Моя придуманная жизнь

Серия «Доля женщины»

Издание подготовлено при участии литературного агентства «Флобериум»

© Телёсов А., 2025

© ООО «Издательство «АСТ», 2025

Глава 1

«Мечты не для бедных, – говорила моя бабушка. – Мечтать можно тем, у кого на это есть средства, а тем, у кого средств нет, лучше этими глупостями не заниматься. Какой смысл хотеть чего-то, что тебе никогда не будет доступно? Я вот всегда мечтала о сыне. Думала, назову его Артемом. А у меня две дочери, одну из которых я не люблю». Я в этих разговорах особого участия не принимала. Говорить бабушке, что суть мечтаний как раз и заключается в том, чтобы хотеть чего-то недоступного, было бесполезно. Она бы на это сказала: «Без сопливых скользко и без лысых светло». Бабушка мнения не меняла никогда. Эта женщина много лет успешно рулила своей жизнью, попутно помогая с этим всем, кто входил в ее ближний круг, а именно – мне и своей младшей дочери Ларисе.

Я и Лара не имели права голоса. Всем заправляла бабушка. Мы к этому давно привыкли и смирились. У меня вариантов в принципе не было, я жила с бабушкой в одном доме, а Лара, хоть и дистанцировалась на целых пятьсот метров, все равно зависела от решений своей матери. Впрочем, не сказать, что мы были против. Когда кто-то вместо тебя думает очень удобно.

Жить без мечтаний было, конечно, гораздо проще и мне, и Ларисе, и моей бабушке. Это была безопасная, тихая, предсказуемая жизнь. А все потому, что мы были бедны, и перспективы как-то приумножить свой достаток у нас не было. Я была школьницей, бабушка – учителем английского в моей школе, никаких других источников дохода у нас не было. Мы балансировали на грани бедности, то и дело сваливаясь за нее.

Лариса, пусть и формально, но все же имела шанс «выбиться в люди». В какой-то момент она тайком от бабушки открыла пункт выдачи заказов с маркетплейсов, чем страшно ее разозлила. Денег это не приносило, но Лара старалась. А еще она очень хотела замуж, но так и не смогла никого встретить. Всему виной была ее внешность так она думала. Тетя не считала себя красавицей. Тайком от бабушки она говорила мне, что для привлечения мужского внимания нужно прибегать ко всяким женским штучкам, вроде маникюра, макияжа, укладок и так далее. Но бабушка была категорически против всего этого, и Ларисе приходилось ловить ухажёров на то, чем бог наделил при рождении. А поскольку в ее случае он был скуп на красоту, серьезные отношения у нее так ни с кем и не сложились. Она тяжело переживала это и во всем винила свою мать, которая любую помаду воспринимала в штыки, и стоило тете хотя бы на тон сделать губы ярче, требовала стереть эту срамоту.

– Тебе хорошо, – вздыхала тетя, утирая слезы, – ты и без косметики симпатичная, а вырастешь, вообще красоткой будешь, вон какие волосы у тебя густые. А вот мне что делать?

Нельзя сказать, что мы жили совсем без мечтаний: какие-то их подобия у нас все же были. Например, мы мечтали о том, чтобы уголь не подорожал, и накопленных денег нам бы хватило на две тонны, которыми мы сможем отапливаться всю зиму. Или о том, чтобы был хороший урожай картошки, и мы могли жить спокойно и не переживать, что если закончатся деньги, придется голодать. Картофель в погребе был нашим золотым запасом и мог спасти в трудные времена.

Иногда я задумывалась, так ли бедны мы были. Почему буквально на всем экономили? Бабушка получала зарплату учителя. В связи с выслугой лет ей полагались значительные надбавки. На примере других учителей я видела, что они жили обычной жизнью, без опаски умереть голодной смертью, если вдруг решат себе позволить поход в парикмахерскую или в кинотеатр. Дополнительной статьей дохода в нашем бюджете, как позже выяснилось, была пенсия от государства, которую платили бабуле за то, что она оформила опеку надо мной.

Правда, она говорила, что не трогала ее, а откладывала мне на будущее.

Мы почти ничего не покупали, только самое необходимое. Еда была в основном вся выращена нами. Из покупного только крупы, мука, макароны, растительное масло и сладкое, но его было немного. Одежду мне обновляли раз в год, потому что я росла, бабушка себе вообще ничего не покупала. Если открыть фотографии с ее учениками за разные годы, можно увидеть, что она все время в одном и том же: три платья, два костюма.

Бабуля не была особо строгой, никогда меня не наказывала. У нас было одно негласное правило: жить, как она велит, и все будет хорошо. Я и жила. Без мечтаний, без устремлений, «тише воды, ниже травы».

– Чем меньше высовываешься, тем лучше живешь, – говорила она.

С детства мне повторяли одно и то же: не навязывайся, не проси, не объедай, не надоедай. Одни сплошные «НЕ». С одной стороны, этот подход к воспитанию формировал во мне независимость и привычку во всем полагаться только на себя, а с другой – взращивал во мне какую-то невероятную застенчивость. В привычной среде я была активной и веселой, но как только приходилось общаться с незнакомыми людьми, заливалась краской и теряла дар речи.

Могу сказать, что по таким принципам жили все, кого я знала. Хоть мы и считались городскими жителями, но город у нас был маленьким, и строений выше трех этажей в нем не было. Из достопримечательностей – памятник Пушкину на центральной площади, фонтан, работающий через раз, и здание администрации, которое, в отличие от всех остальных домов, часто красили, отчего оно выглядело подчеркнуто странно на фоне остальной серости и нищеты.

Люди из нашего с бабушкой района тоже жили по этим законам «НЕ», но внутри сообщества мы все же могли нарушать нами самими придуманные правила. Мы иногда занимали друг у друга деньги, просили помощи в ремонте бытовой техники и даже время от времени ездили к кому-то в гости.

Ездить в гости считалось самым серьезным нарушением своих собственных принципов. И для бабули, и для меня это был целый подвиг. Мы с ней осознанно ехали к другим людям, как правило, к родственникам, заранее зная, что доставим им дискомфорт, нарушим их мир своим визитом. Более того, мы нарушим и свой мир этой поездкой. Но раз в год, чтобы совсем не одичать и для поддержания родственных связей, все же куда-то выбирались. Как правило, в соседний город, где у бабушки жила сестра с семьей. Мы в течение трех дней обходили их всех и возвращались домой с необыкновенной радостью и облегчением, что пытка гостями закончена.

Чтобы как-то сгладить доставляемые неудобства, мы везли с собой овощи с огорода, закрутки из погреба, замороженных кур, яйца. Яйца я любила возить больше всего, потому что их транспортировка требовала определенных усилий и была целым ритуалом. С тех пор, как мне исполнилось семь, их упаковкой занималась я. Для этого требовалось взять бидон, насыпать в него примерно три сантиметра пшеницы, затем на расстоянии одного сантиметра друг от друга уложить яйца, насыпать сверху еще немного пшеницы. И так несколько раз до самого края. Верхом профессионализма было уложить яйца так, чтобы в емкости их было максимум, пшеницы – минимум. И главное, все должно было доехать в целости и сохранности. Распаковку своего подарка я не доверяла никому. Приехав в гости, сама аккуратно раскапывала яйца, выкладывая одно за другим. Делала я это так аккуратно, словно от целостности скорлупы зависела судьба мира. Дары мои были пыльными от зерна, но невредимыми. Пшеницу мы не выбрасывали, а в том же бидоне везли обратно и скармливали курам, которые несли эти самые яйца. Вот такой вот круговорот практичности.

Вокруг домика, в котором мы жили, был небольшой участок, каждый метр которого использовался по назначению. Мы выращивали все, что могла вскормить наша почва. Особое предпочтение, конечно же, отдавалось корнеплодам. Картошка, свекла и морковь были королевами огорода, далее по значимости шли капуста, лук и чеснок. Это было то, без чего мы не могли прожить. В случае, если бы какие-то неведомые силы заставили нас выбирать, что мы хотим выращивать на огороде, мы бы выбрали именно этот золотой список. В следующей по значимости категории находились огурцы, помидоры и сладкий перец – основа для многочисленных заготовок на зиму. Кабачки бабушка не любила, но они все равно у нас росли в огромном количестве: а вдруг неурожай картошки? На кабачках в таком случае можно было протянуть до нового года как минимум. Баклажаны в нашей с бабушкой иерархии считались баловством, экзотикой. Появились они в огороде как-то случайно, в рационе не прижились. Хлопот требовали много, а функцию стратегического запаса не выполняли, в отличие от картошки, капусты и тех же кабачков. Может, по этой причине бабушка называла баклажаны по-буржуйски «обержинами». Выращивали их ровно столько, чтобы хватило на пару банок «обержиновой» икры. Редиска, брюква, репа считались кокетством. Бабушка втыкала по краям грядки семена и говорила: «Взойдут – хорошо, не взойдут – и наплевать на них, не больно-то и хотелось». Салаты, горчицу, петрушку бабушка считала оскорблением огорода, но конкретно в этом вопросе право голоса переходило ко мне. Я любила зелень и из скудных карманных денег, начиная с марта, откладывала средства на семена. Это был мой маленький протест против устоявшегося огородного тоталитаризма. Для моих «глупостей» бабушка выделила мне место около бани там я выращивала все виды зелени, которые могли выдержать наш не самый предсказуемый климат.

Чего у нас в огороде не было, так это фруктов и ягод. Отдавать ценные квадратные метры под яблони, груши или, боже упаси, под кусты малины мы не могли себе позволить. Однако все это в изобилии было у нашей соседки тети Лизы. Она по непонятным для нас причинам не боялась умереть с голоду и большую часть своей территории засадила плодово-ягодными культурами. Я обожала соседские яблоки, они так вкусно пахли, так приятно хрустели, что я могла съесть их ведро. Но, чтобы получить эти самые яблоки: нужно было прийти и попросить, а просить ни я, ни бабушка не умели. Мы их выменивали на что-то, например, на букет из петрушки, укропа и листьев салата.

Однажды был такой случай. Наступил сентябрь, мы с бабушкой почти убрали огород, впереди нас ожидала пора зимних заготовок и засолки капусты. Яблок у соседки в тот год было необыкновенно много, они лежали на земле толстым слоем, гнили и вкусно пахли. Бабушка долго смотрела на них в окно. Видно было, что яблок ей тоже хочется, потому что она много раз говорила: «Одно съеденное яблоко гонит одного врача прочь». Речь, правда, шла о тех, что выросли в сезон, а не о тех пластмассовых, что круглогодично можно купить в магазине. Вот-вот должны были ударить первые заморозки, а мы еще не съели ни одного яблока. Можно было бы обменять фрукты на яйца, но тратить их на яблоки нам не хотелось, да и непрактично это было бы. С курами в тот год что-то случилось, неслись они плохо. Тогда бабушка предложила гениальный, по ее мнению, план. Я должна была пойти на рынок, купить большой арбуз. В сентябре они почти ничего не стоили, и мы с бабушкой могли покупать их без ущерба для нашего скудного бюджета сколько угодно. Затем мы съели бы часть арбуза, а оставшиеся от него семена я должна была отнести соседке и как бы невзначай спросить, не нужны ли они ей? «Наши курицы любят арбузные семечки, значит, и соседские тоже должны их любить», – предположила бабуля. Лизавета, как мы полагали, согласилась бы взять миску семян на корм курам и, как воспитанная женщина, предложила бы взамен яблоки. Я в тот же день сходила на рынок и приволокла самый большой арбуз. Затем мы съели половину, а далее оставалось самое ответственное – визит к соседке.

