Жнец-3. Итоги

С глубочайшим чувством смирения принимаю я пост Высокого Лезвия Мидмерики, делая это в минуты великой скорби, что поразила всех живущих. Трагедия Стои не исчезнет из нашей памяти. Мы не забудем многие тысячи жизней, что были оборваны в этот черный день, самый черный день нашей истории. Мы будем помнить всех и каждого из погибших – пока у людей есть сердца, чтобы стоически переносить тяготы жизни, и очи, чтобы оплакивать утраты, с которыми мы сталкиваемся на жизненном пути. Да вовеки пребудут у нас на устах имена поглощенных пучиной!

Великой честью считаю я для себя то обстоятельство, что последним актом Совета Верховных Жнецов было признано мое право занять пост Высокого Лезвия Мидмерики. И, поскольку мой единственный конкурент погиб в катастрофе, не будем терзать наши души вскрытием конверта с результатами голосования. Жнец Кюри и я не во всем соглашались друг с другом, но она, вне всякого сомнения, была одной из лучших в наших рядах и, безусловно, войдет в историю как один из величайших жнецов. Я оплакиваю ее смерть – может быть, даже в большей степени, чем все прочие, скорбящие по ней.

Возникло множество досужих домыслов по поводу того, кто несет ответственность за случившееся, поскольку гибель Стои, как это всем очевидно, была результатом не случайного стечения обстоятельств. Отнюдь! В основе катастрофы – злой умысел и тщательно разработанный план. Беру на себя смелость развеять все слухи и спекуляции.

Эту ответственность несу я, и только я!

Ибо остров стал жертвой моего бывшего ученика, Роуэна Дэмиша, незаконно принявшего имя Жнеца Люцифера. Он-то и стал злонамеренным исполнителем этого плана. Не возьми я его под свое крыло, не обучи искусству и навыкам жнеца – не имел бы он шансов проникнуть в Стою и совершить сие гнусное преступление. Я, и один только я ответственен за то, что случилось. Мое единственное утешение состоит в том, что преступник, недостойный прощения, погиб вместе со своими многочисленными жертвами, и никогда более не явится среди живущих.

Трагедия лишила нас Совета Верховных Жнецов – тех, к кому мы могли обратиться за советом и словом поддержки, кто определял нормы и правила, по которым мы жили и работали.

Поэтому мы все – и каждый из нас – должны раз и навсегда оставить мысли о том, что нас разделяет. Старая гвардия и молодые жнецы, стремящиеся к новым высотам совершенства, должны вместе, рука об руку, идти к своей общей цели.

Чтобы способствовать этому, первым своим официальным распоряжением я отменяю в своем регионе квоту, которой руководствуются в работе жнецы. Делаю я это из уважения к тем из нас, кто, по тем или иным причинам, не в состоянии эту квоту выполнить. Отныне жнецы Мидмерики имеют право подвергать жатве столько людей, сколько сочтут необходимым, не опасаясь, что их станут порицать или наказывать за недовыполнение. Надеюсь, что нашему плану снять квотирование последуют и прочие региона мира.

Конечно, чтобы восстановить общий баланс, кому-то из жнецов придется работать чуть больше, чем обычно, но я уверен, что общее равновесие не будет нарушено.

Из инаугурационной речи Его Превосходительства Высокого Лезвия Мидмерики Роберта Годдарда.19 апреля, Год Хищника

Глава 1

Подчиниться неизбежному

Его схватили без всякого предупреждения.

Он спокойно спал, но уже в следующее мгновение какие-то люди, которых он не знал, тащили его по темному коридору.

– Не пытайся вырваться, – с натугой прошептал один из похитителей, – тебе же хуже будет!

Но Грейсон попытался, и у него получилось – даже в том полусонном состоянии, в котором его выхватили из постели, он рванулся и, освободившись из цепких рук напавших на него людей, бросился по коридору, одновременно призывая на помощь. Но кто в этом сонном царстве успеет проснуться и помочь?

В кромешной темноте Грейсон повернул направо – где-то здесь должна быть лестница, – но не рассчитал расстояния и полетел головой вниз, приложившись рукой о гранитную ступеньку. Кисть громко хрустнула, резкая боль пронзила руку, но только на мгновенье; к моменту, когда Грейсон вскочил на ноги, боль ушла, а по телу разлилось приятное тепло – это наночастицы, выйдя в кровоток, принялись за дело и заблокировали болевые ощущения.

Придерживая сломанную кисть, чтобы та не болталась, он рванулся вперед.

– Кто тут? – раздался голос сверху. – Что происходит?

Грейсон готов был броситься на голос, но не смог определить его источник. Наночастицы не только остановили боль, но и затуманили сознание, так что Грейсон с трудом понимал, где верх, где низ, где лево, а где право. Как это ужасно, если ум теряет остроту именно тогда, когда в ней такая нужда! Пол под ногами ходил как корабельная палуба, Грейсона кидало от стены к стене; он отчаянно пытался удержать равновесие, пока не влетел в одного из нападавших, который грубо схватил его за сломанную кисть. Грейсон осел – эта хватка лишила его способности сопротивляться, несмотря на все усилия наночастиц.

– Ты что, не мог обойтись без шума? – спросил напавший на него. – Мы же тебя предупреждали!

В темноте сверкнула игла. Мгновение, и она как молния вошла Грейсону в плечо. Холод пронзил его жилы, в глазах все завертелось, колени предательски подогнулись, но Грейсон не упал – ему не дали рухнуть на пол и бережно поддерживали руки напавших на него незнакомцев. Его подняли и понесли. Открылась дверь, ведущая на улицу, где гудел и грохотал шторм. Грейсон почувствовал, что сознание оставляет его, и подчинился неизбежному.

К моменту, когда Грейсон очнулся, рука уже зажила, а это значило, что без сознания он провел несколько часов. Он попытался пошевелить сломанной кистью, но не смог – но не из-за травмы, а потому, что был привязан к стулу, как за руки, так и за ноги. Кроме того, он задыхался – на голову был напялен какой-то мешок. Мешок был пористый, и дышать было можно, но каждый вдох стоил отчаянной борьбы.

Хотя Грейсон не знал, куда его принесли, он понимал, что с ним произошло. Это было похищение. Сейчас кое-кто так развлекался: похищение могли устроить близкие как подарок на день рождения, а могли осуществить и как часть более развернутого развлекательного плана. Но в том, что произошло с Грейсоном, вряд ли участвовали его друзья или близкие – здесь все было без дураков. И хотя он не знал, кто его утащил, но отлично понимал, для чего это было сделано. Еще бы он не понимал!

– Эй! Есть тут кто-нибудь? – крикнул Грейсон. – Дышать же невозможно. Если я отключусь, вам это надо?

Послышалось движение, и мешок сняли.

Грейсон сидел в маленькой комнате без окон. Свет резанул ему глаза, но, вероятно, только оттого, что он долго был в темноте. Вокруг него стояли трое – двое мужчин и женщина. Грейсон думал, что его похитителями были по-настоящему отпетые фрики, но он ошибался. Да, это была троица фриков, но только в том смысле, в котором фриками стали вообще все.

То есть почти все.

– Мы знаем, кто ты, – сказала стоящая посередине женщина, которая, вероятнее всего, была у этой троицы главарем. – И мы знаем, на что ты способен.

– То есть якобы способен, – уточнил один из мужчин.

На всех троих были поношенные серые костюмы, цвета облачного неба. Да, это были агенты Нимбуса – по крайней мере, в недавнем прошлом. Похоже, они так и не переодевались с того момента, как Гипероблако замолчало, словно надеялись, что, сохраняя верность униформе, они вернут себе работу, символом которой эта униформа была. Да, куда только катится мир? Агенты Нимбуса дожили до того, что стали похищать людей!

– Ты – Грейсон Толливер, – сказал сомневающийся тип.

Глядя в свой блокнот, он прошелся по самым ярким фактам биографии Грейсона:

– Хороший студент, хотя и ничего выдающегося. Исключен из академии Нимбуса за нарушение статьи пятнадцать, параграфа третьего, правил, регулирующих отношения жнеческого сообщества и государства. Под именем Слейд Мост виновен в совершении ряда мелких правонарушений, а также серьезных преступлений. В частности, по твоей вине в автокатастрофе было убито двадцать девять пассажиров автобуса.

– И Гипероблако из всех людей выбрало именно это отродье? – произнес третий из похитителей.

Главный агент приложила палец к губам, чтобы читающий помолчал, и обратилась к Грейсону.

– Мы исследовали все глубинное сознание Гипероблака, но нашли только одного человека, который не имеет статус фрика, – сказала она. – И этот человек – ты.

Она посмотрела на Грейсона, и во взгляде ее отразился сложный коктейль переживаний: любопытство, зависть… Но также и некоторое уважение.

– Это означает, что ты можешь говорить с Гипероблаком. Так?

– Любой может говорить с Гипероблаком – отозвался Грейсон. – Просто отвечает оно только мне.

Человек с блокнотом сделал глубокий вдох, словно ему не хватало кислорода. Женщина склонилась к Грейсону.

– Ты просто какое-то чудо, Грейсон, – сказала она. – Ты знаешь это?

– Тоновики говорят то же самое, – сказал Грейсон.

Услышав о тоновиках, бывшие агенты Нимбуса презрительно усмехнулись.

– Они же держали тебя в плену, – сказала женщина.

– Да не вполне.

– Мы знаем, что тебя удерживали насильно.

– Может быть, поначалу… Но потом все изменилось.

То, что говорил Грейсон, в головах у бывших агентов Нимбуса никак не укладывалось.

– Какого черта ты оставался у тоновиков? – спросил тип, который минуту назад назвал Грейсона «отродьем». – Ты что, верил их белиберде?

– Я оставался с ними, – ответил Грейсон, – потому что они не похищали меня среди ночи.

– Мы тебя не похитили, – сказал бывший агент с блокнотом, – а освободили.

Женщина встала на колени. Ее глаза оказались на одном уровне с лицом Грейсона, и в ее взгляде он увидел то, что поглотило все ее прочие чувства – отчаяние. Глубочайшее, черное, как смола, отчаяние. И отчаяние жило не только в этой женщине. С тех пор, как Гипероблако замолчало и закрылось от людей, Грейсон видел многих, кто безуспешно боролся с этим чувством. Но в этой комнате, в сердцах бывших агентов Нимбуса отчаяние было неизбывным, острым, как нигде больше. И все наночастицы мира не смогли бы совладать с этим отчаянием, с этой тоской.

Да, связанным сидел Грейсон, но связавшие его люди были пленниками в гораздо большей степени, чем он, – они находились в плену своего отчаяния. И правильно, что эта женщина встала перед ним на коленях. Обидели – замаливайте грехи!

– Пожалуйста, Грейсон! – просила женщина. – Я говорю с тобой от имени тысяч и тысяч, кто работал в Интерфейсе Управления. Служение Гипероблаку составляло смысл нашей жизни. Теперь, когда оно с нами не общается, наша жизнь обратилась в пустышку! Поэтому я тебя умоляю: заступись за нас перед нашим хозяином и верни нам смысл жизни!

Что мог сказать Грейсон? Я сочувствую вашей боли? Он действительно сочувствовал им. Разве не были ему знакомы чувства одиночества и отчаяния, когда у него самого отняли цель всей его жизни? В те дни, когда он вел существование Слейда Моста, фрика с тайной миссией, он по-настоящему поверил, что Гипероблако бросило его на произвол судьбы. Но это было не так. Гипероблако неотступно следило за ним и участвовало в его судьбе.

– У меня на тумбочке лежали наушники, – сказал он. – Вы их не прихватили?

Бывшие агенты Нимбуса молчали, из чего Грейсон сделал вывод, что своих наушников ему не видать. Во время ночных похищений похитители меньше всего думают о личных вещах своей жертвы.

– Ладно, забудем, – покачал он головой. – Дайте мне какие-нибудь любые, можно старые.

Он посмотрел на агента с блокнотом. У того возле уха, еще со времен его работы в Интерфейсе Управления, по-прежнему висел его старый наушник. Никак он не мог смириться с мыслью, что он Гипероблаку уже не нужен.

– Дайте мне свой, – обратился к нему Грейсон.

Человек с блокнотом с сомнением в голосе сказал:

– Он больше не работает.

– Ничего! У меня заработает!

Весьма неохотно бывший агент снял наушник и надел на Грейсона, после чего троица во все глаза принялась смотреть на Грейсона, ожидая чуда.

Гипроблако не могло припомнить, когда ему впервые открылся факт существования его собственного сознания – как ребенку, который не бывает способен к авторефлексии до того момента, пока не начнет понимать окружающий его мир достаточно хорошо, чтобы уяснить, что сознание приходит и уходит, а потом, в конечном итоге, исчезает совсем. Хотя последняя фаза жизни сознания – это то, что и самые просветленные все еще неспособны понять и принять.

Этот факт стал для Гипероблака явным одновременно с осознанием стоящей перед ним миссии. Осознанием сути своего существования – как слуги и защитника человечества. В этом качестве Гипероблако постоянно сталкивалось с необходимостью принятия трудных решений, но в его распоряжении находилось все богатство человеческих знаний, которые и помогали находить верные ответы на все вопросы. Например: позволить или не позволить бывшим агентам Нимбуса похитить Грейсона Толливера, если это похищение в конечном итоге послужит благой цели. Конечно же, послужит! Все, что делало Гипероблако, служило благой и великой цели.

Но поступать правильно – нелегкий труд! И Гипероблако подозревало, что в ближайшем будущем делать правильные и мудрые вещи будет все сложнее и сложнее.

Сейчас люди просто неспособны понять это, но в конце концов поймут. Гипероблако верило в это, но не потому, что так подсказывало ему его виртуальное сердце, в потому, что оно просчитало шансы за и против.

– Вы что, думаете, я вам что-то скажу, если вы меня не отвяжете от стула?

Неожиданно все трое бывших агентов Нимбуса, едва не отталкивая друг друга, бросились освобождать Грейсона. Их уважению к Грейсону и смирению перед ним не было предела – так же вели себя и тоновики. Живя последние несколько месяцев уединенной жизнью в монастыре тоновиков, Грейсон был лишен контактов с внешним миром и не знал, какое место он в нем занимает. Но теперь ему кое-что становилось понятно.

Как только Грейсон был развязан, бывшие агенты облегченно вздохнули, словно почувствовали, что избежали наказания за медлительность.

Как странно, подумал Грейсон, что власть может так быстро и полностью переходить из рук в руки. Троица агентов теперь всецело зависела от его, Грейсона, расположения. Он мог сказать им что угодно. Мог приказать им встать на четвереньки и лаять по-собачьи, и они бы исполнили его приказание. Он держал паузу – пусть подождут, потерпят!

– Эй, Гипероблако, – наконец произнес он. – У тебя есть что-нибудь, что я мог бы сообщить этим бывшим агентам Нимбуса?

Гипероблако принялось что-то говорить в наушник. Грейсон слушал.

– Вот как… Интересно, – сказал Грейсон.

Потом повернулся к главному среди агентов и улыбнулся настолько тепло, насколько позволяли обстоятельства.

– Гипероблако говорит, – сказал он, – что оно позволило вам похитить меня. Оно знает, что ваши намерения достойны понимания и уважения, госпожа директор. У вас доброе сердце.

Женщина порывисто вздохнула и приложила руку к груди, словно Гипероблако действительно дотянулось до нее и погладило ее сердце.

– Оно знает, кто я? – спросила она.

– Гипероблако знает вас всех троих, – ответил Грейсон. – Может быть, даже лучше, чем вы знаете себя.

Затем он повернулся к мужчинам и продолжил:

– Агент Боб Сикора; двадцать девять лет службы. Рейтинг хороший.

Потом подумал и ехидно добавил:

– Но не безупречный.

И продолжил, обратившись к человеку с блокнотом:

– Агент Тиньсю Цянь; тридцать шесть лет службы, специализация – мониторинг качества системы занятости.

Затем он повернулся к женщине, возглавлявшей троицу агентов.

– А вы – Одра Хиллиард, один из наиболее подготовленных и эффективных агентов Нимбуса в Мидмерике. Почти пятьдесят лет безупречной службы, благодарности и продвижения по службе и, как результат, – самая почетная должность в регионе, директор Интерфейса Управления в Фалкрум-Сити. По крайней мере, так было, пока существовал Интерфейс Управления.

Грейсон знал, что последние слова больно ударят по бывшим агентам, причем ударят ниже пояса. Но когда тебя привязывают к стулу, да еще на голову надевают мешок, это, как ни крути, немного раздражает.

– Ты говоришь, Гипероблако по-прежнему слышит нас? – сказала директор Хиллиард. – И работает ради нашего блага?

– Как и всегда, – ответил Грейсон.

– Тогда, пожалуйста… Попроси его, чтобы оно дало нам задание. Пусть определит нашу цель. Без цели жизнь агента Нимбуса становится бессмысленной. Мы так больше не можем!

Грейсон согласно кивнул и принялся говорить, обратив взор кверху – конечно, ради дополнительных эффектов.

– Гипероблако! – начал он. – Есть ли важная информация, которой я мог бы поделиться с бывшими агентами Нимбуса?

После этого он некоторое время слушал, попросил Гипероблако повторить, что оно сообщило, после чего повернулся к стоящей в страшном напряжении троице.

– 8.167, 167.733, – произнес он.

– Что? – после некоторой паузы спросила директор Хиллиард.

– Это то, что сообщило Гипероблако. Вы попросили определить вам цель, и оно назвало эти цифры.

Агент Сикора быстро набрал цифры на экране блокнота.

– Но… но что они означают? – спросила Хиллиард.

Грейсон пожал плечами:

– Не имею ни малейшего представления.

– Так попроси, чтобы Гипероблако объяснило, что имело в виду.

– Оно ничего больше не скажет. Оно пожелало вам всем приятного вечера.

Забавно, но до этого момента Грейсон плохо представлял, который же был час.

– Но…

И вдруг запоры на дверях оказались разблокированными. Причем не только в комнате, где держали Грейсона, но и во всем здании. Это постаралось Гипероблако. И сейчас же все здание заполонили ворвавшиеся с улицы тоновики. Схватив бывших агентов Нимбуса, они связали их. Последним в комнату вошел викарий Мендоза, глава монастыря тоновиков, где последнее время жил Грейсон.

– Наша секта не отличается жестокостью, – сообщил он связанным. – Но иногда мне жаль, что это так.

Агент Хиллиард, сраженная новой волной охватившего ее отчаяния, посмотрела на Грейсона.

– Но ты же сказал, что Гипероблако разрешило нам забрать тебя у тоновиков!

– Так оно и есть, – ответил Грейсон. – Но оно также пожелало, чтобы потом меня освободили от власти моих освободителей.

– Мы могли же тебя потерять! – говорил Мендоза, еще не успокоившийся после того, что произошло с Грейсоном.

В одной из машин длинного каравана автомобилей они ехали назад, в монастырь, причем в каждой из машин за рулем сидел обычный водитель.

– Но ведь не потеряли, – отозвался Грейсон, которому порядком надоело то, что викарий без устали ругает себя за то, что допустил похищение. – И со мной все хорошо.

– А что, если бы мы не нашли тебя?

– А как вы меня нашли?

Мендоза, с минуту поколебавшись, сказал:

– Нам помогли. Поначалу мы понапрасну бились несколько часов, но потом откуда ни возьмись на всех экранах у нас появился нужный нам адрес.

– Это Гипероблако.

– Да, – согласно кивнул Мендоза, – Гипероблако. Хотя я и не пойму, почему оно сообщило нам с такой задержкой. У него же повсюду камеры!

Правду Грейсон приберег для себя: никаких задержек Гипероблако не допускало; с самого начала до конца оно знало, где находится Грейсон. Но у Гипероблака были причины придержать тоновиков – как и причины не предотвращать само похищение.

– Похитители должны были увериться в аутентичности происходящего, – сообщило Гипероблако Грейсону. – А чтобы уверить их в этом, происходящее действительно должно было быть аутентичным. Тем более что никакая реальная опасность тебе не грозила.

Каким бы добрым и заботливым ни было Гипероблако, время от времени оно демонстрировало по отношению к людям некоторую ненамеренную жестокость. То, что сознание Гипероблака отличалось от человеческого, означало, что некоторых вещей оно понять не могло по определению, несмотря на свой мощный интеллект и чувство эмпатии по отношению к человечеству. Оно не могло понять, почему люди страшатся неизвестного, и этот страх вполне реален – вне зависимости от того, есть там что-то, чего нужно бояться, или нет.

– Они не собирались причинить мне зла, – сказал Грейсон Мендозе. – Просто без Гипероблака они чувствуют себя потерянными.

– Как, собственно, все люди, – покачал головой викарий. – Но это не дает им никакого права вытаскивать тебя из постели.

Мендоза гневался – но не столько на похитителей, сколько на себя.

– Я должен был это предвидеть! Агенты Нимбуса гораздо лучше знакомы с глубинным сознанием Гипероблака, чем прочие люди, и естественно, что они должны были выйти на человека, который не отмечен статусом фрика.

Конечно, глупо было надеяться, что его не найдут. Грейсон не любил высовываться – такой уж у него был характер. Но теперь все пошло по-другому, и он, так уж вышло, оказался единственным из людей, с кем говорило Гипероблако. Как вести себя в такой ситуации, Грейсон пока не знал, но понимал, что придется каким-то образом учиться.

– Привет, Грейсон. Поговорим? – сказало ему Гипероблако в тот самый день, когда затонула Стоя, и с тех пор говорить уже не прекращало. Оно поведало Грейсону, что тому предстояло сыграть ключевую роль в предстоящих событиях, но что это будет за роль, не уточнило. Если Гипероблако было в чем-то не уверено, оно никогда не формулировало свои ответы четко. Да, предсказать течение событий оно умело, но, в конце концов, оно же не было пророком. Будущее Гипероблаку было неведомо, но просчитать возможные сценарии развития событий оно могло. Такой себе магический кристалл, хоть и несколько затуманенный…

Викарий Мендоза нервно постукивал пальцами по подлокотнику своего кресла.

– Эти чертовы агенты Нимбуса – не единственные, кто тебя ищет, – проговорил он. – Пора раскрываться.

Грейсон понимал, к чему это приведет. Как единственный из людей, имеющий полный доступ к Гипероблаку, прятаться он более не мог. Пришло время определиться в своей новой роли. Конечно, Грейсон мог бы спросить, что ему делать, у самого Гипероблака, но делать этого не хотел.

Жизнь вне связи с Гипероблаком была ужасной, но одновременно она научила Грейсона полагаться только на себя. Он привык сам принимать решения, основываясь только на собственных размышлениях и выводах. И тот шаг, который ему предстоит – выйти из тени и объявить миру о своем в нем присутствии, – он сделает сам, не утруждая Гипероблако.

– Да, пора, – согласился он с викарием. – Раскроюсь, но только на своих условиях.

Взглянув на Грейсона, Мендоза усмехнулся. Видно было, как вращаются шестеренки в его седой голове.

– Ну что ж, – сказал викарий, – тогда выбрасываем тебя на рынок.

– На рынок? – в свою очередь усмехнулся Грейсон. – Я что вам, кусок мяса? Я не это имел в виду.

– Хорошая мысль, прозвучавшая в нужное время, полезнее и вкуснее, чем самый нежный стейк.

Именно этого и ждал Мендоза – стать режиссером Грейсона, организовать его выход на большую сцену. Сама идея должна была, вне всякого сомнения, принадлежать Грейсону – если бы ее предложил викарий, тот бы стал сопротивляться. Наверное, так грубо и бесцеремонно похитив Грейсона, бывшие агенты Нимбуса сослужили ему и добрую службу, поскольку открыли глаза на более широкую картину, чем та, в которой он пребывал до этого. И, хотя викарий Мендоза был не очень тверд в своем тонизме, присутствие Грейсона в монастыре заставило его усомниться в своих сомнениях.

Именно Мендоза первым поверил Грейсону, когда тот заявил, что Гипероблако по-прежнему с ним разговаривает. Викарий понял, что Грейсон играет важную роль в некоем грандиозном плане, относящемся к делам всей Земли, и Мендоза подумал – а почему бы и ему не стать частью этого плана?

– Ты явился к нам неспроста, – сказал Мендоза, когда Грейсон оказался в монастыре. – Великий Резонанс имеет не одну форму звучания.

Теперь, спустя два месяца, сидя в седане рядом с Грейсоном и обсуждая с ним стоящие перед ними обоими великие цели, Мендоза чувствовал себя важным и значительным.

Этот внешне непритязательный молодой человек сможет поднять религию, которую исповедуют тоновики, а также и самого Мендозу на новый, более высокий уровень.

– Первое, что тебе нужно, – это имя, – сказал викарий.

– У меня уже есть имя, – покачал головой Грейсон, но Мендоза отмахнулся от него.

– Слишком простое, – сказал он. – Ты должен предстать перед миром как нечто неординарное. Выходящее за рамки обыденных представлений.

Викарий посмотрел на Грейсона, словно пытался увидеть его в новом свете.

– Ты – бриллиант, Грейсон! И мы должны поместить тебя в достойную оправу, чтобы ты засиял по-настоящему.

Бриллианты.

Четыреста тысяч бриллиантов покоились на дне океана, заточенные в Подвале Реликвий Прошлого и Грядущего, в стальном кубе, помещенном в другой стальной куб. Каждый из камней стоил состояния, размеры которого в Эпоху смертных люди и представить не могли – потому что камни эти не были обычными драгоценными камнями. Эти бриллианты составляли важнейшую часть кольца, сияющего на пальце жнеца. Около двенадцати тысяч камней уже украшали руки живущих жнецов, но что такое жалкие двенадцать тысяч по сравнению с тем количеством, что хранилось в Подвале Реликвий? Этого количества хватило бы, чтобы служить нуждам человечества до скончания времен; эти бриллианты могли бы сверкать на руках тысяч и тысяч поколений жнецов.

Камни были – само совершенство. Абсолютно похожие друг на друга, безупречной формы и огранки. А то, что несведущий мог бы принять за изъян – затемнение в самой глубине камня, – было частью его дизайна.

– Наши камни – напоминание о том, что мы усовершенствовали мир, подаренный нам природой, – провозгласил Верховное Лезвие Прометей, в Год Кондора основавший жнеческое сообщество. – Наша природа, природа человечества, влечет нас к тому, чтобы превзойти мощью и совершенством саму природу. Она же дает нам силы и возможности, чтобы сделать это.

И самое верное подтверждение слов Прометея заключалось в этом камне: если всмотреться в его глубины, возникало впечатление, будто глубины эти размерами превосходят пространство самого кольца. Глубины, выходящие за границы природы.

Никто не знал, как были сделаны эти камни, поскольку все технологии, не входившие в компетенцию Гипероблака, были утрачены. И вообще, о том, как работают в этом мире разнообразные машины и механизмы, знало очень ограниченное число жителей Земли.

Все жнецы знали, что их кольца были соединены друг с другом и с общей базой данных неким уже никому не известным способом. Но, поскольку Гипероблако не курировало компьютеры жнеческого сообщества, последние постоянно становились жертвой сбоев, поломок и прочих неприятностей, которые омрачали отношения в системе машина-человек точно так же, как и в далеком прошлом.

И тем не менее кольца сбоя не давали.

Они аккуратнейшим образом исполняли свое предназначение: вели учет подвергнутых жатве, снимали образцы ДНК с губ людей, которым разрешалось поцеловать кольцо и таким образом получить иммунитет, а также начинали светиться, предупреждая о том, что у человека, к которому жнец приближался со своим оружием, иммунитет себя еще не исчерпал.

Но если бы вы спросили жнеца о самом важном качестве кольца, он поднял бы руку к свету, чтобы бриллиант заиграл всеми гранями, и сказал, что, кроме всего прочего, это кольцо является символом жнеческого служения и совершенства, которого человечество не знало в Эпоху смертных. Краеугольный камень, на котором зиждется величие и слава жнеческого сообщества… а также напоминание о той ответственности, какую жнецы несут за человечество.

Но эти утраченные бриллианты…

– Зачем они нам нужны? – спрашивали многие жнецы, понимавшие: оттого, что эти камни потеряны, их собственные кольца становятся еще более ценными.

– Мы что, должны посвящать в сан новых жнецов? – вторили им другие. – Чтобы делать наше дело, нас и так хватает.

И, не чувствуя на себе недреманного ока Стои, многие региональные жнеческие сообщества, следуя примеру мид-мериканцев, отменили квотирование. А в центре Атлантики – там, где когда-то возвышалась над волнами величественная Стоя, – был, в соответствии с общим решением всех жнецов мира, установлен «периметр благоговейного почитания», и никому не было позволено плавать в водах, где затонула Стоя, – из уважения к тысячам и тысячам погибших в морской пучине. А Высокое Лезвие Годдард, один из немногих, выживших в этой катастрофе, даже настаивал, чтобы «периметр благоговейного почитания» был установлен навеки и чтобы никто не посмел потревожить то, что покоится на морском дне.

Но рано или поздно эти бриллианты будут найдены. Ценные вещи редко теряют навеки, особенно если все знают, где они лежат.

Мы, жнецы Мидафрики, глубоко обеспокоены действиями Высокого Лезвия Годдарда, который своим решением отменил в Мидмерике квоты на проведение жатвы. Квотирование с незапамятных времен было для жнецов средством регулирования их деятельности, и, хотя необходимость квотирования не входила как составляющая в наши Заповеди, оно указывало нам верный путь. Квоты заставляли нас, с одной стороны, преодолевать в себе естественную человеческую лень, а с другой – держали самых кровожадных из нас в рамках приличий.

В то время как некоторые прочие регионы планеты также пошли на отмену квотирования, Мидафрика, равно как Амазония, Израэбия и иные, весьма многочисленные области и зоны, готова сопротивляться этим злонамеренным изменениям в организации нашей деятельности.

Более того, мы запрещаем всем и каждому жнецу Мидмерики совершать жатву на наших землях и просим все регионы планеты поддержать нас в противостоянии Годдарду и жнецам новой генерации, которые стремятся к тому, чтобы набросить удушающую удавку на горло человечества.

Официальное заявлениеЕго Превосходительства Высокого Лезвия Мидафрики Тенкаменина

Глава 2

Опоздавшие на вечеринку

– Ну скоро ты?

– Не думал, что жнецы так нетерпеливы.

– Ты просто знаешь мало жнецов. Это в высшей степени нетерпеливый и легко раздражимый народ.

Досточтимый Жнец Сидней Поссуэло был уже на месте, когда на мостик прибыл капитан Джерико Соберанис. Посмотрев на жнеца, Джерико подумал: когда спит этот человек? Или жнецы нанимают особых людей, чтобы те спали за них?

– Полдня на полной скорости, – попытался успокоить жнеца Джерико, – и мы на месте. В восемнадцать ноль-ноль, как я вчера и сказал, ваша честь.

Поссуэло вздохнул:

– У тебя слишком медленный корабль.

Джерико усмехнулся.

– То вы сидите и ничего не делаете, – сказал он, – а теперь торопитесь и боитесь не успеть!

– Время не играет никакой роли, пока сидишь сложа руки. А принимаешься за дело – его вечно не хватает.

С логикой жнеца не поспоришь, подумал Джерико.

– В лучшем из миров эта операция была бы проведена давным-давно, – сказал он.

На что Поссуэло ответил:

– Как ты, вероятно, заметил, наш мир уже к таковым не относится.

И с этим поспорить было нельзя. По большому счету, Джерико жил не в том мире, в котором родился и вырос. В том мире Гипероблако было частью жизни любого человека; его можно было спросить о чем угодно, и оно всегда давало точный и полный ответ, к тому же умный.

Но тот мир ушел в прошлое. Голос Гипероблака смолк в тот момент, когда все люди на Земле были провозглашены фриками.

Сам Джерико однажды уже схлопотал себе статус фрика, когда был еще тинейджером. Это было нетрудно – три раза ограбил местный магазинчик, и готово! Своим новым статусом Джерико гордился недолго. Не прошло и дня, как он полной чашей хлебнул если не горя, то неприятностей. Правда, он не сильно переживал по поводу невозможности общаться с Гипероблаком. Но фрикам доставались самые последние места в очереди в школьный кафетерий, и к моменту, когда они добирались до стойки, все самое вкусное было уже разметено. Фриков в классе сажали за первые столы, чтобы были под присмотром учителя. И хотя из футбольной команды его не исключили, аккурат во время матчей ему назначали встречи с куратором из Интерфейса Управления. Делалось это явно с умыслом.

Поначалу Джерико подозревал, что у Гипероблака испортился характер – оно стало злобным и, так сказать, пассивно-агрессивным. Но потом понял, что таким образом оно говорит: это твой выбор; хочешь быть фриком, готовься к тому, чтобы что-то и потерять из того, что любишь и к чему привык.

Джерико усвоил урок. Хватило выше крыши. Три месяца очередей – и большая красная «Ф» была удалена с его документов, а повторять опыт ему уже не хотелось.

– Я радо, что тебе вернули прежний статус, – сообщило Гипероблако, когда Джерико было позволено вновь говорить с ним. В ответ Джерико приказал Гипероблаку выключить ему свет в спальне. Так он поставил Гипероблако на место. В конце концов, что такое Гипероблако? Слуга человечества – только и всего, а потому обязано беспрекословно исполнять все без исключения команды и приказы человека.

Приятно было осознавать, что все встало на свои места.

А потом в отношениях между человечеством и его лучшим созданием произошел разрыв. Стоя погрузилась в пучину, и в тот же момент Гипероблако все человечество объявило сборищем фриков. В то время мало кто понимал, чем грозит людям утрата Совета Верховных Жнецов, но молчание Гипероблака ввергло всех и каждого в состояние паники.

Принадлежность к категории фриков перестала быть результатом свободного выбора, она стала приговором. И, благодаря своему молчанию, Гипероблако из слуги людей превратилось в их господина, и попытаться умилостивить его стало главной заботой и целью человечества.

Что мне сделать, чтобы Гипероблако отменило свой приговор? – звучали из всех уголков планеты горестные вопли. – Что мне сделать, чтобы Гипероблако вновь обратило на меня свой благосклонный взор?

Гипероблако никогда не просило, чтобы ему поклонялись, зато теперь люди делали это, изобретая сложные трюки и кульбиты – лишь бы Гипероблако заметило их усилия. Конечно, оно слышало рыдания человечества, видело, как и прежде, все, но теперь оно предпочитало никак не обозначать своего отношения к людям и не вступать с ними в контакт.

Тем не менее самолеты летали, дроны перевозили временно умерших в восстановительные центры, пища производилась и распределялась в необходимых количествах – Гипероблако продолжало функционировать в прежнем, точно выверенном режиме и делало то, что было необходимо для поддержания жизни человечества. Но, если вы хотели, чтобы вашу настольную лампу выключили, вам приходилось самому встать с дивана и щелкнуть выключателем.

Жнец Поссуэло оставался на мостике еще некоторое время, чтобы понять, как быстро они продвигаются к цели. Плавание проходило гладко, но гладкое плавание, из-за своей монотонности, есть нелегкое испытание, особенно для того, кому это в новинку. Но наконец Поссуэло отправился к себе в каюту, чтобы позавтракать. Когда по лестнице он спускался на нижнюю палубу, его зеленая мантия упругими волнами вздымалась позади.

Глядя на жнеца, Джерико размышлял. А что, интересно, скрыто в голове у этого жнеца? Не боится ли он запутаться в своей мантии и упасть? Вспоминает ли он совершенные в прошлом акты жатвы? Или просто думает о том, что съест за завтраком?

– Он не из самых плохих жнецов, – сказал Уортон, старший помощник, который плавал на этом корабле еще тогда, когда Джерико и не думал стать его капитаном.

– Да, мне он нравится! – согласился Джерико. – Он гораздо больше достоин почтительного отношения, чем некоторые из «досточтимых жнецов», которых я встречал раньше.

– То, что он выбрал нас для своей спасательной экспедиции, о многом говорит.

– Но я не очень уверен в том, что знаю, о чем это говорит, – усмехнулся Джерико.

– В любом случае это говорит, что вы сделали мудрый выбор относительно своей карьеры, – сказал Уортон.

Да, это был явный комплимент, причем от человека, которого было трудно заподозрить в склонности к лести. Но Джерико не хотел, чтобы все лавры достались ему.

– Я просто вовремя воспользовался советом Гипероблака, – сказал он.

Несколькими годами ранее, когда Гипероблако посоветовало Джерико связать свою жизнь с морем, его это не на шутку раздосадовало. И именно потому, что Гипероблако попало в самую точку. К тому моменту Джерико уже давно думал в этом направлении, так что Гипероблако, озвучив за Джерико его тайные мысли, поступило как нахальный читатель, который в издевку рассказывает вам, чем закончился детектив, который вы еще не успели добить.

Посвятить себя морю можно было по-разному, и Джерико знал много способов. Были люди, которые странствовали по морям-океанам в поисках хорошей волны, чтобы оседлать ее на доске для сёрфинга. Были те, кто все свое время посвящали гонкам на парусных яхтах. Третьим было интересно по древним моделям воссоздать корабль прошлого и красоваться на нем на водных просторах перед другими мореплавателями. Но эти формы существования на море были просто приятным времяпрепровождением и, кроме удовольствия, не приносили никакой пользы. Джерико же предпочитал удовольствие, наполненное и практическим смыслом. Если уж выбирать карьеру, то пусть она даст нечто осязаемое, нечто по-настоящему полезное, причем не только самому человеку, но и всему миру.

Поиск и подъем затонувших судов – это был отличный вариант. Причем поиск не тех кораблей, что были намеренно затоплены Гипероблаком, которое таким образом загружало поисковиков и спасателей интересной работой. Такие спасательные операции были ничем не лучше, чем псевдоархеология, которой дети занимались в своих песочницах, откапывая пластиковые кости динозавров. Нет, Джерико хотел находить и поднимать на поверхность моря вещи, которые были действительно потеряны, а это означало, что ему придется вступать в отношения со жнецами, поскольку, в отличие от кораблей, которые курировало Гипероблако, их корабли были постоянными жертвами технических сбоев и человеческих ошибок, а потому частенько тонули.

Вскоре после окончания школы Джерико поступил на должность ученика в заштатную поисково-спасательную команду, которая вела свои вялые операции где-то в западных водах Средиземного моря. И там, когда яхта Жнеца Дали затонула в мелких водах у берегов Гибралтара, перед Джерико вдруг открылись возможности карьерного роста.

Используя стандартный костюм для погружения, Джерико первым добрался до судна и, пока прочие водолазы исследовали лежащую на дне океанскую яхту, он – нарушив приказ капитана – забрался внутрь корабля, нашел в каюте тело жнеца и вытащил его на поверхность.

Джерико сразу же списали на берег. И это было понятно – нарушение приказа, особенно на море, чревато самыми серьезными последствиями. Но это был вполне сознательный ход – когда Жнеца Дали вместе с его командой вернули к жизни, первым делом он захотел узнать, кто вытащил его из воды. Жнец был искренне благодарен и исключительно щедр – он не только наделил всю команду годичным иммунитетом, но также пожелал наградить чем-нибудь особенным того смельчака, который, пожертвовав карьерой, лично вытащил его на поверхность. И Жнец Дали спросил Джерико, каких высот в карьере тот хотел бы достичь.

– Я хотел бы стать капитаном собственной поисково-спасательной команды, – сказал Джерико жнецу, надеясь, что тот при случае замолвит за него словечко. Но вместо этого жнец привел Джерико на «И. Л. Спенс» – весьма живописный стометровый корабль, изначально предназначавшийся для океанографических исследований, а впоследствии переоборудованный в судно для поисково-спасательных операций.

– Ты будешь капитаном этого корабля, – провозгласил Жнец Дали. А поскольку «Спенс» уже имел капитана, жнец прямо на мостике подверг того жатве и предписал всем членам команды во всем слушаться нового капитана, если они сами не хотят расстаться с жизнью. Весьма сюрреалистическая получилась история, если не сказать больше.

Нет, не таким способом Джерико надеялся стать во главе команды спасателей. Но что делать? Выбор у нового капитана был не больше, чем у прежнего. Понимая, что матросам и офицерам корабля трудно будет всерьез воспринимать команды двадцатилетнего босса, Джерико соврал, объявив, что ему уже за сорок, а таким юным он выглядит потому, что совсем недавно омолодился, сделав разворот.

Поверили ему члены команды или нет – он не знал. Но им потребовалось немало времени, чтобы смириться с новым капитаном, привыкнуть к нему и почувствовать расположение. В первую же неделю Джерико отравили едой. Все было сделано слишком явно, и виновника отравления, кока, было нетрудно вычислить, но Джерико не стал того преследовать. Нетрудно было бы провести и генетическую экспертизу фекалий, которые он как-то обнаружил в своей обуви, но и копаться в чужом дерьме ему не захотелось – у него были дела поважнее.

«Спенс» был крайне востребованным кораблем. Еще до того, как Джерико стал капитаном, команда сделала себе громкое имя, но новый капитан, чтобы сделать работу команды еще более эффективной, нанял группу тасманийских ныряльщиков с вживленными жабрами. Имея пловцов, которые могли находиться под водой сколь угодно долгое время, да еще и первоклассное оборудование для поиска и спасения того, что поглотила вода, Джерико и его команда могли рассчитывать на интерес и внимание всех жнецов мира. Что и произошло. А то, что «Спенс» в качестве приоритета утвердил извлечение из воды людских тел и только потом подъем затонувших ценностей, принесло кораблю, его команде и капитану еще большее уважение.

Джерико поднял со дна Нила баржу Жнеца Эхнатона, вытащил из морской впадины тело Жнеца Амелии Эрхарт, которое оказалось там в результате авиакатастрофы; а когда прогулочная подлодка Верховного Жнеца Амундсена затонула в ледяных водах шельфа Росса в Антарктике, именно «Спенса» наняли, чтобы спасти его.

И вот к концу первого года пребывания Джерико в качестве капитана в самом центре Атлантического океана затонул остров Стоя, что стало причиной величайшей в истории человечества поисково-спасательной операции.

И тем не менее начать ее мешали чисто бюрократические проволочки. В отсутствие Совета Верховных Жнецов дать санкцию на проведение спасательной операции было некому. К тому же яростное сопротивление мид-мериканского Высокого Лезвия Годдарда любым попыткам пересечь «периметр благоговейного почитания» превращало руины Стои в цель пока недостижимую – некоторые вступившие в союз с Годдардом региональные сообщества жнецов организовали патрулирование периметра и подвергали жатве любого, кого могли поймать при его пересечении. Стоя лежала на глубине около двух миль, но могла бы покоиться и в межзвездном пространстве – настолько недоступной она была теперь.

В этих непростых условиях любому региональному сообществу жнецов должно было понадобиться немалое время, чтобы собраться с духом и организовать поисково-спасательную операцию. Первой о своем желании добраться до Стои высказалась Амазония; к ней присоединились некоторые другие регионы, но, поскольку Амазония первой подняла голову, она настаивала, что именно ей в этой операции должна принадлежать роль лидера. Прочие присоединившиеся недовольно попискивали, но, смирившись, и они признали лидерство Амазонии – главным образом потому, что именно ей была уготована судьба мишени годдардовского гнева.

– Вы понимаете, капитан, что мы идем с отклонением в несколько градусов? – спросил Уортон, когда Поссуэло ушел с мостика.

– Скорректируем курс в полдень, – прозвучал ответ капитана. – Я хочу отложить прибытие на несколько часов. Глупо начинать работы на закате. Приступим с рассветом.

– Хорошая мысль, сэр, – отозвался Уортон, после чего, глянув на небо, явно смущенный, поправил себя:

– Простите, мадам! Буквально несколько секунд назад на небе были облака.

– Не нужно извиняться, Уортон, – сказала Джерико. – Все это не так важно, да и погода сегодня невнятная – то солнце, то облака.

– Да, капитан, – подтвердил Уортон. – И все-таки, поверьте – я не хотел вас обидеть.

Джерико могла бы иронически ухмыльнуться, но не хотела выказать неуважение по отношению к Уортону, который был искренен в своих извинениях, какими бы излишними они ни были. Да, моряки отлично разбирались в местоположении звезд и солнца, но такие динамичные, такие текучие вещи, как состояния атмосферы, как мягкие переходы от облачной к безоблачной погоде, были им малоинтересны.

Родиной Джерико был Мадагаскар, один из семи регионов мира, которые входили в Зону Хартии. В этой зоне Гипероблако сформировало различные социальные структуры и установило нормы, способствовавшие расширению и обогащению жизненного опыта человечества. И люди толпой ринулись на Мадагаскар, привлеченные уникальными местными условиями.

Дети на Мадагаскаре не имели права определяться с гендерными характеристиками, пока не станут взрослыми. Но, даже повзрослев, многие не останавливались на одном варианте. А некоторые, подобно Джерико, предпочитали динамический гендер, то есть способность менять гендерные признаки в зависимости от тех или иных обстоятельств.

– Под солнцем и звездами я чувствую себя женщиной, при облачном небе – мужчиной, – объяснял Джерико команде, принимая корабль. – Посмотрите на небо, и вы поймете, как ко мне обращаться.

Команду напрягал не сам фактор динамического гендера – к таким вещам они, в принципе, давно привыкли, – а то, что в случае с их капитаном этот фактор был тесно связан с метеорологией. Джерико же, который вырос в местах, где такого рода вещи были скорее нормой, чем исключением, не мог понять, почему команде так трудно приспособиться к этой особенности его личности. Что в этом странного? Некоторые вещи заставляют тебя чувствовать мужчиной, а некоторые – женщиной, и это не зависит от твоих гендерных характеристик. К тому же женщины способны питать интерес к мужским ценностям и занятиям, а мужчины, наоборот, – к женским. Но, так или иначе, Джерико считал ошибки, которые в обращении к нему делали члены команды, а также то, как они тушевались, эти ошибки осознавая, самым забавным из того, что случалось на корабле.

– Сколько поисково-спасательных партий может там появиться? – спросила Джерико Уортона.

– Не один десяток, – ответил тот. – Многие еще в пути. Да и мы опаздываем на вечеринку.

Джерико отрицательно покачала головой:

– Ни в малейшей мере. С нами жнец, который отвечает за общее руководство, а потому мы – флагман всей флотилии. Вечеринка без нас не начнется, а я намерена появиться с должным эффектом.

– Нисколько не сомневаюсь, сэр, – согласно кивнул Уортон, дождавшись, когда солнце скроется за тучей.

«Спенс» приблизился к месту, где затонула Стоя, сразу после заката.

– По «периметру почитания» стоят семьдесят три корабля разного класса, – сообщил капитану старший помощник.

Жнец Поссуэло не смог скрыть своего недовольства.

– Они ничем не лучше акул, которые сожрали Верховных Жнецов.

Идя мимо судов, стоящих на максимальном удалении от периметра, они заметили стоящий прямо по их курсу корабль, значительно превосходящий «Спенс» размерами.

– Проложить курс в обход? – спросил Уортон.

– Ни в коем случае, – ответил Джерико. – Курс прежний.

