Тени Ленинграда
Глава 1
Маргарита.
Всё было как всегда – свет, сцена, глянец.
Марго вышла на поклон. Бархат юбки скользнул по ногам, прожектор ударил в глаза. Зал ревел овациями, но ей было плевать.
Потому что в третьей ложе слева сидел он.
Чёрный костюм, белоснежная рубашка.
Он не хлопал. Он смотрел.
Прямо.
Долго.
Как будто знал, кто она, что у неё в голове и когда она сдастся.
Сердце дрогнуло. Дрожь – мерзкая, холодная – прокатилась по позвоночнику.
– Ну и… – прошептала она себе, делая ещё один поклон.
Когда снова взглянула в ложу – пусто.
И стало ещё холоднее.
– Ты его видела? – Светка, как всегда, без такта, шепчет над плечом. – Сидел как гробовщик. Это он.
– Кто? – Марго не поворачивается, смывает с губ помаду.
– Михаил Медведев. Миша «Север».
Родинка у неё под губой дёрнулась.
– Сказки.
– Он сюда не просто так. Говорят, он кого-то ищет…
«Если и ищет, то не меня», – подумала Марго. И сама себе не поверила.
Двор театра был почти пуст. Свет фонаря рисовал вытянутые тени, и метель падала лениво, будто танцевала.
Марго шагнула на крыльцо, запах гримёрок ещё держался в волосах. Она натянула перчатки и уже собиралась дойти до остановки, когда рядом тихо хлопнула дверца машины.
– Впечатляюще, – сказал кто-то за спиной. Голос низкий, без спешки.
Она обернулась.
Мужчина стоял возле чёрной «Волги», облокотившись о капот. На нём был дорогой плащ, воротник поднят, лицо в тени.
– Вы?.. – только и выдохнула она.
Он сделал несколько шагов вперёд.
– Михаил Сергеевич, – представился он просто. – Я видел вас на сцене. Не в первый раз.
Она чуть напряглась.
– Вы присылаете цветы без имени.
– Я не хотел мешать, – чуть усмехнулся он. – Но сегодня решил – хватит издалека.
– Вы думаете, я… что? Откликнусь на щедрость?
– Нет. Я думаю, вам стоит поужинать со мной. Просто – чтобы поговорить.
– Я не голодна.
Он внимательно на неё посмотрел.
– Значит, когда проголодаетесь – найдете способ со мной связаться.
Он протянул визитку. Чёрная, с выбитым золотом номером. Без имени.
– У вас не тот тон, – произнесла она холодно, – чтобы женщинам хотелось вам звонить.
Он не обиделся.
– А вы – не та женщина, к которой подходят с дешёвыми фразами.
Они смотрели друг на друга молча. Несколько секунд. Метель затихла, будто прислушивалась.
Потом Марго взяла визитку.
Не глядя, не комментируя.
Просто убрала в карман.
– Доброй ночи, Михаил Сергеевич.
Она пошла дальше – шаг твёрдый, не оборачиваясь.
А он смотрел ей вслед, с лёгкой улыбкой.
И впервые за долгое время никого не послал за ней следить.
Пока.
Квартира пахла воском и старой мебелью. Марго включила свет, сняла шубу и повесила на крючок. Снег таял, капая с подола на линолеум.
Часы на стене тикали – громко, как в пустом театральном зале перед началом спектакля.
Она поставила чайник, сняла серьги и бросила их в маленькую шкатулку, где лежали пуговицы, иголки и три маминых серебряных кольца, потускневших от времени и пыли.
Всё в этой квартире было тесным, скрипучим – шкафы, диван, даже воздух. Но это было её место, её крепость, где никто не говорил ей, как жить.
Она посмотрела на своё отражение в зеркале:
– Дура. Он обычный пахан. Такие ломают женщин.
Но в висках всё ещё стучал его взгляд.
Михаил Медведев.
Ей казалось, что в его глазах не было удивления – только уверенность. Словно он давно решил, что она рано или поздно окажется рядом с ним.
А она – нет.
Марго выключила кипящий чайник, залила заварку в стакан с подстаканником. Чай был крепкий, почти чёрный. Такой же, каким его пила мама перед премьерой.
Она прошлась по комнате, привычно раздвигая занавески – глянуть во двор. Там крутилась метель, засыпающая припаркованные «Жигули» и покосившиеся лавочки.
Всё это было её жизнью.
Сцена. Пыль костюмов. Уроки вокала по утрам. Репетиции до изнеможения.
И ещё – свобода.
Она вдруг вспомнила, как он сказал:
«Когда проголодаетесь – найдёте способ со мной связаться.»
Марго резко закрыла занавески.
– Не дождётся, – выдохнула она.
Но внутри было не так уверенно, как хотелось бы.
Она достала из шкафа маленький транзистор, повернула колёсико. В динамике зашипела музыка. По радио пел кто-то низким мужским голосом про любовь, которую «не догнать и не забыть».
– Вот именно, – сказала Марго.
Она медленно села на диван и достала из сумочки визитку. Чёрная, глянцевая, с золотым номером.
Долго смотрела на неё, потом сунула в ящик стола.
Она думала, что сможет всё контролировать. Что никто не сможет её забрать, как вещь.
Но почему-то казалось, что игра уже началась.
И ставки в ней – куда выше, чем она хочет признавать.
Маргарита.
Утро в Большом театре начиналось рано. Ещё пахло холодом каменных стен, пылью кулис и прогретыми софитами.
В хоре кто-то зевал, скрипели стулья, распевался пианист.
– ДАВАЙ С НОТЫ ФА! – рявкнула худрук, узкая, как струна, женщина в сером трико. – Маргарита Павловна, ВЫ ГДЕ ЛЕТАЕТЕ?
Марго стояла у станка. Руки на перекладине, спина прямая. Но взгляд был мутным, где-то в стороне.
– Ещё раз, – сквозь зубы бросила худрук. – Иначе завтра будете в кордебалете.
За спиной захихикали две молодые артистки. Марго резко выдохнула и запела. Голос был звонкий, чистый, но слова споткнулись на середине.
– ЧТО ЭТО?! – худрук швырнула на рояль карандаш. – Вы понимаете, КТО ЗДЕСЬ ЖДЁТ СВОЮ ПАРТИЮ? Декорации, оркестр, труппа?! Вы – главная партия. Или вы хотите кататься по гастролям в Саратове, пока здесь займут ваше место?!
Марго сжала пальцы на станке. Родинка над губой дёрнулась.
– Простите, – тихо сказала она. – Повторим.
– О, повторим! – процедила худрук. – Если бы у меня были такие данные, я бы не позволяла себе гулять по сцене, как барышня с Невского. ГОЛОВА В РАБОТЕ, А НЕ В ОБЛАКАХ!
Марго запела снова. Но в висках всё время пульсировала вчерашняя ночь:
«Когда проголодаетесь – найдёте способ со мной связаться.»
Ей казалось, Михаил всё ещё смотрит на неё сквозь кулисы.
– Всё. Стоп, – худрук подняла руку. – Уходите. Успокойтесь. Придёте во втором акте. Пока не разберёте текст – на сцену НЕ ВЫХОДИТЬ.
Марго стояла, пока все расходились. Девушки перешёптывались. Кто-то специально громко сказал:
– Видели вчера, в ложе сидел кто? Нашу Маргариту вон как переклинило…
Марго резко развернулась.
– Займитесь своими партиями, а не сплетнями.
Девушки хихикнули и ушли.
Она осталась одна.
На сцене пахло клеем от свежевыкрашенных декораций.
Марго села на деревянный куб, где обычно ставили реквизит, и обхватила колени.
Она знала: такой позор быстро разнесётся по всему театру.
И всё потому, что в голове крутились чьи-то ледяные глаза и короткая фраза, сказанная почти шёпотом.
Она вдруг захотела просто исчезнуть.
Но знала, что должна держаться.
Ведь уступи она хоть чуть-чуть – и весь мир посчитает, что её можно купить.
Михаил.
Михаил сидел за столом в своём кабинете.
За окном медленно падал снег. На подоконнике тонул в сумраке резной лев из тёмного янтаря.
Он смотрел в телефонную трубку.
– Нет, – сказал он в неё. – Следить за ней не надо. Пока.
Секретарь молчал на том конце провода.
– Я сказал «пока». Если будет куда-то рваться – сообщишь.
Он положил трубку и выдохнул.
На краю стола лежала программа спектакля. Марго на фото смотрела куда-то вдаль, будто не замечала всей той грязи, что вокруг неё копошится.
И это раздражало.
И… цепляло.
В его жизни не было людей, которых нельзя купить, запугать или пригнуть к земле.
А эта – может и боится, но не ломается.
Михаил налил себе чаю. Чай заваривала старушка-экономка. Чёрный, крепкий, почти горький. В нём пахло детством и чуть-чуть кровью.
Он подумал о Лёшке.
Лёшенька.
Маленький пацан с тонкими руками. Ходит, словно боится упасть. Иногда ночью зовёт маму, хотя мамы давно нет.
Михаил вздохнул.
– Что ты со мной делаешь, девочка… – проговорил он тихо, глядя на фотографию Марго.
На двери постучали.
– Миша, – сказал Пахомыч, ввалившись в кабинет. – У тебя встреча через десять минут. Эти с Юго-Запада нервничают.
– Пусть нервничают.
– Миха… не время сейчас бабами голову забивать. Ленинград гудит. Менты ходят по клубам, крысы бегут, люди шепчут.
Михаил поднял глаза. Голубые, холодные.
– Если хочешь ещё со мной работать, Пахомыч, не называй её бабой.
Пахомыч прикусил губу и отступил к двери.
– Понял.
Михаил снова остался один.
Он положил ладонь на программу спектакля, будто хотел проверить, настоящее ли это всё.
– Упрямая, – сказал он вслух.
И улыбнулся.
Ненадолго.
Потому что знал: такие женщины кончают плохо.
И всё равно – он хотел её увидеть снова.
В полуподвальном зале пахло сыростью и бензином. Гулко капала вода в какой-то щели в стене.
Двое парней сидели на табуретах, руки за спиной, глаза – как у крыс в капкане.
Михаил вошёл без пальто. На нём был тёмный костюм, на лацкане – мокрые снежинки.
Он сел напротив.
– Значит так, – сказал он тихо. – Кто из вас трещал ментам?
Парни молчали. Только один шумно глотнул воздух.
Михаил помолчал, смотря на них. Потом снял часы, положил на край стола.
– Я не люблю долго.
Он кивнул Пахомычу. Тот подошёл к первому и просто залепил ему с размаху.
Второй взвизгнул.
– Миша, я клянусь!.. Я молчал! Это всё Вадим! Он всё слил! Я только переводил тачки, я…
Михаил поднял руку.
– Хватит.
Он встал. Спокойно, неторопливо.
– Вадима я спрошу.
Михаил подошёл к первому. Тот уже почти сползал с табурета.
– Ты понимаешь, что поставил под удар всё?
– Прости, Миша… Я…
Михаил слегка коснулся его лица пальцами. Как будто хотел погладить.
Потом вжал большой палец в ямку под скулой – резко, сильно. Парень захрипел, забился.
– Не люблю враньё, – сказал Михаил тихо. – Я даю слово, если узнаю, что ты сказал хоть слово ментам – твоя мать будет одна на кладбище.
Он отпустил его. Парень завалился набок, хватая ртом воздух.
Михаил вытер пальцы платком.
– Пахомыч, закрой тут всё.
– Сделаем.
