Без памяти. К себе

Пролог

Звуки сабвуфера проходят сквозь тело, отдаются во внутренних органах, звучат эхом на краю поплывшего сознания.

Вспышки разноцветных лучей, скользящие по вспотевшей, заходящейся в эйфории толпе, слепят.

Голова кружится и гудит. Во рту сухо.

Какие-то люди кружат вокруг, будто акулы.

Чувство надвигающейся опасности, неясной, но острой как лезвие бритвы, тревоги, наваливается многотонной плитой, не давая вдохнуть, выдохнуть, понять, кто я… где?

Картинка вокруг расплывается, меняется, как кадры авангардного кино.

Мелькающие за окнами автомобиля знакомо-незнакомые улицы – меня словно в небытие вышвырнуло, – мужская рука с выступающими венами, не позволяющая открыть окно, глотнуть свежего воздуха, уличной прохлады.

Совершенно ненавязчивый запах парфюма, проникающий прямиком в мозг, мгновенно отпечатывается там, со стойким пониманием, что уже навсегда.

Невыносимый грохот вокруг, скрежет железа, шум. Пугающее до одури нутро самолёта, почему-то по ощущениям военного…

Какое я имею отношение к военным?

Где я?

Кто?..

Чья-то мужская рука держит меня твёрдо, не позволяя провалиться в пучину страха, опутывающую меня чёрным грозовым облаком.

Откуда этот запах? Кому он принадлежит? Сгоревшая древесина, кофе, коньяк с нотками петитгрейна…

Странное слово «петитгрейн»… Я его знаю. Откуда?

Время полёта отследить не получается даже примерно.

Проваливаюсь в вакуум, пробираюсь там, как в густом киселе. Пытаюсь дышать, сдерживая тошноту.

Выныриваю на несколько секунду, чтобы увидеть всё те же металлические перегородки, какие-то ящики, сетки, почувствовать твёрдую поверхность под собой и такой же твёрдый захват мужских рук.

И снова проваливаюсь. До бесконечности. Снова и снова.

Ледяной ветер буквально сбивает с ног, не падаю только благодаря всё тем же твёрдым рукам.

Пахнет лесом, хвоей, грибами, рекой – оглушающий аромат, чуждый мне, противоестественный.

Я на другой планете?

Где я?

Кто?..

Пытаюсь повернуть голову, увидеть того, кто уверенно держит меня, и не могу.

Лицо расплывается неясным пятном, поднимается тошнота, голова кружится с утроенной силой.

Вид за окном автомобиля заставляет жмуриться. Мелькающие без конца и края высоченные деревья, как на заевшем аттракционе. Безостановочные американские горки с непрекращающейся тошнотой, головокружением, невыносимой тревогой, удушающим кошмаром.

Отворачиваюсь. Закрываю лицо руками.

Удар.

Удар.

Ещё удар.

Перед глазами белёсая пелена.

В голове шелест и запах петитгрейна…

Глава 1

Стены цвета грязного персика покачивались, потолок с сеткой мелких трещин то надвигался на меня, то отлетал. Из приоткрытого окна доносился птичий гвалт, чужеродный какой-то. Я будто бы не привыкла слышать птиц…

Знать бы ещё, к чему я привыкла.

– Ну-с, дорогая моя, нашлись ваши родственники, – на пороге больничной палаты, где я и лежала на застиранных простынях, появился лечащий врач.

Георгию Степановичу на вид было не меньше шестидесяти лет, поверх хирургички он носил накрахмаленный до деревянного состояния халат, очки в круглой оправе, и чем-то напоминал доктора Айболита.

Очень странно, что книжного персонажа я помнила, а себя – нет.

– Как я и говорил, вы – Петрова Марфа Семёновна. При вас ведь были документы, паспорт, медицинский полис, банковские карточки на ваше имя… а вы сомневались, Марфушка.

Марфушка Семёновна… мне что, девяносто лет?

На вид чуть больше двадцати, а может и меньше. Увидеть бы этого Семёна, который назвал меня Марфой.

Может, сейчас и увижу, кстати.

На пороге палаты появилась всплошенная женщина, годящаяся мне в бабушки. Рядом топтался мужичок лет сорока, в помятой рубашке и потёртом, видавшем виды пиджаке, видимо, оставшемся ещё со времён выпускного.

– Ваша? – торжественно показал на меня Георгий Степанович.

Тётка замерла на мгновение, засеменила к кровати, покачивая объёмными бёдрами, уложив натруженные ладони на выступающий живот, испытывающее уставилась на меня. Я смотрела на неё, ничего не чувствуя.

– Да она это, она, чего смотришь, Антонина! Одно лицо с матерью.

– Сирти-и-и-и-и-инушка ты наша, уже не ча-а-а-аяли увидеть, – завыла тётка, бросаясь мне на грудь, едва не раздавив.

– Вы тут поговорите, а я на обход, – кашлянув, сказала врач, когда я посмотрела на него буквально умоляюще. Спасите от этой странной тётки… как там её… Антонина? – Только, как я и предупреждал, с информацией очень дозировано, деликатно.

– Здравствуйте, – выдавила я из себя, когда Антонина перестала меня хватать, будто проверяя, живая ли я, существую ли.

– Что же, совсем не помнишь меня? – в неверии качнула та головой. – Тётка я твоя, троюродная, но ты с пупенку аж до двенадцати лет на этих вот руках выросла, пока мать тебя от деда в город не забрала. А это сосед мой, Николай, ты маленькая всё обещалась, что замуж за него пойдёшь.

Я перевела взгляд на мужичка, так и не покинувшего пост у дверей. Вкус у меня в детстве был так себе. Невысокий Николай, короткие, кривоватые ноги, глубокие залысины по линии лба, бесцветные глаза. Вряд ли лет десять назад он был Аполлоном.

– Нет, – качнула я головой, – не помню. Я ничего не помню.

– Ничего, ничего. Врачи говорят – это временно, из-за аварии. И как только умудрилась на пустой гравийке так в дерево врезаться… видали мы с Николаем машину, живого места не осталось!

– Зверь, видать, спугнул, – вставил слово Николай. – Народу стало меньше, по городам разъехались, вот зверья и народилось. Лось? – уставился он на меня, будто я помнила хоть что-то.

Я в ответ неопределённо повела плечами. Выходит, лось…

– Хорошо, мужики местные ехали, увидели машину и пошли водителя искать, не пострадал ли. Нашли тебя в кустах, без сознания, вызвали скорую. Места хоть и глухие, а кое-где связь ловит.

– Хорошо, – согласилась я, глядя на совершенно незнакомую мне женщину.

Противное чувство, липкое какое-то. Ты человека не знаешь, а он знает о тебе всё.

– Ты курочку-то кушай, я специально пожарила, как ты любишь. С хрустящей корочкой! – довольно заметила Антонина, выкладывая на стол недельный запас еды. – Завтра ещё принесу. Яблоки вот с дедушкиной яблони, может, поможет тебе… врач сказал, ассоциативный ряд нужен. Вот чем яблоки не ряд этот-то? – глянула на Николая, тот утвердительно кивнул, словно понимал значение словосочетания «ассоциативный ряд».

– Мы машину-то к дому Петра отволочём, Николай уже об эвакуаторе договорился. Пётр – это дед твой, дядька мой, выходит, – спохватилась Антонина.

– Я отдам деньги, – поспешила я заверить.

Интересно, есть у меня деньги? Если есть, то сколько? Врач упоминал банковские карточки, значит, должны быть…

– Ой, горюшко, какие у тебя деньги-то, у сироты… – вздохнула Антонина.

Выходит, не получится спросить Семёна, чем он думал, когда Марфой меня называл. Почему не Акулиной или Матроной?

Я вопросительно посмотрела на скорбно поджавшую губы тётку. Мне бы не помешала информация о себе.

Например, как давно я сирота, сколько мне лет, где живу, что вообще происходит?!

Антонина прочитала мой взгляд, видимо, прикинула в уме, что значит «дозированно, деликатно», тяжко вздохнула и начала рассказывать:

– Отца у тебя, считай, не было, покувыркался с мамкой твоей и пропал… Обычное дело, в общем. Ты с дедом жила до двенадцати лет, мамка твоя в город уехала, в Москву, счастья искать. В двенадцать твои приехала, забрала тебя. Дед не хотел отдавать, прикипел сердцем, но делать нечего. Мать есть мать, – важно кивнула Антонина. – С дедом ты общалась, пока он жив был, всё обещала вырасти и приехать, не успела вырасти, раньше он умер, – горько вздохнула. – С тех пор мы, считай, о тебе не слышали ничего, особенно как мать твоя померла четыре года назад.

– Я в Москве жила? – нахмурилась я, вычленив для себя главное – последнее место жительство. Пыталась вызвать у себя тот самый ассоциативный ряд.

Москва, Кремль, Садовое кольцо, Арбат… ничего. В голове всплывали картинки, похожие на ответ поисковика, ни мыслей, ни эмоций не вызывающие.

Ни-че-го.

– Может, мне в Москву надо?.. – растерянно буркнула я.

– Может и надо, только куда ты поедешь-то? Где ты жила, мы знать не знаем, снимала, наверное, или в общежитие институтском. В институте ты училась – это точно, а в каком? – развела Антонина руками.

– А здесь я, тогда, как оказалась? И где, кстати, «здесь»?

– Да на днях вдруг позвонила и сказала, что хочешь в отпуск приехать, родные места посетить.

С «родными местами» понятней не стало… Может, местоположение вызовет нужный ряд, ассоциативный.

Георгий Степанович называл населённый пункт, но название вылетело из головы, как не имеющий значения факт. Пустой звук, не вызывающий никаких эмоций.

Белиберда какая-то, бессмысленный набор звуков.

– Забайкалье! – провозгласил с гордостью Николай.

– А-а-а, – понимающе кивнула я.

«Где, где?!» – хотелось мне в панике заорать во всё горло.

Где находится Забайкалье, помимо очевидного, что где-то ЗА Байкалом?

Рядом с Хакасией?

Горным Алтаем? Бурятией?

Якутией?

Ханты-Мансийским округом?

На Сахалине, чёрт возьми?!

Через три дня Георгий Степанович отпустил меня с богом, выпиской и рекомендациями на одном листе. Приехала за мной Антонина и всё тот же Николай.

– Я в доме деда прибралась, всё намыла, начистила, блестит, как новое, – отчиталась та, усаживая меня на переднее сидение старенькой Нивы, рядом с Николаем, важно держащимся за руль. – Ежели что, можешь и у меня пожить, но нас там тьма народа, – махнула рукой. – А тебе, врач сказал, покой нужен и этот… ряд.

– Мы недалеко живём, – кивнул Николай, – на выселке, там двенадцать дворов всего. А ты в самом Сапчигуре[1] устроишься – село так называется, родина твоя, – пояснил он.

Точно, несколько дней я рассматривала собственный паспорт, вглядываясь в безликие строки в надежде вспомнить что-нибудь, почувствовать. Но нет – пустые буквы, по-прежнему ничего для меня не значащие.

Ехали долго, сначала по асфальтированной дороге, потом по гравийке, после снова, как из ниоткуда, взялся асфальт, который и привёл на мою родину… это если верить тому, что говорили.

Не верить, впрочем, причин не было.

Накануне Антонина привезла фотографии, те, что оставались у неё и в доме деда. Девочка, запечатлённая на них, действительно была похожа на отражение, которое смотрело на меня в зеркале. Не одно лицо, конечно, если верить паспорту, мне двадцать два года, а той девочке лет двенадцать-пятнадцать, но черты лица, худое телосложение, похожи.

Широкие скулы, серо-карие глаза, тёмные волосы. Носы разные, но, если верить врачам в больнице, куда я попала, у меня была ринопластика, и губы другие – тут и удивляться нечему. Кто сейчас не вкалывает пару кубиков гиалуронки?

