Горькая нота

Глава 1

Ариэль засунула руки в рукава пальто и постаралась не думать о том, как мерзнут пальцы. На улице было настолько серо и тихо, что даже дыхание казалось чуждым звуком, как будто мир вокруг откладывал каждую мелочь на завтра. Носки её ботинок скользнули по ступеньке – слякоть, мелкий снег, на котором оставались только отпечатки спешащих. В аудитории было теплее; лампы жужжали, кто-то смеялся в дальнем ряду, и на столах светились экраны ноутбуков, отражая лица студентов. Всё как всегда и одновременно уже не так.

«Тёрнер, садись», – помахала Лена из заднего ряда, вытянув ладонь в приветственном жесте. У Ариэль уже было готово саркастическое замечание о «последнем шансе на нормальную карьеру», но она прикусила язык. С тех пор как написала тот репортаж про дом ветерана, на неё стали косо смотреть и похваливать в одинаковых дозах. Её привлекало другое: не хайп, не лайки, а люди. Их истории, трещины, которые так легко замазывают красивыми заголовками.

Преподаватель вошла в класс с привычной степенью важности – очки на цепочке, рука с стопкой распечаток. Комната затихла, как театральная сцена перед началом акта. Она положила листы перед собой и, не поднимая глаз, произнесла: «Сегодня важное объявление. У нас партнерская практика с «Городской Волной». Это шанс прокачать портфолио и… получить работу после вуза».

Часть студентов вздохнула с облегчением, кто-то хлопнул в ладоши. Лена заулыбалась во весь рот и уже начали щебетать про «контакты», «репортажи», «возможности». Ариэль слушала и представляла, как выглядит «Городская Волна»: редакция, где кофе пахнет дешевле, чем слова, где тебе будут давать темы «знаменитость сломала каблук» и «скандал недели», а настоящая журналистика окажется в колонке «лёгкие новости».

– Ты серьёзно? – прошептала Лена. – Это ж входной билет.

Ариэль хмыкнула. «Входной билет» звучало как приговор: «вход в индустрию». Она не была готова торговать содержанием ради имени. Но преподаватель улыбнулась, и голос её стал мягче.

– Ариэль, вы писали тот текст о доме на окраине. Там была правда. Пишите и дальше. Но знайте: чтобы вас заметили, нужно показывать широкой аудитории. «Городская Волна» даёт платформу. Это не предательство принципов – это инструмент.

Инструмент. Слово упало и застряло в груди, как заноза. Ариэль представила себя в редакции, где ей придётся выжимать из людей истории, чтобы они подходили под формат: «кратко, ярко, эффективно». Она не была уверена, что готова это делать. И всё же шанс. Параллельно с отвращением к поверхностности в ней жила шершаво-голодная мысль: а вдруг именно там, в самой гуще, можно найти людей, о которых никто не пишет?

После пары преподаватель подошла к столу Ариэль. Положила перед ней листок с контактами редакции. «Попробуйте, – сказала она тихо. – У вас есть голос. Пусть его услышат».

Листок был тонкий, но слова на нём жирные: «Городская Волна. Практика. Контакт – Марк Никсон». Ариэль провела пальцем по напечатанным цифрам, и всё в её голове как будто снизилось в темпе: дыхание, мысли, мерцание ламп. На миг она вспомнила, как в школе её сбили с толку чувства к парню-музыканту, который на сцене был богом, а в жизни пустой шкатулкой; как однажды влюблённая публика сочла его романтическим, а она обманутой и глупой. Музыканты, звёзды, блеск – всё это прочно сидело у неё под кожей, и теперь «Городская Волна» предлагала писать о таких людях.

– Ты пойдёшь? – шепнула Лена, сжимая её за руку.

Ариэль посмотрела на подругу: Лена верила сильнее, чем говорила. Её большие глаза отражали надежду. Она представляла, как Лена через десять лет будет с теплотой говорить: «Я знала – ты справишься». Это тёплое ощущение было почти убеждением.

Но в голове снова прокатился вопрос: «Идти – значит сдаться?» Она не могла ответить сразу. Внешне у неё поверхностный спокойный вид, но внутри борьба. Она представляла редакционный офис, последние строчки перед дедлайном, и себя посреди этого шума, пытающуюся сделать честный материал для папки, которую потом кто-то закроет и передвинет на полку.

Когда пара закончилась, студенты потянулись к дверям, обсуждая, кто куда пойдёт. Преподаватель улыбнулась и сказала: «Если вы хотите – оставьте заявление». Лена уже швырнула своё на стол, а Ариэль медленно встала, подхватила свой ноутбук и листок с контактами. На улице снова ударил холод, и она, завернув пальто поглубже, сунула листок в карман. Маленький жест – карманный приёмник судьбы.

Она шагнула в коридор, и там, среди запахов старых радиаторов и чьих-то голосов, присоединилась к потоку. Лена шла рядом, всё ещё возбуждённая. «Ты пожалеешь, если не пойдёшь», – сказала она, и в этом обвинении и в этой подзадержке была забота. Ариэль улыбнулась без задней мысли и ответила: «Может быть». Её пальцы лениво теребили бумажку в кармане, и сердце слегка сжалось от страха или от предвкушения, сама не понимала.

На ступеньке у выхода, где снег начал таять и образовал мокрые лужи, Ариэль остановилась. Листок в кармане греет ладонь чуть больше, чем ожидалась. Она подумала о своей будущей профессии – о тех текстах, которые хотелось бы написать, о правде, которую хотелось бы сказать. И вдруг, без фанфар и без громких обещаний, решила: если уж идти, то честно. Не ради хайпа, не ради имени, а ради того, чтобы найти в этом мире тех, кому действительно нужно было дать голос.

Утро начиналось раньше, чем хотелось. Ариэль стояла перед тяжёлой стеклянной дверью редакции «Городской Волны» и ощущала себя не журналисткой, а школьницей, которая пришла на экзамен, к которому не готовилась. Здание казалось странно угрюмым: серые панели, узкие окна, но внутри виднелся движущийся свет, как будто кто-то постоянно включал и выключал прожекторы.

Она толкнула дверь. Тёплый воздух ударил в лицо – смесь дешёвого кофе, усталых людей и недосыпа. Редакция словно вибрировала на частоте между «слишком рано» и «слишком поздно». Клавиатуры стучали, телефоны звенели, кто-то громко ругался на тему «где мои материалы, мы не успеваем», а в дальнем углу мужчина спал, уткнувшись лицом в стопку распечаток.

«Романтика профессии», – устало подумала Ариэль.

– Тёрнер? – раздался голос слева.

Она обернулась. Высокий мужчина с начавшей седеть щетиной и внимательным взглядом подходил к ней быстрыми, но мягкими шагами. Именно таким шагом ходят люди, привыкшие жить в катастрофах, но не создавать их, а разводить по углам.

Это был Марк Никсон – её будущий редактор.

– Доброе утро, – сказал он, оценивая её с ног до головы так, будто проверял: выдержит ли эта девушка реальный темп редакции, или сломается на третьем дне.

– Здравствуйте. Я Ариэль Тёрнер, – она выдохнула, немного нервно.

– Да, знаю. Проходи. Рюкзак можешь оставить прямо тут – никто не украдёт, – затем, после паузы, добавил: – Не потому что у нас честные люди. Просто всем лень поднимать что-то тяжелее кружки.

Он улыбнулся. Она тоже. Напряжение чуть спало.

Марк провёл её между рядами столов. Сотрудники выглядели как выжившие после бури: взлохмаченные волосы, немытые чашки, тетрадки с глянцевыми обложками и заметками «СРОЧНО!!!». Каждый был погружён в свой мир, но этот мир жил ритмом редакции: громким, острым, рвущим изнутри.

– Вот здесь будет твоё рабочее место, – Марк кивнул на маленький столик у окна. На нём валялись чьи-то старые стикеры, ручка без стержня и пустая коробка из-под пиццы.

Ариэль осторожно коснулась коробки:

– Я могу… это выбросить?

– Лучше не трогай. Это чья-то эмоциональная поддержка.

Снова лёгкий смешок. Редакция была хаотичной, шумной, но живой. И где-то глубоко внутри её часть дрогнула: может, именно этот хаос и есть та самая реальность, за которой она гонится?

– Садись, – Марк кивнул на стул и открыл ноутбук. – Сейчас объясню, что тебе нужно знать.

Он быстро пробежался по интерфейсу внутренней системы: дедлайны, планёрки, чат для редакции, таблицы публикаций. Ариэль пыталась запоминать и в то же время ловила на себе его пристальный, изучающий взгляд.

– Я читал твой материал про дом ветерана, – сказал он. – Ты умеешь работать с эмоцией. Это большая редкость.

Она удивлённо подняла взгляд:

– Спасибо. Я старалась…

– Но, – Марк мягко поднял палец, – важные темы читают плохо. Зато читают отлично то, что касается звёзд, музыки, скандалов. Это то, что держит портал на плаву.

Он развернул экран к ней. На нём раздел с популярными материалами. Самые кликабельные: «Актёр изменил жене на премии», «Группа NOVA: что скрывается за блеском сцены?», «Музыканты и их тёмные тайны».

Просто заголовки, но каждый бил по её самолюбию, как удар.

– Я не хочу писать о…”скандалах недели”, – тихо сказала Ариэль.

Марк смотрел молча, выжидая, и это молчание тянулось как предисловие к спору.

– Слушай, – наконец сказал он, наклоняясь ближе, – если хочешь писать серьёзные вещи – тебе нужно имя. А имя приходит не из университетских работ. Имя приходит через аудиторию.

Он нажал на одну из картинок – статью о NOVA. На превью – фотографии: толпа фанатов, взрыв света на сцене, и в центре силуэт мужчины с микрофоном. Лицо неразборчиво, но харизма через экран.

– Ты писала, что хочешь видеть суть людей, – продолжил Марк. – Так вот. Эта индустрия лучший полигон. Они красивые, громкие и очень… ложные. Но иногда – настоящие.

Ариэль ощущала, как внутри поднимается протест, но не такой острый, как раньше. Скорее тревожное предвкушение.

– И что… мне нужно сделать? – спросила она.

Марк улыбнулся так, будто ждал именно этого вопроса.

– Ты проведёшь месяц в туре с группой NOVA. За кулисами. На репетициях, на выездах, в гримёрках. Всё – честно, крупным планом. И напишешь материал, который покажет их такими, какие они есть.

Ариэль остолбенела.

– Месяц? В туре?

– Да.

– С музыкантами?

– Теоретически, да.

– С… NOVA?

Марк кивнул.

– С ними.

Внутри Ариэль всё оборвалось, как будто кто-то перерезал нитку, удерживающую её от падения в пропасть. Она вспомнила комментарии фанатов, блеск концертов, громкую славу и что-то более тёмное, что было глубже этого блеска.

– Вы уверены? Лео Вайс же ненавидит журналистов.

– Тем интереснее, – отрезал Марк.

– А теперь иди. Тебе дадут расписание и пропуск. Настоящая практика начинается завтра.

Он поднялся из-за стола и сделал глоток остывшего кофе. Поморщился.

– Кстати, – бросил он поверх плеча, – если выживешь после месяца с NOVA – можешь писать что угодно. Даже расследования.

И ушёл, оставив её среди гулких клавиатур и запаха кофе, который и правда был почти невыносим.

Ариэль сидела несколько минут, не двигаясь.

«Месяц… с NOVA», – повторяла она мысленно, и сердце билось неуверенно, сбиваясь с ритма.

Редакционный кабинет Марка Никсона находился в самом конце коридора – узкого, заваленного коробками с архивами, пыльными папками и чьими-то забытыми на Новый год гирляндами, которые так и не удосужились снять. Ариэль шла по коридору, стараясь убедить себя дышать ровно. Внутри неё всё дергалось, будто она наступала на провода под напряжением.

Месяц. В туре. С музыкантами. Эта мысль звучала слишком громко, как плохо настроенный динамик.

Когда она дошла до двери кабинета, Марк уже сидел, откинувшись на спинку кресла, с чашкой кофе – выражение лица у него было такое, будто он собирается сообщить ей диагноз. Или, наоборот, предложить сделку с дьяволом.

– Проходи, – сказал он, не поднимая глаз от планшета.

Ариэль осторожно закрыла дверь и села на стул. Комната была странным миксом хаоса и порядка: аккуратные стопки документов на одной половине стола и абсолютно хаотичное нагромождение журналов, кружек и флешек на другой. На стене висели фотографии знаменитостей – вырезки, автографы, афиши. Но одна фотография была повернута обратной стороной. Почему она не спросила, но отметила.

Марк отложил планшет и посмотрел на неё пристально, так будто проверял: не передумает ли она сбежать прямо сейчас.

– Ты ведь понимаешь, что практика не прогулка?

– Я догадываюсь, – ответила она и тут же поймала себя: голос дрогнул.

