Алексия, наследница. Рассказы, новеллы, повесть

© Светлана Анатольевна Макаренко, 2025

ISBN 978-5-0068-6613-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ТАЙНА ЛЕТА ЮЛИИ

О своей беременности в сорок восемь лет Юлия Борисовна Крестовская узнала нечаянно, во время планового визита к врачу.

И это известие так ее озадачило, что некоторое время она просто не решалась сказать об этом близким: мужу, оканчивающему докторскую, и недавно женившемуся сыну.

Ян был у них с Вадимом единственным, но не избалованным, решительным и немногословным.

Сын умел быстро оценивать ситуации, давать разумные советы, правильно связывать страховочные тросы при восхождениях в горы. Пел отлично под гитару Окуджаву и Визбора. Иногда даже и стихи собственного сочинения. Жил Ян отдельно от родителей с 19 лет. Женился во время похода на Алтай, просто поставив родителей перед фактом.

Так же вот, просто – перед фактом – о своём положении поставила Юлия Борисовна и сына.

И чтобы всё это не выглядело, как маленькая родительская месть, она впервые, в жизни говорила тихо и нерешительным голосом, давясь от пауз в собственной, прежде уверенной, профессорской и лекторской, речи.

– Я и не думала… В таком-то возрасте. Теперь не знаю, что и делать!

Ян решительно прервал ее:

– Мама, если это ничем не угрожает тебе, рожай! Это теперь модно, рожать в зрелом возрасте. А что, нашей Машке будет с кем поиграть! – Сын медленно улыбнулся и будто бы луч солнца озарил его лицо.

– Машка? Кто это? – растеряно протянула Юлия Борисовна.

– Внучка твоя. Мы с Анькой ждем девочку. Вчера были на узи. – Ян подмигнул матери.

– Когда? – ошеломленно охнула та, невольно погладив рукой живот.

– В апреле – спокойно ответил Ян. – А ты?

– Я?! Я пока не знаю. Если рожать, то в сентябре… Где-то так…

– Что значит, «если»? И почему ты ничего не скажешь отцу? В конце концов, он то больше всех имеет право знать. – решительно прервал ее сын.

.

Юлия Борисовна сообщила мужу о беременности с замиранием сердца. Вадим с удивлением взглянул на нее, и ей вдруг показалось, что в глазах его промелькнули и удивление, и нежность.

– Юлька, хмм, а ты – молодец! Рожай, не думай. Поднимем и воспитаем. Если тяжело, оставь лекции, я поговорю о замене, найдут. А что, как раз закончишь диссер? Было бы только здоровье. Знаешь, я немного подумаю, и, может быть, мы в конце июня сможем уехать к морю, как раз до сентября. Снимем дачу.

Дачу, конечно, сняли. Юлия Борисовна переносила беременность на удивление легко: много гуляла по берегу, купалась, рискнула даже загореть так, что у нее облез нос.

Она прочно пристрастилась к отварной рыбе, зеленому салату, абрикосовому соку и грецким орехам. Такие вкусы не сильно обременяли семью и не вызывали даже и легкой тошноты.

Удивлялся всему только местный врач – гинеколог, загорелый, седой человек, с пронзительно синими глазами. Ему было сорок пять. Он был чуть моложе Юлии Борисовны.

– Вы уж очень мало отдыхаете, мамочка. И быстро набираете вес. Это не есть хорошо! – Легко укорял он иногда Юлию тоном ровесника.

Да, да, они с врачом, как два заговорщика, уже точно знали, что там, внутри нее, мирно спят двое близнецов, но для родных это на время было тайной, главным секретом самого непостижимого лета в ее жизни.

***

Рождение близнецов прочно и навсегда изменило всю жизнь семьи. «Два рыжих бесенка», как прозвал их отец, едва начав ползать, переворачивали вверх дном весь дом, неудержимо веселя и очаровывая беззубыми улыбками и ямочками на щеках и соседей, и родных.

