Зов из бездны

Глава первая. Шепот в тишине

Алексей Волков считал океан своим вторым домом. Вернее, не домом – храмом. Местом безмолвной, величественной силы, где царят иные законы, где время течет иначе, а границы человеческого «я» размываются под безразличным взглядом вечности. Он не плавал в океане; он погружался в него, как входят в святилище – с трепетом и уважением. Его тело, закованное в неопрен и титан, становилось всего лишь оболочкой, сосудом для сознания, которое парило в синеве, касаясь тайн, недоступных тем, кто остался наверху, в мире солнца и ветра.

Но даже в храме есть свои темные алтари, свои запретные склепы. И сегодняшнее погружение вело его именно туда.

«Посейдон», грузовое судно средних размеров, затонувшее три года назад во время внезапного шторма неподалеку от Камчатских островов, лежало на глубине девяносто метров. Это была не запредельная, но серьезная глубина, царство холода, синих сумерек и нарастающего давления, которое сжимало не только тело, но и мысли, делая их тяжелыми, обрывочными.

Спуск был подобен медленному угасанию дня. Яркий солнечный свет, пробивавшийся сквозь толщу воды, постепенно сдавался, сменяясь лазурью, затем индиго, и, наконец, мутной синевой, в которой уже едва угадывались отсветы поверхности. Алексей контролировал дыхание – ровные, экономные вдохи и выдохи, эхо которых оглушительно грохотало в тишине его регулятора. Пузыри выдыхаемого воздуха серебристыми гроздьями устремлялись вверх, к тому миру, который с каждой секундой становился все более призрачным и далеким.

Взгляд его, привыкший к полумраку, выхватывал из темноты проплывающие тени – стайку серебристых сайр, одинокую медузу, похожую на призрачный пульсирующий колокол. Но его сознание было уже там, внизу, где по данным эхолота покоился «Посейдон». Это был заказ – страховой компании потребовалась визуальная оценка состояния корпуса, фотографии и, если получится, попытка установить причину катастрофы. Официальная версия – шторм. Но ходили слухи о перегрузе, о неисправной технике. Алексей был не судьей, а лишь глазами тех, кто остался наверху.

И вот, наконец, дно. Вернее, не само дно, а его преддверие. Песчаный склон, усеянный темными валунами, уходил в непроглядную черноту бездны. И на этом склоне, словно раненый левиафан, лежал «Посейдон».

Остов судна был огромен. Ржавые борта, поросшие бахромой усоногих раков и мшанок, вздымались из мрака. Мачты, когда-то гордо устремленные в небо, теперь были сломаны и неестественно выгнуты, оплетенные длинными, похожими на волосы, водорослями. Надстройка мостика зияла черными провалами иллюминаторов – слепыми глазами мертвого исполина. От всего сооружения веяло холодом, тишиной и невероятной, всепоглощающей скорбью.

Алексей сделал паузу, завис в нескольких метрах от корпуса, давая себе время привыкнуть к виду. Он всегда испытывал странную смесь волнения и печали, приближаясь к затонувшему кораблю. Это были подводные катакомбы, мавзолеи, хранящие мгновение своей гибели. Здесь время остановилось, и каждый предмет, каждая деталь была памятником тому, что произошло.

– Базе от Волкова. Я на месте. Обхожу корпус с левого борта, – его голос, искаженный передатчиком, прозвучал странно громко в наушниках, нарушая торжественную тишину.

– Принято, Алексей. Держи связь. Погода наверху начинает портиться, ветер усиливается. У тебя в запасе около часа, – отозвался голос Марины, его напарницы, остававшейся на судне обеспечения.

– Понял. Приступаю.

Он плавно двинулся вдоль борта, мощный фонарь в его руке вырывал из мрака фрагменты ржавого металла, облезлой краски, гирлянды ракушек. Рыбы-санитары, мелкие груперы и окуни, лениво расступались перед ним, не выражая особого интереса к нелепому гостю в пузырящемся скафандре.

Алексей работал методично, автоматически. Камера на его шлеме фиксировала общий план, а в руках он держал более мощный аппарат для детальной съемки. Трещины у ватерлинии, состояние винта, пробоина в носовой части… Он комментировал все в микрофон, его голос был ровным, профессиональным. Но внутри что-то начало шевелиться, крошечная заноза беспокойства.

Тишина. Не та благоговейная, наполненная жизнью тишина океана, к которой он привык. Здесь она была иной. Глухой. Давящей. Мертвой. Даже рыбы держались поодаль, как будто это место было отмечено невидимой печатью. Вода, плотная и холодная, казалось, впитывала каждый звук, каждое движение, превращая их в ничто.

Он подплыл к зияющему провалу в корпусе – огромной рваной ране, оставленной, скорее всего, ударом о скалу. Это был его вход. Внутренности корабля всегда были самой опасной и самой мрачной частью работы. Лабиринты коридоров, заваленные обломками каюты, постоянный риск запутаться или повредить снаряжение.

– Захожу внутрь, – сообщил он Марине.

– Осторожнее, Леша. Видимость ноль.

Он не ответил, лишь кивнул сам себе, словно убеждая. Плавками ласт он переступил через порог из скрученного металла и оказался внутри.

