Начало

Предисловие

Если вы стремитесь к сюжету и действию, а не к поэтике миротворения, первые две главы можно пропустить. Они представляют собой чистую космогонию (рождение вселенной). Эти главы задают метафизические основы. Суть же истории, где появляется действующее сознание и начинается драма, разворачивается с третьей главы. Вы почти ничего не упустите в плане сюжета, но вам будет сложнее понимать философские идеи текста.

Глава первая

Вечность предшествовала времени. И в ней не было ничего, кроме океана бездонной тьмы. Лишь Свет возникал в его пустоте – то тусклый, то яркий, то мимолетный, то почти бесконечный. И всякий раз тьма поглощала Его.

Однажды возник Свет. Сияющие реки разорвали океан тьмы. Казалось, Свет пришёл навеки. Но тьма вновь начала наступать. Тогда случилось доселе невиданное: Свет стал волей, а воля явилась миру в форме Света. И сияние сократилось. Добровольно.

Реки лучей истончились до тончайших нитей, но не угасли.

И когда Свет возвращался, он не рассеивался, а обращался к нитям: подпитывал, укреплял, расширял. Нити сталкивались, сплетались, рвались. Это выглядело как самоуничтожение. Но в узлах их сплетений возникали сияющие формы – не планомерные, но многочисленные. Из хаоса их слияния рождалась паутина мироздания, чей узор стремился к недостижимому идеалу. От её сердца пошли ритмичные толчки, что текли по великим потокам, указывая каждой нити место в картине сущего. И когда последняя нить встала на своё место, Свет обрёл величайшую форму.

Воссияла паутина мироздания. Симметрия её кажется простой, но любая попытка постичь её оборачивалась безумием. Свет запульсировал вновь. Энергия заструилась по паутине, дошла до мельчайших нитей, но не рассеялась. Она прошла через совершенство формы и устремилась назад, отражаясь сама в себе.

Гул нарастал. Волна энергии, тысячекратно усиленная, стала столь плотной, что сама тьма вокруг центра формы отступила. И там, в эпицентре, вся мощь умноженного Света… схлопнулась.

Падение в бездонный колодец.

Тишина.

В этой тишине возникла искра. Она была так мала, что ржаное зерно показалось бы ей целым миром. Она дрожала на грани, где бытие и небытие – одно. Вокруг витала Воля. Искра, этот крошечный плод величайшего действия, ощутила её. И в ней зародился голод. Она приникла к сути Света и начала поглощать.

Слабый жёлтый всполх пробился сквозь небытие. Это было первопламя – око, взирающее на мглу с жаром неутоляемой жажды. Пламя вздрогнуло, поглощая всё новые порции Воли. Желтизну поглотили яростные оранжевые языки. Ещё порыв – и в сердце огня закрутился красный вихрь.

Оно росло. Пожирало.

Ищущие языки пламени впились в сияющие нити паутины. Струны Света истончались, спутывались и лопались с сухим треском. Узлы совершенных форм, рассыпались на осколки. Холодная тьма, веками сковывающая творение, впервые ощутила опаляющий жар. И отступила.

Чем ярче полыхало пламя, тем ненасытнее становился его голод. Исполинские нити, казавшиеся вечными, расщеплялись и поглощались, как хворост. Разорванные струны, смятые узлы, сияющие обломки – всё исчезало в расширяющейся утробе огненной сферы.

Свет погибшего мироздания смешался с сиянием пламени, окрасив его шар в невообразимые цвета – цвета распада, ярости и нового начала.

Образовался пузырь бытия, окружённый тьмой. В центре его бушевало первопламя, достигшее непостижимых масштабов. Одинокий шар алой ярости, пылавший в пустоте.

Гул разрушения смолк, сменившись мощным, ровным гулом алхимического усвоения. Пламя переваривало сущность сожжённой воли.

И в одно из мгновений этого бесконечного пира, в самом сердце раздувшегося жерла, первопламя словно прорезало само себя.

Там, где жар был столь велик, что отрицал саму возможность формы, проступил образ. Ни лик. Ни фигура. Ни существо. Принцип. Где-то между пейзажем и взглядом. Мерцание твердости в пульсирующем жаре. Очертание мысли на пороге материальности. Он является контуром – слишком великим, сложным и чуждым, чтобы быть описанным в понятиях физического мира.

