Сага о ночной Волчице
Том 1. Синий взгляд бездны
Глава 1. Пепел и Кровь
Дым от очага, пахнущий печеным хлебом и яблоневой ветошью, был самым сладким ароматом в мире. Анна прикрыла глаза, втягивая его, слушая привычную симфонию родной деревни Ольховый Кряж: ритмичные удары молота отца из кузни, мычание коров на выгоне, смех ребятишек, гоняющих по улице кур. Вечерний воздух был теплым и густым, как мед.
Она сидела на завалинке своего дома, оттачивая на точильном камне отцовский охотничий нож. Длинные темные волосы падали на плечи, а глаза, цвета летнего неба, щурились от заходящего солнца. Ей нравилось это простое занятие, монотонный скрежет стали, обещающий остроту и порядок.
– Эй, Анна! Прибери уже свою красоту с крыльца, а то парни сходят с ума, – прокричал сосед, проходя мимо с телегой сена.
– Пусть сходят, – улыбнулась она в ответ, не поднимая глаз. – Меньше дураков на дорогах будет.
Мир был прочным и понятным. Он состоял из труда, простых радостей и тихой, ничем не омраченной любви к этому уголку земли. Она была его частью. Дочерью кузнеца. Красой Ольхового Кряжа. Девушкой с добрым сердцем и ясным взглядом.
Первый крик пришел с запада, со стороны леса. Не человеческий крик, а визг, полный такой чужеродной боли, что у Анны похолодела кровь. Симфония деревни смолкла, сменившись настороженной тишиной. Потом залаяли собаки. Тревожно, почти истерично.
И тогда на деревню обрушилась ночь.
Не та, что приходит с закатом, мягкая и звездная, а живая, дышащая, злая тьма. Она выползла из-за деревьев плотной стеной, поглощая последние лучи солнца. В воздухе запахло гнилой листвой, могильным холодом и медью.
– К оружию! К оружию! – закричал кто-то, но его крик тут же оборвался, захлебнувшись булькающим звуком.
Анна вскочила на ноги, сжимая рукоять ножа. Из теней на улицу высыпали они. Фигуры в лохмотьях, с мертвенно-бледной кожей и горящими красными точками вместо глаз. Упыри. Они двигались с неестественной, дерганой скоростью.
Началась бойня.
Один из них впился зубами в горло ее соседа, того самого, что только что шутил с ней. Фонтан алой крови брызнул на засохшую землю. Другой схватил ребенка за ногу и с размаху ударил его о стену амбара. Хруст костей был оглушительно громким.
«Нет. Этого не может быть».
Анна побежала к кузне. «Отец!» В горле стоял ком. Вокруг царил ад. Она видела, как старика Петра распороли когтями, и его внутренности, серые и розовые, вывалились ему на ноги. Видела, как две твари разрывали на части молодую мать, не обращая внимания на ее мольбы. Воздух стал густым от запаха крови, смерти и испражнений.
Она ворвалась в кузню. Отец стоял с огромным кузнечным молотом, лицо его было искажено яростью и ужасом. Тело матери лежало у его ног, с вырванным горлом.
– Анна, беги! – проревел он.
Из-за горна вышел еще один упырь. Отец замахнулся молотом, но тварь была быстрее. Она уклончиво рванулась вперед и впилась ему в руку. Он закричал. Анна, не помня себя, бросилась вперед и всадила свой нож в спину чудовища. Сталь вошла по самую рукоять. Но упырь лишь обернулся, срывая с себя клинок, будто это была заноза. Его красные глаза уставились на нее.
И тут пространство в дверном проеме согнулось.
Вошел Он.
Высокий, в черных, струящихся как дым одеждах. Его лицо было бледным и прекрасным, как у резного ангела на надгробии, но в глазах стояла такая пустота, что Анне захотелось выть от ужаса. Колдун. Морвен.
Он медленно прошелся по кузне, его взгляд скользнул по мертвой матери, по отцу, исторгающему хрипы у нее на ногах, и наконец остановился на Анне.
– Грязь, – тихо произнес он, и его голос был похож на скрип надгробной плиты. Он махнул рукой, и упырь, атаковавший отца, отступил.
Морвен подошел к Анне вплотную. Холодным пальцем коснулся ее щеки. Она замерла, парализованная страхом и отвращением.
– Но в этой грязи… можно отыскать и совершенный сосуд, – задумчиво сказал он. В его глазах вспыхнул интерес, холодный и голодный. – Такая жизнь… такая сила… испорченная лишь этой никчемной человечностью. Я подарю тебе вечность. Ты станешь моим лучшим творением.
– Отстань от нее! – прохрипел отец, пытаясь подняться.
Морвен даже не посмотрел в его сторону. Просто щелкнул пальцами. Шея отца сломалась с громким, сухим хрустом. Его тело безвольно рухнуло.
У Анны не вырвалось ни звука. Весь мир сузился до бледного лица колдуна и чувства всепоглощающей, ледяной пустоты внутри.
– Нет… – это было все, что она смогла прошептать.
– О, да, – улыбнулся Морвен. Его улыбка была самой ужасной вещью, что она видела. – Прощай, девочка. Родись заново.
Его губы коснулись ее шеи. Но не для поцелуя.
Боль.
Адская, разрывающая все живое боль. И тогда, сквозь боль, она услышала его голос в своей голове:
«Добро пожаловать в вечность, дитя мое», – прозвучал его голос в ее сознании, но следом, словно сорвавшись, пронесся другой, полный одержимости и тоски шепот: «Никто больше не умрет… все станут совершенны… Преодолеем… хрупкость плоти…
Последнее, что она увидела, прежде чем сознание поглотила тьма, – это отражение своих широко открытых, полных ужаса глаз. И в их глубине уже мерцал тот самый, не принадлежащий ей, зловещий синий свет.
Глава 2. Первый Глоток Тьмы
Сознание вернулось к Анне не как пробуждение, а как медленное, мучительное всплытие со дна ледяного омута. Первым чувством стал запах. Едкий, сладковато-приторный аромат горелого мяса и пепла. Он заполнил ноздри, въелся в гортань, заставив ее закашляться. Но кашель прозвучал чужим, хриплым голосом.
Она лежала в том, что осталось от ее дома. Сгоревшие балки, подобные почерневшим костям, упирались в серое, задымленное небо. Пепел кружился в воздухе, ложась на ее кожу черным снегом. Руины кузни дымились по-прежнему.
Анна попыталась встать – и замерла, пораженная.
Ее тело… оно слушалось ее с невероятной, пугающей легкостью. Каждый мускул был напряжен, как тетива лука, под кожей пульсировала странная, холодная энергия. Она подняла руку перед лицом. Кожа, всегда смуглая от солнца и работы, была теперь мертвенно-бледной, почти фарфоровой, и сквозь нее проступала голубая паутина вен. Но не было ни царапины, ни ожога. Только сажа и засохшая грязь.
Она встала, не чувствуя ни усталости, ни боли в мышцах. Ее платье было изорвано в клочья, но тело под ним оставалось идеальным, как у мраморной статуи. Слишком идеальным. Бесчувственным.
«Отец… Мать…»
Она обернулась, и память ударила ее, как обухом. Тело отца лежало там, где упало, с неестественно вывернутой шеей. Лицо застыло в маске последнего ужаса и ярости. Мать… она видела часть ее платья из-под обломков.
Что-то горячее и живое рванулось изнутри, попытка слез, крика, отчаяния. Но ничего не вышло. Лишь сухой, короткий спазм в горле. Ее глаза оставались сухими. Как будто источник всех ее слез навсегда иссяк.
И тогда это пришло.
Сначала – просто странное першение в горле, легкая сухость. Потом – навязчивое, всепоглощающее желание. Жажда. Но не воды. Ее тело, ее нутро требовало чего-то иного.
Запах.
Поверх вони гари и смерти, сквозь нее, пробивался другой, дразнящий и невыносимо соблазнительный аромат. Медный, теплый, живой. Запах крови. Он витал над всей деревней, но самый сильный, самый свежий поток шел с центральной площади.
Ноги понесли ее сами, обходя груды тел и обломков с грациозной, хищной легкостью. Она не думала, не решала – она повиновалась зову плоти.
На площади, усыпанной трупами, шевелилась одна фигура. Человек. Не упырь. Он копошился над телом молодой девушки, с трудом стаскивая с ее пальца колечко. Мародер. Грязный, заросший, с тупой и жадной физиономией. Его рука была по локоть в крови – не его, чужой.
Запах этой крови ударил в Анну с новой силой. Во рту резко выделилась вязкая, странная на вкус слюна. Горло сжалось спазмом настоящего, физического голода. В висках застучало.
«Нет… – промелькнула слабая искра мысли. – Это человек… Я не могу…»
Но ее тело уже не слушало. Внутри все сжалось в тугой, болезненный комок голода. Разум помутнел, отступая перед древним, базовым инстинктом.
Мародер, наконец, сорвал кольцо, довольно хмыкнул и поднял голову. Увидел ее.
– Ого! – его глаза расширились от удивления и животного восторга. – А ты откуда взялась, кралечка? Привидение? Всех тут повырезали, а ты цела…
Он окинул ее грязным взглядом, оценивая фигуру, проступающую сквозь лохмотья платья.
