Загадочная история Аллана Уэйна

Книга не пропагандирует употребление алкоголя и табака. Употребление алкоголя и табака вредит вашему здоровью.

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

© Хоффман Р., 2025

© Оформление. ООО «МИФ», 2025

• Часть силы той, что без числа
• Творит добро, всему желая зла[1].

Обращение к читателю

Возможно, вы заметили, что мир Чудес и Чудовищ поразительно похож на наш, с той лишь разницей, что его взгляд обращен в прошлое. Но я здесь, чтобы напомнить вам, пытливые умы: этот мир всего лишь напоминает реальность.

Вы вряд ли найдете Нейквилл на картах. Этот город появился из тумана небытия и останется в нем, окруженный своими тайнами. Но прогулки по Лондону в компании героев более чем реальны, как и некоторые места, которые они посещают.

Квинтэссенция альтернативной истории и реальных фактов сплетает кружево уникального мира, готового открыться тому, кто жаждет чувственных приключений в компании обаятельных героев.

И сейчас я предлагаю тебе, читатель, распахнуть эту дверь, но помни: впуская в свою жизнь Чудеса, будь готов встретиться с Чудовищами.

Ваша Рита Хоффман

Глава 1

Спрыгнув на перрон, я огляделся: на пустой платформе не было никого, кроме меня и помятого после ночного сна мужчины, объявлявшего названия станций во время поездки. Заметив мой взгляд, он стыдливо перевернул галстук – спрятал пятно от соуса. Искренне улыбнувшись ему, я медленно кивнул, чтобы выразить благодарность за его работу. Мужчина не ответил и поспешно юркнул обратно в вагон.

Предоставленный самому себе, я развернулся на каблуках и досадливо поморщился. Вокзал представлял собой унылое зрелище: обшарпанное серое здание, окна которого давно потемнели и наверняка перестали пропускать солнечный свет. В воздухе витали запахи угля, осени и разочарования.

Проглотив колючий ком в горле, я собрался с духом и на мгновение прикрыл глаза.

«Да, это не Лондон, но все с чего-то начинали. Нужно просто пережить это. Смирение, Аллан, помни о смирении».

Вещей со мной было немного – всего один чемодан. Я подхватил его и преувеличенно бодро пошел вперед, надеясь быстро найти кеб[2], который отвезет меня в Нейквилл.

Ветер бросал под ноги пожухлые листья, опавшие слишком рано в этом году. Осень – прекрасная пора, воспетая поэтами и музыкантами, но я всегда был к ней равнодушен. Даже не так, сезон увядания пугал меня, напоминал о скоротечности жизни и неотвратимости смерти. Я всегда предпочитал прятаться от осенних ветров и дождей в залах семинарии, библиотеках, а до учебы – в отвоеванной у младшего брата комнате под крышей.

Оттянув белый воротничок, я поставил чемодан на землю и перевел дух. Мысли о брате приятно грели сердце – я знал, что Оскар тревожится обо мне и ждет первого письма. В отличие от отца, он понимал мое стремление стать священником и никогда не задавал неудобных вопросов вроде: «И в кого ты пошел?»

Единственный кеб, стоявший неподалеку, выглядел плохо, и мне с трудом верилось, что он доедет до места назначения. Некогда глянцевый кузов покрылся разводами грязи, кое-где я разглядел ржавчину и коррозию. О кебе явно не заботились, и его угрюмый, запущенный вид добавлял уныния и без того серому дню. Но выбора не было: я понятия не имел, куда мне идти и как далеко находится церковь. Хмурый водитель помог с чемоданом. Сигарета, которую он сжимал меж зубов, тлела, а ветер услужливо уносил пепел в мою сторону. Брезгливо стряхнув серые хлопья, я уселся, слишком раздраженно хлопнул дверцей, и кеб неповоротливо вырулил на дорогу.

Стиснув зубы, я терпел тряску и неприятный запах в салоне. Пейзаж за окном тоже не радовал: пожелтевшие пустыри, изломанные, облысевшие черные деревья и серое небо, грозящееся вот-вот разразиться ливнем. Если город, в который меня отправили, выглядит так же, то я сойду с ума быстрее, чем выпадет первый снег.

Пальцы сами нашли медальон, выскользнувший из-под воротника. Я горько усмехнулся, поглаживая знакомую гравировку. Вот и все, что осталось от моей матери, Оливет Тиррелл, – жалкий кусок вряд ли драгоценного металла с символом, который был не то гербом, не то плодом скудной фантазии ювелира.

Однажды мать просто сбежала, бросив и меня, и Оскара. Сейчас, повзрослев, я понимал, что жить с нашим отцом, человеком властным и суровым, было нелегко, но тогда, в семь лет, ее предательство едва не убило меня. Оскару исполнилось всего четыре года, он ничего не понимал, и сама концепция предательства была ему незнакома. Счастливый!.. Я же прошел все стадии принятия неизбежного: рыдал, ждал мать у окна, порой засыпая на подоконнике, устраивал истерики и в конце концов слег с лихорадкой. Никто не мог мне помочь, доктора разводили руками. Но – кто бы подумал? – меня исцелили другие женские руки.

Минерва появилась в нашем доме неожиданно. Отец представил ее как свою жену, и нам с братом пришлось смириться с этим. Показать характер я не успел – заболел, сил на шалости и козни не осталось. Именно Минерва выхаживала меня, словно птенца, выпавшего из гнезда и сломавшего крылья. Она варила бульоны и терпеливо кормила меня, она читала на ночь сказки, она меняла компрессы. И я вдруг ожил.

Женские руки способны вернуть желание жить даже тому, чье сердце опустошило предательство.

С тех пор для меня не было другой матери – только Минерва. Она научила меня шить, достойно вести себя и разбираться в столовых приборах. Если отца и возмущало мое участие в «женских» делах, он этого не показывал – должно быть, боялся, что я снова слягу с неизвестной хворью.

Последний вечер перед моим отъездом вышел напряженным: вся семья собралась за большим столом, но в столовой висело молчание. Я поглядывал то на Минерву, то на брата, а на отца старался не смотреть. В тишине был слышен только хруст крутона, который он ел, макая в луковый суп. Все мы оставались на своих местах только ради Минервы: каждый из нас по-своему любил ее и не хотел огорчать, устраивая сцену.

Отец никогда не понимал, зачем мне семинария, к тому же католическая. Ему казалось, что я его предал: он собирался оставить мне свое дело и уйти на покой – так сказала Минерва в одну из наших тихих бесед. Мне было больно это слышать, но идти против себя я не хотел.

И вот я здесь – в богом забытом унылом месте, готовлюсь стать частью прихода Нейквилла и «набраться опыта у хорошего наставника». По крайней мере, именно так сказал отец Карелли, вручая мне документы.

Меня перестало трясти, кеб обступили высокие деревья, тянувшиеся друг к другу кронами – над дорогой нависал удивительный яркий купол. От красоты захватило дух, я открыл окно, чтобы получше разглядеть буйство красок, и ветер тут же растрепал мои неприлично отросшие волосы. Смахнув темную прядь со лба, я улыбнулся водителю в зеркало заднего вида, но тот лишь бросил на меня полный раздражения взгляд и попросил поднять стекло.

Вскоре кеб остановился у кованой калитки, увитой розами. Я неуклюже выбрался из салона и хотел было поблагодарить хмурого водителя, но тот отмахнулся, забрал деньги и уехал. Еще какое-то время я стоял и провожал кеб взглядом, удивленный и разочарованный.

Низкая калитка открылась без скрипа. Аромат цветущих роз щекотал ноздри. Он был навязчив, густ, а сами кусты – невероятно зелены, несмотря на то что природа вокруг готовилась к грядущим холодам. Не сдержавшись, я прикоснулся кончиками пальцев к упругому бутону и полной грудью вдохнул запах, всегда напоминавший мне о смерти.