Свет фонаря, такой мощный снаружи, здесь казался жалкой свечкой, борющейся с всепоглощающим мраком. Он выхватывал из тьмы обрывки прошлого: перекошенную дверь каюты, упавшую с полки и застывшую в невесомости книгу, страницы которой срослись в единый белесый ком, ботинок, одиноко лежащий на полу. Вода была мутной, взвесь органики и ржавчины колыхалась в луче света, создавая призрачную, постоянно движущуюся завесу.

Алексей медленно продвигался вперед, ориентируясь по схеме судна, которую изучил до мелочей. Его цель был трюм №2, тот самый, который, по мнению экспертов, мог быть перегружен. Каждый его движение отзывался глухим стуком по металлическим стенкам, и этот звук, казалось, не распространялся, а тут же глох, поглощаемый непроглядной тьмой и толщей воды.

Именно тогда он впервые это услышал.

Сначала это было едва уловимо. Не звук, а скорее его отголосок, вибрация, прошедшая сквозь воду и корпус корабля, отозвавшаяся в его костях. Низкочастотный гул, такой тихий, что его можно было принять за шум в собственной крови, за пульсацию аппаратуры.

Алексей замер, перестав дышать. Он прислушался. Гул не повторился. Лишь привычное оглушительное биение собственного сердца в ушах и ровный шипящий звук регулятора.

– Марина, ты что-нибудь слышишь? – спросил он, стараясь, чтобы голос не дрожал.

– Тебя? Пока все четко. Помех нет. А что?

– Ничего. Показалось.

Он сделал усилие над собой, заставил легкие снова работать, и поплыл дальше, глубже в утробу корабля. Но семя тревоги было уже посеяно.

Коридор сужался, ведя к переборке, ведущей в трюм. Дверь в ней была полуоткрыта, зажатая каким-то ящиком. Пришлось протискиваться боком. В этот момент, когда его тело на мгновение застряло между холодными металлическими стенами, гул повторился. Теперь он был отчетливее. Это не был скрежет металла или шум течения. Это было что-то органическое, живое. Что-то огромное. Словно где-то в непроглядной тьме за пределами корабля, в самой бездне, вздохнуло нечто невообразимых размеров.

По спине Алексея пробежали мурашки. Он резко дернулся, проскочил в проем и оказался в трюме.

Пространство было огромным, подобным соборному залу. Остовы каких-то станков, закрепленные на полу, тянулись к потолку, словно черные деревья мертвого леса. Свет фонаря терялся в его глубине, не в силах достичь противоположной стены. И здесь, в этой гигантской подводной пещере, тишина была еще гнетущее.

Он принялся за работу, стараясь не думать о гуле. Снимал крепления, состояние переборок, искал признаки деформации. И все время чувствовал себя на чьей-то ладони. Крошечным, уязвимым. За ним наблюдали. Не глазами, ибо глаз здесь не было, а чем-то иным. Сама тьма, казалось, обрела сознание и следила за его жалкими попытками что-то понять.

Алексей подплыл к одной из колонн, поддерживавших палубу. И тут его фонарь выхватил из мрака нечто, что заставило его кровь похолодеть.

На металлической поверхности, на высоте примерно его роста, кто-то что-то нарисовал. Вернее, не нарисовал, а выцарапал. Свежие царапины блестели на фоне старой ржавчины. Это был странный, извилистый символ, напоминающий то ли спираль, то ли свернувшуюся в клубок змею, из центра которой расходились лучи-щупальца. Он не был похож ни на граффити, ни на какие-либо известные ему морские обозначения. Символ был большим, почти метра в диаметре, и исполнен с какой-то одержимой, безумной точностью.

Кто? И когда? Водолазы, обследовавшие корабль сразу после крушения, ничего подобного не сообщали. Да и царапины выглядели слишком свежими. Они не успели покрыться налетом, обрасти ракушками.

Он протянул руку, чтобы прикоснуться к странному изображению, но в последний момент остановился. По его пальцам вновь пробежала та самая вибрация, только теперь она была сильнее и отчетливее. И вместе с ней в его сознании, миную уши, прозвучал… зов.

Не звук. Не слово. Это был импульс. Чистая, нефильтрованная информация, вколоченная прямо в мозг. Она не имела слов, но ее смысл был кристально ясен, как ледяная вода. Она была одновременно и притягательной, и ужасающей. Она звала. Звала вниз. В темноту. В холод. В бездну.

Это был зов домой.

Алексей отпрянул так резко, что ударился спиной о какой-то ящик. Пузыри воздуха вырвались из его регулятора судорожным облаком. Сердце бешено колотилось, глотая остатки дыхательной смеси.

– Что случилось? Алексей! Ты в порядке? – в наушниках тревожно зазвучал голос Марины.

Он не мог ответить. Он не мог дышать. Паника, черная и липкая, поднялась из глубин его собственного существа, с которой он не сталкивался никогда. Он был профессионалом, он проходил через аварийные ситуации, через течения и встречи с акулами. Но это было нечто иное. Это был страх, идущий извне рационального, из самой древней, рептильной части его мозга.

– Я… Я здесь. Все в порядке, – наконец выдохнул он, заставляя себя сделать глубокий, успокаивающий вдох. – Просто зацепился. Выдвигаюсь наверх. Задание выполнено.

– Понял. Поднимайся. Жду.

Он не стал больше смотреть на зловещий символ. Развернулся и поплыл назад, к выходу, двигаясь быстрее, чем следовало, почти бешено работая ластами. Ему нужно было выбраться. Наверх. К свету. К воздуху. Прочь от этой давящей тьмы и этого безмолвного зова.

