Любовь среди туманов

ПРОЛОГ. Там, где шёлковый шлейф встречает грубую ткань

Говорят, что в замке Лорен, укрытом на высоком холме, любовь – роскошь, почти недоступная.

Здесь всё решают род, титул и выгода. Но, как это часто бывает, именно там, где любовь запрещена, она и рождается – тихая, упорная, упрямая.

В тот вечер, когда она впервые увидела его, солнце клонилось к закату, окрашивая стены замка в золотисто-розовые тона. Она несла корзину с травами, собранными для кухонной знахарки, и была уверена, что никто не заметит простую девушку в сером платье с выцветшей лентой в волосах.

Но он заметил.

Лорд Арден Рейвуд. Старший сын графа, наследник, гордость рода. Высокий, с прямой осанкой, будто рождённый носить на плечах вес ответственности. Его волосы – тёмные, почти чёрные – были перехвачены серебряной лентой, а глаза… такие мужчины обычно носят глаза цвета стали, но у него они были тёплые. Опасно тёплые.

Он стоял на балконе большого зала, наблюдая за тем, как слуги готовят двор к вечернему приёму. И вдруг его взгляд упал ниже – туда, где тропинка вела к саду. Туда, где шла она.

Она остановилась – от неожиданности, от длящейся секунду дрожи, когда поняла, что дворянин смотрит прямо на неё.

Ей, простой девушке, не положено было поднимать на него взгляд. Но она всё же посмотрела. Очень коротко.

И этого короткого мгновения оказалось достаточно, чтобы что-то едва заметно дрогнуло в воздухе между ними.

Он первым отвёл глаза – но не потому, что забыл о её существовании. Скорее наоборот: внутри него что-то неприятно кольнуло. Неровность. Зацепка. Чувство, которое дворянин не должен испытывать к девушке без имени и происхождения.

Она прошла мимо, стараясь дышать ровно, будто это лишь очередной день. Лишь короткий взгляд. Лишь случайность.

Но вечером, когда она помогала кухарке раскладывать пироги для гостей, стоило двери распахнуться – и он снова вошёл в её жизнь.

Арден вошёл в зал так, будто воздух сам расступался перед ним.

На нём был тёмно-синий камзол, расшитый серебром; меч тянул пояс чуть набок; а взгляд блуждал – ищущий. Раздражённый собой за то, что ищет.

И нашёл. Её. Она замерла с кувшином в руках, с едва слышным стуком вдохнув. Свет от факелов отражался в её глазах, делая их мягкими, глубокими, притягательными.

И Арден понял: забыть это лицо у него не получится.

Ему нужно было пройти мимо. Сделать вид, что он не помнит её. Что она – лишь часть замкового быта, не более.

Но когда он приблизился, когда между ними осталось всего несколько шагов, он заметил, как она неловко поправила платье, стараясь выглядеть скромнее, чем есть. Как прикусила губу – мягко, чуть растерянно. Как будто боялась показать, что смутилась.

И тогда он сделал то, что не должен был.

Замедлил шаг.

На долю секунды.

Но этого хватило, чтобы она поняла: он её заметил. Второй раз.

И, возможно, не последн

ГЛАВА 1. Вечер, когда всё изменилось

Гул большого зала постепенно нарастал, заполняя пространство мягким шумом голосов, шелестом тяжёлых платьев и приглушённым звоном бокалов, которые слуги расставляли вдоль длинных столов. Запах свежеиспечённого хлеба, смешанный с ароматами душистых трав, заполнял воздух, делая его теплее и почти домашним, несмотря на предстоящий официальный приём. Девушка, которую до сих пор в замке называли просто Аней Травницей, старалась раствориться среди других служанок, хотя сердце упрямо билось быстрее обычного: ей стоило лишь вспомнить, как лорд Арден задержал на ней взгляд, и внутри поднималась странная, тёплая дрожь, которую она не умела объяснить и не решалась признать.

Она стояла у длинного дубового стола, аккуратно перекладывая пироги на серебряные блюда, стараясь не поднимать головы и не смотреть на вход, понимая, что каждый новый гость, появляющийся в дверях, заставляет её внимательнее прислушиваться шагам, будто сердце само хочет распознать среди них именно его поступь. Аня не позволяла себе таких мыслей: мир, в котором росла она, и мир, к которому принадлежал он, были разделены слишком плотной, почти непроницаемой стеной, и даже случайный взгляд лорда, каким бы мягким или заинтересованным он ни был, ничего не значит – в этом она пыталась убеждать себя снова и снова.

Но когда дверь в зал распахнулась чуть шире обычного, будто подчиняясь воле того, кто входил, когда воздух слегка дрогнул, словно уступая место силе, превосходящей привычный порядок вещей, она всё же подняла взгляд. И увидела его – в окружении света факелов, которые, отражаясь в серебряной вышивке его камзола, будто подчеркивали каждую линию рта, каждую тень на лице, каждую деталь, создававшую достойный наследника графства образ. Он шёл уверенно, но не высокомерно; в его походке было что-то сдержанное, почти усталое, как будто за блеском титула скрывалась тяжесть, о которой немногие догадывались.

Арден Рейвуд остановился на мгновение, внимательно оглядывая зал. Он разговаривал с кем-то из приглашённых лордов, отвечал коротко, учтиво, но без душевного участия – так, как это делают те, кто с ранних лет умеют быть в толпе, оставаясь в одиночестве. Но стоило ему повернуть голову немного в сторону, как взгляд скользнул по слугам, по рабочим столам, по блюдам – и остановился. На ней.

В этом взгляде не было прежней стремительности; наоборот, он будто стал глубже, медленнее, словно он невольно вслушивался внутрь себя, пытаясь понять, почему из всех лиц, присутствующих в зале, его внимание вновь привлёк именно этот мягкий, незаметный образ девушки с корзиной трав. Он опустил взгляд чуть ниже, будто отмечая, как уверенно она работает руками, и как неловко отвела глаза, увидев, что он смотрит на неё.

Аня почувствовала, как по щеке поднимается жар. Она не смела повернуться в его сторону снова, но чувствовала – слишком отчётливо – что он продолжает наблюдать, изучая её так, будто пытается запомнить. Она опустила голову чуть ниже, притворяясь сосредоточенной, но пальцы, которыми она перекладывала пироги, дрогнули.

Когда он подошёл ближе – не к ней, а к столам, за которыми слуги работали, – пространство будто сократилось. Его шаги, уверенные и размеренные, звучали слишком отчётливо в её ушах, и Аня не могла справиться с ощущением, что между ними натягивается тонкая нить, совершенно неуместная здесь, посреди суеты и чужих разговоров.

– Вы слишком усердны для одной пары рук, – произнёс он ровно, обращаясь скорее ко всем слугам, чем лично к ней, но почему-то его взгляд остановился именно на Ане.

Она вздрогнула, но всё же ответила – тихо, но достаточно уверенно:

– Так будет быстрее, милорд. Кухарка велела поспешить.

И только после того, как слова сорвались с её губ, она поняла, насколько смело прозвучал её голос, почти ровно, без лишней скованности. Арден на мгновение задержал на ней внимательный взгляд – не суровый, не приказной, а тот самый, который бывает у людей, замечающих что-то неожиданное в тех, кого привыкли не видеть. Его брови едва заметно дрогнули.

– Вы служите здесь давно? – спросил он таким тоном, будто ему действительно любопытно.

Аня опустила голову, пряча смятение.

– Не слишком. Я помогаю на кухне и в саду. Я… просто делаю то, что умею.

На мгновение повисла пауза – тихая, странная, наполненная чем-то тёплым и почти хрупким. Она почувствовала его присутствие так явно, будто он стоял ближе, чем позволял этикет.

– Понятно, – произнёс лорд спокойно, но что-то в голосе выдавало, что ему вовсе не всё равно.

Он хотел добавить что-то ещё, но его окликнул другой дворянин, и Арден – чуть медленнее, чем ожидалось – отвёл взгляд и отошёл. Но, уходя, он всё же обернулся. Совсем ненадолго. Только на долю секунды, но Аня увидела это и не смогла убрать возникшую в груди мягкую, тихую дрожь, будто что-то внутри неё изменилось лишь от того, что она стала для него не прохожей тенью, а чем-то более явственным.

И когда двери за ним закрылись, девушка поняла: этот вечер уже не сможет раствориться среди прочих – он оставит след, который не позволит ей забыть ни его взгляда, ни того странного чувства, которое этот взгляд в ней пробудил.

ГЛАВА 2. Сад, где шёпот листьев заглушал мысли

Вечерний приём длился дольше обычного, и когда суета постепенно стихла, Аня, завершив свою часть работы, осторожно вышла через боковую дверь на задний двор замка, где начинались сады. Здесь воздух был чище и прохладнее, насыщенный запахами влажной земли, ночной белой лилии и тех редких трав, что росли только под покровом мягкого лунного света. Эта часть замкового сада считалась почти забытой: сюда редко заходили гости, предпочитая более ухоженные центральные аллеи, и потому Аня часто приходила сюда, чтобы на несколько минут спрятаться от шума, позволив себе короткое, тихое дыхание, которое никто не услышит и не осудит.

Она присела на низкую каменную скамью, скользнув пальцами по грубой поверхности, которую за долгие годы покрыли тонкие нити мха. Ночь разливалась по саду неторопливым серебром, а в глубине кустов зашуршало что-то лёгкое – возможно, птица, потревоженная её шагами, или маленький зверёк, решивший покинуть своё укрытие. Аня закрыла глаза, позволяя себе впервые за весь день расслабить плечи и выдохнуть без спешки, без напряжения, без страха сделать что-то неправильно.

Но едва тихий вздох растворился в воздухе, как она услышала шаги – мягкие, уверенные, почти бесшумные. Она замерла, будто сама природа велела ей не шевелиться. Гости уже разошлись, а слуги заняты уборкой внутри замка; никто по своей воле не пошёл бы сюда в столь поздний час.

Разум подсказывал подняться, сделать вид, что она случайно вышла сюда по делу, но что-то удержало её на месте, словно интуиция знала раньше сознания, кто приближается. И когда из-за поворота аллеи появился высокий мужской силуэт, окутанный серебристым отблеском луны, сердце Ани, которое уже успело успокоиться, сорвалось в неровный, почти тревожный ритм.

Лорд Арден шёл медленно, опустив взгляд, как человек, которому нужно время, чтобы уйти от мыслей, требующих тишины. Его тёмный камзол слегка поблёскивал в свете ночи, а руки – спокойные, сильные, уверенные – были сложены за спиной. Он заметил её не сразу: взгляд его блуждал по дорожке, словно он уже много лет ходил этой тропой, но всегда оставался здесь чужаком среди тишины.

Аня попыталась встать, но замешкалась, и движение получилось слишком быстрым, неуклюжим. Он поднял голову на зв – и их взгляды встретились. В этот момент сад будто стал меньше, стены замка – мягче, а воздух – тяжелее, словно каждый его вдох наполнился чем-то новым, неизведанным.

– Прошу прощения, милорд, – тихо произнесла она, уже готовясь обойти его и уйти, потому что так подсказывал разум: не оставаться, не объяснять лишнего, не допускать другой трактовки её присутствия.

Но Арден, который обычно не проявлял лишних эмоций, задержал её едва заметным движением головы – не приказом, но просьбой. Он сделал несколько спокойных шагов вперёд, и теперь лунный свет падал на его лицо так, что тени подчёркивали черты, придавая им особую выразительность. Он выглядел иначе, чем в зале: меньше высокомерия, больше глубокой, невыспанной усталости, словно в нём боролась необходимость быть сильным и желание хоть на мгновение остаться обычным человеком.

– Вы не помешали, – сказал он немного ниже, чем обычно, и взгляд его смягчился, хотя дрогнул буквально на мгновение. – Я сам искал тишину. Зал сегодня слишком громок.

Аня не знала, что ответить. Её учили опускать глаза перед дворянами, но сейчас, под этим мягким светом, что-то заставляло её смотреть на него. Пусть ненадолго. Пусть на время единственного вдоха.

– В этом саду всегда тихо, – сказала она, чуть отступив к скамье. – Его почти забыли. Возможно, потому он и стал таким… спокойным.

Его взгляд чуть потеплел. Арден провёл кончиками пальцев по листьям растения, едва касаясь их, будто хотел убедиться, что перед ним не мираж. Ночь делала его менее сдержанным, и от этого он казался куда более живым.

– Заброшенные места порой хранят больше тишины, чем те, что ухожены, – произнёс он, словно продолжая её мысль, но чуть глубже, будто это была не только констатация, но и отражение чего-то в нём самом.

Он посмотрел на неё вновь – внимательно, по-настоящему. Не как на служанку, не как на девушку, стоящую ниже его по положению, а как на живое, тёплое существо, способное чувствовать так же глубоко, как и он. И во взгляде его не было ни надменности, ни лёгкой игры, которой так часто пользовались молодые дворяне. В нём чувствовалось настоящее человеческое любопытство – тихое, осторожное, будто он боялся испугать её.

– Вы давно служите в замке? – спросил он, хотя, вероятно, уже понимал, что вопрос слишком личный для их положения, но всё же произнёс его, словно это был единственный способ продлить этот странный, хрупкий момент.