Церковь оказалась совсем небольшой: скромное светлое строение из крупного камня, с серой крышей. Пока я разглядывал ее, двойные двери приветливо открылись, и на пороге появился седой мужчина в рясе. Он обхватил себя руками, пытаясь защититься от ветра, и зябко поежился.

– Отец Уэйн? – окликнул он. – Входите! На улице ужасно холодно!

К стене у входа заботливо прикрепили неприметную каменную чашу. Вода в ней оказалась ледяной, но я не поморщился, погрузив в нее кончики пальцев.

– Простите, что заставил вас ждать, – сказал я, переступив порог церкви. – Цветы снаружи завладели моим вниманием.

– Сестра Лидия заботится о них. У нее дар – она способна вырастить что угодно и где угодно. Я отец Паскаль.

Ладонь мужчины оказалась шершавой и мозолистой, а рукопожатие – удивительно крепким. Стараясь соблюдать приличия, я исподволь разглядывал его, пока мы усаживались на скамью. Стариком отец Паскаль не был, хоть седина и посеребрила его виски. Расправленные плечи, ровная спина, и ни намека на округлившийся живот, которым были обременены многие священники в семинарии. Когда отец Карелли отправлял меня сюда, он говорил, что настоятель прихода нуждается в помощнике, но сейчас, глядя на отца Паскаля, я совершенно не понимал, зачем этому крепкому мужу могла понадобиться чья-то помощь.

– Меня попросили передать вам письмо, – спохватился я.

Отец Паскаль принял конверт, но распечатывать его не торопился. На тонких губах играла задумчивая улыбка.

– Отец Карелли – мой старый друг. Когда-то мы учились вместе, – сказал он. – Недолго, я только поступил, а он уже выпускался, но… В те времена и зародилась наша дружба.

– Как здорово, что вы пронесли ее сквозь года, – искренне сказал я.

– Мы должны держаться вместе, не так ли?

Я кивнул. В англиканском обществе католиков оставалось ничтожно мало даже после эмансипации[3].

– Где вы учились? – спросил отец Паскаль.

– Во Франции.

– В Англии все еще слишком мало католических семинарий, понимаю. – Отец Паскаль кивнул. Он продолжал держать конверт, время от времени сжимая его. – Меня отец отправил в Рим.

– Он поддерживал вас в стремлении стать частью Церкви? – удивился я.

– Он был хорошим человеком. Вернемся к вам! Жалеете, что уехали из родного города? Должно быть, думаете, что угодили в ужасную глушь.

– Если честно, сойдя с поезда, я так и подумал, – признался я. – Но о том, что уехал, не жалею.

– Нейквилл – хороший город, он вам понравится. Я приехал сюда тридцать лет назад и до сих пор рад, что мои дни закончатся именно здесь – среди вересковых пустошей, вековых деревьев и славных людей.

– Вам рано думать о смерти.

– Никогда не рано думать о ней, отец Уэйн. Завтра не обещано никому. – Отец Паскаль усмехнулся. – Какая печальная выходит беседа! Давайте перейдем к приятному: для вас освободили дом, он совсем рядом. Ключи доверили мне, так что я с радостью провожу вас.

– Буду признателен.

– Вам доводилось самостоятельно читать проповеди? – вдруг спросил отец Паскаль.

– Перед прихожанами? Боюсь, что нет, – честно ответил я.

– Думаю, в ближайшее воскресенье именно вы должны сделать это. Успеете подготовиться?

Опешив, я кивнул. Неужели отец Паскаль настолько доверяет мне?

– У вас такое лицо, словно вы думали, что вас здесь встретит сморщенный ворчливый старик, ослепленный гордыней и страхом быть выдворенным из Церкви. – Отец Паскаль хрипло рассмеялся. – Нет, не отвечайте, я вижу это в ваших глазах.

– К моему стыду, вы правы, – смиренно склонив голову, признался я.

– Мы, старики, прокладываем дорогу для вас – горящих своим делом, сильных, одухотворенных, молодых. Я искренне верю, что в этом и состоит наш долг. Жаль, что многие забывают об этом. Молодость – прекрасная пора, отец Уэйн. Прекрасная пора для того, чтобы совершать ошибки, падать в грязь лицом и набираться опыта.

– Вы вовсе не старик, – заметил я.

– Но и молодым меня назвать трудно, согласитесь? – Отец Паскаль улыбнулся. – Я буду рад передать приход и церковь вам, если, конечно, вы не передумаете.

Взгляд выцветших голубых глаз вдруг стал острым, словно лезвие бритвы. У меня перехватило дыхание от столь резкой перемены, но я сумел собраться и сказать:

– Принятие сана было лишь вопросом времени. С раннего возраста я знал, чему хочу посвятить жизнь.

– Не искусству? Не военному делу? – Губы отца Паскаля тронула задумчивая улыбка.

– Я безобразно необучаем, когда дело касается поэзии или музыки. – Я ответил на его улыбку, склонив голову к плечу. – И во мне совсем нет тяги к насилию, отец Паскаль. Что же касается служения Церкви…

Я скользнул задумчивым взглядом по витражному окну.

– Мачеха читала мне Библию, когда я был болен. Я любил ее больше сказок о героях и рыцарях, а после выздоровления Минерва отвела меня в католический храм, где на меня, тогда еще совсем мальчишку, снизошло… озарение, я думаю. – Я улыбнулся воспоминаниям и вдруг понял, что мачеха оказала на меня куда больше влияния, чем мне думалось.

– Эта женщина определила вашу судьбу, сама того не зная, – мягко произнес отец Паскаль. – Кажется, вы очень любите ее.

– Больше, чем вы можете себе представить, – искренне ответил я.

Отец Паскаль поднялся со скамьи и сказал:

– Что ж, возьму пальто и проведу вас к дому. Дайте мне пару минут.

Он скрылся за неприметной дверью, а я остался наедине с пустым нефом, распятием и догорающими свечами.

Отец Паскаль мне понравился. Он был прямолинеен, мыслил здраво и оказался совсем непохож на злобного старика, которым я и в самом деле его представлял.

Прохладный ветерок коснулся моей шеи, я обернулся и увидел на пороге одетую в черное женщину. Она деловито сложила зонт, откинула со лба светлый локон и огляделась. Заметив меня, незнакомка улыбнулась и спросила:

– А где отец Паскаль?

– Вот-вот вернется, – ответил я.

– А вы… священник? – Светлые брови удивленно приподнялись. – Отец Паскаль что…

– Я не покину вас, леди Эмма, даже не надейтесь. Подойдите ближе, не стойте на пороге! Неужели мой помощник вас напугал?

На ходу надевая пальто, отец Паскаль подошел ко мне и встал рядом. Воротник несуразно топорщился, но, кажется, его это совершенно не волновало.

– Как может напугать такой славный мальчик?

Леди Эмма подошла к нам. Я слегка склонился, надеясь, что этого будет достаточно. Она окинула меня заинтересованным взглядом и спросила:

– Не рано ли вам начали искать замену?

– Отец Уэйн приехал, чтобы набраться опыта, – мягко возразил отец Паскаль. – Уходить на покой меня никто не просил, но рано или поздно это все же произойдет.

– Что ж, в таком случае добро пожаловать в Нейквилл. И ради бога, простите меня за эту сцену. Отец Паскаль для нас как член семьи, я бы не пережила, если бы он покинул нас!

– Будет, леди Эмма, вы меня смущаете.

– Но это чистая правда! Сколько лет мы знакомы? Вы видели, как росли мои дочери!

Словно извиняясь за излишнюю эмоциональность прихожанки, отец Паскаль глянул на меня и незаметно пожал плечами. Я сдержанно кивнул, скорее радуясь возможности познакомиться с кем-то из местных, чем испытывая недовольство.

– Вы отвлекли меня, и я забыла, зачем пришла, – пробормотала леди Эмма, хмурясь. – После смерти Эдуарда память все чаще меня подводит.

