Дневник жены: та, которая будет всегда со мной

ГЛАВА 1

РОМАН

Первое, что я видел каждое утро, было совершенство. И я ненавидел его каждой клеткой своего тела.

Она спала на своей половине нашей необъятной кровати, идеально ровно, на спине, словно фарфоровая статуэтка, которую заботливый коллекционер уложил в бархатный футляр. Длинные, цвета горького шоколада волосы были аккуратно откинуты на подушку, не спутавшись за ночь ни единым волоском. Тонкие руки с длинными пальцами пианистки лежали поверх шёлкового одеяла. Лицо, даже во сне, сохраняло выражение безмятежной, почти неземной покорности. Профиль, который мог бы украсить старинную камею: высокий лоб, прямой нос, мягкая, но упрямая линия подбородка. Ни единого изъяна. Ни единой морщинки от смеха или гнева. Идеальная, холодная, безупречная маска.

Моя жена. Алика Вересаева. Мой самый успешный и самый раздражающий актив.

Я выскользнул из-под одеяла, стараясь не производить ни малейшего шума. Не потому, что боялся её разбудить. А потому, что само присутствие этого тихого, безупречного создания в моём пространстве вызывало глухое, скребущее раздражение, похожее на звук песка на зубах. Она была живым укором. Укором чему? Я и сам не до конца понимал. Возможно, тому, что в моём мире, выстроенном по законам логики, цифр и просчитанных рисков, существовало нечто столь иррациональное, как она.

Босые ноги ступили на холодный мраморный пол. Наш дом – моя крепость, мой мавзолей. Я строил его как памятник собственному успеху. Огромные панорамные окна вместо стен, полированный бетон, стекло и хром. Минимум мебели, максимум пустоты. Дизайнер, которому я заплатил целое состояние, назвал это «интеллектуальным минимализмом». Я называл это стерильной операционной, где нет места микробам в виде лишних эмоций. Алика, со своей любовью к старым книгам, мягким пледам и живым цветам, была в этом интерьере чужеродным элементом. Она пыталась его «одомашнить» – вазочка там, подушка здесь. Я молча убирал всё это на следующий же день. Наша тихая, холодная война за территорию, в которой я всегда побеждал.

В ванной комнате зеркало от пола до потолка отразило меня. Высокий, поджарый. Тело, выточенное годами в спортзале, не для красоты – для выносливости. В бизнесе побеждает тот, кто дольше стоит на ногах. Коротко стриженные тёмные волосы, лицо с резкими чертами. И глаза. Цвета мокрого асфальта. Холодные, оценивающие. Глаза хищника, который всегда ищет слабое место в обороне противника. Сейчас противником была собственная жизнь, превратившаяся в идеально отлаженный, но бездушный механизм.

Ледяные струи душа привели мысли в порядок. Сегодня важный день. Финальный раунд переговоров с конкурентами по новому логистическому хабу. Я должен был их сожрать. Не просто победить – уничтожить, растоптать, чтобы они надолго забыли, как дышать в мою сторону. Эта мысль вызвала первый за утро прилив чего-то похожего на удовольствие. Адреналин. Власть. Вот что было настоящим. Всё остальное – лишь декорации.

Спустившись на первый этаж, в огромную, залитую утренним светом гостиную, я увидел его. Он сидел на спинке одного из кресел от Рош Бобуа, похожий на изваяние языческого божества. Огромный, дымчато-серый, с янтарно-зелёными глазами, в которых плескалось вселенское презрение ко всему сущему, и ко мне в частности. Тихон. Её кот. Чудовище весом под десять килограммов, которое она притащила с собой из отцовского дома.

Наши взгляды встретились. Я – хозяин этого дома, человек, чьё имя заставляет конкурентов пить валидол. Он – просто кот. Но в его взгляде читалось столько холодного превосходства, что на мгновение я почувствовал себя незваным гостем. Он медленно моргнул, словно отдавая мне некое снисходительное благословение, а затем демонстративно отвернулся и принялся вылизывать свою безупречную пушистую лапу. Я был для него чем-то менее интересным, чем пылинка на его аристократической шерсти. Кажется, в этом доме меня презирали все, кто не получал от меня зарплату.

На кухне, совмещённой с гостиной, уже колдовала Алика. Она двигалась бесшумно, плавно, словно тень. На ней был простой кашемировый свитер пастельного оттенка и строгая юбка. Волосы собраны в тугой, идеальный пучок на затылке. Ни единого выбившегося локона. Она никогда не позволяла себе быть небрежной. Даже дома. Даже наедине со мной. Или, вернее, особенно наедине со мной.

На столе уже стоял завтрак. Мой завтрак. Овсянка на воде без сахара, сваренная до идеальной консистенции. Свежевыжатый апельсиново-грейпфрутовый сок. Чашка чёрного кофе, сваренного в турке. Всё, как я любил. Она знала все мои привычки, все мои предпочтения. Она была идеальной женой. Идеальной, как механизм швейцарских часов. Такой же точной, безотказной и абсолютно бездушной.

– Доброе утро, – её голос прозвучал тихо, почти неслышно, растворяясь в огромном пространстве.

Я молча кивнул, усаживаясь за стол. Взял ложку. Тишина в нашем доме была почти материальной. Густой, вязкой, она заполняла собой всё пространство, давила на барабанные перепонки. Мы могли молчать часами. Завтрак, ужин. Иногда мне казалось, что если я сейчас закричу, звук просто утонет в этой тишине, не достигнув противоположной стены.

Я ел, сосредоточенно глядя в тарелку. Она пила свой зелёный чай, глядя в панорамное окно на наш идеальный, выстриженный под линейку газон. Мы были двумя незнакомцами, волею судеб запертыми в одном роскошном склепе. Её отец, Руслан Ибрагимович, думал, что отдаёт свою единственную дочь под защиту сильного мужчины. Я думал, что получаю доступ к его неограниченным ресурсам и связям. Сделка века. Win-win. Оба просчитались. Я получил неиссякаемый источник глухого раздражения, а он… Он, кажется, до сих пор верил, что его дочь счастлива. Алика была хорошей актрисой.

– Роман… – снова подала голос она, и я внутренне напрягся. Разговоры по утрам не входили в условия нашего негласного контракта.

Я медленно поднял на неё глаза. В её огромных, светло-серых, почти прозрачных глазах плескалась какая-то отчаянная решимость. Она сделала глубокий вдох, словно ныряльщик перед прыжком в ледяную воду.

– Я подумала… Может быть, на этих выходных мы могли бы съездить за город? В тот пансионат у озера, помнишь, мы как-то проезжали мимо. Там очень красиво сейчас, осень…

Я отложил ложку. Внимательно посмотрел на неё. Она что, серьёзно? Пансионат? Озеро? Осень? Какие банальности. Какая отчаянная, жалкая попытка изобразить то, чего между нами никогда не было и быть не могло. Семью. Близость.

Внутри что-то злобно шевельнулось. Желание уколоть. Поставить на место. Вернуть её в рамки нашего бизнес-проекта, где не предусмотрены графы «чувства» и «совместные выходные». Она видела мой взгляд и слегка съёжилась, но не отвела глаз. В этой тихой женщине был стальной стержень, который я с наслаждением гнул раз за разом, проверяя на прочность.

– Алика, – ледяным тоном отчеканил я, откидываясь на спинку стула и скрещивая руки на груди. – Давай без этого.

В её прозрачных глазах что-то дрогнуло. Тонкая, почти невидимая трещинка пробежала по идеальной ледяной поверхности.

– Без чего? – прошептала она.

– Без этих… иллюзий. Без попыток превратить наши отношения в то, чем они не являются, – я сделал паузу, давая словам впитаться в тишину, стать ядом, который медленно проникает в кровь. – Наш брак – это бизнес-проект. Весьма успешный, надо признать. И он, к счастью, не предполагает совместных поездок за город любоваться осенними листиками. У меня работа. У тебя… – я обвёл взглядом наш идеальный дом, – у тебя есть всё это. Думаю, этого более чем достаточно.

Я видел, как она побледнела. Как её пальцы, лежавшие на столе, сжались так, что костяшки побелели. Как в глубине её глаз погас тот крошечный, отчаянный огонёк надежды, который она зажгла этим утром. Она молча опустила ресницы, пряча взгляд. Всё. Раунд окончен. Я победил. Снова.

Допив кофе одним глотком, я поднялся из-за стола.

– Спасибо за завтрак. Был идеален. Как и всегда.

Последние слова я произнёс с лёгкой, едва уловимой усмешкой. Она не ответила. Просто сидела, глядя в свою так и не тронутую чашку с чаем, идеально ровная, идеально неподвижная. Статуэтка.

Накинув пиджак и подхватив с консоли в прихожей портфель, я бросил последний взгляд вглубь дома. Она всё так же сидела за столом. А у её ног, положив свою огромную голову ей на колени и подняв хвост трубой, устроился Тихон. Он смотрел прямо на меня. И в его янтарно-зелёных глазах я отчётливо прочитал приговор. Этот пушистый ублюдок меня ненавидел. И, кажется, впервые в жизни я столкнулся с эмоцией, которая была мне абсолютно неподвластна.

Впрочем, какая разница.

Я вышел из дома, и автоматические ворота бесшумно закрылись за моей спиной, отсекая меня от моего идеального склепа. Впереди был день, полный битв, адреналина и настоящей жизни. Я завёл мотор своего «Бентли», и хищный рёв двигателя заглушил все посторонние мысли. В кармане завибрировал телефон. Сообщение от Даши. Три слова и смайлик с чёртиком: «Жду. Скучаю. Голая».

Я усмехнулся. Вот это – понятные, простые отношения. Никаких поездок за город. Никаких иллюзий. Только чистая, животная страсть и взаимная выгода. Она получала дорогие подарки и доступ в высший свет. Я – идеальное тело и полное отсутствие эмоциональных терзаний.

Нажав на газ, я вылетел на дорогу, оставляя позади свой холодный, безупречный дом, свою холодную, безупречную жену и её чудовищного кота. Я чувствовал себя свободным. Победителем. Я ещё не знал, что только что проиграл самую важную битву в своей жизни. Проиграл, даже не поняв, что она началась. Я просто нанёс последний удар, который разрушил всё. И скоро обломки этой идеальной жизни похоронят меня под собой.

ГЛАВА 2

РОМАН

– Вы потеете, Марк Арнольдович.

Человек напротив меня вздрогнул, словно я ударил его под столом. Его пухлые, холёные пальцы судорожно сжали ручку «Паркер», оставив на полированной поверхности стола влажный след. Он и впрямь потел. Мелкие бисеринки пота выступили на его лысеющем лбу и над верхней губой, пропитывая воротничок белоснежной рубашки, которая теперь казалась не такой уж и белоснежной. Жалкое зрелище.

– В переговорной немного душно, Роман Андреевич, – пролепетал он, пытаясь изобразить непринуждённую улыбку, но вышло нечто похожее на гримасу человека, страдающего от острой зубной боли.

Я медленно откинулся в своём кресле, которое стоило как его годовая зарплата, и позволил себе лёгкую, едва заметную усмешку. В моей переговорной на сороковом этаже башни «Империя» никогда не было душно. Система климат-контроля здесь была умнее большинства людей, с которыми мне приходилось иметь дело, включая Марка Арнольдовича. Воздух был прохладным, разреженным, пах озоном, дорогим деревом и властью. Моей властью.

– Возможно, – протянул я, постукивая по столу дорогим перьевым стилусом. Тихий, мерный стук в абсолютной тишине действовал на нервы лучше любой угрозы. Цок. Цок. Цок. Словно отсчёт секунд до взрыва. – А возможно, дело в том, что вы пытаетесь продать мне воздух, упакованный в красивые графики. И ваше тело, в отличие от вашего языка, врать не умеет. Оно чувствует, что я это знаю.

Марк Арнольдович побледнел ещё сильнее, если это вообще было возможно. Его компания, занимавшаяся логистикой, была последним препятствием на моём пути к полной монополии в порту. Он держался три месяца, хорохорился, раздавал интервью о независимости и честной конкуренции. А теперь сидел передо мной, мокрый от страха, и пытался всучить мне свой тонущий корабль по цене круизного лайнера.

– Роман Андреевич, наши активы… наши прогнозы роста… – начал он свой заученный речитатив.

