Тульпа

© Мary Raven, 2025

ISBN 978-5-0068-5599-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Тульпа

1.Вондер

– Сколько раз я тебе говорила: вылезай уже из своей скорлупы! – голос Тени режет, как холодный скальпель. – И перестань тратить силы на то, что не в твоей власти.

Я отворачиваюсь. Спорить бесполезно – она всё равно задавит фактами, как танком. Стоит мне только начать формулировать мысль, у неё уже готов контраргумент. Она как будто видит моё будущее, а я всё ещё барахтаюсь в настоящем, путаясь в собственных эмоциях.

Каждый наш спор начинается одинаково: я строю в голове убийственные аргументы, уверена, что на этот раз прижму её к стенке… а потом реальность швыряет меня лицом в асфальт. И да, угадайте, кто снова прав.

Кто она такая? Иногда мне кажется, я знала ответ. Когда-то. Теперь – нет. Осталось только осознание: её не существует.

Нет, я не псих. У меня нет справки, нет таблеток, нет дурных привычек. Мне шестнадцать. Я обычная. Та, мимо которой ты проходишь, даже не заметив. Может, мы уже стояли вместе в очереди за кофе или на остановке, и ты даже не вспомнишь.

У меня обычная жизнь. Скучная до зевоты – если бы не одно «но». Я живу с ней. Всегда.

Тень – моя тульпа. Что-то вроде воображаемого друга… только гораздо хуже. И серьёзнее. Она родилась в моей голове, из моей фантазии и упрямого любопытства. Такая реальная, что иногда я теряю границу между нами.

Никакой мистики. Просто когда-то я заигралась. И создала её.

Она вся в чёрном. Длинное лёгкое платье, прозрачные рукава, как из секонд-хэнда или магазина с неформальной одеждой. Густые волосы до пояса, струятся, как чернила в воде. Иногда, когда она поворачивается ко мне спиной, я вижу бант на затылке – чёрный, как асфальт после грозы. Его края шевелятся. На одном – гримаса, как у маски театра ужаса. На другом – приветливая улыбка. А третий вообще уставился на меня глазами. Настоящими.

Сегодня она снова стояла в углу. В том самом, куда меня в детстве ставили за «плохое поведение». Стена там всегда пахла сыростью, а от пола тянуло холодом.

Тень повернулась. Её одежда, причёска, бант – всё как всегда ясно, как под прожектором. Но лицо… Лицо ускользало. Стоило мне сосредоточиться – и в голове что-то «съезжало», подобно картинке в старом телевизоре. Иногда оно расплывалось, иногда пряталось за невидимой вуалью, оставляя только призрачные очертания изящных черт. А порой не оставалось ничего – только чёрная воронка, тянущая взгляд внутрь.

Но голос… Голос я слышала всегда. Чётко. Разборчиво. Он был моим. До последней интонации.

Сейчас я вспоминаю нашу историю с самого начала, до мельчайших деталей. Я не знаю, кто такая Тень, но прекрасно помню день, когда она появилась.

Мне было двенадцать. Мы с нашей хулиганской стаей снова шли на заброшку. Наш «алтарь» – кусок кирпичной стены от развалившейся многоэтажки – торчал среди колючих кустов, окружённый грудами веток и камней. Казалось, сам двор пытался спрятать его от чужих глаз.

Мы сложили из кирпичей подобие трона для каждого. Сидя на нём, можно было чувствовать себя жрецом, читающим заклинания, или вожаком банды, которая плевала на все правила.

Там мы снимали идиотские ролики – до слёз смешные для нас, но слишком рискованные, чтобы сливать в сеть. Родители бы втащили так, что никакое «проклятие» не показалось бы страшным. Там же мы травили друг другу дикие истории и делились «секретными» знаниями, взятыми из интернета, словно это был контрабандный товар, добытый в обход всей системы.

В тот день Алиса прислала в наш чат сообщение с грифом «секретно»: всем срочно собраться, у неё есть информация, от которой мы будем в шоке. Обычно такие вбросы мы удаляли сразу, на случай если за нами уже следит ФСБ. Или хотя бы родители, обеспокоенные тем, что мы вообще имеем смартфоны.

Была осень, самое начало учебного года. Я торопливо запихнула руку в болтающийся рукав сиреневой куртки и соврала маме, будто иду к Алисе зубрить математику перед гипотетической контрольной, о которой «забыла». Мама поверила. Врать я умею с детства – с талантом и артистизмом. Сейчас Тени это, мягко говоря, не нравится.

Для правдоподобности я прихватила тетрадь, ручку и конфеты – якобы «угостить Алису». Мама осталась довольна. Наверное, даже немного гордилась моей учебной инициативой.

А я радовалась, что мир можно обмануть – если подобрать правильные слова и вовремя улыбнуться.

В тот вечер собралась вся наша гоп-компания – шесть человек: три девчонки и три пацана. «Трое на трое» – так нас называли в школе, будто мы участвовали в каком-то местном «Бое без правил». Мы же величали себя клубом активистов. Не отличники, зато пытливые умы с жаждой знаний и доступом в Интернет. Мы постоянно вляпывались в истории, которые сами же и придумывали. Наш любимый вопрос звучал как вызов реальности: «А что будет, если?..»

Пока другие дети коллекционировали наклейки или пятёрки, мы коллекционировали последствия. Взорванная в мусорке петарда во время урока? Легко. Листовки с позорными историями про учителей и учеников? Было. Но всё это оказалось лишь разминкой. Настоящее «если» случилось позже – и разделило мою жизнь на «до» и «после».

Честно? Лучше бы мы так и остались мелкими пироманами и сказочниками.

Автором большинства наших баек была я. Я могла загнать любую чушь так убедительно, что даже наши скептики начинали переглядываться.

– Говорю вам, у директора нет сердца, – шептала я, нарочито страшным голосом, щёлкая карандашом по столу. – Только проводки и батарейка на девять вольт!

Кто-то прыснул, кто-то замер, но через минуту вся наша банда уже спорила, как проверить: разрезать галстук или подсмотреть под воротник пиджака.

Я подхватывала смех, крутилась в центре, сияла глазами и чувствовала, как мир готов слушать только меня. Тогда я была другой – дерзкой, смешливой, жадной до внимания. Жизнь ещё не успела меня приручить.

В тот самый вечер никто не опоздал – наоборот, все пришли раньше, будто мы собирались раскрыть государственную тайну. Когда я добралась до нашего «алтаря», компания уже мастерила новые сидушки из кирпичей: старые опять кто-то разломал. Конфеты, которые я принесла «для Алисы», исчезли в секунды – мне не досталось ни одной. Но я не расстроилась: дома целая ваза, а главное угощение вечера – вовсе не сладости.

Главное – новости Алисы. Я знала её с первого класса, но такой не видела никогда. Щёки горели, как после поцелуя с метелью, веснушки прятались под румянцем. Зелёные, хитро прищуренные глаза – как у кошки, замышляющей шалость. Волосы, обычно растрёпанные, собраны в высокий хвост, а поверх одежды – мешковатая кофта, похожая на самодельный плед.

Она сидела, обняв колени, и смотрела на нас исподлобья, точно готовилась выдать откровение вселенской важности. Мы притихли. Тишина густо повисла между кирпичами. Алиса гордо достала телефон, провела пальцем по экрану – и заговорила. Её звонкий голос ударился о бетонные стены и, став громче, отразился прямо в наших головах:

– Так, народ, – сказала она с лукавой улыбкой, – вы знаете, что такое тульпа?

– Что, блин? – Димка, её брат-близнец, прищурился. – Это что, новый вид вируса?

– Тульпа, – Алиса улыбнулась ещё шире, – это как воображаемый друг, только на максималках. Ты сам придумываешь всё: внешность, характер… всё. Каждый день пару часов думаешь о нём, представляешь с закрытыми глазами – и… он появляется.

– Алис, – перебил брат, – ты, случайно, не бабушкины таблетки нашла? А то она их уже второй день ищет.

В ответ кто-то прыснул, в углу зашелестели фантики.

– Да иди ты, – Алиса замахнулась на брата рюкзаком, но Марк перехватил её за руку. Она тут же осеклась и слегка смутилась.

– Пусть расскажет, Дим, – сказал Марк. Голос у него уже ломался, а белые волосы были собраны в хвост. Щёки покрылись лёгкой угревой сыпью. Он всегда был самым серьёзным из нас и умел вовремя тормозить наши безумные идеи. Возможно, не раз спасал нас от серьёзных проблем.

– Так вот, – продолжила Алиса, – я прочитала про это в чате тульповодов. Там люди делятся опытом, как их создавать.

– Кого? – заржал Егор. – Тульповодов? Они что, совсем с головой того? Психи?

– Нет, – спокойно ответила Алиса. – Психи – это те, кто видит глюки и не может их выключить. А тульпу ты сам зовёшь, когда захочешь. Есть разница.

– Разницу понимаю, – кивнул Марк. – Но два вопроса: как и зачем?