– Можете помолиться, – предложил отец Паскаль.

– Нет-нет, меня ждет экипаж! Если я задержусь… Вы куда-то собираетесь?

– Хочу проводить отца Уэйна, у меня ключи от его нового дома.

– Отлично! Мы подвезем вас.

– Не стоит, мы правда…

– Отец Паскаль, – леди Эмма взяла его за руку и даже привстала на носочки, чтобы заглянуть ему в лицо, – вы столько раз спасали мою бессмертную душу. Позвольте отплатить вам этой малостью.

– Вы умеете убеждать. – Отец Паскаль притворно тяжело вздохнул. – Что скажете, отец Уэйн?

– Если это доставит удовольствие леди Эмме, то я не смею отказываться.

Мы вышли из церкви под ее восторженный щебет. Голос женщины был высоким, громким, казалось, будто в конце каждой реплики она ставит невидимый восклицательный знак.

На дороге стоял черный экипаж, напомнивший мне о французских фиакрах[4]. Запряженные кони вороной масти выглядели не элегантно, как подобает столь благородным животным, а скорее… внушительно.

– Мы могли бы приобрести автомобиль, но Эдуард коллекционировал ландо[5]. Я бы обменяла все проклятые повозки на еще один вечер с ним… – Леди Эмма печально улыбнулась. – После посещения церкви я всегда становлюсь сентиментальной.

– В этом нет ничего дурного, – поспешил успокоить ее я. – Вы любили мужа и бережно храните память о нем. Я был бы рад познакомиться с ним.

– О, он был прекрасным человеком! Вы даже не представляете…

Возница распахнул дверцу экипажа, и я увидел сидящую в нем девушку. Она окинула нас оценивающим взглядом и поспешно отодвинулась к противоположной стенке. Забравшись внутрь, я оказался напротив незнакомки. Весь ее вид говорил о том, что она близкая родственница леди Эммы: те же светлые волосы, большие глаза удивительного голубого цвета, немного вздернутый нос и траур. Экипаж тронулся.

– Моя дочь, Мари, – представила девушку леди Эмма. – Это отец Уэйн, теперь он будет жить в Нейквилле.

Мари внимательно посмотрела на меня. Я ответил робкой улыбкой, стараясь не глазеть на нее.

– Рада знакомству, – наконец сказала она, слегка склонив голову к плечу. – Признаться честно, я скорее ожидала увидеть здесь констебля, нежели нового священника.

– Констебля? – удивился я.

– Он не новый священник, дорогая, а помощник отца Паскаля, – словно не услышав дочь, пояснила леди Эмма.

– Как скажешь, мама.

Мари потеряла ко мне интерес – отвернулась к окну, за которым мелькали темные стволы деревьев. Я же продолжал исподволь разглядывать ее.

Простое черное платье с высоким воротником, хрупкая фигура. Аккуратные ладони, сложенные на коленях. Короткие ногти, родинка на запястье. Из украшений – лишь нательный крест, и тот поразил меня изяществом. В Мари не было ничего вызывающего, она казалась Галатеей, вырезанной из лучшего мрамора – такой отстраненной и холодной ощущалась ее красота.

– А вот и ваш новый дом! – Леди Эмма похлопала меня по колену. – Надеюсь, он вам понравится. Если же нет, наше поместье с радостью откроет для вас свои двери.

– Уверен, все будет в порядке. Но спасибо за предложение, – откликнулся я, старательно изображая благодарную улыбку.

Перед тем как выбраться из экипажа, я снова посмотрел на Мари, но она не обернулась, чтобы попрощаться с нами.

– Храни вас Бог, – сказал отец Паскаль, сжимая руку леди Эммы.

– До встречи на воскресной службе!

Экипаж уехал, отец Паскаль повернулся ко мне и сказал:

– Расслабьте плечи, мой друг, вы сидели там с таким видом, будто проглотили кол.

– Неловко чувствую себя, когда…

– В присутствии прекрасных дам? – Отец Паскаль улыбнулся. – Семья Томеску очень набожная. А какие иконы и полотна писал покойный лорд!.. Эдуард, хоть и исповедовал другую религию, всегда делал щедрые пожертвования.

– Томеску… – Я пробовал звучание на вкус. – Венгры?

– Запутанная история. – Отец Паскаль вздохнул. – Насколько мне известно, лорд бежал в Англию во время очередного переворота на его родине. Что ж, вот мы и пришли. – Он передал связку ключей и отошел, предоставляя мне возможность самому отпереть кованую калитку.

Над разросшимися кустами роз возвышался построенный из красно-оранжевого кирпича двухэтажный дом. Черная крыша, выкрашенные черным оконные рамы и ставни, аккуратный дымоход – все это я приметил, едва войдя во двор. На фоне мрачного серого неба и гнетущей осенней атмосферы дом выглядел необыкновенно уютным.

– Что скажете? – Отец Паскаль спрятал руки в карманы пальто и прищурился, глядя на окна второго этажа.

– Не хотите войти? – предложил я, поднимаясь на крошечное крыльцо, огражденное кованым парапетом.

– Нет, не сегодня. Возможно, если вы однажды снова пригласите меня…

– Обязательно!

– …тогда я не откажусь выпить чашку хорошего чая. Которым, кстати, в наших краях еще нужно постараться разжиться. – Отец Паскаль неожиданно подмигнул мне. – До встречи в церкви, отец Уэйн. Буду ждать вас завтра.

Дождавшись, пока мой наставник скроется за густыми зарослями кустов, я подобрал нужный ключ, несколько раз повернул его в замочной скважине и открыл дверь своего нового дома.

Глава 2

Утром я почувствовал себя счастливым. Тяжелое одеяло придавило к постели, и я пролежал в ней неприлично долго, а выбравшись, не нашел в себе сил переодеться, так что спустился на первый этаж в пижаме, привезенной отцом из Индии.

Осмотрев кухонные шкафчики, я понял, что меня здесь ждали: нашлись и кофе, и даже хлеб, который, правда, успел зачерстветь. Когда на глаза попалась старая турка, я невольно рассмеялся. Как мало человеку порой нужно! В суете дней мы так часто забываем о простых радостях…

Чуть погодя кофе был готов. С наслаждением сделав первый глоток, я замер у окна, за которым начинался серый день. Туман редел. Бледное солнце не показывалось из-за густых облаков, но одно его присутствие бодрило и воодушевляло.

Буйство зеленеющих кустов, разросшихся во дворе, манило меня, потому я надел домашние туфли и вышел на крыльцо. Густой аромат кружил голову; крупные бутоны роз покачивались на легком ветру. Вблизи они оказались еще красивее: большие, лососевого цвета, они напомнили мне и о Минерве, любившей свой сад, и о Войне Алой и Белой розы.

Вдруг захотелось раскинуть руки и поднять лицо к небу, показать Господу, насколько я счастлив и благодарен Ему за то, что Его пути привели меня сюда, в Нейквилл. Признаться честно, покидая родной дом, я был уверен, что меня отправили в ссылку, но оказалось… Впрочем, пока рано делать выводы.

Крупная трехцветная кошка протиснулась сквозь прутья забора и замерла, заметив меня. Я тоже застыл, боясь спугнуть ее. Мы глазели друг на друга довольно долго, прежде чем кошка расслабилась и села, прикрыв лапы роскошным пушистым хвостом.

– И откуда ты здесь взялась? – спросил я, медленно присаживаясь на корточки.

Один из слуг в отцовском доме как-то рассказал мне, что животные боятся всего, что больше них, поэтому, чтобы показать свои добрые намерения, стоит присесть и по возможности скрыть улыбку, которую животное может принять за оскал. Кажется, совет оказался дельным: по крайней мере, пушистая гостья точно оценила мои старания и подошла ближе. Прохладный влажный нос уткнулся в мою ладонь. Большие уши с кисточками настороженно подрагивали.

