Черная метель

Alison Stine

Dust

Copyright © 2024 by Alison Stine

This edition published by arrangement with Taryn Fagerness Agency and Synopsis Literary Agency

All rights reserved

© Яковлев А., перевод на русский язык, 2025

© Издание на русском языке, оформление ООО «Издательство АЗБУКА», 2025

Посвящается Генри, навсегда.

А также моему отцу, преданному любителю истории.

И каждому, у кого есть чувство, что его не слышат

«Они прошли этими путями давным-давно, и Красный Бык бежал за ними следом и затаптывал их следы».

Питер С. Бигл. «Последний единорог»

¹

Пыль я увидела раньше, чем сам грузовик, раньше, чем услышала звук его двигателя. Облако пыли величественно неслось по шоссе, как дракон, как столб коричневого огня. Шоссе было прямое и ровное. Даже плоское. Оно тянулось по земле куда-то за горизонт, а небо было таким прозрачным, что можно было бы разглядеть ястреба, кружащего над соседним городком.

Если бы по соседству был хоть один городок.

Я задержалась у окна кафе. Может быть, грузовик остановится. Может быть, водитель зайдет выпить чашечку кофе; Луиза готовит фирменный латте с арахисовым маслом. Возможно, грузовику понадобится топливо на заправочной станции по соседству, а значит, моя начальница скинет фартук и перебежит туда. В кои-то веки намечался шанс на какой-нибудь бизнес.

Вместе с шансом в душе затеплилась надежда. Правда, речь незнакомых людей мне не всегда удавалось понять, а люди не любят, когда их не слышат. Но я так соскучилась по новым знакомствам! Ведь может получиться и по-другому. Человек может оказаться добрым, будет говорить громко и отчетливо, и мне при этом будет видно его рот.

Но нет. Грузовик даже не затормозил. Он промчался мимо магазинчика уцененных бакалейных товаров, где моя мама – ее зовут Кэролайн – расставляла по полкам помятые консервные банки. Он пронесся мимо Луизиного кафе с автозаправкой, мимо крошечной библиотеки и совсем крохотной почты. И помчался по шоссе куда-то дальше.

– Тея, – окликнула меня Луиза, – пол сам себя не подметет.

Я оторвалась от запыленного окна. Что стекла запылились – это мое упущение. Я должна была их помыть, и грузовик только прибавил мне работы. Пыль, которую он поднял, осела на стеклах. Тяжелая юбка прилипла к ногам.

Я работала в Луизином кафе уже месяц – почти столько же, сколько мы прожили в Бескровной Долине. Но пыль меня до сих пор удивляла. Она поднималась с земли неожиданно и летела через дорогу как перекати-поле. В первый раз такое перекати-поле метнулось под колеса нашего грузовика, когда мы ехали на запад из Огайо. Я вскрикнула, подумав, что мы задавили животное или ребенка, перебегавшего дорогу. Куст разлетелся на мелкие кусочки, и ветер понес их дальше.

«Это просто перекати-поле, – объяснил мой отец, Абрахам. – Сухое растение. Мертвое».

В Колорадо пыль лезла в глаза, забивалась в волосы. Иногда даже скрипела на зубах. Я скучала по дождю, по прохладе. Я скучала даже по сырости. Я тосковала по нашему дому в Огайо.

Наша семья отправилась в Колорадо, потому что отцу попалось в информационном бюллетене объявление о продаже дешевого участка земли с домом. Живите проще, призывала брошюра, и вы добьетесь большего с меньшей затратой сил. Возвращайтесь к жизни на земле. Тут же давалась полезная информация, как перерабатывать компост с помощью дождевых червей и топить печь дровами. Вот мы и вернулись. Вернулись туда, где никогда не были.

А из старого дома нас выгнало наводнение.

Вода, сошедшая с холмов, была серой, как илистые пруды в заброшенных угольных шахтах. Она вобрала в себя их цвет, прихватила горы мусора и даже рыбы, а потом, испачкав стены, затопила дома в низине и ушла.

Наводнение приснилось отцу до того, как оно случилось. Во сне стена мутной воды обрушилась на поля и поглотила их. Но во сне он не видел, что случилось потом. Нам подняли арендную плату. У нас не было страховки. «Только владея землей, вы станете свободными людьми», – объясняли рекламные бюллетени.

Итак, нашему папе привиделся будущий дом. Наш новый дом был желтым и сухим. Он стоял далеко на западе, уютно расположившись у подножия гор. В Колорадо нам не грозили наводнения. Там просто не было дождей.

И вот мы приехали сюда, потому что мы бедны, а бедные фермеры ехали сюда, в Бескровную Долину на юге Колорадо, где можно купить участок земли почти задаром. Тут рекламные бюллетени не обманули. Они умолчали лишь о том, что здесь практически ничего не растет.

Соседей у нас здесь не было. Компанию мне составляла главным образом пыль. И девятилетняя сестра – ее зовут Амелия. И куры, которым мы тайком от отца – потому что он нам это запретил – дали имена: Тейлор Свифт, Биллина, Лана Дель Рэй…

Отец не хотел, чтобы я работала в кафе, но нам нужны были деньги. Очевидно, для обретения независимости нужно время. Поэтому вначале мама нашла себе работу в городе, а затем и я. Город – это громко сказано. Горстка ветхих домишек, мимо которых теперь промчался грузовик.

– Как по-вашему, куда он поехал? – спросила я, проводя метлой по клетчатому полу кафе.

– Кто? – спросила Луиза.

– Этот грузовик.

– В национальный парк «Песчаные дюны», наверное.

– А может, и нет, – вставил единственный посетитель кафе, мужчина на вид старше моего отца. Он сидел за стойкой, уставившись в свою кружку, куда Луиза время от времени подливала кофе. Мужчина носил ковбойскую шляпу, надвинув ее на самые глаза. Рука, сжимавшая ручку кружки, была изрезана морщинами. – Слишком шустро он ехал для туриста.