Он вылетел из пролома в корпусе, как пробка, не оглядываясь на мертвый корабль, и устремился вверх, вдоль якорного каната. Синий мрак вокруг него казался теперь не храмом, а тюрьмой. Каждая тень таила в себе угрозу. Ему повсюду чудились движения на границе видимости – огромные, плавные, уходящие в темноту.

Подъем занял вечность. Декомпрессионные остановки, необходимые, чтобы избежать кессонной болезни, стали для него пыткой. Он висел в синей пустоте, беззащитный, и чувствовал, как тот зов, тот импульс, не исчез, а лишь притих, затаился где-то в глубине его сознания, как невысказанное слово. Он смотрел вниз, в уходящую в черноту бездну, и ему казалось, что оттуда на него смотрели в ответ. Что-то древнее, холодное и бесконечно одинокое.

Когда он наконец вынырнул, его встретил серый, ветреный день и хлесткие брызги волн. Марина и двое матросов помогли ему подняться на борт, снять тяжелые баллоны.

– Ну как там, в гостях у Нептуна? – пошутила Марина, но шутка не достигла цели. Она посмотрела на его бледное, напряженное лицо, на дрожащие руки. – Леша? С тобой все в порядке? Ты как будто видел привидение.

Алексей снял маску, и холодный воздух обжег его кожу.

– Хуже, – прошептал он, глядя на воду, которая казалась ему теперь не синей, а черной, как чернила. – Гораздо хуже.

Он не стал рассказывать о гуле. О символе. О том зове. Что он скажет? «Мне показалось, что бездна со мной заговорила»? Его бы просто отстранили от работы, списав на азотный наркоз или галлюцинации от переутомления.

Он молча прошел в каюту, чувствуя на себе озабоченный взгляд Марины. Ему нужно было прийти в себя. Выпить кофе. Забыть.

Но забыть не получалось. Даже когда судно легло на обратный курс к Петропавловску-Камчатскому, даже когда берег стал отчетливо виден, он чувствовал ту тяжесть в груди, тот холодок страха, что поселился в нем с глубины. Океан, его храм, предал его. Он приоткрыл завесу, и Алексей увидел то, чего видеть не должен был.

Ночью, в своей каюте, лежа в койке и слушая, как судно поскрипывает на волнах, он снова погрузился в темноту. Но на этот раз это был не сон, а кошмар.

Он снова был в трюме «Посейдона». Его фонарь был сломан, и лишь тусклый, фосфоресцирующий свет исходил от стен, от тех самых символов, которые теперь покрывали все поверхности, извиваясь и пульсируя. Вода была густой, как масло, и холод проникал сквозь неопрен, обжигая кожу ледяным огнем.

И он слышал зов. Теперь он был громче. Настойчивее. Он исходил не извне, а из самого сердца трюма, из черной дыры в полу, которая вела куда-то ниже, в самые глубины корабля и, казалось, в самые глубины мира.

«Иди…» – шептала тьма, и ее голос был подобен скрежету камней на дне океана. «Иди домой…»

Алексей пытался плыть прочь, но его тело не слушалось. Оно, напротив, медленно, против его воли, двинулось к черной дыре. Его руки и ноги были тяжелыми, как свинец. Он смотрел вниз, в зияющий провал, и из глубины его навстречу поднималось нечто. Не форма, не существо, а сама Тьма, облеченная в плоть бесконечного холода и древнего, нечеловеческого сознания. Она тянулась к нему щупальцами из мрака, и в ее прикосновении был обещание покоя, забвения и вечности. Обещание стать частью чего-то безмерно большего, частью Бездны.

Он закричал. Беззвучно, пуская пузыри в густой воде. И проснулся.

Он сидел на койке, весь в холодном поту, сердце выпрыгивало из груди. За иллюминатором бушевал шторм, волны с грохотом бились о борт, но этот звук был благословением после той гробовой тишины из сна.

Он включил свет, дрожащими руками налил себе воды. Это был просто сон. Кошмар, навеянный стрессом. Не более того.

Он подошел к иллюминатору, пытаясь разглядеть в темноте белые гребешки волн. И в этот момент, в промежутке между раскатами грома и воем ветра, он снова услышал это. Не внутри, а снаружи. Сквозь толщу штормового океана до него донесся тот самый низкочастотный гул. Тихий, настойчивый, неумолимый.

Он не выдержал и отшатнулся от стекла.

Бездна не отпускала. Она звала его. И он с ужасом понимал, что это был только первый зов. Первый, робкий шепот. И что впереди будет громче.

Гораздо громче.

Глава вторая. Отзвуки бездны

Город Петропавловск-Камчатский встретил их свинцовым небом и насквозь пропитанным влагой воздухом. Солевая взвесь висела над бухтой, смешиваясь с дымом из труб и запахом гниющей водоросли, выброшенной на берег последним штормом. Обычно этот знакомый, резкий аромат возвращал Алексея к реальности, напоминал, что опасности остались там, в синей пучине, а здесь – твердая земля, горячая еда и крепкий сон без сновидений.

Но на этот раз ничего не вернулось. Ощущение было сродни тому, когда выходишь из кинотеатра на яркий свет, и мир еще несколько минут кажется ненастоящим, размытым. Только этот эффект затянулся. Прошло уже три дня, а грань между сном и явью оставалась зыбкой, как вода в доках.

