. Человеческого
жилья.
– Беспалый, молодой волк с оторванным когтем, повёл по воздуху носом и
шумно выдохнул. Что означало – «Деревня близко. Мясо мягкое, скота
много…»
– Вожак (огрызнувшись): Нет.
Люди несли смерть, они обходили их стороной. Но внезапно в его памяти
всплыл образ: девочка с растрепавшимися волосами, пахнущая травами и…
чем-то ещё. Силой, лучезарной энергией. Он видел её в лесу пару раз. Она
была странная, ходила всё время одна, не боялась леса, все изучала, ко
всему присматривалась, притрагивалась и принюхивалась. Вокруг нее
словно была золотистая аура.
Деревни
Иногда они подходили близко к жилым деревням. Стояли на гребне сопки, наблюдая, как дым из труб стелется во мрак.
Избы кривые, как старушечьи зубы. На окнах – бычьи пузыри, размалёванные рамы (чтобы нечисть не заглядывала). Заборы увешаны
черепами лосей с выдолбленными рунами – обереги от волков.
Звуки всегда наполняли деревни: лай собак, плач детей, скрип телег, звон
колокольца на шее коровы.
Беспалый рычал, чуя страх за частоколом. Вожак толкнул его мордой в бок.
«Не шуми». Люди были хуже медведей – убивали даже когда были сыты.
Однажды, во врмя таких вылазок, они нашли открытую избу на отшибе
жилой деревни. Дверь висела на кожаных петлях. Внутри пахло смертью и
мёдом. На столе лежал труп старика с высохшими губами. На груди —
железный крест, но пальцы сжимали нож с костяной ручкой. Вожак учуял в
углу движение – девочка лет пяти, забившаяся под лавку. Одни глаза
светились из-под лавки, отражая свет луны, почти как у настоящего
волчонка.
Он зарычал, выгоняя стаю обратно в ночь. Выйдя из избы, завыл, приманивая собак, переполошил деревню. Потом постоял еще, наблюдая
из безопасного места. Не ушел до тех пор, пока не убедился, что люди с
собаками заглянули-таки в избу, обшаривая все вокруг, в поисках волков. Из
избы они вышли с плачущим ребенком на руках, осеняя себя обережными
знаками.
Его стая часто бывала в заброшенной деревне в лесу. Они стаскивали туда
остатки туш убитых животных, делали там логово в старых домах. Странное
место для волков, но его сюда тянуло. Среди этих пустых домов он словно
вспоминал что-то. Что-то очень важное, но никак не мог вспомнить и
оставался ни с чем, просто со смутным ощущением. Стая не хотела жить в
людских домах, хоть и брошенных. Но ему тут нравилось.
Однажды к ним в деревню вышла девушка. Та самая. Девочка, несущая
запах грибов и горящего камня. Она словно не видела ничего, шла как
зачарованная. Очнулась только когда стая вышла из своих укрытий. Он
помнил её глаза, они заставили его затаить дыхание, замереть, а сердце
пропустило удар. Кто она? Стая хотела разорвать её, хоть они и были сыты, но она вторглась на их территорию. Он не дал. Странно, для обычного
волка. После того случая он не выдержал и сходил один раз к её дому, постоял у порога, втянул носом её запах через дверную щель.
– хорошо пахнет…
Глава 4.
Гайтанка.
Завиша проснулась ночью от скрежета. Не мыши – что-то скреблось у
двери. Она схватила топор, но матушка уже стояла у двери, зажав в руке
нож.
– Завиша(шёпотом): Кто это…
– Видна (прижав палец к губам): Молчи.
Снаружи хрустнула ветка. Затем – тишина. Утром у порога нашли следы: Волчьи лапы, больше обычных.
– Видна (осеняя воздух обережным знаком Велеса): Надо сказать
охотникам. Сегодня же.
– Завиша (сгребая угли в очаге): так знают уж. Да ну их. В урмане (лесу) мало ли чего.
Завиша рассказала матери о своём походе в лес, но мать велела никому об
этом не сказывать. Солнце уже приблизилось к середине небосвода, ночные страхи постепенно ушли.
Видна, мать Завиши, раздувала угли в очаге, подбрасывая смолистые
еловые щепки. Дым стелился по земляному полу, цепляясь за пучки
сушёного бадана, развешанные под потолком. Завиша, склонившись над
деревянным корытом, перебирала прошлогодние кедровые шишки —
искала уцелевшие и без плесени. Её пальцы почернели от смолы.