– Как – у меня есть пошаговая инструкция, могу скинуть в общий чат. А зачем – просто прикольно. Ну не выйдет, и ладно! Это же игра, ничего страшного… – Она осеклась и уставилась на меня. Взгляд стал странным, настороженным. Я сразу поняла: недоговаривает.

В кругу зашуршали, переглядываясь. Интрига, ещё недавно витающая в воздухе, выветрилась, и всем стало немного скучно.

И тут из угла шепеляво подала голос молчавшая до этого Оля:

– Слушайте, а я за, – пожала она плечами. – Почему бы не попробовать? Мы же в детстве все придумывали себе воображаемых друзей. Лия, а ты чего молчишь?

– Нууу… я тоже не против, хоть и жутковато. Похоже на какую-то детскую страшилку, – неуверенно сказала я, пожав плечами. – Давай свои инструкции, почитаю.

На самом деле мне хотелось поскорее уйти домой – там меня ждала гитара. Я только начала учиться, и после того, как сумела зажать два аккорда на стареньком папином инструменте, вдохновение накрыло с головой.

Мы просидели ещё с полчаса, а потом разошлись по домам. Позже Алиса скинула в чат увесистый файл, который мгновенно забил половину памяти моего телефона. «Как создать тульпу?» – гласило название документа.

Лёжа на кровати, я читала и то ухмылялась, то крутила пальцем у виска. Текст казался смесью сказки и буйной фантазии. Слова вроде «медитация», «вондер», «форсинг» звучали то как строгие научные термины, то как бред безумцев. И всё же я дочитала до конца – любопытство победило.

Не раздумывая, достала блокнот и ручку. Нашла чистую страницу и начала писать – просто писать, без пауз и сомнений. Не заметила, как пролетело время. Мама заглянула в комнату и напомнила, что пора спать. Я кивнула, выключила свет, но сна так и не дождалась. В темноте достала телефон, открыла заметки и продолжила писать с того места, где остановилась.

На следующий день в школе мы только и делали, что обсуждали вчерашний вечер. Файл прочитали все. Егор сразу отмахнулся от затеи, Димка обозвал её «дебилизмом», Марк заявил, что участвовать не будет, но с удовольствием понаблюдает за итогами.

Мы с Алисой и Олей провели каждую перемену в разговорах. На одной из них Алиса подошла ко мне и тихо отвела в сторону.

– Я уже начала. Давно. Просто никому не говорила, – прошептала она и хитро улыбнулась. – У меня получается. Если бы нет – я бы вам вообще не сказала.

– Так вот почему ты ходишь как сама себе секрет хранишь, – усмехнулась я. – Я подумала: влюбилась, что ли?

– Нет, – щёки Алисы мгновенно порозовели. – Летом, пока школы не было, мы с Димкой у бабушки в деревне жили. Я там каждый день по два часа тульпу представляла. Месяц назад начала – и теперь вижу её. Ты тоже попробуй! Это круто, честно!

– Ого… – я даже остановилась. – Не знаю. Может, потом. Я пока с гитарой вожусь. И кто она, твоя тульпа?

– Не она. Он. Друг. Красивый, умный… и всегда рядом.

– Понятно, – улыбнулась я. – Ладно, пошли в столовую, а то булки разберут.

***

По вечерам мы переписывались в чате. Девочки – Алиса и Оля – делились своими успехами: Алиса уверяла, что уже слышит голос тульпы, а Оля писала, что чувствует её рядом.

Мальчишки быстро предложили завести для этого отдельный чат – и мы создали его. Мне почему-то не хотелось делиться своим опытом. Хотя анкета у меня уже была: подробная, с описанием характера, внешности, привычек. Но я молчала, будто у меня ничего не выходит.

Через несколько недель, когда приближались каникулы, интерес к тульпе постепенно угас. Всё закончилось коротким сообщением от Алисы:

«Да мне это надоело, я убрала эту тульпу».

Я вздохнула с облегчением.

На Новый год мама сделала мне долгожданный подарок – записала на уроки гитары. Её не особенно радовало моё увлечение: она всегда хотела, чтобы я занималась на пианино. Но клавиши меня не привлекали. После долгих разговоров и моих обещаний заниматься регулярно она всё же согласилась.

В один из зимних вечеров я искала чистую тетрадь – хотела записывать аккорды и теорию. Перебирая бумаги в ящиках, наткнулась на блокнот. Открыв его, узнала свои старые записи – он был исписан почти до конца. Я принялась читать и невольно удивлялась собственной наивности. Первые страницы перечёркнуты крупным крестом – там я когда-то составляла первую анкету тульпы.

Светлые русые волосы до плеч, прямая чёлка, серо-голубые круглые глаза с нависшим веком, чуть пухлые губы и щёки, плавный подбородок с ямочкой… Курносый маленький нос с лёгкой горбинкой. Высокая, худощавая…

Ха. Я что, пыталась сделать из неё себя? – пробормотала я и неловко усмехнулась. Всё это выглядело как описание плохого фоторобота из криминальных сводок. Стало стыдно, хотя никто, кроме меня, этих записей не видел.

Это описание было перечёркнуто злым, решительным росчерком красной ручки. На следующих страницах – совершенно иной образ. Читая, я ловила себя на том, что не помню этих деталей, как будто писала их не я – в тот момент моё сознание отключилось, и за меня вёл руку кто-то другой. Новый образ получился цельным и живым – я видела этого воображаемого друга так ясно, что не приходилось напрягаться. Даже отсутствие лица не смутило: казалось, оно появится само, как только характер будет завершён.

Мне стало любопытно, и я снова открыла файл, который прислала Алиса. Он был тяжёлым для телефона, поэтому я перенесла его на компьютер и удалила с памяти. Сидела, уставившись в экран, пока цифры загрузки ползли, будто я делала что-то запретное.

– А это что за файл? – раздалось у меня за спиной.

Я дёрнулась, чуть не уронив мышку. Мама стояла в дверях, с мокрыми руками – видно, только что из кухни.

– Да так… Творческое задание. Сочинение, – пробормотала я, поспешно сворачивая окно.

– Сочинение? На пол гигабайта? – она прищурилась, вытирая ладони о полотенце. – С каких это пор у вас такие странные «творческие задания»?

– Свободная тема, – я подняла глаза, стараясь говорить уверенно.

Она нахмурилась, но голос оставался спокойным, почти ласковым:

– Слушай, я же вижу – это что-то странное. Ты точно не качаешь всякую ерунду? Вирусы, игры, ещё что-то?

– Мам, ну серьёзно! – я закатила глаза, не понимая такой подозрительности. – Просто текст.

Мама пожала плечами, но перед тем как уйти, ещё раз внимательно посмотрела на меня – пыталась разгадать, что именно я скрываю.

– Ладно, – сказала она тихо. – Только смотри у меня…

И ушла

Я осталась одна, но сердце всё ещё колотилось: мама подглядела куда глубже, чем я хотела показать.

Я была согласна. Да, странно. Жутковато. Абсурдно. Всё это подходило. Я и сама понимала – занимаюсь чем-то почти нереальным, даже нелепым. Но всё равно шла вперёд. Толкало меня нечто неосязаемое, тихое, упрямое – писало за меня, направляло. И именно оно привело меня к тому, что я в итоге сделала.

С того вечера я начала свои «занятия». Никому не рассказывала. Даже не думала делиться с друзьями, не говоря уж о родителях. Я почти перестала появляться на нашей заброшке, всё реже отвечала в чате. Благо, у меня было оправдание – музыка. Это было почти правдой.

Друзья не обижались – у них всё кипело по-прежнему: идеи, споры, родительские вызовы в школу. А я продолжала. После учёбы, пока родители были на работе, запиралась в комнате, отключала телефон и погружалась в транс.

Создавала вондер – мир для встречи с тульпой.

Раньше я была непоседой, но теперь могла сосредоточиться с такой силой, что ничто не отвлекало: всё растворялось, оставалась только задача.

Мама радовалась, думая, что её дочь взрослеет. Она видела во мне серьёзность, спокойствие. Но на самом деле я жила в другом мире. В голове я строила вондер – место, которое идеально подошло бы моей Тени. Имени для неё я так и не придумала.

В то время я зачитывалась рассказами Эдгара По, и мои увлечения медленно менялись: меня тянуло к грустным песням, тяжёлой музыке, картинкам с мрачными замками и готическими силуэтами.

Именно такой вондер я и вообразила для своей тульпы: острые шпили, тонкие, как иглы, пронзали низкое, свинцовое небо, а у их оснований клубился туман, размывая границу между камнем и воздухом. Казалось, он дышит вместе со мной, то наступая, то отступая. Фасады хранили целый зверинец каменных химер – крылатых, гротескных, с застывшими гримасами, – и мне всё время чудилось, что их пустые глаза следят за каждым моим шагом, затаив каменное дыхание.