Когда кошка вознамерилась засунуть морду в мою чашку, я осторожно отстранился и сказал:

– Не думаю, что кофе – хорошая идея.

Посмотрев на меня большими золотыми глазами, кошка направилась к открытой двери дома. Я проводил ее удивленным взглядом.

– Тебя что, кормили здесь прежде? Погоди, подожди меня!..

Она вела себя по-хозяйски: обошла кухню, запрыгнула на стол, а после удалилась в гостиную, важно подняв хвост. Наблюдая за ней, я не заметил, как губы сами собой растянулись в улыбке. Стало ясно, чего мне не хватало: прекрасной кошки-компаньона, скрашивающей одинокие вечера.

– Если у тебя есть хозяин, будет невежливо красть у него любимицу, – заметил я, стоя на пороге гостиной с чашкой остывшего кофе в руках. – Но если ты скажешь, что хозяина нет…

Кошка не ответила. Она зевнула, вытянулась во всю свою немалую длину и прикрыла глаза. Разговор был окончен, леди не желала продолжать беседу.

Усмехнувшись, я вернулся на кухню, поставил чашку на стол, а после поднялся на второй этаж, чтобы переодеться. Еды в доме не нашлось, так что стоило найти рынок или магазинчик.

Сперва я хотел оставить колоратку дома, чтобы не привлекать лишнего внимания, но потом решил, что это будет не совсем честно по отношению к местным. В таких маленьких городках, как Нейквилл, все соседи знают друг друга в лицо, и появление незнакомца может наделать шуму, а я не хотел этого допустить.

Надев черную рубашку, свитер и простые черные брюки, я спустился. Кошка все еще спала на ковре.

«Если она домашняя, хозяин обязательно начнет бить тревогу. Дурного не будет, если я приючу ее до этого момента. Уж лучше пусть она спит у меня, чем мерзнет на улице», – решил я, накидывая пальто.

Оказалось, что мой дом стоит на окраине Нейквилла и, чтобы добраться до ближайших соседей, требовалось пройти по засаженной кленами аллее. Любуясь большими желтыми листьями, я дошел до изящной каменной арки, символически обозначавшей вход в город. На металлической табличке когда-то было что-то написано, но надпись стерлась, а металл покрылся ржавчиной.

Узкие мощеные улочки напомнили о Франции, и я с тоской задумался о времени, проведенном там. Я знал, что обязательно вернусь домой, – моя кровь слышала зов родной земли, и, где бы я ни был, мое сердце оставалось верно Англии.

На рыночной площади оказалось немноголюдно, лотки с сезонными овощами соседствовали с уютными магазинчиками, занимавшими первые этажи аккуратных домов, выложенных из уже знакомого оранжево-красного кирпича. Маленький фонтан журчал поодаль, пара потемневших от влаги скамеек ютилась рядом с ним. Не побоявшись намочить пальто, я уселся на одну из них и достал из внутреннего кармана сложенный лист бумаги и огрызок карандаша.

Дорогой Оскар,

я благополучно добрался до Нейквилла. Дорога была сущим мучением: меня терзали сомнения и страхи. Признаться, они терзают меня и сейчас, но люди, которых я успел встретить, сумели меня успокоить.

Городок оказался совсем не таким серым и грязным, как я думал, мне выделили дом, и, кажется, я завел кошку.

Пожалуй, новостей больше нет. Надеюсь, ты не переживал обо мне и будешь рад получить это письмо.

Береги Минерву, не зли отца.

Твой брат Аллан

За годы моей учебы мы с братом очень отдалились друг от друга. Уезжая, я оставлял дома угловатого юнца, а вернувшись, обнаружил, что юнец превратился в высокого широкоплечего джентльмена, у которого, кто бы мог подумать, уже пробивались усы. Мы чувствовали неловкость, оставаясь наедине, и это ранило меня. Я всегда любил Оскара, старался быть для него лучшим братом, но годы разлуки сделали свое дело: он вырос, а я пропустил момент, когда мальчишка стал мужчиной.

Как же я корил себя за это!.. Кто учил его бриться? Кто защищал от хулиганов? С кем Оскар проводил плохие дни? Кто давал ему советы и поддерживал?

Не я. Не его старший брат.

«Это не твое дело», – бросил Оскар, когда однажды я попытался объяснить ему, что возвращаться домой за полночь неприемлемо. Позже мы поговорили и, кажется, пришли к пониманию, но я все еще чувствовал себя нежеланным гостем в собственном доме. Возможно, именно поэтому я ухватился за возможность уехать.

Смуглая девушка, проходя мимо, уронила горшок с цветком; земля разлетелась во все стороны. Я поспешно встал и кинулся собирать глиняные черепки.

– Проклятье, не нужно!

Она подняла голову, ее взгляд зацепился за колоратку, и щеки тут же покрылись темными пятнами румянца.

– Прошу прощения, отец…

– Я не стану осуждать вас за сквернословие, – улыбаясь, ответил я. – Плохой день?

– Не из лучших. Все валится из рук.

Я выпрямился, все еще сжимая черепки. Девушка убрала кудрявые волосы за уши и представилась:

– Эш Питерс.

– Аллан Уэйн Тиррелл. Можете называть меня отцом Уэйном, если вам угодно.

– Отец Паскаль уходит на покой? – Эш нахмурилась. – Он ничего не говорил об этом.

– Я приехал, чтобы перенять его опыт, – сказал я. – Вижу, отца Паскаля здесь любят.

– Он хороший человек.

– Не думал, что в городе так много католиков.

– Почти все жители – это паства отца Паскаля. Нам нужно держаться вместе. – Эш сдержанно улыбнулась. – Я должна вернуться к делам, отец Уэйн.

– Это ваш магазин? – поспешно спросил я, указывая на приветливую зеленую вывеску. – «Цветы и травы». Что вы продаете?

– Моей матери. Разное. – Эш пожала плечами.

– А чай?

– Травяные сборы. Их делает…

– …ваша матушка, – усмехнувшись, закончил я. – Не посоветуете мне что-нибудь? Хочу пригласить на чай отца Паскаля.

– Он любит ромашку. Пойдемте.

Пряный запах, деревянный пол, потемневший от времени, под потолком – балки, на которых сушатся пучки трав. Десятки горшков разных форм и размеров с растениями – я словно очутился в ином мире. Отчего-то подумалось, что миссис Питерс крайне приятная особа. Воображение подсунуло мне образ средних лет женщины с теплыми, шершавыми руками. Образ матери, которой у меня не было.

– Обычно он берет это. – Эш положила на стол коричневый бумажный пакетик.

Протягивая ей деньги, я обратил внимание на чудные кристаллы, лежавшие рядом.

– Что это?

– Ничего особенного. – Эш прикрыла кристаллы ладонью. – Всего лишь безделушки.

– Они очень красивы.

– Да, наверное.

Она явно хотела, чтобы я побыстрее ушел. Что ж, люди не должны терпеть мое присутствие только потому, что я священник.

Кивнув Эш на прощание, я вышел из магазина и остановился, разглядывая вывески на соседних лавках. Мне нужно было купить хлеб, масло, возможно, кусок хорошего мяса…

Обернувшись на топот, я чудом успел отшатнуться и пропустить спешащих констеблей. Один из них, невысокий круглощекий мужчина, резко остановился и спросил:

– Вы священник?

– Да, сэр, но…

– Идите за мной! Нам нужны свидетели!

Мне ничего не оставалось: я бросился следом за констеблем, на ходу застегивая воротник пальто, чтобы холодный осенний ветер не выстудил легкие.

У входа в узкий переулок столпились люди. Женщины прикрывали рты ладонями, качали головами и перешептывались.

– Разойдитесь! Приказываю! Немедленно отойдите!

Худощавый высокий констебль стал распихивать зевак. Я понял: произошло что-то дурное.

– Не думал, что здесь столько народу, – пропыхтел мой круглощекий сопровождающий. – Простите, что заставил вас идти с нами, отец.