Аня опустила взгляд на свои руки, сплетённые перед собой.

– Достаточно давно, чтобы знать, что по ночам сюда редко кто выходит.

Она не хотела говорить больше, но почему-то добавила:

– Я прихожу сюда, когда день… слишком тяжелый.

Арден не усмехнулся, не фыркнул, как сделали бы многие его знакомые. Он едва заметно кивнул, словно услышал гораздо больше, чем она сказала, и принял это, как принимают чью-то честность.

– Тогда сегодня мы оба выбрали правильное место, – тихо произнёс он.

Между ними вновь повисла пауза – тёплая, наполненная мягким напряжением, которое не давило, но незримо связывало. И в этом молчании Аня впервые позволила себе подумать, что, возможно, в мире, созданном из правил и запретов, есть мгновения, которые не подчиняются ни званию, ни происхождению.

Мгновения, такие как это.

ГЛАВА 3. Слова, сказанные в полумраке

На следующий день замок проснулся шумно: слуги спешили по коридорам, повара возились в кухне с самого рассвета, а конюхи переговаривались у ворот так громко, что их голоса растекались по двору, как туман над полями. Аня, привычная к этим утренним звукам, всё же ощущала в них что-то новое – не в самих голосах, а в том, как они отзываются в сердце. Она не могла не вспомнить прошлую ночь, неспешный разговор, который, казалось, длился не больше нескольких минут, но оставил в душе длинный след, будто лёгкая, едва уловимая тропинка, которую можно увидеть только при лунном свете.

Она старалась не задерживать мысли на этом слишком долго: придворная жизнь учила осторожности, а судьбы тех, кто позволял себе мягкие слабости к людям, непохожим по положению, редко складывались благополучно. Но память о том, как лорд Арден смотрел на неё в саду – не сверху вниз, не через неё, а именно на неё, – мешала ей сосредоточиться на привычной работе. Даже обычное перетряхивание сухих трав в корзине сегодня казалось странно значимым, будто каждый стебелёк мог стать напоминанием о том, что она снова может встретить его.

Аня стояла в тёплой полутени у окна, сортируя листья мелиссы, когда почувствовала на себе взгляд. Не резкий, не властный – скорее внимательный, как будто кто-то хотел убедиться, что видит именно её, а не просто служанку, стоящую у стола. Она не сразу осмелилась обернуться, но когда всё же подняла голову, то увидела, что на пороге кухни стоит Арден.

Он не сразу вошёл. Несколько секунд он лишь наблюдал, будто пытаясь понять, не ошибся ли дверью, а затем сделал шаг вперёд – спокойный, уверенный, но без той неизбежной торжественности, что обычно сопровождает дворян в присутствии слуг. Его присутствие было ощутимым, как будто он занёс с собой в помещение прохладный воздух из коридора, и несмотря на то что Аня крепко держала корзину обеими руками, пальцы предательски ослабли, как будто сердце решило предупредить их о приближении чего-то опасного и прекрасного одновременно.

– Я искал вас, – произнёс он ровным, немного тихим голосом, будто опасался потревожить спокойствие кухни, хотя никто из занятых работой людей особо не обращал на них внимания. – Хотел убедиться, что вы… чувствовали себя вчера нормально. После поздней прогулки.

Аня не ожидала такого начала и, чтобы скрыть растерянность, слегка наклонила голову, стараясь говорить спокойно:

– Всё хорошо, милорд. Спасибо за беспокойство, но я лишь отдыхала. День был долгим.

Он кивнул, будто это был именно тот ответ, который он хотел услышать. Но взгляд его задержался на ней на мгновение дольше, чем позволяла их разница в положении. В этом взгляде не было запроса, но было внимание – то самое, которого она боялась больше всего, потому что оно было слишком лёгким, искренним, не похожим на приглядывание из высокомерия.

– Вам действительно не стоило бы выходить так поздно одной, – сказал Арден, и хотя его слова звучали строго, в них ощущалась не властная холодность, а сдержанное участие. – Сады ночью кажутся спокойными, но… всё же лучше не рисковать.

Аня стояла неподвижно, слушая каждую его интонацию, и с удивлением поняла, что это участие – едва уловимое, спрятанное между словами – вовсе не тяготит её, а, наоборот, вызывает странное, непривычное тепло, которое раскрылось где-то глубоко под рёбрами. Она знала, как нужно отвечать; правила диктовали осторожность.

– Я учту это, милорд, – сказала она тихо, стараясь не показать, что слова его тронули её больше, чем должно. – Но иногда тишина важнее страха.

Он слегка приподнял брови, будто поражённый тем, что она ответила именно так, и впервые за всё время между ними возникла та тонкая, почти неуловимая улыбка, которую он едва позволил себе. Она была не столько на губах, сколько в тени возле глаз – быстрая, сдержанная, и потому ещё более ценная.

– Возможно, вы правы, – признал Арден, чуть отводя взгляд, – но мне всё же хотелось бы, чтобы вы были осторожнее.

Его слова прозвучали почти личным пожеланием, и Аня почувствовала, как глубже втягивает воздух, пытаясь скрыть дрожь в груди. Казалось, он готов добавить ещё что-то, но из коридора раздался чей-то оклик, и Арден вынужден был отступить. Однако прежде чем уйти, он задержался в дверях, обернувшись к ней на долю секунды – достаточную, чтобы она увидела в его взгляде не только заботу, но и то тихое, непроизнесённое желание вновь оказаться рядом, пусть даже всего на несколько минут.

Аня осталась стоять одна, окружённая запахом трав и теплом кухни, но мир вокруг казался другим, будто от одного краткого визита появилась едва заметная трещина в привычных границах её жизни, и сквозь эту трещину проникал новый свет – мягкий, осторожный, но настойчивый, как раннее солнце, пробивающееся сквозь утренний туман.

ГЛАВА 4. Нить, которую никто не должен был заметить

День прошёл в обычной суете: слуги носили корзины с провизией, у конюшен хлопотали помощники конюших, а в коридорах постоянно мелькали люди, занятые бесконечными делами, которых в большом замке всегда было больше, чем времени. Однако для Ани все эти привычные звуки и запахи словно утратили чёткие границы, и каждый раз, когда она проходила мимо высоких окон или слышала шаги в дальнем проходе, её дыхание невольно замедлялось, будто где-то между стен мог появиться он – не как хозяин, не как наследник, а как человек, заглянувший в кухню ранним утром просто потому, что хотел убедиться: всё ли у неё хорошо.

Несмотря на попытки вернуть себя к привычной ясности, мысли снова и снова возвращались к его тону, спокойному, почти мягкому, хотя его голос не был создан для ласки – он был слишком сосредоточенным, строгим, привыкшим отдавать приказы, а не интересоваться чувствами тех, кто служит в его доме. Но вчера вечером, в саду, и сегодня утром, когда он стоял на пороге кухни, Аня услышала в его словах то, что не решалась назвать. И всё же это ощущение не исчезало: едва заметная, но упорная нить словно натягивалась между ними, и чем сильнее она пыталась отвести взгляд от собственных мыслей, тем яснее становилась эта тонкая, почти невесомая связь, которую никто не должен был заметить.

Ближе к полудню кухарка отправила Аню в сад за свежими пучками мяты. Дорога к саду пролегала через западное крыло, где окна были всегда открыты, пропуская вперемешку тёплый ветер и запахи цветущего жасмина. Выйдя на широкую каменную террасу, Аня остановилась на мгновение, потянув воздух поглубже, чувствуя, как внутри неё растекается приятная прохлада. Она всегда любила сад: здесь даже одиночество казалось не пустым, а умиротворённым, и каждый куст, каждое дерево будто знали её лучше, чем многие люди, среди которых она жила.

Она уже шагнула на утоптанную дорожку, ведущую к мятным грядкам, когда услышала приглушённый голос. Он был не тихим – скорее усталым, словно принадлежал человеку, вынужденному последние несколько часов слушать то, что ему явно было не по душе. Голос был знакомым, слишком узнаваемым, чтобы можно было перепутать его с другим.

Арден. Он стоял чуть поодаль, в тени старого вяза, вместе с отцом. Граф Рейвуд говорил резко, взвешивая каждое слово так, будто каждое было камнем, который нужно перенести туда, куда он считает правильным. Аня не намеревалась слушать – она знала, что подслушивание может стоить ей места в замке, – но шаг её замер сам собой: не потому что она хотела услышать разговор, а потому что в голосе Ардена звучала глубокая, не скрытая от мира тяжесть.

– Я понимаю вашу волю, отец, – сказал он сдержанно, хотя в голосе слышалось напряжение, – но… если я приму это решение сейчас, не обдумав, мы оба можем пожалеть о последствиях.

– У тебя нет времени на сомнения, – холодно ответил граф. – Семья Ферстен ждёт. Брак с их дочерью укрепит наши земли и положение. Никаких разговоров больше не будет.

Аня, словно обожжённая, внутренне отпрянула. Её разум мгновенно обострился, а сердце, ещё минуту назад спокойное, сжалось так сильно, будто попыталось спрятаться от всего мира. Конечно, у лорда давно должна быть невеста – таковы законы дворянства, и никто не станет спрашивать его, хочет он этого или нет. Но почему-то мысль об этом ранила её так, будто кто-то без предупреждения прикоснулся к хрупкой части души, которую она сама ещё не успела осознать.

Арден, не замечавший её присутствия, медленно повёл плечами, словно желая согнать непрошенную тяжесть.

– Я буду выполнять свои обязанности, отец, – сказал он ровно, но в этой ровности звучала скрытая, почти болезненная усталость. – Но прошу вас хотя бы выслушать…

– Нет, – оборвал граф холодно. – Решение принято.

Короткий звук шагов – и граф ушёл в сторону замка. Арден остался на месте, не двигаясь, будто стараясь удержать внутри себя эмоции, которые не имеет права показывать. В эту минуту он выглядел не как наследник, не как будущий правитель, а как человек, которому внезапно стало тесно внутри собственной судьбы, словно он всю жизнь шёл по дороге, которую выбирали за него другие.

Аня осторожно сделала шаг назад, желая уйти незамеченной, но камешек под ногой предательски хрустнул. Он поднял голову – медленно, будто через усилие, но когда заметил её, взгляд его изменился. Не удивление, не раздражение – совсем другое.

Небольшая тень боли, которую он пытался скрыть, растворилась в его глазах, словно её появление заставило его вернуть себе контроль над собой. Он сделал шаг в её сторону, не торопясь, но уверенно, как человек, который внезапно понял, что ему нужно именно сейчас удержаться за какое-то тихое, надёжное присутствие.

– Аня? – произнёс он мягко, будто её имя помогло ему облечь в слова нечто большее, чем простой вопрос.

Она опустила голову, пытаясь скрыть смущение, но ощущение его близости накатывало мягкой волной, тёплой и тревожной одновременно.

– Простите, милорд… Я не хотела мешать. Кухарка послала меня за мятой.

Он подошёл ближе, чем позволяла обычная вежливость, но не настолько, чтобы нарушить приличия. Достаточно, чтобы в воздухе между ними возникла лёгкая дрожь, как будто сад, листья, солнце – всё вокруг замерло в ожидании того, что будет дальше.

– Вы не помешали, – сказал он чуть тише обычного. – Вы… просто оказались рядом в нужный момент.

Эти слова прозвучали почти как признание – не в чувствах, а в том, что он позволил себе быть человеческим рядом с ней. Он отвёл взгляд на мгновение, словно опасаясь, что сказал слишком много, но затем снова посмотрел на неё, уже спокойнее, ровнее.

– Если вы направляетесь к грядкам, позвольте мне вас проводить.

Он произнёс это без надменности, будто это была не прихоть дворянина, а необходимость человека, который не хочет оставаться один на один со своим беспокойством.

Аня слегка подняла глаза, встретила его взгляд – и в эту секунду поняла, что её жизнь начала меняться ещё вчера, но теперь это изменение стало ощутимым, как шаг, с которого невозможно свернуть обратно.

– Если вы настаиваете, милорд… – тихо сказала она.

– Я настаиваю, – ответил он с едва заметным теплом, делая шаг рядом.

И они пошли по дорожке, медленно, почти синхронно, будто их шаги давно знали эту дорогу – ещё прежде, чем они встретились.

ГЛАВА 5. Когда тишина говорит громче слов

Сад, в который они вошли, был наполнен мягким шепотом листьев, тонким ароматом мяты и едва заметной прохладой, скрывающейся под тенью широких крон. Аня шла по дорожке чуть впереди, ведя Ардена к грядкам, хотя на самом деле она чувствовала себя так, словно каждый шаг, каждый вздох происходил под пристальным вниманием, от которого хотелось одновременно укрыться и не отводить глаз. Она не привыкла к такому ощущению: обычно её присутствие в замке оставалось незаметным, растворённым в повседневных делах, но рядом с ним возникало странное, невесомое чувство, будто мир вокруг них с каждым шагом становился тише, а границы привычной жизни – мягче.

Арден же шёл рядом спокойно, но не так отстранённо, как обычно. В его походке чувствовалась какая-то сдержанная энергия, будто он внутренне то приближался к чему-то важному, то, наоборот, опасался переступить невидимую черту. Он не говорил ничего, но именно эта тишина была для Ани почти невыносимой: она чувствовала его присутствие так ясно, будто сама природа выстраивала между ними невидимую линию, соединяющую два совершенно разных мира.

