Я – эмпат
-1-
Когда за Кириллом громко захлопнулась входная дверь, я не испытала ничего. Просто констатировала факт: он ушел. Ушел и точка. Я сначала даже испугалась собственного бесчувствия, а потом поняла, что так даже лучше. Бежать за ним и падать на колени, умоляя вернуться, я точно не собиралась.
Сняв тонкое обручальное кольцо, я положила его на белую деревянную полку с книгами. Пусть тоже пылится вместе с непрочитанными томами. Мысленно отметила, что, когда буду убираться, нужно будет протереть и ее.
Он ушел, и у меня освободилось время. Готовить не нужно, гладить его рубашки тоже. Это даже заставило меня порадоваться и принять тот факт, что мужчины отнимают слишком много времени. И хотя Кирилл был вполне самостоятельным мужем, не требующим от меня ведения домашнего хозяйства и бережного поддержания уюта, я это делала на автомате. Потому что так положено. Потому что все так делают.
Я вернулась в комнату, взяла телефон в руки, полистала соцсети, посмотрела смешное видео с котиками, ответила на пару сообщений. Но руки хотели что-то делать, а не просто тыкать пальцем в экран.
Я походила по дому, даже притронулась к пылесосу, но потом одернула руку, поняв, что и это делать я больше не обязана. И что мой самый главный бардак только что ушел, напомнив мне на прощание о моей черствости и безразличии. Я даже хотела сказать ему вслед, что мне плевать на его мнение, но промолчала, хотя мне и правда было плевать.
Выглянув в окно и убедившись, что Кирилл точно ушел, а не просто демонстративно вышел на улицу, я направилась в гараж. Он примыкал к кирпичному дому, отличаясь разве что подъемной автоматической дверью. В гараже стояла моя старенькая, но такая любимая машинка – Пежо 107 модели. Я провела рукой по белому кузову – старая привычка, от которой давно пора было избавиться. Но я настолько ее любила, что готова была целовать в капот каждый раз при встрече. Она появилась у меня еще раньше, чем этот дом и муж, в те времена, когда я только научилась зарабатывать. Я пыталась откладывать, но долго не выдержала и влезла в кредит, чтобы разорвать порочный круг поездок на общественном транспорте. Я увидела ее на всем известной онлайн-площадке и сразу влюбилась, окончательно и на всю жизнь.
Кирилл всегда говорил, что она некрасивая, несуразная какая-то. Я злилась на него за это. Какая же она некрасивая? Очень даже красивая. Продолговатые фары, выступ на капоте, словно носик. Я ухаживала за ней и берегла больше, чем мужа. Просто она никогда не ворчала, никогда не высказывала мне о том, какая я бесчувственная и черствая. Это было не просто «корыто с болтами», как говорил Кирилл, это была моя крепость, место, где я чувствовала себя собой.
Я прошла вглубь гаража к коробкам, которые давно собиралась разобрать. Они стояли здесь с момента переезда, около шести лет. Именно тогда я купила этот дом, а потом зачем-то вышла замуж. Коробки мне торжественно вручила мать, бережно собрав мои детские вещи. Этот факт я тоже приняла спокойно. На тот момент мне уже исполнилось 25 лет, я накопила на первоначальный взнос по ипотеке и купила небольшой, но такой уютный дом. С тех пор я сделала ремонт, поменяв цветастые обои и странный кухонный гарнитур на более современную и сдержанную мебель и отделку.
И вот эти коробки, которые за шесть лет я ни разу не открыла, стояли здесь. К ним еще добавились две – после ремонта. Они покрылись толстым слоем пыли и наверняка пропахли бензином, но нюхать я их не собиралась, а вот замарать одежду пылью я точно не хотела. Оглядевшись по сторонам и кинув взгляд на маленький стеллаж, на котором я хранила всякие автомобильные принадлежности, я увидела зеленую тряпку. Встряхнув ее, я протерла коробки, собирая пыль в маленькие серые комочки и сдвигая их на бетонный пол.
Сначала я взяла самую большую, нижнюю коробку. Открыла и разочарованно вздохнула. Старые тетради, книги, школьные учебники. И зачем мать мне это отдала? Но все же покопалась в тетрадях, нашла свои детские дневники, полистала, почитала пару страниц, еле разбирая свой кривой почерк и убрала назад. Неужели мать думала, что я тоскую по школьным временам? Хотя, откуда ей было знать о моих чувствах, если она никогда не спрашивала, а я никогда не стремилась делиться с ней.
Второй пошла коробка поменьше. В ней уже были вещи интереснее – сувениры, статуэтки, медали. Я аккуратно перебирала вещи и ностальгировала. Вот фигурка слоника, которую я привезла с моря, когда мне было лет 10. Вот ангел, подаренный моим первым парнем. Вот цепочка с двойным кулоном, которые мы носили с лучшей подругой. Перебрала медали за свои заслуги в плаванье. Великой плавчихой я так и не стала, не дотянула даже до всероссийских соревнований. Но вспоминать о том времени было приятно.
В третьей коробке тоже были сувениры. В основном купленные мной, либо подаренные подругами. Одно время я коллекционировала статуэтки, чем и пользовались мои друзья на все праздники. Некоторые из них сломались при переезде, но большинство хорошо сохранилось.
Я сгребла все сувениры в одну коробку и унесла ее домой, по дороге еще раз прикоснувшись к своей машине. Что же, когда Кирилл заберет свои шмотки, освободится одна полка, которую и займут мои воспоминания.
-2-
Кирилл пришел за вещами на следующий день. Открыл дверь своим ключом и, сняв обувь, осторожно прошел в коридор. Видимо, он ждал, что вылечу из комнаты, начну просить прощения, но я даже не пошевелилась. Сидела на кухне и, закинув ноги на стул, пила чай. Кирилл заглянул ко мне, кинув удивленный взгляд, и пошел в свою уже бывшую комнату.
Я слышала, как он хлопает дверцей шкафа, как кидает в пакет свой скромный запас вещей, как вытаскивает из розетки свою зарядку.
– Оль, где мой планшет? – крикнул он из комнаты.
Я вздохнула. Этот мужчина без меня никогда ничего не мог найти. Ходят слухи, что все мужчины такие, но утверждать не бралась – замужем я была всего раз. Я встала и направилась в комнату, шаркая носками по полу. Наши взгляды встретились: мой безразличный и холодный, его – обиженный, возмущенный. Он широко раскрывал свои карие глаза и слегка сморщивал маленький нос. И хотя я не была проницательным человеком, считать его настроение не составляло труда. Когда он сердился, сжимал и без того тонкие губы в нитку, когда волновался – теребил и грыз пальцы, когда радовался – улыбался так широко, что можно было увидеть все его 32 зуба, включая две пустующие лунки. Никакой загадки и интриги, скучный, как школьный учебник по истории. И это была одна из причин, по которой мне не хотелось сохранить брак. Одна из сотни.
Планшет лежал в ящике стола, там, где и всегда. Я могла найти его с закрытыми глазами, потому что он всегда был здесь. Но, видимо, уже бывший муж хотел привлечь мое внимание, заставить осознать горечь утраты такого шикарного спутника жизни, выбрав для этого святая святых – супружескую спальню. Только попытка оказалась бесплодной, я не отреагировала, даже когда Кирилл взял у меня планшет, коснувшись моих пальцев и что-то буркнул себе под нос. Я лишь посмотрела на его пакет, на куртку, переброшенную через руку, и вышла из комнаты, бросив ему через плечо:
– Ключи оставь у входа.
Я вернулась в кухню, блаженно вытянув ноги на стуле, и продолжила смотреть сериал. Подняла взгляд только когда мимо кухни промелькнула его тень. Он бросил ключи на обувницу и вышел, демонстративно хлопнув дверью.
Я снова приняла это как состоявшийся факт. Ушел и ушел. Плевать.
Вечером, когда я пришла в комнату поваляться на кровати, я споткнулась о коробку с сувенирами. Еле удержалась за шкаф, чтобы не грохнуться между шкафом и кроватью. Чертов Кирилл как будто специально поставил ее на пороге, отодвинув от стены.
Я села на кровать и уставилась на коробку, которая еще хранила гаражную пыль и мои отпечатки. Аккуратно приоткрыла ее, убеждая себя в том, что надо разобрать содержимое, иначе в следующий раз я точно грохнусь. Решительно поднявшись с кровати, я притащила с ванной влажную тряпку, чтобы стереть шестилетнюю пыль с моих раритетных подарков, и начала разбирать коробку.
Сначала на полку встали крупные фигурки – копилка в виде белой собачки, большое сердце и пара влюбленных. Потом я протирала и ставила маленькие статуэтки, пытаясь вспомнить историю каждого. Половин, конечно же, опознать не удалось, но часть подарков снова вернули меня в прошлое.
Последним остался черный камень. Я смотрела на него и думала – выбросить или оставить. Это камень нашла Ника, когда мы в детстве забрели в заброшенный дом. Зачем она его забрала и потом отдала мне, я не помнила, но бережно хранила. Я взяла камень в руки, протерла пальцем. Он оказался гладким, прохладным на ощупь. Довольно большой – крупнее моей ладони. Но для такого размера оказался удивительно легким. Я покрутила его в руках, а потом потрясла. Изнутри донесся какой-то странный звук, словно там хранился песок. Пригляделась и увидела тонкую полоску посередине. Это был не просто камень, это был футляр.
Я приблизила камень к глазам, чтобы лучше видеть отверстие и резко вдавила ногти больших пальцев в разрез. Камень щелкнул и открылся, выбрасывая в воздух черную пыль. Я невольно чихнула, когда она облаком окутала лицо, и тут же подумала, что зря вдохнула эту древнюю гадость.
