Возлюбленная герцога

Размер шрифта: 13

* * *

Посвящается мятежным девочкам
Особенно моим

Глава 1

Бергси-Хаус

Резиденция герцога Марвика

Прошлое

Так смеяться мог только он. Единственный в мире.

И пусть она совсем ничего не знала о жизни за пределами этого места. Она никогда не уходила слишком далеко от огромного особняка, скрытого в двух днях пути на северо-восток от Лондона в спокойной сельской местности Эссекса, где пологие зеленые холмы превращались в пшеничные поля, когда осень незаметно накрывала землю.

Не имело значения, что она не знакома с шумом города или с запахами океана. Или что не слышала другого языка, кроме английского, или не видела спектаклей, или не внимала оркестру.

Не имело значения, что ее мир ограничивался тремя тысячами акров плодородной земли, способной похвастаться лишь шерстистыми белыми овцами, огромными тюками сена да сообществом людей, с которыми ей не разрешалось разговаривать, для которых она оставалась практически невидимой, ее существование должно было сохраниться в тайне любой ценой.

Девочка, нареченная герцогом Марвиком. Запеленутая в дорогие кружева, предназначавшиеся для нескончаемой династии герцогов; умащенная маслами, которые полагались лишь самым привилегированным обитателям Бергси-Хауса. Получившая перед Господом мальчишеское имя и титул, в то время как человек, не являвшийся ее отцом, платил слугам и священникам за молчание и поддельные документы. Герцог лелеял планы заменить незаконнорожденную его женой дочь одним из своих сыновей-бастардов, родившихся в один день с девочкой от женщин, не бывших его герцогинями. Единственный путь продолжить династию герцогства… подлог.

Обрекал эту бесполезную девчонку, младенца, мяукавшего на руках у няньки, на убогую жизнь, полную мучительного одиночества, в мире, одновременно таком большом и таком маленьком.

А затем, год назад, прибыл он. Двенадцати лет от роду – огонь и энергия. Высокий, худощавый и уже такой умный и хитрый, и прекраснее его она никого не встречала – белокурые волосы, слишком длинные, падавшие на яркие янтарные глаза, которые хранили тысячу тайн, и тихий, едва слышный смех. А главное: он был из другого, неведомого ей мира. И смеялся так, как никто на свете. Она это знала точно, хотя широкий мир был так далеко от нее, что она даже представить не могла его границ.

А он мог.

Он любил рассказывать ей о нем. И предавался именно этому в тот день после обеда – один из драгоценных, улученных моментов между махинациями и манипуляциями герцога, украденный день перед вечером, когда человек, державший в своих руках их будущее, мог вернуться, чтобы насладиться мучениями троих своих сыновей. Но сегодня, в этот спокойный день, когда герцог был далеко, в Лондоне, занимаясь тем, чем обычно занимаются герцоги, их квартет упивался счастьем там, где они могли его обрести – среди диких земель имения.

Она больше всего любила западный край территории, так далеко от особняка, что о нем можно было забыть, пока не напомнят. Великолепная роща деревьев, стремившихся в небо, по одну сторону которой журчала небольшая речушка, скорее даже ручей. Когда она была младше, он подарил ей столько уединенных часов, дней, недель, и беседы с водой оставались единственным, на что она могла рассчитывать.

Но здесь и сейчас она не была одинокой. Ее окружали деревья, и пятна солнечного света заливали землю, где она лежала на спине, утомившись после стремительного бега через луга, и хватала ртом воздух, напоенный ароматом дикого тимьяна.

Он сидел рядом с ней, прижавшись бедром к ее бедру, грудь его тяжело вздымалась и опускалась. Он сверху вниз смотрел ей в лицо.

– Почему мы всегда приходим сюда?

– Мне здесь нравится, – просто ответила она, подставляя лицо солнцу; сердце потихоньку замедляло свой бешеный ритм, и она вглядывалась сквозь листву деревьев в высокое небо, игравшее в прятки у нее над головой. – И тебе бы понравилось, не будь ты все время так серьезен.

Воздух в этом спокойном месте словно переменился, сгустившись от правды: они не просто дети, тринадцатилетние, беззаботные. Они выживали только благодаря сосредоточенности и осторожности. Выживали только благодаря недетской серьезности.

Но сейчас она об этом забыла. Только не здесь, где последние летние бабочки плясали в лучах лившегося сверху света, наполняя воздух волшебством, от которого все худшее отступало. Поэтому она сменила тему:

– Расскажи мне о нем.

Он не стал спрашивать, о чем именно. Ему не требовались пояснения.

– Опять?

– Опять.

Он повернулся, а она подобрала юбки так, чтобы он мог лечь рядом, как делал не одну дюжину раз. Сотни раз. Устроившись на спине, заложив руки за спину, он заговорил. И слова его замирали под пологом из листьев.

– Там никогда не бывает тихо.

– Из-за телег, гремящих по булыжникам.

Он кивнул.

– Деревянные колеса грохочут, но дело не только в них. Еще слышны крики из таверн, и разносчики на базарных площадях хвалят свой товар. На складах лают собаки. На улицах бранятся. Я любил забираться на крышу дома, в котором жил, и делать ставки на уличные драки.

– Вот почему ты так хорошо дерешься сам.

Он едва заметно пожал плечом.

– Я всегда думал, это станет лучшим способом помочь моей маме. Пока…

Он замолчал, но она уже слышала все остальное. Пока бедняжка не заболела, а герцог не поманил сына титулом и состоянием. Она повернулась и посмотрела на него: непроницаемое лицо и стиснутые зубы, невидящий взгляд вверх, в небо.

– Расскажи мне про ругательства.

Он негромко, удивленно рассмеялся.

– О буйстве сквернословия. Это тебя особенно занимает.

– Раньше я и не знала, что существует ругань.

До того как мальчики стихийно ворвались в ее жизнь, грубые и все переворачивающие вверх дном, сквернословящие и такие чудесные.

– Ты имеешь в виду, до Дьявола.

Дьявол, при крещении нареченный Девоном, один из двух его сводных братьев, рос в приюте для мальчиков, о чем ярко свидетельствовала его речь.

– Он оказался очень полезен.

– Да. Сквернословие. Особенно в доках. Никто не ругается так, как матрос.

– Назови мне самое лучшее, какое ты только слышал.

Он искоса глянул на нее.

– Нет.

Ладно, позже она попросит Дьявола.

– Тогда расскажи про дождь.

– Это Лондон. Там все время идет дождь.

Она толкнула его плечом.

– Расскажи мне хорошее.

Он улыбнулся, и она тоже, потому что обожала, когда он ей потакал.

– Дождь делает камни на мостовой скользкими и блестящими.

– А ночами они становятся золотыми из-за огней таверн, – подсказала она.

– Не только таверн. Театр на Друри-лейн. Фонари, что висят перед домами терпимости.

Дом терпимости – место, где оказалась его мать после того, как герцог отказался ее содержать, когда она решила родить его сына. Там этот сын и родился.

– Чтобы прогонять темноту, – негромко произнесла она.

– Темнота не так уж и плоха, – сказал он. – Просто дело в том, что у людей в ней нет другого выбора, как только драться за то, что им необходимо.

– И они это получают? То, что им необходимо?

– Нет. Они не получают ни того, что им нужно, ни того, чего заслуживают. – Он помолчал, затем прошептал, обращаясь к пологу из листьев, словно тот был по-настоящему волшебным: – Но мы все это изменим.

Она не пропустила мимо ушей это «мы». Не только он. Все они. Четверка, заключившая договор, когда мальчиков доставили сюда для этого безумного состязания, – тот, кто победит, защитит остальных. А затем они вместе сбегут из этого проклятого места, этого ристалища умов и мускулов, которое устроил их жестокий родитель в жажде получить наследника, достойного герцогства.

– Однажды ты станешь герцогом, – негромко сказала она.

Он повернулся и посмотрел на нее.

– Однажды один из нас станет герцогом.

Она помотала головой и заглянула в его блестящие янтарные глаза, так похожие на глаза его братьев. И на глаза отца.

– Победишь ты.

Он долго молча смотрел на нее, затем спросил:

– Откуда ты знаешь?

Она сжала губы.

– Просто знаю.

Козни старого герцога с каждым днем становились все изощреннее. Дьявол в точности соответствовал своему имени – огонь и ярость, бьющие через край. А Уит слишком маленький. Слишком добрый.

– А если я этого не хочу?

Нелепейшая мысль.

– Конечно, хочешь.

– Титул должен принадлежать тебе.

Она не сдержалась и коротко, диковато рассмеялась.

– Девочки не становятся герцогами.

– Тем не менее вот она ты, наследница.

Но наследницей она не являлась. Она была плодом внебрачной связи ее матери, рискованного предприятия, задуманного для того, чтобы произвести на свет незаконного наследника для жестокого мужа, навеки запятнав его драгоценную семейную династию – единственное, что его вообще когда-либо волновало.

Но вместо сына герцогиня родила дочь, а значит, не наследника. Девочка стала временным заменителем. Закладкой в старинном экземпляре «Книги пэров Берка». И все они это знали.

Проигнорировав его слова, она сказала:

– Это не имеет значения.

И это действительно не имело значения. Победит Эван. Он станет герцогом, и это все изменит.

Он пристально посмотрел на нее.

– Ладно, когда я стану герцогом. – Он произнес это шепотом, словно если бы сказал вслух, то проклял бы братьев и сестру. – Когда я стану герцогом, то буду защищать и оберегать нас всех. Нас и всех в Гардене. Я заполучу его деньги. Его могущество. Его имя. Уйду отсюда и никогда не оглянусь. – Его слова словно кружили вокруг них, отражаясь от деревьев, долго, пока он не спохватился: – Не его имя, – прошептал он. – Твое.

Роберт Мэтью Каррик, граф Самнер, наследник герцога Марвика.

Стараясь не поддаваться охватившим ее чувствам, она проговорила как можно более непринужденно:

– Ты вполне можешь присвоить это имя себе. Оно совсем новенькое. Я им никогда не пользовалась.

Хоть ее и объявили наследницей, доступа к имени она не получила.

Много лет назад она была вообще никем, ее называли «девочка», «девица», «юная леди». Однажды, когда ей исполнилось восемь, в доме работала горничная, которая называла ее «голубушка», и ей это очень нравилось. Но через несколько месяцев горничная уволилась, и девочка опять превратилась в пустое место.

До тех пор, пока не появились они – трио мальчиков, сумевших разглядеть ее, и среди них вот этот, который не просто ее видел, но еще и понимал. И они давали ей сотни имен: «Бегунья» – за то, как стремительно она носилась через поля, «Рыжик» – за ее огненные волосы, «Мятежница» – за то, как она набрасывалась на их отца. И она откликалась на все, хотя знала, что это вовсе не ее имена, но после приезда мальчишек это ее совершенно не волновало. Потому что, пожалуй, ей их хватало.

Потому что для них она не была пустым местом.

– Прости, – прошептал он со всей искренностью.

Для него она была кем-то.

Они какое-то время продолжали смотреть друг другу в глаза, чувствуя, как их, словно одеялом, окутывает правда, затем он кашлянул и отвел взгляд, разорвав связь, перекатился на спину, снова уставился на деревья в вышине и произнес:

– Как бы там ни было, моя мама говорила, что любит дождь, ведь только тогда она видела в Ковент-Гардене драгоценные камни.

– Обещай взять меня с собой, когда будешь уезжать, – прошептала она в тишину.

Он сжал губы в твердую линию. Обещание словно было написано у него на лице, внезапно сделавшимся куда старше, чем полагалось по возрасту. Кивнул один раз. Решительно. Уверенно.

– И я позабочусь, чтобы у тебя были драгоценные камни.

Она тоже перекатилась на спину, юбки разметались по траве.

– Смотри же, не забудь, – поддразнила его. – И золотые нити для всех моих платьев.

– Да я закидаю тебя целыми катушками!

– Уж пожалуйста, – сказала она. – И еще мне нужна камеристка, укладывать волосы в прическу.

– Не слишком ли ты капризна для деревенской девочки? – поддразнил он.

Она повернулась к нему и широко улыбнулась.

– У меня была целая жизнь, чтобы обдумать все требования.

– Думаешь, ты уже готова к Лондону, деревенская девочка?

Улыбка превратилась в насмешливую гримасу.

– Думаю, я отлично справлюсь, городской мальчик.

Он рассмеялся, и этот редкий звук заполнил все пространство вокруг них, согревая ее. И в это мгновение что-то произошло. Кое-что странное, и непонятное, и чудесное, и удивительное, как предзнаменование. Этот смех словно отворил ее существо, как не могло сделать ничто другое. Внезапно она почувствовала его. Не просто его тепло рядом, где они соприкасались от плеча до бедра. Не просто то местечко, где рядом с ее ухом лежал его локоть. Не просто прикосновение его пальцев к волосам, когда он вытаскивал из них упавший лист. Всего его. Ровное его дыхание. Его уверенную неподвижность. И этот смех… его смех.

– Что бы ни случилось, поклянись, что ты меня не забудешь, – негромко произнесла она.

– Мы всегда будем вместе.

Она покачала головой:

– Люди уходят.

Он наморщил лоб, и она услышала в его голосе силу:

– Я не уйду. Не смогу.

Она кивнула. И все-таки…

– Иногда это не твой выбор. Иногда люди просто…

Его взгляд потеплел – он понял, что она имела в виду свою мать. Он подкатился к ней, и теперь они оказались лицом к лицу, подперев щеки согнутыми руками, достаточно близко, чтобы делиться секретами.

– Она бы осталась, если бы могла, – твердо произнес он.

– Ты этого не знаешь, – прошептала она, неожиданно ощутив, как от этих слов защипало в носу. – Я родилась, а она умерла и оставила меня с человеком, который мне не отец, и он дал мне имя, которое вовсе не мое, и я никогда не узнаю, что могло бы быть, останься она жива. Я никогда не узнаю…

Он ждал. Всегда такой терпеливый, словно мог ждать вечность.

– Я никогда не узнаю, любила бы она меня.

– Она бы тебя любила. – Ответ последовал мгновенно.

Девочка покачала головой и закрыла глаза, желая ему поверить.

– Она даже не дала мне имени.

– Она бы дала. И это было бы очень красивое имя.

Убежденность в его голосе заставила ее открыть глаза и встретить его взгляд, уверенный и твердый.

– Не Роберт, нет?

Он не улыбнулся. Не засмеялся.

– Она дала бы тебе только твое имя. Которого ты заслуживаешь. Она вверила бы тебе титул.

Он прошептал понимающим голосом:

– Я бы точно так сделал.

И тогда все остановилось. Шуршание листвы наверху, крики братьев у ручья, неспешное течение дня, и в этот миг она знала, что он готов преподнести ей дар, какого она даже вообразить себе не могла.

Она улыбнулась ему, чувствуя, как колотится в груди сердце.

– Скажи мне.

Она хотела увидеть это у него на губах, уловить в его голосе, услышать собственными ушами. Она хотела получить это от него, зная, что после этого уже никогда не сможет его забыть, даже если он ее покинет.

И он преподнес ей этот подарок:

– Грейс.

Глава 2

Лондон

Осень 1837

– За Далию!

В ответ послышались разноголосые приветствия, и толпа, собравшаяся в главном зале дома номер 72 по Шелтон-стрит (элитном клубе и тщательно хранимом секрете самых умных, искушенных и эпатажных женщин Лондона), разом повернулась, чтобы выпить за его владелицу.

Женщина, известная под именем Далия, остановилась у подножья центральной лестницы и оглядела обширное помещение, уже плотно забитое членами клуба и гостями, несмотря на ранний час. Затем улыбнулась собравшимся широкой, сияющей улыбкой.

– Пейте же, красавицы мои, вас ждет ночь, которую вы непременно запомните!

– Или забудем! – послышался залихватский ответ из дальнего конца комнаты.

Далия мгновенно узнала голос, принадлежавший одной из самых веселых лондонских вдовушек – маркизе, в свое время вложившей немалую сумму в номер 72 по Шелтон-стрит и любившей его больше собственного дома. Здесь веселой маркизе предоставлялось уединение, какого она никогда не могла получить на Гросвенор-сквер. Ее любовникам тоже обеспечивалась полная приватность.

Гости, все в масках, разом рассмеялись, и Далия почувствовала себя свободной от всеобщего внимания на время, достаточное, чтобы рядом с ней появилась ее помощница, Зева. Высокая, гибкая, темноволосая красотка всегда была рядом с самых первых дней существования клуба и справлялась со всеми тонкостями дела, обеспечивая исполнение любых капризов дам, членов клуба.

– Уже толпа, – сказала Зева.

Далия взглянула на часы, украшавшие ее запястье.

– Скоро гостей будет еще больше.

Час был ранний, всего лишь начало двенадцатого; большая часть Лондона только-только смогла улизнуть с утомительных обедов и чопорных танцев, ссылаясь на мигрени… При этой мысли Далия усмехнулась, зная способность посетительниц своего клуба пользоваться мнимой слабостью прекрасного пола, чтобы добиваться желаемого незаметно для светского общества.

Они заявляют о своей слабости и играют на этом, – призывая кучеров к черному входу в дом, меняя свои респектабельные наряды на нечто куда более возбуждающее, сбрасывая личины, которые носят в своем мире, и примеряя другие маски, другие имена, другие желания – все, что им взбредет в голову, – вдалеке от Мейфэра.

Вскоре все они прибудут сюда, заполнив дом номер 72 по Шелтон-стрит до отказа, чтобы насладиться тем, что предлагает им клуб в любую ночь года – общением, удовольствием и властью, – в особенности в третий четверг каждого месяца, когда женщинам не только со всего Лондона, но и со всего мира предлагается познать свои глубочайшие желания.

Это регулярное событие, известное под названием «Доминион» (или «господство»), представляло собой не то бал-маскарад, не то неистовый разгул, не то казино и было в высшей степени конфиденциальным. Придуманное для того, чтобы подарить членам клуба и их доверенным спутникам ночь, исполненную наслаждения… каким бы рискованным это наслаждение ни было.

У Доминиона имелось единственное, главное кредо: выбор леди.

Далия ничто так не любила в жизни, как возможность обеспечить женщинам доступ к наслаждению. К прекрасному полу относились вовсе не прекрасно, и ее клуб существовал, чтобы исправить это.

С момента своего появления в Лондоне двадцать лет назад она добывала деньги десятками разных способов. Мыла посуду в грязных пабах с сомнительной репутацией и промозглых театрах. Делала фарш в пирожковых, гнула металл на ложки и никогда не получала за работу больше пары пенни. Очень быстро она поняла, что дневная работа не окупается.

И это вполне ее устраивало, потому что она никогда не годилась для работы днем. От ночных горшков и мясных пирожков желудок ее выворачивало наизнанку, работа с металлом располосовывала ладони на ленточки. Она нашла работу цветочницы, где торопилась до темноты освободить корзинки от быстро увядающих букетов, и продержалась там два дня. А затем лоточник с рынка Ковент-Гардена заметил, насколько ее взгляд наметан на покупателя, и предложил ей торговать фруктами.

Этим она занималась неделю, а после он хуком слева швырнул ее в опилки за то, что она случайно уронила ярко-красное яблоко. Поднявшись, она отправила в опилки его самого и стремглав помчалась прочь с рынка, унося с собой в подоле целых три яблока, стоивших больше, чем ей обещали за недельную работу.

Это событие оказалось достаточно значимым, чтобы привлечь внимание одного из самых известных боксеров Гардена. Диггер Найт находился в постоянном поиске высоких девушек с хорошенькими личиками и крепкими кулаками. «Головорезы – это хорошо, – говаривал он, – но толпу завоевывают красотки». В Далии он нашел и то и другое.

Ее отлично выучили.

Бои не были дневной работой. Они были работой ночной и оплачивались соответственно.

Хорошо оплачивались. И это было гораздо лучше, в особенности для девушки из ниоткуда, преисполненной гнева и понимания, что ее предали. Она не обращала внимания на боль после ударов и быстро привыкла к тому, что наутро после боя кружится голова… а потом научилась угадывать, откуда нанесут удар и как избегать ударов по-настоящему опасных. И никогда не оглядывалась назад.

Навсегда забросив цветы и фрукты, Далия стала торговать своими кулаками, как в честных боях, так и в грязных. А когда увидела, какие деньги приносят последние, она продала свои волосы изготовителю париков из Мейфэра, который занимался оптовыми закупками в Гардене. Длинные волосы означали слабость… и плохо сказывались на бизнесе девчонки-бесперчаточницы.

Коротко стриженная длинноногая пятнадцатилетка стала легендой в самых темных уголках Ковент-Гардена. Девушкой с худощавой, жилистой фигурой и неожиданно мощным ударом – таким, познакомиться с которым на темной улице не пожелает ни один мужчина; особенно опасной, когда по обе стороны от нее шагали двое юношей, дравшихся с молодой звериной яростью, уничтожавшей любого, рискнувшего сразиться с ними.

Вместе они зарабатывали деньги почти играючи и строили свою империю – Далия и двое мальчишек, быстро ставших мужчинами, ее двое братьев, если и не по крови, зато по духу и сердцу. Бесперчаточники. И это трио торговало своими кулаками до тех пор, пока необходимость в этом не отпала… До тех пор, пока они не сделались непобедимыми. Несокрушимыми. Королями.

И только тогда королева Далия построила себе замок и назвала его своим – больше ей не требовалось ни заниматься цветами или яблоками, ни торговать волосами или кулаками.

А своим подданным она предложила единственную великолепную вещь: выбор. Не такой, какой когда-то предлагался ей – зло меньшее или большее, – а выбор, позволявший женщинам осуществлять свои мечты, фантазии и наслаждения, причем высокой пробы.

Женщины желали, Далия обеспечивала.

И Доминион был ее праздником.

– Вижу, ты оделась как раз по случаю, – заметила Зева.

– Разве? – вскинув бровь, отозвалась Далия. Ее алый корсет идеально подходил к черным брюкам, плавно облегавшим роскошные изгибы фигуры, а сверху она надела длинный жакет с искусной вышивкой в черных и золотых тонах, с подкладкой из роскошного золотистого шелка.

Она редко носила юбки, находя свободу, которую давали брюки, куда более полезной при ее роде деятельности, не говоря уже о том, что они красноречиво свидетельствовали в пользу ее роли владелицы самых потаенных секретов Лондона и королевы Ковент-Гардена.

Помощница искоса глянула на нее:

– Скрытность тебе не идет. Я знаю, где ты провела последние четыре дня. И шелка с бархатом ты там не носила.

У колеса рулетки, находившегося рядом, раздались бурные веселые возгласы, избавив Далию от необходимости отвечать. Она повернулась, глядя на толпу, отметила широкую улыбку женщины в маске, анонимной для всех, кроме владелицы клуба – та как раз притянула к себе Томаса, своего компаньона на эту ночь, и победительно поцеловала его. Томас с готовностью ответил, и они крепко обнялись под свист и ликующее «ура» окружающих.

Никто в Мейфэре никогда бы в это не поверил – там считалось, что она скромная фиалка, обреченная вечно подпирать стенку на балах и теряющая дар речи, когда к ней обращается мужчина. Выбранные маски даровали тем, кто их надевал, бесконечное могущество.

– Леди распаляется? – спросила Далия.

– Третий выигрыш подряд. – Разумеется, Зева внимательно за этим следила. – Ну, и про Томаса нельзя сказать, что он охлаждает ее пыл.

Далия едва заметно улыбнулась.

– От тебя ничего не ускользнет.

– Ты не зря мне так хорошо платишь. Я замечаю все, – ответила та. – Включая твое местонахождение.

Далия посмотрела на свою помощницу и подругу и негромко произнесла:

– Только не сегодня ночью.

Зеве было что сказать, но она промолчала. Вместо ответа помахала рукой группке женщин в масках, которые что-то оживленно обсуждали в другом конце комнаты.

– Завтрашняя резолюция провалится.

Все эти особы были женами аристократов, в основном намного умнее своих мужей и вполне способные (скорее даже куда более способные) занять их места в палате лордов. Отсутствие мантий совершенно не мешало этим дамам принимать и отменять законы, и занимались они этим тут, в приватной обстановке, незаметно для Мейфэра.

Далия удовлетворенно взглянула на Зеву. Это решение поставило бы проституцию и прочие формы сексуальной деятельности в Британии вне закона. Последние три недели Далия провела, убеждая упомянутых дам, что они (и их мужья) должны обратить внимание на эту резолюцию и сделать так, чтобы она не прошла.

– Превосходно! Она не годится для женщин, преимущественно для женщин бедных.

Она не годится для Ковент-Гардена, и Далия ничего подобного не допустит.

– Как и весь остальной мир, – произнесла Зева голосом сухим, как песок. – У тебя уже готов билль, который пройдет вместо нее?

– Дай время, – ответила Далия, пока они шли через комнату к длинному коридору, в сумраке которого укрылись несколько пар. – Ничто не движется так медленно, как парламент.

Зева, шагавшая позади, негромко фыркнула.

– Мы с тобой знаем, как ловко ты манипулируешь парламентом. Они должны выделить тебе место.

Коридор вел в большое, светлое помещение, заполненное гостями. В одном его конце располагался небольшой оркестр, игравший задорную мелодию для собравшихся, многие из которых самозабвенно танцевали – никаких семенящих шажков, никакого положенного расстояния между парами, никаких внимательных глаз, ожидающих скандала… точнее, если они и наблюдали, то ради удовольствия, а не порицания.

Далия с Зевой пробирались сквозь толпу, стараясь держаться ближе к стенам, прошли мимо мускулистого мужчины, подмигнувшего им; в это время женщина, которую он держал в объятиях, поглаживала его могучую грудь – казалось, что швы на его фраке вот-вот лопнут. Оскар, еще один здешний служащий – его работа заключалась в удовлетворении дам.

Несколько присутствовавших тут мужчин, не состоящих в штате заведения, были заранее тщательно отобраны, проверены и перепроверены при помощи обширной агентурной сети Далии, которая состояла из деловых женщин, аристократок, жен политиков и еще дюжины дам, обладавших наиболее высокоорганизованным видом власти: информацией.

Оркестр ненадолго умолк. К сцене пробиралась певица, молодая мулатка с голосом высоким, как сами небеса, и достаточно сильным, чтобы отозваться в каждом уголке зала. Этот голос заставил разгоряченных танцоров замереть, пока она выводила трели, поднимаясь все выше и выше, исполняя великолепную арию, которая произвела бы фурор в театре на Друри-лейн.

Послышались восхищенные возгласы.

– Далия.

Далия обернулась и увидела леди в ярко-зеленом и в изящной маске в тон. Настасия Критикос, легендарная греческая оперная певица, прежде срывавшая бешеные аплодисменты по всей Европе. Она тепло обняла Далию и кивнула в сторону сцены.

– Эта девушка. Где ты ее нашла?

– Еву? – На губах Далии заиграла легкая улыбка. – На рыночной площади, она пела там за еду.

Темная бровь изумленно взлетела вверх.

– Разве не этим же она занимается сегодня?

– Сегодня она поет за тебя, мой старый друг.

И правда, молодая женщина пела ради того, чтобы ей позволили принять участие в Доминионе, ведь именно так несколько других талантливых певиц получили известность и славу.

Настасия метнула оценивающий взгляд на сцену, где Ева как раз воспроизводила невероятно виртуозный пассаж.

– Это был твой конек, верно? – сказала Далия.

Приятельница ухмыльнулась.

– Это и сейчас мой конек. Исполнение Евы я бы совершенным не назвала.

Далия тонко улыбнулась. Оно было совершенным, и они обе это знали.

Тяжело вздохнув, дива махнула рукой.

– Передай юному дарованию, пусть завтра придет ко мне. Я кое-кому ее представлю.

Девушка выйдет на настоящую сцену прежде, чем успеет это осознать.

– У тебя такое мягкое сердце, Настасия.

Карие глаза под зеленой маской заблестели.

– Если расскажешь кому-нибудь, я сожгу это место дотла.

– Твоя тайна в надежных руках. – Далия усмехнулась. – Питер о тебе спрашивал.

И сказала чистую правду. Помимо того, что Настасия была признанной лондонской знаменитостью, мужчины клуба считали ее желанным призом.

Певица приосанилась.

– Конечно, спрашивал. Полагаю, я могу уделить ему часик-другой.

Далия засмеялась и кивнула Зеве.

– В таком случае, мы его тотчас же отыщем.

Разобравшись с этим, она двинулась дальше, проталкиваясь сквозь толпу, собравшуюся, чтобы послушать певицу, которая скоро станет знаменитой, и оказалась в небольшом зале, где обычно с большим азартом играли в фараон. Далия ощущала разлившееся в воздухе возбуждение и буквально упивалась им. Самые могущественные женщины Лондона собрались тут ради собственного удовольствия.

И все это благодаря ей.

– Нам придется искать новую певицу, – ворчала Зева, пока они пробирались мимо играющих.

– Ева вряд ли захочет вечно служить низкопробным развлечением во время наших вакханалий.

– Все же мы могли бы подержать ее подольше.

– Для этого она слишком талантлива.

– У тебя слишком мягкое сердце, – послышался ответ.

– …взрыв.

Далия замедлила шаг, услышав отрывок разговора, и встретилась взглядом с горничной, которая несла поднос с шампанским группке сплетничающих дам. Едва заметный кивок дал понять, что та тоже внимательно слушает. Ей за это платили, и весьма недурно.

И все же Далия приостановилась.

– Я слышала, двое. – Одна из дам просто захлебывалась от восторга. Далия с трудом сдержала гнев. – Я слышала, они нанесли огромный ущерб докам.

– Да, и вообрази, погибли только двое.

– Чудо. – Голос прозвучал приглушенно, словно сплетница искренне верила в то, что говорила. – А раненые есть?

– В «Ньюс» написано: пятеро.

Шестеро, мысленно уточнила Далия, скрипнув зубами. Сердце ее заколотилось.

– Ты слишком пристально на них смотришь, – мягко произнесла Зева, отвлекая Далию. Что нового можно узнать у этих кумушек? Она примчалась в порт всего через несколько минут после взрыва. Она знает счет.

Ее взгляд скользнул мимо Зевы, поверх толпы. В противоположном конце комнаты таилась маленькая дверка, петли которой скрывались в драпировках насыщенного сапфирового цвета, расшитых серебряными нитями. Даже члены клуба, видевшие, как персонал проходил сквозь эту незаметную дверь, забывали о ней прежде, чем она успевала захлопнуться, не придавая ей ровно никакого значения.

Однако Зева знала правду. Эта дверь отворялась на черную лестницу, ведущую вверх, в приватные апартаменты, и вниз, в туннели под клубом, одну из полудюжины лестниц, расположенных в доме номер 72 по Шелтон-стрит, но единственную, что вела в частный коридор на пятом этаже, скрытый за фальшивой стеной, о существовании которого знали только трое служащих.

Далия с трудом поборола желание скрыться за этой дверью.

– Нам очень важно понимать, что в городе думают про взрыв.

– Там думают, что Бесперчаточники потеряли двоих докеров, корабль и весь груз целиком. И что подругу твоего брата едва не убили. – Пауза. Затем довольно колко: – И они правы.

Далия проигнорировала замечание.

– И что мне им сказать?

Далия искоса глянула на помощницу:

– Кому?

Зева указала подбородком в сторону лабиринта помещений, которые они уже миновали.

– Твоим братьям. Что мне им сказать?

Далия негромко выругалась и окинула взглядом толпу; слишком много народу. У входа в комнату немолодая графиня как раз заканчивала рассказывать грязный анекдот для нескольких своих поклонников:

– …морковка отправляется в задний садик, милый!

Раздался взрыв восхищенного смеха. Далия снова повернулась к Зеве:

– Господи Иисусе, их же тут нет, правда?

– Нет, но мы же не сможем вечно держать оборону.

– Постараться-то можем.

– Кое в чем они правы…

Далия прервала ее острым взглядом и резко ответила:

– Давай об этом я буду волноваться.

Зева снова дернула подбородком в сторону потайной двери:

– А как насчет этого?

Далию омыло жаркой волной; она бы непременно покраснела, если бы относилась к женщинам, которые способны краснеть. Она взяла себя в руки.

– И это тоже предоставь мне.

Черная бровь Зевы изогнулась. Помощница явно имела про запас еще не один аргумент, однако сочла за лучшее лишь коротко кивнуть.

– В таком случае я пригляжу тут за всем.

Она повернулась и пошла прочь, рассекая толпу, оставив хозяйку одну.

Одну – чтобы та нажала потайную панель в двери, приводя в действие щеколду, и плотно закрыла ее за собой, отрезав какофонию звуков.

Одну – чтобы подняться вверх по узкой лестнице спокойным, ровным шагом, не совпадавшим со все ускоряющимся биением сердца. Третий этаж. Четвертый.

Одну – отсчитывать двери в коридоре пятого этажа.

Первая. Вторая. Третья.

Одну – открыть четвертую дверь слева и закрыть ее за собой, укутавшись в темноту достаточно густую, чтобы стереть всякие воспоминания о шумной вечеринке внизу. Мир сузился до одной этой комнаты, до единственного окна, выходившего на крыши Ковент-Гардена, до скудной мебели: маленький столик, жесткий стул, единственная кровать.

Одну – в этой комнате.

Одну – с мужчиной, без сознания лежащим в этой кровати.

Глава 3

Его спасли ангелы.

Взрывом его подбросило в воздух и зашвырнуло в тень доков. В воздухе он извернулся, но ударом ему выбило плечо, и левая рука беспомощно повисла. Говорили, что вывих причиняет телу самую мучительную боль, а герцогу Марвику пришлось пережить это дважды. Дважды он с трудом поднимался на ноги – голова шла кругом. Дважды пытался побороть боль. Дважды искал место, где можно спрятаться от врага. И дважды его спасли ангелы.

В первый раз она была добра, со свежим личиком, непослушной копной рыжих кудряшек, тысячью веснушек на носу и щеках и такими огромными карими глазами, каких он сроду не видел. Она нашла его в буфете, куда он спрятался, приложила палец к губам и держала его за здоровую руку, пока кто-то вправлял ему сустав. От боли он потерял сознание, а когда очнулся, она все еще была рядом, как солнечный свет, с нежными прикосновениями и нежным голосом.

И он в нее влюбился.

На этот раз ангелы, спасшие его, не были нежными, и они ничего не пели. Они надвинулись на него с силой и мощью, в скрывавших лица капюшонах, полы пальто трепетали у них за спинами, как крылья, башмаки стучали по булыжникам. Они явились вооруженными, как небесные воины, клинки у них в руках превратились в мечи, пылающие в отсветах корабля, горящего в доках – уничтоженного по его команде вместе с женщиной, которую любил его брат.

На этот раз ангелы были солдатами, явившимися, чтобы покарать, а не спасти.

И все же это казалось избавлением.

Когда они приблизились, он поднялся на ноги и приготовился встретить их лицом к лицу, принять от них любую кару. Поморщился от боли в ноге, на которую до тех пор не обращал внимания – в бедро воткнулась щепка от мачты уничтоженного транспортника, и всю ногу залило кровью. Драться он уже не мог.

Когда они подошли на расстояние удара, он потерял сознание.

И тогда на него обрушился кошмар. Не звери с их жестокостью, не ужасные острейшие зубы. Гораздо хуже.

В снах Эвана властвовала она.

Он сутками грезил о ее прикосновениях, о прохладной ладони на лбу. О ее руке, приподнимающей ему голову, чтобы напоить горькой жидкостью из поднесенной ко рту чашки. О ее пальцах, поглаживающих измученные болью мышцы, облегчающих острую боль в раненой ноге. О том, первом ангеле много лет назад.

Он почти приходил в себя – дюжину раз, сотню дюжин. Но и это превращало сон в кошмар – страх, что прохладной ткани у него на лбу нет. В ужас, что нет никаких нежных прикосновений к ране, когда меняют повязку, что вкус горького питья, поданного ее руками, – всего лишь плод его воображения. Что неторопливое смазывание ран целебным бальзамом – всего лишь лихорадочный бред.

И ему всегда грезилось, что прикосновения остаются надолго даже после того, как мазь впитывается – нежные и неспешные, что руки гладят его грудь, скользят по телу ниже, изучают неровности. Ему всегда грезились ее губы на его лбу. На щеке. В уголке рта.

Ему всегда грезилась ее рука в его руке: пальцы переплелись, ее ладошка тепло прижалась к его ладони.

Именно сны превращали все это в кошмары – в мучительное понимание того, что он все вообразил. Что это не она. Что она не настоящая. Что он не сможет ответить на ее прикосновение. На поцелуй.

И он лежал там, желая уснуть, снова и снова пережить этот кошмар в надежде, что сознание подарит ему последнее – ее голос.

Но этого не случилось. Прикосновения не сопровождались словами, ласка – голосом. И эта тишина причиняла боль куда более мучительную, нежели раны.

До той ночи, когда ангел заговорил, а ее голос показался коварным оружием – долгий вздох, а затем тихо и насыщенно, как теплое виски: «Эван».

Как возвращение домой.

Он очнулся.

Открыл глаза. Все еще ночь – опять ночь? ночь навеки? – в темной комнате, и первой мыслью пришла та, с которой он просыпался вот уже двадцать лет. «Грейс».

Девушка, которую он любил.

Та, которую он потерял.

Та, на поиски которой он потратил полжизни.

Литания, которая не исцелит никогда. Благословение, которое никогда не спасет, потому что он никогда ее не отыщет.

Но здесь, в темноте, мысль настигла его жестче, чем обычно. Настойчивее. Как воспоминание – с призрачным прикосновением к руке. Ко лбу. К волосам. Она пришла с голосом, что произнес ему на ухо: «Эван».

«Грейс».

Какой-то звук, едва слышный. Шуршит ткань?

Вспыхнула надежда, суровая и неприятная. Он прищурился, вглядываясь в темноту. Черное на черном. Тишина. Пустота.

Воображение.

Это не она. Ее тут быть не может.

Он провел рукой по лицу. От движения тупо заныло плечо – это ощущение оставалось с ним много лет. Его плечо было тогда выбито из сустава, а затем вправлено на место. Он попытался сесть, и бедро словно пронзило кинжалом – туго перебинтованное, уже начавшее заживать. Он стиснул зубы, пережидая боль, хотя она отвлекала его от другого, куда более привычного страдания. Того самого, вызванного утратой.

В голове быстро прояснялось, и он понял: уходящее головокружение было вызвано настойкой опия. Сколько времени он находился под ее действием?

Где он?

Где она?

Не в этом мире. Они сказали ему, что она умерла.

Превозмогая боль, всегда возникавшую при этой мысли, он потянулся к низкому столику у кровати, пытаясь нащупать свечу или огниво, и уронил стакан. Звук жидкости, льющейся на пол, напомнил ему, что на свете существует слух.

И тут он сообразил, что слышит то, чего видеть не может.

Какофонию приглушенных звуков, криков и смеха где-то неподалеку – прямо под этой комнатой? – и громогласные вопли откуда-то издалека – снаружи здания? Внутри, но на большом расстоянии? Низкий рокот толпы – нечто такое, чего он никогда не слышал в местах, где пробуждался обычно. Такое, что он едва припоминал. Но вместе со звуками пришло воспоминание, очень издалека, откуда-то из глубины прожитого.

И впервые за двадцать лет человек, известный всему миру, как Роберт Мэтью Каррик, двенадцатый герцог Марвик, испугался. Потому что услышанное им не принадлежало миру, в котором он вырос.

Это был мир, где он родился.

Он, Эван, сын дорогой куртизанки, из-за беременности слегка – или даже совсем не слегка – потерявшей в статусе и ставшей одной из достойнейших шлюх Ковент-Гардена.

Он встал, ступил в темноту, нащупывая стену, и нашел дверь. Ручку.

Заперта.

Ангелы спасли его и перенесли в запертую комнату в Ковент-Гардене.

Ему не требовалось пересекать комнату, чтобы выяснить, что находится снаружи – крыши домов под наклонными сланцевыми плитками и кривые трубы на них. Мальчишка, родившийся в Ковент-Гардене, никогда не забудет его звуков, как бы ни старался. Но он все равно проковылял к окну и откинул занавеску.

Шел дождь, тучи закрывали луну, не давая Эвану разглядеть мир снаружи. Отказывая ему в этом, заставляя слушать звуки.

Ключ в замке.

Он повернулся, весь напрягшись, ожидая противника. Двоих. Изготовился к бою. Он находился в состоянии войны многие месяцы – годы, целую жизнь – с людьми, что правили Ковент-Гарденом, где герцогам никто не был рад. По крайней мере тем герцогам, которые угрожали их жизни.

И не имело значения, что он их брат.

И для него тоже, ведь они лишились его доверия, не сумев уберечь единственную женщину, какую он когда-либо любил.

И за это он будет сражаться с ними до конца времен.

Дверь отворилась, он сжал кулаки и перенес вес на ноги (бедро пронзило болью), готовясь встретить удар. Готовясь ответить своим ударом, для этого ему хватит силы.

И застыл на месте. В коридоре было не намного светлее, чем в комнате, но все же он разглядел фигуру. Не снаружи. Внутри. Не входящую. Выходящую.

Когда он пришел в себя, в комнате кто-то был. В тени. Он не ошибся, но то были не его братья.

Сердце заколотилось в груди, неистово и отчаянно. Он помотал головой, пытаясь прояснить мысли.

Женщина в тени. Высокая. Худощавая и сильная, в брюках, плотно обтягивавших невероятно длинные ноги. Кожаные сапоги заканчивались выше колен. И пиджак, позаимствованный из мужского гардероба. Женственности придавала лишь золотая отделка, слегка поблескивающая в темноте.

Золотая нить.

Прикосновение не было призрачным. И голос – тоже.

Он шагнул в ее сторону, уже потянулся, отчаянно тоскуя по ней. Ее имя вырвалось из его уст, прогремев, как колеса по разбитым булыжникам:

– Грейс.

Краткий вдох. Едва слышный. Едва случившийся.

И все же явный.

Теперь он знал.

Она жива.

Дверь захлопнулась, и она исчезла.

Его рев сотряс потолочные балки.

Глава 4

Грейс повернула ключ в замке с молниеносной скоростью и едва успела выдернуть его из замочной скважины до того, как дверная ручка задергалась – попытка побега.

Нет. Не побега. Погони.

Раздался вопль, гневный и страдальческий. В нем слышалось и еще что-то.

Вслед за криком послышался глухой удар. Она узнала его сразу. Кулаком по дереву, достаточно сильно, чтобы испугать до смерти.

Только она не испугалась. Вместо этого прижала руку к двери, распластала ладонь и затаила дыхание, дожидаясь.

Ничего.

«А если он ударит снова, что тогда?»

Пронзенная этой мыслью, она резко отдернула руку.

Он не должен был очнуться. То количество опия, каким его напоили, могло уложить и медведя. Достаточно, чтобы удерживать его одурманенным до тех пор, пока его плечо и нога не будут готовы к нагрузкам. Пока он не будет готов к бою с ней.

Но она видела, как он, не колеблясь, поднялся с кровати, а это значило, что раны заживают быстро. Что мускулы его наливаются прежней силой.

А она хорошо знала эти мускулы. Хотя и не должна была.

Она намеревалась вести себя как можно более отстраненно. Обрабатывать раны и ухаживать за ним лишь для того, чтобы выгнать его – наказать так, как он этого заслуживал с того самого дня два десятка лет назад, когда он разрушил все их жизни, а в первую очередь – ее собственную.

Она планировала эту месть долгие годы, оттачивая мастерство и вынашивая ярость, и была готова свершить правосудие.

Но совершила ошибку. Прикоснулась к нему.

Он был таким неподвижным, и таким сильным, и так отличался от мальчика, которого она когда-то оставила, и все же… в угловатом лице, в том, как его слишком длинные волосы упали ему на лоб, в изгибе губ и размахе бровей так много прежнего. У нее просто не оставалось выбора.

В ту первую ночь она убеждала себя, что, пересчитывая ребра на его плоском теле, ощупывая впадины и выступающие мышцы, она всего лишь ищет раны. Он был слишком худым для своей крупной фигуры, словно почти ничего не ел и мало спал.

Словно был слишком занят, разыскивая ее.

Она не могла найти оправданий тому, что изучала его лицо, разглаживала брови, восхищаясь гладкостью кожи на щеках, ощупывая щетину на подбородке.

Она не могла сказать, почему словно составляла перечень изменений в нем, тех, что превратили мальчика, которого она любила, в мужчину – сильного, угловатого и опасного.

И завораживающего.

Он не должен быть завораживающим. А она не должна любопытствовать.

Она его ненавидит.

Двадцать лет он ее преследовал, угрожая ее братьям. В конце концов сумел причинить вред и мужчинам, и женщинам Ковент-Гардена, которых Бесперчаточники обещали оберегать.

И это превратило его в ее врага.

Поэтому он не должен быть завораживающим.

А она не должна прикасаться к нему.

И любоваться его телом не должна, слушать ровное дыхание, не отрывая взгляда от щетины на подбородке, от изгиба губ… их мягкости…

Половицы в запертой комнате скрипнули – он наклонился.

Она попятилась, прижалась к противоположной стене коридора, достаточно далеко – он не сможет ее увидеть, когда посмотрит в замочную скважину. Именно он научил ее пользоваться замочными скважинами когда-то давно, когда она была еще настолько мала, что верила, будто запертая дверь означает конец истории.

Она уставилась на крохотную черную пустоту под дверной ручкой, полностью захваченная безумным воспоминанием о другой двери. Об ощущении другой ручки в ладони, о прохладе красного дерева, к которому она прижалась лбом, глядя в замочную скважину тогда, целую жизнь назад.

О кромешной тьме внутри.

О вкусе металла на губах, когда она, прижавшись ртом к замочной скважине, прошептала внутрь: «Ты здесь?»

Двумя десятками лет позже она все еще чувствовала, как колотилось сердце, когда она прижалась ухом к этому таинственному отверстию, пытаясь услышать то, чего не могла увидеть. Все еще ощущала свой страх. Панику. Отчаяние.

А затем, из пустоты…

«Я здесь».

Надежда. Облегчение. Радость, когда она повторила его слова:

«Я тоже здесь».

Молчание. А потом…

«Тебе тут не место».

«Что за чушь».

Куда еще ей идти?

«Если тебя тут увидят…»

«Не увидят».

Никто никогда ее не замечал.

«Не надо рисковать».

Риск. Это слово стало для них всеобъемлющим. Разумеется, тогда она этого не знала. Тогда она знала только, что когда-то было время, когда она ни за что не стала бы рисковать в этом огромном, холодном имении, расположенном во многих милях от всего на свете. В этом доме, предоставленном ей герцогом, которому, как ей говорили, она должна быть благодарна. В конце концов, она была незаконно рождена герцогиней от другого мужчины.

Ей повезло, говорили ей, что он не отослал ее сразу после рождения в какую-нибудь деревенскую семью. А то и куда похуже.

Как будто существование вдали от мира, без друзей, семьи и будущего – это не хуже.

Как будто она не жила в постоянном ожидании, что однажды ее время закончится. Что она исчерпает свое предназначение. Как будто не знала, что однажды наступит день, когда герцог вспомнит о ее существовании. И избавится от нее.

И что тогда?

Она рано и прочно усвоила, что девочки – бросовый материал. Они не представляют никакой ценности и ими всегда можно пожертвовать. Значит, лучше держаться в стороне от чужих глаз и ушей. Выживание – вот что стало ее предназначением. И в нем не было места риску.

До тех пор, пока не появился он вместе с двумя другими мальчиками, его сводными братьями – и все они бастарды, как и она. Нет. Не как она.

Мальчики.

И поскольку они мальчики, они бесконечно более ценные, чем она.

Она совсем забыла о том, как родилась – девочка, незаконная дочь другого мужчины, недостойная внимания и даже собственного имени. Ценная лишь тем, что вообще появилась на свет, став временной заменой сыну.

Заменой ему.

И все же она рисковала ради него. Только бы быть рядом. Быть рядом со всеми ними, тремя мальчиками, которых она полюбила, каждого по-своему. Двое из них стали братьями ее сердца, хоть и не по крови, и без них она бы, пожалуй, не выжила. А третий… он. Мальчик, без которого она бы, пожалуй, и вовсе не жила.

«Не…»

«Что?»

«Не уходи. Останься».

Она этого хотела. Она хотела остаться навеки.

«Никогда. Я никогда не уйду. До тех пор, пока ты не сможешь уйти со мной».

И она не ушла… до тех пор, пока он не лишил ее выбора.

Вспомнив все это, Грейс покачала головой.

За двадцать лет она научилась жить без него. Но сегодня она в ловушке: он находился здесь, и каждое мгновение его присутствия в клубе угрожает всему, что построила она, Грейс Кондри, непревзойденная деловая женщина, влиятельная персона, руководитель одной из двух наиболее развитых агентурных сетей Лондона.

Он был уже не мальчиком, с которым они когда-то перешептывались через замочную скважину.

Теперь он был герцогом. Герцогом Марвиком и ее пленником. Богатым, могущественным и достаточно безумным, чтобы обрушить стены – и весь ее мир.

– Далия…

Снова Зева. Голос с легким акцентом доносился откуда-то издалека.

Грейс покачала головой. Разве она не ясно дала понять, чтобы Зева не смела следовать за ней?

Что, черт побери, она сделала?

– Что, черт побери, ты сделала?

А. Вот о чем Зева ее предостерегает.

Грейс закрыла глаза, услышав в темноте голос брата, а мгновение спустя открыла их, отвернулась от запертой двери и зловеще затихшего пленника, и зашагала по узкому коридору, жестом призывая брата к молчанию.

– Не здесь.

Наткнулась на взгляд Зевы, мрачный и чересчур проницательный. Не обращая внимания, сказала:

– Возле этой комнаты надо поставить охрану. Чтобы никто не зашел внутрь.

Кивок.

– А если он выйдет?

– Не выйдет.

Понимающий кивок, и Грейс зашагала навстречу брату, стоявшему у темного входа на черную лестницу.

– Не здесь, – повторила она, заметив, что он опять собрался заговорить. Девону всегда есть что сказать. – В моем кабинете.

Его черная бровь раздраженно взлетела вверх, послышался быстрый стук трости, с которой он не расставался. Брат махнул рукой в сторону лестницы, и Грейс первой стала подниматься на верхний этаж, где располагались ее личные комнаты, соединенные с конторой, откуда она правила своим королевством.

– Тебе не следовало бы здесь появляться, – негромко произнесла она, пока они прокладывали себе путь в темноте. – Ты же знаешь, я не люблю, когда ты приближаешься к моим клиенткам.

– А ты знаешь не хуже меня, что твои утонченные леди просто мечтают хотя бы одним глазком взглянуть на короля Ковент-Гардена. Им просто не нравится, что теперь у меня есть королева.

Далия насмешливо фыркнула.

– По крайней мере это – правда, – сказала она, стараясь не обращать внимания на то, как колотится ее сердце, и зная не хуже Девона, что весь этот разговор забудется сразу же, как только они войдут в ее апартаменты.

– Где моя невестка? – Она отдала бы все на свете, лишь бы Фелисити со своим здравым смыслом оказалась сейчас здесь, отвлекая Дьявола от его цели.

– В доме Уита, приглядывает за его леди, – ответил он, когда они подошли к дверям апартаментов.

Она оглянулась, положив руку на дверную ручку.

– А сам Уит не приглядывает за своей леди, потому что он…

Девон указал подбородком на дверь.

– Черт подери, Дев!

Он пожал плечами.

– А что я должен был сделать? Встать на его пути? Тебе повезло, что я смог уговорить его подождать здесь, пока я тебя разыскиваю. Он рвался лично обшарить все здание.

Грейс сжала губы в тонкую ниточку и распахнула дверь. Мужчина, находившийся внутри, уже шел ей навстречу, огромный, разгневанный.

Едва они вошли в комнату, Грейс захлопнула дверь и прижалась к ней спиной, притворяясь, что откровенное неистовство брата не выбило ее из колеи. За те двадцать лет, что она знала его, с тех пор, как они сбежали, оставив позади общее прошлое, и заново создали себя, став Бесперчаточниками, Далия ни разу не видела Уита разъяренным. Видела только, как он карал провинившихся, холодно и беспощадно, но лишь после того, как «прогорал весь бикфордов шнур» длиной с саму Темзу.

Однако стоило ему влюбиться…

– Где он, черт бы вас всех побрал?

Грейс не стала делать вид, что не поняла.

– Внизу.

Уит зарычал – негромко, гортанно, как дикий зверь, готовый к прыжку, и только по этому грозному звуку было понятно: он ее услышал. Известный всему Ковент-Гардену как Зверь, он пребывал в отчаянном напряжении всю ночь, точнее всю неделю с момента, как взрывом в доках (дело рук Эвана) едва не убило Хэтти.

– Где?

– Заперт.

Он взглянул на Дьявола:

– Правда?

Брат пожал плечами:

– Не знаю.

Господи, избави ее от несносных братьев.

Уит посмотрел на нее:

– Это правда?

– Нет, – растягивая звуки, протянула Грейс. – Он внизу пляшет джигу.

Уит упорствовал:

– Ты должна была сказать нам, что он здесь.

– Зачем? Чтобы ты смог его убить?

– Именно.

Она дерзко посмотрела ему в глаза:

– Ты не можешь его убить.

– Да мне плевать на его титул! – воскликнул Уит, всем своим видом демонстрируя, что он и есть Зверь, как его называет весь Лондон. – Я раздеру его на части за то, что он сделал с Хэтти!

– И тебя за это вздернут, – отрезала Далия. – Какая польза от этого будет твоей любимой?

Он взревел от досады, повернулся к массивному письменному столу, стоявшему в углу и заваленному кипами деловых бумаг клуба – досье нынешних членов, бульварные газетенки со сплетнями, счета и письма. Уит одним движением руки смел со стола большую стопку заявлений на вступление в клуб, и бумаги разлетелись по всей комнате. Далия запротестовала:

– Эй! Это моя работа, ты, болван неуклюжий!

Зверь запустил руки в волосы и повернулся к ней, не обращая внимания на ее возмущение:

– Он едва не убил мою девочку. Она могла… – Он замолчал, не желая произносить страшное слово вслух. – И это после того, как он оставил Дьявола замерзать насмерть! После того, как чуть не убил тебя много лет назад. Господи, вы все могли…

У Грейс сердце сжалось в груди. Уит всегда их защищал. Отчаянно стремился уберечь их, даже когда был для этого слишком маленьким и тощим. Она кивнула.

– Знаю. Но мы все здесь, а твоя леди идет на поправку.

Он хрипло, прерывисто выдохнул.

– Это единственная причина, почему мой кинжал еще не вонзился ему в брюхо.

Далия кивнула. Он заслужил отмщения. Все они заслужили. И она собиралась помочь братьям. Но не так.

Дьявол заговорил, не отходя от двери. Он стоял там, прислонившись к стене, обманчиво небрежно скрестив длинные ноги.

– А ты почему-то остаешься спокойной, Грейс. Похоже, хочешь, чтобы он остался жив.

Понимая, куда он клонит, она прищурилась.

– Женщинам не дарована роскошь впадать в бешенство.

– Говорят, ты на него пялишься, просто пожираешь глазами.

Вот тут ее действительно захлестнул гнев, пальцы вцепились в красный шарф, обмотанный вокруг талии.

– Кто говорит? – Уит не ответил, и она повернулась к Дьяволу: – Кто это говорит?

Дьявол неспешно дважды ударил тростью в пол.

– Признай, очень странно, что ты его лечишь. Зева сказала, ты все делаешь сама. Буквально оттащила его от смертного порога. Отказалась звать доктора. – Он бросил многозначительный взгляд на ее заваленный бумагами письменный стол. – А пока ты с ним нянчишься, клубные дела только копятся.

Грейс нахмурилась.

– Во-первых, Зева слишком много болтает. – Братья никак не отозвались, и она добавила: – Во-вторых, мой стол всегда так выглядит, и вам это известно. И в-третьих, чем больше людей будет знать, что он здесь, тем меньше шансов, что он понесет заслуженное наказание.

Вот так. Вот почему она промывала его раны. Почему трогала его лоб, опасаясь жара. Почему замирала в темноте, прислушиваясь к его ровному дыханию.

Только и всего.

И это не имеет никакого отношения к прошлому.

– Чем больше народу будет знать о том, что он здесь, тем более опасен он для всех нас, – добавила она.

– Он и так опасен для всех нас, – сказал Дьявол.

Вспыхнули досада и раздражение. Брат произнес это так тихо и спокойно, словно говорил о прибытии в порт очередного судна с грузом. Она знала, что он говорит правду. Знала также, что удерживать герцога Марвика в плену на пятом этаже номера 72 на Шелтон-стрит – не самый разумный образ действия.

– Назови мне одну убедительную причину, по которой я не должен убить его после всего, что он натворил. После того, что он сделал с Дьяволом. После Хэтти. После грузов, которые он погубил. Людей, на которых напал. Тех, которые не выжили. Пять человек. Гарден требует его крови.

Уит перечислял все это хриплым голосом, а Грейс не могла сдержать изумления. Она не слышала, чтобы он произносил так много слов за один раз, с тех пор как… да, пожалуй, никогда.

У Дьявола, как и у нее, тоже изумленно расширились глаза, но он быстро пришел в себя.

– Он прав, Грейс. Мы заслужили право прикончить его.

Она помотала головой:

– Нет.

Мускул на щеке Дьявола дернулся, и ужасный шрам побелел.

– Значит, эти основания для тебя недостаточно серьезные.

Она крепко сжала губы. Мысли разбегались из-за досады, страха и злости – и тянувшегося два десятилетия отчаянного желания расплатиться по счетам. И тогда она произнесла:

– Потому что больше всего он отнял у меня.

Наступило напряженное молчание, но его коротким ругательством нарушил Уит. Далия повернулась к Дьяволу, высокому и жилистому, с этим его жутким шрамом, оставленным рукой Эвана.

– Не так давно мы вместе с тобой стояли в доках, и ты это сам сказал, братец. Он отнял у меня больше, чем у вас.

Дьявол долго молча смотрел на нее, постукивая тростью по сапогу.

– Ну и? За это ему достается твоя забота? Нежное внимание женщины, которую он любит?

– Да пошел ты, – бросила она. – Он меня не любит.

Две пары янтарных глаз уставились на нее.

Сердце ее заколотилось.

– Не любит.

Нет ответа.

– То, что он ко мне чувствует… никогда не было любовью.

И не имеет значения, как они это называли, когда детьми играли в мягкую, добросердечную версию чувств – юных, свежих и слишком сладких, чтобы быть настоящими. В то, чего им не было суждено достичь, став взрослыми.

Ей очень хотелось, чтобы братья оставили эту тему.

И каким-то чудом они это сделали.

– А дальше-то что? – спросил Уит. – Мы его отпустим, и он просто уйдет? Назад в Мейфэр? Только через мой труп, Грейс. Мне плевать, что он там у тебя отнял. Мы ждали этого дня много лет, и будь я проклят, если он вернется к той жизни, которую украл.

– Ты меня не так понял, – ответила она. Два десятка лет назад, когда Эван их предал, они поклялись поквитаться, если он когда-нибудь начнет на них охотиться. Она и сама это пообещала, когда старалась вылечить их. – Вы не единственные, кто пообещал отомстить. Я тоже была с вами.

Уит со сломанными ребрами, Девил с рассеченным лицом. Грейс с разбитым сердцем, и что еще хуже – с утраченной верой в людей.

– И ты думаешь, тебе хватит силы, чтобы выполнить свое обещание, Грейс? – низким, мрачным голосом спросил Уит.

Грейс опустила руку, запуталась пальцами в шарфе на талии.

– Я знаю, что хватит.

Послышался краткий стук в дверь, словно ставя точку в клятве.

– Мстить буду я. – Она посмотрела на Зверя. – За это я готова драться с вами обоими, и вам не понравится исход.

Снова молчание – двое самых опасных мужчин в городе обдумывали ее слова. Девон первым выразил согласие. Удар тростью. Короткий кивок.

Уит прорычал гортанно:

– Если ты не…

– Я сделаю это, – поклялась она.

В дверь снова постучали, уже громче.

– Войдите, – отозвалась Грейс, и на пороге появилась вторая ее помощница, Вероник.

Если в стенах номера 72 на Шелтон Далия занималась финансами и деловыми вопросами, а Зева – «внутренней кухней» и требованиями клиенток, то Вероник отвечала за безопасность всего предприятия. И вот сейчас эта чернокожая пантера стояла в дверном проеме, как часовой. Пальто на ней распахнулось, демонстрируя льняную рубашку, плотно облегающие бриджи и высокие, выше колен кожаные сапоги, похожие на те, что носила Грейс.

Экипировку Вероник дополнял пистолет, закрепленный на одном бедре на такой высоте, чтобы вытащить его без малейшей заминки.

Пока еще в кобуре.

Темные глаза отыскали Грейс, взгляд полон решимости.

– Далия.

Грейс не колебалась ни секунды.

– Где он?

Взгляд Вероник метнулся к Девону и Уиту, затем вернулся к ней.

«Что же она натворила?»

– Он сорвал дверь с петель.

Зверь выругался, уже направляясь к двери. Дьявол стоял, как натянутая тетива в луке.

– Где? – спросила Грейс, бросившись вслед за братом.

Зверь взглянул на Вероник.

– Он сбежал?

На лице Вероник промелькнуло что-то, похожее на обиду.

– Нет. Мы его скрутили. – Она посмотрела прямо в глаза Грейс. – Он в сознании.

По ее лицу промелькнула еще какая-то эмоция, но Грейс не стала задумываться, какая именно.

– Бьюсь об заклад, ему это понравилось, – сказал Дьявол с откровенной усмешкой.

Вероник повернулась к Бесперчаточникам, на ее лице играла широкая улыбка, а в голосе слышался заметный карибский акцент.

– Он сопротивлялся, но мы с ним справились.

– Даже не сомневаюсь, – ответил Дьявол. Охранники номера 72 на Шелтон были лучшими бойцами в Гардене, и все это знали.

Однако радоваться было рано.

– Он звал Грейс. – Имя из уст Вероник прозвучало как чужое. В клубе его никогда не произносили.

Прошлое пришло, чтобы взять свое.

Зверь смерил ее взглядом.

– Он тебя видел.

Она заколебалась. В конце концов, в комнате было темно. И все же…

– Всего мгновение.

«Я к нему прикасалась».

«Не следовало, но я не смогла удержаться».

– И все же я удивлен, что они сумели его скрутить, – заметил Зверь.

– Почему?

– Потому что ты сейчас дала ему то, за что стоит сражаться.

Грейс потребовала объяснений. Она сама все отчетливо понимала.

Вероник нарушила молчание:

– Что нам с ним делать, Далия?

Она не колебалась ни секунды:

– Если он достаточно поправился, чтобы вышибить дверь, значит, он достаточно здоров, чтобы драться.

– Более чем: устроил парням хорошую встряску.

Грейс кивнула.

– Ну, тогда и я готова к встряске. Все закончится сегодня. – Она прошла через кабинет в свои личные комнаты, уже развязывая шарф на талии.

Ее догнали слова Дьявола:

– Мне почти жалко этого ублюдка. Он даже и не поймет, какая сила его убьет.

Глава 5

Она жива.

Даже сейчас, стоя на коленях, с руками, связанными за спиной, с мешком на голове, с мышцами, все еще напряженными после схватки, он оставался поглощенным одной-единственной мыслью.

Она жива, и она от него сбежала.

Его не оглушили во время потасовки; его повалили на пол, потом связали, натянули на голову мешок и приволокли в помещение достаточно большое, чтобы звуки в нем отдавались эхом; где-то вдалеке слышался негромкий шум, неразборчивые звуки. Люди, которые притащили его туда, проверили крепость веревок и ушли. Он чуть не в кровь разодрал запястья, пытаясь разорвать путы, но они не поддавались. Он ждал, а секунды складывались в минуты, затем в четверть часа. В полчаса.

Считать время он научился еще мальчишкой, когда его запирали в темноте, а он ждал возвращения света. Ждал ее возвращения. Поэтому казалось совершенно естественным отсчитывать минуты сейчас, хотя он терзался мыслью, что сейчас, скорее всего, увидит вовсе не ее.

Возможно, он дает ей время сбежать.

И все же страх, что она уже могла сбежать, затмевался невероятным облегчением от мысли, что она жива. Сколько раз братья говорили ему, что она мертва? Сколько раз стоял он в темноте – в Ковент-Гардене, в Мейфэре, в доках – и выслушивал их вранье?

Его братья, сбежавшие из дома их детства, захватив с собой Грейс… Сколько же раз они ему лгали?

«Она уехала на север, – говорили ему они. – Поступила там в горничные. Мы потеряли с ней связь. А потом…»

Сколько раз он испытывал искушение поверить им? Сотни. Тысячи. Начиная с того, первого раза, Дьявол с каждым вдохом повторял ему эту ложь.

А затем, когда он все-таки поверил им, то буквально обезумел от горя. Хотел только одного – покарать их собственными руками, раздавить их своим могуществом. До того самого мига, как поджег лондонские доки, желая смотреть, как они горят, – и это стало наказанием для них за то, что они отняли у него.

Единственного человека, которого он когда-либо любил.

Но она не исчезла.

Жива.

Эта мысль – и покой, пришедший вместе с ней, – изменили самую его суть. Долгие годы он мучительно хотел отыскать ее. Узнать, что у нее все хорошо. Долгие годы он твердил себе, что если бы только увидел собственными глазами несомненные доказательства того, что она счастлива, этого ему хватило бы. А теперь он это знает. С ней все в порядке. Она жива.

Эта единственная, идеальная мысль полностью поглотила его, пока он ждал, не в силах перестать думать о темном силуэте ее фигуры на пороге комнаты, из которой он вырвался. Не в силах перестать изумляться тому, как сильно изменилась девочка, которую он когда-то любил. Тому, как она на него посмотрит сейчас. Снова.

Слева сзади отворилась дверь, и он повернулся в ту сторону. Видеть ему мешал грубый джутовый мешок, надетый на голову.

– Где она?

Нет ответа.

По мере того как незнакомец подходил к нему медленными и ровными шагами, его охватывали неуверенность и отчаяние. Сзади остались и другие. Двое, может быть, трое, но они не приближались. Охрана.

Сердце его лихорадочно заколотилось.

Где она?

Он вытянул шею, повернулся на коленях, не обращая внимания на резкую боль в бедре. Боль – ерунда. Во всяком случае, сейчас.

– Где она?

Никто не ответил, а в дальнем углу помещения закрылась дверь. Наступила тишина, и только те медленные шаги слышались все ближе и ближе, обещая недоброе. Он выпрямился, готовясь к тому, что могло последовать. Учитывая, что он ничего не видит, а движения ограничены, это не предвещало ничего хорошего. Дерзкий незнакомец приближался, и он приготовился к атаке.

Какой угодно физический удар будет ничем по сравнению с его моральными страданиями.

Что, если он потерял ее, едва успев найти?

Эта мысль пронзила его, как крик. Он поежился и внезапно начал задыхаться в мешке, а веревки на запястьях сделались невыносимо тугими. Он выкручивался, дергался, пытался вывернуться, но все без толку.

– Скажите мне, где она!

Вопль тяжело повис в безмолвии, и на какое-то мгновение все замерло, сделалось так тихо и неподвижно, что он подумал: «Меня опять оставили одного». Если он вообще все это себе не вообразил. Если не вообразил ее.

«Пожалуйста, пусть она будет жива. Дайте мне увидеть ее. Всего лишь раз».

И вдруг мешок с его головы сдернули, и он получил ответ на свою дикую молитву.

Он сел на пятки, челюсть его отвисла, словно его только что сильно ударили.

Двадцать лет он мечтал о ней, о самом прекрасном создании на земле. Он представлял, как она повзрослела, как выросла и изменилась, как из девочки превратилась в женщину. И все же оказался к этому не готов.

Да, двадцать лет ее изменили. Но Грейс не превратилась из девочки в женщину. Из девочки она превратилась в богиню.

От той девчушки в ней осталось совсем мало, да и уловить это смог бы лишь тот, кто знал ее тогда. Кто любил ее тогда. Ярко-рыжие детские кудри потемнели, приобрели оттенок меди, хотя остались густыми и непослушными, вихрились вокруг ее лица и плеч, как осенний ветер. Кривой шрамик на брови сделался почти незаметным – разве только знаешь, где его искать. Он заметил. Он был рядом, когда она заработала его, учась драться в лесу. В отместку он влепил Дьяволу кулаком в лицо, а затем вытер ее кровь рукавом своей рубашки.

И хотя сейчас она смотрела на него бесстрастно, не проявляя никаких эмоций, Эван упивался едва заметными морщинками в уголках ее рта и глаз, морщинками, доказывавшими, что она не разучилась смеяться и часто проделывала это за последние двадцать лет. Кто смешил ее? Почему не он?

Когда-то рассмешить Грейс удавалось только ему. И сейчас, стоя на коленях со связанными запястьями, он отчаянно хотел сделать это снова.

Эта мысль завладела им, когда он смотрел в ее прекрасные карие с черной каемкой глаза, такие же, как в их детстве, только без той искренности, что раньше. Никакого обожания. Никакой любви.

В ее глазах полыхал огонь не любви, но ненависти.

И все же он упивался ею.

Она всегда была высокой, но теперь преодолела свою неуклюжую долговязость и, при шести футах роста, возвышалась над ним, а изгибы ее фигуры заставляли его томиться. Она стояла в невероятном круге света – это место каким-то образом было залито золотистым сиянием, хотя свечей тут точно не хватало. В комнате находились и другие люди – он же слышал, как они входили, верно? – но он их не видел, да и не пытался увидеть. Он не станет терять время, глазея на других, если может смотреть на нее.

Она повернулась и вышла из круга света.

– Нет!

Она не отозвалась, и Эван задержал дыхание, ожидая ее возвращения. Она вернулась, держа длинную полосу ткани в правой руке. Вторая такая же висела у нее на плече. Она начала методично наматывать ткань на костяшки и запястье левой руки.

И тогда он понял.

На ней были те же брюки, что и раньше, черные, плотно охватывающие ноги – длинные, идеальные. Сапоги из мягкой темно-коричневой кожи, словно обнимающие ее икры, заканчивались примерно в полуфуте над коленями. На носках они потерлись – не настолько, чтобы выглядеть неряшливо, но достаточно, чтобы стало понятно: она носит их регулярно.

Талию обвивали два пояса. Нет. Один пояс и один шарф – алый, прошитый золотыми нитями. Он обещал ей золотые нити тогда, в детстве, когда они мечтали о будущем. Теперь она покупает их сама. Над поясом и шарфом белая льняная рубашка с короткими рукавами, обнажающими руки от пальцев до локтей, даже выше. Рубашка тщательно заправлена в брюки.

Никаких дамских штучек – ленточек или фестончиков. Болтающиеся лоскуты – помеха во время боя.

И пока она тщательно бинтовала запястье, круг за кругом, словно делала это раньше сотни раз, Эван понимал: она пришла сюда драться.

Пусть! Он дал бы ей все, чего она только пожелает.

– Грейс[1], – произнес он, и хотя рассчитывал, что звук его голоса затеряется в опилках, устилавших пол между ними, слово – ее имя, его титул – прозвучало в этом помещении как выстрел.

Она никак не отреагировала. Не вздрогнула, на лице не отразилось и намека на узнавание. Поза не изменилась. И он ощутил шелест чего-то очень неприятного.

– Я слышала, ты сорвал с петель мою дверь, – произнесла она голосом низким, мелодичным, великолепным.

– Я поставил на колени весь Лондон, пока разыскивал тебя, – отозвался он. – Думаешь, дверь могла бы меня сдержать?

Ее брови взлетели вверх.

– Однако ты здесь, сам на коленях, так что, похоже, кое-что все же смогло тебя сдержать?

Он вскинул подбородок.

– Я смотрю на тебя, любимая, значит, меня не смогли удержать вдали от тебя.

Она едва заметно прищурилась – единственный признак того, что он попал в цель. Закончила перевязывать запястье, аккуратно заправила конец бандажа и начала обматывать второе. И только тогда, только вновь приступив к размеренным, методичным движениям, заговорила:

– Странно, правда, что мы называем это боями на голых руках, но на самом деле голыми кулаками не деремся?

Он не ответил.

– Разумеется, мы дрались голыми кулаками. Когда только приехали сюда. – Она посмотрела ему прямо в глаза. – В Лондон.

Эти слова стали для него ударом, куда более мощным, чем любой, какой она могла нанести ему хоть перевязанными кулаками, хоть голыми. Напоминание о том, с чем они столкнулись, когда прибыли сюда. И он застыл неподвижно под их тяжестью.

– Я до сих пор помню ту первую ночь, – продолжала она. – Мы спали в поле, сразу за городом. Было тепло, мы лежали под звездами и ужасно боялись, но я никогда не ощущала такой свободы. Такой надежды. – Она посмотрела ему в глаза. – Мы освободились от тебя.

Еще один удар, едва не сбивший его с ног.

– В том поле я зашила лицо Девону – иголкой, которую стащила, когда мы убегали из особняка, и ниткой, вытащенной из собственного подола. – Она помолчала. – Мне даже в голову не пришло, что для поисков работы может потребоваться целая, не рваная юбка.

Он закрыл глаза. Господи Иисусе. Они подвергались такой опасности.

– Не важно, – проговорила она. – Я училась очень быстро. После трех дней бесплодных поисков работы, которая прокормила бы всех нас троих – ни приличной еды, ни крыши над головой, – мы поняли, что выбор у нас весьма ограничен. Но я… я же девочка… и у меня имелся на один вариант больше, чем у Дева и Уита.

Эван со свистом втянул в себя воздух. От ярости у него сжались челюсти и выпрямилась спина. Они убежали вместе, и единственное, что его утешало – то, что они смогут защитить друг друга. Что его братья уберегут ее.

Она посмотрела ему в глаза и выгнула темную бровь.

– Мне не пришлось выбирать. Диггер нашел нас довольно скоро.

Он отыщет этого Диггера и выпотрошит его.

Она усмехнулась.

– Ты бы поверил, что существует рынок детских боев? – Грейс закончила бинтовать запястье. Она подошла ближе, и ему показалось, что он уловил ее аромат – лимонный крем и пряности. – Это то, что все мы умели делать, верно?

Умели. Они учились этому вместе.

– В тот первый вечер Диггер не дал нам обмоток. Видишь ли, они не только для того, чтобы защищать костяшки пальцев. Обмотки удлиняют бой. Он проявил доброту – думал, что бои закончатся быстрее, если мы будем драться голыми руками. – Грейс помолчала. Он видел, как ее захлестывают воспоминания, видел, что она гордится собой. – Быстрее они не закончились.

– Ты победила.