– Видна (не оборачиваясь): Соль у порога смени. Вчерашняя уже вобрала
лихо.
– Завиша (швырнув горсть соли на порог): И так сыплю каждый день.
Может, хватит? Соль дорогая, все деньги почти на нее спускаем. А самим
ходить не в чем.
– Видна (резко обернулась): Ты думаешь, я от скуки соль извожу? Намедни
у Прокопа конь издох – сказали, болотница в ясли залезла.
Завиша промолчала. После той встречи в лесу она научилась глотать
слова. На самом деле Завиша никогда не была совсем уж не верующей.
Просто такой уж у неё был ум. На все ей нужны были ответы.
Вот слушает она про обряд «Связанные руки»: Невесту перед свадьбой
обматывают нитями из крапивы, чтобы «не развязалась любовь». Завиша
возьми да ляпни -: «Да они просто боятся, что она сбежит от пьяницы
мужа».
Ворона на крыше – к покойнику» – так говорят в деревне.
– Но Завиша думает, поджав губы: Вороны просто чуют смертный запах
за милю. Намедни у дьякона, на дом которого села птица, через день
открылась чахотка.
Матушка завсегда говаривала «Соль просыпал – жди ссоры»:
– Конечно, думает Завиша, соль дороже золота уже на базаре. из-за
такого и подраться можно.
Скоро Завиша уже вела в уме дневник «суеверного безумия»
Соседка Марфа говорит матушке: – «Чёрная бабочка в доме – душа
умершего».
Завиша ловит бабочку, подкрашивает крылья сажей – наутро соседка
видит «знак» и несёт по соседям пирог, помянуть. Завиша довольна собой, жуя пирог. Суевериями выгодно управлять.
Но после ведьминого круга и встречи с волками, Завиша стала другой.
Теперь она носила деревянный оберег не снимая, не высмеивала матушку, как бывало ранее. Сама выполняла все ритуалы, учила заговоры. Завиша
выросла, подростковый бунт прошёл.
На стене висит медвежья шкура – единственная ценность, доставшаяся от
деда Кряжа. Когти зверя как сабли. В ней подшит потайной карман, в нем
хранится специальный нож. Нож для сбора трав хранят в медвежьей шкуре
– «чтобы сила зверя в коренья перешла». Завиша погладила старую шкуру, знакомую с детства.Покрутила в руках камень в форме сердца, это
Мирошка ей подарил еще тем летом. Он давно увивается за ней.
Мирошка не нравится ей. Щуплый, с щербатым ртом и носом картошкой. Он
вертлявый говорит глупости, пытаясь понравиться. Но дружить Завише не с
кем, а внимание Мирона подкупает. Он позвал завишу ночью на звезды
смотреть. Она сомневалась..Камушек переваливается из ладошки в
ладошку, нагревшись от тепла рук. Вдруг, тишину пронзил голос старухи:
– Завиша! Где ты, девка?
Это знахарка Гайтанка пришла за ней. Она с прошлого лета берет Завишу
на подработку, собирать травы, лечебные грибы, кору, коренья и много ещё
всего интересного. Завиша стягивает волосы тесёмкой повыше, завязывает
под плат и выходит из землянки. Чтобы выйти из дома, нужно было
подняться от двери по земляным лестницам наверх. Прямо под дверью, под
порогом была закопана родовина Завиши. Пока родовина под порогом, дом
бережет девушку.
––Иду, бабушка. Кричит она Гайтанке.
Лесная тропа. Лес уже прикрыл первый снег. Трав почти не осталось. За-то
есть поздние лечебные грибы, чагу так вообще хоть круглый год собирай.
Старуха шла впереди, опираясь на посох из лиственницы. Её лицо, испещрённое морщинами, напоминало кору старой сосны. Пересекая ручей, Гайтанка шепчет:
– «Хозяин водяной, путь дай, беду прочь гони». Завиша слушает, мотает на
ус.
Завиша тащит берестяной короб за спиной – в нём уже лежат «верблюжьи
хвосты» и куски чаги. Древний лес обхватывает своими лапами путниц все
сильнее, становится трудно пробираться по тропе. Завиша в глубине души
благодарит всех богов за то, что она тут не она.
– Перед сбором брусники бросают горсть табака под куст – плата
лешему. Талдычит свое Гайтанка, будто Завише уже завтра по бруснику
идти.