Я протерла лицо чистой рукой, с отвращением вытирая остатки черной пыли и с разочарованием посмотрела внутрь – пусто. Никакого старинного украшения, ни записки от предков, только черные стенки. Подумав, что делать с футляром – выбросить или сохранить как память о беззаботном детстве, о когда-то лучшей подруге, я решила, что выбросить его не поднимется рука. Я вытерла с его поверхности пыль и убрала на полку. Пусть лежит. Как воспоминание о детстве, где не нужно было играть какую-то роль, чтобы понравиться другим.
-3-
Утром я едва не проспала на работу. Утром я едва не проспала на работу. Привыкла, что после моего будильника звенят еще десять Кирилла, поэтому отключила звонивший телефон, и снова уснула, дожидаясь будильника мужа. А когда открыла глаза и посмотрела за спину, резко вспомнила, что я больше не замужем. Кинула взгляд на часы – половина восьмого. И если бы не планерка ровно в восемь, я бы спокойно опоздала. Но мой начальник терпеть не мог опозданий.
Я наспех собралась, прыгнула в машину, и ровно в восемь ноль-ноль вошла в офис, где уже собрались коллеги. Все дружно посмотрели на меня, кто-то с осуждением, кто-то равнодушно. Я проигнорировала внимание к своей персоне и встала позади всех. Мое присутствие в принципе не было обязательным, но я делала вид, что прилежный, ответственный работник, соблюдающий внутренние правила компании.
Начальник, Владимир Дмитриевич, вышел к нам, как всегда, при полном параде. Чистые, выглаженные брюки, пиджак, галстук. На лице, несмотря на шестидесятилетний возраст, ни одной морщинки. По офису давно гуляли слухи, что он делает подтяжку кожи, потому что его широкий разрез глаз в какой-то момент сузился. Волосы начальник тоже держал в порядке – регулярно запрашивал седину и делал укладку перед выходом на работу. Коллеги посмеивались над ним, и над его ориентацией в курилке сомневался каждый, кто был не слишком ленив. Я же не считала это недостатком. Нравится ему за собой ухаживать, нравится хорошо выглядеть – пусть, каждый вправе решать, делать ему укладку по утрам или ходить вечно лохматым как наш сисадмин Рома.
Далее была скучная планерка, на которой шеф раздавал указания, говорил о достижениях на прошедшей неделе. Я еле держалась, чтобы не уснуть от тоски. Зевала, прикрыв рот рукой и чуть не упала на впереди стоящую спину. Хотела даже ударить себя по лбу, чтобы проснуться, но вовремя спохватилась, когда ладонь уже летела к лицу. Пришлось начать петь про себя, чтобы немного взбодриться и не уснуть стоя. Время, как назло, шло очень медленно, стрелка на часах словно стояла на месте.
Раздав указания, Владимир Дмитриевич удалился к себе в кабинет, остальные разбежались по своим местам, а я пошла за кофе. В маленькой кухне, где стоял напольный шкаф с посудой и небольшой круглый стол в углу, я столкнулась с Димой. Двадцатипятилетний менеджер по продажам, который был на своем месте как рыба в воде. Ему очень подходила эта должность – он умел разговорить даже свой стул, находил общий язык с немыми и очень нравился девушкам. Дима всегда приходил на работу бодрым и счастливым, шутил и смеялся, а тут я его не узнала. Помятый вид, под глазами синяки, всегда аккуратно уложенные волосы торчали вверх. Его вид еще больше вогнал меня в тоску, и я сладко зевнула.
– Что, тоже не выспалась? – спросил он, забирая стакан из кофемашины.
– Ага, – ответила я, – А ты что такой помятый?
Он облокотился о стол, вдохнул пар от кофе и застонал от наслаждения.
– Собака вчера убежала, искал ее по району всю ночь. Даже поспать не удалось. – он грустно опустил взгляд. – Сестра младшая взяла ее на прогулку, а та сорвалась с поводка.
– Не нашлась? – спросила я, забирая свой кофе.
Он покачал головой.
– Фотка есть? – я сделала глоток, и кофе обжег язык. – Давай по группам раскидаю. Можно ориентировки напечатать, расклеить по району.
Дима с такой благодарностью посмотрел на меня, что я подумала, он кинется обниматься.
– Олька, ты чудо! Спасибо огромнейшее просто! Сейчас скину тебе фотку.
Я улыбнулась, потому что он улыбался. На самом деле, внутри я не испытала никакой радости, да и грусти тоже. Ни одна эмоция не пробилась сквозь ледяной айсберг внутри меня. Но в обществе так принято – если тебе улыбаются, то ты должен улыбнуться в ответ, даже если не хочешь.
Кофе помог мне проснуться, и к своему рабочему месту я пришла уже довольно бодрая. Включила компьютер, он шумно вздохнул, издал привычный писк и загрузился. Я сразу же закинула фотографии милого пуделя по чатам и пабликам, а потом приступила к работе. Мои обязанности были скучными и однообразными, но за это я и любила свою работу – в ней была предсказуемость, а еще мне почти не приходилось общаться с людьми. Я собирала заявки и раскидывала их по отделам, где с потенциальными клиентами уже работали менеджеры.
В обед, поднявшись со своего кресла и потянув спину, я направилась на кухню за кофе. И снова столкнулась с Димой. Он стоял спиной ко входу и что-то напевал себе под нос. Едва я переступила порог кухни, как почувствовала исходящую от него волну счастливого возбуждения. Дима обернулся и, увидев меня, радостно заголосил:
– Нашлась! Олька, нашлась! Позвонили мне, сказали у них моя потеряшка! И даже фотку скинули, точно моя Джесси!
Лицо Димы светилось радостью, голубые глаза сияли, а рот расплылся в искренней, широкой улыбке. Он едва не подпрыгивал на месте, и его настроение странным образом оказалось заразительным. Дима так радовался, так был благодарен, что я почувствовала это. И, не удержавшись от нахлынувших чувств, я сделала два шага вперед, закинула ему руки на шею и обняла. Он сначала застыл, потом нерешительно похлопал меня по спине, аккуратно прикладывая ладонь. И этот хлопок заставил меня очнуться, вернуться в реальность. Я отпрянула от него, почувствовав ужасный стыд, от которого хотелось провалиться сквозь пол.
– Я рада, – буркнула я и вышла из кухни быстрым шагом, чувствуя взгляд Димы на себе.
Закрывшись в туалете, я посмотрела на себя. Мои щеки пылали от стыда, словно я только что вышла из бани. Я набрала холодную воду в руку и похлопала себя по лицу. Жар начал отступать, вот стыд – нет.
Я никогда не позволяла себе фамильярность на работе. Да и нигде не позволяла. Отношения с коллегами всегда были просто рабочими, без всяких компромиссов. И чтобы я бросилась на шею кому-то – это что-то сверхъестественное. Я вообще очень уважала личное пространство и ценила людей, которые отвечали мне тем же. Не любила, когда дотрагиваются до рук, когда подходят слишком близко при разговоре и дышат на меня, даже если со спины. А тут я бросилась на шею коллеге, нарушив все мыслимые и немыслимые границы. И сделала это не осознанно, а спонтанно, будто кто-то заставил меня сделать этот шаг.
Остаток дня я проработала на автомате, даже не вникая в процесс. Отвечала на вопросы клиентов стандартными фразами, перенаправляла заявки в нужные отделы, размещала посты. И тщательно скрывала лицо от коллег, опасаясь, что Дима рассказал всем о моем странном поведении. Внутри скребло неприятное ощущение, что все смотрят на меня и осуждают, посмеиваются за спиной.
После работы, быстро попрощавшись с коллегами, которые попадались мне по пути, я села в машину и наконец смогла вздохнуть. В салоне приятно пахло освежителем, и я не стала открывать окно. Я откинула голову на подголовник и поняла, что мне нужно срочно заболеть, чтобы не появляться на работе ближайшую неделю, а лучше – две. И эта мысль меня приободрила, словно я нашла выход, как вернуть время вспять, чтобы не обнимать Диму. Но временное решение проблемы было, а дальше планировала смотреть по ситуации, надеясь, что кто-то опозорится сильнее меня и все забудут о моем поступке. В конце концов, я всегда могла сказать, что развод так сильно повлиял на меня, что мне хотелось поддержки. Хотя это звучало еще абсурднее, чем то, что холодная Ольга полезла обниматься к коллеге. Я была не из тех, кто ищет поддержки. Не из тех, кто приходит на работу и сразу начинает жаловаться на своих мужей и детей, на правительство, погоду и сложность бытия. Я была другой. Кто-то говорил, что я замкнутая, другие считали это скромностью, третьи – надменностью. Я считала себя просто закрытой. И это не плюс или минус, это качество. Как цвет глаз или черта лица. Вот у кого-то голубые глаза, у кого-то большой нос, а я закрытая. Такой родилась, такой и умру.
В кармане внезапно зазвонил телефон, и я вздрогнула. Наверное, это Дима хочет посмеяться надо мной, сказать в трубку, что Ольга, наш специалист по связям с клиентами, опростоволосилась. Но на экране высветилась фотография сестры, и я облегченно вздохнула.
– Оль, ты можешь приехать? – услышала я в трубке жалобный голос младшей сестры.
– Что случилось? – спросила я, заранее зная ответ.
– Мы с Мишей расстались, – ответила она срывающимся голосом.
Я закатила глаза и раздраженно схватилась за руль. Меньше всего мне сейчас хотелось ехать к сестре и слушать рассказы про ее очередного ухажера. И нет, я не была ее единственной жилеткой. У Лизы было полно подруг, и она свои печальные истории рассказывала каждой из них, зачем-то таща в этот водоворот еще и меня.
– Еду, – выдохнула я и повернула ключ зажигания.
Когда я вошла в родительский дом, то сразу ощутила знакомую тоску. Я не скажу, что скучала по родителям, по сестре или своей комнате. Мы виделись редко, общение с матерью сошло на дежурные поздравления с праздниками, без личных визитов и встреч за чашкой чая. Единственной связью с родительским домом была сестра, от которой было невозможно избавиться.