– Так отец-то твой башкир, – кивнула Антонина, глядя, как я в удивлении рассматриваю собственные детские фотографии, где были заметны монголоидные черты, сейчас они сгладились, скулы в европе назвали бы «славянскими». – На заработки приехал, тебя вот только и заработал.

Башкир Семён, значит.

И как же ты, башкирка Марфа, умудрилась забыть настолько причудливый факт своей биографии?

Въехали в небольшое село, тянущееся улицей, по которой мы двигались, от кромки густого леса до реки. Остановились у одного из домов, на самом краю.

Большой сруб, потемневший от времени, глядел окнами на огород, где красовалось несколько грядок с бог знает чем. Ботвой, в общем.

– Это я сажаю, – кивнула Антонина. – Ты наследница по закону, мы не претендуем, не подумай чего, так только… огородом пользуемся. Картошка пусть мелкая, но родит, морковь, лук да чеснок – всё за зиму уходит.

– Сажайте, – пожала я плечами, равнодушно глядя на грядки и чужой дом.

И открывающийся пейзаж с заднего двора моего, выходит, имущества.

– Машина твоя, – заявил Николай, сдёргивая кусок брезента с куска железа, которое когда-то было автомобилем.

Синего цвета, судя по шильде – Опелем.

Действительно чудо, что выжила. Багажник был цел, морда же собралась гармошкой, впечатав передние сидения в задние. Несчастный опель словно с бетонной стеной встретился. Хотя, учитывая размеры некоторых деревьев по пути сюда, неудивительно, если я в такой увернулась, встретив лося…

Лось… мамочки.

– Телефона твоего мы не нашли, – вздохнула Антонина. – Ни в машине, ни на месте аварии. Может и мужики умыкнули, что скорую вызвали, кто ж признается? Вот, купили тебе… – протянула упаковку с новым телефоном. – Не бог весть какой, не обессудь уж, но продавец клялся, что все нужные функции есть. Симка пока моя стоит, обживёшься маленько, в город съездим, на себя оформишь. В банк сходишь, да и мало ли, купить что надо будет. Я вещи-то твои из машины вытащила, что смогла, постирала, посушила. Не серчай, если что не так.

– Спасибо, – искренне кивнула я, кажется, первый раз почувствовав что-то к этой незнакомой женщине.

Благодарность? Тепло?

– Это, что ли, Марфа? – раздался женский голос за нашими спинами.

Мы с Антониной синхронно обернулись. Перед нами стояла целая делегация просто одетых людей, с жадностью рассматривающих меня.

– Не больно похожа, – вынес вердикт сухой старик с крючковатым носом.

– Да одно лицо, нос только тоньше. У Марфы фирменный был, Петровский, а тут… – сощурилась женщина в возрасте, критически осматривая меня. – А скулы её, башкирские.

– Операцию на нос она делала, – громко ответила Антонина. – В Москве на какую ни глянь – деланная-переделанная, Марфа-то вон только нос да губы зашаманила, а так-то одно лицо с матерью.

– И то правда! – крикнул кто-то.

– Ой, да дайте человеку отдохнуть с дороги-то, тем более, головой ударенная! Понимание иметь надо, – отдал распоряжение женский, громкий голос, прямо Людмила Зыкина пропела.

– Ты, внучка, ежели что, заходи ко мне, – подошла ко мне сухонькая бабушка. – Я деда твоего хорошо помню, бабку, царство им небесное. Мать твоя на моих глазах росла, ты тоже, пока в Москву не забрали тебя… Всё расскажу, покажу. Магазин где, медпункт, почта, банкомат, если надо. Я вон в том доме живу, – показала на домик, обшитый жёлтым сайдингом. – Бабушка Агриппина меня зовут, Груша по-простому. А если по хозяйству помочь, то кучу зови, он аккурат напротив, – ткнула на относительно новый дом из клеёного бруса.

Новый в сравнении с моим наследством, конечно.

– Мирон! – закричала бабушка Груша. – Мирон, ходь сюда! Чалдон ты бестолковый, кому говорю, ходь сюда!

Все дружно обернулись на дом напротив, в ожидании какого-то Мирона и Чалдона бестолкового, что бы это ни значило.

Ну и какой-то кучи… кучи чего-то, надеюсь, не того, во что превратилась моя жизнь после потери памяти.

А может, она и была таковой до?

– Куча – это фамилия такая, – улыбнулась бабушка Груша тонкими, старческими губами. – Перебрался сюда года два назад, калымит на приисках, между вахтами здесь живёт. Если кому чего надо – он первый помощник. За копейку малую, а то за еду. Народ здесь небогатый, кто чем может, тот тем и платит. Мирон!

Через минуту открылась калитка в доме напротив, появился высокий мужчина, издали возраст было не разобрать.

Подошёл, засунув руки в карманы серых, потёртых треников. Лицо с чёрной, неопрятной щетиной на подбородке, который можно было бы назвать волевым, но с общим расхлябанным видом, накинутым капюшоном толстовки, такой же потёртой и застиранной, как штаны, не вязалось.

Окинул толпу недовольным взглядом светло-серых, почти голубых глаз. Прищурился, уставился на меня в упор так, что гусиная кожа побежала по рукам.

Что-то было во взгляде такое…

Не знаю какое, неуютное! Меня словно рентгеном просветили и парочку смертельных диагнозов нашли, вместо одной амнезии.

– Чего, тёть Груш? – лениво проговорил он.

– Познакомься вот, Марфа наша, ежели что, так она к тебе шмыгнёт.

– Ну пусть, ежели что, – с усмешкой ответил он, ещё раз просканировав меня с головы до ног.

Глава 2

Сапчигур – посёлок домов на триста, чуть больше.

Люд разный, встречались дети, иногда молодёжь, но чаще старики, кто был в силах – разъехались на заработки, в поисках лучшей жизни.

До этих странных событий я в деревне никогда не бывала… так мне казалось, во всяком случае.

Только если прислушаться к себе, я и в городе не жила.

Возникла из ниоткуда и смотрела теперь на знакомо-незнакомый мир, где для меня не существовало места.

Дом деда Петра был простым, тёплым и каким-то до странности комфортный при всей неустроенности. Окрашенные водоэмульсионной краской стены, деревянные полы, сплошь покрытые ткаными половиками, старая деревянная мебель.

Особенно выделялись круглый массивный стол по центру большой комнаты и трёхстворчатый шкаф на изогнутых ножках с чуть потемневшим зеркалом, в который я сложила свои вещи.

Я внимательно осмотрела каждую вещичку из собственного гардероба, от обуви и белья до ветровки и треккинговых кроссовок, в надежде вызвать у себя пресловутый ассоциативный ряд, хоть какие-то воспоминания.

Ничего.

Просто груда непонятного хламья, которую непонятно зачем я купила, будто с чужого плеча.

Фирмы производители тоже ничего не сказали. Самый обыкновенный масс-маркет, представленный в каждом крупном городе, ничего особенного. Никаких локальных брендов, ничего выделяющегося, подчёркивающего индивидуальность, вкус.

Я даже перемерила каждую шмотку, крутясь перед зеркалом, пытаясь представить о чём бы я могла думать, покупаю ту или иную вещь.

Платье из вискозы длиной по щиколотку с открытыми плечами, например. Или несколько футболок с принтами цветов. Почему именно цветов, а не мультипликационных героев или геометрических фигур, или базовых, однотонных?

Нашлось несколько пар джинсов, тренировочные тёплые штаны, толстовка, лосины, а платьев или юбок было мало. Как и не было кружевного белья, только хлопковое, удобное.

Может, я спортсменка или, например, хожу в походы?

Внимательно оглядела себя. Худая, не загорелая, наоборот бледная, несмотря на только пробежавшее лето. Не похожа на ту, что дружит со спортом, тем более ходит в походы.

Безликая какая-то картинка вырисовывалась.

Поездка в ближайший город, в банк, показала, что деньги у меня имелись. Немного, но для жизни в деревне на ближайшее время хватит.

Оформила сим-карту на своё имя. Прошерстила все социальные сети в поисках собственной страницы – по известному мне имени – ничего. Лишь одна, закрытая, очень старая, где той же девочке на аватарке, что показывала мне Антонина на фотографиях, лет двенадцать. Написала в техподдержку, впрочем, не сильно веря в чудо.

Выходило, что я существовала.

В шкафу лежали мои вещи.

Приезжали мои родственники.

Соседи здоровались со мной по имени, передавали привет Антонине, радовались, что я нашлась, говорили: «Ничего, ничего, господь поможет» и «Врачи не дураки», рассказывали истории из моего детства, искренне пытались помочь.

Страница в социальных сетях была, пусть очень старая и закрытая, но была ведь.

Но меня самой – нет. Не было. Не существовало.

Я выглянула в окно. Самое начало осени, днём ощутимо веяло летним теплом, ночами температура опускалась до плюс десяти.

Решила прогуляться, сходить на берег реки. Здесь, у посёлка, не слишком широкой, если же пройти пару километров по течению, русло резко расширялось и делало поворот почти на девяносто градусов, открывая живописный пейзаж.

Нацепила босоножки, краем сознания отметив, что спортивные, не слишком удачно на мне сидящие, широковаты на мою узкую ногу.

На распродаже купила? Или треккинговая обувь и должна так сидеть?

Найду я когда-нибудь ответы на свои многочисленные вопросы?

Кинула взгляд на печку, где теплился огонёк, за чем я пристально следила, боясь, как бы не потух. Выяснилось, что я не умела растапливать печь, а в доме деда отопление было именно печное, как при царе-батюшке, когда и был построен этот дом.

Антонина сказала, что дед был противником инноваций, потому от газового отопления отказался категорически. Сейчас провести можно, только стоит дорого. Вот ежели я решу остаться… то тогда да, тогда конечно, а пока, чтобы сырость не стояла в доме, можно и печью обойтись.

Печью обойтись… звучало, как что-то на старославянском, бьющим по моей и без того «ударенной» голове.

Хорошо, что имелся старенький, но рабочий бойлер в крохотной ванне и электрическая плита в кухне. А то бы пришлось готовить на костре и мыться в тазике.

Вышла на улицу, захватив ветровку. Пошла вдоль улицы, разглядывая то, что видела.

Большая часть домов на краю, где стоял дом деда – своим назвать я его не могла даже в мыслях, – деревянные срубы. Стояло два новых, недостроенных дома из клеёного бруса, смотрящих на улицу пустующими, огромными окнами.

Дальше тянулась целая улица кирпичных домов, как сказала баба Груша, недалеко когда-то добывали редкие и нужные стране ископаемые, шахта давала жильё специалистам.

Шахты не стало, как и страны, а дома и специалисты остались.

В центре посёлка находилось почтовое отделение, работающее четыре раза в неделю по несколько часов. Два магазина, торгующие всем, от консервов до трусов, здание сельсовета и одноэтажная школа с небольшой спортивной площадкой перед деревянным крыльцом.

Вокруг этой школы я ходила два дня подряд, заглядывая за каждый куст, даже зашла внутрь в надежде, что вспомню что-нибудь.

Выходило, что именно сюда я пошла в первый класс. Здесь появились мои первые приятели и, может быть, первая любовь.

Сама директор – полная, добродушная, с ямочками на лице, – провела меня по нескольким классам, рассказывая, где я сидела, с кем дружила, жаль, что все поразъехались, так бы пообщалась с друзьями-подругами.

В этот раз я прошла мимо, повернула к реке и поспешила к берегу через луг, покрытый высокой травой, по узкой, утоптанной тропинке.

Навстречу тяжёлым шагом шёл мужчина, переставляя ноги в высоких резиновых сапогах. На широких плечах брезентовая куртка, на голове затёртая бейсболка с длинным, сломанным вдоль козырьком, хмурый взгляд исподлобья.

