Предсказатель
Пролог
С высокого храмового холма старый жрец Гамилькар видел, как римляне тараном выбили ворота крепостной стены, как с пугающим грохотом рухнули две взорванные сторожевые башни рядом с ними…
Ещё не улеглась пыль, а в город первыми ворвались штурмовики-смертники, набранные из бывших иберийских рабов. За ними в проломленные ворота влетела легкая нумидийская конница. Даже здесь, наверху, он слышал стук копыт, воинственные крики победителей, стоны и плач побеждённых.
За конницей в город пришёл огонь. Первыми вспыхнули корабли, прижавшиеся к стенкам внутреннего рейда. От них огонь перекинулся на портовые склады торговой гавани, дома нижнего города, на дворцы богатых купцов и знатных полководцев.
Чёрный дым покрыл великий город и быстро поднимался вверх к храму Эшмуна. Сюда же в надежде на спасение бежали жители. Больше года они защищали свою землю, но сейчас всё было кончено.
– Что делать с пленными, Сципион? – спросил римского командующего легат Клавдий.
– Сколько их?
– Тысячи.
– Молодых и здоровых продайте в рабство. Риму всегда нужны деньги. Остальных на кресты, – распорядился он. – Кресты поставить вдоль берега. Пусть перед смертью попробуют увидеть за морем нашу непобедимую Римскую Империю, которой они хотели противостоять, – добавил Сципион и ядовито рассмеялся.
– Какой-то старик, местный жрец, просит выслушать его.
– Приведи.
Гамилькар не участвовал в сражении, но его белый длинный хитон был в крови раненых мирных жителей, укрывшихся в храме. В складках окровавленной одежды он спрятал узкий длинный нож и мог бы попытаться воткнуть его в горло римского консула, командующего армией. Но он верил в бога и верил в законы божьи. Бог и без его мелкой мести разберётся с теми, кто нарушил правила. Поэтому, когда Гамилькара привели к римлянину, он бросил кинжал к его ногам.
– Я не убью тебя сейчас, – сказал он, глядя в равнодушные глаза своего врага. – Это слишком лёгкая смерть. Всё возвращается. Боль нашего народа вернётся в Рим. Тогда ты узнаешь настоящую боль.
– На крест его! – коротко приказал Сципион. – И прибейте покрепче.
Никогда Гамилькар не видел море таким тихим. Не было даже мелкой ряби. В этом бескрайнем зеркале отражалось небо с редкими вытянутыми вдоль горизонта облаками, ярко раскрашенными заходящим солнцем. Где-то далеко море сливалось с небом и нельзя было понять, где граница между ними. Почему он никогда раньше не обращал внимания на эту красоту? Ведь он всю жизнь прожил здесь, в этом городе. Здесь была его Родина.
Боль прошла. Даже жажда перестала мучить. Некоторые люди, прибитые к кресту, умирают несколько дней, но он был стар и, скорее всего, для него пытка не будет долгой.
Гамилькар вспомнил, как мать приводила его на этот берег, когда он только начал делать первые шаги. Помнил береговую гальку, которая шуршала, когда на неё накатывалась мягкая бирюзовая волна… С тех пор прошла большая жизнь. Он верил, что всё делал правильно. Поэтому не боялся смерти.
Об одном жалел старый храмовый жрец. Хоть он и не сомневался, что возмездие вернётся к нарушившим законы, ему очень хотелось посмотреть на крах Рима своими глазами…
Бог услышал его и, когда он уже потерял счёт часам, в голове у него появились видения. Он увидел то, что произошло в Европе через несколько столетий…
***
Всего через год после Третьей всё-таки вспыхнувшей, но быстро остановленной, большой европейской войны, люди начали забывать, что планета была в шаге от гибели.
Однодневная Третья мировая произошла после грандиозной провокации на атомной электростанции, которая чудом не привела к гибели сотен тысяч людей.
Никто не сомневался, что после того, как Россия победила в честной «драке на кулачках» на ограниченной негласными договоренностями территории «за старыми гаражами», проигравшие европейские элиты организуют что-нибудь подленькое. За сотни лет они это проделывали часто и раньше у них получалось.
Нервы у русских, действительно, не выдержали, но желаемого результата провокация не принесла. Все закончилось очень быстро.