– Ты только сразу не соглашайся, когда яблоки-то предложит, – учила меня бабушка, – скажи: «Да ну что вы, тетя Лиза, не надо, я же просто так». А когда она начнет настаивать, то, так уж и быть, согласись. Поняла?

Я кивнула, взяла миску с семечками и пошла проворачивать гениальный план. По дороге я думала, что, если бы мы просто попросили яблок, соседка, не моргнув глазом, насыпала бы нам грузовик.

Тетя Лиза щелкала семечки на ступенях, ведущих в дом. Сразу за ними был сооружен вольер, в котором топталось не меньше пятнадцати подросших цыплят.

– Добрый день, тетя Лиза. Мы вот с бабушкой арбуз съели, столько семечек в нем, просто ужас. Вам не надо?

Соседка вздрогнула, улыбнулась и закивала.

– Конечно, почему нет. Заходи.

Она махнула рукой.

План бабушки работал безупречно. Я открыла калитку, прошла по дощатому тротуару, минуя тетю Лизу, открыла вольер и широким жестом рассыпала по нему арбузные семечки.

– Ты что творишь? С ума сошла?

Только тут до меня дошло, что, наверное, прежде надо было ее спросить, собиралась ли она вообще кормить своих кур нашими дарами.

– Им нельзя такое! У них особый корм! Это же Брамы! Я хотела эти семечки высушить на семена! Иди собирай! Что встала? Быстрей, пока не подавились!

Перепуганная и огорченная тем, что провалила план, я полезла к курам собирать арбузные семечки среди помета. Когда дело было сделано, мне хотелось плакать, потому что руки воняли и липли и от арбузного сока, и от отходов жизнедеятельности породистых кур. Миска снова была полна семян, я поставила ее на ступени и пошла домой. Стоять и ждать, когда мне предложат яблоки, было бы верхом неприличия. «Вот же бабушка расстроится», – думала я.

– Стой! – рявкнула тетя Лиза. – Вам яблоки не нужны? Не знаю, куда их девать. Ветки ломятся. Иди собери, да побольше, а то скоро замерзнут.

Домой я вернулась с полным ведром яблок. Выбирала самые лучшие, которые поспели, но были еще твердыми, не мятыми и не успели загнить на мокрой траве. Бабушка была счастлива. О том, что чуть не сорвала операцию, рассказывать я не стала.

Мы никогда не говорили о моих родителях. Это была закрытая тема. Когда мне было шесть, перед тем как пойти в школу, я в лоб спросила у бабушки, где мои мама и папа. Этот вопрос не требовал от меня каких-то особых усилий и волнений. Родителей у меня никогда не было. Они были как Дед Мороз или зубная Фея – вроде и есть, но это не точно. Как выглядели мама и папа, я понятия не имела. Но из разговоров бабули и Ларисы знала, что меня в подоле принесла Надя. Где она, что с ней, почему оставила меня, никто не рассказывал. Мама совершенно точно была жива, потому что, если бы это было не так, то бабушка добавляла бы к ее имени слово «покойница». Так у нее было заведено. Мой дед был Васей-покойничком, умерший сосед, Геннадий Иванович – Генка-покойничек, бабушкина старшая сестра, которой не стало много лет назад – Клавдия-покойница. К имени моей матери это страшное слово не прибавляли. Значит, она где-то жила и здравствовала. Кто был моим отцом, я вообще понятия не имела. Отчество у меня было «Владимировна». Значит, отца звали Вовой. Ни одного Вовы я не знала. Фамилия моя была Ленская, а у бабушки – Ушакова. Никаких Ленских я тоже не могла припомнить.

– Ни отца, ни матери у тебя нет. Есть только я, поняла? В школе будут спрашивать – говори, что умерли.

– Они что, правда умерли?

– Откуда мне знать? Может, и умерли, да только мне не сказали.

На этом тема была закрыта раз и навсегда. В школе меня, конечно, спрашивали, почему я живу с бабушкой и где мои родители, но я всем выдавала тот самый вариант, которым меня снабдила бабуля перед школой.

В пятом классе эти разговоры вообще сошли на нет. Во-первых, потому что тема с годами себя исчерпала. А во-вторых, бабушка стала моим классным руководителем, и никому из одноклассников не приходило в голову лезть к внучке Зинаиды Павловны с вопросами.

Бабушка преподавала в нашей школе английский, но почти никогда не брала классное руководство сделала исключение только для моего класса. Я расстроилась, когда она мне об этом сообщила, но виду не подала. Мать или бабушка, которые работают в школе – это уже отдельный повод для стресса, а если еще и классный руководитель, тут точно не до дружбы с одноклассниками. Не говоря уже о том, что мне по определению запрещалось делать что-то, что хоть как-то могло скомпрометировать бабушку. Я училась с удвоенной силой, потому что никак не могла ударить в грязь лицом. Особенно тяжело мне давались точные науки. Формулы по физике и химии я выучивала наизусть, как стих. Выписывала в тетрадку словами: «Вэ равно эс, деленное на тэ, где вэ – это скорость, эс – это путь, тэ – это время». Чтобы запомнить, как это пишется, я придумывала ассоциации: v-ветер равен s-доллару, деленному на t-топор, t как раз на него походила.

С особым усердием я занималась английским, чтобы уж тут точно не казалось, что бабушка рисует мне пятерки безосновательно. Я первая выучила неправильные глаголы, каждый день зубрила наизусть какие-то новые слова и исправно работала над произношением. Два раза в неделю бабушка репетировала со мной чистоту межзубных звуков, добиваясь от меня идеала. Идеалом, конечно же, была она. Зинаида Павловна никогда не общалась с носителями английского языка, презирала американский английский, боготворила британский. Она, я уверена, не сомневалась, что ее межзубные лучше, чем у английской королевы.

Примерно к восьмому классу у меня сформировалась приблизительная картина моего происхождения: моей матерью была Надя – старшая дочь бабушки. Родила она меня от какого-то парня, с которым познакомилась на первом курсе. Где училась мать, я не знала, но предполагала, что в соседнем городе. Я появилась на свет, когда Наде было восемнадцать или девятнадцать. Видимо, не справившись с тяготами материнства в столь раннем возрасте, она отдала меня бабушке и навсегда самоустранилась. Образ жизни у нее был кошмарный, об этом говорили и моя тетя Лариса, и бабушка. Нельзя сказать, что они садились и обсуждали мать всё это произносилось иногда, между делом, на протяжении многих лет. Я, как ловец жемчуга, собирала крупицы информации о матери, складывая из этого свое представление о ней. То бабушка, будучи в хорошем настроении, говорила: «Ну и волосы у тебя, Катюша, как у матери». Потом осекалась и замолкала. Из таких бабушкиных сентиментальных осечек я за годы узнала о матери многое. Конечно, в этой истории было что-то нечисто, но разобраться самостоятельно я в этом не могла, а спросить было не у кого. В какие-то годы интерес к родителям был ярче, а иногда я про них вообще не вспоминала. Примерно в пятнадцать я совсем перестала о них думать. Но однажды, придя из школы, обнаружила на ступенях целлофановый пакет, замотанный бумажным скотчем, поверх которого было написано, что это мне. Мои ладони вспотели, вместо радости или интереса я испытала страх. Сердце бешено заколотилось. Кто мог отправить этот сверток, а главное – что в нем?

Глава 2

Мне никогда в жизни не приходили никакие посылки. В детстве к нам раз в месяц заглядывал почтальон, приносил бабушке пенсию, но спустя какое-то время исчез, потому что пенсия стала приходить на банковскую карту. Газет, а тем более журналов, мы не выписывали, и потому все отношения с почтой были оборваны в тот день, когда бабушка после долгих раздумий согласилась, что с карточкой гораздо удобнее. И вот, спустя годы, у меня в руках настоящая посылка. Мне в тот момент в голову не пришло, что положить ее на крыльцо мог и не почтальон вовсе, а вообще кто угодно. Но поскольку посылок до той поры я не видела, то и не знала, что на «настоящих» есть какая-то информация – имя отправителя, штамп и так далее. На этой не было ничего. Только имя поверх бумажного скотча.

Пока бабушка не вернулась, я быстро разорвала пакет у себя в комнате. Внутри оказалась дешевая старая кукла, похожая на Барби, только менее изящная. С первого взгляда было понятно, что ею кто-то уже играл длительное время. Волосы на голове были только по контуру, а чтобы скрыть лысину, производитель собрал их в пучок на макушке и затянул резинкой. Там же, в пакете, была банка из-под кофе, плотно набитая какими-то тряпками. Я аккуратно вытащила их это оказалась кукольная одежда. Вручную были раскроены и сшиты вечерние платья, спортивная одежда, свадебный наряд, несколько пальто, шапочки, судя по всему, из носков, балетная пачка, футболки. Наряды были выполнены очень аккуратно, маленькими стежками, подвернут и подшит каждый край. Расшитый бисером, пайетками, бусинами, пуговицами, миниатюрный гардероб свидетельствовал, что тот, кто его шил, потратил на это много времени. Больше в пакете ничего не было. Я перебрала его весь, даже заглянула в карманы кукольных штанов, но никакого послания не обнаружила. Я помню, как разложила кукольные одеяния на ковре перед кроватью их было тридцать два. Глядя на этот дар, я пыталась угадать: что отправитель хотел этим всем сказать? Был ли в этом подарке какой-то тайный смысл? Может быть, что-то зашифровано? Я сортировала наряды куклы сначала по сезонности, поскольку в банке были и куртки, и пальто, и шубки, и вещи на лето. Затем я разбивала их по категориям: нижнее белье, повседневная одежда, верхняя, вечерние наряды. Но и это никакой информации мне не дало. Правда, кое-что все же удалось обнаружить. Большая часть гардероба была изготовлена из самых разных тканей, которые не повторялись, но вот следы лоскута, из которого была сшита пижама, обнаружились в виде бантика на шапке, кармана на джинсах, а также из него была сделана сумка через плечо. Видимо, этой ткани с орнаментом из синеньких цветочков у таинственного кутюрье было больше, чем остальных.

Говорить бабушке о находке я, конечно же, не стала, иначе она бы точно все выбросила. Много месяцев перед сном я переодевала куклу в разные вещи. Мне было пятнадцать, и возраст кукол давно миновал. Но в этот раз то была не игра, а какой-то ритуал, момент соприкосновения с чем-то загадочным. Я придумала кукле имя – Надин. И жизнь у нее была поинтереснее моей. Надин ходила на свидания, ездила в отпуска, гуляла по торговым центрам, посещала дружеские вечеринки, покупала копчености на рынке, когда хотела. Для каждого повода у нее был свой наряд. Нетронутым оставалось только свадебное платье надевать его, не имея жениха, мне казалось странным. Так что Надин была не замужем.