Мирон Куча.

– Здравствуйте, – поздоровалась я первой, когда мы поравнялись.

Тот окинул меня недовольным взглядом, будто я оторвала его от важного дела и вообще – никчёмное существо какое-то, прилипчивое и противное.

– Здрасьте, – ответил, останавливаясь. – Гуляете, Марфа? – с ленцой проговорил он, явно заставляя себя проявить вежливость.

Тянул себя за язык, вынуждал оторвать от нёба и произносить звуки.

– Хотела пройтись… – показала я неопределённо рукой на окрестности. – А вы грибы собирали, да? – уставилась на полное ведро грибов.

В плечи Мирона впивались лямки брезентового, видавшего вида рюкзака, видимо, тоже с добычей.

– Грибной нынче год, – прокашлявшись, ответил Мирон, тряхнув ведром.

– Они съедобные, да? – с интересом разглядывала я круглые шляпки и ножки.

Некоторые были, как на детских иллюстрациях, того и гляди – заговорят, подобно Деду Боровику. Некоторые тёмные, с кривыми шляпами, похожие на неудавшиеся пироги.

Удивительная штука человеческая память. В памяти всплывали книги, рисунки, песни, блюда паназиатской и французских кухонь, что такие кухни существуют, умение пользоваться интернетом, приложениями, сериалы… но о себе ни-че-го.

– А то ж, – кивнул Мирон, глянув на меня как на идиотку.

– Послушайте, а вы не могли бы продать мне немного?.. – выпалила я, прежде чем сообразить, что понятия не имею, как готовить грибы.

Не могла даже вспомнить, ела ли я вот такие, прямо из леса, из-под ножа. Вспомнился вкус рамена, буйабеса, грибного супа-пюре, настоящего, лесного – нет.

– Могу и продать, – пожал он плечами. – Сейчас или занести, когда пройдётесь? – обвёл рукой пространство. Мне показалось, что он спародировал меня.

– Занесите, – спешно кивнула я. – Если вас не затруднит, – добавила, как можно вежливее.

– Пойду я, грибы ещё чистить, – откланялся Мирон, обходя меня. – Хорошей прогулки.

– До свидания, – всё, что оставалось мне ответить.

Всё-таки странный он какой-то, чем-то неуловимым отличается от местных жителей. Говором, может? Баба Груша говорила, что не местный, недавно здесь появился, понятно, почему заметна разница.

Бродила я недолго. Смотрела на лес, начавший кое-где желтеть, на помятую траву вдоль берега, на блеск тёмно-серой, в синеву, воды. Пыталась выудить из себя проблески воспоминаний.

Говорят, дома и стены помогают. Мне не помогали ни стены, ни пейзажи, ни люди…

Потянуло ветром с реки, запахло осенью, небо заволокло тучами, начал накрапывать дождь. Я накинула ветровку и поспешила в сторону посёлка, разномастные крыши которого виднелись на пригорке.

Заскочила домой, когда начало накрапывать сильнее. Разулась у порога, прошлёпала босыми ногами к шкафу, отыскала тёплые носки, нырнула в них, отметив, что погода не для босоножек.

Открыла холодильник, окинула взглядом контейнеры с готовой едой, которые мне исправно привозила Антонина, иногда заскакивал Николай, передавал «гостинцы». Кастрюльку с супом, собственноручно приготовленным по видео-уроку.

Если я и умела готовить, то благополучно забыла вместе с собственным именем.

Суп, кстати, вышел под стать имени Марфа для девушки с башкирскими скулами.

Стук в дверь испугал, с опаской выглянула в окно. На крыльце стоял Мирон, держа в руке полиэтиленовый пакет с грибами. Я успела забыть, что хотела купить. Открыла дверь, пропуская жестом гостя.

– Столько хватит? – вместе приветствия протянул он пакет. – Если надо ещё – принесу. На сушку есть, солоновиков много.

Я заглянула внутрь, там лежало два прозрачных пакета с уже очищенными грибами. Сервис…

– Хватит, – растерянно ответила я, не представляя и примерно, сколько нужно грибов, например, на кастрюлю супа.

Один, два, три штуки, килограмм?

– Вот эти – на суп хорошо будут, – ткнул пальцем Мирон в один из пакетов. – Можно сейчас сварить, а можно заморозить. Посреди зимы, с добавлением сушёных – вкуснота! А эти лучше сейчас с картошкой пожарить.

– Спасибо, больше не надо, – поспешила я заверить.

Слова о заморозке на зиму повергли меня в откровенный шок. Я буквально застыла, осознавая, что могу остаться в этом месте на зиму, а то и на всю жизнь… ведь это не моя жизнь.

Нет!

– Сколько я вам должна? – спешно уточнила я, скрывая собственные эмоции.

– Сколько не жалко, – пожал плечами Мирон.

Имя какое… всё-таки. Красивое.

Не подходящее совсем этому угрюмому человеку с хмурым, пронизывающим взглядом, оценивающим, таким, что между лопаток холодок пробегал.

– Назовите сумму, пожалуйста, – пролепетала я. – Понимаете, я и примерно не представляю, сколько это может стоить… – промямлила с нотками оправдания.

– Да? – посмотрел он на меня, приподнимая брови. – А, ну да, – выдохнул он, назвал сумму. – Нормально? Можно и меньше, если дорого.

– Отлично, – радостно кивнула я, достала телефон. – Переводом же нормально?

– Чего ж не нормально, нормально, – буркнул в ответ, продиктовал номер своего телефона. – Солоновики-то нести? И готовые уже имеются.

– Я не помню, что такое солоновики… название? – призналась я.

– Грибы, которые солят, – криво усмехнулся Мирон, почесав затылок. – А готовить-то умеешь, картошку пожарить сможешь? – снисходительно спросил он, в одностороннем порядке перейдя на «ты».

– В интернете всё есть… – промямлила я.

– В интернете расскажут, – снисходительно протянул он. – Это ж грибы. Богу душу-то отдать недолго, умеючи надо обращаться.

– Прямо рыба фугу, – усмехнулась я.

– Фугу не знаю, а картошку пожарить смогу, – не обратил на моё ёрничество внимание гость.

Кинул толстовку, висящую на плечах, с завязанными вокруг шеи рукавами, на стул. Двинулся в сторону кухни, оглядывая пространство.

– Уютно, – вынес вердикт, ткнув пальцем в трёхлитровую банку с садовыми астрами на подоконнике.

Моя слабая попытка придать жилищу человеческий вид, единственное цветовое пятно, которое казалось моим – ещё бы.

Сама банку добыла, сама отмыла до блеска, сама цветы срезала, сама место в доме нашла.

Глава 3

– А как вы здесь очутились? – чтобы хоть чем-то заполнить тишину спросила я, наблюдая, как Мирон аккуратно чистит картошку, срезая тонкую шкурку на расстеленную газету.

– Через дорогу перешёл, – буркнул Мирон, будто одолжение сделал.

Само красноречие…

– Я имею в виду, бабушка Груша сказала, что вы не местный, недавно переехали. Сапчигур не самое очевидное место для переезда… – смутилась я, договаривая.

Село – моя родина, я должна любить его, каждый кустик, каждую веточку, каждый уголок, а я говорю про неочевидное место для переезда.

– Место как место. Не хуже других, – проворчал в ответ. – Чалдон я, из такого же села, только под Тобольском.

– Кто? – переспросила я.

– Русские старожилы Сибири, потомки тех, кто в шестнадцатом веке перебрались, до всех переселенцев ещё. Говорят, с Дона казаки, но чего не знаю, того не знаю. Мои все на земле и на предприятиях работали, служивых не припомню. Так что, мне здесь хорошо. Просторно, душа дышит, и работа есть – прииски. Горщик я. Миллионы не платят, только кто мне их платить-то станет, с девятью классами за плечами, – равнодушно пожал он плечами. – Сковорода где?

– Вот, пожалуйста, – подскочила я, достала из стола старую чугунную сковородку.

Мирон молча кивнул, поставил на плиту, принялся за готовку.

Всё так же в тишине, никак не комментируя свои действия, не пытаясь поддержать беседу.

Я нажала на пульт телевизора, уставилась на диктора новостей, который вещал про убийство высокопоставленного чиновника, связанный с этим скандал международного уровня, найденный труп молодой женщины – по непроверенным данным любовницы, – гибели семьи чиновника при невыясненных обстоятельствах.

Показали фотографию самого чиновника в окружении семейства. Мужчину чётко, крупным планом, семью заблюрили – можно подумать, интересующиеся не найдут информацию в интернете.

Потом показали сюжет про амурских тигров, про конкурс юных музыкантов, спортивные новости, погоду.

Бесцельно пролистала несколько доступных каналов, никакого кабельного телевидения в доме деда, естественно, не было.

Вздохнула. Ничего интересного.

В город надо съездить, купить умную колонку. Алиса всяко интересней, чем диктор с пресным лицом, говорящий о каком-то погибшем чиновнике.

Я резко обернулась, почувствовав взгляд, такое бывает, когда-то кто-то в упор смотрит на тебя – неприятное ощущение.

Мирон?

Странно. Он в это время флегматично переворачивал картошку, не глядя в мою сторону.

– Лук порезать? – спросила я, желая помочь и чем-то занять руки.

Да и неудобно получается, гость готовит, а я в телевизор уставилась.

– Нарежь, вдоль, так вкуснее, – кивнул Мирон.

Вдоль… взяла я пару луковиц.

Интересно, где у лука «вдоль»? Выходит, я точно не умела готовить… не могла же я об опасности рыбы фугу помнить, а как резать лук забыть. Хотя, кто знает, вдруг взяла и забыла, а на самом деле я шеф-повар знаменитый, потому не загорелая в конце лета – на кухне мишленовской круглосуточно торчала.

– Вот так, – показал Мирон, придержав луковицу. – Чеснок можешь почистить, если ешь.

– Не знаю, ем ли, – неопределённо тряхнула головой.

– Чисть тогда, заодно и узнаем, – уверенно заявил Мирон. – Целоваться тебе здесь всё равно не с кем. Парни твоего возраста наперечёт, постарше все женатые, – усмехнулся он.

Я мельком глянула на говорящего, будто прикидывала, стоит ли рассматривать его кандидатуру для поцелуев.

Академическим красавцем точно не назвать. Черты лица грубоватые, широковатый нос с горбинкой, глаза выразительные, с хищным прищуром, взгляд с напускной ленцой. Волосы тёмно-русые, неаккуратно подстриженные со свисающей на лоб чёлкой, будто наспех в первой попавшейся парикмахерской оболванили. На скуле небольшой шрам, жёсткая линия рта, щетина.

Возраст неопределённый. Сильных морщин и мешков под глазами нет, но загорелая, обветренная кожа лица и рук, как и хмурый взгляд, прибавляли возраст.

Тридцать пять – сделала я вывод, оставив за собой право на ошибку. Не удивилась бы, если тридцать или все сорок.

Вообще, Мирон Куча не производил впечатления человека, рядом с которым комфортно, напротив, от такого здоровому человеку захочется поскорее уйти, скрыться с глаз.

Но я здоровой не была, поэтому присутствие соседа меня никак не смущало, наоборот, нравилось.

Наверное, я просто устала от одиночества, которое нарушали только суетливая Антонина и немногословный Николай. А может, чувствовала себя в безопасности, находясь рядом с Кучей этим…

Совершенно иррационально, стоит заметить.

Я ничего не знала о соседе, кроме того, что он рассказал. Не факт, что произнесённое – правда. А что выглядело правдиво – работа на приисках, – не должно было вызывать чувство безопасности.

Вряд ли туда нежные колокольчики с тонкой душевной организацией идут, не способные повысить голос на пролетающую муху.