Окна – высокие, с витиеватыми витражами, – мерцали тусклым, призрачным светом, разливая по туману багряные, лазурные и золотые отблески, будто это дрожали на ветру выцветшие силуэты чьих-то старых воспоминаний.

Стоило подойти ближе и заглянуть внутрь, сквозь плотный, почти осязаемый туман, холодящий кожу, как перед глазами проступали обломки былого великолепия: кружевная паутина нервюрных сводов, раскинувшихся высоко под потемневшими от времени потолками. Каменные рёбра изгибались и переплетались, как застывшие жилы гигантского существа, удерживающие хрупкий свод, который, казалось, вот-вот рухнет – но упрямо держался, противясь времени.

Массивные колонны, некогда гордые и безупречно целые, теперь были изрезаны глубокими трещинами – каждая тянулась, как древняя рана, застывшая в вечности. Пол, вымощенный каменными плитами, когда-то отполированными веками шагов, теперь был мокрым, скользким, блестел от дождя и отражал багровые отблески старинных окон, в которых всё ещё теплился тусклый, упрямый свет.

На улице – пустота. Копыта лошадей давно перестали цокать по этим мостовым, кареты исчезли, а люди растворились в воспоминаниях. Этим миром правила тишина – вязкая, тяжёлая, как радиоактивный туман.

Переход в её мир всегда начинался одинаково. Я закрывала глаза и представляла тёмную бетонную лестницу, ведущую вниз, туда, где свет почти не касался стен. Ступени были влажными, холодными, с редкими каплями воды, медленно стекающими по шероховатой поверхности. Я знала: ровно пятьдесят шагов – и я окажусь там. Считала про себя, будто читая заклинание: двадцать семь… двадцать восемь… сорок девять… пятьдесят.

Внизу меня встречало тусклое лиминальное пространство – место без начала и конца, где стены и потолок растворялись в сером мареве, а пол отражал редкий умирающий свет. Здесь всегда стояла тишина колодца, тяжёлая и вязкая, а в воздухе витал запах плесени, сырости и заброшенного подвала. Я шла сквозь этот забытый мир, пока не оказывалась перед единственной дверью. Древесина её рассохлась, а железная ручка покрылась тонкими прожилками ржавчины. Каждый раз, касаясь её, я чувствовала, как сердце начинает биться чаще. Я знала: за этой дверью меня ждёт она.

Тень. Она всегда стояла возле фонарного столба с резным узором – витиеватые листья, переплетающиеся лозы, а на вершине – старый светильник с мутным стеклом, излучающий слабое золотистое сияние. В этом свете лицо Тени казалось почти настоящим, почти видимым: тонкие черты, впалые скулы, длинные волосы, чёрные глаза, в которых жила печаль – слишком глубокая для обычного воображения. При встрече она кивала плавно, почти церемониально, приветствуя меня в моих собственных владениях.

Сначала наши разговоры были короткими – простые фразы, придуманные мной. Всё шло по моим правилам, и я чувствовала себя хозяйкой этого мира. Но однажды всё изменилось.

Она начала жить своей жизнью – говорить то, чего я не писала, делать то, что не укладывалось в придуманный мной характер. Поначалу мне это нравилось: она стала другом, советником, почти психотерапевтом. Я делилась с ней тем, о чём не могла рассказать никому – ни друзьям, ни родителям.

Её голос был точной копией моего – грудной альт с лёгкой хрипотцой. Слушать его было странно, почти пугающе: я разговаривала с отражением, которое обрело собственную волю. Иногда она тянула слова, смакуя паузы; иногда говорила быстро, с торопливой сбивчивостью. Всё чаще я ловила себя на том, что не знаю, где заканчиваются мои мысли и начинаются её. Её слова отзывались эхом в груди, проходили сквозь рёбра, дрожью отдавались в кончиках пальцев. Это было ощущение полного зеркала – не только голоса, но и интонаций, привычек, дыхания, близких до боли, как шрам под кожей. И чем больше я слушала её, тем сильнее растворялась, теряя границы между нами.

Однажды она сказала:

– Мне здесь стало тесно. Здесь так… одиноко. Встретимся у тебя.

– Хорошо, до встречи, – ответила я, не понимая, на что соглашаюсь.

– Нам нужен перерыв. Примерно неделя. Дай себе отдохнуть. Не трогай меня. Я сама приду и позову.

Я кивнула и открыла дверь. Она скрипнула – протяжно, влажно, хрипло. Металл с трудом отрывался от застывшего времени.. Внутри меня что-то оборвалось: раньше здесь не было никаких звуков, кроме голоса Тени. Это выбило меня из равновесия. Ладони покрылись липким потом, по телу прошла дрожь. Всё зашло слишком далеко. Это уже было трудно назвать игрой. Но пути назад не осталось. Ни в одной инструкции не было сказано, как это прекратить.

В день нашей последней встречи в вондере я поклялась: больше никогда туда не заходить. При одной только мысли об этом меня охватывала паника: ладони мгновенно сырели, дыхание сбивалось и хватало воздух, бронхи сжимала невидимая холодная рука. Больше не вернусь, – сказала я себе. Я распоряжаюсь этим местом. Это моё воображение. Я – автор. Я – главнокомандующий. Всё под контролем.

Всю неделю я жила самой обыкновенной жизнью школьницы, утопая в рутине: утром – зубрёжка, школа, контрольные. Музыка, друзья. О тульпе больше никто не заговаривал. Казалось, мы все начали взрослеть. Детские шалости ещё случались, но всё реже – Новый год что-то изменил в нас. Наверное, сбылось тихое желание родителей: «Пусть они наконец перестанут играть в глупости». И вот – они перестали.

А я? Я тоже пыталась жить обычной жизнью. Но где-то на краю сознания всегда оставался её голос – низкий, грудной… мой голос.

Однажды, тихим зимним вечером в конце января, я сидела в своей комнате, закутанная в тёплый синий плед с узором снежинок, и читала «Алису в Стране чудес». Все томики По и Лавкрафта, что были у меня, давно потеряли новизну: обложки помялись, страницы впитали в себя случайные капли чая. Я перечитывала их столько раз, что сюжеты прочно отпечатались в памяти. И вот решила вернуться к любимой истории детства.

За окном лениво кружился снег. Фонари рисовали на стенах мягкие золотистые пятна. Комнату заполняла вязкая, почти осязаемая тишина.

Родители ушли в гости – «только для взрослых», сказали они. Я не обиделась. У меня были книги. И тишина.

Я перелистывала страницу за страницей и почти добралась до чаепития у Шляпника, когда ощутила рядом чьё-то присутствие. Не шаги. Не дыхание. Просто чужое бытие в пространстве, которое должно было быть только моим. Это были не родители – я знала. Посторонние сюда бы не попадали: дверь была заперта на все замки.

Я лежала у стены и краем глаза увидела: у окна кто-то стоит. Чёрный силуэт – плотный, неподвижный, точно вырезанная из мрака тень. Белые занавески колыхались, не замечая затаившуюся рядом тьму.

Сердце трижды кувыркнулось в груди и застыло. Я зажмурилась. Раз. Два. Три. Но он – оно – не исчезло.

Я пыталась убедить себя: это воображение, Бармаглот, нарисованный в воздухе паникой. Но нет. Я знаю, когда фантазия. Это было иное. Не сон. Не явь. Нечто среднее – связующее.

Меня пробил озноб. Кожа на ногах, под джинсовыми шортами, покрылась мурашками. Руки дрожали. Будто я заболела гриппом – резко, без предупреждения. Горло сдавило. Я хватала воздух, а лёгкие не отвечали.

Я прижалась к стене и начала царапать обои. Под ногтями – серые рыхлые комки. Глупая, бессмысленная защита. Нейронный импульс отчаяния.

Это был страх – чистый, первобытный, как у кролика перед раскрытой пастью удава. Я хотела бежать, закричать, исчезнуть, но тело уже не принадлежало мне. Оно стало бетонным слепком. Я – живой памятник собственному ужасу.

Я закрывала глаза. Открывала. Закрывала. Открывала.

Ничего не исчезало. Всё становилось ближе. Гуще. Липче.

Когда стало невыносимо – я повернула голову. Не по своей воле. Что-то заставило.

Мир вокруг потянулся, замедлился, как в вязкой воде.

В метре от меня стояла она.

Смотрела.

Моими глазами.

В тот день я увидела её такой.

Я закричала.

Крик ударился о стены, разлетелся эхом, будто кто-то выкрикнул его следом. Комната содрогнулась. Воздух ожил, закрутился, как перед бурей. Даже пыль поднялась и завертелась в хаотичном танце.

– Ты что, не узнаёшь меня? – сказала она моим голосом.

Тихо. Спокойно. От этого – ещё страшнее.

– Я же говорила: мы встретимся.

– Нет!.. О, нет! – сорвалось у меня. – Что ты здесь делаешь?! Я не хочу тебя видеть! Я завязала с этим! Всё! Хватит! Уходи! УХОДИ!!! Как ты сюда попала?! Как тебя выгнать?! Исчезни!

