Дурман

Глава первая. Ловушка

– Эй, чёрт! – раздалось со стороны улицы.

Чёртом его ещё в школе презрительно окрестила местная шпана. Обернувшись, Толик увидел Кляксу – Кляксина Андрюху, вожака школьного хулиганья, впрочем, уже и не школьного, потому что из школы он давно выпустился, а теперь, как слышал Толик, промышлял мелким гоп-стопом в подворотнях. Клякса глядел на него с глумливой ухмылкой и издевательским жестом подзывал к себе.

– Сюда иди, чёрт…

Толик привычно отвёл взгляд от своего главного мучителя и уткнул его в тротуар. На тротуаре валялись с десяток бычков с коричневым фильтром – узкие дамские сигареты, которые, судя по кучности, видимо, бросали из окна первого этажа. Толик заглянул в это окно и увидел на подоконнике качавшуюся фигурку какого-то египетского божка. Монстр стоял у самого стекла и не отводил от Толика злобного взгляда.

– Ты чё, чёрт! Оглох, штоль? – в голосе Кляксы звучали одновременно ярость и недоумение. Увидев, что Толик поднял голову, он сощурил глаза и приказал: – А ну ко мне. Ко мне, сказал! Быстро!

По спине Толика пробежал холодок, как это и раньше бывало, когда он встречал Кляксу.

– Чего? – сказал он неожиданно высоким сорвавшимся голосом и кашлянул.

А Клякса заржал:

– Ты, чёрт, как петух разговариваешь. Хотя почему как? Сюда иди.

Толик сделал несколько шагов к своему мучителю и, оказавшись перед ним, снова опустил глаза.

Клякса схватил его за подбородок и резко поднял голову.

– На меня смотри, сука! – от его рук воняло табачным дымом, а изо рта шёл запах перегара.

Убедившись, что жертва, по-прежнему, его боится, он довольно усмехнулся.

– Короче, чёрт… чирик нужен. Срочно.

– У меня нет, – ответил Толик, всё ещё помня ощущения, которые возникали у него в школе при подобных встречах.

По ночам он залезал в мамину сумку и воровал деньги, которыми потом откупался от Кляксы на пару недель. Впрочем, сам факт сдачи денег «на общак», как это называл Клякса, ровным счётом ничего не означал – уже на следующий день Толик мог подвергнуться изощрённым издевательствам, если снова попадался ему на глаза.

Толик это помнил. Помнил и как трусливо вёл себя при этих встречах. Он и сейчас суетился, прятал глаза и пропускал мимо ушей все Кляксины оскорбления.

– А если найду? – Клякса похлопал его по карманам, и Толик послушно поднял руки.

Так же обречённо он вытерпел унизительный обыск: Клякса бесцеремонно выворачивал его карманы и выбрасывал из них содержимое. Ключи, зажигалка, чеки – всё полетело на асфальт. Ухмыляясь, Клякса выудил носовой платок:

– Сопли, что ли, подтираешь… фуууу, – он с деланой брезгливостью отшвырнул платок и достал из кармана рубашки невскрытую пачку сигарет. Скорчив довольную гримасу, он убрал сигареты в свой карман, а затем вопросительно посмотрел на Толика: – А деньги-то где, чертила?

– Нет денег, – тихо сказал Толик.

Взгляд Кляксы упал на ключи, валявшиеся на тротуаре.

– Мать дома?

Толик покачал головой.

– Тогда пошли искать, – он схватил Толика за шею и с силой толкнул его вниз: – Собирай своё барахло.

Толик упал на асфальт и стал собирать разбросанные вещи. Затем он поднялся на ноги и исподлобья посмотрел на Кляксу.

– Чего выглядываешь? – злобно спросил мучитель и толкнул его в спину. – Пошли бабки искать.

Минут пятнадцать они шли через дворы, пока озадаченный Клякса не остановился.

– Э, чёрт, – окликнул он Толика. – Ты куда меня ведёшь-то? Я же сказал – домой веди.

– Так мы это… переехали же. На той стороне реки, в дачном живём.

– А, вон что, – сказал Клякса. – А тут-то квартиру продали, что ли?

Толик кивнул.

– Хорошо, – удовлетворённо сказал Клякса. – Значит, бабло есть.

– Клякса, ты это… – вдруг сказал Толик. – То есть Андрей… Ты, может, это… передумаешь?

– Ты о чём? – насторожился Клякса.

– Ну насчёт денег… Зачем тебе? Может обойдёшься?

Клякса даже покраснел от такой наглости. Глаза его налились кровью, и он злобно пнул Толика.

– Я те щас передумаю, чёрт, сука! Вперёд иди, чморота!

Толик увернулся от очередного пинка и снова кивнул.

– Хорошо, хорошо, Андрей. Пойдём конечно.

Ещё через пятнадцать минут они перешли реку, и Толик направился в лес.

– Э, чёрт! – крикнул Клякса. – Ты куда намылился? Дачи там, – он показал рукой направо.

– Так тут это… тут напрямик короче, – сказал Толик. – Вот эта тропка как раз к нашему дому ведёт.

Клякса недоверчиво покосился на него. Но тропка и в самом деле была – правда, узенькая, заросшая травой, но была. Он обошёл Толика и пристально посмотрел в заросли.

– Намного короче? – спросил он, не оборачиваясь.

– Ну если в обход, то минут сорок идти, – объяснил Толик. – А через лес вдвое ближе.

– Ну ладно.

Клякса шагнул на тропу и вошёл в лес. Листья шелестели под ногами. В воздухе стоял запах сырости и гнилой коры. Минут через десять, когда они уже порядочно углубились в чащу, Клякса спросил:

– Матери-то точно дома нет? – и обернулся как раз в тот момент, когда на его голову обрушился удар дубины. Глаза его – распахнутые, удивлённые – медленно потухли.

– Точно, – сказал Толик. – Но тебе это уже неважно.

Глава вторая. Дурман

– Куда прёшь! – услышал Костя, собираясь выйти из подъезда, и невольно задержался.

Снаружи кто-то невидимый ругался на него за то, что он слишком резко толкнул тяжёлую железную дверь и, видимо, задел близко стоявшего к ней человека. Костя схватил дверь и, придержав её, боком протиснулся на улицу.

В метре с небольшим стоял мужчина, закрывший лицо ладонями и слегка наклонившийся вперёд. Костя шагнул к нему и потянул за руки. На верхней губе была кровь, и на ладонях тоже. Похоже, что дверью он разбил прохожему нос.

– Извините… – сказал Костя виноватым тоном и полез в борсетку за платком. Но пострадавший смотрел на него без злости, даже улыбаясь.

– Бывает… – ответил он и бумажной салфеткой, которую протянул Костя, вытер кровь под носом и на ладонях.

Затем он вопросительно посмотрел на Костю, и тот тут же протянул вторую салфетку. Мужчина ловко оторвал от неё полоску, скрутил в тампон и засунул в правую ноздрю.

– Нос с детства слабый, – пояснил он. – Чуть тронешь, течёт… да ничего, сейчас пройдёт.

Он задрал голову, останавливая кровотечение.

– Это вы зря, – сказал Костя. – Пусть наружу стекает, а не внутрь. Платок впитает.

Мужчина кивнул и растянул рот в улыбке.

– Игорь, – сказал он приветливо, протягивая руку для приветствия.

– Костя, – он почувствовал крепкое рукопожатие спортсмена или человека, уверенного в себе.

– Я туда шёл, – Игорь указал пальцем на соседний подъезд. – Но что-то голова закружилась, остановился, прислонился к двери, а тут ты как раз…

Он засмеялся, словно показывая, в какую смешную ситуацию угодил.

– А чего голова-то? – спросил Костя. – Может давление? Давайте поднимемся ко мне, у меня тонометр…

Игорь энергично замахал руками:

– Не-не-не! Никаких тонометров! Как только начинаешь что-то мерить – давление, температуру, пульс там – всё! Считай, начал путь к могиле.

– Ну тогда счастливо.

И Костя, махнув на прощание рукой, пошёл через двор на остановку. Последняя неделя марта выдалась неожиданно тёплой, деревья уже покрылись той нежной зеленью, которая радует глаз всего день или два, мгновенно вылезла трава, а сейчас уже и цветочки довольно плотно покрыли газон. Жёлтое море одуванчиков тихими волнами маскировало другие цветы – фиолетовые, синие и красные, которых в прошлые годы он здесь не видел.

Весна в этом году пришла бурная и дружная. Всего за несколько дней сошёл снег, насыпавший в прошедшую зиму метровые сугробы, и теперь только в западных и северных уголках дворов лежали грязно-серые кучки, служившие источником ручейков, текущих в открытые окна подвалов. Синоптики обещали скорое возвращение зимы, но вместо этого с каждым днём становилось всё теплее и теплее.

Посреди тропинки через двор Костю вдруг накрыла тьма, и он покачнулся. Остановившись, схватился за оказавшуюся рядом лесенку на детской площадке. Последовавшая тут же яркая вспышка в голове вывела его из оглушённого состояния, и он обернулся. Игорь как раз входил в арку, где был соседний подъезд. Он тоже обернулся и помахал Косте рукой. Костя улыбнулся в ответ и, отпустив лесенку, направился дальше. В голове приятно шумело, он чувствовал расслабленность, а желание присесть где-то и насладиться ярким солнечным днём стало таким сильным, что он невольно задержал взгляд на недавно окрашенной скамейке напротив подъезда.

«Сегодня на интервью», – напомнил он себе и усилием воли заставил себя продолжать путь.

А собиравшийся обогнать его молодой парень спортивного сложения внезапно остановился и, пошатываясь, направился к скамейке.

– Хм… Похоже на какой-то дурман, – буркнул Костя. – Интересно, что за цветочки дворники посеяли в этом году?

Надо при случае выяснить, решил Костя и, завернув за угол, пустился бегом, чтобы успеть на зелёный свет. Навстречу с противоположной стороны перекрёстка шёл высокий монах лет сорока пяти с ухоженной бородкой и длинными волнистыми волосами. Проходя мимо, он улыбнулся Косте одними глазами, а тот, вдохнув запах ладана, исходящий от одежды монаха, кивнул в ответ. Они не были знакомы, но почти каждый день встречались по утрам здесь, на этом перекрёстке.

Перейдя на ту сторону, Костя рванул к стоящей у остановки «восьмёрке». Запрыгнув в заднюю дверь, он устало опустился на свободное место, и его сразу же потянуло в дремоту. А от запаха пыли и бензина его совсем разморило.

«Странно, – подумал он и заставил себя раскрыть глаза. – Вчера не пил, спал хорошо. Чего это?»

И Костя потряс головой, сбрасывая сонное состояние. Однако он всё-таки успел вздремнуть, и когда через десять минут открыл глаза, оказалось, что автобус уже отъезжает от нужной остановки.

– Стой! – крикнул он и, вскочив, правой рукой заколотил в дверь, одновременно с силой давя левой на кнопку для остановки по требованию.

– Чего ты там шумишь? – закричала кондуктор на переднем сиденье. – Иди сюда, плати!

Костя мимо расступающихся людей быстро пробрался к передней двери, на ходу выгребая из кармана мелочь. Автобус, тем временем, разогнался и продолжал движение к следующей остановке.

– Ну, блин… – Костя с досадой провёл рукой по волосам. – Придётся пешком возвращаться.

Возвращаться было недалеко, метров четыреста. Выскочив из передней двери, он глянул на экран смартфона и трусцой припустил к редакции – до планёрки оставалось три минуты, а шеф не любил, когда опаздывали.

В кабинет он вбежал, когда секретарша Анюта уже закрывала дверь. Все сотрудники сидели на своих местах, и только его место по правую сторону длинного стола пустовало.

– Ждать себя заставляешь, Боровцов, – шеф осуждающе посмотрел на него. – Садись быстрее.

Пока Андрей Викторович отчитывал Витька, не сдавшего в прошлый номер материал о взятках в университете, Костя тупо смотрел в стену напротив. Витёк ныл и изворачивался, бубнил, что студенты, хоть и жалуются, но письменно рассказывать о положении дел на факультете отказываются, что слова их к делу не пришьёшь, а по судам ему потом таскаться никакого кайфа нет, но шеф был суров и непреклонен.

– Ты что, Калинин, первый день замужем? – он даже привстал с кресла и навис над столом. – Берёшь у Анюты скрытую камеру, цепляешь сюда, – он ткнул себя в грудь, – и пишешь этих сачков… потом просто показываешь им запись, и всё, куда они денутся?

– Да грязно это… – пробурчал Витёк. – Не люблю я так…

– Ишь ты, грязно ему. А ты когда на журфак шёл, о чём писать хотел, интересно? О надоях, как в прошлом веке?

– Я не шёл на журфак… – пробубнил Витёк. – У меня техническое…

Андрей Викторович сел и продолжил что-то выговаривать, но Костя ничего не слышал. Он вспомнил о монахе – интересно, что он делает каждый день на его перекрёстке? Никаких объектов культа рядом нет… Чего он там ходит? Может, к кому-то в гости? И что – каждый день к одному времени? Как на работу? Костя даже улыбнулся.

– Боровцов! – услышал он откуда-то издали, и перед ним медленно, как сквозь туман, проступило раздражённое лицо шефа. – Ты спишь, что ли? Мусатова, толкни-ка его.

Сидевшая справа Ленка Мусатова хихикнула и ткнула Костю локтем. Он тут же повернулся в сторону возмущённого начальства:

– Нет, Андрей Викторович. Не сплю. Задумался просто.

– Надеюсь, об интервью, которое у тебя сегодня запланировано… – он поднял руку с дорогими часами, – на двенадцать тридцать? Ты хоть подготовился?

Костя кивнул.

– Да, я говорил с прихожанами, у меня уже куча материала. В кабинете папка. Принести?

– Не надо, – махнул рукой шеф. – Ты, вроде, не подводил пока. Ну готов – и молодец. Помни, что этот материал идёт и в интернет-версию, под него уже время выкладки застолбили. Не затягивай. – Он оглядел всех суровым взглядом и продолжил: – Переходим к плану следующего номера.

Он снова посмотрел на Костю.

– Боровцов, ты к этому сумасшедшему сходил? Ну к пророку…

Костя кивнул.

– Пророк пророчит скорый конец света, рассказывает про красную звезду, которая придёт и вызовет страшные бедствия. Приводит в пример Древний Египет, где… – Костя махнул рукой. – В общем, всякий околонаучный бред.

– Фамилия его как, напомни…

– Прозоров. Ну так-то он рассказывает интересно, всякие нибиру, немезиды, какие-то знаки в небе – изменения климата, причём, что характерно – не потепление, а вымерзание… Но всё это, конечно, никогда не произойдёт, а потом в нас будут тыкать пальцем, что мы жёлтая пресса…

– Когда это не произойдёт, никто об этом бреде не вспомнит, зато сейчас тираж подрастёт, – сказал шеф. – Что такое, Боровцов? – он увидел, что Костя заёрзал на стуле.

– Проблема в том, что он даты указывает, чуть ли не точный день называет.

– Да ты что? Ну и что же это за день?

– Начало августа этого года. То есть вот-вот… четыре месяца осталось.

– Звезда не может появиться откуда ни возьмись, – вставил Витёк, который до этого молчал. – Она уже вовсю сиять должна.

Шеф посмотрел на него, затем перевёл взгляд на Костю.

– Я сбегал к нашим физикам в университет, – сказал Костя и сделал мхатовскую паузу.

– Ну. И что? – нетерпеливо поторопил его Андрей Викторович.

– Ну что? Пальцем у виска покрутили и всё, – Костя опять помолчал несколько секунд. – Нет, я вытянул из них там разную белиберду про нейтронные звёзды, которые то видны, то не видны… в общем так-то я всё написал.

– Ну и молодец, – сказал шеф и, подумав, добавил: – Даты из материала убери. Просто напиши – «скоро», «вот-вот», ну и дальше в таком ключе. К фактуре физиков и конкретике пророка напусти побольше тумана.

Костя кивнул. Шеф перешёл к следующему вопросу.

– Так, Васильева, у тебя что с теми тачками в администрации? Завгаража нашла?

После планёрки, уже в коридоре, Ленка потянула Костю за рукав.

– Кость, – сказала она с просящей интонацией. – У меня же скоро день рождения, ты хоть помнишь?

Костя кивнул, хотя не помнил.

– Придёшь?

Костя поморщился. Ему не хотелось возобновлять эти бесперспективные отношения. Ленка была скандальной и капризной, очень ревнивой и требовала постоянного внимания круглые сутки.

– А кто будет?

Ленка повеселела.

– Да кто скажешь, тот и будет. Или… – она встала перед ним и заглянула ему в глаза. – Может, никто, а?

Костя сделал полшага назад, чтобы освободить личное пространство от вторжения.

– Лен, ну ты пойми… – начал он, но Ленка быстро закрыла ему ладошкой рот, и Костя невольно оглянулся по сторонам – Витёк стоял у окна, но в их сторону, вроде бы, даже не смотрел.

– Костя, я всё давно поняла, – быстро начала говорить Ленка. – Ну да, я была не права, вела себя как собственница, больше такого не будет. Давай забудем, а?

– Я подумаю, – сказал Костя. – Извини, мне сейчас на интервью, – и твёрдо отодвинул Ленку в сторону, чтобы освободить путь в кабинет.

– Да тебе ещё через два часа на интервью, – раздалось сзади обиженно.

И она ещё говорит, что всё поняла, подумал Костя. Он не вынашивал никаких обид и вообще не сердился на Ленку. Но после того, как она в компании закатила истерику, в исступлении бросаясь на его одноклассницуМарину, приняв её за его любовницу, он просто опасался иметь с ней дело. Ленка, конечно, красивая, подумал он. Но ненормальная, с ней наживёшь себе несчастий.

Ленка схватила его за руку и тихо затараторила:

– Кость, ну ты же понимаешь, что то был просто срыв из-за усталости. Ну прекращай дуться, давай я к тебе опять перееду, а? – она заискивающе заглянула ему в глаза. – Ну, Кость, соглашайся.

– Лен, хватит этой болтовни, – неожиданно грубо даже для себя ответил Костя. – Не переедешь. И не нужно больше вести эти разговоры. На день рождения к тебе я не приду.

Он вырвал руку и пошёл по коридору.

– Костя! Костя! – донеслось вслед. – Ну и хрен с тобой, дурак!

Почему-то продолжало клонить в сон. Интересно, на планёрке он задумался или всё же задремал, как в автобусе? Он напрягся и попытался вспомнить, что там было. Нет, с момента, как Витьку досталось и до того, как его Ленка толкнула, провал какой-то. Вроде, он думал о монахе. Но там мыслей-то было на полминуты, а прошло, пожалуй, полчаса.

Да, похоже, задремал, решил Костя. В кабинете он открыл тумбу, запертую на ключ, достал из ящика папку с материалами по храму и углубился в просмотр. Перед интервью важно было настроиться на тему, чтобы быстро ориентироваться по ходу. Тем более, если интервью сложится удачно, то планировался видеоформат, а за видеоформат тройная оплата. Кстати…

Костя вышел из кабинета в приёмную.

– Анют, дай камеру, – сказал он, наклонившись к ней и невольно скользнув взглядом по декольте.

Та обратила внимание на эту стрельбу глазами и моментально поправила платье на груди.

– Андрей Викторович в курсе? – спросила она, продолжая что-то писать в каком-то журнале.

– Ну а как ты думаешь, если запланирован видеоформат? – спросил Костя немного раздражённо. У Анюты был ярко выраженный синдром вахтёра.

Секретарша достала из ящика ключи, встала и, покачивая бёдрами, прошла к сейфу. Из верхнего отделения она извлекла видеокамеру и вернулась за стол. Костя протянул было к камере руку, но Анюта тут же переложила её на другую сторону стола.

– Распишись сначала, – сказала она и достала из ящика стола расчерченную тетрадь.

Посмотрев на часы на стене, она вписала в соответствующие графы время, фамилию Кости, в колонке «Выдано» записала «видеокамера Panasonic», затем инвентарный номер и подвинула к нему тетрадь.

– Ручку дашь? – спросил Костя, закипая.

– Со своей приходить надо, – недовольно ответила Анюта и нехотя протянула ему ручку.

Костя расписался в последней графе и сказал:

– Штатив ещё.

– Расшифровку допиши, – ткнула Анюта в тетрадь длиннющим ногтем. – А про штатив распоряжения не было.

«Ага, значит, про камеру-то она знала», – подумал Костя со злостью.

– Ну ты как считаешь, Анюта…

– Анна Владимировна, – перебила его секретарша.

– Ну вы как считаете, Анна Владимировна, как я снимать буду? С руки? И одновременно разговаривать, делать пометки в блокноте?

– Не знаю, – лениво протянула Анюта. – Это не моё дело. Если Андрей Викторович даст команду, дам штатив. А нет, – она развела руками.

Костя сделал шаг к кабинету.

– Андрея Викторовича нет, – услышал он. – Он уехал в мэрию, вернётся часа в три.

Костя повернулся с перекошенным лицом.

– Мне через десять минут стартовать. В три часа мне штатив будет уже не нужен.

– Ничем не могу помочь, – сказала Анюта и демонстративно вернулась к своим записям.

– Послушай, Аню… Анна Владимировна, – сказал Костя. – Если видеоформат сорвётся, неприятности будут не только у меня.

Секретарша оторвалась от своей тетрадки и задумчиво посмотрела на Костю.

– Вовремя надо всё делать, – сказала она. – Не в последний момент. Ладно, пошли.

Той же томной походкой она вышла из приёмной и остановилась, ожидая, когда пройдёт Костя. Затем заперла кабинет на ключ и открыла соседнюю дверь. Зайдя внутрь и недолго там покопавшись, она вышла со штативом для камеры. Открыла дверь в приёмную, подошла к столу, положила штатив на стол, достала тетрадь…

– Я потом распишусь, – бросил Костя, схватил штатив и почти бегом выскочил из кабинета.

Вслед неслось что-то возмущённое и угрожающее, но Костя не остановился. Он заскочил в кабинет, схватил со стола блокнот и ручку и вышел из редакции.

Хроники Чёрной Земли. В тени шести ступеней

Пустыня простиралась по всю правую сторону. Где-то слева дышал Большой Хапи, и его выдохи, сопровождаемые лёгким шелестом, доносили до Ма-Хесы аромат влаги вперемешку с запахом ила. Песок рассыпался под босыми ступнями охристыми струями, а ноги его спутника, кряжистого старика с париком на обритой голове и бородкой-колышком на подбородке, были облачены в сандалии из чёрного кедра и кожи.

Они неторопливо шли в сторону, противоположную той, куда устремлялся Хапи. Путь их начался в прошлой декаде, и уже второй баран¹сменился в небе после того, как мать Ма-Хесы, прижавшись к его плечу мокрым от слёз лицом, пожелала ему лёгкой дороги, а старик, который до того дня почти никогда не покидал свой огороженный закуток во дворе, где он жил подобно быку, дёрнул его за руку и сказал матери:

– Хватит слёз. Ничего с твоим сауром²не случится, – и его пальцы, сухие и твёрдые, как корни тамариска, сжали запястье Ма-Хесы с такой силой, что юноша невольно вздрогнул. Старик держал его так мгновение, словно проверяя на прочность, а потом отпустил. На руке остались белые полосы, медленно заливавшиеся кровью..

Старик провёл его сквозь болота и к исходу первой декады вывел на пустынный и каменистый берег Хапи в той стороне, где Дуат раскрывал свои врата шедшим в него на взвешивание сердца странникам. Уже четвёртый день Ма-Хеса глядел по сторонам в надежде увидеть этих таинственных людей, которые каждые сутки пополняли население царства Хентиаменти, но ему не везло – ни один идущий в правую сторону³путник не попался на их пути. Ма-Хеса хотел было расспросить о них старика, который за многие годы наверняка постиг тайны двух миров, но за все двенадцать лет тот не обменялся с ним и десятком слов, и потому уста юноши запечатывались стоило только Ка возбудить в сердце любой вопрос, адресованный старцу.

На двенадцатый день голубая лента реки скрылась за храмами и дворцами древней столицы, которые возвышали свои башни на горизонте. Звон медных гонгов и глухой гул жрецов доносились через стены, напоминая: жизнь – тонка, как папирус. Песок здесь истончился от постоянных ветров, а под ним была скала, Ма-Хеса давно знал об этом от своего Ка. На ней покоилась массивная, стремящаяся ввысь, словно лестница Ра, громада почти остроконечного пер-джеда, состоящего из шести ступеней.

Ма-Хеса поднял с земли камешек, гладкий и тёплый от солнца. Подержал в ладони, ощущая его вес, а затем небрежно швырнул в сторону пустыни. Камешек описал дугу и пропал в ослепительном мареве. «Вот и всё, – сказал ему Ка. – Один бросок – и вещь исчезла навсегда. Просто и окончательно».

– Знаешь, что это? – неожиданно спросил старик.

Юноша вздрогнул, впервые за несколько дней услышав голос своего спутника и, отведя взгляд от диковинной постройки, несмело посмотрел ему в лицо.

– Все знают, – недоумённо произнёс он. – Сие – гробница великого пер’о Нечерихета, воздвигнутая ему, – юноша запнулся, глубоко вдохнул и продолжил с благоговением, – воздвигнутая Великим среди видящих, тем, кто подле…

– Его звали Яхимом, – прервал старец, и голос его был подобен ветру над гробницами. – Запомни это имя, ибо оно тяжелее золота. Иную ношу не снести в одиночку, отрок. Помни об этом, когда будешь выбирать, что поднимать, а что – оставить в пыли.

По внешнему виду невозможно было определить его возраст. Сетка морщин на лице, казалось, выдавала старость, но крепкие руки с буграми мускулов и эластичной кожей говорили скорее о зрелости, нежели о дряхлости. Прямой и строгий взгляд подтверждал силу человека, ещё не забывшего как повелевать. Вероятно в прошлом старик был крупным чиновником, возможно сепатом⁴или кем-то влиятельным при сепате.

Дойдя до крупного валуна, старик остановился и сел на него, жестом предложив юноше сделать то же самое. Слева от себя он положил небольшую торбу. Ма-Хеса знал, что в ней лежит – ящик из слоновой кости с золотым замком, украшенным лазуритом. Порыв ветра слегка распахнул торбу, и лазурит блеснул под солнцем. Ма-Хесе почудилось, будто камень на мгновение вспыхнул изнутри холодным огнём, словно далёкая звезда. Он отвёл взгляд, но образ светящегося камня уже впился в память, будто Ка самого лазурита шепнул ему что-то.

Обладание таким дорогим предметом подтверждало высокое положение старика в предшествующие годы – он не имел больше ничего, но один этот ящичек, если бы его обменять на серебро, мог обеспечить безбедную жизнь семьи Ма-Хесы в течение многих лет. Что лежало в ящике, он не знал, так как старик никогда не открывал его при нём, но судя по весу, что-то нетяжёлое.

Сзади раздался крик – между ними и городскими стенами пастух гнал своё стадо. Ноги Ма-Хесы почувствовали вибрацию – земля содрогалась от сотен бьющих копыт. Мальчик невольно оглянулся, провожая взглядом крупных животных, проходящих в нескольких сотнях локтей.

Город был огромный – рано утром они миновали его дальнюю окраину и сейчас находились примерно напротив центра. Населён он был жрецами, вельможами и ремесленниками. Город был посвящён богам и поглощал очень много пищи. Поэтому на многие дни пути отсюда по обеим сторонам Хапи выращивали ячмень, полбу, разбивали фруктовые сады и разводили скот. После своего небольшого посёлка на болотах Ма-Хеса был ошарашен величием крепости, вдоль которой, насколько хватало глаз, тянулась цепочка белых холмов.

– Этот пер-джед и всё вокруг него строилось не для пер’о, – тихо сказал старик, поднимая глаза к вершине возвышающейся шестью сужающимися ярусами к небосводу гробницы. – Там даже и нет пер’о.

– Как нет пер’о? – оторопел Ма-Хеса. – А кто-нибудь там есть?

Старик кивнул.

– Там лежит сын пер’о. Он умер, когда был на четыре или пять восходов Сопдет младше тебя. Пер’о сам убил его.

– Неужели сердце его омрачилось тьмой Дуата?

– Похоже, Ка оставил его. Надолго… очень надолго…

– Но Яхим строил это для пер’о?

– Нет, Ма-Хеса, – юноша вздрогнул, так как старик впервые назвал его по имени. – Нет, Ма-Хеса, – повторил он, – Яхим строил эту гробницу для…

Старик умолк, и взгляд его сделался неподвижным. Топот копыт и мычание прогоняемого мимо стада заполнили тишину, пока старик молчал, уставившись в пространство. Ма-Хеса терпеливо ждал. Когда он уже решил, что ответа не будет, старик снова поднял голову:

– Тогда Сопдет, звезда Исет⁵, налилась кровью, – сказал он наконец.

– Разве она не от века кровава? – спросил Ма-Хеса, но старик не слушал его. Он повернул к нему лицо.

– Яхим строил всё сие, – он провёл рукой, словно пытаясь издали погладить пер-джед, – из-за этой звезды, которая принесла большие беды на Обе Земли. С тех пор каждый делает свой выбор: один – за всех, а другой – лишь за себя. Спроси своё сердце, Ма-Хеса, кем ты хочешь быть, когда придёт твой черёд.

– Я что-то слышал об этом… – сбивчиво произнёс Ма-Хеса. – Мут говорила… – он замолчал, увидев, что старик раздражённо отмахнулся. Лицо его на мгновение исказила ярость, но тут же старик взял себя в руки, и вид его снова сделался бесстрастным, а в голосе появилась насмешка:

– Ну и что же рассказывала твоя мут о временах, когда не родилась не только она, но даже и её дед?

Ма-Хеса понял, что лучше промолчать. Старик покачал головой, глядя на него и продолжил:

– Даже жрецы не ведают многого о сём, – он снова помолчал, а челюсти его в это время двигались, словно пережёвывая слова, которые не должны были сорваться с его уст. – Так вот, она покраснела…

Примечания:

1. Баран – в контексте измерения времени – звезда, открывающая начало суток, занимая высшее положение над горизонтом.

2. Саур (sȝ wr) – старший сын, первенец.

3. В Древнем Египте левая сторона ассоциировалась с востоком, а правая с западом. При этом, юг считался «передней» или «верхней» землей, а север – «задней» или «нижней». Такое восприятие сторон света было связано с течением Нила и положением Солнца. В западную пустыню, согласно поверьям, уходили умершие на суд Осириса.

4. Под сепом (др.-егип. sp) понималась первичная административная единица Древнего Египта, соответствующая греческому термину «ном». Сепат – начальник сепа, назначенный фараоном, номарх.

5. Звезда Исет – звезда Исиды, Сириус.

Глава третья. Чёрт

Клякса открыл глаза и ничего не увидел. Сознание заволакивал туман, мысли были ватными и тягучими. Он напряг память и первое, что вспомнил, – это внезапная пустота и темнота. Он подумал ещё и вспомнил зелень и прохладу. Клякса потряс головой, попробовал пошевелиться, но ни руки, ни ноги его не послушались. Где же он? И как оказался в этой тьме? Воздух вокруг был затхлым, как в подвале. Во рту стоял неприятный вкус крови – как от кровоточащих дёсен. Он снова рванулся, и на этот раз почувствовал, что руки к чему-то привязаны. Дёрнул ногами – то же самое. Ничего себе, так он в плену, что ли?

Он снова стал вспоминать. Сквозь клочья тумана в голове всплывали какие-то обрывки. Вот он идёт с кем-то по лесу… с кем? Ещё чуть назад… ага, так это же тот чёрт из школы, он встретился с ним во дворе своего дома, почти у подъезда. Интересно, зачем он туда забрёл? Так это он, что ли, его сюда притащил?

Кляксу бросило в жар, и он почувствовал, как капельки пота стекают по шее за ворот рубахи. А может это не пот? Мокрицы? Кляксу передёрнуло от отвращения.

Ну точно – он сказал, что денег нет, матери дома тоже нет, они переехали… Стоп! Что за бред насчёт матери? Её же убили чёрт знает когда… Клякса мучительно восстанавливал всю цепочку событий пока, наконец, не пришло осознание – чёрт завёл его в безлюдное место, треснул чем-то по башке, затащил куда-то, привязал к чему-то и оставил одного где-то, куда не попадает ни один луч света.

Что он задумал? Небось, бить будет. Клякса сплюнул куда-то перед собой.

– Ну, гнида, я тебе устрою, когда выберусь! – сказал он вслух и ещё раз дёрнул запястья.

Время тянулось медленно. По распределению веса Клякса понял, что лежит. На спину что-то давило, что-то жёсткое. Руки были разведены в стороны и к чему-то привязаны. Ноги тоже. Что за хрень-то… он попытался задрать голову и посмотреть вверх, но вокруг стоял мрак. Присмотревшись, Клякса увидел наверху едва заметную полоску света. Что это? Люк? Если люк, свет, значит, там могут быть люди.

– А-а-а! – крикнул он как мог громко и, замолчав, прислушался.

Было тихо.

– Помогите! – заорал он снова, но уже тише.

Ого, оказывается громкость зависит от того, что именно он кричит. Он решил орать то, что получается громче:

– А-а-а!

Он никогда не думал, что просто кричать – такое утомительное занятие. Минут через пятнадцать силы его кончились, и он замолчал. В глотке пересохло, было неприятное ощущение наждака в горле, захотелось пить.

Он лежал и думал, что как-то странно получилось – человек, которого он привык считать своей жертвой, перехитрил его, засунул в подвал и бросил. Неужели он оставил его умирать? Разве такое возможно, чтобы он, Андрей, Клякса, которого ещё подростком опасались даже взрослые мужики на районе, вот так просто абсолютно беспомощный умер в каком-то подземелье в полном одиночестве? Его охватили ярость и отчаяние. Он снова напряг руки в надежде, если не оборвать, то, может быть, хоть растянуть путы, которые их удерживали. Но надежда была напрасной, верёвки не поддались ни на миллиметр. Ну ёлки! разве может быть такое? От бессилия он взревел как дикий зверь – не заорал, не закричал, а просто заревел.

Ещё эта темнота… он не может даже разобрать, где лежит, к чему привязан. Ну, сука, чёрт, ты за это ответишь!

Кажется, прошла целая вечность, когда люк над ним раскрылся и поток света заставил его закрыть глаза. Запах влажной земли окутал Кляксу. Что-то загремело, и он прищурился, раздвигая веки, чтобы не быть ослеплённым. Сверху кто-то спускал вниз лестницу. Ещё через минуту люк снова закрылся, но теперь он слышал шаги рядом с собой. Ещё мгновение, и на стене зажёгся фонарь, осветив небольшую каморку и человека, стоящего к нему спиной.

– Э, – позвал он. – Ты это… как там тебя…

Человек обернулся.

– Чёрт, – сказал он. – Я – чёрт.

Клякса вздрогнул от двусмысленности услышанного. В голосе его бывшей жертвы, в его тоне, в выражении лица, во взгляде, который больше не прятался, а был направлен прямо ему в глаза, было что-то зловещее и непреклонное, какая-то суровая убеждённость. Он покрутил головой – оказалось, что руки привязаны к перекладинам металлического колеса. Рядом был механизм с воротом как у деревенского колодца. Вверх из-за его головы тянулся толстый канат, которой оборачивался вокруг блока, прикрепленного к потолку.

– Ты это… – сказал он негромко. – Ты чего затеял-то? Попить дай… И отвяжи…

Толик улыбнулся, и улыбка его в этом контрастном освещении выглядела совершенно злодейской, как в фильме ужасов.

– Нет, Андрюха, – сказал он. – Отвязывать тя мы не будем. А попьёшь попозже, потерпи. Пока просто нечего, – развёл он руками.

Он подошёл к механизму справа и начал крутить ручку ворота. Колесо, на котором был распластан Клякса, стало медленно наклоняться, принимая вертикальное положение. Вскоре Клякса ощутил мерное покачивание и, опустив голову, посмотрел вниз – пол под ним ходил влево-вправо, и он понял, что колесо теперь подвешено между полом и потолком. Толик зашёл ему за спину, Клякса услышал скрип, а затем увидел, что он медленно, рывками перемещается по комнате спиной вперёд. Потом он ощутил лёгкий толчок и понял, что колесо коснулось какой-то поверхности, наверное, стены. Толик, который теперь стоял сбоку, остановил рукой раскачивание и, подойдя спереди, аккуратно толкнул колесо от себя.

– Там ось, – объяснил он недоумевающему Кляксе. – Я очень точно поднял колесо, смотри, с первой попытки попал, – похвастался он.

Он отошёл немного назад и с гордостью осмотрел механизм.

– Сам сделал, – снова сказал он. – Колесо мне мужики на стройке сварили, а крест внутри я сам пристроил. Жаль, что ты не можешь видеть – вот там, – он показал на ладони и ступни Кляксы, – там такие крепежи сделаны внутри круга, а в крепежах – отверстия для шурупов. Вот так я и прикрепил крест. Ты, Андрюха, висишь на самом настоящем кресте.

Клякса, наконец, вышел из оцепенения:

– Слушай, ты… как тебя…

– Чёрт, – подсказал Толик.

– Звать как? Имя твоё?

– Чёрт, – ещё раз подтвердил Толик. – Я твой чёрт. Ты знаешь, чем заняты черти в Аду?

Клякса отрицательно помахал головой.

– Это потому, что ты невежда, Андрюха. Ты вообще ничего не знаешь, поэтому тя и постигла беда. А черти в Аду истязают грешников. И знаешь, я собираюсь попасть туда и мучить там разных… ну мне так обещано, понимаешь? Чтобы там хорошо справляться, нужно тренироваться здесь. Так вот я – твой личный чёрт.

Клякса несколько секунд помолчал и не очень уверенно сказал:

– Ты чокнулся, что ли?

– Нет, – спокойно сказал Толик. – Смотри как здо́рово.

Он слегка толкнул колесо, и через пару секунд Клякса завис вниз головой.

– Оно крутится, Андрюха, понимаешь? – в его голосе звучала гордость. – Думаешь, так просто это сделать?

– Послушай… – сказал Клякса. – Ты же не всерьёз всё это. Ну пошутил и будет. Ты хотел напугать меня? Отомстить? У тебя получилось. Теперь сними меня с этой хреновины, и давай просто разойдёмся.

– Предлагаешь снять тя? – с сомнением в голосе спросил Толик. – Это что же получается? Я устраивал здесь это всё, – он развёл руки в стороны, указывая на творение своих рук, – только для того, чтобы ты пролежал здесь несколько часов и убрался восвояси? Отпустить тя? Ну уж нет.

Он резким движением ударил Кляксу, который, по-прежнему, висел вниз головой, кулаком в пах. Тот охнул и скривился от боли.

– Нет, бить я тя не буду, – сказал Толик. – Это так, чтобы ты не болтал глупости. Ну что – ты говорил, что хочешь пить?

Толик подошёл к тумбочке у противоположной стены и выдвинул ящик. Через несколько секунд он вернулся к Толику. В руках у него были резиновый жгут, шприц и небольшая колбочка.

– Полстакана же тебе хватит, чтобы напиться? – спросил он, глядя на вены на руке Кляксы. – Больше я пока у тя брать не хочу, а то ты можешь сдохнуть раньше времени.

Глава четвёртая. Лабиринты

В храме Святого Лазаря стоял полумрак. В ноздри шибанул запах ладана, и Костей овладела странная бодрость. Он подошёл к бабушке, продававшей церковную утварь за прилавком:

– Мне бы отца Варфоломея…

– Из газеты штоль? – грубовато спросила бабуля. – Ждёт уже батюшка, сказал проводить, как при́дешь, – с ударением на первый слог. – Щас, малость погодь.

Она медленно поднялась со стула и так же неторопливо выбралась из-за прилавка.

– Мить, пригляди, – обратилась она к угрюмому мужчине в потрёпанной одежде, стоявшему у стены. – Пойдём, милай, – повернулась она к Косте и, опять же не спеша, пошла по коридору вглубь храма.

Покинув зал для служб, они прошли по коридору и оказались у лестницы.

– Поднимешься, и от лестницы сразу направо. Дойдёшь до конца, там у окна будет кабинет батюшки. Я-то уж на лестницу не пойду…

Поднимаясь по узкой лестнице, Костя почти лоб в лоб столкнулся с монахом – тем самым, с перекрёстка. Тот узнал его и приветливо улыбнулся, на этот раз не только глазами. Остановившись и прижавшись к перилам, чтобы пропустить Костю, монах слегка поклонился.

– К батюшке? – спросил он.

– Да, к нему, – подтвердил Костя.

– Проводить? Батюшка уж ждёт.

Костя махнул рукой:

– Да я сам найду.

– Ну чего по нашим лабиринтам блуждать…

И монах, повернувшись, пошёл впереди Кости.

Второй этаж и вправду был похож на лабиринт. Костя пару раз бывал в громадном здании одной из московских редакций, и церковные коридоры показались ему её миниатюрной копией. Он даже чертыхнулся про себя в адрес бабульки: какое тут «до конца коридора у окна» – сам бы он точно не нашёл. Монах пару раз оглядывался и смотрел строго на Костю, словно проникнув в его мысли и не одобряя их.

Наконец они оказались «у окна». Монах остановился, повернулся и сделал рукой пригласительный жест. Когда Костя уже коснулся ручки двери, он положил руку ему на плечо и сказал тихо:

– Угомони сердце своё. Войди к батюшке с добром в душе.

Костя недоумённо хмыкнул, но кивнул, нажал на ручку и толкнул дверь от себя.

Отец Варфоломей был моложавым мужчиной с аккуратно подстриженной бородкой и блеском в неспокойных узких глазках. На нём была ряса и иерейская шапочка, но выглядел он при этом вполне по-светски. При виде Кости он встал и пошёл ему навстречу, на ходу протягивая руку, но не так, как протягивают для рукопожатия, а по-иерейски, тыльной стороной ладони кверху. Костя не понял и неуклюже схватил податливую ладонь, повернул её и пожал. Увидев в глазах батюшки недоумение, он сообразил, что сделал что-то неуместное, оттолкнул от себя руку и сказал:

– Здрасти. Я из…

Но тот махнул рукой.

– Я знаю, знаю. Константин?

Костя кивнул.

– Ну проходи, Константин, садись, ставь свои бесовские приборы, где удобно и давай разговаривать.

Костя обрадовался возможности замять неловкость.

– Почему же они бесовские, батюшка? Андрей Викторович у вас и освящал.

– Да? – обрадовался отец Варфоломей. – Ну и отлично, тогда тем более устанавливай.

Костя быстро поставил штатив, водрузил на него камеру, направил на интервьюируемого и сел напротив.

Интервью было рекламным и потому скучным. Под запретом были неудобные для церкви темы – роскошь, в которой жили некоторые архиереи, связанное с этим лицемерие, слабость веры и прочее. Впрочем, Костя и сам был этому рад, потому что в вопросах религии ориентировался плохо, разбираться в них не хотел, и был уверен, что один на один на этом поле любой священник посадит его в лужу. Он сидел, выслушивая монолог священника, и только изредка вставлял свои вопросы.

– …наша культура сильно изменилась, – говорил отец Варфоломей. – Сегодня никто не может правильно понять Достоевского, который использовал хорошо понятные в XIX веке аллюзии и не думал, что тотальный атеизм XX века сделает из его соотечественников совсем других русских – русских, которые не знают собственной истории.

Заметив удивление в глазах Кости, он пояснил:

– Церковная история – это ведь тоже история Отечества. Россия устоялась на фундаменте православия, потому история церкви является неотъемлемой частью истории страны. Вот у Достоевского повсюду упоминаются Четьи-Минеи – кто сегодня знает, что это такое?

Он строго посмотрел на Костю, который не знал, что ответить, потому что, хотя неплохо знал Достоевского и о Четьях-Минеях поверхностное представление имел, не собирался делать из этого интервью мировоззренческую дискуссию: редакционное задание не соответствовало. «Вот привязался-то…» – подумал он. А отец Варфоломей продолжал:

– Вот и понимай теперь Достоевского без этого знания.

Он замолчал, задумавшись. Если бы это было газетное интервью, Костя мог бы взять паузу и поговорить о чём-то отвлечённом, но за видеоформат была тройная оплата, и Костя это помнил:

– То есть вы хотите сказать, что наше общество недостаточно образовано для того, чтобы понимать русскую классику?

Отец Варфоломей вытаращил на него глаза:

– Да ты, господин журналист, ушлый, я смотрю…

Костя понял, что видеоформат накрывается медным тазом. Если священник продолжит в таком же тоне, то придётся много резать при монтаже, склеивать несклеиваемое, собирать несобираемое. Он сделал примирительный жест, чтобы показать, что неверно понят, но иерея было уже не остановить:

– …образование нынче такое, что нашим предкам и не снилось! Все сплошь эрудиты! Но однобокие эрудиты, потому что образование одностороннее, хромое. Чему нынче учат? Почему автомобиль едет, самолёт взлетает, как газов разных из пробирок да колбочек попускать… Все знают, как жучки-паучки устроены, где у них ганглии, какое пищеварение, – отец Варфоломей сделал паузу и с какой-то даже яростью посмотрел на Костю: – А как душа устроена, кто-нибудь вам рассказывает?

Костя встал и выключил запись:

– Отец Варфоломей, я прошу прощения за свой вопрос. Я задал его только потому, что вы замолчали – на автомате, чтобы не было пауз. Я вовсе не собирался провоцировать теологический или мировоззренческий спор. Продолжайте, пожалуйста…

Видеоформат ещё можно было спасти. Костя включил запись.

Отец Варфоломей смягчился и далее стал рассказывать о духовной семинарии при храме Казанской Божьей Матери, проректором которой он был. Костя изредка осторожно вставлял уточняющие и совершенно нейтральные вопросы, каждый из которых заставлял иерея напрягаться.

Он явно не любит журналистов, думал Костя. Чем-то наша братия ему насолила.

Но в редакцию он возвращался довольный. Удалось, таки, получить у враждебно настроенного и нервного иерея вполне сносное интервью без резких фраз… ну а что делать с тем коротким фрагментом, пусть шеф сам решает – вырезать, так вырезать. А может быть и оставить для того, чтобы была острота. Костя бы оставил, сцена стычки с журналистом придаст интервью правдоподобия, а обострения он сумел избежать.

До вечера он расшифровывал интервью. Учитывая, что возможна выкладка видео, расшифровка нужна дословная, а не литературно обработанная, как в случае с исключительно печатной версией. Работа заняла у него необычно много времени, однажды Костя даже поймал себя на мысли, что как будто отключился, а очнувшись, увидел, что распознаватель речи завис, и он застрял на расшифровке в середине интервью.

Уже смеркалось, когда он вышел из редакции и направился к остановке. На полпути Костя передумал и решил прогуляться пешком – было тепло, удивительно рано зацвела сирень и было приятнее пройтись дворами, вдыхая её аромат, чем задыхаться от выхлопных газов в салоне автобуса, проезжая по центральным улицам.

Во дворах было необычно тихо. Нигде не раздавалось криков детворы, которая наполняет спальные районы по вечерам. Было почти безлюдно, лишь кое-где на скамеечках сидели, подрёмывая, граждане разного возраста и пола. Костя надышался ароматами до одури и к окончанию пути у него снова, как утром, закружилась голова, наступило состояние безволия и расслабленности.

«Вот я сегодня замотался с этим интервью», – подумал Костя, относя своё состояние на счёт усталости после рабочего дня.

На скамейке перед своим подъездом Костя заметил молодую девушку. Она сидела в неестественной позе, откинувшись на спинку и запрокинув голову назад, из-за чего её длинные волосы почти касались травы, а тонкая шея, казалось, вот-вот переломится пополам.

Несмотря на дурноту, Костя подошёл к скамейке и похлопал девушку по плечу:

– Эй… вам плохо?

Девушка с трудом приподняла голову, посмотрела на него мутным взглядом и что-то пробормотала.

«Пьяная, что ли?» – подумал Костя, наклонился над ней и принюхался. Нет, запаха спирта не ощущалось. Он задрал ей рукава и осмотрел вены. Следов от инъекций не было. «Может, нанюхалась чего?»

Косте и самому было нехорошо. Голова кружилась всё сильнее, но главное было даже не это. Прежде всего, он чувствовал крайне необычное для себя чувство безразличия ко всему. Он махнул рукой и хотел было уйти, но глубоко внутри зашевелился червячок беспокойства. Вдруг вспомнился тот мальчишка у подъезда, которому он когда-то не помог… С полпути к подъезду он вернулся, с сомнением посмотрел на девушку, затем обхватил её за талию и рывком поднял со скамьи. Закинув её руку себе на плечо и схватив за запястье свободной рукой, он вместе с ней пошёл к двери.

Девушка не была тяжёлой, но она висела на нём как мешок и мешала идти. Открыв ключом дверь подъезда, Костя решительно взвалил девушку на спину и побрёл по ступеням наверх. Он жил на верхнем, пятом этаже, и как ни была девушка субтильна, Костя тоже богатырём не был, к тому же, физическое состояние его сегодня было далеко от идеала. Добравшись до пятого этажа, он почувствовал, что сил у него не осталось.

Отперев дверь, он волоком затащил девушку в квартиру и уложил на диван. Зашёл в ванную, взял с полочки пузырёк с нашатырём, накапал на ватный диск, понюхал, сморщился и вернулся в комнату. Девушка лежала в той же позе, в которой он её оставил, со свешенными с дивана ногами. Глаза её были открыты, и она медленно водила зрачками, по-видимому, силясь понять, где она и как сюда попала.

Костя поднёс к её носу ватный диск. Она дёрнула губой, опять взглянула на него и, кажется, вырубилась. Костя снова сунул ей ватку под нос, реакции не последовало. Он протёр ей виски и верхнюю губу и, пошатываясь, пошёл на кухню. Налил в пульверизатор воды, вернулся и побрызгал девушке в лицо. Она открыла глаза, и Костя немедленно ткнул ей в ноздри ваткой с нашатырём.

Она перевела на Костю мутный взгляд и едва слышно пролепетала:

– Ты кто? Где я?

– Всё нормально! – обрадовался Костя. – Ты у меня, в смысле, у меня дома. Тебе было плохо, я привёл тебя к себе, сейчас вызову «скорую».

Девушка подняла руку и хотела что-то сказать, но снова вырубилась. Костя достал телефон и стал звонить на «скорую». «Линия перегружена», – услышал он. Он позвонил ещё раз, ещё, ещё и ещё с одинаковым результатом. Поставил телефон на автодозвон и пошёл в ванную. Открыл кран с холодной водой, повернул в ванну и сунул под него голову. Постояв так пару минут, он взял полотенце и вытер голову и лицо. Стало посвежее.

В комнате он посмотрел на безжизненное тело и поднял ноги девушки на диван. Она тут же заворочалась и повернулась на бок. Костя взял с кресла плед и накрыл её, сбросил на телефоне неудавшийся автодозвон и ушёл в спальню. Девушка открыла глаза и проводила его взглядом, но Костя этого не заметил. «Интересно, если бы это был мужик, потащил бы я его сюда?» – подумал он на ходу. Затем попробовал ещё несколько раз набрать «скорую», понял, что ничего не получится и уснул.

Глава пятая. Крест и нож

Прошло ещё три вечности. Три вечности в полной тьме – только контур вокруг люка слабо светился, а потом и он погас, и Клякса понял, что наступила ночь. Кровью жажду утолить не удалось, но возникло ощущение сытости. Клякса понимал, что ощущение это было ложным – такое иногда возникает от стакана томатного сока, или даже воды. И продлилась сытость недолго – очень скоро под ложечкой засосало, и голод схватил его железными клещами. От потери крови у Кляксы слегка кружилась голова, другие ощущения отступили на задний план – даже жажда сильно не мучила, хотя за сутки он выпил только полстакана собственной крови. В какой-то момент захотелось в туалет. Желание всё нарастало, и когда вокруг люка наверху снова возникла светлая каёмка, терпеть стало невыносимо. Клякса заёрзал на кресте в попытках снизить давление на мочевой пузырь, но становилось только хуже.

Он не спал с того момента, как очнулся, – не спал от страха и от возбуждения, но, в конце концов, слабость и усталость сделали своё дело, и Клякса забылся тревожным и прерывистым сном, даже не сном, а бредом – это была смесь видений, которые он не запомнил, и реальных страхов. Много часов он провёл в полузабытьи и окончательно очнулся, только почувствовав, как по ногам стекает жидкость. Через несколько секунд он и запах почувствовал – тот неприятный запах, который распространён в общественных уборных.

Когда к концу подходила третья вечность, снаружи, наконец, раздался шорох, и спустя несколько секунд поднялся люк. На фоне тёмного бревенчатого потолка появилась физиономия Толика, который опускал лестницу.

– Ты не бойся, – сказал он через несколько минут, стоя к Кляксе спиной. – Тя тут никто не найдёт. В этой глуши, наверное, лет сто никто, кроме нас с тобой, не бывал.

Он замолчал и повернулся к Толику. Ноздри его шевелились.

– Чем воняет? – спросил он, оглядывая Кляксу сверху донизу. – Ты что, обоссался, что ли?

Он резким движением ударил Кляксу в солнечное сплетение, и тот взвыл.

– Ты что, сука, потерпеть не мог?! – следующий удар пришёлся по лицу. – Как мне теперь тут находиться, не подскажешь? Как кормить тя, поить, если тут повсюду ссаньё?

– Отпусти меня… – безвольно выдохнул Клякса. – Послушай, хочешь я тебе деньги платить буду? Каждый месяц буду отдавать, сколько скажешь…

– Деньги? – успокоившись, переспросил Толик. – Нет, Андрюха, деньги твои мне не нужны. Мне от тя вообще ничего не нужно.

– А зачем тогда ты меня здесь держишь?

Толик пристально посмотрел в его глаза.

– Долго рассказывать… но если ты хочешь знать… Ладно, всё равно тя покормить надо. Пока приготовлю, то да сё, время будет.

Он взял в углу бумажный мешок и стал что-то из него пересыпать в сооружение, которое Клякса не мог рассмотреть из-за темноты. Затем там же рядом он взял пузырёк и вылил из него какую-то жидкость. Через несколько секунд вспыхнуло пламя.

«Мангал, – догадался Клякса. – Мясо, что ли, печь будет?»

– Шашлычка хочешь? – спросил Толик. – Щас похаваешь.

Пока Клякса шарил глазами в поисках пакета с мясом, Толик достал из кармана перочинный нож и задрал ему штанину на правой ноге, брезгливо избегая прикоснуться к мокрой материи. Не успел Клякса что-либо понять, как он с размаха всадил ему лезвие в икроножную мышцу. Клякса заорал от боли, а Толик ловким движением вырезал из ноги кусок мышцы. Нога взорвалась жаром, и тут же хлынула струя крови, под которую Толик быстро подставил банку, а сам перехватил резиновым жгутом ногу выше раны.

– Это, чтобы ты много крови не потерял, – объяснил он. – Что толку, если я тя накормлю, а ты помрёшь от потери крови?

Он прошёл к мангалу и нанизал кусок вырезанного мяса на шампур. Затем уложил его над тлеющими углями и повернулся к Кляксе.

– Через полчасика, думаю, испечётся, – сказал он. – Правда, я человечину никогда не запекал, могут быть неожиданности, но с голодухи-то ты всёрно съешь…

Боль в ноге утихала, но осталось саднящее ощущение. Из мангала доносилось шипение – то плоть жертвы отдавала жаровне последнюю влагу.

– Ты зачем это… – заикаясь, говорил Клякса. – Ведь я теперь инвалидом…

– Да ну… не останешься ты инвалидом, Андрюха.

– Как… я теперь… ходить…

– Ходить? – удивился Толик. – А где ты собрался ходить? Нет, дружище, ходить те больше не придётся. Остаток жизни ты проведёшь на этом кресте.

Он посмотрел на Кляксу:

– Ты, между прочим, знаешь, что я спецом узнавал, как надо резать, чтобы ты мог прожить подольше? Если бы я попал в артерию, ты бы и часа не прожил – истёк бы кровью. А если тя не резать на части, то сдохнешь от голода раньше времени.

Его взгляд упал на банку с кровью на полу.

– Кстати… Пить-то, наверное, хошь? Давай попьём.

Он поднял банку с пола и поднёс её ко рту Кляксы.

– Ну-ну, открывай рот-то. А то уйду и останешься тут без жидкости до завтра.

Он снова достал нож, всадил лезвие прямо в губу и, действуя им, как рычагом, раздвинул Кляксе зубы. Затем несколькими порциями вылил ему в рот кровь из банки.

– Ты знаешь, Андрюха, – продолжил он, поставив банку в угол, – когда мне было восемь лет… или семь, ко мне ночью пришёл чёрт. Ты-то, поди, никогда чёрта не видел, ну кроме меня, понятно. А у меня тогда батя на войну ушёл, и я попросил чёрта, чтобы у меня в жизни и без бати всё было ок. Он сказал: «Вообще те надо ждать Хозяина, но я, типа, постараюсь». И ушёл, а я описался. Утром встал весь мокрый, вот как ты щас.

Он несколько минут молча смотрел на Кляксу, который от боли и потери крови почти ничего не соображал.

– А потом батя исчез. Через несколько лет оказалось, что его там на кусочки разорвало. Года через три мы руку его схоронили. А я с тех пор ждал Хозяина. Всё ждал и ждал…

– Зачем я… тебе? – с трудом двигая окровавленными губами, спросил Клякса.

– Мне ты не нужен, – спокойно ответил Толик и провёл по его лбу ладонью, словно ставя невидимую печать. – Ты нужен Хозяину.

Хроники Чёрной Земли. Когда звезда заговорила

– Она покраснела, – сказал Яхим, и плечи его опустились, будто небесный свод обрушил на них тяжесть Дуата.

– Кто? – лениво спросил Нечерихет, не отрывая взгляда от доски сенета. Он махнул рукой, и партнёр, склонив голову, бесшумно покинул покои.

– Звезда Сопдет¹, – ответил Яхим, и голос его дрожал, как тростник над болотом. – В ночи она воссияла в облаке, подобном плащу Исиды, и свет её стал ярче, чем лик луны в ночь Бастет.

– Каково знамение сие? – спросил пер’о, всё ещё глядя на фигурки из слоновой кости.

– Ка шепчет мне, о великий владыка, что пыл Сопдет принесёт на землю Кемта голод и иаду²– болезнь, что чернит плоть и выжигает дыхание. Если Сопдет не зелена, как ибис во дни разлива, а красна, как сердце, брошенное на весы, – значит, Маат ранена. И Хапи отвернётся. Великие бедствия грядут на Обе Земли.

– Перечисли их.

– Неурожаи. Падёж скота. Вода в Хапи не поднимется. А в худшем случае… – Яхим замялся.