– А куда тут еще можно поехать? – спросила я.

– Много куда, если знаешь эти места.

Я продолжала смотреть на него, и он опустил глаза, помедлил и сделал еще глоток. Куда бы я могла тут поехать, если не умею водить машину? Родители не пускали меня за руль. Здесь, в Колорадо, все было не так, как в Огайо; там я могла пешком дойти до города, а какое-то время ездила в школу на грохочущем школьном автобусе.

Правда, я уже два года не ходила в школу.

А здешний городок был маленький, как «лежачий полицейский»; здания стояли далеко друг от друга вдоль длинной ровной дороги. Мы с мамой ездили только в кафе и в магазин, где продавали уцененные товары таким же фермерам, как мой отец. А потом возвращались «домой» – на это костлявое ранчо. Родители хотели, чтобы мы с Амелией называли его нашим домом, хотя домом оно нам не казалось. Все вокруг было чужим. Папа не разрешал мне отходить от кафе, даже переходить дорогу. Говорил, что мне нечего там делать.

Да и опасно выходить на трассу.

Продолжая подметать, я поглядывала в ту сторону. За окнами маленькой библиотеки было темно. А почта вообще казалась декорацией. Она была такой крохотной, что я не могла представить, как там помещаются служащий и клиент одновременно.

Луиза что-то произнесла.

«Не _ _ _ грязь с места на место» – что-то вроде этого.

Я попыталась восстановить смысл по обрывкам слов, которые удалось расслышать. С каждой секундой промедления нервы у меня напрягались все сильней. Момент, когда можно было переспросить, что сказала Луиза, уже прошел. Теперь просить ее заполнить пробелы было бы только хуже: ситуация станет еще более неловкой.

Я с рождения наполовину глухая. Слева от моей головы царит тишина, и кажется, что половина раздающихся вокруг звуков пролетает мимо меня. О них я могу только догадываться. Или вообще не подозреваю, что что-то пропустила. Часто я не понимала, что говорит хозяйка, но мне хватало пары секунд, чтобы по отдельным звукам восстановить смысл. А иногда мне так и не удавалось расшифровать сказанные кем-нибудь слова. От постоянного напряжения у меня почти каждый вечер болела голова.

Луиза была старше моей мамы. Волосы у нее были черные с проседью, туго стянутые в пучок. Она имела привычку говорить, глядя в сторону. И на ходу. Она все время двигалась, занимаясь в сонном кафе мелкими делами, которые казались ей необходимыми: перекладывала салфетки под стойкой, доставала что-нибудь из кладовки или уходила на кухню.

Было бы проще, если бы Луиза, обращаясь ко мне, смотрела прямо на меня. Тогда я видела бы ее губы. Когда я устраивалась на работу, то сразу сказала ей, что плохо слышу. Я упомянула об этом вскользь и сразу поспешила заверить, что это почти не доставляет никому проблем, и больше об этом не говорила.

Отец не хотел, чтобы я признавалась в этом людям.

Я должна была притворяться, что все слышу.

В конце концов, больше глухих в семье нет.

Мусорное ведро стояло за стойкой. Когда я пошла за ним, посетитель прикоснулся рукой к своей шляпе в знак приветствия. Он был хорошо одет – в смысле хорошо для здешних мест, – на нем была чистая рубашка с белыми перламутровыми пуговицами и чистые джинсы. А ковбойские или просто высокие резиновые сапоги здесь носили все, как я успела заметить. И никто, как и этот мужчина, не снимал головного убора.

У меня за спиной появилась Луиза. Я не слышала, как она подошла.

– Еще налить, Сэм? – спросила она.

– Нет, спасибо. – Тот отодвинул чашку. – Мне нужно на маршрут.

– Когда твой _ _ _ _ возвращается домой?

– Сегодня.

– Как отмечать будете?

– Пожарю ___ на гриле. Хочешь, заходи. Он будет рад тебя видеть, ты же знаешь.

– Ой, нет. – Луиза покачала головой и отвернулась, чтобы положить кружку в мойку. – Зачем Рэю компания старухи? ___ мешать. Он же зайдет сюда на днях, вот и увидимся.

Сэм встал и осторожно перешагнул через кучи пыли, которые я намела. Взгляд у него был такой же, как у моей мамы, когда она смотрела на длинную грунтовую дорогу, что вела к нашей ферме, и на местность вокруг. Там ничего не росло, кроме колючих пучков сорной травы под названием осока. Мама тоже тосковала по дому. Мы все тосковали – кроме отца.

О чем думал в этот момент Сэм? И кто этот Рэй? Наверное, его сын. Так, кажется, сказала Луиза. Мужчина выглядел ровесником Луизы и вел себя так, словно у него была еще одна причина пригласить ее на ужин.

Собрав кучки в ведро, я отнесла пыль в мусорный бак. Каждый день я подметала, и каждый день пыль возвращалась. Обернувшись, я увидела у входной двери маму.

– Закончила?

Я кивнула и стала снимать фартук.

– Как дела? – спросила Луиза.

У мамы опять появился тот самый взгляд.

– Да все то же самое. Никто не отвлекает, так что успеваешь много сделать.

– Да, можно и так к этому относиться.

– Здесь всегда так?

Я понимала, что мама боится потерять работу. Она же совсем недавно устроилась. Я тоже боялась потерять свою. Из чего хозяйка умудряется выкраивать даже ту малость, которую она мне платит?

Луиза родилась в этих местах. За кафе стоял ее дом, а на стене за стойкой висели ряды фотографий: улыбающиеся двоюродные братья и сестры, племянницы и племянники – все с такими же черными волосами, как у нее. У нее была семья. У моих родителей никого здесь не было. У меня тоже никого, никакой связи с этой плоской местностью. Если мои родители не смогут вырастить урожай в этой долине, не наберут денег, чтобы оплатить воду из колодца… то нам, наверное, и переехать отсюда не на что будет.