– Ваши активы – это три ржавых буксира и долг перед банком в размере девятизначной суммы, – прервал я его, не повышая голоса. Мой голос оставался ровным, почти скучающим. – А ваши прогнозы роста рисковал составлять либо полный идиот, либо гениальный писатель-фантаст. Судя по вашему виду, склоняюсь ко второму варианту.

Я сделал паузу, взял со стола папку из тёмно-синей кожи и небрежно бросил её на стол. Она раскрылась, явив миру внутренний отчёт его финансового директора. С настоящими цифрами. С графиками, стремительно летящими вниз, как раненый сокол.

– Мои люди говорят, что ваш финансовый директор – большой любитель покера. И, к несчастью для вас, очень плохой игрок. Он проиграл одному моему знакомому не только деньги, но и кое-что более ценное. Информацию.

Цок. Цок. Цок.

Стилус замер. Я слегка наклонил голову набок, изучая его лицо, как энтомолог изучает редкое, но отвратительное насекомое.

– Итак, Марк Арнольдович, давайте прекратим этот балаган. Вот моё предложение. – Я выдвинул вперёд один лист бумаги, на котором была напечатана всего одна цифра. – Эта сумма покроет ваши долги и позволит вам уехать куда-нибудь, где много солнца и мало вопросов. Например, на Гоа. Будете продавать бусы из ракушек хиппи. Очень медитативное занятие. Вы принимаете его сейчас, или через час эта цифра уменьшится на двадцать процентов. А к вечеру я просто куплю ваш банк-кредитор и заберу вашу контору за долги. В этом случае на Гоа вам придётся добираться пешком.

Он смотрел на лист бумаги так, словно это был его смертный приговор. Его губы беззвучно шевелились. Три месяца его гордости, его борьбы, его компании – всё это было уничтожено за пятнадцать минут в прохладной переговорной. Он был раздавлен. И я, глядя на него, чувствовал не жалость. Не злорадство. А лишь холодное, чистое удовлетворение хищника, который только что перекусил глотку своей жертве. Адреналин ударил в кровь, горячей, пьянящей волной. Вот она, настоящая жизнь. Не выдуманные осенние пейзажи и разговоры о чувствах. А чистая, дистиллированная власть.

– Я… я согласен, – выдохнул он, и его плечи обмякли.

– Я так и думал, – кивнул я. – Мой юрист подготовит документы. Можете быть свободны, Марк Арнольдович. И передайте привет финансовому директору. Скажите, что ему стоит сменить хобби.

Он поднялся на ватных ногах и, не глядя на меня, почти выбежал из переговорной. Дверь за ним бесшумно закрылась.

Я остался один. Подошёл к панорамному окну. Подо мной расстилался город – гигантский муравейник, живущий по моим правилам. Я построил эту империю сам. Своим умом, своей хваткой, своей безжалостностью. Я был королём этого мира.

Достав телефон, я набрал номер.

– Да, котёнок? – раздался в трубке томный, мурлыкающий голос Даши.

– Твой котёнок только что съел очень жирную мышь. И теперь хочет десерт, – проговорил я, глядя на крошечные фигурки машин внизу.

– Ммм, какой хищник… – её голос стал ниже, интимнее. – И какой десерт предпочитает мой победитель? Клубнику со сливками? Или что-то погорячее?

– Я предпочитаю тебя. Всю. Без сливок, – усмехнулся я. – Через час. В нашем месте.

– Уже лечу, мой повелитель. Буду ждать. Голая, – пропела она и послала в трубку воздушный поцелуй.

Я завершил вызов и бросил телефон на стол. Просто. Понятно. Честно. Она хотела денег и статуса, я – секса без обязательств. Никаких сложностей. Никаких разговоров про озёра и пансионаты.

Мысль об Алике неприятно кольнула где-то под рёбрами. Как заноза. Я подошёл к бару в углу кабинета, налил себе в тяжёлый хрустальный стакан два пальца односолодового виски и залпом выпил. Жгучая жидкость обожгла горло, прогоняя наваждение.

Чёртов брак. Чёртов Агеров. Я вспомнил день подписания нашего брачного контракта. Адвокаты тестя бились за каждый пункт с упорством церберов. В итоге, в случае развода по моей инициативе или доказанной измене, половина моего бизнеса, а не совместно нажитого имущества, а именно моего, потом и кровью построенного бизнеса, отходила Алике. Руслан Ибрагимович подстраховался. Он не просто отдал мне свою дочь, он сделал её золотой клеткой, из которой я не мог выбраться, не отпилив себе половину тела. Развод по её инициативе, без претензий на имущество – вот был мой единственный выход. Но она бы никогда на это не пошла. Её собачья преданность, которую я поначалу находил забавной, теперь бесила до скрежета зубов. Она будет терпеть всё. Моё равнодушие, моё отсутствие, мои измены, о которых она, без сомнения, догадывалась. Она будет сидеть в своей идеальной башне и ждать, когда её ледяной принц обратит на неё внимание. Жалкая, наивная дура.

Отель «Метрополь». Президентский люкс, который я снимал на постоянной основе. Запах её духов – что-то пряное, тяжёлое, вызывающее – ударил в нос, как только я вошёл. Даша ждала меня, как и обещала. На ней не было ничего, кроме чёрных чулок и алых туфель на запредельной шпильке. Её медные волосы водопадом рассыпались по плечам, а глаза цвета бутылочного стекла смотрели с хищным, голодным блеском.

Она была произведением искусства. Идеальное тело, выточенное лучшими хирургами и фитнес-тренерами. Идеальное лицо, над которым поработали косметологи. Она была такой же искусственной, как и всё в моём мире. И это меня в ней привлекало. Она была понятной. Она была проектом.

Не говоря ни слова, я подошёл к ней, рывком развернул спиной и прижал к холодному стеклу панорамного окна. Город внизу сверкал миллионами огней, отражаясь в её расширенных зрачках.

– Соскучилась? – прошептал я ей на ухо, вдыхая аромат её кожи.

– Умирала без тебя, – выдохнула она, выгибаясь мне навстречу. – Расскажи, как ты его уничтожил. Я хочу подробностей.

Я усмехнулся. Она обожала истории моих побед. Они возбуждали её сильнее любых ласк. В нескольких жёстких, рубленых фразах я пересказал ей утренние переговоры. С каждым моим словом её дыхание становилось всё более прерывистым. Она была такой же хищницей, как и я. Только её охота велась в другой плоскости.

– Мой бог… Ты дьявол, Вересаев, – прошептала она, когда я закончил.

– Я знаю, – мой голос был хриплым. Адреналин от победы, смешанный с чистой похотью, превратился в гремучую смесь.

Позже, лёжа на огромной кровати среди сбитых шёлковых простыней, мы пили шампанское прямо из бутылки. Даша лежала, положив голову мне на грудь, и лениво водила ногтем с алым лаком по моим рёбрам.

– И после такого триумфа ты вернёшься домой? В свой стерильный аквариум к своей ледяной рыбке? – лениво протянула она.

– У меня нет выбора, – коротко бросил я. Упоминание Алики мгновенно испортило настроение.

– Выбор есть всегда, – она приподнялась на локте, заглядывая мне в глаза. В её взгляде мелькнул расчётливый огонёк. – Ты же стратег, Роман. Ты просчитываешь ходы наперёд. Почему ты не можешь просчитать этот?

– Потому что её папаша – Руслан Агеров. А брачный контракт составлен так, что проще отдать почку, чем развестись с его дочерью.

Даша рассмеялась. Громко, немного наигранно.

– О, милый. Ты мыслишь как бизнесмен. А здесь нужно мыслить как мужчина. Ты пытаешься расторгнуть сделку. А нужно сломать одну из сторон.

Я нахмурился, глядя на неё.

– Что ты имеешь в виду?

Она придвинулась ближе, её губы почти касались моего уха. Её шёпот был похож на змеиное шипение.

– Она же такая хрупкая. Такая… правильная. Фарфоровая куколка. А что происходит с куколками, если с ними обращаться слишком грубо? Они ломаются.

В её словах было что-то завораживающее и отталкивающее одновременно. Я молчал, ожидая продолжения.

– Доведи её, – прошептала Даша, и её глаза хищно блеснули. – Доведи её до истерики. Унижай её. Игнорируй. Заставь её почувствовать себя ничтожеством. Пустым местом. Такие, как она, этого не выдерживают. У них тонкая душевная организация. Однажды она просто не выдержит и сбежит сама. В слезах, в соплях, куда-нибудь к мамочке. И сама подпишет любые бумаги, лишь бы больше никогда тебя не видеть. Она оставит тебе всё, лишь бы ты оставил её в покое.

Она замолчала, внимательно изучая моё лицо.

– Сломай свою куколку, Роман. И ты будешь свободен.

Я смотрел в потолок, и её слова эхом отдавались в моей голове. Сломай свою куколку. Это было… жестоко. Подло. Не в моих правилах. Я привык играть в открытую, уничтожать врагов лицом к лицу. А это было чем-то другим. Тихим, ядовитым, ползучим.

Но, чёрт возьми, в этом была своя извращённая логика. Элегантность решения. Не ввязываться в войну с Агеровым, не делить бизнес. А просто… надавить на самое слабое звено. На неё. Заставить её саму разорвать цепь.

Мысль, поначалу показавшаяся мне отвратительной, начала обретать форму. Она пустила корни в моём прагматичном, холодном мозгу. Это не было похоже на убийство. Скорее, на хирургическую операцию. Удаление опухоли, которая мешала мне жить. Быстро, точно, эффективно.

Алика. Её тихие шаги. Её испуганные серые глаза. Её отчаянные попытки достучаться до меня. Всё это было её слабостью. А я всегда умел бить по слабым местам.

Я почувствовал, как Даша улыбается, видя перемену в моём лице. Она победила. Она подкинула мне идею, и я её проглотил.

Вечеринка у общих друзей. Завтра. Десятки гостей, счастливые семейные пары, разговоры о детях, о будущем. Идеальное место. Идеальная сцена для первого акта пьесы под названием «Сломай свою куколку». Я уже знал, какие слова скажу. Уже представлял, как погаснет свет в её глазах.

– Гениально, – прошептал я, поворачиваясь к Даше и притягивая её к себе для поцелуя.

Но целовал я уже не её. Я целовал свою обретённую свободу. И цена этой свободы меня совершенно не волновала.

ГЛАВА 3

РОМАН

Ненавижу пригород. Ненавижу этот приторный запах свежескошенной травы, мокрой листвы и чужого, выставляемого напоказ счастья. Он въедается в обивку салона моего «Бентли», смешивается с ароматом дорогой кожи и моего одеколона, создавая тошнотворный коктейль, от которого сводит скулы. Каждый поворот на этой идеально асфальтированной дороге, мимо одинаковых, как солдатики, домов с идеальными газонами и идеальными детьми, катающимися на идеальных велосипедах, был пыткой. Добровольной пыткой, на которую я шёл с одной-единственной, холодной и ясной целью.

Сломать свою куколку.

Идея Даши, поначалу показавшаяся мне чем-то грязным, недостойным моего стиля, за ночь проросла в моём сознании, превратившись в изящный, почти хирургический план. Не война, не грубая сила. А точечное, выверенное давление на самую хрупкую деталь механизма. На душу моей жены. Сегодняшняя вечеринка у Стаса и Кати – идеальная операционная для этого вмешательства. Сборище наших так называемых «друзей», эталонных образцов успешной семейной жизни, станет идеальным фоном для драмы, которую я собирался разыграть.

– Ты прекрасно выглядишь.

Голос Алики, тихий и немного нервный, вырвал меня из раздумий. Я скосил на неё глаза. Она и впрямь выглядела… безупречно. Шёлковое платье цвета ночного неба облегало её хрупкую фигуру, не подчёркивая, а лишь намекая на изгибы. Волосы, обычно собранные в строгий узел, сегодня были уложены в мягкие, тяжёлые волны, падающие на плечи. На шее тонкая нитка жемчуга – мой подарок на первую годовщину свадьбы, который я даже не помнил, как выбирал. Она сделала всё, чтобы соответствовать. Чтобы быть идеальной парой для меня. И это бесило больше всего. Эта её отчаянная, молчаливая попытка дотянуться, заслужить, понравиться.

– Я всегда прекрасно выгляжу, – бросил я, не отрывая взгляда от дороги. – Ты имела в виду себя? Да, неплохо. Жемчуг тебе идёт. Делает менее… бесцветной.