Голос прозвучал хрипло, словно он не разговаривал целый год. Двадцать лет.

Может, и так. Он не помнил.

Ее взгляд метнулся к нему.

– Разумеется, победила. – Она помолчала. – Я училась драться вместе с лучшими из них. Училась драться грязно. У мальчика, который победил, даже если это было худшим из предательств.

Эван как-то умудрялся не вздрагивать при этом повествовании, сочившемся презрением. При воспоминании о том, что он сделал, чтобы победить. Он поймал ее взгляд, прямой и искренний.

– Я благодарен за это.

Она не ответила, лишь слегка приблизилась к нему и продолжила рассказ:

– Им не понадобилось много времени, чтобы дать нам прозвище.

– Бесперчаточники. – Он помолчал. – Я думал, это относится только к ним.

К Девону и Уиту; у первого через всю щеку тянется ужасный шрам, который оставил ему Эван, а у второго кулаки, что камни, особенно если им движет ярость, которую Эван сумел пробудить в ту далекую ночь. Только к двум мальчишкам, теперь мужчинам, ставшим контрабандистами. Боксерами. Преступниками. Королями Ковент-Гардена.

А все это время с ними была и королева.

Уголок ее рта приподнялся.

– Все думают, это только они.

Грейс стояла так близко, что к ней можно было прикоснуться, и не будь у него связаны руки, он бы так и сделал. Просто не смог бы сдержаться, когда она здесь, такая близкая, возвышающаяся над ним.

– Мы выбрались из грязи и построили свое королевство здесь, в Ковент-Гардене, в том месте, которое когда-то было твоим.

Она помнит.

– Я думала об этом, когда изучала извивы Уайлд-стрит. Когда забиралась на крыши, подальше от воров и сыщиков с Боу-стрит. Когда срезала кошельки на Друри-лейн и дралась до крови на передвижных рингах Трущоб.

Он снова попытался ослабить веревки, но освободиться не мог, слишком надежно его связали. А затем свобода стала невозможной, потому что она уже тянулась к нему. Собиралась к нему прикоснуться. Кончики ее пальцев погладили щеку, оставив за собой полыхающий след. Он резко втянул в себя воздух, когда ее ногти царапнули многодневную грубую щетину на подбородке. Он замер, боясь, что, если шевельнется, она остановится.

«Не останавливайся».

Она не остановилась. Пальцы ее нырнули ему под подбородок, приподняли голову. Ее лицо оставалось в тени, укрытое кудрями. Она глубоко заглянула ему в глаза, словно гипнотизируя взглядом.

– Как ты на меня смотришь, – негромко произнесла она, едва слышным и полным недоверия голосом.

Но ей придется поверить. Разве раньше он не так на нее смотрел?

Господи, она подошла еще ближе, склонилась над ним, загораживая свет. Став светом.

Ее глаза видели каждый его дюйм, исследовали его, обнажали. И он не мог удержаться, пока она все приближалась и приближалась, и пульс его бился все лихорадочней, а комната исчезла, и не осталось ничего, кроме них двоих, а затем исчез и он, и не осталось ничего, кроме нее.

– Они скрывали тебя от меня.

Она покачала головой, и его окутал ее аромат, как сладость, которая у него когда-то была, а он помнил ее, и больше никогда не мог такую отыскать.

– Никто меня не скрывал, – сказала она. Боже, как она близко. Прямо здесь, губы полные, идеальные, всего на волосок от него. – Я сама о себе забочусь.

Он опять попытался разорвать веревки, прямые, как сталь, и такие же твердые. Он отчаянно желал сократить расстояние между ними. Как давно он в последний раз прикасался к ней? Сколько времени о ней мечтал?

Целую жизнь.

Ее глаза, устремленные на его губы, почернели от желания, и он облизнул нижнюю губу, так же точно зная, что она хочет его, как знал собственное дыхание. Она хочет его так же сильно, как он ее.

Невозможно. Никто не может ничего хотеть так же сильно, как он жаждет ее.

«Сделай это, – мысленно взмолился он. – Господи, пожалуйста. Поцелуй меня».

– Я нашел тебя, – произнес он, как молитву.

– Нет, – мягко возразила она. – Это я тебя нашла, Эван.

Услышав свое имя – имя, которое больше никто не произносит, – он содрогнулся. И не смог удержаться, в ответ прошептал ее имя.

Ее взгляд, как подарок, снова устремился к его глазам.

Да.

– Сделай это, – сказал он.

«Все, что тебе нужно. Абсолютно все».

– Что тебе нужно, Грейс? – прошептал он.

Она наклонилась над ним, и он возжелал ее сверх всякой меры.

Два удара, резких и настойчивых, откуда-то из темноты. Он мгновенно узнал Дьявола, своего брата по крови.

А с ней его связывают братские узы, основанные на чем-то, куда более сильном.

Грейс отскочила мгновенно, словно ее дернули за веревку, и, лишившись надежды на ее прикосновения, он едва не обезумел. Эван повернулся на звук и негромко зарычал, как пес, перед которым поставили миску с едой, но в последний миг убрали.

– Он сказал мне, что ты умерла, – произнес он, снова поворачиваясь к ней, отчаянно желая, чтобы она снова приблизилась. – Но ты не умерла. Ты жива, – проговорил он. Затем еще раз, не в силах скрыть облегчение в голосе. Благоговение. – Ты жива.

Она прищурилась, оставшись непреклонной.

– Ты пытался убить его.

– Он сказал мне, что ты умерла!

Разве она не понимает?

– Ты едва не убил любимую женщину Зверя.

– Я думал, они позволили тебе погибнуть! – Он едва не сошел с ума от этой мысли.

«Не едва».

Она покачала головой.

– Этой причины недостаточно.

Он вскинул подбородок, из горла его вырвался грубый смешок. Уж он-то разнес бы на клочки Лондон в жажде отмщения за ее смерть.

– Ты права. Этого было недостаточно. Это было просто все. – Он посмотрел в ее глаза, теплые, карие – глаза, повзрослевшие, как и все остальное в ней. – И я бы сделал это снова. Развяжи меня.

Она долго молча смотрела на него.

– Знаешь, я думала о тебе, когда брела по этим булыжникам и училась любить их. Училась защищать их, словно это я родилась в сточной канаве Ковент-Гардена, а не ты.

– Развяжи меня. Позволь…

«Позволь обнять тебя. Позволь прикоснуться к тебе».

Она его не слушала.

– Я думала о тебе… до тех пор, пока не вычеркнула тебя из своей жизни. – Она помолчала, давая ему как следует проникнуться ее словами. – Потому что ты перестал быть одним из нас. Верно, герцог?

Грейс вонзила в него этот титул, как нож, но он и виду не подал.

Вместо этого Эван сделал то единственное, что пришло ему в голову.

Единственное, что, как ему представлялось, могло удержать ее рядом с ним.

Единственный дар, который она могла принять от него.

Он посмотрел ей прямо в глаза и произнес:

– Развяжи меня, и получишь бой, которого ты так хочешь.

Глава 6

Бой – вот чего она ждала.

Она стояла на верхнем этаже здания, которым владела, в мире, в котором царствовала, – в мире, когда-то являвшимся его миром, – смотрела прямо в глаза своим братьям и говорила им, что жаждет отмщения.

Это было единственное, чего она желала, если быть честной.

Все остальное – все, чем она владела, и все, чем она была, служило лишь средством к достижению цели. В конечном счете, это было то единственное, что полностью принадлежало ей. Все прочее – дом, дело, братья, люди из Трущоб – все это было общим. Но месть принадлежала только ей.

С момента рождения ей не принадлежало ничего. У нее украли имя. Будущее. Мать, которую она любила. Отца, которого она так и не узнала. А после она нашла добро в мире. Те самые вещи. Счастье. Любовь. Тепло. Безопасность. И все это исчезло. Отнято у нее. Единственным человеком, которого она когда-либо любила. Ведь взамен он мог получить целое герцогство.

Именно такое обещание дал мальчикам их отец, когда привез своих сыновей, единокровных братьев, в загородное имение. Они будут, как собаки, биться за титул, не принадлежавший никому из них. Титул, который даст им огромное состояние и власть – достаточно, чтобы полностью изменить их жизнь.

Сначала состязание было даже приятным. Танцы и светская беседа. География и латынь. Атрибуты аристократии. Причем о существовании братьев знали только герцог, бесконечная череда слуг и наставники. Но затем все поменялось к худшему, и речь пошла уже не столько об учебе, сколько о страданиях. О том, что герцог называл «душевная стойкость».

Вот тогда мальчиков от нее отделили… их держали в темных комнатах. В холоде. В изоляции.

А потом их заставили драться друг с другом. Ценой победы была власть. Богатство. Будущее. Имя, данное при крещении ей: Роберт Мэтью Каррик, граф Самнер. Будущий герцог Марвик.

Мало кто знал, что младенец на руках у кормилицы – девочка. А те, кто знал… их слишком запугал герцог, чтобы они могли проговориться о том, как он нарушил законы Бога и страны.

Но это не имело никакого значения, ведь в конце концов имя перешло к мальчику. Мальчику, который победил, хотя Грейс, Уит и Девон сбежали раньше, чем он успел выполнить последнее задание.

Они пытались все забыть, строя свою семью и свою империю без него. Но никто из них не мог найти покоя, во всяком случае до тех пор, пока Дьявол и Зверь не встретили любовь.

Но Грейс покоя так и не обрела.

Однако он придет к ней сегодня ночью, когда она выполнит обещание, данное братьям, и поставит его на колени посреди улицы. И взамен него клятву, что он никогда их больше не тронет. Он потратил годы, разыскивая их (ее), а они провели годы, скрываясь от него. Настало время понять – того, что он ищет, не существует. Уже двадцать лет…

Вспыхнуло воспоминание – Девон и Уит кричат на Эвана, который надвигается на нее с ножом в руке. В тот раз она была недостаточно проворна. Застыла, поняв, что он может по-настоящему ее ранить. Не важно, что ему пообещал чудовище-герцог, – Эван сказал, что любит ее. Они все поклялись защищать друг друга. Сколько раз все три брата дрались, как один? Сколько планов составили они вчетвером в ночной темноте?

Сколько обещаний дали двое из них?

Будущее. Семья. Безопасность. Любовь.

Ничто из этого не имело значения в ту ночь. Только не когда на карту было поставлено герцогство и он почти держал его в руках. Эван выиграл ту битву, а вместе с ней власть и привилегии, что делало остальных в лучшем случае бесполезными, а в худшем – опасными.

А самой опасной из всех была Грейс, поскольку представляла собой доказательство того, что Эван – ныне Роберт Мэтью Каррик, граф Самнер, герцог Марвик – фальшивка. Мошенник.

Когда Грейс, Уит и Девон стали сильнее, когда создали себе имена из сажи и копоти Трущоб, где жили до сих пор и где каждый из них сумел построить бизнес, дававший работу сотням и приносящий сотни тысяч, они поняли, что сделали себе не просто имена. Они воздвигли стену могущества, чтобы защитить себя от неизбежного – появления этого человека, их врага, ведь они знали, что однажды он явится за ними, единственными людьми на земле, кто знал его тайну… тайну, которая приведет его на виселицу как государственного преступника.

Решающая точка будет поставлена сегодня. Сейчас. От руки Грейс, под внимательным взором братьев.

Но прежде, чем покарать, она к нему прикоснулась.

Она не знала, почему.

Не потому что хотела.

И поцелуй… этого она тоже не хотела.

«Ложь».

Она не хотела желать этого.

Но там, в темноте подвальной комнаты, под приглушенные звуки бушующей наверху вечеринки, она не смогла устоять. Когда-то он был красивым мальчиком – выше других, худощавым, выносливым, с внимательными янтарными глазами и неторопливой, непринужденной улыбкой, способной увлечь любого пойти за ним хоть на край земли. И все они только этого и желали.

Эван. Мальчик-король.

Улыбки больше нет. Она спряталась в великолепных угловатых чертах его лица. Все трое – Дьявол, Зверь и Эван – глазами и формой подбородка напоминали отца, но Дьявол вырос высоким и щеголеватым, а Зверь стал массивным борцом с лицом ангела. В Эване не было ни того, ни другого. Он превратился в аристократа – орлиный нос, подбородок с ямочкой, впавшие щеки, благородный лоб… и губы – чистый соблазн.

Грейс была владелицей и хозяйкой дома номер 72 по Шелтон-стрит, самого скрытного, не привлекающего к себе внимания, элитного борделя для дам в Лондоне: места, известного тем, что здесь привередливым клиенткам на выбор предлагались мужчины, каждый из которых казался совершенным образцом мужественности. Она считала себя знатоком и ценителем красоты. И торговала ею.

А он был самым красивым мужчиной из всех, кого ей доводилось встречать. Чуть более худой для своего роста. С излишне запавшими щеками. С чрезмерной дерзостью во взгляде.

Разумеется, она поддалась искушению. На одно мгновение. На секунду. На долю секунды. Ей бы захотелось поцеловать любого с таким лицом. Прикоснуться к любому с таким телом.

«Опять вранье».

Она прикасалась к нему, потому что больше у нее никогда не будет возможности прикоснуться к мальчику, которого она когда-то любила. Заглянуть в его глаза и, возможно, увидеть в них его, спрятанного внутри холодного, жестокого герцога, каким он стал.

И может быть, если она его там увидит, то сумеет все это остановить. Может быть. Но она ничего не увидела, а значит, никогда и не узнает. А когда отпустит его, уже не будет шансов узнать.

– Развяжи меня, и сразимся, ведь ты этого желаешь.

Слова повисли в воздухе между ними. Она рассматривала его лицо, утратившее все мальчишеские черты – все исчезло в жестких углах мужественности, украдено временем.

Он всегда знал, чего она хочет.

А сегодня ночью она хотела драться. Длинные льняные полоски ткани, плотно намотанные на костяшки пальцев, ощущались не так удобно, как обычно. Они не казались второй кожей, как это было годами, ночь за ночью, когда Грейс выходила на усыпанный опилками пол импровизированных рингов в самых темных, самых грязных помещениях с самой сомнительной репутацией в Гардене.

Они мешали, как двадцать лет назад, когда она впервые перебинтовала костяшки пальцев. Непривычные. Лишние. Она потрясла рукой, обойдя его, наклонилась, вытащила из сапога кинжал и перерезала веревки у него на запястьях.

Высвободившись, он легко поднялся на ноги, словно отдыхал в шезлонге, а не стоял на коленях среди опилок в клубе Ковент-Гардена. Выпрямился с легкостью и мастерством боксера, и этому следовало бы удивиться. В конце концов, герцоги не двигаются, как гладиаторы. Но Грейс отлично знала, что Эван всегда двигался, как боец.

Он всегда обладал живостью и быстротой… лучший боец среди них – умел нанести удар, который, казалось, мог сломать кость, но при этом чудесным образом останавливал кулак так, что он прикасался к тебе, словно перышко. Она видела, что он не утратил своего мастерства. Но сама Грейс… она его только отточила.

Он тренировался там, где тренируют джентльменов. Итон, и Оксфорд, и Брукс, и где там еще учат драться франтов по их аристократическим правилам.

Эти правила не помогут ему в Гардене.

Она следила за его движениями – он, пританцовывая, отступил назад, вышел из круга света, разминая руки, чтобы кровь прилила к пальцам.

Грейс Кондри была ловким уличным бойцом с детства, но победу ей приносила не сила – девочки редко конкурировали в этой области – и не быстрота, хотя, Господь свидетель, она ею обладала. У Грейс имелась способность замечать малейшие недостатки соперника, даже надежно спрятанные. А у этого герцога недостатков хватало.

У него слишком широкий шаг, и при ударе он выскочит за пределы ринга прежде, чем сообразит, откуда прилетел удар.

Он чрезмерно расправляет широкие плечи, излишне раскрываясь для нападения. Ему бы следовало наклоняться, прикрывать широкую грудь.

И еще правая нога, которую он слегка подволакивает… настолько слегка, что замечает только она. Это практически неуловимо – так, легкий намек на хромоту… Рана на бедре, полученная, когда он взорвал половину лондонских доков и невесту своего брата; сейчас уже почти полностью исцеленная.

Она заживет полностью, потому что Грейс искусно ее зашила. Но сегодня ночью ранение будет помехой, и Грейс без колебаний воспользуется своим преимуществом. Два десятка лет назад – час назад! – она пообещала себе и братьям, что отомстит, и теперь отмщение рядом, только руку протяни.

Он обернулся к дальнему углу комнаты, где в темноте, незаметные, сидели Девон и Уит.

– И вы позволите ей драться вместо себя?

– Ага, братец, – отчетливо произнес Дьявол. – Мы бросили жребий. Ей всегда везло.

Эван взглянул на нее.

– Правда?

Она вскинула подбородок и покачалась на пятках.

– Ну я же стою на ринге, верно?

У Эвана на шее задергалась жилка; похоже, он обдумывал, что делать дальше. Грейс ждала, стараясь не обращать внимания на его высокую фигуру, на то, как темно-русые волосы падают ему на лоб, как его руки и ноги остаются расслабленными, хотя он смотрит прямо на нее, готовясь к бою.

В детстве он был прирожденным бойцом. Таким, каким мечтает стать каждый уличный оборванец Лондона, включая Грейс.

Она глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. Сколько раз ей приходилось драться до сих пор? И практически без проигрышей.

Сердцебиение замедлялось вместе со временем в этой комнате. Он подошел, и она подняла кулаки, готовая начать бой сразу же, как только он сделает последний шаг.

Но он не сделал этого шага. Вместо этого он выбрал другой способ нападения. Такой, к которому она не была готова.

Он начал раздеваться.

Она застыла, когда он поднял руки, взялся сзади за воротник льняной рубашки, вытащил ее из брюк, сдернул через голову и без колебаний отбросил в сторону, прямо в пыль. Она взглядом проследила за упавшей рубашкой.

– Очень дурное обращение с единственным оставшимся у тебя предметом одежды.

– Я заберу ее потом.

Когда Грейс снова взглянула на него, он стоял гораздо ближе, чем ей думалось. Она подавила инстинктивное желание отступить, пытаясь скрыть то, как реагирует на его присутствие на ринге.

Если его лицо не слишком изменилось за последние два десятилетия, то тело преобразилось радикально. Он стал высоким – выше шести футов; широкие плечи, сухощавый, мускулистый торс, слегка поросшая волосами грудь, узкие бедра. Дорожка волос темнела, спускаясь ниже пупка, и пропадала за поясом брюк. Если теплый оттенок кожи о чем-нибудь и говорил, это значило, что свое мастерство он оттачивал на свежем воздухе. Под солнцем.

Занимаясь чем?

Она бы спросила, если бы не отвлеклась на шрам на его левой грудной мышце. Три дюйма длиной, четыре неровные, ломаные бледные линии на гладкой загорелой коже. Шрам ее словно загипнотизировал – доказательство того, что этот мужчина и есть мальчик, которого она когда-то знала. Она была там, когда это случилось.

Его отец оставил ему этот шрам в наказание за то, что он защищал ее. Как напоминание о том, что по-настоящему ценно. Она помнила вкус своего кулака, плотно прижатого к губам в отчаянной попытке сдержать крик, когда острие ножа рассекало его кожу. Но ее крики не остались безмолвными. Он кричал от дикой боли в унисон ее немому воплю.

Через несколько дней, несмотря на то, что буква «М» на коже еще оставалась совсем свежей, он уже не страдал от боли так сильно.

И пришел за ней.

Эта мысль вернула ее в настоящее. К схватке. Взглядом она окинула его грудь, сухожилия на шее, линию подбородка, высокие угловатые скулы – и наконец перешла к глазам, следившим за ней. Но ничего не выдававшим.

И тут он насмешливо улыбнулся.

– Что, нравлюсь?

Она прищурилась.

– Нет.

– Врушка.

От одного этого слова ее обдало жаркой волной. Двадцать лет назад этот жар мог означать удовольствие или смущение. Ясное понимание того, что он разглядел ее сокровенную суть. Но сейчас его вызвал гнев. Досада. И отказ верить, что он по-прежнему видит ее насквозь. Что она, возможно, все еще оставалась той девочкой, какой была много лет назад.

Что он все тот же мальчик.

– Я тебя чувствовал, – произнес он так тихо, что только она одна его расслышала. – Знаю, что ты ко мне прикасалась.

Невозможно. Он находился под действием опия. И все же она не сдержалась и сказала:

– Не я.

– Ты. Это была ты, – настаивал он тихо, надвигаясь на нее с медленной, хищной грацией. – Думаешь, я забыл твои прикосновения? Думаешь, я не узнал бы их в темноте? Я узнаю их и в бою. Пройду ради них сквозь пламя. Узнаю их по пути в ад. Узнаю их в аду, где я томился после того, как ты ушла.

Она проигнорировала сердце, лихорадочно забившееся после этих его слов. Пустых. Бессмысленных. Взяла себя в руки.

– Ты имеешь в виду, после того, как пытался меня убить? – выплюнула она, вскинув голову. – В этом здании, на верхних этажах, полно порядочных мужчин. Мне не нужен умалишенный герцог.

По его лицу пробежала тень и мгновенно исчезла. Ревность? Она сосредоточилась на его приближении. Его уже можно было достать.

Он широко раскинул руки.

– Ну давай же.

Возможно, думал, что она этого не сделает. Может, вспоминал девочку, которую когда-то знал, которая никогда бы его не ударила. Никогда не сделала бы ему больно.

Он ошибался.

Она замахнулась правой, вложив в удар всю свою силу. Кулак с мерзким хрустом соединился с плотью, голова Эвана резко откинулась назад. Она танцующим шагом отскочила, давая ему возможность восстановить равновесие.

Грейс выдохнула, медленно и ровно.

Трость Дьявола дважды одобрительно стукнула об пол в темноте.

Эван поймал ее взгляд.

– Ты всегда умела нанести отменный удар.

– Меня учил ты.

Он помнил. Дни, проведенные на поляне в имении неподалеку от Бергси-Хауса, когда они вчетвером готовили заговор против герцога, поклявшегося украсть у них не только детство, но и будущее. Дни, когда они давали свои обещания – тот, кто победит в турнире герцога, защитит остальных. Тот, кто станет наследником, оборвет этот род.

Их собрали там вместе, потому что других вероятных наследников не было – ни братьев, ни племянников, ни дальних кузенов. После смерти последнего Марвика его многовековое герцогство должно вернуться Короне. Трое мальчиков были единственным шансом продолжить род.

И они задумали лишить его этого.

Он никогда не победит, поклялись они. Даже в далеком будущем.

Грейс видела, что он вспомнил эти дни, когда они так усердно трудились, чтобы продумать и прорепетировать хореографию боев – идея Эвана, позаимствованная на театральных подмостках, которые драила его мать на Друри-лейн. Так они собирались провести бои, которые навязывал им отец. Он знал, что не сможет уберечь братьев от всех козней герцога, но хотя бы мог защитить их друг от друга.

И Эван это делал. До поры…

Эта мысль заставила ее снова пустить в ход кулак. Годы ярости и бессильной досады вылились в удар под ребра – и сразу за ним второй. От третьего удара он отлетел назад, за пределы ринга, туда, куда не доставал свет.

Только тут Грейс сообразила, что он не блокирует ее удары. Она остановилась. Отступила назад. Провела носком сапога черту в опилках. Подняла кулаки.

– Подойди к черте, герцог.

Он шагнул вперед, встал напротив, но кулаки не поднял.

Вспыхнул гнев.

– Бейся.

Он помотал головой.

– Нет.

Она опустила руки, отвернулась от него и пересекла ринг, отойдя подальше. Из темноты послышалось грязное, грубое ругательство. Зверь рвался в бой. Она схватилась за стенку ринга – шероховатая поверхность деревянных планок, царапнувшая голые пальцы, показалась приятной.

На сколько таких рингов она выходила? На скольких побеждала, причем благодаря этому человеку? Сколько ночей плакала, думая о нем, пока ею не овладевал сон?

– Я ждала этого двадцать лет, – сказала она. – Этой расплаты. Моего отмщения.

– Знаю. – Он стоял сзади. Ближе, чем она могла предположить. – И я дарю его тебе.

Она повернула голову, взглянула на него через плечо.

– Думаешь, ты мне его даришь? – Она засмеялась безрадостным смехом и повернулась к нему лицом. – Думаешь, ты способен подарить мне то, чего я хочу? Думаешь, можешь предложить мне отмщение? Твое собственное наказание? Твое уничтожение? – Она толкнула его обратно на ринг. – Какая чушь. Ты, укравший у меня все. Мое будущее. Мое прошлое. Мое чертово имя. Что, воображаешь, если ты проведешь ночь на ринге, не сопротивляясь моим ударам, то получишь прощение? Думаешь, прощение – это приз?

Она вышибла его из равновесия и видела это. Он застыл, и она ударила его.

– Вот тебе за то, что ты сделал с Уитом, угрожая его леди. – Еще раз. – А это за саму леди, и тебе повезло, что она не погибла, или я бы позволила ему убить тебя. – Сильный удар в живот, и он вновь не стал его блокировать. Грейс было плевать. – А этот за леди Дьявола, которую ты хотел обесчестить. – Еще два быстрых, один за другим. Она дышала чаще, на лбу выступили бисеринки пота. Жаркая ярость поддерживала ее. – Эти за Дьявола. Один за то, что ты оставил его умирать на холоде в прошлом году, а второй за шрам, который оставил на его лице двадцать лет назад. – Она помедлила. – За мной – такая же отметина.

Он принимал все ее удары. Снова и снова, и она подпитывалась его бездействием, распаляя свое пламя. Еще удар, и у него из носа пошла кровь.

– А этот? Этот за мальчишек, которых больше нет в Трущобах по твоей вине. Их нет, потому что твои прихвостни жаждали крови. Потому что ты вышел на свою безумную охоту ради собственной безопасности.

Он насторожился. Поднял янтарные глаза, мгновенно поймав ее взгляд.

– Что ты сказала?

– Что слышал. – Она сплюнула. – Ты долбаный монстр. Заставил всех нас прятаться от тебя, потому что тебе было мало получить от нас все, чего ты хотел. Тебе требовались еще и наши жизни.

Она отвернулась от него, пошла на другую сторону ринга.

– Сзади!

Крик Зверя заставил ее круто повернуться. Эван летел на нее через ринг, и прежде, чем она успела дать отпор, он схватил ее за талию, поднял, отнес к стенке и прижал к ней. Не с силой – примени он силу, она бы даже обрадовалась. Возможно, пришла бы в восторг, почувствовав достойного противника.

Они застыли в немой сцене, дыша быстро и тяжело, почему-то синхронно. Его губы почти прижимались к ее уху, так близко, что она не только слышала, но и ощущала его прерывистый шепот:

– Я пришел не ради себя. Я пришел за тобой. Я поклялся, что отыщу тебя? Сколько раз я тебе обещал, что найду тебя?

«Я найду тебя, Грейс. Ты только береги себя, а уж я тебя найду».

Клятва, которую через десятилетия прошептал мальчик, которого больше не было.

– Я никогда не переставал тебя искать, – сказал он, скользя губами по ее виску. По волосам.

Она ахнула. Как он умудряется по-прежнему пахнуть кожей и черным чаем? После стольких дней, проведенных в запертой комнате наверху? Почему она по-прежнему так его ощущает? После стольких лет, пока она считала его врагом?

Почему он распаляет в ней пламя?

– Я всегда, всегда тосковал по тебе, – прошептал он, обдавая ее жарким дыханием.

Заставляя ее желать.

«Нет». Она этого не допустит.

Грейс начала извиваться, пытаясь ослабить его хватку. Руки оставались достаточно свободными, чтобы лупить его кулаками по голове и плечам, но из этого положения особого вреда она ему нанести не могла.

– Они сказали мне, что ты умерла.

Грейс почувствовала боль в его словах, и на какой-то дикий, необъяснимый миг ей захотелось его утешить.

– Нога! – проорал Дьявол из темноты, вырвав ее из безумного оцепенения.

Он заметил то, что она знала с самого начала. Слабость. Пнуть как следует по ране на бедре, и она поставит Эвана на колени. Он ее отпустит. И все закончится.

Она опустила руку к шарфу на талии. Намотала его на кулак.

– Они сказали тебе правду. Та девочка умерла. Убита мальчиком, которому она доверяла, а он накинулся на нее с ножом, готовый на все, лишь бы победить.

Она дернула шарф, вытащив его из колец, и, удерживая утяжеленный конец, взмахнула шарфом, и другой его конец широкой алой дугой взмыл над их головами. Она поймала его второй рукой и натянула. В одно мгновение прочная ткань оказалась у Эвана на горле, столь же опасная, как кинжал в руках опытного воина.

Годы напролет Грейс постигала этот прием.

Он потянулся к шарфу – движение естественное и очень ошибочное. Она крутанула запястьями, и его руки оказались замотанными в шарф, обездвиженные, как в наручниках. У него не оставалось выбора, кроме как отступить и опустить руки.

– Отпусти меня.

Вместо этого она затянула шелковый узел, зная, что теперь он не сможет двигать руками.

– Я бы никогда тебя не убил, – сказал он. – Никогда бы не сделал тебе больно.

Она прищурилась.

– Какое вранье.

– Это правда.

– Нет. – Она сплюнула. – Ты уже сделал мне больно.

Говорила она о прошлом или о настоящем?

Он прорычал что-то бессвязное. Грейс не обратила на это никакого внимания.

– Но самое главное, ты сделал больно им. Полдюжины сломанных ребер у Уита и Девон с раной на лице, которая могла его убить. Он бы умер если не от потери крови, то от горячки. Забыл, что я тоже была там? И видела, как ты превратился в это? – Она смерила его взглядом с ног до головы и обратно. Так смотрят на крысу или таракана. – Я следила за тобой, Эван. Я следила, как ты превращаешься в это. Видела, как ты становишься герцогом. – Она почти выплюнула это слово. – Я видела, как ты выбрал проклятый титул, а не нас, людей, которые должны были стать твоей семьей.

Пауза. Он поймал ее взгляд.

Но заговорить не успел, она его опередила:

– Ты выбрал титул, а не меня. И этим ты меня убил. Девочку, какой я была. Все, о чем я мечтала. Это сделал ты. И уже никогда не сможешь получить все это обратно. – Она помолчала, не давая ему отвести взгляд. Желая, чтобы он услышал все до последнего слова. Чувствуя, что ей самой необходимо это услышать. – Ты никогда ее не вернешь. Потому что она умерла.

Грейс увидела, что ее слова попали в цель.

Увидела, что правда этих слов пронзила его насквозь.

Увидела, что он поверил ей.

Отлично.

Она отвернулась, сосредоточившись на боли в костяшках пальцев – доказательстве того, что столь желаемое отмщение состоялось.

Отказываясь признавать другую боль – ту, что доказывала нечто иное.

Ее братья, как часовые, стояли за пределами ринга; двое мужчин, которые будут защищать ее без малейших колебаний. Двое мужчин, что защищали ее все эти годы.

«Они сказали мне, что ты умерла».

Отчаяние этих слов эхом отдалось в ней.

– Грейс! – закричал он, стоя в центре ринга, и она повернулась, чтобы посмотреть на него, залитого золотистым светом, невероятно красивого даже сейчас, даже потерпевшего крах.

Из теней позади него материализовалась Вероник, по бокам которой стояли две женщины с мускулами, способными посоперничать с любыми мужскими бицепсами Ковент-Гардена. Они подошли и схватили его. От их прикосновения он словно взбесился, начал яростно вырываться, не отводя глаз от Грейс.

У него не оставалось ни единого шанса. Женщины были куда сильнее, чем казались, и не его первого выкидывали из дома номер 72 по Шелтон-стрит.

И не последнего.

Эван выругался и выкрикнул ее имя второй раз.

Она проигнорировала свое имя, сорвавшееся с его губ. Проигнорировала свою память о них.

– Тебе следовало выбрать нас.

Она имела в виду их троих – себя, Зверя и Дьявола, верно?

Тут он замер, каким-то образом сумев отыскать ее взгляд в темноте.

– Я и выбрал нас, – сказал он. – Ты должна была стать герцогиней.

«Мы поженимся, – пообещал он ей целую жизнь назад, когда они по юности своей не знали, что этому не суждено было случиться. – Мы поженимся, и ты станешь герцогиней». Наивное обещание, данное девочке, которой больше не существует, мальчиком, которого и вовсе никогда не было.

Воспоминание об этих двоих могло бы опечалить Грейс, но она уже столько грустила об Эване, что этого хватило бы на всю оставшуюся жизнь. Пусть печаль останется в прошлом.

Она повернулась к нему, вся в настоящем. Больше нет никакой Грейс. Есть только Далия.

– С чего бы мне соглашаться на герцогиню? – спросила она. – Я родилась герцогом.

Слова попали в цель.

– Не возвращайся, – посоветовала она. – В следующий раз тебя будет ждать не столь теплый прием.

С этими словами она повернулась спиной к прошлому и ушла.

Глава 7

Дом номер 72 по Шелтон-стрит

Год спустя

– Тебя это непременно заинтересует.

Далия как раз вошла в кухню дома номер 72 по Шелтон-стрит, чтобы проверить блюдо с птифурами, предназначавшимися для одной из комнат на верхнем этаже клуба. Она приостановилась.

– По моему опыту, слова «тебя это непременно заинтересует» редко предваряют что-нибудь хорошее.

Она одобрительно кивнула, убедившись, что пирожные безупречны, и повернулась к Зеве.

– Хочешь – верь, хочешь – нет, но в данном случае это именно так, – отозвалась личная помощница, протягивая Далии лист из бухгалтерской книги. – Мои поздравления.

Хозяйка посмотрела на нижний ряд цифр, затем быстро пробежалась глазами по всему документу, и ее охватило сначала любопытство, потом удивление. Стремясь убедиться, что никаких ошибок нет, она пересчитала длинную колонку цифр. Зева лукаво улыбнулась.

– Самый доходный месяц клуба.

– Боже, храни королеву, – тихо произнесла Далия, входя в овальный салон, расположенный в центре клуба, и снова проверяя цифры.

Королеву Викторию возвели на трон всего несколько месяцев назад, и коронование монарха-женщины не только продлило лондонский сезон на все лето и даже осень. Оно вселило в прогрессивных дам города веру в то, что они смогут делать все, чего пожелают, а это, в свою очередь, принесло нежданную удачу Далии, поскольку ее бизнес именно этим и обеспечивал женщин.

– Ну, я бы особо не обольщалась, – сказала Зева. – Не сомневаюсь, она будет достаточно жестким монархом, под стать своим дядьям.

– Вне сомнения, – отозвалась Далия. – Власть любой ценой – единственная неоспоримая реальность для лидера.

Зева согласно хмыкнула. Они пересекали большую овальную комнату, и юбки помощницы насыщенного красновато-лилового цвета, прошитые серебряной нитью, мерцали, задевая темно-синие брюки Далии.

Овальный салон дома номер 72 по Шелтон-стрит был одним из самых роскошных в Лондоне, с отделкой в насыщенных синих и зеленых тонах, с шампанским и шоколадом на каждом шагу. Все это было лишь прелюдией к основному блюду, ради которого клиентки слетались сюда со всего Лондона.

Далия взыскательным взглядом обвела салон, предназначенный сразу для нескольких целей. Членов клуба приводили сюда, пока подготавливали комнаты наверху, расставляя там заказанные блюда, напитки и различные запрошенные аксессуары.

Ожидая, леди могли перекусить (кухня дома номер 72 по Шелтон-стрит славилась разнообразными деликатесами), и Далия обязательно проверяла, чтобы в буфетах хватало закусок, которые предпочитали постоянные клиентки.

Все пожелания записывались и исполнялись, причем с величайшей осмотрительностью. Одна леди предпочитала зеленую кушетку у окна; вторая испытывала отвращение к орехам; третья садилась в самом темном углу – она страшно боялась, что ее могут узнать, но устоять перед притяжением клуба не могла.

Не то чтобы узнать тут кого-то было легко. Даже в самые спокойные дни членам клуба рекомендовалось носить маски, чтобы обеспечить анонимность. Новые члены часто выбирали личины не особенно замысловатые, иногда совсем простые, вроде черного домино; но многие маски были великолепно украшены с расчетом подчеркнуть могущество и богатство женщины, не выдавая при этом, кто она такая.

В данный момент в салоне находились шесть дам, наслаждавшихся дружеским общением.

Каждую гостью сопровождал безумно влюбленный компаньон, одетый согласно фантазии леди. Мэттью в красивой солдатской униформе развлекал пожилую старую деву в расшитой бисером розовато-лиловой маске. Лайонел в черном вечернем костюме, способный перещеголять самого Браммела[2], нашептывал что-то на ушко юной жене престарелого графа. И Томас в свободной рубашке и облегающих бриджах, длинные волосы заплетены в косу, на глазу черная повязка – развлекает леди с невероятно богатым воображением… кто может точно знать, чего именно она хочет? Только Томас.

Послышался смех – громкий, неподдельный и уж точно куда более свободный, чем его мейфэрский близнец. Далии не требовалось смотреть, чтобы узнать – это некая вдовствующая маркиза хохотала вместе с замужней баронессой, которую любила с самого детства. Позднее они поднимутся в верхнюю комнату и предадутся наслаждениям.

В дальнем конце овальной комнаты, там, где окна выходили на Гарден, Нельсон, истинный Казанова (его таланты особенно щедро оплачивались), склонился над ухом сказочно богатой вдовушки. Этой графине было далеко за пятьдесят, и появлялась она в доме 72 по Шелтон-стрит, только если Нельсон был свободен.

Они рассмеялись (несомненно, он сделал ей очередное непристойное предложение) и жестом подозвали лакея, державшего серебряный поднос с шампанским. Встав, Нельсон помог даме подняться, взял в одну руку два бокала, а другой подхватил под локоток увядшую прелестницу и повел ее наверх, в ожидавшую их комнату. Путь их пролегал мимо Далии с Зевой, но Нельсон не удостоил хозяйку клуба и взгляда – все его внимание было приковано к даме.

– Что-то мне подсказывает, – негромко произнесла Далия, когда за парочкой закрылась дверь в апартаменты, – что скоро Нельсон покинет нас ради лучшей доли.

– Предчувствия тебя не обманули. На этой неделе он освобождался ради нее каждый вечер… – отозвалась Зева.

Служащим клуба разрешалось самим выбирать клиенток, и хотя регулярные встречи с одной из них не считались чем-то из ряда вон выходящим, все же ежедневные свидания определенно привлекали внимание.

– М-м-м, – протянула Вероник. – Он явно готов… поднять паруса.

– М-м-м… – протянула в ответ Далия, понимающе кивнув. – Стало быть, вдовушка обеспечила себе личного адмирала.

Зева фыркнула.

– Не смешно. Так мы растеряем лучшие кадры.

– Напротив. Если Нельсон обретет с вдовушкой счастье, я буду только рада за него. – Далия взяла бокал шампанского и провозгласила тост: – За любовь!

– Далия, пьющая за любовь! – поддразнила ее Вероник. – Уму непостижимо.

– Чушь, – отрезала Далия. – Я просто окружена любовью. Двое братцев наслаждаются домашней идиллией, и взгляните на это. – Она обвела рукой комнату. – Забыли, что я занимаюсь именно ею?

– Ты занимаешься фантазиями, – поправила ее Зева. – А это совершенно другое дело.

– Ну, в любом случае это очень мощная штука, – отмахнулась Далия. – И наверняка где-нибудь химера порождает реальность.

– Тебе бы не помешало немного пофантазировать, – посоветовала Вероник, циничным взглядом окинув сидевшие перед ними парочки. – Выбрала бы себе одного из этих красавцев на постоянной основе.

Далия управляла клубом уже почти шесть лет, решив однажды, что лондонские дамы имеют такое же право получать удовольствие, как и их джентльмены, без стыда и страха, и нет никаких причин отказывать им в этом. Она наняла Зеву и Вероник, и эта троица превратила дом номер 72 по Шелтон-стрит в дамский клуб, специализируясь на ожиданиях и капризах взыскательной клиентуры. Они наняли лучших поваров, лучший персонал, самых красивых мужчин, каких только сумели отыскать, и создали уголок, где гости в условиях уважения, безопасности, конфиденциальности могли предаваться наслаждениям.

Все, кроме Далии.

Будучи владелицей клуба, Далия не пользовалась преимуществами членства по многим причинам, не в последнюю очередь потому, что мужчины, служившие в клубе (и не важно, как много им платили), работали на нее.

Она раздраженно взглянула на двух своих помощниц.

– Сначала вы.

Этого никогда не случится. Хотя обе они не придерживались тех же правил, что и хозяйка клуба, Вероник была замужем за капитаном корабля и счастлива. Тот, хоть и часто уходил в плавание, но любил ее сверх всякой меры. А Зеве, никогда не остававшейся без компании, все быстро надоедало, поэтому отношения она заводила подальше от дома 72 по Шелтон-стрит, чтобы не усложнять все, когда они подходили к неизбежному концу.

– Далии не нужны фантазии, – добавила Зева, насмешливо улыбнувшись напарнице. – Ей и реальность-то почти не нужна, хотя, Господь свидетель, иной раз ей бы это не помешало.

Далия сердито взглянула на Зеву:

– Смотри у меня!

За все эти годы она пару раз находила себе любовников – мужчин, которых так же, как и ее, не интересовало ничего, кроме беззаботного взаимного удовольствия. Но одной ночи зачастую бывало более чем достаточно как для самой Далии, так и для ее кавалеров. Все же она не удержалась и заглотила наживку Зевы.

– У меня реальности хоть отбавляй.

Обе женщины повернулись к ней в удивлении. Первой заговорила Вероник:

– Да ну?

– Конечно. – Она сделала глоток шампанского и отвернулась.

– И когда ты получила последнюю дозу? – с невинным видом спросила Зева. – Реальности?

– Не уверена, что вас это касается.

– Конечно, нет, – усмехнулась Вероник. – Но мы обожаем сплетни.

Далия закатила глаза.

– Не знаю. Я человек занятой. Управляю бизнесом. Плачу вам жалованье.

– М-м-м… – Это было явно не то, чего ждала Зева.

– Да! Это вообще можно назвать империей, если учитывать, сколько девушек расставлены у нас на крышах!

Клуб в доме 72 по Шелтон-стрит являлся центром широкой сети информаторов и шпионов, что помогало Далии быть в курсе всего происходящего и легче вести дела.

– Два года, – бросила Вероник.

– Что?

– Прошло два года с твоей последней дозы реальности.

– А тебе-то откуда знать? – осведомилась Далия, стараясь не обращать внимания на бросившийся в щеки жар.

– Так ведь ты платишь мне за то, что я все знаю.

– Я совершенно точно не плачу тебе за то, чтобы ты лезла в мою…

– Реальность? – подсказала Зева.

– Давайте не будем так это называть! – воскликнула Далия, поставив бокал на поднос проходящего мимо лакея.

Не имело значения, что Вероник права или что прошло уже два года с тех пор, как она искала… общения. Никаких особенных причин для этого все равно не имелось.

– Разве не два года назад герцог Марвик вернулся в Лондон и начал повсюду сеять хаос?

– Неужели? – спросила Далия. Ее сердце пропустило удар. – Не знаю. Я не слежу за герцогом Марвиком.

«В любом случае, он уехал».

– Больше, – себе под нос произнесла Вероник.

Далия прищурилась.

– Что-что?

– Просто отметила, как давно это случилось, – отозвалась Вероник.

– Не так уж и давно, я бы сказала, – добавила Зева, поиграв бровью. – Иначе ее бы уже кто-нибудь как следует удовлетворил.

Вероник фыркнула, Далия закатила глаза.

– А ведь если подумать, здесь все должны быть очень проницательными.

Словно по сигналу, рядом раздался женский визг, затем послышалось громкое «Дьявольщина!», и Далия обернулась, чтобы увидеть, как пират Томас взвалил свою леди на плечо. Юбки ее задрались, обнажив тончайшие шелковые чулки, подхваченные изящными розовыми шелковыми лентами.

Графиня в маске испустила еще один пронзительный, восторженный вопль и принялась лупить Томаса кулачками по широким плечам.

– Отпусти меня, ты, грубиян! Я никогда не выдам тебе, где спрятаны сокровища!

Француз провел рукой по бедру леди так высоко, что Далии почудилось, будто он добрался до самых ее тайных изгибов, и прорычал:

– Я уже знаю, где находится твое сокровище, женщина!

Гости дружно зааплодировали, графиня захихикала, а Томас начал подниматься наверх, в комнату шесть, где сладкую парочку ожидала широкая кровать.

– А между тем, народ все прибывает.

– Верно, сегодня у нас девять нежданных гостей, все явились без предварительной договоренности.

На эту реплику одна из охранниц Вероник сделала знак подойти к входной двери.

– Ну, давайте взглянем, что там такое происходит, – сказала Далия помощницам.

Нельзя сказать, что члены клуба никогда не являлись без предупреждения. Клуб гарантировал им удовольствие и конфиденциальность, поэтому дамы частенько приходили и уходили, когда вздумается. Но сразу девять женщин – это гораздо больше, чем обычно, и ресурсов клуба могло не хватить.

– Помни: чем больше членов клуба, тем больше власти, – сказала Далия Зеве, пока они быстро шли по коридору. Каждая леди-член клуба становилась потенциально ценным приобретением для Далии и ее братьев, часто бывавших не в ладах с парламентом, Боу-стрит, Мейфэром и лондонскими доками.

– А комнат наверху тоже прибавится?

– Есть и другие способы развлечься, не обязательно постель, – парировала Далия.

Члены клуба имели доступ к карточным комнатам, к столовым, к театрам и танцевальным залам. Любой каприз, щедро оплаченный, мгновенно удовлетворялся.

Черная бровь вопросительно приподнялась:

– Неужели?

И правда… большая часть дам приходила сюда ради… общения.

– Кто сейчас здесь?

Зева отбарабанила список присутствующих сегодня посетительниц: три богатые замужние леди и две женщины помоложе, обе не замужем, пришли к ним впервые.

– Все они известили о своем визите заранее. Но здесь не только они.

Троица вошла в приемную прежде, чем Далия успела спросить, кто еще. Но расспросы и не требовались.

– Далия, дорогая!

Далия обернулась на восторженное приветствие, уже расплываясь в улыбке и раскрывая объятия приближающейся к ней высокой красивой женщине.

– Герцогиня! – высвободившись из ее объятий, Далия добавила: – И как всегда, без маски.

– О, прошу вас. – Герцогиня Тревескан махнула рукой. – Весь мир знает, что я – ходячий скандал. Думаю, общество будет страшно разочаровано, если выяснится, что я не завсегдатай клуба на Шелтон-стрит.

Далия заулыбалась еще шире. Герцогиня не переоценивала свою репутацию; она была чистой воды веселая «вдова», только вместо умершего мужа судьба наградила ее мужем отсутствующим – исчезнувшим герцогом, не любившим искрометную лондонскую жизнь, предпочтя ей удаленное от цивилизации имение где-то в глуши на островах Силли.

– Я и не надеялась встретить вас раньше, чем настанет ночь Доминиона.

– Чепуха. Доминион – это показуха, моя милая, – ответила та, наклонившись ближе к Далии. – Сегодня – ночь тайн.

– Разоблаченных тайн?

– Не моих тайн, дорогая. Говорят, я – открытая книга. – Она усмехнулась. – Тайн всех остальных.

Далия улыбнулась.

– Пусть так. Что бы вас сюда ни привело, мы благодарны.

– Вы благодарны за клиенток, которых я к вам посылаю, – засмеялась герцогиня.

– И за них тоже, – согласилась Далия.

Герцогиня была одной из их первых клиенток, очень энергичной и чрезвычайно полезной для бизнеса – имела доступ к ярчайшим звездам Мейфэра и активно поддерживала женщин, желавших изучать самих себя, свои наслаждения и мир, который был полон деятельности мужчин. Они с Далией взаимно уважали друг друга, как две женщины, понимающие, что каждая из них обладает огромной властью. Это уважение могло перерасти в большую дружбу, но этого так и не случилось по одной-единственной причине – обе они хранили слишком много секретов.

Секретов, которые ни одна из них даже не пыталась разгадать, за что Далия была особенно благодарна герцогине, поскольку совершенно определенно знала: леди Тревескан с легкостью могла раскрыть ее прошлое.

Прошлое, к которому она ни в коем случае не хочет возвращаться.

Воспоминание навалилось из ниоткуда: глаза цвета двадцатилетнего виски, копна темно-русых волос и твердая, квадратная челюсть, стоически принимающая ее удары.

Он их заслужил.

Она застыла, на мгновение забыв, кто она и где.

Темные брови герцогини сошлись на переносице.

– Далия?

Далия тряхнула головой, отгоняя прочь ненужные мысли, мгновение помедлила и повернулась к четырем дамам в масках, устроившимся на обитой шелком кушетке. Приветственно им улыбнулась.

– И вы привели сегодня сразу четырех красавиц! Добро пожаловать, леди!

Никто в доме номер 72 по Шелтон-стрит никогда даже шепотом не произнес бы имя или титул члена клуба, но Далия мгновенно узнала всех четырех дам, часто приходивших на Шелтон-стрит без предупреждения, в сопровождении герцогини: леди С., печально известный ходячий скандал (она куда больше любила Ковент-Гарден, чем Мейфэр); мисс Л., синий чулок, вечно говорившая не то, что надо, и теперь враждовавшая с обществом; леди А., спокойная пожилая старая дева, чье чутье могло дать сто очков вперед полудюжине шпионок Далии; и наконец, леди Н., дочь очень богатого, очень рассеянного, очень уступчивого герцога, любовница первой помощницы братьев Далии.

Далия поймала взгляд смеющихся глаз леди Н.

– Я смотрю, вы сегодня без своей подруги.

Та отмахнулась.

– В порт пришел корабль ваших братьев, и впереди у них долгая ночь. Вы знаете не хуже меня, что без нее они просто потонут в трюме. Но для меня это вовсе не повод сидеть дома. Верно?

Бесперчаточники контрабандой, на судах, груженных льдом, провозили в Лондон товары, за которые корона драла огромные налоги. Груз, которые перевозили из порта очень быстро и обязательно под покровом ночи, обеспечивал им доход, полностью законный и при этом нелегальный. Так делались дела в Ковент-Гардене.

– Что ж, мы очень рады видеть вас сегодня у нас, леди. – Далия засмеялась и снова повернулась к герцогине. – Полагаю, вы к нам пришли не ради общения?

Герцогиня едва заметно кивнула:

– Собственно говоря, нет. Мы здесь просто, чтобы ознакомиться новостями.

То есть собрать все сплетни, какие только возможно.

– Что ж, вы будете рады узнать, что этим вечером у нас имеется широкий выбор материалов.

Этих женщин, о которых в бальных залах шептались, что им не светит замужество, с распростертыми объятиями ждали в доме 72 по Шелтон-стрит, где они редко пользовались различными чувственными привилегиями членства, зато держали ушки на макушке в приемных, не пропускали боев, если таковые планировались. Эта группа больше всего ценила информацию.

– На сегодня у нас назначены три боя, милости просим. Правда, ожидается некоторый ажиотаж, большой наплыв гостей. Зева по этому поводу слегка раздражена и ко всему придирается.

Зева на мгновение оторвалась от негромкого разговора с лакеем.

– Ты мне платишь за то, чтобы я придиралась.

Герцогиня рассмеялась.

– Признаюсь, я ожидала, что сегодня меры безопасности у вас будут немного усилены… – Она оглянулась на дверь, которую охраняла пара самых могучих головорезов Ковент-Гардена. – Хотя полагаю, этих двоих вполне достаточно.

Эти двое и еще полдюжины женщин-стрелков на крышах домов, окружающих клуб, но об этом никому не нужно знать, кроме нескольких избранных. И все же:

– А к чему нам дополнительная охрана?

Герцогиня понизила голос и обернулась, окидывая взглядом женщин, устроившихся в разных уголках комнаты, обставленной в насыщенных алых тонах и купающейся в декадентском золотистом свете.

– Я слышала, начались облавы.

Далия обратилась в слух.

– Какие облавы?

Герцогиня покачала головой.

– Не знаю. Но «Другую сторону» закрыли два дня назад.

«Другая сторона» была женской половиной одного из самых посещаемых игорных домов Лондона, и вступали в него в основном женщины из светского общества.

Далия вскинула бровь:

– Ею владеют трое самых любимых обществом аристократов Лондона, которые, так уж получилось, партнерствуют с самыми могущественными людьми, каких вообще знавал этот город. И вы думаете, корона решила за них взяться?

Герцогиня загадочно приподняла и опустила плечико.

– Я думаю, Падший Ангел не стал бы закрывать половину своего бизнеса без всяких на то оснований. Они обладают информацией о любом члене своих заведений… и одних этих тайн достаточно, чтобы устроить рейд. – Она помолчала, затем добавила: – Но вы… ведь вам тоже известно множество этих тайн, верно? Услышанных от жен.

В дверях появилась высокая, статная брюнетка в изысканной маске, и Далия поприветствовала ее легким наклоном головы. Затем она негромко ответила:

– Я нахожу, что женщины зачастую знают больше, чем полагают мужчины.

Герцогиня склонила голову набок:

– А также больше, чем мужчины знают, верно?

Далия улыбнулась.

– И это тоже.

Ее слова будто подчеркнул заливистый смех, раздавшийся с другого конца комнаты, где болтали между собой несколько женщин, ожидавших, когда их проводят дальше в клуб.

– Клянусь, это правда! – настойчиво произнесла одна из них. – Я, значит, прогуливаюсь там, ожидая увидеть привычные лица, и тут появляется он! В Гайд-парке, верхом на великолепном сером.

– Ой, да никого не интересует лошадь, – перебила ее приятельница. – Как он выглядел? Я слышала, он полностью изменился.

– Это правда, – ответила первая. Ее золотистые кудряшки аж подпрыгивали. – И очень даже к лучшему. Помните, каким букой он глядел в прошлом сезоне?

Далия уже собралась отвернуться от сплетниц, но герцогиня остановила ее, положив на руку ладонь в изумрудной перчатке. Далия искоса глянула на собеседницу.

– Ну не может же вас не интересовать, о каком завидном холостяке судачат кумушки…

Герцогиня улыбнулась, но руки не убрала.

– Порой так любопытно, какие метаморфозы происходят с людьми.

В разговор вступила еще одна участница:

– Он на прошлой неделе появился на балу у Бефетерингстоунов и не пропустил ни одного танца! Я с ним вальсировала – как ловко он ведет даму! И так покорил. А от былой угрюмости не осталось и следа. И эта улыбка!

Общий вздох.

– Как тебе повезло!

Далия закатила глаза.

– Не знаю, кто этот бедолага, но он определенно ищет жену, раз за какой-то год от угрюмости перешел к танцам.

– М-м-м… – протянула герцогиня.

– Мой брат говорит, он целую неделю провел в клубе, представляясь… отцам! – затаив дыхание, заметила одна из леди.

Герцогиня взглянула на Далию:

– Он и впрямь в поиске.

Далия иронично усмехнулась.

– История стара, как мир. И не представляет ни малейшего интереса, разве только мне принести книгу для пари, если хотите сделать ставку.

– Я слышала, он сам собирается устроить маскарад. В среду.

Изящная ручка молодой женщины затеребила край ошеломительной золотой маски, послышалось хихиканье.

– А мы все здесь, и уже в масках!

– Что ж, – послышался ответ. – Всем известно, что маски нужны для флирта и заигрываний. Держу пари, он уже сделал свой выбор. Новая герцогиня появится еще до Рождества.

«Герцогиня».

Слово словно рассекло воздух.

«Это не он».

– А вот теперь становится интересно, – негромко произнесла уже существующая герцогиня. – Нельзя сказать, что у нас тут и там валяются неженатые герцоги.

– Нет, – отвлекаясь от подслушивания, отозвалась Далия. – И вам бы не помешало поспешить на тот уединенный остров за своим супругом.

– Он никогда не приезжает, когда его зовешь, – прищелкнув языком, сказала герцогиня. – Но этот…

Любопытство победило.

– Кто он?

Плечико приподнялось, затем опустилось – демонстрация неведения. Тогда Далия заговорила чуть громче, обращаясь к сплетницам:

– Герцог, о котором вы говорите, – осведомилась она, убеждая себя, что это всего лишь праздное любопытство. Убеждая себя, что информация – это валюта, и в этом источник ее интереса. – Имеется ли у этого образца мужественности имя?

Это не он. Этого просто не может быть.

Молодая женщина в простом черном домино отозвалась первой. Казалось, она только и ждала минуты, когда сможет заговорить с Далией. Губы ее изогнулись в улыбке, которая, как правило, сопровождает какой-нибудь замечательный секрет, медленной и непринужденной, словно она обладала всем временем мира.

– Кто он? – повторила Далия резко и настойчиво, не в силах совладать с собой.

Да что с ней за чертовщина творится?

Глаза молодой женщины за маской широко распахнулись.

– Марвик, – просто ответила она.

В ушах Грейс зашумела кровь; жар, досада и гнев затмили ей разум. Это имя пронзило ее сознание. Марвик.

Невозможно. Они ошибаются.

Разве она не прогнала его прочь? Разве он не испарился, не растворился во тьме?

Она повернулась к герцогине:

– Я в это не верю.

Он не мог вернуться. Он ушел год назад и исчез – нет никаких причин для его возвращения.

Ее собеседница плавным, небрежным движением поставила бокал с шампанским на поднос проходившего мимо лакея, не догадываясь о том, как грохочет сердце Грейс. О том, какой ураган бушует у нее в мозгу.

– А почему нет? Каждому герцогу нужна герцогиня.

«Я выбрал титул, чтобы сделать тебя моей герцогиней. Ты должна была стать герцогиней».

– Он приехал, чтобы жениться, – едва слышно проговорила она.

– Какая скука, – отозвалась герцогиня.

О Грейс можно было сказать многое, но скучной она не была.

Господи Иисусе.

Он вернулся.

Он вернулся!

И ураган внезапно утих. Она знала, как действовать.

Далия посмотрела в глаза собеседнице:

– Мне нужно приглашение на этот маскарад.

Глава 8

Не знай она, что бал-маскарад в Марвик-Хаусе устраивает сам хозяин особняка, она бы никогда в это не поверила. В разудалой вечеринке, разворачивающейся перед ее глазами, не было ничего, хотя бы отдаленно подходящего человеку, которого она прогнала год назад.

Тот мужчина счел бы все происходящее на этом приеме фривольным и недостойным потраченного времени. Разумеется, тот мужчина посвятил свою жизнь поискам Грейс. А когда нашел, то обнаружил, что девочки, мечта о которой вела его сквозь годы, больше не существует.

Грейс мучительно пыталась понять, что же привело Марвика в Лондон.

Какие на то имелись резоны?

И в чем причина его волшебного преображения из мрачного мизантропа в законодателя залов?

Она снова и снова слышала слова той кокетки в клубе.

«Такой красивый… Эта улыбка!.. Как славно он ведет даму в танце!»

Про последнее она знала хорошо. Они учились танцевать вместе – часть изощренного состязания его отца. Как раз для этой цели. Каждому герцогу нужна герцогиня.

И герцог Марвик наконец-то вернулся, чтобы заполучить свою.

«Ты должна была стать герцогиней».

Она старалась прогнать от себя эхо тех его слов, произнесенных год назад. Сопротивлялась желанию вспоминать и вспоминать их, слышать его боль, когда он выкрикивал их на ринге – его последняя попытка завоевать ее снова, хотя она уже сказала ему все. Он никогда ее не вернет.

Потому что больше она не та девочка, которую он когда-то любил.

К тому же давным-давно они поклялись друг другу. Никаких браков. Никаких детей. Никакого продолжения рода Марвика.

А если он вернулся, чтобы жениться? И произвести на свет наследника?

У Грейс нет выбора, она должна остановить его.

А если он преследует какие-то иные цели?

Их также необходимо пресечь. Потому что каждая секунда, пока герцог Марвик находится у всех на виду, ставит их под угрозу. Он украл титул, и все они невольно стали участниками этого преступления. Будь она проклята, если позволит подвергнуть их всех опасности ради того, чтобы он смог добиться чего-то большего – только не сейчас, когда Девон и Уит обрели счастье со своими женами, создали семьи.

Он думает, что может вернуться через много лет с заявкой на свое безоблачное грядущее?

Только не после того, как он без колебаний поставил под угрозу их будущее.

Она скрыла от братьев его возвращение, понимая, что они заявились бы на маскарад сегодня вечером. Понимая, что они добивались бы худшего – встречи с Эваном в темноте, чтобы поставить окончательную точку в этой истории. Этого она допустить никак не могла. Смерть герцога не такая вещь, какую можно с легкостью замести под коврик.

Значит, встретиться с герцогом Марвиком на его территории придется ей, Грейс. Выяснить, зачем он объявился, и свершить правосудие.

В конце концов, разве не Грейс приказала ему никогда не возвращаться? Разве не Грейс наносила той ночью удары? И не только физические – их можно вылечить и навсегда забыть, – но те, которые попали в цель. Те, которые обнажили для всех его намерения.

«Легко ли это было?»

Она прогнала эту мысль. Какая разница. Значение имеет только то, что он вернулся, лелея новый замысел, и теперь завоевывает расположение аристократов своей импозантной внешностью, победительными улыбками и умением танцевать. Она положит этому конец.

Грейс нахмурилась, глядя на Марвик-Хаус. Здание занимало почти целый квартал Мейфэра; она рассматривала притягательные, манящие окна, золотом светившиеся в темноте, дававшие возможность бросить взгляд на тех, кто находился внутри. Она подглядывала за Клеопатрой с Марком Антонием и за пастушкой, остановившейся у окна с посохом в руке, словно ожидая появления овечек.

Пока она рассматривала окна, мимо нее прошествовала группка людей в костюмах шахматных фигур – черный король, белая королева, черный конь, белая ладья. Спустя несколько мгновений появился епископ в маске, и на долю секунды Грейс подумала, что, возможно, он считается очень остроумным дополнением к шахматам, но все мгновенно прояснилось, когда рядом возникла его спутница, наряженная монашкой.

Лондон прибывал на бал-маскарад Марвика толпами, и это помогло Грейс осознать сразу два факта: во-первых, Эван, должно быть, изменился, поскольку в прошлом году Лондон его не принял, несмотря на титул; и во-вторых, такое количество гостей обеспечит ей превосходное прикрытие.

Она войдет в дом, отыщет этого нового, преображенного Эвана, выяснит его цели и планы, и сделает все, чтобы положить им конец.

Она расправила плечи, разгладила изумрудного цвета юбки и проверила, надежно ли держится серебряная маска, украшенная драгоценными камнями, – достаточно большая, чтобы спрятать три четверти лица, оставив на виду только темные глаза и темно-красные губы. А затем шагнула в толпу.

Водоворот гостей увлек ее за собой вверх по лестнице, а затем по длинному извилистому коридору Марвик-Хауса. Движение замедлилось, когда перед ними открылся бальный зал. Вокруг слышались восхищенные вздохи изумления. Слева раздался мужской голос:

– Да… Кажется, Марвик нажил себе немало завистников.

Толпа расступилась, и Грейс увидела зал. Пока она рассматривала затейливое убранство, сердце ее замерло, а затем бешено заколотилось.

Он воссоздал их место.

Небольшой лесок на западной окраине имения Марвика, некогда любимое место Грейс – они все его любили. Бальный зал был его отголоском.

Грейс, совершенно обескураженная, ступила в огромное манящее пространство и подняла взор к потолку – там из моря зеленых растений и экзотических цветов весело подмигивали люстры. Тот, кто готовил декорации к балу, не скупился на расходы, создав полноценный свод из листвы и живых цветов, свисавших довольно низко, что придавало интимности этому огромному, похожему на пещеру помещению.

В дополнение к лиственному своду над головой прямо из пола поднимались три массивных древесных ствола, разбивавших поток танцующих, когда те двигались вдоль зала. Им придали вид дубов, древних, высоко вздымающихся над землей, пробуждающих ощущение природы. Их природы.

Сама того не замечая, она ступила на пол зала и обнаружила, что мраморные плитки покрыты мягким мхом, наверняка стоившим хозяину целого состояния.

И еще одно состояние, чтобы перевезти его сюда. Грейс уставилась себе под ноги, на зеленые, словно изумрудные, юбки на мху, что сверкал в свете свечей, как летняя трава под ослепительным солнечным светом, и мысли ее спутались. Она забыла о своем деле, о планах на этот вечер. На нее ливнем обрушились воспоминания.

Непрошеные, нежеланные и неизбежные.

Ей снова было тринадцать. Стоял теплый солнечный день, и герцог по каким-то делам уехал из замка, так что они вновь стали свободными детьми. Что такое свобода, мальчики толком не знали, но когда их порочный отец оставлял их в покое, они делали, что могли.

Уит и Девон направились прямиком к речке, где плескались, играли и боролись, как братья, ведь они ими и были.

Грейс какое-то время понаблюдала за ними, а затем пошла в лесок, чтобы отыскать Эвана, ставшего к этому времени чем-то бо́льшим, чем просто друг. Ее любовью.

Знал ли он об этом?! Как она могла сказать ему, если они жили, словно на вулкане? Если каждый свой день они проживали исключительно по прихоти его чудовища-отца?

Эван сидел на заросшей мхом земле, прислонившись спиной к самому большому дубу и закрыв глаза. В этом тихом, волшебном месте все звуки звучали приглушенно, но это не имело значения. Он услышал, как она подошла, но глаз не открыл.

– Ты не обязана ходить за мной следом.

Она подошла ближе. Вопли Уита и Девона сделались почти неслышными.

– Я хотела.

Вот тут он взглянул на нее, и глаза его сверкнули странным, неземным светом.

– Почему? Я не такой, как они.

Не такой. Хоть эта троица и родилась в один день от одного отца, растили их разные матери. Эван не был сиротой, как Девон. Но ему не читали книжек и не сулили надежду на образование, как Уиту.

Первые десять лет жизни он провел в борделе Ковент-Гардена, его воспитывали отвергнутая герцогом любовница и дюжина других женщин, которые заботились о нем, когда его мать в дорогих нарядах и с усыпанными драгоценными камнями шпильками для волос шла работать.

Их она не сохранила, но его уберегла, а только это и имело значение, Грейс-то знала.

Грейс знала и благодарила его мать и Господа каждый день.

Они провели вместе восемнадцать месяцев – достаточно долго, чтобы узнать историю друг друга. Точнее, чтобы Грейс узнала их истории. У нее самой истории не было. Во всяком случае, достойной того, чтобы ею поделиться.

Ее история началась, когда мальчики переступили порог Бергси-Хауса. А этого высокого, белокурого она всегда считала чуть ли не волшебником, ведь он сумел в одно мгновение завоевать ее единственной улыбкой. И он руководил их безмолвной битвой с человеком, считавшим, что их судьбы в его руках.

Однако в тот день он был другим. Более серьезным. И Грейс почувствовала, как что-то надвигается, хотя в точности знать этого не могла.

Она опустилась перед ним на колени, их обволакивал богатый аромат земли и травы.

– Ты победишь.

Он резко взглянул на нее.

– Ты этого не знаешь.

– Знаю. – Она кивнула. – Знала с самого начала. Ты сильный и умный, и выглядишь так, как надо. Девон слишком злой, а Уит слишком неуверенный. Это будешь ты.

Старый герцог хотел наследника, и им должен стать Эван.

И это случится скоро.

– Это я злой, – огрызнулся он. – Я неуверенный.

– Но ты этого не показываешь, – ответила она, чувствуя, как все в груди сжимается.

– Не могу, – прошептал он совсем по-взрослому. – Я не могу.

Она потянулась к нему, провела пальцами по высокой скуле.

– Со мной сможешь.

Он сделался суровым, затем и вовсе принял грозный вид, так что она сразу забыла про светившее где-то за деревьями солнце. Он схватил ее за руку, отвел от своего лица.

– Я не хочу показывать это тебе. Вообще не хочу, чтобы ты это видела.

Она растерялась.

– Почему?

Пауза, затем он перестал отталкивать ее руку. Наоборот, подтянул ее к себе и встал перед ней на колени. Уткнулся лбом в ее лоб, и они простояли так целую вечность. Сердце Грейс колотилось тем таинственным образом, каким бьются только юные сердца, обещая что-то, что невозможно назвать, с надеждой на что-то, что даже вообразить нельзя.

А затем он ее поцеловал. Или она его.

Не имело значения, кто кого поцеловал. Этот поцелуй просто случился. Да только он преобразил их так, как могут лишь первые поцелуи, и превратился в воспоминание, которого уже никогда не утратить.

Оно обрушилось на нее сейчас, двадцать лет спустя, в этом зале, словно созданном исключительно для воскрешения этого чувства, и теперь казалось, что все случилось только вчера. Всего несколько мгновений назад. Словно происходило прямо сейчас.

Она сделала глубокий вдох, радуясь, что может укрыться в гуще людей, и благодаря небо за парик и маску, сделавшим ее неузнаваемой – впрочем, даже если бы ее узнали, никто в этом зале не проговорился бы. Завсегдатаям дома номер 72 по Шелтон-стрит ни к чему было обнаруживать свое знакомство с хозяйкой сомнительного заведения.

– Что, сегодня мы играем в брюнетку? – проговорил кто-то прямо над ее ухом.

Какая ирония! Стоило ей подумать о собственной анонимности и… Впрочем, этот вопрос вырвал ее из тягостных мыслей о прошлом. Оно и к лучшему…

Она повернулась к подошедшей женщине, темные глаза которой блестели сквозь прорези искусно расшитой переливчато-синей маски, украшенной павлиньими перьями, одновременно убеждаясь, что ее собственные маски, как материальная, так и эмоциональная, снова на месте. Грейс мгновенно узнала герцогиню Тревескан, которая и раздобыла ей приглашение.

– Неужели меня так легко узнать?

Герцогиня улыбнулась.

– Я взяла себе за правило знать всех.

Чистая правда. От внимания герцогини не мог укрыться никто, что делало ее как могущественным врагом, так и сверхценным другом.

– Парик просто фантастический, – похвалила герцогиня, легонько подергав коричнево-красный локон из тех, что были искусно уложены на макушке Грейс. – Французский?

– Французский.

Привезенный на одном из кораблей ее братьев две недели назад.

– Полагаю, в вашем случае естественность выдала бы вас полностью. В любом случае, приобретение просто божественное.

– Могу сказать то же самое о вас. – Грейс чуть наклонила голову и с легким удивлением добавила: – Я так редко вижу вас в маске.

Герцогиня засмеялась и тряхнула юбками великолепного платья. Сине-зеленые, темно-синие, голубые, пурпурные блестки замерцали в нежном свечении из-под лиственного полога, взметнулись павлиньи перья, украшавшие костюм.

– Вы редко видите меня в маске, потому что мы регулярно встречаемся там, где внешность менять не нужно, как вам отлично известно. Мужчины не имеют обыкновения скрывать свою личность, когда посещают частные клубы. Почему же я должна?

Это было не совсем верно, но Грейс не могла отрицать, что коль скоро дело касалось половой принадлежности и удовольствий, возникали двойные стандарты. Тем не менее она невольно огляделась, убеждаясь, что их никто не подслушивает.

– Не волнуйтесь, – улыбнулась герцогиня. – Абсолютно никому не интересно, о чем мы разговариваем.

Прежде чем Грейс успела ответить, герцогиня продолжила:

– Должна признаться, поскольку я никогда не видела вас по эту сторону Пикадилли, то весьма удивилась, когда вы попросили приглашение. – Она раскрыла свой громадный веер из павлиньих перьев и добавила: – Вы расскажете мне, откуда такой острый интерес именно к этому приему?

– Я, видите ли, в некотором роде дендролог.

Герцогиня расхохоталась.

– Остроумно! Однако позвольте предположить, что это как-то связано с матримониальными поисками Марвика.

Грейс позволила себе приподнять уголок рта в усмешке.

– Нет. Как я уже сказала, я очень люблю мох, а где еще вы найдете столько мха в этих каменных джунглях? – Смех ее собеседницы сменился иронической улыбкой, когда Грейс добавила: – Дубовые деревья в доме – какое наслаждение! Разумеется, я охотилась за приглашением.

Герцогиня похлопала ее по руке своим нелепым веером и пообещала:

– Я ведь все равно выясню правду, можете не сомневаться.

Грейс позволила себе таинственно улыбнуться.

– Нет, не выясните, ваша светлость, но мне будет любопытен ход ваших мыслей.

Карие глаза собеседницы заблестели в прорезях причудливой личины.

– Принято.

Прежде, чем Грейс успела ответить, атмосфера вокруг них изменилась, предвещая что-то новое и возбуждающее. Не что-то.

Кого-то.

Она обернулась, и ее обдало жаром, едва взгляд упал на высокого красивого мужчину в идеально сшитых черных брюках и фраке, дополненном белым галстуком, накрахмаленным до совершенства. Простое черное домино, представлявшее собой всего лишь дань празднеству и не предназначенное для того, чтобы скрывать свою личность, – впрочем, в этом зале он бы этого утаить и не смог.

Герцог Марвик, которого она не видела целый год с тех пор, как поставила на колени и вышвырнула на улицу, стоял не более чем в десяти футах от нее.

Шесть футов.

Три.

Дыхание перехватило (до чего это отвратительно!), когда она рассматривала его, а он подошел так близко, что при желании она могла бы к нему прикоснуться. Достаточно близко, чтобы заметить, как он изменился. Высокий, худощавый и красивый, он стал более массивным, чем раньше, более мускулистым, щеки казались не такими запавшими, хотя скулы, не прикрытые маской, по-прежнему оставались идеально высеченными.

Она не могла бы ошибиться при виде этих красивых глаз цвета виски, опушенных темными ресницами. И эти полные, красивые губы были его, и только его.

Грейс восхищалась его красотой у себя в клубе год назад, но сегодня… он превзошел самого себя… в прошлом.

Однако больше, чем физически, он изменился в других смыслах – движения сделались более вальяжными, улыбка более непринужденной.

Грейс поняла, что он провел этот год хорошо.

С трепещущим сердцем она наблюдала, как Марвик ленивой походкой приближается к герцогине.

– Удивительное дело, милорд. Вы – и разгульное веселье! Казалось, эти вещи несовместимы, – нараспев произнесла герцогиня, подавшись к нему ближе – настолько близко, что в Грейс что-то взбунтовалось.

– Видите ли, миледи, прежде у меня не было такой обворожительной компании, – ответил он, и губы его изогнулись в потрясающей улыбке, а Грейс на секунду показалось, что она сходит с ума. Но тут он повернулся, поймал ее взгляд и… весело подмигнул!

Он ее не узнал.

Через мгновение разочарование сменилось облегчением.

Не важно. На самом деле так даже проще.