– Гайтанка (тыча посохом в мох): Здесь, под елью, родиолу ищи. Корень
красный, как кровь.
– Завиша (разгребая хвою): А если не найду?
– Гайтанка (хрипло засмеялась): Значит, духи не хотят делиться. Или ты
им не по нраву.
Завиша вытащила корень, перепачканный землёй. Гайтанка тут же плюнула
трижды через левое плечо.
– Гайтанка: Режь вдоль, суши в тени. Для отваров от хвори грудной.
– Завиша (проводя пальцем по разрезу): А если…
– Гайтанка (перебивая): Не болтай. Режь.
Вернулись затемно.
– Завиша (выкладывая на стол колючки верблюжьих хвостов): Гайтанка
говорит, эти от чахотки. С мёдом варить. Я нам тоже набрала, матушка.
– Видна (сжимая черпак): Ага, пока не отравишься. Помнишь, как Федосью
рвало?
– Завиша (стирая грязь с рук): Федосья и белену жрала, как овца. С
травами меру знать надо.
Тишина. Завиша потянулась к котлу с похлёбкой – вода, клубни дикой
саранки да горсть ячменя. Соль заканчивалась.
– Видна (вдруг): Приходили сегодня. Спрашивали, не видела ли кого в
лесу…
– Завиша (замерла с ложкой у рта): Кто?
– Видна (глядя в огонь): В плащах из шкур, с вышивкой. С топорами на
поясах. Сказали, волчище людоедный бродит.
Ложка задрожала в руке Завиши. Она вспомнила жёлтые глаза волка в
заброшенной деревне. Волка, от которого стыла кровь.
– Видна (тише): Ты ничего не знаешь. Поняла? Нечего на деревню смуту
наводить. И так на нас недобро смотрят.
Ночью Завиша пошла с Мирошкой. Заварила матушке сонного чаю, чтоб не
хватилась. Спасибо бабушке Гайтанке за науку.
***
Наутро деревенские нашли у колодца, мёртвого волка. Грудь зверя была
распорота, рёбра сложены в подобие звёзды.
Гайтанка (тыча посохом в снег и везде суя свой нос): Это не охота. Это
бесовство какое-то. Сплюнула.
Тетка Степанида молча закопала труп. Знахарка заметила: на лапе зверя —
след верёвки. Будто его водили на привязи и мучили перед смертью.
Тем же утром они с Завишей стояли у колодца Гайтанки, в её дворе.
Завиша часто бывала у неё, выполняя разные поручения и домашнюю
работу. За это знахарка подкармливала ее и давала снадобья. Знахарка
стоит с черпаком, черпает воду, позвякивая медным ковшом. Завиша стоит
рядом, сжимая в руке мешочек с сушёным кипреем.
– Гайтанка (косилась на лес): Слышала? В Тёмной Пади опять волки воют.
Не по-звериному.
– Завиша (стиснув зубы): Обычные волки.
– Гайтанка (выдохнула дымок из трубки): Обычные в мёртвых деревнях не
селятся.
Она протянула Завише скрученный берестяной свиток.
– Возьми. Рецепт от лихорадки. Белокопытник, да кора пихты.
– Завиша (пряча свёрток за пазуху): Спасибо. И за науку спасибо, бабушка.
– Гайтанка (пуская дым): Пойдём девка ко мне в ученицы? Ум у тебя
острый, не для прялок со скалками.
– Завиша (потупив взгляд): Не знаю бабушка, как матушка велит.
А велит она Завише выходить замуж, Завиша это и так знает. Ну на этот
счет матушка может не беспокоиться, Завиша со дня на день ждала сватов
от Мирона.
Глава 5
Мирон
Позже Завиша часто вспоминала тот поход с Мироном. Вспоминала
подробности, которые нельзя было осмыслить в моменте, зато можно было
долго обдумывать бессонными зимними ночами, когда она беспокойно
ворочалась в волглой постели.
В тот день она чаще обычного доставала камень Мирошки и вертела его в
руках. Не нравился он ей, но так хотелось, чего ни будь необычного, хотелось чтоб дух захватывало.
– Видна (завязывая платок на шее Завиши): «Не носи камень-то.
Каменное сердце – к беде».
В тот вечер Завиша была беспокойной, то и дело теребила подол юбки, поправляла рубаху. Как на зло, матушка опять завела любимый разговор.