Я размахивала руками, пытаясь стряхнуть её, как пыль.

Паника затопила тело. Я задыхалась.

– Ты создала меня, – сказала она. – И ты позвала меня сюда. Теперь я не могу уйти.

– Почему ты говоришь моим голосом?! Это пугает!

– Я для тебя не опасна. А голос… ты сама его таким сделала. Ты не придумала мне другого. Ты и есть мой голос. Ты – мой исток. Создавая меня, ты должна была понимать, что это не шутка. Не игра. Не фантазия. Я больше не воображаемая. Я – существо. Я настоящая. И я останусь.

– Уходи! Моя реальная жизнь – не для тебя! Твоё место в вондере! А я туда больше не захожу!

– Я теперь живу здесь. Не в вондере. И я – реальна. Пусть и родилась в твоей голове.

– Но я ТАКОГО не воображала!!

– Ты потеряла контроль. Ты настолько запуталась, что уже не знаешь, где вымысел, а где ты сама. Не знаешь, кого ты придумала, а кого встретила. Я открою тебе одну вещь: многие люди, что рядом с тобой – тоже твои вымыслы. Хоть они и… считаются реальными. Ты их не знаешь. Ты вообразила их такими. Ты смотришь на человека, но видишь только его часть, ту, которую он позволяет увидеть. А реальность… всегда другая.

Тень молча смотрела на меня. Она больше не говорила, не двигалась, не выражала ни единой эмоции. Такая бесстрастная, такая спокойная – как будто всё происходящее было чем-то обыденным, как будто так и должно быть.

И всё же сильнее всего меня пугал её голос – низкий альт, с едва заметной хрипотцой. Мой голос. У меня он от природы. У неё – от моего воображения.

Я всегда любила свой тембр, даже гордилась им. До этой секунды.

Смотря на неё, я понимала: назад дороги нет. Прежней жизни не будет. Привычной, понятной, моей.

Что-то внутри тихо хрустнуло и сломалось – безвозвратно, без шанса на восстановление.

2. Ещё одна «я»

После того дня я начала меняться.

Сильно. Необратимо.

Раньше я была дерзкой девчонкой – могла нагрубить учителю, вцепиться в волосы однокласснице, если мне казалось, что она косо посмотрела. В школе меня побаивались. Мой голос был громким, взгляд – острым, движения – быстрыми и резкими, отточенными.

Я была вихрем: живой, неудержимой, непредсказуемой.

Любила яркую одежду – джинсовые куртки с нашивками, футболки с вызывающими надписями, кеды кислотных цветов. Волосы стягивала в высокий хвост или заплетала в две тугие косички – острые, как у девчонки из банды. В зеркале я видела дерзкую, живую версию себя, и мне это нравилось.

– Ха, смотри! – фыркнула я, поправляя косички и усмехнувшись своему отражению. – Я сейчас выйду на улицу и возглавлю банду из соседнего двора. Ещё бы пистолет – и я самая крутая девочка на районе!

– Ты смешная, – холодно отозвалась Тень. – Люди смотрят и смеются. Ты думаешь, они восхищаются, а они жалеют.

– Пусть! – я дернула плечом. – Главное, что я настоящая. А ты кто? Просто приведение. Тебя и не видит никто!

Она замолчала. Но позже, когда я снова громко смеялась с девчонками, она строго смотрела на меня.

Позже, когда все разошлись, она тихо сказала:

– Будь тише. Улыбка тебе не идёт.

– Я… я просто… – попыталась возразить.

– Тебе лучше молчать, – перебила она. – Нельзя показывать людям, что ты чувствуешь. Никто не должен знать о твоих слабостях. Ты выдаёшь себя эмоциями. Вот бы твою дерзость и смелость – да без этой болтовни и вспышек чувств, цены бы тебе не было.

Я тут же засунула руки в карманы и стиснула зубы, репетируя сдержанность. Но внутри всё кипело, как старый ржавый чайник.

Вечером, когда осталась одна, я сняла с себя джинсовку с нашивками. Повесила в шкаф, глубже, за другими вещами. «Пусть пока повисит», – подумала я тогда. Но рука не тянулась вернуть её.

С каждым днём я становилась тише, медлительнее. Голос ослаб, мысли вязли. Я перебирала в памяти каждое её слово – как бисер сквозь пальцы. И чем дольше перебирала, тем больнее становилось.

Нет. Она точно не была плодом моего воображения. Не могла быть.

Потому что говорила то, чего я сама не знала. То, чего никогда не думала или давно забыла: детали разговоров, услышанных мельком, тайные страхи, обрывки воспоминаний из детства. Я не задавала ей этих мыслей. Она была отдельным существом, пришедшим извне, поселившимся в мои дни, мои мысли, моё тело.

И день за днём притворяться, что всё нормально, становилось всё труднее. Спокойно ужинать с родителями, когда в углу комнаты стоит чёрное существо, слегка покачиваясь, склонив голову набок. Сидеть на уроках, когда оно беззвучно занимает соседнюю парту, рассеянно чертя пальцем невидимые линии на столе.

А хуже всего – первый день рождения с ней.

Мне исполнялось тринадцать. Комната была залита светом гирлянд. Хлопушки гремели, ленты падали в волосы, друзья хохотали, размахивая бумажными трубочками-сюрпризами. Передо мной поставили торт – белый крем, разноцветные свечи. Красный картонный колпак чуть сползает на глаза.

– Ну давай, загадывай желание! – закричала Алиса.

– Дуй сильнее, а то не получится! – смеялся кто-то из мальчишек.

Я вдохнула. Свечи дрожали, отражаясь в моих глазах. И тут я услышала её.

– Загадала? – прошептал мой голос, склонившись на ухо.

Я дёрнулась, но никто не заметил. Все хлопали в ладоши, смеялись, отсчитывали:

– Три!.. Два!.. Один!..

Я задула свечи. В тот же миг почувствовала, как она села рядом. Точно так же, как остальные. Деревянная табуретка скрипнула под её несуществующим весом. Она взмахнула рукой, глядя прямо на меня. И запела. Моим голосом. В унисон с хором друзей:

– Happy birthday to you…

Я улыбалась – куда было деваться? Но внутри всё рвалось, провалилось в пустоту. Её губы шевелились синхронно с моими. Никто не слышал. Никто, кроме меня.

– Эй, Лия, ты чего такая серьёзная? – спросила Алиса, заглядывая мне в лицо.

– Ничего, – быстро ответила я и снова натянула улыбку. – Думаю, один кусок взять или сразу два.

Хор друзей продолжал петь, хлопушки гремели. А рядом она тихо подпевала, не отводя взгляда.

Весь вечер я сидела как на иголках. Впервые в жизни мне пришлось улыбаться неискренне.

Смеяться над шутками, которых не слышала. Изо всех сил стараться удержать ускользающее внимание.

А она всё это время сидела рядом. Молчала, смотрела. Будто знала: с этого дня я уже никогда не останусь одна.

Музыкальные уроки превратились в пытку.

Учительница в очках сидела напротив, тихо стучала ногтем по корпусу своей гитары:

– Лия, ты опять мимо. Слушай внимательнее, ладно?

Я сжала гриф. Пальцы дрожали, звук выходил грязным.

А она – Тень – стояла в углу класса, скрестив руки на груди, пристально глядя.

– Вот так, – прошептала она, двигаясь ближе.

Её руки накрыли мои. Холодные, прозрачные. Я вздрогнула, но аккорд зазвучал идеально. Чисто, уверенно, без единой ошибки.

– Видишь? – её голос совпал с моим внутренним. – Это ты. Просто я направляю.

– Нет, это не я, – прошипела я сквозь зубы. – Это ты!

– Что «это я»? – настороженно спросила учительница, вскидывая брови.

– Ничего… Мысли вслух. – торопливо отрезала я, чувствуя, как жар заливает лицо.

Я решила проверить. Съехала пальцами специально – фальшиво брякнула струна, звук резанул уши.

«Ну? Исправь», – мысленно бросила я вызов.

И она исправила.

Пальцы сами скользнули к нужному ладу. Аккорд засиял кристально чисто.

Учительница замерла, радостная:

– Вот… вот это другое дело! Видишь, когда сосредоточишься – у тебя выходит!

Я кивнула, а сердце колотилось.

– Всё просто, – шепнула Тень довольным тоном. – Я всегда рядом.

На мой отчаянный вопрос «почему?!» Тень ответила холодно, спокойно:

– Это ты так решила. Что я буду рядом. Обычно ты не можешь чувствовать меня. Но иногда… если представишь – можешь.

Мозг взрывался.

И всё же её подсказки работали. Вечерами я сидела с гитарой и тетрадкой, сочиняла. Мои слова ломались, путались, казались пустыми. Но стоило ей шепнуть пару фраз – и рождалась песня. Жуткая, сильная, будто не моя.

И от этого внутри холодело: я всё яснее понимала, что без неё я никто.

