Знакомые Незнакомцы

Глава 1

Шум порта был единственной музыкой, которую Соул признавал последние пять лет. Он не звучал в ушах – он вибрировал в костях, гудел в крови, оседал на зубах мелкой пылью от угля и соли. Это был низкочастотный гул машин, скрежет крановых лебедок, приглушенные крики докеров и вечный плеск мутной воды о бетонные сваи. Монотонный, как мантра, и тяжелый, как стальной слиток на плече.

Соул шел по пыльной аллее между бесконечными складами, его мощные плечи были слегка ссутулены, не от тяжести, а от привычки экономить силы. В тридцать лет он ощущал свое тело как идеальный инструмент для переноски тяжестей – никакого лишнего жира, только упругие, проработанные до жесткости мышцы. Его походка была ритмичной и неуклюжей в своей основательности, походкой человека, который привык чувствовать под ногами не твердую землю, а зыбкую палубу баржи или скользкий от водорослей трап.

Его лицо, скуластое и угловатое, с короткой, почти гребневой стрижкой темных волос, обычно ничего не выражало. Оно было маской усталости, вылепленной из глины под палящим солнцем и ледяным ветром. Но если бы кто-то присмотрелся повнимательнее, что в порту случалось крайне редко, он увидел бы несоответствие. Глаза. Слишком ясные, слишком внимательные, цвета старого свинца. В них жил не грубый огонь докера, а холодный, аналитический блеск. Взгляд учёного-физика, запертого в теле грузчика.

Именно этот взгляд, скользя по груде металлолома, автоматически оценивал центр масс, коэффициент трения и потенциальную энергию каждого хаотично наваленного листа ржавой стали. Мозг, годами тренировавшийся на постижении законов Вселенной, теперь был вынужден применять их к единственной задаче: как поднять этот ящик, чтобы не сорвать спину, как поставить его так, чтобы он не упал, и как сделать это с минимальной затратой калорий.

Внезапно, резкий крик чайки, пролетавшей над самым ухом, вырвал его из привычного ступора. Пронзительный, дикий звук на миг прорезал низкочастотный гул и… отбросил его на двадцать лет назад.

Отец смеется. Глубокий, грудной смех, который, кажется, рождается где-то в самом солнцем прогретом днище старой алюминиевой лодки. Соулу одиннадцать, его щеки обветрены, а руки пахнут чешуей и речной водой. Он только что вытащил своего первого леща, нелепого, с выпученными глазами и радужной чешуей.

– Молодец, сынок! – Отец хлопает его по спине, и от этого прикосновения мальчик расправляет плечи, чувствуя себя покорителем морей. – Смотри, какая красота. Совершенная система. Жабры, плавники… природа – гениальный инженер.

Солнце садится за тополями на берегу, окрашивая воду в розовый и золотой. В воздухе витает запах тины, костра и жареной рыбы. В эти моменты Соул счастлив абсолютно и полной, детской мерой. Он знает, что его отец – великий человек, который может объяснить, почему небо синее, а комары пищат, и который своими руками может починить любой механизм. Мир прост, понятен и прекрасен.

Соул моргнул, и видение рассеялось. Вместо запаха реки – едкий дух мазута и гниющих водорослей. Вместо теплой ладони отца на плече – холодная рукоятка стальной телеги. Лодка, смех, солнечный закат – все это было другим измерением. Другим Соулом.

Отца звали Том,он умер той же осенью. Резко, нелепо, от инсульта, пробившего его, сильного и здорового, как дуб, за несколько часов. Мир, который был таким прочным, дал трещину, а потом рухнул, как карточный домик. Ребекка, мать, поседела за неделю. А Соул… Соул понял, что никакие законы физики не могут объяснить, куда уходит любовь, и никакие формулы не вернут тепло той самой ладони на своем плече.

Его спасли тогда те самые походы на рыбалку. Не реальные, а воспоминания о них. Он выстроил в голове идеальную модель тех дней: каждое слово отца, каждый всплеск весел, каждую пойманную рыбу. Это был его личный, неприкосновенный запас прочности.