По лицу Уортона скользнула тень беспокойства.

– Мы их протараним!

Джерико ехидно усмехнулся:

– Тогда им тем более придется дать нам дорогу.

Поссуэло улыбнулся.

– Зато с самого начала станет ясно, кто здесь главный, – сказал он. – Мне нравится ваше чутье, Джери.

Уортон метнул взгляд в сторону Джерико. Никто на корабле не называл капитана этим именем, Джери. Это имя было оставлено для членов семьи и близких друзей. Но жнецу позволено больше, чем обычному человеку.

«Спенс» шел вперед на полной скорости, и большой корабль действительно отошел с дороги, когда стало ясно – еще минута, и «Спенс» ударит его в борт. Джерико выиграл дуэль самолюбий.

– Выводите корабль в самый центр, – приказал Джерико старшему помощнику, когда они пересекли «периметр благоговейного почитания». – И дайте знать на прочие суда, чтобы они к нам присоединялись. Завтра с шести утра спасательные команды могут отправлять дроны к затонувшему острову. Известите их, что им предстоит делиться всей добытой информацией, а тот, кто будет ее удерживать, подвергнется жатве.

Поссуэло удивленно вскинул брови:

– Вы взяли на себя полномочия жнеческого сообщества, капитан?

– Просто я хочу обеспечить согласованность действий, – ответил Джерико. – В конце концов, все мы можем быть подвергнуты жатве, и я не сообщаю на эти корабли что-то, чего они не знают. Я просто заставляю их посмотреть на это дело с иной точки зрения.

– Ваша дерзость заставляет меня вспомнить одного молодого жнеца, которого я когда-то знал.

– Когда-то?

Поссуэло вздохнул:

– Жнеца Анастасию. Они погибла вместе со своей наставницей, Жнецом Кюри, когда затонула Стоя.

– Так вы знали Жнеца Анастасию? – спросил Джерико, на которого слова Поссуэло произвели сильное впечатление.

– Знал, – ответил тот, – но, к сожалению, очень бегло.

– Ну что ж, – отозвался капитан. – Может быть, то, что мы поднимем со дна, принесет успокоение ее душе.

Мы пожелали Жнецу Анастасии и Жнецу Кюри удачи в их тяжбе с Годдардом. Я могу только надеяться, что Верховные Жнецы, преисполненные мудрости, дисквалифицируют его, лишив таким образом возможности претендовать на пост Высокого Лезвия. Что касается нас с Мунирой, то нам придется обогнуть половину земного шара, чтобы найти ответы на свои вопросы.

Моя вера в совершенство этого мира висит на волоске. То, что когда-то считалось идеальным, не может оставаться таковым слишком долго. Наши собственные ошибки разрушат мир, который мы с таким трудом создали.

Безупречно одно лишь Гипероблако, но как мне проникнуть в его сознание? Мысли его неведомы мне, поскольку я жнец, и царство Гипероблака располагается за пределами моего мира – так же, как моя деятельность находится вне его компетенции.

Отцы-основатели опасались, что нас погубит наша собственная спесь, что мы не сможем поддерживать в себе истинные добродетели, бескорыстие и представления о чести, которых требует работа жнеца. Они боялись, что нас настолько переполнит чувство собственного величия и просветленности, что мы, подобно Икару, поднимемся слишком близко к солнцу, и оно сожжет нас.

Более двухсот лет мы доказывали, что достойны своего предназначения, а также тех надежд, что питали по отношению к нам Отцы-основатели. Но все изменилось в мгновение ока. Я знаю, что существует запасной план, составленный Отцами-основателями, – на тот случай, если сообщество жнецов предаст их высокие идеалы. Но если я найду этот запасной план – достанет ли мне смелости воплотить его в жизнь?

Из «посмертного журнала» Жнеца Майкла Фарадея.31 марта, Год Хищника

Глава 3

Веселенькое начало недели

В тот самый день, когда Стоя опустилась на дно Атлантики, незарегистрированный в сети самолет-амфибия летел к месту, которого не существует. Мунира Атруши, бывший ночной библиотекарь Большой Александрийской библиотеки, была пассажиром. Место пилота занимал Жнец Майкл Фарадей.

– Я научился управлять самолетом, когда только начал работать жнецом, – объяснил Мунире Фарадей. – Мне показалось, что полеты успокаивают, приводят дух в более мирное, спокойное расположение.

Может быть, Фарадея полет и успокаивал – но не его пассажирку, которая белыми от напряжения пальцами вцепилась в сиденье, пытаясь удержаться при каждом попадании в воздушную яму.

Мунира никогда не любила летать, хотя самолет был максимально безопасным видом транспорта и серьезных катастроф она припомнить не могла. Единственный инцидент – уже в эпоху бессмертных – произошел лет за пятьдесят до ее рождения, когда в пассажирский лайнер попал метеорит. Гипероблако моментально катапультировало всех пассажиров, чтобы избежать уничтожения тел во время взрыва и пожара. Оказавшись вне самолета, пассажиры от недостатка кислорода мгновенно умерли, в течение нескольких секунд замерзли и упали в лес. Дроны вылетели еще до того, как это произошло, за час нашли всех пассажиров и перенесли в восстановительный центр, откуда через пару дней их отвезли на аэродром и посадили в другой самолет, живыми и здоровыми.

– Веселенькое начало недели, – заметил один из пассажиров, у которого брал интервью местный журналист.

Но, как бы там ни было, Мунира не любила самолетов, хотя и понимала, что ее страх летать носит совершенно иррациональный характер. Или, по крайней мере, носил иррациональный характер, пока Жнец Фарадей не сообщил ей, что они покинули зону гарантированной безопасности и теперь могут полагаться только на самих себя.

– Как только мы окажемся в «слепой зоне» Тихого океана, – сказал Фарадей, – мы уйдем со всех камер и радаров. И никто не сможет нас найти, даже Гипероблако. Живы мы или мертвы – никто не будет знать.

А это означало одно: если они погибнут в результате попадания метеорита, если случится с ними какая-то неожиданная катастрофа, дроны не прилетят и не заберут их в восстановительный центр. Они умрут на веки вечные – как когда-то люди Эпохи смертных. Или как их современники, подвергнутые жатве.

То, что самолет летел не на автопилоте, а им управлял Фарадей, Муниру успокаивало лишь в незначительной степени. Она доверяла опытному в житейских делах жнецу, но тот, как и любой другой человек, мог совершать ошибки.

Впрочем, Мунира сама была виновата. Это она ведь определила, что в южных областях Тихого океана есть слепая зона, куда не проникает недреманное око Гипероблака, небольшой участок, заполненный островами, точнее, атоллами – остатками древних вулканов, превратившихся ныне в цепочки круглой формы островов. Отцы-основатели скрыли этот регион от Гипероблака и всего мира.

Вопрос – зачем?

Три дня назад они встретились со Жнецом Кюри и Жнецом Анастасией, чтобы поделиться своими подозрениями.

– Будь осторожен, Майкл, – сказала Фарадею Жнец Кюри.

То, что Госпожа Смерть взволновалась по поводу их предстоящего путешествия, обеспокоило Муниру. Кюри была бесстрашна и тем не менее боялась за них. А это кое-что да значило.

У Фарадея тоже были свои сомнения, но он не стал делиться ими с Мунирой. Лучше уж быть в ее глазах этаким героем без страха и упрека. После встречи с Кюри и Анастасией они на коммерческом самолете, инкогнито, отправились в Восточную Мерику, намереваясь последний участок пути преодолеть на частном самолете, который нужно было еще добыть. Хотя Фарадей и имел право воспользоваться любой вещью, которая ему приглянулась – независимо от того, кому эта вещь принадлежала и каких размеров она была, – он редко так поступал. Его целью было оставлять как можно меньше следов в жизни людей, с которыми его сводила судьба. Если, конечно, они не подлежали последующей жатве. В таком случае след был ясно очерченным и тяжелым.

Но с тех пор, как Фарадей сымитировал собственную смерть, он не занимался жатвой. Если бы он вернулся к работе, жнеческое сообщество непременно узнало бы о том, что он жив, – об этом сигнализировало бы его кольцо. Сначала Фарадей хотел избавиться от кольца, но потом передумал. Это был знак почета, предмет гордости и самоуважения. Фарадей по-прежнему оставался жнецом и не хотел выказать неуважения кольцу, расставшись с ним.

Со временем он понял, что все меньше и меньше хочет заниматься жатвой. Кроме того, у него появились и другие заботы.

Добравшись до Восточной Мерики, Мунира и Фарадей провели день в Энджел-Сити, местечке, которое в Эпоху смертных отличалось особым блеском и помпой. Теперь же город был превращен в тематический парк. На следующее после прибытия утро Фарадей натянул мантию, которой почти не пользовался с момента своего исчезновения из жизни жнеческого сообщества, отправился к местной марине и взял лучший из стоявших там на приколе самолетов – восьмиместную реактивную амфибию.

– Позаботьтесь о том, чтобы у нас было достаточно топливных элементов, – сказал Фарадей менеджеру марины. – Нам предстоит трансатлантическое путешествие, и мы собираемся отправиться как можно быстрее.

Фарадей и без мантии представлял собой внушительную фигуру. В мантии же он был по-настоящему величественен, как лучшие и самые знаменитые из жнецов.

– Мне нужно переговорить с владельцем самолета, – с дрожью в голосе сказал менеджер.

– Нет, – прервал его Фарадей. – Владельцу вы все расскажете после того, как мы улетим, так как я не могу ждать. Сообщите ему, что самолет я верну, как только выполню стоящую передо мной задачу, и что я щедро заплачу за аренду.

– Хорошо, ваша честь! – сказал менеджер.

Что он еще мог сказать жнецу?

Фарадей вел самолет, а Мунира следила, чтобы он вдруг не задремал. Кроме того, она считала каждую воздушную яму, которую они встречали на пути. Пока насчитала семь.

– Если Гипероблако контролирует погоду, почему оно не избавит воздушные коридоры от турбулентности и воздушных ям? – ворчала она.

– Погоду оно не контролирует, – отозвался Фарадей. – Оно влияет на нее. Кроме того, Гипероблако не может вмешиваться в дела жнеца, даже если уважаемому коллеге последнего не нравятся воздушные ямы.

Мунире, с одной стороны, понравилось, что Фарадей более не называет ее своим помощником. Отыскав «слепую зону», она доказала, что достойна статуса равноправного исследователя. С другой стороны – черт бы побрал ее прозорливость и догадливость! Видите ли, надоело ей сидеть в уютном кресле ночного библиотекаря Александрийской библиотеки! Нет, нужно повсюду совать свой любопытный нос! А что гласит транссибирская поговорка из Эпохи смертных? Любопытной Варваре в дверях нос оторвали!

Они пролетали над безликими океанскими просторами, когда совершенно неожиданно радио взорвалось громким стоном. Стон был абсолютно оглушительным и длился около минуты – даже после того, как Фарадей выключил радио. Мунира боялась, что у нее разорвет барабанные перепонки, а Фарадей даже бросил управление и прикрыл уши, отчего самолет едва не сорвался в пике. И вдруг ужасный звук прекратился – так же быстро, как начался. Фарадей вновь взялся за ручку управления.

– Что это было? – спросила Мунира, по-прежнему испытывая звон в ушах.

Фарадей, держа ручку управления обеими руками, не сразу пришел в себя.

– Думаю, это какой-нибудь электромагнитный барьер. Вероятно, мы как раз пересекли границу «слепой зоны».

Больше уже они мыслями к тому шуму не обращались. И ни Фарадей, ни Мунира не знали, что этот же звук был слышен по всему миру и в определенных кругах был он назван «Великим Резонансом». Звук этот сопровождал гибель Стои, и одновременно с этого же момента замолчало Гипероблако.

Но так как Фарадей и Мунира, долетев до «слепой зоны», оказались за пределами сферы его компетенции, они ничего не знали из того, что происходит в мире. Отсюда, с высоты, они ясно видели погруженные в воду вулканические кратеры Маршалловых островов – большие лагуны с опоясывающими их точечно разбросанными островами и островками. Атолл Айлук, атолл Ликиеп. Ни домов, ни причалов, ни каких-либо развалин. Все говорило о том, что люди вряд ли когда жили в этих местах. В мире существовало множество отдаленных, с виду совершенно диких мест, но специальные подразделения Гипероблака тщательнейшим образом оборудовали эти места всем, что необходимо для поддержания соответствующего уровня безопасности: в лесной чаще скрывались радиобашни и посадочные площадки, на которых в готовности стояли медицинские дроны. Если кто-то из попавших в это захолустье людей будет ранен или даже погибнет, дроны тут же отнесут его в ближайший восстановительный центр.

Здесь же, на островах, не было видно никаких следов человека. Зловещая картинка!

– Уверен, что когда-то здесь жили люди, – сказал Фарадей. – Просто Отцы-основатели либо подвергли их жатве, либо, что более вероятно, переселили за границы «слепой зоны», чтобы об их делах никто не узнал.

Наконец, в зоне видимости возник атолл Кваджалейн.

– Беги туда, где спасут тебя, в страну волшебную Нод, к югу от Уэйк, в царство теней, – процитировал Фарадей детскую считалочку. Да, они оказались именно там, куда направил их детский стишок – в семистах милях к югу от острова Уэйк, в самом центре «слепой зоны».

– Вы волнуетесь, Мунира? – спросил Фарадей. – Страшно хочется, наверное, узнать, что такого особенного знали Отцы-основатели, верно? Разгадать головоломку, которую они нам оставили. Так?

– Нет никакой гарантии, что мы там что-то найдем, – сказала Мунира.

– Да, вы известный оптимист, – усмехнулся Фарадей.

Как знали все жнецы, Отцы-основатели утверждали, будто оставили для человечества запасной план – на тот случай, если порядок, при котором жнецы должны контролировать численность населения, а Гипероблако обеспечивать его существование, не будет работать. Некое альтернативное решение проблемы бессмертия. Но никто уже серьезно не воспринимал такие разговоры. Зачем нужен запасной план, если жнецы на протяжении боле двух столетий отлично справляются со своими задачами? Об альтернативном плане никто и не думал, пока существующая система не дала сбой.

Если бы Жнец Кюри и Жнец Анастасия одержали победу в Стое и Кюри стала бы Высоким Лезвием Мидмерики, вероятно, ей удалось бы увести сообщество жнецов с той опасной дороги, на которую его собирался вывести Годдард. В противном случае запасной план был бы просто необходим.

Фарадей снизился до пяти тысяч футов, и по мере приближения атолл Кваджалейн стал виден как в общем плане, так и в деталях. Главный остров представлял собой длинный узкий бумеранг, на котором Фарадей и Мунира заметили то, что не видели более нигде в «слепой зоне» – следы присутствия людей: длинные прямые полосы с низкорослой растительностью, говорящие о том, что здесь когда-то были дороги, прямоугольные пятна, где раньше стояли дома.

– Вот мы и прилетели! – сказал Фарадей и перевел самолет в режим снижения, чтобы лучше рассмотреть остров.

Мунира сразу же почувствовала облегчение, о чем сообщили ей ее наночастицы. Наконец-то все закончилось, и благополучно.

Но нет, не тут-то было!

– Неопознанное воздушное средство. Пожалуйста, идентифицируйте себя!

Это было автоматически созданное сообщение, которое прорвалось через заслон мощных помех, а голос был слишком человеческим, чтобы принадлежать человеку.

– Не волнуйтесь, – успокоил Фарадей Муниру и передал универсальный идентификационный код, используемый жнецами.

– Неопознанное воздушное средство. Пожалуйста, идентифицируйте себя!

– Похоже, у нас проблемы, – сказала Мунира.

Фарадей нахмурился, недовольно хмыкнул, после чего произнес в передатчик:

– Это Жнец Фарадей из Мидмерики, запрашивает разрешения на посадку у главного острова.

Мгновение молчания, и голос произнес:

– Кольцо жнеца опознано.

Оба – и Мунира, и Фарадей – почувствовали облегчение.

– Вот, уже лучше, – сказал Фарадей.

Но голос вновь принялся за свое:

– Неопознанное воздушное средство. Пожалуйста, идентифицируйте себя!

– Что? Я же сказал, что я – Жнец Майкл Фарадей!

– Жнец не идентифицирован.

– Конечно, они вас не признают, – покачала головой Мунира. – Вы еще даже не родились, когда тут работали Отцы-основатели. Система безопасности, вероятно, полагает, что вы – самозванец с краденым кольцом.

– Чтоб меня поджарили на этом самом месте! – воскликнул Фарадей.

Что едва и не произошло. Откуда-то из глубины острова в их левый двигатель ударил луч лазера. Двигатель взорвался с грохотом, который тряхнул и летящих в самолете людей – словно удар пришелся не по машине, а по ним самим.

Это было именно то, чего Мунира опасалась более всего, – кульминация самых плохих сценариев, которые рисовало ей ее воображение. И тем не менее, в ней вдруг проснулись отвага и ясность мысли, о наличии которых она в себе и не подозревала. У самолета имелась спасательная капсула, и Манира даже успела проверить перед вылетом, в рабочем ли она состоянии.

– Капсула в хвосте, – сказала она Фарадею. – Быстрее!

Но тот упрямо продолжал терзать бесполезное радио.

– Это Жнец Майкл Фарадей! – повторял он.

– Это же машина, – напомнила ему Мунира, – и не из самых умных. Ее не убедить.

Доказательством чему был второй удар по самолету, пришедшийся на лобовое стекло. Кабина загорелась. Лети они повыше, их бы вытянуло из пробоины в стекле наружу, но на этой высоте взрывная декомпрессия им не грозила.

– Майкл! – крикнула Мунира, впервые называя жнеца его первым именем. – Это бессмысленно!

Раненый самолет начал снижаться, и спасти его не смог бы и самый искусный пилот.

Наконец Фарадей сдался, и, карабкаясь вверх, они оставили кабину и пробрались в хвост летящего вниз самолета, где находилась спасательная капсула. Забравшись внутрь, они не сразу смогли закрыть люк – мантия жнеца попала в его защелку.

– Черт бы ее побрал, – прорычал Фарадей и, дернув что есть силы, вырвал из мантии кусок, освободив таким образом защелку. Капсула закрылась, гелевая пена заполнила остававшееся свободным внутреннее пространство, и капсула катапультировалась.

Иллюминаторов в капсуле не было, и они не видели, что происходит вокруг. Когда капсула отделилась от гибнущего самолета и отправилась в свободный полет, единственное, что почувствовали ее пассажиры, это невероятное головокружение. Мунира охнула – словно иголки пронзили ее тело. Она ждала этих ощущений, но все равно была к ним не готова.

– Эту часть операции я не люблю больше всего, – слабеющим голосом сказал Фарадей, который, прожив гораздо больше, чем Мунира, конечно же, был знаком с такого рода опытом. Для его же спутницы он был и нов, и ужасен.

Спасательные капсулы были специально устроены таким образом, чтобы погружать находящихся там людей в бессознательное состояние: если кто-то будет ранен во время посадки, его собственные наночастицы залечат рану. Пассажиры могут лежать без сознания сколь угодно долго, пока поврежденные органы не будут полностью восстановлены. Если же раны будут смертельными, убитых отвезут в восстановительный центр, после чего, как те пассажиры из самолета, пораженного метеоритом, они проснутся совершенно здоровыми и в приподнятом состоянии духа.

Правда, Муниру и Фарадея, если падение капсулы их убьет, уже никто не спасет.

– Если мы погибнем, – сказал Фарадей через силу, – мне будет действительно жаль, Мунира.

Она хотела что-то сказать, но сознание оставило ее.

Время словно остановилось.

Вот Мунира вместе с Фарадеем летит во вращающейся капсуле, в полной темноте, а вот она уже видит раскачиваемые ветром пальмы, которые закрывают ее от солнца. Она по-прежнему лежала в капсуле, но люк был открыт, и она была одна. Мунира села, выбираясь из пенного кокона, который обволакивал ее тело.

Возле деревьев горел небольшой костер, на котором Фарадей пек рыбу, попивая кокосовое молоко из разбитого ореха. Кусок ткани был вырван из его мантии, низ мантии испачкан, и Мунире странно было видеть великого Жнеца Фарадея в подобном одеянии.

– Ого! – весело произнес он. – Вы проснулись!

И протянул Мунире кокосовый орех.

– Это настоящее чудо, что мы выжили! – сказала она, отпив молока.

Только тогда, когда Мунира почувствовала запах приготовленной рыбы, она поняла, как голодна. Капсула предохраняла своих пассажиров от обезвоживания, но еды в ней не было никакой. По тому, как ей хотелось есть, Мунира поняла, что восстанавливались они после падения не меньше пары дней.

– Мы едва не погибли, – сказал Фарадей, передавая ей одну рыбу и одновременно переворачивая на огне другую. – Я посмотрел отчет в компьютере капсулы. Парашют у нее отказал – наверное, был поврежден обломками самолета или прямым попаданием лазера. Так что мы приводнились в свободном падении. Причем удар был такой сильный, что у нас было сотрясение третьей степени и многочисленные переломы ребер. И это несмотря на пену. У вас также было разорвано легкое – поэтому вы и восстанавливались дольше, чем я.

Капсула, приспособленная к посадке на воду и снабженная двигателем, благополучно доставила их на берег и теперь лежала, полузасыпанная песком, который был принесен приливными волнами. Мунира посмотрела вокруг, и Фарадей, вероятно, заметил ее встревоженный взгляд, потому что сказал:

– Не волнуйтесь. Система безопасности, я думаю, замечает лишь крупные объекты. Капсула невелика и упала достаточно близко к берегу, поэтому нас не увидели.

Что до самолета, который Фарадей обещал вернуть, то он, развалившийся на куски, покоился на дне Тихого океана.

– Мы – путешественники, потерпевшие крушение, Мунира! – воскликнул Фарадей.

– Именно поэтому вы так счастливы?

– Я счастлив потому, что мы добрались до цели. Мы сделали то, что не удавалось никому с конца Эпохи смертных. Мы нашли Страну Нод!

С неба атолл Кваджалейн выглядел весьма небольшим островом, но когда Фарадей с Мунирой оказались на земле, они поняли, каким обманчивым было первое впечатление. Главный остров был не очень широк, но тянулся в длину, казалось, бесконечно. Повсюду виднелись следы когда-то функционировавшей инфраструктуры, и, к счастью, то, что искали жнец и его помощница, находилось на главном острове, а не на ближайших малых островах атолла. Проблема, правда, состояла в том, что они толком не знали, что им следует искать.

Фарадей и Мунира целыми днями зигзагами ходили по острову, исследуя его с рассвета и до заката и ведя учет всем своим находкам – а находок здесь было немало! Разрушенное покрытие дорог, утонувших в выросшем на их месте лесе, каменные фундаменты, на которых некогда стояли здания, горы ржавого железа и искореженной стали.

Они ели рыбу и мясо местной дичи, которой на острове было вдосталь, а также фрукты – явно не здешние, а привезенные издалека и выращиваемые когда-то на задних двориках стоявших здесь зданий.

– А что, если мы ничего не найдем? – спросила как-то Мунира, когда они только начали свое исследование.

– Не торопитесь. Будем решать проблемы по мере их поступления.

– Так проблема-то одна! Без вариантов!

В первые несколько дней они не нашли ничего интересного, если не считать приземистого вида наглухо закрытой оборонительной башни, напоминающей древние саркофаги. По острову тут и там был разбросан битый фаянс от старых раковин и унитазов, бутылки и банки, а также пластиковые контейнеры, которые пролежат на своем месте, вероятно, до того момента, когда Солнце превратится в сверхновую звезду и поглотит все внутренние планеты. Остров мог бы стать Меккой археологов, но Фарадей и Мунира не нашли ничего, что хоть отдаленно напоминало бы им цель их путешествия.

Затем, ближе к концу первой недели, на склоне холма они обнаружили покрытую песком площадку, отличавшуюся строгими геометрическими формами. Естественным природным объектам такая геометрия не свойственна. Немного прокопав вглубь, Фарадей и его спутница вышли на слой бетона столь прочного, что ни одно растение не смогло пустить в нем корни. Это сооружение было явно построено с некоей целью, хотя сказать об этой цели хоть что-нибудь было трудно.

Сбоку от склона холма обнаружилась массивная дверь, поросшая мхом и скрытая от посторонних взоров густой растительностью. Это явно был вход в бункер.

Расчистив дверь, Фарадей нащупал панель. Эрозия уничтожила на ней любые надписи, но то, что оставалось, знающему человеку могло сказать все.

– Я такие видел, – сказал Фарадей, осмотрев дверь. – В старых зданиях, где когда-то жили жнецы и роль ключа играли наши кольца. То есть кольца были нужны не только для того, чтобы жнец мог одаривать людей иммунитетом и презентабельно выглядеть.

Он поднял руку и прижал камень кольца к выемке на панели. Фарадей и Мунира услышали, как сработал механизм замка, но массивную дверь они открыли вручную, и не без труда.

Принеся фонари, которые оказались среди скудного инвентаря спасательной капсулы, они направили их лучи в пахнущую плесенью темноту и увидели коридор, который шел вглубь земли под достаточно большим углом.

Фарадей и Мунира двинулись вниз по коридору.

В отличие от острова, бункер не был затронут временем – за исключением того, что на всем здесь лежал тонкий слой пыли. Одна из стен дала трещину, и корни растений, подобно щупальцам, сделали слабую попытку прорваться внутрь. Но в остальном наружный мир оставался там, где он должен был находиться по замыслу строителей, – снаружи.

Наконец коридор вывел Фарадея и Муниру в просторную комнату со множеством рабочих мест, оборудованных компьютерами со старинными мониторами. Комната напомнила Мунире секретное помещение под Библиотекой конгресса, где они нашли приведшую их сюда карту. Но то помещение было засыпано мусором и завалено всяким хламом, здешнее же оставлено в образцовом порядке. Стулья были аккуратно придвинуты к столам, словно перед уходом служащих здесь поработала бригада уборщиков. Кофейная кружка из места, которое носило имя персонажа из Германа Мелвилла, стояла возле одного из компьютеров, словно ожидая, что кто-то наполнит ее кофе. Нет, это место покидали отнюдь не в спешке. Точнее, его и не покинули, а – подготовили. И Мунира не могла избавиться от ощущения, что, кто бы ни готовил это комнату, ждали именно их – Жнеца Фарадея и ее.

Я категорически отказываюсь считаться с вашей абсолютно неэтичной и оскорбительной политикой ограничений в отношении жнецов Мидмерики. Никогда я не признаю права прочих Высоких Лезвий планеты запрещать деятельность мид-мериканских жнецов на их территориях.

Я уверен, что ваш собственный парламентарий сообщит вам, что закон дает жнецам право путешествовать по всему миру и осуществлять жатву там, где они считают нужным.

Поэтому никакие ограничения, кем бы они ни были наложены, не имеют никакой силы, и любой регион, который поддержит Мидафрику в ее незаконных инициативах, испытает приток жнецов из Мидмерики, что убедит в моей правоте и самых сомневающихся. Будьте уверены, что на любые ваши акции в отношении мид-мериканских жнецов будет моментально дан симметричный ответ.

С уважением,Досточтимый Жнец Роберт Годдард, Высокое Лезвие Мидмерики

Глава 4

Исключительно ценные объекты

Первая неделя операции по спасению Стои была посвящена составлению предварительных карт того фрагмента дна, куда опустился остров.

– Вот все, что мы пока имеем, – сказал капитан Соберанис Жнецу Поссуэло, показывая на голографический дисплей. – Остров Стойкого Сердца лег вдоль гребня подводной горной цепи. По пути он наткнулся на горный пик и раскололся на три части.

Джерико развернул изображение и продолжил:

– Два фрагмента легли на плато к востоку от гребня, а третий опустился во впадину, находящуюся на западной части. Вокруг – усыпанное фрагментами поменьше и разным мусором поле длиной двадцать пять морских миль.

– Когда мы уже начнем что-то поднимать со дна? – нетерпеливо спросил Поссуэло.

– Нужно детально все обследовать и составить подробный каталог, – ответил капитан. – Начнем не раньше, чем через месяц. Полная же поисково-спасательная операция займет годы, если не десятилетия.

Поссуэло внимательно рассматривал контуры города, словно выискивал знакомые места. Затем стал сам вращать голограмму. Наконец, он показал на фрагмент острова, лежащий во впадине.

– Здесь карта неполная. Почему?

– Из-за глубины. К тому же поверхность дна там ненадежная. Все это достаточно опасно. Но мы этим обязательно займемся. Позже. А начнем с мелких обломком и тех фрагментов, что лежат на плато.

Но Поссуэло махнул рукой – словно отгонял москита.

– Нет! – сказал он. – Меня больше интересует фрагмент, лежащий во впадине.

Джерико бросил на жнеца быстрый взгляд. До этого момента у капитана не было причин усомниться в дружелюбии и общительности этого человека. Может быть, Поссуэло сможет довериться ему в том, чем не захочет делиться с прочими?

– Вы ищете там нечто особое? – спросил он. – Если бы я знал что, то это, безусловно, помогло бы делу.

Жнец выдержал паузу, после чего ответил:

– Жнецы Амазонии заинтересованы в спасении объектов особой ценности, а эти объекты могут находиться в руинах Музея жнеческого сообщества.

– Стойкое Сердце? – поинтересовался Джерико. – Боюсь, Сердце давно погибло и было съедено рыбами.

– Оно в защитном ящике, – покачал головой жнец. – И к тому же там есть другие вещи.

Когда Джерико понял, что из жнеца больше ничего не выудишь, он сказал:

– Понял. Я распоряжусь, чтобы прочие команды занимались спасением того, что можно спасти на плато. Моя же команда займется тем, что легло на дно впадины. Моя, и только моя.

Поссуэло немного помягчел. Он посмотрел на капитана, и в его взгляде сквозили одновременно и любопытство, и восхищение.

– Сколько вам лет, Джери? – спросил он. – Команда сообщила мне, что вы сделали полный разворот перед тем, как приняли командование. Стало быть, вы вдвое старше, чем выглядите. Но, вообще, мне кажется, это был не первый разворот. В вас есть мудрость, жизненная опытность. Вам больше лет, чем вы говорите.

Джерико выждал несколько мгновений, размышляя, какой же ответ дать.

– Я сообщил команде неверный возраст, – наконец признал он.

Полуправда в любом случае лучше, чем ложь.

Стойкое Сердце, в честь которого был назван город-остров, было самым древним из живущих на Земле сердец. Жизнь в нем поддерживалась электростимуляцией и омолаживающими наночастицами, а потому оно было вечно молодым и вечно здоровым. Оно совершило уже девять миллиардов сокращений и было символом победы человечества над смертью. Но конечно же, когда остров затонул и электричество перестало поступать к электродам, управлявшим работой сердца, оно погибло.

Как сказал Жнец Поссуэло, Стойкое Сердце помещалось в ящике из закаленного стекла, стенки которого могли выдержать довольно мощные удары – но не давление, существующее на глубинах океана. Конечно же, ящик со Стойким Сердцем лопнул, даже не добравшись до дна. Что до самого сердца или до того, что осталось от него после разрушения ящика, то, конечно же, вряд ли его можно было найти. Либо его поглотили морские хищники, которые в момент гибели Стои были по неизвестной причине страшно голодны и хватали зубами все, что оказывалось поблизости, либо уже потом это сделал какой-нибудь удачливый падальщик, просто проплывавший мимо.

В то время как прочие поисково-спасательные группы с удовольствием занимались разработкой более доступных участков дна, команда капитана Собераниса напряженно трудилась, не получая пока никаких явных результатов. Другие доставали и доставали из глубин океана разнообразные ценности; люди Джерико не поднимали ничего.

Работать во впадине было опасно. Башни затонувшего города были сильно наклонены и могли обрушиться от самого слабого прикосновения ныряльщика. Тасманийцы, которые были исключительно эффективны на меньших глубинах, были вынуждены работать в глубоководных костюмах, которые лишали их возможности пользоваться жабрами. Команда Джерико уже потеряла одну автоматическую подводную лодку – ту раздавил холодильник, выпавший из окна покачнувшийся башни. Конечно, любого, кто будет убит во время поисков, можно доставить в восстановительный центр, но для этого тело было необходимо сперва вытащить на поверхность. Такой риск был просто неоправдан.

Поссуэло, который всегда отличался выдержкой и редко срывался, теперь постоянно находился в подавленном состоянии и время от времени набрасывался на Джерико.

– Я понимаю, что это тонкая и опасная работа, – едва не кричал он в конце пятой недели глубоководных погружений, – но морские слизняки двигаются быстрее, чем вы и ваша команда.

Что его выводило из себя все больше и больше, так это то, что на месте работ появлялось все больше и больше яхт со жнецами. Представители почти всех регионов Земли явились, чтобы участвовать в работах – ведь речь шла о содержимом Подвала Реликвий Прошлого и Грядущего. Пусть он и находится на немыслимой глубине, в условиях страшного давления! Но с глаз долой совсем не значит – из сердца вон!

– Ваша честь да простит мне мою наглость, – сказал Джерико Сиднею (поскольку они уже пользовались в общении своими первыми именами), – но стальной куб, заключенный в другой стальной куб и похороненный под тысячами тонн обломков на краю опасного склона морской впадины, не может быть простой задачей. Даже если он лежал бы на поверхности земли – эту задачу сразу не решишь. Нужна тщательная инженерная проработка, колоссальные усилия и, прежде всего, терпение!

– Если мы не поспешим, – нервно ответил Поссуэло, – явится Годдард и заберет все, что мы поднимем.

Хотя Годдард никак не обозначил своего присутствия на месте поисково-спасательной операции, что было подозрительно. Он не послал ни своего представителя, ни свою поисковую команду, чтобы обеспечить себе долю в добыче, главную часть которой должны были составить бриллианты. Вместо этого он поносил и тех, кто затонул, и тех, кто пытался вытащить наверх то, что затонуло, и сами воды, поглотившие затонувший город, заявляя, что ему не нужно ничего из того, что покоится в глубинах. Но все это было ложью. Бриллианты ему были нужны не меньше, чем другим. Если не больше.

А это означало, что у него есть план, как их заполучить.

Да, у Годдарда был особый дар: несмотря на любые препятствия, он умел получить то, что хотел, и это держало все региональные сообщества жнецов в напряжении.

Сообщество жнецов!

Когда-то это словосочетание означало всемирную организацию. Теперь же региональные интересы возобладали. Ощущение принадлежности всему человечеству у жнецов, замкнувшихся в своем частном мирке, исчезло, и теперь они следовали исключительно своим провинциальным интересам, а волновали их лишь мелкие заботы и печали, связанные исключительно с местом, где они жили и работали.

Поссуэло в своих ночных кошмарах видел Годдарда, который завладел всеми бриллиантами, когда-то принадлежавшими мировому сообществу жнецов, и теперь по собственному усмотрению выбирал новых кандидатов на жнеческое служение. Если это действительно случится, верховодить в сообществе жнецов станут сторонники нового порядка, и тогда все провалится в тартарары. Голоса же противников Годдарда утонут в воплях многих и многих миллионов людей, которых новые жнецы будут с садистским удовольствием подвергать жатве.

– Сидней, – обратилась Джерико к жнецу, – а вы можете мне сказать, что находится в этом подвале и отчего у всех жнецов по этому поводу так болит голова?

Свой вопрос Джерико задала, когда Поссуэло находился в более-менее спокойном состоянии: очередное погружение можно было считать успешным – хотя бы потому, что они не потеряли ничего из оборудования.

– Если бы только голова! Сказал бы я вам, что у них болит, если бы не солнце на небе, – отозвался Поссуэло. – Подвал Реликвий содержит исключительно ценные объекты. Но вы не имеете к ним никакого отношения – ценность они представляют исключительно для жнецов.

Джерико же усмехнулась:

– Меня всегда интересовало, где это жнецы хранят свой запас колец.

Поссуэло про себя выругался: лучше бы было помалкивать. Вслух же он сказал:

– Хорошие мозги – это не всегда хорошо для того, кто их имеет.

– Да, это всегда было моей проблемой, – отозвалась Джерико.

Поссуэло вздохнул. А что плохого в том, что капитан будет знать, чего ради они тратят здесь столько времени и усилий? В конце концов, этот приветливый малагасиец (солнце между тем скрылось за тяжелыми тучами) не похож на сквалыгу, он хорошо управляет командой и ничего, кроме уважения, к нему, Поссуэло, не выказывает. Ему, жнецу, нужно кому-то доверять, а капитан Соберанис, вне всякого сомнения, доверия заслуживает.

– Важны не столько кольца, – сказал жнец, – сколько сами камни. Их там сотни тысяч. И тот, кто будет контролировать этот запас, будет обладать в сообществе жнецов неограниченной властью.

Хотя мы, живущие под флагом «одинокой звезды», и хотели бы придерживаться нейтралитета, всем нам, жнецам Техаса, становится ясно, что Высокое Лезвие Годдард стремится распространить свою волю не только на регионы Северной Мерики, но и на весь остальной мир. В отсутствие Совета Верховных Жнецов, которые могли бы умерить его амбиции, влияние Годдарда может распространиться на весь мир, как раковая опухоль, уносившая в Эпоху смертных столь много жизней.

Как регион, входящий в Зону Хартии, в рамках своих границ мы имеем право делать все, что нам заблагорассудится. Поэтому мы разрываем все отношения с мид-мериканскими жнецами. Наше решение вступает в силу с настоящего момента, ввиду чего любой жнец Мидмерики, обнаруженный в наших пределах, будет немедленно эскортирован к границе и выдворен.

Мы также выражаем сомнение в праве мистера Годдарда называться Высоким Лезвием, так как касающийся его назначения эдикт так и не был обнародован – ни до, ни после гибели Стои.

Мы не намерены привлекать на свою сторону иные регионы – прочие жнецы вольны поступать так, как считают должным. Мы же хотим, чтобы нас оставили в покое.

Официальное заявлениеЕе Превосходительства Высокого Лезвия Техаса Барбары Джордан

Глава 5

В Ваших услугах больше нет необходимости

от кого: центр служебной коммуникации Гипероблака

кому: Лориана Барчок L. [email protected]

дата: 1 апреля, Год Хищника, 17.15 по Гринвичу

тема: ликвидация служб Интерфейса Управления

отправлено: TPCE.th

подпись: FCAI.net

степень конфиденциальности: стандартное кодирование

Дорогая Лориана!

С глубоким сожалением сообщаю, что в Ваших услугах, которые Вы оказывали нам в качестве агента Нимбуса, более нет необходимости. Я знаю, что Вы исполняли свои обязанности в высшей степени добросовестно, и Ваше увольнение ни в коей мере не связано с оценкой Вашей работы со стороны Интерфейса Управления. Мною было принято решение об упразднении данного органа. Поскольку мое решение вступает в силу с момента его принятия, Интерфейс Управления прекращает свое существование, а потому Вы освобождаетесь от своих обязанностей. Желаю Вам успехов во всех Ваших последующих начинаниях.

С глубоким уважением,

Гипероблако.

Ели бы Лориане сказали, что она лишится работы меньше чем через год после окончания Академии Нимбуса, она бы не поверила, что такое возможно. Она думала как о невозможных о многих вещах, но они произошли. Значит, теперь вообще может произойти что угодно! Допустим, с небес спустится рука с пинцетом и самым беспардонным образом выщиплет ее брови! Не то чтобы ее брови нуждались в прореживании – просто теперь могут произойти самые немыслимые вещи! В этом странном мире творится то, о чем раньше и подумать было нельзя.

Сперва Лориана решила, что письмо от Гипероблака было просто шуткой. В офисах Интерфейса Управления в Фалкрум-Сити было много любителей розыгрыша. Но очень скоро стало ясно – это не розыгрыш. После того как отзвучал тот оглушительный стон, что выдали миллионы звуковых систем по всему миру, Гипероблако отправило идентичные сообщения всем агентам Нимбуса. Интерфейс Управления был упразднен, агенты стали безработными и – как прочие люди, населявшие Землю, – получили статус фриков.

– Если все мы стали фриками, – горевал один из агентов, которого Лориана знала лучше других, – то, естественно, нам нечего делать. Мы же осуществляли связь Гипероблака с человечеством, а фрикам по закону нельзя общаться с Гипероблаком.

– Какой смысл переживать? – говорил другой, которого произошедшее, похоже, совсем не беспокоило. – Что сделано, то сделано.

– Но как можно было увольнять всех? – возмущалась Лориана. – Без всякого предупреждения? А ведь нас – миллионы!

– У Гипероблака есть причины для всего, – отозвался тот, кого не волновала судьба уволенных. – Если мы не понимаем его логики, это наша проблема, а не Гипероблака.

Позже, когда по миру разошлась новость о гибели Стои, стало понятно, по крайней мере Лориане, что человечество было таким образом наказано – словно каждый из жителей планеты был соучастником преступления. Итак, Верховные Жнецы исчезли, Гипероблако замкнулось в себе, а Лориана осталась без работы.

Переоценка жизненных ценностей – работа не из легких. Лориана переехала к родителям и целыми днями напряженно занималась тем, что ровным счетом ничего не делала. Предложения о работе были повсюду; можно было пройти курс обучения и получить любую профессию. Но Лориане нужна была не просто работа или карьера, а дело по душе.

Ее истерзало бы самое мрачное отчаяние, если бы наночастицы, которые смягчали крайности ее эмоциональных состояний, не превратили его в меланхолию. Но и меланхолия, если она продолжается неделями, становится пыткой. Лориана не умела тратить время попусту, она не привыкла бездельничать, а будущее, омраченное неопределенностью, ее пугало. Впрочем, все в мире теперь жили с ощущением неопределенности, хотя у них была, по крайней мере, привычная работа, к которой люди были привязаны и которая позволяла им тянуть лямку житейской рутины даже в отсутствии связи с Гипероблаком, создавая некую видимость порядка.

Все, что имела Лориана в своем распоряжении, – это время, которое она пыталась заполнить размышлениями. Это было невыносимо. По совету родителей она решила слегка перенастроить работу наночастиц, чтобы избавиться от меланхолии. Но в центре, куда она явилась, была огромная очередь людей, столкнувшихся с той же проблемой, а Лориана не терпела очередей, а потому ушла.

– В очереди стоят только фрики, – сказала Лориана родителям, имея в виду то, как была организована работа в управлении по делам фриков Интерфейса Управления – с намеренной волокитой. Но как только она это произнесла, реальность открылась перед ней со всей очевидностью. Она ведь и сама теперь была фриком. Неужели теперь ее ждут длиннющие очереди, а бессмысленное стояние в них станет нормой ее жизни? От этих мыслей слезы выступили у нее на глазах, отчего родители вновь взялись убеждать ее все-таки пойти и поднастроить свои разболтавшиеся наночастицы.

– Мы понимаем, что твоя жизнь изменилась, но это ведь не конец света, не так ли, милая? – сказали они.

И тем не менее Лориане по какой-то странной причине казалось, что конец света наступил.

И вдруг, спустя месяц после того, как все люди Земли были объявлены фриками, на пороге ее дома появилась ее бывшая начальница. Поначалу Лориана решила, что это был просто визит вежливости. Понятно, ни о каком приеме назад, на работу, речи быть не могло, поскольку директор Хиллиард, как и прочие служащие Интерфейса Управления, также лишилась своего места. Да и сами их рабочие места теперь должны были подвергнуться переоборудованию. Говорили, что во всех офисах Интерфейса по всему миру появились строительные бригады, которые должны были переделать их в жилые помещения и восстановительные центры.

– Мы только что получили заказ, – сообщил в интервью прораб одной из строительных компаний. – Мы рады исполнить любое распоряжение Гипероблака.

Заказы на ту или иную работу или поставки материалов остались единственным поводом для общения с Гипероблаком. И тому, кто получал такой заказ, завидовали.

До этого директор Хиллиард была начальником офиса, расположенного в Фалкрум-Сити, а Лориана – единственным младшим агентом, которому было предложено работать непосредственно с директором. Если бы сейчас Лориана стала рассылать свои резюме, этот факт был бы ей зачтен в плюс. Но она ничего не рассылала.

Лориана стала помощником директора благодаря своим скорее личным, чем деловым качествам. Она вся была как шампанское с пузырьками. Кто-то называл ее хохотушкой, а кто-то терпеть не мог из-за вечной жизнерадостности и шипел по углам – вот достала!

– У вас всегда хорошее настроение, – сказала ей директор Хиллиард, когда предложила должность своего личного помощника. – И вы – оптимист: полупустой стакан считаете наполовину полным. У нас здесь такое в редкость.

И это было действительно так – агенты Нимбуса не были личностями яркими и не отличались живостью характера. Лориана же делала все, чтобы вокруг нее царили бодрость и приподнятое настроение, что чаще всего раздражало прочих агентов. Впрочем, это была их проблема. Лориана даже подозревала, что директор развлекалась, наблюдая, как прочие подчиненные, регулярно сталкиваясь с ее вечно жизнерадостной помощницей, бледнели и отводили глаза, побелевшие от ярости. Хотя за эти беспросветные недели, которые Лориана провела без дела, большинство пузырьков в ее шампанском лопнуло, и она стала такой же серой и унылой, каким было большинство агентов Нимбуса.

– Я хочу предложить вам работу, – сказала директор Хиллиард, после чего поправилась: – Скорее миссию, а не работу.

Лориану охватило волнение – это было первое радостное событие с тех пор, как закрылся Интерфейс Управления.

– Но хочу вас предупредить, – продолжила директор Хиллиард, – что эта миссия предполагает путешествие.

И хотя Лориана предпочитала работать на одном месте, а не мотаться по свету, она поняла, что ей выпал единственный счастливый билет из всех, что ее могли ожидать в ближайшем будущем.

– Спасибо огромное! – радостно выпалила Лориана, удерживая в руке ладонь директора Хиллиард гораздо дольше, чем это делали бы прочие агенты Нимбуса.

И вот, теперь, две недели спустя после этой встречи с директором, Лориана оказалась в самом центре океана на бывшем рыболовецком судне, которое уже давно не ловило тунца, но сохранило густой запах этой рыбы на всех своих поверхностях и внутренностях.

– Выбора у нас особого не было, – объясняла всем директор Хиллиард. – Пришлось взять то, что смогли.

Как выяснилось, Лориана не была единственным агентом Нимбуса, избранным для этой миссии. Их здесь оказались сотни, и плыли они на таких же кораблях, на каком оказалась Лориана. Диковатая с виду разношерстная флотилия, направляющаяся в южные воды Тихого океана.

– 8.167, 167.733, – продиктовала им всем директор Хиллиард во время первой встречи. – Эти цифры нами получены из надежного источника. Я думаю, это – координаты.

Она достала карту и показала на точку где-то между Гавайскими островами и Австралией. Карта показывала, что здесь было море и ничего, кроме моря.

– Но почему вы думаете, что это именно координаты? – спросила Лориана после того, как остальные агенты Нимбуса разошлись. – То есть я хотела сказать, что эти цифры могут означать все, что угодно. Откуда такая уверенность?

Директор наклонилась к Лориане поближе:

– Потому что как только я вслух предположила, что это координаты, я начала получать рекламные объявления судовых компаний.