Он сидел в своем небольшом офисе, вернее, в комнате, которую с натяжкой можно было назвать офисом. Это была подсобка на первом этаже старого здания порта, откуда открывался вид на Авачинскую бухту. Стол, заваленный бумагами, два компьютера – один для отчетов, другой для обработки видео, – и огромная карта региона с отметками всех известных затонувших объектов. Обычно это место было его крепостью, операционным штабом, откуда он планировал свои вылазки в глубины. Сейчас же оно казалось клеткой.

На экране монитора застыл кадр – тот самый символ, снятый им в трюме «Посейдона». Алексей увеличил изображение, вглядываясь в каждую царапину. Лезвие, оставившее эти следы, должно было быть невероятно прочным. Или рука – невероятно сильной. Ржавчина вокруг линий была содрана, обнажая свежий, почти сияющий металл. Это было сделано недавно. Очень недавно.

Он откинулся на спинку кресла, закрыл глаза, и перед ним снова всплыла картина – темнота, давящая тишина и тот пронизывающий до костей зов. Он не слышал его ушами. Он чувствовал его. Это было похоже на низкочастотный вибратор, приложенный к черепу, который заставлял резонировать каждую косточку, каждую клетку. И вместе с вибрацией приходило… знание. Не слова, не образы, а чистая, абстрактная идея призыва. Идея возвращения.

Возвращения куда? В бездну? К чему?

Он тряхнул головой, пытаясь отогнать наваждение. Нужно было работать. Страховщики ждали отчет. Он открыл папку с фотографиями и начал методично их сортировать, подписывать, составлять предварительное заключение. Корпус в удовлетворительном состоянии, учитывая время пребывания под водой и глубину. Пробоина в носовой части – основная причина затопления. Признаков взрыва или пожара не обнаружено. Все логично, все укладывалось в версию о столкновении со скалой во время шторма.

И тогда символ.

Он снова переключился на его изображение. Включать его в отчет? Сказать, что нашел в трюме загадочный знак, похожий на спираль с щупальцами? Его бы подняли на смех. Списали бы на галлюцинации, вызванные азотным наркозом, или на чью-то глупую шутку. Может, так оно и было? Может, какой-нибудь дайвер до него решил пошутить?

Но тогда этот гул… Этот зов…

Алексей встал, подошел к окну. Бухта была спокойна, лишь легкая рябь покрывала поверхность. Тихоокеанские чайки с пронзительными криками носились над причалами. Все было так, как должно быть. Обычно этот вид умиротворял его. Сейчас же вода казалась ему тонкой пеленой, наброшенной на что-то чудовищное. Он смотрел на нее и чувствовал то же самое, что чувствовал бы мышь, глядя на спящего кота, – инстинктивный, животный ужас перед тем, что может проснуться в любой момент.

Вечером он встретился с Мариной в их привычном кафе недалеко от порта. Место было уютным, пахло кофе и жареной рыбой. Стены украшали старые морские карты и винтажные водолазные маски. Марина уже сидела за столиком у окна, двумя пальцами подкручивая прядь своих темных, всегда слегка растрепанных волос. Она смотрела на него с тем выражением, которое он знал слишком хорошо – смесь заботы и профессиональной оценки.

– Ну что, герой глубин, пришел в себя? – спросила она, когда он уселся напротив. – Ты в прошлый раз выглядел так, будто тебе явился призрак капитана.

Алексей заказал двойной эспрессо. Ему нужен был кофеин, чтобы прогнать остатки тяжелых мыслей.

– Просто устал, – отмахнулся он. – Глубина, холод. Знаешь, как бывает.

– Знаю. Но не с тобой. Ты обычно возвращаешься оттуда с сияющими глазами, как ребенок с рождественской елкой. А в тот раз ты был белее морской раковины. И руки у тебя тряслись.

Он вздохнул. С Мариной было бесполезно лгать. Они работали вместе пять лет, прошли через десятки сложных погружений, вытаскивали друг друга из переделок. Она читала его как раскрытую книгу.

– Там было… странно, – осторожно начал он, помешивая кофе. – Ощущение, будто я был не один. Не в смысле живого существа. Скорее… присутствия.

Марина нахмурилась.

– Присутствия? Вроде того, что бывает в старых домах? На «Посейдоне» погибло двенадцать человек. Может, настрой соответствующий.

– Нет, не духи. Нечто большее. Древнее. И там был символ. Выцарапанный на металле. Свежий.

Он вытащил телефон, нашел фотографию и протянул ей. Марина взяла аппарат, ее брови поползли еще выше.

– Что за чертовщина? – прошептала она. – Кто это мог нарисовать? И чем? Это выглядит так, будто это процарапали когтем.

– Не знаю. Но когда я к нему прикоснулся… Вернее, почти прикоснулся… Я что-то услышал.

– Услышал? Что?

Он помедлил. Как это описать? Как передать словами то, что не было звуком?

– Не услышал, а почувствовал. Низкий гул. Вибрацию. И… призыв.

Марина уставилась на него, и в ее глазах он прочитал не насмешку, а нарастающую тревогу.

– Леша, это классические симптомы азотного наркоза. Ты же сам меня учил: «Глубина – это наркотик». Могло померещиться. Плюс усталость, плюс мрачная обстановка. Мозг ищет паттерны, там, где их нет. Собрал из обрывков ощущений какую-то галлюцинацию.

– Я знаю, что такое наркоз, – резко сказал он. – И это было не то. Это было реально. Так же реально, как ты и я.