Я почувствовал, а не увидел, как она вздрогнула и сжалась на своём сиденье. Её руки, лежавшие на коленях, стиснули маленький клатч. Победа. Первый укол достиг цели. Она промолчала. Она всегда молчала, проглатывая мои колкости, как горькое лекарство, которое, как она, видимо, верила, однажды сделает её счастливой. Наивная.

Дом Стаса был похож на все остальные в этом заповеднике для богатых – огромный, стеклянный, светящийся изнутри, как рождественский фонарь. На подъездной дорожке уже стояла вереница машин, одна дороже другой. Из открытых дверей доносились смех, музыка и звон бокалов. Запах гриля щекотал ноздри. Всё кричало о благополучии, успехе и безмятежности. Фальшивка. Всё это было фальшивкой, такой же, как и наш брак.

– Роман! Алика! Наконец-то! – Стас, мой бывший однокурсник, а ныне партнёр по паре проектов, сграбастал меня в медвежьи объятия. Он был полной моей противоположностью – громкий, вечно улыбающийся, пышущий здоровьем и оптимизмом. Иногда мне хотелось проверить, не на кокаине ли он сидит. – Мы уже думали, ты опять придумаешь себе срочные переговоры с китайцами!

– Китайцы могут подождать, когда твоя жена обещает свой фирменный стейк, – я выдавил из себя подобие улыбки, пожимая ему руку.

– Алика, красавица! – он повернулся к моей жене, и его улыбка стала искренней, тёплой. – С каждым днём всё хорошеешь. Ромка, ты смотри, украдут твою драгоценность!

– Я хорошо её охраняю, – холодно отозвался я, положив руку Алике на талию. Мои пальцы сжались чуть сильнее, чем требовалось, и я почувствовал, как напряглись под шёлком её мышцы. Она послушно улыбнулась Стасу, но я видел в её глазах тень страха. Она знала, что этот жест – не забота, а демонстрация владения. Как клеймо на породистом скоте.

Мы вошли в дом. Десятки лиц, улыбок, приветствий. Я двигался сквозь эту толпу, как ледокол, кивая знакомым, обмениваясь дежурными фразами. Алика следовала за мной, моя идеальная, молчаливая тень. Я взял с подноса проходящего официанта два бокала шампанского. Один протянул ей, другой осушил почти залпом. Мне нужен был алкоголь, чтобы выдержать эту ярмарку тщеславия.

– О, Вересаев, собственной персоной! Решил выгулять свою затворницу? – раздался рядом насмешливый женский голос.

Лера. Жена какого-то нефтяного воротилы, женщина с внешностью модели и моралью портовой шлюхи. Она была одета в нечто красное и обтягивающее, что едва ли можно было назвать платьем.

– Моя жена не затворница, Лера. Она просто избирательна в общении, – парировал я, окинув её оценивающим взглядом с головы до ног. – В отличие от некоторых.

Она ничуть не смутилась, лишь расхохоталась.

– Остёр на язык, как всегда. За это мы тебя и любим. Пойдём, я познакомлю тебя с одним интересным человеком, он как раз ищет инвестора для своего стартапа в сфере… – она понизила голос, придвинувшись ко мне и «случайно» коснувшись грудью моей руки, – …искусственного интеллекта. Очень возбуждающая тема.

Я бросил короткий взгляд на Алику. Она стояла чуть позади, и её лицо превратилось в бесстрастную маску. Она делала вид, что разглядывает картину на стене, но я видел, как побелели её пальцы, сжимающие ножку бокала.

– Почему бы и нет, – протянул я, намеренно выпуская её талию из своей руки. – Покажи мне свой… интеллект.

Я ушёл с Лерой, оставив Алику одну посреди шумной гостиной. Я не оборачивался, но спиной чувствовал её взгляд. Холодное удовлетворение наполнило меня. Операция началась. Скальпель вошёл в плоть легко и безболезненно. Для меня.

Следующий час я демонстративно её игнорировал. Я смеялся шуткам Леры, которая не отходила от меня ни на шаг. Я флиртовал с Катиной младшей сестрой, двадцатилетней студенткой с горящими глазами. Я вёл громкие разговоры о бизнесе, о политике, о спорте, находясь в центре внимания мужской компании. Я был королём этого вечера. А моя королева стояла в стороне, в компании нескольких жён, и вежливо улыбалась, делая маленькие глотки из своего так и не закончившегося бокала. Несколько раз наши взгляды встречались. В её глазах я видел целый ураган: боль, унижение, отчаяние, мольбу. И я с наслаждением выдерживал этот взгляд, пока она не отводила его первой.

Кульминация наступила, когда мы все вышли на террасу. Стас встал в центре с бокалом в руке, обнимая свою сияющую жену Катю.

– Друзья, минуточку внимания! – провозгласил он, и гомон стих. – Мы с Катюшей хотим поделиться с вами одной очень важной новостью. Наша семья… скоро станет больше! Мы ждём второго!

Терраса взорвалась аплодисментами, радостными криками и поздравлениями. Все бросились обнимать и целовать счастливую пару. Шампанское полилось рекой. Воздух загустел от эманаций чистого, незамутнённого счастья. Меня затошнило ещё сильнее.

– Ой, Катенька, какое счастье! – защебетала Лера где-то рядом. – А вы, Вересаевы, чего ждёте? Такой генофонд пропадает! Роман, ты же должен хотеть наследника для своей империи!

Вопрос был брошен в общую кучу, но все взгляды мгновенно обратились на нас. Я почувствовал, как Алика рядом со мной замерла, превратившись в ледяную статую. Она даже дышать перестала. Вот он. Момент. Идеальная подача.

Я сделал глоток виски, который успел сменить надоевшее шампанское. Медленно обвёл всех взглядом. И остановил его на своей жене. Я смотрел прямо в её огромные, полные ужаса и надежды серые глаза. Она беззвучно умоляла меня. «Пожалуйста, не надо. Пожалуйста».

И я нанёс удар.

– Наследника? – я усмехнулся, и усмешка получилась кривой и злой. – Слава богу, у нас этого нет.

Я сделал паузу, давая тишине стать оглушительной. Все замерли, чувствуя, что сейчас произойдёт что-то страшное.

– Дети – это обуза. Ответственность. Ответственность. Я к этому не готов, – я не отрывал взгляда от бледного, как полотно, лица Алики, произнося каждое слово чётко, словно вбивая гвозди в крышку гроба, – надеюсь, и ты тоже. Моё главное детище – мой бизнес. Пусть так и остаётся!

Тишина. Абсолютная, мёртвая тишина. Даже сверчки в саду, казалось, замолчали. Я видел, как это произошло. Это не было похоже на треск или взрыв. Это было похоже на то, как гаснет свет. Как будто кто-то внутри неё просто повернул выключатель. Жизнь, тепло, свет – всё ушло из её глаз. Они остались такими же огромными и серыми, но теперь они были пустыми. Как глаза той самой фарфоровой куклы, у которой вынули стеклянные зрачки. Она смотрела на меня, но не видела. Она смотрела сквозь меня.

Что-то разбилось навсегда. Я это почувствовал физически. Воздух вокруг неё стал холодным и разреженным.

Первой опомнилась Катя.

– Рома, ты что такое говоришь… Ты, наверное, выпил лишнего…

– Я никогда не пью лишнего, – отрезал я, всё ещё глядя на Алику. – Я просто честен. В отличие от большинства присутствующих.

Она медленно, очень медленно моргнула. Затем, не сказав ни слова, развернулась и пошла к выходу из дома. Её походка была странной. Деревянной, механической. Словно марионетка, у которой оборвали все нити, кроме одной, позволяющей двигаться вперёд.

– Алика! – крикнула ей вслед Катя.

Но она не обернулась.

Я допил свой виски, поставил пустой стакан на перила и смерил ошарашенных гостей холодным взглядом.

– Кажется, моя жена устала. Всем спасибо за прекрасный вечер.

Развернувшись, я пошёл следом за ней, чувствуя на спине десятки осуждающих, недоумевающих, испуганных взглядов. Мне было плевать. Внутри меня не было ни раскаяния, ни жалости. Только холодное, звенящее чувство триумфа. Я сделал это. Я сломал её.

Я нашёл её у машины. Она стояла, прислонившись лбом к холодному стеклу пассажирской двери, и её плечи мелко дрожали. Она не плакала. По крайней мере, я не слышал всхлипов. Она просто дрожала, как будто её бил озноб.

Я молча открыл машину с брелока. Она вздрогнула от резкого щелчка замков, подняла на меня свои пустые глаза, молча села в салон и отвернулась к окну.

Всю дорогу домой мы ехали в полной тишине. Но это была не та вязкая, давящая тишина, как утром. Это была тишина морга. Тишина, в которой умерло что-то живое. Она не проронила ни слова, не шелохнулась. Просто смотрела на проносящиеся мимо огни, и её отражение в стекле было похоже на призрак.

Когда мы подъехали к дому, и ворота бесшумно разъехались, я заглушил мотор.

– Мы приехали, – бросил я в тишину.

Она не ответила. Просто открыла дверь и вышла. Я смотрел ей вслед. Она шла к дому, не оглядываясь. Её идеальная причёска растрепалась, одна волна выбилась и падала на плечо. Она выглядела сломленной. Побеждённой.

Я откинулся на сиденье и закрыл глаза. Миссия выполнена. Теперь осталось только ждать. День, два, неделя. Она не выдержит. Она сбежит. И я буду свободен.

Я завёл мотор снова. Но поехал не в гараж. Я развернул машину и выехал на шоссе, в сторону города. В сторону «Метрополя». В сторону Даши. Мне нужно было отпраздновать свою победу. Заглушить эту странную, неуместную пустоту, которая вдруг образовалась внутри, там, где должно было быть ликование. Залить её шампанским, засыпать сексом, забить до смерти адреналином.

Я гнал по ночному шоссе, оставляя позади свой дом, в котором только что убил последнюю надежду своей жены. Я ещё не знал, что эта ночь станет последней. Последней ночью моей старой, понятной, выверенной жизни. Я ещё не знал, что, нажав на спусковой крючок, я выстрелил не в неё. Я выстрелил в себя. И пуля уже летела, чтобы через несколько часов разнести мой мир вдребезги.

ГЛАВА 4

РОМАН

Телефон в кармане пиджака завибрировал коротко, зло, словно раздражённый шершень, которого потревожили в его улье. Я выехал с идеальной, залитой светом подъездной дорожки дома Стаса и втопил педаль газа в пол, заставляя «Бентли» хищно взреветь и сорваться с места, оставляя позади приторный мирок чужого счастья. Я не смотрел в зеркало заднего вида. Я не хотел видеть светящиеся окна дома, где оставил её. Одну. Разрушенную. Осколок идеальной статуэтки посреди шумного праздника.

Я гнал по ночному шоссе, и рёв мотора был единственной музыкой, которую я мог сейчас выносить. Огни фонарей сливались в сплошную жёлтую линию, гипнотизировали, уносили прочь от той мёртвой, звенящей тишины, что повисла в машине после моего триумфа. Триумфа? Да, именно так. Я чувствовал себя полководцем после выигранного сражения. Жестокого, кровавого, но необходимого. Я сделал то, что должен был. Вскрыл нарыв. Провёл необходимую ампутацию, чтобы спасти весь организм – мою жизнь, мою свободу, мою империю.

Алика. Её лицо, бледное, как пергамент, её пустые, выжженные изнутри глаза… Этот образ назойливой мухой бился о лобовое стекло моего сознания, и я с силой стиснул руль, пытаясь его прогнать. Жалкая. Слабая. Она сама напросилась. Она сама превратила наш брак в эту тихую, удушающую пытку своей молчаливой покорностью, своими вечными попытками выстроить что-то живое на руинах бизнес-сделки. Я просто показал ей реальность. Жёстко, да. Но честно.

Телефон снова завибрировал. На этот раз я вытащил его из кармана. На экране светилось сообщение. Два слова, которые были антидотом от яда вины, который кто-то пытался впрыснуть мне в вены.

«Жду. Голая».

От Даши.

Я усмехнулся. Вот она, реальность. Простая, понятная, честная. Никаких полутонов, никаких скрытых смыслов и умоляющих взглядов. Только чистое, незамутнённое желание. Желание тела, власти, денег, успеха. Всё то, из чего состоял мой мир. Я свернул с шоссе, направляясь в центр города. Не домой. Нет, домой я сегодня не вернусь. Возвращаться в мавзолей к призраку собственной жены – сомнительное удовольствие. Сегодня я буду праздновать. Праздновать начало конца моего рабства.