Я теряла себя. Свою независимость. Свои привычные границы. Уже не могла быть отстранённым наблюдателем. Внутри меня поселилась ещё одна «я», и она становилась всё громче, всё навязчивее.

Весной я сменила гардероб. Исчезли все яркие вещи – джинсовые куртки с нашивками, футболки с вызывающими надписями, кислотные кеды. Осталась только одежда тёмных тонов: черные джинсы, блеклые свитера, мятые однотонные футболки. Я больше не выбирала вещи – невидимая сила диктовала стиль, и я подчинялась.

Музыкальные вкусы изменились. Поп-хиты больше не звучали в колонках. Комнату заполнил густой, вязкий звук Deftones, рваная тоска Nirvana, мрачная агрессия Bring Me the Horizon. С каждым аккордом, шёпотом, криком, рифом что-то отзывалось внутри. Я точно знала: я всю жизнь ждала именно этого. Это была не просто музыка – это были заклинания, которые я слышала впервые, но знала всегда.

Через полгода после появления Тени родители начали всерьёз беспокоиться. И это было понятно. Я изменилась до неузнаваемости. И это не был просто переходный возраст.

Старую компанию я постепенно теряла. Мы почти не общались – разве что пару слов в школе об учёбе или погоде. Больше не было общих прогулок после уроков, посиделок на заброшке, громкого смеха на скамейке во дворе. Они перестали приглашатьв гости, не приходили сами. Всё это осталось где-то позади, как старая потрёпанная фотография, на которой лица едва угадываются.

Одноклассники становились всё более чужими. Я видела, как они смотрят на меня – с любопытством, осторожностью, иногда с явным непониманием. Мне было всё равно. Абсолютно. Какая разница, что они думают обо мне, когда рядом постоянно ходит чёрная субстанция в платье, ростом выше меня?

Я стала ходить на рок-концерты. Точнее, мы стали. Потому что Тень всегда была со мной.

На концертах я познакомилась с новой компанией – такими же потерянными, ищущими, желающими забыться. Некоторые из них были музыкантами. Мы решили создать рок-группу. Я играла плохо, очень плохо, но это не имело значения. Потому что теперь нас было двое. И ей было всё равно, как звучит гитара, если есть искренность, если каждый аккорд звучит как крик.

Мы с парнями собирались у кого-нибудь дома – пока не было родителей – или в гараже у одного из ребят, и пели песни под гитару. В том гараже стояла старая барабанная установка с расшатанными стойками. Кирилл учился на ней играть. По вечерам устраивали свои сейшены – сначала корявые, сбивчивые, но со временем стали звучать вполне сносно.

Я бежала на эти посиделки с радостью. Мне нравилось сливаться с другими в одну музыкальную волну. Нравилось быть частью чего-то настоящего, живого, красивого.

Моя новая компания не понравилась маме. Пирсингованные неформалы пугали её куда больше, чем малолетние хулиганы.

Однажды я подслушала их разговор с папой на кухне. Дверь была закрыта, но я тихо подошла и замерла рядом, прислушиваясь к голосам.

– Ты видел, с кем она общается? – голос мамы дрожал, она была на грани истерики.

– Ну, музыканты. Что такого? – спокойно ответил папа. – Успокойся, перерастёт. Вспомни себя в её возрасте – тоже не подарок была. Да и я сколько лет на гитаре играл! Всю школу, да весь институт.

– Ты видел, как они выглядят?! – мама не унималась. – Этот пирсинг, татуировки! Кто им их делает, малолеткам! И музыка эта! Они группу собрали! Представляешь, что там играют? Я слышала эти песни – она сама сочиняет. Там один мрак! Где мы её упустили? И все эти ребята старше неё!

– Я говорю тебе: подростковое. Пройдёт. Меня другое пугает, – продолжил папа, уже тише. – Я слышал, как она разговаривает… с кем-то. В комнате. Когда там никого нет.

– Может, по телефону? – мама всё ещё пыталась найти рациональное объяснение.

– Нет. Телефон был на столе. Она в стену смотрела и разговаривала. С кем-то. Не вслух думает – именно разговаривает. Диалог. Понимаешь?

– Господи… Ты серьёзно? А если она больна, и это галлюцинации?! У твоей бабушки шизофрения. А эта болезнь часто начинается в подростковом возрасте. Через поколение или два передаётся… я читала… Боже мой… Надо срочно к психологу!

– Держи, воды выпей, – сказал папа после паузы. – А лучше чего покрепче.

Из их разговора я поняла главное: дверь в мою комнату теперь всегда должна быть закрыта – по крайней мере до тех пор, пока я не избавлюсь от Тени. Не то чтобы я её не любила… Но, похоже, её присутствие стало мешать моей жизни. Серьёзно мешать.

Если Тень – плод моего воображения, значит, всё, что она умеет, должна уметь и я.

В тот же вечер я полезла в интернет в поисках решения.

Ничего путного не нашла. Всё, что писали, – набор банальных, бесполезных советов: «перестань думать», «игнорируй», «отвлекись».

Но как перестать о ней думать, если она почти всегда рядом? Если появляется, когда захочет? Если говорит со мной, как настоящий человек?

У неё свои мысли, свои идеи. Как её игнорировать, если она ведёт разумные, логичные диалоги? Если у неё есть эмоции?

Правда, выражает она их чаще только голосом – лицо я по-прежнему не видела чётко.

Но я слышала, как она дышит. Самое обычное дыхание – вдох, выдох. Только громкое. Наверное, её лёгкие находятся снаружи тела, а я не могу их увидеть.

От неё исходило тепло. Настоящее человеческое тепло. Такое, как бывает у человека с небольшой температурой.

Чёрт возьми, она живая!

Я всё больше замыкалась в себе. Перестала заплетать хвост, теперь прятала лицо за волосами. Подводила глаза чёрным карандашом – линии толще, чем нужно, будто темные круги под глазами были недостаточно явными.

Однажды, после концерта, мы с моей новой подругой Ритой пошли к ней домой. Она разложила на столе тюбики с краской, перчатки, расчёску и весело сказала:

– Хочешь по-настоящему поменяться?

Через пару часов я смотрела в зеркало: чёрные волосы падали на плечи, тяжёлый взгляд голубых глаз выглядывал из-под чуть нависающего века. Губы прикушены до крови, щёки впали. Я почти не узнавала себя – и это было странно приятно.

Когда я вернулась домой, мама застыла на пороге, будто получила удар током.

– Что… это? – голос её был тихим, но дрожал.

– Краска, мам, – спокойно ответила я. – Мне нравится.

Она шагнула ближе, схватила меня за волосы и дёрнула.

– Это не моя дочь! – выкрикнула она, и в голосе больше было ужаса, чем гнева. – Что ты сделала? Ты себя видела? Ты похожа на… на…

Она заплакала. Слёзы текли по лицу, смешиваясь с криками:

– Ты же была нормальной! Ты была красивой! Я сейчас всё смою, слышишь?! Я не позволю, чтобы моя дочь выглядела так!

– Отстань! – я резко вырвалась, прядь осталась в её пальцах.

– Господи… – она смотрела на меня, как на чужую. – Кого я вырастила?

Папа вышел из комнаты, молча взял её за плечо.

– Хватит, – сказал устало. – Это всего лишь краска.

– Нет, – мама всхлипнула, пряча лицо в ладонях. – Это не моя дочь.

Я смотрела на них и поняла: именно этого я и добивалась. Чтобы в зеркале была не «дочь», а кто-то новый.

– Да угомонись ты, Лен, – тихо сказал папа. – Сейчас же летние каникулы, июнь! Пусть походит со своей чернотой. К сентябрю отрастут, кончики отрежем – и будет как новенькая.

– А если она снова покрасится, а?

– Не покрасится. Будем теперь за ней следить. Кстати, ты её к психологу запиши, – сказал папа.

Я стояла в коридоре, слушала их. Они обсуждали не меня – свою дочь, а некую «проблему», которую нужно решить.

Я убежала в комнату, закрыла дверь и села на кровать. В зеркале на шкафу смотрела чужая девчонка с чёрными волосами и синяками под глазами. Мама была права: это была не она.

У меня оставался только один выход: написать Алисе и узнать, как назывался тот злополучный чат, с которого всё началось. Заодно спросить, как она избавилась от тульпы. Она ведь избавилась. Мы больше не общались вне школы, но шли летние каникулы, и мне пришлось ей написать.

Я набрала сообщение за секунду:

«Привет. У меня вопрос. Ты офигеешь».

Ответ пришёл почти сразу:

«Привет. Чё такое? Случилось что-то?»

«Да. Только выслушай, ладно? Прочитай до конца. Это серьёзно. У меня жизнь рушится. Прозвучит как бред, но это правда. Помнишь, на заброшке ты рассказывала про тульпу?»

«Ну ты вспомнила!:) Это же было сто лет назад. Поржали и забыли»

«Нет, стой! Сначала прочитай. Я тогда ничего не сказала, боялась. Но я создала анкету. Подробную. А потом… забила. А после Нового года у меня появилась тульпа. Она до сих пор со мной. Это вкратце».