Михаил оглядел зал. На бетонных стенах дрожали блики от лампы.
– И позвони в театр. Узнай, когда у Маргариты Павловны следующий спектакль.
Пахомыч удивлённо поднял брови.
– Миша, ну… может, пока не стоит?..
Михаил посмотрел на него холодно.
– Я сказал – узнай.
Он двинулся к выходу.
Снег бил в лицо, когда он вышел во двор.
И вдруг понял: он уже решил, что она будет с ним.
Вопрос только – по любви или по правилам.
Михаил открыл дверь ключом – почти бесшумно.
В квартире пахло тушёной капустой и корицей. В прихожей горел маленький светильник, в котором когда-то лопнула одна лампочка. Михаил так её и не заменил.
– Мишенька, это ты? – раздался голос из кухни.
– Я, Валентина Сергеевна, – ответил он устало.
Валентина Сергеевна вышла вытирать руки о вафельное полотенце. Невысокая, полная, с мягкими глазами. Седые волосы собраны в тугой пучок.
– Где так долго? Ребёнок тебя уже третий раз спрашивает.
– Дела, – сказал Михаил коротко.
Она хотела что-то сказать, но только покачала головой.
– Проходи. Он в комнате ждёт. Только не ругайся, ладно?
Михаил медленно снял пиджак, повесил в шкаф.
Дверь в детскую была приоткрыта.
Лёшенька сидел на полу среди машинок и пластмассовых солдатиков. Глаза огромные, серьёзные. Когда Михаил вошёл, Лёша сразу подполз ближе.
– Папа… – шёпотом сказал он. – Ты приедешь завтра тоже?
Михаил смотрел на сына.
Ребёнок весь в мать: русые волосы, светлая кожа, худенькие запястья.
Михаил присел на корточки.
– Завтра… посмотрим.
Лёша протянул к нему руку, схватил за пальцы.
– А можно я в театр пойду? Где тётя красивая поёт?
Михаил слегка напрягся.
– В театр – нельзя пока. Ты маленький ещё.
Лёша нахмурился.
– Но ты сказал, она красивая. И добрая. Я хочу её увидеть.
Михаил чуть отстранился. Лёша повис на его руке, будто боясь отпустить.
Михаил поднял свободной рукой маленький деревянный танк, который стоял рядом.
– Вот, держи. Подарок.
– Пап, я не хочу танк. Я хочу, чтоб ты дома был.
На секунду в глазах Михаила что-то дрогнуло. Но он быстро убрал это выражение.
– Лёшенька… Мужчины терпят.
– Почему? – прошептал мальчик.
Михаил не ответил.
Он провёл рукой по волосам сына, осторожно. Будто боялся сломать.
Валентина Сергеевна стояла в дверях, вытирая слёзы.
– Мишенька… – начала она.
– Не надо, Валентина Сергеевна, – сказал он тихо. – Я знаю, что ты скажешь.
И посмотрел на Лёшу так, будто видел в нём всё, что когда-то потерял.
Но в следующую секунду встал, выпрямился. Голос стал прежним – сухим.
– Ложись спать, Лёша.
Лёша опустил глаза и поплёлся к кровати.
Михаил смотрел ему вслед.
– Мужчины терпят… – повторил он себе.
И снова остался один посреди квартиры, где пахло капустой и корицей.
И было тише, чем в каменном подвале.
Маргарита.
Люстра в зрительном зале горела полным светом. Сцена заливалась яркими прожекторами, от которых глаза резало даже сквозь грим.
– Готова? – спросила костюмерша, поправляя на Марго ворот платья.
– Готова, – ответила она.
Хотя внутри ничего готово не было.
Музыка взвилась из оркестровой ямы.
Марго вышла на середину сцены. Платье было кремовое, струилось по фигуре, будто шёлковая вода. Под софитами ткань мерцала, как пена на Неве.
Она запела.
Голос был чистый, сильный, но в нём чуть дрожало что-то личное, что раньше она никогда не позволяла себе на сцене.
В первом ряду кто-то кашлянул.
Марго скользнула взглядом по залу – зрители сидели в полумраке. Лица сливались в сплошную массу. Но вдруг ей показалось, что в восьмом ряду светловолосый мужчина слегка подался вперёд.
Она сбилась на полтакта.
– Маргарита Павловна! – прошипела суфлёрша из-за кулисы.
Марго собрала себя в комок.
Ни он, ни его мир… Никак тебя не касаются.
Она снова подхватила партию, заливая зал звуком, в котором было всё – боль, гордость, и что-то, что хотелось скрыть даже от самой себя.
За кулисами слушали, затаив дыхание.
Музыка стихла. Аплодисменты разорвали тишину, как выстрел.
Марго стояла на сцене, дышала быстро, будто после бега.
Склонилась в лёгком реверансе.
И снова скользнула взглядом в зал – но теперь того силуэта там не было.
А может, она всё выдумала.
Когда занавес опустился, она осталась на месте.
Гримёр сбоку сказал:
– Публика твоя сегодня. Поёшь, как будто сердце режешь.
– Так и есть, – выдохнула Марго.
Она почувствовала, как по спине скользнул холодок.
Всё в жизни можно отрепетировать. Кроме одного.
Кроме того, что теперь живёт в ней – и зовёт по ту сторону рампы.
Служебный коридор тянулся длинной полосой, пахнущей пылью, лаком для волос и дешёвыми духами.
Марго шла быстро. Грим уже смыт, волосы собраны в низкий пучок, пальто накинуто поверх концертного платья.
Она хотела просто уйти. Без слов, без лиц, без взглядов.
Но, когда вышла из двери служебного входа, он уже ждал её.
Михаил стоял под фонарём, окружённый легкой снежной пылью. В руках – охапка алых роз, почти с неё ростом.
Она остановилась.
– Вам не надоедает? – тихо сказала она, не приближаясь.
– Надоедает всё, кроме тебя, – ответил он. Голос был спокойный, хриплый, как будто после сигарет.
Он шагнул ближе.
– Я видел твоё выступление. Ты была… – он запнулся, – настоящая.
Она подняла брови.
– Настоящая? Или пока не моя – значит настоящая?
Михаил протянул ей цветы.
– Это тебе. Я узнал, тебя хотят в Берлинском оперном. Надо просто…
– «Просто» что? – отрезала Марго. – Сказать тебе «да»?
Он смотрел на неё внимательно.
– Я могу всё устроить. Контракт. Переезд. Жильё. Всё, чего ты достойна.
– А ты? Ты туда же входишь в этот список благословений? – в её голосе зазвенел металл.
Михаил молчал.
– Я не товар, Михаил. Я не нуждаюсь в спонсоре, я нуждаюсь в уважении.
Он протянул к ней руку.
– Я не хотел тебя обидеть. Просто… я знаю, что могу дать многое.
– А знаешь, чего ты не можешь дать? – Она шагнула ближе, почти в упор. – Свободы.
Он задержал дыхание.
Она взяла одну розу из букета, коротко взглянула на неё – и отпустила.
Цветок упал в снежную лужицу.
– Прощай, Михаил.
Она развернулась и ушла, не оглядываясь.
Михаил.
Михаил остался стоять, с охапкой роз в руках.
Под ногами хрустел снег.
Где-то вдали загудела электричка.
А он смотрел ей вслед – и внутри медленно поднимался азарт.
Потому что теперь он знал точно – она не купится.
А значит, стоит того, чтобы за неё воевать.
Глава 2
Маргарита.
Марго пришла домой уже глубокой ночью.
Лестница вела на её этаж сквозь запахи варёной свёклы и выстиранного белья. Дверь хлопнула, оставив уличный холод снаружи.
Она сняла пальто, уронила сумку на стул – и сразу подошла к окну.
За стеклом падал снег. Лампочки на улице горели тускло, будто стареющие актёры, играющие последний спектакль.
Она прижалась лбом к холодному стеклу.
В голове шумела музыка, аплодисменты, слова Михаила.
«Я могу всё устроить. Контракт. Переезд…»
А перед глазами вдруг встал его силуэт – отца.
Высокий, в костюмах с широкими лацканами, пахнущий одеколоном и чужими женщинами.
Он тоже всё мог.
Когда Марго была девочкой, она часто слышала, как мать плачет в ванной.
– Папа сказал, что у нас всё будет, если ты не будешь его позорить, – однажды бросила она матери.
И мать лишь горько рассмеялась и вытерла лицо полотенцем.
Отец исчез так же внезапно, как однажды появился.
Но его жестокая категоричность осталась в крови Марго.
Ни один мужчина не будет решать за неё, кем ей быть.
Марго выдохнула, отстранилась от стекла.
Сняла пучок – волосы рассыпались по плечам тяжёлой волной.
На верхней полке шкафа стояла старая шкатулка. Она достала её, щёлкнула замочком.
Внутри – мамина брошь, вырезки из театральных газет, пара фото. И маленькая карточка отца – чёрно-белая, с резким взглядом.
Она посмотрела на него, медленно убрала снимок обратно.
– Никогда больше, – сказала она шёпотом.
И снова повернулась к окну.
А на улице продолжал падать снег, укутывая Ленинград в белое молчание.
Утро началось с запаха мыльной воды.
Марго натянула старую футболку и чёрные трикотажные брюки – свои «рабочие доспехи» для уборки. Волосы собрала в высокий хвост, так что родинка над губой казалась ещё ярче.
Радио на кухне трещало голосами дикторов:
– …в Ленинграде снегопад. Температура минус шесть.
Марго мыла окна, отодвигала шкафы, протирала пыль под радиолой. Всё, лишь бы не думать о Михаиле.
Когда звякнул телефон, она даже вздрогнула.
– Алло? – вздохнула она, прижимая трубку плечом, продолжая выжимать тряпку.
В ответ – тишина.
Марго нахмурилась.
– Алло? Кто это?
За окном шёл снег, медленно опускаясь на карнизы.
Из трубки доносилось только ровное дыхание.
Марго почувствовала, как холодок пробежал по спине.
– Михаил, это ты?
Молчание стало почти ощутимым.
Она выпрямилась, отставила ведро, вытерла руки о тряпку.
– Я не игрушка. Если тебе есть что сказать – скажи.
Дыхание стало чуть глубже.
Марго зажмурила глаза.
– Я не твоя собственность.
И тогда, наконец, тихо, почти невесомо прозвучал его голос:
– Я знаю.
И сразу же – короткие гудки.
Марго опустила трубку.
Пена в ведре с водой осела, вода помутнела.
Она стояла посреди комнаты, чувствуя, как сердце стучит так, будто снова на сцене.
За окном всё так же шёл снег, накрывая Ленинград пушистым молчанием.
Театр жил своей утренней жизнью: хлопали двери гримёрок, пахло пудрой, лаком и старым деревом декораций.
Марго вошла в коридор и сразу почувствовала, что воздух изменился.
К ней обернулись две артистки хора – обе с одинаковыми пучками и усталыми глазами.
– О, звезда пришла, – проговорила одна, скривив губы.
Марго сделала вид, что не слышит.
Но словно крошки стекла, до её слуха долетали обрывки разговоров:
– …говорят, его люди её возят на машине с занавешенными стёклами…
– …не зря он под сценой маячил позавчера…
– …и теперь, значит, Маргарита Павловна будет петь главные партии? За чьи-то деньги, да?
Марго застыла.
За её спиной хлопнула дверь.
– Все по местам! – крикнул помощник режиссёра.
Она пошла к сцене, не оборачиваясь.
Но, проходя мимо группы молодых актёров, услышала мужской голос:
– Ну, у некоторых хорошие покровители…
И смех.