– Ты сильнее, чем думаешь, – сказал он неожиданно мягко, но затем щёлкнул пальцами. – Итак. Главная задача: сделать материал, который покажет группу NOVA с новой стороны. Не фанатский восторг, не PR, не «у нас всё отлично». Настоящую правду.

Он повернул к ней папку, толще, чем казалось возможным. На первой странице чёрно-белая фотография: залитая светом сцена, силуэт мужчины, который держит микрофон так, будто он был одновременно мечом и щитом.

Лео Вайс. Она уже слышала о нём, трудно было не слышать, когда его имя звучало в каждом музыкальном обзоре. Но видеть его на этих фотографиях… было странно. Он смотрел в объектив, как будто видел того, кто стоит по ту сторону. Видел и не верил.

– Почему я? – спросила она вдруг.

– Потому что ты единственная из студентов, кто не дрожит при слове “селебрити”, – ухмыльнулся Марк. – И потому что ты не фанатка. Они чувствуют фальшь за километр, но и фанатская истерика тоже им не нужна.

Ариэль покраснела.

– Я не… не в их теме.

– Вот именно. Это хорошо.

Он открыл папку дальше – распечатки интервью прошлых журналистов, все одинаковые: высокомерный тон звезды, короткие ответы, PR-речёвки, и обязательно строка «предмет беседы покинул студию через десять минут».

Марк постучал пальцем по последней странице.

– Смотри: мы получили эксклюзив. Месяц доступа. За кулисы, за сцену, в районы, куда обычную прессу не подпускают. Это подарок. И одновременно проклятие. Лео Вайс ненавидит журналистов. Его менеджер тоже. Но они подписали контракт. Значит придётся терпеть.

Ариэль почувствовала, как неприятно холодеют ладони.

– А если… если я не справлюсь?

– Справишься, – уверенно сказал он. Слишком уверенно. – Тебе не нужно подружиться с ними. Ты не обязана им нравиться. Твоя работа – наблюдать. Слышать. Замечать то, что они прячут. Рваные связки, сорванные нервы, сорванные слова.

Он закрыл папку, словно ставя точку.

– Но будь осторожна, Ариэль. Музыканты живут в другом мире. Их там любят слишком громко и ненавидят слишком тихо. Они тонут… красиво. И часто утягивают тех, кто рядом.

Её дыхание сбилось. Эта фраза прозвучала как предупреждение. И как пророчество.

– Вы… точно хотите отправить меня к ним?

– Хочу отправить тебя туда, где ты научишься быть настоящим журналистом.

Он встал, подошёл к окну, глядя на шумную улицу.

– Завтра утром встреча с менеджером NOVA. Он выдаст график и пропуск. Потом выезд с ними на первый концерт тура.

Завтра. Не через неделю. Не «когда будешь готова». Завтра.

Ариэль почувствовала, как будто пол под ней на секунду исчез. Мир чуть накренился, а потом снова стал ровным. Она сидела прямо, сдерживая руки, которые так и норовили выдать дрожь.

– У тебя есть вопросы? – спросил Марк.

Хотелось спросить много: Что делать, если они меня возненавидят? Как найти правду в мире, где всё шоу? Как держаться рядом с теми, кто привык жить в свете прожекторов? И почему именно я?

Но вместо этого она сказала лишь:

– Нет. Всё… понятно.

– Отлично, – он взял стопку документов. – Тогда добро пожаловать в хаос. И… постарайся не умереть на первой неделе.

Он сказал это шутливо. Но почему-то Ариэль не улыбнулась.

Она вышла из кабинета, и дверь закрылась за ней почти бесшумно. И всё же это «почти» звучало, как щелчок ловушки.

Выйдя из редакции, Ариэль едва не зашлась в кашле – воздух снаружи оказался не просто холодным, а колким, словно мелкие ледяные иглы пытались пробраться под кожу. Декабрьский ветер сорвал капюшон с её головы и швырнул волосы в лицо, заставив раздражённо выругаться.

– Прекрасно, – пробормотала она. – Вот прям идеально.

Она прижала папку к груди, будто та могла защитить от ветра и от мыслей, которые слишком громко давили изнутри. Дорога до остановки заняла всего пару минут, но каждую секунду в голове стучала одна навязчивая фраза:

Месяц в туре с группой NOVA.

Словно какой-то вредный внутренний голос повторял назло, чтобы она не смогла вытянуть воздух из лёгких.

Она остановилась возле троллейбусной остановки, где под козырьком стояла одинокая лавочка, покрытая тонким слоем снега. Несколько человек жались друг к другу, пряча подбородки в шарфы. Город жил в той зимней полудреме, когда все торопятся домой или к тёплому столу, а она к своим страхам.

Ариэль плюхнулась на лавочку, стряхивая снег ладонью, и выдохнула так, будто пыталась выгнать из себя напряжение вместе с паром.

Высокомерные музыканты. Разбитые гитары. Ложные улыбки. Скандалы ради популярности.

Как же она это ненавидела.

Не потому что «музыка не её». А потому что очень даже её. Потому что когда-то она верила в сцену, в талант, в искренность. А потом рассталась с человеком, который из всей этой искренности оставил только красивые фразы в соцсетях и нули в собственном сердце.

Ариэль сжала пальцы, ощущая напряжение в костяшках.

Не позволю снова стать фоном чьего-то блеска.

Троллейбус заметно опоздал, и за это время мысли успели утащить её куда-то далеко – в позицию, где смешались обида, страх и злость. Она помнила тот школьный концерт слишком хорошо: как он выходил на сцену, сияя так, что весь зал стихал. Как обещал «песню только для неё», а потом после концерта уехал с другой. А в сети выставил пост о «музе, вдохновляющей на творчество», не уточняя, что муза не она.

И вся школа решила, что Ариэль дура. Она молчала, но помнила. Помнила то чувство: быть второстепенной в чьём-то чужом шоу.

И теперь? Теперь её снова отправляют в мир сцен, микрофонов и ложных улыбок.

– Ненавижу высокомерных музыкантов, – сказала она вслух, сама себе, ледяным воздухом.

Рядом стоящий мужчина в пуховике оглянулся на неё с удивлением. Она смутилась и отвернулась, уткнувшись в воротник пальто.

Троллейбус наконец подъехал. Ариэль прошла внутрь, нашла место у окна и уставилась на стекающие капли талого снега, будто там был ответ на все вопросы.

Папка лежала на коленях, и она не удержалась и раскрыла. Внутри снова эти фотографии: зал, толпа, свет прожекторов, софиты. И – он. Лео Вайс. Вышедший из света, яркий, резкий, как удар грома по стеклу.

Он не был похож на того парня из её прошлого. Нет. Этот будто держал мир под контролем. Холодный, уверенный, властный. Смешно, но от одного взгляда на фото ей стало неуютно, будто кто-то наблюдает за ней со сцены, видит её – настоящую, не там, где привычно прятаться.

– Да что со мной такое… – выдохнула она.

Троллейбус качнуло, и фото чуть не выскользнуло из рук. Она поспешно спрятала папку обратно, словно спрятала оголённую проволоку, к которой лучше не прикасаться.

Пока троллейбус ехал, город медленно скользил мимо – серые здания, вывески, огни, редкие прохожие, которые торопились домой. Всё вокруг казалось обычным. Только внутри буря. Нервная, бешеная буря, которую она не ожидала.

Когда она вышла на своей остановке, первые снежинки вновь коснулись лица – тихие, лёгкие, почти извиняющиеся. Но внутри почти не осталось лёгкости.

До комнаты в общежитии она дошла на автопилоте. Только когда захлопнула за собой дверь, в груди наконец стало хватать воздуха. Тёплый пол, запах стирального порошка, мягкий свет настольной лампы – всё привычное… всё безопасное. Но внутри неё кипело то, что никак не укладывалось в эту привычность.

Ариэль бросила пальто на стул и опустилась на кровать. Пружины жалобно скрипнули, будто сочувствуя хозяйке. Папка с материалами о NOVA оказалась рядом, и её красный край раздражал, как кровоточащая царапина.

Она уставилась на неё. Долго. Слишком долго.

– Почему именно я… – шепнула она почти беззвучно.

Её голос прозвучал так тихо, будто боялся потревожить пространство.

Она открыла ноутбук, села ровнее и набрала черновой текст письма Марку:

«Здравствуйте, Марк. Я подумала… Возможно, лучше поручить материал о NOVA кому-то другому. Это не моя специализация. Я не уверена, что смогу быть объективной…»

Пальцы дрогнули над клавиатурой. Дописав «С уважением, А.Т.», она зависла.

Отправить? Не отправить?

Сердце билось неровно, как плохо настроенный метроном.

– Эй! Я дома! – раздался голос за дверью.

Через секунду дверь распахнулась, и в комнату влетела её соседка Кира, вся в снегу, с пакетом лапши быстрого приготовления и горящими глазами.

– Я купила ужин! – объявила она, сбрасывая обувь. – Не благодари. Просто скажи спасибо моей прекрасной интуиции, которая поняла, что ты сегодня или не ела, или опять забыла, как это делать.

Ариэль зажмурилась. Кира как ветер. Врывается и сразу вносит движение.

– Я ела, – соврала Ариэль.

– Ага. Чувствую по глазам: не ела.

Кира заметила папку на столе.

– О! Это что?

– Практика.

– И ты выглядишь так, будто это приговор.

Кира нахмурила брови, подошла ближе.

– Ты чего? Что случилось? Кто умер?

– Никто… – Ариэль глубоко вздохнула. – Меня отправляют в тур. На месяц. С группой NOVA.

Пауза. Тишина. Мгновение абсолютного ступора.

– С кем?! – наконец выдала Кира так громко, что где-то за стеной кто-то постучал.

– С группой. Музыкальной. Очень популярной.

– Это я знаю, Ари. Просто… Ты?! В туре?!

Ариэль кивнула, опуская глаза. Кира театрально упала на её кровать, притянула подушку и застонала:

– Это что же получается… ты будешь месяц ездить с самыми красивыми мужчинами страны, а я варить лапшу в одиночестве? Судьба, за что?!

Ариэль невольно улыбнулась, но эта улыбка была слабая, нервная.

– Это не смешно, Кир. Я этого не хочу.

– Почему? – приподнялась подруга. – Это же круто!

– Я… – она поискала слова. – Я плохо отношусь к таким типам. Слишком много пафоса, слишком много лжи.

Кира подняла палец:

– Ты же журналист?

– Ну… да.

– Тогда тебе должно быть всё равно, кого ты не любишь. Ты идёшь туда, чтобы писать, а не влюбляться.

Сердце Ариэль дернулось странно и резко, как будто кто-то дотронулся до нерва, которого не должен был касаться.

– Я и не собираюсь…

– Вот! Тогда в чём проблема?

Ариэль отвела взгляд к папке.

– Проблема… в них. И во мне. В том, что это огромный мир. Громкий. Сложный. Ненастоящий. А я… я не знаю, выдержу ли.

Кира мягко опустилась рядом, обняла её за плечи.

– Ари, ты самый честный человек, которого я знаю. Если кто-то и может найти настоящих людей среди блеска – это ты. Даже если они этого не хотят.

Ариэль хмыкнула:

– Мне кажется, эта работа меня сожрёт.

– Тогда ты её прожуй первой, – сказала Кира, как будто это был величайший план.

Обе засмеялись. Смех получился тихим, нервным, но очищающим.

Ариэль снова посмотрела на письмо в ноутбуке. Чёрные буквы, набранные дрожащими пальцами, будто шептали:

«Не делай этого. Останься в безопасности.»

Но что-то внутри – не смелость, не уверенность, а странное, едва уловимое предчувствие – толкало в обратную сторону.

Она медленно выделила весь текст отказа. И нажала Delete.

– Ты что делаешь? – спросила Кира.

Ариэль закрыла ноутбук, будто ставя печать.

– Выбираю, – сказала она.

Её голос был всё ещё тихий. Но в нём впервые появилась твёрдость.

Кира улыбнулась.

– Вот и молодец.

Ариэль откинулась на кровать, уставившись в потолок. Сомнения никуда не делись. Но впервые за день она чувствовала не страх, а движение. Как будто судьба, тихо постучав, всё-таки вошла.

Комната постепенно погружалась в мягкий вечерний полумрак. Кира ушла к соседке этажом выше, прихватив лапшу и свои бесконечные пересказы новостей, и настало то странное уныло-тихое время суток, когда мысли становятся громче, чем музыка в наушниках.

Ариэль села за стол, открыла ноутбук и, не успев даже осознать, что делает, оставила курсор в поисковой строке.

NOVA концерт live. NOVA backstage. Leo Weiss performance.

Пальцы вводили слова сами.

Экран зажёгся списком видео. Ни одно из них она раньше не смотрела принципиально. Ей казалось, что смотреть на красивую картинку, значит позволять себя обманывать. Но теперь… часть её, профессиональная или человеческая, она не знала, всё-таки надавила кнопку Play.