Алиса долго молчала. Минуты тянулись, как часы. Потом пришло:

«Чтооо?!Ты прикалываешься? Я думала, ты странная из-за своей музыки, а ты реально поехала! Если это не рофл, то чего ты от меня хочешь?»

«Алиса, я серьёзно! Я не могу от неё избавиться! Она всегда рядом – дома, в школе. Появляется, когда хочет! Я уже на грани! Из-за неё у меня дома проблемы! Это она на меня так влияет! Ты же говорила, что тоже создала тульпу, а потом убрала. Как?!»

«Ты дура? Ты поверила? У меня не было никакой тульпы. Это бред для шизиков. Оля тоже нормальная. Мы просто прикалывались! Мне тогда Марк нравился, я хотела его впечатлить, вот и всё»

Я замерла.

«То есть… вы меня обманули? Вы обе врали?!»

Я не выдержала и набрала следом:

«Следующий учебный год будет для тебя адом. Я тебе такое устрою!!!»

«А я в следующем году здесь уже не буду. Мы с Димой прямо сейчас собираем вещи. Маме дали работу в другом городе, в элитной школе. Так что лечи свою башку сама!»

Я сидела, уставившись в экран. Сердце грохотало, пальцы дрожали.

«Скажи хотя бы, как назывался тот чат».

«Ты серьёзно? Ты думаешь, я помню, как эти шизики назывались? Там одни больные. То ли у них глюки, то ли сами выдумывают. Я там вообще недолго была. Ищи сама!»

Я уже начала печатать в ответ что-то злое, но на экране мигнуло:

Абонент вас заблокировал.

– Чёрт!!! – я заорала, со всей силы швырнула телефон в кровать.

Серая ткань прогнулась, телефон отскочил. Я уставилась на потолок и зашипела сквозь зубы:

– Надеюсь, эта дура никому не разболтает…

– Ты чересчур много ждала от неё, – послышался тихий голос тульпы. – Люди редко понимают то, что выходит за пределы их опыта. Они либо отрицают, либо смеются.

Тень стояла у окна – вытянутая, вырезанная из самой темноты. Голос её был спокойный, почти монотонный; казалось, она читала книгу вслух или озвучивала скучный видеоролик для ботаников.

– Опять ты со своими философиями, – резко бросила я, сжимая кулаки. – Ты вечно умнее всех, да? Только вот без тебя я и пальца на гитаре поставить не могу! Без тебя у меня даже мысли в голове – как пригоревшая каша!

Она склонила голову, и угол её еле видимых губ чуть дрогнул – почти улыбка.

– Разве это плохо? Я здесь для того, чтобы помогать тебе. Ты для этого меня создала.

– Мне не нужна помощь! – крикнула я слишком громко и тут же поморщилась. – Я… я сама должна уметь!

На секунду показалось, что её фигура стала плотнее, ощутимее. Почти человеческое тело. Она смотрела прямо на меня. Мне вмиг стало холодно, кожа покрылась мурашками.

– Но ведь без меня ты не можешь, – сказала она тихо. – И ты это знаешь.

Я отвела взгляд, резко сжав телефон в руке. Мне нечего было ответить.

– Лиюша, ты чего кричишь? – осторожно спросила мама, заглянув в комнату.

Её голос был тихим, немного боязливым. Я обернулась. Мама выглядела не просто уставшей – болезненно истощённой. Белый махровый халат висел на ней, как на кукле. Кожа была сероватой, почти меловой, морщины вокруг рта и больших голубых глаз едва заметны. Нос стал острым, губы побелели, почти сливаясь с кожей. Русые волосы, некогда густые и живые, обвисли тонкими тусклыми прядями, собранными в короткий хвост, который больше походил на жест отчаяния, чем на прическу.

– Ничего, – бросила я без особого желания. Мой голос был немного хриплым после крика, но я старалась сделать его тише. – По телефону говорила.

– Завтра утром идём к психологу. Только не спорь, ладно? Всего один раз. Ничего тебе там не сделают, просто поговорят…

– Мам, мне всё равно. Можешь не оправдываться. Надо – значит, пойдём.

В тот момент я даже почувствовала облегчение. Может, психолог и вправду поможет. Если это психическое расстройство – от него ведь есть таблетки.

От этого нет таблеток.

Болезни ума не лечатся медикаментами. Всё, что ты принимаешь, – становится частью тебя. Ты сама себе лекарство и сама себе яд. Если тебе плохо, спроси: что сделала ты? Не Алиса, не родители, не кто-то другой. Ответственность всегда твоя. Другие могут предложить, но принять – решаешь только ты. И в тот миг бремя уже твоё, даже если тот, кто дал, не понял, что натворил.

– Ты что, уже и мысли мои читаешь? – пробормотала я. – Я же не говорила это вслух… Или говорила?..

На следующее утро я проснулась с отчётливым желанием умереть. Завтрак, возможно, был вкусным – я не почувствовала. Мир стал картонным, блеклым и плоским.

Тень сидела рядом – прямо на деревянном стуле со спинкой – и молчала. За её спиной на плите кипела кастрюля с супом. Горячие капли с запахом лавра и перца долетали до неё и растворялись в её туманных очертаниях. Она чуть наклонила голову – и стул жалобно скрипнул, как под настоящим весом. Чуть дальше гора немытой посуды в серой алюминиевой раковине подпирала кран.

– Ты решила сдаться? – её голос был мягким, почти ласковым. – А ведь мир продолжает кипеть. Видишь? Даже суп нашёл силы закипеть.

– Какое глубокое сравнение, – фыркнула я. – Ещё скажи, что я должна брать пример с кастрюли.

– А ты попробуй, – спокойно ответила она. – Кипеть – значит жить.

– Нет уж, – резко отрезала я. – Лучше уж остыть и покрыться плесенью.

Я отвернулась, но всё равно ловила себя на том, что прислушиваюсь: заговорит ли она снова?

Без её слов пустота была невыносимой.

Я украдкой косилась на тульпу. Она склонила голову вбок. Лицо – или то, что должно было быть лицом – было пустым, но я чувствовала на себе этот эфемерный взгляд. От него кусок не лез в горло, по коже пополз холодок. Может, кофе ей предложить? Но нет уж. Обойдётся.

***

Психолог – полный дядечка в бифокальных очках и с аккуратными квадратными усами – вежливо предложил мне сесть в мягкое белое кресло напротив. К счастью, нас разделял широкий деревянный стол. Родители ждали в соседней комнате.

Он спрашивал о школе, сне, еде, головных болях, тревожности. Я отвечала ровно, как на экзамене. Но когда дошло до вопроса о переменах – не произошло ли в моей жизни чего-то значительного за последние недели или месяцы – внутри что-то рухнуло.

Я замолчала. Мельком взглянула на Тень.

Она кивнула.

– Нуу… – начала я, накручивая на палец чёрную прядь. – Изменилась, да. Не внешность, просто… стиль, поведение.

– Такие перемены не случаются просто так, – мягко заметил психолог. – Что этому способствовало? Новый круг общения?

– Да, и это тоже. Но это – следствие, не причина, – я удивилась самой себе, что так легко нахожу слова. – А причина… есть.

Причина сидела рядом, на соседнем кресле. Она кивала, будто говорила: «Давай, рассказывай. Всё равно от меня не избавишься». И холодок её присутствия лёгким туманом осел в комнате.

– Вы знаете, что такое тульпа?

Слова сорвались сами. Я тут же сжалась в комок. Стоило ли вскрывать её существование? Родители ничего не знали, а я несовершеннолетняя – значит, всё повторят им. Вчера Тень была права: если это моя вина, отвечать придётся мне.

Но психолог не удивился.

– Конечно знаю, – кивнул он. – Не самое популярное явление. Лет пятнадцать назад встречалось чаще, когда у подростков было меньше развлечений. Сейчас тема почти исчезла. Удивлён, что ты это знаешь. У тебя есть тульпа?

Он положил руки на стол, сцепив их в замок, и посмотрел на меня внимательно. В его взгляде не было осуждения, только лёгкое давление, которое ощущалось в груди.

– С января. Примерно полгода. Ну, чуть меньше, – ответила я.

Я начала рассказывать, как создавала её, как она постепенно вторглась в мою жизнь. Психолог внимательно слушал, откинувшись в кресле. В пальцах у него вертелась ручка, а на бумаге время от времени появлялись записи. Я старалась не думать о том, что, возможно, выйду отсюда с каким-то диагнозом.

– Ты пыталась избавиться от неё?

– Да, – ответила я. – Пробовала по советам из интернета, хотя таких советов мало. Много пишут, что тульпа – на всю жизнь. Но я пыталась: игнорировала её, прогоняла… Всё без толку. Она со мной. Она вот здесь, на кресле. Появляется, когда захочет. Я её не вызываю. Она вышла из-под контроля.