Когда они остановились у грядок, над которыми Аня не раз работала ранними утрами, он замер рядом, позволяя ей первой начать дело, ради которого она пришла. Она присела на низкую скамейку, чтобы не рвать листья на весу, и почувствовала, как его взгляд мягко скользнул по её движениям – не дерзко, не требовательно, а с тем вниманием, которое обычно дарят чему-то хрупкому, что боишься разрушить неосторожным словом.

Её руки, обычно уверенные, теперь двигались чуть медленнее, чем нужно, словно пальцы не могли забыть о том, что рядом стоит человек, к которому ей не следует испытывать ничего, кроме почтительного уважения. И всё же, когда она осторожно передала ему свежесорванный пучок мяты, он взял его так, будто этот жест для него имел больший вес, чем стоило бы ожидать.

– Вы хорошо знаете сад, – тихо произнёс Арден, словно просто произносил наблюдение, но в его голосе прозвучала нота, которой ранее не было – мягкая, почти теплая.

Аня подняла взгляд, надеясь, что он не заметит её смятения.

– Я часто здесь бываю, милорд. Сад помогает успокоить мысли, особенно когда в замке слишком шумно или слишком… тесно.

Арден задержал взгляд на её лице чуть дольше, чем позволяли правила.

– Я тоже ищу уединение здесь, – сказал он медленно, словно каждое слово требовало осторожности. – Хотя, признаюсь, мне всегда казалось, что этот сад слишком… честен для тех, кто привык жить во дворце.

Она слегка нахмурилась, не понимая, и он чуть улыбнулся – снова едва заметно, но это была настоящая улыбка, не придворная, а живая, теплая.

– Здесь невозможно скрыться от самого себя. В залах слишком много теней, слишком много ожиданий, слишком много взглядов. А здесь… – он провёл пальцами по тонкому листу мяты, и её дыхание невольно задержалось, – здесь мир будто требует честности.

Аня почувствовала, что сердце делает неровный, слишком сильный удар.

– Иногда честность бывает слишком тяжёлой, – сказала она, опуская взгляд на скамейку, чтобы скрыть выражение лица, которое не сумела бы удержать спокойным.

– Да, – тихо, почти с горечью согласился Арден, – но она и освобождает.

Пауза, возникшая между ними, оказалась настолько насыщенной, что воздух словно стал плотнее. Аня почувствовала, как он чуть приблизился, не касаясь её, но создавая вокруг себя тот тёплый ореол, от которого её кожа будто начинала дышать иначе. Она не решалась поднять глаза, но чувствовала на себе его взгляд – не требовательный, а внимательный, почти по-человечески заботливый.

– Я не должен говорить вам это, – начал он тихо, и даже птицы в кронах замолчали, будто слушая, – но вчера… в саду… я почувствовал, что вы понимаете больше, чем показываете. И сегодня утром… когда я увидел вас… – он на секунду замолчал, подбородок его чуть напрягся, словно он взвешивал каждое слово, – мне показалось, что от вашего присутствия тишина становится легче.

Аня подняла на него глаза, не в силах больше скрываться. В его взгляде не было ни тени насмешки, ни попытки увлечь её необдуманными словами. Там была искренность – та, которую она не ожидала увидеть в человеке его положения. Эта искренность не была ни признанием, ни обещанием, но она была куда опаснее: она была началом доверия, которое не должно было зарождаться между ними.

– Милорд… вам не стоит… – начала она, но он мягким движением головы остановил её.

– Я знаю, – произнёс он спокойно. – И именно поэтому говорю вам только то, что не нарушает границ. Я не прошу вас отвечать взаимностью, не прошу понимать больше, чем следовало бы. Но, Аня… – его голос стал чуть ниже, теплее, – я просто хочу, чтобы вы знали, что вы для меня не случайное лицо.

Он произнёс это так, будто сам удивлялся своей смелости.

Слова, сказанные без давления, без притворства, прозвучали для неё так, словно этот сад услышал нечто важное, что нельзя было произносить в замке. Она почувствовала, как в груди возникло непривычное чувство: одновременно лёгкое и тревожное, будто где-то на границе сердца расцвёл первый робкий цветок, который ещё можно было растоптать, но гораздо труднее – забыть.

– Я… благодарна вам за ваши слова, милорд, – сказала она негромко, так, словно боялась разрушить этот хрупкий момент своим голосом. – Но вы должны помнить, что я всего лишь…

– Нет, – мягко, но уверенно прервал он. – Не говорите так. Каждый человек – не «всего лишь». Вы не обязаны напоминать себе о своём месте так строго.

Это было слишком откровенно. Слишком честно. И в то же время – так бережно, что Аня не могла представить, как можно ответить иначе, кроме как тихой, почти невесомой улыбкой, которая пробежала по её губам, прежде чем она успела её скрыть.

Арден заметил. Он посмотрел на эту улыбку так, будто она была редкой драгоценностью, которую ему доверили всего на мгновение.

– Если бы мир был устроен иначе, – произнёс он чуть слышно, – многое было бы проще.

Эти слова повисли в воздухе, наполненные грустью и чем-то почти нежным. Он не сказал более ни слова, словно понимал, что дальше идти нельзя – ни в словах, ни в чувствах. Он лишь помог ей собрать пучки мяты, не позволяя ей нести тяжелую корзину одной, и проводил обратно до террасы, сохраняя между ними ту длину шага, которая была не слишком близкой, но и не отдалённой. Как будто они оба знали: однажды расстояние это сократится само.

ГЛАВА 6. Тень, бросившая первый вызов

Утро, наступившее после их прогулки по саду, было удивительно спокойным, словно сам замок, обычно полон шумов, решил замедлить дыхание, позволяя Ане на мгновение поверить, что мир вокруг неё остаётся прежним, неизменным, устойчивым. Она выполняла работу как всегда – проверяла корзины, помогала кухарке, следила за порядком в кладовой, – но каждая мелочь, каждое движение казались окрашенными тонкой тенью предчувствия. Что-то в воздухе изменилось: будто бы грозовое облако, которое ещё не появилось на горизонте, уже отзывалось в сердце слабой дрожью, которую нельзя было объяснить разумом.

Слухи о приезде леди Эвелины Ферстен, его будущей невесты, ходили по замку давно, но теперь они стали более настойчивыми, почти осязаемыми, как шаги, доносящиеся отдалённо, но приближающиеся с каждым днём. Никто не говорил об этом вслух при Ане, но она видела взгляды других служанок, полные непрошеного интереса, и чувствовала, как внутри неё всё невольно сжимается, будто она сама стала частью какой-то игры, которую никогда не просила начать.

Но самым тяжёлым было то, что она боялась собственных ожиданий – тех тихих, робких, которые никуда нельзя спрятать. Она боялась, что если увидит леди Эвелину, то вся иллюзия хрупкой близости, возникшая между ней и Арденом, рассыплется мгновенно, как пыль от прикосновения. И всё же жизнь не спрашивала её согласия.

Ближе к полудню двери парадного холла распахнулись, и запах далёких дорог, богато вышитых тканей и свежей дорожной пыли наполнил воздух. Аня, стоявшая в глубине коридора с корзиной полотенец, услышала голоса ещё прежде, чем увидела их. Слуги потянулись ближе, желая разглядеть важную гостью, но стараясь сделать это так, чтобы их любопытство не выглядело нескромным.

Леди Эвелина вошла с достоинством, которого трудно было бы ожидать от девушки столь юного вида. Её платье цвета лунного жемчуга мягко колыхалось при каждом шаге, а в тёмных волосах сверкали камни, отчего она казалась словно сама часть придворного блеска, созданная для того, чтобы украшать залы, приёмы и чужие судьбы. Но главное – это взгляд. Спокойный, уверенный, чуть задумчивый, как у человека, привыкшего оценивать окружающий мир с изяществом, достойным её рода.

Арден встретил её в центре холла. В его движениях не было ни тени неловкости, однако Аня, наблюдавшая издалека, почувствовала, что он не играет роль влюблённого жениха. Он был уважителен, честен, учтив – но его взгляд оставался ясным и ровным, без той мягкой теплоты, которой он коснулся её в саду.

– Леди Эвелина, – произнёс он ровным, глубоким голосом, слегка поклонившись. – Рад видеть вас в добром здравии. Дорога из поместья была спокойной?

– Благодарю, милорд, – ответила она с лёгкой улыбкой, которая не касалась уголков глаз, как будто её спокойствие было таким же тщательно вышитым, как её платье. – Дорога была долгой, но погода благоприятствовала, а ваши люди встретили нас так, будто мы возвращаемся домой, хотя я здесь впервые.

Аня заметила, что, говоря это, леди Эвелина бросила беглый взгляд на окружающих – не высокомерный, скорее привычный для человека, который знает своё положение в мире. И этот взгляд, скользнувший по ряду слуг, вдруг остановился на Ане. Лишь на миг, недостаточно долго, чтобы можно было назвать это интересом, но достаточно, чтобы Аня почувствовала лёгкое, почти ледяное прикосновение судьбы. Это не была ревность – ревность требует знаний, наблюдений, подозрений; это был инстинкт хищной осторожности, который иногда возникает у людей, чьи жизни от рождения учат замечать малейшие тени рядом с теми, кто должен принадлежать им.

Она не знала, почему взгляд леди задержался именно на ней, но почувствовала, что этот миг был значимым – не из-за её титула или власти, а из-за чего-то, что нельзя объяснить словами: женщины иногда видят то, что другие ещё не осознали. Аня опустила глаза мгновенно, но ощущение, что её заметили, не исчезло – оно проникло глубже, оставив слабый, тревожный след.

Арден, между тем, продолжал говорить с невестой, и Аня видела, как он предлагает ей руку, ведёт её по коридору, как принято по этикету. Но в его жестах не было той эмоциональной наполненности, которая бывает у людей, давно ждущих друг друга. Он был внимателен, но не тронут; учтив, но не очарован. И всё же, когда его взгляд случайно скользнул в сторону, он на одно сердце биения задержался – там, где стояла она.

Не дольше. Не глубже. Но Аня это почувствовала – как слабый отблеск света на воде, который никто другой не замечает.

Этого малого момента хватило, чтобы её сердце сжалось так, как будто оно попыталось защититься от собственной глупости.

Она поспешно опустила голову, сделала шаг назад и растворилась в толпе слуг, стараясь быть тише тени. Но уйти полностью ей не удалось: когда она прошла мимо колонны, спрятавшись за холодный камень, она услышала негромкий, почти задумчивый голос леди Эвелины:

– У вас здесь очень… преданные служанки, милорд. Я бы хотела познакомиться с теми, кто будет рядом во время приёма.

Слова эти прозвучали мягко, но под ними чувствовалась тонкая, едва заметная нота – не угрозы, но любопытства, настороженного, как легкое движение клинка в ножнах.

Арден ответил спокойно, не придавая значения её фразе, но Аня уже понимала: леди Эвелина увидела что-то, чего не должна была увидеть. Возможно, лишь едва заметную тень волнения в глазах наследника, возможно – мягкость, слишком нехарактерную для холодных стен замка.

И впервые Аня ощутила, что невидимая нить, связывающая их с Арденом, начала натягиваться не только изнутри, но и снаружи.

И там, где есть тень внимания, рано или поздно появится свет ревности.

ГЛАВА 7. Улыбки, в которых прячутся лезвия

В замке не бывает настоящей тишины: даже когда гости отдыхают в покоях, когда слуги заняты тихими делами, когда факелы едва потрескивают в настенных держателях, в воздухе всё равно остаётся тонкая вибрация, словно стены, пережившие десятки поколений, хранят в себе слишком много голосов, чтобы забыть их полностью. Аня, проходя по широкому коридору с тазом отстиранных полотенец, чувствовала эту вибрацию сегодня особенно отчётливо – будто в замке появилось что-то новое, ещё не до конца оформленное, но уже способное менять атмосферу, наполняя её тревожной, напряжённой тенью.

Она знала, что причиной этого стала леди Эвелина – не потому, что та проявила себя чем-то дурным или высокомерным, а потому что её присутствие было наполнено слишком явной силой, мягкой, но уверенной, свойственной людям, с детства воспитанным понимать, что мир принадлежит им по праву рождения. Эвелина не делала резких жестов, не говорила громко, не смотрела сверху вниз – наоборот, в её манерах чувствовалась безупречная сдержанность, та, что куда опаснее любой резкой вспышки.

Аня старалась держаться подальше, понимая, что сегодня взгляд леди может упасть на кого угодно, и если выпадет ей, последствия могут быть непредсказуемы. Но избежать судьбы ей не удалось.

Когда она сворачивала к длинной галерее, ведущей к каморке для белья, дверь небольшого будуара распахнулась, и оттуда вышла леди Эвелина. Резко сворачивать было поздно: Аня уже оказалась в поле её зрения, и ей оставалось лишь опустить голову в вежливом реверансе, стараясь не выдать ни смущения, ни тревоги.

– Вы, должно быть, одна из служанок, – произнесла леди ровным, почти ласковым голосом, и эти слова, будучи совершенно очевидными, прозвучали почему-то так, будто имелись в виду ещё сотни непроизнесённых вопросов.