Но жизнь, как выяснилось, была многоходовой шахматной партией с невидимым и жестоким противником. Сначала умер отец. Потом, годы спустя, когда Соул уже поступил на физический факультет университета и с головой ушел в квантовую механику, пытаясь найти ответы на вопросы, которые задавал еще в той лодке, заболела мать. Рак. Диагноз прозвучал как приговор не ей одной, а всей их хрупкой вселенной, которую они с матерью выстроили после смерти отца.

Университет, лекции, многообещающая карьера ученого – все это стало вдруг нелепым, абстрактным, как детская игра в песочнице, пока в соседней комнате его мать, Ребекка, мучилась от приступов тошноты после химиотерапии. Деньги, которые он выигрывал стипендиями, таяли быстрее, чем утренний иней на траве. Лечение было дорогим. Очень.

И Соул принял свое самое рациональное и самое бесчеловечное решение. Он взял свой острый, отточенный на теоремах ум, свое молодое, сильное тело и понес их на рынок. Продал дорого. Не в смысле зарплаты – ее едва хватало. Он продал самого себя. Свой потенциал. Свое будущее.

«Сын-физик» превратился в «грузчика Соула». Логарифмическая линейка и конспекты по термодинамике сменились на рабочие перчатки и стальные крючья. Вместо диспутов о теории струн – молчаливое перетягивание тросов с такими же, как он, «живыми механизмами».

Свисток бригадира вернул его в настоящее. Пора. Очередное судно, очередная партия товара. Стальные контейнеры, похожие на гробы для великанов, ждали своих носильщиков.

Соул сгреб в охапку ящик с запчастями. Сотня килограммов. Зная физику, можно сделать так, чтобы большая часть веса легла на скелет, а не на мышцы. Он нашел точку опоры, мягко подал корпус вперед и пошел, мерно и тяжело, по шаткому трапу. Его спина была прямой, ноги, как пружины, гасили вибрацию. Он был воплощением эффективности. Идиотской, растраченной впустую эффективности.

Вечером, придя домой, он первым делом слышал тишину. Не ту, благословенную тишину библиотек или лабораторий, а густую, давящую тишину болезни. Пахло лекарствами и вареной куриной грудкой – единственным, что могла сейчас есть Ребекка.

Он заходил в ее комнату. Она спала, и в эти мгновения он позволял своей маске усталости рухнуть. Садился на стул возле кровати и смотрел на ее лицо, испещренное морщинами, которые проступили сквозь былую красоту, как трещины на высохшей земле. Он брал ее руку – легкую, почти невесомую, словно полую внутри. Эта рука когда-то гладила его по голове, когда он плакал из-за двойки по литературе. Теперь он был ее скалой.

– Держись, мама, – шептал он, стирая с ее лба капельки пота. – Я здесь.

Он вставал, варил себе макароны, съедал их, не чувствуя вкуса, и падал на кровать в своей комнате, где на полке, запыленные и забытые, стояли учебники Фейнмана и Ландау. Иногда, перед сном, он снова закрывал глаза и возвращался в ту лодку. К отцу. К солнцу. К запаху реки.

Это было его топливо. Единственное, что заставляло его снова вставать в пять утра, надевать пропитанные потом спецовку и идти в порт, навстречу гулу, который заглушал все остальные звуки его жизни, включая тихий, настойчивый голос разума, спрашивающий: «А что дальше?»

Глава 2

Конец 1998 года висел в воздухе города едва уловимым предвкушением миллениума. В витринах магазинов уже появлялись первые кричащие плакаты с «цифровым пиром», а из открытых дверей баров доносились новые, странные электронные ритмы. Соул шел сквозь этот шум, не слыша его. Его мир был ограничен маршрутом «порт – дом – аптека» и скудной суммой в кармане, которая должна была растянуться до следующей зарплаты. От этих мыслей в висках начинала пульсировать знакомая, тупая боль.