Дым от лучины клубился под потолком, цепляясь за пучки сушёной полыни.
Видна, склонившись над прялкой, бросала взгляды на дочь, будто пыталась
прочитать судьбу в узорах шерсти.
– Видна (резко дёрнув нить): Гришка сватов говорит пошлет. Уж не знаю, шутит, нет ли.
– Завиша (чиня лапоть): не шутит. Первую жену сгноил, теперь ему новую
подавай.
– Видна (стукнув веретеном о стол): лучше мёртвой в хлеву быть, чем
старухой-вековухой!
Завиша лишь открыла рот от изумления, но ничего не сказала.
За окном завыл ветер, застучав берёзовыми сучьями в ставни. Завиша
потянулась к пучку зверобоя – знахарка говорила, что он от дурного глаза.
Но чей глаз теперь следил за ней? Миронов?
Вечерний чай был очень ароматен для Видны, уж дочка постаралась. Когда
матушка уснула, она мышкой выскользнула из времянки. У обочины дороги
уже поджидал её Мирон. Он стоял у покосившейся бани и старался
выглядеть старше чем он есть. Руки его дрожали, он переминался от
холода и нетерпения. Она вдохнула поглубже, закуталась в шерстяную
шаль и шагнула из темноты в свет луны.
– Ух, напугала, Завишка! Я уж заждался.
– Мирон (взяв её за локоть): Чего мешкаешь? Боишься в лес идти?
– Завиша (вырываясь и отстраняясь): Отстань. Не для этого пришла.
– Мирон сделал лисью морду: А для чего? – Его дыхание пахло
самосадным табаком.
Он сунул руку под её понёву. Завиша замерла. Где-то за рекой завыл волк
– одинокий, отрезанный от стаи.
Они пошли сначала через поле, пересекли ручей.
– Замёрзший ручей стонет подо льдом, словно заживо погребённый, да?
Спросила Завиша.
– Ну и язык у тебя, девка.. покосился на неё Мироша.
Завиша тут же язык и прикусила. Щеки вспыхнули.
Ветер свистит в ставнях брошенных крайних домов у дороги, но молодым
не холодно, кровь их горячая. А от ночного похода она и вовсе бурлит как от
огня. Наконец приблизилась кромка леса. Оставалось пройти совсем
немного, до лесного озера. Там открывался лучший вид на ночное небо и
падающие звезды. Иногда можно было увидеть Северное сияние. На это
они и расчитывали. Но в эту ночь сияния не было, а небо то и дело
заволакивало облаками. Лунные блики появляясь из-за облака, вспыхивали
на снегу и тут же тухли.
– Ну что, замерзла?
Участливо спросил Мирон.
–Да, ноги стынут. Честно призналась Завиша.
В отличии от Мироновых валенок, Завиша ходила в драных кожаных пимах
с подмоткой из ткани. Подошвы не было, вместо неё – кожаный носок
вдевался в лапоть как в калошу. Чтоб пробежаться от стайки до дома –
сойдёт, но для похода на дальние расстояния нужны были валенки, а они
были только у матери. Они делили их на двоих. Завиша не стала их
отнимать от сушки на печи, а то матушка заподозрила бы неладное, увидев, что валенки не просохли поутру.
– Ну пойдем тогда, Завишка, красна девица-Сочна ягодка.
Завиша зарделась.
Она думала, что Мирон проводит её до землянки, но он остановился у
развилки и потянул её в сторону своей избы.
– Пойдем, у меня батька с мамкой спят ужо, а баня со вчера еще не остыла.
Погреешься, я тебя ягодой вяленой угощу.
В саму баню они так и не зашли, уселись в предбаннике. Пошуршав в углу, Мирон действительно достал ягоду. Не съев и двух штук, снова полез
Завише под понёву, залапил, подмял под себя, тяжело дыша.
Солома впивалась в спину. Мирон, сопя, рвал завязки рубахи. Завиша
смотрела в чёрную щель под крышей, где мерцала звезда.
–Мирон (хрипло): не жмись ты… Все так делают.
Она потом не могла вспомнить этот момент в деталях, память словно
затянула пеленой тот конфуз и разочарование. Помнила только тупую боль
внизу живота, сопение и быстрое дёрганье Мироши. Все закончилось
быстрее, чем она успела что либо осознать.
После он вытерся рукавом и сплюнул в угол:
– Ты теперь моя, поняла? Но молчи, покуда сватов не пришлю.