– Ничего. Если здесь, – я прочистил горло, – кто-то погиб, я могу…

– Черт возьми, это старик Бобби!.. – воскликнул кто-то.

Констебли поспешили на голос, я последовал за ними, хоть и понимал, что ничем не смогу помочь. На брусчатке распростерся человек. В полумраке переулка я не смог разглядеть его лица, потому приблизился и тут же перекрестился: из-под приоткрытых век проглядывала белизна затянутых посмертной пеленой глаз, под головой растеклась лужа темной крови.

– Бобби Бишоп, – сказал круглощекий констебль. – Трубочист.

– Должно быть, он сорвался, – сокрушенно покачал головой второй констебль. – Проклятье… Луиза сойдет с ума от горя.

Я разглядывал несчастного трубочиста с жалостью. Судя по всему, у него была семья, которой вскоре придется надеть траур.

– Мне очень жаль, – тихо сказал я.

– Проклятье… – повторил высокий констебль. – Разгони зевак, Гард, я пока прикрою беднягу.

Я отошел в сторону и замер, прирос к месту. Видеть покойников мне доводилось множество раз, но они всегда были чисто вымыты, причесаны, одеты в свои лучшие одежды и лежали в гробах. Сейчас же предо мной предстал уродливый лик смерти – не приукрашенный, не надушенный, а кровавый и грязный. Ужасающий.

– Прошу прощения, отец. – Гард неловко мялся, стоя передо мной. – Мне правда жаль, что вам пришлось увидеть это.

– Думаю, мы с мистером Бишопом увиделись бы, рано или поздно. На его похоронах, – уныло откликнулся я, оглушенный произошедшим. – Кажется, вы хорошо его знали.

– Его все знали. Здесь, в Нейквилле, мы знаем каждую собаку. И о том, что вы приехали, тоже ходили слухи. – Гард снял форменную фуражку и промокнул вспотевший лоб платком. – Еще раз прошу прощения.

– Благослови вас Бог, – едва слышно попрощался я и поспешил покинуть переулок.

Казалось, запах крови преследовал меня. Пересекая рыночную площадь, я думал лишь о том, как вернусь домой и смою зловоние смерти. Отчего-то тошнило. Пальцы дрожали.

Сорвался. Просто не удержался на крыше. Какая нелепая смерть.

Когда за спиной остались и последние дома, и каменная арка, меня уже трясло. Сорвавшись на бег, я помчался в сторону своей калитки, напуганный неизвестно чем. В шорохе листьев мне чудились шаги, в вое ветра – стоны. Чей-то взгляд жег спину, но я не оборачивался, не мог обернуться, потому что знал: если я увижу это, то…

Из кустов на дорогу выбежала кошка. Я едва не налетел на нее, но вовремя остановился. В золотых глазах читалась укоризна.

– Боже, это ты!.. – Подхватив кошку на руки, я спрятал лицо в пушистой шерсти и рассмеялся от облегчения. Сердце забилось медленнее, зубы перестали стучать. – Я едва не обезумел от ужаса. Ты уверена, что хочешь жить под одной крышей с трусом?

Кошка не ответила. И слава Господу!

– Пойдем домой. Но боюсь, что мне нечем тебя покормить.

Заметив у калитки человека, я подумал было, что нашелся хозяин кошки, но, приблизившись, узнал отца Паскаля.

– Подумал, что вы наверняка не знаете, где раздобыть еды, – сказал он, когда я подошел ближе. В руках он держал большой бумажный пакет. – Вижу, вы нашли компанию, отец Уэйн.

– Вы наш спаситель, – выдохнул я. – Кошка прибилась ко мне утром, я думал, она домашняя, но…

– Если кто-то потерял ее, об этом скоро будет знать весь город, – заверил меня отец Паскаль. – Что вы думаете о пудинге с почками?

– Думаю, что не умею его готовить, – признался я.

– В таком случае вам очень повезло, потому что я настоящий мастер в этом деле. Позволите похозяйничать на вашей кухне?

– С удовольствием! – Я распахнул калитку. – Входите.

Было неловко сидеть без дела, но отец Паскаль не подпустил меня к готовке. Пришлось переодеться и отвлечь себя завариванием травяного сбора, который продала мне Эш.

– Да что вы? Бедная Луиза.

Я успел рассказать отцу Паскалю о случившемся с трубочистом, и лицо его потемнело от горя.

– Чета Бишоп… Я знаю их с тех пор, как они переехали сюда. Прекрасные люди. Должно быть, завтра Луиза придет договариваться о похоронах.

– Я знаю, что у Господа свои планы на каждого из нас, но смерть этого бедняги шокировала меня, – признался я. – Не могу поверить, что жизнь может так легко оборваться.

– Потому что вы молоды, отец Уэйн. В вашем возрасте не пристало думать о смерти, поэтому гибель Бобби так вас напугала. За несколько дней до вашего приезда погиб кровельщик, – вдруг добавил отец Паскаль. – Молодой, сильный юноша. Констебли решили, что он тоже просто сорвался с крыши.

– Вы говорите так, будто не согласны с ними, – заметил я, обернувшись.

Отложив нож, отец Паскаль повернулся ко мне, скрестил руки на груди, взгляд его льдисто-голубых глаз вновь стал пронзительно острым.

– Странные совпадения, – наконец сказал он. – Здоровые, полные сил мужчины просто падают с крыш, как переспевшие яблоки с веток. Это кажется мне… неестественным.

Он смотрел на меня так, словно ждал чего-то, но мне нечего было сказать. Я лишь пожал плечами и потянулся за чашками, надеясь, что мое молчание достаточно красноречиво.

– Год назад, перед смертью лорда Томеску, в Нейквилле тоже погибло несколько человек, – настойчиво продолжил беседу о мертвецах отец Паскаль.

– Думаете, между этими смертями есть связь? Тогда вам лучше обратиться к констеблям, я ничего не смыслю в подобных делах. Но, если говорить откровенно, не вижу ничего странного в том, что трубочист и кровельщик сорвались с высоты. Это опасная работа.

Отец Паскаль кивнул и наконец вернулся к готовке. Выдохнув, я налил ароматный отвар в чашки и сел за стол. От разговоров о смерти меня охватывала оторопь.

– И все же мне кажется, – неожиданно заговорил отец Паскаль, – что все это неспроста.

«Неужели он стал таким мнительным из-за возраста?» – подумал я, а вслух спросил:

– А что констебли?

– Называют это несчастными случаями и продолжают отсиживаться в булочной миссис Эйрл.

– Они показались мне надежными людьми.

– А я и не говорю, что они ненадежные люди, отец Уэйн. – Отец Паскаль снова повернулся и посмотрел мне в глаза. – Но бывают вещи, которые сложно назвать очевидными.

– Не понимаю, о чем вы говорите.

– Пахнет ромашкой. Это сбор миссис Питерс?

Больше к разговору о странных смертях отец Паскаль не возвращался, и я был рад этому. Руки все еще подрагивали от пережитого мною шока, и даже уютный свет газовых рожков и тепло дома не помогали успокоиться.

– Вы думали о тексте воскресной проповеди? – спросил отец Паскаль, когда исходящие паром тарелки уже стояли перед нами.

– Еще не успел, – честно ответил я. – Но у меня есть пара идей.

– Вы всегда можете обратиться ко мне. В конце концов, вас отправили сюда именно за этим.

– Благодарю вас, отец Паскаль. Я очень рад, что вы…

– …оказались не старым упертым бараном, да, я помню.

Он тихо рассмеялся, а я лишь вяло улыбнулся и взял вилку.

Пудинг удался. Казалось, я не смогу проглотить ни кусочка, но тающие во рту почки убедили меня в обратном.

– Очень вкусно!

– Если снова окажетесь без еды, приходите ко мне. Мой дом неподалеку от рыночной площади. Нечем дышать, я открою окно?