Именно в таком состоянии, на полпути домой, его взгляд зацепился за листок, наспех приклеенный скотчем к фонарному столбу. Бумага была ярко-желтой, кричащей, словно пыталась перекричать серость окружающего мира.

«ИНСТИТУТ ПСИХОЛОГИИ И ИССЛЕДОВАНИЯ МОЗГА»

Требуются добровольцы для участия в научном эксперименте.

Безопасно, просто, анонимно.

Всего 4 часа вашего времени – 250$ вознаграждения!

Цифра «250» была напечатана жирным, готическим шрифтом, от которого перехватывало дух. Двести пятьдесят долларов. Почти его зарплата за неделю тяжелейшего труда. Деньги, на которые можно купить матери новое, импортное обезболивающее, которое ей не прописывали по квоте. Или нанять сиделку на несколько дней, чтобы самому просто выспаться. Или, черт возьми, купить ей те самые персики в сиропе, на которые она вчера смотрела с таким немым желанием в телевизионной рекламе.

Мысли понеслись галопом, сталкиваясь и опережая друг друга. «Институт»… Звучало солидно. Не какая-то подпольная контора. «Безопасно, просто». Четыре часа против смены, от которой наутро тело болит так, будто его переехал грузовик. Сердце заколотилось с непривычной частотой – частотой азарта и слабой, но цепкой надежды.

Он сорвал бумажку с номером телефона, сжал ее в кулаке и пошел домой быстрее, почти бежал. Впервые за долгие месяцы у него в голове был план, не связанный с бесконечным перетаскиванием тяжестей.

На следующий день он взял отгул, солгав бригадиру о приступе радикулита. Тот лишь хрипло хохотнул в ответ: «Молод еще для радикулита, парень!» Но отпустил.

Институт оказался не в помпезном центре, а в старом, но ухоженном трехэтажном здании из коричневого кирпича на одной из тихих улиц, застроенных некогда богатыми особняками. Войдя внутрь, Соул попал в прохладный, слабо освещенный холл. Воздух пах старыми книгами и антисептиком, как в библиотеке при больнице.

Его встретил высокий, коренастый мужчина лет шестидесяти. Седая, аккуратно подстриженная щеточка волос обрамляла большую лысину, блестевшую под светом неоновых ламп. Он был в идеально отутюженном белом халате, и его пронзительные голубые глаза изучали Соула с мгновенной, безошибочной оценкой.

– Добро пожаловать. Я доктор Тэд Браун, – его голос был низким и успокаивающим, как голос диктора на ночном радио. – Вы по поводу эксперимента?

– Да, – коротко кивнул Соул, чувствуя себя немного не в своей тарелке в этом тихом, стерильном месте.

– Прекрасно. Проходите, присоединяйтесь к остальным.

В соседней комнате, похожей на учебный класс, уже находилось человек двадцать. Разномастная группа: несколько студентов с учебниками, парочка уставших офисных клерков, женщина средних лет с напряженным лицом. И она.

Она сидела в углу, и Соул заметил ее сразу. Не потому что она была ослепительно красива. Нет. В ней была какая-то хрупкая, но несгибаемая внутренняя осанка. Темные волосы были собраны в небрежный хвост, из которого выбивались непослушные пряди. На коленях она держала потрепанную барсетку, а ее большие, светло-карие глаза с темными кругами под ними с любопытством обводили помещение. Они выглядели одновременно усталыми и живыми, в них читалась настороженность и готовность к легкой улыбке.

Соул неловко пристроился на стуле рядом. Она кивнула ему в ответ на его нерешительный взгляд.

– Клэр, – тихо представилась она.

– Соул.

– Необычное имя.

– Отец увлекался физикой, – автоматически ответил он, и тут же удивился сам себе. Он не рассказывал об этом никому годами.

Они замолчали, но молчание это не было неловким. Вскоре доктор Браун начал раздавать бумаги – договоры. Листы испещренные густо напечатанным текстом. Соул пробежался по нему взглядом, выхватывая стандартные пункты о конфиденциальности.