Марго резко развернулась.
– Ты что сказал? – голос её был тихим, но в нём сквозил лёд.
Парень отступил на шаг.
– Н-ничего… просто шутка.
– Не смей больше в мою сторону рот открывать, если не хочешь выйти со сцены в массовке до конца жизни.
Вокруг стало тихо.
Она двинулась дальше.
Вдруг её окликнула Галина Ивановна, заведующая труппой:
– Маргарита Павловна, зайдите ко мне после репетиции. Поговорить нужно…
Марго кивнула, но внутри всё сжалось.
Вышла на сцену. Свет ударил в глаза.
И снова запела.
Но теперь каждое слово давалось так, будто пела она против целого мира.
Кабинет Галины Ивановны был небольшой. Стены увешаны чёрно-белыми фотографиями артистов в париках, костюмах и шляпах.
На столе стояла хрустальная ваза с карамельками, обёртки поблёскивали золотом.
Марго вошла и застыла у двери.
– Садись, Маргарита Павловна, – сказала Галина Ивановна, не поднимая глаз от бумаг.
Марго опустилась на край стула.
В кабинете пахло бумагой, пудрой и чуть-чуть лавандой.
Галина Ивановна наконец подняла голову.
– Ты у нас девочка способная. И красивая. – Она прищурилась. – А красоте и способностям, сама понимаешь, часто приписывают… всякое.
Марго молчала.
– Театр – это не только сцена. Это ещё коллектив, атмосфера, слухи.
Марго сжала руки.
– Вы о чём?
– О том, что за кулисами ходят разговоры. Про машины, про цветы, про… мужчин, которые могут устроить контракты за границей. – Голос Галины Ивановны стал тише. – У нас всё записывают, понимаешь? В городе не скроешь ничего.
Марго резко вздохнула.
– Это моя личная жизнь.
– Личная жизнь у артистки – это иллюзия. – Галина Ивановна стукнула карандашом по столу. – Особенно если артистка – лицо труппы.
Марго смотрела ей в глаза.
– У меня нет романа. Никто меня никуда не устраивает. Я сама пробиваю себе дорогу.
– Дорогая моя, я тебе верю. Но слухи – это как грязь. Даже если ты чиста, они всё равно прилипнут.
Марго отвела взгляд.
– Что вы хотите, чтобы я сделала?
Галина Ивановна медленно сказала:
– Если это просто ухаживания – прекрати их. И будь осторожна, с кем тебя видят. Особенно в компании таких людей.
Марго молчала.
– Иначе придётся снимать тебя с некоторых партий. Чтобы не ставить театр в неловкое положение.
Марго резко встала.
– Я никому ничего не должна. И не позволю, чтобы меня шантажировали сплетнями.
– Ты никому ничего не должна. Но театр тебе должен? – тихо спросила Галина Ивановна.
На секунду повисла тишина.
– Подумай, Маргарита Павловна, – устало сказала Галина Ивановна. – Подумай хорошо.
Марго вышла, хлопнув дверью.
Коридор показался ей вдруг гораздо уже и темнее.
А в сердце уже шумела злость – и страх.
День клонился к вечеру. Ленинград заворачивался в синий сумрак, и окна домов вспыхивали редкими огнями.
Марго шла домой с поникшей спиной, прижав к груди сумку.
Внутри всё гудело: разговор с Галиной Ивановной, ядовитые шепотки в коридорах, молчание Михаила, которое почему-то звенело громче любых слов.
Дома она сразу сорвала пальто, включила свет и бросила сумку на стул.
Из неё выпала маленькая визитка.
Тёмно-серая, без имени. Только номер телефона.
Она смотрела на неё минуту.
А потом, почти дрожащими пальцами, набрала номер.
Один гудок. Второй.
– Да, – отозвался он.
Голос Михаила был хриплый, спокойный.
И Марго сразу сорвалась:
– Ты должен… должен оставить меня в покое!
Молчание.
– Ты не понимаешь, что ты делаешь? Меня выталкивают из театра! Все считают, что я с тобой ради выгоды, что…
Она задыхалась.
– Я десять лет шла к этому! Учёба, репетиции, кровоточащие ноги от пуантов, скандалы с мамой – всё, чтобы здесь стоять!
Михаил молчал.
– А ты… ты просто появляешься. Со своими цветами, с предложениями. Ты не имеешь права.
Голос сорвался.
– Не подходи ко мне больше, Михаил. Не звони. Не пиши.
Она чувствовала, как в груди поднимается что-то тяжёлое, сдавливает горло.
– Если ты действительно… хоть что-то… хоть чуть-чуть… – она не закончила.
Он всё ещё молчал.
– Тогда оставь меня.
Она бросила трубку.
Сердце колотилось, как у пойманной птицы.
Марго медленно осела на пол, прямо в коридоре, прижавшись спиной к стене.
И вдруг из груди вырвался всхлип. Потом второй.
Она закрыла лицо руками.
Всё внутри клокотало: боль, страх, бессилие – и какая-то безумная, отчаянная привязанность.
– Господи… – прошептала она. – Зачем ты вообще появился в моей жизни?
Михаил.
Телефонная трубка висела в руке Михаила .
Гудки стучали в ухо, как удары сердца.
Он медленно положил трубку, долго смотрел на неё, будто собирался раздавить пальцами.
– Оставь меня. – Голос Марго всё ещё звенел у него в висках.
Он резко встал, отодвинув кресло так, что оно скрипнуло.
– Нина! – рявкнул он.
В приоткрытую дверь просунулась Нина, его секретарша. Невысокая, рыжеволосая, в аккуратном сером костюме. Глаза тревожно забегали.
– Да, Миша?
– Найди мне всё про Большой театр. Всё. Кто там чем дышит. Кто там главный. У кого какие долги. Кто с кем спит. Кто пьёт. Всё хочу знать.
Нина сглотнула.
– Хорошо… Только…
– Никаких «только». К утру.
Он отвернулся, уставившись в окно, где медленно падал снег.
Нина исчезла так тихо, будто её и не было.
Михаил провёл рукой по лицу.
В груди жгло. Он чувствовал, что теряет контроль.
– Оставь меня… – пробормотал он, скалясь. – Да кто ты такая, чтоб говорить мне, что мне делать?
Рука потянулась к маленькой бронзовой фигурке льва, что стояла на краю стола.
В одну секунду он швырнул её в стену.
Фигурка ударилась о панель, металлом звякнула об пол и раскололась.
Михаил медленно опустился обратно в кресло.
Закрыл глаза.
Но даже во тьме под веками он видел её лицо.
Гордая. Упрямая. Невыносимо красивая.
И знал – он всё равно не отступит.
Утро было серым и мутным, как вода в фонтане, в который бросили камень.
Михаил сидел в кресле с чашкой крепкого кофе. Его взгляд был ледяным, лицо – каменное.
Вошла Нина. Без стука. Он всегда разрешал ей.
В руках у неё была тонкая папка с бумагами. Она положила её на стол сдержанным жестом.
– Всё, как просили, Миша. По каждой фамилии.
Михаил молча открыл папку.
Страницы шуршали.
– Худрук театра, Ковалевский. Любит брать «доплаты» за ввод артистов в спектакли. Есть показания пары бывших танцовщиц. Жена – нервная. Боится скандалов.
Михаил хмыкнул.
– Главная партнёрша Маргариты, Полина Струкова. Стареет, злится, уговаривает режиссёра поменять распределение.
– Хорошо, – коротко бросил он.
– Репетиции идут тяжело. Сорвались сроки премьеры. В комитете культуры уже обсуждают, что, мол, театр теряет дисциплину.
Нина на мгновение замолчала, глядя на него.
– И ещё.
Он поднял взгляд.
– Что?
– У Маргариты нет влиятельной крыши. Ни спонсора, ни связей в министерстве. Она… действительно сама.
Михаил сжал зубы.
– Но ты нашла, за что можно их прижать?
– Нашла, – с лёгкой грустью кивнула она. – Пару рычагов – и театр станет шёлковым.
Он откинулся в кресле, медленно провёл пальцами по виску.
– Пусть пока живут.
Нина наклонилась к нему чуть ближе.
– Ты ведь понимаешь, что если вмешаешься, она узнает. И это не помощь, а контроль.
Михаил посмотрел на неё с холодной усмешкой.
– Пусть думает, что хочет. Главное – чтобы её не сломали раньше, чем я её спасу.
Он закрыл папку.
– А теперь свяжись с Ковалевским. Анонимно. Напомни ему, что у него хрупкая карьера и очень шумная жена.
Гримёрка Полины Струковой была больше, чем у остальных. Ещё с тех пор, когда она блистала на афишах и открывала сезон одна.
Сейчас на её столике – пудра, сигареты в фарфоровой пепельнице, пустой стакан чая и вырезка из старой программы, где её фамилия была напечатана крупным шрифтом.
Полина стояла у зеркала, размазывая помаду по губам.
– Двадцать пять. Зелёные глаза. Щёчки. Улыбочка. А голос… – она хмыкнула, – …такой же, как у сотен провинциалок.
В дверь постучали.
– Что?
– Полина Аркадьевна, вас Ковалевский ждёт у себя, – просунулась ассистентка.
– Пусть подождёт.
Девушка исчезла.
Полина подошла к стулу, села и достала сигарету. Закурила.
– Все вы тут думаете, что молодость – это пропуск в вечность… – прошептала она в зеркало. – А я вас всех переживу.
Она взяла записную книжку и пролистала её. Несколько имён, телефонов.
– Ты думаешь, что с этой спиной и с этими ногами будешь в Большом до сорока? Ха.
Она открыла одну из последних страниц, где была пометка:
“Г. Ивановна – связи в худсовете”
Ниже – ещё:
“Журналистка В. – за плату возьмёт слух”
Полина закурила вторую.
– Ну что, Маргарита Павловна… сыграем?
Она усмехнулась.
– На этой сцене не выживает та, кто хорошо поёт. Выживает та, кто дольше держит яд на языке.
Пламя спичек осветило в зеркале её глаза.
Они были пустыми и злыми.
Кабинет Ковалевского пах сигарами, чернилами и каким-то дешёвым одеколоном.
На стене висели огромные фотографии спектаклей, где Ковалевский значился режиссёром.
Он сидел за столом, раскладывая какие-то листки.
Полина вошла, притворно стукнув.
– Аркадьевна… – Ковалевский поднял глаза, и по его лицу скользнула еле заметная улыбка. – Какими судьбами?
– Прошла мимо, решила… зайти.
Она закрыла за собой дверь.
– Занят? – спросила она, подходя к столу так близко, что коснулась пальцами его плеча.
– Для тебя всегда есть время, – хрипло сказал он, покосившись на дверь.
Полина села на край стола, чуть приподняв юбку, чтобы открыть колено.
– Ты сегодня нервный, Саша. – Она провела пальцем по его галстуку. – Маргарита опять не нравится тебе?
– Она… слишком самоуверенна. – Он вздохнул. – Эти молоденькие думают, что весь мир крутится вокруг их таланта.
Полина наклонилась к нему.
– Саша… – она улыбнулась одними уголками губ. – Может, хватит делать вид, что ты сам не хочешь избавиться от неё?
Он нахмурился.
– У неё публика. Голос.
– У неё нет преданности, Саша. Она не слушается. А публика быстро забудет, если ей правильно объяснить.
Он медленно провёл рукой по её бедру.
– И ты предлагаешь?
– Я предлагаю вернуть мне партию. Ту, что ты пообещал мне ещё год назад.