По кухне разносился оглушающий запах картофеля с лесными грибами, настолько аппетитный, что я невольно удивлялась, как моя психика умудрилась забыть подобное?

– Останетесь на ужин? – спросила я Мирона, не желая сидеть в одиночестве.

– Можно и остаться, – кивнул он, – если не помешаю, – будто смущаясь, ответил, что никак не вязалось с его обликом.

– Нет, что вы, буду рада! – искренне воскликнула я.

Поспешила накрыть круглый стол у окна. Накануне я нашла скатерть с вышивкой по краям – очаровательная, винтажная вещица, тарелки с золотым кантом, рядком сложенные столовые приборы, бокалы в коробке со штампом ГОСТа СССР и надписью «Гусевской хрустальный завод».

Мирон отправился домой, вернулся почти сразу. Выставил на стол банку солёных грибов, двухлитровую бутыль красного компота, пояснив, что из лесных ягод – сплошные витамины, мне полезно, – и початую бутылку коньяка – если верить этикетке.

Хм, ладно.

Мы сели чинно, друг напротив друга. Мирон в однотонной серой футболке и простых джинсах. Я в оверсайз футболке с цветочками и лосинах. Волосы, подумав, расчесала и оставила распущенными.

Картофель всё ещё дымился, грибы, жареные и солёные, щекотали рецепторы, компот в хрустальном бокале поигрывал яркими бликами.

На приём на высшем уровне не похоже, но по-своему симпатично.

– Вкусно, – сделала я комплимент кулинарным способностям Мирона.

– Грузди попробуй, – довольно сказал он, двигая ко мне тарелку с солёными грибами.

Я положила себе пару ложек, смело наколола мясистую шляпку на вилку, отправила в рот.

Ого! Солёно, немного кисло, остро, ароматно. Оглушающе вкусно!

Почему я раньше не пробовала ничего подобного?! Как могла пропустить подобный опыт?

Хотя… Сапчигур – моя родина, значит, пробовала, но забыла.

Лучше бы я забыла вкус сыра Таледжио.

– Коньяк? – галантно поинтересовался Мирон, бесцеремонно наливая себе рюмку. – Или врачи запретили? Таблетки, может, принимаешь?

– Не принимаю, – покачала я головой. – Сказали – нет лекарств от амнезии, нужно ждать.

– Ясно, – кивнул он. – Так что? – помахал бутылкой над хрустальной рюмкой, глядя, как с сомнением смотрю на этикетку. Авария меня убить не сумела, суррогат с тремя звёздами доконает. – Магазинный, проверенный, – важно кивнул он, хлопнул по донышку, поставил рядом с моей тарелкой.

– За знакомство! – провозгласил.

Я неуверенно подняла рюмку, мы чокнулись. Мирон выпил одним махом, я пригубила, с опаской опустила кончик языка в янтарную жидкость.

Язык обожгло, сразу же разлилось приятное тепло, обдав насыщенным древесным ароматом с послевкусием табака.

Ничего себе три звезды…

– Так ты, Марфа, действительно ничего не помнишь? – спросил Мирон, с интересом разглядывая меня, словно я зверюшка в зоопарке.

– Что-то помню, что-то нет, – нервно дёрнулась я. – Про себя ничего, про мир вообще – почти всё. Число, год, имя президента, столицы стран, сайты, мемы – помню, а как пользоваться стиральной машиной – показала на накрытую салфеткой с вышивкой стиралку, – нет.

– Машинка дело нехитрое, – небрежно махнул рукой Мирон. – А что себя не помнишь – плохо. Но ничего, память дело такое… сегодня нет, завтра появится. Может, ещё рада не будешь… не всё приятно помнить, – задумчиво проговорил он.

– Всё равно лучше, чем не помнить ничего, – выдавила я из себя хрипло.

– Согласен, – кивнул он, налил себе рюмку, посмотрел на меня вопросительно.

Я благоразумно отказалась. Употреблять в компании незнакомого мужчины – плохая идея.

На один из базовых принципов безопасности хватало и ударенного мозга, тем более в голове уже шумело и кружило, несмотря на то что выпила я совсем мало.

Может, я совсем не пью?

Мирон выпил рюмку махом, закусил груздём, встал, направился в сторону уборной. Я осталась за столом одна, разглядывая нашу трапезу, стены, которые меня окружали, снова и снова пытаясь вспомнить хоть что-нибудь.

Георгий Степанович уверял, что торопить себя не надо, всё придёт, когда психика, по какой-то причине блокирующая доступ к моей личности, сама решит.

Не получалось.

Существовать, реагируя через раз на собственное имя, отвратительно.

Жить будто не свою жизнь, смотреть на чужие лица, умом понимая, что они вовсе не чужие, чувствуя при этом пустоту – убийственно.

Я словно кошмарном сне блуждала, где-то между горькой реальностью и больной фантазией, и никак не могла найти выход к самой себе.

– Мара! – вдруг раздался грозный, громкий окрик, заставив меня крупно вздрогнуть всем телом.

– Что?! – подпрыгнула я на стуле, уставилась на стоящего у окна Мирона, который произнёс моё имя.

Моё имя?

– Да кошка моя, Мара, повадилась ботву свёклы грызть, как валерьянкой ей намазано! – открыл окно, крикнул ещё раз: – Мара, уйди, уши оторву!

– Витаминов не хватает, – повела я плечом, подходя к окну.

Действительно, на грядке Антонины, среди ботвы, развалилось трёхцветное, пушистое создание, лениво грызло ботву у корня, обхватив двумя лапами.

– Всего ей хватает. Балу́ется.

Я покосилась на Мирона, который грозил кулаком кошке. Интересный горщик с девятью классами образования…

Глава 4

– Так ты сама сходи, соберёшь на компот да на варенье, брусники наберёшь, мочёной наделаешь на зиму, в детстве, помнится, любила, – рассуждал Николай, откладывая из своих корзин в мою пластиковою тару ягоды, некоторые из которых я видела впервые. – Костяника это, – поймал мой взгляд гость на ягоды, отдалённо похожие на малину. – Чего дома-то сидеть? Одуреть ведь можно со скуки-то… работу не нашла? – дежурно спросил он.

– Не нашла, – покачала я головой.

Честно сказать, мне казалось, я уже с ума схожу от безделья.

Ходить некуда, общаться не с кем, развлечений – ноль.

В какой-то момент посетила идея найти работу, всё равно какую, на многое не претендовала. Баба Груша тогда покачала головой, говоря, что здоровым-то бабам здесь не найти работы, что говорить про меня, головой ударенную.

В школе все места заняты, на почте, в медпункте тоже, и кто меня возьмёт с неизвестно каким образованием.

Институт окончила, если верить Антонине, и на вид – девушка не глупая, только какой именно институт-то? Кто я по образованию?

Может, бухгалтер, а может, компюторщик – так и сказала, «компюторщик». У соседа её, Володьки, дочь системный компюторщик, тоже с виду умная, как я.

На всякий случай я прошлась по всем местам, где могут дать работу, безрезультатно. Место технички в школе – и то оказалось занято.

Большинство женщин в Сапчигуре работали вахтами, сменами в городе почти за сто километров, преодолевая расстояние на рейсовом автобусе или на электричке, сначала пройдя несколько километров пешком до полустанка, где вокзала даже не было, одна деревянная платформа у первого вагона.

Думала отправиться на поиски удачи в тот же город или Москву, но врач настоятельно рекомендовал держаться места, которое мне уже знакомо, где знают меня, и я кого-то знаю.

Неизвестно, чем была вызвана амнезия, травмой, сильным психологическим потрясением или ещё чем-то, гарантировать, что не случится рецидива, невозможно.

И что тогда делать?..

В Сапчигуре, если повторится амнезия, мне расскажут кто я, откуда, а в Москве некому.

Временно я смирилась с тем, что на неопределённый срок останусь в селе Забайкальского края, тем более на мой счёт упала приличная сумма, происхождение которой выяснить не удалось – перевод от юридического лица, условного «Рога и Копыта».

Может, я действительно компьютерщик, и оказывала услуги фирме-однодневке.

– Куда идти? Далеко? – вернулась к насущному вопросу сбора ягод.

Правда, я не представляла, зачем они мне нужны, не стану же я, в самом деле, варить варенье, хотя… чем-то заниматься нужно, чтобы окончательно не свихнуться.

Достаточно того, что память отшибло, не хватало душевную болезнь заиметь. Шизофрению, например, на этом мои познания в сфере психиатрии бесславно заканчивались.

– Рядышком, – довольно кивнул Николай. – Сначала вниз по реке, с километр, не больше. Русло повернёт, лес начнётся, вон, отсюда видать, – указал на видневшуюся сине-зелёную полосу. – Так вдоль леса и иди, река рядом, не заблудишься, по ней вернёшься, мимо Сапчигура не пройдёшь.

– Понятно, – кивнула я, всё ещё раздумывая, идти ли…

Лес вызывал у меня безотчётный страх, необъяснимый какой-то, будто я понятия не имела, что это.

Привыкла бродить средь пейзажных садов, и настоящий лес, тем более тайга, вызывали первобытный ужас.

– Вглубь не заходи, только если совсем немного, если брусники захочешь, там как раз болото начинается, – крякнул Николай.

– Ладно, – кивнула я.

Николай, щедро поделившийся ягодами, сел в Ниву и уехал.

Я осталась во дворе, не зная, чем себя занять. От скуки я уже перебрала и изучила всё, что нашла в доме деда Петра. Ни одна вещь не вызвала никаких ассоциаций, не мелькнуло проблеска воспоминаний, зато теперь я знала, что имеется в моём скудном хозяйстве.

Например, ручная мясорубка, деревянное корыто и сечка для рубки капусты, кадки разного размера, пельменница и позница.

Наследство пришлось опознавать с помощью интернета, все эти предметы не вызывали в моей ударенной голове ничего, кроме недоумения.

Невозможно так существовать…

А если вся моя жизнь теперь будет состоять из таких никчёмных, заполненных пустотой и беспамятством дней?

Жалко стало себя невыносимо, до слёз. Сама не заметила, как щёки покрылись горячей влагой, глаза защипало, губы скривились в обиженной гримасе.

Вытерла лицо, шмыгнула носом, как маленький ребёнок, решительно направилась в дом.

Переоделась в тёплые тренировочные штаны, худи, ветровку и трекинговые ботинки. Схватила висящую на крючке корзину, закрыла дом на навесной замок и отправилась в сторону реки и леса.

Пойду, наберу ягод, наварю варенья, компотов, сделаю мочёную бруснику, что бы это ни значило, капусты заквашу, не зря же нашлась сечка!

И… и… и не знаю, что ещё.

Грибов соберу и засушу, чтобы на всю зиму хватило.

Вот!

Проходя мимо дома Мирона, невольно покосилась на тёмные окна, лишь в одном горел тусклый свет, и из трубы бани вдали двора шёл дым.

Сосед вызывал у меня необъяснимый интерес.

Он не был интересен мне как мужчина, скорее наоборот, провоцировал какую-то оторопь, желание замереть, напрячься всем телом – и это несмотря на то, что ничего плохого не сделал.

Всегда здоровался, пусть в снисходительном тоне. Помогал, если я просила, иногда вызывался сам, заметив, что у меня чего-то не получается.

Растопил дедову баню, увидев, как я направляюсь к маленькой избушке на задах с охапкой дров. Показал, как открывается погреб, помог справиться со старым замком на сарае, иногда чистил двор от листьев, которые начали осыпаться с деревьев.

Всё это словно между делом, свысока, с налётом лёгкого раздражения, будто само моё существование нервирует его. За неимением других помощников я была рада и такому подспорью. Себе же признавалась, что лишний раз общаться со смурным, вечно недовольным соседом не хотелось.