И все же потрясение не отступало, хотя ей следовало бы радоваться – в конце концов, разве не этого она хотела? Спрятаться от него, оставаясь на виду? Разве это не являлось частью ее плана, который она обдумывала снова и снова, густо подводя глаза и подкрашивая губы? Надевая маску Далии?

Она больше никогда не появится перед ним как Грейс.

Особенно здесь, в его доме в Мейфэре – доме, принадлежащем поколениям герцогов. А даже если бы и появилась – даже если бы он надеялся на встречу, – в таком виде он ее точно не ждал. Только не в платье, маске, с прической и макияжем, как у леди из высшего общества. В облике женщины, получившей лучшее образование, имеющей батальон камеристок, богатство, превышающее пределы разумного, жизнь, полную привилегий, и ни на что не жалеющей средств.

Он бы ждал ее такой, какой видел в последний раз, – в брюках, сапогах выше колен, обвешанной оружием и готовой брать пленных.

И если бы она пришла, он бы ей не улыбался.

Они больше друг другу не улыбаются.

Он низко поклонился, и Грейс словно унеслась назад во времени – или не назад. Может быть, в сторону, в другое время, в другую реальность, где их пути могли бы пересечься – не как у бывших друзей и врагов навеки, а просто как у леди и джентльмена.

Герцога и герцогини.

Грейс отбросила эту мысль и присела в глубоком реверансе, наслаждаясь своей неузнаваемостью.

– Ваша светлость.

Он ответил ей легким поклоном.

Она на время прогнала Грейс прочь, позволив Далии занять ее место и начать флиртовать. В конце концов, она пришла сюда по делу.

Он чуть придвинулся к ней:

– У вас есть имя, прекрасная незнакомка?

«Только то, которое дал мне ты».

Снова эта улыбка, та самая, что ввергает ее в растерянность и во что-то еще, чему она не хотела давать название.

Чего она для себя не желала.

Он взглянул на герцогиню.

– А вы, леди, назовете свое имя?

Та посмотрела на герцога, на Грейс и снова на герцога.

– Я не уверена, что вы хотите узнать мое имя, герцог. – Грейс услышала это, и глаза ее широко распахнулись, но слова уже растворились в смехе, звонком, как колокольчик. – В любом случае, боюсь, что я уже устала от общения, покорнейше прошу меня извинить. – Она была одним из нескольких человек во всем мире, кто мог сказать такое и в самом деле никого не обидеть. – И я как раз вижу свободные качели вон на том дальнем дереве. – Она слегка вильнула пышным задом, скрытым яркими юбками. – Уверена, они ждут павлина.

Прежде, чем они нашлись с ответом, герцогиня уже отошла, протолкалась между изысканно одетой Марией-Антуанеттой и высоким, зловещим чумным доктором и растворилась в толпе, наверняка в восторге от мысли, что герцог и владелица одного из самых привилегированных лондонских борделей стоят и беседуют – и все благодаря ее влиянию. Грейс негромко что-то пробормотала, разочарованная тем, что их оставили наедине, хотя отлично понимала: это единственная возможность попытаться понять, зачем он вернулся.

– Ваша подруга всегда такая…

– Мимолетная? – подсказала Грейс. – Да.

– Я собирался сказать «эксцентричная», – уточнил он.

– И это тоже, – согласилась Грейс.

Тут он взглянул на нее.

– А вы?

Она не сдержала усмешку.

– Я тоже эксцентрична.

– Я имел в виду, собираетесь ли вы быть столь же мимолетной.

Несмотря на гомон толпы, какофонию людских разговоров, его слова звучали отчетливо и чувственно, оседая где-то в глубине ее сознания. Она отчаянно твердила себе, что не должна верить этому мужчине.

Этот мужчина украл у нее все.

Сегодняшний вечер не удовольствие, а стратегия.

Но он создал эту комнату, устроил прием, который на самом деле – чистая фантазия, и чтобы понять, зачем, понять правильно его замысел и пресечь его, Грейс должна сыграть в его игру.

Это будет несложно – разве не подобными вещами она все время занимается?

Она не дура и знает, чего он просит.

У кого?

Грейс не обратила внимания на коварный внутренний голос и на возникшее беспокойство. Проигнорировала и мысль о том, что он флиртовал с другой женщиной. Пусть флиртует. Пусть воображает себе безоблачное будущее, как будто она не поклялась с самого начала, что лишит его этого.

Грейс будет носить свою маску и даст ему то, чего он хочет, а в процессе выяснит цель его возвращения. Его перемен. Его нового появления в мире, от которого они когда-то поклялись отречься.

Мира, в который он никогда не должен был возвращаться.

Вот зачем она здесь. Разведка.

«Войти, затем выйти. Побыть здесь, потом исчезнуть».

– Разве не все здесь мимолетны?

– Разве? Они – коллективный продукт многих столетий аристократического воспитания.

Только не ты, подумала она. И не я.

– Я никогда не придавала особого значения аристократическому воспитанию, герцог.

Титул – это проверка. Поморщится или нет?

Он с насмешливым разочарованием прижал руку к груди, его победительная улыбка сделалась еще обаятельнее.

– Вы ранили меня, леди. Честное слово.

Он ее не узнал. Что-то в груди Грейс расслабилось, подарив ей облегчение. Вернув ее к роли.

– Да вы только оглядитесь, – произнесла она, махнув рукой в сторону Генри VIII и сэра Томаса Мора, стоявших неподалеку и занятых оживленной беседой с Анной Болейн и герцогиней Девонширской в таком высоком парике, что ей чудом удавалось держать голову прямо. – Никто из вас не решится вести себя так, как хочется, не надев маску. Какой смысл во власти, которую вы накопили, если не получать удовольствия?

Он слегка склонил голову.

– Мы? Разве вы не одна из нас?

Она покачала головой.

– Я не одна из вас.

– И как же вы тут оказались? Заблудились в моем саду?

Она не сдержала усмешки.

– У меня есть приглашение.

– От меня?

Она сделала вид, что не услышала вопрос, сказав вместо ответа:

– В городе есть целые районы, жители которых отдадут все что угодно за возможность ощутить радость, которую вы можете получить в мгновение ока. А вы все еще сомневаетесь, позволяя себе пригубить наслаждение только в случае, если сможете обоснованно опровергнуть тот факт, что когда-то его пережили. Какая пустая трата жизни!

– А что же делать? Хвататься за удовольствие, едва оно замаячит на горизонте?

Ее словно шелком погладили. Именно это она и имела в виду. Она, постоянно имевшая дело с наслаждением.

Грейс улыбнулась.

– Я всего лишь реалистка.

– Ну так скажите мне что-нибудь реальное.

Она не колебалась.

– Я мимолетна. Как и этот вечер. – Ее взгляд скользнул мимо него, к массивным деревьям, возвышавшимся над толпами гостей. – Но вам это уже известно.

– Мне?

Он внимательно наблюдал за ней, и она с трудом подавила порыв отвести глаза, боясь, что он посмотрит слишком жестко. Увидит слишком много.

Вместо этого она мысленно убедилась, что обе маски на месте, и многозначительно улыбнулась ему.

– Вы превратили свой бальный зал в лес, ваша светлость. Если не это мимолетно, тогда что же?

– М-м-м… – протянул он, и на душе у нее потеплело, хотя она понимала, что не должна допускать этого. – И что же? Что мы должны сделать с этим вечером?

Он ее не узнал. Доказательством этому – его взгляд, полный любопытства и игривости.

Она незнакомка. Разумеется, именно этого она и добивалась, но не ожидала, что и он окажется чужаком.

– То же самое, что нужно делать с любым другим вечером, – ответила Грейс, мягко и неожиданно для себя более честно, чем собиралась вести себя с ним. – Им нужно наслаждаться.

Молчание, а затем:

– Не хотите ли потанцевать?

Этим вопросом он застал ее врасплох. Когда ее в последний раз приглашали на танец? Да приглашали ли вообще хоть когда-нибудь? Раз или два, предположила она, в Гардене, кто-нибудь, расхрабрившись от выпитого. Но когда она танцевала вот так? В бальном зале?

Как раз с ним.

Он был словно создан для этого. Красивый, и обаятельный, и с улыбкой, которая могла бы завоевать самого холодного скептика, он стоял перед ней, одетый, как в фантазиях любой женщины.

«Тебе бы не помешало немного пофантазировать».

Слова, сказанные недавно Вероник, прошелестели у нее в голове, а следом пришли уверенность и сосредоточенность. Возбужденная энергия. Цель.

Это не фантазия. Это разведка.

У нее есть план.

Она вложила руку в его протянутую ладонь.

– Я очень хочу потанцевать.

Глава 9

Он понял, что это она, в тот миг, как она в платье, ниспадавшем на пол роскошными изумрудными волнами, вступила в бальный зал. Ему не помешали ни маска, закрывавшая все, кроме ее прекрасных, подведенных сурьмой глаз и подкрашенных темно-вишневой помадой губ, ни парик, спрятавший ее огненно-рыжие кудри.

Эван предположил, что она пытается замаскироваться, как будто он не учует ее. Не почувствует. Как будто однажды не наступит время, когда она войдет в комнату, и все его тело не натянется, как струна.

Но маскировка предполагает кое-что еще, чего у Грейс никогда не будет – умение оставаться незамеченной. Грейс всегда останется главным, что он заметит в любом помещении. Всегда.

Она пришла.

Его сердце заколотилось в то мгновение, как она появилась. Он как раз с кем-то разговаривал – с неким лордом по поводу голосования в парламенте? Эван работал над этим проектом уже несколько месяцев.

А может быть, это была леди, желавшая представить свою дочь герцогу Марвику? Или старый школьный друг? У Эвана не водилось старых школьных друзей, значит, не он, но насчет остальных он не был уверен. Потому что поднял глаза, оторвавшись от беседы, а она уже стояла там, в конце бального зала, подняв лицо к пологу из листьев, который он создал специально для этого момента.

Ее любимое место в имении Марвика.

Место, куда он не вернулся ни разу после их разлуки.

После того, как она сбежала. После того, как он напугал ее и вынудил скрыться.

Навсегда.

Да только у него не оставалось выбора.

Он устроил этот бал-маскарад ради нее, окончательно убедив садовника и прислугу в том, что безумен так же, как и раньше, просто на этот раз его пунктик – деревья в доме и покрытые мхом полы. Он понимал, что это будет стоить ему целое состояние, возможно, выброшенное на ветер, потому что она вполне могла и не прийти.

В конце концов, когда они встретились последний раз, она ясно дала понять, что больше не желает его видеть.

Но он все равно устроил все это для нее, не сомневаясь: она узнает о его возвращении в Лондон, и надеясь, что любопытство возьмет над ней верх.

Надеясь, что она придет и попытается разгадать его план. Надеясь, что она придет и попытается стать его частью. Впрочем, тут начиналось истинное безумие.

«Ты никогда не сможешь вернуть ее».

Он повторял эти слова каждый день – с той ночи, когда она нанесла ему единственный удар, имевший значение. Тот, от которого он отлетел назад, – доказательство того, что девочки, которую он когда-то любил, которую искал, преследовал, о которой мечтал, больше нет. Она исчезла.

Разумеется, ее кулаки были каменными и ударяли с внушительной силой, но это наказание он заслужил за то, что сделал. С ней. Со своими братьями. С их миром. Но когда она заговорила… когда посмотрела ему прямо в глаза, и этот дивный взгляд ее карих глаз исполнился ненависти. И, сказав ему, что он ее убил, она его уничтожила.

Потому что в этих словах он услышал правду.

И он сделал так, как она велела. Уехал. Зарекся ее преследовать. И это решение подтолкнуло его к тому, чтобы стать другим человеком. Сильнее. Лучше. Достойнее.

Человеком, не похожим на того, кто предал ее. Кто предал своих братьев, а заодно и самого себя.

То, что она сказала той ночью, до сих пор его терзало.

«Ты, укравший у меня все. Мое будущее. Мое прошлое. Мое чертово имя. И это если не говорить о том, что ты отнял у тех, кого я люблю».

И тогда он создал этот безумный бальный зал и устроил этот экстравагантный маскарад, дав себе единственную клятву: он больше никогда не будет ее преследовать.

Напротив, она будет преследовать его.

Или, по крайней мере, войдет в эту дверь.

Она вошла, и это было подобно глотку воздуха после длительного погружения на глубину. Он наблюдал за тем, как она рассматривает комнату, как обводит взглядом стволы деревьев и полог из листьев, как удивляется мху под ногами. Он выпал из разговора, как и должно поступать сумасшедшему герцогу, которого видит в нем весь Лондон, отвернулся и пошел через зал в ее сторону, отмечая каждое ее движение: то, как движется ее горло; то, как смягчаются губы, приоткрываясь в легком вздохе изумления. Изумления? Или воспоминания? То, как широко распахиваются ее глаза… узнавая?

«Пусть это будет воспоминание. Пусть будет узнавание».

И пока он наблюдал, с ней произошли разительные метаморфозы. Он увидел, как она отбросила эмоции и застыла, словно повинуясь велению воли; ее спина выпрямилась, плечи расправились, подбородок дерзко вскинулся.

И Грейс исчезла. На ее месте появилась другая женщина.

Он пошел быстрее, стремясь познакомиться с ней, с женщиной, в которую превратилась когда-то любимая им девочка. Еще быстрее, когда эта женщина одарила улыбкой цвета французского вина герцогиню Тревескан. Эван приблизился, и Грейс повернулась к нему, посмотрела своими прекрасными карими глазами в его глаза без малейшего намека на узнавание.

Годы сделали с ней многое – превратили в ошеломительную красавицу с блестящим умом, в боксера с кулаками, как сама ярость… и, очевидно, в актрису. Потому что она умела скрывать все, что случилось с ней раньше.

Так что они начали со свежей лжи, игнорируя тот факт, что когда-то знали друг друга лучше, чем кого-либо еще; вместо этого начали все заново – его шуточками, и ее поддразниваниями, и улыбками обоих, и ее улыбки были такими яркими и прекрасными, что он был готов отдать за них все что угодно.

Даже пригласить на танец, понимая, что держать ее в своих объятиях будет сродни изощренной пытке. Да еще какой пытке – притянуть ее к себе, но не так близко, как хочется. Его окутывали ее ароматы – цитрусы и пряности, но он не мог зарыться лицом в ее волосы и вдыхать их запах. А когда она смотрела на него своим холодным, сдержанным взглядом, со своей холодной, сдержанной улыбкой, словно они только что встретились, а не провели целую жизнь в совсем другом танце, ему отчаянно хотелось вытащить ее из этого переполненного зала и насладиться ею.

Но она хочет совсем не этого.

«Так чего же она хочет?»

– Почему деревья?

Вопрос застал его врасплох, и он поймал ее взгляд из-под маски.

Деревья для нее. Что она ответит, если он признается ей в этом? Если он сорвет с нее маску и скажет: «Ты знаешь, зачем деревья. Деревья, потому что ты их любила. Этот пейзаж, потому что ты его любила. Все это только для тебя. Навечно».

Но ничего этого он не сказал, рискуя потерять ее навеки. Так что он тоже не снял своей маски и на ее уклончивый вопрос дал столь же уклончивый ответ.

– А почему нет?

Она бросила на него раздраженный взгляд – мимолетный взгляд на его светлость, который смотрел на нее так тысячу раз, когда они были детьми. Он всегда оставался серьезным – их жизнь не предполагала капризов и прихотей, – но поддразнивать Грейс всегда доставляло ему искреннее удовольствие.

– Не хотите попробовать догадаться?

Она исчезла, спряталась еще до того, как заговорила:

– Любой здравомыслящий человек догадается, что вы просто безумец, раз взвалили на плечи своей прислуги всю грязь, в которую эта зелень превратится через несколько дней.

– Тогда вы обо мне просто ничего не знаете, – ответил он. – Меня в любом случае все считают безумцем.

– Говорили, что вы страдаете этим недугом уже много лет, – сказала она. – Полагаю, такой выбор убранства – самая малая из ваших проблем.

– Может быть, я решил начать с нового листа, – произнес он, подчеркнуто выделяя каламбур.

– М-м-м… – протянула она, не обратив внимания на ответ и полностью отдавшись танцу. Оказалось, что танцует она просто великолепно, легко двигаясь в такт с ним, и он с трудом удержался от вопроса, с кем она танцевала, чтобы так отточить свои умения.

– А вы? Какого мнения вы? – спросил он, желая, чтобы она открылась… показала, что знает его. Сказала бы правду о том, кто она, и дала бы им обоим возможность объясниться.

– Я согласна, все признаки вашего безумия налицо.

Он засмеялся и начал вращение по кругу; темп музыки ускорялся. Ее пальцы на его бицепсах напряглись, и по его телу пробежала волна удовольствия.

– Я имел в виду, зачем, по вашему мнению, я устроил в своем бальном зале зеленый шатер?

– А что, безумие – недостаточный ответ?

– Нет, – сказал он, не сумев сдержаться.

Короткая пауза, затем она произнесла:

– Думаю, вы пытаетесь привлечь внимание людей.

«Одного человека, – подумал он. – Твое».

– Думаете, получается?

Она весело засмеялась – такого ее смеха он никогда раньше не слышал, но понравился он ему так, что и вообразить нельзя, – и сказала, окинув взглядом комнату поверх его плеча:

– Да уж, думаю, этот вечер Лондон будет вспоминать много лет.

– А вы его запомните?

Она перевела взгляд на партнера и улыбнулась – все еще не Грейс.

– Я впервые в жизни танцую в зеленом шатре, так что скажу «да».

Неправда. Он хорошо помнил, как она кружилась в том зеленом шатре, потом садилась, прислонившись спиной к дереву, юная и злая, отчаянно желавшая уберечь их всех от человека, готового украсть их будущее. Человека, укравшего их будущее.

Он помнил ее вытянутые руки, когда солнечный свет пятнами ложился ей на кожу и словно разжигал костер, в котором она все кружилась и кружилась, пока у нее не начинала сильно кружиться голова, и она, не в силах больше танцевать, падала на мягкий мох.

Она танцевала, а он на нее смотрел, и больше ничего он в этот миг не любил. Больше никого никогда не любил.

Но он не стал ловить ее на лжи.

Вместо этого начал вращать ее в следующем круче вальса, быстрее, чем в предыдущем. Она полностью отдалась этому, послышался легкий вздох… восторга? Он не смог сдержаться.

– Так значит, вы запомните это убранство.

Взгляд этих божественно прекрасных глаз остановился на нем.

– Вы напрашиваетесь на комплимент, ваша светлость?

– Совершенно бесстыдно.

Она посерьезнела, словно их разговор напомнил ей, что они враждуют – и всегда враждовали, с того самого дня.

– Я и вас тоже запомню.

Он не отводил взгляда – не хотел потерять ее внимание. Затем добавил, с элегантной любезностью, понизив голос:

– Вот зачем тут деревья. Чтобы вам было что запоминать.

На краткий миг ему показалось, что тут-то он ее и поймал.

Однако она не шелохнулась.

Всего лишь повернула голову и посмотрела на деревья, слегка скривив губы.

– А как ваш сад? Не пострадал? Надеюсь, растения выкопали аккуратно?

– Хотите посмотреть? – спросил он.

– Нет.

Он кивнул в ту сторону распахнутых дверей.

– Это же бал-маскарад. Гость в маске заманивает доверчивую даму в сад.

– В таком случае вам не повезло: я никогда не относилась к доверчивым.

Он кашлянул, пряча смешок. Эта пикировка удивила его. В детстве она такой не была, всегда оставаясь милой и слишком невинной. Но сейчас…

Прежде чем он успел как следует обдумать эту мысль, она сухо добавила:

– Разве не в этом вся прелесть маскарада? Нет нужды притворяться доверчивой. Напротив, получаешь дозволение ринуться с головой в омут.

Слово «омут» вызвало в голове Эвана калейдоскоп картинок и желание воплотить в жизнь каждую из них.

– Вы пришли одна?

Конечно. Явись она с братьями, каждый из них уже получил бы свой фунт его плоти.

Она пришла одна.

При этой мысли его охватил восторг.

Ее винного цвета губы изогнулись в легкой многозначительной улыбке.

– Вы намерены скомпрометировать меня, ваша светлость?

Он ответил на ее улыбку своей.

– А вы желаете быть скомпрометированной?

Ее улыбка не дрогнула. Все еще не Грейс, только маска Грейс, которую не так-то просто снять.

– Кто сказал, что обесчестят меня?

Он едва не пропустил шаг.

– Вы предлагаете обесчестить меня?

«Да».

Она увидела ответ. Нужно быть совсем безмозглым, его не увидеть. Она коротко хохотнула, и от этого ее смешка у него все затвердело, как сталь. Он мучительно возжелал эту Грейс-которая-не-Грейс.

– А если я скажу «да»?

Слова вырвались у него спонтанно, и ее губы на мгновение приоткрылись, мягко и удивленно.

– Вы не знаете, в какую игру ввязываетесь, ваша светлость.

Он хотел узнать. Хотел сыграть.

Когда они играли последний раз?

Да играли ли вообще хоть когда-нибудь?

Только не так.

Музыка закончилась, они тоже остановились. Ее роскошные юбки обвились вокруг ног Эвана, и это прикосновение ткани тоже оказалось искушением. Он подался вперед, почти прикоснувшись губами к уху.

– Ну так объясните, – пробормотал он.

Она не отшатнулась, не отступила.

– Вы ищете жену?

«Нет. Я ее уже нашел».

– А вас интересует такая перспектива?

Он заставил себя говорить дразнящим, флиртующим тоном, но хотел только одного – сорвать обе их маски, затолкать Грейс в карету и отвезти прямиком к викарию. Сделать ее герцогиней, как обещал много лет назад.

– Нет.

«С чего бы мне соглашаться на герцогиню?» Слова эти пылали в нем обжигающим огнем, а вместе с ними и та единственная правда, что девочка, которую он когда-то любил, исчезла, сменившись женщиной, сильной, как сталь, которую не обольстишь. Которая не допустит, чтобы ее преследовали.

– Необычный ответ на такое предложение.

– Большинство женщин видят только титул и думают, что это чудесная возможность – путь к свободе.

– А вы?

Ее губы изогнулись в улыбке, которая не добралась до глаз.

– Я знаю, что титулы – это позолоченная клетка.

На волне прошлого эти слова резанули его. Эта правда – их общая правда, а не чья-то еще. А она даже не знает ее целиком.

– Эта ночь не для будущего, – произнес он, ненавидя собственную ложь. Ненавидя то, как она вдохнула ее. Зная, что должен открыться ей, если хочет удержать Грейс здесь. Совершенно точно зная, что если она все равно уйдет, то уже никогда не вернется.

Зная, что приглашение будет огромным риском.

Но риск – это все, чем они когда-либо были друг для друга.

Она слегка повернулась – так, чтобы посмотреть ему в глаза.

– Маски опасны. Никогда не знаешь точно, кто под ней прячется.

Он не колебался:

– Или же они помогают открыть свою правду.

Зря он это сказал. И сразу услышал горечь в ее смешке:

– Я что, должна поверить, что это ваша правда, герцог?

Она во второй раз произнесла этот титул, и во второй раз он с трудом удержался, чтобы не поморщиться. Пришлось срочно сдерживать бушующие в душе эмоции.

– Это ближе к правде, чем вы можете себе представить. – Он помолчал. Затем: – Никто не заметит, если мы уйдем.

Она рассмеялась.

– Вы слишком много времени провели вдали от общества. Заметят все. Они обратили внимание, что сегодня вечером вы успели пофлиртовать с несколькими десятками женщин.

– От вас это тоже не ускользнуло?

Она сделала вид, что не услышала вопроса.

– И конечно же, они заметят, что вы ушли со мной. Пойдут пересуды, кто я такая…

– Они уже гадают, – сказал он, понимая, что в его распоряжении считаные секунды. Вот-вот оркестр начнет новый танец, и она найдет способ улизнуть от него.

– Должно быть, это первое, что вы говорили всем сегодня вечером.

Это его задело. Она признала, что он ей не подходит. И все же она не ускользнула.

В это он и вцепился.

– Не первое, и это чистая правда. Так вот, они гадают, кто вы такая, но узнают ли когда-нибудь?

Не узнают, верно? Она живет не в этом мире. Пусть ему не известно, где она живет (он бы многое отдал, чтобы выведать все о ее жизни!), зато понятно, что она не аристократка. Она вполне может без колебаний снять маску, и никто в этом зале ее не узнает.

И все же нельзя сознательно подвергать ее опасности.

Она коротко улыбнулась.

– Кто-нибудь может. Ведь у меня есть приглашение, верно? – Ему нравилось ее поддразнивание, оно его согревало. Но спрашивал он не об этом, и она это понимала. – Да собственно обществу не до меня, – сказала она задумчиво. – Оно слишком поглощено желанием насладиться фантазией, которую вы ему предложили.

Он зацепился за эти слова, стремясь опередить первые звуки оркестра.

– А вы, моя леди? – Он заглянул в ее темно-карие глаза. Его леди. – Что насчет ваших желаний? Какую фантазию предложить вам?

Время остановилось, пока она обдумывала его вопрос, и единственная скрипичная нота висела в воздухе.

Возможно, он никогда не увидит ее без маски. Возможно, она больше никогда не подпустит его к себе. Но сейчас она здесь, в его объятиях, и если это все, что он может получить… что ж, этого должно быть достаточно.

«Никогда».

– Позвольте мне стать вашей фантазией, – прошептал он.

«Позволь мне стать всем, что тебе нужно».

– Только на сегодняшнюю ночь, – согласилась она.

Он резко втянул в себя воздух. Она предложила ему одну ночь!

В маске. Чистая фантазия.

Этого мало. Но это начало.

– Только на сегодняшнюю ночь, – солгал он.

Эти слова словно что-то отомкнули в ней. Ее рука, лежавшая в его ладони, напряглась, и она пошла, чудесным, невероятным образом повела его мимо танцующих в сад.

Глава 10

«Какую фантазию предложить вам?»

Не преподнеси он это таким образом, использовав слово, которое столь много для нее значит, слово, брошенное в нее подругами совсем недавно, она могла бы устоять. Возможно, это не показалось бы ей таким соблазнительным. Возможно, не будь он таким красивым… Возможно, не сияй он столь обворожительной улыбкой…

Возможно… но вряд ли.

Потому что, когда он спросил (в маске и все такое) о ее желаниях, она поняла, что где-то в глубине души хочет этого. Вечера фантазии. Вечера с этим человеком, с которым она вот уже двадцать лет сравнивает других мужчин. Вечера с ним без всяких обещаний – до тех пор, пока на ней маска. Пока он остается в темноте.

Вечера, когда она будет брать у него, а не наоборот.

Он так давно отнял у нее все. Имя, жизнь, безопасность, будущее. Он обещал ей все это, однако солгал. Он ей должен, верно?

Так что же, если она заберет положенную плату?

Всего один раз. Только сегодня вечером. В саду. В маске, оставаясь незнакомкой.

Далия, властвующая вместо Грейс.

Женщина, наконец-то получившая то, что ей причитается.

Сегодня, а потом она выкинет это – и его самого – из своей жизни.

А завтра? Она найдет способ выставить его из Лондона.

Но сегодня она сжала его ладонь в своих и повлекла прочь из бального зала, сквозь танцующую толпу, мимо возвышающихся деревьев. Окутывавший их сильный запах мха отступил, когда они прошли через двери в сад, к аромату цветов – тех, что пахнут только вечером, переполняющих вазоны по всему балкону, – и Грейс на минуту застыла, позволив ароматам окутать себя.

В оранжерее Бергси-Хауса цветов всегда было в изобилии, и она стала одним из ее самых любимых потайных мест как раз благодаря богатому цветочному аромату в сумерках. А вместе с ароматом пришло и еще одно воспоминание. Эван и она сидят под садовым столом, а в выходящие на запад окна видно, как садится солнце. Его рука лежит в ее. Пальцы переплелись. Их окутывает в точности такое же благоухание.

Она повернулась к нему. Помнит ли он?

Он улыбнулся.

– Разумеется, миледи, – произнес он голосом, полным таинственных обещаний. – Только не останавливайтесь.

Кто этот новый мужчина?

Где Эван? Что с ним сталось?

«Ты его прогнала. А на его место вернулся этот человек».

И с этой мыслью в душу закралось легкое подозрение. Что-то вроде сомнения. Ощущение чего-то неправильного. Прогнав сомнение прочь, она переплела их пальцы и потянула его вниз по ступенькам, пройдя мимо шахматной фигуры, хихикающей в объятиях мушкетера, и еще одной Марии-Антуанетты, внимательно посмотревшей на них, когда они пронеслись мимо.

Что происходит с Мариями-Антуанеттами – неужели все они забыли, что она переоценила свою власть и в результате лишилась головы?

Пусть едят пирожные…

Он стиснул ее руку, и Грейс оглянулась, позволив ему подтянуть себя ближе и сменить направление – не в главный сад, а на боковую дорожку, плохо освещенную, вьющуюся между липами. Она последовала за ним.

– Полагаю, люди говорят правду, – негромко сказала она, пока он уводил ее прочь от освещенного дома. – Холостой джентльмен всегда поведет тебя по темной дорожке.

Он не засмеялся. Напротив, бросил на нее короткий, обжигающий взгляд и остановился перед неприметной дверью в стене. Грейс не замечала ни стены, ни тем более двери до тех пор, пока он не отодвинул железную щеколду и не толкнул тяжелую дубовую дверь. За ней открылся великолепный вид – небольшая зеленая лужайка, окруженная ошеломительным садом, в котором, Грейс не сомневалась, при свете дня обнаружатся дивные клумбы. А в центре лужайки стояла беседка, чудесно спланированная и оформленная.

Она сглотнула, рассматривая все это.

– Волшебно.

– Это место только мое, – ответил он, увлекая ее за собой вверх по ступенькам в беседку, затем повернулся к ней лицом, пальцы его гладили ее руку, все выше, выше, восхитительно высоко, и вот уже прохладная кожа перчаток прикоснулась к ее подбородку, и она невольно подалась к нему. Губы ее приоткрылись, взгляд из-под маски обводил его губы, чувственные, роскошные, в точности такие, как она помнила. Сколько раз она думала о его губах? Сколько раз мечтала поцеловать их, поздно ночью, когда могла позволить себе мечты, казавшиеся предательством?

Сколько раз она запрещала себе эти фантазии, ненавидя себя за то, что все еще хочет мужчину, так жестоко ее предавшего?

«Пусть это будет твоя фантазия».

– Погодите, – промолвил он и отпустил ее руку. Она ощутила это как наказание, но он зубами стянул перчатку и швырнул ее на землю. – Ну вот. А теперь позвольте… – Он снова потянулся к ней, и прикосновение его пальцев к коже показалось ей жарким обещанием.

Прикосновение было настойчивым и нежным, словно он больше не мог дожидаться и все же хотел сделать все правильно.

– Позвольте… – Теперь это звучало не приказом, а мольбой. Он просил разрешения поцеловать ее.

Она этого хотела. Да. И все-таки… прежде, чем ответить, она колебалась.

– Погодите.

Он повиновался, мгновенно отпустив ее с легким стоном досады.

Что это, ловушка? Неужели он ее узнал? Она-то его знает, какая разница, если в этой игре будут участвовать двое?

А если не узнал (а похоже, что нет), то почему это имеет значение?

Она посмотрела ему в глаза, едва видимые в лунном свете.

– Зачем деревья?

Услышав этот вопрос, он замер. Нервы? Или удивление? Или и то, и другое?

– Я вам уже сказал, – произнес он, – чтобы вы меня запомнили.

Запомнить его прошлого? Или запомнить сейчас?

Она его запомнит. Такого, как сейчас – красивого, обольстительного, желающего ее. На всю жизнь.

– Я вас запомню.

«Я никогда тебя не забывала».

Он кивнул, сделал шаг к ней, подталкивая ее дальше к краю беседки, пока она не уперлась спиной в ажурную решетку, и наклонил голову, прошептав ей на ухо:

– Я намерен сделать так, чтобы ты уже никогда не смогла забыть.

Ее захлестнуло волной жара. И не имело значения, что это должно быть всего лишь фантазией.

Она запомнит все.

Запомнит его дыхание на своей шее. И его обещание:

– Я запомню твой аромат, запах крема и пряностей.

Запомнит его пальцы, скользящие вниз по ее шее и дальше, по плечу, вниз по руке, обнажая ладонь позднему летнему вечеру. И опять слова:

– Я запомню твою кожу, нежную, как шелк.

Она тоже запомнит, как ощущает его, запомнит, как благодарила бога за маску, скрывавшую его от нее, потому что не доверяла самой себе.

– Я запомню твое дыхание. Мне бы хотелось запомнить, какая ты на вкус, – негромко проговорил он, едва ощутимо проводя губами по ее щеке, словно давая обещание.

Она совсем перестала доверять себе и боялась упасть в его объятия.

Всего одна ночь. Всего одно падение.

– Да, – шепнула она.

«Пожалуйста, да».

Он не шелохнулся.

– Назови мне свое имя.

Она отпрянула, поймала его взгляд. Он смотрел на нее, почти не дыша.

«Грейс». Нужно так и сказать. Она почти уверена, что он все знает. Но если и вправду… будет ли все так же просто? Так же непринужденно?

Если она откроет правду, придется кончать игру. А ей не хотелось заканчивать. Не сейчас. Не когда она столь близко.

Это самое большее, что она когда-нибудь получит от него.

И этого должно быть достаточно.

Она протянула к нему руку, обняла за шею, скользнула пальцами в волосы, запуталась в них. Притянула его ближе. Взгляды их встретились, и она прошептала:

– Нет, – а затем поцеловала его.

Их губы соприкоснулись, и он застыл. На миг ей показалось, что сейчас он отшатнется. «Не надо, – мысленно взмолилась она. – Позволь мне получить хотя бы это».

Но тут он взял ее лицо в свои ладони, губы его приоткрылись, и он ответил на поцелуй, а мир вокруг рухнул – ночь, маска и главное – воспоминание. Мальчик, подаривший ей первый поцелуй, суетливый, неловкий и безупречный… исчез, а на его месте оказался этот мужчина, сильный, уверенный и совершенный, и в душе возникло чувство, что все это чрезвычайно мощно и одновременно в высшей степени ужасно.

Она не остановилась, чтобы подумать о том, что важнее. Не хотела останавливаться. И хотела, чтобы он никогда не останавливался.

Его пальцы скользнули по нижнему краю маски и нырнули под шелк. Он слегка повернул ее голову, чтобы крепче поцеловать.

Наслаждение от его поцелуя не походило ни на что, таких чувств она никогда раньше не испытывала. Она просто пылала в огне.

Грейс приподнялась на цыпочки, обхватила его руками за шею, притянула ближе, не думая больше ни об этом вечере, ни о бале, ни о его планах найти жену, ни о жизни вообще – думала только о нем, о них обоих, о том, что может подарить им эта минута, и больше ни о чем.

Ни о чем, кроме желания.

Предложенного и принятого.

Он лизнул ее губы, и это грубоватое движение его языка показалось ей пламенем. Она ахнула от восторга, закрыла глаза и отстранилась, а он начал целовать ее подбородок, шею, нежную кожу плеча, поднял ее и усадил на парапет беседки, не оставив ей выбора – пришлось цепляться за него.

Не то чтобы она хотела сделать что-то другое.

Она никогда ничего не хотела так, как хотела сейчас этого – наслаждение и боль, желание и риск. Поцелуй, бывший одновременно прошлым и настоящим, пусть даже он никогда не станет будущим.

И единственная мысль, пронзавшая ее насквозь: «Мой».

Разумеется, это невозможно. Он ей не принадлежит. И никогда не будет принадлежать. И не нужно цепляться за мысль, что он все же может стать частью ее жизни. Только это. Одна ночь. Одна фантазия. Как обещано.

Эван отстранился, словно услышал ее мысли. Оба они жадно хватали ртом воздух. Она стиснула в кулаке его волосы и снова притянула его к себе. Он снова страстно поцеловал ее, застонав при этом, но внезапно вспомнил, что собирался что-то сказать. Оторвавшись от ее губ, он прошептал:

– Погоди.

– Я ждала слишком долго. – Целую жизнь.

Он коротко рассмеялся.

– Еще минута уже не имеет значения.

Еще как имеет. Это украденная минута из тех, что у нее вообще когда-нибудь будут.

– Назови свое имя, – сказал он, невзирая на ее протест.

– Нет. – Он открыл рот, чтобы возразить, но она прижала палец в перчатке к его губам. – Тс-с. Ты обещал мне фантазию, разве нет?

Похоже, он слегка обиделся.

– Обещал.

– Спрашивал о моих желаниях.

– Да… – начал было он, но она снова прижала палец к его губам.

– Вот чего я желаю. Это фантазия. Никаких имен.

Если бы он стал настаивать, возникли бы воспоминания. Прошлое. Грейс и Эван. Но сегодня ночью они могут быть просто Далией и герцогом, скрытные, таинственные, полные обещаний – только на эту ночь, а не на всю оставшуюся жизнь.

– Ты сам мне сказал, – продолжала она. – Эта ночь не для будущего.

Она внимательно смотрела на него, ожидая согласия, и казалось, время растянулось на целую вечность. И тут он приоткрыл рот, прихватил губами кончик ее пальца, нежно пососал его, и она вновь запылала. Она потеряла дар речи, пока смотрела на то, как его язык лизал чувствительную подушечку пальца. Она ахнула от наслаждения. Он выпустил палец, слегка царапнув его напоследок зубами, и все в ней заныло.

– Никаких имен, – мягко согласился он. – Маски тоже не снимаем, так?

Она согласно кивнула. Разумеется, маски не снимать. Это ее правило не помешало ему сдернуть свою маску и отшвырнуть ее подальше, в темноту, словно он не имел ни малейшего намерения возвращаться на свой бал, в свой дом или в свою жизнь. А если и имел, то не собирался больше скрываться.

Она просто упивалась им, не в силах сдержаться теперь, когда он наконец-то раскрылся перед ней, и больше всего на свете хотела иметь возможность как следует рассмотреть его в лунном свете. Чтобы дополнить ощущение, она потянулась к нему, провела пальцами по высоким аристократическим скулам, ощущая жар его кожи. Он взял ее руку в свою, прижал к щеке.

– Теперь я тебя вижу, – сказала она.

– Ты могла увидеть меня и раньше, следовало только пожелать.

Эти слова ее восхитили – такие свободные, такие беззаботные. Интересно, каково это – жить без необходимости скрываться? Грейс так искусно умела прятаться, играть роль, мириады ролей, что частенько забывала, кто она такая на самом деле.

Впрочем, она вряд ли могла сообщить об этом здесь.

Он провел рукой по волосам, темно-русым, с намеком на золото в лунном свете, и смерил ее взглядом.

– А так? Тебе нравится?

Очень.

– Сойдет, – небрежно ответила она, наслаждаясь минутой. – На эту ночь.

Он улыбнулся, криво и очень знакомо, с мальчишеской непосредственностью, и в груди у нее все сжалось от отголоска воспоминания. Этого мало, чтобы отпугнуть ее, и вполне достаточно, чтобы ей захотелось остаться навсегда.

Он посмотрел ей в глаза.

– Что еще, моя леди? Если я должен стать твоей фантазией, с чего начинать?

Ее сердце заколотилось, но она не дрогнула, а лишь вскинула подбородок.

– Поцелуй меня снова.

– Куда?

Везде.

– Куда хочешь.

Он негромко зарычал, затем:

– Я хочу всюду.

Она придвинулась к нему и прошептала в темноте:

– Значит, целуй всюду.

Они схлестнулись, как буря, врезались друг в друга, он приподнял ее подбородок высоко к крыше беседки, обнажив длинную шею, и прильнул к ней губами, скользя по коже языком. Грейс глубоко вздохнула от наслаждения, остро ощущая его руки на своем теле. Он прижал ее к низкой стенке беседки, ее руки утопали в его волосах – то ли она держится, то ли направляет его голову ниже, ниже, к обнаженной коже над глубоким декольте платья. Затем одна рука оказалась там, сжимая платье в кулак, натягивая ткань, разрывая ее, отбрасывая клочки в сторону, обнажая груди, подставляя их теплому летнему воздуху.

Это было безумно и неистово, и в любую секунду реальность могла вернуться, а вместе с ней правда о его поступках и ее гневе, об их непоправимом прошлом и невозможном будущем, но прямо сейчас, прямо там было это… безумное и неистовое.

Она резко втянула в себя воздух, и он, услышав это, отпрянул, разглядывая ее. Она опустила руки, предоставляя ему возможность видеть ее всю.

Он так долго смотрел на нее, что она решила, будто он больше не прикоснется к ней, но тут он выругался, грязно и грубо, и на мгновение соскользнул обратно в прошлое, в Гарден. От этой брани ее обдало жаром, пронзило желанием, а затем она увидела, что он услышал собственные слова – слова, которые герцоги не произносят в присутствии леди, и не важно, как далеко они успели зайти по кривой дорожке. И почти не поморщился.

Остановится ли он?

Наверняка нет. Только не сейчас.

«Не останавливайся».

– Это… – прошептал он голосом низким и чувственным. – Это то, чего я хотел. С момента твоего появления я хотел сорвать с тебя это платье. – Взгляд его прекрасных глаз, освещенных луной, поймал ее взгляд. – Скажи, что ты тоже этого хотела.

Она выпрямилась, отвела назад плечи, подставляя себя под его жаркий взгляд. Выставляя напоказ. А затем прошептала:

– Всюду.

– Как пожелает моя леди.

И он прильнул губами к местечку, где она особенно мучительно хотела его почувствовать, томительно ласкал языком, затем нежно втянул в рот и начал сосать, медленно и ритмично, и вот она уже задвигалась под ним, подаваясь всем телом навстречу этим чувственным ласкам, шепча ободряющие слова, а он словно воровал ее мысли.

И там, под звездами и крышей этой тайной беседки, Грейс полностью отдалась этой фантазии, и этому мужчине, и его восхитительным рту и рукам – рукам, скользившим у нее под юбкой, сначала по щиколоткам, затем вверх по ногам, выше и выше, тянувшим за собой ткань платья, и вот уже летний воздух целует ее бедра с тем же чувственным обещанием, какое он дарит ее грудям.

Когда он отпустил ее, она едва не закричала от досады, но тут он сильно дунул ей на затвердевший бугорок одной груди и снова взглянул на нее. Его пальцы играли на нежной коже ее бедра с внутренней стороны, рисовали фигуры, от которых она почти лишалась рассудка.

– Где еще я должен поцеловать тебя, моя леди?

Она с трудом сдержала ругательство, готовое вырваться в ответ на эти дразнящие слова, и чуть шире раздвинула ноги. Она была женщиной, работающей с наслаждениями, и знала, что хочет получить удовольствие сама. Знала, что на свете существует только один мужчина, от которого она хотела получить это удовольствие… даже если бы никогда в этом не призналась. Даже если бы он ничего об этом не узнал. Она посмотрела ему в глаза, радуясь тому, что на ней маска, точнее, две – одна из ткани, а вторая та, которую снять было очень непросто, и ответила ему, как Далия. Та никогда не поколебалась бы, а без тени сомнения взяла все, чего ей хочется.

– Разве не ты сказал – всюду?

Услышав это, он негромко выругался, наклонился, чтобы урвать еще один поцелуй, затем выпрямился и произнес:

– М-м-м… Я не отпущу тебя, пока не попробую на вкус каждый твой дюйм.

И без колебаний опустился перед ней на колени, окончательно лишив разума.

Он раздвинул ее бедра, и она закрыла глаза, желая его прикосновений больше, чем могла бы выразить. Ее пальцы крепче вцепились ему в волосы, его имя словно шелестело у нее в ушах. Эван. Имя, которым она никогда не сможет его назвать. Когда он прильнул губами к мягкой коже у нее под коленкой, слегка царапнув ее зубами, как обещание, она выдохнула – долго, прерывисто. Его дыхание было жарким совершенством, и он прошептал:

– Я чувствую себя Аполлоном в лесах.

Она открыла глаза, уставилась на звезды, нарисованные на крыше беседки – еще один полог, который она никогда не сможет видеть, не думая о нем.

– А… Аполлоном?

– М-м-м… – Он повернул голову и чувственно поцеловал бедро. – Аполлоном, бродившим в лесах до тех пор, пока не наткнулся на самую красивую женщину в мире.

Ее удивленный смех превратился во вздох наслаждения. Его губы скользили все выше и выше, все ближе и ближе к тому местечку, где она особенно его хотела. Она по-прежнему крепко удерживала его за волосы, придя в восторг от его стона, который он издал, хоть ей и не нравилось, что он не торопится, замерев достаточно близко, чтобы она ощущала его дыхание, но слишком далеко, чтобы она почувствовала что-то еще.

– И она была нагой в купальне?

Он что-то промычал, и она услышала, что звук этот весьма рассеянный, как если бы он слишком сосредоточился на чем-то другом. На ней. На местечке, где сосредоточилась и она.

– Я расскажу тебе позже.

Он прильнул губами к жаркой, напряженной ее сути, и она закричала, не в силах сдержаться, и посмотрела вниз, на него. Она была само желание. Высвобожденная потребность.

И Эван, державший все под контролем, как всегда.

Он лизал ее уверенно и долго, распаляя изо всех сил, затем поднял голову, слегка отодвинулся, задрал выше юбки и приподнял ее бедра, чтобы лучше видеть.

– Ты такая мокренькая, – прорычал он, вводя в нее палец.

Она вздохнула, качнулась ему навстречу, отчаянно желая большего – его прикосновений, слов, взглядов, всего, что он может дать. Позже она возненавидит себя за то, что так его хочет. Но сейчас отдавалась ему целиком.

– Ты здесь сияешь, как золото. Лунный свет тебя любит.

Она снова дернула его за волосы.

– В данный момент меня больше интересует, чтобы меня любил ты.

Пауза. Грейс прикусила язык. Он поймет, что она имела в виду…

– Как моя леди пожелает.

Он понял.

Ее пальцы запутались у него в волосах, она притянула его ближе, прижала к открытому, ноющему своему средоточию, пользуясь им, пока он пробовал ее снова и снова, потерявшись в ней. Он лизал, и сосал, и гладил языком и пальцами до тех пор, пока она не начала подаваться к нему, дыхание ее все учащалось и учащалось, бедра поймали ритм, который даст ей облегчение.

– Да, – прорычал он в нее, когда она стиснула кулак, сильно дернув его за волосы. – Покажи мне.

И она показала, получая удовольствие без капли стыда. Зная, что он свое тоже получил. Зная, что эта ночь будет всем, что они когда-нибудь друг от друга получат.

Зная, что это ошибка.

Его язык отыскал волшебное местечко, и она закричала. Он понял все, что требовалось. Теперь он трудился над этим местечком, обводил его грубыми, ритмичными кругами, все снова и снова, а она направляла его, подаваясь ему навстречу в стремлении обрести наслаждение.

Он отодвинулся, чтобы посмотреть на нее, устремил пылкий взгляд на ее грудь, едва прикрытую разорванным лифом. Она с досадой застонала, качнулась к нему бедрами, и он вознаградил это ее движение, медленно, восхитительно пососав там, где она этого хотела.

– Ты королева, – прошептал он.

Она закрыла глаза, услышав эти слова. Заключенное в них невозможное обещание.

И тут он добавил:

– Сегодня ночью я твой трон.

Это ее потрясло, желание вспыхнуло снова. Она распахнула глаза и наткнулась на его взгляд. Он спросил:

– Что тебе нужно?

Это, вот что ей нужно.

Он, вот что ей нужно.

Сегодня ночью.

Не навечно.

Только сегодня ночью.

Может быть, этого будет достаточно.

Она крепче стиснула его волосы и прижалась к нему, восхищаясь тем, как он закрывает глаза от удовольствия, наслаждаясь тем, как он ласкает ее там…

– Это, – шепнула она. – Мне нужно это. – Он что-то прорычал, и тело ее восхитительно затрепетало в ответ. – Это, – повторила она. – Мне нужен…

«Ты».

Каким-то чудом она удержалась и не произнесла этого вслух.

И все же ей показалось, что он это услышал.

Он застонал, язык его заработал еще решительнее, кругами, прижимаясь все плотнее и тверже, пока не добрался до местечка, где она отчаянно его хотела, и она приподнялась на цыпочки, сотрясаясь от наслаждения.

Она просто рассыпалась на части, вцепившись ему в волосы, шепча слова такие же безумные, как и звуки, что издавал он, греховные по самой своей сути. Он стоял на коленях, прижавшись к ней, нежный и жесткий, дожидаясь, когда она длинно выдохнет и отпустит его волосы.

Он подхватил ее, когда она пошатнулась, вскочил на ноги, устроился у нее между ног, одной рукой придерживая коленку, а другой погладил ее по щеке, притянул к себе и крепко, неторопливо поцеловал. Он подавался навстречу ее пульсирующему средоточию, его твердый пик восхитительно прижимался к ней, и она не могла сдержаться, двигалась ему навстречу.

Он прервал поцелуй, слегка отодвинулся, уперся лбом в ее лоб – их разделял шелк ее маски – и выдохнул:

– Назови мне свое имя.

«Грейс».

Она вовремя прикусила язык. Разоблачение.

Она покачала головой.

Он снова качнулся к ней, подарив еще одну вспышку наслаждения – пожалуй, уже почти чересчур.

– Скажи, – прорычал он ей в ухо.

Точно чересчур.

Она открыла глаза и обнаружила, что он на расстоянии волоска от нее.

И тут в его взгляде она увидела это.

Тоску.

Та исчезла, едва появившись, но Грейс ее увидела.

И узнала.

– Пожалуйста, – произнес он, протянул руку и откинул локон с ее щеки. От этого прикосновения, от его руки на ее маскировке, фантазия оборвалась.

«Знает ли он?» При этой мысли ее пронзил страх, она застыла и толкнула его.

Он мгновенно отступил.

– Погоди.

Она не ответила. Спрыгнула с парапета, отряхнула юбки и прикрыла шелковой накидкой разорванный лиф. Выпрямилась. Замерла.

Вернулась к реальности.

Он увидел перемены в ней и с досадой выругался во тьме.

Она подняла на него глаза, поймала его взгляд, восхищаясь и ненавидя то, как он на нее смотрит – словно в мире нет больше ничего, на что ему хотелось бы посмотреть.

– Позволь снова с тобой увидеться.

В голосе прозвучало безумие. Он сдерживал что-то, угрожающее сорваться с якорей.

«Никогда». Если они снова увидятся, если он снова к ней прикоснется – она рискнет всем.

Она больше никогда сюда не придет. Все кончено.

Грейс глубоко вздохнула, а Далия ответила:

– Нет.

Глава 11

Бергси-Хаус

Двадцать лет назад

– Что ты наделал?

Голос Грейс, как выстрел, донесся с другой стороны комнаты. С потрясенным взглядом, не веря в предательство, она склонилась над его братом. Тот лежал на полу, скорчившись, обхватив себя руками.

Эван сломал ему ребро. И не одно. Он чувствовал, как под его кулаками трещат кости. Конечно, сломал. Он был на несколько дюймов выше Уита и дрался куда лучше, чем тот, кого отец называл хилым недомерком.

Их отец. Чудовище.

Впрочем, рост не помог ему опередить Уита. Именно Уит кинулся драться с Эваном, раньше всех поняв, что задумал монстр. Раньше всех поняв, что в конечном счете оружием герцога будет Эван.

И Эван доказал, что он прав, повалив его на пол, переломанного, окровавленного, со слезами на лице. На его лице и на ее тоже, но Эван не мог смотреть на нее, зная – если глянет, то почувствует все то, чего не мог себе позволить чувствовать.

«Каждую секунду жизни этой девчонки ты находишься на волосок от виселицы».

Слова его отца, сказанные чуть раньше, в коридоре, когда он всунул в руку Эвана нож. Больше он не Эван. Роберт.

Роберт Мэтью Каррик, граф Самнер, наследник герцогства Марвик.

Но это не его имя. Ее.

«Она ничто. Она занимает твое место. Теперь его должен занять ты».

Он не ожидал этого – последнего испытания, находясь в шаге от будущего, обещанного ему отцом, когда тот сквозь грязь добрался до борделя на Тависток-роу, где Эван жил с матерью и еще дюжиной женщин вроде нее, и сделал ему предложение, от которого не смог бы отказаться ни один ребенок. Деньги, безопасность, новые возможности для матери и жизнь без вони, пота и уличной жестокости. Титул! Герцогство! Такое немыслимое будущее, что казалось, будто оно рядом, только руку протяни.

А потом оно и впрямь оказалось рядом, и он понял, каким был дураком, думая, будто сможет получить все, предложенное родителем, и сохранить остальное. Сохранить мать. Братьев.

Любовь.

Мог бы догадаться, что герцог предусмотрит все. Спланирует. Сделает невозможным. Зло редко идет рука об руку с тупостью.

«Она не может остаться в живых, – сказал его отец голосом, лишенным всяких чувств. – Никто из них не может».

Эван мысленно воспротивился намерению отца, немедленно задумав побег. Чтобы спасти их всех.

Но герцог его опередил. И жребий был брошен.

«Сейчас».

Но когда он запротестовал, старик сказал то единственное, что могло заставить его действовать. «Ты сделаешь это, парень. Ты это сделаешь, или сделаю я, и она будет страдать гораздо сильнее».

Эван ему поверил. Сколько раз их отец превращался в садиста? Сколько порок они пережили за неверный шаг в вальсе, за неправильно взятую во время обеда вилку? Ночные угрозы заморозить их насмерть. Темнота, грозившая лишить рассудка. Избиения.

Сласти, подарки, домашние любимцы… уничтоженные прямо у них на глазах.

А теперь эта, последняя угроза.

И Эван, и то единственное, что могло его остановить.

Уит был первым, один в комнате, как всегда предчувствующий угрозу. Эван повалил его, и хотя Уит пытался молчать, на его крики прибежали остальные, что, разумеется, и входило в садистские планы их отца.

Девон вломился в дверь, мгновенно увидел, что один брат повержен, а Эван стоит над ним с ножом в руке.

Не Эван. Роберт. Самнер. А когда-нибудь – сам Марвик.

Эти имена пронеслись у него в голове. Он их не хотел. Больше не хотел. Только не такой ценой.

Но у него уже не осталось выбора.

– Отойди от него к чертям собачьим, братишка, – прорычал Девон, надвигаясь на него в том жарком бешенстве, что вело его по жизни. Кулаки и ярость. Он отшвырнул Эвана прочь через всю комнату, и Эван принял это. Он это заслужил.

Они опрокинули маленький столик и перевернули стул, и только после этого Эван повалил Девона на пол, выиграв немного времени, чтобы сосредоточиться на главной цели.

– Что ты наделал?

Голос Грейс. Тихий. Полный страха.

Она была самым прекрасным существом на свете, какое он когда-либо увидит.

Лучшим человеком, с каким когда-либо познакомится.

Единственной женщиной, которую будет любить.

И у него нет выбора.

Роберт Мэтью Каррик, граф Самнер, крепче сжал нож. Стальная рукоятка сильно вдавилась в ладонь. Он знал, что у него есть только одна попытка сделать все правильно. Знал, что должен сделать.

Она выпрямилась, предчувствуя непоправимое.

– Эван, нет!

Девон, лежавший у его ног, шевельнулся, перекатился на колени.

«Спаси ее», – подумал Роберт, желая, чтобы брат поднялся на ноги.

Они же спасут, верно?

– Эван, какого черта…

Это Уит, со своего места на полу, пытаясь не обращать внимания на боль в ребрах. Слезы оставляли у него на щеках соленые дорожки.

– Эван…

Грейс. Ее волосы, как огненное облако вокруг лица, карие глаза огромны, полны смятения… смятения и кое-чего похуже… Она поняла, что это предательство!

– Не делай этого! – проорал у него за спиной Девон. – Черт тебя дери, брат!

Эти парни заслуживают того, что их ждет. Если не он, это сделает его отец.

«Я никогда не позволю уйти вам всем», – сказал его отец.

«Сделай это, и я привезу сюда твою мать». Эван знал, что это вранье. Но еще он знал, что это единственный шанс не позволить чудовищу уничтожить всех, кого он любит.

Жертвоприношение. Отец требует это в обмен за титул.

Жертвоприношение. И к черту титул.

Он крепче сжал нож, молясь, чтобы его братья оказались именно такими, какими он их знал. Надеясь, что они окажутся лучше, чем когда-нибудь станет он. Через всю комнату посмотрел ей в глаза. Он мог читать ее мысли – всегда читал. Она не верила, что он это сделает.

Конечно, не верила.

«Она знала, что он ее любит».

Она мотнула головой, едва заметно, но он увидел.

Увидел и услышал слова, которые они шептали друг другу ночь за ночью: «Мы убежим. Мы все».

Но она не знала остального. Не знала, что его отец никогда не даст им уйти вместе. Не знала, что их единственный шанс на выживание – вот этот. Эван, который остается.

Он заслуживает того, чтобы остаться. Он не такой, как они… Он всегда хотел завоевать этот титул, что, вероятно, делало его таким же гадким, как их отец.

Но они заслуживают жизнь.

«Прости меня».

У него за спиной Девон поднялся на ноги.

«Спаси ее».

Он кинулся на нее, не в силах отвести взгляда от ее глаз – глаз, о которых мечтал каждую ночь. Глаз, которые любил едва ли не с первой секунды их встречи. Эти глаза будут преследовать его всегда. Вечно.

Они потрясенно, широко распахнулись. Затем в них возникло понимание. Затем страх.

Она пронзительно закричала, и лезвие вонзилось в плоть.

Резкий стук в дверь вырвал Эвана из воспоминаний, и, возвращаясь в настоящее, он едва не уронил бокал с виски, который небрежно держал в руке.

Эван стоял у окна, глядя вниз, на тихий сад, который всего неделю назад кишмя кишел гостями. Ночное небо было ясным, осенняя луна – почти полной, освещая крышу беседки за дальней тайной стеной. Место, где он в последний раз видел Грейс. Место, где она его оставила.

– Войдите, – отозвался он.

Дверь отворилась прежде, чем Эван успел договорить. Он обернулся и увидел О’Клэра, непогрешимого дворецкого, доставшегося ему вместе с лондонским домом. Казалось, тот не нуждается в полноценном сне, еде или личном времени.

– Ваша светлость, – очень отчетливо произнес О’Клэр, входя в комнату. – Там, внизу… джентльмены.

Судя по его выразительному тону, визитеры, кем бы они ни были, не прошли проверку дворецкого, и на данный момент Эвану этого вполне хватило. Посетители его не интересовали.

– Сейчас глухая ночь. Не знаю, кто они там, но пусть приходят в более подходящее время.

Дворецкий кашлянул.

– Видите ли, они не кажутся…

– Мы не из тех, кто сует нос в Мейфэр в подходящее время, герцог, – послышался голос из-за спины О’Клэра, глаза которого широко распахнулись, потрясенно и оскорбленно. Это могло бы позабавить Эвана, не будь он сам обескуражен ночным вторжением.

Дьявол подчеркнул сказанное пинком в дверь. Та распахнулась и ударилась о стену. Он вошел в комнату, а Уит остановился позади него, в дверях, скрестив руки на могучей груди – с головы до пят Зверь, каким называет его Лондон.

Уже не хилый недомерок.

Эван прищурился, глядя на братьев. Казалось, он призвал их своими воспоминаниями. Не повезло.

– Господа! Я вынужден настаивать… – О’Клэр, со своей стороны, был вне себя, но продолжал упорствовать. – Герцог не принимает.

– Ого! Неужели? – Дьявол хлопнул О’Клэра по плечу серебряным набалдашником эбеновой трости, продемонстрировав свой белый, страшный шрам на щеке. – Нет никакой нужды в церемониях, добрый человек, герцог просто счастлив нас видеть. – Он даже не взглянул на Эвана, сказав: – Верно, братец?

– Я бы не применял слово «счастлив», нет.

– Вот досада, – проскрипел от дверей Зверь.

Дворецкий покраснел, а Эван с трудом сдержал ругательство. Можно было бы и пощадить человека.

– Благодарю вас, О’Клэр.

Дворецкий перевел на него взгляд расширившихся глаз.

– Ваша светлость?

Впервые он решил ослушаться приказа?

– Вы мне сегодня больше не понадобитесь.

Хозяин явно не убедил О’Клэра, но все же слуга взял себя в руки.

– Разумеется. – Он коротко поклонился и направился к выходу из комнаты, но остановился, когда приблизился к стоявшему в дверях Зверю. – Прошу прощения, сэр.

Зверь что-то буркнул и слегка подвинулся – ровно настолько, чтобы пропустить дворецкого.

– Буду благодарен, если вы не станете досаждать моим слугам, – сказал Эван.

– У Зверя не шибко хорошие манеры.

Это, конечно, ложь. Манеры у них у всех безупречные, папаша об этом позаботился. Ему ужасно нравилась роль жестокого Пигмалиона, пока он не изобрел других забав. Зверь опять что-то пробурчал, а Дьявол обошел письменный стол и сел.

– Это стол старика?

– Да, – бросил Эван и потянулся, чтобы налить себе еще виски.

– Отлично, – сказал Дьявол и с глухим стуком положил на столешницу ноги в огромных тяжелых сапогах, испачканных неизвестно какой дрянью из Ковент-Гардена.

Эван его не осуждал. Он и сам ненавидел этот стол, как и все остальное в доме, принадлежавшее их отцу. Но будь он проклят, если покажет это.

Их что же, послала Грейс? После той ночи в его саду, в беседке, отправила братьев завершить дело, начатое ею год назад?

Неужели он просчитался?

Сердце заколотилось. Нет. Она не послала бы их выполнять за нее грязную работу. Она не из тех, кто уклоняется от сражения. И уж точно от сражения с ним.

Так почему она не явилась сама?

Он постарался успокоиться и в полном молчании наполнил свой бокал.

– И что дальше? Вы ввалились сюда для очередного раунда Кто-Убьет-Герцога?

Всякий раз, когда он встречался с этими двумя за последние два года, все заканчивалось битвой. И он всякий раз укладывал их на лопатки. Но каким-то образом получалось, что побеждали все равно они. У них есть дома, и семьи, и целый мир, дарующий им цель в жизни и радость существования.

И у них есть Грейс.

– А что, не самая плохая идея, скажи? – ухмыльнулся Дьявол. Его нарочито ковент-гарденовский говор предназначался Эвану с целью хорошенько его уязвить. И добавил: – Да ладно, братец, мы ж не монстры какие.

Стрела достигла своей цели.

Но он им этого ни за что не покажет.

– Разве? – небрежно отозвался Эван.

– Нет, – послышалось от двери. – Это всегда было твоей прерогативой.

Эван не поднял глаз, даже когда Дьявол восхищенно присвистнул и стукнул тростью по грязным сапогам. Вечный клоун.

– Вы только посмотрите! Ты сподвиг Зверя на целый монолог!

– Чего ты хочешь, Девон?

Он назвал его этим именем, данным ему при крещении, с рассчитанным риском, мгновенно окупившимся наступившей тишиной. Эван повернулся и взглянул на брата, который сверлил его глазами. Беззаботность ушла из голоса Дьявола, когда тот произнес:

– Напоминаю, что только у одного из нас есть имя, которое может отправить его на виселицу.

Эван не ответил. У них в течение двух десятков лет имелись все возможности разоблачить его как герцога-самозванца, но они ими почему-то не воспользовались. На этот счет он сейчас не волновался.

Хотя бывали дни, когда мечтал об этом.

Дьявол снова ткнул тростью в сапог. Раз, второй, неторопливо, окидывая Эвана взглядом с головы до пят.

– А ты изменился.

Он знал, что они видели на том ринге год назад, когда он встретил Грейс после того, как целую вечность не искал ее в числе живых. Когда не защищался от ударов. Когда она сразила его точным ударом – знанием, что он никогда не будет достоин девушки, которую любил прежде.

Что той девушки больше не существует.

Эти двое видели его фиаско.

Он знал, что они видят сейчас. Он стал крупнее, чем в ту их последнюю встречу. Шире в плечах, более мускулистым. Щеки выбриты, не запали. Тело здоровее – и разум тоже.

Он был готов к этому, крупнейшему сражению в его жизни.

– Говорил же тебе, – пробурчал Зверь от двери.

– М-м-м, – задумчиво протянул Дьявол.

Зверь буркнул что-то в ответ.

Вспыхнуло раздражение.

– Вы двое явились сюда, чтобы побеседовать без моего участия или…

– Ты ее видел?

Эван застыл, услышав вопрос, и по телу пробежало возбуждение. Она им не сказала. Они не знают, что она нацепила маску и пришла на бал. Они не знают, что она танцевала в его объятиях. Не знают про сад. Про беседку.

Про фантазию.

А это значит, что она решила сохранить все в тайне.

Он сидел, стараясь не выдать своих мыслей, широко раскинув руки по спинке кресла, стоявшего лицом к Дьяволу, который сидел напротив. Сделал глоток виски, неторопливо, уверенно. И соврал:

– Нет.

Зверь прорычал что-то невнятное.

Дьявол внимательно смотрел на него, постукивая этой инфернальной тростью; словно вода капала на камень.

– Я тебе не верю.

– Я ее не видел, – проговорил он, стараясь не обращать внимания на то, что эти слова вызывают в воображении все те образы, в каких она перед ним предстала – то, как ее губы изгибаются в улыбке, предназначенной только ему; то, как ее голос словно омывает его после стольких лет; нежную кожу ее грудей в своих руках; ее бедра, сжимающиеся вокруг него; ее вкус.

– Ты хочешь нам сказать, что вернулся не ради нее? – спросил Дьявол.

Эван не ответил. Не мог. Голос ему не повиновался.

Разумеется, он вернулся ради нее. Он всегда будет возвращаться ради нее.

Снова ворчание в тишине.

Он метнул взгляд на дверь.

– Что, у тебя сложности с речью? Слишком часто били по голове?

– Думаю, тебе лучше не подбрасывать ему мысли насчет ударов по голове, герцог, – посоветовал Дьявол. – У него руки чешутся добраться до тебя.

Эван прищурился, глядя на Зверя.

– В прошлый раз у тебя не очень хорошо получилось.

– Ты гребаный ублюдок, – рыкнул Зверь, отрываясь от дверного косяка. – Ты чуть не убил мою жену. На этот раз я не придержу удар.

Эван едва не вздрогнул. Он не собирался намеренно причинить вред леди, она просто оказалась в доках, когда идиот, которому он заплатил, чтобы наказать братьев, уничтожил принадлежащий им груз. Его Бесперчаточники перевозили под покровом ночи. Бесперчаточники в Лондоне проводили множество деловых операций, одни открыто, другие тайно, но основной доход получали от контрабанды, и Эван нацелился именно на этот бизнес, зная, что его истребление приведет к их краху.

– Не она была моей целью.

– Конечно, нет. Мы, – произнес Дьявол со своей стороны стола.

Эван повернулся к нему.

– Я должен был вам отплатить.

Они сказали ему, что Грейс умерла, и это его уничтожило. Превратило в неуправляемого безумца. Наполнило гневом и жаждой мщения. И он был готов на все, лишь бы погубить этих негодяев.

Но она оказалась жива.

А значит, ожила и надежда.

Он посмотрел на Уита.

– Леди Генриетта мне очень симпатична. – Он помолчал. – Она больше не леди Генриетта, верно? Миссис Уиттингтон. – В животе все сжалось, но он не обратил на это внимания. – Мне говорили, вы ждете ребенка. Мои поздравления.

– Держись, черт тебя побери, подальше от моей семьи.

Уит вошел в комнату и направился к нему, но Эван не шелохнулся, зная, что отступать и дергаться нельзя.

– Твоя семья меня не волнует, – сказал он.

Вранье. Семьи обоих братьев вызывали в нем огромный интерес. Ему всегда казалось, что иметь семью – это примерно то же самое, что владеть единорогом или обнаружить русалку в ручье загородного имения.

Еще будучи детьми, они заключили пакт – в темноте, едва оправившись от истязаний отца. Кто бы ни стал герцогом, это будет последний Марвик. Он не доставит их родителю удовольствия иметь наследников.

Эван никогда не позволял себе даже воображать своих детей. Но сейчас… его братья… У них дети есть, и он пытался себе представить этих юных отпрысков. Унаследовали ли они янтарные глаза, общие для всех братьев? Улыбается ли дочь Девона так же широко, как ее отец? Настолько ли она умна, как ее мать? Вырастет ли малыш Уита таким же преданным, как его отец?

И каким бы стал ребенок Эвана, если бы он не выиграл герцогство, а лишился его?

Впрочем, все это он держал при себе.

– Суть вот в чем: я пришел за тем, что любите вы, потому что вы лишили меня того, что люблю я, – проговорил он. – Вы сказали мне, что ее нет в живых.

– Ну, у тебя столько же шансов завоевать ее, как если бы она умерла.

«Позволь увидеть тебя снова». Вот что он сказал в беседке.

«Нет». Так ответила она.

Он прогнал воспоминание прочь.

– Вы здесь не из-за нее.

– Не из-за нее, – согласился Дьявол. – Мы здесь, потому что каждый раз, как ты оказываешься в Лондоне, гибнут люди. Но на этот раз такого не случится.

– Разве что на этот раз это будешь ты, – добавил Уит.

Эван взглянул на него.

– И что, ты сам намерен осуществить угрозу?

– Я жаждал выпотрошить герцога Марвика всю свою сознательную жизнь, – сказал Дьявол из-за стола.

– И все же я жив.

Он всегда недоумевал, почему они так и не вернулись, чтобы отомстить. Господь свидетель, он этого заслужил.

– Видишь ли, когда мы даем обещания, то держим их.

Эван все понял правильно. Он дал им обещание, когда они еще были детьми. Обещал, что они убегут все вместе. Что будут защищать друг друга. Но не сумел его сдержать. И все же он смерил Дьявола резким взглядом:

– Обещания кому?

Брови Дьявола взлетели вверх.

– Думаю, ты знаешь.

– Грейс.

Слово вырвалось у него неожиданно, на выдохе, а ведь следовало промолчать. Оно слишком многое делает явным.

Она сохранила ему жизнь.

Уит взглянул на Девона.

– Я тебе говорил.

– М-м-м… – протянул Дьявол. – Но мы здесь и не ради этого.

Не ради чего? Что она рассказала?

Воздух застрял в его горле. Вместо этого он лишь досадливо бросил:

– Ну так что тогда? Выкладывай.

Дьявол поцокал языком, давая понять, что тон ему не понравился.

– То, что мы согласились не убивать тебя, еще не значит, что мы тебя не отколошматим, братишка.

Досада переросла в гнев, и он с трудом заставлял себя расслабленно сидеть в кресле. У него просто руки чесались начать драку. Причем чесались с того времени, как он приехал в Лондон.

Но уж если кто и мог пробудить в нем все худшее, так это братцы.

– Я в деле, если вы тоже.

Брови Дьявола поползли вверх, он с волчьей улыбкой глянул на Уита, который вытащил из карманов кулаки размером с кувалду каждый.

– Раз уж предлагаешь, я первый. Или перед нами трус, который встречался с Грейс на ринге в прошлом году и с радостью принимал все удары, как жалкий щеголь?

Как ему хотелось всадить кулак в рожи братьев. Но он все же заставил себя сдержаться, играя роль, отведенную ему в этой пьесе.

– Я должен ей больше, чем вам.

Чистая правда.

– А, так ты сделал ей подарок? Тем, что не стал драться?

– Я бы никогда не причинил ей боль.

Тут оба брата застыли, и Эван почувствовал, что они поражены. Быстро переглянувшись, они слегка расслабились, и Дьявол сказал, покачав головой:

– Боже мой!

– Он просто не понимает, – поддержал его Уит.

– Не понимаю чего?

– Что ты делаешь ей больно каждый день с тех пор, как мы убежали.

В комнате повисла тишина. Он смотрел, как напрягается челюсть Дьявола, как белеет шрам на его щеке – тот самый, который оставил ему Эван двадцать лет назад; белеет от натяжения и, вне всякого сомнения, от воспоминания о том, что наделал в прошлом Эван. Целая жизнь, полная угроз их жизням, их будущему, их женам, их миру.

И угрозы – это самое малое, на что он был способен.

Уит продолжал, и каждое слово этого молчуна попадало в цель:

– Она никогда не чувствовала себя в безопасности. Всю жизнь скрывалась. Не было ни единого дня, когда она не оглядывалась бы, высматривая тебя. Ты преследовал ее с той ночи, как вынудил бежать из Бергси-Хауса.

– Не преследовал. Искал.

– Ага. Искал, чтобы завершить начатое, – вступил Дьявол. – Уничтожить доказательства того, что ты украл и герцогство, и будущее.

Он никогда не собирался ничего красть. Он хотел владеть этим вместе с Грейс.

– Это неправда.

– Верно. Теперь я это знаю. Но она не знает, а если бы и знала, это бы не имело никакого значения.

Вспыхнул гнев на грани ярости, хотя он уловил нотки истины в словах брата.

– Объясните, зачем вы здесь, или убирайтесь к чертям из моего дома.

Дьявол долго молча смотрел на него, затем сказал:

– Осторожней, братец, ты начинаешь разговаривать, как настоящий Марвик.

От такого сравнения фасад герцогского презрения рухнул, и взор Эвана затуманился.

Он вылетел из кресла, уперся руками в столешницу и посмотрел на Дьявола сверху вниз. А затем произнес громко и четко, как в колокол ударил:

– А ну повтори. Дай мне только повод, и я разорву тебя на части.

Дьявол снова и снова постукивал своей тростью по сапогу. И когда Эван уже собрался сломать ее пополам, брат вдруг небрежно спросил:

– Ты его убил?

Их отца.

Эван проглотил намек на сожаление и поднял свой бокал.

– Разве это имеет значение? – И разом проглотил виски.

Две пары темных бровей взлетели вверх, братья переглянулись, но Эван не сумел понять этого взгляда. Этот безмолвный разговор бесил его.

Ответил Дьявол:

– Да нет, не имеет…

– Так какого черта вы заговорили об этом?

– Совсем ни к чему так злиться.

– Мы все злимся, – выплюнул Эван. – И всегда злились. Три брата, рожденные под одной и той же звездой гнева.

Как им говорили, в один день и в один час. Скроенные из одной материи, но почему-то совершенно разные.

– М-м-м. – Дьявол склонил голову набок. – Но не только мы трое, верно?

Верно. В тот же день родилась Грейс. В тот же час. От другого мужчины. Но судьба ей была уготована та же.

Они полагают, что он не посвящен? Думают, его не мучили мысли об этой судьбе каждый чертов день? И ночь? В каждом его сне?

Думают, у него не болит за нее сердце?

Он хочет ее. И хочет, чтобы они ушли, а он мог продолжить ее хотеть.