Яркая, пышная, неумолимая рыжина, смешливость, озорство, добросердечие, любовь к морю и волнам, вспыльчивость, мимолетность гнева, все это пылало, кипело, бурлило в крови и нраве Марины и Валерии Крестовских. И всё в них родные принимали безоговорочно. Всё. Кроме цвета кудрей близняшек.

– И в кого же это такие они «солнечные», Юленька? – порою вопрошал супругу Вадим Дмитриевич, осторожно обнимая за плечи и словно не замечая, как гаснут, меркнут ее глаза, словно бы пряча в себя тайну непостижимую и ненужную другим.

Впрочем, он редко задавал ей это вопрос. Одолевали другие заботы, жизненный бег, суета мирская и мирная.

***

К двадцатилетию сестер родные задумали перестаивать дачный домик, перестилать полы. И в одну неделю все прочно занялись разбором хлама на чердаке.

Валерия и Марина, деятельные и шумные, как всегда, быстро управились со своей частью работы, и уселись в плетеных продавленных креслах отдохнуть и посмотреть старые альбомы со слегка поблекшими уже фотографиями.

Полчаса с лишком близняшки – сестры с любопытством и неудержимыми смешками рассматривали в альбомах то самих себя разных возрастов, то – брата Яна, рядом с яркой брюнеткой женой Аней, бородатого и солидного, в инженерных очках и бейсболке, с курносой и серьезной Машенькой на руках.

Или – многочисленные туристические достопримечательности: Египет, Италия, Норвегия, Дания. Они с родителями объездили почти весь мир, фотографий было много.

Но вот неугомонная Лера добралась, наконец, до альбомов, где было множество фотографий разных студенческих курсов Юлии. Борисовны, общих и отдельных. Множество было всего интересного среди этих фото.

Но внимание Леры почему то привлек большой, неформатный снимок выпавший тотчас же из выцветшего альбома на пол. Лера подняла его.

– Мама, а кто это? Это твой студент? Я его не знаю. Он к нам не приходил никогда. Я бы запомнила. Такой стильный, лохматый…

С гитарой. Кто это? Ты помнишь?

Юлия Борисовна взяла из рук дочери снимок. Помолчала несколько минут, потом лениво, задумчиво произнесла:

– А -аа, это Павлик Светозаров. Он погиб в тот год, когда вы родились, девочки. Спасал какого-то малыша в реке. Тот тонул. Малыша спас, а сам – утонул…. Двадцать четыре ему всего было. Я и не знала ничего. Меня тогда и в городе не было. Я жила у моря, вот здесь.

Юлия Борисовна поморщилась, потерла лоб рукой: Лицо ее было слегка бледно, а глаза будто бы – погасли, помрачнели, похолодели.

– Пойду я, чайник поставлю. Чай пора пить. Будете спускаться, позовите отца с Яном, они что то совсем с этими досками заработались. День почти прошел, а мы и не заметили!

Чуть поблекший, цветной снимок тихо спланировал из рук заторопившейся Юлии Борисовны на пол, как большой кленовый лист. С него в солнечное пространство мансарды белозубо улыбался широкоплечий, спортивного вида парень, с гитарой.

Парень был неимоверно кудряв и солнечно, ослепительно, победно рыж.

Опаленные янтарем

Алла Корина еще с первого класса слыла, да и была, слишком странной девчонкой.

Странной во всем: например, в манере заплетать косы – без бантов, по девичьи, сложнее, затейливым, толстым пучком, стянутым каким то уродливым гребнем.

Прическа была взрослой, бесила мальчишек, сердила учителей, возмущала директрису. Мальчишки, радуясь возможности быть со взрослыми на одной волне, то и дело срывали гребень с головы девочки… Волосы Аллы рассыпались по плечам, густые, мягкие.