И, тем не менее, постоянно ловила себя на том, что смотрю в сторону его дома, бросаю взгляд на окна, если там горит свет.

Особенно если горит… ведь там может мелькнуть хозяин.

Мирон словно загадка, которую необходимо разгадать… ключ к моему прошлому, но ведь он никак не мог быть связан со мной. Даже если я была знакома с ним, как почти с каждым жителем Сапчигура – о чём не помнила, конечно же, – он должен помнить меня, как помнили остальные.

Правильно?

А из коротких реплик соседа выходило, что родился он под Тобольском, откуда уехал в поисках лучшей доли, покатавшись по стране, осел здесь.

Душе здесь, видите ли, дышится легко.

В то время, когда я жила здесь с дедушкой, Мирон не знал о нашем селе. Обо мне, до нашего знакомства, ничего не слышал. Пустует дом напротив и пустует, не его ума дело. В Сапчигуре много пустого жилья, какое-то заселяются на лето, а какое-то годами разваливается.

Можно списать любопытство на то, что в округе не было мужчин подходящего для меня возраста. Либо старики, либо дети, либо женатые, некоторые из которых бросали заинтересованные взгляды, но держались в стороне, как и я от них. Только мужчины, именно как мужчины, меня совсем не интересовали.

Женский интерес совершенно не мелькал в моей ударенной голове, попросту не умещался под спудом миллиона других вопросов, начиная с главного: как вспомнить себя?!

И, всё равно, Мирон не выходил из моих мыслей, и мне это почему-то нравилось.

Протопав мимо соседского дома, я свернула к реке.

Прошла в нужную сторону примерно километр, дождалась, когда река свернёт, уткнулась в сплошную стену леса, начинающегося с короткого подлеска и опушек, ещё покрытых густой зеленью.

Пригляделась. А вот и первая удача.

На невысоких кустиках, стелющихся вдоль земли, висели тёмно-фиолетовые ягодки, покрытые светлым налётом – черника. Поодаль виднелась костяника. Действительно много, больше, чем я себе представляла.

Бабу Груша говорила, что сапчигурцы не успевают обрабатывать все дары леса. На продажу мало кто собирал: нужно добраться на автотрассу, местным без толку продавать, ехать же – нужна машина и бензин – затраты могут не окупиться.

Вот и росли ягоды и грибы щедро, любому вдоволь хватало.

Через полчаса у меня затекла спина и ноги, руки покрылись чернотой, казалось, несмываемой, корзина же оставалась полупустой. Ягода маленькая, ёмкость большая, умаешься, пока наберёшь полную.

Ничего, зато как следует устану, вернусь к вечеру, буду спать без задних ног и сновидений, которые всё чаще заставляли меня вскакивать в холодном поту от необъяснимого страха.

Вспомнить, что именно снилось, не получалось, но чувство, что всю ночь мне выворачивали руки и мозг, не покидало по полдня.

Я не отходила от края леса, держалась так, чтобы в просвет деревьев был виден блеск реки – мой ориентир. Углубляться совершенно не хотелось, несмотря на соблазн, наверняка там ягоды можно полными жменями собирать, и точно так же грибы. Уж подосиновик или подберёзовик я отличила бы от поганки… наверное.

Только лучше без жменей, чем заблудиться.

Опустились прозрачные сумерки. Мошкара с истеричным ожесточение зажужжала вокруг меня, грозя залезть в нос, рот, осесть толстым слоем на одежде и открытых участках кожи. Пока лишь кружила, отгоняемая репеллентом, но долго ли он будет действовать, неизвестно.

Я встала, разогнулась, подхватила увесистую корзину, оглянулась. Река по-прежнему видна в просвет деревьев, которые стояли гуще, появись высокие ели – если это ели, а не пихты, например, – под ногами, чуть впереди сверкнули ярко-красные, переливающиеся глянцем ягодки.

Решив, что ничего страшного не случится, ещё раз убедившись, что реку я вижу, я прошла к низким веточкам, усыпанным ягодами, как бусинами. Брусника.

Сорвала несколько жменей, бросила в корзину, которую поставила рядом. С отвращением услышала хлюпанье болота под ботинком, сделала пару шагов назад, решив, что пора уходить.

Мне ведь никакая ягода не нужна. Я пошла, чтобы время убить, как следует устать и спать без кошмаров, а не ради запасов на зиму.

Может, я завтра вспомню всё о себе, внезапно окажусь женой принца Монако или значимым ай-ти специалистом, и уеду из родового гнезда в своё прекрасное далёко.

Наступила на какую-то извилистую корягу, которая вдруг вытянулась стрелой, извернулась пружиной, а когда я в ужасе отпрыгнула, молниеносно ударила мордой в ботинок – укусила.

Змея! Меня ужалила змея!

Не соображая, что происходит, кто я, где, почему, я рванула сквозь чащу, сметая на своём пути всё, что попадалось, будто я не человек, весом от силы пятьдесят килограммов, а лось.

Под ногами хлюпало, хрустело, шуршало, по телу лупили ветки, перед глазами мельтешило, как на безумном аттракционе.

Дыхания не хватало, грудь стянуло неконтролируемым страхом.

В голове стрелой проносились образы, связанные с моими кошмарами, но выделить что-то, вычленить, понять, что это, я не могла и не пыталась.

Неслась вперёд, подобно загнанному дикому зверю, не отдавая себе отчёт в собственных действиях, не соображая, что происходит.

Бежала, бежала и бежала, пока не распласталась всем телом, совершенно не сгруппировавшись.

Подо мной колыхнулась тёмная, с гнилостным запахом жижа, моментально остудив в прямом и переносном смысле.

С трудом поднялась, отряхнула стекающую по мне грязь, протёрла лицо.

Оглянулась…

Если существует конкурс неудачников, то первое место гарантировано Марфе с башкирскими скулами, да-а-а.

Реки не было видно, просвета в лесу тоже.

Определить, откуда я прибежала, не получилось, хоть я и потратила минут десять, безрезультатно крутясь на месте, с нарастающем страхом глядя на одинаковые деревья вокруг, которые устремились ввысь, и быстро сереющее небо.

Земля на небольших пригорках была усыпана хвоей. В низинах, похожих на рытвины, стояла вода, впереди виднелся густой, непроходимый подлесок, за спиной – тянущиеся ряды высоких елей.

Внезапная вспышка памяти ударила током – меня же ужалила змея…

Быстро оглянувшись, нашла корягу. Дошла до неё, чувствуя, как от сырой одежды веет леденящим холодом, уселась.

Выковыряла ногу из ботинка, с трудом справившись со шнурками трясущимися пальцами. Осмотрела обувь – никаких следов укуса. Плотная кожа и рифлёная подошва спасли. На всякий случай внимательно оглядела ногу – ничего.

Отлично.

Я точно не умру от змеиного яда.

На выбор оставались переохлаждение, истощение, пасть дикого зверя.

Вспомнила про телефон, не надеясь на чудо, посмотрела на экран. Зарядки мало, сигнала нет совсем. Оставалось надеяться на чудо или на экстренные службы, в то и другое верилось с трудом.

Набрала 112, через издевательски долго тянущиеся минуты, меня соединили с оператором, вот только объяснить толком, где я нахожусь, у меня не вышло.

Блин, если бы я понимала, где я, я бы знала, как добраться в Сапчигура и не звонила ни в какую службу спасения.

Я же с трудом представляла, где это село находится. Понимала, конечно, если бы было нужно, нашла на карте, назвала географические координаты, но само по себе оно существовало в моей голове совершенно автономно.

Всё, что находится вокруг – белый лист.

Мне посоветовали оставаться на месте и ждать помощь.

Спасибо великодушно…

Ночь опустилась быстро, почти мгновенно.

Только недавно были видны ели вокруг, которые пугали кряжистыми ветками, тянущимися вниз под собственной тяжестью, и вдруг стало непроглядно темно.

Лес наполнился пугающими звуками, доносившимися со всех сторон, казалось, даже из моей утробы что-то ухало, гудело, протяжно кричало и выло.

С каждой минутой становилось холодней и холодней. Зуб уже не попадал на зуб, не помогали прыжки на месте, приседания, попытки высушить одежду, выжимая её прямо на теле.

Лежать на земле холодно.

Стоять холодно.

Думать холодно.

Поддавшись инстинкту или наитию, я двинулась вперёд, не понимая, куда и зачем.

Кругом лес, не всё ли равно, где стынуть от холода и сворачиваться от голода?

Здесь хотя бы коряга почти родная, сухие островки, а что впереди – неизвестно.

Но я шла и шла, упорно пробиралась вперёд, будто понимала, куда идти, время от времени подсвечивая себе дорогу телефоном. Часто не включала, экономила батарею.

В какой-то момент под ногами сильно захлюпало, я почувствовала зыбкую почву, покачивающуюся под моим весом. Посветила фонариком, не пожалела аккумулятора.

Вдали, сколько хватало света, сплошная полоса черноты – лес. Вокруг низкорослые деревца, переплетённые сплошным буреломом, передо мной трава, убегающая вперёд, а дальше хаотично двигающиеся светло-голубые блики, до одури пугающие.

Что это?..

Кто?..

Непроизвольно покачнулась, попятилась назад, пытаясь вспомнить, как сюда дошла, понять зачем. Для чего бросила корягу, ради каких целей не послушала оператора, сказавшего оставаться на месте.

Наитие велело?

Ой, не пошло бы то наитие куда подальше!

И я вместе с ним, прямиком к коряге, а ещё лучше – в родной Сапчигур!

Внезапно упёрлось во что-то спиной, похожее на деревянную стену или забор, или…

Откуда в лесу забор?

Резко обернулась, посветила фонариком, отметив жалкие двенадцать процентов зарядки аккумулятора.

Действительно, стена деревянного сруба, тёмного от времени, с проступающим мхом между широкими брёвнами, плотно уложенными друг на друга.

Прошла вдоль небольшой стены, свернула за угол, наткнулась на низкую дверь с приставленной к ней крепкой, неотёсанной доской, в качестве замка.

Отбросила доску, пнув ногой, открыла дверь, которая на удивление легко поддалась, заглянула внутрь.

Глава 5

Проснулась я то ли от тусклого луча света, настырно скользящего по лицу, то ли от запаха сырости, перемешанного с ароматов каких-то трав и мяса… Мяса?

Накануне я, зайдя в избушку, не нашла ни еды, ни дров, чтобы растопить небольшую печурку, примостившуюся в торце единственной комнаты. Ни свечей, чтобы раздобыть хоть какой-нибудь источник света, аккумулятор телефона окончательно сел, так что поиски проходили почти в полной темноте.

Серебристый месяц в небольшом окошке не в счёт.

Нашёлся полок с кучей одеял, на него-то я и забралась. Закуталась в пропахшие затхлостью тряпки и мгновенно уснула, решив, что подумаю о произошедшем утром.

Поищу ещё раз еду, если это охотничья сторожка – откуда-то в памяти всплыло, что такие существуют, – то запасы провизии должны быть, и осмотрюсь на местности.

Вдруг я совсем рядом с рекой, и смогу вернуться в Сапчигур.

Закопошилась под грудой одеял, перевернулась, упёрлась взглядом в массивную мужскую спину, широкие плечи под натянутой застиранной толстовкой, взъерошенный затылок с торчащими волосами, на которые падал бледно оранжевый солнечный луч.

И что мне теперь делать?

Насколько опасен этот человек?

Опасен ли?

Что я могу сделать, чтобы защитить себя?

Могу ли?

– Чего сопишь, вставай, раз проснулась, – услышала я знакомый голос.

Мирон?!

От неожиданности я вздрогнула всем телом. Уставилась на говорящего, который уже обернулся и равнодушно оглядывал меня, вернее, моё лицо. Остальное, включая волосы, было укутаны в тряпьё.