Аня аккуратно присела в реверансе глубже.

– Да, миледи. Я отвечаю за бельё и работу с травами на кухне.

Леди Эвелина подошла ближе, и Аня заметила, насколько точно подобран каждый элемент её наряда: от тончайшего жемчужного воротника до едва заметной вышивки на рукавах. Но её красота была не нарядной – она была собранной, аккуратной, как у человека, который не случайно стоит рядом с наследником одного из сильнейших родов королевства.

– Прекрасно, – произнесла она медленно, будто примеряя каждое слово. – Я хотела познакомиться с теми, кто будет находиться рядом во время подготовок. Надеюсь, в этом доме служат люди… внимательные.

Её глаза задержались на лице Ани чуть дольше, чем должны были, и в этом взгляде не было прямой неприязни, но и скольжения поверх не было – напротив, он был слишком изучающим, будто Эвелина искала то, что не должна была увидеть, но подозревала.

Аня почувствовала, как внутри поднимается нерешительная дрожь, но удержала голос ровным:

– Я стараюсь выполнять свою работу наилучшим образом, миледи.

Уголки губ Эвелины дрогнули в вежливой улыбке, но эта улыбка была слишком тонкой, чтобы успокоить.

– Я заметила. Особенно вашу… сосредоточенность сегодня утром. Вы, кажется, проходили по галерее, когда я прибыла? На вас был корзинный платок.

Она произнесла это буднично, но в подлинности слов слышался холодный подтекст: она специально запомнила её. Не лицо – образ. Присутствие. Тень. И это Аня уже не могла игнорировать.

– Да, миледи, – ответила она с лёгким наклоном головы. – Я должна была передать полотенца на кухню, поэтому спешила и, быть может, оказалась не вовремя.

– Совсем не вовремя? – мягко переспросила Эвелина, и эта мягкость была похожа на бархат, скрывающий острие кинжала. – Мне показалось, что вы не только спешили, но и… наблюдали. Хотя, возможно, я ошиблась – я всегда ценю честность, но порой она вызывает у людей… смущение.

Аня ощутила, как сердце болезненно сжимается внутри груди. Она понимала, что не может признаться в чём-либо, что могло бы быть истолковано неправильно, но и отрицание не должно звучать слишком поспешно.

– Простите, миледи, я не смотрела. Я лишь шла по делу, и если вы заметили меня – это случайность, ничего более.

Леди Эвелина слегка склонила голову, глядя ей прямо в глаза, и на миг показалось, что между ними повисла прозрачная ниточка, натянутая до предела – настолько тонкая, что могла оборваться от любого неверного слова.

– Разумеется, случайность, – произнесла она, наконец, чуть отступив. – Я рада, что в доме вашего господина работают люди, которые знают своё место и понимают, что не всё, что они видят, следует принимать близко к сердцу.

Эти слова не были оскорблением. Не были угрозой. Они были чем-то куда опаснее: предупреждением, которое можно перевести так, как подсказывает внутренний страх.

Аня вновь опустила голову, будто принимая это. Но внутри неё поднялась волна тревоги – не из-за слов, а из-за того, что на мгновение ей показалось: леди Эвелина увидела то, чего не должен был замечать никто, – то, что Аня сама ещё не решалась признать.

Когда Эвелина прошла мимо, её шлейф мягко коснулся воздуха, оставив за собой лёгкий запах белого жасмина, который ещё долго ощущался в дыхании. Аня не сразу смогла сделать шаг: её ноги словно приросли к каменному полу, а руки, крепко сжимавшие таз с полотенцами, слегка дрожали.

И в эту дрожь добавилась мысль, которую она не хотела принимать, но уже не могла отвергнуть:

Если леди Эвелина почувствовала что-то сейчас – в самом начале своего пребывания, – то что будет, когда она увидит Ардена и Аню рядом?

Слишком близко, чтобы это можно было объяснить случайностью.

ГЛАВА 8. Там, где слова становятся прикосновениями

Работа на кухне после разговора с леди Эвелиной шла у Ани словно сквозь плотный туман: она слышала голоса, видела движения людей, чувствовала под пальцами ткани, корзины и посуду, но всё это казалось каким-то отдалённым, как будто она стала наблюдателем собственной жизни, а не её участницей. Каждый раз, когда она закрывала глаза, перед ней снова вставало лицо Эвелины, её внимательный, слишком изучающий взгляд, та мягкая, но колючая улыбка, в которой таилось больше предупреждений, чем слов, и даже тон, в котором прозвучала фраза: некоторые вещи не стоит принимать близко к сердцу.

Но Аня чувствовала, что приняла. И принять – это ещё полбеды; хуже было осознавать, что это приняла не только она.

Когда кухня затихла, а большинство слуг разошлись выполнять свои вечерние обязанности, Аня взяла таз с мокрым полотном и направилась к наружному двору, чтобы развесить его на каменной сушилке. Там было прохладнее, ветер пах дальними полями, и это обещало ей хоть какое-то облегчение, которое она не могла найти внутри дома.

Она не заметила, как шаги по галерее ускорились. Не заметила, что кто-то прошёл за ней через арочный проход. И только когда вышла во двор, поставила таз на низкий каменный парапет и глубоко вдохнула, пытаясь выдохнуть тревогу, она услышала ровный, глубокий голос, который знал бы среди тысячи.

– Аня.

Его имя не нужно было произносить – голос принадлежал только одному человеку. Но всё же сердце болезненно сжалось, будто хотело предупреждать её: не оборачивайся. Не смотри. Не принимай то, что он принесёт – потому что это будет слишком важно, слишком дорого, слишком опасно.

Она медленно повернулась.

Арден стоял на фоне высокого каменного столба, освещённого мягким светом заката, который расчерчивал его силуэт золотыми штрихами. Он выглядел спокойным, собранным, но в его глазах было то особое напряжение, которое он едва ли позволял видеть кому-либо ещё. Тень внутренних сомнений, тяжесть нереализованных слов, усталость человека, который сегодня слышал гораздо больше приказов, чем хотелось бы.

Он подошёл ближе – не спеша, но и не давая ей времени уйти.

– Что-то случилось? – спросил он так тихо, что слова его почти растворились в ветерке, который пробегал по двору. – Сегодня утром я видел вас в коридоре, и вы были… другой. Сейчас – тоже.

Аня быстро опустила взгляд, чувствуя, что прямой ответ может оказаться слишком честным. Но честность в присутствии Ардена почему-то всегда вырывалась наружу, даже когда она пыталась удержать её внутри.

– Всё хорошо, милорд, – сказала она, стараясь говорить ровно. – Просто… дела, усталость. Ничего такого.

Он смотрел на неё молча, и тишина между ними становилась густой, почти ощутимой. Внутри этой тишины Аня чувствовала, как он не верит ей, но не потому, что она плохо солгала, а потому, что ему было важно знать правду.

– Я видел, как леди Эвелина разговаривала с вами, – произнёс он наконец. – Или, точнее… как она смотрела на вас.

Аня вздрогнула. Он действительно заметил это?

Она ожидала чего угодно: дистанции, сдержанности, холодного равнодушия – но не того, что он видел больше, чем казалось.

Арден сделал шаг ближе, его голос стал ниже и мягче, будто каждый звук рождался не разумом, а сердцем:

– Она сказала вам что-то резкое?

– Нет, милорд, – ответила Аня слишком быстро, и это мгновение выдало её с головой. – Она была… вежлива.

Арден медленно, задумчиво выдохнул, как будто попытался удержать себя от вспышки эмоций, которые он не имел права показывать.

– Вежливость может быть острее клинка, – сказал он, и его голос стал почти нежным. – Особенно когда она исходит от того, кто привык скрывать мысли за улыбками.

Аня почувствовала, как внутри что-то болезненно дрогнуло. Он понимал. Он слишком много понимал.

Она хотела что-то сказать, но слова застряли на губах, потому что Арден, сделав ещё один короткий шаг, оказался рядом настолько близко, что расстояние между ними стало опасно малым. Он не касался её, не думал о том, чтобы коснуться – и всё же воздух между их руками дрожал, словно от невидимого тепла.

– Аня, – произнёс он очень тихо, так, будто это признание он доверяет только ей и саду вокруг, – я хочу, чтобы вы знали: вы не сделали ничего неправильного. И ваше присутствие… – он замолчал, словно борясь с тем, что хотел сказать, – оно не может быть поводом для чьей-то ревности.

Она подняла глаза. И увидела в его взгляде то, чего боялась – слишком ясную, слишком открытую заботу, которая была неслучайной.

И он тоже понял, что сказал слишком много.

Понял – и не отвернулся.

– Я не должен говорить вам такие вещи, – продолжил он глухо, будто слова рвались сквозь внутренний запрет. – Но когда я вижу, что вы боитесь… или что вас задели… мне становится сложнее молчать.

Аня не могла дышать. Не от страхa – от того, что его слова стали мягче, глубже, приближеннее, чем когда-либо прежде.

– Милорд… – прошептала она, и голос её сорвался, потому что она не знала, как теперь прятаться от собственных чувств.

Он сделал последний шаг, тот, что уже нельзя было объяснить просто учтивостью. Они не касались друг друга, но расстояние между ними стало таким малым, что Аня чувствовала тепло его дыхания на щеке.

– Если вы когда-нибудь почувствуете, что кто-то в этом доме заставляет вас тревожиться… или что вам трудно, – сказал он медленно, будто каждое слово было обещанием, которое он не имел права давать, – я хочу, чтобы вы знали: я рядом.

Эти слова были слишком откровенными.

Слишком личными.

Слишком похожими на прикосновение, которое он не позволил себе совершить.

Арден отступил на полшага, будто возвращая себе контроль, но его взгляд оставался тем же – глубоким, тёплым и тревожно честным.

– Вы понимаете меня, Аня? – спросил он тихо.

Она смогла лишь кивнуть.

Потому что слова, если бы она произнесла их вслух, могли бы разрушить всё.

ГЛАВА 9. Между долгом и тем, что невозможно назвать

Вечер в замке опустился медленно, будто туман, настойчиво проникающий в каждый уголок длинных коридоров. Факелы были уже зажжены, мягкий свет их теплел на каменных стенах, но Арден всё ещё сидел в небольшом кабинете, куда редко заходили даже приближённые. Этот кабинет когда-то принадлежал его дяде, мастеру-советнику, и потому никто из слуг не осмеливался беспокоить наследника здесь: место считалось слишком личным, почти священным, чтобы вторгаться в него без разрешения.

Он сидел за старым столом, раскрыв несколько бумаг, связанных с пересмотром земельных границ, но мысли его по-прежнему ускользали от дел. Он пытался заставить себя сосредоточиться на цифрах, на картах, на обязанностях, которые сегодня напомнил ему отец – с той суровой настойчивостью, которой граф Рейвуд никогда не стеснялся. Но строки перед глазами расплывались, цифры теряли смысл, а карты превращались в размазанные очертания, словно его разум отказывался подчиняться привычной дисциплине.

Он знал, почему.

Он видел, что леди Эвелина заметила Аню. Заметила и, пусть не подала виду, отнеслась к этому слишком внимательно. Он видел, как Аня побледнела после их разговора. Видел, как дрожали её пальцы, когда она пыталась скрыть тревогу. И видел, как она храбро старалась держаться ровно, будто надеялась, что никто не заметит её внутренней хрупкости, хотя он – заметил. Слишком отчётливо.

Арден уловил себя на том, что уже в третий раз перечитывает одну и ту же строку документа, и с раздражением отодвинул бумаги, словно они были виноваты в его рассеянности. Он поднялся, прошёл к высоким окнам, открывающим вид на сад, и долго стоял, опираясь рукой о каменную раму.

Сад был почти пуст – лишь вечерний ветер едва заметно шевелил листву. Там, среди деревьев, была их первая по-настоящему откровенная беседа. Там её голос звучал иначе, чем в присутствии других; там её взгляд был честным, открытым, чистым – и это честность невольно обнажала его собственную душу так, словно он наконец увидел в себе то, что боялся назвать.

Он вспомнил её лёгкое движение плеч, когда она собирала мяту; вспомнил, как она смотрела на него сегодня, пытаясь скрыть тревогу, и как её глаза – обычно спокойные, тёплые – дрогнули, когда он подошёл к ней во дворе. Эта дрожь была не от страха перед ним. Она была от внутреннего напряжения, от мысли, которую она не позволяла себе осознать полностью. Он чувствовал это так же ясно, как собственный пульс.

И от этого становилось невыносимо.

Он понимал, что обязан жениться на Эвелине. Понимал – и не оспаривал. Это было частью его долга: браки заключались ради земли, ради союза родов, ради будущего короны. Он не имел права на прихоти сердца. Да и не искал их никогда.

Но с того самого вечера, когда он увидел Аню, тихо и аккуратно несущую корзину трав, в нём что-то странное, почти неведомое до того, едва заметно сдвинулось – как будто в давно закрытую комнату души вошёл свет, который не собирался уходить.

Он пытался заставить себя игнорировать это. Пытался объяснить, что его тянет к ней только её мягкость, её спокойствие, её подлинная доброта. Он говорил себе, что это просто вежливость, просто желание защитить слабого – но внутри, в самой глубине, он понимал, что это не так. Не совсем. Не только.