Еще тоскливее стало, когда я увидела Лизу, которая сидела на коричневом кожаном диване и горько рыдала в свою любимую подушку в виде розового сердечка. Моя младшая сестра была настолько наивной, что верила каждому мужчине, а потом рыдала в подушку, обманутая и разбитая. Разговоры о том, что может уже пора в свои почти двадцать пять переставать верить каждому встречному, ни к чему не приводили.
Я подошла к сестре, присела рядом и нежно погладила ее по каштановым кудряшкам. Она тут же отложила подушку и кинулась мне в объятия. Я обняла ее в ответ, слушая рыдания о том, что Миша обещал жениться, а потом сказал, что не готов. А ей уже через пять лет тридцать, и она хочет замуж.
Я слушала ее и понимала, что Миша действительно редкостный козел. Что он не достоин такой девушки, как она. Я не понимала, как можно сначала обещать, а потом отказываться от своих слов, обижая человека, любящего тебя. И теперь моя бедная сестра очень страдала, мучилась, проливая литры слез. И мне так стало обидно за нее, такой горячий, незнакомый ком подкатил к горлу, что я, к собственному ужасу, тоже заплакала.
Мы сидели на родительском диване в обнимку и просто плакали. Громко, навзрыд, с всхлипами, роняя слезы друг другу на плечи. Сердце разрывалось на куски от обиды, от несправедливости, от того, что перевелись нормальные мужчины.
Внезапно Лиза успокоилась, отстранилась и посмотрела на меня:
– Оль, ты чего?
А я не могла успокоиться. Слезы душили меня, вырываясь через спазмы всего тела, катились горячим потоком по щекам, попадая в рот.
– Оль, ты в порядке? – уже со странным беспокойством спросила сестра.
Я посмотрела на нее и не понимала, почему она не видит, что мне грустно за нее, что болит сестринское сердце.
– Странная ты какая-то, – недовольно сказала Лиза и пошла на кухню.
А я все еще сидела на диване, вытирая слезы с лица, ощущая их соленый привкус во рту. И тут пришло осознание, как разряд молнии, внезапное, яркое, болезненное. Я сижу дома у родителей и плачу из-за того, что парень бросил мою сестру. Для меня это всегда было равносильно тому, что плакать над водой в кране, что она течет.
Лиза протянула мне стакан с водой и отошла на пару шагов назад. Ее испуганный взгляд был красноречивее любых слов – она впервые в жизни видела свою сестру рыдающей. Человека, который быстрее откусит себе руку, чем будет переживать над чужой проблемой.
Я быстро встала, сказала Лизе, что Миша ее не достоин, и вышла в подъезд. Воздух в пятиэтажке был отрезвляющий. Пахло мочой, спиртом, сыростью и сигаретным дымом. И этот запах подействовал на меня успокаивающе. Я медленно спустилась к машине, плюхнулась на сиденье, но не смогла завести мотор. Я смотрела перед собой через лобовое стекло и не понимала, что происходит.
Сначала Дима, теперь Лиза. Словно моя крыша собрала вещи и уехала вслед за Кириллом, только, в отличие от него, не предупредив меня об этом. Но я не тосковала по мужу. Его уход я восприняла абсолютно спокойно. И не потому, что никогда его не любила, а потому что к разводу дело шло уже давно. Это не было внезапным порывом, когда он утром проснулся и сказал: «Все, я ухожу». Уже больше года мы жили как соседи, поэтому к разводу я была готова и морально, и физически.
Я потерла ладонью лицо, откинула солнцезащитный козырек и посмотрела на себя в зеркало. Опухшие зеленые глаза, небольшой нос, тонкие губы, красные от слез щеки, растрепавшиеся каштановые волосы. Это была я и не я одновременно. Лицо мое, а внутри – нет. Решив разобраться с этим позже, я завела двигатель и поехала домой.
Вечером написала шефу сообщение, что заболела и несколько дней поработаю из дома. Он принял это спокойно. Я не была суперважным звеном в его компании, от которого напрямую зависели продажи и репутация фирмы. Мое присутствие в офисе было не обязательным, всю свою работу я могла выполнять удаленно из дома.
-4-
Утром я проснулась от раскалывающейся головы. Боль была настолько сильной, что я зажмурила глаза, когда вышла из темной комнаты в светлую прихожую. Сразу выпила таблетку и хотела снова отправиться в кровать, но услышала шум за окном.
Это был истошный крик моей соседки Людмилы, от которой меня отгораживал только деревянный забор высотой около метра. Я выглянула в окно и увидела, как Люда, упершись кулаками в бока, кричала на своего двадцатилетнего сына Артема. Такие проявления чувств были не редкими, обычно я спокойно реагировала на вспыльчивую соседку, но тут у меня в груди что-то ёкнуло.
Я вышла во двор, ловя обрывки ссоры. Людмила кричала, что Артем не может найти работу, что целыми днями сидит за компьютером и гуляет с девчонками. А она, одна его поднявшая, устала и ждет помощи. В общем, классика жанра. Взрослое дитя, отказывающееся брать на себя ответственность, и мать, пытающаяся достучаться криками.
Я подошла к забору, когда Артем уже вышел на улицу, громко хлопнув дверью, чем еще больше разозлил мать. Людмила увидела меня и подошла ближе, не в силах больше сдерживать желание поделиться своими разочарованиями в ребенке.
– Нет, ну ты слышала?! – вопила она так, что изо рта летела слюна. – Не может найти работу по душе! Мать пашет целыми днями, а ему душевной работы захотелось!
Я тяжело вздохнула. И странное дело – я вдруг отчетливо поняла ее злость. Прямо кожей почувствовала. Да, на ее месте я бы рвала и метала точно так же.
– Дааа, – протянула я, и комок злости начал разворачиваться у меня внутри горячим клубком. – Эта молодежь к жизни не приспособлена! Без родителей они пропащие!
– Вот-вот, – Людмила с одобрением посмотрела на меня. – Только игрульки эти на уме, да девчонки! Хоть впору выгнать его и дома, и пусть пробует жить самостоятельно, без моей помощи!
– И правильно, – подхватила я. – Только так его можно будет научить чему-то! А то совсем не приспособлен к жизни!
– Именно, – сказала Люда, уже успокаиваясь.
– И ничего не хочет делать! – подхватила я. – Хоть бы вышел, во дворе убрался, зимой снег почистил! А то сидит целыми днями, пока мать здоровье убивает. Какой негодяй, а! Не видит, как матери тяжело!
Я уже не просто злилась – меня захлестывала ярость. Я размахивала руками, кричала, мои пальцы судорожно сжимались у груди, пародируя жест Людмилы. Слова вырывались ядовитым, бурлящим потоком, и я с ужасом понимала, что не могу его остановить. Я не управляла собой.
А потом Людмила повернулась ко мне. Абсолютно спокойная, без тени той злости, которую она только что выплеснула на своего сына. Она внимательно посмотрела на меня, словно видит в первый раз. И, ничего не сказав, удалилась к себе.
Я осталась стоять возле забора, и злость потихоньку начала отступать. И не просто злость, а осознание, что я влезла в чужую жизнь, ранее мне абсолютно безразличную. Показала свои эмоции, которые раньше прятала за стеной равнодушия. Я никогда не поддерживала Люду в ее претензиях к сыну. И не потому, что лезть с непрошенными советами – плохо, и не потому, что я ничего не понимаю в воспитании детей, а просто потому, что мне было плевать.
Я резко развернулась и пошла к себе. Снова равнодушная, снова безучастная. Но теперь с твердым пониманием, что со мной что-то происходит.
Я проснулась ночью от осознания того, что за мной кто-то наблюдает. Я ощущала на своей коже холодный, неприятный взгляд, и не решалась открыть глаза. Было по-настоящему страшно увидеть того, кто буравит меня взглядом в доме, где кроме меня никого нет. Я старалась не дышать и не шевелиться, чтобы ко мне потеряли интерес.
Потом давящее чувство ослабло, и я с огромным усилием подняла веки. Сначала я уставилась в белый распашной шкаф, потом медленно, позвонок за позвонком, повернула голову. Мой взгляд скользнул по двери, по противоположной стене и, наконец, пополз к окну. В окно бил лунный свет, оставляя на полу тонкую дорожку, которую я тоже увидела. В комнате было пусто.
Облегченно вздохнув, и подумав, что у меня разыгрывается паранойя, я спокойно перевернулась на другой бок, подтягивая одеяло к подбородку. Взгляд сам выхватил в темноте мой черный письменный стол с компьютером и остановились на фигуре. Страх заставил сначала вздрогнуть, а потом впасть в ступор. Сердце бешено колотилось, дыхание стало быстрым и тяжелым.
Темная фигура стояла перед столом, наблюдая за мной. Я не видела ни лица, ни глаз. Только черный силуэт человека с капюшоном на голове. Я закрыла глаза и зажмурилась, пытаясь прогнать галлюцинацию, но, когда открыла глаза, фигура стояла на том же месте.
– Вы… кто? – жалобно и очень хриплым голосом сказала я.
Фигура молчала и даже не двигалась.
– В доме нет денег, могу отдать телефон, технику, карты, – проскулила я, еще сильнее зарываясь в одеяло.
Фигура слегка дернулась и заговорила грубым мужским голосом:
– Мы будем наблюдать за тобой, эмпат. Контролируй силу.
– Чего? – я почти плакала.
– Я предупредил, – сказал он и тут же растворился в воздухе через мягкие колебания, словно расплылась волна.
Я еще смотрела несколько секунд на то место, где была фигура, а потом резко подскочила с кровати и включила свет. Яркое освещение заставило меня зажмуриться и интуитивно закрыть лицо. Открыв глаза через боль и слезы, я начала судорожно искать в комнате незнакомца. Но от него не осталось и следа, даже пыльного пятна на ламинате. Я выбежала из комнаты, по пути включая свет в коридоре, прихожей и на кухне. Но никого не было.
Я подбежала к входной двери, подергала ручку – закрыто. Даже хлипкая щеколда была сдвинута. Сердце еще бешено билось в груди, отдавая в виски.