– Зачем вы здесь?

На мгновение ему показалось, что ради этого – терзать его. Заставить вспомнить прошлое, усомниться в настоящем и устрашиться будущего – в одиночестве. На мгновение он увидел все это в глазах Дьявола.

А затем Уит заговорил прямо у него из-за спины.

– Мы пришли, чтобы поговорить о наличке.

Его охватило холодное, неприятное удивление, и он выпрямился, оглянувшись на своего громадного брата – самого красивого мужчину, какого когда-либо видел Лондон, несмотря на его кличку, – затем опустил взгляд на стол красного дерева, который называли своей собственностью поколения герцогов. Он знал, что если провести рукой по совершенно гладким древесным волокнам, наткнешься на большой темный сучок, который не удалось спрятать под слоем лака. Глядя на сучок, спросил:

– О какой наличке?

– О какой наличке, – с презрением передразнил Дьявол. – Ты знаешь, о какой. О ящике с монетами, который ты прислал, чтобы купить себе прощение в Гардене. Не каждый день на нашем складе появляются десять тысяч фунтов.

Эван резко вскинул голову.

– Я не посылал их на склад.

Янтарные глаза сверкнули.

– Нет никакой разницы, куда ты послал их, братец. Если в Гардене появляются такие деньги, они обязательно окажутся у нас на складе.

Эван стиснул зубы.

– Они не для вас.

Дьявол оскорбился:

– Ты думаешь, мы возьмем твои иудины деньги?

«Иудины деньги».

Он постарался не обращать внимания ни на эти слова, ни на дыру, которую они пробурили в нем.

– Я думаю, десяти тысяч фунтов достаточно, чтобы соблазнить порядочных людей на дурные поступки.

Зверь негромко выругался.

– Мы за одно это должны его закопать.

Дьявол прищурился.

– К сведению, герцог, мы богаты, как короли. Да что там, скажем, Зверь владеет половиной Беркли-сквер. Нам не нужны твои деньги. И даже если бы их не запятнало прошлое, мы бы их не взяли.

– Отлично, потому что они предназначены не вам.

– Нет. Парням, которых ты убил.

Эван заставил себя сидеть спокойно. Он послал эти деньги в Трущобы доктору, узнав, что тот спас двух парней, пострадавших во время взрыва в доках – последнего акта насилия, предназначенного его братьям. Он послал их через три уровня агентов, заметая следы. Не хотел привлекать внимания. И уж точно не хотел этого разговора.

Похоже, трех уровней оказалось недостаточно.

– Вы не должны были узнать, – сказал он.

– Мы знаем все, что происходит на нашей территории, – отрезал Дьявол.

– Чего вы хотите – чтобы я извинился за желание помочь?

Дьявол снова засмеялся – глухим, безрадостным смехом, переводя взгляд с Эвана на Уита, стоявшего позади.

– Ты это слышал? – Он снова посмотрел на Эвана. – В течение двух лет этот ублюдок поднимает на воздух весь Гарден, охотится на наших людей, убивает пятерых и калечит еще полдюжины, и думает, что нескольких сотен фунтов стерлингов достаточно, чтобы обо всем забыть?

«Пятерых».

Он закрыл глаза, но цифра злобно сверлила его мозг. Он так отчаянно хотел найти ее, а затем так же отчаянно отомстить за нее. Но это не имеет значения. Это жизни. Просто отнятые. Он не нажимал на спусковой крючок, но нанял людей, которые это сделали, и ничуть не волновался, потому что вел большую игру – пытался уничтожить братьев.

Он желал их смерти, многие годы не думал ни о чем, кроме их уничтожения. Обезумев от ярости, горя и желания отомстить, пожиравших его изнутри.

Они сказали ему, что Грейс покинула этот мир, и его безо всяких сожалений закрутило в спираль и унесло прочь от понятий «нравственность» и «этика».

Но она жива.

И с этим открытием пришло еще одно – возвращение его человечности.

Так что да, он послал деньги и попросил разделить их между теми, кому навредил. Он вырос в нищете Гардена и до сих пор это помнил. Вонь лавок, торгующих потрохами, собаки, дерущиеся за объедки, и поножовщина в темноте. Голодные желудки и пустые глаза. Беззвучные слезы матери в те минуты тишины, когда мужчины уходили, а небо на рассвете розовело.

Смерть ребенка, или мужа, или друга – все это может погубить будущее. А эти ублюдки решили не отдавать деньги пострадавшим? Зачем – чтобы наказать его? Гордости ради?

Его захлестнуло ярость.

– Что, по-вашему, вы делаете? Такие деньги могут изменить жизнь! – воскликнул он, уставившись сначала на Девона, потом на Уита. – На них можно купить еду, крышу над головой, дать детям образование. Жизнь. Гребаное будущее! Подумайте только, кем мы могли бы стать, окажись у нас несколько сотен фунтов!

– Врешь! Несколько сотен фунтов не сделали бы тебя герцогом! – насмешливо скривился Дьявол, и Эвану захотелось разорвать его пополам.

За последние два года он узнал все, что только можно было, о Бесперчаточниках и о том, как они действуют – как делают все возможное, чтобы поднять уровень жизни в Ковент-Гардене. Доктора. Школы. Водопровод. Его братья, которые больше никогда не признают его своим, выполнили свое давнее обещание. И в глубине души Эван был им благодарен.

Поэтому поведение братьев казалось ему совершенно бессмысленным.

– Вы играете жизнями людей, чтобы играть мной?

– Нет! – рявкнул Уит с яростью в голосе. – Это ты играешь с ними, воображая, что можешь заплатить им за их горе и крепко спать ночами.

– Я не спал крепко двадцать два года.

Зверь что-то злобно прорычал.

– Вы же не дураки. Вы не хуже меня знаете, что деньги могут помочь.

– Ага, – сказал Дьявол. – И они помогут.

Эван в смятении наморщил лоб.

– Но вы же их не отдали.

– Конечно, мы их не отдали!

Да черт подери.

– Тогда почему…

– Потому что этого недостаточно, – прорычал Зверь из-за спины. – Мы отдадим им твои деньги, но они заслуживают большего. И получат больше.

Он не стал притворяться, что не понял.

– Но не деньги.

– Не только деньги, – уточнил Дьявол.

– Но тогда что? Мою голову на пике на Севен-Дайлз? Мы опять возвращаемся к вопросу, кто убьет герцога?

– Это все еще не самая плохая идея, – отозвался Уит с таким видом, будто примеряет голову Эвана к крепкому шесту.

– Они не аристократы, Марвик. Это реальные люди с реальной жизнью и реальными воспоминаниями. И их горе и гнев стоят много больше, чем жалкие монеты. Если бы ты хоть на минутку вспомнил свою жизнь до того, как стал аристократом, денди, ты бы это знал.

В голове мелькнуло воспоминание. Грейс в роще на западной окраине Бергси-Хауса. Их место. Девон с Уитом играли на расстоянии, вопя и наскакивая друг на друга, неразлучные, как всегда, а Грейс в тысячный раз попросила его рассказать про Лондон.

Он рисовал ей картинки Гардена – единственной части города, которую знал. Единственной части, которая имела значение. Описывал людей. То, как они борются за все, что у них есть. И делают это с гордостью и решимостью, потому что не могут позволить себе меньшее.

«У них нет того, в чем они нуждаются, и нет того, чего они желают, – говорил он. – Но мы все это изменим».

Он не выполнил своего обещания.

Зато она выполнила.

Он посмотрел на братьев, подсознательно уже зная: они поняли то, чего не поняла той ночью Грейс. Они здесь не для того, чтобы помешать ему выбрать в невесты дебютантку и продолжить род. Они знают: он скорее утопится в грязной Темзе, чем прикоснется к любой женщине, потому что та не Грейс.

И только тут Эван понял худшее. Зверь и Дьявол пришли, чтобы сказать ему: он должен оставить Гарден в покое. Должен оставить в покое ее.

«Невозможно».

– Я вам должен, не буду спорить, – сказал он. – Но я не уйду.

– Ты неправильно понял, герцог, – произнес Дьявол. – Ты должен не нам. Ты должен им. Тебе не нужно наше прощение. Тебе нужно прощение Гардена.

Он никогда его не получит. Но очень этого хочет.

«Мы все это изменим».

– Тебе нужно прощение Грейс, – добавил Дьявол.

Этого он тоже хочет. И гораздо сильнее.

– Как?

Уит что-то проворчал, затем сказал:

– Я тебе говорил.

Дьявол улыбнулся. Его шрам – след раны, которую нанес ему Эван, – резко натянулся на щеке.

– Приходи повидаться с нами.

«Ради Гардена? Или ради Грейс?»

– И что, вы назовете меня гладиатором и скормите львам?

– Высокого же ты мнения о своих бойцовских качествах, брат, – сухим, как песок, голосом проскрипел Уит.

Дьявол же густо расхохотался.

– Ты слишком долго жил вдалеке от нас, франт. – Он надел шляпу, натянул ее до бровей, так, что шрам вырисовывался особенно отчетливо. – Приходи повидаться с нами и искупить вину, а не то мы сами вернемся, чтобы взять свое.

Он направился к двери, Уит шел рядом с ним плечом к плечу. Затем вдруг брат, которого в Гардене звали Зверем, обернулся и посмотрел ему в лицо.

– Ты не спросил нас.

– Не спросил о чем?

– Взяла ли с нас Грейс обещание не убивать тебя.

Ему не требовалось спрашивать. Он знал, что взяла. Он вскинул подбородок, отказываясь задавать более важный вопрос. Тот, который будет преследовать его, лишая сна.

– Ты не спросил, почему она взяла с нас обещание не убивать тебя.

«Этот самый».

Эван почти сумел сохранить спокойствие. Почти.

– Почему?

Вопрос прозвучал куда резче, чем он ожидал. Куда настойчивее.

Уит взглянул на Дьявола.

– Я тебе говорил.

Тук. Тук. Ответом было постукивание трости.

Уит опять оглянулся, и в его янтарных глазах Эван увидел ярость, боль от предательства и что-то еще… что-то, похожее на печаль.

– Из-за того, что ты сделал с ней. Что ты ей должен.

– Что?

Слово вырвалось раньше, чем он успел прикусить язык.

Дьявол посмотрел на Уита, затем на него.

– Говорите, или убирайтесь отсюда ко всем чертям, – почти прокричал Эван.

Уит ответил:

– Ты разбил ей сердце.

Эвана пронзила резкая боль, словно зазубренный нож, и он невольно схватился за грудь.

– Нам не придется уничтожать тебя, – произнес Дьявол. – Она сделает это сама. И не вздумай хотя бы на минуту подумать, что не заслуживаешь этого.

Глава 12

– Говорят, она и года не продержится.

Грейс оторвалась от бухгалтерской книги, где проверяла расчеты за месяц, когда в комнату вошли Зева и Вероник.

Сегодня Зева надела изысканное темно-лиловое платье, прошитое серебром и стоящее целое состояние. Грейс восхитилась ее нарядом, хотя и покачала головой, удивляясь тому, что подруга полностью пренебрегает практичной одеждой. Вероник со своей стороны была в бриджах и накрахмаленной белой рубашке, перекрещенной портупеями двух кобур, в которых удобно под руками хранилась пара пистолетов. Грейс не могла припомнить случая, когда глава службы безопасности клуба появилась без оружия, хотя и не всегда носила его вот так на виду.

Она показала этой парочке – разным, как мел и сыр, и тем не менее отличной команде, – на стулья напротив стола.

– Кто не продержится и года?

– Виктория, – просто ответила Зева.

– Полагаю, мы говорим о королеве, а не о члене клуба?

Еженедельные совещания Грейс со своими помощницами почти всегда начинались с пересказа Зевой историй из бульварных газетенок. Довольно часто некоторые из этих возбужденных пересказов касались членов клуба.

– Боже праведный! Ты можешь себе представить королеву Викторию членом нашего клуба? – Зева засмеялась, затем добавила: – Полагаю, для бизнеса это было бы очень хорошо.

Для бизнеса это было бы ужасно, не сомневалась Грейс.

– В любом случае, – продолжала Зева. – Я читала в новостях – а так как приближается Доминион, похоже, нужно добавить эту строку в книгу для заключения пари. Никто не думает, что женщина может продержаться на троне монарха сколь-нибудь продолжительное время.

– Ты имеешь в виду, ни один мужчина в это не верит, – фыркнула Вероник, забросив одну ногу, обтянутую бриджами из оленьей кожи на другую. – Женщины хорошо помнят, сколько правила Елизавета.

– И верхом на коне вела мужчин в битву, – заметила Грейс.

– Жаль, что ей не довелось оседлать мужчин в другом смысле, бедная королева-девственница, – сказала Зева. – Немного походит на тебя, Далия.

– Я слышала другое, – лукаво произнесла Вероник.

Грейс резко взглянула на свою помощницу.

– Что такое?

Зева широко распахнула глаза и просияла такой широкой улыбкой, что ее наверняка увидели с крыш за окном.

– О да, давайте разберемся! Что такое?

Вероник пожала плечами.

– Девчачья болтовня.

– Девушки не должны болтать, – отрезала Грейс.

– Ты им платишь за разговоры.

– Но не обо мне.

Зева переводила взгляд с одной спорщицы на другую, словно следила за воланом.

– Я что-то пропустила?

– Она ходила на бал к Марвику, – сообщила Вероник и махнула рукой, словно этой информации для Зевы должно быть достаточно. Забыв, что Зеве информации всегда мало.

Грейс посмотрела в бухгалтерскую книгу, на цифры, пляшущие на странице, и больше всего на свете ей захотелось, чтобы пол разверзся и она провалилась в другую, далекую страну.

– Ну, об этом-то мы знаем, – сказала Зева.

– Да, но похоже, она далеко не все время провела в бальном зале.

– Ну и? – Пауза. Весомая, насыщенная пауза. – О-о-о-о! – Еще одна пауза, затем волчья ухмылка. – Так где же она провела это время?

– В саду, – прошептала Вероник достаточно громко, чтобы ее услышали на всех этажах.

– Далия! Должна сказать, – произнесла Зева, прижав ладонь к груди, – я по-настоящему тобой горжусь.

Грейс закатила глаза.

– Ну, мы же ей предлагали найти фантазию, – с умным видом заметила Вероник.

– Довольно!

– Как интересно. – Еще пауза. – Не тот ли это герцог, на котором ты в прошлом году живого места не оставила? Тот, что хотел сделать тебя своей герцогиней?

Не просто герцогиней.

«Ты королева. Сегодня ночью я буду твоим троном».

Щеки ее заполыхали от этого воспоминания. Может быть, они не заметят?

– Ой, как интересно… – разумеется, Зева заметила. В конце концов, она платит Зеве, чтобы та все замечала.

– Скажите, – проговорила Грейс, – почему вы обе так уверены, что я вас не уволю?

– За что? За то, что мы делаем свою работу?

Наступило молчание. Вероник вовсе не шутила. С того момента, как она присоединилась к Грейс в доме номер 72 по Шелтон-стрит, она с непоколебимой преданностью обеспечивала безопасность как членов клуба, так и персонала. Единственный случай, когда ей дозволялось не появляться в клубе – это когда в порту причаливал корабль ее мужа, но даже тогда капитан часто присоединялся к ней на ее рабочем месте.

Грейс могла бы догадаться, что за ней следили. За прошедшие годы они с Вероник создали обширную сеть юных шпионок по всему Ковент-Гардену и за его пределами – горничные, девушки из таверн и курьеры на крышах для передачи сообщений. Криминальные элементы по всему Лондону – по всему миру! – использовали детей как карманников и форточников, потому что никто никогда не замечает мальчишек. Но Грейс обнаружила, что еще меньше люди замечают девочек. Их игнорируют, им недоплачивают. И тогда она решила предложить девочкам хорошую работу и приличную оплату. Они приносили информацию Вероник и Грейс, как только появлялась какая-нибудь новость.

А то, что она надела бальное платье и отправилась в Мейфэр, безусловно, относилось к очень важным новостям.

И все же Грейс это не нравилось.

Что еще они доложили? Может, наблюдали сцену в беседке?

Зева кашлянула и сказала:

– Ну что ж, все молодцы, отличная работа. Так о чем мы тут толковали?

«Ты королева».

Теперь откашлялась Грейс:

– О королевах.

Не нужно об этом думать. Это ошибка. Одна ночь, потраченная на воспоминания и ностальгию. На то, как все могло бы сложиться. Он даже не знал, что это она. Конечно, похоже, теперь весь Ковент-Гарден знает, что это была она. Господи Иисусе. Вот что получается, когда не продаешь фантазию, а покупаешь.

Зева увлеченно вещала:

– Я искренне верю, что королева Елизавета могла бы стать полноправным членом клуба в доме 72 по Шелтон-стрит.

– Ей бы пришлось встать в очередь, – отозвалась Грейс, радуясь смене темы, и положила руку на стопку просьб о членстве. – Мы с каждой минутой становимся все популярнее. Здесь у меня три герцогини и, насколько я понимаю, глава одной небольшой страны.

– Именно это я и хотела обсудить, – перебила ее Вероник. – Меня беспокоит наша растущая популярность.

Зева вздохнула.

– Ах, Вероник, вечно ты как дождевая туча.

Вероник бросила на нее сердитый взгляд.

– Мы не можем заниматься исключительно вопросом, удачные ли получились канапе. – Она посмотрела на Грейс. – Я только говорю, что раз уж мы в прошлом месяце подписали двадцать один новый договор о членстве…

– Двадцать три, – поправила ее Зева.

– Прекрасно. И нет и намека на то, что интерес спадет. То есть если мы намерены продолжать принимать новых членов… – Вероник замолчала, взглянула в глаза Грейс. – Я правильно понимаю, что собираемся?

– Не вижу причин для отказа, – ответила Грейс.

– В таком случае нам потребуется усиление службы безопасности. – Глава этой службы в доме номер 72 по Шелтон-стрит широко развела руки и опустилась в кресло за столом напротив Грейс. Бросив проницательный взгляд на беспорядочные груды газет, досье членов клуба, банковских документов и счетов, она добавила: – По меньшей мере необходимо поместить преданных охранниц перед дверью этой комнаты, чтобы спасти тебя, когда ты будешь погребена под лавиной бумаг, которые однажды тебя придавят.

– Чушь. Я отлично знаю, что тут где лежит, – ответила Грейс, и Зева засмеялась. – Сколько дополнительной охраны нам потребуется?

Вероник не колебалась:

– Пять человек.

Глаза Грейс округлились. Дом 72 по Шелтон-стрит служил одновременно и женским клубом, высоко ценившим конфиденциальность, и борделем, в первую очередь дорожившим безопасностью. У них уже имелась группа охраны из пятнадцати человек, работавших круглосуточно в три смены.

– Ты ожидаешь набега убийц?

– Три ночи назад у Мэгги О’Тьемен случилась потасовка.

– Потасовки у Мэгги О’Тьемен случаются каждую третью ночь, – парировала Грейс. Этот паб стал легендарным благодаря своей дерзкой хозяйке-ирландке, обожавшей подстрекать дюжих матросов драться за ее честь – и за честь провести вечер в ее обществе. – Никто так не любит зрелища, как она.

– Я слышала, это была не обычная драка, – сказала Вероник.

– Их стравил кто-то со стороны? – спросила Зева.

– Подтвердить никто не может, – ответила Вероник, – но мне это не нравится. Только не после Сетчелла.

Сетчелл, игорный дом для дам, открылся меньше года назад, но его уже полюбили леди-аристократки, помимо всего прочего – за конфиденциальность, за роскошное убранство и за то, что в него часто захаживала герцогиня Тревескан, являвшаяся в некотором роде патронессой любого нового бизнеса с криминальным оттенком. Экстравагантность и скандальная репутация этой леди как мед привлекали целый рой богатых почитательниц.

Конечно, Грейс была знакома с герцогиней достаточно долго, чтобы знать: ту всегда интересуют места, где собираются женщины. Точка.

– И что случилось в Сетчелле?

– Там устроили облаву.

Грейс замерла.

– Кто навел?

– Могли быть и конкуренты. – Вероник сняла что-то невидимое со своих бриджей. – А могла быть корона. Еще могли быть парни Пиля. – Новоиспеченные столичные полицейские силы, обуреваемые жаждой деятельности. Мужчины, опьяненные собственной безнаказанностью, орудующие дубинками, кулаками и огнестрельным оружием, все выглядят одинаково.

Грейс кивнула, и в животе у нее все сжалось.

– Возможно.

– Мы не делаем ничего незаконного! – воскликнула Зева.

Она была права. Проституция не считалась незаконной. Частные клубы тоже. Самое незаконное, чем они занимались, – наливали контрабандное спиртное, но это делали все до единого мужские клубы в Мейфэре.

Разумеется, они не мужской клуб в Мейфэре. И это ставит их под удар.

– Никому не нравится, если женщины берут собственные удовольствия в свои руки, – сказала Вероник.

– Никому не нравится, если женщины берут в свои руки собственную жизнь, – уточнила Грейс.

Облавы им только не хватало! Достаточно одного списка членов клуба, чтобы поднялся скандал на всю Британию.

– У нас тысячи врагов, а корона, полиция и конкуренты всего лишь самые заметные из них. – Грейс взглянула на Вероник. – «Другая Сторона» закрылась две недели назад.

Брови Вероник поползли верх.

– Это уже три.

Вероник чуяла неприятности, как никто другой. Это шло еще с тех времен, когда она ходила в плаванье. Она знала, когда спичка погаснет, а когда воспламенится ад. И если у нее есть малейшие предчувствия, они наверняка сбываются.

«Другая Сторона». Мэгги О’Тьемен. Сетчелл. Три заведения, обслуживавшие женщин. Всем им угрожали в последние недели.

– Пек?

Томми Пек, сыщик с Боу-стрит. Один из самых порядочных, если его забота о девушках Гардена хоть что-то значит.

Вероник покачала головой.

– Не был замечен. – Она помолчала. – И еще кое-что.

– Выкладывай.

– У меня есть основания полагать, что за нашим домом следят.

Грейс это совсем не понравилось.

– Как? У нас на крыше сидят стрелки, а на всех остальных – шпионы.

Вероник пожала плечами.

– Доказать не могу. Бродят странные люди. Сапоги чересчур блестят для ребят с Чипсайда.

Лучше перестраховаться, чем потом жалеть.

– Нанимай охрану. И убедись перед Доминионом, что все туннели расчищены.

До того, как Грейс получила дом номер 72 по Шелтон-стрит и превратила его в эксклюзивный женский клуб, в здании располагалось убежище контрабандистов с потайными туннелями, тянущимися на сотни ярдов в разных направлениях, – на случай нападения других контрабандистов или короны.

В борделе не происходило ничего незаконного, поэтому она никогда толком об этих туннелях и не думала, за исключением двух случаев: во-первых, их регулярно использовали, чтобы доставлять в клуб гостей, которым не доверяли настолько, чтобы сообщить его местоположение; и во-вторых, их иногда подготавливали для развлечений – время от времени кто-нибудь из членов клуба желал получить острые ощущения в катакомбах.

Но она знала лучше многих, что там, где женщины обладают властью, слишком часто находятся мужчины, которые не остановятся ни перед чем, чтобы отнять у них эту власть. Поэтому она сделает все необходимое, чтобы защитить персонал и клиенток дома номер 72 по Шелтон-стрит.

Вероник удовлетворенно кивнула.

– Сделано.

– Что дальше?

Остальной разговор касался внутренних дел клуба: надменного и блестящего шеф-повара, которого Грейс привезла из Венеции – будучи перфекционистом, он постоянно ссорился с кондитером. Подготовки к сентябрьскому Доминиону, который должен был состояться через две недели – первый осенний и всегда самый изысканный. Прибытию уникального трио, двоих мужчин и женщины, обладавших исключительным умением обращаться с веревками – чем могли заполнить пробелы в сфере увеселений, предлагаемых членам клуба.

Спустя три четверти часа Зева и Вероник покончили с докладами. Они встали, собираясь уходить, но, уже дойдя до двери, Зева вдруг обернулась:

– Еще одно.

Грейс посмотрела на помощницу.

– В палате лордов обсуждается новый билль. В нем куча всего хорошего – безопасность для проституток, наказание для паршивцев, которые плохо с ними обращаются, возрастные ограничения для работных домов, новые водопроводы для Трущоб.

Все вопросы напрямую касались Ковент-Гардена и Ист-Энда.

– Чей билль?

– Лэмонта и Лейтона.

Двое самых порядочных герцогов Британии.

– А кто обсуждает?

Пожатие плечами.

Грейс покачала головой.

– Не пройдет. Лордов, беспокоящихся о нашем мире, недостаточно.

Есть одна истина – богатые аристократы изо всех сил стремятся избежать необходимости заботиться о бедных.

Зева кивнула.

– Что ж, во всяком случае, они об этом говорят.

– Ну, дай мне знать, когда они добьются чего-то большего. – Она посмотрела на Вероник. – И скажи своим девочкам, что мои личные дела – только мои.

Вероник самодовольно усмехнулась.

– Какие личные дела?

Грейс не удержалась и негромко фыркнула, но никто этого не услышал – в дверь робко постучались. Ее открыли, и они увидели свежее личико девчонки лет двенадцати-тринадцати. Взгляд серо-зеленых глаз перешел с Зевы на Вероник, затем на стоявшую позади них Грейс. Увидев ее, девчонка округлила глаза и снова взглянула на свою начальницу.

– Я… мне внизу велели подняться сюда.

– Докладывай, – велела Вероник.

Девчонка стянула кепку, высвободив копну черных кудрей, и нервно бросила взгляд на Грейс.

Грейс улыбнулась, вспомнив свою нервозность в этом возрасте… и как она быстро научилась прогонять ее, разговаривая со взрослыми, из страха продемонстрировать слабость, которой те с легкостью могли бы воспользоваться.

– Ну говори же.

– Здесь посетитель.

Грейс замерла. Это код.

– Где? – спросила Вероник.

– В Трущобах.

Грейс обошла письменный стол. Многие годы шпионам давалось задание присматривать за Девоном и Уитом в Трущобах, где те жили и работали. Ее импульсивные братья могли опрометчиво ввязаться в неприятности. Однако с тех пор, как у Грейс появились невестки, поток новостей из Трущоб сузился до тонкого ручейка. Похоже, братья сменили страсть к приключениям на другие ценности – страсть к женам.

Но это сообщение: «Посетитель в Трущобах», – указывало на то, что происходит нечто необычное… нечто неправильное.

Посетитель вовсе не такое безобидное понятие, как могло показаться. Это означает, что он чужак. Обычно кто-то, совершенно здесь неуместный, да еще задающий вопросы о вещах, его не касающихся. Часто это значило, что появился некто, сующий нос в дела Бесперчаточников. Юных шпионок научили обращать пристальное внимание на любого, кто спрашивал о двух мальчиках и девочке, которые могли появиться тут много лет назад, и тут же о таких любопытных сообщать.

Но они уже год как ни от кого не скрывались – свобода все еще была в новинку для Грейс, и она не могла свыкнуться с этим ощущением.

– Что за посетитель?

Девчонка взглянула на Вероник. Та кивнула.

– Продолжай.

– Здоровенный такой. Таскает для Бесперчаточников ящики на склад, – сказала та.

Корабль пришел в порт днем раньше, и его должны были разгрузить предыдущим вечером.

Вечером.

Она посмотрела на девочку. Та сунула руки в карманы и переминалась с ноги на ногу, явно колеблясь. Грейс поняла, откуда такая неуверенность. У девочки предчувствие. У Грейс оно тоже было.

– В этом вроде бы нет ничего необычного, – сказала она, подходя к девочке. – Что же насторожило тебя?

Огромные глаза поднялись и нашли ее взгляд:

– Солнце в зените.

Правильно. Бесперчаточники не переносят грузы днем. Это слишком рискованно.

«Что же они задумали?»

Грейс кивнула.

– Верно. Как тебя зовут?

– Виктория, мэм. – Девочка присела как можно быстрее – такой реверанс Ист-Энда.

Удивленная таким именем, Грейс взглянула на Зеву и Вероник, отметив их понимающие усмешки.

– Что ж, по крайней мере я бы не стала держать пари против нее.

Она сунула руку в карман, вытащила монету и бросила ее девчонке. Та поймала ее с величайшим проворством.

Из этой девочки мог бы получиться великий боец, но ей никогда не придется это доказывать, потому что она будет работать у Грейс столько, сколько пожелает.

– Ты молодец, Виктория. Спасибо.

Еще реверанс. Девчонка направилась к двери и уже почти вышла, но внезапно что-то вспомнила и вернулась.

– Ой, еще кой-чего… – Девчонка помедлила, потеребила кепку и обрела голос гораздо быстрее, чем в прошлый раз. – Говорят, он из франтов.

Глава 13

Она нашла своих идиотов-братьев именно там, где и рассчитывала, – те на крыше осматривали двор склада Бесперчаточников, находившийся глубоко в Трущобах Ковент-Гардена.

– Не подходите слишком близко к краю крыши, – посоветовала она, направляясь к ним. Грейс воспользовалась разветвленным лабиринтом соединенных между собой зданий Гардена, чтобы добраться до братьев. – Вряд ли вам понравится, если кому-нибудь захочется столкнуть вас вниз.

Дьявол оглянулся и весело приподнял брови. Разумеется, он доволен. В этом широком мире Дьявол ничего так не любил, как играть с окружающими в кукловода.

– А! Ты здесь! Как раз когда становится интересно.

Сердце ее заколотилось, когда она подошла ближе, наклонив голову и ожидая услышать снизу улюлюканье и гиканье. Там наверняка собралась толпа, чтобы полюбоваться замысловатой интригой, изобретенной братьями.

И удивилась, не услышав ничего.

Тишина заставила ее сердце биться еще сильнее. Тишина была куда опаснее.

Грейс подошла к ним, и они отступили на шаг друг от друга, давая ей место между собой, как делали два десятка лет, с той ночи, когда все они сбежали. И хотя высоко на крыше ей было неуютно, все же никогда она не чувствовала себя так уверенно и спокойно, как рядом с этими мужчинами – братьями назваными, хотя и не кровными, доказательством того, что семью находят, а не обретают с рождением.

Но это не значит, что на них не обрушится ее гнев, если они все загубили.

Она глубоко вздохнула и посмотрела туда же, куда они, – вниз, за край крыши, на лежащий внизу двор, где послеполуденное солнце длинными тенями расчертило огромное прямоугольное пространство, обрамленное со всех сторон массивными складами, владели которыми Бесперчаточники.

Здания соединялись паутиной внутренних коридоров, и войти туда можно было только через главный вход в дальнем конце двора, где Анника, высокая норвежка, управлявшая деловыми операциями Бесперчаточников, стояла в большом проходе с раздвижными дверями, а за ее спиной зияла тьма кромешная. С обеих сторон Ник охраняли четверо мужчин, зарабатывавших этим себе на жизнь, – руки скрещены на широкой груди, в руках крюки для ящиков. Все пятеро стояли, как часовые, неподвижно.

Наблюдая.

Наблюдали и все остальные. Двор был набит людьми. Толпа в два, а кое-где и в три ряда – мужчины и женщины, молодые и старые. Грейс узнала булочника из Трущоб на восточном краю толпы – тот возвышался над группкой мальчишек, которые, как знала Грейс, разносили свежую воду по округе. Несколько девушек, работавших на улице, укрывались в длинной тени западной стены. Здесь появилась даже жена доктора.

Грейс потребовалось некоторое время, чтобы увидеть объект всеобщего интереса.

Вранье.

Она увидела его сразу же, как только заглянула за край крыши – в центре двора, одного. Он был в одной рубашке, рукава закатаны до локтей, обнажая мускулы предплечий, сильно напрягшиеся – он волочил квадратный блок льда размером три на три фута, перекинув через плечо длинную веревку.

Эти мускулы были в нем единственным, что не вопило во весь голос: «Герцог!» Ему не требовалось ни единым словом сообщать им, откуда он пришел. Он никак не мог этого скрыть.

Грейс задумалась – а где же его пиджак? Невозможно поверить, что он пришел без него и без жилета.

Или галстука. Или шляпы. Что до брюк – они плотно облегали его бедра и явно не предназначались для Трущоб, слишком уж светлые для грязи и сажи Гардена.

Лицо тоже не скрывало правды. Не имело значения, что его тонкий нос сломали еще в детстве – отличный удар Дьявола, – или что все оно испачкано грязью. Черты его лица были неправильными, резкими, аристократическими, и даже горбинка на носу как будто подчеркивала, что он из Мейфэра.

И все же он был самым красивым созданием в мире.

Ничего удивительного, что девочки о нем сообщили: он здесь белая ворона.

Каждый дюйм выдавал в нем герцога.

Каждый дюйм – врага.

И Гарден это знал.

Стоя по периметру двора, они наблюдали, наслаждаясь его ошибками – отсутствием крюка, чтобы волочить лед; отсутствием кожаной плечевой гарды, чтобы защитить кожу от грубой натирающей веревки; перчатками, предназначенными для конной прогулки, а не для тяжкого труда на износ.

– Честное слово, просто чудо, что вы оба дожили до зрелого возраста и нашли женщин, согласившихся выйти за вас замуж, – негромко произнесла она. – Очень удачно, что они обе очень умные, иначе я бы искренне опасалась за ваше потомство. Что это за наказание такое? Вы заставили его таскать лед? А он видел, какой груз в нем спрятан? Подпускать герцога к вашим контрабандным товарам – безумно глупо.

– Никто его и близко к грузу не подпускал, – возразил Дьявол.

– Нет?

– Не-а. Он просто перетаскивает последние глыбы.

– И сколько их, последних?

Дьявол взглянул на Зверя.

– Сколько, восемьдесят?

Зверь пожал плечами.

– Сто?

Сто блоков льда, каждый весом не меньше пятидесяти фунтов.

И без крюка. На руках вздуются волдыри. На плечах тоже. У него нет защиты, какой обычно пользуются грузчики. Грейс стиснула зубы.

– Сколько он уже перетащил?

– Десяток? Дюжину?

Грейс покачала головой. Он вряд ли сможет перетащить всю эту массу. Он не грузчик и не родился с крюком в руке.

И все же казалось, что он никогда не остановится. Горло у нее перехватило, когда она смотрела на него – в грязи, в той части города, что когда-то принадлежала ему, и только потом стала принадлежать им.

– Значит, вы привели герцога в самый центр Гардена и рассчитываете, что он уйдет отсюда целым и невредимым?

– Не скажу, что мы на это рассчитываем, – отозвался Дьявол.

– М-м-м… – согласился Зверь. – Думаю, скорее произойдет обратное.

– Мне казалось, мы договорились. Вы же обещали его не трогать!

Дьявол посмотрел на нее и широко развел руки.

– Я на крыше, Грейси. Так далеко от него, что меня тут как будто и нет.

– Он сам напросился, – сказал Уит.

Она резко взглянула на брата.

– Что это значит?

Он пробурчал:

– Он пришел, желая заплатить свои долги.

– Свои долги?

– А что, мы не должны были принять это предложение? – спросил Дьявол. – Десять тысяч и какая-нибудь полезная работа в Гардене – глупо это отвергать.

Десять тысяч фунтов.

– Для семей?

Это целое состояние.

Зверь повернулся к ней, взгляд его янтарных глаз, обычно мягкий, внезапно сделался жестким, да и голос тоже.

– Пять парней… – Голос звучал отрывисто, слова будто с трудом сходили с языка, и Грейс показалось, что они жалят, как мокрая плеть. – Он им должен, и тебе неплохо бы об этом помнить.

Он ее осуждал. В лицо ей бросился жар, и она сказала:

– Думаешь, я не помню?

Он даже не взглянул на нее.

– Я думаю, тебе всегда было сложно помнить правду о нем.

Она сдержала досадливое восклицание, с отвращением ощущая, как в груди все сжалось. Да какое ей дело до того, что случится с Эваном?

«Не с Эваном».

Она смотрела, как он пересекает двор. Мускулы на спине видны сквозь уже мокрую рубашку. Они перекатывались под тяжестью льда, и во рту у нее пересохло.

«Марвик». Вот она, правда о нем, одет он, как герцог, или нет.

Грейс оторвала от него взгляд, перевела его на толпу, наблюдавшую в почти полном молчании. В этой тишине не было ничего непринужденного – она прожила в Ковент-Гардене достаточно долго, чтобы видеть разницу между спокойным и напряженным. А толпа внизу, казалось, находилась в подвешенном состоянии, дожидаясь шанса схватить этого герцога и наказать его в назидание другим.

Богатый, могущественный, титулованный.

И по единственной причине – по рождению.

Да только при рождении он ничего этого не имел. Он родился одним из них.

Но они этого не знали. Ни один человек. И никто никогда не узнает, за исключением Бесперчаточников. Даже если кто-нибудь в Трущобах и помнит белокурого мальчонку, щенка проститутки с Тависток-роуд, они никогда не признают его в этом герцоге, и не имеет значения, сколько льда он перетаскает.

– Они готовы биться, – спокойно произнесла Грейс.

Сколько раз она видела их такими? Напряженными, злыми.

Зверь согласно буркнул.

– Конечно, готовы. Они это обожают, – сказал Дьявол. – Герцог в грязи? Редкая забава!

– И… ты ожидаешь, что он на это пойдет?

– Он здесь вырос и знает: Гарден ждет своей битвы, и на меньшее не согласен. А если он уповает на прощение…

– Прощение?

Дьявол коротко глянул на нее.

– Не наше. – Он подбородком указал в сторону двора. – Их.

Грейс смотрела, как Эван положил лед к ногам одного из здоровяков в дверях склада, и в голове прошелестело воспоминание. «Они не получают того, что заслуживают». Он сказал это ей, когда они были детьми. Об этих людях. Об этом месте.

Он повернулся и зашагал обратно через двор.

«Мы все это изменим».

И, словно услышав ее мысли, он посмотрел вверх, на крышу, мгновенно отыскав Грейс взглядом. На долю секунды застыл, но никто этого не заметил.

Зато Грейс заметила.

Он приподнял подбородок, давая понять, что узнал ее, и она с трудом подавила порыв ответить.

Что бы это ни было, каков бы ни был его план, этого недостаточно.

«Никогда не будет достаточно».

Она проследила взглядом, как он пересекает двор, всматриваясь в линии фигуры; рубашка облепила тело, подчеркивая широкую грудь и мышцы, развитые им за год отсутствия; воротник рубашки расстегнулся, и Грейс видела участок покрасневшей, стертой кожи на левом плече и краешек заметного белого шрама, который знала с детства.

Отметка, оставленная его отцом, когда он узнал главный секрет Эвана – любовь. Старый герцог обнаружил их как-то летним вечером, свернувшихся клубком в темноте, укутавшихся общим теплом – теплом, которое Грейс вспоминала до сих пор, если позволяла себе это, – и обезумел от ярости.

«Ни один мой наследник не ляжет рядом с дрянью, родившейся от сучки-матери!» – визжал он, надвигаясь на нее.

Эван встал на ее защиту, но отец был сильнее, на шесть дюймов выше и на сотню фунтов тяжелее. Он повалил Эвана на землю и оставил ему эту отметину, а она вынуждена была смотреть.

Вскоре все изменилось.

Мальчик, которого она любила, исчез.

Он предал их всего несколько дней спустя.

– Что он там делает? – спросила Грейс, отогнав от себя грустные мысли. – Таская лед, он не завоюет ни вас, ни тем более Трущобы. Скорее наоборот, разозлит людей до крайности.

– Он вернулся за тобой, – просто сказал Дьявол, не отводя глаз от Марвика.

От этих слов и от воспоминания о его прикосновениях внутри у нее все затрепетало. Да еще приглушенный шепот, каким он убеждал ее назвать свое имя. И воспоминание о сомнении, которое в конце концов заставило ее сбежать… Ощущении, что он, возможно, знал все с самого начала.

Она покачала головой. У нее не оставалось выбора, и она решительно произнесла:

– Вовсе нет.

Почему собственные слова кажутся ей ложью?

«А что, если это так?»

Она прогнала эту мысль и сказала, глядя во двор:

– Он приехал на ярмарку невест.

– Да-а-а, – протянул Дьявол. – Это могло бы стать помехой, окажись оно правдой. Но увы.

Грейс взглянула на него:

– Что?

Зверь буркнул:

– Это ловушка.

– Ловушка для кого? – спросила Грейс. – Не может же он думать, что я… – Она осеклась, слова растерялись в воспоминании о том, как она предложила ему себя в саду на том балу. – Он не смеет надеяться, что завоюет меня снова.

Дьявол долго молча смотрел на нее.

– Не смеет!

– Что ж, хорошо, – произнес Дьявол примирительно, чем привел ее в дикое бешенство.

– Это ловушка, – повторил Зверь.

Она перевела взгляд обратно на Эвана, скользя глазами по его широкой груди, вниз – на мускулистые бедра и обратно вверх, медленно, медленнее, чем следовало бы, на прекрасные черты его лица – доказательство того, что мальчик, которым он когда-то был, исчез.

Он больше не мальчик.

Она поймала его взгляд, не зная, на что рассчитывать, и уж точно не ожидая, что узнает изгиб его губ, слегка приподнятую светлую бровь, словно он внимательно следил за ее взглядом. Словно ему это нравилось. Он приподнял подбородок, как будто соглашался с таким тщательным изучением – рыцарь на турнире, ищущий благосклонности своей дамы.

Да откуда, черт возьми, все это взялось?

– Эй! Герцог!

– Ну вот, – негромко сказал Дьявол. – Им не нравится, как он смотрит на тебя, Далия.

Грейс едва его услышала, слишком занятая созерцанием герцога, который проигнорировал крик. Проигнорировал, но услышал – его широкие шаги слегка замедлились, едва заметно. Еще одно движение, которое можно было уловить, только если смотреть по-настоящему.

Грейс заметила.

И не обращая внимания на возникшую тревогу, спросила:

– Полагаю, вы им все рассказали?

– Нет, – небрежно ответил Дьявол, сунув руку в карман и покачиваясь с пятки на носок. – Если бы мы им все рассказали, он бы стал трупом сразу же, как показал тут свое личико. Мы всего лишь сказали им, что он герцог.

Она коротко взглянула на брата.

– Какой именно герцог?

Подпустив в голос Ковент-Гардена, Дьявол сверкнул улыбкой, и шрам у него на щеке дернулся. Шрам, оставленный Эваном двадцать лет назад.

– Который заслуживает то, что получает.

Это правда, напомнила она себе. И эта толпа выдаст ему сегодня по заслугам.

– Впрочем, я не ожидал, что О’Мэлли начнут с места в карьер.

Зверь буркнул:

– О’Мэлли всегда начинают с места в карьер. – Он посмотрел на солнце, уже спустившееся ниже над западным краем двора. – Да еще в этот час. Патрик О’Мэлли уже набрался достаточно, чтобы выступить против герцога.

Патрик О’Мэлли был настоящим головорезом, всегда готовым подраться. Он вышел из толпы.

– Чо, думаешь, ты можешь запросто изваляться в грязюке вместе с нами? Поиграться маленько, а как работа надоест, вернуться обратно да и начать снова натирать шишку на трости со всеми своими дружками и рассказывать им сказки про то, как провел время в Гардене? Думаешь, мы тута развлекаемся?

Они не знали, что Эван родился в Гардене.

Не знали, что он не собирается никому рассказывать, как проводил здесь время.

– Если Патрик начнет задираться, то остальные положат этому конец, – изрек Зверь. – Герцог даже не догадывается, какое благодеяние ему оказали – люди встанут на его сторону просто ради удовольствия пойти против братьев О’Мэлли.

Грейс взглянула на братьев:

– Вы напрашиваетесь на бунт.

Дьявол пожал плечами.

– Не, не будет никакого бунта. Просто хорошая драка, как сам бог велел.

– А если он погибнет? Кого за это повесят? – спросила она, чувствуя, что ситуация окончательно выходит из-под контроля.

– Ты что, забыла, как он дерется, Грейси? – осведомился Уит.

– Не называй меня Грейси, нечего мне тут сюсюкать! – рявкнула она. – Я не ребенок.

Уит глянул на Дьявола:

– А я тебе говорил.

Ее брови сошлись на переносице.

– Говорил ему что?

Дьявол вздохнул.

– Говорил.

– Говорил ему что?

Уит уставился в пол.

– Я всего лишь хочу сказать, что юный герцог Марвик дерется, как сам Люцифер. И умирать не собирается.

– Я к тебе обращаюсь, герцог! – заорал внизу Патрик О’Мэлли. – Хочешь как следует распробовать Гарден, так вот он тут у меня.

Эван ничего не ответил, просто обвязал веревкой следующий блок льда из телеги и потащил к складу, не отводя глаз от дверей, где крепкий человек с крепким крюком прислонился к косяку, скрестив на груди могучие руки, и молча ждал. Не делая навстречу герцогу ни единого шага.

Толпа раздвинулась, освобождая место посреди двора.

Грейс выругалась.

– Это безумие.

Комок грязи ударил Эвану в затылок.

Он остановился. Застыл.

О’Мэлли подошел, вытирая грязные руки о такие же грязные штаны.

– Я с тобой разговариваю, герцог!

– Он заглотит наживку, – заметил Дьявол.

Зверь пробурчал:

– Не сдержится. Никогда не умел отступать.

Вспыхнуло воспоминание: детство, Эван отлетел в результате полученного им сильного удара; мгновенно поворачивается, покачиваясь, и снова кидается в бой.

Далеко внизу он разворачивается к Патрику О’Мэлли.

– Пятьдесят монет на то, что он ляжет через две.

Грейс удивленными глазами посмотрела на Дьявола.

– Ты думаешь, Эван проиграет?

Он усмехнулся.

– А ты нет?

Она так не думала.

Зверь вытащил из кармана часы, по-прежнему не отрывая взгляда от двора, где собравшиеся буквально дрожали от возбуждения.

– Две минуты? Или секунды?

Дьявол расхохотался.

– Будь великодушным, братишка.

Зверь посмотрел на часы, затем снова на Эвана. Тот повернулся в их сторону, внимательно осмотрел толпу… затем взглянул вверх. На крыши. Его взгляд задержался на них. На ней.

Зверь это заметил.

– Ага, ладно. Заберу твои деньги.

– Думаешь, он еще не утратил хватку? – Голос Дьявола звучал удивленно.

«Он еще на высоте», – подумала Грейс.

Зверь кивнул сестре.

– Думаю, она при нем всегда, когда замешана Грейс.

Она метнула в него взгляд.

– Я не замешана.

А через долю секунды, как раз когда она отвернулась, внизу разразился ад.

Глава 14

Она пришла ради него.

Это был обдуманный риск – он без тени сомнения знал, что какое бы наказание Дьявол и Уит для него ни придумали, в результате он будет весь в синяках, сильно избит, и скорее всего, не только братьями.

Но еще он знал, что это, с большей долей вероятности, то единственное, что приведет ее к нему. Он пообещал себе, что будет держаться от нее подальше. Что позволит ей самой сделать этот шаг. Что даст ей то, о чем она просила.

Так он и поступил. Уехал и изменил себя, стал лучше, чем раньше. Достойнее. Сильнее. Разумнее.

И решил, что будет ждать ее решения.

Но когда братья потребовали, чтобы он вернулся в Гарден и выплатил свои долги потом и кровью, а не только деньгами, он согласился, не в силах устоять перед приглашением в этот мир, в котором он родился, а теперь принадлежавшем им. Ей.

С его стороны это была уловка. Способ обойти обещание, которое он дал, и позволить ей самой к нему прийти. Позволить выбрать его, без маски. И пусть это шло в разрез с правилами, он готов был их нарушить, лишь бы ее вернуть.

Так что он согласился преодолеть все препятствия и начал перетаскивать лед, каждым своим дюймом ощущая, что это спектакль, полностью сосредоточившись на толпе, жаждавшей его крови. Они не знали правды – что в свое время он принадлежал такой толпе. Что глазел на бои людей, псов и медведей, что он родом из мира, где жестокость – привычное дело, а бесчеловечность – броня.

Он всегда считал, что отец разглядел в нем это с самого начала. Отчаянную решимость мальчишки, готового на все, лишь бы выжить. Преуспеть. Победить.

И он оценивал толпу, чувствовал каждое ее движение, каждый намек на угрозу; то, как одни наблюдали за ним с восхищением, а другие со злостью, ненавидя тонкое полотно его рубашки, начищенные сапоги, гладко выбритый подбородок. Атрибуты денег и власти, раздаваемые при рождении.

Они не знали, что он пришел не случайно.

Он бросил двенадцатый блок у дверей склада и повернул назад, за следующим, зная, что единственный способ покончить с работой – выполнить ее, хотя это закончится либо полным изнурением, либо дракой. Только эти два варианта, а первого он не допустит никогда.

Гордость его – родом из Гардена, так же, как и любого из них.

Он едва заметно замедлил шаг – настолько, насколько возможно без привлечения внимания; потратил долю секунды, чтобы расправить плечи – столько, сколько можно без привлечения внимания. Левое плечо горело огнем, его до мяса натерло грубой веревкой.

Они не должны видеть, что ему больно. Он немного размял шею, притворившись, будто рассматривает собравшихся – сначала тех, кто во дворе, а потом – на крыше.

Она пришла ради него.

По бокам стояли братья, наблюдавшие за всем этим с самого начала. Дьявол улыбается, как последний негодяй, а Уит выглядит так, словно готов убивать. Но Эвана они не интересуют.

Только она.

Ее длинные ноги кажутся еще длиннее благодаря черным бриджам, плотно обхватывающим бедра. Благодаря черным кожаным сапогам выше колен, благодаря черному длинному пальто, подбитому блестящим сапфировым шелком, развевающемуся на ветру.

Ему очень нравился этот подбой – признание ее любви к ярким тканям. Доказательство того, что от девочки, которую он любил, кое-что осталось, хоть она и выросла в женщину, что смотрит на него сверху вниз, как чертова королева.

Высоко на крыше, наблюдает за своим воином.

И он, готовый сделать что угодно ради ее благосклонности.

Ветер вздымал ее волосы вверх, откидывал их назад, вот они поймали солнце, превратившись в пламя. Обращая в пламя его, когда он видел ее лицо. Без маски.

Само совершенство, она не отводит от него глаз. Он блаженствует под этим испытующим взглядом, желая широко раскинуть руки, наслаждаясь тем, как она оценивает его мускулы под влажной одеждой, наслаждаясь тем, как ее взгляд задерживается на его горящем плече, волшебным образом уменьшая боль. Наслаждаясь тем, как ее взгляд скользит по его шее, лицу.

Иисусе, он ее любит.

Он увидел, как она сглотнула.

Увидел, как приоткрылись ее губы, вдыхая воздух.

Он запрокинул голову, обратив к ней лицо, давая понять, что заметил ее внимание. Гадая, что бы она сделала, если бы он забрался к ней вверх по стене.

Возможно, столкнула бы его вниз, но идея заслуживала внимания, и на мгновение он представил себе альтернативу – он взбирается на крышу, подхватывает ее на руки и уносит куда-нибудь в укромное место, где сможет доставить ей достаточно удовольствия, чтобы она забыла всю боль, которую он ей причинил.

– Эй! Герцог!

Окрик из толпы вернул его в реальность, и все его отлично отточенные инстинкты немедленно изменили течение мыслей. Рявкнули откуда-то слева, и он замедлил шаг, едва заметно повернув голову – недостаточно, чтобы разглядеть противника, но в самый раз, чтобы его засечь.

Не требовалось особых усилий, чтобы его заметить – здоровенный широкоплечий детина, судя по всему, большой любитель потасовок. Собравшаяся толпа как будто выплюнула из себя этого головореза, вытолкнула на несколько ярдов вперед, во двор, и он остановился в полудюжине ярдах от Эвана. Почувствовав нетерпение толпы, он сделал то, что обычно стараются сделать мужчины, не владеющие особым мастерством и не слишком смышленые.

Он начал хорохориться и всячески запугивать соперника.

Не слушая угроз, Эван обвязал веревкой еще один ледяной блок и сосредоточился на толпе, зная, что, если ирландец начнет драку, Гарден ее завершит. А Эван окажется в самой гуще. При этой мысли его охватило истинное удовольствие. Он был готов к бою.

Он был готов к бою много дней. Месяцев. Пару десятков лет.

Волоча тяжелый лед, он игнорировал жгучую боль в плече и просто шел через двор, на этот раз хорошо видя громилу, который кинется на него первым. Отмечая невнятность его ирландской брани. Отмечая, что он слегка покачивается, теряя равновесие, даже когда стоит на месте.

Этот человек пьян. Что означает – драка вот-вот начнется.

Толпа тоже это знала. Все образовали круг, надвигаясь на Эвана. Создали им ринг. Он продолжал смотреть в дальний конец двора, при этом наблюдая за лицами. С дюжину уже напряглись. Готовы ввязаться.

Комок грязи ударил Эвану в затылок.

Он остановился. Замер. Обернулся.

Головорез приближался.

– Я с тобой разговариваю, герцог.

Их разделяли восемь футов.

Шесть.

Эван посмотрел на крышу, откуда наблюдала Грейс, не отрывая глаз, как и весь остальной Гарден. Сердце его заколотилось, грудь словно расширилась.

Он хотел показать ей, на что способен.

Четыре.

Эван положил лед.

Два.

И когда нанесли удар, он был готов.

Он поймал кулак напавшего, испугав его. Челюсть ирландца отвисла, а брови Эвана взлетели вверх.

– Не ожидал, что герцог владеет правым хуком, а? – негромко произнес он, подпуская в голос немного Гардена.

Глаза противника широко распахнулись, но он тут же нахмурился.

– Ниче ты еще не добился, франтик.

И собрался подкрепить свои слова, широко замахнувшись кулаком размером с окорок.

Эван уклонился от удара, выпрямился и всадил кулак прямо в рожу ирландца.

– А теперь?

Если ответ и последовал, он затерялся в реве, который издала толпа; он эхом отражался от кирпичных стен склада. На мгновение Эван подумал, что это мог быть рев восторга.

Но скоро понял. Это был не зрительский восторг. Это было упоение битвой.

Весь двор наблюдал и ждал, желая пустить в ход и свои кулаки. И теперь их одарили настоящей дракой.

Он нанес второй удар – резкий апперкот, заставивший противника отшатнуться и едва не упасть, голова его при этом сильно откинулась назад, но, прежде чем ирландец успел восстановить равновесие, кто-то схватил Эвана за разодранное плечо (от боли тело запылало огнем) и резко повернул лицом к себе.

Он взревел от боли. Когда его развернули, он уже размахнулся, и удар пришелся прямо по носу неизвестному, а затем тот всадил свой кулак в живот Эвана.

Герцог Марвик согнулся пополам, но быстро оправился и выпрямился в полный рост, к восторгу нового противника.

– Да ты не такой, как те герцоги, которых я видал, – сказал он.

– Я не такой, как те герцоги, которых видали все остальные, – ответил Эван, и обмен ударами продолжался до тех пор, пока в драку не ввязался еще кто-то, желавший попытать счастья и уложить герцога, заявившегося в Гарден.

И так это тянулось секунды, минуты, часы – время пропало между необходимостью уклоняться от ударов и наносить собственные, причем так, чтобы они оказались достаточно мягкими и не причиняли серьезного вреда. Он знал, зачем его притащили сюда – чтобы его как следует поколотили. Что ж, он выдержит это испытание.

Он докажет Бесперчаточникам, что способен предложить не только деньги.

Даст Гардену бой, которого они жаждут, – на равных, без титулов, власти и денег.

И даст ей возможность посмотреть на человека, которым он стал.

Грейс.

Эта мысль отвлекла его всего на секунду, он не успел уклониться и получил сильный удар в нос. От боли голова резко закружилась, а когда искры перед глазами погасли, он не смог удержаться – снова взглянул на крышу.

Она ушла.

Он застыл. Ошибка. Еще один здоровяк выскочил вперед, чтобы задать ему взбучку. Эван блокировал его замах и толкнул здоровяка обратно в толпу, радостно поглотившую его – там шла собственная драка.

Она ушла, но братья остались. Уит наблюдал за побоищем с таким пристальным вниманием, словно изучал, как можно использовать любые слабости в стратегии Эвана для своих собственных целей. А Дьявол взирал с презрительной усмешкой, от которой Эвану во второй раз за этот день захотелось взобраться на крышу – стереть улыбочку с надменного лица брата.

«Куда она делась? Почему они не последовали за ней? В безопасности ли она?»

Очередной раунд поединка отвлек его от крыши – со всех сторон на него надвигались с полдюжины бойцов. И дрались они грязно. Чья-то рука схватила его за волосы, еще одна – за пояс брюк. Третья держала своего рода дубинку. Он приподнял бровь.

– Это бесчестно.

Громила ухмыльнулся, обнажив рот, в котором не хватало половины зубов, и замахнулся. Эван уклонился от удара, но опасность ему по-прежнему угрожала. Кто-то напал на него сзади, а кто-то другой обхватил за шею. Крепко его удерживал. Начал душить. Эван отбивался, а головорезы приближались, бросая тягучие взгляды на его торс.

Удары были достаточно сильные, чтобы выбить из него дух, и он снова посмотрел вверх, на крышу, сначала в глаза Уиту, затем Дьяволу. Ни один из братьев не шевельнулся, чтобы помочь.

Рука, сжимавшая его горло, надавила сильнее. Дьявол вытянул вперед руку в перчатке и поднял большой палец. Эван понял мгновенно.

«И что, вы назовете меня гладиатором и скормите львам?»

Дьявол резко опустил палец вниз, к земле.

И, словно боец дожидался сигнала императора, рука стиснула горло Эвана еще сильнее. Он попытался схватить ее, но уцепиться толком не получалось. Зря он щадил этого ублюдка!

Он снова взглянул на своих братьев. Уит что-то говорил, устремив взгляд куда-то за спину Эвана. Дьявол внимательно слушал, тоже глядя в ту сторону.

«Они даже не хотят посмотреть, как я умру».

Рев толпы начал стихать, сменившись другим ревом, у него в ушах. Он терял сознание. Вокруг становилось все тише, драка вроде бы прекращалась. Он дернул головой вперед в последней попытке вырваться из хватки. Затем мотнул головой назад и ударил затылком по носу того, кто его держал. Тот заорал от боли и ослабил захват.

Эван вырвался и повернулся. Тот самый ирландец. Нет. Другой, но лицо такое же. Те же руки-кувалды. Братья?

«Каково это? – думал он, пошатываясь, отступая назад и хватая ртом воздух. – Иметь братьев, которые постоят за тебя?»

Когда-то он это знал.

Не обращая внимания на кровь, струившуюся из носа – похоже, Эван его сломал, – ирландец снова бросился на него, чтобы довести дело до конца.

Эван пятился медленно, ожидая рук и кулаков с другой стороны. Но ничего не происходило. Напротив, наступила тишина. И не у него в голове.

Похоже, драка прекратилась.

Нет, драку прекратили, причем специально. Он взглянул на крышу, где недавно часовыми стояли его братья.

Внимание Сломанного Носа привлекло что-то на расстоянии, за спиной Эвана, и то, что он там увидел, заставило его замереть на месте. Что бы это ни было, оно заставило сдержаться Гарден – место, где про выдержку и ограничения никто не слыхивал.

Не зная, чего ждать, Эван оглянулся.

И там стояла она.

Их королева.

Нет. Не их.

Она и взглядом не удостоила этот сброд, проходя сквозь толпу, расступавшуюся, как море, и ее волосы – буйство пламени – разлетались по плечам; полы черного пальто, безупречно скроенного, отлетали назад, демонстрируя сапфировую подкладку, непонятным образом остававшуюся девственно-чистой в этой грязи, в пару с таким же девственно-чистым сапфировым корсетом, сшитым так, чтобы бесстыдно носить его поверх всего. Повседневная одежда.

А талию ее охватывал алый шарф, который он помнил по прошлому году – не намек на фривольность, не прихотливый аксессуар… оружие.

В ее движениях чувствовалось королевское величие, поступь ровная и твердая. Она не ускоряла шаг и не замедляла его, зная с уверенностью, что путь для нее расчистят.

И так и происходило с каждым ее шагом, а ее взгляд не отрывался от точки назначения.

От него.

Сердце его колотилось, пока он смотрел, как она приближается, упивался прекрасными чертами ее лица, золотом заходящего солнца на ее щеках, твердым подбородком и решительно сжатыми губами, мягкими и сладкими, как грех. Она была великолепна, царственна, и он всю жизнь ждал этой минуты – чтобы она пришла к нему.

И она пришла к нему.

Вслед за осознанием этого его пронзило единственное слово.

«Моя».

Когда она подошла, его захлестнуло искреннее наслаждение. Взгляд ее оставался непроницаемым, пока она рассматривала его – лицо, где, знал он, наливается уже не меньше полудюжины синяков; затем взгляд скользнул ниже, на грудь – белая рубашка потемнела от грязи и пыли, вырез надорван и обнажает большой участок груди. Губы ее сжались в прямую линию, вероятно, от неприязни и неудовольствия, и она снова посмотрела ему в глаза.

Она стояла всего в нескольких дюймах, такая высокая, что ему не пришлось бы наклоняться для поцелуя… и на какой-то безумный миг он чуть не сделал это, отчаянно желая вновь попробовать ее на вкус. Ощутить ее дыхание на своем лице. Мягкость ее кожи.

Он хотел прикоснуться к ней здесь, в ее владениях, в Гардене, где без маски она была гораздо красивее, чем когда-либо раньше, потому что здесь она принимала каждое решение, угадывала каждое движение, прежде чем кто-нибудь успевал шевельнуться. Она была всевластна, останавливала жестокую драку усилием воли, и это могущество заставляло его желать ее еще сильнее.

Она видела в нем это желание – он позволил ей увидеть, наслаждаясь пониманием в этих прекрасных карих глазах, в точности таких, как ему помнилось, – единственным, что осталось от девочки, которую он любил. Она прищурилась, но он не отступил, не отвел от нее взгляд. Только не после долгих лет поисков.

Он застыл, не обращая внимания на боль в плече, в ребрах, в носу, не желая показывать эту боль. Сердце его бешено колотилось, пока он готовился к тому, что произойдет дальше, понимая – какую бы игру они сейчас не затеяли, результат изменит все.

Кем она будет, когда заговорит? Женщиной в маске из его сада? Или Грейс, наконец-то открывшей правду?

Нет. Новой личностью. Надевшей другую маску.

Она заговорила, и слова ее предназначались только ему:

– Ведь я не велела тебе возвращаться.

Год назад, когда оставила его на ринге и отправилась жить своей жизнью без него.

– Меня пригласили.

Она склонила голову набок.

– Ты мог отказаться.

«Никогда».

– Такого варианта не предусматривалось.

Она довольно долго смотрела ему в глаза.

– Мои братья привели тебя сюда для развлечения.

– И я его им предоставил, хотя предпочел бы, чтобы они спустились со своих насестов.

У нее на щеке дернулась крошечная жилка. Он сумел ее развеселить? Господи, как ему хочется увидеть эту улыбку, ту, что расцветала навстречу ему, когда они были юными.

– Они предпочитают зрелище.

– А ты? – негромко спросил он. У него просто пальцы ныли, так хотелось к ней прикоснуться. Она была так близко. Он мог обвить рукой ее талию и стремительно притянуть к себе. Мог подарить ей наслаждение, о котором она молила в его саду. – Что предпочитаешь ты?

– Я предпочитаю мир, – заявила она. – Однако ты всегда приносишь нам только войну.

Он не пропустил мимо ушей ее намек на хаос, который разразился в Трущобах, когда он обезумел от потери и страданий. На боль, которую он принес в это место, которое когда-то поклялся беречь.

Но сегодня это место сберегла она. А еще она защитила его.

И во всем этом крылось невыразимое наслаждение. Ведь то, что она его защитила, означало, что она ничего не забыла. В том, что она его защитила, таилась надежда.

Она остановила их, не дав его убить.

– Тебе не следовало приходить, – сказала она.

– Я бы ни за что не упустил такого случая, – ответил он.

– Почему?

«Из-за тебя».

– Ты поверишь, что я пришел за искуплением?

– Искупление в Трущобах – это спорт, – сказала она. – Но ты знаешь это лучше, чем любой из нас, верно? Ты собаку на этом съел. – Она вскинула подбородок. Вызывающе. Гневно. – А еще ты знаешь, что и близко не подошел к тому, чтобы получить то, на что надеешься. Не знаешь, какова цена вопроса.

– А ты? Какова эта цена для тебя? – Вопрос должен был прозвучать надменно, но не вышло. Он прозвучал искренне.

Грейс ответила ему тем же:

– Все то, что ты получишь от них, и еще больше.

Он продолжал смотреть ей прямо в глаза.

– И все-таки ты остановила драку.

Она прищурилась. Эван молчал. Слов не требовалось.

– Ты придерживал свои удары, – сказала она.

Чистая правда, но она единственная, кто мог это заметить.

– Позволь я им продолжить, они бы тебя убили. – Грейс демонстративно осмотрела его лицо – нос и челюсть, где пульсировала боль от ударов. – Одной ногой ты уже стоял там.

Он вскинул бровь.

Она продолжила:

– Мертвые герцоги имеют обыкновение привлекать внимание, а я не люблю, когда корона сует нос в мои дела.

– Ей тут нет места, – ответил он. – В Гардене уже есть королева.

И в собственных словах он услышал эхо той ночи, когда она пришла к нему в маске, свободная от прошлого.

«Ты королева. Сегодня ночью я буду твоим троном».

Она это тоже услышала. Он увидел, как у нее на миг перехватило дыхание. Заметил, что ее зрачки слегка расширились – как раз достаточно, чтобы выдать правду. Она услышала, и она все помнила. И хотела повторения.

Она пришла к нему.

И словно уловив его тщеславное удовольствие, она сжала губы в тонкую линию.

– Я ведь не велела тебе возвращаться.

Она гневалась, но гнев не равнодушие.

Гнев – это страсть.

Она выпрямилась и отошла от него, нарушив интимность и вернувшись к делу. Повысила голос так, чтобы собравшиеся ее услышали.

– Я думаю, сегодня мы уже раздали достаточно пилюль, парни. – Она посмотрела на громилу, начавшего драку. – Такие, как ты, не для герцогов, Патрик О’Мэлли. В следующий раз будь осторожней – меня может не оказаться рядом, чтобы спасти тебя от виселицы.

– Ага, Далия.

Ирландец одарил ее глуповатой улыбкой. Получилось довольно фамильярно, и Эвану сразу захотелось повалить нахала на землю.

До этого мгновения ему даже в голову не приходило, что у нее может быть любовник. Что один из этих мужчин, родившихся в Гардене и воспитанных им, может принадлежать ей.

Он резко втянул в себя воздух. Это невозможно. Всего неделю назад она распадалась на части в его объятиях. Под его губами, запутавшись пальцами в его волосах… Она выбрала той ночью его.

«Только на сегодняшнюю ночь», – прошептала она.

Одна ночь. Это все, что она ему обещала. Фантазию на одну ночь.

«Нет». Он отверг эту мысль. Одной ночи недостаточно.

И никогда не будет достаточно.

«Моя».

И пока он воображал себе кончину громилы, она повернулась и пошла прочь, оставив его. Ее обтянутые кожей ноги словно поглощали пространство двора. При мысли, что это может быть все, ему отпущенное, вспыхнули гнев и досада.

– А ты, Далия? – закричал он, назвав ее именем, которое присвоил ей Гарден. – Как насчет тебя? Такие, как ты, для герцогов?

По толпе пробежал ропот – слишком дерзко звучал вопрос. Она застыла. Обернулась. Он ее поймал.

– Если ты не хочешь, я его приберу! – выкрикнула какая-то женщина.

На мгновение она застыла, как камень. Но Эван увидел, как в ее глазах сверкнула ярость. А когда заговорила, ее слова рикошетом отлетали от стен зданий, так что все собравшиеся хорошо слышали ее превосходство.

– Этот франт хочет доказать, что он крутой, и бог свидетель, у нас у всех руки чешутся устроить ему драку, на которую он напрашивается. Но он не для вас.

Вспыхнул гнев, и Эван сделал шаг в ее сторону, но плечо сразу пронзило острой болью, словно лизнуло огнем.

Она посмотрела на крышу, откуда наблюдали за происходящим его братья, и повторила:

– Он не для вас.

Что она делает?

Тут Грейс взглянула на него, и в ее глазах он увидел то, чего не ожидал. Она долго удерживала его взгляд, и он бы отдал все на свете – заплатил любую цену, сделал все, что угодно, – лишь бы понять, о чем она думает.

– Он получит бой, которого так жаждет, – произнесла она, и слова ее прозвучали боевым кличем. – Но послушайте меня: это моя битва. – Его охватил трепет, а она уже повернулась к Гардену. – Понятно, парни?

И по двору прокатилось согласное гудение.

Она посмотрела ему в глаза.

– Это будет мой бой.

Его тело напряглось, когда он услышал прозвучавшее в ее словах обещание. Они еще не закончили поединок.

Она пришла за ним.

Затем Грейс отвернулась и исчезла, пройдя сквозь толпу, а его охватил трепет предвкушения.

Она пришла за ним, и теперь настал его час. Идти к ней.

Глава 15

Грейс удалилась, точно рассчитав стратегию.

Когда шла через двор, через заполнившую его толпу, ускоряя шаг, желая от него избавиться и одновременно надеясь, что он пойдет следом, она знала: он не оставит мысли о ней. Грейс пошла еще быстрее, стремясь войти в лабиринт улиц, подальше от него и от тех чувств, которые он ей внушал. Подальше от того факта, что он возродил ее чувства.

Она свернула в ближайший переулок, затем еще в один, ступила на длинную, извилистую улицу Гардена, прошла мимо полудюжины ребятишек, игравших в камешки, мимо стайки женщин у железной лохани – они заканчивали стирку, вовсю сплетничая и греясь на послеполуденном солнышке.

Две знакомые женщины улыбнулись ей, подняли руки в знак приветствия, но ни одна не помахала ей, приглашая присоединиться к разговору.

– Я никогда не видела, чтобы герцог так выглядел, – сказала Дженни Ричли.

Одобрительные нотки в ее голосе вызвали у Грейс вспышку воспоминаний, и это ей совсем не понравилось.

– Да ты в жизни ни одного герцога не видела, и все тут, Дженни, – фыркнула Элис Нейборз.

Дженни засмеялась.

– Как вы думаете, они все такие красавчики?

«Нет, – подумала Грейс. – Не все».

Все они должны быть старыми, с лошадиными лицами. Дряблыми, с начинающейся подагрой. А он не такой.

Потому что он никогда не должен был стать герцогом.

Она цепляется именно за это: сын герцога, укравший у нее герцогство. И сделал он это, бросив ее на съедение волкам. И позаботился о том, чтобы волки не прекращали охоту.

Разве не так?

Сомнения, только что возникшие и тревожащие.

В дальнем конце улицы есть место, откуда можно подняться на крышу – в стену дома встроены опоры для ног. Туда Грейс и направилась, зная, что это самый надежный способ сбить его со следа.

Она хотела, чтобы он потерялся.

Ведь хотела?

– А вот я не отказалась бы глянуть на него еще разочек, просто увериться, правда ль он такой смазливенький, как кажется.

Грейс взялась за кирпич, выдающийся из стены, и уже начала подниматься, как вдруг услышала ответ, причем вовсе не от женщин:

– Я буду просто счастлив дать вам возможность посмотреть еще раз, леди.

– Боже праведный! – взвизгнула одна из женщин. Грейс ее не знала. – Это ж он!

Грейс застыла, прильнув к стене, полы ее пальто развевались на ветру. Она не могла сдержать охватившего ее восхищения. Он нашел ее быстрее, чем она ожидала!

Она слегка повернула голову и увидела его в начале улицы. Кровь на щеке уже засохла, когда-то белая рубашка испачкана так, что ее уже не спасти, порвана на плече и прилипла к упругим мускулам на груди.

Он поднял бровь, заметив, как она старательно не замечает его.

Грейс спустилась обратно на землю и медленно повернулась.

– Если спросить меня, так ты выглядишь довольно потрепанным, герцог.

Женщины захихикали.

– Это правда. Мужчины у вас в Трущобах умеют драться.

Он поднял руку и потрогал синяк, наливавшийся под левым глазом.

– Женщины тоже, – сказала одна из прачек, тихо, гортанно рассмеявшись.

Эван ухмыльнулся, но не отвел глаз от Грейс.

– Ага, с этим я тоже сталкивался.

Она вскинула голову.

– Если спросишь меня, так ты разозлил не ту компанию.

– Нужно время, чтобы выучить свой урок.

Женщины засмеялись.

– Ну, меня он ничем не злил, – сказала Элис, сунув руку в корзинку, стоявшую рядом. – Вы голодны, милорд? Может, хотите лепешку?

– Он не хочет лепешку, – отрезала Грейс.

– Чушь. Конечно, я хочу лепешку, – заявил он, приблизившись к женщинам.

Едва он успел договорить, как из корзинки вытащили тряпицу, развязали и протянули ему угощение.

Поблагодарив, он повернулся, взял валявшийся неподалеку ящик и перевернул его. Грейс заметила, как он поморщился, поднимая ящик одной рукой. Едва заметно.

Ему больно.

Она подавила сочувствие и стиснула зубы, глядя, как он присоединился к кружку женщин у лохани с таким видом, будто проводит в Ковент-Гардене каждый божий день и пирует с прачками.

Грейс скрестила на груди руки и прислонилась к стене, наблюдая, как он взял лепешку и откусил громадный кусок, демонстрируя отнюдь не аристократические манеры.

– Вот это мужик, – с уважением произнесла Элис.

– Ага, – отозвалась Дженни. – А я-то думала, герцоги только и волнуются, чтоб не накрошить.

Он улыбнулся, не прекращая жевать, его челюсти двигались, как у быка на пастбище. Грейс старалась не обращать внимания на то, как эти преувеличенные движения подчеркивают посадку его подбородка. Его красоту. Тот факт, что им можно провести прямую линию.

А ей плевать. У нее в конторе есть отличная рабочая линейка.

Он проглотил очередной кусок.

– Не понимаю, как можно волноваться из-за крошек, если у тебя есть такая вкусная лепешка.

Он чуть наклонил голову и одарил Элис своей самой сияющей улыбкой. Та густо покраснела. Грейс не могла ее за это винить. Она и сама бесчисленное количество раз краснела под влиянием этой улыбки.

Долгие годы она вспоминала точный изгиб этих губ. Как теплели при этом его глаза. Что она чувствовала, когда эти губы прижимались к ее коже.

Грейс вздохнула. Он повернулся и посмотрел на нее. Элис же, не отрывая от него взгляда, сказала:

– Да это ниче, право слово. Просто сконы моей маменьки. Еще хотите?

Он потер руки, как мальчишка.