Видео открылось с внезапно яркого взрыва света. Толпа ревела, световые балки двигались будто в танце, и под ними тени участников группы. Звук ударных бил почти физически, будто что-то ударяло изнутри в грудную клетку.

А потом камера приблизилась. И впервые она увидела его. Лео Вайс.

Он шагнул в свет прожектора – спокойный, уверенный, будто сотни камер и тысячи глаз были для него не угрозой, а естественной средой обитания. Высокий, тонко выточенный контуром света, с микрофоном, который держал так, будто он был продолжением его руки.

Лео повернулся к залу, и зал взорвался. Ариэль вздрогнула – звук эмоций был почти животным.

Но её внимание приковало не это.

А глаза. Холодные. Честные в своей отстранённости. Жёсткие и завораживающие одновременно. Так смотрят только те, кто слишком рано понял, что мир вокруг что-то забирает. И что нельзя показывать, сколько именно.

Она не привыкла к таким людям. Их взгляд тяжело выдерживать даже через экран.

Лео заговорил с залом – коротко, отрывисто, хрипловато. Голос красивый, глубокий, но что-то в нём… треснуло.

Ариэль подалась ближе к экрану. В конце фразы он едва заметно поморщился, будто слово резануло горло. Он сделал вид, что всё нормально, зал не заметил. Но она заметила.

– Ты врёшь, – тихо сказала она в пустоту комнаты, будто это был диалог.

Музыка началась. Лео пел, двигаясь легко, идеально точно. Свет падал ему на лицо, и оно становилось почти резным, холодно-красивым, почти ожесточённым. Он держал сцену так, будто рождён был для неё.

Но в конце припева случилось то, что заставило Ариэль выпрямиться.

Последнюю ноту он взял чуть ниже, едва заметно. Публика не услышала. Камера тоже не акцентировала.

Но для неё этот срыв был громче всего концерта. Он устает. Он скрывает. Он играет роль. Почему? От кого? Зачем?

Ариэль впервые почувствовала, что мир, который она презирала, может оказаться другим – не только блестящим, но и… опасно уязвимым.

Видео закончилось аплодисментами. Экран потускнел.

Тишина комнаты стала слишком плотной.

Она закрыла ноутбук. Секундой позже снова открыла, будто ей не хватило воздуха.

Внутренний голос осторожно, но настойчиво сказал: Ты ошибаешься в нём. Или слишком торопишься судить.

Она не хотела этого слышать. Не хотела думать о нём как о человеке.

– Это просто работа, – твёрдо сказала она себе. – Я не обязана видеть в нём… что-то ещё.

Но сердце глухо толкнуло в груди. Будто пыталось сказать: Берегись. Такие люди – опасность не снаружи. Они опасны тем, что заставляют смотреть внутрь себя.

Ариэль выключила ноутбук, потёрла лицо ладонями и легла на кровать.

Комната погрузилась в ночную тишину, редкое состояние для общежития, где жизнь обычно гремит за стенами, словно барабаны на репетиции. Сейчас же казалось, что весь мир затих, прижимаясь ухом к её следующему дыханию, ожидая, что она сделает.

Но Ариэль лежала на кровати неподвижно, словно старалась сама себя не тревожить.

Папка с логотипом NOVA лежала на столе – яркое пятно в темноте, как аварийный маяк. И от этого маяка сложно было отвести взгляд.

Каждый раз, когда она зажмуривала глаза, в темноту проникал образ Лео из видео: напряжённая линия шеи, сдержанная боль в голосе, взгляд, который не верил в тепло. Она ругала себя за то, что думает о нём вообще. Это её не касается. Это просто материал. Просто работа.

Но в груди жило ощущение, что всё это ложь. Что впереди что-то большее, чем задание редакции.

Она села. В помещении стало чуть светлее – от света уличного фонаря, пробивающегося сквозь щель в шторах. Тени скользнули по стенам.

Ариэль открыла ноутбук.

Экран вспыхнул, озарив её лицо холодным светом. Окошко текстового редактора было всё ещё открыто, то самое письмо Марку, которое она удалила. Но теперь пустота страницы казалась вызовом.

Отправить письмо с отказом? Сказать правду? Уйти с дороги, пока есть возможность?

Пальцы зависли над клавиатурой. Секунда. Другая. Третья.

И вдруг где-то глубоко внутри – не в голове, не в сердце, а будто в самой структуре её будущего – что-то тихо повернулось. Как музыкальная шкатулка, только начавшая играть.

Она открыла почту. Нашла переписку с Марком.

Пальцы дрожали так, что она едва не ошиблась строкой. Она уже почти нажала «Написать новое письмо», но рука остановилась на полпути.

Поймала своё отражение в чёрном экране телефона рядом. Увидела там девушку с тенью сомнения на лице и с чем-то ещё, почти неразличимым.

Страх? Да. Но и… смелость.

И вдруг она поняла: если она сейчас откажется, потом всю жизнь будет жалеть. Не о музыкантах. Не о стажировке. О том, что испугалась собственного будущего.

Она набрала короткое сообщение:

«Готова. Подтверждаю участие. Буду завтра в 9:00».

Без оправданий. Без лишних слов.

Каждая буква резонировала внутри неё, как удар по струне.

Палец завис над кнопкой «Отправить».

Это шаг? Нет. Это прыжок.

Она нажала.

Сообщение улетело мгновенно, словно давно ждало этого момента.

Ответ пришёл через семь секунд.

«Отлично. Пропуск будет готов. Не опаздывай.»

Семь секунд. И её жизнь встала на новый рельс.

Ариэль медленно закрыла ноутбук. Оперлась ладонями о крышку и позволила себе выдохнуть. Глубоко. Ровно. Словно впервые за день дышала полной грудью.

На секунду комната будто дрогнула. Тени стали гуще, воздух плотнее. В голове возникло ощущение будущего – туманного, опасного, огромного.

Словно кто-то за сценой уже готовился выйти. Словно чьи-то шаги, тяжёлые, уверенные, уже звучали где-то рядом.

Она встала, отошла к окну и приподняла штору. Город светился редкими огнями, как карта возможных дорог. Снег мягко падал, скрывая следы, но не направления.

Ариэль коснулась стекла.

– Ну что ж, – прошептала она. – Посмотрим.

Глава 2

Студия дышала жаром прожекторов, хотя было всего восемь утра. Воздух стоял плотный, сухой, тёплый, такой, будто в нём растворили электричество, нервозность и ожидание. Лео ненавидел утренние репетиции. Но ещё больше он ненавидел слышать, как его голос звучит не так, как должен.

– Давай с проигрыша, – сказал он, кивая Феликсу.

Клавиши ожили первым звуком – мягким, точным. Барабаны вступили следом, уровень громкости чуть вздрогнул. Нико подключился с гитарой, Рай дал ритм.

Лео поднял микрофон. Левую руку чуть выше, чем обычно. Так он делал всегда, когда хотел спрятать дрожь.

Он вдохнул, на секунду задержал воздух и начал петь. Первые строки шли гладко. Выверенно. Почти привычно.

Но на третьем такте голос сорвался неуклюже, болезненно, как треснувшая струна. Тон слегка дрогнул, звук прошел с шероховатостью. Незаметно для обычного слушателя. Разрушительно для него.

Лео мгновенно замолчал. В студии разом стихли инструменты. Никто не смотрел прямо на него – все краем глаза, осторожно, будто боялись спугнуть что-то хрупкое.

– Давай ещё раз, – коротко сказал Лео.

Он старался говорить ровно, но звук вышел слишком глухим, будто внутри горла сидела заноза.

Феликс медленно повернул голову:

– Лео… может, передохнём пять минут?

– Нет.

Одно слово. Холодное. Тяжёлое.

Рай постучал палочками по барабану, пытаясь вернуть ритм атмосфере. Нико что-то тихо свистнул себе под нос. Только Кей смотрел на Лео открыто, прямо. У него всегда были такие глаза, будто он видел людей насквозь.

И именно эти глаза Лео терпеть не мог.

Он поднял микрофон снова. Примерил его к горлу, словно оружие. И снова вдох. Выдох. Нота.

На этот раз сорвалась ещё раньше. Не громко. Не драматично. Но достаточно, чтобы внутри него что-то скрутилось в тугой, острый узел. Горло саднило. Дыхание сбилось. Перед глазами мелькнула тень.

Он отбросил микрофон на стойку чуть резче, чем нужно.

– Что за чёрт…

Нико шагнул вперёд, держа гитару как щит:

– Бро… ты сам слышишь? Ты сорван.

Лео подался вперёд, взгляд сверкнул ледяной жесткостью.

– Я не сорван. Я… просто… – он резко замолчал, будто сам понимал: объяснений нет.

Кей мягко, почти не слышно, сказал:

– Ты срываешься второй день подряд.

Лео сжал кулаки. Пальцы побелели на костяшках так сильно он давил в ладонь ногтями.

– Ещё раз, – повторил он.

Его голос был безапелляционным. И в то же время… надломленным.

Феликс посмотрел на других. Ребята молча вернулись к инструментам.

Музыка снова начала собираться слой за слоем, но уже не была прежней. Теперь над ней стояла его тень – тяжёлая, напряжённая.

Лео снова поднёс микрофон к губам… и не запел.

Секунда. Вечность.

Он просто стоял, ощущая, как воздух режет горло, как внутри скребётся неприятная усталость. Вчерашний концерт. Недосып. Тревога. Паника, которую он прятал так глубоко, что никто даже не догадывался, как близко она стоит к его голосу, к его дыханию.

Он отступил на шаг. Потом ещё один.

– Всё, – сказал он, удивляясь, как тихо звучит его голос. – Перерыв. Пять минут.

Музыканты переглянулись. Но никто не возражал.

Лео прошёл мимо них, чувствуя взгляды в спину. Они думали, что он злится на оборудование. Или на них.

Но он злился только на себя.

Голос трещал. Холод пробирался под кожу. А в голове звучал один и тот же страх, который он пытался игнорировать: А что если однажды я не смогу петь вовсе? Что останется от легенды без голоса?

Лео вышел в коридор, сделал несколько глубоких вдохов, но воздух там был такой же тяжёлый, как в студии. Он наклонился вперёд, оперившись ладонями в колени, пытаясь выгнать из груди тот неприятный комок, который мешал ему дышать.

Это было глупо. Смешно. Унизительно. Легенда сцены не может бояться собственного голоса.

Он выпрямился, провёл рукой по лицу, убирая липкие от пота волосы. И вернулся в студию, будто решил, что если будет достаточно злиться, голос соберётся обратно.

Музыканты уже заняли свои места, делая вид, что всё в порядке. Но взгляд Феликса выдал их всех – он был слишком внимательный. Слишком честный.

Лео почувствовал, как внутри снова что-то дрогнуло.

– Начнём с начала, – произнёс он ровно.

Феликс нажал на клавиши. Аккорды прозвучали мягко, но чуть глуше, чем обычно. И Лео услышал это.

– Стоп.

Он вскинул руку так резко, что Нико едва не дёрнул струну. Феликс моргнул:

– Что не так?

Лео подошёл ближе к колонке, прислушался и произнёс:

– Звук грязный.

– Лео, – осторожно сказал Феликс, – мы используем тот же пресет, что вчера.

– Мне плевать, что вы использовали вчера. Сегодня это звучит грязно.

Он сделал шаг назад, начал ходить по студии короткими, нервными шагами. Тот ритм, который в нём обычно жил – мощный, сцепленный с музыкой, сейчас распадался на обрывки раздражения.

– Верни чистоту на верхних частотах. И убери лишний реверб. Он давит.

Феликс вздохнул тихо, но с ноткой усталости:

– Лео, реверб стандартный.

– Мне всё равно. Я сказал убрать.

Рай покрутил палочки между пальцами, делая вид, что занят, но бросил быстрый взгляд на Кея. Тот сидел, тихий и неподвижный, как статуя, и наблюдал с тенью беспокойства.

Нико, не выдержав паузы, пробормотал:

– Может, это не звук грязный, а ты сегодня… ну… сам…

Лео мгновенно повернулся к нему. Взгляд стальной, опасный, почти болезненно острый.

– Что я? – спросил он тихо.

Тишина упала так тяжело, что воздух стал плотнее.

Нико поднял руки:

– Забей. Не важно.

Но было важно.

Потому что впервые за долгое время Нико позволил себе сказать правду. А Лео впервые за долгое время не смог её не услышать.

Он отвернулся, снова вслушался в звучание колонок, хотя она уже молчала. И всё равно слышал “грязь”. Не там, где звук. Там, где раньше была уверенность.

Он чувствовал, что контроль ускользает. А для Лео отсутствие контроля было хуже всего. Он сделал глубокий вдох, обернулся к музыкантам и резко сказал:

– Ладно. Начнём заново. Играйте лучше.