Он проводил её до землянки, всё время опасливо озираясь. У неё противно
хлюпало и подтекало между ног. В баню её Мироша так и не позвал
помыться, а сама она не посмела спросить. У порога родной землянки, Завиша набрала горсть снега, наскоро вытерла между ног и спустилась в
землянку.
Ночью ей не спалось, уснула только под утро. Во сне ей виделось лесное
озеро, где из-под воды виднелись полупрозрачные, белесые девушки. Они
печально поднимали глаза к поверхности, но камни на груди придавливали
их к воде. Камни в виде сердец.
***
Ещё несколько дней Завиша чувствовала ноющую боль там, где сходились
ноги. Потом начались обычные будни, где быт и работа быстро стёрли
реальность той ночи.
Утро привычно начиналось с чистки снега с крыши. Лёд колет руки, но без
этого крыша рухнет под тяжестью. День проходил в хлопотах на кухне, уборке, уходе за скотиной. Её хоть и было мало, да все ж за всеми убрать
надо. Ремонт лыж тоже делала она. Вместо кожи – береста, пропитанная
смолой. «Хоть до весны протянем», – надеется Завиша. Без лыж зимой в
лес далеко не уйдёшь, да и в соседнюю деревню тоже. Силки на зайца не
поставишь.
Вечер проходил в приготовлении отваров для матушки. Запах горький. Иной
раз Завише казалось, что небыло никакой встречи в той бане. Так всё было
обыденно и тихо. Встречаясь с Мироном в деревне, Завиша
переглядывалась с ним по заговорщицки. Но встретиться с ним больше не
получалось и поговорить один на один тоже. У Завиши заболела матушка и
она выхаживала ее целый месяц. Что бы она делала без старухи Гайтанки!
Завиша невольно вспомнила их недавний вечер: В доме Гайтанки стены из кондовой сосны, проконопаченные мхом. В
красном углу – миниатюрные идолы, засиженные мухами. Под лавками —
лукошки с сушеной морошкой и вяленая рыба. Старуха разминает в ступе
корень тысячелистника, подвывая под нос:
– «Девку чистую, кровь невинную, от лиха сохранююю…»
Тыча костлявым пальцем в ступку:
– Помнишь чаво делать то надо?
Завиша, стиснув зубы, ткнула в палец иглой, выдавила в ступку кровь.
– Гайтанка плюнула получившуюся мазь из медвежьего жира и травы с
кровью: Втирай матушке в грудь, в ступни и между крыл. Поняла?
– Завиша (вздрагивая от внезапного ржания лошади за оградой): поняла.
Подумав добавляет, опустив глаза:
– А как ты бабам отвар от ребёночка делаешь?
– Гайтанка (косясь на нее заплывшим от старости глазом): Зачем тебе?
Рано еще тебе. Негоже невинной девке такое знать. А коли в ученицы ко
мне пойдешь, так и узнаешь. Иль ты сватов уже дождалась?
Завиша едва сдержала улыбку. «Скоро дождусь» – подумала она. Вот
только красные дни не пришли вовремя, и она переживала. Негоже на своей
свадьбе брюхатой ходить…
Ночью Завиша вышла за ограду. В руке – горсть медвежьей полыни. Она
бросила её в огонь, шепча заговор Гайтанки:
– «Дым к небу, прах к земле. Не трогай нас, не трогай матушку Виду».
Матушке через три недели и правда стало легче.
***
Изба Видны. Вечер.
Видна разбила яйцо в миску, желток стекал, как жидкое золото. Скорлупу
бросила в печь – чтобы нечисть не сосчитала дыры. Завиша стояла у окна, перебирая пальцами камень в форме сердца. Гладкий, холодный, с ржавым
отливом. Мирон еще летом сунул его ей в руку у ручья, сказав: «нашёл и
сразу о тебе подумал».
– Видна (не оборачиваясь): Гришка-кузнец, мож сватать скоро будет. Ты уж
поласковей будь.
– Завиша (сжимая камень): Гришке сорок годков. И от водки лицо как
печёная свёкла.
– Видна (хлопнув ладонью по столу): А ты думаешь, князья тут по тебе
сохнут? Смотри, в старых девках останешься!
По стене проползла тень. Завиша вздрогнула – показалось, будто за окном
мелькнула волчья морда. Но нет, только ветер качал берёзу, скрипящую
костяными ветками.