И шуму вокруг непокорной Кориной становилось тогда еще больше, тем более, что и форму она носила не так, как все, а с неизменным белым воротничком, вывязанным так тщательно, что видны были все края фиалковых лепестков или остроугольных снежинок.

Математику и прочие точные науки Алла не любила, отдавала душу языкам и биологии, до страсти, упоенно, возилась с растениями и колбами, с подкормкой и перегноем, но так гармонично возилась, что умудрялась при этом сохранить безупречными и передник, и руки.

На руках у нее всегда были прозрачные медицинские перчатки.

Она ловко стаскивала их со своих маленьких ручек, будто бы – вторую кожу, без единой дырочки, только чуть растягивала.

Одноклассницы знали, что в доме молчуньи Аллочки много таких перчаток и еще – странных блестящих инструментов – ее мать работала хирургической сестрой в местной больнице – но попросить Аллу принести перчатки и для них они как-то стеснялись.

Просто иногда подбирали чуть надорванную пару за нею.

***

Алла окончила школу с серебряной медалью, но всем подаркам на выпускной от родителей предпочла поездку на Балтику, к морю, к какой то дальней тетушке по матери, что жила на эстонском хуторе с десятком кур и юркой ручной белкой.

О белке говорили, что она умеет искать янтарь. Говорили, но верили этому мало.

Тетка Ева на все вопросы, усмехалась только, подбирая светлые волосы под легкую косынку, и пачкая руки тестом для утренних лепешек:

– Ищет то она ищет, да отдает, кому захочет. Может быть, и в соснах прячет. Попробуй, найди то, вот! – Тетка Ева говорила нараспев, словно песню пела, северную, с прохладцей и твердостью в слогах, буквах.

Она много возилась по хозяйству, и Алла все порывалась помогать ей кормить цыплят, белить курятник, выбирать яйца из-под несушек. Но тетка отсылала ее в дом: перебрать крупу, натереть до блеска медную турку для кофе, красиво сервировать стол к завтраку.

– Зачем нам лишняя посуда? – недоумевала поначалу Аллочка. – Мы же вдвоем…

– Красивый стол – капля сердечного праздника и дисциплина души. – пару раз спокойно и твердо ответила тетка Ева, и Алла перестала спрашивать, вскоре научившись ловко и безошибочно расставлять на определенные места тарелки, блюдо с тостами, кофейные чашки, салфетницу, изящные деревянные подставки для яиц.

Завтракали просто: хлеб, сыр, вареные яйца, масло, иногда фруктовый салат, тоже простой – яблоки и морковь, оранжевая, как брызги солнца….

Орехи и травы пахучие они с теткой Евой отдавали с радостью белке, что навещала их трапезы, впрыгивая внезапно в окно или же – на порожек веранды.

Эльза вертела головкой со сторожкими ушками, выпрашивая кусочек яблока или тоста. Тогда она сидела, молитвенно сложив длинные и цепкие лапки, похожая на индийского маленького божка или мягкую игрушку. Ее серовато- черная шерстка, с рыжеватым подбрюшьем, переливалась, сверкала в лучах полуденного солнца.

Однажды проказница ловко забралась на плечо Аллы, и та потом долго ежилась от ощущения свежих царапин, что саднили до самого вечера.

Тетка Ева строго улыбалась, обрабатывая царапины йодом.

– Ты поосторожнее с Эльзой. У белок тут прививок нет.

Девушка тотчас рассмеялась, позабыв про царапины. Тепло уютно ей было у тетушки, несмотря на молчаливость той и кажущуюся суровость. Уезжать не хотелось. Никак. Алла старалась об отъезде не думать!

Балтийская гостья любила допоздна гулять в дюнах, в сосновом пролеске, отправляясь туда с корзинкой, в которой лежали бутерброды, бутылка воды, книга, незатейливое шитье.

Однажды в корзинке случайно обнаружилась и хитрая Эльза. Съевшая сырный тост и мирно заснувшая на книге.