– Молчи, не бойся, дядя с тобой поиграет, – он сделал шаг к ней, протягивая окровавленную руку.
В этот момент Анна увидела его горло. Она увидела не кожу, не щетину, а пульсирующую под ней артерию. Слышала, как по ней с каждым ударом сердца проходит густая, алая влага. Этот звук был громче всего на свете.
Инстинкт победил.
Она двинулась. Не побежала – исчезла с места и возникла перед ним в одно мгновение. Не магия, а скорость! Ее рука, тонкая и бледная, впилась в его грудь, отшвырнув его от тела девушки с такой силой, что он кубарем откатился по земле.
Он ахнул, пытаясь встать, его глаза округлились от непонимания и страха.
– Что ты… Ведьма! – прохрипел он.
Анна была уже над ним. Весь мир сузился до этого трепещущего, пахнущего потом и кровью комка плоти. Голод рвался наружу, сжигая последние остатки разума.
Она наклонилась. Ее губы прикоснулись к его грязной шее. Кожа. Пульсация. Запах.
Ее челюсти сжались с силой, которую она не могла в себе предположить. Раздался хруст, хлюпающий, мокрый звук. Во рту расплескалась теплота. Соленая, медная, невыразимо сладкая.
Первый глоток.
Он обжег горло, как самый крепкий напиток, и тут же разлился по всему телу жидким огнем. Эйфория. Мощь. Блаженство. Каждая клетка ее тела пела от насыщения. Она пила, глубоко и жадно, прижимая его тело к себе, пока его предсмертные хрипы не затихли, а судорожные толчки не прекратились.
Наконец, она оторвалась. Отшвырнула от себя бездыханное, побледневшее тело. Оно ударилось о землю с глухим стуком.
И только тогда к ней вернулось осознание.
Она смотрела на труп. На синевато-белое лицо с закатившимися глазами. На свою собственную руку, вымазанную в его крови. На капли алого, стекающие с ее подбородка.
Внутри все обрушилось. Эйфория сменилась леденящей, всепоглощающей волной отвращения. К нему. К себе. К этому сладкому, липкому вкусу во рту, который она теперь ненавидела и жаждала одновременно.
Ее желудок сжался в спазме. Она сгребла горсть пепла и земли, пытаясь стереть с губ эту гадость, это проклятие. Но вкус никуда не девался. Он был внутри. Часть ее.
«Что… что я натворила?»
Она снова посмотрела на тело мародера. Потом на тела невинных вокруг. И поняла страшную правду.
Она не стала лучше тех тварей, что уничтожили ее деревню. Она просто присоединилась к ним.
Она была монстром.
Глава 3. Проклятие Солнца
Отвращение было таким же всепоглощающим, как до этого голод. Анна сидела на корточках, дрожащими руками пытаясь стереть с губ и подбородка липкую, уже темнеющую кровь. Она скребла кожу ногтями, пока не проступила кровь – ее собственная, черная и вязкая, пахнущая медью и морозом. Этот запах снова заставил ее сглотнуть предательскую слюну.
«Я не могу оставаться здесь», – прошептала она себе, и ее голос прозвучал хрипло и чуждо. Она поднялась, ее тело, только что наполненное силой, теперь ощущалось тяжелым и грязным. Она должна была уйти. Скрыться. Отомстить? Сначала – просто выжить. Но как выжить тому, что она теперь такое?
Не глядя на тело мародера, она побрела прочь от площади, к уцелевшему на окраине сараю, где когда-то держали сено. Это было единственное укрытие, которое ее затуманенный разум мог придумать.
Сарай пах пылью, старым деревом и слабым, но все еще различимым ароматом скошенной травы. Этот знакомый, мирный запах вызвал в памяти такие простые и безвозвратно утраченные картины, что Анна сжала голову руками, пытаясь выдавить их из себя. Она забралась в самый темный угол, под грубую, колючую груду пустых мешков, и замерла, свернувшись калачиком.
Здесь, в тишине и темноте, до нее наконец начали доходить отголоски того, что произошло. Она была мертва. Ее родители мертвы. Ее дом – пепел. А она… она стала тем, чего боятся в ночных кошмарах. Пьющей кровь. Убийцей.
Но даже сквозь этот ужас, сквозь горе и отвращение, ее тело требовало покоя. Не сна – того небытия, что пришло после укуса Морвена. И сознание снова отступило, погрузив ее в безвидную пустоту.
Ее разбудил звук.
Не резкий, а нарастающий, как далекий гул. Голоса. Человеческие голоса.
Анна резко вскинула голову. Темнота в сарае все еще была непроглядной, но ее глаза видели в ней с пугающей четкостью. Каждую щель в досках, каждую пылинку в воздухе. Она прислушалась.
– …никто не выжил. Проклятые твари… все перерезали…
–Смотрите, это тело… высохшее, будто его пиявки облепили…
–Собирайте, что уцелело. И поживее. Здесь дух нечистый.
Выжившие. Те, кто успел спрятаться или смог убежать из деревни. Они вернулись хоронить своих мертвых. И они были здесь, совсем рядом.
И тут она это увидела.
Тонкая, ярко-золотая полоска света пробилась сквозь щель в стене сарая. Утренний луч. Он лег на земляной пол, такой живой и теплый, что у Анны снова сжалось горло – на этот раз от тоски. Она потянулась к нему рукой, движимая старой, человеческой памятью о тепле солнца на коже.
Ее пальцы коснулись света.
Боль.
Адская, обжигающая, насквозь прожигающая боль. Белая, как раскаленный металл. Раздался шипящий звук, и от ее пальцев потянулся едкий дымок. Кожа почернела и обуглилась за долю секунды.
Анна вскрикнула и отдернула руку, прижимая ее к груди. Ужас, холодный и окончательный, затопил ее. Она отползла глубже в тень, забилась в самый угол, не сводя глаз с той золотой полоски, что теперь казалась вратами в мир пыток.
Солнце. Оно было ей недоступно. Оно убивало ее.
Паника, острая и дикая, заставила ее сердце (оно все еще билось? она прислушалась – да, медленно, лениво, раз в несколько минут) сжаться. Она была в ловушке. Сарай не имел полноценной двери, только заслонку, которая не закрывала все проемы. С рассветом свет будет литься внутрь.
Она услышала шаги прямо за стеной. Голоса стали громче.
–Проверим сарай. Может, кто укрылся.
–Или мародеры.
Анна замерла. Они войдут. Или свет заполнит сарай, и она сгорит заживо.
«Погреб. Должен быть погреб», – пронеслось в голове. Отец когда-то показывал ей люк в полу, под мешками, куда складывали на зиму корнеплоды.
Она отшвырнула мешки, отдирая тяжелую, скрипящую деревянную крышку. Из отверстия пахнуло сыростью и землей. Без раздумий, она прыгнула вниз, в кромешную тьму, и захлопнула крышку над головой.
В тот же миг щель в стене сарая расширилась, превратившись в ослепительный поток утреннего солнца. Луч упал на то самое место, где она только что сидела. Пыль заиграла в его свете, такой невинной и прекрасной.
Сверху, сквозь щели в полу, доносились голоса.
–Никого. Только мышиное гнездо.
–Пошли. Здесь делать нечего.
Анна сидела на глиняном полу погреба, прижавшись спиной к холодной земляной стене. Она слышала каждый их шаг, каждое слово. Слышала, как они оплакивали погибших, как кляли нечисть, как называли ее, Анну, среди мертвых.
«Погибла… как и все… бедная девушка…»
Она закрыла глаза, но не могла заплакать. Только тихий, безумный смех, похожий на рыдания, вырвался из ее груди. Они хоронили ее. А она сидела здесь, под землей, в гробу из досок и земли, и слушала свою собственную панихиду.
Она была мертва для мира. И проклята для себя.
Сверху, сквозь щели в полу, доносились голоса.
–Никого. Только мышиное гнездо.
–Пошли. Здесь делать нечего.
Анна сидела на глиняном полу погреба, прижавшись спиной к холодной земляной стене. Она слышала каждый их шаг, каждое слово. Слышала, как они оплакивали погибших, как кляли нечисть, как называли ее, Анну, среди мертвых.
«Погибла… как и все… бедная девушка…»
Она закрыла глаза, но не могла заплакать. Только тихий, безумный смех, похожий на рыдания, вырвался из ее груди. Они хоронили ее. А она сидела здесь, под землей, в гробу из досок и земли, и слушала свою собственную панихиду.
Она была мертва для мира. И проклята для себя.
Глава 4. Синий Взгляд Бездны
В погребе не было ничего, кроме сырости, тьмы и тихого шороха многоножек в углу. Анна сидела, обхватив колени, и слушала, как наверху затихают голоса. Последние шаги, последний возглас, последний скрип телеги, увозящей мертвых. Наступила тишина, полная и безжизненная. Ее новое царство.
Сколько времени прошло? Часы? Сутки? Она не знала. Ее тело не чувствовало усталости, не требовало сна. Только одна потребность медленно, но неумолимо возвращалась, нарастая как прилив – та самая, медная и сладкая жажда. Она пыталась гнать эти мысли, но они возвращались, сопровождаемые живым воспоминанием о тепле, хлынувшем в горло, о вспышке силы после глотка.