– А вы знаете, думаю, не откажусь, спасибо.

Элис повернулась к Грейс:

– А ты, Далия? Съешь лепешку?

Она оглянулась на стену, на которую собиралась взобраться. На крыши, которые привели бы ее в дом номер 72 по Шелтон-стрит, далеко от этого места и новой ловушки, которую он наверняка уже расставил.

Но прежде, чем Грейс успела вежливо отказаться, прежде, чем снова начала подниматься на стену, она посмотрела на него. И увидела вызов в его глазах, ясных, как день.

А почему бы ей и не принять угощение? Это место принадлежит ей так же, как ему. Больше, чем ему. А значит, и сконы скорее полагаются ей, чем ему.

Она подошла, и Дженни, сидевшая на низком чурбаке, подвинулась, освобождая место для Грейс. Та выбрала скон и, убедившись, что их разделяет лохань, – как будто железная емкость, полная тепловатой, грязной воды, сумеет ее защитить, – села напротив Эвана.

Не то чтобы ей требовалась защита.

Не требовалась. Даже несмотря на то, что мужчина, сидевший напротив, был совсем не тем, чего она ожидала – не мальчиком, которого она так долго любила, ни безумцем, которого она еще дольше боялась, не любовником, которому она отдалась всего несколько вечеров назад… совсем ненадолго.

Но то, что она его не узнавала, не имело никакого значения. Грейс обладала огромным опытом маскировки и знала без тени сомнения, что мужчина напротив – однодневка. Он оставался герцогом Марвиком, и разве Грейс не зарабатывала себе на жизнь, давая аристократам возможность притворяться кем-нибудь другим?

Значит, этот герцог выбрал себе роль бойца из Ковент-Гардена. У него есть кулаки, чтобы подтвердить это, и героическая улыбка, чтобы завоевывать дам.

Но это не делало его реальным. Всего лишь фантазия. И даже взгляд его сияющих, как янтарь, глаз ничего не изменит.

– Твоя рубашка вся в крови, – сказала она.

Он слизнул крошки с уголка рта. Она изо всех сил старалась не смотреть.

– Почетный знак.

– Рана на щеке не будет почетным знаком, если воспалится. Пора тебе вернуться на Гросвенор-сквер и послать за вашим хирургом для франтов, чтобы он тебя починил.

– Если нужно полечить, так у меня есть для вас мазь, милорд, – вмешалась Элис.

– Ого! – воскликнула одна из женщин. – Осторожней! Обычно Элис не так щедра!

Элис расхохоталась.

– Любой предлог, чтоб поглядеть на красавчика поближе.

Грейс ожидала, что Эван с отвращением отшатнется от непристойных шуток. Гарден мог быть слишком суровым к чужакам, а мог раскрыть свои радушные объятия. Эван лишь ухмыльнулся, как застенчивый юноша. Ее желудок совершил кувырок, когда она на мгновение увидела в нем того мальчика.

Она не хотела узнавать этого мальчика.

Не хотела вспоминать, что когда-то любила его.

Когда он любил ее, и обнимал, и шептал про Лондон – то место, где они когда-нибудь будут царствовать вдвоем… до тех пор, пока не передумал и не повернулся ко всему этому спиной.

– Спасибо за предложение, мисс Элис, – Грейс с трудом удержалась и не возвела глаза к небу, увидев, как женщины растаяли, услышав такое вежливое обращение, – но прямо сейчас у меня немного другие планы, лечиться некогда. В конце концов… – он медленно, лениво повращал плечами, – Далия обещала мне бой.

Женщины одновременно повернулись к ней. Четыре пары глаз широко распахнулись. Грейс проглотила ругательство – не было ни малейшей надежды на то, что эта сценка не дойдет до ушей ее братьев.

– Ты уже поел лепешек, – бросила она.

Он широко раскрыл глаза.

– Разве?

– Да, – сказала она. – И помешал работе этих женщин. А у них есть дела поважнее, чем точить тут с тобой лясы.

– Нет, мисс, – возразила Элис. – Давненько нас никто так не развлекал, как вы двое.

– Точно. Девчонки ни за что не поверят, что герцог вот так просто пришел и сел возле моего корыта, – согласилась Дженни, покачав головой, и наклонилась, чтобы вытащить еще одну вещь из корзинки у себя под ногами. Бросив в лохань серый льняной жилет, она нагнулась, выудила со дна камень и начала тереть им жилет, смывая грязь.

– Может, они поверят скорее, если вы скажете им, что я помогал?

Эван посмотрел вниз, на корзинку, стоявшую между ними, вытащил из нее еще один грязный комок и встряхнул его. Это оказалась большая рубашка. Он сунул руки в лохань и тоже выудил камень.

Глаза Грейс широко распахнулись.

Женщины вокруг лохани застыли, и честное слово, казалось, что застыл весь Гарден – ребятишки на улице, часы на рыночном павильоне.

– Ваша светлость. – Дженни наконец-то обрела дар речи, и в голосе ее звучало потрясение. – Вы не можете…

Он взглянул на нее.

– Вообще-то могу. Я не всегда был герцогом.

«Он сошел с ума». Глаза Грейс расширились – это прозвучало откровением, признанием и угрозой всему, что было ему дорого. Она не сдержалась:

– Прежде ты был графом.

Он посмотрел ей в глаза, и она услышала его слова так, словно он произнес их вслух. «Я не это имел в виду».

Она возмутилась.

– Графы тоже не занимаются стиркой, ваша светлость.

– Я занимаюсь, – просто ответил он, возвращаясь к своему занятию и оттирая грязные пятна с рубашки, пока весь мир смотрел на него широко распахнутыми глазами.

Наконец Дженни снова заговорила:

– Прошу вас, ваша светлость. Не надо. Не пристало вам… – Она замолчала и посмотрела на Грейс, словно умоляя: «Помоги, пожалуйста!»

Грейс собралась встать. Отозвать его в сторону. Но тут он спросил:

– Ты всегда передвигаешься по крышам?

Грейс мгновенно замерла, услышав этот вопрос, и не ответила.

– С тех пор, как еще девчонкой была, – ответила за нее Элис и засмеялась. Голос ее был сочный и низкий. – Мой мальчишка учил ее залазить наверх.

– Ей требовались уроки, вот как?

«Мне не требовались уроки».

Эван повернул голову и уставился на Грейс, продолжая тереть камнем рубашку быстрыми, умелыми движениями, словно делал это всю жизнь.

Делал. Он занимался этим тут. В переулке вроде этого. В конце концов, он был мальчишкой из Ковент-Гардена задолго до того, как стал выпускником Итона.

Хотя мускулы на руках не казались Грейс приобретенными в Итоне.

К счастью, он прервал ее мысли прежде, чем она успела в них увязнуть.

– Расскажи мне про мальчика, который учил тебя лазать.

«Ты учил меня лазать». Она не могла бы сосчитать, сколько раз они вместе сидели на верхушках деревьев.

Но Грейс просто сказала:

– Азриель.

Она вытащила из корзинки Элис пару штанов и окунула их в лохань. Улыбнулась пожилой женщине, выхватила из воды щетку и начала тереть.

– Он показал нам все опоры для ног в Гардене.

Элис рассмеялась.

– Из-за этого ребенка у меня каждую неделю сердце останавливалось, удержу он никакого не знал.

– Как кот, – отозвалась Грейс. – Как у него дела, Элис?

Женщина улыбнулась, и Грейс сразу увидела материнскую гордость.

– О, у него все хорошо. Все еще работает в том казино на Сент-Джеймс, но время от времени заглядывает домой поужинать.

Азриель был одним из немногих, кто покинул Гарден в поисках работы и нашел ее, став охранником в «Падшем ангеле», одном из самых востребованных мужских клубов Лондона.

– Передай ему, что Далия благодарит его за все те давние уроки.

Элис кивнула.

– Передам.

Грейс взглянула на Эвана, и ей не понравилось, как он на нее смотрит. А может, слишком понравилось.

– Не надо. Не надо так на меня пялиться.

– Как?

– Как будто я тебе нравлюсь, – ответила Грейс, снова занявшись стиркой.

– Ты мне всегда нравилась, – просто ответил он, и она не удержалась, украдкой бросив на него взгляд.

Они не должны друг другу нравиться.

Она окинула взглядом круг женщин и снова задержалась на Эване.

– А вы, милорд, – кто научил этому вас?

Уголок его рта приподнялся.

– Не думаю, что вы имеете в виду стирку.

Женщины рассмеялись, и Дженни прохрипела:

– А я бы не отказалась услышать и эту историю.

– Моя мать, – просто ответил он.

Грейс невольно посмотрела на него, зная, что ничего простого в этом нет. Его мать, в далеком прошлом любовница одного из самых почитаемых герцогов в Британии, была вместе с ребенком вышвырнута сюда.

– Ваша мама! – воскликнула Элис, широко распахнув глаза. – Герцогиня, и занималась стиркой?

– Не только стиркой, – ответил он. – Что скажете, если узнаете, что она меня и драться учила?

– Батюшки! – охнула третья женщина. – Я бы сказала, это прям настоящая герцогиня из Ковент-Гардена!

– Так и есть, – улыбнулся он, и все опять рассмеялись. Все, кроме Грейс, которая не могла отвести от него глаз. И когда он тоже посмотрел на нее, она увидела все, о чем он умолчал, и возненавидела это. А затем он закончил фразу: – Может быть, я должен подыскать себе другую герцогиню Гардена.

Смех мгновенно оборвался, и в кружке прачек повисла тишина, похожая на тайну. Грейс была близка к панике.

Но всего лишь минуту.

Она положила постиранные штаны в кучку чистого белья, кашлянула и сказала:

– Довольно.

Он поднял глаза.

– Правда? А почему?

Она долгую минуту пристально рассматривала его. Неужели и вправду не понимает?

Может быть, он все тот же безумец, каким был когда-то?

Причем безумец опасный.

– Потому что тебе здесь не место, Марвик.

Он вздрогнул, услышав это имя, и поднялся, двигаясь с некоторой скованностью, которую пытался скрыть, но она все равно заметила. Когда их взгляды встретились, в его глазах мелькнуло что-то, и она вспомнила, что видела это в их юности. Вызов.

Он знал главное – знал, что если проявит слабость, Гарден сожрет его на ужин. Он всосал это с молоком матери, именно тут. Его место здесь, и он может доказать это, если ему дадут такую возможность. Разве не в этих кварталах он родился? Разве не научился ориентироваться в лабиринте улиц к востоку от Друри-лейн до того, как остальные вообще узнали о существовании Друри-лейн?

Но он оставил все это. А она пришла и забрала.

И теперь Гарден принадлежит ей, и она понимает это лучше, чем он может себе вообразить.

А он заставил их всех чувствовать себя дураками, когда заявился сюда в своей красивой одежде, с безупречной речью и ухоженными ногтями.

Грейс вскипала от негодования.

– Ты слишком углубился в Гарден, чтобы попасть прямо в Мейфэр, герцог, – сказала она, указав подбородком на запад. – Следуй за солнцем и постарайся найти себе ночлег раньше, чем встретишь на улицах решительных парней.

Она заставила себя отвернуться и подойти обратно к стене, чтобы забраться на крышу и вернуться к работе. Будь она проклята, если станет провожать тоскливым взором его удаляющуюся спину.

– Пока на этих улицах мне ничто не угрожает, верно, Далия? – крикнул он ей вслед, и она не сдержалась. Повернулась обратно.

Он не уходил. Он направлялся к ней, медленно и непринужденно, словно бедро у него не саднило и плечо не горело огнем, а на самодовольном лице не расцветали синяки. Ну как это возможно, чтобы он по-прежнему оставался таким красивым?

– Разве ты не заявила, что защищать меня – твой долг?

Она выпрямилась в полный рост, когда он приблизился.

– Я не говорила про защиту, нет.

– Нет? Я слышал это очень отчетливо, – произнес он, понижая голос так, чтобы тот сделался певучим и таинственным, но достаточно громким, чтобы прачки их слышали. – Ты отчетливо сказала, что я твой.

Грейс, стараясь не обращать внимания на обволакивающую магию его слов, прищурилась и поглядела на женщин, дрожавших от возбуждения. Он устраивал представление, и от этого ей стало не по себе.

– Значит, удары по голове повредили тебе мозг, потому что я ничего подобного не заявляла.

– Нет?

– Нет. Я сказала, что твоя битва – это моя битва.

– А если я скажу, что я и есть битва?

Раздался чей-то негромкий вздох, но Грейс пропустила его мимо ушей. Проигнорировала и то, что он явно ждал ее вздоха.

– Ты слишком долго был франтом, чтобы это было правдой.

Он долгую минуту смотрел на нее.

– А что, если именно среда аристократов сделала меня бойцом? Что, если с годами я переполнился гневом и ядом, превратившись как раз в такого громилу, от какого ты не откажешься?

Она замерла.

– Что, если я и есть битва? – повторил он уже шепотом. – Если это все, на что я сейчас способен?

Солнце опустилось низко, едва не касаясь крыш, отбрасывая последний свет в переулок, добавляя золота в цвет ее волос, в цвет его глаз – и глаза эти сейчас пылали, глядя на нее.

Глаза, что преследовали ее во снах – единственном убежище, где она могла позволить себе вспоминать их.

Он понизил голос:

– Что, если ты не сможешь потребовать боя, не потребовав сначала меня?

Она просто вдохнуть не могла – такие образы вызвали эти слова.

И воспоминания, нахлынувшие с ними.

Она их не хотела. Не хотела шепота о прошлом. Не хотела смятения настоящего. Не хотела ощущать на своих губах его вкус, не хотела вспоминать, как она рассыпалась на части от его прикосновений.

Он стоял так близко, что она могла к нему прикоснуться.

– Ты собираешься это есть?

«Что?»

Он указал кивком. Она проследила за его взглядом и увидела, что все еще держит в руке наполовину съеденный скон.

– Лепешку, – сказал он. – Собираешься доедать?

Грейс прижала ее к груди.

– Ты просишь, чтобы я ее тебе отдала?

– Будет жаль, если она пропадет.

Она прищурилась.

– Тебе не хватает лакомств, герцог?

Вопрос вызвал в нем мгновенную перемену.

– Да. – Голос опять сделался низким и таинственным. – Господи, да. Целая жизнь, лишенная лакомств.

Она опешила.

Снова эта полуулыбка. Такая знакомая еще с детства.

– Но я хочу не скон.

Он поднял руку к ее лицу, заправил за ухо выбившуюся прядку волос, и Грейс бросило в жар. Она резко втянула в себя воздух.

– Тогда чего?

– Только того, чего хочешь и ты.

Он повернул к себе ее лицо. А затем впился губами в ее губы, скон, из-за которого возник жаркий спор, упал на землю, и Грейс пропала.

Это отличалось от поцелуев той ночью, когда она была в маске, и в парике, и с глазами, подведенными так, что никто бы ее не узнал. Когда он дарил ей тайное наслаждение просто ради наслаждения. Ни прошлого, ни будущего, только настоящее.

Конечно, все было другим. Потому что этот поцелуй длился всегда. Этот поцелуй был обещанием и угрозой, историей и предположением. Он был итогом тех двадцати лет, когда она хотела его, хотя знала, что никогда не получит.

Он был мучительным и сладким, восхитительным и опасным, он обнажал ее здесь, в золотистом свете заходящего солнца Ковент-Гардена, где она еще никогда не оголялась. Где никогда не чувствовала себя настолько в безопасности, чтобы раскрыться.

Но сейчас, когда он обнимал ее, прижимал к себе, она была дома. И ей ничто не угрожало. По крайней мере пока они целовались.

«Не останавливайся».

Эта мысль пронзила Грейс, когда она обвила руками его шею, чтобы удержать его здесь, рядом, как чистое наслаждение.

«Пожалуйста, никогда не останавливайся».

Похоже, он и не собирался останавливаться. Напротив, когда она приподнялась на цыпочки, чтобы сравняться с ним ростом, его руки крепко обняли ее за талию, плотно прижали к телу, состоявшему из мускулов и силы.

Он хотел ее. Так же сильно, как она хотела его.

Грейс вздохнула, поняв это, но звук этот потерялся в поцелуе, когда он зарычал и еще крепче прижал ее к себе. Его большая, теплая рука скользнула по ее спине, поползла вверх, зарылась в непослушных кудрях. В этой ласке не было нежности, пальцы его напряглись, он набрал полный кулак ее волос, удерживая на месте.

Хорошо. Она и не хотела нежности.

Он целовал все сильнее, и она приоткрыла рот, его язык скользнул внутрь. Грейс повторила его движение, стиснув шелковистые пряди его волос. Он не мог насытиться ею. А она не могла насытиться им. Затем он повернул ее, поднял, затолкал за высокий штабель ящиков и бочек.

Притиснул к стене, едва скрывшись от взглядов прачек, прижал ладони по обе стороны от ее головы, удерживая так для поцелуев – все более и более опьяняющих, более и более отчаянных, угрожавших затянуть ее все глубже и глубже.

Грозивших, что она начнет умолять…

«Только не останавливайся».

И тут он своим сильным бедром раздвинул ее ноги, его плоть прижалась к ее ноющему лону, и из горла Грейс вырвался негромкий вскрик – такой тихий, что его услышал только он, но казалось, от этого вскрика он запылал. Она провела руками по его широкой груди – вовсе не такой худощавой, как в прошлом году. Теперь это были сплошные мускулы – новая топография, достойная создания новой карты.

Ее пальцы скользнули по ребру, и Эван резко втянул в себя воздух. Боль. Железный кулак Трущоб. Сломанное ребро. И все же он нашел время, чтобы пофлиртовать и подразнить. Нашел силы, чтобы последовать за ней.

«Я всегда буду следовать за тобой, Грейси. Всегда».

Клятва, эхом донесшаяся через годы.

Одна из его ладоней скользнула ей под пальто, сжала бедро, чтобы удерживать на месте. Когда Грейс качнулась ему навстречу, он разжал руку, скользнул вверх, обхватил грудь.

Они стояли в самом центре Трущоб. В нескольких ярдах от любопытных зрителей. Его нужно остановить.

Но она не хотела.

Когда его большой палец нырнул под корсет и грубо обвел напрягшийся сосок, Грей опустила руку и положила на его грешную плоть. Та была твердой, горячей и просто совершенной, и когда она услышала низкий, хриплый стон, то отозвалась на него гортанным смехом – его наслаждение пронизывало ее с такой же остротой, как ее собственное. Она запустила пальцы свободной руки ему в волосы и пососала его нижнюю губу – головокружительно долго, наслаждаясь вкусом Эвана и роскошной полнотой этой губы.

Его стон сменился чем-то другим. Чем-то хищным.

Но она больше не была добычей.

Сегодня они на равных.

Охотятся друг на друга.

Разве сможет она когда-нибудь остановиться?

– У вас там все в порядке?

Этот возбужденный вопрос послышался откуда-то издалека. Казалось, за много миль, но все равно прозвучал, как пушечный выстрел, а следом раздалась какофония лукавого, восторженного хохота.

Она резко отпрянула, хватая ртом воздух, возвращаясь в Гарден. Эван окинул взглядом улицу, камни, которые с каждой секундой становились все темнее – солнце превращало небо на западе в преисподнюю.

Грейс протиснулась мимо него, поправляя пальто, и, обогнув штабель ящиков, оказалась лицом к лицу с группкой широко распахнувших глаза женщин – дерзких, бесстыдных, с многозначительными усмешками на губах.

Он заговорил у нее из-за спины, спокойно и непринужденно:

– Прошу прощения, леди.

Грейс замерла, услышав, как захихикали прачки, и взглянула на него, с трудом подавив желание прижать пальцы к губам, чтобы унять в них дивное жжение, оставшееся после его поцелуя.

Нет. Ничего дивного.

Не стоило его целовать.

И не имеет значения, что он сделал ее отказ почти невозможным с этим своим новообретенным куражом, как будто потасовки в Ковент-Гардене стали его повседневностью.

Не имеет значения, что эти потасовки как будто шли ему.

Не нужно трогать губы. Его темный, проницательный взгляд все равно их нашел, из горла его вновь вырвался звук, от которого ее мгновенно опалило жаром, и она посмотрела ему в глаза. Угадав в них желание.

Желание?

Необходимость.

Сама она ощущала не желание. Это больше походило на потребность – когда он обнял ее за талию и крепко прижал к себе, наклонился и снова поцеловал, неторопливо, томительно, словно впереди у них неделя и за ними никто не наблюдает.

Прежде, чем она успела запротестовать – она должна протестовать! – он отпустил ее, прижал губы к уху и прошептал:

– Грейс.

Ее имя, как благословение. Опять.

– Грейс. – А затем. – Иисусе, как давно я этого хотел.

«Я тоже».

– Забери его домой и отмой хорошенько, Далия! – выкрикнула Дженни, а остальные женщины заулюлюкали и восторженно завопили. Затем их выкрики и чрезмерное любопытство поутихли, они вскинули корзинки на бедра и собрались расходиться по домам.

На мгновение Грейс вообразила себе это. Отвести его домой. Распорядиться наполнить ванну. Смыть с него грязь и весь этот день, отмыть дочиста, а когда солнце зайдет, их укутает тьма, которая позволит им взять то, чего они так хотят.

Какое-то мгновение она упивалась этой фантазией.

На какое-то мгновение забыла, что он не даст ей безопасности.

«Рядом с ним ты не дома».

Он враг – ее, и братьев, и всего Ковент-Гардена.

Она толкнула его в плечи, и он отпустил ее куда более охотно, чем она могла ожидать. Куда поспешнее, чем ей хотелось.

Нет, об этом она думать не будет, и вопросы, возникшие сразу следом, ей неприятны. А ответы – так просто отвратительны. Ее охватили гнев и досада.

– Это ошибка.

Он покачал головой.

– Ничего подобного.

Он произнес это так, словно они говорили о времени суток. Или о том, какого цвета небо. Никакого противостояния.

– Конечно, ошибка. Игра, которую мы затеяли, – сказала Грейс утомленно. Она устала бегать от него. Устала скрываться. – Мы все совершаем ошибки. – Она помолчала. – Ты их совершаешь.

Слова попали в точку, и в его взгляде мелькнуло безумие. Безумный герцог, каким его считал Мейфэр.

– Так скажи мне, как за них расплатиться.

Сколько раз она представляла, что он говорит ей именно эти слова? Грейс покачала головой.

– За них не расплатишься, герцог. Ни деньгами, ни властью, ни стиркой белья.

Женщины позади тихонько посмеивались, обозначая свой интерес.

– Тогда чем? – настаивал он. – Меня отлупили парни в вашем дворе. Твои братья. Ты.

– Твои братья, – уточнила она.

– Что?

– Это твои братья.

Он покачал головой.

– Нет. Они сбежали с тобой. И защищают тебя.

– Да, – вскинула она подбородок. – Они защищают меня от тебя, но кровь в ваших жилах бежит одна.

Он не обратил внимания на истину этих слов.

– Ты все еще не назвала мне причину. Одну вескую причину, и я уйду. Одну причину, почему я не могу заплатить свой долг. Помолиться. Покаяться.

– Да этих причин тысяча!

– Так значит, ты могла бы назвать мне одну. – Он помолчал. – А вместо этого вовлекла меня в веселую погоню за тобой по всему Гардену.

– Ты сам за мной последовал, – парировала она.

Он продолжил:

– Да, но ты этого хотела.

Хотела. Будь он проклят за то, что сказал это вслух.

От злости и досады ей захотелось кричать. Но она лишь сделала шаг к нему, подняла руку и схватила его за уже потрепанный ворот рубашки в том месте, где веревка, которой он обвязывал лед, протерла дыру в тонком полотне. Дернула, довершив то, что было начато во время драки – разорвала, обнажив ободранное плечо, а на нем букву «М», которую оставил его отец, – белый, выделяющийся на воспаленной красной коже, страшный шрам.

– Вот эта причина!

Он отшатнулся, когда она отпустила рубашку.

– Ты всегда будешь принадлежать ему. И мне плевать, что за песенку ты поешь женщинам из Трущоб. Плевать, как искусно стираешь. Плевать, что карта Гардена врезана тебе в память навсегда или что ты был рожден в его грязи. Ты бросил все это в тот миг, когда предал нас. В тот миг, когда вместо нас выбрал его.

Она замолчала, пытаясь побороть вставший в горле сухой ком.

Пытаясь побороть жжение в глазах. Скорбь по мальчику, которого когда-то любила. По тому, который поклялся никогда не покидать ее. Никогда не делать ей больно.

Тот мальчик лгал.

– Ты всегда будешь Марвиком, – заключила она, глядя ему в лицо, темное от полученных синяков и теней вечера. – А это значит, ты всегда будешь ошибкой.

Грейс сглотнула ком в горле и повернулась прежде, чем он успел что-то сказать. Но он схватил ее за руку прежде, чем она успела уйти. И снова повернул к себе.

– Я никогда его не выбирал.

Она покачала головой, но он не дал ей оттолкнуть его, а крепче сжал руку, удерживая на месте. Надо было вырваться, но она этого не сделала, хотя его прикосновение вызывало ненависть. Грубое. Сильное. Жаркое.

«Вранье». Никакой ненависти оно не вызывало.

И она почти совсем перестала злиться, когда он снова сжал ее ладонь и повторил:

– Я никогда его не выбирал. За свою жизнь я наделал много ужасных вещей. Таких, за которые наверняка проведу целую вечность в адском пламени. Таких, за которые ты меня никогда не простишь. И я признаю все свои ошибки. Но вот с этим я никогда не соглашусь. – В его голосе слышался гнев. Нет. Не просто гнев. Жарче. Ярость. – Я никогда его не выбирал.

Ей хотелось поверить в это. Боже, в мире не было ничего, во что ей хотелось поверить сильнее. Но стоило закрыть глаза, и она снова увидела его, много лет назад, надвигающегося на нее с ножом в руке. Она снова увидела, как год назад, укрывшись в темноте, он наблюдал за пылающим лондонским доком.

Но сейчас… кто этот человек? Совсем другой?

Он взглянул на крышу.

– Я поклялся, что подожду.

Она в замешательстве спросила:

– Подождешь чего?

Он смерил ее взглядом.

– Что тебе нужно?

Опять этот вопрос. Он его уже задавал. На ринге. В саду.

«Что тебе нужно?» – как будто он существует исключительно ради ее удовольствия.

Нет. Не удовольствия.

Предназначения.

Всю свою жизнь она знала, в чем оно. Временно занимала чужое место. Была наградой, защитницей. Нанимателем и другом. Деловой женщиной и переговорщицей, бойцом и шпионом. И в ее жизни не было ни минуты, когда она не знала бы своей цели. Когда не имела бы стратегии.

Когда не знала бы ответа.

Но сейчас, здесь, в тиши перед тем, как день сменится ночью, она, Грейс Кондри, Бесперчаточница, жесткая деловая леди, королева Ковент-Гардена обнаружила, что ответа у нее нет.

Она не знает, что ей нужно.

Она не знает, чего заслуживает.

И она в ужасе от того, чего желает.

– Не знаю, – сказала она. Слишком тихо. Слишком откровенно.

Это признание изменило его, взгляд ужесточился, подбородок напрягся. Он сделал несколько шагов назад, и внезапно – невозможно! – она разозлилась на разделившее их расстояние.

Но разве не она хотела отдалиться? Не она желала, чтобы между ними пролегло бесконечное расстояние? Не она добивалась, чтобы он ушел и больше никогда не возвращался?

Не это ли ей было нужно?

Конечно, это.

Ведь правда?

Он остановился, и эти два ярда показались ей двумя милями.

А затем, перебив сумятицу ее мыслей, он сказал:

– Приходи ко мне, когда поймешь.

Глава 16

Ожидание стало пыткой.

Этим же вечером Эван стоял в центре своей спальни, испытывая страдания после драки в Гардене и схватки с Грейс. Он знал, что из этих двух мучительных болей пройдет только одна.

Он видел, что она хочет его. Чувствовал это, когда они целовались там, на открытой улице. Слышал в ее тихих вздохах, когда она прижималась к нему, доводя его до неистовства.

Что еще хуже, он видел, как она боролась с этим желанием, когда он спросил, что ей нужно.

Ей нужен он, черт побери.

В точности, как ему нужна она.

И он мог бы убедить ее в этом, когда солнце село за крыши. Она могла бы позволить ему пойти следом, взобраться вслед за ней на крышу, сопроводить домой и остаться на ночь.

Могла бы позволить ему снова ее поцеловать и закончить то, что они начали.

Могла бы сказать ему, что ей нужно. И позволить дать ей это.

Но всего этого недостаточно. Он не хотел, чтобы ему просто разрешили быть рядом. Прикасаться к ней. Целовать ее. Он хотел, чтобы она тоже этого хотела с тем же мучительным, всепоглощающим желанием, с каким этого хотел он.

А это значило – позволить ей выбрать его. Прийти к нему. Взять его.

И он ушел – вместо того, чтобы заключить ее в объятия и держать так, пока она не уступит ему.

«Приходи ко мне, когда поймешь».

Он раздраженно зарычал, пытаясь отогнать воспоминания.

– Ты, черт бы тебя подрал, заслужил это, – пробормотал он себе под нос, повернулся и посмотрел в зеркало, освещенное множеством свечей, зажженных вокруг, чтобы как следует рассмотреть повреждения, полученные днем.

Не развернись он так круто, занялась бы она его ранами? Вопрос возник при воспоминании о тонких пальцах у него на груди – вот они скользят вниз, по ребрам, и делают это нежнее, стоит ему резко втянуть в себя воздух от боли. Первый признак того, что она сочувствует ему.

Как будто ее прикосновения могут причинить ему боль. Даже когда она наказывала его на боксерском ринге, даже когда он принимал удары ее кулаков, он все равно наслаждался ее прикосновениями.

«Она жива».

Годом раньше это откровение могло бы его сломать.

Она была жива, и если он прав, она хотела его, поэтому он рискнул и позволил ей хотеть, оставил ее там, в Гардене, и вернулся в свой дом в Мейфэре, попытавшись незаметно проскользнуть через кухню. Попытка провалилась. Едва увидев его разбитое лицо, кухарка пронзительно завопила, призывая О’Клэра. Тот мгновенно превратился в наседку и начал настаивать, чтобы они вызвали доктора, Скотленд-Ярд и брата – как оказалось, священника.

Убедив дворецкого, что он, конечно, в синяках, но у него ничего не сломано, никакого преступления не совершилось и никакого предсмертного соборования не требуется, Эван попросил приготовить ванну, принести бутылку виски и корзинку бинтов.

Он от души полежал в ванне, как следует приложился к бутылке и только потом приступил к третьему делу, морщась, пока рассматривал синяки, испещрявшие тело. Было темно, обрабатывать раны в полутьме оказалось не так уж удобно, но он не собирался просить О’Клэра принести еще свечей – дворецкий мог бы опять удариться в панику. Так что Эван довольствовался тем, что имел, – зеркалом и дюжиной огоньков пламени, отбрасывавших тени на его торс, пока он осторожно ощупывал ребра.

Он не думал, что ему требуется хирург, но болело основательно, несмотря на выпитый скотч.

Безостановочно ругаясь, он старательно обматывал себя бинтами. Раздражение делало эту задачу еще более сложной. Он устал, боль не отступала, нервы натянулись, как струны – ну и денек он сегодня пережил!

Иисусе, он ее хотел. Хотел перекинуть ее через плечо и утащить за ближайший угол, где никого нет, а там дать ей возможность устроить обещанный бой.

Но когда он увидел ее, взбирающуюся вверх по стене на крышу, чтобы вернуться к господству над этим миром, который он так любил, Эван понял, что не хочет ее наедине. Он хочет ее на людях.

Он хотел быть тем единственным, кто знает ее тайны и ее истории. Хотел, чтобы она показала ему все пути, по которым они могут вместе забираться на крыши.

Его бесило, что какой-то другой мальчишка учил ее лазать. Бесило, что когда-то ему и в голову не приходило, что для выживания ей потребуется куда больше знаний, чем только о деревьях в лесу. Бесило, что ей пришлось выживать – и все из-за него.

Он хотел узнать все ее маршруты – по черепицам крыш и вокруг труб, хотел услышать все до единой истории о том, что с ней приключилось за последние двадцать лет. Хотел создавать новые маршруты. И новые истории.

И еще он хотел, чтобы мир увидел их вместе.

«Я не знаю», – сказала она, и он услышал в этом признании подтекст. И не один. Почувствовал душой. Потому что он тоже не знал. Он понимал только одно – он хочет узнать это вместе с ней. Хочет иметь будущее, а пока у них есть только прошлое.

«Ты меня предал».

Застонав, он с силой потянул длинную полосу ткани, которую обматывал вокруг ребер, пытаясь затянуть ее как можно туже и стискивая от боли зубы.

– Ты ни за что не сможешь затянуть ее достаточно туго самостоятельно.

Эван едва не уронил повязку, услышав это, дернулся, и его пронзила резкая боль. Он с силой выдохнул, глядя, как она входит в комнату и закрывает за собой дверь.

С колотящимся сердцем он просто упивался ею, испытывая облегчение, и удовольствие, и немалую гордость. Она пришла.

По собственной воле.

И его тоже.

Она была одета в свою униформу – одежду, делавшую ее императрицей. Черные брюки и кожаные сапоги выше колен.

Над брюками бледно-голубой корсет, расшитый золотой нитью. На талии новый шарф – ее оружие, – по контрасту с корсетом золотой, расшитый бледно-голубыми нитями. И поверх всего этого черное пальто идеального покроя. На другой женщине он счел бы это пальто маскировкой, скрывающей ее от любопытствующих глаз и превращающей в джентльмена. Но Грейс ни от кого не таилась. Пальто было распахнуто и демонстрировало всем ошеломительный корсет и подкладку в тон, того же голубого цвета – бледно-голубого, как зимнее небо.

Он наслаждался ее видом – сталь и шелк, как сама эта женщина, но его уже охватывала досада. Она опять пришла в маске. Пусть это не та шелковая маска, что она надевала на маскарад, но все равно маска, та же самая, в которой она ходила немного раньше, когда командовала армией Гардена – это была маска силы.

Исчезла женщина, которую ему удалось мельком увидеть после схватки, та, что рассказывала ему, как училась лазать по стенам. Та, что легко раздавала свои улыбки головорезам на улицах и прачкам у лохани.

Он хотел увидеть ту непринужденную улыбку, адресованную ему.

Он хотел ее. Без всякого сомнения.

Но это лучше, чем ничего, так что он согласен.

– Как ты попала в дом?

Она коротко улыбнулась.

– Я закаленная уличная бандитка, герцог. Ты думаешь, такой пустяк, как Гросвенор-сквер, помешает мне взломать дверь и войти?

– Да, это не тот адрес, который остановит тебя, – согласился он. – Тем не менее я удивлен, что мой сверхзаботливый дворецкий не встретил тебя на лестнице.

Она пересекла комнату, подошла к маленькому столику, на котором стояли бокалы и стаканы, а также тяжелый корабельный графин. Эван не мог отвести глаз от ее покачивающейся походки. Полы пальто обвивались вокруг длинных ног. Она вытащила пробку из графина и понюхала бренди. Брови ее приподнялись.

– Французское. Очень дорогое.

– Я понимаю, что существуют способы получить его дешевле, – произнес он, пока она наливала себе в бокал.

Мимо ее ушей не проскочил намек на незаконную деятельность Бесперчаточников.

– Понятия не имею, о чем ты. – Она сделала глоток и сказала: – Представь, я не встретила ни единого дворецкого в ночном колпаке, вооруженного антикварным дуэльным пистолетом. Такое разочарование. Ты плохо его вышколил.

– Виноват. Но я провожу не так много времени в герцогских особняках.

Чистая правда. Большую часть времени он проводил в Бергси, но жил там в небольшом коттедже, который построил на западной границе имения, и держал минимальное количество слуг, только чтобы поддерживать элементарный порядок.

– Хм-м… – протянула она. – Ну, в любом случае сегодня твой дворецкий провалил свою миссию.

– О’Клэр получит строгий выговор. Не помешал странной женщине войти в дом: изъян в работе.

Красивые губы снова изогнулись.

– Не уверена, что это считается изъяном. Честно говоря, я очень хорошо умею попадать незамеченной туда, куда мне нужно.

Эван не знал, как это возможно, если учесть, что он-то замечал ее мгновенно. Улавливал легчайшее движение в комнате, где появлялась Грейс.

– Хочешь, чтобы я ушла? – спросила она.

– Нет. – Он никогда не захочет, чтобы она ушла.

Она налила бренди в другой бокал, подошла и протянула ему.

Он взял.

– Ну и?

Она вопросительно склонила голову набок.

– Ты решила? – спросил он, слыша в своем голосе досаду, признак того, что начинает терять терпение.

Она шагнула еще ближе, и он резко выдохнул, представляя, что произойдет, если он сгребет ее в охапку, отнесет на кровать, разденет донага – и начнет заниматься с ней любовью, как хотел каждую ночь.

Сможет ли он сорвать с нее и эту маску?

И что она тогда сделает?

«Убежит».

Он знал это, потому что она убегала от него многие годы – всякий раз, как он выходил на ее след. Она убегала от него, и Эван заслужил это: он предал ее и разбил ей сердце, а заодно разбил и свое.

Она убежит, и он не в силах будет остановить ее, поэтому он стоял неподвижно, как статуя, наблюдая за ней.

Она остановилась почти вплотную к нему и стянула с плеча мешок – он не заметил его, когда она вошла.

Он не видел ее глаз – капюшон пальто был надвинут так низко, что верхняя часть лица оставалась в тени. Он мог видеть только пухлые розовые губы, которые произнесли:

– Они здорово тебя отдубасили.

Он не колебался.

– Я их тоже.

Ее улыбку можно было истолковать по-разному. Гордость? Господи, он так хотел, чтобы она гордилась им. Хотел, чтобы она смотрела, как он дерется, и восхищалась его умением. Он понимал, что это превращает его в неандертальца, но ему было плевать. Он хотел, чтобы она знала: он готов уничтожать миры по ее приказу, стоит ей только пошевелить пальцем.

– Почему ты не позвал доктора? – негромко спросила она.

А вот этот вопрос его немного обидел.

– Мне не нужен доктор.

Она подняла подбородок, отсвет пламени упал ей на лицо, омыл его золотом. Она посмотрела ему в глаза с недоверчивым удивлением.

– Мужчины и их нелепые правила относительно медицинской помощи. Ты продолжаешь настаивать, что чувствуешь себя прекрасно, несмотря на расцветающие по всему телу синяки. И похоже, Патрик О’Мэлли сломал тебе нос.

– Ты пришла нянчиться со мной?

Она не ответила, просто скинула капюшон, и масса рыжих кудрей вырвалась наружу. Иисусе, он обожал ее волосы. Это была сила природы, всегда угрожавшая уложить его на обе лопатки. Как и сама она.

Вокруг них сгустилась темнота.

– Зачем ты здесь?

Она застыла.

Он тут же возненавидел эту неподвижность и то, что на ее лице снова появилась маска. В Гардене он просчитался. Сумел сделать так, что она немного приоткрыла ему правду о себе, а потом ретировался. Возможно, она никогда больше ему не доверится.

«Ты никогда ее не вернешь».

Он не мог вернуть девочку, которую когда-то знал, но неужели ему никогда не доведется хотя бы краем глаза увидеть женщину, которой она стала? Неужели она будет ускользать от него вечно?

– Скажи мне правду, – прошептал он, не сумев скрыть настойчивости в голосе.

Она молчала, но поднесла руку к его лицу. Ее пальцы нежно пробежали по распухшей коже под глазом, по желтеющему синяку на подбородке. По носу, чудесным образом уцелевшему.

– А если я скажу, что пришла подлатать тебя?

Он выдохнул. Почему-то ее слова доставили ему куда большее удовольствие, нежели прикосновения.

– О, тебе достанется непростая работенка.

Он не стал говорить, что сомневается в успехе этого предприятия.

Казалось, она готова была сорваться с места, как будто знала, что он хочет сказать.

«Останься. Пожалуйста».

Ему потребовались все силы, чтобы терпеливо ждать.

Сердце грозило выскочить из груди, когда наконец… наконец-то она протянула руку к полоске льняной ткани, которой он пытался перевязать ребра. Он подчинился без колебаний и стоял столь неподвижно, что забыл дышать, пока она обходила его кругом, осматривала. Прикосновения ее были нежными, но уверенными, пальцы скользили по ребрам и проверяли, какой урон его здоровью был нанесен.

Он резко втянул в себя воздух, когда она провела пальцами по мышцам живота. Грейс подняла глаза. Взгляд темно-карих глаз словно спрашивал, больно ли.

– Слишком сильно?

«Недостаточно».

Он покачал головой.

– Давай дальше.

– Вот это может быть сломано, – негромко произнесла она.

– Не сломано.

– Откуда ты знаешь? – спросила Грейс.

– Мы оба знаем, что я ломал их раньше.

Тогда Эвану прилетело сапогом в ребро, и в тот раз она тоже его подлатала.

– Уит всегда ловко работал ногами, – прошептала она.

– А сейчас?

– Сейчас он отлично умеет все. Вырос большим и брутальным. И никогда не проигрывает.

При этой мысли странное чувство в нем зашевелилось – надо же, самый маленький и слабый из них стал самым сильным.

– В то лето, когда он вырос – нам было тогда по пятнадцать, может быть, по шестнадцать, – продолжила она, и голос ее звучал весело, – это походило на колдовство. Он постоянно вырастал из обуви. Как-то у нас кончились деньги, а у него порвался башмак так, что наружу вылез палец, и мне пришлось украсть для него пару новых ботинок.

– У кого?

Она пожала плечами.

– У одного придурка в борделе на Чарлз-стрит. Сальный засранец, соглашался на одну цену, а платил меньше. Так что мы были в расчете.

– Он был… – Эван проглотил остаток вопроса.

Она усмехнулась.

– Клиентом? Нет. От меня было больше толку у Диггера Найта, как от бойца, чем как от проститутки.

– Я бы все равно не стал осуждать.

Рожденный в борделе на Тависток-роу, Эван знал лучше многих других, что выбор у женщин слишком мал, потому что мужчины решили, будто они хозяева жизни.

– Знаю, что не стал бы, – отозвалась она, и правда этих слов доставила ему искреннее удовольствие.

Она закончила его перевязывать, заправила конец ткани внутрь и, сжав губы в прямую линию, стала осматривать его дальше – синяки на лице, а также плечо, растертое веревкой, на которой он таскал лед.

Плечо, которое она обнажила несколько часов назад, открыв шрам, который он каждый день мечтал стереть вместе с прилагавшимся к нему прошлым.

Но если стереть прошлое, сотрешь и ее тоже.

Коротко кивнув, она наклонилась к мешку, с которым пришла. Положив его на стул, выудила маленький глиняный горшочек, открыла и тотчас же поднесла к носу. Он не удержался от улыбки, глядя на этот жест – эхо той девочки, какой она когда-то была. Та девочка всегда все нюхала – и приятное, и наоборот.

– Что смешного?

– Ты всегда так делала. – Она тут же опустила руку и подошла к нему. – Что это?

Она протянула горшочек, он наклонился и вдохнул.

– Лимон.

– И лавр, и ивовая кора. Этим вылечивали и худшее.

– Тебе?

– И десяткам других.

Она окунула пальцы в мазь и потянулась к нему. Он позволил ей это, глубоко дыша, пока она умащивала его, и каждое ее прикосновение было отблеском рая.

– Ты делала это раньше.

– Обрабатывала раны?

– Обрабатывала мои раны. – Он помолчал, затем: – В прошлом году я думал, что мне приснилось. Твои прикосновения.

В темноте. В той маленькой комнатке, где он понял, что она жива. Где понял, что и он снова сможет жить.

Грейс не оторвалась от своего занятия, и он воспользовался ее сосредоточенным вниманием как возможностью упиваться ею – россыпью веснушек на носу, огромными глазами, шрамом на брови, ставшим едва заметным за годы, прошедшие с тех пор, как он вытирал кровь у нее со лба и слезы со щек. Он не смог сдержаться – протянул руку и прикоснулся к ее щеке.

Она резко вдохнула и метнула предостерегающий взгляд.

Он убрал руку и продолжил ее изучать, разглядывая швы на пальто и богатый блеск шелкового корсета.

– Ты когда-нибудь носишь платья? – спросил он, понимая, что рискует.

Грейс поколебалась.

– Я знакома с этим видом женской одежды, – ответила она, и уголок ее рта дернулся, вызвав у него желание поцеловать это место.

Ее пальцы скользили по его коже, переходя с одного плеча на другое, красное и воспаленное. Она взяла горшочек с мазью, и когда снова к нему прикоснулась, прохладный бальзам успокоил не только плечо.

– Ты пришла в платье на мой бал-маскарад.

Рискованно было открывать ей, что ему все известно, и она замерла, замерли и ее пальцы у него на плече. Он буквально слышал, как в голове производятся расчеты – сумеет ли она убедить его, что это была не она?

«Никаких масок, Грейс. Только не сегодня ночью».

– И как давно ты знаешь?

Он дождался, когда она поднимет на него глаза.

– Я всегда тебя узнаю.

– Ты не ищешь жену.

Он помотал головой.

– Нет.

– А матери, выталкивающие дочерей на твою тропу?

– Безрезультатно.

Она долго молча смотрела на него, затем:

– Маска была не для избранницы герцога Марвика, женщины, которую восхитят покрытая мхом земля и высоченные деревья. Она была для меня.

«Это одно и то же».

Он остро ощущал ее пальцы на своем плече, скользящие по отметке прошлого. Их прошлого. И пока они так поглаживали его, он вдруг услышал слова своего брата.

«Ты разбил ей сердце», – сказал Уит.

Она ему не доверяет. И все, что может сделать он, – доверять ей.

– Я слышал, ты любишь изысканные приемы.

Она размазывала бальзам по его коже широкими движениями, кругами, избегая только одного места, с которого не сводила глаз. Шрама, оставленного его отцом той ночью, когда он узнал, что Грейс – единственное, что имеет для Эвана значение. Но тут ее пальцы дрогнули.

– Я не могу занять эту должность, – негромко ответила она.

– Знаю. – Но это не заставит его меньше ее желать.

– Я бы лучше умерла тысячу раз, чем позволила тому монстру победить.

Старому герцогу, который помышлял только о продолжении рода. Эван коротко, безрадостно усмехнулся в ответ на ее гнев.

– Думаешь, я испытываю что-то другое?

Она посмотрела ему в глаза, и он позволил ей увидеть всю силу своей злости на отца – на человека, который поставил перед собой единственную цель – продолжить род Марвиков. А затем, когда Эван стал герцогом, именно на его долю выпала обязанность сделать так, чтобы отец никогда не получил того, что было для него важнее всего.

Что означало – никаких детей и для самого Эвана.

Даже красивых рыжеволосых маленьких девочек.

Не догадываясь о его мыслях, Грейс снова заговорила:

– Ты вернулся, несмотря на то, что я велела тебе держаться от нас подальше.

«Я всегда буду возвращаться».

– Не прошло и года. Куда ты уезжал?

– Обратно.

В Бергси, где и нашел родовой особняк в руинах – он оставил его разрушаться, когда унаследовал и покинул усадьбу. В имение, которое воскресил, решив, что его место там. Восстановил земли, позаботился об арендаторах, занял свое место в парламенте и сделал все то, что обещал ей целую жизнь назад.

Он переделал себя, стал другим человеком. Более здоровым и сильным, человеком лучше, чем тот, каким он когда-то был; и более достойным, хотя и знал, что никогда не станет равным с женщиной, какой стала она – женщиной сильной, блестящей, могущественной, стоящей так высоко над ним, что он не заслуживает даже взгляда на нее, уж не говоря о прикосновении.

Тем не менее он посмотрел. И прикоснулся.

– И зачем же ты вернулся сейчас? – спросила она, больше его не трогая, и он услышал резкость в ее голосе. Гнев. Досаду. – Думаешь убедить меня в том, что сожалеешь об этом?

– Я действительно сожалею, что отвернулся от братьев, – сказал он. – И, Грейс, в моей жизни не было ни секунды, когда я не сожалел бы, что отвернулся от тебя.

Грейс стоило больших усилий не показать, что его слова ее тронули, но он наблюдал за ней очень пристально, смотрел на жилку, бьющуюся на шее, и поэтому понял, как колотится ее сердце.

Однако она так и не взглянула на него своими огромными, красивыми карими глазами, блестящими в отблесках пламени свечей.

– И что? Ты думал, маскарад и драка в Гардене загладят прошлое?

– Я вел свою битву каждый день с тех пор, как вынудил тебя уйти, – произнес он, отчаянно желая, чтобы она его услышала. – Что значит еще один бой? Или даже тысяча?

Он бы терпел удары Ковент-Гардена каждый день, если бы имелся шанс получить там прощение. И здесь тоже.

Наконец она провела большим пальцем по шраму, и он похолодел, не зная, как она отреагирует на его слова.

Опять риск.

– Зачем ты пришла сюда сегодня? – снова спросил он.

Она показала на кресла в дальнем конце комнаты, у камина, который мог бы гореть, не будь ночь такой теплой.

– Сядь.

Он послушался, опустился в кресло, морщась и ненавидя себя за то, что демонстрирует ей свою слабость, и одновременно наслаждаясь интимностью момента.

Держа в руке глиняный горшочек, она подхватила свой мешок и корзинку с лоскутами для перевязки и подошла к нему, ступая по паркету своими длинными ногами. Он смотрел на нее, и стук ее сапог наполнял его душу наслаждением, теплом и желанием – желанием, подобного которому он по такому обыденному случаю никогда раньше не испытывал.

Чтобы они заботились друг о друге.

Узнали друг друга.

Больше.

Она положила все это на низкий столик рядом с его креслом, обвела взглядом то, что там уже стояло: бутылка виски и пустой бокал на высокой стопке книг. На губах ее играла улыбка.

– Что? – спросил он.

– Ничего, – ответила она. – Просто чувствую себя так, как будто заглянула в логово льва.

– М-м-м… – протянул он и поднял руку, чтобы потереть сзади шею. Его охватило что-то похожее на смущение, хотя он не мог понять почему. – Это очень одинокий лев. Книги и виски – вот его удел.

– Значит, вот чем ты занимаешься, когда не идешь куда-нибудь выполнять свои герцогские обязанности?

Она отвернулась и пошагала через комнату к зеркалу.

– Я не выполняю герцогских обязанностей, – сказал он, радуясь смене темы и глядя, как она выбирает подсвечник и возвращается.

Грейс несколько секунд смотрела на него, а затем опустилась на колени перед ним и принялась за дело.

Волна наслаждения захлестнула его. Он заставил себя сидеть неподвижно, не касаясь ее. Удерживая то единственное слово, что рвалось наружу.

«Моя».

Грейс опустила руку в корзинку, вытащила еще одну длинную полосу ткани и велела ему наклониться вперед, чтобы она забинтовала ему плечо.

– В следующий раз, когда будешь таскать в Гардене ящики, пользуйся крюком.

– М-м-м, – протянул он. – Не знаешь, где его можно взять?

Она хмыкнула, он повернулся и уловил на ее лице веселое выражение – как солнце или воздух.

– А что, специальных герцогских крюков для ящиков не производят?

– И щипцов для льда тоже. Можешь в такое поверить?

– Тебе нужно поднять этот вопрос в палате лордов. – Она с силой затянула ткань вокруг плеча, и он едва сдержал стон. – Завтра надо будет наложить свежую повязку.

– А ты придешь, чтобы это сделать?

– Нет.

Он повернулся и взглянул на нее, их лица оказались в каких-то нескольких дюймах друг от друга.

– Почему нет?

Она посмотрела ему в глаза.

– Мне и сегодня не следовало приходить.

– Что возвращает меня к вопросу: зачем ты пришла?

– Не знаю, – ответила она.

И эти слова, эхо тех, что она сказала ему днем, вдруг что-то в нем отомкнули. Он понял, зачем она пришла.

Знал, что ей нужно.

Что нужно им обоим.

Эван потянулся к ней, прикоснулся к прекрасному рыжему локону, зажал его между двумя пальцами и распрямил.

– Зачем ты сегодня сюда пришла? – повторил он. Вопрос, произнесенный шепотом, прозвучал нежно и томительно.

«Признайся мне, – желал он. – Доверься мне».

Она посмотрела ему в глаза.

– Зачем ты вернулся?

Он ответил, зная, что рискует. Как всегда. Он никогда не откажется рисковать ради нее, уж это было ему совершенно ясно.

– По той же причине, по какой делал все остальное, с самого начала. Ради тебя.

Вот тогда она протянула к нему руку, провела пальцами по подбородку, и ее прикосновения показались ему райскими. Она нежным, безупречным движением подтянула его ближе к себе так, что их губы оказались на расстоянии волоска – словно сомневалась, стоит ли окончательно сокращать разрыв.

– Я ведь велела тебе не возвращаться.

– Что тебе нужно?

Она не ответила. Просто начала действовать.

Глава 17

Он вернулся ради нее.

Не должно иметь значения, почему он вернулся или как изменился и изменился ли вообще. И не должно иметь значения, что когда он ее целует, она теряет способность мыслить здраво.

Но он не целовал ее. Это она его поцеловала.

И от низкого рокота наслаждения в его горле она ощутила такой же восторг в себе, подпитывающий уже разгорающееся пламя. Она перевязывала его, и это делало ее неистовой, заставляя буквально вибрировать от желания, особенно когда она почувствовала, как дрожат и напрягаются его мускулы от ее прикосновений, как ускоряется дыхание – как хищника, готового к прыжку. Но он сдерживался. Ради нее.

Ждал. Ради нее.

Хотел ее.

И когда она его поцеловала, это его освободило. Он повернулся, схватил ее, поднял, усадил на колени, руки его нырнули ей под пальто, скользнули вверх, к грудям, заключенным в несколько слоев шелка, жаждущих его прикосновений.

Неужели он всегда так искусно целовался? Неужели всегда мог угадать мысли женщины? Или же он провел два десятка лет, готовясь поцеловать Грейс так, чтобы она забыла, где и с кем находится, забыла о всех разумных причинах, почему ей ни в коем случае нельзя с ним целоваться?

Ничего невозможного в этом нет, думала она, отвечая на его поцелуй с такой же страстью.

«Всего один, – врала она самой себе. – Только один этот, и больше никогда».

Она прижалась крепче, желая, чтобы поцелуй длился вечно, и он застонал, на этот раз не от наслаждения, от боли.

Услышав это, она отпрянула и всмотрелась в его лицо, дыша быстро, словно только что забралась на стену.

Его нижняя губа сильно распухла, и она тотчас же нежно прикоснулась к ней. Погладила ссадину, затем пробежала пальцами по носу, тоже распухшему и болезненному, затем по скулам.

– Ты целую вечность будешь весь сине-черный. Тебе от них досталось, да еще как.

– Мне плевать, – ответил он, проводя руками по ее плечам, и снова притянул к себе. – Иди сюда, поцелуй меня.

Она уже хотела повиноваться и ему, и своему желанию, но вместо этого потянулась, чтобы взять со столика мешочек. Он подхватил ее ладонями под ягодицы, когда она невольно прижалась к его стальной плоти, большой и невозможно теплой даже сквозь брюки.

– М-м-м… – застонал он, когда она села и взглянула на него.

Он устремил на нее взгляд из-под опущенных век, взгляд, на мгновение полностью поглотивший ее.

Эван всегда был красивым, высоким, белокурым, с прекрасным лицом, будто высеченным из мрамора. Дьявол сломал ему нос во время схватки в Бергси, и этот изъян сделал его еще более совершенным. Но сейчас, весь в синяках и ссадинах, с распухшей губой и множеством царапин под глазом, он казался даром, доставленным ей из места, принадлежавшего ему до того, как стало принадлежать ей.

Не обращая внимания на жаркий гул желания, Грейс сосредоточилась на стоящей перед ней задаче. Открыла мешок и вытащила чистую белую салфетку и маленькую металлическую коробочку. В его пылающем взгляде мелькнуло любопытство. Она открыла коробочку и показала ее содержимое.

Он вскинул бровь.

– Один из блоков, которые я сегодня таскал?

Она коротко улыбнулась, выкладывая лед в салфетку и аккуратно ее завязывая, а затем положила компресс ему на глаз, большим пальцем поглаживая щеку.

– Мне это не нужно, – буркнул он.

– Еще как нужно.

– У тебя получилось очень здорово, – проворчал он. – Сделать ледовую примочку.

– Я делала их и раньше.

– Я понял по твоей специальной коробке. – Он серьезно посмотрел ей в глаза. – И как часто?

Она сглотнула, понимая, о чем он спрашивает на самом деле, и пожала плечом.

– Когда мы оказались в Гардене, один из нас дрался каждую ночь. Даже если ты это отлично умеешь, как мы… как ты, – добавила она, – противники все равно наносят немало ударов.

Подбородок напрягся под ее ладонью.

– Ужасно, что тебе приходилось драться.

– Это ты напрасно, – сказала она небрежно. – В Гардене драться – все равно что дышать, а во мне было достаточно ярости, чтобы делать это хорошо. Нам повезло, что мы все дрались хорошо, и повезло еще сильнее, потому что нам за это платили. – Она посмотрела на него. – Сказалась твоя выучка, верно?

– Жаль, что она тебе пригодилась.

Да, жаль. Им бы следовало иметь хорошее детство с матерями, которые их любили, и отцами, которые ими гордились. А вместо этого они оказались здесь, потрепанные и побитые тысячью разных способов.

Но Грейс не стала задерживаться на рассказах о драках.

– Вот так Девон с Уитом и занялись льдом. Мы быстро поняли разницу между дракой с ним и дракой без него, и они нашли способ сделать так, чтобы мы никогда безо льда не оставались.

– В таком случае, полагаю, что контрабанда – это так, для развлечения? – улыбнулся он.

Она коротко рассмеялась.

– Нет, контрабанда для денег и для того, чтобы втянуть в нее аристократов.

Он негромко фыркнул и положил руку на ее ладонь.

– А ты, значит, местный доктор.

Она кивнула на книжки на столе.

– Я не доктор Франкенштейн.

– Не надо себя недооценивать.

– Будем возвращать тебя к жизни, когда я тут все закончу? Посмотрим, какой монстр из тебя получится?

Эван забрал у нее лед.

– Грейс, – прошептал он, привлекая ее к себе, и она сразу почувствовала, как ее окутывает теплом и еще чем-то, в чем она не решалась себе признаться. Он прижался лбом к ее лбу и закрыл глаза. – Каким бы монстром я ни стал… это не ты меня сотворила.

Она услышала в его голосе душевную боль, которая ей совсем не понравилась.

Не понравилось и смятение, охватившее ее вместе с внезапно возникшей мыслью о том, что, возможно, он вовсе не такое чудовище, каким они привыкли его считать.

Становилось все сложнее сопротивляться тому, как память о прошлом наталкивается на реалии настоящего – на воспоминания о нем, о его доме. О том, как он безропотно сносил удары в клубе. Стирал вместе с женщинами Гардена. Отдавал долги людям из Трущоб. О его юморе.

И о том, как он дрался сегодня днем, словно был создан для этого.

«А ведь так оно и есть».

О том, как пришел к ней, словно был создан для этого.

«А ведь так оно и есть».

Но больше всего ей не нравилось, как сильно она тосковала по нему, по этому новому, изменившемуся мужчине, которого она совершенно не ожидала увидеть, когда он вернулся. Не нравилось, как сильно она его хотела, несмотря на то, что из-за него вся ее жизнь была полна страданий.

Не нравилось, что даже сейчас, когда он мучается от последствий сегодняшней драки, она хочет только одного – ухаживать за ним. Хотя он этого и не заслуживает.

Она решила прийти сюда, чтобы сказать ему именно это – что он не заслуживает ее внимания, ее защиты в Гардене, и вообще ничего, как бы ему этого ни хотелось. И уж точно не заслуживает ее заботы – в свое время она обеспечила его заботой больше, чем достаточно, и видела, как он от всего этого отказался.

Она всего лишь хотела ответить на вопрос, который он так настойчиво ей задавал. Что ей нужно? Нужно, чтобы он исчез. Нужно, чтобы он обрел будущее, которое ищет, или искупление, о котором просит, и зажил своей жизнью. Подальше от нее.

Она всего лишь хотела оставить ему мазь.

Всего лишь хотела наконец-то узнать, что же ей нужно.

А потом вошла в эту темную комнату с кучей свечей и зеркал, полную его запаха – табака и чая, сочетания, едва учуяв которые, она начинала тосковать о нем.

Хотя ненавидела его за предательство.

Следовало сразу же уйти. Не обращать внимания на эту комнату, созревшую для греха и плотских утех. Следовало проигнорировать его.

А вместо этого она затерялась в другом воспоминании, возникшем без ее согласия. Воспоминании, пришедшем не со страхом, или болью, или душевными терзаниями, но с желанием. Он без одежды – даже брюки толком не застегнуты – выглядел совсем не так, как в прошлый раз, когда она обрабатывала его раны; тогда вокруг горели свечи, он лежал свежий после ванны, с перевязанными ранами после предыдущей схватки – схватки, в которой он мог бы и победить, если бы дрался как следует.

Но он этого не сделал, потому что больше не хотел причинять Гардену мучений.

Она одинаково любила и ненавидела его за это.

И теперь, когда она думала, не сказать ли ему, что ей нужно, оказалось, что ей больше не требуется, чтобы он ушел и никогда не возвращался. Нет, теперь это было кое-что более опасное, то же самое, что ей требовалось в прошлый раз, когда они встретились в темноте.

Еще один поцелуй.

Еще одно прикосновение.

Еще одна ночь.

Всего одна.

И не имело значения, что он, возможно, куда более ужасающий монстр, чем те, что описываются в книгах.

Он ощутил в ней перемену, когда она взяла его лицо в свои ладони и всмотрелась в глаза – эти янтарные глаза, которые она любила так сильно и так давно, пока не закрылась от них, боясь, что они будут преследовать ее вечно.

Но вот они здесь, перед ней, и на эту ночь они принадлежат ей.

– Возьми же, – сказал он.

«Все, что тебе нужно».

Она снова его поцеловала, ее руки задвигались, но больше они не лечили. Не утешали. Хотели. Требовали. Он резко втянул в себя воздух, когда она провела руками по его груди, чуть нежнее, когда скользила по перевязке на животе. Его мускулы напрягались и вздрагивали, напоминая ему о ранах.

Он зашипел от боли, и она отдернула руки, словно обожглась.

– Я сделала…

Эван мгновенно замотал головой.

– Не останавливайся.

Она какое-то время неподвижно смотрела на него. Неуверенно.

– Не останавливайся.

Она не хотела останавливаться. Хотела начать и никогда не прекращать. И удержать этот миг, эту ночь навечно, отогнав подальше прошлое, настоящее и ту правду от них, которую невозможно игнорировать.

В голове вспыхнуло единственное слово.

«Мой».

Он взял ее руку и положил на свой плоский живот, под повязкой, над брюками, где мускулы сходились в букву «V» и убегала вниз полоска темно-каштановых волос.

Перед глазами возникла картинка, и Грейс сглотнула, прижав пальцы к его коже.

– Я буду осторожной.

– Я не хочу осторожности, – сказал он. – Я хочу тебя.

Она дала ему то, что он просил – ее пальцы скользили по нему, играли, проводили дорожку к тому месту, где откидной клапан у него на брюках так и остался незастегнутым.

У него перехватило дыхание, когда она задержалась там, завороженная темной дорожкой и большой выпуклостью, которую невозможно было не заметить, понимая, что ей всего-то и надо сдвинуть пальцы чуть ниже и заявить свои права на него.

«Мой».

Что за слово. Что за порочное, чудесное слово.

Эван поднял руку, погладил ее по волосам, пальцы его запутались в буйстве рыжих кудрей.

– Скажи мне.

Губы ее приоткрылись, пухлые, безупречные.

– Сегодня ночью.

Он громко сглотнул. Она поняла, что он хотел сказать. Этого недостаточно. И она знала это. Но она подумает об этом завтра, когда заново укрепит стены, возведенные, чтобы не впускать его, и вернется в мир, который выстроила без него.

Он кивнул – несколько неестественно, давая согласие, давать которое не хотел. И все же оно ее освободило. Она его приняла. А потом взяла его, соскользнув с его колен, опустившись на колени перед ним, наслаждаясь тем, как он откинул голову на спинку кресла, позволяя ей делать все, что она хочет; глаза его потемнели, веки тяжело нависли над ними, он наблюдал за ней, и мышцы на шее напряглись с такой же силой, как мышцы рук, когда он вцепился в подлокотники кресла, чтобы не потянуться к ней.

Отдавая ей инициативу.

А внизу его напрягшаяся плоть, твердая и восхитительная.

«Мой».

Она провела руками по брюкам, оценивая эти очертания, а Эван наслаждался тем, как ее прикосновение раскрепостило его, тем, как все его тело натянулось, будто тетива. Ему отчаянно хотелось прикоснуться к ней. Она это видела. И все же он сдерживался. Глубоко, прерывисто вздохнул, и в этот момент, поняв, что только силой воли он сдерживается, позволяя ей самой управлять происходящим, что-то внутри Грейс отомкнулось. Что-то, что – она знала – принесет ей столько же боли, сколько наслаждения.

Но эта ночь для наслаждения.

Она приподнялась на коленях (и это добавило удовольствия ее прикосновениям), наклонилась и поцеловала его в грудную мышцу, повернула голову и потерлась щекой о его теплое тело, затем поцеловала в основание шеи, туда, где та встречается с ключицей.

Еще один поцелуй в середину груди, и сердце его под этим поцелуями колотилось все сильнее и сильнее.

Еще один, несколькими дюймами ниже.

Он выругался, негромко и грубо, и это грязное слово вызвало в ней всплеск желания.

– Я так долго этого ждал, – прошептал он, пока она покрывала короткими, мягкими поцелуями кожу вдоль повязки, распаляя их обоих.

– Скажи мне, – повторила она его слова, прижимаясь губами к коже, а пальцы ее ловко расстегивали пуговицы, широко раздвигая ткань и высвобождая ошеломительно длинный орган.

Даже тут он был идеален.

Особенно тут.

Она села на пятки, не трогая, просто глядя – длинный, гладкий, твердый, как камень, вздымающийся из куста темно-каштановых волос.

– Тысяча чертей, – прошептал он, и это не было ругательством. Это была молитва.

Она с трудом оторвала от него взгляд и посмотрела Эвану в глаза.

– Больше.

Одна его бровь приподнялась, он отпустил подлокотник и потянулся к ней, взял ее лицо в ладони и долго смотрел в глаза пылающим взглядом.

– А тебе он нравится.

Она снова посмотрела на свою награду.

– Да.

– Вижу. Я вижу, что ты его хочешь. – Он помолчал, едва заметно шевельнул бедрами. – Господи, Грейс…

– Попроси, – шепнула она. – Скажи, что тебе нравится.

– Твои прикосновения, – ответил он. – Позволь мне почувствовать… – Его бедра дернулись, когда она дала ему то, чего он хотел. Ее пальцы на горячей плоти, и он снова выругался, и грешные слова раздались в тихой комнате, как выстрел. – Да. Черт. Да! Я целую вечность ждал, когда ты так меня потрогаешь.

– Вот так? – спросила она, осмелев.

Он приподнял бедра ей навстречу, глубже запустил пальцы в ее волосы.

– Господи, да. Вот так.

– Но не только это, – отозвалась она и сжала его крепче. Скользнула рукой от толстого основания до прекрасной головки с каплей жидкости на ней. Повторила движение, и он застонал. – Еще вот это.

– Все это, – проговорил он чувственным голосом.

– Покажи мне, – прошептала она.

Он накрыл ее руку своей, и картинка – его большая, грубая ладонь сжимает ее ладошку и учит, как доставить ему удовольствие – была чистым вожделением. Он сжал крепче. Двинул бедрами.

Еще капля.

– Не нужно быть нежной, – прохрипел он. – Я этого не хочу. Я хочу, чтобы ты… – Он осекся, не договорив, и она сделала бы что угодно, лишь бы услышать все до конца.

– Что? – подтолкнула его Грейс. Рот наполнился слюной, таким жарким он был. Такая картинка представала перед глазами. – Чего ты хочешь?

– Я хочу, чтобы ты взяла от меня все, – сказал он. – Хочу, чтобы ты знала – чего бы ты ни захотела, что бы тебе ни потребовалось, я могу это дать. Я обязательно это дам.

Было почти невозможно выдержать эти слова, и Грейс наклонилась вперед, к их сомкнутым рукам, покрывая поцелуями его ободранные костяшки пальцев, и он застыл под этой лаской, сидел, не шевелясь, лишь прерывисто дышал. Она подняла голову и посмотрела на него. Невозможно было игнорировать желание в его взгляде.

– А это ты мне дашь?

Он закрыл глаза, положил свободную руку ей на волосы и стиснул зубы. Прошептал ее имя – негромко, таинственно, восхитительно.

– А ты…

Она была уверена.

– Я твоя королева, – прошептала она в тыльную сторону его ладони и полностью отдалась фантазии. Желая, чтобы он сделал то же самое. – Позволь мне получить это.

Он отпустил ее ладонь.

Она снова погладила, наслаждаясь его гладкостью и величиной – и позволением делать все, что пожелает. Еще шире раздвинула брюки, сунула внутрь руку, нашла тяжелый мешочек и взяла его в ладонь с нежной твердостью, которая заставила Эвана подскочить в кресле. Еще одно грязное ругательство. Еще одна капля.

Слишком сложно устоять. Она прошептала его имя и лизнула головку, едва прикоснувшись языком, только чтобы ощутить эту соленую сладость. Его руки метнулись к ее волосам, но опустились на них, как перышки, нежно лаская, хотя она чувствовала, что все его тело напряглось, чтобы помешать ему взять ее. Не дать ворваться ей в рот и получить удовольствие, которое она предлагает.

Удовольствие, которого она хочет.

Удовольствие, которое он передал в ее владение. Она наслаждалась им и властью, которую он ей отдал, и какая-то небольшая часть ее хотела проверить его, посмотреть, до чего можно его довести, чтобы он потерял над собой контроль.

Но другая ее часть хотела потерять контроль вместе с ним.

– Посмотри на меня, – прошептал он. Она мгновенно повиновалась, и он погладил ее нижнюю губу большим пальцем. – Ты не обязана…

Она прервала его.

– Тебе больно?

Он тяжело выдохнул.

– Сильнее, чем ты можешь себе представить. Но возможно, ты можешь себе представить. Тебе тоже больно, верно, любовь моя?

Она не стала отрицать.

– Да.

– Позволь позаботиться о тебе, – произнес он голосом низким и чувственным, как обещание. – Позволь раздеть тебя догола, раздвинуть твои ноги и лизать тебя, пока ты не закричишь. Позволь снова попробовать тебя на вкус. Иисусе, я столько дней только и думаю о том, какая ты вкусная. – Большой палец снова погладил ее губу, и огонь внутри заполыхал сильнее. – Позволь облегчить эту боль там, где ты такая горячая и мокренькая для меня.

От этих откровенных слов она распалялась все сильнее, а его естество пульсировало у нее в руке. Она была именно такая – горячая, мокрая, с ноющей болью. Грейс крепко сжала губы, чтобы чуть ослабить искушение, но только усилила его.

– Ты тоже этого хочешь, – шептал он, словно почувствовал, что она сделала. – Ты хочешь меня там, у тебя между ног. В твоем жарком местечке.

Она хотела. Господи, как она этого хотела!

Но не сейчас.

Она открыла рот и втянула внутрь его большой палец, медленно провела по нему языком раз, другой. Давая ему понять, что собирается сделать. Он снова выругался, и ее опять охватило наслаждение, оно тяжело разливалось в том ноющем месте.

Она выпустила его палец изо рта и улыбнулась.

– Этого я хочу больше.

Эти слова ударили его, как оружие, он наклонился, поднял ее лицо вверх и впился в губы неистовым, распутным поцелуем, от которого у нее перехватило дыхание. Затем отпустил и прошептал:

– Когда ты закончишь, я возьму то, что хочу.

Она кивнула.

– И я это позволю.

Уголок его рта приподнялся в ошеломительной мужской улыбке.

– Королева права.

А затем сел и откинул голову на спинку кресла.

– Скажи мне, чего ты хочешь. – Не вопрос. Приказ.

– Пососи меня. – Команда прозвучала грубо и сладко, как все, что к этому вело. Его пальцы крепко вцепились ей в волосы. – Начинай.

Она приоткрыла губы и втянула его в рот – медленно, привыкая к величине и ощущениям. К его стальной твердости. К вкусу. К тому, как Эван сидел совершенно неподвижно, пока она доставляла ему удовольствие. Пока наслаждалась сама, все еще обхватив его ладонью и поглаживая.

Грейс много лет управляла секс-клубом, стараясь, чтобы любые желания женщин исполнялись очень точно, и в течение всех этих лет она, разумеется, думала и о своих желаниях, но никогда даже вообразить не могла, каким откровением может стать этот акт. Что значит дарить мужчине удовольствие, от которого тот может лишиться разума.

И она тоже.

Потому что за всю свою жизнь Грейс ни разу не испытывала такого наслаждения – или такого огромного желания доставить наслаждение партнеру. Но сейчас, пока она лизала, и сосала, и вбирала его все глубже, наслаждаясь его вкусом и мощью, она хотела лишь одного. Подарить ему разрядку. Заставить его кончить. Попробовать это на вкус. Понять, что именно она сумела добиться этого.

И она никогда не ощущала себя настолько всевластной.

Грейс трудилась над ним, уловив тот самый темп, который сводил его с ума, те самые ощущения, те самые точки, что доводили его до неистовства, наслаждаясь звуками, которые он издавал, обрывками фраз, которые он произносил, и богохульствами, которые он шептал, и тем, как он произносил ее имя, словно молитву. А затем руки, сжимавшие ее волосы, напряглись еще сильнее, и он выдохнул:

– Грейс. Я сейчас… я не могу сдержать…

«Не смей сдерживаться», – подумала она. Пососала чуть сильнее, задвигалась чуть быстрее, почувствовала, как он во рту словно вырастает, а головка пульсирует. «Отдай это мне».

«Мое».

Его пальцы стиснули пряди волос, он прорычал грязное ругательство, а Грейс упивалась своей властью, пока он в полный голос выкрикивал ее имя, полностью отдавшись ей и своей разрядке. Она оставалась на месте, пока он не пришел в себя. Тело его расслабилось в кресле в первый раз с того момента, как он в него опустился. Он приподнял с плеч ее волосы, и прохладным воздухом овеяло разгоряченную кожу шеи.