Президентский люкс в «Метрополе» встретил меня приглушённым светом и тяжёлым, пряным ароматом духов Даши. Этот запах был её сутью – агрессивный, дорогой, заявляющий о своих правах на территорию. Он был полной противоположностью едва уловимому, цветочному аромату Алики, который всегда казался запахом не женщины, а воспоминания о ней.

Даша стояла у панорамного окна, спиной ко мне. Она не солгала. На ней не было ничего, кроме тени и миллионов огней ночного города, которые обрисовывали её точёный, идеальный силуэт. Длинные медные волосы огненной рекой струились по спине, почти доходя до ямочек на пояснице. Она не обернулась на звук закрывшейся двери, словно знала, что я буду стоять и смотреть, наслаждаясь видом. Это была часть нашей игры. Она была трофеем, который выставлял себя напоказ, а я – охотником, который пришёл забрать свою добычу.

– Ты опоздал, – её голос, низкий и хрипловатый, отразился от стекла. – Я уже успела выпить бокал шампанского без тебя. И придумать тебе наказание.

– Надеюсь, оно будет долгим и мучительным, – пророкотал я, расстёгивая пиджак и бросая его на кресло. Я медленно пошёл к ней, расслабляя узел галстука одним резким движением.

Она, наконец, обернулась. Её глаза цвета бутылочного стекла хищно блеснули в полумраке. На губах играла ленивая, уверенная улыбка победительницы. Она знала, что я приеду. Знала, что после того, как я уничтожу одну женщину, мне потребуется другая, чтобы утвердиться в своей силе.

– Рассказывай, – прошептала она, когда я подошёл вплотную. – Я хочу знать всё. Каждое слово. Хочу почувствовать её боль.

Её цинизм был лучшим афродизиаком. Не говоря ни слова, я рывком развернул её обратно к окну, прижимая её обнажённое тело к холодному стеклу. Она ахнула от неожиданности и холода, но тут же подалась назад, выгибаясь мне навстречу. Город расстилался под нами, как россыпь бриллиантов на чёрном бархате. Мы были на вершине мира, и всё, что было там, внизу, казалось мелким и незначительным.

– Вечеринка у друзей, – начал я, мой голос стал хриплым от подступившего желания. Я вдыхал аромат её волос, её кожи, и он смешивался с запахом моей власти. – Счастливые семьи. Разговоры о детях.

– Идеально, – выдохнула она, упираясь ладонями в стекло.

– Они спросили, почему у нас их нет, – продолжал я, мои руки скользили по её бёдрам, исследуя каждый изгиб. – Я посмотрел ей в глаза. И сказал, что дети – это обуза. И что моё главное детище – бизнес!..

Даша запрокинула голову, и тихий, гортанный смешок сорвался с её губ.

– Дьявол… Ты мой личный, прекрасный дьявол, Вересаев. Что было потом?

– Ничего, – мой шёпот обжигал ей ухо. – В ней просто что-то умерло. Погасло. Она превратилась в куклу. С пустыми глазами.

Я замолчал, и на мгновение образ этих пустых серых глаз снова встал передо мной. Я с силой сжал её бёдра, прогоняя наваждение.

– А потом я приехал к тебе, – закончил я жёстко.

Этого было достаточно. Всё остальное было лишним. Слова закончились, уступая место инстинктам. Это было не обладание, а стирание памяти. Не секс, а экзорцизм. Я пытался вытравить из себя образ сломленной женщины, заменив его этим горячим, податливым, стонущим телом. Каждый толчок, каждый стон, каждый укус был актом самоутверждения. Я – Роман Вересаев. Я – победитель. Я – король. И я делаю то, что хочу.

Её ногти царапали мою спину, оставляя горячие следы. Её стоны смешивались с шумом города за окном. Это была яростная, животная схватка, в которой не было ни нежности, ни любви. Только чистое, дистиллированное желание доминировать, подчинять, властвовать. Мы были двумя хищниками, празднующими удачную охоту. И нашей общей жертвой была тихая, незаметная женщина с глазами цвета талой воды, которая в этот самый момент, возможно, сидела в тёмной комнате нашего холодного дома и собирала осколки своей души. Эта мысль лишь подстёгивала, делала ощущения острее, запретнее.

Позже, обессиленные, мы лежали на сбитых шёлковых простынях. Даша принесла из мини-бара бутылку ледяного «Вдова Клико» и два бокала, но мы пили прямо из горлышка, передавая бутылку друг другу. Пузырьки шампанского щекотали нёбо и приятно кружили голову.

– Ну что, мой король, – промурлыкала Даша, устраиваясь у меня на груди и лениво перебирая пальцами волосы на моей груди. – Поздравляю с первым шагом к свободе. Теперь она долго не протянет. Сломается окончательно и уползёт зализывать раны.

– Она должна, – я смотрел в высокий потолок, чувствуя, как адреналин медленно отступает, оставляя после себя приятную усталость и звенящую пустоту. – Другого выхода у неё нет.

– Конечно, нет, милый. Ты не оставил ей выбора, – она приподнялась на локте и заглянула мне в глаза. В её взгляде плескался триумф. – Скоро всё это закончится. И мы сможем быть вместе. По-настоящему. Без оглядки на твою бледную тень.

Я ничего не ответил, лишь притянул её к себе и поцеловал. «Вместе по-настоящему». Забавно. Я не думал о нас с ней в таких категориях. Она была идеальной любовницей, великолепным аксессуаром, умным и циничным партнёром по игре. Но женой? Нет. Место жены в моей системе координат было проклятым. Но сейчас я не хотел об этом думать. Сейчас я хотел наслаждаться моментом.

Я чувствовал себя всемогущим. Свободным. Словно сбросил с плеч невидимый, но невероятно тяжёлый груз, который тащил три года. Груз чужих ожиданий, навязанных обязательств, молчаливых укоров в серых глазах. Сегодня я разрубил этот узел. Одним ударом. И теперь впереди была только чистая, ясная дорога. Моя дорога.

Я провёл с Дашей ещё несколько часов. Мы говорили о бизнесе, о моих планах поглощения компании Марка Арнольдовича. Она слушала, затаив дыхание, задавала умные, точные вопросы. Она была в теме. Она была частью моего мира, в отличие от Алики, которая жила в какой-то своей выдуманной вселенной из книг и грёз.

Уже под утро, когда небо на востоке начало светлеть, я поднялся.

– Мне пора, – бросил я, натягивая брюки.

– Уже? – лениво протянула Даша, нежась в постели. – Останься. Закажем завтрак в номер.

– Не могу. Нужно появиться дома. Сохранить видимость приличий. Хотя бы на пару дней.

– Как скажешь, повелитель, – она улыбнулась. – Позвони, когда твоя пташка вылетит из клетки. Мы должны будем это отпраздновать. По-королевски.

Я наклонился и поцеловал её в губы – коротко, властно.

– Обязательно.

Выйдя из отеля на свежий, прохладный утренний воздух, я сделал глубокий вдох. Город просыпался. Дворники мели тротуары, первые машины выезжали на опустевшие за ночь улицы. Я чувствовал себя заново родившимся. Полным сил, энергии и планов. Я выиграл все битвы. Уничтожил конкурента, поставил на место жену, провёл ночь с великолепной любовницей. Я был на вершине своей игры. Абсолютный, неоспоримый король этого мира.

Сев в машину, я поехал домой. Я представлял себе, что увижу. Заплаканную, раздавленную Алику, которая будет собирать вещи. Или, что ещё лучше, уже пустую комнату и прощальную записку, полную слёз и обвинений. Я был готов к любому из этих сценариев. Я был готов к финальному акту этой пьесы.

Я ехал домой за своим главным призом – за тишиной и свободой.

Я ещё не знал, что свобода иногда выглядит как выжженная пустыня. А тишина, которую я так жаждал, окажется оглушительной, как вой сирены над руинами моей собственной жизни. Я ехал домой, уверенный в своей победе, не подозревая, что война только что закончилась моим полным и безоговорочным поражением. Просто поле боя было ещё скрыто утренним туманом.

ГЛАВА 5

РОМАН

Победа пахла шампанским, дорогим парфюмом Даши и сексом на сороковом этаже с видом на просыпающийся город. Этот запах, въевшийся в ткань моего костюма и кожу, был эликсиром власти, топливом для моего эго. Я гнал по утренним, почти пустым улицам, и рёв мотора «Бентли» был гимном моей свободе. Каждая светофорная вышка, каждый фасад здания, каждая спешащая на работу фигурка человека за окном казались декорациями в моём личном спектакле, где я был и режиссёром, и главным героем, только что с блеском отыгравшим финальную сцену.

Сломай свою куколку.

Слова Даши, поначалу показавшиеся мне циничной игрой, оказались гениальной стратегией. Простой, изящной и убийственно эффективной. Я сделал это. Я вонзил скальпель в самое сердце её наивной веры, произвёл точную, выверенную ампутацию наших фальшивых отношений. Больше не будет этих умоляющих взглядов, этих жалких попыток создать семью там, где был лишь расчёт, этих тихих укоров, которыми она наполняла воздух нашего дома. Я вырезал эту опухоль. И теперь чувствовал пьянящую лёгкость, какую, должно быть, чувствует пациент, избавившийся от хронической боли.

Автоматические ворота бесшумно разъехались передо мной, словно челюсти услужливого зверя, впуская меня в мои владения. Дом. Мой стеклянный саркофаг, мой памятник успеху, встретил меня идеальной, неживой тишиной. Я заглушил мотор в просторном гараже, и наступившая тишина показалась неестественной, вакуумной. Обычно в это время я слышал приглушённые звуки из кухни – тихий звон посуды, шум кофемашины. Алика всегда вставала с рассветом. Её внутренняя программа «идеальной жены» работала без сбоев. Но сегодня дом был мёртв.

Хорошо. Очень хорошо. Значит, она в своей комнате. Плачет. Собирает вещи. Готовится к капитуляции. Я предвкушал эту сцену. Её слёзы, её сломленный вид – всё это будет моей наградой, финальным аккордом в этой затянувшейся пьесе.

Мои шаги по полированному мрамору холла отдавались гулким, раскатистым эхом, словно я шёл по пустому собору. Воздух был неподвижен и прохладен. Ни запаха кофе, ни аромата свежей выпечки, которую она иногда зачем-то пекла по утрам. Только холодный, стерильный запах моего дома.

На широкой лестнице, ведущей на второй этаж, я увидел его. Он сидел на верхней ступеньке, идеально неподвижный, как изваяние египетского бога Анубиса. Тихон. Её пушистое чудовище, её молчаливый телохранитель. Он не спал. Его огромные, янтарно-зелёные глаза смотрели на меня не мигая. И в его взгляде не было привычной ненависти или презрения. Было что-то другое. Что-то новое и тревожное. Спокойное, тяжёлое знание. Словно он был свидетелем чего-то, чего я ещё не знал, и уже вынес свой приговор.

– Ну что, чудовище, твоя хозяйка устроила истерику? – усмехнулся я, останавливаясь у подножия лестницы. – Не волнуйся, я не выгоню тебя на улицу. Будешь ловить мышей в подвале. Если найдёшь.

Кот не удостоил меня даже шипением. Он медленно, с царственным достоинством моргнул, затем плавно поднялся, повернулся ко мне своим пушистым задом и бесшумно удалился вглубь коридора второго этажа. Это было хуже, чем агрессия. Это было полное, абсолютное безразличие. Словно я перестал существовать для него как угроза или даже как объект для ненависти. Я стал пустым местом.

Странное, неприятное чувство шевельнулось внутри. Я отбросил его, списав на усталость и остатки алкоголя в крови. Поднявшись наверх, я прямиком направился к нашей спальне. Дверь была приоткрыта. Я толкнул её и вошёл.

Комната была в идеальном порядке. Кровать заправлена с такой безупречной аккуратностью, словно на ней никто и не спал. Ни скомканной салфетки, ни брошенной на кресло одежды. Никаких следов слёз, истерики или спешных сборов. Ничего. Воздух был неподвижен, как в склепе.

– Алика? – позвал я, скорее по инерции. Голос прозвучал глухо.

Ответом была всё та же звенящая, давящая на уши тишина.

Раздражение начало закипать во мне. Что за игры? Она прячется? Пытается вызвать у меня чувство вины? Я рывком распахнул дверь в ванную. Пусто. Идеально чисто. Её бесчисленные баночки с кремами, флакончики с сыворотками, которые всегда занимали половину столешницы, исчезли. На их месте зияла девственно чистая поверхность белого мрамора.