Места нанесения предупреждающих демонстрационных ударов были выбраны Россией с хирургической точностью. Жертв почти не было, но отлично снятые и выложенные в сеть кадры приближающегося апокалипсиса быстро охладили воинственный пыл европейских политиков. Хотя, скорее всего, не было никакой воинственности, была кем-то поставлена задача ‒ проверить «пределы допустимого», сделав заложниками этого эксперимента миллионы граждан. Граждане, почувствовавшие пронесшийся очень близко ветер смерти, благодарили бога за спасение и толпами шли в пустующие храмы.
Сразу будто по чьей-то команде о войне перестали писать в прессе и в соцсетях. Оказалось, что если о чём-то не говорят каждую минуту в новостных выпусках, то этого будто бы и не существует. Никто даже не заметил начавшегося суда над выловленными где-то в подвалах и доставленными в Москву членами бывшего украинского правительства.
Жизнь не даёт возможности оглядываться. Каждый день новые важные заботы. Некогда. Всегда некогда. «Пусть мёртвые хоронят своих мертвецов».
Человек ‒ существо легко приспосабливающиеся и легко забывающее. Таким создан. А иначе бы не выжил.
Но даже спившемуся клошару, живущему в палатке под каменным мостом через Сену, было ясно, что последний звоночек для Европы прозвенел: экономика уничтожена и скоро неизбежно случится новая беда. Она пришла… Правда, совсем с другой стороны.
Глава 1
Со сбывшимися мечтами всегда так: вроде всё произошло как ты хотел, а большой радости почему-то нет. Что-то не то. И совсем не так, как ты представлял. Если быстро не найти новую цель, то сбывшаяся мечта начинает превращаться в болезненное чесоточное напоминание о счастливом периоде, когда в твоей жизни была надежда, которая почему-то превратилась в подгнившую тыкву
В самолете Матвей сидел в кресле у прохода, и когда перед ним никто не маячил, ожидая очереди в туалет, он мог ненадолго вытянуть ноги и облегченно потянуться. Перелёт давался тяжело. Не потому что Матвей был выше среднего роста и места в экономклассе были для него тесноваты ‒ он просто отвык от людей. Ему казалось, что чувствует все их эмоции, все волнения, все переживания. От этого было не по себе, словно смотришь в щель в заборе на что-то запретное и порочное.
Не сходившая с губ улыбка и ироничный взгляд карих глазах придавали его ещё юношескому лицу какую-то беспечность. Из-за этого тем, кто видел Матвея впервые, казалось, что это высокий светловолосый худощавый парень ‒ юноша ветреный и безответственный. Но если присмотреться, то можно было заметить, что это не беспечность легкомысленного разгильдяя, а беспечность человека, который понял, что спорить с судьбой бесполезно, большинство предстоящих событий предотвратить невозможно. Поэтому с проблемами надо начинать бороться по мере их поступления. Нет смысла переживать заранее о том, что ещё не произошло.
Рядом с ним расположился пухленький мужчина с круглой плешью на макушке и с давно не стриженными чёрными с проседью кудряшками вокруг неё. Он был чем-то озабочен, непрерывно ёрзал, доставал из сумки какие-то свёртки, убирал их в карман сиденья перед собой, листал дорожные журналы и каждую минуту смотрел на большой экран своего смартфона.
За ним у окна сидел угрюмый мужчина ‒ болезненно худой, с длинными седыми волосами, зачесанными назад и прихваченными разноцветной резинкой в маленький хвостик. Он не отрываясь смотрел в иллюминатор, за которым было видно лишь крыло самолета и бесконечные ватно-белые облака.
В какой-то момент беспокойный пассажир, решив, что время пришло, достал бумажный пакет с торчащим из него стеклянным горлышком с тёмно- красной винтовой пробкой. Составить ему компанию он предложил только Матвею, демонстративно не замечая своего соседа у окна. Может, Матвей бы и не отказался, но, во-первых, предложение было сделано так, что предполагало лишь вежливый отказ, а во-вторых, Матвей из-за своей работы ещё не мог привыкнуть к незнакомым людям и всего стеснялся.