«Нет. Я не буду. Больше никогда».
Чтобы отвлечься, она стала ощупывать стены погреба. Земля, корни, прохладные глиняные стенки. Ее пальцы, обожженные солнцем, все еще ныли, но черный, обугленный слой кожи уже слез, обнажив новую, такую же бледную и идеальную. Еще одно напоминание, что она не исцелилась – она просто заменила поврежденное.
В углу ее пальцы наткнулись на что-то холодное и гладкое. Металл. Она потянула на себя и вытащила небольшой, затуманенный и покрытый грязью осколок зеркала. Вероятно, выброшенного сюда много лет назад.
Она хотела отшвырнуть его, но остановилась. Страх и любопытство вступили в немую борьбу. Кто она теперь? Что с ней сделал Морвен?
Собрав всю волю, она медленно поднесла осколок к лицу.
Сначала она увидела лишь грязь и паутину трещин. Потом черты начали проступать сквозь них. Это было ее лицо. Такое же, как прежде: высокие скулы, прямой нос, темные брови, полные губы. Но все было иначе. Кожа, лишенная румянца, казалась высеченной из белого мрамора. Черты заострились, стали жестче, словно выточенными резцом. Красота осталась, но теперь она была холодной, отчужденной и опасной, как узор на лезвии ножа.
Она водила осколком, рассматривая себя. Волосы, все такие же густые и темные, казались более черными на фоне мертвенной бледности. И тогда ее взгляд упал на глаза.
Голубые. Все те же. Цвет летнего неба над Ольховым Кряжом. Но в них не было ни жизни, ни тепла. Лишь плоская, бездонная пустота, как у озера, скованного льдом.
И в этот момент жажда, которую она пыталась подавить, снова поднялась из глубины, сжав горло судорогой. Воспоминание о крови мародера, о ее вкусе, вспыхнуло в сознании с болезненной яркостью. Ее тело напряглось, инстинкт требовал насыщения.
И тогда это случилось.
Без всякой команды с ее стороны, радужная оболочка ее глаз не просто стала ярче – она насытилась неестественным синим цветом, как полярное сияние в миниатюре. Этот цвет был живым, пульсирующим.
Анна застыла, завороженная и ужасающаяся. Это свечение было прямым отражением ее вампирской сути, ее голода, ее ярости. Оно было красивым и отталкивающим одновременно.
Она попыталась усилием воли погасить этот свет. «Уйди. Прекрати». Но чем сильнее она боролась с жаждой, тем ярче горели ее глаза, будто бросая вызов ее сопротивлению. Они были маяком ее монструозности.
С отвращением она швырнула осколок зеркала в противоположную стену. Он разбился с тихим звоном на еще более мелкие частицы.
Но образ уже был выжжен в ее памяти. Ее новое лицо. И эти синие, светящиеся очи, ставшие окном в ту тьму, что поселилась внутри нее.
Она поняла. Это не просто изменение. Это маркер. Индикатор ее силы и ее падения. Когда она голодна, когда она в ярости, когда ее темная природа вырывается наружу – мир будет видеть это по ее глазам.
Она снова сжала голову руками, но теперь уже не в горе, а в ярости. Ярости на Морвена, на свою судьбу, на себя.
«Хорошо, – прошептала она в кромешную тьму погреба, и ее голос прозвучал чуждо и твердо. – Хорошо. Если это мое проклятие, то пусть оно станет и моим оружием. Пусть они видят его. Пусть они боятся».
Ее глаза, все еще светящиеся синим адским огнем, уставились в темноту. Теперь у нее была цель. Не просто выжить. Найти его. Колдуна. И заставить его ответить за то, во что он ее превратил.
И первым шагом было научиться управлять этим голодом. Или… подчиниться ему на своих условиях.
Глава 5. Диета Изобилия
Голод стал ее вторым сердцем. Он бился в висках, пульсировал в сжатых кулаках, шептал навязчивые мысли на языке запахов. Сырость погреба пахла теперь не землей, а тысячей упущенных возможностей. Каждый крошечный грызун, пробегавший по углу, был искушением – маленьким, ничтожным, но таким живым.
«Нет. Я не чудовище. Я не буду кормиться людьми», – эта мантра стала ее щитом. Но щит трещал по швам. Животные. Лес полон животных. Это будет компромисс. Диета изобилия, как она с горькой иронией назвала это в уме.
Следующей ночью, когда последний отблеск солнца угас, превратив небо в бархатный черный полог, она выбралась из своего подземного убежища. Лес встретил ее шелестом листьев и криками ночных птиц. И для ее новых чувств это был оглушительный, почти невыносимый хор жизни.
Она слышала, как червь роется в земле на глубине ладони. Чувствовала запах лисьего логова за полмили. Видела в темноте так же ясно, как когда-то при ярком солнце. Каждый звук, каждый запах бил в ее сознание, вызывая приступы слюноотделения и заставляя клыки ныть и удлиняться.
И тогда она учуяла Его.
Сильный, травянистый, дикий запах. Олень. Самец. Он пасся на опушке, не более чем в сотне шагов от нее. Сердце (или то, что теперь выполняло его функцию) учащенно забилось. Вот он. Решение.
«Аккуратно, – приказала она себе. – Просто… возьму его. Как охотник».
Она двинулась, и ее новая скорость все еще поражала ее. Она не бежала – она скользила между деревьями, как тень, не производя ни звука. Земля под ногами казалась упругой, отталкивающей, каждое движение было наполнено грацией и мощью дикой кошки.
Олень поднял голову, насторожив уши. Он что-то почуял. Но было уже поздно.
Анна оказалась в двух шагах от него. Он был великолепен. Мощный, с большими темными глазами, в которых отразилась ее собственная бледная фигура. В них она увидела не страх, а вопрос.
И в этот миг голод, сдерживаемый так долго, вырвался на свободу.
Он не просто захотел крови. Он захотел убийства. Разрушения. Выплеска этой ярости, что копилась в ней с момента пробуждения.
Ее разум помутнел. Синий свет залил зрение, превратив мир в аквамариновый кошмар. Она не думала. Она действовала.
С рыком, который не принадлежал ни одному известному ей зверю, она прыгнула.
Ее руки, тонкие и изящные, впились в могучее тело оленя с силой, ломающей кости. Раздался оглушительный, влажный хруст. Позвоночник? Ребра? Она не знала. Она не контролировала себя.
Она рвала. Когтями, которые она и не подозревала у себя, она разрывала плотную шкуру и мышечную ткань. Теплая кровь хлестнула ей в лицо, обжигая кожу. Ее не рвало. Ее тело ликовало.
Она погрузила лицо в зияющую рану, впиваясь в плоть, в сухожилия. Вкус был не таким, как у человека. Более диким, терпким, менее сладким. Но это была кровь. Это была жизнь. И ее тело жадно впитывало ее, требуя все больше и больше.
Когда первоначальный приступ ярости прошел, она оторвалась, тяжело дыша. Картина, открывшаяся ей, заставила содрогнуться даже ее очерствевшую душу.
От великолепного животного осталась окровавленная масса. Ребра торчали наружу, как сломанные весла. Внутренности, синие и багровые, были разбросаны по траве. Голова лежала отдельно, оторванная одним неконтролируемым движением. В воздухе стояла густая вонь крови и содержимого кишечника.
Анна отползла от этого месива, вытирая лицо рукой. Рука стала красной и липкой. Кровь зверя утоляла жажду, да, но не давала того опьяняющего насыщения, что человеческая. Это была просто еда. Бездушное топливо.
И вместе с физическим насыщением пришло осознание.
Она посмотрела на свои руки, испачканные в крови и кусочках плоти. На эту бойню, которую она устроила.
«Я не чудовище?» – мысль прозвучала с леденящей ясностью.
Она пыталась быть охотником. Но стала мясником.
Она хотела сохранить человечность. Но доказала лишь свою принадлежность к другому, хищному миру.
Голод утих. Но на его месте осталась пустота, куда более страшная. Пустота от осознания, что контроль – это иллюзия. Что внутри нее живет зверь, и в следующий раз усмирить его будет еще сложнее.
Она поднялась, ее платье было пропитано кровью. Она повернулась спиной к останкам оленя и медленно зашагала прочь, вглубь леса.
«Людей… нет. Только отбросы. Только те, кто этого заслуживает».
Это был не моральный выбор. Это был единственный выход. Чтобы не стать тем, на кого она сейчас была похожа. Обезумевшим зверем, пожирающим все на своем пути.
Глава 6. Кодекс Охотника
Голод был теперь ее вечным спутником. Тихим, настойчивым, сверлящим мозг. Дичь, которую она ловила в лесу, лишь притупляла остроту, оставляя после себя металлический привкус и чувство глубокой, животной неудовлетворенности. Ее тело требовало большего. Того, что она дала себе слово никогда не касаться.
Но слово, данное себе в тишине погреба, трещало по швам под давлением инстинкта.
Именно в таком состоянии, на грани срыва, она наткнулась на них. Запах дыма, жареного мяса и немытых тел донесся до нее за несколько сот метров. И под ним – сладкий, пьянящий аромат человеческой крови. Но не чистой. Испорченной. Пахнущей страхом, жестокостью и вином.