Он вздохнул.
– Это не так просто…
Полина резко наклонилась к нему и прошептала:
– Я помню, как ты просил меня остаться тогда ночью. И я осталась. Мне кажется, я тоже что-то заслужила.
Его лицо стало каменным.
Она медленно встала, поправила юбку.
– Подумай. И реши. Пока это всё тихо.
Она коснулась его щеки, почти ласково.
– В театре слухи разлетаются быстро. Особенно о том, кто с кем проводит ночи.
Полина пошла к двери, на ходу надевая пальто.
– А если ты выгонишь её со сцены, публика быстро привыкнет к новой приме. Публика… любви не хранит.
И хлопнула дверью, оставив Ковалевского одного.
Он провёл рукой по лицу, выдохнул и ударил кулаком по столу.
Ковалевский долго стоял у окна, глядя, как по стеклу ползут дождевые капли.
Он потёр переносицу.
– Дурочка ты, Полина… – пробормотал он вполголоса. – Думаешь, если однажды открыла мне дверь ночью, тебе всё теперь должно принадлежать?
Он сел за стол. Открыл блокнот. На странице значились две фамилии:
Романова М. П. – голос, публика, яркость.
Струкова П. А. – опыт, преданность, но пошла вниз.
Он медленно чертил карандашом линии между этими именами.
– Маргарита… – выдохнул он. – Хороша, чёрт возьми… Но слишком вольная. А театр – это строй, дисциплина…
Его пальцы нащупали ручку стола. Он выдвинул ящик и вытащил оттуда маленький конверт с деньгами.
– Всё стоит денег, – пробормотал он. – Или… чего-то другого.
Он вспомнил взгляд Полины – холодный, цепкий.
И губы Марго – дрожащие, когда она поёт в верхах так, что зал перестаёт дышать.
– Проклятье… – выдохнул он. – Если её уберут… публика взбунтуется. Но если останется – я потеряю театр.
Он опустил голову на ладони.
– Господи… Зачем я только полез в эти постели и в эти деньги?
В дверь снова тихо постучали.
– Саша? – послышался голос Галиной Ивановны. – Ты там?
Он быстро выпрямился, смахнув со стола бумажки.
– Входи, – сказал он хрипло.
Его лицо уже снова было маской спокойного режиссёра.
Глаза 3
Маргарита.
Репетиционный зал был душным. Запах пыли, старых кулис и пота висел в воздухе.
Марго стояла у зеркала в белом репетиционном трико. Лицо усталое, глаза – чуть красные после бессонной ночи.
– Маргарита Павловна? – раздался позади голос ассистента.
– Да? – отозвалась она, поправляя волосы.
– Ковалевский вызывает вас к себе. Срочно.
Марго почувствовала, как у неё похолодели пальцы.
– Сейчас?
– Да.
Зал казался бесконечно длинным, пока она шла к кабинету режиссёра.
Ковалевский сидел за столом. Лицо у него было серое. Рядом стояла Галина Ивановна, завлит театра, с опущенными глазами.
– Заходи, Маргарита, – сказал Ковалевский натужным голосом. – Присядь.
Она села на стул.
– Что-то случилось?
Он долго молчал. Потом выдохнул:
– С завтрашнего дня партию Лизаветы Петровны будет исполнять Полина Струкова.
Марго села ровно, как струна.
– Что?
– Это решение худсовета. Полина… лучше справляется.
– Это бред! – резко сказала она. – Я учила эту партию два года. Я единственная, кто может взять верхние ноты во втором акте!
Галина Ивановна робко вмешалась:
– Марго, пойми, публика любит тебя, но… есть обстоятельства.
– Какие? – голос Марго дрожал. – Что вы там опять шепчете за спиной?
Ковалевский стукнул ладонью по столу.
– Хватит! Ты хороша. Но у нас дисциплина.
Марго поднялась. Лицо побледнело.
– Так вы меня убираете?
Он опустил глаза.
– Это временно.
– В театре «временно» означает «навсегда», Александр Ильич.
Ковалевский вскинулся:
– Если хочешь остаться, учись держать язык за зубами.
Марго медленно кивнула. В глазах блестели слёзы.
– Я поняла.
Она вышла, хлопнув дверью.
В коридоре на секунду прислонилась к стене, закрыв лицо рукой.
В глубине зала уже репетировали другие.
А её имя вычеркнули.
Коридор Большого театра был полон звуков: топот каблуков, обрывки арий, визг петель у дверей.
Марго шла быстро, почти бегом. Сердце колотилось, будто готово было вырваться наружу.
Она свернула за угол – и врезалась прямо в мужскую грудь.
Мужчина рефлекторно поймал её за плечи.
– Тихо. Осторожнее.
Голос был низкий, слегка хриплый.
Марго вскинула взгляд – и на секунду потеряла дар речи.
Михаил.
Он стоял в узком коридоре, залитый блеклым светом ламп. Высокий, в тёмном пальто, пахнущий лёгким дымом и дорогим лосьоном.
– Маргарита? – спросил он мягче, чем она когда-либо слышала его голос. – Что случилось?
Она пыталась вырваться.
– Ничего… – её голос дрогнул.
Но слёзы уже катились по её щекам.
– Эй… – он осторожно прикоснулся большим пальцем к её щеке, стирая мокрую дорожку. – Тсс… всё хорошо.
Она схлипнула и отшатнулась.
– Пожалуйста… не трогайте меня.
– Ты дрожишь, – сказал он. – Кто тебя так довёл?
– Это… не ваше дело, – выпалила она.
Он чуть склонил голову, прищурился, будто хотел рассмотреть её лучше.
– Уволили?
Она крепче сжала пальцы вокруг ручки сумочки.
– Вы откуда здесь взялись?
– У меня разговор к Ковалевскому, – спокойно ответил Михаил. – Но, похоже, мне стоит сначала поговорить с тобой.
Марго быстро мотнула головой.
– Не надо со мной ничего обсуждать. Вы не имеете права влезать в мою жизнь.
– А если я уже влез? – тихо спросил он. – Если я хочу, чтобы никто больше не делал тебе больно?
Она взглянула на него, глаза сверкающие от слёз и злости.
– Вы не понимаете, что значит потерять сцену. Вы ничего не понимаете!
Михаил подался ближе. Его рука легла ей на локоть – не крепко, но так, что дрожь прошла по её коже.
– А ты не понимаешь, что в этом городе каждый, кто хоть что-то значит, живёт только потому, что кто-то сильный решил его не трогать.
Она всхлипнула, чуть прижалась лбом к его груди – всего на секунду, прежде чем отстраниться.
– Не надо меня жалеть.
– Я тебя не жалею, – сказал он серьёзно. – Я за тебя дерусь.
Она вытерла глаза. Голос стал холоднее:
– Забудьте обо мне. У меня своя жизнь.
– Но я уже здесь, – сказал он.
– Вот именно, – зло бросила она. – Вы всю мою жизнь превращаете в хаос.
Она оттолкнула его руку и быстро пошла прочь по коридору.
Михаил стоял на месте, глядя ей вслед. В глазах у него мелькнуло что-то, похожее на боль… и на решимость.
Он провёл рукой по волосам, тяжело вздохнул – и направился к двери кабинета Ковалевского.
Дверь скрипнула, прежде чем за ним закрылась.
Марго долго сидела на деревянной лавке в коридоре, прижав сумочку к груди. Дышала глубоко, как учили на вокальных занятиях, чтобы не дать слезам снова хлынуть.
Когда наконец встала, лицо её уже было сухим, глаза – чуть опухшими, но с привычным, холодным блеском.
Она поправила волосы, расправила плечи и пошла к гримёркам.
Дверь в зал для артисток была приоткрыта. Внутри слышались тихие женские голоса:
– Я тебе говорю, он богатый. Очень.
– Да кто он вообще?
– Михаил Медведьев. Говорят, какие-то «дела» ведёт. Опасный человек.
– А чего он тут крутится? У нас что – Большой театр в собственности братвы будет?
Девушки прыснули в кулачки.
– И не говори. Вот кто теперь на сцену выйдет – Марго или Полина? Или Медведьев всё за неё решит?
– Ну, если он ей помогает… – протянула одна из девушек, подкрашивая губы. – Может, не просто так?
– Да брось! Маргарита гордая, она бы в постель не полезла.
– Гордая-гордая… – съязвила другая. – А откуда цветы с ног ростом?
Все прыснули.
Марго замерла за дверью. Каждое слово резало, как осколок стекла.
– Ну, пусть он и красавец, но невестой мафии быть – это, извините, не театр.
– Зато, говорят, мировую сцену откроет.
– Вот именно. А потом бам – и в тюрьму его, а она никому не нужна.
– Или вообще не проснётся однажды.
Кто-то нервно засмеялся.
Марго почувствовала, как её пальцы заныли от сжатой ручки сумки.
Она распахнула дверь.
– Девочки, вы ещё не на сцене?
Все мгновенно затихли.
Одна из артисток – худенькая, с большими глазами – смущённо сказала:
– Мы… уже идём.
Марго прошла мимо них с высоко поднятой головой.
– Знаете что, – сказала она резко, останавливаясь на пороге. – Мою жизнь обсуждать – не ваша партия. Пойте лучше.
И ушла, хлопнув дверью.
А за спиной остался глухой женский шёпот – теперь ещё более ядовитый.
Ковалевский поднял голову, когда дверь распахнулась без стука.
Михаил вошёл уверенно, как человек, которому принадлежит весь мир. Пальто распахнуто, глаза холодные.
– Михаил Сергеевич… – Ковалевский привстал. – Рад вас видеть.
– Сядь, – коротко бросил Михаил.
Ковалевский замер, потом медленно опустился в кресло.
Михаил подошёл к столу, наклонился так близко, что режиссёр отшатнулся.
– Ты в курсе, что в театре сегодня довели женщину до слёз?
Ковалевский открыл рот, но Михаил продолжал:
– Я только что видел её в коридоре. Красные глаза, руки дрожат. Знаешь, почему?
– Михаил Сергеевич… Театр – это же… интриги…
– А вот интриги мы сейчас и обсудим, – перебил Михаил. – Полину Струкову ко мне. Сейчас.
– Михаил Сергеевич… – замялся Ковалевский. – Полина… она… заслуженная артистка…
Михаил стукнул кулаком по столу.
– Не зли меня, Саша.
Ковалевский побледнел и нажал кнопку домофона.
– Полина Андреевна, зайдите ко мне.
Через минуту дверь открылась, и в кабинет вошла Полина – с идеальной причёской, уверенной походкой. Но увидев Михаила, она замерла.
– Михаил Сергеевич… – сказала она сладко. – Вы хотели…
– Закрой дверь, – приказал он.
Она послушно закрыла.
Михаил медленно обошёл вокруг неё, как хищник вокруг добычи.
– Полина Андреевна. Вы, кажется, решили, что театр – это ваша личная лавочка?
– Я не понимаю, о чём вы… – начала она, улыбаясь.
– Не ври мне.
Он резко схватил её за локоть, не сильно, но достаточно, чтобы она вздрогнула.
– Ты пыталась выдавить Маргариту со сцены. Шантажировала режиссёра. Разносила сплетни о том, что я хочу «купить театр».
Полина побледнела.
– Я… я ничего не…
Михаил наклонился к её лицу так близко, что она пахнула духами и страхом.
– Знаешь, чем отличается сцена от жизни? На сцене люди играют, а в жизни за ложь платят.