Чем больше я думала о том, кто мог прислать мне подарок, тем чаще приходила к мысли, что это как-то связано с моей матерью. Ну кому еще нужно было передавать мне такой странный подарок? Только ей, думала я. В целом, все сходилось. Кукла была подарена мне в пятнадцать лет. В этом возрасте девочки в куклы не играют. А значит, оставить этот подарок мог только тот человек, который или не знал, сколько мне лет, или в представлении которого я по-прежнему оставалась ребенком. Я бы, может, и перестала обо всем этом думать, но однажды в «деле Надин» появился первый след.

Как-то вечером мы с бабушкой перебирали старые фотографии. В школе за успехи в учебе мне подарили большой красивый фотоальбом с целлофановыми кармашками. Я решила, что надо заполнить их своими снимками – от самых ранних до нынешних дней. Бабушке идея понравилась: она рылась в коробке, выискивая там мои фото.

– Это мы с тобой вырастили гигантскую тыкву! – улыбалась она, глядя на снимок. – Смотри, из нее тебе можно было дом сделать или карету, – она передала фото мне. – А это ты в костюме мухомора. Помню, как мы с Лариской до утра этот костюм делали.

На снимке я стояла у новогодней елки лицо было наполовину скрыто красной шляпой в виде гриба, поверх которого, помимо белых пятен из ваты, были налеплены сухие листья, веточки и даже улитка.

– Все в тот год были снежинками, а я мухомором, – вспомнила я и вставила снимок в кармашек.

– А тут тебе, наверное, год или два. Смотри, какие щеки.

Бабушка протянула фото, и тут меня словно током ударило. Маленькая я стояла на диване, смеялась, закинув голову, в руках у меня была та самая кукла из тайной посылки, и одета я была в сарафан с маленькими синими цветочками. Именно из такой ткани была пошита часть вещей Надин.

– Что с тобой? – бабушка отдернула руку с фотографией и посмотрела на изображение. – Что тебя так удивило?

– Не помню, чтобы у меня был такой сарафан, – промямлила я.

Бабуля снова посмотрела на фото.

– Да как бы ты такое запомнила, это же когда было-то? – она не почуяла подвоха. – Я вот его прекрасно помню. И куклу эту плешивую тоже. Ты с ней не расставалась. Когда она пропала, орала неделю. Мы тебе каких только не приносили, но ты ни одну не приняла, а потом успокоилась.

Тем вечером, перед сном, я снова достала кофейную банку, вытащила оттуда наряды, нашла среди них пижаму и приложила к фото. Сомнений не было. Пижама Надин была пошита из моего сарафана, более того, сама Надин тоже оказалась моей старой знакомой. Кукла на фото и кукла из посылки были копиями друг друга.

От кого была эта посылка? От родителей? Если да, то что они хотели этим сказать? Почему не приложили письма? Я решила, что если было одно послание, значит, будут и еще. Но ни в тот год, ни в последующие больше ничего не получила.

Вскоре история перестала быть значимой: кукла вместе с гардеробом на долгие годы была спрятана в коробке под кроватью. Жизнь потекла своим чередом.

Мы с бабушкой продолжали существовать по принципу «не жили богато, нечего и начинать», но однажды все же решили пойти наперекор своим жизненным устоям.

Все мое детство мы ютились в небольшом деревянном домике. Он состоял из веранды, которая была и кладовой, и летней террасой, кухни и двух комнат. Та, что поменьше, называлась спальней, та, что побольше – залом. Я жила именно в нем. Потолок был низким, и достать до него можно было, подняв руку и слегка подпрыгнув. Зимой дом промерзал, и чтобы как-то сохранить тепло, мы плотным слоем укладывали на пол паласы, а на стены прибивали ковры. Выглядели ковры и паласы одинаково, но то, что лежало на полу, именовалось паласом, а то, что на стене – ковром. Обычно под ноги стелили то, что не жалко. Если висевший ковер со временем терял товарный вид, то он перекочевывал на пол и становился паласом. До тех пор, пока он находился на стене – это был ковер.

Я жила как принцесса Жасмин, только не во дворце, а в избушке на курьих ножках. В целом, так существовали многие наши соседи, и сказать, что на фоне всех мы были самыми бедными, нельзя. Но в какой-то момент – мне тогда было, наверное, двенадцать – на улице начались изменения, люди вдруг начали строить. А те, у кого на стройку денег не было, затеяли масштабные ремонты. Соседи меняли крыши. Вместо шиферных теперь вдоль улицы тянулись красивые синие из кровельного железа. Правда, «надеты» они были на те же старые халупы, но и до них со временем дошли руки. Еще через год почерневшие от старости деревянные стены облачились в сайдинг, и такие дома мне казались невероятно красивыми. Особенно я была в восторге от сочетания синей кровли и белых панелей. А если у хозяина такого дома находились деньги еще и на пластиковые окна, то моему восхищению вообще не было предела. Мы с бабушкой были единственными, чье жилище не потеряло своего первозданного вида: все тот же покрытый рыжим мхом шифер и все те же деревянные бурые стены.

Первой разговор о ремонте завела бабушкина дочь Лариса. Она жила в пяти минутах от нас, и ее дом давно претерпел кровельно-сайдинговые метаморфозы. Лариса стала уговаривать мать взять кредит и что-то сделать с «этой конурой». Бабушка смысла в ремонте не видела.

– Сколько дом пластмассой ни скрывай, а стены у него останутся такими же гнилыми.

– Зато красиво, – возражала Лариса.

– Мне и так красиво, – грубо отвечала бабушка, и разговоры на этом заканчивались.

Но однажды весной, сидя за столом после бани, бабушка вдруг сообщила нам с Ларой, что расположение грядок в этом году будет пересмотрено. Не сговариваясь, мы ахнули. Она или заболела, подумали мы, или сошла с ума. Меняться местами могли только культуры, которые мы возделывали. Там, где росла в прошлом году свекла, в этом году сеяли морковь, там, где была морковь, теперь рос лук. Количество гряд и их расположение не менялось никогда!

– Это еще не все, – бабушка выдержала паузу, как будто не до конца была уверена в том, что собиралась нам сообщить, – мы будем строить новый дом.

Мы с Ларой не сводили с бабушки глаз. Годами эта женщина принимала верные решения. И курс нашей жизни, как нам казалось, был верным. Но строительство дома? Как мы, которые экономили буквально на всем, могли это осилить?

– Я давно копила, откладывала, – после каждого слова бабушка делала паузы, – у Катьки там пенсия накопилась, если одобрит, тоже пустим в дело. Одобришь? – до того блуждавший в пространстве, ее взгляд сосредоточился на мне.

– О… о… одобрю, конечно.

Моего мнения бабушка не спрашивала никогда. И вдруг это случилось. Я от неожиданности даже начала заикаться, а во рту пересохло.

Оказалось, все эти годы экономия была не напрасной, теперь у нас будет другой дом! Эта мысль была настолько масштабной, огромной, что никак не вмещалась в мое сознание. Как бы я ни старалась, я не могла представить на месте старого дома новый.

В один момент все наши скромные дни рождения, шитая-перезашитая старая одежда, посещение церкви пешком, а не на автобусе обрели смысл. Мы экономили на всем ради стройки.

Бабушка рассказала, что уже много лет думала построить более просторный дом, в котором планировала прожить свою старость, поселить меня с моим будущим мужем «и, дай бог, детками» и выделить место для Ларисы. Планировка должна была быть такой, чтобы после ее смерти можно было разделить жилье посередине перегородкой и сделать второй вход. Одна часть – мне с семьей, другая поменьше – для Ларисы, которая все еще была не замужем и, как думала бабушка, без мужа и помрет. «Катюша, если что, за тобой доходит», – говорила она дочери. В своей голове бабушка нарисовала себе не только дом, но и нашу жизнь в нем.

– Строить будем из газоблока, это дешево, не надо ждать усадки, как с деревом. В этом году поставим стены. Дальше опять будем копить, в следующем году, даст бог, все доделаем.

В тот момент я восхищалась бабушкой. Она не только смогла собрать деньги на строительство дома, но и точно рассчитала сроки и смету.

– А кто же строить будет? – спросила я.

– Узбеки.

На этом бабушка встала из-за стола, села на диван в зале, включила телевизор и более никакой информации о грядущей стройке не сообщила.

Вокруг нашей избушки к концу того лета, когда мы решили строиться, был залит фундамент, а затем возведены стены. Всем этим действительно занимались узбеки Умид и Алишер. Жили они в бане, которую переоборудовали для этих целей. По пятницам они готовили плов на костре и угощали нас.

В сентябре деньги кончились, и нам предстояло копить на крышу и отделочные материалы. Бабушка была полна энтузиазма, и то, что всю зиму мы почти не видели белого света в своей избушке, окруженные стенами из газоблока, нас не огорчало. Мы знали, что наступит весна, и стройка начнется заново. Бабушка как минимум раз в неделю обходила новые стены по периметру, стучала по ним, ковыряла швы между блоками и каждый раз оставалась довольна.

– Молодцы узбеки, хорошо построили, – говорила она после каждого обхода. – Надеюсь, до весны не помрут от наших морозов и дальше нам все тут достроят.

Мне очень хотелось помочь бабушке, поэтому я решила – как только наступит тепло, посею в два раза больше зелени, которой начну торговать, а также буду выращивать цветы на продажу. Бабушка к этой затее отнеслась скептически, но все же выделила из моей пенсии немного средств.

В феврале на всех окнах в зале я расставила пластиковые лотки с землей, в которых посеяла астры. Во всех торчали скрепки с названиями: «Аполлония Крем-Брюле», «Монтесума», «Серебряная башня» и еще тремя или четырьмя другими. Надо отдать должное производителю семян – взошли они прекрасно и с каждой неделей прибавляли в росте. Но в марте я стала замечать, что некоторые стебли стали падать, у корней их кто-то грыз. Меня охватила паника. Я спрашивала и у бабушки, и у Ларисы, что могло быть причиной гибели цветов, но они пожимали плечами. Поскольку цветы в нашей семье всегда считали верхом глупости, то опыта в их выращивании ни у кого не было. В итоге я решила, что не отойду от цветов до тех пор, пока не вычислю врага. На третий день наблюдений он был установлен: на сочные стебли позарились двухвостки! Две жирные твари, еле волоча свои клешни, вылезли из лотка, где росли астры «Фонтенбло», и поползли в щель у подоконника. Я сняла тапок и, не моргнув глазом, прихлопнула обеих разом.

Из скромного бюджета, выделенного на семена зелени, пришлось взять часть денег на отраву для этих паразитов. Я строго следовала инструкции и довольно скоро смогла отвадить двухвосток от моих астр.

С наступлением тепла я высадила цветочную рассаду в три клумбы, сделанные из старых автомобильных покрышек и засыпанные до краев землей, сверху установила дуги из проволоки. Я накрывала цветы целлофаном и ветошью каждый раз, когда прогноз погоды или бабушкины суставы сулили заморозки. В итоге моя бизнес-идея удалась! К концу мая, когда в школах начались последние звонки, другие только высаживали рассаду астры, а у меня она уже цвела. Моей гордостью были астры «Фонтенбло»: они выросли именно такими, какими были на фотографии – крупные, лохматые, белоснежные цветы с голубыми кончиками лепестков. Не зря двухвостки их полюбили.