Работал Матвей предсказателем. Не тем, которые гадают на кофейной гуще или делают расклады на засаленных картах таро. Он был учёным. Предсказателем землетрясений.
После успешной защиты в Питере докторской диссертации неожиданно для всех уехал чуть ли не на край света: в самый сейсмоактивный район мира ‒ на Камчатку. Там получил исследовательскую лабораторию.
Казалось, что ещё надо молодому ученому? Всё, что нужно для работы, у него было. Но лаборатория оказалась стареньким домиком в 30 километрах от ближайшего жилья. Оборудование было древним, а с людьми можно было общаться только через плохо работающий спутниковый интернет.
Из плюсов было только расположение.
Давным-давно этот домик в живописной бухте Тихого океана построили местные рыбаки. Домик выкупила Академия наук, и после небольшого ремонта сделала из него пункт наблюдения за многочисленными вулканами.
И хотя с крыльца по утрам можно было смотреть на играющих в бухте касаток, а прямо за окнами начинался горный хребет, окружающий сверкающую на солнце заснеженную вершину Ключевской сопки, желающих поработать здесь было мало. Да и те, кто соглашался, выдерживали недолго.
Каждый день проснувшись Матвей задавал себе вопрос: «Разве не этого ты хотел? Разве не об этом ты мечтал?»
Но исследовать ничего не хотелось.
На какое-то время он увлёкся йогой и восточными религиями. Часами сидел в позе лотоса на продуваемом песчаном берегу около скатившихся со скал огромных черных глыб и пытался медитировать. Но в голове, вместо обещанной нирваны и спокойствия, раз за разом появлялись мысли и воспоминания, от которых он хотел избавится. Матвей решил, что так можно сойти с ума, и от йоги перешёл к российским духовным практикам ‒ к охоте и рыбалке. Вот только бесцельно убивать птиц и зверушек он не мог, поэтому с охотой тоже пришлось завязать.
Зато у него появился знакомый медведь, который постоянно крутился рядом с его домиком. Отношения у них были сложные. Поначалу медведь хотел просто сожрать Матвея, но потом почему-то передумал. Может быть, потому что Матвей вместо того, чтобы пристрелить его из старого штатного карабина, стал подкармливать зверя, нарушая все правила взаимоотношений людей и зверей.
На станции был старый катушечный магнитофон с сотней бобин, на которых была записана вся лучшая мировая музыка от Beatles и Pink Floyd до Чайковского и Вагнера. От хорошей музыки становилось грустно. Хорошим надо делиться. А если делиться не с кем, то зачем оно вообще… это хорошее?..
К исследованиям он окончательно остыл. Ему казалось, что его работа никого не интересует, а начальство держит его только для того, чтобы получить побольше денег из бюджета.
Отвлечься от ненужных мыслей помогал старый грузовичок. Если погода позволяла, Матвей целыми днями ковырялся с ним под хлипким навесом. От грузовичка зависела его связь с людьми, а значит жизнь. Ему нравилось, что в общении с машиной всё было просто и понятно. Потратил на неё время и силы ‒ она ответила тебе ровной работой двигателя.
«Вот бы так было с людьми, – думал Матвей. – Но, к сожалению, у людей ответная реакция совершенно непредсказуема».
Лето Матвей продержался. Парился в бане, выскакивая из парилки прямо в пенные океанские волны. Но к осени накатила тоска.
Как бы он не хотел себя обмануть, но ему пришлось признать, что причиной его отъезда из Питера была не тяга к науке, а сбежавшая девушка. Девушка, для которой он хотел свернуть горы, пошла к своему счастью более короткой дорогой: вышла замуж за богатого человека и уехала совсем в другую сторону. В другой мир. А попытка Матвея спрятаться от горьких воспоминаний в личной ракушке на краю света провалилась.
Его воспитывала бабушка. Мама, которая даже не знала, кто отец её ребенка, после рождения сына попыталась начать новую жизнь. Увлеклась религией, часто ходила в церковь и даже нашла себе духовника. Поэтому назвала сына в честь известного апостола. Но скоро её порыв иссяк. Она отвезла ребенка к бабушке, а сама опять пустилась во все тяжкие…
Мария, девушка, которую любил Матвей, наоборот, была папина дочка. Уже в 10 лет она умела насаживать червяка на крючок, могла отличить рожковый ключ от накидного, и знала, как незаметно спрятать от мамы случайно разбитую чашку. Чуть с опозданием, но в их семье всё-таки родился мальчик. С появлением братика все заботы родителей переключились на него.