– Когда станет попрохладней, здесь будет проезжать больше туристов, – ответила Луиза. – Им нужно будет где-то перекусить, заправить машину, да и передохнуть… – Она улыбнулась нам с мамой так, словно удачно пошутила, и мы могли оценить юмор.

Но мне было не смешно.

Стоило нам с мамой шагнуть на улицу, как на нас обрушился зной. Что люди имеют в виду, когда говорят, что сухой жар пустыни переносится легче, чем жара во влажном воздухе Огайо? Что особенного в воздухе, полностью лишенном влаги? В Долине было очень жарко, невыносимо. Жара ощущалась по-другому, но не менее ужасно.

Жара в Колорадо, казалось, проникала внутрь через поры кожи. Она была осязаемой и царапала, как наждачная бумага; пыль летела по воздуху, лезла в глаза и в рот. У жары был свой вкус – вкус черствых крекеров, от которых язык прилипал к нёбу. Жар ощущался на веках, как будто кто-то давил на них пальцами.

А потом должно было стать еще жарче – это знала даже я, недавно прикатившая в Долину, как перекати-поле. У Луизы на барной стойке возле кофемашины для эспрессо стоял маленький телевизор. Чтобы скоротать время, она включала его, и мы вместе смотрели новости. По телевизору много говорили о погоде – говорили серьезным и тревожным голосом, как в фильмах ужасов.

Возможно, Луиза что-то знала про меня, и мне не приходилось рассказывать о себе. Долина невелика; люди, наверное, уже успели обсудить появление новой семьи, пусть и на отшибе. Например, то, что мы, дочери, не ходим в школу и почти постоянно носим длинные платья. Что моемся мы в старом металлическом корыте, которое мама ставит в дальней комнате. Что у нас нет даже электричества.

Луиза, наверное, удивилась бы, узнав, что у нас тоже есть телевизор. Когда отец запускал генератор, электричество у нас все-таки появлялось. Он запускал его на несколько часов в день, чтобы поработали кондиционер и холодильник; так что иногда мы даже включали телевизор. Но смотрели мы всей семьей только те передачи, которые одобрял отец: черно-белые драмы, классические мюзиклы и мультфильмы.

А Луиза разрешала смотреть новости. Я чувствовала, что она разрешила бы мне смотреть что угодно: мыльные оперы или видеоклипы – такие передачи, которых я уже много лет не видела. Но я не просила об этом, и на маленьком экране в кафе шли главным образом новости. Наводнения, оползни, пожары, повсеместное повышение температуры.

Как и здесь, в этой долине.

Мама завела двигатель, но оставила дверь машины открытой и опустила стекла, чтобы проветрить кабину.

– Подожди минутку.

Мы стали ждать, когда кондиционер охладит воздух. Через некоторое время мама сказала, что можно садиться. Но сиденье все равно обожгло мне ноги, словно по ним сильно ударили ладонью. Воздух, вырывавшийся из вентиляционных отверстий, был теплым и затхлым.

Даже здешний воздух отталкивал нас.

Мама выехала на единственную дорогу, по которой мы ездили, – Трассу 17. Кондиционер продолжал работать; стекла в окнах потрескивали; термометр на приборной панели показывал 39 градусов по Цельсию. Горячий ветер из окна хлестал меня по лицу. В кабине было слишком шумно, чтобы слушать радио, да и радиостанций здесь почти не было. Мама не хотела слушать новости. Она хотела верить моему отцу, и все, что он говорил, считалось законом.

Ехать от кафе до того плоского участка бурой земли, где стоял темно-бурый плоский дом, заочно купленный моими родителями, было далеко. Я уже довольно хорошо знала маршрут. Вокруг не было ничего примечательного, так что запоминалась любая мелочь. Здесь были поля, огороженные проволочными заборами. Изгороди на некоторых участках провисли или были порваны животными и машинами. Были ржавые ворота и телефонные столбы. Изредка попадались зеленые кусты. А вверху – облака, огромные белые облака, бесконечными рядами тянувшиеся по вечно голубому небу.

Больше ничего до самой Сторожевой Башни Пришельцев – наблюдательной вышки, которую кто-то построил далеко в полях. Рядом с башней был лабиринт и музей, некое святилище, где люди оставляли вещи для пришельцев. Во всяком случае, так гласила реклама на баннере в форме инопланетянина, указывающего дорогу. Само строение я видела лишь издалека с трассы. Мне не разрешали к нему приближаться.

Вот и все, что можно было встретить по дороге домой, единственное украшение здешнего ландшафта. «Безжалостного» – так назвала бы я этот ландшафт в письме подружкам из Огайо, Элли и Энджи. Это если бы я могла послать им письмо, которое все время мысленно писала. Хотя трудно передать, насколько ровной и однообразной была Долина, и неловко было признаваться, как мне скучно и одиноко. Настроение было таким же унылым, как эти земли.

Вот почему те змеи сразу бросились мне в глаза.

Большинство деревьев, видимых с дороги, росли далеко, возле низких квадратных домов или сараев, на фоне далеких гор, напоминавших фигурный голубой воротник. Те, что ближе, были скорее кустарниками, чем настоящими деревьями: чахлые, низенькие. Деревьям для жизни нужна вода.

Но два дерева с немного увядшими коричневыми верхушками стояли недалеко от шоссе за проволочным забором. Сегодня на заборе что-то висело.

Когда мы ехали на запад и впервые сбили перекати-поле, я вскрикнула в первый раз. А Амелия закричала, в первый раз увидев луговую собачку[1]; она думала, что это просто бродячая собака и надо остановиться и взять ее себе. В этот раз я снова не удержалась от крика.

– Мама!

Она нажала на тормоз, и машина остановилась.

– Что случилось? Ты что, ушиблась?

– Нет. Там, на заборе!

Мама едва взглянула туда.

– Это змеи.

То есть она знала. Знала, что они там висят.

