Мир под кайфом. Вся правда о международном наркобизнесе

1. Из России со шмалью

Я родился в России, в Санкт-Петербурге, или Ленинграде, как он назывался в старые добрые времена. Я из семьи с давними академическими традициями: мой отец – профессор, равно как и дед; мама преподает экономику. В конце восьмидесятых Советский Союз протух окончательно, поэтому мы эмигрировали сначала в Италию, потом в Америку, где я выучил английский путем просмотра «Черепашек-ниндзя», и, наконец, в Бат – скучный городок в британской глуши, в основном известный как место, где «Би-Би-Си» снимает все свои исторические драмы.

Из-за постоянных переездов я вечно был новеньким в школе. Задрот-киноман со странным акцентом и очень плохой координацией движений, я был полным ничтожеством во всех видах спорта, а из-за херового зрения носил очки с толстыми стеклами. Как вы догадываетесь, все это мало способствовало моему продвижению в школьной социальной иерархии. Мне просто хотелось, чтобы меня принимали таким, какой я есть, но всякий раз, когда кто-нибудь смеялся над моим акцентом (хотя я отлично говорил по-английски – спасибо, черепашки-ниндзя!) или когда меня не звали в компанию, я все больше убеждался, что навсегда останусь изгоем. Со временем это стало своего рода самосбывающимся пророчеством. Меня действительно столько раз дразнили за то, как я разговариваю, что я ненавижу звук собственного голоса – даже сегодня.

Но в один прекрасный день я решил, что просто прибью на месте следующего ублюдка, который станет нести про меня херню. Один парень на спортплощадке – его звали Мики Залупа – постоянно ко мне лез. Не помню, почему его прозвали Залупой, и не очень-то хочу выяснять, но он был тем еще уебаном. И вот в один судьбоносный день я сидел в обеденное время на площадке, никого не трогал и ел свой йогурт – и тут Мики в буквальном смысле выпрыгнул из кустов, напевая: «Николай, зе рашен спай!» Акцент мой передразнивал.

Я налетел на него как Брюс Ли – клубком из кулаков, коленей и локтей. Мики попытался убежать, но я прижал его к забору и продолжал лупить. Лупить и лупить. Потом я остановился. Тишина.

– Вали на хер отсюда.

Я оттолкнул его, хромающего и скулящего как сучка, и огляделся. Я так увлекся, что не заметил, как вокруг нас, пооткрывав рты от изумления, столпилась вся площадка. И вдруг услышал, как кто-то скандирует: «Нико! Нико!»

И еще громче:

– НИКО! НИКО!

Кричали все. Я триумфально поднял руки.

Меня на неделю отстранили от занятий, но что-то внутри как будто переключилось. Отдубасить того парня было очень приятно. Несколько недель я пользовался всеобщим уважением. Родители мои из преподавательской среды, но следовать их примеру не хотелось. Это казалось слишком «правильным», слишком «надежным». Я не хотел сидеть как офисный раб с девяти до пяти, составляя отчеты (на которые мне насрать), чтобы кто-то другой богател; а затем жениться, родить две целых четыре десятых ребенка и переехать в симпатичный домик в тихом зеленом пригороде. Как все. Я не хотел быть как все. Я хотел быть тем парнем, от которого мама вам советовала держаться подальше.

И потом, какой смысл в зажиточной старости? Зачем становиться гнусным старикашкой, сующим купюры в трусы в стрип-клубе, но уже неспособным присунуть? Или заниматься дайвингом на Большом Барьерном рифе, когда дыхалки еле хватает на подъем по лестнице? Не успеешь оглянуться – и ты уже лежишь на смертном одре и думаешь, как это жизнь так быстро прошла мимо. Лучше ковать железо, пока горячо.

Но мне не хватало духа кого-нибудь ограбить – к тому же меня бы потом замучила совесть. Поэтому я стал торговать пиратскими DVD, и этот маленький бизнес приносил мне несколько лишних фунтов до тех пор, пока не появился интернет. И тогда я переключился на наркоту.

2. Краткая история МДМА

Мы собрались в лесу. 14 февраля 2009 года. День Святого Валентина. Я не помню ни одного хорошего Дня Святого Валентина. Три часа ночи, вечеринка в полном разгаре. Транс отдается эхом среди деревьев; с ветвей свисают огромные полотна с психоделическими орнаментами, которые как будто шевелятся в такт музыке. Несколько сомнительных личностей бормочут «трава, таблетки, МДМА», обращаясь ко всем проходящим мимо – раскрашенным флуоресцентной краской девушкам и дредастым итальянцам в майках-алкоголичках. Кто-то поставил палатку и сидит возле костра; отсветы огня мерцают в тенистых зарослях.

Учитывая, что я сам просидел у костра уже несколько часов, от меня пахло, как от трубочиста, но для бизнеса это был хороший вечер, и в кармане у меня лежали несколько сотен фунтов. Я спокойно торговал, никого не трогал, когда ко мне подошли трое парней в худи и попросили показать товар.

– Да, конечно, тридцать пять за грамм, двадцать за полграмма.

– А давай-ка ты нам просто отдашь все?

– Что?

– Братан, если бы я хотел тебя ограбить, я бы это уже сделал, – сказал самый высокий, пытаясь поймать меня на удочку ложного ощущения безопасности.

– Дурацкие шутки, – ответил я и оттолкнул одного с дороги.

– Але, ты че толкаешь моего друга?

Меня чем-то ударили сбоку по голове, потом все трое прыгнули на меня, повалили и стали пинать. Из глаз, как в мультфильме, сыпались искры, рот наполнила теплая, с металлическим вкусом кровь.

– Э, у него нож! – крикнул один из них и вытащил из кармана моей куртки охотничий нож – как это ни смешно, я припас его специально для самообороны.

«Черт, – подумал я, – только не убивайте меня».

Меня ударили ножом шесть раз: трижды – в левую ногу, дважды – в руку и один (несильно) – в бок. Они не пытались меня прикончить, просто не хотели, чтобы я поднялся (хотя я прекрасно понимаю, что, если бы они задели бедренную артерию, все могло бы закончиться совсем иначе). Они забрали весь мой димыч и деньги, но золотая цепочка и телефон остались при мне.

Сейчас это кажется странным, но в тот момент я даже не сообразил, что меня порезали, и вернулся на вечеринку. Быть проткнутым ножом совсем не так больно, как можно подумать. Во-первых, организм выбрасывает адреналин, а это многое помогает перенести. Во-вторых, мне перерезали нервные окончания на ноге, так что я в буквальном смысле не мог чувствовать боли. Ощущения были странные, нога будто онемела, но я решил, что это из-за неловкого падения. Еще было немного холодно, но я не понял, что виной тому массивная потеря крови. Подумал, что ну ведь ночь же, поэтому и холодно. Я осознал произошедшее только после восхода солнца, когда пора было возвращаться домой.

По дороге к станции я услышал неприятный звук где-то в районе ботинка: хлюп, хлюп, хлюп. Я посмотрел вниз и увидел, что вся левая часть тела в крови – она стекала по ноге и заполнила ботинок до краев. Три или четыре часа я провел в счастливом неведении, что реально истекаю кровью. Только в этот момент до меня дошло, что надо бы, наверное, поехать в больницу. Но по какой-то причине я решил вызвать такси, заплатив в конечном счете пять фунтов, тогда как надо было вызвать скорую – бесплатно. Медсестра в больнице очень удивилась, что, потеряв столько крови, я все еще в сознании.

Свою первую дозу кокоса я продал так: купил грамм у какого-то потрепанного торчка на улице и смешал его с размолотым парацетамолом, чтобы получилось два (вниманию начинающих наркодилеров: никогда так не делайте – вас будут ненавидеть все). Поняв, что это самый верный способ рано или поздно получить по башке, я быстро переключился на «нормальную» наркоторговлю – стал ездить на рейвы и барыжить МДМА.

Я просто ходил и предлагал пакетики с невкусными порошками и ароматной зеленью. Маржа была огромной: я покупал унцию (около 28 граммов) за триста фунтов и делил ее на порции по грамму и полграмма, которые продавал за 35–40. Рейвы бывали каждые выходные, и за несколько часов на вечеринке я мог легко заработать в четыре раза больше, чем вложил. С небольшим риском наркотики приносят легкую и не подлежащую налогообложению прибыль. Можете сколько угодно кричать, как это ужасно и неправильно, но назовите мне еще какой-нибудь бизнес, в котором можно четыре раза отбить затраты за одни выходные.

Димыч (в Англии его называют molly, а в науке – МДМА, 3,4-метилендиоксиметамфетамин) был впервые синтезирован в 1910-е годы немецкими учеными, искавшими лекарство от ожирения, но только полвека спустя на него обратил внимание некто Александр Шульгин. Он быстро понял, что это особенное вещество.

Александр Шульгин (для друзей Саша) был сумасшедшим ученым с вечно взлохмаченными волосами, который проводил эксперименты у себя в сарае на заднем дворе в Сан-Франциско. Обычно он ставил их на себе – просто психоделический Док Браун[3]. Саша положил в рот немного отвратительного на вкус порошка и вскоре улетел – далеко и надолго. Димыч вызывает бешеное сердцебиение, заставляет тебя танцевать и наполняет мозг серотонином и дофамином, создавая ощущения счастья и эйфории. Его называют наркотиком любви, потому что он вызывает такую эмпатию и сострадание к окружающим (включая совершенно незнакомых людей), что тебе хочется всех трогать и обнимать. Обратная сторона медали, впрочем, заключается в том, что твой пенис сморщивается, как лежалая морковка, так что любые возникающие в процессе отношения могут быть только строго платоническими (это называют «пилли-вилли»[4]). Еще от него скрипят зубами и корчат рожи. Шульгин поспешил поделиться найденной любовью с друзьями. Среди них были и психиатры, которые стали использовать МДМА, чтобы помочь пациентам раскрыться.