– Гречку сварил с тушёнкой, – продолжил он, словно ничего особенного не произошло. – Поедим и домой пойдём.

– А?.. – всё, что смогла я выдавить из себя.

Начала выкарабкиваться из-под одеял, сползла с полока, одёрнула худи, поправила штаны, посмотрела на спину Мирона, который отвернулся и флегматично помешивал кашу в закопчённой кастрюле на печурке.

Господи, что происходит?..

– На улице умывальник, вода холодная, правда. По нужде за дом сходить можно, если по-маленькому, если другое – то в любые кусты, только далеко не отходи. Бумага у двери, вон, – ткнул пальцем в нужную сторону, где, словно в издевательство, на контрасте с почти первобытным антуражем, стоял рулон ароматизированной туалетной бумаги.

И всё это таким будничным тоном, что невольно брала оторопь, хоть я и не выпускница института благородных девиц.

Наверное…

Может, мне это снится? Или чудится? Может змея всё же укусила меня, и прямо сейчас я где-то испускаю дух, погружённая в мир галлюцинаций?

Вышла на цыпочках за дверь, стараясь лишний раз не дышать, огляделась.

Стылая влага окутала с ног до головы. Раннее утро, полоса света над деревьями бледная, сквозь ветви проникали оранжевые лучи солнца, по-осеннему холодного. По земле, укрытой сочной травой, пахнущей тиной и сыростью, с кое-где виднеющимися жёлтыми листьями, стелился густой, белёсый туман.

Вовсю верещали птицы, будто обсуждали нечто крайне интересное.

Быстро умылась, вода оказалась не холодной, а прямо-таки ледяной, на возмущения сил не нашлось.

Вообще, выходило, что всё у меня отлично.

Заблудилась, нашла кров, потом меня отыскал сосед, скоро выведет в село, вернёт домой. Не стоило роптать в сложившихся обстоятельствах. Медленно умереть от интоксикации змеиным ядом – меньшее из зол, которое могло меня поджидать.

Мирон, правда, тоже мог представлять опасность, но в это почему-то не верилось. Хотел бы что-то сделать, уже сделал. Мог ещё в Сапчигуре, не говоря про сторожку, где нашёл меня…

Интересно, как давно он здесь? Час, два, всю ночь?

И в целом, помимо необъяснимого интереса, этот человек вызывал во мне ещё менее объяснимое чувство доверия. Верила я ему почему-то, понять причину такого бездумного отношения я не могла, и не задумывалась об этом до сегодняшнего утра.

Вернулась в сторожку, скрипнув тяжёлой дверью, огляделась ещё раз, уже более обстоятельно, при свете, а не как накануне, во тьме, впопыхах и в страхе, сжимающем грудную клетку стальным кольцом.

Комната одна, лишь дверь отделялась небольшой перегородкой из толстых досок, в которую были вколочены гвозди, выполняющие функцию крючков для одежды. Полоки, как в русской бане, на одном комком хламьё, под которым я провела ночь.

Вдоль стен полки, внизу грубо сколоченные лавки. У небольшого окошка стол, накрытый клеёнкой в яркую вишню – вопиюще неподходящая остальному интерьеру вещица.

На полках запасы еды – крупы, подсолнечное масло, банки с консервами, соль, сахар, сухари, пачки чая, кофе, какие-то приправы в стеклянных банках. Там же скудный запас кухонной утвари. В одном из углов навалены дрова, рядом поленья, сложенные рядком.

Ничего этого я вчера не заметила, была слишком уставшая и напуганная, чтобы шарить по стенам и полу.

– Справилась? – между делом спросил Мирон, поворачиваясь в мою сторону.

Скользнул по мне нечитаемым взглядом, будто изучающим, если бы не заметное равнодушие, написанное на лице.

– Да, спасибо, – буркнула я.

– Каша, – поставил на стол металлическую тарелку с ароматной едой.

В животе громко заурчало, набежали слюни. Оказывается, я голодна.

Мирон поднялся с низкой скамеечки, на которой сидел. И без того тесное пространство сразу стало ещё меньше. Повёл плечами, взмахнул руками, разминаясь, положил кашу в ещё одну тарелку, поставил на стол, шлёпнулся на лавку, с громким звуком, похожим на кряканье, показал взглядом, чтобы садилась и принималась за еду.

– Хлеба нет, – вместо «приятного аппетита» прокомментировал Мирон и принялся наворачивать то, что приготовил. – Чай с травами в чайнике. Выпей, силы прибавятся.

– А как вы меня нашли? – подтянула я к себе тарелку, поднесла ко рту кашу – пахло хорошо, на вкус отлично.

Настой из ароматных трав тоже вкусный.

Немного непривычно, впрочем, откуда знать, к чему я привыкла…

Меня и жареные лесные грибы удивили, и костяника, а ведь, как местная жительница я должна была отлично знать вкус этих продуктов, во всяком случае, лучше, чем имбиря или лемонграсса.

– Чего искать-то? – усмехнулся Мирон. – Следы – как Мамай прошёл, медведь – и то меньше оставляет. Куда рванула от опушки?

– Меня змея укусила… – пискнула я, вздрагивая от отвращения и ужаса.

Вспомнив, как скрутилась в пружину гадина, а после вытянулась стрелой, кажется, даже искривлённые зубы мелькнули в воображении.

Фу!

– Змея? Куда? Какая?

Мирон нахмурился, с силой схватил меня за руку, потянул на себя через стол, будто собирался на этом самом столе раздеть и изучить на предмет телесных повреждений.

– В ботинок, – попыталась я вывернуться из стального захвата. – Кожа толстая, не прокусила, – дёрнула с силой руку, на секунду испугавшись.

– А змея-то какая? – заметно расслабившись, мгновенно вернул себе равнодушие в глазах, поинтересовался Мирон. Показалось мне волнение?

Запихнул полную ложку каши в рот, принялся жевать, глядя на меня с поверхностным интересом, как профессор на экзамене на нерадивого студента.

Интересно, что поведает юное дарование до сего счастливого момента, не посещающее аудиторию.

– Не знаю, – сморщилась я, отбрасывая подальше воспоминания об извивающейся гадине. – Змея.

– Понятно, – ухмыльнулся Мирон. – И что «змея», если не укусила?

– Не знаю. Я испугалась и побежала… куда-то. Потом остановилась, дорогу обратно не нашла, пошла вперёд, наткнулась на этот домик, темно уже было.

– Повезло, – кивнул Мирон. – Заимка это охотничья, запасы еды, дров есть, недалеко ручей с питьевой водой, вокруг правда болота, сама бы вряд ли вышла, но продержаться до зимы можно было бы. Раньше здесь вряд ли кто-то появился бы.

– Вы же появились, – буркнула я, со страхом представляя свой быт в этой заимке аж до самой зимы…

В жизни больше не пойду в лес! Сдались мне эти ягоды!

– Я по следам пришёл, – глухо засмеялся Мирон. – Отец у меня всю жизнь охотился, меня научил – невелика наука-то, не квантовая механика.

– Основоположник позитивизма Огюст Контом считал самой значимой и сложной наукой астрономию и математику, и только потом физику, – произнесла я и замерла на слоге «…ку».

Огюст кто? Основоположник чего?

– О, ну так-то не поспоришь с Кантом, – кашлянул Мирон. – Хорошо, что позитивизм этот подсказал тебе по сто двенадцать позвонить, а то бы сидела сейчас здесь, куковала одна, пока бы сообразили, что тебя нет, пока поиски организовали…

– Хорошо, – кивнула я, судорожно прислушиваясь к себе.

Основоположник чего-то-там, Огюст какой-то-там вынырнул из моей памяти. Вдруг ещё что-то выскочит, куда более нужное. Например, где я жила в период между Сапчигуром и моментом, когда врезалась со всего маха в дерево на просёлочной дороге?

– Ой! – очнулась я от собственный мыслей, ставших похожими на непроглядный туман, как случалось всегда, стоило пытаться вспомнить хоть что-нибудь из собственного прошлого. – Меня, наверное, ищут? Или нет? Антонина наверняка волнуется… Николай…

– Ищут, – с готовностью ответил Мирон. – Вертолёт с рассветом пролетал, значит, МЧС на ушах стоит. В Сапчигур спасатели приехали, волонтёры, местные отправились на поиски. Я тоже пошёл, первым нашёл, – подмигнул Мирон, только как-то совсем не игриво, скорее озадаченно, что ли… – Так что, давай быстрее ешь и пойдём, связь появится, сообщу, что нашлась потеря, чего зря людей и технику гонять.

– Да, конечно, – кивнула я.

Неудобно-то как… перед Антониной стыдно, Николаем, перед всеми!

Куда пошла, зачем?

Не знаешь леса – ходи вдоль улицы от дома к дому, дыши свежим воздухом, восстанавливай здоровье, а не тащись неизвестно куда, неизвестно для чего!

Вышли мы почти сразу. Помыли посуду, поставили всё на свои места, убрались за собой, подпёрли дверь доской и двинулись вперёд шаг в шаг.

Мирон постоянно оглядывался, чтобы убедиться, что я не отстала, не потерялась, не пропала из виду, будто не верил, что мне под силу простое занятие – держаться рядом с ним при свете солнечного дня.

Не потеряться снова, не заблудиться на ровном месте, идя следом, нос в спину.

Я и сама не очень-то верила, если честно. Когда-то я жила в Сапчигуре, только, похоже, о лесе я знала примерно столько, сколько коренная москвичка, не выезжающая за пределы Садового кольца.

О Садовом кольце, к слову, я тоже не имела никакого понятия. Никаких ассоциаций, ничегошеньки.

Примерно на половине пути по моим подсчётам, – а я самый сомнительный следопыт в мире, – мы поднялись на высокий пригорок, больше похожий на сопку, с которой открывался вид на извилину реки, стремительно расширяющуюся в этом месте.

Вокруг поднимались в небо высоченные ели, получившие нужный им простор для роста. Рядом шелестела дубовая роща, выделяясь густым подлеском, а на самом верху возвышенности, как бельмо, торчали четыре больших пня, один из которых трухлявый, три других – свежие.

– Видишь, вдали сосна с лысой макушкой? – вдруг спросил Мирон, показывая в сторону, откуда мы пришли.

Я смогла определить сторону, потому что мы только поднялись, если бы обернулась пару раз вокруг своей оси, в жизни бы не сообразила, откуда мы держали путь.

Куда понятно – к реке.

– Вот пень, вот сосна, – показал Мирон ориентир. – Она показывает на заимку. Верная примета. А на северо-западе, если спуститься, есть землянка, ветками сосновыми прикрыта…

– Северо-западе? – уточнила я, будто реально могла определить, где север, где запад.

Как в школе учили? Где мох – там север? У меня новости для составителей учебников. Мох здесь везде!

– Трекер тебе надо или хотя бы компас, – Мирон почесал задумчиво нос.

– Не надо, я в лес больше ни ногой, – мгновенно отозвалась я, – а в магазин и без трекера доберусь.

– Хорошо, если без трекера… – буркнул он.

Вдруг резко нагнулся, нырнул рукой под корягу, покрытую мхом и лишайниками со всех сторон – привет составителям учебникам по «Окружающему миру», – достал топор с длинной ручкой и одним махом вколотил его в ствол высокого, кряжистого дерева, покрытого наплывами.

– Там северо-запад, твоих шагов двести, и будет землянка, – спокойно сказал Мирон, будто только и делал, что швырял топоры, а мне смертельно необходимы знания об этой, господи прости, землянке.

– Пошли, – показал он в сторону реки.

Я повела плечом, поспешила за Мироном. Хорошо, конечно, что теперь я знаю, где северо-запад, но отстать от своего спасителя было откровенно страшно.