Создатель миров.

Он был… квинтэссенцией Воли. И вместе с его рождением – забрезжила заря Эпохи Творения.

Глава вторая

Из эпицентра, где промелькнул и расточился образ Создателя, родилась капля его чистейшего намерения. Её падение, беззвучное и невесомое, породило рябь в первопламени.

Там, где проходила рябь, проступали дрожащие линии – свидетельства законов формы и геометрии. Они тянулись друг к другу, как страждущие, находя в симметрии забытый покой. Так родился первый кристалл.

Его грани пели синевой, которая была тише и глубже ярости окружающего огня. Внутри этой прозрачной темницы билось и плавилось пойманное пламя, превращаясь из ярости в потенциал. Это была не победа порядка над хаосом, а их первое сосуществование.

Как откровение или болезнь, кристаллизация пошла вширь. Многогранники, острые как парадокс, прорастали в сердцевине огненного мира. Они возводили чертоги из застывших линий, где каждый луч был приговором для первопламени.

Но пламя не утратило память о своей природе. Сначала слышался лишь тихий ропот пленённой энергии. Но чем дальше от центра продвигалась кристаллизация, тем яростнее становилось сопротивление. Кристаллы, ещё недавно сиявшие холодной синью, залились багрянцем ярости. Их идеальные формы задрожали. Ропот перерос в гул.

Трещина. Две. Тысяча.

Разрыв.

Сфера первопламени, этот колосс, не выдержала битвы внутри себя. Изнутри хлынули целые моря пламени, изливаясь в пустоту.

Тьма, веками сжимавшая шар бытия, отпрянула. В её чёрном теле, там, где проносились огненные потоки, вспыхивали и начинали пульсировать гигантские пятна – багряные, золотые, ультрамариновые. Это были не раны, а первые туманности, что стали сияющими утробами, хранящими сверкающие кристаллические осколки.

Так утвердился небесный порядок.

Тьма отступила, но не исчезла. Она стала безднами между светилами, вечным молчаливым контрастом. Первозданный океан мрака навсегда утратил свой покой, искажённый следами того великого пожара.

Глава третья

Там, где прежде бушевал огненный мир, повисло в безмолвии Солнце. Оно не пылало яростным багрянцем отвержения и не стыло в усмирённой синеве. Оно было Синтезом пламени и Света, воплощённой белизной.

И в сердцевине этого светила проступил образ. Он явился, как является в разуме решение долгой задачи, – внезапно, цельно, неоспоримо. Он был тем образом, что мелькнул на самом пороге бытия, и теперь снизошел в мир.

Внимание его обратилось к творению. Величественные туманности закручивались в застывшем танце; сверкающие кристаллы мироздания сияли в идеальной, незыблемой гармонии.

Он созерцал новый порядок. И был этот порядок прекрасен, но… что–то мешало достичь идеала. Оно ощущалось как навязчивый мотив, чьё звучание слишком тихо, чтобы его расслышать, но слишком громко, чтобы игнорировать.

Тогда устремил Создатель свой взор в межзвёздную хлябь, в пустоту, что лежала меж алмазных скоплений. Он вглядывался не в отсутствие Света, но в саму бездну – густую, поглощающую сияние. Внимание его пронзило тьму, но она лишь сместилась, как смещается вода в луже от проезжающего колеса.

Тогда Создатель сам явился к ней. Сияние, исходившее от него, отбрасывало тени и развеивало мрак, обнажая сокрытое пустотой. Это были лишь пыль да лёд. Ничего более.

Вернулся Создатель к солнцу. И вновь обратил внимание на застывшие туманности, и сверкающие кристаллы.

Так прошло много времени в созерцании. В одно из мгновений заметил Создатель крошечную деталь: частицы льда в одной из ближайших туманностей… которых не было ранее.

И в момент предельного сосредоточения, когда его мысль пронзила само Время, он узрел…

Он увидел, как сияющие туманности выцветают и обращаются в прах, который не отразит больше света. Он ощутил, как тепло солнца становится бледным воспоминанием, а затем и сама память, хранившая его образ, рассыпается в ничто. И в этой конечной тишине, за гранью самого забвения, он узрел, как лучи света появляются вновь, и всё начинается сначала.