В его жизни было слишком много строгости, слишком много ожиданий, слишком много невозможности быть собой. И Аня была тем редким случаем, когда не нужно притворяться. Когда можно говорить без заранее подготовленных фраз, смотреть без тяжести традиций за спиной, дышать – без страха ошибиться.

Её присутствие рядом делало молчание лёгким. Это было новым. Это было слишком дорогим.

Он закрыл глаза, подставив лицо ветру, врывающемуся через полуоткрытую створку окна.

Я не должен думать о ней…

Эта мысль звучала ежедневно. Он повторял её почти механически. Но с каждым разом она становилась слабее, а ответ – сильнее.

Но думаю. И чем сильнее стараюсь остановиться, тем яснее понимаю, что уже поздно.

Он видел перед собой будущее – ясное, чёткое, определённое: брак с Эвелиной, ответственность за земли, долг перед семьёй и королём. Это будущее было твердым, как камень, и неизменным, как древнее правило. Аня не должна была быть в этом будущем.

Но именно её образ занимал сейчас каждую тёплую тень в его памяти.

Арден медленно вернулся к столу, опустился на стул и провёл рукой по лицу, будто пытаясь стереть черты, которые могли выдать его сокровенные мысли.

Он должен забыть её. Должен переступить через то, что едва начало рождаться. Должен закрыть это внутри, зная, что у него нет права иначе.

Но когда он вспомнил её тихий голос во дворе – «милорд…», едва слышный, словно она боялась собственных эмоций, – сердце его отозвалось болезненным, слишком живым откликом.

И он понял, что забыть невозможно.

Он только сможет скрывать.

Скрывать от мира. Скрывать от отца. Скрывать от Эвелины.

И, возможно, от неё самой.

Но от себя – никогда.

ГЛАВА 10. Тонкая грань, которую легче почувствовать, чем увидеть

Следующие несколько дней принесли в замок необычайное оживление: готовились к приезду послов, собирались придворные, а слуги, казалось, трудились без отдыха, меняя скатерти, наполняя кладовые и убирая те уголки замка, в которых редко появлялся чей-то взгляд. Весь этот шум скрывал напряжение, которое ощущала Аня, будто под ногами появился зыбкий слой земли, уходящий всё глубже с каждым шагом. Она делала всё, чтобы не попадаться леди Эвелине на глаза, но понимала, что случайные пересечения неизбежны.

Арден тоже был занят: ему приходилось сопровождать отца, решать вопросы, встречать прибывающих гостей, и всё же в те короткие мгновения, когда они случайно виделись – на лестнице, у сада, у бокового входа в кухню – его взгляд задерживался на ней на слишком короткое, но слишком значимое мгновение. Это было не что-то вопиющее, не то, что мог бы заметить кто-то посторонний, но достаточно, чтобы внутри неё возникала тёплая тревога: редкое чувство, в котором смешивались и радость, и страх.

Аня старалась отгонять мысли, но мысли не уступали. Они вплетались в её движения, в дыхание, в то, как она развешивала свежие полотенца или перебирала травы, словно мир стал тоньше и прозрачнее – и теперь всё, что происходило внутри неё, отбрасывало тень на поверхность.

И вот в один из тех вечеров, когда замок готовили к очередному приёму, Аня вынуждена была выйти во внутренний двор, чтобы забрать из каморки свежий рулон холста. Двор был почти пуст: слуги сгруппировались ближе к основным входам, где кипела работа, и только ветер перебирал ветви старой рябины, стоявшей напротив галереи.

Аня уже направлялась обратно, когда услышала знакомые, мягкие, но уверенные шаги. Она не хотела оборачиваться – страх оказаться слишком заметной рядом с ним в этот час был слишком велик, – но интуиция уже знала, кто подошёл.

– Аня, подождите, – произнёс Арден ровно, но в его голосе слышалась та тихая теплота, которая появлялась только для неё, и от которой её сердце невольно замедлило ритм.

Она остановилась, но не повернулась сразу, будто хотела подарить себе ещё секунду спокойствия. Когда же обернулась – медленно, осторожно – увидела, что он стоит всего в нескольких шагах, а мягкий свет факела отражается на его лице так, что каждый штрих становится глубже, выразительнее.

– Вы так быстро исчезаете каждый раз, когда видите меня, – сказал он негромко, и это прозвучало не упрёком, а тихим признанием заботы. – Я боюсь, что прогоняю вас, хотя вовсе не хочу этого.

Аня сжала пальцы на краю холста, пытаясь удержать голос ровным.

– Вы не прогоняете меня, милорд. Просто… сейчас не лучшее время. Много гостей, леди Эвелина…

Он слегка нахмурился, будто это имя коснулось его неприятным холодом.

– Моя невеста не должна быть причиной того, чтобы вы избегали меня, – произнёс он тихо, но твёрдо. – Вы ничего не делаете неправильно. И я не хочу, чтобы вам было… тяжело.

Последние слова он произнёс медленнее, будто боялся сказать больше, чем должен, – и именно эта осторожность тронула её сильнее, чем любой шёпот мог бы.

Она хотела что-то ответить, но взгляд их встретился, и слова исчезли, потому что в его глазах не было ни надменности, ни высокомерия, ни игры. Там была только та искренность, которую он позволял себе исключительно в её присутствии – и эта искренность была настолько чистой, что выглядела опаснее любого признания.

Именно в эту секунду тишина двора нарушилась лёгким, но отчётливым звуком шагов.

Они прозвучали по каменному полу галереи – мягко, размеренно, сдавленно, как шаги человека, который не желает привлекать внимание, но уже много видел и понял прежде, чем заговорил.

Аня повернула голову первой – и сердце её едва не остановилось.

На галерее стояла леди Эвелина.

Она была в тёмном бархатном платье, подчёркивающем её тонкую талию и высокий рост, и в свете факелов выглядела частью самого замка: строгой, безупречной, холодно-прекрасной. Но не это было страшно. Гораздо страшнее было выражение её лица – почти спокойное, почти равнодушное, но в глубине глаз уже начала формироваться тень, похожая на застывшую трещину в хрустале.

– Милорд, – произнесла она так ровно, что в голосе не дрогнуло ни единой ноты. – Я искала вас. Поселение послов завершено, и ваше присутствие требуется в большом зале.

Она говорила спокойно. Вежливо. В рамках этикета.

Но её взгляд – пронзительный, внимательный, слишком долго задержавшийся на Ане, стоящей всего в двух шагах от наследника, – говорил то, что не произносилось вслух.

Арден медленно обернулся к невесте, и в его лице не было ни тени смущения, ни попытки спрятать происходящее. Он стоял рядом с Аней так, будто не видел в этом ничего предосудительного, но эта уверенность только усиливала напряжение, которое повисло между тремя людьми.

– Сейчас приду, – ответил он спокойно, и, на мгновение переведя взгляд на Аню, добавил более мягко: – Я… договорю позже.

Леди Эвелина слушала без единой эмоции на лице, но глаза её сузились едва заметно – настолько, что можно было принять это за игру света. И всё же Аня почувствовала этот взгляд как холодный порыв ветра, пронизывающий сквозь одежду.

– Конечно, милорд, – произнесла Эвелина с идеальной вежливостью. – Разумеется.

Она чуть наклонила голову – жест, похожий на уважение, но в нём скрывалась ледяная тень – и медленно развернулась, направляясь назад по галерее. Шлейф её платья мягко скользил по камню, и шелест этот звучал как тихое, предупредительное эхо.

Когда она скрылась за поворотом, Аня почти не дышала.

Арден смотрел ей вслед, и лишь по напряжённой линии его плеч можно было понять, что он осознаёт всю опасность произошедшего. Потом он посмотрел на Аню – в его взгляде было и сожаление, и вина, и то тёплое, тревожное чувство, которое он больше не мог скрывать, как бы ни старался.

– Простите, – тихо сказал он. – Я должен идти.

Она кивнула – не смея доверить голосу ни единого слова.

И когда он ушёл, а двор вновь наполнился тишиной, Аня поняла: с этого мгновения их история уже не скрытая. Она стала видимой. И оттого – хрупкой.

Как стекло, которое может разбиться от одного неверного движения.

ГЛАВА 11. Когда тишина становится слишком громкой

После ухода Ардена и леди Эвелины двор погрузился в прежний спокойный полумрак, но для Ани эта тишина стала не облегчением, а болезненным, почти оглушающим давлением, словно воздух вокруг неё уплотнился до такой степени, что каждый вдох требовал усилия. Она долго стояла на том же месте, где оставил её Арден, не решаясь пошевелиться, будто любое движение могло рассеять остатки тепла, которое ещё держалось в воздухе после его присутствия.

Её руки всё ещё сжимали край холста, и когда она опустила взгляд, то заметила, что пальцы стали белыми, как у человека, который пытается удержать что-то важное, но понимает, что удержать это невозможно. Лёгкий ветер, пробежавший по двору, взъерошил её волосы, но не принёс привычного ощущения свободы; казалось, что ветер тоже знает о произошедшем и теперь только подчёркивает то, что она так отчаянно пытается скрыть сама от себя.

Она вышла из двора медленно, как человек, потерявший ориентацию в собственных мыслях, и, минуя пустой коридор, остановилась у небольшой ниши, где всегда стояла корзина с запасными свечами. Она поставила на пол холст, прислонилась к холодной стене и прикрыла глаза, пытаясь упорядочить дыхание.

Картина стояла перед ней словно написанная маслом: Арден – в тёплом свете факела, его голос – тихий, почти интимный, его шаг – на полшага ближе, чем позволяли бы приличия; и потом – появление леди Эвелины, внезапное, слишком своевременное, как шаг судьбы, которая решила проверить прочность невидимой нити, натянутой между ними. Аня ощущала, что этот момент стал чем-то большим, чем просто случайностью: он оставил след не только в её сердце, но и в сознании Эвелины, которая увидела слишком много, даже если ничего не сказала вслух.

Аня чувствовала это так отчётливо, что дрожь пробежала по коже.

Она знает. Не всё – но достаточно, чтобы её насторожить.

Мысль эта была слишком страшной, слишком болезненной, и потому естественная защита заставляла Аню отталкивать её, убеждая себя, что она лишь боится больше, чем следует. Но сердце знало: страх её не пустой. Он стал тем же предчувствием, что бывает перед бурей, когда небо ещё светлое, но воздух уже знает правду.

Её дыхание сбилось, и, чтобы вернуть голосу твёрдость, она прошептала почти неслышно:

– Я не должна была… оставаться рядом с ним. Это ошибка. Нельзя… нельзя позволять себе…

Но слова обрывались, потому что в глубине души она знала: её вина заключается не в том, что она разговаривала с ним, и даже не в том, что оказалась рядом в неподходящий момент. Её настоящая вина – в том, что она чувствовала рядом с ним. Что каждый раз, когда он смотрел на неё, сердце отказывалось слушаться рассудка; что каждый тихий звук его голоса становился слишком важным; что его близость, едва заметная, делала мир вокруг яснее и теплее.

Она не хотела этого. Не искала. И всё же чувствовала.

Но самое страшное было другое: он – тоже.

Она закрыла глаза, опуская голову, будто пытаясь избавиться от этих мыслей, но воспоминание о том, как он смотрел на неё, когда Эвелина появилась на галерее, возвращалось снова и снова. Это был взгляд, в котором не было ни страха разоблачения, ни стыда, ни поспешного отстранения, как того можно было ожидать от человека его положения. Там была решимость – тихая, не произнесённая вслух, но явная. И эта решимость делала всё гораздо опаснее.

Если Эвелина увидела это – а она видела, – то последствия будут неизбежны.

Аня ощущала их приближение так же ясно, как чувствует человек шаг волн, которые вот-вот набросятся на берег.

Чьи-то тихие шаги разбудили её из мыслей, и, встрепенувшись, она поспешно выпрямилась, надеясь, что лицо её достаточно спокойно, чтобы не выдать внутренней бури. Но, к её облегчению, в проёме появился не Арден, не Эвелина и даже не кто-то из приближённых лорда – это была Мейлис, пожилая кухарка, которая давно относилась к Ане с негласной добротой.

– Дитя, ты куда пропала? – мягко спросила она, хмуря брови. – Я уж думала, ты где-то упала от усталости, а работы ещё полно.

Аня кивнула, стараясь улыбнуться, хотя улыбка получилась слабой.

– Простите, Мейлис… просто воздух нужен был.

Кухарка внимательно посмотрела на неё, но не стала задавать лишних вопросов; видно было, что она почувствовала что-то неладное, но решила подождать, пока Аня сама захочет рассказать.

– Пойдём. Дел ещё на всю ночь хватит, – сказала она и развернулась.

Аня последовала за ней, но перед уходом обернулась через плечо – будто надеялась увидеть… что? Его? Тень? Ответ? Объяснение?

Нет. Она увидела только пустой коридор, факелы и тишину.

Ту самую тишину, что теперь казалась ей слишком громкой.

Она знала: сегодняшняя встреча изменила всё. И что бы ни случилось дальше, прежней спокойной, незаметной жизни у неё больше не будет.

Потому что одна женщина увидела то, что Аня сама не хотела признавать.

А другая – почувствовала это ещё до слов.