Он обернулся к Ковалевскому:
– Уволить её сегодня же. Без скандалов. И чтоб ноги её здесь больше не было.
Полина ахнула:
– Вы не можете так! Я народная артистка! Я…
– Я могу всё, Полина, – сказал он спокойно. – Особенно если дело касается той, кого ты пытаешься уничтожить.
Она посмотрела на Ковалевского, но тот опустил глаза.
Михаил снова взглянул на Полину:
– Чем быстрее ты исчезнешь, тем больше у тебя шансов, что я забуду твое имя.
Полина прижала руку к груди, побледнев.
– Вы… вы разрушите мне карьеру…
Михаил смотрел на неё ледяными глазами.
– Ты сама её разрушила.
Он повернулся к Ковалевскому:
– А теперь вернёшь Маргарите роль. И чтоб в этом театре никто больше не посмел её трогать.
– Да… Михаил Сергеевич… – Ковалевский кивнул, осипшим голосом.
Михаил кивнул и вышел.
Полина осталась стоять посреди кабинета, с лицом мертвенно-белым.
А Ковалевский медленно опустил голову на ладони, понимая, что театр больше не принадлежит ему одному.
Хлопнула тяжёлая дверь служебного входа.
Полина выскочила на улицу, высокие каблуки гулко застучали по мокрому асфальту. Пальто распахнуто, дыхание сбито, глаза налиты слезами.
Она прошла несколько шагов и прижалась спиной к стене театра. Горло сдавило рыданием.
– Сука… сука… сука… – шептала она, стуча кулаком по холодному камню.
Улица шумела машинами и голосами прохожих. Никто не обращал внимания на женщину в нарядном пальто и с размазанной тушью.
Полина вытерла слёзы, судорожно дыша. В груди всё кипело.
– Эта… Маргарита… выскочка… Кто она такая? – её голос дрожал от ненависти. – Подумаешь, великая артистка…
Она вспомнила глаза Михаила – холодные, синие, в которых светился ледяной приговор.
– Думаешь, всё решил? – прошипела она в воздух. – Никто меня вот так просто не вычеркнет. Никто.
Она вытащила из сумочки белоснежный носовой платок, измазанный в косметике. Задумалась.
– Раз он за неё горой… – пробормотала Полина. – Значит, если ударить в него…
Она опустила глаза. В голове уже складывались пути мести.
Полина глубоко вдохнула, как будто снова примеряя на лицо маску уверенной дивы.
Она взглянула на театр, губы дрогнули.
– Вы ещё пожалеете, что меня уволили.
Развернувшись, она резко пошла к троллейбусной остановке, стуча каблуками так, словно каждым шагом вбивала гвозди в чью-то судьбу.
Дверь тихо захлопнулась.
Михаил вошёл в дом, снял пальто и бросил на крючок. В прихожей пахло яблоками и корицей – Валентина Сергеевна, как всегда, пекла пирог.
Из кухни донёсся её голос:
– Опять шлёпаешь, как медведь.
– Не медведь, а Медведьев – отозвался он, снимая ботинки.
– Ну-ну. Только медведь хотя бы рычит по делу.
Он зашёл на кухню. Валентина стояла у стола, в фартуке, присыпанном мукой, и стряхивала тесто с рук. Её седеющие волосы были убраны в тугой пучок. Глаза – цепкие, умные.
– Валя, налей чай.
– Не приказывай мне в моём доме. – Она бросила на него взгляд из-под бровей. – И не думай, что я не знаю, где ты сегодня «разбирался».
Михаил чуть поморщился.
– Занимаюсь бизнесом.
– Не будь дураком, Миша. Я тебя с подгузников знаю. «Бизнесом» он занимается. – Она хмыкнула. – Пол-Ленинграда уже шепчется, что ты кого-то оттуда, из театра, выкинул.
Михаил откинулся на спинку стула.
– Они лезли к тем, к кому не надо.
– Девка-то хороша, да? Эта твоя Маргарита? – Валентина хитро прищурилась.
– Ничего она мне не «моя».
– Ага. Цветы с тебя ростом дарят все подряд. Конечно. – Она фыркнула. – Только гляди, Миша, чтоб не повторилось то же, что с твоей матерью.
Михаил нахмурился, его взгляд потемнел.
– Не трогай это.
– Я трону, если надо. – Валентина ткнула в него деревянной ложкой. – Я знаю, как ты живёшь. Думаешь, Лёша не видит? Как ты приходишь домой со стеклянными глазами? Как твои руки дрожат, когда ты его обнимаешь?
Михаил отвёл взгляд.
– Он мальчишка.
– Он твой сын. И если ты хочешь, чтоб он вырос мужиком, а не пустым куском льда, перестань бояться любить.
В этот момент в комнату влетел Лёшенька, сияющий, с рисунком в руке.
– Папа! Смотри! Я нарисовал нас! – Он вцепился Михаилу в шею.
Михаил неловко обнял его одной рукой.
Валентина смотрела на них и тихо сказала:
– Видишь? Ты для него целый мир. Не прячься от него, Миша. И от себя тоже.
Михаил посмотрел на рисунок. Там были два человечка – один с суровыми глазами и галстуком, другой – маленький, с плюшевым кроликом. Между ними – белое пустое место.
– А это кто здесь должен быть, Лёша? – спросил он.
Лёшенька пожал плечами:
– Может, потом появится.
Валентина усмехнулась:
– Слушай ребёнка. Он всегда знает больше, чем взрослые.
Марго быстро шла по коридору театра, прижимая к груди стопку нот и сценариев. Воздух пах пылью, гримом и костюмами.
У комнаты реквизита её догнала Анна, молодая хористка с вечно горящими глазами.
– Марго! Ты слышала? – прошептала она, заглядывая в глаза.
– Что случилось? – Марго остановилась.
– Полину Струкову уволили!
Марго нахмурилась.
– Уволили? Почему?
– Ну… говорят, она опять сцепилась с Ковалевским. Кричала на весь театр, что её недооценивают, что у неё народная заслуга… А он ей сказал – всё, до свидания!
Марго медленно выдохнула.
– Полина всегда считала себя звездой. Но… увольнять её… – она покачала головой. – Всё-таки жалко.
– Зато, – подмигнула Анна, – тебе вернули роль! Ковалевский сказал, что твой голос – единственный, кто справится с партией. Сегодня вечером репетиция с оркестром!
Марго застыла. Сердце кольнуло надеждой – и страхом.
– Вернули? Так быстро?..
– Конечно. А что тут тянуть? Полины нет – ты снова прима.
Марго опустила взгляд. Внутри ворохом смешались эмоции: радость, растерянность, тревога.
– Знаешь, Анна… Может, это и к лучшему. Мы все слишком боялись Полину. Она умела красиво улыбаться, но в глаза ножи пускала.
– Вот именно! – оживилась Анна. – Теперь хоть дышать легче.
Марго кивнула, слабо улыбнувшись.
– Только странно всё это. Полина бы просто так не ушла. Она ведь цепкая.
Анна махнула рукой:
– Да плюнь ты. У тебя сегодня репетиция. Одевайся красиво – Ковалевский тебя похвалит.
Марго осталась стоять у стены.
Полина бы не ушла сама. Никогда. Что-то тут не так. Но мысль была зыбкой, пока что слишком хрупкой, чтобы поверить в неё до конца.
Она вздохнула и направилась к гримёрке.
– Ну хоть эта роль моя, – прошептала она. – Я её вытащу зубами, если придётся.
Михаил сидел в своём кабинете, за тяжёлым столом из чёрного дерева. На столе стоял телефон, папки с цифрами и диаграммами, серебряная пепельница, полная недокуренных сигарет.
В кресле напротив, скрестив ноги, сидела Нина, его секретарь.
– Ну? – бросил Михаил, не поднимая взгляда от бумаг. – Что с театром?
– Всё как ты хотел. – Нина говорила ровно, будто речь шла о заказе канцелярских товаров. – Полину Струкову сегодня официально уволили. Шуму было много, но Ковалевский быстро всех заткнул.
Михаил поднял глаза.
– А Маргарита?
– Сегодня репетиция с оркестром. Ковалевский объявил, что возвращает ей роль.
На миг в его лице мелькнуло что-то мягкое. Но он быстро выдохнул, словно выгоняя это чувство.
– Понял.
Нина склонила голову набок.
– Ты доволен?
Михаил откинулся в кресле, переплёл пальцы на затылке.
– Я должен быть уверен, что её там никто больше не тронет.
Нина кивнула.
– Поставить кого-нибудь из наших в охрану у служебного входа?
– Не надо палиться. – Он скривился. – Я сам схожу.
– На репетицию? – в голосе Нины сквозило удивление и лёгкая ревность.
– Да.
Нина чуть усмехнулась:
– Представляю, как все рты откроют, если ты там появишься.
Михаил посмотрел на неё холодно.
– Пусть привыкают.
Он встал, накинул тёмное пальто и застегнул пуговицы.
– А если кто-то там снова решит обидеть Маргариту, – сказал он, медленно надвигаясь на Нину, – пусть лучше сразу заказывает себе место на кладбище.
Нина отвела взгляд, но уголки её губ дрогнули.
– Ну вот, опять ты. Медведь, который думает, что может всё решить силой.
Михаил ухмыльнулся.
– А разве нет?
Он вышел, громко захлопнув за собой дверь.
Нина осталась сидеть, чуть прищурившись.
– Ох, Маргарита… Ты даже не представляешь, куда вляпалась.
Глава 4
Михаил.
Михаил стоял в полумраке у заднего прохода в зал.
Театр дышал странной смесью запахов – пыли, сценической пудры, старого бархата. Сквозь приоткрытую дверь на сцену лился свет прожекторов.
Маргарита стояла у середины сцены. На ней был строгий чёрный купальник и длинная шёлковая юбка. Плечи блестели от капелек пота, а глаза сияли странным, внутренним светом.
– Сразу с forte! – крикнул дирижёр.
Марго расправила спину и начала петь.
Голос ударил в воздух, как острый, сверкающий клинок. Чистый, полный, властный. Михаил вжался в стену. У него словно замерло сердце.
Он привык к крикам, выстрелам, угрозам. Но это было другим оружием – тонким и смертельным.
Он видел, как напрягаются её тонкие руки, как дрожат ключицы. Он видел её силу, скрытую под изящной хрупкостью.
Оркестр оборвал аккорд. Дирижёр сказал:
– Отлично, Маргарита Павловна. Вот так и держите финал. Вы у нас – звезда.
Марго слегка кивнула, глядя в пол. Но во взгляде было что-то настороженное, как у человека, который всё ещё ждёт удара в спину.
Михаил стиснул зубы. Он знал это выражение. Он сам ходил с таким лицом полжизни.
Две артистки в хоре хихикали сбоку:
– Видела? Он за ней ухаживает, этот Медведьев…
– Говорят, он всех покупает…
Михаил сжал кулаки. Захотелось выйти и заставить замолчать всех сразу.
Но он остался в тени.
Марго вдруг подняла голову и встретилась с его взглядом.
Она не испугалась. Просто смотрела долго, пристально, словно решала – кто он для неё.
Михаил почувствовал, что не может дышать.
Потом она отвела глаза и снова запела.
Он отступил на шаг, в темноту, и почувствовал, как внутри поднимается что-то новое, чужое. Странная, пугающая слабость.
– Чёрт, – выдохнул он. – Что ж ты делаешь со мной, Маргарита…
Полина.
Полина сидела в тусклой кухоньке коммуналки, обтянутой линялой клеёнкой.