– Говори! – повелел царь.

– В худшем случае… мы станем свидетелями конца времён.

Нечерихет резко смахнул фигуры на пол.

– Ты пришёл вовремя, Яхим. Кажется, я проигрывал эту партию.

Молчание Яхима нарушил лишь звон браслетов, когда нубиец, прибежавший по щелчку пальцев пер’о, стал собирать разбросанные фигурки. Царь подошёл к окну, где сквозь занавеси из тонкого льна виднелись белые стены храмов, купающиеся в золоте заката.

– А если воздвигнуть новые святилища? – спросил он, не оборачиваясь.

– Это может умилостивить богов, владыка. Но если гнев их не утихнет… я не о том случае, когда Пта отвернёт лице своё навеки – против того мы бессильны. Но если наказание будет милостивее…

– Наказание? – Нечерихет резко обернулся. – За что? Едва взошёл я на трон, как повелел строить Кебех-нечеру³, воздвигать обелиски, возводить храмы! Разве мало жертв приношу я богам?

Он прошёлся по палате, ступая по алебастровому полу, где отблески масляных ламп играли, как чешуя священного тиляпия.

– Продолжай.

Яхим склонил голову.

– Если боги проявят милость, о великий пер’о, то следует срочно запасти зерно – столько, сколько хватит на семь лет неурожая.

– Где взять его? А если разлива не будет уже в следующем году?

– У народа всегда есть запасы, повелитель. Их надлежит изъять ради спасения Кемта.

– Изъять? Начнутся бунты!

– Лучше пусть бунтуют немногие, чем погибнут все.

Яхим помолчал немного и, видя, что пер’о ждёт дальнейших объяснений, продолжил:

– Затем… надлежит расселить людей из мест, где они живут, словно муравьи в куче.

– Расселить? – гнев вспыхнул в очах Нечерихета. – Кнутами гнать их с насиженных мест?

– Где нужно – и кнутом, о владыка. Но лучше – дать им причину уйти добром. Взгляни: где ты живёшь, там теснота. А в долине, в дне пути отсюда, – простор. Если бы ты перенёс двор ближе к болотам…

– Мне? Жить в болотах? – Царь горько рассмеялся. – Где сказано, что боги возрадуются тому?

– Не боги будут благосклонны, о владыка, – Яхим снова склонился. – В Унуте я читал свитки: иаду всегда свирепствует там, где люди дышат одним воздухом. Посланники Сехмет находят их легко. Но если разделить их – бедствие станет слабее.

Он поднял голову и посмотрел на Нечерихета.

– Ходящий путями своими удлиняет и свой земной путь, о, великий. – Выше болот, где Хор Аха, первый из двойной короны, воздвиг гробницу⁴, – там каменная пустыня, но безопасная. Там можно строить.

– Мы бывали там вместе… – задумчиво сказал Нечерихет. – Но место сие – для умерших, не для живых! Лучше вернёмся в Нехен⁵.Там было хорошо.

– В Нехене – теснота, – возразил Яхим. – А там, у болот, – путь всех караванов. Там можно брать дань с товаров. И с тех пор как итеф твой воссиялдвумя жезлами⁶, дороги туда стали безопасны. Расположение ближе к болотам даёт больший контроль…

***

– Расположение ближе к болотам даёт больший контроль, – сказал старик, вставая с валуна.

Ноги его онемели от долгого сидения, но он тут же прошёлся по тропе, присыпанной красным песком, присел, подпрыгнул – и Ма-Хеса, услышав шёпот своего Ка: «Какой он крепкий! Не всякий юноша так сможет», тоже встал… и тут же смутился под взглядом старца.

– Пойдём, – приказал тот.

– И что? – не удержался Ма-Хеса, забыв на миг, что младшим не подобает допытываться. – Нечерихет послушал его?

Старик молча указал рукой на город.

– Взгляни сам.

– Но ведь Белые стены воздвиг Хор Свирепый Сом⁷!

Старик не ответил. После паузы он продолжил:

– Дворец пер’о был в Чени, среди холмов Верхней Земли. Но Яхим убеждал: чтобы спасти Кемт от иаду и тесноты, надлежит строить новый – здесь, у подножия пустыни. Нечерихет не верил Яхиму. Он чувствовал: тот скрывает правду. Но и ложь его была подобна истине – ибо устами его говорили боги.

– Так это Йимхотип? – озарило Ма-Хесу.

Старик остановился и обернулся.

– Тогда его все называли Яхимом.

– Он построил пер-джед…

Собеседник окинул его взглядом и положил торбу у своих ног.

– Да, – кивнул старик и двинулся дальше. – Это – след Яхима на земле. Нечерихет же согласился переехать, когда узнал: там почитают Бастет. Это совпало с желанием его сердца.

– Мы идём в Чени? – спросил Ма-Хеса.

– Нет. Наш путь лежит дальше – туда, где поёт Хатхор, и где камень помнит первые имена богов.

Ма-Хеса поднял торбу и последовал за ним.

– Мы пройдём пешком всю дорогу?

– Ходящий путями своими удлиняет и свой земной путь, – ответил старик. И, когда юноша приблизился, чтобы слышать лучше, добавил: – Яхим много знал. И всё, что знал, – писал. Когда не строил, не лечил и не смотрел в небо… он писал.

Примечания:

1. Сопдет – название Сириуса в Древнем Египте. Гелиакический восход Сириуса предвещал разлив Нила. Египтяне считали, что это слёзы Исиды, оплакивающей Осириса, заставляют Нил выходить из берегов. Поэтому Сириус также был посвящён богине Исиде.

2. Иаду – чума.

3. Кебех-нечеру (др.-егип. Kbh-ntrw) – «Прохлада богов», святилище, построенное фараоном Джосером на четвёртом году своего царствования. Было предназначено для скрепления союза фараона с богами отдельных областей Египта.

4. Речь о Саккаре, некрополе в окрестностях Мемфиса.

5. Нехен (Иераконполь) – один из сакральных и политических центров Верхнего Египта.

6. Воссиявший двумя жезлами – фараон Хасехем, объединив Верхний и Нижний Египет, после праздника хеб-сед, который происходил после тридцати лет правления, принял имя Хасехемуи, что означало «Воссиявший двумя жезлами», то есть владыка обеих земель.

7. Хор Свирепый Сом (Хор Нармер, Менес, возможно, также Каа) – египетский фараон, основатель I династии, которому приписывается объединение Верхнего и Нижнего Египта и основание Мемфиса.

Глава шестая. Тишина

Утром в голове прояснилось. Костя, проснувшись, пошёл умываться. Проходя мимо дивана в смежной комнате, он увидел, что его гостья уже не спит, а лежит, уставившись в потолок. Увидев Костю, она сказала:

– Я помню тебя. Ты вчера меня откачивал…

– Ну да… – сказал Костя, смущаясь взъерошенных со сна волос и сатиновых трусов, в которых он шествовал мимо.

Она заметила его смущение:

– Да ладно тебе… что я мужика в трусах не видела, что ли…

– А что случилось-то? – спросил Костя.

– Не знаю, – медленно ответила она. – Помню, что вчера мне стало плохо, прямо очень дурно. Я шла к подруге… мы собирались прогуляться. И стало так плохо, что я присела на лавочку, потом помню только, как ты мне под нос нашатырь суёшь.

– Сейчас-то как? – спросил Костя. – Получше?

– Ну видишь же… говорю, соображаю. Спасибо, что приютил. Сейчас умоюсь и пойду.

– Да хоть кофе… – запнулся Костя, который почему-то внезапно стал очень стеснительным. – Тебя как зовут?

– Надя…

– А я Костя. Значит, давай так. Я первый умываюсь, потом сварю кофе, а ты пока это… ну, в общем приведёшь себя в порядок.

Надя улыбнулась и кивнула.

Когда Костя вышел, она уже сидела на диване, поправляя причёску.

– Где-то клатч был… – сказала она. – Ты не видел?

Костя отрицательно покрутил головой.

– Может, на лавке остался? – неуверенно сказал он. – Я, если честно, вчера тоже что-то расклеился.

Внезапно ему в голову пришла мысль.

– Может, зараза какая-то опять?

– Телек есть? – спросила Надя. – Включи, узнаем.

Костя поморщился – телевизор он терпеть не мог. Будучи журналистом, он хорошо знал цену новостям.

– Лучше в телефоне почитаем, – предложил он. – Но сначала кофе!

Надя встала и, пошатываясь, пошла в ванную.

– Э-э-э, девушка, – протянул Костя. – Никуда тебе идти нельзя в таком состоянии, упадёшь где-нибудь.

Он почему-то обрадовался.

– Подруге надо позвонить… – сказала она. – Телефон в клатче…

Она добрела до ванной и заперлась там. Костя предпочёл бы, чтобы она этого не делала, но, во всяком случае, у него был ключ, чтобы открыть дверь снаружи.

Костя поставил на плиту гейзерную кофеварку. Через десять минут первая порция кофе была готова, он начал варить вторую. Всё время он прислушивался к тому, что происходило в ванной. Оттуда слышались шорохи, и это давало надежду, что с Надеждой – вот каламбур-то, подумал он! – всё в порядке.

Она вышла, и Костя показал ей на чашку с кофе.

– Вот сахар, – подставил он ей сахарницу, – молоко в холодильнике. Будешь?

Надя кивнула.

Костя поставил перед ней бутылку с молоком. Ставя его назад на полку, он выглянул в окно. Двор был пустым, если не считать какого-то пьяницы, лежавшего на траве.

– Давненько у нас тут алкашня не ночевала, – задумчиво сказал он. – Вроде, все по норам нынче бухают…

Ещё бросилось в глаза, что синего цвета на газоне стало побольше, чем вчера. Вчера жёлтый покрывал всё, и синие пятнышки только выглядывали кое-где, а сегодня среди жёлтого моря были уже целые острова синего, а кое-где жёлтые точки едва пробивались через синий ковёр.

– Что за синие цветы? – спросил он, указывая на газон.

Надя подошла к окну.

– Я не вижу отсюда. Вообще-то я когда-то изучала ботанику… правда, не доучилась.

– А чего не доучилась?

– Да так… жизнь как-то закрутила, ну и…

– Что – любовь неудачная?

– Почему неудачная? Я замуж вышла. Он был военный, закончил училище. Распределили на Дальний Восток, ну и уехала с ним. А как по-другому-то? – она вопросительно посмотрела на Костю, как будто ждала от него ответа на вопрос, как по-другому.

– Но ты теперь здесь. А он где? – спросил Костя.

– А он там… – неопределённо махнула рукой Надя. – Новую жену нашёл, меня выгнал…

Костя смутился. Получалось, что он неизвестно зачем вызвал молодую девушку на откровенность, и она теперь могла ждать от него ответной.

– Кофе сварился, – сказал он. – Сейчас я выпью и спущусь вниз, поищу твой клатч. Ты плоховато выглядишь, полежи пока… Он какого цвета?

– Красного…

Выйдя из подъезда, Костя сразу направился к скамейке. Осмотрев всё вокруг и отругав про себя ленивых дворников, которые и не думают стричь газон, который заполонили одуванчики и неизвестные синие цветочки, он убедился, что Надиной сумки здесь нет. Значит, либо она потеряла её по пути сюда, либо кто-то подобрал её ночью.

Пока он ходил вокруг лавки, снова закружилась голова. Костя хотел было присесть, но вспомнил про пьяницу, который спал на газоне метрах в тридцати отсюда. Костя не собирался его спасать, по опыту он знал, что хлопоты с алкоголиками бессмысленны. Но возможно как раз он и подобрал Надину сумочку.

Пройдя через зелёно-жёлтое море, он едва не споткнулся о тело лежащего. С пятого этажа оно сразу бросалось в глаза, а тут оказалось скрытым в разнотравье и появилось довольно неожиданно.

Мужик лежал лицом вниз, на нём было надето пальто не по сезону. «Бомж, что ли…», – подумал Костя и нагнулся, чтобы перевернуть его на бок и проверить, нет ли под ним сумки. Мужик оказался тяжёлым, и Костя намучился, переворачивая тело. Но почти сразу он понял, что одет лежащий не в пальто, а в рясу. Разглядев лицо, он убедился, что это всё тот же монах, которого он каждое утро встречает на перекрёстке.

Костя вспомнил о времени. Ведь ещё в редакцию надо попасть хотя бы к обеду! Внезапный приступ головокружения заставил его присесть прямо на траву. Что за ерунда! Уже второй день, это явно скачки давления. Взгляд его упал на синий цветок и, поражённый, он начал рвать цветы вокруг себя, закидывая их за пазуху.

Потом он с трудом поднялся и, схватив монаха под мышки, потащил его по газону. Голова всё больше тяжелела вместе с телом грузного монаха. Костя волок его по направлению к подъезду, там всего метров семь по асфальту и дверь. Вот они и в подъезде, и Костя перевёл дух. Пот ручьями стекал по его лицу.

Он посидел на ступеньках минут пять. На втором этаже в тридцатой квартире Андрей – крепкий парень, поможет. Одному ему монаха на пятый этаж не втащить. Да и надо ли? Костя посмотрел на запылившееся лицо больного. Вызвать «скорую», и пусть забирают. Вот и ответ на вчерашний вопрос, кстати.

Он достал из кармана телефон. Пятнадцать минут десятого, в редакцию сегодня можно поехать к часам к двенадцати. Тут он обратил внимание, что на улице стоит необычная тишина. Он подошёл к двери и открыл её. Да, гула машин, который обычно доносится с Советской, не слышно. Тишина стояла так густо, что Костя почувствовал давление в ушах – будто весь мир выключили – только ветви деревьев слегка колыхались от ветра, создавая едва слышный шелест. Он закрыл дверь. Набрал «скорую». Занято.

Костя чертыхнулся. Да что такое происходит? Второй день врача не вызвать – помрёшь, пока дозвонишься.

Он поднялся на второй этаж и позвонил в тридцатую квартиру. Никто не открыл. Костя позвонил ещё раз с тем же результатом. Уехал куда-то? Машина, вроде, у подъезда стоит.

Он услышал шаги на лестнице. «А это нас арестовывать идут…» – подумал он мрачно и обернулся. Это была Надя. Лицо её было напряжённым, даже испуганным.

– Что случилось? – спросила она. – Я видела в окно…

– Плохо человеку, не знаю, что делать, – пояснил Костя. – В «скорую» не дозвониться, а он тяжёлый… не бросать же его здесь? И вот ещё что…

Костя запустил руку за пазуху и достал ворох цветов. Пока он выкладывал их на ступеньки, от его внимания ускользнул странный взгляд, который Надя бросила на монаха.

– Посмотри-ка, раз ты ботаник.

Надя взяла у него цветы, и глаза её расширились от удивления. Она осмотрела пару растений.

– Ну что сказать… по всем признакам это одуванчики. Цветонос внутри полый, млечный сок на изломе, цветоложе ямчатое… соцветие типичное для одуванчика. Но вот цвет… что за чепуха? Синих одуванчиков не бывает! Я знаю, что бывают розоватые, белые. Но синие?!

Она ещё раз перебрала цветы.

– Листья тоже одуванчиков, но они тут отдельно, неясно, может быть они от жёлтых цветков. Я сбегаю посмотрю. И она метнулась по лестнице вниз.

– Стой! – крикнул Костя, и она обернулась. – Там что-то не так, не выходи. Помоги лучше.

Вдвоём они тащили грузное тело монаха на пятый этаж минут двадцать.

– Я однажды спускал человека вдвоём с фельдшером, – рассказывал Костя, когда они стояли на площадке между третьим и четвёртым этажами. – Он вот тут на площадке лежал, и у него изо рта текла кровь со слизью. Я вызвал «скорую», приехали очень быстро, но фельдшер один и девушка, совсем молоденькая, девочка просто. Он его уложил на брезент – помоги, говорит, спустить… ну и понесли. Помню, как несём, а у него голова по ступенькам – бум, бум, бум… Эх, был бы такой брезент.

– Мягкие носилки… – поправила его Надя и предложила: – На покрывало можно положить.

– Да уже немного осталось, – сказал Костя. – Потащили.

Втащив монаха в квартиру, они оставили его на полу в гостиной и по очереди смывали пот в ванной. Затем сели у стола на кухне, и Надя сказала:

– Странный ты… всех спасаешь, к себе тащишь. Зачем мы тебе?

Костя пожал плечами.

– Ну не бросать же. Люди ведь… Кто-то должен помочь.

Надя помолчала минуту и спросила:

– А что там не так?

– Где? – не понял Костя.

– Ну на улице. Ты сказал: не выходи, там что-то не так. Это ты о чём?

– Понимаешь, – сказал Костя, – через пять минут у меня там опять стала кружиться голова. И слабость… даже тошнота, что ли. Потом там почему-то тихо, машин не слышно. Детей нет во дворе – в это время уже всегда на детской площадке шум. Куда все подевались?

Надя посмотрела в окно.

– И правда пусто. Хм…

– Вот то-то – хм… Плюс цветы эти странные – откуда такие взялись?

Он помолчал.

– Вчера весь день башка трещала, слабость накатывала. Сегодня то же самое. Но вчера я по улице долго ходил, а сегодня – только вышел и практически сразу… Синих цветков вчера совсем чуть-чуть было, а сегодня уже полно.

– Похоже, что эти цветы выделяют что-то в воздух, – сказала Надя. – Что-то одуряющее или даже отравляющее. Помнишь, как в «Волшебнике Изумрудного города»?..

– Лев, Элли и Тотошка уснули на маковом поле… – задумчиво ответил Костя, взял со стола цветок и понюхал. – Ничем не пахнет.

– Не всё имеет запах, как маковый цветок, – ответила Надя. – Но я думаю, надо принять это как рабочую версию.

– Ну допустим. Похоже на правду, – рассуждал Костя. – А куда исчезли все люди? По идее, все газоны должны быть усеяны пострадавшими. А у нас за сутки двое – ты и этот монах. Остальные где? По домам, похоже, не сидят. Машины не едут, учреждения, судя по всему, не работают – «скорая»-то, точно, а это экстренная служба!

Надя скорчила недоумённую гримасу

– Возможно не на всех так действует, как на меня…

– Если не так, то они должны быть на улицах! На работе! – эмоционально ответил Костя. – А нет никого!

– Ну на работе-то, может быть и есть, – ответила Надя. – Мы же не проверяли.

– Сейчас позвоню в редакцию, – сказал Костя и взял телефон. – А, чёрт! Аккумулятор сел.

Он нервным движением отбросил телефон на стол. Потом подумал и вышел из комнаты, вернувшись через минуту с зарядным устройством.

– Значит, если это цветы, – продолжал он, ставя телефон на зарядку, – то, скосив их, мы обезопасим местность, так?

Надя кивнула.

– Осталось найти газонокосилку… или хотя бы косу, – сказал Костя.

– А ещё можно надевать противогаз. Или респиратор, – сказала Надя.

Костя посмотрел на неё и улыбнулся.

– Молодец, Надя! Респиратор-то у меня где-то есть, – он убежал в спальню, и оттуда донёсся его крик: – От пандемии остался! Может, даже пара найдётся.

Через пару минут он вернулся с респиратором.

– Пока один нашёл. Ничего, в аптеке можно купить… – он осёкся. – Интересно, а безналичная оплата работает? У меня налика вообще нет, вчера в автобусе последнюю мелочь выложил.

– Интересно, работают ли аптеки, – сказала Надя.

– И магазины… – продолжил Костя упавшим голосом, но тут же взбодрился, – а вот я сейчас это всё и узнаю.

Он надел респиратор и подмигнул Наде.

– Только ты там всё равно долго не ходи, – попросила она. – Во-первых, респиратор, наверное, не очень надёжно защищает от разной химии. Во-вторых, вдруг он очухается, – она показала в сторону гостиной, где на полу по-прежнему лежал монах. – Может он псих, мне страшно.

– Нет, он не псих, – сказал Костя.

– Ты его знаешь?

– Ага, пересекались пару раз, – ответил он. – Буквально вчера по делам виделись.

– У тебя дела с церковью? – удивилась Надя.

– Да как тебе сказать… – задумался он уже в дверях. – Это по работе. Потом расскажу.

Дверь захлопнулась.

Надя прошла в гостиную. Монах громко сопел на полу, зрачки под веками бегали. Надя проверила пульс – в пределах нормы. Вообще было похоже, что он вот-вот придёт в себя.

Надя пошла на кухню, залезла в холодильник. Затем, поколебавшись, осмотрела отсеки под угловым диваном. Удовлетворённо хмыкнув, она достала разные продукты и принялась за стряпню.

Глава седьмая. Надежда

Клякса потерял счёт времени. Он не знал, сколько уже висит на этом кресте – день, два, неделю, месяц? Временами он проваливался в бредовое состояние: и не сон, и не явь. В кромешной тьме своего заточения мерещились ему какие-то зловещие тени, временами раздавались странные звуки, закрыв глаза, он перемещался в, как ему казалось, иные миры, а открыв, возвращался в мрачную действительность. Тьма не просто скрывала стены – она давила. Каждый вдох был борьбой с ней.

О смене дня и ночи он мог бы судить по появляющемуся и исчезающему едва заметному контуру света вокруг люка, которым было закрыто его подземелье. Но, находясь в полузабытьи, Клякса не отмечал этих изменений, поэтому время тянулось для него очень медленно, ускоряясь, когда люк поднимался, и в его застенок спускался Чёрт, его мучитель. Он брал у него из вены кровь и поил его ей, а кормил отрезаемыми от ног кусками, которые запекал на находящемся тут же мангале.

Клякса находился в подземелье четвёртые сутки, но и этого тоже не осознавал. Время превратилось в бесконечно текущую ленту без ориентиров с изредка вкрапляющимися узелками в виде посещений Чёрта. Как ни странно, именно сейчас в голове вдруг прояснилось, и он, вися на своём кресте, впился взглядом во тьму, стараясь выхватить из неё хоть какие-нибудь контуры. Он поднял глаза и убедился, что вокруг люка нет светлой каймы. Вероятно, снаружи ночь, отметил Клякса.

Боли в изувеченных ногах он не чувствовал. Он их вообще не ощущал – перетянутые жгутами, ноги затекли и потеряли чувствительность. Накануне, когда Чёрт отрезал от него очередной кусок, Клякса почувствовал не боль, а только некоторый дискомфорт – как будто что-то неудобно надавило на икроножные мышцы.

Вернувшееся сознание побудило Кляксу проверить, насколько сильно он привязан к кресту. Он энергично зашевелил кистями рук – руки были зафиксированы надёжно, но в правой руке он ощутил несколько бо́льшую свободу движений. Если подвигать рукой энергичнее, то, возможно, удастся вытащить её, подумал Клякса и устремил к этой цели все свои усилия.

Клякса принялся активно крутить правой кистью и вскоре почувствовал, что петля верёвки растянулась – видимо, за счёт некрепко завязанного узла. Узел теперь, вероятно, затянулся, зато он, напрягшись, сумел отодвинуть запястье от деревяшки чуть не на целый сантиметр.

Этот успех вызвал у него лёгкую эйфорию и прилив сил. Он даже улыбнулся от радости. Сделав паузу, Клякса удвоил усилия и добился того, что рука стала довольно свободно перемещаться внутри петли по горизонтали.

От прилагаемых усилий в глазах у него потемнело, пришлось снова остановиться и передохнуть, но Клякса ликовал – ещё немного, и он сможет освободить правую руку. Освободив правую, он получит возможность отвязать и левую, а там и ноги. А дальше…

Что дальше, Клякса пока не задумывался.

Следующая попытка закончилась триумфально – ему удалось вынуть правую руку и теперь он усиленно разминал кисть, восстанавливая кровообращение. Ног он по-прежнему не чувствовал, но надеялся, что и это – следствие не нанесённых ему ран, а прекращения движения крови в туго стянутых верёвками конечностях. Ноги были перетянуты не только внизу, где они были привязаны к кресту, но и выше – где жгуты были наложены, чтобы остановить кровотечение.

Он протянул правую руку влево, повернулся туда же корпусом и с обратной стороны креста нащупал узлы, которые затягивали верёвку на его левом запястье. Клякса снова пошевелил рукой, чтобы оценить тугость верёвки и убедился, что левую руку так просто не освободить, придётся развязывать узел. Это будет непросто, так как дотягивался он до него с трудом.

В голове Кляксы вдруг возникла необычная ясность, как будто он и не висел на кресте четвёртые сутки впроголодь и почти без воды, как будто он не подвергался истязаниям и пыткам. Взгляд его снова скользнул по кромешной тьме и зацепился за светлую полосу – это свет, он идёт снаружи, и значит, пока он освобождал правую руку, наступил новый день. Быстро он с креста не слезет, наверняка уйдёт час-другой. Затем надо будет выбираться из подземелья – а как? Лестницу его тюремщик, кажется, поднимал наверх. Да и люк, видимо, снаружи заперт. Пока он со всем этим справится, пройдёт много времени, а Чёрт может прийти в любую минуту.

Нет, надо ждать, подумал Клякса. Надо вытерпеть ещё один день, а потом, когда Чёрт уйдёт, немедленно начать действовать, имея в запасе минимум сутки. Только бы сил хватило.

Он вздохнул и стал просовывать правую руку обратно в петлю верёвки. Почти одновременно заскрипели петли поднимающейся крышки над его тюрьмой…

Глава восьмая. Отец Илий

Костя обходил одну за другой аптеки и магазины. Все они были закрыты, не было и следа человеческой деятельности. Людей нигде не было. Респиратор защищал, но не очень хорошо – уже через час заболела голова, приступами накатывали головокружение и слабость. Наконец, в трёх остановках от дома он обнаружил открытый магазин. Внутри оказался один спящий парень в униформе охранника. Он сидел за упаковочным столом, положив голову на руки. Костя снял респиратор и положил на стол. Затем дотронулся до плеча охранника, и тот моментально поднял голову.

– Где все? – спросил Костя.

– Да хрен их… – охранник взял со стола пачку сигарет и закурил. – Утром никто не пришёл. Я ночью оставался, утром как положено, открыл магазин…

– Зачем, если никто не пришёл? – спросил Костя.

Тот пожал плечами.

– Да хрен его… положено, вот и открыл.

– Ясно. Ну а купить-то тут что-нибудь можно? – он достал банковскую карту и помахал ей перед лицом охранника.

– Как? – спросил охранник недоумённо. – Кассы не работают, кассиров нет.

– А в долг запишешь?

Охранник покрутил головой.

– Не положено такого. У нас не забегаловка, тут в долг не продают.

– Ну а если мне надо? Всё равно нет никого.

– Украсть, что ли хочешь? – охранник взялся за дубинку. – А ну пшёл отсюда!

Костя вышел из магазина. Да, тут не договоришься. Во всяком случае, пока. Он вернулся и жестом подозвал охранника.

– Ну а если тебя не сменят, ты тут так и будешь сидеть?

– Да, – жёстко ответил он. – Так и буду.

– А, ну-ну, – сказал Костя и посмотрел на бейджик.

«Суздальцев Максим» было написано на бейджике.

– Ну бывай, Максим, – Костя хлопнул его по плечу и вышел.

Ну ладно, еда пока дома есть. Респиратор, конечно, один на троих. Аптека – прямо в доме. В неё, он знал, есть служебный вход прямо со двора – через выкупленную квартиру в первом подъезде. Если что, он взломает дверь и респираторов будет сколько захочешь. И потом – ну вернутся же когда-нибудь люди. Не могли же все уйти навсегда?

Рассуждая таким образом, Костя брёл домой. Идти было минут двадцать. Но выходя из магазина, он забыл на столе респиратор и, пройдя метров пятьсот, почувствовал сильное головокружение. Настолько сильное, что едва устоял на ногах. Мир вокруг закачался, Костя сделал несколько шагов и упал на скамейку автобусной остановки. Он потянулся к карману, чтобы достать респиратор, но там оказалось пусто, и рука его безвольно упала.

***

Как раз в это время Надя закончила варить суп и тушила рис с мясом. Обед был почти готов, но Кости всё не было. Она посмотрела на настенные часы – прошло больше двух часов с момента, когда он ушёл. Одновременно в гостиной послышался шорох, и почти тут же из неё вышел монах.

Он шёл неуверенной походкой, а дойдя до кухни, устало опустился на диван.

– Как я сюда попал? – спросил он.

– Ты лежал там, – сказала Надя, показывая на улицу. – Мы затащили тебя сюда…

– Вы – это кто? – спросил монах и тяжело опустил голову на руки, лежавшие на столе.

– Это я и твой знакомый… – запнувшись сказала Надя. – Вчера…

Монах с трудом поднял голову и мутным взглядом посмотрел на неё:

– То есть, двое моих знакомых. А что вообще случилось, Надя?

– Я не знаю… но догадываюсь… цветы. Это, наверное, цветы. Дядя Валера, а можно тебя попросить не говорить, что мы знакомы?..

Монах оглядел разбросанные по столу цветы и, взяв несколько, поднёс их к глазам.

– Странные какие-то… вроде, одуванчики, но не одуванчики, – затем он поднял на неё глаза и сказал: – Конечно. Пусть будет конспирация, раз тебе, Надюша, так нужно.

Надя кивнула головой, реагируя на его замечание о цветах.

– Да, стебель, рассечение листа, цветоложе – всё как у одуванчика. Но цвет…

– Ну да, ты же ботаник, Надя… – добродушно сказал монах, который, кажется, вполне пришёл в себя.

– Так и не стала ботаником. Ты чай будешь? – Надя приободрилась. – Взбодрит.

– Чай буду, – ответил монах. – Только сахар не клади.

Пока чайник закипал, монах продолжал расспрашивать.

– А где этот мой знакомый, который вчера…

– Он ушёл поискать людей, разведать обстановку, – ответила Надя.

– Давно ушёл? – деловито спросил монах, который очень быстро восстанавливал физическую форму и уже даже встал и начал расхаживать по кухне.

– Часа три прошло…

– Три часа-а-а? – протянул монах. – Похоже, что-то случилось. А кто он?

– Я не знаю…

Тот с удивлением посмотрел на неё.

– Да нет, – Надя усмехнулась. – Ты не так понял, дядь Валер. Вчера мне тоже стало плохо, и он принёс меня сюда. Я сидела вон на той скамеечке и умирала, – она показала на скамейку под окном.

– Да он просто профессиональный спасатель, этот наш с тобой знакомый, – с иронией ответил монах. – Чип и Дейл спешат на помощь. – Он посерьёзнел. – Только теперь, кажется, придётся спасать его самого. Куда он собирался идти?

Надя развела руками.

– Мы говорили об аптеках и магазинах – работают ли…

Монах кивнул.

– Выглядит как?

– Высокий, худощавый, но жилистый такой, – начала Надя.

– Тёмный шатен, волосы слегка вьются? – уточнил монах.

Надя кивнула.

– Понятно, – сказал монах. – Константин Боровцов, журналист. Верно?

Надя пожала плечами.

– Зовут Костей…

– Ну вот, что-то выяснилось. Да, Надя! Я теперь не дядя Валера, а отец Илий.

Отец Илий встал у окна и задумчиво посмотрел вниз. Воздух за стеклом был неподвижен – ни ветерка, ни пылинки. Даже пыль перестала падать. Возникло ощущение ожидания чего-то – чего-то такого, о чём трудно помыслить. Островки синего хаотичными пятнами вклинивались в жёлто-зелёное покрывало. Он обернулся и посмотрел на Надю:

– Значит, дело в цветах, говоришь?

– Похоже, в их аромате. Даже не в аромате, они ничем не пахнут, но что-то выделяют в воздух. Что-то усыпляющее.

Монах кивнул и снова повернулся к окну.

– «И дикие ослы стоят на возвышенных местах и глотают, подобно шакалам, воздух; глаза их потускли, потому что нет травы…» – услышала Надя.

Он снова повернулся к ней.

– Где же нам теперь искать нашего Костю? – спросил он даже несколько растерянно. – Похоже, что даже и выходить наружу небезопасно.

Надя кивнула.

– Он говорил, что, возможно, есть ещё один респиратор…

– Он ушёл в респираторе? – переспросил отец Илий.

Надя кивнула.

– Вообще-то респиратор так себе защита… там специальный фильтр нужен. Но всё же лучше, чем ничего.

Он вопросительно посмотрел на Надю.

– Костя ходил за ним в спальню, рылся там где-то. Думаю, в шкафу.

Монах кивнул и быстрыми шагами прошёл мимо неё в спальню. Надя шла следом.

Большой платяной шкаф с зеркальными дверями стоял вдоль узкой стены напротив окна. Монах распахнул его и уставился на содержимое.

– Да-а… – протянул он. – Тут у него, считай, кладовка.

Внутри шкаф был завален самыми разными вещами – мешочками, коробками, просто разбросанными в беспорядке вещами. За зеркальными дверцами царил кавардак – как будто кто-то пытался спрятать целую жизнь, но не знал, куда положить начало, а куда – конец.

– Как же тут искать? – недоумённо спросил отец Илий.

Хроники Чёрной Земли. Камень, что пьёт Ка

– …когда он не строит, не лечит и не смотрит в небо, он всё время пишет, – сказала юная Ини-Нет-Кас, глядя в сторону царского писца, но обращаясь к матери пер’о Ини-Маат-Хап. – Зачем он тратит на это время? Лучше бы поиграл со мной.

Царица улыбнулась и запустила пальцы в кудри внучки, взъерошив их.

– Он ловит голос Ка в письменах, дитя моё. А Ка – не птица, что возвращается по зову. Улетит – и не сыскать.

– Но ведь Ка может повторить!

– Пока ты молода, он шепчет тебе одно и то же. Но придёт день, когда голос его стихнет. И тогда пожалеешь, что не поймала его слова в сети папируса, как делает наш полезный Яхим.

– Чем он так полезен? – надула губки Ини-Нет-Кас. – Он даже не смотрит на меня.

– К тебе приходят твои слуги с веерами и сладостями…

– Он тоже мой слуга! – возмутилась царевна.

– Но он слуга иного рода. Вспомни, когда духи вошли в тебя, и хет твой начал сохнуть, как тростник в зное… Никто не мог спасти тебя. Яхима здесь не было, и мы все боялись, что ты уйдёшь в страну Хентиаменти… – глаза старой царицы покраснели при тяжёлом воспоминании.

– Вот видишь! Его здесь не было.

– Да, он был в пути… но едва услышал зов – два дня не смыкал очей. И прибыв, не лёг отдохнуть, а сел у твоего ложа. Это он вернул тебя нам.

– Ну и что? – капризно спросила Ини-Нет-Кас.

– Всё, что он записывает, сатсаис¹, помогает ему исцелять болезни, а твоему итефу управлять страной, – пояснила Ини-Маат-Хап.

– Лучше бы он поиграл со мной, – царевна вернулась к тому, с чего начала. – Наверное, я скажу итефу, чтобы наказал его!

Царица взглянула строго:

– Яхим – единственный в Обеих Землях, кого твой отец не может наказать, не наказав сам себя и весь Кемт, – сказала царица. – Запомни это, моя дорогая.

Она поцеловала Ини-Нет-Кас в макушку и встала.

Яхим вероятно услышал их речи. Он поднял голову, улыбнулся девочке, отложил папирус, закрыл сосуд с чёрной краской и, подошёл. Низко склонившись, он ждал, пока детский голос не сказал:

– Говори же, тепе².

– Госпожа говорила обо мне?

– Да! – подтвердила Ини-Нет-Кас. – Поиграем, как в прошлый раз!

– Если госпоже разрешат, то я с радостью возьму её с собой смотреть на строительство пер-джеда, – он вопросительно посмотрел на Ини-Маат-Хап, и та кивнула.

– Я пойду с вами, – сказала она.

По пути к херет-нечер она наклонилась из своих носилок к Яхиму, который нёс царевну на руках, а та, смеясь, щекотала ему шею.

– Скажи, Яхим, – голос её стал тише, – зачем нам такой громадный пер-джед?

– Так пожелал Нечерихет… – уклонился он.

– Он говорит, что твои слова были причиной.

В воздухе стоял запах известняковой пыли. Яхим взглянул на дальние холмы.

– Кемт – не единое тело. На болотах и в верховьях люди говорят разными устами³, кланяются разным богам. Вражда растёт, как тростник после разлива. Но когда они увидят эту громаду, высящуюся до небес, – поймут: пер’о – не человек, а бог.

– И это всё? – спросила царица. – Ка шепчет мне: ты не договариваешь.

Лицо Яхима стало суровым.

– Ты ещё не ступала на место работ, о, сиятельная. Видела лишь издали?

– Даже издали – дух захватывает, – кивнула Ини-Маат-Хап. – Когда эти ярусы стали расти и расширяться…

– Первые расчёты были неточны. Пришлось менять замысел. Но теперь… – он указал на шесть ярусов, уходящих ввысь, – почти готово. Осталось возвести только двор вокруг. Подойдёшь ближе – поймёшь.

Когда до подножья осталось сто локтей, Ини-Маат-Хап вдруг выскочилаиз носилок. Её лицо преобразилось: глаза засветились огнём, каким сияют лишь в юности, ноздри раздулись, тело вытянулось, будто прикоснулось к невидимому столпу света.

– Ты чувствуешь? – спросил Яхим.

– Да, – выдохнула она. – Ты черпаешь отсюда силу?

– Не я. Видишь этих людей? – он указал на тысячи рабочих, тащивших камни. – Многие из них уже ушли в Дуат.

– И?..

– Это искупление, – тихо сказал он. – Пока их Ка вплетается в камень, Маат не дрогнет, и Хапи не отвернётся от Кемта.

Царица побледнела.

– Плата за разливы – страдание?

– Не только за разливы, о, царица. Но уста мои скованы богами. Больше сказать не могу.

Мать пер’о нахмурилась.

– Боги не дозволяют тебе говорить матери Божественного Телом⁴?

Яхим молча наклонил голову.

– И надолго ли это… искупление?

Яхим развёл руками.

– Боги безмолвствуют. Но по знакам, – шесть или семь поколений.

– А мой сын… – впервые за годы она произнесла его личное имя. – Он знает?

– Столько, сколько нужно знать. Что это – его слава. Что из него – прямая дорога в Тростниковые поля Иалу.

– Прямая? – недоверчиво спросила Ини-Маат-Хап. – Минуя зал Двух Истин⁵?

– Да, – сказал архитектор. – И тебе, о, властительная, не взвесят сердце. Гробницу твою воздвигнем рядом, – он указал рукой в сторону чуть южнее пер-джеда.

– Такую же громадную?

– Нет. Но важнее. В ней будет соль этого херет-нечер.

Тень легла на лицо царицы.

– Нет, Яхим. Ка говорит: Гер-Аха⁶не место для моего хат. Ближе к Полям Иалу⁷, – лучше.

– Путь не всегда короче из места, которое ближе, – возразил Яхим.

Она промолчала.

– А они… – она кивнула на рабочих, – чувствуют то же, что я?

– Да, – сказал Яхим. – И я не знаю, как это изменить.

Царица непонимающе посмотрела на него.

– Не надо, чтобы они чувствовали, как царица, – уклончиво сказал он.

– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, – вздохнула она. – Хочу осмотреть облицовочные плиты.

Яхим покачал головой.

– В прошлом месяце одна из плит упала – шестеро погребены. Я не хотел бы, чтобы с тобой или с маленькой царевной, – он указал на Ини-Нет-Кас, которую разморило на солнце, и теперь она сладко посапывала в носилках под балдахином, – случилось несчастье. Подожди, пока завершим облицовку. Тогда я покажу тебе всё. Даже то, что внутри.

Позже, возвращаясь во дворец, Ини-Маат-Хап молчала. Она чувствовала: Яхим умолчал о самом главном.

***

– …Ини-Маат-Хап чувствовала, что Яхим умолчал о самом главном, – сказал старик, останавливаясь на тропе. – Нечерихет же лишь изредка приезжал подивиться на гробницу. Больше он знать не желал.

– Подивиться? – рассеянно спросил Ма-Хеса. – Разве он не сам задумал её? Мут говорила…

Вечер опускался. Белые стены давно скрылись за горизонтом. Справа, насколько хватало глаз, простиралась пустыня, кое-где взлетавшая к небу известняковым холмом или одинокой скалой. Слева нёс свои воды величественный Хапи, даруя свежесть и прохладу. Ни жилья, ни пастбищ – лишь камень да песок.

Ма-Хеса поёжился и запахнул накидку.

– …и больше он ничего не хотел знать, – закончил старик.

– Не пора ли искать ночлег… – несмело спросил юноша. – Да и поужинать бы.

Старец бросил на него недовольный взгляд.

– В твоём возрасте я думал лишь о веселье и приключениях. Ты идёшь по прекраснейшей земле, вот-вот над тобой потечёт небесный Хапи⁸… и спрашиваешь меня о еде.

– Когда он потечёт, будет темно, – возразил Ма-Хеса. – А на камнях ночуют духи, что похищают хет.

Старик снова сердито взглянул на него.

– Нам предстоит идти ещё много дней, и негоже тратить время на поиски места, где можно поспать. Там, – он махнул рукой в сторону Хапи, – найдётся местечко, где можно укрыться от ветра. Мы свернём туда в любое время. У тебя в мешке лежат факелы, ты зажжёшь один из них, и мы быстро выберем место для отдыха.

Ма-Хеси недовольно поморщился, и это не ускользнуло от старика.

– Эх! – махнул он рукой. – Хорошо, пойдём искать пристанище.

Они свернули к реке, рассчитывая найти какое-нибудь рыбацкое поселение. Вскоре на горизонте, действительно, показались несколько лачуг, выстроенных из тростника и ила вперемешку с глиной. Пока они шли к ним, короткие сумерки успели угаснуть, и только несколько огоньков, говорящих о присутствии людей, служили им ориентиром.

Они вышли к трём крохотным хижинам, прилепленным друг к другу так тесно, будто испугались одиночества. Стены лачуг опирались на несколько вкопанных в землю столбов. Поднимавшийся ветер наполнял стены словно паруса, и они начинали раскачиваться как лодка на волнах.

На звук шагов из первой хижины вышел молодой рыбак. Он равнодушно скользнул взглядом по Ма-Хесе и радушно улыбнулся старику.

Примечания:

1. Сатсаис (др.-егип. sat.s is) – дочь сына её, внучка.

2. Тепе – раб (др.-егип.)

3. Письменный язык в Верхнем и Нижнем Египте не отличался. Но поскольку при письме пропускались гласные, то в разных местностях между согласными вставлялись разные гласные, из-за чего некоторые слова изменялись до неузнаваемости. Письменный язык был средством коммуникации, понятным всем жителям, как Долины, так и Дельты.

4. Нечерихет – Божественный телом (др.-егип.).

5. В зале Двух Истин происходило взвешивание сердца умершего, от результата которого зависела его дальнейшая судьба.

6. Гер-Аха – четырнадцатая иат (область) Полей Хотеп в Дуате. Египтяне считали, что она локализована в районе Иуну (Гелиополь).

7. Поля Иалу – вторая иат Полей Хотеп в Дуате, по поверьям египтян, находилась возле города Абджу (Абидос).

8. Млечный Путь

Глава девятая. Между миров

Костя летел по длинному тоннелю, стены которого слегка мерцали, испуская тусклое сине-фиолетовое сияние. Это сияние было слабым, но достаточным для того, чтобы ориентироваться в пространстве вокруг. Где-то далеко впереди контрастно чернело пятно, к которому он и летел. Полёт был неприятным, всё ещё кружилась голова, накатывали приступы тошноты, казалось, что вот-вот его вырвет, но приступ проходил, а головокружение не отпускало и оставалось ощущение бесконечного полёта к тёмному пятну в конце тоннеля.

В мыслях царил сумбур. Косте казалось, что он сходит с ума. О-м-м-м-о-м-м-м – вибрировало вокруг, и он будто растворялся в этом звуке. Волнами накатывала слабость, Костя не понимал, что происходит, да и не хотел ничего понимать. Он жаждал покоя и тишины, а в голове стоял шум, стоял гул, не утихали крики и визг. Среди хаоса иногда пробивались отдельные слова, и Костя различил призыв куда-то идти. «Ко мне! Ко мне!» – раздалось несколько раз требовательно, но затем и эта фраза утонула в сплошном скрежете, лязге и гуле. Костя попробовал заткнуть уши, но не нашёл их. Не нашёл он и своих ладоней, которыми мог бы защититься от раздражающих звуков. В тусклом сиянии он попытался разглядеть своё тело, но быстро убедился, что и тела нет.

Костя испугался и попробовал привести мысли в порядок. Для этого он напряг всю свою волю и с трудом открыл глаза. Первое, что он увидел – несколько покрытых облупившейся жёлтой краской дощечек скамейки, на которой лежало его тело. «Слава богу, нашлось…» – мелькнула мысль, и он попытался повернуть голову, застонав от тупой боли, сдавившей виски и плющившей мозг. Но немного повернуться удалось, и теперь Костя увидел асфальт и розовую стену здания на противоположной стороне улицы. А рядом – движение.

Кто-то шёл от стены – медленно, будто сквозь густую воду. Каждое его движение резало Костю, как яркий свет с похмелья. Он зажмурился, надеясь укрыться в тишине, – но и тишины не было. Был голос.

– Вот она… забери её… – прошелестел он внутри черепа, сухой и древний, как пустынный ветер, с лёгким, незнакомым качением «р», будто говорящий принадлежал к какой-то иной реальности.

И тут же – второй голос. Мягкий, струящийся, на языке, в котором каждый звук – поцелуй и мольба. Он не просил – звал. Не для себя – для него.

Костя заставил веки разлепиться.

Перед ним на коленях стоял старик, будто сошедший с фрески забытого храма. Лицо – сплошная сеть морщин, как трещины на каменистой земле пустыни. Борода – длинная, седая, спутанная, будто столетиями нерасчёсываемая. На нём – чёрный плащ, под плащом – клетчатая рубаха и шарф, но эти детали казались маскировкой, случайной оболочкой для чего-то, принесённого из иного мира.

В вытянутых руках старик держал предмет, белый, блестящий – ящичек? Ларец? Костя не мог удержать на нём взгляд – он будто ускользал из фокуса, как живой. Блеснула лазурь, словно яркая звезда вспыхнула в чёрном небе. И пропала.

И вдруг, между ними – она.

Женщина в простом платье стояла к Косте спиной. Движения её – плавные, неторопливые, будто она не поднимала старика, а удерживала от полёта. Волосы – тёмные, блестящие, тяжёлыми локонами спадающие на плечи и дальше, на спину. Костя не видел лица, но красота её гипнотизировала, не показываясь.

– Ленка… – прошептал он, и женщина обернулась к нему.

Словно в тумане попытался он разглядеть её лицо, но оно уплывало и уплывало куда-то, не давая себя увидеть. Костя протянул к ней руку и… уронил её.

Он попытался встать, и боль пронзила череп, будто гвоздь времени вколотили в висок. На миг всё погасло.

Когда зрение вернулось, они уже уходили.

Старик шёл, согнувшись, но не от слабости – от тяжести своей ноши. Женщина шла рядом, обняв его рукой за плечи, и чуть склонив к нему голову, будто прислушиваясь.

Последнее, что увидел Костя – её профиль: не лицо, а силуэт богини с фрески, алые губы, высокие скулы, взгляд, устремлённый вдаль – туда, где, кажется, что-то ждёт её – что-то неизвестное и неотвратимое, как рок.

Голоса доносились, как эхо из пещеры:

– …забери… она не моя… – дребезжал старик.

– …спокойно… скоро всё кончится… – отвечала она, и голос её был глубоким, тёплым, обволакивающим.

– Там зверь… зверь… он ищет это… – снова вибрировал голос старика.

– Постойте… – прошептал Костя, хрипло, почти беззвучно.

Он повернул голову – дважды, трижды.

Но тротуар был пуст. Только пыль, жёлтые и синие цветы у обочины, и тишина, тяжёлая, гнетущая тишина.

Что это было? Сон? Видение?

Или он увидел тех, кто ходит между мирами, нося в белом ларце проклятие и надежду?

Когда он опёрся на руки и оттолкнулся от скамьи, на которой лежало его туловище, ему показалось, что голова сейчас взорвётся. Он с трудом сел, облокотившись спиной на стену павильона автобусной остановки. Теперь он хорошо видел своё тело, свои руки. В голове продолжало шуметь и скрежетать, но теперь Костя понимал, что это галлюцинации. Галлюцинацией было, вероятно, и постигшее его видение. Старик и красавица… красавица и чудовище…

Он махнул рукой, отгоняя от себя миражи и, сунув руку в карман, сразу отметил, что в нём нет банковской карты. Куда она подевалась, Костя не знал, но и не очень над этим задумывался. Думать вообще было трудно и больно, и рефлексы взяли верх.

Рефлексы говорили – иди домой, Костя, ты должен дойти. Такое бывало с ним пару раз, когда он, сильно напившись на вечеринках с приятелями, на автопилоте брёл домой, не разбирая дороги и не видя ничего вокруг.

Превозмогая боль при каждом движении и заставляя подчиняться не желавшие слушаться мышцы, Костя с трудом поднялся на ноги и огляделся. Нужно было понять, в какой части города он находится. Сориентировался он довольно быстро. До дома здесь минут двадцать ходьбы, но сейчас он будет идти медленно, значит, времени ему понадобится больше.

А на работу сегодня не надо? Костя шёл, шатаясь и занимая всё пространство тротуара, периодически выходя на проезжую часть, где не было ни одного автомобиля. «Где все машины? – подумал Костя. – Такси бы поймать…»

И тут сквозь сумрак в сознании пробилось первое слово – цветы. Затем второе – Надя. И третье – респиратор. Он в очередной раз полез в карман, снова убедился, что в нём пусто и раздражённо махнул рукой.

Теперь главное дойти. Там Надя, она откачает…

Он сделал шаг. Потом второй.

Но в голове уже не было тишины. Там кто-то шептал: «Догони… забери…».

Костя махнул рукой, отгоняя непрошеный голос, и, шатаясь, пошёл вперёд.

Глава десятая. «Мне отмщение…»

В последние дни Толик был чрезвычайно воодушевлён. Радостное возбуждение охватило его ещё прошлым летом, и с тех пор он был заряжен на кипучую деятельность, ожидая только сигнала. И вот несколько дней назад, этот сигнал, наконец, пришёл. Он уже давно готовил Кляксе ловушку и тот, благодаря чрезмерной уверенности в Толиковой беспомощности, с размаха вляпался в неё и теперь оставалось только продержать его несколько дней до Чёрной Пасхи.

Последние два года из своих шестнадцати Толик искал Его. Проблема была в том, что место Его повсюду занимал самозванец, и нужно было суметь обнаружить обман, не прельститься, не попасть в ловушку.

Настоящий, Истинный Он был сильным и могущественным. «Мне отмщение, и Аз воздам» – с момента, когда Толик впервые услышал эту фразу, он понял, что Он не может быть слабым и милосердным. Нет, Он – карающий и приводящий в ужас. Воздаяние Его неизбежно, кара неотвратима. Именно такой, сильный и внушающий ужас Хозяин и нужен был Толику. «Мне отмщение, – рассуждал Толик, – значит, не человеку судить, а Ему. Но если Он говорит мне сделать так-то, – значит, я – Его рука».

И Толик Его искал – с самого детства. В семь лет, когда он увидел во сне чёрта и просил о помощи, чёрт остался с ним и привёл ещё двоих, которые сделали его жизнь невыносимой. Они давали советы, которые приводили только к ухудшениям в жизни. Это они когда-то сказали подлизаться к Кляксе и войти в его компанию, а Клякса, увидев Толикову покорность, воспользовался ей и начал свои издевательства. Толик просил демонов оставить его в покое и уйти, но они только посмеивались и заставляли его воровать у матери деньги, пакостить соседям, ссориться с друзьями. В конце концов, рядом с Толиком остались только эти три чёрта. Чтобы напугать их, он несколько раз вскрывал себе вены и закончилось это попаданием в психушку.

Через год после того, как пришли эти черти, Толик увидел дух погибшего отца, и тот сказал ему: «Поклонись Ему, сынок! Он всё даст тебе и избавит от страданий».

Вот с тех пор Толик и искал Его.

Однажды ему показалось, что он Его нашёл. Женька Куницын, загадочно улыбаясь, позвал его на какое-то таинственное собрание, где должен был быть тот, кто знал Его. Они пришли в какую-то избу на окраине, где уже находились пять или шесть их ровесников, которые, стоя на коленях, слушали пожилого дядьку, одетого как церковники, только на спине его рясы, когда он повернулся, в тусклом свете коптящей лампы Толик увидел вышитого белым козла в пентаграмме.

Женька шепнул Толику, что это Мастер, затем толкнул его и тоже встал на колени, сделав жест, чтобы тот повторял всё за ним. Толик опустился на колени рядом с приятелем и стал вслушиваться в слова Мастера. Тот говорил, что последние времена близятся, и в эти последние времена только сильные завоюют право на вечную жизнь. Они, эти сильные, спустятся в ад, где их задачей будет мучить тех, кто оказался слабым и проиграл последнюю битву. И мучить нужно уметь, чтобы подтвердить своё право на вечную жизнь.

Он говорил долго, потом все хором пели какие-то гимны, Толик пел по бумажке, которую ему сунул Женька. Затем Мастер сказал, что на сегодня хватит. Стоявшие поднялись с колен, и все вместе пошли к выходу, а Толику Мастер показал, что ему нужно остаться.

Когда все, кроме Толика и Женьки, ушли, Мастер сказал:

– Встаньте на колени, я буду говорить с вами.

Толик с Женькой безропотно опустились на колени. Мастер встал перед ними, и запах пота ударил Толику в ноздри.

– Ты привёл его? – спросил Мастер, обращаясь к Женьке.

– Я, Мастер.

– Я сам давно хотел… – начал Толик, но Мастер сурово посмотрел на него и, замахнувшись, хлёстко ударил по лицу ладонью.

– Запомни правило, отрок: здесь говорят, только когда я спрашиваю. Я – посланник Великого Бафомета, который требует полного самоотречения и послушания. Подчиняясь мне, ты подчиняешься Ему. Отказываясь подчиняться мне, ты становишься Его врагом. Теперь говори – это понятно?

Толик кивнул. Ему было радостно – он, наконец, нашёл Его. Теперь всё будет хорошо – Он сделает его сильным, и наполнит жизнь смыслом и содержанием. Как Мастер назвал Его? Бухометом? Странное имя для настоящего Хозяина, ну да ладно…

– Да, Мастер, я всё понял, – ответил он.

Затем Мастер жестом отпустил Женьку, а Толик остался и ещё почти час отвечал на вопросы. Мастер расспрашивал его о семье, о школе, о друзьях и подругах, интересовался увлечениями – ещё никто и никогда не проявлял к Толику такого интереса. Даже мать, приходя с работы, обычно отделывалась сухим «Как дела?» и не просила подробностей.

Уходя от Мастера, Толик чувствовал, что сегодня сделал важное дело. Женька объяснил ему, что Мастеру нужно приносить деньги на их дело, и Толик в тот же день стащил у матери из кошелька пару бумажек, чтобы сдать в общий котёл.

Затем потянулись дни за днями. Трижды в неделю он ходил на службу – так назывались эти собрания – выслушивал очередную проповедь, отвечал на вопросы, когда Мастер спрашивал. Они пели и пели разные гимны. Слов Толик не запоминал, а часто и не понимал. Иногда появлялись какие-то новые пацаны его возраста. Некоторые оставались надолго, другие приходили раз или два и больше не появлялись. Так прошёл месяц. Однажды после службы, когда все разошлись, Толик остался и, стоя на коленях, покорно ждал, когда Мастер позволит ему говорить. Но Мастер посмотрел на него и вышел из комнаты, приказав ждать. Из соседнего помещения раздался смех – то ли детский, то ли женский, затем смех утих, до Толика донеслись скрипы и стуки, сопровождающиеся стонами, и решил, что Мастер кого-то наказывает. Примерно через час, когда Толик уже устал ждать, Мастер вернулся:

– О, ты ещё здесь? – удивился он. – Чего тебе?

Толик поднял на него глаза:

– Я хотел бы тоже обрести вечную жизнь.

Мастер ответил:

– Ты получишь её, если только будешь держаться подле меня. Великий Бафомет дарует вечную жизнь всем, на кого я укажу. От тебя требуется только быть послушным. Ещё что-нибудь?

– Да, – Толик посмотрел на дверь, за которой он слышал стоны. – Вы же сейчас мучили кого-то, я хотел бы тоже принять в этом участие. Ведь тем, кто получит бессмертие, в аду нужно будет уметь мучить…

Тот посмотрел на него непонимающим взглядом, а затем вдруг разразился громким хохотом. Он смеялся несколько минут, и Толик даже подумал, что Мастер сошёл с ума. Наконец, он остановился, достал салфетку, стёр пот со лба и сказал:

– Принимать участие в моих делах тебе ещё рановато. Но мучить я вас научу. На следующей службе мы этим займёмся.

Толик с трудом дождался следующего собрания, которое состоялось через три дня. Началось оно как обычно, а затем, после проповеди, Мастер сказал следовать за ним и вывел всех во внутренний дворик. Из лежавшего там мешка он достал кошку со связанными лапами и объявил:

– Вечная жизнь в аду потребует от вас умения мучить и истязать наших врагов. Необходимо уже сейчас учиться этому, чтобы в ад спуститься хорошо подготовленными. Враги наши у вас ещё впереди, а начнём мы вот с этого животного.

Затем были несколько часов изощрённого издевательства над кошкой. Её резали, душили, били, ломали… Она визжала и извивалась от боли. Каждое её движение или крик вызывали у собравшихся восторг и энтузиазм. Затем уже умиравшую кошку отнесли в ближайшую многоэтажку и привязав за шею к лестничным перилам, а за ноги – к дверной ручке, позвонили в квартиру…

Больше Толик на службы к Мастеру не ходил, а над Женькой, когда тот звал его на очередное собрание, посмеивался.

– Мастер ваш – просто великий бухомет, – говорил он издевательски. – И в соседней комнате у него – девка…

Женька злился и краснел, но попыток снова затащить Толика на службы не оставлял. Но Толик уже понял, что на этот раз он Его не нашёл. Убийство кошки – это было глупо и мелко, Он не мог такое поощрять.

И вот теперь Толик чувствовал, что Хозяин, наконец, пришёл к нему по-настоящему. Мир ещё не дрожал, но Толик уже знал: Хозяин здесь. А значит, скоро задрожит и мир. Первое, что Он сделал – выгнал из Толика чертей, которые ни днём ни ночью не давали ему покоя и занял их место. С тех пор каждую ночь Толик погружался в состояние блаженства. Вибрация, которую он ощущал в своих снах, это бесконечно длящееся «о-м-м-м», полностью овладевала им и одаривала радостью и наслаждением. А главное – Он разговаривал с ним. Каждую ночь Толик слышал Его, понимал Его, отвечал Ему и стремился Ему угодить. По утрам, вставая, он знал, что ему предстоит сегодня сделать.