Затем среди геев и афроамериканцев Чикаго и Детройта родился хаус. Он стремительно добрался до танцевальных столиц: Гоа и Ибицы. Вскоре все смекнули, что единственный способ добиться того, чтобы эта херь приятно звучала, состоит в принятии значительных доз психоактивных веществ. До танцевальной тусовки дошли кое-какие слухи от шульгинских друзей-психиатров, и вот уже диджеи играют перед исполненными любви толпами. Так появился рейв.

Я никогда не забуду ту ночь, когда впервые попробовал МДМА. Все вокруг только и говорили о том, как их прет от димыча, и я подумал, что, раз уж его продаю, можно и узнать, что в нем такого крутого. Я пошел в туалет, положил кредитку на коробку с туалетной бумагой, насыпал полграмма (я не знал, сколько надо), сделал дорожку и вдохнул (что так делать не надо, я тоже не знал)… Твою мать!!! Глаза чуть не взорвались от боли. Я вывалился из кабинки и посмотрел в зеркало – вид у меня был, будто мне брызнули в лицо из баллончика. Я простоял, наверное, полчаса рядом с раковиной – пил воду, чтобы избавиться от мерзкого ощущения в горле, а потом вернулся в бар и заказал еще одно пиво. И тут меня накрыло.

О Господи. Охренеть. Понятно, почему его назвали экстази. Время замедлилось, меня накрыло волной радости (как будто в целом мире все было хорошо), я чувствовал только любовь – любовь к самому себе, к ближнему своему… любовь к нашему биологическому виду! Поверхность барной стойки стала гладкой как шелк – вместо шершавой доски в пятнах от пролитого пива, какой она была на самом деле. Ко мне подошла девушка из универа – я не понял ни слова из того, что она мне сказала, но как же это было круто. Выйдя на улицу, я почувствовал, что не иду, а медленно парю над землей; так я доплыл до клуба своего приятеля – там была частная вечеринка, но он меня впустил, и я стал ходить по клубу туда-сюда, пожимая всем руки и здороваясь (они такие: «Это что еще за чувак?»). Еще через пятнадцать минут я вышел и стал звонить всем по списку контактов, чтобы сообщить им, что я думаю о жизни, вселенной и всем таком. Я чувствовал настоящую близость со всеми окружающими, они все были мои друзья и должны были с радостью часами слушать мои телеги. Было уже поздно; я дошел/доплыл до дома. Меня не отпускало, я открыл фейсбук и еще долго слушал одни и те же скачанные на LimeWire пять песен.

С рейвами есть, конечно, кое-какие проблемы – шум, мусор, – но в целом это просто развлечение для молодежи, размахивающей светящимися палочками. Однако по мере роста рейв-движения в 1980-х и 1990-х нарастала и паника в желтой прессе. МДМА уже был запрещен, поскольку его ингредиенты подпадали под Закон о неправомерном использовании наркотических веществ[5], но теперь речь шла о толпах подростков, занимающихся неизвестно чем в открытом поле – покуда пивоварни теряли прибыль. Поворотным моментом стал семидневный рейв в Каслмортоне в 1992 году. Полиции не хватало людей, чтобы арестовать всех, – копы на фотографиях выглядели полными идиотами. Вскоре, в 1994-м, был принят новый Закон об уголовной юстиции, согласно которому полиция получила полномочия разгонять вечеринки, характеризующиеся музыкой «с однообразным ритмом» (в отличие от других вечеринок, где все сидят по углам и скрипят зубами под Паваротти). Сегодня, конечно, электроника – давно уже общепринятый стандарт в клубах, где место наркокультуры занял старый, добрый, чистый и здоровый алкоголь.

Но рейв жив. Как-то раз я нашел в фейсбуке такую вечеринку – «Слет неземных существ» или что-то вроде того. Обычно они организуются так: ты получаешь адрес, позвонив по телефону в тот же вечер. А когда федералам наконец становится об этом известно, мероприятие уже в самом разгаре, и у них не хватает ресурсов и людей, чтобы его разогнать. Но на этот раз какой-то идиот запостил адрес прямо в фейсбуке, и, когда мы добрались до места, вечеринку уже накрыли, а вокруг складского здания стояли полицейские машины. Образовалась толпа человек из двухсот разочарованных тусовщиков, которым было некуда идти. Кто-то предложил ближайший парк. Проведя переговоры с местными водителями автобусов, все мы успешно добрались до нового места – чтобы обнаружить, что полиция снова нас опередила. Впрочем, на этот раз тут были только две патрульные машины, по одному сотруднику в каждой, а парк был обнесен лентой с надписью «Оцеплено полицией, не заходить». Нас было в сто раз больше, чем их, и мы подумали, что, если просто ломанемся, они ничего не смогут сделать. Мы повернулись лицом к копам и начали отсчет. Я приготовился. «ПЯТЬ… ЧЕТЫРЕ… ТРИ… ДВА… ОДИН!»

Я перепрыгнул заграждение и побежал по дороге внутрь парка. Бежал и слышал свои шаги… только свои шаги. Я оглянулся и испытал ужасное чувство: побежал только я один. Все остальные стояли за заграждением и ржали, а двое ленивых копов смотрели на меня со смесью презрения и удивления. Я не мог просто вернуться обратно, потому что в кармане куртки у меня было с десяток свертков с липким зеленым ганджубасом для продажи, так что мне оставалось только бежать дальше, с трудом увернувшись от еще одной патрульной машины, прибывшей на подмогу. Я пробежал через весь парк, продрался сквозь кусты, потом выбрался из городка по проселочной дороге через поля – и в конечном счете вернулся назад, на то же место. К тому времени кто-то врубил на полную громкость музыку в машине и импровизированная вечеринка была в самом разгаре, так что я начал приходить в себя. Так продолжалось час или два, пока трое остававшихся на месте копов не дождались подмоги в виде четырех минивэнов, набитых решительно настроенными держимордами. Я начал стремительное отступление вместе с остальными, однако у легавых были другие планы; из-за спины я слышал свистки и крики.

Но у меня все еще оставалось немало зелени, так что я продолжал бежать, выбросив по пути большую часть в кусты. Один пакетик я оставил, чтобы объяснить, зачем убегал. Из-за адреналина у меня выросли крылья – я перепрыгнул кирпичный забор как нечего делать и удрал бы от жирных ублюдков и на этот раз, но тут из-за угла вырулил минивэн. В падении я ударился о лобовое стекло и растянулся на мостовой. Выскочили шестеро копов и затолкали меня в машину, где один из них тут же полез в мой телефон в надежде найти доказательства того, что я был «сраным дилером» (так оно и было, но это не имеет отношения к делу). Я не уверен на 100 %, что за пять минут нашего знакомства он успел завершить все необходимые формальности и получить ордер на мой арест за подписью судьи, – так что могу только предполагать, что он был одним из тех отморозков, которые вечно ругаются с начальством, отказываясь играть по правилам.

К счастью, копы не нашли ничего кроме того пакетика, и им пришлось меня отпустить с предупреждением. Так что я вернулся и забрал товар.

Когда ты дилер, то естественным образом знаешь других дилеров: твои кореша знакомят с их корешами и так далее. Так я познакомился с Шаа, беженцем со Шри-Ланки, недавно приехавшим в Англию. Учитывая все безумие, которое выпало на его долю, он был на удивление расслабленным парнем. Бежав от «Тигров освобождения Тамил-Илама» и гражданской войны на родине, он в конечном счете оказался на южном побережье со студенческой визой, где связался с местной бандой, торгующей травой. В какой-то момент из-за денег случился конфликт, ситуация вышла из-под контроля – и Шаа выстрелили в грудь в упор. Он выжил.

Шаа просрочил визу, но, прежде чем уехать, он познакомил меня с дельцами рангом повыше нашего, равно как и с оптовым рынком – когда покупаешь девятиунцевые и килограммовые плитки[6], делишь их на унции и продаешь в розницу. Тогда я только осваивался в бизнесе и еще не постиг уличную мудрость, поэтому здорово накосячил, кредитуя гашем чуваков, которых я после этого больше ни разу не видел. Лошара. Ну ничего, на ошибках учатся.

В любом случае в нашем городке становилось все тоскливее. В Бате никогда ничего не происходит и стоит выйти за дверь, как обязательно встретишь знакомого. Пора было заняться чем-то поинтереснее.

3. LDN

Поступить в универ меня заставили родители. Вообще-то я хотел пойти в армию, чтобы научиться взрывать все, что взрывается, – но зрение в минус шесть на одном глазу и минус шесть с половиной на втором не особо способствовало моему становлению специалистом по крупнокалиберному оружию. Вообще, я отдавал предпочтение киноведению, но мать настояла на «настоящем» дипломе – видимо, потому что умение по щелчку пальцев цитировать Шона Коннери («ejectah sheat, you musht be joking!»[7]), хотя и производит впечатление, не слишком высоко ценится работодателями. Поэтому я решил стать историком, выстроив следующую логическую цепочку: «Я же видел „Храброе сердце“ – возможно, я и так уже все знаю».

Я поступил в Лондонский университет Королевы Марии, что в Ист-Энде. В отличие от Бата, Уайтчепел[8] – идеальный пример плавильного котла. Сто лет назад он пользовался репутацией грязной дыры; здесь жили российские и польские евреи, бежавшие от преследований на родине, и именно здесь Джек Потрошитель оттачивал навыки хирурга-любителя на неудачливых проститутках. В конечном счете евреи заработали свои деньги и перебрались в другие районы, освободив место для бенгальцев, которые превратили синагогу на Брик-Лейн в мечеть; а в закусочных вместо бубликов стали подавать карри.

В это трудно поверить, но в 1980-х Шордич был совершенно белым рабочим районом и оплотом неонацистского «Национального фронта»[9]. Именно здесь собирались скинхеды перед нападениями на Брик-Лейн. Это, в свою очередь, привело к появлению азиатских уличных банд, которые должны были защитить свой район от расистов. С тех пор Брик-Лейн захватили терпилы-хипстеры, так что бывшие бойцы теперь в основном заняты показухой и хвастаются тем, как ненавидят друг друга.