Холодок пробежал по моей спине. Нехороший, липкий холодок.

Я вернулся в спальню и подошёл к гардеробной. Это была не комната, а целый зал, разделённый на две половины – мою и её. Моя была забита рядами костюмов от Kiton и Brioni, стойками с обувью, ящиками с аксессуарами. Я распахнул створки её половины.

И замер.

Её половина гардеробной была не просто пуста. Она была стерильна. Десятки, сотни пустых вешалок из сандалового дерева висели ровными рядами, как рёбра гигантского скелета. Пустые полки, где раньше лежали стопки кашемировых свитеров. Пустые ячейки, где стояли её туфли и сапоги. Пустые выдвижные ящики, обитые бархатом, где хранились её украшения. Исчезло всё. Каждая блузка, каждая юбка, каждое платье. Даже домашние тапочки. Словно здесь никогда и не было женщины. Словно её жизнь в этом доме просто стёрли ластиком.

Единственное, что осталось, – это её запах. Едва уловимый, призрачный аромат цветов и чистоты, который, казалось, въелся в само дерево. Я стоял посреди этой стерильной пустоты, и тишина в ушах превратилась в оглушительный вой.

Это была не истерика. Не женский каприз. Это была операция. Тщательно спланированная, молниеносно проведённая операция по эвакуации. Пока я праздновал свою победу с Дашей, моя «сломленная куколка» действовала. Тихо, методично, безжалостно. Она не просто ушла. Она вырезала себя из этого дома, из моей жизни, не оставив ни единой ниточки.

Я медленно вышел из гардеробной, чувствуя, как ноги становятся ватными. Мой взгляд упал на её прикроватную тумбочку. На идеально гладкой поверхности лежал одинокий белый листок, сложенный вдвое.

Записка.

Руки слегка дрожали, когда я взял её. Бумага была плотной, дорогой. Я развернул её. Внутри, выведенные её идеальным, каллиграфическим, абсолютно бесстрастным почерком, были всего четыре слова. Ни обвинений, ни проклятий, ни слёзных мольб. Просто констатация факта.

«Ты свободен. Не ищи меня. Никогда».

Я перечитал эти слова. Потом ещё раз. И ещё. Они не менялись. Холодные, отточенные, как лезвие гильотины. И в этой холодности было больше презрения, чем в самом громком скандале.

А потом меня прорвало. Я рассмеялся. Сухой, трескучий, нервный смех вырвался из моей груди. Он заполнил пустую комнату, отражаясь от стен. Я смеялся, потому что это было идеально. Просто идеально! Она сделала именно то, чего я хотел. Она ушла. Сама. Без скандалов, без адвокатов, без вмешательства её всемогущего папаши. Она просто исчезла. Подарила мне свободу на блюдечке с голубой каёмочкой.

– Идеально! – выдохнул я, когда приступ смеха прошёл. – Браво, Алика! Лучший подарок, который ты мне когда-либо делала!

Я прошёл к бару, который стоял в углу спальни, и плеснул себе в стакан щедрую порцию восемнадцатилетнего виски. Лёд мне был не нужен. Мне нужно было обжечь горло, отпраздновать. Я поднял стакан, глядя на её пустую половину кровати.

– За свободу! – провозгласил я в пустоту и залпом осушил стакан.

Огонь прокатился по венам, разгоняя остатки тревоги и возвращая пьянящее чувство контроля. Я победил. Да, её уход был не таким, как я представлял. Не побег в слезах, а холодное, расчётливое исчезновение. Но какая разница? Результат был тот же. Я свободен.

Я подошёл к кровати и рухнул на неё, раскинув руки. Простыни на её стороне были холодными, как лёд. Я перекатился на её место, вдыхая остатки её запаха. Теперь это всё моё. Вся кровать. Вся комната. Весь дом. Вся жизнь.

И всё же… Что-то было не так. Что-то в этой идеальной картине не сходилось. Слишком чисто. Слишком профессионально. Как она смогла вывезти всё, не оставив следов? Кто ей помогал? Одна она бы не справилась. Эта мысль, как маленький назойливый червячок, вгрызалась в мозг. Эта тихая, покорная девочка не могла провернуть такое в одиночку.

Я отмахнулся от этой мысли. Какая разница? Главное – она ушла. Навсегда. «Никогда». Какое прекрасное, окончательное слово.

Усталость, смешанная с алкоголем и бессонной ночью, навалилась на меня свинцовой тяжестью. Веки слипались. Я лежал на её холодной половине кровати, вдыхая призрак её аромата, и чувствовал себя хозяином положения. Королём, вернувшим себе свой замок, изгнав из него надоедливого призрака.

Я засыпал победителем, абсолютно уверенный в том, что выиграл эту войну.

Я ещё не знал, что это было лишь первое сражение. И что я не просто проиграл его – я сдал врагу свою главную крепость, даже не поняв этого. Я засыпал в блаженном неведении, не догадываясь, что будильником для меня станет не мягкий свет солнца, а ледяной голос моего тестя, который превратит мою сладкую победу в горькое, отчаянное поражение. И тишина, которой я так наслаждался, очень скоро начнёт оглушительно кричать.

ГЛАВА 6

РОМАН

– Где моя дочь, зятёк?

Этот голос. Он ворвался в мой сон без стука, без предупреждения, пробив вязкую, похмельную пелену, как бронебойный снаряд. Не громкий, не злой. Спокойный. Голос, похожий на медленное движение тектонической плиты, от которого где-то далеко рушатся города. Голос Руслана Ибрагимовича Агерова.

Я рывком сел на кровати, и мир качнулся, а в висках застучал тяжёлый, пульсирующий молот. Голова раскалывалась. Во рту стоял привкус вчерашнего виски, дорогого шампанского и дешёвой, как оказалось, победы. Телефон, забытый на тумбочке, вибрировал от напряжения, передавая в мою ладонь холод преисподней, которым веяло из трубки.

– Доброе утро, Руслан Ибрагимович, – прохрипел я, пытаясь придать голосу бодрости и железа, но получилось жалко, словно у провинившегося школьника. – Рано вы.

– Для отца, который не знает, где его единственный ребёнок, не бывает рано, зятёк, – отчеканил он, и в каждом слове звенела арктическая сталь. – Так я повторяю вопрос. Где Алика?

Я потёр лицо, пытаясь собрать мысли в кучу. В голове всё ещё звучал триумфальный марш. Я свободен. Она ушла. Идеально. Нужно просто правильно подать эту новость старому волку. Спокойно, уверенно, как о свершившейся сделке.

– Решила проветриться, – лениво протянул я, откидываясь на подушки. Ошибка. Головная боль взорвалась с новой силой. – Вы же знаете женщин. Немного повздорили вчера, ничего серьёзного. Думаю, отсиживается у какой-нибудь подруги, набивает себе цену. Вернётся через пару дней, как миленькая.

В трубке на несколько секунд повисла тишина. Такая плотная, что, казалось, её можно потрогать. Тишина, в которой зарождалась буря.

– У моей дочери нет подруг, с которыми она могла бы прятаться от мужа, – голос Агерова стал ещё тише, ещё опаснее. – Я лично позаботился об этом, когда выдавал её за тебя. Её единственная семья – это я. И ты. И со мной она на связь не выходила. У тебя есть ровно десять секунд, чтобы перестать нести этот бред и дать мне внятный ответ. Девять. Восемь…

Чёрт. Он не играет. Он никогда не играет. Моя показная расслабленность начала трескаться, как тонкий лёд под гусеницами танка.

– Хорошо, – я сел ровно, свесив ноги с кровати. – Она ушла. Собрала вещи и ушла. Оставила записку. «Ты свободен». Всё. Я проснулся утром, а её уже нет. Сам в шоке.

– В шоке? – в его голосе прозвучало что-то похожее на ледяную усмешку. – Ты не выглядел шокированным, когда сегодня в четыре тридцать семь утра выходил из президентского люкса «Метрополя» в компании девицы по фамилии Крамер. Ты выглядел… довольным. Как кот, нажравшийся сметаны.

Меня словно окатили ледяной водой. Сердце пропустило удар, а затем заколотилось где-то в горле. Он знает. Он, чёрт возьми, всё знает. За мной следят. Мысль была такой дикой, такой унизительной, что я на мгновение потерял дар речи. Меня, Романа Вересаева, который сам мог поставить прослушку на кого угодно, пасли, как барана.

– Мои источники… – начал было я, но он меня оборвал.

– Твои источники, зятёк, по сравнению с моими – это деревенские сплетницы на завалинке, – отрезал он. – Я задал тебе простой вопрос. Где моя дочь? Этой ночью, пока ты развлекался, её телефон в последний раз был запеленгован в районе речного порта, а потом отключился. Её машина найдена брошенной в промзоне. Без следов взлома. Ты понимаешь, что это значит?

Речной порт. Промзона. Эти слова никак не вязались с образом тихой, домашней Алики. Что она могла там делать? Картина её идеального, чистого ухода начала рассыпаться, превращаясь в нечто зловещее и непонятное.

– Я не… я не знал, – выдавил я, и это была чистая правда.

– Конечно, ты не знал, – в голосе тестя не было ни злости, ни удивления. Только констатация факта, как в медицинском заключении. – Ты вообще мало что знаешь о женщине, с которой прожил три года. Ты был слишком занят… собой. Но это твои проблемы. А вот моя дочь – это теперь твоя главная и единственная проблема.

Он сделал паузу. Я слышал в трубке его ровное, спокойное дыхание. Дыхание хищника, который уже примеривается к горлу жертвы.

– Вчера ты закрыл сделку по конторе Марка Арнольдовича. Поздравляю. Ты действовал грязно, но эффективно. Я ценю это. Но ты не учёл одного. Племянник Марка работает в таможенной службе того самого порта. И он очень не любит, когда обижают его дядю. А ещё у твоей пассии, Даши Крамер, есть очень ревнивый бывший покровитель, который до сих пор считает её своей собственностью. И ему очень не понравилось, что она променяла его на тебя. Он из тех людей, которые предпочитают решать проблемы не в суде, а в лесу с лопатой. Ты нажил себе много врагов, зятёк. И ты был настолько слеп, что не видел, что подставляешь под удар не только свою задницу, но и мою дочь.

Каждое его слово было гвоздём, который он медленно, с наслаждением вбивал в мою голову. Я сидел на кровати, голый по пояс, и чувствовал, как по спине стекает холодная струйка пота. Мир, который ещё полчаса назад казался мне моей личной шахматной доской, где я – король, на глазах превращался в минное поле, а я стоял на нём босиком.

– Что вы хотите сказать? – прошептал я.

– Я хочу сказать, что твоя жена, возможно, в беде из-за твоей тупости и самонадеянности. И если с её головы упадёт хоть один волос… – он снова замолчал, и эта тишина была страшнее любой угрозы. – У тебя двадцать четыре часа, Роман. Двадцать четыре часа, чтобы её найти. Живой и невредимой.

– Но как я…

– Это меня не волнует! – впервые в его голосе прорезался металл. – Подними на уши весь город. Продай душу дьяволу. Сделай что угодно. Но найди её. Потому что если через двадцать четыре часа её не будет рядом со мной, я начну разбирать твою империю. По кирпичику. Я отменю все твои контракты, о которых ты даже не знаешь, что они держатся на моём слове. Я закрою все твои офшорные счета, о которых ты думаешь, что они анонимны. Я настрою против тебя всех твоих «верных» партнёров, которые предадут тебя за один мой звонок. Твоя блестящая карьера, зятёк, закончится не на дне бетонного карьера, как я обещал. Это было бы слишком просто и быстро. Нет. Я сотру тебя. Я превращу тебя в пыль, в статистическую погрешность, в сноску мелким шрифтом в истории бизнеса. Так, будто тебя никогда и не было. Ты меня понял?

Я молчал. Дышать было трудно. Воздуха в огромной спальне вдруг стало не хватать. Это был не блеф. Это была декларация о тотальной войне. И я знал, что проиграю её, даже не успев сделать первый выстрел.

– Я… понял, – выдавил я.

– Хорошо. Время пошло. И ещё одно, Роман.

– Что?

– Перестань недооценивать свою жену. Она не та, кем ты её считаешь. И если она исчезла так, что даже мои люди не могут взять след, значит, она этого хотела. Подумай, почему. Подумай, от чего она на самом деле сбежала. Может быть, тогда твой гениальный мозг наконец-то заработает в правильном направлении.