Глава одиннадцатая. Арифметика апокалипсиса

Второго респиратора в шкафу не было. Или он был где-то, куда и в голову не пришло бы заглянуть. Надя с отцом Илием осмотрели все коробки, перерыли все мешки, выставили половину содержимого шкафа на пол, но ни респиратора, ни даже медицинской маски найти не удалось.

– Замотаю лицо шарфом и пойду искать, – сказала Надя. – Может быть, он умирает где-то рядом с домом…

Монах внимательно посмотрел на неё. Она знала Костю всего несколько часов. Откуда взялась эта забота? Надя поняла, о чём он подумал.

– Это просто одиночество, – сказала она.

Одиночество? Монах задумался. Из их мира внезапно исчезли все, остались только они трое. И теперь в этом новом странном мире предстояло как-то приспосабливаться к жизни заново.

– Интересно, а кто-то ещё, кроме нас, остался? – тихо спросила Надя, глядя на отца Илия.

– Конечно, остался, – с уверенностью, которой не чувствовал, ответил он. – Пройдёт день-другой, выжившие сообразят, как жить дальше и начнут потихоньку выползать из своих убежищ.

Они складывали содержимое шкафа назад. Надя схватила длинный – в два метра – шерстяной шарф и сказала:

– То, что нужно.

Быстрыми движениями она обмотала шарфом лицо так, что неприкрытыми остались только глаза и лоб.

– А бову́, – невнятно донеслось до отца Илия из-под шарфа.

– Ну куда ты пойдёшь? – сказал он устало. – Идти, так вдвоём, чтобы помочь друг другу, если что. Подожди, я тоже поищу что-нибудь.

Но ничего подходящего больше найти не удалось. Тогда отец Илия взял со стола канцелярский нож и принялся резать низ своей рясы. Отрезав длинную и широкую полосу плотной ткани, он сказал:

– Завяжи мне, пожалуйста, Надюша.

Надя быстро замотала ему лицо двумя слоями ткани и завязала на затылке.

Они вышли на лестничную площадку, и Надя вопросительно посмотрела на монаха.

– Дверь-то как запереть?

Тот махнул рукой.

– Да чего тут запирать…

Они спустились по лестнице и вышли во двор. Пройдя под аркой, направились по улице в сторону центра.

– Сначала в эту сторону пройдём с километр, потом вернёмся назад и поищем в противоположной стороне, – пояснил монах.

Но искать им долго не пришлось. Меньше, чем в километре от дома, они увидели шатающуюся фигуру, двигающуюся им навстречу. Узнав Костю, Надя побежала к нему, монах едва поспевал.

Костя посмотрел на них мутными глазами и упал прямо на руки подбежавшему монаху.

– Он без респиратора, – заметил отец Илий.

Он подтащил Костю к ближайшей лавочке и попытался оторвать ещё одну полосу от рясы. Но ткань была крепкой и не поддавалась. Тогда он сорвал с себя повязку и намотал её на Костину голову. Затем взвалил его себе на плечи и быстрыми шагами направился к дому.

– Да как же… – причитала Надя, семенившая рядом. – Ты ведь сейчас опять отравишься.

– Не успею, – сжав зубы, говорил монах.

Но всё-таки успел. Когда дом уже появился из-за магазина спорттоваров, монах зашатался и, только напрягши всю волю, овладел своим телом и продолжил путь. Надя сорвала свой шарф и на бегу намотала его на голову монаха. Тот с благодарностью посмотрел на неё.

У подъезда оба едва соображали. Монах с недоумением посмотрел на дверь – она была закрыта магнитным замком.

– У Кости где-то… – с трудом проговорила Надя и начала ощупывать его карманы.

Ключ нашёлся на связке во внутреннем кармане.

В квартире все трое упали на пол и полчаса лежали без движения. Первой поднялась Надя и неровной походкой пошла в ванную – она помнила, что Костя вчера откачивал её нашатырём и надеялась найти его здесь. Действительно, пузырёк стоял на полочке над раковиной. А правее на крючке висела и стопка ватных дисков в пакетике.

Надя поднесла диск по очереди монаху и Косте. Монах дёрнулся от резкого запаха, открыл глаза и прошептал:

– Я в норме. Им займись.

Костя на нашатырь реагировал слабо – только повернул голову. Но и это было неплохо – отлежится и встанет, думала Надя.

Тем временем приближался вечер. Отец Илий встал, и Надя предложила ему поесть. Она и сама, давясь и кашляя, проглотила несколько ложек горячего. А монах с удовольствием съел тарелку супа и порцию риса с мясом. После этого он подошёл к окну и рассеянным взглядом окинул двор. Что-то в нём изменилось, но уставший и плохо соображавший, он не сразу сообразил, что именно.

– Подойди сюда, Надя, – сказал он, не оборачиваясь.

Надя встала рядом с ним у окна.

– Глянь-ка, – он показал вниз. – Ты ничего странного не видишь?

– Да вроде нет, – ответила она, посмотрев вниз, а затем снова на монаха. – А что там?

– Да сам не знаю… – задумчиво ответил тот. – Показалось что-то…

Когда стемнело, отец Илий улёгся прямо на полу в гостиной, и скоро богатырский храп оповестил, что его сон столь же крепок, как и он сам. А Надя всю ночь провела возле Кости, откинувшись спиной на стену позади кровати и погрузившись в поверхностный сон, который был больше похож на дремоту. Уже под утро она заметила, что Костя со спины перевернулся на бок, и, поняв, что он теперь просто спит, уснула сама.

Около семи утра Костя открыл глаза и, услышав храп за стеной, посмотрел на Надю, которая тоже смотрела на него от противоположной стены.

– Это кто там? – спросил он сиплым голосом и закашлялся.

– Отец Илий, – ответила Надя.

– Отец… кто? – удивился Костя.

– Ты что – не помнишь ничего? – спросила она. – Меня-то хоть помнишь?

– Конечно, – кивнул он. – Ты – Надя. А там…

– А там монах, которого мы с тобой вчера вместе тащили на пятый этаж.

Костя наморщил лоб.

– А-а-а… – протянул он. – Вспомнил: он лежал на газоне среди этих милых цветочков…

Надя кивнула.

– Ну вот, вспомнил, молодец. Голодный? Есть будешь?

Поглощая тарелку супа, Костя вспоминал, что с ним вчера происходило.

– Помню глюки, Надя, – сказал он. – Как будто я лечу в тоннеле…

– …к светлому пятну, – улыбнулась она.

– Нет, к тёмному, – поправил он её. – Наоборот – вокруг тусклый свет, а в конце – тёмное пятно. Даже не тёмное и не чёрное, а знаешь… – он стал обшаривать взглядом стены, как будто надеясь найти на них подходящую ассоциацию. – Знаешь… вроде, чёрное, но как будто несуществующее…

– Или не Сущее, – сказал отец Илий, входя в кухню. – Как тут у тебя умыться?

– Какое ещё несущее? – не понял Костя.

– Не Сущее, – повторил отец Илий с паузой между словами. – То есть, несотворённое, то, чего нет. В своих галлюцинациях ты увидел древний архетип небытия. Это нормально для сумеречного сознания.

Костя похлопал глазами, обдумывая услышанное.

– Просто горячий кран открывай в ванной, колонка сама включится, – сказал он задумчиво и посмотрел на Надю. – А ведь точно он сказал – несотворённое. Именно таким и было то пятно.

– Ну и хорошо, – улыбнулась Надя. – А с магазинами, с аптеками ты что-нибудь выяснил? Когда мы тебя искали, всё было закрыто.

– А, – махнул рукой Костя. – Нашёл один открытый магазин, в нём охранник – фанатик какой-то. Нет никого, но он даже внутрь не впустил. Говорит, кассы не работают, купить ничего не сможешь. И прогнал палкой. Кстати… – он сосредоточился, словно что-то пришло ему в голову. – Это ведь я там респиратор потерял, ну точно. Чуть не сдох… И ещё ты знаешь… я видел какого-то старика.

– Старика? – в голосе Нади вдруг появилось напряжение.

– Ну да, прямо древний такой старик, он всё пытался мне что-то всучить, но тут подошла молодая женщина и… – он задумался, вспоминая. – И вроде увела его… толком не помню ничего – так башка трещала, хоть умри.

Надя сочувственно на него посмотрела, а потом сказала задумчиво:

– Удивительные у тебя фантазии в дурмане, – она осмотрелась и перевела тему: – Ну ладно, съедим мы твои припасы. Я посмотрела, на пару недель хватит. А потом что?

– А потом… – сказал Костя. – Не сегодня-завтра вода из крана перестанет течь, электричество вырубится, канализация перестанет работать, газа не будет. Коммунальщиков-то тоже, наверное, нет. Это же катастрофа…

– Ну жили же люди без всего этого, – сказала Надя. – Приспособимся.

– Тогда и с едой тоже приспособимся, – сказал Костя. – Но ты права, надо бы всё обдумать. Не может быть, чтобы на весь город остались только мы трое да тот охранник. Если это всё из-за цветочков… – он поднял взгляд на Надю, – должны быть ещё люди – кто-то болел, и из дома носа не высовывал, кто-то без работы дома сидел… есть такие люди, которые просто неделями не выходят.

– Отец Илий тоже считает, что через пару дней люди придут в себя и будут появляться.

– Во-от, – кивнул Костя. – Верно, найдутся. Тогда мы с ними как-то скооперируемся и придумаем, что делать с коммуналкой, с едой… я думаю, пара тысяч человек-то наберётся в городе.

Надя посмотрела в окно. Какая-то мысль отразилась в её мимике.

– Что с тобой? – спросил Костя.

Она резко обернулась к нему.

– Ты знаешь… какое-то чувство, что что-то важное ускользнуло. Мысль какая-то – пришла и ушла, понимаешь? – она помолчала, пытаясь сосредоточиться, и продолжила: – А вчера вечером так же было с отцом Илием— когда мы тебя притащили, и потом он подошёл к окну и задумался. Я тоже подошла к окну, посмотрела вниз, но ничего не поняла. А вот сейчас…

Костя поднялся и встал с ней рядом.

– Что же ты могла там увидеть? – недоумённо спросил он. – Всё как обычно, только вот цветочки эти синие – их, кстати, сегодня побольше, вроде.

– Цветочки… – задумалась Надя. – Да, что-то с цветочками.

– Меня вот что интересует, – сказал отец Илий, выходя из ванной с полотенцем и на ходу вытирая лицо. – Триста тысяч человек куда делись? Хорошо, пусть пять тысяч сидит по домам. Где остальные двести девяносто пять тысяч? По идее, они должны сейчас лежать на газонах и тротуарах полуживыми или вовсе неживыми, – он перекрестился, – но ведь нет никого? Значит что?

– Что? – спросила Надя.

– Значит, они, вероятно, покинули город, – закончил монах и вернулся в ванную повесить полотенце.

– Покинули город? – поразился Костя. – Просто организованно ушли за один день?

– Может организованно, а может и нет, – сказал монах. – Но в городе-то их нет, это факт. Триста тысяч человек – это не пыль. Это полсотни школ, два десятка церквей, две тысячи магазинов… и везде пусто.

– Да это была бы свалка, – возразил Костя. – Такое чисто физически невозможно.

– Тогда какие твои предположения?

– Не знаю… уснули, умерли по квартирам.

– Да, с каким-то количеством именно это и произошло, – кивнул отец Илий. – Скажем, тысяч двадцать. Но остальные?

– Дурная арифметика, – сказал Костя. – Мы не можем знать, сколько их.

– Не спорьте, – сказала Надя. – Лучше давайте решим, что дальше делать, как жить…

– Для начала предлагаю поискать людей на месте, прямо здесь, – сказал отец Илий. – Обойти квартиры в подъезде.

Предложение было признано верным, и после завтрака они вышли в подъезд. В нём было семнадцать квартир – по четыре на этажах со второго по пятый и одна на первом. В каждую из них они стучали, звонили, кричали. Костя звал по имени всех, кого знал. Но признаков присутствия людей обнаружить не удалось.

– Что и требовалось доказать, – выдохнул отец Илий через час, когда они, постояв у последней квартиры на первом этаже, шли вверх по лестнице.

– Машины все, вроде, на месте, – сказал Костя. – Они же все тут паркуются, под окнами. Пешком ушли? Но куда и зачем?

Дома их ждал новый сюрприз – погас свет.

– Ну теперь ждём, – сказал Костя. – Если энергетики на службе, через два часа свет дадут. А если не дадут…

От скуки решили поиграть в шахматы. Отец Илий оказался заядлым шахматистом, а Надя играть толком не умела, но эмоционально болела за обоих:

– Зря так пошёл! Зря! Открыл ферзю линию! Сейчас он нападёт!

Через пару минут:

– Уводи короля, прячь. Лакировку делай!

– Нельзя рокировку, там поле под боем…

– Всё равно делай, делай что-нибудь! Не сиди, ходи!

Проиграв три партии подряд, Костя предложил сыграть в карты. Отец Илий отказался, а Надя обрадовалась:

– В чирика, да? Давай.

Пока они играли, отец Илий изучал книжные полки. У Кости было два книжных шкафа с книгами в два ряда. В одном стояла художественная литература, в другом исторические и философские труды, хроники и тому подобная литература. На полке прямо против глаз стояли научно-популярные книги по математике и физике. На нижней – книги по программированию и администрированию, над ними – по аквариумистике.

Отец Илий брал с полки то одну книгу, то другую, листал и возвращал на место. Довольно основательно их перебрав, он заметил:

– А у тебя, Костя, разносторонние интересы… что же ты перед нашим батюшкой спасовал?

– Так умный у вас батюшка-то, разговорчивый… такого не переспоришь. К тому же…

Он задумался – не время ли зайти с четырёх бубей? Две карты у него младшие, две – туз и дама – старшие, должно прокатить. Можно Надиных козырей выбить. Эх была не была!

– К тому же? – спросил отец Илия.

Надя прищурилась хитро и выкинула десятку, вальта и короля – всё бубновое. А последней вытащила козырную восьмёрку и торжествующе сгребла взятку:

– Тридцать очков – половина!

И добрав недостающее из колоды, сразу зашла с четырёх червей. А Косте, как назло пришли разномастные тузы и десятки.

– К тому же, она играет как шулер! – сердито буркнул Костя. – А батюшка ваш не любит нашу братию, я всё ждал, когда выгонит…

Проиграв и в карты, Костя сказал:

– Зато я и в шахматы умею, и в чирика. А вы только во что-нибудь одно…

Когда они пили чай на кухне – газ пока был – отец Илий, который по-старомодному переливал чай в блюдечко, сказал:

– Верно, журналистов он не любит. Он у нас пришлый, из прошлой епархии уехал со скандалом. Он был там при Владыке и метил со временем на его место. Но страсти…

– Страсти? – навострил ухо Костя.

– Да навострился в одно срамное место ходить. А там разный люд-то. Вот как-то раз и пересёкся там с одним из ваших, да тот его узнал. Ну и сам понимаешь… дождались, пока утихнет, да и сплавили его потихоньку в этот приход.

– А ты-то в этом храме что делаешь? – спросил Костя.

– А я из Казанского монастыря. Монахи кто где Господу служат, – он перекрестился. – Вот я-то в храме Святого Лазаря… Каждое утро Утрени ухожу и иду сначала по берегу, потом через дворы – кружок опишу, и прихожу в храм аккурат к службе.

– А много сейчас в монастыре народа? – спросил Костя.

Монах махнул головой.

– Нет, братии мало. У нас сейчас двенадцать человек.

– Символично… – хмыкнул Костя.

Илий строго посмотрел на него:

– Нечего тут символы искать. Сколько Господь прислал, столько, стало быть, и надо.

До вечера свет так и не появился. Костя вытащил из-за шкафа раскладушку, и они разместились – Надя в спальне на кровати, а Костя с отцом Илием в гостиной. Массивное тело монаха так продавило раскладушку, что Костя уступил ему диван, а на раскладушке улёгся сам. За окном стояла непроглядная темень – и уличные фонари, и окна дома напротив оставались тёмными, и только небо было усыпано россыпями звёзд, а светлая полоса, пересекавшая небо, казалась единственным следом жизни в мёртвом мире. Глядя на неё, Костя и уснул.

Хроники Чёрной Земли. Два кольца серебра

Рыбак Деде покачал головой – твёрдо, но без гнева.

– Десятьдней пути туда, – сказал он за ужином, глядя старику в глазанемигающим взглядом. – И пять обратно. Кто накормит моих детей, пока я буду гнать лодку по воле чужого Ка? И что останется нам, когда я вернусь с пустыми руками?

Старец молча оглядел хижину. Стены из тростника и ила пропускали лунный свет, как сито – воду. На глиняном полу – ни сундука, ни горшка с зерном. Лишь циновки, глиняные горшки да запах рыбы и дыма, въевшийся в стены.

– Неужели в закромах твоих нет ни зёрнышка на чёрный день? – спросил он.

Лампа на глиняном подносе мерцала, и тени на тростниковых стенах плясали, как духи, пришедшие послушать чужие речи. Ма-Хеса сидел, вжавшись в циновку, – она была жёсткой, как камень, но всё же мягче, чем камни в пустыне.

– Всё, что имею, ты видишь, – ответил Деде. – Вот моя хемет, Нефернефер, – он встал и положил руку на плечо молча стоявшей поодаль женщине с усталыми глазами и опущенными, как у плачущей статуи губами. – Вот мои дети, – он кивнулна младенца на руках жены и двух близнецов, вцепившихся руками в её передник и прячущихся за ней от незнакомцев, вторгшихся в их маленький и плохо изученный мирок.

– А соседи? – спросил старик. – Неужто не протянут руку?

– Нахт и Эрт-Неф – мои старшие братья, – ответил Деде. – Но они не богаче меня. Каждый рассветмы уплываем на лодке. Часть улова – нам, другую – на базар в Инбу-Хедж.

Старец задумался. Пламя лампы дрожало, отбрасывая тени, похожие на крылья ибиса. Фитиль слабо потрескивал и коптил.

– Тогда продай мне лодку, – сказал он. – Я сам доплыву до Пер-Хатхор.

– Нет, о, старец, чьи годы тяжелы, как камень утёса, – возразил Деде. – Без лодки мы погибнем. Да и не справитесь вы вдвоём: ты – стар, а он, – он кивнул на Ма-Хесу, – горяч, как песок в полдень. Ветер Хапи разобьёт вашу ладью, и вы уйдёте в Дуат раньше срока. Нам и втроём с братьями не так просто управляться с ней, особенно когда боги посылаютветер на Хапи…

Старик опустил голову. Долго сидел он, охватив ладонями виски, будто взвешивал не слова, а души. В тростнике снаружи завывал ветер, отрывистое пение тростниковых жриц Хекет наполняло темноту – не плач, а призыв: «Приди, Хапи, омой старое, чтобы взошло новое». Ма-Хеса уже доел ячменную лепёшку, а старик всё сидел и сидел, углублённый в диалог с Ка. Ма-Хеса решил, что он уснул, когда тот поднял очи – и в них вспыхнул огонь, как от искры в жертвенном огне.

– Ты сказал – часть улова везёте в Инбу-Хедж. Значит, есть ещё лодка?

– Есть, – неохотно кивнул Деде. – Но она малая, на вёслах, – быстро сказал он, заметив оживлениев глазах старика.

– Я покупаю её, – властно сказал старик. Он порылся в складках одежды и вынул полотняный мешочек. – Здесь – два кольца царского серебра. Столько не видел твой род за сто поколений. Этого хватит на десятьлодок… и на год жить без забот.

Он перевернул мешочек и выпавшее из него серебро засветилось холодным огнём, как звезды Сах в час суда.

Деде замер. Он никогда не держал в руках ничего подобного. Серебро – металл богов и царей, не для простых рыбаков.

– Завтра свосходом, – продолжил старец, – ты отдашь мне лодку.

Он посмотрел на опешившего Деде и мягко добавил:

– А теперь – спать, о, сын Хапи. Пусть твоя хемет покажет мне и моему ба́ке¹, где нам лечь.

Нефернефер молча указала на угол, устланный тростником. Ма-Хеса последовал за старцем, чувствуя на себе взгляды детей – наивные, испуганные, полные вопросов, на которые он не знал ответа. Когда он лёг в самом углу и накрылся брошенным Деде куском грубого полотна, стена, раскачиваемая ветром, как колыбель, быстро отправила его Ка в путешествие по Ра-Сетау… Там, среди огненных змей и певчих птиц, он увидел лодку, плывущую по небесному Хапи. На носу – старец. На корме – он сам. И между ними – ларец из слоновой кости с сияющим лазуритом.

Примечания:

1. Баке – слуга (др.-егип.)

Глава двенадцатая. Лакуна

Утром Надя влетела в гостиную, едва прикрывшись, и заорала:

– Люди! Люди!

Костя от неожиданности дёрнулся и свалился с раскладушки, а отец Илий, нехотя открывая глаза, потянулся к своему одеянию, аккуратно сложенному на табуретке возле дивана:

– Что ж ты так кричишь-то? Ну люди и люди… где люди?

– На улице, – захлопала в ладоши Надя и даже подпрыгнула на месте.

– Ты лучше оденься пойди… – неодобрительно буркнул монах. – А то выскочила, считай, в одних трусах, а потом у них монахи виноваты…

Надя оглядела себя, ойкнула и юркнула обратно в спальню. А Костя поднялся с пола и подошёл к окну:

– Правда, люди. Идут как ни в чём не бывало…

Отец Илий, кряхтя, сел на диване и, натягивая на себя одежду, сказал:

– Ну и слава Богу. Значит, всё закончилось. Ты попробуй свет-то.

– Да что его пробовать? Он вчера включенным остался – вон, горит, – Костя указал на лампу на потолке.

Между тем, синие островки в жёлтом море ещё увеличились в размерах, отметил он. А люди идут себе спокойно, никто не шатается, не падает. Выходит, больше цветочки яд не выделяют?

– Похоже, что цветы стали безвредными, – сказал отец Илий, неслышно подойдя к окну и встав за Костиной спиной. – Ну что ж, тогда пора по местам. Да?

Он вопросительно посмотрел на Костю.

– Пожалуй, – ответил тот, подумав, что теперь и Надя уйдёт.

Не то что бы его это огорчило, но он почувствовал какую-то пустоту, которая вот-вот образуется в его жизни.

– Лакуна… – сказал он вслух.

– Ты о чём? – спросил монах. – А-а, кажется понял.

И он улыбнулся во весь рот.

– Так ты не комплексуй, – продолжил он. – Так и скажи ей, мол, не уходи. Крещёный? – он деловито оттянул ворот у шеи и разочарованно протянул: – Атеист… Ай, да ладно, нынче уж времена такие. Приходите, покрестим, обвенчаем!

Костя поперхнулся.

– Кого вы венчать собрались? – спросила Надя, которая уже оделась и теперь шла умываться.

– Да Костя вот тут сохнет по ком-то, – насмешливо сказал монах.

– Да? – она остановилась на мгновение, и по её лицу пробежала тень. – Ну что ж, счастья тебе, Костя.

И скрылась в ванной. Костя неодобрительно посмотрел на отца Илия. Тот развёл руками: прости, мол, хотел как лучше.

Костя вышел на кухню и поставил разогревать вчерашний суп и рис, зажёг газ под чайником. Надя вышла из ванной счастливая и умытая, а её место занял отец Илий.

Костя нерешительно коснулся её плеча.

– Ну что, продолжишь свой путь к подруге?

Она подошла к нему ближе.

– Хочешь, чтобы продолжила?

– Я? Да мне всё равно, – сказал Костя, отворачиваясь.

Она погладила его по щеке.

– Спасибо тебе, Костя, спасибо, что спас, что приютил. Но теперь, наверное, да, пойду своей дорогой.

– Где хоть живёшь-то? – спросил Костя, смущаясь. – Телефон оставь.

– Так телефон потерялся, – сказала Надя. – Теперь надо новый, потом симку восстанавливать. А живу… живу я, – она назвала адрес.

– Так это недалеко, – сказал Костя, и Надя кивнула.

– Да, минут двадцать ходьбы.

Илий с шумом вышел из ванной, напевая арию Сусанина.

– Ну что – позавтракаем, и по коням? – бодро прогудел он.

Завтрак прошёл в тишине. Монах пытался балагурить, но поддержки не находил. Они молча поели, выпили чай и через несколько минут уже стояли у входа в подъезд. Мимо шли люди, с улицы доносился шум автомобилей.

– А всё-таки где все они были? – спросил Костя.

– Вот и узнавай, журналист, – хлопнул его по плечу отец Илий и, повернувшись, пошёл прочь.

Костя посмотрел на Надю.

– Можем вечером сходить куда-нибудь, – предложил он. – Или просто погулять.

– Так ты же женишься… – насмешливо сказала она, но в насмешке этой слышалась тихая грусть.

Костя отрицательно помотал головой.

– Нет, это монах так… болтает.

В её взгляде было недоверие.

– Ну если болтает… давай сегодня в шесть у центрального входа в парк.

Костя кивнул и взял её за рукав.

– Только ты обязательно приходи. Не обманешь?

– Не обману, – улыбнулась она и отстранилась. – Ну пока, Костя. Ещё раз спасибо тебе.

И она пошла по направлению к остановке. Косте тоже надо было туда, но он подумал, что, раз попрощались, то не надо догонять. Отойдя метров на двадцать, она вдруг обернулась и взгляд, брошенный на него, Косте показался каким-то странным – то ли требовательным чересчур, то ли просто серьёзным. Он махнул ей рукой и пошёл в противоположную сторону, решив дойти до редакции пешком. Отойдя от дома шагов на сто, он остановился и достал из кармана респиратор.

В редакции все оказались на своих местах.

– Опаздываешь, Боровцов, – сказал Андрей Викторович, с которым он столкнулся в коридоре. – Впрочем, ничего нового.

– Андрей Викторович, что там с интервью? – спросил Костя. – Смотрели, читали?

– Да ты что, Боровцов, – сказал тот. – Ты же его только вчера вечером сдал. Когда бы я успел?

И пошёл по коридору дальше.

– Как – вчера вечером? – пробормотал Костя.

Шеф обернулся.

– Боровцов! – окликнул он. – А ты чего это в маске? Что за пандемия у нас опять?

Костя снял респиратор и сунул его в карман куртки.

В кабинете все сидели на местах. Витёк что-то энергично писал на серых листах, разбросанных по столу. Ленка, глядя в монитор, резво отстукивала на клавиатуре. Увидев Костю, она натянуто улыбнулась и помахала ему рукой.

– Привет, братия, – сказал Костя, пристраивая ветровку на вешалку в углу.

Витёк посмотрел на него, что-то пробубнил и снова углубился в свои записи.

– Что, Витёк, – взятки? – Костя кивнул на листы. – Дай почитать.

И он протянул было руку к исписанным мелким кривым почерком листам, но Витёк тут же прикрыл их локтем и отодвинул от края стола.

– Ясно, – кивнул Костя. – Ни одного документа постороннему взгляду! Бдительность!

Он занял своё место и осмотрел коллег. Странно, но вели они себя так, словно ничего и не произошло.

– Лен, – вкрадчиво обратился он к Мусатовой, и она обернулась со всё той же приклеенной улыбкой. – Что делала вчера? Я звонил… – он соврал, чтобы вызвать на откровенность.

– Да? – удивилась Мусатова. – Да что делала… как с работы пришла, ужин готовила, потом кино посмотрела. Подруга должна была прийти, но не пришла почему-то. Зато Светка в гости зашла… помнишь Светку?

Светку Костя помнил. Весьма самоуверенная и даже нагловатая особа.

– У меня пропущенных от тебя нет, – сказала Ленка, уставившись в экран смартфона.

– То есть ты вчера посидела со Светкой и кино посмотрела, так? – уточнил Костя. – А голова у тебя не болела?

Ленка хмыкнула.

– Да с чего ей болеть-то? Или ты фигурально? Если фигурально, то да, – она понизила голос и придала ему интимный тембр, – ты же мне вчера так ничего толком и не ответил насчёт дня рождения.

– Нет, Лена… буквально – не болела голова? – та отрицательно мотнула головой. – И не кружилась?

– Странные ты, Костя, вопросы задаёшь, – удивилась она. – Нет, ничего у меня не болело и не кружилось. Пошла Светку провожать, прогулялись с ней немного, домой вернулась поздно и сразу легла спать. Сегодня…

– Про сегодня не надо, – сказал Костя. – Витёк! – окликнул он.

Тот поднял голову и устремил на Костю вопросительный взгляд.

– У тебя тоже голова не болела вчера? Ты после работы что делал?

– А ты что – материал о городском досуге собираешь? – ухмыльнулся Витёк. – Сходил в бар с девчонкой, потом завалились ко мне… подробности нужны?

«Нужны, – подумал Костя, – но не те, на которые ты намекаешь». Странно получалось – такое впечатление, что у них два дня полностью выпали из жизни – после вторника сразу наступила пятница. Чтобы проверить это, он задал ещё один вопрос:

– Люди, а какой сегодня день недели? У меня всё в башке перепуталось.

– Среда, – ответила Ленка. – Послепослезавтра выходной, если шеф не заставит выходить номер добивать.

Она встала со своего места с явным намерением подойти к Косте и что-то шепнуть. Тот сделал отрицательный жест, и она села обратно.

– Материалы вовремя сдавайте, тогда не придётся по выходным работать, – сказал он и посмотрел на Витька. – Витёк, точно среда сегодня?

– Ну а что ещё? – вопросом ответил Витёк. – Конечно среда…

– Лен, а на компе какой день?

Та взглянула в угол монитора.

– Хм… – удивилась она. – А на компе пятница. – Она наморщила лоб. – Да нет, точно среда, это сбой какой-то, надо Альберту сказать.

Альберт был сисадмином редакции.

Костя кивнул, вышел из-за стола и направился к двери.

– Костя, ты куда? – спросила Ленка, привставая и, кажется, собираясь последовать за ним.

– Так к Альберту, – сказал Костя. – Сказать ему…

Альберта он застал напряжённо набирающим что-то на компьютере. Увидев Костю, он поднял руку то ли в знак приветствия, то ли показывая, что ничего говорить не надо.

– Кость, я в курсе уже. Баг глобальный. Во всём городе, а может и во всей стране одна история. Все биосы на всех устройствах перепрыгнули через два дня. Вот мы сейчас с коллегами в чате решаем, как это устранить с минимальными потерями.

– Объявите это фичей… – пошутил Костя и вышел в коридор.

«Чего мне-то тут тусоваться? – думал он, стоя у окна в дальнем конце коридора, где две крашеные блондинки курили, манерно зажимая тонкие и длинные сигареты между пальцев с длиннющими накладными ногтями. – Они все сошли с ума, исчезнув на двое суток неизвестно куда и вернувшись в мир без каких-либо воспоминаний об этих выпавших из их жизни днях». Ленке с Витьком писать надо, а он все материалы в номер сдал, даже немного с опережением. В принципе, мог бы вообще не приходить…

Он подумал о Наде и посмотрел на смартфон – до встречи было ещё почти восемь часов. Чем бы заняться?

– Когда же эта неделя закончится… – сказала блондинка на высоких каблуках. – Ещё завтра день, потом послезавтра… ну не могу больше, в отпуск хочу.

– Так возьми, чего ты… – сказала вторая блондинка, в туфлях-лодочках. – Михалыч тебе не откажет.

– Ну конечно, – насмешливо ответила первая. – А Крым сам в себя съездит в августе. Ну уж нет, я потерплю.

Из кабинета вышла Ленка и, оглядевшись, направилась к нему. Ну начинается… Блондинки докурили и уходили прочь модельной походкой. Костя смотрел им вслед и понимал, что ничего не понимает.

Ленка шла и улыбалась. Наверное, сейчас опять заведёт песню про их отношения. Костя не стал её дожидаться и, юркнув на пожарную лестницу, побежал вниз.

Придя домой, он лёг на диван и моментально уснул – сказалась усталость последних дней. В половине пятого проснулся от мелодии будильника в телефоне. Повалявшись ещё минут десять, он встал и пошёл на кухню. Пока варился кофе, умылся, вытер лицо синим махровым полотенцем и, подойдя к окну, посмотрел на газон. Кажется, синих цветочков ещё прибавилось. Но дурноту они больше не вызывают. Может быть это происходит только на каком-то этапе цветения, а потом вредоносный эффект исчезает?

К шести часам он подошёл ко входу в парк. Вечер стоял прохладный, и прохожих было немного. Он прождал двадцать минут, понял, что Надя не придёт и пошёл через парк в сторону пестреющих над домами куполов храма.

Спустя полчаса Костя стоял у четвёртого подъезда дома номер двадцать четыре по улице Московской и набирал на домофоне семьдесят шестую квартиру. Секунд через десять раздался звук, означавший, что дверь открыли, и под неодобрительными взорами трёх бабуль, сидевших на скамейке напротив двери, Костя вошёл в подъезд. Мимо тут же прошмыгнул мальчишка лет десяти. Он выскочил на улицу и заорал:

– Вовка, Женька! Айда со мной, читать пора!

«Читать? – удивился Костя. – Не в футбол, не в вышибалы, не в догонялки… читать? Что тут за гении живут?»

Это была старенькая хрущоба, лифтов не было, но Костя, живший в таком же доме, привык несколько раз в день проделывать путь на пятый этаж и обратно. А тут пришлось подняться всего на этаж – уже на втором он увидел номер нужной квартиры. Дверь была приоткрыта. Костя толкнул её и вошёл внутрь.

На полу в коридоре были разбросаны какие-то листы. Тумбочка валялась прямо на полу, преграждая путь в комнату. Костя хотел поднять её, но, подумав, перешагнул.

Войдя в зал, он увидел ту же картину. Зелёная полупрозрачная штора была сорвана с карниза и цеплялась уголком буквально за нескольких крючьев. На полу валялся стул со сломанной ножкой. По всему полу были разбросаны ручки, линейки, карандаши и тетрадки, упавшие, судя по всему, со стола у окна.

– Здесь какая-то битва была… – вслух сказал Костя и, аккуратно ставя ноги, чтобы не наступить на разбросанные по полу канцелярские кнопки, прошёл в следующую комнату.

Это была спальня, и в ней был порядок, видимо, здесь борьбы не происходило. Похоже было, что Надю поджидали в квартире, возможно, прячась в этой спальне. Когда она вошла в зал, на неё напали, но она оказала серьёзное сопротивление. Её скрутили, но даже когда волокли из квартиры, она ещё сопротивлялась – об этом говорила опрокинутая в коридоре тумбочка.

Сколько было нападавших? Судя по разгрому, не больше двух – если бы их было хотя бы трое, сопротивление было бы быстро сломлено.

Возможно он вообще был один, подумал Костя.

Он стал по одной просматривать бумаги, валявшиеся на полу. В основном это были коммунальные счета на оплату. На каждом сверху была надпись «опл» и рядом дата. Среди счетов попался блокнот с исписанными страницами. Повертев в руках, Костя сунул его в карман куртки и продолжил осматривать комнату. Но больше ничего стоящего внимания не обнаружилось.

Уже выходя из комнаты, Костя задержался возле секретера. Он повернул ключ в дверце и опустил её вниз. За дверцей оказались три полки с книгами. Костя пробежал их глазами – классика и несколько томов по психологии. Одна книга привлекла его внимание отличающимся переплётом – точнее его отсутствием. Это была брошюрка на скрепке, тонкая и, похоже, самиздатовская. Он снял её с полки и посмотрел на обложку. «The Satanic Witch», прочитал он и пролистал несколько страниц. «Если вы желаете мужчину, которым легко управлять, это – идеальная мишень, так как он сам, без вашего вмешательства, упадёт в ваши объятия. Все, что надо делать – это действовать внезапно и по возможности оскорблять, и он беспомощно влюбится в вас». Он перевернул ещё несколько страниц. «Ведьма подписала договор с Дьяволом и с помощью ритуалов посвятила Ему плоды своей силы».

– Какое-то руководство по соблазнению мужиков, – вслух сказал Костя и, хмыкнув, воткнул брошюру на место. – А ты, Надя, оказывается, затейница…

Он поднял дверцу, запер её, бросил взгляд на вереницу слоников, цепочкой стоявших на полке над книжным отделением, и вышел.

***

– Когда, говорите, вы видели её в последний раз? – старлей за стеклом смотрел на Костю насмешливым взглядом с оттенком превосходства.

– Сегодня утром, – ответил Костя. – Мы договорились встретиться…

– … и девушка на свидание не пришла, – кивнул старлей. – А вы давно с ней знакомы?

– Дня три где-то, – буркнул Костя, понимая, куда клонит этот насмешливый полицейский.

– Вы познакомились с девушкой три дня назад, пообщались, – полицейский усмехнулся, – потом девушка от вас ушла, предложив встретиться сегодня вечером в парке. Так?

– Так.

– И не пришла.

– И не пришла, – повторил Костя.

– Может быть, вы ей просто не понравились? – сказал полицейский глядя в упор на Костю. – Такое бывает. Она попробовала, но решила не продолжать с вами знакомство. Может такое быть?

– Нет, – сказал Костя и отошёл от стойки, но, передумав, вернулся. – Вы понимаете, у неё дома разгром.

– Дома? – удивился старлей. – А вы и дома у неё побывали?

Костя кивнул.

– А откуда вы узнали адрес?

– Она сама назвала.

– А точно она дала вам свой адрес?

Костя смутился – в паспорт-то Наде он не заглядывал.

– Даже если и её – ну мало ли, почему у ней бардак в квартире, – засмеялся полицейский. – В общем, вы не волнуйтесь, если она действительно пропала, то её близкие обнаружат это и обратятся к нам с заявлением. А у вас я ничего принять не могу, вы ей человек посторонний, о привычках её ничего не знаете. Может быть она укатила куда-нибудь развлекаться с другим любовником?

– С другим любовником? – Костя уже чувствовал неприязнь к этому самодовольному офицеру.

– Да, да – с другим любовником. Вы с чего решили, что вы у неё единственный? Вы знаете, каких мы тут историй понаслушались?

– Что случилось, Валера? – к стойке подошёл ещё один офицер – на этот раз капитан.

– Да вот парню девушка динамо сделала, а он её во всероссийский розыск собрался объявлять.

Капитан насмешливо посмотрел на Костю.

– Как тот, перед Новым годом?

– Ну типа того, да. Только того ещё и обчистили, а этот, вроде, не похож на потерпевшего. Вы же не потерпевший? – спросил старлей, глядя на Костю, и они оба с капитаном заржали.

Костя вышел из отделения. Вот придурки! – думал он по дороге домой. Пока дошёл, стемнело. Погода стояла ясная, луна уже склонялась к западу, и в её свете в зарослях одуванчика что-то блеснуло. «Опять бутылку оставили», – подумал Костя и вошёл в подъезд. Когда-то у них за углом был игорный клуб, и пьяные граждане, выйдя из него, рассаживались на удобных скамейках во дворе, продолжая празднество. Иногда они шумели ночь напролёт, разогнать их было нереально – даже приезжавший на вызов наряд полиции проводил беседу и уезжал, а гуляки оставались. Клуб давно закрыли, но традиция осталась, поэтому под лавками регулярно находили бутылки из под вина или водки.

Дома он, не зажигая свет, сел на диван и задумался. Что он знает про Надю? Только адрес, даже фамилии её у него нет. Он даже не расспросил её, где работает, с кем дружит… Стоп! Она говорила, что в тот день шла к подруге. Подруга, видимо, жила в одном из соседних дворов… Сколько тут девушек, подходящих по возрасту? И что – ходить по квартирам и спрашивать, не знают ли там Надю? Да ну, ерунда какая-то. Хотя если ничего другого на ум не придёт, придётся походить.

И телефон она потеряла… так, телефон. Телефон лежал в сумочке, сумочку она где-то выронила, когда ей стало плохо. Плохо ей стало здесь, во дворе. А у них тут такие джунгли, что этот клатч, вполне возможно, до сих пор где-то лежит в траве. «Вот идиот!»

Костя выскочил из квартиры и, не взяв даже ключа, понёсся вниз по лестнице. Оказавшись на улице, он стал всматриваться в траву – где-то тут что-то блеснуло, когда он шёл. С чего он решил, что это бутылка?!

Он медленно переходил с места на место, приседал, вставал на цыпочки… эх, ну почему он сразу не посмотрел? А теперь луна уже переместилась и ничего больше не блестит. Костя зашёл на заросший газон и стал ползать на четвереньках, ощупывая почву под травой. В лунном свете одуванчики были совсем не видны, и цветочки их больше не раскрашивали ковёр травы. Хм… а почему, интересно? Ему на глаза попался один цветок, и Костя увидел, что он закрылся. Точно – ведь одуванчики вечером закрывают свои цветки до утра! И пока цветки закрыты, они, наверное, не источают никакого аромата, а значит, не оказывают своего одуряющего действия. Впрочем, они и днём не него особенно не влияли. Правда, Костя почти всё время ходил в маске…

Проползав по траве минут пятнадцать, Костя пожалел, что не взял с собой телефон – можно было хотя бы фонариком себе светить. К тому же ведь и Надя может позвонить. В темноте всё равно найти ничего не удастся. Костя встал и пошёл к подъезду, на ходу нащупывая в кармане связку ключей.

Вот чёрт! Он же её оставил на столе у клавиатуры. Придётся звонить соседям.

Однако никто из соседей к домофону не подходил. Да что за ерунда? Опять, что ли все куда-то исчезли? И как ему теперь войти? Он в одной майке, а тут градусов семь, не больше. Да он до утра окочурится.

Как назло, поднялся сильный ветер, который нёс с собой стужу и пронизывал всё тело насквозь. Костя попытался спрятаться от ветра у входа в подвал, который выдавался из дома невысоким кубиком, но это не помогло. Съёжившись, он забился в самый угол, сел и обнял себя руками. Ну и холод…

Его взгляд упал на винтовой замок у двери. Он был полностью раскручен, и фиксирующая скоба свисала вниз. Опять Саша с четвёртого этажа не закрыл, подумал Костя. Но сейчас это было как нельзя кстати – есть где укрыться от ледяного ветра. Костя поднялся на ноги, дёрнул дверь и начал спускаться по ступеням. С правой стороны он нащупал выключатель и убедился, что свет в подвале включён – значит, это не Саша, просто в подвале кто-то есть. Как удачно, с ним-то Костя и войдёт назад в подъезд!

Тут было, по крайней мере, тепло. Костя спустился по лестнице и пошёл вдоль стены в поисках того, кто так поздно забрёл в подвал. Откуда-то издали доносился неясный гул. Точнее, это был некий звук, вызывавший вибрацию. Косте показалось, что даже тело его завибрировало от этого продолжительного «ом-м-м-м-м». Он повернул за угол, гудение усилилось, повернул ещё раз, и вдруг ему в глаза ударил яркий свет, от которого он на мгновение ослеп, а когда, закрывшись ладонями, вернул себе способность видеть, в глаза бросились стены, выложенные камнем на каком-то доисторическом растворе, и что-то настолько поразительное оказалось перед ним, что захотелось крикнуть, но тут же по голове ударили чем-то тяжёлым, размякшее тело подхватили чьи-то руки, кольнуло в плечо, и Костя погрузился во тьму.

Глава тринадцатая. Капище

Толик вышел на небольшую поляну в лесу. По её периметру были вкопаны столбы с вырезанными лицами. Не грубо вырубленными, а именно вырезанными и отшлифованными временем. Глаза идолов были пустыми, но в них чувствовался взгляд. Это было языческое капище, Толик знал о нём давно, но всегда считал настолько же бесполезным, как истязание кошки – просто картинка, за которой ничего не было. Для балбесов, вроде Женьки, сойдёт, но ему всё это казалось детской игрой. Однако когда он впервые услышал голос Хозяина, оказалось, что польза от языческих идолов всё-таки была. Хозяин в первый же день приказал ему идти сюда, подойти к одному из столбов и, прижавшись к нему, охватить его руками, а затем закрыть глаза. Лёгкое головокружение и ощущение зависания пришли к нему, постепенно нарастая, это было похоже на чувство, возникшее у Толика, когда он стоял на краю крыши шестнадцатиэтажки и собирался прыгнуть вниз, чтобы убить трёх поселившихся в нём чертей.

Обнявшись с идолом, он испытал то же чувство страха перед пустотой и противоречивое желание сделать шаг вперёд или отскочить. На этот раз он сделал этот шаг и… открыв глаза, обнаружил себя в громадном дупле старого высохшего дерева, а вокруг стоял глухой лес – это была настоящая чаща, непролазные дебри, заросшие высокими кустарниками вперемешку с громадными, уходящими высоко в небо, стволами старых дубов. О таких местах Толик в детстве читал в старых сказках, и они снились ему по ночам, а сам он в этих снах был то серым волком, то Лешим, то Кащеем, а однажды – Бабой Ягой.

Толик осторожно выбрался из дупла и осмотрел дерево, в котором очутился. Это был такой же громадный дуб, как окружавшие его, только уже умирающий. От сухого ствола ещё отходило несколько молодых зелёных ветвей, но все старые были засохшие, наполовину раздетые, как и ствол, лишённые большей части своей коры, и Толику отчего-то стало стыдно смотреть на них – это было похоже на подглядывание за старой женщиной, которая, раздевшись, осматривает своё дряблое тело в поисках напоминаний о позабытой юности. Он отвернулся и увидел одинокую и едва заметную тропку, укрытую высокой травой и образовывавшей своеобразный лабиринт между деревьями и кустарниками.

Толик пошёл по ней и довольно скоро вышел к заброшенному домику – это была старая покосившаяся избушка, где когда-то устраивали привалы местные охотники, уходящие на промысел на несколько дней. Брёвна в стенах покрылись продольными трещинами, крыша покосилась и, казалось, собирается сползти наземь, а внутри Толик обнаружил толстенный слой пыли, покрывавший кое-какую мебель и пересохшие половые доски. Среди этих досок нашлось кольцо, потянув за которое он обнаружил глубокий и просторный погреб. Здесь же у стены стояла деревянная лестница, по которой Толик спустился вниз и осмотрел подземелье, сразу же вызвавшее у него восторг.

И вместе с восторгом пришёл приказ Хозяина – подготовить здесь жертву для будущего празднества. Несколько недель Толик занимался оборудованием погреба. Особенно непросто было дотащить сюда колесо с крестом – оно даже в громадном дупле не помещалось, и идол несколько раз перемещал Толика без него, пока он не нашёл удобного положения, в котором часть обода выглядывала из дупла наружу.

И вот теперь, когда Клякса висит, распятый на этом колесе, он, Толик, каждый день должен ходить сюда, чтобы жертва дожила до Чёрной Пасхи. Он бы с удовольствием до смерти запытал свою жертву, от которой много лет терпел унижения, но Хозяин требовал, чтобы Клякса умер на кресте в нужное время и в нужном месте.

Толик вылез из дупла и уже известной ему тропой пошёл к домику. Теперь, когда он знал, куда смотреть, он издали видел между листьев перекошенную крышу. Отсюда была видна и дыра в одном из скатов – сквозь неё в домик днём проникал яркий солнечный свет. В прошлом месяце Толик несколько раз здесь ночевал и натаскал сушёной рыбы и сухарей.

Он взялся за кольцо и поднял крышку. На лестнице вдруг замер: почувствовал – не дыхание, не движение, а нарушение порядка. Он присмотрелся. Внизу, в темноте на кресте всё так же висело тело Кляксы. В слабом свете Толику показалось, что его правая рука как-то странно дёрнулась. Он быстро поставил лестницу и спустился по ней вниз.

– Как спал, Андрюха? – спросил он, осматривая свою жертву. – Какие сны видел? Небось боженьке молился, чтобы снял тя с креста? А я вот давно понял, что молиться нужно сильному. Бог разве сильный? Он говорит – всё прощай, подставь другую щёку… он слабый. Смотри, как надо молиться: «Аз иже рцы червь, ве́ди герв твёрдо, дзело он шта». Повтори.

Клякса подчинялся. Он разлепил запёкшиеся губы и пробормотал:

– Аз иже рцы он шта…

– Молодец, Андрюха, – похвалил его Толик, доставая из тумбочки в углу шприц. – Вот так и молись теперь постоянно…

Он повернулся к Кляксе:

– Пить, небось, хочешь, а? Щас я тя напою.

Клякса что-то пробормотал.

– Чего? Говори громче, тя не поймёшь.

Толик толкнул колесо, и оно стало медленно поворачиваться. Клякса повис вниз головой, и его руки оказались на удобном уровне. Толик ногой остановил круг, ловко обмотал правую руку жгутом и стал ждать, пока вена наполнится кровью.

– Что-то ты сегодня какой-то малокровный, – задумчиво сказал Толик. – А ну кулаком поработай. Работай давай! – заорал он, увидев, что Клякса не реагирует и коротко, без замаха ударил его кулаком в пах.

Клякса взвыл от боли и начал быстро сгибать и разгибать пальцы на левой руке.

– Ты идиот, Андрюха?! – снова заорал Толик. – На другой руке!

И он снова замахнулся, а Клякса завопил ещё до удара.

– Вот то-то же. Давай, работай, работай!

Клякса изо всех сил сжимал и разжимал кулак, но вены его оставались плоскими.

– Ну, чёрт… – сказал Толик через несколько минут. – Короче, мало у тя крови осталось. Ну и что будем делать?

Он подвинул табуретку и сел так, что его лицо оказалось почти на одном уровне с лицом Кляксы.

– Ты видишь, Андрюха, поить-то тя нечем. Похоже, чуть не литр крови уже с тя слили, больше пока нельзя. Ну ладно, сегодня опять воды дам. Хватит кулак жать, харэ.

Он посмотрел на распахнувшуюся ладонь Кляксы, и вдруг что-то привлекло его внимание.

– Эге… – задумчиво сказал он. – Да ты что же эт, Андрюха, развязывался? Эт что?

Толик встал и просунул между верёвкой и запястьем свою ладонь.

– Ты чё эт, Андрюха, – слезть пытался?!

Он пнул Кляксу по лицу, и у того от бессилия потекли слёзы.

– Ах ты тварь!

Толик заметался по погребу. Подбежав к тумбочке, он выдвинул ящик, и начал рыться в нём.

– Андрюха, а ты кем хотел стать в детстве? – Толик оглянулся к нему, и в свете фонаря Клякса увидел лицо, искажённое странной горечью.

– Военным… – пробормотал он. – У меня отец был военным.

– А я – хомяком, – сказал Толик. – Хомяку всё равно.

Затем он снова отвернулся и продолжил копаться в тумбочке. Наконец, до Кляксы донеслось:

– Вот эт хорошо, эт ты не развяжешь.

Он снова приблизился к кресту, и Клякса увидел в его руках молоток и гвозди.

Глава четырнадцатая. Звёзды говорят

В голове торчал тупой кол и, казалось, вращался там, причиняя сильную боль. Костя застонал и открыл глаза. Вокруг всё поплыло, боль усилилась, и он рефлекторно закрыл глаза снова. Состояние напоминало сильное похмелье. «С кем же это я вчера назюзюкался? – подумал Костя. – А, потом вспомню», – решил он и постарался заснуть, но тут же вспомнил подвал, моментально протрезвел, и с трудом разлепил глаза. Вокруг было темно. Он лежал на чём-то мягком. Голова трещала так, что невыносимо хотелось снова закрыть глаза и вырубиться, но желание выяснить, где он, оказалось сильнее.

Костя пошарил рукой возле себя и нащупал подушку. Так он на постели? Он медленно повернулся и увидел окно, а за окном слабое свечение ночного города. Значит, он в чьей-то квартире. Костя с трудом сел и стал всматриваться в темноту. Наверное, его кто-нибудь сторожит, и если он себя выдаст, ему врежут по башке ещё раз, поэтому надо всё делать бесшумно. Тут Костя понял, что громко стонет от боли, и заставил себя замолчать. Глаза немного привыкли к темноте, и он стал различать предметы вокруг. Шкаф, стол ещё шкаф… так это же его мебель, его комната. Выходит, он у себя в квартире! А кто-нибудь ещё тут есть, кроме него? Костя прислушался, стояла мёртвая тишина, но это ни о чём не говорило. Он медленно встал и пошёл вдоль стены, стараясь ступать так, чтобы пол не заскрипел.

Костя доплёлся до кухни и открыл холодильник – тут всё было нетронутым. Он вытащил таблетку обезболивающего, разжевал её, запил водой из стоявшего тут же на столике бокала. Через полчаса должно полегчать…

Костя опасался включать свет – наблюдатели могли быть как внутри, так и снаружи, и следовало сначала хотя бы обойти квартиру. На кухне никого не было. Костя прошёл по коридору и открыл дверь в санузел – там было темно, как в погребе, но проверить его было необходимо. Костя зашёл внутрь, прикрыл дверь так, чтобы только руку просунуть, нажал на выключатель и осмотрелся – пусто. Он выключил свет и вышел. Оставалось проверить две комнаты – гостиную, в которой он уже побывал, и спальню.

Обе комнаты были неплохо освещены светом от фонаря во дворе. Не настолько, чтобы не спотыкаться о стоявшие на полу предметы, но достаточно, чтобы убедиться, что посторонних в доме нет.

В доме нет, подумал Костя, а снаружи? Кто-то ударил его по голове в подвале, когда он что-то увидел. А что, кстати? Или кого? Сначала была вспышка света, а потом – удар и укол. Укол! Костя повернул голову и всмотрелся в плечо. Ничего не увидел и подошёл к окну, здесь было больше света, и Костя рассмотрел на плече след от инъекции. Похоже, что ему что-то вкололи, возможно, снотворное или наркотик. Он застал в подвале что-то, о чём не должен был знать, и его обезвредили таким варварским способом.

Грех обижаться, пришло ему в голову – могли просто убить. Это они ещё проявили гуманность. И всё же…

Он снова сел на диван. Итак вопросы. Первое: куда исчезла Надя? Кто и зачем её похитил? Второе: Кто эта её подруга, к которой она шла тем вечером? Третье: что он увидел или мог увидеть в подвале? Четвёртое: кто те люди, которые его оглушили и сделали укол? И почему они не убили его, а только оглушили и отнесли в квартиру?

Головная боль постепенно утихала, но во всём теле было ощущение усталости или расслабленности – возможно, последствия того, что ему вкололи. Костя откинулся на спинку дивана и заснул.

Когда он снова открыл глаза, было светло, и лёгкий ветерок проникал в комнату из приоткрытого окна. Голова почти не болела, только слабый стук в виске напоминал о вчерашнем приключении.

Костя моментально всё вспомнил и встал на ноги. Уже привычно он подошёл к окну и убедился, что жёлтое поле постепенно заполняется синим. Интересно, почему этот феномен до сих пор никого не заинтересовал? Или заинтересовал, и сейчас какой-то ботаник уже препарирует эти синие цветочки?

Зазвонил телефон. Это была Анюта.

– Андрей Викторович просит срочно ему позвонить, – сказала она и, как всегда, не дожидаясь ответа, сбросила соединение.

Ну позвоню, чего ж не позвонить, подумал Костя. Всё равно надо отпроситься на сегодня.

– Андрей Викторович! – произнёс он в трубку. – Добрый…

– Добрый, добрый, – перебил его начальник. – Ты послушай-ка, тут к нам новый псих обратился…

Психами шеф называл всех, кто имел сказать нечто необычное.

– …он говорит, что звёзды, мол, как-то не так расположены. Ты сходил бы к нему.

– Андрей Викторович, – воспользовался паузой Костя. – Я тут приболел малость, мне бы пару деньков…

– Вот с астрономом этим разберись, а потом можешь денёк-другой расслабиться. Контакты у Анюты. Но в понедельник чтоб как штык! И с готовым материалом. Давай.

И сбросил.

Костя снова посмотрел в окно. Скамейки напротив подъезда тоже утопали в синем, но в этом синем ковре что-то краснело. Костя присмотрелся, но с пятого этажа было не разобрать. Он пошёл к двери. Так, не забыть ключи… вернулся, взял ключи со стола и в полминуты сбежал по лестнице вниз.

Где-то возле ножки. Костя опустился на корточки и начал раздвигать траву. Вот оно! Ну точно, клатч. Костя щёлкнул магнитной застёжкой. И телефон лежит. Вместе с трофеем Костя побежал вверх по лестнице.

И как это он его не нашёл три дня назад, когда ползал по траве?

Дома Костя включил телефон (слава богу, для включения даже пароль не понадобился) и полез в контакты. Так, тут чёрт голову сломит… Он открыл последние вызовы. Во-от, тут попроще. Так, вот эта «Ленок», наверное, и есть та самая подруга, к ней больше всего вызовов. Костя нажал на кнопку вызова.

– Да, – раздалось в трубке почти немедленно. – Алло, Надюх, ты куда пропала-то?

– Это не Надя, – начал говорить Костя.

– А кто это? И где Надя?

– Я не знаю, где Надя, просто у меня её телефон, – объяснил Костя. – Я хочу узнать у вас…

– А как к вам попал её телефон? – голос в трубке был требовательным и жёстким.

Костя понял, что по телефону ничего объяснить не получится.

– Лена, давайте встретимся, я вам всё объясню.

Она положила трубку.

Тут же зазвонил его телефон. Это была Мусатова. Костя её сбросил. Она позвонила ещё раз, Костя сбросил опять. Больше звонков не было. Зато забулькал мессенджер. Костя зашёл в контакты и отправил Мусатову в чёрный список.

Так, с телефоном как-то не очень получилось. И почему он на него возлагал столько надежд? Очевидно же, что с посторонним человеком никто говорить не захочет.

Его мысли переключились на вчерашний вечер. Он что-то увидел в подвале, и после этого его ударили. Интересно, что это было? Надо сходить и посмотреть, может, там какие-то следы остались. Костя накинул куртку и вышел из квартиры.

Он обошёл весь подвал и не обнаружил ничего подозрительного. На том месте, где он вчера отключился, не было никаких посторонних предметов, только валялись обрывки каких-то бумаг.

Вообще никаких следов, не за что зацепиться.

Так, надо пока навестить этого психа-астронома. Что там шеф сказал? Контакты у Анюты. Костя поморщился, но набрал её.

– Анюта… – начал он.

– Анна Владимировна, – ледяным голосом поправила она.

– Да пошла ты, Анна Владимировна, – разъярился Костя. – Давно такой борзой стала? Давай адрес астронома!

Та, похоже, была ошарашена, потому что сначала была тишина, а затем Анюта продиктовала адрес.

– Больше ничего?

– Ничего… – буркнул Костя и нажал на сброс.