История Брик-Лейн – это во многом история Лондона. Сто лет назад Британия владела половиной мира; теперь половина мира приехала к нам.

В незапамятные времена преступным миром правили суровые мужики вроде братьев Крэй или банды Ричардсонов[10]. Но восьмидесятые изменили все. Олдскульные гангстеры, зарабатывавшие на жизнь вооруженными ограблениями и рэкетом, поняли, что камеры видеонаблюдения положили конец старым порядкам. Хиппи были правы: будущее за наркотиками. Поэтому, поразмыслив, бандосы вложили накопления в кокс, дурь и гаш, оставив уличную работу новому поколению.

В 1980-е Мэгги Тэтчер спасла британскую экономику, однако за это пришлось заплатить немалую цену: частичный демонтаж социального государства увеличил разрыв между богатыми и бедными. Неполные семьи и другие малоимущие переехали в муниципальные многоэтажки, что привело к появлению там большого количества не очень законопослушных молодых людей, желающих как следует пошалить.

Между тем иммиграция меняла лицо Лондона. В восьмидесятые от стремительно растущей бедности больше всего пострадали чернокожие, в основном выходцы из Африки и Карибского бассейна, которые оказались заперты в гетто Брикстона, Мекхэма и Хакни. Королями улиц Южного Лондона тогда оказались ярди – профессиональные преступники с Ямайки. Хотя в Англии они считались мелкой шушерой, приторговывающей крэком, у себя на родине они были чем-то вроде мафии.

В то время Ямайка служила перевалочным пунктом для экспорта колумбийского кокаина в Англию, а некто Лестер Ллойд Коук (да, это его настоящая фамилия[11]) был главарем группировки «Град» – банды, получившей название по фирменной манере поливать оппонентов автоматными очередями. «Град» был силовым подразделением Лейбористской партии Ямайки (ЛПЯ) и обеспечивал простановку избирателями галочек в нужных местах в избирательных бюллетенях; штаб-квартира банды находилась в Тиволи-Гарденс. В 1960-е ЛПЯ и конкурирующая с ней Народная национальная партия (ННП) поделили трущобные районы Кингстона типа Тиволи на свои «гарнизоны», где они могли фальсифицировать выборы в свою пользу. В 1976 году Боб Марли попытался выступить посредником между воюющими сторонами – и получил за свои усилия пулю в грудь. Марли не отступил и добился появления на одной сцене лидеров ЛПЯ и ННП на своем концерте One Love в 1978-м, но выборы 1980 года стали самыми кровавыми в истории – погибло больше восьмисот человек.

Коук стал настолько влиятельным, что однажды, погнавшись за человеком из-за инцидента на дороге, заставил полицейских вывести беднягу из участка, где тот пытался укрыться, и забил его до смерти у всех на глазах. Позднее он убил пятерых (включая беременную женщину) в ходе разгрома наркопритона в Майами. Однако в 1989 году ЛПЯ проиграла выборы, а Коук лишился протекции. Его взяли за кровавую баню в Майами, а затем, в ожидании экстрадиции, он загадочным образом сгорел заживо в камере. Ума не приложу, как со столь милым парнем могло такое случиться.

Шумиха вокруг ярди и роста количества перестрелок в Лондоне была изрядная, хотя Брикстон так никогда и не стал «гарнизоном» Кингстона. Напротив, выходцы из Вест-Индии с их растаманской[12] атрибутикой были легкими мишенями для наркополицейских, стремящихся улучшить статистику арестов.

«Интересно, что, когда в семидесятых-восьмидесятых появились эти ярди, они стремились создать себе имидж таких гангстеров, плохих парней, – рассказывал мне позже мой приятель Падди. – Местные дилеры, конечно, испугались: людей находили в темных переулках со вспоротыми животами и тому подобное. Но затем из-за этой репутации круг замкнулся: теперь копы останавливают машины с черными парнями только потому, что они черные. Это самая настоящая расовая дискриминация из-за того, что случилось тридцать лет назад. Так что теперь им с наркотиками никто не доверяет. Сейчас гораздо проще быть преступником, если ты белый».

Со стороны шмон может показаться небольшим неудобством. Но когда подвергаешься ему каждый день, это влияет на твое отношение к полиции и восприятие своего места в обществе. Это несправедливо. Несправедливость порождает подозрительность, а подозрительность порождает неприязнь.

В 1981 году полицейский в Брикстоне бросился на помощь чернокожему парню, которого пырнули ножом. Но хорошие поступки не остаются безнаказанными, и копа тут же окружила агрессивная толпа, уверенная, что это он напал на парня. Беспорядки продолжались еще два дня; сотни людей получили ранения. Инициированное государством расследование выявило, что до состояния бесчинствующей толпы афро-карибское население Брикстона довели бесконечные досмотры и избиения ни в чем себе не отказывающими полицейскими.

Тридцатью годами позже сотрудники лондонской полиции застрелили Марка Даггана – как они утверждали, бандита, спешившего на разборку. Убийство Даггана, хоть ангелом он и не был, вызвало много подозрений. Бурные протесты возле Тоттенхэмского отделения полиции переросли в беспорядки, охватившие все районы Лондона, а потом и другие города – Бристоль, Ноттингем, Бирмингем, Манчестер, Ливерпуль. От такого количества разгневанного молодняка федералы здорово струхнули, а предприимчивая гопота воспользовались хаосом и стала грабить магазины. Это позволило обвинить в беспорядках (в них погибли пятеро) банды хулиганов и перевести внимание общества на мародерство, отвлекая от антиполицейских требований протестующих.

Покуда ярди заправляли Южным Лондоном, вторая волна иммигрантской преступности росла посреди турецких кафе и кебабных на севере города. На протяжении многих лет поставки героина в Европу жестко контролировало тайное общество, известное под названием derin devlet – «глубокое государство». Во времена холодной войны НАТО запустила операцию «Гладио», которая должна была организовать сеть сопротивления в случае, если эти чертовы коммуняки решат захватить Европу. В Турции, уже и без того раздираемой на части политическим кризисом, в рамках «Гладио» орудовали головорезы – их наняли для ликвидации нежелательных элементов, что иногда означало массовые убийства студентов левых убеждений. На протяжении последующих десятилетий этот союз нечестивых включал в себя полицейских, бандитов, военных и сотрудников спецслужб, а также «Серых волков» – право-радикальную военизированную организацию, однажды попытавшуюся убить Папу Римского. «Глубокое государство» устраивало перевороты, как только ему начинало казаться, что руководство страны становилось слишком исламистским или, напротив, слишком левым. Все это могло остаться в тайне, если бы не чрезвычайно досадная автокатастрофа в городке Сусурлук в 1996 году, жертвами которой стали высокопоставленный полицейский, киллер-наркоторговец, работавший на «Серых волков», его девушка и курдский боевик. Как это, интересно, они оказались в одной машине?

С тех пор неприятных автокатастроф, которые могли бы снабдить нас новыми пикантными подробностями о теневом турецком правительстве, больше не случалось, и с момента своего прихода к власти президент Эрдоган как одержимый занимался чистками в военном ведомстве, избавляясь от всех, кто мог бы, по его мнению, попробовать его свергнуть. Однако, хотя традиционная турецкая мафия в Лондоне состояла из киприотов (как и Ямайка, Кипр был британской колонией), новые группировки, такие как «Бомбаджилар» («Бомбисты») и «Тоттенхэмские парни», спустились с суровых гор юго-восточной Анатолии, где Рабочая партия Курдистана (или PKK) вела кровавую борьбу за независимость с 1980-х. «Глубокое государство» вело против РКК грязную войну; тысячи курдских активистов (или любых мужчин, способных взять в руки автомат) «пропадали без следа» после визитов эскадронов смерти.

Считается, что борьба PKK финансировалась за счет торговли героином. Сбытом хмурого в интересах повстанцев занимались курдские банды в турецких кафе на Грин-Лейнс[13]. Конечно, жизнь в мультикультурном плавильном котле по определению означает, что этнические сообщества не существуют в изоляции: в качестве настораживающего примера межэтнического единства упомяну, что как только между «Бомбаджилар» и «Тоттенхэмскими парнями» начались разборки, обе группировки стали нанимать для расправы чернокожих бандосов.

Из Турции героин поступает на Балканы, которые всегда были мостом между Востоком и Западом. Если мы возьмем, к примеру, Албанию (о других странах я расскажу чуть позднее), то вы поймете, почему в Лондоне так много бандосов из этой страны. На протяжении значительной части двадцатого столетия там правил склонный к паранойе диктатор-коммунист Энвер Ходжа, который понастроил по всей стране сотни тысяч бункеров, опасаясь вторжения. В 1990-х наступила эпоха неустойчивой демократии – после того как правящую элиту уличили в создании финансовой пирамиды (в результате чего многие потеряли все свои сбережения), в стране вспыхнули массовые протесты, которые затем переросли в настоящее вооруженное восстание. Албания погрузилась в анархию. Военные склады были разграблены, и оружие оказалось в руках криминальных группировок албанских повстанцев, в свою очередь вошедших в Армию освобождения Косово (АОК) в Югославии. К этим ребятам мы тоже еще вернемся.

Так вот, именно албанцы в наши дни заняли нишу Стремных Бандосов-Не-Отсюда™. На фоне албанцев все эти лохи – русские, итальянцы, парни с Ямайки – выглядели артистами балетной труппы. В 1990-х один широко известный гангстер в ходе разборки по поводу поставок наркотиков в Италию отрезал голову своему противнику и промаршировал с ней по улицам родного городка, после чего подорвал обезглавленный труп динамитом. Знаете, как бывает в хоррорах – злодея вроде бы загасили, но он обязательно появится еще разок, чтобы было пострашнее? Так вот, в Албании такой херни не допускают.