На столе стояла грязная рюмка с остатками водки, и она лениво вертела её пальцами.
Она всё ещё была одета в шикарный театральный плащ, только теперь на нём виднелись мятые заломы.
– Ну, чё тебе надо, Полинка? – спросил мужик напротив, по прозвищу Стёпка-Слепой. У него были глаза разного цвета и руки, вечно пахнущие ацетоном.
Полина прищурилась.
– Мне нужно… кое-что. Чтобы девочка одна забыла про сцену. Навсегда.
Стёпка ухмыльнулся.
– О, так сразу и сказала бы. Есть у меня вещица. Такая… едкая.
Она дернулась, но взгляд оставался льдисто-спокойным.
– Чтобы на всю жизнь. Чтобы каждый раз, как в зеркало посмотрит – помнила, кто её настоящая звезда.
Стёпка хрипло рассмеялся.
– Будет поминать тебя каждое утро. И каждую ночь.
Полина опустила глаза. На сердце тяжело пульсировала пустота.
– Сколько?
– Для тебя дёшево. За старую дружбу. Три сотни. И чтоб потом меня не искали.
Она порылась в сумочке, достала измятые купюры.
Стёпка перегнулся через стол.
– Слушай, Полинка… Ты ж красавица. На кой тебе такая гадость?
Полина медленно подняла глаза.
– Потому что у меня не крадут сцену. И аплодисменты – тоже.
Стёпка пожал плечами.
– Дело твоё. Подожди немного, будет готово. Только смотри, в лицо не капни.
Полина улыбнулась – холодно, страшно.
– О, поверь… Я очень хорошо знаю, куда капнуть.
Михаил.
Михаил стоял у окна кабинета, глядя на мутный ленинградский снег за стеклом. В руке он вертел мятую сигарету, но так и не закурил.
В дверь негромко постучали.
– Заходи.
Вошла Нина – высокая, строгая, в сером костюме. В руках у неё была тонкая папка.
– Михаил Сергеевич, есть новости.
Он повернул к ней голову.
– Ну?
Нина взглянула в бумаги и быстро заговорила:
– Наши ребята следили за Полиной Струковой, как вы велели. Сегодня утром она заходила к Стёпке-Слепому. Долго там пробыла.
Михаил щурился.
– Что их связывает?
– Выясняем. Но Стёпка, по нашим данным, оказывает кое-какие услуги. Специфические.
Михаил медленно опустил сигарету в пепельницу.
– Какие именно?
Нина замялась на секунду.
– Те, что… оставляют человека жить. Но без лица. Или с такими отметинами, что сцена для него закрыта навсегда.
Михаил выдохнул, будто проглотил яд.
– Думаешь, Полина пришла за этим?
– Есть большая вероятность. Ушла она от него очень довольная.
Михаил резко стукнул кулаком по подоконнику.
– Привести этого Стёпку ко мне. На базу. Срочно.
Нина кивнула.
– Уже передала распоряжение.
Михаил медленно провёл рукой по лицу.
– Если эта стерва тронет Маргариту хоть пальцем – ей мало не покажется.
Нина сдержанно посмотрела на него:
– Мы не допустим этого.
Михаил отвернулся обратно к окну.
– Только не она… – тихо сказал он, почти себе под нос.
Стёпку-Слепого втолкнули в холодное бетонное помещение.
На потолке мигала лампа. Стёпка, косой, щурился на свет и трясся от холода. Его грязная куртка пахла ацетоном и табачищем.
Михаил сидел в кресле, за столом. Его руки были сцеплены замком. Лицо – каменное.
– Здорово, Стёпка, – медленно сказал он.
Стёпка сглотнул.
– Здорово, Миш… Михаил Сергеевич…
Михаил не пошевелился. Только сказал:
– Говори. Зачем к тебе приходила Полина Струкова?
Стёпка засопел, шаря взглядом по углам.
– Так… поговорить…
Михаил резко встал, опёрся кулаками о стол. Стёпка вздрогнул.
– Я тебе ещё раз спрашиваю. Что она у тебя взяла?
Стёпка задёргал подбородком.
– Слушай, Мих… Она платила… Захотела такую штуку, чтоб если плеснуть – человек на себя в зеркало больше не глянул…
Михаил медленно вдохнул.
– Ты ей это отдал.
Стёпка растерянно развёл руками.
– Ну… да. Передал уже. Всё. Я теперь тут при чём?.. Я ж не плесну сам.
Михаил смерил его взглядом, в котором не было ничего человеческого.
– Где она держит эту гадость?
– Не знаю, клянусь. Унёс пакет, и всё. Я больше ничего не знаю, Мих…
Михаил долго молчал. Потом сказал своим ребятам, которые стояли в дверях:
– Заберите его. И оторвите ему руки. Чтобы больше никому такую дрянь не готовил.
Стёпка замахал руками:
– Миш! Михаил Сергеевич, пожалуйста! Я ж всё сказал!..
Михаил повернулся спиной.
– Не люблю людей, которые торгуют чужими лицами.
Дверь хлопнула. Стёпку увели. В коридоре послышался его визг.
Михаил остался стоять в пустом помещении, глядя на дрожащий свет лампы.
Он знал только одно: теперь Полину надо остановить. Во что бы то ни стало.
Михаил медленно выдохнул, отводя взгляд от дверей, за которыми только что увели Стёпку.
Нина вошла тихо, будто ощущая, что воздух в комнате стал колючим.
Михаил сказал глухо:
– Пусть следят за Маргаритой. Каждую минуту. Где она ходит, с кем говорит – всё мне докладывать.
Нина кивнула:
– Уже работают. Она сегодня обещала быть в театре днём.
Михаил коротко стукнул пальцами по столу.
– Узнай, точно ли она там. И готовь машину. Едем туда.
Нина взглянула на него внимательно:
– Ты хочешь появиться там лично?
Михаил мрачно усмехнулся.
– Если эта дура Полина хоть пальцем к ней протянет – я ей эти пальцы оторву. Лично.
Он резко накинул плащ и направился к выходу.
– И ещё. Полину найти. И не спускать с неё глаз.
– Сделаем, – твёрдо сказала Нина.
Михаил на секунду задержался у двери.
– Если Маргарита хоть слезу прольёт из-за этой истории… я вас всех похороню. И себя вместе с вами.
И хлопнул дверью так, что лампа на потолке задрожала.
Театр Большой был наполнен голосами и стуком каблуков. Люди сновали по коридорам, пахло пудрой, дешёвым кофе и клеем для декораций.
Михаил вошёл быстро, плечами расталкивая людей. Его взгляд метался, цепляясь за лица. За ним шли двое его парней – в тёмных пальто, с глазами хищников.
– Где она, Маргарита? – бросил он одной из актрис, которая появилась из-за колонны.
– Женская уборная, – выдохнула она. – Маргарита туда зашла одна.
У Михаила на лице что-то дёрнулось. Он побелел.
– Женская?! Чёрт…
Он резко толкнул дверь уборной.
Там пахло духами и сырым кафелем.
Маргарита стояла у зеркала. В руках держала пудреницу, но пудра дрожала в её пальцах.
В это же мгновение из-за стены выскочила Полина. Её глаза горели бешеным светом. В руке она сжимала небольшую баночку с мутной жидкостью.
– Ну здравствуй, маленькая звезда… – прошипела она.
Маргарита успела только вздохнуть.
Но Михаил подлетел к ним, как буря.
– Стоять, сука! – рявкнул он.
Полина взмахнула рукой. Всё случилось в один миг:
Жидкость выплеснулась дугой из баночки. Михаил резко вывернул Полине кисть – но не успел полностью.
Половина брызг ударила его по руке.
– А-а-а… – выдохнул он, но не отпустил её руку.
Кислота зашипела на коже. Запах жжёного мяса взвился в воздухе.
Маргарита вскрикнула и кинулась к нему.
– Миша!.. Господи, Миша!..
Но Михаил, стиснув зубы, развернул Полину лицом к стене и заломал ей руки так, что она закричала.
– Ты хотела ей лицо спалить?! – рявкнул он, срываясь на хрип.
– Она всё у меня забрала! Всё! Я звезда! Я должна была быть звездой! – орала Полина, захлёбываясь слезами.
Его люди ворвались в женскую комнату.
– Увести её, – выдохнул Михаил. – Чтоб она никогда отсюда не вышла.
Полина билась, как раненая кошка.
– Отпусти меня! Пустите! Она уничтожила меня!..
Но охранники прижали её к стене, скрутили руки, выволокли вон.
Михаил медленно обернулся к Маргарите.
Его рука была красная, ожог вздувался пузыристыми пятнами.
– Миш… – прохрипела Маргарита, слёзы катились по её щекам. – Ты… ты…
Михаил выдавил ухмылку, хотя губы у него дрожали от боли.
– Не переживай. Жить буду.
Он потянулся к её лицу здоровой рукой, коснулся кончика её подбородка.
– Главное, что это не твое лицо.
И вдруг пошатнулся, схватившись за раковину.
Маргарита кинулась к нему, пытаясь поддержать.
– Врача! Срочно врача!..
Михаил, сквозь стиснутые зубы, сказал своим людям:
– И никто об этом не пишет. Ни в одной газете. Иначе я закрою этот театр к чёртовой матери.
Потом он поднял взгляд на Маргариту – в глазах стоял огонь и боль.
– Видишь, какая ты… опасная женщина, Маргарита.
Машина летела по улице, унося их прочь от театра.
Михаил сидел, откинувшись на спинку сиденья. Его рука, перемотанная мокрым бинтом, лежала на коленях. Губы у него побелели, но он молчал.
Рядом Маргарита прижималась к нему, не отрывая от него глаз.
– Миш… ты с ума сошёл. Зачем ты?.. – тихо прошептала она.
Он повернул к ней голову, взгляд был тяжёлый и цепкий.
– Зато твое лицо цело. – Его голос чуть дрогнул. – Я не позволю никому тебя искалечить.
Она зажмурилась, пытаясь сдержать слёзы.
– Я… я не стою этого…
Он усмехнулся, но в улыбке не было радости.
– Ошибаешься. Ты стоишь гораздо большего.
Маргарита хотела что-то сказать, но он перебил её, чуть хрипло:
– Ты теперь мне должна.
Она подняла глаза.
– Что?..
Михаил подался чуть ближе, смотря ей прямо в глаза.
– Одно желание. Когда я скажу. Ты исполнишь. Без вопросов.
Она замерла.
– И что… за желание?
– Не сейчас. Когда время придёт.
Она посмотрела на него с тревогой.
– А если… я не смогу?
Михаил ухмыльнулся, но его глаза потемнели.
– Сможешь. Ты же сильная, Марго. Я это знаю.
Он слегка наклонился и тихо, почти ласково, добавил:
– Договорились?
Она долго молчала. Потом едва слышно выдохнула:
– Договорились…
Машина рванула вперёд, везя их к больнице. И у Маргариты на секунду промелькнула страшная мысль – а вдруг то желание, которое он загадал, изменит всю её жизнь?
Больничный коридор был серым и пустым. Часы на стене тикали громче, чем казалось возможным.
Михаил сидел на кушетке, пока врач осматривал ожог. Кожа на предплечье была красной, местами уже вздулась.
– У вас химический ожог второй степени, – строго сказал врач. – Нужно наложить повязку и делать обработки. А кто это сделал? Нам нужно сообщить в милицию. Это нападение.
Михаил даже не моргнул.
– Не надо. Обойдёмся без милиции.
– Вы уверены?..
– Абсолютно.