Наступила пора школьных линеек и последних звонков. Классные руководители девятых и одиннадцатых классов, которые от бабушки знали про мой цветочный бизнес, попросили родителей выпускников обратить внимание на мои клумбы. И распроданы они были за один день! Всех восхищал тот факт, что астры, которые обычно цвели у всех в лучшем случае в июле, вдруг распустились в мае. «Грязными» я выручила с трех клумб двадцать восемь тысяч рублей, из этих денег вычла расходы на упаковку и ленты, которыми перевязывала букеты. Итого смогла внести в бюджет стройки без малого двадцать шесть с половиной тысяч. Бабушка была в восторге! После такого цветочного триумфа она не стала возражать, когда я попросила под зелень не угол у забора, а целую грядку. Она какое-то время сомневалась, но все же согласилась, что в этом году можно будет уменьшить площадь посадки картошки.

В начале мая я засеяла грядку разной зеленью и редисом, на пачке семян которого было написано, что урожай можно будет собирать через восемнадцать дней. Так оно и вышло.

В тот год я не попробовала ни одной редиски. Я мыла их, связывала в пучки и после школы продавала на остановке. В начале июня рядом с редиской лежала свежая зелень. Я была так одержима идеей зимовать в новом доме, что перестала обращать внимание на насмешки одноклассников, которые пытались меня как-то задеть. Очень быстро я обросла клиентурой, особенно часто ко мне заходили жители многоэтажек, у которых не было своих огородов. В конце июня к ассортименту добавились первые огурцы – хрустящие, в пупырышках. В июле я начала продавать их ведрами. Чтобы домохозяйки из многоэтажек не ломали голову, как и с чем их закатывать в банки, я стала продавать «ароматные букетики» из листьев смородины, хрена и зонтиков укропа. Именно их чаще всего использовали для маринада. Однажды Лариса предложила мне еще одну идею – торговать крышками для закрутки банок. Вечером я покупала их на оптовке, а утром выставляла на лоток с наценкой двадцать процентов. Кто-то возмущался такой ценой, кто-то, наоборот, радовался, что не надо ехать в город. Бабушка, которая планировала взять кредит на достройку дома, от этой идеи отказалась примерно в июне. Отныне ее огородные дела тоже стали частью бизнеса. Она рассчитала, сколько овощей нам понадобится на зиму, а все излишки, которые раньше отправлялись родне в город или Ларисе, в этот раз продавались. Бизнес процветал еще и потому, что в тот год на озере недалеко от нашего дома открылась турбаза. Туда по выходным толпами ехали отдыхающие. Им мы продавали и овощи, и зелень, и свежие куриные яйца. Пробовали продавать дрова, но кругом хватало валежника, поэтому этот пункт из ассортимента предлагаемых товаров был вычеркнут. К первому сентября, когда и мне, и бабушке нужно было отправляться в школу, мы смогли собрать достаточно денег, чтобы достроить дом полностью. На обои и мебель мы заняли у Ларисы. Отдать долги я планировала в конце сентября. Туристы продолжали ехать на турбазу и с большой охотой покупали помидоры, которых у нас было в изобилии, и яблоки тети Лизы. За десять процентов от стоимости она разрешала мне набирать у нее фруктов и торговать ими на остановке. В октябре строители разобрали наше старое жилище, распилили его и вынесли через двери. Внутри начались отделочные работы. Мы в это время жили у Ларисы. Бабушка так замучила Умида и Алишера советами и претензиями, что работу они сдали раньше срока. Первое ноября того года с тех пор я считаю одним из лучших дней в своей жизни. Мы заселились в новый дом: большой, просторный, до потолка не допрыгнуть, сколько ни прыгай. По случаю новоселья мы собрали родню и организовали пышное застолье, каких никогда не устраивали.

Глава 3

Прожила бабушка в новом доме чуть больше пяти лет. Ее не стало в тот год, когда я закончила университет. Как и все в ее жизни, смерть, как мне показалось, тоже случилась по плану. Бабуля умерла в тот день, когда все огородные дела были закончены. Картошка выкопана, высушена, рассортирована и перетаскана в погреб. Лук, заплетённый в тугие косы, висел на веранде, морковка и свекла были закопаны в бочки с песком. «Неприбранной» осталась только капуста. Срубить кочаны бабушка успела, а вот засолить во флягах – нет.

Бабушка оставила точные указания относительно того, как должны были пройти ее похороны. Все это она передала своей младшей сестре, той самой, к которой мы раз в год ездили в гости. Баба Лена, как мы ее звали, как только узнала о смерти сестры, тут же принялась исполнять ее последнюю волю. Покойная повелела купить гроб не дороже десяти тысяч рублей, запретила покупать венки и цветы. В том случае, если кому-то из нас захочется положить цветы на ее тело, их следовало нарвать в огороде. Это при условии, если смерть случится летом или осенью. Если зимой или весной, то вообще без цветов. Бабушкой были одобрены георгины, астры, космеи, гладиолусы. Под запретом оказались бархатцы и гвоздики. С тех пор, как я заработала денег на астрах, бабушка изменила свое отношение к цветам. И теперь, пусть и не в таком количестве, как у соседки Лизы, мы их все же выращивали. Думаю, что ей нравилось, как новый дом сочетался с цветущими клумбами. Были также указания относительно одежды: черный сарафан и белая блузка, туфли-лодочки, никаких украшений. В гроб положить мою детскую фотографию и фотографию Лариски. Последний пункт нас с Ларой очень растрогал.

На похороны пришло удивительно много народу: ученики бабушки за все годы работы, коллеги по школе, соседи, родственники, какие-то чиновники от отдела образования. Три дня, что гроб стоял в доме, к нему было паломничество. Люди несли цветы, венки, еду, деньги. Мы с Ларой в черных платках на головах встречали каждого входящего и принимали соболезнования.

Новость о смерти бабушки была настолько оглушительной, что и я, и Лара словно были контужены этим событием. Все, что нам говорили, звучало откуда-то издалека и, казалось, к нам не имеет отношения. Конечно, на автопилоте мы исполняли все соответствующие событию ритуалы, но в глубине души не осознавали, что это наша бабушка умерла, и что это ее мы скоро будем хоронить. Около гроба, как и положено, много плакали, а иногда и ревели. Обычно это начиналось, когда приезжал кто-то из родственников. Входящий пускал слезу, все остальные подхватывали. И так все три дня.

– Плачьте, девочки, плачьте, потом легче будет, – говорила нам соседка Лиза.

Она была одной из тех, кто не стал частью общего горя. Наоборот, Лиза активизировалась и взяла на себя все организационные моменты. Вместе с бабой Леной они ездили по магазинам, закупали еду для поминального обеда, заказывали надгробный памятник, писали некролог в местную газету. Последний, кстати, и стал причиной паломничества бывших учеников.

Полушепотом люди у гроба обсуждали тот факт, что тихая смерть бабушки во сне – верный знак того, что человеком она была хорошим. Было бы иначе, не послал бы бог такой смерти. Эту мысль в разных интерпретациях озвучивали несколько раз в день, и все соглашались.

Мы с Ларой несли дежурство у гроба по очереди. Если спала она, значит, рядом с бабушкой сидела я, если уходила я, она занимала мое место. О будущем мы не думали: жизнь без главы семейства была туманной, страшной и непредсказуемой.

В день похорон шел дождь, на кладбище собралось, наверное, человек сто, не меньше. Мы с Ларой держались друг за друга, словно боялись упасть в могилу вместе с бабушкой. Осознание, что она больше не с нами, пришло в момент, когда гроб закрыли крышкой. Когда сосед стал забивать гвозди, мы завыли. И вой этот подхватила добрая половина пришедших проводить бабушку в последний путь. Горе охватило нас только тогда, когда тело начали опускать в яму. Я безостановочно плакала, а Лара беспрестанно повторяла: «Прости, пожалуйста. Прости, пожалуйста». Просить прощения у покойных у нас считалось нормой. Этот обряд словно говорил о том, что покойный, что бы он ни совершил, фактом смерти делал себя правым, а все оставшиеся в живых с этим соглашались и просили прощения.

Поминальный обед прошел спокойно. К облегчению бабы Лены и соседки Лизы, на него пришла только половина тех, кто был на похоронах. Еды хватило всем. По традиции, за стол первыми сели мужчины, после них – женщины, а уж потом – дети. Мы с Ларисой подавали так называемую милостыню: первому столу – носки, второму – платки, третьему – карамель на палочке. К вечеру, когда посуда была перемыта, а столы и стулья, позаимствованные для поминок, унесли соседи, мы с Ларисой остались вдвоем. Впереди была жизнь без бабушки. Первым делом мы убрали простыни с зеркал, пропылесосили и вымыли пол, убрали в холодильник оставшуюся еду. Когда все дела были сделаны, мы сели на диван, посмотрели друг на друга и снова заревели. Нам без нее было так плохо, что в эту минуту мы жалели, что не умерли с ней в один день.

Чтобы хоть как-то отвлечься от грустных мыслей, мы посвятили первые дни после похорон домашним хлопотам. Тем самым, которыми занималась бы бабушка, если бы была жива. Начали с засолки капусты. Весь день мы крошили кочаны и терли морковь, в больших тазах перемешивали все с солью и ссыпали в алюминиевые фляги. После каждой закладки вместе брались за большой деревянный пест и утрамбовывали капусту. Все так, как делала бы бабушка. В какие-то минуты мы беззаботно болтали о повседневных делах, в какие-то молчали. Примерно раз в час, не сговариваясь, начинали плакать.

В последующие дни, после того как с капустой было покончено, мы перешли к уборке огорода. Собрали в кучи и подожгли картофельную ботву, срезали и связали в снопы укроп, скрутили и убрали в погреб целлофан с огуречных гряд, выкопали клубни георгинов, чтобы не вымерзли за зиму. Примерно через неделю все дела по дому были сделаны. Все, кроме одного. Мы не разобрали вещи бабушки.

К нам каждый день заходил кто-то из соседей или дальних родственников, предлагал помощь, от которой мы отказывались. Дела в те дни были нашим спасением. Мы навели порядок везде, кроме бабушкиной спальни. Любое обстоятельство, прямо говорящее о том, что она умерла, вызывало у нас приступ такого горя, с которым мы пока еще не могли справиться. А потому решили, что наведем порядок в ее спальне после поминального обеда, который собирают на девятый день.

Он выпал на субботу. Людей было немного, к этому времени все близкие смирились с горем и за столом не плакали, а без конца рассказывали истории про бабушку. Коллеги вспоминали, как она однажды подралась с физруком, который всему ее классу, где она была классным руководителем, из-за того, что она отвергла его ухаживания, ставил заниженные оценки. Как оказалось, после той драки бабушку чуть не уволили, но поскольку педагогом она была отменным, все же сохранили за ней рабочее место. С тех пор она никогда не брала классное руководство и исключение сделала только в тот год, когда я перешла в старшие классы. Один из учеников, которого не было на похоронах, рассказал, как бабушка помогла ему подготовиться к вступительным экзаменам в университет и не взяла ни копейки. Все эти истории я слушала очень внимательно. О прошлом бабушки мы с Ларой мало что знали все наши представления о ее жизни основывались на том, что она сама нам рассказывала, а это была очень скудная информация. Я, например, с удивлением обнаружила, что совсем не знаю, что случилось с ее мужем – моим дедом. Мы знали, что он умер, но как и от чего, понятия не имели. Бабушка своей смертью словно сняла запрет на распространение информации о себе, в тот день рассказы о ней лились бесконечным ностальгическим потоком. Вместе с гостями мы смеялись и плакали. Все эти истории рисовали бабушку совершенно по-иному: не властную, держащую все под контролем Зинаиду Павловну, а как будто другого человека, который мог и подраться, и прийти на помощь, одолжить денег, выручить в трудную минуту. В тот день говорилось о многом, кроме одного. Ни слова не прозвучало о моей матери. Эта тема была по-прежнему под запретом. Те, кто хоть что-то мог об этом сказать, молчали.