– Это все газовые рожки. – Я поспешно кивнул.

– В больших городах электричество теснит газ, – сказал отец Паскаль, вернувшись за стол. – Возможно, скоро оно появится и в Нейквилле.

– А здесь всегда так темно? – Я посмотрел в окно, за которым сгущались ранние сумерки.

– Примерно раз в год погода сходит с ума и мы не видим солнца несколько месяцев – лишь его бледную тень.

– Как необычно…

– В Нейквилле много всего необычного.

То, каким тоном отец Паскаль произнес это, заставило меня насторожиться.

– Я должен что-то знать? – прямо спросил я, пытливо глядя на него.

– Еще не время, – неожиданно серьезно ответил отец Паскаль и резко поднялся на ноги. – Мне пора. Думаю, безутешная родня бедняги Бобби уже отправила кого-то ко мне, чтобы договориться о похоронах. И, Аллан, кое-какие продукты еще остались в пакете – займитесь ими, чтобы они не испортились.

Мы попрощались, я проводил отца Паскаля до калитки и долго смотрел вслед удалявшейся фигуре. На душе отчего-то было прескверно, съеденный пудинг превратился в тяжелый ком и камнем лежал в желудке. Меня опять затошнило.

Вернувшись в дом, я запер дверь и замер, прислушиваясь к тишине, нарушаемой лишь шипением газовых ламп. И вдруг…

Шаги!

Кто-то медленно крался по коридору второго этажа прямо над моей головой.

«Боже, Аллан, что с тобой происходит?» – раздраженно подумал я.

– Кто здесь?

Никто не откликнулся. Этого следовало ожидать. Дом на отшибе, единственные мои соседи – покойники на церковном кладбище, и я скорее поверил бы в то, что кто-то из них восстал и явился по мою душу, нежели в то, что сюда успел проникнуть вор.

Однако отец учил меня быть осторожным.

Скользнув в гостиную, я схватил кочергу, стоявшую у камина, и медленно двинулся к лестнице. Силен в драках я никогда не был и в том, что любой вор с легкостью отнимет у меня оружие, не сомневался, но с кочергой все же чувствовал себя увереннее.

Остановившись у лестницы, я прислушался. Шаги на втором этаже тоже затихли, словно незваный гость издевался надо мной и повторял каждое мое движение.

– Спрошу еще раз: кто здесь?

Не дождавшись ответа, я взошел на первую ступеньку. Ладони вспотели, сердце билось громко и яростно, щеки горели от прилившей к ним крови. С каждым шагом дышать становилось все сложнее, и, когда из полумрака второго этажа вынырнула кошка, я отпрянул и едва не потерял равновесие.

– Ты!..

Мне стоило большого труда не выругаться. Справившись с собой, я прислонил кочергу к стене, подхватил кошку на руки и прошипел:

– Я ведь мог ударить тебя! Не смей меня пугать, богом прошу, я ведь не желаю тебе зла!

Не уверен, что кошка поняла меня: она лениво прикрыла глаза и зевнула.

Мы вместе вернулись в гостиную, я усадил пушистую компаньонку на диван, а сам разжег камин, чтобы огонь рассеял мои глупые страхи. Наугад достав книгу из шкафа, я уселся в кресло и начал читать, но навязчивые мысли не позволяли сосредоточиться. Странные слова отца Паскаля, распростертое на брусчатке тело, грядущая проповедь…

Смирившись с тем, что почитать не удастся, я просто откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Спустя мгновение на колени запрыгнула кошка: она долго вертелась на месте, мяла ткань брюк большими лапами и только после этого уютно свернулась, прикрыв морду хвостом.

Кажется, я задремал.

Глава 3

Должно быть, отец Паскаль понял, насколько меня потрясла смерть незнакомого трубочиста: похоронами он занялся сам. Меня же отправил помогать сестре Лидии в саду, что, в общем-то, не имело отношения к обязанностям священника, но я не посмел отказаться. Все равно я скверно себя чувствовал.

Сестра Лидия увела меня к склепам, вручила пару толстых перчаток и велела избавиться от засохших лоз, опутавших все вокруг. Занятие оказалось умиротворяющим: тяжелые мысли оставили меня, осенняя прохлада взбодрила, и к моменту, когда один из склепов удалось полностью освободить, я воспрянул духом и повеселел.

– Давно вы служите здесь? – спросил я.

– Давно.

Назвать сестру Лидию разговорчивой было сложно, но я предпринял еще одну попытку завести беседу:

– Церковный сад прекрасен. Кто научил вас выращивать столь прихотливые растения?

– Господь, должно быть.

Еще несколько часов мы работали в молчании. Сестра Лидия кряхтела, присаживаясь, и я решил было предложить ей отдохнуть, но слова так и не сорвались с губ: одинокая фигура, замершая у одного из склепов, привлекла мое внимание.

– Я оставлю вас.

На ходу снимая перчатки, я направился к склепу и вскоре узнал скорбящую: ею оказалась дочь леди Эммы, юная Мари. Она заметила меня и запахнула черное пальто. Светлые волосы разметал ветер, лицо покраснело не то от слез, не то от холода.

– Мари, верно? – уточнил я, делая вид, что не запомнил ее имени. – С вами все в порядке?

– Отец Уэйн. – Ее голос был блеклым, бесцветным. – Если вас интересует, собираюсь ли я лишаться чувств от горя, то нет, не собираюсь.

– Здесь покоится ваш отец?

Я встал рядом с девушкой и коснулся нательного креста. Над входом в ухоженный склеп висела табличка с единственным выбитым словом: «Томеску».

– Надеюсь, – неопределенно ответила Мари.

Ответ показался мне странным, но я не подал виду.

– Как давно он…

– Год назад. Ровно год назад.

Возможно, то была игра моего воображения, но во взгляде Мари, устремленном на дверь склепа, я видел не скорбь, а гнев, словно хрупкая девушка собиралась бросить вызов Господу и заставить Его отвечать за смерть отца.

– Вы все еще носите траур, – тихо заметил я.

– Вся наша семья.

– Невосполнимая утрата, мне очень…

– Довольно, отец Уэйн, – прервала меня Мари. – Вы не знали моего отца и не можете…

Она замолчала, но обвинение повисло в воздухе, смешавшись с удушливым запахом роз. Кулаки Мари сжались, а плечи мелко задрожали. От гнева? От сдерживаемых слез?

– Простите, – сквозь зубы сказала она.

– Я не стану держать на вас обиду.

– Да, вы ведь все понимаете.

Слова ее были наполнены ядом, но я предпочел это проигнорировать. Горе меняет людей. Я действительно не собирался обижаться или злиться на девушку, потерявшую любимого отца, наоборот, сквозившая в ее интонациях боль заставила меня задуматься о том, что почувствовал бы я, узнав о смерти кого-то из близких.

– Вы исповедовались? – тихо спросил я.

– А в этом есть смысл? – Мари взглянула на меня, тонкая светлая бровь издевательски изогнулась. – Что бы вы мне сказали, отец Уэйн? Что все наладится? Что Господь забирает лучших? Что у Него есть план на каждого из нас?

Она повернулась на каблуках и сделала шаг вперед, заставляя меня отступить.

– А что, если я скажу вам, что смерть моего отца – вовсе не план Господа? Что его вырвали из нашей жизни насильно, вероломно, вопреки тому, что он должен был жить долго и счастливо?

– Вы думаете, что его убили? – прямо спросил я, стараясь не выдавать волнения.

– Вы зря приехали сюда, отец Уэйн, – бросила Мари. – Это место проклято, как и вся моя семья.

– Уверен, все не так…

Мари рассмеялась.

– Ну конечно, пока вы лицом к лицу не столкнетесь со злом, что распростерло крылья над Нейквиллом, вы мне не поверите. Но скоро вы поймете.

– Скажите прямо, – потребовал я. – Клянусь, что сохраню ваши слова в тайне.