Они познакомились в школе. Хотя Мария утверждала, что они с Матвеем сидели рядом на горшках ещё в детском саду. Маша уже тогда была красавицей, о дружбе с которой можно было только мечтать. Подруг, естественно, у неё не было, и эти два, по разным причинам одиноких ребенка, стали лучшими друзьями. «Маня с Мотей» называли их завистники, от которых Мария постоянно защищала Матвея, используя всё, что подворачивалось ей под руку. Один раз она так разошлась, что отправила местного дворового хулигана на больничную койку, устроив ему сотрясение маленького мозга крепкой толстой палкой.
Но год назад всё изменилось: Мария поменяла своё имя на Марлен, создала каналы в социальных сетях, а потом, ничего никому не сказав, вышла замуж и уехала с богатым мужем в Германию.
Первое время Матвей считал это предательством. Ему казалось, что их отношения были ясны, понятны и оставалось лишь согласовать дату свадьбы. Потом он научился находить причины, которые могли оправдать её поступок. А ещё через пару месяцев внушил себе, что главной причиной её бегства был он сам.
На Камчатке, в следствии беспрерывного самокопания, у него появилась мысль, что он неудачник. И надежда на то, что если получится вернуть Марию, то вернётся и всё остальное. Как чеховские три сестры верили, что стоит им вернуться в Москву, то сразу решатся все их личные проблемы, так и Матвей убедил себя в том, что если они с Машей будут вместе, то его жизнь опять наполнится смыслом.
В последний день лета Мария написала ему, что ушла от мужа. «Это судьба», – решил Матвей.
Правдами и неправдами, выбив маленький отпуск, визу и билеты в Германию, он летел на встречу с любимой.
Его воспоминания прервала драка. Это в голливудских фильмах можно долго и пошло шутить о родителях оппонента. В русскоязычной среде после негативного упоминания матери одного из участников конфликта по традиции сразу начинается мордобой.
Таким был закономерный финал разборок пассажиров, которые сидели рядом с Матвеем. Их спор начался из-за разного подхода к последним мировым событиям. Поводом была, конечно, недавняя война.
Постоянно менявшиеся европейские лидеры хоть и признавали, что мир был на краю пропасти и что только чудо остановило цивилизацию от самоуничтожения, все свои выступления продолжали заканчивать словами о том, что угроза сохраняется. И это угроза находится на Востоке. Со всех трибун они заявляли: «Для Европы вопрос ликвидации этой угрозы ‒ вопрос жизни и смерти. Россия должна быть разрушена». Народ верил… Народу нравятся сказки.
Сотни лет европейцы жили, сытно и вкусно кушали за счёт колоний. Сначала это был банальный грабёж диких племен. Потом деньги, украденные у колоний и вложенные в европейскую науку и образование, сделали Европу мировым центром просвещения и культуры. Европа начала продавать знания тем же колониям… Когда колониям что-то не нравилось в этой схеме, к ним шли босые проповедники-идеологи с правильными теориями и отправлялись корабли с солдатами и с мешочками пряников. Вместе они убирали возомнившую о себе старую власть и ставили на трон тех, кого такое положение вещей полностью устраивало.
Постепенно центр мира переехал на другой берег Атлантики, за океан. Туда же уехали талантливые, работящие, хорошо обученные люди. Там они разогнали коренных жителей и построили сильное и богатое государство. Европа стала ненужной. Ещё какое-то время она жила за счёт инерции и возможности печатать свою валюту… но мир быстро менялся.
Естественный цикл жизни этого региона подошёл к концу. Две проигранные большие войны двадцатого века превратили Европу в жалкую иждивенку на шее у богатого заокеанского родственника.
Стало очевидным, что эту приживалку ждёт судьба древних империй, от которых остались лишь занесённые песком пирамиды. И совсем скоро европейские культурные святыни за пару монет будут показывать туристам пришедшие из других стран народы с совершенно другими традиционными ценностями.