Короткие гудки. Он повесил трубку.

Я сидел, сжимая в руке бесполезный кусок пластика и металла. Телефон казался раскалённым. Тишина в доме больше не была благословением. Она стала оглушительной, враждебной. Она давила, высасывала воздух из лёгких. Я оглядел пустую, стерильную комнату. Пустую гардеробную. Пустую ванную. Это было не просто исчезновение. Это было стирание. Идеальное преступление, где жертвой был не тот, кто исчез, а тот, кто остался.

Мой взгляд метнулся к лестнице. В дверном проёме, в тени коридора, я снова увидел его. Тихон сидел там, неподвижный, как сфинкс. Он просто смотрел на меня. И в его янтарных глазах я больше не видел презрения. Я видел знание. И жалость. Эту унизительную, убийственную кошачью жалость к существу, которое само загнало себя в ловушку и даже не поняло этого.

Ярость, горячая, спасительная, вытеснила липкий страх. Ярость на Агерова, на Алику, на этот мир, который посмел выйти из-под моего контроля. И больше всего – на самого себя. На свою слепоту, на свою самоуверенность, на свою оглушительную, катастрофическую глупость.

Я вскочил с кровати. Больше никакого самообмана. Никакого предвкушения свободы. Война объявлена. И у меня есть всего двадцать четыре часа, чтобы предотвратить собственное уничтожение.

Схватив телефон, я набрал номер начальника своей службы безопасности.

– Михаил, у меня красная тревога, – прорычал я в трубку, не дожидаясь ответа. – Мне нужно найти человека. Мою жену. Алика Вересаева. У тебя час, чтобы собрать всю группу. Через час жду всех в моём кабинете. И да, подключи всех, кого сможешь. Мне плевать на цену. Мне плевать на методы. Переройте этот город. Загляните под каждый камень. Она должна найтись. Живой. Ты меня понял? Она. Должна. Найтись.

Я бросил телефон на кровать и провёл руками по лицу. Ладони были влажными. Я посмотрел на свои руки. Руки, которые строили империю. Руки, которые вчера ночью ласкали любовницу. Руки, которые оттолкнули единственного человека, чьё исчезновение могло разрушить всё, что я создал.

«Перестань недооценивать свою жену».

Слова Агерова эхом отдавались в моей гудящей голове.

Я посмотрел на пустую половину кровати, на идеальный порядок в комнате, на записку, всё ещё лежавшую на тумбочке.

И впервые за долгие годы я почувствовал нечто совершенно новое. Не адреналин. Не власть. Не похоть.

Я почувствовал страх. Настоящий, животный страх. Потому что я понял, что ищу не просто сбежавшую жену. Я ищу фантома. И у меня есть всего двадцать четыре часа, прежде чем этот фантом утянет меня за собой в небытие.

ГЛАВА 7

РОМАН

– Сколько у нас людей?

Мой голос, лишённый всяких эмоций, упал в тишину кабинета, как гиря на стекло. Четверо мужчин, стоявших перед моим столом из чёрного эбенового дерева, напряглись, словно по команде. Это была моя служба безопасности. Лучшие из лучших. Бывшие оперативники, аналитики, «топтуны». Люди, способные найти иголку в стоге сена, даже если этот стог сена размером с Сибирь. И сейчас они смотрели на меня с тем смешанным выражением профессионального любопытства и плохо скрываемого недоумения, с каким смотрят на клиента, заказавшего невыполнимую, но очень дорогую услугу.

– Вся группа в сборе, Роман Андреевич. Двенадцать человек основного состава плюс аналитический отдел. Ещё восемь в резерве, – отчеканил Михаил, мой начальник СБ. Коротко стриженный, подтянутый, с абсолютно непроницаемым лицом игрока в покер, он был единственным, кто выдерживал мой взгляд, не моргая. – Ресурсы не ограничены, как вы и приказали. Мы готовы. Объект поиска?

Я откинулся в кресле, которое стоило больше, чем их годовая зарплата, и медленно провёл пальцами по холодной полированной поверхности стола. В голове всё ещё стучал молот похмелья, смешанный с ледяным эхом голоса Агерова. Двадцать четыре часа. Время пошло. Но глядя на этих псов войны, готовых сорваться с цепи по моему щелчку, я почувствовал, как возвращается привычная, пьянящая уверенность. Какой, к чёрту, фантом? Какая беда? Это всё игры старого лиса Агерова, чтобы напугать меня. А Алика…

– Объект поиска – моя жена, Алика Вересаева, – я произнёс эти слова ровно, почти скучающе, словно диктовал список покупок. – Вчера вечером, после небольшой семейной ссоры, решила поиграть в независимость. Собрала вещи и ушла. Телефон отключён. Задача – найти её. Быстро и тихо. Без шума и пыли.

Михаил молча кивнул, его карандаш уже летел по страницам блокнота.

– Особые приметы, возможные места пребывания, круг общения?

Я усмехнулся. Эта усмешка вышла кривой и злой.

– Особые приметы… – я сделал паузу, подбирая слова. – Выглядит так, будто боится собственной тени. Тихая, незаметная. Серая мышка, которая пытается казаться породистой кошкой, но когти так и не научилась выпускать. Круга общения как такового нет. Подруг, которым можно поплакаться в жилетку, не завела. Родственники, кроме отца, на другом конце страны. Думаю, сняла номер в каком-нибудь тихом, неприметном отеле на окраине города. Или забилась в съёмную квартиру через левый сервис. Изображает из себя обиженную добродетель.

Мои люди переглянулись. Я видел в их глазах то, что они не решались произнести вслух: «И ради этого нас всех подняли по тревоге?»

– Миш, – обратился я к начальнику СБ, и мой голос стал жёстче, превратился в скрежет металла по стеклу. – Мне не нужно, чтобы вы искали агента Моссада или беглого олигарха. Вы ищете капризную, обиженную женщину, которая решила устроить мне показательную порку. Она не профессионал. Она дилетант. Поэтому она наверняка оставила следы. Проверьте все отели, все сервисы по аренде жилья за последние двенадцать часов. Поднимите записи с камер на выездах из города. Пробейте по базам аэропортов и вокзалов. Она должна была где-то засветиться. Это девичий каприз, а не спланированный побег. Мне нужен результат к вечеру. Всё ясно?

– Так точно, Роман Андреевич, – кивнул Михаил. – Будет сделано.

Они вышли, оставив меня одного. Я подошёл к панорамному окну. Город лежал подо мной, гигантский, пульсирующий организм. И где-то в его артериях затерялась одна крошечная клетка. Моя жена. Моя проблема. Угроза Агерова всё ещё звенела в ушах, но здесь, в своей цитадели, на вершине мира, она казалась преувеличенной. Старик блефует. Хочет взять меня на понт. А Алика… она просто сбежала. Мои слова вчера сделали своё дело. Она сломалась. И теперь где-то зализывает раны, ожидая, что я брошусь её искать, умолять вернуться, ползать на коленях. Не дождётся. Я найду её, да. Но не для того, чтобы просить прощения. А для того, чтобы ткнуть носом в её же глупость и вернуть в клетку. До тех пор, пока я сам не решу, когда и на каких условиях её открыть.

День тянулся, как расплавленный асфальт. Я пытался работать, вникать в отчёты, проводить совещания по видеосвязи, но мысли постоянно сбивались с курса. Каждые полчаса я проверял телефон, ожидая звонка от Михаила. Но телефон молчал. Это молчание начало действовать на нервы.

К трём часам дня я не выдержал и набрал его сам.

– Ну что? – бросил я в трубку без предисловий.

– Работаем, Роман Андреевич, – голос Михаила был спокоен, как гладь замёрзшего озера. – Пока пусто. Проверили все крупные и средние отели – нигде не регистрировалась под своей фамилией. Похожих по описанию гостей без документов тоже нет.

– Ищите лучше! Может, она использовала другую фамилию? Девичью? Вы настолько предсказуемы, что мне тошно.

– Агерова. Проверили в первую очередь. Тоже чисто, – ровным голосом рапортовал Михаил. Он привык к моим вспышкам.

– Аренда квартир?

– Подняли все базы за последние сутки. Ничего. Либо она платила наличными и без договора какому-то частнику, либо…

– Либо вы плохо ищете! – рявкнул я. – Камеры! Выезды из города!

– Аналитики отсматривают. Это тысячи часов видео, Роман Андреевич. Потребуется время. Аэропорты и вокзалы тоже пока молчат. Билетов на её имя не покупалось.

Я с силой сжал телефон, так что пластик затрещал. Раздражение, густое и горячее, поднималось изнутри, затапливая остатки утренней уверенности. Как это – пусто? Она что, сквозь землю провалилась?

– Продолжайте, – прошипел я и отбросил телефон на стол.

Проклятье. Этот «девичий каприз» начинал приобретать черты хорошо продуманной операции. Или мне просто противостоит феноменальное везение дилетанта.

Прошли ещё сутки. Потом ещё. Моя уверенность сменилась сначала глухим раздражением, потом звенящей тревогой, а затем – холодной, всепоглощающей яростью. Яростью бессилия.

Империя начала трещать по швам. Первым тревожным звонком стал срыв переговоров с японскими инвесторами. Мой помощник сообщил об этом с дрожью в голосе, словно боялся, что я испепелю его взглядом. Я испепелил. Но японцы от этого не вернулись. Потом сорвалась крупная сделка по логистике – партнёр, с которым мы работали пять лет, внезапно «пересмотрел риски». Агеров не звонил. Он действовал. Молча и методично, он разбирал мою империю по кирпичику, как и обещал. Каждый час на мою почту падало письмо, которое было хуже похоронки – уведомление о разрыве контракта, об отзыве инвестиций, о заморозке счёта.

Отчёты Михаила становились всё короче и безнадёжнее.

– Её банковские карты неактивны. Последняя транзакция – три недели назад, покупка корма для кота.

– Её аккаунты во всех социальных сетях удалены. Не просто деактивированы, а стёрты с серверов. Мы пытались восстановить через своих людей – бесполезно.

– Никто ничего не знает. Никто ничего не замечал. Мы опросили персонал дома, садовника, охранников на въезде. Никто не видел ни машин для переезда, ни её саму с чемоданами. Она просто… испарилась.

– Она как призрак, Роман Андреевич.

Призрак. Фантом.

Я вернулся домой, в свой гулкий, пустой мавзолей. Тишина, которая ещё вчера казалась мне даром, теперь давила на уши, сводила с ума. Я прошёл по комнатам. Везде был идеальный порядок. Её отсутствие было почти материальным, оно имело вес, плотность, оно вытесняло воздух.

На кухне, на столешнице, я увидел его. Тихон сидел, умывая свою безупречную дымчатую морду, и на моё появление отреагировал лишь одним коротким, презрительным взглядом янтарных глаз.

Я налил себе виски прямо из бутылки и сел за стол напротив него. В этом пустом доме он был моим единственным собеседником.

– Ну что, чудовище? – проговорил я, и мой голос прозвучал хрипло в мёртвой тишине. – Твоя хозяйка загуляла. Не знаешь, куда она могла отправиться?

Кот замер с поднятой лапой и посмотрел на меня так, словно я спросил у него теорему Ферма. Затем медленно, с оскорблённым достоинством, продолжил свой туалет.

Я отхлебнул виски. Огонь обжёг горло, но не принёс тепла. Я пытался заговорить с ним, сначала с остатками былой уверенности: «Она бы тебя не бросила… вернётся…» Но с каждым часом моего рушащегося мира тон менялся.

– Бросила тебя, да? – мой голос стал злым, обвиняющим. Я говорил с котом, но целился в неё. – Что за хозяйка, которая бросила кота?! Оставила на такого, как я?! Тебе же не нравится здесь, а? Со мной? Признайся, ты ждёшь её? Думаешь, она вернётся за тобой, пушистый ты идиот?

Тихон прекратил умываться и посмотрел на меня. Долго, внимательно, не мигая. В его янтарных глазах не было ни страха, ни преданности. Только спокойное, тяжёлое знание, которое унижало меня больше, чем крики тестя. Он смотрел на меня, как на что-то жалкое, предсказуемое и бесконечно глупое.

Затем он издал короткий, утробный звук, похожий на насмешливое «мррф», спрыгнул со столешницы и с чувством собственного достоинства удалился, высоко задрав свой пушистый хвост. Он явно считал разговор со мной ниже своего кошачьего достоинства. Он ушёл, оставив меня одного с моей яростью и моим виски.