Завиша села трепать овечью шерсть и затянула песню, чтобы унять тревогу.
Глава 6
Другие
Лось стоял на краю распадка, объедая кору с осины. Стая замерла. Вожак
подал знак – два волка пошли направо, три налево, остальные прижались к
земле.
Удар был стремителен: Беззубый выскочил из чащи, загоняя лося к обрыву.
Тот рванул в сторону, но там уже ждал Вожак. Клыки впились в жилу на шее, горячая кровь брызнула на снег, окрашивая его в чёрный цвет.
Стая ела молча. Хруст костей, чавканье, пар от внутренностей. Вожак
отступил первым, позволив молодым доедать рёбра. Он поднял морду к
небу – где-то за тучами висел месяц, слепой свидетель.
На обратном пути они учуяли дым. Какая-то деревня горела. Он не
удержался и пошел посмотреть. Деревня была небольшая, но дома стояли
так плотно, что огонь обхватил разом всю деревню. Вожак подошёл ближе.
Люди кричали, мечась меж домов. Вожак видел мечущиеся фигуры в юбках, косоворотках и одном исподнем – они выбрасывали свое добро из окон, пытаясь спасти нажитое, а детей бросали в колодец, уберегая от огня, но
только ломали им в панике ноги. В горящих стайках отчаянно мычали
коровы.
Стая пошла прочь. Только Вожак задержался, глядя, как пламя лижет небо.
«Мы не такие», – подумал он, и это была его не первая человеческая
мысль.
Память
Он помнил.
Тот день, когда те странные охотники загнали его в овраг. Мужчина в шкуре
с вышитыми знаками бросил кость, испещрённую рунами. «Вот он, попался
псина!», – голос звучал как скрежет железа по камню. Боль. Пламя, пожирающее шерсть. А потом… ясность. Они увидели в нём не просто
волка, просто волк им был не нужен. Люди в кожаных оленьих плащах и с
каким-то знаком на них, они охотились за ним. Но зачем!? В тот раз он
выжил, сбежал, потерял половину стаи. Но вопросы 'кто я?' стали донимать
его опять.
Другие
В один из дней, охотясь, стая наткнулась на нескольких волков. Они были
крупнее обычных. Они были…как вожак. Стычки не произошло. Чужаки
просто ретировались, спокойно, без суеты. Хотя были на своей территории
и, казалось, драки было не избежать.
Ночью вожак покинул свою стаю и пошёл к ним.
Они услышали его издалека. Точнее его мысли. О боги, они могли
проникнуть к нему в голову и издали знали с какими мыслями и
намерениями он к ним идёт! У него было ощущение, что его, как щенка, перевернули вверх лапами, оголив беззащитный живот. Он несмело вышел
к чужакам из чащи.
–'Кто таков?' прошелестело у вожака в голове.
Пауза. Он встряхнул головой.
–'Назовись, чужак!'
Несколько пар жёлтых глаз нетерпеливо смотрели на него.
Вожак после нескольких мгновений издал из пасти сложный звук.
– VЫкъ
–"Оборачивайся давай, потолкуем"
–"Ч-что?…"
У вожака в голове словно туман, он не понимал, что от него хотят, почему
он слышит их? почему мысли в его голове являются не образами, а
образуют слова? Кто они и что они просят его сделать? Он стоял весь
сотрясаясь и едва сдерживаясь чтоб не поджать хвост.
Чужаки, не дождавшись его, стали делать странный ритуал. Они
действительно стали делать что-то вроде оборота вокруг своей оси, только
быстро. Казалась шея прокрутилась на 360 градусов, как у совы, затем
правое плечо и остальное тело тоже сократилось в спираль. Со стороны это
выглядело, будто волк усилием воли собрался сам себя выкрутить, как
тряпку после стирки. Кости трещали, шерсть сходила пластами и словно
выворачивались наизнанку, обнажая человеческую кожу. Трансформация
произошла примерно за 5 минут. Теперь перед ним стояли 4 человека, трое
взрослых и один подросток, почти ребёнок. Они немного отдышались и
поглядывая на всё же поджавшего хвост вожака, пошли к старому пню
неподалёку. Из тайника под ним достали свёртки, развернули
одежду. Четверо людей, ЛЮДЕЙ! Стояли перед вожаком, одетые в
домотканную одежду и звериные шкуры, пахнущие пеплом и деревней.