А потом его взгляд уткнулся в тот самый абзац, который был выделен жирным шрифтом.

«…доброволец соглашается с тем, что не будет иметь никаких претензий к Институту и его сотрудникам в случае любого морального, психического, физиологического или иного вида вреда, который может быть потенциально нанесен в ходе или в результате эксперимента…»

Клэр, сидевшая рядом, тихо фыркнула. Соул посмотрел на нее.

– Что, вас не смущает? – спросил он, указывая подбородком на злополучный пункт.

Она повернулась к нему, и в ее глазах заплясали озорные искорки.

–Ну, знаете, – она понизила голос до доверительного шепота, – после моего бывшего мужа, который мог нанести моральный, психический и физиологический вред одним только видом пустой бутылки из-под водки, любой эксперимент кажется безобидным курортом.

Она говорила это с такой легкой, самоироничной улыбкой, что Соул не удержался и рассмеялся. Это был странный, забытый звук, идущий из глубины груди.

– Похоже, у вас есть иммунитет, – парировал он.

–Абсолютный. А вы? Спортсмен, судя по… – она жестом очертила его плечи.

–Бывалый, – кивнул он. – Думаю, тоже выдержу.

Они подписали договоры, обменявшись понимающими взглядами, полными того странного бравадного единства, которое возникает у людей на пороге чего-то неизвестного.

Доктор Браун, все так же невозмутимый, проводил их в следующий зал. Он был больше похож на клинику или даже на салон самолета: рядами стояли глубокие кресла с откидными спинками, от каждого тянулись жгуты проводов, соединенные с какими-то блоками с мигающими лампочками.

– Прошу всех расположиться поудобнее, – голос Тэда Брауна звучал, как у анестезиолога перед операцией. – Сейчас вам сделают легкую инъекцию. Это седативное средство, которое поможет вам расслабиться и погрузиться в состояние, близкое ко сну. Не волнуйтесь, это абсолютно безопасно. Вам будут сниться сны. Короткие, яркие. Ваша задача – просто запомнить их как можно детальнее, а после пробуждения описать нашему сотруднику. Вот и все. Вознаграждение получите сразу после беседы.

Соул и Клэр сели рядом. Медсестра с бесстрастным лицом быстрыми, точными движениями ввела им в вену прохладный раствор. Потом на их головы надели легкие обручи с парой датчиков, холодных и неудобных.

– Удачи, спортсмен, – тихо прошептала Клэр, уже закрывая глаза.

–И вам, – успел сказать Соул.

Он откинулся на спинку кресла. Легкая волна тепла и приятной тяжели накатила на него изнутри. Мысли о деньгах, о матери, о боли в спине – все это начало уплывать, как мусор по течению. Он почувствовал неодолимую слабость. Последнее, что он увидел перед тем, как веки сомкнулись, было лицо доктора Брауна, склонившееся над ним. И в его пронзительных голубых глазах Соулу почудилось не научное любопытство, а нечто иное. Голод? Нетерпение?

Но подумать об этом было уже некогда. Темнота нахлынула, густая и беззвездная. Он проваливался в нее, как в бездонный колодец, теряя ощущение тела, времени, себя.

Глава 3

Тишина.

Она была первой, что он ощутил. Не та густая, давящая тишина его дома, а легкая, просторная, наполненная далекими, умиротворяющими звуками. Шепот прибоя. Крик чаек. Теплый, соленый ветерок, ласкающий кожу.

Соул открыл глаза. Он лежал на спине на теплом, сыпучем песке. Над ним простиралось небо, пылающее алым и золотом заката. Перья облаков были подкрашены в нежные, сиреневые тона. Он поднял руку – и увидел каждую песчинку, прилипшую к коже, каждую крошечную царапину на костяшках пальцев. Он вдохнул – и полной грудью ощутил пряный запах моря, водорослей и нагретого за день камня.