Но это в Албании. В 1990-х. У нас нет оснований полагать, что албанские гангстеры захотели бы подобным образом привлекать к себе внимание сейчас – уж точно не в большей степени, чем любые другие, обыкновенные преступники.

Тем не менее Албания остается очень бедной страной, третьим миром посреди Европы, и ее экономика зависит от ганджубаса. Жители только одной деревни, Лазарата, собирали своими вечно зелеными пальцами траву на четыре с половиной миллиарда евро в год (больше половины ВВП Албании), охраняя урожай с помощью минометов и автоматов Калашникова.

Тысячи албанцев – нищих иммигрантов и косовских беженцев – перебрались в Британию; газеты забиты статьями о том, как новые банды с названиями вроде Hellbanianz[14] завоевывают местный преступный мир. Чертовы понаехавшие отбирают работу у трудолюбивых британских преступников! Впрочем, не стоит считать, что в случае массового отказа в убежище у нас не было бы таких проблем: существующий спрос точно бы удовлетворил кто-то еще. До албанцев это были ярди, а до ярди – братья Крэй. Так что, скорее всего, проблема вовсе не в иммигрантах.

Если не считать пары-тройки борделей, русская преступность в Лондоне всегда ограничивалась отмывкой денег и угощением нервных шпионов чаем с полонием. Единственная схема, с которой когда-либо был связан я, – это контрабанда сигарет, но и та была не слишком удачной. После нескольких успешных рейсов в Киев за сигами (полтора фунта за пачку против семи фунтов в Англии, как вам такое?) меня приняла в аэропорту целая армия таможенников. Обошлось без наручников, но товар я потерял – как и интерес к работе челночника.

Мой первый год в Лондоне закончился серьезной подставой. Одни чуваки втянули меня в дело, прикинувшись друзьями, и в итоге кинули на несколько косарей. Мне довелось услышать звук взводимого курка (хорошо, что по телефону). Развели как лоха. Но мало-помалу через универ у меня появилась сеть контактов, и на второй год мои настоящие друзья стали импортировать из Амстердама качественную траву килограммами, открывая точки по всему Лондону – на севере, востоке, юге, западе, – а я стал одним из надежных реализаторов. Мы дико параноили по поводу прослушки. У одного из наших парней был свой бренд одежды, и мы придумали кодовые слова: «майки» значило «унция», «носки» – что-то еще и так далее. У нас было много «внутренних» сделок, когда мы продавали товар друг другу, и если нас кто-нибудь действительно слушал, то в какой-то момент он должен был прифигеть: «Что это за извращенцы и зачем они все время меняются майками?»

С Дре я познакомился только после тюрьмы. Тогда я об этом не знал, но его банда была одним из моих поставщиков. Это вполне логично, потому что все они учились со мной в одном универе, а странно то, что, пока он учился, он жил в тех же общежитиях и как-то даже в той же комнате, что и я (только позже). Я, конечно, знал, что мир тесен, но не понимал, что настолько.

Вест-Энд, конечно, знаменит благодаря «Отверженным» и «Королю Льву»[15], но есть в нем районы, куда не рискнул бы соваться даже Муфаса. Дре (он же Анджей) вырос в Южном Килберне, покрытом копотью пригороде недалеко от печально знаменитого Стоунбриджа[16]. Как выяснилось, Дре можно назвать в чем-то аномалией. Сын польских диссидентов, он, с одной стороны, очень культурный и образованный человек – даже играет на фортепьяно как совершеннейший ангел. С другой стороны, в восемнадцатилетнем возрасте он представал перед судом примерно раз в две недели. Его команда, The Lo-Lifes, получила название в честь нью-йоркской банды, которая воровала из магазинов рубашки поло в 1980-х годах. Но, в отличие от их героев, парней Дре не интересовал Ральф Лорен – их интересовали деньги.

«Наш принцип: если ты не один из нас, то рано или поздно мы тебя достанем, – говорит Дре, передавая мне косяк; мы сидим у него дома. – Кто-то мог сказать „не-не-не“, но мы сами решали, кого грабить, а кого нет».

Сначала The Lo-Lifes трясли китайцев, торгующих DVD на Килберн-Роуд. Но когда приятель Дре, двоюродный брат легендарного Готти, вышел из тюрьмы, они занялись делами посерьезнее.

«Обычно мы спрашивали у кого-нибудь, кто тусовался с нами, но не был нашим другом: а ты знаешь такого-то, он барыжит? Тот говорил: ну да, я вас сведу. Потом мы заявлялись к чуваку в гости с пушкой или ножами. Иногда мы даже лиц не закрывали, и, если чувак звонил тому парню – „Чувак, твои люди меня грабанули!“, – ну и чо? Вот этого люди не из нашей тусы не понимали – что мы могли прийти к любому».

Иногда эти ребята действовали совершенно безрассудно. Ограбив как-то парня рядом с домом его бабки, Дре поехал на метро, по линии Джубили, со стволом и полкило шмали за поясом. Но карма лишь ждала удобного момента.

«Не, нас никто не искал. Нас боялись. В Западном Лондоне все знали Готти, и многие были не прочь с ним посчитаться, но боялись, что попадутся ему опять и он их опять грабанет. Ему вообще было насрать. Был случай – какой-то чувак его поймал, просто подошел к нему рядом с его домом и наставил пушку в лицо. Готти такой: „Да хуй с тобой, давай, стреляй!“ – и пошел в дом, понимая, что сейчас его застрелят. Но чувак так и не нажал на крючок.

Я как-то пырнул одного мужика пять раз. Через полтора года увидел его снова – он меня тоже увидел и быстро прошел мимо. Если тебя пырнули ножом и ты сам не бандос, то вряд ли тебе захочется еще раз повстречаться с нападавшим. Ничего ты не сделаешь».

В апреле 2018 года британские газеты были на грани истерики: на протяжении двух коротких месяцев количество убийств на душу населения в Лондоне превысило те же показатели в Нью-Йорке – объятом огнем апокалипсиса, так хорошо заметного в фильмах «Воины», «Американский психопат» и «Один дома 2».

Но 1980-е давно закончились. Даже со злодеями вроде Дре Лондон – это не Детройт. Не говоря о том, что два месяца – это слишком короткий промежуток времени, чтобы делать статистические выводы. Если бы мы были вынуждены сравнивать Лондон с Сент-Луисом или Балтимором, то да, это была бы проблема. Но Нью-Йорк – один из самых безопасных больших городов в Северной Америке. Почему-то у нас принято смотреть на британские уличные банды с американской точки зрения, как будто замызганные коттеджи в Котсволде[17] имеют хоть что-то общее с полями сражений в центре Южного Лос-Анджелеса. У нас никто не разъезжает по улицам, размахивая калашами. Оружие, которое у нас действительно есть, обычно украдено с какой-нибудь фермы или ввезено контрабандой из-за границы.

«Помню, я как-то встречался в Хакни[18] с бывшим бойцом ИРА[19]; он пытался мне продать АК-47 за восемьсот фунтов, – вспоминает Дре. – Меня не особо удивило, что у них было столько оружия после всей этой истории в Северной Ирландии. Но я ему сказал: не, слушай, я же не на войну собираюсь, мне просто нужен ствол».

В 1970-х и 1980-х ИРА получала оружие от сторонников в Америке – и от полковника Каддафи в Ливии. Хотя в 2005 году члены ИРА должны были сдать огнестрельное оружие, часть его попала в руки криминала. 5 февраля 2016 года шестеро бойцов в спецназовской экипировке убили одного человека и ранили двоих, ворвавшись в дублинский отель «Ридженси» во время взвешивания боксеров перед матчем. Это драматическое нападение было направлено против могущественного наркодилерского клана Кинаханов; нападавшие представляли интересы конкурирующей мафиозной семьи. Впоследствии полиция установила, что три автомата Калашникова, которыми воспользовались нападавшие, когда-то были частью арсенала ИРА.

Справедливости ради надо отметить, что разница не только в оружии: в Великобритании бесплатная медицина и почти нет гетто в американском стиле. Английские газеты могут сколько угодно вопить о «запретных зонах», но факт остается фактом: криминальная статистика самых ужасных районов Лондона может только вызвать слезы зависти у мэра любого большого американского города. Репутация нескольких действительно отпетых головорезов раздувается, чтобы нарисовать картину «растерзанной Британии», где ни одна старушка не может дойти вечером до дома, не став жертвой нападения отмороженного хулиганья в худи. Происходящее часто связывают с черной гангста-культурой и превращением Лондона в мультикультурную сточную канаву. Но Лондон даже нельзя назвать настоящей столицей британского гангста-рэпа – этот почетный титул принадлежит Глазго, где не так-то просто отыскать кого-нибудь достаточно загорелого.

Я держался подальше от всей этой уличной истории. В универе все глотали таблетки, курили траву или нюхали кокс. Университет королевы Марии был одним из немногих с кампусом в столице – то есть первокурсники селились в общежитиях тут же в городе. Все мы жили вместе, учились вместе и веселились тоже вместе, что было очень удобно с точки зрения рынка потребления. Большинство студентов впервые оказались вдалеке от дома и, получая немного денег от мамы с папой или от государства, хотели попробовать все. Я же был готов с радостью им в этом помочь.

Моя методика заключалась в следующем: я приходил на вечеринку, одетый в стандартную форму наркодилера из Восточной Европы (спортивный костюм, кожаная куртка), с пакетом и стеклянной банкой, наполненными нелегальными веществами в широком ассортименте. Я просто стоял перед входом, покуривая косяк, и уже через несколько минут у всех был мой номер телефона на случай, если им «что-нибудь понадобится»[20].