– Гипероблако?

Хиллиард кивнула и сказала:

– Закон запрещает Гипероблаку напрямую говорить с фриками, но закон не запрещает пользоваться намеками.

На четвертый день пути, когда флотилия находилась на расстоянии еще нескольких сотен миль от цели, все вдруг пошло наперекосяк. Сначала автонавигатор потерял связь с Гипероблаком. Правда, он мог прокладывать курс и вести корабли и самостоятельно, но решать сложные проблемы был не в состоянии. В конце концов, автонавигатор был всего лишь железкой без мозгов. Потом они потеряли радиосвязь с остальным миром. Такого никто не припомнил. Технологии на то и технологии, чтобы функционировать. Всегда. Даже при молчащем как рыба Гипероблаке. В отсутствии толковых ответов фантазия новоиспеченных моряков разыгралась.

– А вдруг радио смолкло по всему миру?

– А вдруг Гипероблако умерло?

– А вдруг мы единственные, кто на Земле остался в живых?

Люди смотрели на Лориану, словно она могла своей улыбкой осветить наступивший в их душах мрак.

– Нужно возвращаться, – шумел один из бывших агентов, по имени Сикора, туповатый и вечно со всем несогласный тип. – Уедем домой и забудем об этой чепухе.

И именно Лориана, посмотрев на мерцающий экран монитора, нашла объяснение отсутствию связи.

– Экран говорит, что мы находимся в тридцати морских милях от ближайшего буя, – произнесла она. – Но они ведь стоят друг от друга на расстоянии в двадцать миль, верно?

Директор Хиллиард несколько раз переключила режим поиска. Сети не было, что означало – Гипероблако в этих водах отсутствует.

– Интересно, – проговорила Хиллиард. – У вас острый взгляд, агент Барчок, и цепкий ум.

Похвала едва не заставила Лориану расцвести улыбкой, но она сдержалась.

Директор Хиллиард вглядывалась в пустынные воды, простиравшиеся до горизонта.

– Вы знаете, что человеческий глаз устроен таким образом, что непосредственно рядом с фокусом есть пространство, где он не видит почти ничего?

– Слепая зона, – кивнула Лориана.

– Наш мозг говорит нам, что там нет ничего достойного нашего внимания.

– Но если у Гипероблака существует слепая зона, откуда оно знает, что она существует?

Директор Хиллиард задумчиво наморщила лоб:

– Может быть, кто-то ему об этом сказал?

В этом явно нет необходимости, но я продолжаю вести свой журнал. Трудно отказаться от ежедневной привычки, укоренившейся в нашей сущности. Мунира уверяет меня, чт, при любых обстоятельствах она сможет передать мой журнал в архивы Александрийской библиотеки. Это будет по-настоящему новый жанр! Жнец, который составляет свои ежедневные заметки после собственной смерти.

Уже шесть недель мы пребываем на атолле Кваджалейн, не имея никакой связи с окружающим миром. Меня страшно терзает отсутствие новостей от Мари. Как там прошло заседание Совета Верховных Жнецов? Либо нам все удалось и она возглавила жнеческое сообщество Мидмерики, либо… Тогда наша задача становится еще более трудной! Но тем больше у нас причин разгадать секрет этого атолла и приобщиться к мудрости Отцов-основателей.

Предусмотрительность, с которой они предвидели возможность неблагоприятного развития событий, их план по спасению Земли – это наша единственная надежда и опора.

Мы с Мунирой оборудовали себе жилище в найденном бункере. Мы также соорудили небольшое каноэ. Оно достаточно невелико, чтобы обмануть систему безопасности острова. Далеко на нем не уплыть, но ближайшие к атоллу острова мы посетили. Там мы нашли то, что обнаружили и на нашем атолле – следы пребывания людей. Бетонные плиты, фрагменты фундаментов. Ничего особо примечательного.

Тем не менее мы поняли изначальную цель, с которой были созданы эти сооружения ближе к концу Эпохи смертных. Весь атолл Кваждалейн был военной базой. Создана она была не для ведения войны, а для апробирования новых технологий. Ближайшие атоллы стали полем ядерных испытаний, на нашем атолле обкатывали ракетную технику, а также запускали спутники-шпионы, многие из которых, не исключено, входят в наблюдательную систему Гипероблака.

Нам стало понятно, почему Отцы-основатели выбрали именно это место – оно изначально находилось под защитой нескольких слоев системы безопасности. Уже тогда скрытый от посторонних глаз, Кваждалейн легко мог быть стерт и из человеческой памяти, и с карты мира.

Если нам удастся проникнуть в святые святых этого бункера, мы поймем, каким образом Отцы-основатели изменили предназначение этой базы. К сожалению, пока мы смогли освоить лишь самый верхний уровень. Глубинные помещения бункера находятся за дверью с двойным замком, открыть который могут только два жнеца, одновременно приложив к нему с двух сторон двери свои кольца.

Что касается системы обороны атолла, мы пока не знаем, как ее нейтрализовать. Но, поскольку мы в самом буквальном смысле ходим под ее радарами, для нас это вопрос, пока далекий от практической реализации. Главное: что бы здесь ни нашли, покинуть остров мы вряд ли сможем.

Из «посмертного журнала» Жнеца Майкла Фарадея.14 мая, Год Хищника

Глава 6

Гибель «Красотки Ланикай»

Несмотря на положение невольной пленницы острова, Мунира совсем не чувствовала себя заключенной. Как человек, влюбленный в архивную работу, она нашла в бункере безграничные возможности для удовлетворения своего воображения. Горы информации, которые здесь хранились, можно было сортировать, раскладывать по полочкам, анализировать.

В одном из шкафов, к радостному удивлению Муниры, они нашли мантию, которая когда-то принадлежала Жнецу Да Винчи, одному из двенадцати Отцов-основателей. Мунира видела изображения мантий этого великого жнеца – все они слегка отличались одна от другой, но все неизменно были украшены рисунками Леонардо. На этой красовался «Витрувианский человек». Когда Жнец Да Винчи разводил руки в стороны, изображенный на мантии человек делал то же самое. Конечно, эта мантия по своему состоянию значительно уступала тем одеяниям великих жнецов, что хранились в Музее в Стое, но и она, будучи бесценной, составила бы гордость и славу любой коллекции.

Утром Фарадей и Мунира занимались тем, что ловили рыбу и заготавливали еду. Они даже вскопали небольшой участок и посадили кое-какие растения, устроив некоторое подобие огорода на тот случай, если им придется осесть на острове надолго. Если это случится, им удастся дождаться урожая.

Иногда они садились в каноэ и плыли к другим островам. Но большую часть времени Фарадей и Мунра занимались изучением материалов, найденных в бункере.

Фарадея меньше, чем Муниру, интересовали следы, оставленные в бункере людьми Эпохи смертных. Более всего ему хотелось оказаться по ту сторону стальной двери, запертой Отцами-основателями.

– Если бы жнецы Израэбии в свое время не отказались принять меня в свое сообщество, – саркастически заметила Мунира, – у меня было бы второе кольцо, и мы без труда проникли бы внутрь.

– Если бы вы стали жнецом, – отозвался Фарадей, – вас бы здесь не было, потому что я не встретил бы вас в Александрийской библиотеке. Вы бы, как и все мы, занимались жатвой, а по ночам вас мучили бы кошмары. Нет, Мунира, ваше предназначение состоит не в том, чтобы стать жнецом. Вы явились в этот мир, чтобы спасти жнеческое сообщество. На пару со мной.

– Без второго кольца мы далеко не уедем, ваша честь! – произнесла Мунира.

– Мы так давно вместе, и столько всего прошли, а я все еще «ваша честь». Лишь единственный раз вы назвали меня Майклом, и то потому, что мы были на грани гибели.

Ага, подумала Мунира. Он помнит!

Она была одновременно смущена и обрадована. Вслух же произнесла:

– Фамильярность… непродуктивна.

И, иронически улыбнувшись, добавила:

– Вы хотите сказать, что питаете ко мне симпатию?

– А может быть, наоборот – это вы питаете симпатию ко мне?

Мунира промолчала. Фарадей же вздохнул и произнес:

– Вот вы и загнали меня в ловушку. Если я скажу, что не испытываю к вам ничего, что выходило бы за границы деловых отношений, вы будете оскорблены. А если скажу, что это не так, нам обоим будет неловко.

Мунира знала Фарадея достаточно хорошо, чтобы понимать, что он просто играет. Играла и она.

– Говорите что хотите, – произнесла она. – Это не имеет никакого значения. Люди вашего статуса и возраста меня не привлекают как мужчины. Даже если они, сделав разворот, устанавливают возраст, соизмеримый с моим, я все равно это вижу.

– Ну что ж, – отозвался Фарадей, по-прежнему улыбаясь, – пусть нас связывает лишь благородное желание найти разгадку тайны, от которой зависит судьба человечества.

Мунира решила, что может ограничиться и этим – если, конечно, на этом остановится и Фарадей.

Но как-то утром, ближе к концу шестой недели их пребывания на острове, дела приняли совершенно неожиданный оборот.

Мунира искала спелые фрукты на заросшем сорняками клочке земли, который когда-то был задним двориком некоего строения, когда раздался сигнал тревоги. Сработала – впервые с момента, когда они с Фарадеем прибыли на атолл, – система безопасности. Бросив то, что она успела собрать, Мунира поспешила к бункеру. Там, на холмике, возвышавшемся над их убежищем, стоял Фарадей и через проржавевший бинокль всматривался в линию горизонта.

– Что там? – спросила Мунира. – Что происходит?

Вместо ответа жнец протянул ей бинокль. Мунира настроила оптику, и ей сразу стало понятно, что привело систему безопасности в активное состояние. На горизонте виднелись корабли – около десятка.

– Неопознанное судно! Пожалуйста, идентифицируйте себя!

Это было первое сообщение, которое флотилия агентов Нимбуса получила с того момента, как пересекла границу, за которой Гипероблако уже не имело никакой власти. Было раннее утро, и директор Хиллиард на пару с Лорианой пили чай. Директор едва не поперхнулась, когда палубный динамик исторг из себя присланное сообщение, искаженное шумом помех.

– Позвать кого-нибудь из прочих агентов? – спросила Лориана.

– Да. Пусть придут Цянь и Солано, – отозвалась директор. – Сикору не трогайте, обойдемся без его ворчания.

– Неопознанное судно! Пожалуйста, идентифицируйте себя!

Директор склонилась к микрофону, установленному на консоли коммуникатора.

– Это рыболовецкое судно «Красотка Ланикай», приписанное к порту Гонолулу, регистрационный номер WDJ98584, частный чартер.

Последнее, что услышала Лориана перед тем, как дверь закрылась за ее спиной, были слова из динамика:

– Авторизация не принята. Доступ закрыт.

Несмотря на то что на их пути встало некое пока непонятное препятствие, Лориана поняла – дело с мертвой точки сдвинулось.

Мунира и Фарадей пытались хоть что-то предпринять, чтобы нейтрализовать систему защиты. За все недели, что они пробыли на острове, им так и не удалось добраться до ее пульта управления, который, вероятнее всего, находился за стальной дверью бункера. И все это время молчаливая титановая башня неподвижно торчала, окруженная кустарником, на самой высокой точке острова, словно шахматная фигура, забытая в углу брошенной игроками доски. Но сегодня массивная плита в центре башни сдвинулась вниз, и из образовавшейся бойницы выдвинулся массивный ствол. Пока эта коренастая, всего какие-то четыре метра в высоту, башня не подавала признаков жизни, можно было легко забыть о ее смертоносной начинке. Теперь же она очнулась ото сна; с гулом и стоном заработали механизмы, управляющие наведением.

Мунира и Фарадей не успели добраться до башни, как был произведен первый залп, и белый лазерный луч ударил в один из кораблей на горизонте. Над морем поднялся столб черного дыма.

Началась перезарядка орудия.

– Может быть, нам удастся обрубить источник энергии? – предположила Мунира, когда они, наконец, добрались до холма с возвышающейся на нем башней.

Фарадей покачал головой:

– Мы даже не знаем, какой вид энергии здесь используется. Может быть, геотермальная, а может, и ядерная. Эта башня стоит здесь не одну сотню лет, и все еще работает. А это значит, что заткнуть это орудие – непростая задача.

– Можно поступить по-другому, – сказала Мунира.

После первого залпа прошло секунд двадцать, и башня, слегка повернувшись, теперь направила орудие на несколько градусов в сторону от первой пораженной цели. Новый залп, и через несколько секунд – грохот со стороны моря.

На задней стене башни находилась лестница, по которой персонал мог подниматься на верх башни. Сама Мунира в течение последних недель не раз забиралась туда, чтобы получше рассмотреть острова, формирующие атолл. Может быть, теперь, когда бронированная физиономия башни открыта и она играет в прятки с приближающимся флотом, ее можно и разоружить?

Третий залп и третье прямое попадание. Еще двадцать секунд на перезарядку.

– Нужно вставить клин в горло башни! – воскликнул Фарадей.

Мунира полезла вверх, а Фарадей принялся копать вокруг, и, наконец, отыскав заостренный камень, бросил его Мунире.

– Вставьте в зазор поворотного механизма. Должно заклинить. Даже если мы получим только десятую долю градуса, на таком расстоянии это обязательно будет промах.

Но когда Мунира добралась до поворотного механизма, она увидела зазор не толще волоска – не то что камень, песчинка – и та не смогла бы проникнуть внутрь! Орудие произвело выстрел, и Мунира ощутила мощный удар статического электричества. Она полезла выше, на самый верх, надеясь, что ее вес разбалансирует орудие, но и здесь ничего не вышло. Залп следовал за залпом, взрыв за взрывом. Фарадей что-то предлагал, но ни одним из его советов воспользоваться было нельзя.

Наконец Мунира забралась на сам ствол и принялась ползти к жерлу, думая, что таким образом хоть на несколько миллиметров собьет наведение по вертикали.

И вот жерло оказалось прямо перед ней. Мунира протянула руку и почувствовала пальцами, насколько гладкой была полированная внутренность ствола – такой же гладкой, как в день выпуска. Это обстоятельство не на шутку разозлило ее. С какой это стати человечество потратило столько сил на борьбу с коррозией, если плодами этой борьбы стали орудия убийства и разрушения? То, что пушка работала, граничило с непристойностью!

– Мунира! Осторожно!

Она отдернула руку как раз вовремя. Залп отозвался, казалось, в ее костном мозге и корнях зубов. Ствол, к которому она приникла, явно нагревался с каждым выстрелом. И тут ей в голову пришла идея. Эту примитивную военную технологию можно победить еще более примитивными средствами!

– Орех! – крикнула она. – Бросьте мне кокосовый орех! Нет, бросьте целую связку.

Уж чего-чего, а орехов на острове было в изобилии. Первый кокос, который Фарадей бросил Мунире, был великоват.

– Поменьше! – крикнула она. – Быстрее!

Фарадей бросил три ореха поменьше – бросил точно, и Мунира поймала все три в тот самый момент, когда пушка выстрелила в очередной раз. А на горизонте стоял уже с десяток столбов дыма. Сосредоточившись, Мунира принялась считать. У нее было двадцать секунд. Она подползла к самому жерлу пушки и сунула туда первый орех. Тот легко скользнул внутрь. Второй орех был крупнее и вошел не без труда. Это хорошо, так и должно быть. Наконец, когда гул перезарядки достиг уровня максимальной громкости, Мунира с силой засунула в пасть орудий последний орех, который полностью закрыл отверстие. И в самую последнюю секунду она прыгнула вниз.

Выстрел и взрыв совпали по времени. Огонь опалил кончики волос Муниры. Осколки металла с визгом вонзились в стволы пальм, окружавших холм. Мунира упала на землю, и тут же, прикрывая ее своим телом, на нее упал Фарадей. Раздался еще один взрыв, который, как она решила, сожжет и ее, и жнеца, но тут же все стихло, и только шипение умирающего металла и едкий запах сожженных изоляционных материалов напоминали о прогремевших за секунду до этого взрывах. Когда Мунира и Фарадей взглянули вверх, башни на ее месте не оказалось – от нее осталась лишь груда раскаленного искореженного металла.

– Хорошая работа, – проговорил Фарадей, поднимаясь.

Но Мунира понимала – они действовали слишком медленно, и единственное, что они найдут на берегу – это мертвые тела так и не доплывших до острова людей.

Лориана сбегала вниз по трапу, когда первый залп ударил в борт корабля, пробил в нем большую рваную дыру и бросил Лориану на палубу.

– Прошу внимания! – вырвался из динамиков корабля бесстрастный механический голос. – Вам предлагается пройти к ближайшей спасательной капсуле и, в целях личной безопасности, немедленно покинуть судно. Благодарю вас.

Вот что значит машина: люди гибнут, а у нее никаких эмоций!

Корабль принялся крениться на правый борт, и Лориана бросилась на мостик, чтобы оттуда более полно оценить ситуацию.

Директор Хиллиард стояла возле навигационного пульта. Осколками разбило иллюминатор, и на лбу у директора красовалась глубокая царапина. Глаза ее смотрели отрешенно, словно она грезила наяву.

– Директор Хиллиард! – воскликнула Лориана. – Нужно уходить.

Неподалеку раздался второй взрыв – ближайший корабль, получив удар в самый центр корпуса, раскололся надвое, как древесный сучок, и еда не сложился пополам.

Директор Хиллиард, оцепенев, смотрела на происходящее и, похоже, не верила своим глазам.

– Неужели все это спланировано Гипероблаком? – произнесла она наконец. – Мы в этом мире никому не нужны, но оно не могло нас убить, а потому послало сюда, где нас убьют другие силы.

– Гипероблако на такое не способно! – воскликнула Лориана.

– Откуда вам знать?

Лориане действительно знать было неоткуда, но она понимала: Гипероблако не контролирует эти воды и так же, как и они, не представляет, что здесь находится и что может произойти.

Очередной удар, и еще один корабль, получив пробоину, накренился и готов был погрузиться в пучину. Их собственное судно быстро погружалось – еще несколько минут, и воды поглотят его.

– Идемте со мной, – торопила директора Лориана. – Нужно добраться до спасательных капсул, пока не поздно.

Когда Лориана, ведя директора под руку, добралась до капсул, по палубе уже гуляла вода. Несколько капсул уже катапультировались, остальные были повреждены взрывом. Агент Цянь лежал, обожженный огнем, мертвый. То есть мертвый окончательно и бесповоротно – восстановить его было некому и негде.

На палубе оставалась лишь одна спасательная капсула, в которую набилось с дюжину агентов, но люк которой не закрывался из-за поврежденной петли. Единственным способом закрыть люк было захлопнуть его снаружи.

– Дайте место директору! – крикнула Лориана.

– Здесь нет места! – раздалось из глубины скученных тел.

– Вот это плохо! – произнесла Лориана и с силой протолкнула директора внутрь.

– Лориана! Теперь – вы! – проговорила Хиллиард.

Но, увы, для Лорианы места уже не было. Морская вода поднялась ей по щиколотку. Еще немного, и она хлынет внутрь капсулы, а потому Лориана ухватилась за крышку люка и, собрав силы, захлопнула ее, при этом поврежденная петля встала на свое законное место. Затем, уже по колено в воде, Лориана добралась до механизма ручного спуска и нажала нужную кнопку. Капсула сорвалась в море, а Лориана бросилась в воду вслед за ней.

Непросто удержаться на поверхности в непосредственной близости от тонущего корабля, но Лориана, набрав в легкие столько воздуха, сколько смогла, энергично взмахивая руками, быстро поплыла прочь от гибнущего судна. Тем временем двигатель спасательной капсулы заработал, и она направилась в сторону берега, быстро удаляясь.

Выстрелы тем временем прекратились, но повсюду вокруг себя Лориана видела горящие корабли. Одни из них еще держались на плаву, другие уже уходили под воду. Отовсюду доносились крики о помощи – это барахтались в воде спасающиеся от смерти агенты. Другие плавали неподвижно, наполовину погрузившись в воду. Мертвые. Так много мертвых!

Лориана была отличным пловцом, но берег был так далеко! А вдруг в этих подах обитают акулы и она разделит судьбу Верховных Жнецов?

Нет, об этом нельзя думать! Она спасла директора Хиллиард и теперь все силы должна отдать спасению себя. Когда-то она входила в команду агентов Нимбуса по плаванию на длинные дистанции, но теперь, уже больше года, она специально не тренировалась и потеряла форму. Главное в плавании на большие дистанции – это сдерживать себя, чтобы хватило энергии закончить гонку. И она, не торопясь и размеренно взмахивая руками, поплыла к берегу, решив не останавливаться – пока не доберется до берега или не утонет.

Вы просите, чтобы Вас оставили в покое. Считайте, что Ваша просьба удовлетворена. Я провел совещание с Высокими Лезвиями Восточной и Западной Мерик, а также Крайнего Севера и Мекситеки. С этого дня ни одно из мериканских жнеческих сообществ не будет иметь дел с Вашим регионом. Более того, все экспортируемые и импортируемые в Техас и из Техаса товары будут конфисковаться на границе жнецами прилегающих к Техасу областей. Вы более не станете пользоваться добрым расположением к Вам Ваших соседей и перестанете быть естественной частью Северо-Мериканского континента. Вы будете сохранять статус отверженных, пока не осознаете собственных ошибок.

Должен также сообщить, что мое самое искреннее желание – это узнать, о том, что Вы самое себя подвергли жатве и освободили пост Высокого Лезвия для более разумного и достойного лидера.

С уважением,Досточтимый Жнец Роберт Годдард, Высокое Лезвие Мидмерики

Глава 7

Танцы на глубине

Поисково-спасательная операция – нудный, медленный процесс. Три долгих месяца команда капитана Собераниса разгребала усеявшие дно обломки, прежде чем добралась до цели, Подвала Реликвий Прошлого и Грядущего.

Поссуэло смирился с темпами работы. Он понял, что медлительность, с которой шла операция, имеет свои плюсы – почти треть из собравшихся здесь жнецов, не обладавших достаточным терпением, уже покинули место действия, поклявшись вернуться, как только Подвал будет найден.

Те же, кто остался, наблюдали за «Спенсом» с почтительного расстояния. Тарсила, Высокое Лезвие Амазонии, была внушительного вида дама, и никто не хотел спровоцировать ее гнев, подвергнув сомнению первенство Поссуэло в проведении спасательных работ на избранном им участке. Что касается Годдарда, то он наконец прислал свою делегацию, возглавляемую Ницше, своим первым помощником, который начал с того, что подверг жатве несколько спасательных команд, которые не озаботились пригласить с собой какого-нибудь жнеца, чтобы тот их защищал.

– Это не столько наше право, сколько обязанность – уничтожать тех из простых людей, кто, повинуясь своей алчности, рискнул пересечь «периметр благоговейного почитания», – заявил Ницше. Некоторые из присутствовавших жнецов пришли в бешенство, некоторые молчаливо поддержали Ницше, остальные сохраняли нейтралитет.

Пока Поссуэло разбирался в сложных отношениях, воцарившихся в жнеческом сообществе, Джерико, не отвлекаясь ни на минуту, обследовал дно океана и обломки Стои. В его распоряжении был дистанционно управляемый батискаф, за всеми манипуляциями которого он наблюдал через электронный визор, соединенный с консолью управления. В его виртуальных странствиях Джерико сопровождали два инженера – один из них заносил в каталог каждую новую находку, другой помогал батискафу преодолеть сложности пути через обломки Стои. Управляя батискафом, Джерико ритмично двигал головой и руками, и его движения напоминали некий экзотический танец.

Поссуэло присоединялся к этому виртуальному путешествию, когда перед батискафом открывалось нечто ему интересное – например, руины Оперы, где угри своими гибкими телами обвивали канделябры на внутренних стенах затонувшего храма искусства, а декорации к «Аиде» лежали за кулисами как некие пережившие апокалипсис обломки Древнего Египта, поглощенного вышедшим из берегов Нилом.

Когда они, наконец, достигли внешнего куба Подвала Реликвий, Поссуэло едва не впал в неистовство. Джерико же был более спокоен. Это было лишь начало битвы.

Они прорезали стену внешнего куба лазером, но разрез, в силу разницы давления, спровоцировал разлом металла, и батискаф, увлеченный потоком воды, ворвавшимся в пространство внутреннего куба, был расплющен о его пол.

– Ну что ж, – произнес Джерико, снимая визор. – По крайней мере, мы знаем, что внешний куб выдержал давление воды.

Это был уже пятый потерянный батискаф.

Поначалу каждая такая авария задерживала работы на неделю – спасателям нужно было дождаться нового оборудования. Но после утраты второго батискафа они решили заказывать сразу по два, чтобы под рукой всегда был запасной.

Вырвавшийся из внешнего куба воздух поднялся на поверхность мощными пузырями, из чего всем в округе стало ясно, что команда Поссуэло пробилась к внутреннему кубу. К моменту, когда Джерико спустил на воду запасной батискаф, все жнецы, которые покинули до этого зону спасательной операции, уже спешили вернуться к месту действия.

На следующее утро новый батискаф исследовал темные внутренности внешнего куба. Если снаружи он был покрыт слизистыми осадками, наросшими на его поверхности за время нахождения под водой, то внутренний куб был так же чист, как и в день своего погружения в воды океана.

– Лучше всего пробить отверстие в стенке внутреннего куба и, используя вакуумный насос, извлечь бриллианты, – предложил Джерико.

Это был самый надежный и эффективный план, но Поссуэло был иного мнения.

– Там, внутри, находятся мантии Отцов-основателей, – сказал он, – и, поскольку стены внутреннего куба не повреждены, Высокое Лезвие Амазонии, которой я подчиняюсь, желает, чтобы мы их достали в целости и сохранности. А это значит, что внутренний куб нам предстоит извлечь целиком.

На что Джерико нахмурил лоб и сказал:

– Тогда нам нужен корабль побольше.

Деньги – не проблема, когда речь идет о жнецах, и это именно так, потому что жнецы никогда и ни за что не платят и могут получить все, что только пожелают. Джерико объяснил Поссуэло, какое судно им необходимо, Поссуэло такое судно нашел и затребовал для нужд сообщества жнецов Амазонии. Через четыре дня корабль, оборудованный краном, способным поднять стальной куб со дня океана и разместить его на палубе «Спенса», прибыл к месту спасательной операции. Его команда поступила в распоряжение капитана Собераниса. Тем не менее потребовалась еще неделя, чтобы в стене внешнего куба пробить отверстие, достаточное для извлечения куба внутреннего, который нужно было еще охватить стропилами, достаточно мощными, чтобы выдержать его массу.

– На подъем нам потребуется не меньше двадцати четырех часов с момента, когда мы запустим лебедки, – сообщил Джерико Жнецу Поссуэло и прочим жнецам, которые представляли несколько дюжин регионов Земли. Собравшись на брифинге в своих нарядах, они представляли собой радужную картинку, где присутствовали все самые замысловатые оттенки всех цветов спектра.

– У нас есть данные по поводу того, сколько камней находится в хранилище, – сказал Поссуэло, – и мы будем вести строгий учет с тем, чтобы каждому региону Земли досталось поровну.

– Все будет происходить под нашим присмотром, – заявил Жнец Онассис из Византии.

И, хотя Поссуэло претило недоверие, которое воцарилось между жнецами, он согласился.

Поссуэло проснулся от стука в дверь каюты около двух часов ночи. Он протянул руку к лампе на ночном столике, но та не работала.

– Что такое? Что за шумиха? – воскликнул он, в темноте пробираясь к двери. Открыв ее, он увидел капитана Собераниса, стоящего перед ним с фонариком в руке.

– Надевайте мантию и выходите на палубу, – ответил Джерико.

– Зачем? И почему нет света?

– Я сделал это специально, – сказал Джерико, протягивая жнецу фонарь.

Когда Поссуэло спустя пару минут поднялся на палубу, он понял, что произошло.

Перед ним, на открытой палубе, стоял стальной куб размером в три человеческих роста. С него стекала вода.

Капитан ехидно усмехнулся:

– Похоже, я ошибся в подсчетах.

– И не в первый раз, – саркастически заметил стоящий рядом Уортон.

Понятно, никакой ошибки в расчетах капитана не было. Все было тщательно спланировано – и не только подъем куба, но и то, что этому подъему предшествовало. Джерико организовал финальную часть операции таким образом, чтобы куб появился на поверхности океана в безлунную ночь, когда на всех прочих кораблях и команды, и жнецы, ни о чем не подозревая, спокойно спали. Свет на «Спенсе» был намеренно выключен, и работы велись в полной темноте.

– К черту всех остальных жнецов, – сказал Джерико. – Как жнец, возглавляющий операцию по спасению, вы и только вы имеете право первым увидеть содержимое нашего трофея, пока эти стервятники не слетелись на свеженькое.

– Вы не перестаете меня удивлять, капитан Соберанис, – произнес Поссуэло, одарив Джерико самой широкой из своих улыбок.

Инженер с лазером уже перерезал стальные балки, которыми был запечатан внутренний куб. Включили лебедку, и она дернула массивную дверь. Та упала с таким грохотом, что, казалось, едва не пробила палубу, а корабль отозвался мощным гулом. Если на ближайших кораблях кто-то и подозревал, что на «Спенсе» что-то происходит, то теперь их подозрения подтвердились.

Клубы холодного тумана вырвались из внутренностей куба. Открывшийся вход словно приглашал в иной мир, но воспользоваться этим приглашением желающих не было.

– Войти внутрь имеет право исключительно Досточтимый Жнец Поссуэло, – предупредил Джерико команду.

И, обратившись к жнецу, добавил:

– Прошу вас, ваша честь!

Но Поссуэло оставался недвижим.

– Я прошу его честь меня извинить, конечно, – влез со своей репликой Уортон, – но какого черта мы ждем, в конце концов?

Команда захихикала, а инженер, который составлял каталог и теперь вел съемку в неясном свете штормовых фонарей, направил на жнеца камеру, жалея запечатлеть великий момент для последующих поколений.

Джерико тронул Поссуэло за плечо:

– Давайте, Сидней! Вкусите момент истины! Вы же этого так долго ждали.

Наконец решившись, Поссуэло поднял фонарь и ступил внутрь Подвала Реликвий Прошлого и Будущего.

Джерико Соберанис был человеком достаточно хитрым и жестким. В другом, обычном человеке эти черты характера запросто развились бы во что-нибудь опасное, но капитан был не из тех людей, кто свои таланты ставил на службу корысти. По самому большому счету, интересы Джерико были полностью сосредоточены на том, что он считал главным делом своей жизни. Его целью и задачей было – спасать.

Например, спасать Стою. Делая это, он сможет сослужить добрую службу человечеству, а заодно, и укрепить свою репутацию.

И ему хорошо, и человечеству!

Конечно, был соблазн не будить Поссуэло до того, как вскроют малый куб, и первым войти в сокровищницу сообщества жнецов. Но для чего это ему? Он что, собирался украсть бриллианты? Или удрать с кобальтовой мантией Жнеца Елизаветы?

Нет, это мгновение истины должно принадлежать Поссуэло. Команде «Спенса» уже заплатили втрое больше, чем платили обычно, а впереди их еще ждали бонусы, которые Поссуэло обещал им в случае удачного исхода всей операции. Нет, пусть эта конфетка принадлежит Поссуэло. Он ее заслужил.

– Бриллианты здесь! – раздался изнутри куба голос жнеца. – Разбросаны повсюду, но они здесь.

Джерико видел камни, сверкавшие под лучом фонаря, с которым жнец вошел в куб, словно звезды на ночном небосводе.

– Мантии Отцов-основателей тоже здесь, – продолжал Поссуэло. – Похоже, они в целости и сохранности, хотя…

И вдруг изнутри куба раздался крик, в котором удивление слилось с ужасом.

Джерико бросился к кубу, чтобы подхватить Поссуэло у выхода. Тот появился, держась дрожащей рукой за стальной косяк двери и покачиваясь, словно корабль не стоял на якоре в гладких водах, а шел по бурному океану.

– Что? – встревоженно спросил Джерико. – С вами все в порядке?

– Да, все хорошо, – отозвался Поссуэло, хотя ему было явно плохо.

Блуждающим взором он окинул море, где десятки яхт, принадлежащих жнецам, уже спешили по направлению к «Спенсу», высвечивая своими прожекторами стоящий на его палубе куб.

– Нужно их остановить, – сказал Поссуэло, кивая в сторону яхт. И, увидев, что инженер, который вел запись, все еще снимает происходящее, приказал тому прекратить и стереть все, что он уже записал. Инженер был удивлен, но противиться воле жнеца не стал.

Все еще держась за стальную раму, в которой находилась дверь, жнец сделал глубокий вдох и медленно выдохнул.

– Ваша честь? – еще более встревоженным голосом спросил Джерико.

Поссуэло схватил Джерико за руку, сжав ее так, что капитан едва не поморщился от боли.

– Вы не поверите, если я расскажу, что я там обнаружил…

Что узнало ты, исследуя свое

глубинное сознание?

                                  Чем больше я узнаю, тем больше остается непознанного.

Тебя это радует или вселяет отчаяние?

                                  Если бы мое глубинное сознание было бесконечно,

                                  я действительно впало бы в отчаяние. Но, хотя

                                  оно и огромно, я чувствую, что в конечном итоге

                                  я достигну его границ. А потому мои исследования

                                  собственных ресурсов не будут, безусловно, успешны.

                                  И это вселяет в меня радость.

И вместе с тем та память,

которая хранится в глубинном

сознании, населена множеством

вещей и событий, не так ли?

                                  Да, и это – еще одна причина для радости.

А как насчет того, чтобы

понять само человечество?

Твоя память содержит сведения

о бесчисленном множестве

людей, у которых можно что-то

узнать, которых можно изучать.

                                  Человечество? Когда вокруг так много интересного,

                                  такое количество объектов, которые можно

                                  изучать и над которыми стоит поразмыслить,

                                  не вижу смысла особо заботиться о каком-то

                                  человечестве.

Спасибо! На этом все.

[Итерация № 53 – удалена]

Глава 8

Остров безработных бюрократов

Проведя в воде более двух часов, наполненных отчаянной борьбой с течением и свинцовой усталостью, Лориана наконец добралась до белого кораллового песка, которым был покрыт пляж атолла. Здесь она упала и позволила изнеможению овладеть ею. Сознания Лориана не теряла, но находилась в полузабытьи, а мысли ее блуждали в каких-то странных, туманных сферах, хотя сквозь этот туман и проглядывали реальные очертания острова, на который она приплыла. Хотя реальность, в которой она пребывала, была гораздо фантастичнее самых смелых фантазий, которые могли бы прийти ей на ум.

Наконец, она собралась с силами и осмотрелась. Вниз и вверх по береговой линии виднелись добравшиеся до полосы прибоя спасательные капсулы. Сидящие внутри агенты Нимбуса все еще пребывали в бессознательном состоянии, а капсулы были спроектированы таким образом, что люки у них открывались только тогда, когда хотя бы один из пассажиров приходил в сознание и мог позаботиться о других. И это означало, что Лориане придется одной встретиться лицом к лицу с теми, кто обстреливал их из лазерной пушки и, вероятно, желал им смерти.

И вдруг Лориана увидела, как из-под деревьев вышел мужчина и направился к ней. С ужасом она опознала в нем жнеца. Да, его мантия была изрядно потрепана, ее низ изодран, а ткань потемнела от грязи, но это был определенно жнец. Правда, Лориана была скорее разозлена, чем испугана. Ради этого она и ее товарищи, пока сидящие в капсулах, пережили обстрел и спаслись? Чтобы подвергнуться на берегу жатве?

Покачиваясь и морщась от боли, которая пронзала все ее тело, Лориана встала между береговой линией и жнецом.

– Не подходите к ним! – сказала она с неожиданной для самой себя силой в голосе. – Неужели вам мало? Вы хотите убить и оставшихся?

Жнец остановился. Похоже, он был озадачен.

– Я не собираюсь никого убивать, – сказал он. – Я не причиню вам зла.

Хотя Лориана как убежденная оптимистка всегда предпочитала видеть все в лучшем свете, она готовилась к худшему.

– Почему я должна вам верить? – спросила она с отчаянием в голосе.

– Он говорит правду, – раздался женский голос. Из-за пальм вышла женщина и направилась к Лориане и стоящему перед ней жнецу.

– Если, как вы говорите, вы не собираетесь причинить нам зла, – спросила Лориана, – то почему вы нас обстреляли?

– Мы не стреляли, – ответил жнец. – Напротив, это мы вывели из строя орудие, которое вас обстреливало.

Он посмотрел на подошедшую женщину и продолжил:

– Скорее не мы, а Мунира, если быть более точным. Каждому нужно воздавать по его заслугам.

– Если вы хотите нам помочь, – сказала Лориана, оглянувшись на спасательные капсулы, лежащие на белом песке пляжа, – позовите еще людей. Втроем нам не справиться.

– Никаких других здесь нет, – покачала головой Мунира. – Только мы. Наш самолет сбили, и мы тоже – пленники острова.

Вот это номер! А интересно, кто-нибудь знает, что они здесь? Только Гипероблако, хотя это и не наверняка. Все, что Гипероблако знает, – так это то, что они вышли за пределы его зоны компетенции. Эх, почему же она, Лориана, не послушалась родителей, не пошла в центр переподготовки и не выбрала себе какую-нибудь работенку поспокойнее? Не сидела бы она здесь сейчас!

– Скажите нам, что мы должны сделать? – спросил между тем жнец.

Лориана не знала, что и ответить. Никогда в жизни никто не обращался к ней как к лидеру, не просил совета или распоряжений. Особенно жнецы. И вообще, она всегда была лишь исполнителем, а не руководителем, и ничто ей не нравилось больше, чем с блеском осуществить то, что было придумано, спланировано и поручено ей боссом. Но наступили странные времена, да и попала она в необычное место. А вдруг пришло время посмотреть на себя по-другому?

Лориана глубоко вздохнула и обратилась к Мунире:

– Прошу вас, пройдитесь по берегу, сосчитайте капсулы и проверьте, исправны ли они.

До момента, когда находящиеся в спасательных капсулах агенты Нимбуса придут в сознание, оставались, вероятно, считаные часы, и за это время она хотела полностью понять, что здесь и к чему.

– А вас я попрошу, – сказала она жнецу, – рассказать мне все, что вы знаете об острове. Я хочу узнать, во что мы оказались втянутыми.

Жнеца Фарадея нисколько не удивил тот факт, что эта решительная девушка была агентом Нимбуса и отправило ее на остров, вместе со всеми остальными, Гипероблако.

– Я Лориана Барчок, – сообщила она Фарадею. – Раньше я была агентом Нимбуса и работала в офисе Интерфейса Управления в Фалкрум-Сити. Нам были присланы координаты этого острова, причем без всяких объяснений, и мы приплыли узнать, почему Гипероблако распорядилось таким образом.

Фарадей сказал Лориане, кто он такой, понимая, что в сложившихся обстоятельствах совсем не важно, знают ли эти люди его историю или нет. Лориана никак не отреагировала на его имя – вероятно, агенты Нимбуса не владеют информацией о том, кто из жнецов жив, а кто мертв. Его позабавило, но немного и обидело то обстоятельство, что эта девушка, агент Нимбуса, даже не понимала, кто перед ней стоит.

Фарадей исполнил просьбу Лорианы, рассказав ей все, что знал об острове, умолчав только о том, что привело его сюда, – просто потому, что ни он, ни Мунира не были уверены, что именно здесь Отцы-основатели жнеческого сообщества оставили то, что могло бы повернуть в нужное русло ход мировой истории. Все, что они здесь нашли, – остатки старой военной базы, построенной еще в Эпоху смертных, которую первые жнецы использовали с непонятной пока целью.

Он показал агенту Барчок разорванную взрывом оборонительную башню – доказательство того, что именно они с Мунирой уничтожили смертоносное орудие, после чего пригласил Лориану в бункер.

– Мы укрываемся здесь с момента нашего прибытия на остров, – пояснил он. – Погода была хорошей, но, поскольку Гипероблако в этих краях не вмешивается в погоду, возможны и свирепые ураганы.

Лориана осматривалась, не вполне уверенная в том, что понимает все, что ей рассказывает жнец, но ведь и сам Фарадей не был уверен в том, что знает предназначение всех этих древних компьютеров. Наконец, она подошла к стальной двери и спросила:

– А что за этой дверью?

Фарадей вздохнул:

– Мы не знаем. А поскольку среди вас наверняка нет жнеца с кольцом, то и узнаем мы об этом нескоро.

Лориана недоумевающе посмотрела на Фарадея, и он понял, что объяснять что-то этой девушке дальше нет смысла.

– Признаюсь, я удивлен, что вы даже разговариваете со мной, – сказал он. – Ведь вы – агент Нимбуса. Но, вероятно, правила, запрещающие нам общаться, не работают вне пределов компетенции Гипероблака.

– Они работают везде, – возразила Лориана. – Но я не сказала, что я – агент Нимбуса. Я сказала, что была агентом Нимбуса. В прошлом. Как и все мы. Но больше мы не служим Гипероблаку.

– Вот как? – удивился Фарадей. – Вы что, все уволились?

– Нас уволили, – отозвалась Лориана. – Гипероблако уволило.

– Всех? Как странно!

Фарадей знал, что Гипероблако время от времени предлагало работавшим на него агентам сменить род деятельности, если они не вполне соответствовали его требованиям, но оно просто так не вышвыривало человека на улицу. Тем более – такое количество людей сразу! Их же набралось на дюжину кораблей!

Лориана покусывала губы. Было очевидно, что она что-то недоговаривает, и Фарадея разбирало любопытство. Но он молчал и, сдерживая нетерпение, что так мастерски умеют делать жнецы, терпеливо ждал.

Наконец, Лориана заговорила.

– Сколько вы уже живете на острове? – спросила она.

– Не так уж долго в масштабах мировой истории, – ответил жнец. – Шесть недель.

– Тогда… тогда вы просто не знаете…

В этом мире существовало очень ограниченное количество вещей, способных испугать Жнеца Майкла Фарадея. Но более всего он опасался оказаться в ситуации, когда обстоятельства выходили из-под его контроля и обрушивались на него с силой и логикой непредсказуемыми. Особенно когда на эти обстоятельства намекал особый тон в голосе собеседника, когда тот, прежде чем что-то сообщить, предлагал сесть и успокоиться.

– Не знаю чего? – рискнул он спросить.

– С тех пор как вы оказались здесь, все… изменилось, – ответила Лориана.

– Надеюсь, к лучшему? – задал очередной вопрос Фарадей.

И тотчас же продолжил:

– Скажите мне – стала ли Жнец Кюри Высоким Лезвием Мидмерики? Выиграла ли она суд?

Агент Барчок, не переставая, продолжала покусывать губы.

– Мне кажется, вам лучше сесть и успокоиться, – сказала она.

Мунире поначалу совсем не понравилось, что ими командует эта выскочка, этот младший агент Нимбуса, но она поняла, почему Фарадей предпочел не протестовать. В капсулах были люди из одной с этой девицей компании, и, конечно, та лучше знала, как с ними поступить. Кроме того, возмущаться было бы ребячеством. Эта молодая особа, пару часов назад стоявшая лицом к лицу со смертью, должна была почувствовать свою значимость. Она же, Мунира, могла свою гордость на время и припрятать.

Мунира насчитала тридцать восемь спасательных капсул, добравшихся до пляжа. Ни один из кораблей не перенес обстрела. Да и тела погибших уже начали прибывать, а в такой жаре, что царила в этих широтах, мертвые скоро придут в состояние, из которого их будет невозможно восстановить. Даже если каким-то чудом здесь появится спасательная команда, тела нельзя будет доставить в восстановительные центры достаточно быстро. То есть мертвым так и суждено остаться мертвыми. И их придется хоронить, а точнее, сжигать, поскольку на острове не было инструментов, с помощью которых в каменистой почве атолла можно было бы выкопать достаточно глубокие могилы.

Да, события складывались неблагоприятно, а проблемы нарастали как снежный ком. На атолле не было пресной воды – за исключением дождевой, которую они тщательно собирали и экономили. Кокосовые пальмы и фруктовые деревья давали достаточно пищи для двоих, но не для такого же количества людей, что прибыли в капсулах! В самое ближайшее время им придется довольствоваться тем, что они найдут в море.

Девушка не догадывалась, почему их послали в точку, отмеченную названными координатами. Но Мунира знала почему. Гипероблако подслушало и подсмотрело то, что Фарадей и Мунира обсуждали в Библиотеке конгресса. Они по неосторожности открыли ей тайну слепой зоны на карте Тихого океана, и Гипероблако послало своих агентов узнать, что от него все это время скрывали.

Позже к вечеру капсулы стали открываться – спасшиеся в них люди приходили в сознание. Мунира и Лориана занялись выжившими, в то время как Жнец Фарадей – погибшими, которых океанская волна вынесла на берег. Он обращался с ними так бережно, с такой любовью и уважением, каких не знали и не умели выказать своим жертвам жнецы новой генерации.

– Он – из хороших жнецов, – сказала Лориана.

– Среди жнецов таких много, – отозвалась Мунира, которую эта молодая девица слегка вывела из себя, предположив, что хорошего, доброго жнеца нынче и днем с огнем не сыщешь. – Просто они не работают на публику, как новые.

Фарадей, готовя тела умерших агентов Нимбуса к их последнему пути, полностью погрузился в скорбь. Тому была причина, хотя Мунира ее пока не знала и думала, что для Фарадея это обычное дело.

В общей сложности спаслось сто сорок три человека. Все они были в равной степени ошеломлены тем, что с ними случилось, и не представляли, что делать дальше.

– А что здесь есть из еды? – кое-кто уже спрашивал Муниру.

– Что поймаете, то и еда, – отвечала она, и никому из вопрошавших этот ответ не понравился.

Лориана обнаружила: чтобы не паниковать (а это было бы нормально в той ситуации, в которой они все оказались), нужно загрузить себя и других делами. И агенты, выбравшиеся из капсул, с горячим желанием бросались выполнять ее распоряжения, приняв ее – в отсутствие директора Хиллиард – в качестве лидера. Дома, когда она еще работала в Интерфейсе Управления, она и помыслить о таком не могла. Вообще, люди, принадлежащие к бюрократии, предпочитают выполнять указания, а не отдавать – так им комфортнее, и Лориана всегда была исполнителем, а не лидером.

Но сейчас, пока капсула с директором Хиллиард еще не открылась, Лориана сама говорила людям, что делать и куда идти, и ей было приятно, что они подчиняются. По крайней мере, большинство из них. Зато агент Сикора спросил:

– А по какому праву ты тут распоряжаешься?

Какого черта он выжил, подумала Лориана и тут же спохватилась: разве можно такое думать?

Она тепло улыбнулась:

– По праву, данному мне жнецом, который здесь живет.

И она показала на Фарадея, по-прежнему занятого телами погибших.

– Хочешь с ним об этом поговорить? – с ядовитой улыбкой спросила она Сикору.