Задумчиво взглянув на меня, Мари прищурилась, будто пытаясь рассмотреть во мне что-то неочевидное, что-то спрятанное глубоко под кожей.

– Зло способно принимать причудливые формы, отец Уэйн, – наконец сказала она. – Не позволяйте ему одурачить себя.

И она ушла, оставив меня стоять у склепа подобно истукану.

Душа моя болела, и я не мог понять, чем вызвана эта боль: глубоким сочувствием утрате или мыслями о том, что Мари нездорова. Имел ли я право рассказать о своих догадках ее матери или отцу Паскалю? Прислушаются ли они ко мне?

– Оставьте ее в покое.

Вздрогнув, я обернулся и увидел сестру Лидию, сжимавшую в руках корзину со срезанными лозами. Ее взгляд был удивительно ясен, выражение старческой усталости исчезло с лица.

– Прошу прощения?..

– Не пытайтесь облегчить страдания Мари, отец Уэйн, – повторила сестра Лидия. – Есть вещи, понять которые каждый должен самостоятельно.

Спустя мгновение она уже брела в сторону церкви, а я смотрел ей вслед, силясь понять, что она имела в виду. Не могли же все жители города сойти с ума?

Предрассудки, решил я. Наверняка о самом богатом семействе Нейквилла ходит множество слухов и сплетен и жители с удовольствием смакуют их, передавая из уст в уста.

Собравшись с духом, я последовал за сестрой Лидией.

«Глупости, – мысленно повторял я, – все это просто городские байки. В таком месте, как Нейквилл, жителям ничего не остается, кроме как судачить о соседях».

Сжав нательный крест в ладони, я прибавил шагу.

Хористы начали распеваться. Сухой старик сидел за органом и, кажется, молился, прикрыв глаза. Прихожане болтали друг с другом, занимали места на скамьях, а я наблюдал за ними, взволнованно переминаясь с ноги на ногу. Текст проповеди жег карман. Мне казалось, что я не готов, что отец Паскаль ошибся, доверив мне столь важное дело. Моя вера в себя таяла с каждым мгновением.

Решив, что свежий воздух поможет собраться, я вышел на улицу и отошел в сторону от входа в церковь. День выдался пасмурный, серый, тяжелые тучи затянули небо. Безрадостный пейзаж!

Я снова пробежался взглядом по ровным строчкам, написанным позавчера. Память никогда меня не подводила, но я знал – перед паствой я вмиг забуду все, что написал, и с позором провалюсь.

– Вы дрожите.

На мои плечи легло тяжелое пальто, я вздрогнул и обернулся.

Рядом стоял человек, внешность которого настолько поразила меня, что я забыл родной язык и лишь шевелил губами, силясь что-то сказать.

Карие смешливые глаза. Изогнутый в улыбке рот, прямой длинный нос… И удивительное смешение оттенков: на чуть смуглой коже светлели пятна разных форм, создавая иллюзию того, что молодого мужчину сшили, словно лоскутное одеяло. Большое белое пятно занимало часть лба, и волосы над ним – только подумайте! – росли тоже белые!

– П-прошу прощения, – пробормотал я, силясь отвести взгляд от незнакомца.

– О, глазейте сколько угодно, я уже привык, – отмахнулся тот, и я заметил, что ладони мужчины тоже покрыты пятнами. – И не бойтесь, это не заразно, я узнавал. Хотя некоторые доктора считали, что у меня проказа… Хорошо, что они ошибались, правда?

Тон незнакомца был насмешливым, а глаза лучились добротой, но его кожа… Клянусь, мне никогда не доводилось видеть таких необычных созданий!

– Это болезнь? – только и сумел спросить я, поправ все правила приличия.

– Должно быть. Никто не дал мне внятного ответа, но я удовлетворился тем, что это не передается. И вы все еще дрожите.

Сам незнакомец остался в белой рубашке с епископскими рукавами и черном жилете, но холод, похоже, совсем его не беспокоил.

– Это от волнения, – признался я. – Сегодня моя первая проповедь.

– О, не стоит волноваться. Если вы лишитесь чувств, я смогу помочь. – Незнакомец расправил плечи и протянул мне руку. – Александр Томеску, доктор.

Силясь скрыть удивление, я сжал его прохладную ладонь и ответил:

– Аллан Уэйн Тиррелл, священник.

– Вы так внимательно разглядываете меня, – заметил Александр. – Вас беспокоят мои пятна или…

– Пытаюсь понять, кем вы приходитесь леди Эмме, – признался я.

– Деверем. Я брат ее покойного мужа.

– Вы так молоды…

– Ах это. – Александр хмыкнул. – Мой отец отличался бычьим здоровьем, а его жены всегда были намного моложе. Я удовлетворил ваше любопытство?

– Прошу прощения. – Я стушевался.

– Вам не за что извиняться, я тоже от природы любопытен. – Александр вдруг подался вперед и втянул воздух рядом с моим ухом. – Ах, какой чудесный аромат! Вы пропитаны запахами церкви.

Я не знал, что ответить, стоял столбом и глазел на нового знакомого, пытаясь выдавить из себя хоть что-то.

– Сегодня в поместье Томеску званый ужин. Эмма уже пригласила вас? – неожиданно деловито спросил Александр.

– Боюсь, что нет.

– В таком случае я сделаю это за нее. И не забудем про отца Паскаля, он ведь в добром здравии? Отлично, вижу, вы согласны. Чудно! Пойду, Эмма наверняка сходит с ума от беспокойства. Пальто вернете позже, отец Уэйн.

Я не сумел вставить ни слова. Александр говорил быстро, напористо и не переставал улыбаться уголками губ. Создавалось впечатление, что он не принял бы отказ, даже сумей я произнести его. Пока я размышлял, деверь леди Эммы скрылся за дверью. Его пальто согрело меня, но руки продолжали подрагивать.

Какое странное вышло знакомство…

Вернувшись в церковь, я передал пальто сестре Лидии, поправил воротничок и рясу, встал неподалеку от кафедры и принужденно улыбнулся прихожанам, рассевшимся на скамьях. Мой взгляд зацепился за семейство Томеску: одетые в черное, они походили на небольшую стаю ворон. Лишь Александр выделялся на их фоне, словно диковинная экзотическая птица.

– Вы готовы? – Отец Паскаль положил тяжелую ладонь на мое плечо.

– Постараюсь не подвести вас, – уклончиво ответил я, пытаясь скрыть дрожь в голосе.

– Если что-то пойдет не так, я вмешаюсь. Начнем.

Дрожа и отчаянно потея, я встал за кафедру.

– О соли, свете и любви! Какой прекрасный выбор темы! – Александр похлопал меня по плечу. Глаза его сияли, золотые искры испещряли темную радужку, и вообще он выглядел так, словно был моим отцом, ужасно гордым тем, что я справился.

Мои же эмоции были далеки от восторга: прихожане слушали меня, их взгляды были прикованы к моему лицу, а я… не испытывал ни трепета, ни воодушевления. Я стоял за кафедрой, повторял заученный текст и не понимал, каким образом должен достучаться до сердец собравшихся.

– Отец Паскаль, ваш преемник…

– Я не собираюсь заменять отца Паскаля, – слишком резко прервал я Александра. – Меня отправили сюда, чтобы перенять его опыт.

– Простите его, в местах, откуда Александр родом, все немного… – леди Эмма замялась, подбирая подходящее слово.

– Не в себе, – вставила Мари.

– Моя любимая племянница, как всегда, прямолинейна, – хмыкнул Александр. – Скверный же у тебя характер, дорогая.

– Прекратите немедленно! – прошипела леди Эмма.

Я наблюдал за семейной перебранкой, смущенно потупив взгляд. Семейство Томеску действительно поражало своей… эмоциональностью. И непринужденностью.

– Вы ведь почтите нас своим присутствием на ужине? – спохватилась леди Эмма.