Астрономом оказался Прозоров – тот самый «провидец», который меньше недели назад рассказывал Косте о грядущем апокалипсисе, предвестником которого станет ужасная красная звезда Немезида. Он жил в его доме, в подъезде со входом из-под арки. Когда-то советские строители пристроили к его пятиэтажке ещё один подъезд в семь этажей, и вход в него был в арке, которая отделяла дом от ещё одного – стоявшей перпендикулярно четырёхэтажной «сталинки».

Пару раз Костя видел на балконе шестого этажа трубу – любительский телескоп.

Костя решил по-быстрому сбегать и поговорить с ним, а потом возобновить поиски Нади. Через десять минут он уже входил в квартиру астронома-любителя. Прозоров был среднего роста, на вид лет пятидесяти пяти, с большой залысиной ото лба, слегка полноватый, но не толстый, на тоненьких нетренированных ногах.

– Владимир Васильевич, – представился он, протягивая Косте руку. – Прозоров.

Ладонь была горячей и слегка потной.

– Мы знакомы, – ответил Костя. – Я из «Вестника».

«Псих» снял очки и, прищурившись, вгляделся в Костю.

– Да, да, – кивнул он. – Сейчас я вас вспоминаю. Меня предупредили, что вы зайдёте… предупредили меня.

– Кто предупредил? – насторожился Костя.

– Не знаю, – развёл руками Владимир Васильевич. – Позвонила девушка…

«Анюта, – подумал Костя. – В каждой бочке затычка».

– Так что случилось? – спросил Костя. – Редактор сказал мне, что у вас опять какие-то нелады со звёздами.

– Не у меня, – «псих» жестом пригласил Костю пройти в комнату. – Это у науки нелады, у науки нелады. Чай будете?

– Лучше кофе, – несколько развязно ответил Костя.

– Тогда пойдёмте на кухню, там и побеседуем, – сказал Владимир Васильевич. – На кухню пойдёмте…

Кофе был растворимый, ужасного качества. Но Владимир Васильевич, казалось, не чувствовал отвратительно-горький вкус гадкого дешёвого пойла, который пил сам и потчевал им Костю. Он откусывал кусочки вчерашних, заветревших оладий и прихлёбывал их этим мерзким напитком, который не имел права называться кофе, но вид у астронома при этом был такой, словно он вкушал самый изысканный нектар, божественную амброзию. Он закатывал глаза, тихо причмокивал, чтобы ощутить послевкусие, удерживал эту дрянь во рту и блаженно щурился. Костя решил, что у него, вероятно, какие-то проблемы с вкусовыми рецепторами либо с нейронными связями, передающими в мозг эту палитру ужасных вкусов и запахов. Сам он, отхлебнув, отодвинул от себя чашку и больше не притрагивался, но Владимир Васильевич, похоже, этого даже не заметил.

– Понимаете, – говорил он с гурманскими паузами на вкушение того, что называл кофе, – планеты находятся решительно не на своих местах, не на своих местах находятся. Дело в том, что если бы я сам рассчитывал их траектории, то, можно было бы предположить ошибку. Но я пользуюсь эфемеридами…

Костя, у которого слово эфемериды вызывало ассоциации с астрологией, поморщился.

– А что это вы? – удивился Владимир Васильевич. – Не доверяете эфемеридам? Но позвольте, ведь в наши дни их составляет компьютер, тут ошибка абсолютно исключена. Вот смотрите… сейчас.

Он убежал куда-то, но уже через мгновение вернулся с целой пачкой распечаток..

– Смотрите, Костя, – он развернул перед Костей карту звёздного неба, склеенную из большого количества листов и мгновенно занявшую весь стол. – Смотрите – я наблюдаю совершенно неестественный сдвиг расположения всех планет на сорок восемь часов, неестественный сдвиг совершенно. Как будто кто-то взял ножницы и вырезал эти дни из нашего календаря, а планеты так и продолжили двигаться, как им надо.

Костя понял, что астроном вовсе не псих. А тот продолжал тыкать пальцем в карту и объяснял Косте что-то о ретроградном движении Меркурия, показывал разницу между фактическим и расчётным расположением каждой планеты по состоянию на прошедшую ночь, сыпал какими-то терминами, от которых в виске Кости снова появился кол…

– …и вот получается, что либо планеты убежали на два дня вперёд, либо мы с вами где-то просто проспали эти два дня и не знаем, какое теперь число! – закончил Владимир Васильевич и, эмоционально взмахнув рукой, опрокинул Костину чашку прямо на свою карту звёздного неба, от чего комната наполнилась вонью палёного кофе.

Владимир Васильевич ахнул и тут же засуетился, накладывая бумажные салфетки туда, где расплывались потоки буроватой жидкости.

– Извините, Костя, – бормотал он. – Я вам сейчас ещё налью… ещё сейчас налью.

– Не надо, – сказал Костя. – Скажите, Владимир Васильевич, вы уверены в своих расчётах? Можете показать их специалистам, например, из нашего вуза?

– Конечно! – с энтузиазмом воскликнул Владимир Васильевич. – Я вообще не понимаю, почему астрономы всего мира до сих пор молчат, до сих пор молчат! Идёт уже второй день, как Вселенная сошла с ума, а учёные – чок-молчок!

Действительно, подумал Костя, почему молчат астрономы – не любители, как этот, а профессионалы? Ведь он совершенно прав, земная дата сегодня не совпадает с космической, а астрофизикам и дела нет.

– Звёзды ещё со времён Древнего Египта указывали человечеству на ошибки, на ошибки указывали – продолжал Прозоров. – При фараоне Джосере в небе появилась странная красная звезда, вы когда-нибудь слышали об этом? Слышали? – он замолчал и уставился на Костю.

Костя отрицательно покачал головой и задумался. Астроном-любитель, и тот увидел нестыковки, а где же все наши учёные?

– …и античные авторы указывали на то, что Сириус пять тысяч лет назад был красным! – Костя услышал торжество в голосе любителя. – Красным был! Вы понимаете, что это значит? Звёзды говорят, Костя. Но мы разучились слушать. А в Древнем Египте их слушали – и возводили громадные гробницы, чтобы выжить, – завершил он несколько пафосно, но только для того, чтобы с ещё большей яростью накинуться на прошлое: – В исторических хрониках зафиксированы голод и эпидемии, возникшие после восхода этого красного Сириуса, и борьбу с ними увязывают с деятельностью одного человека – возможно, величайшего гения в истории человечества – чати Джосера Имхотепа, который уже через несколько поколений был обожествлён.

– Но всем же известно, как выглядит Сириус, – немного растерянно сказал Костя. – Нет там ничего красного. Скорее всего, его перепутали… с Марсом каким-нибудь – древность же.

– Перепутали?! – удивился Прозоров. – Да что вы, астрономы древности хорошо знали небо. Перепутать звезду с планетой? Нет, такого быть не могло. К тому же Сириус не просто покраснел – он был окутан неким красным облаком и по свидетельствам свет, излучаемый им, по интенсивности был сравним со светом Луны… с Луной сравним, понимаете?

– Но как же такое может быть?

– Так Сириус же – двойная звезда, двойная. Об этом ещё полстолетия назад писал профессор Мартынов. Первоначально Сириус B был намного тяжелее Сириуса A. И развивался он, похоже, быстрее. Однажды он расширился и превратился в красного гиганта – именно это явление и было зафиксировано древними астрономами. Но после этого, его периферийные части, значительно удалившиеся от центра, стали поглощаться второстепенной тогда звездой – Сириусом A. В результате, за несколько тысячелетий огромная масса Сириуса B перетекла в Сириус A, и во втором тысячелетии нашей эры красная звезда уже не могла конкурировать с белой по своей яркости. Поэтому сегодня мы видим его блеск белым, а пять тысяч лет назад, когда звезда Сопдет внезапно покраснела, это было воспринято, как знамение…

Костя ещё немного послушал экспрессивную речь Владимира Васильевича, затем задал пару уточняющих вопросов, выяснил некоторые подробности биографии для статьи и стал прощаться.

– Вы приходите, – говорил ему в дверях «псих», – можно даже сегодня вечером – ночи нынче ясные, я вам всё покажу наглядно, покажу всё.

Костя молча кивнул и вышел из квартиры. «Не могут, – думал он, дожидаясь лифта, – не могут астрономы разных обсерваторий, вооружённые самой современной техникой, не иметь данных, которые имеет обычный русский дядька с примитивным школьным телескопом».

Тогда что это? Мировой заговор молчания? И куда всё-таки исчезали люди на двое суток? Почему они ничего не помнят об этих двух днях? Массовый гипноз? Но каким образом это можно осуществить в таких масштабах?

Костя вышел во двор и посмотрел на поле синих цветов, заполнивших уже едва ли не половину газона. Цветочки явно тут как-то замешаны… но не могут же они гипнотизировать? Получается, что люди на двое суток лишились сознания, а когда пришли в себя, даже ничего не заподозрили. Он вспомнил, как у него кружилась и болела голова, как он терял сознание, как его настигали галлюцинации – да нет, такое забыть невозможно. Каждый из пострадавших от цветов мог бы потерять счёт времени, но забыть о страданиях, которые перенёс, не мог никто.

И почему действие цветов прекратилось? Или оно не прекратилось, а люди просто адаптировались? Вопросы, вопросы… Одни вопросы, а ответов нет.

Погружённый в свои мысли, Костя шёл, не замечая пути, бессознательно вышел за город, пересёк реку и опомнился, лишь оказавшись посреди незнакомой лесной поляны. Он с недоумением осмотрелся, повернулся и направился к видневшимся сквозь листву башням на другом берегу.

Дома Костя полез в телефон читать новости. Никаких сообщений о бардаке в движении планет не было. Перелистывая каналы мессенджера, он добрался до заблокированной Мусатовой и хотел было просто удалить чат, но решил прочитать её последнее сообщение.

«Костя, почему ты не берёшь телефон? Мне звонит какой-то бандит с телефона моей подруги. Предлагает встретиться. Я боюсь, свяжись со мной срочно».

Стоп! Как зовут подругу Нади? Лена! И что Мусатова тогда говорила в редакции про «вчерашний» день? Что подруга должна была зайти и не зашла. И живёт она рядом! Всё сходится – выходит, что Мусатова Ленка и Ленок из Надиного телефона – одно и то же лицо. Ну и идиот же он!

Он тут же отменил блокировку Ленки и позвонил ей.

– Ну ты даёшь! – донеслось до него. – Я тут весь день жду, когда ты отзвонишься! Какой-то бандит…

– Лен, помолчи, – перебил он её. – Рассказывай всё, что ты знаешь о своей подруге Наде. Или нет. Лучше хватай ноги в руки и дуй ко мне прямо сейчас.

Упрашивать Ленку не пришлось. Через час она стояла на пороге его квартиры с огромным чемоданом на колёсиках.

– Это что? – кивнул Костя на чемодан.

– Как это – что? – удивилась Ленка. – Не в трусах же мне на работу ходить?

– Да ты тут набрала, как будто месяц жить собралась…

– Остальное потом принесу, за раз тяжело, – сказала Ленка и потащила свой чемодан в квартиру, но на порожке колёсики застряли. – Помоги, а?

Костя решил не спорить, поднял чемодан за ручку и отнёс в комнату. Когда Ленка вошла и уселась в своё любимое кресло, он сказал:

– Ну выкладывай.

– Да что выкладывать-то? Звонит сегодня утром телефон. Определяется Надюха, а там какой-то хрен…

– Это был я, – сказал Костя.

– Ты?! – обалдела Ленка. – А как у тебя оказался её телефон? И где она сама?

– Вот это я и хочу выяснить, – сказал Костя. – Надя исчезла.

– Постой-ка, – подозрительно сказала Ленка. – Ты так говоришь, как будто хорошо её знаешь. Я не помню, чтобы вас знакомила…

– Ты не знакомила, – ответил Костя. – Это неважно. Расскажи мне о ней.

Та задумалась.

– Да что рассказывать? Мы с ней учились вместе – на нашем биохиме. Но я потом на заочное перевелась, а она вообще бросила – замуж выскочила и свалила куда-то. Или наоборот? – свалила и там вышла? А год назад она вернулась – я её в магазине встретила, она обувь продавала. Ну и стали видеться иногда. Дружить мы особо не дружим, так…

– У неё есть кто-то? Я про мужчину.

– Честно? Я не знаю, но вообще она ничего хорошего о мужиках с тех пор, как вернулась, не говорила. Красавчик-то её нашёл себе какую-то бабенцию с шестым номером, да Надюху и выгнал. Детей они не завели, развели в миг… и вернулась она сюда после трёх лет в браке. Да там ещё какая-то мутная история из прошлого… не везло, в общем, Надюхе с мужиками…

– Слушай, Лен… – сказал Костя. – Расскажи мне всё, что ты делала, начиная с вечера вторника и по сегодняшний день.

– С позавчера, что ли? Да легко. А что это у тебя?

Она села на корточки перед Костей и провела ладонью по лбу.

– Шишка же. Обо что это ты так?

– Не помню, – сказал Костя, глядя ей в глаза. – Кажется, упал.

– Врёшь, – сказала Ленка. – Надо было сразу приложить холодное. А теперь так и ходи с рогом на лбу.

– Хватит меня разглядывать. Давай-ка, рассказывай.

– Ну что рассказывать…

И Ленка полностью и подробно пересказала три дня – тот, когда они встретились на планёрке в редакции, а также вчерашний и сегодняшний. Ленка вообще любила и умела рассказывать, она и в любой компании моментально становилась центром внимания. Ничего особенного в её воспоминаниях не обнаружилось, – кроме какого-то домогавшегося к ней вчера мужика, которого она, скорее всего выдумала, чтобы вызвать его ревность, – но Костя убедился, что из её жизни, действительно, выпали два дня.

– …а потом ты позвонил и позвал меня, – закончила она и, нежно посмотрев на Костю, положила руку ему на колено.

– Хочешь, теперь я расскажу тебе, как я провёл эти дни? – сказал Костя.

– Давай, только покороче.

По мере того, как Костя рассказывал, Ленка становилась всё серьёзнее, а когда он закончил, она сказала:

– Ты хочешь сказать, что я проспала двое суток и не заметила? А остальные – они тоже спали? Все, кроме тебя, Надюхи и этого монаха?

– И охранника в магазине, – сказал Костя. – Со временем наверняка найдутся и другие люди…

– Вообще-то я склонна думать, что скорее это ты бредишь, чем мы все. Ты попал под действие какого-то вещества – цветы, говоришь? Вряд ли. Может быть, алкоголь некачественный.

Костя сердито посмотрел на неё, но промолчал.

– …ведь нет никого, кто подтвердил бы твои слова, Костя. Надюха? Я верю, что ты тут с ней покувыркался, она девчонка – огонь. Но где она? Монах и вовсе, скорее всего, существует только в твоём воображении… в общем, Костя, надо меньше пить. И пошли спать, – она устремила на него особенно томный взор, который Костя видел только у неё.

Он не сдержался и рассмеялся. Ленка обиженно отодвинулась.

– Да, Ленок, – сказал Костя. – Твои выводы логичны. Действительно, некому сейчас подтвердить мои слова. Но у меня есть кое-что получше, чем чьи-то свидетельства. У меня – научные факты.

И он включил на диктофоне запись разговора с Прозоровым. Ленка терпеливо прослушала всё до конца, все сорок минут. Потом она помолчала несколько минут и, наконец, сказала:

– А он не может быть правда психом? Слушая, я кажется помню этого чудика. В прошлом году…

– Диагнозы я ставить не могу, – сказал Костя. – Не хватает квалификации. Но на вид – совершенно здоровый человек, очень увлечённый своим хобби. И заметь – он тоже ничего не помнит об этих двух днях.

Костя выдержал паузу, чтобы Ленка всё ещё раз переварила, и добавил:

– А теперь добавь сюда дату на твоём компьютере, да и на твоём смартфоне, если уж на то пошло.

– Согласна… – задумчиво проговорила Ленка. – Но даты уже в норме. Их как-то централизовано поменяли – просто в один миг на всех приборах время отмоталось на двое суток назад.

– Это только там, где возможно удалённое вмешательство. А вот обычные электронные часы… – Костя показал на табло над столом, которое показывало настоящую дату. – Люди не могут со временем об этом не задуматься. Кроме того, найдутся такие, как я, кто эти два дня помнит и знает о том, что они были. Они скажут…

Ленка с иронией посмотрела на него:

– Ты неисправимый идеалист, Костик. Люди верят в то, во что верит большинство. Те, кто сегодня помнит об этих двух днях, откажутся от своих воспоминаний как только убедятся, что окружающие о них не знают, а из каждого утюга говорят о глобальном сбое электроники.

– А астрономы…

– Так они молчат, Костя. Один нашёлся, и тот любитель. Кто ему поверит? Я уж не говорю о том, чтобы вникать во все эти его… э… эмердифи…

– Эфемериды, – подсказал Костя.

– Ага, они, – подтвердила Ленка. – Кстати, это же тот самый, который бредил про красную звезду и конец света? – она насладилась Костиным молчанием. – В общем, не майся дурью и пошли спать. Это ты себе завтра воскресенье устроишь. А у меня пятница…

– Но Надю-то надо найти!

– Ну тебе, может быть, и надо, Костя. А по мне – сама найдётся. Тебе в полиции верно сказали – собралась и свалила куда-нибудь с новым мужичком.

– Так в квартире разгром! – продолжал настаивать Костя.

– Да мало ли причин? В спешке собиралась…

– …мебель роняла, – продолжил в её тоне Костя.

– Короче не парь мне мозги своей Надюхой, – категорично ответила Ленка. – Ты идёшь, нет?

Она демонстративно сняла майку. Костя решил не сопротивляться.

Глава пятнадцатая. Раскаяние

Где-то на периферии сознания раздался стук захлопнувшейся крышки, и Клякса тихо заскулил. Пробитые гвоздями ладони горели и ныли, боль в них была нестерпимой. Уходя, Чёрт полил их спиртом, «чтобы не сгнили, ты же знаешь, Андрюха, что раны нужно обрабатывать», и теперь в местах, где гвозди пронзили плоть, был пожар.

Но боль была меньшим из зол. Главным, и именно тем, что заставляло Кляксу безвольно выть, была потеря надежды – он лишился последней возможности вырваться из этого подземелья. Эх, если бы он раньше почувствовал, что правая рука привязана непрочно… Но не почувствовал, и теперь оставалось только покорно ждать финала, в котором, как он понимал, ничего хорошего с ним не случится… Чёрт говорил, что он нужен какому-то хозяину. Кто такой этот хозяин, и для чего ему нужен именно он, Клякса, было непонятно, впрочем, оставалась призрачная надежда договориться с ним, раз уж с Чёртом не получается.

Боль, вроде бы, затихла, и он попробовал пошевелить запястьем правой руки. Шляпка гвоздя впилась в ладонь, не давая оторвать её от дерева. Клякса скривился и громко завыл – но не от боли, а от отчаяния. Однако на краю сознания возникло понимание того, что верёвка-то так и висит свободно, и если бы удалось освободиться от гвоздя…

Да как от него освободишься? Клякса попробовал оторвать ладонь от креста и… ожидаемого приступа боли не почувствовал – только в глазах потемнело, если может потемнеть в подземелье, куда не проникает ни один луч света. Странно, подумал Клякса, там же гвоздь. Когда Чёрт вбивал его, он чувствовал такую боль, что казалось, мир взорвался. Он орал так, что Чёрт даже шарахнулся и свалился с табуретки, на которой стоял.

А сейчас – только бесконечно сильное, ноющее ощущение и… больше ничего. Он пошевелил ладонь по вертикали и скривился – всё-таки боль никуда не ушла, она сразу наполнила кисть ломотой и резью.

Получалось, что если двигать ладонью по направлению вбитого стержня, то боль не так уж и сильна, а вот движения поперёк его приводят к её резкому усилению.

Клякса расслабил мышцы и решил немного повисеть без движения, чтобы боль утихла. Она, действительно, стала убывать, и Клякса подумал, что если долго висеть вот так, не двигаясь, то, наверное, можно умереть без каких-либо страданий, не чувствуя хотя бы физической боли. Неизвестно почему, перед ним стали проплывать картины воспоминаний далёкого прошлого: вот он, играя в песочнице, отобрал у другого мальчишки ведёрко, и тот заплакал, а Клякса пнул его, а вот он, едва поступив в первый класс первого сентября обматерил свою первую учительницу, которая… что она от него хотела-то? Он этого даже не помнил. Потом вереницей пошли другие картинки – первая сигарета, первая рюмка, а точнее, стакан, первая девушка, её слёзы и его грубость. И как апофеоз – избитая женщина, валявшаяся у него в ногах – он требовал денег, а она не давала. Этой женщиной была его мать.

Да, подумал Клякса, ну и дрянной же ты человечишка… это не он Чёрт, это же ты сам чёрт, и всё, что ты сейчас терпишь, полностью заслужено всем тем, что ты вытворял все эти годы.

Тем временем, боль совсем стихла, и Клякса почувствовал приятную истому – сознание уходило, и он проваливался в какое-то забытье, которое не было сном, но не было уже и явью. А картинки всё продолжали проноситься – одна за другой, одна за другой, следующая, следующая, следующая… и он уже перестал смотреть на них с интересом, они мало интересовали его, но пришло чувство раскаяния, сожаления о том горе, и о тех страданиях, которые он приносил всю жизнь и своим близким, и вовсе посторонним людям, вот, как этот Чёрт даже.

И он, ощутив их страдание как своё собственное, неожиданно для самого себя снова взвыл, и по щекам его потекли слёзы. Странно потекли – вверх, а не вниз. И это моментально отрезвило его. Он вслушивался в свои ощущения и понимал, что слёзы, одна за другой вытекая из его глаз, перетекают на лоб и дальше теряются где-то в волосах.

Что за мир, в котором вода льётся снизу вверх? – думал Клякса. А может, он уже умер и находится в ином мире, с иными законами?

Он снова пошевелил ладонью. Боль от врезавшейся в плоть шляпки гвоздя подтвердила, что мир всё тот же, физический. А может быть он вышел из тела на время, а теперь снова вернулся? Кто-то рассказывал ему о таких случаях…

Под действием импульса он вдруг изо всех сил рванул ладонь правой руки и страшная боль пронзила все его тело. Шляпка гвоздя вошла глубоко в его плоть и застряла там, причиняя теперь острую боль, которая не оставалась в одном месте, а распространялась вокруг – всё дальше и дальше от эпицентра.

– А-а-а! – заорал Клякса и, рванув ладонь ещё раз, почувствовал, что шляпка гвоздя вырвалась из раны и теперь давит снаружи на тыльную сторону кисти.

Он пошевелил ладонью – она свободно двигалась. Ему удалось освободить её от гвоздя! Мысль об этом вызвала прилив восторга. Клякса даже перестал ощущать боль от рваной раны. Он пошевелил рукой и без труда вынул её из петли. Странно, но и её тянуло теперь куда-то вверх. Клякса согнул её в локте и положил себе на подбородок, чтобы расслабиться. Подождав немного, он приподнял руку, дотянулся до раны губами и языком ощутил солоноватую кровь.

Что ж, это ещё не всё, подумал он. Это только начало. Вторую руку верёвки резали так, словно он висел на них, а ведь он стоял ногами на узкой подставке креста. Клякса попробовал ощутить давление этой подставки – его не было. Подставка исчезла – похоже, Чёрт хотел, чтобы он не стоял, а висел…

Эйфория от восторга прошла и теперь Клякса тянулся правой рукой к левой, чтобы снять фиксирующие её верёвки. Тело почему-то всё время тянуло куда-то вверх и он, с трудом дотянувшись до левого запястья, уже сумел развязать небрежно завязанный узел и начал было разматывать верёвку, когда внезапно левую руку пронзила ломота от усилившегося давления гвоздя.

Да что же это? – подумал Клякса и, сжав зубы, изо всех сил рванул ладонью вдоль гвоздя, как сделал это перед тем правой рукой.

Он взревел от пронзившей его боли, всё тело дёрнулось в резкой конвульсии, и Клякса на мгновение лишился чувств, но затем чувство вернулось, и это была боль, которая, пронзив всё тело, теперь медленно отступала, уходя внутрь его существа. Клякса почувствовал какую-то тяжесть в омертвевших ногах – в тех местах, где их охватывала верёвка. Затем он снова вывернулся влево, быстрыми движениями отмотал верёвку и освободил левую руку. Обе руки немедленно упали вверх и повисли там над головой как плети, а над ними Клякса ощутил поверхность… потолка? Нет, быть не может. Потолок здесь бревенчатый, а он пальцами чувствовал землю. Да и не может быть здесь такого низкого потолка.

Клякса постарался воспроизвести в памяти подвал в те моменты, когда Чёрт зажигал здесь фонарь. Потолок над его головой был примерно в метре, руками туда дотянуться никак не удалось бы.

Как бы то ни было, теперь, когда руки его не были привязаны к кресту, следовало развязать ноги. Ниже колен ноги были перетянуты жгутами и верёвками и потеряли чувствительность. Он попробовал наклониться и почувствовал, как при этом движении напряглись мышцы брюшного пресса. Чёрт!

Наконец, до него дошло – он висел вниз головой.

«Оно крутится, Андрюха, понимаешь?» – вспомнил Клякса.

Уходя, он повернул колесо.

Клякса собрал последние силы и, подняв туловище к ногам, нащупал верёвку. Он ухватился за неё руками и несколько секунд просто висел, давая покой мышцам. Затем он стал нащупывать узлы. Отыскав один, вцепился в него ногтями и постарался подцепить. Но узел был завязан крепко, просунуть под верёвку палец не удавалось. Несколько минут, находясь в крайне неудобном положении, Клякса продолжал свои попытки, но затем от напряжения брюшные мышцы пронзила судорога и он, корчась от боли, с силой разогнулся, ударившись головой о крест.

Силы закончились, сил больше не было. Клякса сделал ещё одно усилие, попытавшись поднять туловище, но смог только слабо дёрнуться и потерял сознание.

Хроники Чёрной Земли. У порога

– Это шестнадцатый восход, – сказал старик, опуская руку в прохладную воду Хапи. – Сегодня ещё до того, как лодка Сектет¹вступит в воды священного Дуата, мы достигнем места, куда стремится моё сердце…

Ма-Хеса молча грёб. У него не было привычки к такой работе, и за эти дни ладони юноши покрылись пузырями, из которых сочилась влага, смешанная с кровью. Вёсла жгли, как раскалённый камень, но он не жаловался – лишь брови его сходились всё туже. Старик заметил это и мягко сказал:

– Несколько дней проведём там, и раны твои заживут. А в обратный путь Хапи сам понесёт нас, как несёт души в Тростниковые Поля…

– Воистину, легче было бы идти по камням… – пробормотал Ма-Хеса. – Но скажи, зачем мы плывём в Пер-Хатхор?

Старик бросил взгляд на торбу, где покоилась шкатулка. Ма-Хеса, хоть и смотрел в воду, почувствовал этот взгляд – как прикосновение тени.

– Не твоим Ка ведо́м путь мой, отрок, – сердито отрезал старец. – Твоя мут отдала тебя мне за вознаграждение, полученное ещё до твоего рождения. Ты – весло, а не кормчий. Греби – и молчи.

– Куда же ты поведёшь меня потом? – не унимался Ма-Хеса.

– Узнаешь, когда придёт час, о, отпрыск Пожирателя Осла²!

После этого старец отвернулся и долго молчал, вперившись в берега. Ма-Хеса слышал, как он то вздыхал, то вдруг вскакивал, и раскачивал лодку, словно пытался увидеть нечто за горизонтом. Потом снова садился, обхватив голову руками, как будто проживал судьбы давно ушедших людей.

С обеих сторон вдоль берегов расстилались рощи и луга. Слева, где земля была щедрой, тянулись поля ячменя, сады инжира и фиников, посёлки рыбаков и гончаров. Справа – лишь узкая полоса зелени, за которой начиналась Дешрет, красная земля, чьё имя носила корона Нижнего Египта. Красную корону носила также богиня Нейт, покровительствовавшая родному городу Ма-Хесы. Но богиня Нейт не творила судьбы в этих местах. Ма-Хеса знал: там, за кустами, где паслись стада под надзором одиноких пастухов, начинается царство Сетха, а над скалами стережёт Уаджит, кобра-покровительница, чей взор жжёт, как солнце в полдень. Внескольких тысячах шагов дальше стояли города жрецов и ремесленников. За ними простиралась мёртвая земля, в которую, как знал Ма-Хеса, предстоит уйти и ему, когда боги призовут его в Зал Истины.

Он взглянул на пустыню и вдруг задумался: а как у старца с грехами? Неужели он прошёл жизнь, не наступив ни на один из сорока двух запретов? Может, лучше уйти в Дуат молодым, пока сердце ещё легче пера Маат…

Ма-Хеса так вслушивался в голос своего Ка, что на какое-то время даже забыл о происходящем, и только руки его, монотонно совершая одни и те же движения, толкали вперёд лодку.

– Смотри же, отрок! – раздался голос старца. – Внимай берегам!

Ма-Хеса вздрогнул. Старец стоял посреди лодки, раскинув руки, как жрец в храме.

– Здесь, у подножия Уасет – врат Дуата – Ра вступит в ночь, чтобы сразиться с Апопом. А впереди… впереди – Пер-Хатхор, дом Хатхор, где скалы встречают Хапи, а Хатхор ждёт тех, кто решился на вечность… Туда стремится моё сердце.

– Значит, мы скоро достигнем цели нашего путешествия? – спросил Ма-Хеса.

– Да, о сын матери, вскормившей своими сосцами двух демонов, – ответил старец, и в голосе его прозвучала не злоба, а грусть.

Радость Ма-Хесы оказалась преждевременной. Ещё долгие часы он грёб против течения, пока, уже в сумерках, старик не указал на скалу, возвышавшуюся над рекой.

– Причаливай здесь.

Ма-Хеса вытолкнул лодку на узкую полосу песка. Старец вышел и широкими шагами направился в обход утёса.

– Втащи лодку и следуй за мной, – бросил он через плечо. – Хижина – за скалой.

У двери хижины Ма-Хеса замер. Воздух здесь был густым как в святилище. Вокруг раздавался стрёкот цикад, а из-за полога доносился женский голос:

– …я знала, что ты вернёшься, о правогласный господин. Но я состарилась… и нечего мне предложить тебе, кроме дочери, что родилась после нашей последней встречи. Она молода и красива грудь её, а лоно ещё не разверзалось деторождением…

– Мне нужен лишь ночлег, – услышал Ма-Хеса голос старика. – Но отчего ты потеряла свою красоту? Ведь Книга всё ещё при мне…

– Я передала твой дар ей, – тихо сказала женщина. – Она – цветок, распустившийся в твоё отсутствие…

– Тогда я шёл сюда с той же целью, что и ныне…

– Ты решился, о, свет очей моих?

– Да. И помыслы мои – не об иллюзорной вечности, но о настоящей. Знай – никакие чары отныне не отвратят меня.

– А дочь твоя…

– Предложи её отроку, что войдёт за мной.

Ма-Хеса глубоко вдохнул, поднял полог и и ступил внутрь левой ногой, как учат жрецы – чтобы не выгнать из дома доброго духа.

Примечания:

1. До полудня Ра плывёт в лодке Атет, а добравшись до высшей точки небосвода, пересаживается в лодку Сектет и уже в ней продолжает путь на запад.

2. Пожиратель Осла – один из свирепых духов Ра-Сетау – подземной дороги, ведущей в Дуат.

Глава шестнадцатая. Освобождение

Тыльная сторона ладони чего-то касались. Клякса открыл глаза, ничего не увидел, но руки его, точнее, одна рука, ощущала какой-то предмет. Он дождался, пока сознание прояснится, слегка повернул левую руку и поднял с пола этот предмет. Обеими руками он стал ощупывать его, пытаясь определить, что это. Длинное, плоское, с одной стороны завёрнутое в кольцо, с другой заострённое.

Это же шампур! Видимо, тот самый, на котором Чёрт поджаривает отрезаемые от него куски. Интересно…

Клякса поднял руки к поясу и попробовал шампуром достать до верёвок на ногах. Кончиком шампура, кажется, удалось коснуться их. Но нечего было и думать таким образом их распилить – на это ушла бы сотня лет или больше.

Клякса хотел было отбросить шампур, но тут его осенила новая мысль. Он снова опустил руки к полу и начал медленно водить шампуром по полу в надежде что-нибудь зацепить. Через пару минут его настойчивость была вознаграждена – кольцо на дальнем конце во что-то упёрлось. Клякса даже услышал тихий стук – словно металл соприкоснулся с металлом.

От возбуждения кровь в висках стала колотить в два раза чаще. Клякса испугался – одно неверное движение, и он лишится последней надежды. Он задержал руку и постарался сосредоточиться на задаче. Ему необходимо кольцом шампура зацепиться за что-то у этого металлического предмета и подтянуть его к себе. Эх, знать бы, что за предмет, за что там можно зацепиться!

От волнения у Кляксы задрожали руки. Он запомнил место, где лежит предмет и, подтянув к себе шампур, взял его в обе руки, постаравшись расслабиться и успокоиться. Несколько минут он провёл в таком положении, пытаясь ни о чём не думать. Когда дрожь в руках прошла, и ладони налились теплом, Клякса взял шампур за кончик в левую руку и осторожно вытянул её к месту, где лежал предмет. Затем он медленно опустил руку, пальцами покачивая шампуром вверх-вниз и одновременно передвигая его над полом. Бдзык! Есть! Клякса зафиксировал руку и аккуратно направил кольцо вниз. Тот же звук. Хорошо! Клякса положил кольцо на предмет и начал водить им к себе – от себя, чтобы нащупать что-то, за что можно подцепить. Поверхность предмета была гладкой. Тогда Клякса сдвинул кольцо немного левее и почувствовал, что поверхность изменилась – теперь кольцо явно за что-то цеплялось. Вверх–вниз, вверх–вниз теперь колебалось кольцо, когда он тянул его на себя – как будто по ступенькам или зазубринам.

Все чувства Кляксы обострились, а всё его существо словно собралось в комок. Он понимал, что одно неверное движение лишит его последнего шанса на спасение. Он не знал, что там валяется на полу, но ничего другого-то у него нет, в этом предмете может быть заключена его последняя надежда.

Что-то длинное и, кажется с зубцами… это же ножовка! Та самая, которой Чёрт пилил бруски для мангала. Он бросил её на полу, считая, что Кляксе до неё не добраться. Ну что ж…

Кляксу словно охватил приступ вдохновения. Точнейшим движением он придвинул кольцо к ножовке таким образом, чтобы зацепиться за зубец и аккуратно потянул на себя. Получилось! Ножовка явно стала ближе на несколько сантиметров. Затем она повернулась и кольцо соскочило с зубца. Ничего страшного. Клякса осторожно перекинул кольцо за ножовку и хотел повернуть её в прежнее положение, но получилось ещё лучше – полотно через зазор между шампуром и окончанием кольца вошло внутрь, как в петлю, и теперь осталось только подтянуть ножовку к себе.

Через несколько секунд Клякса уже держал в руке свою добычу, ощупывая её пальцами. Точно ножовка! Шампур он положил прямо под головой – мало ли, вдруг ещё пригодится, затем, напрягшись, поднял тело к ногам, нашёл верёвку, прижал к ней ножовку и начал пилить.

Сначала ему казалось, что ничего не получается – зубья цеплялись за верёвку и отскакивали. Эх, тут бы по металлу, с мелкими зубчиками, подумал Клякса и в то же мгновение почувствовал удар по спине. Что это? Он расслабился и принялся махать руками, надеясь обнаружить того, кто его ударил, но находил только земляной пол – под действием ножовки верёвка порвалась, ослабла, и он свалился вниз.

Всё существо Кляксы было наполнено восторгом – ну вот! Он освободился! Теперь – бежать!

Сначала зажечь свет. Где-то на полочке у стены лежит фонарь, Чёрт включает его каждый раз, когда приходит. Клякса встал на ноги… вернее, только подумал, что встал, потому что затёкшие и потерявшие чувствительность ноги не слушались, и, едва поднявшись, он снова упал. Ну что ж… ноги отойдут, пока надо делать то, что возможно. Клякса осторожно сел на четвереньки и пополз к стене. У стены он разогнулся и попытался достать фонарь, но смог только дотянуться кончиками пальцев до полки. Он схватился за неё, подтянулся, раздался хруст, и полка свалилась прямо на него.

Потирая ушибленную голову, Клякса принялся шарить по полу в поисках фонаря. Вот он! Нащупал выключатель, и свет залил его темницу. Прежде всего, он решил осмотреть ноги. Усевшись на пол, Клякса вытянул их перед собой и осветил фонарём. Увиденное его ужаснуло – голеней, по сути, не было, были их фрагменты на торчавших наружу костях. Странно, ведь это же должна быть жуткая боль… почему же он совсем ничего не чувствует?

Теперь понятно, почему он не может на них встать. Но даже вид собственного искалеченного тела не мог уменьшить радость от ощущения свободы. Даже если ему не удастся выбраться, он дождётся здесь своего палача и… Клякса огляделся в поисках чего-нибудь тяжёлого и тут заметил, что после последнего визита Чёрт не поднял наверх лестницу, видимо, поленившись. Он оказал ему большую услугу – путь к свободе открыт. Только вот ноги… как же он будет по ней подниматься?

Клякса поднял с пола валявшиеся шампур и ножовку, задумчиво посмотрел на них, затем отбросил шампур в сторону, а ножовку засунул за пазуху, застегнув пуговицы. В углу он увидел ведро с водой и, одним толчком оказавшись рядом, погрузил в него голову. Он пил, наслаждаясь вкусом жидкости, которую прежде считал безвкусной. И хотя вода в ведре пахла тиной, Клякса не чувствовал этого. Он выпил не меньше литра воды, когда почувствовал, что жажда утолена. Одновременно он ощутил прилив сил и повернулся к лестнице, намериваясь совершить последний рывок на пути к свободе. Передвигаясь так же, короткими прыжками на коленях, он добрался до низа лестницы, схватил рукой фонарь и попробовал забраться. Но ноги не слушались, а на одной руке он подтянуться не мог. Он попытался засунуть фонарь за пазуху, но, во-первых, он там не помещался, а во-вторых, в погребе снова сгустился сумрак, и мурашки пробежали по спине Кляксы – древний страх темноты с её невыясненными опасностями проснулся в нём.

Клякса схватил фонарь зубами за ремешок и принялся карабкаться по лестнице, опираясь коленями на ледяные трубки-перекладины и подтягивая руками тело. Довольно быстро он добрался до люка и толкнул его. Но люк не открылся, только щель шириной в палец образовалась между крышкой и поверхностью. Снаружи было темно, вероятно, стояла ночь. Держась одной рукой за лестницу, второй Клякса взял фонарь и направил его в щель. Луч света тут же выхватил верёвки, которые удерживали крышку.

Ну это его не задержит, решил Клякса и сунул руку за пазуху, чтобы достать ножовку. Однако ножовки там не оказалось. Что за чертовщина? Он ощупал одежду, оказалось, что, пока он поднимался, ножовка выпала через дыру в рубахе. Клякса посветил вниз и увидел её на полу в метре от лестницы. Ну вот, придётся ползать туда-сюда по лестнице…

Прямо под люком Клякса увидел вбитый в косяк гвоздь и, недолго думая, подвесил на него фонарь за кожаный ремешок. Затем он довольно быстро спустился вниз, поднял ножовку и так же ловко поднялся обратно.

Верёвки были перепилены довольно быстро, и Клякса, наконец выбрался из затхлой атмосферы подвала. Осмотревшись, он убедился, что находится в небольшой избушке-срубе, – видимо, охотничьем домике. Одна стена была глухая, вдоль неё стояло что-то, вроде топчана, рядом – небольшая печь. По левую и правую стороны в стенах были небольшие окна, сквозь которые внутрь пробивался свет от занимавшегося рассвета. Напротив топчана была дверь, еле державшаяся на петлях и неплотно закрытая, а пространство слева между дверью и окном занимал крепкий дубовый стол с рассохшимися от времени ножками и грубой столешницей. На столе лежали два полотняных мешка с каким-то добром, а под окном стояло ведро с водой.

Клякса кинулся к столу и вывалил на стол содержимое мешков – это была сушёная рыба и сухари. Голод, до того сидевший где-то глубоко, мгновенно поднялся и вырвался наружу. Клякса, как одержимый, накинулся на еду. Он вгрызался в сухие куски, словно у него их могли отобрать. Яростно поедая рыбу и хлеб, он в какой-то момент услышал звериный рык и насторожился, но, прислушавшись, понял, что рычит он сам. Он остановился и на четвереньках подполз к ведру с водой. Нависнув над ним, Клякса разочарованно хмыкнул, вернулся к столу, взял фонарь и снова подполз к ведру. Фонарь он поставил на пол у ведра вверх лампой и включил его.

После этого он несмело заглянул в ведро. Из глубины на него смотрело косматое непричёсанное чудище с неопрятной щетиной, покрывавшей лицо и шею. Взгляд у чудища был затравленный и злобный. Клякса провёл руками по лицу, и чудище в воде повторило это движение.

Он отпрянул. Затем посмотрел на свои ноги и только теперь в полной мере ощутил, что отныне и до конца своих дней будет ползать и никогда уже не встанет на ноги. Чувствительность к ногам, кажется, понемногу возвращалась: касаясь своих ран, он ощущал саднящую глухую боль, которая шла будто издали, будто это была не совсем его боль, а боль какого-то двойника, но, даже чувствуя её, встать на ноги он не мог.

Клякса забился в угол и тихо заскулил. Для чего он выбирался из погреба? Не лучше ли для него было сдохнуть там, на том кресте, поедая собственную плоть, и утоляя жажду по милосердию палача своими кровью и мочой?

Он вспомнил запечёное мясо во рту, куда его заталкивал Чёрт, снова ощутил тот сладковатый вкус человечины, и его вырвало только что съеденной рыбой. Он опять подполз к ведру, опустил в него голову и вдруг захотел остаться там, в этой воде, навсегда. Клякса чувствовал, что чья-то нежная рука удерживает его там, под водой, не давая подняться, а он и не стремился к этому и с благодарностью воспринимал заботу того, кто давал ему возможность навсегда успокоиться в этой тёмной воде. Он чувствовал блаженство и тихую радость. Закрыв глаза, он умиротворённо ждал смерти и воссоединения с тем, кто, как он уже веровал, ждёт его по ту сторону бытия.

Внезапный приступ жизнелюбия вывел его из этого состояния, и он с силой вырвал голову из ведра, опрокинув его и расплескав вокруг воду. Струйки стекали в щели между половыми досками, и вместе с этими потоками из Кляксы уходило стремление покориться, возрождалось желание жить и бороться.

Он снова огляделся по сторонам. Домик был старым и разваливался. Стены стояли ровно, но потолок перекосился и сполз, а сквозь дыры в крыше виднелось ультрамариновое небо со вспышками звёзд. Клякса поднялся на коленях и выглянул в окно. Кругом стоял глухой лес без признаков человеческого жилья. Он переполз на другую сторону и убедился, что и здесь картина повторяется. Небо уже начинало светлеть, намекая на близкий рассвет, и Клякса подумал, что вот-вот станет совсем светло, а вместе со светом вернётся Чёрт, увидит его, снова затолкает в подвал, опять распнёт, опять будет вырезать из него куски и кормить его ими, проливать его кровь и возвращать её в него.

Его охватила паника. Необходимо было срочно, прямо сейчас убираться отсюда – уходить в любую сторону как можно дальше, чтобы Чёрт не настиг его, не вернул в это подземелье, не продолжил истязать и медленно убивать.

Клякса кинулся к двери, но вдруг остановился и оглянулся. По столу были разбросаны рыба и сухари, и Клякса, двумя рывками подскочив к нему, схватил полотняный мешочек и принялся набивать его едой. Он понимал, что тяжёлый груз будет тормозить его, способного передвигаться только на четвереньках, но совсем без груза он и вовсе далеко не уйдёт. Поэтому он взвесил в руке мешок и, решив, что это именно та самая золотая середина, которая поможет выжить, но не будет в тягость, стянул верх тесёмками и, намотав на руку, распахнул дверь. Занимавшееся утро встретило его свежим воздухом, влажной росой и прохладой. Клякса поёжился и пополз по траве туда, откуда до его обострившегося слуха доносилось журчание воды.

Глава семнадцатая. Вибрация

Ночью Костя проснулся от странных звуков. «Ом-м-м», – отчётливо вибрировало вокруг, но источник звука Костя определить не мог. Он решил, что вибрация идёт из окна и закрыл его, но звук не прекратился и даже не ослаб. Костя заткнул уши, но слышал его всё так же чётко. Ощущение было неприятным, казалось, что сквозь вибрацию кто-то призывает его встать и куда-то идти. О-м-м-м – не звук, а вибрация в костях, как тогда, в подвале. Костя сел на кровати, сердце его колотилось, и тут он обнаружил, что Ленки рядом нет. Засыпая, он чувствовал Ленкино дыхание на своём плече, а сейчас её не было. Костя хотел было встать и вернуть Ленку в постель с кухни, куда она обожала бегать по ночам есть пирожные, но сон сморил его, и он вырубился. Во сне она обнимала его, а он не видел лица и потому не мог понять – кто шепчет ему ласковые слова на ухо, кто вызывает в нём неутолимую жажду и зовёт за собой в путь, полный блаженства и радости…

Наутро Ленка, едва выпив кофе, умчалась на работу, а Костя включил компьютер и начал расшифровывать интервью с Прозоровым. Он набирал фразы, привычно и на автомате исправляя корявости устной речи, но о самом интервью почти не задумывался. Все мысли были заняты исчезновением Нади. Прошло почти двое суток после её пропажи, а он до сих пор не продвинулся в поисках ни на шаг.

В том, что её похитили, насильно увели куда-то, Костя не сомневался. Дописав на скорую руку интервью, он решил, что причешет его позже и, быстро собравшись, вышел из дома.

Напротив четвёртого подъезда дома номер двадцать четыре, как и в прошлый раз, сидели три старушки. Они с любопытством окинули взглядами подошедшего к ним Костю и даже прервали свою беседу о Володьке, которому надо бы ремня всыпать, да некому.

– Чего надо? – спросила бабуля, сидевшая по центру.

– Скажите, вы не знаете девушку из семьдесят шестой квартиры? – спросил Костя.

– Надьку, что ль? – крайняя слева бабуля пришла в восторг от вопроса. – Не связывался бы ты с ней, милок.

– Да, – подтвердила центральная бабка. – Не связывайся.

– Почему? – спросил Костя.

– А как Алевтина Анатольна померла – это матерь иёйная – она вовсе от рук отбилася, – сказала крайняя слева. – Сначала умотала кудой-то, да скока лет от иё ни слуху ни духу не было, а потом вернулася как збесившаяся. Мужики не вылезают от иё – один за другим, один за другим ходют.

– Да всё разные, – кивнула центральная бабка. – Не ходи к ней, милок. Аль ты из этих? из бесстыжих?

– Нынче-то вообще дома не ночевала, – сказала левая.

– Да и вчерась тоже… – подтвердила центральная. – Как укатила с какими-то мужиками, так и не возвращалася.

– Да мужиков-то трое было, – неодобрительно уточнила левая.

– И ить не пешком ушла. Села в машину и усвистала.

– Что за машина была? – насторожился Костя.

– Да кто ж её знаить, что за машина? Красная какая-то, – сказала центральная бабка.

– Красный «форд», – вступила в разговор молчавшая до сих пор бабка справа. – Номер 837, нашего региона.

– Точно «форд»? – уточнил Костя.

– Точно. У моего сына такой же.

– И номер? Не путаете?

– Нет, цифровой корень «девятка», я потому и запомнила, – сказала бабка справа.

– Какой корень? – удивился Костя.

Она начала было объяснять, но центральная бабка, удручённая тем, что правая перехватила внимание, тут же вмешалась.

– Не слушай ты корней иёйных. Стекло спереди треснуто было, вот что важно.

– А Надя сама шла? Или вели её? – спросил Костя.

– Сама, – сказала центральная.

Левая кивнула:

– Она всегда сама в машины к мужикам садится, шалава етакая.

– Под руки её вели, – сказала бабка справа. – И вид у неё был, как у выпившей. Шаталась, если бы не держали, упасть могла.

– Точно, – сказала центральная. – Она же постоянно пьяная.

– Ты, Клава, не сочиняй, – сказала правая. – То, что мужики ходят, – правда. А напиваться она не напивается. Я потому и запомнила, что в первый раз её такой увидела.

– А села как? – возмутилась Клава. – По центру, а мужики по бокам. Бесстыдница!

– А что за мужики с ней были? – спросил Костя, обращаясь к правой бабке, но Клава не унималась:

– Да мужики как мужики, тоже пьяные.

– Верно, – подтвердила левая. – Выпимши были мужики-то.

– Один был высокий и худой, – сказала правая. – В очках, солидный такой. Второй – толстый и маленький, лысый, в кепке. На щеке родинка. Он ключи уронил, нагнулся поднять, да кепка-то и упала.

– А третий? – спросил Костя.

– А третий был в рясе. Монах или священник, я в них не понимаю. Он за руль сел.

– Монах? – заинтересовался Костя.

Это было уже кое-что!

– Монах, – кивнула правая.

Клава опять вмешалась:

– Надька-то совсем стыд потеряла… уже и монахов не гнушается…

– И что же – все трое пьяные? – спросил Костя. – И монах пьяный?

– Трезвые они были, – сказала правая бабка. – Только глаза, вроде, красные, как с недосыпа.

Больше бабульки ничего интересного рассказать не могли. Но и этого было достаточно. Монах! Надо срочно найти отца Илия и узнать, кто из монахов ездит на красном «форде» с госномером 837.

И он почти бегом направился в храм святого Лазаря.

– А отца Илия сегодня нет, – ответила ему бабулька в церковной лавке. – Он по пятницам в монастыре.

– А отец Варфоломей?

– Батюшка тут, – сказала бабулька. – Там же, где и в прошлый раз.

Отец Варфоломей, увидев его, широко улыбнулся, как старому знакомому и, сделав несколько шагов навстречу, опять протянул руку для поцелуя, а Костя опять, не поняв, смутился. Но батюшка сделал вид, что не заметил его промах и сказал:

– Смотрел, смотрел… уже два раза пересмотрел. Ну ты, Константин, молодец, как всё уместно смонтировал, лишнее отрезал, на нужном сфокусировал! Ценю такую работу!

– Монтировал не я, – уточнил Костя. – Я только отдал отснятый материал и свои предложения, а монтажом у нас другой человек занимается.

– Да неважно, – продолжил отец Варфоломей. – Кто снимал, кто вопросы задавал, тот и молодец. Ну, а с чем сейчас пришёл?

Он жестом предложил Косте сесть.

– Отец Варфоломей, вы же, наверное, всех в епархии знаете?

– Ну что ты, дорогой. Откуда же мне знать всех? Епархия большая. Здесь, у нас, думаю, что всех или почти всех. А что такое?

– Да у нас водителя подрезали на дороге. Красный «форд». Водитель, Ромка, в итоге, фару разбил. А «форд» укатил. Ромка успел только заметить, что за рулём монах…

– Красный «форд»? – отец Варфоломей провёл ладонью по бороде. – Красный «форд» у монастыря есть. А ездит на нём отец Илий.

– Отец Илий? – удивился Костя. – А я его всё время пешком вижу.

– А он пешком и ходит. Ездит очень редко. Настоятель там на другой машине ездит, а эта, вроде как для хознужд. Вот когда монастырю что-то по мелочи привезти-увезти надо, или гостей куда-то свозить, тут отец Илий и вспоминает своё прошлое.

– Какое прошлое?

– Так он до пострига таксовал. На этом самом «форде». А как в монастырь пришёл, всё имущество монастырю и отдал. И машину тоже.

– А позавчера? Вы не знаете, ездил он куда-нибудь?

– Вот чего не знаю, того не знаю, – развёл руками батюшка. – Знаю только, что в храм пришёл поздно, я его ругал за это.

– Как поздно?

– Да после обеда уже, а ждали его утром – он же нам на службах помогает…

Выйдя из храма, Костя перешёл улицу и вошёл в парк. Пройдя сотню шагов, он сел на скамейку и погрузился в раздумья. Судя по всему, Надю похитили при прямом участии отца Илия, который был за рулём того «Форда». Эх, нет фотографии его, показать бы той наблюдательной бабке. Выходит, после того, как они позавчера расстались, он пошёл в монастырь, взял машину и с сообщниками поехал похищать Надю. Она оказала сопротивление, но они, видимо, сделали ей укол, отвели в машину и увезли неизвестно куда. И ему тоже сделали укол… Однако почерк!

И ещё… в тот день, когда отец Илий лежал на газоне – ведь цветки ещё только что начали раскрываться, а он лежал так, словно получил тяжёлое отравление. Да и очухался он как-то подозрительно быстро – Надя всю ночь приходила в себя после отравления, а он поправился в тот же день, да ещё и его, Костю, потом тащил на себе по улице и на пятый этаж.

То есть, состав преступления налицо, осталось выяснить мотив. Ну тут что угодно может быть, вплоть до торговли людьми. Это он сам и расскажет. Теперь есть, чем его к стенке припереть.

Только вот где его искать? Костя посмотрел на часы – сейчас обед и, кстати, надо бы перекусить. А после обеда идти в монастырь. Или сначала в полицию?

***

– Гражданин, – обратился к нему всё тот же насмешливый старлей, читая его заявление. – Вы опять за своё? Какой красный «форд», какой отец Илий? Ну уехала ваша девица с монахом, и что? К тому же вы ей кто? Правильно, никто. Даже фамилию её не знаете. Так что прекращайте вмешивать правоохранительные органы в ваши личные дела. Сами разбирайтесь!

С этими словами старлей протянул в окошко заявление и махнул рукой – убирайся, дескать.

На пороге отделения в кармане завибрировал телефон. Костя достал его – это была Ленка.

– Ну и где ты? – раздалось в трубке. – Договаривались же, что никуда не пойдёшь. У меня ключей-то нет! Сижу тут на лестнице как дура…

– Сейчас буду, – сказал Костя и убрал телефон в карман.

С работы свалила, а он виноват, ну и ну, – думал он, заходя в салон автобуса, чтобы подъехать несколько остановок.

Ленка сидела на ступеньках, опершись спиной на стену и задумчиво смотрела в пол.

– Ну извини, Лен, – сказал он, отпирая дверь. – Я же не знал, что ты так рано…

– Я два материала сдала, и ушла на интервью с Тримасовым, – пояснила она. – Ступеньки ледяные… застужусь тут с тобой.

– Хе… Тримасов не в городе уже неделю, – усмехнулся Костя.

– Так а я о чём? Но шеф-то не знает. Я ему в понедельник скажу. Ну а чего мне там сидеть?

Она сняла в прихожей куртку и повесила на вешалку.

– А ты как? Где бродил? – спросила она. – Поди опять носом рыл, Надюху свою искал?

– Вроде того, – кивнул Костя, снял с крючка для ключей нужный и протянул его Ленке. – Держи, Ленок. И больше не садись на холодные ступеньки.

Ленка вся расцвела и обхватив его за плечи, чмокнула в щёку. Выслушав порцию нежностей, Костя пошёл ставить кофе. С кухни раздался его голос:

– Я её, считай, нашёл. Узнал, кто и как её похитил.

– Да ты что?! – Ленка встала в дверях и уставилась на него. – Ну выкладывай.

– Это отец Илий… ну тот монах. Похоже, что он тут крепко замешан.

И Костя в двух словах рассказал ему о разговоре с бабками и отцом Варфоломеем.

– Ну бабульки-то – свидетели ненадёжные, – задумчиво сказала Ленка. – Но вообще похоже на правду. Видимо, Надюху и правда похитили, и твой монах – как минимум соучастник. Ты в полиции был?

Костя скривился.

– Надо сходить. Пусть ищут, – сказала Ленка. – Давай-ка, иди прямо сейчас, кофе потом попьёшь.

– Да был я, – Костя неохотно пересказал ей свою эпопею с полицией. – Не верят они. Считают, что я из ревности… Сейчас пойду в монастырь. Сам его отловлю.

Ленка вздохнула.

– Ну отловишь… а толку? Он скажет, что ничего не знает, и всё. Ладно, вместе пойдём. Может, и я чем-нибудь пригожусь. Но сначала поедим.

Она открыла холодильник и начала выгружать его содержимое на стол.

Монастырь был неподалёку – всего километрах в трёх. Они быстро миновали дворы, где коммунальщики уже разгребли обнажившийся после быстро ушедшей зимы мусор и теперь вовсю высаживали клумбы, и, пройдя сквозь территорию областной больницы, вышли к стенам обители. Монастырь существовал практически с момента основания города и выстроен был как крепость – с толстыми высокими стенами, подземными ходами, выводившими к реке, бойницами, наблюдательными башнями и прочими атрибутами инженерного искусства четырёхсотлетней давности.

– Они могут Надюху где-нибудь здесь и держать, – сказала Ленка, схватившись за Костин локоть. – Тут же настоящие казематы, монашеская келья – чем не одиночная камера?

Костя взглянул на неё и тут же замер – из-за угла выехал красный «форд» и затормозил у монастырских ворот. В одно мгновение Костя оказался возле машины и налетел на монаха, вставшего с водительского сидения и направлявшегося к багажнику. Тот обернулся, и Костя, который уже замахнулся для удара, опустил руку – это был не отец Илий.

– А где… – тяжело дыша от возбуждения, спросил Костя. – Где отец Илий?

– Не ведаю того, – буркнул монах, вырываясь из Костиной хватки. – И никто не ведает. Позавчера ещё пропал. Ушёл в храм и не вернулся.

– Как пропал? – разочарованно выдохнул Костя, понимая, что ниточка, ведущая к Наде, обрывается. – И никому ничего не сказал?

– Я за себя говорю, – хмуро ответил монах. – Мне ничего не говорил, про других не знаю. Но отец игумен недоволен шибко…

Костя отошёл в сторону. Монах достал из багажника две большие сумки и пошёл ко входу.

– Постойте, – Костя догнал монаха, и тот обернулся. – А где он… он же где-то жил до монастыря? Адрес есть?

– Есть, – монах остановился, поставил сумки и, порывшись в складках мантии, извлёк откуда-то обрывок бумаги. – Только что туда ездил, квартиру-то он монастырю отписал. Вот, бери, – монах протянул Косте обрывок, поднял сумки и скрылся за воротами.

– Постойте! – крикнул вслед Костя, и монах с недовольной гримасой показался в калитке.

– Ну, чего ещё?

– Он здесь с девушкой не появлялся? Вчера или позавчера?

– С девушкой? – лицо монаха сделалось ошарашенным, и он расхохотался. – Да ты что, браток! Анекдотов наслушался? Это же мужской монастырь, кто сюда девицу пустит?