ГЛАВА 12. Игры теней, скрытые под светом свечей

Вечерний приём, устроенный в честь прибывших послов, был одним из тех, что требуют от всех – от слуг и от знатных гостей – безукоризненной выдержки. Залы замка сверкали светом сотен свечей, отражённых в полированных чашах, звон бокалов смешивался с негромкими беседами, а тихий звук арфы создавал едва уловимую, но обязательную атмосферу торжественной приветливости.

Но под этой внешней гармонией чувствовалось нечто иное – слабая, тревожная нота, которую могли уловить лишь те, кто был достаточно внимателен. Аня, стоявшая у дальней стены зала с подносом, не сразу поняла, что ощущение это идёт не от гостей, не от музыки и даже не от графа Рейвуда, который всегда притягивал к себе напряжение любого мероприятия. Нет – она чувствовала на себе чьё-то пристальное внимание, спокойное, выверенное, но от этого не менее опасное.

Ей не нужно было поднимать глаза, чтобы понять, кто это. Леди Эвелина, хоть и стояла среди знатных женщин, казалась чуть отстранённой, словно больше занята собственными мыслями, чем беседой. И всё же взгляд её время от времени возвращался к Ане – невзначай, мимоходом, но с той настойчивой мягкостью, которую чувствуют кожа и сердце, даже если глаза стараются не замечать.

Аня опустила голову чуть ниже, сосредоточившись на подносе, но от этого ощущение не исчезло – наоборот, стало острее. Она чувствовала, что леди оценивает не её работу, не движения рук, а сам факт её присутствия в пространстве, где сейчас находился Арден.

Арден стоял неподалёку, беседуя с послом из северных земель. Он держался сдержанно, уверенно, и в его голосе ни один посторонний не смог бы уловить того внутреннего напряжения, которое знала Аня. Но она видела то, что не видели другие: как его взгляд иногда скользил в её сторону – быстро, почти незаметно, словно он надеялся убедиться, что она в порядке, не привлекая внимания.

И каждый такой взгляд только усиливал раздражённую, тревожную тень в глазах Эвелины.

Музыка продолжалась, гости улыбались, бокалы звенели, а невидимая нить между тремя людьми натягивалась всё туже, становясь почти ощутимой вещью – струной, на которую едва-едва дунь ветер, и звук станет слишком громким, чтобы его можно было игнорировать.

Когда Аня приблизилась к столику с напитками, чтобы заменить опустевшие кубки, она почувствовала, как рядом мягко колышется воздух – кто-то подошёл с такой выверенной грацией, что только благородная женщина могла двигаться так легко. И когда Аня осторожно подняла глаза, она увидела перед собой леди Эвелину.

Та стояла спокойно, с лёгкой, почти ласковой улыбкой, но в этой улыбке не было тепла; это была улыбка человека, который привык быть правильным, но в правильности умеет скрывать остроту.

– Ты – Аня, верно? – спросила она таким тоном, будто спрашивала о погоде, хотя сам вопрос был слишком адресным, чтобы быть случайным.

Аня прижала край подноса ближе к груди, чтобы скрыть дрожь пальцев.

– Да, миледи, – тихо ответила она.

– Я слышала, – продолжила Эвелина мягко, – что ты прекрасно разбираешься в травах. Это очень похвально. Редкое качество среди служанок. Такой талант порой может открыть двери… в иные места, нежели кухня.

Она произнесла это так обходительно, что сторонний слушатель решил бы, что она делает комплимент. Но Аня слышала другое: осторожное зондирование границ, попытку вытянуть признание или страх.

Она не успела ответить – потому что в этот момент рядом возник Арден.

Он подошёл неожиданно быстро, словно чуть раньше почувствовал, что присутствие Эвелины создаёт вокруг Ани тот самый невидимый холод, от которого нужно защитить.

– Леди Эвелина, – произнёс он так ровно, что можно было подумать, будто ничего необычного не происходит, – я искал вас. Посол хочет представить вам свою дочь, она тоже увлекается искусством вышивки.

Эвелина медленно повернулась к нему, и по тому, как на секунду сжались её губы, можно было понять, что вмешательство Ардена было нежелательным. Не оскорбительным, не грубым – но нежелательным.

– Разумеется, – мягко сказала она, но в её взгляде промелькнула едва заметная вспышка – тонкая, ледяная, предназначенная только для него. И, может быть, для Ани.

Она кивнула вежливо Ане, добавив с почти ласковой интонацией:

– Продолжай в том же духе. Верность делу – лучшая защита от… ненужных переплетений судеб.

Эти слова можно было понять двояко, но Аня услышала их истинный смысл так ясно, словно они были сказаны шёпотом прямо ей на ухо.

Когда леди Эвелина отошла вместе с Арденом – будто позволяя ему вести себя как положено жениху, но не скрывая своего недовольства, – Аня почувствовала, как внутри поднимается волна тревожного холода, который не давал сделать ровный вдох.

Но затем произошло то, чего она не ожидала.

Едва пройдя несколько шагов, Арден незаметно замедлил шаг, так чтобы оказаться между Эвелиной и Аней. Он повернул голову так, что лишь она могла увидеть его взгляд – на долю секунды, но это было достаточно.

Во взгляде не было вины. Не было растерянности. Там было только одно – тихое, решительное, почти упрямое обещание:

Я никому не позволю причинить тебе вред.

Он не сказал этих слов вслух – но Аня услышала их отчётливо, словно он произнёс их самой душе.

И именно этот взгляд стал тем самым моментом, который изменил всё: впервые она почувствовала, что их связь больше не просто тень на фоне событий, не просто тихая симпатия, которую можно спрятать. Это что-то иное. Что-то, что растёт, несмотря на все запреты.

Что-то, что уже нельзя отрицать.

ГЛАВА 13. Там, где шаги становятся тише, чем сердцебиение

После приёма ночь опустилась на замок необычайно быстро, словно стремилась скрыть под своим покровом все взгляды, все недосказанные фразы, всё напряжение, которое копилось в залах, как гроза над полем. Гости ещё не разошлись окончательно, но голоса их стали тише, растворяясь в длинных коридорах, а факелы в главной галерее горели с легкой неуверенностью, будто сами чувствовали, что ночь будет длинной, тревожной, наполненной событиями, которые должны были случиться именно сейчас.

Аня, выполнив последние поручения, тихо покинула кухню, желая хоть ненадолго попасть в ту часть замка, где не было ни суеты, ни любопытных глаз, ни колющих вниманием взглядов леди Эвелины. Её шаги звучали мягко, почти бесшумно, когда она повернула в сторону бокового крыла, где обычно сушили бельё, но теперь пространство было пустым: ветер слегка колыхал полотнища, и они напоминали паруса, оставшиеся без моря и ветра. Тишина была глубокая, гладкая, но одновременно тревожная – словно предвещала что-то, что уже идет ей навстречу.

Она не знала, что кто-то шёл за ней.

Не быстро, не тайком, не с намерением её догнать. Просто – шёл. Как человек идёт за мыслью, которая не отпускает.

Только когда она остановилась у окна, где лунный свет падал на подоконник ровной серебряной полосой, она услышала тихие, тяжёлые шаги, которые невозможно было спутать ни с чьими другими.

Она обернулась – медленно, будто сама ночь задержала её движение, – и увидела Ардена.

Он стоял в нескольких шагах от неё, в полутьме коридора, и казалось, что тени сами стремятся скрыть его, чтобы не показать миру выражение его лица – слишком честное, слишком потерянное для человека его положения. Его камзол был расстёгнут на одну пуговицу, как у человека, который слишком долго держал себя в руках и позволил себе хотя бы минимальную слабость. А в глазах была та тихая боль, которую он так тщательно прятал весь вечер.

Он не приблизился сразу. Несколько секунд – бесконечно долгих – они просто смотрели друг на друга, как будто ожидали, что кто-то из них скажет первое слово, и боялись нарушить тот хрупкий воздух, который держал этот момент.

– Аня… – тихо сказал он, и имя её прозвучало так, как не звучало никогда прежде: не как обращение, а как признание в том, что он думал о ней весь вечер, среди сотен людей, среди поручений, среди взглядов своей невесты.

Она опустила глаза на секунду, пытаясь удержать дыхание ровным.

– Вам нужно к гостям, милорд, – сказала она лишь затем, чтобы не молчать. – Ваше отсутствие заметят.

– Пусть замечают, – произнёс он неожиданно твёрдо, и в голосе его было что-то похожее на отчаяние, но сдержанное, спокойное, как сила, которую он старается не показать. – Мне нужно было увидеть вас. Всего лишь увидеть.

Эти слова ударили в грудь так, будто их произнесли прямо в сердце.

Она попыталась сделать шаг назад, но ноги не послушались. Убедить себя, что ей нужно уйти, стало невыносимо сложно.

– Милорд… – голос её дрогнул, предательски мягко. – Вам нельзя так говорить. Не со мной.

Он закрыл глаза на мгновение, будто собираясь с силами, а когда открыл – в них не осталось ни тени защиты, ни привычного внутреннего барьера.

– Я знаю. – Он говорил тихо, но каждое слово было выстраданным. – Поверьте, я лучше всех знаю, чего мне нельзя. И всё равно – я здесь.

Он сделал несколько шагов. Они были медленными, осторожными, но между ними и Аней расстояние сокращалось так стремительно, будто воздух сам тянул его к ней. Когда он остановился, их разделяла лишь длина руки, но он не касался её, хотя внутренне было ясно: ему приходилось бороться с этим желанием сильнее, чем со всеми приказами своего отца вместе взятыми.

– Сегодня… – начал он, и голос его стал почти шёпотом, – когда я увидел, как Эвелина смотрит на вас… во мне что-то оборвалось. Не потому, что она может что-то вам сделать. А потому, что вы испугались. Из-за меня.

Аня не выдержала – подняла взгляд. И увидела в его лице то, что никогда не позволяла себе даже представить: боль. Тонкую, тихую, почти неуловимую, но настоящую.

– Я не хочу быть причиной вашего страха, – произнёс он медленно, будто каждое слово было клятвой, – но я уже стал ей. Я вижу это. Я чувствую.

Она хотела возразить, сказать, что всё неправда, что она справится, что он не должен о ней думать так глубоко, но слова застряли, потому что в следующую секунду он сделал то, чего никто не мог ожидать – даже он сам.

Он поднял руку, медленно, словно спрашивая у воздуха разрешения, и остановил её прямо возле её щеки, не касаясь, но настолько близко, что тепло его пальцев ощутилось острее любого прикосновения.

– Скажи мне… – голос его стал совсем низким, почти хриплым, – я ошибаюсь? Ты действительно… боишься быть рядом со мной?

Она попыталась вдохнуть, но вдох стал судорожным, и тогда она закрыла глаза, будто так легче было быть честной.

– Я боюсь не вас, – прошептала она. – Я боюсь… того, что чувствую рядом.

Он не отдёрнул руку. Не отступил. Только выдохнул – тихо, тяжело, с таким облегчением и болью, что это стало признанием, мягче которого не бывает.

– Значит, я не один.

Она резко вздрогнула от этих слов – будто он произнёс не просто мысль, а истину, которую оба боялись даже подумать. Он понимал, что переступает черту – ту самую, которую их мир не прощает никогда. И всё же он стоял здесь, рядом, не делая ни шага назад, словно тень долгa растворилась, уступив место тому, что наконец обрело имя.

Аня открыла глаза – медленно, осторожно – и увидела, что он смотрит на неё не как лорд на служанку, не как наследник на человека без имени.

Он смотрел на неё как мужчина, который впервые в жизни понимает, что сердце – не его собственность.

И этот взгляд был настолько нежным, что почти обжигал.

– Арден… – прошептала она впервые без титула, так тихо, что это мог бы быть сон.

И он закрыл глаза на одно короткое мгновение, будто услышал нечто невероятно важное, что больше никто никогда не скажет ему подобным тоном.

Но дальше он не сделал ни шага, ни движения. Он удержал себя на грани – на той тонкой границе, где прикосновение стало бы преступлением, но слово превращалось в дыхание.

– Я должен уйти, – сказал он наконец, почти не своим голосом, – иначе… я не уйду вовсе.

Он медленно отступил, словно каждое движение причиняло боль, и, задержав взгляд на ней в последний раз, повернулся и шагнул в тень коридора.

Аня осталась одна – но ощущение его близости было настолько явным, что казалось: он всё ещё рядом, только стоит достаточно далеко, чтобы удержать мир от разрушения.

ГЛАВА 14. Когда стены замка начинают слушать

С каждым днём жизнь в замке становилась всё напряжённее, словно воздух наполнялся электричеством, которое не давало ни людям, ни каменным стенам расслабиться, даже если внешне всё выглядело так же, как и всегда. Гости ходили по залам, улыбались, кивали друг другу, обсуждали дальние земли и выгодные союзы; слуги спешили по своим делам, стараясь быть невидимыми, не замечать того, что происходит рядом, но всё равно ощущали: что-то в доме меняется, и это «что-то» имеет отношение к наследнику.

Аня чувствовала напряжение тоньше всех – возможно, потому что она была не участником этих перемен, а их невольным центром. Она двигалась осторожнее, чем обычно, внимательнее следила за каждым словом, которое произносила, за каждым взглядом, который бросала, за каждым шагом, который делала по каменным плитам. Её жизнь, прежде спокойная и неприметная, теперь напоминала хрупкую тропу, которая пролегает между двумя обрывами: достаточно было одного неверного шага – и всё могло закончиться.