Я схватила телефон и набрала телефон службы спасения, нетерпеливо подождала два гудка, а когда на том конце провода ответили, с нескрываемой паникой крикнула в трубку:
– Помогите!! В мой дом залезли!
-5-
До приезда полиции прошли томительные, ужасно долгие двадцать минут. Я стояла на кухне, дрожа всем телом. В руке держала большой и самый острый нож, которым я обычно разделывала мясо. Его деревянная рукоятка удобно лежала в ладони, но я сжимала ее так сильно, что ногти воткнулись в кожу.
Когда за окном я увидела проблесковые маячки полицейской машины, выбежала на улицу и сразу кинулась открывать ворота. Передо мной стояли двое сотрудников полиции, и я сразу начала рассказывать свою историю, удивляясь их испуганному взгляду.
– Женщина, нож на землю бросьте. Сейчас же, – сказал один из них, прижимая руку к кобуре.
И только тогда я поняла, что до сих пор держу кухонный нож в руке, размахивая им перед их лицом. Я бросила нож в траву, но не чувствуя вины или стыда.
Они не спеша прошлись по двору, заглянули в гараж, потом походили по дому, оставляя грязные следы на полу. Я шла за ними следом, едва не наступая на пятки.
– Чисто. Никого нет, – сказал более молодой полицейский с крупным шрамом на лице.
– Дверь заприте и ложитесь спать. – второй полицейский с сочувствием посмотрел на меня, но было видно, что они мне не поверили.
Я не стала спорить, но очень хотелось, чтобы они остались до рассвета. Проводив их до ворот, я подхватила нож с травы и побежала в дом. Закрыла дверь на все три замка и подперла ручку стулом, как это обычно делается в кино.
Спать, я, конечно же не легла. Постоянно озиралась по сторонам, выискивая фигуру. В каждой тени я ловила пугающий облик, всматривалась, и только потом понимала, что уже начинаю бредить. Я просидела всю ночь за кухонным столом с ножом в уже онемевшей от напряжения руке.
Когда солнце забросило мне в окно свои первые лучики, я ушла к себе и упала на кровать. Долго ворочалась, вспоминая слова фигуры, а потом поднялась с кровати. Налила горячего, крепкого кофе и включила ноутбук.
Он назвал меня эмпатом. Значение этого слова я знала, но решила убедиться. Интернет выдал, что это люди, которые умеют считывать эмоции других, переживать их и сочувствовать. Я хмыкнула. Даже муж от меня ушел, потому что я холодная и безразличная. А уж считывать чужие эмоции и подавно не умела, просто потому что было плевать.
Я постучала по белому стеклянному столу пальцами и задумалась. Недавние всплески эмоций были такими яркими, непривычными для меня. Дима обрадовался возвращению собаки, и мне стало радостно. Потом Лиза, рыдающая над своей утратой и, наконец, соседка Люда и ее сын.
– Да не, бред какой-то, – сказала я вслух.
Это просто совпадение, просто психологическая травма от того, что ушел муж. Я копнула внутри себя и попыталась понять, какую эмоцию вызывает у меня уход Кирилла. Безразличие? Радость? Облегчение? Или мне было обидно или больно? Подумав, я снова убедилась, что мне никак от его ухода. Словно он для меня пустое место. Или не словно, а так и было.
Я налила вторую порцию горячего кофе, достала с холодильника кусочек слегка подсохшего сыра и, закинув его в рот, снова начала думать. Если этот мужик прав, и я эмпат, то почему так произошло? Где я так нагрешила, что теперь мало того, что мне придется реагировать на чужие эмоции, так еще и по ночам терпеть визиты странного гостя в капюшоне.
Встав со стула, все еще жуя сыр и отмечая, что понятие «слегка» засохший к этому камню во рту не подходит, я начала ходить по кухне. Потом посмотрела на часы и поняла, что уже два часа занимаюсь какой-то ерундой. Голова начала проясняться, принимая уже вполне реалистичные мысли. Мужик мне просто приснился. А вся эта история с эмоциями – полный бред. Может, я и рада уходу Кирилла, а вот моя психика считала иначе.
Остановившись возле ноутбука, я решила найти психолога. И посетить его. Желательно сегодня.
Психолога я выбрала по очень простому принципу – есть окошко на сегодня. Ждать день или больше я не могла, решить вопрос нужно было до наступления ночи и появления следующей галлюцинации. И, на мое счастье, нашлось свободное окошко к молодому врачу, фамилию которого я, конечно, же не запомнила.
Я зашла в кабинет врача и осмотрелась. Он совсем не был похож на кабинет психолога из фильмов, где пациентам предлагают мягкое кресло и даже диван, а на журнальном столике стоит пачка открытых салфеток. Передо мной открывался обычный медицинский кабинет. Скромный стол в углу и два самых обычных металлических стула с мягкой сидушкой и спинкой.
Врач тоже сильно отличался от тех, кого я рисовала в своем воображении. Передо мной была миловидная девушка лет тридцати. Красивая, стройная фигура, длинные светлые волосы, голубые глаза. Отметив про себя, что женщинам с комплексами ходить к ней не стоит, я села на стул.
Сначала она что-то писала, задавала стандартнее вопросы вроде имени, даты рождения, хронических заболеваний. А потом посмотрела на меня, отложив ручку.
– Я вас слушаю, – сказала она таким приятным голосом, что я улыбнулась.
– У меня галлюцинации, – сразу выпалила я, а потом быстро добавила. – Кажется.
– Расскажите подробнее.
– Сегодня ночью мне привиделся человек в моей комнате. Но никаких признаков взлома не было. Он ушел, растворившись в воздухе.
Я замолчала, ожидая ее реакцию. Она покивала головой, наверняка я не первая пришла с такими словами.
– А еще я начала сочувствовать людям. – я посмотрела на нее, на ее удивленный взгляд.
– Раньше не сочувствовали?
– Ну… – я замялась. – Понимаете, человек я такой. Безэмоциональный. Черствый, холодный.
– Это вы сами так решили или вам кто сказал?
– Я сама так считаю, и мне об этом говорили. Да не важно это, важно то, что эмоции других людей мне передаются, и я начинаю их чувствовать.
Врач посмотрела за мою спину, немного подумала.
– А что здесь плохого? Эмпатия – это нормально, это даже хорошо. Люди должны как делиться, так и принимать эмоции. Это и отличает нас от других существ.
– Дело не в хорошо или плохо, а в том, что я всю жизнь так живу. Ну безразличны мне люди, их эмоции. Я никого не обижаю, если надо, выслушаю, если надо поддержу. Но так, чтобы кто-то злился и я тоже начинала злиться, такого не было. И это меня пугает, доктор. Вдруг у меня шизофрения или еще что-то страшное?
– У вас было какое-то травмирующее событие недавно? До того, как это начало проявляться?
– От меня ушел муж, – спокойно сказала я. – Кстати, из-за этого и ушел, потому что не чувствовал мою любовь к нему. Он не интересен мне и все. И я знала, что он уйдет. Был только вопрос во времени. Он постоянно винил меня в отсутствии эмоций, а что я могла сделать, если мне и правда плевать? Наигранно радоваться его жалким подаркам, которые были как позорная подачка? Бежать встречать его с работы, как собачка?
Плечи доктора расслабились. Я сама ей дала подсказку своего состояния. Сейчас она скажет, что психика выстроила стену, что это такая защитная реакция и прочую всю психологическую муть.
– Когда от женщины уходит любимый муж, они выглядят по-другому. Вам же, судя по всему, и правда безразлично. Но я смею предположить, что это именно ваш муж и сдерживал ваши эмоции. А сейчас, когда он ушел, вы начали возвращаться к своему истинному Я.
– Я была такой всегда. И до мужа тоже, – ответила я и перевела взгляд на стену, где висел плакат с изображением внутреннего строения человека.
И почему-то картинка показалась мне смешной. Я смотрела на ребра, на легкие и желудок и хотела рассмеяться. Пришлось крепко сжать челюсть, чтобы сдержать накативший приступ смеха. Из глаз потекли слезы от напряжения, щеки надулись, а внутри пошла судорога от вырывающегося смеха. И я не смогла сдержать себя. Открыла рот и начала смеяться. Громко, истерично, хватаясь за живот и вытирая слезы. Лицо пылало огнем, и даже пришлось сжать ноги, чтобы не случилось неприятного казуса.
Доктор молчал, лишь проследив за моим взглядом, но причину смеха она не поняла. Она смотрела на меня с таким удивлением, что я начала смеяться еще сильнее и громче, едва не тыкая в нее пальцем.
Я встала со стула, все еще пытаясь остановиться, кинула ей, что приду в следующий раз, и вышла из кабинета. Живот уже болел от смеха, в легких не оставалось воздуха. В коридоре мой смех отбивался от стен и уносился вдаль, его, наверное, слышали все. Я пошла на выход, чувствуя подкатывающую тошноту, но не в силах остановиться.
И когда я повернула за угол, то увидела двух мальчишек лет семи. Они смотрели в телефон и заразительно смеялись, тоже хватаясь за животы, как и я. Увидев меня и мою истерику, она сразу успокоились. Я еще пару раз хихикнула, и приступ закончился. Наступило понимание и осознание, что я снова отреагировала на чужие эмоции.
Посмотрев еще раз на пацанов, я развернулась и побежала по лестнице вниз, вытирая слезы ладонью. Сильно болел живот и грудная клетка, голова кружилась от недостатка кислорода и вдобавок началась икота.
Я выбежала на улицу, метнулась к парковке и сразу села в свою машину. «Эмпат» прозвучал в моей голове голос ночного гостя.