– Конечно, – тут же ответил отец Паскаль. – Отцу Уэйну не помешает познакомиться с паствой.

– Д-да, – пробормотал я, натянуто улыбнувшись. – Буду рад.

– Как славно! – Александр сложил ладони в молитвенном жесте. – А я готовился вас упрашивать.

– Уймись, – прошипела леди Эмма. – В таком случае нам пора.

– Благослови вас Бог, – произнес отец Паскаль.

Лишь когда за семьей Томеску закрылась дверь, я смог расслабить плечи и выдохнуть. Их присутствие действовало на меня… скверно.

– Вы побледнели, – заметил отец Паскаль.

– Чувствую себя изюмом, – признался я. – Таким же сухим и выжатым.

– Отдохните перед ужином. Приемы в поместье Томеску редко заканчиваются раньше полуночи. Я заеду за вами, вы не против?

Договорившись, мы разошлись – я отправился домой, а отец Паскаль остался в церкви.

Меня мутило, голова шла кругом. Не помня себя, я добрался до дома и, едва переступив порог, рухнул на колени. С носа скатилась капля пота, и я понял, что у меня жар. Мне стоило большого труда подняться на ноги, тело не слушалось и казалось налитым свинцом. Сердце же колотилось так, будто я долго бежал.

Страх. Густой и липкий, он наполнял меня, и я не мог понять, чем вызвано это отвратительное ощущение. Я же в безопасности. Так отчего я дрожу и медленно схожу с ума?

Добравшись до кровати, я упал ничком и закрыл глаза. Дурнота накатывала волнами. Казалось, если придется пошевелиться, меня тут же стошнит. Так я и уснул, а когда проснулся, чувствовал себя словно по мне проехалась повозка. За окном сгустились сумерки, в комнате было настолько темно, что я с трудом сумел зажечь лампу. Дурнота отпустила, но силы покинули меня – прежде чем встать с кровати, я долго сидел на краю, собираясь с духом.

Внизу раздался стук. Выругавшись сквозь зубы, я поднялся и поковылял к лестнице, надеясь, что не упаду и не сверну шею.

– Отец… Боже, что с вами?

Улыбка сползла с лица отца Паскаля, едва он увидел меня. Зрелище, должно быть, впечатляло.

– Я плохо себя чувствую. Не думаю, что мне стоит ехать к Томеску в таком состоянии.

– Конечно, это исключено. Немедленно возвращайтесь в постель, я скоро приду! И, Аллан, дайте мне ключ, чтобы вам снова не пришлось спускаться.

Спорить сил не нашлось; я передал отцу Паскалю ключи и побрел наверх, надеясь уснуть и забыться до утра. Но сон не шел. Я ворочался в постели, смотрел в потолок, боролся с приступами тошноты. Они были не такими сильными, как днем, но донельзя изматывающими. Прикрыв глаза, я старался успокоиться и унять колотящееся сердце.

Пушистую компаньонку я заметил, лишь когда мягкие лапы принялись утаптывать одеяло на моей груди. Кошка мурчала, терлась большой мордой о мое лицо, а после улеглась, придавив меня и подарив несколько мгновений покоя. Почувствовав себя в безопасности, я, кажется, задремал.

Внизу хлопнула дверь, до меня донеслись голоса. Приподнявшись на локтях, я крикнул:

– Я здесь! В спальне!

Кошки рядом уже не было. Должно быть, она оставила меня, как только я уснул.

«Какое прекрасное Господне создание».

К моему несказанному удивлению, спустя несколько мгновений на пороге спальни появился не отец Паскаль, а Эш – моя случайная знакомая из цветочной лавки.

– Скверно выглядите, – заметила она. – Я помогу вам.

Она принялась доставать из тканевой сумки непрозрачные баночки и пакетики с резким травяным запахом. Я наблюдал за ней молча – потому что окончательно обессилел.

– Принес воду. – Отец Паскаль поставил на столик чайник, скинул пальто и стал закатывать рукава рубашки.

– А как же прием? – Мой слабый голос напоминал скорее бледную тень самого себя.

– Неужели вы думали, что я променяю вас на возможность выкурить пару сигар? Лежите, Аллан, Эш знает что делает.

Я наблюдал за уверенными движениями девушки, заваривавшей травы, а после спросил:

– Вы знаете, что со мной?

– Я думаю, что вы испытали сильное эмоциональное потрясение, – серьезно ответила Эш.

– Но разве у меня была причина?..

– Проповедь, – нашелся отец Паскаль. – Перед ней вы были сам не свой.

– Да, вы правы, – согласился я, принимая чашку из рук Эш. – Меня трясло и лихорадило, я думал, что подхватил скверную болезнь.

– Уверена, что дело не в этом, – заверила Эш. – Пейте. Эти травы успокоят вас и помогут уснуть.

Я пил горький отвар, мои гости молчали, но в этом молчании не ощущалось покоя, наоборот, мне казалось, что они хотят что-то сказать, но почему-то не решаются.

– Все в порядке? – не выдержав, спросил я.

– Да, конечно, – слишком быстро ответила Эш и принялась теребить край сумки.

– Мы просто взволнованы вашим недомоганием, – подтвердил отец Паскаль.

Взгляды, которыми они обменялись, мне не понравились. Я был совершенно уверен: что-то происходит, но не мог понять, что именно.

– Оставайтесь дома завтра, – сказал отец Паскаль. – Я сам проведу похороны.

– Похороны? Снова? – Я нахмурился.

– Миссис Доусон выпала из окна, когда развешивала белье, – явно нехотя объяснила Эш. – Констебли придерживаются такой версии.

– Еще одно падение? Как странно. – Меня начало клонить в сон, и я с трудом ворочал языком. – А они уверены, что…

– Спите, Аллан. – Отец Паскаль покачал головой. – Я зайду к вам завтра.

– Оставлю травы. Если снова станет дурно – просто заварите их. – Эш натянуто улыбнулась. – В случае чего я попрошу маму помочь.

– Спасибо, – выдохнул я. – Вы меня спасли.

– Доброй ночи. Я запру дверь, не беспокойтесь.

Отец Паскаль пропустил Эш и вышел следом за ней. Я сомкнул тяжелые веки и уснул еще до того, как за ними закрылась дверь.

Глава 4

Кто-то настойчиво царапал стекло. Раздражающий звук проник в мои сны, и я с трудом открыл глаза, пытаясь осознать, где нахожусь. Темно. Лампа почему-то погашена. Серебро лунного света осыпало одеяло и поблескивало в воздухе.

Скрежет. Проклятый скрежет.

Перевернувшись, я уставился на оконный проем и увидел фигуру, застывшую за стеклом. Длинные ломкие пальцы прикоснулись к нему, и невыносимый звук повторился.

Я резко сел, тряхнул головой, прогоняя сон, и снова уставился в окно – фигура не исчезла.

– Кто здесь?! – крикнул я.

Голос сорвался, прозвучал позорно высоко, а ночной гость снова провел ногтями по стеклу. Дрожащими руками я сумел зажечь лампу, но стало хуже – из-за света окно превратилось в черный провал, фигура слилась с ночной темнотой.

«Почудилось», – решил я, смахивая выступивший на лбу пот рукавом.

– Отец Уэйн!

Вскочив, я схватил лампу и кинулся к окну. На этот раз мне точно не послышалось! В темноте кто-то был, и если этот кто-то решил меня напугать, то…

Распахнув створку, я чудом успел удержать от падения ночного гостя. Он вцепился в мою руку и с трудом восстановил равновесие. Я разглядел пятнистую кожу и лукавые, смешливые глаза. Белая челка Александра была зачесана назад, волосы собраны в хвост, а сам он стоял на лестнице, приставленной к стене.

– Какого… Что вы здесь делаете?! – Мой голос должен был звучать возмущенно, но походил скорее на вскрик перепуганного мальчишки.