В дни перед похоронами, когда в наш дом шли десятки людей, в каждом входящем я надеялась разглядеть мать или отца. И хоть я понятия не имела, как они выглядят, все же предполагала, что обязательно их узнаю. Какими бы ни были прошлые обиды, смерть бабушки обнуляла все: ее старшая дочь обязана была приехать. Я видела, что баба Лена и другие старшие родственники о чем-то шептались в уголке комнаты, где стоял гроб, но из их неразборчивых разговоров услышала только: «Бог ей судья». Это точно было о моей матери, я даже не сомневалась.

Теперь, когда бабушки не стало, можно было говорить о моих родителях, не опасаясь обрушить на себя ее гнев. Но с кем? С Ларисой? Она мало что знала. Когда я родилась, она была подростком. Разница в возрасте у нас была небольшая, а учитывая то, как мы были похожи, многие вообще считали нас сестрами. Да мы и сами себя ими считали. Мы с ней были и родственницами, и лучшими подругами. Когда бабушка перегибала палку в своих воспитательных мерах, мы с Ларой втихаря ее осуждали, сидя на скамье у бани. Делали это очень осторожно, косвенно, без прямых выражений недовольства, словно боялись, что она нас услышит и накажет. Я решила, что, когда боль от утраты утихнет, а горе перестанет быть таким ранящим, я все же с Ларой поговорю. А пока нам надо было разобрать бабушкину комнату.

В ней царил невероятный порядок. Думаю, что бабушка была перфекционисткой. Возможно, слова такого она и не знала и, скорей всего, оскорбилась бы, услышав его в свой адрес, но именно перфекционизм царил во всем ее личном пространстве. Мы с Ларисой зашли туда вечером того дня, когда состоялся поминальный обед. Кровать была заправлена кем-то из родственников. Бабушка так не заправляла, она всегда взбивала подушки и на старый манер клала одну на другую, теперь же они просто стояли, прислоненные к изголовью.

– С чего начнем? – спросила Лариса.

– Может, со шкафа? – я смотрела на наше отражение в зеркале дверцы.

– Хорошо, – она потянула за ручку, – подожди, а что мы с ее вещами вообще собираемся делать?

Это был интересный вопрос. В эту секунду я захотела оставить все как есть. Пусть все висит и стоит на своих местах, словно бабушка не умерла, а уехала в гости и задержалась. Но потом я вспомнила, что ей бы такое точно не понравилось.

– Давай вещи отдадим соседке Лизе, книги в школьную библиотеку, а все остальное… – я задумалась.

– А всего остального тут и нет, – сказала Лариса и распахнула шкаф.

У бабушки и правда был спартанский подход к своему быту. Для жизни было все, что требуется по минимуму. И ни вещью больше.

Каким красивым был шкаф внутри! Все аккуратно сложено, рассортировано, развешано. Вешалки, на которых висела ее одежда, были одинаковыми. Добротные, деревянные, из тех времен, когда бабушка была еще молодой. Одежда, в которой она ходила на работу, была чистой и выглаженной. Из шкафа не пахло стариной и затхлостью, от него исходил аромат чистоты и свежести. Слева были полки, справа – отделение для висячей одежды. Сверху, над перекладиной с вешалками, там, где хранилось постельное белье для гостей, стояла картонная папка, так что видно ее было сразу, как откроешь шкаф. И это было неспроста. Бабушка никогда бы просто так ее там не оставила, все документы она хранила в верхнем ящике комода, на котором стоял телевизор. А значит, она целенаправленно поместила папку на видное место, чтобы мы ее сразу заметили.

– Наверное, по задумке мамы, с этой папки мы и должны начать.

Лара дотянулась до нее, развязала ленточки и открыла. Внутри, поверх документов, лежал конверт, на котором аккуратным, учительским почерком бабушки было написано «Ларисе и Катюше».

Мы смотрели на конверт и не могли произнести ни слова. Бабушка словно ожила и снова давала нам какие-то указания относительно нашей жизни. Ее голос как будто звучал в комнате: «Что сидите и смотрите? Конверт сам себя не откроет, а ну-ка, читайте быстро!»

– Кто будет читать? – спросила я.

– Давай ты, я не смогу.

– Я тоже не смогу. Может, оставим на потом?

Я медленно начала закрывать папку, но Лара схватила конверт и открыла. Письмо было небольшим лист, исписанный с двух сторон. Прижавшись друг к другу, мы начали читать, я про себя, тетя полушепотом.

«Дорогие девочки, вот вы и остались без меня. Надеюсь, меня не вскрывали, боже упаси. Умерла я, скорей всего, от сердца. Болело оно давно, к врачу я ходила. Он сказал, надо оперироваться, но я решила, что буду тянуть, сколько смогу. Пожила я прилично, а дальше как Бог даст. Сколько смогла, столько я вам дала. Сколько успела, столько в вас и вложила. Берегите наш дом, следите за ним. Будет беспорядок, приду и начну греметь кастрюлями. Так что не разводите грязь. А теперь к делу. Про похороны передала все Елене, она знает. А вам – про все остальное. Катя, тебе надо будет пойти в школу и попроситься в учителя. Директор знает, она все уладит, я ее сыну бесплатно помогала в университет поступать. Так что за ней должок. Просись на учителя английского. Хоть и закончила ты не иняз, но иностранный язык там некому преподавать, поэтому тебя точно возьмут, тем более что английский ты знаешь лучше меня. И мне приятно будет. Лариска, пункт выдачи свой не бросай. Хоть и мало, а денег он приносит. Думаю, что скоро все начнут по интернету выписывать все подряд, даже еду, а значит, и тебе дело будет. Лизавета вон сказала, что корм курам и удобрение там заказывает. Если уж она освоила, значит, скоро и другие освоят. Найди мужа хорошего. Теперь, когда меня нет, пугать женихов некому. Только не выходи за пьющего, тяжело тебе будет. Дом наш, как и задумывалось, поделите пополам. В сарае остались блоки, я проверяла, они еще годные, разделите на две части зал. Меньшая половина пусть будет Ларискиным отделением. Ругаться, надеюсь, из-за наследства не будете. Лариска, чтобы тебе не было обидно, что тебе завещаю малую часть дома, оставляю тебе денег восемьсот тысяч рублей. Копила отдельно, с Катиной пенсии там нет ни рубля. Так что для ссор нет причин. Деньги в этой же папке. Вещи мои отнесите в церковь, отец Николай предупрежден. Остальное, что не нужно, выбрасывайте, не бойтесь. Без меня мои вещи – хлам, а хлам мы не любим.

Что еще вам сказать? Люблю я вас и буду опекать отсюда, если загробная жизнь имеется, и мне на то будет позволение. Если вдруг беда какая-то, просите меня о помощи, я не оставлю. И еще: Катька, мать и отца не ищи, от этого только горе будет. Лариска, ты все знаешь, подтверди. Ваша мама и бабушка.

P. S. С документами на дом вышла беда, не успела все закончить, хоть и торопилась. Напишите Игорю, он все знает и поможет. Теперь точно все. Поплачьте и живите дальше. И простите, если чем обидела. Не со зла».

Мы подняли глаза друг на друга, обнялись и заревели. В этот раз бабушка разрешила.

Глава 4

– Лариса, о чем написала бабушка? – мы сидели на кухне, я не сводила глаз с тети.

– Ты о чем? О документах, что ли?

– Нет, я спрашиваю о том, что бабушка имела в виду, когда писала: «Лариска, ты все знаешь».

– Катюша, а я сама не поняла. Клянусь тебе чем хочешь, – она перекрестилась, как это делала бабушка.

Но я почему-то не верила тете. Во-первых, меня смутило обращение к ней – «Лариска». Так ей бабушка говорила, только если была с ней строга или хотела сконцентрировать на чем-то ее внимание. Во-вторых, я хорошо знала Лару и буквально кожей чувствовала, когда она что-то недоговаривала или врала. То же самое про меня могла сказать и она. Мы всю жизнь прожили с человеком, который за нас принимал решения, не интересуясь нашим мнением. И я, и Лара не всегда были согласны с тем, как бабушка распоряжалась моей и её жизнями. Она никогда не обсуждала с нами ничего, имела привычку ставить перед фактом, а не спрашивать, чего бы это ни касалось. В такие моменты мы с Ларой перекидывались мимолетными взглядами и за эти доли секунды успевали обменяться всей необходимой информацией.

Как-то раз бабушка решила завести корову. Как обычно, нам она об этом сообщила как о свершившемся факте. Молоко мы в то время покупали у семейной пары в конце улицы, каждые два дня кто-то из них приносил нам трехлитровую банку. Стоило оно недорого, и наш бюджет от этого не страдал. Но однажды хозяева коровы сообщили нам, что переезжают в село за тридцать километров, где решили развести большое хозяйство. Тут-то бабушка забеспокоилась, что мы остаемся без молока. Магазинное она не признавала, а значит, решение было только одно – купить их корову.

– Она дает много молока, титьки у нее слабые, будем доить ее по очереди, – в тот момент Лара метнула в меня взгляд, полный боли и ужаса.

Мы, пусть и условно, но считались городскими жителями. Район наш когда-то был деревней, которую от соседнего города отделяло лишь поле. Но затем его застроили трехэтажками, граница стерлась, и деревня Гордеево стала частью города. Это было сомнительное преимущество. В нашей школе учились дети из соседних сел, и все мы делились на деревенских и городских. Последние считали себя умнее и привилегированнее, что, конечно же, было не так. Корова, во-первых, отбрасывала нас назад в нашем с Ларой развитии. Так сказать, превращала обратно в деревенщин. Во-вторых, несла с собой такое количество работы, к которому ни я, ни тетя готовы не были.

– У нас разве есть деньги на корову? – спросила Лара и посмотрела на меня, ища поддержки.

– Да, ба. Разве корова не дорогая? – мы не возражали, а аккуратно пытались поставить под сомнение бабушкино решение.

– Да, дорогая, но они сказали, что готовы продать в рассрочку. Будем потихонечку отдавать, за год и расплатимся.