Так что Альгиса в дюнах они встретили вдвоем, и неизвестно, кому он понравился больше: Алле или же – Эльзе.

Парень с черной прядью в светлых волосах и модной сумкой – кофром для фотоаппарата через плечо, был в меру дружелюбен, открыт, немногословен и при первом же знакомстве с Эльзой умудрился погладить ее, измерить указательным и большим пальцем ее хвостик, перепонки на цепких лапах и покормить белку непоседу с ладони семенами ее любимой черной сосны.

При этом он еще сделал десяток снимков, щелкнув затвором камеры.

– Я собкор университетской газеты, нужны будут снимки для отчета о летних каникулах, – объяснил он Алле, осторожно освобождая палец из цепких лап любопытной летяги Эльзы.

– Ты хоть раз видела, как она летает?

– Нет – распахнуто и удивлённо Алла смотрела на Альгиса. Она просто думала о том, как странно, что так созвучны их имена. Будто бы рифма в слове

– Но и как она янтарь собирает, я тоже не видела…

– А она – собирает? Здорово! Вот бы снять это диво! – Потрясенно выдохнул Альгис и рассмеялся.

Алла в ответ могла лишь кивнуть. От его смеха у нее захватило дух, засосало под ложечкой. Она поняла, что влюбилась. Навсегда, бесповоротно.

Они уговорились вместе усердно наблюдать за Эльзой в дюнах, чтобы постичь все ее беличьи хитрости и тайны, но планам этим не суждено было исполниться.

Вскоре оказалось, что они могут быть поглощены лишь друг другом, а камера фотоаппарата Альгиса способна хранить лишь снимки, где светящаяся улыбкой Алла, то примеряла летнюю панаму на голову, то с руки кормила орехами Эльзу, то чистила яблоко за столиком на веранде, сосредоточенно хмурясь.

– Улыбайся, тебе не идет быть сердитой! – Все время тормошил ее Альгис.

А она только щурилась на солнце, утопая по щиколотку в песке дюн, вдыхала сосновый, пряный воздух, не отрываясь, смотрела на него…

И все, чего ей в этот момент хотелось, это – поцеловать черную прядь волос у него на лбу, взлохматить эту странную, волнующую челку….

Они целовались, и она находила в этих поцелуях и вкус верескового меда, что утром, к завтраку в глиняном, прохладном, горшочке подавала тетушка Ева, и аромат шишек черной смолы, то неустанно лущила проворными коготками неугомонная Эльза… Она казалось, не ревновала Аллу к Альгису вовсе, но к вечеру карманы его линялых джинсов или выгоревших на солнце вельветовых брюк оказывались набиты ее бесхитростными подарками: кусочками древесной коры, мха, гладкими камешками, крохотными, как бусины тончайшего ожерелья. И где Эльза только их находила, и как удерживала в своих лапках?

Альгис за все подарки однажды отблагодарил неугомонного и преданного зверька тем, что принес ей несколько желудей. Где он их взял? Дубы в дюнах не водились. Алла восхищённо жмурилась. Она давно считала Альгиса немного дерзким волшебником, но никому в этом не могла признаться. Даже и тетушке Еве.

Эльза осторожно взяла их своими лапками, поднесла к мордочке, обнюхала и, зажав в коготках, стремительно понеслась на песчаную отмель, к чернеющим поодаль соснам, взлетела на них, скрылась в в гуще ветвей. Алла и Альгис не смогли увидеть, куда же делась их любимая проказница, и, главное, – зачем?

…

Эльза вернулась минут через двадцать и проворно вложила в карман джинсов Альгиса, что- то округлое и довольно твердое на ощупь.

– Ай, моя умница! – ласково проговорил Альгис, привычно погружая пальцы в шерстку повисшей у него на ноге белки. – Давай посмотрим, что ты мне принесла?