Врач нахмурился, но спорить не стал. Он понял, что перед ним – человек, который не задаёт лишних вопросов и не любит, когда их задают.
Через несколько минут в комнату осторожно заглянула Маргарита.
– Можно?
Михаил кивнул. Она вошла, прижимая руки к груди, нервная, бледная.
– Я слышала… ты отказался от заявления.
– Да.
– Но… она же напала. Это же… преступление.
Он медленно посмотрел на неё.
– Я сам с ней разберусь. Так, как считаю нужным.
– Ты собираешься мстить?
Михаил не ответил сразу. Он просто посмотрел на повязку, потом снова на неё.
– Она больше не подойдёт к тебе. Это главное.
Маргарита опустила взгляд, сжав пальцы.
– Это страшно, Михаил.
– Зато – эффективно.
Он усмехнулся уголком губ, но глаза оставались холодными.
– В этом городе некоторые вопросы проще решить без формы и погон.
Она не знала, что сказать. Только молча кивнула и вышла в коридор.
А Михаил остался сидеть – спокойный, как буря перед ударом.
Машина выехала со двора больницы и нырнула в темноту улиц.
Михаил сидел, чуть откинувшись, с забинтованной рукой. Его лицо было мрачным, но взгляд скользил к Маргарите то и дело.
Она сидела рядом, тихая и напряжённая, пальцы теребили край плаща.
– Ты всё ещё дрожишь, – сказал он вдруг.
Маргарита резко повернулась к нему:
– Конечно, я дрожу! Ты чуть не погиб… и всё это из-за меня.
Михаил чуть усмехнулся, хотя глаза оставались холодными.
– Если бы не я, ты бы сейчас лежала в реанимации. Или хуже.
Она опустила глаза.
– Но всё это неправильно. У тебя проблемы, у меня своя жизнь… и всё это…
– Всё это теперь связано, – перебил он спокойно. – И ты это прекрасно понимаешь.
Она резко вцепилась в ремень безопасности.
– Я не хочу так жить. В страхе. В долгах.
Михаил чуть наклонился ближе.
– Ты не будешь жить в страхе. Я сделаю так, что никто больше к тебе не подойдёт.
– Ценой чего? – тихо бросила она. – Ещё крови? Ещё ожогов?
Он помолчал, глядя вперёд.
– Ценой всего, что потребуется.
Машина свернула во двор её дома.
Михаил не спешил выйти.
– Я не стану лезть в твою жизнь, если ты сама этого не захочешь. Но одно запомни. – Он повернулся к ней, его голос сделался ниже. – Я всегда рядом. И если тебя кто-то тронет – этот человек исчезнет.
Она прижала ладони к лицу.
– Ты… страшный.
Он чуть наклонился к ней, его здоровая рука скользнула к её щеке.
– А ты – слишком дорогая, чтобы я мог отпустить.
Несколько секунд они просто смотрели друг другу в глаза.
Потом он медленно открыл дверь:
– Иди. Отдохни. Завтра тебе нужно на сцену.
Она вышла, но обернулась на пороге.
– Спасибо… за всё.
Михаил едва заметно кивнул и захлопнул за ней дверцу.
Когда машина тронулась с места, он долго смотрел в зеркало заднего вида, пока её силуэт не исчез за подъездом.
Маргарита.
Дверь подъезда закрылась за её спиной с глухим эхом.
Маргарита поднялась к себе, машинально вставила ключ в замок. Квартира встретила её тихой темнотой.
Она включила торшер, но свет казался слишком резким.
Бросила сумку на стул, стянула плащ и пошла в кухню. Налила себе воды, но рука дрожала, и половина пролилась мимо.
Она облокотилась о раковину, закрыла глаза. Перед ней снова вставало его лицо – бледное, с напряжёнными скулами, его рука, забинтованная, и этот голос:
«Ты слишком дорогая, чтобы я мог отпустить.»
Маргарита резко мотнула головой.
– Глупости… всё это… глупости…
Но в груди всё ещё сжималось.
Он спас её.
Он влез ради неё в огонь.
И в то же время… он был пугающе спокоен, когда говорил о мести. О том, чтобы «разобраться» сам.
Она шагнула в комнату, стянула с себя платье, бросила его на кресло. Достала из шкафа тонкий халат.
Села у окна, подтянув ноги к груди.
Где-то на улице хлопнула дверь машины.
Мир Михаила – чужой. Тёмный. Полный крови и долгов.
Её мир – сцена, софиты, музыка. Аплодисменты.
Им не место рядом.
Но стоило вспомнить, как он смотрел на неё, как сжимал её руки, отгораживая от Полины – и внутри всё словно плыло.
Она чувствовала себя в безопасности… именно рядом с ним.
– Нет… я не хочу этого… – прошептала она. – Я не хочу снова стать чьей-то игрушкой…
Но мысли о нём возвращались, как морская волна.
Маргарита уткнулась лицом в колени, сжав веки.
Михаил становится слишком близко. И это её пугало больше всего.
Глава 5
Михаил.
Полина сидела на низком стуле, руки скручены за спиной стяжкой. Перед ней – цементная стена гаража, сырой пол, лампа под потолком бросала острый белый свет.
На улице скрипнула дверь. Несколько шагов, и в проёме появился Михаил.
Его рука была забинтована, но взгляд – ледяной.
Он медленно подошёл, сел напротив. Несколько секунд просто молча смотрел на неё.
Полина старалась отвести глаза.
– Ну? – Его голос прозвучал спокойно, почти тихо. – Расскажешь мне, зачем решила облить кислотой Маргариту?
Полина дрогнула, но стиснула губы.
– Я… я не собиралась её убивать… только напугать… чтоб ушла со сцены…
– Напугать? – переспросил Михаил. – Кислотой?
Он выдохнул, слегка наклонив голову.
– А если б я не успел? Если б это было её лицо? – Его голос начал леденеть. – Ты вообще понимаешь, что натворила?
Полина начала всхлипывать.
– Я просто… я всю жизнь мечтала о Большом… а она пришла и забрала всё…
Михаил смотрел на неё внимательно, не мигая.
– А если б у Маргариты теперь не было лица? Тебе бы дали двадцать лет. Или больше.
Она всхлипнула громче, пытаясь освободиться.
– Пожалуйста… я… я больше ничего не буду…
Михаил вдруг наклонился ближе. Его лицо оказалось всего в нескольких сантиметрах от её.
– Слушай сюда. У меня от тебя теперь ожог на руке. – Он поднял перебинтованную руку. – Это раз. Во-вторых, ты полезла в мою жизнь. В жизнь человека, который к тебе и пальцем бы не притронулся, если бы ты не влезла туда, куда тебя не звали.
Полина сжалась.
– Я не хотела…
– Но сделала, – перебил он. – И за это платят.
Она затряслась, глаза бегали по сторонам, словно искала помощь.
Михаил кивнул кому-то в тени. Из темноты шагнули двое его людей.
– Отвезите её в мастерскую. Пусть руки ей больше никогда не слушаются, как раньше. Без крови, аккуратно. Но так, чтобы о кислоте она и думать больше не могла.
– Нет! Нет, пожалуйста! – завизжала Полина, срываясь на крик. – Я всё сделаю! Я уеду! Я исчезну!
Михаил посмотрел на неё снизу вверх, почти равнодушно.
– Поздно. Ты уже сделала свой выбор.
Люди взяли Полину под руки и потащили к двери. Она визжала, упиралась каблуками в пол, но бесполезно.
Михаил остался сидеть, опустив голову.
На секунду лицо его дрогнуло. Он закрыл глаза и тихо выдохнул.
– Это и есть моя жизнь, Марго. Ты готова к ней – или нет.
Маргарита.
Маргарита снова вставала в семь утра, заваривала крепкий чай, бежала в театр. Всё вокруг будто вернулось на круги своя: строгий Ковалевский в зале, девушки в коридорах шушукаются, свет софитов обжигает глаза.
Она даже начала улыбаться чаще. Но каждый раз, когда в зале захлопывалась дверь или кто-то проходил за её спиной слишком тихо, сердце её вздрагивало.
Михаил не появлялся.
Не звонил.
Не присылал розы.
Не маячил в коридорах театра.
И всё же его не было только внешне.
В голове Маргариты он жил каждый час.
Особенно когда она закрывала глаза и видела перед собой его руку, перевязанную бинтами.
Он ведь спас её.
Он мог погибнуть или остаться калекой.
В одну из репетиций она сбилась с текста. Ковалевский рявкнул:
– Романовская! Где голова твоя витает?!
Она опустила глаза, густо покраснев.
– Простите, Александр Ильич.
– Вижу, у нас тут всё ещё любовь в голове, а не сцена!
Девушки захихикали в кулисах. Маргарита стиснула зубы.
Вечером она сидела дома у окна, склонившись над шитьём, и всё думала:
Где он?
Как рука?
Может, хуже стало? Может, он лежит где-нибудь один…
Она вспомнила, как он сказал:
«Ты слишком дорогая, чтобы я мог отпустить.»
И у неё снова защемило в груди.
Но она сразу одёрнула себя.
– Нет, Марго. Всё должно быть как прежде.
Но почему-то казалось, что как прежде уже не будет никогда.
Репетиция закончилась чуть позже обычного. Маргарита собирала ноты в кожаную папку, когда услышала за спиной жёсткий голос:
– Романовская, подойди ко мне.
Она обернулась. Александр Ильич Ковалевский стоял у сцены, облокотившись на барьер. Лицо его было хмурым.
– Да, Александр Ильич?
– Тут к тебе… просьба, – он сказал это слово так, будто оно ему горько отдавалось во рту. – Завтра вечером состоится вечеринка у верхушки. Очень узкий круг, высокие люди. Захотели, чтоб ты там выступила.
Маргарита нахмурилась.
– Я? Зачем?
– Отказы не принимаются.
Она вздохнула, прижимая папку к груди.
– А кто всё это устроил?
Ковалевский отвёл взгляд.
– Не знаю. Мне передали через управление культуры. Сказали – «Романовская должна быть». Видно, кто-то тебя заприметил.
Маргарита почувствовала, как по спине пробежал холодок.
– Может… можно кого-то другого? Полину, например…
Ковалевский посмотрел на неё с короткой усмешкой.
– Полина теперь не в театре.
Маргарита вспыхнула, но промолчала.
– Ты понимаешь, Романовская, – продолжил он чуть мягче. – Я здесь ничего не решаю. Если позвали – значит, придёшь.
Она опустила глаза.
– А программа какая?
– Два романса. И один народный номер. Всё стандартно. Но… – он понизил голос. – Будь осторожна. На таких приёмах всегда шепчутся о делах, которых лучше не слышать. Поняла?
Она кивнула, чувствуя, как в груди сжимается что-то тяжёлое.
– Я поняла.
Ковалевский посмотрел на неё долгим, тяжёлым взглядом.
– Ты у нас теперь… слишком заметная, Романовская. Береги себя.
И пошёл прочь, оставив её одну посреди опустевшей сцены.
Маргарита стояла, прижимая к груди папку с нотами.
Кто же устроил этот приём… и зачем там нужна именно она?
Зеркало в гримёрке отражало Маргариту в белом.
Тонкое платье без рукавов струилось по фигуре мягкими волнами. У основания шеи – вышивка серебристым люрексом, почти невидимая при обычном свете, но под софитами начинала мерцать, как утренний иней.
Волосы собраны в высокий узел. Пара локонов спадает к щекам. Гриммёрка залита мягким светом, но сердце стучит в горле.