– Хорошо, допустим, – Марина отодвинула телефон, как будто он был чем-то заразным. – Что это был за призыв? Словесный?

– Нет. Он был… вне слов. Он просто звал вниз. В бездну. И он был… знакомым. Как будто я слышал его всю жизнь, просто не обращал внимания.

Он увидел, как по ее спине пробежала дрожь. Она отхлебнула свой капучино, поставила чашку с легким стуком.

– Леша, мне это не нравится. Тебе нужен отдых. Настоящий. Не на пару дней. Уезжай куда-нибудь. В горы. В лес. Подыши воздухом, в котором нет соли.

– Я и так его дышу, – он кивнул в окно. – И он мне не помогает.

Он не сказал ей о кошмарах. О том, что просыпался последние три ночи подряд в холодном поту, с одним и тем же образом – черной дырой в полу трюма, из которой тянулись к нему бледные, холодные щупальца. И с тем же самым зовом, который теперь звучал уже не только под водой, но и в тишине его квартиры, в промежутках между шумом машин за окном.

Они помолчали. Неловкое молчание, которого между ними никогда не было.

– Ладно, – наконец сказала Марина. – Отчет по «Посейдону» сдал?

– Почти. Осталось пару деталей проработать.

– С этим символом что будешь делать?

– Пока ничего. Вырежу из фото. Никто не поверит. Сочтут за шутку.

Она кивнула, и он понял, что она с ним согласна. Рациональный мир не был готов к таким открытиям. Мир рациональный предпочитал списывать все на галлюцинации, усталость и азотный наркоз.

Вернувшись домой в свою небольшую квартиру с видом на океан, Алексей почувствовал себя еще более опустошенным. Одиночество, обычно его не тяготившее, теперь давило на него, как вода на глубине. Он включил свет, но резкий электрический свет не разогнал мрак, притаившийся в углах. Океан за окном был черным пятном, и он знал, что оттуда, из этой тьмы, за ним наблюдают.

Он принял душ, пытаясь смыть с себя липкое ощущение морской воды, которое, казалось, въелось в кожу. Но вода из крана была пресной, безжизненной, и она не помогала. Под струями он снова закрыл глаза, и ему показалось, что они не теплые, а ледяные, и что по его ногам ползают какие-то невидимые твари.

Кошмар этой ночи был самым ярким.

Он стоял на берегу. Не на знакомом галечном пляже бухты, а на черном базальтовом песке, под низким, ядовито-зеленым небом. Океан перед ним был неподвижным, как ртуть, и черным, как смоль. И из этой черноты поднимались силуэты. Не кораблей. Городов. Фантасмагорических, неевклидовых городов, сложенных из базальта и коралла, с башнями, изогнутыми под невозможными углами, с арками, ведущими в никуда. И над этими городами плыла гигантская тень, такая огромная, что ее нельзя было охватить взглядом. Она была живой, этой тенью, и она дышала. Ее дыхание было тем самым гулом.

И снова зов. Теперь он был почти речью. Древней, гортанной, состоящей из звуков, которые человеческие голосовые связки не в состоянии воспроизвести.

«Приди… Приди к Порогу… Освободи…»

Алексей очнулся, стоя посреди комнаты. Он не помнил, как встал с кровати. Пол был холодным, а его собственное тело покрылось испариной. Сердце колотилось где-то в горле. Он подошел к окну. Океан был спокоен. Никаких зеленых небес, никаких черных городов. Только тьма и огни города, отражающиеся в воде.

Но зов не уходил. Он стал тише, но превратился в постоянный фон, в назойливый шум в его сознании, подобный тиннитусу – звону в ушах. Он был частью его теперь.

На следующее утро, с красными от недосыпа глазами и трясущимися руками, он сел за компьютер. Отдых, как советовала Марина, был невозможен. Единственный способ вернуть себе покой – это понять, что с ним происходит. А для этого нужно было действовать.

Он открыл браузер и начал с простого. Запросы были бессвязными, отчаянными.

«Символы на затонувших кораблях».

«Галлюцинации водолазов».

«Низкочастотные гулы в океане».

«Морские существа в мифологии».

Большинство результатов были бесполезными – статьи о психологии дайвинга, научные работы о биолюминесценции, форумы криптозоологов, полные бреда о русалках и гигантских кальмарах.

Он попытался описать символ. «Спираль с щупальцами», «змея с лучами», «океанический символ». Ничего. Лишь абстрактные картинки и эзотерическая чепуха.

Отчаяние начало подступать. Может, Марина права? Может, это просто срыв, психическая атака, вызванная переутомлением? Он уже был готов закрыть ноутбук и последовать ее совету – уехать куда подальше, – когда его взгляд упал на книжную полку. Среди профессиональной литературы по дайвингу и морской биологии стояло несколько томов по мифологии народов мира. Когда-то, в юности, он увлекался этим.

Он встал, подошел к полке и вытащил толстый том – «Мифы и легенды народов Севера и Дальнего Востока». Может, ответ стоит искать не в глобальной сети, а здесь, на месте? Ведь «Посейдон» затонул у берегов Камчатки, земли древних культур, тесно связанных с морем.

Он листал книгу часами. Айны, ительмены, коряки… Мифы о духах воды, о хозяине моря, о гигантской рыбе, держащей на своей спине мир… Многое было интересным, но ничего не отзывалось в нем тем леденящим душу узнаванием, которое он испытал в трюме.