Глава 6

Звуки сабвуфера проходят сквозь тело, отдаются во внутренних органах, звучат эхом на краю поплывшего сознания.

Вспышки разноцветных лучей, скользящие по вспотевшей, заходящейся в эйфории толпе, слепят.

Голова кружится и гудит. Во рту сухо.

Какие-то люди кружат вокруг, как акулы. Чувство надвигающейся опасности, неясной, но острой как лезвие бритвы, тревоги, наваливается многотонной плитой, не давая вдохнуть, выдохнуть, понять, кто я… где?

Картинка вокруг расплывается, меняется, как кадры авангардного кино.

Мелькающие за окнами автомобиля знакомо-незнакомые улицы – меня словно в небытие вышвырнуло, – мужская рука с выступающими венами, не позволяющая открыть окно, глотнуть свежего воздуха, уличной прохлады.

Совершенно ненавязчивый запах парфюма, проникающий прямиком в мозг, мгновенно отпечатывается там, со стойким пониманием, что уже навсегда.

Невыносимый грохот вокруг, скрежет железа, шум. Пугающее до одури нутро самолёта, почему-то по ощущениям военного…

Какое я имею отношение к военным?

Где я?

Кто?..

Я проснулась резко, от невыносимо быстрого биения сердца, нездорового какого-то, хаотичного. Ходуном ходила не только грудная клетка, но и ночная сорочка, в которой я спала, и одеяло, и даже матрас подо мной.

Ужасный сон, не столько страшный, сколько навязчивый, не дающий покоя.

Я не знала – это мои сумбурные воспоминания, вдруг превратившиеся в ночные кошмары, или просто игра воображения, порождённая фильмом, когда-то виденным мною. Не могла понять, предположить – и то не получалось.

Когда Мирон привёл меня в Сапчигур, после всех разбирательств с МЧС, участковым полицейским, врачами скорой помощи, слёз Антонины, которая успела себя тысячу раз обвинить в моей глупости, не говоря уже про волнение Николая – ведь он лично посоветовал сходить за ягодами, развеяться, – я уснула мгновенно.

Проснулась же посреди ночи, от удушливого кошмара, который повторялся и повторялся, и больше не смогла уснуть. Крутилась, вертелась, смотрела в тёмное окно, куда заглядывал тонкий месяц, напоминая вид из окошка заимки.

Пыталась вспомнить хоть что-нибудь из своей прошлой жизни.

Пусть крошечку, ничего не значащую частичку жизни, и не могла. Не получалось.

Ведь должно было в моей голове что-то остаться, какое-нибудь незначительное, смутное воспоминание… но нет – пустота.

Забрезжил рассвет в окне, ударив по глазам. Над соседним участком растянулась оранжево-белёсая полоса, освещая дом из светлого клеёного бруса под тёмно-синей крышей, хозяйственные постройки, деревянный штакетник, трёхцветную кошку, растянувшуюся на лавке у забора.

Мара, кошку зовут Мара. Она ходит хвостом за своим хозяином, который нашёл меня в лесу по следам, и вернул в безопасность.

На крыльце дома появился Мирон в низко сидящих тренировочных штанах, чёрных резиновых шлёпанцах, с голым торсом. Поднял руки, несколько раз взмахнул, будто со сна затёк, и необходимо было разогнать буйную кровь по замершему организму, взлохматил пятернёй волосы, и без того бывшие в беспорядке.

Быстро разулся, стащил с себя штаны, остался в ярко-голубых боксерах с широкой резинкой, прошёл к бочке, примостившейся у стены дома. Захватил ведро и быстро, одним движением, облил себя с головы до ног несколько раз.

Бр-р-р-р!

От увиденного я сильнее закуталась в одеяло, испытала почти непреодолимое желание отвернуться, тело покрылось гусиной кожей от фантомного холода, но отчего-то я продолжила глазеть на высокую, широкоплечую, поджарую фигуру, издали напоминающую хищника.

Откуда пришло такое сравнение, я понятия не имела…

Было что-то в плавных, ленивых движениях Мирона совершенно хищное, опасное, будто в любой момент он мог превратиться в… волка, например.

Мирон несколько раз взмахнул руками, присел, стряхнул с волос стекающую воду. Неспешно, будто ему тепло, направился к крыльцу, заглянул за дверь, достал пакет с кормом, подозвал кошку, вывалил содержимое в её миску и сразу же скрылся в доме, оставляя влажные следы на дереве.

Я ещё долго смотрела на закрытую дверь, ожидая появления хозяина дома. Зачем мне это было нужно – не знаю. Но единственное существо, которое попадала в зону моего взгляда – кошка Мара, которая слопала всё, чем угостил её хозяин. С подозрение обнюхала следы на крыльце, развалилась на нижней ступеньке, ровно посредине солнечного луча, и уснула, вальяжно вытянувшись.

Постепенно и я уснула, чувствуя, как тепло растекается по каждой клетке организма, придавливая между матрасом и тяжёлым одеялом.

Проваливаюсь в небытие. До бесконечности. Снова и снова.

Ветер буквально сбивает с ног, не падаю только благодаря твёрдым, мужским рукам.

Пахнет лесом, хвоей, грибами, рекой – оглушающий аромат, чуждый мне, противоестественный.

Я на другой планете?

Где я?

Кто?..

Пытаюсь повернуть голову, увидеть того, кто держит меня, и не могу.

Лицо расплывается неясным пятном, поднимается тошнота, голова кружится с утроенной силой.

Перед глазами пелена густого тумана.

В голове шелест и запах петитгрейна…

Петитгрейна?

Откуда я знаю, как пахнет петитгрейн? – мысль, которая вынырнула в моём сознании, ударив колокольным звоном в памяти.

– Схожу за фельдшером, – услышала я голос Антонины над своей головой, открывая глаза, на которые что-то давило со всей силы, вызывая жгучую боль.

– Простыла она в лесу-то, – прошелестела рядом бабушка Груша. – Ты где её нашёл, Мирон?

Значит сосед рядом.

– В лесу и нашёл, близ Синенького болота, – протяжно ответил он, будто ему смертельно лень говорить и вообще, надоели все. – Говорил же участковому.

– Далеко зашла, – вздохнула бабушка Груша. – Ты, Антонина, за врачом-то сходи. Простуда простудой, только бог знает, как на её голове скажется, а ну как последнюю память отобьёт. Намаешься… помнишь, может, у Василенко младший дурачок дурачком был, ветром холодным надуло, менингитом заболел, совсем никудышным стал.

– Менингитом от ветра заболеть нельзя, – усмехнулся Мирон, я вздохнула, сразу же громко чихнула.

– Тебе откуда знать, чалдон бестолковый?! – заворчала баба Груша. – Ты врач? Нет. Вот и молчи! Иди Антонина, присмотрим мы за Марфой.

Почти сразу хлопнула входная дверь, я недовольно заворчала нечто невнятное. Попыталась открыть глаза, свет резанул по слизистой, зажмурилась, отвернулась к стене, попробовала снова уснуть.

Было не по себе от присутствия Мирона. Наверняка я выглядела, как чучело, а он как германо-скандинавский бог, только в застиранной, дешёвой одежде, но слабость одерживала победу. Спать хотелось сильнее, чем предстать перед соседом с фамилией Куча в образе прекрасной Фрейи.

Пришедшая фельдшер опасения бабы Груши не подтвердила. Никакого менингита ветром мне не надуло, даже лёгкого воспаления лёгких или никудышного бронхита у не нашлось. Банальная простуда.

– Можно, конечно, в больницу отправить для надёжности, – предложила фельдшер Марина Максимовна – женщина лет пятидесяти, пышных форм с такой же пышной причёской, будто мультипликационную овечку косплеила.

– Не надо в больницу, – прокашлявшись, пискнула я. – Простая простуда. Попью лекарства – всё пройдёт.

– Ну, – вставил Мирон, зайдя в комнату.

Когда Марина Максимовна попросила меня раздеться для осмотра, он деликатно удалился.

– Говорю же, у Синенького нашёл, там ветрюганы какие… продуло маленько. Выздоровеет, – продолжил он.

Я покосилась на Мирона.

Интересно, почему он не говорит, что нашёл меня в охотничьей заимке? Участковому не рассказал, ограничился пространным «тама», и МЧСнику ответил: «Почём я координаты знаю? Шёл, шёл, да и нашёл»…

Я тоже промолчала. Если молчит, значит, есть причина.

Правильно?

Хотя меня не особо пытали, чего меня спрашивать, головой ударенную.

– Ой, что делать-то?.. – квохотала Антонина. – Как ты себя чувствуешь? – уставилась в упор на меня. – Помнишь, как тебя зовут?

– Марфа Семёновна Петрова, уроженка села Сапчигур. Ты – троюродная тётя, это – бабушка Груша, соседка. А это – сосед Мирон Куча, – отчиталась я.

– Ну вот, а говорят: «Амнезия, амнезия», всё помнит она! – победно колыхнулась Антонина. – Дом-то чей? – обвела рукой пространство, глядя испытывающее на меня.

– Деда Петра дом, – вздохнула я. – Не поеду в больницу, – перевела взгляд на фельдшера.

Здесь я знаю хотя бы то, что мне рассказали, а в районной больнице – что?

И потом, головой я ударенная, но не до такой степени, чтобы из-за банальной простуды в больничной палате валяться.

– Вот это будешь пить, если температура поднимется выше тридцати восьми, раньше не пей. Горло полоскать, нос промывать при необходимости, сухое тепло, питьевой режим, сон, – проговорила Марина Максимовна, встала, оставляя бумажку с рекомендациями на столе. – Если что – звоните.

– Спасибо! – поблагодарила я, снова намереваясь спать.

Неизвестно, что меня свалило сильнее, простуда или истощение после злоключения в лесу, но спать хотелось несмотря на то, что каждый сон превращался в тягучий, бесконечно повторяющийся кошмар, от которого никак не получалось избавиться.

– Не волнуйся, Тоня, ступай домой, а утром на смену езжай спокойно. Мы за Марфой присмотрим с Мироном, – сквозь сон услышала я бодрый голос бабы Груши. – Ежели что, телефон есть, медпункт рядом.

– Я в долгу не останусь, – выдохнула Антонина.

– Иди, иди, в долгу она не останется, – заворчала баба Груша. – Куче подкинешь копейку-другую, а мне не надо. Пенсии за глаза и за уши хватает, дети помогают, будто своих нужд нет у них.

После обеда я вынырнула из повторяющегося кошмара. Казалось, я запомнила каждую деталь происходящего там, за гранью реальности, в мельчайших деталях.

Открыла глаза, посмотрела вокруг, упёрла взгляд в бабушку Грушу, которая сидела на стуле у окна и сосредоточенно читала газету.

Мирон стоял у кухонного стола, нарезал зелень, из кастрюли на плите доносился запах куриного бульона с приправами. Аппетит медленно начал появляться, давая о себе знать.

– О, проснулась, – объявил сосед, глядя на меня оценивающе, нагнув голову вбок.

Быстро подошёл, бесцеремонно положил прохладную руку мне на лоб, надавил на пару секунд, вынес вердикт:

– Тридцати восьми нет. Как себя чувствуешь? – поинтересовался, прищурившись, будто примерялся к чему-то, вернее к кому-то – ко мне. На меня ведь глядел.

– Голова болит, – промычала я.

– Говорят, голова не попа – завяжи и лежи, – усмехнулся Мирон. – Есть будешь?

– Буду, – кивнула я.

Встала, успела сдёрнуть халат с металлической спинки кровати, закуталась до того, как отходящий от меня сосед обернулся. Вот, ничего не успел увидеть, если под этой ночной сорочкой, а-ля прощай молодость, возможно что-то разглядеть.