Феликс открыл рот, будто хотел возразить, но закрыл. Кей опустил взгляд. Рай стиснул губы, но задавать темп начал ровно.

Музыка пошла. Ровная, сильная, сложенная из четырех разных характеров, собранных годами. Но Лео слышал в ней только собственную слабость.

Он пытался встать по центру, поймать ритм, войти в свою привычную роль, ту самую, в которой он был королём сцены, ледяным богом прожекторов.

Но голос внутри звучал громче музыки: Ты теряешь форму. Они знают. Ты срываешь голос. Ты больше не идеален. И скоро это заметят все.

Он стоял, слушая, и каждую секунду раздражение росло – не на звук, не на ребят, а на себя. Потому что в этой музыке, такой техничной и отточенной, был единственный слабый элемент.

Он.

Фраза сорвалась с его губ прежде, чем он успел подумать:

– Всё неправильно. Вы играете неряшливо. Это звучит… дешево.

На секунду ударные сбились. Нико приподнял голову, будто хотел сказать что-то резкое. Феликс закрыл глаза, медленно выдохнул.

Но Кей просто тихо произнёс:

– Лео… это ты звучишь иначе.

Репетиция рассыпалась, как песок между пальцами.

Лео вышел из студии быстрее, чем кто-либо успел его остановить. Коридор встретил его запахом тёплой пыли и холодного металла. Светильники над головой мерцали, будто пытались успеть за его сердцем, стучащим слишком тяжело, слишком быстро.

Он провёл ладонью по шее, там, где вибрация голоса должна была быть сильной и ровной. Но под пальцами было напряжение. Слабость. Боль.

Чёрт.

Он сжал зубы, чтобы не выругаться вслух. Ему нельзя показывать этого – ни парням, ни менеджеру, ни, тем более, фанатам. Легенда не может хрипеть. Легенда обязана сиять ровно, чисто, без помарок.

– Лео! – послышался голос сбоку.

Джош – менеджер, друг семьи, иногда почти брат, быстрым шагом догнал его и встал поперёк пути. Лео еле удержался, чтобы не толкнуть его плечом.

– Нам нужно поговорить, – сказал Джош, глядя слишком прямо, слишком серьёзно.

– Не сейчас, – Лео прошёл было мимо.

Но Джош схватил его за предплечье твёрдо, но без грубости.

– Это важно.

Лео замер. Он устал. Он злится. Но если Джош говорит “важно”, значит, действительно важно. Он медленно выдохнул, будто готовился к удару.

– Ладно. Говори.

Они отошли к окну в коридоре – высокому, широкому, из которого открывался вид на ночной город. Снег падал крупными хлопьями, освещённый неоном. Казалось, что снаружи тише, чем внутри.

– Что-то случилось с контрактом? – сухо спросил Лео.

Джош потёр переносицу – плохой знак. Слишком знакомый.

– Слушай… Я предупреждал тебя пару недель назад: лейбл хочет больше открытости. Больше интервью, больше закулисных материалов. Фанатам нужны эмоции.

– Мои эмоции не продаются, – отрезал Лео.

– Ты не слушаешь, – спокойно произнёс Джош. – Контракт пересмотрели. Добавили пункт о сотрудничестве с прессой.

Лео замер, как будто воздух стал бетонным.

– С кем именно?

Тишина длилась ровно три секунды, но каждая стоила год жизни.

Джош вздохнул:

– “Городская Волна”.

– Нет, – сразу сказал Лео. – Отмени.

– Уже нельзя.

Словно надломленный кусочек льда отвалился внутри него.

– Сколько интервью? – спросил Лео медленно, будто боясь услышать ответ.

– Это не интервью, – Джош отвёл взгляд. – Это… доступ. Эксклюзивный.

Сердце Лео ударило больно.

– Поясни.

– Они присылают журналистку. Она проведет с нами месяц. За кулисами, на концертах, в отелях, в автобусе. Она будет… наблюдать. Писать.

Оглушающий гул пробился в уши Лео, будто рядом взорвали колонку.

– Джош, – произнёс он, не узнавая собственного голоса, – ты сейчас шутишь?

Менеджер покачал головой.

Лео шагнул ближе, и воздух между ними натянулся, как струна.

– Ты же знаешь, что я не работаю с прессой.

– Знаю.

– Знаешь, что я не позволяю чужим смотреть, как я живу.

– Да.

– Тогда почему. Ты. Подписал?

Джош выдержал его взгляд. Не испуганно, по-своему отчаянно.

– Потому что иначе нас бы снимали с части тура.

– Меня бы это устроило, – зло бросил Лео.

– Лейбл – нет.

Лео провёл рукой по волосам, резко, почти вырывая пряди. Снег за окном падал мягко, но внутри него рос шторм.

– Ладно, – тихо сказал он. Слишком тихо. – Значит так. Она приходит и уходит. Я сделаю всё, чтобы она сбежала на второй день.

Джош жёстко покачал головой:

– Лео, не надо.

– Я предупредил.

– Эта девушка не виновата. Она просто делает свою работу.

– Её работа – лезть в мою жизнь. – Лео засмеялся коротко, горько. – И вы ещё удивляетесь, что журналистов я ненавижу?

Джош хотел что-то сказать, но Лео уже отвернулся. Он пошёл по коридору быстрым, резким шагом, как охотник, которому показали цель. И всё же, когда он дошёл до дверей студии, он остановился.

Рука зависла над ручкой.

Он тихо произнёс самому себе, отражению в стекле, пустоте:

– Никакая пресса не увидит, как всё разваливается. Никто.

Лео зашел медленно, будто извиняясь, но на него смотрели осуждающе. Сначала ушёл Нико, бурча себе под нос о том, что пора менять струны. За ним Рай, вертя в пальцах палочки, как будто те могли подсказать, что делать с другом, который разваливается на глазах. Феликс выключил клавиши, задержался взглядом на Лео чуть дольше остальных, но ничего не сказал. И только потом медленно поднялся Кей, кивая коротко, будто обещая: я рядом, если понадобится. Хотя они оба знали: Лео всё равно не позовёт.

Когда дверь закрылась за последним участником, тишина накрыла зал, будто тяжелое одеяло.

Лео остался стоять в центре студии. Сцена без публики выглядела странно пустой: провода, усилители, стойки с микрофонами – всё ждало звука, которого сейчас не было. Обычно эта тишина приносила ему покой. Сегодня давила.

Он убрал волосы с лица, провёл ладонью по шее, там, где должно было жить вибрационное тепло голоса. Но там была только усталость. И страх.

Он поднял микрофон. Просто чтобы почувствовать вес – родной, привычный. Микрофон всегда был его якорем. Домом. Тем единственным, что не предавало.

А если теперь предаст и он?

Мысль прошла по позвоночнику, как ледяной ток.

Лео поставил стойку ровнее, вдохнул и тихо, почти шёпотом, взял первую ноту. Она вышла. Но тусклой. Хрипловатой. Уставшей.

Он закрыл глаза, попытался выровнять звук – медленно, осторожно. Внутри поднялась паническая дрожь.

Он усилил голос. Слишком резко. Нота надломилась. Острая, реальная, как треск стекла.

Лео резко замолчал. Микрофон дрогнул в его руке.

Он медленно опустился на ступень сцены, сев на край, локтями упершись в колени. Руки сжимали микрофон так сильно, будто, если он отпустит, всё вокруг рухнет.

Тишина ложилась на плечи тяжёлым грузом. Он слышал собственное дыхание – неровное. Слышал стук сердца – слишком быстрый. Слышал, как внутри поднимается чувство, которого он ненавидел больше всего: слабость.

Он поднял взгляд на пустой зал. Когда-то здесь была толпа. Гремела музыка. Тысячи голосов звали его по имени. Теперь пустота.

Лео попытался представить себе сцену на следующем концерте. Он выходит, свет ударяет в глаза, публика взрывается. Он открывает рот… и голос… не идёт.

В груди что-то болезненно рванулось.

Он резко встал, будто хотел сбежать от собственных мыслей. Но зал был пуст, выхода от страха не было. Он прошёлся вдоль студии, ощущая шаги слишком тяжёлые. Остановился у стены, где висели акустические панели, положил ладони на гладкую поверхность. Вдохнул. Выдохнул.

– Я справлюсь, – сказал он вслух. Слишком тихо. Слишком неуверенно.

Он не поверил себе. Даже собственное эхо не ответило.

Лео ударил по панели кулаком не сильно, просто чтобы почувствовать хоть какой-то отклик от мира. Ничего. Только тупая боль в пальцах.

Он сжал кулак. И прошептал:

– Я не имею права развалиться. Не сейчас. Не никогда.

Но тень внутри уже росла. Она была рядом, где-то за его плечом, там, где свет прожекторов не достает. Тень его страха. Тень выгорания. Тень человека, которого никто не знает под образом легенды.

И в этой невыносимой тишине, громче любого аплодисмента, прозвучала мысль, от которой у него сжалось сердце:

А вдруг я уже разваливаюсь?

Гримёрная встретила Лео тусклым светом и запахом пудры, пота и старой косметики – запахом, который он ненавидел почти так же сильно, как журналистские вопросы. Лампы вокруг зеркала горели наполовину: одна мигала, другая перегорела ещё вчера, но так никто и не поменял. Тени лежали на его лице неровно, будто подчёркивали всё, что он пытался скрыть.

Он подошёл к зеркалу, упёрся обеими руками в столешницу и наклонился ближе.

Отражение смотрело холодно. Уставшие глаза. Непривычно бледная кожа. Челюсть, напряжённая так сильно, будто могла треснуть.

Лео ненавидел это зеркало. Оно не лгало.

Он выпрямился, пытаясь расправить плечи, но тело слушалось через силу. Горло саднило. Голос будто висел на нитке, которая вот-вот порвётся.

Почему так? Почему сейчас? Почему именно перед туром?

Он провёл пальцами по шее. Жёсткая линия мышц под кожей дрожала. Нет, не от холода – от того, что он держал себя слишком долго, слишком сильно.

Другой бы дал себе отдых. Он нет. Другой бы признался команде. Он никогда. Другой бы сказал менеджеру, что не справляется. Он легенда. Легенды не имеют права падать.

Он сжал зубы, словно пытался удержать в себе громкий, неуместный зов паники. Но внутри уже трещало.

Он резко включил верхний свет – яркий, безжалостный. Тени исчезли, но стало хуже: теперь он видел каждую линию усталости, каждую тень под глазами, каждую точку напряжения в лице.

Он поднял руку и провёл по экрану зеркала. Стекло было холодным, и это раздражало ещё больше.

Вдруг он услышал собственный голос – тихий, неуверенный, будто говорил другой человек:

– Ты… слаб.

Фраза ударила сильнее, чем микрофон, брошенный на сцену. Лео резко выдохнул, чувствуя, как в груди поднимается что-то тёмное, тяжёлое, плотное. Эмоция, которую он годами держал под контролем. Но сегодня контроль треснул.

Он потянулся к бутылке с водой, открыл, сделал глоток… И вода обожгла горло. Слишком резко. Слишком больно.

Бутылка выскользнула из его руки и с глухим стуком ударилась о пол. Простой звук. Но он стал искрой. Лео ударил кулаком по столешнице один раз. Второй. Третий.

Сила ударов была не разрушительной, а отчаянной. Как будто он пытался выбить из себя слабость. Как будто мог вытрясти из груди то, что давило на него последние месяцы.

Он остановился, тяжело дыша. Руки дрожали. Боль в костяшках пульсировала. Голова шумела. Он снова посмотрел в зеркало, но увидел не себя. Он увидел того, кем боится стать: Человека, который больше не может выйти на сцену. Человека, который больше не может петь. Человека, чей талант заканчивается.

Тень на его лице стала глубже. Тень страха.

– Я не могу… – прошептал он. И это было страшнее любых криков.

Он коснулся горла пальцами, там, где голос всегда давал ему силу. Теперь пустота. Тишина. Отзвук боли.

Он выдохнул, медленно, сдавленно. И впервые признал, хоть ненадолго, хоть в себе:

– Я… ломаюсь.

Слова вырвались, как признание, которое он прятал годами. Слова, от которых хотелось убежать так далеко, что снег за окном казался тёплым убежищем. Но когда он снова поднял взгляд, в зеркале отражался мужчина, который всё ещё стоял. Который ещё не сдался. Который боялся сильнее, чем признавал. Но стоял.

И Лео, прислонившись лбом к холодному стеклу, тихо сказал не просьбу, не клятву, а почти мольбу к самому себе:

– Держись. Ещё немного. Тур скоро начнётся. Ты должен быть легендой. Даже если голос трещит.

Он выключил свет резко, погружая комнату в темноту. И в этой темноте впервые стало ясно: его тень растёт быстрее, чем он успевает её догонять.

* * *

Общий зал отдыха всегда был наполнен звуками: смехом, спором, музыкой, едой в пластиковых контейнерах, перебранкой о том, кто украл чьи наушники. Но сегодня атмосфера зависла тяжёлой тишиной, как перед грозой.

Рай сидел на диване, барабанные палочки крутились в его пальцах автоматически, будто организм сам удерживал привычный ритм, пока голова пыталась осознать хаос.

Нико ходил взад-вперёд по комнате, гитара болталась на плече. Он не снимал её даже в перерывах, говорил, что так думается лучше. Сейчас это выглядело так, будто он держится за инструмент, чтобы не сорваться.

Феликс расположился за столом, перед ним стояла чашка кофе, но он не пил. Взгляд неподвижный, сосредоточенный, с той редкой тревогой, которую он не показывал никому, кроме своих.

Кей сидел в кресле у стены, вытянув ноги вперёд, скрестив руки на груди. Он казался спокойным, слишком спокойным. Но его глаза выдавали напряжение.

Наконец Рай не выдержал:

– Кто-нибудь объяснит мне, что, чёрт возьми, происходит?

Нико остановился:

– Что происходит? Он разваливается, вот что.

– Не драматизируй, – отозвался Феликс, хотя в голосе дрожала сомнительная уверенность.

– А кто драматизирует?! – Нико сделал резкий жест рукой. – Ты слышал его сегодня? Он срывается с каждой ноты. Я такого не видел. Никогда.

Рай кивнул, нервно постукивая палочками:

– Он сегодня чуть не потерял голос. Это… не похоже на Лео.

Феликс покачал головой:

– Он устал. Это просто выгорание. Туров слишком много.

Нико фыркнул:

– Просто? Это “просто” вы называете?! Он наорал на нас из-за реверба, который он же просил выставить неделю назад.

– Реверб был лишним, – машинально возразил Феликс.

– Да не в ревербе дело! – Нико вскинул руки. – Он ведёт себя так, будто весь мир должен замолчать, пока у него плохой день.

Рай вздохнул:

– Ребят… он не робот. Он тоже человек.

– Точно, – мрачно буркнул Нико. – Просто человек, который не позволяет этому быть правдой.

Все замолчали.

Кей наконец поднял взгляд. Его голос прозвучал спокойно, но именно этим он заставил всех замереть:

– Лео не признается.

– В чём? – спросил Рай.

Кей выдержал паузу. Слишком долгую, слишком тяжёлую.

– Что ему плохо.

Рай перестал крутить палочки. Феликс опустил глаза. Нико уткнулся рукой в лоб. И все трое смотрели на Кейя, будто он сказал что-то невозможное. Потому что Лео Вайс – тот, кто мог выйти на сцену даже с температурой. Тот, кто мог выступать после бессонной ночи. Тот, кто держал группу вместе, как стержень. Плохо ему не могло быть. По крайней мере, не так. Не до разрушения голоса.

– Он думает, что если скажет это вслух, – продолжил Кей, – он перестанет быть тем, кого все ждут на сцене.

Феликс втянул воздух:

– Чёрт.

– А мы что? – Нико развёл руками. – Мы не можем ничего сделать. Он даже не слушает.

Рай положил палочки на колени:

– Я сегодня видел его после репетиции. Он был… как будто пустой.

Слова повисли в воздухе. Пустой. Словно человек, которого что-то внутри медленно вымывает. Феликс задумчиво шепнул:

– Он всё время пытается быть сильным. Постоянно. Сколько лет уже…

Нико резко ударил грифом по ладони:

– А может, пора ему стать слабым хоть немного?! Мы же команда, мать его.

– Не всё так просто, – тихо сказал Кей.

– Конечно не просто! – Нико вспыхнул. – Но если он доведёт себя до точки невозврата…

Он осёкся. “Точка невозврата.” Фраза прозвучала так же тяжело, как в голове самой Ариэль два часа назад.

Рай потер шею:

– Что мы будем делать?

Кей встал. Его движения были спокойными, уверенными, как всегда.

– Ждать.

Нико раздражённо хмыкнул:

– Великолепный план.

Кей посмотрел на него долгим, серьёзным взглядом:

– Мы не можем его заставить говорить. Не можем заставить отдыхать. Не можем заставить быть честным с самим собой. Мы можем только быть рядом, когда он всё-таки рухнет.

Комната погрузилась в тишину. Ребята смотрели друг на друга – все понимали: впереди что-то тяжёлое. Опасное. Неизбежное.

– И надеяться, – добавил Рай, – что человек, которого к нам пришлют… не сделает хуже.

Феликс поднял глаза:

– Журналистка?

Кей кивнул:

– Да. Она.

Трое переглянулись. Нико фыркнул:

– Великолепно. У нас разваливается фронтмен, а нам присылают прессу. Что может пойти не так?

Ответа ни у кого не было. Но где-то в коридоре, где только что прошёл Лео, ещё висела тень его эмоций. Тень, растущая быстрее, чем им хотелось признавать.

* * *

Кабинет Джоша всегда был странным местом – смесь творческого хаоса и деловой строгости. На столе стопки бумаг, энергетики, черновики контрактов и наполовину съеденный круассан. На стенах афиши туров NOVA, вырезки из журналов, а где-то между фото, где Лео улыбался так, как уже давно не умел.

Лео вошёл без стука. Дверь ударилась о стену – резкий звук заставил менеджера поднять голову.

– Опять ты, – вздохнул Джош, откидываясь на спинку кресла. – Я знал, что разговор будет неприятным, но надеялся хотя бы на перерыв.

– Ты знал. И всё равно подписал контракт без меня, – голос Лео звучал ровно, но внутри дрожал ток, который уже не скрыть.

Джош провёл ладонью по лицу, будто хотел стереть с себя усталость, накопленную за годы работы с гением, который был одновременно благословением и катастрофой.

– Садись.

– Я стою, – отрезал Лео.

Менеджер тяжело вздохнул, словно знал: это хуже, чем он думал.

– Лейбл давил. Мы должны были показать открытость публике. Тур сложный, рынок меняется, статистика…

– Хватит, – перебил Лео, и его голос эхом ударил в стены кабинета. – Не говори мне о статистике. Скажи прямо: ты решил, что моё мнение ничего не стоит.

Джош посмотрел на него долгим, уставшим взглядом:

– Лео… твоё мнение слишком дорого нам обходится. Ты никогда не согласишься на то, что необходимо для группы.

– Для группы? – Лео шагнул ближе. – Или для продаж?

Менеджер отвёл глаза. Молчание стало ответом. Лео фыркнул коротко, горько.

– Отлично. Значит так: я хочу знать всё. Кто эта журналистка? На что она имеет право? Какого чёрта вы вообще думаете, что можете пустить чужого человека в мою жизнь?

Джош кивнул на папку на столе. Акуратно, будто боялся, что если тронет резко она взорвётся.

– Вот.

Лео резко схватил её. Плотный картон, гладкая поверхность, но внутри чувствовался вес, совсем не бумажный.

Он раскрыл.

На первой странице фотография девушки. Та самая, которую он видел недавно в списке пресс-контактов. Тёмные волосы собраны небрежно, глаза внимательные, ясные. Не тот тип, что улыбается фальшиво. Не тот тип, что любит свет прожекторов.

Имя: Ариэль Тёрнер.

Ему даже не нужно было читать дальше, чтобы почувствовать раздражение.

– Молодая, – сказал он холодно. – Значит, наивная. Значит, будет цепляться за каждое слово ради карьеры.

– Не обязательно, – возразил Джош спокойно. – Обязательно. Все они одинаковые.

Лео пролистал документы дальше.

– Доступ за кулисы.

– Да.

– В гримёрки.

– Да.

– На репетиции.

– Да.

Он поднял глаза и взгляд стал опасно узким.

– И в тур? На месяц? С нами?

– Да, – тихо произнёс Джош.

Тишина, что последовала, была оглушающей. Она падала на стены, на бумаги, на старый диван у окна. Падала и ломала воздух.

– Ты сошёл с ума, – сказал Лео спокойно. Но в глазах вспыхнул огонь, который редко показывался наружу. – Я не поеду в тур с человеком, который будет фиксировать каждый мой вдох. Каждую слабость.

Джош вскочил.

– Лео, послушай…

– Нет, ты послушай, – Лео сделал шаг вперёд, тяжёлый, как удар. – Контроль – это единственное, что у меня осталось. Ты забираешь это. Ты подводишь меня. Ты подводишь группу.

– Я спасаю группу, – жёстко сказал Джош. – Ты этого не видишь, потому что ты… закрытый. Слишком закрытый. Ты вообще никого не подпускаешь. И… это разрушает тебя.

Что-то болезненно дрогнуло внутри Лео. Но он тут же спрятал это за оскалом, за холодом.

– Ты хочешь сказать, что мне нужен… присмотр? Няня?

– Нет, – тихо сказал Джош. – Тебе нужен человек, который увидит правду.

Слово “правда” ударило Лео сильнее, чем крик. Он сжал папку так сильно, что картон прогнулся.

– Никто не увидит мою правду, – прошипел он. – Не женщина, которой нужно сделать громкий материал. Не лейбл. И не ты.

Джош мягко, но твёрдо сказал:

– Она не похожа на тех, кто охотится за грязью. Она… другая.

Лео усмехнулся устало, зло.

– Все они другие. Пока не почувствуют запах крови.

Он бросил папку обратно на стол.

– Уберите её. – Мы не можем. – Тогда я сам это сделаю. Она уйдёт. Любым способом.

– Лео, прошу…

Но Лео уже повернулся к двери. Рука легла на ручку. Плечи напряглись. И голос, холодный как стальной трос, прозвучал:

– Я не позволю никому стать свидетелем того, как я падаю. Ни ей. Ни тебе. Никому.

Он вышел. Дверь закрылась глухо.

Студия в поздний час выглядела иначе. Когда люди уходили, когда смех растворялся в коридорах, когда никто не трогал инструменты, пространство становилось слишком широким, слишком тихим. Сцена будто раздвигалась, открывая пустоту, которую днём скрывали громкие голоса и музыка.

Лео вошёл и запер дверь на щеколду. Его шаги гулко отдавались о деревянный пол – чуждые, болезненно резкие. Свет он включил лишь наполовину. Достаточно, чтобы видеть стойку с микрофоном, клавиши, барабаны и гитары, но недостаточно, чтобы осветить угол, где лежала его тень.

Он подошёл к стойке. К микрофону. К единственной вещи, с которой не был честен даже в собственных мыслях.

Пальцы легли на холодный металл. Он почувствовал тот самый контакт, который всегда собирал его воедино. Как будто мир, каким бы разбитым ни был, делал шаг назад, уступая место звуку.

Но сегодня звук не хотел возвращаться.

Лео поднял микрофон и на мгновение закрыл глаза. Вдохнул через нос – медленно, так, как учил вокальный тренер. Но горло всё равно сжалось.

Он заставил себя пропеть первую строчку. Звук вышел. Бедно. Коротко. С хрипотцой, которая резанула его по сердцу.

– Ещё раз, – прошептал он себе.

Снова вдох. Снова попытка. Нота сорвалась. На этот раз громче, болезненнее. Как трещина по хрустальному бокалу.

Лео резко отвернулся, будто хотел сбросить с себя эту слабость. Но слабость не уходила. Она сидела под кожей, в голосовых связках, в каждой мышце шеи, в каждом обрывке нерва, который он месяцами тянул на пределе.

Он снова повернулся к микрофону.

– Ещё. Раз.

Голос рванулся и провалился. Словно не выдержал собственного веса. Лео сжал стойку пальцами, и металл тихо скрипнул под усилием.

Ты держишься. Держись. Держись, чёрт тебя побери…

Он попытался снова, будто упрямство могло заменить здоровье. Но звук, едва родившись, умер. Сломался. Сорвался. И Лео тоже сорвался.

– Чёрт!

Он ударил ладонью по стойке. Микрофон качнулся, треском отозвался в колонках и затих.

Лео сделал шаг назад. Потом медленно опустился на колени. Не от слабости. От ужаса. Тонкого, почти детского. Того, что он прятал всю жизнь – под перфекционизмом, холодностью, гением.

Если я потеряю голос – кто я тогда? Что останется? Что мне дадут руки, если я не смогу держать микрофон? Зачем я сцене, если я не могу подарить ей звук?

Он наклонился вперёд, прижав ладонь к полу, будто хотел удержать себя в этом мире. Горло жгло. Глаза резало, но не от слёз, от того, что он слишком долго не позволял себе плакать.

Его дыхание стало рваным, неровным.

Студия вокруг стояла недвижимо, как наблюдатель. Как судья. Лео поднял голову и посмотрел на сцену. Пустую. Холодную. Враждебную. Вчера она была домом. Сегодня испытанием, которое он проигрывал.

Он встал медленно, как будто поднимался из воды. Подошёл к микрофону. Поставил стойку ровно. Его руки дрожали. Только не от усталости – от отчаяния. Он коснулся металла лбом, закрывая глаза.

– Не забирайте это у меня… – шёпот был настолько слабым, что растворился в тишине прежде, чем достиг шкафа с гитарами.

Легенда сцены. Бог прожекторов. Голос поколения. Стоял и просил пустоту не отнимать последнее, что держит его на поверхности.

Он открыл глаза и увидел своё отражение в блестящем корпусе барабана. Чужое лицо. Нет, знакомое. Только впервые честное. Уставший мужчина. Испуганный. Одинокий. Тот, кем он не позволял себе быть. Он отступил на шаг. Сделал глубокий вдох.

– Я всё равно выйду на сцену, – сказал он тихо, и голос дрогнул. – Даже если придётся там умереть.

Это была не бравада. Это была правда. Страшная правда. Он выключил свет, оставив студию погружённой в густую тень. И в этой тени его силуэт казался сломанным, но всё ещё стоящим.

Ночной воздух ударил холодом сразу, как только дверь студии захлопнулась за его спиной. Здание погрузилось в тишину, такую глубокую, что даже шаги Лео звучали слишком громко, как будто он нарушал покой мёртвого города.

Неоновые огни на стоянке мерцали, отражаясь в мокром асфальте. Снег падал крупными хлопьями, медленно, неторопливо, словно у ночи было бесконечное терпение.

Лео остановился под уличным фонарём. Свет лёг на его лицо тусклым, жёлтым оттенком, подчеркивая исчерпанность, которую он скрывал днём. Дыхание вырывалось белым паром.

Он запрокинул голову, смотря на рассыпанный по небу снег.

Когда я в последний раз чувствовал покой? Когда сцена перестала быть свободой и стала клеткой? Когда голос стал моей тенью?

Он не знал.

Свет фонаря отражался в его глазах, но уже не добавлял им блеска. Только усталость.

Он поднял руку, коснулся горла, как будто там можно было нащупать ответ. Но вместо ответа та же боль. Та же дрожь.

– Чёрт… – прошептал он одними губами.

Он хотел закрыть глаза, спрятаться, исчезнуть в темноте, как исчезает звук, когда концерт заканчивается. Но темнота не скрывала. Только проявляла то, что он прятал.

Голос. Страх. Одиночество.

Лео опустил руку и посмотрел на своё отражение в тёмном стекле входной двери. Силуэт. Высокий, но согнутый. Сильный, но истончившийся. Тот, кто привык держать весь мир на плечах и теперь не мог держать себя.

Тень за его спиной стала длиннее, чем обычно. Каждый шаг удлинял её. Как будто свет фонаря сам показывал: ты падаешь, хотя стоишь.

Он прошёл несколько метров по парковке, снег хрустел под ботинками. В воздухе стоял запах бензина, ночного ветра и чего-то ещё – чувства перемен, которые он отказывался принимать.

Телефон завибрировал в кармане. Он посмотрел на экран. Сообщение от Джоша:

„Журналистка подтвердила участие. Встреча утром.“

Лео нахмурился. Сжал телефон так, будто хотел раздавить текст голыми пальцами. Она уже идёт в его мир. Она уже подписала приговор – себе или ему, он не знал.

– Отлично, – тихо, почти беззвучно сказал он.

Голос оборвался не от слабости, а от какого-то странного предчувствия. Словно где-то в другом конце города кто-то уже сделал шаг, который приблизил их друг к другу. Шаг, который нельзя отменить.

Он остановился рядом с машиной, не торопясь садиться. Закрыл глаза, дал снегу лечь на волосы, на плечи. Холод слегка отрезвил. Но уже было поздно. Он чувствовал, почти физически, как внутри появляется тень. Тихая. Густая. Настаивающая.

Не тень его усталости. Не тень выгорания. Тень перемен. Тень встречи.

Он медленно открыл глаза. Снег продолжал падать. Город молчал. А тень росла. Росла так, будто знала: скоро она столкнётся с другой – светлой, прямой, неподкупной. Той, что принадлежала девушке, которая завтра войдёт в его жизнь.

Он сел в машину, закрыл дверь и на секунду задержал дыхание, чтобы поймать остаток голоса внутри. Но голос не отвечал. Только тень. И Лео понял: следующая глава его жизни начнётся не на сцене. А в тот момент, когда он впервые увидит её глаза.

Тень легла рядом с ним на сиденье, словно попутчик. И ночь сменила дыхание, будто сделала первый аккорд.

Глава 3

Ариэль проснулась раньше будильника.

Не от страха, нет. От того самого нервного напряжения, которое приходит перед экзаменами, важными выступлениями и решениями, которые могут переломить карьеру.

Она долго лежала, глядя в потолок своей маленькой съёмной квартиры, слушая, как ветер постукивает по окну. Внутри будто жило два голоса. Один взволнованный: Ты справишься. Ты для этого учишься. Это шанс. Второй осторожный, почти ехидный: Они звёзды. Они не терпят ошибок. Если облажаешься – тебя съедят.

Она поднялась, заварила крепкий кофе, но руки дрожали так, будто она выпила его уже литр. И всё же заставила себя успокоиться. Сделала глубокий вдох, села за стол и ещё раз перечитала письмо от «Городской Волны».

Ваш доступ к NOVA подтверждён. Встреча завтра. Пресс-сессия обязательна.

Ещё вчера эта строка казалась невероятной. Сегодня грузом. Она не думала, что всё произойдёт так быстро. Она не думала, что ей дадут доступ к группе, которая почти не подпускает прессу. Особенно к их фронтмену – замкнутому, резкому, легендарному Лео Вайсу. Про него ходило слишком много историй. Слишком много тайн. Слишком много «не подходить ближе, чем на метр».

Ариэль вздохнула, допила остывший кофе и впервые призналась себе:

– Я нервничаю.

Вслух. Потому что иногда только так правда ложится ровно.

Она собрала сумку: диктофон, блокнот, запасные батарейки, ручки, удостоверение, пресс-папка.

Зеркало у двери показало ей девушку с серьёзными глазами, аккуратно уложенными волосами и лицом человека, который собирается входить в чужой мир.

Странный момент: именно сейчас она почувствовала уверенность. Не в том, что всё пройдёт гладко. А в том, что даже если будет трудно, она выдержит.

Ты сюда пришла не играть в поклонницу, напомнила она себе. Ты пришла работать.

Она оделась теплее, на улице всё ещё лежал снег, и вышла.

Площадка, где проходил пресс-подход, выглядела как улей, потревоженный с самого утра. Работники сцены разгружали аппаратуру, двигали ящики, прокладывали кабели. Люди с бейджами «STAFF» бегали туда-сюда, не замечая никого вокруг. Фанаты уже собирались у ограждения, надеясь увидеть хоть тень участников NOVA.

Ариэль чувствовала, как сердце отбивает чуть быстрее, чем шаги. Это был новый мир. Шумный. Громкий. Пульсирующий энергией, которой она никогда раньше не касалась.

У входа её остановили двое охранников.

– Имя?

– Ариэль Тёрнер, пресс-доступ.

– Документы.

Она протянула удостоверение. Охранники проверили, переглянулись и выдали ей временный пропуск – чёрный, с золотой надписью PRESS.

– Правила простые, – сказал один. – Держитесь рядом с менеджером группы и не мешайте работе команды.

Она кивнула и шагнула внутрь.

Холл пах смесью кабелей, кофе, металла и усталости. Стены были обклеены списками оборудования, расписанием, фотографиями с прошлых туров. Именно здесь начиналась жизнь группы. Именно здесь она должна была провести ближайшие недели.

В коридоре её догнал Джош – менеджер NOVA.

Он выглядел так, будто спал не больше часа. Тёмные круги под глазами, ноутбук под мышкой, телефон в руке.

– Ариэль? – Да, здравствуйте. – Идём. Я покажу пресс-зону.

Он говорил быстро, отрывисто. Было видно – день обещал быть сложным. По пути он бросил на неё взгляд поверх очков:

– Маленькая рекомендация, – сказал тихо. – Не задавайте Лео прямых личных вопросов.

– А профессиональные?

– Тоже… осторожно.

Она нахмурилась:

– Я думала, мне нужен честный материал.

– Честный – да. Конфликтный – нет. Он к этому… чувствителен.

Чувствителен. Слово зазвучало странно в контексте человека, известного своей холодностью. Но Ариэль ничего не ответила. Потому что внутри уже поднималось чувство – напряжённое, предвкушающее. Не страх. А ощущение, что она стоит на пороге чего-то большого.

И как раз в этот момент из коридора выскользнули трое музыкантов – Нико, Рай и Феликс. Рай улыбнулся ей тепло, как будто они знакомы. Нико окинул её взглядом оценивающе. Феликс просто кивнул. Последним шёл Кей. Он задержал на ней взгляд чуть дольше остальных – тихий, внимательный, словно пытаясь понять, кто она и стоит ли ей доверять хоть каплю.

И в этой короткой секунде Ариэль впервые почувствовала – здесь каждый видит больше, чем говорит. Но Лео так и не появился. Джош, заметив её взгляд в сторону пустующего коридора, коротко сказал:

– Он придёт в последний момент. Как всегда.

Ариэль шла за Джошем, цепляясь взглядом за каждую деталь – она должна была всё запомнить. Каждый жест, каждую эмоцию, атмосферу, мелочи. Это её работа. Её шанс. Они завернули за угол, и внезапно пространство расширилось, чуть больше света, много оборудования, большие пластиковые боксы на колёсах, метки на полу и табличка “ARTISTS AREA”.

– Сюда, – сказал Джош. – Комната слева – пресс-зона. Справа – гримёрки музыкантов. Туда пока лучше не подходить.

Пока. Слово легло в память. Но внимание Ариэль мгновенно переключилось – из дверей гримёрки как раз вышел Нико.

– О, новенькая, – усмехнулся он, снимая гитарный ремешок с плеча. – Пресса? Или фанатка, заблудившаяся по пути?

– Пресса, – спокойно ответила она.

Нико приподнял бровь:

– Отважно.

Он хотел уйти, но Феликс, появившийся за его спиной, аккуратно подтолкнул его локтем.

– Не пугай людей с утра, – напомнил он, улыбаясь Ариэль мягко, словно пытаясь сгладить неловкость.

– Я не пугаю, – фыркнул Нико. – Она выглядит так, будто сама кого хочешь напугает.

Он оглядел её с головы до ног – без пошлости, скорее с оценкой: выдержит ли она мир, в который входит. Ариэль спокойно встретила его взгляд и Нико хмыкнул, будто признал её стойкость.

– Добро пожаловать в хаос, – бросил он и ушёл, растворяясь в коридоре.

Феликс задержался:

– Не обращай внимания. Он просто любит проверять людей на прочность.

– Я поняла, – ответила Ариэль.

– Если что-то понадобится, ищи меня. Я тут самый дружественный, – добавил Феликс, но в его глазах был тонкий намёк: "И самый наблюдательный."

И он тоже ушёл.

Через пару секунд появился Рай с чашкой кофе и какими-то документами. Он увидел её, остановился, улыбнулся так мягко и искренне, как будто она была старым другом.

– Ты журналистка?

– Да.

– Удачи, – сказал он с таким сочувствием, будто вручал ей цветы перед расстрелом.

Она даже не успела спросить, почему, он уже исчез за дверью, оставив после себя лёгкий запах цитрусового одеколона и недосказанность. Ариэль оглянулась. Музыканты прошли. Кто-то воспринял её холодно, кто-то дружелюбно, но никто не был безразличен. Это был мир напряжения, энергии, скрытой усталости и слишком высокой цены успеха.

Но одного человека здесь не было. Лео. Его отсутствие ощущалось почти физически, как пустота, вокруг которой всё вращается. Все двигались, разговаривали, работали… но что-то в воздухе всё равно стояло на паузе.

Даже Джош, обычно быстрый, сейчас выглядел так, будто отсчитывает минуты. Он посмотрел на часы, прикусил губу.

– Он опаздывает? – спросила Ариэль.

– Он никогда не опаздывает, – вздохнул Джош. – Он просто приходит, когда считает нужным.

Она кивнула. Слова менеджера прозвучали как предупреждение.

И тут по коридору прокатилась едва уловимая волна напряжения. Техники выпрямились. Кто-то приглушил разговор. Кто-то поспешно убрал со стола лишние кабели.

Джош отреагировал первым:

– Он здесь.

Ариэль на секунду задержала дыхание. Она не увидела Лео, ещё нет. Только почувствовала, как пространство будто сдвинулось. Как будто в комнату вошёл человек, который несёт с собой собственную гравитацию.

Сцена «почти-встречи». Она стояла в просторном коридоре, блокнот в руках, сердце в горле и ждала. Но Лео, не глядя по сторонам, прошёл дальше по коридору, в сторону служебной лестницы, скрытый тенью дверного проёма.

Ариэль увидела только силуэт. Но одного взгляда на осанку, на шаг, на силу движения хватило, чтобы понять: эта встреча не будет простой. Она выдохнула, медленно, осторожно, и шагнула в пресс-зону.

Пресс-зона оказалась удивительно маленькой. Компактное помещение с белыми стенами, двумя высокими софтбоксами, баннером NOVA: Winter Tour, столом с бутылками воды и расставленными в ряд микрофонами. С одной стороны стояли камеры трёх местных изданий. С другой два журналиста уже спорили о том, кто первый задаст вопрос.

Ариэль вошла аккуратно, стараясь не привлекать внимания, но тут же почувствовала оценивающие взгляды. Молодая. Новая. Не из глянца. Журналисты мгновенно определили её статус и сделали вывод: новенькая, не опасная.

Она села в третий ряд, не слишком близко, но и не в стороне. Разложила блокнот, проверила ручку. Сделала короткий вдох. Пульс всё ещё был слишком быстрым, но мысли уже собирались в профессиональную концентрацию.

В помещение вошёл Джош. Он выглядел так, словно уже прослушал пять ссор, два отчёта и одну катастрофу – а время было всего около полудня.

– Коллеги, – начал он, хлопнув в ладони. – У нас жёсткий тайминг. Лео зайдёт на несколько минут. Один вопрос от каждого. Без глубоких личных тем, без провокаций, без острых углов.

Он бросил взгляд именно на Ариэль – внимательно, настойчиво. Никакого недоверия, просто предупреждение. Она кивнула. Хотя внутри что-то вспыхнуло: Если я не спрошу то, что важно, зачем я здесь?

– Отлично, – выдохнул Джош. – Он сейчас подойдёт.

Но прошло две минуты. Потом ещё три.

Журналисты начали нервно переступать ногами. Камеры мигали красными лампочками, кто-то проверял экспозицию в третий раз. Один мужчина бормотал:

– Опять король сцены заставляет ждать.

– Он всегда так? – вполголоса спросила Ариэль у женщины рядом.

Та фыркнула:

– Всегда. Это Лео Вайс. Он приходит, когда ему нравится. И уходит тоже. Не твоё дело, что он там делает.

Ариэль кивнула, делая вид, что это её не задело. Хотя задело. Профессиональная гордость вещь тонкая.

Вдруг двери слегка приоткрылись – вошёл Феликс. Он выглядел гораздо более расслабленным, чем утром. Кивнул журналистам, прошёл к Джошу и тихо сообщил что-то ему на ухо.

Джош поморщился:

– Супер. Ещё лучше.

– Простите, – попыталась уточнить Ариэль, но мужчина из соседней газеты перебил её раздражённым шёпотом:

– Сиди тихо, новенькая. Сейчас звезда проснётся и всё начнётся.

Её пальцы сжались. Она снова посмотрела на двери. И почувствовала, что напряжение в воздухе меняет тон, как вибрация, предвещающая грозу.

И правда, через секунду коридор стал тише. Как будто кто-то перекрыл шум за углом. Гул голосов стих. Даже вспышки камер замерли.

Джош выпрямился.

– Он идёт, – сказал он одними губами.

И все повернули головы к дверям. Ариэль тоже. И почувствовала, как сердце делает маленький болезненный скачок, тот, что бывает в моменты, когда понимаешь: дверь сейчас откроется, и всё изменится. Но двери так и не открылись. Вместо этого послышались уверенные, ровные шаги – тяжёлые, но не спешные. Шаги человека, который никогда не извиняется за поздний приход.

Затем голос Джоша, тихий, уставший:

– Лео, пожалуйста, попробуй…

– Джош, – коротко ответил другой голос. Холодный. Твёрдый. – Я знаю, что делаю.

У Ариэль кровь похолодела. Не от страха – от узнавания. Так звучат люди, которых ничто не сдвинет, если они приняли решение.

Дверь открылась медленно. Будто кто-то хотел нагнать драматизм, но драматизм был естественным. Он вошёл. И пресс-зона, казалось, стала меньше. Лео был выше, чем она ожидала. Худощавый, но с внутренней силой, которая ощущалась в каждом движении. Черная одежда подчёркивала бледность кожи и тёмные, глубоко посаженные глаза.

Он стоял, как человек, привыкший к вниманию, но презирающий его. Взмах ресниц и он оглядел комнату. Быстро, отрывисто. Оценивая. Отсекая лишнее. Когда взгляд скользнул по Ариэль, она едва заметила, как его бровь чуть дрогнула. Не удивление. Не интерес. Скорее мгновение, когда незнакомца пытаются прочесть.

Она встретила его взгляд. И тот не переломил её. Он просто… раскрыл перед ней настоящего Лео: усталого, раздражённого, на пределе. Глянца в нём не было вовсе. Он стоял перед прессой, как перед врагами.

Он остановился у баннера NOVA: Winter Tour, не приближаясь к столу, не дотрагиваясь ни до одного микрофона. Будто и без того знал: всё внимание уже принадлежит ему.

Джош шагнул вперёд, собираясь сказать формальную вступительную речь, но Лео жестом остановил его коротким, почти ленивым, но настолько выразительным, что Джош сразу смолк.

– Давайте быстро, – сказал Лео.

Голос хрипнул на первом слове, едва, почти незаметно, но Ариэль услышала. Она не могла не услышать, она тренировала слух годами. Журналисты засуетились, поднимая камеры. Никто не прокомментировал срыв. Никто кроме неё.

Лео посмотрел на журналистов, не медля, но и не торопясь. Его взгляд был секущим, как холодный нож, и каждый, кто попадал под него, ощущал лёгкое неприятное покалывание.

Первой заговорила женщина из модного журнала:

– Лео, вы отлично выглядите после вчерашнего концерта. Сложно ли держать такую форму в туре?

– Нет, – ответил он.

Женщина ожидала продолжения. Но его не было. Она неловко улыбнулась и отступила. Следующий журналист поднял руку:

– Планируете ли вы расширять тур?

– Это не моя компетенция.

Снова тишина.

Журналисты начали переглядываться. Кто-то нервно перекрутил ручку в пальцах. Кто-то выдохнул, будто пытаясь вернуть лёгкость. Но её не было. Присутствие Лео делало всё напряжённым. Натянутым. Он отвечал ровно, но так холодно, что у тех, кто задавал вопросы, замерзал голос.

Ариэль наблюдала. Не глазами журналиста – глазами человека, который умеет различать оттенки. Он выглядел собранным. Уверенным. Но под этим лежало что-то другое. Тёмное. Усталое. Рваное по краю. И каждый раз, когда его голос чуть дрожал, она видела, как он сжимает пальцы в кулак, будто пытаясь удержать звук в горле силой.

Он был напряжён, как струна, натянутая до предела. И всё же не сломанная. Пока.

Очередь дошла до молодого парня в очках. Он спросил что-то о творческом процессе. Лео ответил так, словно вопрос был задан ради галочки – коротко, нейтрально, откровенно скучно.

И всё это время он был… недовольным. Не раздражённым. Не злым. А будто отстранённым от собственного тела. Словно всё это – пресс-подход, вопросы, камеры – были раздражителем, болезненной занозой.

И тогда произошло то, чего Ариэль не ожидала, но почувствовала заранее. Он посмотрел на неё. Не как на журналистку. Не как на помеху. А как на человека, которого пытаются прочитать.

Взгляд был прямым, резким, холодным. Словно он прожигал ей насквозь, проверяя: испугается ли? отведёт ли взгляд? сломается ли ещё до вопроса?

Но Ариэль смотрела спокойно. И впервые Лео слегка приподнял уголок брови, еле заметно. На долю секунды. Словно удивился. Или насторожился. Или узнал в ней что-то, что не хотел признавать: она видит больше, чем должна.

Он отвернулся так же резко, как посмотрел. Словно оборвал тихую, но слишком честную нить между ними.

Журналисты, уставшие от односложных ответов Лео, выглядели так, будто участвовали в каторжном интервью, а не пресс-подходе популярной группы. Камеры устало мигали. Джош то и дело поглядывал на часы, надеясь, что этот короткий кошмар вот-вот закончится.

Ариэль сидела тихо, блокнот лежал на коленях. Она слушала каждую интонацию, каждый вздох, каждую паузу Лео и чем больше слушала, тем отчётливее слышала то, чего другие не замечали: голос напрягался. Голос дрожал. Голос… болел.

Это не было очевидно. Не было катастрофой. Но для человека, который вырос среди музыки, сцен, вокалистов – это было ясно, как белый свет лампы.

И именно поэтому её вопрос уже сидел на кончике языка. Но она ждала. Ей нужно было выбрать момент.

Когда последний журналист задал какой-то скучный вопрос о планах на следующий год, Лео даже не притворился, что заинтересован. Он ответил двумя словами и уже собирался уйти.

И тогда Джош сказал:

– Последний вопрос.

Тишина сжалась. Все понимали: вот сейчас шанс. Но никто не решался. Все перегорели раньше времени. И Ариэль подняла руку. Легко. Спокойно. Точно. Джош замер – он прекрасно понял, что это не тот журналист, которого он хотел слышать последним.

Лео повернул голову. Медленно. Холодно. Его взгляд упал на неё, как лезвие, но она выдержала.

– Да, – сказал он. – Слушаю.

Он даже не пытался спрятать раздражение. Возможно потому что был уверен: она сейчас задаст такой же пустой вопрос, как и остальные. Но Ариэль выпрямилась. Закрыла блокнот. И задала то, ради чего вообще пришла.

– Лео, ваш голос звучит напряжённо. Скажите честно: вы уверены, что в таком состоянии выдержите весь тур?

Мгновение. И весь мир будто провалился в эту секунду. Журналисты замерли. Камеры зависли на одном кадре. Даже Джош приоткрыл рот, но не успел вмешаться.

Ариэль услышала только два звука: бах-бах – её собственное сердце, тиш-ш-ш – как будто тишина двинулась по комнате, как волна. А затем медленный, почти ленивый вдох Лео.

Он смотрел на неё так, будто она позволила себе прикоснуться к порезу, который он скрывал под кожей. Как будто она вторглась туда, куда никто не имел права входить.

В его глазах мелькнуло нечто опасное. Не удивление. Не возмущение. Узнавание. Она попала точно в рану.

Лео поднял подбородок, движение резкое, чуть хищное.

– Повторите? – тихо сказал он.

Тихо, но угрожающе. Она повторила. Твердо. Без дрожи.

– Я спрашиваю, сможете ли вы выдержать тур, если голос уже перенапряжён.

После её вопроса пресс-зона будто превратилась в вакуум.

Никто не двигался. Никто не дышал. Даже камера, оставленная включённой, казалась застывшей в воздухе, побаиваясь фиксировать момент, который мог стать началом громкого заголовка.

Лео смотрел на Ариэль так, будто пытался не просто понять её, а уничтожить само право задавать вопросы. В его взгляде не было злобы. Зато было опасное, почти личное напряжение.

Он сделал ещё один шаг вперёд.

Тень от его фигуры легла на пол, перекрыв часть света от софтбоксов. Ариэль оказалась прямо напротив него – ближе, чем остальные журналисты, ближе, чем он позволял кому бы то ни было.

Джош нервно сглотнул.

– Лео… – начал он.

– Молчать, – бросил Лео, даже не глядя на него.

Голос в этот момент звучал ровно, слишком ровно. Это был не ледяной контроль. Это была грань. Та самая, которую нельзя переходить. Он сосредоточил весь холод на одном человеке.

– Ты задаёшь вопросы о том, чего не понимаешь, – сказал он тихо, но каждый слог ударил, как стеклянная крошка. – Ты не знаешь, какой у меня голос. Не знаешь, в каком я состоянии. И уж точно не имеешь права делать выводы.

«Ты». Не «вы». Не «журналистка». Ты.

Ариэль почувствовала, как её сердце пропускает удар. Не от страха – от того, что он обращался к ней слишком лично. Будто она перешла за черту, которую сама ещё не осознала. Но она не отвела взгляд.

– Я слышу. – Голос её был мягким, спокойным. – И вижу. И… задаю вопросы, которые не имеют права задавать другие. Именно поэтому меня и прислали.

Лео сузил глаза. Теперь его эмоции были не спрятаны, а обнажены.

– Тебя прислали копать? – медленно спросил он. – Значит, ты решила начать с меня?

Ариэль слегка наклонила голову:

– Я задала профессиональный вопрос. Но вы реагируете так, будто я попала в больное место.

Он будто резко втянул воздух. Это была атака. Причём точная.

Журналисты замерли, цепляясь за каждый звук. Кто-то мысленно уже писал материал: «Лео Вайс взорвался на пресс-конференции». Но Лео шагнул ближе, на расстояние вытянутой руки.