И тогда он наткнулся на небольшой раздел, посвященный почти забытым преданиям малочисленного народа – нивхов. Речь шла не о духах, а о некоем древнем существе, которое не имело имени. Его называли просто «Спящий в Бездне» или «Тот, кто ждет у Порога». Легенды гласили, что оно существовало до появления людей, до появления суши, и что оно спит на дне величайшей океанской впадины, охраняя вход в иные миры. Иногда, во времена великих перемен, оно посылает свои сны на поверхность. Сны, которые сводят с ума моряков и заставляют их бросаться в воду. Сны, в которых звучит Зов.

У Алексея перехватило дыхание. Он лихорадочно пролистал страницу дальше, надеясь найти изображение, описание. Но ничего не было. Лишь скупые строки: «Говорят, те, кто слышал Зов, начинают видеть знаки. Знаки, ведущие к Нему. И никто из услышавших не остается прежним. Ибо Бездна взирает в ответ».

Знаки. Символ.

Он отшвырнул книгу. Это было слишком близко. Слишком точно. Неужели это оно? Какое-то древнее божество? Чудовище? Его рациональное сознание отказывалось верить, но та часть, что была поражена в трюме «Посейдона», трепетала от ужасного узнавания.

Ему нужно было больше информации. Кто мог знать о таких вещах? Ученые? Историки? Краеведы.

Он вспомнил о старике, с которым сталкивался пару раз в портовом архиве. Его звали Борис Игнатьевич, и он был ходячей энциклопедией по истории Камчатки, особенно по всему, что было связано с морем. Пожилой, угрюмый, но невероятно эрудированный. Алексей нашел его старый номер телефона и набрал.

– Алло? – ответил хриплый, прокуренный голос.

– Борис Игнатьевич? Это Алексей Волков, дайвер. Мы встречались в архиве…

– Волков… А, тот, который по затонувшим кораблям! Помню. Нашел какой-нибудь новый галеон? – в голосе старика послышалась слабая искра интереса.

– Не совсем. Мне нужен ваш совет. Как специалиста. Я столкнулся с кое-чем… странным. Во время последнего погружения.

– Странным? – Борис Игнатьевич фыркнул. – Молодой еще, чтобы сталкиваться с чем-то по-настоящему странным. Ну ладно, приходи. Только не сегодня. Завтра. После обеда. Адрес помнишь?

– Помню. Спасибо.

Он положил трубку. Шаг был сделан. Теперь нужно было дождаться завтра.

Ожидание было невыносимым. Алексей пытался отвлечься – смотрел телевизор, читал, но новости казались ему плоской пародией на реальность, а буквы в книге расплывались, складываясь в тот самый проклятый символ. Он вышел прогуляться, но город с его суетой, криками чаек и запахом рыбы лишь усиливал его отчуждение. Он был здесь чужой. Его дом был там, внизу. И Бездна напоминала ему об этом своим постоянным, навязчивым шёпотом.

Вечером он снова сел за компьютер. Теперь он искал конкретно: «Спящий в Бездне», «Тот, кто ждет у Порога», «нивхские легенды». Информации было катастрофически мало. Пара упоминаний в академических работах по фольклору, несколько строк в блогах любителей мифологии. Никаких подробностей. Никаких изображений. Это было похоже на призрак – все знали, что что-то есть, но никто не мог этого описать.

Он заказал пиццу, но не смог проглотить ни куска. Еда казалась ему безвкусной, пресной. Его тело требовало соли. Воды. Холода. Он стоял на кухне и пил воду из-под крана большими глотками, но она не утоляла жажду, а лишь разжигала ее.

Ночь принесла новый кошмар. На этот раз он был в своем городе. Но город был пуст. Небо над ним было неестественно фиолетовым, а с океана наползал густой, молочно-белый туман. И из тумана доносился Зов. Теперь он был громким, как рев сирены. Алексей шел по пустынным улицам, и его ноги сами несли его к воде. Он не хотел идти, он боролся, но его тело было куклой в руках невидимого кукловода.

Он подошел к самому краю причала. Вода в бухте была черной и густой, как деготь. И она колыхалась, вздымалась, принимая форму гигантского, безглазого лица. И это лицо смотрело на него. И Зов исходил из его безгубого рта.

«Время близко… Порог открывается… Приди… Стань проводником…»

Он проснулся с криком, сорвавшимся с его губ. Он сидел на кровати, обхватив голову руками. Зов не стихал. Он звучал теперь постоянно, как навязчивая мелодия, которую невозможно выкинуть из головы. Только это была не мелодия. Это был гул. Гул Бездны.

Утром он выглядел ужасно. Темные круги под глазами, бледная, почти серая кожа. Он механически побрился, поел, но делал все это словно во сне. Единственной реальностью был тот гул в его голове и образ символа, выжженный на сетчатке.

Наконец настало время идти к Борису Игнатьевичу.

Старик жил в старом деревянном доме на одной из узких улочек в центре города. Дом пах старыми книгами, сушеными травами и табаком. Борис Игнатьевич, сухопарый, с седой щеткой волос и пронзительными голубыми глазами, впустил его в свой кабинет – комнату, заваленную книгами, картами и всякими морскими диковинками: старыми компасами, заспиртованными рыбами, кусками коралла.

– Ну, садись, – буркнул он, указывая на стул, заваленный папками. – Рассказывай, с какой такой странностью столкнулся наш отважный покоритель глубин.

Алексей сел, сгреб папки и поставил их на пол. Он чувствовал себя школьником, вызванным к строгому директору. С чего начать?