Ленка, стоявшая рядом, вмешалась в разговор:

– Скажите, а у вас братии много в монастыре?

– Одиннадцать братьев и отец игумен, – сказал монах, просмеявшись, и широким жестом перекрестился, низко склонив голову.

– А раньше сколько было? Ну лет двести назад.

– Не жил тогда, – серьёзно ответил монах. – Но келий на две дюжины братьев.

– Выходит, примерно половина келий пустуют? – вцепилась Ленка в монаха.

– Выходит, да, – ответил тот и закрыл было калитку, но Ленка просунула в щель плечо.

– А проверяют эти пустые кельи? Ну уборку там делают?

– Под кладовки используют, – монах, боясь прикасаться к Ленке руками, плечом стал выталкивать её наружу, но та не поддавалась.

– А что в кладовках-то? – продолжала она допытываться.

Монах напрягся, упёрся ногой в асфальт и, вытолкнув, наконец, Ленку наружу, с лязгом захлопнул тяжёлую дверь, после чего сразу раздался скрип засова.

– Шмотки разные, в основном, – донеслось из-за двери, и по звуку удаляющихся шагов Костя понял, что дальнейшие расспросы лишены смысла.

– Ну что я тебе говорила? – повернулась к нему Ленка. – Шмотки, кладовки… они точно там Надюху держат. Ты знаешь, какие эти монахи извращенцы?

– А ты знаешь? – посмотрел на неё Костя.

– Фу, не смешно, – сказала Ленка. – Надо в полицию сообщить. Пусть обыщут здесь всё.

– Оснований нет, – сказал Костя.

– Заявление подашь, будут основания.

– Да не принимают они заявление. Говорят, пусть родственники подают.

– Но теперь-то ты можешь сказать, что похититель сбежал.

– Ерунда это всё, они меня и слушать не хотят.

– Ну тогда всё, – развела руками Ленка. – Не найти нам Надюху.

В этот момент её телефон пискнул, и Ленка полезла в карман джинсов. Посмотрев на экран, она изменилась в лице.

– Глянь-ка, – она протянула Косте телефон. – Эсэмэска пришла.

«Ты следующая», – прочитал Костя.

– Ничего себе… – сказал он тихо.

– Это угроза, – сказала Ленка, и губы её задрожали.

– Пошли в полицию, – решительно сказал Костя.

Дежурный за стеклом, увидев Костю и Ленкой, улыбнулся во весь рот.

– Ну что, вижу, нашли свою пропажу?

– Нет, не нашёл, – сказал Костя. – Это другая девушка.

– А вот это правильно, – сказал старлей. – Если девушка крутит нам динаму, что надо делать? Крутить ей динаму тоже! Так что у вас сегодня?

– Монах сбежал, – сказал Костя. – А нам поступают угрозы.

– Какой монах, какие угрозы? – вздохнул дежурный, поняв, что Костины фантазии ещё не исчерпаны.

– Ну тот монах… который Надю похитил.

Старлей снова тяжело вздохнул и печально посмотрел на Костю.

– Ну вам же объяснили… – начал он, но тут же был сметён напором вклинившейся в разговор Ленкой.

– Что вы тут объяснили?! – заорала она. – А вот это вы видели? – Ленка просунула в окошко телефон и стала тыкать им в лицо старлею. – Вы видите, что мне угрожают?! Опять ничего не будете делать? А Надюху там, может, убивают уже! Я на вас жаловаться буду!

Старлей отпрянул, но телефон взял.

– «Ты следующая», – прочитал он вслух. – Следующая за чем?

Ленка даже задохнулась от возмущения.

– Не за чем, а за кем! За Надюхой, конечно!

Дежурный вернул ей телефон.

– Тогда всё верно – вы и есть следующая за Надюхой, – сострил он, но тут же сделал серьёзное лицо. – Извините, но это никак не следует из сообщения. Вам просто сообщают, что вы следующая. Вспоминайте, где и какую очередь занимали. И прекращайте отвлекать полицию от служебных обязанностей!

Проскандалив ещё минут десять, Ленка добилась того, что у неё приняли заявление об угрозах.

– Когда вы его найдёте? – спросила она у старлея.

– В процессуальные сроки уложимся, – буркнул тот.

– Телефон верните, – сказала Ленка.

– Что значит «верните», гражданка? Это теперь вещественное доказательство.

– Какое ещё вещественное доказательство? – нахмурилась Ленка.

– По делу, которое будет возбуждено по вашему заявлению, – старлей потряс бумажкой с Ленкиной писаниной.

– Не, ну а как мне без телефона-то?

Тот пожал плечами и всем своим видом показал, что разговор окончен.

– Ладно, – сдалась Ленка. – Давайте сюда заявление.

На улице Костя сказал:

– Видишь, я же говорил, что бесполезно.

– Ну да… – сказала Ленка. – Бюрократы чёртовы.

Дома подвели итоги. Первое: Надины следы терялись где-то в монастыре. Второе: отец Илий, который, скорее всего, являлся организатором похищения, исчез. Третье: сразу после посещения монастыря Ленке пришла эсэмэска с угрозой.

– Следы путают, – авторитетно сказала Ленка. – Поняли, что их Илий спалился и услали куда-нибудь, чтобы забылось. А нам угрожают расправой, чтобы прекратили поиски.

– Не могу понять, как со всем этим связаны цветы, – задумчиво сказал Костя, глядя в окно, где синий уже почти сплошь покрыл газон, накрывая собой острова жёлтого, которые, пробиваясь нерегулярными фрагментами, напоминали о цвете настоящих одуванчиков.

– Да никак, – сказала Ленка. – Цветы сами по себе, Надюха сама по себе. С чего ты взял, что тут есть связь?

– Конкретного у меня ничего нет, – сказал Костя. – Но вот смотри – я познакомился с Надей, когда появились эти странные цветы. Тогда же и Илий здесь притворялся больным, лёжа на газоне. Попал ко мне в квартиру, познакомился с Надей. А потом, когда мы все разошлись, Надя пропала, причём, похищал её как раз отец Илий. Так что связь, хоть и не прямая, явно есть.

Ленка разлеглась на диване и уставилась в потолок.

– И ещё… – продолжал Костя. – Почему цветы перестали действовать? Ведь синего стало намного больше, а никаких неприятных ощущений я больше не испытываю. А ты?

– А я и не испытывала, – ответила Ленка. – Похоже, это только вы с Надюхой такие чувствительные, а остальным эти цветочки по барабану.

– Ну конечно, – засмеялся Костя. – То-то вы все двое суток в отключке пробыли. Сейчас у тебя сознание не мутится?

– Отстань, ничего у меня не мутится.

Ленка ушла готовить ужин, а Костя сел доделывать интервью Прозорова.

Ночью Костя опять проснулся от звенящей вибрации. О-м-м-м, – раздавалось откуда-то, и Костя даже заглянул в тумбочку, заподозрив, что Ленка сунула в него смартфон или будильник. В тумбочке ничего не было, но вибрация прекратилась. Он хлопнул рукой за спиной, там было пусто. Костя повернулся и убедился, что Ленки в постели нет. «Всё бегает пить по ночам», – подумал он. Ленка была одержима питьём по режиму. Она даже таймер себе устанавливала, чтобы не забывать выпить очередную порцию воды. Перед сном она приносила к кровати два бокала воды, чтобы пить ночью, а если забывала это делать, то среди ночи вскакивала и бежала на кухню.

Костя ещё раз потрогал тумбочку, убедился, что вибрация ему приснилась и уснул.

Глава восемнадцатая. Вода – большой обманщик

Клякса выполз из домика на поляну и прислушался. Стояла странная тишина, даже птичьих голосов не было, а ведь занималось утро, когда всё живое начинает подавать звуки. Только откуда-то из-за избушки раздавалось тихое журчание, там, видимо, протекал ручей.

Окинув взором разнотравье поляны, где островками пробивались жёлтые цветы, Клякса заполз за угол и направился дальше. Здесь поляна заканчивалась, и громадными копьями уходили вверх стволы исполинов, но метрах в пятнадцати от избы они исчезали, и резко вниз уходил обрыв. Клякса подполз к краю – овраг был довольно глубокий, а на дне его обнаружилась причина журчания – ручей или даже небольшая речка шириной метра в три. Вода в речке была прозрачной, дно покрыто мелкой галькой вперемежку с валунами. Глубину её Клякса с такого расстояния оценить не мог, но подумал, что если идти по руслу, то ручей выведет его к реке, а там где-нибудь и люди найдутся. К тому же с его запасом еды – сухари и вяленая рыба – лучше было держаться поближе к воде.

Спускаться по обрыву было бы непросто даже со здоровыми ногами, а в его положении он мог туда только скатиться по крутому склону и, пожалуй, ещё больше покалечиться. Клякса осмотрелся и метрах в десяти увидел тропинку, которая, виляя по крутому склону, постепенно спускалась к ручью.

Спускаясь по тропе, он почувствовал, что волочащиеся по земле ступни натирает. Боли он не ощущал, но туповатое гудение, шедшее снизу и распространявшееся по всему телу, беспокоило. Он остановился, сел и в свете занимавшегося дня принялся рассматривать ноги ниже колен. Места, которые резал Чёрт, покрылись чёрной коркой. Клякса коснулся одного такого места пальцем и ничего не почувствовал. Он нажал посильнее и где-то вдали, за пределами его тела, завибрировала струна – толстая струна в обмотке, как шестая на гитаре. Клякса убрал палец, и вибрации стали затухать. Он нажал в другом месте и загудела другая струна. Это было похоже на игру и казалось, что в сознании или где-то рядом звучит замысловатая музыка.

Продолжив осмотр, он с грустью констатировал, что ниже колен ноги по краю его ран приобрели красновато-синий цвет, а там, где кожа была нетронутой, она имела неестественный цвет мела – в основном, белого, но кое-где – самых разных цветных мелков из школьного набора.

Ступни же, которые волочились по земле верхней стороной, несмотря на то, что Клякса прополз менее сотни метров, уже покрылись мелкими порезами, в которые чёрными полосками набивалась земля.

Клякса снова сел на четвереньки и продолжил двигаться к ручью. Оказавшись на берегу, он опустил ноги в воду и принялся тереть ступни ладонями, вымывая грязь из порезов. Затем он стянул через голову изодранную рубаху, оторвал от неё оба рукава и, намочив один из них, начал тереть им как мочалкой. Помыв ноги, он согнул их в коленях и осмотрел. Результаты осмотра его удовлетворили. Он взял рукав рубахи и стал натягивать его на правую ступню. Один край он разорвал вдоль пополам и обвязал концы вокруг голени, что бы закрепить получившийся «носок». Затем таким же образом он обвязал и левую ступню.

Кляксу беспокоило то, что он при всех этих действиях почти ничего не чувствует, кроме чего-то отдалённо-щемящего, для чего он долго не мог подобрать слова – это не было болью, не было и чем-то приятным, но было каким-то печальным и гнетущим. В конце концов, Клякса назвал это ощущение тоской. Тоска наполняла его ноги, и ничего другого, кроме этой тоски, он не ощущал.

Закончив «обуваться» и вслушавшись в новые, прежде незнакомые ему ощущения, Клякса выбрался из ручья, схватил свою котомку и пополз по берегу туда, куда, перекатываясь по камням, быстро текла вода. Клякса кинул в ручей небольшой сучок, и вода моментально отнесла его на десяток метров, а уже спустя пару секунд он перестал его различать на поверхности. Клякса попробовал оценить глубину ручья. По опыту он знал, что определить на глаз глубину непросто – зрение тут плохой помощник, его легко обмануть. Загадочные искажения действительности, которые порождает вода, он знал не понаслышке. Ещё будучи пацаном, он с дядей и двоюродными братьями как-то раз провёл две недели в небольшом палаточном лагере на берегу какой-то сибирской реки, названия которой он уже и не помнил. В тихой заводи неподалёку от лагеря плавали крупные, размером в полруки и больше рыбины, которых дядя ловил на обед. Как-то раз Клякса попросил взять его с собой и удивился, с какой ловкостью дядя всаживал заострённый кол в тела этих шустрых, но раз за разом проигрывающих состязание за жизнь животных. Увидев, как легко это получается у дяди, он взял протянутую острогу и, прицелившись, изо всех сил ударил громадную рыбину, пронзив её, как ему показалось, насквозь и подняв со дна облако мути. Эта муть на некоторое время скрыла участок дна вокруг, и Клякса, торжественно извлекая из воды острогу, ожидал увидеть на ней свой трофей, но обнаружил только кустик водной растительности. Дядя рассмеялся, увидев его оторопь, и сказал:

– Андрюха, ты так никогда рыбу не возьмёшь. Вода – большой обманщик, показывает тебе добычу в одном месте, а на самом деле, она в другом.

– А как же?.. – недоумённо спросил Клякса.

– Да вот так, – сказал дядя и начал показывать ему, где и как определять настоящее положение рыбы, как её не спугнуть резкими движениями, как вести охоту на подводную дичь.

Но только на третий или четвёртый день Кляксе удалось впервые поразить свою добычу.

Вот и сейчас, вглядываясь в прозрачные воды ручья, Клякса думал, что глубину на глаз не определить, наверняка это можно сделать, только зайдя в воду. «Зайдя…», – тоскливо подумал он. Интересно, сможет ли он теперь когда-нибудь ходить? «А плавать?» – мелькнула мысль в его голове.

Проверять не хотелось. Клякса помнил, как его однажды снесло сильным течением, когда он, переходя реку вброд, отошёл от тропы в сторону на метр и погрузился в воду по грудь. Тогда он выбрался на берег примерно в километре от брода и потом больше часа пробивался сквозь лесные заросли к своей компании, которая даже не заметила его исчезновения.

Размышляя таким образом, Клякса полз и полз, изредка останавливаясь на короткий отдых. Солнце поднялось уже высоко, и в какой-то момент Клякса обнаружил над собой свод из ветвей мощных кустарников, росших по обе стороны ручья. Теперь он полз словно по тоннелю или галерее. Здесь было сумрачно и зябко. Воздух под кустами был холодным, как в колодце, и пах перегнившей листвой. Всматриваясь вдаль, Клякса не видел окончания этой галереи, впереди был только сгущающийся сумрак, а воды ручья потемнели и уже не так охотно позволяли рассматривать дно.

Клякса вспомнил, как в деревне, где он отдыхал на летних каникулах, бабушка рассказывала ему, что тенистые места обожают русалки и мары.

– Солнце-то им – враг, потому они из тёмного мира, – рассказывала баба Нюра. – Вот и плещутся себе по ночам, а днём ежели, то в тени ракиты, поджидают там дурачков вроде Петрухи нашего…

Петруха был племянником бабы Нюры, который как-то раз ушёл на озеро, да так и пропал – и домой не вернулся, и в озере не всплыл. В деревне само собой разумеющейся считалась версия, что мары утащили его на дно и каждая по очереди женили его на себе – бесконечно, не прекращая процесс ни на минуту.

– А и времени-то там нет, – говорила баба Нюра. – Одно бесконечное страдание теперь у нашего Петрухи…

Клякса с подозрением посмотрел на тёмные воды ручья, затем оглянулся, и ему показалось, что в сплошном строе кустарников он видит просвет, сквозь который можно прорваться наружу. И он дёрнулся туда, в этот просвет, но колючки впились в его тело, а под развесистыми зелёными ветвями на его пути вдруг возник целый клубок змей. Когда он коснулся их, не заметив, они в одно мгновение расползлись и десяток раздвоенных языков, направленных в его сторону, мгновенно поднял в душе Кляксы иррациональный ужас – такой точно, какой испытываем мы при виде крупных пауков или скорпионов. Он рванулся назад, к воде, но колючки и ветви теперь крепко держали его, и освободиться Клякса не мог. Замерев на месте, он видел змей, подползавших к нему и спереди, и справа, и слева, и в смятении ждал, что вот-вот они нападут на него и погрузят свои ядовитые зубы в его податливую плоть, после чего он так и останется здесь, среди этих колючек, если только русалки не утянут его тело в глубину этих тёмных вод. Что-то заставило его оглянуться, и, действительно, – над водами медленно поднимались тела трёх речных красавиц. Учуяв добычу и понимая, что никуда она от них не денется, они смотрели на него своими огромными глазами с ультрамариновыми зрачками, и руками показывали на себя, делали неприличные развратные движения, всячески показывая ему, что он, Клякса, не пожалеет, если покорится и окажется в их власти.

Клякса заорал в ужасе и с такой силой рванулся из кустов от ручья, что клочки его рубахи повисли на ветвях, а сам он, выскользнув из их развесистых цепких лап, мгновенно очутился по ту сторону этих кошмарных джунглей.

Отдышавшись, он посмотрел сквозь ветви – воды спокойно текли по своим делам, никаких русалок не было и в помине, да и змей тоже – то ли они расползлись, то ли привиделись ему, но всё кругом было спокойно, и тёплые лучи Солнца, пробиваясь сквозь кроны деревьев, ласкали его тело, которое теперь прикрывали только лохмотья, оставшиеся от рубашки.

Весь его запас еды остался там, на берегу, и теперь нужно было либо возвращаться туда, чтобы забрать котомку, в которой, кстати, лежал и фонарь тоже, либо продолжить путь без еды, в надежде что лес прокормит – а что он мог дать весной, пусть даже такой тёплой как нынешняя? Внезапно накатила слабость. Сначала он пытался с ней бороться, но затем заполз под невысокий кустарник, где лёг прямо на землю, вытянулся и, почувствовав в теле сладкую истому, отключился.

Хроники Чёрной Земли. Искушение

Когда наутро Ма-Хеса открыл глаза, рядом никого не было. Он провёл ладонью по примятой постели – ткань была холодной, как камень в тени скалы. В хижине – тишина. Лишь снаружи доносились голоса: хриплый, властный – старика, и визгливый, заискивающий – хозяйки.

Из вчерашнего разговора он понял: старик знал эту женщину давно. А девушка, что делила с ним ложе, – его дочь. Он – отец, но не отец: не видел её, не звал, не искал. Ему было безразлично.

А Ма-Хесе – не безразлично.

Ночью всё случилось быстро, как омовение в водах Хапи: естественно, без слов. Лоно её было узким, плотным, как цветок лотоса перед раскрытием. Возбуждение нарастало, как разлив реки, и извержение пришло бурно, ослепительно. На миг он лишился чувств. Очнувшись, захотел обнять её, приласкать, узнать имя… Но она отвернулась и уснула.

Теперь его иб¹томился – не от страсти, а от тоски.

Он приподнялся и убедился, что в хижине никого нет. Циновка у входа слегка колыхалась от ветра, проникавшего через открытую дверь, откуда поступало и немного света, разгонявшего темноту хижины и создававшего в ней подобие сумерек.

Ма-Хеса спрыгнул с постели и медленно отодвинул тростниковую занавеску. Со двора раздавались звуки беседы – старик, против обыкновения, был весел и многоречив. Юноша осторожно сдвинулся так, чтобы, оставаясь в тени комнаты, разглядеть, что происходит снаружи.

– Они завтракают… – раздался голос позади, и Ма-Хеса вздрогнул.

Он обернулся. Она стояла, укутанная в льняное покрывало, скрывавшее всё – и всё открывавшее. Ма-Хеса коснулся рукой её бедра.

– Ночи дождись, путник, – сказала она, отступая. – День – для Ка, ночь – для плоти.

– Но плоть моя зовёт тебя сейчас, – настойчиво прошептал Ма-Хеса и довольно грубо притянул её к себе.

Боль в паху ударила, как жало скорпиона. Он согнулся, хватаясь за живот.

– Ночи дождись, – повторила девушка, отходя от него. – Если мут прикажет, лягу с тобой снова.

– А если не… прикажет? – пробормотал Ма-Хеса, подняв голову и глядя на неё.

– Присядь несколько раз, – бросила она и вышла.

– Проснулся? – донеслось из-за двери.

– Нет, душа его пока путешествует по тоннелям Ра-Сетау, – ответила девушка.

Ма-Хеса остался один. Боль постепенно стихала, и он огляделся по сторонам. Взгляд упал на торбу в углу. Всю дорогу он мечтал заглянуть внутрь, но при старике, который неотлучно был рядом, не осмеливался даже развязать верёвку, стягивавшую верх. Но любопытство не отпускало юношу – ему не терпелось узнать, для чего он, Ма-Хеса, таскает за стариком эту бесполезную суму, в которой, не было ни съестных припасов, ни одежды, и лежал только ящик из слоновой кости. А вот что было внутри ящика?

Он подошёл, развязал шнурок. Пальцы нащупали шкатулку – гладкую, почти скользкую. За дверью что-то шаркнуло. Он замер.

– Не след медлить, когда осталось сделать последние шаги, – донёсся голос старика. – Обратный путь неблизок… а я не смогу полагаться на силы свои после того, как…

Он умолк. Ма-Хеса снова погрузил руки в торбу и раздвинул её стенки. Замок не поддавался. Он вынул шкатулку, вертел её в полумраке, ища защёлку. Он не раз видел эту шкатулку – старик, когда жил у них в Сау, не расставался с ней. Она лежала у него на коленях, когда он ел, он клал её под голову, когда спал, а если выходил куда-то, то всегда нёс её под мышкой или за плечом в этой самой торбе.

Главной загадкой было содержимое этой шкатулки.

Ма-Хеса нажал на замочек, и… ничего не произошло. Его пальцы шарили по золотой защёлке в поисках какого-то бугорка или кнопки, но ничего не нащупывали. За дверью послышались шаги, и Ма-Хеса торопливо опустил шкатулку в торбу, суетливо оглянувшись. В хижине никого не было.

– Стоило бы вам остаться у меня на несколько дней, – услышал он. – Вам обоим нужно подкрепить силы перед дальней дорогой…

– Последней… – ответил старик, и затаённая печаль послышалась Ма-Хесе в его голосе.

Он снова забрался в торбу. Крышка не открывалась, тогда Ма-Хеса опять извлёк шкатулку и продолжил крутить, пытаясь отыскать секрет, открывающий замок. Увлёкшись, он забыл, что дверь в хижину открыта, и даже не заметил тени, которая на мгновение заслонила от него свет, поступавший от двери.

– Нужно потянуть вон за тот стержень, – раздался шёпот.

Она стояла у входа, губы её изогнулись в усмешке.

– Ну чего смотришь? Дёргай!

Он потянул. Крышка поднялась – и изнутри хлынул свет, яркий, как лицо Ра, но холодный, как вода в источнике Хатхор. Ма-Хеса зажмурился, потом осторожно взглянул сквозь пальцы и опустил в шкатулку пальцы правой руки. Запах веков удалил в ноздри, и он, ещё не коснувшись, понял, что лежит в шкатулке.

– Это папирус, – прошептал он. – Я слышу, как листы шелестят, будто дышат…

– Достань их, – сказала красавица. – Посмотрим, что носит мой итеф.

– Ты знаешь, что он – твой отец?

– Мут говорила… что он увезёт нас в страну, где не нужно трудиться, где только наслаждение и покой. – В голосе её звенела горечь, смешанная с иронией. – Ну же, доставай!

Ма-Хеса посмотрел на свет, излучаемый листами. Он звал его, обещал знание, власть, вечность. Но вспомнились слова старца: «Это не твоё дело, отрок».

Он резко захлопнул крышку.

– Нет. Я хотел лишь взглянуть. А это… нельзя.

Девушка пожала плечами.

– Вот что… Ну, как знаешь.

И она направилась к выходу.

– Постой, – окликнул он. – Скажи, о, огонь моего сердца, как зовут тебя?

Та насмешливо посмотрела на него:

– Ахвере. Проснулся, – добавила, выходя. – Готов в дорогу.

Примечания:

1. Иб – сердце (др.-егип). У египтян было два обозначения сердца: Хати означало сердце как анатомический орган. Иб – сердце как центр переживаний, воспоминаний, чувств.

Глава девятнадцатая. В подземелье

– Ночью почувствовал какую-то вибрацию, – рассказывал Костя за завтраком Ленке, пока она запекала бутерброды в духовке. – Даже проснулся.

– Может, грузовик под окнами проехал? – предположила Ленка. – Или приснилось чего?

– Приснилось, – с набитым ртом сказал Костя. – Снилось, что земля дрожит, причём, не в каком-то одном месте, а по всей планете.

– Глобальное землетрясение? – Её передёрнуло. – Бр-р, ужас какой. Это похлеще ядерной войны.

– Да, счёт жертв от такого бедствия шёл бы на миллиарды… Ну вот, проснулся, никакой вибрации нет. И тебя нет, – он посмотрел на Ленку. – Всё бегаешь на кухню по ночам?

Та молча кивнула.

– Сон прерывать вредно, – авторитетно заявил Костя. – Лучше мучиться жаждой, но не просыпаться.

– Я привыкла уже, – отмахнулась Ленка.

– Ты на работу во сколько?

– Я что – больная? Сегодня суббота.

Точно, суббота, подумал Костя. А на самом деле – понедельник.

Но проблемы с календарём сейчас казались ему мелкими, и возражать он не стал. Ленка же вообще думала о другом.

– Монастырь же не охраняется как банк какой-нибудь? – она вопросительно посмотрела на Костю.

– Ты это к чему? Штурмом его брать собралась?

– Собралась прокрасться туда и осмотреть их кельи. В одной из них мы найдём Надюху, я уверена.

– И как ты себе это представляешь? Через забор перемахнём? Ты видела какая там стена? А вход они запирают.

– Нет, Костя. Помнишь, я тебе рассказывала, что мой предыдущий ухажёр был чёрным копателем?

– Ну?

– Баранки гну. Он вечно ходил по музеям и библиотекам и фоткал разные карты, чтобы знать, где перспективнее копать.

Костя всё ещё не понимал.

– Не вижу связи, Лена. Давай ближе к делу.

– Ближе к телу заслужить надо, – сострила Ленка. – Ну и вот. У него была карта нашего монастыря – того времени, когда его основали. Ты же в курсе, что он строился как крепость на случай осады?

Костя кивнул.

– И как у любой такой крепости, у монастыря есть десяток подземных ходов, чтобы вести скрытое снабжение, впускать и выпускать гонцов и так далее…

Костя посмотрел на неё заинтересованно.

– И где эта карта?

– Ну как где? У меня дома… наверное. Он же, когда убегал, всё своё бросил, я ему потом пару чемоданов отправляла.

– Ну пошли искать!

Идя вдоль дома, Костя вдруг заметил движение в окне первого этажа. Он повернулся – то была качающаяся фигурка какого-то монстра. Он вдруг остановился, пробормотал, что ему нужно срочно смотаться «по одному делу, а то шеф в понедельник заколбасит» и, даже не попращавшись, направился в сторону арки.

– Да, шеф может, – сказала ему вслед Ленка, которая всё-таки была удивлена такой резкой сменой планов. – Тогда я тебя жду у себя, как закончишь, приходи.

На поиски карты у Ленки ушло несколько часов. Пришлось перерыть в буквальном смысле всю квартиру. В конце концов пыльная и залитая кофе карта нашлась в сложенном виде между листов в газетной подшивке пятилетней давности. Она была собрана из нескольких склеенных скотчем фрагментов большой карты и являлась весьма подробным планом монастыря и окрестностей. Костя, вернувшись, даже присвистнул, увидев его.

– Ого! Где же он надыбал такую? Это же бесценно!

– В том, чтобы «надыбать» какую-нибудь чепуху, Славику нет равных, – ехидно ответила Ленка. – У него таких десятка три было.

Костя углубился в разглядывание карты.

– Да, Ленок, вот они – подземные ходы. Пять тоннелей выходят прямо на берег, а один даже на другую сторону канала. Интересно, как же они его выкопали? Это же под дном реки. Неужели уже были мастера, способные правильно рассчитать такое?

– Были, а то… – сказала Ленка. – Крепостные назывались – если тонули, следующие копали в другом месте и поглубже…

– Но представляю, что там сейчас, в этих ходах… лет двести ими никто не интересовался.

– Это ты зря, – возразила Ленка. – Весь комплекс монастыря входит в перечень исторических памятников федерального значения. Упркульт оттуда не вылезает, у них всё на учёте. Уверена, что эти тоннели в хорошем состоянии. Но именно по этой причине они нам, скорее всего не годятся.

– Думаешь, заперты?

– Запертое можно отпереть. Но они, скорее всего, под сигнализацией. А вот этот, который ведёт на противоположный берег, более перспективен. Там вокруг даже дач нет, пляжей нет, дно там плохое. Словом, там только дети шарятся. А от них, скорее всего, заперли и замаскировали – смысла ставить его под охрану нет.

Она помолчала немного, вглядываясь в карту, и добавила:

– В общем, нам будет нужен ломик, чтобы замок снять – там наверняка висячий, и небольшая лопатка на всякий случай.

– Типа сапёрной… – задумчиво сказал Костя. – Есть такая у меня в подвале.

– Ну пошли. А то время-то уже к вечеру. Надо собраться и двигать.

– Ты прямо сегодня хочешь туда влезть? – удивился Костя.

– А чего ждать-то? Пока там извращенцы нашу Надюху расчленять начнут?

Костя поморщился.

– Не говори ерунду. Я допускаю, что она там. Вполне. Но уж про «расчленять» – это перебор.

– Ладно, шучу. Но тянуть нечего. Идём сегодня. А что это у тебя? – она ткнула пальцем в бурое пятно у Кости на майке.

Тот пожал плечами, не находя ответа.

– Да я что-то и не в курсе… может где кетчуп капнул?

– Постирать надо. Ладно, Костя, ты пока картой полюбуйся, а я пошла переодеваться в спортивное.

Дома Костя спустился в подвал, взял ломик и сапёрную лопату, и к семи вечера они были готовы к выходу. Затем он с сомнением посмотрел на Ленку:

– Туда пешком – километра два по берегу. Пока доберёмся, темнеть начнёт. В сумерках мы вход пропустим. Может, завтра?

– Нет, дорогой, – сказала Ленка. – Мой папа говорил: «Не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня». И у нас есть вот что. – Она достала из рюкзака два фонаря. – Идём сейчас.

Пока они дошли до места, спустились сумерки. Но Костя ещё от моста заметил метрах в двадцати от берега бугор в полметра высотой обильно покрытый листвой и напоминавший небольшой курган. Чиновники, как обычно, перестарались и вместо того, чтобы замаскировать вход, сделали его заметным издали. Он, не сомневаясь, направился прямо к кургану и начал сбрасывать с него пожухлые листья. В толще их обнаружилось множество гнёзд разных насекомых и червей, а после того, как Костя сбросил очередной слой, он отпрыгнул от неожиданности – из под листвы выползли и расползлись в разные стороны десяток змей.

– Чёрт! – от неожиданности Костя выругался. – Тут, блин, серпентарий! Они здесь зимовали, что ли?

– Да уж, – сказала Ленка, которая стояла в паре метров и освещала холмик фонарём, чтобы Косте не приходилось работать вслепую. – Ты там поосторожнее, пригодишься ещё.

Когда полкубометра листвы было разбросано по окрестностям, обнажился деревянный люк, напоминающий вход в погреб. На нём висел, а точнее, лежал замок. Костя поддел ломиком скобу, надавил, и путь в подземный ход был открыт.

Костя потянул на себя неровно сбитый люк. Он не был тяжёлым, но поднимался с трудом – петли от древности заржавели, а вся конструкция была перекошена и потому непослушна. Ручка сразу же оторвалась и осталась у него в руках. Он отбросил её в сторону и посмотрел на Ленку:

– Вот вам и упркульт. Страшно подумать, что там внутри.

Но внутри, к его удивлению, был относительный порядок. Как только они с фонарями начали путь вниз по стёртым ступеням вниз, Костя убедился, что тоннель отнюдь не был заброшенным. Повсюду были видны следы хозяйской руки. Потолок был собран из толстых деревянных досок, которые слева и справа подпирали мощные сваи. Стены были обложены камнями и скреплены строительным раствором. Доски на потолке были свежими, а вот камни на стенах, во всей видимости, остались ещё с тех давних времён, когда устраивалась фортификационная часть монастыря. Кое-где из-под раствора проглядывали следы смешанной с чем-то, возможно, с известью, глины – строительного раствора тех давних времён.

Косте показалось, что совсем недавно он где-то уже видел такие стены… но где?

Тоннель довольно круто уходил вниз – настолько круто, что временами это было похоже на спуск по обрыву. Под ногами виднелись следы сделанных сотни лет назад ступеней, но время оставило от них только небольшие уступы, которые, впрочем, помогали удерживаться на крутом спуске.

Ленка шла позади и всё время ойкала, просила идти помедленнее и подавать ей руку на особенно сложных участках. Костя пожалел, что у них нет факела – фонарь рассеивал тьму только на небольшом расстоянии, причём, лучи отлично освещали стены, где до сих пор можно было в подробностях разглядеть работу далёких строителей, но почти ничего не освещали под ногами, и спуск на каждый метр почти буквально становился шагом в неизвестность.

Наконец, крутизна уменьшилась и идти стало проще. Костя предполагал, что сейчас они как раз заходят под канал и невольно посмотрел на потолок – не струится ли вода сверху? Но потолок был сухим. По мере продвижения вперёд воздух становился всё более затхлым и тяжёлым. Здесь явно не хватало кислорода, а ведь путь только начался.

– Костя, а какой ширины наш канал? – Ленка, похоже, подумала о том же, что и он.

– В этом месте метров сто, не больше, – не оборачиваясь ответил Костя. – Идти нам совсем недолго.

– Это до берега недолго, – сказала Ленка. – А дальше там ещё с полкилометра до монастыря.

Костя протянул ей руку, она цепко схватила его ладонь, и он почувствовал, что Ленка дрожит.

– Ты чего? – попытался он её успокоить. – Не переживай так, прорвёмся.

Он осветил её лицо, и Ленка криво улыбнулась дрожащими губами.

– Ну хочешь, пойдём назад, – сказал Костя, которому передалось её волнение.

Ленка часто-часто покрутила головой, отказываясь.

– Ну уж нет, – сказала она. – Пойдём вперёд, раз уж забрались сюда.

Но когда они прошли ещё полсотни метров, Костя почувствовал, что его начинает мутить. Он оглянулся на Ленку – она была бледной и едва держалась на ногах. Костя быстро прикинул: прошли они не больше сотни метров, а впереди – не меньше пятисот. С такой динамикой они оба упадут где-то посередине пути, и никто не поможет им выбраться отсюда.

Дыхание у обоих участилось, но было поверхностным. Костя увидел бисеринки влаги на лбу у Ленки и почувствовал, что и по его щекам стекает пот.

– Нет, – сказал он вслух. – Здесь нужны кислородные маски.

Он развернулся и пошёл назад, таща за собой Ленку, которая совсем обессилела и, казалось, готова была упасть. Кое-как они добрались до начала подъёма, и Костя, у которого уже темнело в глазах, обернулся. Ленка стояла позади него, наклонившись и упёршись руками в колени.

– Лена, Лена! – воскликнул Костя, который вместе с адреналином мигом ощутил прилив сил. – Чуть-чуть осталось, потерпи!

Она посмотрела на него и кивнула. Глаза у неё были красными, а лицо серым.

– Пойдём… – с трудом выдавила она и, сделав шаг вперёд, упала. Она лежала на каменном полу, глаза её были открыты, но зрачки не двигались.

– Чёрт! – вырвалось у Кости.

Он с трудом взял Ленку на руки и начал карабкаться наверх. Ноги скользили на бывших здесь когда-то, но давно истёршихся ступенях. Дважды упав вместе с Ленкой, Костя решил изменить тактику. Он положил Ленку на пол и поволок вверх, ухватив за руки. В какие-то моменты казалось, что Ленка приходила в себя и старалась помочь ему, толкаясь ногами, но тут же снова погружалась в забытье, чтобы через минуту опять очнуться.

Костя потерял ощущение времени. Сколько занял этот подъём? Может быть, десять минут, а может быть, час. Впрочем, час вряд ли – за это время они оба умерли бы в этой бескислородной ловушке.

Почувствовав, наконец, в воздухе свежесть, что свидетельствовало о близости выхода, Костя расслабился и упал на пол, ловя ртом драгоценные глотки кислорода. Он почувствовал, что засыпает, но понимал, что опасность ещё не миновала. Усилием воли он заставил себя встать и посветил вперёд своим фонарём – Ленкин остался на полу где-то посередине тоннеля.

Оказалось, что они уже почти на месте. Оставался последний рывок.

Костя снова схватил находящуюся в полузабытьи Ленку подмышками и потащил наверх. С каждым шагом становилось одновременно тяжелее и легче – легче, потому что приток свежего воздуха усиливался, тяжелее, потому что у Кости совсем закончились силы. Наконец, почувствовав вокруг себя пустоту, он понял, что лежит на земле в полной темноте. Последним усилием он втащил сюда Ленку и упал на землю возле неё, собираясь провалиться в тяжёлый блаженный сон.

Но тревога не оставляла его. Он снова поднялся, наклонился над Ленкой и, приложив ухо к груди, прислушался. Её сердце отдавалось тяжёлым неровным ритмом. Костя не знал, что следует делать в таких ситуациях, но вспомнил школьные уроки ОБЖ и начал поднимать и опускать её руки. Иногда ему казалось, что сердце её остановилось и тогда он сильными толчками ладоней в грудь заставлял его работать снова.

Через полчаса, час или два он почувствовал её сопротивление. Она вздохнула и застонала. Костя поднял фонарь, валявшийся в метре и всё ещё освещавший траву под собой, и посветил Ленке в лицо. Она улыбнулась и пролепетала едва слышно:

– Вечно с тобой в какие-то истории попадаешь, Боровцов…

Костя подождал ещё минут пятнадцать, затем помог ей подняться и повёл, поддерживая, к мосту, затем через мост, за мостом безуспешно пытался вызвать такси. Потом они долго шли домой, в каждом дворе присаживаясь на лавочки и отдыхая. В конце концов оба обессиленные и пошатывающиеся вошли в квартиру, когда небо уже стало приобретать тот белёсый цвет, который предшествует окрашиванию его в оттенки красного. Оба, не раздеваясь, упали на кровать поперёк, и так, оставив на весу ноги, уснули.

Костя проснулся от яркого света. Это поднявшееся высоко солнце ударило ему в глаза своим лучом. Он посмотрел на часы – ничего себе проспали – и перевёл взгляд на Ленку. Она спала на животе, лицо её было повёрнуто к нему. Словно почувствовав его пробуждение, она открыла глаза и, протянув руку, провела ей по Костиным волосам.

– Спасибо, – сказала она, улыбнувшись. – Спасибо, что вытащил меня из той газовой трубы.

– Да, упустил случай от тебя избавиться, – пошутил Костя и тут же сказал серьёзно: – А почему газовой?

– Да там запах такой стоял, еле слышный, но всё же… явно что-то там веками выделяется из земли и накапливается в тоннеле. Он же не проветривается.

– Да, возможно… – задумчиво ответил Костя. – Дурнота накатила внезапно – не постепенное одурение, как в душной атмосфере, а просто как по голове стукнуло. В общем, нам нужен, как минимум, кислородный баллон.

– А ты упёртый, – сказала Ленка. – Вот мы с тобой прёмся туда, а если Нади там нет? Или есть, но мы её не найдём? Или найдём, но нас поймают и тоже запрут? А? Как тебе перспективка?

– Предлагаешь не переться?

– Нет, восхищаюсь твоей настойчивостью. Переться, конечно. Только где взять баллон?

– Да это не проблема… – сказал Костя. – Ты как?

– Норм. И кстати… – она сделала паузу и задумчиво посмотрела на Костю.

– Что? – насторожился тот.

– Я утром просыпалась – тебя здесь не было. Куда ходил-то?

– Я ходил? – изумился Костя. – Да ты что, я спал как мёртвый, вообще не просыпался.

– Но я же видела…

– Тебе приснилось, Лен. Надышалась вчера, вот теперь и подглючивает в башке.

Она с сомнением посмотрела на него.

– В общем, раз ты очухалась, то иди займись завтраком, а я пока звякну кое-куда.

Через пятнадцать минут, бросая в рот куски яичницы, Костя рассказал, что заказал в интернет-магазине десятилитровый баллон с кислородом.

– Больше нам и не надо, – сказал Костя. – Во-первых, там недалеко. Во-вторых, больше – тяжелее. Он и этот-то нелёгкий.

Помолчав немного, он продолжил:

– Единственное – придётся подождать. Послезавтра привезут.

– И когда пойдём? – спросила Ленка.

– Да вот привезут и в тот же день пойдём, если ты не против. Попытка number two. Я только сейчас туда смотаюсь, а то вчера ни дверь не закрыл, ни листьями не закидал. Ломик там бросил… Вход открыт всем на обозрение. Боюсь, как бы не забрался кто. Особенно пацаны какие-нибудь – они же безголовые, сгинут там…

На улице было тепло, и Костя вместо куртки надел свитер. Через час он добрался до входа в тоннель. Покричал немного в проём, затем постоял, прислушиваясь. Показалось, что снизу раздаются какие-то звуки. Костя крикнул ещё раз. На этот раз он чётко услышал ответ. «Помогите!», – слабо прокричал кто-то и это в стенах тоннеля несколько раз повторило крик, причём, Косте показалось, что голос похож на его собственный. Он огляделся, поднял с земли брошенный вчера фонарь и осторожно пошёл вниз по ступенькам.

Глава двадцатая. Падение

Толик торопился – два дня не был у Кляксы, как бы тот не помер от голода. Он выбрался из дупла и быстрым шагом пошёл по тропке. Вот последний поворот, и из-за деревьев появился дом. Ещё не зайдя в него, Толик заподозрил неладное – дверь была распахнута, а он каждый раз, уходя, плотно закрывал её. Сначала он подумал, что её распахнул ветер, но на тропке валялась его, Толина, сушёная рыба, которую он специально купил на рынке, чтобы отнести сюда.

Войдя в избу, он убедился, что кто-то здесь пошуровал – ведро было опрокинуто, вода расплескалась по полу, мешки с рыбой и сухарями подверглись ревизии и уменьшились в объёме. Но главное открытие ждало Толика, когда он подошёл к крышке погреба – верёвки, которыми он её зафиксировал в прошлый раз, были перерезаны и валялись рядом на полу. Он резким движением откинул крышку и вгляделся в темноту.

– Ничего не видно… – пробормотал Толик и полез вниз.

Фонаря на месте не было. Но глаза его уже привыкли к темноте и он отчётливо различил контуры креста на своём месте. А вот Кляксы на нём не было.

– Чёрт! Чёрт! Чёрт! – заорал Толик, охваченный внезапно накатившей яростью и сопроводил свои крики несколькими ударами по стене – сначала кулаками, а потом и ногами.

Ярость так же неожиданно схлынула вместе с адреналином, и он почувствовал боль в костяшках пальцев. Толик огляделся.

– Ну где же ты, Андрюха? – тихо спросил он. – Куда же ты подевался?

Он подошёл к кресту и осмотрел гвозди, которыми прибивал ладони своей жертвы. Шляпки были покрыты кровью и даже кусочки плоти прилипли к ним и к гвоздю ниже.

– Ну офигеть… – сказал Толик растерянно. – Ты что же, Клякса чёртова, просто вырвал их из рук, что ли? Те что, тварь, было здесь так плохо, что ты предпочёл вынести такую боль?

Он снова огляделся по сторонам. Ага, ножовка тоже пропала. Он её вон там бросил. Выходит, Клякса освободил руки, как-то добрался до ножовки, перепилил верёвки на ногах – вон они валяются… ну и хитрая же тварь оказалась.

Толик поднялся по лестнице. Он совершил две ошибки – не поднял лестницу и оставил на полу ножовку. Расслабился, уверовал в беспомощность Кляксы. А оно вон как вышло.

Толик вышел в дверь и посмотрел на траву у входа – не примята ли? Может, по следам его удастся найти? Но нет, никаких следов на траве он не увидел. Впрочем понятно, что в глухой лес Клякса не пойдёт, он либо нашёл тропку и пошёл по ней к дуплу, либо спустился по круче к ручью.

Где же теперь его искать?

Нигде, – услышал он и мгновенно напрягся. Это был голос Хозяина. Слыша его, он всегда испытывал радостное возбуждение. Одновременно пришло ощущение вибрации и звук, наполнявший всё его существо.

У тебя будет новое задание, – услышал он. – Теперь ты сделаешь вот что…

Толик хорошо плавал. Но если бы его спросили, каким образом он плывёт, он не смог бы объяснить. Иногда он вслушивался в свои ощущения в воде и не мог понять – что отдаёт приказы его рукам, ногам, его груди? Словом, плавать он умел, но не знал как. Тело просто слышало внутренние инструкции и выполняло их. Такими же были и распоряжения Хозяина – он, Толик, был какой-то из его конечностей, а может быть, нервом или сухожилием. И не выполнить то, что Он приказывал, было невозможно, как невозможно было изменить алгоритм пловца, организующий работу тела независимо от его, Толика, желаний.

Толик теперь знал, что ему поручено очень важное дело – ещё важнее, чем подготовка Кляксы к принесению в жертву. Нужно разобраться с очень важным врагом Хозяина. Он пока не знал точно, куда ему надо идти и что конкретно делать. Знание будет приходить к нему шаг за шагом, постепенно.

Занятый своими мыслями, он не заметил, как оказался возле дома. Он развернулся, пересёк двор, прошёл несколько кварталов по центральной улице, затем свернул к реке, дошёл до Козинского моста, перешёл реку и, наконец, с высоты увидел цель своей прогулки. Это был небольшой тёмный пятачок с люком в полусотне метров от канала. Странно, но раньше он здесь его не видел. Тут было только несколько невысоких курганов, но для Хозяина нет ничего невозможного. Люк был открыт – так, как будто Его рука сама сдвинула крышку. Толик улыбнулся. «Он знал, что я приду».

Из любопытства он заглянул внутрь – там были ступени, ведущие вниз. Приказа спускаться пока не было, поэтому Толик уселся на небольшое бревно в пятнадцати метрах от двери и стал ждать.

На душе у него было светло – он ликовал от возможности подчиняться Ему, чувствовал, что вот-вот сольётся с Ним, войдёт в Его Царство, чтобы вечно блаженствовать там среди таких же, как он сам. Для этого оставалось только один за другим выполнить ещё несколько приказов, а потом – просто ждать. Сейчас он неотрывно следил за мостом, ведущим в город. По нему должен был прийти сюда враг Хозяина.

Часа через четыре Толик почувствовал внутреннее напряжение, которое означало, что нужно приготовиться. И точно – вскоре на дальнем краю Козинского моста появилась фигура мужчины. Нельзя было, чтобы он обнаружил Толика раньше времени, поэтому Толик тут же подбежал к люку и, перепрыгивая через ступени, бросился по лестнице в темноту тоннеля. Он совершил пять или шесть прыжков, но тут ступени кончились, Толик, споткнулся, упал и покатился по крутому каменистому склону вниз, во мрак вечной ночи.

Глава двадцать первая. По руслу

С высокого холма, на который вскарабкался Клякса, открывался хороший вид на окрестности. На юге, откуда он приполз, прямо у подножья холма тёк ручей с напугавшими его марами – Клякса мог бы разглядеть его, если бы не сплошная галерея кустарников, которая полностью скрывала русло. Немного дальше к северу тёк всё тот же ручей – Клякса видел его над кронами деревьев, покрывавших склоны холма. Похоже, что где-то на востоке русло делало крутой изгиб и возвращалось сюда. Здесь ручей тёк на запад по довольно широкой долине, которая вскоре снова сменялась лесными зарослями. На востоке посреди дубрав взмывали вдруг в небо величественные сосны, а с запада голубоватым островом среди зелени светился глухой ельник.

Клякса хотел есть. Сначала, когда он карабкался сюда, удирая от видений, которые, как ему казалось, могли преследовать его, голод был приглушён азартом бегства. Но теперь, когда он, осмотревшись, убедился, что никакой опасности нет, под ложечкой засосало, и разыгравшийся аппетит заставил задуматься о насущном. А котомка с едой осталась там, на берегу, под развесистыми ветвями ракит…

Чего он, собственно, напугался? Несколько красивых женщин смотрели на него из воды и приветливо улыбались, звали его к себе, недвусмысленно давая понять, что хотят разделить с ним наслаждение.

Зачем он от них убежал?

Пожалуй стоило вернуться и присоединиться к красавицам, если они ещё там. Заодно и котомку свою забрать.

Клякса опустил взгляд на ноги. Голени по-прежнему были покрыты коркой запёкшейся крови и почти ничего не чувствовали. С передней стороны чуть ниже колена ноги приобрели страшный иссиня-фиолетовый оттенок, и это Кляксу обеспокоило. Но зато он сумел пошевелить пальцами на правой ноге – едва заметно, но большие пальцы всё-таки поднялись и опустились, а потом ещё раз поднялись и опустились. Однако попытка встать на ноги успехом не увенчалась – едва он распрямил ноги, поднявшись над землёй во весь рост, как голова закружилась, в глазах потемнело, и Клякса брякнулся на землю. Он тут же скатился на пару метров вниз и продолжал бы катиться дальше, если бы, сгруппировавшись, не перекатился на бок, затормозив падение. И вовремя! Он остановился почти на самом краю обрыва, под которым было не меньше пяти-шести метров пустоты, а затем плоская площадка, на которую и сверзился бы Клякса, если бы чудом не удержался.

Ну и как идти к красавицам с такой физической немощью, грустно подумал Клякса. Засмеют же. Это они из реки не видели, что он беспомощный, а когда он к ним приблизится… на четвереньках…

Клякса снова вскарабкался на холм и пополз вниз по северному склону. Склон был пологий, в изобилии покрыт кустарниками и даже небольшими деревцами, так что спускаться было легко.

Внизу Клякса увидел едва заметную тропку, которая, петляя между деревьями, шла на север, к той самой долине, что виднелась с вершины холма. Путь занял у него несколько больше времени, чем он рассчитывал – с холма казалось, что до неё не больше километра, но когда Клякса, наконец, выбрался из леса на берег, солнце уже миновало высшую точку и спускалось вниз – в той стороне, где стояла охотничья избушка, и где Клякса больше никогда в жизни не хотел бы оказаться.

Однако ручей тоже тёк на запад. Ползти против течения на восток означало снова попасть в ту самую галерею, где он натерпелся столько страха, только с противоположной стороны. Поэтому Клякса направился по течению, надеясь, что ручей свернёт и впадёт где-то в речку, на берегу которой найдутся человеческие жилища.

Через пару сотен метров светлая долина сменилась невысокими кустарниками, а затем к ним добавились деревья. Развесистые ивы опускали свои ветви почти в самую воду ручья. Вода была светлой, прозрачной, солнечные зайчики били Кляксе в глаза и заставляли щуриться. Пробираться между кустарниками было непросто, приходилось совершать зигзаги, иногда отползая от русла на пару десятков метров. Клякса устал, колени его покраснели и прикосновение к ним было довольно болезненным. К тому же очень хотелось есть.

Клякса остановился и уселся на небольшой полянке между деревьев. Взгляд его упал на цветок. Он был синего цвета, и Клякса сначала принял его за василёк. Рядом росли одуванчики, и что-то во внешнем виде василька привлекло его внимание. Клякса подполз ближе и пригляделся. Это был не василёк, а такой же одуванчик, как и соседи, только не жёлтого, как соседи, а странного синего цвета. Клякса оторвал цветок и засунул его в рот, в надежде обмануть голод. Он задумчиво жевал странный цветок, ощущая во рту нежно-пряный привкус соцветия. Прожевав и проглотив цветок, он поймал себя на мысли, что хочет ещё. Но осмотрев полянку, он таких цветков больше не обнаружил, а жёлтые цветки на вкус были пресными и есть их не хотелось.

Однако даже один цветок придал ему сил, и Клякса почувствовал прилив бодрости и какого-то бесшабашного куража. Он попытался встать на ноги, и это ему почти удалось, но сделав всего несколько шагов на одеревеневших ногах, снова опустился на землю и пополз, стараясь как можно меньше беспокоить горящие колени. Проползая мимо дерева, он протянул руку и оторвал от ствола кусок коры. На коре он обнаружил крупного чёрного жука. Посмотрев на него странным взглядом, Клякса взял жука двумя пальцами и засунул в рот. Раздался резкий хруст и сладковатая плоть оказалась на языке. Клякса выплюнул хитин и принялся блаженно посасывать нежное мясо насекомого. Затем он откусил кусочек коры, но она оказалась горькой, и Клякса с отвращением вытолкнул её изо рта.

Он с удивлением обнаружил, что обмануть голод можно совсем небольшим количеством еды. Оказалось, что целую сковороду картошки и пару котлет можно заменить всего-навсего одним цветком и одним жуком. То ли жук был таким сытным, то ли просто организму оказалось достаточно получить хоть что-то, но чувство голода, хотя и не исчезло совсем, значительно притупилось, и Клякса почувствовал себя довольно комфортно.

Продолжая путь, Клякса на ходу рвал с ветвей листья, почки, пахнущие смолой иголки и совал всё это в рот, всё больше и больше заглушая потребность в еде. Пару раз он сползал к ручью и пил воду, заодно ополаскивая рот. Оказалось, что если ползти в воде, то колени болят меньше и Клякса переместился сюда. Однажды он даже рискнул поплыть, но непослушные ноги были бесполезны, и Клякса, побарахтавшись на одном месте, счёл за лучшее вернуться к берегу. Через какое-то время ему стало холодно, и он, выбравшись из воды, продолжил ползти по земле. Так, чередуя землю и воду, Клякса довольно быстро продвигался вперёд.

Солнце уже превращалось в красный круг, зависший справа от него над горизонтом, когда вдруг берега ручья стали подниматься и вскоре Клякса обнаружил себя в глубоком овраге. Ширина русла здесь не превышала двух метров, берега были узкими, и Клякса всё время сползал в воду ручья, ставшую вдруг ледяной и вызывавшей в мышцах резкие судороги. К тому же навалилась усталость, и Клякса, выбрав относительно широкий пятачок на берегу, накидал на него веток, сгрёб в кучу прошлогодние листья и, закопавшись под них, как под одеяло, мгновенно уснул.

Хроники Чёрной Земли. Где Ра набирает силу

Удаляясь от хижины по заросшей тропе, Ма-Хеса чувствовал на спине взгляд Ахвере – тяжёлый, как камень на сердце. Впереди шёл старик, раздвигая колючие кусты. Под гладкой кожей его спины перекатывались мышцы, будто в них жила сила не одного, а десяти мужчин. Юноша снова удивился: как может столь древнее тело быть столь живым?

Вскоре роща закончилась, и они вышли на открытое пространство. Редкие кустарники и трава покрывали неплодородную каменистую почву, а когда Ра пересел в ладью Сектет1, красная земля раскрыла перед ними свои горячие объятия. Жар хлынул со всех сторон— сверху иснизу, слева и справа, спереди и сзади. Горячий ветер обжигал кожу, и Ма-Хеса натянул край торбы на голову содинокой косичкой, свисавшей справа. Воздух над Дешрет дрожал, как вода в жертвенной чаше. Каждый вдох Ма-Хесы был сухим, как пепел после жертвоприношения. Ма-Хеса почувствовал: если он не укроется где-нибудь до заката, его сердце высохнет, как папирус в огне.

Старик же шёл легко, будто не чувствовал солнца. Лишь несколько капель пота блестели на его плечах.

– Хенти2… – выдохнул Ма-Хеса.

Старик обернулся, и глаза его на миг вспыхнули огнём.

– Как ты назвал меня?

– Ты столько дней с нами, что по праву стал главой нашего рода, о почтеннейший…

– Если б знал, кто я, не осмелился бы так звать, – сказал старик, но без гнева. – Чего желаешь?

– Ра сжёг мне плоть, – прошептал Ма-Хеса. – Дай передышку в тени того утёса, пока ладья его не коснётся врат Дуата.

– До заката ещё далеко, – возразил старик. – А мне… мужество начинает изменять.

– Если не скроюсь от взора Ра, Ка покинет меня… – Ма-Хеса пошатнулся.

Старик подхватил его.

– Ладно. Отдохнём.

В глубокой нише скалы, будто выточенной для уставших путников, он усадил юношу и вздохнул:

– Жители болот – все изнежены… Вам ли знать, как выглядит настоящий бог?!

– Но почему он здесь так гневен, о, хенти? – едва вымолвил Ма-Хеса.

– Здесь, – старик указал на запад, – каждую ночь Ра входит в Дуат. У врат его ждёт Апоп, жаждущий поглотить свет. Потому Ра и жжёт землю – чтобы набрать силу к битве. В ваших болотах ему силы не нужны.

Он достал сосуд с водой. Ма-Хеса жадно припал к горлышку. Вода обожгла пересохшее горло, но он пил, не останавливаясь.

– Эй! – старик вырвал сосуд. – Мы лишь ступили на Дешрет. Впериди – долгий путь. И назад – ещё длиннее.

Он сел рядом.

– Очень давно этой же дорогой прошли Яхим и Сену, – сказал он.

– Сену? Кто он? – спросил Ма-Хеса.

– Сену вместе с Яхимом учился в школе писцов в Унуте… Итеф прислал его туда, а затем, через шесть разливов, мут отправила его к Яхиму, чтобы…

Он замолчал, глядя вдаль.

– Зачем? – спросил Ма-Хеса, уже окрепший.

Старик странно посмотрел на него и продолжил:

– Они встретились на том самом месте, где мы отдыхали с тобой напротив Белых стен. На том самом камне сидел Сену и смотрел в сторону реки, где на водах Хапи плавали рыбацкие ладьи.

– Разве он мог видеть эти ладьи? – с недоверием спросил Ма-Хеса. – Ведь городские стены там загораживают Хапи.

– Белых стен тогда ещё не было, – пояснил старик. – Сену сидел на камне, а со стороны Хапи к нему шёл Яхим, который приплыл на большой лодке из Иун-Та-Нечерт, где Хатхор поёт небесные песни… а стены хранят тайны Сопдет. Там были гробницы древних царей, и он собирался войти в одну из них.

– В которую? – спросил юноша, вспоминая громадный херет-нечер в окрестностях Белых стен.

– Ты не видел её, – ответил старик. – Она – за большим пер-джедом.

При воспоминании о стремящемся в небо пер-джеде Ма-Хеса даже вытянул шею, словно стараясь заглянуть за возвышавшуюся над далёкой местностью громаду. Старик усмехнулся, а Ма-Хеса опустил голову, повернулся к нему и спросил:

– Разве их не охраняли?

– Охраняли, – кивнул старик. – Но Яхим знал слова, от которых стражи замирали, как камень.

Примечания:

1. То есть в полдень.

2. Глава рода (др.-егип.)

