Порог неведомого

ГЛАВА 1. ОБСЕРВАТОРИЯ МАУНА-КЕА.

Маркус Вейнберг не спал сорок восемь часов подряд, и это уже начинало сказываться на восприятии реальности. Края предметов размывались, как в дешёвом акварельном рисунке, а голоса коллег доносились словно из-под толщи воды. Он знал – ещё чашка кофе, и сердце начнёт выпрыгивать из груди. Но разве можно было спать, когда на экране монитора происходило это?

Точка. Крошечная белая точка на чёрном фоне космоса. Для непосвящённого – ничего особенного. Одна из миллиардов. Но Маркус видел цифры. Траекторию. Скорость. И числа эти не подчинялись ни одному закону небесной механики, которые он зубрил в Калтехе двадцать лет назад.

– Маркус, – окликнул его голос откуда-то из-за спины. – Ты вообще моргаешь иногда?

Он обернулся. Дженнифер Чоу стояла в дверях, держа в руках два пластиковых стаканчика с дымящимся кофе. Её чёрные волосы были небрежно собраны в пучок, под глазами залегли тёмные круги – она тоже не спала. Впрочем, здесь, на высоте четырёх тысяч метров, на гавайском вулкане Мауна-Кеа, где располагалась одна из лучших обсерваторий мира, никто особо не считал часы. Время тут измерялось другими категориями: экспозициями, периодами наблюдения, циклами обработки данных.

– Джен, посмотри на это, – Маркус даже не стал брать кофе. – Просто посмотри. Я перепроверил трижды. Четырежды. Чёрт возьми, я прогнал данные через пять разных программ.

Она придвинула стул и села рядом. Её пальцы – длинные, точные, хирургические – забегали по клавиатуре. Маркус молча смотрел, как она открывает файлы, изучает графики, сверяет координаты. Видел, как постепенно меняется выражение её лица: от любопытства к недоумению, от недоумения к напряжённому сосредоточению.

– Когда ты это обнаружил? – спросила она наконец, не отрывая взгляда от экрана.

– Позавчера вечером. Сначала думал, ошибка калибровки. Потом – программный глюк. Потом решил, что у меня уже едет крыша от недосыпа.

– А потом?

– А потом понял, что если это и галлюцинация, то очень последовательная.

Дженнифер увеличила изображение. Объект находился где-то в районе пояса астероидов, между орбитами Марса и Юпитера. Расстояние – примерно четыре астрономические единицы от Солнца. По космическим меркам – почти по соседству.

– Видишь вот здесь? – Маркус ткнул пальцем в экран. – Это точка входа в гелиосферу. А вот здесь, через восемнадцать часов наблюдения – изменение траектории. Минимальное, всего три градуса, но.

– Но кометы так не делают, – закончила за него Дженнифер. Её голос звучал странно – будто она произносила приговор. Или молитву.

– Кометы не делают. Астероиды не делают. Чёрт, даже межпланетные зонды так не маневрируют без предварительной команды с Земли.

Они молчали. За окном обсерватории занималась заря – небо из чёрного превращалось в густо-синее, потом в фиолетовое, потом в тревожно-красное. Вулканический пепел, оставшийся здесь с последнего извержения несколько тысяч лет назад, окрашивал рассвет в цвета запёкшейся крови. Маркус всегда любил эти утра на Мауна-Кеа – ощущение нахождения на границе миров, между землёй и космосом, между сном и бодрствованием.

Но сегодня красота пейзажа не трогала его.

– Какая скорость? – спросила Дженнифер, продолжая изучать данные.

– Семнадцать километров в секунду. Стабильная.

– Размеры?

– По предварительным оценкам – около двухсот метров в длину, пятьдесят в ширину. Вытянутая форма. Альбедо крайне низкое – объект поглощает свет почти полностью.

Дженнифер откинулась на спинку стула и закрыла глаза. Маркус знал эту её привычку – так она всегда обдумывала что-то критически важное, отключая внешние раздражители и погружаясь в расчёты.

– Значит, не комета, – проговорила она через минуту, не открывая глаз. – Не астероид. Не космический мусор. Не наш зонд – проверяла по базе NASA, всё, что мы запускали в ту сторону, учтено и отслеживается. Что остаётся?

Маркус не ответил. Знал, что она не ждёт ответа. Знал, что она сама отлично понимает, что остаётся. Просто произнести это вслух – значило сделать невозможное возможным, превратить научную фантастику в научный факт.

– Нужно сообщить в NASA, – сказала она наконец, открывая глаза. В них плескалась смесь восторга и ужаса – то самое чувство, которое испытывает учёный, стоящий на пороге открытия, способного перевернуть мир. – И в ESA. И в Роскосмос. Нужен полный спектр наблюдений, все телескопы, какие только можно задействовать.

– Джен, если мы сейчас поднимем тревогу, а это окажется не знаю, ошибкой интерпретации данных, артефактом съёмки.

– Ты же сам сказал – проверил пять раз.

– Шесть. Седьмой прогоняю прямо сейчас.

Она встала, подошла к окну. Солнце уже поднялось над горизонтом – огромное, красное, безжалостное. Внизу, у подножия вулкана, раскинулся океан облаков, словно вата, на которую можно было просто прыгнуть и утонуть в белой мягкости.

– Маркус, – сказала она тихо, не оборачиваясь. – Мы обсуждаем возможность первого подтверждённого контакта с внеземным разумом. Ты понимаешь это? Не радиосигнал откуда-то с расстояния в тысячи световых лет. Не микробы в марсианском грунте. А объект, который совершает маневры в нашей Солнечной системе. Прямо сейчас.

– Я понимаю.

– Хорошо, – она обернулась. Её лицо было жёстким, решительным. Маркус вдруг подумал, что она похожа на средневековую святую с иллюминированных рукописей – та же невозможная смесь хрупкости и стальной воли. – У нас есть четыре часа до утреннего совещания. Прогони данные ещё раз. Я подниму архивы – посмотрю, не фиксировал ли кто-нибудь этот объект раньше. Если к девяти утра мы оба всё ещё будем уверены.

– Мы скажем им.

– Мы скажем им, – повторила она.

Маркус снова уставился на экран. Точка. Маленькая белая точка на фоне бесконечной черноты. Где-то там, в холодной пустоте между мирами, двигалось нечто, созданное не природой и не человеком. Что-то, пришедшее оттуда. Из глубин космоса, о которых человечество мечтало, которых боялось, в существование которых половина не верила.

А теперь это нечто было здесь.

Он потянулся за кофе, который Дженнифер принесла ещё десять минут назад. Кофе был холодным, горьким, отвратительным. Маркус выпил его залпом и почувствовал, как по венам разливается не бодрость, а странное предчувствие. Будто мир уже изменился, просто остальные семь миллиардов человек на планете пока об этом не знали.

Но скоро узнают.

ГЛАВА 2. ПЕРВЫЙ КОНТАКТ С NASA.

Видеоконференция с Хьюстоном началась в девять ноль-три утра по гавайскому времени. На экране появилось лицо Ричарда Холлоуэя – заместителя директора отдела планетарных исследований NASA. Маркус видел его всего пару раз на конференциях, знал по репутации: человек системный, методичный, не склонный к эмоциям. Идеальный бюрократ от науки, который одинаково спокойно мог обсуждать бюджет миссии и возможный конец света.

Сейчас Холлоуэй выглядел так, будто не спал даже дольше, чем Маркус.

– Доктор Вейнберг, доктор Чоу, – голос его звучал ровно, но Маркус уловил в нём напряжение, натянутое как струна. – Мы получили ваши данные сорок минут назад. Провели предварительную проверку.

– И? – не выдержала Дженнифер.

Холлоуэй посмотрел куда-то за пределы камеры, словно искал подсказку. Потом вернул взгляд на экран.

– Данные подтверждаются. Объект реален. Траектория нестандартна.

«Нестандартна» – Маркус едва не рассмеялся. Это было похоже на то, как назвать извержение вулкана «термической аномалией». Дипломатия NASA в действии – даже когда речь шла о возможном инопланетном корабле, формулировки оставались обтекаемыми.

– Мистер Холлоуэй, – Маркус подался вперёд, глядя прямо в камеру. – Давайте без обиняков. Мы с доктор Чоу провели ночь, перепроверяя расчёты. Этот объект совершает управляемые маневры. Он замедляется. Он корректирует курс. И он движется в направлении внутренней части Солнечной системы. Скажите мне прямо – я схожу с ума, или мы действительно наблюдаем то, о чём я думаю?

Пауза длилась вечность. Где-то в Хьюстоне, за тысячи километров отсюда, в кондиционированном офисе с видом на тренировочные центры астронавтов, человек из NASA принимал решение – насколько откровенным можно быть.

– Вы не сходите с ума, доктор Вейнберг, – сказал наконец Холлоуэй. – К сожалению.

– К сожалению? – переспросила Дженнифер.

– Понимаете, доктор Чоу, если бы это была ошибка – галлюцинация, программный сбой, всё что угодно – мы бы сейчас просто посмеялись и продолжили работать. Но когда данные подтверждаются начинаются сложности.

В кадре появилось ещё одно лицо. Женщина лет пятидесяти, седые волосы коротко острижены, взгляд острый и цепкий. Маркус узнал её мгновенно – доктор Сьюзан Ли, директор программы поиска внеземной жизни. Легенда. Человек, который двадцать лет слушал космос в наушниках радиотелескопов, надеясь услышать хоть что-то кроме статического шума.

– Доктор Вейнберг, доктор Чоу, – её голос был хриплым, прокуренным, несмотря на то, что она бросила курить десять лет назад. – Поздравляю. Вы только что сделали открытие века. Возможно, тысячелетия. Как вы себя чувствуете?

Маркус обменялся взглядом с Дженнифер. Как они чувствуют себя? Вопрос казался абсурдным. Он чувствовал себя так, будто земля уходит из-под ног, будто гравитация вдруг решила работать в обратном направлении.

– Напуганными, – честно ответила Дженнифер.

– Правильно, – кивнула Ли. – Значит, вы адекватно оцениваете ситуацию. Слушайте внимательно. Прямо сейчас мы активируем Протокол "Озма". Слышали о нём?

Маркус слышал. Каждый астроном слышал. Это был секретный документ, разработанный ещё в шестидесятых, постоянно обновляемый – свод инструкций на случай обнаружения признаков внеземного разума. План действий, который, как все надеялись, никогда не понадобится. А если понадобится – то не при их жизни.

– Мы знакомы с протоколом, – сказал он.

– Отлично. Тогда вы понимаете, что сейчас произойдёт. Первое – полная медиа-блокада на сорок восемь часов. Ни слова прессе, ни слова коллегам за пределами вашей непосредственной команды. Второе – мы задействуем все доступные телескопы для подтверждения. Хаббл, Джеймс Уэбб, наземные обсерватории по всему миру. Третье – созывается экстренное совещание международной группы. ООН, ESA, Роскосмос, JAXA, все крупные космические агентства.

– Когда? – спросила Дженнифер.

– Через шесть часов. Видеоконференция. Вы оба будете докладчиками.

Маркус почувствовал, как желудок сжимается в узел. Шесть часов. Через шесть часов ему предстояло стоять перед представителями всех космических программ мира и говорить: «Господа, кажется, мы не одни. И кто-то летит к нам в гости».

– Доктор Ли, – произнёс он, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Какова какова вероятность, что мы ошибаемся? Что это всё-таки естественный объект с аномальными характеристиками?

Сьюзан Ли посмотрела на него с чем-то похожим на сочувствие.

– Доктор Вейнберг, я последние двадцать лет надеялась услышать сигнал. Один-единственный сигнал из космоса, который был бы не шумом, не пульсаром, не случайной интерференцией. Я хотела этого так сильно, что видела паттерны там, где их не было. Я разочаровывалась сотни раз. – Она сделала паузу. – И даже я, со всем моим оптимизмом и готовностью верить даже я не могу найти естественного объяснения тому, что вы обнаружили. Извините.

Тишина повисла тяжёлым одеялом. Где-то внизу, в долине, кричала птица – протяжно, тревожно. Маркус вдруг подумал, что птице всё равно. Что где-то там, в поясе астероидов, движется объект, созданный иной цивилизацией – а птицам, деревьям, океанам всё равно. Только люди, с их проклятым любопытством и страхом неизвестного, будут теперь страдать от этого знания.

– Что нам делать дальше? – спросила Дженнифер практично. Она всегда была практичной – одно из качеств, за которые Маркус её ценил.

– Продолжайте наблюдения, – сказал Холлоуэй. – Каждый час снимайте координаты, скорость, любые изменения. Мы отправляем к вам двух специалистов из отдела планетарной защиты – будут через четыре часа. А пока – он запнулся, – пока просто дышите. Ровно. И ни с кем не разговаривайте.

Экран погас. Комната погрузилась в тишину.

Маркус откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Планетарная защита. Это подразделение NASA, которое отвечало за предотвращение биологического заражения с других планет. Или, как любили шутить в курилках, «люди, которые придумывают, как защитить Землю от пришельцев». Обычно их работа заключалась в стерилизации зондов и разработке протоколов для возможных образцов с Марса.

Теперь им, видимо, придётся работать по-настоящему.

– Маркус, – позвала Дженнифер тихо.

Он открыл глаза. Она стояла у окна, спиной к нему, смотрела на рассвет. Солнце уже поднялось высоко, превращая облака внизу в золотое море.

– Я всю жизнь мечтала об этом, – сказала она, не оборачиваясь. – С тех пор как прочитала «Контакт» Сагана в четырнадцать лет. Мечтала быть той, кто первой увидит доказательство. Той, кто скажет миру: мы не одни.

– Я знаю.

– А теперь, когда это случилось – она повернулась к нему, и он увидел слёзы на её лице. – Маркус, мне страшно. Мне так чертовски страшно, что я даже не могу описать это словами.

Он встал, подошёл, обнял её. Неловко, по-дружески – они никогда не были близки в том смысле, но сейчас им обоим нужно было человеческое тепло. Нужно было почувствовать, что они не одни в этом безумии.

– Мне тоже страшно, – признался он. – Но знаешь что? Мы астрономы. Мы всю жизнь смотрим в бездну. И теперь бездна посмотрела в ответ. Может, это именно то, для чего мы и нужны были – стать мостом. Первыми, кто протянет руку.

– Или первыми, кто увидит конец, – прошептала она.

– Или это, – согласился Маркус.

Они стояли так, обнявшись, глядя в окно на безмятежное небо, которое скрывало тайну, способную изменить всё. А где-то там, за миллионами километров холодной пустоты, нечто двигалось к ним. Медленно. Неумолимо. С целью, которую они ещё не понимали.

ГЛАВА 3. ПРОТОКОЛ «ОЗМА».

Женева встречала рассвет дождём. Холодным, мелким, нудным – таким, какой бывает только в ноябре, когда осень окончательно сдаётся зиме, но зима ещё не готова принять власть. Секретариат ООН по космическим вопросам располагался в неприметном здании на улице Варембе, и именно сюда сейчас стекались видеосигналы со всех концов планеты.