Я остался один. Один на один с тишиной, с пустым стаканом и с полным, сокрушительным провалом. И тут меня пронзила мысль, острая и холодная, как осколок льда. Мысль, которая разом перевернула всё.

Тихон не выглядел брошенным. Он не выглядел несчастным. Он выглядел… хозяином. Который просто временно терпит в своём доме нежеланного, шумного гостя. Меня.

Алика не бросила кота.

Она его ОСТАВИЛА.

Специально.

Она знала, что я не выкину его. Она знала, что он останется здесь, в этом доме. Как её молчаливый наместник. Как её судья, чьё презрение будет постоянно давить на меня. Как живое напоминание о том, что она была здесь, и что она ушла на своих условиях. Это не было бегством. Это была передача власти.

Это осознание заставило меня понять, что я ищу не там и не так. Я искал следы бегства, следы паники, следы глупости. Я искал слабую, сломленную женщину, сбежавшую в слезах. А нужно было искать стратега, который хладнокровно провёл эвакуацию, оставив на вражеской территории своего наблюдателя.

Я искал ключ к её местонахождению. А нужно было искать ключ к ней самой. К той Алике, которую я никогда не знал и не пытался узнать.

Она не бросила его.

Она оставила его. Мне. Как приговор.

ГЛАВА 8

РОМАН

Меня разбудил не звонок телефона и не будильник. Меня разбудил голос диктора из включённого на минимальной громкости телевизора в гостиной. Ровный, бесстрастный, он произносил слова, которые взорвали остатки моего сна и превратили кровь в ледяную крошку.

«…продолжаем следить за развитием событий. Сегодня утром стало известно об исчезновении Алики Вересаевой, супруги известного столичного бизнесмена Романа Вересаева. По информации из наших источников в правоохранительных органах, заявление о пропаже подал сам супруг накануне вечером. Ведутся поисковые мероприятия…»

На экране появилась наша свадебная фотография. Я – с едва заметной снисходительной усмешкой. Она – с огромными, серьёзными глазами, смотрящими не в объектив, а куда-то мимо, словно в будущее. Мой мир, который последние дни трещал по швам, рухнул окончательно. Я сделал то, чего Агеров боялся больше всего. Я вынес сор из избы. И теперь этот сор разглядывала под микроскопом вся страна.

Не успела эта мысль оформиться, как телефон на прикроватной тумбочке зазвонил с яростью циркулярной пилы. На дисплее высветилось: «Тесть».

Я сглотнул. Рука, потянувшаяся к телефону, дрожала.

– Да, – выдавил я.

– Ты идиот, Вересаев, – голос Агерова был похож не на ледник, а на раскалённый добела металл. В нём не было холода, только клокочущая, сдерживаемая ярость, способная плавить сталь. – Ты конченый, самовлюблённый идиот.

– Руслан Ибрагимович, я… я не знал, что делать, мои люди зашли в тупик, я должен был…

– Ты должен был думать головой, а не тем местом, которым привык! – рявкнул он так, что динамик захрипел. – Но это уже неважно. Слушай меня внимательно, зятёк, потому что повторять я не буду. Она позвонила.

Сердце пропустило удар, а затем рухнуло в пропасть. Позвонила. Жива.

– Она… где она? С ней всё в порядке?

– Она в порядке! – выплюнул Агеров. – В гораздо большем порядке, чем ты будешь, если не выполнишь то, что я сейчас скажу. Она увидела новости. Твой цирк с полицией. И позвонила мне. Чтобы я передал тебе, что она жива и здорова. И чтобы её прекратили искать. Она позвонила, чтобы ты отменил поиски, понял? Чтобы её оставили в покое! Она снова тебя сделала, Роман. Тихо, изящно, чужими руками.

Я молчал, раздавленный. Это был шах и мат. Она не просто сбежала. Она переиграла меня на всех уровнях. Мой отчаянный ход с полицией стал её козырем. Она выставила меня паникующим идиотом перед всем миром и своим отцом.

– Ты меня слышишь?! – прорычал Агеров. – Ты сейчас же поедешь в полицию и отзовёшь своё заявление. Скажешь, что жена нашлась, что это было недоразумение, семейная ссора. Мне плевать, что ты им наврёшь! Чтобы через два часа в новостях прошло опровержение! Это дело семейное. Пусть полиция её больше не ищет.

Он сделал паузу, и я услышал, как он тяжело дышит.

– Но это не значит, что поиски окончены, зятёк. О, нет. Теперь они только начинаются по-настоящему. И знаешь, кто будет её искать? Ты. Ты ОБЯЗАН её найти! Ты! Лично! Ты втянул её в эту медийную грязь, ты поставил её под удар, ты и вытащишь! ИЩИ! Я хочу знать, где моя дочь! Теперь мы с тобой вынужденные союзники в этом дерьме. Но вся ответственность, каждый провал – на тебе. Понял?

Он бросил трубку. Я остался сидеть на кровати в оглушающей тишине, прерываемой лишь гудением в ушах. Унижение. Бессилие. Ярость. Эти три чувства смешались в ядовитый коктейль, который ударил в голову. Она снова победила. А её отец только что надел на меня поводок и указал, в какую сторону бежать.

Что-то внутри меня окончательно сломалось. Тонкая плёнка цивилизованности, которую я с таким трудом натягивал на себя каждое утро, лопнула с оглушительным треском.

Я ворвался в её комнату. Место, которое даже после её ухода сохраняло фантомный отпечаток её личности. Идеальный порядок, приглушённые пастельные тона, лёгкий, едва уловимый аромат каких-то цветов и старых книг. Всё это было насмешкой. Насмешкой над моим хаосом, над моим публичным унижением, над моим бессилием.

– Где ты прячешься, Алика?! – мой рык потонул в идеальной акустике комнаты.

Ответом мне была лишь тишина. И пара янтарных глаз, сверкнувших из-под кровати. Тихон. Этот пушистый ублюдок не сбежал. Он остался здесь, как молчаливый хранитель руин, как живой укор. Он смотрел на меня без страха, с каким-то вселенским, философским презрением. Словно я был не грозным хозяином, а всего лишь шумным, невоспитанным варваром, вторгшимся в чужой храм.

Его спокойствие стало последней каплей. И я сорвался.

Ярость. Она была не горячей, не обжигающей. Она была холодной, как жидкий азот. Она требовала разрушения. И я решил дать ей то, что она хотела. Моя нога в дорогом ботинке от Zegna встретилась с изящным туалетным столиком.

Дерево жалобно хрустнуло, флаконы с духами, которые она так и не забрала, взлетели в воздух и со звоном разбились о стену, окатив персидский ковёр дождём из стекла и приторно-сладкого аромата. Запах ударил в нос, смешиваясь с пылью, и эта смесь стала запахом моего безумия.

Это было только начало.

Я превратился в стихийное бедствие. В торнадо, запертое в четырёх стенах. Я рвал шёлковые шторы, которые она так долго выбирала. Я швырял в стены книги в дорогих переплётах, и они падали на пол, ломая корешки, как птицы с перебитыми крыльями. Кресло, обитое бархатом, которое она любила, полетело в панорамное окно. Закалённое стекло выдержало, покрывшись сетью уродливых трещин, похожих на паутину, в которую я сам себя и поймал.

Я крушил всё, что попадалось под руку, пытаясь выплеснуть эту холодную ярость, этот липкий, унизительный страх, который я не мог признать даже самому себе. Каждый разбитый предмет был маленькой местью. Местью ей – за то, что оказалась не той, кем я её считал. Местью Агерову – за то, что он методично меня уничтожал. Местью самому себе – за то, что я, гениальный стратег, оказался последним идиотом.

Из-под кровати раздалось утробное, недовольное шипение. Тихон выполз из своего укрытия и, не удостоив меня даже взглядом, с царственным достоинством прошествовал к двери. Он не убегал в панике. Он просто уходил, с оскорблённым видом, словно говоря: «С вандалами я в одной комнате не нахожусь». Его спокойствие взбесило меня ещё больше. Даже кот. Даже этот проклятый кот был умнее и сильнее меня в этот момент.

И тогда мой взгляд упал на него. Комод. Тот самый, из тёмного, почти чёрного дерева, который она привезла из отцовского дома. Единственная вещь, которая была здесь до меня. Её личная территория. Я вцепился в его резные ручки. Он был тяжёлым, основательным, как и всё, что было связано с кланом Агеровых. Адреналин ударил в кровь. Я напряг все мышцы, рывком оторвал его от стены и, развернувшись, с первобытным рёвом швырнул его в противоположную стену.

Оглушительный треск. Грохот, от которого заложило уши. Комод врезался в стену, как таран, оставляя в дорогой венецианской штукатурке уродливую, рваную рану. Осколки лака и щепки разлетелись по комнате, как шрапнель. Я стоял, тяжело дыша, упираясь руками в колени. Мышцы гудели. Ярость, достигнув своего пика, начала отступать, оставляя после себя выжженную пустоту и горький привкус пыли во рту.

Я поднял голову, обводя взглядом поле битвы. Разруха. Хаос. Идеальный порядок её комнаты был уничтожен. Но облегчения это не принесло. Её призрак никуда не делся. Наоборот, он стал только плотнее, словно подпитываясь энергией моего разрушения. Он был в запахе её разбитых духов, в разбросанных страницах её любимых книг, в каждой трещине на стекле.

Мой взгляд зацепился за стену. За ту самую стену, куда я только что впечатал её комод. Штукатурка осыпалась, обнажив гипсокартон. А в нём…

Там, где только что была ножка комода, зияла небольшая дыра. И в глубине этой дыры я увидел то, чего здесь быть не должно.

Тусклый металлический блеск.

Сердце пропустило удар, потом ещё один, а затем заколотилось с бешеной, пулемётной скоростью, разгоняя остатки ярости и заполняя вены ледяным, колючим предвкушением.

Сейф.

Встроенный в стену. Скрытый за комодом. В нашей спальне.

Компромат. Вот оно что. Моя тихая, покорная мышка всё это время собирала на меня грязь. Вот он. Её штаб. Её арсенал, из которого она нанесла свой последний, сокрушительный удар. Она готовилась. Готовилась к войне, улыбаясь мне по утрам и подавая идеальную овсянку. Какая же я слепая, самовлюблённая свинья!

Я рассмеялся. На этот раз тихо, зло, без капли веселья. Ну что ж, Алика. Давай посмотрим твои козыри.

Я не стал возиться с кодом. Сбегав в свой кабинет, я вернулся с тяжёлой монтировкой. Несколько резких, сильных ударов. Металл жалобно скрипел, но поддавался. Замок был не слишком надёжным, скорее символическим. Ещё один удар. Дверца с противным скрежетом отскочила в сторону.

Руки слегка дрожали от смеси злости и триумфа. Сейчас я всё узнаю. Сейчас я получу в руки нить, которая приведёт меня к ней. Я заглянул в тёмную нишу.

И замер.

Там не было ни пачек денег, ни жёстких дисков, ни диктофонов.

В аккуратной, ровной стопке, словно самые ценные сокровища, там лежали обычные тетради. Десяток тетрадей в твёрдых, разноцветных обложках. Такие, какие продают в любом книжном магазине для студенток и мечтательных барышень.

Что за чёрт?

Это была какая-то злая шутка. Насмешка. Я ожидал увидеть арсенал для шантажа, а нашёл библиотеку школьницы.

Брезгливо, двумя пальцами, я вытащил верхнюю тетрадь. Обложка была тёмно-синей, почти чёрной, с тиснёным серебряным узором. Приятная на ощупь, бархатистая. Я провёл по ней пальцами. Никаких надписей. Никаких дат. Просто тетрадь.

Раздражение снова начало подниматься во мне. Что это? Её девичьи стихи? Рецепты пирогов? Что за чушь она прятала в сейфе?

Я открыл первую страницу.

И увидел её почерк. Аккуратный, немного наклонный, с круглыми буквами. Каждая строчка была выведена с идеальным нажимом. Этот почерк я видел сотни раз, но здесь он выглядел иначе. Живее. Интимнее.

Первая строка, выведенная на белоснежной странице, гласила:

«Сегодня мне исполнилось шестнадцать. И сегодня я впервые его увидела. Я пропала».

Это был её дневник!

Что за бред?!