Глава двадцать вторая. В тоннеле

Костя спускался, осторожно ставя ступни. Прежде, чем опереться на ногу, он медленно переносил на неё вес тела, чтобы убедиться, что основание под ногой прочно, и не выскочит из-под неё, увлекая его вниз. Несколько раз камень под ногой обламывался и с цокающим звуком катился по ступеням, но благодаря тому, что Костя опирался на две ноги, ему удавалось удержаться на спуске и продолжить медленное движение вниз. Похоже, что кто-то всё же набрёл на демаскированный подземный ход и забрался в него и теперь лежит там, внизу, страдая, а может быть, и умирая от ядовитого газа.

Свет, который через распахнутую дверь проникал снаружи, уже не освещал путь. Оглянувшись, Костя видел наверху вдали небольшое яркое пятнышко, но вокруг был мрак, рассеиваемый только светом фонаря. Луч разгонял тьму самое большее на два метра вперёд, поэтому, когда спуск закончился, и поверхность стала почти пологой, Костя не сразу заметил парня, полулежавшего на полу, опёршись на локти. Он едва не споткнулся о его ноги, при этом туловище парня оставалось в полумраке.

Костя посветил ему в лицо – в атмосфере подвала оно почему-то было размыто, как будто под лупой, но когда взгляд сфокусировался, сердце вдруг ухнуло от странного чувства, будто он смотрит на старую фотографию себя семнадцатилетнего. Лицо было чужим – светлорусое, с едва пробившимися усиками, – но взгляд… взгляд был его собственный, тот самый, что смотрел из зеркала по утрам. «Ну и чудеса делают светотени, – удивился Костя. – Не зря кинематографисты так любят эти световые эффекты». Костя невольно сел перед ним, чтобы получше рассмотреть, но тут на лбу выступил пот, в голове застучало. Он закрыл и открыл глаза и снова всмотрелся в его черты… его почему-то воротило от этого странного парня, лежавшего на полу с вытянутой ногой. Костя инстинктивно провёл рукой по подбородку – и Толик, не глядя, повторил движение.

– Чего сидим? – несколько грубовато спросил Костя, раздражённый тем, что ему пришлось спускаться сюда из-за этого малолетки.

– Тя ждём, – в тон ему ответил парень, отвернувшись, и Костя смягчился, решив, что ответная грубость была оправдана.

– Упал, что ли?

– Типа того, – не меняя интонации, ответил парень и отвернулся.

Костя сел на корточки рядом с ним и стал ощупывать ноги. При касании голеностопа правой ноги парень дёрнулся и слегка вскрикнул.

– Больно? – спросил Костя.

Тот в ответ кивнул.

– Ну перелома точно нет, – авторитетно заявил Костя. – Но есть небольшой отёк. Либо вывих, либо растяжение. В первом случае ты идти не сможешь, во втором – очень осторожно. Сейчас.

Костя снял с ноги кроссовок и стянул носок. Посветил фонарём на сустав и присвистнул.

– Ну что могу сказать… до свадьбы…

– …заживёт, – закончил за него незнакомец.

А Костя вдруг резко дёрнул стопу. Парень заорал, и Костя дёрнулся, физически ощутив боль в собственном голеностопе.

– Не ори, дурень. Сейчас посидишь немного и пойдём отсюда.

– Куда? – парень обречённо показал рукой вверх.

Костя повернулся. Светлого пятна больше не было, похоже, что дверь была закрыта.

– Может, ветром захлопнуло? – с надеждой сказал Костя, а парень скривился в усмешке.

Костя вскочил и побежал наверх, на бегу рассуждая, что если дверь запер кто-то из упркульта, то можно ещё крикнуть ему, что здесь остались люди.

Никогда Костя так быстро не бегал вверх по лестницам. Камушки разлетались из-под ног как пули, и даже целый кусок породы отломился и покатился вниз со стуком и гулом. За несколько минут Костя домчался до люка и начал колотить в него кулаками, сопровождая удары криками:

– Откройте! Здесь люди, откройте!

Поорав так минуту-другую, Костя почувствовал, что ему нужно отдышаться – быстрый бег наверх не мог не сказаться. Он присел на корточки и несколько минут тяжело дышал. Когда дыхание немного успокоилось, он возобновил попытки быть услышанным, и в какой-то момент ему показалось, что цель достигнута: раздался шорох шагов по траве. Костя обрадовался, но на всякий случай ещё раз постучал в дверь, теперь аккуратно, и громко сказал:

– Откройте пожалуйста. Мы тут, в тоннеле.

– Не ори, – грубо ответил ему снаружи женский голос. – Значит судьба у тебя такая. Смирись.

– Эй, вы что делаете? Прекратите эти дурацкие шутки, мне не до смеха! Здесь у человека нога повреждена, ему к врачу надо.

– Не человек это. Бесовское отродье, – а затем шаги по люку и шорохи.

У Кости внутри похолодело – это означало, что неведомая злодейка снаружи забрасывает вход ветками и листвой, снова маскируя его. Костя стал с удвоенной силой колотить в люк и даже попытался выломать его, но вскоре понял, что из его затеи ничего не получится.

Он прислонился к стене и задумался. Это была ловушка, неизвестно кем и для чего устроенная. Местность здесь заброшенная, люди заходят редко, тут может и неделю никто не появиться. Поэтому кричать и биться в крышку бесполезно – шанс быть услышанным настолько мал, что на него можно не рассчитывать. Как же отсюда выбираться? Вокруг было темно, и только далеко внизу расплылось пятно света от его фонаря. Костя поднялся на ноги и осторожно пошёл на это пятно. Поверхность под ногами была коварна – стоит неверно поставить ногу, и скатишься вниз, как этот парень. Откуда он взялся, кстати? Выходило, что за несколько часов здесь побывали минимум четверо – он с Ленкой, этот парень, и та женщина снаружи. Да здесь и в месяц столько людей не проходит. Ну хорошо, они с Ленкой пришли сюда с определённой целью, специально искали вход в тоннель, а эти двое? Ладно, допустим, парень случайно забрёл. Но во вторую случайность – в то, что тот, кто их запер, тоже пришёл сюда случайно, поверить было уже сложно. Выходит его специально подослали? Кто? А кто знал, что он сюда придёт?

Знала только Ленка. Костя представил себе Ленку, звонящую по телефону и дающую инструкции, чтобы его заперли в тоннеле. Да ну, чушь какая-то. Костя улыбнулся – ну не Ленка точно. А кто тогда? Никто больше не знал не только об этом его походе сюда, но и о предыдущем. Если подумать, то затея с этим подземным ходом и монастырём вообще была Ленкина.

И никто больше не знал, что они сюда собираются.

Никто больше не знал. Только он и Ленка.

Костя нахмурился. Под левой ногой что-то отломилось, нога поехала, и Костя с большим трудом удержался на ногах. Так, не отвлекаться, а то тут шею свернёшь. А какая разница – шею свернёшь, или задохнёшься? Кстати… а сколько там лежит уже этот парень?

До фонаря оставалось каких-нибудь метров тридцать. Костя уже видел силуэт фигуры парня – похоже, что он подтянул больную ногу и теперь сидит в более удобной позе.

– Ну как ты? – крикнул он.

– Норм… – услышал негромкий ответ.

– Нога как?

Парень подвигал ногой.

– Ноет немного, но вообще…

Костя поднял с пола фонарь.

– Идти можешь?

– Наверное, могу. А куда идти-то?

– Ну раз там заперто, – Костя показал в сторону, откуда пришёл, – то надо идти туда, – он показал в противоположную сторону.

– А там чё? – спросил парень.

– А то ты не знаешь?! – недоверчиво сказал Костя, надеясь спровоцировать парня на неосторожный ответ.

Тот отрицательно покачал головой.

– А как ты попал сюда?

– Да просто гулял, – буркнул тот. – Гляжу – какой-то провал. Ну и решил посмотреть, чё там. Вошёл и почти сразу свалился вниз. Потом слышу, кричит кто-то. Откликнулся. Вот и всё.

Костя кивнул – объяснение было правдоподобным, если не считать, что сюда крайне редко забредали случайно. Влюблённые парочки, которым было всё равно, куда идти, чтобы целоваться, да дети, проникавшие всюду… Парень не подходил ни под тех, ни под других.

– А ты один сюда пришёл? – всё же спросил Костя.

– Один.

– Просто гулял?

– Ну да…

Это было сомнительно. Но с другой стороны… мало ли, куда можно зайти, просто гуляя.

– Зовут как?

– Толян… Толик, – поправился юноша.

– Костя. Ну что, Толик-Толян, пошли?

Сегодня в тоннеле дышалось полегче – видимо сказалось то, что почти сутки дверь была открыта и в нём немного проветрилось. Но Костя понимал, что весь длинный, почти километровый тоннель проветриться не мог, значит, все неприятности ещё впереди. Если только… Костя улыбнулся.

– А долго ты тут пролежал-то, в тоннеле?

– Вроде час или два…

– Голова не болит?

– Да не особо… а чё?

– Ничего. Это хорошо, что не болит. А ты чем вообще занимаешься? Учишься, работаешь?

– Да так… – парень замялся.

– И сюда случайно забрёл?

– Случайно…

Костя резко остановился, схватил Толика за шиворот и прижал его к стене тоннеля.

– Ты мне по ушам не езди, Толик. Говори, как здесь оказался! Кто послал? Ты знаешь, кто нас запер?

– Да просто гулял… ты чё? Никого я не знаю. Я просто…

Парень был высокий, не ниже Кости, крепкий – перекатывающиеся шары мышц были видны даже под олимпийкой, – но сопротивления он не оказывал. В его поведении чувствовалось даже некое удовлетворение – словно от хорошо выполненной работы.

– Что ты просто?

– Да ничего, – Толик вырвался из объятий Кости. – Дальше идём? Или здесь останемся?

– Что тебе Лена Мусатова обо мне сказала?

– Какая ещё Мусатова? Не знаю никакую Мусатову, – голос его отразился от стен и загудел, летая между ними.

Толик повернулся и, прихрамывая, пошёл дальше по тоннелю. Костя угрюмо шёл следом. Периферийным зрением он заметил у стены валявшийся фонарь – это Ленка вчера потеряла – но, занятый своими мыслями, даже не остановился, чтобы подобрать его. Может, правда, всё это случайность? Ленкины намёки на монастырь, случайно оказавшаяся у неё карта – а точно случайно? – вчерашний поход, сегодняшний… и обо всём знала только она одна. Кто-то внизу зовёт на помощь, его сообщница снаружи ждёт, пока Костя спустится в тоннель. Да нет, Ленка вчера сама здесь чуть не померла. А может притворялась? Но его ведь тоже мутило. И зачем Ленке? Что она получит, если с ним произойдёт несчастье? И ещё: где он всё-таки видел этого Толика? Может быть в этом ключ?

Тем временем, похоже, что поддонную часть пути они уже миновали – Костя почувствовал лёгкий подъём. Здесь он был пологим, не то, что на противоположной стороне. До монастыря метров пятьсот–семьсот. Если верить Ленкиной карте, то выход будет как раз в той части монастыря, где находятся кельи.

Дышалось всё ещё довольно легко, воздух не был спёртым, как вчера. Это могло означать только одно – подземный ход хорошенько проветрили. И сделать это можно было, только держа открытой дверь на том конце тоннеля. Тоже случайно?

Костя хмыкнул. Толик услышал это и обернулся.

– А куда мы выйдем?

– А ты не знаешь? – спросил Костя. – В монастырь.

– В монастырь? – переспросил Толик.

– Ну да, в монастырь, – подтвердил Костя. – Основан во второй трети семнадцатого века, служил крепостью для отражения набегов кочевых народов на южную Русь. Для того и подземный ход – на случай осады. Ему почти четыреста лет, Толик…

– Круто, – без эмоций ответил парень, и Костя отметил эту бесстрастность.

Похоже, что Толик вообще ничему не удивлялся – ни тому, что оказался в древнем тоннеле, выкопанном во времена первых Романовых, ни тому, что к нему присоединился человек, которого он не ждал – или всё-таки ждал?

Возможно это хладнокровие и некоторая духовная опустошённость были вообще присущи нынешнему поколению, подумал Костя. Книг они не читают, музыку не слушают, если не считать музыкой ту какофонию, которую он пару раз слышал в исполнении современных музыкантов.

Но с другой стороны, тут случай особый. Если тоннель проветрили, чтобы он, Костя не задохнулся и пришёл в монастырь, то кто-то хорошо всё это спланировал. В этом случае, Толик – вовсе не случайный встречный, а часть плана, даже если его используют втёмную. Так что на выходе следует быть поосторожнее. Нечего в пекло лезть вперёд батьки…

Вскоре они миновали поворот, за которым впереди показался свет. Он был не ярким, а рассеянным, словно струился откуда-то сверху и слегка желтоватым – как от фонаря. Костя остановился.

– Эй, – негромко окликнул он Толика, и тот обернулся. – Стой.

Толик недоумённо посмотрел на него:

– Там же выход, пошли.

– Не сейчас, – сказал Костя. – Дождёмся…

– …пока успокоятся? А что там, в монастыре, опасно? – спросил Толик, усевшись у стены на корточки.

– Не знаю, – ответил Костя. – Но бережённого бог бережёт.

– Бережённого бог бережёт, – повторил за ним Толик. – Ого! Откуда ты это знаешь?

– Это русская пословица, – пробурчал Костя, которого поразил вопрос.

– Бережённого бог бережёт, – ещё раз повторил Толик с паузами между словами, словно смакуя. – Слушай, а ты много таких поговорок знаешь?

– Пословиц, – поправил Костя. – Очень много знаю.

– Говори, – попросил Толик.

Костя покосился на него:

– Пословицы просто так не говорят, только когда уместны. Если контекст неподходящий, они и в голову не придут.

– Да-а? – протянул Толик. – Слышь, а ты про бога что знаешь?

– Бога нет, – ответил Костя.

– Как же нет… – в голосе Толика звучало разочарование. – А кто же тогда бережёт бережённого?

– Ну это просто говорится так. Имеется в виду, что нужно быть осмотрительным, и тогда не попадёшь в неприятности.

– Да ты чё? Прямо вот так и не попадёшь? – усмехнулся Толик. – Да хоть каким будь осмотрительным, а нарвёшься на шпану какую, башку проломят дрыном на спор, и всё, каюк.

– Ну да, shit happens, – сказал Костя. – Тут уж ничего не попишешь, но бог тут не при чём.

– Ну-ка повтори, что это ты сказал? Чёрт… чё там дальше?

– Shit happens.

– Чёрт хапиенс, – повторил Толик и помолчал несколько секунд, словно прислушиваясь к сказанному. – А это о чём?

– Дерьмо случается, – перевёл Костя. – То есть мир несовершенен, жизнь наполнена неприятностями.

– Это потому что бога нет, – уверенно сказал Толик. – А дьявол есть?

– И дьявола нет, – сказал Костя, которому этот разговор казался пустым и глупым.

– Дьявол есть, – вдруг сказал Толик, повернувшись к нему. – А раз есть дьявол, то и бог должен быть тоже.

Костя промолчал.

– Они борются… – продолжил Толик. – Кто победит? А кто победит, если боксёр дерётся с бойцом без правил? Тот, который без правил победит. Потому что его ничего не ограничивает. А боксёр всё время думает – ниже пояса не бить, если упал, не добивать, ногами бить нельзя… Как же ему победить, а?

– Я с тобой согласен, – сказал Костя. – У боксёра нет шансов.

– Ну вот. Так же и бог с дьяволом. У бога – люби друга, люби врага, не отнимай жены, не воруй, не убивай – одни запреты. А у дьявола никаких запретов нет – чё хошь, то и делай. Значит, дьявол сильнее, так ведь?

– Никто не сильнее, потому что их нет.

– Это спорный вопрос, – возразил Толик.

– Бессмысленный, – поправил Костя.

– Ну ладно. Когда выбираться-то будем?

– Когда стемнеет, – ответил Костя. – И то не сразу. Надо будет убедиться, что монахи разошлись по кельям.

– Пойду гляну, чё там да как.

Толик поднялся и стал разминать затёкшие мышцы. Пару минут он делал наклоны, рывки руками, махи ногами, и Костя отметил, что парень, безусловно, тренированный – движения чёткие, отработанные. Он вспомнил себя в его возрасте – качалка, рукопашный бой, сомнительные компании, а потом… потом что-то неприятное… Размявшийся Толик подмигнул ему и направился к выходу. Костя отметил эту внезапно возникшую у него уверенность, даже с каким-то оттенком покровительства – словно он знал нечто такое, чего Костя не знал.

Толик осторожно приблизился к пятну света и стал подниматься наверх – видимо, там была лестница. Вскоре он весь скрылся за потолком, остались видны только ноги. «Как бы его не засекли там», – подумал Костя и на всякий случай встал, чтобы тоже размяться.

Толик несколько минут стоял на лестнице, затем тихо спустился и вернулся к Косте.

– Ну там большой двор и по нему ходят люди… монахи, – поделился он своими наблюдениями. – На самом краю ворота с калиткой. А здесь, – он показал пальцев вверх, – какие-то… гаражи, что ли.

– Это кельи, – сказал Костя, вспомнив расположение помещений на карте.

– В одном была дверь открыта, – продолжил Толик, и Костя заинтересовался. – Монахи оттуда взяли несколько коробок и погрузили в легковушку.

– Что за легковушка? – спросил Костя.

– Она плохо видна, я только бампер разглядел и часть капота. Иномарка какая-то. Красная.

– «Форд»? – спросил Костя.

– Да кто его знает, может и «форд», – ответил Толик.

Затем он с сомнением посмотрел на Костю.

– Знаешь что… – начал он было, но запнулся и замолчал.

– Ну?

– Да я так. Значит, ночью выходить будем? Да?

Костя кивнул и снова сел у стены. Толик присел рядом.

– Я дьявола сам видел, – внезапно сказал он.

Костя покосился на него, но ничего не сказал.

– Чё – не веришь? Ну вот слушай. Я всегда читаю перед сном. И тогда я тоже читал, даже помню, о чём – о ведьме, которую инквизиторы опустили полностью в котёл с кипящей смолой. Потом начали вынимать, думали – труп. А она жива-живёхонька, и ни один волос не упал – только смеётся, глядя на них. Как ты думаешь, почему она выжила?

– Да сказки это, – сказал Костя.

– Не скажи-и, – протянул Толик. – Важно, чё после было. Я книгу-то убрал под подушку и думаю – вот какая сила у дьявола, и как он помогает всем, кто в него верит…

– …и надумал себе глюки какие-нибудь, – лениво закончил Костя. – Например, дьявола во плоти у изголовья.

Толик так и остолбенел.

– Ты откуда знаешь? Я никому не рассказывал.

Костя усмехнулся.

– Да знать тут нечего. Невежество, мракобесие, увлечённость, экзальтация. Ещё могут быть наркотики, да? – Толик отрицательно покачал головой, и Костя продолжил: – Ну слава богу, хоть без наркотиков.

– Ты бога не славь, – сказал Толик. – Он слабый, он ещё никому не помог.

Косте захотелось поспорить.

– А Христос как же? Он ведь воскрес.

– Христос и есть бог. Только он помог одному себе. Даже апостолов не спас – Петра вниз головой распяли, одному Иакову голову отрубили, другого забили камнями. Андрея и Филиппа распяли, с Варфоломея живьём содрали кожу, Матфея сожгли, Симона распилили пополам…

Костя с интересом посмотрел на Толика.

– А ты продвинутый. Ну ладно, рассказывай, как ты дьявола узрил.

– Ну вот… убрал я книжку и стал засыпать. Вдруг чую, как будто ветром на меня подуло – подошёл кто-то, значит. Я думал, маман – она любит по ночам проверять, дома я или нет. Ну и засыпаю, значит, а потом решил глаз немного приоткрыть, чтобы понять, ушла маман или нет. И вижу – что-то чёрное у кровати. А у мамаши даже и чёрного-то ничё нет. Тогда я глаза открыл и гляжу – стоит. В таком чёрном плаще, вроде балахона, в капюшоне. А вокруг него как будто свечение, но такое странное – как будто чёрное. А хоть и чёрное, всё равно темноту вокруг разгоняет. И смотрит на меня. А глаз-то нет – пустота на месте глаз! И из пустоты красный свет, как угли у костра. Потом он назвал какие-то числа, я до сих пор злюсь, что не записал и не запомнил – числа-то наверняка важные! Он ещё как-то назвал эти числа – каким-то древним божеским именем… и говорит – нам надо их найти, это, говорит, число Зверя, и ты станешь Зверем, когда получишь эти числа. А потом спрашивает – запомнил меня? Я кивнул, а он мне – мы ещё встретимся! И исчез.

Толик помолчал с минуту и снова посмотрел на Костю:

– Ну? Веришь мне?

– Верю, – кивнул Костя. – Верю, что ты накрутил себя какой-то мистикой про ведьм и под впечатлением тебе приснился сатана.

– Нет, – возразил Толик. – Очень ясно я его видел, вот как тя щас. Такой же полумрак вокруг, и он стоит. Я очень ясно его помню, только вот числа забыл. И это ещё не всё. Он пришёл ко мне снова – совсем недавно… мож, месяц назад. Вдруг возник и говорит: «Скоро придет царствие мое. Ты готов?» То есть у меня спрашивает, готов ли я в царствие войти и служить. И так и сказал: «мое». Не «моё», а «мое», как церковники. И ещё грит: надо найти книгу с числами Зверя, готовься…

– А ты откуда знаешь, как церковники говорят? В церковь ходишь?

Толик кивнул.

– Ага. У меня, знаешь, мечта есть: войти в алтарь с монашкой какой-нибудь и… ну ты понял.

– Так ты сатанист, что ли? – спросил Костя.

Снаружи погас свет, и Костя зажёг фонарь, направив его в потолок, чтобы отражённый свет рассеивал мрак.

– Мож, сатанист, – задумался Толик. – Но я с ними не связываюсь, я сам по себе.

– Всё понятно, – сказал Костя. – Бросай ты это, Толя. Ни к чему хорошему это не приведёт.

– Понятно, ты же за Бога, – сказал Толик. – Чё ещё от тя ждать?

– Я атеист, – сказал Костя. – Ни в какую такую хрень я не верю. Но верующие – они безвредные люди. А сатанисты убивают, насилуют, оскверняют… очень много от вас зла.

Толик сказал:

– Елена Вячеславовна… это училка моя в школе, знаешь как говорила? – что бы делало твоё добро, если бы не существовало зла?

Костя хмыкнул – учительницу по литературе в его школе тоже звали Елена Вячеславовна. Похоже, Толик учился в той же школе. А вслух он сказал, кивнув:

– «Мастер и Маргарита». Но Булгаков вовсе не призывает творить зло. Наоборот, он говорит, что и зло служит добру.

– Ну вот… слушай дальше, – отмахнулся Толик. – Значит сказал он «царствие мое», а потом дальше: всё, что хочешь, говорит, получишь, но взамен я заберу у тя…

– …твою бессмертную душу, – закончил Костя и засмеялся.

– Нет. Глаза. Взамен, грит, я возьму у тя глаза. Я перепугался, что он меня ослепит и отказался, дурак. А потом только понял, что речь шла не о зрении, а том, чтобы я видел как он, чтобы понимал всё как он и обладал его властью. А я, дурак, отказался.

Толик бессильно сжал кулаки и ударил по полу.

– Понятно, – сказал Костя. – Тебе нужно к психотерапевту, дружище. Эти видения, глюки, мечты – неспроста, ты так можешь…

– …чокнуться? Не-ет, – протянул Толик. – Был ещё и третий раз. Только теперь он пришёл ко мне не в теле, а в духе.

– Ты научился видеть духов?

– Я его чувствую, ощущаю, – сказал Толик. – Слышу его приказы.

Костя внимательно посмотрел на него, вглядываясь в полумраке в исказившиеся черты лица. На мгновение он словно потерял контроль над действительностью, словно пропал куда-то из происходящего, а очнувшись, удивился, не понимая, как их лица оказались так близки друг к другу – он словно смотрел в зеркало. К тому же Костя заметил на мочке правого уха Толика родинку и невольно коснулся своей в том же месте. Он махнул головой, стряхивая оцепенение. А ведь парень-то точно того, свихнулся на почве одержимости религиозными идеями, подумал он. Допустим, видения – это фантазии. Но ведь он, похоже, голоса слышит…

– И что он тебе приказывает? – спросил Костя.

– Разное… – неопределённо сказал Толик. – Смотри-ка, вроде там всё погасло. Пора?

– Погоди немного, – сказал Костя. – Надо подождать, пока улягутся. Давай туда поближе перейдём.

– А они улягутся? – с сомнением спросил Толик. – Рано же ещё…

– Улягутся, – кивнул Костя. – В монастырях рано ложатся – потому что ночью встают на службу.

Он снова вспомнил о своих подозрениях. Толик говорит, что слышит чьи-то приказы. Может быть, он и в подземный ход пришёл по чьему-то приказу? Но опять же – знала только Ленка. Не она же приказы раздаёт.

– А ты точно Лену Мусатову не знаешь? – снова спросил Костя.

– Сказал ведь уже. Не знаю.

«Врёт, – подумал Костя. – Но с другой стороны – зачем это Ленке?»

Однако факты – штука упрямая: кто-то проветрил тоннель, и кто-то запер дверь, через которую Костя в него вошёл, чтобы помочь этому чокнутому. С какой целью? Определив мотивацию, можно найти и интересанта. Но в голову ничего не приходило. А Ленка, наверное, уже волнуется, позвонить бы ей, да телефон-то он забыл впопыхах.

Костя подошёл к выходу. Здесь лежала решётка на петлях, которая легко приподнималась. Кроме решётки был и люк – тоже на петлях, он был раскрыт нараспашку. Костя прислушался – стояла полная тишина, – осторожно приподнял решётку и, выглянув, осмотрелся. Двор освещался единственным фонарём и был пуст, можно было выходить. Интересно, калитка у ворот изнутри как запирается? Если это просто засов, то они выйдут без проблем. А если ключ?

Он посмотрел вниз. Толик вопросительно дёрнул головой – ну что, мол? Выбираемся? Костя кивнул и осторожно вылез на поверхность. Он сел возле люка и придержал решётку, пока поднимался Толик.

– Теперь на выход? – шёпотом спросил Толик, оказавшись снаружи.

Костя аккуратно опустил решётку и хотел было направиться к выходу, но тут его осенило – он же Надю ищет. И она может быть заперта в одной из пустующих келий. Кельи находились прямо здесь, буквально за спиной. Он осмотрелся и обнаружил, что некоторые двери слегка подсвечиваются по контуру – там внутри явно горел свет, Костя не знал электрический или свечи, но раз свет, значит, люди. Подсвеченные двери располагались по правую руку от него – эти кельи были заселены. Слева же царила полная тьма – тут никого не было, вот эти кельи и следовало проверить – их было с десяток, не больше.

– Сейчас, – шепнул он Толику и направился к первой двери.

Опасаясь быть обнаруженным, Костя не включал фонарь. Он всматривался в дверь, пытаясь при свете далёкого фонаря, освещавшего двор, отыскать замки и ручку. Кажется, замка, как такового нет. Костя стал ощупывать дверь и наткнулся на скобу. Это же засов. Он стал медленно двигать засов вправо. Лишь бы не заскрипел… Засов удалось выдвинуть бесшумно, а вот петли двери, когда он начал её открывать, издали протяжный свист, и Костя замер. Он просунул голову внутрь и… в темноте ничего не увидел. Придётся всё-таки посветить. Костя достал фонарь и нажал на кнопку. Келья была пуста, даже стула или табуретки в ней не было, только по полу были разбросаны куски картона. Костя закрыл дверь, задвинул засов и перешёл к следующей. Здесь было то же самое.

Толик шёл позади и шептал:

– Чё ищем-то? Пошли на выход.

Костя обернулся к нему:

– Ты сатанист или не сатанист? – пошутил он. – Пользуйся случаем, это же монастырь, ищи возможность навредить православным.

– Выходить надо, – продолжал Толик. – Поймают же.

– Ничего страшного, – ответил Костя. – Высекут розгами, окропят святой водицей, перекрестят и отпустят.

Толик обиженно засопел.

Костя проверил примерно половину келий, все они оказались пустыми. Он уже и не думал что-нибудь найти, когда за очередной дверью увидел у стен какие-то коробки. Они перегораживали часть комнаты, и чтобы осмотреть её, Косте пришлось зайти внутрь. За коробками никого не было, но одна была раскрыта, и Костя увидел в ней блоки, блоки, блоки сигарет.

Так вот что тут хранится, мысленно улыбнулся Костя. Почтенный настоятель барыжит куревом и использует пустые кельи под склад. Теперь понятно, что за картон разбросан по полу в осмотренных кельях – это же обрывки коробок. Интересно, Владыка в курсе бизнеса своего подчинённого?

Но это было не его дело. Он вышел и перешёл к следующей келье. Здесь стояли ящики с водкой. Оставалось осмотреть всего три. В одной оказались снова сигареты, во второй опять водка. Когда он подходил к последней двери, во дворе монастыря раздались голоса.

– Ты точно видел? – спрашивал кто-то начальственным голосом.

– Да, точно, батюшка – здесь человек ходил, – отвечал заискивающе второй, вероятно, принадлежащий сторожу. – Похоже, что из подземного хода вылез.

– Да ты что! Из подземного хода? Через него пройти невозможно, там газ. Это ты так за входом следишь. Уснул, небось, мимо тебя и прошмыгнули.

– Да как же возможно, батюшка? Калитка на замке, ворота на замке – снаружи без ключа не войти.

– Но ты же видел кого-то? Значит, пробрался…

Голоса приближались. Надо было где-то спрятаться. Костя быстро отодвинул засов и, схватив Толика за руку, шмыгнул в келью, и втащил его за собой. Изнутри келья имела такой же засов, как снаружи, и Костя задвинул его.

– Проверь кельи! – скомандовал архиерей. – Найдёшь кого – запри где-нибудь, завтра разберусь.

Раздались быстрые шаги, после чего сторож пошёл вдоль дверей, дёргая каждую и сопровождая свои действия замечаниями. Через пару минут он добрался и до кельи, где прятались Костя с Толиком. Оба одновременно отшатнулись к стене.

– Он внутрь не заходит, – шепнул Костя. – Лишь бы на засов не посмотрел.

Сторож дёрнул дверь и отчитался перед собой, что она закрыта.

– Видать показалось, – сказал он себе. – Зря только батюшку беспокоил.

Когда шаги затихли, Костя подошёл к двери и, наклонив голову, прислушался. Затем он аккуратно приоткрыл дверь, чтобы не скрипнула, и прислушался ещё раз. Посмотрев на Толика, он кивнул и хотел было пролезть между створкой и косяком, когда тот жестом остановил его:

– Подожди-ка.

Толик отодвинул Костю в сторону, просунул в щель голову, осмотрелся и только потом осторожно пролез наружу. Костя хотел последовать его примеру, но Толик вдруг изо всех сил толкнул его так, что Костя отлетел к стене. На мгновение взгляды Толика и Кости встретились, и Костя заметил в выражении лица парня… облегчение – словно тот сбросил с себя тяжёлый груз. Поднимаясь, он услышал звук задвигающегося засова.

– Эй, Толя, ты это зачем? – спросил он негромко.

Из-за двери так же тихо ответили:

– Извиняй, Костян. Мне приказали. Прям щас вот. Бывай.

И наступила тишина.

Костя был так ошарашен, что даже не сразу сообразил, что случилось. Его переполняло возмущение от того, что Толик проявил такую подлость. Как он мог? Ведь Костя помог ему выбраться из тоннеля – без него он и сейчас лежал бы у входа с вывихнутым голеностопом. А если бы и встал, куда бы он пошёл? Дверь заперта, про то, куда ведёт этот тоннель, он ничего не знал. Когда эмоции немного улеглись, Костя попытался привести в порядок мысли.

Итак, он заперт в одной из келий монастыря. Надо бы хоть осмотреться здесь. Костя включил фонарь – лампа горела уже довольно тускло, похоже, батареи сели. Он осветил помещение: голые стены, мусор на полу – всё как в предыдущих, осмотренных им кельях.

Что он выяснил? Нади здесь точно нет. В других помещениях её вряд ли могут удерживать силой – в них заходят и монахи, и разные чины из епархии. Судя по плану монастыря, келья – единственное место, которое можно использовать под камеру.

Толик явно был подослан, чтобы запереть его в тоннеле. Но, похоже, его использовали втёмную, потому что он был заперт вместе с Костей. Вопрос – кому так насолил Костя, что его решили удушить газами?

Кто-то из фигурантов его материалов? Костя стал вспоминать, кто мог пострадать из-за его публикаций. Ничего в голову не приходило – он, конечно, не обходил острые углы, но и не портил людям жизнь настолько, что кто-то мог желать ему смерти.

Может быть, он случайно узнал что-то, что ему знать не следует?

Толик сказал – «Мне только что приказали». Никто ему, разумеется, ничего приказать не мог – это чёртовы голоса в его голове, о которых он успел рассказать. Но даже если он псих, всё равно у него должна быть какая-то причина, которой он хотя бы себе объясняет свои действия. Сначала он пришёл, чтобы заманить его в тоннель. Потом его поведение было совершенно нормальным, если не считать рассказов о встречах с дьяволом. Он сказал, что в третий раз дьявол пришёл к нему не в теле, а в духе и отдаёт приказы.

Кто же это, интересно, отдал ему на расстоянии приказ запереть Костю? Разумеется, тот же, кто отправил его в тоннель, то есть тот, кто знал, что Костя туда отправился. А это кто?

И опять всё сходилось на Ленке.

Глава двадцать третья. Чертовщина

Оставшись одна, Ленка включила телевизор.

– …её листья активно поглощают токсины и вредные вещества, очищая воздух, – женщина на экране ходила туда-сюда вокруг какого-то дерева, установленного в углу комнаты. – …полив раз в неделю и периодическое протирание листьев – вот и весь уход, который понадобится…

Ленка переключила канал.

– …она идеально подойдёт тем, кто хочет внести кусочек природы в свой дом и нуждается в…

– Да ну… – сказала Ленка и вернулась на предыдущий канал.

Она успела услышать последние слова «…заботится о своём здоровье», и началась воскресная проповедь архиепископа Евгения. Он рассказывал, что наступают последние времена, и в эти времена каждому христианину очень важно жить правдой Божией. Владыка долго перечислял заповеди блаженства, разъясняя, как церковь их понимает, потом перешёл к крестному пути, проводя параллели с происходящим в жизни у любого мирянина. Ведёшь ли ты себя на жизненных распутьях как Сын Человеческий? – спрашивал батюшка и крупный план выхватывал его выразительные глаза, которые были направлены словно прямо в Ленкину душу.

Ленка была верующей, но ровно настолько, насколько вера не отвлекает от жизни. Венчание, крестины, отпевание – это были для Ленки единственные поводы заглянуть в храм. Но в чисто практических вопросах она немного разбиралась – знала, чем ряса отличается от подрясника, скуфья от клобука, понимала разницу между церковными чинами и даже имела поверхностное представление о порядке церковных служб.

Поэтому, запивая пирожное чаем и размышляя о своём, Ленка всё же заметила, что омофор у архиерея надет не на левое плечо, а на правое. Хмыкнув, она продолжила свои мысли, но тут же на изменившемся плане возникла панагия, и Ленка замерла от удивления – на месте младенца зияла чернота, а фигура Богородицы имела вид зловещий, лицо её было оскалено, а в позе читалась угроза. Камера, скользнув по одежде епископа, на мгновение выхватила наперсный крест, и тут Ленка от неожиданности даже чай пролила – Иисус на кресте был распят вниз головой.

Ленка никогда не задумывалась над тем, что фразеологизм «не верить своим глазам», оказывается, можно понимать буквально. Она закрыла глаза и снова открыла, присматриваясь к священнику. Теперь она внимательно и въедливо рассматривала элементы его облачения. Взор скользил по деталям: митра съехала набок, на саккосе вместо крестов чернели солнца, поручи украшали странные, масонские кресты.

Затем Ленка стала всматриваться в окружающую обстановку. Голгофа как-то странно подсвечивалась снизу – таким образом, что создавалось впечатление пламени, жгущего ноги Богоматери и Иоанна. На попавшем в кадр аналое оторопевшая Ленка успела разглядеть обложку журнала Playboy. А в верхнем ряду иконостаса промелькнули сцены убийства Каином Авеля и совращения Евы, причём хвост змея выглядел как фаллос и был направлен в её паховую область, а выражение лица Евы при этом было насмешливым и призывным одновременно – как у Ариадны на холсте Гвидо Рени. Икона «Спас в силах» в третьем ряду поражала своими контрастными, ядовитыми цветами, создававшими ощущение цветовой какофонии вместо гармонии, а когда камера на короткий миг замерла на центральной части иконы, Ленка к собственному ужасу увидела, что пальцы Иисуса сложены не в жест благословения, а… в фигу. В раскрытом же евангелии в его левой руке вместо текста на старославянском иероглифами было начертано нечто непонятного генезиса.

Вслушавшись в слова архиерея, Ленка обратила внимание, что он не использует в своей речи слов «Иисус» и «Христос», используя вместо них обороты «Сын Человеческий» или «Спаситель». Голос его периодически срывался в низкий рык, и слова будто проваливались в ткань его проповеди. С удивлением Ленка выслушивала от архиепископа рассуждения о князе мира сего, великой матери, богине…

– Это же чёрт знает, что такое! – вслух выкрикнула Ленка, и сама удивилась синтаксической точности сказанного. – Да там ведь только пары идолов и человеческой жертвы не хватает!

Она схватила пульт и с яростью нажала на кнопку выключения. Экран на мгновение погас, но тут же вспыхнул, и с экрана на Ленку уставилась ухмыляющаяся козлиная голова с символом «омега» между рогов, находящемся чуть выше центра круга с множеством вписанных треугольников за головой. В правой руке козёл держал поднятый лезвием вверх кинжал, а на левой ладони лежал человеческий череп. Голова не была статична – она открывала и закрывала рот, помахивала бородкой, поворачивалась то влево, то вправо, а её движения сопровождались глумливым хохотом.

Ленка подбежала к розетке и выдернула штепсель. Наступила тишина. Она несмело подняла голову – экран телевизора был чёрным. Похоже, она вместо того, чтобы выключить, переключила канал. Но что это за сатанинские штучки повсюду – на одном канале Бафомет хихикает, на другом – мягко говоря, странная проповедь от главного священника епархии? Надо будет Косте рассказать – он общается со священниками, может, позвонит кому-нибудь.

Ленка взглянула на часы. Костя уже должен быть на месте. Люк заколотить – минут пятнадцать, потом час на обратную дорогу, а если подъедет пару остановок, то и того меньше. Проходя мимо кладовки она машинально открыла дверь и скользнула взглядом по полкам. Мешок какой-то, раньше его не было. Она заглянула внутрь – вяленая рыба. А вот ещё один, в нём сухари. В какой это поход Костя намылился? Ленка пожала плечами, взяла сухарь и стала посасывать его во рту.

Затем улеглась на диван и открыла «Американскую трагедию» Драйзера. Не то чтобы она любила Драйзера, но на неё сильное впечатление произвёл четырёхсерийный литовский фильм. Посмотрев его лет шесть назад, она тут же прочитала роман и с тех пор раз в год перечитывала. Сейчас она читала о кувшинках, которые Клайд рвал на озере Роберте с нескромными намерениями.

– Вот подлюка! – сказала Ленка вслух. – Да чтоб он утонул там, на этом озере!

Ленка настолько ярко переживала трагедию этой девушки, чья вина состояла только в том, что она доверилась похотливому и развратному карьеристу, что каждый раз, читая о начале их знакомства, она чувствовала ярость. Да как только посмел этот трусоватый и примитивный гадёныш, червяк с ганглией вместо мозга, протянуть свои руки к такой… впрочем, и Роберту было в чём упрекнуть, она это понимала. Неужели она не видела, что Клайд – пустой внутри? Да быть того не может, любая девушка это увидит сразу. Значит она повелась на внешний лоск и какие-то надежды породниться с зажиточным семейством?

Ленка отложила книгу. После телевизионных «новостей» Драйзер что-то не лез в голову. И Костя где-то застрял – пора бы ему уже вернуться. Что там могло случиться? Может, встретил кого-нибудь? Ленка потянулась к телефону. С кухни донеслись звуки марша Преображенского полка, который служил Косте рингтоном. Ну вот, он ещё и телефон забыл.

Ленка села на диване. Волноваться-то, вроде, и нечего – ну мало ли, где мужчина может задержаться по дороге… Но Ленка беспокоилась. И тут она услышала голос.

Она уже не впервые в последние дни его слышала. Обычно он возникал, когда она была в растерянности и не знала как поступить. Голос мгновенно выдавал нужную инструкцию, и Ленка воспринимала его как подсознание. Она беспрекословно следовала этим инструкциям, и в целом, результат был хорошим. Например, про карту монастыря ей напомнил именно он – этот удивительный голос её интуиции.

Но кроме этого, она заметила, что во снах ощущает какую-то вибрацию – ом-м-м, и эта вибрация её словно гипнотизирует – пару ночей назад, очнувшись ночью, Ленка обнаружила себя одетой и в дверях: она как лунатик собралась ночью куда-то идти, не осознавая этого, или, возможно, вернулась откуда-то. Это её напугало.

А вчера Костя сказал, что её ночью не было рядом – якобы, ходила пить на кухню. Но Ленка этого не помнила – она крепко спала всю ночь и никуда не ходила.

И вот опять голос. Теперь Ленка крепко увязывала его с этими вибрациями и ночными прогулками. Куда и до чего он мог её довести в моменты, когда она совершенно невменяема?

Сегодня голос требователен, его инструкции больше похожи на приказ. Он требует от неё встать и идти куда-то. И опять эта вибрация… Сопротивляться приказам невозможно, они действуют, словно минуя сознание, и отдавая приказы прямо телу. Её тело поднимается и несёт её к двери. Ленка понимает, что надо дождаться Костю, но голос разрывает мысли – он не громкий, но сильный, и когда говорит, Ленкины желания не имеют значения. Она как сомнамбула бессознательно выполняет внутренние команды. Или они не внутренние?

Ленка вцепилась в дверной косяк на выходе из комнаты и посмотрела по сторонам. Никого, кто мог бы ей приказывать, здесь нет. Значит, это она, она сама приказывает себе делать то, чего делать не следует. Может быть, это психическое расстройство? Нет, она себя полностью контролирует – ведь это она сама отдаёт себе приказы.

Голос зазвучал, и пальцы сами собой разжались, отпуская косяк, будто кто-то другой управлял её мускулами. Ленка оказалась в прихожей. Обулась. Отперла входную дверь. У неё нет ключа, чтобы, уходя, запереть квартиру. Или есть? Костя, кажется, давал ей ключ. Ленка опустила руку в карман. Ой, да какая разница? Она распахнула настежь дверь, и на периферии зрения мелькнула Костина куртка. Да, он ушёл в свитере. Ночью похолодает, нужно взять куртку, вдруг она его найдёт? Ленка сделала шаг назад, сняла к вешалки куртку и накинула себе на плечи.

Теперь порядок, теперь всё хорошо и правильно.

Она вышла из квартиры и пошла вниз по лестнице.

Следующее, что Ленка увидела, был коридор в её квартире, затем спальня и потом темнота.

Очнулась Ленка на рассвете. В голове была необычная для последних дней ясность. Она встала и прошла в ванную смывать остатки сна. Приготовила кофе, выпила, прикусывая несвежую сдобу и одновременно соображая, почему она вчера ушла из Костиной квартиры, где была, и почему пришла сюда. Ответов ни на один вопрос не было. Воспоминания были смутными и неполными. Она помнила, что, когда выходила из дома Кости, на улице уже было темно, но фонари почему-то были выключены, и только неполный диск Луны освещал ей дорогу. А к себе она пришла, когда Луны в небе уже не было, в полной темноте, на ощупь, хотя пройти надо было всего лишь два двора. Где же она шлялась весь вечер и полночи?

Ленка взяла телефон и набрала Костю. «Абонент пока не успел ответить на ваш вызов. Вы можете оставить сообщение после сигнала».

Костя никогда не слушает эти сообщения. Ах, точно – он же забыл телефон, который теперь лежит на столе в кухне. Если бы Костя был дома, он бы ответил… хотя, может быть, спит? Его ночью из пушки не разбудишь.

Ленка допила кофе и пошла к выходу. Сняла Костину куртку с вешалки… надо же, она вчера здесь разделась.

На улице было прохладно и дул довольно сильный северный ветер. Ленка поёжилась и надела Костину куртку. Идя через двор, она обратила внимание на непривычный цвет газона – покрывавший землю жёлто-синим покрывалом все последние дни, он вдруг утратил свой шведский колорит и оказался зелёным. Она присмотрелась – ну да, цветочки закрылись. Она задумчиво сорвала один цветок и, раздвинув лепестки, поднесла к лицу, чтобы понюхать. Одуванчики обычно не пахнут, и этот цветок не был исключением. Но Ленка вдруг почувствовала неодолимое желание не отводить цветок от лица, продолжая вдыхать его землистый аромат. Что за наваждение? Ленка отдёрнула руку и настороженно посмотрела на цветок. Его лепестки снова сжимались, она отбросила его в сторону.

Ах, эти цветочки… Костя не зря говорил, что они опасны. Но, похоже, что они не просто дурманят, они пытаются воздействовать на мышление! Гипноз! Ленка одним рывком пробежала по тропинке через газон и оказалась у Костиного подъезда. Дверь в подъезд закрыта, ключа у неё нет, он вчера остался в Костиной квартире. Ленка набрала на домофоне Костину квартиру, пошли сигналы. Никто не ответил. Она набрала ещё раз, потом ещё и ещё.

Затем, подумав, она набрала номер квартиры напротив. Там жила немолодая добрая женщина. Встречая Ленку с Костей, она всегда улыбалась и подробно расспрашивала Костю о жизни. Костя говорил, что она с детства дружила с его матерью, они даже учились, кажется, в одном классе…

Сонный голос ответил минуты через две. Чёрт, как же её зовут… Софья… Софья с чем?

– Софья Васильевна… – скорее по наитию, чем наугад, обратилась Ленка.

– Слушаю…

Ага, видимо, угадала.

– Софья Васильевна, – смелее продолжила Ленка, – это Лена, та, которая с Костей, помните меня?

– Помню, помню, Леночка. Но дверь я тебе не открою, прости. Во-первых, может быть, это не ты…

– Хорошо, Софья Васильевна, не открывайте. А вы можете прямо сейчас позвонить в Костину квартиру?

– Так он же спит, наверное, милочка.

– В этом всё и дело. Если спит, надо его разбудить. Очень надо… – взмолилась Ленка.

– Ну хорошо, – с сомнением в голосе ответила соседка. – Сейчас попробую, подожди.

Раздался звук от касания трубки стены, затем Ленка услышала звук открывающегося замка, скрип дверных петель и, наконец, «динь-динь» Костиного звонка. Через полминуты ещё раз «динь-динь», потом ещё, а потом просто наступила тишина.

Ленка уже решила, что соседка забыла про неё и ушла досыпать, когда, наконец, динамик зашуршал, и голос ответил:

– Леночка, у Кости была открыта дверь, я вошла, прошла по квартире, даже в ванную заглянула. Его нет дома.

– Хорошо, Софья Васильевна, – упавшим голосом сказала Ленка. – Спасибо.

– Я Софья Петровна, милочка, – и повесила трубку.

Вот, блин, всё же ошиблась. Значит, Костя так и не возвращался. Ну точно что-то с ним случилось. Надо идти туда, выяснять, что произошло. Ленка опустила руки в карманы и правой рукой нащупала клочок бумаги. Интересно… Она достала его – это был вырванный из блокнота лист, на котором был написан адрес – «ул. Московская, д. 24, кв. 72». Что это за адрес? Ах, да – это же тот листок, который монах дал Косте, когда тот попросил адрес отца Илия. Потом они отвлеклись – сначала на разговор с монахом, потом на подземный ход и забыли об этом листочке. И вот он сейчас в руках у Ленки. Есть ли от него польза? А вот ещё блокнот какой-то… Ленка пролистала несколько страниц. Женский почерк. Какие-то записи – дневник, что ли? «Валера – подлец! Вся моя жизнь теперь будет ему отмщением!»

Обычный девичий бред. Интересно, откуда это у Кости? Да ну его, бабник… Ленка пролистала ещё несколько страниц: «Секс и Дьявол должны дополнять характеристики ведьмы…». Тьфу, ну и чушь. Она осмотрелась, увидела урну у скамейки и, подойдя, опустила в неё блокнот.

Взглянула на часы – без пятнадцати шесть. Московская, 24 – это отсюда совсем недалеко, дворами – полчаса. Ленка вышла на Советскую и остановилась на пешеходном переходе, дожидаясь зелёного света. Костя говорил, что по пути на работу на этом перекрёстке часто встречал отца Илия. Кстати – сегодня же понедельник, надо будет показаться в редакции хоть на час.

Идя через дворы, Ленка наблюдала, как буквально на глазах газоны покрывались жёлто-синими коврами. Входя в первый двор, она видела перед собой зелёное поле, а минуя последний перед выходом на Московскую, уже четверть пространства двора была покрыта синим вперемешку с жёлтым. Интересно, почему в этом году дворники не стригут газоны? Ленка почти физически ощутилазапах свежескошенной травы и подумала, что в этом году ещё его не чувствовала. Так-то, конечно, весна ещё только началась… Она огляделась по сторонам. Мужчина в фартуке сметал к бордюрам мусор. Ленка остановилась и решительно направилась к нему:

– Как вас зовут, уважаемый? – спросила она с привычной репортёрской развязностью.

– Пётр, – хмуро ответил дворник, даже не оборачиваясь.

– Пётр, почему вы не подстригаете газон на своём участке?

– Так начальство не велит, – Пётр остановился и, обернувшись посмотрел на Ленку. – А ты кто, дамочка?

– Я журналист, – ответила она. – Готовлю сюжет о работе коммунальных служб.

– Моё дело маленькое… – сказал дворник. – Дали газонокосилку, я иду косить. Не дали – жду когда дадут, мету вот. И лезть в начальничье дело не могу. Лёшка вон попросил, так ему сказали, что газоны стричь в этом году не будут и премии лишили. Он молодой, неженатый, а у меня семья, двое детишек. Нет так нет, мне и лучше.

Запретили косить траву на газонах? Выходит, эти странные одуванчики заполонили весь город не по недосмотру, а наоборот, по причине высочайшей опеки? Украшать, что ли, город решили таким замысловатым способом? Стоп! Ленка даже вздрогнула от осенившей её догадки. Они одуряют, они гипнотизируют. И кому-то это нужно! Их специально культивируют, чтобы они влияли на людей! Вот это тема!

Тем временем Ленка дошла до двадцать четвёртого дома, вошла во двор и стала вглядываться в номера квартир на подъездах. Она прошла мимо такси с работающим мотором – и кого это в такую рань несёт куда-то? Напротив такси оказался как раз нужный подъезд, она остановилась и уже хотела набрать номер квартиры на домофоне, когда замок затянул незатейливую мелодию, дверь распахнулась, и с ней едва не столкнулась молодая красавица. Взгляд её равнодушно скользнул по Ленкиному лицу, и незнакомка обернулась в ожидании трясущегося старика, который на подгибающихся ногах шёл следом. Красавица взяла старика под руку и потащила к такси. Через несколько секунд они расположились в салоне, и машина отъехала от подъезда, а Ленка вошла внутрь и позвонила в квартиру на первом этаже с прикрученным на двери числом «72».

Тут же из глубины квартиры раздались тяжёлые шаги, и дверь распахнулась. Перед ней стоял высокий мужчина в монашеском облачении и вопросительно смотрел ей прямо в глаза.

Люди нечасто смотрят в глаза. Обычно они смотрят на лоб, на нос, куда-нибудь в область груди, а то и вообще в сторону. Когда-то, когда такое поведение было ещё редкостью, это называли «прячет глаза», хотя, на самом деле, конечно, никто глаз не прятал, а просто уклонялись от прямого взгляда. Ну а сейчас большинство людей смотрят именно так – вроде и на собеседника, но как-то мимо, как будто собираясь его обмануть или скрыть что-то.

Монах же смотрел прямо в Ленкины глаза. Взгляд его был немного удивлённым, но, в основном, изучающим. Ленка, несмотря на репортёрскую выучку, немного растерялась от этого проникающего внутрь взгляда, и сама отвела глаза.

– Вы отец Илий? – спросила она, разглядывая шнурки на кроссовках.

– Аз есмь, – шутливо ответил монах и отошёл в сторону, приглашая Ленку внутрь.

Она, поколебавшись, вошла. Монах закрыл за ней дверь и повернул в замке ключ. Заметив, что Ленка немного напряглась, он пояснил:

– Я тут не совсем законно… честно говоря, я думал, что это пришли меня выгонять. Но раз уж ошибся, то пусть нас не отвлекают от разговора. Вы же ко мне по делу?

Они прошли в комнату, и монах жестом предложил Ленке сесть в кресло или на диван, сам расположившись на стуле, который поставил в центре комнаты.

– Я Лена, работаю с Костей Боровцовым… – несмело начала Ленка, смущённая обаянием, исходящим от отца Илия.

– С Костей? Интересно. С ним что-то случилось?

– Он пропал.

И Ленка в подробностях рассказала всё, что случилось, начиная с пятницы, когда Костя побывал на квартире у Нади и обнаружил, что она похищена. Отец Илий терпеливо слушал, не перебивая, не задавая вопросов и только один раз порывисто встал и подошёл к окну, когда услышал, что он, якобы, участвовал в похищении Нади. Выслушав историю до конца, он сказал:

– Так Костя, значит, меня подозревает в том, что я куда-то увёз Надежду?

Ленка кивнула.

– Тут такое дело, – сказал он. – Я живу… вернее, жил в этом доме сорок лет. Надю я помню с того дня, когда её привезли из роддома. Меня здесь знают все, все соседи. Если бы я выводил Надю из дома и сажал в какую-то машину, соседки так и сказали бы Косте – с Валеркой ушла.

– Валерка? – недоумённо спросила Ленка. Что-то вспыхнуло в её памяти и тут же пропало.

– Ну да, моё мирское имя – Валерий.

– А почему вы сказали, что находитесь здесь незаконно, раз сорок лет…

– Потому что эта квартира больше не моя – я передал её монастырю, когда принимал постриг. Вместе со всем имуществом. Но у меня остались ключи, поэтому, когда выдаётся возможность, я иногда ночую здесь, до монастыря-то здесь два шага. А сейчас я решил отдохнуть здесь после поездки.

– Вы уезжали?

– Да, ездил по делам в соседнюю епархию… – уклончиво ответил отец Илий. – Так значит Костя ушёл запирать подземный ход и не вернулся?

– Да. И я боюсь, что…

– …что он там задохнулся?

Ленка кивнула.

– Что ж, пойдём проверим, – сказал отец Илий. – Я знаю это место. Здесь совсем рядом – только речку перейти. Да тут из окна видно. Вон, посмотри.

Ленка подошла к окну. Действительно, из него открывался прекрасный вид на реку и Заречье. Правда, вход в тоннель был так далеко, что толком и не разобрать. Если бы отец Илий не указал ей на далёкую точку на берегу, она бы не догадалась.

– Ну не так уж и близко, – сказала она.

– За полчаса дойдём, – сказал монах, пряча где-то под рясой пассатижи и стамеску.

На улице он продолжил:

– Мы, ещё когда были пацанами, иногда забирались в этот подземный ход и играли там в войнушки. Тогда он стоял просто открытым и воздух в тоннеле был нормальный. То ли вентиляция была, то ли он ещё как-то проветривался, но мы частенько добирались по нему до самого монастыря, а он тогда был почти заброшенным – там жили только три или четыре монаха. Мы выбирались в монастырский двор и дразнили их – то привидений изображали, то вампиров, то ещё каких-то чертей… в общем, веселились как могли. Нам казалось это очень остроумным: ведь религия – опиум для народа.

Отец Илий сокрушённо покачал головой.

– А монахи те терпеливо смотрели на наши проделки, и молча ждали, когда мы покуражимся и уйдём.

Он помолчал немного.

– Сейчас-то монастырь отремонтировали, отреставрировали, а тогда там были, по сути, руины. Та часть, которую власть использовала под овощехранилище, поддерживалась в пристойном состоянии, а остальное рушилось, осыпалось, и только те три монаха берегли обитель от полного исчезновения. А ведь монастырь этот старый, с традициями. Во время войны здесь был госпиталь…

И отец Илий пустился в долгий рассказ о том, с какими историческими событиями был связан монастырь. Ленка внимательно слушала и изредка задавала вопросы. Беседуя, они дошли до входа, и отец Илий, раскидав листву, и достав пассатижи, принялся выдёргивать гвозди из скобы.

– Опять ломаем, – грустно пошутила Ленка.

– Ничего, – сказал отец Илий. – Сами сломаем, сами и починим.

Он достал последний гвоздь и открыл дверь. Ленка посветила фонариком вниз. Отец Илий достал свой фонарь и включил его.

– Ого! – восхитилась Ленка. – Вот это он у вас лупит.

Фонарь пробивал темноту метров на двадцать-двадцать пять.

– Лена, – сказал монах, – вы постойте здесь, а я спущусь, разведаю, что там внизу и, если что, крикну вам.

Ленка была благодарна отцу Илию. От мысли, что ей снова предстоит спускаться в это подземелье, где она всего пару дней назад едва не умерла, ей становилось не по себе. Она улыбнулась и, присев на ступеньки, наблюдала, как отец Илий, окружённый пятном света, словно гигантским нимбом, разгоняет мрак.

«Как в преисподней», – подумала Ленка, и ей опять стало жутко.

К тому же она снова почувствовала вибрацию.

– Отец Илий, – испуганно крикнула она вслед монаху, который уже был довольно далеко, и тот обернулся.

Ленка вскочила и побежала к нему, спотыкаясь на разрушенных ступенях и каждую секунду рискуя упасть. Она подбежала к монаху и, даже не отдышавшись, выпалила:

– Отец Илий, я слышу голос. Каждый день. И он заставляет меня что-то делать, а что, я даже не помню. И прямо сейчас это начинается тоже. И ещё цветы – я думаю, что это они транслируют в меня этот голос.

Отец Илий нахмурился.

Глава двадцать четвёртая. Возвращение

Что-то зашуршало поблизости. Затем раздался плеск воды. Клякса открыл глаза и очутился в темноте. Первой его реакцией был испуг: опять подвал? Но тут же в голову пришло, что плескаться в подвале нечему, он вспомнил, что из подвала сбежал, сбил коленки, целые сутки ползая по лесу, и теперь должен лежать засыпанный кучей листвы на берегу ручья в овраге.