На этот раз застонала Грейс, потому что этот воздух ее не успокоил, напротив – нервы словно вспыхнули огнем, а томление, которое она сдерживала все то время, пока доставляла удовольствие ему, теперь было просто невозможно игнорировать.

Он знал это, наклонился к ней и произнес те самые слова, что искушали ее с самого начала:

– Что тебе нужно?

«Ты. Мне нужен ты».

Нет. Она не может это сказать. Это откроет слишком многое.

– Я… – Она не могла подобрать нужных слов, жаркое томление становилось невыносимым. – Мне нужно… – Она подняла на него глаза. – Пожалуйста.

Он мгновенно пришел в движение, поднял ее, усадил к себе на колени, не обращая внимания на синяки и повязки – не думая ни о чем, кроме одного. Он завладел ее ртом и сунул руку ей между ног, восхитительно скользнув туда, где она хотела его больше всего на свете. На секунду прервал свой неистовый поцелуй.

– Я знаю, – прошептал он жарким обещанием ей на ухо. – Здесь.

– Да, – шепнула она в ответ, и он поймал это слово губами, широко раздвигая ей ноги.

Она оседлала его и схватилась за края брюк, стала их сильно дергать и теребить, но он тут же пришел на помощь, умело расстегнул, этот великолепный мужчина, но Грейс вдруг сообразила, что есть и другая проблема. Она прервала поцелуй.

– Сапоги.

Он кивнул, и они вместе, с молниеносной скоростью, освободили ее от сапог и брюк. На ней остались только корсет и пальто. Он жадно смотрел на нее, пока она, извиваясь, высвобождалась из пальто, оставшись почти нагой, в одном только изысканном корсете на косточках, голубом, как летнее небо, с широкими бретельками на плечах. А когда она подошла к нему и снова оседлала, болезненное томление сделалось совершенно невыносимым, и Грейс в отчаянии прошептала:

– Сделай так снова. Потрогай меня.

Он повиновался мгновенно, прижав к ней руку. Сильно. Плотно. Достаточно крепко, и когда она качнулась, это ее просто воспламенило. Грейс опустила руку туда, где он к ней прикасался. Он проследил взглядом за тем, как она схватила его за запястье, твердо удерживая на месте.

– Подожди, любовь моя.

Она не хотела ждать. Она ждала слишком долго и хотела этого. Сейчас же. Грейс сердито что-то промычала и начала раскачиваться, прижимаясь к нему еще сильнее.

Он негромко засмеялся и сказал:

– Грейс.

Она взглянула на него, готовая сражаться за свое удовольствие. Ошалевшая от желания. Свободной рукой он притянул ее к себе для нового поцелуя, и когда его язык скользнул глубоко ей в рот, пальцы раздвинули складочки, отыскивая нужное место.

Она ахнула от острого восторга.

– Ты всегда можешь использовать меня, любовь моя, – пророкотал он ей на ухо, скользя пальцем по местечку, где, казалось, собралось все желание мира. – Но когда ты меня используешь, я хочу, чтобы ты делала это с толком.

Ее снова и снова пронзало наслаждением, когда она подавалась к нему бедрами, стараясь изо всех сил, наслаждаясь тем, как он гладит, и нажимает, и двигается.

– Покажи мне, – прошептал он сладострастно и низко. – Покажи, чего ты хочешь.

Ее пальцы переплелись с его, и она начала раскачиваться, подаваясь к нему, поймав ритм своего удовольствия, показав ему и передав ему лидерство, приподнимаясь над ним, упершись ладонями ему в плечи, тяжело дыша и потираясь об него, зная, что нельзя этого делать, и наплевав на это, а он смотрел на нее, и двигался навстречу к ней, и направлял ее в поток наслаждения. Она громко кричала в тихой комнате, а он говорил ей самые греховные вещи, вроде «сильнее», и «быстрее», и «прими его», и «да, любовь моя», и «ты самое прекрасное создание на свете».

Когда она снова опустилась к нему на колени, он поцеловал ее в щеку, и еще раз в висок, и удерживал ее на месте, пока она дрожала, приходя в себя после оргазма, отдавал ей свое тело, и старался, чтобы она захотела никогда не покидать это место.

Придя в себя, Грейс внезапно словно одеревенела и мгновенно приподнялась с его колен.

– Твои повязки.

– Думаешь, я сейчас чувствую боль?

Он снова усадил ее на колени и поцеловал в волосы так естественно, что эта ласка согрела Грейс в тех местах, в каких она никогда не ощущала тепло.

Она улыбнулась.

– Я хочу, чтобы ты испытывал только удовольствие.

Он провел ладонью по ее руке, и она затрепетала, ощутив, что прикосновение из ленивого становится целенаправленным.

– Значит, мы должны заниматься этим часто.

Ее улыбка исчезла.

Разумеется, это исключено. Между ними не может быть никакого «часто». У них нет общего будущего, потому что все пространство заполнено прошлым.

Она совершила ошибку.

Грейс попыталась слезть с его колен, но он схватил ее за руку.

Она застыла, ожидая, что он будет удерживать ее на месте. Он не стал, но руку не отпустил. Тепло его ладони притягивало, обещало, искушало, но она ни в чем этом не нуждалась. Грейс выдернула руку, и это ощущение вызвало горечь в душе.

Он не стал возражать. Не притянул ее обратно.

Вспыхнула досада, но Грейс понимала, что это неразумно.

– Я должна идти.

Он не шевельнулся, глядя, как она натягивает брюки, поднимает вещи, разбросанные по полу, оставляет ему мазь, коробку со льдом и салфетки. Аккуратно ставит на столик корзинку с бинтами.

Она посмотрела на него.

– Я должна идти.

Он кивнул. Неужели не собирается ее остановить?

Но она этого и не хочет, верно?

Так все гораздо проще, правильно?

Правильно. Но легче от этого не стало.

Сглотнув комок, Грейс отвернулась, чтобы поднять пальто, которое швырнула на пол, думая только о наслаждении. Всеми фибрами души она хотела остаться. Хотела, чтобы он попросил ее остаться.

И тут он заговорил:

– Как ты прошла мимо слуг?

Зная, что напрашивается на неприятности, Грейс повернула голову, оказавшись к нему в профиль, и ответила:

– Вообще-то я всегда перемещаюсь по крышам.

Услышав это, он встал, медленно и размеренно, и сердце ее заколотилось.

– Сегодня я хотел последовать за тобой. Вверх по стене.

Она повернулась к нему лицом.

– Это не так просто, как казалось.

Он коротко улыбнулся.

– Верю.

Она некоторое время смотрела на него молча.

– Но вместо этого оставил меня.

– А ты пришла повидаться со мной.

Эхо сказанного им раньше. «Приходи ко мне». Предполагалось, что она придет сказать ему, что ей нужно. А вместо этого она просто пришла к нему, к этому мужчине, которого не знает, такого не похожего ни на мальчика, ни на безумца, каким он когда-то был. Совершенно другому, и куда более опасному.

– Научи меня, – прервал он ее мысли.

Она не должна. Будет ошибкой посвящать ему так много времени.

Она не должна. Но ей хотелось. Ей хотелось привести его на крышу и дать почувствовать вкус свободы, которой добилась для себя она.

Создать новое воспоминание.

Эта идея ее дразнила.

Она молча подошла к платяном шкафу, открыла его и вытащила хорошую белую рубашку. Прижав ее к груди, повернулась и увидела, что он застегивает брюки. Его янтарные глаза блестели в отблесках пламени свечей.

Она бесстыдно смотрела, как он застегивает пуговицы, и вдруг поняла, что ей не хватает всех спрятавшихся выпуклостей и теней. Некоторые члены клуба в доме 72 по Шелтон-стрит хотели, чтобы их спутники были полностью, изысканно одеты просто для того, чтобы смотреть, как они снимают одежду и снова ее надевают. Хотя Грейс редко критически оценивала желания своих клиенток, она никогда толком не могла понять, в чем удовольствие смотреть, как раздевается твой любовник.

Но прямо сейчас, видя, как двигаются его сильные руки и напрягаются мускулы, она почувствовала, как сохнет во рту, и поняла, в чем смысл. Она могла бы часами смотреть, как он застегивает пуговицы брюк.

Он закончил.

– Ну что, ты собираешься меня одевать?

Она бросила ему рубашку и восхитилась скоростью, с какой он поймал ее и натянул через голову одним плавным движением, несмотря на ноющую боль. В этом была какая-то интимность: мысль, что она только что держала в руках мягкую рубашку, которая сейчас ласково скользит по его коже.

Надев рубашку, он окинул ее жадным взглядом, разглядывая корсет и брюки, и в глазах зажегся огонь.

В другой раз, с другим мужчиной ее бы позабавил такой жадный интерес сразу после того, как они вместе достигли разрядки. Но здесь и сейчас желание в его взгляде ее не забавляло. Она им наслаждалась.

Он принадлежит ей.

Как далеко он пройдет за ней?

Завтра наступит день, а вместе с ним придет правда об их прошлом и настоящем и невозможности их будущего. Но пока у них продолжается сегодня, и если взросление на улицах чему-то и научило Грейс, так это умению планировать не наслаждения, а дела.

Приняв решение, она взяла свечу и протянула ему руку:

– Пойдем со мной.

Глава 18

Они взобрались по темной черной лестнице на крышу фамильного дома Марвиков, словно находились в шотландской глуши, за много миль от ближайшего жилья, а не на Гросвенор-сквер, где их мог увидеть кто угодно из самых почитаемых лондонских аристократических семейств.

Может быть, Эвану стоило об этом побеспокоиться, но его никогда не заботили вопросы его герцогства, а уж в эту ночь… единственное, что его волновало, это Грейс.

Грейс вела его за руку, а в другой несла пальто; они миновали третий этаж, четвертый, а потом лестница сузилась так, что по ней мог пройти только один человек, и на ней стало совсем темно из-за отсутствия настенных светильников. Добравшись до верха, Грейс повернулась и вжалась в стену, указав подбородком на люк, врезанный в крышу у них над головами.

– Ну, давай, – прошептала она. – Открой его.

Он потянулся вверх, с удивлением поняв, что сердце сильно колотится. Заколебался.

– Нервничаешь, герцог?

Он посмотрел ей в глаза. Пламя горевшей между ними свечи заливало ее лицо мерцающим светом. Эван коротко, самоуничижительно рассмеялся.

– Не знаю, почему… ведь нас не встретит за ним толпа неодобрительно настроенных аристократов.

Она усмехнулась.

– А вообрази, если б встретила. Да во всем Лондоне не осталось бы нюхательной соли. Хотя, если быть честной, даже не знаю, чего именно они могут не одобрить, – сказала Грейс, когда Эван толкнул люк вверх. Тот открылся, ударившись о крышу. – Моя задница в этих брюках выглядит куда лучше, чем у любого из них.

Вывалив на Эвана этот неоспоримый факт, Грейс забралась наверх и пролезла в люк. Та самая задница, подтянутая и красивая, вызвала у него желание стащить красотку вниз, уложить в постель и всеми возможными способами доказать, что она и вправду лучше всех. И пошла эта крыша ко всем чертям.

Но Грейс уже выбралась наружу и обернулась. Серебристые нити корсета поблескивали в свете свечи. Она устроила целое представление, оглядываясь по сторонам.

– Ты в безопасности. Тут нет ни единого бродячего аристократа со взыскательным взглядом.

Это поддразнивание согрело его, несмотря на то, что он прекрасно понимал – это всего лишь глоток счастья. Разве не так всегда было с ним и Грейс? Вечно гнаться за счастьем и никогда его не поймать.

Он тоже выбрался на крышу вслед за ней, в теплую осеннюю ночь. Грейс уже шагала к южному фасаду дома, где он граничил с площадью. Эван какое-то время наблюдал за ней, дивясь такой непринужденности здесь, высоко над городом.

– Кто-нибудь может тебя увидеть.

Она, улыбаясь, обернулась.

– Боишься, что маркиз Вестминстерский смотрит на тебя в подзорную трубу из дома напротив?

– Боже праведный. Нет, я так не думал, но теперь, когда ты сказала…

– Вестминстер не вуайерист. Он слишком аскетичен для такого времяпрепровождения, – обыденным тоном произнесла она, словно для девушки, которая имеет крышу над головой только благодаря боксерским боям без перчаток, совершенно нормально разбираться в личностных особенностях одного из богатейших аристократов Британии. Грейс шла дальше. – И даже если бы сейчас не было слишком темно, чтобы увидеть хоть что-то, стоящее внимания, единственное, на что он смотрел бы в свою подзорную трубу, это на твоих лошадей. – Она взглянула на Эвана. – У тебя есть лошади?

Вопрос застал его врасплох.

– Есть.

Она махнула рукой.

– Не упряжные для карет и не та серая, на которой, как известно, ты прогуливаешься верхом в Гайд-парке. Я говорю о скаковых лошадях. Вот чем интересуется Вестминстер.

– Откуда ты знаешь, что я посещаю Гайд-парк?

Она пожала плечами и снова посмотрела на площадь.

– Оттуда же, откуда знаю, что Вестминстер любит лошадей.

– И откуда это?

– Это моя работа – знать всякое.

– Например, о тяге Вестминстера к лошадям.

– Например, связана ли как-то тяга Вестминстера к лошадям с его тягой к азартным играм. Или почему граф Лейтер лоббирует менее жесткие штрафы за торговлю опиумом. Или почему владелец «Ньюс оф Лондон» так предан идее женского избирательного права.

Его брови взлетели вверх.

– И откуда ты все это знаешь?

Она показала подбородком в сторону площади.

– Вы, богатенькие франты, думаете, что весь мир основан на домах этой безупречно ухоженной площади, где не рады ни одному человеку с доходом меньше десяти тысяч в год. Но правда в том, что мир основан на торговле, а торговля, банальная, буржуазная и скучная для аристократов, – это бизнес, стоящий того, чтобы им заниматься.

– Какого рода торговля?

– Информацией и удовольствиями. Порой и тем и другим разом.

– И ты этим занимаешься?

Она пожала плечом и посмотрела в сторону Вестминстер-Хауса.

– Суть в том, что Вестминстера не интересует ни наше местоположение, ни состояние нашей одежды или вовсе ее отсутствие. Сейчас темно, Эван. Никто не может нас увидеть. А если и заметят, то подумают, что Безумный Марвик забрался на крышу со своей последней любовницей.

– Любовница станет самой удивительной частью этой истории, – сухо отозвался он.

Она замерла, и он мысленно выругался, не желая продолжать этот разговор. Только не сейчас, когда он едва убедил ее открыться перед ним. Обернувшись, Грейс негромко спросила:

– И никакой возлюбленной, поджидающей тебя в Бергси?

Она что, ревнует?

– Я сам-то редко бываю в Бергси.

– Это не значит, что ты не ищешь там удовольствий.

– Нет там никаких удовольствий. – Это прозвучало холоднее, чем он намеревался сказать. Суровее. Но ему совсем не хотелось, чтобы дух Бергси перенесся сюда и разделил их. Не хотел, чтобы тот снова приблизился к Грейс. Эван кашлянул, прочищая горло, и добавил: – Честное слово, удовольствия – не мой конек.

Она повернулась к нему.

– Как печально. Для чего иметь титул, и деньги, и власть, и привилегии, если не для того, чтобы устраивать ночные герцогские вакханалии?

Он засмеялся.

– Боюсь, я никогда не получал приглашений на герцогские вакханалии.

– Хм-м, – протянула Грейс. – Думаю, ты должен считать себя везунчиком в этом отношении. Я знаю немало герцогинь, мужья которых либо смертельно скучны, либо абсолютно омерзительны; ни то, ни другое не годится для хорошей вечеринки.

– В таком случае, я постараюсь избегать и тех и других, а все свои вакханалии приберечь для тебя.

Она улыбнулась.

– В этом мне нет равных.

– Не сложно поверить, – сказал он, желая вернуться к ее жизни.

Грейс склонила голову набок.

– Как я уже говорила, мой бизнес – это удовольствия.

– И информация.

– Ты удивишься тому, сколько всего приплывает вместе с удовольствиями.

– Могу себе представить. – Он помолчал, затем спросил: – А что ты выведала обо мне?

– Кто сказал, что я спрашивала о тебе?

Он ухмыльнулся.

– Ты спрашивала.

Секунда, затем:

– Тебя никто не знает.

«Ты меня знаешь». Вслух он этого не произнес.

– Максимум, что мне о тебе донесли, это то, что у тебя есть серая лошадь. И ты любишь верховые прогулки в парке.

– Вообще-то я не люблю ездить верхом в парке.

– Конечно, не любишь, – сказала она так, словно это знали все. – Ты любишь ездить верхом там, где можно скакать быстро и далеко.

Эван взглянул на нее.

– И притворяться, что мне никогда не придется возвращаться.

– Но тебе всегда приходится, верно? Возвращаться?

Ему всегда приходилось, будучи привязанным к отцу и к герцогству, словно он сидел на цепи. Прикованный к Бергси-Хаусу. И к этому особняку тоже.

– И никто не смог рассказать мне, где ты был весь прошлый год, – произнесла она негромко, обращаясь к ночи.

Эван посмотрел на нее.

– Никто не знает.

Она подождала.

– И?

– Ты велела мне уехать, – ответил он, глядя в сторону, на крыши домов, купающиеся в лунном свете.

– Но ты все же вернулся, – сказала она.

– Другим человеком, не тем, что уехал, – признался он. – Лучшим.

Молчание, и лишь осенний ветерок кружил и шелестел между ними.

– Я думала, что так может случиться, – сказала она.

– У того, кто уехал, не было цели.

– А у тебя теперь есть?

Он посмотрел прямо на нее.

– Есть.

Это должно было спугнуть ее, заставить помчаться по крышам обратно в Гарден. И возможно, в прошлом так бы и произошло. Но сегодня, здесь… у Эвана возникло отчетливое ощущение, что он не единственный, кто изменился.

И словно услышав его мысли, Грейс сглотнула и отвернулась. Он проследил за ее взглядом, посмотрел вниз, на площадь, где в лунном свете едва виднелись верхушки деревьев.

– Мне никогда не приходило в голову, что у меня есть крыша.

– Вот что бывает, когда не возникает необходимости тревожиться о ее наличии.

Эван взглянул на нее.

– Мне приходилось об этом тревожиться, знаешь ли.

Тревога о крыше – вот что в первую очередь бросило их друг к другу. Страх потери. Страх неуверенности.

Страх голода и нищеты.

– Я знаю, – мягко сказала она. – Нам всем приходилось.

Он не думал, что она хотела уколоть его, но да, это правда.

Грейс надела пальто и отошла от края, направившись к трубам в середине кровли. Уселась на кирпичную ступеньку, что вела к блоку дымоходов, и вытянула ноги в сапогах, глядя на Эвана.

– Господи. – Он тряхнул головой, снова поворачиваясь в темноту. – Гросвенор-сквер. Все еще кажется невозможным.

Он чувствовал это каждый раз, приезжая в Лондон, в этот дом, никогда не казавшийся ему своим, в этот мир, которому, по его ощущениям, он никогда не принадлежал, и не имело значения, сколько у него было учителей и сколько лет он провел в Итоне и Оксфорде, сколько взял уроков танцев и сколько отсидел занятий по землепользованию. Не имели значения его портные и камердинеры, дворецкие и повара. Проходя по коридорам Марвик-Хауса, он всегда чувствовал себя обманщиком, каким и являлся.

– Так быть не должно, – вырвала его из размышлений Грейс. – Мы всегда говорили, что ты окажешься здесь, герцог.

Он скрипнул зубами.

– Мне бы хотелось, чтобы ты меня так не называла.

– Но ведь это твой титул, разве нет? – Не дождавшись ответа, она спросила: – Предпочитаешь «ваша светлость»?

– Нет, – мгновенно ответил он. – Господи, нет. Я всегда это ненавидел.

Это было нескончаемое воспоминание о ней, как пытка – она всегда была с ним, но ее никогда тут не было.

– Значит, тебе не нравится имя, не нравится титул, не нравятся почести. Не нравится дворецкий, и соседи, и дом, и одежда, и привилегии. – Грейс помолчала. – Есть ли хоть что-нибудь в герцогстве, что тебе по душе?

Вместо ответа Эван посмотрел на темные крыши. Света от убывающей луны едва хватало, чтобы увидеть соседний дом, уж не говоря о тех, что стояли по другую сторону площади.

– Не понимаю, как тебе удается передвигаться по Лондону таким образом.

Она ухмыльнулась.

– Имеешь в виду – по небу?

– Ты это так называешь?

– Поэтично, верно? – сказала Грейс. – Говоря по правде, по небу было бы проще. Но когда луны нет, а уличные фонари горят, я знаю дорогу.

Слова эхом отозвались в его сознании, и в них ощущалось что-то странное. Он посмотрел ей в глаза.

– Ты знаешь дорогу?

Атмосфера между ними сгустилась. У Эвана даже дыхание перехватило, и он тут же подошел к ней совсем близко, понимая, что вопрос очень рискованный. Если он прав, то легко отпугнет ее.

Но разве не такова их жизнь? Разве они не рискуют все время?

Когда он приблизился, она нарочито не посмотрела на него, счищая что-то невидимое с брюк. Даже если бы там и впрямь что-то было, такой глухой ночью она ничего не смогла бы разглядеть. Она просто избегает его.

– Откуда ты знаешь дорогу, Грейс?

– Тут всего миля, – ответила она, и он услышал в ее голосе предостережение. – Это же не путь до Уэльса.

Они оба знали, что Мейфэр легко можно было заменить на Уэльс, так далек он был от Трущоб. Эван подошел уже так близко, что немного различал ее – лицо, золотистое в мерцающем свете свечи, и волосы, посеребренные луной.

– Скажи мне, – негромко произнес он, шагнув еще ближе и внезапно поняв, что отчаянно хочет услышать правду. – Скажи, как ты узнала, что это моя крыша.

Она заерзала, и это было настолько неожиданным, что Эван отпрянул. Разве она хоть когда-нибудь ерзала? Он протянул руку, заправил ей за ухо локон рыжих волос – как это он никогда раньше не замечал, что у нее безупречные уши?

– Это же Гросвенор-сквер, Марвик. Здесь не так много домов, и я могу сосчитать печные трубы так же хорошо, как любая другая девушка.

Он покачал головой.

– Не Марвик. Только не сейчас, черт побери.

Услышав стальные нотки в его голосе, она широко распахнула глаза и предупредила:

– Осторожнее.

Но Эвану уже было плевать. За этим что-то крылось, и он хотел знать что.

– Скажи, откуда ты знаешь, что на мою крышу есть выход, Грейс.

Ее настороженный взгляд метнулся к нему.

– Выходы есть в каждую крышу. Франты об этом не знают, потому что не пропитывают их дегтем и не чистят трубы, так с чего бы им проводить тут время?

– Скажи, откуда ты знаешь, как проникнуть в дом.

– Я никогда не была в этом доме, – ответила она. Ей очень не нравилось направление разговора. – За исключением того бала, я никогда не была здесь.

Он ей поверил. Но что-то не сходилось.

И за этим кроется еще что-то.

– Тогда что? – спросил он.

Прошла целая вечность, а он все ждал ответа. И наконец:

– Я сюда приходила.

– Зачем?

– Знала герцога, который нуждался в том, чтобы его хорошенько обобрать.

Он покачал головой.

– Не то, Грейс. Зачем?

Еще одна вечность. И даже больше.

– Приходила ждать тебя, – сказала она.

От этого признания он едва не рухнул на колени.

– Зачем?

Она отвела взгляд.

– Не важно.

«Да это единственное, что имеет значение!»

– Я думала, что смогу… – Она осеклась.

Не надо было этого делать. Она бы все равно не смогла. Как бы Грейс ни думала, что она может сделать, если увидит его после того, как он заставил их бежать; как бы она ни думала, что сумеет его убедить, если только увидит… Она бы все равно ничего не смогла.

Наконец она спросила:

– Что произошло после того, как мы убежали?

Он покачал головой.

– Это не имеет значения.

– Еще как имеет. Куда ты отправился? Сюда ты никогда не приезжал.

– В школу, – ответил он.

К счастью, он уехал в школу, и там обрел нечто вроде утешения, хотя остальные мальчики считали его не вполне нормальным.

– В Итон, потом в Оксфорд, а потом прочь, на континент. Куда угодно, лишь бы избавиться от него и его угроз.

– Он так и продолжал тиранить тебя, – мягко произнесла она.

Конечно, продолжал. Но не так, как она думала. Отец терзал его снова и снова, обещая, что если Эван когда-нибудь оступится, пострадает Грейс. Девон и Уит тоже. Эвану приходилось играть роль преданного сына.

Графа.

А если он откажется, расплачиваться будут те, кого он любит.

Конечно, весь мир считал его сумасшедшим. А если бы он знал, что она приходит сюда? На эту крышу, дожидаться его? Да он бы снес этот дом с лица земли, лишь бы ее защитить.

Тут ему в голову пришла еще более страшная мысль. И привела его в ужас.

– А его ты видела?

Это имело принципиальное значение. Эван не мог вынести даже мысли о том, что она встретилась лицом к лицу с его отцом – даже сейчас, даже когда она стала королевой Ковент-Гардена, которая с легкостью противостояла бы могущественному герцогу.

Она покачала головой.

– Нет.

Ее могли убить.

– Тебе не следовало искать дорогу сюда. Никогда. Не надо было считать печные трубы, – сказал он, чувствуя, как разгорается гнев. – Ведь предполагалось, что это будет… – Предполагалось, что ребенком в этом доме будет она, но волею жестокой судьбы этим ребенком оказался он. – Это должен был быть твой дом. Именно тебе должен был принадлежать престижный адрес, и тебя ждать теплая кровать. И слуги, и кареты, и денег больше, чем можно вообразить.

– Меня ждет теплая кровать, – ответила она, и взгляд ее был темным и непроницаемым. – И слуги, и кареты, и денег больше, чем можно вообразить. Даже престижный адрес, хотя и в Ист-Энде. – Она помолчала. – Не ломай руки. Я никогда не хотела титула, и всей этой помпы, и церемоний. И отлично справилась сама.

– Кто такая Далия?

Она улыбнулась.

– Ты на нее смотришь.

Он покачал головой.

– Ничего подобного. Я ее видел. На моем бал-маскараде. В складском дворе. Пока ты не допустила меня к Грейс.

Она опять заерзала, и он понял, что не ошибся.

– Но кто она такая?

Грейс посмотрела ему в глаза.

– Королева.

Его бесило, что она не отвечает на прямые вопросы. Бесило, что не доверяет ему правду.

Но винить ее он не мог.

Эван глубоко вздохнул, обвел взглядом ее корсет, золотая нить блестела в едва горящем пламени свечи у ее ног, как эхо воспоминания.

– Помнишь, что я тебе обещал? Когда мы были детьми?

– Мы обещали друг другу тысячи разных вещей, Эван.

Он кивнул, наслаждаясь звуком своего имени на ее губах.

– И все же ты помнишь.

Почему-то ему было очень важно, чтобы она это помнила, и он облегченно выдохнул, когда она сказала:

– Ты обещал мне золотую нить.

Он с облегчением кивнул, глядя на нее.

– В то время я только это и смог придумать. Моя мать… – Он замолчал, а она смотрела на него очень бережно, ее красивые глаза были исполнены понимания – даже сейчас, хотя он предал ее. Хотя он предал их всех. – Она говорила о золотой нити так, будто это валюта. И я решил, что это самая дорогостоящая вещь, какую я только могу тебе преподнести.

– Я никогда не хотела ничего дорогостоящего.

– И все равно я хотел ее тебе подарить. Пообещал тебе…

«Я сделаю тебя герцогиней».

Она услышала.

– Этого я тоже никогда не хотела, – сказала она мягко, затем подошла к нему. – Я хотела только тот мир, который ты мне предложил. – Она остановилась перед ним и подняла глаза, черные в этой тьме. Лунный свет и свеча, которую оставила Грейс, едва помогали разглядеть ее. – Ты помнишь это?

Он помнил все.

– Знаешь, многое совершенно не изменилось. Телеги все так же гремят и лязгают на булыжниках, а в тавернах в любую секунду может начаться заварушка. На рыночной площади полно фермеров и шулеров, и все пытаются надуть тебя.

В детстве он рисовал ей бесчисленные картинки Гардена, полного жизни и свободы, сглаживая все плохое и подчеркивая хорошее, убежденный, что с плохим она никогда не столкнется.

– И как? Ты выучила все ругательства?

Она усмехнулась, и зубы ее блеснули в темноте.

– Все до единого. Еще и сама несколько изобрела.

– Хотел бы я их услышать.

– Не думаю, что ты к этому готов.

Снова поддразнивание – намек на то, как все могло бы быть. И он зацепился за это.

– Теперь ты знаешь лучшее, – негромко произнес он. – Дождь превращает улицы в золото.

И протянул к ней руку, думая, что сейчас она отшатнется, но этого не случилось. Он прикоснулся к щеке, убрал за ухо локон ее прекрасных волос, наслаждаясь воспоминанием. На свете существовали тысячи вещей, которые они не делали вместе, но вот это – нежное прикосновение, украденный миг – было так знакомо…

– Я никогда не хотела герцогства, – сказала она. – Я хотела Гарден. Вот что ты мне обещал. Что мы дадим ему то, что он заслуживает.

«Мы все это изменим».

– И как? – спросил он. – Ты выполнила мое обещание?

Она кивнула.

– Мы выполнили.

Она. Девон. Уит. А он в этом не участвовал. По правде говоря, только все ухудшил.

Эван взглянул на небо.

– Я послал деньги. Семьям.

– Знаю.

Снова на нее.

– Ты спрашивала, нравится ли мне хоть что-то в том, что я герцог.

– И?

– Мне нравится, что я могу вливать деньги в Гарден. Нравится, что могу пользоваться громким именем, чтобы добиться перемен для бедняков.

– Билль на рассмотрении. Это не Лейтон и не Лэмонт. Это ты. – Она устремила на него взгляд, проницательный и понимающий. Видящий больше, чем он был готов ей открыть. – Для Гардена.

– Я подумал, что если проект представит Безумный Марвик, то никто не примет его во внимание.

– Его и так никто не примет во внимание, – сказала Грейс. – Никто в Гардене никогда не получает того, что заслуживает.

Она права. В парламенте недостаточно людей, стоящих на стороне мужчин и женщин из беднейших кварталов Лондона. Даже сейчас он не мог выполнить давно данное обещание. Хотя бы так, как это сделала она.

– Я не жду прощения.

– Хорошо.

– Но хочу его.

«И от тебя тоже».

Она посмотрела поверх его плеча.

– Солнце всходит.

Он оглянулся туда, куда она указала, на восток, но сперва увидел только черное небо. А затем разглядел его – слегка посветлевший край горизонта, множество углов. Крыши.

– Ты никогда не рассказывал мне о самом лучшем здесь.

Он взглянул на нее и покачал головой.

– Не понимаю.

– Ты никогда не говорил, что в первую очередь солнце освещает Трущобы.

«Они все изменили».

И от этих слов, от простого наблюдения, у него вдруг перехватило дыхание. Эван не знал, слова ли так на него подействовали или далекое предчувствие рассвета, но он сказал:

– Жаль, что я не убежал с вами.

Такое признание было рискованным, и он сразу захотел взять его обратно. Оно могло напомнить ей о той ночи, когда он погубил все худшим из предательств. Но внезапно для него стало жизненно важно, чтобы она узнала правду, даже если все закончится ее гневом.

Может быть, занимающаяся заря сдержала ее гнев, потому что, когда она заговорила, то в ее голосе не слышалось осуждения. Напротив, он почувствовал задумчивую печаль.

– Нашей любви не суждено было состояться, – проговорила она, обращаясь к крышам там, вдалеке, к своему королевству, ожидавшему ее возвращения. – Мы были слишком похожи, чтобы по-настоящему друг друга любить.

Это ему совсем не понравилось.

– Я тебя любил, – возразил он, понимая, что этого недостаточно.

– Знаю, – сказала она. – И я тебя любила. Но это была весенняя любовь. Летняя. Предоставленная самой себе, чтобы цвести до прихода холодов. До того, как ветер разорвет ее на части, а мороз убьет.

Ужасный образ. Ужасно то, что холод – это он, а она всегда была солнцем.

Грейс вернулась в настоящее, поймала его взгляд.

– Первая любовь не бывает вечной.

Еще один удар, жестче, чем те, что достались ему сегодня днем.

– И что же? Что теперь?

Она стояла так близко, что он услышал ее вздох – медленный, ровный, давший ей время подумать.

– Эван, – мягко произнесла она, и в первый раз с тех пор, как он вернулся и они начали этот танец, или игру, он услышал в ее голосе нечто, похожее на неравнодушие.

Он ухватился за это и спросил:

– А что, если мы освободимся от этого? – Она в замешательстве наморщила лоб, и он договорил: – Что, если начнем все сначала?

– Начнем сначала? – с недоверием спросила она. – Как это возможно? Всю свою жизнь я не могла освободиться от тебя.

Его сердце отчаянно заколотилось, когда она заговорила в темноту, обращаясь к городу, который когда-то принадлежал ему, а теперь принадлежит ей:

– Ни до того, как встретила тебя, ни после. До тебя я была никем, всего лишь временным подлогом, дожидалась тебя.

– Я тоже был никем, – сказал он, желая прикоснуться к ней и зная, что нельзя.

– Вот и нет, – возразила Грейс, глаза ее блестели. – Ты был Эваном, сильным и умным, тем самым, кто поклялся вызволить нас оттуда.

– Я вас вызволил.

Она словно оцепенела, услышав это.

– Ты выгнал нас. Взял на испуг. И бросил в одиночестве, когда сам жил в своем… – Она обвела рукой площадь, а потом выплюнула: – Дворце, а мы в это время едва сводили концы с концами и дрались за каждый пенс.

Это было правдой. И в то же время нет.

«Скажи ей».

Как она сможет понять?

– Ты лгал нам, – продолжала она. Ветер трепал ее длинные волосы. – Ты… – «Господи». Ее голос дрогнул. Он думал, что не выдержит, если она заплачет. – Ты лгал мне, – сказала она, и эти слова прозвучали как гром, разрушая все вокруг. – И мы никогда не сможем начать сначала, ведь все, чем ты был – все, чем были мы, – все это никуда не денется. И стереть это невозможно. И я должна тебя за это ненавидеть.

Пора было сказать ей, и он мог бы. Мог объяснить прямо тогда. Мог приступить к нелегкому делу – рассказать ей правду, объяснить, что произошло в ту давно прошедшую ночь. И этого могло хватить.

Да только она не закончила.

– И даже если бы я смогла простить мальчика, которым ты был, как насчет всего, что ты сделал, став мужчиной? Девон. Уит. Хэтти. Пять парней из Гардена – может, ты и не нажимал на спусковой крючок и не зажигал спичку, но они погибли по твоей вине. Ты угрожал лишить нас средств к существованию. Угрожал нашему дому. – Она прищурилась, глядя на него. – Говоришь, ты изменился?

«Я изменился».

– Говоришь, стал лучше?

«Стал. Правда же?»

– Но я не уверена, что это имеет значение.

Значение имеет только одно – он причинил вред ей.

– Это не должно иметь значения. – Она понизила голос до шепота, как будто разговаривала сама с собой, а не с ним. – Не должно… и я должна ненавидеть тебя.

Он уцепился за это «должна», потянулся к ней, убеждая себя, что отпустит руку сразу же, как только она его оттолкнет.

Как только начнет вырываться.

Но она не стала вырываться.

– Кто я без этой ненависти? – прошептала она.

У него отчаянно заныло сердце.

– Кто ты без нее? – добавила она.

– Не знаю, – сказал он правду. – Но я хочу это знать. – Он прижался лбом к ее лбу, закрыл глаза и произнес слова, которые преследовали его каждый день с тех пор, как она ушла: – Прости меня.

Он никогда не говорил так искренне.

Они прильнули друг другу, и от поцелуя оба едва не задохнулись. Эвану показалось, что сейчас он вообще лишится воздуха. Он притянул ее к себе, а она уже привстала на цыпочки, его пальцы нырнули ей в волосы, ее губы, полные, приоткрытые, прижались к его рту, дыхание и языки сплелись, пока они словно поглощали друг друга.

Как огонь.

Это и был огонь, жаркий, ставший почти невыносимым. И несмотря на то, что она должна его ненавидеть, что бы она сейчас ни чувствовала, где бы они сейчас ни были – это не ненависть. Это что-то другое.

Эван мог бы справиться с этим другим, позволь она ему.

Его губу обожгла резкая боль, с такой силой Грейс целовала, но ему было плевать и сейчас, и потом, когда она начала ласкать его языком и он окончательно пропал. Он снова пробовал ее на вкус, и с его губ сорвался стон, он прижал ее к себе крепче и приподнял. Они вжимались друг в друга, как две половинки целого.

Словно так было всегда.

Хотя он не мог бы сказать, где кончается он и начинается она, он ощущал эмоции в их отчаянном поцелуе – печаль и гнев, досаду и желание, и что-то еще, чему не мог подобрать названия, но знал, что оно всегда тут присутствовало.

Ее пальцы запутались у него в волосах, а он впился в ее губы, лаская так, что она вздохнула от наслаждения, и этот звук проник в самую его суть.

Одного вечера не хватило.

Не хватит и ста, и тысячи…

Это потребность. Его хотят. Он ее навеки.

А она…

«Моя».

Господи. Он бы отдал все на свете, чтобы заявить это.

Словно услышав его мысли, она оборвала поцелуй, оттолкнула его и отступила на шаг. Оба дышали тяжело, мучительно, в ее глазах горели желание и дикое разочарование.

Но не только это. Что-то еще.

Потребность.

Она нуждалась в нем, и господи, он тоже в ней нуждался.

Она это видела. Видела, что он даст ей все, о чем она попросит. Все, чего захочет. Грейс сделала еще шаг назад, тряхнула головой и предупреждающе подняла руку.

– Нет.

– Грейс, – сказал он, потянувшись к ней. Ее волосы, ее пальто, все в ней ускользало от него. Она зашагала по крыше прочь и исчезла в темноте. Каждой клеточкой тела он рвался за ней. Поймать ее и все рассказать. Заставить ее понять.

«Я не уверена, что это имеет значение».

Она исчезла из виду, а он смотрел ей вслед, видел, как небо на востоке все светлеет, серое сменяется бледно-лиловым, а затем самым густым красным, какое он когда-либо видел, словно весь город был охвачен пламенем.

И только когда ослепительный солнечный свет упал на крыши, он позволил себе уйти. По всей Гросвенор-сквер слуги выбирались из постелей под полный разочарования вопль, который он издал навстречу рассвету.

Глава 19

Спустя неделю Грейс отправилась на Беркли-сквер на обед.

Сразу после свадьбы Уит купил жене прекрасный дом на западной стороне площади, потому что особняк ей понравился, а он посвятил себя единственной цели в жизни – баловать Хэтти. Дом стоял пустым большую часть недели, поскольку Хэтти управляла самыми крупными морскими перевозками в Лондоне. Уиту тоже хватало работы в главной конторе Бесперчаточников, и большую часть времени супруги проводили в уютном и обжитом доме в Ковент-Гардене.

Но Уит не любил посетителей в своих частных апартаментах, даже членов семьи, поэтому они каждую пятницу устраивали семейные обеды в новом доме. Уит с Девоном доставляли себе удовольствие припугнуть франтов. Развлечение включало в себя появление в древней громыхающей двуколке, заляпанные грязью сапоги и лица, срочно нуждающиеся в бритье.

Достаточно сказать, что у почтенных аристократов, соседей по Беркли-сквер, всегда было о чем поговорить субботним утром.

Эти обеды бывали самым счастливым временем для Грейс, давая ей немного времени пообниматься с дочерью Девона и Фелисити, Хеленой, восьми месяцев от роду и во всех отношениях самим совершенством.

Но нынешним вечером, спустя неделю после ее тайного свидания с Эваном, она страшилась этого обеда, понимая, что больше не может избегать мыслей о крыше дома герцога Марвика.

Не могла она не думать и о вечере в доме герцога Марвика. Ни о минутах на коленях герцога Марвика, ни о дне, проведенном с Марвиком в Гардене, ни о крови и грязи на его рубашке.

И уж точно не могла избегать мыслей о самом герцоге Марвике, который перестал быть герцогом Марвиком в ее сознании. Потребовались годы, чтобы перестать думать о нем, как об Эване, и всего несколько дней, чтобы опять вернуться к этому.

«Эван».

И этой перемены, ничего не значащей для остального мира, хватило, чтобы устроить в душе Грейс настоящий хаос.

«Кто я без этой ненависти?»

«И кто ты?»

Эти вопросы звучали у нее в голове целую неделю, пока она жила своей жизнью, управляла бизнесом и планировала октябрьский Доминион. И всю эту неделю ответы от нее ускользали.

Все же она отправилась на обед, вошла в дом, сняла пальто и взяла лепечущую Хелену из рук улыбающейся няньки, радуясь, что ребенок послужит ей щитом. А щит наверняка сегодня потребуется.

Не только у нее в Ковент-Гардене имелись шпионы. Просто у Далии были самые лучшие. И уже совсем не требовалось лишних глаз, чтобы заметить, как герцог целует Далию среди бела дня на виду у толпы восхищенных прачек.

Щеки ее горели, когда она вошла в столовую, половина которой была занята длинным, красиво накрытым столом, уже уставленным блюдами с дичью и овощами, словно Хэтти готовилась встретить саму королеву. Вторая половина комнаты служила гостиной. В основе такого решения, одобренного Грейс, лежало отвращение Хэтти к тому, чтобы леди и джентльмены после трапезы расходились по разным комнатам, и она исключила такую возможность, сделав столовую удобной не только для еды.

Грейс впорхнула в комнату, болтая всякую милую чепуху Хелене. Дьявол медленно отвернулся от буфета, где наливал себе виски, и сказал:

– Ага, а мы тут гадали, почтишь ли ты своим вниманием наше скромное общество.

Не обращая внимания на его ехидство, Грейс лучезарно улыбнулась своим невесткам – Фелисити, стоявшей у высокого окна в дальнем конце комнаты, и Хэтти, устроившейся на подлокотнике большого кресла, в котором сидел Уит, – и сказала веселым мелодичным голосом, предназначенным Хелене:

– А с чего бы мне игнорировать такую замечательную компанию?

– Не знаю, – ответил Дьявол, подходя к ней со вторым бокалом. – Мы думали, может, ты слишком занята, обжимаясь с Марвиком.

– Вижу, мы сразу приступаем к делу. – Сердце Грейс колотилось так, что грозило выскочить из груди, и она гадала, не слышат ли остальные этот грохот, перекрывающий лепет Хелены, шлепающей Грейс ладошкой по щеке – единственный звук в комнате.

Она взяла бокал у Дьявола и посмотрела внутрь.

– Это не опасно пить?

Он ухмыльнулся, и шрам на щеке сильно натянулся.

– Это не за мной тянется история с попыткой убить тебя, Грейс.

Дьявол ни разу в жизни не придержал удар.

– О, да ради бога! – Фелисити покинула свое место у окна и зашагала к ним, шурша ярко-розовыми юбками. – Прекрати, ладно? Слушать его еще, – фыркнула она. – Можно подумать, сам вел жизнь святого.

– Я не пытался соблазнить женщину, которую едва не убил, – парировал он.

– Верно, – согласилась Фелисити, – ты пытался соблазнить женщину, всего лишь стремясь разрушить ее жизнь.

Хэтти кашлянула, пытаясь скрыть смешок, а брови Уита и Грейс одновременно взлетели вверх, что доказывало – братьям и сестрам не обязательно состоять в кровном родстве, чтобы быть на одной волне.

– Это совсем другое! – заявил он. – Я намеревался должным образом устроить твою жизнь, так чтобы она подходила старой деве.

– А, да. Вдовий коттедж на Гебридах или что-нибудь в этом роде. – Фелисити резанула его взглядом и повернулась к Грейс. – Рассказывай.

– Не знаю, о чем ты.

«Вранье». Но от Фелисити так легко не отделаешься.

– Мы знаем, что ты целовалась с ним после… это кажется особенно странным… после того, как вы помогли Элис со стиркой.

Отрицать не имело смысла. Сцена разыгрывалась на глазах у доброй половины Трущоб.

– Это правда.

Опять молчание, и Грейс ощутила на себе жаркий взгляд сразу четырех пар глаз, но продолжала делать вид, что занята только Хеленой, ее единственным союзником. Малышка выдула пузырь и засмеялась, совершенно не догадываясь о том, в центре какой драмы находится.

Девон повернулся к Уиту.

– Тебе есть что сказать?

Уит пожал плечами.

– Я тебе говорил.

– Как будто нам нужен гребаный оракул, чтобы все понять.

Грейс повернулась к нему.

– Понять что?

Он провел рукой по волосам.

– Что он вернулся ради тебя.

«Причина, по которой я все это делал с самого начала, сказал он. Ради тебя».

– И не только, – вставил Уит. – Ты тоже вернулась ради него.

– Нет. – Она помотала головой. А затем, под четырьмя недоверчивыми взглядами: – Я не должна была.

– Чертовски правильно, – заключил Девон.

– Девон, – уклончиво сказала Фелисити.

Он проворчал:

– Она не ошибается.

– Но что, если ошибается? – вмешалась в разговор Хэтти, встала, пересекла комнату и взяла с блюда морковку. – Я полагаю, сегодня мы не садимся обедать, верно? – Она откусила кусочек, прожевала и задумчиво проговорила: – А что, если он и впрямь изменился?

Грейс постаралась унять ликование, охватившее ее. При мысли, что Хэтти считает такое возможным. А вслух сказала:

– Мужчины не меняются. Вот первое правило выживания женщин в этом мире.

– Это правда, – кивнул Дьявол.

– Чушь, – отрезала Фелисити. – Ты же изменился.

– Ты меня изменила, любовь моя, – мгновенно отозвался он. – Это совсем другое.

– Конечно, изменила, – согласилась она, – в точности как ты изменил меня.

Она подошла к мужу, и он приобнял ее.

– Что, если Грейс изменила его? – Фелисити помолчала, затем сказала: – Человек, который покушался на тебя, на Уита, на Хэтти… на меня… За этим стоит такая душевная боль.

«Они сказали, что ты умерла».

Фелисити пожала плечами.

– Надежда изменяет человека.

Услышав это, Грейс застыла.

«Что, если у него все-таки есть надежда?»

А если у нее?

Хелена начала выкручиваться у нее из рук, и Грейс передала ее родителям. Даже глазом не моргнув, Девон усадил девчушку на руку, вытащил из кармана серебряную погремушку и протянул дочери.

– Так что ты пытаешься нам сказать, Фелисити? – спросил он, удобно устроив малышку.

– Думаю, ты прекрасно знаешь, что я пытаюсь сказать, – ответила она мужу и взглянула на Грейс. – Я говорю тебе: не слушай их.

– Правильно, правильно! – мгновенно подхватила Хэтти. – Они понятия не имеют, о чем говорят.

– Им обоим потребовался почти смертельный опыт, чтобы понять, чего они хотят.

– Это неправда! – возразил Девон. – Я знал, чего хочу.

– Не знал, – сказал Уит. – Нам с Грейс пришлось вбить тебе в голову немного здравого смысла, чтобы ты понял – ты и мечтать не мог о такой чудесной женщине, как Фелисити. – Он улыбнулся невестке: – Тебе же это известно, правда?

Она счастливо улыбнулась в ответ.

– По правде сказать, да.

– С другой стороны, я знал, что хочу Хэтти, с первой же минуты, как ее увидел.

Хэтти выразила крайнее удивление.

– Вот как?

Он широко улыбнулся жене.

– С того момента, как ты вытолкнула меня из кареты на полном ходу. А как иначе?

Хэтти повернулась к Грейс.

– Любитель острых ощущений.

– Да уж. Мне начинает казаться, что это у нас семейное, – сухо отозвалась та.

– Но герцог… – сказала Хэтти. – Похоже, что он добивается любой цели, которую ставит перед собой.

– Кой черт мы тут обсуждаем? – вмешался Дьявол. – Вы забыли, что из-за этого распрекрасного герцога мы находились в бегах столько лет? Забыли, что он ударил меня по голове и попытался заморозить насмерть?

– Важно отметить, что ты не замерз насмерть, – сказала Фелисити.

Дьявол недовольно поморщился.

– У нас будет серьезный разговор, когда вернемся домой, жена.

Она помотала головой, обращаясь к остальным:

– У нас никогда не бывает серьезного разговора, когда мы возвращаемся домой.

– Это потому, что ты меня отвлекаешь, но уж от этого я себя отвлечь не позволю, – сказал Девон. – Я выжил, потому что ты меня спасла.

Она повернулась к Грейс.

– Не только я одна. Герцог покинул Лондон в ту ночь, когда оставил Девона умирать. Он знал, что за ним следили. Если бы я не спасла Девона, спас бы Уит – он бы пошел сказать ему, что герцог Марвик уехал.

Такая вероятность имелась, подумала Грейс. Но это, конечно, авантюра.

– Я никогда не покупался на этот довод, – проворчал Девон.

– Никогда? – Брови Грейс приподнялись. – Это что, часто обсуждается?

– Это теория Хэтти, – буркнул Уит. – Мне она не кажется убедительной, – он посмотрел на жену, – потому что он ее взорвал.

– Повторяю еще раз, – примирительно откликнулась Хэтти, – я почти не пострадала.

Грейс посмотрела на Хэтти, чувствуя себя так, будто ей дали слишком маленькую порцию настойки опия, и вместо того, чтобы уснуть, она галлюцинирует.

– Почти?

Уит что-то раздраженно буркнул.

Хэтти махнула рукой.

– Он ведь хотел найти меня и предупредить. Чтобы я не пострадала. Ко второму взрыву он непричастен. К тому, что ранил меня и других. Это нам известно.

– И что? Похвалим его за то, что не он зажег спичку? – спросил Уит. – За то, что не выстрелил из пистолета? Намерение не спасло бы тебя, если бы ты…

Хэтти легко чмокнула его в щеку.

– Да, любимый. Но я не погибла.

– И что же, мы простим его просто за то, что ты выжила?

– Не думаю, что он остался безнаказанным, а ты? – сказала Грейс.

– Черт, нет, – отрезал Девон. – Но я бы запер его в ледовом хранилище на десяток-другой лет. Охладил бы свой пыл!

«Они сказали, что ты умерла».

– А если бы он все-таки уничтожил Хэтти? Навредил Фелисити? Что бы вы сделали тогда? – спросила Грейс.

Девон взглянул на Уита, и она увидела, что ответ был для них очевиден. Поняла это, потому что так ответила бы и она сама.

Девон сказал:

– Я бы сжег Мейфэр дотла, лишь бы добраться до него.

Она кивнула.

– Мы трое, крещеные в отмщении.

– Нет, – тихо сказал Уит. – Мы четверо.

Девон негромко выругался и посмотрел на дочь, радостно пускавшую слюни ему на рукав.

– Несмотря на все невзгоды, мы оказались счастливчиками. У меня есть Фелисити и Хелена – и Гарден. Бизнес. – Он коротко взглянул на Грейс. – И ты, я полагаю.

– Право же, это слишком лестно, – улыбнулась Грейс.

Он сверкнул улыбкой и спросил:

– Но что получил он? Имение? Дом в Мейфэре? Титул и почести, которые к нему прилагаются? И воспоминания.

– У нас тоже есть воспоминания, – уточнила Грейс.

– Да, но наши воспоминания питают собой настоящее. – Он помолчал. – Нас троих. Взрослых. Изменившихся. Выживших. А что есть у него, кроме одиночества и сожалений?

Уит что-то буркнул.

– Не знаю, – негромко произнесла Грейс.

Девон продолжил:

– Не имеет значения, ведь то, что есть у него, это ерунда. Вопрос в том, что есть у тебя, Грейси.

Она покачала головой.

– Все то же, что и у вас.

Уит опять что-то буркнул, а потом:

– У тебя все хуже.

– Почему?

– Потому что мои ребра срослись. И лицо Дьявола зажило. И прочие раны… – Он протянул руку к Хэтти, и ее ладошка тотчас же скользнула в его лапищу. – Мы зализали свои раны. А ты… твои раны исцелению не подлежат.

«Он разбил ей сердце».

– И поскольку выздоровления не произошло, ты не могла полюбить снова. Вот почему ты всю свою жизнь посвятила заботам о Гардене. О служащих в твоем клубе, о девушках на крыше и о нас – никогда ни на секунду не задумавшись, как можно позаботиться о самой себе. Ни разу не рискнув влюбиться снова. Вместо этого ты на Шелтон-стрит культивировала любовь без обязательств и делала вид, будто никто не замечает, что к концу ночи ты всегда оставалась одна.

Она возненавидела каждое произнесенное им слово – за правду; ее бесило, что Уит, такой немногословный, всегда зрил в корень.

– Ты мне больше нравишься, когда молчишь.

Он что-то буркнул.

– Я люблю, – защищаясь, сказала она. Братья переглянулись, и она воскликнула: – Люблю! Против воли я люблю вас обоих. И ваших жен. И Хелену. – Она показала на Хэтти, сидевшую во главе обеденного стола. – И младенца в животе Хэтти – кстати, когда он родится?

Хэтти погладила свой огромный живот.

– Похоже, он хочет там остаться.

– Она не дурочка. Мир – опасное место, – сказал Уит, кивком указав на Грейс. – Тетя Грейс подумывает начать встречаться с чертовым психом.

– Я с ним не встречаюсь.

– Что же тогда?

– Не знаю.

– За последний час ты произнесла это больше раз, чем за всю свою жизнь, – заметил Девон.

На целую вечность повисло молчание, затем он продолжил:

– Грейс, если я хоть что-то смыслю в жизни… если хоть что-то понял за последний год… это то, что любовь – то единственное, чего мы не знаем.

– Значит, встречайся с психом, – заключил Уит.

– Он не псих, – буркнула Грейс.

– Нет, не псих, – подтвердила Хэтти, посмотрев на Уита.

– Что это значит? – спросила Грейс, переводя взгляд с одного на другого. Все они что-то недоговаривали. – Что?

Хэтти вздохнула.

– Он приходил ко мне несколько дней назад, в контору Седли – Уиттингтон.

– Правда?

Седли – Уиттингтон, названная по фамилиям Хэтти и Уита, занимала ведущее место в транспортном бизнесе лондонских доков. Чего Эван от них хотел?

– Ему повезло, что Уит не утопил его в Темзе, – заметил Дьявол, плеснув себе еще виски.

– Зачем? – спросила Грейс. – Дать докам еще денег?

– Нет, – ответила Хэтти. – Просил работу.

– Что?!

Уит пробурчал:

– Я сказал то же самое.

Грейс не обратила на него внимания, глядя только на невестку.

– И что ты ответила?

– Да, жена, что ты ответила?

– Дала ему то, о чем он просил.

Наверняка она плохо расслышала.

– Ты дала герцогу Марвику работу.

Хэтти кивнула.

– Я же не дура. Слышала, как он расправлялся с ледяными блоками. Смогла представить, на что он будет способен с крюком.

Глаза Грейс широко распахнулись.

– Ты дала ему работу – таскать ящики?

Хэтти жестко на нее посмотрела.

– Он в самом деле пытался взорвать меня, Грейс. Я не собиралась быть добренькой.

Грейс потрясенно рассмеялась.

– Чего же он хотел?

– Ну уж точно не работу, – отозвался Дьявол.

– Он чертовски хорошо с ней управляется для человека, который не хочет этим заниматься, – сказала Хэтти. – Я уже подумываю его повысить.

– Но зачем?

Хэтти пожала плечом.

– Может, не стоит все усложнять. Может, он хочет получить еще шанс. Хоть какую-нибудь надежду.

«Надежду».

Хелена что-то тихонько залепетала. Грейс посмотрела на малышку, которая вместо погремушки теперь слюнявила отцовский палец, и произнесла, не отводя от девочки глаз:

– Это он предоставил в парламент билль о помощи Трущобам.

Молчание. А затем Зверь опрокинул в рот остатки виски.

– Билль провалится. Герцог сражается с ветряными мельницами.

«А разве не все они делают то же самое?»

– Грейс, – тихо произнесла Фелисити. – А чего хочешь ты?

«Что тебе нужно?»

Слова то и дело эхом отзывались у нее в голове.

«Приходи ко мне, когда будешь знать».

Она посмотрела на братьев.

– Возможно, я тоже хочу иметь надежду.

– Проклятье.

– Твою ж мать.

Фелисити ухмыльнулась.

– Потрясающее единодушие!

Глава 20

Перед домом номер 72 по Шелтон-стрит стоял пожиратель огня.

«Она называла себя специалистом по вечеринкам, – думал Эван, глядя, как языки пламени пляшут в ночи, пока карета тяжело катилась по узкой булыжной улочке. – А это настоящее увеселение, таких еще поискать».

Задумайся он об этом всерьез, то предполагал бы услышать пронзительный смех, увидеть ярко освещенные окна, из которых на мостовую льется золотистый свет, превращая булыжники в золотые слитки. Предполагал бы увидеть толпу женщин в масках, в изысканных нарядах, наслаждающихся свободой вдали от Мейфэра, здесь, где их никто не может узнать. Но когда она хвасталась своим талантом, ему даже в голову не пришло, что на таких вечеринках можно встретить пожирателя огня.

А это был именно такой циркач, с фляжкой на бедре и факелом в руке, окруженный широко распахнувшими глаза детишками Ковент-Гардена. По обе стороны от него стояли артисты на ходулях, возвышаясь почти до второго этажа здания – здания, в котором Эван был всего один раз, когда Грейс привела его, чтобы укрыть от преследования братьев, и преподала ему урок, вполне справедливый.

Он помнил его с кристальной ясностью.

«Ты никогда ее не вернешь».

Он сделался другим человеком, и за прошедшие недели несколько раз возникали мимолетные моменты, когда губы ее изгибались в улыбке, а бдительность ослабевала, и он думал, что, может быть, она стала относиться к нему теплее. Когда она целовала его. Когда забывалась в его объятиях и, охваченная наслаждением, выкрикивала его имя.

Тогда он был почти уверен, что сумел надколоть лед в их отношениях.

А потом случилась та ночь на крыше, когда он зашел слишком далеко, открыл слишком многое, и она обратилась в бегство. А он уже не сомневался, что все испортил. На следующий же день он отправился к леди Генриетте, решив, что если не сможет завоевать Грейс, то хотя бы выплатит свои долги Гардену, начав с Хэтти. С кораблей, которых она лишилась. С доков, которые ей придется восстанавливать, и людей, работающих с ней.

Он принес свои извинения, и, как ни удивительно, она их приняла.

Эван целую неделю пропитывал смолой палубы и таскал ящики, а возвращался домой в Мейфэр только для того, чтобы рухнуть в кровать. Он не помнил, чтобы когда-нибудь спал так крепко. Говорил себе, что все дело в физической усталости, но на самом деле знал правду. Причина заключалась в том, что он не разрушал, а созидал.

И надеялся, что, искупив свою вину, он получит прощение.

Пусть не Грейс, но людей.

А затем, неделю спустя, ему принесли пакет – тонкую эбеновую коробочку, завернутую в черное, с золотыми цифрами 72. Он мгновенно понял, что это от нее.

Внутри, на подкладке белого шелка, лежала черная маска-домино, копия той, которую он надевал на свой бал-маскарад. Он взял ее в руки и увидел карточку с единственной написанной строчкой.

«Приходи повидаться».

На карточке сзади было указано точное число, время и адрес: дом номер 72 по Шелтон-стрит. А чуть пониже, в самом центре светло-бежевой карточки, – розовый георгин[3].

Ее подпись.

«Приходи повидаться», – подумал он. Почти то же самое он сказал ей, покидая Гарден. Почти.

Он знал, что ей нужно. А она?

Не питает ли он иллюзий?

Во всяком случае, он не собирался упустить возможность побыть с ней. Особенно здесь, в ее стихии. Он просил ее рассказать о Далии, и теперь она готова приоткрыть завесу.

Но увидеть пожирателя огня он не ожидал.

Тот как раз сделал глоток из своей фляжки, поднял факел и осветил ночь – столб огня взмыл ввысь не меньше, чем на четыре фута. Дети, окружавшие лицедея, неистово завопили, и крики их сделались еще пронзительнее, когда люди на ходулях зажгли собственные факелы и начали перебрасываться ими, отчего казалось, что дверь дома 72 по Шелтон-стрит окружает огненная арка.

Эван замедлил шаг, дожидаясь конца представления, но пожиратель огня уже заметил его.

– Добро пожаловать, милорд! – Он сорвал с головы цилиндр и церемонно раскланялся. – Прошу вас! Входите!

Эван посмотрел на артистов с факелами, лицедей громко расхохотался и сказал:

– Это лишь начало представления. Заходите, и увидите, что вас ожидает… внутри!

Другой ночью, в другое время эти слова разожгли бы его любопытство в достаточной мере, чтобы ринуться в дверь. Но сейчас Эвану не требовались обещания экстравагантного представления и демонстрации силы. Хватало мысли, что внутри его ждет Грейс.

И он прошел сквозь огонь, чтобы добраться до нее.

Металлическая дверь, ведущая в клуб, открылась мгновенно, словно его появления ждали. Внутри высокая чернокожая красавица с искусно подведенными глазами, мерцавшими в свете свечи, прошептала что-то на ухо другой женщине, и та мгновенно исчезла за тяжелыми бархатными занавесями.

– Я…

– Я знаю, кто вы, – спокойно ответила служительница. Она потянулась назад и приоткрыла занавесь, совсем чуть-чуть, чтобы глянуть на что-то, происходящее внутри помещения. Видимо, удовлетворившись увиденным, она снова обратила свое внимание на гостя. – Вы же помните, что маски предназначены для того, чтобы сохранять анонимность, сэр?

Сэр. Не герцог. Не здесь. Здесь у него нет титула, удовольствие от этого оказалось безмерным.

Эван оглянулся и обнаружил двоих огромных охранников с пистолетами в кобурах под мышкой. Кто-то другой мог бы почувствовать себя неуютно при виде столь грозной силы, но Эван только обрадовался. Это значило, что в этих стенах Грейс в большей безопасности, чем он мог надеяться.

Он кивнул охранникам. Они никак не отреагировали.

Тогда он взглянул на чернокожую красавицу.

– Итак?

Она протянула руку к занавеси и отдернула ее настолько, чтобы он смог пройти. Небольшая прихожая тотчас же наполнилась разухабистой многоголосицей и шальными красками вечеринки.

– Доминион ждет вас.

«Доминион».

Разумеется, это должно Доминион.

И она ждет его здесь. Чтобы он насладиться этим. Насладился ею.

Грейс. Далией. Обеими.

В нем запело возбуждение. Он посмотрел на привратницу, открывшую для него портал в мир Грейс.

– Где она?

Красотка прищурилась и оценивающе посмотрела на гостя. Отлично. Ему нравилась мысль о том, что рядом с Грейс есть люди, которые оберегают ее даже здесь, где она правит.

– Я не знаю, о ком вы говорите, сэр.

Он кивнул. Похоже, его предоставили самому себе, и тогда он сделал то единственное, что мог, – отодвинул занавесь и прошел в вакханалию Грейс.

Это не походило на все то, что ему доводилось видеть раньше – буйство цвета и звуков, смеха, криков и музыки, яркое и праздничное… никакого симфонического оркестра или струнного квартета, а только отдельные музыканты. Молодая скрипачка в большом напудренном парике музицировала в одном углу большого открытого зала, все быстрее и быстрее, а танцовщица в маске, окутанная облаком розового газа, кружилась с невероятной скоростью, ткань ее платья разлеталась в разные стороны, а зрители хлопали в такт музыке.

По другую сторону зала группка женщин в масках собралась возле большой круглой площадки, обитой роскошным темно-синим бархатом, и наблюдала за выступлением циркачки. Акробатка в прозрачном трико сгибалась и скручивалась, принимая невероятные позы, причем очень медленно, что только подчеркивало ее удивительный артистизм.

Когда она сделала стойку на одной руке, вытянув ноги так, что они смотрели прямо в потолок, женщины разразились аплодисментами.

Мимо проплыл поднос, уставленный бокалами, и с полдюжины рук, обтянутых шелком и бархатом всевозможных оттенков, потянулись к нему, а державшая поднос официантка не совершила ни единой ошибки, протягивая каждой гостье ее любимый напиток. Когда дамы, довольные, разошлись, служительница повернулась и посмотрела на него с такой приветливой улыбкой, словно с самого начала знала, что он тут стоит.

– Шампанского, сэр? – спросила она.

Он покачал головой.

– А чего пожелаете?

Она исчезла сразу же, едва он сказал, что предпочитает бурбон, и Эван на мгновение задумался, увидит ли он ее когда-нибудь снова; уж наверное в такой огромной толпе найти кого-то не представляется возможным.

Он повернулся и направился в небольшую прихожую, куда была открыта дверь. Внутри за столиком в углу стояла женщина без маски, а несколько гостей остановились рядом, наблюдая. Она улыбнулась и поманила его.

– Присоединяйтесь к нам, сударь, – произнесла она с сильным итальянским акцентом.

Он подошел, не в силах сдержать любопытство, а дама, представившаяся Фортуной, вытащила из-под стола несколько чашек с нарисованными на них венецианскими масками.

Выставляя чашки одну за другой на стол, она их именовала.

La Tragedia[4].

La Commedia[5].

Gli Innamorati[6].

А затем, используя тугие красные бутоны роз, начала ошеломлять публику невероятными фокусами, протаскивая цветы сквозь керамику и одновременно рассказывая драматическую историю влюбленных, которые познали и счастье, и печаль, а в конце концов обрели друг друга.

Чашки кружили по столу.

– …обреченные быть…

Бутоны появлялись и пропадали.

– …принимали любовь как должное…

А затем исчезли все одновременно, когда она показала зрителям пустую чашку с портретом двух любовников в неистовом объятии.

– …разбитое сердце, – произнесла она тихо и поставила чашку на стол вверх дном.

– Но! – сказала Фортуна после того, как вокруг повисла тишина. – Сегодняшняя ночь не для разбитых сердец, верно? – Она посмотрела на стоявшую к ней ближе всех гостью. – Правильно, леди?

Та помотала головой.

– Ни в коем случае.

Фортуна взглянула на него.

– Сэр?

Он не удержался от улыбки.

– Нет.

– Allora[7]… – торжествующе проговорила она. – Возможно, люди правду говорят. В любви всегда есть надежда.

Она подняла кажущуюся пустой чашку, и под ней оказалась пышная ярко-алая роза. Зрительницы хором ахнули, а Эван улыбнулся еще шире, когда Фортуна взяла розу, яркую и прекрасную, склонила голову и протянула цветок ему.

– Для вашей innamorata[8]. Piacere[9].

Он протянул руку, но не успел взять цветок, как ее взгляд устремился куда-то вдаль, поверх его плеча.

– Разве что… – Она помолчала. – Роза не подходит?

А затем, на глазах у всех присутствующих, она взмахнула рукой над цветком у себя в ладони, и будь он проклят, если тот не превратился в нечто совершенно другое.

В ошеломительно розовый георгин.

Ему стало жарко, он уже догадался, что увидит, когда обернется.

– Собственно говоря, – произнес Эван достаточно громко, чтобы она его услышала, – это подходит идеально.

Улыбка Фортуны сделалась еще шире, и она вложила цветок ему в руку. Затем проговорила что-то по-итальянски, но Эван уже поворачивался к Грейс, и от ее вида у него перехватило дыхание.

Она была в золотом.

Золотые нити, которые он обещал ей в детстве, были сотканы в великолепное платье, в богатый шелк дюпон, блестящий в отсветах пламени свечей. Оно плотно облегало плечи, а длинные рукава были оторочены кружевами. Глубокий овальный вырез демонстрировал упругость груди и гладкую, усыпанную веснушками кожу. Ее медные кудри рассыпались по плечам, цеплялись за ткань, а один локон пленительно оттенял грудь, как дикое искушение.

Сочетание золота и меди превратило ее в солнце: его внезапно обдало невыносимым жаром.

Она должна немедленно снять этот наряд, иначе подожжет все здание.

На ее губах заиграла улыбка, а в глазах что-то мелькнуло, словно она прочитала его мысли. Она кивнула на его руку; он едва сдерживался, чтобы не смять волшебный цветок.

– Любимый фокус Фортуны.

– И просто превосходный, – проговорил он голосом хриплым и низким, как будто молчал несколько недель. – В особенности мне понравилась та часть, где она материализовала тебя.

– Это происходит не всегда. – Она улыбнулась шире, и Эван испытал безумный порыв выпятить грудь. Он готов сделать так, чтобы она улыбалась вечно.

– Меняемся? Мой приз на твой?

Она протянула ему бокал с налитым на два пальца бурбоном. Эван обвел взглядом комнату в поисках официантки.

– Как она…

– Доминион придуман, чтобы обеспечить вас удовольствиями, сэр. Вы думаете, немного бурбона – верх волшебства?

Он расслышал в ее голосе гордость и торжество, и ему захотелось зацеловать ее.

– Обеспечить меня удовольствиями, вот как?

– Обеспечить удовольствиями всех присутствующих, – рассмеялась она.

– А как насчет тебя? – спросил он. – Ты принимаешь в этом участие?

Она коротко качнула головой.

– Нет.

– Почему?

Она помолчала, и он увидел, что ответ уже готов, просто она не произносит его вслух. А он никогда в жизни не хотел так услышать ответ, как сейчас.

Он ждал. «Скажи мне».

– Потому что это мой бизнес, – сказала она наконец. И явно недоговорила. – Потому что это мой дом, мой бизнес и мой товар. Я не участвую, потому что мое удовольствие – дарить его другим.

Он кивнул.

– Как мне?

Она потупилась. Неужели покраснела? Господи, какая прелесть! Он хотел видеть этот румянец вечно.

– Если захочешь, то сегодня ночью, да.

«Сегодня ночью».

– Мне бы очень хотелось, и сегодня, и каждую следующую ночь.

Она точно покраснела.

– Я предлагаю только сегодняшнюю.

Он сыт по горло одной ночью. Хочет их все.

– Что ж, я ее беру. И проведу вечер, убеждая тебя подарить мне больше.

Она неопределенно улыбнулась.

– Посмотрим.

– Это не твердое «нет».

Она закатила глаза, но когда отворачивалась, он заметил игравшую на ее губах улыбку. Грейс вывела его из комнаты Фортуны, через большой зал, где к первой скрипачке присоединилась вторая, а рядом с первой танцовщицей самозабвенно кружились несколько пар.

Грейс остановилась, чтобы посмотреть, и золотые юбки обвились вокруг ее ног. Он проследил за ее взглядом. Танцевали три пары, и прижимались они друг к другу так, что это походило совсем не на танец, а на нечто куда большее.

Пожилая женщина в маске кружилась с высоким белокурым партнером, и они не отрывали друг от друга взглядов. Брюнетка, танцевавшая ближе всех к Эвану и Грейс, вывернулась из объятий любовницы, широко, победительно улыбнулась ей и поманила за собой… вероятно, куда-то в более уединенное место, очень уж быстро обе дамы затерялись в толпе.

А Грейс с искренним восхищением улыбнулась.

– Разрешите пригласить вас на тур вальса?

Она посмотрела на него в замешательстве, словно он заговорил на неизвестном ей языке.

Эван поставил бокал на ближайший столик и протянул ей руку.

Она шагнула в его объятия, и толпа вокруг тут же расступилась, освобождая место. Они начали танцевать, быстро поймав ритм музыки. Грейс отдалась его объятиям, и вскоре они уже покачивались и кружились все быстрее и быстрее в такт музыке, а затем он оторвал ее от пола, подняв высоко над собой, а она обвила его руками и ногами и захохотала, глядя сверху вниз, а толпа вокруг обезумела от возбуждения.

Когда мелодия закончилась, оба они тяжело дышали и смеялись, и она не сводила с него взгляда красивых карих глаз, и на мгновение все стало легко, просто и реально. Эван ощутил нечто похожее на покой в первый раз за целую вечность…

Он не смог удержаться, нагнулся и украл поцелуй, быстрый, мягкий и безупречный. Грейс тотчас же на него отозвалась и вздохнула, когда он отодвинулся.

– Никаких масок, – прошептал Эван. – Только не сегодня ночью.

«Только не между нами».

– Почему ты не получаешь здесь удовольствий? – снова негромко спросил он.

– Потому что удовольствие для того, чтобы с кем-то его разделить, – ответила она.

А чтобы разделить, нужно очень доверять. Он понимал это лучше других.

Но он хотел дать ей все. Доверие, общие переживания, удовольствие. Все, чего она только пожелает.

– Позволь разделить его с тобой. Сегодня ночью.

Она долго стояла неподвижно, не отводя от него взгляда, и оба они дышали все быстрее и прерывистее, дыхание их смешивалось.

Наконец Грейс кивнула.

– Никаких масок.

Эван сомневался, что когда-нибудь сможет испытать удовольствие острее, чем то, которое испытал сейчас. Они разжали объятия, но пальцы их переплелись – он не хотел отпускать ее ни на секунду. Эван взял со стола свой бурбон, и Грейс направилась к двери, ведя его за собой.

По дороге он осушил бокал.

– Это едва ли не самый лучший бурбон из всех, что мне доводилось пробовать.

Она чуть склонила голову.

– Я сообщу нашим поставщикам.

Девон и Уит.

– А может быть, ты захочешь сказать им это сам, – небрежно добавила она. – Я слышала, теперь ты таскаешь ящики для Седли – Уиттингтон.

Так. Она знает.

– Леди Генриетта любезно позволила мне присоединиться к бригаде.

– Зачем?

«У меня есть цель».

Он не сказал этого вслух, но она услышала.

– Значит, вот такой у тебя план? Понедельник, среду, субботу – таскать грузы. Вторник, четверг – заседать в палате лордов?

– Это честный труд, – сказал он и сухо добавил: – В отличие от прений в парламенте.

Ему это нравилось. Нравилось напряжение в мускулах под вечер, и то, как гордились своей работой люди, рядом с которыми он трудился. Нравился вкус эля в конце рабочего дня.

– По моему опыту, аристократы не особенно интересуются честным трудом.

Он не хотел говорить об аристократах.

– Это место для моего удовольствия?

Она посмотрела ему в глаза.

– Да.

– Сегодня ночью никаких аристократов. – Он коротко ей улыбнулся. – Но ты же знала, что это будет моей самой первой просьбой, верно?

Уголки ее губ приподнялись.

– Верно, сэр. Знала.

– Спасибо, – негромко сказал он.

– А какой будет вторая? – спросила она.

Он ответил мгновенно:

– Я хочу узнать Далию.

Секунда размышлений. Он затаил дыхание.

Затем она указала на дверь в следующую комнату, в великолепный мир, ею же созданный.

Приглашение исследовать.