В то время мы все жили в долг: это была наша уникальная финансово-кредитная система отношений. Кто-то занимал у бабушки на покупку цыплят, а осенью отдавал взрослыми курами. У кого-то брала в долг бабушка, например, на уголь, на который у нас вечно не хватало денег, и отдавала потом частями. Одалживали еду, стройматериалы, оставшиеся после ремонта, зерно. Отдавали долги ведрами, яблоками, мясом или даже спиртом. И, конечно же, всей улицей мы должны были единственному магазину в нашем районе. Тетя Наташа, как бы ее ни ругал владелец «Березки», на которого она работала много лет, отпускала товары в долг всем, кого знала в лицо, и потом раз в месяц собирала деньги. В те времена, когда пенсию и детские пособия разносил почтальон, она запирала магазин и с долговой тетрадкой под мышкой шла с ним по домам. Люди получали деньги, расписывались за них и тут же отдавали тете Наташе, которая красным фломастером вычеркивала долг. Иногда случались скандалы, должники не хотели возвращать, но с тётей Наташей шутки были плохи. Попасть в черный список – означало в тяжёлые времена умереть с голоду. Мы с бабушкой редко брали в долг, а если брали, то отдавали вовремя. Продавец нас любила. В отличие от большинства, выклянчивать продукты не приходилось. Нам давали всё, что мы хотели. Наша кредитная история была безупречной.

От покупки коровы нас тогда спасло только то, что её владелица так к ней привязалась, что в назначенный день не смогла расстаться с буренкой. Обливалась слезами, извинялась, говорила, что корова ей как дочь, и продать ее она не может. Бабушка страшно разозлилась тогда и потребовала, чтобы владельцы коровы выкупили у нее три тюка сена, которые она уже успела взять в долг в соседней деревне. Так они и поступили. Добрососедские отношения были, пусть и формально, но сохранены, корова уехала на новое место жительства. Бабушка еще много лет потом вспоминала ту неудавшуюся сделку. Помню, что в то утро, когда хозяйка коровы пришла сообщить нам, что передумала, мы с Ларой обменялись короткими взглядами, выдающими облегчение. Мы снова горожанки.

И так было почти ежедневно. Дошло до того, что мы уже и без взглядов научились обмениваться информацией, чувствовать настроение друг друга. И сейчас, глядя на тетю, я понимала, что она что-то не договаривает.

– Мне почему-то кажется, что ты что-то знаешь и не хочешь говорить.

Ларисе этот разговор страшно не нравился, она ерзала на стуле, одергивала рукава, поправляла сережку в ухе. Вся эта мелкая моторика была признаком того, что она врет.

– Господи, ну она же тебе написала: «Не ищи мать и отца». Что тебе непонятно? А я, видимо, должна проконтролировать, чтобы ты этого не делала.

Я молча анализировала ее слова. Возможно, она и права. Никаких намеков на то, что эта фраза о чем-то другом, там не было. Значит, и подозревать Лару не в чем. Бабушка написала так, как написала.

– Ну хорошо, тогда расскажи мне, что ты знаешь про мою мать.

Тетя скривилась, тема была больной и трудной. Много лет она была под запретом, а теперь вдруг всплыла.

– Ну что тебе рассказать? Я кроме того, что ты знаешь, ничего нового не сообщу.

– Расскажи еще раз, я послушаю.

– Котенок, – Лара с бабушкой часто меня так называли, – ну ты правда считаешь, что сейчас время?

– Правда. Я хочу знать хоть что-то.

Тетя сложила руки на груди, поджала губы и как будто начала вспоминать.

– Ну, смотри. Вот как было. Надя поступила в институт, встретила там твоего отца, он много пил, если я правильно помню, потом и она с ним начала. Когда она забеременела, то долго скрывала это. Потом ты родилась. Бабушка ездила к вам в общагу с сумками еды, потому что отец твой нигде не работал, – она замолчала, глаза ее бегали туда-сюда, словно выискивали в памяти дополнительную информацию. – Потом, тебе тогда, наверное, был год, твои родители поругались. Надя вернулась домой. Ты была маленькой, худенькой и очень грязной. Бабушка тогда страшно ругалась на сестру.

– И что было дальше? – впервые в жизни я слышала хоть что-то о своих родителях не урывками.

– Отец твой вернулся, стал уговаривать Надю уехать с ним. Она была против, но он не переставал приезжать. И вот однажды они помирились. Мать была в бешенстве. Скандал был ужасный. Они чуть не подрались.

– И она их выгнала?

– Надя сообщила, что уходит к нему, тогда мамка схватила тебя и сказала, что не отдаст. Мол, вы идите губите свои жизни, как хотите, а Котенок останется с нами.

– И они ушли?

– Да.

– И всё?

Моя история была такой короткой и такой банальной, что я даже немного разочаровалась. Никакой страшной тайны, никаких увлекательных поворотов. Зачем из этой бытовухи надо было делать скелет в шкафу?

– Ты расстроена? – Лариса подошла ко мне и обняла за плечи.

– Нет, просто надо было вам раньше все сказать: я же чего только за эти годы не напридумывала.

– Ну, ты же знаешь свою бабушку, она так решила – и точка.

– А родители больше в доме не появлялись? Никогда? – мне не верилось, что люди могли вот так бросить родного ребенка и ни разу не поинтересоваться моей жизнью.

– Может, и появлялись, но я не видела. Мать ведь со мной на эти темы тоже не говорила, а когда я спрашивала, затыкала меня в ту же минуту.

– И моя мама с тобой вообще никогда не выходила на связь? Вы не дружили? – я все никак не могла успокоиться и поверить, что человек может просто взять и уйти, оборвав все корни.

– Нет, ни разу. Я по ней скучала, она ведь все мое детство со мной была. Но с того дня она мне не писала и не звонила. Так что вот так, Котенок.

– Спасибо хоть на этом.

Я села на стул. Мысли были разные, но в основном я испытывала разочарование. До того, как правда открылась, я воображала себе всякое о матери. Она в плену и не может вырваться ко мне, она шпионка, и ее начальство запрещает ей со мной общаться, потому что секретное дело будет провалено. И еще масса других версий за все эти годы всплывали в моей голове. Все оказалось простым и понятным. Выбирая между мной и пьющим отцом, мать выбрала его. Я решила, что это, наверное, хороший повод не любить ее и не вспоминать.

– Катюш, ты не против, если я сегодня к себе ночевать пойду?

Со дня смерти бабушки Лара ночевала у нас в доме. К себе она ходила только переодеться.

– Конечно, иди. Я оставлю свет на кухне, включу телевизор и лягу спать. Страшно мне не будет, – мы обнялись. – Спасибо, что рассказала. И извини, что я так на тебя напала.

– Все нормально. Не знаю, зачем мать решила из этого такую тайну сделать, я тоже считаю, что надо было сказать раньше, – она оделась. – Я пошла. Если не сможешь уснуть, звони, я приду.

Лариса переступила порог, но, прежде чем закрыть дверь, бросила короткий взгляд. Мимолетный. Буквально движение зрачков, не больше. Но я успела его заметить. Это было что-то новое, что-то до этого мне неизвестное. Перед тем как уснуть, я долго анализировала ее поведение и пришла к выводу, что это был испуг. Чего боялась тетя? Или я сама себя накручиваю?

В течение нескольких дней мы разобрались с вещами бабушки. Одежду и обувь отнесли в церковь, там было немного, все поместилось в два пакета. Книги я решила оставить себе. Дальше надо было разбираться с домом. По задумке бабушки, мы должны были разделить его на две части. Мне доставалась кухня, часть зала и бабушкина спальня. Ларисе оставалась вторая половина зала и моя нынешняя спальня. Веранда с ее стороны дома уже была построена, так что ремонтных работ было немного: всего лишь возвести стену, отштукатурить ее и заклеить обоями.

Это было новое, неизведанное до тех пор ощущение: ходить по комнатам и решать, что с ними делать. Самой принимать решения по хозяйству было в диковинку. До этого подобными вещами занималась бабушка. Все, что было в доме – было выбрано ею. Обои в цветах, линолеум на полу, застеленный паласами, мягкая мебель – все было куплено ею. Не было ничего, что выбирала бы я. Могла ли я теперь что-то менять? Наверное, да. Но стала бы? Точно нет. Я ясно помнила фразу из письма про то, что бабушка собирается наведываться и греметь кастрюлями, если что-то будет не так. И решила, что лучше ничего не трогать. Тем более, что меня все устраивало. У Ларисы на этот счет было другое мнение. После того, как прошло девять дней, она вдруг сильно изменилась. Свое наследство она хотела промотать все до копейки – и прямо сейчас.

– Выбросим эти дурацкие диваны, купим новые. Зачем эти ковры на стенах? Давай купим большой телевизор? Давай поставим посудомойку? Давай купим машину?

Каждый день тетя выдавала различные идеи, одну интереснее другой. Как будто все эти годы ей запрещали что-то делать, а теперь разрешили. Внешне она тоже начала постепенно меняться. Стала ежедневно, а не только по праздникам, пользоваться косметикой. У нее появилась новая, яркая одежда. Ларисе без конца приходили в ее же пункт выдачи какие-то вещи, которыми она мне постоянно хвасталась. Я тайком от нее заглянула в папку: конверт с деньгами от бабушки был на месте, количество денег не изменилось. Лара шиковала на свои.

Однажды днем она попросила не строить планов на вечер, сказала, что будет у меня в семь. В назначенное время она открыла дверь и замерла в проходе, ожидая реакции. А реагировать было на что. Тетя подстригла волосы до плеч и покрасила их в темно-каштановый цвет. В новом красном платье и на каблуках ее было не узнать.

– Ты куда такая нарядная? – я не сводила с нее глаз.

– Ну, мать же велела выйти замуж, так что пришло время действовать. Что скажешь? – она аккуратно провела ладонью по волосам, а потом одернула узкое платье.

– Думаю, что бабушка в гробу перевернулась.

Лара напряглась, это была больная тема. Впервые она делала что-то, что хотела сама. И пусть высказать претензии было уже некому, она все же расстроилась.

– Думаешь, перестаралась? – она, не снимая туфель, прошла через всю кухню и села на стул.

– Нет…наверное, – я не была уверена.

Всю одежду для меня покупала бабушка, ее подбирали по одному-единственному принципу – она должна была быть практичной. Немаркой, немнущейся, легко комбинирующейся. Если посчитать вещи в моем гардеробе, то их было не больше, чем у бабушки. Подобраны они были так удачно, что, если даже одеваться в полной темноте, в итоге получался комплект из сочетающихся между собой предметов. Моими базовыми цветами были черный, серый и белый. У Ларисы цветовая палитра была побогаче, но красных платьев точно никогда не было.

– Катя, я знаешь что подумала? Мамы ведь больше нет. Может, пора как-то начинать дальше жить? Или еще рано? – Лариса смотрела на меня в ожидании одобрения. – Считаешь, еще надо побыть в трауре?

– Не знаю даже. Соседка говорила, что до девятого дня в черных платках ходить, а потом можно снять.

– Ну вот и отлично, – тетя встала. – Я чего пришла-то? Поехали в бар?

– Быстро ты в себя пришла, Лара.

Ни в какой бар я не собиралась ни сегодня, ни в другой день. То, что тетя так быстро отошла от утраты, меня и расстроило, и разозлило. Она посмотрела на меня с раздражением.

– А что мне делать? Чего ждать? Я всю жизнь около нее просидела. Ты бы знала, как трудно мне дался переезд отсюда. Она же каждый вечер ко мне ходила, проверяла, не ушла ли я куда. А мне ведь уже и лет-то было больше, чем тебе сейчас.