Последней надеждой Европы казалась Россия. Точнее, её ресурсы. Немецкие политики опять заговорили о несправедливом распределении природных богатств, намекая на то, что надо делиться. Добровольно россияне делиться не хотели. Очередная военная попытка развалить российскую государственность и ограбить её народ тоже провалилась. Европейские элиты не знали, что делать дальше, и лишь осторожно грозились кулачками и бессмысленно шипели, как состарившиеся и потерявшие свой яд змеи.
Собственно, конфликт в самолёте и произошёл из-за разницы в подходах ‒ кто кому что должен. Оказалось, что оба соседа Матвея понимают русский язык. Инициатором конфликта был пассажир с хвостиком, сидящий у окна. Сначала он горячо доказывал пухленькому, порозовевшему от выпитого мужчине, что роль России в мире крайне негативная. Потом заговорил о скверных чертах характера её жителей. Потом перешёл к конкретным упрёкам, считая, что именно россияне виновны во всех мировых проблемах. Ну и, естественно, скатился до прямого обвинения в произошедшем выпившего толстячка, зачисленного им в ярые русофилы.
– Всех русских надо изолировать в резервациях, а ресурсы передать в пользование народам, которые много веков страдали от действий России. Например, нам, полякам…
– Ты бы просто попросил ‒ я бы тебе налил, – язвительно ответил толстяк. – При чём здесь угнетенные народы и резервации?
– Да вы за свою водку мать родную продадите.
С этого момента конфликт перешёл в острую стадию и закончился обменом ударами, которые не могли причинить соперникам большого ущерба по причине их возраста и отсутствием места для хорошей драки. Всё же допинг из алкоголя помог толстяку. Если бы не вмешавшаяся стюардесса, то поляку стало бы очень невесело. Он успел пропустить один прямой в нос и пару хороших боковых затрещин. Стюардесса вовремя увела его на другое место, а разгоряченный дракой и алкоголем толстяк кричал вслед:
– Вы еще за Освенцим не ответили, нацисты поганые!
Задыхающийся, но довольный, он плюхнулся в кресло и обратился к Матвею:
– Ведь всё они знают, всё понимают. Понимают, что давно превратились в ленивых, завистливых, трусливых тварей, которые только и могут сапоги хозяину вылизывать. Англичанам вылизывали. Наполеону. Гитлеру. Сталину… Теперь не знают, ещё кому вылизать ‒ вот и бесятся от бессилия. Ненавидят себя за это и ненавидят всех остальных. Ищут виноватых… нас, евреев; вас, русских… Эта тварь выросла в сытой Европе с геранью на окнах, а я в свердловской подворотне. Там тоже приходилось каждый день доказывать, что еврей ‒ это не всегда очкастый ботаник…
Он посмотрел вокруг и налил водки в пластиковый стаканчик.
– Будешь? – и не дожидаясь ответа выпил сам. – А ведь хороша. Я про стюардессу. Какие ноги, какая грудь, какая грация. Сразу видно ‒ женщина с большой буквы.
Наверное, эта доза была лишней. Он быстро забыл про конфликт, закрыл глаза и сладко улыбнулся, что-то вспоминая.
– Женщины ‒ это единственное, ради чего стоит жить и работать… Без них бы мужики до сих пор в пещерах сидели. А так ‒ конкуренция за красивую бабу заставила нас оторвать жопу от костра.
Он глубоко втянул воздух, медленно выдохнул и, не открывая глаз, погладил себя по животу.
– Женщины не такие, как мы, они живут по другим принципам. Их так жизнь научила. Мужчина думает, как найти кусок мяса. А женщина думает, как найти мужика с куском мяса. Это для того, чтобы могли выжить её дети, – встрепенувшись и похлопав Матвея по колену, уточнил он. – Любовь, расчетливость и корысть здесь ни при чём. Если мужчина не приносит мясо, то зачем он вообще нужен? Глупо её в этом обвинять. Она живёт ради потомства. У неё своя правда ‒ у тебя своя. Правда у всех своя… – он открыл глаза и посмотрел на Матвея абсолютно трезвыми глазами, – даже у этого сытого пидора. Разные мы с ним книжки читали, с разными людьми дружили и наши правды разные.