Вообще это были отличные времена. Поскольку я учился на гуманитарном факультете, по большей части можно было особо ничего не делать. Наверное, треть того периода жизни я провел пьяным. Как-то я зашел в студенческий бар и заказал всем по напитку, но их несли очень долго, и все куда-то разбрелись, так что мне пришлось выпить дюжину стаканов пива, коктейлей и «Ягербомб»[21] в одно рыло. Мой приятель-араб тоже был пьян, и мне пришлось заниматься предотвращением его антисемитской выходки – он собирался пробраться на еврейское кладбище и попробовать обеспечить себе место в аду, перевернув пару могильных плит. Мы попали на какую-то домашнюю вечеринку, где я вынюхал дорожку перца чили и поиграл с ножом, совсем как в «Чужих», прежде чем ввязаться в драку с армянином-кикбоксером, которая закончилась для меня не очень хорошо. Судя по всему, в какой-то момент мы украли стол, потому что на следующий день мне позвонил другой приятель и сообщил, что обнаружил у себя в комнате стол, которого раньше там не было.

К концу третьего курса мы готовились к выпуску и сезон вечеринок был в полном разгаре. У моего приятеля Крабмэна (так мы прозвали его из-за сходства с Крабмэном из ситкома «Меня зовут Эрл») был день рождения; он жил в огромном доме, так что мы закупили кучу бухла и пригласили всех, кого могли. Я заказал стриптизершу-доминатрикс, которая оседлала полуодетого именинника и проехалась на нем, как на пони, через всю гостиную – за чем наблюдали две сотни гостей. Явка была что надо, и количество желающих отправиться в химическое путешествие оказалось достаточным для того, чтобы мы окупили мои расходы на стриптизершу (и еще немного заработали). Тогда-то я и встретил Риту.

4. Палево

Она подошла ко мне, когда я лихорадочно ощупывал карманы, чтобы спасти какого-то парня – тому нужно было срочно раздобыть белого порошка, – и тут оно и случилось. Темнокожая, небольшого роста, фантастически красивая – в ее глазах можно было утонуть. Мы встречались раньше, но никогда не разговаривали друг с другом. В следующее мгновение все изменилось. Пока парень у меня за спиной насыпал дорожку, мы обменялись телефонами – и скоро уже болтали практически каждый день. Нам было о чем поговорить – в отличие от меня, она хотела посвятить себя добру, волонтерила для разных общественных кампаний.

Ох уж эта любовь, созидательница и разрушительница миров. Это сильное чувство – возможно, самое сильное. Из-за него начинаются войны. Но в то же время довольно сложно сказать, что это, собственно, такое. Типа – в чем различие между любовью, похотью и одержимостью? Многие только думают, что любят, а потом передумывают: «Ой, да нет, это была не любовь, просто я был молодым и наивным». Думаю, любовь это или нет – зависит от того, что ты чувствуешь в данный момент, и что чувствует второй человек.

Но со мной никогда раньше этого не случалось – в смысле, взаимное чувство. Я, конечно, был наркодилером[22], но в то же время и кошмаром любой девушки – тем самым «хорошим парнем», который слишком нерешителен, чтобы предпринять какие-нибудь действия, но никуда не девается, потому что «однажды она наконец разберется в собственных чувствах», ну или что-нибудь в этом роде. Может, это потому, что меня дразнили в школе, не знаю. Но кошечка сказала, что я ей нравлюсь, и я подумал, что это мой шанс разорвать порочный круг.

Как-то вечером перед Рождеством мы гуляли по Канэри-Уорфу. На ней было ее фирменное красное пальто – как всегда. Мы так ее и звали – Рита Красное Пальто. После нескольких месяцев борьбы со своей вагинофобией я почувствовал, что сейчас я готов как никогда. Если я не приглашу ее на свидание сейчас, то не приглашу вообще. Сейчас или никогда, слышишь, придурок? И вот как я впервые пригласил девушку на свидание (в 23-летнем возрасте):

– Слушай, Рита…

– Да?

Я немного помялся.

– Я подумал, не хочешь ли ты… выбраться куда-нибудь, ну, в театр или еще куда?

– В смысле – на свидание?

– М-м-м, ну да…

– Ой, Нико, прости, ты очень классный, но… я уже кое с кем встречаюсь.

Мое сердце рухнуло на асфальт.

25 января мне было все еще тоскливо из-за истории с Ритой, но надо было как-то жить дальше. Среди многих методик, взятых на вооружение лондонской полицией в крестовом походе против психоактивных веществ, отдельно стоит отметить собак: с их помощью в метро отлавливают тех, кто носит стафф при себе. Полицейским ничего не надо делать, можно просто сидеть на станции, так что это простой способ повысить статистику задержаний и сделать вид, что они хорошо справляются с защитой добропорядочных лондонцев от одурманенных наркотиками злодеев. Я всегда говорил: «Не возите наркотики на метро, там собаки». Но в ту ночь я торопился и подумал «Да какого хера», положив в задний карман штанов несколько свертков с димычем. Я вышел из поезда на станции «Тотнэм-Корт-Роуд» и поднялся по эскалатору. Эскалатор длинный, и снизу не видно, что происходит наверху. И вот, добравшись до верха, я встречаю – кого бы вы думали? – доблестных лондонских копов и их четвероногих помощников.

Пока я сидел в камере, размышляя о своем ближайшем будущем, у меня в квартире прошел обыск. Думаю, полицейские поняли, что попали по адресу, как только мой сосед открыл дверь: аромат ганджубаса ударил им в нос, как четырехтонный грузовик. У меня в комнате было около килограмма, и еще по унции кокаина, и МДМА, и около шести тысяч фунтов наличными. За полчаса до обыска сосед с его гостем заказали пиццу. К своему сильному недоумению, курьер столкнулся в дверях с кучей полицейских, выносящих мешки с вещественными доказательствами.

На следующий день меня выпустили под залог (в этой стране не требуется вносить его наличными – если нет очевидного риска, что ты скроешься, и ты не представляешь собой явную угрозу для общества, то можешь спокойно валить) и обязали явиться в Коронный суд Блэкфрайерс 15 марта на слушание по делу. Поскольку я решил ничего не рассказывать родителям и федералы конфисковали все мои деньги, у меня был дерьмовый адвокат по назначению, который вряд ли сумел бы меня защитить, даже если бы меня обвиняли в затоплении испанской Непобедимой армады. Защита была настолько слаба, что прокурору (!!!) пришлось заступиться за меня и переговорить с судьей, чтобы объяснить разницу между предостережением и судимостью[23]. Это был фарс.

Поскольку с большой долей вероятности мы с Ритой могли еще какое-то время не увидеться, я договорился с ней о встрече, и она предложила посидеть в коктейль-баре в Ковент-Гардене. Она добавила, что у нее тоже была непростая неделя, так что выпить в любом случае не помешает, а поскольку жила она теперь не в Лондоне, спросила, можно ли остаться у меня на ночь. Я сказал, что конечно.

Мы встретились, пошутили все обязательные шутки про тюремную еду и про осторожное обращение с мылом в душевой. Все шло хорошо, пока я не спросил ее, почему у нее была непростая неделя. Оказалось, что она только что рассталась со своим парнем.

Черт. Черт. Черт.

Я закрыл глаза и представил себе крушение самолета на взлетной полосе.

5. Кризис в Isis

15 марта 2013 года. Я смотрел сквозь затемненное окно автозака на проплывающие мимо лондонские улицы. По радио играл «Thrift Shop» Маклемора, но большинство моих спутников были заняты тем, что изо всех сил колотили по армированному стеклу, чтобы привлечь внимание женщин на улице, пытаясь последний раз хоть взглянуть на их милые черты перед тем, как попрощаться со свободой. На стенках моего бокса имелись следы его прежних гостей – «Виталий Украина» и «Ромка Дикий», явно земляки.

– Как там в этом «Айсисе», парни?

– Да заебись! Охранницы все бывшие стриптизерши, гулять можно хоть весь день, даже бассейн есть!

После нескончаемой поездки по вечерним пробкам под аккомпанемент не очень-то, честно говоря, искренних присвистываний и улюлюканий мы наконец прибыли на место. Нас по одному вывели на сборку, где проинструктировали, сфотографировали, обыскали и посадили на волшебное кресло для проверки, не запрятаны ли у нас в заднице напильники. Потом нам выдали стандартные робы и кроссовки, или тюремные «Гуччи», как их называл мой приятель Бобби. Мы официально заехали в тюрьму Ее Величества «Айсис» в Темзмиде.

Я начал осознавать произошедшее, как только услышал металлический лязг двери, закрытой за мной охранником. Я запаниковал и стал ходить взад-вперед – но ничего нельзя было сделать, чтобы выбраться из этого нового персонального ада. Чтобы занять себя хоть чем-то, а скорее из-за того, что у меня было немного не в порядке с головой, я подсчитал свой точный срок (913 дней; 1 314 873 минуты; 78 892 380 секунд) и начал обратный отсчет. После нескольких тысяч я бросил это дело, сообразив, что время от этого быстрее не пройдет.

До этого момента тюрьма для меня была чем-то, что случается с другими. Один мой одноклассник присел на крэк, и его замели, когда он продал поддельный экстази агенту под прикрытием на парковке паба. Еще одного чувака посадили после долгой автомобильной погони по сельской местности, когда он отказался остановиться, и еще добавили за похищение человека, потому что в машине у него была девушка, которую он отказывался выпускать. Но с этими я особо не общался.

Преступность вообще такое дело – никто не думает, что поймают именно его. Большинство, конечно, и не попадается. В конце концов, никто же не будет судорожно набирать 999[24], купив пакетик с травой. К тому же меня защищало то, что я белый, из среднего класса, да и язык у меня подвешен. В отличие от бангладешцев, шляющихся по муниципальным кварталам рядом с нашим кампусом, я не был мишенью в войне правительства с наркотиками. До того дня, когда мне дали срок, многие бы просто не поверили, что приятный парень с высшим образованием вроде меня может вообще отправиться в тюрягу. Можно на это посмотреть и так, но вообще-то большинство осужденных за торговлю кокаином приговаривают к реальным срокам. «Ну все, – думал я, – моя жизнь на этом, в общем, закончена».