– Это называется заботой, – защищала я бабушку.

– И что? Распугала всех друзей своей заботой. Не дай бог, в гости кто зайдет, она тут же бежала: «Лариска, не пей. У тебя плохая генетика по этой части».

– Ну ведь как лучше же хотела, – я даже думала напомнить тетке, что моя мать спилась, и бабушка совершенно обоснованно боялась подобной участи для младшей дочери.

– А получилось как хуже. Ты идешь в бар или нет? – она стояла на пороге.

– Нет, не иду. И тебе не советую.

– Тогда пойду одна. Не звони мне завтра утром, я буду спать до обеда, потому что знаешь что? Потому что всю ночь буду веселиться, – она вышла, громко хлопнув дверью.

Не успела бабушка умереть, а мы уже поругались. И дело было не в баре и не в трауре, а в том, что жить, как она нас научила, мы могли и умели. А все остальное вызывало страх и ужас. Я в тот вечер долго не ложилась, ждала, что Лара вернется, мы помиримся. Но она не вернулась. И тогда я начала волноваться, что с ней в баре может что-то случиться. Тетя хоть и не вчера родилась, но опыт ночной жизни у нее был минимальным. Ближе к одиннадцати от нее пришло сообщение: «Никуда я не поехала, пришла домой, посмотрела кино, собираюсь спать. Утром зайду». Значит, не решилась, подумала я. Вот и молодец.

Я легла в кровать, накрылась одеялом и стала проваливаться в сон, но со стороны кухни послышался грохот, что-то упало. Я вскочила, побежала туда, включила свет. Крышка от кастрюли, которая сохла у раковины, каким-то образом упала на пол. Меня передернуло от ужаса – не привет ли это от моей бабушки? В письме она угрожала, что будет греметь, если мы разведем бардак в доме, но у нас была идеальная чистота. Значит, бабушка из параллельного мира увидела, что у ее дорогой внучки есть секреты. И то, что она узнала обо мне, ей ох как не понравилось. Вот она и выражала недовольство.

Глава 5

Двойной жизнью я начала жить на четвертом курсе. Причиной скрытности был Аркадий, мой парень. О том, что у нас может что-то получиться, мы поняли при первой же встрече. И дело было совсем не в химии или в искре, пробежавшей между нами. Дело было в логике. Мы познакомились не на вечеринке общих друзей, не в соцсетях, не в каком-нибудь приложении, а в читальном зале городской библиотеки. Высокий, худой, нескладный, коротко стриженный, с длинными руками, он ярко выделялся на фоне всех парней, которые меня окружали. О том, что мне нужно начать с кем-то встречаться, я начала догадываться после окончания школы. Но с тем количеством комплексов и установок, которое в меня заложила бабушка, найти кого-то было трудно. Нельзя сказать, что я жила без внимания противоположного пола. Как и ко всем, ко мне тоже подходили знакомиться, но любой мужской интерес парализовал мой мозг на долгое время, и я начинала вести себя как полная дура. Терялась, заикалась, краснела, потела и в итоге приобрела репутацию девушки, к которой лучше не подкатывать. Как оказалось, бабушкины законы «не» отражались в том числе и на личной жизни. Обычные парни мне точно не подходили, нужен был необычный. Им и стал Аркадий.

Зайдя в тот день в читальный зал, я даже вздрогнула от неожиданности. Обычно там никого, кроме меня, не было, а тут вдруг я увидела его, сгорбившегося над столом и что-то быстро пишущего. На мое появление он никак не отреагировал. Одной рукой перелистывал страницы какого-то журнала или книги, второй строчил в блокноте. Я отодвинула стул и села. В библиотеку я ходила не потому, что мне нужны были редкие книги, а потому, что там никогда и никого не было. Время библиотек ушло, а сами библиотеки остались. Читальный зал был лучшим местом, чтобы заниматься учебой. А еще там пахло старыми книгами, было тепло и уютно, несмотря на высоченные потолки.

Сотрудницы библиотеки меня запомнили и иногда приглашали выпить с ними чаю. Первое время я отказывалась, потому что работали бабушкины законы «не», согласно которым объедать кого-то считалось неприемлемым. Но однажды я все же согласилась, и с тех пор это стало традицией. В читальном зале работали три сотрудницы: Маргарита, Изольда и Анаид. Чем они занимались, я точно не знала, только видела, что они бесшумно перемещались по залу с тележками книг. Больше всего я любила Анаид Алексеевну.

Все сотрудники библиотеки говорили шепотом. Эта манера речи стала настолько привычной для них, что они уже даже не замечали этого за собой. Переступая порог рабочего места, автоматически начинали шептать. Маргариту и Изольду иногда было трудно понять, а вот Анаид Алексеевна шептала очень четко, у нее была невероятная артикуляция. Ртом, почти не подключая голосовых связок, она говорила очень членораздельно и выразительно.

Я, начиная со второго курса, жила в общежитии. Мне как сироте дали комнату без очереди. Это была идея бабушки. Сначала она меня напугала, но в целом я понимала, что бабушка права. Она хоть и с тяжелым сердцем, но все же решила отпустить меня во взрослую жизнь, чтобы я как-то социализировалась, обзавелась какими-то знакомствами.

– Я помру, и ты одна останешься, – сказала она.

– А как же Лара?

– А с Ларой ты от скуки помрешь. О чем с ней говорить? – она пожала плечами.

Весь этот разговор происходил при Ларисе, но бабушку это не смущало.

Тетя не была глупой, но бабушка почему-то считала ее именно такой. «Моя дуреха», – говорила она о младшей дочери. Были и более обидные фразы, вроде: «Что с нее взять», «На таких, как она, не обижаются» и так далее. Лару это задевало, но матери она об этом не говорила. Мнение бабушки в нашей семье было неоспоримо. Но я с ним не была согласна в глубине души.

До этого у меня не было ни друзей, ни подруг. С понедельника по пятницу я жила в общежитии, а на выходные приезжала домой. Моей соседкой по комнате была Ульяна, тихая, скромная девочка. Мы не стали подругами, но мирно существовали в одной комнате. Она была еще более зажатой, чем я. В свободное от учебы время мы или гуляли в парке, или читали. Участия в бурной жизни общаги мы не принимали никакого. Студенческая жизнь, богатая вечеринками, свиданиями, сексом, прогулами, похмельем, драками, протекала за дверями нашей комнаты, никак нас не касаясь. Покоя не было ни днем, ни ночью. Поэтому я и начала ездить в читальный зал городской библиотеки.

В тот день Аркадия увидела не только я, но и мои подружки-библиотекари. Я зашла, села, он не обернулся. Я тихо, как того требовали правила, достала тетрадь с лекциями по педагогике и начала читать.

– Пс-с-с… – раздалось откуда-то из-за спины.

Я медленно повернула голову. Это была Анаид Алексеевна. Она тыкала пальцем в молодого человека, который сидел через несколько столов от меня. Я вопросительно подняла брови – что, мол, вы хотите мне сказать? Она начала разводить руками, гримасничать, закатывать глаза. Всей этой пантомимой она хотела сказать, что крайне удивлена, что в зал пришел кто-то, кому столько же лет, сколько и мне. Финалом ее кривляния стал жест рукой от меня к нему, означавший, что, может быть, нам стоит познакомиться. Я закатила глаза, отмахнулась и села ровно на стуле, пытаясь сосредоточиться на лекциях, но не смогла. Вместо этого смотрела, как мой сосед по залу нервно перелистывает страницы и что-то строчит. На нем была бордовая водолазка. Худые лопатки, как обрубленные крылья, остро торчали из-под ткани. В какой-то момент он отложил карандаш, положил руку на шею, откинул голову назад. Видимо, от долгой писанины его спина затекла. Затем потянулся, послышался хруст костей. Меня передернуло. Незнакомец замер на какое-то время, а потом опять начал листать и писать. Понаблюдав за ним, я все же вскоре смогла сосредоточиться на своих делах. Натянула капюшон на голову и углубилась в чтение лекций. Примерно через пять минут в зале раздались шепотки. Не поворачиваясь, я догадалась, что Анаид призвала коллег, чтобы они полюбовались нежданным гостем. Все это напоминало сцену из какого-то мистического фильма. В пустом помещении с высокими потолками шепот библиотекарей звучал как заклинания старых ведьм. Поскольку этих женщин я знала не первый день, то по тону понимала, что они о чем-то спорят. Эти бледные хранительницы десятков тысяч книг так долго жили без мужского присутствия в своих рабочих стенах, что теперь, при появлении молодого человека, вдруг потерялись и не знали, как себя вести. Своим поведением они нарушили самое главное правило читального зала – они нарушили тишину. Шепот стал настолько громким, что слышно его было очень отчетливо.

– Вы не могли бы вести себя тише? – вдруг раздалось в помещении.

Я вздрогнула. Молодой мужчина тяжелым взглядом из-под бровей смотрел прямо на меня.

– Вы мешаете!

– Это не я! – громко сказала я, а потом осеклась и повторила значительно тише, растягивая каждое слово:

– Это не я-я-я…

– А кто-о-о-о? – передразнивая меня, спросил он.

Я обернулась, за моей спиной висели только портреты Чехова, Достоевского и Гоголя. Мои подружки исчезли, словно призраки. Я снова посмотрела на возмущенного посетителя: он сверкнул глазами, отвернулся и начал что-то опять писать. Я опять оглянулась. Три женские головы выглядывали из-за полок с книгами и виновато улыбались.

Примерно через полчаса я тихонечко встала и пошла в туалет. Моих библиотечных подруг нигде не было видно. Значит, пили чай в отделе печатной прессы. Вот бы зайти к ним и отругать, ну, или попросить обсуждать посетителя не так громко. В туалете я задержалась у зеркала, посмотрела на себя. Выглядела я не очень. Наряжаться мне вообще было не свойственно. Как любая серая мышь, я старалась не отсвечивать. Вещи, купленные бабушкой, как раз для этого подходили. Но сегодня я была наиболее тусклой. Не мытые два дня волосы, серая толстовка с капюшоном, нездоровый цвет лица от бесконечной учебы. Одним словом – не невеста. Ну что ж, тем лучше. Такой внешний вид делал меня максимально незаметной для мужчин. Хотя конкретно этот все же меня увидел. Я вспомнила взгляд, которым он меня пронзил, и внутри возникли какие-то новые ощущения. «Может, начать косметикой пользоваться?» – подумала я. С собой у меня ничего не было. Чтобы как-то взбодриться, я умылась и слегка похлопала себя по щекам, вызывая румянец. Не помогло. Но капюшон я все же сняла и растрепала волосы. Вдруг опять оглянется.

Вернувшись в зал, я обнаружила, что недовольный посетитель ушел. На том месте, где он сидел, остался сломанный пополам карандаш. «Вот и славно», – подумала я и хотела снова сесть за учебу, но решила, что сейчас вернутся работницы библиотеки и захотят обсудить со мной неожиданного гостя, а я к этому не была готова. И пока никого не было, быстро сложила тетради в сумку и поспешила к выходу.

На улице начинался дождь. Я достала зонт, но он никак не хотел открываться.

– Дайте я помогу.