Она подкралась к опушке, скрывшись за частоколом вековых елей. На лесной поляне горел костер. Вокруг него сидели шестеро мужчин. Не крестьян и не путников. Бандиты. Их одежда была грязной и рваной, лица – обветренными и жестокими. Оружие – зазубренное, в засохшей крови – было разбросано рядом.
А посреди них, привязанный к дереву, сидел старик. Лицо его было избито в кровавое месиво, одежда порвана.
– Ну что, старый хрыч, – сипло говорил один, вертя в руках окровавленный нож. – Где спрятал деньги? Дочь твою мы уже нашли… жаль, долго не продержалась. Может, хоть ты будешь умнее?
Старик что-то прошептал, молитву или проклятие. Бандит со смехом плюнул ему в лицо.
Анна замерла. Голод в ней взревел, почуяв легкую добычу и оправдание. Ее моральный кодекс, такой хрупкий, нашел свою лазейку.
Они не люди, – пронеслось в ее голове, и мысль прозвучала с облегчением. Они – мусор. Они – болезнь. А я.… я становлюсь лекарством.
Это была не правда. Это была сделка с собственной совестью. И она ее с готовностью приняла.
Ее губы растянулись в улыбке, лишенной всякой теплоты. Оскал. Синий свет вспыхнул в ее глазах, заливая мир холодным, безжалостным сиянием. Страх, который она должна была чувствовать, сменился леденящей яростью и.… предвкушением.
Она не стала скрывать свой подход. Вышла из тени деревьев на свет костра, ее бледная фигура в окровавленном платье должна была выглядеть призраком.
Бандиты замерли, уставившись на нее. Тот, что с ножом, медленно поднялся.
–Ого! Лесная невеста вышла погулять? – он осклабился, оглядывая своих товарищей. – Иди к нам, красотка, погреем…
Он не успел договорить.
Анна двинулась. Не бегом. Исчезла с места и возникла перед ним. Ее рука, словно клинок, пронзила его грудь, прошла сквозь мышцы и ребра, и вышла со спины, сжимая в пальцах его еще трепещущее, теплое сердце. Он успел издать лишь короткий, удивленный вздох, прежде чем его глаза остекленели.
Она отшвырнула окровавленный комок в сторону, и тело бандита рухнуло на землю.
Наступила секунда ошеломленной тишины. Потом все завертелось.
С криками ужаса и ярости остальные пятеро схватили оружие. Один, самый крупный, с секирой, бросился на нее с воплем. Анна не стала уворачиваться. Она встретила его атаку, поймав древко секиры голой рукой и с легкостью вырвав его из его рук. Дерево треснуло. Прежде чем он успел опомниться, ее пальцы впились в его горло и сомкнулись. Хруст. Он захрипел, захлебываясь собственной кровью, и упал.
Она наслаждалась. Каждым их криком. Каждым всплеском страха, который она чувствовала кожей. Это была не просто охота. Это был катарсис.
Двое кинулись на нее с двух сторон. Она провернулась на пятке, ее рука описала дугу, и ее когти рассекли горло одному, а потом второму. Фонтаны алой крови оросили траву. Они упали, дергаясь в предсмертных судорогах.
Четвертый, более трусливый, бросился бежать. Анна позволила ему отбежать на два десятка шагов, наслаждаясь его паникой. Потом сорвала с плеча одного из мертвецов лук, натянула тетиву (с такой силой, что дерево затрещало) и выпустила самодельную стрелу. Та пробила беглеца насквозь, пригвоздив его тело к стволу сосны.
Остался последний. Молодой, почти мальчик, с перекошенным от ужаса лицом. Он упал на колени.
–Нет… пожалуйста… я.… я всего лишь…
Она оказалась перед ним, присела на корточки. Ее синие, светящиеся глаза впились в его перепуганные зрачки.
–Всего лишь что? – ее голос был шепотом, полным ледяной насмешки. – Помогал мучить стариков и девушек? Всего лишь?
Она провела окровавленным пальцем по его щеке.
–Не бойся. Твоя грязь смоется с землей.
Ее рука впилась в его волосы, запрокинув голову. Она видела, как в его глазах отражаются ее синие огни – последнее, что он видел в этой жизни. Потом ее клыки вонзились в его шею.
Это было иначе, чем с мародером. Тогда это был неконтролируемый порыв. Теперь – это был акт воли. Осознанный выбор. И от этого глоток его горячей, испуганной крови был в тысячу раз слаще. Она пила долго, пока его тело не стало легким и холодным, а ее собственное не наполнилось ликующей, темной силой.
Она отпустила его, и он безжизненно рухнул.
Тишина. Лишь потрескивание костра. Анна подошла к старику. Он смотрел на нее с благоговейным ужасом, не в силах вымолвить ни слова. Она взглянула на веревки, связывавшие его, и просто провела по ним когтем. Пеньковые жгуты разлетелись, как гнилые нитки.
Она не сказала ему ни слова. Просто повернулась и медленно зашагала прочь с поляны, оставляя за собой шесть трупов, лужи крови и старца, который будет рассказывать историю о демоне-спасителе до конца своих дней.
Анна остановилась на краю леса, обернулась. Ее взгляд скользнул по бойне. Ни капли сожаления. Только холодное удовлетворение.
Вот мой кодекс, – подумала она, чувствуя, как сила пульсирует в ее жилах. Я не убиваю людей. Я выношу мусор.
И впервые с момента пробуждения ее улыбка не была ни саркастичной, ни ехидной. Она была голодной. И очень, очень довольной.
Глава 7. Маска Сарказма
Она шла прочь от поляны, оставляя за собой запах крови и паленого мяса. Сила, горячая и темная, переполняла ее. Каждый мускул был напружинен, каждый нерв пел. Она чувствовала себя не просто сытой – она чувствовала себя… живой. И в этом была ужасающая ирония.
Когда адреналин и первобытная ярость начали отступать, на их место пришло другое. Тихая, пронзительная нота, которую она узнавала. Боль. Не физическая – та была давно забыта. Боль от потери. От воспоминаний. От осознания, что она только что наслаждалась убийством.
«Ах, какие мы нежные, – тут же прозвучал в ее голове новый, едкий голос. – Упиваешься силой, а потом рыдаешь над пеплом? Как скучно. Как по-человечески».
Анна остановилась, опершись рукой о ствол старого дуба. Его кора была шершавой и реальной. Она вонзила в нее когти, чувствуя, как дерево крошится под ее пальцами.
«Я не рыдаю», – мысленно парировала она.
«Нет? А что это за червяк тоски пытается извиваться у тебя внутри? – продолжал внутренний насмешник. – Папочка бы не одобрил. Его милая, добрая дочка, разрывающая людей на части. Хотя… кто его знает. Может, втайне он гордился бы? В нашем мире доброта – это роскошь, которую могут позволить себе лишь те, у кого есть сильные стены и острый меч. А у нас, моя дорогая, нет ни того, ни другого. Только когти и голод».
Она выдернула руку из дерева, смахнув щепки. Этот голос… он был неприятным, циничным, но в его яде была своя правда. Это был идеальный щит. Если она будет думать, как жертва, как несчастная девушка, с которой случилось ужасное, она сойдет с ума. Если же она примет это, превратит в оружие, в броню…
«Хорошо, – прошептала она, и ее губы изогнулись в улыбку, не имеющую ничего общего с радостью. – Посмотрим на вещи трезво. Ты – монстр. Красивый, смертоносный и бессмертный. У тебя есть сверхсила, чтобы вершить… что? Добро? Зло? Какая разница? Справедливость. Это звучит лучше. Более оправдано».
Она посмотрела на свои руки, уже чистые – она вытерла их о мох, с неожиданной для себя брезгливостью.
«Ты питаешься кровью. Отлично. Мир полон отбросов, чья кровь только портит их грешные тела. Ты делаешь им одолжение, очищая мир. Ты – санитар леса. Только в роли санитара – острая бритва».
Мысль заставила ее тихо рассмеяться. Звук был хриплым, но уже не чужим.
«Солнце жжет. Прекрасно. Кто в здравом уме вообще любит это слепое, жаркое светило? Оно сушит кожу, заставляет потеть и привлекает мух. Ночь… вот истинная стихия. Элегантная, таинственная, честная».
Она снова двинулась в путь, ее походка стала другой – более плавной, уверенной, с оттенком вызывающей небрежности. Маска сарказма и цинизма прирастала к ее лицу, становясь новой кожей. Под ней все еще шевелилось что-то ранимое, но она давила это безжалостно.
«И последнее, – заключила она свой внутренний диалог, глядя на восходящую луну. – Ты одинока. Все боятся тебя, либо хотят убить. Идеальные условия. Привязанности – это слабость. Любовь – яд. А у меня и так достаточно токсинов в крови».
Она шла, и ее тень, длинная и острая, тянулась за ней по лесной тропе. Она больше не была Анной, дочерью кузнеца из Ольхового Кряжа. Она становилась кем-то другим. Кем-то, кто может пережить эту вечность, не сломавшись. Кем-то опасным. Саркастичным. Сексуальным. Циничным.
«Да, – окончательно решила она, переступая через валежник с грацией пантеры. – Так гораздо, гораздо интереснее».