Приглашение узнать ее.

Он посмотрел ей в глаза:

– Покажи мне.

– С удовольствием.

Глава 21

Ему понравился Доминион.

Она поняла это по тому, как непринужденно он вписался в общее пространство, с удовольствием погружаясь в хмельной восторг. Отыскав Эвана рядом с Фортуной, Грейс удивилась, что его так зачаровала магия. Он знал, что это всего лишь фокусы, но все равно полностью отдался волшебству момента.

И в ту минуту, познавая Доминион его глазами, Грейс поняла: она никогда не пожалеет, что позвала его. Он принял приглашение, пришел в клуб и от души увлекся всем происходящим, а значит, подарил ей надежду.

А ведь именно этого она и хотела, верно?

Безумно, нелепо, невероятно и болезненно.

Когда они танцевали, он поднял ее высоко в воздух и подарил удовольствие, в котором она всегда себе отказывала. Свободу. Радость. Счастье, пусть и совсем чуть-чуть.

Разве они не заслуживали этого? После стольких лет?

Заслуживали, и они вошли в центральный овальный зал клуба, превращенный в своего рода цирк-шапито – роскошная мягкая мебель была отодвинута к стенам, а с потолка свисала большая трапеция, на которой выступала воздушная гимнастка, обладающая невообразимой грацией и ловкостью. На нее смотрели зрители – Грейс быстро подсчитала, человек пятьдесят.

– Твой клуб, – негромко произнес он.

Она взглянула на него, ничуть не удивившись его осведомленности.

– Как много тебе известно?

– Знаю, что он для женщин, – ответил Эван.

– Верно, и ни в одну ночь, кроме Доминиона, как сегодня, мужчины без сопровождения сюда не допускаются.

Он поднял брови.

– И как тебе удается не впускать сюда мужчин после того, как они здесь хоть раз побывали?

– Превосходный вопрос. Мужчины весьма любопытные животные, верно? Они не допускают нас в свое пространство, им претит мысль о том, что у нас может появиться наше, личное.

– Тебе это известно лучше прочих.

Смысл его слов был очевиден. Ее лишили титула, а когда она ясно дала понять, что он ее не интересует, стали угрожать самому ее существованию. Грейс сглотнула, сообразив, что их мысли совпадают, и снова окинула взглядом комнату.

– Гостям разрешается приходить только с моего официального разрешения.

– И ты, конечно, наводишь о них справки.

Она кивнула.

– Самым тщательным образом. А когда я даю свое одобрение, мои служащие завязывают им глаза, доставляют их сюда и проводят в клуб по подземным туннелям.

Он тотчас же взглянул на нее.

– Меня не приводили.

– Нет, – мягко отозвалась она. – Тебя не приводили.

Вероник хотела доставить его в клуб вместе с остальными мужчинами, утверждая, что из всех, кому разрешили сегодня присутствовать, Эван наиболее опасен – в конце концов, разве не так это было всегда?

– Почему?

Грейс отказалась, поставив на кон свое доверие. Свою надежду. И не считала, что совершила ошибку.

«Пожалуйста, – думала она, – пусть это не будет ошибкой».

– Ты мой гость.

В его глазах что-то мелькнуло, что-то, похожее на удовлетворение.

– А представление у входа? Зачем оно, если все входят секретно?

Она улыбнулась.

– Что же это будет за праздник, если нет ребятишек? – Он засмеялся, а она добавила: – Им понравилось?

– О, они веселились вовсю, просто ликовали.

– Чем больше довольных клиентов, тем лучше, – сказала Грейс, снова поворачиваясь лицом к комнате. Сегодняшние гости относились к самым влиятельным кругам Лондона, с гордостью могла признать Грейс. Здесь присутствовали герцог и герцогиня Л., маркиз и маркиза Р., и мужья буквально пылинки сдували со своих жен.

Но, как и обычно, в основном аудитория состояла из женщин – членов клуба и их спутников.

Грейс смотрела, как воздушная гимнастка встала на перекладину трапеции, затем аккуратно перенесла вес на одну ногу и кувыркнулась, а потом снова села. Ее юбочки взлетели вверх, непослушные, пушистые, как у леди на восхитительной картине Фрагонара.

– Далия, вы превзошли саму себя!

Грейс обернулась и улыбнулась, несмотря на возникшее вдруг раздражение. Эта ночь принадлежит не ей – клубу. К ней навстречу шла герцогиня Тревескан, держа в одной руке бокал с шампанским, а другой взяв под руку Генри, очень крупного, очень искушенного компаньона.

– Вижу, вы, как всегда, без маски, герцогиня?

Та махнула рукой.

– Она смазывает краску с глаз.

Грейс чуть склонила голову.

– Что ж, если вас это не беспокоит, то нас и подавно.

Герцогиня посмотрела мимо нее, на Эвана в маске, высокого и худощавого, с чувственными губами и волевым подбородком. Губы ее слегка приоткрылись, глаза удивленно распахнулись. А затем в них возникло нечто вроде… понимания.

– Я вижу, Далия, сегодня вечером у вас тоже есть спутник.

Жар прилил к щекам Грейс.

– Даже мне иногда позволено пригласить гостя.

– Гостя, – повторила герцогиня, не отводя взгляда от Эвана.

Тот смотрел на нее, и было трудно понять выражение его лица из-за тени, отбрасываемой маской, и приглушенного света в зале.

– Что ж, как чудесно видеть вас обоих. – Она помолчала. – Вместе.

Герцогиня отсалютовала им бокалом, отпила глоток шампанского и многозначительно взглянула на Генри.

– Идем, милый?

Тот широко улыбнулся, она взяла его под руку, и они двинулись сквозь толпу к лестнице, ведущей в верхние комнаты.

Грейс снова повернулась к Эвану. Тот задумчиво наблюдал за тем, как парочка удаляется, а потом перевел взгляд на трапецию в центре комнаты. Они несколько минут молча смотрели на гимнастку, затем Грейс сказала Эвану:

– Потребовалась целая неделя, чтобы установить эту трапецию, но я думаю, оно того стоило.

Он согласно пробормотал что-то, и она внимательно на него посмотрела, только теперь заметив, что он увлечен вовсе не гимнасткой.

Он рассматривал зрителей. Большинство из них были членами клуба, многие наслаждались куда более пикантными предложениями заведения, что часто случалось во время Доминиона.

По всему периметру располагались пары – а в одном случае даже троица, – на разных стадиях наслаждения. Ничего слишком откровенного, для этого имелись комнаты наверху, предусматривающие уединение, и несколько комнат на этом этаже, предлагающих отсутствие уединения, если участники черпали удовольствие в этом. Но эти пары расположились в креслах, прижавшись друг к другу, – женщины на коленях у мужчин, с задранными до колен юбками. Прямо напротив них Томас шептал что-то на ушко хихикающей графине К., изящно устроившейся у него на коленях. Грейс по опыту знала, что эти двое сейчас уйдут в отдельную комнату.

На другом конце зала в дверях стояла Зева, контролируя ситуацию, и в общем и целом в доме номер 72 по Шелтон-стрит не происходило ничего особенного.

Но казалось, что Эван не может оторвать от происходящего взгляд.

О чем он думает?

Желудок ее совершил кувырок, стоило предположить несколько вероятных вариантов, и далеко не все они были приятными.

– Вы слишком пристально смотрите, милорд, – сказала она, пряча беспокойство за дразнящим тоном.

Он даже не взглянул на нее.

– Не все мужчины тут гости.

Она вгляделась в его профиль. Он только что понял: номер 72 по Шелтон-стрит был не только одним из лучших клубов Лондона, но еще и одним из лучших домов удовольствий.

– Верно.

– И когда ты говоришь «удовольствие»…

– Оно бывает разным.

Он издал какой-то непонятный звук. Понимание? Неприязнь? Отвращение? Что-то еще?

– А когда мужчины, которые не являются ни персоналом, ни клиентами, видят, понимают, в чем дело, как их убеждают держать все в тайне?

Вот теперь она услышала, что это. Упоение.

Он не сердится.

Он заинтригован. И тут есть что-то еще. Судя по голосу… впечатлен.

Она улыбнулась.

– Попав сюда однажды, они быстро раскрывают то, что доставляет удовольствие именно им… и тогда им проще хранить секрет.

– Особые удовольствия? Какие, например? – спросил он, повернувшись к ней.

Грейс выдохнула, то ли облегченно, то ли потрясенно. Потому что там, в его глазах, она наконец-то увидела то, о чем он думает. Темные зрачки его янтарных глаз расширились от желания.

Ему это нравилось – мир, который она создала.

– Удовольствия вроде тех, что ты получаешь прямо сейчас, – негромко проговорила она. – Хочешь, найдем комнату и ты сможешь ее исследовать?

– Ты неправильно поняла, – сказал он. – Я не хочу наблюдать за ними.

– Не хочешь?

– Нет.

Она наморщила лоб. Почти десять лет работы с сексом превратили ее в специалиста, с легкостью угадывающего, чего хочет клиент. Обычно она не ошибалась.

– Ты хочешь, чтобы наблюдали за тобой?

Он помотал головой.

– Нет, если, конечно, этого не хочешь ты.

Ее охватило возбуждение от его желания заниматься этим вместе с ней. От вожделения в потемневших глазах. Она протянула руку, отвела с его лба белокурую прядь волос.

– Тогда что же?

Вдруг он раскрепостился и, наклонившись к ней, проговорил таинственно:

– Наблюдать за тем, как эти женщины получают наслаждение здесь, в месте, которое создала ты… – Он вытер рукой рот, и Грейс подумалось, что ей в жизни никогда ничто так не нравилось, как этот жест. – Мне хочется наблюдать за тем, как его получаешь ты.

Слова проникли глубоко, в самую ее сущность, и она внезапно тоже этого захотела.

Ей это потребовалось.

Она не стала колебаться.

Они то входили, то выходили из комнат, где выступали другие акробатки, музыканты и вульгарные певички, а толпы людей пили, ели и наслаждались шумным весельем. Прошли по длинному коридору, где стояли, сцепившись в объятии, еще две пары, зашли в театральный зал, где Настасия Критикос, занявшая сцену, выводила трели, исполняя арию, благодаря которой могла бы стать музой самого Моцарта.

Грейс оглянулась, предполагая, что Эван смотрит на диву, но тот смотрел только на нее. Едва их взгляды встретились, он притянул ее к себе и украл еще один поцелуй. У Грейс перехватило дыхание, а все мысли мгновенно выветрились из головы. Когда он отпустил ее, пришлось схватиться за лацканы его пиджака, чтобы устоять на ногах.

– Покажи мне, что еще ты тут придумала.

Они могли бы пойти еще в дюжину разных мест: в комфортабельные комнаты наверху, где каждая обставлена так, чтобы пробудить определенную фантазию; в катакомбы под зданием; в винные и сырные погреба; в оранжерею на крыше…

Но она не хотела вести его в места, принадлежавшие клубу.

Она хотела отвести его в место, принадлежавшее только ей.

Поэтому провела через небольшую комнату для игры в карты; там вокруг круглого стола собрались несколько аристократок, а француженка, которую Грейс отыскала на рыночной площади, переворачивала замысловато расписанные карты и предсказывала им будущее. Карты были разрисованы вручную, очень красивые, но не могли сравниться с самой гадалкой – та словно заглядывала прямо в душу своих клиенток и видела там их самые потаенные желания.

Все они были так поглощены происходящим, что ни одна не подняла глаз, когда Грейс и Эван прошли мимо, в угол комнаты, где Грейс отодвинула потайную щеколду едва заметной двери и потянула его прочь с Доминиона, на черную лестницу.

Закрыла за ним дверь, и они моментально оказались окутаны тишиной. Звуки неистового празднества тут же заглохли. Лестница была очень плохо освещена, свечи располагались на большом расстоянии друг от друга, и она все время остро ощущала его дыхание. Грейс посмотрела на Эвана – он был так близко, что, подайся она на какой-то дюйм в его сторону, они соприкоснулись бы.

Он окинул взглядом тесное пространство и кривовато усмехнулся.

– Я рассчитывал на что-то попросторнее, но…

А затем взял ее лицо в свои ладони и поцеловал, прижав спиной к стене. Она ахнула, ничего так не желая, как его прикосновений.

Грейс позволила целовать себя, крепко и сладко, наслаждаясь им – его широкими плечами, негромкими стонами вожделения, запахом табака, грозившим полностью поглотить ее.

Он чуть отодвинулся – ровно настолько, чтобы сказать:

– М-м-м… как хорошо.

И прежде, чем она успела ответить, снова начал ее целовать, одной рукой скользя по лифу, лаская груди над вырезом внезапно сделавшегося тесным платья. Запустил большой палец под ткань и нашел сосок, ноющий от желания. Она вскрикнула вслух, а он начал целовать ее от подбородка к уху, повторяя это откровенное прикосновение снова и снова, и одновременно бормотал:

– Какое греховное платье.

Она открыла глаза, пытаясь подобрать слова:

– Я выбрала его для тебя.

– М-м-м, – протянул он. – Я знаю. – Погладил сосок снова, и ее глаза вновь начали закрываться под этим восхитительным прикосновением. – Ах… – Он остановился, и Грейс открыла глаза. – Смотри на меня. – Снова погладил, на этот раз чуть глубже. – Я хочу уложить тебя на постель, как пиршество, и любоваться тобой. Хочу запомнить, как это золото мерцает на твоей коже.

Она прижалась головой к стене и глубоко вздохнула, бездумно подставив ему шею и грудь, словно жертву.

Он снова негромко застонал от удовольствия и жертву принял, покрывая восхитительными поцелуями сначала шею, а потом грудь. Она запустила пальцы ему в волосы, направляя его все ниже и ниже, пока не помешала линия выреза, и оба они застонали от досады.

Грейс выругалась в темноте и ощутила его губы на своей коже.

– Мне хочется сорвать его с тебя, – произнес он, проводя языком вдоль линии выреза. – Но ты заслуживаешь лучшего.

Она стиснула пальцами его волосы.

– Да мне плевать.

Он поднял голову, провел пальцем по груди вверх, к плечу.

– А мне нет. Я обещал тебе кучу катушек золотой нити и не отниму их у тебя. Никогда.

Она посмотрела на него. Увидела, что он сказал правду. И в эту минуту, на темной лестнице клуба, когда самое скандальное сборище в Лондоне смеялось, выпивало и развлекалось в беспечном забытьи всего в нескольких футах от них, когда мужчина, от которого она скрывалась целую жизнь, отказался рвать на ней лиф, Грейс влюбилась во второй раз в жизни.

И осознание этого оказалось настолько пугающим, что она сделала то единственное, что ей пришло в голову. Сжала его ладонь и повела Эвана в постель.

Они поднялись по задней, потайной лестнице дома 72 по Шелтон-стрит, мимо комнат, которыми пользовались постоянные посетители клуба, мимо этажа, где год назад она выхаживала его и лечила, но только для того, чтобы встретить на ринге и прогнать навсегда.

«Слава богу, он вернулся».

На самом верхнем этаже она отодвинула небольшую щеколду и отворила дверь, ведущую в ее апартаменты. Более того, эта конкретная лестница не просто вела в приемную конторы Грейс со столом, заваленным высоченными стопками документов и бухгалтерских книг. Она не вела ни в гостиную, где никто никогда не сидел, ни в маленькую библиотеку, где она обычно читала вечерами. Нет, эта дверь вела в святая святых. В ее постель.

Он прошел вслед за ней в комнату и на этот раз сам закрыл за собой дверь. Легкий щелчок закрывающейся двери заставил его сердце колотиться. Грейс обернулась, ожидая, что он снова подойдет к ней, жаркий и неистовый. Она хотела этого, настолько выбитая из колеи осознанием того, что влюбилась, что была готова на все, лишь бы не дать себе думать об этом.

Похоже, у Эвана подобной заботы не было.

Он подошел к ней с ленивой уверенностью хищника, словно знал, что располагает всем временем мира и что она от него не ускользнет.

Глядя на него, высокого и красивого, с волевым подбородком, на его безупречное лицо, скрытое черной маской, с впившимся в нее взглядом, словно он не желал смотреть больше ни на что в целом мире, Грейс поняла, что бежать ей некуда.

Она шагнула назад, растревоженная своими мыслями; ее охватило чувство предвкушения, и она внезапно оступилась. Неторопливый хищник исчез; он мгновенно подхватил ее и прижал к себе рукой твердой, как сталь.

– Попалась.

У нее перехватило дыхание – не от ощущений, а от его слов, и Грейс не сдержалась, выпалила:

– Знаю.

Эван долго смотрел ей в глаза.

– В самом деле? – прошептал он, протянул руку к ее волосам, заправил за ухо непослушный локон. – Знаешь, что я всегда буду держать тебя, если ты мне позволишь?

У нее на душе потеплело.

– Я всегда буду тем, что тебе нужно, – сказал он.

– А как же то, что нужно тебе? – спросила она.

– Прямо сейчас у меня это есть. – Она глубоко вздохнула, а он добавил: – Но предупреждаю, я не думаю, что смогу ограничиться полумерами.

«Что, если я хочу отдать тебе все?»

Она не стала задавать ему этот вопрос, просто протянула руки к его лицу и сняла маску.

– Никаких масок, – прошептала она.

Он улыбнулся.

– Никаких масок. Повернись.

Она мгновенно повиновалась, позволив ему распоряжаться.

Он нежно собрал ее волосы и перебросил их вперед, через плечо, освободив себе доступ к застежкам на платье. Хищник вернулся, медленно и методично расстегивал пуговки, тянущиеся по всей длине спины, и золотая ткань постепенно расступалась под его пальцами. Грейс придержала платье на груди, когда он наклонился, поцеловал ее в плечо и спустил с него бретельку.

Его язык коснулся кожи, и Грейс запылала огнем.

Затем он заговорил:

– Той ночью… в моем саду.

– Ты притворился, что не узнал меня.

Ей бы следовало прийти из-за этого в бешенство, но она не разозлилась. Какая-то ее часть была ему за это благодарна, ведь он остановил круговерть противоречивых мыслей, терзавших Грейс той ночью, и подарил что-то другое – фантазию, что они просто любовники.

А ведь между ними никогда не было ничего простого.

А сегодня ночью все стало еще сложнее.

– Я тебя узнал, – сказал он. – Конечно же, я тебя узнал.

Поцелуй в затылок, нежный, идеальный, и по спине пробежал трепет желания. Еще один язычок пламени.

– Я узнаю тебя всегда, – жарко прошептал он ей в шею, и она обрадовалась, что не смотрит на него, и отчаянно захотела увидеть, как он признается в том, что должно считаться грехом, а на самом деле куда ближе к раю. – Никогда не будет такого, чтобы я не узнал твою фигуру, твой голос, твой аромат – как сладкий, пряный крем.

Она сглотнула, а он продолжал благоговейно ласкать ее – один поцелуй за другим, словно ему и в голову не приходило, что можно делать это быстрее.

Словно ему и в голову не приходило, что она может сойти с ума, если он не ускорит темп.

– Той ночью, – рассказывал он, распуская шнуровку на корсете, высвобождая ее. – Я сказал тебе, что когда я с тобой, то чувствую себя Аполлоном.

– Помню, – отозвалась она на выдохе, едва слышно, потому что он как раз распустил последний шнурок и его пальцы нырнули внутрь, скользя по коже, покрасневшей и измученной натиравшим ее корсетом. Она ахнула, ощутив невыносимое удовольствие от его прикосновений. – Он… – Одна рука скользнула вокруг тела и легла под груди, пышные, ноющие. Эван вдруг замер, словно ожидая продолжения. – Он вышел на опушку леса и увидел обнаженную женщину в купальне.

Он раскатисто рассмеялся ей в спину, и это только усилило удовольствие от его прикосновений, когда он приподнял ее грудь и потер большим пальцем сосок – томно, медленно обводя круг.

– Она не была обнаженной в купальне.

Грейс покачала головой.

– Этого ты мне не сказал.

– Если я правильно помню, я отвлекся.

– Разве не может быть, что ты и сейчас точно так же отвлекся? – спросила Грейс.

Он негромко поцокал языком прямо ей в ухо.

– Я всего лишь рассказываю тебе историю. – Другая рука присоединилась к первой и приподняла вторую грудь. Погладила второй сосок.

– Прошу прощения, – проговорила Грейс, прижимаясь к нему. – Продолжай.

Он легонько ущипнул сосок, и тот заныл еще сильнее. Она ахнула.

– Пожалуйста.

– М-м-м… – снова этот рокот.

Грейс попыталась сосредоточиться на рассказе.

– Что же она делала?

– Убивала льва.

Он отпустил ее, сдернул вниз платье и корсет, и золотая ткань упала к ее ногам – шелк скользил по коже, греховно ее дразня, вызывая в ней желание кинуться к нему в объятия и позволить делать с ней все, что он захочет. Все, что он только сможет придумать.

Но прежде чем она подчинилась своему желанию, Эван сжал ее бедра и крепко прижал к себе. Великолепное восставшее естество уткнулось в ее ягодицы. Она прижалась к нему еще сильнее. Он поднял одну ее руку и запрокинул себе за шею. Затем одна его рука снова начала ласкать груди, а другая заскользила по животу.

– Потрогай меня, – негромко попросила она. – Пожалуйста.

Он зарычал, пальцы его нырнули в густые завитки, скрывавшие самую ее сокровенную часть. Один палец начал дразнить то место, где она особенно его хотела.

Грейс повернулась к нему лицом, отыскала взглядом его блестящие глаза.

– Эван, – выдохнула она.

– Кирена.

– Что?

Восхитительный палец опять задвигался.

– Кирена, убийца льва.

– М-м-м… – Она качнула бедрами, наслаждаясь удовольствием, которое он ей доставлял. – Расскажи.

– Она родилась изящной и красивой, единственной дочерью великого воина, – рассказывал он, а его рука легко – слишком легко – ласкала ее. – И никто не верил, что она достойна сражаться.

– Само собой разумеющимся считалось, что нет.

– Вот именно, – сказал он. – Она хотела выйти на поле боя, а получила совсем другое поле – пасла овец всякий раз, как ее отец уходил на войну.

– Вкусное угощение для львов.

Он ущипнул мочку ее уха, и Грейс снова охватил трепет наслаждения.

– Именно. И вот однажды, когда она пасла отару, явился лев, и Кирена, великая воительница, убила его.

– Входит Аполлон, – задыхаясь, сказала Грейс, подаваясь бедрами ему навстречу. – Быстрее.

Он замер.

Она выругалась.

– Ты выучила это грязное слово здесь.

По его голосу она поняла, что он порочно улыбается – ему доставляло удовольствие руководить ею. Она повернулась к нему лицом, ей хотелось видеть это. Все эти годы она воображала, как он будет улыбаться в такие минуты, доставляя ей удовольствие, и как они забудут, что мир вокруг существует.

Эван взглядом обвел ее тело, каждый его дюйм, каждую выпуклость, каждый изгиб, каждый шрам, оставшийся после драк ее юности.

Она смотрела, как он словно заносит их в опись – вот осмотрел ноги до самых ступней, снова скользнул взглядом вверх, на долгую минуту задержался взглядом на темном треугольнике завитков, скрывавшем самую ее сокровенную часть.

Затем поднял взгляд на лицо и произнес чувственным низким голосом:

– Аполлон был сражен наповал.

И Грейс, королева Ковент-Гардена, которая могла остановить бунт одним словом, поняла, что никогда в жизни не чувствовала себя более могущественной, чем в тот миг, когда этот мужчина, сильный и красивый, потерял из-за нее голову.

Он притянул ее к себе, поднял на руки, отнес к кровати и положил. А она потянула его на себя, и он лег рядом на шелковое покрывало. Он позволил ей поцеловать себя долгим, страстным поцелуем, неторопливо ласкать языком, неторопливо пососать нижнюю губу, и в конце концов оба они изнывали от желания.

Вот оно.

Вот оно, ее наслаждение. Быть желанной. Знать, что тебя вожделеют. Не за деньги, не за власть, не за положение – просто за то, что ты есть.

Но это не все. Этого недостаточно.

Наслаждение во взаимности. Быть желанной и желать в ответ. Давать и получать. Хотеть и предлагать.

Вот оно, наслаждение, на поиски которого она потратила всю свою жизнь.

Оно в Эване, ее первой любви. И теперь, подозревала Грейс, и последней.

Он отстранился от нее и поцеловал в щеку. Потом в уголок глаза. Потом в подбородок.

– Она была самым прекрасным созданием, какое он когда-либо видел, – прошептал Эван, и Грейс внезапно отчаянно захотела услышать конец истории.

Хитро улыбнувшись, она сказала:

– Все любят девушек, которые умеют сражаться.

Взглядом янтарных глаз он снова обвел ее с ног до головы, упиваясь увиденным.

– Правда. – И это единственное, негромкое слово вновь воспламенило ее. Но прежде, чем она успела понять, что происходит, он продолжил, легонько проводя кончиками пальцев по ее руке, по бедру, и она еще сильнее затрепетала в предвкушении. – Видишь ли, Аполлон очень долго был богом и видел множество красивых женщин, но ни одна из них не была столь свирепой и столь преданной своему предназначению. Воительницей. Он мгновенно полюбил ее и сразу же предложил руку и сердце.

– А потом? – задыхаясь, спросила Грейс. – Она упала в его объятия и они жили долго и счастливо?

Опять эта короткая, многозначительная усмешка.

– Ты плохо слушала. Ей было все равно, что он бог. Она была одной из самых искусных воительниц, каких только видел этот мир. Знала, каким могуществом обладает, и не собиралась от него отказываться. Даже ради бессмертия.

– Умная девочка, – сказала Грейс, снимая с него фрак и развязывая галстук.

– Разве я не говорил тебе, что она была отважной и очень умной?

Грейс отбросила в сторону галстук и взялась за его тонкую белую рубашку, ниже, ниже, пока не вытянула тонкое полотно из брюк.

– Ты сказал, еще и красивой.

Он взял ее за подбородок и приподнял вверх лицо.

– Бесподобной.

Еще один поцелуй, страстный и восхитительный.

– Но она не хотела второй такой жизни, какую вела с отцом. Не хотела быть женой бога и жить в идиллии. Она хотела править королевством – быть королевой-воином.

Теперь Грейс внимательно на него смотрела, вслушиваясь в каждое слово, уже зная, чем это закончится. Концовка могла быть только одна.

– Она ему отказала.

Он кивнул.

– И тогда великий бог – бог солнца, истины, света, предсказаний – сделал то единственное, что ему оставалось.

– Он ее похитил, – прошептала Грейс.

И эти слова, часть глупой истории, привели ее в ужас. Сама идея того, что всегда есть кто-то более могущественный, кто не остановится ни перед чем, чтобы добиться своего. Сколько раз за свою жизнь она оглядывалась, боясь этого могущества в руках мужчин?

В руках этого мужчины.

– Нет. – Эван смотрел ей прямо в глаза, смотрел очень внимательно. – Нет, Грейс, он ее не похищал. Он ее умолял. Сын Зевса, великое божество Троянской войны, он опустился на колени и начал умолять присоединиться к нему. Он предлагал ей богатство, драгоценности, бессмертие… пусть только она позволит ему любить ее.

Грейс покачала головой:

– Она опять ему отказала.

– Но почему? – История выцветала, и там, на границе этого единственного вопроса, ей уже слышалась реальность. – Он хотел лишь одного – подарить ей этот мир. Любить ее, защищать и дать все, чего она только захочет.

– Но не все, в чем она нуждалась, – ответила Грейс. – Он не мог знать, в чем она нуждалась, ведь он был богом, а она простой смертной.

Он герцог, а она и вовсе никто.

– Она не хотела целого мира, – мягко произнесла Грейс. – Не от него.

Эван кивнул, побуждая ее продолжать.

– Он хотел подарить ей будущее, – все так же мягко продолжала Грейс, – но она хотела завоевать его сама.

Он долго молчал, водя пальцем по ее подбородку, по мягким пухлым губам, и Грейс уже решила, что он так больше и не заговорит. Но вдруг:

– А что нужно тебе?

Вопрос этот доставил ей столько успокоения. Столько радости.

И надежды сверх всего, что ей доводилось испытать.

– Мне нужно, чтобы ты… – сказала она.

Он ждал. Еще терпеливее.

И наконец она продолжила:

– Мне нужен ты.

Его глаза потемнели.

– Сейчас, – прошептала она. – Сегодня ночью.

Она не сказала остального – ту часть, которая могла изменить все.

Не сказала «навсегда».

Возможно, он все равно это услышал, потому что поцеловал ее крепко и пылко, а затем повернул на спину и начал целовать подбородок, шею, плечо, грудь, все приближаясь и приближаясь к ноющему бугорку. Его губы сделались мягче, когда она вздохнула от удовольствия, запустила пальцы ему в волосы и выгнула спину, стараясь сильнее прижаться.

Томясь по нему.

Не только по его прикосновениям, но вообще по всему – по интимности его ласки, по нежности, по наслаждению.

Такому сильному наслаждению.

Он отзывался на ее прикосновения. Губы его сомкнулись на бугорке. Эван начал нежно посасывать его до тех пор, пока она не сжала в кулаках его волосы, шепча его имя, удерживая его – исполненная жара и желания, она медленно раскрывалась ему под этим долгими, ритмичными посасываниями.

Его рука скользнула вниз по бедру, легонько погладила ноги, раздвинула их, и она открылась ему, приподняла бедра навстречу его прикосновениям, подаваясь вперед. Она томилась от желания – не только по обещанной им ласке, но по всему остальному. По его взгляду. По его губам. По его словам. По нему.

И тут он раздвинул складочки и погладил – она была жаркая и влажная и становилась все мокрее, услышав его удовлетворенный рык.

Он оторвался от ее груди и посмотрел ей в глаза:

– Тебе это нравится.

Она кивнула, подаваясь бедрами в такт движениям его пальца.

– Мне нравишься ты.

Тут он замер, и на безумный краткий миг она подумала, что сказала слишком много. Но если это слишком много, то что случится, если она скажет ему все?

Он снова погладил, и глаза ее начали закрываться.

Он остановился.

– Нет, любовь моя, – и это слово согрело ее даже сильнее, чем прикосновение. – Я хочу, чтобы ты смотрела.

Его пальцы описывали ленивые круги прямо возле ее средоточия.

Она широко раздвинула ноги.

– Ну хорошо, давай.

Они вместе смотрели вниз, на его руку, ласкавшую ее, и Грейс положила сверху свою ладонь, их пальцы переплелись, дыхание становилось все тяжелее. Никто из них не отвел взгляда, когда он сказал:

– Ну же, забирай.

Наклонился и снова втянул ее сосок в рот, начал сосать. Она дышала тяжело и прерывисто, а он ласкал все сильнее и увереннее, и она выгибала спину ему навстречу.

– Эван, – прошептала Грейс. – Пожалуйста.

И оно нахлынуло, она подавалась к нему, а он вел ее сквозь это наслаждение, подняв голову и внимательно наблюдая за ней.

– Вот оно, – прорычал он. – Забирай. Бери все, что тебе нужно.

Она так и сделала. Его внимательный взгляд бы ей подарком, обещанием, что он всегда будет тут, чтобы доставить ей удовольствие. Наслаждаться им. Удержать ее, когда она почувствует, что рассыпается на части.

Когда она насытилась, он поднял голову, крепко удерживая ее ладонью, чтобы она получила все до последней капли.

Наконец Грейс посмотрела на него и положила руку ему на щеку.

– Оно должно было быть твоим, – прошептала она. – Я должна была подарить удовольствие тебе.

– Думаешь, не подарила? – произнес он ей в губы и целуя ее через каждое слово. – Я испытал такое наслаждение, от которого можно сойти с ума.

Не следовало этому радоваться, но Грейс обрадовалась.

– Такое сильное?

– Невероятно сильное, – ответил он. – Господи, Грейс. Удовольствие с тобой – да рядом с ним меркнет все приятное, с чем я сталкивался раньше.

– А много тебе доводилось испытать удовольствия?

Она не знала, почему спросила об этом. То, что случилось за прошедшие двадцать лет, не должно иметь никакого значения. Не важно, если у него были любовницы.

Не стоило спрашивать.

Похоже, он не рассердился.

– Нет.

И от этого ответа ей стало больно. От заключавшейся в нем правды. Он был одинок так же долго, как и она. Тосковал о чем-то, как и она.

Тосковал по ней.

– Я скучал по тебе, – прошептал он так тихо, что, если бы они не лежали, переплетясь телами, она бы его просто не услышала. Но она услышала, и правду, прозвучавшую в его голосе, тоже. – Каждый день, каждый час я скучал по тебе. – Пауза, а потом: – Сказать, что я по тебе скучал – это ничего не сказать. Это слово… оно подразумевает нечто обыденное. Это не то же самое, как, например, если бы я ждал тебя дома до твоего прихода или покупал где-то галстук, а тебя не было бы рядом… Я не знаю, как назвать ту ноющую пустоту, которую я чувствую без тебя? Постоянно. Каждый день.

Слезы обожгли глаза от того, каким голосом он описывал пустоту, давно поселившуюся и в ее душе. Ноющую тоску, словно она лишилась какой-то части себя.

Он снова поцеловал ее, настойчиво, вложив в поцелуй ту самую боль.

– Как назвать одиночество, словно моя вторая половина исчезла и уже никогда не вернется? – спросил он. – Как это называется?

«Любовь».

– Эван, – прошептала она, не зная, что сказать. Не зная, что думать. Зная только, что она хочет дать ему что-нибудь для облегчения этой боли.

Для облегчения и своей тоже.

И вдруг он застыл, дыхание у него перехватило. Ее взгляд метнулся к нему, но он не смотрел ей в лицо.

Глава 22

У нее татуировка на левом плече.

Он не замечал ее раньше – она все время была прикрыта бретельками, или лифом, или рукавом, а когда он раздел ее донага – копной рыжих кудрей. Кроме того, его так пленили ее глаза, и лицо, и то, как она отдавалась желанию, что он ничего больше не замечал.

А теперь заметил. На левом плече, на три дюйма ниже и шесть в сторону от внешней стороны руки. Татуировка, черная. Он сразу узнал ее по контрасту с той отметкой, что находилась на том же месте на его собственном теле. С белым шрамом (который она обрабатывала всего несколько ночей назад) двадцатилетней давности, грубым, рельефным – наказание за то, что он любил ее.

Наказание, которое он был готов принимать снова и снова, лишь бы уберечь ее. Так и случилось.

Она обратилась в бегство, создала свое королевство и построила дворец вместе с его братьями, которых теперь называла своими. И он думал, что она делала все возможное, лишь бы забыть его, с того момента, как сбежала, считая его монстром, каким он предстал перед ней.

Но она его не забыла.

Она всегда носила его с собой.

Потому что там, на ее плече, на три дюйма вниз и на шесть в сторону, была его метка, буква «М», врезанная отцом в его плоть и повернутая на девяносто градусов.

Только больше не «М».

Она превратилась в «Э».

«Эван».

Дыхание в груди сперло, сердце заколотилось, и он не мог подобрать слов, чтобы заговорить. Эта метка внезапно доказывала: все, что он сделал, все, чем он был, все, чем пожертвовал, все того стоило, потому что она его не забыла. Она носила его с собой.

Он протянул руку к татуировке. Она повернула голову и увидела, как он ласкает ее пальцами, такую гладкую на безупречной, нежной коже. Затем накрыл ладонью.

– Было больно?

Слово вырвалось из ее рта с дыханием рваным, как его мысли:

– Да.

Он взглянул на нее.

– Ты не про татуировку.

Она покачала головой.

– Нет.

– Никаких масок, – шепнул он.

– Было больно, – сказала она. – Боль не отпускала. Дни и недели. – Она закрыла глаза, и в груди у него все сжалось, но Грейс продолжила: – Мне не хватало тебя, как воздуха. Я то и дело просыпалась – в ночи, в сырости, в дождь, в холод. И тосковала по тебе. Забиралась на эти проклятые дома в Мейфэре, и считала чертовы трубы, и воображала, что в один прекрасный день ты уйдешь от него. И уйдешь оттуда. И откажешься от своего титула и вернешься к нам.

Ее глаза наполнились слезами, блестевшими в свете свечи.

– Нет. Не к нам. Ко мне. Я представляла, что ты вернешься ко мне. – Одна слезинка выкатилась из глаза и упала на руку, которой он закрывал ее татуировку. Обожгла его. – А ты все не возвращался.

«Я так хотел».

Каждую проклятую ночь. Он лежал в постели в этом проклятом доме, в богом забытом месте, и рассчитывал путь, каким доберется до них.

– Я надеялась, татуировка облегчит боль. Вроде как откачает яд.

Господи, как ему не хотелось быть для нее ядом.

– Помогло?

Она нашла его взгляд и долго смотрела прямо в глаза, поэтому он увидел в них истину, когда она негромко проговорила:

– Нет.

Не слово, оружие. Игла, проткнувшая ему сердце.

– Грейс.

– Боже, я ненавидела это имя, – заговорила она. Теперь слова полились легче. – Ненавидела, потому что всякий раз, как Девон с Уитом его произносили, оно вызывало в памяти тебя.

– На мне лежало такое же проклятье – ты преследовала меня всякий раз, как покорный слуга, или жеманный денди, или мамаша, сватающая свою дочь, обращались ко мне «ваша светлость», я с ума сходил от боли и ярости. Постоянное напоминание о том, что мою Грейс уже нигде не найти.

– Значит, вот чем я была? Твоей светлостью?

– Это все, чего я когда-либо хотел.

– Сегодня ночью? – спросила она.

– Всегда, – ответил он. – Вечно.

Он убрал руку с ее плеча, наклонился, легонько поцеловать татуировку и снова посмотрел ей в глаза. Накрыл своей ладонью ее руку, лежавшую у него на плече, и сказал:

– Ты говорила, что это клеймо навсегда сделало меня его рабом.

Она как-то вся обмякла, словно хотела забрать свои слова обратно.

– Нет. – Он не ждал ее сожалений. Этого им хватит на всю оставшуюся жизнь. Эван покачал головой. – Если так, то делает ли тебя твоя метка моей?

Она запустила пальцы ему в волосы, притянула его голову к себе. И в миг перед тем, как прильнуть к его губам, шепнула:

– Да.

И одним этим словом она его освободила. Он навис над ней и позволил ей распоряжаться поцелуями, позволил изучать себя. А потом сам стал изучать ее, а она обвила его шею руками, приподнялась ему навстречу и отдалась ему.

Он зарычал, ощутив ее прижавшееся к нему тело, такое теплое и мягкое. Ее сильные ноги обхватили его за талию, поцелуй сделался грубым и чувственным, словно она дожидалась его так же долго, как и он. Грейс отвечала на его желание – приподнималась ему навстречу, притягивала его к себе, открывалась ему, отдавала все, о чем он просил. А затем, словно этого было недостаточно, она, вздохнув, прервала поцелуй и сказала:

– Сделай меня своей.

За последние годы Эвану не раз казалось, что он сходит с ума. Но в этот миг, когда она прошептала эти слова, вручая себя ему, он оказался ближе к безумию, чем когда-либо. Безумен от желания. Безумен от надежды. Безумен от потребности.

Он оторвался от ее губ, дав ей возможность вздохнуть.

– Если я сделаю это… если ты позволишь… это не только на сегодняшнюю ночь.

Она замерла, глядя на него красивыми карими глазами.

– Я знаю.

Знает? Он не смел и надеяться.

– Не только на эту неделю или на этот год, Грейс. – Он взял ее лицо в свои ладони. Она должна понять. Должна сама принять решение. – Я хочу начать все сначала.

Она кивнула.

– Знаю.

– Я хочу стать всем, чего ты желаешь.

Она улыбнулась, и показалась ему такой красивой в этот момент, что он едва не перестал дышать.

– Я думала, ты хочешь стать всем, что мне нужно.

– И это тоже, – произнес он, целуя ее. – Это тоже.

– В таком случае, – сказала она, и взгляд ее сделался томным и темным, она подалась к нему бедрами, потерлась своей мягкостью о его твердость дважды, и оба они застонали. – Сделай меня своей.

«Моя».

Его самообладание лопнуло от единственного слова, и вот уже их руки и губы изучают друг друга: его руки на ее коже, ее пальцы у него в волосах. Он прокладывает поцелуями дорожку вниз по ее телу, начав с губ, вниз по шее, снова целует татуировку на плече, затем груди, по очереди сосет каждый из прелестных коричневых бугорков, и она выгибается под ним.

Он продолжил свое исследование, покрывая поцелуями ее торс, наслаждаясь силой тела, крепостью мускулов, отточенных годами сражений и лазанья по крышам Лондона. Приостановился на мягкой, едва заметной выпуклости животика, потерся о него щекой, загрубевшей от вечерней щетины, и Грейс хихикнула.

Услышав этот чудесный звук, знакомый и одновременно совсем непривычный, Эван поднял голову.

– Королева Ковент-Гардена боится щекотки, – поддразнил ее он.

Она улыбнулась, глядя в потолок.

– Только никому не говори.

– Никогда, – поклялся он и снова потерся щекой, наслаждаясь ее смехом и тем, как быстро он сменился прерывистым дыханием; тем, как она приподняла его голову, чтобы он посмотрел на нее. – Это моя тайна.

Она улыбнулась.

– Так храни же ее…

Конечно, будет – и в этот краткий, чудесный миг он понял, что готов всю жизнь хранить ее секреты.

Так же, как она всю свою жизнь хранила его тайны.

Он запечатлел еще один поцелуй на чувствительной коже и опять начал двигаться, медленно, не спеша. Она раздвинула ноги, и он оказался между ними.

– Поведай мне еще тайну.

Она резко втянула в себя воздух – он обращался к самой ее сокровенной части. В душе Эвана запело удовлетворение. Он нагнулся и большим и пальцами раздвинул складочки, чтобы посмотреть на нее.

– Господи, – прошептал он. Своей жаркой влажной плотью она ощущала его дыхание, и это приводило ее в неистовство. – Никогда не видел ничего более прелестного.

– Эван, – выдохнула она. – Пожалуйста.

Он подул прохладным воздухом на ее сокровенное место, и она закричала, выдавая свое разочарование, смешанное с удовольствием.

– Поведай мне еще тайну, – повторил он.

– Я хочу тебя, – прошептала Грейс, и прозвучало это так хрипло, что Эвану показалось, будто она вручила ему великий дар.

– Хорошая девочка, – проговорил он, поцеловав ее высоко в бедро, где словно скопилась вся ее чувственность.

Грейс приподняла бедра, качнулась в воздухе, и он подумал, что мог бы умереть, глядя на этот ошеломительный вид – все розовое, влажное и распаленное, как огонь. Он прижал палец туда, где начинались складочки, и она вздохнула так чудесно, что от него потребовались все силы, чтобы не вознестись к вершинам блаженства в тот же миг.

– Да, здесь, – с досадой воскликнула Грейс. – Сделай же это.

Она была готова. Влажная, скользкая, идеальная.

Он провел этим единственным пальцем вниз, к центру, наслаждаясь тем, как прерывается ее дыхание, легким вскриком, который она пыталась сдержать, когда он начал обводить пальцем напряженный бугорок в ее складочках. Он потирал его очень нежно, то с одной стороны, то с другой, и в конце концов она не сдержала крика.

– Тебе это нравится, – негромко сказал он не столько ей, сколько себе.

Она выругалась, грубо, сильно, как доказательство того, что вот-вот все случится. Он задержался там, на этом месте, поглаживая и описывая круги, изучая ее, и она присоединилась к нему, используя его прикосновения, чтобы обрести наслаждение.

– Вот так, любовь моя, – шептал он, нежно целуя ее в бедро. – Покажи мне, что тебе нравится. Покажи, что заставит тебя кричать.

От этих слов она словно запылала, и он ввел палец в ее жаркое, влажное лоно – всего на одну фалангу, только чтобы ощутить, как вокруг все пульсирует.

Она шире раздвинула ноги и подалась бедрами вверх.

– Еще, – выдохнула она. – Пожалуйста.

– У тебя там все болит, правда? – спросил он. – Бедная моя любимая. Больно?

– Господи, да. Я хочу…

– Скажи мне, что, – отозвался он. – Скажи, чего ты хочешь.

«Я дам тебе все».

– Я хочу…

«Мой рот», – мысленно умолял он.

Он умрет, если не сможет как можно быстрее прильнуть к ней ртом.

Она этого не сказала. Но сделала даже лучше – запустила пальцы ему в волосы, крепко их сжала и притянула голову именно туда, где хотела его почувствовать.

– Вот, – выдохнула она, когда он прильнул к ней губами, широко разведя складочки и начав лизать долгими, крепкими движениями. – О да. – Она вздохнула. – Это.

У нее был вкус сладкого греха, и он пировал, наслаждаясь этим вкусом, тем, как она подавалась к нему, не стыдясь желания получить удовольствие, прижимая его к себе все крепче. И все это время она разговаривала, его развратная возлюбленная, рассказывала ему, как правильно он все делает.

– Да, – выдыхала она. – Именно там.

Она указывала где, и он слушался, стремился к этому, стараясь всеми возможными способами свести ее с ума.

Медленные круги вскоре сделались быстрыми, его язык двигался в такт с ее бедрами, и скоро она уже выкрикивала его имя, и он слышал, что она почти на грани. Он продолжал, наслаждаясь ее вкусом и даря им обоим удовольствие, подобного которому никогда в жизни не испытывал.

А затем, уже достигнув точки исступления, она вдруг посмотрела на него, как чертова богиня, и спросила:

– Рассказать тебе еще один секрет?

Их взгляды встретились, и он кивнул, не желая оставлять ее ни на миг.

– Я хочу, чтобы ты трогал себя, когда я буду кончать.

Его пронзил невыразимый восторг, что-то вроде благодарности, а не просто желание. И потребность тоже.

Он взял его в руку. Никогда еще он не был таким твердым. Таким жарким. Таким жаждущим. И начал гладить себя в такт ее движениям, наслаждаясь ее вкусом на губах, любуясь тем, как она движется, прижимаясь к его рту, и собственная рука дарила ему невыразимо прекрасный опыт.

Ее пальцы у него в волосах сжались сильнее.

Ее бедра задрожали.

И с самым грязным ругательством, какое он когда-либо слышал, она испытала удовлетворение, выкрикивая его имя в темноту комнаты, а он помогал ей руками, и губами, и языком, чтобы она познала все возможное наслаждение.

Когда она начала приходить в себя, его язык сделался нежнее, пальцы не шевелились, пока она пульсировала вокруг них. А затем она подтянула его вверх, к себе, хрипло повторяя его имя и желая еще больше.

Она жаждала всего.

Грейс в последний раз содрогнулась от наслаждения, а Эван поднял голову и вытянулся рядом с ней, желая только одного – держать ее в объятиях, целовать в висок и уговаривать уснуть.

Но у Грейс имелись другие планы. Она мгновенно поменяла позицию, толкнула его на спину и уселась верхом.

– Ты не кончил, – прошептала она и поцеловала долгим, чувственным поцелуем, грозившим свести его с ума, ведь у него на губах еще оставался ее вкус.

Эван покачал головой.

– Я и не хотел, – сказал он. – Это было для тебя.

– М-м-м… – протянула она низким, грешным голосом, наклоняясь, чтобы снова его поцеловать. – Хочешь, чтобы я рассказала, чего хочу дальше?

Не будь он уже твердым, как железо, этот ленивый, полный удовлетворения вопрос и ее мягкая тяжесть привели бы к такому же результату.

– Еще как.

Она потерлась об него раз, другой, он застонал, а она уселась ему на ноги и взяла его в руку. Ее ласкающие пальцы были уверенными и сильными.

– Я хочу вот этого. Хочу тебя.

– Все, чего только пожелаешь, – ответил он, напрягая каждый мускул, чтобы не притянуть ее к себе, перевернуть на спину и сделать все самому.

Казалось, она это поняла, начала гладить его руки, грудь и снова вернулась к твердому, восставшему естеству. Опять потерлась о него, и оба они задышали хрипло и часто, когда он прижался к самому ее средоточию.

– Мне это нравится, – сказала она.

– М-м-м… – промычал в ответ он. – А мне нравишься ты.

Грейс посмотрела на него, глаза ее заблестели от удовольствия.

– Правда?

Как она может в этом сомневаться? Эван положил руку ей на щеку и посмотрел в глаза.

– Очень сильно, – сказал он и глубоко вздохнул, запоминая этот миг. – Я так долго тебя искал и думал, что, когда найду, все будет как прежде. Думал, ты будешь девочкой, которую я любил.

Она с силой сглотнула.

– А вместо этого нашел тебя, красивую и дерзкую. А еще сильную и могущественную. Ты великолепна, Грейс.

Сказанное поразило ее, она глубоко вздохнула и вскинула подбородок, но так, что он все равно увидел ее ответ. Гордость. Удовлетворение.

– Я тебя вижу, – сказал он.

– Я мечтала об этом, – негромко отозвалась она, и это признание словно обожгло его. – О твоем возвращении. О том, что ты меня найдешь. И захочешь.

Он покачал головой.

– Не могла же ты думать, что когда-нибудь я перестану тебя хотеть.

– Я больше не та девочка, которую ты любил.

«Ты никогда ее не вернешь».

Слова, которые она швырнула в него той ночью год назад. Слова, сломавшие его. Слова, вернувшие его к жизни и вправившие мозги.

– Нет, – сказал он. – Ты не она. Ты гораздо больше. Ты женщина, которую я люблю.

Она задохнулась, услышав это, прижала руки к груди, а глаза ее наполнились слезами. Он притянул ее к себе и нежно поцеловал.

А когда их губы разлепились, он прошептал:

– Ты не обязана ничего говорить. Но я больше не мог молчать. Я люблю тебя. Не девочку, которой ты была. Не женщину, которую, как мне думалось, я найду. Тебя. Здесь. Сейчас. – Он повернул голову к окну, выходившему на Гарден. – Там, высоко на крышах, и внизу, в Трущобах.

Она взяла в руки его лицо и целовала долго, чувственно, пока оба они опять не начали задыхаться от удовольствия.

Он вновь слегка отстранился.

– Помнишь, что я сказал тебе той ночью у меня в саду? Помнишь, как тебя назвал?

На ее губах заиграла нежная, таинственная улыбка.

– Ты назвал меня королевой.

Он кивнул.

– А себя – твоим троном.

В ее глазах зажегся огонек.

– Мне это нравится.

– Мне тоже, любовь моя.

Они снова прижались друг к другу, его рука между ними, раздвигает складочки, а она приподнимается, его естество уже нацеливается в ее отверстие, жаркое, влажное, идеальное.

«Нет. Никаких наследников».

– Погоди…

Она замерла, поняв. И покачала головой.

– Нам не нужно ждать. Никакой беременности быть не может.

И тогда он тоже понял. Существуют способы предотвратить неизбежное, а Грейс взрослая женщина, которая наверняка хорошо умеет их использовать.

Она опустилась на четверть дюйма. На половину. Как раз достаточно, чтобы он окончательно потерял голову, когда она выдохнула ему на ухо:

– Это как…

– Как в раю, – простонал он.

Она улыбнулась ему сверху вниз.

– Как думаешь, у нас получится лучше?

Он коротко хохотнул.

– Могу придумать несколько способов, которые стоит попробовать.

– И это один из них? – лукаво спросила она и опустилась на его восставшую плоть, жаркую и великолепную, неспешную и безупречную, и эти ощущения грозили уничтожить его.

– Это лучший из них, – прохрипел он, заставляя себя не двигаться, пока она слегка приподнимается, а потом снова опускается, еще ниже, вобрав в себя еще больше естества.

– Господи, это так…

Он ждал, глядя на нее, понимая, что ей может быть неудобно. Не желая сделать ей больно и отчаянно желая овладеть ею окончательно.

– Заполнилось, – прошептала она, и это слово, сплошной грех и похоть, сделало его еще тверже. Она почувствовала это, ее взгляд метнулся к нему.

– Тебе это нравится.

– Ха, – сказал он, не в силах найти подходящие слова. – Да. Мне это нравится.

Она снова его поцеловала, качнулась к нему навстречу, нашла удобное положение, и он стоном ответил на ее вздох наслаждения. Затем Грейс сказала:

– Тебе понравилось, когда я сказала, что ты меня заполнил.

Он не смог сдержаться, вошел в нее совсем чуть-чуть, только для того, чтобы опять слегка обезуметь от этого дразнящего ощущения.

– Понравилось.

– Сказать тебе еще что-нибудь? Сказать, какой ты твердый? Как растягиваешь меня за пределами воображения, так что я не могу вспомнить, каково это, когда тебя нет во мне? Сказать, что я чувствую, когда знаю, что там именно ты, Эван?

Это убийство. Она его уничтожает.

И тут она наклонилась и прошептала ему на ухо:

– Ты, и наконец-то там, где и должен быть.

Самообладание лопнуло. Он обхватил ее руками, резко перевернул на спину, и сквозь туман вожделения услышал ее восторженный смех. Взглянул в искрящиеся глаза.

– Думаешь, это смешно?

– Думаю, это превосходно, – ответила она.

Он заглушил ее слова поцелуем.

– Спорим, я смогу сделать еще лучше.

Она, дразня, приподняла бедра.

– Докажи.

И он доказал, начав с неторопливых, неглубоких толчков, и она изгибала спину ему навстречу. Когда он стал посасывать ее соски, она глубоко запустила пальцы ему в волосы и умоляла о большем. Он с радостью дал ей больше, вонзаясь глубже, быстрее. Мощнее, и она выдыхала его имя, подаваясь навстречу его толчкам, все глубже, и быстрее, и плавнее, и вот уже он стискивал зубы, чтобы удержаться от преждевременного излития.

Не раньше, чем она. Теперь только вместе с ней, и так будет всегда.

Теперь, когда он знал, что это такое – вместе с ней.

Она была сиреной, извивалась под ним, ее непослушные кудри рассыпались по подушке, как шелковый огонь, и его полностью поглотила любовь к ней, к этой женщине, которая обладала большой силой, могуществом и изумительной красотой, подобных которым он не знал.

И теперь она принадлежала ему.

После его очередного толчка она просунула руку между их телами, и он чуть приподнялся, чтобы она могла помочь себе обрести наслаждение, лаская пальцами то самое местечко, пока он вонзается в нее.

Он нагнулся и поцеловал ее.

– Нравится ли тебе это, любовь моя? Твоя рука и мое естество?

– М-м-м… – протянула она, слишком занятая приближающейся разрядкой.

И вдруг глаза ее распахнулись, и он понял, что она уже на грани.

– Эван, – выдохнула она.

– Со мной, – скомандовал он. – Смотри на меня, пока кончаешь. Я хочу это видеть.

Она послушалась, огромные карие глаза впились в него, и наслаждение захлестнуло ее. Это подтолкнуло его, и он последовал за ней, рухнув с обрыва, выкрикивая ее имя, продолжая вонзаться в нее, не замедляясь ни на секунду, пока она не испила свой оргазм до последней капли, пока не выдохлась.

И только когда она упала на подушки, словно в теле не осталось ни единой косточки, он остановился, опустился на кровать рядом с ней, притянул ее к себе так, чтобы она положила голову ему на грудь. Ее нежная кожа порозовела от удовольствия, шелковистые волосы окутали их обоих, тяжелое прерывистое дыхание сплелось воедино.

Они долго лежали молча, сердцебиение успокаивалось, ее тело расслабилось и потяжелело. Он бесцельно рисовал пальцами какие-то фигуры на ее нежной коже, поражаясь тому, чем обернулся этот вечер, завершившись тут, в этой постели, где они теперь лежали в пресыщенном покое.

Испытывал ли он когда-нибудь хоть что-то подобное? Верх удовлетворения? Словно ничто из того, что уже случилось или должно случиться в будущем, не имеет никакого значения, потому что сейчас, в данную минуту, наступила абсолютная завершенность.

Мог бы и догадаться, что будет вот так.

Грейс, которую он всегда считал недостающим фрагментом, теперь значила для него куда больше.

Он провел рукой по ее обнаженной спине, и она глубоко вздохнула. Ее груди, прижимавшиеся к его груди, приподнялись и опустились, и где-то глубоко внутри опять возникло возбуждение.

– Я люблю тебя, – прошептал он, желая сказать это снова, прямо сейчас, в этот самый подходящий момент.

Она приподняла голову, всмотрелась ему в глаза, и, видимо, найдя, что искала, запечатлела поцелуй у него на груди и зарылась ему под руку, словно уже никогда не собиралась его покидать.

Он крепче прижал ее к себе, желая, чтобы она так тут и осталась.

А затем она задала вопрос, которого он ждал с той самой минуты, как год назад очнулся в темноте в этом самом здании.

Тогда он не был готов ответить на этот вопрос.

А сейчас был.

«Никаких масок».

– Что произошло той ночью?

Глава 23

Он ответил не сразу.

По правде говоря, она подумала, что и вовсе не дождется ответа. А может быть, он ее просто не услышал, потому что ничего не изменилось – он не разжал руку, которой обнимал ее, дыхание его не участилось, как не ускорилось и неспешное, ровное биение сердца у нее под ухом.

Наконец он заговорил, делая между словами длинные паузы:

– Я задавал себе этот вопрос тысячу раз.

Она не подняла голову, зная – то, что сейчас между ними произойдет, изменит все. Боясь, что правда все погубит.

– И?

Грейс долго прислушивалась к его дыханию, медленному и ровному, убеждая себя быть терпеливой, как будто весь ее мир не ввергнут в хаос от того, что она влюблена в мужчину, который так долго был ее врагом.

За долгие годы она успела придумать себе не меньше дюжины ответов на этот вопрос. Больше. Когда они еще только убежали, Девон с Уитом сломали голову, пытаясь понять его предательство. Что же случилось? Что заставило его ополчиться на них как раз перед тем, как они вместе собирались уйти?

Девон, полный злобной горечи, всегда считал: Эван просто решил, что деньги и власть слишком хороши, чтобы отказаться от них. Старый герцог с самого начала выбрал его в наследники, разве нет? Так зачем связывать свою судьбу с ними, жить с пустым брюхом на сырых, темных улицах Трущоб?

Скорее всего, все они умрут, не дожив до старости.

Уит был более чутким. Грейс все еще помнила, как он вздрагивал, когда она перевязывала его сломанные ребра лоскутами от своей нижней юбки, и доказывал, что Эвану всегда удавалось планировать все далеко наперед. «У него есть основания, – твердил Уит. – Он нас не предавал».

Он повторял это много недель. Когда они растворились в Трущобах, прячась от старого герцога, они боялись, что могущественный аристократ придет за ними, единственными в мире людьми, знавшими о его планах украсть герцогство ради продления своего рода, лишь бы не умереть без наследника.

А затем, в один прекрасный день, Уит проснулся, изменив свое мнение. И сердце у него изменилось, сделалось жестче. И с того дня он делал все, что мог, лишь бы уберечь их даже от слухов о герцогах Марвик, хоть молодого, хоть старого.

Но Грейс никогда не понимала, в чем преимущество холодного безразличия, и не искала его. Она любила Эвана и ненавидела. Злилась на него и плакала по нему. И хотела, чтобы он вернулся, столько раз, что и сосчитать не могла. И даже замкнувшись в себе, она все равно не могла до конца его забыть.

Поэтому было невозможно проявить к его ответу всего лишь досужий интерес – сейчас, когда они голые лежали в ее постели, почти готовые открыть друг другу все. В особенности когда он в конце концов ответил:

– Я бы никогда не причинил тебе боль.

Вот тут ей уже не оставалось выбора; она подняла голову и встретила его взгляд, читая в нем правду. И все же сомнение оставалось. Она наморщила лоб, вспоминая ту ночь.

– Я все помню, – начала она. – Ты…

Тело его напряглось, и она замолчала, на мгновение решив, что больше не вымолвит ни слова.

Нет. Если они хотят жить дальше, правда должна выйти наружу.

– Ты пришел по мою душу, – сказала она. – Я видела кинжал в твоей руке. Видела ярость у тебя на лице.

– Это все предназначалось не тебе, – ответил он. – Я не жду, что ты мне поверишь, но это правда.

– Что-то случилось.

– Да, что-то случилось, – с безрадостным смешком сказал он. – Он сделал выбор.

– Мы всегда знали, что это будешь ты, – проговорила Грейс. – С самого начала только ты. Девон и Уит – всего лишь приманка.

– Они были нужны, чтобы, тренируясь на них, я стал Марвиком, – отозвался Эван, устремив взгляд в потолок. – Чтобы напоминать мне о самом важном. Титул. Род. Практикуясь на них, я должен был стать безжалостным.

И той ночью он таким стал.

Или нет?

Он коротко, иронично рассмеялся.

– Их он тоже учил быть безжалостными. Сейчас он бы ими гордился.

– Меньше всего их волновала его гордыня. – Грейс не собиралась менять тему.

– Она их никогда не волновала, – согласился он, – поэтому их он ненавидел больше, чем меня. – Он взглянул на Грейс. – Но он не так ненавидел нас, как боялся тебя.

Она наморщила лоб.

– Меня? Что, по его мнению, я могла ему сделать? Он был герцогом, а я ребенком. Я жила в имении исключительно из милости.

– Разве ты не понимаешь, Грейс? Это делало тебя еще более пугающей – простая девочка. Сирота, которая вообще ничего не должна значить. Бросовая вещь, то, от чего легко избавиться. Но оказалось, это не твоя судьба. Вместо этого ты ненавидела его со свирепой страстью и холодным расчетом. Ты была блестящей, тебя любили все, кто с тобой встречался, даже не зная правды… что ты младенец, которого крестили герцогом… – Он немного помолчал, а затем, поразмыслив, негромко добавил: – И ты сражалась рядом с нами с отчаянием, которого он контролировать не мог. С момента, как мы прибыли в замок, он натравливал нас друг на друга. Головоломки и игры, поединки воли и физическая жестокость. И он не мог нас сломать. Мы трое держались вместе. Сходились в битве не для того, чтобы победить, а чтобы побороть его. И он ненавидел наше единство, потому что не мог понять, почему ему не удается нас разделить.

– Вы были братьями, – просто сказала Грейс.

Она провела два года с ними тремя и двадцать с Девоном и Уитом и знала, что все они выкованы в одном пламени – шли комплектом.

– Нет, – ответил Эван, поглаживая ее по спине. – Он помыкал нами, пообещав денег нашим матерям и богатство нам самим. Набить едой животы и знаниями мозги. Крышу над головой. Все, чего мы только захотим, если будем драться друг с другом.

Грейс покачала головой.

– Вы никогда этого не делали. Даже когда он вместе выгонял вас на ринг. Вы всегда придерживали удары. – Она помолчала и добавила: – И этот урок остался с тобой до сих пор. Я видела, как ты делал это в тот день в Гардене.

Он рассеянно потер подбородок, где еще не поблек синяк.

– Это было ошибкой. Не останови ты тогда драку, меня тут могло и не быть.

Конечно, она остановила драку. Никогда бы не дала ему погибнуть.

– Тебе лучше не забывать об этом, франт. Здесь, в грязи, мы и деремся грязно.

– Больше я такой ошибки не сделаю. – Он помолчал, внимательно на нее глядя, и сказал: – Я придерживал свои удары только ради тебя.

Она склонила голову набок.

– И что это значит?

– Нас троих легко можно было сломать. Разделить. Манипулировать нами, – сказал он. – Вместе против него нас удерживала не кровь. А ты. – У нее перехватило дыхание. – Мы все тебя любили. Уит и Девон – как сестру, каждый из них без колебаний ринулся бы тебя защищать. А я… – Эван замолчал. Она взяла его за руку, переплела пальцы. – Как будто ты была частью меня. – Он вздохнул. – Иисусе, ты была такой храброй.

– Нет, не была, – помотала головой Грейс. – Я была никем. И ничем. Никто меня даже не замечал.

– Ты всегда была там. Думаешь, я не помню всех тех случаев, когда ты спасала меня? Нас? Одеяла, когда холодно. Еда, когда мы умирали с голода. Свет в темноте. Ты снова и снова ухаживала за нами и лечила наши раны. И всегда оставалась незаметной.

– Не была я храброй, – сказала Грейс. Да, она делала все возможное, чтобы помочь им и не попасться при этом на глаза герцогу, но… – Я никогда не возражала ему. Я могла бы сделать гораздо больше, чтобы уберечь вас всех. Я же была доказательством его преступления. И я никогда… – Она отвела глаза, с ненавистью вспоминая свое пребывание в том доме, то время, когда они были все вместе. – Я ни разу не бросила ему вызов.

– Я тоже.

«Я тебя вытащил».

Слова из той ночи, когда она обвинила его в том, что он вынудил их бежать. Бросил их.

– Да только я думаю, что ты это сделал. – Она долго, прищурившись, смотрела на него. – Думаю, как раз той ночью ты и бросил ему вызов.

Свеча на прикроватном столике вспыхнула и погасла. Они провели в ее апартаментах много времени. Часа два. Может, больше. Грейс взглянула на часы на противоположной стене. Половина третьего. Вечеринка внизу в самом разгаре.

Но здесь время остановилось.

– Иногда я проигрываю ту неделю у себя в голове. И помню каждый миг очень отчетливо. – Он посмотрел на нее. – А ты помнишь? Мы собирались бежать.

Она кивнула.

– Ты решил, что пора. До того, как наступит зима, а он надумает наказать одного из вас в назидание остальным.

– Мы провели там два года, – сказал он. – Два года, и уже достаточно выросли, чтобы ходить в школу, а мы с Девоном даже слишком подросли.

Она помнила.

– Скоро вас уже стало бы трудно прятать.

– Вот именно. Кроме того, мы знали, что нам достаточно попасть в Гарден, ведь мы уже стали трудоспособными и могли работать. – Он посмотрел на Грейс. – И защищать тебя.

Она улыбнулась.

– Как оказалось, это Ковент-Гардену требовалась защита от меня.

Он снова провел рукой по ее спине, привлек к себе.

– Жаль, что меня там не было. Жаль, что я не видел, как ты взяла это место штурмом.

Она посерьезнела.

– Мне тоже жаль.

– Но вместо всего этого он нашел нас. – Эван поднес ее руку к губам и поцеловал в костяшки. – Тебя и меня.

И положил ее руку на свое левое плечо, где пылал шрам.

– Я помню ту ночь с кристальной ясностью, – сказала Грейс. – Невинные поцелуи, и милые слова, и твои объятия. – В темноте, шепча планы на будущее. Общее. Далеко от Бергси и герцогства.

– Помнишь, что я тебе сказал? До того, как он нас обнаружил?

Она отыскала его взгляд и кивнула.

– Сказал, что придумаешь, как обезопасить нас.

– А что еще?

Она улыбнулась.

– Сказал, что любишь меня.

– И ты сказала мне то же самое, – произнес он, поцеловал ее в висок и задышал в волосы.

– Потом он добрался до нас и сделал тебе очень больно. И, раня тебя, ранил и меня. – Она убрала руку со шрама и поцеловала его. – Мне так жаль.

– Никогда, никогда не извиняйся за это. Я бы согласился пережить это еще сотню раз, если бы это помогло сохранить те воспоминания о тебе. Самые счастливые в моей жизни… до этой ночи.

Она провела большим пальцем по грубоватому шраму.

– А сейчас? Что будет самым счастливым воспоминанием в твоей жизни?

Он положил ладонь ей на щеку, она подняла глаза и увидела, что он смотрит на нее.

– Эта ночь. На территории, которую завоевала ты, – во дворце наслаждения, власти и гордости. В мире, который ты доверила мне, в мире, которым поделилась со мной. Это моя самая счастливая ночь.

От этих слов на глаза ее навернулись слезы печали и сожаления – как бы все сложилось, если бы они убежали вместе?

– Что случилось, Эван? – снова спросила она. – Почему все изменилось?

– Он выбрал меня. А выбрав, сделал невозможным мой побег с тобой. – Он отвел волосы с ее лица и прошептал: – Я не мог уйти с тобой.

Грейс пришла в замешательство. В этом не было никакого смысла. Почему не мог? Она покачала головой, на лице ее отразились растерянность и недоверие.

– Почему? Из-за титула?

– Из-за человека, – ответил он и положил ее руку себе на левое плечо, словно в зеркале отразив, как своей рукой прикрывает шрам. – Из-за монстра.

– Расскажи.

Он сделал глубокий вздох и негромко начал:

– Он оставил мою мать ни с чем.

Грейс не поняла этого захода, однако продолжала лежать в его объятиях и слушать.

А может быть, он решил начать издалека, с самого начала. У каждого из них было свое начало, пока их судьбы, словно шелковые нити, не сплелись по воле судьбы.

– Она вышла на прогулку, будучи любовницей герцога Марвика, а вернувшись домой, обнаружила, что оттуда вынесли абсолютно все, – проговорил он холодно и спокойно, словно слышал все это сотни раз, и Грейс подумала, что, конечно, слышал – историю словно выжгла у него в памяти главная ее героиня. – Исчезло все. Украшения, мебель, картины. Все, что представляло хоть какую-то ценность, пропало.

Пальцы Грейс поглаживали его грудь, двигались туда-сюда среди поросли коричневых волос. Он говорил, а она жалела, что у нее нет для такого случая никакого целебного бальзама – для всех этих рассказов из прошлого, полных гнева и боли… а иногда – боли других людей, всегда жгучей и такой мучительной, что утешить ее невозможно.

Он коротко, безрадостно рассмеялся.

– Моя мать говорила об этом дне чаще, чем о каком-либо другом. О дне, когда герцог просто вышвырнул ее из своей жизни. Об этом дне и о днях до этого, с приемами, привилегиями и властью, какую она имела над Мейфэром – непогрешимая любовница герцога Марвика. – Он помолчал, а затем: – Даже вообразить не могу, чтобы она спокойно отнеслась к тому, что в то же самое время он имел отношения с матерями Девона и Уита.

Грейс, не удержавшись, сухо произнесла:

– Ну, его жена не подпускала его к себе… Что же оставалось делать здоровому, физически крепкому аристократу?

Он пробурчал:

– Не так уж долго он оставался физически крепким. – И ей показалось, что это сказано с насмешкой.

Считаные месяцы спустя мать Грейс, герцогиня Марвик, схватила пистолет и позаботилась о том, чтобы старый герцог уже никогда больше не смог насладиться прелестями другой женщины.

– Божий промысел, – заключила Грейс. – Одно из того немногого, что я знаю о своей матери и чем горжусь больше всего.

Его пальцы очертили круг у нее на плече.

– Полагаю, ты пошла в нее своей силой и чувством справедливости.

– И целеустремленности, – поддразнила Грейс.

– Верно. – Она услышала в его голосе улыбку, но голос тут же сделался сухим, как песок. – Полагаю, моя мать с радостью согласилась бы стать ее секундантом в той перестрелке. Ей бы понравилась возможность отомстить ему. – Эван замер, и Грейс тоже не шевелилась, только пальцы продолжали легко, неторопливо выписывать круги. Он продолжил шепотом: – Она ненавидела его за то, что он предал ее, нарушив их контракт. Герцогским любовницам при расставании полагалось выплачивать приличную сумму. Им покупался дом в Эрлс-Корт, назначалось денежное содержание в две тысячи фунтов в год и открытый счет на Бонд-стрит. Ничего из этого он ей не дал. Вместо этого он ее наказал.

Старый герцог наказывал каждую женщину, с которой когда-либо имел дело. Он был бесчеловечной скотиной. Грейс уже открыла рот, чтобы сказать это Эвану, облегчить боль, которая, похоже, сопровождала его всю жизнь. Но прежде, чем успела произнести хоть слово, он продолжил:

– Он наказывал ее из-за меня.

– Нет! – Она вскинула голову, едва слова сорвались с его губ. – Ты же не…

Эван ее остановил.

– Он оставил ей сундук с одеждой. И знаешь, – добавил он, не глядя на нее, – все эти годы, когда она рассказывала мне эту историю, я думал, она говорит про этот сундук, чтобы подчеркнуть отцовские чуткость и отзывчивость. Платья, украшенные жемчугом и расшитые золотой нитью – все это продалось к тому времени, как я начал понимать, что означают жемчуга и золото. Я всегда надеялся, что она рассказывает мне эту историю, чтобы подчеркнуть его человечность, он же знал, на какую жизнь ее обрекает. На жизнь, которую она не выбирала.

Грейс глубоко вздохнула. Господь свидетель, она видела в Гардене и лучшее, и худшее, но с тех пор, как Бесперчаточники начали управлять Трущобами, они делали все возможное, чтобы живущие тут люди могли сами делать свой выбор.

Выбор, обеспечивающий честный труд. И безопасность.

И слишком редко женщины могли позволить себе это.

Эван продолжил:

– Но сейчас, став взрослым, я понимаю, что это не имело никакого отношения к гуманности. Он был в бешенстве. И хотел, чтобы она прожила остаток своих дней с этим сундуком, полным выцветающих шелков, и каждый день вспоминала, от чего отказалась. Ради меня. Он хотел, чтобы она сожалела о рождении сына.

Грейс помотала головой.

– Она не сожалела.

– Ты этого не знаешь.

– Знаю, – с чувством ответила она, не допуская возражений. – Знаю, потому что прожила в Гардене дольше, чем ты, и видела больше, чем довелось тебе. И я знаю, что женщины, не желающие иметь детей, их и не имеют. А твоя мать пошла на этот шаг. – Она взяла его лицо в ладони. – Герцог не оставил ее ни с чем, Эван. Он оставил ее с тобой. Это был ее выбор.

– И что ей дал этот выбор? – спросил он, и в голосе его послышался гнев. – Она умерла в нищете, всеми забытая. С ней не было даже меня.

Грейс кивнула.

– Верно, и я от души надеюсь, что твой отец сейчас горит в аду за это и за тысячу других грехов. Но ты-то не умер. – В глазах у нее заблестели слезы. – Ты не умер, Эван, и это дар, который она преподнесла тебе.

Он надолго погрузился в свои мысли, но Грейс прервала молчание, чтобы поведать ему свою историю:

– Знаешь, я ведь ее искала.

Его взгляд метнулся к ней.

– Но она уже умерла, – сказала Грейс. – Горячка.

– Знаю, – ответил он. – Она умерла, когда мы жили в Бергси. Он получил массу удовольствий, рассказывая мне об этом как-то вечером после вашего побега – видишь ли, я недостаточно раскаялся после его порки.

Грейс вздрогнула.

– Мне жаль.

Он покачал головой, отмахнувшись от ее слов.

– Но зачем ты ее искала?

– Подумала, если бы только я смогла… – Она осеклась.

– Говори.

В ту минуту она не могла отказать ему ни в чем.

– Подумала, ты бы мог к ней вернуться.

Он сглотнул.

– Я не мог.

Грейс не позволила ему отвернуться.

– Ты не мог пойти с нами. Ты не мог вернуться к ней. Рассказывай.