Это был сон. Он знал это. Где-то на периферии сознания тлела память о кресле, датчиках, уколе. Но знание было абстрактным, как теория относительности. Реальностью же было вот это: бархатный песок под спиной, прохлада, идущая от него вглубь тела, и абсолютный, вселенский покой.

Он поднялся. На нем была его обычная одежда – прочные штаны и темная футболка, но они не ощущались чужими. Он сделал несколько шагов к воде. Море было спокойным, почти зеркальным, лишь легкая рябь бежала по его поверхности, окрашиваясь в последние лучи солнца. Он зашел по щиколотку в воду – она была удивительно теплой, почти парной.

«Неужели мозг может создать такое?» – с благоговейным ужасом подумал он. Это было ярче, четче, реальнее самой реальности. Каждая деталь была на своем месте, каждый звук – в своей тональности.

Он пошел вдоль берега, оставляя на мокром песке четкие отпечатки. Его взгляд блуждал по линии горизонта, по скалам вдали, по одинокому парусу, застывшему в розовом мареве. Потом он поднял глаза на чаек. Они парили в закатном небе, их крики были частью этой совершенной симфонии.

И тут он увидел.

Одна из чаек, белая с серыми кончиками крыльев, летела совершенно обычно. Но вдруг, описав плавную дугу, она… понеслась назад. Не развернулась, а именно отмотала свое движение в обратную сторону, как если бы пленку в кинопроекторе пустили задом наперед. Пролетев так с метр, она снова резко «щелкнула» и продолжила полет в нормальном направлении, словно ничего не произошло. Долетев до того же невидимого рубежа в воздухе, она снова – рывком – откатилась назад.

Это было жутко. Совершенство мира дало трещину. Это была та самая заевшая пластинка, прыгающая на одной и той же ноте, встроенная в прекрасную, живую музыку. Аномалия. Ошибка в матрице.

Соул замер, пытаясь осмыслить увиденное, и в этот момент все вокруг потемнело. Не как при обычном пробуждении, а мгновенно, будто кто-то выключил солнце. Свет сменился полным, беспросветным мраком, и он провалился в него.

Он резко дернулся и открыл глаза. Настоящие.

Яркий свет люминесцентных ламп больно ударил по сетчатке. Воздух снова пах стерильностью и озоном. Он был в том же кресле. Сняв датчики с головы, он огляделся. Половина кресел была уже пуста. В нескольких еще посапывали люди, погруженные в свои сны. Рядом, в своем кресле, сидела Клэр. Она уже была в куртке, с сумкой на плече, и смотрела на него теплой, немного сонной улыбкой.

– Привет, спящая красавица, – пошутила она. – Добро пожаловать назад.

Соул с трудом пришел в себя. Ощущение песка на коже все еще было осязаемым.

– Ты… уже все? – его голос звучал хрипло.

– Да, меня разбудили минут двадцать назад. Я уже все рассказала милой девушке-психологу. Собиралась домой.

– Подожди меня, пожалуйста, – попросил он, и в его голосе прозвучала несвойственная ему уязвимость. – Не уходи одна.

Клэр улыбнулась шире и кивнула: «Конечно».

В этот момент к ним подошел доктор Браун. Его белый халат был безупречен.

– Мистер Соул? Проснулись. Отлично. Если вы готовы, пройдемте со мной, подробно обсудите ваш опыт.

Соул встревоженно посмотрел на Клэр.

–Я подожду, – успокоила она его. – Никуда не денусь.

Кабинет Тэда Брауна был таким же аскетичным, как и он сам: стол, два стула, компьютер и стеллаж с папками. Соул сел и начал рассказывать. Он говорил подробно, стараясь не упустить ни одной детали: тепло песка, цвет заката, шум прибоя. Он чувствовал себя немного глупо, описывая все это взрослому, серьезному человеку, но тот слушал внимательно, лишь изредка кивая.

И вот Соул дошел до чайки.

–…а потом одна из них, – он сделал жест рукой, пытаясь изобразить обратное движение, – она полетела назад. Как будто запись прокрутили в обратную сторону. Так несколько раз. Это было… странно.