– Она тебе как-то вредит? Делает что-то плохое? Оскорбляет?

– Нет, скорее наоборот. Всегда рядом, даёт советы, философствует… Но меня это достало. Почти всё время с ней – невыносимо. Я люблю быть одна. И из-за неё я чувствую себя полной дурой.

Психолог не спешил с ответом и продолжал писать, не упуская ни единой детали.

– А бывает так, что ты слышишь её голос, но не видишь её? Голос звучит только в голове? И всегда ли он один и тот же? Или их несколько?

Я пожала плечами.

– Нет. Всегда один и тот же. Это мой голос. И я вижу её и слышу одновременно.

Разговор длился полтора часа. Я проходила тесты с абстрактными картинками, отвечала на вопросы, рисовала. После этого психолог позвал родителей и сообщил почти официальным тоном, словно вручал справку с печатью:

– Никаких клинических признаков шизофрении или другого расстройства я не увидел. Я не врач, не могу ставить диагнозы, но могу направить к врачу, если что-то подозреваю. Здесь – не тот случай. У Лии есть свои психологические особенности, но это характер, не патология, не болезнь. Просто темперамент. Скорее всего, она перерастёт. Всё в порядке. У неё просто невероятно яркая фантазия.

Он повернулся ко мне.

– Ты занимаешься творчеством?

– Да, – выдавила я, – я музыкант. Играю на гитаре. У меня скоро будет группа.

– Думаю, ты можешь писать чудесные баллады.

Я с трудом сдержала раздражение.

Когда мы вышли из кабинета, мама сразу выдохнула резко, освобожденно. Папа даже улыбнулся и подбросил в руке ключи от машины, как будто мы прошли какое-то испытание. А я тащилась за ними по коридору и бубнила себе под нос. Для них главное было услышать одно-единственное слово: «здорова». Мои слова, страхи, вопросы – не имели значения.

Моя проблема осталась при мне. Ни таблеток, ни терапии, ни ответа. Толстый дядечка в очках говорил со мной, как с ребёнком. Меня не восприняли всерьёз. Я осталась с этой бедой один на один.

3. «Свобода»

Моё лето тянулось скучно. Лишь одно радостное событие его спасло: мы с Кириллом всё-таки собрали группу и нашли помещение для репетиций – подвал жилого дома. В гараже репетировать больше не получалось: он постоянно нужен был отцу Кирилла.

Местное КСК разрешило нам занять подвал, но с условием – привести его в порядок. Мы ухватились за шанс и пахали до ночи: выносили мусор, отмывали стены, кое-где наклеили обои, а трещины закрыли плакатами. Через пару недель там уже стояла вполне приличная база: старенькая, но рабочая аппаратура, собранная отовсюду, барабаны, комбики, пара диванов. Подвал пах пылью и сыростью, а сверху гулко проходили шаги жильцов – но нас это только веселило. Благо, они на нас не жаловались.

К нам присоединился басист Артур – высокий нескладный парень из религиозной семьи с вечной челкой на глазах. Он держал бас так, будто прятался за ним. А ещё вокалист Миша – харизматичный и шумный, живший на сцене даже вне её: он ввалился в подвал, сразу заорал строчку и хлопнул меня по плечу. Мы быстро поладили, хотя споров хватало: в каком строе играть, какой рифф круче, почему песня должна звучать именно так, а не иначе.

Главное, что три раза в неделю мы собирались на репетиции. Дисциплина, работа, шлифовка звука. И впервые за долгое время я чувствовала, что живу.

Мои песни, написанные вместе с Тенью, понравились ребятам. Постепенно из черновых демок мы сделали полноценные песни.

– «У каждой цели – своя возможность, у каждой боли – своя мечта». Это круто, Ли! В этой строчке даже не вздумай что-то менять! – восхищались ребята на одной из репетиций.

В такие моменты я ощущала себя особенной, талантливой и нужной миру.

Стоит ли говорить, что в спорах о музыке рядом со мной всегда стояла Тень? Именно она подсказывала, какие слова выбрать. Я открывала рот – и тут же видела, как Тень качает головой, грозит пальцем: «Молчи. Слушай. Повторяй за мной». Я повторяла – и каждый раз выходила победителем.

– Слушай, это офигенный припев! – Артур стянул с лица чёлку и покачал головой. – Я думал, он сырой, а теперь прям качает.

– Конечно качает, – усмехнулась я, и Тень довольно кивнула где-то справа от меня.

– Ну-у… – Миша шумно вздохнул, готовясь спорить. – Куплет всё равно длинный. Надо резать!

– Ничего не надо! – я резко перебила его. Слова сами вылетели, как сумасшедшие. – Если урежем, потеряем драйв.

Миша прикусил губу и махнул рукой:

– Ладно, ладно, сделаем, как ты сказала.

И ребята опять посмотрели на меня как на лидера. Без Тени у меня бы ничего не вышло, я бы не могла вести конструктивный спор с правильным аргументами, а просто злилась и кричала, не в силах объяснить свою позицию. Моё сердце обливалось литрами горячей крови, когда я понимала это.

Всё лето я провела на репетициях. Споры, крики, хлопки по струнам, треск сломанных барабанных палочек. Кто-то гремел бутылкой газировки, кто-то ругался на фальшивую ноту, и в конце концов мы всё равно валились на диваны, уставшие, но счастливые.

– Вот это прогон! – Миша скакал по подвалу, как по сцене, – вы слышали, как у нас получилось?!

– Если бы не твоя фальшь, – буркнул Артур, было бы ещё лучше.

– Заткнись, зануда! – в Артура полетела барабанная палочка. Он еле увернулся. Мы дружно заржали.

А потом началась учёба. Она меня мало интересовала. Это была та часть моей жизни, где я никогда не слушала Тень. Сначала она пыталась вмешиваться, подсказывала, что ответить у доски, шептала формулы. Но я лишь раздражённо огрызалась. Вскоре и она фыркнула, отвернулась, махнув рукой на мой школьный бардак. И я была рада, потому что порой мне хотелось разбить себе голову о стену – лишь не слышать её нравоучений.

Я училась из рук вон плохо. Математика казалась китайской грамотой, физика – магией из параллельного мира, а литература… я её больше не любила.

– Я найду тебе репетитора, – мама говорила тихо, но в её голосе дрожали нервы.

– Не надо, – отрезала я.

– Надо! Ты совсем забросила учёбу. Музыка разрушит твою жизнь. Ты всё бросишь и останешься ни с чем!

– Это не жизнь! – я закричала в ответ, размахивая руками. – Жизнь – там, в подвале, где мы играем!

– Подвал?! Ты называешь это жизнью?!

– Да! – я почти захлебнулась воздухом. – Лучше подвал и гитара, чем твои дурацкие оценки и «перспективы»!

Мама тяжело вздохнула и резко села на стул. Я хлопнула дверью, убежала в свою комнату и плюхнулась на пол рядом с Тенью. Мы молча слушали музыку. Иногда слова взрослых ранят сильнее, чем любой гитарный рифф.

Мама изменилась – за одну ночь постарела лет на десять. Кожа стала ещё бледнее, тоньше, будто через неё просвечивали невысказанные тревоги.

Я стала замечать странности в разговорах родителей. Их общение превратилось в короткие, сухие фразы.

– Ты купил хлеб?

– Да.

– Когда уйдешь?

– После обеда.

Слова были точными, но пустыми. Между ними всегда незримо сидел кто-то третий, отделяя их друг от друга. Молчаливый, тяжёлый, и я не могла его увидеть, только ощущала каждый клеткой.

Неужели у них больше нет тем для разговоров? Неужели я и мои странности стали настолько привычными, что о них даже больше не спорят?

Седьмой класс я закончила с трудом, перебиваясь с двоек на тройки. С началом учебного года мы стали реже репетировать и постепенно теряли контакт. Но однажды всё же выступили на местном концерте. Моё первое публичное выступление.

Я так волновалась, что пальцы дрожали, а дыхание сбивалось.

«Главное, не забудь партию» – твердил внутренний голос. Но стоило загудеть колонкам, руки сами вспомнили, что делать. В зале кто-то заорал раньше времени, кто-то засмеялся и даже захлопал, но я упрямо держала ритм. В первом ряду стояла Тень. Люди проходили сквозь неё, а она кивала мне, как дирижёр.

– Неплохо для первого раза, – сказал Артур за кулисам, поправляя чёлку.

– Ты чуть не убила меня этим выступлением, – хохотнул Миша.

– Зато никто не ушёл, все нас слушали, – я вытерла вспотевшие ладони о джинсы.

Тень улыбнулась – да, я видела эту призрачную улыбку – и сердце ударило так, словно это она только что играла вместо меня.

Дома по вечерам всё чаще слышались приглушённые голоса. Я подолгу сидела в комнате, но сквозь двери доносились обрывки:

– Ты опять задержался…

– Работа. У меня рейсы.

– Всё время рейсы.

– Не при ребёнке.

А дальше – тишина.