– Я погружался на «Посейдон», – начал он. – Грузовое судно, затонувшее три года назад.

– Знаю, – кивнул старик. – Печальная история. Шторм. Погибло человек двенадцать. Продолжай.

– Я нашел там кое-что. В трюме. Символ. Выцарапанный на металле. Свежий.

Он снова достал телефон и показал фотографию.

Борис Игнатьевич взял очки со стола, надел их и пристально уставился на экран. Его лицо, обычно невозмутимое, медленно менялось. Исчезла снисходительность. Появилось… напряжение. А затем – то, что Алексей с ужасом узнал как страх.

Старик медленно поднял на него глаза.

– Где ты это нашел? – его голос стал тихим, почти шепотом.

– В центральном трюме. На несущей колонне. Высота около двух метров от пола.

– И когда? Три дня назад?

– Да. А как вы…

– Опиши, что ты чувствовал, когда нашел это, – перебил его Борис Игнатьевич, не отрывая взгляда от фотографии.

Алексей глубоко вздохнул. Теперь он понимал – старик знает. Он знает, что это.

– Я почувствовал… присутствие. Огромное, древнее. И услышал гул. Низкочастотный. И… зов. Он звал меня вниз.

Борис Игнатьевич снял очки и медленно, с какой-то странной торжественностью, положил их на стол. Он откинулся на спинку своего кресла и закрыл глаза. В комнате повисла тяжелая тишина, нарушаемая лишь тиканьем старинных часов на полке.

– Так оно и начинается, – наконец прошептал он. – Я думал, это лишь легенды. Суеверия старых моряков.

– Что начинается? – голос Алексея дрогнул. – Что это за символ?

– Предупреждение. И приглашение. Одновременно, – старик открыл глаза, и в них был бездонный ужас. – Ты прав, Волков. Это древнее. Настолько древнее, что наши понятия о времени для него бессмысленны. Ты слышал о тектонических плитах? О дрейфе континентов?

– В общих чертах.

– Так вот. Оно старше. Оно помнит времена, когда континенты были единым целым. Когда по земле ходили иные твари. Оно спит. На дне. В самой глубокой впадине. И иногда… иногда оно просыпается. Не полностью. Лишь краешком своего сознания. И тогда оно посылает свой Зов.

– Зачем? – прошептал Алексей.

– Оно одиноко? Ему нужны слуги? Ему нужно выбраться? Кто знает. Легенды говорят разное. Но все они сходятся в одном. Те, кто слышит Зов, обречены. Они становятся его глазами и ушами на поверхности. Их влечет к воде. Их сны наполняются им. И в конце концов… они возвращаются к Нему.

– Возвращаются? Как?

– Они уходят в океан. И не возвращаются. Их тела иногда находят на берегу. Иногда нет. Но в их глазах… в их глазах застывает отражение Бездны.

Алексей почувствовал, как комната поплыла у него перед глазами. Так вот оно что. Он не сошел с ума. Все было реально. Гораздо реальнее и ужаснее, чем он мог предположить.

– Что мне делать? – его собственный голос показался ему чужим.

Борис Игнатьевич покачал головой.

– Никто не знает. Легенды не рассказывают о тех, кто сумел противостоять Зову. Они лишь констатируют факт. Услышал – обречен.

– Но почему я? Почему сейчас?

– Потому что ты был в нужном месте в нужное время. Ты спустился достаточно глубоко. Ты прикоснулся к Его границам. А может, Оно само выбрало тебя. Ты силен. Ты опытный дайвер. Ты мог бы стать ценным проводником.

– Проводником? Куда?

– К Порогу. К месту, где Оно спит. Чтобы помочь Ему проснуться. Чтобы помочь Ему выйти.

Алексей вскочил с места. Ему было душно. Ему нужно было воздуха.

– Это безумие!

– Да, – спокойно согласился старик. – С точки зрения нашего мира – абсолютное. Но с точки зрения океана, с точки зрения того, что лежит в его глубинах… это естественный процесс. Как смена времен года. Как прилив и отлив. Только для нас, песчинок на его берегу, этот процесс смертелен.

Он помолчал, глядя на Алексея с нескрываемой жалостью.

– Я могу дать тебе только один совет, сынок. Беги. Уезжай как можно дальше от океана. В горы. В степи. Туда, где нет большой воды. Может, там Его голос будет слабее. Может, ты сумеешь выстоять.

Алексей кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Он побрел к выходу, его разум был переполнен услышанным.

– Волков! – окликнул его старик с порога. Алексей обернулся. Борис Игнатьевич стоял в дверях своего кабинета, и его лицо было суровым. – Будь осторожен. Оно не просто зовет. Оно меняет тебя. Ты уже не тот, что был три дня назад. И с каждым часом ты будешь все меньше походить на себя прежнего. Ты становишься частью Бездны. Помни об этом.

Алексей вышел на улицу. День был ясным, светило солнце. Но для него мир окончательно поменял цвета. Он шел по городу и понимал, что совет старика бесполезен. Бежать? Куда? Зов был не снаружи. Он был внутри. В его крови. В его костях. В его мозгу. Он был заражен. И инфекция медленно, но верно пожирала его изнутри.

Он подошел к берегу и смотрел на океан. И впервые за эти три дня он не чувствовал страха. Сквозь ужас пробивалось что-то иное. Любопытство. Тяга. Тоска.