Мы уже ехали дальше. Мама не стала задерживаться из-за каких-то змей. Я высунулась из окна, чтобы рассмотреть их получше. Одна была привязана к верху ограды, а к ней снизу еще две.

– Они мертвые. Их уже нашли мертвыми, – пояснила мама.

– Откуда ты знаешь?

– Местные старожилы в магазине рассказывали. Убивать змей нельзя, это плохая примета. Их ___ найти.

– А зачем их там повесили?

Очень уж странно они висели, эти связанные веревкой змеи. Извиваясь на горячем ветру, они бились об изгородь, как тяжелые мертвые китайские колокольчики.

Теперь уже мама удивленно на меня посмотрела. Как будто я уже должна была знать такие вещи, от Луизы или еще кого-нибудь.

– Это местное суеверие, – сказала она. – Так призывают дождь.

Дорогая Элли,

Мне здесь очень плохо.

²

Встречать нас выбежали все, кроме отца. Первое время, приезжая с работы, я думала, что сестренка по мне так сильно соскучилась. И собаки тоже. Но потом я поняла, что на самом деле ей здесь просто нечем было заняться. Наше возвращение на ферму становилось для Амелии главным событием дня, единственной переменой после томительных часов, когда она бродила по ферме в компании собак, коз или кур, или сидела в темном доме, притворяясь, что занимается учебой.

Как только мама остановила машину, Амелия запрыгнула на подножку. Ее длинные рыжевато-каштановые волосы были заплетены в две косы. Глаза у нее были зелеными, какой, помнится, бывала трава после дождя, а ее нынешнее платье раньше носила я.

– Как дела? – спросила она. – Ты, кажется, расстроена. Что-то случилось?

– Да люди тут с ума посходили, – сказала я, вспомнив про змей.

– Они не ___, – сказала мама. – Просто верят бабушкиным сказкам.

– Сказкам чьей бабушки? – заинтересовалась Амелия.

Я не хотела рассказывать ей про змей. Она любила животных, хотя рептилии и не принадлежали к числу самых милых ее сердцу созданий. И если бы я сказала, что змей, как объяснила мама, привязали уже мертвыми, Амелия мне бы не поверила. Да я и сама не очень-то верила.

Мы жили на этой ферме очень уединенно. Если у нас и были какие-то соседи, мы про них не знали. Вокруг не видно было ни одного дома, не считая маленького серебристого проблеска на горизонте – должно быть, там стоял какой-нибудь ангар или гараж. Как и хотел отец, в этом необитаемом пространстве были только мы. Я попыталась подавить тревожное чувство в душе.

– Да так, ерунда, – ответила я Амелии.

Не стоило беспокоить сестру. Мне нередко приходилось перед ней притворяться.

Мама полезла за спинку сиденья и достала коробку с черствыми мини-кексами и парой слоек:

– Луиза дала немного вчерашней выпечки.

Моя начальница всякий раз передавала для Амелии что-нибудь вкусненькое. Луиза никогда не видела мою сестру, но часто намекала, что хотела бы с ней познакомиться.

Амелия соскочила с подножки. Собаки с визгом забегали вокруг нее. Маленькая рыжая, средняя белая, две крупные желтые, пушистая пятнисто-коричневая и лохматая серая. Все собаки достались нам от прежних хозяев, кроме пятнисто-коричневой Среды[2], которая пришла сама. Остальных мы получили вместе с землей, которую банк передал нам от фермера, жившего здесь до нас и не сумевшего выплатить ипотеку.

Иногда я жалела его, хоть мы и не были знакомы. Мы нажились на его неудаче. Но может быть, вместе с этой покупкой на нас перешло и его невезение.

Родители говорили, что участок обошелся дешево отчасти потому, что дом не был достроен. Его задняя часть была закрыта пластиковой пленкой, которая хлопала на ветру. Некоторые внутренние стены также не были достроены. Возле дома стоял покосившийся сарай, а рядом – развалины второго сарая, где любила играть Амелия. Это был ее «динозавр, занесенный илом». Она называла торчавшие из земли ветхие деревяшки древними костями, и каждый раз, выходя на эти развалины в сопровождении своры собак, представляла, что отправляется в экспедицию.

Амелия всегда отличалась богатым воображением, а ничего похожего на игровую площадку вокруг не наблюдалось. Или хотя бы парка. Даже в школу не было возможности пойти.

Хотя родители твердили, что делают все для нашего с сестрой блага (этот переезд в Колорадо, «возвращение к земле», как они это называли, отдаление от общества и домашнее обучение), они никогда не спрашивали, чего мы хотим. В то время я уже пришла к выводу, что живу лишь для того, чтобы наконец вырасти, уйти от них, самой принимать решения и начать, наконец, жить. А пока что время шло впустую.

Теперь оно шло впустую в самой настоящей пустыне.

У нас имелось два огороженных загона. В одном мы держали коз. В другом собирались держать кур. Для них же был построен маленький деревянный курятник, но сестра их все время выпускала во двор. Она говорила, что куры любят погулять, но далеко не уходят. В планах еще был загон для свиней, которых родители собирались завести. А еще отец строил амбар – тот пока представлял собой груду досок, прикрытых брезентом на случай дождя.

Которого так и не было.

Была еще заглубленная в землю двойная металлическая дверь за домом и сараем. Отец не разрешал нам приближаться к этим дверям, чтобы мы случайно не упали в подвал – глубокий бункер уходил куда-то в недра земли. В этом штормовом укрытии, наверное, было так же пыльно и темно, как в остальных частях дома, – и даже хуже, ведь оно находилось под землей.

А еще были поля, простиравшиеся в обе стороны от дома и позади него. Они были огорожены забором, но на них почти ничего не росло. Растения на полях пожухли, листики на них выцвели и пожелтели. Мы приехали летом, и многие культуры было уже поздно сажать, но родители об этом не подумали. Тем не менее отец все свое время проводил на участке, как будто мог одним своим присутствием повлиять на происходящее.