Мама выглядела уставшей, папа всё больше работал. Я боялась спросить. У нас не было принято лезть в разговоры взрослых. Я ведь ещё маленькая. Маленькая, наивная девочка с гитарой и глупыми мечтами.

Любопытство тянуло узнать, но я только сильнее закрывалась в себе. Эти мысли давили, загоняли в бесконечную тревогу. Тогда я начала писать рассказы и стихи – прятала их в ящик стола, под учебники и тетради, скрывала от чужих глаз.

Хотя могла бы и не прятать. Всё равно моими чувствами никто не интересовался.

Со временем родители перестали меня замечать. Я жила своей отдельной жизнью, но эта свобода была тяжёлой и пустой.

Раньше мама строго проверяла дневник, отчитывала за тройки, ворчала про репетитора. А теперь она забыла, что её дочь учится в школе. Я сама однажды протянула ей тетрадь:

– Хочешь посмотреть? Сочинение. Я думаю, хорошо написала. Как ты думаешь?

Она подняла красные глаза, потом устало махнула рукой:

– Делай как знаешь.

Я снова покрасила волосы и заявила, что больше не пойду в парикмахерскую – хочу отрастить чёлку, чтобы выглядеть старше.

– Хорошо, – сказала мама, даже не глядя. – Твоё дело.

Я смотрела на неё в ожидании привычной вспышки – но её не было. Мама сдалась. Я победила.

Сначала я обрадовалась: наконец-то свобода. Но радость была странной, она сопровождалась ощущением, что кто-то посторонний смотрел на меня изнутри, следил за каждым шагом. Мне стало легче дышать, но и тревожно – пустота вокруг родителей давила так же сильно, как раньше их контроль.

Я ещё не знала простой истины: свободу нельзя давать человеку без мозгов. Одиночество может быть куда страшнее любых ограничений.

К концу учебного года мои оценки были настолько плохи, что меня чуть не оставили на второй год.

И тогда вмешалась Тень. Она явилась в пышном платье, стала выше ростом. Она явилась прямо из той тревоги, что меня сковывала.

– Ты же понимаешь, чем тебе это грозит? – голос Тени звучал чуждо, но требовательно. – Выучи билеты. Просто вызубри их. Тексты и песни оставь на потом.

– Отстань, – пробормотала я и сжала пальцы на висках, – у меня всё равно ничего не получится. Я пытаюсь, но всё без толку. Я не хочу тебя даже слушать.

– Ты собираешься реально остаться на второй год? Мама будет плакать. Папа злиться.

Я задыхалась от злости, закатила глаза, топнула ногой. Хотела крикнуть в ответ, но слова застряли в горле у невидимой баррикады.

Пальцы сами начали царапать ручкой по тетради, выводя между строк кривые полоски.

Тень наклонила голову так близко, что мне стало странно тяжело – она сжимала невидимый обруч вокруг висков.

– Делай, – сказала она, и я медленно села за билеты.

Каждый раз, когда я тянулась закрыть тетрадь, Тень легонько толкала меня плечом. Я не чувствовала это физически, это было что-то сродни фантомным болям. Её невидимая ладонь держала мою руку на странице. Я ненавидела её, хотела толкнуть прочь, взбунтоваться, но терялась. Где-то в глубине я понимала: если бы её не было рядом, я бы, скорее всего, ничего не сделала.

В итоге я сдала английский на пятёрку, по остальным предметам вышла с неплохими оценками. Плита с плеч рухнула, но холодное присутствие Тени оставалось: раздражающее, неумолимое… и необъяснимо необходимое.

Но дома легче не стало. Атмосфера оставалась напряжённой. Мама молчала, а вокруг неё повисло что-то чужое и нервное. Мне показалось, в квартире происходит то, чего я не знаю – или чего не должна знать. Нервный тик стал появляться всё чаще.

Однажды я зашла на кухню. Мама сидела с ноутбуком, экран светился белым.

– Что смотришь? – спросила я нарочито спокойно.

Она вздрогнула и резко захлопнула крышку.

– Ничего. Уроки сделала?

– Почти, – пробормотала я и села рядом. Пальцы сами начали водить по столу ногтём.

Тень шепнула: смотри, как дрожит её рука.

И правда, мама теребила край рукава и допила чай почти залпом, явно стремясь закончить разговор ещё до его начала.

В другой раз я застала её у телевизора. Каналы щёлкали один за другим: новости, сериалы, мультики – всё сливалось в бессмысленный шум.

– Мам, что-то ищешь?

– Нет, просто так, – коротко бросила она и вздохнула.

Я заметила: глаза у неё были красные, но она упорно делала вид, что это от усталости.

Я пыталась быть рядом, но незаметной. Иногда подходила ближе, задавала пустяковые вопросы, иногда специально уходила в коридор – подслушать мимолётные детали. Каждое движение матери фиксировалось в памяти: как она листает экран телефона, как резко закрывает крышку ноутбука, как короткие колючие фразы летят в адрес отца.

Я не задавала вопросов, но знала: что-то происходит. И Тень тоже знала.

«Щёлканье каналов. Вздох. Дрожащие пальцы. Слишком частые задержки на работе. Рейсы. Фотографии в ноутбуке. Запомни всё это. Это важно.»

Иногда я ловила себя на том, что просто наблюдаю за мамой: пальцы торопливо бегают по клавишам, глаза состредоточенно всматриваются в экран, губы что-то шепчут вполголоса.

Она почти не смотрела на меня – и внутри всё закипало: хотелось сорваться, накричать вытрясти правду.

– Мам, ты со мной разговариваешь вообще? – вырвалось однажды.

Она подняла стеклянные глаза.

– Конечно. Уроки сделала?

– Сделала, – соврала я.

И всё. Ледяная тишина вернулась, будто её не прерывали.

Я сжала кулаки под столом. Тень стояла рядом и шептала: не смей устраивать истерику, смотри дальше, отмечай детали. Это бесило. Но именно её голос удерживал меня от того, чтобы перевернуть ноутбук, оттолкнуть маму, закричать в лицо.

Домашние задания мама больше не проверяла – просто верила на слово. Для неё это был знак доверия, для меня – ещё одно доказательство её равнодушия. И только Тень, стоя за спиной, не позволяла расслабиться: садись и делай, возьми себя в руки. Ты можешь. Ты просто думаешь, что не можешь. Иногда я проклинала её за это. Но без неё провалилась бы окончательно.

Папа почти перестал бывать дома: по словам мамы, у него прибавилось работы. Раньше он тоже уезжал в рейсы как дальнобойщик, но в тот год его почти не существовало – всё лето я его не видела.

Репетиции с группой тоже постепенно сошли на нет. Миша увлёкся личной жизнью, Артура ограничили религиозные родители, Кириллу стало скучно – он ушёл в спорт. Я со слезами забирала с реп базы гитару и комбик – подарок бабушки и её сожителя. Теперь инструменты стояли в углу, одинокие и ненужные. Смотреть на них было тяжело.

– Не переживай. Провал – это не конец. Это всего лишь шанс. Уникальный. Шанс сделать ещё лучше, уже не с нуля, а опираясь на опыт.

– Замолчи! – отрезала я. – Только твоей философии мне сейчас не хватало.

Мне хотелось поговорить с мамой, но слова застревали на полпути. Мы никогда не были близки. Мама выполняла обязанности – лечила, кормила, ругала или хвалила – но душевной связи не было. После смерти моего младшего брата она исчезла. Максу было всего четыре, мне десять, когда он умер. Я потеряла не только брата, но и маму. Она растворилась в больничных коридорах и запахе лекарств – и не вернулась.

Однажды я сидела в комнате с раскрытой книгой на коленях, но слова давно расплылись в серое месиво. За дверью донёсся приглушённый мамин голос:

– Куда ты возвращаешься? Куда?.. Я готовлю документы. Нет, пока не знает. Время придёт – скажу.

Она говорила ровно, без интонаций, без эмоций. Я замерла, стараясь даже не дышать. Сердце грохотало в висках. Что-то важное происходило у меня за спиной – и мне этого не говорили.

Я прислонилась к холодной стене, сдерживая слёзы. Хотелось исчезнуть, уйти от собственной беспомощности. Почему я не могла просто выйти и спросить? В груди стоял тяжёлый жар, всё вокруг замерло и давило на меня со всех сторон.

Мамины слова продолжали звучать глухим эхом. Я с силой захлопнула дверь, бросилась на кровать и уткнулась лицом в подушку.

И тогда в тишине что-то дрогнуло – рядом со мной дёрнулся воздух. Я знала это чувство.

– Ты не вовремя, – прошептала я тускло, сжимая белую наволочку до боли в пальцах.

– Наоборот, – отозвалась она. Её голос был на редкость мягким, почти ласковым. – Я пришла именно вовремя.

Я сжала зубы, не поворачиваясь.

– Сейчас ты должна быть рядом с мамой, – продолжала она тихо, – не спорить, не огрызаться. Поддерживать.