Когда юноша широко и резко раскрыл ладонь, то смог лишь восхищенно выдохнуть…

Эльза одарила его редчайшими по форме, слегка продолговатыми и прозрачными янтаринами, в середине меняющими цвет с ярко солнечного на густо коньячный, будто бы солнце уже настоялась в янтаре сотни лет.

– Вот это подарок! – Алла не могла отвести от чудных осколков загустевшей смолы глаз- Не потеряй! Надо тетке Еве показать. Значит, не зря про Эльзу ходят легенды, что он знает, где лежит янтарь.

Альгис молча подошел к девушке и вложил янтарное сокровище в ее ладони, осторожно зажав ее тонкие пальчики в кулачок.

– Пусть будет все это у тебя, Алченок? Договорились? Вернусь после практики в Тарту, закажем тебе кольцо и серьги. Как свадебный подарок. От жениха. – И юноша озорно подмигнул оробевшей девушке.

Да, от волнения Алла не смогла ничего ответить, лишь осторожно прижалась к его груди. Они стояли на песчаной отмели, обнявшись, – слившись воедино в лучах нежаркого балтийского солнца, словно опаленные его янтарным светом. День близился к закату.

***

Украшение – гарнитур из необычного цвета янтаря: две крупных, каплевидных серьги, и кольцо в серебряном овале, с темной вязью из дубовых листьев, составляло неизменную часть любого наряда полковника военной медицинской службы, – хирурга и профессора военной кафедры, Аллы Андреевны Кориной. Других украшений она никогда не носила, если не считать только еще черного гребня в ровной седине ее пышных, густых волос.

Уважаемая всеми, несгибаемая и улыбчивая неизменно, на всех экзаменах и во всех приемных комиссиях, «Аллочка – профессор» поседела очень рано.

Студенты точно знали от других преподавателей, что это произошло с нею еще в юности, когда она узнала о гибели жениха, что подорвался на мине, проходя горное ущелье. Его отряд возвращался из командировки в один из районов Чечни… Это случилось давним – давно, еще в смутные девяностые, непонятной тогда, да и сейчас, пожалуй, многим, войне.

Впрочем, седина Аллу Андреевну никогда не портила. Напротив, завораживающе ей шла….

28 февраля 2024 г.

Сочинитель кофе

В маленьком кафе. на старой площади, с утра до вечера было полно народу, но что посетителей привлекало туда больше всего никто не мог сказать точно: кофе ли, приготовленное по старинным рецептам, или необычный вид бармена – человека с черными, как смоль бровями и совершенно ровной, идеально природной сединой короткого ежика волос.

Кроме строгой военной стрижки, хозяин барной стойки носил совершенно до мурашек на коже волнующий, но едва слышный в стойком запахе кофе, аромат одеколона

«Sovage» от Армани.

Да, и еще: он являлся обладателем потрясающих льдисто – зеленых, прозрачных, как спелый крыжовник, глаз.

Всегда белоснежная и свежая рубашка с пуговицами на плечах или странно свисающим витым шнуром в виде аксельбанта, петли, эполета делала Яна, – а бармена звали именно так – особо притягательным в глазах молодых и не очень дам, посетительниц кафе.

Дамы всячески старались растянуть удовольствие, ловя глазами, взгляд Яна, гадая про себя о его домочадцах, возлюбленных, его приключениях, вкусах, друзьях, вообще – о судьбе.

У такой седины и внешности непременно должна была быть Судьба, а как же иначе?

Судьба в лице светлокожей, пепельноволосой красавицы, с тонкими запястьями и изящными щиколотками, ее нос озорно взлетал в профиле, чуть портил семейные фото, но не портил саму Полину, так ее звали.

Напротив, очаровательный носик только придавал стремительности ее походке. Одно совсем не исключает другого, не правда ли? Она ловко протирала столики, расставляя на них крохотные портбукеты с веточками жасмина или чайной розы и зажигая им в пару тонкие шандалы со свечами.