Время в тюрьме не движется. Каждое утро ты встаешь – и тебя ждет все то же самое. Ты просыпаешься в 7:30, завтракаешь и выходишь на прогулку, где можешь покурить, походить по кругу или покачаться на спортплощадке.

Через тридцать минут тебя загоняют обратно в корпус, а в девять надо идти или работать, или учиться – некоторым из этих парней точно не помешало бы, если бы в их резюме было что-то кроме «Эксперт по неофициальным перевозкам домашнего имущества». Иногда вместо работы или учебы бывает «свободное время», когда можно пойти в спортзал, шляться по корпусу, сходить в душ, говорить по телефону, играть в пул или болтать с другими. Разговоры обычно однообразны: «Кормят каким-то дерьмом», «Когда ты выходишь?», «Такого-то отпиздили в душе».

То есть не то чтобы ты мог подойти к кому-нибудь и сказать:

– Здорово, какие планы на вечер?

– Да особо никаких, брат, а у тебя?

– Иду бухать – мы забронировали столик в Ministry of Sound![25]

– Не, брат, я пас, едем завтра с отцом на рыбалку.

Нет, тут вряд ли можно услышать что-нибудь более интересное, чем «Может, посмотрю сегодня „Большого брата“».

Нельзя сказать, что это было совершенно ужасно. В отличие от того, что вы видели в кино, разборки в стиле «Американской истории Икс» случались крайне редко: мои соседи были благонравны, как группа монахинь на концерте Jonas Brothers. И даже в самые темные моменты, когда я думал о том, чтобы покончить со всем этим, меня утешало, что туалет был рядом с кроватью, так что, если мне вдруг приспичило бы посрать среди ночи, надо было только свесить жопу.

Моим сокамерником был Миша из Москвы. Миша был узбеком и гражданином Кыргызстана; для несведущих людей он был похож на китайца, хотя мне из-за длинных волнистых волос он напоминал Виктора Цоя. Фанат хип-хопа, он разговаривал по-английски исключительно на американском гетто-сленге – нигга то, нигга это, – приправленном сильным русским акцентом. Но никто вроде бы на него не обижался – наверное, потому что он явно был не белым и неместным.

Миша отбывал пять лет за мошенничество по предварительному сговору – и ему добавили еще немного, когда поймали в камере с мобильным. Предварительный сговор – та еще шняга. Если тебя обвиняют в «организации» преступления, все становится гораздо серьезнее. Типа: «А, так ты это еще и спланировал?» Что тут скажешь, кроме: «Да нет, я просто катался с горнолыжной маской и обрезом в бардачке на тот случай, если вдруг увижу инкассаторскую машину». Так или иначе, его друган, украинский хакер, написал вирус, разослал его в разные банки и снял со взломанных счетов три миллиона фунтов (около четырех с половиной миллионов долларов), переведя деньги на счета, которые контролировал Миша и еще один парень из Казахстана. Неплохо для двадцатилетнего парня, правда? Но однажды Миша забыл включить на своем лэптопе шифрование. При оглашении приговора судья назвал его «угрозой национальной безопасности».

Мы обклеили стену красавицами с третьей страницы[26] и гламурными моделями (пока я не попал в тюрьму, мне всегда хотелось знать, из кого состоит целевая аудитория бумажной порнографии) и попросили парня из кружка ИЗО нарисовать огромный российский флаг, который вывесили из окна, чтобы ВСЕ знали, где тут мы. Мы отпраздновали вместе мой 24-й день рождения – я проснулся от Мишиного поздравительного речитатива с сильным русским акцентом.

Еще одним моим сокамерником был подающий надежды рэпер по имени Томас, который родился на Монтсеррате – принадлежащем Британии острове в Карибском море; население острова, в основном афро-ирландского происхождения, было эвакуировано в 1995 году, когда там внезапно проснулся спящий вулкан. Его семья поселилась в Лондоне, и он вырос в окружении преступников и наркотиков, хотя всей этой бандитской темой всегда больше интересовался его брат – копия Криса Брауна[27].

«В начале 2000-х бедные районы Лондона были завалены наркотиками – то есть кто-нибудь из твоих знакомых обязательно ими торговал или употреблял, – рассказывал он мне. – Он, мой младший брат, чаще меня попадал в неприятности и недолгое время приторговывал веществами класса А[28], но в тюрьме почему-то оказался я».

Вместо того чтобы бегать по улицам, Томас стал подающим надежды рэпером, побеждал на поэтических конкурсах и как-то выступал вместе с Мос Дефом[29]. Но однажды днем, когда он работал в одном баре в Хакни, какой-то мужик заказал кофе и они зацепились языками – болтали в основном о музыке и своих детях. Мужик показался Томасу обычным посетителем бара, ничего особенного.

«Он стал приходить часто, потом практически каждый день. Оставлял хорошие чаевые, а после работы мы болтали часами. Он даже познакомил меня со своей „сестрой“, что сделало его в моих глазах достаточно „реальным“ человеком».

Однажды ночью, когда бар уже закрылся, Томас вместе с загадочным посетителем занюхали пару дорожек за барной стойкой. Мистер Х спросил, может ли Томас достать еще кокса, на что Томас ответил, что нет, он не торгует. Но тот продолжал интересоваться, и в конце концов, когда с деньгами у рэпера стало плохо, они договорились и Томас намутил несколько унций. Чувак пропал, а через полгода снова появился и предложил пропустить по коктейлю. Но вместо своего приятеля Томас увидел полицейских, которые арестовали его прямо на работе. Его «приятель» оказался агентом под прикрытием.

«Я, конечно, был в ярости и чувствовал себя преданным, но винить-то мне было, кроме себя самого, некого. Он просто делал свою работу, как бы дико это ни звучало», – пожал плечами Томас.

Агенты под прикрытием использовались подразделениями по борьбе с наркотиками со времен сухого закона в Америке в 1920-х, когда «Алкогольный Пес» Иззи Айнстайн и его партнер Мо Смит накрывали нелегальные бары, переодеваясь в женскую одежду (в стиле «Некоторые любят погорячее»). Агенты – это, по сути, шпионы, которые притворяются потенциальными покупателями или таким же криминальным элементом, чтобы войти в доверие к наркодилерам и собрать доказательства, прежде чем они будут арестованы. Это может быть опасным занятием, и агенту приходится быстро соображать, чтобы босс его не запалил и не приказал своим громилам пропустить его через промышленную мясорубку. Но эта история больше похожа на провокацию, когда федералы сами склоняют тебя к совершению преступления, а потом за него арестовывают.

«Мой адвокат сказал, что в закон только что внесли какие-то изменения, так что провокация стала легальной. Думаю, я должен был представить доказательства, что меня заставили. У них, разумеется, такие доказательства были, но они их не показывали, – объяснял Томас. – В том, что меня посадили, хуже всего было вот что: я потерял все – работу, квартиру, общение с детьми. Даже карьеру музыканта. Я был на подъеме – и вдруг потерял все».

По крайней мере он был не один. У нас было много общего, включая любовь к кино, и мы провели много вечеров, пересматривая классику восьмидесятых или просто обмениваясь цитатами.

В конце концов мне удалось перебраться в свою собственную, одиночную камеру. Какими бы классными ни были сокамерники, со временем они начинают раздражать. Сидеть одному, без сокамерников – дико круто. Можешь смотреть по телику что хочешь, не чувствуешь себя неудобно, когда тебе надо посрать, и не надо ждать, пока сокамерник уснет, чтобы «побыть с самим собой».

«Айсис» был учреждением для молодых правонарушителей от 18 до 25 лет; он был забит тупыми малолетками и косящими под крутых гопниками, пытающимися доказать свою крутость. Тюрьма плохо финансировалась, сотрудников не хватало, и ничего не работало так, как надо, вплоть до того, что через день объявлялся режим чрезвычайной ситуации, когда половину заключенных запирали, потому что не хватало вертухаев. Иногда мы проводили в камерах по 23,5 часа, что по большому счету представляло психологическую пытку. Другими словами, если обращаться с людьми как с животными, не стоит удивляться, когда они начинают себя вести как чертовы животные.

Первое, о чем меня спросили, когда я попал в заведение, это откуда я. Тут был представлен каждый район. Были уличные банды ГАС и «Один Шанс»/ОШ, обе из Брикстона, SUK («Бомби лохов») из Баттерси, «Пехкэмские Парни», «Пифф-Сити» и «Азиатский вирус». Все враждовали со всеми и принесли всё это дерьмо с собой на зону: «Че, ты из Брикстона?! Я из Пекхэма, ты, чмошник!» Уличные банды в Лондоне определяются территорией; любой, кто живет на этой территории, считается принадлежащим к местной банде, нравится ему это или нет.

У нас было несколько этнических групп – «путешественники»[30] (помните Брэда Питта в «Большом куше»?) и сомалийцы, но даже они делились по улицам. Сомалийцы из Вуд-Грина и из Кэмдена были непримиримыми врагами. Одним из этих двух лагерей в «Айсисе» (забыл, каким именно) заправлял злобный карлик с наполеоновским комплексом. И был один сомалийский парень, который сел за ограбление бензоколонки после того, как его уволили с работы. Всегда очень вежливый, постоянно всем говорил «пожалуйста» и «спасибо». Как-то он выходил из мечети, к нему подошли кэмденские сомалийцы и спросили, откуда он, и он так наивно ответил: «Из Вуд-Грина». Его отпиздили ногами прямо на глазах у имама.

Но даже если ты сидишь тихо и не высовываешься, у тебя остается главный враг: ты сам. Когда ты проводишь день за днем в камере исключительно в обществе собственных мыслей, с головой начинают происходить странные вещи. Изоляция и паранойя по поводу оставшихся на свободе… Твоя девушка наверняка тебе изменяет! Почему никто не отвечает на письма?! Эти мысли ходят по кругу, и, если ты недостаточно силен, они могут тебя сожрать.