Кто в наше время ведёт дневник в тетради? Пишет ручкой??? Это же… доисторический век! Сейчас никто этого не делает, любые заметки составляются в гаджетах, где можно пароль поставить. А бумагомарательством уже несколько десятилетий не балуется… Ну, видимо, кроме моей жены.

Я стоял посреди разгромленной комнаты, в облаке пыли и обломков, и держал в руках ключ. Ключ не к её местонахождению. А к ней самой. К той женщине, которая три года спала в моей постели и о которой я, как оказалось, не знал ровным счётом ничего.

Я ещё не понимал, что, открыв этот дневник, я открыл ящик Пандоры. Что каждая следующая страница будет сдирать с меня кожу, ломать мои кости и выворачивать мою душу наизнанку. Я ещё не знал, что эта тёмно-синяя тетрадь – начало пути, в конце которого я разрушу свой мир до основания и буду вынужден по крупицам собирать не только её следы, а и остатки собственной души.

Я просто сел на пол, прямо среди осколков и пыли, прислонился спиной к холодной стене и перевернул страницу.

ГЛАВА 9

РОМАН

«Сегодня мне исполнилось шестнадцать.

И сегодня я впервые увидела ЕГО.

Я пропала».

Три строчки. Аккуратный, почти детский бисерный почерк на идеально белой странице. И всё.

Я сидел на полу, прямо посреди хаоса и разрушения, которые сам же и учинил, и тупо смотрел на эти слова. В воздухе висела густая взвесь из пыли, запаха разбитого парфюма и моего собственного бессилия. А в руках я держал эту тёмно-синюю тетрадь, тяжёлую, как надгробный камень.

Пропала.

Губы сами собой скривились в злой, саркастической усмешке. Какая дешёвая, водевильная драма. Пропала. Словно героиня копеечного романа, который моя мать тайком читала по ночам. Я ожидал чего угодно – компромата, финансовых отчётов, планов мести. А нашёл… что? Девичий дневник? Секреты шестнадцатилетней прыщавой дурочки, спрятанные в сейф? Это была какая-то извращённая, злая шутка. Насмешка над моим положением, над моим страхом, над моей яростью.

Ещё не хватало читать какие-то девичьи влажные фантазии о ком-то…

Я с силой захлопнул тетрадь, собираясь швырнуть её в стену, вслед за всем остальным. Пусть горит синим пламенем вместе с остатками её жизни в этом доме. Но рука замерла на полпути.

«Перестань недооценивать свою жену».

Голос Агерова, ледяной и бесстрастный, прозвучал в моей голове так отчётливо, словно он стоял за спиной.

Я медленно разжал пальцы. Нет. Это не просто мусор. Она спрятала это. Спрятала так же тщательно, как готовила свой побег. Значит, для неё это было важно. А всё, что было важно для неё, теперь стало жизненно важным для меня. Это был единственный след. Единственная нить в этом проклятом лабиринте, который она выстроила вокруг меня.

Скрипнув зубами от собственного унижения, я снова открыл дневник.

«Папа устроил праздник в честь моего дня рождения в загородном клубе. Приехали все его важные друзья со своими скучными жёнами и не менее скучными детьми. Я сидела в углу, на террасе, и делала вид, что читаю книгу, а сама мечтала, чтобы всё это поскорее закончилось. Воздух пах озоном после короткого дождя, мокрой травой и сигарами. Я ненавидела этот запах. Он всегда напоминал мне о том, что я – лишь красивое приложение к своему отцу. Кукла, которую нужно периодически показывать гостям.

И тут появился он.

Он вошёл на террасу не так, как все остальные. Он не шёл, а двигался. Как пантера. Плавно, уверенно, словно весь этот мир принадлежал ему по праву рождения. Чуть позже я узнала, что он – сын одного из папиных важных и нужных бизнес-партнёров. А сейчас он шёл в компании моего двоюродного брата. Они о чём-то громко спорили и смеялись. И его смех… Боже, это был не весёлый смех. Он был низким, немного насмешливым, полным какой-то тёмной, опасной силы. Он был одет в простые джинсы и чёрную футболку, которая обтягивала его сильное тело. Коротко стриженные тёмные волосы, резкие черты лица, волевой подбородок. Он не был красивым в том слащавом, журнальном смысле. Он был… настоящим. Живым. Хищным.

Брат помахал мне рукой, и они подошли. Он представил нас: «Рома, это моя мелкая сестра, Алика. Алика, это Роман. Мой друг».

СТОП!

Рома?

Я что ли?

Я встряхнул головой, пытаясь осознать прочитанное.

Вечер. Гости. Брат Алики… Алика.

Твою ж мать! Пусто.

Я чуть поковырялся в памяти, но так ничего путного не припомнив, вновь вернулся к чтению.

«Он протянул мне руку. Я подняла на него глаза. И утонула.

Его глаза были цвета мокрого асфальта. Тёмные, почти чёрные, без дна. И в них не было ни капли той снисходительной вежливости, с которой на меня смотрели все остальные взрослые. В них был холодный, оценивающий блеск. Он смотрел на меня секунду, может, две. Но за эти две секунды он, казалось, увидел всё. Всю мою неловкость, весь мой страх, всю мою тоску. А потом уголок его губ чуть дёрнулся в подобии усмешки, и он коротко кивнул.

– Приятно познакомиться, – бросил он, и его голос, глубокий и рокочущий, заставил что-то внутри меня оборваться и рухнуть вниз.

И всё. Он отвернулся и снова начал говорить с братом. Для него я перестала существовать в ту же секунду. А для меня в ту же секунду перестал существовать весь остальной мир. Остался только он. Его голос, его смех, его тёмные глаза.

Я пропала».

Я закрыл глаза, ещё раз пытаясь вытащить из памяти тот день.

Шестнадцатилетие Алики. Загородный клуб.

Чёрт, это было так давно.

Но, вроде как, я смутно начал припоминать какой-то пафосный приём, на который меня затащил её брат. Кажется, я тогда только-только закрыл свою первую крупную сделку и был на взводе, пьяный от успеха и адреналина. Весь вечер я провёл в компании каких-то нужных людей, которых мне подсовывал её брат, пытаясь выбить для себя очередной контракт. Я помню запах сигар. Помню скучные лица. Помню, как отчаянно хотел свалить оттуда к девчонке, которая ждала меня в городе.

Но её… Я совершенно не помнил её.

Я прокручивал в голове события того вечера, как старую киноплёнку, пытаясь найти в толпе безликих гостей её лицо. Ничего. Пустота. Для меня её в тот день просто не существовало. Она была частью интерьера. Мебелью. Бесцветным пятном на периферии моего зрения.

А для неё этот день стал точкой отсчёта. Началом её личного апокалипсиса.

Я рассмеялся. Тихо, беззвучно, сотрясаясь всем телом. Какая ирония. Какая злая, издевательская насмешка судьбы. Вся её жизнь, весь её мир перевернулся из-за встречи с человеком, который её даже не заметил.

Я встал, ноги затекли и неприятно гудели. Подошёл к разбитому бару, нашёл уцелевшую бутылку виски и плеснул на два пальца в стакан, чудом уцелевший в этом погроме. Жидкость обожгла горло, но не принесла облегчения. Я снова сел на пол, прислонившись спиной к холодной, поцарапанной стене, и перевернул страницу.

«Я начала следить за ним. Я знаю, как это звучит. Гадко. Унизительно. Как будто я какая-то маньячка. Но я ничего не могла с собой поделать. Он стал моим воздухом, моей одержимостью. Я узнала, где он живёт, в каком университете учится, в какой спортзал ходит. Я подкупила охранника в его жилом комплексе, чтобы он сообщал мне, когда Роман выходит и возвращается. Я «случайно» оказывалась в той же кофейне, где он завтракал. Я «случайно» ходила в тот же книжный магазин, что и он. Он никогда не обращал на меня внимания. Я была для него невидимкой. Но мне было достаточно просто дышать с ним одним воздухом. Видеть его. Чувствовать, что он рядом».

Маньячка.

Она сама написала это слово. И оно было единственно верным.

Я отложил дневник и потёр виски. Голова гудела. Так вот оно что. Все эти «случайные» встречи, которые я смутно припоминал уже после нашей свадьбы, когда она пыталась найти общие темы для разговора. «О, ты тоже любишь этот книжный? А я там часто бывала». «Помнишь ту кофейню на углу? У них был лучший в городе латте». Я списывал это на совпадения, на тесный мир, в котором мы вращались. А это была спланированная операция. Многолетняя, методичная, одержимая охота.

И жертвой в этой охоте был я.

А я-то считал себя хищником.

Я встал и подошёл к разбитому окну. Паутина трещин искажала мир за ним, превращая идеальный пейзаж с подстриженным газоном и голубым бассейном в картину сумасшедшего художника. Таким же треснувшим и искажённым теперь казался и мой мир. Моя жизнь.

Она не просто любила меня. Она была одержима мной. Она построила вокруг меня целый культ, возвела меня на пьедестал, сделала своим божеством. И ради того, чтобы быть рядом со своим богом, она была готова на всё. Даже выйти замуж за человека, который её презирал.

Я поднялся и подошёл к треснувшему окну. Моё отражение, раздробленное на десятки осколков, смотрело на меня. И я впервые за много лет увидел не гениального стратега, не короля этого города. Я увидел в этих осколках лицо слепого, самовлюблённого, неблагодарного ублюдка. Чудовища.

«У твоей жены был только один враг, зятёк. И он сейчас со мной разговаривает».

Слова Агерова, брошенные в день нашего первого разговора после её побега, теперь обрели свой истинный, чудовищный смысл.

Я стоял и смотрел на своё разбитое отражение, и впервые в жизни мне захотелось ударить не стену, не мебель, не кого-то другого. Мне захотелось ударить себя.

Я медленно вернулся к разбросанным тетрадям. Мои руки больше не дрожали. Брезгливое любопытство сменилось чем-то другим. Голодом. Отчаянной, всепоглощающей жаждой знать. Знать всё. Понять. Увидеть мир её глазами. Пройти весь этот путь вместе с ней, страница за страницей.

Это больше не было расследованием. Это больше не было поиском зацепок, чтобы спасти свою шкуру от гнева тестя.

Это стало покаянием.

Я поднял с пола тёмно-синюю тетрадь, с которой всё началось. Сел на пол, игнорируя осколки и пыль. В дверном проёме, я знал, не оборачиваясь, сидел Тихон. Её верный, молчаливый страж. И я чувствовал его тяжёлый, осуждающий взгляд.

Я открыл дневник.

Я перевернул страницу, и мир за пределами этих стен, за пределами этих исписанных её почерком страниц, окончательно перестал для меня существовать.

ГЛАВА 10

РОМАН

«Проект «Гранит». Конкурент – фирма Коршунова. Роман недооценивает его. Считает его неповоротливым динозавром, неспособным на резкие движения. Ошибка. Коршунов – удав. Он действует медленно, но неотвратимо. Он не атакует в лоб, он душит. Сейчас он через три подставные фирмы, зарегистрированные на Кипре на имена бывших одноклассников его сына, скупает мелкие пакеты акций «Гранита». Ещё неделя, и он соберёт блокирующий пакет. Роман узнает об этом, когда будет уже слишком поздно. Он потеряет всё. Я не могу этого допустить».

Строчки плыли перед глазами. Буквы, выведенные её аккуратным, почти каллиграфическим почерком, превращались в ядовитых насекомых, которые вползали мне в мозг и откладывали там свои личинки. Я сидел на полу, в эпицентре устроенного мной же урагана, и держал в руках серую, невзрачную тетрадь, которая была страшнее любого компромата, страшнее пистолета, приставленного к моему виску. Потому что она убивала не тело. Она методично, страница за страницей, уничтожала мою суть. То, кем я себя считал.

Проект «Гранит».

Память – жестокая, услужливая тварь. Она тут же подсунула мне картинку: я, стоящий перед советом директоров, пьяный от триумфа. Я только что размазал Коршунова по стенке. Уничтожил. Растоптал. За несколько часов до решающего голосования акционеров я получил анонимное письмо. В нём, как на блюдечке, была вся схема Коршунова. Имена, офшоры, даты переводов. И вишенка на торте – грязная история про его главного юриста, который оплачивал со счетов этих самых фирм услуги элитных эскортниц для нужных людей в министерстве. Я помню, как упивался своей гениальностью. Своим чутьём. Своей способностью видеть на три хода вперёд. Я был богом. Я был непобедим.