Я оглянулась. Это был тот самый нервный посетитель читального зала. Очень высокий, худой, в черном пальто, которое было на два размера больше, чем требовалось, и висело на нем как гроб. Незнакомец взял у меня зонт, потряс его, несколько раз нажал на кнопку, и купол наконец-то раскрылся. Он протянул его мне.

– Зонт у вас старый и ржавый, вам бы поменять его.

– Спасибо, похожу с этим.

Я хотела было пойти, но он меня остановил.

– Подождите, – он отбросил недокуренную сигарету. – У меня вообще никакого зонта нет, все время их теряю. Можно, я с вами дойду до остановки? Не хочу промокнуть.

Я так растерялась, что не знала, что и ответить. Стояла и смотрела на собеседника, пытаясь подобрать слова. Это была такая наглость с его стороны: сначала накричать на меня, а теперь, как ни в чем не бывало, попроситься под мой зонт.

– Дождь не такой сильный. Думаю, вы не промокнете, – резко выдала я.

– А я думаю, что промокну.

Одной рукой он взял зонт, второй – меня под руку и под звук дождя, который тарабанил по куполу, повел в сторону остановки. От такого напора я растерялась, но все же пошла с незнакомцем.

– Аркадий, – представился он. – Аркадий Невзлин.

Шаг его был широким, я едва поспевала.

– Извините, что был груб. Я с девушками редко общаюсь, опыта мало, – он шел, не замедляя хода. – Вам какой автобус нужен?

– Сто пятый

– За город едете? В Гордеево?

Видимо, он был местным, раз смог за секунду выяснить, где жили мы с бабушкой.

– А мне тройка. Нам в разные стороны. А вот и остановка, – Аркадий замедлил ход. – Спасибо вам за зонт. Хорошей дороги, – он развернулся и побежал под дождем в сторону пешеходного перехода, чтобы встать на остановке на противоположной стороне.

Дорога была не широкой. Мы, стоя под крышами, сквозь мелкий дождь видели друг друга. Теперь я смогла рассмотреть его более подробно. Ростом не меньше метра восьмидесяти, с широкими плечами и длинными руками. Пальто застегнуто на все пуговицы, таких никто в нашем общежитии не носил. Шея до самых скул скрыта воротом бордовой водолазки. Я подняла руку, за которую он держал меня, и принюхалась. Пахло чем-то цитрусовым и сигаретами. Первый мужской запах в моей жизни. «Какой же он странный, – подумала я. – И имя у него странное. Да и фамилию такую я раньше не слышала. Аркадий Невзлин. Он в этом пальто, с этим именем и ароматом, как будто из романа Достоевского. Только топора не хватает».

Подъехал автобус, люди на остановке засуетились, выстраиваясь в очередь, чтобы без давки зайти внутрь. Я прошла первой и села на свободное место в центре салона. Двери закрылись, автобус тронулся, но вдруг резко затормозил. Пассажиры, которые стояли, пошатнулись и недовольно забурчали. В дверь кто-то начал стучать, а когда она открылась, я увидела Аркадия. Одной ногой он стоял на ступеньке, второй – на дороге.

– Ты не сказала, как тебя зовут.

Весь автобус уставился на меня.

– Как тебя зовут, что молчишь?

– Катя, – я так тихо это произнесла, что не была уверена, что он услышал.

– Катя? – повторил он так громко, что я сжалась. – Так вот, Катя, завтра я буду в читальном зале в два. Придешь?

В этот момент водитель и пассажиры начали возмущаться. Автобус медленно тронулся, и Аркадию пришлось прыгать какое-то время на одной ноге, чтобы не потерять равновесие.

– Придешь или нет? – не унимался он.

– Да, – вдруг крикнула я.

Он убрал ногу со ступеньки, двери закрылись, и мы поехали. От шока, который я только что испытала, от всеобщего внимания и от наглости нового знакомого мне стало так страшно, что я вжала голову в плечи, отвернулась к окну. И сидела так до тех пор, пока мы не доехали до конечной остановки, откуда до нашего с бабушкой дома было пять минут ходу.

Всю ночь я не находила себе места и пыталась понять, как быть. Рано или поздно меня кто-то точно позвал бы на свидание. Я вовсе не собиралась оставаться старой девой. Более того, с недавних пор меня стал слегка тяготить тот факт, что мне уже было двадцать один, а из романтического в моей жизни был только один поцелуй со старшим братом Ульяны. Случилось это, когда он тайком прокрался в нашу комнату, и мы отмечали ее день рождения. Тогда мы все выпили вина. Он больше, мы меньше. Но от этого голова моя стала словно в тумане, и на короткое время я перестала себя контролировать. Именинница вышла в коридор, чтобы посмотреть, кто там дерется, а ее брат вдруг наклонился ко мне и поцеловал. Я на тот поцелуй не ответила, но в деталях запомнила его мягкие губы и горячее дыхание. Тот его нелепый жест пробудил во мне какие-то совершенно новые ощущения, запустил в моем теле процессы, которых до этого я не испытывала. С того дня я поняла, что, наверное, пора задуматься о том, что мне скоро понадобится мужчина, с которым в идеале я построю отношения, затем выйду замуж и нарожаю детей. Этот вариант когда-то придумала бабушка, и мне он нравился. Я лишь додумала детали. Моим мужем станет коллега с работы, которого я встречу сразу после того, как закончу учебу и устроюсь в школу. Мы полюбим друг друга и поженимся. Жить, как велела бабушка, будем в нашем с ней доме. До запланированного замужества оставалось много времени, и я могла пока не переживать, но тут в планы вмешался этот Аркадий. Должна ли я идти на встречу? Если да, то не уподоблюсь ли я тем девушкам, которых бабушка называла «шалашовками»? Если я приду, то что это будет? Свидание или просто встреча? Вдруг он захочет починить мой зонт или подарить мне новый? Должна ли я принимать подарки? Не ходить – тоже странно. Пусть не завтра, но в другой день он точно меня там увидит. Отказываться от посещения библиотеки и от моих престарелых подруг я не собиралась. Идти или нет? Нет. И думать нечего. В конце концов, решила я, меня воспитала бабушка. И в нашем с ней мире от подобных предложений принято отказываться. Мы не нарушаем привычного уклада жизни, не высовываемся, не навязываемся. Как же это удобно, как хорошо, что бабушка на все вопросы давно нашла ответы. Беспокойство отступило, и я уснула.

На следующий день я никуда не пошла. Наступили выходные, мы с бабушкой весь день занимались рассадой, затем убирали дом, и почти все воскресенье я читала.

В библиотеке я появилась только дней через пять. Шла с опаской, но в глубине души была уверена, что Аркадия не встречу. За все время, что я бывала в читальном зале, я не встретила никого. Кроме одного раза. День был теплый и солнечный. Апрель доживал последние дни, но лето как будто решило наступить раньше. Солнце грело так, словно на календаре был июнь.

В зале, к моему облегчению, никого не оказалось. Я села на свое место, достала тетради и начала готовиться к выпускным экзаменам.

– Катюша, – раздался шепот за моей спиной, – ты куда пропала?

Я оглянулась. Анаид Алексеевна в тяжелом вязаном свитере выглядывала из-за полки.

– Много дел было, учеба и все такое.

– Изольда вафельницу отремонтировала, напекла вафель целую гору, пошли чай пить.

Я встала из-за стола. Хоть в зале никого и не было, кроме меня, я по привычке сделала это бесшумно. На цыпочках пошла за Анаид в сторону отдела печатной прессы.

– Какой у вас свитер красивый, не видела его раньше, – я потрогала ее за рукав.

– Ему сто лет, достаю его весной, когда отключают отопление, в библиотеке в этот период всегда почему-то холодно.

Мы дошли до двери, за которой раздавался смех. Это было странно, обычно сотрудницы читального зала шептались во всех помещениях библиотеки. В этом, как они шутили, заключалась их профдеформация. Анаид открыла дверь, все разом оглянулись. За столом сидели Изольда, Маргарита и Аркадий, который в одной руке держал свернутую трубочкой вафлю, в другой – кружку с надписью «Лучшей маме на свете».

– Ну, наконец-то ты пришла, – он встал, уступая мне место. – Садись, я налью тебе чай.

Я села на его место. Мои подруги улыбались и перекидывались взглядами. Аркадий, словно это он был сотрудником библиотеки, чувствовал себя очень уверенно. Налил кипяток в кружку, затем опустил в нее пакетик с чаем и поставил передо мной.

– Спасибо, – промямлила я.

– Девочки, – вдруг громко воскликнула Анаид Алексеевна. Я впервые слышала ее голос, звучащий в полную силу. – Что же мы сидим? Там ведь дел высоченная гора. Идемте же, – она встала.

– Это ты о чем? – Изольда собирала вафельные крошки со скатерти.

– Новые книги пришли, надо проштамповать, – очень четко сказала Анаид и метнула взгляд в коллег.

Изольда и Маргарита закивали, поднялись со своих мест и друг за другом скрылись за дверью.

– Ты почему не пришла? – Аркадий сел напротив. – Ведь сказала, что придешь.

– Не знаю, – я мямлила от волнения, – заболела…

– Это все из-за дождя. Я тоже простыл, но не в тот день, а на следующий, когда ждал тебя три часа у библиотеки, – он достал телефон и повернул его экраном ко мне, там была фотография алой розы. – Этот цветок я принес тебе, но ты не пришла. Пришлось подарить его этим женщинам. Вон он, смотри.

Я оглянулась. На окне в пластиковой бутылке стояла высокая роза, бутон которой уже немного поплыл и вот-вот должен был начать терять свои лепестки.

– Спасибо. Мне было бы приятно, если бы я его получила.

Это был первый цветок в моей жизни, пусть и не подаренный.

– Я куплю еще один завтра, но только если ты придешь, – он смотрел на меня в упор.

– Я приду, – сказала я.

– Тогда завтра в пять на лавочке у входа.

Он встал, постоял какое-то время, а затем наклонился, поцеловал меня в щеку и вышел.

И вот так начались наши отношения, скрывать которые от бабушки было сущей пыткой.

Глава 6

Странное дело, после смерти бабушки прошло много дней, а я никак не могла привыкнуть к мысли, что она ушла навсегда, что больше её никогда в моей жизни не будет. Чем дальше был день ее смерти, тем некомфортнее мне было в доме, который мы вместе строили. При ее жизни у каждого из нас было свое место, я чувствовала этот дом, а теперь ощущала себя как в гостях. Словно я приехала к кому-то неожиданно без приглашения и задержалась. С того дня, как на кухне упала крышка от кастрюли, произошло еще много всего странного: то в дом зашла чья-то кошка, походила по бабушкиной кровати и ушла, то раздавался какой-то непонятный звук с крыши. Я все время что-то слышала. Это, конечно же, могла быть паранойя. Люди, живущие в домах, подтвердят: в них все время слышны какие-то звуки. Но как бы я ни старалась оправдать логикой все эти странные события, мой дискомфорт только усиливался. В конце концов, я сдалась и пригласила Ларису опять со мной пожить, когда она в очередной раз зашла в гости. Говорить ей, что меня мучают смутные сомнения, будто бабушка все еще где-то тут ходит и шумит, я не стала. Просто сказала, что мне грустно и одиноко.