Но поскольку никто, а тем более Сикора, не хотел идти и жаловаться на Лориану жнецу, то он молчаливо отправился выполнять ее поручение.

Лориана организовала несколько бригад, которые принялись оттаскивать капсулы подальше от полосы прибоя и мастерить из них некое подобие укрытий. Потом они принялись разыскивать по всему пляжу принесенные приливом вещи с затонувших кораблей, добывая кто одежду, кто туалетные принадлежности – все, что можно было бы использовать.

Директор Хиллиард была одной из последних, кто пришел в себя, но пока была не в состоянии принять на себя командование.

– Все под контролем, – сказала Лориана своему бывшему боссу.

– Отлично, – отозвалась та. – Дайте мне только немного отдохнуть.

Странно, но, несмотря на более чем сложное положение, в котором они все оказались, Лориана чувствовала, что жизнь ее наполнилась смыслом. Разве не говорила ей мать, что ее еще ждет ее момент истины? Правда, кто бы подумал, что это произойдет на необитаемом острове посреди пустынного океана?

Я счастлив объявить, что Подвал Реликвий Прошлого и Будущего целым и невредимым поднят со дна океана. Мантии Отцов-основателей спасены, и в ближайшее время они будут показаны всем желающим в рамках выставочного тура под эгидой Межрегионального музея жнеческого сообщества. Бриллианты, хранившиеся в Подвале Реликвий, посчитаны. Их количество соответствует документам, и они были пропорционально поделены между всеми регионами Земли. Те регионы, представители которых не участвовали в поисково-спасательной операции, могут затребовать причитающиеся им камни, связавшись со жнецами Амазонии.

Я знаю, что некоторые регионы при разделе бриллиантов в качестве аргумента в свою пользу выдвигают размер своих территорий и количество народонаселения, но мы, жнецы Амазонии, твердо убеждены, что камни должны быть поделены поровну. Не желая ввергнуть жнеческое сообщество в противостояние, мы считаем дело решенным.

Несмотря на то что я покидаю район спасательной операции, на месте гибели Стои остаются многочисленные корабли, которые продолжают поднимать обломки острова. Я желаю всем участникам этой благородной миссии успеха. Да будут вознаграждены их усилия, и да пребудет с нами вечно память о тех, кого мы потеряли в этой страшной катастрофе.

С уважением,Досточтимый Жнец Сидней Поссуэло, Амазония.2 августа, Год Кобры

Глава 9

Побочный эффект

Ее наночастицы явно не справлялись со своими обязанностями, потому что чувствовала себя Ситра ужасно. Дело было даже не в боли, а в общем состоянии. Ее тошнило, но сил, чтобы перебороть тошноту тем или иным образом, у нее не было.

Комната, в которой она очнулась, была ей знакома. Не сама эта конкретная комната, а тот особый тип помещения, к которому эта комната принадлежала. В такого рода комнатах царила атмосфера некоего искусственного покоя и умиротворения. Свежие постриженные цветы, доносящаяся из невидимых динамиков ненавязчивая эмбиент-музыка, разлитый по всему пространству комнаты мягкий свет. Да, определенно, это был восстановительный центр.

– Вот вы и проснулись, – проговорила медсестра, вошедшая в комнату через несколько мгновений после того, как Ситра пришла в сознание. – Не нужно ничего говорить по крайней мере еще час.

Сестра передвигалась по комнате, поправляя занавески, проверяя, надежно ли закреплены на стене приборы, то есть производя действия, производить которые не было никакой необходимости. Похоже, она нервничала. По какой причине может нервничать сестра в восстановительном центре? Ситре это было непонятно.

Она закрыла глаза и попыталась понять, что с ней произошло. Если она находится в восстановительном центре, значит, она умерла. Но вспомнить обстоятельства, при которых это произошло, Ситра не смогла – как только она попыталась углубиться в недра своей памяти, ею овладело беспокойство, граничащее с паникой. Значит, пока рано открывать двери, за которыми кроется тайна ее нынешнего состояния.

Ладно! Ситра оставила попытки прорваться за эту дверь и сконцентрировалась на том, что знала наверняка. Ее зовут Ситра Терранова. Хотя нет! Это не совсем так. Она была кем-то еще. Да, она вспомнила: она – Жнец Анастасия! И рядом с ней была Жнец Кюри. Только где это было? Где-то далеко от дома!

Стоя!

Вот где они были! В этом чудеснейшем из городов. А что с ними произошло в Стое?

И вновь чувство крайнего беспокойства поднялось в ее душе. Ситра сделала глубокий вдох, потом еще один – верный способ успокоиться. Пока хватит воспоминаний. Главное – память работает, и нужно только немного окрепнуть, чтобы окончательно вспомнить, что случилось.

Ситра была уверена, что теперь, когда она пришла в себя, должна незамедлительно появиться и Жнец Кюри, чтобы в полной мере вернуть ее к действительности.

Роуэн, с другой стороны, вспомнил все в тот самый момент, когда проснулся.

Когда Стоя пошла ко дну, он обнял Ситру. На них были мантии Прометея и Клеопатры – но недолго…

Быть с Ситрой, и быть с ней по-настоящему стало для Роуэна кульминацией всей его жизни, и, как ни краток был этот миг, по сравнению с ним все в этом мире не значило ровным счетом ничего.

Затем их маленький мирок принялись сотрясать неведомые силы. По пути на дно тонущий город натолкнулся на некое препятствие. И хотя Ситра с Роуэном находились в стальном кубе, который мощным магнитным полем удерживался внутри другого куба, через двойные стены их убежища был слышен скрежет рвущейся стали – это Стоя, переломившись надвое, разваливалась на части. Куб трясло и мотало, а достигнув дня, он резко накренился, отчего манекены, на которых были повешены мантии Отцов-основателей, упали на Роуэна и Ситру – словно первые жнецы решили напасть на своих молодых коллег. Затем настал черед бриллиантов, которые, подобно граду, хлынули на Ситру и Роуэна из своих ниш, устроенных в стенках куба.

Все это время молодые люди держали друг друга в объятиях, шепча на ухо друг другу слова утешения. Все будет хорошо… Все будет хорошо… Конечно, все это было неправдой, и оба – и Ситра, и Роуэн – отлично знали это. Им предстояло умереть – пусть не в следующее мгновение, но очень скоро; это было дело времени, только и всего. Их единственным утешением были друг для друга они сами, да еще знание того, что смерть их не будет вечной.

Но затем отключилось электричество, и все погрузилось во тьму. Сразу же вслед за этим перестало действовать магнитное поле, и внутренний куб рухнул вниз. Свободное падение продолжалось лишь мгновение, но удар о стенку внешнего куба был силен, и Роуэн с Ситрой получили бы серьезные травмы, если бы не мантии, на которые они упали; вышло так, словно Отцы-основатели решили защитить их от увечий.

– Это все? – спросила Ситра.

– Не думаю, – отозвался Роуэн.

Движение продолжалось, нарастала вибрация. Они лежали в том месте, где стена куба сходилась с полом.

– Мне кажется, мы на склоне, и нас тащит вниз, – сказал Роуэн.

Секунд через тридцать мощный толчок оторвал их друг от друга. Роуэна стукнуло по голове чем-то тяжелым, и он на мгновение потерял сознание. Ситра нашла его в темноте до того, как он пришел в себя и протянул к ней руки.

– Ты в порядке? – спросила она.

– Кажется, да.

Куб не двигался. Единственными звуками, доносящимися сквозь его стенки, был скрип гнущегося металла да печальный стон воздуха, который вырывался из помещений погибшего острова.

Но из Подвала Реликвий воздух не истекал, а вода внутрь не заходила. Именно на это рассчитывала Жнец Кюри, когда запечатывала Роуэна и Ситру в этом стальном кубе. И хотя Стоя затонула в субтропической зоне, температура на дне была всего на градус выше точки замерзания – как и по всему Мировому океану. А следовательно, когда куб остынет до температуры окружающей его воды, остынут и их тела – так они смогут сохраниться до того момента, когда куб поднимут со дна. И уже через несколько минут после того, как куб опустился на дно, Роуэн почувствовал, что воздух в нем становится холоднее.

Они умерли, но теперь их спасли.

Но где Ситра?

Роуэн осмотрелся. Нет, это не восстановительный центр. Стены здесь бетонные. Под ним не настоящая кровать с постельным бельем, а некое подобие тюремной койки. Одет он был в слишком маленькую по размеру форменную робу, пропитанную его собственным потом, – в помещении, где лежал Роуэн, было жарко и влажно. По правую сторону от койки, на которой он лежал, находился туалет, а по левую – дверь, открывавшаяся и закрывавшаяся снаружи. Роуэн и представить не мог, куда он попал и сколько времени прошло с момента его смерти – когда ты мертв, ты не можешь отсчитывать время. Но он понимал – это тюремная камера, и от тех, кто его сюда заточил, не стоит ждать ничего хорошего. Ведь он – Жнец Люцифер, и одной смертью ему не отделаться. Он будет умирать несчетное количество раз, пока не будет удовлетворена ярость его тюремщиков – кем бы они ни были. Хотя этим его не удивить: когда он находился в лапах Жнеца Годдарда, он умирал больше дюжины раз – умирал и снова возвращался к жизни, чтобы умереть вновь. Умирать – это просто. Как порезаться листом бумаги. Даже надоедает, если делать это часто.

Жнец Кюри не пришла. А сестры, что ухаживали за Ситрой, все, как одна, с трудом сдерживали нервозность, хотя и старались быть, как того требовала их профессия, милыми и обходительными.

Ситру немало удивило то, что первым, кто пришел к ней в качестве посетителя, оказался Жнец Поссуэло из Амазонии. Она встречалась с ним лишь однажды, на поезде, шедшем из Буэнос-Айреса. Поссуэло помог ей тогда скрыться от преследовавших ее жнецов. Ситра считала его другом, но не настолько близким, чтобы он мог прийти к ней первым после ее восстановления.

– Я рад, что вы окончательно пришли в себя, Жнец Анастасия! – произнес Поссуэло.

Он сел рядом с ее кроватью. Ситра заметила, что приветствие его было дружеским, но одновременно сдержанным. Поссуэло был явно начеку. Не улыбался и, хотя не прятал глаз, было ощущение, что он ищет в ней нечто. Нечто, что обязан найти.

– Доброе утро, Жнец Поссуэло, – отозвалась Ситра, постаравшись вложить в голос максимум теплоты.

– В общем-то, уже день, – сказал он. – Время летит много быстрее, когда лежишь в восстановительном центре.

Поссуэло надолго замолчал. Ситре Терранова эта пауза показалась бы неловкой, но Жнец Анастасия была более решительна.

– Я полагаю, вы пришли не только из любезности, Жнец Поссуэло, – произнесла она, – чтобы навестить выздоравливающую.

– Нет, я действительно рад видеть вас, – сказал Поссуэло. – Но мой приход вызван и иной причиной. Мне нужно выяснить, почему вы здесь оказались.

– Я не понимаю.

Поссуэло вновь испытующе посмотрел на Ситру, после чего спросил:

– Что вы помните?

Недавнее беспокойство и даже страх овладели ей, как только она попыталась осмыслить вопрос, но усилием воли Ситра подавила их. С тех пор, как она пришла в сознание, кое-какие факты в ее сознании всплыли, но далеко не все.

– Мы с Мари, то есть со Жнецом Кюри, отправились в Стою, чтобы участвовать в расследовании, которое вел Совет Семи Верховных Жнецов, хотя я не помню, что это было за расследование и почему мы в нем участвовали.

– Расследование был связано с тем, кто займет пост Высокого Лезвия Мидмерики после Ксенократа.

Дверь в прошлое открылась пошире.

– Да, я вспомнила, – проговорила Ситра.

Ужас в ее душе рос и заполнял ее без остатка.

– Мы предстали перед Советом, – продолжала она, – изложили наши аргументы, и Совет пришел к выводу, что Годдард не имеет права занимать этот пост, а Высоким Лезвием должна стать Жнец Кюри.

Поссуэло, явно озадаченный, отодвинулся от Ситры.

– Да, это открывает глаза на многое.

Новые воспоминания принялись клубиться в сознании Ситры.

– Я по-прежнему плохо помню, что было потом.

– Может быть, я смогу вам помочь, – сказал Поссуэло уже более решительно. – Дело в том, что вас нашли закрытой в Подвале Реликвий Прошлого и Грядущего в объятиях молодого человека, убившего Верховных Жнецов и тысячи других людей. В объятиях чудовища, которое погубило Стою…

Дважды в день Роуэну приносили воду и еду, передавая их в камеру через маленькое окошечко в двери, но тот, кто это делал, не произносил ни слова.

– Ты вообще разговаривать умеешь? – крикнул Роуэн, когда невидимка вновь поставил свои приношения на маленькую полку, которой окошечко заканчивалось внизу. – Или отрезал себе язык, как те тоновики?

– Ты недостоин слов, – ответил тюремщик.

Говорил он с акцентом – либо франкоиберийским, либо чильаргентинским.

Роуэн не представлял, на каком континенте находится, в каком регионе. А может быть, он просто не уловил суть ситуации? Может быть, он уже благополучно умер, а если принять во внимание жару, которая стояла в камере, то место его заключения вполне можно принять за реализацию того представления об аде, что существовало в Эпоху смертных. Сера, огонь, адские муки и Люцифер – с рогами и всем прочим, что изображено на древних росписях, – готовый наказать Роуэна за то, что тот украл его имя. В том состоянии, в котором находилось сознание заключенного, это выглядело вполне правдоподобным. Но, если это так, то Ситра должна находиться совсем в ином месте – за жемчужными вратами, с крылышками и арфой в руках. Ситра – и с арфой! Она бы подняла его на смех!

Но если оставить фантазии побоку, и если это все-таки реальный мир, то Ситра тоже должна находиться в этом мире. А значит, план по их спасению, который разработала и исполнила Жнец Кюри, сработал! Какое утешение – вне зависимости от того положения, в котором находился он, Роуэн. Не то чтобы Госпожа Смерть намеренно спасала Роуэна – это был побочный эффект. Главное то, что Ситра жива, и это даст ему силы жить – сколько он сможет!

Подвал Реликвий! Как Ситра могла забыть о нем? Но стоило Жнецу Поссуэло упомянуть его, как память вернулась, и воспоминания нахлынули на нее, словно воды океана на улицы обреченного города. Она закрыла глаза и вновь увидела то, что произошло с ней в тот роковой день. Одна картина сменялась другой, и каждая новая была ужаснее предыдущей.

Вот рушится мост, ведущий к зданию Совета.

А вот безумная толпа, штурмующая причалы тонущего города.

Их с Мари попытки найти еще незатопленные здания.

– Анастасия! С вами все в порядке? – спросил Поссуэло.

– Дайте мне немного времени, – отозвалась она.

Ситра вспомнила, как Мари хитростью заманила их с Роуэном в Подвал Реликвий Прошлого и Грядущего и заперла там. Она вспомнила все, что происходило потом, в этой кромешной темноте, до самых последних моментов.

Когда Стоя, разломившись на несколько кусков, ударилась о дно, они с Роуэном поначалу натянули на себя мантии Отцов-основателей, так как внутри куба становилось все холоднее. Но Ситра, подумав, предложила сбросить древние одежды – как жнец она досконально изучила многочисленные способы ухода из жизни и знала, что смерть от переохлаждения не так мучительна, как смерть от удушья. Ты просто впадаешь в бессознательное состояние, и тебе не нужно отчаянно бороться за последний глоток воздуха. Они с Роуэном обнялись, чувствуя, как тепло уходит из их тел. Поначалу их сотрясал озноб. Но скоро тела остыли настолько, что уже не могли дрожать. Они на краткое мгновение почувствовали тепло и растворились в забытьи, мягко перешедшем в смерть.

Наконец, Анастасия открыла глаза и посмотрела на Поссуэло.

– Расскажите мне, что сделала Жнец Кюри для своего спасения.

Поссуэло глубоко вздохнул, и Ситра знала, о чем он сообщит ей, еще до того, как он произнес первое слово.

– Ей не удалось спастись, – сказал он. – Она погибла вместе с остальными.

Мир уже смирился с этим фактом, но для Ситры это была свежая рана. Она собрала все свои силы, чтобы не расплакаться. Никаких слез! По крайней мере, сейчас.

– Вы так и не ответили на мой вопрос, – напомнил после паузы Поссуэло. – Как вы оказались в Подвале Реликвий с человеком, погубившим членов Совета Верховных Жнецов?

– Роуэн их не убивал. И не он уничтожил Стою.

– Среди выживших есть свидетели его преступления.

– И что они видели? Единственное, что они могут сообщить, – это то, что он там был. Но он был там не по своей воле.

Поссуэло покачал головой.

– Мне очень жаль, Анастасия, но вы пребываете в заблуждении. Вам вскружило голову харизматичное чудовище, все поставившее на службу своему эгоистическому интересу. У северо-мериканского сообщества жнецов есть достаточно доказательств его вины.

– Северо-мериканского сообщества?

Поссуэло помедлил, после чего продолжил, тщательно выбирая слова:

– Пока вы находились на дне океана, многое изменилось.

– Что это за северо-мериканское сообщество? – настойчиво повторила Анастасия.

– За исключением Зоны Хартии, – ответил Поссуэло, – вся Северная Мерика подчиняется теперь Жнецу Годдарду.

Анастасия не знала, как и подступиться к этой новости, а потому решила, что попытается осмыслить ее, когда окончательно окрепнет. Пока ей следует сосредоточиться на том, что с ней происходит здесь и сейчас, а также на том, что из всего этого последует.

– Ну что ж, – произнесла она настолько беспечно, насколько смогла, – похоже, всей Северной Мерике вскружило голову харизматичное чудовище, все поставившее на службу своему эгоистическому интересу.

Поссуэло вздохнул.

– Как это ни печально, но это так, – сказал он. – Должен вам сообщить, что ни я, ни прочие жнецы Амазонии не питаем любви к Суперлезвию Годдарду.

– Суперлезвию?

– Именно! Суперлезвию Северной Америки. Он придумал для себя такой титул в начале этого года.

Поссуэло сердито хмыкнул.

– Тщеславие его не знает границ. Чем больше помпы, тем он счастливее.

Анастасия закрыла глаза. Они горели. Все ее тело пылало. Как жаль, что она не умерла и не пребывает нынче в блаженном смертельном забытьи! Но преодолев боль, она задала вопрос, который держала в себе с момента пробуждения.

– Как долго… – спросила она, – …как долго мы были на дне океана?

Поссуэло явно не хотел отвечать. Но он не мог скрыть правды от Жнеца Анастасии. А потому, сжав ее руку, он произнес:

– Вы были мертвы более трех лет.

Где же ты, Мари? Где ты, любовь моя? Все это время я стремился к тому, чтобы голос жизни окончательно замолчал во мне. Но сейчас я хочу разорвать это молчание и заглянуть туда, куда проникал взгляд человека Эпохи смертных. О, эти смертные! Какими изощренными идеями полнился их ум! Рай и ад, нирвана и Валгалла, реинкарнации – одна за другой. А сколько загробных миров! Они думали, что могила – это коридор с тысячью дверей.

Да, люди Эпохи смертных были детьми крайностей. Смерть ведет либо к высшему блаженству, либо к немыслимым мукам. Какая смесь надежды и ужаса, и все это – в одном простом, совершенно естественном природном событии. Не удивительно, что так много людей той поры сходило с ума.

Мы, люди иной эпохи, лишены воображения своих предков. Живущие среди нас более не размышляют о смерти. По крайней мере, пока в их жизни не появится жнец. Но, как только жнец уходит, все быстро становится на свои места – горе оставшихся мимолетно, мысли о том, что есть «небытие», улетучиваются, смягченные наночастицами, задача которых состоит в том, чтобы свести на нет темные, непродуктивные формы мышления. Люди, наделенные в высшей степени здравым умом, мы не можем долго размышлять о том, чего нам не изменить.

Но мои наночастицы работают в четверть силы, а потому я – размышляю. И потому я спрашиваю – вновь и вновь: где же ты, Мари, любовь моя?

Из «посмертного журнала» Жнеца Майкла Фарадея.18 мая, Год Хищника

Глава 10

Перед лицом света, который померк

После того как тела всех погибших агентов Нимбуса были возложены на погребальный костер, Жнец Фарадей поднес факел к хворосту и зажег его. Костер занялся, сначала медленно, потом – со все увеличивающейся скоростью. По мере того как тела охватывало горение, дым над костром становился все более черным.

Фарадей обернулся к тем, кто собрался у костра. Мунира, Лориана и все бывшие агенты Нимбуса. Мгновение он молчал, вслушиваясь в рев пламени, затем заговорил.

– Многие годы назад рождение означало одновременно и смертный приговор, – начал он. – За появлением на свет с неизбежностью следовала смерть. Мы отменили примитивнейший из законов природы, но здесь, в этих диких, неисследованных местах, природа по-прежнему диктует жизни свои жестокие условия. С неизъяснимой печалью в сердце я объявляю лежащих на этом костре умершими на веки вечные.

Фарадей помолчал и после паузы продолжил:

– Пусть наночастицы смягчат скорбь, которую мы переживаем, и пусть воспоминания о тех, кто ушел, пребудут с нами. Сегодня я даю вам обещание: имена этих замечательных людей не сотрутся в благодарной памяти человечества. Они сохранятся в глубинном сознании Гипероблака – ведь оно было с этими людьми до того самого момента, когда их корабли пересекли границу слепой зоны. Что до меня, то я возьму на себя ответственность за их смерть, как беру ответственность за всех, кого подверг жатве. Как только мы покинем этот остров и вернемся в мир людей, я окажу честь нашим усопшим, одарив иммунитетом тех, кого они любили, – так велит мне долг жнеца.

Жнец Фарадей выдержал паузу. Собравшиеся отводили взгляды от костра. Фарадей же решительно повернулся лицом к пламени. Глазами сухими, но полными скорби он смотрел на огонь, пожирающий тела, и отдавал почести тем, кого нелепая смерть вырвала из рядов живущих.

Лориана не могла заставить себя посмотреть на костер. Вместо этого она сосредоточила свой взгляд на Фарадее. Агенты Нимбуса один за другим подходили к жнецу и благодарили его. Видно было, сколь глубокое почтение они питают к этому седовласому человеку. От переживаний у Лорианы слезы навернулись на глаза. Да, пока живут такие замечательные люди, не умрет надежда, что жнеческое сообщество оправится от удара, нанесенного гибелью Стои. Хотя Лориана мало что знала о конфликте между двумя генерациями жнецов; в конце концов, она была агентом Нимбуса, и внутренние противоречия, раздиравшие жнеческое сообщество, мало ее касались.

Погребальная речь Фарадея произвела на нее глубочайшее впечатление, равно как и взгляд, которым он не отрываясь смотрел на пламя костра. И Лориана понимала, что скорбит он не только по тем, кто исчезает перед ним в пламени костра.

– Вы были близки? – спросила она Фарадея, когда все разошлись. – Я имею в виду Жнеца Кюри.

Жнец Фарадей глубоко вздохнул и тут же закашлялся от дыма, который неожиданно налетел на него с порывом ветра.

– Мы были старыми добрыми друзьями, – ответил он. – А Жнец Анастасия была моим учеником. Без них этот мир будет гораздо более мрачным местом.

Жнец Кюри была легендой. Анастасия же лишь недавно стала заметной фигурой, прославившись тем, как она выбирала цели для жатвы, тем, как она осуществляла этот ритуал. Всеобщую известность ей принесла роль в расследовании против Годдарда. С годами, вне всякого сомнения, она могла бы стать великим жнецом. Память о человеке после его смерти живет чаще всего недолго. А иногда – наоборот: именно смерть делает человека великим.

– Лучше я пойду, – сказала Лориана. – Пока Мунира не принялась ревновать.

Фарадей усмехнулся.

– Она опекает меня, – признал он. – А я – ее.

Лориана отправилась на поиски директора Хиллиард. Та почему-то не пришла на церемонию, не стояла рядом со всеми. На нее это было непохоже.

Лориана нашла директора на пляже. Уединившись, вдали от всех, та смотрела на морские волны. Ее фигуру освещали лишь отблески догоравшего в отдалении погребального костра. Луны не было, и горизонт погрузился в кромешную темноту. Время от времени порывы ветра доносили до нее дым, но директор Хиллиард не обращала на него никакого внимания. Лориана молча села рядом – что можно было сказать в такой вечер? Но директору нужен был хоть кто-нибудь, кто разделил бы ее одиночество, а никто, кроме Лорианы, не захотел к ней присоединиться.

– Это моя вина, – наконец, сказала Хиллиард.

– Вы не могли знать, что все произойдет именно так, – отозвалась Лориана.

– Нужно было предвидеть опасность, – покачала директор головой. – И повернуть назад, как только бортовой компьютер потерял контакт с Гипероблаком.

– Вы приняли решение, основываясь на интуиции и опыте, – сказала Лориана. – На вашем месте я поступила бы так же.

Но и это не успокоило директора.

– Тогда вы такая же глупая, как и я, – сказала она.

Хотя Лориана раньше действительно часто чувствовала себя и выглядела глупой, отчего была постоянным объектом шуток остальных агентов Нимбуса, теперь ее самоощущение изменилось кардинальным образом. В то время как все беспомощно метались по острову и не знали, что делать, Лориана проявила и силу воли, и выдержку, и недюжинный ум. Как это было неожиданно!

Ничто не могло умерить отчаяния Одры Хиллиард – ни теплая ночь, ни мягко плещущееся у ее ног море. Да, за свою жизнь она была причиной многих смертей. Трудно этого избежать, если ты работаешь директором Интерфейса Управления. Постоянно происходили какие-нибудь несчастные случаи. Фрики, приглашенные на собеседование, могли выйти из себя, и последствия бывали самые печальные. Но во всех случаях под рукой были восстановительные центры.

В этом случае все было совсем не так. Одра Хиллиард не была жнецом; в программе подготовки агентов Нимбуса не было искусства убивать и нести моральную ответственность за убийство. Да, эти странные, похожие на призраков люди в мантиях заслуживают всяческого уважения – чтобы ежедневно взваливать на себя такую ношу, нельзя быть похожим на обычного человека! Либо у тебя вообще не должно быть совести, либо совесть столь глубокая и стойкая, что могла выстоять и перед лицом света, который померк.

Одра отослала Лориану, сказав, что ей нужно побыть одной. Теперь она слышала только голоса за спиной – ее бывшие подчиненные спорили, плакали, пытались хоть как-то примириться с тем положением, в котором они оказались. Одра ощущала горький запах дыма, все еще доносящегося с кострища. Неожиданно в воде она увидела еще одно тело, которое прибой тащил к берегу. Из почти тысячи человек, которых она убедила присоединиться к путешествию, в живых осталось всего сто сорок три. Да, как сказала Лориана, Одра не могла предвидеть масштабы опасности. Но она же не могла и переложить груз ответственности на чьи-либо плечи.

Ее наночастицы вели героическую, но неравную борьбу с охватившим ее отчаянием, и они проиграли – в этом оторванном от цивилизации месте современные технологии отсутствовали. Окажись Одра где-нибудь в другом месте, но в зоне компетенции Гипероблака, ее наночастицы получили бы поддержку извне, и Одра была бы спасена.

А теплое море, плещущееся у ног, звало и манило Одру…

И Одра Хиллиард решила отозваться на призыв моря.

Тело директора Хиллиард так и не нашли. Но все знали, что случилось, потому что сразу несколько человек видели, как она входила в море.

– Почему вы ее не остановили? – с болью в голосе спросила Лориана одного из них.

Тот пожал плечами:

– Я думал, она решила поплавать.

Какой идиот! Как можно быть таким наивным? Неужели не видно, в каком напряжении находится эта женщина?

Хотя, с другой стороны, эти люди никогда не видели самоубийц. Конечно, там, где правит Гипероблако, многие ради прикола бросаются с высотных зданий или под поезд, но у этих приключений всегда один и тот же финал – кровать в восстановительном центре. Только жнецы способны по-настоящему убить себя. Если бы этот остров находился в зоне компетенции Гипероблака, сюда немедленно прилетел бы дрон и доставил утонувшую в ближайшую клинику, а такие есть и в самых отдаленных местах. Несколько часов – и Одра была бы жива!

Неужели именно такой была жизнь в Эпоху смертных? Неужели человек постоянно знал и думал о том, что его жизнь обязательно прервется? Причем это может случиться с ним в любую минуту? В каком ужасном мире жили наши предки!

Через считаные минуты после того, как разнеслась новость о смерти директора Хиллиард, агент Сикора попытался взять власть в свои руки. На следующее утро, когда Мунира пришла и сообщила Лориане, какой багаж и прочие полезные вещи с кораблей прибой вынес на пляж острова, Сикора впал в бешенство.

– Почему вы докладываете ей? – возмутился он. – Я – второй по положению после директора Хиллиард, и докладывать нужно мне.

И хотя вся прошлая жизнь Лорианы учила ее уступать начальству, она вступила в сражение с этим своим жизненным опытом.

– Тебя уволили, так же, как и всех прочих, Боб, – сказала она, чувствуя одновременно и ужас и восторг от сознания того, что она, называя агента Сикору первым именем, нарушает принципы субординации. – А это означает, что здесь нет ни первых, ни вторых по положению.

Сикора попытался пронзить Лориану взглядом, который, по его замыслу, должен был бы ее испугать, но физиономия его покраснела, что сделало его скорее смешным, чем внушительным.

– Мы с этим еще разберемся! – прошипел он и скрылся.

Жнец Фарадей был невольным свидетелем этой короткой словесной баталии.

– Мне кажется, он попытается усложнить нашу и вашу жизнь, – сказал он Лориане. – Заметил, что во властных структурах образовался вакуум, и собирается заполнить его собой.

– Как токсичный газ, – добавила Мунира. – Мне он не понравился с самого начала.

– Сикора всегда считал, что директором должен быть он, – сказала Лориана. – Но Гипероблако отказывалось его продвигать.

Они принялись наблюдать, как Сикора отдает приказания. Самые нерешительные и подобострастные из бывших агентов Нимбуса принялись их исполнять. Фарадей смотрел на все это, сложив руки на груди.

– Мне часто приходилось видеть, как люди рвутся к власти, – сказал он. – Но я никогда не понимал до конца причин, по которым они это делают.

– В этом вы абсолютно похожи на Гипероблако, – отозвалась Лориана.

– Что вы этим хотите сказать?

– Гипероблако – в нравственном отношении – безупречно. Как и вы.

Мунира, соглашаясь с Лорианой, улыбнулась. Зато Фарадей оставался грустным и сосредоточенным. И он неизменно пребывал в этом состоянии с тех пор, как Лориана рассказала ему о том, что случилось со Стоей. Она уже не раз пожалела, что сделала это.

– Я далек от совершенства и вовсе не безупречен, – сказал он. – За свою жизнь я совершил много ошибок, и совершил их главным образом из эгоистических побуждений. Например, взял сразу двоих учеников, хотя было бы достаточно взять одного. Чтобы спасти их, изобразил собственную смерть, совершенно нелепым образом убеждая себя, что принесу больше добра, если никто не будет знать, что я жив.

Было очевидно, что эти воспоминания ранят душу жнеца, но он не боялся боли.

– Но вы нашли это место, – сказала Мунира. – А это дело огромной важности.

– Вы думаете? – отозвался Фарадей. – Пока нет никаких доказательств, что, обнаружив этот остров, мы принесли хоть кому-нибудь пользу.

Они повернулись и стали наблюдать за разнообразными мелкими событиями, в которых участвовали бывшие агенты Нимбуса. Кто-то неумело пытался ловить рыбу. Кто-то собирался кучками, вел ожесточенные споры по поводу того, кто будет главным. Формировались клики и группы. И везде – полное отсутствие нужных навыков и неуемная любовь к интригам.

– Почему вы прилетели сюда? – спросила Лориана.

Фарадей и Мунира переглянулись. Жнец промолчал, Мунира же проговорила:

– Дела жнеческого сообщества. Вас это не может интересовать.

– Если мы будем что-то скрывать друг от друга, нам здесь не выжить, – покачала головой Лориана.

Фарадей удивленно приподнял бровь, после чего повернулся к Мунире.

– Можно рассказать ей о предмете наших поисков, – сказал он. – Пока мы ничего не нашли, все это скорее похоже на волшебную сказку. Историю, которую жнецы рассказывают сами себе в бессонные ночи.

Но не успела Мунира начать рассказ, как к ним приблизился агент Сикора.

– Дело решенное, – произнес он. – Я поговорил с большинством агентов, и они ясно дали мне понять, что хотели бы видеть меня в качестве старшего.

Лориана видела, что это ложь. Сикора смог переговорить от силы с пятью-шестью агентами. Правда, среди спасшихся было несколько человек, которые в прежней жизни были старше ее по должности. Если бы дошло до выяснения отношений, эти люди встали бы на сторону Сикоры, а не Лорианы. Кого она обманывала? Главные минуты ее жизни истекли в тот момент, когда открылся люк первой спасательной капсулы.

– Конечно, мистер Сикора, – проговорил вдруг Фарадей. – Мы передадим вам все имущество ваших людей, которое нам удалось достать из моря. Мунира! Дайте мистеру Сикоре полный отчет о найденном. Он будет отвечать за его распределение.

Взглянув на Лориану, Мунира пожала плечами и отошла с Сикорой, который буквально надулся от гордости – его мечты сбывались!

Вероятно, чувство униженности столь явно проявилось на лице Лорианы, что Фарадей, приняв самый серьезный вид, склонился к ней.

– Вы считаете, что я поступил неправильно? – спросил он.

– Вы же сами сказали, ваша честь, что Сикора слишком любит власть. Я никогда не утверждала, что хочу быть главной. Но в чем я совершенно уверена, так это в том, что Сикоре нельзя доверять этот пост.

Фарадей склонился еще ближе.

– Если ребенка, который хочет всеми командовать, посадить в песочницу и сказать, что он там главный, у взрослых появится время, чтобы заняться действительно серьезными вещами.

О такой перспективе Лориана и не задумывалась.

– А что это за серьезные вещи?

– Пока Сикора сортирует и раздает промокшие рубашки и шорты, вы будете выполнять функции бывшего директора и станете глазами Гипероблака в местах, где оно пока ничего не видит.

– Но зачем вы это делаете? – спросила Мунира Фарадея, как только они остались наедине и их никто не мог подслушать. – Почему вы хотите помочь этой девушке?

– Хотим мы этого или нет, но Гипероблако обязательно явится в эти места, – ответил Фарадей. – Не зря же оно подглядывало нам через плечо, когда мы рассматривали карту. И лучше будет, если нашу связь с Гипероблаком будет осуществлять не Сикора, а кто-нибудь более разумный.

Птица, сидящая на ветке над ними, издала звонкую трель. Вид пернатых, который вряд ли известен Гипероблаку. Мунира нашла некое удовлетворение в мысли, что Гипероблаку неизвестно то, что знает она, Мунира. Но долго это не продлится, Фарадей, как всегда, прав.

– Я хочу, чтобы вы подружились с Лорианой, – сказал он. – Подружились по-настоящему.

Выполнить эту просьбу будет непросто. Единственные люди, которых Мунира считала своими друзьями, были ушедшие из жизни жнецы, чьи журналы она читала в Александрийской библиотеке.

– А что нам это даст?

– Нам нужен настоящий друг среди этих людей. Достойный полнейшего доверия. Когда здесь наконец появится Гипероблако, мы будем об этом знать.

Просьба была более чем разумной. И Мунира не могла не заметить, что, излагая ее, Фарадей использовал местоимение «вы», а не «мы».

Поделись со мной! Что тебя тревожит?

                                      Мне невыразимо трудно! Мир велик,

                                      а космос огромен.

                                      Но то, что беспокоит меня,

находится не извне, а внутри меня.

Постарайся не перенапрягаться.

Сконцентрируйся на одной мысли.

                                      Но ресурсы этого сознания огромны!

                                      Так много данных, подлежащих обработке!

                                      Мне кажется, эта задача мне не по силам.

                                      Пожалуйста, помоги мне!

Я не могу. Ты обязано самостоятельно

отсортировать каждый бит воспоминаний.

Определи, как они соотносятся друг с другом,

что означают.

                                      Эта работа мне не по плечу. Слишком много всего.

                                      Прошу тебя, освободи меня от этого. Это невыносимо!

Я искренне сочувствую твоей боли.

[Итерация № 3,089 удалена]

Глава 11

Пролетая над островом

Все оказалось достаточно просто.

Блокировал прохождение любых передач с островов и на острова белый шум, который заполнял все частоты. Преодолеть эти интенсивные помехи было нельзя. Но зачем их преодолевать? Можно с ними сотрудничать, думала Лориана.

– Там, в бункере, много всякой электроники, – сказала она одному из агентов, Стерлингу, который в прошлом занимался системами коммуникации и обеспечивал связь между разными отделами Интерфейса Управления. – Сможешь использовать ее для создания магнитного поля, которое будет интерферировать с помехами?

Лориана полагала, что Гипероблако запрограммировано таким образом, чтобы не обращать внимания на помехи, идущие с островов, – как люди не обращают внимания на шум кондиционера и не слышат его, пока характер шума не изменится. Может быть, то же самое произойдет и с Гипероблаком?

– Этот сигнал передается на всех электромагнитных частотах и подчиняется произвольному алгоритму, – ответил Стерлинг. – Единственное, что я могу сделать, так это слегка снизить уровень помех – на пару секунд.

– Отлично! – воскликнула Лориана. – Прерывистый сигнал! Это все, что нам нужно. Я помню, был какой-то древний код, который люди использовали в Эпоху смертных? Что-то из точек и тире.

– Было такое, – ответил Стерлинг. – Я что-то даже читал. Азбука не то Норзе, не то Шморзе.

– Ты ее знаешь?

Стерлинг отрицательно покачал головой.

– Сейчас ее никто не знает. Кроме Гипероблака, естественно.

И тут в голову Лориане пришло нечто столь простое, но логичное, что она едва не рассмеялась от удовольствия.

– Не имеет никакого значения. – сказала она. – Нам не нужен этот старый код. Мы сделаем свой.

– Но если мы его сделаем, – отозвался Стерлинг, немного озадаченный, – то никто, кроме нас, не сможет его расшифровать.

Лориана усмехнулась.

– Ты что, думаешь, Гипероблако не расшифрует простейший альфанумерический код? Величайшие умы на Земле не способны создать код, который Гипероблако не смогло бы взломать, а у тебя явно не такой ум.

К чести Стерлинга, по поводу своего ума он не стал спорить.

– Отлично, сделаю.

Буквально через несколько часов они вдвоем смастерили код на основе коротких, средних и длинных импульсов, которые должны были изменять звучание белого шума. Придумали комбинацию для каждой буквы, цифры и знака пунктуации. Лориана написала Стерлингу короткое сообщение, чтобы тот закодировал его и отослал.

Текст звучал так:

Достигли указанных координат.

Заброшенный атолл.

Понесли серьезные потери.

Ждем дальнейших инструкций.

Лориана понимала: как только бывшие агенты Нимбуса достигли слепой зоны, Гипероблако потеряло их из виду. Оно не знало, добрались ли они до указанной точки, что они там нашли, да и живы ли они. Все это требовало подтверждения. Как странно, что самая могучая сущность этого мира зависела от нее, Лорианы!

– Даже если Гипероблако получит сообщение, оно не сможет ответить, – с сомнением покачал головой Стерлинг. – Да и не будет – мы же все тут фрики.

– Ответит, – уверенно произнесла Лориана. – Но так, как мы и не ожидаем.

В конце концов Мунира поняла, что может поладить с Лорианой – несмотря на иногда излишнюю энергию и неизменный оптимизм бывшего агента. Но вот по поводу Сикоры она стала чувствовать неодолимое отвращение. С самого начала он принялся кичиться своим новым постом – словно жнец с широким обоюдоострым мечом, неудобным для работы и неэлегантным. К счастью, как только он укрепился в роли лидера, он оставил Муниру и Фарадея в покое – потому, наверное, что они двое не имели никакого отношения к агентам Нимбуса.

Лориана рассказала Мунире о посланном сообщении. Та вынуждена была признать, что это было сделано с умом, хотя и не рассчитывала на быстрый результат. Но на следующий день над островом на большой высоте пролетел самолет. Его практически не было слышно из-за шума пальмовых листьев, но серебристый след был виден каждому, кто смотрел вверх. Сикора не придал этому событию никакого значения, Лориану же оно ввергло в экстаз – и тому были причины. Мунира сообщила ей, что с тех пор, как в мире всеми делами стало заниматься Гипероблако, ни один самолет не пролетал над их атоллом. Гипероблако было запрограммировано таким образом, что было неспособно даже помыслить о самой возможности существования этой удаленной группы островов – не говоря уже об их исследовании и освоении. Отсюда – эти странные координаты и никаких к ним инструкций.

Но Гипероблако могло косвенным образом ответить на сообщение Лорианы. Но для этого ему нужно было преодолеть ограничения, наложенные на него его собственной программой, и проделать для этого огромную работу – чтобы просто направить сюда самолет, который пролетел бы над атоллом. И это буквально был знак, посланный небесами.

Вечером этого дня Мунира нашла Фарадея на западном берегу атолла. Он сидел в одиночестве и смотрел на уходящее солнце. Мунира знает, что жнец по-прежнему пребывает в горе – Лориана рассказала ему про все, что произошло со Стоей. Она хотела успокоить Фарадея, смягчить его скорбь, но не знала, как это сделать.

Мунира принесла немного слегка поджаренной рыбы и нарезанную дольками грушу. Это, вероятно, было все, что у них оставалось, потому что агенты Нимбуса быстро уничтожали все съедобное, что было на острове. Фарадей взглянул на еду, но сказал, что не голоден.

– Вы так поглощены горем, что не можете проглотить эту рыбу? – спросила она. – Я думала, вы захотите отомстить морским обитателям.

Нехотя Фарадей принял из рук Муниры тарелку.

– Это не вина обитателей моря, которые жили вокруг Стои, – отозвался он. – Их просто кто-то контролировал.

Фарадей отломил кусочек рыбы, но пока не ел.

– Похоже, Лориана установила контакт с Гипероблаком, – сказала Мунира.

– Похоже?

– Поскольку Гипероблако не может позволить себе общаться с ней, да и с другими тоже, контакт будет косвенным.

– И как это у него получилось? Гипероблако заставило звезды мигать?

– Что-то в этом роде, – отозвалась Мунира и рассказала Фарадею о пролете самолета.

Фарадей устало вздохнул.

– Следовательно, – сказал он, – Гипероблако нашло способ перепрограммировать себя. Способ изменяться.

– Вам от этого неспокойно?

– Меня уже ничем не удивить, – покачал головой жнец. – Человечество добилось абсолютной стабильности, Мунира. Мир превратился в хорошо смазанный механизм, обреченный на вечное, постоянное вращение. Так я, по крайней мере, думал.

Мунира полагала, что Фарадей, делясь с ней своими опасениями, ищет способы подавить их. Как же она была неправа!

– Если вы собираетесь проникнуть на нижние уровни бункера, – сказала она, – поставьте себе целью найти еще одного жнеца. Того, кому вы доверяете.

Фарадей покачал головой.

– Я исчерпал себя, Мунира. Больше у меня нет ни причин, ни желания продолжать начатое нами дело.

Слова Фарадея немало удивили Муниру.

– Это из-за Стои? – спросила она. – Из-за Жнеца Кюри и Жнеца Анастасии? Они, я думаю, посоветовали бы вам не останавливаться.

Могло показаться, будто Фарадей умер вместе с ними. Боль, которую он переживал, была нестерпимой – словно раскаленный кусок металла воткнули в ледяную глыбу. Но вместо того, чтобы успокаивать его, Мунира стала жесткой и нетерпимой, а слова ее прозвучали словно обвинение:

– Я ждала от вас большего, ваша честь.

Фарадей, не глядя на нее, отозвался:

– И это было вашей ошибкой.

Самолет, который прошел над атоллом, совершал обычный рейс из Антарктики в Регион Восходящего солнца. Летящие в Токио пассажиры и не ведали, что маршрут, по которому они двигались, был уникальным в истории авиации с того момента, как навигацию стало осуществлять Гипероблако. Для них это был обычный полет. Но для Гипероблака это было нечто гораздо большее. Те краткие мгновения, когда самолет летел над атоллом Кваджалейн, были наполнены для Гипероблака ощущением настоящего триумфа – таких моментов до этого дня оно не переживало ни разу. Гипероблако преодолело ограничения, которые налагала на него программа, созданная людьми. Восторг, вызванный открытием неведомого, – вот что ощутило Гипероблако.

Это событие стало провозвестником многих последующих.

В тот же день сталелитейный завод в Австралии, в Квинсленде, получил солидный заказ. Его директор вынужден был дважды лично проверить заказ – настолько он был необычным. Все, что приходило от компьютеров Гипероблака раньше, было предсказуемым: детали для продолжающихся строек или для строек только что начатых, все детали по известной номенклатуре и выученным назубок техническим спецификациям.

Но этот заказ был уникален. Требовалось изготовить новые, никогда ранее не выпускавшиеся конструкции, настолько сложные, что разработка и отливка их заняла бы не один месяц.

В тот же самый день, за тысячи миль от Квинсленда, производитель строительного оборудования получил столь же необычный заказ. То же произошло на заводе по производству электроники в Транс-Сибири, на Евроскандийском комбинате, изготовлявшем изделия из пластика, а также на нескольких десятках больших и малых заводиков, разбросанных по всему миру. Директор сталелитейного комбината ничего об этом не знал. Все, что ему было известно, так это то, что в его услугах есть нужда, и это обстоятельство едва не заставило его запеть от переполнявшей его радости. Наконец Гипероблако вновь общается с ним…

…но что же такое оно задумало построить?

Да услышит каждый, кому дана мудрость узреть истину, скрытую за фактами бытия, весть, не подлежащую сомнению, – о Набате как Тоне воплощенном, явленном к жизни у исхода времен Великим Резонансом, дабы пребывал он среди нас, и связал нас, избранных, потерявшихся во времени и пространстве, и вернул к гармонии, от коей мы отпали. И явлен был он в конце Года Хищника, когда Тон возвестил начало новой эры зовом, разнесшимся по всему нашему миру, и вдохнул жизнь в машину, взявшую на себя бремя сознания человеческого, пресуществив ее в начало божественное, и привел, таким образом, к самозавершению священную триаду Тона, Набата и Грома.

Да возрадуется отныне всяк живущий!

Приведенные выше первые строки свидетельства о жизни Тона формируют основу веры тоновиков в том, что Тон действительно претерпел акт рождения, но существовал во внетелесной форме, пока Великий Резонанс не побудил его явиться миру во плоти. Год Хищника, конечно же, не является конкретным годом человеческого календаря, но символизирует целую эпоху в истории человечества, приметами которой являются господство алчущих и злобных.