– Где папа? – спросила мама Амелию.

Она сама знала ответ. Отец всегда был в поле.

– Тея, спроси папу, может, он хочет перекусить. Да и попить ему не мешало бы.

– Он ведь долго пробыл в поле, – глубокомысленно заметила Амелия.

– Да, мэм, – откликнулась я.

Я обошла дом, и две собаки увязались за мной. Собак у нас было так много, что Амелия решила назвать их по дням недели. Их было шесть – по одной на каждый день, не считая субботы. Сестра сказала, что оставила это имя напоследок – на случай, если у нас решит поселиться новая собака – потому что у Амелии это был любимый день.

Когда-то выходные для нас что-то значили. По воскресеньям я нервничала, потому что на следующий день нужно было идти в школу и, может быть, в последнюю минуту доделывать домашнее задание. Но теперь я бы многое отдала, чтобы снова почувствовать знакомое волнение в ожидании школьного автобуса, войти в шумное многолюдное здание. Испытать свою обычную досаду на то, что ошиблась в ответе, и напряжение, когда не расслышала что-нибудь на уроке или на перемене. Я уже почти не помнила, каково это: быть в толпе, быть одной из многих в классной комнате.

Не хотелось говорить Амелии, что мама и папа вряд ли разрешат нам взять еще одну собаку. Даже при том, что мы кормили их лишь объедками и самым дешевым сухим кормом, который по истечении срока годности мама могла брать в своем магазине вообще бесплатно. Ведь в любом случае собакам нужна вода.

А вода стоит денег.

Я старалась не думать об этом.

До колодца нужно было ехать целый час. Там мы набирали воду в большой пластмассовый бак, стоявший в кузове, а дома перекачивали воду в цистерну. Горячую воду мы получали из водонагревателя, подключенного к электрогенератору. Иначе пришлось бы греть воду на кухонной плите, а это слишком долго. Мы с Амелией не могли принимать ванну, когда захотим, и душа у нас не было, только помятое корыто. Очень много воды уходило на кур, коз, собак и на посевы. Земля жадно впитывала в себя воду. А растения так и не росли.

Отец стоял посреди поля. Вокруг были растения – низенькие, чахлые. Кое-где между рядами виднелась грязь. Отец стоял неподвижно, как пугало; уперев руки в боки, он безотрывно смотрел вдаль. На горизонте возвышались горы, безмятежные и бесконечные. Когда родители впервые упомянули Колорадо, я решила, что речь идет о горах. Но долина оказалась безводным пустым пространством. Вот уж действительно, «Бескровная». Это был какой-то обман: горы казались такими близкими и огромными… Но я чувствовала, что мы никогда до них не доберемся, не увидим деревьев на склонах и снега на вершинах.

– Мама спрашивает, не хочешь ли ты поесть, – сказала я.

Я старалась сводить общение с отцом к минимуму. Без особой необходимости не заговаривала; если только мама не заставляла. Мои отношения с отцом никогда не были особо теплыми, а после переезда совсем испортились.

– Луиза прислала выпечку… Мама говорит, тебе нужно хотя бы попить воды.

Отец отрицательно покачал головой и, наконец, взглянул на меня.

– Не стоит тратить _ _ _ _ попусту.

После переезда отец начал пить пиво. Странно было видеть эти высокие бутылки в холодильнике, работающем от генератора. Раньше отец выпивал только по особым случаям: на Рождество, в свой день рождения. Мама вообще не пила спиртного. Но теперь отец стал говорить, что пиво дешевле газировки, а воду ему жаль тратить.

– Может, хочешь пивка? – осведомилась я.

Сказала, чтобы его поддеть. Даже просто разговаривать с ним было так же бесполезно, как искать родник в лесу. Отец перевернул всю нашу жизнь – и изменился сам. Здесь, в Колорадо, он стал больше времени проводить в одиночестве. Его новые правила стали еще жестче. Мы должны были раньше ложиться спать, нам не разрешалось пользоваться генератором по вечерам. На меня он все время орал, требуя слушать внимательнее.

Но сам никого вокруг не слышал.

Отец потер руками лицо, еще больше испачкав щеки.

– Пойду домой. Как ты там поработала?

– Хорошо.

Какой-то автомобиль на трассе сначала вроде бы притормозил, но потом проехал мимо. Некто по имени Рэй вернулся домой.

Отец направился к дому. В поле с трудом тянулись вверх ячмень и картофель, вперемежку с белыми цветками гречихи. Папа называл ростки гречихи «волонтерами»; мы их не сажали и понятия не имели, что с ними делать. Ближе к дому росли бобы – похоже, единственная культура, которой здесь понравилось. Они бойко ползли вверх по воткнутым для них колышкам. Их толстые зеленые плети напомнили мне мертвых змей.

Сколько времени понадобилось старожилам, уничтожавшим змей, чтобы убедиться в бессмысленности этого суеверного обряда? Облака упорно оставались такими же нестерпимо белыми и сухими, как старые кости. Вот юмор: погода-то прекрасная – если жара вам не в тягость и не нужно заниматься сельским хозяйством.

Я поспешила за отцом, стараясь идти с ним в ногу. Я держалась слева – здоровым ухом к нему. Он не любил, когда я неправильно понимала или совсем не слышала, что он говорит. И уж совсем ему не нравилось, когда я напоминала о своей глухоте. Мама говорила, что папа при этом расстраивается.

Но сегодня я его точно достала, можно было не сомневаться.

– Хочешь, я схожу в библиотеку и узнаю прогноз погоды? – предложила я.

– С таким же успехом я могу узнать погоду по телефону.

У него-то был телефон. У нас с Амелией не было.

– Я не хочу, чтобы ты ходила в эту _ _ _ _ библиотеку, – добавил отец.