Доктор Браун перестал делать пометки в блокноте и поднял на Соула свой пронзительный взгляд. В его глазах мелькнуло что-то – удивление? Интерес?

–Обратное движение? – переспросил он. – Вы уверены?

– Абсолютно. Это выглядело неестественно.

Тэд Браун откинулся на спинку стула.

–Мистер Соул, вы должны понимать, мы не создаем сны. Мы лишь стимулируем определенные зоны мозга, а он уже генерирует образы сам, из вашей памяти, вашего опыта. Мы лишь записываем импульсы. Что касается этой… аномалии… – он развел руками, – ваш мозг, ваша фантазия. Возможно, это было проявлением так называемого «осознанного сновидения», когда человек частично осознает, что спит, и может влиять на сюжет. Или просто случайный сбой нейронных связей. Ничего криминального.

Ответ показался Соулу на удивление гладким, почти заученным. Но спорить он не стал. Он получил свои двести пятьдесят долларов – пачку хрустящих купюр – и чувство легкой неудовлетворенности.

Клэр ждала его в холле. Уже вечерело.

–Проводишь? – спросила она, и в ее глазах читалась не только просьба, но и надежда.

– Конечно, – ответил Соул, и это было самое естественное решение за последние годы.

Они шли по вечерним улицам, и город казался другим – не враждебным лабиринтом, а местом, где возможны встречи. Они разговаривали. Соул рассказал о матери, о порте, брошенной учебе. Клэр – о своем бывшем-алкоголике, о маленькой дочери Энн, о работе официанткой в кафе «У Джорджа», которое было всего в двух кварталах от порта.

– А еще я пишу, – призналась она, немного смущенно.

–Письма? – не понял Соул.

–Сказки. Детские. Добрые. Чтобы, когда Энн подрастет, у нее были свои, особенные истории. Не как в книжках, а от мамы.

Эта простая, тихая мечта тронула Соула сильнее, чем любые громкие слова. В его мире, состоящем из тяжести и боли, это казалось чудом – создавать что-то легкое и доброе.

Он проводил ее до старого, но ухоженного трехэтажного дома. Они постояли у подъезда, не решаясь сказать «до свидания».

–Может, завтра зайдешь в кафе? – наконец выдавила Клэр. – Кофе у Джорджа отменный.

–Приду, – пообещал Соул.

И он пришел. На следующий день, после смены, покрытый пылью и усталостью, он зашел в уютное, пахнущее кофе и свежей выпечкой кафе. Увидев его, Клэр вспыхнула, как девочка, и смущенно поправила фартук.

Так они начали встречаться. Их роман был не бурным и страстным, а скорее, тихим и глубоким, как две реки, наконец нашедшие общее русло после долгого пути по каменистому ложу. Он приходил к ним в гости, играл с маленькой Энн, которая с первого взгляда признала в этом большом и молчаливом мужчине друга. Он слушал, как Клэр читает на ночь свои сказки – нежные истории о храбрых светлячках и говорящих облаках, – и в эти моменты в его душе затягивались какие-то старые, долго кровоточившие раны.

Однажды вечером, сидя на ее кухне за чашкой чая, Клэр рассказала и свой сон из Института.

–Я была в горах, – говорила она, глядя в окно на городские огни. – Таких высоких, заснеженных. Я никогда не видела гор вживую, только по телевизору. Но там… там я чувствовала их каждой клеточкой. Чистый воздух, от которого кружилась голова. Блеск снега на солнце. Абсолютная тишина. Мне было так спокойно и… свободно.

Соул слушал ее и кивал. Ему было понятно это ощущение совершенной реальности сна. Но он не рассказал ей про чайку. Про сбой. Про слишком гладкие объяснения доктора Брауна. Это была странная, но пока еще безобидная заноза в ткани его новой, такой хрупкой и такой желанной реальности. Он просто взял ее руку в свою, и этого было достаточно.