Все эти слова совпали с тем, о чём последнее время думал Матвей, и он решил, что сделал все правильно, рванув в Германию.
– А вы, русские, и, правда, идиоты, – продолжил толстяк. – Вам такая прекрасная страна досталась. А вы её просираете. И знаешь, почему? Потому что, если всегда подставлять «вторую щеку», то скоро придётся подставлять жопу. И свою, и своей жены… Только око за око. Только зуб за зуб. И лучше не ждать, когда зубов у тебя уже не останется…
Глава 2
О встрече у мюнхенской Пинакотеки они договорились в телефонном разговоре в тот последний летний день, когда Матвей был ещё на Камчатке, и условились больше не созваниваться. Телефон, который всегда под рукой, хотя и сокращает расстояния, создаёт лишь иллюзию близости. Как конфета, съеденная перед обедом ‒ сытости не добавит, но аппетит может испортить.
Ровно в семь вечера он стоял на ступеньках под моросящим дождём. Матвей так разволновался, что заболела голова.
Мимо него, прячась от дождя под зонтами, проходили люди и почему-то вежливо ему улыбались. Это было непривычно, непонятно, но приятно.
Он так часто рисовал в своём воображении эту встречу, что сейчас испугался. На мгновенье малодушно подумал, что совершил глупость, прилетев в Мюнхен. У него даже появилась мысль ‒ не сбежать ли…
Но такой возможности Мария ему не дала. Она давно была внутри здания и вышла на улицу ровно в условленное время. Ничего не говоря взяла в ладони его мокрое лицо и поцеловала в губы. Потом сделала шаг назад и осмотрела его внимательно, выискивая изменения.
– Я думала, ты теперь с бородой и обветренным лицом бывалого путешественника, а ты даже не повзрослел, – наконец подытожила она и радостно рассмеялась. – Всё тот же мальчишка!.. Любимый мой мальчишка!
Матвей не мог сказать такого о Марии: она изменилась сильно. Из просто красивой девушки она превратилась в звезду с обложки глянцевого журнала ‒ недоступную и искусственную.
Особенно это было заметно по глазам: во взгляде больше не было нескрываемого беспрерывного восхищения окружающим миром. Зато появилась твердость, уверенность и что-то, чему Матвей не смог дать определение.
Ему показалось, что прохожие смотрят на них в недоумении, а мужчины даже с завистью, не понимая, как такая роскошная девушка может целовать совершенно обычного парня в мокрой и потёртой джинсовой куртке.
От растерянности он забыл все слова, которые готовил несколько дней, лишь моргал и с умилением смотрел на свою любимую. Был бы у него хвост ‒ махал бы им от счастья как вентилятором.
В это время из переулка за зелёную лужайку перед Пинакотекой стала выкатываться возбужденная шумная толпа. Через пару минут всё пространство между зданиями было забито людьми, выкрикивающими какие-то лозунги и призывы.
Сначала это было похоже на демонстрацию. Но когда толпа приблизилась, Матвей увидел в руках людей бейсбольные биты, палки, куски металлических труб и даже большие ножи, похожие на мачете. Пришедшие били стекла автомобилей, витрины магазинов.
– Кто это? – опешил Матвей
– Лучше бежим отсюда, – увидев, как толпа окружила несколько случайных прохожих и буквально прошла по ним, оставив их растерзанные тела лежать на асфальте, быстро среагировала Мария. – У меня машина недалеко.
Утром, когда Матвей проходил пограничный контроль, а Мария готовилась к встрече с ним, в аэропорту Мюнхена произошло, казалось бы, незначительное событие: прилетевший в Германию мужчина шлёпнул по попе в баре аэропорта рыжеволосую официантку.
И уже к вечеру вся Европа взорвалась, как раздувшийся от гнили и ядовитых газов труп, раскидав по сторонам стухшие внутренности. Повсюду начались столкновения, которые даже толерантная европейская пресса не смогла назвать «незначительными конфликтами на бытовой почве».
Матвей и Мария были так заняты предстоящей встречей, что ничего об этом не знали.
Как маленький камушек, скатившийся с горы, вызывает смертоносную лавину, так произошедшее в аэропорту стало причиной того, что всего за пару дней все существующие европейские порядки, которые складывались несколько столетий, были сметены и уничтожены.