Глава 8. Тень Колдуна
Она нашла убежище в пещере, скрытой завесой папоротников и свисающих корней. Внутри было сухо, прохладно и пахло старой пылью и камнем. Идеальная берлога для зверя. Для нее.
Сила, почерпнутая из бандитов, все еще горела в ее жилах, как хорошее вино. Она сидела, прислонившись к стене, и наблюдала, как луна заливает серебристым светом вход в пещеру. Ей не нужно было спать, но ее разум погружался в странное, медитативное состояние, где мысли текли свободно, а воспоминания всплывали с пугающей четкостью.
И тогда, из этого полумрака, проступило Его лицо.
Не как смутный образ кошмара, а с фотографической точностью. Бледное, как у трупа, с высокими скулами и тонкими, насмешливо изогнутыми губами. Глаза – две черные дыры, в которых тонул свет и надежда. Колдун. Морвен.
«Добро пожаловать в вечность, дитя мое».
Его голос прозвучал в ее сознании так же ясно, как в тот роковой миг. Он не просто убил ее. Он осквернил. Превратил в орудие, в пародию на саму себя. Он отнял все: семью, дом, человечность, саму возможность плакать.
Ярость, внезапная и всепоглощающая, вскипела в ней. Она вскочила на ноги, ее пальцы впились в каменную стену, оставляя глубокие борозды. Синий свет вспыхнул в ее глазах.
«Морвен, – его имя вырвалось у нее сквозь стиснутые зубы, звуча как плевок. – Морвен!»
Она начала метаться по ограниченному пространству пещеры, как дикая кошка в клетке. Ее тело, такое сильное и быстрое, было бесполезно против призрака из ее памяти.
Он где-то там. Дышит. Ходит. Творит то же самое с другими. Пока я здесь охочусь на шелупонь, он строит из себя бога на костях таких же, как я.
Мысль обожгла ее, как раскаленное железо. Ее охота, ее «кодекс» – все это было просто игрой. Пока она упражнялась в морали, истинное чудовище, породившее ее, оставалось безнаказанным.
«Нет, – прошипела она, останавливаясь. Ее грудь вздымалась, хотя дыхание было ей не нужно. Это был просто рефлекс ярости. – Нет, это не может продолжаться».
Она подошла к входу в пещеру, раздвинула папоротники и посмотрела на звезды. Где-то под этим же небом он находился. Возможно, в замке, уставленном черепами. Возможно, в другом селении, творя очередной акт бессмысленной жестокости.
Ее существование обрело форму. Раньше она была просто выживающим монстром. Теперь у нее появилась цель. Навязчивая, пожирающая идея.
Месть.
Это было не просто желание убить. Это было стремление стереть его. Заставить его почувствовать хотя бы тень того ужаса и боли, которые он принес ей и сотням других. Вырвать у него его вечность и растоптать ее перед его черными глазами.
«Хорошо, колдун, – ее голос был тихим и обманчиво спокойным. – Ты сделал из меня оружие. Что ж, посмотрим, насколько хорошо ты подготовлен к тому, чтобы быть мишенью».
Она повернулась и снова вошла в пещеру. Ее движения стали собранными, целеустремленными. Она подошла к тому месту, где спала, и подняла с земли единственную вещь, которую взяла с собой из прошлой жизни – заточенный охотничий нож отца. Лезвие было бессмысленным против упырей и колдунов, но оно было символом. Якорем.
Засунув его за пояс, она в последний раз окинула взглядом свое временное убежище. Здесь не было ничего, что могло бы ее удержать. Только пепел воспоминаний.
Она вышла из пещеры и, не оглядываясь, зашагала прочь от леса, что скрывал руины Ольхового Кряжа. Она не знала, куда идет. Но она знала, кого ищет.
Ее путь лежал в неизвестность, навстречу теням, слухам и обещанию кровавой расплаты. Тень колдуна легла на ее душу, и теперь она будет следовать за ней, куда бы та ни вела.
«Ищи меня, Морвен, – подумала она, и на ее лице застыла та самая, холодная и опасная улыбка. – Теперь это я буду охотиться на тебя».
Глава 9. Ночная Странница
Первые лучи восходящего солнца заставили ее укрыться в чащобе, словно удар хлыста. Даже отраженный, рассеянный свет лесной утренней зари вызывал на коже жгучее покалывание. Анна нашла глубокую промоину под вывернутыми корнями векового бука, куда не проникал дневной свет, и замерла в анабиозе, похожем на смерть. Ее сознание угасло, не оставив и снов.
Ее разбудила ночь. Полная, безлунная, бархатная тьма, ставшая ее новой стихией. Она выползла из своего укрытия, отряхивая с платья сухие листья и землю. В воздухе витал новый запах – дым очагов, запах скота и людей. Много людей.
Деревня Глуховье раскинулась в долине внизу. Несколько десятков деревянных домов, мельница на речке и, что самое главное, таверна «У Пьяного Вепря», из трубы которой валил густой дым. Окна светились тусклым желтым светом – для ее глаз, привыкших к кромешной тьме, они сияли, как маяки.
«Начинаем», – подумала она без всякого энтузиазма.
Она обошла деревню по краю леса, выискивая уединенное место. На самой окраине, на задах кладбища, стояла полуразрушенная часовня, а рядом – старая мельница. Колесо давно сгнило и застыло, сама постройка кренилась набок, словно устала от жизни. Идеально.
Она проскользнула внутрь через широкую щель в стене. Внутри пахло плесенью, пылью и слабым, давно выветрившимся ароматом зерна. Мышиный писк тут же затих, почуяв новый, опасный запах. Анна забралась на чердак, под самую крышу, где в груде старых мешков можно было устроить нечто вроде логова. Отсюда, через щели в кровле, был виден весь Глуховье и дорога к нему.
Когда последние огни в домах погасли, и деревня погрузилась в сон, она вышла из своего укрытия. Она не надеялась найти след Морвена здесь, в этой глуши. Но шепоты… шепоты иногда разносят ветер очень далеко.
Таверна «У Пьяного Вепря» еще не закрылась. Из-за закопченных стекол доносился хриплый смех и гул голосов. Анна выбрала тень под огромным старым вязом напротив входа. Она слилась с ней, став неотличимой от ствола, лишь два призрачных синих огонька мерцали в глубине, если бы кто-то посмотрел очень внимательно.
И она слушала.
Ее слух, обостренный до сверхъестественной остроты, выхватывал из общего гама отдельные слова, обрывки фраз.
«…и говорят, опять стадо коров перерезали… не волки, нет… зверь какой-то, говорит Гаврила, следы невидные…»
«…а у них в Кузьмино мост рухнул, ночью, ни с того ни с сего… колдовство, не иначе…»
«…налоги опять повышают… если так пойдет, зимой с голоду помрем…»
Бессмыслица. Деревенские суеверия и бытовые жалобы. Ничего о колдуне. Ничего о армии тьмы. Разочарование начало подкрадываться к ней, холодное и липкое.
И тогда ее ухо уловило другой разговор. Тихий, на грани шепота, за углом таверны, где двое мужчин курили трубочки.
«…не просто твари, слышал я.… у них знаки. На плащах вышиты. Глаз в треугольнике».
«Молчи, дурак! Мало ли что…»
«Да я никому… Но Степан с того света, из-под Ольхового, говорил, перед смертью… там у колдуна того, Морвена, такова метка была…»
Морвен.
Имя прозвучало как удар грома в тишине ее разума. Синий свет в ее глазах вспыхнул ярче. Она вся превратилась в слух.
«…а тут теперь по всему краю эти шайки рыщут… словно ищут что-то. Или кого-то».
«Нам бы своих волков извести… Ладно, пойдем, пиво стынет».
Шаги затихли. Анна осталась в тени, переваривая услышанное. «Глаз в треугольнике». Метка. Шайки, рыщущие по краю. Ищут что-то? Или кого-то?
Возможно, ее.
Уголек надежды тлел в груди. След был старым, призрачным, но он был. Она смотрела на темные окна деревни, на свою старую мельницу, и впервые за многие ночи ее саркастичная улыбка не была совсем уж фальшивой.
Охота началась. И первая дичь – не люди, а информация. И она знала, где ее искать. В шепотах пьяных мужиков, в страхах старух, в ночных кошмарах детей. Она будет собирать их все, по крупицам, пока не сложит дорогу к его порогу.
Глава 10. Незримый Защитник
Следующие несколько ночей Анна провела, слившись с тенями Глуховья. Она стала призраком, шепотом, мимолетным холодным дуновением за спиной у тех, кто решался засидеться в таверне допоздна. Ее сверхъестественный слух выхватывал все новые детали.
Староста деревни, Глеб, был не просто сборщиком податей. Он был паразитом, высасывающим последние соки из и без того бедствующей деревни. Он прикарманивал средства, собранные на ремонт моста, обложил непосильным налогом вдов и сирот, а тех, кто жаловался, его двое прихвостней – братья Кузьмичи – жестоко избивали. Люди боялись его пуще лесного зверя.
Именно братья Кузьмичи, сидя в таверне, проболтались о том, что на следующую ночь Глеб собирается забрать у вдовы Марины ее единственную корову – последний источник пропитания для нее и троих детей. Причину они придумали стандартную – неуплата налога.