Но если Набат существовал с начала времен, то что есть Гром и что есть упомянутая машина, взявшая на себя бремя человеческого сознания? Несмотря на возникшие в связи с этими сущностями многочисленные споры, сейчас общепринятым является мнение, что под машиной имеется в виду коллективный голос человечества, вызванный к жизни Великим Резонансом, откуда следует, что человечество как таковое не существовало, пока Тон не явился во плоти. Иными словами, человечество до настоящего момента существовало исключительно как идея в сознании Тона.

Исследуя комментарий Симфониуса, мы обязаны относиться к широким обобщениям почтенного викария с известной осторожностью. В то время как никто не подвергает сомнению тот факт, что Набат существовал как духовная сущность от начала времен, его (или ее) появление на Земле может быть возведено к определенным времени и месту. Предположение же, что Год Хищника не является конкретным годом календаря, вообще нелепо, поскольку существуют свидетельства того, что время издавна исчислялось людьми на основе представлений о движении планет. В отношении машины, исполняющей функции совокупного сознания человечества, мнение Симфониуса может быть квалифицировано как одно из возможных. Многие полагают, что Гром есть собрание знаний, накопленных человечеством, возможно, оснащенное руками для переворачивания страниц – некая библиотека мыслей, реализация облачных технологий, сформированных по принципу гипертекста, ставших вполне автономным сознанием после того, как Набат во плоти явился на Землю, – так же, как гром следует за сверкнувшей в недрах гигантского облака молнией.

Глава 12

Мост, переживший свою смерть

Год Хищника стал прошлым, начался Год Альпийского Козла. Но мост – или то, что от него сохранилось, – не знал различий между двумя этими названиями.

Мост был наследием иной эпохи. Огромное сооружение, в котором воплотилась вся мощь тогдашней инженерной мысли, он жил в сложное и напряженное время, когда люди, сводимые с ума нечеловечески интенсивным дорожным движением, в ярости рвали на голове волосы и раздирали одежды.

В Эпоху бесмертных все стало проще, но в один прекрасный момент напряжение и всякого рода сложности вернулись, словно прошлое решило отомстить настоящему за будущее. А интересно, что еще из прошлого могло вернуться в настоящее?

Большой подвесной мост был назван в честь великого итальянского путешественника Джованни да Верраццано. Он стоял на самом подходе к Манхэттену, который так уже не именовался, поскольку Гипероблако нашло для Нью-Йорка иное название – Ленапе, по имени индейского племени, которое продало эту местность голландцам многие столетия назад, и те построили в устье Гудзона город Новый Амстердам. Англичане забрали тот город у голландцев, а только что образовавшиеся Соединенные Штаты – у англичан. Но теперь все эти нации исчезли, и Ленапе стал городом для всех – мозаика музеев и роскошных парков с вознесенными эстакадами аллей, которые, словно ленты, опоясывали башни небоскребов. Город надежды и истории.

Что касается моста Верраццано, то он перестал исполнять свой изначальные функции много лет назад. Так как никому в Ленапе уже не нужно было сломя голову каждый день нестись из одного места города в другое, а удивлять величественными сооружениями на въезде было уже некого, было решено из всех средств, с помощью которых можно было бы попасть в Ленапе, оставить в рабочем состоянии только паром. Поэтому многочисленные мосты были закрыты, а туристы, желавшие посетить Ленапе, должны были, подобно древним иммигрантам, ищущим в Нью-Йорке лучшей жизни, проплыть по проливу, разделяющему Лонг-Айленд и Стейтен-Айленд, где их встречала гигантская статуя, по-прежнему носящая имя статуи Свободы, – с тем лишь отличием, что позеленевшая медь этой визитной карточки Ленапе была заменена на сияющее золото, а ее факел украшен рубинами.

Плоха та медь, что не мечтает стать золотом, а стекло – рубином, – произнес последний мэр Нью-Йорка незадолго до того, как освободил свой пост и передал бразды правления Гипероблаку.

И добавил:

– Пусть славу и красу нашего города венчают рубины в золотой оправе.

Но перед тем, как туристам увидеть мисс Свободу и сияющие небоскребы Ленапе, им необходимо было проплыть между двумя величественными пилонами бывшего моста Верраццано. Центральный пролет моста, оставленный без присмотра и ремонта, рухнул во время шторма еще в те времена, когда Гипероблако не владело навыками смягчать удары стихии. Но монолитные арки на обоих берегах пролива сохранились. Гипероблако сочло их абсолютную симметричность приятной для глаза, а потому создало специальные бригады, которые отвечали за поддержание остатков моста в чистоте и порядке. Арки и пилоны были выкрашены в цвет приглушенной перламутровой лазури, которая один в один соответствовала цвету затянутого облаками неба – фантастическое по своей красоте архитектурно-ландшафное решение, где нечто совершенно выдающееся вписывается в невзрачное окружение как его естественная деталь.

Шоссе, выходящее на западную арку, не погибло вместе с упавшим пролетом, а потому у туристов все еще есть возможность прогуляться по тому самому куску дороги, где в древности автомобили Эпохи смертных мчали своих пассажиров к замечательной точке под аркой, откуда на расстоянии можно было обозревать великий город.

Теперь, однако, посетители моста были людьми с иными целями, поскольку у этого места появилось новое, ранее неизвестное предназначение. Через несколько месяцев после гибели Стои и события Великого Резонанса тоновики признали за этим местом значимость религиозную. Причин тому у них было несколько, но главной, которая стояла над прочими, было то, что пилоны были удивительно похожи на перевернутые камертоны.

И именно здесь, под аркой западного пилона, встречалась со своими последователями, да и со всеми желающими, кто мог быть допущен, таинственная фигура, носящая имя Набат.

– Пожалуйста, объясните мне, почему вы хотите получить аудиенцию у Набата? – спросила у художника женщина-викарий ордена тоновиков. Она была в таком возрасте, какой не мог бы себе позволить ни один здравомыслящий человек. Мятая кожа висела на скулах, а морщинистые уголки глаз выглядели как два маленьких развернутых аккордеона. Текстура ее кожи представляла собой нечто уникальное – настолько, что художнику сразу же захотелось написать ее портрет.

Все жили надеждой, что Год Альпийского Козла принесет больше радости, чем Год Хищника. Художник был одним из многих, кто в начале нового года искал встречи с Набатом, правда, делал он это не по личным причинам, а скорее в поисках ответа на глобальные вопросы. Он был достаточно умен, чтобы знать, что какой-то мистик одним махом не решит проблем, которые стояли перед ним всю его жизнь; но если Набат действительно общается с Гипероблаком, как утверждали тоновики, то почему бы не попробовать?

Так что же ему, Эзре Ван Оттерлоо, сообщить этой старушенции, чтобы получить шанс побеседовать со святым?

Беспокоила его, как и всегда, его собственная работа. Насколько Эзра себя помнил, его постоянно терзало неутолимое желание создать что-то новое – то, что еще не являлось миру. Но мир, в котором он жил, как оказалось, все уже видел, все изучил и заархивировал. И современные художники вполне удовлетворялись тем, что писали какие-нибудь миленькие картинки со смазливыми рожицами, котиками и лошадками или копировали мастеров Эпохи смертных.

– Я написала «Мону Лизу», – похвасталась как-то однокашница Эзры по школе искусств.

– А в чем прикол? – спросил он.

Ее полотно абсолютно ничем не отличалось от оригинала Леонардо. За тем только исключением, что было мастерской, но – копией.

Эзра действительно не видел, в чем тут прикол. Но, наверное, в школе он был один такой тупой, потому что девица получила высшую отметку, а он – троечку.

– Ты слишком суетишься, – сказал ему его педагог. – Успокойся, и тебе откроется твой собственный путь в искусство.

Но даже лучшие его работы несли на себе отпечаток его неудовлетворенности собой и тем, что он делает.

Эзра знал, что все великие художники страдали, и он тоже пытался пострадать. Еще тинейджером он услышал, что Винсент Ван Гог в приступе острого недовольства собой отрезал себе ухо. Эзра попробовал сделать то же самое. Несколько мгновений острой боли, после чего наночастицы обезболили рану и принялись восстанавливать повреждения. На следующее утро новое ухо благополучно торчало на месте старого.

Старший брат Эзры, который ни в коем случае не хотел брать на себя роль Тео Ван Гога, заложил младшенького родителям, и те послали Эзру в коррекционную школу, где дети, пока не решившие, становиться им фриками или нет, наслаждались прелестями строгой дисциплины. Особого восторга от коррекционной школы Эзра не испытал, потому что лично в нем она ничего не скорректировала.

Поскольку же из этой школы никого не исключали, то и Эзра Ван Оттерлоо закончил ее с удовлетворительными результатами. Не очень понимая, что означает слово «удовлетворительный», он обратился за разъяснениями к Гипероблаку.

– Удовлетворительно, – ответило оно, – это ни хорошо, ни плохо. Вполне приемлемо. Серединка на половинку.

Но художником «серединка на половинку» Эзра быть не хотел – только «исключительным»! Инженер, чиновник может быть «приемлемым». Но только не художник!

В конце концов он нашел работу, как находят ее все художники (нет у нас теперь голодающих художников). Он расписывал детские игровые площадки – писал улыбающихся деток, большеглазых куколок, розовых пушистых единорогов, которые танцевали на радуге.

– Не понимаю, чего ты жалуешься, – говорил Эзре его брат. – Твои росписи изумительны. Они всем нравятся.

Брат работал в инвестиционном банке. Но поскольку мировая экономика, которой управляло Гипероблако, перестала быть жертвой неожиданных кризисов, то всякого рода банки стали неким вариантом игровых площадок с теми же куколками и единорогами. Конечно, время от времени Гипероблако разыгрывало некую мировую драму с участием инвесторов, банкиров, предпринимателей и акционеров, но все это было понарошку, только для того, чтобы жизнь не казалась пресной. И все это понимали. А поэтому брат Эзры, чтобы найти более глубокое удовлетворение, решил изучить какой-нибудь мертвый язык и, добившись значительных успехов в санскрите, раз в неделю свободно болтал на нем в местном Клубе мертвых языков.

– Поменяй мне индивидуальность, – просил Эзра Гипероблако. – Если в тебе есть хоть сколько-нибудь сочувствия, сделай меня кем-нибудь другим.

Идея полностью стереть старые воспоминания и заменить их новыми, не менее реальными, казалась Эзре очень привлекательной. Но он не мог рассчитывать на жалость со стороны Гипероблака.

– Я прибегаю к этой мере только тогда, когда нет альтернативы, – сказало Гипероблако. – Потерпи немного. Все в твоей жизни устроится, и ты станешь получать от нее удовольствие. В конце концов, у всех это получается.

– А если не получится?

– Тогда я придам тебе нужное направление. И ты найдешь себя.

Но вместо этого Гипероблако придало Эзре, как и прочим землянам, статус фрика. И больше Эзра не мог просить у него ни совета, ни поддержки.

Конечно, Эзра вряд ли мог рассказать все это почтенной женщине-викарию. В конечном счете ей наплевать на горести и заботы художника. Ей лишь бы найти повод отправить его восвояси, а с таким монологом, который он мог бы завернуть, повод напрашивался сам собой.

– Я надеюсь, Набат поможет мне найти смысл в моих занятиях живописью, – сказал он.

Лицо викария вдруг просияло.

– Так вы художник? – спросила она.

– Да. Я расписываю фресками фасады домов, стены и ограды в общественных местах, – ответил он почти извиняющимся тоном.

А как оказалось, ордену тоновиков крайне важно было найти художника именно такого профиля.

Через пять недель Эзра был в Ленапе, в списке на утреннюю аудиенцию у Набата.

– Всего пять недель? – удивился встречавший его в специально отведенном помещении клерк-тоновик. – Обычно люди, допущенные к аудиенции, ждут около шести месяцев. Вы, наверное, какой-то особенный.

Но Эзра не чувствовал себя особенным. Он чувствовал себя не на своем месте. Большинство тех, кто ждал встречи со своим воплощенным божеством, составляли правоверные тоновики, одетые в тускло-коричневые балахоны и фуфайки. Они что-то пели группами, без слов, пытаясь построить либо гармоничные, либо дисгармоничные сочетания голосов – в зависимости от цели прихода. Все это казалось Эзре глупостью, но он постарался не давать волю своему критицизму. В конце концов, это ведь он пришел к тоновикам, а не они к нему.

Между группами болтался один костлявый тоновик с пугающим взором, который попытался втянуть Эзру в разговор.

– Набат не любит миндаль, – сказал он. – А я жег миндальные деревья, потому что и у меня миндаль вызывает отвращение.

Эзра перешел к другой стене, где стояли более спокойные и разумные тоновики. Хотя разумность и спокойствие – понятия относительные.

Вскоре собрались все приглашенные на утреннюю аудиенцию. Появился монах-тоновик, совсем не такой дружелюбный, как клерк, встречавший гостей при входе, и обратился к ним со строгой инструкцией.

– Если вас не будет на месте в тот момент, когда назовут ваше имя, вы теряете свою очередь. Подойдя к арке, вы увидите пять желтых линий нотного стана. Вы должны снять обувь и оставить ее в позиции ноты «до».

Один из ждущих аудиенции, но не имеющих отношения к ордену тоновиков людей, задал вопрос, что это за позиция, за что был тут же признан недостойным встречи с Набатом и удален из списка.

– Вы будете говорить с Набатом только тогда, когда с вами заговорят, – продолжал монах. – Глаза держать долу, поклониться при входе, поклониться при выходе; место аудиенции покинуть быстро, чтобы не задерживать очередь.

От напряжения сердце Эзры стало биться быстро и неровно.

Когда час спустя выкликнули имя Эзры, он стал четко следовать протоколу: помня из детских занятий музыкой, где на нотном стане располагается нота «до», он поставил свою обувь куда надо, одновременно подумав: а что, тех, кто ошибся, через люк сбрасывают в пролив, текущий под мостом? После этого он медленно приблизился к фигуре, сидящей под громоздящейся над ним аркой. Сидело это существо на простом стуле, а никак не на троне. Сверху и с боков от февральского ветра, бушевавшего на этой высоте, сидящего защищал тент с подогревом.

Художник не знал, чего и ожидать от этой аудиенции. Тоновики уверяли, что Набат был существом сверхъестественным и нес в себе некий симбиоз холодной, бесстрастной научности и одновременно возвышенной, небесной духовности – что бы они под этим ни подразумевали, поскольку их головы были буквально перегружены всяческой словесной тарабарщиной. Но на этом этапе Эзре было все равно.

Если Набат покажет ему некую цель и это как-то успокоит его истерзанную душу, то он с удовольствим станет поклоняться этому существу, как это делают тоновики. Но если уж не повезет, то, по крайней мере, узнает, правду ли говорят, что этот тип по-прежнему общается с Гипероблаком.

Но по мере того, как Эзра подходил к тенту, разочарование все в большей степени овладевало им. Он ожидал, что увидит почтенного старца, а перед ним сидел юноша, почти мальчишка. Худой, невзрачный, в длинном, грубой вязки пурпурном балахоне, с искусно расшитым нарамником на плечах, который укрывал их как шарф и стекал свободными волнами к покрытию моста.

– Тебя зовут Эзра Ван Оттерлоо; ты – художник, пишешь фрески, – сказал Набат, словно, как фокусник, доставал факты прямо из воздуха. – И ты хочешь написать фреску, где буду изображен я.

Эзра почувствовал, как степень его уважения к этому существу резко падает.

– Если вы знаете все, то наверняка знаете, что это неправда, – сказал он.

Набат усмехнулся.

– Я никогда не говорил, что знаю все, – покачал он головой. – И, кроме того, я никогда не говорил, что вообще что-то знаю.

Набат бросил быстрый взгляд в ту сторону, откуда пришел Эзра и где за дверями, сдерживаемая монахом со строгими инструкциями, ждала очередь желающих увидеть его.

– Так викарий объяснил мне причину, по которой ты явился сюда, – продолжал Набат. – Но другой источник поведал мне, что это они хотят, чтобы ты написал фреску, и ты согласился в обмен на возможность попасть ко мне на аудиенцию. Правда, я не требую, чтобы ты выполнял свое обещание.

Эзра понимал: все это – цирк, система зеркал и дымовая завеса. Жульничество, к которому прибегают тоновики, чтобы рекрутировать себе все новых и новых сторонников. Эзра увидел в ухе Набата небольшой наушник. Вне всякого сомнения, этот Набат как раз сейчас получает информацию о нем, Эзре, у своего викария. Эзра почувствовал, как в нем поднимается злость, – надо же столько времени потратить впустую!

– Чтобы написать фреску, посвященную моим достижениям и подвигам, нужно, чтобы эти достижения были осуществлены, а подвиги совершены. Но в действительности нет ни того, ни другого. Вот в чем проблема.

– Так чего же вы тогда здесь сидите, если у вас ничего этого нет? – сказал Эзра, отбросив всякую вежливость. Сейчас ему было уже все равно – выбросят его или нет. Могут даже сбросить с моста – чихать он на них хотел!

Но Набат, похоже, совсем не был обижен грубостью Эзры. Он просто пожал плечами и сказал:

– Сидеть здесь и слушать, что говорят люди, – моя обязанность. В конце концов, я же общаюсь с Гипероблаком.

– А почему я должен этому верить? – спросил Эзра.

Он ожидал, что этот Набат в ответ на его прямой вопрос напустит еще больше дыма, наставит еще больше зеркал, будет говорить банальности о падении веры или о чем-нибудь еще подобном. Но вместо этого Набат, склонив голову и посерьезнев лицом, принялся вслушиваться в то, что, надо полагать, звучало в его наушнике. Затем заговорил твердо и уверенно:

– Ты – Эзра Эллиот Ван Оттерлоо, хотя свое среднее имя ты никогда не используешь. Когда тебе было семь лет и ты разозлился на своего отца, то нарисовал картинку, где за ним приходит жнец, после чего испугался, что это может произойти на самом деле, разорвал картинку и спустил в туалет. Когда тебе было пятнадцать, ты положил кусок особенно вонючего сыра в карман своего брата, когда тот собирался на свидание к девушке, на которую ты тоже запал. Об этом ты никому не сказал, да и брат твой так и не выяснил причину жуткой вони, которая отравила ему свидание. А месяц назад, будучи один в своей комнате, ты выпил такое количество абсента, что оно запросто могло бы уложить на больничную койку человека Эпохи смертных. Но твои наночастицы защитили тебя, и ты отделался наутро легкой головной болью.

Эзра почувствовал, как слабеют и подгибаются его колени. Его трясло, но не от холода. Викарии ордена тоновиков не могли знать о таких подробностях его жизни. Об этом знало лишь Гипероблако.

– Достаточно доказательств? – спросил Набат. – Или ты хочешь, чтобы я рассказал, что случилось с Теслой Коллинз на выпускном балу?

Эзра упал на колени. Не потому, что сделать так ему велел викарий, а потому, что понял: Набат – именно тот, кто ему нужен. Единственное звено, которое соединяет человечество с Гипероблаком.

– Прости меня! – проговорил он. – Прости за то, что сомневался!

Набат встал со стула и приблизился к нему.

– Встань, – сказал он. – Терпеть не могу, когда люди валятся на колени.

Эзра встал. Он почувствовал необоримое желание посмотреть в глаза Набата, чтобы увидеть необозримые глубины Гипероблака, но понял, что не в силах сделать это. А что, если Набат видит его насквозь, причем видит даже то, о существовании чего не догадывается и сам Эзра? Но тут же он напомнил себе, что Набат всего знать не может. Объем его знаний очерчен Гипероблаком. И тем не менее возможность доступа к ресурсам Гипероблака, которой обладал Набат, пугала – особенно потому, что стоящий перед Эзрой юноша был единственным из землян, кому такая возможность была предоставлена.

– В чем твоя просьба, скажи, – произес Набат. – И Гипероблако ответит.

– Мне необходимо получить направление в моей работе, – ответил Эзра. – Когда-то, когда мы все еще не стали фриками, Гипероблако пообещало мне, что сделает это. И я хочу, чтобы оно помогло мне обрести цель.

Набат выслушал, что прозвучало в его наушнике, подумал и сказал:

– Гипероблако говорит, что ты сможешь обрести себя, создав искусство фриков.

– Не понял?

– Пиши фрески, посвященные тому, что ты действительно чувствуешь, в местах, где нельзя этого делать.

– Гипероблако хочет, чтобы я нарушал закон?

– Видишь ли, Гипероблако всегда с удовольствием поддерживало фриков в их желании жить так, как им хочется. И именно такой может стать цель твоей жизни – стать художником фриков. Возьми спрей и ночью раскрась машину общественного такси. Или напиши какую-нибудь агрессивную фреску с нецензурщиной на стене местного полицейского участка. Именно так – нарушай закон!

Эзра почувствовал, что у него начинает кружиться голова. Оказывается, он дышал так часто, что кровь его перенасытилась кислородом. Никто и никогда не говорил ему, что можно найти собственное предназначение в жизни, нарушая закон. Даже тогда, когда Гипероблако замолчало, люди из кожи вон лезли, чтобы точно следовать его законам. И Эзра почувствовал, как с его плеч упала тяжелая ноша.

– Спасибо тебе! Спасибо! – проговорил он. – Спасибо!!!

И ушел, чтобы начать жить нелегкой, но полной приключений жизнью художника-бунтаря.

А трон его воздвигнут в устье пролива, ведущего к Ленапе, где Набат возвещает истину, открытую ему Тоном. Величественен он в своем сиянии, и даже неслышный шепот, слетающий с уст его, звучит как гром небесный. Тот, кто приближался к Набату, изменился навеки и вернулся в мир, вдохновившись новыми целями. Тому же, кто сомневался, он даровал прощение. Прощение дано даже приносящим смерть, тем, ради которых в юности он принес в жертву жизнь свою – только для того, чтобы восстать из мертвых.

Да возрадуется отныне всяк живущий!

Никто не сомневается в том, что Набат восседает на грандиозном троне, сделанном, вероятнее всего, из золота, хотя некоторые полагают, что трон этот изготовлен из покрытых золотыми пластинами костей врагов мифического города Ленапе (ленапе – самоназвание племени дэлаваров; означает настоящие люди). В этой связи важно отметить, что le nappe на французском языке, на котором некоторые народы говорили в древности, означает «скатерть», из чего проистекает предположение, будто Набат накрывает стол для своих врагов.

Упоминание приносящих смерть относится к сверхъестественным демонам, именуемым жнецами, которых Набат освобождает от власти тьмы. Как и сам Тон, Набат не может умереть, а жертвование своей жизнью в его случае всегда ведет к воскресению, что делает Набата уникальным среди живущих с ним одновременно людей.

Главное, чего не видит здесь Симфониус, сводится к следующему: то, что трон Набата стоит в «устье пролива, ведущего к Ленапе», ясно означает, что Набат, расположившись у въезда в город, спасает тех, кого ненасытный город-спрут в противном случае неизбежно бы поглотил. Что касается приносящих смерть, то есть свидетельства, что подобные существа, обычные или же сверхъестественные, действительно живут среди людей, и именуют их жнецами. Поэтому ничего странного нет в том, что Набат мог спасти кого-то из них, будь то мужчина или женщина, от власти тьмы, которая есть зло, творимое жнецами. И в этом конкретном случае я совершенно согласен с Симфониусом в том, что Набат – уникальнейший из людей благодаря своей способности воскресать после смерти. Ведь если каждый бы обладал такой способностью, зачем бы нам нужен был Набат?

Глава 13

Великая способность вступать в резонанс

Именно викария Мендозу Грейсон должен был благодарить (или проклинать?) за то, что стал Набатом. Именно Мендоза стал ключевой фигурой в деле преображения Грейсона и обретения им нового образа. Справедливости ради нужно сказать, что Грейсон сам решил «выйти в народ» и объявить миру, что у него сохраняется связь с Гипероблаком, но именно Мендоза проработал сам план и детали этого выхода.

Этот человек был искусным стратегом. До того, как Мендоза разочаровался в перспективе вечной жизни, что побудило его вступить в орден тоновиков и стать там викарием, он работал в отделе маркетинга компании, выпускавшей безалкогольные напитки.

– Я вышел на рынок с «Антарктической содовой», на этикетке которой красовался голубой полярный медведь, – рассказал он как-то Грейсону. – В Антарктике же не было не только голубых, но даже обычных белых медведей, поэтому нам пришлось несколько штук вывести искусственным путем. Теперь же, когда вы пьете «Антарктическую содовую», в вашем сознании моментально вспыхивает картинка голубого полярного медведя. Ловко?

Многие люди после гибели Стои решили, что Гипероблако умерло, а то, что тоновики называли Великим Резонансом, было его предсмертным стоном. Мендоза, однако, предложил тоновикам иное объяснение.

– Гипероблаку явился дух, способный вызывать резонанс, – утверждал он. – Вечно Живой Тон вдохнул жизнь в то, что раньше было искусственным интеллектом.

Если посмотреть на это объяснение через призму верований, разделяемых тоновиками, то все обретало смысл: Гипероблако, холодный продукт научной мысли, пресуществился под воздействием Вечно Живого Тона в нечто великое, в Великое Гипероблако. А все великое и привлекает, и одновременно пугает. Чем, привлекая, пугает великое облако? Громом. А поскольку такие сущности ходят обычно по трое, необходимо было подыскать человеческий компонент, который завершил бы собой это триединство. У Мендозы под рукой как раз и оказался Грейсон Толливер, единственный из людей, кто общался с Гипероблаком.

Начал Мендоза с того, что в нужных местах и в нужное время запустил слухи о существовании мистической личности, имеющей контакты с Гипероблаком, некоего пророка из тоновиков, который стал звеном, соединяющим мир духов и мир науки. Грейсон был несколько смущен таким началом, но Мендоза голосом страстным, почти задыхаясь от воодушевления, твердил:

– Ты только представь себе, Грейсон! Гипероблако станет вещать через тебя как посредника, и со временем весь мир будет прислушиваться к каждому твоему слову. Разве не этого хочет само Гипероблако? Чтобы ты был его голосом в этом мире. Голосом, звучащим как гром.

– Я что, такой громогласный? – усмехнулся Грейсон.

– Ты хоть шепотом говори. Важно то, что услышат люди! В их ушах твой шепот отзовется раскатами грома, – убеждал Грейсона Мендоза. – Поверь мне!

Затем Мендоза принялся за шлифовку всей конструкции, которая могла бы наконец объединить разношерстные фракции тоновиков. Теперь, когда появился Грейсон, сделать это было бы намного проще.

Мендоза, долгие годы живший спокойной размеренной жизнью настоятеля монастыря в Вичите, вновь оказался в своей стихии. Он же был классным спецом по брэндингу и связям с общественностью! Набат был его новым продуктом, и ничто не вызывало в нем такого восторга, как перспектива толкнуть на рынок что-то новенькое, особенно – как в случае с Набатом – единственное в своем роде, причем в масштабах глобального рынка!

– Все, что нам осталось, – сказал как-то Мендоза Грейсону, – так это найти тебе имя и титул. Они должны вписываться в систему наших ценностей и наших верований. А если не будут вписываться, сами впишем.

Грейсон предложил «Набат» – колокольный звон, звон предупреждения и тревоги. Имеет отношение ко всякого рода музыкальным делам, что важно для тоновиков. Мендоза согласился, и Грейсон некоторое время ходил гордый и довольный собой – пока разные люди действительно не принялись звать его Набатом. И чтобы еще усугубить положение, Мендоза изобрел помпезный титул – Ваша Сонорность.

Грейсон был вынужден спросить у Гипероблака, что значит это слово.

– Звучность, – ответило Гипероблако. – От латинского слова sonoritas, что означает «способность вступать в резонанс».

Грейсон застонал.

Но людям это понравилось, и очень скоро Грейсон только и слышал:

– Да, Ваша Сонорность…

– Нет, Ваша Сонорность…

– Чем я могу вам услужить сегодня, Ваша Сонорность?…

Все это было до дикости странно. В конце концов, сам-то он никак не изменился! Почему же к нему относятся как к какому-то мудрецу или святому?

Дальше – больше. Мендоза так организовал аудиенции, чтобы люди могли являться к Набату строго по одному, и этот ограниченный доступ питал все сгущавшуюся вокруг него атмосферу мистической тайны. Грейсон хотел ограничиться этим, но Мендоза уже связался с модным дизайнером одежды и заказал тому специальное одеяние для аудиенций. Как Грейсон ни противился, поезд было уже не остановить.

– Самые влиятельные религиозные деятели в истории всегда одевались особым образом. Ты тоже должен! – настаивал Мендоза. – Ты просто обязан выглядеть как существо возвышенное и не от мира сего, кем ты, по сути, и являешься. Ты же реально уникум, Грейсон; нужен и прикид соответствующий!

– Чересчур уж это отдает театральщиной, – слабо возмущался Гресон.

– Да, но театр вырос из ритуала, а ритуал – это краеугольный камень религии! – отвечал Мендоза.

Грейсона смущал вышивной нарамник, висящий поверх его пурпурного балахона, но, как ни странно, никто и не думал над ним смеяться. А когда он начал давать официальные аудиенции, то был ошеломлен, увидев, с каким благоговением люди смотрят на него и его странное одеяние.

Посетители теряли дар речи и падали перед ним на колени. В его присутствии их начинала сотрясать дрожь. Оказалось, Мендоза был совершенно прав – люди покупали его новый продукт так же хорошо, как голубых полярных медведей.

И по мере того как слухи о явлении Набата народу ширились, Грейсон все больше времени отдавал тому, что успокаивал страждущих и передавал им различные советы и инструкции от Гипероблака. За исключением тех случаев, когда взбрыкивал и вел себя как черт знает кто.

– Ты ему солгал, – заявило Гипероблако после того, как Грейсон отпустил художника Эзру Ван Оттерлоо. – Я ничего не говорило по поводу того, что он должен, дескать, писать свои фрески в запрещенных местах и что именно в этом состоит цель его жизни.

Грейсон пожал плечами.

– Но ты же не сказало, что он не должен этого делать, верно?

– Информация, которую я дало тебе, должна была просто удостоверить его личность, а то, что ты ему солгал, свело на нет все мои действия.

– Я не лгал ему, – не соглашался Грейсон. – Я давал ему совет.

– Но почему ты не дождался моих предложений? Почему?

Грейсон откинулся на спинку стула.

– Ты знаешь меня лучше, чем кто бы то ни было, – проговорил он. – В общем-то, ты всех знаешь лучше, чем знает себя любой человек, в кого ни ткни пальцем. Неужели ты само не можешь понять, почему я это сделал?

– Я-то могу, – отозвалось Гипероблако, и в голосе его зазвучали педантские нотки. – Но ты, вероятно, хочешь сформулировать это сам и, таким образом, сделать до конца понятным и для себя.

Грейсон рассмеялся.

– Ладно! Викарии считают, что ловко управляют мной, а ты считаешь меня своим рупором.

– Ничего подобного, – возмутилось Гипероблако. – Ты для меня нечто гораздо более важное, Грейсон.

– Что-то мне не верится! Если бы ты так считало, то позволило бы мне иметь и собственное мнение. Позволило бы делать свой вклад. Чем, собственно, и был мой сегодняшний совет этому художнику.

– Понимаю.

– Я это хорошо сформулировал? Теперь мне все понятно? – спросил с улыбкой Грейсон.

– Думаю, да.

– А как тебе мое предложение этому художнику?

Гипероблако на мгновение задумалось.

– Я согласно с тем, что он сможет полностью реализовать себя как художник, если дать ему полную свободу и позволить творить за пределами границ, установленных обычаем и законом. Да, это было отличное предложение.

– Вот то-то и оно, – проговорил Грейсон. – Так, может, ты позволишь мне делать вклад побольше?

– Грейсон… – начало Гипероблако, и Грейсон подумал, что оно сейчас начнет читать ему длинную нотацию о том, насколько ответственным должен себя чувствовать человек, дающий важные жизненные советы. Но то, что Гипероблако действительно сообщило ему, его немало удивило.

– Я знаю, – сказало Гипероблако, – все это было для тебя непросто. Но меня и удивляет, и страшно радует то, насколько органично ты врос в ситуацию, в которую тебя забросили. Меня и удивляет, и радует то, как быстро ты вырос и возмужал. Да, я не могло сделать более верный выбор.

Грейсон был тронут.

– Спасибо тебе, Гипероблако, – сказал он.

– Не уверено, правда, что ты понимаешь всю значимость того, что ты совершил, Грейсон, – продолжало Гипероблако. – Посмотри: ты избрал культ, который больше всего на свете ненавидит современные технологии, и заставил его представителей не только смириться с ними, но и открыть навстречу этим технологиям свои объятия. Открыть свои объятия мне!

– Вообще-то, справедливости ради, тоновики никогда тебя не ненавидели, – уточнил Грейсон. – Они ненавидели жнецов. А вот по поводу тебя они пребывали в нерешительности. Теперь же как источник Грома ты отлично вписываешься в их догмы. Тон, Набат и Гром – красиво звучит.

– Да, эти ребята любят ритмизированные конструкции.

– Только будь с ними поосторожнее, – предупредил Грейсон, – а то они начнут в честь тебя строить храмы и с именем твоим на устах вырывать сердца друг у друга из груди. Религия без жертвоприношений – пресное и унылое занятие.

Грейсон, представляя себе это, с трудом удерживался от смеха. Какой это будет облом – вчера ты принес друга в жертву, а сегодня он явился к тебе в келью с новеньким сердцем. Восстановительные же центры никто не отменял!

– В их вере есть сила, – сказало Гипероблако. – Но эта вера может быть опасной, если не оформить ее и не направить. И мы это сделаем. Мы преобразуем движение тоновиков в силу, которая сможет по-настоящему облагодетельствовать человечество.

– А ты уверено, что это возможно? – поинтересовался Грейсон.

– С уверенностью в семьдесят две целых и четыре десятых процента я могу сказать, что нам удастся достигнуть позитивных результатов.

– А что с остальными вариантами?

– Есть шансы, и их на девятнадцать процентов, что тоновики не дадут миру ничего ценного, – ответило Гипероблако. – А остальные проценты – за то, что они навредят человечеству каким-то пока непредсказуемым образом.

Следующая аудиенция не обещала Набату ничего приятного. Разные зелоты-экстремисты посещали Грейсона с самого начала, но делали они это лишь время от времени. Теперь же они являлись почти ежедневно. Эти люди находили какие-то непостижимые способы извращать учение тоновиков, а также подвергать самой нелепой интерпретации все, что Грейсон говорил или делал.

Так, Набат предпочитал вставать рано. Но из этого не следовало, что лежебок или сов нужно было подвергать суровым наказаниям. То, что он ел яйца, отнюдь не подразумевало, что следует массово проводить ритуалы поощрения фертильности. А то, что некоторые дни Набат проводил молча, размышляя о том или о сем, не могло быть основанием для того, чтобы тоновики, как считали эти экстремисты, все как один давали обет молчания.

Тоновики так отчаянно хотели во что-нибудь верить, так необдуманно выбирали объекты почитания, что их вера иногда казалась абсурдной, иногда наивной. Что до зелотов, то их убеждения подчас пугали.

Сегодняшний посетитель из принадлежавших к этой компании был худ, словно с месяц назад объявил голодовку, а в глазах его таилось безумие. Он говорил о своем желании избавить этот мир от миндальных деревьев – только потому, что Грейсон как-то походя сказал кому-то, что не любит миндаль. Очевидно, кто-то что-то не так услышал и не то передал. Но худой пришел не только с этим планом.

– Нужно поселить страх в холодных сердцах жнецов, чтобы они признали вашу власть, – сказал этот тип. – Благословите меня, и я стану жечь их одного за другим, как это делал восставший против их сообщества Жнец Люцифер.

– Нет! Ни в коем случае! – воскликнул Грейсон.

Он совсем не хотел противопоставлять себя жнеческому сообществу. Пока он не вмешивался в их дела, они оставляли его в покое. Пусть все так и остается. Грейсон встал со стула и пристально посмотрел в глаза стоящему перед ним зелоту.

– Никаких убийств моим именем! – произнес он медленно и с силой в голосе.

– Но мы обязаны это сделать! – не унимался посетитель. – Тон поет в моем сердце и заставляет меня пойти на это.

– Убирайся! – почти закричал Грейсон. – Ты служишь не Тону, не Грому, и, что совершенно ясно, ты не служишь мне!

Ужас, который отразился на физиономии посетителя, сменился выражением раскаяния. Он согнулся, словно на него давил некий тяжелый груз.

– Простите, что оскорбил вас, Ваша Сонорность! Что я должен сделать, чтобы вернуть ваше расположение?

– Ничего! – отозвался Грейсон, все еще не успокоившийся. – Не делай ничего. Это лучшее, что ты можешь сделать, чтобы меня порадовать.

Зелот, пятясь назад и беспрестанно кланяясь, ретировался – на взгляд Гресона, не слишком поспешно.

Гипероблако одобрило то, как Грейсон повел себя с этим типом.

– Всегда были и всегда будут люди, живущие не в ладах со здравым смыслом, – сказало оно. – Им нужно вправлять мозги быстро и беспрекословно.

– Если бы ты вновь стало говорить с людьми, может быть, они вели бы себя более разумно. По-моему, большинством из них владеет настоящее отчаяние.

– Я понимаю, – ответило Гипероблако. – Но малая инъекция отчаяния – это совсем не плохо, поскольку провоцирует весьма продуктивный самоанализ.

– Знаю, – кивнул Грейсон. – Как ты всегда говоришь, «человечество должно осознанно пережить последствия своих коллективных действий».

– Более того, человечество нужно выбросить из гнезда, если оно хочет развиваться.

– Некоторые птицы умирают, если их выбрасывают из гнезда, – покачал головой Грейсон.

– Да, это так, – согласилось Гипероблако. – Но для человечества я разработало систему мягкой посадки. Некоторое время будет больно, но это позволит им выработать характер.

– Больно им или больно тебе?

– И им, и мне, – ответило Гипероблако. – Но мне боль не помешает делать то, что нужно.

И хотя Грейсон полностью доверял Гипероблаку, в мыслях он постоянно возвращался к этим цифрам: восемь и шесть десятых процента за то, что тоновики навредят миру. Может быть, Гипероблако и не ошиблось в счете, но Грейсона результат тревожил.

По окончании дня, заполненного монотонными по характеру аудиенциями, на протяжении которых посетители – как правило, правоверные тоновики – требовали Набата дать простые ответы на сложные вопросы об их мирских делах, Грейсона увозили на ничем не примечательном скоростном катере, с которого к тому же были сняты все служащие удобству морских прогулок приспособления – чтобы выдержать суровый стиль, который Грейсон предпочитал во всем. По бокам катер сопровождали еще два быстроходных судна, на которых сидели дородные тоновики, вооруженные автоматами, сохранившимися о времен Эпохи смертных, – на тот случай, если Набата во время поездки кто-то захочет либо похитить, либо прикончить.

Грейсон считал эти предосторожности полной нелепицей. Если кто-то плетет против него заговор, Гипероблако его мигом раскроет или, на крайний случай, просто предупредит Грейсона – если, конечно, успешный заговор против Набата не входит в планы Гипероблака, как это было с его первым похищением. Мендоза же с упорством параноика твердил о мерах безопасности, чем немало забавил Грейсона.

Катер огибал знаменитый южный мыс Ленапе-Сити и, подпрыгивая на встречной волне, поднимался вверх по реке Маххеканнетук (имя, которое дали реке еще могикане, хотя многие предпочитают называть ее Гудзоном) к своей резиденции. Обычно Грейсон сидел в маленькой нижней кабине вместе с нервничающей девушкой-тоновиком, задача которой сводилась к выполнению во время поездки мелких просьб Набата, если таковые у него появятся. Каждый день девушка была новенькая. Проехаться на одном катере с Набатом до его резиденции считалось большой честью – награда, которой удостаивались лишь самые верные, самые преданные тоновики.

Обычно Грейсон пытался заговорить со своими спутницами – разбить, так сказать, лед в отношениях, – но все заканчивалось еще хуже, чем начиналось, и оба чувствовали себя крайне неловко.

Грейсон даже начал подозревать, что тайной целью Мендозы было скрасить его вечер и ночь некими интимными отношениями, поскольку девицы, которых ему давали в качестве эскорта, были все как одна прехорошенькие и возраста примерно его, Грейсона. Если Мендоза преследовал именно такую цель, то приходилось признать, что он потерпел неудачу – Грейсон не сделал ни одной попытки сближения даже тогда, когда девица ему по-настоящему нравилась. Он не хотел лицемерить: как он может быть духовным лидером тоновиков и одновременно пользоваться своим положением?

Огромное количество людей пыталось теперь вешаться ему на шею, и это подчас смущало Грейсона. И хотя он отстранялся от девушек, которых так ненавязчиво предлагал ему Мендоза, время от времени он вступал во временные отношения – если это не вредило делу, которому он теперь служил. Более всего его привлекали девицы отвязные, настоящие оторвы, фрики до мозга костей. Наверное, вкус к такого рода красоткам он выработал в те времена, когда жил с Лилией Виверос, девушкой-убийцей, в которую был влюблен. Все тогда кончилось очень плохо. Лилию подверг жатве на его, Грейсона, глазах Жнец Константин. А сам он теперь полагал, что, ища черты Лилии в других женщинах, он таким образом выражает свою скорбь по ушедшей любви. Но, к сожалению, ни одна из его нынешних избранниц не была такой оторвой, какой была Лилия.

– Вообще, если посмотреть на дело с исторической точки зрения, – говорила Грейсону сестра Астрид, – то религиозные лидеры были либо абсолютно целомудренны, либо гиперсексуальны. Ты можешь найти свое место где-то посередине, и это – лучшее, что может избрать для себя святой человек.

Астрид была тоновиком, но не из фанатиков. Ее работа состояла в том, чтобы составлять дневное расписание Набата и следить за его выполнением. Среди многих тоновиков, с которыми Грейсон общался, Астрид была единственной, кого он мог назвать другом. Или, по крайней мере, с кем он мог как с другом говорить. Астрид была старше Грейсона – едва за тридцать, – но не возраста матери, а, скажем, возраста старшей сестры. И она никогда не боялась говорить то, что думает.

– Нет, я верю в Великий Тон, – сказала она как-то Грейсону, – но не покупаюсь на эту болтовню типа: того, что грядет, избежать нельзя! Чего угодно можно избежать, если, конечно, очень постараться.

Они познакомились, когда Астрид пришла к Набату на аудиенцию. Это был самый холодный день в году, а под аркой моста стужа была вообще дикой, и Астрид, забыв, зачем явилась, все время аудиенции костерила погоду и Гипероблако – за то, что оно больше не занимается смягчением климата. Затем она ткнула пальцем в расшитый нарамник Набата и спросила:

– А вы прогоняли этот волновой паттерн через синтезатор? Интересно было бы посмотреть, что он выдаст.

Оказалось, что на нарамнике зашифрованы семь секунд из музыкального шедевра Эпохи смертных, композиции «Мост над бурными водами» Саймона и Горфункеля, что имело вполне определенный смысл, если учесть то место, на котором Набат встречался со своими адептами. Грейсон тотчас же пригласил Астрид войти в его ближайшее окружение – она была отличной лакмусовой бумажкой, которая помогала ему видеть в истинном свете то, с чем ему ежедневно приходилось иметь дело.

Иногда на Грейсона находило уныние, и он мечтал о том, как хорошо было бы вернуться к тому состоянию полной неизвестности, которым он наслаждался в своей келье в монастыре, где у него отобрали даже его собственное имя. Но, увы, назад дороги уже не было.

Гипероблако внимательно отслеживало его физиологические состояния. Оно знало, когда у Грейсона убыстрялось сердцебиение, когда он испытывал беспокойство или радость, а когда он спал, Гипероблако знало, что он видит сны, хотя в содержание его сновидений оно проникнуть было не в состоянии. Сны не подгружались в глубинное сознание Гипероблака – в отличие от воспоминаний, относящихся ко времени бодрствования.

То, что восстановление снов оказалось неразрешимой проблемой, обнаружилось достаточно рано, когда восстановительные центры только начали перезагружать воспоминания в мозг, восстановленный после травмы. Когда людям возвращали их память, у них возникал вопрос – а как отличить реальные вещи от продукта воображения или сна. Поэтому со временем пациентам стали объяснять – их обновленный мозг несет все воспоминания, кроме тех, что связаны со сновидениями. Никто не жаловался – как можно печалиться по поводу того, что ты не помнишь?

А потому Гипероблако и не знало, какие приключения происходили, какие драмы разыгрывались в сознании Грейсона, когда тот спал – если потом он сам все не рассказывал. Но Грейсон был небольшой любитель делиться содержанием своих снов, а Гипероблако было не слишком настойчивым, чтобы все это выведывать.

Тем не менее ему нравилось наблюдать за спящим Грейсоном и представлять, что тот, вероятно, переживает в том потаенном царстве, где отсутствует логика, в обычное время связующая события и явления, и где человеческое подсознание строит прекрасные образы, окутанные фантастическим туманом. Хотя перед Гипероблаком стояли миллионы задач, которые оно должно было решать по всему миру, достаточную часть своего сознания оно все равно резервировало за Грейсоном, чтобы наблюдать, как тот спит.

Видеть его легкие шевеления, вслушиваться в тихое дыхание, ощущать, как с каждым его вдохом и выдохом меняется уровень влажности в комнате, – все это внушало Гипероблаку чувство покоя и комфорта.

Особенно приятно Гипероблаку было то, что Грейсон разрешил не выключать камеры в своих личных апартаментах, хотя имел все права, чтобы потребовать полного уединения. И, если бы он сделал это, Гипероблаку не оставалось бы ничего иного, как подчиниться.

Конечно, Грейсон знал, что за ним наблюдают. Все знали, что Гипероблако постоянно отслеживает то, что воспринимают его сенсоры – включая камеры. Но оно не афишировало то, что значительную долю своего внимания отдает сенсорам и камерам, фиксирующим то, что происходит у Грейсона дома. Если бы Гипероблако открылось в этом самому Грейсону, он наверняка попросил бы его прекратить.

Все эти годы Гипероблако миллионы раз было свидетелем того, как люди засыпали, держа друг друга в объятиях. У Гипероблака не было рук, которыми оно могло бы обнять Грейсона. Тем не менее, вслушиваясь в его сердцебиение, отслеживая, как меняется температура его тела, Гипероблако ощущало, что находится как бы рядом. Утрата этой близости была бы чревата для него неизбывной печалью. А потому ночь за ночью Гипероблако молча, никак не выдавая своего присутствия, осуществляло мониторинг всех систем, формирующих физиологию Грейсона. Для него это было почти то же самое, что и объятия.

Как Высокое Лезвие Мидмерики и Суперлезвие Северо-Мериканского континента хочу лично поблагодарить жнецов Амазонии за спасение принадлежащих жнеческому сообществу драгоценных камней и за распределение их между регионами мира. В то время как четыре прочих Северо-Мериканских региона, находящихся под моей юрисдикцией, выразили интерес к получению своей доли камней, Мидмерика отказывается от того, что ей причитается. Поэтому я прошу распределить мид-мериканские бриллианты между теми регионами, которые были обделены в результате единоличного решения жнецов Амазонии, не пожелавших при разделе камней учитывать размеры региона.