От Стокгольма до Валенсии, от Ливерпуля до Афин миллионы людей будто бы с облегчением сбросили с себя бремя культурной эволюции и, не прячась и не комплексуя, громили, грабили жгли магазины и дома, убивали и насиловали соседей. А если о чём-то и задумывались, то только о том, почему всё это они не делали раньше.
Мог ли тот нищий сирийский беженец, прилетев из Дамаска, подумать, что его глупая шалость приведёт к таким последствиям. Ведь на родине ему говорили, что в Европе все женщины падки на арабских мужчин, а все европейские мужчины безропотные куколды. Говорили, что Европа ‒ это рай для мигрантов.
Может быть, ничего бы и не случилось, но в баре свою подругу официантку ждал влюбленный жених. Он одним ударом уложил разомлевшего приезжего на чёрно-белый мраморный пол аэропорта и за несколько секунд сделал из его лица кровавую отбивную котлету. После этого немец остыл и попытался незаметно ускользнуть, но у дверей аэропорта столкнулся с тремя братьями незадачливого сирийца, которые через стеклянные стены видели всё, что произошло. Ревнивый парень получил несколько ножевых ранений несовместимых с жизнью.
Всего через несколько минут эти события, снятые многочисленными камерами наблюдения, транслировали почти все европейские телевизионные каналы. После этого начали происходить странные вещи. Начальница полиции аэропорта, ‒ недавно назначенная пожилая женщина, до этого работавшая учительницей географии, ‒ зачем-то выпустила задержанных братьев, которые сразу же растворились в большом городе.
После этого в новостных выпусках и в блогах социальных сетей начались бесконечные споры о виновниках произошедшего. Перебивая друг друга, оскорбляя и унижая известные и не очень известные люди пытались убедить народ в истинности только своей точки зрения. Кто-то продолжал мямлить про необходимость дополнительных мер по ассимиляции мигрантов, о том, что без них немецкая экономика не конкурентоспособна, кто-то твердил о необходимости ограничения приёма беженцев. Часть допущенных к формированию общественного мнения обозревателей увидели «руку Кремля», более разумные говорили о полном провале многолетней миграционной политики.
Но самым странным в этом шумном балагане было то, что к этим спорам допустили радикальных политиков с обеих сторон. Парни с бритыми висками в чёрных кожаных куртках; бородачи в халатах, только что приехавшие из зон этнических конфликтов. Из всех щелей на свет выползли крикливые фрики, городские и деревенские сумасшедшие, откровенные нацисты.
После их призывов в шесть часов вечера непонятно кем сформированные колонны, ‒ одна, состоящая из коренных немцев, другая ‒ из мигрантов, ‒ столкнулись в парке около мюнхенского олимпийского стадиона.
Многовековая взаимная ненависть, сконцентрированная за последние годы до невозможности взаимного сосуществования, вылилась в кровавое побоище. При этом куда-то исчезла вся полиция, да и вообще вся городская и федеральная власть.
В произошедшем побоище погибшие и пострадавшие были с обеих сторон. Но в итоге победа осталась за мигрантами. «Нас убивали несколько столетий, теперь пришло наше время», – кричали победившие. Это их толпу увидели Мария с Матвеем на большом стриженном газоне перед Пинакотекой.
Но ни Мария, ни Матвей не знали всего этого. Они так соскучились друг по другу, что, добежав до машины, чуть было не занялись сексом прямо в ней.
– Поехали ко мне, – смогла остановиться Маша, заметив, как смотрят в окна автомобиля прохожие – Дом недалеко.
Они уже не увидели, как заполыхала подожжённая прорвавшимися внутрь протестантами Старая Пинакотека…
Минут через десять, проехав какой-то сквер, они оказались на тихой улочке, где за низкими белыми заборами, за туями и каштанами прятались светло-серые и бежевые виллы. Скромные, но очень дорогие. Возле одной из них они остановились и вышли из машины.
– Ты здесь живешь? – удивился Матвей.
Маша, понимая, что неприятного разговора не избежать, молча кивнула и, взяв его за руку, повела в дом.
– Это дом моего бывшего мужа, – объяснила она, когда они оказались внутри.