Клякса расшвырял листья руками и зажмурился от яркого света, ударившего в глаза. Затем он стал медленно приоткрывать веки, чтобы глаза постепенно привыкали к утреннему свету. Прямо над ним уносилась в небо крона высокой сосны. Клякса лежал на боку лицом к склону оврага. Аромат прошлогодних листьев и тепло, шедшее от них, создавали блаженное дремотное настроение, хотелось лежать так бесконечно и даже не шевелиться. Но тут со стороны ручья снова раздался плеск, и Клякса, осторожно перевернувшись на спину, скосил глаза направо – туда, где находился источник звука. Какое-то тёмное пятно ходило там по руслу, фыркая и плескаясь. Клякса повернул голову и мгновенно пришёл в ужас – в каких-то метрах от него громадный медведь устроил себе утреннее купание. Он мерил шагами дно, поминутно погружаясь в воду, поворачиваясь на бока и на спину, а широкие лапищи били по поверхности воды, отчего по тишине оврага и разносился плеск, разбудивший Кляксу.

Первым порывом Кляксы было сигануть и изо всех сил ломануться прочь из оврага. Он наверняка так и сделал бы, его туловище уже натянулось для рывка, но рывка не состоялось, потому что у Кляксы не было ног. Он в панике сбросил с себя листву и опустил взгляд – ноги были, но они ему не подчинялись. Движение не осталось незамеченным медведем: мгновенно поднявшись на задние лапы, он повернул голову в сторону Кляксы.

Весной медведи голодные и злые, – мелькнула мысль. Убежать от него невозможно, значит, всё, прощай, жизнь. Только бы не жрал его медведь заживо, подумал Клякса, пусть бы сначала умереть, а уж потом…

Но медведь вовсе не выглядел голодным. Он только настороженно смотрел туда, где всё ворошился клубок листьев, среди которых, наконец, появилась голова, а затем и туловище обитателя мест в половине дня пути отсюда. Откуда взялось здесь это хилое существо, задавался вопросом зверь, и почему оно валяется под листьями – неужто провело зиму в спячке, как и он? Раньше медведь не встречал хилых в спячке. Он удивлённо повёл головой из стороны в сторону и, повернувшись боком к существу, от которого исходил кислый запах тревоги, двумя прыжками выбрался из ручья. На берегу он отряхнулся, сбросил с шерсти лишнюю воду и снова повернулся к хилому. Тот продолжал сидеть в своей берлоге и пахнуть страхом и опасностью. Зрачки зверя сузились…

Клякса, увидев, что медведь в семи-восьми метрах от него напрягся, вдруг почувствовал полное безразличие к происходящему. Приступ паники, охвативший его в первые мгновения, совершенно прошёл, тело расслабилось. Земля под ним вдруг стала мягкой и гостеприимной, будто звала остаться здесь навсегда. Даже холод камней под бёдрами был приятен. Клякса стряхнул с себя оставшуюся листву и подумал, что лучше не видеть момента, когда хищник на него бросится – он отвернулся и спокойно ждал удара могучей лапы, который вышибет из его тела остатки жизни.

Но стояла тишина и ничего не происходило. Клякса слышал только пение птиц над головой, вдыхал пряный запах гниющей листвы, так хорошо согревшей его этой ночью, и видел свет от поднимавшегося Солнца.

Он обернулся и увидел медведя, который лёгкой трусцой удалялся на запад по дну оврага.

Клякса подполз к самому ручью и, погрузив в него руки, поёжился от ледяной воды. Он зачерпнул в пригоршни воду и, смывая остатки сна, окунул в неё лицо. Затем он решил последовать примеру медведя и, опёршись на руки, спрыгнул в воду. Ноги выше колен немедленно ожгло льдом. Но ниже колен он ощутил только небольшое движение.

Охая и ухая от холода, Клякса вымылся в ледяной воде и, весь дрожа, выбрался на берег. Отереться было нечем, а стряхивать с себя воду, как медведь, он не умел. Встав на четвереньки, Клякса попытался встряхнуться, но получилось так себе. Тогда он, стоя на коленях принялся отжиматься, затем размахивать руками, делать рывки и ползать. Через несколько минут то ли это дало эффект, то ли вода испарилась с его тела, но Кляксе стало теплее. Он сел на берегу и, вытянув ноги, бросил взгляд на ступни. Из-под светлой кожи пробивалась чернота. Присмотревшись, Клякса обнаружил такую же черноту на всей передней поверхности голеней. Он провёл пальцем по чёрной коже. Она была холодной, гладкой, как отполированный камень, и такой же нечувствительной. Хорошо бы обратиться к врачу. Но откуда здесь, в лесу, взяться врачу? – печально подумал Клякса. Надо выбираться. По его расчётам, со вчерашнего дня он удалился от охотничьего домика километров на десять-двенадцать, где-то же здесь должны жить люди. Может быть ему осталось проползти всего пару километров.

Голод, до того дремавший, вдруг сжал горло. Клякса осмотрелся, но не увидел вокруг ничего съедобного. Тогда он подполз к дереву и, приглядевшись, быстро выковырял из-под коры жука. Во рту жук хрустнул, но на вкус оказался горьким, и Клякса, скривившись, выплюнул его. Он вспомнил вчерашнего жука – тот был вкусным, даже немного сладковатым. Как он выглядел? Клякса не смог вспомнить. Что же теперь – пробовать всех подряд? Так и отравиться недолго, печально подумал Клякса. Он посмотрел на землю – кажется, есть какие-то съедобные корешки… да как их отличить от несъедобных?

Клякса вздохнул и посмотрел наверх. Что ж, нужно подняться, может быть, наверху хоть какие-то цветочки растут. Вдоль склона на поверхность оврага вела тропинка.

Он довольно ловко взобрался по тропке и оторопел – прямо перед ним стоял дом – точь-в-точь такой же дом, из которого он вчера сбежал. Сердце его упало и замерло. Не может быть. Это мираж, голодная галлюцинация. Он протёр глаза, но проклятое строение не исчезало, оно стояло, подпирая собой небо, как надгробие над его надеждами. Клякса кинулся вокруг него – дверь распахнута. Он заполз в дом – всё то же самое: стол, на столе разбросаны рыба и сухари, под окном опрокинутое ведро… вот и люк, который ведёт в подвал.

Получалось, что спустя сутки скитаний, Клякса вернулся туда же, откуда ушёл. Отчаяние охватило его, и он тихонько завыл от накрывшего его чувства безнадёжности.

Но приступ разочарования вскоре уступил место голоду. Клякса схватил со стола одну рыбину и, даже не почистив, вонзил в неё зубы. В мгновение ока растерзав небольшого подлещика, он потянулся было за следующей, когда что-то насторожило его. Он услышал шорох со стороны, противоположной оврагу.

Мгновенно выскочив из домика, он несколькими прыжками, не обращая внимания на саднящую боль в натёртых коленях, очутился за углом и, растянувшись там на траве, осторожно выглянул из-под нижних брёвен избы.

К двери домика приближался Чёрт. Кляксу охватил ужас ещё более сильный, чем при встрече с медведем. Всё тело его словно охватил паралич, и оно отказалось двигаться. Кажется, даже ветер замер, когда Чёрт ступил на порог и скрылся в сумраке избы.

– Чёрт! Чёрт! Чёрт! – раздалось оттуда через пару минут.

Мгновенно слетело с него оцепенение, и Клякса кинулся в овраг.

Хроники Чёрной Земли. Память священных камней

Гробницы охраняли. Здесь покоились тела древних пер’о, а ближе к Хапи – вельмож. Но Яхим не глядел на их усыпальницы. Он шёл к малозаметному некрополю, посреди которого возвышался выделяющийся на общем фоне пер-джед.

Сену следовал за ним неторопливо.

В школе писцов он не отличался усердием, но учителя никогда не наказывали его за нерадивость, только увещевали. Сену слушал и кивал, но слова их стекали, как вода с гладкой чешуи рыбы. Он не избегал товарищей, но и не искал их. В нём всегда чувствовалась тихая уверенность – будто он знал нечто, чего не знали другие.

Выучившись кое-как читать, писать и считать, он одновременно с Яхимом покинул школу. И до сего дня они не виделись.

– Странно видеть в этом древнем херет-нечер новые стены, – сказал Сену, указывая на церемониальную ограду.

Яхим остановился.

– Цари строят не одну гробницу. Тело – в одной, Ка – в другой…

– Не разделится же он на части! – усмехнулся Сену.

– Не болтай, – оборвал Яхим. – Тело будет лежать в одной гробнице, а в других жрецы будут вспоминать его. К тому же нужны отдельные помещения для Ка.

Он снова оглянулся на своего спутника и увидел, что тот иронично улыбается.

– Проверяешь меня? – Яхим пристально посмотрел на Сену. – Ведь я о тебе почти ничего не знаю. Ты откуда родом? Кто твои итеф и мут?

Сену вдруг стал серьёзным.

– Итеф мой всю жизнь в походах…

– Он военачальник? – догадался Яхим, а Сену кивнул:

– Пожалуй, военачальник.

– Тогда и тебе предстоит стать солдатом?

– Скорее нет, чем да, – протянул юноша. – Да это неважно. Скажи, зачем мы здесь?

– Как? – опешил Яхим. – Разве ты не знаешь?

Тот отрицательно покачал головой.

– Моя мут приказала ждать тебя здесь. Я приплыл сюда на лодке…

– Откуда?

– Оттуда, – Сену махнул рукой на юг. – Так что мы здесь делаем?

Яхим помолчал. Получалось, что Сену пришёл сюда, зная ещё меньше, чем он.

– Мы ищем гробницу Сета Перибсена, – задумчиво сказал он.

– Ха! Так чего её искать? Вот же она.

И Сену показал рукой на небольшой сложенный из кирпича пер-джед, к которому они приближались.

– Только зачем она нам? Мы пришли пограбить? Так она охраняется.

Яхим сердито посмотрел на него.

– Не так всё просто.

– Твоя правда, Яхим, – подтвердил Сену. – В детстве я был на этом херет-нечер с итефом. И я тогда подумал – почему Сет Перибсен, сын богов и сам бог покоится среди простолюдинов, а не с царями там, – он посмотрел в сторону царского некрополя.

Яхим пожал плечами. Он пока не знал, насколько откровенным ему можно было быть с Сену и предпочёл промолчать. К тому же, как раз в это время к ним подошёл смотритель.

– Чего вам? – грубо спросил чиновник.

– Нам – к усыпальнице великого пер’о Сета Перибсена, – ответил Яхим, внимательно глядя в лицо смотрителя.

– Нельзя, – отрезал страж и положил руку на кинжал.

По лицу смотрителя обильно стекал пот, и он встряхнул головой, чтобы смахнуть его.

– Жарковато… – сказал Яхим и, запустив руку в суму, извлёк из неё небольшой кувшин. Сделав глоток, он протянул его смотрителю – Как зовут тебя, почтенный?

– Неферамон, – сказал тот, принимая кувшин из рук Яхима.

Он сделал большой глоток, и даже глаза его закрылись.

– Кебех-х-х¹… – сказал он тихо и лицо его смягчилось. – Кебех-нечер².

Он поднял веки и некоторое время бессмысленным взглядом смотрел на Яхима, губы которого беззвучно двигались, словно тот что-то говорил.

– Удивительно… как тебе удалось в такую жару сохранить воду такой холодной, Неферамон, – сказал Неферамон, обращаясь к Яхиму.

Он в очередной раз приложился к сосуду, запрокинул его и даже потряс, чтобы вылилась вся влага до капли.

– Так ты шёл к гробнице? – сказал он. – Саф-Анх говорил мне, что сегодня ночью здесь бегали шакалы, так что будь осторожнее, Неферамон.

С этими словами он протянул пустой кувшин Яхиму и ушёл, бормоча о шакалах.

– Как ты это сделал? – спросил Сену, дрожа. – Научи!

Голос его был твёрдым и требовательным.

– Это несложно, – улыбнулся Яхим. – Вот хочешь сам попробовать?

Он протянул ему кувшин. Сену отступил на шаг назад и отрицательно покачал головой.

– Не смей… слышишь, не смей! – в его голосе послышалась лёгкая паника.

Яхим понял, что тот едва сдерживает себя, чтобы не убежать, и рассмеялся.

– Кувшин пуст. Неферамон всё выпил.

Он посмотрел налево, и смех его тут же оборвался. За стеной гробницы, внутри её, горел свет. Он вгляделся. Яхим помнил, что способен проходить в сердаб через ложную дверь, как Ка – эта способность проявилась у него ещё в детстве. Но свет создавала статуя. Здесь же статуи не было. А свет был.

– Что ты уставился на эту стену? – спросил Сену, подойдя вплотную.

Яхим оглянулся. Сену, уже совершенно успокоившись, с иронией смотрел на Яхима. Тот заколебался было – не проучить ли этого самоуверенного неженку? И уже готов был войти в гробницу через ложную дверь, как когда-то к отцу, но Ка шепнул: «Не трать дары богов на мелочи».

Яхим отвёл взгляд от лица Сену, повернулся и направился ко входу.

Слева и справа от входа были зажжённые светильники, а у стены лежала кучка факелов. Яхим поднял один из них, зажёг от светильника и направился вглубь галереи. Он шёл уверенно, словно бывал здесь уже не раз. На самом деле, он был здесь впервые, но внутреннее зрение вело его вперёд, безошибочно подсказывая нужные повороты. Очень скоро галерея направилась вниз, значит вот-вот они окажутся в погребальном помещении. Яхим слышал поступь Сену позади. Он шёл в пяти-шести шагах за Яхимом и иногда что-то бормотал.

Коридор закончился тупиком. Яхим был обескуражен и стал осматриваться. Он был уверен, что коридор должен привести их к саркофагу. Сену оперся на стену и стоял с безучастным видом.

Яхим вставил факел в предназначенный для этого паз в стене и принялся стучать по стенам в поисках места, где звук станет гулким – признака, указывающего на то, что за стеной пустота. Простучав всё, он развернулся, извлёк факел и пошёл назад. Сену молча шёл за ним. Свернув в один из боковых коридоров, они попали в помещение, уставленное сосудами и глиняными фигурками.

– Кладовка… – сказал Сену, выйдя вперёд и протянув руку к фигурке бога Безы.

– Ничего здесь не трожь! – резко сказал Яхим и оттолкнул его.

– Да что такое… – удивился Сену. – Не украду же я это… – он демонстративно отбросил статуэтку в угол.

Голова бога отлетела – и огонь вспыхнул, ударив в юношу. Тот шарахнулся назад и больно ударился головой о стену.

– Это не просто фигурки, – сердито сказал Яхим. – Над ними совершён ритуал, в них живут Ка богов и людей, с которыми они связаны. Они здесь для охраны гробницы и её помещений. Во всех коридорах такие расставлены. Хорошо ещё, что ты совершил это с Безой, а не с кем-то посерьёзнее.

Сену промолчал. Он и сам знал всё это, но по некоторым причинам был уверен, что гнев богов на него не распространяется.

– Пора покинуть сие место, – сказал Яхим.

Долго бродили они по лабиринту гробницы. Коридоры вели то ввысь, к свету, то вниз – к царству мёртвых. Не раз проходили мимо выхода, но саркофаг так и не нашли. Наконец Яхим остановился, вставил факел в паз стены и молвил:

– Пришло время подкрепить силы.

Он снял суму с плеча, извлёк лепёшки из ячменя и разложил их на постаменте, будто принося жертву богам пути. Сену последовал его примеру. Голод сжал их животы, и они молча поглотили пищу, не прерываясь ни на слово.

– Словно со стола пер’о вынесено, – заметил, наконец, Яхим, откусывая сочный кусок гуся, что подал ему Сену.

– Хех, – усмехнулся юноша. – Почти угадал, о мудрейший. Моя мут вхожа во дворец в Нехене. Она и собрала мне снедь вчера, когда отправляла к тебе. Но гусь сей – не из царских покоев, а с базара у Хапи.

– Я так и не понял, – сказал Яхим с набитым ртом, – для чего тебя ко мне отправили.

– Мут сказала, что мне нужно набраться мудрости, – он усмехнулся. – Вроде как я недостаточно серьёзен для своего возраста. А ты, вроде как, именно тот человек, у которого мудрость аж через край переливается, как вода в разлив.

В словах его звенела насмешка, но и боль – будто его послали не за знанием, а в наказание. Яхим, не желая бередить раны, обратился к насущному:

– Не понимаю… мой Ка молчит! Где же путь к саркофагу?

– Так ради этого мы весь пер-джед обшарили? – усмехнулся Сену. – Тогда доедай скорее – я покажу тебе.

Яхим замер, не донеся кусок до рта.

– Так ты что же – знаешь, где вход в погребальные покои?

– Конечно, знаю, – сказал Сену. – Я же говорил, что бывал здесь в детстве с итефом. А кому знать тайны сии, как не ему?

– Веди, – Яхим быстро сложил в суму остатки еды и поднялся.

Сену провёл его по коридорам и лестницам обратно в комнату, где Яхим простукивал стены, и топнул ногой по полу.

– Здесь. Саркофаг на глубине двадцати локтей.

– Ты уверен? – спросил Яхим.

– Бывал там, когда южный вход ещё не заложили камнем.

– А зачем? – поинтересовался Яхим. – Мой Ка говорит, что не было у тебя дела в царстве мёртвых.

– Передай своему Ка, – немного язвительно ответил Сену, – что здесь было дело у моего итефа. Я лишь следовал за ним, как тень за телом.

– Как же нам спуститься? – Яхим поднял голову и вопросительно посмотрел на Сену.

– В том я не советчик, – отмахнулся Сену. – Знаю лишь одно: саркофаг – там, внизу. А как туда войти – ищи сам, о мудрейший.

Яхим сел на корточки и принялся осматривать пол. Он был покрыт деревянным настилом, и Яхим, не мешкая, принялся выдирать доску за доской. Дело шло быстро, и вскоре обнажилась каменная плита, вероятно, накрывавшая колодец. Он взглянул на Сену:

– Посвети-ка факелом сюда, – указал он на узкое пространство между плитой и стеной.

В свете огня Яхим различил шов – тонкую черту, будто проведённую пером Джехути. С обеих сторон плиты до стен было около локтя.

– Надо поднять её… – задумчиво сказал Яхим.

– Вдвоём это несложно, – сказал Сену. – Но за что ухватиться? Щели нет… А Ка твой? Не подскажет ли? – на этот раз в его голосе не было иронии.

– Ка говорит: сие – пустяк, – сказал Яхим. – Но сначала доедим.

Они молча доели гуся, и Яхим, огляделся, взял одну из досок, осмотрел её, как плотник осматривает топор, затем достал из сумы камень с острым краем и, ловко обтесав край доски, вставил его в щель и надавил. Плита заскрежетала, поднялась. Он вогнал доску в просвет и крикнул:

– Бери другую – и с той стороны так же!

Вскоре плита была приподнята, закреплена досками, а затем – прислонена к стене. Яхим заглянул вниз, увидел выступы в камне – те самые, что оставляют рабочие для ног и рук, – и начал спускаться.

Оказавшись на дне, он махнул рукой Сену, и тот осторожно опустил ногу в колодец.

– Куда тут ступать? – проворчал он. – Не хочу лететь с такой высоты… Ка не одобрит.

– Впадины чередуются в стенах, – громко сказал Яхим.

– Ведаю сие, – сказал Сену. – Баку прокладывают пути себе.

Кряхтя, он, наконец, нащупал ногой опору и стал спускаться. Факел в руке мешал ему, и он бросил его вниз. Огонь погас, и тьма сомкнулась над ними, плотная, как смола в гробнице.

– Ну вот… – досадливо выдохнул Сену. – Почему не поймал? Как теперь быть? В темноте нам из этого лабиринта будет выбраться непросто…

Яхим остался нем. Гнев кипел в нём, но он знал: в царстве мёртвых гнев слеп, а молчание – зряче. Он прислонился спиной к стене, закрыл глаза ладонями и воззвал к Исет-Ирет³– тому, кто дарует зрение во тьме, чей глаз – свет в Дуате. Молитва его была тиха, но сердце билось, как барабан жреца перед жертвоприношением. Тем временем Сену опять выбрался наверх и теперь оттуда доносилось его ворчание.

Мрак начал редеть. Контуры предметов проступили, как тени на папирусе. Этого было довольно.

Яхим поднял крышку саркофага. Скрежет разнёсся по погребальной камере, и сверху донёсся голос Сену:

– Что ты там делаешь? Выбирайся! Пойдём искать новый факел!

Но Яхим не ответил. Он видел мумию – лёгкую, как дитя, высохшую, как тростник под солнцем. Осторожно он поднял её, ощупал основание черепа – и нашёл: пролом сзади, от удара тяжёлой дубины. «Птахотеп убил его», – прошептал он про себя.

Он вернул тело на место и стал ощупывать кости – шею, рёбра, плечи. Нет – ни следа удушения, ни раны от клинка. Только этот удар. Только он.

– Ну скоро? – донеслось сверху. – Чего ты там роешься в темноте?

Яхим перевернул мумию и продолжил исследование. Он не хотел возвращаться сюда снова, и ему нужна была уверенность в том, что погребённый здесь – будь он человеком или богом – умер в результате удара по голове, а не по другой причине. Когда всё тело было тщательно ощупано и осмотрено, Яхим положил мумию на место, вскрыл гортань малым ножом и влил в неё несколько капель из маленького сосуда. Прильнул ухом – и услышал тихий шёпот ответа. Удовлетворённый, он поднял с пола факел и полез наверх, где Сену всё ещё ворчал, как дух, вырванный из сна.

Выбравшись, он схватил Сену за плечо и подтащил к краю шахты.

– Если вновь бросишь что-либо в царство мёртвых без благословения, – произнёс он тихо, но так, что каждое слово вреза́лось в плоть, – я сброшу тебя в эту бездну и накрою плитой, чтобы даже Ба твой не нашёл пути назад.

Сену не сопротивлялся. Мало того, прислушавшись, Яхим понял, что он смеётся. Он выпустил его из рук и прислонился к стене.

– Верни плиту на место, – приказал он.

Сену молча возился с камнем, пока не уложил его обратно. Затем оба двинулись к выходу.

На свежем воздухе Яхим окликнул стражника:

– Твоя очередь дежурить, Неферамон, – сказал он, и тот кивнул.

– Иди, отдыхай, Неферамон, – ответил смотритель и направился к пер-джеду.

– Всё же не пойму, – молвил Сену, глядя ему вслед, – как ты заставляешь людей забывать себя?

– Я не заставляю, – ответил Яхим. – Я лишь временно беру их Ка. Сейчас отойдёт подальше и верну.

– Забираешь Ка? – Сену нахмурился. – Разве сие возможно?

– Возможно, – сказал Яхим. – Смотри.

Он поднял с земли камень и бросил его на землю, привлекая внимание Неферамона. Тот мгновенно обернулся и быстрым шагом направился к ним.

– Эй, вы чего здесь шляетесь?! – сердито крикнул он и протянул руку к кинжалу. – Прочь, пока целы!

– Уходим, уважаемый, – мирно отозвался Яхим. – Не гневайся.

Когда они вышли за ограду херет-нечера, Сену спросил:

– Зачем мы туда спускались? И куда теперь пойдём?

Яхим остановился. Ветер из пустыни шелестел его одеждами, как папирус в руках жреца.

– Мы ищем тело Сета Перибсена, – сказал он. – Того, кто осмелился носить имя врага Хора и всё же был погребён как бог.

И больше не проронил ни слова.

***

– …Яхим не проронил больше ни слова, – сказал старик и обратил взор к Ма-Хесе. – Пора идти, отрок, иначе мы не успеем до темноты.

Ма-Хеса удобно устроился под утёсом, где тень была прохладна, как вода в источнике Хатхор, и вставать ему не хотелось. Но и ходить в темноте по пустыне, населённой духами, рыщущими здесь в поисках Ка и Ба заблудившихся путников, он тоже опасался. Юноша неохотно поднялся и стряхнул с одежд красный песок – тот уже въелся в каждую складку, будто пытался стать частью его тела. Взглянул на небо: ладья Ра склонялась к западу, и прохлада, лёгкая, как дыхание матери, начала стелиться над пустыней.

– Скажи мне хотя бы, – тихо произнёс он, – куда мы идём? Ты стал мягче после встречи с той женщиной… Может, ответишь?

Старик посмотрел на него – не строго, но и не ласково.

– Путь важнее цели, отрок. Иди вперёд и не спрашивай. Так шёл Сену: не зная, зачем, не ведая, куда, – но шёл, ибо в самом пути и есть истина.

Они прошли не более сотни шагов, когда старик остановился и пропустил Ма-Хесу вперёд.

– Так тебе лучше будет слышать мой рассказ, – сказал он. – Я поведаю, куда направились Яхим и Сену после того, как покинули гробницу в Анхтауи.

Он помолчал, будто взвешивал слова на весах Маат.

– Они приплыли на лодке в Абджу, – начал он наконец. – Там Яхим сразу повёл Сену к древнему херет-нечер. Тот возражал: «Надо сначала войти в город, – говорил он, – я знаю эти улицы, здесь живут женщины, чьи песни сладки, как мёд». Но Яхим не слушал. И долго шли они по каменистой дороге, поднятой пылью, пока, наконец, перед ними не предстал херет-нечер – старый, как сама земля, молчаливый, как сердце мумии…

Примечания:

1. Прохладная (др-егип.)

2. Божественная прохлада (др-егип.)

3. Исет-Ирет (jst-jrt), дословно – место глаза, т.е. зрение. Так в Древнем Египте называли Осириса, расцвет культа которого наступил в эпоху Среднего царства. В периоде II–III династий его значение ограничивалось участием в погребальных ритуалах, но он служил аналогом Ра в царстве мёртвых – солнцем потустороннего мира, дарующим его обитателям зрение.

Глава двадцать пятая. Молитва

Клякса передвигался прыжками, как зверь. Он собирал всё тело в комок, чувствуя, как бёдра касаются живота, и руки слегка приподнимали его над землёй. Затем он резким движением распрямлялся и толчком коленей переносился на метр вперёд. Приземляясь на вытянутые руки, он толкался ими, одновременно снова группируясь, потом снова колени уходили назад, а его тело взлетало над поверхностью, чтобы снова руки приняли на себя тяжесть тела.

Ещё неделю назад Клякса ни за что не поверил бы, что способен так передвигаться, но теперь кошмары гнали его вперёд. Он ждал, что Чёрт вот-вот спустится в овраг, настигнет его и снова потащит в ужасное подземелье, снова будет высасывать из него кровь, отрезать от него куски и скармливать ему, Кляксе его же собственное тело.

Смертельный ужас гнал его прочь от домика, куда его снова привела какая-то мистическая сила, распоряжавшаяся его судьбой. Но Клякса не хотел сдаваться этой силе, острое желание жить вынуждало его бороться изо всех сил.

Проскакав как заяц несколько десятков, а может быть и сотен метров, Клякса почувствовал усталость и боль. Сильно болели колени. Он заполз в кустарник, развесивший ветви в нескольких метрах от ручья и, усевшись на землю, огляделся. Опасности не было, в лесу стояла гулкая тишина, прерываемая только далёким стрёкотом кузнечиков да птичьими трелями.

Клякса осмотрел колени – они были изодраны в кровь, в нескольких местах в них вонзились щепки, мелкие сучки, острые камушки. Клякса принялся выковыривать этот мусор, а затем, прямо так, как сидел, сполз к ручью и с наслаждением опустил горящие колени в холодную воду. Так простоял он на коленях несколько минут, прислушиваясь к блаженным ощущениям в ногах – боль уходила, а ей на смену приходил покой.

Промыв ссадины, он задумался. Ползтии дальше на коленях было невозможно – его тело не предназначено для передвижения на четвереньках. За сутки с небольшим кожа на коленях превратилась в сплошную рану, касаться их было больно. Нужно было чем-то обмотать их. Клякса снова забрался в кустарник, где чувствовал себя в безопасности, снял с себя остатки рубахи и осмотрел их – пожалуй, можно выкроить пару кусков, чтобы обвязать колени. Немного поколдовав с лохмотьями, он, наконец, соорудил что-то, вроде наколенников и, опустившись на четвереньки, с удовлетворением заметил, что саднящее ощущение от соприкосновения с землёй не усиливается.

Мимо проскакала лягушка. В избе Клякса съел целого подлещика и сейчас не чувствовал голода, но что-то заставило его совершить бросок, схватить холодное тело и, поднеся ко рту, мгновенно сомкнуть челюсти на трепещущей плоти. Лягушка дёрнулась и успокоилась, а Клякса, ощутив во рту вкус сырого мяса, мгновенно пришёл в себя и с отвращением отбросил перекушенное пополам тело. Во рту остался тот же медный привкус, что и в погребе, когда Чёрт совал ему в рот куски его собственной плоти.

Мысли снова вернулись к охотничьему домику – как же так получилось, что целые сутки уходя по руслу ручья, он снова вернулся к нему? Не мог же этот ручей течь по кругу? Клякса недоумённо поморщился… леший водит, – пришло ему в голову, и тут же наступила ясность: ну да, нечистая сила водит его по кругу, а уж каким образом, неважно.

Клякса перекрестился и коснулся лбом земли, затем ещё раз перекрестился и снова отвесил земной поклон. Он видел пару раз, как верующие подползают на коленях к святым мощам или иконам и прикасаются к ним и теперь это уже не казалось ему смешным или глупым. Вспомнить бы какую-нибудь молитву… Чёрт говорил, как молиться: «Аз иже рцы…» Клякса скривился. Нет, это не годится. «Отче наш…» – вспомнил он, но что там дальше, не знал.

– Отче наш, – пробормотал Клякса. – Отче наш…

Он напряг свою память – где-то в каких-то фильмах он слышал эту молитву, но теперь только обрывки её всплывали из её глубин.

– …во веки веков, аминь. Отче наш во веки веков, аминь, – повторял Клякса всё, что удалось вспомнить. – Помоги мне, боже, рабу твоему, спасименя от нечистой силы. Отче наш во веки веков, аминь. Я больше не буду…

Затем Клякса вспомнил, что церковники говорят на каком-то своём, необычном языке и постарался адаптировать свою молитву, рассчитывая, что так она легче дойдёт до адресата:

– Отче наш во веки веков, аминь. Спаси мя, боже, раба твоего. Спаси и помилуй мя. И избави мя от разной нечистоты, и отгони от мя Лешего и Чёрта, и верни мне твою благость. Отче наш во веки веков, аминь…

Потом он задумался и повернулся лицом на восток, где, по его мнению, находился тот, кому он обращал свои молитвы:

– Отче наш во веки веков, аминь. Спаси мя, боже, раба твоего и помилуй мя. Избави мя, божеот Лешего и Чёртаи убереги мя, боже ото всякагозла. Спаси и сохрани мя, боже.Отче наш во веки веков, аминь…

И раз за разом Клякса крестился и бил поклоны, вжимаясь лицом в прохладный мох.

Глава двадцать шестая. Рай и Ад

Снаружи послышался шум. Несколько мужских голосов, приближаясь, что-то неразборчиво бубнили. Костя вышел из полудремотного состояния и открыл глаза. Вокруг было темно, только дверной проём слабо обозначался по контуру светлой каймой.

– Открывай! – скомандовал кто-то. – Да смотри, чтобы тот не выскочил.

– Да куда же ему выскакивать? Дальше ворот не убежит.

– Не болтай лишнего. Открывай и смотри в оба.

В отличие от Кости, мужчинам не нужно было скрываться. Дверные петли взвизгнули так, что у Кости свело зубы.

– Да тут и не заперто, – услышал Костя и даже усмехнулся – заперто было крепко, засов надёжный, он же пытался выйти, после того, как Толик сбежал.

Дверь распахнулась, и дневной свет проник в его камеру. На пороге стояли два монаха, за их спинами – ещё один, и рядом с этим последним стоял кто-то невысокий, почти невидимый за дюжими фигурами монахов в дверном проёме.

Один из них посветил фонарём в лицо Косте.

– Всё нормально, не дёргается. Давай-ка эту сюда.

Не успел Костя встать, как оба монаха расступились, а третий с силой толкнул своего пленника, и тот упал на пол кельи. Тут же раздался стук закрывающейся двери, скрип засова и Костя опять оказался во мраке.

– Эй, вы куда? – заорал опомнившийся Костя и, подбежав к двери, начал колотить в неё кулаками. – А ну откройте!

Ответом ему был только смех и звуки быстро удаляющихся шагов.

– Вот уроды… – бессильно сказал Костя, вернулся на место, где он лежал на своих деревянных нарах и ощупью нашёл фонарь. Конечно, он уже почти не светил, но надо хоть познакомиться с тем, кого они к нему запихнули.

Слабый свет немного рассеял тьму, и Костя увидел на полу ворочавшегося человека с мешком на голове. Из мешка доносилось мычание. Положив фонарь на нары, Костя развязал тесёмки мешка и снял его с пленника. Точнее, с пленницы – это была Надя со связанными за спиной руками и с заклеенным скотчем ртом.

– О, Надя! – обрадовался Костя и резким движением сорвал скотч с её губ.

Она с трудом разжала их и тихо ответила:

– Привет, Костя… ты-то как здесь очутился?

– Пришёл за тобой, – улыбнулся он во весь рот, развязывая верёвку на её запястьях.

Почему-то в нём была уверенность, что теперь, когда Надя нашлась, всё очень скоро закончится благополучно.

– А от тебя они что хотят? – спросил он.

Надя промолчала. Костя её молчание истолковал самым мрачным образом:

– Вот суки… Надя, но теперь они просто не могут тебя выпустить – ты же их приговор.

Она взяла его за руки в темноте:

– Нет, Костя. До этого не дошло. Они требуют полюбовно…

– Полюбовно?! – возмутился Костя. – А похитить человека и силой удерживать его – это у них тоже полюбовно? Да как только я выйду отсюда, здесь сразу будут все менты области!

– Тихо, Костя, не кричи, – попросила Надя. – Услышат же…

– А зачем ты вообще с ними пошла? – спросил Костя. – Соседки говорят, что ты добровольно села в машину.

– Добровольно… – грустно ответила Надя. – Они мне что-то вкололи, вот я и шла…

Костя сжал кулаки и стал мерить шагами келью.

– Но почему они именно к тебе прицепились?

– Не знаю, Костя. Я думаю, что это отец Илий.

– Да это-то понятно. Он же был среди похитителей!

– Нет, среди похитителей его не было. Я должна тебе кое-что сказать, Костя, – она сделала паузу. – Дело в том, что отца Илия я знаю давно.

Костя остолбенел.

– Он дружил с моим отцом до того как… в общем, до аварии. И потом он мне постоянно помогал – он ведь жил прямо подо мной. И вдруг воспылал ко мне страстью – покоя мне не давал, разгонял всех, кому я нравилась и, в конце концов, сделал мне предложение.

– Как… предложение? – оторопел Костя. – Он же монах.

– Так он же не всегда был монахом, Костя. Это было пять лет назад. Я вышла замуж и сбежала от него.

– А отец Илий…

– Я не знаю, Костя. Когда я год назад вернулась, он уже был в монастыре. Впервые я увидела его в рясе только тогда, когда мы с тобой его на пятый этаж тащили.

– И ты думаешь, что теперь он решил добиться своего таким образом?

– Думаю, да…

– А что же ты сразу не сказала мне, что знаешь его?

– Да я сначала испугалась как-то. И растерялась. А потом подумала, что лучше тебе не знать, что мы знакомы. Кто его знает, как он себя поведёт?

– Вот именно! – сказал Костя и снова сел рядом с ней. – Если бы я знал, то этого не случилось бы.

Надя задрожала всем телом и прижалась к нему. Костя обнял её за плечи и спросил:

– У тебя силы есть? До нар полтора метра пройдёшь?

– Да что ты, Костя. Меня не истязали. Правда есть почти не давали…

Она поднялась на ноги и, шагнув к стене, опустилась точно на нары.

– Это называется нары?

– Я не знаю… – сказал Костя. – Но выглядит похоже. Ложись, отдохни. Матраса нет, не захватил… – он пытался юморить, чтобы успокоить Надю.

– Да я не устала, – сказала Надя, но, судя по шороху, легла и вытянулась. – Как хорошо-то! – с удовлетворением сказала она. – В той камере у меня таких не было – голый камень… А ты где ляжешь? Мы тут вдвоём поместимся?

– Постараемся… – сказал Костя. – Ты не волнуйся, я не буду приставать.

Ответа не последовало. Костя отругал себя за то, что снова – во второй раз меньше, чем за полчаса – создал неловкую ситуацию. Воцарилась тишина. Костя сел на нары рядом с ней. Минут через десять он попробовал возобновить разговор:

– Надя, ты знаешь, что у тебя глаза горят?

– В каком смысле? – удивилась она.

– Отражают свет откуда-то. Красноватый такой, не знаю, откуда он поступает, но я их вижу – как два уголька.

– Правда? А так? – угольки пропали.

– А так нет. Что ты сделала?

– Закрыла, – сказала Надя и хихикнула. – А может ничего не отражается, а просто я оборотень? – она произнесла это замогильным голосом с завываниями.

Костя засмеялся.

– А может вампир?

Стало повеселее. Они болтали о разной чепухе и даже позабыли, что находятся в плену, в тёмной душной камере. Им было радостно, Надя привстала на нарах и, положив голову Косте на плечо, обхватила его рукой за талию, а он обнял её за плечи. Блаженное состояние разорвал лязг засова. В дверном проёме возникли два монаха. Они молча поставили на пол большую миску и кружку с водой и вышли.

– О, баланду принесли, – веселился Костя. – Похлебаем?

Он включил фонарик, света от которого теперь хватало только на то, чтобы различать контуры предметов в их тюрьме, поднёс миску к нарам и поставил перед Надей.

– Ешь, я после тебя поем.

– Да давай вдвоём…

– Ложка одна, – сказал Костя.

Ложка была деревянной, гладкой, с молитвой на черенке.

– Они тут такими ложками едят? – удивилась Надя. – Я такие у бабушки видела в детстве… только с росписью.

– Ложки у них хорошие, – печально сказал Костя, весёлость которого куда-то улетучилась. – Еда плохая – одна трава в их супе. Хорошо, хоть картошка есть.

– Так монастырь, – сказала Надя. – А сейчас пост…

«Точно, – вспомнил Костя. – И Пасха вот-вот». Костя снова встал и начал в темноте ходить по келье от стены до стены.

– Я никак не пойму, чего они от нас хотят, – вслух рассуждал Костя. – Ну от тебя ещё могу понять, хотя это тоже странно. Но что им нужно от меня? Я бы понял, если бы они меня поколотили и выкинули за ворота. Понял бы, если бы вызвали полицию и обвинили в незаконном проникновении. Но они ничего не делают, ничего не требуют, ничего не говорят. Заперли и держат в темноте…

– Ну что-то им от тебя нужно. Возможно, это как-то связано с твоей профессией. Вспоминай, ты в последнее время с представителями церкви имел дело?

– Да тут и вспоминать нечего, – сказал Костя. – Я брал интервью у отца Варфоломея.

– Ну вот, уже тепло, – сказала Надя. – Теперь вспоминай, не было ли в этом интервью чего-то, что им захотелось бы скрыть.

– Да толку-то? Ну да, батюшку там немного понесло, впрочем, ничего необычного – о русской культуре, Достоевском и так далее. Но я же запись отдал в редакцию, текст давно выложен, этот фрагмент мы из интервью выкинули.

– Запись? – спросила Надя.

– Ну да, я же на камеру снимал. Нужен был видеоформат.

– Ну вот что-то с этой записью и связано…

– А почему они ничего не требуют?

– Ну мало ли… может быть, их задача охранять тебя, пока не придёт тот, кто потребует.

– Логично, – сказал Костя. – Тогда только ждать. Однако я здесь уже скоро сутки… кто же этот тот, который за сутки сюда не добрался?

И осёкся.

– Точно! Отец Илий же куда-то уехал, никто его не видел с того дня, как мы расстались. Похоже, и я здесь из-за него… Правда, неясно, какое он имеет отношение к интервью.

– Со временем всё выяснится, – сказала Надя. – Я поела, иди, твоя очередь.

Когда он сел на нары, Надя на ощупь нашла его руку и ткнула в неё ложкой. Костя стал поглощать невкусный суп с недоваренной картошкой.

– Почему они здесь так безобразно готовят? – спросил он, морщась.

– Так монастырь, – повторила Надя. – Дух главенствует, телесное вторично.

– Любой дух от такой жратвы сбежит… – скаламбурил Костя.

Он поднял миску, вылил в рот оставшуюся жидкость, пахнущую крахмалом, ложкой быстро выгреб оставшиеся овощи и отодвинул миску на пол. Тут же он ощутил движение, потом прикосновение и шёпот:

– Костя, я так тебе благодарна, ты спасаешь меня уже во второй раз.

Тут же её руки обхватили его за плечи и потянули вниз, а губы прикоснулись к его губам. Костя подался было вслед за её телом, но что-то его остановило. Что-то, находящееся внутри, не давало ему уступить своему желанию, которое было поощряемо ласковыми руками и губами девушки. Он мягко оттолкнул её и выпрямился на нарах.

– Ты чего? – обиженно спросила Надя, и глаза её снова блеснули красноватым светом.

Костя не знал что ответить, чтобы её не обидеть. Невозможно было сказать, что его внезапно охватило отвращение, и движение было рефлекторным, не подчиняющимся его воле.

– Я не знаю, Надя… вдруг в груди что-то сжалось, больно, – соврал он, рассчитывая, что намёк на проблемы с сердцем объяснит его поведение.

– А, ну тогда тебе надо полежать. Давай я подвинусь.

Она зашуршала, и Костя лёг на освободившееся место. Надя положила руку ему на грудь.

– Стучит, – сказала она после небольшой паузы. – Ты ночью спал?

– Почти нет, – сказал Костя.

– Ну вот, всё из-за усталости. Поспи.

И тут же Костя опять полетел по синевато-фиолетовому коридору, стремящемуся к чёрному пятну впереди. Пятно было так далеко, что движение его почти не приближало, а может быть это было что-то, вроде горизонта, которого невозможно достичь, который всегда отступает от человека и кажется досягаемым, только если смотреть на него из впадины.

Одновременно нахлынула вибрация – ом-м-м звенело во всём теле, и Костя огляделся, чтобы рассмотреть себя, но снова, как и раньше, ничего не увидел. Тело словно растворилось в той немыслимой субстанции, в которой находилось – как чернила струйками растекаются в прозрачной воде и, в конце концов, сливаются с ней.

Ом-м-м-ом-м-м-ом-м-м, раздавалось вокруг, и Костя стал вслушиваться в эту вибрацию, пытаясь стать с ней одним целым и тем избавиться от неё. Он почти слился с ней, когда раздались два голоса одновременно. Один кричал: «Ко мне! Ко мне!» и вибрация при этом переходила в оглушительный скрежет. А второй отзывался: «Нельзя! Назад! Вернись!», и этот второй голос манил и пугал одновременно – как голос сердитой матери, которая собирается отругать сына за непослушание, а потом обязательно пожалеть и приласкать.

Борьба этих двух голосов оглушала Костю и рвала на части. Он почувствовал сильную боль, рванулся, мгновенно достиг чернеющей бездны на горизонте и от охватившего его ужаса открыл глаза. Его окружал мрак, но вокруг лучилось красноватое свечение, и оно освещало женщину, которая приближалась к нему. Красота этой женщины была ослепительна, и Костя вдруг успокоился, погрузившись в предчувствие сладкой награды, которая несомненно ожидала его здесь, в этом мире. Он почувствовал блаженство и напряжение, когда женщина подошла к нему и, охватив руками его бёдра, стала перешагивать через ноги, чтобы усесться на него верхом.

В предвкушении Костя прикрыл глаза… он почувствовал погружение своей плоти в её… и вдруг – зловонное дыхание, и тут же челюсти сомкнулись на его шее, клыки впились по самую кость, он закричал от ужаса и… проснулся. Пот тёк ручьями, он тяжело и прерывисто дышал и всё, что он мог сейчас сделать, это нащупать рукой фонарик на полу и, судорожно вдавив кнопку, указать его светом прямо перед собой.

Над ним склонилось встревоженное лицо Нади.

– Ты так кричал, Костя… – сказала она. – Ты напугал меня.

Глава двадцать седьмая. Вера и дурман

– Здесь его нет, – сказал отец Илий, когда они по тоннелю дошли до самого выхода во двор монастыря. – А это значит, что он там, – монах указал пальцем наверх.

– И что он там делает? – спросила Ленка. – Почему домой не идёт?

– Похоже, не может, – усмехнулся отец Илий.

Он бесшумно подошёл к выходу и, поднявшись по приставной лестнице, подёргал решётку.

– Заперто, – сказал он, вернувшись к Ленке и стряхивая с рясы налипшую пыль.

– А как же Костя туда… – она посмотрела в лицо монаху.

– Дверцу открыли, кого надо впустили, и дверцу закрыли, – сказал отец Илий. – Так что мы здесь не пройдём, но нам это и не нужно.

– А как же мы найдём Костю? – не понимала Ленка.

– Легально, – ответил монах. – Ты что – забыла, что я член этой братии? Сейчас туда всё равно идти бессмысленно – среди бела дня его и не найти и не вывести. Я пойду туда вечером и сделаю это через главный вход.

– А я? – растерянно спросила Ленка.

– Обитель мужская, – строго сказал отец Илий. – Тебе там делать нечего. Ты пойдёшь домой и будешь ждать там.

– Да ну… – сказала Ленка. – Что мне делать у Кости без Кости?

– К себе домой, – сказал монах. – Костя же знает, где ты живёшь?

– Костя знает… – сказала Ленка, которая вовсе не хотела дожидаться развязки, изнывая от незнания и тревоги. Костя вполне мог даже не позвонить ей, вернувшись домой. Сейчас не было и девяти утра, томиться в неведении, не находить себе места до вечера – это было выше её сил.

– А сейчас вы куда пойдёте? – нерешительно спросила она, когда они шли по тоннелю.

– Сейчас-то? Да пойду высплюсь, пожалуй. Ночью-то я в пути был, толком не поспал, только хотел прилечь… – он задумчиво посмотрел на Ленку, словно подбирая слова, – только хотел прилечь, и ты пришла.

– Можно я с вами? – пряча глаза из-за опасения быть неверно понятой, пробормотала Ленка.

Монах пристально посмотрел на неё.

– Я не буду мешать, – пообещала она. – Вы ложитесь, а я тихонько посижу.

– Ну хорошо, – ответил он. – Пойдём. Заодно расскажешь, что за голоса ты слышишь.

Ленка обрадовалась и тут же вспомнила вчерашнюю поразившую её передачу. Наверняка духовное лицо знает всему этому объяснение.

– Вы знаете, отец Илий, – начала она, – я вчера смотрела одну программу. Наш Владыка читал проповедь. И вот что я заметила…

– Знаки анчуткины? – перебил её монах. – Да, я тоже видел их изобильно в последние дни. Почему и ушёл из обители без разрешения – ездил в соседнюю епархию, посмотреть как там служат.

– И как? – спросила Ленка, а монах сердито махнул рукой.

– Да так же! Проникла бесовская грязь в церковь. Да повсюду одновременно, как заговор… А самое худшее, знаешь что? Что через архиереев пришла. Иначе невозможно, чтобы были такие нарушения в богослужениях, да массово…

– Значит, что же? Пропала церковь?

Отец Илий сердито посмотрел на неё.

– Бог поругаем не бывает. Осквернили невесту Христову, да. Но уничтожить церковь невозможно. Сила господня всё преодолеет.

Ленка промолчала. Ей вообще-то было безразлично, что станет с церковью – она никогда не связывала её ни с обществом, ни с собой лично. Но тут слишком много событий переплелись, и их синхронность вряд ли была совпадением, а церковь, похоже, стала главной целью атаки. Поневоле задумаешься о связи между церковью и обществом.

– Смотрите, отец Илий… сначала появились эти цветы, которые, судя по всему, обладают какой-то способностью дурманить и внушать. Затем все люди, включая и меня, на два дня исчезли. Что я делала в эти дни, я не помню. Теперь появилась вибрация и этот голос во мне, которому невозможно не подчиняться. И тут же эти аномалии в церкви.

– Аномалии?! – переспросил отец Илий. – Это не аномалии, деточка! Это погибель перед славой Божьей идёт. Пришли последние времена. И нам нужно… – он снова посмотрел на Ленку так, словно хотел что-то сказать, но передумал.

Тем временем, они уже перешли мост и приближались к дому монаха.

– Последние времена? Апокалипсис? Вы тоже считаете, что всё это связано?

Монах кивнул.

– Костя вытащил меня, одурманенного, из гущи этих цветочков. Я тут подумал – ведь ночью они закрываются, значит, дурить народ не могут. А меня аккурат наутро свалило. Я шёл и чувствовал себя бодро, и свалило меня внезапно. То есть, только они раскрылись, как я тут же был повержен – такова их сила. Похожие мучения перенесли и Надя с Костей. Значит, я думаю вот что – есть люди, которые могут сопротивляться этим цветочкам, но таких они или убивают, или делают им очень больно, ломая волю. Остальные, покорившись сразу, попадают через цветы под власть анчутки. И теперь Зверь диктует им что делать, как жить, кому служить…

– Но если это так, то власть цветов ночью должна заканчиваться, – возразила Ленка. – А ведь и в самом начале, и сейчас – ночью происходит что-то, чего я не помню. Костя сказал, что проснулся ночью, а меня нет. Но я-то не помню, чтобы вставала… И потом этот голос – он звучит в любое время суток, и днём, и ночью.

– Этому у меня объяснения нет, – сказал отец Илий. – Со временем разберёмся… только вот, боюсь, что времени у нас мало. Надо бы до звезды уложиться…

Тогда Ленка не обратила внимания на это «до звезды», потому что её мысли были заняты более насущными вопросами.

– А почему же цветы не смогли всех покорить, или не всех полностью? Вот я ведь многое осознаю, только противостоять не могу. А другие и не осознают ничего…

– Я думаю, тут у каждого свои причины – мне, например, вера помогает. Господь охраняет меня ото всякого зла. У тебя есть понимание, потому что рядом с тобой сильный человек, Костя – он помогает тебе не сбиться с пути. Скажи-ка, а он верующий?

Ленка даже хохотнула, не сдержавшись. Как раз в это время они вошли в подъезд, и её смех гулко отозвался от стен.

– Это Костя-то верующий? Да вы что… ну он не агрессивный, конечно, но закоренелый атеист. И ему церковная жизнь всегда, сколько помню, претила. Он об этом в последнее время почти не высказывался, а раньше-то клеймил вашу братию так, что…

– Поумнел, значит… – сказал отец Илий. – Я тоже когда-то был атеистом, все мы проходим этот тернистый путь к Богу… Значит, неверующий?

– Абсолютно, – уверенно сказала Ленка, затем, задумалась и спросила: – А как может вера помогать? Ну не бог же, в самом деле, бережёт каждого истово верующего?

Отец Илий посмотрел на неё:

– Думал я об этом. И вот что надумал: при рождении в каждого человека входит дух Божий – что-то вроде… – он пошевелил пальцами в поисках понятного термина, – вроде мана, духовной энергии. Со временем эта энергия расходуется, и если нет источника пополнения, то человек постепенно деградирует, может опуститься вплоть до животного состояния. Такой человек легко управляем, им можно манипулировать. А человек, в котором такого духа Божьего много, твёрд, способен сопротивляться искушениям и вторжениям извне…

– А где же этот дух Божий можно пополнять?

– Как где? – монах посмотрел на неё удивлённо. – в церквях, конечно. Там дух Божий концентрируется, сохраняется. Слышала такое выражение – «намоленное место»? Это он и есть, дух Божий. И в таких местах человек испытывает особое чувство, которое мы называем благодатью.

– Не все же испытывают… – сказала Ленка.

– Верно, не все, – подтвердил монах. – Люди от Бога отвернулись и потому духа Божьего в мире дольнем стало меньше. Помнишь, как во время ковида люди теряли вкусовые ощущения? Потому что вирус поражал вкусовые рецепторы. Так же и тут – есть чувство божественного, особое ощущение, как осязание, обоняние. И если вирус поразил орган, назначенный для восприятия оного…

– Что же это за орган такой?

– Душа, – кратко ответил отец Илий.

– А вирус?

– Безбожие, атеизм. Люди, поражённые таким вирусом, становятся уязвимыми для Зверя.

Они зашли в подъезд. Но вместо того, чтобы зайти к себе, отец Илий неожиданно пошёл на второй этаж. Ленка следовала за ним. У квартиры Нади монах остановился.

– Позвоним, – сказал он и нажал на кнопку звонка.

Пронзительный вопль донёсся до них из-за двери. Крик был короткий, как выстрел.

– Что это там?! – встревожился отец Илий и несколько раз дёрнул ручку двери.

Стояла тишина. Ленка из-за спины монаха несколько раз постучала – тоже тихо. Она протянула руку к звонку, нажала – и снова тот же ужасный крик раздался из квартиры.

– Странная жертва, реагирующая только на звонок… – задумчиво сказал отец Илий.

– Только на звонок? – осенило Ленку. – А ведь точно! Только на звонок.

И она выбила на звонке ритм «Спартак» – чемпион», специально удлинив последний слог. Крики точно повторили ритм Ленкиных нажатий.

– Это он и орёт – звонок, – сказала она и в подтверждение нажала кнопку и долго удерживала её. Протяжный крик разнёсся по подъезду.

Раздался звук отпираемого замка, и на площадке появилась соседка.

– Вы чего тут шумите? – спросила она, сердито глядя на Ленку, но при виде отца Илия, лицо её смягчилось: – Это ты, что ли, батюшка, балуешься?

– Елена Захаровна, – обратился к ней монах, – а когда это Надюша звонок поменяла?

– Звонок поменяла? – удивилась соседка. – Да я и не видела что-то… а что со звонком?

Она подошла и, нажав на кнопку, от неожиданности отпрянула.

– Ужас какой-то, – сказала она. – А это точно звонок так орёт? Или там есть кто?

Монах промолчал и пошёл вниз по лестнице. Войдя в квартиру, он спросил:

– Ты нынче завтракала? Я-то тут не живу, не знаю, что из еды есть. Глянь там на кухне.

Ленка нашла в холодильнике яйца и кое-какие овощи. За пятнадцать минут сварганила яичницу на двоих и позвала отца Илия. Тот, войдя в кухню, шумно вдохнул воздух ноздрями и сказал:

– Утренняя прогулка прекрасно поднимает аппетит. Но компанию тебе я не составлю —пост.

Ленка мысленно обозвала себя дурой и поставила варить гречку.

– Так вы думаете, он там? – спросила Ленка через полчаса, когда они сидели за столом и за обе щеки уплетали завтрак.

– Ну а где ещё ему быть? – сказал отец Илий. – Я думаю, дело было так: Костя подошёл к подземному ходу, и что-то привлекло его внизу. Может, туда зашёл кто-то, и Костя не мог закрыть дверь, пока не выведет его. Когда он спустился, некто, специально поджидавший снаружи, забил люк. Косте не оставалось ничего другого, как идти по ходу вперёд. В монастыре люк был открыт, Костя вышел на поверхность и попал в руки тех, кто его там уже дожидался.

– А зачем всё это? – спросила Ленка. – Зачем эти сложности? – ну напихали бы ему и выгнали из монастыря. А они ведь его там удерживают для чего-то…

– Да, для чего-то удерживают, – кивнул монах. – Для чего, мне неведомо. Но какая-то цель есть…

– И как вы собираетесь его освобождать? Ведь если он нужен кому-то, то его наверняка охраняют.

Отец Илий махнул рукой.

– Да некому там охранять-то. Это ведь не тюрьма – там такое не предусмотрено. Запихнули куда-нибудь в подвал и заперли. Или даже ещё проще – в келье закрыли, как ему оттуда выбраться? А если и выберется – куда он из монастыря? Стены высокие, каменные, выход только через ворота, а там сторож в каморке. И спрятаться негде особенно…

Он доел гречку, вытер губы полотенцем, висевшим на спинке стула, и добавил:

– Главное – найти, где он там заперт. А уж вывести-то я его выведу.

Хроники Чёрной Земли. Тьма приблизилась

…старый, как сама земля, молчаливый, как сердце мумии, херет-нечер раскинулся перед ними. Сену снял с плеча свою котомку и положил её у ног.

– Ты войдёшь в дом вечности, а я постерегу врата в него, – твёрдо сказал он. – Я всё равно бесполезен в твоей магии.

– Нет, дружок. Пойдём вместе.

Сену повесил на плечо свой мешок и неохотно поплёлся вслед за Яхимом. Вокруг было тихо, и ни души поблизости.

– Почему здесь так тихо? Ведь сие – царская усыпальница. Почему не охраняется?

– Охраняется, – буркнул Яхим. – Я позаботился, чтобы сегодня нам не мешали. Знаешь, потеря Ка, даже временная, оставляет след на всю жизнь. Пока Ка нет, тьма вселяется в тело. И чтобы изгнать её…

Он замолчал, уйдя в себя.

– Ну? – нетерпеливо спросил Сену. – Что нужно?

Яхим не ответил.

– Меня колдовство всегда манило, – сказал Сену, зевая. – Научишь, когда всё сделаешь?

Как раз в это время они подошли ко входу в пер-джед. Сену встал у стены и сказал:

– Я тут посмотрю, чтобы никто не приближался. А ты сходи внутрь один, – он упрямо посмотрел на Яхима.

Тот заколебался, но кивнул:

– Хорошо, побудь здесь, – и направился вдоль стены, обходя гробницу с западной стороны. – Никуда не уходи! – крикнул он, скрываясь за углом.

Сену озадаченно вздохнул – куда это он пошёл, если вход в пер-джед прямо здесь, в нескольких шагах? Он присел у стены. Едва он расслабился, как Ка заговорил:

– Разве достойно тебя лениться, о, сын великого воина?

– Оставь! – вслух возмутился Сену. – Хватит, как дома!

Послушав голос, он привёл следующий аргумент:

– Зачем мут послала меня с этим… сыном какого-то секаи¹? Не саур даже, а сакет!

Но Ка не унимался.

– Почему я должен подчиняться безродному? – возмущался Сену. – Если бы не мут… Да, – кивнул он, – это же мут сказала мне быть ему всё равно, что баке…

И Сену возмущённо сплюнул.

Он довольно долго возмущался то вслух, то про себя, то бормоча что-то, что невозможно было разобрать, даже находясь рядом. Похоже, что Ка здорово донимал его своими упрёками, а может статься, и угрозами. Наконец, Сену бросил с досадой:

– Ладно! Как вернётся – пойду, куда скажет!

Именно в этот момент из пер-джеда вышел Яхим. Сену даже подскочил от неожиданности. С его головы слетел развязавшийся клафт, обнажив чёрный парик.