Я просидела в машине не меньше часа, осмысливая то, что произошло со мной сейчас. Стыд накрыл меня с головой, и я вжалась в кресло, опустив голову на грудь, чтобы спрятаться. Так стыдно мне не было даже перед Димой, когда я бросилась к нему обниматься. Хорошо, что врач не вызвала психиатра, а то пришлось бы мне смеяться в комнате с мягкими стенами. Неприятная мысль ударила в голову – она же знает мои данные! Вдруг теперь ко мне придут врачи, начнут обследовать меня на наркоманию и шизофрению? Уронив голову на руль, я застонала от собственной глупости, твердо решив больше не соваться к врачам.
Тяжело вздохнув, я запустила двигатель и поехала домой с мутной головой. Нужно было поискать информацию об эмпатах подробнее, попробовать выяснить, откуда это берется и как с этим бороться.
Подъезжая к дому, я заметила несколько полицейских машин, стоящих на моей улице. Рядом уже собралась толпа зевак, которые заглядывали за спины полицейских в сторону дома. Отметив, что есть же люди, которым интересна чужая жизнь, я подкатила к воротам и оставила машину на улице, решив загнать ее позже.
И только я закрыла за собой металлическую дверь ворот, как в нее постучали. Подавив дикое желание не открывать, я щелкнула замком и распахнула дверь. Передо мной стоял мужчина, одетый просто, но со вкусом. Классические темно-синие джинсы, рубашка мятного цвета и белые кроссовки. На вид мужчине было около тридцати пяти, и я отметила, что он довольно-таки привлекательный.
– Добрый день, – сказал он и протянул открытое удостоверение, удерживая его двумя пальцами, – старший следователь по уголовным делам, капитан Морозов Сергей Юрьевич.
Я внимательно посмотрела на удостоверение, делая вид, что умею отличать оригинал от подделки, но на самом деле изучала только фотографию. Вроде похож, моложе только, лет на десять точно.
Я наконец оторвала взгляд от документа и посмотрела на следователя.
– Добрый день, – тихо ответила я, – Воронова Ольга Павловна, специалист по связям с клиентами.
И тут же захлопнула рот. Зачем я ему это сказала, он же не спрашивал? Но следователь и глазом не повел на мое представление, видимо, таких чудаков он встречал регулярно.
– Мне нужно задать вам пару вопросов, – сказал он и заглянул за мое плечо, ожидая, что я приглашу его.
Я помялась пару секунд, но впустила, снова закрыв дверь на защелку. В фильмах говорили, что нельзя спорить с полицией, и если они хотят поговорить, то нужно говорить, даже если не виноват.
Мы прошли в дом, он быстро окинул взглядом прихожую и последовал за мной на кухню.
– Кофе будете? – спросила я, показывая ему на стул.
– Да, спасибо, – ответил следователь и сел, облокотившись на спинку стула.
Я включила кофемашину, поставила два стакана, не глядя на гостя. Но почему-то чувствовала на себе его взгляд, от чего слегка вздрогнула. Прошли томительные пять минут, прежде чем машина замолчала, приглашая забрать горячий, ароматный кофе. Я забрала кружки, поставила одну перед следователем, подвинула к нему сахарницу и вытащила из ящика стола ложку.
– Спасибо, – сказал он, но к сахару не притронулся.
Я же закинула в кофе одну ложку сахара и размешала, стараясь громко не стучать по стакану, несмотря на дрожь в руках. Меня еще колотило от приступа в больнице, и присутствие полиции совершенно не успокаивало, а наоборот.
– От вас сегодня ночью поступил звонок о проникновении в дом. В рапорте указано, что следы взлома отсутствуют, а наряд не обнаружил посторонних. Верно? – он смотрел на меня через пар, поднимающийся от его кружки.
– Да, – коротко, но уже с сомнением бросила я.
Старший следователь, да еще и по уголовным делам, пришел по такому плевому делу? Я незаметно перевела взгляд на кухонный гарнитур в поисках своего ножа.
– Вы можете подробно описать человека, который к вам приходил? – спросил он спокойным тоном, положив руки на стол. Я машинально посмотрела на его крупные, загорелые ладони, наручные часы, потом на рукав рубашки, сама не понимая, почему разглядываю его.
Он терпеливо ждал ответа, наверняка подумав, что я чокнутая, раз так долго думаю.
– Я не видела ни его лица, ни одежды. Он стоял возле моего стола, было темно, – наконец ответила я.
– И все же. Все, что разглядели, – настаивал следователь, беззвучно отхлебывая кофе.
Я проследила за его рукой, столкнулась с его взглядом и почувствовала неловкость.
– Мужчина, рост около ста восьмидесяти, среднего телосложения, но в этом я не уверена. У него на голове был капюшон, а дальше как темное пятно с очертаниями рук. – под пристальным взглядом следователя я напряглась, голос начал дрожать.
– Что он делал, что говорил? – он говорил спокойно, даже равнодушно, но это пугало еще больше.
– Он… стоял и смотрел на меня. Я предложила ему забрать технику и карты, потому в доме ничего ценного нет. Он сказал…. Сказал, что будет следить за мной, – я опустила взгляд.
– Еще что-нибудь сказал? – не унимался следователь, чувствуя, что я не договариваю.
– Он назвал меня эмпатом, – тихо сказала я, поднимая взгляд, чтобы посмотреть на его реакцию.
– Что? – брови следователя поползли вверх. – Эмпатом? Почему?
Я пожала плечами и покачала головой. Самой бы понять, кто он и кто я, чтобы потом точно об этом никому не рассказывать.
– Так, ладно. И как он ушел? – спросил следователь после моего молчания.
Я замерла, внутри все похолодело. Сказать правду, что он растворился в воздухе? И тогда он сразу вызовет психушку, подумает, что я неадекватная. Хотя он уже и так об этом думал, я бы сама так на себя подумала.
– Не знаю, – я пыталась говорить уверенно, но предательская дрожь в голосе выдавала меня, – Я от испуга закрыла глаза, а когда открыла, его уже не было. Честное слово!
Вот черт, зачем я сказала про честное слово?! Как ребенок. Разозлившись на свое безрассудство, я резко поставила стакан на блюдце и едва не разбила его. Звон получился очень громким, но следователь даже не дернулся.
– В трех домах от вас, примерно в это же время, ночью произошло убийство, – низкий голос следователя звучал как приговор. – Жена убила мужа ножом, но отрицает это, говорит, что кто-то приходил.
Я застыла от ужаса, пытаясь усвоить информацию.
– Думаете, это был мой гость? – мой голос сорвался на писк комара.
– Обрабатываем все версии, – пояснил он. – Что вы можете сказать об этой семье? Бурдо Ирина и Олег.
Я попыталась вспомнить их. Проезжая на машине, видела возле дома, но что-то конкретное сказать о них точно не могла.
– Вообще ничего. Сталкивались на улице, но не больше, – тихо сказала я. – Даже не знаю, как их зовут.
– Не общаетесь с соседями? – с любопытством спросил он.
– Не общаюсь, – кивнула я, едва не ляпнув, что я вообще мало с кем общаюсь, но вовремя сдержалась.
Следователь встал, поправил закатанные рукава на рубашке, потом достал черный бумажник, вытащил картонную визитку и протянул мне.
– Если что-то вспомните, либо если вдруг к вам опять придут, сразу звоните мне. На обратной стороне мой личный номер телефона.
Я машинально перевернула визитку, посмотрев на нервно написанные цифры черной гелевой ручкой.
– Вы одна живете? – зачем-то спросил он, окидывая взглядом кухню.
– Да, муж недавно ушел, и я… – я снова еле заставила себя заткнуться. – Одна.
– Поставьте сигнализацию. Так будет безопасней. – не отреагировав на мою болтливость, ответил следователь и пошел на выход.
Я смотрела вслед его удаляющейся прямой спине, и меня охватила такая паника, что я еле сдержалась, чтобы не разреветься. Убийство? Совпадение или нет?
Чувствуя, что начинается головная боль, я сразу выпила таблетку и пошла в свою комнату, захватив визитку и телефон. Следователь казался обычным, задавал стандартные вопросы, не стал углубляться в преступление, рассказав только то, что и так узнают люди из прессы. Но вдруг он только казался обычным, а на самом деле был той самой фигурой в капюшоне и пришел проверить меня? Я вздрогнула от этой мысли, сжимаясь в комок и обхватывая себя руками.
По пути в комнату взгляд сам понесся в окно, и я увидела Людмилу, которая поливала цветы с каким-то отсутствующим, пустым взглядом. Я помялась пару секунд, борясь с любопытством, но решила пообщаться с ней, с надеждой, что сейчас она спокойна.
Я вышла из дома и подошла к забору. Люда меня не видела, она словно вообще ничего не видела.
– Людмил, привет! – крикнула я, и она вздрогнула от неожиданности. – Кошмар, да? Ирина и Олег, вот как так?
Крючок сработал отлично. Людмила ожила, бросила шланг под яблоню и, вытерев руки о цветастый халат, подошла ко мне.
– Дааа, – протянула я, – слушай, я отойти не могу! Иринка-то всегда такая молчаливая, спокойная, вежливая. – она цокнула языком и покачала головой.
– Да и Олег нормальный был, и что на нее нашло, – врала я грустным голосом.
Людмила подошла чуть ближе и, озираясь по сторонам, начала шептать:
– Я всегда говорила, что в тихом омуте черти водятся. Иринка хоть и тихая, но взгляд у нее всегда такой тяжелый.
Она помолчала, озираясь в сторону дома, где произошло убийство.
– А, может, это не она? – с сомнением спросила я.
– Да ты что! – Люда махнула рукой. – Ее, когда выводили, у нее такой взгляд безумный был! Ночнушка и руки все в крови! Я слышала, полиция говорила, что еле нож у нее отобрали. Сидела в углу комнаты, держала его, даже себя хотела убить. А комната как после бойни! Даже полиция в шоке!
– Ого, – у меня внутри похолодело от ужаса, – крыша поехала у нее что ли?
– Не знаю, – ответила Люда. – Но ты представляешь, она убила его ночью, а обнаружили это только в полдень! И то случайно, когда к ней мать пришла. Ирка сидела со своим мертвым мужиком почти двенадцать часов!