– Две? Три? – неизменно негромко спрашивала она посетителей. И ее каплевидные серьги – аквамарин в серебряной оправе – слегка покачивались в такт движениям рук или теням от ресниц на её щеке.

Ресницы у Полины были густые. Как крылья бабочки.

– Хозяин, ты где же нашел, раздобыл себе такую красавицу? С нами не отпустишь? – иногда позволяли себе редкую вольность слегка развязные, подвыпившие посетители – мужчины, скалясь и оставляя на столешницах лишнюю горсть монет или купюр. Полина не прикасалась к ним. Никогда.

Ян же в ответ лишь молча хмурился, твердо полировал ветошью барную стойку и просто яростно жестко – пристально смотрел на дерзившего забияку. Тот часто не выдерживал взгляда, отводил глаза в сторону, покряхтывая или кашляя.

А потом, за столом непременно находился кто- нибудь, знающий ту, особую, историю, сделавшую маленькое кафе на площади и его хозяина – легендой.

***

В давний, незапамятный для городка, август, в ту самую пору, когда звезды низко висят и над морем, и над степью, а вечера пахнут солью моря, жаром остывающего солнца и чайной розой, в дверях маленького заведения, не бывшего тогда еще стильным кафе, и насквозь пропахшего дыней, жареным карасем и спелыми, острыми томатами черри, появился взлохмаченный, небритый незнакомец, с резкими, хищными движениями, гортанным голосом.

Гость сразу же ринулся к стойке, схватив за воротник тонкого, смуглолицего человека с кольцами полуседых волос украшавших его голову как то артистически, не по возрасту, дерзко, вольно. Делающих его похожим на цыгана или бродячего факира.

– Эй, друг, факир – Хаким, хватит людям голову морочить, давай, гони долг, да с процентами, мы больше не можем ждать. Надоело!

– Не могу я ничего вам вернуть сейчас! Нет денег, сын болен, все на лечение ушло – сдавленно просипел должник. – Приходите в конце месяца.

– Не можешь отдать деньгами, так собери дань с посетителей! У тебя их много. Кто монетами поделится, а кто – побрякушками….Люди добрые, помогите Хакиму -факиру долги вернуть – Вдруг зычно и хрипло бросил в публику незваный гость – Будьте же милосердны, Вам зачтется.

По залу ресторанчика пробежал сдавленный ропот, женщины начали снизать с рук браслеты, вынимать из ушей серьги, не отрывая глаз от побледневшего лица факира – хозяина, которого гость – бандит уверенно вел по залу, привычно приставив нож к горлу, на котором нервно дергался и булькал кадык…

– Если что, предупреждаю сразу: кто дернется за полицией, перестреляем всех! Мои люди снаружи, на стреме! – мрачно сверкнул глазами жесткий кредитор.

– Матка Боска, но что же это творится! – еле слышно выдохнула за одним из столиков тонколицая красавица, медленно поднимая руки к ушам, в которых посверкивали темным огоньками аквамариновые серьги – капли на длинных нитях.

Девушка бросила долгий, молящий взгляд на своего спутника, парня в полувоенной куртке, и чуть повернула на пальце странное, ребристое, черное кольцо, в виде сложенных крыльев бабочки, будто бы собираясь снять и его…

***

Последнее, что помнил «Хаким – факир», это то, как парень пружинисто вскочил и сделал резкий выброс рукою в их с бандитом сторону.

Раздался треск, перед глазами незадачливого хозяина что-то вспыхнуло, поплыло, и он тотчас же погрузился в полную темноту.

Хаким пролежал в больнице три месяца, а выписавшись после операции на легком, что едва удалось спасти, поспешил уехать из маленького южного городка. Исчез, не прощаясь….

Перед выпиской он потребовал в палату нотариуса, а час спустя покинул городок навсегда. Больше его никто никогда на его улицах не видел.

А у кафе сменились владельцы…. Ими стали Ян и Полина, девушка с аквамариновыми нитями – серьгами в ушах.