Джеймс Коэн, координатор программы UNOOSA, не спал тридцать шесть часов. Перед ним на столе лежал документ, который он надеялся никогда не открывать – папка с грифом «Совершенно секретно», на обложке которой значилось: «Протокол "Озма". Процедуры действий при обнаружении признаков внеземного разума».

Название отсылало к тому самому проекту 1960 года, когда Фрэнк Дрейк впервые направил радиотелескоп на звёзды Тау Кита и Эпсилон Эридана, надеясь услышать голос из космоса. Тогда не услышали ничего. Но проект дал имя протоколу, который разрабатывался десятилетиями для случая, который казался невероятным.

До сегодняшнего дня.

– Господин Коэн, – секретарь заглянула в кабинет. – Прямые линии установлены. Хьюстон, Москва, Токио, Пекин, Париж – все на связи. Начинаем?

Коэн кивнул, поправил галстук и включил видеокамеру. На огромном экране перед ним появилась сетка из двадцати окон – представители всех крупных космических агентств мира. NASA, Роскосмос, ESA, JAXA, CNSA, ISRO Лица уставшие, напряжённые, недоверчивые.

– Господа, – начал Коэн, и голос его прозвучал тверже, чем он ожидал. – Благодарю за оперативность. Я понимаю, что многие из вас были подняты среди ночи. Понимаю, что информация, которую вы получили, звучит невероятно. Но я вынужден подтвердить: сегодня в ноль-четыре по Гринвичу астрономы обсерватории Мауна-Кеа зафиксировали объект, демонстрирующий признаки искусственного происхождения.

Взрыв голосов. Русский, японский, китайский, английский – все сразу, какофония недоверия и требований пояснений.

– Прошу тишины! – повысил голос Коэн. – Слово предоставляется доктору Вейнбергу и доктору Чоу из Мауна-Кеа. Они проведут презентацию данных.

На экране появились Маркус и Дженнифер. Оба выглядели измождёнными, но глаза горели – смесь страха и профессионального азарта. Маркус начал говорить, показывая графики, траектории, расчёты.

Коэн наблюдал за реакциями. Директор Роскосмоса Виктор Громов хмурился, что-то яростно записывая. Глава ESA Изабель Дюран сидела неподвижно, как статуя, только глаза метались по цифрам на экране. Представитель Китая Ли Вэньцзе задавал вопрос за вопросом, каждый точнее предыдущего.

– Вероятность ошибки измерений? – спросил он, когда Маркус закончил.

– Менее одного процента, – ответил Маркус. – Мы использовали пять независимых методов расчёта. Все дали идентичный результат.

– Размер объекта?

– Примерно двести на пятьдесят метров. Вытянутая форма, низкое альбедо.

– Скорость сближения?

– Семнадцать километров в секунду. Замедляется.

Тишина. Ли Вэньцзе откинулся на спинку стула, и Коэн увидел, как тот незаметно вытирает ладони о брюки. Даже через экран читалось напряжение.

– Если объект продолжит замедление с текущей скоростью, – заговорила Изабель Дюран медленно, взвешивая каждое слово, – когда он достигнет орбиты Земли?

Дженнифер посмотрела прямо в камеру:

– Восемь месяцев. Плюс-минус три недели, в зависимости от дальнейших маневров.

– Восемь месяцев, – повторил Громов по-русски, потом перешёл на английский: – У нас есть восемь месяцев, чтобы подготовиться к чему? К войне? К контакту? К апокалипсису?

– К неизвестности, – ответил Коэн. – Именно поэтому активирован Протокол "Озма". – Он поднял папку, демонстрируя её камере. – Этот документ разрабатывался с 1989 года, последняя редакция – 2022-й. В нём прописаны процедуры координации международных усилий при обнаружении признаков внеземного разума.

– Процедуры, – фыркнул кто-то с индийского сегмента. – У нас есть процедуры встречи с пришельцами. Отлично. Есть там пункт "Что делать, если они прилетели нас уничтожить"?

– Есть, – неожиданно серьёзно ответил Коэн. – Пункт семь, подраздел "б": формирование объединённой планетарной защиты. Но давайте не будем забегать вперёд. Пока у нас нет никаких данных о намерениях. Есть только факт: объект существует, он движется, он демонстрирует признаки управляемого полёта.

– Какие действия предписывает протокол? – спросила представитель NASA Сьюзан Ли, которая молчала всё это время.

Коэн открыл папку, хотя знал содержимое наизусть:

– Первое: формирование Международного координационного комитета по контакту. В него войдут представители всех космических агентств, военных структур, научного сообщества. Второе: полная медиа-блокада на семьдесят два часа для проверки и перепроверки данных. Третье: разработка единого протокола наблюдения – все телескопы, все станции слежения работают синхронно. Четвёртое: подготовка сценариев возможных действий.

– А пятое? – спросил Громов.

– Пятое – Коэн сделал паузу. – Информирование глав государств. Генеральный секретарь ООН должен быть уведомлён в течение двадцати четырёх часов. Постоянные члены Совета Безопасности – в течение сорока восьми.

– Значит, через два дня об этом будет знать весь мир, – констатировал Ли Вэньцзе.

– Вероятно, раньше, – вмешалась Изабель Дюран. – Информация такого масштаба не может оставаться секретной долго. Кто-то сольёт прессе. Журналисты-астрономы начнут задавать вопросы, почему вдруг все телескопы направлены в одну точку.

– Тогда нам нужно контролировать нарратив, – сказал Коэн. – Подготовить официальное заявление. Честное, но не паникёрское. Мы сообщаем факты: обнаружен объект неизвестного происхождения, ведётся наблюдение, нет непосредственной угрозы.

– Откуда вы знаете, что нет угрозы? – резко спросил Громов.

– Не знаю, – честно признал Коэн. – Но альтернатива – вызвать всемирную панику. Представьте: семь миллиардов человек одновременно узнают, что к Земле летит инопланетный корабль. Биржи обрушатся. Начнутся беспорядки. Религиозные секты объявят конец света. Мы потеряем контроль над ситуацией ещё до того, как что-то произойдёт.

На экране мелькали лица. Коэн видел, как каждый мысленно прокручивал сценарий. Видел понимание в глазах: да, паника будет. Да, мир изменится. Но можно попытаться управлять этим изменением, а можно позволить ему разрушить всё.

– Голосуем, – предложила Сьюзан Ли. – Кто за активацию полного Протокола "Озма" с формированием Координационного комитета и контролируемым раскрытием информации?

Руки поднимались одна за другой. NASA – за. Роскосмос – за. ESA – за. JAXA, CNSA, ISRO – за. Даже представители малых космических программ – Бразилии, Южной Африки, Австралии – поддержали решение.

– Единогласно, – констатировал Коэн, чувствуя, как холодный пот стекает по спине. – Господа, с этой минуты человечество официально готовится к первому контакту. Да поможет нам Бог.

– Или кто там наверху, – пробормотал кто-то.

Конференция продолжалась ещё два часа. Обсуждали детали: кто возглавит комитет, как распределить зоны ответственности, каким телескопам какие участки наблюдения. Технические вопросы, прикрывающие первобытный ужас, притаившийся в душах.

Когда экран погас, Коэн остался один в кабинете. За окном дождь усилился, барабаня по стеклу с остервенением. Он подошёл к окну, прижался лбом к холодной поверхности.

Где-то там, за облаками, за атмосферой, за миллионами километров пустоты, двигалось нечто. Созданное разумом, но не человеческим. Летящее с целью, которую никто не понимал.

И у человечества было восемь месяцев.

Восемь месяцев до встречи с абсолютно неизвестным.

Коэн закрыл глаза и вспомнил слова Фрэнка Дрейка, сказанные шестьдесят лет назад, когда тот запускал проект "Озма": «Мы ищем братьев по разуму. Но готовы ли мы к тому, что они окажутся совсем не братьями?».

Тогда это была философская дискуссия.

Теперь – вопрос выживания.

Он открыл глаза, вернулся к столу и начал составлять список задач. Потому что именно это отличало человека от животного – способность действовать, даже когда страшно. Способность планировать, даже когда будущее туманно.

Протокол "Озма" был активирован.

ГЛАВА 4. МЕДИЙНЫЙ ПРОРЫВ.

Утечка произошла через шестьдесят два часа после обнаружения. Позже выяснят, что виноват стажёр из обсерватории в Чили – двадцатитрёхлетний парень по имени Диего, который не выдержал напряжения и написал подруге в мессенджер: «Детка, готовься к чему-то невероятному. Скоро весь мир перевернётся». Подруга оказалась журналисткой местной газеты. А у журналистов нюх на сенсации острее, чем у ищеек на кровь.

Но когда всё началось, Маркус Вейнберг ещё не знал об этом. Он спал – впервые за четверо суток нормально спал, провалившись в глубокое забытье на диване в комнате отдыха обсерватории. Снился ему космос. Чёрный, бесконечный, наполненный звёздами, которые медленно гасли одна за другой, будто кто-то невидимый задувал свечи на торте мироздания.

Разбудил его звонок телефона. Резкий, настойчивый, пробивший даже толщу сна. Маркус нащупал трубку, не открывая глаз:

– Вейнберг слушает.

– Маркус, включай новости. Немедленно. – Голос Дженнифер звучал как натянутая струна, готовая лопнуть.

– Что случилось?

– Всё случилось. Включай, чёрт возьми!

Он вскочил, пошарил по комнате в поисках пульта. Нашёл, ткнул наугад. Телевизор вспыхнул синим светом, и первое, что увидел Маркус, была его собственная фотография на экране. Старый снимок с конференции три года назад – он улыбается, держит в руках какой-то сертификат.

Под фотографией шла красная бегущая строка: «АСТРОНОМ ОБНАРУЖИЛ ИНОПЛАНЕТНЫЙ КОРАБЛЬ?».

– О боже, – выдохнул Маркус.

Диктор – молодая женщина с безупречным макияжем и хищным блеском в глазах – говорила быстро, захлёбываясь словами:

– источники в NASA подтверждают, что два дня назад телескоп обсерватории Мауна-Кеа зафиксировал объект неизвестного происхождения в районе пояса астероидов. По неподтверждённым данным, объект демонстрирует признаки управляемого полёта и движется в направлении внутренних планет Солнечной системы. Доктор Маркус Вейнберг, ведущий астроном обсерватории, отказался комментировать ситуацию.

– Меня даже не спрашивали! – крикнул Маркус в пустую комнату.

Телефон снова завибрировал. Потом ещё раз. И ещё. Когда он посмотрел на экран, там висело тридцать семь пропущенных вызовов. Тридцать семь за те двадцать минут, что он спал.

Дверь распахнулась. Ворвалась Дженнифер, за ней – директор обсерватории Питер Моррисон, мужчина обычно невозмутимый, как статуя Будды. Сейчас Будда выглядел так, будто его только что окунули в ледяную воду.

– Маркус, у нас проблема, – сказал Моррисон ненужно.

– Я вижу, – Маркус ткнул пальцем в телевизор, где теперь показывали компьютерную анимацию – вытянутый тёмный объект на фоне звёзд. Графика была убогой, но пугающе-эффектной.

– Это не всё, – Дженнифер достала планшет, начала листать. – Смотри. CNN, BBC, Al Jazeera, CGTN – все ведущие каналы подняли тему. В твиттере – два миллиона упоминаний за последний час. Хэштег #AlienShip в топе. Reddit взорвался. На YouTube уже десятки видео от конспирологов.

Маркус опустился на диван, чувствуя, как ноги подкашиваются. Это было похоже на лавину – начинается с маленького камешка где-то на вершине горы, а потом сносит всё на своём пути.

– NASA в курсе? – спросил он слабо.

– NASA сейчас, вероятно, в полном аду, – ответил Моррисон. – Мне звонили из штаб-квартиры пять минут назад. Требуют полного молчания, никаких комментариев, ни слова прессе.

– Немного поздно для молчания, – сказала Дженнифер, продолжая листать новости. – Послушайте это: «Правительства скрывали правду о пришельцах десятилетиями, и теперь их корабль уже здесь». Или вот: «Конец света наступит через восемь месяцев – именно столько времени инопланетянам нужно, чтобы достичь Земли». А это моё любимое: «Объект – древний марсианский зонд, посланный миллион лет назад, когда на Марсе была цивилизация».

– Марсианский зонд, – повторил Маркус машинально. – Конечно. Логично.

Но дело было не в логике. Дело было в том, что мир, узнав о возможности контакта с внеземным разумом, мгновенно разделился на лагеря. Одни верили. Другие отрицали. Третьи паниковали. Четвёртые праздновали. И все – абсолютно все – хотели знать больше.

Телефон Маркуса снова завибрировал. На этот раз он глянул на экран – незнакомый номер с кодом Вашингтона.

– Алло?

– Доктор Вейнберг? Говорит Кэтрин Блэр, пресс-секретарь Белого дома. У нас к вам срочная просьба.

Следующие три часа превратились в хаос. Пресс-секретарь Белого дома просила не делать заявлений до официальной конференции. Представитель NASA требовал немедленно прислать все необработанные данные. Журналисты осаждали телефоны, электронную почту, даже умудрились пробраться к воротам обсерватории – охрана едва сдерживала их.

А мир тем временем сходил с ума на глазах.

Биржи отреагировали первыми. Токийская фондовая биржа обвалилась на двенадцать процентов за час. Лондон, открывшийся следом, ушёл в минус на восемь. Нью-Йорк готовился к катастрофе. Золото взлетело до исторического максимума – люди покупали металл, будто он мог защитить от инопланетян. Биткоин почему-то тоже полетел вверх – возможно, криптоэнтузиасты решили, что пришельцам понравится децентрализованная валюта.

В церквях по всему миру начались внеочередные службы. Ватикан выпустил осторожное заявление, напоминающее, что «Божье творение бесконечно, и открытие иных форм жизни не противоречит вере». Но это не остановило проповедников-фундаменталистов, которые объявляли приближающийся объект то предвестником Апокалипсиса, то испытанием веры, то демонами в металлической оболочке.

В социальных сетях царил абсолютный бедлам. Теории заговора множились со скоростью света. Одни утверждали, что NASA знало об объекте годами. Другие – что это секретное оружие России или Китая, замаскированное под инопланетян. Третьи верили, что это – часть проекта «Синий луч», глобального заговора по установлению нового мирового порядка.

– Посмотри на это, – Дженнифер показала Маркусу видео на ютубе. Мужчина в оловянной фольге на голове, сидя в подвале, горячо доказывал камере: – Объект – не корабль. Это проекция, голограмма, созданная правительством США для отвлечения внимания от глобального экономического кризиса!

– У него почти миллион просмотров за два часа, – добавила она тихо.

Маркус закрыл глаза. Это было ошибкой. Огромной, чудовищной ошибкой – пытаться скрыть информацию такого масштаба. Люди не были готовы, но они имели право знать. А когда узнали – взорвались страхом, любопытством, надеждой и ужасом одновременно.

К вечеру Белый дом организовал экстренную пресс-конференцию. Маркус смотрел её в прямом эфире, сидя в своём кабинете, с чашкой остывшего кофе в руках.

На трибуне стоял не президент – он появится позже. Сейчас говорила директор NASA Марта Вильямс, женщина с седыми волосами и стальным взглядом.

– Дамы и господа, – начала она ровным голосом, который не дрожал, несмотря ни на что. – Два дня назад наши партнёры из обсерватории Мауна-Кеа обнаружили объект в поясе астероидов, демонстрирующий необычные характеристики траектории. Мы подтверждаем, что объект реален. Мы подтверждаем, что его поведение не соответствует известным естественным феноменам. И мы – она сделала паузу, и Маркус увидел, как на секунду дрогнула маска невозмутимости, – мы рассматриваем возможность искусственного происхождения.

Зал взорвался вопросами. Журналисты вскакивали с мест, кричали, размахивали руками.

– Это инопланетяне?!

– Они враждебны?!

– Когда они прибудут?!

– Что вы собираетесь делать?!

Вильямс подняла руку, призывая к тишине:

– У нас нет подтверждения разумного происхождения объекта. Пока это – аномалия, требующая изучения. Все ведущие космические агентства мира объединили усилия для наблюдения и анализа. Мы будем информировать общественность по мере получения проверенных данных. А пока прошу сохранять спокойствие и не поддаваться панике или дезинформации.

Сохранять спокойствие. Маркус едва не рассмеялся. Как можно сохранять спокойствие, когда каждый человек на планете теперь знает: где-то там, в холодной пустоте, движется нечто, возможно созданное чужим разумом? Когда каждую ночь, глядя на звёзды, ты будешь думать: они там. Они летят. И никто не знает, что произойдёт, когда они прилетят?

Телефон снова зазвонил. На этот раз – знакомый номер. Его бывшая жена, с которой они не разговаривали три года, с момента развода.

– Сара?

– Маркус – её голос был срывающимся, испуганным. – Я видела новости. Это правда? Это действительно происходит?

– Да, – просто ответил он. – Это происходит.

Она молчала несколько секунд. Потом:

– Я боюсь.

– Все боятся, Сара. Я тоже.

– Что будет с нами? С Эмили? – Эмили была их дочерью, шестнадцатилетней девочкой, которая жила с матерью в Бостоне.

– Не знаю, – честно признался Маркус. – Но мы узнаем. Все мы узнаем вместе.

ГЛАВА 5. КАБИНЕТ ПРЕЗИДЕНТА.

Овальный кабинет в три часа ночи выглядел не так торжественно, как на официальных фотографиях. Президент Томас Харрингтон сидел за своим столом без пиджака, с расстёгнутым воротом рубашки, и впервые за девять месяцев пребывания в должности выглядел не как лидер свободного мира, а как уставший мужчина под тяжестью невыносимого груза.

Перед ним – восемь человек. Советник по национальной безопасности Дэвид Коул, женщина с военной выправкой и взглядом, который мог прожечь броню. Директор ЦРУ Роберт Макнамара, седой, невозмутимый, с папкой секретных документов на коленях. Директор NASA Марта Вильямс, которая только что вернулась с пресс-конференции и выглядела так, будто пережила войну. Министр обороны генерал Джеймс Стоун, массивный мужчина с квадратной челюстью и руками, способными задушить медведя. Глава аппарата Белого дома Сара Коннорс. Советник по науке и технологиям доктор Эрик Чен. Прокурор общей юрисдикции Дженнифер Райт. И председатель Объединённого комитета начальников штабов адмирал Уильям Дрейк.

Элита. Те, кто принимал решения, от которых зависели судьбы миллионов.

Сейчас они смотрели на президента и ждали, что он скажет.

– Господа, – начал Харрингтон, и голос его прозвучал хрипло от недосыпа и стресса, – за последние двенадцать часов я получил звонки от двадцати трёх глав государств. Все задают один вопрос: что, чёрт возьми, происходит? И знаете, что я им отвечаю? – Он обвёл взглядом присутствующих. – Ничего. Потому что я сам не знаю.

– Мистер президент, – вмешалась Марта Вильямс, – данные подтверждены. Объект реален, траектория аномальна, признаки искусственного.

– Я прочитал доклад, Марта, – оборвал её Харрингтон. – Я прочитал все чёртовы доклады. Вопрос не в том, реален ли объект. Вопрос в том, что мы с этим делаем. – Он встал, подошёл к окну. За стеклом темнел Южный газон, освещённый прожекторами. – Когда меня избирали, я обещал разобраться с инфляцией, реформировать здравоохранение, наладить отношения с Китаем. Никто не говорил мне, что придётся готовиться к встрече с инопланетянами.

Тишина повисла тяжёлым одеялом.

– Сэр, – заговорил наконец Роберт Макнамара, открывая свою папку, – у нас есть предварительная оценка ситуации от разведывательного сообщества. Хотите услышать?

– Конечно хочу. Для того вы здесь и сидите.

Макнамара надел очки, начал читать:

– На данный момент зафиксированы панические настроения в тридцати восьми странах. Биржевой крах продолжается – потери оцениваются в два триллиона долларов за сутки. В Бразилии толпа штурмовала правительственное здание, требуя эвакуации в подземные бункеры. В Индии началось массовое паломничество к священным местам – миллионы людей на дорогах. В Европе правые популисты используют ситуацию, чтобы разжигать ксенофобию, заявляя, что "пришельцы – часть плана глобалистов". Левые, наоборот, призывают к открытости и дружелюбию. Короче говоря, мир раскололся ещё сильнее, чем был.

– Прекрасно, – пробормотал президент. – Что ещё?

– Религиозные организации. Ватикан занял взвешенную позицию, но множество протестантских церквей объявили объект предвестником Апокалипсиса. Исламские богословы разделились: одни видят в этом испытание Аллаха, другие – козни шайтана. Буддисты – Макнамара поднял глаза от бумаг, – буддисты, как ни странно, реагируют спокойнее всех. Говорят что-то про космический цикл перерождений.

– Хоть кто-то сохраняет здравый смысл, – фыркнул генерал Стоун.

– Дальше, – кивнул президент.

– Внутренняя обстановка. ФБР фиксирует всплеск активности радикальных групп. Выживальщики скупают оружие и консервы. Конспирологи выходят на улицы с плакатами "Правительство знало!". В интернете циркулирует петиция с требованием раскрыть "все секретные файлы об НЛО" – уже двадцать миллионов подписей. Кибербезопасность докладывает о попытках взлома серверов NASA и Пентагона – вероятно, со стороны Китая и России, они хотят получить сырые данные.

– Китай и Россия, – повторил Харрингтон. – Как они реагируют официально?

– Официально – призывают к спокойствию и международному сотрудничеству, – ответила Дэвид Коул. – Неофициально Китай стягивает войска к границам "для поддержания порядка". Россия активировала систему ПВО и выдвинула подводные лодки в патрульные зоны. Они готовятся. К чему – непонятно, но готовятся.

– К войне, – сказал адмирал Дрейк. Его голос был низким, раскатистым. – Они готовятся к войне. Не знаю, с кем – с пришельцами или друг с другом, – но инстинкт военного подсказывает: когда неизвестная угроза появляется в небе, разумные люди хватаются за оружие.

– Мы не будем воевать с инопланетянами, – резко сказал президент. – Это абсурд.

– Тогда что мы будем делать? – спросил генерал Стоун. – Встречать их цветами и оркестром? Сэр, мы не знаем их намерений. Они могут быть дружелюбными. Могут быть нейтральными. А могут прилететь за ресурсами, и тогда человечество для них – просто препятствие, которое нужно устранить.

– Или они могут быть учёными, – возразил доктор Чен. – Исследователями. Может, они наблюдают за развивающимися цивилизациями, изучают нас, как мы изучаем муравейники. Не вмешиваясь, просто наблюдая.

– Муравейники мы тоже затаптываем, когда они мешают строительству, – мрачно заметил Макнамара.

Президент вернулся к столу, опустился на стул.

– Марта, – обратился он к директору NASA, – какова наилучшая оценка? Когда объект достигнет Земли?

– Восемь месяцев, – повторила она то, что уже говорила на пресс-конференции. – Если текущая скорость замедления сохранится. Но, мистер президент, объект может изменить траекторию в любой момент. Он управляем. Это ключевой момент. Кто-то или что-то им управляет.

– Есть ли попытки связаться?

– Мы транслируем радиосигналы на всех частотах, – ответила она. – Математические последовательности, простые числа, изображения Земли, человеческую фигуру. Пока – никакого ответа. Объект молчит.

– Молчит, но летит, – проговорил президент. – Как бомба с часовым механизмом. Тикает, но мы не знаем, взорвётся она или окажется фальшивкой.

– Нам нужен план, сэр, – сказала Сара Коннорс. – Конкретный план действий. Общественность паникует, союзники требуют координации, противники ищут способ использовать ситуацию в свою пользу. Мы должны показать лидерство.

– Лидерство, – повторил Харрингтон с горькой усмешкой. – Как можно лидировать в ситуации, которая не имеет прецедентов? Я изучал историю. Кризисы, войны, эпидемии – у всего были аналоги. А здесь? Здесь мы в абсолютной темноте.

– Тогда зажжём свет, – твёрдо сказала Дэвид Коул. – Вот что я предлагаю. Первое: созываем экстренное заседание Совета Безопасности ООН. Требуем формирования объединённого международного комитета по реагированию. Второе: активируем все научные ресурсы – телескопы, радары, спутники – для постоянного наблюдения. Третье: военные разрабатывают сценарии возможной обороны, но держим их в секрете, чтобы не эскалировать панику.

– Четвёртое, – добавил доктор Чен, – создаём научную группу по разработке протокола контакта. Лингвисты, физики, биологи, психологи. Если они выйдут на связь, мы должны быть готовы понимать и отвечать.

– Пятое, – вступил Макнамара, – усиливаем внутреннюю безопасность. Контроль информации, предотвращение массовых беспорядков, защита критической инфраструктуры от кибератак.

Президент слушал, кивал, и Харрингтон видел, как план кристаллизуется из хаоса. Это была иллюзия контроля – он прекрасно это понимал. Но иллюзия контроля лучше, чем абсолютная беспомощность.

– Хорошо, – сказал он наконец. – Делаем. Всё, что вы сказали. Коул, ты координируешь с ООН. Марта, NASA получает неограниченный бюджет и полную поддержку. Стоун, военные готовят планы, но ни слова прессе. Макнамара, ЦРУ отслеживает настроения и угрозы. – Он обвёл взглядом комнату. – Господа, через восемь месяцев человечество либо встретит братьев по разуму, либо столкнётся с угрозой, которую мы не можем представить. Я хочу, чтобы мы были готовы к обоим сценариям.

– А если они просто пролетят мимо? – спросила Дженнифер Райт тихо.

– Тогда, – ответил президент с усталой улыбкой, – мы всё равно будем готовы. К чему-то. И это уже немало.

Совещание закончилось в пять утра. Когда все разошлись, Харрингтон остался один. Он подошёл к портрету Авраама Линкольна на стене – старый президент смотрел с холста строго и печально.

– Тебе было проще, Авраам, – прошептал Харрингтон. – Ты знал врага. Знал, как с ним воевать. А я? Я даже не знаю, есть ли враг вообще.

ГЛАВА 6. ТЕЛЕСКОП ХАББЛ.

Космический телескоп «Хаббл» провёл на орбите тридцать пять лет. За это время он видел рождение звёзд и смерть галактик, заглядывал в самые тёмные уголки вселенной и показывал человечеству красоту космоса в деталях, о которых наземные телескопы могли только мечтать. Его зеркало диаметром два с половиной метра ловило свет, путешествовавший миллиарды лет, превращая фотоны в откровения.

Но никогда – ни разу за всё время службы – «Хаббл» не был направлен на что-то подобное.

В Центре космических полётов имени Годдарда в Мэриленде было три часа ночи, когда пришли первые изображения. Доктор Амелия Чжан сидела перед монитором, окружённая десятком коллег – астрофизики, инженеры, специалисты по обработке данных. Все молчали. Даже не дышали, казалось.

На экране загружалась картинка. Пиксель за пикселем, строчка за строчкой, с мучительной медлительностью спутникового канала связи. Первые фрагменты были размытыми, неразборчивыми – просто пятна света и тени на чёрном фоне.

Потом изображение начало обретать форму.

– О господи, – выдохнул кто-то.

Амелия не моргала. Не могла моргнуть. То, что она видела, не укладывалось ни в одну категорию объектов, которые она изучала двадцать лет.

Объект был вытянутым – отношение длины к ширине примерно четыре к одному. Сигара. Или веретено. Поверхность – абсолютно чёрная, поглощающая свет с эффективностью, которую не мог обеспечить ни один известный природный материал. Альбедо стремилось к нулю. Будто в космосе вырезали кусок реальности, оставив зияющую дыру.

Но дело было не в цвете.

Дело было в структуре.

По всей длине объекта шли линии – идеально прямые, геометрически точные, пересекающиеся под углами, которые кричали о намеренности. Не трещины. Не случайные царапины от метеоритов. Швы. Панели. Сегменты, соединённые с инженерной точностью.

– Увеличьте носовую часть, – приказала Амелия, и голос её прозвучал чужим, будто кто-то другой говорил её устами.

Инженер нажал клавиши. Изображение увеличилось, пиксели растянулись, потом программа интерполяции сгладила картинку. И они увидели.

Нос объекта – если это можно было назвать носом – был не заострённым, как у земных ракет. Он был скруглённым? Нет. Скошенным. Со странной, почти органической кривизной, которая казалась неправильной и правильной одновременно. И там, на самом краю, виднелось нечто похожее на выступ. Или сопло. Или.

– Это двигатель, – сказал Дэвид Портер, старший инженер. – Чёрт возьми, это похоже на сопло двигателя.

– Мы не можем быть уверены.

– Амелия, посмотри на форму. На расположение. Если бы я проектировал межзвёздный корабль и нужен был бы двигатель для маневрирования, я бы разместил его именно так.

Она не могла спорить. Потому что он был прав. Это выглядело функционально. Это выглядело как инструмент, созданный разумом для выполнения задачи.

– Переходите к средней секции, – сказала она.

Камера сместилась. Середина объекта была самой широкой частью – около пятидесяти метров в диаметре. И здесь структура становилась ещё более очевидной. Панели разных размеров, соединённые швами. Некоторые панели были темнее других – едва заметная разница, но при обработке изображения это становилось видно. Разные материалы? Или разная степень эрозии от космической пыли?

А потом они увидели это.

Выемка. Крошечная, не больше нескольких метров в диаметре, но идеально круглая. Находилась она примерно посередине боковой панели, слегка углублённая относительно остальной поверхности.

– Что это? – спросил кто-то.

– Иллюминатор, – прошептала Амелия. – Это похоже на иллюминатор.

– Или датчик.

– Или оружие.

– Или просто случайный кратер от удара.

– Кратеры не бывают идеально круглыми, – отрезала Амелия. – И у них не бывает ободков одинаковой толщины по всему периметру. Это создано. Это часть конструкции.

Молчание в комнате стало плотным, осязаемым. Все понимали: они смотрят не на естественный объект. Они смотрят на корабль. На судно, построенное цивилизацией, которая освоила межзвёздные путешествия раньше, чем человечество изобрело колесо.

– Сколько ему лет? – спросил Дэвид тихо.

– Откуда мне знать? – ответила Амелия, но вопрос засел в голове. Да, откуда? Объект мог лететь через космос тысячи лет. Миллионы. Мог быть запущен цивилизацией, давно угасшей, – автоматический зонд, выполняющий программу, заложенную создателями, которых больше нет.

Или мог быть запущен вчера.

– Продолжайте сканирование, – приказала она. – Хочу увидеть каждый сантиметр поверхности. Каждую деталь. Если там есть надписи, символы, что угодно – найдите.

Следующие три часа они методично изучали объект, создавая трёхмерную модель по снимкам «Хаббла». Телескоп делал круг за кругом, фиксируя объект с разных углов под разным освещением. Солнце, находясь на расстоянии, бросало длинные тени, выявляя микрорельеф поверхности.

И чем больше они смотрели, тем очевиднее становилось: это не просто корабль. Это старый корабль.

Поверхность была покрыта крошечными кратерами – следами столкновений с микрометеоритами. На некоторых панелях видны были царапины, потёртости. Одна из секций выглядела деформированной, будто когда-то получила удар и никогда не была отремонтирована.

– Сколько времени нужно, чтобы накопить такие повреждения? – спросил Дэвид.

– В межзвёздном пространстве? – Амелия прикинула в уме. – Сотни лет. Может, тысячи. Зависит от плотности пылевых облаков, через которые он пролетал.

– Значит, это не новая миссия. Это что-то древнее.

– Или что-то, пережившее долгий путь.

К семи утра они закончили первичный анализ. Данные были переданы в NASA, ООН, все космические агентства-партнёры. Амелия знала: сейчас, в эту самую секунду, сотни учёных по всему миру смотрят на те же изображения, делают те же выводы.

Объект был реальным.

Объект был искусственным.

Объект летел к Земле.

Она откинулась на спинку стула, сняла очки, потёрла переносицу. За окном занимался рассвет – небо из чёрного превращалось в серое, потом в бледно-голубое. Обычное утро на Земле. Птицы пели. Машины ехали по дорогам. Люди просыпались, шли на работу, варили кофе, не подозревая, что в эту ночь их вид официально перестал быть единственным технологическим во вселенной.

– Амелия, – окликнул её Дэвид. – Посмотри на это.

Он вывел на экран один из снимков задней части объекта. Там, где должен был бы располагаться основной двигатель, находилась структура, совершенно не похожая на остальной корабль. Массивная, раздутая, с множеством трубок или каналов, расходящихся веером.

– Что это?

– Не знаю, – признался Дэвид. – Но если бы мне нужно было угадывать это либо система охлаждения чего-то очень мощного, либо.

– Либо?

– Либо топливные баки. Или реактор. Что-то, что обеспечивает энергией всё это.

Амелия увеличила изображение. Структура была явно технологической, но совершенно чужеродной по архитектуре. Ни один земной корабль не выглядел так. Даже самые футуристические концепты NASA или SpaceX были понятны, логичны в своей инженерии.

А это? Это было создано умом, который мыслил иначе. Решал проблемы иначе. Строил корабли по принципам, которые человечество ещё не открыло.

– Отправляй это в главную базу, – сказала она. – Пусть инженеры попытаются понять функциональность.

– Амелия – Дэвид помедлил. – Мы только что доказали существование инопланетян. Понимаешь это?

– Понимаю.

– И ты не не восторгаешься? Не в шоке?

Она посмотрела на него. Он был молод – тридцать два, полон энтузиазма, всё ещё верил, что наука решает загадки, а не создаёт новые.

– Дэвид, – сказала она тихо, – я в шоке. Я в восторге. Я напугана до чёртиков. Но прямо сейчас мне некогда чувствовать всё это. Потому что у нас есть работа. И от того, насколько хорошо мы её сделаем, может зависеть судьба всего человечества. Так что эмоции подождут.

Он кивнул, развернулся к компьютеру.

ГЛАВА 7. ТРАЕКТОРИЯ СБЛИЖЕНИЯ.

Центр баллистических расчётов NASA в Пасадене всегда был тихим местом. Здесь работали математики – люди, для которых реальность существовала в виде уравнений, дифференциалов и интегралов. Здесь не кричали, не паниковали, не размахивали руками. Здесь считали.

Но сегодня тишина была другой. Напряжённой. Гнетущей.

Доктор Раджеш Патель сидел перед тремя мониторами, на которых плавали цифры, графики, векторные диаграммы. Перед ним – задача, которую он никогда не думал решать: вычислить точную траекторию объекта неизвестного происхождения, который, возможно, везёт к Земле или представителей внеземной цивилизации, или автоматический зонд, или нечто совершенно непредставимое.

– Раджеш, ты получил данные с Аресибо? – окликнула его Мария Солис, коллега и одна из лучших специалисток по небесной механике в стране.

– Получил. Обрабатываю.

Он смотрел на экран, где программа обсчитывала миллионы вариантов. Объект находился сейчас на расстоянии примерно трёх с половиной астрономических единиц от Солнца – около пятисот двадцати пяти миллионов километров. Движется со скоростью семнадцать километров в секунду. Замедляется с постоянным ускорением минус ноль целых тридцать две сотых метра в секундную квадрат.

Постоянное замедление. Это был ключ.

Кометы не замедляются постоянно. Астероиды тоже. Они летят по баллистическим траекториям, подчиняясь только гравитации. Но этот объект этот объект словно жал на тормоза. Мягко, плавно, но непрерывно.

– Если текущее замедление сохранится, – проговорил Раджеш вслух, больше для себя, чем для кого-то ещё, – объект выйдет на орбиту между Землёй и Луной через – он ввёл данные в расчётную программу, подождал три секунды, – через двести сорок один день.

– Восемь месяцев, – сказала Мария, подходя ближе. – Чуть меньше. Раджеш, ты уверен в расчётах?

– Проверял четыре раза. Разными методами. Результат идентичен с точностью до двух суток.

Она молчала, глядя на экран. Цифры не врали. Математика была безжалостно честной.

– А если он изменит траекторию? – спросила она тихо.

– Тогда всё меняется. Но пока он движется линейно, с постоянным замедлением. Если это продолжится – Раджеш увеличил график, показывающий прогнозируемую орбиту, – он выйдет вот сюда. – Палец ткнулся в точку между бледной линией орбиты Луны и голубым кругом Земли. – Расстояние от Земли примерно триста тысяч километров. Чуть дальше лунной орбиты.

– Парковочная орбита, – выдохнула Мария.

– Что?

– Раджеш, это же классическая парковочная орбита. Мы так делаем с нашими зондами – выходим на стабильную позицию, откуда можно наблюдать, маневрировать, принимать решения. Они они собираются паркануться рядом с нами.

Он посмотрел на неё. В её глазах читался тот же ужас смешанный с восторгом, который чувствовал и он сам.

– Нужно доложить руководству, – сказал Раджеш.

– Уже докладываю, – раздался голос сзади.

Они обернулись. В дверях стоял директор центра Томас Уэверли, с телефоном у уха. Он слушал что-то, кивал, потом повесил трубку и посмотрел на них обоих.

– Белый дом хочет полный отчёт в течение часа. С погрешностями, альтернативными сценариями, всем. Собирайте команду. Нужна презентация, понятная даже тем, кто последний раз видел математику в школе.

– Сэр, – начал Раджеш, – данные однозначны. Объект движется к Земле. Это не случайная траектория. Это целенаправленное сближение.

Уэверли кивнул медленно:

– Я понял. Вопрос теперь не "летит ли он к нам". Вопрос – "зачем".

Через три часа в конференц-зале собралась вся команда – пятнадцать человек, лучшие умы баллистики и астродинамики. На большом экране висела трёхмерная модель Солнечной системы. Красная точка – объект. Голубая – Земля. Пунктирная линия соединяла их, прокладывая путь через пустоту.

Раджеш стоял у экрана с указкой в руке, чувствуя себя профессором на лекции. Только студентами были люди, от чьих решений зависела судьба планеты.

– Господа, перед вами полная траектория объекта за последние семьдесят два часа наблюдений, – начал он. – Как видите, движение абсолютно предсказуемо. Объект следует по орбите с постоянным замедлением. Мы рассчитали несколько возможных сценариев.

Он нажал кнопку. На экране появилась первая схема.

– Сценарий А: объект продолжает текущее замедление без изменений. В этом случае он достигает точки, расположенной на расстоянии трёхсот тысяч километров от Земли, через двести сорок один день. Вероятность – семьдесят процентов.

– Почему только семьдесят? – спросил кто-то.

– Потому что объект может изменить траекторию в любой момент. Он управляем. Это не камень, летящий по инерции. Это корабль. Или зонд. Что-то, способное маневрировать.

Следующий слайд.

– Сценарий Б: объект увеличивает замедление, выходит на орбиту раньше. В этом случае прибытие через сто восемьдесят дней, шесть месяцев. Вероятность – пятнадцать процентов.

– Сценарий В? – подсказала Мария.

– Сценарий В, – Раджеш сделал паузу, – объект не выходит на орбиту. Продолжает движение к Земле. Время до столкновения – зависит от траектории коррекции. Но потенциально – он посмотрел в зал, – потенциально это угроза уровня вымирания.

Тишина стала абсолютной.

– Вероятность сценария В?

– Пять процентов. Исходя из текущих данных, траектория не предполагает столкновения. Но мы не можем исключить эту возможность полностью.

Томас Уэверли встал:

– Раджеш, скажи прямо. Этот объект целенаправленно летит к Земле?

– Да, сэр. Траектория слишком точная, чтобы быть случайной. Они знают, где мы. И они идут на контакт.

– Или на атаку, – мрачно добавил кто-то.

– Или на атаку, – согласился Раджеш. – У нас нет способа это определить. Пока.

Презентация продолжалась ещё час. Они обсуждали возможные точки перехвата, энергетические требования для изменения траектории объекта, варианты действий человечества. Могли ли они запустить зонд для сближения? Могли ли попытаться связаться? Могли ли, в крайнем случае, попытаться уничтожить объект ядерным оружием?

На последний вопрос ответ был неутешительным: возможно, но с непредсказуемыми последствиями. Ядерный взрыв в космосе мог уничтожить объект, а мог просто разозлить тех, кто им управляет.

Когда все разошлись, Раджеш остался в зале один. Смотрел на экран, где по-прежнему висела модель с красной точкой, медленно приближающейся к голубой.

Восемь месяцев.

За восемь месяцев могло произойти всё что угодно. Мог родиться ребёнок. Мог вырасти урожай. Можно было написать книгу, построить дом, выучить язык.

Или подготовиться к встрече с неизвестным.

Его телефон завибрировал. Сообщение от жены: «Видела новости. Это правда? Ты в безопасности?».

Он посмотрел на экран, на красную точку, ползущую через космос с упорством часовой стрелки.

Напечатал ответ: «Да, правда. Я в безопасности. Пока все в безопасности. Я люблю тебя».

Отправил и добавил мысленно то, что не мог написать: «Но через восемь месяцев всё может измениться. И мы даже не знаем, как именно».

ГЛАВА 8. РЕЛИГИОЗНЫЙ РАСКОЛ.

Базилика Святого Петра в Ватикане видела многое за свою пятисотлетнюю историю. Коронации пап и их похороны. Войны и мир. Реформацию и контрреформацию. Но никогда – ни разу – её стены не слышали такой молитвы, какую сейчас произносил кардинал Марко Беллини, стоя перед алтарём в окружении двенадцати старейших членов Коллегии кардиналов.

– Господи, – голос его эхом разносился под сводами купола Микеланджело, – мы просим мудрости. Ты создал небеса и землю, звёзды и всё сущее. Если истинно то, что к нам летит творение иных рук помоги нам понять Твою волю.

Папа Франциск III сидел в первом ряду, сложив руки на коленях. Ему было семьдесят восемь, из которых пятнадцать он провёл на престоле Святого Петра. Видел кризисы, скандалы, расколы. Думал, что ничто уже не может его удивить.

Ошибался.

Когда три дня назад к нему пришёл личный астроном Ватикана – да, у церкви был свой астроном, целая обсерватория в Кастель-Гандольфо – и рассказал о находке, первой реакцией было недоверие. Потом – любопытство. А потом, когда NASA подтвердило данные, пришло понимание: мир изменился навсегда, и церковь должна была дать ответ на вопросы, которые никогда раньше не задавались всерьёз.

Есть ли у инопланетян душа? Грешили ли они? Знают ли Христа?

После молитвы кардиналы собрались в папской библиотеке. Зал, где хранились древнейшие манускрипты, теперь был заполнен напряжением, густым как ладан.

– Святейший отец, – начал кардинал Беллини, – нам нужно официальное заявление. Верующие по всему миру в смятении. Они спрашивают: как это согласуется с Писанием?

– А как согласуется? – спросил папа просто.

Молчание. Потом заговорил кардинал Мюллер из Германии, теолог и философ:

– В Книге Бытия сказано: Бог создал человека по образу и подобию своему. Но нигде не сказано, что человек – единственное творение Божье. Космос безграничен. Почему бы Господу не населить его множеством разумных существ?

– Но первородный грех, – возразил кардинал Родригес из Аргентины. – Христос пришёл искупить человеческий грех. Если существуют другие разумные существа нуждаются ли они в искуплении? Был ли у них свой Христос?

– Может, они не грешили, – тихо сказал папа. – Может, они остались верны Господу, когда человек пал.

Эта мысль повисла в воздухе, тяжёлая и тревожащая. Если где-то существовала раса, не познавшая грехопадения, что это значило для человечества? Были ли люди неудавшимся экспериментом? Или одним из многих путей Божественного творения?

– Нам нужна осторожность, – сказал кардинал Беллини. – Слишком радикальное заявление – и мы потеряем консервативных верующих. Слишком традиционное – и нас обвинят в мракобесии.

– Истина не нуждается в осторожности, – возразил папа. – Только в честности. Мы скажем так: Бог велик, творение Его безгранично, и открытие иных форм разумной жизни не противоречит вере, но углубляет понимание величия Творца.

Заявление Ватикана вышло через шесть часов. Взвешенное, осторожное, открытое. «Церковь приветствует научное познание и признаёт, что вселенная Божья может содержать множество чудес, ещё не открытых человеком».

Но не все были согласны.

В мегацеркви «Новый Свет» в Техасе пастор Джеймс Холден стоял перед десятитысячной аудиторией и кричал в микрофон с яростью ветхозаветного пророка:

– Братья и сёстры! Они говорят нам: это инопланетяне! Они говорят: это дружественный контакт! Но я говорю вам – это ОБМАН! – Его голос гремел через динамики, отражаясь от стен огромного зала. – В Библии сказано: «И явится на небе знамение великое». Это знамение! Это испытание веры нашей!

Толпа ревела в ответ: «Аминь!».

– Они не пришельцы из космоса! – продолжал Холден, размахивая Библией. – Они демоны! Падшие ангелы, принявшие иной облик, чтобы обмануть человечество! Сатана приходит не с рогами и копытами – он приходит в свете и славе, чтобы прельстить избранных!

Камеры транслировали проповедь в прямом эфире. Миллионы смотрели, и тысячи верили. В интернете хэштег #DemonsFromSpace взлетел в топ за час.

Холден был не одинок. По всей Америке, в церквях баптистов, пятидесятников, адвентистов седьмого дня раздавались похожие проповеди. Объект в космосе был не открытием – был предвестником Апокалипсиса. Семь печатей готовы были открыться. Трубы ангелов готовы были прозвучать.

И человечеству оставалось только молиться и каяться.

В Мекке имам Абдулла аль-Фариси сидел в библиотеке Масджид аль-Харам и изучал Коран. Перед ним лежала раскрытая книга, страница с сурой 65, аят 12:

«Аллах – Тот, Кто сотворил семь небес и столько же земель. Нисходит веление между ними, дабы вы знали, что Аллах над всякой вещью мощен».

Семь небес и столько же земель. Он читал этот аят сотни раз, но сейчас слова обрели новый смысл. «Столько же земель» – разве не могло это означать другие миры? Другие планеты, населённые творениями Аллаха?

Его телефон зазвонил. Номер из Каира – Большой имам Аль-Азхара, старейшего исламского университета мира.

– Ас-саляму алейкум, шейх Абдулла.

– Ва алейкум ас-салям.

– Ты видел новости?

– Видел.

– Нам нужна фетва. Верующие спрашивают: являются ли эти существа творением Аллаха? Есть ли у них души? Должны ли мы предложить им ислам?

Абдулла закрыл глаза. Хороший вопрос. Мучительно хороший.

– В Коране сказано, – начал он медленно, – что Аллах создал всё сущее. Небеса и землю, джиннов и людей, животных и ангелов. Если существуют иные разумные создания, они тоже творение Его. И если они обладают разумом и волей, то подлежат испытанию, как и мы.

– Значит, их можно призвать к вере?

– Если они способны понять истину – да. Но мы не знаем их природы. Может, у них уже есть своя связь с Создателем. Может, они праведнее нас.

Фетва была опубликована через день. Умеренная, открытая, признающая возможность инопланетной жизни как части Божественного плана. Большинство мусульман приняли её спокойно.

Но не все.

В радикальных мечетях Пакистана и Афганистана раздавались другие голоса: пришельцы – враги ислама, слуги Даджала, предвестники конца света. Нужно готовиться к джихаду. Не против людей. Против тех, кто прилетит с небес.

В монастыре Джокханг в Лхасе Далай-лама XIV сидел в медитации. Перед ним – чаша с маслом, в которой горел огонёк. Он смотрел на пламя и думал о цикле сансары, о бесконечности перерождений, о том, что вселенная гораздо больше и сложнее, чем может представить человеческий ум.

Когда к нему пришли с вопросом о пришельцах, он улыбнулся:

– Почему это должно нас удивлять? Вселенная содержит бесчисленные миры. В каждом – существа, проходящие свой путь к просветлению. Может, эти существа уже достигли нирваны. А может, только начинают свой путь. В любом случае – они наши братья по сансаре.

Его ответ был спокойным, мудрым, лишённым страха. Буддисты по всему миру приняли новость легче других. Для них космос всегда был наполнен жизнью. Учение о множественности миров существовало тысячи лет.

Но и здесь были разногласия. Некоторые школы тибетского буддизма видели в объекте проявление гневных божеств. Другие – знак грядущего прихода Майтрейи, будущего Будды.

К концу недели картина была ясна: человечество раскололось не только по национальным и политическим линиям, но и по религиозным. Одни видели в объекте дар Божий. Другие – проклятие. Третьи – испытание веры. Четвёртые – просто факт, не требующий религиозной интерпретации.

ГЛАВА 9. БИРЖЕВОЙ КРАХ.

Нью-Йоркская фондовая биржа открывалась в девять тридцать утра по восточному времени. Обычно это был момент, когда трейдеры допивали кофе, проверяли азиатские рынки и готовились к стандартному рабочему дню. Покупка-продажа, риск-хеджирование, прибыль-убыток. Рутина, отточенная до автоматизма.

Но сегодня – четвёртый день после обнаружения объекта – рутины не было.

Джейкоб Грин сидел за своим терминалом на торговой площадке и смотрел на экраны с нарастающим ужасом. Он торговал акциями двенадцать лет, видел кризис 2008-го, видел пандемийный обвал 2020-го, видел флэш-краши и коррекции. Думал, что ничто его больше не удивит.

Ошибался.

– Боже правый, – выдохнул Марк Чжоу, сидящий рядом. – Джейк, ты видишь это?

– Вижу.

Индекс S&P 500 падал. Не просто падал – рушился, как здание, у которого подорвали фундамент. Минус два процента. Минус четыре. Минус шесть. За первые пятнадцать минут торгов.

– Запускают автоматическую остановку, – сказал кто-то через зал. – Сработали предохранители.

Торги заморозились на пятнадцать минут – стандартный механизм защиты от панических распродаж. Но это была не защита. Это была отсрочка казни.

Джейкоб переключился на азиатские рынки. Картина была ещё хуже. Токийская биржа закрылась с минусом восемнадцать процентов – худший результат за всю историю. Гонконг – минус пятнадцать. Шанхай – минус двенадцать, и это с учётом того, что китайское правительство скупало акции, пытаясь остановить кровотечение.

Европа была в агонии. Лондон – минус одиннадцать. Франкфурт – минус тринадцать. Милан практически остановился после того, как несколько крупных банков объявили о приостановке торгов.

– Что происходит с нефтью? – крикнул кто-то.

Джейкоб глянул на сырьевой рынок. Нефть марки Brent упала с девяноста долларов за баррель до шестидесяти двух за ночь. Природный газ – коллапс. Медь, алюминий, никель – всё летело вниз, потому что если мир готовился к концу света, кому нужны промышленные металлы?

Но золото. О боже, золото.

Цена золота взлетела до трёх тысяч двухсот долларов за унцию. Исторический максимум. Люди покупали его с яростью утопающих, хватающихся за спасательный круг. Будто жёлтый металл мог защитить от инопланетян.

– Возобновляют торги, – объявили через громкоговоритель.

Секунда тишины. Потом – взрыв.

Экраны засветились красным. Ордера на продажу сыпались как лавина. Технологические гиганты теряли по десять процентов за минуту. Apple, Microsoft, Google – всё падало. Авиакомпании рухнули на двадцать процентов – кто полетит на самолёте, если через восемь месяцев прибудут пришельцы? Туристические компании, отели, круизные линии – всё в минусе.

Единственное, что росло – оборонные концерны. Lockheed Martin, Northrop Grumman, Raytheon – все плюс пятнадцать-двадцать процентов. Инвесторы делали ставку на военное решение проблемы.

– Джейк, – позвал Марк, и голос его дрожал. – Мой портфель я потерял сорок процентов за час.

– Все потеряли, – ответил Джейкоб машинально, но сам смотрел на свой счёт с онемением. Четыреста двадцать тысяч долларов. Вчера было семьсот. За один час – убыток, равный пяти годам зарплаты.

Телефоны разрывались от звонков. Клиенты паниковали, требовали продать всё, вывести деньги в наличные, купить золото, купить биткоин, сделать что угодно, только не сидеть и смотреть, как сгорают сбережения.

– Господа! – ревел начальник торгового зала. – Сохраняйте спокойствие! Работайте профессионально!

Но спокойствия не было. Не могло быть. Потому что все понимали: это не обычный кризис. Обычный кризис имел причину – лопнувший пузырь, банкротство банка, геополитический конфликт. Обычный кризис можно было просчитать, спрогнозировать, переждать.

А это? Это была паника перед неизвестностью. И неизвестность не поддавалась расчётам.

В Федеральной резервной системе, в штаб-квартире на Конститьюшн-авеню в Вашингтоне, заседал комитет по чрезвычайным экономическим мерам. Председатель ФРС Джанет Коллинз стояла перед огромным экраном, на котором отображались графики падения рынков.

– Господа, – сказала она, и усталость в её голосе была слышна каждому в зале, – мы теряем два триллиона долларов капитализации в день. Если это продолжится неделю, мы потеряем десять. Пенсионные фонды обанкротятся. Банки начнут требовать возврата кредитов. Начнётся цепная реакция дефолтов.

– Что вы предлагаете? – спросил министр финансов.

– Три шага. Первое: снижаем процентную ставку до нуля. Делаем кредиты дешёвыми, чтобы бизнес мог дышать. Второе: запускаем программу количественного смягчения – ФРС начинает скупать облигации, вливая ликвидность в систему. Третье: просим президента ввести временную приостановку торгов на рынках на сорок восемь часов. Пусть люди остынут.

– Приостановка торгов – это паника, – возразил кто-то. – Это сигнал, что мы потеряли контроль.

– Мы УЖЕ потеряли контроль! – резко ответила Коллинз. – Посмотрите на экраны! Это не коррекция, это крах. Если не остановим сейчас, через неделю у нас не будет финансовой системы.

Голосование было быстрым. Единогласным. Уже через час президент подписал указ о временной приостановке торгов на всех американских биржах. Европа последовала примеру. Азия уже закрылась сама собой – некоторые биржи просто отключили серверы, не выдержав наплыва ордеров.

Но даже когда биржи замолчали, паника не прекратилась. Она просто переместилась в другие места.

Биткоин взлетел до ста пятидесяти тысяч долларов за монету. Криптоэнтузиасты кричали в соцсетях: «Децентрализация победит! Когда государства падут, у нас останется блокчейн!» Эфириум, Ripple, Cardano – все топовые криптовалюты росли на сотни процентов.

Золото стало дефицитом. Ювелирные магазины по всему миру штурмовали толпы, скупающие всё, что блестит. В Индии цена золота взлетела на шестьдесят процентов за день, и правительство ввело квоты на покупку. В Китае очереди к золотым хранилищам растянулись на километры.

Банки столкнулись с массовым изъятием вкладов. Люди стояли часами, чтобы забрать свои деньги, конвертировать их в наличные, спрятать под матрас. В Греции, где память о кризисе 2015-го была свежа, банкоматы опустели за четыре часа.

Недвижимость замерла. Кто будет покупать дом, если через восемь месяцев мир может измениться навсегда? Продавцы снижали цены на двадцать, тридцать процентов – без толку. Покупателей не было.

Единственное, что продавалось – консервы, вода в бутылках, медикаменты, генераторы, оружие. Супермаркеты по всей Америке столкнулись с дефицитом. Полки пустели за часы. Люди покупали макароны, крупы, тушёнку коробками – готовились к осаде.

К вечеру Джейкоб Грин сидел в опустевшем баре недалеко от Уолл-стрит. Перед ним – виски, третий или четвёртый, он уже не считал. Рядом – Марк, такой же опустошённый.

– Знаешь, что самое страшное? – сказал Марк, глядя в свой бокал. – Не то, что я потерял деньги. Деньги – это просто цифры. Страшно другое. Страшно, что вся система, на которой держится мир она оказалась такой хрупкой. Один сигнал из космоса – и всё рушится.

– Не рушится, – возразил Джейкоб. – Трансформируется. Люди просто пересматривают приоритеты. Какой смысл вкладывать в будущее, если будущее непредсказуемо?

– А какой смысл жить, если не верить в будущее?

Хороший вопрос. Проклято хороший.

По телевизору над баром показывали экстренную пресс-конференцию Белого дома. Президент выступал, успокаивал, обещал стабильность, помощь, меры поддержки. Обещал, что экономика выстоит.

Но Джейкоб смотрел на его лицо и видел то, что было скрыто за словами: страх. Президент был напуган не меньше их всех.

– Думаешь, они скупятся золотом, когда прилетят? – спросил Марк с горькой усмешкой.

– Думаю, им всё равно до нашего золота, – ответил Джейкоб. – Цивилизация, способная пересечь космос им не нужно ничего, что есть у нас. Кроме, может быть, самой Земли.

Молчание. Потом Марк допил виски и встал.

– Иду домой. Обниму жену и детей. Если мир рушится хочу быть с ними.

ГЛАВА 10. КОМАНДА «ОТВЕТ».

Штаб-квартира ООН в Женеве редко была местом драматических решений. Здесь обсуждали санкции, климатические соглашения, права человека – важные, но предсказуемые вещи. Дипломатия шла своим чередом, медленно, бюрократично, с бесконечными компромиссами.

Но сегодня в конференц-зале «А» собрались не дипломаты.

Сорок восемь человек. Сорок восемь лучших умов планеты. Астрофизики, биологи, лингвисты, инженеры, психологи, математики, военные стратеги, философы. Представители двадцати трёх стран. Разные языки, разные культуры, разные взгляды на мир.

Но одна цель: понять, что летит к Земле, и подготовить человечество к контакту.

Доктор Елена Волкова из России сидела в третьем ряду и смотрела на сцену, где стоял Джеймс Коэн, координатор UNOOSA. Елене было пятьдесят два, из которых тридцать она посвятила астробиологии – науке о возможной жизни за пределами Земли. Всю карьеру изучала гипотетическое. Бактерии на Марсе, органические молекулы на спутниках Юпитера, возможные биосигнатуры в атмосферах экзопланет.

Теперь гипотетическое стало реальным. И это пугало больше, чем радовало.

– Дамы и господа, – начал Коэн, и голос его разнёсся по залу через динамики. – Благодарю за то, что прилетели так оперативно. Я понимаю: многие из вас оторвались от критически важных проектов. Но то, что мы делаем здесь сегодня, важнее любого проекта в истории человечества.

Он нажал кнопку пульта. На огромном экране появилось изображение объекта – тёмная сигара на фоне звёзд, снятая «Хабблом». Даже на фотографии он выглядел зловеще.

– Перед вами – объект, получивший временное обозначение 2025-XR-1. Искусственного происхождения. Движется к Земле с расчётным временем прибытия восемь месяцев. Ваша задача – изучить его, понять намерения создателей, разработать протокол возможного контакта и подготовить рекомендации для правительств мира.

Тишина. Потом поднялась рука.

– Доктор Чандрасекар из Индии, – представился мужчина в очках. – Вопрос: у нас есть какая-либо информация о создателях? Биологическое строение, уровень технологий, культурные особенности?

– Ничего, – честно ответил Коэн. – У нас есть только сам объект. Он не отвечает на радиопередачи. Не демонстрирует активности, кроме управляемого полёта. Мы работаем в абсолютной темноте.

– Превосходно, – пробормотал кто-то с американским акцентом. – Значит, готовим встречу вслепую.

Коэн кивнул:

– Именно поэтому вы здесь. Каждый из вас – эксперт в своей области. Вместе вы представляете совокупность человеческого знания. Если кто-то и может подготовить нас к этому то это вы.

Елена почувствовала, как на неё давит груз ответственности. Она посмотрела по сторонам – видела те же эмоции на лицах коллег. Страх. Неуверенность. Но и решимость.

– Вы будете работать в шести группах, – продолжал Коэн. – Первая – астрофизика и инженерия, анализ конструкции объекта. Вторая – биология и экзобиология, гипотезы о возможной природе создателей. Третья – лингвистика и коммуникации, разработка методов связи. Четвёртая – психология и социология, прогноз реакции человечества. Пятая – планетарная защита, сценарии возможной угрозы. Шестая – философия и этика, вопросы прав, статуса, взаимодействия с внеземным разумом.

Елена была назначена в группу биологии. Руководитель – профессор Дэвид Келлер из Йеля, один из пионеров синтетической биологии. Рядом с ней оказались ещё пятеро: японка Юки Танака, специалист по экстремофилам; немец Клаус Шмидт, микробиолог; бразилец Фернандо Альварес, генетик; китаянка Ли Мэй, биохимик; и молодой нигериец по имени Обафеми, изучавший эволюционную биологию.

Они собрались в отдельной комнате, расселись вокруг стола, и несколько минут молча смотрели друг на друга.

– Итак, – начал Келлер, ломая лёд. – Нам нужно ответить на вопрос: кто они? Или, скорее, что они? Биологические? Синтетические? Гибриды? Начнём с базовых принципов. Елена, ты годами изучала возможные формы внеземной жизни. Что думаешь?

Елена собралась с мыслями:

– Есть несколько основных сценариев. Первый – углеродная жизнь, похожая на земную. Это наиболее вероятно, потому что углерод – самый универсальный элемент для построения сложных молекул. Но даже в этом случае биохимия может радикально отличаться. Другие аминокислоты, другие белки, другая генетика.

– Второй сценарий? – спросила Юки.

– Жизнь на основе кремния. Теоретически возможна, хотя кремниевые соединения менее стабильны. Или совсем экзотика – жизнь в метановых океанах, как на Титане. Жизнь на основе серы. Плазменные формы в звёздных атмосферах. Варианты бесконечны.

– А если они постбиологические? – вмешался Обафеми. – Цивилизация могла давно отказаться от биологических тел. Загрузить сознание в машины. Стать чистой информацией.

– Тогда нам вообще нечего предсказывать, – сказал Клаус Шмидт. – Машинный разум может быть устроен настолько иначе, что мы не сможем даже распознать его как разумный.

Дискуссия продолжалась часами. Они рисовали схемы, строили гипотезы, спорили о деталях. К вечеру на доске висел список из пятнадцати возможных типов инопланетной биологии – от почти земноподобной до совершенно непредставимой.

– А теперь главный вопрос, – сказал Келлер, когда все устали. – Как мы узнаем правду? Как поймём, с кем имеем дело, пока они не вышли на прямой контакт?

– Спектральный анализ выбросов корабля? – предложила Ли Мэй. – Если есть метаболические отходы, мы можем понять биохимию.

– Анализ конструкции, – добавил Клаус. – Форма корабля может намекать на физиологию. Гравитация, которую они предпочитают. Атмосферу. Температурный режим.

– Или просто ждать, – тихо сказала Елена. – Ждать, пока они сами не расскажут.

Молчание.

– Ждать – это не план, – возразил Келлер.

– Но это единственная честность, – ответила Елена. – Мы можем строить гипотезы до бесконечности. Но правда в том, что мы не знаем. И не узнаем, пока они не захотят, чтобы мы узнали.

В другой комнате работала группа лингвистики. Профессор Ноам Гольдштейн из Израиля, эксперт по семиотике и теории коммуникации, стоял у доски и рисовал диаграммы.

– Основная проблема, – говорил он, – не в языке. Проблема в концептах. Как объяснить «дом» существу, которое никогда не жило в домах? Как объяснить «любовь», если у них нет эмоций? Мы можем передать математику – она универсальна. Физические законы – они одинаковы везде. Но культуру? Мораль? Желания?

– Тогда начнём с математики, – сказала профессор Изабель Дюбуа из Франции. – Простые числа, последовательности, геометрия. Установим базу взаимопонимания, а дальше – по обстоятельствам.

– Мы уже транслируем, – напомнил кто-то. – Уже неделю. Никакого ответа.

– Может, они слушают, но не готовы отвечать.

– Или не считают нужным.

– Или не понимают наших сигналов как попытку коммуникации.

К концу первого дня все шесть групп собрались вместе для обмена результатами. Усталые, измождённые, но с первыми наработками.

Коэн слушал доклады, кивал, записывал. Когда все закончили, он встал:

– Господа, вы проделали колоссальную работу. Но я должен сказать честно: мы только в начале пути. Впереди – месяцы напряжённой работы. Бессонные ночи. Невероятное давление. Вы станете самой важной группой людей на планете. И самой уязвимой. СМИ будут охотиться за вами. Правительства – давить. Общественность – требовать ответов, которых у вас пока нет.

Он обвёл взглядом зал:

– Но у вас есть одно преимущество. Вы – не политики, обязанные лгать. Не военные, обязанные защищать. Вы – учёные. Ваш долг – истина. И если человечество выживет в этом испытании, это будет благодаря вашей честности.

ГЛАВА 11. ДОКТОР АЛИНА КОВАЛЬЧУК.

Цюрих встречал октябрьским дождём – мелким, настойчивым, превращающим брусчатку Старого города в зеркало отражений. Доктор Алина Ковальчук всегда любила этот город за его размеренность, за способность оставаться спокойным даже когда мир вокруг сходил с ума. Здесь, в Институте вирусологии и иммунологии при Университетской клинике, можно было забыть о новостных заголовках, о панике на биржах, об объекте, летящем из космоса.

Можно было. До сегодняшнего дня.

Алине было тридцать четыре года, из которых девять она посвятила изучению вирусов. Сначала – грипп, потом – коронавирусы, последние три года – механизмы поствакцинального иммунитета. Работа рутинная, кропотливая, требующая терпения монаха и точности ювелира. Именно то, что она любила.

Сейчас было два часа ночи, и она сидела перед электронным микроскопом в пустой лаборатории, глядя на изображение, которое не должно было существовать.

– Это невозможно, – прошептала она по-русски, на языке детства, который всегда прорывался в моменты стресса.

На экране, увеличенные в пятьдесят тысяч раз, плавали эритроциты – красные кровяные тельца. Обычные, круглые, знакомые по тысячам анализов. Но между ними, цепляясь к мембранам клеток как микроскопические репейники, виднелись структуры, которых там быть не должно.

Геометрические. Правильные. Искусственные.

Она впервые заметила их три дня назад, анализируя кровь пациентки после повторной вакцинации от COVID-19. Тогда подумала – артефакт съёмки, пылинка на стекле, ошибка подготовки образца. Повторила анализ. Структуры были на месте.

Взяла кровь у другого пациента. То же самое.

Третьего. Четвёртого. Пятого.

Шестьдесят семь процентов образцов содержали эти вещи. Крошечные, не больше ста нанометров в диаметре, почти невидимые даже под электронным микроскопом. Но отчётливо неорганические.

Алина увеличила масштаб до предела возможностей прибора. Структура стала различимее. Многогранник. Двенадцать граней, если она правильно считала. Идеально симметричный. На поверхности – линии, или каналы, или схемы?

– Нет-нет-нет, – она отодвинулась от микроскопа, сняла очки, потерла глаза.

Это было абсурдом. Наночастицы в вакцинах – да, они существовали, липидные носители для РНК, вспомогательные вещества. Но они распадались через недели, растворялись, выводились из организма. А эти структуры были в крови людей, вакцинированных месяцы назад. Год назад. Некоторые – два года назад.

Они не распадались. Они оставались.

Алина вернулась к микроскопу, переключилась на режим спектрального анализа. Нужно было понять состав. Прибор загудел, начал сканирование. Минута. Две. Три.

Результат появился на экране, и Алина почувствовала, как холодеет кожа.

Кремний. Углерод. Следы редкоземельных металлов. Структура кристаллическая, упорядоченная. Но главное – электромагнитная активность. Слабая, едва различимая, но присутствующая.

Эти вещи излучали.

– Господи, – выдохнула она.

Телефон завибрировал на столе, вырвав её из оцепенения. Сообщение от Маркуса, её бывшего парня, с которым они расстались полгода назад, но остались друзьями:

«Ты видела новости про объект? Весь мир сходит с ума. Как ты там?».

Алина машинально набрала ответ: «Нормально. Работаю. Ты?».

Но пальцы замерли над клавиатурой. Она посмотрела на экран микроскопа. На структуры, плавающие в крови. На их правильную, невозможную геометрию.

А что если?..

Нет. Это паранойя. Конспирология. Она учёный, чёрт возьми, не фанатик теорий заговора.

Но мысль не отпускала. Объект в космосе. Искусственного происхождения. Летит к Земле. И в то же самое время – искусственные структуры в крови людей. Структуры, которые кто-то внедрил. Целенаправленно. Через вакцины? Или через что-то ещё?

Она стёрла набранное сообщение и написала новое:

«Маркус, нужна твоя помощь. Срочно. Можешь приехать?».

Ответ пришёл через минуту: «Сейчас? Алин, два часа ночи».

«Знаю. Приезжай. Пожалуйста».

Маркус Штайнер был биоинженером, работал в частной лаборатории, занимался разработкой биосенсоров. Умный, скептичный, с привычкой подвергать сомнению всё и вся. Именно поэтому они и расстались – Алина хотела определённости, а Маркус сомневался даже в том, что завтра наступит.

Он появился через сорок минут, мокрый от дождя, с недовольным выражением лица:

– Это лучше быть важным. Я бросил свидание.

– У тебя свидание в два ночи?

– Долгое свидание, – он стряхнул капли с куртки. – Ну, показывай, что там у тебя.

Алина молча подвела его к микроскопу. Он посмотрел в окуляр. Молчал десять секунд. Двадцать. Минуту.

– Что это? – спросил наконец.

– Я надеялась, ты скажешь мне.

– Алина это выглядит как микрочип.

– Я знаю.

– В крови человека.

– Я знаю!

Он выпрямился, посмотрел на неё:

– Откуда этот образец?

– Пациент после вакцинации. COVID. Но, Маркус, я проверила шестьдесят четыре образца. Это в шестидесяти семи процентах из них.

– Господи – он провёл рукой по волосам. – Ты понимаешь, что ты говоришь? Ты обвиняешь фармкомпании в чипировании людей через вакцины. Это же это топовая конспирологическая теория!

– Я не обвиняю! Я показываю факты! – она ткнула пальцем в экран. – Смотри сам. Спектральный анализ. Кремний, углерод, редкоземельные металлы. Электромагнитная активность. Это не биологическая структура. Это технология.

Маркус снова склонился над микроскопом. Переключал режимы, менял увеличение, делал снимки. Его лицо становилось всё более мрачным.

– Нужно больше данных, – сказал он наконец. – Нужно проверить людей, которые не вакцинировались. Нужно понять, есть ли эти структуры в самих вакцинах или они появляются в организме. Нужно.

– Маркус, а если это связано?

– С чем?

– С объектом. С тем, что летит к Земле.

Он замолчал. Посмотрел на неё так, будто видел впервые:

– Алина, ты серьёзно?

– Я не знаю! – она села на стул, закрыла лицо руками. – Я просто Слишком много совпадений. Объект появляется, и внезапно я обнаруживаю микрочипы в людях. Может, это не связано. Может, я схожу с ума от стресса. Но что, если связано?

Молчание тянулось долго. За окном дождь усилился, барабаня по стеклу с остервенением.

– Нужно доложить руководству, – сказал Маркус тихо.

– Они подумают, что я сумасшедшая.

– Возможно. Но если ты права Алина, если ты хоть на один процент права, люди должны знать.

Она подняла голову, посмотрела на него:

– А если я ошибаюсь? Если это просто какой-то редкий кристаллизационный процесс, артефакт, неизвестное явление? Я подниму панику. Антипрививочники растерзают меня. Фармкомпании засудят до седьмого колена.

– Тогда мы проверим ещё раз. И ещё. Пока не будем уверены.

Она кивнула. Он был прав. Наука – это методичность. Повторяемость. Проверка и перепроверка.

Но глубоко внутри, в том месте, где интуиция говорила громче логики, Алина знала: она не ошибалась.

В крови людей были микрочипы.

И кто-то их туда поместил.

Вопрос был – кто? И зачем?

А ещё более страшный вопрос, который она не решалась задать вслух:

Связано ли это с тем, что летит к Земле из космоса?

ГЛАВА 12. МИКРОСКОП НЕ ВРЁТ.

Рассвет застал их за работой. Алина и Маркус не спали всю ночь, методично проверяя образец за образцом, строя таблицы, делая снимки, перепроверяя данные. На столе выросла гора пустых чашек из-под кофе, окна запотели от дыхания и влажности октябрьского утра, а за дверью лаборатории постепенно просыпался институт.

– Образец номер шестьдесят восемь, – монотонно произнесла Алина, помещая новое стекло под микроскоп. – Пациент мужского пола, сорок два года, вакцинирован восемь месяцев назад препаратом Pfizer-BioNTech.

Маркус записывал данные в таблицу Excel, которая уже растянулась на сто с лишним строк. Его глаза были красными от усталости, пальцы дрожали над клавиатурой, но он продолжал работать с той же методичностью, что и четыре часа назад.

Алина настроила фокус, увеличила до максимума. Эритроциты поплыли в поле зрения – красные диски, деформированные давлением препарата. Лейкоциты – бледные шары с тёмными ядрами. Тромбоциты – мелкие фрагменты, разбросанные между клетками.

И между ними – они.

– Положительно, – сказала Алина тихо. – Структуры присутствуют. Примерно – она прикинула на глаз, – двенадцать-пятнадцать единиц на поле зрения.

– Образец шестьдесят восемь: положительно, – повторил Маркус, заполняя ячейку.

Алина отодвинулась от микроскопа, потянулась, разминая затёкшую спину. За окном небо из серого превращалось в бледно-розовое – где-то за облаками пробивалось солнце.

– Сколько у нас положительных? – спросила она.

Маркус пролистал таблицу вверх:

– Из семидесяти проверенных образцов сорок девять положительных. Это семьдесят процентов.

– Вчера было шестьдесят семь.

– Статистика выравнивается. Чем больше выборка, тем точнее результат.

Алина подошла к окну, прижалась лбом к холодному стеклу. Внизу, на улице, начиналась обычная жизнь. Люди шли на работу, вели детей в школу, покупали кофе в уличных киосках. Обычный цюрихский вторник. Никто из них не знал, что в их крови плавают микроскопические структуры неизвестного происхождения.

Или знали?

– Маркус, – позвала она, не оборачиваясь. – А что если это не секрет? Что если фармкомпании знали? Что если правительства знали?

– Тогда зачем скрывать?

– Не знаю. Но посмотри на данные. Семьдесят процентов. Это миллиарды людей по всему миру. Такое невозможно сделать случайно. Это было целенаправленно.

Маркус встал, подошёл к ней:

– Алина, давай не будем скатываться в конспирологию. Пока у нас есть факт: структуры существуют. Но мы не знаем ни кто их поместил, ни зачем, ни как они попали в организм. Может, это побочный эффект производства вакцин, про который никто не думал. Может, контаминация на фабрике. Может.

– Может, они активные, – оборвала его Алина. – Ты видел спектральный анализ. Электромагнитная активность. Микрочипы излучают, Маркус. Они что-то делают.

– Или просто резонируют с окружающими полями. Пассивно. Как кристалл кварца в часах.

– А если не пассивно?

Вопрос повис в воздухе. Маркус молчал, глядя в окно. Алина видела по его лицу: он думает о том же, о чём и она. Об объекте в космосе. О времени совпадений. О том, что мир вдруг стал слишком странным, чтобы верить в случайности.

– Нужно проверить контрольную группу, – сказал он наконец. – Людей, которые не вакцинировались. Если у них нет структур – значит, источник в вакцинах. Если есть – значит, распространение шире.

Алина кивнула. Он был прав. Научный метод требовал контроля. Требовал исключения альтернативных гипотез.

– У меня есть знакомый, – сказала она. – Томас. Принципиальный антипрививочник. Не вакцинировался от ковида ни разу. Можем взять у него кровь.

– Хорошо. Ещё нужны образцы детей – они вакцинировались позже и меньшими дозами. И образцы из других стран, другими препаратами. Sputnik, Moderna, AstraZeneca. Посмотрим, есть ли закономерность.

Они составили список. Двадцать человек для контрольной группы – невакцинированные, частично вакцинированные, вакцинированные разными препаратами. Получить образцы крови было несложно – Алина работала в институте, имела доступ к биобанкам. Главное – действовать тихо, не привлекать внимания.

– Сколько нам нужно времени? – спросил Маркус.

– Два дня. Может, три. Если работать круглосуточно.

– Тогда работаем.

К полудню в лабораторию зашёл профессор Данилов – заведующий отделом, человек с сорокалетним стажем и репутацией человека, который не терпит ерунды. Он увидел Алину и Маркуса, окружённых стеклами и приборами, и нахмурился:

– Ковальчук, что здесь происходит? Вы что, ночь здесь провели?

– Профессор, – Алина выпрямилась, пытаясь выглядеть бодрее, чем чувствовала себя. – Я обнаружила кое-что необычное. В образцах крови вакцинированных пациентов.

– Необычное? – Данилов подошёл ближе. – Что именно?

Она показала ему снимки на экране компьютера. Эритроциты, лейкоциты, и между ними – тёмные многогранники, правильные, геометрические.

Данилов молчал минуту, глядя на изображение. Потом надел очки, придвинулся к экрану, изучил детальнее.

– Что это? – спросил он наконец.

– Мы пытаемся выяснить. Предварительный анализ показывает: неорганические структуры. Кремний, углерод, следы редкоземельных металлов.

– Контаминация образца?

– Проверили. Семьдесят образцов. В семидесяти процентах – те же структуры.

Данилов снял очки, потёр переносицу:

– Ковальчук, вы понимаете, что вы говорите? Если это действительно искусственные структуры в крови людей.

– Я понимаю, профессор.

– Это либо величайшее открытие, либо величайшая ошибка измерений в вашей карьере. И я очень надеюсь, что второе.

– Почему? – спросил Маркус.

Данилов посмотрел на него тяжёлым взглядом:

– Потому что если это первое, молодой человек, мир превратится в ад. Антипрививочники получат подтверждение своих самых безумных теорий. Фармкомпании будут разорваны на куски. Правительства – обвинены в заговоре. Начнутся суды, репрессии, погромы. И всё это – из-за находки в микроскопе.

– Но если это правда.

– Правда не всегда благо, доктор простите, не знаю вашей фамилии.

– Штайнер.

– Доктор Штайнер. Правда не всегда благо. Иногда правда – это ящик Пандоры. И лучше его не открывать.

Алина почувствовала, как внутри вспыхивает гнев:

– Профессор, вы предлагаете скрыть находку?

– Я предлагаю быть абсолютно уверенными, прежде чем заявлять о чём-то подобном. Перепроверьте. Трижды. Привлеките независимых экспертов. Исключите все возможные ошибки. И только потом, если будете на сто процентов уверены – публикуйте.

Он направился к двери, но обернулся на пороге:

– И, Ковальчук будьте осторожны. Если вы правы, найдутся люди, которым очень не понравится ваше открытие. Очень влиятельные люди.

Дверь закрылась за ним с тихим щелчком.

Алина и Маркус переглянулись.

– Он прав, – сказал Маркус тихо. – Мы идём по минному полю.

– Знаю.

– Ещё не поздно остановиться. Уничтожить данные. Забыть.

Алина посмотрела на экран, где на чёрном фоне плавали крошечные структуры. Созданные кем-то. С целью, которую она пока не понимала.

– Нет, – сказала она твёрдо. – Не остановимся. Микроскоп не врёт. И если там что-то есть – люди должны знать.

ГЛАВА 13. КОЛЛЕГА-СКЕПТИК.

Профессор Владимир Данилов прожил семьдесят два года, из которых сорок восемь посвятил науке. За это время он видел множество «революционных открытий», которые разваливались при первой же проверке. Холодный ядерный синтез, который оказался ошибкой измерений. Лекарство от рака, которое работало только в пробирке. Прорывы в квантовых компьютерах, которые на деле были лишь улучшением существующих технологий на два процента.

Наука, как он любил говорить студентам, это не про эврики и озарения. Наука – это про методичное исключение ошибок. Про скепсис. Про бесконечную проверку каждого факта, пока не останется ничего, кроме холодной, неопровержимой истины.

И то, что показала ему Алина Ковальчук вчера вечером, очень сильно не походило на истину.

Утром следующего дня, в девять часов, он вызвал её к себе в кабинет. Алина пришла с Маркусом – этим биоинженером, который, судя по красным глазам и измождённому виду, не спал уже двое суток. Данилов жестом предложил им сесть.

– Доктор Ковальчук, – начал он без предисловий, – я провёл ночь, изучая ваши данные. Просмотрел все снимки, все спектральные анализы, всю документацию.

– И? – Алина сидела на краю стула, напряжённая как струна.

– И я не убеждён.

Тишина. Маркус переглянулся с Алиной.

– Профессор, но вы же видели.

– Я видел артефакты на снимках, – оборвал её Данилов. – Я видел структуры, которые, возможно, имеют неорганическое происхождение. Но это не доказывает, что они искусственные. Тем более не доказывает, что их кто-то специально внедрил в организм человека через вакцины.

– Спектральный анализ.

– Показывает присутствие кремния и углерода. Знаете, доктор Ковальчук, сколько соединений кремния и углерода существует в природе? Тысячи. От обычного песка до кремниевых диатомовых водорослей. Наличие этих элементов не делает структуру искусственной.

Алина достала флешку из кармана:

– Профессор, у меня здесь данные по восьмидесяти девяти образцам. Семьдесят процентов положительных. Это не случайность. Это закономерность.

– Или систематическая ошибка измерений, – парировал Данилов. – Использовали один и тот же микроскоп? Один и тот же метод подготовки образцов? Тогда ошибка будет воспроизводиться во всех случаях.

– Мы меняли методику!

– Недостаточно. Вам нужна независимая лаборатория. Другой микроскоп. Другие специалисты, которые не знают о ваших гипотезах и не будут подсознательно искать подтверждения.

Маркус наклонился вперёд:

– Профессор Данилов, с уважением, но вы отрицаете очевидное. Структуры существуют. Они реальны. Мы оба их видели.

Данилов посмотрел на него холодным взглядом:

– Молодой человек, за сорок восемь лет в науке я научился не доверять очевидному. Очевидно было, что Солнце вращается вокруг Земли. Очевидно было, что тяжёлые предметы падают быстрее лёгких. Очевидно было многое, что оказалось ложью. Наука требует не очевидности – она требует доказательств.

– Снимки – это доказательства!

– Снимки – это данные. Не более. Их интерпретация – вот где начинается опасность. – Он встал, подошёл к окну. За стеклом Цюрих просыпался под серым октябрьским небом. – Доктор Ковальчук, вы понимаете, во что вы верите? Вы утверждаете, что крупнейшие фармацевтические компании мира – Pfizer, Moderna, AstraZeneca – все они, независимо друг от друга, решили внедрить микрочипы в вакцины. Зачем? С какой целью? И главное – как они сохранили это в секрете?

– Я не утверждаю, что они знали, – возразила Алина тихо. – Может, их самих использовали. Может, контаминация произошла на этапе производства. Может.

– Может, может, может, – Данилов повернулся к ней. – Наука не строится на "может быть". Она строится на фактах. А факт таков: вы обнаружили аномалию, но не понимаете её природу. Вместо методичного изучения вы прыгаете к конспирологическим выводам.

– Это не конспирология! – вспыхнула Алина. – Я показываю вам данные!

– Которые можно интерпретировать десятком разных способов. – Данилов вернулся за стол, сел. – Послушайте меня внимательно, оба. Я не говорю, что вы неправы. Я говорю, что вы недостаточно правы. Разница огромна. Если вы опубликуете это сейчас, вас разорвут на куски. Коллеги обвинят в некомпетентности. Фармкомпании засудят. А главное – вы дадите боеприпасы антипрививочникам, которые используют ваши данные для своей пропаганды.

– А если я права? – Алина смотрела ему в глаза. – Если там действительно чипы? Если миллиарды людей носят в себе что-то, о чём не знают?

– Тогда вам тем более нужны железобетонные доказательства. – Данилов открыл ящик стола, достал папку. – Вот список лабораторий в Европе, которым я доверяю. Отправьте им образцы. Анонимно. Пусть проверят независимо. Если они подтвердят – тогда поговорим о публикации.

Алина взяла папку, но не раскрывала её:

– Сколько это займёт?

– Месяц. Может, два.

– У нас нет двух месяцев!

– Почему? – Данилов нахмурился.

Она замолчала. Маркус тоже молчал. Они не могли сказать вслух то, что оба думали: потому что через восемь месяцев прилетит объект. Потому что время поджимает. Потому что если чипы связаны с пришельцами, человечество должно знать об этом сейчас, а не через два месяца.

Но сказать это Данилову означало окончательно прослыть сумасшедшей.

– Просто чувствую, что это срочно, – пробормотала Алина.

Данилов вздохнул:

– Ковальчук, я понимаю. Вы молоды, полны энтузиазма, хотите изменить мир. Но поверьте старику: спешка в науке – враг истины. Лучше опубликовать на месяц позже, но правильно, чем сейчас, но ошибочно.

Он встал, давая понять, что разговор окончен:

– Идите. Отправляйте образцы. Ждите результатов. А пока – ни слова никому. Особенно прессе.

В коридоре Алина прислонилась к стене, закрыла глаза:

– Он не верит.

– Не верит, – согласился Маркус. – Но знаешь что? Он прав.

Она открыла глаза, посмотрела на него:

– Что?

– Он прав, Алина. Мы действительно не можем исключить систематическую ошибку. Мы работали на одном оборудовании, по одной методике. Нужна независимая проверка.

– Ты тоже начинаешь сомневаться?

– Я начинаю думать как учёный. Данилов раздражающий, но он не дурак. Если мы хотим, чтобы нам поверили, нам нужно быть безупречными.

Алина смотрела на папку с адресами лабораторий в руках. Месяц. Или два. А объект тем временем приближался. Каждый день сокращая расстояние. Каждый день становясь реальнее.

– Хорошо, – сказала она наконец. – Отправим образцы. Но параллельно я продолжаю собственное исследование. Хочу понять, что эти структуры делают. Пассивны они или активны. И главное – реагируют ли они на внешние сигналы.

– Какие сигналы?

– Любые. Электромагнитные. Радио. Может, звуковые. – Она посмотрела на него. – Маркус, если это действительно чипы, они для чего-то созданы. Для передачи информации. Для контроля. Для чего-то. И я хочу узнать для чего.

Он молчал, глядя на неё. Видел упрямство в её глазах, решимость, граничащую с одержимостью. Знал: остановить её невозможно. Она пойдёт до конца, даже если это разрушит её карьеру.

– Тогда я с тобой, – сказал он тихо.

Она улыбнулась – впервые за два дня:

– Спасибо.

ГЛАВА 14. НОЧНАЯ ЛАБОРАТОРИЯ.

Часы на стене показывали без пятнадцати два ночи, когда Алина вернулась в институт. Здание было пустым – охранник на входе дремал за своим столиком, едва кивнув ей на пропуск. Коридоры третьего этажа тонули в полумраке, освещённые только аварийными лампами. Её шаги эхом отдавались от кафельного пола.

Она любила институт в это время суток. Днём он был наполнен голосами, движением, бесконечной суетой – студенты, профессора, технический персонал. Наука, разбавленная бюрократией. А ночью оставалась только суть: оборудование, образцы, и ты сам наедине с загадкой.

Алина открыла дверь лаборатории своим ключом, включила свет. Комната ожила – белые стены, ряды микроскопов, центрифуги, холодильники с образцами. Её второй дом. За последние три дня она провела здесь больше времени, чем в собственной квартире.

На столе лежала коробка с пробирками – двадцать образцов крови, собранных сегодня. Контрольная группа, о которой говорил Маркус. Десять невакцинированных, пять детей, пять человек, получивших разные типы вакцин.

Алина села за стол, включила ноутбук, открыла файл с таблицей. Образцы с первого по шестьдесят восемь уже были внесены. Семьдесят процентов положительных. Но Данилов прав – этого недостаточно. Нужна более широкая выборка. Нужны контрольные группы. Нужна безупречная методология.

Она достала первую пробирку – образец номер шестьдесят девять. Этикетка гласила: "Мюллер Томас, 38 лет, невакцинирован".

Томас был её старым другом ещё со студенческих лет. Убеждённый антипрививочник, верящий в силу природного иммунитета и презирающий "фармацевтический заговор". Алина всегда спорила с ним, приводила научные данные, объясняла принцип работы вакцин. Безрезультатно.

Сегодня утром она позвонила ему, попросила о помощи. Сказала, что проводит исследование, нужна контрольная группа. Томас согласился с энтузиазмом – наконец-то кто-то из "официальной науки" заинтересовался невакцинированными.

Если бы он знал, что она ищет.

Алина подготовила препарат – капля крови на стекло, покровное стекло сверху, фиксация красителем. Поместила под микроскоп, настроила фокус.

Эритроциты поплыли в поле зрения. Обычные, круглые, здоровые. Она увеличила масштаб, перевела в режим электронной микроскопии, прошлась по всему препарату.

Ничего.

Никаких структур. Никаких геометрических многогранников. Кровь была абсолютно чистой.

– Негативно, – прошептала Алина, записывая результат.

Второй образец. Третий. Четвёртый. Все невакцинированные. Все – негативные. Чистые. Без единой подозрительной структуры.

Она почувствовала, как сердце начинает биться быстрее. Это было важно. Это было подтверждением. Связь с вакцинацией существовала.

Образец номер семьдесят девять – ребёнок, семь лет, одна доза детской вакцины, полученная четыре месяца назад. Алина поместила препарат под микроскоп.

И увидела их. Меньше, чем у взрослых. Единичные. Но они были.

– Положительно, – её голос дрожал.

Она работала методично, образец за образцом. К четырём утра таблица заполнилась новыми данными:

– Невакцинированные: 0 из 10 положительных.

– Дети с одной дозой: 3 из 5 положительных (60%).

– Взрослые, вакцина Moderna: 4 из 5 положительных (80%).

– Взрослые, вакцина Sputnik V: 0 из 5 положительных.

Последняя строчка заставила её замереть. Спутник – чистый? Почему?

Она перепроверила образцы. Потом ещё раз. Нет, ошибки не было. В крови людей, вакцинированных российской вакциной, структур не было.

Алина откинулась на спинку стула, потирая уставшие глаза. Это меняло всё. Если структуры есть только в западных вакцинах, но отсутствуют в российской Это исключало случайную контаминацию на производстве. Это означало.

Что? Целенаправленное внедрение? Кем? Зачем?

Она взяла телефон, хотела позвонить Маркусу, но посмотрела на время – четыре утра. Нельзя. Он спит. Да и разговор по телефону – плохая идея. Вдруг кто-то слушает?

Алина усмехнулась собственной паранойе. Кто будет прослушивать телефон рядового вирусолога из Цюриха? Но мысль не уходила. Если это действительно масштабный заговор.

Она встала, подошла к окну. Город спал под дождём. Огни редких машин скользили по мокрым улицам. Где-то там, за облаками, за атмосферой, летел объект. Приближался. И в крови миллиардов людей находились микроскопические структуры неизвестного назначения.

Совпадение? Или связь?

Алина вернулась к компьютеру, открыла новый документ. Начала записывать гипотезы:

Гипотеза 1: Случайная контаминация производства.

Вероятность: низкая. Разные производители, разные страны, разные технологии. Но структуры присутствуют у всех, кроме Спутника.

Гипотеза 2: Целенаправленное внедрение фармкомпаниями.

Вероятность: средняя. Но мотив? Контроль? Слежка? Технологии не существует на таком уровне миниатюризации.

Гипотеза 3: Внедрение третьей стороной после производства.

Вероятность: низкая. Требует доступа ко всем партиям вакцин по всему миру.

Гипотеза 4: Структуры образуются в организме как реакция на компоненты вакцины.

Вероятность: средняя. Но почему только западные вакцины? Разница в составе?

Она остановилась, пальцы замерли над клавиатурой. А потом медленно, почти против воли, напечатала:

Гипотеза 5: Структуры внеземного происхождения. Связь с объектом.

Она смотрела на экран. Слова выглядели абсурдно. Безумно. Как сюжет дешёвого фантастического фильма.

Но что если?

Что если объект не просто летит к Земле? Что если он уже здесь – фрагментами, наночастицами, структурами в крови людей? Что если это подготовка? Маяки? Приёмники? Что-то, что активируется, когда корабль прибудет?

Алина удалила пятую гипотезу. Слишком безумно. Нельзя даже думать в этом направлении.

Но мысль засела, как заноза.

Она снова взялась за работу. Нужно было понять, что эти структуры делают. Пассивны ли они или активны? Реагируют ли на внешние сигналы?

Алина достала из шкафа генератор электромагнитных волн – прибор для экспериментов с клеточными культурами. Разместила препарат с положительным образцом под микроскопом, включила генератор на минимальной частоте.

Наблюдала.

Ничего. Структуры оставались неподвижными, инертными.

Увеличила частоту. Потом ещё. Перешла в радиодиапазон. Потом в микроволновый.

И вдруг – увидела.

Едва заметное свечение. Слабое, почти неразличимое, но оно было. Структуры излучали в ответ на внешний сигнал.

– Господи, – выдохнула Алина. – Они активные.

Руки дрожали, когда она делала снимки, записывала данные. Это было прорывом. Доказательством. Структуры не просто присутствовали в крови – они функционировали. Реагировали. Были живыми? Нет, не живыми. Технологическими.

За окном начало светать. Серое октябрьское небо медленно бледнело. Алина посмотрела на часы – шесть утра. Она работала всю ночь, не замечая времени.

Телефон завибрировал. Сообщение от Маркуса:

"Ты в лаборатории? Я еду. Есть новости."

Она набрала ответ:

"Да. У меня тоже. Срочные."

Пока Маркус ехал, Алина повторила эксперимент с другими образцами. Результат был идентичным – структуры реагировали на электромагнитное излучение определённой частоты. Примерно 2.4 гигагерца.

Частота WiFi. Частота Bluetooth. Частота, которой был наполнен современный мир.

Её затошнило от осознания. Миллиарды людей ходили с микрочипами в крови, которые реагировали на повсеместные сигналы. Что они передавали? Что принимали?

Маркус ворвался в лабораторию в половине седьмого, мокрый от дождя, с горящими глазами:

– Алина, ты не поверишь. Я нашёл статью в закрытой базе данных. 2019 год, до пандемии. Исследование нанотехнологий для адресной доставки лекарств. Один из авторов – сотрудник Pfizer. Они работали над частицами, почти идентичными тем, что мы обнаружили.

Он развернул ноутбук, показал ей PDF-файл. Алина читала, и мир вокруг начал сужаться до размера экрана.

Структуры были описаны. Геометрия. Состав. Даже методика синтеза.

Но в статье не было ни слова о внедрении их в вакцины.

– Они знали, – прошептала Алина. – Они знали, что создают.

– Вопрос в том, – Маркус посмотрел на неё, – знали ли они, зачем?

ГЛАВА 15. СТАТЬЯ ИЗ ПРОШЛОГО.

Маркус развернул ноутбук так, чтобы Алина видела экран. PDF-файл открылся на полную страницу – обложка научного журнала Advanced Nanotechnology, выпуск за март 2019 года. Название статьи было набрано строгим шрифтом:

"Синтез и характеристика мультифункциональных нанокристаллических структур для целевой доставки терапевтических агентов"

Авторы: Дж. Андерсон, М. Фриман, К. Вебер, Л. Чжао.

– Смотри на третье имя, – Маркус ткнул пальцем в экран. – Кэтрин Вебер. Сейчас она вице-президент по исследованиям в Pfizer. А в 2019-м работала в Массачусетском технологическом.

Алина наклонилась ближе, читая аннотацию. Английский текст казался сухим, научным, но за каждым словом скрывался потенциальный взрыв:

"Мы представляем новый класс кремний-углеродных нанокристаллов с додекаэдрической геометрией, способных к селективному связыванию с клеточными мембранами. Структуры демонстрируют уникальные электромагнитные свойства в диапазоне 2.0-2.8 ГГц, что открывает возможности для дистанционного мониторинга биораспределения"

– Господи, – выдохнула Алина. – Это они. Точное описание.

– Смотри дальше, – Маркус пролистал до раздела с электронными микрофотографиями.

На экране появились изображения, неотличимые от тех, что Алина делала всю ночь. Те же многогранники. Та же геометрия. Тот же размер – около ста нанометров.

– Они создали эти структуры шесть лет назад, – сказала Алина медленно, будто проговаривая каждое слово помогало осмыслить невозможное. – До пандемии. До вакцин.

– И описали их применение для "целевой доставки терапевтических агентов", – добавил Маркус. – Красивая формулировка, правда? Может означать что угодно.

Алина продолжила читать. Статья была технической, наполненной графиками, формулами, таблицами. Описывался процесс синтеза – сложная последовательность химических реакций. Характеристики – электропроводность, биосовместимость, стабильность в физиологических растворах. Эксперименты на клеточных культурах.

Но нигде – ни слова о массовом применении. Ни слова о вакцинах. Только академическое исследование, похороненное в специализированном журнале с тиражом в несколько тысяч экземпляров.

– Они знали, что создают, – повторила Алина то, что сказала полчаса назад, но теперь с большей уверенностью. – Вопрос: знали ли они, что кто-то использует их разработку?

– Или они сами использовали, – возразил Маркус. – Вебер перешла в Pfizer в 2020-м, как раз когда началась разработка вакцины. Совпадение?

– Совпадений не бывает.

Маркус откинулся на спинку стула, потирая покрасневшие от усталости глаза:

– Хорошо. Давай выстроим логику. 2019 год – группа учёных из MIT разрабатывает нанокристаллы. Публикуют статью, защищают, возможно, патент. 2020 – начинается пандемия, один из авторов переходит в Pfizer. 2021 – массовая вакцинация. И теперь, в 2025-м, мы находим эти структуры в крови миллиардов людей.

– Кто-то встроил их в вакцины, – закончила Алина. – Целенаправленно.

– Но зачем? – Маркус встал, начал ходить по лаборатории. Он всегда думал лучше в движении. – Для мониторинга? Слежки? Но эти структуры пассивны. Они только реагируют на внешний сигнал, не передают данные. Какой смысл чипировать людей, если ты не можешь извлечь информацию?

Алина молчала, глядя на экран микроскопа, где на чёрном фоне плавали крошечные многогранники. Идеальные. Искусственные. Чужеродные.

– А что если это не для мониторинга? – сказала она тихо. – Что если это для активации?

Маркус остановился:

– Активации чего?

– Не знаю. Но подумай: они реагируют на частоту 2.4 гигагерца. Частоту, которой наполнен весь мир. WiFi, Bluetooth, мобильные вышки. Что если нужный сигнал может их включить? Активировать какую-то функцию?

– Какую функцию? Это не биологические организмы, Алина. Это кристаллы. Они не могут ничего делать, кроме резонанса.

– Пока, – она посмотрела на него. – Пока мы не знаем, что они могут. Мы изучили их меньше суток. Может, у них есть функции, которые мы ещё не обнаружили.

Маркус хотел возразить, но в этот момент дверь лаборатории распахнулась. На пороге стоял профессор Данилов, и лицо его было мрачнее грозовой тучи.

– Ковальчук, – произнёс он ледяным тоном. – Мне нужно с вами поговорить. Немедленно.

Кабинет Данилова был обставлен со спартанской простотой: стол, два стула, шкаф с книгами, на стене – диплом Кембриджа и фотография, где молодой Данилов пожимает руку какому-то нобелевскому лауреату. Никаких личных вещей, никаких украшений. Только наука.

Данилов закрыл дверь, жестом указал Алине и Маркусу сесть. Сам остался стоять, скрестив руки на груди.

– Сегодня утром, – начал он без предисловий, – мне позвонил коллега из Базельского университета. Профессор Шмидт. Очень обеспокоенный. Он сообщил, что вчера к нему пришли двое людей. Представились сотрудниками Федеральной службы здравоохранения. Задавали вопросы о некоей доктор Ковальчук из Цюриха. Интересовались, какие исследования она ведёт. Пытались получить доступ к образцам крови из нашего биобанка.

Алина почувствовала, как холодеет кожа.

– Шмидт отказал, естественно, – продолжал Данилов. – Сказал, что не имеет права разглашать информацию о коллегах без официального запроса. Они ушли. Но он проверил их удостоверения – номера не существуют. Это были самозванцы.

– Кто они? – спросил Маркус.

– Хороший вопрос. – Данилов наконец сел, и впервые Алина увидела в его глазах не раздражение, а беспокойство. – Доктор Ковальчук, я вчера сказал вам быть осторожной. Вы не послушали. Вы продолжили исследование. И теперь кто-то заинтересовался вами достаточно, чтобы подделывать документы и разыскивать вас по университетам.

– Профессор, я.

– Молчите. – Он поднял руку. – Я не закончил. Вчера вечером я сам проверил вашу находку. Взял три образца из нашего биобанка. Проанализировал независимо. – Пауза. – Вы правы. Структуры существуют.

Молчание повисло тяжёлое, плотное.

– Я не хотел верить, – продолжал Данилов тихо. – Сорок восемь лет в науке учат скептицизму. Но факты – упрямая вещь. Я видел их собственными глазами. И если честно я напуган. Потому что если это правда, если в крови миллиардов людей действительно находятся искусственные структуры неизвестного назначения, то мир стоит на пороге чего-то чудовищного.

Алина сглотнула:

– Что вы предлагаете?

Данилов встал, подошёл к окну. За стеклом Цюрих жил обычной жизнью – трамваи, машины, люди с зонтами под дождём. Никто из них не знал, что носит в себе.

– Публиковать нельзя, – сказал он, не оборачиваясь. – Пока нельзя. Вы станете мишенью. Вас либо дискредитируют, либо уничтожат. А может, и то, и другое.

– Но люди должны знать!

– Люди должны знать правду. А не половину правды. – Он повернулся. – Вы не понимаете, что делать с этой информацией. Я тоже не понимаю. Нам нужны союзники. Влиятельные. В правительстве, в научном сообществе, в медиа. Люди, которые смогут защитить нас, когда мы обнародуем данные.

– Это займёт месяцы, – возразила Алина.

– Лучше месяцы, чем быть найденной мёртвой в переулке, – отрезал Данилов. – Я видел, как уничтожают неудобных учёных, доктор Ковальчук. Видел карьеры, разрушенные за ночь. Видел людей, которые исчезали. Не думайте, что наука – безопасное место. Когда на кону миллиарды долларов и политическая власть, безопасности нет нигде.

Он вернулся за стол, открыл ящик, достал флешку:

– Здесь контакты. Люди, которым я доверяю. Журналисты, политики, учёные. Свяжитесь с ними. Анонимно. Подготовьте почву. И только когда будет готова сеть поддержки – публикуйте.

Алина взяла флешку. Маркус смотрел на неё с тревогой.

– А пока, – Данилов посмотрел на них обоих, – прекратите исследования в институте. Кто-то наблюдает. Работайте дома. Используйте шифрование. Не говорите по телефонам. И будьте готовы к тому, что всё может измениться в любой момент.

Они вышли из кабинета в оглушающей тишине коридора. Алина сжимала флешку в руке так сильно, что пластик врезался в кожу.

– Он прав, – сказал Маркус, когда они отошли подальше. – Мы играем с огнём.

– Знаю.

– Ещё не поздно остановиться.

Она посмотрела на него:

– Поздно. С того момента, как я увидела их в микроскоп. Мы уже не можем вернуться назад.

Он кивнул. Знал, что она права.

ГЛАВА 16. ПЕРВЫЙ КОНТАКТ С ЖУРНАЛИСТОМ.

Квартира Маркуса находилась в старом районе Цюриха, на четвёртом этаже здания без лифта. Узкая лестница, скрипучий паркет, окна с видом на крыши соседних домов. Алина поднималась по ступеням с тяжёлой сумкой, в которой лежали микроскоп, образцы крови в термосе с жидким азотом и ноутбук с зашифрованными данными.

После разговора с Даниловым они решили: институт больше не безопасен. Кто-то интересуется их работой достаточно, чтобы подделывать документы и обходить лаборатории. Значит, нужно уйти в подполье. Работать дома. Связываться с внешним миром только через защищённые каналы.

Маркус открыл дверь ещё до того, как она постучала – видимо, слышал шаги на лестнице.

– Заходи быстрее, – он оглянулся на лестничную площадку, будто проверяя, не следит ли кто.

Квартира была небольшой – комната-студия, кухонный уголок, крошечная ванная. Но чистая, аккуратная, с книжными полками до потолка и столом у окна, заваленным техникой. Маркус жил один после развода, и его холостяцкое жильё выглядело именно так, как Алина представляла: функционально, минималистично, без лишних украшений.

– Устроила мини-лабораторию, – он кивнул на стол, где уже стояли два дополнительных монитора и какое-то оборудование, которое Алина не сразу узнала.

– Это спектрометр?

– Портативный. Одолжил у друга, который занимается анализом материалов. Официально – для личного проекта. – Маркус помог ей разгрузить сумку. – Думаю, пора провести полный химический анализ структур. Может, найдём что-то, что пропустили в институте.

Алина кивнула, расставляя оборудование. За окном Цюрих медленно погружался в вечерние сумерки. Октябрьский день угасал рано, и улицы уже зажигались фонарями.

– Просмотрел флешку Данилова, – сказал Маркус, включая ноутбук. – Там семнадцать контактов. Восемь журналистов, четыре политика, три учёных, двое правозащитников. Все проверенные, по его словам.