– Но я могла бы выяснить, почему так жарко и сухо… – У нас на ферме не было Интернета, поэтому мы не могли ничего узнать. – Может быть, люди что-нибудь предпринимают. Может быть, проходят собрания фермеров.

Я знала, что собрания проходят (об этом сообщила мне Луиза), но отец, возможно, с большей охотой посещал бы их, если бы думал, что мы сами узнали об этих собраниях.

– Все, с кем мне _ _ _ _ поговорить, живут здесь. – Отец, похлопав меня по плечу, попытался улыбнуться. Улыбка вышла натянутой, а на плече у меня остался грязный отпечаток его ладони. – Это моя семья.

– Я просто думаю, что кто-нибудь мог бы помочь…

– Я сказал «нет», Тея. Я не хочу, чтобы ты ходила в эту библиотеку. Интернет будет забивать тебе голову мусором. Ты будешь подолгу просиживать перед экраном. Ты должна ходить на работу и возвращаться домой, вот и все.

– Да, сэр.

Интернет полон мусора. Телевидение полно мусора, за исключением тех передач, которые одобрил папа. Государственная школа полна мусора. Только дома мы можем быть свободными. Всему необходимому может научить нас мама: математике, чтению и другим важным вещам, особенно навыкам выживания, типа приготовления пищи, выращивания продуктов питания и ведения фермерского хозяйства.

Вот только успешно ли мы фермерствуем? На прежнем месте у нас был небольшой, но приличный огород, приносивший такие обильные урожаи, что излишки мы не только продавали на фермерском рынке, но и раздавали соседям. Земля там была плодородная и ухоженная. Там шли дожди, и вся округа покрывалась зеленью. По утрам с холмов поднимался туман, а от земли шел пар.

Пока не случилось наводнение и наша земля не ушла на дно озера.

А здесь, в Колорадо, отец пытался «добиваться большего с наименьшей затратой сил». Ведь именно это обещали в рекламе. Нашим родителям показалось, что ферма в Бескровной Долине и есть тот самый шанс, который выпадает раз в жизни. Здесь все наше, почти до самого горизонта, любил повторять отец.

Но какая во всем этом польза, если до самого горизонта – бесплодная, сухая земля?

Здесь не работала служба вывоза мусора. Мы свозили свой мусор в контейнер у шоссе. Перерабатывать весь объем не было возможности, хотя мы приспосабливали под вторичное использование, сколько могли. Мама и мы с сестрой переделывали консервные банки в цветочные горшки, а кувшины из-под молока – в кормушки для птиц. Но, несмотря на мамину изобретательность, мы не могли вымести всю пыль из дома, очистить полы и стены от многомесячной, а может, и многолетней грязи. Она была стойкой. Мы и сами в ней перепачкались.

Отец что-то пробормотал, а когда я вопросительно посмотрела ему в лицо, не стал повторять, только рассердился. Он отвел взгляд в сторону – должно быть, понял, что я его не расслышала – и произнес:

– Иди помоги матери.

А сам свернул с сторону ванной комнаты в задней части дома, чтобы умыться.

Я не понимала, почему его так бесит моя неспособность расслышать его слова. Я же не просила его повторить, я ничего не сказала. Просто посмотрела. Мама никогда вот так не убегала, кипя от злости. И Луиза не бранила меня, если я пропускала мимо уха сказанное ей или кем-нибудь из посетителей.

– У меня, кажется, тоже слух ухудшается, – сообщила она, когда я призналась ей в своей проблеме. – Хотя у тебя, конечно, другое.

В чем заключалось отличие? Я терялась в догадках. До сих пор я не встречала ни одного своего ровесника, который бы тоже плохо слышал.

Однако Луиза, как я заметила, хоть и забывала повернуться ко мне, когда говорила, но тихонько трогала меня за плечо, когда думала, что я ее не расслышала. Она никогда не приближалась бесшумно – а ведь даже родители иногда могли меня напугать, незаметно подойдя сзади. Когда Луиза успела научиться всему этому?

«И почему мой отец так себя не ведет?» – подумала я, когда он с грохотом вошел в дом. Сетчатая дверь вздрогнула. Эта дверь, как почти все в доме, держалась плохо. Хлопни посильнее – она и отвалится.

Здесь все оказалось не так, как мы ожидали: и дом, который мои родители до покупки видели только на фотографиях, и спекшаяся от зноя земля. Ферма была совершенно неуютной, и казалось, что она навсегда останется для нас чужой. Я не хотела называть ее нашим домом. А отец все время сердился. Его раздражало даже небо. Оно здесь никогда не менялось. Оно не давало моему отцу того, чего он хотел.

Выйдя из дома, я по привычке взглянула на небо. Я привыкла, что над долиной обычно висит всего несколько облаков, а иногда нет даже их. А само небо всегда было ярко-голубым, чистым и неизменным, как на картине. В нем постоянно светило солнце, грозившее выжечь глаза.

Сегодня все было по-другому.

Все вокруг было залито странным, мутным светом. И облака, впервые за все время заслонившие солнце, начали меняться у меня на глазах. Они двигались, бурлили, как кипящая вода. Небо, поначалу бывшее серо-голубым, быстро стало коричневым. Потом поднялся ветер. Он тоже был каким-то другим, необычным. Я почувствовала, что творится нечто неладное.

В дверях дома показалась мама. У нее за спиной стояла, вытаращив глаза, Амелия.

– Тея, зайди в дом, – сказала мама. Она приоткрыла дверь, и ветер, опередив меня, ворвался в хмурые комнаты, завывая, как койот в лесу покинутого нами штата. Попутно он хлестнул меня по лицу моими же волосами. Ворота задрожали. Плохо закрепленные части дома, дранка и обшивка, загремели и застучали, как посуда в раковине.

Облака потемнели. Казалось, что их нижние края тянутся до самой земли, словно пальцы бури, которыми она пыталась нащупать и схватить нас. Из-за трассы выкатилась желто-коричневая волна. Она перелетела через дорогу, стремительно двигаясь по диагонали.