– Ты же сказала, что вы разошлись… – пробормотал Матвей и сник.
Пока они ехали Матвей считал себя самым счастливым человеком. Но за одну секунду все изменилось.
Глава 3
– Ты же мне написала, что ушла от мужа, – тихо повторил Матвей.
Когда они подъехали, он ещё надеялся, что этот трёхэтажный серенький очень большой, но скромный с виду дом, разделён внутри на несколько семей ‒ таких было много в его городе. Но оказавшись внутри, невозможно было не оценить неподдельную роскошь идеально обустроенного интерьера.
– Ушла, конечно, но пока живу в его доме…
– Не выдумывай. Ушла ‒ это ушла, – прервал её не очень-то активные оправдания Матвей.
Для него всё это было как холодный душ. Когда он представлял её новую жизнь, его воображение рисовало совсем другую картину: заставленная коробками маленькая комната с узким диваном, очередь за пособием, пустой холодильник с недопитой бутылкой водки… Себя он представлял чуть ли не её спасителем.
– Ты как был максималистом, так и остался, – рассмеялась Мария.
– При чём здесь это?
В голове у Матвея с грохотом рассыпались все его прекрасные планы и мечты. Ему захотелось что-нибудь разбить и, театрально схватившись за голову, выбежать на улицу. Может быть, даже заплакать. Стало ужасно стыдно перед самим собой за свои глупые надежды.
– Притом, что максимализм на тарелку не положишь и на себя не наденешь. Куда я пойду? Здесь в Мюнхене даже квартиру не снимешь… Нужно кучу справок и гарантийных писем. Это же Европа. Здесь всё регламентировано. Тем более без денег…
– Зачем же ты тогда меня позвала? – раздраженно воскликнул Матвей, и сразу же попытался взять себя в руки: – У тебя выпить есть что-нибудь?
– Чтобы начать здесь новую жизнь, – не очень уверенно ответила Мария, понимая, что виновата, не рассказав ему сразу всё до конца. Она подошла к высокому шкафу из тёмного дерева, открыла резную дверку, достала бутылку, два больших бокала и поставила на стол.
– Новую жизнь? – Матвей печально улыбнулся и сел. – На деньги твоего мужа, в его доме? С его вином?
– А почему бы и нет?
– Ты это серьёзно говоришь? Какая-то чушь. В тебе будто бы живут два человека. Две девушки. Одна ‒ набитая соломой дура, мечтающая о хрустальной туфельке, другая…
– Лучше молчи, – перебила Мария и фальшиво рассмеялась. – Я знаю всё, что ты скажешь. Не продолжай. Ты хороший, добрый, но как муж… – она замялась, – как муж, который обеспечивает, защищает, который понимает свои задачи, – Маша подошла к нему и, чтобы сгладить горечь своих слов, положила руки ему на плечи, – ты пока не созрел.
Потом отошла к окну и, повернувшись в Матвею спиной, стала говорить тоном усталой учительницы, объясняющей нерадивым ученикам очень простую тему:
– Мне надо встать на ноги. Научиться зарабатывать. Только вечные мечтатели надеются на какое-то чудо, а чудес не бывает. Здесь, в Германии, это быстро понимаешь.
– Так нет ничего проще. Поехали домой. Я и приехал за тобой. Чтобы тебя забрать.
– Ты как был романтиком, так и остался. Дом там, где тепло и сытно. Дом там, где нормальные соседи, нормальные коллеги на работе, где есть перспективы. Ну и деньги… Без денег счастья не бывает.
– А как же любовь?
– Любовь ‒ это тоже работа. Выполнение каждым своих обязанностей. Ничего сложного, но и ничего романтичного. Как умение держать нож и вилку за столом. Если умеешь, то все довольны и счастливы.
– Какую хрень ты говоришь… Любовь ‒ работа… Тогда получается, что самые любящие ‒ это проститутки. Только профессиональные разряды разные. У тех, кто работает на трассе, самый низкий, а у тех, кто олигархов обслуживает, высший. Только вот те, кто на трассе, гораздо порядочнее, чем те, которым удалось найти жулика-олигарха. Можно даже сексом с ним не заниматься, но жить в его доме и на его деньги. При этом всё это можно делать с претензией на порядочность и интеллигентность…