Она не могла отделаться от ощущения, что идёт не на выступление – а в клетку.
– Как невеста, – сказала в полголоса костюмерша, поправляя складку на спине. – Только без фаты.
Маргарита усмехнулась, но глаза остались тревожными.
– Скорее, как жертва в белом.
– Не говори так, Марусь. Ты сегодня будешь блистать.
– Я бы предпочла быть дома, – честно выдохнула она.
Костюмерша ушла, оставив её одну.
Маргарита села на стул и уставилась в зеркало.
Белое. Такое чистое. Такое беззащитное.
Она провела пальцами по линии воротника и вдруг вспомнила ту больничную палату. Его руку. Его лицо.
Где он сейчас?
Почему не появлялся? Неужели забыл? Или специально держится на расстоянии?
Стук в дверь вывел её из мыслей.
– Готова? Машина ждёт у чёрного хода.
Она встала.
Пальцы немного дрожали, когда она накидывала лёгкое пальто на плечи.
Но лицо было спокойным.
Если уж идти в пасть льву – то с прямой спиной.
Вечер только начинался.
Хрусталь звенел в зале, перемешиваясь с мягким перезвоном музыки.
Пахло дорогими духами, коньяком и сигарами. Люди в атласных платьях и дорогих костюмах смеялись слишком громко, будто стараясь перекричать собственные мысли.
Маргарита стояла за кулисами импровизированной сцены, сжимая в пальцах микрофон. Сердце стучало где-то в горле.
– Выходите, – шепнула распорядительница. – Они все только вас и ждут.
Марго вышла под свет прожектора.
Зал на миг стих.
Она спела первый романс. Голос дрожал чуть в начале, но потом обрёл силу, заполнив каждый угол зала. Вторую песню публика встретила аплодисментами.
После третьего номера зал взорвался овацией.
Маргарита поклонилась и поспешила к кулисам. Но, проходя взглядом по столам, вдруг застыла.
Он сидел в дальнем ряду.
Михаил.
Белая скатерть, высокие бокалы, сверкающий зал – всё разом будто потускнело.
Он был в строгом тёмном костюме. Спина выпрямлена, плечи чуть напряжённые. Голубые глаза, кажется, не мигали вовсе.
Он не отводил взгляда от неё.
Рядом с ним сидела женщина в элегантном чёрном платье. Строгий пучок, выразительные скулы, немного холодная красота.
Она что-то говорила ему тихо на ухо и слегка улыбалась, склонившись к нему слишком близко. Михаил не отстранился.
Внутри у Марго что-то болезненно кольнуло.
Она быстро опустила глаза и, едва дождавшись, пока выключат свет, сбежала за кулисы.
В раздевалке она стянула со сцены белое платье, едва справляясь с пуговицами. Дыхание было частым.
Почему он здесь?
И почему именно сейчас, когда она почти убедила себя, что всё закончено?
Марго прижала руку к груди, чувствуя, как бешено колотится сердце.
Но где-то внутри звучал другой голос:
Он всё ещё следит за тобой. Он никуда не делся.
Маргарита быстрым шагом шла по коридору, стараясь не смотреть по сторонам. Белое платье всё ещё сверкало в полумраке, словно мишень.
Сердце стучало в ушах.
– Ну всё, Марго. Уходишь и забываешь, как страшный сон. – бормотала она себе под нос.
Она почти добралась до выхода, как вдруг чья-то рука схватила её за локоть.
Маргарита взвизгнула и резко дёрнулась, но уже через мгновение оказалась втянутой в узкую, слабо освещённую комнату. Дверь за ними мягко захлопнулась.
Она подняла глаза – и чуть не выдохнула от злости и облегчения одновременно.
Михаил.
Он стоял совсем близко, запах его одеколона щекотал ноздри. Лицо хмурое, взгляд прищуренный.
– Опять вы. – выдохнула она. – Это вы всё устроили?! Этот банкет, эти песни… Вы специально меня сюда затащили?
Михаил поднял брови.
– Я? Нет. Меня пригласили так же, как и тебя. Но раз уж я тут – решил воспользоваться случаем.
Она вскинула подбородок.
– Хорошо. А кто эта женщина рядом с вами? Такая красивая… – Голос её чуть дрогнул, несмотря на все старания говорить ровно. – Раз так, надеюсь, между нами всё кончено? Вы прекратите преследовать меня
Михаил медленно усмехнулся.
– Женщина? – Он чуть наклонился к ней. – Это Нина. Моя секретарша.
Маргарита нахмурилась, сжимая в пальцах ткань платья.
– Она сидела к вам ближе, чем к столу…
Михаил чуть приблизился, его глаза сверкнули в полумраке.
– Ты… ревнуешь?
Маргарита резко отступила на шаг.
– Ничего я не ревную!
– Лжёшь. – Он ухмыльнулся, глаза потемнели. – Не бойся. Нина предана мне, но… не в том смысле, о котором ты думаешь.
Маргарита прикусила губу, пытаясь справиться с бешено стучащим сердцем.
– Мне всё равно. Просто… держись от меня подальше.
Михаил подался вперёд и, не дотрагиваясь, навис над ней своим присутствием.
– Не могу.
Она замерла, чувствуя, как напряжение между ними натягивается, как струна.
Михаил тихо сказал:
– Ты слишком дорогая, чтобы я мог отпустить.
Маргарита вдруг поняла, что дрожит. Но не только от страха.
– Вы… опасны.
– Так и ты, Марго, – прошептал он, – для меня – самая большая опасность.
Михаил не отводил взгляда. Его рука всё ещё лежала на двери, заграждая выход.
– Не могу держаться от тебя подальше, Марго.
– Я… я не хочу этого… – прошептала она, но голос предательски дрогнул.
Он медленно сделал шаг вперёд. Маргарита, не находя куда отступить, уткнулась спиной в стену.
Михаил опустил глаза на её губы.
– Врёшь. Ты хочешь этого так же, как и я.
Она приоткрыла рот, чтобы возразить, но в следующую секунду он схватил её за талию, прижимая к себе с такой силой, что у неё перехватило дыхание.
Его губы впились в её губы жадно, властно, будто он пытался украсть у неё и дыхание, и голос, и все протесты разом.
Она вцепилась в его плечи, сначала пытаясь оттолкнуть. Но в тот миг, когда его губы опустились к её шее, а потом к ложбинке ключицы, её пальцы сами сжались в ткань его пиджака.
– Михаил… – выдохнула она хрипло, запрокидывая голову, когда он коснулся поцелуем её кожи под ухом.
Он прошептал, чуть касаясь губами её шеи:
– Ты сводишь меня с ума.
Она на миг зажмурила глаза, позволив себе утонуть в этом ощущении. Но внезапно пришла в себя, резко оттолкнула его ладонями в грудь.
– Нет! Я не могу так! Отпусти меня!
Она бросилась к двери, но Михаил перехватил её за запястье, в одно движение развернул к себе. Его взгляд пылал.
– Ты не уйдёшь одна. Я отвезу тебя сам.
– Зачем?! – сорвалось у неё, голос сорвался на крик. – Ты всё только портишь…
– Может быть. Но я не дам тебе уйти одна этой ночью. Ты со мной.
На секунду их взгляды схлестнулись в почти физическом столкновении.
Потом он чуть смягчился, ослабил хватку на её запястье.
– Пожалуйста, Марго. Дай мне хоть это. Дай тебя отвезти.
Она дрожала от злости, страха и чего-то ещё, о чём страшно было подумать.
Но кивнула.
– Ладно. Только не трогай меня.
Михаил тихо усмехнулся.
– Не обещаю.
И, всё ещё держа её за руку, открыл дверь.
Машина мягко скользила по ночному городу.
Внутри пахло кожей сидений, холодным воздухом и чуть-чуть – духами Маргариты.
Михаил сидел за рулём, хмуро глядя вперёд. Её рука всё ещё лежала на его колене – он не отпускал, хотя хватка уже была не такой железной.
Долгое время они ехали молча. Маргарита смотрела в окно на огни Ленинграда, отражающиеся в чёрном стекле, как в воде.
Наконец она выдохнула:
– Как твоя рука?
Михаил едва заметно усмехнулся, не поворачивая головы.
– Болела первые пару дней. Сейчас уже почти ничего. Не о том надо беспокоиться.
– О чём же? – спросила она тихо.
Он резко свернул за угол.
– Почему ты так со мной? – бросил он. Голос был низкий, чуть хриплый. – То бежишь, то возвращаешься. То смотришь так, будто хочешь, чтобы я тебя поцеловал… а потом кричишь, чтобы я исчез.
Она опустила взгляд.
– Михаил…
– Я не игрушка, Марго. И мне плевать на твои маски. Скажи правду. Почему ты так поступаешь?
Она молчала, губы дрожали. Пальцы вцепились в ремешок сумочки.
Михаил продолжил, чуть тише:
– Кто тебя так сломал?
На этот раз она подняла глаза. И вдруг заговорила, будто слова сами рвались наружу:
– Мой отец.
Михаил замер, не мигая.
– Он… – Марго глубоко вдохнула. – Был влиятельным человеком. У него всегда были связи, деньги, женщины. Но дома он был… другим.
Голос её начал ломаться.
– Он унижал мою мать. Изменял ей. Врал, швырял деньги ей в лицо, как подачку. Я помню, как она плакала ночами в ванной. Как ходила с синяками под глазами и всё врала мне, что это просто мигрени…
Михаил сжал руль так, что побелели костяшки пальцев.
– Потом он ушёл к другой. Мать совсем сломалась. И я поклялась… что никогда не позволю мужчине меня сломать. Никому. Никогда.
Она замолчала, тяжело дыша.
Михаил наконец заговорил, глухо:
– Я – не твой отец.
Марго горько усмехнулась:
– Может, и не он. Но ты тоже привык брать. Подчинять. Давить. А я не хочу снова быть чьей-то игрушкой.
Машина замедлила ход. Михаил свернул на пустую улицу. Остановился.
Развернулся к ней всем корпусом.
– Посмотри на меня.
Она медленно подняла глаза.
Михаил тихо сказал:
– Я никогда не подниму на тебя руку. И не отдам тебя никому. Ни за какие связи, ни за какие сделки.
Он наклонился ближе.
– Но если думаешь, что я отпущу тебя – зря. Я слишком тебя хочу. И… – он запнулся, словно подбирая слова, – мне кажется, ты тоже хочешь меня. Только боишься.
Марго сглотнула, чувствуя, как сжимается сердце.
– Я боюсь себя рядом с тобой.
– И правильно делаешь, – тихо усмехнулся он. – Потому что если я начну любить – это будет война.
Он медленно отпустил её руку.
– Поехали. Я довезу тебя до дома.
И, молча, снова тронул машину с места. За окном мерцали огни ночного Ленинграда, как далекие звёзды – холодные и недосягаемые.
Машина вновь мчалась по ночному городу. Оба какое-то время молчали. Лишь шины шуршали по асфальту.
Михаил вдруг тихо спросил:
– А где он теперь? Твой отец.
Маргарита вздрогнула.
Она отвела взгляд к окну, глаза затуманились.
– Не знаю. – Голос её стал глухим. – Он… пропал. Без вести.
Михаил нахмурился.
– Ты боишься, что он вернётся?
Маргарита провела пальцами по виску, будто хотела стереть неприятные мысли.
– Не знаю. – Она пожала плечами. – Может быть. Иногда мне снится, что он вдруг стоит в дверях. С таким же лицом, как тогда…
Михаил медленно кивнул. Несколько секунд он молчал, потом спросил: