Генетическое совпадение

Глава 1

Свет был слишком белым, безжалостным. Он падал с потолка ровными холодными полосами, выбеливая до серости дорогой паркет, отбрасывая резкие тени от минималистичного стола. Воздух пах не офисом – не бумагой, кофе и человеческим теплом, – а лабораторией: приглушенный гул очистителей, едва уловимый запах озона и чего-то стерильного, медицинского. Здесь не жили. Здесь анализировали. И сейчас главным объектом анализа был Алекс, но анализировал он сам.

Он не сидел. Он замер, упершись ладонями в холодный край стола, его тело было натянуто как тетива. Взгляд, обычно быстрый, сканирующий, сейчас был прикован к единственной точке – огромному экрану, вмонтированному в стену. На черном фоне горели строгие белые буквы и цифры, лишенные всякой графической мишуры. Это был интерфейс «ГЕНМЭТЧ», его детища, его оружия, его религии.

ГЕНМЭТЧ v.7.3. Завершение глубокого анализа.

Объект: Алексей Воронов (профиль ADMIN_ALPHA)

Сопоставление с объектом: Vera_Art (ID 734-889-Gamma)

Расчетная генетическая и психологическая совместимость: 99,99%.

Рекомендация: ИДЕАЛЬНЫЙ МАТЧ. УРОВЕНЬ УГРОЗЫ: НОЛЬ. УРОВЕНЬ ПОЛЬЗЫ: МАКСИМУМ.

Идеальный матч. Ноль угрозы. Максимум пользы.

В груди у Алекса не вспыхнуло ничего теплого. Ни удивления, ни радости. Вместо этого по жилам разлилась тяжелая, густая волна холода, которая моментально достигла конечностей и сжала виски ледяными щипцами. Ярость. Не горячая, истеричная, а тихая, концентрированная, абсолютно рациональная. Как формула, доказывающая, что все его расчеты – ложь.

Девяносто девять целых девяносто девять сотых процента. В его мире, мире вероятностей и стандартных отклонений, такая цифра не существовала. Она была математическим призраком. Статистической невозможностью. Если ты видишь стопроцентное совпадение отпечатков пальцев – перед тобой один и тот же человек. Если ты видишь стопроцентную прибыль на бирже – тебя обманывают. А девяносто девять целых девяносто девять – это была насмешка. Кто-то очень умный, или очень наглый, или и то, и другое вместе, решил поиграть с богом его вселенной – с данными.

Он оттолкнулся от стола, заставив себя сделать глубокий вдох. Воздух обжег легкие.

– Взлом, – прошептал он сам себе, и слово прозвучало в тишине камерно, как выстрел. – Точечный, ювелирный взлом. Внедрение в обучающую выборку. Подмена весов в нейросети. Или…

Он провел рукой по лицу, чувствуя подушечками пальцев легкую щетину. Он не спал почти двое суток, готовя презентацию для инвесторов из Дубая. И вот такой подарок.

– Или кто-то подсунул приманку, – продолжил он мысль, начиная медленно расхаживать по кабинету. Шаги отдавались глухим эхом. – Идеально сконструированный профиль. Кукла. Виртуальная невеста, собранная из моих же предпочтений, выведенных за годы. Чтобы я клюнул. Чтобы я ослабил контроль. Чтобы я… что?

Он остановился у панорамного окна, за которым лежал ночной мегаполис – море холодных огней, упорядоченная сеть дорог. Его царство. Его система. И в эту систему кто-то бросил камень, рассчитав траекторию так, чтобы рябь дошла точно до него.

Конкуренты? Возможно. «БиоСфера» или «ГеномЛайф» уже пару лет пытались выведать ядро алгоритма «ГЕНМЭТЧ». Но взломать его извне… это было маловероятно. Система безопасности была его личным кошмаром для хакеров. Значит, внутренняя утечка? Кто-то из своих? Мысль была неприятной, но оттого не менее вероятной. Каждый человек в его компании проходил через «ГЕНМЭТЧ» на совместимость с корпоративной культурой. Утечки не должно было быть. Но люди, как он хорошо знал, – самый нестабильный, а потому и самый предсказуемый фактор риска. Предсказуемостью их глупости, жадности, страха.

Он вернулся к столу и коснулся пальцем сенсорной панели. Экран ожил, разделившись на десятки окон: логи сервера, цепочки доступа, IP-адреса, временные метки. Его пальцы летали по поверхности, выдергивая из цифрового хаоса ниточки. Он углубился в код, проверяя каждую строку, каждую переменную, которая могла быть связана с профилем Vera_Art. Откуда пришел запрос на сравнение? С какого устройства? Через какой прокси?

Данные были чисты. Слишком чисты. Профиль был создан полгода назад. Заполнен скрупулезно, с деталями, которые нельзя было просто сфабриковать: предпочтения в искусстве (абстрактный экспрессионизм, что совпадало с его собственным скрытым интересом), аллергия на пенициллин, даже такая мелочь, как идиосинкразия к вкусу кориандра. У него самого была та же. Это было либо невероятное везение, либо колоссальная работа по сбору информации о нем. Личной информации.

Холод внутри сгустился, превратившись в твердый, острый кристалл решения. Он откинулся в кресле, и оно тихо вздохнуло. Смотрел на профиль. На аватар. Девушка. Вера. На фотографии она стояла, отвернувшись к мольберту, в залитой солнцем мастерской, вся в пятнах краски. Лицо было видно вполоборота – сосредоточенное, с легкой улыбкой у губ. Не модель. Не блогер. Художница. Согласно данным, не слишком успешная. Жила на съемной квартире, имела долги. Сестра, больная редким генетическим заболеванием. Деньги уходили на лечение.

Идеальная мишень. Идеальная приманка. Уязвимая. Мотивированная. Контролируемая.

Алекс чувствовал, как его мозг, уже отбросив первоначальную ярость, переключается в привычный режим – режим расчета, оценки, стратегии. Угроза. Да. Но любая угроза, если подойти к ней правильно, может быть конвертирована. В актив. В инструмент. В данные.

Он больше не видел в этих 99,99% насмешку. Он видел вызов. Кто-то потратил огромные ресурсы, чтобы создать эту девушку-призрак и подкинуть ему. Хорошо. Он примет вызов. Он найдет этого человека. Эту Веру. Не для того, чтобы разоблачить или устранить – это было бы слишком просто, слишком грубо. Нет.

Он превратит угрозу в актив. Вживую, в плоти и крови. Он изучит ее, разберет на составные части, поймет, чья это кукла и на каких ниточках она дергается. А потом возьмет эти ниточки в свои руки. Или оборвет их. Зависит от того, что окажется выгоднее.

Люди были риск-фактором. Но они же были и самым ценным ресурсом. Потому что ими можно было управлять. Потому что в их поступках всегда была логика – логика страха, жадности, любви. Эту логику можно было просчитать. Как любой код.

Алекс потянулся к интеркому. Нажал кнопку.

– Марина, – его голос прозвучал ровно, без эмоций. – Отмените все встречи на завтра. И найдите мне всю доступную информацию, все цифровые следы на человека. Вера, художница, профиль в «ГЕНМЭТЧ» – Vera_Art. Я хочу знать, где она живет, где покупает кофе, какую краску предпочитает и кому должна. Все. К утру.

В динамике послышалось легкое, профессиональное:

– Сделаю, Алексей Сергеевич.

Он отключился. Снова взглянул на экран. На цифры 99,99%. На снимок улыбающейся девушки в мастерской.

«Игра начинается, Вера, – подумал он беззвучно. – Посмотрим, чья логика окажется сильнее. Твоих человеческих слабостей. Или моих алгоритмов».

Он выключил экран. Комната погрузилась в полумрак, нарушаемый только мерцающими огнями города за стеклом. Холодная ярость окончательно кристаллизовалась, превратившись в холодную твердую решимость. Завтра он перейдет от анализа к действию. А люди, как он знал, всегда делали только то, что от них ожидали. Оставалось понять – чего же от этой девушки ожидал тот, кто ее ему подбросил. И оправдать его ожидания. С лихвой.

Глава 2

Запах. Он ударял в нос первым, еще на лестничной площадке, едва Вера, сгибаясь под тяжестью двух огромных пакетов из художественного магазина, пыталась ключом попасть в заевший замок. Запах был густой, сложный: едкая сладость скипидара, горьковатая пыль темперы, терпкость льняного масла и под всем этим – тонкая, но неистребимая нотка сырости, плесени и старого дерева. Запах ее жизни. Запах ее тюрьмы и одновременно – единственного убежища.

Дверь наконец с скрежетом поддалась. Она вкатилась в прихожую, которая давно перестала быть прихожей, а превратилась в склад для подрамников, рулонов холста и банок с засохшим, как лава, гель-медиумом. Пакеты шлепнулись на пол. Вера прислонилась к косяку, закрыв глаза. В висках стучало. Не от тяжести – от бесконечного, изматывающего фона тревоги, который не выключался ни на секунду, даже во сне.

Мастерская. Бывшая большая комната в коммуналке на окраине, которую она когда-то, три года назад, сняла за бесценок, потому что окна выходили на север, и сосед сверху, вечно пьяный сантехник, почти не шумел. Теперь это был лабиринт. Картины прислонены к стенам в несколько рядов – законченные, незаконченные, забракованные. На полу – островки относительно свободного пространства, заваленные тюбиками, палитрами, тряпками. На единственном столе, заваленном бумагами, ютился старенький ноутбук. И повсюду – счета. Они лежали стопками на подоконнике, были прикреплены магнитиками к дверце холодильника, торчали из-под банок с кистями. Квитанции за электричество, за воду, за аренду, счета от поставщиков красок, извещения из банка о просрочке по кредиту на лечение. Бумажный памятник ее тонущему кораблю.

Вера сбросила куртку на груду тряпок и потянулась к электрическому чайнику. Пока он шипел и булькал, она обвела взглядом свое царство. Взгляд был не художника, ищущего композицию, а бухгалтера, подсчитывающего убытки. Вот тот большой холст в углу – «Сумерки в индустриальной зоне». Пять месяцев работы. Галерея «Арт-Взгляд» взяла его на комиссию полгода назад и до сих пор не продала. Вот серия маленьких абстракций – «Эмоции в коде». Их хвалили на студенческой выставке, но купить никто не захотел.

– Слишком мрачно, – сказал один потенциальный покупатель.

– Слишком лично, – вздохнула владелица маленькой кофейни, где Вера надеялась их пристроить.

Она налила в кружку кипяток, заварила самый дешевый пакетированный чай и села на табурет перед незаконченной работой. Новый холст. Попытка ухватиться за что-то светлое. Эскиз городского парка, солнечные зайчики сквозь листву. Выглядело фальшиво. Как открытка. Кисть в ее руке не слушалась, тянула в привычную гамму – охры, умбры, холодные синие тени. Вера отложила кисть. Пила чай, глядя, как пар клубится над кружкой. В голове, как белка в колесе, крутилась одна мысль: деньги. Точнее, их катастрофическая нехватка.

Завтра – очередной платеж за съем этой конуры. Послезавтра – последний срок по кредиту. А потом… Потом был счет из частной клиники «Неоклиник». Огромный, пятизначный, цифры от которого сводило скулы. Очередной этап лечения Кати. Экспериментальная терапия. Последняя надежда.

Катя. Сестра. Разница в семь лет. У Кати – редкая генетическая патология, что-то с ломкостью хромосом, сложное название, которое Вера выучила наизусть, но смысл которого сводился к простому: тело медленно отказывает. Сначала мышцы, потом органы. Вера помнила ее маленькой, задорной, вечно вскакивающей на подоконник и кричащей во двор что-то обидное мальчишкам. А теперь Катя лежала в стерильной палате «Неоклиник», худющая, прозрачная, и ее глаза, огромные в исхудавшем лице, смотрели на Веру с бездонным, детским доверием. «Сестренка, ты же меня вытянешь, правда?»

И Вера вытягивала. Третий год. Продавала все, что можно было продать. Брала кредиты, за которые, как ей казалось, будет расплачиваться следующие три жизни. Писала заказы – жуткие, слащавые портреты по фото, росписи стен в офисах сомнительных контор, даже разрисовывала футболки на заказ. От своей живописи, от той, ради которой когда-то забиралась на крышу института смотреть на рассвет, оставались только эти ночные часы, украденные у сна, и чувство глухой, давящей тоски.

Но был и луч света. Год назад она, отчаявшись, подала заявку в благотворительный фонд «Пульс». Они занимались помощью людям с редкими заболеваниями. Чудом – ее историю заметили, взяли в программу. Фонд брал на себя тридцать процентов расходов на лечение Кати. Это было воздухом. Возможностью вынырнуть, глотнуть и плыть дальше, не захлебываясь сразу.

И вот этот воздух… сегодня мог перекрыться.

Внезапная вибрация в кармане джинсов заставила ее вздрогнуть. Чашка едва не опрокинулась. Сердце, привыкшее за эти годы к плохим звонкам, екнуло и упало куда-то в пятки. Она вытащила телефон. Незнакомый номер. Московский. Клиника? Банк?

– Алло? – ее голос прозвучал хрипло, она прокашлялась.

– Добрый день. Это административный отдел клиники «Неоклиник». С кем я говорю?

Холодный, вежливый, безличный женский голос. Голос бюрократической машины.

– Вера. Вера Артемьева. Это по поводу сестры, Екатерины Артемьевой?

– Именно. Вера, мы вынуждены вас проинформировать. Поступила официальная бумага от вашего спонсора, благотворительного фонда «Пульс». Фонд приостанавливает финансирование лечения вашей сестры в рамках программы «Редкие случаи». В связи с… – на другом конце линии пошелестели бумагами, – внутренним аудитом и пересмотром приоритетов.

Вера замерла. Мир вокруг – запахи, картины, скрипучий пол – поплыл, потерял четкость. Звуки доносились как сквозь вату.

– …приостанавливает? На… на сколько?

– На неопределенный срок. Все неоплаченные счета, начиная с текущего месяца, ложатся на вас. Вам необходимо в течение трех рабочих дней внести минимальный платеж по последнему счету за процедуры генной коррекции. В противном случае лечение будет приостановлено, а за пациентом сохранится место в палате только на одну неделю. После чего…

– После чего ее выпишут, – закончила за нее Вера плоским, безжизненным тоном.

– К сожалению, да. Все детали изложены в официальном уведомлении, которое уже отправлено вам на электронную почту. Хорошего дня.

Щелчок. Гудки.

Вера медленно опустила руку с телефоном. Он выскользнул из ослабевших пальцев и упал на пол, на старую закапанную краской газету. Три дня. Минимальный платеж. Сумма, которую она даже в самом лучшем своем месяце не зарабатывала. Она сидела, не двигаясь, и смотрела в одну точку на холсте – на неудачно положенное ярко-зеленое пятно, которое должно было изображать листву. Оно вдруг показалось ей ядовитым, агрессивным, насмешливым. Внутри не было паники. Не было истерики. Была пустота. Глухая, леденящая пустота, как в заброшенном колодце. Кончилось. Воздух закончился. Она больше не может.

Механически, движимая каким-то остаточным инстинктом, она потянулась к ноутбуку. Открыла почту. Там уже лежало письмо с темой «Уведомление о приостановке финансирования». Она его почти не видела. Ее взгляд упал на вложенный PDF-файл. Официальный бланк. Печати. Подписи. И в верхнем углу – логотип фонда «Пульс». Стилизованное изображение сердца, пронзенного чем-то вроде молнии или стрелы. Рядом с ним – другой, меньший логотип. Что-то вроде стилизованной двойной спирали ДНК, заключенной в кольцо, и надпись латиницей: «K&Genom Holdings». Что-то знакомое. Где-то она это видела.

Пальцы сами по себе поплыли по тачпаду. Она открыла браузер. В поисковую строку вбила: «K&Genom Holdings». Выдало множество ссылок. Деловые новости. Финансовые отчеты. Она кликнула на первую попавшуюся статью.

«Холдинг «КиГеном» подтвердил поглощение сети частных клиник «Медлайн». Статья была месячной давности. Она начала читать, сначала бегло, потом все медленнее, впитывая каждое слово. «КиГеном» – один из лидеров на рынке персональной геномики и биотеха. Основатель и генеральный директор – Алексей Сергеевич Воронов. Молодой, жесткий, непубличный. Холдинг владеет долями в фармацевтических компаниях, исследовательских центрах, а также… через дочерние структуры управляет несколькими благотворительными фондами, в том числе… фондом «Пульс».

Вера откинулась на спинку табурета. В ушах зазвенело. Совпадение? Случайность? Фонд «Пульс», который год помогал Кате, оказался частью империи какого-то биотех-гиганта. И этот гигант вдруг, ни с того ни с сего, «в связи с внутренним аудитом» замораживает помощь. Прямо сейчас. Когда счет стал особенно огромным. Когда ее ресурсы были на нуле.

Она снова посмотрела на логотип. На эту холодную, технологичную спираль. Потом ее взгляд медленно пополз по мастерской. По картинам, которые никто не покупал. По счетам, которые она не могла оплатить. По тюбикам с краской, которых хватит от силы на неделю. Она представила лицо Кати. Ее доверчивый взгляд. «Ты же меня вытянешь?»

И тогда пустота внутри начала заполняться. Не страхом. Страх был раньше. Он изъел ее изнутри за эти годы. То, что поднималось сейчас, было другим. Более тяжелым. Более плотным. Как расплавленный металл, заливающий все полости. Это была ярость. Но не горячая, не кричащая. Ледяная. Твердая. Абсолютно тихая. Решимость.

Кто-то там, в своем стеклянном небоскребе, среди своих цифр и спиралей ДНК, решил, что жизнь ее сестры – это строка в отчете, которую можно удалить. Решил, что они с Катей – просто статистика. Помеха. Расходный материал.

– Нет, – прошептала она в тишину мастерской. – Нет, черт возьми.

Ее пальцы снова заскользили по тачпаду. Теперь она искала «Алексей Воронов». Фотографий было мало. В основном с официальных мероприятий: мужчина лет тридцати пяти, в идеально сидящем костюме, с жестким, не прощающим слабостей лицом. Холодные глаза. Взгляд, который смотрит не на людей, а на данные. На биологические объекты. На нее и Катю, вероятно, он смотрел именно так.

Статьи пестрели эпитетами: «жесткий», «гениальный», «закрытый», «беспринципный». Он построил империю на том, что продавал людям надежду – на идеальную пару через его приложение «ГЕНМЭТЧ», на здоровье через персонализированную медицину. Он играл в бога с генами. И сейчас его рука, невидимая, дотянулась и до ее маленького, хрупкого мира. И перекрыла кислород.

Мысли в голове Веры, обычно хаотичные, творческие, вдруг выстроились в четкую, прямую как стрела, линию. Она не юрист. Не журналист. Не хакер. Она – художница, которая не может продать свои картины, и сестра, которая теряет последнее. У нее не было рычагов. Не было влияния. Не было денег.

Но у нее было отчаяние. И эта новая, ледяная ярость. И еще… странное, почти мистическое чувство, что это не случайность. Что этот логотип, эта связка «Пульс» – «КиГеном» – Воронов появился в ее жизни сейчас не просто так. Это был знак. Вызов.

Сидеть здесь, в своей затхлой мастерской, и ждать, пока Катю выпишут из клиники на верную смерть? Ждать, когда придут судебные приставы описать ее последние банки с краской? Нет. Больше нет.

Если этот человек, этот Алексей Воронов, решил ее жизнь и жизнь ее сестры – просто цифры в алгоритме, то она пойдет к нему. Прямо в логово. Посмотрит в эти холодные глаза. И спросит. Спросит, как он посмел. Спросит, почему. И если не получит ответа… она что-нибудь придумает. Украдет бумагу со стола. Устроит скандал в приемной. Бросит в него банкой с краской. Что угодно. Она уже теряла всё. Теперь ей было нечего терять, кроме самой ярости, которая горела внутри ледяным пламенем.

Она встала. Подошла к мольберту. Взяла тряпку и одним резким движением смахнула с холста это ядовито-зеленое пятно. Краска размазалась грязным следом. Потом она повернулась, подошла к единственному в комнате зеркалу, висевшему над раковиной. В отражении смотрела на нее измученная девушка с темными кругами под глазами, в старой футболке в красках, с беспорядочно собранными в хвост волосами. В ее глазах, обычно задумчивых, рассеянных, сейчас горел тот самый холодный, негнущийся огонь.

«Хорошо, мистер Воронов, – подумала она, не отрывая взгляда от своего отражения. – Игра по твоим правилам. Я в деле. Посмотрим, понравлюсь ли я тебе вживую так же, как мои данные в твоей безупречной системе».

Завтра она пойдет в самое логово. В голове уже стучал примитивный, отчаянный план: узнать адрес главного офиса «КиГенома». Прийти. Пройти мимо охраны. Достучаться. Она не знала как, но она это сделает. Потому что другого выхода не было. Только вперед. Прямо в пасть к волку.

Глава 3

Кафе называлось «Нейтраль». Алекс выбрал его именно за это название. Безликое, геометричное пространство в стиле лофт где-то на стыке делового центра и бывшего заводского района. Здесь не было уюта. Было много бетона, стекла, холодного металла и низких кресел, расположенных так, чтобы соседи не видели и не слышали друг друга. Фоновая музыка – что-то электронное, без мелодии, просто набор звуков, похожий на биение цифрового сердца. Идеальная среда для контролируемого эксперимента. Для встречи с переменной, которую он пока не мог до конца вычислить.

Он пришел на двадцать минут раньше. Занял столик в дальнем углу, спиной к стене, с видом на весь зал и вход. Заказал эспрессо. Не пил. Смотрел, как над чашкой рассеивается крошечное облачко пара. Его собственное отражение, бледное и строгое, смотрело на него из затемненного окна. Он проверил планшет, лежавший на столе рядом. Последние данные по Вере Артемьевой, собранные за ночь его командой, подтверждали первоначальную картину. Долги. Просроченные кредиты. Больная сестра. Никаких связей с известными конкурентами. Никаких следов хакерской активности в ее цифровом следе – только поиски работы, просмотры медицинских форумов, арт-сообществ. Профиль среднестатистического человека, которого система медленно, но верно перемалывала в пыль.

И все же. Эти 99,99%. Эта безупречная, невозможная цифра.

Он ожидал увидеть агента. Женщину в деловом костюме с бесстрастным лицом и натренированной улыбкой. Или авантюристку – яркую, хищную, с алчным блеском в глазах, почуявшую возможность урвать кусок у «КиГенома». Он был готов к обеим версиям. Проработал сценарии. Продумал фразы, которые выведут любую из них на чистую воду. Любая человеческая реакция укладывалась в известные ему паттерны: страх, жадность, тщеславие. Он ждал, когда дверь откроется и впустит один из этих предсказуемых типов.

Дверь открылась. Вошла она.

Сначала Алекс даже не понял, что это она. Его взгляд, выхватывающий детали, скользнул по ней и почти не зацепился. Девушка в поношенной темной куртке, накинутой поверх простой серой водолазки. Старые, потертые на коленях джинсы. Кроссовки, которые когда-то были белыми. Небрежный пучок волос, из которого выбивались темные пряди. Она замерла на пороге, оглядывая зал, и ее лицо было бледным, почти прозрачным от усталости. Темные, глубокие тени под глазами. Искала кого-то.

Потом ее взгляд упал на него. На его стол. На него. И в ее глазах что-то вспыхнуло. Не алчность. Не профессиональная уверенность. Не любопытство. Это был вызов. Чистый, неразбавленный, как спирт. Вызов, смешанный с такой глубокой, костной усталостью, что казалось, она держится на ногах только благодаря этому внутреннему стержню ярости.

Алекс почувствовал легкий, почти микроскопический сбой в своих расчетах. Как тихий щелчок в отлаженном механизме. Это не вписывалось в паттерн. Он дал едва заметный кивок.

Она пошла к его столику. Движения были не плавными, а какими-то сбивчивыми, словно она забыла, как обычно ходят люди. Слишком резкий шаг, потом почти спотыкание. Она села в кресло напротив, не дожидаясь приглашения. Бросила на стол дешевый холщовый рюкзак.

– Воронов? – ее голос был низким, немного хриплым, как после долгого молчания или крика.

– Алексей Сергеевич, – поправил он автоматически, изучая ее. Ближе разница была еще заметнее. Кожа сухая, обветренная. На пальцах – следы краски, которые не отмылись: зеленая охра под ногтем, пятно ультрамарина на сгибе. Руки лежали на столе – тонкие, с выступающими костяшками, не стиснутые в кулаки, а просто лежащие, но от них исходило напряжение стальной пружины.

– Вера. Артемьева. Вы знаете, кто я, – она не задала это как вопрос. Это было констатацией. Ее глаза, серо-зеленые, не отрывались от его лица. В них не было ни страха перед ним, ни подобострастия. Только тот же ледяной, уставший вызов.

– Мне известны ваши базовые данные, – ответил Алекс, отодвигая чашку. – И причина, по которой вы, как я полагаю, ищете встречи. Фонд «Пульс». Заморозка финансирования лечения вашей сестры.

Он произнес это ровно, как читал бы строки из отчета. Наблюдал. Ждал реакции. Слез? Униженной просьбы? Истерики?

Вера не моргнула.

– Вы это сделали? – спросила она просто. Без эмоций. Как будто спрашивала, не он ли включил свет в зале.

– «Пульс» – дочерняя структура холдинга «КиГеном». Ключевые решения согласовываются, – он не стал отрицать, но и не взял на себя прямую ответственность. Это тоже был тест.

– Почему? – один слог. Тупой, как удар камнем.

– Внутренний аудит. Перераспределение ресурсов, – он повторил официальную формулировку, продолжая сканировать ее лицо, ее микромимику. Ничего. Только легкое подрагивание века. Не от страха. От сдерживаемой ярости. Это было… интересно.

– Врете, – тихо сказала она. – Нас там всего тридцать человек в программе «Редкие случаи». Бюджет на нас – пыль для вашего холдинга. Это не про ресурсы. Это персонально. Это про меня. Или про Катю. Почему?

Вот оно. Выход за рамки ожидаемого. Она не просила восстановить финансирование. Она требовала объяснить логику. Она пыталась понять систему. В его мире так почти не поступали. Обычно били в грудь, требовали, плакали, угрожали юристами. Она же вела себя как… как он сам. Искала корневую причину.

– Что дает вам основание так считать? – спросил Алекс, наклоняясь вперед. Его интерес, холодный и аналитический, рос.

– Основание? – она коротко, беззвучно усмехнулась. Звук был похож на скрип ржавой петли. – Жизнь. Когда три года борешься за чужой грош, начинаешь чуять ложь за версту. Ваш «аудит» случился ровно тогда, когда счет за новый этап терапии перевалил за сумму, которую я в принципе не могу собрать. Слишком удобно. Слишком… точечно. Как будто кто-то нажал кнопку. Вы. Нажали кнопку.

Она была права. Это было точечное решение. Его решение. Но ее догадка была не результатом доступа к информации, а интуицией загнанного в угол зверя. В этом была сила. И угроза.

– Допустим, это так, – сказал Алекс, снова откидываясь в кресле. Он взял планшет, сделал вид, что просматривает данные. – Что вы предлагаете? Вы пришли не просто за объяснениями. Вы пришли с… что? С угрозами? Со скандалом? С попыткой шантажа? У вас нет рычагов, Вера. У вас есть только долги и отчаяние. Это очень слабая переговорная позиция.

Он нанес удар намеренно, грубо, проверяя прочность ее стержня. Ждал, что она сломается. Зарыдает. Станет униженно просить.

Вера глубоко вдохнула. Ее грудь поднялась и опустилась. Глаза не отвела.

– Я пришла смотреть в глаза человеку, который решил, что моя сестра – статистическая погрешность. Пришла понять, зачем. А еще… – она сделала паузу, и в ее голосе впервые прозвучали нотки чего-то кроме ярости и усталости. Что-то вроде горькой иронии. – А еще, наверное, втайне надеялась, что вы окажетесь не монстром, а просто бюрократом. И что можно будет как-то… договориться. По-человечески. Глупо, да?

«По-человечески». Это слово в его лексиконе было синонимом неэффективности, ошибки, эмоционального шума.

– Договориться можно, – сказал он, откладывая планшет. Его решение созрело. Эксперимент нужно было ставить в контролируемых условиях. Угрозу – превратить в актив. Ее отчаяние и эта странная, негибкая ярость были уникальными данными. – Но не «по-человечески». По-деловому. У меня есть вам предложение.

Она насторожилась. Все ее тело, и так напряженное, стало похоже на готовую к удару струну.

– Какое?

– Вам нужны деньги на лечение сестры. Очень много денег. И не разово, а на постоянной основе, пока терапия не завершится. Это годы. Миллионы. У меня эти деньги есть. Более того, я могу гарантировать, что лучшие специалисты «Неоклиник» будут заниматься Катей, как VIP-пациентом. Без задержек, без ограничений по стоимости методов.

Он видел, как в ее глазах вспыхивает дикая, неконтролируемая надежда. И как она тут же гасит ее. Опыт научил ее не доверять.

– Что взамен? – спросила она хрипло. – Что я должна сделать? Убить кого-то? Продать почку? Подписать что-то, по чему вы заберете у меня все потом?

– Ничего столь радикального, – Алекс сложил пальцы домиком. Его голос стал холодным, бесстрастным, как голос автоответчика, объявляющего условия кредита. – Вам нужно будет притворяться. Год. Ровно триста шестьдесят пять дней. Вы становитесь моей невестой. Публично. В глазах общества, прессы, деловых партнеров.

Вера замерла. Смотрела на него так, как будто он начал говорить на древнем, забытом языке.

– Что?

– Вы слышали меня. Формальные отношения. Сожительство на моей территории. Совместные выходы в свет. Посещение мероприятий. Имидж счастливой, идеальной пары, нашедшей друг друга благодаря… ну, скажем, счастливому случаю. Не через «ГЕНМЭТЧ», это слишком клишировано. Вы – талантливая художница, я – покровитель искусств. Романтическая история. Длительность – год. После этого мы «мирно расстаемся по обоюдному согласию, сохраняя теплые чувства». Вы получаете полное финансирование лечения сестры на весь необходимый срок, плюс единовременную выплату, которой хватит, чтобы начать новую жизнь. Я получаю… нужный мне публичный образ на определенный период. Это деловая транзакция.

Он выложил это, как раскладывал карты на столе. Без прикрас. Унизительно откровенно. Он наблюдал. Ее лицо сначала онемело от непонимания, потом на нем проступила волна жгучего, унизительного стыда, затем – новая волна ярости, еще более свирепой.

– Вы… вы с ума сошли? – выдохнула она. – Притворяться вашей невестой? Год? Жить с вами? Это что за больная фантазия? Вам не хватает подставных девушек? Купите себе куклу!

– Кукла не вызовет нужного медийного резонанса. Люди чувствуют фальшь. Вы – настоящая. Художница. С трудной судьбой. С сестрой, за которую борешься. Это вызывает симпатию. Это человечно. Это идеально ложится в новую PR-стратегию холдинга, – он говорил, как будто обсуждал упаковку нового продукта. – А что касается больной фантазии… Ваша сестра умирает, Вера. У вас нет денег даже на аренду этой конуры, которую вы называете мастерской. Через три дня Катю выпишут из клиники. Через месяц, максимум, ее не станет. А вы останетесь должны столько, что будете работать на эти долги до конца своих дней. Я предлагаю вам чистый выход. Контракт. Прописанные обязательства. Гарантии. Все прозрачно. Все, что от вас требуется – игра. Всего год. Это много или мало по сравнению с жизнью сестры?

Он бил точно в цель. Хладнокровно, безжалостно. Он видел, как каждое слово входит в нее, как нож. Видел, как ее гордость, ее ярость, ее все, что делало ее человеком, а не биологическим объектом, кричало внутри «нет». И видел, как рядом с этим криком росла другая, чудовищная, неизбежная логика отчаяния. Логика, которую он и рассчитывал использовать.

Вера смотрела в стол. Ее дыхание стало неровным. Она сжала руки так, что костяшки побелели.

– А что… что входит в эти «обязательства»? – спросила она почти шепотом, уже не глядя на него.

– Все будет прописано в контракте. От режима дня до круга общения. От тем публичных высказываний до вашего внешнего вида на мероприятиях. Вы будете жить на моей территории. У вас будут свои апартаменты. Ваша личная жизнь прекратит существование. Вы не сможете видеться с кем попало, говорить что попало. На год вы становитесь… частью моего проекта. Моим активом. Зато ваш актив – ваша сестра – получит шанс. Полноценный шанс.

Он позволил паузе затянуться. Дал ей прочувствовать весь унизительный вес этого предложения. Предложения продать себя. Не тело – это было бы просто и понятно. А свою личность. Свою жизнь. Свою историю. Превратить все это в реквизит для его спектакля.

– А если я откажусь? – она подняла на него глаза. В них уже не было вызова. Была пустота. Бездонная, усталая пустота.

– Тогда вы уйдете отсюда. Вернетесь в свою мастерскую. Будете ждать звонка из клиники. Я не буду вам мстить, не стану создавать дополнительные трудности. Вы просто исчезнете из моего поля зрения как статистическая аномалия, которую устранили. А ваша жизнь пойдет своим чередом. Точнее, начнет свое падение. Выбор за вами.

Он не угрожал. Он констатировал. И это было в тысячу раз страшнее. Потому что это была правда.

Вера закрыла глаза. Долгие секунды она сидела неподвижно. Потом медленно открыла их. В пустоте что-то затвердело. Приняло форму. Это была не покорность. Это было решение. Страшное, отчаянное, продающее душу с потрохами, но решение.

– Контракт, – прошептала она. – Я хочу видеть контракт. Все пункты. Про лечение Кати – отдельным, железным приложением. С печатями, подписями, гарантиями. И… – она сделала еще один глубокий вдох, будто готовясь нырнуть на дно. – И я хочу, чтобы первые деньги, на оплату этого счета и на обеспечение терапии на полгода вперед, поступили до того, как я подпишу что бы то ни было. Аванс. Доказательство доброй воли.

Алекс почти улыбнулся. Почти. Уголок его рта дрогнул на миллиметр. Вот она где – ее человеческая логика. Не эмоции, а конкретика. Доказательства. Она уже думала, как обезопасить сделку. Как юрист. Она училась. Быстро.

– Это можно устроить, – кивнул он. – Юристы подготовят документы завтра. Встретимся здесь же, в это же время. Вы ознакомитесь. Зададите вопросы. Если все устроит – подпишете. Деньги поступят немедленно. В понедельник мы начнем.

– Начнем что? – глухо спросила она.

– Ваше превращение, – ответил Алекс, его голос снова стал ровным и безличным. – В Веру Артемьеву, невесту Алексея Воронова. Первое правило: с завтрашнего дня вы перестаете быть просто Верой. Вы – проект. И я буду наблюдать за вами. Как за кодом. За каждым вашим шагом, реакцией, словом. Любое отклонение от сценария, любой сбой… будет иметь последствия. Для Кати. Понятно?

Он ждал, что она сломается. Зарыдает от унижения. Но она только кивнула. Один раз, коротко. Ее лицо было каменной маской. Только в глубине глаз, где раньше горел вызов, теперь тлела холодная, беспощадная решимость. Она приняла правила его игры. Но он, наблюдая за ней, впервые за долгое время почувствовал не уверенность, а легкий, неуловимый сбой в собственном анализе. В ее мотивах не было жадности. Не было тщеславия. Только отчаяние и ярость. А эти переменные… они были куда менее предсказуемы, чем все, с чем он имел дело раньше. Это делало эксперимент опаснее. И бесконечно интереснее.

– До завтра, – сказала она, поднимаясь. Ее движения были резкими, механическими. Она не посмотрела на него больше. Просто взяла свой рюкзак и пошла к выходу, пряча лицо.

Алекс остался сидеть. Смотрел на ее спину, на то, как она, чуть ссутулившись, толкает тяжелую дверь и выходит в серый свет зимнего дня. Он взял свой остывший эспрессо и сделал маленький глоток. Горький. Холодный.

«Интересно, – подумал он, провожая ее взглядом в окне. – Какой следующий шаг в ее коде? Слом? Бунт? Или… идеальное выполнение программы?»

Он достал планшет и начал набрасывать первые пункты будущего контракта. Контроль. Полный и абсолютный. Но наблюдая за строкой, которая только что ушла, он впервые допускал мысль, что некоторые переменные могут оказаться сложнее, чем самый запутанный алгоритм. И это чувство было… новым. Почти тревожным. Но он отбросил его. Эмоции – это шум. А у него была работа. Превратить угрозу в актив. И он это сделает. Как всегда.

Глава 4

Большой кабинет на самом верху башни «КиГеном» был больше похож на операционную для проведения вивисекции над целыми компаниями, чем на рабочее место. Гигантское панорамное окно открывало вид на сплетение магистралей и реку, но сегодня небо было свинцово-серым, затянутым однородной пеленой, и пейзаж казался черно-белым, лишенным полутонов. Как диаграмма. Как этот проклятый контракт.

Вера сидела в низком, но неудобном кресле из черной кожи перед монолитным бетонным столом. Ей казалось, она проваливалась в него, а подлокотники сковывали руки. Напротив, в своем идеальном кресле, похожем на трон, восседал Алекс. Он не смотрел на нее. Его внимание было приковано к планшету, он что-то бегло просматривал, изредка делая пометки стилусом. Его профиль на фоне унылого неба был резким, как высеченный изо льда.

Между ними, на холодной поверхности стола, лежала стопка бумаг. Толстая. Оскорбительно толстая. Папка с серебристым логотипом «КиГеном» на обложке. Вера знала, что внутри – пятьдесят страниц. Пятьдесят страниц юридического ада, которые Марина, его бесстрастная помощница, положила перед ней двадцать минут назад со словами: «Внимательно ознакомьтесь. Все вопросы – к Алексею Сергеевичу». И ушла, бесшумно закрыв дверь, оставив их в этой гробовой тишине.

Первые десять страниц Вера читала, пытаясь дышать ровно. Преамбула, определения сторон, предмет соглашения… Сухие, корявые фразы, в которых она была «Сторона Б (Исполнитель)», а он – «Сторона А (Заказчик)». Ее обязательства. Их было море. Каждый пункт – клетка.

Пункт 3.7. Режим дня Исполнителя подлежит согласованию с представителем Заказчика и может быть скорректирован в одностороннем порядке с уведомлением за 12 часов. Значит, он будет решать, когда она встает и когда ложится.

Пункт 4.2. Круг общения Исполнителя ограничивается списком, утвержденным в Приложении 2. Любые новые контакты (как личные, так и профессиональные) требуют письменного разрешения Заказчика. У нее отнимут телефон. Дадут новый. Со списком разрешенных номеров. Катя, ее подруга Маша из института, лечащий врач. Все.

*Пункт 5.1. Публичные высказывания Исполнителя, включая посты в социальных сетях, комментарии в прессе и личные беседы в публичном пространстве, должны строго соответствовать медийной стратегии, разработанной PR-отделом Заказчика.* Ее мысли, ее слова – больше не ее. Она станет говорящим попугаем, заученно повторяющим написанные кем-то тексты.

Пункт 6.4. Внешний вид Исполнителя на всех публичных мероприятиях, а также в частной жизни при вероятности попадания в поле зрения СМИ, подлежит утверждению стилистом и имиджмейкером Заказчика. Ее тело. Ее одежда. Все – не ее.

Она читала, и по спине бежали мурашки. Не от страха уже, а от глухого, бессильного унижения. Каждый пункт был пощечиной. Каждая строчка кричала: «Ты – вещь. Ты – актив. Ты – не человек».

Она украдкой взглянула на Алекса. Он все так же изучал что-то на планшете, его лицо было бесстрастно. Он ждал. Ждал, когда она дойдет до самого дна. Или сломается.

Вера стиснула зубы и продолжила. Финансовые гарантии по лечению Кати были вынесены в отдельное Приложение 1. Это было единственное, что она искала глазами в этой каше из юридических терминов. Деньги. Перечисления. Полное покрытие всех медицинских расходов, включая экспериментальные методы, реабилитацию, лекарства. На весь срок лечения, но не менее трех лет. Плюс отдельный счет на жизнь Кати после выписки. Это было железно. Прописано так, что, казалось, даже его адвокаты не смогли бы найти лазейку. Это был якорь. Единственная причина, по которой она еще не выбежала, сломав ноготь о эту дурацкую дверь.

И вот она дошла до Пункта 8.12. Он был выделен жирным шрифтом, как будто его специально хотели подчеркнуть.

«Любые биологические материалы, полученные от Исполнителя в ходе действия настоящего Соглашения (включая, но не ограничиваясь: образцы слюны, крови, волос, эпителиальных клеток, а также любые иные производные биологического происхождения), признаются безусловной собственностью Заказчика (Холдинг „КиГеном“). Заказчик вправе использовать указанные материалы в исследовательских и коммерческих целях по своему усмотрению, без дополнительных уведомлений и выплат Исполнителю. Данное право является бессрочным и неотчуждаемым.»

Вера перечитала пункт. Потом еще раз. Слова плясали перед глазами. «Биологические материалы… собственностью… использовать… по своему усмотрению…» У нее в голове что-то щелкнуло. Замкнулось. Картинка сложилась в чудовищный, отвратительный пазл.

Она подняла глаза. Алекс уже смотрел на нее. Он отложил планшет. Ждал.

– Биологические материалы, – голос у нее сорвался, она прокашлялась. – Это… что, кровь, если я порежусь? Волосы, если выпадут? Это что за… это зачем?

– Для полноты данных, – ответил он ровно, как будто объяснял устройство тостера. – «КиГеном» – исследовательский холдинг. Любые данные ценны. Ваши данные, учитывая уникальный профиль совместимости, представляют особый интерес. Это стандартная практика для всех, кто сотрудничает с нами в рамках медицинских программ.

– Я не сотрудничаю в рамках медицинской программы! – вырвалось у нее, голос стал громче. – Я… я продаю вам год своей жизни! Притворяюсь! Какое отношение моя слюна имеет к нашему спектаклю?!

– Прямое, – его тон не изменился. Он сложил руки на столе. – Ваше физическое состояние, ваши биоритмы, гормональный фон – все это влияет на ваше поведение, внешний вид, эмоциональные реакции. Чтобы поддерживать убедительность образа, нам нужно понимать полную картину. Контролировать все переменные. В том числе и биологические. Это страховка. Для проекта.

Он говорил о ней, как инженер о сложном механизме, который может дать сбой из-за плохого масла или перегрева. Нужно брать пробы. Регулярно. Чтобы вовремя починить.

Вера смотрела на его спокойное лицо, на эти холодные, все вычисляющие глаза, и ее охватила такая волна омерзения, что ее чуть не вырвало прямо здесь, на этот идеальный бетонный пол. Она была для него не просто куклой. Она была… лабораторной крысой. Активом, который можно не только использовать, но и разобрать на молекулы, изучить, запатентовать.

Она опустила взгляд на папку. Дрожь, которую она подавляла все это время, прорвалась наружу. Сначала мелкая, едва заметная в кончиках пальцев, потом сильнее, пробежала по рукам, плечам. Она сжала кулаки под столом, впиваясь ногтями в ладони, пытаясь болью заглушить этот предательский трепет. Не сейчас. Не перед ним.

Она собралась с духом, подняла голову. Взгляд ее был мутным от напряжения, но она не отвела его.

– У меня есть вопрос, – сказала она. Голос звучал странно, отчужденно, будто принадлежал не ей.

– Я слушаю, – Алекс слегка наклонил голову, как ученый, ожидающий интересного результата опыта.

– А моя душа? – выдохнула она. – Она тоже где-то здесь прописана? В приложении? Или она автоматически становится вашей собственностью, когда я подпишу эти… эти пятьдесят страниц?

В воздухе что-то застыло. Тишина стала еще гуще, еще тяжелее. Даже свет за окном, казалось, померк на секунду. Алекс не моргнул. Но в его глазах, этих всегда ясных, всегда контролируемых глазах, промелькнуло что-то. Не понимание. Не раскаяние. Скорее… легкое, почти невесомое раздражение. Как будто в безупречный код внезапно вкралась неуклюжая, иррациональная строка. Которая все портит.

Он медленно откинулся в кресле. Слегка прищурился.

– Душа, – повторил он слово, как будто пробуя его на вкус. Оно звучало чуждо, архаично в этой стерильной комнате. – Это метафора. Юридически ничтожное понятие. Контракт регулирует действия, обязательства, материальные объекты. Не метафизические сущности.

– То есть, она моя? – не отступала Вера. Ее дрожь поутихла, сменившись той самой ледяной решимостью, что привела ее сюда впервые. – То, что остается, когда отнять все: мой режим дня, мои слова, мои волосы и мою кровь? Это мое? Или вы и за этим придете? Чтобы завершить коллекцию?

Он смотрел на нее долго. Его лицо было непроницаемо. Потом он слегка, едва заметно, вздохнул.

– Контракт не регулирует ваши мысли, Вера. Если, конечно, они не выливаются в действия, нарушающие условия. Ваши внутренние переживания – это ваш личный ресурс. Или ваша личная проблема. Мне все равно. Мне важно исполнение. Четкое, без сбоев. Все остальное – шум.

«Шум». Ее душа, ее боль, ее унижение – всего лишь шум. Помеха в его безупречном проекте.

Вера кивнула. Медленно. Ей все стало ясно. Окончательно и бесповоротно. Перед ней сидел не человек. Это была система. Бесчеловечная, рациональная, абсолютная. С ней нельзя было спорить. Ей нельзя было что-то доказать. Можно было только заключить сделку. Или уйти.

Она посмотрела на папку. На пугающую толщину бумаг. Потом мысленно представила лицо Кати. Ее улыбку, которая стала такой редкой. Ее глаза, в которых еще теплилась надежда. Завтра, если она не подпишет, эта надежда начнет гаснуть. Навсегда.

Она протянула руку. Рука дрожала, но она вынула из внутреннего кармана папки дорогую перьевую ручку, которую оставила тут Марина. Тяжелую, холодную, чужую.

– Где подписывать? – ее голос был пустым.

Алекс не показал ни удивления, ни удовлетворения. Он просто наклонился, перелистнул страницы до последнего листа, где были отмечены места для подписи. Их было много. На каждой странице – инициалы. В конце – полная подпись.

– Здесь. И здесь. И здесь, – он указывал пальцем, его ноготь был идеально подстрижен.

Вера начала подписывать. Каждый раз, когда перо оставляло на бумаге чернильную росчерк, ей казалось, что она подписывает отказ от кусочка самой себя. «В. Артемьева» – отказ от свободы. «В. Артемьева» – отказ от права говорить что думаешь. «В. Артемьева» – отказ от своего тела. Она ставила инициалы, и буквы «В» и «А» превращались в какие-то каракули, символы ее капитуляции.

Она подписала последнюю страницу. Поставила полную подпись. Отложила ручку. Ладони были влажными.

Алекс взял папку, быстро пролистал, проверяя. Удовлетворенно кивнул. Достал из ящика стола небольшую карточку, похожую на кредитку, с тем же серебристым логотипом.

– Это ваш пропуск. И ключ. Адрес и все инструкции уже загружены в ваш новый телефон. Его вам выдадут внизу, у службы безопасности. Завтра в десять утра за вами заедет машина. Вы берете с собой вещи только личной гигиены и ничего более. Все остальное будет предоставлено. Вопросы?

Она смотрела на пропуск, лежащий между ними. На тонкий кусок пластика, который отныне будет открывать двери в ее новую, золотую клетку.

– А если я передумаю? Завтра утром?

– Тогда вы нарушаете контракт, – сказал он просто. – Гарантии по лечению Кати аннулируются немедленно. А вы будете обязаны вернуть аванс, который уже поступил на счет клиники. С процентами. И выплатить штраф за срыв проекта. Сумма указана в пункте 11.3. Вы ее видели.

Она видела. Сумма была астрономической. Больше, чем все долги, которые у нее были. На несколько жизней вперед. Уйти было нельзя. Теперь – совсем нельзя.

Она взяла пропуск. Пластик был холодным.

– Вопросов нет, – сказала она, поднимаясь. Ноги немного подкашивались, но она выпрямилась.

– Тогда до завтра, – Алекс уже снова уткнулся в планшет, как будто ее больше не существовало. Дело было сделано. Актив приобретен.

Вера развернулась и пошла к двери. Каждый шаг отдавался глухим стуком в висках. Она положила руку на тяжелую ручку двери, сделала последнее усилие, чтобы открыть ее. И на пороге обернулась.

Он не смотрел на нее. Сидел, освещенный холодным светом с неба, фигура совершенной, ледяной концентрации.

– Союзники-враги, – тихо произнесла она, но так, чтобы он услышал. Не вопрос. Констатация.

Алекс медленно поднял на нее взгляд. В его глазах не было ничего. Ни вражды, ни союзничества. Только пустота анализа.

– Именно, – ответил он. – Не забывайте об этом.

Она вышла. Дверь бесшумно закрылась за ней, отсекая мир холодного расчета от того, что ждало ее снаружи. Коридор, лифт, улица – все это проплыло мимо как в тумане. В кармане ее старой куртки ждал новый, чужой телефон. На его экране уже горело уведомление: «Перевод в клинику „Неоклиник“ завершен. Счет оплачен. Терапия возобновлена».

Она остановилась на промозглом ветру, закуталась в куртку и посмотрела на серую громаду башни «КиГеном», уходящую в хмурое небо. Где-то там, на самом верху, сидел ее новый хозяин. Союзник по контракту. Враг по жизни.

Она повернулась и пошла прочь. Не к своей старой мастерской – туда она вернется только за крохами. Она шла в новую жизнь. Начинался год. Год притворства. Год потери себя. Но год спасения Кати.

«Союзники-враги, – думала она, и губы ее сами собой искривились в безрадостную, похожую на гримасу, улыбку. – Посмотрим, кто кого переиграет. Ты думаешь, что купил меня целиком. Но душу-то, мистер Воронов, ты купить не смог. И она теперь будет твоей самой большой проблемой».

Она сжала в кармане холодный пластик пропуска. Враг был могущественен и безжалостен. Но у нее теперь было оружие. Ее отчаяние превратилось в холодную, расчетливую ярость. И год – это был срок. Срок, чтобы найти слабое место в его безупречной системе. Или самой сгореть дотла, пытаясь это сделать. Но сдаваться она не собиралась. Игра только начиналась. И теперь у нее, как и у него, были свои правила. Правила выживания.

Глава 5

Платье было красивым. Неприлично, оскорбительно красивым. Шелк цвета темного шампанского, тяжелый и холодный, как вода из горного источника, обвивал каждую линию ее тела, которое за неделю тренировок с нутрициологом, косметологами и массажистками стало каким-то чужим, подтянутым, гладким. Спина открыта почти до поясницы, длинные рукава, собранные на запястьях в тугую складку, длинный шлейф, который несли за ней. На шее – холодные бриллианты, которые жгли кожу. Каблуки такие высокие и тонкие, что она думала, они войдут в паркет, как гвозди, и она навсегда застрянет здесь, посреди этого блеска, как бабочка, приколотая к стенду.

Перед огромным зеркалом в ее новых апартаментах – целый этаж в его пентхаусе, отделанный в оттенках серого и бежевого, без единой личной вещи, кроме купленного ей неделю назад скетчбука, – она не узнала себя. Женщина в отражении была безупречной. Волосы, уложенные в кажущуюся небрежной, но стоившую целое состояние укладку, легкий, безупречный макияж, подчеркивающий скулы и скрывающий синяки под глазами. Маска. Идеальная, дорогая маска.

«Актриса на эшафоте», – подумала она, ловя собственный взгляд в зеркале. Именно это чувство. Шея обнажена. Голова высоко поднята. Палачи в смокингах и вечерних платьях ждут внизу. А он… он был тем, кто держал топор. Или тем, кто руководил казнью.

– Готовы? – его голос раздался с порога. Он не постучал. Просто вошел. Вера вздрогнула, но не обернулась, увидев его отражение. Алекс в смокинге. Идеально сидящем, черном, без единой пылинки. Галстук-бабочка. Холодное, выбритое лицо. Он был воплощением контроля. От кончиков лакированных туфель до безупречно уложенных волос. Он осмотрел ее с ног до головы. Взгляд был не мужским. Оценочным. Как будто проверял, соответствует ли образ техническому заданию.

– Да, – ответила она, и ее голос прозвучал чуть хрипло. Она прокашлялась.

– Хорошо. Помните сценарий? – он подошел ближе, поправил несуществующую соринку на своем рукаве. Его запах – чистый, холодный, с нотками сандала и чего-то металлического – ударил в нос.

– Знакомство на вашей выставке полгода назад. Общие интересы в искусстве. Неторопливое, красивое сближение. Я – гениальная, но непризнанная художница, вы – меценат, разглядевший талант. Романтика, а не расчет. Никаких упоминаний о «ГЕНМЭТЧ» и о… – она запнулась.

– О реальных обстоятельствах, – закончил за нее он. – Верно. От вас требуется: улыбка. Сдержанная, немного загадочная. Взгляд, полный обожания, когда вы смотрите на меня. Краткие, умные ответы на вопросы об искусстве. Никаких подробностей о личной жизни, о сестре. Никакой политики. Если вас спросят о наших планах – «мы наслаждаемся моментом». Если спросят о свадьбе – загадочная улыбка и «всему свое время». Ваша задача – быть украшением. Молчаливым, красивым, подтверждающим мой имидж человека с безупречным вкусом не только в бизнесе. Понятно?

Он говорил, как режиссер перед премьерой. Никакого волнения. Только инструктаж.

– Понятно, – кивнула она, натягивая на лицо то самое выражение «сдержанной загадочности». Мышцы щек болели.

– Тогда поехали. Машина ждет.

Дорога в длинном, черном лимузине с тонированными стеклами прошла в тишине. Алекс просматривал документы на планшете, изредка отвечая на тихие звонки. Вера смотрела в окно, на мелькающие огни ночного города. Ей казалось, она едет не на светский раут, а на казнь. Живот сводило от нервного спазма. Платье давило на ребра. Она думала о Кате. О том, что прямо сейчас ее сестре, наконец, делают ту самую дорогую процедуру, за которую был уплачен аванс. Это было единственное, что держало ее в этом кошмаре. Соломинка.

Местом гала-ужина был отреставрированный особняк XIX века, принадлежавший теперь какому-то фонду. У входа – толпа папарацци, вспышки камер ослепляли. Алекс вышел первым, безупречный и невозмутимый, затем обернулся, протянул руку. Вера взяла ее, опираясь, чтобы не оступиться на ступеньках. Его ладонь была сухой и прохладной. Ее собственная – ледяной и влажной от пота.

– Расслабься, – его губы почти не шевельнулись, улыбка для камер была заученной и безупречной. Он наклонился к ее уху, делая вид, что поправляет прядь ее волос. – Это всего лишь социальный протокол. Версии 2.0. Выполняй инструкции, и все пройдет гладко.

Социальный протокол. Как в компьютере. Набор команд. «Улыбнись». «Кивай». «Смотри с обожанием».

Их впустили внутрь. И мир взорвался.

Звук. Гул голосов, смех, звон хрусталя. Свет. Тысячи огней огромной люстры, отраженных в золоте лепнины и в глазах людей. Запах. Дорогих духов, цветочных композиций, еды, которой хватило бы, чтобы накормить ее старый район на месяц. И глаза. Множество глаз. Они обернулись, когда Алекс с Верой на руке вошли в главный зал.

Вера почувствовала, как по спине пробежал ледяной пот. Она шла, держась за руку Алекса, и ловила эти взгляды. Они были разными. Мужчины – оценивающие, сканирующие, как товар. Женщины… о, женщины были интереснее. Молодые, красивые, в платьях, которые стоили, наверное, как ее старая мастерская. В их глазах она видела зависть – холодную, ядовитую. «Кто эта выскочка? Откуда взялась? Как она умудрилась зацепить Воронова?». Видела презрение – «Видно же, что не из нашего круга. Держится, как палка. Платье, конечно, дорогое, но на ней смотрится, как тряпка на вешалке». Видела любопытство – жадное, ненасытное. «Что он в ней нашел? Может, она беременна? Или у нее какие-то связи?».

Она шла сквозь этот строй взглядов, и ее улыбка застывала на лице, превращаясь в болезненную гримасу. Алекс вел ее уверенно, кивая знакомым, останавливаясь для коротких, светских разговоров. Он представлял ее: «Моя спутница, Вера. Художница». И добавлял что-то лестное о ее «уникальном взгляде». Люди пожимали ей руку, целовали в щеку, произносили пустые комплименты. Их прикосновения жгли. Их слова казались фальшивыми, как дешевая мишура.

– Дорогой Алексей! Какая прекрасная дама! – к ним подошел полный, лысеющий мужчина с лицом довольного кота. Его сопровождала женщина лет сорока, с лицом, на котором было написано столько пластики, что оно почти не двигалось.

– Борис Леонидович. Рад вас видеть, – Алекс слегка улыбнулся, это была профессиональная, деловая улыбка. – Это Вера. Вера, это Борис Леонидович Соколов, наш давний партнер.

– Очарована, – мужчина взял ее руку и поднес к своим влажным губам. Вера едва сдержала отвращение. – Художница, говорите? Как интересно. А что пишете?

– Абстракции. И городские пейзажи, – выдавила она, вспоминая заученные фразы.

– Городские пейзажи? – женщина с пластиковым лицом фальшиво рассмеялась. – Ах, как мило. У моего племянника тоже было такое хобби в школе. Правда, он потом пошел в банкиры. А вы где выставлялись?

Удар был точен и ядовит. «Хобби». «В школе». «Где выставлялись?» – зная, что негде.

– Пока что Вера сосредоточена на творчестве, а не на саморекламе, – плавно вступил Алекс, его рука чуть сильнее сжала ее локоть. Предупреждение. Не поддавайся на провокации. – Но кое-какие ее работы уже украшают мою коллекцию. И, поверьте, они того стоят.

Его тон был спокоен, но в нем звучала сталь. Соколов понял и заспешил:

– Ну конечно, конечно! У Алексея вкус безупречный! Обязательно как-нибудь посмотрим! Очаровательны вы, моя дорогая, просто очаровательны!

Они отошли. Вера чувствовала, как дрожь пробирается внутрь, к самому сердцу.

– Дыши, – тихо сказал Алекс, ведя ее дальше, к столу. – Их мнение не имеет значения. Это шум. Ты справляешься хорошо.

«Хорошо». Как собака на выставке. Показала зубы, не зарычала.

Ужин был пыткой. Она сидела рядом с ним за огромным, украшенным цветами и свечами столом. Слева от нее – какой-то немецкий инвестор, который пытался говорить с ней об искусстве, сыпля именами, которых она не знала, и названиями галерей, о которых только слышала. Она кивала, улыбалась, говорила «да, конечно», «очень интересно», чувствуя себя полной самозванкой.

Справа – жена какого-то чиновника, женщина с умными, жесткими глазами, которая рассматривала ее, как экспонат.

– Вы так молоды, – сказала она, отхлебывая вино. – И так… непричастны ко всему этому. Свежо. Алексей всегда отличался нестандартным выбором.

Это был не комплимент. Это был анализ. «Непричастны» – значит, чужеродны. «Нестандартный выбор» – значит, странный, непонятный.

– Алексей ценит искренность, – ответила Вера, вспоминая одну из заготовленных фраз. – В нашем мире ее так мало.

– О, да, – женщина усмехнулась. – Искренность. Ценный ресурс. Особенно когда он так эффектно упакован.

Вера опустила глаза на тарелку, где искусно было разложено что-то невнятное и очень дорогое. У нее пропал аппетит. Она взяла бокал с водой, но рука дрогнула, и вода чуть не расплескалась.

Алекс, который вел в это время разговор через стол с каким-то седовласым мужчиной, почувствовал это движение. Он не повернул головы, но его рука под столом легла на ее колено. Легко, но властно. Напоминая: «Сиди смирно. Не порть картину».

Его прикосновение обожгло ее сквозь тонкий шелк платья. Она замерла. Вся ее сущность взбунтовалась против этого жеста – собственнического, успокаивающего, как дрессировщик успокаивает дикое животное. Но она не могла дернуться. Не могла оттолкнуть его руку. Потому что вокруг были они все. И Катя была в клинике, и счет был оплачен.

Она выдержала это прикосновение. Сидела неподвижно, улыбаясь в пространство, пока его пальцы лежали на ее колене, горячие и тяжелые.

Потом были речи. Организаторы благотворительного фонда говорили о важности помощи, о технологиях будущего. Алекс тоже вышел на минутку. Говорил коротко, четко, о социальной ответственности бизнеса, о синергии технологий и гуманизма. Он был убедителен, холоден и великолепен. Зал слушал, затаив дыхание. Вера смотрела на него со своего места и думала, какая же это чудовищная ложь. Все, что он говорил о помощи, о ценности человеческой жизни. Он, купивший ее, как вещь. Он, разобравший ее жизнь на составные части и положивший их в свои стерильные папки.

Когда он вернулся на место, зал взорвался аплодисментами. Он сел, и его лицо вновь стало бесстрастным.

– Скоро можно будет уезжать, – сказал он ей под аплодисменты. – Остался финальный акт. Танцы.

Танцы. Ее сердце упало. Танцевать с ним. Перед всеми.

Когда заиграла музыка – что-то медленное, джазовое, – Алекс встал, протянул ей руку. Протокол. Это было частью протокола. Идеальная пара должна танцевать. Она встала, чувствуя, как подкашиваются ноги. Он обнял ее, положил одну руку ей на талию, другую взял ее руку. Их тела соприкоснулись. Она чувствовала тепло его тела сквозь ткань смокинга, твердость мышц. Он пах все тем же холодным сандалом. Она была скована.

– Расслабься, – снова прошептал он, ведя ее по паркету. Его движения были уверенными, ведущими. – Ты слишком напряжена. Все видят.

– А что им надо видеть? – вырвалось у нее сквозь зубы, она смотрела куда-то мимо его плеча.

– Уверенность. Естественность. Что тебе здесь место. Что ты не боишься. А ты боишься. И это заметно.

– Может, потому что мне не место? – она не смогла сдержаться. – И я не боюсь. Мне противно.

Он чуть сильнее сжал ее талию. Не больно. Но ощутимо.

– Противно или нет – не имеет значения. Ты здесь. И будешь здесь до конца вечера. И будешь улыбаться. Как актриса. Или как манекен. Выбирай.

Она замолчала. Подавила в себе все. Стала двигаться вместе с ним, стараясь не думать о том, как близко они, о том, что его дыхание касается ее виска. Она смотрела поверх его плеча на кружащиеся вокруг пары, на сияющие лица, на фальшивый блеск этого мира. И в этот момент она поймала взгляд той самой женщины с пластиковым лицом. Та стояла с бокалом у колонны и смотрела на них с такой едкой, язвительной усмешкой, что Вере стало физически плохо.

«Она знает, – пронеслось в голове. – Она или догадывается, или просто чувствует фальшь. Все они чувствуют. Я здесь – как волк в овечьей шкуре, которую вот-вот разорвут».

Танец закончился. Алекс отпустил ее, слегка кивнул. «Неплохо». Они вернулись к своему столику. Вера почувствовала, что больше не может. Ее тошнило от напряжения, от лжи, от этих глаз.

– Мне нужно в дамскую комнату, – тихо сказала она.

– Пять минут, – разрешил он, как будто выдавал пропуск.

Она почти побежала, стараясь не споткнуться о шлейф, чувствуя на спине его взгляд. В дамской комнате, огромной и покрытой розовым мрамором, было пусто. Вера подбежала к раковине, оперлась о холодный камень и закрыла глаза. Дышала, глубоко и прерывисто. Ее отражение в зеркале было бледным, маска грима трескалась. Она видела испуг в своих глазах. И ненависть.

Из кабинки вышла женщина. Одна из тех, что была за их столом. Жена банкира. Она подошла к соседней раковине, начала мыть руки, рассматривая Веру в зеркале.

– Тяжело, да? – сказала она неожиданно мягко. – Первый раз на таком мероприятии с ним?

Вера кивнула, не в силах говорить.

– Он… сложный человек, – женщина вытерла руки, достала помаду. – Блестящий. Но холодный, как айсберг. Совет от старой, видавшей виды: не пытайся его растопить. Сломаешься. Играй по его правилам. Получай, что можешь. И всегда имей запасной план. Потому что когда он перестанет нуждаться в тебе… – она сделала многозначительную паузу, подвела губы. – Он просто вычеркнет тебя. Как опечатку. Удачи, милая.

Она вышла, оставив за собой шлейф дорогих духов и горькое послевкусие правды.

«Запасной план», – думала Вера, глядя на свое бледное отражение. Какой у нее может быть запасной план? Ее план был один – продержаться год. Но теперь она понимала, что это будет не просто год притворства. Это будет год войны на чужой территории, где каждое движение, каждая улыбка – это поле боя.

Она поправила макияж, снова натянула на лицо маску. Вышла. Алекс ждал ее у входа в зал. Он посмотрел на нее, и в его взгляде на секунду мелькнуло что-то… не одобрение. Скорее, удовлетворение от того, что система работает. Она вернулась в срок. Не сбежала через окно.

– Пора, – сказал он. – Мы сделали что нужно.

Они прощались, принимали последние комплименты. Вера снова почувствовала его руку, держащую ее за локоть. Ледяную. Ее собственная рука в его руке была такой же ледяной. Два куска льда, скрепленных протоколом.

В лимузине, когда дверь закрылась, отсекая внешний мир, она откинулась на сиденье и закрыла глаза. Было тихо.

– Ты справилась, – сказал Алекс, не глядя на нее, снова уставившись в планшет. – Были мелкие огрехи, но в целом – удовлетворительно. PR-отдел уже отслеживает первые публикации. Тон позитивный.

Вера не ответила. Она смотрела в темное окно, на свое отражение, на эту женщину в бриллиантах и шелке, купленных на деньги человека, который считал ее биологическим активом. Она чувствовала не опустошение. Она чувствовала злость. Глухую, горячую, которая начинала пробивать лед отчаяния.

«Социальный протокол версии 2.0, – думала она, сжимая в кулак складки чужого платья. – Хорошо. Я выучу твой протокол, Алексей Воронов. Выучу так хорошо, что ты сам перестанешь понимать, где кончается программа и начинается я. А потом… посмотрим, кто кого перезагрузит».

Она открыла глаза и посмотрела прямо на него. Он почувствовал этот взгляд и поднял голову. Их глаза встретились в полумраке салона. В ее взгляде уже не было страха или растерянности. Там была та самая холодная решимость, что привела ее в его логово. Теперь она знала поле боя. И начала изучать правила его игры. Не чтобы подчиниться. А чтобы выиграть.

Глава 6

Мастерская была не ее. Это была еще одна комната в его пентхаусе, отведенная под «творческий процесс». Пространство с панорамными окнами, северным светом, дорогими мольбертами из светлого дерева, идеально организованными стеллажами с красками всех возможных оттенков, кистями из собольего волоса, холстами бельгийского льна. Здесь пахло не скипидаром и пылью, а свежей краской и новым деревом. Все было стерильно, функционально и абсолютно бездушно. Как операционная. Или как витрина, где выставлялся ее новый «талант», купленный и оплаченный.

Задание было прописано в контракте, пункт 7.3: «Исполнитель обязуется создать в течение первого месяца действия Соглашения не менее одной художественной работы, изображающей Стороны в формате парного портрета, для использования в интерьерах резиденции Заказчика и в медийных целях». Алекс озвучил это неделю назад, сухо, как будто речь шла о необходимости почистить бассейн.

– Нужен парный портрет. В стиле… современной классики. Что-то, что будет говорить о гармонии. О взаимопонимании. Для гостиной на втором этаже. Размер и формат согласуй с Мариной. Срок – три недели.

Он ожидал, что она создаст слащавую картинку. Красивую, пустую, декоративную. Два улыбающихся профиля на нейтральном фоне. Или, на худой конец, что-то абстрактное, но в теплых, «семейных» тонах. Он даже не думал об этом серьезно. Это был просто еще один пункт в списке, еще один гвоздь в конструкции имиджа «идеальной пары». Меценат и его муза. Он не сомневался, что она выполнит задание технически грамотно – ее старые работы, которые он заставил изучить своих аналитиков, показывали несомненное владение ремеслом. И он был уверен, что она, будучи «купленной», постарается угодить. Нарисует его величественным, а себя – преданной и восхищенной. Так поступил бы любой на ее месте.

Вера получила задание молча. Просто кивнула. С тех пор она проводила в этой мастерской по несколько часов в день. Алекс иногда видел ее через стеклянную стену, отделявшую мастерскую от коридора. Она стояла у мольберта, в старой, запачканной краской рабочей рубашке поверх дорогих штанов, которые купили ей стилисты. Лицо сосредоточенное, отрешенное. Она не делала эскизов в скетчбуке, что было для нее странно – обычно она делала десятки набросков. Она просто смотрела на огромный, загрунтованный холст. Иногда подходила и проводила одну-две угольные линии, а потом стирала их. Казалось, она не рисовала, а вела какую-то безмолвную борьбу с белым пространством.

Алекс отметил про себя этот «сбой» в поведении, но отнес к творческим мукам. Его это не волновало. Главное – результат в срок.