Это была пыль.

³

Мама держала дверь открытой, но потом ветер вырвал ее из маминых рук. Сетчатая дверь с треском распахнулась.

– Тея! – крикнула мама.

Я бросилась в дом; ветер мчался следом, хватая меня за плечи. Общими усилиями мы вырвали у ветра сетчатую дверь, закрыли ее, а за ней и входную. Нам втроем едва хватило на это сил.

– Что происходит? – Из глубины дома появился отец.

В здании царил полумрак, как и снаружи, как будто уже наступил поздний вечер. Небо потемнело. Я чувствовала во рту привкус песка.

– Надвигается буря, – ответила мама.

– Животные! – вскрикнула Амелия.

Я попыталась сосчитать собак, которые суетились вокруг нас в полумраке, встревоженные происходящим. Но снаружи оставались козы и куры. Успели ли они разбежаться по убежищам?

– С животными ничего не случится, Амелия, – сказал отец. – Это просто буря. Естественное и нормальное явление.

Но оно не выглядело нормальным. Облака быстро меняли цвет, наливаясь, как синяк. Не казалось нормальным и стремительное усиление ветра: очередной порыв едва не сорвал дверь с петель и чуть не сбил меня с ног. Не могло такое быть естественным, даже для этих мест.

– Это пылевая буря, – догадалась я.

– Здесь такое случается.

– Прямо каждый раз так? Такие мощные? Такие сильные?

Мне никто не ответил. Мы втроем стояли у окна и смотрели, как через ферму проносится пыль. Мы ждали дождя, но он так и не пролился.

Дорогая Энджи!

Не знаю, получишь ли ты когда-нибудь это письмо. Я пишу письма тебе и Элли в своей тетрадке для домашнего обучения. Похоже, родители ее совсем не проверяют. Я спрашивала у мамы, можно ли нам ходить на почту, но она все время забывает ответить или находит отговорки. Я знаю, что папа хочет полностью порвать с прошлой жизнью, чтобы мы считали эту долину новым домом и не стремились к чему-то еще. И чтобы не тосковали по тем местам, откуда уехали.

Но мы здесь никуда не ходим, только на работу и обратно на ферму. Может быть, ему неловко за наш новый образ жизни? Или он просто не хочет, чтобы мои друзья – и вообще кто-либо – знали, как мы живем?

Список того, что не хотел мой отец, получился бы длинным. Он не хотел, чтобы правительство вмешивалось в его жизнь и в жизнь его близких. Он не хотел, чтобы мы с Амелией ходили в школу, потому что все полезное, чему там могут научить, нам может преподать мама. Она училась в колледже на педагога дошкольного образования, потом встретила папу, вышла за него замуж и бросила колледж. Папа к тому времени ушел с первого курса колледжа и уже работал, а большего она от него и не требовала. «Жизнь начинается с зарабатывания средств на жизнь», – любил повторять отец.

Он не хотел принимать помощь даже от родни. Потому и увез нас подальше, в Колорадо, – чтобы родственники перестали дарить нам ненужные вещи, например новую одежду и пластмассовые игрушки.

С годами его убеждения становились все прочнее, они укоренялись в его душе; так корни старого дерева, разрастаясь, ломают тротуары. Вот только ломал он не асфальт, а меня.

Он считал, что иностранный язык мне ни к чему, потому что я плохо слышу. Да и в школу мне не надо ходить. Он уверял меня, что я ничем не отличаюсь от других; то же самое он говорил и моей сестре – что и она не какая-нибудь особенная. Работать нам придется, как и всем остальным. И если я не смогу расслышать сказанного им или кем-то еще, то это не его, а моя вина. Слушать надо внимательней.

«Мир не будет тебе кланяться, Тея, – говорил он. – Мир ради тебя не задержится и не остановится».

Я и не хотела, чтобы мир останавливался. Мне было просто очень интересно, что это такое – другой язык? И много ли еще таких детей, как я? Иногда мне хотелось поговорить с людьми, которые могут меня понять. Они тоже чувствуют себя одинокими, словно их жизнь – это дом, где им разрешают находиться только в одной из комнат?

Чаще всего мне удавалось убедить себя, что со мной все в порядке. Что в моей комнате есть Амелия, собаки, а теперь еще и кафе. Но иногда мне хотелось крушить стены голыми руками и пинать их ногами, чтобы проделать наконец в них брешь, вылезти и сбежать из этой комнаты. Мне казалось, что мир, с которым я могла бы познакомиться, катится куда-то прочь от меня, как монета по земле, а я не могу ее догнать. Она ускользала от меня.

Отец считал, что наша жизнь должна ограничиваться семейным кругом. Он думал, что мир остается таким же, как в годы его юности: погода, способы земледелия и виды на урожай. Он прочел множество книг – древние фолианты вроде «Альманаха фермера» и «Библии сельской жизни», а также информационные бюллетени о домашнем хозяйстве и простой жизни – и бережно хранил их, как некоторые люди хранят дорогие им письма. Отец говорил, что фермерство осталось таким же, как раньше. Расчистил землю. Посадил семена. Полил. Сельское хозяйство не менялось веками, утверждал он.

«Но теперь оно, судя по всему, меняется», – подумала я на следующее утро, когда мы с мамой садились в машину. Был ранний час, жара еще не обрушилась на нас с неба, но воздух был уже тяжелый, несвежий.

Дождя прошлым вечером так и не было. Совсем. Такой бури я еще никогда не видела. Из облаков сыпалась пыль – именно так, – а по ферме огромной сухой волной проносился ветер. Наверное, после нашего с мамой отъезда Амелия получила указание подмести во всем доме и прочистить кормушки животных от грязи.

Отец верил, что главное в жизни – упорный физический труд. Он верил, что у каждого должна быть работа, своя роль в семье. Он вычитал это в своих книгах, которым стал еще больше верить после наводнения.