«Идеально», – подумала Анна, и ее губы тронула ледяная улыбка. «Свинья, окруженная мусором. Санитару есть над чем поработать».
Она не испытывала благородного порыва. Это была холодная расчетливость. Такие, как Глеб, разлагали все на своем пути. Они были той самой гнилью, что мешала деревне выжить. Убрав его, она не просто совершала акт «справедливости». Она очищала территорию. И, возможно, сеяла семена легенды, которая рано или поздно достигнет ушей Морвена.
В ту ночь, когда Глеб и братья Кузьмичи, похаживая и посмеиваясь, направились к хлеву вдовы Марины, Анна уже ждала их.
Она выбрала местом засады узкий проулок между двумя амбарами, через который они должны были возвращаться обратно, таща свою «добычу». Луна скрылась за тучами, и тьма была абсолютной. Для всех, кроме нее.
Она слышала их приближение: тяжелое, пьяное дыхание Глеба, грубый смех братьев, испуганное мычание коровы.
–Тащи, не отставай! – сипел Глеб. – Завтра сдеру с нее тройную цену, будет знать, как подати не платить!
Они вошли в проулок. Анна сошла со стены, с которой сливалась до этого, и встала перед ними, перекрыв выход. Ее бледное лицо и сияющие в темноте синие глаза были единственными светящимися точками в кромешной тьме.
Смех братьев замер.
–Чего за… – начал один из Кузьмичей.
Он не успел договорить. Анна двинулась. Не для того, чтобы убить сразу. Для того, чтобы насладиться.
Она пронеслась мимо них, как вихрь. Ее рука мелькнула, и один из братьев, Петр, громко вскрикнул, хватая себя за лицо. Из-под его пальцев хлестнула темная жидкость. Она не разрезала ему горло – она вырвала ему язык.
Глеб отшатнулся, издавая мычащий звук ужаса. Второй брат, Федор, с диким воплем выхватил топор и замахнулся. Анна поймала его руку в воздухе и сжала. Кости запястья затрещали, превратившись в месиво. Топор с грохотом упал на землю. Прежде чем он успел вскрикнуть, ее вторая рука впилась ему в горло, но не разорвала его, а сдавила, перекрывая дыхание. Он затрепыхался, как рыба на берегу, его лицо начало синеть.
Глеб, обернувшись, попытался бежать. Анна позволила ему сделать три шага. Потом бросила в его спину окровавленный топор Федора. Орудие вонзилось в его позвоночник с глухим, влажным звуком. Глеб рухнул на землю, парализованный, с хриплым стоном.
Все это заняло несколько секунд.
Анна подошла к Глебу. Он лежал, не в силах пошевелиться, его глаза были полны слепого, животного ужаса. Она наклонилась над ним, ее синие глаза горели в дюйме от его лица.
–Слышишь, свинья? – прошептала она, и ее голос был сладок, как яд. – Твоя грязь залила эту деревню. Пора сделать уборку.
Ее рука опустилась ему на грудь. Пальцы впились в плоть, пронзили ребра. Он забился в последней, беззвучной агонии. Она сжала его еще трепещущее сердце и вырвала его из грудины с мокрым, отрывистым звуком.
Она поднялась, держа в руке этот окровавленный комок. Федор, все еще синеющий от удушья, смотрел на нее, застыв в предсмертном ужасе. Она бросила ему сердце Глеба прямо в лицо.
–Держи. Твоя доля.
Потом она развернулась и подошла к Петру, который, истекая кровью, полз по земле. Она просто наступила ему на шею. Хруст прозвучал оглушительно громко в ночной тишине.
Тишина. Лишь предсмертные хрипы Федора и испуганное мычание коровы, привязанной неподалеку.
Анна оглядела свою работу. Три трупа. Лужи крови. Воздух гудел от запаха смерти и испражнений. Она подошла к Глебу и, используя его же кровь, нарисовала на стене амбара большой, грубый знак – след волка. Послание. Предупреждение.
Она отпустила корову, шлепнув ее по крупу, и та помчалась прочь, обратно к хлеву вдовы Марины.
На следующее утро деревня проснулась от криков. Ужас, смятение, а потом… тихая, сдержанная радость. Шепотки передавались из уст в уста: «Ночная Волчица. Это она. Она наказывает злых».
Анна, прячась на своем чердаке и слушая эти шепоты, чувствовала не гордость, а холодное удовлетворение. Один мусорный бак опустошен. Деревня вздохнула свободнее. А ее легенда сделала первый, робкий шаг в мир.
Она свернулась калачиком в своем гнезде из мешков, прижав колени к подбородку. Голод был утолен. Цель – на шаг ближе.
«Продолжайте шептаться, люди, – думала она, закрывая глаза. – Складывайте свою легенду. Чем громче вы будете шептать, тем скорее он услышит».
Глава 11. Шепот в Темноте
Слух о расправе над старостой Глебом разнесся по Глуховью быстрее весеннего паводка. Анна, притаившаяся на своем чердаке, слышала все. Страх, смешанный с надеждой. Недоумение. И это имя – «Ночная Волчица». Его произносили шепотом, с благоговейным ужасом. Оно начало обрастать легендами еще до того, как она покинула это место.
Она слушала и чувствовала странное удовлетворение. Не гордость – ее тщеславие умерло вместе с человечностью. Скорее, холодное подтверждение правильности выбранного пути. Она стала силой. Невидимым регулятором в мире, где официальная власть была либо слаба, либо прогнила.
Но Глуховье было лишь первой остановкой. След Морвена, тот самый «Глаз в треугольнике», вел дальше. Она двинулась на юг, от деревни к деревне, всегда оставаясь в тени, всегда селясь на заброшенных мельницах, в старых часовнях или просто в глубине леса.
В одной деревне, у подножия холмов, она услышала в таверне разговоры о стае волков, которая стала нападать не только на скот, но и на людей. Охотники возвращались ни с чем, а то и вовсе не возвращались. В воздухе витал запах страха.
Анна отправилась в лес. Ее обостренные чувства без труда вывели ее на логово – пещеру, от которой пахло кровью и звериной яростью. Волков было штук десять. Большие, тощие, с безумными голодающими глазами.
Она могла бы просто перебить их. Устроить кровавую баню. Но это было бы слишком заметно. Слишком… монструозно. Вместо этого она выбрала иной путь.
Когда стая вышла на ночную охоту, она последовала за ней. Она двигалась бесшумно, как призрак, обгоняя их и заходя со стороны деревни. Когда первые волки оказались на опушке, Анна внезапно возникла перед ними, сбросив с себя все ограничения.
Ее синие глаза вспыхнули, как звезды, освещая ее оскаленное лицо и длинные клыки. От нее исходила аура чистой, древней хищности, против которой их волчья природа была жалким подобием. Она издала низкий, рычащий звук, который не принадлежал ни одному зверю этого мира – он шел из самой преисподней, полный угрозы и абсолютного превосходства.
Волки завыли от ужаса. Их боевой дух был сломлен в одно мгновение. Они поджали хвосты и бросились прочь, вглубь леса, подальше от этого демонического существа. Анна преследовала их несколько километров, гоня, как стадо испуганных овец, пока они не убежали так далеко, что запах деревни больше не достигал их ноздрей.
На следующее утро охотники с изумлением обнаружили, что волки бесследно исчезли. Снова зашептались: «Это Волчица. Она прогнала их. Она повелевает зверями».
В другой раз, проходя мимо небольшого городка, ее слух уловил отчаянные мольбы из-за высокой стены богатого дома. Плач ребенка и монотонные голоса, распевающие чуждые гимны. Запах – сладкий и гнилостный, как увядшие цветы на могиле. Запах темной магии.
Она проникла внутрь, бесшумно перебравшись через стену. В подвале трое мужчин в серых плащах с вышитым глазом в треугольнике готовили ритуал. Маленький мальчик, привязанный к алтарю, замер в немом ужасе.
Увидев ее, культисты остолбенели. Один из них выхватил кинжал.
–Посланница Тьмы! – воскликнул он с искаженным от фанатизма лицом.
Он ошибался. Она была не посланницей. Она была карой.
Бой был коротким и молчаливым. Она не дала им издать ни звука. Разорвала глотку первому, прежде чем тот успел опустить кинжал. Второму сломала шею одним резким движением руки. Третьего, пытавшегося читать заклинание, пригвоздила к стене обломком ритуального жертвенного кинжала, пронзив ему рот и выйдя в затылке.
Она освободила мальчика. Он смотрел на нее широко раскрытыми глазами, не в силах вымолвить ни слова. Она не сказала ничего. Просто указала на дверь. Когда он побежал, то остановился на пороге, обернулся. Его глазенки, полные слез, встретились с ее синим взглядом.
–Спасибо, темная леди, – прошептал он и пулей вылетел на улицу.
Слова, тихие как шелест листьев, обожгли ее сильнее, чем святая вода. Она застыла, и впервые за долгое время что-то острое и теплое кольнуло в груди, там, где когда-то билось сердце.
Наутро городок гудел. Исчезновение ребенка и его чудесное спасение. Трое мертвых незнакомцев в подвале с странными знаками. И снова шепот: «Ночная Волчица. Она его спасла! Но почему? Кто она?»