Когда каждый день не отличается от предыдущего, ты становишься практически роботом. Меняется даже восприятие времени. Вместо того чтобы дать ему течь естественным образом, ты начинаешь делить его на отрезки, отсчитывая дни, недели и месяцы до освобождения, мучительно ожидая следующего свидания, следующих новостей с воли или следующего эпизода идиотского ситкома.

Я казался самому себе совершенно бессмысленным существом. После посадки в безумный поезд остановок нет до конца поездки. Я стал ненавидеть в себе все. Я ненавидел себя за то, что не мог нормально произносить звук «л». Я ненавидел свой голос и свое лицо; мне хотелось впиться ногтями в кожу и содрать с себя щеки, нос и веки, кусок за куском, как в фильме «Полтергейст», чтобы в конце концов остался только окровавленный череп. Я хотел покончить с собой. Мир был все равно перенаселен, так что все бы только сказали мне спасибо. В моем существовании не было никакого смысла – как и в жизни вообще. Я был хуже навозного жука. Они по крайней мере приносят пользу экосистеме. А что мог предложить я?

Я был не одинок в своих мыслях. В тот год, когда я был на зоне, количество самоубийств среди заключенных выросло на 67 %. В 2013–2014 годах покончили с собой 125 мужчин и женщин. Так что дело было не в том, что я тряпка, – на зоне действительно было очень-очень плохо.

А еще оставалась Рита. Как бы я ни пытался о ней не думать, она постоянно пролезала в мое сознание. Я вбил себе в голову идею о том, что возможно, ну вдруг, когда я выйду, она никуда не денется и у меня будет еще один шанс. Это было совершенно идиотское предположение: красивые девушки вроде нее недолго остаются одни – но, когда ты оказываешься в ситуации с совершенно неопределенным будущим, когда ты не знаешь, возьмет ли тебя кто-нибудь на работу и что будет с твоей семьей, ты цепляешься за что-нибудь, за что угодно. Я не мог идти дальше – я вообще не мог никуда идти. На зоне нет никаких девушек! По крайней мере таких, которых можно сводить в дорогой итальянский ресторан. Я не очень интересовался здоровыми черными парнями в татухах или блондинами с редкими зубами и кличками вроде Джэмз или Дибо. Я сходил с ума.

«Путешественники» были по большей части совершенно нормальными парнями и занимались контрабандой наркотиков. Да, разумеется, на зоне есть наркотики. Было бы странно запереть вместе толпу правонарушителей и думать, что они не будут пытаться кайфануть, – для этого надо быть полным идиотом. Цены за решеткой существенно отличаются: пятьдесят фунтов за грамм гашиша, в котором будет 0,7 или 0,8 грамма, если повезет, – но бизнес от этого только выгоднее. Заплатить за покупку можно было, попросив своих друзей на свободе перечислить деньги на тюремный счет дилера – или покупая для него хавчик в столовой, пока не выплатишь долг.

Наркотики попадают на зону обычно во время свиданий. Твоя девушка прячет их во рту, вы сливаетесь в жарком поцелуе и обмениваетесь не только слюной. А если хочешь придумать что-нибудь посложнее – тебе надо как-то договориться с вертухаем.

«Обычно мы узнавали об этом из сообщения другого заключенного, которому ничего не досталось, – рассказывал мне бывший начальник „Айсиса“, когда я уже был на свободе. – Я старался добиваться их осуждения, а не просто спокойного увольнения, как это бывает, потому что обязательно будет скандал в прессе. Так что мы проводили спецоперации и обыскивали их на парковке. Но если они видели полицейскую машину или собаку, то могли испугаться и взять больничный. Короче, все надо было сделать тихо, нам нужен был арест, иначе сотрудники наоставляют отпечатки пальцев и испортят вещественные доказательства».

Как-то этим парням удалось пронести много МДМА, и они стали раздавать его всем. Наш корпус преобразился. Это было похоже на вечеринку в «Фабрике»[31]: в каждой камере были чуваки с голым торсом и глазами размером с блюдце, они прыгали по койкам и размахивали майками под музыку с диска «Ибица: классика транса». Вертухаи поняли, что произошло, но не могли ничего сделать: на организацию массовой сдачи анализа мочи не было времени, а МДМА выводится из организма через три дня. Дольше всего выводится трава – около четырех недель. Нас заставляли писать в пробирку раз в несколько месяцев, но особо никого так и не поймали, потому что косяк на зоне – это просто сигарета с ароматизатором; чтобы тебя поймали, надо было курить не переставая, ну или тебе должно было крупно не повезти. Но все равно – каждый раз, когда я выкуривал косяк с сокамерниками, то так боялся спалиться, что еще месяц выпивал по вечерам чуть ли не ведро воды, чтобы моча была чистой.

Времени для чтения было полно. Поскольку «Айсис» был учреждением для малолетних правонарушителей, я боялся, что придется выбирать между «Очень голодной гусеницей» и «Хортон слышит кошек»[32], но оказалось, что там вполне приличная библиотека. Был даже отдел с изданиями вроде «Дневник стриптизерши» – я заметил, что в «интересных» местах иногда были вырваны страницы.

Я начал читать Говарда Маркса – потому что его в тюрьме читали просто все, – торговца марихуаной из Уэльса, который отсидел семь лет в самом жестком учреждении в Америке, а когда вышел, то стал героем кампании за легализацию. Его история была мне близка. Я, конечно, считал себя лузером, куском говна на трусах общества, но так и не смог убедить себя в том, что совершил что-то неправильное. Все мои знакомые употребляли наркотики – или по крайней мере пили алкоголь, который в некоторых странах тоже запрещен. Разве я настолько хуже любого бармена? Среди прочих кокос у меня закупали и газетные колумнисты, нисколько не оглядываясь на свои фарисейские завывания в печати. Мы все погрязли в своем лицемерии. Но почему?

Мне казалось очень странным, что меня наказали за что-то настолько… нормальное. Стремление к кайфу присуще человеку от природы, не так ли? Хотя, может быть, в этом-то все и дело. Может быть, торговля наркотиками затуманила мне мозги и все дело в нас, кучке вырожденцев, не видящих дальше своего носа. Может быть, я заслужил свою кару?

Жизнь в тюрьме была по большей части скучной и тоскливой. В первые недели срока я – в попытке сбежать от рутины и добавить хоть немного разнообразия – сделал вид, что сидел на крэке, чтобы меня приняли в «клуб анонимных алкоголиков и наркоманов». Заседания проходили довольно весело: мы получали по бесплатному стакану апельсинового сока и сидели в кружке, слушая истории о том, как люди пропивали, прокуривали и пронюхивали свою жизнь. Один придурок рассказал, к примеру, как двенадцатилетним съел целый лист кислоты. Ну то есть это, конечно, была не поездка в Олтон-Тауэрс[33], но все равно повеселее, чем сидеть в камере и расплавлять остатки мозга за просмотром телика.

Кроме того, я потратил довольно много времени на заполнение бессмысленных заявлений в религиозный отдел, требуя признать меня исповедующим джедайство. В заявлениях я принимал на себя обязательство практиковать только «Светлую Сторону Силы, как проповедовал мудрый магистр Йода», воздерживаясь от следования за «Темной Стороной, что повысило бы риск моего рецидива в рамках дьявольского сговора в целях захвата галактики».

В корпусе у меня появилась новая кличка – Оби-Ван, но долго мне ею пользоваться не пришлось: через несколько недель я получил уведомление об условно-досрочном освобождении. Пора было собираться – я отправлялся домой.

Я оставил Мише всю жратву, которую хранил в камере, включая хлопья «Фростиз», – я решил, что на воле все это уцененное дерьмо мне вряд ли понадобится.

По чистому совпадению в мой последний вечер по телику показывали «Терминатор 2: Судный день». Это был идеальный выбор – классический длинный фильм, к концу которого, когда появляются титры, а Арни с поднятым вверх большим пальцем погружается в лаву, ты чувствуешь, что совершил вместе с героями эпическое путешествие. И эта часть моего путешествия теперь тоже подошла к концу.

6. Я не могу самоуничтожиться

Я вышел на свободу утром 28 февраля 2014 года. Я почти ожидал, что вертухаи скажут мне что-нибудь вроде «До скорой встречи», а я в ответ смогу послать их на хер, но не вышло. Поскольку об освобождении мне сообщили только накануне, меня никто не встречал. Я взял такси и поехал домой, где весь день прождал, пока мне на лодыжку не надели электронный браслет – обязательное условие моего досрочного освобождения. Каждый день я должен был возвращаться домой к семи вечера, и браслет это фиксировал. Я так и не выяснил, что случилось бы, нарушь я комендантский час, но всегда предполагал, что браслет просто взорвется и убьет меня, как в «Королевской битве».

Откинувшись, я первым делом подумал о главном. Мне необходимо было увидеть Риту. Но сколько я ни звонил, она все время была занята. Обычно, если кто-то не берет трубку, тому может быть множество причин, но тюрьма искажает твое восприятие реальности, особенно когда речь идет о женщине, в которую ты был безответно влюблен. Думаю, из реального человека она начала превращаться в символ. Я знал, что у меня не осталось с ней никаких шансов, но, если бы она согласилась просто встретиться, это уже было бы что-то. Я начал беситься. Ведь прежде мы все время разговаривали. Почему она мне не отвечает? Пытается меня проучить? Слишком занята? Не хочет водиться с бывшим зэком? Я звонил ей все настойчивее, изо дня в день. Потихоньку становился сталкером. Уж лучше бы она прямо сказала мне, чтобы я отвязался и сдох, – все лучше, чем неизвестность.