Он поднял руку и посмотрел на свою ладонь. Кожа была обычной. Но ему показалось, что сквозь нее проступает синева. Синева глубины.

«Стань проводником», – прошептал Зов в его голове.

И Алексей с ужасом осознал, что часть него самого уже хочет этого.

Глава третья. Плоть и камень

Совет Бориса Игнатьевича звенел в ушах Алексея, как набат: «Беги. Уезжай как можно дальше от океана». Он пытался. В тот же день он бросил вещи в рюкзак, сел в свою старенькую машину и устремился прочь из Петропавловска, по единственной трассе, ведущей вглубь полуострова. Он не ехал, он бежал. Бежал от Зова, от кошмаров, от давящего чувства, что вода вот-вот сомкнется над его головой.

Первые километры приносили облегчение. Асфальт под колесами, густой хвойный лес по сторонам, заснеженные вершины вулканов на горизонте. Воздух, пахнущий смолой и влажной землей, был густым и реальным. Он дышал им полной грудью, пытаясь вытеснить из легких призрачный соленый привкус. Он включил радио, и какой-то безымянный голос пел о любви, о простых человеческих радостях. Алексей почти поверил, что сможет убежать.

Но к вечеру первого дня путешествия он понял, что это иллюзия. Зов не ослабевал. Он изменился. Если раньше это был низкочастотный гул, вкрадчивый шепот, то теперь он стал ритмичным. Монотонным. Как биение гигантского сердца. Как пульсация самой земли. Оно отдавалось в костях, в висках, синхронизируясь с ударами его собственного сердца. Он пытался заглушить его музыкой, но мелодии распадались, подчиняясь этому древнему, всепоглощающему ритму.

Он остановился на ночь в придорожной гостинице в небольшом поселке. Комната была скромной, зато окно выходило не на океан, а на лес. Он лег, уставший до изнеможения, и почти сразу провалился в сон. Но сны не были убежищем.

Он стоял на дне. Не на дне моря, а на дне ущелья, такого глубокого, что даже свет не достигал его краев. Скалы вокруг него были не из камня, а из спрессованного льда и теней. И они пульсировали в такт тому самому ритму. Перед ним зиял вход в пещеру, обрамленный кораллами, белыми, как кости. И из глубины пещеры доносился Зов. Теперь в нем были слова. Явственные, членораздельные, но произнесенные на языке, которого не могло быть.

«Не убежишь. Ты часть целого. Ты плоть от плоти Моей. Ты несёшь Меня в себе».

Алексей оглянулся и увидел, что его тело покрыто иероглифами. Теми самыми извилистыми символами, что он видел на «Посейдоне». Они светились холодным синим светом, проступая сквозь кожу. Он попытался стереть их, но они были не снаружи, а внутри, выжженные на костях, выгравированные на внутренних органах.

Он проснулся с ощущением, что его тело ему не принадлежит. Он подошел к зеркалу в ванной и долго всматривался в свое отражение. Темные круги под глазами, осунувшееся лицо. Никаких светящихся символов. Но он чувствовал их. Как татуировки, сделанные изо льда.

Утром он продолжил путь. Лес становился все гуще, дорога – уже. Он миновал несколько поселков, затерянных среди сопок. Он видел людей – охотников с ружьями, рыбаков с удочками на берегах быстрых рек. Они казались ему невероятно далекими, жителями другого измерения. Их мир был простым и понятным: добыть пищу, вырастить детей, умереть. Его же мир сузился до кабины автомобиля и до бесконечной, пульсирующей боли в голове.

К полудню он достиг подножия вулкана. Он оставил машину на обочине и пошел пешком, надеясь, что физическая усталость заглушит внутренний гул. Он поднимался по тропе, вдыхая разреженный воздух, чувствуя, как горят мышцы. Вид с склона был открыточным: бескрайняя тайга, зеркала озер, дымка вдали. И на горизонте – тонкая синяя полоса. Океан.

Он сидел на камне и смотрел на эту полоску. И Зов в его голове вдруг усилился, превратившись из ритма в яростный, невыносимый рев. Это была не просто тоска. Это была физическая боль разлуки. Как если бы его плоть отрывали от плоти чего-то огромного и родного.

По его лицу текли слезы. Он не мог объяснить, почему. Часть его, та, что помнила себя прежнего, ужасалась. Другая часть, новая, рожденная в трюме «Посейдона», рыдала от желания вернуться. Домой. В холод. В темноту.

Он понял, что Борис Игнатьевич был прав. Бегство бесполезно. Оно было не снаружи. Оно было внутри. Он нес его в себе, как семя. И где бы он ни был, это семя прорастало, тянулось к своему создателю.

Спуск с горы был мучительным. Каждый шаг, удалявший его от вида океана, давался с невероятным усилием, как будто он шел против могучего течения. Его тело стало ареной войны, и он проигрывал.

Он вернулся в машину и сидел там, не в силах завести двигатель. Куда ехать? Дальше вглубь материка? Чтобы сойти с ума в какой-нибудь сибирской деревне, рисуя на стенах бредовые символы? Или повернуть назад? Сдаться?

Внезапно ритм в его голове изменился. Он стал быстрее, настойчивее. И вместе с ним пришло новое ощущение – тяга. Не просто абстрактное желание вернуться к воде, а конкретное, физическое влечение. Компас в его сознании вдруг ожил и указал направление. Не на запад, к океану, а на северо-восток. Вглубь полуострова.