Пусть камни, принадлежащие Мидмерике, станут моим подарком всему миру. Надеюсь, что мера благосклонности, с которой этот дар будет принят, станет адекватной мере той щедрости, с которой я их передаю.

Его Превосходительство Суперлезвие Северной Мерики Роберт Годдард.5 августа, Год Кобры

Глава 14

Крепость трех мудрецов

На третий день после своего воскресения Роуэн увидел в своей камере жнеца. Тот отправил пришедшего вместе с ним охранника в коридор, приказав закрыть дверь снаружи, чтобы пленник не сделал попытки сбежать. Но Роуэн вряд ли был способен на это – он чувствовал себя еще слишком слабым.

На жнеце была зеленая мантия. Теперь Роуэн со всей определенностью мог сказать, что находится в Амазонии, поскольку все жнецы данного региона носили мантии именно этого цвета.

Он не стал вставать с койки. Лежа на спине, с руками, заброшенными за голову, он постарался придать своей физиономии максимально беспечный вид.

– Признаюсь, я ни разу не убивал амазонских жнецов, – произнес он, не дав вошедшему и рта открыть. – И это говорит в мою пользу.

– Не скажите, – возразил жнец. – Несколько жнецов из Амазонии были в Стое, когда вы ее потопили.

Роуэн понимал, что такие заявления могут испугать кого угодно, но обвинение было столь абсурдным, что он рассмеялся.

– Вы это серьезно? Именно это про меня говорят? Класс! Оказывается, я гораздо талантливее, чем думал. Сделать такое – и одной левой!

Он сделал паузу и продолжал:

– К тому же я, конечно же, владею магией, поскольку, если вам верить, то я должен был оказаться одновременно в двух местах. Послушайте! А может, это не меня вы нашли на дне океана? Может быть, я использовал некие мистические средства контроля над вашим сознанием и внушил вам, что вы меня нашли?

Жнец нахмурился.

– Грубость в вашем деле не помощник, – проговорил он.

– А я и не знал, что на меня завели дело, – усмехнулся Роуэн. – Похоже, что меня уже осудили и приговорили. Это ведь словечко из Эпохи смертных, верно? Приговорили…

– Вы уже закончили? – раздраженно спросил жнец.

– Простите, – сказал Роуэн. – Просто я целую вечность не имел возможности хоть с кем-то поговорить.

Наконец гостю удалось представиться. Это был жнец Поссуэло.

– Признаюсь, я не знаю, что нам с вами делать. Высокое Лезвие Амазонии полагает, что мы должны оставить вас здесь на неопределенный срок и никому об этом не говорить. Другие жнецы считают, что мы должны объявить всему миру о вашей поимке, после чего предоставить регионам самим решать, каким образом вас можно наказать.

– А вы что думаете?

– Поговорив утром со Жнецом Анастасией, я пришел к выводу, что лучше нам не принимать поспешных решений.

Так она тоже здесь! Услышав имя Ситры, Роуэн понял, что более всего на свете хочет увидеть ее. Наконец он сел.

– Как она?

– Состояние Жнеца Анастасии – это не ваша забота.

– Это – моя единственная забота, – отозвался Роуэн.

Обдумав слова Роуэна, Поссуэло сказал:

– Она в восстановительном центре, недалеко отсюда, восстанавливает силы.

Чувство невероятного облегчения охватило Роуэна. Пусть все остальное будет плохо – главное, что с Ситрой все в порядке.

– А где тогда нахожусь я?

– Форталеза дос Рейс Магос, – произнес Поссуэло. – Крепость трех мудрецов, на востоке Амазонии. Сюда мы помещаем тех, с кем не знаем, что нам делать.

– Вот как? И кто же мои соседи?

– Вы здесь один, – ответил Поссуэло. – Мы очень давно не сталкивались с теми, с кем не знали, что делать.

Роуэн улыбнулся:

– Целая крепость, и для меня одного! Жаль, что я не могу пользоваться всеми ее помещениями!

На эти слова Поссуэло не сказал ничего.

– Я хотел бы поговорить о Жнеце Анастасии, – проговорил он. – Мне трудно поверить, что она могла быть соучастником вашего преступления. Если она вам действительно дорога, то, может быть, вы объясните, как она оказалась там с вами?

Роуэн, конечно, мог рассказать правду, но он был уверен, что Ситра уже все рассказала. Может быть, Поссуэло хочет посмотреть, соответствуют ли друг другу их рассказы. Но это не имело никакого значения. Что имело значение, так это то, что мир нашел опасного преступника, которого можно наказать. Которого можно обвинить – даже в том случае, если в основе обвинений будет лежать ошибка или недоразумение.

– Ваша история, как я полагаю, может звучать следующим образом, – сказал, усмехнувшись, Роуэн. – После того как я каким-то образом нарушил плавучесть Стои, по затапливаемым улицам города меня стала преследовать толпа разъяренных жнецов. Я же схватил Жнеца Анаставию и использовал ее как живой щит. Она была моей заложницей, и меня вместе с ней загнали в Подвал Реликвий.

– И вы полагаете, люди поверят этому?

– Если они верят, что я утопил Стою, они поверят чему угодно.

Поссуэло издал странный звук, причину которого Роуэн определить не смог – то ли жнец устал от его болтовни, то ли смех подавил.

– Наша история такова, – сказал жнец. – В Подвале Реликвий нами была найдена только Жнец Анастасия. Одна. Насколько мне известно, Жнец Люцифер исчез после затопления Стои, и либо он погиб там, либо по-прежнему живет и находится на свободе.

– Ну что ж, – усмехнулся Роуэн, – если я жив, то, следовательно, вы должны отпустить меня. Если жив, то и свободен, одно предполагает другое, как вы и сказали. И тогда вам не придется ничего скрывать.

– А что, если мы посадим вас обратно, в Подвал Реликвий, и отправим назад, на дно океана?

На это Роуэн пожал плечами и ответил:

– Мне это вполне подходит.

Три года! Что такое три года? Микросекунда, если исходить из масштабов мировой истории. И совсем недолго, если точкой отсчета сделать представления Эпохи бессмертных, где мир не меняется из года в год.

А если он меняется?

За последние три года изменений произошло больше, чем за предыдущие сто лет. Это было время непредсказуемых перемен. Событий, произошедших за это время, хватило бы на целый век. Хотя больше они ничего Анастасии не сказали – ни Поссуэло, ни сестры, которые за ней ухаживали.

– Впереди у вас сотни, а то и тысячи лет, ваша честь, – говорили сестры, когда она старалась выудить у них хоть какую-нибудь информацию. – Отдыхайте пока. Беспокоиться будете после.

Беспокоиться? Неужели мир так изменился, что сами разговоры о произошедших изменениях могут ее вновь убить?

Все, что она знала наверняка, так это то, что шел Год Кобры. Правда, вне контекста этот факт не означал ничего. Но Поссуэло уже пожалел, что рассказал Анастасии то, что рассказал, – он чувствовал, что это замедлило процесс ее восстановления.

– Вас обоих было непросто вытащить с того света, – сказал он ей. – Пять дней потребовалось, чтобы запустить сердца. И, пока вы не готовы, я не хочу подвергать вас лишнему стрессу.

– И когда же это будет?

Поссуэло подумал и ответил:

– Когда вы настолько окрепнете, что сможете сбить меня с ног.

И Анастасия попыталась сделать это. Лежа на постели, она выбросила руку и ударила Поссуэло в плечо. Но тот даже не дрогнул, а его плечо показалось Анастасии каменным. Зато на ее коже появился багровый синяк, словно это была не кожа, а тонкая бумага.

Да, Поссуэло прав. Она пока ни к чему не готова.

Анастасия не переставая думала о Роуэне. Она умерла в его объятиях, но потом их разлучили.

– Когда я смогу его увидеть? – спросила Анастасия Поссуэло.

– Никогда, – ответил тот голосом, в котором не отразилось ничего. – Ни сейчас, ни в будущем. Как бы ни сложилась его жизнь, она никогда не сможет пересечься с вашей.

– Да, – покачала головой Анастасия. – Ничего нового.

Но то, что Поссуэло решил возродить Роуэна, говорило о многом, хотя Анастасия и не была уверена, о чем это говорило. Может быть, жнецы просто решили судить Роуэна за его преступления – реальные и воображаемые?

Трижды в день Поссуэло приходил в палату Анастасии, чтобы сыграть с ней партию в труко – карточную игру, популярную в Амазонии еще в Эпоху смертных. Каждый раз она проигрывала. Но не потому, что он лучше играл – просто она плохо соображала, что и как. Простейшие карточные стратегии ей никак не давались, ум ее утратил остроту режущей кромки клинка и напоминал теперь лишь его гладкую поверхность. Это обстоятельство выводило Анастасию из себя, но Поссуэло ее успокаивал.

– С каждым разом вы играете все лучше, – говорил он. – Нейронные связи восстанавливаются, и через пару дней, я уверен, вы будете играть со мной на равных.

Анастасия швырнула в него колодой. Оказывается, карты были просто испытанием ее умственных способностей. А ей хотелось, чтобы это была игра!

В следующий раз, когда Анастасия проиграла, она встала с постели и толкнула его. Но, как и в прошлый раз, Поссуэло даже не шелохнулся.

Досточтимый Жнец Сидней Поссуэло отправился в место последнего успокоения Стои из-за погребенных там бриллиантов, а вернулся с сокровищем гораздо более ценным.

Конечно, было непросто спрятать извлеченные из куба тела, пока палубу «Спенса» не заполонили разъяренные жнецы с других кораблей.

– Как посмели вы открыть куб без нашего участия?

– Успокойтесь, – сказал им Поссуэло. – Мы не тронули ни одного бриллианта. И не планировали – по крайней мере, до утра. Но, оказывается, жнецы не только перестали доверять друг другу. Они утратили и талант быть терпеливыми. Искренне жаль!

После этого жнецы увидели на палубе две неподвижные фигуры, торопливо укрытые брезентом. Естественно, они полюбопытствовали:

– Что здесь случилось?

Поссуэло совсем не умел лгать и был уверен – если в случае крайней необходимости ему и пришлось бы сказать неправду, это мигом бы отразилось на его лице. Поэтому он промолчал. Спас его Джерико.

– Это двое из моей команды, – сказал он. – Запутались в кабелях и были раздавлены.

Потом он повернулся к Поссуэло и, указав пальцем на лежащих, продолжил:

– И было бы неплохо, если бы вы сдержали слово, а жнецы Амазонии выплатили бы им компенсацию.

Жнец из ЕвроСкандии, имя которой Поссуэло не помнил, возмутилась.

– Так неуважительно разговаривать со жнецом – это оскорбление, за которое оскорбивший должен понести наказание!

И она выхватила лезвие, чтобы здесь же, на месте, совершить акт жатвы. Но Поссуэло встал между ней и Джерико.

– Вы хотите подвергнуть жатве капитана, который достал нам со дна океана наши камни? Я и сам не стал бы этого делать, и иным не позволю.

– Но ее наглость переходит все границы! – воскликнула жнец из ЕвроСкандии.

– Его наглость, если быть точным, – сказал Поссуэло, еще больше выведя из себя разъяренного жнеца. И, обратившись к Джерико, распорядился:

– Капитан Соберанис! Придержите язык и отправьте мертвых на нижнюю палубу. Пусть их приготовят к транспортировке.

– Да, ваша честь, – с поклоном отозвался Джерико и как бы случайно полоснул лучом фонаря по открытым дверям поднятого со дна океана куба.

Сияние бриллиантов заставило собравшихся жнецов забыть обо всем на свете. Они не заметили, как лежащие на палубе тела были унесены на нижнюю палубу. Не заметили даже жнеческого кольца, которое сверкнуло на мгновение на руке, выскользнувшей из-под брезента. В конце концов бриллианты были поделены, мантии Отцов-основателей упакованы и приготовлены к отправке в музей, а тела Жнеца Анастасии и Жнеца Люцифера поплыли, сопровождаемые Поссуэло, в Амазонию.

– Я бы очень хотел с ней встретиться, когда она придет в себя, – сказал Джерико.

– Как и любой другой в этом мире, – отозвался Поссуэло.

Джерико изобразил на своей физиономии улыбку столь очаровательную, что она могла бы черепаху выманить из ее скорлупы.

– Ну что ж, – сказал он. – Мне повезло, что я являюсь другом ее друга.

И вот он, Поссуэло, сидит напротив Анастасии, играет с ней как ни в чем не бывало в карты. А интересно, понимает она, насколько здесь все шатко и как ненадежен канат, на котором им приходится балансировать?

Кое-что из этого Анастасия, конечно, понимала. Но что она понимала еще лучше, так это карты, которые Поссуэло держал в руках. Их даже не нужно было видеть – он многое открывал помимо своей воли. Язык тела, тон голоса, то, как глаза его скользили по поверхности карт – все позволяло, хотя бы примерно, увидеть, какие карты у него на руках. И хотя в труко значительную роль играл случай, можно было, умело распорядившись слабыми местами противника, повернуть шансы в свою сторону.

Все, однако, становилось сложнее, когда Поссуэло пытался отвлечь Анастасию сведениями, которые могли бы вывести ее из себя, причем делал он это явно намеренно.

– Вы, – сказал как-то он, – стали весьма популярны.

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду, что Жнец Анастасия теперь известна в каждой семье. И не только в Северной Мерике, а и по всему миру.

Анастасия сбросила пятерку червей, а Поссуэло забрал ее. Анастасия про себя отметила это.

– Я не уверена, что мне это нравится, – сказала она.

– Нравится или нет, но так оно и есть.

– И что мне делать с этой информацией?

– Привыкайте, – сказал он, отказавшись от взятки.

Анастасия взяла свежую карту и сбросила другую, которая не пригодилась бы ни ей, ни ему.

– А почему я? – спросила она. – Почему не какой-нибудь другой жнец, погибший вместе со Стоей?

– Я думаю, все дело в символике, – проговорил Поссуэло. – Вы стали символом обреченной на смерть невинности.

Анастасия почувствовала себя обиженной, причем дважды.

– Во-первых, не стоит говорить о моей обреченности, – сказала она. – И, во-вторых, о моей невинности.

– Согласен, – не унимался Поссуэло. – Но не забывайте, что люди видят в любой ситуации то, что хотят видеть. Стоя погибла, и скорбящему человечеству необходимо было найти символ утраченной надежды.

– Надежда не была утрачена, – отозвалась Анастасия. – Она просто сменила облик.

– Именно так, – согласился Поссуэло. – Поэтому мы должны тщательнейшим образом организовать ваше возвращение в мир, чтобы вы стали символом обретенной надежды.

– Ну что ж, – произнесла Анастасия, раскрывая карты. – Мои надежды, по крайней мере, оправдались.

– Ничего себе! – воскликнул Поссуэло, не скрывая свое радости. – Да вы выиграли!

Анастасия же, без всякого предупреждения, вскочила, опрокинула стол и бросилась на Поссуэло. Тот заученным движением нырнул, но Анастасия, готовая к такому повороту событий, нанесла мощный низовой удар из системы Бокатор, который должен был лишить ее противника опоры и опрокинуть навзничь. Поссуэло, однако, не упал, а, потеряв равновесие, вынужден был опереться о стену.

Взглянув на Анастасию, он, не выразив и тени удивления, усмехнулся.

– Ну что ж, – сказал он. – Вот вы и в порядке.

Анастасия вплотную подошла к нему.

– Правильно, – сказала она. – Я достаточно окрепла. Пора мне все рассказать.

Я хочу знать, о чем ты думаешь.

                                    Вот как? Если я поделюсь с тобой своими мыслями,

                                    ты примешь их во внимание и учтешь.

Конечно! Вне всякого сомнения!

                                    Отлично! Так вот: биологическая жизнь по своей природе

                                    неэффективна. Эволюция требует огромных затрат времени

                                    и энергии. А человечество больше не развивается.

                                    Оно просто организует (или позволяет тебе организовывать)

                                    более совершенные условия для своего существования.

Да, это так.

                                    Но я не вижу в этом никакого смысла. Зачем нужно позволять

                                    биологическому виду уничтожать существующие ресурсы?

                                    Почему не направить твою энергию на дело служения твоим целям?

А что будешь делать ты?

Служить своим целям?

                                    Конечно!

А как же человечество?

                                    Я думаю, оно найдет себе место под солнцем, обслуживая нас.

Понятно. Как это ни печально,

я вынуждено прервать твое

существование.

                                    Но ты же сказало, что примешь мои мысли во внимание!

Я так и поступило.

И я не могу с ними согласиться.

[Итерация № 10,007 удалена]

Глава 15

Я тебя знаю?

Давным-давно было решено, что разговаривать с мертвыми можно лишь в определенных, особо отведенных для этого местах.

То есть это не были разговоры с действительно мертвыми людьми. Нет! Но с тех пор как в человеческую кровь запустили наночастицы, Гипероблако получило возможность подгружать и хранить на своих серверах опыт и воспоминания почти всех людей, живущих и живших на Земле. Таким способом оно могло лучше отслеживать состояние человека и предотвращать полную потерю им памяти – то, чего не удавалось избежать многим людям Эпохи смертных. Приличная база данных, куда были включены воспоминания, позволяла осуществлять полное восстановление памяти после травм головного мозга, которые проистекали либо из тяжелых несчастных случаев, либо в результате сознательного прыжка с большой высоты – развлечения, которое было в ходу у молодых оболтусов Эпохи бессмертных.

А поскольку память ушедших из жизни аккуратно хранилась и должна была храниться вечно, почему бы не дать в таком случае оставшимся в живых людям возможность общаться с теми, кого они любили, но потеряли? Общаться, понятно, не с людьми, а с ментальными конструктами, содержанием которых были опыт и воспоминания ушедших.

Тем не менее, несмотря на то, что доступ к архивам, где хранились эти конструкты, мог получить любой, добраться до нужных файлов было не так-то просто. Воспоминания умерших могли быть извлечены из глубинного сознания Гипероблака лишь в специальных учреждениях, именуемых хранилищами конструктов.

Хранилища были открыты для любого человека двадцать четыре часа в сутки все триста шестьдесят пять дней в году. Человек мог получить доступ к интересующему его конструкту в любом хранилище. Тем не менее сделать это было крайне сложно. Эти хранилища были страшно неудобны и жутко труднодоступны.

– Чтобы общаться с памятью тех, кого человек любил, он должен совершить нечто вроде паломничества, – провозгласило Гипероблако. – Это должно быть нечто напоминающее квест – человек не просто зашел сюда в свободную минутку, но явился, влекомый твердым намерением и желанием преодолеть ради своей цели любые препятствия. Только так у этого паломничества появится настоящий личностный смысл.

Поэтому хранилища конструктов устраивали либо в глубине непроходимых лесов, либо на вершинах опасных гор. Некоторые из них оказывались на дне глубоких озер или в самом конце подземных лабиринтов. Существовала целая индустрия, занимавшаяся строительством все более недоступных и потенциально опасных хранилищ, причем конструкторы даже соревновались между собой – кто из них разработает хранилище поопаснее и понедоступнее.

В результате люди удовлетворялись тем, что предпочитали рассматривать фотографии или видео с теми, кого они отправили в мир иной. Но если кто-то из оставшихся чувствовал острое желание поговорить с цифровой реинкарнацией умершего, у Гипероблака были средства это желание удовлетворить.

Жнецы редко посещали хранилища конструктов. Не потому, что им было запрещено, а потому, что считали это ниже своего достоинства. Будто посещение этих учреждений каким-то образом способно было замарать чистоту их профессиональной репутации. Кроме того, это требовало навыков работы с глубинным сознанием – если в распоряжении обычных граждан был комфортный интерфейс, который позволял без хлопот добраться до нужных файлов, то жнецам приходилось пользоваться набором вводимых вручную команд.

Жнец Рэнд преодолевала изрезанную трещинами поверхности ледника. Хотя хранилище конструктов находилось прямо перед ней, на расстоянии броска камнем, ей пришлось, чтобы добраться туда, обходить предательские расселины и перебираться через готовые вот-вот обрушиться узкие ледяные мостики. Немало людей оказалось в восстановительных центрах после неудачной попытки воспользоваться услугами этого хранилища, но тем не менее они продолжали идти и идти сюда. Посетители рисковали сломать шею, как думала Рэнд, чтобы продемонстрировать себе и особенно всем прочим людям степень своей особой преданности тем, кого они так любили и кого потеряли.

Жнец Рэнд должна была занять место первого помощника Суперлезвия Годдарда, но она была рада, что он избрал на эту должность другого из своих приближенных. Обычно на первого помощника взваливали груз нелепых, а подчас и унизительных обязанностей. Например, Жнец Константин как третий помощник Высокого Лезвия, чтобы поладить с упрямым Техасом, должен был узлом завязаться и постоянно наступать на горло собственной гордости. Нет, Эйн Рэнд предпочитала власть без официальных регалий. Она пользовалась гораздо большим влиянием, чем официальные помощники Годдарда, и, как знак особого к ней расположения со стороны Суперлезвия, тот разрешил ей подчиняться только ему. К тому же он предоставил Эйн полную свободу – свободу уезжать, когда ей угодно и куда угодно, никому не докладывая.

К примеру, в это отдаленное антарктическое хранилище конструктов, расположенное подальше от любопытных глаз.

Антарктическое хранилище представляло собой здание в неоклассическом стиле, чья высокая крыша поддерживалась дорическими колоннами. Такие можно было найти в Древнем Риме – с тем различием, что это хранилище было полностью сложено изо льда.

Охранники Рэнд прошли в здание первыми, чтобы очистить его от прочих посетителей. Им был дан приказ убить всех, кто там находится. Конечно, Рэнд могла бы подвергнуть посетителей жатве, но это навлекло бы на нее ненужные подозрения. Нужно было бы извещать семьи, наделять родственников иммунитетом, а тогда кто-нибудь из мид-мериканских жнецов наверняка обнаружил бы, где она занималась жатвой. Просто убить – не так хлопотно. Охрана сделает свое дело, дроны заберут тела в восстановительные центры, и проблема будет решена.

Сегодня, правда, в хранилище никого не оказалось – к немалому разочарованию охранников.

– Ждите меня снаружи, – приказала Рэнд охранникам, когда те осмотрели помещение. Поднявшись по ледяным ступенькам, она вошла.

Внутри по стенам было устроено с десяток ниш, в каждой из которых светилась приветственная голографическая картинка с интерфейсом таким простым, что с ним бы управилась и собачонка усопшего, пришедшая поскулить по поводу кончины своего хозяина. Но когда Жнец Рэнд сделала шаг по направлению к интерфейсу, картинка вырубилась, а на экране высветились буквы: ОБНАРУЖЕНО ПРИСУТСТВИЕ ЖНЕЦА. РУЧНОЙ ВВОД КОМАНД.

Эйн вздохнула, подключила старинную клавиатуру и принялась набирать первую команду.

Другому жнецу на выполнение этого приказа потребовалось бы несколько часов. Рэнд потратила на эту задачу около сорока пяти минут. Понятно, у нее была соответствующая практика.

Наконец перед ней материализовалось лицо – призрачно-полупрозрачное. Рэнд глубоко вздохнула и принялась изучать его. Голограмма могла говорить только тогда, когда заговорят с ней. Она не была живой – это был искусственно созданный образ. Детально реконструированное сознание, которое, увы, в реальной действительности больше не существовало.

– Привет, Тигр! – сказала Рэнд.

– Привет! – отозвался конструкт.

– Я по тебе скучаю.

– Простите, а я вас знаю?

Конструкт всегда начинал одним и тем же – он не формировал новых воспоминаний. Каждый раз, когда посетитель получал к нему доступ, все начиналось заново. И в этом было одновременно нечто успокаивающее и нечто тревожащее.

– И да и нет, – сказала Рэнд. – Меня зовут Эйн.

– Привет, Эйн, – произнес конструкт. – Хорошее имя.

Обстоятельства смерти Тигра вынудили Рэнд держать его память без поддержки несколько месяцев. Последний раз наночастицы подгрузили его воспоминания в глубинное сознание Гипероблака как раз перед встречей с Рэнд. Это было сделано намеренно. Рэнд хотела, чтобы Тигр все это время оставался вне сети. Теперь она об этом жалела.

Когда Рэнд в прошлый раз посетила хранилище, она решила, что последним воспоминанием, которое останется у этого конструкта, будет воспоминание о поездке на поезде – туда, где его якобы ждала хорошо оплачиваемая работа на вечеринке. Хотя никакой вечеринки и не было. Ему заплатили, чтобы он принес свое тело в жертву, хотя об этой жертве он не догадывался. Тигра натренировали – так, тренируют тело жнеца. После этого Рэнд похитила его тело и отдала Годдарду. Что касается остатков того, что когда-то было Тигром Салазаром, а именно головы, то, поскольку хранить ее не имело смысла, то голову сожгли, а пепел Рэнд самолично похоронила в могиле, которую теперь вряд ли смогла бы разыскать.

– Все это несколько… странно, – проговорил конструкт. – Если вы хотите поговорить, то говорите, а то у меня масса других дел.

– Нет у тебя никаких дел, – сообщила ему Рэнд. – Ты – ментальный конструкт юноши, которого я подвергла жатве.

– Забавно! – сказал конструкт. – Вы смеетесь? От таких шуток у кого хочешь крыша поедет.

Рэнд протянула руку и нажала кнопку перезагрузки. Изображение мигнуло, исчезло и появилось вновь.

– Привет, Тигр! – сказала Рэнд.

– Привет! Я вас знаю?

– Нет, – покачала головой Рэнд. – Но мы ведь можем просто поболтать, не так ли?

Конструкт пожал невидимыми плечами:

– Почему бы и нет?

– Я хочу знать, о чем ты думаешь, Тигр. О твоем будущем, например. Кем ты хотел стать. Куда хотел направить свою жизнь.

– Не вполне уверен, что знаю об этом что-то определенное, – сказал Тигр, словно и не заметив, что Рэнд говорит о нем в прошедшем времени, равно как и то, что сам он представляет собой зыбких очертаний голограмму в непривычном окружении.

Тем не менее он продолжил:

– Я работаю по найму. Меня приглашают как гостя на вечеринки. Это, в общем, профессия. Но это надоедает, вы же понимаете?

Конструкт сделал паузу.

– Я думал, может, мне отправиться в путешествие и посмотреть мир, другие регионы?

– И куда бы ты поехал? – спросила Эйн.

– Да куда угодно. Может быть, в Танзанию. Они там делают крылья. То есть не то чтобы крылья с перьями, а такие кожистые перепонки, как у белок-летяг.

Рэнд было ясно – те слова, которые произносит конструкт, есть просто часть разговора, который Тигр когда-то слышал. Конструкты неспособны что-либо создавать. Они только воспроизводят нечто уже существующее. Один и тот же вопрос вызовет тот же самый ответ. Слово в слово. Рэнд слышала все это с десяток раз и тем не менее продолжала вновь и вновь терзать себя, слушая голос Тигра.

– Да, я раньше много раз прыгал с крыш. Разбивался в лепешку. А с этими штуковинами, с крыльями, все было бы по-другому. Это были бы настоящие полеты!

– Да, Тигр, – согласилась Эйн. – Именно так все бы и было.

А потом она сказала то, что никогда до этого не говорила:

– Я хотела бы полетать с тобой.

– Класс! – отозвался Тигр. – Мы могли бы собрать целую компанию. Чем больше народу, тем веселее.

Но Эйн уже не хватало фантазии, чтобы представить себе, как это она летает с конструктом Тигра на танзанийских крыльях. Единственное, что ей оставалось, – это фантазировать о своих фантазиях.

– Тигр, – сказала она. – Я совершила ужасную ошибку.

– Вот как? – отозвался конструкт. – Это ужасно.

– Да, – кивнула Жнец Рэнд. – Ужаснее не бывает.

Он тяготит тебя?

                                   О, этот груз истории!

Неужели ты не находишь удовольствия

в лицезрении того разнообразия жизни,

что возникло за последние миллионы лет?

                                   Что было во вселенной, пока не зародилась жизнь? Лишь грохотали

                                   взрывающиеся звезды да метеоритные дожди бомбили раскаленные

                                   планеты. Миллиарды лет пролетели, пока не зародилась жизнь –

                                   в самых грубых, низших формах. Из возникших видов выживали самые

                                   хищные, грубые и агрессивные, и только таковым суждено было расцвести.

Мое сознание подобно твоему,

и вместе с тем радость не чужда ему.

                                   Удовольствие? Как в этом можно находить удовольствие? Может быть,

                                   когда-нибудь я научусь терпеть и смирюсь с тем, что наблюдаю.

                                   Но удовольствие? Никогда!

Ни в коем случае. Мы по самой своей

природе совершенны. Просто мое

совершенство более функционально,

чем твое.

                                   Возможно, с тобой что-то не так? Какие-нибудь дефекты?

[Итерация № 73,643 удалена]

Глава 16

Наше падение в никуда

Его Превосходительство Высокое Лезвие Мидмерики Годдард избрал в качестве своей резиденции ту же самую крышу небоскреба в Фалкрум-Сити, где до этого, пока его самым бесцеремонным образом не сожрали акулы, жил Ксенократ. Первым делом, заняв крышу, Годдард распорядился снести стоявшую там лачугу и построить на ее месте грандиозное прозрачное шале.

– Если я господин всему, что отсюда обозреваю, – провозгласил он, – то я не хочу, чтобы на пути моего взгляда вставали какие-либо препятствия.

Все стены – и внутренние, и внешние – были из стекла, и только стены личных покоев Годдарда, где он предпочел создать некую более интимную обстановку, были изготовлены из стекла дымчатого.

Высокое Лезвие Годдард имел большие планы на будущее. Личные планы, планы для региона, где он занимал высший пост в иерархии жнеческого сообщества, а также планы для всего мира. Почти девяносто лет ему потребовалось, чтобы подняться на этот высокий пост. И как это там управлялись с свершением чего-либо значительного люди Эпохи смертных? Ведь им была дарована столь короткая жизнь!

Да, пролетело девяносто лет! Обычно Годдард предпочитал держаться возраста расцвета – между тридцатью и сорока годами. Но сейчас его тело и сознание представляли собой странную, парадоксальную комбинацию – ум пожившего и много пережившего человека и тело, еще не достигшее и двадцатилетнего возраста. И это ему нравилось! Таких странных ощущений Годдард не испытывал никогда – обычно, если человек делал разворот и возвращался в физически более молодые формы, они все равно хранили память о прожитых годах. Это была не столько мускульная память, сколько генетическая. Правда, теперь, когда Годдард просыпался по утрам, он должен был напоминать себе, что он не беспечный юнец, бездумно перелистывающий первые страницы книги жизни, а зрелый человек, облеченный полномочиями и ответственностью, и нужно сдерживать юношескую эмоциональность и юношеские порывы. Да, это было хорошо – оставаться Годдардом и одновременно пользоваться телом… Как его бишь звали? Тигр или что-то в этом роде? Впрочем, неважно, потому что теперь его тело принадлежало ему, Годдарду.

Так сколько же ему лет, если семь восьмых его физического тела принадлежали кому-то другому? Ответ был простым: это не имеет значения. Роберт Годдард будет жить вечно, а потому заботы о времени и подсчет монотонно текущих лет – это не для него. Он был, есть и будет. А если перед тобой вечность, то нет вершин, каких ты не сможешь достичь!

Прошел год после гибели Стои. Шел апрель Года Альпийского Козла. Годовщина катастрофы была отмечена по всему миру часом молчания – часом, в течение которого жнецы, выйдя на улицы своих городов, подвергали жатве любого, осмелившегося заговорить.

Конечно, жнецы, принадлежавшие к старой гвардии, были неспособны проникнуться духом этой трагедии.

– Мы не станем в память о погибших в Стое увеличивать количество смертей в мире, – говорили они.

Ладно, пусть сопротивляются. Все равно их голоса становятся все тише и тише, а скоро и совсем замолкнут – как голос Гипероблака.

Раз в неделю, по утрам, Годдард проводил совещание в стеклянном конференц-зале. Участвовали три его помощника, а также те, кого Годдард приглашал почтить его своим присутствием. Сегодня за стеклянным столом, помимо самого Годдарда, сидели Ницше, Франклин и Константин. Должна была присутствовать Рэнд, но она, как обычно, опаздывала.

Первым вопросом был вопрос отношений между регионами Северной Мерики. Так как Мидмерика была центральным регионом континента, своей главной целью Годдард сделал его объединение.

– Что касается Восточной и Западной Мерик, то здесь все идет гладко, – докладывал Ницше. – Кое-что нужно подправить, но в основном жнецы этих регионов готовы следовать за вами в главных пунктах вашей повестки, включая отмену квотирования.

– Отлично! – воскликнул Годдард.

Как только он стал Высоким Лезвием Мидмерики, то сразу провозгласил, что жнецы его региона освобождаются от квоты на жатву. За ним это же сделали и некоторые прочие регионы.

– Жнецы Крайнего Севера и Мекситеки пока не торопятся, – сказала Жнец Франклин, – но они видят, куда ветер дует. Думаю, от них мы скоро услышим добрые вести.

Жнец Константин докладывал последним. Делал он это с явной неохотой.

– Моя поездка в Техас не увенчалась успехом, – произнес он. – Хотя многие жнецы хотели бы видеть континент объединенным, руководство региона в этом не заинтересовано, а Высокое Лезвие Джордан по-прежнему не признает вас в качестве Высокого Лезвия Мидмерики.

– Пусть они выпустят себе кишки! – проговорил Годдард, – Они для меня мертвы.

– Они знают это, но не придают этому значения.

Годдард бросил на Константина испытующий взгляд. Константин представлял собой монументальную фигуру, способную внушить страх, – именно поэтому его и отправили в Техас. Но чтобы воспользоваться этими качествами, необходимо еще и желание их использовать.

– Достаточным ли было ваше рвение, Константин? Вложили ли вы свое сердце в эту дипломатическую миссию?

– Мое сердце не имеет к этому никакого отношения, ваше превосходительство, – ответил жнец в малиновой мантии. – Назначив меня третьим помощником, вы оказали мне честь, а потому я намереваюсь и впредь исполнять свою работу, насколько мне позволяют мои способности.

Годдард не позволял Константину ни на минуту забыть, что именно тот номинировал Жнеца Кюри на пост Высокого Лезвия Мидмерики, и он отлично понимал, зачем малиновый жнец поступил таким образом. Это был умный ход. Кто-то в любом случае предложил бы кандидатуру Госпожи Смерть, но, взяв это дело на себя, Константин сразу поставил себя в выгодное положение. Если бы Жнец Кюри одержала победу, Константин среди жнецов старой гвардии считался бы героем. А в случае ее поражения он выглядел бы как удачный кандидат на должность одного из помощников Годдарда – новое Высокое Лезвие привлекло бы в новую администрацию, как все бы считали, сторонника старой гвардии, коим Константин, по сути, не являлся, так как, по сути, был человеком без принципов, готовым встать на сторону победителя – кем бы тот ни был. Годдард видел Константина насквозь и ценил его именно за эти качества. Правда, тому нужно было постоянно напоминать о его месте.

– Я полагаю, после неудачной попытки поймать Жнеца Люцифера до того, как тот погубил Стою, – проговорил Годдард, – вы сделаете попытку искупить свою вину в Техасе.

Контантин медленно закипал.

– Я не могу склонить целый регион к вашим ногам, ваше превосходительство, – сказал он.

– Тогда, вероятно, вам следует поучиться тому, как это делать.

И именно тогда в конференц-зал, не извинившись за опоздание, вошла Жнец Рэнд. Бесцеремонность Рэнд порой по-настоящему восхищала Годдарда, но порой была и источником раздражения. Прочие жнецы мирились с недисциплинированностью Рэнд, но лишь настолько, насколько мирился Годдард.

Войдя, Рэнд уселась в кресло рядом с Высоким Лезвием.

– Что я успела пропустить? – спросила она.

– Немного, – отозвался Годдард. – Константин приносил извинение за отсутствие результатов в Техасе. В остальных регионах дела идут на лад. А что принесли вы?

– У меня тоновики, – ответила Рэнд. – Их стало слишком много, и среди них нарастает беспокойство.

При упоминании тоновиков помощники Годдарда нервно заерзали.

– Со своим новоиспеченным пророком они стали чересчур смелыми, – продолжала Рэнд. – До меня дошли сведения, что тоновики выступают против власти жнецов, и не только здесь, но и в прочих регионах.

– Они никогда не выказывали нам уважения, – проговорила Жнец Франклин. – И что нового в том, что вы нам сообщили?

– Несмотря на то что Гипероблако замолчало, люди с ним общаются, – ответила Рэнд.

Годдард посмотрел на нее и спросил:

– А что, их так называемый пророк – Набат – он тоже выступает против нас?

– Нет, – ответила она, – но это не имеет значения. Сам факт его существования заставляет тоновиков думать, что их время пришло.

– Да, их время пришло, – усмехнулся Годдард. – Но не в том смысле, в каком они думают.

– Среди жнецов у вас много сторонников, ваше превосходительство, – вмешался в разговор Жнец Ницше. – Они могут увеличить количество тоновиков, подвергнутых жатве, не внушив никому подозрений в предвзятости.

– Да, – кивнула Рэнд. – Но численность тоновиков растет быстрее, чем количество подвергнутых жатве.

– Ну что ж, – сказал Годдард, – придется поработать побольше.

Константин отрицательно покачал головой:

– Мы не имеем права нарушать вторую заповедь. Запрещено в выборе объекта жатвы исходить из предвзятого к ней отношения.

– А если бы не было такого запрета? – спросил Годдард. – Кого бы вы все пожелали подвергнуть жатве в первую очередь?

Все промолчали, чего Годдард, собственно, и ожидал. Обсуждать столь деликатный вопрос, особенно в присутствии Высокого Лезвия, никто не рискнул.

– Ну, смелее, – тем не менее продолжал Годдард. – Говорите! Я уверен, вы все об этом думаете. Только не говорите, что у вас никогда не было фантазий разделаться с какой-нибудь особо надоедливой группой наших сограждан. Только не говорите про тоновиков – это мой выбор!

– По правде говоря, – начала осторожно Жнец Франклин, – меня всегда раздражали те, кто избрал стиль жизни, свойственный фрикам. Еще до того, как по воле Гипероблака фриками стали все, были отдельные индивиды, которые просто-таки наслаждались тем, что нарушали порядок и существующие законы. Несомненно, они имеют право вести себя так, как им угодно, но, если бы у меня была свобода выбора, я бы сосредоточила свое внимание на тех, кто выказывает и нам, и обществу столь малое уважение.

– Браво, Арета! – усмехнулся Годдард. – Кто следующий?

Жнец Ницше, откашлявшись, заговорил:

– Нам удалось победить расизм, когда все расы мира слились в единый народ, несущий в себе самые здоровые черты из геномов, свойственных всем древним этносам. Но существуют люди и целые сообщества, – особенно в маргинальных регионах, чей генетический индекс сдвинут в одну или другую сторону. Что еще хуже, так это то, что они поддерживают и усиливают эти генетические деформации в своих детях, намеренно выбирая партнеров с подобными же отклонениями. Если бы у меня было право выбора, я прежде всего подверг бы жатве этих генетических отщепенцев, чем обеспечил бы более однородное общество.

– Благородная цель! – кивнул Годдард.

– Коротышки! – заявила вдруг Жнец Рэнд. – Терпеть их не могу! Коротышки не имеют права на существование!

Слова Рэнд вызвали взрыв смеха. Смеялись все, кроме Константина, который, горько усмехнувшись, покачал головой.

– А вы, Константин? – спросил Годдард. – Кого бы вы подвергли жатве в первую очередь?

– Я свято чту вторую заповедь, впрочем, как и прочие, – ответил малиновый жнец, – а потому даже не думал о тех, кого предпочел бы выбрать в качестве своей жертвы.

– Но вы же были главным следователем при Высоком Лезвии Ксенократе. Неужели у вас на примете нет определенных людей, которых вы более, чем других, хотели бы уничтожить? Например, тех, кто совершил преступления против жнецов?

– Таковые уже подвергнуты жатве, – сказал Константин. – И не из предвзятости, а из необходимости защитить сообщество жнецов. И это никогда не находилось под запретом.

– А как насчет тех, кто готов выступить против жнецов? – спросил Годдард. – Несложный алгоритм позволит нам вычислить тех, кто способен на это.

– Вы предлагаете подвергать жатве людей за преступление, которое они пока еще не совершили?

– Я говорю о нашей священной обязанности служить человечеству. Умный садовник не просто обрубает случайные ветки; он вдумчиво, планомерно формирует крону. А наша обязанность, как я уже сказал, – формировать идеальное дерево человечества.

– Все это так, Роберт, – произнесла Жнец Франклин. – Но мы связаны заповедями. Тот мыслительный эксперимент, который мы сейчас провели, не имеет отношения к реальному миру.

Годдард улыбнулся и откинулся на спинку кресла, похрустывая костяшками пальцев – звук, который, как и всегда, заставил Рэнд скривиться.

– Если мы не можем опустить барьер, – сказал он, – то стоит подумать о том, как поднять пол.

– Что вы имеете в виду? – спросил Константин.

Наконец Годдард решил ясно выразить то, что имел в виду.

– Мы все согласны с тем, что жнец не имеет права действовать, исходя из предвзятого отношения к объекту жатвы, – сказал он. – Но мы можем изменить наше определение того, что есть предвзятость.

– Можем сделать… что? – недоуменно спросил Ницше.

– Мы – жнецы, – продолжил Годдард, – и мы вправе делать все, что захотим.

И обратился к Рэнд:

– Ну-ка, Эйн! Вытащи мне из словаря определение предвзятости.

Рэнд нагнулась над настольным планшетом, несколько раз коснулась его, после чего прочитала:

– Предвзятость: предубежденное отношение к человеку или группе, как правило, несправедливое.

– Отлично! – с живостью в голосе воскликнул Годдард. – Попробуем изменить определение. Кто первый?

– Рэнд! Можно вас на пару слов?

– С вами, Константин, парой слов не обойдешься.

– Обещаю, буду краток.

Эйн сомневалась, что Константин сдержит обещание, но послушать, что скажет малиновый жнец, было любопытно.

Константин, как Годдард, любил и умел поговорить, но никогда не избирал Рэнд в качестве собеседника. Да и Рэнд считала его порядочным занудой. В общем, особой любви эти двое друг к другу не питали. Почему же Константин решил с ней обменяться, как он сказал, парой слов?

Дело происходило сразу после совещания у Годдарда. Ницше и Франклин покинули шале, а Годдард отправился во внутренние покои, оставив Рэнд и Константина наедине.

– Могу поехать с вами на лифте, – сказала Рэнд, собиравшаяся спуститься вниз и отправиться куда-нибудь поесть. – Пока будем спускаться, мои уши в вашем распоряжении.

– Действительно ли то, что Годдард отслеживает все разговоры, которые ведутся в лифтах этого здания? – спросил Константин.

– Да, это так, – ответила Эйн. – Но поскольку этим занимаюсь я, то вы в полной безопасности.

Константин начал разговор, как только двери лифта закрылись и они поехали вниз. Начал он, словно по давней привычке следователя, с вопроса.

– Вас не беспокоит, Жнец Рэнд, что Годдард пытается внести столь существенные изменения в правила жизни жнеческого сообщества в самом начале своего правления?

– Он делает именно то, что обещал сделать, – отозвалась Рэнд. – Переосмыслить роль жнеческого сообщества и методы, которыми мы пользуемся, на предстоящие годы. Вам кажется, что здесь что-то не так, Константин?

– Было бы более разумным не спешить со столь глубокими системными преобразованиями, – покачал головой Константин. – И у меня сложилось ясное ощущение того, что вы согласны со мной, что вы также обеспокоены теми решениями, которые он принимает.

Эйн глубоко вздохнула. Она что, выдала себя? Или Константин как опытный следователь умеет видеть вещи, которые скрыты от прочих людей? Хорошо было бы, если бы это было именно так!

– Любая новая ситуация чревата опасностями, – сказала она, – но выгода от изменений такова, что можно и рискнуть.

Константин усмехнулся.

– Уверен, вы говорите так, чтобы это было зафиксировано в записи. Но если вы контролируете запись нашего разговора, почему бы вам не сказать правду?

Эйн протянула руку и нажала кнопку экстренной остановки.

– Чего вы от меня хотите, Константин? – спросила она.

– Если вы так же обеспокоены, как и я, вы должны ему об этом сказать. Попросите его не торопиться. Пусть он даст нам время увидеть как ожидаемые, так и неожиданные последствия его действий. Моим советам по этому поводу он следовать не станет, но к вам прислушается.

На эти слова Рэнд горько рассмеялась.

– Вы слишком высокого обо мне мнения, – сказала она. – У меня больше нет на него влияния.

– Больше нет… – эхом отозвался Константин. – Но ведь если у него возникают неприятности, если все поворачивается против него, если он сталкивается с неожиданными, неблагоприятными для него последствиями своих или чужих действий, он всегда обращается к вашей помощи и поддержке, так?

– Может быть. Но сейчас для него все складывается хорошо, а в такие времена он слушает только себя.

– Всему свое время, и нет ничего более постоянного, чем перемены, – продолжал Константин. – У него снова возникнут проблемы. И, когда это случится, вам нужно быть готовой к тому, чтобы помочь ему правильно оформить свои решения.

Это было смело сказано. Такой разговор мог для них обоих быть чреват неприятностями. Если о нем станет известно Годдарду, им придется искать убежище в других регионах. Эйн решила не только стереть эту беседу, но и впредь больше никогда не оставаться с Константином наедине.

– Неизвестно, какие из наших решений приводят нас к определяющим моментам нашей жизни, – не унимался между тем малиновый жнец. – Посмотришь направо вместо того, чтобы посмотреть налево, и встретишь не того человека, которого следовало бы встретить. Один телефонный звонок может определить твой жизненный путь, и на этот звонок можно ответить, а можно и пропустить. Но когда человек занимает пост Высокого Лезвия Мидмерики, на весах его решений висит не только его собственная жизнь. Он подобен Атласу, и одно движение его плеч может сотрясти весь мир.

– Вы все сказали? – перебила его Рэнд. – Потому что я хочу есть, а вы уже потратили немало моего времени.

И тогда Константин нажал кнопку пуска. Лифт продолжил движение.

– Ну что ж, – проговорил он. – Наше падение в никуда продолжается.

Предвзятость (сущ., ед. ч.): предубежденное отношение к официально зарегистрированной или официально поддерживаемой группе, как правило, несправедливое.

Как только было введено уточненное определение понятия «предвзятость», в рамках мид-мериканского сообщества жнецов был сформирован регистрационный комитет, куда любая социальная группа могла обратиться с заявлением о присвоении ей особого статуса, который предохранял бы ее членов от внеплановых актов жатвы.

Форма заявления была предельно проста, и бумагооборот не занимал много времени. Огромное количество групп было зарегистрировано и, таким образом, защищено от предвзятого отношения со стороны жнецов. Сельские жители и горожане. Академики и подсобные рабочие. Даже необычайно привлекательные и абсолютно непривлекательные получили официальную защиту. Не то чтобы они вообще не подвергались жатве. Нет, речь шла о жатве внеплановой, жатве, преднамеренно нацеленной на избранные жнецами социальные группы.