Но на мой взгляд, он чересчур полагался на эти книги, подававшие идею «жизни на земле» в ложном свете. Предотвратить то, что произошло в Огайо, отец не мог. И никто из нас не мог. Так что теперь мы начнем все сначала, сказал он, и попытаемся стать хозяевами своей жизни. Создадим свой собственный мир и не будем ни на кого полагаться.

На технологии мы тоже полагаться не будем. Случись новая катастрофа, в электросети может произойти сбой. Наши бытовые приборы могут выйти из строя из-за вспышки на Солнце, и мы будем беспомощны. Так что мы будем готовить еду на дровяной плите, есть будем то, что вырастим сами; сами обеспечим себя водой. Мы с Амелией обойдемся без телефонов. Современными достижениями пользоваться не обязательно.

Наш мир был ограничен нашими обязанностями, навязанными отцом. Его дело – это фермерство и охота. Хотя охотиться в зарослях кустарника, похожих на шрамы на коже, было особо не на кого. Некому было там скрываться, кроме тощих длинноногих зайцев. А роль мамы, сказал отец, состоит в том, чтобы быть наставницей для нас, дочерей, и хранительницей домашнего очага – готовить, убирать, стирать и выполнять прочие работы по дому, в чем мы с Амелией должны ей помогать, поскольку мы девочки.

Учебой нам полагалось заниматься не менее четырех часов в день.

Но нам еще много чем полагалось заниматься.

Мама сказала, что учебой я могу заниматься по вечерам после работы. Однако большая часть времени уходила на домашние дела. Я поливала огород, кормила и поила животных, мыла и убирала посуду после ужина. В свободное от этих дел время я должна была помогать Амелии с уроками.

Я помогала ей больше, чем занималась учебой сама, и, хотя в какой-то мере была не прочь отложить алгебру, чтобы помочь ей усвоить таблицу умножения, меня терзала мысль, что я упускаю нечто такое, что могло бы оказаться мне полезным. Что каждый вечер, когда я не занимаюсь учебой, я что-то теряю в жизни.

Когда мы уезжали из Огайо, мои подруги Элли и Энджи изучали геометрию и начала анализа в группе домашнего обучения. А ведь когда-то это была наша группа. Доберусь ли я когда-нибудь до этих премудростей? Мама говорила, что, обучая других, чему-то учишься сама. Но чему я выучилась?

Мама вывела машину на шоссе. Двигатель урчал. И мой желудок тоже. В жаркую погоду мы не растапливали плиту для приготовления пищи, и я съела лишь половинку холодной слойки из вчерашнего пакета. А мама просто допила остатки кофе.

Земля и гравий скрипели под колесами. Пыль летела рядом с нами, она гналась за нами, как собака или призрак. Когда мы припарковались за кафе, пыль, как обычно, догнала нас. Я поскорей закрыла дверь, чтобы пыль не проникла в кабину, и она закрутилась у моих лодыжек. Мама направилась в магазин, а я пошла в другую сторону – в кафе.

«Хорошего дня», – вроде бы пожелала мне мама перед тем, как хлопнула дверь черного хода кафе.

Я часто не успевала разобрать конец фразы: люди обычно комкают его, произносят нечетко. Ответив невпопад, я только по ответной реакции догадывалась, что неправильно поняла сказанное. Амелия говорила, что при этом я киваю и улыбаюсь. Она уверяла, что сразу понимает, когда я чего-то не расслышала, потому что улыбка у меня при этом застывает на лице. Интересно, как я выгляжу в такие моменты и почему сестра всегда это замечает, а родители – нет?

Я пристроила в подсобке рюкзак с бутылкой воды и свитером, который мне еще ни разу не понадобился. Потом повязала фартук и поздоровалась в пространство, думая, что Луиза рядом на кухне. Но, перейдя в главный зал, чтобы снять со столов перевернутые стулья и повернуть на двери табличку «Закрыто» обратной стороной с надписью «Открыто», я увидела, что Луиза уже заняла свой пост у стойки. Я изобразила улыбку. Отец говорил, что главное – ничего не бояться.

– У нас специальный заказ, – сообщила Луиза. На стойке лежал коричневый бумажный пакет. Она пододвинула его ко мне. Затем налила в картонный стаканчик эспрессо из блестящей кофеварки, накрыла крышкой и тоже подвинула в мою сторону.

– Доставишь вот это заказчику?

– Доставить это?

Раньше речь о доставке не заходила.

Хотя мне уже исполнилось шестнадцать лет, родители не разрешали мне сдать экзамен на водительские права. И не похоже было, что когда-нибудь разрешат. Они не разрешали мне даже учиться водить машину, хотя длинные безлюдные дороги в Долине прекрасно подходили для этой цели.

– Я не могу… – начала я.

– Просто через дорогу перейти. Сходи, пожалуйста.

Через дорогу находились только почтовое отделение и библиотека, куда мне не разрешали ходить.

Словно прочитав мои мысли, Луиза уточнила:

– В библиотеку. Капитан забыл захватить свой завтрак.

– Капитан?

Луиза похлопала по аккуратно сложенному верху бумажного пакета. Она уже успела написать там черным маркером «Капитану» и нарисовать смайлик внизу. Кто такой этот Капитан, я так и не поняла.

– Заказ уже оплачен, так что просто отнеси, _ _ _ _ добра.

– Хорошо…

Не хотелось рассказывать ей обо всем, что мне нельзя. Мне нельзя водить машину. Мне не разрешается пользоваться Интернетом и смотреть телевизор самой, без родителей. Нельзя общаться с подругами, оставшимися в Огайо, – а как бы я могла это сделать без Интернета и собственного телефона? Я писала письма в учебной тетрадке; писала скорее себе самой, чем подругам. Мне было запрещено ходить в школу.

И слух у меня был никудышный. Словно и слышать мне кто-то запретил.

Взяв со стойки пакет и стаканчик с кофе, я пошла через дорогу.