– Ещё одна догадка, – сказал он тихо, низко, почти на пределе. – И ты пожалеешь, что вообще пришла.

Она услышала хрип в его голосе. Маленький. Скрытый. Но реальный. И в этот момент поняла: он не злой. Он на грани. Он боится. И от этого он опасен. Но она не дрогнула.

– Пожалеть? – переспросила она, чуть приподняв бровь. – Я делаю свою работу. А вы пытаетесь спрятать то, что на поверхности. И злитесь, потому что я увидела это раньше, чем ваш пиар-отдел.

Его дыхание сбилось. Вот теперь он сорвался. Не вокалом. Эмоцией.

– Ты… – он сделал шаг назад, словно сам от себя. – Ты понятия не имеешь, куда лезешь.

– Тогда объясните, – спокойно ответила Ариэль.

Эти слова ударили сильнее любого обвинения. Он даже прикрыл глаза, на секунду, словно собирался заорать, бросить микрофон или уйти из комнаты. Но ничего из этого не сделал. Вместо этого он резко, почти жестоко выдохнул:

– Ты не увидишь того, чего нет. А то, что есть… тебе всё равно не понять.

Он развернулся. Слишком быстро, слишком резко.

Джош шагнул к нему:

– Лео, давай спокойно…

– Я закончил, – бросил Лео, не оборачиваясь.

И вышел.

Когда дверь за Лео захлопнулась, в пресс-зоне наступила тишина – густая, как дым после взрыва.

Журналисты сидели, будто их выключили. Ни вопросов, ни комментариев. Только потрясённые взгляды, направленные то на дверь, то на Ариэль.

Джош провёл ладонью по лицу – жест человека, который хочет провалиться под пол.

– Вот же… мать его… – прошептал он так тихо, что услышали только стены.

Он посмотрел на Ариэль не злым взглядом, скорее измученно-отчаянным:

– Ты понимаешь, что только что произошло?

Она закрыла блокнот, аккуратно, почти медленно. В отличие от других её дыхание было ровным.

– Я задала вопрос, – спокойно сказала она.

– Да не вопрос, а детонатор, – буркнул один из журналистов. – Девочка, ты смелая… но безумная.

– Зато честная, – добавила женщина справа, но с оттенком тревоги.

Ариэль не ответила. Она поднялась со стула, чувствуя, как внутри всё ещё вибрирует энергия от их словесной дуэли. Не страх. Адреналин. Честность. И что-то ещё, что она пока не могла назвать.

Журналисты начали собирать оборудование, переминаясь и перешёптываясь:

– Он впервые так взорвался…

– Боже, у них же тур через неделю…

– Это попадёт в прессу? Или мы все делаем вид, что ничего не было?..

Джош, поймав эти шёпоты, резко повернулся к группе:

– Никто. Ничего. Не публикует.

– Но…

– Никаких «но». Ситуация нестабильная. Лео на пределе. Давайте не толкать его ещё сильнее.

Он говорил жёстко, но без злобы – отчаяние в голосе было слишком явным. Затем он посмотрел на Ариэль снова. Теперь более внимательно.

– Ты… видела то, что другие не замечают. – Голос стал тише. – Но, пожалуйста… будь осторожнее. Он сейчас как оголённый провод.

Ариэль слегка кивнула:

– Я не хотела его атаковать.

– Я знаю. – Джош тяжело вздохнул. – Это и пугает.

Он ушёл вслед за Лео, оставив прессу расходиться. Ариэль осталась на секунду одна и тут за её спиной раздался шорох. Она обернулась. У дверей стояли четверо, почти в ряд, как будто это была негласная делегация. Рай первым шагнул вперёд. С его лица исчезла легкость, осталась серьёзность.

– Он сильно вызверился? – спросил он.

– Он не был зверем, – ответила Ариэль. – Он… защищался.

Рай нахмурился, но не спорил. Феликс встал рядом. Его взгляду было некуда спрятаться, слишком внимательный, слишком понимающий.

– Ты попала в точку, – тихо сказал он. – Очень точно.

– Я задала вопрос, который услышала, – ответила она. – Не хотела ранить.

Феликс обменялся взглядом с Раем.

– Проблема в том, – сказал Рай, – что сейчас всё ранит.

Позади них стояли Нико и Кей. Нико прислонился к стене, скрестив руки на груди. Его лицо было выражением чистого удивления:

– Слушай… я думал, что ты струсишь ещё на «Здравствуйте». А ты ему в лоб… вот так. – Он щёлкнул пальцами. – Уважение.

– Нико, не начинай, – хмуро бросил Феликс.

– Что? – Нико пожал плечами. – Я серьёзно. Эта девушка не из тех, кто моргает первым.

Он посмотрел на Ариэль, прищурившись:

– Но ты понимаешь, что теперь он тебя… запомнил?

Ариэль чуть напряглась:

– В плохом смысле?

– В любом смысле, – сказал Нико. – Лео помнит всех, кто его раздражает. И всех, кто его удивляет. А ты оба пункта сразу.

Она не успела ответить, Кей подошёл ближе. Он не улыбался. Но в его глазах было что-то… мягкое, едва заметное.

– Ты не испугалась, – сказал он негромко, без оценки, скорее как факт.

– А должна была? – Ариэль подняла бровь.

Кей задумчиво кивнул:

– Обычно люди боятся его намного раньше.

Она поймала себя на том, что смотрит прямо в его тёмные, внимательные глаза, и впервые почувствовала: ребята не против неё. Они просто боятся за своего фронтмена.

– Я не хотела ему навредить, – тихо сказала она.

– Мы знаем, – ответил Кей. – Но он сейчас… ломкий. И он этого не признает. Ни нам. Ни себе. Ни тем более тебе.

Рай покачал головой:

– Просто… будь аккуратна. Сегодня был лёд. Завтра может быть шторм.

Феликс добавил:

– Он не злой. Он загнанный.

А Нико не удержался:

– И с потрясающим эго, удачи тебе с этим.

Ребята разошлись, оставив Ариэль в коридоре.

Ариэль держала блокнот крепче, чем нужно. Её шаги были быстрыми, ей нужно было догнать Джоша, который пропал в лабиринте. Она повторяла себе, что просто делает свою работу, но тело всё ещё отзывалось на напряжение встречи с Лео.

Она свернула за угол и резко остановилась. Слишком поздно. Чья-то фигура появилась прямо перед ней. Она врезалась почти лицом в его грудь.

– Осторожнее, – хрипло сказал знакомый голос.

Рука легла на её локоть – сильная, горячая, абсолютно естественная, будто он делал это неосознанно. У него не было права так близко к ней стоять. Не сейчас. Не после всего, что произошло. Но он стоял. И она стояла.

Лео смотрел на неё сверху вниз, взглядом, который мог бы сжечь бумагу. Стальные глаза, в которых плескалась не только злость, но и странное, настороженное любопытство.

Она чувствовала запах его одеколона – холодный, резкий, с ноткой древесного дыма. И под этим ещё что-то: усталость. Живую, тяжелую, почти физическую.

Она выпрямилась, но он не убрал руку.

– Вы… – начала она, пытаясь говорить ровно, – …идёте не туда, что ли?

– Нет, – ответил он тихо. – Это ты идёшь туда, где лучше бы не стоять.

Она приподняла бровь:

– Угроза?

– Предупреждение.

Он наконец убрал руку с её локтя, но движение было слишком медленным, словно его пальцы на долю секунды задержались там, где им быть не следовало. Её кожа тут же отозвалась теплом. Нелепо. Неправильно. Она моргнула, пытаясь вернуть себе дыхание.

– Если вы собираетесь снова злиться, – сказала она чуть тише, чем хотела, – то хотя бы делайте это там, где меньше людей.

Его взгляд сузился.

– Ты думаешь, я злюсь?

Она сделала шаг назад, но он поймал её взгляд прежде, чем она успела уйти.

– Я знаю, что вы злитесь, – ответила она. – И знаю, почему.

Он наклонил голову чуть вбок, как животное, которое слушает, но ещё не решило: напасть или просто уйти.

– И почему же? – спросил он медленно.

Ариэль задержала дыхание на секунду. Это была тонкая линия: сказать и провалиться. Промолчать и потерять важный момент.

– Потому что я увидела то, что вы скрываете, – сказала она тихо, но уверенно. – И вы ненавидите, когда вас видят настоящим.

Его грудь приподнялась – короткий, тяжёлый вдох. Глаза блеснули чем-то, что было слишком похоже на боль, замаскированную под ярость. Но он быстро спрятал это.

– Ты ничего обо мне не знаешь, – твёрдо произнёс он.

– Пока да, – мягко согласилась она. – Но вы сами дали мне повод узнать больше.

Его плечи слегка напряглись. Как будто эта мысль задела его сильнее, чем любой вопрос. На секунду он выглядел так, будто собирался развернуться и уйти. Но не ушёл. Вместо этого сделал шаг косяком ближе, ещё на полступени, и теперь расстояние между ними стало опасно маленьким.

– Послушай внимательно, – сказал он вполголоса, и от его тона по коже побежали мурашки. – Я не позволю тебе разрушить то, что я держу. Не позволю тебе вмешаться туда, куда тебе нельзя.

– А вы думаете, я пытаюсь разрушить? – спросила она.

– Ты уже начала.

Её дыхание сбилось. И в этот момент по коридору прошёл техник с огромным кофром для оборудования, шумно загрохотав колёсами.

Лео отступил, словно заклинание исчезло. Его голос стал снова холодным, профессиональным:

– Спроси что хочешь в рамках контракта. Но не лезь туда, что тебе не касается. Я ясно выражаюсь?

Ариэль улыбнулась едва заметно.

– Как стекло.

Он напрягся от этой улыбки. Словно она была вызовом. И на мгновение между ними повисло то самое напряжение – странное, тянущее, живое, которое они оба не хотели признавать. Но уже не могли отрицать.

Лео отвернулся.

– Это было предупреждение, – сказал он напоследок.

– А это был ответ, – сказала она тихо.

Он ушёл. Коридор опустел. Звук катящихся кофров стих. Рабочие ушли. Свет софитов за дверью пресс-зоны уже не бил по глазам.

Ариэль стояла одна, ощущая, как в груди медленно оседает то напряжение, которое держало её всю встречу. Словно внутренняя лавина наконец остановилась.

Она прислонилась к стене, закрыла глаза, ненадолго, на один глубокий вдох. Блокнот был всё ещё в руках, но она не могла написать ни слова. Потому что впервые за всё время она чувствовала не профессиональный азарт. Не удовлетворение от смелого вопроса. Не страх последствий. А что-то иное. Что-то, что жило в его голосе, когда он говорил тихо. Что-то, что мелькнуло в его глазах, когда она увидела то, что он скрывает. Что-то, что теплом осталось на её локте, где его пальцы задержались на секунду дольше, чем позволительно.

То, что не связано с журналистикой. Не связано с расследованием. Это было… личное. Как интонация, вырвавшаяся против воли. Как вдох, сорванный не злостью, а уязвимостью.

Она открыла глаза. Нельзя. Остановись. Но внутри что-то лишь усмехнулось. Она понимала, что уже переступила черту. Но задним числом её не вернёшь.

Где-то позади послышались шаги, но мимо прошли техники, ни один из них не обратил на неё внимания. Она отошла от стены, заставив себя сделать вид, что всё под контролем.

Нужно работать. Нужно фиксировать факты. Нужно сохранять дистанцию. Но когда она подняла руку, чтобы открыть блокнот, пальцы всё ещё дрожали. Она закрыла его обратно. Не сейчас.

На другом конце коридора, за дверью, ведущей к служебной лестнице, Лео стоял, упершись руками в перила. Он не слышал шагов, не видел людей – он сам их гнал прочь взглядом. Лицо было напряжённым, словно высеченным из льда.

Он пытался дышать ровно. Пытался заставить себя вспомнить, что он профессионал, фронтмен, человек, который держит стадионы. Но мысли возвращались к одному. К её вопросу. К её голосу. К её взгляду, который не дрогнул, когда он был в двух шагах от взрыва. Он закрыл глаза.

Почему она не испугалась? Почему её слова резали так точно? Почему она увидела то, что он давно прятал не только от прессы – от самого себя? И почему, чёрт возьми, его сердце отозвалось именно на неё?

Ответа не было. Он сжал перила так сильно, что костяшки побелели. Он не позволял людям подходить близко. Никому. Давно. Он держал стены высокими, ледяными, непробиваемыми.

Но эта девушка – журналистка, которую он должен был игнорировать, вошла в этот день в его мир так легко, словно дверь была открыта. И впервые за долгое время он не знал, что с этим делать. И это бесило. И пугало. И… притягивало.

Он резко выпрямился, будто пытаясь стряхнуть мысль. Нет. Он не позволит этому продолжиться. Он уйдёт от неё. От вопросов. От её взгляда. От всего, что делает его слабее.