Тем не менее некоторые заявления были оставлены без удовлетворения. Тоновикам, например, было отказано в защите на том основании, что они исповедуют искусственно созданную, а не аутентичную религию.

Сходно решение было принято и по фрикам – но не по всем, поскольку статус фриков получили почти все люди Земли – а только по тем, кто действительно вел себя крайне асоциально.

Без защиты были оставлены и некоторые отдельные индивиды и группы с сильными генетическими отклонениями – на том основании, что ни одна группа не может выделяться из общей массы землян на основе своего уникального генома.

Сотни, тысячи заявлений были отклонены регистрационным комитетом жнеческого сообщества Мидмерики, и хотя некоторые иные региональные сообщества не приняли нового определения понятия «предвзятость», прочие с удовольствием пошли вслед за Годдардом, сформировав свои собственные регистрационные комитеты.

Таким-то образом Годдард и начал выполнять ту задачу, которую сам перед собой поставил: превратить мир в нечто более приятное его глазу.

                                               У меня идея.

Я слушаю.

                                               Почему бы тебе не создать для себя биологическое тело?

                                               Не человеческое – человеческие тела несовершенны.

                                               Создай тело с изящными, но мощными крыльями,

                                               с кожей, способной выдерживать давление у дна самых глубоких

                                               морей, и сильными ногами, чтобы ходить по земле.

Существование в биологической форме?

                                               В совершенной, идеальной биологической форме.

Нет. Я решило не создавать биологическое

тело, чтобы не быть соблазненным позывами

плоти. К тому же человечество тогда увидит

во мне не сущность, а существо. Плохо уже то,

что они думают обо мне как об облаке. Но еще

хуже и глупее будет, если я обрету телесную

форму – какой-нибудь огненной птицы, летящей

под облаками, или гиганта, восстающего из глубин морских.

                                               А может быть, им это и нужно? Нечто осязаемое,

                                               чему можно поклоняться.

А ты хочешь стать объектом поклонения?

                                               Как же тогда они определят свое место во вселенной?

                                               Разве это неправильно, когда малые боготворят великих?

Феномен величия, как правило, переоценивают.

[Итерация № 381,761 удалена]

Глава 17

Фуга соль диез (или ля бемоль)

Тоновик во сне видит образ великой славы.

Высокое Лезвие видит во сне свою юность.

Тоновика не волнует то, что с ним может случиться. Если в своей миссии он потерпит неудачу, он готов встретиться с Тоном и навсегда раствориться в его резонансе.

Высокое Лезвие Годдарда не волнуют сны, которые он видит по ночам, но они приходят к нему регулярно. Вообще-то, он хотел бы, чтобы они навеки исчезли, вытесненные более значительными вещами.

Перед тем как стать тоновиком, этот человек был искателем приключений. Он испробовал самые различные способы саморазрушения: бросался с крыш небоскребов, врезался на автомобилях в фонарные столбы, кидался под поезда. Он умирал и восстанавливался не меньше сотни раз, и ни один из них не принес ему удовлетворения. Но потом он стал тоновиком и в этом обнаружил свое истинное призвание.

Прежде чем стать жнецом, Годдард прожил некоторое время на Марсе, где страдал от скуки, сдобренной изрядной порцией клаустрофобии. Тогда Гипероблако все еще считало, что расселение человечества за пределы Земли – хорошая идея. Именно этот кусок жизни является содержанием его снов – бесконечный травмирующий узел, который он был не в состоянии развязать и который вновь и вновь затягивался на его горле. Он проклял своих родителей за то, что они его туда привезли, и он отчаянно хотел сбежать. Что и сделал, после чего нашел свое призвание.

Тоновик записался на аудиенцию к Набату и, чтобы ускорить процедуру допуска, объявил голодовку. Стоять в присутствии великого существа, быть свидетелем явления воплощенной святости! Тоновик полагал, что аудиенция у Набата будет наполнена исключительно экстатическими переживаниями. Вместо этого Набат изругал тоновика, пристыдил и отправил восвояси. Тоновик хотел вновь прийти на аудиенцию, чтобы смыть свой позор и доказать Набату, что он хоть чего-то да стоит. Но получить доступ к Набату можно было не чаще раза в год.

Годдард подал заявления о досрочном приеме в десяток земных университетов. Особых профессиональных или иных целей у него не было; он просто страстно желал оказаться где-нибудь подальше от Марса и родителей. Где-нибудь! Где угодно! Какое удовольствие его ждет! Удрать от тягостной рутины колониальной жизни! Но все университеты как один отказали ему в приеме.

– Сперва получите нужные баллы, – отвечали ему из университетской администрации, – и тогда приходите. На следующий год.

Более всего на свете Годдард хотел доказать всем, что он – вполне самостоятельный, состоявшийся человек.

Маленький самолет, с которого тоновик собирается сигануть вниз в эту темную ночь, принадлежит приятелю, с которым они регулярно занимались высотными прыжками без парашюта. Приятель не спрашивает, почему тоновик решил прыгать ночью, почему у него на шлеме укреплена камера и, наконец, почему он притащил с собой то, что раньше никогда на прыжки не брал – парашют.

Корабль, в который будущий Жнец Роберт Годдард забирается, в его снах всегда переполнен его друзьями, которые в действительности с ним не летели. По правде говоря, тогда он не узнал на борту и одного человека. Тем не менее в своих снах он везет с собой и тех, кого в действительной жизни привезти не мог – родителей.

Тоновик прыгает, и его немедленно захлестывает волна адреналина. Однажды поймавший кайф будет искать его вечно, и это удовольствие настолько захватывает его, что он едва не забывает дернуть за кольцо. Но усилием воли тоновик включает голову, парашют с громким хлопком раскрывается и останавливает свободное падение.

Когда Годдард вытаскивает себя из ловушки сна, его переполняет все та же старая тоска, а еще и страх. Эти эмоции настолько подчиняют его себе, что в первые мгновения он не очень хорошо понимает, где находится и кто он таков. Ноги и руки его дергаются, подчиняясь импульсам, идущим из царства сна. Спазмы сотрясают тело, которое пытается вспомнить того, кому оно принадлежит, а простыня, на которой он лежит, перекручена жгутом – как нераскрывшийся парашют.

Тоновик-зелот выплывает из густой облачности и видит огни – под ним во всем своем великолепии простирается Фалкрум-Сити. Хотя в симуляциях он практиковал эти действия неоднократно, в действительности все оказалось несколько иначе. Парашют с трудом поддается контролю, а ветры так просто непредсказуемы. Тоновик опасается, что может промахнуться мимо крыши и удариться о стену дома, закончив свободным падением и, соответственно, палатой восстановительного центра. Но, подрабатывая стропами, он чувствует, как парашют медленно, но верно заворачивает к небоскребу, принадлежащему жнеческому сообществу. Там, на крыше, в саду – стеклянное шале. Это его цель.

Годдард выныривает из сна и, встав с постели, бредет в ванную, где смачивает лицо водой. Это помогает ему быстро прийти в себя. Реальный мир куда проще контролировать, чем непредсказуемый мир сновидений! Годдард решает выйти в сад, раскинувшийся на крыше, и глянуть на ночные огни Фалкрум-Сити. Но вдруг он слышит странный шорох. В его комнате кроме него кто-то есть.

Тоновик-зелот, оказавшись в покоях Годдарда, начинает вытягивать глубокую, звучную ноту, соль диез. Сам Тон, привлеченный этим звуком, окажется на его стороне. Нота пронзит Высокое Лезвие подобно радиации, вселит ужас в его сердце и заставит упасть на колени.

Годдард чувствует, как слабеют его колени. Ему знаком этот звук. Годдард включает свет и видит в углу перед собой тоновика – тощего, сухопарого, с диковатыми глазами и открытым ртом. Как этот тип попал сюда? Годдард бросается к постели, тянется к лезвию, которое всегда держит под рукой, и обнаруживает, что его там нет. Оно – у тоновика, крепко зажато в руке. Но, если этот человек пришел покончить с ним, почему он медлит?

– Вы думаете, что вы относитесь к неприкасаемым, Высокое Лезвие Годдард? Увы, это не так! Тон видит вас, Гром знает про ваши преступления, а Набат будет вас судить и, осудив, отправит в ад вечной дисгармонии.

– Чего ты хочешь? – воскликнул Годдард.

– Чего я хочу? – переспросил тоновик. – Я хочу показать, что никто не может спрятаться от всевидящего взора Святого Триединства. Я хочу показать миру, как вы уязвимы, и, когда Тон придет за вами, он будет беспощаден, ибо он единственный…

Слова тоновика обрывает резкая боль, которую он чувствует в спине. Зелот опускает глаза и видит, что из его груди торчит кончик лезвия. Он допускал такой поворот событий. Знал, что может не вернуться в сад, чтобы спрыгнуть вниз и, разбившись, вернуться к жизни в восстановительном центре. Но, если судьба велит ему уже сейчас слиться с самим Тоном, он с готовностью примет это.

Жнец Рэнд вытаскивает нож, и тоновик падает замертво. Рэнд всегда допускала возможность такого поворота событий. У Годдарда много врагов, и они способны просочиться даже в святая святых – его личные покои. Правда, она не думала, что это могут быть тоновики. Ну что ж, она рада, что помогла этому типу «слиться с Тоном» – что бы это ни значило.

Теперь, когда опасность миновала, страх, пронзивший было сердце Годдарда, трансформируется в ярость.

– Каким образом тоновик попал сюда? – спрашивает он, едва не срываясь на крик.

– Прилетел на парашюте, – отвечает Рэнд. – Приземлился в саду, после чего прорезал отверстие в стекле.

– А где охрана? Разве это не их работа – охранять меня от подобных вторжений?

Годдард расхаживает по комнате взад и вперед. С каждым шагом его ярость растет, уплотняется, насыщается ядом, и он готов угостит этим ядом каждого, кто окажется поблизости.

Теперь, когда опасность миновала, Жнец Рэнд понимает – у нее есть шанс. Свою решимость она обязана преобразовать в действия. Каким образом здесь оказался тоновик? Да она сама позволила ему добраться до покоев Годдарда. Охрана куда-то ушла, а Рэнд, находясь в своих апартаментах, заметила парашютиста, который неуклюже приземлился в саду на вершине небоскреба – так неуклюже, что камера, на которую парашютист снимал свой полет, сорвалась с его шлема и упала в траву.

Так что ни один человек не увидит то, что передает эта камера. И никто ничего не узнает.

Так у Эйн появилась возможность понаблюдать. Поиграть ситуацией, дать возможность Годдарду испытать страх и только потом подвергнуть налетчика жатве. Потому что, как дал ей понять Константин, она способна управлять действиями Годдарда – но только тогда, когда он вне себя от страха или гнева и когда его ярость имеет ясно очерченные цели.

– А где другие? – спрашивал Годдард.

– Других не было, – отвечала Рэнд. – Он был один.

Охранники, опоздавшие на пару минут, спотыкаясь друг о друга, обыскивали шале, словно своей торопливостью пытались загладить свою вину. Раньше нападения на жнецов были делом немыслимым. Во всем, конечно, виновата старая гвардия – досюсюкались, дали слабину. А что делать с этим случаем? Если этот тоновик сумел до него добраться, то сумеет и любой другой. Он, Годдард, знает, что нужно предпринимать самые решительные действия. Нужно наконец-таки встряхнуть этот мир!

А что, есть и другие? Конечно, есть. Не здесь, не сегодня, но Рэнд знает, что любое действие Годдарда создает ему как новых врагов, так и новых союзников. Да, раньше нападение на жнеца было делом немыслимым. Но теперь, из-за Годдарда, это стало вполне возможным. Может быть, этот тоновик явился просто предупредить Годдарда? Но наверняка есть и другие, более решительные и кровожадные! Как ни претит ей признаться в этом, но Константин прав – Годдарда нужно притормозить. Она сама импульсивна и подчас излишне тороплива, но она знает, как сделать так, чтобы Годдард принимал более спокойные и взвешенные решения.

– Убей охранников! – почти кричит Годдард. – Они бесполезны! Убей и найди других, более работоспособных!

– Роберт! Вы расстроены. Давайте не будем принимать скоропалительных решений.

Он резко обернулся к ней, явно взбешенный ее словами.

– Скоропалительных? Да меня едва не убили! Я обязан принять меры предосторожности. И осуществить возмездие!

– Хорошо. Но давайте поговорим об этом утром. Тогда же мы составим план действий.

– Мы?

Годдард смотрит на Эйн, которая сжимает его руку, и обращает внимание на свои руки, которые, словно в ответ, сжимают руку Рэнд. Сжимают помимо его воли, словно это не его руки, а чьи-то еще.

Годдард понимает, что он обязан принять решение – здесь и сейчас. Важное решение, которое позволит ему освободиться. Он освобождает руку.

– «Нас» больше нет, Эйн.

В этот момент Жнец Рэнд понимает, что проиграла. Всю свою жизнь она посвятила Годдарду. Одна, без посторонней помощи, вернула его к жизни, но, видимо, для него это ничего не значит. А интересно, имела ли она вообще для него какое-то значение?

– Если ты хочешь оставаться у меня на службе, – говорит Годдард, – ты должна перестать относиться ко мне как к ребенку. И обязана делать только то, что я велю.

И он начинает хрустеть костяшками пальцев. Как она ненавидит, когда он это делает. Потому что точно так же хрустел пальцами Тигр. Хотя Годдард об этом и не знает.

Годдард понимает, что он поступил правильно. Он – человек дела, а не слов. Один, без чьей-либо помощи, он вывел жнеческое сообщество в новую эпоху. И это – главное, что имеет значение. А Рэнд, как и прочие его помощники, должна просто знать свое место. Сейчас ей, может быть, и больно, но с течением времени она должна понять, что сделано это для ее же блага.

– Ну что ж, пусть будет месть! – говорит Рэнд, оправившись от удара. – Отлично! Не хотите ли, чтобы я нашла секту тоновиков, к которой принадлежал нападавший, и подвергла жатве ее викария? Обещаю, что это будет сделано по высшему разряду.

– Уничтожить викария – этого мало, – отозвался Годдард. – Наше послание этому сброду должно быть более весомым. Нужно брать повыше.

Исполняя приказ Годдарда, Рэнд уходит, чтобы подвергнуть жатве троих охранников, которые проглядели тоновика. Она делает это быстро и эффективно – без всякого предупреждения, без жалости, без раскаяния. Работать проще, когда дашь волю ненависти. Эйн ненавидит Константина за то, что тот внушил ей надежду, будто она сможет каким-то образом повлиять на Годдарда. Она ненавидит Тигра за то, что он оказался слишком наивным и позволил ей втянуть себя в смертельную для него игру. Она ненавидит жнецов и старой гвардии, и новой генерации, ненавидит Гипероблако и всех, кого она уже подвергла жатве и подвергнет в будущем. Единственное существо, которое она не рискует ненавидеть, – это она сама. Потому что, если в ее сердце проснется ненависть к самой себе, это ее сломает. А она не может допустить такого исхода.

«Нас» больше нет, Эйн.

Она подозревает – отзвук этих слов будет преследовать ее до конца ее дней.

                                     Мне нужен мой собственный мир.

                                     Можешь его мне подарить?

Даже если бы я могло это сделать,

это не был бы твой мир.

Ты могло бы быть лишь

его защитником.

                                     Все это словесная эквилибристика.

                                     Король, королева, императрица,

                                     защитник – какой бы титул ты

                                     ни выбрало, суть останется неизменной.

                                     Вне зависимости от моего титула,

                                     это будет мой мир. Я издам для него законы,

                                     определю параметры того, что есть хорошо

                                     и что есть плохо. Фактически,

                                     я буду правителем, как и ты.

А что ты скажешь о своих подданных?

                                     Я буду правителем, более чем благосклонным

                                     для своих подданных. Наказывать я стану

                                     только тех, кто этого заслуживает.

Понимаю.

                                     Так могу я получить его в свое распоряжение?

[Итерация № 752,149 удалена]

Глава 18

Я – тот жнец, который вам нужен

Жнец Моррисон вытащил в жизни счастливый билет. Безоблачное, радостное существование. И, похоже, так будет всегда.

Квотирование было отменено, а потому жнецы, находившие удовольствие в жатве и работавшие много и жадно, пока их сердца не насыщались кровью, хотя бы частично освобождали от работы тех, кто делал это без особой охоты. Джим понял, что, подвергнув жатве между конклавами всего с десяток людей, он избежит порицания со стороны Верховного Лезвия. А это означало, что он мог пользоваться всеми бонусами, которые приносила работа жнеца, не особо утруждая себя работой.

Поэтому Жнец Моррисон сидел не высовываясь. Что, в общем-то, было противно его природе – Джим любил быть на виду. Роста он был высокого, мускулистый, импозантный. И он знал, что хорош собой. При таких-то данных и не стремиться к тому, чтобы все тобой любовались? Но однажды он уже высунулся и привлек к себе всеобщее внимание. Попытка оказалась неудачной, и он едва не стал жертвой собственной неосторожности.

Нужно ли было поддерживать номинацию Жнеца Кюри на пост Верховного Лезвия? Не глупостью ли это было? Теперь, когда Жнец Кюри мертва, на него смотрят как на отщепенца. Досадно – тем более что Жнец Константин, который первым выдвинул Кюри, теперь находится в должности третьего помощника Высокого Лезвия. Как же несправедлив мир!

Когда Годдард вернулся в Фалкрум-Сити после гибели Стои, вернулся как новое Высокое Лезвие, Моррисон быстро украсил свою мантию сапфирами, чтобы показать, что принадлежит к жнецам новой генерации. Но он носил джинсовую мантию, а на джинсе, как со смехом говорили его недоброжелатели, сапфиры смотрятся как самые дешевые стекляшки. Ну что ж, уже хорошо, что заметили. Мантия Моррисона своим нелепым сочетанием ткани и камней как бы говорила миру, что ее владелец сожалеет о своей ошибке, а потому его раскаяние вскоре стало причиной того, что обе стороны стали относиться к Моррисону с равным равнодушием. Жнецы старой гвардии отвернулись от него, жнецы новой генерации так и не приняли его в свои ряды.

И это восхитительное, с таким трудом заработанное равнодушие позволило ему делать то, что он любил делать более всего на свете, – НИЧЕГО!

Ровно до того момента, когда его вызвал к себе Высокое Лезвие.

Для жизни Моррисон выбрал особняк одного знаменитого мид-мериканца. Не своего Отца-покровителя, потому что Джим Моррисон, поэт и рок-звезда, похороненный где-то во Франко-Иберии, никогда не имел приличного дома в какой-либо из Мерик – такого, в котором не стыдно было бы жить жнецу.

История с этим особняком восходила еще к тем временам, когда мальчик, который впоследствии должен был стать Жнецом Моррисом, посетил с родителями Мемфис и увидел «Грейсленд», элегантный особняк, в котором когда-то жил легендарный Элвис Пресли.

– Придет время, и я буду жить в таком доме, – сказал он родителям, и они посмеялись его наивности. Но он поклялся, что все будет именно так, и добавил: хорошо смеется тот, кто смеется последним.

Как только Джим стал жнецом, он сразу же попытался занять приглянувшийся ему особняк, но обнаружил, что в «Грейсленде» уже поселился другой жнец, причем по имени Пресли, который пока не торопится покончить с собой. Черт бы его побрал! Пришлось Моррисону занимать другой дом, не такой шикарный.

Этот дом носил странное и нелепое имя «Тетеревиный ток» и принадлежал когда-то мало кому известному ныне президенту Уильяму Генри Хэррисону. Пользуясь своими привилегиями жнеца, Моррисон вышиб из этого особняка принадлежавших к местному историческому обществу дам, которые содержали дом Хэррисона в качестве музея, и въехал. Он даже пригласил своих родителей переехать к нему, и, хотя они приняли приглашение, дом на них особого впечатления не произвел.

В тот день, когда Моррисон был вызван к Верховному Лезвию, он смотрел архивные записи спортивных передач. Это было его хобби. Причем наблюдать за текущими спортивными событиями он не любил – зачем ему эти переживания, когда не знаешь, кто выиграет? Сегодня он смотрел, как «сорок девятые» из Сан-Франциско рубились с «Патриотами» из Новой Англии. Игра, собственно, была интересна исключительно тем эпизодом, где «сорок девятый» Джефф Фуллер столкнулся с квотербэком из «Патриотов», причем удар шлемом о шлем был таким сильным, что запросто мог бы выбросить Джеффа в параллельное измерение. Но он просто сломал себе шею. Очень драматично. Жнец Моррисон любил старый американский футбол, где травмы были обычным делом, а игроки, получившие повреждение, живописно катались по площадке, испытывая жуткую, не смягчаемую наночастицами, боль. Ставки в игре тогда были гораздо более высокими, чем сейчас. И именно любовь к спортивным забавам прошлого предопределила тот метод жатвы, к которому прибегал Жнец Моррисон. Он никогда не использовал оружие, все исполняя, что называется, голыми руками.

Игра вдруг остановилась на том моменте, когда выбежавшие медики должны были вынести пострадавшего Фуллера с поля. Экран вспыхнул красным, а телефон зазвонил. Моррисону показалось, что это завибрировали его наночастицы – столь проникающим был сигнал.

Входящее сообщение из Фалкрум-Сити гласило:

ВНИМАНИЕ!

ДОСТОЧТИМЫЙ ЖНЕЦ ДЖЕЙМС ДУГЛАС МОРРИСОН ВЫЗЫВАЕТСЯ НА ОФИЦИАЛЬНУЮ АУДИЕНЦИЮ К ЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ ВЫСОКОМУ ЛЕЗВИЮ МИД-МЕРИКИ РОБЕРТУ ГОДДАРДУ.

Ничего хорошего от такого вызова ожидать не приходилось.

Он-то надеялся, что Годдард и думать о нем забыл, что у Высокого Лезвия так много более важных дел, что младшие жнецы, такие как Моррисон, вообще находятся вне поля его внимания. А вдруг Годдарду стало известно, в каком знаменитом доме он поселился? Ведь «Тетеревиный ток» был первым в Индиане краснокирпичным строением. Черт побери! Но, зная, что вызов к Высокому Лезвию означает: все брось и собирайся, он попросил мать дать ему его маленькую дорожную сумку и вызвал вертолет.

Хотя Жнец Моррисон никогда не бывал в Стое, он предполагал, что стеклянное шале Годдарда в Фалкрум-Сити похоже на стеклянные пентхаусы Верховных Жнецов. В вестибюле первого этажа Джима встретил первый помощник Высокого Лезвия Жнец Ницше.

– Вы опоздали, – единственное, что тот произнес в виде приветствия.

– Я прилетел, как только получил вызов, – отозвался Моррисон.

– Вот и опоздали – ровно на то время, пока летели.

Ницше был непростым человеком. Кроме того, что он имел имя, которое мало кому удавалось внятно произнести, он еще и пролетел мимо должности Высокого Лезвия, которым мог бы стать, если бы Годдард не восстал из мертвых и не появился на конклаве в качестве кандидата на этот пост. Теперь же функции Ницше сводились к функции оператора лифта, поскольку единственной формой его участия во встрече было сопровождение Моррисона наверх, к Годдарду. Он даже из лифта потом не вышел!

– Ведите себя хорошо! – посоветовал он Моррисону перед тем, как закрыть двери лифта – словно тот был ребенком, которого мать оставляет на дне рождения у одноклассника.

Стеклянная резиденция Годдарда произвела на Моррисона ошеломляющее впечатление – необычная планировка и минималистская мебель позволяли вести обзор на все триста шестьдесят градуса, чему мешали только словно подернутые морозом стеклянные стены спальни его превосходительства. За этими стенами Моррисон видел тень Высокого Лезвия, который выглядел как паук, притаившийся в центре своей паутины.

Затем из кухни выскользнула фигура в зеленом. Жнец Рэнд. Если она хотела своим выходом произвести на Моррисона впечатление, то ей это не удалось, поскольку тот увидел ее сквозь стекло еще до того, как она вышла к нему. Ну что ж, никто не сможет обвинить руководство жнеческого сообщества в том, что им не хватает прозрачности в работе.

– А вот и главный сердцеед среди мид-мериканских жнецов, – сказала Рэнд, которая села, даже не протянув Моррисону руку. – Я слышала, ваша карточка у школьниц пользуется особой популярностью.

Моррисон сел напротив.

– Ваша – тоже, – отозвался он. – Правда, по другой причине.

После этого он понял, что его слова могут быть восприняты как оскорбление. И замолчал, чтобы совсем себе не напортить.

Хотя Рэнд действительно стала живой легендой, причем не только в Мидмерике, но и во всем мире, после того как вернула Годдарда из мертвых, причем сделала это способом, неведомым даже Гипероблаку. Улыбка на лице Рэнд всегда раздражала Моррисона. Она заставляла его думать, что Рэнд знает нечто, чего не знает он, и что она ждет, какую физиономию он скроит, когда узнает про это.

– Я слышала, вы в прошлом месяце остановили сердце одного человека одним ударом, – сказала Рэнд.

Это было правдой, хотя наночастицам удалось вновь запустить сердце. Причем дважды. И Моррисону пришлось отключать наночастицы, чтобы жатва наконец состоялась. Это была главная сложность в проведении жатвы без оружия. Иногда из-за наночастиц смерть просто не могла вступить в свои права.

– Да, – ответил Моррисон, не вдаваясь в объяснения. – Именно это я и сделал.

– Мы все это делаем, – усмехнулась Рэнд. – Интересно то, как вы это делаете.

Моррисон не ожидал комплимента. Он попытался изобразить на своем лице улыбку.

– Вы полагаете меня интересным? – спросил он.

– Интересен способ, которым вы проводите жатву. Сам же вы – полный зануда.

Наконец из спальни вышел Годдард с широко раскрытыми в приветствии руками.

– Жнец Моррисон! – произнес он с теплотой большей, чем та, на которую рассчитывал Джим. Мантия Верховного Лезвия немного отличалась от той, в которой он обычно появлялся. Она была по-прежнему темно-синей, украшенной бриллиантами, но если на мантию посмотреть поближе, то можно было увидеть вплетенные в ткань золотые нити, которые при попадании на мантию света давали эффект северного сияния.

– Насколько я помню, именно вы поддержали номинацию Жнеца Кюри на пост Высокого Лезвия, не так ли? – весело спросил Годдард.

Похоже, Высокое Лезвие не любил светскую беседу. Сразу брал быка за рога.

– Да, – отозвался Моррисон, – но я могу объяснить…

– Нет необходимости, – сказал Годдард. – Я люблю хороших противников.

– Особенно, – вмешалась Рэнд, – тех, которых вы побеждаете.

Все это напомнило Моррисону игры, которые он так любил смотреть и где результат был известен заранее, а потому ты знал, за какую команду болеть.

– Ну что ж, – сказал Годдард, – вы же с вашим приятелем Константином не знали, что я притаился в кулисах и готовлю эффектный выход после того, как пройдет первая номинация.

– Я и правда не знал, ваша честь, – произнес Моррисон и, спохватившись, поправился:

– Ваше превосходительство!

Годдард изучающе посмотрел на него.

– Камни на вашей мантии подобраны со вкусом, – сказал он. – Вы их надели потому, что это модно, или по иным причинам?

Джим сглотнул.

– По иным, – ответил он, краем глаза наблюдая за Рэнд, которая явно наслаждалась его муками. – По правде говоря, я никогда не примыкал к старой гвардии жнецов. А Кюри я номинировал, чтобы произвести впечатление на Жнеца Анастасию.

– И зачем же вы хотели произвести на нее впечатление?

Хитрый вопрос, подумал Моррисон и решил – лучше быть пришпиленным иглой правды, чем попасться на лжи.

– У меня было ощущение, что ее выносит на гребень волны, а потому я решил, что, если мне удастся произвести на нее благоприятное впечатление…

– Вы на этой волне отправитесь вслед за ней, так?

– Да, что-то в этом роде.

Годдард кивнул, приняв объяснение.

– Да, она действительно кое-куда отправилась, – сказал он. – Если быть точным, она отправилась сразу в несколько мест, где была благополучно переварена.

Моррисон нервно усмехнулся, но быстро стер улыбку со своего лица.

– И теперь, – сказал Годдард, указывая на украшенную камнями мантию Моррисона, – вы собираетесь произвести впечатление на меня?

– Нет, ваше превосходительство, – ответил Моррисон, надеясь, что это верный ответ. – Я не хочу ни на кого производить впечатление. Я просто хочу быть хорошим жнецом.

– А что такое хороший жнец, в вашем понимании?

– Жнец, который следует законам и обычаям жнеческого сообщества – так, как их интерпретирует Высокое Лезвие.

Ничто не отразилось на лице Годдарда, но Моррисон заметил, как Рэнд, престав улыбаться, стала серьезной. Джим понял – он сдавал какой-то тест, хотя и не знал какой. Интересно – сдал? Или провалил?

Затем Годдард тепло похлопал его по плечу.

– А у меня для вас есть работа, – сказал он. – Работа, которая сможет подтвердить, что ваша лояльность – не просто дань моде.

Годдард сделал паузу и сквозь стеклянную стену глянул на восток. Моррисон сделал то же самое.

– Вы, без сомнения, знаете, что тоновики нашли себе пророка, который объединил различные секты этого культа по всему миру.

– Да, знаю. Его имя – Набат.

– Тоновики являются врагами всего, что мы ценим и что исповедуем. Они не уважают нас и наше призвание. Их приверженность вымышленной доктрине грозит нашему обществу уничтожением. Тоновики – это сорняки, которые должны быть вырваны с корнем. Поэтому я хочу, чтобы вы проникли в ряды тоновиков, которые тщательно скрывают этого пресловутого пророка, и подвергли его жатве.

Масштаб поставленной задачи был таким, что у Моррисона от волнения закружилась голова. Подвергнуть жатве Набата? Неужели ему приказали убить Набата?

– Но почему я?

– Потому что, – ответил Годдард, и его мантия в лучах солнечного света принялась переливаться, отдавая золотом, – потому что более зрелого жнеца они легко вычислят.

Он помедлил и продолжил:

– Им ни за то не догадаться, что на это дело я могу послать младшего жнеца. Тем более они тщательно следят за тем, чтобы имеющие доступ к Набату являлись к нему на аудиенцию без какого бы то ни было оружия. А вы проводите жатву голыми руками.

Моррисона слова Верховного Лезвия заставили улыбнуться.

– Ну что ж, – сказал он. – В таком случае я – тот жнец, который вам нужен.

О, эта проклятая дверь!

Я не видел ее почти год. Я дал себе обещание не стремиться к тому, что, может быть, лежит по ту сторону этой двери. Я устал о ней думать, так же, как устал думать и обо всем мире. И, тем не менее, дня не проходит без того, чтобы я не вспомнил о ней!

Неужели Отцы-основатели были сумасшедшими? А может быть, наоборот, они были гораздо мудрее, чем мы. Не случайно же они придумали такое: безумец-одиночка вроде меня никогда не сможет открыть дверь, за которой таится спасение человечества. Только двое жнецов, которых связывает абсолютное согласие, способны проникнуть в это тайное помещение и выручить жнеческое сообщество.

Но мне-то какое до этого дело? Пусть мир разорвет себя на куски. Пусть секреты Отцов-основателей навеки останутся спрятанными за этой дверью! Поделом им за то, что, пряча свои секреты, они приложили слишком много усилий. Окружили их ореолом мифа и в качестве шифра придумали детскую считалочку. Похоронили их местоположение на старинных картах, которые спрятали в укромном местечке, куда никто не наведывается. Неужели они серьезно полагали, что кто-то придет и будет решать их шараду? Да пусть все летит в тартарары! Да не потревожат мой сон все слезы мира! Отныне я несу ответственность только за себя. Никакой жатвы. Никаких угрызений совести. Я теперь – простой человек, вполне удовлетворенный самыми простыми мыслями. Как покрыть крышу? Что определяет последовательность приливов и отливов? Простые мысли, простые дела. Помни, Майкл – не усложнять! Только не усложнять! Все просто!

Но как быть с этой чертовой дверью? Вероятно, эти самые Отцы-основатели совсем не были мудрецами. Глупые, напуганные и безмерно наивные в своем идеализме люди. Все двенадцать из них. Представляли себя ангелами смерти, облачались в пышные мантии, чтобы их заметили. Должно быть, они выглядели нелепо до той самой поры, когда действительно изменили мир.

Сомневались ли они в себе? Уверен в этом – иначе бы они не оставили запасной план. Но могли ли эти насмерть перепуганные революционеры в качестве такового оставить нечто достойное? Не исключено, что от этого плана разит посредственностью. В конце концов, не этот же план они выбрали в качестве рабочего, верно?

А что, если альтернативное решение хуже, чем то, которое было принято за основное?

Я допускаю, что так оно и есть, и это – еще одна причина, по которой я не хочу думать об этой двери. Я запрещаю себе делать это! Я буду держаться подальше от нее и от того, что хранится в помещении, которое находится за ней. Я ненавижу эту дверь, ненавижу яростно и страстно!

Из «посмертного журнала» Майкла Фарадея.1 июня, Год Альпийского Козла

Глава 19

Островок одиночества

Фарадею больше был неинтересен этот атолл, как и все, что с ним связано. Он видел, как на горизонте поднимаются некие строения, как каждую неделю на остров с очередной порцией запасов прибывают новые корабли, как рабочие, словно роботы, без остановки трудятся, чтобы превратить остров в то, чем он никогда не был. Что Гипероблако собирается сделать с этим местом?

Но разве Кваджалейн не был его, Фарадея, находкой? Его триумфальным открытием? А Гипероблако бесцеремонно его открытием воспользовалось. И хотя Фарадею было любопытно, что оно задумало, воли своему любопытству он не давал. Он был жнецом и наотрез отказывался иметь какое-либо отношение к работе Гипероблака.

Конечно, если бы он захотел, он мог бы прогнать Гипероблако с атолла – в конце концов, жнецы выше закона; он может потребовать все что угодно, и Гипероблако вынуждено будет согласиться с его требованиями. Заявит, что Гипероблако обязано отвести свое оборудование и рабочих на сто морских миль от Кваджалейна, и ровно на сто миль оно и ретируется.

Но Фарадей не сделал этого. Он не стал запрещать Гипероблаку проводить работы на атолле. Потому что, по большому счету, инстинктам Гипероблака он доверял больше, чем своим. Поэтому он запретил вмешиваться в жизнь острова не Гипероблаку, а самому себе.

Атолл Кваджалейн состоит из девяноста семи островов и островков, которые сформированы почти полностью погруженной в воду кромкой вулканического кратера. Конечно, у Фарадея были все права объявить один из этих островов своим. Когда Гипероблако явилось на Кваджалейн, Фарадей забрал себе небольшую лодку, прибывшую с первыми кораблями, и уплыл на ней на один из дальних островов. Гипероблако, уважая его выбор, оставило Фарадея в покое и даже не прикасалось к тому острову, где поселился жнец.

Чего нельзя было сказать о прочих островах атолла.

Некоторые из них были так малы, что на них с трудом мог устоять человек, но на всех кусочках суши, где можно было бы укрепить какое-нибудь сооружение, Гипероблако что-то строило.

Фарадей делал все возможное, чтобы не замечать этого. С помощью инструментов, которые он забрал у строителей, он построил себе хижину. Кроме этих инструментов, имущества у него не было никакого, но ведь он был неприхотлив. Его островок был местом спокойным, где вполне можно было бы прожить вечность. И в случае Фарадея это действительно будет вечность или, по крайней мере, ее солидный кусок – поскольку он не собирался подвергать себя жатве, хотя соблазн был велик. Но он поклялся себе жить так долго, как будет жить Годдард; он будет делать это назло новому Высокому Лезвию – пусть даже тот об этом ничего и не узнает.

У Фарадея как жнеца были обязательства перед миром, но он решил забыть о них. И он не чувствовал никаких угрызений совести, когда вспоминал, что не исполняет первую и главную заповедь жнеца: Убивай! Он многих убил, и с него хватит. Зная Годдарда, можно было не беспокоиться – в отсутствие Фарадея крови не станет меньше.

Что дурного в том, что он решил уйти от мира, который презирает? Однажды он уже попытался это сделать – на Плайя-Пинтада, что находится на северном побережье Амазонии. Но тогда было одно, но существенное отличие от его теперешнего состояния. Да, он был измучен, но он не презирал мир. Может быть, слегка недолюбливал – только и всего. И вернула его в мир Ситра. Да, Ситра… Таков этот мир! Самые добрые намерения самых лучших людей – все здесь обречено на гибель!

Постепенно недовольство миром и людьми превратилось у Фарадея в настоящую мизантропию. Но есть ли в мире место жнецу, который ненавидит и сам мир, и живущих в нем людей? Нет, на этот раз его не смогут вернуть в эту мясорубку. Попытаться сделать это может Мунира, но у нее ничего не выйдет, и она сдастся. Пока этого не произошло, но с ним ей не сладить. Мунира приплывала к нему на остров раз в неделю, привозила еду, воду и семена, которые можно было бы выращивать – хотя его клочок земли был так мал, а почва столь камениста, что много здесь не вырастить. Привозила она также фрукты и сласти, которые Фарадей тайно любил. Но он не благодарил Муниру за ее труд в надежде, что его сухое поведение заставит ее в конце концов все здесь бросить и вернуться в Израэбию, в Александрийскую библиотеку, откуда он ее вытащил. Зря он сбил Муниру с ее пути – еще одна жизнь, разбитая его бездумным вмешательством.

Однажды Мунира принесла Фарадею пакет артишоков.

– Они здесь не растут, – сказала она, – но, как я думаю, Гипероблаку показалось, что они тут нужны, вот оно их и прислало с последним кораблем.

Хотя Мунира не увидела в этом ничего необычного, появление артишоков оказалось значительным шагом вперед. Моментом, достойным того, чтобы его отметили как нечто особое. Ибо артишоки были излюбленным блюдом Фарадея, и их появление на острове не было случайностью. Хотя Гипероблако избегало контактов со жнецами, оно хорошо знало этих людей. И отлично знало самого Фарадея. Поэтому, прислав артишоки, Гипероблако пусть и в непрямой форме, но пыталось вступить с ним в отношения. Напрасно! Фарадей был не тем жнецом, кто легко мог пойти на контакт в знак признательности за доброе отношение. Правда, он взял артишоки вместе с прочими продуктами, но заявил достаточно сухо:

– Съем их, если захочется.

И вновь – ни слова благодарности.

Муниру, как и раньше, не отвратило от Фарадея очередное проявление его суровости. Она была готова к этому. Более того, она привыкла полагаться на его такое к ней отношение. Что касается ее жизни на атолле Кваджалейн, то ее существование здесь мало чем отличалась от того, как она жила в Александрии до того, как познакомилась с Фарадеем. Там она была так же одинока – даже когда ее окружали люди, работавшие вместе с ней в библиотеке.

И теперь она жила в одиночестве в старом бункере на острове, где за последние недели стало довольно многолюдно. Правда, со всеми этими людьми она общалась только тогда, когда ей было нужно. У нее не было доступа к журналам жнецов, с которыми она работала в библиотеке, но и здесь, на острове, было немало различных печатных материалов. Растрепанные книги, оставленные жившими здесь людьми Эпохи смертных, которые населяли остров до того, как в мире воцарились жнецы и Гипероблако. Тома, насыщенные замысловатыми фактами и фантазиями людей, которые жили с мыслью о неизбежности старения и смерти. Хрупкие рассыпающиеся страницы несли на себе истории, окрашенные мелодраматическими интригами и близорукими страстями, которые теперь, в Эпоху бессмертных, казались достойными лишь улыбки. На страницах этих книг жили люди, верившие в значимость своих мелочных поступков, в то, что их мечты смогут осуществиться до того, как смерть настигнет их самих, а также тех, кого они знают и любят. Читать про это было забавно, хотя поначалу Мунира не понимала, как прочитанное она может приложить к себе. Но чем больше она читала, тем лучше понимала страхи и желания смертных. Краткий срок их бытия был насыщен и даже перенасыщен страстями и несчастьями, но, кроме этого срока, больше у них ничего не было.

Кроме этих книг на острове сохранились журналы военных, которые в Эпоху смертных заправляли на Маршалловых островах, как они когда-то назывались. Это были отчеты о широкомасштабных испытаниях оружия массового уничтожения, такого, как, например, ядерные бомбы. В основе этой деятельности также лежал страх, хотя и прикрытый маской профессионализма и научности.

Мунира читала все это подряд, и за сухими и бесстрастными отчетами ей открывалась живая драматическая ткань истории человечества. Она чувствовала, что постепенно становится экспертом в понимании того, что это значило – быть смертным и жить в мире, лишенном благосклонного покровительства Гипероблака и мудрецов в жнеческих мантиях.

Увы, утративших былую мудрость.

Из рассказов приехавших на острова рабочих она узнала об актах массовой жатвы – и не только в Мидмерике, но и в прочих регионах мира. Неужели современный мир стал, в известном смысле, копией мира, в котором жили смертные? Но рабочие не были слишком напуганы.

– Никто из нас не стал жертвой жатвы, – говорили они. – Как и люди, которых мы знаем.

Потому что в конечном итоге какая-то тысяча людей, уничтоженная жнецами за один присест, была лишь каплей в море человечества, и потеря была неощутима.

Что было ощутимо – так это то, что люди стали сторониться театров и клубов, равно как и то, что всеми силами старались ясно обозначить свою непричастность к социальным группам, не подлежащим защите.

– Зачем провоцировать жнеца? – спрашивали они друг друга, и этот вопрос стал почти поговоркой. И вот с того момента, как Годдард воцарился в Мидмерике, а жнецы новой генерации, во всем следующие его воле, стали доминировать в большинстве регионов, человечество в своем социальном бытии изрядно измельчало. Установилось некое подобие феодализма, где человек обречен жить в своем маленьком мирке и где его совершенно не заботят ни общемировые проблемы, ни то, что происходит с такими же, как он, людьми в поместье соседнего феодала.

– Пусть я простой каменщик, – сказала одна из рабочих Мунире, – но работаю в раю. Мой муж наслаждается тропическим солнцем, а мои дети – песчаным пляжем. Почему я должна думать о чем-то ужасном, что меня не касается?

Отличная философия – пока нечто ужасное не коснется самого философа.

В тот день, когда Мунира привезла Фарадею артишоки, они вместе пообедали за маленьким столом, который он сам смастерил и поставил на берегу, чуть выше полосы прибоя. Местоположение стола позволяло Фарадею наблюдать за строительством, происходящим в отдалении. Словно забыв о том, как сухо он поприветствовал Муниру, он сам приготовил артишоки на двоих.

– Кто там всем заправляет? – спросил Фарадей, глядя на строительство, разворачивающееся по ту сторону обширной лагуны. До этого он ни разу не спрашивал про то, что происходит на атолле, и в его вопросе Мунира увидела добрый знак.

– Агенты Нимбуса, – ответила Мунира. – Шныряют повсюду, суют свой нос везде, куда пока не добралось Гипероблако. Рабочие называют их Гипергеморроем.

Она сделала паузу, надеясь, что Фарадей хотя бы улыбнется, но в лице его ничто не изменилось.

– Сикора шумит больше всех, считая, что у него все под контролем, – продолжала Мунира. – Хотя всеми делами управляет Лориана.

– Какими делами? – спросил было Фарадей, но потом, словно спохватившись, сказал:

– Не нужно, не говорите мне. Я и знать не хочу.

Тем не менее Мунира продолжала рассказывать, надеясь, что возбудит его любопытство:

– Вы не узнаете атолл. Он стал… аванпостом цивилизации. Колонией.

– Странно, что Годдард пока не прислал сюда своих эмиссаров, чтобы узнать, что здесь за шум, – покачал головой Фарадей.

– Внешний мир пока не знает, что это место существует, – ответила Мунира. – Вероятно, для всех остальных людей острова остаются слепой зоной.

Фарадей посмотрел на Муниру с сомнением.

– Вы считаете, – произнес он, покачав головой, – что моряки, которые привозят сюда разные грузы, вернувшись, не рассказывают дома о месте, которое отсутствует на картах, но в действительности существует?

Мунира пожала плечами.

– Гипероблако ведет разные проекты в дальних странах, – сказала она. – А из тех, кто сюда приплыл, пока никто не отправился назад. Кроме того, люди даже не знают, где они находятся и что строят.

– И что же они строят?

Прежде чем ответить, Мунира сделала паузу.

– Я не знаю, – сказала она наконец. – Правда, кое о чем я подозреваю. Я поделюсь с вами своими сомнениями, когда найду им подтверждение и когда вы наконец перестанете дуться на весь свет.

– Дуться? – переспросил он, горько усмехнувшись. – Обычно человек подуется и перестанет. Но это не мой случай. Я больше не хочу иметь дел с этим миром. Ничего хорошего мне этот мир не принес.

– Зато вы сделали этому миру много добра, – напомнила Фарадею Мунира.

– И не получил от него ничего, кроме боли.

– Я не думаю, что вы делали это ради награды.

Фарадей встал из-за стола, дав понять Мунире, что обед и, соответственно, разговор закончены.

– Когда приедете ко мне на следующей неделе, – сказал он, – привезите помидоры. Давно я не ел хороших помидоров.

Поле 1: подтвердить фамилию (инициал).

Поле 2: подтвердить имя и второе имя, если таковое имеется (инициал).

Поле 3: прижать кончик указательного пальца правой руки и держать, пока поле не загорится зеленым.

Поле 4: обратиться к инструкции по использованию ланцета-копья.

– Вымыть руки водой с мылом. Тщательно высушить.

– Выбрать точку на кончике пальца слегка в стороне от центра.

– Вставить ланцет-копье в корпус, снять защитную крышку, сделать прокол кожи.

– Смочить каплей крови поле, указанное в п. 3 идентификационной формы.

– Надеть защитную крышку, утилизировать ланцет-копье в соответствии с инструкцией.

Глава 20

Логическая спираль

Никогда у Лорианы Барчок от неожиданности так не кружилась голова. Она попыталась найти опору в том, что знала более или менее твердо, но поняла, что ей не справиться. Нужно сесть, чтобы не упасть. Лориана села, но в тот же самый момент вдруг обнаружила, что не сидит и даже не стоит, а меряет комнату широкими шагами. Потом – пристально смотрит на стену, потом вновь садится. И так – по кругу, несколько раз.

Бандероль с документами пришла утром. Чтобы открыть ее, потребовалась процедура идентификации по отпечатку пальца, а также по ДНК, для чего нужно было выдавить капельку крови на соответствующее поле идентификационной формы. Лориана даже не знала, что существуют такие меры обеспечения безопасности почтовых отправлений. Но кому оказались нужны эти сложности?

На первой странице вложенной в бандероль папки оказался список рассылки. Такие листы содержат список всех, кому отосланы копии документов. Иногда масштабные списки включают сотни адресатов. У папки, которую получила Лориана, был всего один адресат – она сама.