Ооооооооохххбляблябля! Происходит именно то, чего я боялся! Она бросает меня! Я так и знал. Я – бесполезный бывший зэк, не заслуживающий даже взгляда нормальных людей. По какому праву такой отброс, как я, вообще дышит их воздухом? Пора положить этому конец! Но нет… Это не может быть правдой. Я отказываюсь это принять – после всего, через что прошел. Это будет означать, что они победили, а я скорее умру, чем допущу этого. Я не могу отдать им победу. Я должен что-то сделать.

В конце концов я не утерпел. Сел на электричку в пригород, отыскал уютный переулок, где она жила, и позвонил в дверь. Ее не оказалось дома, так что я оставил букет цветов ее отцу. Неудивительно, что после этого она мне все-таки перезвонила… и сказала, что больше никогда не хочет меня видеть.

Мне нужно было найти другой способ сходить с ума.

Здравый смысл подсказывает, что, если вы находитесь в тюрьме, стало быть, вы совершили преступление, а если вы совершили преступление, то заслуживаете наказания. Меня такой подход не устраивал. Вынесенный приговор не показался мне неправильным (в конце концов, я действительно нарушил закон…), но глубоко возмутил своей несправедливостью. Не спорю, я был драгдилером, но ведь я не эксплуатировал несчастных торчков! Моя клиентура состояла в основном из богатеньких студентов, яппи и хипстеров, которые охотно платили за наркоту. И хотя мне приходило в голову, что кое-кому стоило бы дуть поменьше, никто не предлагал отсосать мне за пакетик травы. Ну вы меня понимаете.

Кроме того, не все незаконное аморально – и наоборот. К примеру, древние греки были уверены, что сношаться с двенадцатилетними мальчиками – в порядке вещей, а теперь это как-то не принято. Или вот граждане, которые прятали у себя в домах евреев и цыган, когда всю Европу оккупировали нацисты, – они определенно нарушали закон, но были ли их поступки аморальны?[34]

В каталажке мне пришло в голову, что я мог бы стать представителем тюремной интеллигенции, этаким диссидентом. Я решил прочесть все возможное о войне против наркотиков и причинах, по которым меня лишили свободы. Я размышлял о том, что наркотики не только привели меня в тюрьму, но и повлияли на судьбы мира: войны, скандалы, государственные перевороты и революции. Я думал о Солженицыне и лидерах американского движения за гражданские права – Малкольме Икс и Анджеле Дэвис, – о том, как тюремный опыт сформировал их взгляды на классовое неравенство и природу власти.

Надо сказать, что, если бы моральная акробатика была олимпийским видом спорта, все медали доставались бы зэкам: «Он заслужил», «Она сама напрашивалась» (классическая отмазка насильника). Так что? Действительно ли я наживался на людских пороках – или же предоставлял востребованную услугу? Как бы то ни было, я понимал, что ничего не узнаю, если буду плевать в потолок.

Выйдя на волю, я твердо решил узнать как можно больше. Я прочел все книги, посмотрел все документалки – от «Кокаиновых ковбоев» до «Волшебного порошка»[35]. Я копил деньги на билеты – в Колумбию, Мексику, Италию, Японию, добрался даже до границы Афганистана. Я побывал в пятнадцати странах на пяти континентах. Можете называть меня Нарко Поло. Я общался с копами, киллерами, наркошами, сенаторами, контрабандистами, сатанистами, врачами, соцработниками, скорбящими родителями, королевами красоты, федеральными агентами, русскими бандитами и якудза. Я участвовал в акциях протеста и жарил шашлыки с криминальными авторитетами, я летал снаружи всех измерений.

Сказать, что эта книга объективна, было бы самой отъявленной ложью с того момента, когда министр финансов Нигерии сообщил мне о выгодной возможности для инвестиций. Это не сухой отчет безразличного человека: я побывал в самой гуще того, о чем пишу. Я писатель, историк, наркопотребитель и… человек, отсидевший свое. Без ложной скромности могу сказать, что немного смыслю в этой теме. В нынешние смутные времена, когда у каждой собаки есть собственное охренительно важное мнение о Трампе, иммигрантах и Брексите, важно помнить, что эта тема не привязана к определенным политическим взглядам: может быть, войну против наркотиков и начали американские консерваторы, но сейчас активнее всего ее ведут азиатские социалисты.

Чтобы по-настоящему во всем разобраться, нужно совершить глубокий экскурс в историю. Так что давайте начнем наше путешествие с того момента, как нам, примитивным углеводородным формам жизни, вообще пришла в голову идея о расширении сознания.

7. Трип сквозь время

Солнце катилось к горизонту – это означало, что москиты уже готовятся к вечерней трапезе. Пора было искать укрытие, а я находился у черта на рогах, в небольшом клочке джунглей на берегу мутной Амазонки, в добрых двух часах плавания от Икитоса – ближайшего населенного пункта и крупнейшего в мире города, не имеющего сухопутного сообщения. Дело было в начале 2016-го – почти два года спустя после моего освобождения, и, поскольку желающих взять меня на работу не нашлось, я зарабатывал в интернете написанием эссе для студентов-бездельников. Так мне удалось наскрести на билет, и я отправился в Латинскую Америку. Меня манил туда дух авантюризма – «В поисках утраченного ковчега» и тому подобная хрень в стиле Перси Фосетта. Мы с попутчиками забрались в этот отдаленный уголок Перуанской Амазонии, чтобы принять участие в ритуале аяуаски. Что такое аяуаска? Да так, всего лишь один из самых сильных галлюциногенов, известных человечеству.

В нашей группе было чуть больше десяти человек. Большинство – туристы-гринго плюс пара сопровождающих: Изабелла, отвязная хиппи из Испании, и Томми, гибрид Дольфа Лундгрена и британских панк-рокеров Geordie, и еще русская девица по имени Саша – они должны были проследить, чтобы мы не покалечились, путешествуя по астральным плоскостям. Многие мои спутники были опытными психонавтами, настоящими ветеранами психоделии и изрядными знатоками работ Терренса Маккенны. Что касается меня, то я предпочитал травку, алкоголь и кокаин – вещества, которые вставляют, но, по крайней мере, не уносят из реального мира.

Аяуаска – совсем другой зверь. Этот отвар племена бассейна Амазонки готовят уже много веков, а может и тысячелетий, из лианы, из которой можно выделить ДМТ (диметилтриптамин). Он переносит тебя в иное измерение. И тогда может произойти что угодно. Некоторым кажется, что они превратились в животное – в короля джунглей вроде ягуара или орла. Другие встречаются с «сущностями», которые направляют их и показывают, в чем они ошиблись на своем жизненном пути. В каком-то смысле аяуаска действует как психотерапия – этот отвар дает вам возможность проработать личностные проблемы.

Но к этому нельзя относиться слишком легко. Помимо ярких видений, аяуаска может вызывать рвоту и непроизвольную дефекацию, так что я бы не рекомендовал эту штуку для дружеской вечеринки. Если вы не любитель подобных развлечений.

Нашу церемонию проводили три шамана, двое мужчин и одна женщина: Уилер, Эрнесто и Ангелина. Уилер точно был мудрецом: у него был только один здоровый глаз; другим он смотрел прямо в мир духов или типа того.

Мы уселись в кружок в хижине (maloca), а Томми окуривал ее дымами, как православный священник. Не знаю точно, с какой целью он это делал, но атмосферу это создавало. Изабелла и Уилер вызывали нас по одному, и, когда наступила моя очередь принять «лекарство», я подошел к двум шаманам, а Ангелина налила мне в стопку немного красно-коричневой бурды из старой бутылки из-под кока-колы.

На вкус она была как понос вегана, но я выпил до дна и занял свое место. Мигающий огонек свечки потух, и мы остались в полной темноте. Тишина. Затем в уши мне ударили голоса джунглей. Лягушки, змеи, птицы, обезьяны…

Пока ничего. Хотя нет, вон оно! Я смог различить что-то в слабом свете, просачивающемся сквозь окна. Это гигантский паук. Оконные рамы стали его ногами, и вот он ползает вокруг по своим паучьим делам. Подняв взгляд к потолку, я различил свисающую сверху лягушку или ящерицу, пристально уставившуюся на меня. Ну что же, это трип – и довольно забавный. Я снова посмотрел туда, где был паук, и на сей раз увидел там еще одну здоровенную лягушку. Последовав за ее зовом, я забрался на плот, и мы поплыли по течению реки. То, что я увидел потом, можно описать лишь как бесконечный и бескрайний калейдоскоп нереальных форм и цветов, а после я оказался в чернильной темноте.

Я запаниковал. Сердце бешено стучало, я вспотел как падре на детской площадке. Сам по себе отвар аяуаски не опасен, но в сочетании с болезнями сердца или, к примеру, антидепрессантами он способен привести к неприятным последствиям, а добавление в отвар растения под названием бругмансия может вызвать делирий, и трип станет еще безумнее. Я помигал Саше своим фонариком.

– Что происходит? Где я?

– Неважно, где ты… расслабься, впусти это в себя.

– Мне дурно.

– Хочешь сходить в душ? Иногда помогает.

– Да… в душ…

Саша берет меня за руку и отводит в душ – я мечусь в кабинке, пока на меня льется радуга. Этому трипу принадлежит сомнительная честь самого странного душа в моей жизни. А я, между прочим, ходил в душ в тюрьме.

– Где я?

– Ты в душе!

– Да! Я в душе… Что происходит?

– Ты выпил аяуаски, помнишь?

Точно.

– А я давно тут?

– Минут пять.

Мне-то казалось, что в душе я был всегда, как Джек Торренс в отеле «Оверлук»[36]. Хорошо хоть я был в плавках.

– А так еще долго будет?

– Это только начало! – смеется Саша.

На каком-то уровне я понимал, что стою под душем, но в каком из измерений? У меня как будто стало два сознания. Одно было рациональным и цеплялось за понятия вроде слов и направлений, а второе находилось где-то на улице Сезам. Мы возвращаемся. Церемония уже в полном разгаре. Шаманы распевают icaros