Анна шла по проселочной дороге, слушая, как шепот превращается в эхо, а эхо – в легенду. Она не была героем. Она была силой природы. Стихийным бедствием для грешников и тайным благословением для немногих достойных.
«Продолжайте, – думала она, глядя на звезды. – Шепчите. Бойтесь. Удивляйтесь. Ваша путаница – мое лучшее укрытие. А ваши страхи… мой компас».
Легенда о Ночной Волчице росла, и каждая новая история была кирпичиком в дороге, ведущей к одному-единственному человеку. И она с холодной уверенностью знала – рано или поздно он обратит на нее внимание.
Глава 12. Охотник
Дым в таверне «Горгулья» был настолько густым, что его можно было резать ножом. Он смешивался с запахом дешевого пива, немытых тел и жареной свинины. Но Дорн не обращал на это внимания. Его внимание было сосредоточено на карте, разложенной на столе, и на тревожных донесениях, пришпиленных к ее углам грубым охотничьим кинжалом.
Его имя было Дорн. Просто Дорн. Фамилия, как и большая часть прошлого, канула в лету вместе с дымом сожженной усадьбы и криками его семьи. То, что осталось, было орудием. Орудием возмездия.
Ему было сложно дать возраст. Где-то между тридцатью и сорока. Его лицо было изборождено шрамами – один, длинный и белый, пересекал левую бровь и спускался к щеке, подарок вурдалака. Другой, в виде звезды, красовался на подбородке – память о встрече с упырем. Его волосы, темные и короткие, уже тронула седина на висках. Глаза, цвета старого железа, смотрели на мир с холодной, неумолимой ясностью.
Одет он был в простеганный дубленый дублет, на котором тускло поблескивали зашитые между слоями кожи серебряные нити. Через плечо был перекинут толстый кожаный ремень с набором осиновых кольев разного калибра. На другом боку висела тяжелая, без всяких украшений, палица с серебряными накладками. За спиной угадывались очертания арбалета, а на груди, поверх дублета, висели десятки амулетов и реликвий: серебряные символы богов, мешочки с освященной солью, засохшие соцветия чертополоха, закаленные в святой воде.
Он был охотником. И его добычей была нечисть. Всякая.
Хозяин таверны, толстый и потный мужчина, почти бегом подошел к его столу, сжимая в руках глиняный кувшин.
–Господин Дорн, – залебезил он. – Вам еще эля? От лучшего бочонка, клянусь!
Дорн даже не взглянул на него.
–Отстань.
Его голос был низким и хриплым, словно камни перетирались у него в глотке. Хозяин отскочил, как ошпаренный.
В этот момент дверь в таверну распахнулась, и внутрь вошел человек в дорожном плаще с гербом местного градоправителя. Он оглядел зал и, заметив Дорна, направился к нему.
– Охотник Дорн? – спросил он, снимая капюшон. – Меня прислал господин Фольмар. У него к вам дело.
Дорн медленно поднял на него взгляд.
–Говори.
– Есть… проблема. В наших краях завелся некий дух. Призрак. Его называют Ночной Волчицей.
Дорн хмыкнул, возвращаясь к карте.
–Призраки не оставляют трупы, обугленные солнцем, и не выпивают кровь у бандитов. Потрудитесь точнее.
Гонец помялся.
–Да… вы правы. Это вампир. Сильный и хитрый. Он действует в наших землях уже несколько недель. Убил старосту в Глуховье, разогнал волчью стаю у Подгорья, уничтожил троих… подозрительных личностей в Каменном Перевале.
– И? – Дорн безразлично переложил одну из записок. – Мир стал чище. Зачем мне вмешиваться?
– Господин Фольмар считает, что эта тварь становится угрозой! – голос гонца дрогнул. – Она непредсказуема. Сегодня убивает бандитов, а завтра… Люди боятся. Шепчутся. Она подрывает устои! И она слишком жестока. Тела… месиво. Это не просто убийство, это… зверство.
Дорн наконец оторвался от карты. Его стальные глаза впились в гонца.
–Зверство – это когда упыри разрывают на части детей на глазах у родителей. А то, что вы описываете… похоже на правосудие. Жестокое, но эффективное.
– Ее нужно остановить! – настаивал гонец, доставая из-за пазухи туго набитый кошель и кладя его на стол с глухим стуком. – Господин Фольмар щедро заплатит. И предоставит все необходимое.
Дорн помолчал, его пальцы барабанили по рукояти кинжаля. Наконец, он взял кошель, взвесил его на ладони и сунул за пояс.
–Хорошо. Я найду эту «Волчицу». И разберусь, что она такое.
Гонец кивнул и, не мешкая, ретировался.
Дорн снова остался один. Он взял одну из записок – отчет о расправе над старостой Глебом. «…сердце вырвано через грудину… спина переломана… знак на стене…»
Охотник откинулся на спинку стула, его лицо оставалось каменным. Вампир с кодексом чести? Бывало ли такое? Возможно, это лишь уловка, хитрость старой, умной твари, чтобы усыпить бдительность. А может… может, это нечто новое. Нечто, что не вписывалось в его черно-белую картину мира, где вся нежить была воплощением зла, подлежащим уничтожению.
Он собрал свои бумаги, встал и вышел из таверны, не оставив ни гроша на оплату. Его работа была слишком важна, чтобы тратиться на мелочи.
На улице он вдохнул холодный ночной воздух. Где-то там, в этой тьме, бродила его новая цель. Красивая брюнетка с голубыми глазами, обращенная в монстра. Ночная Волчица.
«Хорошо, тварь, – подумал Дорн, поправляя ремень с кольями. – Поиграем в кошки-мышки. Посмотрим, насколько твой «кодекс» спасет тебя от серебра и осины».
Глава 13. Первый След
Луна, бледная и холодная, освещала Глуховье, когда Дорн вошел в деревню. Его шаги были тяжелыми и мерными, словно отбивали такт похоронного марша. Серебряные амулеты на его груди тихо позванивали при каждом движении. Он не нуждался в факеле – его глаза, привыкшие к ночным дорогам и темным углам, хорошо видели в сумраке.
Он шел прямо к тому месту, которое описали в отчете – узкому проулку между амбарами на задворках кладбища. Воздух здесь все еще был густым и сладковатым, несмотря на прошедшие дни. Запах смерти выветривается не так быстро.
Дорн остановился на входе в проулок, его стальные глаза медленно скользили по деталям. Он не видел кровавых луж – их давно впитала земля. Но он видел другое. Темные, почти черные пятна на стенах и на земле. Брызги, достигшие высоты его пояса. Следы когтей – не звериных, а скорее человеческих, но слишком глубоких и резких – на деревянной стене амбара.
«Сила…», – мелькнуло у него в голове. Не обычная упыриная сила, а что-то большее.
Он двинулся дальше, внутрь. Его взгляд упал на большой, нарисованный запекшейся кровью знак на стене. След волка. Дорн нахмурился. Он видел этот символ раньше. На обугленных руинах деревень, стертых с лица земли ордами Морвена. На плащах его фанатиков-культистов. Что делала вампирша, обращенная этим же колдуном, с его символом? Это было послание? Вызов?
Дорн присел на корточки, изучая землю. «Серебро… почему оно работает? Не просто аллергия, как думают простаки», – мысли текли привычным, аналитическим руслом, отстраненно от ужаса вокруг. «Оно прерывает поток магии, что держит их вместе, заставляет энергию истекать. А осина… осина впитывает эту магию, как губка, иссушая изнутри. Не просто дерево – проводник и поглотитель». Он механически потрогал один из осиновых кольев на своем поясе. Оружие – это не только сталь, но и знание.
Он мысленно восстановил картину, как делал это бесчисленное количество раз. Трое нападающих. Одна… цель. Цель двигалась с невероятной скоростью. Первая жертва – тот, чей язык был вырван. Быстрая, калечащая атака, чтобы посеять панику. Потом – второй, с раздробленной рукой. Обезоруживание. И главная цель – староста. Ему нанесли удар в спину, чтобы обездвижить, а потом… потом вырвали сердце.
Дорн встал и подошел к тому месту, где нашли тело Глеба. Он представил это: могучий удар, ломающий позвоночник. Падение. И потом… финальная расправа. Не просто убийство. Актерство. Сообщение.
«Жестоко, – холодно констатировал он сам себе. – Но целенаправленно».
Он вышел из проулка и направился к таверне. Было поздно, но несколько завсегдатаев еще сидели внутри. Когда он вошел, разговоры смолкли. Все знали, кто он и зачем здесь.
Дорн подошел к стойке.
–Эль, – бросил он хозяину, и тот тут же налил ему полную кружку.
Охотник повернулся к залу, оперся локтями о стойку.
«—Староста Глеб», – произнес он громко, и его голос прокатился по таверне. – Каким он был?
Воцарилась неловкая тишина. Наконец, один из стариков, сидевший в углу, прокашлялся.
–Кто его знает, господин… Человек как человек.
– Он был сволочью, – резко сказал другой, более молодой, с перевязанной рукой. – Забрал у моей матери последнюю курицу. Избил меня, когда я попытался вступиться. Все его боялись.
По залу прошел одобрительный гул.