Но истинный страх пришёл не от её собственных догадок, а от того мгновения, когда она случайно оказалась свидетелем разговора, который никогда не предназначался для её ушей.

Она несла свёрнутые полотенца в стороннюю комнату у старой галереи – ту, что редко использовали и где обычно стояли ящики со свечами и лекарственными травами. Она вошла тихо, как всегда, и уже собиралась поставить корзину на пол, когда сквозь щель в полуоткрытой двери услышала два голоса.

Голос первого был глубоким, твёрдым, привычно властным, но с примесью усталости, которую люди слышат в голосе тех, кто слишком много взваливает на себя. Это был граф Рейвуд.

Второй – сдержанный, ровный, но в этой ровности сквозило что-то похожее на скрытое раздражение. Арден.

Аня замерла. Она знала, что должна уйти, немедленно, но слова, которые прозвучали следующими, лишили её способности двигаться.

– Ты стал рассеянным, Арден, – произнёс граф недовольно, и в его голосе проскользнула та тяжёлая тень, от которой даже камни замка будто вздрагивали. – Я вижу это каждый день. На совете ты отвечаешь спустя мгновение, которого раньше тебе не требовалось. На приёме ты позволил себе отойти раньше времени. И Эвелина заметила, что ты… слишком быстро отворачиваешься, когда кто-то смотрит на тебя.

Арден молчал. Но его молчание было таким насыщенным, что Аня почувствовала, как по коже пробежал холодок.

– Я надеюсь, – продолжил граф, – что причина твоего поведения не связана с кем-то, с кем тебе не подобает связывать своё имя.

Аня не дышала. Казалось, что стены стали вдруг ближе, а воздух – тяжелее, как перед бурей.

Арден ответил негромко, но слова его были натянуты, как струна:

– Вы ошибаетесь, отец.

– Я редко ошибаюсь, – отчеканил граф с холодной уверенностью. – И если ты думаешь, что я не вижу, как некоторые из служанок смотрят на тебя, то ты слеп. Большинство этих девиц надеются лишь поймать взгляд наследника, чтобы потом заявить о детях или о покровительстве.

Аня ощущала, как что-то внутри неё сжалось. Она знала, что он говорит не о ней лично – но слышать подобное всё равно было страшно.

Арден ответил почти бесстрастно:

– Я достаточно хорошо знаю людей, чтобы отличать корысть от честности.

Граф фыркнул. Это был звук человека, который не верит в такие вещи.

– Честность? В служанке? В девушке, которая каждый день видит тебя в доминирующем положении? – Он замолчал лишь на секунду, но пауза эта была долгой и тяжелой. – Если я увижу хоть намёк на то, что ты отдаёшь своё время или свои мысли кому-то, кто не может быть рядом с тобой по праву рождения, я сделаю всё, чтобы это прекратилось немедленно. Ты наследник. И твой брак – дело государства.

Аня почувствовала, как сердце её провалилось куда-то глубоко. Она никогда не слышала голоса графа таким жестоким. Такое ощущение, что он говорил не о человеке, будущей жене или судьбе сына – он говорил о политическом символе, о должности, о товаре, который нельзя испортить.

Арден ответил тихо, но в его голосе звучало что-то, чего Аня никогда раньше не слышала: глухая, почти яростная внутренняя борьба.

– Я не ребенок, отец. Я понимаю свою роль.

– Тогда веди себя так, будто понимаешь, – резко бросил граф. – И держись подальше от тех, кто может разрушить твою судьбу.

Разговор закончился резким шагом графа – тяжёлым, уверенным, будто он был доволен тем, что сказал последнее слово.

Когда шаги удалились, Аня услышала движение – Арден опёрся рукой о стол, будто хотел убрать из себя последние слова отца, выкинуть их, стряхнуть с души. Но голос его, когда он наконец заговорил – тихий, едва слышный – пронзил её сильнее, чем гнев графа.

– Иногда я ненавижу этот дом.

Он сказал это так тихо, словно боялся признаться даже стенам.

Аня вдруг осознала, что стоит, прижавшись к стене, лишь рукой закрывая рот, чтобы звук её дыхания не выдал её присутствие. Она понимала, что ей нужно уйти, но ноги будто приросли к полу. Её сердце стучало слишком громко, и она боялась, что он услышит это сквозь стены.

Она осторожно, почти бесшумно отступила и покинула галерею, чувствуя, как внутри неё переплетаются страх, жалость и то тёплое, болезненное чувство, которое теперь невозможно было называть иначе, кроме как влюблённостью.

Но вместе с этим пришло ещё одно – новое, тяжёлое, пугающее ощущение: они не просто идут по тонкой грани.

Эта грань начала трескаться

ГЛАВА 15. Ночь, в которой слова становятся судьбой

Ночь опустилась на замок не быстро – скорее медленно, вязко, словно тёмное покрывало тянулось по коридорам, осторожно обволакивая стены, лестницы, двери, будто проверяя, кто ещё бодрствует, кто прячется от дневного света и от собственных мыслей, кто не позволяет себе заснуть из-за беспокойства, которое не уменьшается даже тишиной.

Аня, вернувшись в свою крошечную комнату под самой крышей, долго сидела на краю узкой деревянной кровати, сжав ладони между коленей. Комната была такой тесной, что шагов пяти хватило бы, чтобы пройти её насквозь, но сейчас она казалась огромной – слишком тихой, слишком пустой, слишком неподвижной, чтобы сердце могло успокоиться.

Слова графа Рейвуда не уходили из головы, повторяясь снова и снова – словно эхо, которое не рассеивается, а, наоборот, усиливается в каждой новой тишине.

…держись подальше от тех, кто может разрушить твою судьбу.

…я сделаю всё, чтобы это прекратилось.

…ты рассеян, Арден. Слишком рассеян.

Каждое слово било по ней, как удар, хотя адресованы они были не ей. Она боялась даже представить, что будет, если кто-то поймёт, насколько всё серьёзно. И ещё больше – что будет, если Арден сам не откажется от того, что чувствует.

Она закрыла лицо руками, пытаясь хоть на минуту отключиться от этих мыслей, но тишина только усиливала их. И когда она наконец услышала за дверью тихий, едва различимый звук, похожий на осторожный шаг, сердце её вздрогнуло так резко, будто кто-то с силой дернул за тонкую струну.

Она не сразу поднялась – слишком боялась поверить, что звук этот не показался. Но шаг повторился – мягкий, осторожный, несущая тень движения.

Она подошла к двери и замерла, не касаясь её, словно само присутствие за ней было ощутимым, реальным.

И когда она тихо приоткрыла дверь, увидела его.

Арден стоял в узком коридоре, где маленькое окно под потолком пропускало немного лунного света. Этого света хватало лишь для того, чтобы оттенить линии его лица – усталого, решительного, тревожного. На нём не было парадной одежды; только простая сорочка и тёмная жилетка, не застёгнутая до конца. Он выглядел как человек, который долго шёл внутрь себя, прежде чем решился сделать шаг наружу.

Несколько мгновений они просто смотрели друг на друга – Аня, ошеломлённая, и Арден, явно потерявший способность к формальностям.

Тишина была такой хрупкой, что любое слово могло разбить её, как стеклянный сосуд.

– Простите, что пришёл… – начал он, но голос его звучал иначе, чем когда-либо: тише, глубже, почти неровно. – Я не собирался тревожить вас в такой час. Но я должен был поговорить с вами. Должен… предупредить.

Аня отошла на полшага назад, открывая дверь чуть шире – не приглашая, но и не прогоняя. Он не вошёл, лишь приблизился настолько, чтобы их голоса не могли услышать случайные ночные служанки.

– О чём? – тихо спросила она, чувствуя, как в груди медленно поднимается волна тревоги и чего-то ещё – тёплого, нежелательного, но неизбежного.

Он провёл рукой по волосам, будто этот жест позволил ему на секунду удержать себя от резких слов.

– Я говорил с отцом, – произнёс он медленно, будто каждое слово было тяжёлым камнем. – Он… слишком многое заметил. Слишком многое понял. И он считает, что я отвлекаюсь. Что кто-то… в замке влияет на меня.

Аня почувствовала, как сердце болезненно сжалось, словно внутренний мир её потемнел на миг.

– Он говорил… обо мне? – голос её едва слышно дрогнул.

Арден покачал головой.

– Отец не знает вашего имени. Но я уверен: он будет искать. Он не любит неопределённости. Если он заметит что-то лишнее… если увидит, как я смотрю на вас… – Арден замолчал, сжав губы так, будто хотел удержать что-то внутри, что давно рвалось наружу. – Он не остановится. Он может… отправить вас прочь. Или хуже.

Она едва не выронила дыхание.

– Почему вы пришли? – спросила она, хотя вопрос этот был глупым; она знала ответ ещё до того, как он раскрыл рот.

Арден поднял на неё взгляд – тот самый, от которого стены переставали существовать, мир – успокаиваться, а сердце – слушаться разума.

– Потому что я не позволю, чтобы с вами что-то случилось из-за меня, – произнёс он с такой тихой силой, что её пальцы сами сжались в кулаки. – Я не позволю никому причинить вам вред. Никому.

Слова эти были не просто обещанием. Они были шагом за грань.

И он это понял.

И она – тоже.

Аня попыталась говорить рассудительно, но голос всё равно дрожал, словно каждая буква была прикосновением.

– Милорд… вы не должны так… вмешиваться. Это опасно. Для вас. Для меня. Для всех.

Он улыбнулся – очень слабо, очень печально, но так искренне, что эта улыбка стала острее любого шёпота страха.

– Всё, что происходит сейчас, – опасно, – произнёс он тихо. – Но есть вещи, которые я не могу игнорировать больше. Есть люди, которых я не хочу терять. И, Аня… – он сделал шаг ближе, медленный, будто боялся разрушить последнее расстояние между ними, – вы… одна из таких людей.

Она почувствовала, как пламя свечи в её груди почти вспыхнуло.

Он стоял так близко, что её дыхание смешивалось с его. Ближе – нельзя. Дальше м невозможно.

– Если отец решит копать… – продолжил он, – он увидит всё. Поэтому я должен… научиться сдерживаться. Должен держаться от вас подальше. Должен быть… таким, как будто меня не тянет к вам каждую секунду.

Он говорил это спокойно, но в каждой фразе чувствовалась боль человека, который ломает себя, чтобы защитить другого.

Аня опустила глаза.

– Это правильно, – прошептала она. – Так нужно.

Он медленно кивнул. Но глаза его говорили другое.

– Так нужно, – повторил он. – Но… это будет невозможным.

Тишина между ними стала такой плотной, что казалось – если протянуть руку, можно дотронуться до неё, как до ткани.

Аня подняла взгляд – робко, но честно – и увидела, что он смотрит на неё так, как нельзя смотреть на тех, кого должен забыть. В этом взгляде было всё: и страх за неё, и собственная боль, и желание, которое он пытался скрыть за каждым словом.

Он шагнул назад – лишь на полшага, но этого хватило, чтобы мир вернулся в свои границы.

– Я не должен был приходить, – произнёс он почти шёпотом, – но… не смог иначе.

Он развернулся, сделал шаг по направлению к лестнице – и остановился, будто что-то удержало его.

– Аня… – сказал он, не оборачиваясь, но его голос был тёплым, низким, как ночь сама, – если что-то случится… если кто-то вам что-то скажет… если вы почувствуете хоть малейшую опасность… приходите ко мне. Всегда.

И ушёл.

Она стояла у двери ещё долго, не в силах ни закрыть её, ни вздохнуть по-настоящему.

Потому что в эту ночь он впервые признался не в словах, а в том, каким был его голос:

Он не сможет отпустить её.

Как бы ни хотел.

ГЛАВА 16. Улыбка, в которой прячется холод

Утро после той ночи было слишком светлым, слишком шумным и слишком стремительным, чтобы сердце Ани успело прийти в себя. Казалось, что весь замок проснулся одновременно, и каждый человек в нём двигался быстрее, чем обычно, будто тени, копившиеся последние дни, вдруг сорвались с мест и теперь стремились скрыться от дневного света.

Но как бы ни стремительно текла утренняя суета, для Ани она была лишь фоном – ярким, но совершенно незначительным по сравнению с тем тихим, тревожным эхом, что оставило в ней ночное признание Ардена.

Он не произнёс слова любви. Не произнёс ни одного обещания. Но в том, как он стоял рядом, как смотрел, как говорил её имя – было больше откровенности, чем во многих клятвах. И теперь её сердце жило в странном, болезненном состоянии: наполовину согретое теплом, которое она не смела принимать, и наполовину сжатое страхом, что всё это рухнет раньше, чем успеет стать чем-то настоящим.

Но настоящая опасность пришла не от его слов.

Она пришла в виде женщины, чей шаг был мягким, как бархат, но за этим мягким шагом стояла сила, способная менять судьбы.

Аня несла корзину с бельём через галерею, когда услышала позади тихий, но уверенный голос – слишком ровный, чтобы быть случайным, слишком спокойный, чтобы быть безобидным.

– Девушка. Подожди.