С пальца ее таинственно исчезло кольцо в виде сложенных ромбом крыльев бабочки. Поговаривали, что именно им была оплачена сложная операция на легком Хакима – факира, хозяина кафе…

А тот, в придачу к дарственной на свое маленькое заведение, потребовал от пары, спасшей ему жизнь, соблюсти еще два условия: не брать чаевых со стола и не подавать в кафе спиртного. И все соблюдалось неукоснительно, многие годы, казалось, что так было – всегда! Все забыли о рыбе, томатах и виноградном вине исчезнувшего, как истинный факир Хакима.

А маленький ресторанчик на площади, моментально, истово = пропах кофе. И сделался легендой города.

Да, говорили еще, что в кольце Полины был искусно установлен полицейский сигнал – навигатор. Но эта легенда относится к числу непроверенных. Как и то, что Ян когда то воевал в Афгане.

В городе все его знали, как «сочинителя» отменного кофе и держателя изысканного кафе…. Не более того. С него хватало!

ТАЙНА МАСТЕРА

Тайна пани Марики

…После смерти супруга, Марианна Андреевна внешне казалась непроницаемой. Держала в ежовых рукавицах кота – прогулка после обеда и полмиски корма в день. По -прежнему, до блеска, протирала хрустальные бокалы и зеркала мягкой ветошью, наполняла ежедневно вазу в столовой печеньем и сухариками и следила чтобы ее не опрокинул вездесущий Бони. А к портрету мужа ставила то зеленую веточку традесканции, то гиацинты, то розы или хризантемы, то георгины. По сезону.

Лекции заполняли всю вторую половину ее дня. И по-прежнему головокружительно увлекали студентов факультета.

Но она всему предпочитала вольнослушателей, страницы интернет-блога, где рассеянно, раз в два, три дня, выкладывала что-нибудь стремительно небрежное, повесть, рассказ, эссе, новое фото с прогулки, книжную рецензию…

Частные занятия Марианны Андреевны Чижевской стоили дорого, но от желающих узнать все тайны Серебряного века отбоя не было.

Марианна же никому, совершенно никому, не могла сознаться, что тайно от коллег по кафедре, студентов и знакомцев, с тщательностью собирает большую пудреницу снотворных таблеток, чтобы уснуть и уже никого не тревожа, тихо покинуть этот мир.

У профессора истории искусств, увы, не было близких подруг, Она всегда казалась столь углубленной в себя, в мужа, в свой сад, в любимый Серебряный век, в изящную коллекцию фарфора, в вальяжного и пушистого рыжего кота, что все вокруг, ощущая самодостаточность Чижевской, с осторожным уважением, просто тактично отстранялись. Пока рядом был Ян, Марианна не замечала никого и ничего вокруг, и ничего ей не надо было, ни отстраненности, ни друзей. Но вот после его ухода…

Пустота одиночества постепенно стала непереносимой и однажды вечером подтолкнула Марианну Андреевну к решительным действиям. Она быстро высыпала таблетки из лакированной розоватой пудреницы, на ладонь, зажала во рту и быстро запила полным стаканом воды. Буквально через минуту все поплыло у нее перед глазами, и она рухнула на диван, не заметив крутящегося рядом Бони.

Очнувшись после вольного извержения желудка на своем родном диване, в кабинете покойного супруга, Марианна Андреевна с испугом и невольным трепетом посмотрела в глаза ошарашившего ее своим пронзительным мяуканьем преданного Бони и маленькую неприятно пахнувшую лужицу на паркете.

_ Не буду, больше не буду, с испугом пробормотала она, вглядываясь в незнакомое, молодое рыжеусое лицо, с пронзительно синими глазами, вдруг склонившееся над ней:

***

– Мадам, ну и зачем оно вам, такое, – надо? – Парень осторожно уложил ее голову на подушку, обмакнул полотенце в миску с холодной водой с уксусом и осторожно протер Марианне Андреевне лицо.