– Вам всем угрожала опасность, – произнес он, и грудь его сжалась от чувства вины. – И причиной этому был я. Он знал, где вы. – Ненависть в его голосе напоминала ледяной холод. – Во всяком случае, сказал мне, что знает, и я ему поверил. И еще он сказал, что если я когда-нибудь сбегу от него, он отыщет тебя и докончит то, чего я не сделал. – Эван помолчал. – Чего я никогда бы не сделал.

Они начали понимать.

– Он хотел, чтобы я умерла.

– Да.

– И хотел, чтобы это сделал ты.

– Мое последнее задание, – отозвался он. – Убить тебя.

Временная замена.

– Чтобы уничтожить даже мизерную вероятность того, что кто-нибудь узнает: ты не настоящий наследник.

– Не только это, – поправил ее он. – Чтобы быть уверенным, что у меня никого не осталось.

Вот теперь сердце Грейс заколотилось. В душе боролись растерянность, гнев и печаль. Так вот какова цена ее жизни! Она, Девон и Уит сбежали, а что потом случилось с Эваном?

– Титул в начале, в конце и всегда, – сказал он. – Наследник в начале, в конце и всегда.

Мысли ее неслись лихорадочно, возвращались обратно в тот момент, много лет назад. Он надвигается на нее с ножом в руке. Уит лежит на полу со сломанными ребрами. А затем Девон блокирует его. Отнимает нож. Эван придерживает удар.

– Лицо Девона.

– Я просчитался, – едва слышно ответил он. – Это не должно было тянуться так долго. И он подошел не с той стороны, с какой я рассчитывал.

– Не должно было. – Она посмотрела ему в глаза. – Рассчитывал.

Он не отвел взгляд.

– Я должен был сделать так, чтобы это выглядело правдоподобным.

– Чтобы твой отец поверил.

Он покачал головой.

– Чтобы ты поверила.

Опять замешательство.

– Почему?

– Потому что я знал: если ты не поверишь, то без меня ни за что не уйдешь. – Он долго молча смотрел на нее, затем добавил: – Знал, если ты не поверишь, то не оставишь попытки вернуться. И тебе всегда будет угрожать опасность.

Это правда.

– Я бы сражалась за тебя, Эван. Мы бы все сражались.

– Знаю. И он бы отнял у вас все. – Эван помолчал, запустил пальцы в ее волосы, начал их перебирать. – А значит, отнял бы все у меня. Я не мог допустить, чтобы из-за меня наказывали тех, кого я люблю.

И вот теперь она поняла. Смысл рассказанного вспыхнул перед ней – жаркий, гневный и сокрушительный. Этот монстр, герцог, лишил будущего его мать. Из-за Эвана. А потом стал угрожать Грейс.

– И ты остался.

Он кивнул.

– Остался и жил той жизнью, которую он от меня требовал, и каждые несколько месяцев он выкладывал мне новый кусочек информации о тебе.

Она покачала головой.

– Но почему? Почему он просто не убил нас?

– Если бы ты умерла, он потерял бы контроль надо мной. Твоя безопасность была единственным способом держать меня в узде. Гарантировать, что я понимаю: ты жива только благодаря его милости. И моей покорности.

– Потому что он знал то, что знали все мы. Что ты хороший.

Как часто они говорили это, она, Девон и Уит, сидя в темноте на сырой улице Гардена и гадая, что же такое произошло с их названным братцем.

– Нет во мне ничего хорошего.

Конечно же есть. Им никогда и в голову не приходило, что он совершил самопожертвование.

– Ты начал меня искать после его смерти. – Не для того, чтобы уничтожить. Чтобы любить.

– Как только он умер. Он испустил последний вздох, а я проклял его и уехал в Лондон. Он много лет твердил мне, что знает, где вы живете, но мне об этом так и не рассказал, и я разнес город в клочки, разыскивая тебя. Но ты уже набирала силу здесь, спрятанная от всех, кто не являлся частью Гардена. И это место очень хорошо берегло вас, а я все сильнее приходил в неистовство, разыскивая тебя. И так много лет… Во мне нет ничего хорошего, – повторил он. – Когда я думал, что все это напрасно, когда думал, что ты умерла… Я тоже превращался в чудовище. Преследовал Девона, Уита, приходил сюда, хотел закопать их всех. Покарать за то, что не сберегли тебя.

От этого признания в груди у нее все сжалось.

– Я соткан из той же материи, что и мой отец.

– Нет, – сказала Грейс, резко поднимаясь. – Не говори так.

– Но это правда. Как и он, я не знал препятствий. Как и он, я был одинок. И как он, я это все заслужил.

– Нет! – выкрикнула она громко и яростно. – Ты совсем не такой, как он! Ничего общего, и мне жаль, что я когда-то так думала. Я сожалею, что считала, будто ты нас предал и нами манипулировал. Сожалею, что верила, будто ты одержим алчностью. Сожалею, что думала, будто ты вернулся ради мести, а не ради чего-то гораздо более значительного.

Она посмотрела на него, охваченная отчаянием, досадой и глубокой печалью из-за того, что почти всю жизнь верила, будто мальчик, которого она любила, стал ее врагом.

– Никаких масок, – прошептала она.

Его рука нашла ее ладонь, прижатую к его сердцу.

– Никаких масок.

– Я люблю тебя.

Сказанное повисло между ними на долгую минуту, и Эван превратился в камень. Но ее ладонь лежала на его сердце, и она ощущала, как оно заколотилось – куда сильнее, чем прежде. И быстрее.

Чувствуя, что сердце подскочило прямо к горлу, Грейс добавила:

– И когда я говорю это, то не имею в виду мальчика, каким ты когда-то был, но мужчину, каким стал.

И тогда он улыбнулся, чудесно, восхитительно, как не мог никто в мире.

Ни у кого в мире не было такой улыбки.

Он притянул ее ближе к себе.

– Повтори.

– Я люблю тебя, – прошептала она, и слова эти снова прозвучали странно и очень знакомо.

– Любишь? – прошептал он в ответ, и эта чудесная улыбка светилась теперь в его глазах, как само совершенство. А она так сильно его хотела, хотела, чтобы эта улыбка согревала и обольщала ее до конца дней. Он повторил голосом, полным удивления и смеха: – Любишь.

Грейс не сдержалась и засмеялась, внезапно ощутив себя легкой и свободной.

– Да, – согласилась она. – Да.

Он сел и начал целовать ее, а она целовала его в ответ. Он перевернул ее на спину, и она отдалась ему. Им. Новому началу. Второму шансу, без имен, титулов и тяжелой истории.

Счастью навсегда.

За дверями апартаментов послышался какой-то шум.

Эван прижимался губами к ее шее, шептал всякую ерунду, заставляя ее хихикать от удовольствия.

– Пусть уйдут.

– Это может быть важно, – шепнула она в ответ.

– Скорее всего это Девон с Уитом пришли наказать меня за то, что я захватил их сестру.

– Прошу прощения, сэр. Если уж тут кто-нибудь кого-нибудь захватил, так это я.

– В целом это правда.

С Доминиона, где празднование было в самом разгаре, послышался крик, а сразу следом – стук в дверь ее личных апартаментов. Грейс замерла и приподняла голову.

Только теперь это был не обычный стук. В дверь колошматили.

Она мгновенно выскочила из постели и стала натягивать платье.

Эван у нее за спиной надевал брюки.

– Далия! – закричала из-за двери Вероник. – Это налет!

Глава 24

– Там, внизу, настоящий разгром.

Вероник заговорила сразу же, едва Грейс, одетая наспех, рывком распахнула дверь, ведущую в кабинет, и направилась к своему столу. По обеим сторонам от Вероник шли две ее вооруженные охранницы, обеспечивающие безопасность членов клуба.

Грейс, проходя мимо, отдала приказ:

– Вы обе возвращайтесь вниз. Мы должны дать отпор налетчикам и вывести всех гостей. – Из-за двери доносились крики, визг и ужасный грохот. – Немедленно!

– Тебе нужна защита.

Сгребая в охапку бухгалтерские книги и ведомости, Грейс метнула в помощницу сердитый взгляд.

– Защита у нее есть, – заявил Эван от двери, удивив всех своим внезапным появлением и неприступным тоном, а затем вошел в комнату.

Грейс покачала головой.

– Тебе нельзя здесь оставаться.

– Черта с два нельзя, – мгновенно отозвался он.

– Если ты останешься, тебя узнают.

– И что?

Она посмотрела в потолок, чувствуя, как закипает раздражение.

– Ты герцог, Эван. И все они хотят только одного – обернуть твое могущество против тебя.

– Нет, – отрезал он. – Я герцог. И власть вся у меня.

Как самонадеян! Здесь, на темных улицах, расправа коротка: швырнут в реку – и ищи свищи!

И все же для нее много значила его готовность остаться здесь, с ней.

Грейс пинком откинула ковер, застилавший пол кабинета.

Эвану не потребовалось лишних слов. Он мгновенно нагнулся и начал заворачивать тяжелый ковер. Грейс отсчитала нужное число половиц, открыла люк, и стала видна потайная дверь. Если Эван и удивился, то виду не подал. Просто наклонился и отворил ее. Внутри лежали бесконечные стопки бумаг. Он попятился, уступая место Грейс. Она наклонилась и затолкала туда охапку бухгалтерских книг.

– Счета, – пояснила Грейс, хотя он и не спрашивал. – Списки членов клуба.

– Он теперь что, на нашей стороне? – осведомилась Вероник.

Грейс, не ответив на вопрос, опустила люк. Эван протянул ей руку и помог подняться.

Вероник, увидев это, вскинула брови.

– Я слышала, пару дней назад парни из Гардена чуть не забили тебя до смерти. А теперь ты надеешься, что сможешь защитить Далию?

– Верно. – Он вернул ковер на место.

Должно быть, Вероник что-то в нем разглядела, потому что отпустила сопровождавших ее охранниц.

– Ступайте. Если кого и покалечите, не страшно.

– И ничего не бойтесь, девочки, – добавила им вслед Грейс, поворачиваясь обратно к столу, вытаскивая шарф и повязывая его вокруг талии.

Вероник в это время докладывала о том, что происходит внизу:

– Мы выталкиваем всех наверх, на крышу, а Доминион – в туннели.

– А налетчики?

– Их дюжина, может, пятнадцать. Крепкие головорезы. Вооружены дубинками и выглядят, как банда, с которой лучше не связываться.

– Как они попали внутрь? – спросил Эван.

Вероник бросила на него резкий взгляд.

– Так же, как и ты, красавчик. Через парадную дверь, как будто им выписали чертово приглашение.

Грейс спросила:

– Это кто, полиция?

Вероник помотала головой.

– Ни о какой полиции не упоминают.

Но это не значит, что они не организованны. И не значит, что они не от короны. Это значит только одно – они жаждут крови, за которую не придется отвечать.

И будь она проклята, если позволит им добиться своего без боя. Грейс кивнула, направившись к двери.

– Значит, нам лучше поскорее спуститься вниз.

Вероник вытащила из кобуры пистолет и покосилась на Эвана.

– Ты уверена, что он умеет драться?

Грейс посмотрела в глаза мужчине, которого любила – одет в брюки и рубашку, сплошь мускулы и сила, ярость в глазах, и выглядит так, словно готов пройти сквозь пламя.

За нее.

– Я не знаю ему равных.

Она отворила дверь, и все трое пошли на звук возбужденных голосов.

Сбежали по центральной лестнице вниз, в овальный зал клуба, где шла ожесточенная борьба. Люди, явившиеся уничтожить номер 72 по Шелтон-стрит, сразу бросались в глаза – грязные и безжалостные. Но они не ожидали, что охрана Вероник окажется столь же отчаянной и готовой к бою.

Не ожидали они и людей Бесперчаточников. На той стороне комнаты Анника, управлявшая контрабандными операциями Девона и Уита, толкнула себе за спину леди Нору Мейдуэлл, нанесла жестокий удар противнику и сломала ему нос, если судить по отчаянному вою громилы.

– Нечего меня отталкивать! – завопила леди Нора, схватила тяжелую хрустальную вазу с оранжерейными цветами и ударила налетчика по голове так, что он рухнул на колени. Ухмыльнувшись, Нора посмотрела на свою любовницу с выражением гордости на открытом, хорошеньком личике. – А неплохо, я бы сказала.

– Неплохо, – согласилась Анника с полуулыбкой, что было высшей похвалой из уст немногословной норвежки. Затем крепко притянула к себе свою даму. – Очень хорошо.

Рядом одна из воительниц Шелтон-стрит схватила стул и опустила его на голову зверюги с дубинкой. Тот рухнул на пол, вызвав визг и вскрики у клубных дам, стайкой бегущих мимо него в задние помещения, к лестнице, что вела в подземные туннели.

– Крепкий удар для Кейт, – заметила Грейс.

– Вы их хорошо натренировали, – откликнулся Эван.

– Скажешь мне это, когда мы окажемся в безопасности.

– Кто бы это ни был, им это с рук не сойдет, – произнес Эван, окидывая взглядом толпу. – Сегодня я узнал тут не меньше дюжины самых могущественных членов палаты лордов.

– Они пришли не за мужчинами, – ответила Грейс. – Им нужны члены клуба. Каждая из этих женщин.

Они смотрели на толпу, старавшуюся не оказаться на пути головорезов, которые стремились уничтожать все, что попадалось им под руку. Грейс видела, как мерзавец с дубинкой разбил витражный фонарь, стоявший в углу овального зала, затем очень острым кинжалом рассек на куски штору.

Кто-то на другой стороне комнаты перевернул кушетку.

Они пришли уничтожить ее клуб, будь оно все проклято!

От толпы убегавших отделилась пара и направилась к ним. Нельсон с порезом на лбу, на взгляд Грейс, кровоточившим слишком сильно, заботливо обнимал вдовствующую графиню Гренвилль, державшую в руке окровавленный носовой платок. Маску она сдвинула на лоб. Нельсон поцеловал леди в висок и посмотрел в глаза Грейс:

– Мы на крышу.

– И в Мейфэр, – многозначительно добавила леди Гренвилль, взгляд которой выдавал тревогу и что-то еще.

Они уже никогда не вернутся сюда. Грейс всегда узнавала любовь, если видела ее.

Она отошла в сторону, пропуская парочку.

– Всего вам хорошего.

Влюбленные ушли. Беспорядочные крики раздавались им вслед, пока они поднимались наверх и уходили в ночь.

Грейс снова окинула взглядом хаос вокруг.

– Они пришли не напугать нас, – проговорила она. – Они хотят нас уничтожить.

– Почему? – спросил Эван.

– Потому что, – отозвалась она, не отводя взгляда от происходящего. Мимо пробежали леди Маршем и герцогиня Пембертон, обе с безумными глазами. – Им не нравится, что за нами – будущее.

Даже если сегодня они сумеют вывести всех невредимыми, этого будет недостаточно. Налетчики добьются своего – напугают членов клуба до полусмерти. И заблудшие овечки вернутся обратно, в гостиные Мейфэра и к чаепитиям на Парк-лейн. К сплетням на Бонд-стрит и прогулкам по Серпентайну. В безопасность, которой они могут наслаждаться, будучи вторым полом.

А разгромленный дом номер 72 по Шелтон-стрит станет символом мужской власти, мужского превосходства.

«Только через мой труп».

Вспыхнул гнев, в горле у Грейс пересохло, и она перехватила взгляд воздушной гимнастки, все еще находившейся высоко над толпой – та стояла на трапеции, чтобы иметь возможность лучше видеть все происходящее в доме.

Грейс кивнула ей:

– Где?

К счастью, та поняла ее правильно и показала в сторону приемной, где в начале вечера сидела Фортуна. Где они с Эваном танцевали, бездумные и свободные; воспоминание будет навсегда омрачено этим – мужланами в ее дворце, крушившими все на своем пути.

Гнев перерос в ярость.

Из приемной раздался пронзительный крик, и Грейс сорвалась с места, сдергивая шарф с талии и наматывая его концы себе на кулаки быстрыми движениями, пробиваясь сквозь толпу.

За спиной она услышала оклик Эвана, но даже не оглянулась. Это ее территория. Ее мир. Ее люди. И она будет защищать их любой ценой.

В одно мгновение она была рядом с ним, а в следующее исчезла, скрылась в толпе людей, бежавших в одном направлении. Грейс мчалась поперек потока, стремясь, как всегда, присоединиться к схватке.

Пылающие рыжие кудри – вот то единственное, что помогало ему сохранить здравый смысл и рассудок, когда он бежал за ней. Она мчалась слишком быстро, исчезла в толпе почти мгновенно. Он выкрикивал ее имя, страх и безысходность толкали его вперед, в толпу, которая, казалось, сочувствовала его отчаянию и расступалась.

– Это же Безумный Марвик! – уловил он краем уха свое прозвище из прошлого, с которым так мечтал распрощаться. И вот теперь оно вернулось, потому что Эван обезумел. Превратился в дикое животное, отчаянно пытаясь добраться до женщины, которую любил.

Эван оглянулся.

– Ты сказала – пятнадцать?

– Плюс-минус. – Помощница Грейс бежала рядом с ним. – Четверо в центральном зале, значит, человек десять или около того в других местах.

– А твои люди? Они способны сражаться?

«На что сейчас наткнется Грейс?»

– Мои подруги сделаны из более крепкого материала, чем ты, красавчик.

Он что-то буркнул, пробегая через комнату, где в начале вечера находились волшебница, скрипачки и акробатка. И остановился, когда женщина рядом с ним негромко выругалась.

Комната была разгромлена. Шторы разодраны, мебель сломана, столы и кресла перевернуты. Картины со стен сорваны и разрезаны.

Это не развлечение. Это наказание.

«Им не нравится, что за нами – будущее».

По всей комнате налетчики дрались со служащими клуба, а в центре схватки была Грейс.

Пока он смотрел, она нанесла удар одному из громил, нарушив его равновесие на несколько мгновений, достаточных, чтобы как следует пнуть в живот. Он рухнул на пол, а она воспользовалась шарфом, чтобы нанести последний удар. Грейс двигалась так быстро, что тот не успел шевельнуться, как уже лежал без сознания.

Грейс потрясла рукой, повернулась, и взгляд ее карих глаз встретился с взглядом Эвана. Она прочла в нем гордость за свою королеву.

Ее брови приподнялись в немом вопросе, когда он направился к ней, не в силах удержаться. Ему хотелось протянуть к ней руки, заключить ее в свои объятия, поцеловать, заявить о том, что она принадлежит ему, эта Боудикка[10].

И когда он осуществил желаемое, она обмякла в его объятиях. Через мгновение она открыла глаза, и он сказал:

– Я собираюсь на тебе жениться. – Еще один поцелуй, быстрый и сладкий. – Я женюсь на тебе, мы будем беречь это место, и тебе больше никогда не придется сражаться в одиночку. Мы будем сражаться вместе.

Глаза ее широко распахнулись, но прежде, чем она успела хоть что-то сказать, оба они краем глаза уловили какое-то движение и разом повернулись. Нападавший уже занес дубинку прямо над головой Грейс.

Эван словно взбесился, с яростным ревом блокировал удар, схватил орудие одной сильной рукой, а другой дважды засадил кулаком мерзавцу в физиономию.

– Никто не смеет прикоснуться к ней, – заявил он на третьем ударе.

А на четвертом:

– Никто не смеет вторгаться на эту территорию. – Он поднял громилу за воротник. – Ты меня понял?

Кивок.

– Кто тебя послал?

– Без понятия. Нам просто велели разнести это гнездышко в щепки.

Эвана охватило бессильное раздражение.

– Гребаные наемные собаки. Возвращайся обратно в сточную канаву, из которой выполз, и скажи тому, кто тебя нанял: это место находится под защитой герцога Марвика. Понял?

– Д-да.

– Отлично.

Он размахнулся, собираясь нанести еще один удар, но Грейс, остановив его легким прикосновением, взглянула на громилу:

– Вы та же самая банда, что напала на Мэгги О’Тьемен?

Налитые кровью глаза мерзавца забегали, и раздражение Эвана усилилось.

– Лучше скажи правду, братец. – В его речи стал явственно слышен Гарден. – Если соврешь, пожалеешь.

Глаза громилы расширились.

– Да. Это были мы.

– И на Сетчелл?

Эван взглянул на нее. «Что ей известно?»

– Ага.

– Как тебя зовут?

Он поколебался, и Эван тряхнул парня, как куклу.

– Майки.

– Я никогда не забываю лиц, Майки. Держись подальше от Гардена. Если наши дорожки опять пересекутся, пожалеешь.

Тот кивнул со страхом и благодарностью во взгляде.

Грейс обвела рукой комнату, где воительницы дома номер 72 по Шелтон-стрит уже нейтрализовали нападавших.

– Забирай своих парней и валите к чертям с моей территории.

Он повиновался мгновенно, поняв обостренным чутьем наемника, что сила не на его стороне. Грейс внимательно следила за тем, как головорезы уходили и выглядели при этом далеко не лучшим образом.

И только потом повернулась к Эвану.

– Ты сделал мне предложение.

– Сделал, – признал он.

– Ты сделал мне предложение в самый разгар побоища.

– Мы никогда не придерживались условностей, – сказал он с улыбкой.

Она не разделяла его веселья.

– Ну что, мне сделать это снова, раз уж заварушка закончилась и мы победили?

– Нет, – мгновенно ответила она.

Эван посмотрел на нее с удивлением.

– Грейс… – начал он.

– Далия, – поправила она.

– Что?

– Здесь я не Грейс. Я Далия.

Атмосфера между ними сгустилась, и Эвана это насторожило.

– А я-то думал, что именно сейчас ты истинная, подлинная Грейс.

– Потому что ты предложил мне выйти за тебя замуж?

– Именно.

– Потому что ты хочешь сделать меня герцогиней.

– Да. – Он хотел этого сильнее, чем мог выразить. Сильнее, чем вообще когда-нибудь чего-нибудь хотел. – Да. Господи, да. Это то, что я могу сделать, – ты станешь моей герцогиней, а эта территория останется неприкосновенной. Она всегда будет твоей. Хочу, чтобы тебе здесь ничто не угрожало. И твоим служащим тоже.

– Им и не угрожает. Нам не угрожает.

– Сейчас да. Но я могу сделать ее безопасной. Думаешь, этих громил наняли в Мейфэре? Мужчины, не желающие, чтобы женщины получили свободу?

– Да, думаю, – сказала она.

– Так позволь мне все исправить. – Он потянулся к ней, но она отступила назад, а не шагнула к нему. – Мы используем мое влияние, чтобы побеждать. Ты выйдешь за меня, и это место станет неприкосновенным.

Это начало их будущего. Следующая страница их жизни. Долгой и счастливой. Но, видимо, что-то пошло не так.

– Ты не всесилен, герцог. – Он с трудом удержался, чтобы не поморщиться; она не использовала этот титул уже несколько недель. – Эту угрозу можно уничтожить только снизу, а не сверху. Ее остановлю я, а не ты.

– Так почему ее не остановить нам? Вместе?

Пауза. Затем она повторила:

– Вместе.

– Да, – сказал он, и в этот миг отдал бы все свое состояние, лишь бы понять, о чем она думает. – Вместе.

Грейс долгую минуту молча смотрела на него, и в ее взгляде появилось нечто, что он узнал сразу. Он видел это в ее взгляде давным-давно – двадцать лет назад.

Разочарование.

А затем она негромко произнесла:

– Ты все это подстроил.

Ирония, разумеется, заключалась в том, что это был единственный раз, когда Грейс вообще задумалась о замужестве, даже мечтала она о браке с ним.

О браке с мальчиком, которого любила целую жизнь назад, который строил планы, как стать герцогом, ставил своей целью возвращение в Лондон, триумфальное и победное, чтобы изменить мир, из которого он вышел.

И еще он предполагал, что она станет его герцогиней и будет менять мир вместе с ним.

Но она больше не девочка двенадцати лет, или тринадцати, или четырнадцати. Она больше не пятнадцатилетняя девчонка, дрожащая от холода на улице и мечтающая, что он к ней вернется.

Она взрослая женщина, сумевшая без всяких титулов и привилегий спасти этот мир и саму себя. Она сама добилась могущества. Создала империю из ничего. И когда возникает угроза, она сражается. И непременно побеждает.

Разве он только что в этом не убедился?

А теперь он предлагает ей титул, как будто это награда за все ее лишения. Как будто это не то, что разрушало их мир там, где появлялся он.

Да еще это слово – «вместе».

Это же слово произнесла герцогиня Тревескан сегодня вечером, когда пришла в восторг, увидев Грейс и Эвана. «Вместе».

Грейс пристально посмотрела на него.

– Это ты прислал ее ко мне. Герцогиню Тревескан. Той ночью. Сказать, что ты вернулся.

Он отвел взгляд.

– Точно. Ты прислал ее. А она как бы невзначай завела о тебе разговор. Сообщила, что ты устраиваешь бал-маскарад и ищешь жену.

Это его насторожило.

– Я не искал жену. Я ее давно нашел.

Сердце отчаянно заколотилось, но она проигнорировала и это, и то, что в его взгляде светилась искренность.

– Твоей задачей было убедить меня в том, что ты изменился.

– Я изменился, – эхом отозвался он.

– Я-то думала, это правда, – горько сказала Грейс.

– Правда!

– Нет. Я не буду твоей герцогиней. У меня нет ни малейшего желания быть причастной к твоему миру – миру, погубившему нас. Погубившему наших матерей. Моих братьев. Миру, который каждый день угрожает Гардену, а сегодня явился сюда за женщинами, потому что им запрещается иметь даже миг собственного удовольствия. Удовлетворения. Радости… – Она замолчала, чувствуя отвращение к своим словам и к тому, что должно было последовать дальше. – И все это даже прежде, чем мы успели хотя бы заикнуться о том, как он погубил тебя. – Ее гнев все разгорался, и она добавила: – Думаешь, я не знаю, как он погубил меня? Думаешь, я не сожалела о существовании этого проклятого титула целых двадцать лет? Я его ненавижу. И каждый раз, как кто-нибудь о нем заговаривает, испытываю к нему еще большее отвращение. Сегодня ты преподнес мне самый чудесный подарок, который я когда-либо получала. Вкус к жизни без этого проклятого герцогства.

Глаза ее широко распахнулись, когда он заорал:

– Ты думаешь, я не вспоминаю каждый день пакт, который мы заключили? Никаких наследников. Никакого сиятельного будущего. Никого, кто бы носил это имя. – Он замолчал, глядя на нее безумными глазами. – Думаешь, я не вспоминаю этот пакт каждый раз, как смотрю на тебя и думаю, какую жизнь мог бы прожить с тобой, не будь я этим разнесчастным герцогом? Рассказать тебе? Какая это могла быть жизнь? Что бы мы могли иметь?

Она замотала головой, чувствуя, как сжимается ее сердце.

– Нет.

Но он ее уже не слушал.

– Думаешь, я не воображаю себе дни на солнышке здесь, в Гардене? Работу в доках? Думаешь, не тоскую по жизни, к которой вернулся, в это великолепное место, которое ты создала, где сплю рядом с тобой каждую ночь, а утром бужу тебя поцелуем? Ты говорила о фантазиях. Хочешь узнать мою?

«Нет».

«Да».

– Нет.

Он взял ее лицо в ладони, повернул к себе.

– Моя фантазия вот. Ты и я, здесь. С кучей огненноволосых детишек. – Грейс закрыла глаза. – Мои братья. Их дети. Семья. – Последнее слово прозвучало шепотом. – Господи. Не могу тебе рассказать, как я мечтаю о семье – созданной в нашем доме. Твоем и моем. О начале чего-то нового.

На ее щеку скатилась слеза, столько муки слышалось в этих словах, откликнувшихся двойной болью в ее сердце. Эван вытер ее, провел большим пальцем по щеке, смахивая остальные слезы.

– Но я не могу иметь ничего из этого. Из-за проклятого титула.

Сердце ее лихорадочно колотилось при виде этого гнева, тлевшего два десятка лет и вот, наконец, прорвавшегося.

– И единственное, за что я все эти годы цеплялся – за надежду, что в один прекрасный день смогу использовать его так, как мы собирались. И вот он, этот шанс. Сегодня я признал этот грязный, украденный титул и заявил об этом вслух, чтобы спасти твой мир. Ради тебя. Сегодня ночью я предлагаю тебе битву, которую ты хотела.

Она словно одеревенела, заранее ужасаясь тому, что он собирался сказать.

– Я люблю тебя.

За долгие годы боев без перчаток Грейс успела получить бесчисленное множество неожиданных ударов, но ни единого вроде этого – словно выкачавшего из нее весь воздух.

И он на этом не остановился.

– Да, я полюбил тебя в тот момент, когда впервые увидел целую жизнь назад, но те чувства бледнеют по сравнению с тем, как я люблю тебя сейчас. Ты само совершенство – сильная, и дерзкая, и отважная, и очень умная, и хотя я томлюсь, желая оказаться рядом с тобой, мне становится еще мучительнее, когда я оказываюсь рядом, потому что я не могу заполучить тебя. Потому что всякий раз, как я протягиваю к тебе руки, ты ускользаешь сквозь пальцы… как чертова фантазия.

Грейс сглотнула. Комок у нее в горле становился невыносимо тугим по мере того, как Эван говорил. Его слова были эхом ее собственных чувств – ее отчаянных желаний, которые невозможно удовлетворить.

– Да… я попросил герцогиню привести тебя на маскарад. И стоял в углу бального зала, окончательно теряя голову, в какой-то безумной надежде дожидаясь, что ты все-таки переступишь порог этого дома. И ты пришла – моя воплощенная надежда.

Еще одна слеза поползла по щеке, а он мгновенно смахнул ее пальцем.

– Я бы пошел на это снова. Я никогда не перестану искать тебя, Грейс. Ты мое начало и мой конец. Моя вторая половина. И так было всегда. Это моя битва, – негромко повторил он. – Выходи за меня.

Она покачала головой. Ее захлестывала грусть, подступали слезы, горячие, неудержимые.

– История, которую ты мне рассказал. Кирена и Аполлон. Он хотел, чтобы она ушла с ним, жить с богами. А она желала править королевством. И чем все закончилось?

Он заколебался.

– Расскажи, – попросила она, уже зная ответ.

– Он сделал ее королевой Ливии. Земля была плодородной, страна красивой, процветающей, и правила ею королева-воительница.

Еще одна слеза…

– А он – правил ли он вместе с Киреной?

Эван не смотрел на нее.

– Грейс.

– Нет. Так что Аполлон?

Наконец он обратил к возлюбленной взгляд своих прекрасных янтарных глаз, и она увидела в нем печаль.

– Он ее оставил.

Грейс кивнула.

– Потому что она не хотела идиллии, не хотела быть замужем за богом, играя во власть. Она хотела свое королевство. Свою любовь. Свою жизнь. На равных. Или вообще ничего.

– Но стоило ли оно того? – спросил Эван. – Жизнь в одиночестве, хотя в этом не было необходимости?

– Не знаю, – ответила она. – Но альтернатива ее не устраивала.

Он кивнул.

– А я? Разве ты не хочешь меня?

От этого вопроса горло ее мучительно сжалось, правда застряла в нем болезненным комком.

– Я хочу тебя всем своим существом, – призналась она.

Он протянул к ней руку, провел пальцами по щеке, по волосам, и ей захотелось прижаться к нему. Она шагнула ближе и в этот момент поняла, что так оно всегда и будет. Она всегда будет тянуться к нему. Хотеть его.

Поцелуй его показался ей тяжелым и опьяняющим, исполненным мучительного желания и той любви, которая оставалась нетронутой все те годы, что они жили в разлуке, и случись это на час раньше – на день раньше! – Грейс бы наслаждалась этой лаской, приняла бы ее как дар. Надежду.

Но в этот миг перед ними не было будущего.

Это был конец.

Слезы потекли по щекам, когда Эван прервал поцелуй и поднял голову, открыв свои прекрасные янтарные глаза и заглядывая ей прямо в душу.

– Значит, мой отец побеждает.

От этих слов у нее едва не остановилось дыхание, ее охватил страх. Страх, и любовь, и острое желание, отрицать которое Грейс не могла. Внезапно она поняла, что боится.

Боится потерять его.

Достаточно ли этого?

– Я хочу тебя, – сказал он, и Грейс с ужасом услышала, как смиренно это прозвучало. – Я хочу тебя и люблю тебя, и это не первая любовь, а последняя. И если ты этого не видишь, если тебе не хватает храбрости принять ее, наслаждаться ею, позволить мне встать рядом с тобой, значит, этого недостаточно. – Он покачал головой. – Сколько еще экзаменов я должен выдержать прежде, чем ты мне поверишь? Прежде, чем поверишь себе? Чем поверишь мне?

– Я бы хотела, – ответила Грейс. И это было правдой. Она ничего не хотела так, как этого мужчину.

Молчание тянулось целую вечность, и Грейс видела, как на его лице отражается буйство чувств. Отчаяние. Грусть. Разочарование. И наконец, покорность.

– Желания недостаточно, – произнес он. – Ни для кого из нас.

Сказанное повисло между ними, как мощный удар. Тот, который он не придержал.

А затем Эван ушел, оставив ее, и она, не спрашивая, знала: он уже никогда не вернется.

И Грейс Кондри, королева Ковент-Гардена, стояла посреди своих разрушенных владений и впервые за два десятилетия позволяла слезам обильно течь по лицу.

Глава 25

Следующим утром, едва солнце окрасило лондонские улицы тусклым светом холодного осеннего дня, братья нашли ее на крыше.

– Между прочим, у нас есть в общей сложности – сколько? пять домов? – произнес Девон, встав рядом с трубой, на которой она сидела, положив руку на колено и глядя поверх крыш в сторону Мейфэра. Он поднял воротник пальто и скрестил на груди руки. – Могли бы найти для встречи местечко и потеплее.

Грейс даже не взглянула на него.

– Мы всегда предпочитали крыши. Как ты говорил? «Мы никогда не сможем оказаться дальше от грязи, чем тут, наверху».

– М-м-м, – протянул в ответ Девон, покачиваясь на пятках. – Но теперь Уиту принадлежит вся южная сторона Беркли-сквер, так что взгляни-ка на нас сейчас.

Никто не засмеялся.

Вместо этого Уит обогнул трубу, оказавшись в поле зрения Грейс, прислонился к невысокой стене, ограждавшей крышу, скрестил лодыжки, глубоко засунул руки в карманы и ссутулился от ветра.

– Клуб превратился в чертово месиво.

Да уж. Разбитое стекло, искромсанные на лоскутки шторы, разломанная мебель, ни единого целого окна. Кто-то опрокинул канделябр, и в ковре прогорела дыра.

Грейс кивнула.

– И это только интерьер! Хорошо, если мы когда-нибудь снова увидим хоть одного члена клуба.

– Да ну, – бросил Девон. – Они обязательно вернутся. Ты же обещала им цирк, и разве не сдержала слово?

– Клуб разрушен, – отозвалась Грейс. – Я отправила персонал по домам.

Она не хотела смотреть братьям в лицо.

– Ну, с дюжину человек уже внутри, им не терпится взяться за уборку, так что я бы сказал, твоя главная проблема – мятеж, – проговорил Девон. – Зева и Вероник выкрикивают приказы, как настоящие лейтенанты. Может, тебе стоит заказать им униформу, после того как обновишь обои?

Вспыхнуло раздражение.

– Я всем велела идти домой.

– Все исправимо, – сказал Уит, не обращая внимания на ее слова. – Ты богата, а у нас есть связи с производителями шелков, мебельщиками, декораторами. Ну, то есть если мы все еще говорим о клубе.

Девон задумчиво постучал тростью по крыше.

– Ну, если честно, то и остальное можно восстановить. Кому как не нам это знать.

Грейс взглянула на него.

– Остальное?

Он поверх ее плеча поймал взгляд Уита.

– Дурочкой прикидывается.

Уит пробурчал:

– Она никогда не любила о нем говорить.

«Эван».

– Мы слышали, он опять разбил тебе сердце, Грейси, – участливо сказал брат.

И от этих слов, мягких и добрых – она в жизни не слышала, чтобы Девон так по-доброму разговаривал с кем-нибудь, кроме Фелисити, – она едва не сломалась. Грейс крепко сжала губы.

– Ну что, теперь-то мы можем от него избавиться? – пробурчал Уит.

– Он любит меня, – сказала она.

– Он всегда тебя любил, – отозвался Девон. – Но мне не кажется, что любовь должна разбивать сердца. Если уж на то пошло, как раз наоборот.

– Он хочет на мне жениться, – проговорила она, обращаясь к крышам. – И я стану герцогиней Марвик.

Братья долго молчали, затем Уит что-то буркнул, давая понять, что они услышали.

– Так. Значит, вот в чем загвоздка, – сказал Девон.

Опять долгое молчание, затем голос Уита:

– И что ты ему ответила?

Она резко вскинула голову и посмотрела на него, чувствуя, как ее охватывает раздражение вперемешку с чем-то, похожим на ощущение предательства. Перевела взгляд на Девона и обратно.

– Как по-твоему, что я ему ответила?

– Ага. Значит, он не разбил тебе сердце, – уточнил Уит. – Это ты разбила ему.

– Кто это сделал тебя таким специалистом в сердечных делах? – рявкнула Грейс. – Секунду назад ты жаждал расправы.

Его брови взлетели вверх.

– Полегче, Грейси.

– Не то чтобы мы приняли его сторону, – сказал Девон. – Просто мы считаем, что лежачего не бьют.

– Честно говоря, я не испытываю сочувствия к ублюдку, – добавил Уит.

– Ну? И что он теперь будет делать? – спросил Девон.

Уит покачал головой.

– Мы никогда не могли предсказать его действия.

Долгое молчание, затем Девон стукнул тростью. Раз. Два. Три.

– Грейс могла.

Ей не понравились его слова. В них была чистая правда, которую чувствовало ее сердце. Острое воспоминание о том, как он уходит – новый для нее человек. Изменившийся, как и она.

Навсегда.

Она знала, что он будет делать. Все кончено.

– Он уедет, – сказала она, и боль в груди сделалась почти непереносимой. – Уедет и никогда не вернется.

Ирония заключалась в том, что он наконец-то сделал именно то, чего, по ее словам, она от него добивалась.

А теперь она хотела только одного – чтобы он вернулся и остался с ней.

– Он уже уехал, – произнес Девон.

Боль была, как от удара.

– Откуда ты знаешь?

– Мы следили за ним с самого его возвращения.

Она бросила на него резкий взгляд.

– Зачем?

– Ну, прежде всего, – он уселся на высокий выступ крыши, – всякий раз, как он появлялся тут в прошлом… как надолго? – Он посмотрел на Уита, чтобы тот уточнил временные рамки.

– Навсегда, – пожал плечами Уит.

– Точно. Всякий раз, как он появлялся тут навсегда, он пытался уничтожить одного из нас. – Девон помолчал, затем добавил: – Должен заметить, что первой, кого он попытался убить, была ты. Но вот мы здесь – жизнь странная, таинственная штука.

– Он не пытался меня убить, – возразила Грейс.

На крыше замерло все – казалось, даже холодный осенний ветер перестал дуть, давая возможность как следует осознать услышанное.

– Откуда ты знаешь? – спросил Девон.

– Он мне все рассказал, – ответила она. – Старый герцог желал моей смерти.

– Потому что ты была доказательством его деяний.

Грейс кивнула.

– И не только, – вставил Уит. – Он хотел избавиться от тебя, потому что знал – ему не получить наследника, если у Эвана останется хоть какая-то надежда на тебя.

Уит всегда видел то, чего не замечали остальные.

– Да, – сказала она. – Но Эван никогда бы не сделал мне больно.

– Однако мы все тому свидетели, – отозвался Уит. – Все видели, как он бросился на тебя.

– Нет. – Это вмешался Девон. – Он кинулся не на нее, а на меня. Я все время гадал, зачем он так дерзко посмотрел мне прямо в глаза. Думал, потому что хотел со мной сцепиться.

– Хотел, – сказала Грейс. – Хотел завязать с тобой драку, чтобы дать нам время убежать.

Наступила тишина. Все они погрузились в воспоминание о той роковой ночи, прокручивая события в обратном порядке.

– Господи. – Уит первым нарушил молчание. – Он полностью покорился Марвику, чтобы спасти нас.

– Старик должен был знать, куда мы убежали, – сказал Девон.

«Он знал, где вы, – сказал ей Эван, – но мне этого так никогда и не открыл».

Грейс кивнула.

– Мы были маленькие, перепуганные и наверняка оставили за собой вереницу следов. Но он за нами не погнался.

Девон мгновенно понял суть задумки.

– Старик использовал нас как дубину над головой Эвана. Он знал: стоит ему ослушаться, и последует расправа над братьями и сестрой.

Как же они не разгадали коварный замысел этого монстра?

– Господь свидетель, он и до этого тысячу раз размахивал перед носом безопасностью каждого из нас, чтобы держать всех на поводке.

– В первую очередь моей безопасностью, – добавила Грейс.

– М-м-м, – согласился Уит. – И никто не боялся за жизнь Грейс больше, чем Эван.

Трость Девона ударяла о крышу в ровном, задумчивом ритме.

– Проклятье, – прошептал он наконец с благоговением в голосе. – Он отказался от тебя. Передал нам, под нашу защиту. Ничего удивительного, что он был готов взорвать половину Лондона, когда решил, что мы тебя не уберегли.

– Он отказался от всего, – сказала Грейс то ли им, то ли себе.

От братьев, которых только что обрел.

От нее.

«Я полюбил тебя в тот момент, когда впервые увидел целую жизнь назад, но те чувства бледнеют по сравнению с тем, как я люблю тебя сейчас».

– Он подарил нам друг друга, – проговорила она, глядя на крыши. Целых двадцать лет она передвигалась по этому городу на высоте, считая, что крыши – единственное место, где можно чувствовать себя неуязвимой.

– Все эти годы мы думали, что он выбрал титул вместо нас, – сказал Уит. – А на самом деле он выбрал титул ради нас. Принес себя в жертву.

– Не ради нас, – поправил его Девон. – Ради Грейс.

Он пришел к ним несколько недель назад, чтобы они подвергли его наказанию. Поклялся, что покроет нанесенный ущерб. А на самом деле Эван нес это наказание двадцать лет.

– Ты сказал, что он уехал. – Грейс полными слез глазами посмотрела на Девона. – Куда?

– На северо-восток.

В сторону Эссекса.

Назад в имение. В место, которое все они ненавидели, потому что оно так многого их лишило. В первую очередь его. Грейс хотелось завизжать, но вместо этого она вскочила на ноги, переводя взгляд с одного брата на другого.

– Он не должен там быть.

– Он герцог Марвик. Где еще он должен быть? – спросил Девон.

«Где угодно, только не там».

– Он ненавидит этот титул. Ненавидит дом, который его погубил, – сказала Грейс. – Это место уничтожило его так же, как уничтожало нас.

«Еще сильнее».

Грейс посмотрела на братьев.

– Ему это не нужно.

– Ты имеешь в виду особняк?

– Вообще все, – уточнила Грейс. – Но у него нет выхода, верно?

«Я хочу тебя, – сказал он. – Я хочу тебя, я люблю тебя».

Только с ней он может быть счастлив.

Они могут быть счастливы вместе.

– Он хочет меня, – негромко произнесла она.

– Тогда почему уехал? – спросил Девон.

– Потому что… – начала Грейс и замолчала, не желая заканчивать фразу. «Потому что я испугалась взять то, чего хочу».

Договорил Уит:

– Потому что ему больше некуда идти.

Потому что она опять его оттолкнула. Опять от него убежала. Но на этот раз он этого не заслуживал.

Ее захлестнуло сожаление – сожаление и еще что-то, куда более мощное.

Потребность.

Она нуждалась в нем. И стыда в этом не было. Только обещание. Только надежда.

Грейс вскочила на ноги.

– Он не должен там быть, – повторила она. – Он должен быть здесь. Со мной.

Она не знала, как это произойдет. Но это произойдет.

Но если выбирать между жизнью с ним и жизнью без него, то у нее нет выбора. Во всяком случае, достойного рассмотрения.

Она королева Ковент-Гардена и всегда превращала невозможное в возможное.

– Я совершила ошибку. И должна ее исправить.

Девон гневно взглянул на нее.

– Только попробуй.

– Я люблю его.

– Пропади он пропадом, – отозвался Девон.

– Я люблю его и должна его спасти.

Уит пробурчал:

– Полагаю, теперь мы не сможем отправить его на тот свет.

– Какая жалость. – Девон драматично вздохнул. – Велю заложить карету.

Несколько часов спустя Эван вошел в Бергси-Хаус, чтобы встретиться со своим прошлым.

Никто не появлялся в особняке вот уже целых десять лет, с тех пор как Эван принял герцогство и уволил из главного дома всю прислугу, точно зная, что даже если у него все получится, если он все же найдет Грейс и убедит ее выйти за него замуж, он все равно не сможет жить в этих стенах, которые не принесли ему ничего, кроме боли.

Свет заходящего солнца струился сквозь западные окна. Эван зажег давно забытую тут свечу и зашагал по коридорам и залам огромного особняка, по пыльным, истертым коврам, огибая мебель, которой десяток лет никто не пользовался, с выцветшей за эти годы обивкой.

Десять лет пыли и запустения, а дом все тот же; огромный холл, красное дерево и каменная кладка, украшенная гобеленами, висевшими тут с самого зарождения герцогства; знакомый запах свечного воска и истории; тяжелая тишина, поселившаяся тут с тех пор, как Девон, Уит и Грейс сбежали, и медленно лишавшая его разума.

Эвана словно отбросило назад с силой удара покрытого шрамами кулака на грязной улице Ковент-Гардена.

Он поднялся вверх по лестнице; карта этого места отчетливо отпечаталась у него в голове. Проходил портрет за портретом – строй герцогов, маркизов, графов и лордов, чьи имена вбили в него еще в детстве. Все почтенные люди, составившие безупречный род Марвиков.

И Эван, следующий в роду.

Едва ли его отец догадывался, что Эван никогда этого не хотел.

Едва ли догадывался, что Эван никогда не подарит ему радость продолжения рода. Что у этого герцогства никогда не будет наследников.

Только не после Эвана.

Эвана, который, для начала, никогда и не был настоящим наследником.

Он поднялся на второй этаж, затем на третий, где солнечный свет уже мерк в темноте сумерек, и пересек особняк от восточного крыла до западного.

Ему не требовалась свеча, план этого дома навеки отпечатался в голове, и он мог бы пройти его весь в непроглядной темноте, если бы потребовалось. Эван шел по коридору и отсчитывал двери. Первые две.

Третья. Четвертая.

«Осторожно, скрипучая половица».

Пятая.

Пересечь коридор.

Шестая. Седьмая.

Восьмая.

Он провел пальцами по двери комнаты, когда-то принадлежавшей ему; по двери, которую Грейс бессчетное количество раз находила в темноте. Эван прижал к ней ладонь, стараясь не поддаться желанию повернуть ручку. Нагнуться и посмотреть в замочную скважину.

Ему это не требовалось. Он помнил каждый дюйм этой комнаты. Каждую половицу. Каждое стекло в окне. Ему не требовалось заходить туда. Он пришел сюда не ради прошлого, а ради будущего.

За девятой по счету дверью скрывалась узкая лестница, ведущая на четвертый этаж, к герцогским апартаментам, размером раза в три больше, чем самая большая комната на третьем этаже.

Хозяйские покои.

Герцогские.

Эван сделал глубокий вдох, повернул ручку и шагнул внутрь, чтобы встретиться с врагом.

Апартаменты отца заперли первыми, сразу же, как только его тело остыло. С тех пор Эван туда не заходил и даже не представлял, что вернется сюда – боялся встречи с тенью своего мучителя.

И может быть, вернись он раньше, то такими бы эти комнаты и нашел – полными воспоминаний о человеке, который интриговал, манипулировал и угрожал ему снова и снова. Человеке, укравшем всякую надежду на счастье и вынудившем его повернуться спиной к тем, кого он любил – ради того, чтобы их защитить.

Но теперь все изменилось.

На улице окончательно стемнело, и Эван поднял свечу, проходя по комнате мимо большой кровати и давно опустевшего камина, перед которым стояли массивные, никому не нужные кресла. Тишина уже не казалась ему такой зловещей, как годы назад.

Напротив, она казалась приветливой, словно вся эта комната, весь дом, само герцогство ждали возвращения Эвана. Ждали вот этого.

Он остановился перед портретом отца, писанным маслом. Картина, казалось, сумела избежать обветшания, от которого пострадал весь особняк, словно его отец продал душу, лишь бы его всегда помнили вот таким – непогрешимо красивым, с янтарными глазами, унаследованными всеми тремя его сыновьями.

Эван никогда не задерживался напротив этого портрета, его коробило сходство, которое он улавливал между собой и отцом. Глаза, волна белокурых волос, угловатый подбородок, длинный прямой нос – у Эвана был бы точно такой же, если бы Девон его не сломал, не преподнес бы ему такой подарок.

Два десятка лет Эван думал, что сломанный нос – единственное, что отличает его от отца. Единственное, что делает его другим, – разве не сделал он сам тот же выбор, что и зачавший его человек?

– Ты, ублюдок. – В этой комнате, где целых десять лет не было слышно ни единого звука, и слова прозвучали как выстрел. – Ты любил бросать в нас это слово. Как оружие. Потому что мы тебе не принадлежали. И ты думал, что мы от этого страдали. Ты так и не понял правду, никчемный ты трус. Ты не понял, что мир свяжет нас воедино, и это сделает нас сильнее тебя.

Он уставился на своего отца сквозь тьму и прошедшие годы.

– Ты не понял, что это станет твоим крахом. Но всегда знал, что причина будет в ней, верно? – прошептал он, наконец позволив себе вспомнить, зачем пришел. – Ты боялся ее из-за того, чем она была для меня, и это еще до того, как я понял, что значит любить ее. До того, как я понял, что значит обладать ею, видеть будущее и знать, что ему не обязательно быть гнетущим и безрадостным. Что оно может стать насыщенным, полным жизни и надежд. Полным любви.

Эван помолчал, шумно дыша в тишине. Зная, что стоит в этой комнате в последний раз. Зная, что в последний раз уделяет крупицу своего времени этому человеку. Этому месту. Имени, которое никогда ему не принадлежало.

Зная, что сегодня же покинет ненавистное имение, вернется в Лондон и приступит к выполнению обещания, данного давным-давно территории, которую всегда любил. Женщине, которую любит.

«Мы изменим все это».

Вместе.

Эван поднял свечу, посмотрел в глаза отцу и произнес:

– Правильно ты ее боялся. Но тебе следовало бояться и меня.

И поджег портрет.

Пламя занялось мгновенно, рама и холст послужили идеальным фитилем. Эван повернулся, чтобы уйти, когда пламя поползло по стене, пожирая комнату, словно было наделено сознанием и знало, что от него требуется.

Эван вышел из комнаты и зашел в следующую, понимая, что у него есть один-единственный шанс оставить все позади и вернуться в Лондон. Вернуться к Грейс и начать новую жизнь. Вместе. Вдалеке от этого пространства и обитающих в нем призраков. Быстро, методично он поджигал другие портреты, огонь распространялся по старой штукатурке и высушенному дереву, вниз по лестнице, разгорался куда быстрее, чем он себе представлял.

Об этом пожаре в Эссексе будут говорить еще много лет. И с каждой секундой, с каждым новым языком пламени Эван чувствовал себя все более свободным.

Свободным, чтобы вернуться домой.

К ней.

Когда пожар запылал, к полному его удовлетворению, стал достаточно жарким, чтобы прикончить это обиталище зла, Эван направился к двери. Языки пламени весело плясали вокруг.

«Отлично. Конец близок».

Он больше не желал тратить ни единой минуты на размышления о прошлом.

Он рвался в будущее.

К Грейс.

Он пересек большой холл, направляясь к выходу, а языки пламени лизали перила второго этажа. Сквозь распахнутую дверь он видел, что они уже прорвались в оранжерею. Быстрые, как ярость. Пылкие, как свобода.

Эван взялся за дверную ручку и рывком распахнул парадную дверь. Холодный воздух казался особенно приятным после пылающего жара внутри. Но прежде, чем он успел шагнуть за порог, сверху послышался зловещий скрежет. Он остановился посмотреть на второй этаж, на балкон над входом, уже поглощенный пламенем.

Эта задержка оказалась ошибкой.

С ужасным грохотом от стены отделился балкон, и среди всего это треска и скрежета он различил ее голос.

Глава 26

Грейс и ее братья долго добирались до Бергси.

Долгие часы в молчании… Атмосфера в карете будто сгущалась от воспоминаний, ведь они возвращались в обитель, которая их сформировала – месть Девона, ярость Уита и могущество Грейс. И пока колеса грохотали, а мили растягивались в часы, все они погружались в прошлое. Через три часа пути, когда начало смеркаться, Девон сказал:

– Господи. Я и забыл, как это далеко.

– Нам потребовалось два дня, чтобы добраться до Лондона, – напомнил Уит, рассеянно потирая бок; ему вспомнились ребра, сломанные как раз перед той бесконечной дорогой.

Спустя еще тридцать минут нервозность Девона сделалась едва выносимой; он почти беспрерывно постукивал тростью по носку сапога.

– Я и забыл, какая здесь унылая пустошь…

– Зато я помню, – негромко отозвалась Грейс, глядя в окно. Вдалеке, пылая желтым и оранжевым, садилось солнце. – Помню, как тут было одиноко до того, как появились вы. – А когда мальчики приехали, ей показалось, будто в имении кто-то зажег фонари. – Хотя, полагаю, мне не следует пускаться в такие воспоминания, учитывая, чем закончилось ваше пребывание тут.

– Наше пребывание тут закончилось тем, что мы нашли друг друга, – произнес Уит голосом низким и скрипучим, всегда звучавшим так, словно перед этим он неделю молчал. – Из нашего пребывания тут родились Бесперчаточники. – И в слабеющем вечернем свете он посмотрел Грейс в глаза. – Грейс, я бы изменил многое в нашей жизни, но только не пребывание здесь. И никто из нас этого не захотел бы.

Трость Девона опять стукнула.

– Хотя вот прямо сейчас я с радостью выбросил бы эту дурацкую трость-шпагу Дьявола.

Стук прекратился.

– Да пошел ты.

Не обращая внимания на их перепалку, Грейс опять уставилась в окно. Свет почти угас, тьма торопливо растекалась вокруг, следуя за их каретой. Как далеко они уже отъехали от дома? Сколько еще времени пройдет, пока она увидит его и скажет ему правду, скажет, что любит его? Что хочет быть с ним.

И что все остальное они непременно уладят.

Прошло двадцать лет без него, и с нее хватит. Она покончила с прошлым.

Грейс смотрела в темноту, погрузившись в свои мысли, пока Уит и Девон цеплялись друг к другу, не прекращая перепалку. Она все отчаяннее хотела увидеть Эвана, проигрывая в голове каждую минуту из тех, которые они провели вместе после его возвращения в Лондон.

Клуб. Его крыша. Переулок с прачками.

Драка в Гардене.

Поцелуи в его саду.

Маски, которые они носили.

– Как он узнал? – негромко произнесла она.

Девон поднял на нее глаза.

– Узнал что?

– Что это я. В темноте в ту ночь, когда очнулся. На ринге, с мешком на голове.

На этот раз ей ответил Уит:

– Он всегда тебя узнает, Грейс.

«Я никогда не перестану тебя искать, Грейс».

А она его оттолкнула…

«Ты мое начало и мой конец. Моя вторая половина. И всегда была».

За двадцать лет она сумела себя убедить, что это неправда. Что, кем бы они друг другу ни были, о чем бы она ни тосковала, все это фантазия. Плод воображения.

И была наполовину права. Это и в самом деле была фантазия.

Но уж кто-кто, а она-то знает лучше всех, что фантазия зачастую бывает куда реальнее и гораздо могущественнее, чем действительность.

И сегодня вечером она хочет превратить фантазию в реальность. Точка.

Если бы только карета ехала чуточку быстрее.

Грейс снова выглянула в окно. Вдалеке багрово пылал закат. И тут до нее дошло, что такого не может быть. Для заката уже слишком поздно.

Она смотрела не на солнце.

«Нет».

– Нет. – Грейс выпрямилась и уперлась ладонями в окно. – Что он наделал?!

Это не закат.

Это пожар.

* * *

Бергси-Хаус был охвачен огнем.

Карета остановилась в сотне ярдов от особняка, настолько близко к огню, насколько решился подъехать кучер. Кабриолет покачнулся под его весом, когда он спрыгнул с облучка. Грейс нашарила ручку, распахнула дверцу и вылетела из экипажа.

«Что он наделал? Где он?»

– Что он натворил?

– Он всегда был ненормальным… но это…

Уит и Девон мчались за ней по пятам. Она проскочила мимо лошадей и стремглав понеслась к особняку, пылающему в ночи.

Он решил сжечь его дотла. Ради нее.

– Грейс! – послышался сзади вопль Девона. – Нет!

Она, не слушая, неслась сквозь тьму к пожару.

Тяжелая стальная рука обхватила ее за талию, и Грейс завизжала, пытаясь вывернуться. Уит.

– Отвали от меня к чертям! – орала она, пока он оттаскивал ее назад.

– Стой, – прорычал он.

Ее захлестнули отчаяние и досада, жаркие и яростные, и она начала вырываться из хватки брата еще сильнее, стремясь высвободиться. Добраться до Эвана.

Затем повернулась, уже сжав кулак, уже замахнувшись, и ударила его прямо в нос с такой силой, что голова Уита откинулась назад.

– Господи! – охнул он… А она ударила во второй раз.

– Грейс! Стоп! – закричал Девон, перехватывая ее.

– Я должна добраться до него! – пронзительно кричала она, вырываясь из его хватки. – Я и тебе врежу!

Но Девон был сильнее, чем казалось.

– Я выдержу, – сказал он ей на ухо. – Ради тебя я и не такое терпел, Грейс. И все мы.

Она повернулась, замахиваясь для очередного удара, но Девон уже был к этому готов. Он перехватил ее кулак своей тяжелой ручищей.

– Грейс, – произнес он спокойным, ровным голосом, словно они находились где угодно, только не здесь, не на фамильных землях его отца, где все они прошли через ад.

– Грейс, – повторил Уит из-за плеча Девона, снова с ними поравнявшись. Из носа у него шла кровь, на лице в красно-золотистых отсветах пламени отражалась тревога.

Тревога на лицах обоих братьев.

Именно эта тревога и участливость братьев ее образумили.

– Он внутри.

– Ты этого не знаешь, – сказал Девон.

Грейс посмотрела на него.

– Знаю, – произнесла она и перевела взгляд на Уита. – Он внутри, и он там один, и я должна до него добраться.

Да будь она проклята, если позволит этой обители зла заполучить его!

Сейчас, когда они проделали такой путь.

– Пожалуйста, – прошептала она.

– Мы дали зарок много лет назад, – мягко произнес Девон. – Пообещали ему, что сбережем тебя. Мы не можем отдать тебя огненной стихии.

– А сколько раз он входил в огонь ради нас? – выкрикнула она. – Сколько раз делал это здесь? Той ночью, целую жизнь назад, он заставил нас покинуть этот дом… и с тех пор жил в огне.

– Грейс…

Мгновение тишины, а затем, как подарок, Уит что-то согласно буркнул.

Грейс уцепилась за этот звук.

– Пожалуйста. Я бы знала, – прошептала она ему. – Я бы поняла, если бы он погиб.

В его глазах вспыхнуло понимание. Знание, которое приходит только к тому, кто и сам переживал муки, которые сейчас испытывала она.

– Я тебе верю.

Хватка Девона чуть ослабла.

«Ошибка».

Грейс мгновенно вывернулась и побежала. Громоподобное ругательство брата раскололо темноту, когда она помчалась к дому, к языкам пламени. К мужчине, которого любила.

И он был там. Дверь особняка распахнулась, и он был там, в рубашке, высокий, великолепный и живой, обрамленный бушующим позади огнем, как ни один герцог, виденный ею раньше.

Он жив.

Грейс резко остановилась, увидев его, вспоминая их последний разговор. Его признание. Нет. Не признание.

Он назвал это битвой.

Его последней битвой за нее.

Предпоследней.

Потому что когда она его оттолкнула, он сделал окончательный выбор. Нанес финальный удар. И сделал это безупречно. Он приехал сюда и предал огню место, которое все они так ненавидели.

– Безумец, мать его, – негромко произнес Девон. – Он это сделал.

Этот безумный, прекрасный человек сжег дотла их прошлое.

Ради их будущего.

Она бежала, стремительно приближаясь к нему, как вдруг ночь распорол страшный треск. Он поднял голову на звук, а Грейс уже поняла, что сейчас произойдет.

«Нет!»

Она выкрикивала его имя, стремглав мчалась к дому, братья едва не наступали ей на пятки, и в этот миг из верхнего окна вылетела рама, и Эвана поглотил огонь.

Нет. Она не отдаст его прошлому.

Он принадлежит ей.

И, словно по ее воле, языки пламени расступились, и Эван снова оказался перед ними, он шел сквозь огонь, высокий и красивый, испачканный сажей и пеплом, а позади него пылал, как в аду, Бергси-Хаус.

И шел он прямиком к ней.

Она кинулась к нему, бросилась ему в объятия, и он подхватил ее и начал целовать, крепко, чувственно, а потом все же отодвинулся и посмотрел ей в глаза.

– Что ты здесь делаешь?

– Я приехала за тобой. Приехала сказать, что люблю тебя. Приехала сказать, что ты мой и я больше никогда тебя не отпущу.

Он снова ее поцеловал, сладко, нежно, и сердца их отчаянно заколотились. Потом уткнулся лбом в ее лоб и сказал:

– А я тебе это позволю.

От этих восхитительных слов, от блаженства, которое они сулили, ее охватило искреннее удовольствие. «Навсегда».

– Но что же ты наделал?

– То, что должен был сделать много лет назад, – ответил он. – Следовало сжечь эту обитель зла еще много лет назад. Она грозила уничтожить нас каждый день, что мы прожили здесь. И грозила уничтожить меня каждый день после того, как вы ушли. – Он снова поцеловал Грейс, и она ощутила на губах его мучительное сожаление.

– Она тебя не поглотила, – сказала Грейс. – Она сделала тебя гораздо сильнее.

– Нет. Это ты сделала меня сильнее. Достаточно сильным, чтобы освободить нас. Достаточно сильным, чтобы оставить прошлое позади и построить новое будущее. С тобой. В Гардене. Если ты согласна.

«Всегда».

– Господи, герцог, – сухо произнес Девон, когда они с Уитом подошли. – Это бы уж точно прикончило старика, оставайся он жив.

Эван не выпустил Грейс из объятий, когда все они повернулись к дому, пылающему в ночи, и увидели, как обрушилась внутренняя стена. Языки пламени вырывались из пустот в каменном фасаде, где раньше находились окна.

Он ответил, не глядя на брата:

– Больше не герцог.

Глазам своим не веря, они поняли, что Эван имел в виду, и посмотрели на него. Грейс покачала головой.

– Не говори так.

Он отказался от всего. Ради нее. Ради них.

– Вы мне не верите? – Он опять поглядел на пылающий особняк. – Никто бы не выжил в этом адском пламени. Даже безумный герцог Марвик.

Все проследили за его взглядом.

И наконец, спустя целую вечность, Уит сказал:

– Герцог определенно погиб. Я видел это собственными глазами.

Белые зубы Девона блеснули в отсветах пламени.

– Ага. Потерян для истории после того, как сгорел Бергси-Хаус. Так трагично.

Эван взглянул на Девона и Уита, внимательно за ним наблюдавших.

– А вместе с ним все призраки, так долго нас преследовавшие.

Вот как умер Роберт Мэтью Каррик, граф Самнер, герцог Марвик – герцог, которого никогда по-настоящему не существовало.

– Тебе повезло, что ты выбрался оттуда, брат, – добавил Уит. – Иначе Грейс ринулась бы за тобой, заставила пламя погаснуть и вытащила тебя из ада.

Эван повернулся к ней и крепче прижал к себе.

– Если у кого-нибудь и могло хватить силы, чтобы победить в этой битве, так это у тебя.

Она потянулась к нему, запустила пальцы в его волосы.

– Видишь ли, у меня на тебя большие планы.

Эта улыбка – та самая, от которой у нее внутри все переворачивалось.

– Как и у меня – на тебя.

– Расскажи-ка мне, – попросила она. «Что будет дальше?»

– Новое начало. Новая жизнь. Все, что потребуется, лишь бы быть с женщиной, которую я люблю.

– И что ты предлагаешь? – спросила она.

– Честный труд днем и твои фантазии по ночам.

От этого греховного обещания ее окатило волной жара.

– Наши фантазии, – прошептала она, приподнимаясь на цыпочки, и снова поцеловала его, погладив по щеке.

– Так что же, мы сделаем тебя герцогом Гардена?

– Я рассчитывал на что-нибудь повыше.

– Ты уже никогда не сможешь вернуться в Мейфэр, – предупредила Грейс. – Ни за что, если убьешь герцога Марвика. В том мире тебя узнает каждый.

– Знаю, любимая. Я не хочу в Мейфэр. Он для меня потерян. Мейфэр не сможет выполнить мое обещание, давно данное Гардену. Не сможет выполнить и того, что я дал тебе. – Он провел большими пальцами по ее щекам. – Я больше не хочу быть герцогом.

«Ты королева. Я твой трон».

Она вспомнила эти слова, и они снова обожгли ее.

Он прижался лбом к ее лбу и прошептал:

– Я больше не хочу быть «вашей светлостью». Хочу только одного – чтобы ты стала моей Грейс. – Он опять ее поцеловал. – Всегда была только ты. Каждый день. Каждую ночь. Каждую минуту. С самого начала. Вся суть моих амбиций – быть достойным тебя. Твоей любви. Твоего мира. Стоять рядом с тобой и изменять его.

«Да».

– Жить рядом с тобой. Любить – и пусть все остальное катится ко всем чертям.

Пламя пылало у него за спиной – конец их прошлого, начало будущего.

«Он поджег гнездо герцогства».

– Вот что я вам скажу, – заговорил Девон. – Это чертовски впечатляющий жест.

Уит согласно пробурчал что-то, и Грейс услышала в этом звуке одобрение. Эван освободил их всех.

Она не смогла сдержать смех.

– Люди-то правду говорят. Ты и впрямь сумасшедший.

– Может быть, – усмехнулся он. – Точнее, схожу с ума по тебе.

Девон застонал, услышав это, а Эван снова поцеловал ее и добавил:

– Ты говорила, что я никогда ее не верну. Верно, но я и хотел другую Грейс, теперешнюю. Это не первая любовь. Это следующая. И последняя.

Грейс кивнула, на глаза ее навернулись слезы.

– Да.

Он улыбнулся – той самой улыбкой, которая всегда обезоруживала ее.

– Я люблю тебя, – сказала Грейс, а больше никакие слова ей в голову не приходили.

– Отлично, – отозвался он. – Повтори это еще раз.

– Я люблю тебя.

Он прижал ее к себе. Поцеловал крепко-крепко. Снова улыбнулся.

– Грейс, – негромко произнес он, словно возносил молитву. – Моя Грейс. Наконец-то со мной.

– Наконец-то с тобой, – шепотом повторила она, покрывая поцелуями его лицо. Подбородок, скулы, лоб. – Что тебе нужно?

– Завтрашний день, – ответил он, обнимая ее. – Мне нужен завтрашний день. С тобой.

Эпилог

– Вот ты где!

Эван, стоявший на краю крыши, повернулся и увидел быстро шагающую к нему жену – ошеломительный золотой корсет над обтягивающими черными брюками, пальто с подкладкой, прошитой золотой нитью в тон. Буйные рыжие кудри прыгают по плечам, щеки порозовели от холодного воздуха и дня, проведенного на солнце.

Прежде, чем она успела сказать еще что-нибудь, Эван обнял ее, притянул к себе и поцеловал долгим, пылким поцелуем, от которого у нее сбилось дыхание. Затем поднял голову и ласково прижал жену к себе, наслаждаясь тем, как уютно она устроилась в его объятиях, закрыв от удовольствия глаза.

Когда она все же открыла глаза, на лице ее появилась мечтательная улыбка, исполненная самоуверенной гордости. Мало что нравилось ему в жизни больше, чем вид собственной жены, испытывающей удовольствие.

Она засмеялась.

– Ты похож на кота в мусорке возле рыбной лавки.

Эван отпрянул, услышав такое сравнение.

– Если не ошибаюсь, в пословице кошка наелась сливок?

Грейс отмахнулась.

– Ты когда-нибудь видел, какая самодовольная морда у кота, стащившего кусок рыбы? Что скажешь, муж мой?

Он снова притянул ее к себе и поцеловал так, что она обмякла в его объятиях, прижался лбом к ее лбу и прошептал:

– Скажи еще раз.

В прекрасных карих глазах вспыхнули искорки удовольствия, а свет заходящего солнца превратил их в пламя.

– Муж мой.

Они поженились всего через несколько недель после пожара в Бергси-Хаусе, в церкви Святого Павла в Ковент-Гардене, где тридцать лет назад крестили Эвана. Такой пустяк, как подложная запись о крещении, не мог помешать Бесперчаточникам устроить венчание и последующее празднование. А потом мистер и миссис Эван Кондри (имя по его выбору) прошлись по улицам Ковент-Гардена, как король и королева. Грейс показала Эвану каждый уголок мира, где он родился, а она обрела себя.

Герцогство после пожара вернулось короне, планы старого аристократа на продолжение рода окончательно рухнули. Земли и арендаторы в Эссексе по-прежнему процветают, а прислугу в Мейфэре расхватали бесчисленные аристократические дома, хозяйки которых все до одной были членами некоего клуба в Ковент-Гардене.

Должным образом решив все вопросы, Эван больше никогда не вспоминал о своем титуле, будучи слишком занят работой, любовью и будущим.

Дом номер 72 по Шелтон-стрит был восстановлен, клиентура нарастала одновременно с пространством. Эван и Грейс теперь жили в красивом доме недалеко от Друри-лейн, соединенном с остальными домами Бесперчаточников общей крышей. Их дочери росли на солнце и в тени Ковент-Гардена, окруженные усердно работавшими мужчинами, умными женщинами и миром, ради улучшения которого их родители трудились каждый день.

– Я никогда не устану слышать это слово из твоих уст, – произнес он, крепко прижал жену к себе и чмокнул в висок.

– Ты рискуешь пропустить праздник, муж мой, – сказала она, когда они вернулись к краю крыши и посмотрели вниз, на рыночную площадь Ковент-Гардена, где уличные зазывалы и лоточники сменились музыкантами, торговцами пирожками и пожирателем огня, который показался Эвану очень знакомым. Они смотрели, как Фелисити с Девоном бешено кружились в пляске под громкую музыку уличной скрипки, все быстрее и быстрее, пока окончательно не выбились из сил.

– Я его не пропускаю. Просто решил немножко посмотреть с высоты, прежде чем спуститься.

После целого дня, проведенного в спорах о новом водопроводе и планах строительства нового жилья для рабочих из Трущоб, он поднялся сюда, чтобы понаблюдать, как заходящее солнце окрашивает крыши в золотистый цвет и заливает золотом рынок.

И да, он поднялся сюда, чтобы посмотреть на свою жену, королеву Гардена.

– Знаю, – отозвалась она. – Я наблюдала за тобой.

– Да? – удивился он.

– Сложно не заметить такого красивого созерцателя.

Он широко улыбнулся и снова крепко прижал ее к себе.

– Я вижу, девочки счастливы.

В дальнем углу площади, под фонарем, который зажгли, когда дневной свет начал угасать, вокруг Уита и Хэтти столпились шесть девочек-кузин. Хелена Девона и Фелисити и ее младшая сестра Роуз, обе умны, как мать, и хитры, как отец; дочь Хэтти и Уита, блестящая умница София, которая в свои девять лет уже способна была управлять корабельным бизнесом; а вместе с ними три девочки с огненно-рыжими волосами – семи, пяти и четырех лет – с буйными кудрями, как у матери, и янтарными глазами, как у отца.

– Уит целый день раздает сласти, – сказала Грейс. – Лимонное драже, малиновое драже, клубничное… можно подумать, у него бездонные карманы.

– Хэтти приносит их упаковками, – отозвался Эван.

– Она его балует.

Эван взглянул на жену.

– Он этого заслуживает.

Она усмехнулась.

– Я бы сказала, мы все этого заслуживаем. – Она помолчала, потом склонила голову набок и хитро поинтересовалась: – А я могу предложить тебе что-нибудь сладенькое, муж мой?

Его обдало жаром.

– У меня на этот счет имеются кое-какие идеи.

Он опять прильнул к ее губам в долгом, крепком поцелуе.

– Признаюсь, я чувствую себя избалованным каждый день, который провожу с тобой и девочками. Чувствую себя избалованным каждый день, когда стою тут со своими братьями. Чувствую себя избалованным каждую ночь, когда возвращаюсь домой, к тебе.

Она чуть приподнялась на цыпочки, чтобы чмокнуть его в заросшую щетиной щеку, а Эван добавил:

– Иногда ощущение избалованности заставляет меня задуматься, а настоящее ли все это.

– Ну, спустись вниз и убедись, – сказала Грейс, взяв мужа за руку и увлекая его за собой. – Посмейся со мной, потанцуй со мной, потрать кучу налички, и пусть шулеры обдерут тебя, как липку, Дьявол предложит помериться силой, а Зверь убедит купить девочкам собаку.

– Никаких собак, – твердо произнес он.

Его великолепная жена широко улыбнулась.

– Есть один коричневый щенок, который может завоевать твое сердце, муж мой… но я еще не договорила.

– Ну конечно, – ответил он. – Продолжай.

Она снова подошла, прижалась к нему всем своим роскошным телом и обвила руками шею. А затем начала покрывать поцелуями его лицо, подбородок, щеки.

– Идем, будем веселиться до тех пор, пока у нас не устанут ноги и не наполнятся сердца… А потом вернемся домой и упадем в кровать. Счастливые. В точности, как мы этого заслуживаем.

И поскольку они этого заслуживали, то именно так и поступили.

1 Grace (англ.) – Грейс; светлость, милосердие, благодать.

2 Джордж Брайан Браммел (1778–1840) – английский денди, законодатель мод эпохи Регентства.

3 Dahlia (англ.) – Далия; георгин.

4 Трагедия (ит.).

5 Комедия (ит.).

6 Любовники (ит.).

7 В таком случае (ит.).

8 Возлюбленной (ит.).

9 Для радости (ит.).

10 Боудикка (ум. в 61 году) – властительница кельтского племени иценов в Древней Британии, восстававшая против римского владычества.

Продолжить чтение