Я застыла, не в силах сказать ни слова.
– И ведь отрицает это, стерва, – прошептала Люда, – Я слышала, как она кричала, что это не она, что кто-то приходил. Но там отрицай – не отрицай, и так все понятно.
– Мам! – раздался голос Артема из дома Людмилы. – У тебя потоп, выключи воду!
Людмила выругалась и обернулась на яблоню, под которой уже образовалось болото, растекающееся на их кирпичную дорожку.
– Заболтала ты меня, Ольга! Бегу! – спохватилась соседка и ушла выключать воду.
Я еще смотрела, как она крутит вентиль возле дома, как вода медленно перестает течь из черного шланга, а потом ушла домой на тяжелых ногах. Может, Ирина тоже стала… эмпатом? И чью-то ярость выплеснула на мужа? А вдруг со мной произойдет тоже самое? Я вздрогнула от этой мысли. Как хорошо, что Кирилл ушел, и мне не придется его убивать.
Я зашла в дом и несколько секунд простояла возле двери, прислонившись к ней затылком. Образ окровавленной Ирины и ее мертвого мужа, с которым она просидела полдня, не желал покидать мои мысли. Я рисовала в воображении, как она ночью встает, идет на кухню, берет нож, возвращается в спальню и методично вонзает клинок в тело супруга. Олег просыпается от шока и боли, смотрит на нее испуганными, непонимающими глазами, пытается ухватиться за ее руки, но она продолжает… Кровь брызгами летит на стены, на ее ночнушку, на подушки, растекается по простыням. А потом он затихает, его тело обмякает, слышен последний хрип.
Я потрясла головой, стараясь отогнать пугающую картинку. Но на смену ему пришел другой. Безумный взгляд Ирины, ее выпученные от ярости глаза, трясущиеся руки, удерживающие нож, стекающая по подбородку слюна. А потом осознание. Осознание того, что она своими руками убила человека. Даже если Олег не был образцовым мужем, убийство – это та грань, переступив которую ты больше никогда не станешь прежним.
Отогнав от себя и эту мысль, я пошла к ноутбуку. Он все еще стоял открытый на кухонном столе с потухшим экраном. Я приложила палец к сканеру отпечатка пальцев, и экран ожил.
В поисковой строке браузера я вбила «Эмпатия, неконтролируемые эмоции». Гугл предложил стандартные ответы – расстройство, психоз, депрессия. Ничего нового.
Я постучала пальцами по столу, пытаясь подумать, как правильно найти нужный мне ответ. Затем вбила «Эмпатия мистика». Вышло несколько результатов, в основном какие-то рассказы, предположения об аномалиях, вопросы к магам.
Я задумалась. Если психолог мне не помог, то может стоит обратиться к гадалке какой-нибудь? Я, конечно, не особо в это верила, но происходящее со мной уже не очень походило на какое-то научное явление, поэтому стоило попробовать все методы.
Снова вернувшись к ноутбуку, я начала поиск гадалки, мысленно посмеиваясь над собой. По отзывам нашла подходящую и набрала номер. Трубку взяли почти сразу, и на том конце провода я услышала женский голос, который говорил с придыханием, вдумчиво, растягивая слова:
– Ясновидящая в пятом поколении, Марфа. Слушаю вас.
Я замешкалась, пытаясь остановить себя от полного представления, как это было со следователем.
– Эээ, – протянула я, – мне нужна помощь. Я начала чувствовать эмоции людей и кажется, схожу с ума.
– Я чувствую, – отреагировала Марфа, – записывайте адрес.
Договорившись встретиться через два часа, я решила сначала пообедать. Почему-то визит к гадалке вызвал во мне воодушевление, словно разгадка уже лежала на моей ладони. Страх ушел, паника отступила, и проснулся голод. Наскоро натянув любимые черные джинсы и футболку, собрав волосы в хвост и кое-как поправив растекшийся макияж, я вышла из дома.
На улице уже почти стемнело. Сумерки мягко, но неумолимо опускались на город, неся с собой вечернюю прохладу. Я поежилась от влажного воздуха, но возвращаться за кофтой не стала.
Я вышла к машине и сразу увидела, что у дома напротив стоит следователь, который приходил ко мне. Я попыталась вспомнить, как его зовут, но информация напрочь вылетела из головы. Он разговаривал с соседом, добрым дядей Мишей – пожилым мужчиной с приятной улыбкой. Я махнула ему рукой, он улыбнулся и тоже помахал. Следователь обернулся на меня с холодным, безразличным взглядом и задержался на мне глазами чуть дольше положенного. Я не стала играть с ним в гляделки, а быстро прыгнула в машину и тут же уехала. Кинув взгляд на зеркало, я увидела, что следователь достает блокнот и что-то записывает, провожая мою машину взглядом. Тревога с новой силой захватила меня, сжав мои внутренности ледяной ладонью.
Подъехав к кафе с оригинальным названием «Кафе», я припарковала автомобиль, зашла в заведение и села за свой любимый, самый дальний столик в углу. Я не была здесь постоянным гостем, но периодически заезжала после работы, когда не было желания готовить дома.
Молодой официант с современной прической, в коричневом фартуке и бейджиком, на котором было написано «Руслан» протянул мне меню, но я даже не стала открывать его.
– Пасту с морепродуктами и капучино с одной ложкой сахара, – сказала я.
Официант улыбнулся и удалился.
Я взяла в руки овальную металлическую солонку и начала крутить в руках, пытаясь чем-то занять себя в ожидании. Мысли прояснились, и визит к гадалке уже не казался мне хорошей идеей. В голове бегущей строкой появилась надпись «Глупость». И правда, что со мной происходит. Я даже в бога не верю, не говоря уже о всяких мистических штуках. С другой стороны, что я теряю? Остатки самообладания? Веру в свою стойкость и прагматичность? Но об этом же никто не узнает, если я не расскажу. А я рассказывать о своей глупости точно не собиралась.
Тарелка, оказавшаяся передо мной, заставила вздрогнуть от неожиданности. Руслан стоял рядом и аккуратно снимал с подноса чашку с кофе. В животе неприятно свело от аромата. Еле сдержав себя от того, чтобы накинуться на еду в его присутствии, я дождалась, пока он уйдет, а потом быстро, почти не пережевывая, проглотила пасту. Она, как и всегда, оказалась мягкой, с выраженным сливочным вкусом и крупными кусочками морепродуктов.
Желудок, согретый едой, успокоился и послал в мозг умиротворяющий сигнал. И вся эта история с эмпатией вдруг показалась надуманной. Ирина убила мужа – бытовуха. Истерика у психолога – стресс. Ночной гость – просто кошмар.
Расплатившись по счету, я вышла с твердым намерением вернуться домой. И уже села в машину, как у меня зазвонил телефон. На экране – незнакомый номер. Помешкав пару секунд, я ответила.
– Да, – коротко сказала я.
– Милая, это Марфа. Я вас жду. Можете приехать пораньше, я уже освободилась.
– Еду, – ответила я, не сумев отказать гадалке. Ладно, посмотрим, что она мне скажет.
Офис Марфы оказался именно таким, каким я себе его и представляла. Полумрак, создающий ощущение таинственности места, плотные коричневые шторы с лабрикенами, отгораживающими место приема посетителей. На стенах – ритуальные принадлежности вроде ловушек снов, старинных ножей, засушенных растений. Посередине комнаты приема – круглый стол, накрытый красной тканью до пола. Не хватало только шара для составления полной картины ясновидящего.
Марфа оказалась миловидной женщиной лет пятидесяти. Одета она была тоже как истинная гадалка – в длинное мешковатое платье, платок, прикрывающий ее седеющие рыжие волосы. На лице – ни грамма косметики, но это ее не портило. Легкие морщины возле глаз и губ только украшали ее. Дополняли образ кольца с крупными, массивными камнями и бусы из коричневых камней.
Я села на стул и положила руки на колени. Под ее пристальным взглядом мне было неловко, хотелось спрятаться под стол и говорить оттуда, не выглядывая из-за плотной скатерти.
– Итак, милая, что тебя привело ко мне? – спросила она тихим, протяжным голосом.
Я начала ей рассказывать о том, что чувствую эмоции людей, что мне это совсем не нравится, что я привыкла быть холодной. Марфа слушала меня внимательно и не отводила взгляд. Потом она протянула ко мне ладони.
– Дай мне свою руку, – сказала она.
Я замешкалась, вглядываясь в ее мягкие на вид руки. Трогать незнакомцев для меня было непозволительным. И не потому, что я брезгливая, а потому что это проникновение в личное пространство, которое я так тщательно оберегала. Но, переборов себя и свои принципы, протянула холодную, влажную ладонь и вложила в ее руку. Она сжала ее и закрыла глаза. Несколько секунд молчала, а потом начала говорить:
– Вижу, что ты очень чувствительный человек. Внезапное проявление эмоций – это проклятие, которое наложил на тебя какой-то темноволосый человек. Ты борешься с ним, пытаясь отключить эмоции, но у тебя не получается. Ты боишься, что не справишься.
Она открыла глаза и посмотрела на меня, все еще держа мою руку.
– Нужно снимать проклятие, иначе ты совсем перестанешь совладать с эмоциями. Я помогу тебе, милая. У меня есть дар, помогающий снимать проклятия. Несколько сеансов, и ты будешь чистой.
Она смотрела на меня с сочувствием и пониманием. А я… Я видела, что она врет. И от этой мысли мне стало так тошно, так обидно, что я скривила лицо в отвращении.
– О боже, что вы несете? – сказала я с уже нескрываемым раздражением.
Гадалка уставилась на меня с непонимающим выражением лица.
– Бесите своей глупостью, – продолжала я, чувствуя нарастающее раздражение.
Она отпустила мою руку, но смотреть не перестала.
– Нацепили на себя какой-то балахон и думаете, что можете читать мысли. Да вам надо только детишек глупых пугать, а не с людьми работать.