Она обернулась – и увидела леди Эвелину.

Эвелина стояла так, будто только что сошла с портрета: идеальная осанка, лёгкое, едва заметное движение запястья, тонкая улыбка, не трогающая уголков глаз. В этой улыбке было нечто тревожное – не зло, не злорадство, а настороженная внимательность, с которой кошка изучает мышь, прежде чем решить, стоит ли ей играть или нет.

Аня сделала лёгкий поклон, стараясь держать голос ровным:

– Доброе утро, миледи.

Эвелина подошла ближе – не быстро, но так, словно шаги её заранее просчитаны, выверены и несут в себе небрежность человека, уверенного в своём превосходстве.

– Доброе, – ответила она мягко. – Я хотела поговорить с тобой… с глазу на глаз.

Аня почувствовала, как внутри неё всё напряглось, будто тонкая струна, натянутая до предела. Она понимала: такой разговор не может быть случайным. И ещё – что отказаться от него невозможно.

Эвелина посмотрела на неё внимательно, задержав взгляд чуть дольше, чем прилично, словно пытаясь прочесть строки, которые Аня отчаянно пыталась скрыть.

– Ты… Аня, верно? – спросила она всё тем же гладким тоном. – Тихая, аккуратная, старательная. Я слышала о тебе только хорошее.

Это был комплимент. Формально.

Но в интонации звучало так, будто каждое слово – камень, который леди аккуратно укладывает на весы, намереваясь что-то измерить.

Аня кивнула:

– Спасибо, миледи. Я лишь стараюсь выполнять свою работу.

– Верю, – мягко произнесла Эвелина. – Но иногда человек может – сам того не замечая – оказаться ближе к тем, к кому… не следует приближаться.

Аня почувствовала, как по спине пробежала холодная дрожь, хотя воздух в галерее был тёплый.

– Простите… я не понимаю, – сказала она тихо, хотя понимала слишком хорошо.

Эвелина сделала шаг ближе.

Лишь один.

Но именно этот шаг стал границей.

– Вчера… я заметила, что ты часто оказываешься рядом с моим женихом, – произнесла она так спокойно, будто говорила о выборе ткани. – Слишком часто, чтобы это можно было назвать случайностью.

Аня резко вдохнула – не от вины, а от того, что слова эти ударили слишком метко. Не потому, что они были правдой… а потому, что теперь их можно было назвать подозрением.

– Миледи… я никогда не забываю, кто он и кто я. Я не… – но голос её дрогнул, и это дрожание не укрылось от взгляда Эвелины.

Та слегка наклонила голову, будто прислушиваясь к внутреннему эху этих слов.

– Я вовсе не виню тебя, – сказала она тихо, – что ты боишься. Страх – естественен. Особенно перед теми, кто выше тебя в этом мире.

Аня стиснула пальцы на корзине, чтобы удержать себя от резкого вдоха.

– Но пойми… – продолжила Эвелина мягче, чем было нужно, – иногда страхи возникают не только у слабых, но и у сильных. И когда сильный человек чего-то боится, он может действовать… жёстче, чем намеревался.

Аня почувствовала холод, который не имел отношения к ветру.

Эвелина продолжила, уже глядя прямо ей в глаза:

– Я – женщина терпеливая. Я знаю цену долгу. Я не ревную без причины. Но если увижу, что кто-то пытается… нарушить то, что давно решено… я сделаю всё, чтобы защитить своё будущее.

Эти слова были сказаны почти ласково – но от них стекло в душе Ани потрескалось.

– Я не хочу причинить тебе вред, девочка, – добавила Эвелина, и в голосе её послышалась тень искренности; не доброты, но честности. – Поэтому предупреждаю заранее – не становись причиной чьей-то слабости. Особенно если эта слабость – человек, которому позволено слишком многое.

Она произнесла это так спокойно, будто подводила итог уроку этикета.

Потом она мягко улыбнулась – улыбкой женщины, не терпящей соперниц.

– Благодарю за беседу. Можешь идти.

Аня стояла ещё секунду – не в силах двинуться. Потом поклонилась, как положено, и пошла прочь, чувствуя, что ноги стали слишком лёгкими, будто она шла по краю обрыва и каждый шаг мог быть последним.

Только свернув в другую галерею, она позволила себе опереться о холодный камень стены.

Слова Эвелины всё ещё висели в воздухе.

Это был не приказ.

Не угроза.

Это было предупреждение.

И оно означало только одно:

Эвелина не просто заметила. Она начала действовать.

И теперь вся жизнь Ани зависела от одного – сможет ли Арден защитить не только её сердце, но и её судьбу.

ГЛАВА 17. Правда, которая рвётся наружу

Аня знала, что внешне всё выглядит так же, как и прежде: та же работа, та же подчинённая скромность, те же прохладные стены замка, из которых будто никогда не исчезали тени, отражающие чужие судьбы. Но внутри неё всё изменилось.

После разговора с леди Эвелиной она старалась двигаться тише, чем обычно, будто сама стала частью тех теней, которые должны оставаться незамеченными. Она избегала людных коридоров, старалась не проходить рядом с залами, где могли быть Арден или граф, и каждый раз, приближаясь к саду, будто слышала невидимый голос внутри себя, говорящий: не смей… не сейчас… это опасно.

Но, как это часто бывает, чем больше человек пытается исчезнуть, тем заметнее становится его отсутствующая тень.

Арден заметил её сразу.

Не потому, что она пыталась скрыться – а потому, что её отсутствие рядом вдруг стало невыносимо ярким, словно из музыки исчезла одна нота, настолько важная, что тишина начинала звенеть.

Он видел, как она не поднимает глаза. Как она обходит места, где он может появиться. Как её жесты стали неестественно аккуратными – жестами человека, которого держит не просто страх, а чужая воля, наложившая на неё невидимые рамки.

И когда он понял, что изменения не случайны, что за ними стоит кто-то другой – не судьба, не случайность, не она сама – его терпение, обычно крепкое, как камень, вдруг дало трещину.

Поздним вечером, когда Аня несла кувшин с водой из кухни в дальнюю комнату, её шаги остановились – перед ней стоял он.

Он стоял в узком коридоре, освещённом лишь тремя свечами, по одной с каждой стороны и одна ближе к потолку. Тени от этих свечей лежали неровно, словно пытались скрыть напряжение, что висело в воздухе. Но его невозможно было скрыть: оно чувствовалось в каждом движении, в каждом вдохе, в каждом взгляде Ардена, который стоял, скрестив руки на груди, и смотрел на неё так, как смотрит человек, не желающий больше выслушивать отговорки.

Он не произнёс ни слова.

Но Аня почувствовала всё.

Его взгляд остановил её сильнее, чем мог бы остановить приказ графа.

– Милорд… – начала она тихо, – я спешу, и если вы позволите…

– Нет, – перебил он спокойно, но так твёрдо, что Аня вздрогнула. – Ты никуда не пойдёшь, пока не скажешь мне правду.

Она опустила глаза, будто таким образом могла уйти от его взгляда. Но его голос был сильнее.

– Что сказала тебе Эвелина?

Имя прозвучало неожиданно – твёрдо, ясно, почти сдерживаемо. Но внутри этого тона скрывалась ярость. Не горячая, а ледяная, та, что приходит к людям, которые слишком долго подавляли собственные чувства и теперь не могут больше молчать.

– Ничего, – шепнула Аня, но голос её сорвался, выдавая ложь прежде, чем она успела выговорить слово до конца.

Арден шагнул к ней – ближе, чем позволяли любые приличия. И Аня почувствовала, как воздух между ними стал теплее, как тени вокруг застыли, будто боялись шевельнуться.

– Я прошу тебя только об одном, – сказал он тихо, и эта тихость была опаснее крика. – О правде. Ты думаешь, я не увижу, когда ты лжёшь? Ты думаешь, я не замечу, что ты боишься? Ты думаешь, что смогу оставить это без ответа?

Она закрыла глаза, пытаясь удержать дыхание ровным.

– Я… боюсь не вас, – прошептала она, и голос её был похож на трещину в тонком стекле. – Я боюсь за вас. За себя. За… всё это.

Она хотела остановиться, но слово это прозвучало слишком громко в её собственной голове, слишком определённо, слишком полно смысла – и она почувствовала, что краснеет, что теряет способность владеть собой.

Арден смотрел на неё пристально, как будто хотел понять, какие именно чувства скрываются за этим «всё».

– Она угрожала тебе? – спросил он вдруг, низким, почти хриплым голосом.

Аня резко подняла голову.

– Нет! Она… она просто… предупредила. Мягко. Очень мягко. Но… – она сглотнула, – но я поняла.

– Что именно? – голос его стал опасно ровным.

Аня сделала вдох – медленный, дрожащий. Ей хотелось уйти. Хотелось избежать этих слов. Хотелось, чтобы он не смотрел на неё так близко, так честно, так болезненно красиво.

Но уйти было невозможно.

– Что она… видит. И понимает. И что, если я… буду и дальше рядом… это станет проблемой. Для всех. Для вас. – Её голос стал тише. – И для меня.

Он шагнул ещё ближе – настолько, что их дыхание смешалось, и она почувствовала, как его рука едва заметно коснулась стены рядом с её плечом, словно он хотел удержать себя от того, чтобы коснуться её.

– Она угрожала тебе, – повторил он, но теперь в голосе слышался огонь, сдерживаемый с таким трудом, что Аня почувствовала, как сердце её отозвалось на этот огонь.

– Она предупреждала, – прошептала Аня. – Она… просила держаться подальше. И… я должна. Вы сами сказали…

– Я сказал много, – перебил он резко, – но не то, что ты сейчас пытаешься услышать.

Она открыла глаза – медленно, осторожно – и увидела, что он смотрит так, будто весь мир исчез, остались только они двое, и те слова, что ещё не сказаны, но уже живут между ними.

– Ты думаешь, я смогу жить так, будто ты – пустое место? – его голос стал низким, почти рычащим, но при этом удивительно мягким. – Думаешь, я смогу пройти мимо тебя, будто ты – воздух? Думаешь, я смогу слушать её угрозы и делать вид, что мне всё равно?

Он наклонился чуть ближе – совсем чуть, но Аня почувствовала, как внутри всё сжалось, будто мир стал теснее.

– Я должен был держаться подальше, – сказал он уже почти шёпотом, – но стоит мне увидеть тебя хотя бы на секунду… всё внутри меня рушится.

Это было признание. Непрямое – но большее, чем слова любви.

Аня почувствовала, как слёзы – тихие, бесшумные – подступают к горлу, но не выходят наружу.

– Но… это опасно, – прошептала она, – для вас. И для меня.

– Я знаю, – сказал он. – И всё равно…

Он не договорил. Возможно, потому что дальше начались бы слова, после которых назад нельзя было бы вернуться.

Пауза зависла – глубокая, тяжёлая, как мгновение перед грозой.

Потом он сделал шаг назад – медленно, словно отрывал себя силой.

– Я не позволю ей навредить тебе, – произнёс он ровно. – Ни ей, ни отцу. Никому.

А потом, уже почти отвернувшись, добавил:

– И если кто-то должен держаться подальше… то это буду я. Но не ты.

Он ушёл, оставив её одну, вместе с дрожью, которая пронзила каждую клеточку её тела.

Аня опустилась на край подоконника, чувствуя, как мир вокруг стал безмерно сложнее – и неизмеримо ярче.

Потому что он не хотел уйти.

Не хотел забыть.

Не хотел отступить.

А это означало одно: их сердца уже сделали шаг, который никто не сможет остановить.

ГЛАВА 18. Тень, которая идёт следом

После разговора с Арденом Аня ходила по замку будто в тумане, словно реальность вокруг потеряла чёткие границы, а воздух стал слишком плотным, чтобы его можно было вдохнуть без усилия. Всё, что происходило вокруг – голоса слуг, разговоры гостей, шуршание юбок, мягкий стук деревянных вёдер – казалось ей отдалённым, почти приглушённым, так, словно она стала наблюдателем собственной жизни, а не её участницей.

Однако это внешнее отстранение не мешало ей чувствовать внутреннюю тревогу – ту, которая растёт не скачкообразно, а медленно, неумолимо, словно холодная вода поднимается в глубокой пещере, достигая уровня, на котором уже нельзя притворяться, будто всё в порядке.

Она старалась не думать о словах Ардена. Но мысли сами возвращались, как птицы, которые всегда находят дорогу домой, даже если пытаются улететь. Его голос – тихий, низкий, чуть сорванный, когда он сказал всё внутри меня рушится – стоял в её ушах, как тихая музыка, которую невозможно выключить.

Но именно это теплое, тихое, слишком важное воспоминание и стало причиной того, что она не сразу заметила перемену в людях вокруг.

Только на третий день она поняла: за ней наблюдают.

Не открыто, не нагло – а именно так, как действует человек, пытающийся остаться незаметным, но не умеющий скрывать любопытство.

Это заметила не она первая, а Мейлис – старая кухарка, которая относилась к Ане почти по-матерински, хоть и не позволяла себе ни лишних ласковых слов, ни слишком близкого тона.

– Девочка, – тихо сказала она, когда Аня перекладывала чистые полотенца на полку, – а с чего это новая служаночка из покоев леди Эвелины так частенько проходит мимо кухни, будто ищет кого-то?