–А братья Кузьмичи были его псами, – добавила женщина, разливавшая пиво. – Твари редкостные. Мир без них стал светлее.
Дорн медленно отхлебнул эля, его лицо не выражало никаких эмоций. Он слышал не только слова, но и тон. Не было скорби по убитым. Было облегчение. Даже радость.
«Она убрала мусор, – подумал Дорн, ставя кружку на стойку. – Целенаправленно и эффективно. Не слепая ярость нежити, а.… выборочная чистка».
Это не укладывалось в его картину мира. Вампиры – это хищники. Они убивают по необходимости, по голоду, иногда по прихоти. Но не по моральным принципам. Это было ново. И новое – всегда опасно.
Он бросил на стойку монету и вышел из таверны. Ночь встретила его холодным дыханием. Он стоял посреди деревни, глядя на темные окна домов.
«Кто ты, Ночная Волчица? – спрашивал он себя. – Орудие хаоса или… судьбы? И что опаснее для этого мира?»
Впервые за долгие годы у него не было готового ответа. Он лишь знал, что должен найти ее. Не только потому, что ему заплатили. А потому, что она была загадкой. А загадки в его ремесле имели обыкновение взрываться в лицо.
Глава 14. Игра в Кошки-Мышки
Старая мельница на отшибе Глуховья стояла как немой свидетель. Дорн приближался к ней с подветренной стороны, его движения были плавными и экономичными, словно у волка на охоте. Он не просто шел – он читал историю, написанную на земле.
Его глаза, привыкшие замечать невидимое, сразу уловили отсутствие пыли на пороге. Кто-то регулярно входил и выходил. Но не через дверь. Его взгляд скользнул вверх, к щели под самой крышей, где несколько досок отходили друг от друга. Доступ, недоступный для обычного человека.
Он обошел мельницу по кругу. Ни следов на земле, ни обломков, ни мусора. Чистота. Слишком чисто для заброшенного места. И запах… Слабый, едва уловимый, но он был. Морозная свежесть, смешанная с медным привкусом старой крови и чем-то еще… чем-то цветочным. Духи? Нет. Просто естественный аромат ее кожи, не испорченный потом и человеческими выделениями.
Дорн остановился, втягивая воздух. Он чувствовал ее. Не видел, не слышал, но его охотничье нутро чуяло присутствие нежити. Оно было свежим и.… бдительным.
«Ты здесь, тварь. Чувствуешь меня?» – подумал он, не двигаясь с места.
Анна замерла в тени под самой крышей, в своем гнезде из мешков. Ее глаза, привыкшие к темноте, видели его так же ясно, как если бы он стоял под лучами полуденного солнца. Высокий, широкоплечий, весь в шрамах и оружии. Амулеты на его груди слабо поблескивали в лунном свете, пробивавшемся через щели. Серебро. Она чувствовала его мерзкую, обжигающую ауру даже на расстоянии.
Он был не похож на деревенских стражников или наемников. В его движениях была смертоносная грация, знакомая ей по самой себе. Охотник. Настоящий.
И он был на ее территории.
Уголок ее губ дрогнул в насмешливую улыбку. «Ну что же, посмотрим, на что ты способен, двуногий пес».
Она наблюдала, как он изучает ее убежище. Методично, тщательно. Он не просто смотрел – он видел. Он заметил отсутствие пыли, нащупал ее запах. Он был хорош. Опасен.
Внутри нее что-то встрепенулось. Не страх. Азарт. Первая настоящая угроза с тех пор, как она проснулась в этом новом теле. Она сжала пальцы, чувствуя, как под кожей закипает сила. Ее глаза, должно быть, вспыхнули синим – она ощущала их тепло.
«Ищешь меня, охотник? – мысленно прошептала она, следя за каждым его шагом. – Ты нашел. Но уверен ли ты, что готов к тому, что найдешь?»
Она могла бы напасть сейчас. Соскользнуть с крыши, как тень, и вонзить клыки в его шею, пока он изучает землю. Быстро. Бесшумно. Эффективно.
Но это было бы скучно. И.… несправедливо? С какой стати она вообще думала о справедливости по отношению к тому, кто пришел ее убить?
Потому что он был первым, кто представлял интерес. Первым достойным противником. И потому что его смерть, быстрая и незаметная, не принесла бы ей никакой выгоды. Мертвый охотник – всего лишь труп. А живой… живой мог стать источником информации. Или развлечения.
Дорн поднял голову и уставился прямо в ту точку под крышей, где она пряталась. Он не мог ее видеть, но чувствовал ее взгляд. Кожу на его затылке защекотало.
«Смотришь, да? – мысленно бросил он вызов. – Хорошо. Значит, ты умна. И уверена в себе. Это первая ошибка».
Он сделал вид, что потерял интерес к мельнице, и медленно, не торопясь, повернулся спиной. Каждый мускул его тела был напряжен, ожидая удара в спину. Он давал ей шанс. Изучал ее.
Но атаки не последовало. Лишь ощущение тяжелого, насмешливого взгляда, впившегося ему в спину.
«Интересно, – подумал Дорн, отходя прочь. – Ты не нападаешь. Почему? Потому что я не угроза? Или потому что я.… не цель?»
Он уходил, оставляя мельницу позади, но чувствовал, что невидимая нить между ними натянута до предела. Охота только началась. И он больше не был уверен, кто в ней охотник, а кто – добыча.
Анна наблюдала, как его фигура растворяется в ночи. Ее улыбка стала шире, откровеннее. В ней играла темная, хищная радость.
«Беги, охотничек, – думала она, медленно облизывая клыки. – Составляй свои планы. Готовь свои серебряные игрушки. Наша игра только начинается. И я еще не решила, по каким правилам мы будем играть».
Она откинулась на свои мешки, сложив руки под головой. Впервые за многие ночи ей не было скучно. Появился новый элемент в ее существовании. Охотник по имени Дорн.
И она с нетерпением ждала их следующей встречи.
Глава 15. Шепот на Ветру
Дорн покинул Глуховье с тяжелым чувством. Мельница была логовом, но логовом пустым. Она его почуяла и ушла. Умная. Осторожная. Это усложняло задачу, но делало ее интереснее.
Он двинулся по следу, вернее, по тому, что он считал следом – цепочке странных происшествий и жестоких, но избирательных убийств, которые вели на юг. Он проверял каждую заброшенную хижину, каждый старый сарай на своем пути. И каждый раз находил лишь эхо ее присутствия: тусклый запах мороза и крови, который уже успевал выветриться.
Она всегда была на шаг впереди.
После нескольких дней бесплодных поисков он решил устроить засаду. Он нашел идеальное место – заброшенную сторожевую башню на холме, откуда открывался вид на дорогу и ближайшую деревушку. Если она где-то рядом, рано или поздно она появится здесь.
Ночь была тихой и безлунной. Дорн устроился на каменном полу второго яруса башни, завернувшись в плащ, чтобы скрыть тепло своего тела и запах. Он не двигался, слившись с камнями, его дыхание было медленным и ровным. Только глаза, приученные к темноте, постоянно сканировали окрестности.
Прошло несколько часов. Ни звука, кроме криков ночных птиц и шелеста листьев на ветру. И тогда его охотничье чутье, тот самый внутренний колокол, что предупреждал об опасности, зазвенел тихо, но настойчиво. Его затылок заныл.
Кто-то наблюдал за ним.
Он не шелохнулся, лишь его пальцы медленно сомкнулись на рукояти серебряного кинжала. Он вслушивался в тишину, пытаясь определить источник. Сверху? Снизу? Снаружи?
Ничего. Лишь ощущение тяжелого, невидимого взгляда.
И тогда это случилось.
Легкое, как дуновение, теплое дыхание коснулось его уха. И голос. Низкий, хрипловатый, полный сладкой, смертоносной насмешки.
«Ищешь меня, охотник?»
Дорн дернулся так резко, что чуть не ударился головой о стену. Он рванулся на ноги, выхватывая кинжал и описывая им вокруг себя ослепительную серебряную дугу. Но он резал лишь воздух.
В башне никого не было.
Сердце его бешено колотилось, кровь стучала в висках. Он стоял, тяжело дыша, сжимая в потной ладони рукоять кинжала. Он был абсолютно один. Но запах… тот самый, цветочный и ледяной, все еще витал в воздухе, словно призрак.
Это не было галлюцинацией. Она была здесь. Она подошла к нему вплотную, пока он, опытнейший охотник, сидел в засаде. Она подошла так близко, что прошептала ему на ухо. И исчезла, не оставив и следа.
Унижение и ярость закипели в нем. Его обвели вокруг пальца. Сыграли с ним, как с щенком. Он был не охотником в этой игре. Он был мышью, которую кошка решила помучить перед смертью.
«Выходи, тварь!» – проревел он в пустоту, и его голос гулко отозвался от каменных стен. «Покажись лицом к лицу!»
В ответ его призыв встретила лишь насмешливая тишина. И шепот ветра в амбразурах, который теперь казался ее тихим, довольным смехом.
Дорн в ярости спустился вниз и вышел из башни. Он стоял на холодном ночном ветру, и по спине у него бежали мурашки. Впервые за долгие годы он почувствовал не просто опасность, а нечто большее – леденящий душу трепет перед тем, что превосходило его понимание.