– Ты как… ты откуда? – растерялся Сену. – Ты как туда попал? Неужели здесь есть вход, о котором я не знаю?

Яхим отрицательно махнул головой.

– Нет здесь входа, о котором ты не знаешь. Просто я… – он задумался. – Неважно. Пошли.

***

Старик замолчал. Ма-Хеса спросил:

– Когда это было, о, хенти?

– Шесть пер’о сменилось с тех пор, – ответил старик. – Нынешний строит величайшую гробницу… но он не знает, зачем.

– Он строит для себя!

– Он не знает, – упрямо повторил старик.

– А кто знает? – спросил Ма-Хеса.

– Теперь знаю я один, – ответил старик и опять замолчал.

– А раньше?

– Раньше знал Яхим.

– Он твой предок? – догадался Ма-Хеса. – И это знание передаётся от итефа к сауру?

Старик молчал.

– Ты выбрал меня, потому что некому передать? – настаивал Ма-Хеса.

Старик махнул рукой.

– Болтун, – отмахнулся старик. – Смотри.

Ма-Хеса посмотрел на запад, где на фоне багряного неба, чётко вырисовывался пер-джед из кирпича – высокий, одинокий, как дланьбога.

– Нам туда? – удивился он. – Мы тоже идём в гробницу?

Старик снял у него с плеча торбу.

– Они что-нибудь нашли в той гробнице? – спросил Ма-Хеса.

– То же, что и в первой. Но при спуске в подземелье у них оборвалась верёвка, и они едва не остались в нём навсегда.

– Как выбрались?

– Сену вспомнил, что у гробницы есть галерея для саркофага. Она была засыпана камнями…

– И они вдвоём расчистили коридор до выхода? – недоверчиво спросил Ма-Хеса, вспомнив, что подобные галереи достигали сотни локтей в длину.

– Галерея была завалена лишь в двух местах – локтей по пять, – ответил старик. – Пришлось потрудиться, но к рассвету они выбрались…

Ладья Ра уже скрылась в Дуате, когда они подошли к херет-нечер. Здесь был небольшой погребальный комплекс, а выложенный из кирпича пер-джед был здесь самым высоким.

– Ты останешься здесь, – сказал старик. – Если меня не будет слишком долго, бери факел и иди за мной.

Он взял со стены пер-джеда два факела и поджёг их. Один вставил обратно в углубление в стене, а со вторым направился к гробнице.

– А где мне там искать тебя? – спросил Ма-Хеса. – Сам рассказывал, какие в таких пер-джедах запутанные коридоры…

– Здесь нет путаницы, – повернулся к нему старик. – Сразу от входа свернёшь налево и пойдёшь по коридору до спуска. Внизу найдёшь погребальную камеру – в этой камере я и буду. Если я буду не в себе, хватай меня и вытаскивай.

С этими словами старик скрылся во тьме. Лишь красные сполохи от его факела ещё мгновение играли на камне – и погасли. Ма-Хеса поежился: воздух вокруг вдруг потяжёлел, словно пропитался запахом старой пыли, гнилой влаги и камня, веками не видевшего солнца.

Примечания:

1. Секаи – презрительное именование земледельца. От «сека» – пахать, тягловый бык.

Глава двадцать восьмая. Маскарад

Отец Илий проспал часов шесть, не шелохнувшись. Спал он, громко сопя и даже храпя. Но в остальном сон его был спокоен – после завтрака он улёгся на правый бок и в том же положении проснулся в половине четвёртого.

Всё это время Ленка листала толстые и тонкие тома из книжного шкафа. Литература здесь была преимущественно религиозная, но были и книги разных философов и по истории. На полках стояли томики Платона, Аристотеля, Конфуция, несколько книг Карла Густава Юнга. По соседству стояли сборники христианских апокрифов, здесь же были как труды, написанные староверами, так и классические работы историков церкви – Карташова, Болотова, Знаменского. Книги по языческой и христианской мифологии, истории Древнего Египта соседствовали с толстыми томами Тацита и Геродота, а на самом верху Ленка нашла Шекспира, Данте, Достоевского, Гоголя и… столь поразившую её «Американскую трагедию» Драйзера.

Изучив содержимое книжного шкафа, Ленка обратила свой взор на роскошного вида шкатулку на столе. Размером она была с том Большой Советской энциклопедии, выглядела массивно и богато. Стенки из слоновой кости были покрыты золотыми узорами, замочек спереди блестел тремя зелёными камнями. «Что за камни – лазурит, бирюза?» – удивилась Ленка и прикоснулась к шкатулке.

– Это копия одной древнеегипетской вещицы, – услышала она и, вздрогнув, оглянулась.

Монах проснулся и наблюдал за ней.

– Видел как-то в музее такой сундучок. Очень понравился, – сказал он. – Попросил одного местного мастера – он копии храмов собирает и продаёт – чтобы сделал мне такую. Приподними её, не бойся.

Ленка подняла шкатулку и удивилась – выглядевшая массивно, она оказалась неожиданно лёгкой.

– Пластик, – сказал отец Илий. – Но отлично стилизован под слоновую кость. Даже на ощупь чувствуется текстура.

Ленка поставила шкатулку на место.

– У вас отличная библиотека, – она обвела рукой комнату, указывая на шкафы, и отец Илий кивнул.

– Слава Богу, книги избежали рестрикций со стороны духовенства. Это было моё условие – я передаю монастырю своё имущество, но за это они сохраняют мои книги и не запрещают мне читать всё это…

– И что же – даже «Коран» оставили?

– Даже два… – подтвердил монах. – На нижней полочке стоит ещё один другого издания, с подробными комментариями исламских богословов.

Он потянулся и сел на диване, расправляя рясу.

– Сдержал слово Владыка, – сказал он. – И уж, конечно, не из-за квартиры – в договоре никаких условий не содержится. – Он процитировал: – «Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого». Правда вот Блаватскую всё ж выкинули, но оно, наверное, и правильно…

Он встал и ушёл в ванную. Там он пробыл довольно долго и вышел не в рясе, а в халате.

– Ну что, Лена, будем собираться, помолясь?

Ленка кивнула, и отец Илий полез в комод, откуда вскоре достал полный комплект монашеского одеяния, который начал запихивать в небольшой рюкзак, извлечённый оттуда же.

– Зачем второй-то? – спросила Ленка. – Собираетесь там остаться?

– Нет, рассчитываю выйти вместе с Костей, – ответил монах и посмотрел на Ленку.

До той, наконец, дошло.

– А, вон что… ну что ж, хорошо придумано.

– Хорошо-то, хорошо. Но нужно идти в темноте. При дневном свете никто не спутает Костю с монахами, во что его ни наряди. И это мне не нравится…

– Почему? – спросила Ленка.

– Потому что это дьявол делает всё в темноте, сзади и наоборот. Получается, что мы действуем по наущению великого путаника: в темноте крадёмся задними ходами и облачаем атеиста в монашеские одежды. Не сам ли Князь мира сего собирается использовать меня в своих целях? – задумчиво спросил монах, обращаясь к себе или, вернее, не обращаясь ни к кому.

Он поднял взгляд на Ленку и сказал:

– Но нет у нас другого выхода. Иначе мне Костю оттуда не вывести.

– А почему задними ходами? – спросила Ленка. – Ведь вы – член братии, можете действовать явно.

– Явно, но обманывая… – вздохнул отец Илий. – Лгать ближним – сие есть искушение дьявольское. Но что поделать?

Он развёл руками, и сомнение отразилось на его лице.

– Ещё есть опасность… – сказал отец Илий. – О моём появлении обязательно доложат отцу настоятелю. А тот, скорее всего, распорядится привести меня к нему и определит наказание за самовольный, без благословения, уход из обители. Надежда только на то, что привратник не станет беспокоить настоятеля во время сна, а решит дождаться, когда тот поднимется на службу…

– А я-то как туда попаду? – спросила Ленка.

– Ты-то? – удивлённо посмотрел на неё отец Илий. – Ты никак, будешь снаружи ждать. Лучше бы вообще здесь, но боюсь, как бы кто сюда не заявился в моё отсутствие…

***

Из дома они вышли в сумерках, и к монастырю подошли в половине восьмого. По пути зашли в магазин, где отец Илий купил две бутылки водки и кое-какую закуску. Не доходя до монастыря одного квартала, они сели на скамейку в сквере. К этому времени уже стемнело.

– Сейчас монахи разойдутся по кельям – отдыхать перед полунощницей, – объяснил отец Илий. – Подожду полчаса и войду.

– А водка зачем? – спросила Ленка.

– А водка – привратнику. Чтобы сразу не кинулся докладывать.

– Привратник пьёт водку? – удивилась Ленка. – А я считала, что в монастырях это невозможно.

– Привратник у нас из мирян, – объяснил отец Илий. – Он всё пьёт, всё ест, ему и пост нипочём, – и добавил печально: – А я вот выступаю в роли соблазнителя.

Когда в монастыре вспыхнул свет яркого фонаря, отец Илий поднялся со скамейки и, перекрестившись, сделал знак идти.

– Ты прямо у врат монастырских не стой, – консультировал он Ленку по пути. – На остановке подожди – это в ста шагах. Оттуда ты будешь видеть ворота, а на тебя никто из монастыря не обратит внимания.

Ленка послушно кивнула и осталась на автобусной остановке, скрывшись от любопытных глаз за павильоном. Отец Илий был прав – отсюда был прекрасный вид на ворота – Ленка всё видела, сама при этом оставаясь незамеченной.

Она увидела, как монах остановился у ворот, постучал и вошёл в открывшуюся калитку. Дальше ей оставалось только ждать.

А отец Илий, тем временем, даже не поздоровавшись, затолкнул сторожа в привратницкую.

– Послушай меня, Андрей, – сказал он, прижав несколько оторопевшего привратника к стене. – Вот тебе бутылка, вот вторая, вот закусон, – монах сопровождал свои слова активными действиями, доставая из рюкзака перечисленное и раскладывая на столе справа от тщедушного человечка. – Вот деньги опохмелиться завтра, – он извлёк тысячерублёвую купюру и засунул её в карман привратнику.

Тот кивнул, глядя на отца Илия мутными глазами.

– Я смотрю, ты уже успел принять, – осуждающе сказал монах. – Отец настоятель только со двора, как ты уже набрался…

– Я днём… – пробормотал привратник. – Сейчас-то уже выветривается…

– Теперь, что мне нужно от тебя, Андрей, – сказал монах. – Во-первых, о том, что я приходил, доложишь не раньше полунощницы, а лучше бы даже утром.

Андрей кивнул.

– Во-вторых, через полчаса или через час я выйду отсюда с братом Алексеем, ты его знаешь – он такой высокий и худой…

– Это зачем же? – запротестовал привратник. – Покидать обитель без разрешения никак нельзя! Тем более по ночам!

– Тогда я заберу? – отец Илий залез к нему карман и ловко выхватил оттуда бумажку, которую засунул минутой ранее, а затем начал сгребать со стола в рюкзак выложенное.

– Не-не-не! – возмутился Андрей. – Это всё ты оставляй. Ладно уж – выпущу. Но только двоих, понял?!

Отец Илий вернул ему деньги и повернулся, чтобы уйти.

– Но от кого-кого, а от тебя, Илюха, я не ожидал… – игриво крикнул вслед привратник. – Погуливает братия, но ты-то никада-а-а…

В первую очередь отец Илий спустился в монастырский подвал. За время, проведённое в монастыре, он обзавёлся ключами почти от всех хозяйственных помещений. Подвал был большой, лежал под несколькими зданиями с общим фундаментом, и на его обход ушло больше, чем полчаса. И только полдюжины испуганных крыс встретились ему за это время.

Выйдя из подвальных помещений, отец Илий направился к кельям. Он знал, что пустые кельи отец настоятель приспособил под хранение товаров для свечного ящика и не только. Он не одобрял этот бизнес на духовности, но, с другой стороны, не мог не понимать, что функционирование монастыря требует серьёзного бюджета, и это понимание становилось большим полем для компромиссов между верой и совестью с одной стороны и обеспечением насущных нужд с другой.

Он направился к крайней слева келье. Открывая её, он был уже почти уверен, что найдёт там Костю. Именно эту келью отец настоятель часто использовал для наказания провинившихся монахов. Кроме того, ещё подходя к ней, он услышал за дверью тихую речь. «С кем это он там болтает?» – думал монах, отодвигая засов. Открыв дверь, он вошёл внутрь и запер её на такой же засов изнутри.

В углу зажглось тусклое пятно фонаря. Оттуда послышался шорох и два голоса одновременно спросили:

– Отец Илий?

Затем один, Костин, продолжил:

– Ну наконец-то. Узнаем, наконец, зачем мы тут.

Монах раздражённо взмахнул руками:

– Хорошо бы и мне узнать, зачем вы тут, да ещё и вдвоём!

– Не ревнуй, батюшка, – иронично сказал Костя. – Сам же нас в одну камеру запихнул!

– Сам? Я? – удивился отец Илий.

– Ну а кто? – спросил Костя. – Только вот непонятно, чего ты от нас хочешь. Ты пришёл объяснить?

Монах поморщился, озадаченный Костиной открытой враждебностью.

– Я пришёл тебя отсюда вывести. Но вот Надежду здесь найти не ожидал. Я думал…

– Ты думал, что она уже в гареме настоятеля? – со злостью спросил Костя.

– Ну-ну… успокойся, – отец Илий сделал жест рукой и опёрся на стену. – Не будем терять времени.

Он швырнул Косте свой рюкзак.

– Доставай оттуда одежду и переодевайся. Хотя нет, подожди… – монах задумался на несколько секунд. – Нет, это пусть наденет Надежда. Прямо на своё, – приказал он ей. – Конечно, великовато придётся, да и тебе, Костя…

Он перекрестился, будто молясь, и принялся снимать с себя рясу.

– Зачем ты раздеваешься? – озадаченно спросил Костя.

– Чтобы ты оделся, – ответил монах. – Не стой как дерево, натягивай рясу. Господи, прости мне мои прегрешения… – пробормотал он. – Скуфью обязательно, она лица скрадывает.

Костя, поняв его замысел, молча повиновался и подтолкнул Надю.

– Одевайся в одежду из рюкзака.

Процесс переодевания занял десять минут, в конце его в келье стояли два монаха в одеждах на несколько размеров больше и полураздетый отец Илий. Он критически посмотрел на Костю и Надю и пробормотал:

– Ну маскарад… да вас же даже пьяный сторож со мной не спутает.

Рясы на обоих болтались, а Наде даже приходилось её придерживать, чтобы не упала. Костя вдруг посмотрел на Надины волосы:

– Заколки! Давай-ка их сюда.

Роскошные локоны Нади, действительно, были уложены с помощью большого количества маленьких и побольше заколок и булавок. Она мгновенно поняла его идею и, вынув из причёски всё, что её скрепляло, принялась «ушивать» Костину рясу. Затем она начала было делать это со своей, но ей было неудобно и на помощь пришёл Костя. Забравшись под одежду девушки, он прикалывал в нужных местах булавки, а она от его прикосновений смущалась и закатывала глаза.

– Срам один… – пробурчал отец Илий. – Заканчивайте со своими играми, обитель – неподходящее место для этого.

– Ну да, ну да, – сказал Костя. – А тесная комнатушка – самое подходящее для того, чтобы запереть вместе мужчину и молодую женщину.

– Теперь слушайте, – сказал отец Илий. – Сейчас вы выйдете отсюда и осторожно пойдёте вдоль стены – вдоль правой стены, там больше тени – к выходу. Найдёте выход?

– На запад, – кивнул Костя.

– Верно. Там тихо постучите привратнику, только лиц своих ему не показывайте. Он пьяный уже, если сами не проколетесь, ничего не поймёт. Он откроет вам калитку, выйдете. На остановке ждёт Елена.

– Ленка? – удивился Костя. – А она-то как сюда…

– Она подняла тревогу, когда ты пропал, – сказал монах. – Примчалась ко мне ни свет ни заря как безумная.

– К тебе? А как она тебя нашла?

– Этого уж я не знаю, – сказал отец Илий. – Словом, уходите отсюда. Не знаю, кому и для чего вы здесь понадобились, но, думаю, не для пустяков, так что на недельку лучше бы вам куда-нибудь уехать.

– А ты? Ты с нами не идёшь?

– Как? В таком виде? – монах поднял руки, чтобы продемонстрировать неуместность своего наряда. – Нет, я останусь здесь, меня, в худшем случае, тут же и запрут на пару дней, а всё одно выпустят. А я тут хоть высплюсь, наконец. И заприте меня снаружи, не забудь, Костя. Идите – сейчас самое время. Через час-полтора братия начнёт подниматься на полунощницу, тогда уж вам не уйти… да – и рюкзак захватите, чтобы никаких следов…

С этими словами монах улёгся на нары и закрыл глаза. Костя поднял с пола рюкзак, посветил вокруг фонарём, чтобы убедиться, что ничего лишнего не осталось, и они с Надей выскользнули из кельи. Снаружи раздался лязг засова, и наступила тишина.

Отец Илий повернулся на бок, и через минуту в окрестностях уже раздавался его богатырский храп.

Именно этот храп и привлёк внимание монахов, поднявшихся на полунощницу. Один из них указал другому на ту часть двора, где в келье был заперт отец Илий:

– Там как будто спит кто-то…

– Так только брат Илий храпит, – отвечал тот. – Похоже, настоятель запер его за отлучку.

– Думаешь, он? А что ж на полунощницу? Не пойдёт, что ли?

– Все должны быть, – согласился второй монах.

– Пойдём разбудим?

Тот поморщился:

– Не лезь, куда не просят. Кто запер, тот пусть и открывает.

И оба, подбирая рясы, пустились рысцой чтобы догнать ушедших вперёд братьев.

Однако после полунощницы на шум обратил внимание и настоятель, отец Афанасий.

– Кто там у нас, – брезгливо спросил он у одного из монахов.

– Так там парень с девицей, – быстро ответил тот. – Ну тот парень, который сюда пролез…

– Это он так храпит? – удивился отец Афанасий. – Ну-ка идите кто-нибудь, разбудите его.

Монах убежал к келье, но уже через две минуты бежал обратно не столько со встревоженным, сколько с удивлённым лицом. Подбежав к настоятелю, он отдышался и выпалил:

– Тех-то там нет! Там брат Илий… да в таком срамном виде.

– Как это нет? – нахмурился настоятель. – Куда же они делись?

Монах молча развёл руками. Настоятель широким шагом направился к келье. Увидев сидящего на нарах отца Илия в трусах и майке, он принял суровый вид и спросил:

– Как ты попал сюда, сын мой?

Тот сделал вид, что ещё не до конца проснулся.

– Да я и не помню, батюшка, – и склонил голову в знак покорности. – Помню только, что дверь открыл. И только на порог, как оттуда бес выскочил и ударил меня по голове. Вот сюда, – отец Илий провёл рукой по волосам. – А потом всё. Очнулся я, когда меня брат Богдан растолкал. Голова болит…

Он схватился руками за голову и сделал страдальческий вид.

– А чего тебя понесло сюда? Ты разве не знаешь, что здесь провинившиеся перед Богом отбывают прещение?

– Прещение? – отец Илий недоумённо посмотрел на настоятеля. – Я знаю, что в пустых кельях хранятся товары для церковной лавки. Шёл в свою келью, вдруг слышу – голоса. Мужской и женский. Я решил, что нечистый дух послал сюда вора и женщину, чтобы обокрасть монастырь и обольстить братию и решил изгнать соблазн из обители. Открыл и вот…

– А где ты сам-то был эти дни? – хмуро спросил настоятель, которому не понравилось упоминание женщины, и он решил сменить тему.

– Да приболел я, батюшка… вышел из храма святого Лазаря, – он перекрестился, – да чувствую – плохо, не дойти мне до монастыря. Сел там на паперти да и сидел, пока мне добрые люди «скорую» не вызвали. Увезли в больницу, подлечили, да вот вчера и выпустили. Я зашёл на квартиру, где раньше жил, привёл себя в порядок. Да и пришёл к вечеру в обитель. А тут бесы в келье…

Настоятель махнул рукой и процедил:

– Бесы пусть бесятся… не наше дело, – и добавил недоверчиво, глядя на отца Илия: – В больнице значит? – монах кивнул. – Ну так или иначе, надлежит тебе провести дни в молитве и покаянии. От этого вреда никому не бывает. Принесите ему приличную одежду, – распорядился он и вышел.

Глава двадцать девятая. Запретная тема

Ленка, увидев две фигуры в монашеской одежде, хотела было пойти им навстречу, но решила перестраховаться и дождаться отца Илия и Костю там, где сидела. Однако чем ближе они подходили, тем очевиднее становилось, что громадной фигуры отца Илия среди них нет. Костя, пожалуй, да – а вот эта маленькая кто? Ленка в своих переживаниях и тревоге уже и забыла про Надю и была крайне удивлена, когда узнала её в маленьком монахе в мешковатом одеянии.

– Надюха! А ты откуда? – вырвалось у неё.

– Да вот, делила арестантскую камеру с этим храбрым идальго, – Надя показала рукой на Костю.

– Делила камеру? Это как?

– Очень просто, Лена, – объяснил Костя. – Меня запихнули в какую-то тесную келью, а вскоре туда же привели и Надю. Ну хоть не скучно было, – улыбнулся он.

– Верю, что не скучно, – нахмурилась Ленка. – Так, ну что? Пошли по домам? Надюх, тебя проводить или ты сама дойдёшь?

– Сегодня пусть с нами пойдёт, – сказал вдруг Костя. – А то ещё опять похитят. Завтра всё обсудим, разберёмся, как быть дальше.

Ленке это предложение не понравилось. Будучи по природе ревнивой, она не хотела давать возможной сопернице ни единого шанса.

– Надюхе дома комфортнее будет, – упрямо сказала она. – Надь, ты сама-то чего молчишь?

Та тут же откликнулась:

– Я думаю, Костя прав – мне сейчас страшно идти одной по темноте… к тому же, они ведь знают, где я живу – вдруг снова нагрянут? Ой, что-то мне жарковато в этом всём…

Надя сняла скуфью и красивые волосы рассыпались по плечам.

Ленка промолчала и взяла Костю под руку. Надя тут же повторила её жест с другой стороны.

Через полчаса они пришли в Костину квартиру.

– Лен, сваргань перекусить чего-нибудь, – попросил он. – А то там такой дрянью кормили, мы, считай, весь день и не ели ничего.

Ленка посмотрела на часы и ушла на кухню жарить картошку. Войдя в зал через полчаса, она застала Надю, сидевшей на диване рядом с Костей и положившей руку ему на плечо.

– Надюха, – скомандовала она. – А ну пошли, поможешь на стол накрыть.

Надя томно потянулась и снизу вверх посмотрела на Костю. Тот повернулся к ней и кивнул. Надя нехотя встала и пошла вслед за Ленкой на кухню.

– Так, подруга, – Ленка закрыла дверь и начала с места в карьер. – Ты давай-ка мне тут не пристраивайся. Нужен мужик? – своего найди. Чай, не горбатая, не кривая, покажись только, сразу сколько хочешь сбежится.

– А мне не надо, сколько ты хочешь, – довольно дерзко ответила Надя. – И ты Костей не распоряжайся, он сам разберётся.

Ленка перестала резать лук и подняла голову, тяжёлым взглядом окинув Надю.

– Сегодня переночуешь, а завтра чтобы духа твоего тут не было. Поняла?

И, открыв дверь, крикнула:

– Костя, иди ужинать!

Пока Костя шёл, Надя спросила:

– А то что?

– Увидишь, – прошипела Ленка, раскладывая жареную картошку по тарелкам и посыпая зеленью.

Но за едой Костя вынес свой вердикт:

– В общем, я вот что подумал: Наде сейчас небезопасно будет возвращаться в свою квартиру. Один раз увезли и во второй раз увезут. Пока всё не успокоится, поживём втроём.

Надя победоносно посмотрела на Ленку. Ленка промолчала.

Поужинав, разошлись по постелям. Надя легла на диване в гостиной, а Ленка, демонстрируя своё первенство, нырнула под одеяло к Косте и, прижавшись к нему, всем своим видом требовала внимания. Но Костя чмокнул её в подставленный нос и, отвернувшись, мгновенно уснул.

Сон его, как у человека сильно уставшего, был крепким. Его разбудили ощущение движения рядом и смутная тревога. Он пошарил рукой позади себя и, убедившись, что Ленка на месте, повернулся к ней. Внезапно нахлынувшее возбуждение заставило его обхватить Ленку правой рукой, а левой гладить обнажённоетело. Та подалась вперёд и прижалась к нему. Вдруг Костя увидел блеснувшие красноватым глаза и прошептал:

– Ленка, у тебя тоже глаза в темноте светятся…

– Да?– выдохнула та и всем телом выгнулась в сладкой истоме.

Косте в её интонациях показалось что-то непривычным и он, нащупав сзади выключатель, включил лампу. И это оказалась не Ленка.

– Надя? – дёрнулся он. – Ты зачем здесь? А Ленка где?

Она резким движением села на постели.

– Ушла твоя Ленка, – сказала она бесцветным голосом.

– Как ушла? Куда ушла? Когда?

– Полчаса назад. Прошла мимо меня как лунатик, даже не глянула. Потом дверь хлопнула, и всё.

Костя был ошарашен. Обиделась, что ли? Да ну, она что не понимает, что это просто усталость – и моральная, и физическая? Понимает, конечно…

– Так, брысь на свой диван, – строго сказал Костя, борясь с искушением и медленно побеждая его.

Надя повернула к нему лицо:

– Ты уверен, Костя? Может всё-таки… она ведь не просто так ночью ушла, – Надя выделила слово «ночью».

Костя разозлился.

– Тебя это не касается, Надя. Иди спать.

И он отвернулся к стене. Через несколько минут обернулся – Нади рядом не было. Недолго поворочавшись и поняв, что теперь из-за девчонок не уснуть, он встал, достал из шкафа первую попавшуюся книгу и, снова вернувшись в постель, открыл её. Это был Жюль Верн, «Таинственный остров».

Интересно, куда она ушла? – думал Костя, перелистывая страницы. «– Мистер Смит, вам не надоел этот чёртов Ричмонд?» И ведь это уже не впервые – буквально несколько дней назад он так же ночью обнаружил, что её нет рядом. Он ещё подумал, что она по старой привычке пьёт воду на кухне. Куда она бегает по ночам? «Инженер боялся только одного: как бы оболочка аэростата, который ветром пригибало к земле, не разорвалась на тысячу…» Удивительная женщина! Ведь он её силком не тащил, она сама пришла – значит, хочет с ним жить?! Почему же так ведёт себя? Разве это нормально – вот так ночью убегать куда-то? Претензии предъявлять как-то глупо, у них же свободные отношения без обязательств. И всё-таки… «Туман сгустился и стало совсем темно». Стало совсем темно… Да ведь уже светает, где она бродит-то?

Костя встал и прошёл туда-сюда по комнате. За стенкой Надя ворочается. Тоже не спится ей. А Ленка ушла. Кто у неё был до него? Какой-то качок с «химзащиты». Качки обычно слабоваты, у них на железо все силы уходят… Костя хмыкнул. Неужели к нему ходит? Надя-то точно не спит. А если так… Он вернулся в постель и снова открыл книгу. «Пенкроф, крайне раздосадованный, всячески пытался добыть огонь. Наб помогал ему в этих опытах». Добыть огонь… Интересно, как они прожили на острове четыре года без женщин? Жюль Верн недодумал… Хотя, может быть, без женщин-то проще?

– Надя, – тихо позвал он, надеясь, что она не услышит.

Но она услышала и через секунду уже стояла рядом. Как будто у двери ждала.

Раздался звук открывающейся двери.

– Нет, нет, ничего, – сказал Костя. – Иди, досматривай сны.

Надя постояла несколько секунд, укоризненно глядя на него, затем повернулась и вышла. Почти тут же дверь в комнату открылась, вошла Ленка и молча стала раздеваться. Она аккуратно сложила свою одежду на кресло у стола и сразу забралась под одеяло. Костя не знал, как себя вести. Выяснять отношения? Да ещё ночью? Да ну… Совсем игнорировать её ночные одиссеи? Тогда зачем жить вместе? Он посмотрел на Ленку. Она уже безмятежно спала, как женщина, которую ничего не беспокоит. Белёсый свет из окна заполнял комнату, скоро утро, и надо идти на работу – и так день прогуляли, шеф уроет. Он провёл ладонью по её волосам. Ленка улыбнулась во сне и, вцепившись в руку, легла на неё щекой. Костя застыл в неудобном положении. Медленно вытянув руку из-под Ленкиной головы, он отвернулся и уснул.

– Подъём! – раздалось в его голове в следующее мгновение и тут же стук, стук в дверь как по дикарскому тамтаму.

Он открыл глаза и ошарашенно огляделся по сторонам. Комнату заливал солнечный свет, время было уже явно не утреннее. Чёрт… а на работу? Он посмотрел на Ленку – она тоже проснулась от крика и теперь бессмысленным взглядом пялилась на него.

– Кто там орёт? – спросила она.

– Так Надюха же, – сказал Костя.

Надя просунулась в дверь.

– Вы долго ещё спать собираетесь, любовнички? – игриво спросила она. – Двенадцать часов, подъём, завтрак!

– Как двенадцать? – всполошилась Ленка и потянулась за телефоном. – Точно, двенадцать. Костя, вставай! На работу!

Костя взял свой телефон с подоконника. Ну конечно, выключен. Анюта, наверное, уже все линии оборвала, дозваниваясь. Он подумал немного и вынул симку.

– На фиг, не пойду никуда, – сказал Костя. – Я в отпуске четыре года не был, хоть пару дней отгулять…

– Да ну, Кость, так нельзя, – засуетилась Ленка, включая смартфон. – Я сейчас позвоню…

Костя молча забрал у неё телефон и тоже вынул симку.

– Сначала поговорим, – сказал он хмуро, поднимаясь и натягивая штаны.

– Поговорим? – Ленка села на кровати. – Давай поговорим, а о чём, милый?

Костя бросил на стоявшую в дверях Надю сердитый взгляд, и она моментально исчезла.

– Куда ты сегодня ночью ходила? – спросил он резким голосом, в упор глядя на Ленку.

– Ночью ходила?! – переспросила она.

– Ну да. Тебя не было не меньше трёх часов. Когда ушла, я не видел, спал. Но пришла ты около пяти утра, я не спал с двух. Так куда ты ходила?

– Ты чего, Кость… да никуда я не ходила.

– Надя видела, как ты вышла…

– Надя видела? – Ленка осеклась. – И тебе об этом сказала? Ночью? Она к тебе приходила, пока меня не было? А ну говори – кувыркались тут без меня?

Костя оторопел от того, насколько быстро из жертвы превратился в обвиняемого.

– Лена… – сказал он. – Ты стрелки не переводи. Это не я по ночам где-то шарахаюсь, это ты по любовникам бегаешь.

– Я по любовникам?! – Ленка так возмутилась, что даже поперхнулась. Она покраснела и сердито посмотрела на Костю, но тут же черты её лица смягчились, и она продолжила: – Ты понимаешь, Костя, в некоторые моменты я собой не владею. Подожди, не перебивай. Сядь рядом.

Костя сел, и она положила ладонь на его руку.

– Это как гипноз. И я думаю, что часто совершаю какие-то действия бессознательно, совершенно не соображая, а потом даже не помню о них. Вот ты говоришь, что меня ночью не было. А я помню, что всю ночь спала с тобой рядом и даже просыпалась пару раз.

Костя недоверчиво смотрел на неё.

– Такое и днём случается, но тогда я всё осознаю, только не могу сопротивляться. Это как приказ, голос внутри – и он говорит мне: делай то-то и то-то. И я, как приговорённая…

В её глазах появились слёзы. Костя всё ещё сомневался: женщины – отличные притворщицы, иногда так играют, что и не поймёшь… Но заплакала она по-настоящему. Если и врёт, то сама себя убедила в этом вранье.

– Приказ? – переспросил он. – И ты не можешь его игнорировать?

Ленка отрицательно покачала головой.

– Не могу, Костя. Это как моргнуть от яркой вспышки или отпрянуть от удара – неконтролируемо. И я думаю, что, видимо, по ночам тоже получаю такие приказы и ухожу исполнять их. А потом ничего не помню – как лунатик…

Как лунатик? Костя вспомнил Надины слова: «Прошла мимо меня как лунатик».

– Хорошо, разберёмся, – сказал он, вспоминая, как лунатиков удерживают дома по ночам – мокрое полотенце у кровати кладут, тазик с водой ставят. – Пойдём завтракать, Надя там что-то сварганила.

– Подожди, Костя, – удержала его Ленка. – Давай я ещё кое-что скажу тебе. Эти цветы…

Она замолчала.

– Что цветы? – спросил Костя.

– Это они гипнотизируют, я прямо испытала это сама. Вчера утром, когда искала тебя…

Ленка быстро рассказала ему, как она поднесла цветок одуванчика к лицу и с большим трудом заставила отбросить его.

– Он как будто заставлял меня – нюхай меня, нюхай… А ведь даже не пах ничем.

– Он заставлял, но ты смогла не подчиниться? Так?

– Так.

– А голосу ты отказать не можешь?

– Не могу.

– А когда нюхала одуванчик, ты голос слышала?

– Нет.

– Ну видишь – значит, это разные воздействия. Смотри – в одном случае голос, которому ты не можешь противостоять. А в другом сильное желание, которое ты хоть и с трудом, но можешь игнорировать.

– Да, верно, – согласилась Ленка.

Он немного помолчал.

– Что они одуряют, я давно догадался. А вот что ещё и внушают… мне такое и в голову не пришло бы. – Вообще, Лена, – продолжил он, – ты только не обижайся, но с этим тебе надо бы показаться врачу.

– Ты что, думаешь, что я сумасшедшая? – возмутилась она.

– Не сумасшедшая, – отвёл взгляд Костя. – Но возможно это какой-то невроз, перетрудилась.

– Да нет, Костя, – твёрдо сказала она. – Ты думаешь, что я сумасшедшая. Но это не так. И ещё вот что – я думаю, что эти проклятые одуванчики заполонили всё не просто так. Это целенаправленная политика городских властей.

– Почему так думаешь?

– Потому что дворник сказал мне, что им не выдают газонокосилки, чтобы стричь газоны.

– Не приписывай злой умысел тому, что можно объяснить глупостью, – глубокомысленно изрёк Костя. – Это, кстати, не я, это Роберт Хэнлон. Но я тебя понял. А давай прямо сейчас смотаемся в ДЕЗ и спросим у директора.

– Давай, – кивнула Ленка. – Но сначала поедим.

Надя сидела на кухне за столом и в одиночку ела оладьи. Увидев входящих Костю с Ленкой, она недовольно посмотрела на них, демонстративно встала и направилась к двери.

– Можете доедать, я наелась, – буркнула она, выходя и словно случайно задевая Костю грудью.

Она подняла на Костю глаза, и он увидел в них какую-то небывалую страсть. Ему захотелось тут же остановиться и, несмотря ни на что, несмотря на присутствие Ленки, несмотря на то, что ей будет больно, а ему потом – стыдно, грубо схватить Надю, заключить её в объятья, целовать и… Он даже сделал ей навстречу движение, но затем с трудом отвёл от неё взгляд и прошёл к столу.

– Спасибо, Надя, – сказал он деревянным голосом. – Посиди с нами, не уходи.

Она улыбнулась и с удовольствием вернулась.

– Вы сегодня на работу идёте? – спросила она.

– Мы-то идём, – сказала Ленка, глядя на неё исподлобья. – А ты?

– А я взяла за свой счёт, – ответила Надя. – Кстати… кофе я сварила и чай заварила свежий. Кому что?

***

– А она хорошая хозяйка, – сказал Костя, когда они быстро шли в сторону ДЕЗа. – И оладьи испекла, и чай-кофе…

– Подумаешь… – фыркнула Ленка. – Оладьи испекла… у неё там комочки, ты не заметил?

– Нет.

– Комочки, солоноватые такие. Она плохо растёрла…

– Ну не знаю, мне понравились, – сказал Костя. – Ты мне ни разу оладьи не пекла, всё полуфабрикаты какие-то.

– Уволюсь с работы, буду целыми днями печь всё, что твоей душе угодно, – обиженно сказала Ленка. – Хорошо ей – никуда не идти, пеки не хочу.

Костя не реагировал.

– Зря ты её оставил, – сказала Ленка. – Пусть вжваривает к себе на Московскую…

– Ну зачем ты так? – сказал он. – Её похитили, между прочим, ты забыла? Пусть поживёт с нами, пока про неё не забудут.

На входе в «Дирекцию» слева от вертушки за стеклом сидел здоровенный детина в униформе. «ЧОП «Спецназ», – прочитал Костя на шевроне.

– Нам к директору, – сказал он, доставая из кармана удостоверение журналиста.

– Назначено? – лениво спросил богатырь, не глядя в документ.

– Нет, но мы журналисты, у нас срочный вопрос.

– Нельзя. Звоните, договаривайтесь. Будет пропуск, пройдёте.

– Значит нам так и написать – глава «Дирекции единого заказчика» переложил комментарии на охрану предприятия? – вмешалась Ленка, которая, когда нужно было куда-то проникнуть, не имела себе равных.

– Мне без разницы, что вы напишете, – сказал детина, но в голосе его появилось сомнение. – Ладно, подождите.

Он закрыл окошко и нажал какие-то кнопки на пульте. Рот его беззвучно открывался – детина с кем-то консультировался. Через пару минут он, не открывая окошка, показал рукой – проходите, а на вертушке загорелась зелёная лампочка.

– У нас бюджет на этот год урезали, – объяснял им толстый мужик с багровым лицом и выпученными глазами. – Поэтому стрижка газонов предусмотрена только с середины мая. До тех пор мы в смету не влазим.

Он смотрел на них пустым взглядом, в котором читалась лёгкая тоска по тем временам, когда он влазил в смету. В углу кабинета в горшке стояло небольшое деревце – диффенбахия. Костя узнал её, потому что видел рекламу по телевизору.

– Послушайте, – сказал Костя. – Газонокосилки у вас ведь есть? Дворники тоже. Что там у вас в смету не влезает?

– Топливо, – ответил толстый. – Человеко-часы. Мне для проведения стрижки придётся на разовые работы кого-то нанимать. Или подрядные работы организовывать. И то, и другое – деньги, которых нет. Секвестр, – он удовлетворённо откинулся на спинку стула, считая, что удачно ввернул мудрёное словечко.

– Но дворники…

– Что «дворники»? – перебил толстый. – Вы знаете что? – идите на своё телевидение рассказывать, как правильно работать. А у меня тут… Во! – он открыл ящик стола и вытащил оттуда кипу листов, заполненных таблицами и абзацами текста. – Инструкции!

– Мы не с телевидения, – поправила его Ленка. – Мы из газеты. Вы знаете, что в высокой траве возрастает опасность быть укушенным клещом? Так вот…

– Так вот, – перебил её чиновник, – мне безразлично, откуда вы. Вы спросили, я ответил. А руководить мной не надо, надо мной и так начальства хватает.

Толстяк раздражённо сплюнул прямо на пол и снял трубку с аппарата на столе:

– Игорь, проводи журналистов.

Через полминуты в кабинет вошёл крепкий парень и сказал:

– На выход, граждане.

Костя с Ленкой поднялись с места и направились к двери. Уже в проёме Костя обернулся:

– Может быть, хотите что-то добавить?

– Нет, – отрезал директор.

В коридоре охранник обернулся к ним, улыбаясь.

– Здорово, приятель, – сказал он, обращаясь к Косте и протянул руку.

– О, привет, – сказал Костя, узнав в нём парня, которого несколько дней назад ударил дверью. – Как нос?

– Норм, – сказал Игорь. – Ты вот что скажи – ты же журналист, знаешь больше моего… Что за переполох какой-то с планетами, с какими-то пропавшими днями? Болтают ерунду всякую.

Костю суета последних дней заставила забыть об астрономе-любителе Прозорове, поэтому он не сразу понял вопрос и, задумавшись, наморщил лоб.

– Ну какой-то астроном заявил, что два дня пропали бесследно, – подсказал Игорь.

– А, ты вот о чём… – ну да, есть такой – Владимир Васильевич Прозоров. Утверждает, что планеты находятся там, где должны оказаться только через два дня.

– Владвас? – воскликнул Игорь, улыбнувшись во весь рот. – Так вот кто панику сеет…

– Знаешь его? – спросил Костя.

– А то… Так что – правда это?

– Да кто его знает… – махнул рукой Костя. – Может правда, может нет… другие астрономы помалкивают. Ты вот что… ничего не слышал тут о каких-нибудь распоряжениях касательно стрижки газонов?

– Насчёт стрижки? Да, было какое-то распоряжение из мэрии – чтобы не стригли до июня, пусть, мол, отрастёт травка. Подробностей я не знаю. А тебе зачем?

– Так бардак же во дворах, – сказал Костя. – Знать хоть, кому вопросы задавать. А ты не можешь мне копию этого распоряжения надыбать?

Игорь с сомнением показал головой.

– Не знаю, дружище… это же где-то в приёмной рыться. Там, ты знаешь, камеры… если я залезу, ещё до конца дня со службы выкинут.

– Понятно… – кивнул Костя.

Выйдя из ДЕЗа, они направились в редакцию. Анюта, поджав губы, зашла к шефу, а выйдя, оставила дверь открытой и уселась за стол, всем своим видом демонстрируя безразличие к тяжёлой участи провинившихся работников.

Шеф и в самом деле выглядел разгневанным. Он встретил их, не поднимаясь с места, с хмурым видом и молча. Ленка с Костей, не спрашивая, сели на стулья по обе стороны стола для совещаний и устремили свои взоры на начальника. Чтобы разрядить обстановку, Ленка улыбнулась и указала за спину Андрею Викторовичу:

– И у вас диффенбахия? Я смотрю, мода, что ли на них – повсюду ставят.

Тот, не поднимая головы, писал что-то на листе бумаги. Закончив, он посмотрел на обоих и усмехнулся:

– Мало того, что прогуляли, так ещё и скандалите?

– Мы скандалим? – удивилась Ленка.

– А кто? Не я же? Мне только что звонили из упркомхоза – вы чего там ходите по кабинетам и отвлекаете людей от работы?

– А, – понял Костя. – Это из-за ДЕЗа, что ли?

Андрей Викторович молча кивнул. Костя присмотрелся к нему и вдруг вспомнил: «Второй – толстый и маленький, лысый, в кепке». Шеф-то ведь идеально подходит… да и ходит в кепке. Хм… Да ну, мало ли таких. Но – «…на щеке родинка» – ну да, есть такая у шефа. Костя даже привстал.

– Так это для материала, – тем временем поясняла Ленка. – Газоны не стригут совсем, гляньте, как всё заросло… и не только во дворах, на центральных улицах тоже.

– Я вам такое задание давал? – рявкнул вдруг даже поднявшийся над столом редактор. – С какой стати вы лезете туда, куда вас не посылали?

– Так Андрей Викторович… – начала Ленка. – Это же рассадник клещей… Энцефалит, боррелиоз… вы себе представляете, что за напасть будет, когда клещи оккупируют город?

– Мы всегда свободно работали, – добавил Костя. – И вам нравилось, что мы сами находим темы. Что случилось-то?

– А теперь не нравится! – заорал побагровевший от напряжения редактор и так ударил по столу, что с него в разные стороны полетели органайзеры, скрепки, карандаши и прочие предметы канцелярского назначения. – Не нравится! Я запрещаю лезть в это дело! А чтобы вы больше не прикрывались моим именем, – вот! – он схватил со стола лист бумаги и повернул его текстом к Ленке с Костей. – Я вас увольняю! Сегодня! По статье! За прогулы!

– Прогулы?! – удивилась Ленка. – Это откуда у нас прогулы?

– За последний месяц у тебя, Мусатова, шесть прогулов, у тебя, Боровцов – восемь! Все вопросы секретарю! И пошли вон отсюда, чтобы я больше вас не видел!

Костя с Ленкой, опешившие от этого неожиданного взрыва, молча поднялись и направились к двери.

– Стоять! – раздалось за их спинами. – Удостоверения сдайте секретарю!

Ленка с Костей обернулись, посмотрели на всклокоченного шефа, пожали плечами и вышли из кабинета.

– Довыпендривались? – злорадно спросила Анюта, с видом выполненного долга забирая их удостоверения. – Ты, Боровцов, давно нарывался. А ты, Мусатова, зря с ним связалась.

– Да пошла ты, – улыбаясь, сказала Ленка. – Тебя, озабоченную, забыла спросить.

– Что?! – Анюта даже подпрыгнула на стуле.

– Что слышала. Думаешь, никто не видит, как ты у шефа в кабинете с чоповцами запираешься, когда его нет?

– Да ты… да ты! – Анюта, вся красная, вскочила с места и с вытаращенными от возмущения глазами уставилась на Ленку. – Да как ты…

– Да, я! – ответила та и приняла вызывающую позу.

Костя потянул Ленку за рукав и вытащил в коридор.

– Ну зачем ты? – спросил он. – Это её дело, в конце концов.

– А чего она… да ну! – Ленка махнула рукой. – Слушай, но шеф-то… чего он так взбесился?

– Того и взбесился, – сказал Костя. – Значит, в правильном направлении мыслим, раз ему из-за нас так шею намылили. Ты знаешь, что мне сейчас в голову пришло? Он ведь очень похож по описанию на одного из тех, кто похищал Надю…

– Да? – Ленка выглядела озадаченной. – И что теперь делать будем?

– Отдохнём недельку, а там подумаем, – ответил он. – Заодно, может быть, и с этими цветочками разберёмся – кому и для чего они так нужны, что аж до увольнения любопытных доходит.

Когда они вошли в квартиру, Надя лежала на диване и что-то быстро писала в смартфоне. Увидев их, она поднялась и спросила:

– Проголодались? Я там борщ сварила, будете есть?

Оба кивнули.

– Разогреешь? – спросила Ленка.

– Он горячий, только что сварился, – ответила Надя.

Через полчаса все трое сидели за кухонным столом.

– Наваристый, – похвалил Костя. – А мяса-то, вроде, не было… ты где взяла?

– У соседки заняла, – сказала Надя. – У Софьи Петровны.

– А ты откуда её знаешь? – удивился Костя.

– Да ниоткуда… просто зашла к ней, поболтали о том, о сём…

Ленка съязвила:

– Всегда восхищалась способности некоторых навязываться в друзья-подруги.

– Лен, ну чего ты? – примирительно сказала Надя. – Ни к кому я не навязывалась. Пошла спросить, где тут рядом можно мясо купить, Софья Петровна спросила, кто я. Я сказала, что Костина знакомая…

– Подруга, ага, – в том же духе продолжала Ленка.

– Знакомая, – повторила Надя. – Ну и разговорились. А потом она сказала, что мясо на борщ одолжит…

– Это называется, без мыла…

– Так, стоп, – вмешался Костя. – Лена, чего ты устраиваешь?

Он помолчал, убедился, что схватка пресечена в зародыше, и хотел продолжить, но Надя его перебила:

– Костя, а что у тебя случилось с мамой?

Костя даже поперхнулся.

– Она умерла. А с чего ты спрашиваешь?

– Да так… Софья Петровна говорила о какой-то трагедии.

Костя молча прожевал и кивнул:

– Маму убили, когда меня не было дома… какие-то отморозки ударили её молотком по голове, а потом перерезали горло.

– Ужас какой! – воскликнула Надя. – А зачем?

– Чтобы ограбить… – буркнул Костя. – Кошелёк пропал и кое что по мелочи. У нас брать-то было нечего, вообще непонятно, почему они именно к нам впёрлись.

– А поймали?

– Нет. У тебя всё? – он посмотрел на Надю. – Тогда давайте лучше обсудим более актуальную тему. Ну-ка, Лена, излагай свою концепцию.

– Я? – удивилась Ленка. – Ну ладно, слушайте. Значит, по моему мнению всё – трава. Кому-то для политических целей понадобилось взять под контроль общество. Для этого былвыведен особый вид одуванчиков…

Надя прыснула. Ленка покосилась на неё и продолжила:

– …особый вид одуванчиков, цветки, а может быть, и листья которого выделяют в воздух некое вещество, подавляющее волю. После подавления воли посредством тех же одуванчиков в головы людей вкладываются нужные мысли. Одновременно коммунальные службы получили запрет на стрижку газонов до того времени, когда задуманное будет реализовано.

– …до июня, – сказал Костя. – То есть, некое событие X должно произойти в мае?

– Похоже на то, – кивнула Ленка. – А что у нас в мае?

– Да ничего у нас в мае нет, – сказал Костя. – У нас в мае полстраны ползает по грядкам.

– Тогда возможно, в июне будет повторный запрет стричь газоны, и так…

– …и так до осени, потому что раньше осени никаких политических событий не бывает, – сказал Костя. – К тому времени газоны превратятся в джунгли.

– Или просто до июня люди будут надёжно взяты под контроль, и надобность в газонах отпадёт… – раздался голос из коридора, и в кухню вошёл отец Илий.

Все трое удивились его неожиданному появлению.

– Дверь не запираете, – сказал монах. – Я уже минут пять там подслушиваю.

И он улыбнулся широкой улыбкой.

– И что ты по поводу этого думаешь? – спросил Костя.

– Что думаю? – монах оценивающе посмотрел на него. – Думаю, что нужно начать издалека. Готовы слушать?

Костя заметил, что Надя при этих словах нахмурилась. Ленка же с интересом вперила взгляд в монаха.

– Готовы, – сказала она.

Отец Илий сходил в гостиную, принёс себе стул и пристроился в метре от стола в тесной кухоньке.

– Борща? – спросила Надя, но монах сделал отвергающий жест рукой.

– Пост нынче, – ответил он. – А у вас скоромное. Я в обители пообедал.

Костя скривился, вспомнив монастырскую еду.

– А как ты оттуда ушёл-то, отец Илий? – спросил он.

– Да как… – развёл руками монах. – Кажется мне, что не нужен я там никому. Настоятель сделал вид, что не заметил, как я со службы ушёл. А служба та такова, что верующему человеку на ней и находиться невозможно.

Хроники Чёрной Земли. Морок

Ма-Хеса поежился и, пройдя вдоль стены, осмотрел её при свете факела. Она была сложена из кирпичей – серовато-бурых, скреплённых известковым раствором, местами осыпавшихся, источенных временем. Углы, издали казавшиеся ровными, были сбиты, как плечи побеждённого воина.

Он вспомнил пер-джед Нечерихета – громаду, что наводила трепет за день пути. А здесь – скромная усыпальница, но всё же возвышающаяся над могилами простолюдинов, чьи ямы едва достигали пяти локтей и обмазывались глиной, как хижины рыбаков. Такие погребения никого не интересовали, здесь лежали те, кто ничего в жизни не нажил, и в страну Хентиаменти им было взять нечего.

Но пер-джед – лакомый кусок для грабителей: рядом ни души, только скулёж шакалов изредка раздаётся над окрестностями. Никто не стережёт его. И всё же… он не разграблен. Или разграблен? Зачем старик туда пошёл? Может быть, здесь погребён его родственник, и старик пришёл сюда, чтобы совершить приношение Ка? Но проделать такой огромный путь только ради того, чтобы поклониться чьему-то Ка? Ма-Хеса отрицательно покачал головой. Нет, тут что-то не так.

Он обошёл вокруг пер-джеда и встал у входа. Уже совсем стемнело, и, если бы не факел, то свет исходил бы только от ладьи Джехути, которая находилась высоко в небе. Факелы очень старые, плохо горят и сильно дымят. Нелегко старику сейчас в пер-джеде… Не сходить ли к нему?

Ма-Хеса неуверенно мялся у двери. Входить в пер-джед ему совсем не хотелось. Говорили, что в этих старых гробницах обитают духи, в том числе, и весьма зловредные. На болотах, где он жил, такие пер-джеды были редкостью, но рассказывали о них всякое. Ма-Хеса вспомнил, что один из смотрителей как-то раз встретил в гробнице высохшее обезглавленное тело, которое оторвало у него голову, водрузило на свои плечи и ушло, оставив свою жертву валяться на полу, где вскоре его и обнаружили встревоженные товарищи. В другом случае хем-ка1, зашедшего в древний пер-джед, нашли мёртвым прямо напротив места, где тот, по-видимому, исполнял поминальный культ Ка погребённого. Никто не знал в точности, зачем жрец вошёл именно в эту гробницу, но поговаривали, что его интересовал не столько Ка, сколько разложенные вокруг драгоценности.

Он ещё раз обогнул гробницу. Ночь поглотила землю. Ладья Джехути уплыла за пер-джед, и теперь Ма-Хеса стоял в тени стены.

– Налево до спуска… – вспомнил он. – Но сейчас – ещё не «слишком долго».

Ма-Хеса пожал плечами и отошёл от пер-джеда. Слишком будет, когда начнёт светать, а до тех пор можно просто спокойно ждать. Он зябко повёл плечами. Ночь окутала его холодом, словно покрывалом бога мёртвых. Сначала она освободила его от дневного жара, но теперь, когда камни остыли, становилось холодно. Ма-Хеса огляделся в поисках дров для костра, но вокруг, куда ни глянь, были только песок и камень. Он посмотрел на связку факелов, сложенных у входа в пер-джед. Ну а что… не замерзать же?

Вскоре рядом с расположившимся на камне Ма-Хесой пылал костёр. Он как можно ближе придвинулся к огню и грел руки о поднимающееся пламя. Тепло снова вошло в его тело, и юноша расслабился. Страхи улетучились. «Может, это гробница его итефа или шена2…» – подумал он, глядя на стены. Юноша вспомнил шкатулку из слоновой кости, лазурит на замке… Слоновую кость доставляли из Та-Сети3, и искусные резчики кести – те самые, что извлекали из камней заключённую в них совершенную форму – оживляли мёртвый материал, впуская в него Ка, как при обряде отверзания уст и очей. Да, родом он из знати…

Факелы прогорели, оставив после себя кучку мерцающих углей. И только один факел, оставленный Ма-Хесой в настенном пазе, всё ещё разгонял темноту вокруг входа. Порыв ледяного ветра разметал пепел от прогоревшего костра. Ма-Хеса закутался в передник, вскочил и, подпрыгивая, стал бегать вокруг кучки тлеющих углей. Небо над горизонтом начинало светлеть, а холод всё усиливался. Дрожа, Ма-Хеса бросился в коридор. Убегая от холода и ветра, он, не рассуждая, пробежал влево и, забежав за поворот, промчался ещё десятка два локтей, петляя вместе с коридором. Здесь не было ветра, и воздух был теплее. Но тьма сомкнула вокруг него свои объятия – все факелы сгорели в костре, и теперь света не было. Он шёл, держась за стену, и вдруг – свет. Зеленоватый, слабый, будто дыхание змея Апопа. И тут же на него обрушилось безразличие, тяжёлое, как камень. Свет исчезал сразу, как только Ма-Хеса пытался его разглядеть, и появлялся вновь, когда он отворачивался.

– Зачем мне помогать ему? – вслух пробормотал он. – Он мне не итеф…

Он медленно по стене опустился на холодный каменный пол. Глаза его закрылись, и Ма-Хеса почувствовал, что проваливается в сон или, скорее, забытье. Тяжёлый морок навалился на юношу, и только откуда-то издали доносился до него голос Ка:

– Ты сам назвал его хенти, – напомнил он. – Или это была хитрость, чтобы задобрить?

– Называл… но разве я его саур? Уже глубокая ночь, я буду спать.

Сказав так, Ма-Хеса растянулся и, положив под голову кулак, подтянул колени к животу. В такой позе он собрался заснуть, но лёд от каменного пола проникал внутрь и не давал возобладать нахлынувшей апатии. Поворочавшись немного, он приподнялся и снова сел у стены. Тут же Ка снова накинулся на него откуда-то издали:

– Вставай, Ма-Хеса. Вставай и иди к свету. Вставай, Ма-Хеса, вставай…

Со стоном Ма-Хеса поднялся с пола и медленно побрёл туда, откуда доносились слабые сполохи. Из под ног разлетались мелкие камешки и осколки глиняных кирпичей. Чтобы не потерять в темноте ориентацию, он правой рукой держался за неровную стену, покрытую выбоинами и трещинами. На ходу юноша буквально проваливался в сон, и тогда ноги его подкашивались, он медленно падал на колени и просыпался.

Времени вокруг словно не существовало, а окружающее пространство было вязким, как смола. В полной слепоте, едва передвигая ноги, Ма-Хеса шёл вперёд. И вот – лестница. В ноздри ударил запах луговых трав, смешанный с ладаном и воском. Он и не заметил, как оказался внизу, а там – грот, залитый мягким светом, льющимся из стен. Посреди грота – саркофаг, открытый, и из него бьёт в потолок столб света. Внутри – тело мужчины, румяное, гладкое, будто это путник зашёл преклонить голову до рассвета. На стенах – благодатные Тростниковые Поля Иалу: полба в три роста, рыба – с лодку каждая, слуги – вечно в трудах. Хозяин сердаба нанизывал на острогу громадную рыбину, а начальники руководили – одни полевыми работами, другие – сбором сочных плодов, третьи – постройкой большого дома для господина.

Ма-Хеса обошёл саркофаг, чтобы рассмотреть красочные рисунки поближе, и замер. На коленях в позе глубокого поклона с вытянутыми вперёд руками у постамента сжалось тело старика.

Ма-Хеса тут же забыл про рисунки на стене и подошёл к нему.

– Хенти! – громко сказал он, тряся его за плечо. – Хенти, вставай! Пора идти.

Но говоря это, Ма-Хеса уже понимал, что разбудить старика не удастся. Сам Ма-Хеса чувствовал себя полумёртвым, а ведь он только прошёл сюда от входа. Старик же провёл здесь половину ночи. Ба его уже, наверное, путешествовал по пустыне в сопровождении духов и стоило большого труда призвать его обратно.

Ма-Хеса схватил его подмышками и потащил к лестнице, что ему удалось неожиданно легко, словно обитавшие в гробнице духи Дуата ему помогали. Пятясь и волоча по ступеням свою ношу, уже когда потолок скрыл от него половину помещения, юноша издали сумел разглядеть источник света в саркофаге – это была стопка папирусов. А у стены на боку валялась шкатулка слоновой кости с открытой крышкой.

Вот зачем они шли сюда.

Вот зачем он нёс её от самых болот.

Книга вернулась домой.

Примечания:

1. Хем-ка – жрец, специально нанимаемый для отправления культа Ка.

2. Шен – брат.

3. Та-Сети (tȝ-stj) – область, лежащая за нильскими порогами, южная часть Египта и лежащая ещё южнее Нубия.

Глава тридцатая. Лекция

– Итак, начать нужно