Интересно, о чём я думала, когда покупала это «неглиже» трикотажной фабрики? Собиралась очаровывать паралитика в маразме или отправиться жить в монастырь?

Ничем другим выбор в пользу балахона в маленький цветочек объяснить не получалось…

Да ты затейница, Марфа.

В ванной комнате, вернее, помещении, выполняющем функцию ванной комнаты, попыталась привести себя в порядок. Лицо, покусанное мошкарой, торчащие волосы, мозоли на пальцах ног, на руке царапина, которую я не помнила, где заработала, синяк на бедре – здоровенный, растекающийся сине-зелёным.

Красавица…

Вышла, за столом уже сидела баба Груша, деловито прихлёбывала бульон, макала куском белого хлеба в тарелку.

– Приятного аппетита, – пожелала я, усаживаясь на стул.

– Ты ешь, ешь, – кивнула бабулька, хитро улыбнувшись. – Не гляди, что Мирон – мужик, готовить умеет. А как не уметь-то? Сколько годков, а всё в бобылях ходит. Не думал жену в дом привести? – растянула губы, хитро покосилась на меня.

О, не-е-ет!

Можно мне немного пожить наедине со своей ударенной головой? Вдруг у меня уже есть муж и семеро детей?

– Не думал, – спокойно ответил Мирон. – У меня Мара есть.

– Тьфу ты, кошку за бабу считает! – недовольно фыркнула бабушка Груша. – Совсем от одиночества с глузду съехал!

Мирон в ответ глухо засмеялся, ничуть не обидевшись на старушку, которая бесцеремонно нарушала его – да и мои – личные границы. Я тоже промолчала, решив, что не заметить непрошенной инициативы – меньшее из зол.

После бульона я осоловела, побрела в кровать. Правда, сначала попыталась убрать со стола, помыть посуду, была бесцеремонно остановлена Мироном.

– Лежи, – буркнул он, поворачивая меня в сторону постели. – К ночи баню затоплю, подышишь травами, попаришься, завтра как новенькая будешь. А мучить тарелки ни к чему, – усмехнулся он. – Они у деда Петра видишь какие? Винтажные, – показал на знак качества СССР, оскалился, будто его действительно волнует судьба фаянса.

Дед у меня был на редкость рачительный, эти тарелки старше меня раза в три, как и почти всё в доме.

– Липовый цвет сейчас принесу и ещё кой-какой сбор, вмиг на ноги поставит, – засобиралась бабушка Груша, скользнув по мне оценивающим взглядом. – Ты пока чая с малиновым вареньем выпей. Сделай ей, Мирон.

– Принял, – ответил Мирон.

Когда след бабы Груши простыл, Мирон направился к двери.

– Пойду, с баней разберусь… – буркнул он, глянув в окно на тёмное, небольшое строение, которое точно было старше тарелок, из которых мы ели.

Я однажды опробовала баню деда Петра, сказать, что мне понравилось, не выходило. Душно, из щелей под дверью дует, пахнет дымом, пар обжигает, а мыться в тазу ещё более неудобно, чем в «ванной» в доме.

В общем, в лечебных свойствах русской парной я сильно сомневалась, даже если съесть липовый цвет – или что с ним делают? – и выпить всё малиновое варенье с чаем.

– В мою сходим, – в итоге заявил Мирон и шагнул за порог.

Мою?.. Сходим?..

Глава 7

Я сидела в бане Мирона и изо всех сил старалась думать, что ничего особенного не происходит.

Просто баня…

Просто парилка…

Просто с мужчиной…

Просто по-соседски, да.

Исключительно в терапевтических целях.

Вон, аромат липового цвета – к слову, вкусный запах, – разносится по помещению. Ингаляция выходит.

Баня разительно отличалась от той, что стояла у деда Петра. Новенький небольшой сруб на заднем дворе с видом на лесной массив – в Сапчигуре, куда не глянь – лес. Предбанник со столом на три-четыре человека у окна, массивная деревянная лавка. У противоположной стены тоже лавка и резные деревянные крючки для одежды.

Парную просторной не назвать, но всё необходимое есть. Не душно и не дует.

Три полока, на которых можно вытянуться во весь рост высокому мужчине, большая печь, скамья, где примостились пара тазов, один из которых с вениками. В углу, за перегородкой, отделанной под камень, душ – атрибут, который я почему-то не ожидала увидеть.

И устойчивый запах свежего дерева, который и липовый цвет не мог перебить.

– Захожу! – громко крикнул из-за двери Мирон и, выждав какое-то время, появился в проёме.

Пар мгновенно окутал зашедшего, через минуту отступил, выставляя на обозрение мужскую, спортивную фигуру в светлой простыне, сложенной в два раза и подвязанной ниже пояса, на манер юбки.

Невольно я пробежалась взглядом по дорожке волос, убегающей под ткань. Натянула простынь на своём теле выше, почти до ключиц, перевела взгляд на окошко, вдруг поняв, что продолжаю глазеть на обнажённый торс Мирона, вернее, ниже торса…

Господи, стыд-то какой!

– Ложись, попарю маленько, пропотеешь, – сказал Мирон, игнорируя мой взгляд.

Может, я только в своём воображении глазела, а на самом деле шлифовала взглядом собственные коленки, выглядывающие из-под простыни?

– Спасибо, не стоит, – отказалась я, с опаской посмотрев на таз с вениками, откуда поднимался пар. – От аспирина пропотею, – мгновенно нашлась, хотя до этого и не думала глотать лекарства, только если совсем плохо станет.

Интересно…

Выходит, я поборник народной медицины? Или, наоборот, традиционной? Ужасно жить, не зная о себе самых простых вещей.

– Стоит, стоит, – ухмыльнулся Мирон. – Чего не стоит – это химию глотать. Испокон веков хворь паром выгоняли. Меня малого батя в бане всегда лечил, если умудрялся заболеть.

– А меня не лечил, – огрызнулась я.

Не лечил же, да?

Он мою мать бросил сразу после новости о беременности, больше носа сюда не показывал. Лечить баней, ацетилсалициловой кислотой, муравьиным укусами, подорожником, словом божьим или инфракрасным излучением не мог.

– Помнишь отца? – спокойно поинтересовался Мирон, показывая рукой, чтобы я сняла простыню.

В ответ промолчала. Никого я не помню.

Дёрнула за узел сбоку, скинула ткань, оставшись в спортивном раздельном купальнике. С топом, похожим на подвязанную майку, шортами, всё это скучного, буро-синего цвета.

Ну… не панталоны по колено с начёсом, и на том спасибо.

Мирон взял мою простыню, небрежно расстелил на полоке, пригласил жестом, чтобы я легла, совершенно никак не реагируя на мою наготу. Почти наготу.

– Я несильно, – примирительно проговорил он, отходя за веником.

Улеглась, поёрзала, устраиваясь удобней, пытаясь представить, как я выгляжу со стороны. Худая, невысокая, с забранным на макушку пучком тёмных густых волос, в тусклом свете почти иссиня-чёрных, с бледной кожей, синяком на бедре. В купальнике, который уместно смотрелся бы на пятидесятилетней женщине в общественном бассейне.

Выкинуть бы из головы ненужные мысли и сомнения. Сосед привлекал меня, согласна, но это рефлекторный интерес, необъяснимый с логической точки зрения. Просто почему-то кажется, что он как-то связан с моим прошлым, а как известно, когда кажется – креститься надо.

Интересно, могу ли я креститься? Крестика на мне в момент аварии не было, или его не нашли, а скулы у меня башкирские. Вдруг я мусульманка?

Я не то, что базового, я вообще ни-че-го о себе не знаю…

Absolutely.

Почувствовала, как над моим распластанном телом проводят веником, с которого стекали капли, заставляя вздрагивать от колко-горячего чувства, растекающегося по мне, как круги по воде.

Лёгкий, едва заметный шлепок веником по пятой точке, скорее игривый, заставил меня дёрнуться.

Ай! Ой, ой, ой!

Это был единственный игривый удар, дальше последовала череда хлёстких, с различной ритмичностью и нарастающей силой. Сначала я ёрзала, пытаясь вывернуться, потом лежала, открыв рот, дышала как рыба, выкинутая на берег, в конце распласталась медузой, совершенно не соображая, кто я и где.

У меня будто произошёл рецидив амнезии, честное слово! Заодно вытек мозг, вылетели лёгкие, случился ожог всей кожи, причём не только снаружи, но изнутри.

И не нужно говорить, что такое невозможно.

Всё возможно, когда упрямый чалдон решает вытрясти из тебя душу с помощью банного веника в русской парной!

Чудом увернувшись, я скатилась с полока. Рванула в предбанник, чувствуя, что сгораю заживо, умираю самой нелепой смертью из всех возможных – от пучка дубовых веток, перемешанных с чем-то хвойным.

Не от укуса ядовитой змеи, когтей дикого зверя или утонув болоте, а от банного веника!

– Стой! – смеясь во всё горло, крикнул Мирон, когда я пересекла предбанник и рванула на себя входную дверь на улицу, окунаясь в спасительный холод.

Слышала, что из русской парной прыгают прямиком в снег, до сего дня я не задумывалась, правда или нет – или задумывалась, откуда мне знать? – но прямо сейчас я бы не раздумывая сиганула в самый огромный сугроб прямо с головой.

Лет на двести примерно, за меньшее не остыну.

Выскочить на улицу мне не позволили сильные мужские руки, которые подняли меня за плечи, затащили обратно в предбанник, демонстративно хлопнув спасительной дверью перед моим носом.

Я болталась в руках Мирона, как тряпичная кукла, мотала головой, ногами, будто пыталась убежать, протестующее пищала, не в силах выразить иначе протест.

Кажется, я не только личность свою забыла, но и родной язык.

Asshole, scum, son of a bitch, – крутилось в моей голове и ещё несколько нецензурных выражений, характеризующих моего соседа.

– Я горю вся, ты меня убил! – наконец-то удалось мне сформулировать претензию, и надо отдать мне должное, я сумела обойтись без «сукиного сына». – Чалдон бестолковый!

Мирон, всё ещё смеясь, громко и абсолютно беззастенчиво, закутал меня в махровое полотенце с головы до ног, усадил на лавку у стола, налил густую красную субстанцию в керамическую кружку и протянул мне со словами:

– Пей, остынешь.

– Что это? – понюхала я… нечто, пахнущее лесными ягодами.

– Кисель, – посмотрел на меня как на дуру Мирон.

Кисель? Хм… так… кисель? А, кисель!

С осторожностью сапёра я сделала несколько глотков. Оказалось вкусно, но очень странно.

Выходило, я раньше не пробовал кисель? Или забыла про него?

А может, у меня непереносимость компонентов этого… напитка, из чего бы его ни изготовляли.

Однажды я умру от какой-нибудь банальной аллергии, проглотив то, что нельзя.

И где-то в углу останутся рыдать банный веник в обнимку со змеёй и бешеным медведем, которым не удалось меня прикончить.

– Ну и чего рванула? – спокойно, словно свысока, спросил Мирон, усевшись на лавку рядом со мной.

Простыня на нём почти развязалась, теперь я лицезрела не только голый торс, сверху покрытый тёмными, на вид жёсткими волосами, но и край спортивных чёрных плавок, ногу с оформленными мышцами, будто передо мной был не горщик, а профессиональный спортсмен, и полосу волос от пупка вниз.

– Вы чуть кожу с меня живьём не сняли, – предъявила я на полном серьёзе. – Вас папа так же парил?

– Если бы я начал тебя парить, как меня батя, ты бы с того полока не встала, – спокойно ответил, будто не слышал возмущения в моём тоне. – Чуть-чуть веником прошёлся, – скривил лицо в снисходительную гримасу. – Смотри, кожа не покраснела, – стянул полотенце с моего плеча. – Не парил даже, погладил немного.