Я встала, отряхиваясь, словно пытаясь скинуть с себя все отвращение и раздражение, которое я ощущала.
– Пошла ты, дура! – выкрикнула я, и ушла на выход с бешено бьющимся сердцем.
И только когда села в машину, только когда руки коснулись руля в черной оплетке, поняла, что произошло. Я снова считала чужие эмоции. Снова не смогла совладать с собой. И это уже начинало меня очень пугать.
Подъехав к дому, я облегченно вздохнула. Полицейских машин не было, следователя тоже. Открыв ворота, я загнала автомобиль в гараж, едва не задев створку. Зашла в дом, громко хлопнув входной дверью. И пока раздражение меня не отпустило, я открыла ноутбук, сразу попав на страницу поиска гадалки и в отзывах написала «Шарлатанка!!!!!!!». Довольная собой, я выпила стакан воды и ушла к себе. Не выключая свет, рухнула на кровать и сразу уснула.
-6-
Утром я снова проснулась с головной болью. Проглотив таблетку, я подумала о том, что надо бы провериться у врача. Может, у меня с мозгом что-то не так? Рак, например? Головные боли, галлюцинации, вспышки гнева. И даже эта мысль меня не испугала так сильно, как предположение о мистической природе моего поведения.
Немного подумав через головную боль, я поняла, что мне нужно поговорить с Ириной. Узнать у нее, была ли эта неконтролируемая вспышка гнева, или же накопившиеся за годы жизни в браке эмоции. Но как это сделать, если она наверняка сейчас под стражей, сидит либо за решеткой, либо в психушке, и к ней не пустят малознакомого человека. Да и состояние ее вряд ли позволяет провести разговор.
Я задумалась. Если с ней не поговорить, то нужен кто-то, кто знал ее достаточно хорошо. Мама! Точно, Людмила говорила, что это мать обнаружила труп Олега. Но кто ее мать, и как ее найти? Всплеснув руками, я подбежала к ноутбуку. Набрала в одной известной социальной сети «Бурко Ирина». Результат выдал много Ирин, но я сократила поиск, выбрав город и примерный возраст – от 20 до 40 лет. Результат показал две страницы. На одной профиль был заблокирован, на второй с фотографии на меня смотрела приятная девушка, и я узнала в ней соседку.
Надеясь, что профиль не закрытый, я кликнула по никнейму и сразу зашла в друзья. Ирина, судя по цифре 30, была не сильно общительным человеком. Потратив около часа на изучение страниц, я нашла подходящую. На фотографии – женщина лет пятидесяти, с красивой улыбкой и модной стрижкой. Она держала в руках розу, делая вид, что принюхивается.
И мне просто несказанно повезло. Мама Ирины, Елена Павловна, оказалась риелтором, поэтому ее номер телефона был под каждым постом. Уняв дрожащие руки, я набрала номер. Трубку взяли не сразу, только после десятого гудка.
– Алло, – услышала я хриплый женский голос.
– Елена Павловна, здравствуйте! Это Ольга, подруга Ирины, – я замялась, вдруг у нее нет таких подруг.
– Да, слушаю.
– Елена Павловна, простите за мою назойливость, но я так хотела бы повидаться с Ириной, поддержать ее, – я дрогнула голосом, будто собираясь заплакать.
– К сожалению, пока это невозможно, – вздохнула женщина. – Мне разрешили с ней повидаться завтра, буквально на несколько минут.
– Как жаль, – грустно сказала я, – Елена Павловна, а может, я письмо ей передам через вас? Всего пару строк, для поддержки.
Она помолчала, и я ждала, что она откажет, или начнет допытываться, кто я. Но она лишь снова вздохнула и сказала:
– Думаю, это хорошая идея. Приезжайте ко мне сегодня после 13 часов.
– Спасибо, я приеду. Продиктуете адрес?
Положив трубку, я едва не запрыгала от радости. Это оказалось слишком легко, даже несмотря на то, что мне пришлось играть на чувствах людей.
Вытащив из стола листок и ручку, я аккуратным почерком вывела предложения: «Мы с тобой. И я тебе верю. Держись, и помни, что ты не одна. Твоя Ольга». Получилось кратко, но емко. Но самое главное, что я писала искренне. И хотя я не знала Ирину, не знала ее мотивы, мне хотелось ее поддержать.
Я подъехала к дому ровно в час, но еще двадцать минут сидела в машине, не в силах заставить себя позвонить. Руки предательски дрожали. Страх был конкретный: переиграю или, наоборот, недотяну. Наконец, я выдохнула, надеясь, что горе матери притупило ее бдительность, и набрала код на панели домофона. Дверь щелкнула, и отступать было некуда.
Держа в руках письмо и маленький тортик, я поднялась на старом, дребезжащем лифте на восьмой этаж, где дверь с нужной мне цифрой уже была приоткрыта. Я осторожно вошла в квартиру и прикрыла дверь. Мне навстречу вышла женщина, один в один как на фотографии. Светлые уложенные волосы, зеленые глаза, приятное лицо с мелкими морщинами и брылями. Только на фотографии она улыбалась, а передо мной стояла заплаканная, уставшая женщина с опущенными плечами.
– Здравствуйте, Елена Павловна, – тихо сказала я, не двигаясь в комнату.
– Здравствуй, – ответила я, быстро окидывая меня взглядом, словно пытаясь узнать во мне подругу дочери, – Проходи.
Я скинула кеды и прошла за ней в маленькую кухню. Взгляд сам метнулся к высокому холодильнику, на котором магнитами были прицеплены фотографии дочери. Ирина улыбалась почти везде, но улыбка была либо натянутой, либо скромной, показывающей ее неловкость.
Елена Павловна указала мне на стул рядом со столом, и я села, поставив тортик на столешницу. Она включила чайник и уставилась в стену, будто разглядывая причудливый узор на обоях. Я быстро огляделась. Кухня маленькая, ремонт давно не делали, что было видно по желтым пятнам на стене возле плиты, но в целом все чисто и аккуратно. Несмотря на скромные габариты, помещение вмещало довольно большой бежевый кухонный гарнитур, холодильник и квадратный стол, покрытый белой скатертью из силикона.
Мы молчали, погруженные в траур. Я видела, как она пытается сдержать слезы, как дрожат ее пальцы, наливающие чай. Как она с испугом смотрит на нож, разрезающий мякоть торта.
– Елена Павловна, – начала я тихо и неуверенно, – передайте Ирине, что мы… что я поддерживаю ее, что верю ей.
Она смахнула слезу рукой и посмотрела на меня. Уголок ее рта слегка дрогнул.
– Я тоже не верю, что это она сделала. Она так любила Олега, они хотели родить ребенка, строили планы, – Елена Павловна начала плакать.
И тут волна жалости, волна скорби по живой, но потерянной навсегда дочери, захлестнула меня. Уронив руки на ладони, я заплакала. Не рыдая, а просто тихо, почти беззвучно плача.
– Как так, – со всхлипом говорила я в свои ладони, – Она же такая… хорошая, такая… добрая.
Елена Павловна, тронутая моими искренними чувствами, погладила меня по спине.
– Она никогда в жизни никого не обидела. Детей любила, животных. Замкнутая, конечно, была, скромная, но это ее не портило совсем. И тут такое…
Я, продолжая плакать, и испытывая сильную эмоциональную боль в груди, подняла лицо на женщину.
– Ее кто-то подставил. Не могла она этого сделать.
Елена Павловна, видимо, уставшая от обвинений со стороны полиции и родных, с благодарностью посмотрела на меня и успокоилась.
– Я тоже самое сказала полиции.
– А они что? Да что, я и сама понимаю, проще всего закрыть дело и не расследовать, – я смахивала слезы, которые не прекращались.
– Вот именно! —воскликнула Елена Павловна. – Я когда пришла, она была не в себе. Глаза бегали, она испуганно держала этот проклятый нож, защищая себя. И она не понимала, что произошло.
– Что-нибудь сказала?
– Да, она начала дрожать, говорить, что кто-то пришел ночью, кто-то в капюшоне стоял в их комнате. Она закричала, а потом очнулась уже на полу в углу, держа окровавленный нож.
Елена Павловна снова посмотрела на стену. Ее взгляд был жестким, уверенным, уже без капли той грусти, которая у нее была.
– Но полиция выслушала, а потом забрала ее! Но не могла она этого сделать, не могла!
Я почувствовала, что успокаиваюсь вместе с матерью Ирины.
– Не могла, – подтвердила я, и в моем голосе сквозила такая уверенность, будто это я убила Олега, – И надо полицию заставить лучше расследовать это дело, а не винить бедную девочку!
Она перевела взгляд на меня и в нем была такая благодарность, что стало неловко.
– Ты права. Найму детективов, лучшего адвоката, но не дам засудить ребенка!
Я кивнула и даже стукнула ладонью по столу в знак солидарности.
– Спасибо, Ольга. За поддержку.
Я встала и протянула письмо.
– Передайте Ирине. Пусть не сдается.
Елена Павловна проводила меня до двери и слегка обняла на прощание. От этого почему-то стало хорошо.
Когда за мной захлопнулась дверь, я все еще находилась в полной уверенности, что Ирина не виновата. Она сказала про черный капюшон. Такой же, как приходил ко мне, но мне он просто угрожал, но не пытался убить или заставить убить кого-то.
Я подошла к лифту, хотела нажать на кнопку, но она загорелась раньше. Зажав ее и облокотившись лбом на руку, я думала. Получается, что всплеска ярости не было или был, но Ирина не запомнила. Она не помнила, что с ней произошло, но это можно было списать на работу психики, которая тут же скрыла травмирующее событие из памяти. Но Елена Павловна говорила так уверенно о своей дочери, у нее нет ни капли сомнения в том, что Ирина этого не делала. Это можно объяснить родительской связью, но, кажется, она и правда верила в невиновность дочери.
Не поднимая головы, я увидела, что дверь лифта передо мной начала открываться, и я машинально начала наступать, но тут же столкнулась с человеком. Отступив назад и чувствуя неловкость, я хотела извиниться, поднимая взгляд, но не смогла. Передо мной стоял следователь.
– Здрасте, – буркнула я, так и не вспомнив, как его зовут, уткнулась в пол и зашла в лифт в надежде, что он меня не узнал.
Но нет, он обернулся, придержал дверь закрывающего лифта.
– Ольга? – он удивленно смотрел на меня.
– Ольга, – подтвердила я, нажимая на кнопку в лифте. Но он продолжал держать дверь.
– Что вы здесь делаете? – спросил он.
– К подруге пришла, – я наконец подняла на него взгляд, – А что? Нельзя?
Он, удивившись моей дерзости, даже слегка отпрянул.
– Можно, – ответил он.
– Ну тогда отпустите дверь лифта, пожалуйста, мне нужно ехать.
Он еще секунду смотрел на меня, а потом убрал руку. Двери шумно закрылись, и я выдохнула с таким облегчением, что плечи завалились вперед. Мало мне было проблем, теперь еще и полиция пристанет со своими вопросами. Этот следователь, хоть и казался мне привлекательным на внешность, был таким холодным и закрытым, что по спине побежал холодок. Я на секунду задумалась – я же тоже такой была, неужели люди рядом со мной чувствовали себя так же?
Оказавшись дома, я снова полезла в интернет. Должны же быть хоть какие-то ответы на этот бред! Сначала я взяла листок и выписала все, что знала. Итак, 12 августа – визит ночного гостя в капюшоне, далее 12 августа ночь – убийство Олега. Далее – убийца в капюшоне? Далее – Ирина – потеря памяти.
Отложив листок в сторону, я открыла браузер и решила заказать доставку еды на дом. На сытый желудок думалось лучше, чем на голодный, и от жадности я бросила в корзину сразу две пиццы. Потом закрыла страницу с аппетитной на вид едой и вернулась к поискам ответов.
Я набирала разные варианты, даже самые абсурдные вроде «Убийца в капюшоне», «Что делать, если к тебе пришли ночью в капюшоне?». Но ничего стоящего, кроме глупых ответов искусственного интеллекта, я не находила.
Я отвела взгляд от ноутбука и посмотрела на шкафчик кухонного гарнитура, заметив, что на его гладкой, бежевой поверхности прямо на меня смотрит маленькое пятнышко. Я попыталась отвести взгляд, но глаза снова и снова возвращали меня к нему. Я психанула, встала, взяла тряпку и со злостью вытерла надоедливое пятно. Потом швырнула тряпку в раковину и снова села. Так-то лучше.
Может ли быть такое, что Ирина тоже стала эмпатом и убила мужа в приступе неконтролируемой агрессии? Такой вариант был возможен и означал массовое сумасшествие на одной улице. Голову сразу пронзила мысль – а вдруг все соседи заражены? И, когда не останется родственников, мы начнем убивать друг друга? От этой мысли я уронила лоб на свою ладонь, пытаясь вернуть себе остатки здравомыслия. Но разумное объяснение не приходило. Только что-то вроде: «Над городом распылили опасный порошок с неизвестной болезнью. Это проделки вражеской страны!». Или «Вторжение инопланетян на планету! Они используют особый метод самоуничтожения». Чувствуя, что рассудок окончательно покидает меня, я попыталась отвлечься. Встала, походила по комнате, посмотрела на экран смартфона, отметив, что никто не писал мне, и мое одиночество не стало менее одиноким.
Я положила руки на клавиатуру и вбивала в поисковой строке «Форум эмпатов». Гугл выдал множество результатов, но почти все были неподходящими. Люди спрашивали, как жить, если ты чувствителен к эмоциям других, часто переживаешь и все такое. Но один сайт меня зацепил.
На форуме всего неделю назад была создана тема с названием «Я стал эмпатом». На нем юзеры делились, что недавно стали чувствовать эмоции других, что это трудно контролировать. Я быстро создала профиль с ником olga1212 – первое, что пришло в голову и вступила в общение.
olga1212: Я тоже недавно стала эмпатом. Как бороться с этим?
Спустя несколько секунд появилась надпись: tordfos печатает…
Я ждала. Потом ноутбук звякнул – пришло сообщение.
tordfos: olga1212, как это проявляется?
olga1212: По-разному. Если кто-то плачет рядом со мной, я тоже плачу, например. Полностью копирую эмоции других.
tordfos: и что при этом чувствуете?
olga1212: То же, что и люди. Не просто показываю эти эмоции, а ощущаю их внутри.
tordfos: давно началось?
olga1212: Около пяти дней назад.
tordfos: давайте пообщаемся в мессенджере или по телефону.
Я хмыкнула. Размечтался.
olga1212: Не даю свои личные данные.
tordfos: ладно, я вас сам найду.
Я вытаращила глаза от удивления и страха. А потом выдохнула. Да ну, подросток какой-то строит из себя великого хакера. Удивившись своей глупости, я отодвинула ноутбук, и в ту же секунду раздался звонок в дверь. Я помедлила, а потом вспомнила, что заказала пиццу. Желудок неприятно скрутило от ощущения еды где-то поблизости.
Я подошла к воротам, но не решалась открыть. Меня снова настигла паранойя – вдруг там этот юзер с форума, и он действительно нашел меня?
– Кто? – спросила я, не открывая.
– Доставка, – услышала я голос молодого парня.
Почувствовав, что ледяной камень свалился куда-то в пятки, я покрутила замок и с легкостью открыла дверь. Передо мной стоял курьер в узнаваемой желтой форме и двумя коробками пиццы в руках, а за ним, скрестив руки на груди, стоял следователь.
Выругавшись про себя, я забрала еду, поблагодарив курьера, и еле подавила дикое желание захлопнуть дверь.
– Поговорим? – спросил следователь, но прозвучало это не как вопрос, а как приказ.
Я кивнула, пропуская его в дом. Сама шла следом, прижимая к себе горячую, ароматную пиццу, от которой рот набился слюной. Следователь остановился перед дверью, пропуская меня, а затем зашел следом.
Мы прошли на кухню, я включила кофемашину для двух стаканов, даже не спросив его. Еда манила своим запахом, а кофе только усиливал ощущение голода. От напряжения я едва не начала стучать ложкой по столу, но вовремя остановилась, чтобы не показывать следователю свой страх. Наоборот, расправила плечи, взяла кофе и поставила перед ним. Открыла коробки и разложила перед нами.
– Угощайтесь, раз зашли, – я попыталась сделать голос расслабленным, словно я рада его компании. – Одной ужинать скучно.
Я даже выдавила подобие улыбки, но следователь, похоже мне не очень поверил. Но кусочек пиццы взял, поблагодарив.
Я откусила кусочек и едва не застонала от удовольствия. Мягкая, вкусная пицца с тянущимся сыром буквально таяла во рту.
– Так чем обязана? – спросила я с набитым ртом. – Или вы так, просто в гости?
– Зачем вы ходили к матери Ирины? – и снова его этот ровный, плоский голос без единой эмоции.
Я так боялась услышать этот вопрос, но все же услышала. И даже не приготовила ответ. Но решила сказать правду. Почти правду.
– Я ходила поддержать Елену Павловну, – ответила я, хватая следующий кусок пиццы.
– Насколько я помню, вы говорили, что не знакомы с Бурко. А тут идете поддержать мать, еще и записку передаете, – следователь говорил спокойно, но это как разговаривать со змеей – они шипит тихо, готовясь к удару.
Я нервно сглотнула, едва не подавившись.
– Если я ее плохо знала, это мешает мне поддержать человека, оказавшегося в трудной ситуации?
– Ольга, – низким, угрожающим голосом сказал он, – Я еще раз спрашиваю – зачем вы лезете в это дело? У вас есть информация, которую вы мне не сказали?
Его угрожающий тон подействовал как пощечина.
– Я вам все сказала, товарищ… товарищ следователь! А если у вас есть какие-то обвинения ко мне, то будьте добры предоставить бумагу, ордер или что там еще требуется в таких случаях! – внутри росло раздражение, но не мое, а его.
– Вы играете с огнем, Ольга! – он смотрел на меня пристально, пытаясь заглянуть в душу. Но я не отводила взгляд.
– Вы мне угрожаете? – я привстала, приблизив свое лицо к нему. – Мне кажется, вы не тем занимаетесь!
– Я могу вас вызвать в отдел, и вы будете давать показания по протоколу со всеми вытекающими. – он слегка успокоился, отреагировав на мою дерзость.
– Вызывайте! И я приду. И скажу все, что знаю. Потому что мне нечего скрывать! – довольная собой, я села обратно на стул.
– Знаете, сколько таких любительниц частного сыска я вижу в своей работе? – спокойно спросил он. – И сколько из них мешает расследованию, имея при этом важную информацию!
Он замолчал, и я покачала головой.
– И каждый раз я вынужден говорить одно и тоже: не лезьте не в свое дело! Это незаконно, мешает полиции и опасно! – ответил он, сжав руку в кулак.
Он еще несколько секунд смотрел на меня, а потом поднялся и пошел на выход. Он вышел, не сказав больше ни слова. Дверь захлопнулась, и я, вся дрожа, провела ладонью по лицу. Опять. Опять эти чертовы эмоции!
– Черт, – выругалась я и смахнула стакан с остатками кофе на пол. Кружка, упав на ламинат, разлетелась вдребезги.
Я смотрела на осколки, на растекающееся пятно от кофе и понимала, что если я не выясню причину, если не остановлю это, то уничтожу себя эмоциями других людей. И хорошо, если только себя.
-7-
На утро голова болела еще сильнее. Снова выпив таблетку, я не стала даже возвращаться в комнату. Села на кухне, уронив голову на руки в ожидании, когда невидимое нечто перестанет сверлить мне мозг. Было настолько больно, что каждое движение проталкивало сверло только глубже. Я старалась не то, чтобы не двигаться, но и не дышать.