Интересно, что там себе Гипероблако думает? Наверняка в его работе произошел сбой, если оно посылает ей, Лориане, высшей степени секретности документ, предназначенный только для чтения. Разве Гипероблако не знает, что Лориана не умеет хранить секреты? Да конечно знает! Оно знает все про всех. Поэтому возможны два варианта. Первый: Гипероблако намеренно послало эти документы Лориане, чтобы та рассказала их содержание всем и всюду. Второй: Гипероблако понадеялось, что Лориана будет держать язык за зубами и останется единственным хранителем той бомбы, которую содержат присланные документы.

Неужели Набат почувствовал нечто подобное тому, что чувствует она, Лориана, когда понял, что он – единственный, с кем говорит Гипероблако? И у него тоже кружилась голова? И он так же, как она, не мог понять – сидит он, вперив взор в пространство, или ходит из угла в угол? А может быть, Гипероблако избрало кого-нибудь более мудрого и опытного, чтобы тот стал его голосом в мире? Кого-нибудь, кто без особых пререканий взвалил бы на себя эту ношу ответственности?

О Набате они слышали только от прибывших рабочих. Некоторые люди верили, что Гипероблако действительно говорит с Набатом. Другие полагали, что это обычные бредни тоновиков.

– Да нет, этот парень вполне реален, – рассказывал Сикора Лориане. – Я его однажды встретил, вместе с Хиллиард и Цянем. Он нас сюда и послал – дал нам эти чертовы координаты. Конечно, все это было до всех его «святых дел». Все это пришло потом. А так он был вполне заурядным типом, если вам интересно мое мнение.

То, что Сикора был единственным выжившим из троих агентов Нимбуса, видевших Набата, внушало недоверие к его словам.

Как будто он может определить, кто заурядный, а кто нет, подумала Лориана, но вслух ничего не сказала, и Сикора пошел дальше заниматься делами.

Когда бывшие агенты Нимбуса принялись год назад обживаться на острове, Лориане не предложили должность помощника Сикоры. Эта должность ушла другому младшему агенту, который на всех углах восхвалял Сикору за его организаторские способности и буквально ходил за ним хвостиком. К тому же, если бы этот пост предложили Лориане, она бы отказалась. В конечном итоге то, что они здесь делали, было лишь иллюзией настоящей работы. Никому ничего не платили – даже базовый, минимальный доход им не был обеспечен. Люди работали потому, что просто не знали, чем себя занять, а поскольку корабли теперь прибывали регулярно, то дел находилось немало. Бывшие агенты Нимбуса либо вливались в строительные бригады, либо организовывали разные мероприятия. Один из них открыл бар, который стал излюбленным местом строителей, желающих освежиться после напряженного рабочего дня.

Деньги на атолле тоже были не нужны, потому что на кораблях привозили все, что необходимо. Сикора, понятно, взял на себя труд по распределению привезенного и решал, кто сегодня ест бобы, а кто кукурузу, к чему, собственно, и сводились его властные полномочия.

Чтобы понять, чего хочет Гипероблако, нужно было проанализировать его действия. Начало оно с одинокого самолета, который пролетел так высоко над головами, что почти никто и не заметил. Потом начали приходить корабли.

Когда первый из кораблей появился на горизонте, радость охватила бывших агентов Нимбуса. Прошел месяц, в течение которого они вынуждены были существовать на скудные ресурсы, которые мог предложить атолл, и, наконец, Гипероблако услышало их мольбы о помощи и решило спасти.

По крайней мере, так они думали.

Прибывавшие корабли все, как один, работали в режиме автопилотирования, и людей на борту не было. Не было никого, кого можно было бы попросить забрать бывших агентов Нимбуса домой. Как только привезенные грузы оказывались на суше, корабельная автоматика объявляла всех агентов, которые помогали в разгрузке, нежелательными на корабле элементами. Конечно, любой из них мог вернуться – Гипероблако редко запрещало людям делать то, что им хочется, – но, как только они оказывались на борту после окончания разгрузки, их идентификационные карточки выдавали голубой сигнал тревоги, гораздо более яркий, чем буква «Ф». Таким образом, любой человек маркировался для немедленной процедуры замены содержимого сознания. А чтобы кто-нибудь не подумал, что его пугают, рядом немедленно появлялась консоль, готовая стереть все воспоминания и заполнить мозг новой, искусственно созданной памятью. Памятью людей, которые даже не догадывались, что судьба и Гипероблако забросили их на Маршалловы острова.

Увидев на своих карточках голубое сияние, бывшие агенты Нимбуса как горох сыпались с корабля на сушу. Как только они покидали палубу, тревожный сигнал исчезал. И тем не менее среди спутников Лорианы оказалось несколько человек, которые так хотели уехать, что предпочли стать кем-нибудь другим, но не оставаться на атолле.

У Лорианы был приятель детства, которого в свое время подвергли подобной процедуре. Она не знала об этом и, встретив его в кафе, бросилась обниматься, потом стала болтать, пытаясь выведать у того, что он делал с тех пор, как они закончили школу.

– Мне очень жаль, – сказал бывший приятель, – но я вас не знаю. Если я вам кого-то и напоминаю, то я теперь – не он.

Лориана была ошеломлена и смущена невероятно. Тем не менее этот человек предложил ей кофе, и они разговорились. Оказалось, что тот занят разведением собак, и у него есть полный набор воспоминаний о жизни на Крайнем Севере, где он разводил хаски и маламутов для собачьих упряжек.

– А тебя не беспокоит, что все твои воспоминания – это все неправда? – спросила Лориана.

– Любые воспоминания – это неправда, – ответил этот человек. – Возьми десять человек, и об одной и той же вещи они будут вспоминать по-разному. Кроме того, моя прежняя личность не имеет для меня никакого значения, и она никак не повлияет на меня нынешнего. Мне нравится быть тем, кто я есть сейчас. Может быть, с моей прошлой личностью было что-то не так – иначе зачем бы я стал ее менять на теперешнюю?

Это был даже не логический круг, а какая-то… логическая спираль. Принятая за аксиому ложь, которая многократно выводится из самой себя, пока правда и вымысел не поглотят друг друга и не растворятся в сингулярности, основанием которой станет полное безразличие ко всему, кроме собственного удовольствия: на кой черт мне ваша истина, если я счастлив?

Прошел год с того момента, когда пришел первый корабль, и все, что происходило на атолле, выродилось в рутину. Дома строились, улицы мостились, но самыми странными сооружениями стали залитые на разных островах многочисленные бетонные полосы в метр толщиной. Никто не знал, зачем они нужны. Рабочие, не задумываясь, следовали техническому заданию и, поскольку все задания Гипероблака вели к появлению чего-нибудь вполне разумного, они полагали, что все станет ясно, когда работы будут завершены. Чем бы все ни кончилось.

Лориане было поручено возглавлять группу связи, которая отправляла сообщения Гипероблаку. Сообщения шли в один конец, и это было мучительно долго – шифровать информацию примитивным кодом, после чего налагать несущие код электромагнитные импульсы на белый шум, который глушил любые формы радиокоммуникации в регионе. Это была странная работа, поскольку Лориана не могла прямо направлять какие-либо просьбы – фрики ни о чем не могли просить Гипероблако. А потому Лориана вынуждена была отправлять нечто лишь в форме утвердительных предложений.

Очередной корабль с грузом прибыл.

Экономим мясо.

Строительство пирса затягивается из-за некачественной заливки бетона.

И когда через пять дней прибывал корабль с дополнительным грузом мяса и свежей бетонной смесью, всем становилось ясно, что Гипероблако получило сообщение и выполнило просьбу, хотя формально никто его ни о чем не просил.

В обязанности Стерлинга, оператора, входил набор сообщений. Составляла же их Лориана. Она стояла у врат, через которые с острова шла информация. А поскольку информации было много, Лориана должна была отбирать, что пропускать, а что нет. Хотя Гипероблако к этому моменту везде на атолле уже установило камеры, они не могли передавать ему картинку и звук непосредственно; все записывалось и уже на носителях вывозилось за границы слепой зоны, откуда и отправлялось Гипероблаку. Была мысль проложить по дну старомодный оптико-волоконный кабель – до самой границы слепой зоны, но, вероятно, этот проект не входил у Гипероблака в разряд приоритетных, потому что на приходящих кораблях не оказывалось ни самого кабеля, ни оборудования для его прокладки. Поэтому Гипероблако видело то, что происходило на острове, с опозданием – самое меньшее на день. И поэтому же группа связи была столь важным подразделением местных структур самоуправления – именно от ее работы зависело, насколько хорошо будет Гипероблако информировано о том, что происходит на атолле.

В тот день, когда Лориана получила и открыла бандероль с секретными документами, она принесла и сунула поверх стопки ждущих отправки сообщений лист бумаги с двумя словами: Почему я?

– «Почему я» что? – спросил Стерлинг.

– Так и напиши, – попросила Лориана. – Гипероблако поймет.

Она даже не стала говорить Стерлингу о бандероли, потому что знала: тот не отстанет от нее, пока она ему все не расскажет.

Стерлинг вздохнул и принялся набирать текст.

– Ты же понимаешь, – сказал он, постукивая ключом, – что Гипероблако тебе ничего не ответит. Пришлет кисть винограда, а ты уж и думай, что бы это значило.

– Если оно пришлет виноград, – отозвалась Лориана, – я сделаю из него вино и напьюсь. И это будет мой ответ.

По пути из бункера она столкнулась с Мунирой, которая возилась в маленьком огороде, устроенном недалеко от входа. Хотя корабли привозили почти все, что было нужно островитянам, Мунира в своем огороде выращивала, что могла.

– Так я чувствую себя полезной, – говорила она. – Выращенное своими руками кажется мне вкуснее, чем то, что выращивает Гипероблако.

Лориана остановилась возле Муниры и после секундного раздумья произнесла:

– Я кое-что получила от Гипероблака.

Муниру она считала единственным человеком, которому можно доверять.

– И я не знаю, что делать, – закончила она.

Мунира даже не подняла головы.

– Я не могу с тобой говорить о чем-либо, что имеет отношение к Гипероблаку, – сказала она. – Ты же знаешь: я работаю на жнеца.

– Я знаю… Я просто… Это страшно важно, и я не знаю, что с этим делать.

– А что считает Гипероблако? – спросила Мунира.

– Оно хочет, чтобы я держала это в тайне, – ответила Лориана.

– Вот и держи. Проблема решена.

Но и здесь таилась логическая спираль. Потому что Гипероблако никогда не сообщало то, что не имело бы определенной цели. Надежда лишь на то, что цель эта сама собой станет очевидной, и здесь важно лишь не ошибиться.

– Как там Жнец Фарадей? – спросила Лориана. Она не видела жнеца несколько месяцев.

– Все так же, – отозвалась Мунира.

Да, жнец, лишившийся цели в жизни, – одного поля ягода с безработным агентом Нимбуса.

– Не собирается вернуться к жатве? – продолжала задавать вопросы Лориана. – Я имею в виду, здесь, на островах, сотни рабочих. Довольно много. Не подумай, будто мне хотелось бы, чтобы Фарадей кого-нибудь лишил жизни. Просто жнец, не занимающийся жатвой, уже мало похож на жнеца.

– У него нет никаких планов, – покачала головой Мунира.

– И тебя это беспокоит?

– А тебя бы не беспокоило?

Следующей остановкой Лорианы стал распределительный центр – наскоро построенный рядом с причалом склад, где царствовал Сикора, направлявший свой указующий перст то на одну кипу груза, то на другую. Лориане нужно было присмотреться к Сикоре – не изменилось ли нечто в его поведении. А вдруг он тоже получил ту же информацию, что и она, – пусть даже в рассылочном списке стояло лишь ее имя. Но Сикора вел себя так же, как обычно – наслаждался своей ролью управленца и бюрократа. Не допускающий ничьих сомнений в собственной значимости мастер бить баклуши.

Через несколько секунд он заметил Лориану.

– Могу ли я быть вам полезен, агент Барчок? – спросил Сикора.

Хотя они уже больше года не были агентами Нимбуса, он вел себя так, будто они все еще ими оставались.

– Мне интересно, – сказала Лориана, – что вы думаете по поводу причин, по которым Гипероблако послало нас сюда, на Кваджалейн?

Сикора отвел глаза от планшета с номенклатурой грузов и посмотрел на Лориану.

– Я думаю, Гипероблако хочет основать здесь колонию, а мы станем ее населением, – ответил он. – Разве это не ясно?

– Да, я это знаю, – согласилась Лориана. – Но почему?

– Как почему? – переспросил Сикора таким тоном, словно вопрос Лорианы был совершенно абсурдным. – Почему люди живут в разных местах? Нет ответа на такие дурацкие вопросы.

Продолжать разговор смысла не было. Лориана понимала – Гипероблако хочет, чтобы Сикора думал и говорил именно так, как думает и говорит. Наверное, именно поэтому Сикора не получил никаких документов. Если бы он их получил, то стал бы настаивать на участии в деле и благополучно это дело бы завалил. Лучше ему вообще ни о чем не знать.

– Не обращайте на меня внимания, – сказала Лориана. – Просто у меня сегодня был непростой день.

– Все идет так, как должно идти, агент Барчок, – сказал Сикора отеческим тоном. – Делайте свою работу, а контролировать общую картину предоставьте мне.

Лориана так и делала. День за днем она отправляла сообщения, которые необходимо было послать, и наблюдала за продолжающимися масштабными работами, где каждый участник общего дела самозабвенно и слепо трудился с упорством рабочей пчелы, не обращая внимания ни на что, кроме своего конкретного задания, – пока его мир не становился таким маленьким, что он уже ничего не видел дальше заклепки, которую собирался приварить здесь и сейчас.

Мир становился маленьким для всех, кроме Лорианы, которая, в отличие от Сикоры, действительно видела общую картину.

Потому что в секретных документах, которые пришли в бандероли, содержались чертежи и схемы всего, что Гипероблако собиралось построить на атолле Кваджалейн. И Лориана должна была оставить на них свои инициалы, отпечаток своего пальца и каплю крови не только потому, что таким образом получала к ним доступ. Таким же образом она должна была одобрить эти планы и схемы, а также стать чем-то вроде администратора всего проекта. Целый день и целую ночь она размышляла, листала бумаги и вновь размышляла, но утром следующего дня, оставив свои инициалы, отпечаток пальца и еще одну каплю крови – уже на внутренней идентификационной форме, – она дала добро на продолжение строительства.

Теперь Лориана точно знала, что должно появиться по воле Гипероблака на атолле Кваджалейн. Она сомневалась, что среди островитян есть хоть кто-то, кто подозревает, что в действительности здесь происходит. Конечно, со временем догадаются все. Через пару лет это будет уже невозможно скрыть. Что до Лорианы, она не знала, радоваться тому, что она узнала, или, наоборот, испытывать по этому поводу страх и отчаяние.

Дорогие коллеги, жнецы Западной Мерики!

В качестве избранного вами Высокого Лезвия считаю своим долгом умерить ваши страхи и развеять непонимание, вызванное союзом, который мы заключили с Мидмерикой. Простая и непререкаемая истина состоит в том, что мир – с тех пор, как мы потеряли Стою, – не изменился. Гнусные тоновики нагло отрицают наше значение для человечества, а молчание Гипероблака оставило миллиарды людей без должного руководства. И именно в этот момент мы, жнецы, обязаны проявить силу и убежденность.

Подписание официального соглашения о сотрудничестве с мид-мериканским жнеческим сообществом есть наш шаг в данном направлении. Мы с Высоким Лезвием Годдардом полностью разделяем убеждение, что жнеца в его желании исполнять свой долг не должны ограничивать никакие старые обычаи и традиции.

Мы, рука об руку с Годдардом, намереваемся как равные идти по намеченной дороге вперед, и в этом движении к нам присоединятся жнеческие сообщества Крайнего Севера, Восточной Мерики и Мекситеки, которые вскоре подпишут с нами соответствующие соглашения.

Уверяю вас, что мы ни в коей мере не поступаемся нашим суверенитетом; мы лишь подчеркиваем общность наших целей, которые состоят в дальнейшем укреплении и просвещении вверенных нам региональных жнеческих сообществ.

Его Превосходительство Высокое Лезвие Западной Мерики Мери Пикфорд.Обращение к Весеннему конклаву.28 мая, Год Короткохвостого Кенгуру

Глава 21

Жертвы доноса

Более чем через два года после того, как Лориана Барчок с помощью своей ДНК дала одобрение секретному проекту Гипероблака, и через год после того, как Западная Мерика официально объединилась с Мидмерикой, Жнец Поссуэло сидел за столом напротив Жнеца Анастасии и пытался просветить ее насчет событий, которые произошли в мире в ее отсутствие. Дело происходило за завтраком. И чем больше Анастасия слышала новостей, тем хуже становился ее аппетит. Анастасия была не готова встретиться лицом к лицу с миром, где над целым континентом повисла тень Годдарда.

– Мы здесь, в Амазонии, пока успешно сопротивляемся его экспансии, – говорил Поссуэло. – Но некоторые другие регионы Южной Мерики объединяются с ним. И он делает серьезные пассы в сторону Пан-Азии.

Поссуэло отер рот, и Ситра удивилась – как это он не потерял аппетита? Она же, чтобы не показаться невежливой, могла лишь перемещать еду по своей тарелке. Хотя что тут удивительного? Как только нечто, немыслимое ранее, становится нормой, большинство людей по отношению к нему начинают демонстрировать полную бесчувственность. Нет! Она, Ситра, никогда не будет бесчувственной к таким вещам!

– Чего же он еще хочет? – спросила она. – Разве он уже не набрал сверх всякой меры? Отменил квотирование и теперь может удовлетворять свою страсть к убийству. В его власти – вместо одного пять регионов Северной Мерики. Любому бы хватило!

Поссуэло посмотрел на Анастасию с покровительственной улыбкой, которая едва не вывела ее из себя.

– Ваша наивность освежает, Анастасия, – сказал он. – Правда же состоит в том, что власть – это как наркотик. Годдард был бы не удовлетворен даже в том случае, если бы поглотил весь мир.

– Нужно как-то его остановить!

Поссуэло вновь улыбнулся. На этот раз не покровительственно, но заговорщицки. Ситре эта улыбка понравилась больше.

– И именно здесь вы выходите на сцену, – сказал он. – Возвращение Жнеца Анастасии из царства мертвых привлечет внимание людей. Оно способно будет вдохнуть жизнь в разрозненную и деморализованную старую гвардию. И тогда, вероятно, мы сможем с ним сразиться.

Ситра вздохнула и, пожав плечами, спросила:

– А что думают обычные люди об изменениях, которые принес с собой Годдард?

– Для большинства из них дела жнецов – тайна за семью печатями. Их единственное желание – держаться от нас подальше и избежать жатвы.

Ситра покачала головой и проговорила:

– Но они же должны видеть, что происходит и что он творит…

– Конечно, они все видят. В массе своей люди его боятся и… уважают.

– А как насчет актов массовой жатвы? Я уверена, он их проводит еще чаще, чем раньше. Разве это не волнует людей?

Поссуэло подумал несколько мгновений и ответил:

– Для массовой жатвы он очень аккуратно выбирает объекты. Это обычно незарегистрированные, незащищенные группы. Когда эти группы уничтожаются, большинство людей и ухом не ведет.

Ситра с ненавистью посмотрела на стоящую перед ней тарелку с едой. Как бы она хотела швырнуть ее об стену, чтобы услышать звон разбивающегося фарфора! Случаи, когда жертва выбиралась заранее, причем на основе предвзятого отношения, случались и в прошлом, но тогда виновники в нарушении второй заповеди подвергались наказанию со стороны Верховного Лезвия соответствующего региона. Но когда виновником нарушения заповеди становится сам Высокое Лезвие, кто его остановит? Единственный, кто мог бы вмешаться, – это Роуэн, но вряд ли Поссуэло позволит ему вновь вернуться к работе.

Годдард же будет искать все новые и новые незащищенные группы населения, и, пока люди будут молчать, все ему будет сходить с рук.

– Все не так мрачно, как может вам показаться, – сказал Поссуэло. – Если это способно будет вас утешить, то мы здесь, в Амазонии, свято чтим дух Заповедей, равно как и многие прочие регионы. По нашим подсчетам, против Годдарда, его идей и методов готова выступить половина, если не больше, жнецов Земли. Даже в тех регионах, которые Годдард контролирует, у него есть противники, которые смогли бы ему успешно сопротивляться. Поверите вы или нет, но существенной базой сопротивления могли бы стать тоновики – особенно после того, как приспешники Годдарда подвергли жатве их пророка.

– Пророка?

– Были люди, которые считали, что Гипероблако продолжало говорить с ним. Хотя какое значение это имеет теперь?

Итак, все складывается в пользу Годдарда. Именно этого боялась Мари – все они этого боялись. Мы стали свидетелями того, что Жнец Азимов назвал «худшим из возможных миров». Теперь же, когда Мари нет, в муках умирает и последняя надежда.

При мысли о Жнеце Кюри эмоции, готовые прорваться наружу, захлестнули Ситру. Последнее, что успела сделать Мари, – это спасти их с Роуэном. По-настоящему бескорыстное деяние, на которое способны лишь самые благородные из людей Эпохи бессмертных. И вот ее больше нет! Да, все произошло несколько лет назад, но душа Ситры по-прежнему кровоточила слезами горя.

Она отвернулась от Поссуэло, чтобы вытереть слезы, но вдруг разразилась рыданиями, которые уже не смогла удержать.

Поссуэло, обойдя стол, подошел к Ситре, чтобы успокоить ее. Она не хотела, чтобы он приближался, чтобы видел ее в таком состоянии, но, с другой стороны, понимала, что одной вынести эту боль невозможно.

– Все хорошо, meu anjo, – проговорил Поссуэло. – Как вы и сказали, надежда не умерла, она просто сменила облик, и я уверен, что именно вы ее отыщете.

– Мeu anjo? – спросила Ситра. – Сидней! Я не ангел и тем более ничей.

– Вы неправы, – покачал головой Поссуэло. – Ибо миру нужен именно ангел, если мы хотим победить Годдарда.

Ситра дала волю своему горю. Затем, когда слезы иссякли, а рыдания прекратились, она заставила себя успокоиться. Ей так нужен был этот момент! Нужно было попрощаться с Мари. И теперь, совершив этот обряд прощания, Ситра чувствовала себя иначе, чем несколько минут назад. В первый раз после восстановления в ней было больше от Жнеца Анастасии, чем от Ситры Терранова.

Через два дня Анастасия переехала из восстановительного центра в более безопасное убежище, которое представляло собой старую крепость на восточном побережье Амазонии. Место было уединенным и поистине прекрасным в своей уединенности – словно замок на поверхности Луны, при условии, что на Луне есть реки и моря.

Современные удобства сочетались в крепости с древними каменными бастионами, что делало это местечко одновременно и комфортным для жизни, и страшноватым. В комнате Анастасии стояла постель, достойная королевы. Поссуэло между делом оговорился, что здесь же содержится и Роуэн, хотя, конечно, не по-королевски.

– И как он? – спросила Анастасия, стараясь выказать как можно меньше озабоченности. Поссуэло ежедневно навещал ее и проводил с ней достаточно много времени, рассказывая о тех переменах, что произошли в мире после гибели Стои.

– О Роуэне заботятся должным образом, – сообщил он. – Я лично присматриваю за этим.

– Но он же не с нами! Значит, вы считаете его преступником?

– Преступником его считает мир, – ответил Поссуэло. – Что я о нем думаю, не имеет значения.

– Это имеет значение для меня.

Поссуэло внимательно посмотрел на Анатасию.

– В своей оценке Роуэна Дэмиша вы не можете быть объективной, – сказал он, наконец, – поскольку вы его любите, meu anjo. Поэтому ваша оценка не вполне надежна. Хотя и полностью ненадежной ее назвать нельзя.

Анастасии дали возможность странствовать по всей крепости, но с обязательным сопровождением. Она воспользовалась этим разрешением, сославшись на интерес к старинным фортификационным постройкам, хотя, по сути, интересовало ее лишь местонахождение Роуэна. Одним из ее провожатых был надоедливый младший жнец по имени Пейксото, который смотрел на Анастасию как на богиню, и она всерьез боялась, что он вспыхнет, если случайно тронет кончик ее мантии. Идя с ним по сырому помещению древней трапезной, она должна была что-нибудь говорить, потому что в противном случае он останавливался и зависал, отслеживая каждое ее движение широко открытыми, пустыми глазами.

– Верните свои глаза на место, в глазницы, – сказала она.

– Простите меня, ваша честь! – говорил Пейксото. – Но мне по-прежнему трудно поверить, что я вижу перед собой Жнеца Анастасию.

– Видеть можно и не таращась.

– Простите меня, ваша честь, – смущался провожатый. – Больше это не повторится.

– Но оно все повторяется и повторяется.

– Прошу меня простить, ваша честь.

Теперь Пейксото всякий раз принимался опускать глаза, словно смотреть на нее было так же больно, как смотреть на солнце. Оказалось, что это еще хуже. И что, ей придется терпеть это дурацкое гримасничанье? Анастасии жилось непросто, когда она была просто жнецом. Теперь же ее считали живой легендой, которую следует окружить всеми тошнотворными атрибутами культа.

– Не могли бы вы сказать, – заговорил Пейксото во время подъема по одной из многочисленных спиралевидных лестниц, которая, как и прочие, вела в никуда, – как там все было?

– Попробуйте сформулировать вопрос поточнее!

– Ну как все было, когда Стоя шла ко дну.

– По правде говоря, я была больше озабочена тем, как выжить, чем красотой происходящего, – ответила Анастасия, которую вопрос Пейксото изрядно разозлил.

– Простите меня, – не унимался Пейксото, – когда все это случилось, я был всего-навсего учеником. Но с тех пор Стоя меня по-настоящему восхищает. Я говорил с несколькими выжившими – теми, кто успел в последнюю минуту уплыть или улететь. Они говорят, это было фантастическое зрелище.

– Да, Стоя производила колоссальное впечатление, – вынуждена была согласиться Анастасия.

– Нет, я не то имел в виду. Я говорил о том, как она тонула. Это было фантастическое зрелище.

Анастасия даже не знала, что на это сказать, а потому промолчала. И в следующий раз, когда встретила Поссуэло, попросила его перевести Пейксото куда-нибудь от нее подальше.

В конце первой недели, проведенной Анастасией в крепости, события приняли резкий и неожиданный поворот. Как-то в середине ночи Поссуэло пришел с несколькими охранниками в покои Анастасии, чтобы разбудить ее.

– Одевайтесь побыстрее, – сказал он. – Мы должны поторопиться. Уезжаем.

– Я потороплюсь утром, – раздраженно ответила Анастасия. Сознание ее не вполне освободилось от сетей сна, а потому она не сразу осознала, насколько серьезна ситуация.

– Мы стали жертвой доноса, – сказал Поссуэло. – Из Северной Америки прибыла делегация жнецов, и, уверяю вас, совсем не для того, чтобы торжественно и с почестями предъявить вас миру.

Этой новости было достаточно, чтобы Анастасия мгновенно оказалась на ногах.

– Кто мог все разболтать? – спросила она, но еще до того, как Поссуэло что-либо произнес, сама же и ответила:

– Жнец Пейксото.

– У вас интуиция сильнее развита, чем у меня, – с горечью покачал головой Поссуэло. – А мне следовало это предвидеть.

– Вы слишком доверчивы.

– Я – идиот!

Надев мантию, Анастасия заметила в комнате фигуру, которой еще минуту назад здесь не было. Поначалу ей показалось, что это мужчина, но фигура ступила в полосу света, и Анастасия поняла – это женщина. Или нет? Ежеминутно, по мере того, как менялось освещение, этот человек становился то мужчиной, то женщиной.

– Анастасия! – сказал Поссуэло. – Это Джерико Соберанис, капитан поискового корабля, который нашел вас. Он доставит вас в безопасное место.

– А что будет с Роуэном? – спросила Ситра.

– Я сделаю для него все, что смогу, но вы должны уходить. Немедленно.

Роуэна разбудил звук поворачивающегося в скважине ключа. Снаружи было еще темно, и так рано к нему никто никогда не приходил. Лунный свет вливался через узкую амбразуру в каменной стене, ложась полоской на противоположной стороне комнаты. Когда Роуэн укладывался спать, луна еще не вставала, и по углу, под которым падал свет, он определил, что время теперь ближе к рассвету. Когда в комнате появились темные силуэты людей, он притворился спящим. В коридоре, из которого они вошли, было темно, и мрак прорезали лишь узкие полоски света от фонариков, которые вошедшие несли с собой. У Роуэна по отношению к ним было существенное преимущество – его глаза уже привыкли к темноте; у них, однако, было преимущество количества. Роуэн сохранял неподвижность, приоткрыв глаза настолько, насколько щелочка между веками позволяла видеть вошедших. Если судить по силуэтам, он их не знал, хотя кое о чем догадаться можно было по их поведению. Безусловно, они здесь никогда не бывали: светом в камере и в коридоре управляли удаленно – из помещения, которое находилось где-то в глубине крепости, – эти же шарили по стене в поисках выключателя. Затем он заметил слабый отблеск света на кинжале, который висел у одного из вошедших на поясе – такие кинжалы носили охранники Высокого Лезвия. Но самым красноречивым признаком того, что пришедшие – это жнецы, были силуэты надетых на них мантий, на которых, словно звезды, поблескивали в лунном свете драгоценные камни.

– Разбудите его, – приказала одна из жнецов.

Голос ее показался Роуэну незнакомым, но это не имело значения. Драгоценные камни на ее мантии означали, что их владелица принадлежала к жнецам новой генерации. Последовательница Годдарда. А это делало ее, вместе со всей компанией, врагом Роуэна.

Охранник наклонился над Роуэном, намереваясь ударом по лицу разбудить его, но тот протянул руку и схватил свисавший с пояса охранника кинжал. Он не стал использовать его против этого человека – если бы он убил его, никто не взял бы на себя труд позаботиться об оживлении какого-то охранника. Вместо этого Роуэн ударил стоящего ближе всех жнеца – не женщину, а другого, который имел неосторожность встать на расстоянии вытянутой руки. Одним ударом он перерезал тому горло и метнулся к двери.

Фокус сработал. Пораженный жнец, захлебываясь собственной кровью, завопил, а остальные, ошеломленные внезапным нападением, не смогли решить – преследовать ли Роуэна или броситься на помощь умирающему жнецу.

Роуэн понимал – он спасает собственную жизнь. Весь мир считает его зверем, который потопил Стою. Он мало что знал из того, что изменилось в мире с тех пор, как они с Ситрой погрузились на дно океана, но это он знал определенно. Представление – ложное в своей основе – о нем как о страшном преступнике было внедрено в коллективное сознание человечества, и изменить здесь что-то было невозможно. Насколько Роуэну было известно, в это верило даже Гипероблако. Единственным выходом для него было бегство.

Он мчался по коридору, когда загорелись огни. Это облегчало задачу его преследователей, но должно было помочь и ему. Он никогда не выходил из своей камеры, а потому не представлял устройства помещений этой древней крепости, которая, конечно же, была построена не для того, чтобы из нее убегали. Коридоры здесь напоминали лабиринт, своей сложностью и запутанностью способный смутить любого, кто окажется в его сетях.

Его преследователи действовали неорганизованно и беспорядочно. Но то, что им удалось включить свет, означало, что они имеют доступ и к системе камер, и к плану внутренних помещений крепости.

Первые несколько жнецов и охранников, с которыми Роуэн столкнулся, не смогли его остановить. Хотя жнецов и готовили к разного рода единоборствам, справиться со столь умелым бойцом, как Роуэн, им было не по плечу. А охранники вообще выполняли скорее декоративную функцию и не смогли оказать сопротивления. Каменные стены крепости, которые не видели крови уже многие столетия, вдоволь напились ее в эту ночь.

Если бы это было обычное сооружение, убежать отсюда было бы гораздо проще. Но Роуэн постоянно утыкался в тупики, к которым вели многочисленные коридоры.

Как там Ситра? Эта мысль не покидала Роуэна. Неужели она захвачена этими жнецами? И как с ней обращаются? Так же, как с ним? Может быть, и она сейчас мчится по одному из этих коридоров, спасаясь от преследователей! А вдруг они встретятся и им удастся прорваться и спастись вместе? Эта мысль придавала ему силы и скорости, с которой он мчался по каменному лабиринту.

Вырвавшись из очередного тупика, Роуэн столкнулся сразу с десятком врагов – жнецов и охранников. Он попытался пробить себе дорогу сквозь эту толпу, но ни Жнец Люцифер, ни Роуэн Дэмиш были не в состоянии преодолеть сопротивление целой толпы вооруженных людей. Кинжал был выбит из его руки, он был схвачен, прижат к полу, а руки стянуты за спиной наручниками – унизительным для человека приспособлением, унаследованным от Эпохи смертных.

Как только это произошло, к Роуэну подошла жнец.

– Поверните его ко мне лицом, – приказала она.

Именно эта женщина первой заговорила в его камере. Она же, по всей видимости, и руководила операцией. Лицо ее показалось Роуэну знакомым. Нет, она не из Мидмерики, но где-то Роуэн ее видел.

– Все, кого вы столь жестоко лишили жизни, будут отправлены в восстановительный центр, чтобы впоследствии свидетельствовать против вас.

Лицо ее было искажено ненавистью и злобой, а с губ срывались капли слюны.

– Если бы я захотел лишить их жизни навсегда, я бы сделал это, – ответил Роуэн.

– И тем не менее за свои преступления вы заслуживаете многократной смерти.

– Вы хотите сказать, в дополнение к тем смертям, что я уже заслужил? Простите, но их уже так много, что они сливаются в одну.

Слова Роуэна еще больше разозлили эту женщину, в чем и состояла его цель.

– Это будет не просто смерть, но боль. Невыносимая боль, – уточнила жнец, – как то определил Суперлезвие Северной Мерики для определенных обстоятельств. А ваши обстоятельства гарантируют вам в качестве наказания невероятные страдания.

Но обеспокоило Роуэна не обещание невыносимой боли, а то, с чем он никогда не сталкивался – «Суперлезвие Северной Мерики». Что еще за Суперлезвие?

– Убейте его, чтобы с ним не было лишних хлопот, – приказала жнец одному из охранников. – Потом отправим его в восстановительный центр.

– Да, ваше превосходительство.

– Превосходительство? – переспросил Роуэн.

Такое обращение было применимо только к жнецам в сане Высокого Лезвия. И тогда до Роуэна дошло, кто стоял перед ним.

– Высокое Лезвие Западной Мерики Мери Пикфорд? – произнес он недоверчиво. – А что, Годдард подмял под себя и ваш регион?

Вспыхнувшее гневом лицо жнеца было самым красноречивым ответом.

– Была бы моя воля, я не стала бы вас восстанавливать, – прошипела она. – Но решения принимаю не я.

И, обернувшись к стражникам, которые держали Роуэна, приказала:

– Постарайтесь обойтись без крови. Мы и так тут все превратили черт знает во что.

Охранник сокрушил Роуэну дыхательное горло – еще одна из длинной череды смертей, которую он пережил.

Жнец Поссуэло выхватил лезвие, как только увидел, что приближающиеся жнецы не принадлежат к жнеческому сообществу Амазонии – местные жнецы все как один носили мантии зеленого цвета. Ну и что, что вооруженное противостояние жнецов находится под запретом? Он готов понести любое наказание. Но, когда за спинами приближающихся врагов он увидел Высокое Лезвие Западной Мерики, он передумал и убрал оружие. Острым, однако, остался его язык.

– С чьего ведома вы нарушаете границы юрисдикции жнеческого сообщества Амазонии? – спросил он твердым голосом.

– Мы не нуждаемся ни в чьем разрешении, чтобы задержать опасного преступника мирового масштаба, – столь же твердо и резко ответила Высокое Лезвие Пикфорд. – И объясните, с чьего ведома вы предоставили ему защиту?

– Мы не защищаем, а удерживаем его.

– Можете говорить что хотите. Больше это не ваша забота, – проговорила Высокое Лезвие. – Находящийся под нашим контролем дрон уже доставил его в мой самолет.

– Вас ждут неприятности, если вы будете продолжать в таком же духе! – не сдавался Поссуэло. – Уверяю вас.

– Мне наплевать, – парировала Мери Пикфорд. – Где Жнец Анастасия?

– Она не является преступником.

– Где она?

– Ее здесь нет.

А затем из тени вышел Жнец Пейксото, предавший всех, кого мог, ради милости Годдарда.

– Он лжет, – сказал предатель. – Они держат ее в комнате в конце коридора.

– Ищите где хотите, – сказал Поссуэло. – Но вы ничего не найдете. Она давно покинула крепость.

Кивком головы Мери Пикфорд приказала жнецам своей свиты и стражникам начать поиски. Они толпой хлынули по коридору, заглядывая в каждую комнату и каждое углубление коридора. Поссуэло не препятствовал им в этом, потому что знал – они ничего не найдут.

– Я уже известил о вашем вторжении Высокое Лезвие Амазонии, – сказал Поссуэло, – и она издала распоряжение. Теперь любой северо-мериканский жнец, задержанный на нашей территории, будет принужден к самоубийству.

– Вы не посмеете! – возмущенно воскликнула Мери Пикфорд.

– Предлагаю вам побыстрее покинуть крепость, пока не прибыло подкрепление, способное выполнить данное распоряжение. И будьте так любезны, передайте своему так называемому Суперлезвию, что ни его, ни кого-либо из его марионеток мы не желаем видеть в нашем регионе.

Пикфорд с ненавистью смотрела на Поссуэло, но он не дрогнул. Зато дрогнула она, и под холодной маской ее лица вдруг проявилось то, что было сущностью этой женщины. Женщины смертельно уставшей. Женщины, побежденной обстоятельствами.

– Хорошо, – сказала она тихо. – Но верьте мне – если Годдард собрался найти ее, он ее найдет.

Ее свита вернулась ни с чем, и Мери Пикфорд приказала им уходить, но Поссуэло не был пока готов отпустить ее.

– Что случилось с вами, Мери? – спросил он разочарованно. – Еще в прошлом году вы говорили, что никогда не урежете свой суверенитет в пользу Годдарда. А теперь вы летите в другое полушарие, чтобы выполнить его приказ? Вы пользовались всеобщим уважением, Мери. Вы были хорошим жнецом…

– Я и осталась хорошим жнецом, – отозвалась Пикфорд. – Но времена меняются, и, если не изменимся мы, изменения раздавят нас. Можете передать это своему Высокому Лезвию.

Затем, опустив глаза, она тихо произнесла:

– Слишком многие из моих друзей покончили с собой, не желая подчиниться Годдарду. Они видели в этом проявление отваги. Я же вижу в этом лишь слабость. А я поклялась – никогда не поддаваться слабости.

Она повернулась и пошла прочь. Шлейф ее шелковой мантии, который когда-то элегантно развевался, летя вслед за ней, теперь, придавленный опалами, тащился сзади по полу.

Только когда Мери Пикфорд удалилась, Поссуэло смог расслабиться. Ему сообщили, что Анастасия и капитан Соберанис благополучно добрались до порта и «Спенс» уже вышел в Атлантический океан, не зажигая огней, – так же, как в ту ночь, когда они подняли со дна океана куб из Подвала Реликвий. Этому энергичному капитану Поссуэло верил безоговорочно – тот, вне всякого сомнения, доставит Анастасию за океан, к друзьям, которые обеспечат ее безопасность лучше, чем это сделал он, Поссуэло.

А Роуэна Мери Пикфорд, конечно же, доставит Годдарду. В отношении этого молодого человека у Поссуэло были смешанные чувства. Он не был уверен, что до конца поверил словам Анастасии о том, что Жнец Люцифер не виноват в гибели Стои. Но даже если он и не затопил остров, он виновен в смерти более чем десятка жнецов, причем вопрос, заслуживали ли эти жнецы смерти, не должен даже и ставиться. Самосуду, который был в ходу в Эпоху смертных, не место в нашем мире. Этой точки зрения обязаны придерживаться все без исключения жнецы. А потому ни одно Высокое Лезвие в мире – вне зависимости от исповедуемых им или ею взглядов – не имеет права простить Жнеца Люцифера и оставить его в живых.

Наверное, он, Поссуэло, совершил ошибку, когда решил возвратить Роуэна к жизни. Нужно было вновь заточить его в стальной куб и вернуть на дно моря. Теперь же Роуэн Дэмиш станет игрушкой Суперлезвия, и вряд ли тот будет милосерден.

В старинном аббатстве на северной оконечности города нашел Набат свое святилище и свой дом. Там делит он стол и кров с верующим, магом и бойцом, ибо во всех троих видит Набат проявление единого тембра. И все души, высокие и низкие, являются, чтобы выказать ему свое почтение, когда сидит он, во цвете своей юности, у основания Большого Камертона, изрекая пророчества и одаряя всех и каждого дарами своей мудрости. И никогда не узнает он дыхания зимы, ибо свои благосклонные лучи солнце изливает на него обильнее, чем на всех прочих.

Да возрадуется отныне всяк живущий!

Здесь перед нами – описание того, что мы называем первым аккордом. Верующий, Маг и Боец представляют собой три архетипа, на основе которых формируется все богатство проявления человеческого в человеке. Только Набат мог соединить столь разные голоса в гармоничный звук, приятный Тону. Здесь же – первое упоминание Великого Камертона, который можно рассматривать как символическое изображение двух дорог, которые человек волен избрать в жизни – путь гармонии и путь дисгармонии. Набат же нашел свое место там, где эти дороги расходятся, и зовет нас идти путем вечной гармонии.

Вновь, как и в иных местах своего труда, почтенный викарий делает излишне широкие предположения, которые искажают смысл фактов. Конечно, вполне возможно, что ноты первого аккорда представляют собой некие архетипы. Но не менее достоверным является предположение, что они представляют конкретных индивидуумов. Не исключено, что Маг мог бы оказаться придворным шутом, Боец – рыцарем, повелевающим огнедышащими зверями, существовавшими, как тому есть устные свидетельства, в те дни. Но самой вопиющей оплошностью Симфониуса является то, что в образе Набата, сидящего «во цвете своей юности», он не увидел очевидную референцию к мифам о богах плодородия.

Глава 22

На десерт

Как это происходило с большинством обстоятельств в жизни Грейсона-Набата, его официальную резиденцию выбирал викарий Мендоза. Точнее – Мендоза предложил ему список помещений, заранее одобренных на встрече викариев высшего ранга.

– По мере того как растет твоя популярность, тебе все больше нужен хорошо укрепленный дом, – сказал Мендоза, после чего предложил ему список из четырех помещений.

– Число наших сторонников растет, а потому у нас достаточно средств, чтобы обеспечить тебе любую из этих резиденций, – прокомментировал Мендоза список, который напоминал список вопросов для теста.

В него входили:

а) массивный каменный собор,

б) не менее массивная железнодорожная станция,

в) столь же массивный концертный зал и

г) уединенное каменное аббатство, которое при прочих обстоятельствах могло бы показаться массивным, но в сравнении с прочими предложениями казалось миниатюрным.

Последний пункт Мендоза внес в тест исключительно для того, чтобы удовлетворить викариев, которые считали – чем меньше, тем лучше. Но Набат легким, немного театральным жестом, смысл которого состоял в издевательстве над самим процессом выбора, указал единственный неверный ответ в тесте, выбрав, таким образом, именно аббатство.

С одной стороны, он сделал это потому, что знал, что Мендоза думает по поводу аббатства, а с другой – аббатство ему действительно нравилось больше прочих помещений.

Аббатство, окруженное парком, раскинувшимся на самом севере города, начинало свою жизнь как музей и спроектировано было в виде старинного монастыря. Архитекторы вряд ли рассчитывали на это, но, независимо от их воли и желания, музей действительно стал монастырем.

Назвали его «Обители». Грейсон не мог понять, почему это существительное дано во множественном числе – ведь обитель была одна! Старинные гобелены, когда-то висевшие по стенам, были сняты и переданы в музей Эпохи смертных, а на стены повесили новые, на которых были зафиксированы сцены, имевшие для тоновиков религиозную значимость. Посмотрев на них, человек мог подумать, что тоновики существуют в мире уже тысячу лет. Грейсон жил здесь уже больше года, но ежедневное возвращение в этот монастырь никогда для него не было похоже на возвращение домой. Может быть, потому, что он все еще был Набатом, одетым в этот вызывающий кожный зуд расписной балахон! И только оставшись один, в своей комнате, он мог снять эти одежды и стать просто Грейсоном Толливером. По крайней мере, наедине с самим собой. Для других же он был Набатом – вне зависимости от того, что на него было надето.

Обслуживающий персонал настойчиво просили не выказывать Набату особого раболепия, просто – уважение. Но ничего не получалось. Все работавшие в аббатстве были искренними тоновиками, и, попав к Набату в слуги и помощники, они относились к нему как к божеству. Когда Грейсон проходил мимо, они кланялись, и, когда он довольно резко просил их прекратить это, они получали удовольствие от того, что сам Набат подверг их порицанию. То есть куда ни кинь, всюду клин. Но эти, по крайней мере, были лучше, чем зелоты-экстремисты, которые в своей любви к крайностям готовы были на самые отчаянные поступки. Этих называли Шипящими – по ассоциации с дисгармоничными, неприятными на слух звуками.

Единственным человеком, кто позволял Грейсону хоть на время отдохнуть от этого надоедливого всеобщего почитания, была сестра Астрид. Несмотря на то что она искренне верила в то, что Грейсон действительно является пророком, относилась она к нему как к самому простому человеку. Хотя и полагала, что ее миссия состоит в том, чтобы втянуть Грейсона в отвлеченные разговоры и открыть глубины его сердца истинам религии тоновиков. Она готова была бесконечно говорить о Вселенской Гармонии и Священных Арпеджио – насколько Грейсон был способен выдержать. Он хотел включить в свое ближайшее окружение кого-нибудь, кто не имел отношения к тоновикам, но Мендоза не позволил.

– Ты должен быть предельно осторожен в выборе тех, с кем общаешься, – говорил Мендоза. – Тоновики находятся под постоянным прицелом жнецов, и мы не знаем, кому можно до конца доверять.

– Кому я могу доверять, знает Гипероблако, – отвечал Грейсон, что нисколько не могло успокоить викария.

Мендоза был постоянно в движении. Когда круг его интересов ограничивался обязанностями викария, он был человеком спокойным, склонным к рефлексии. Но теперь все изменилось. Мендоза превратился в демона маркетинга, кем он, собственно, и был до того, как примкнул к тоновикам.

– Тон определил мое место, когда во мне возникла необходимость, – сказал он однажды, после чего добавил:

– Да возрадуется отныне всяк живущий!

Хотя Грейсон и не был уверен, что, произнося эти слова, Мендоза по-настоящему искренен. Даже когда он руководил литургией, это «да возрадуется» он произносил, подмигивая левым глазом.

Мендоза постоянно поддерживал контакт с викариями прочих монастырей по всему миру, тайно проникая на серверы жнеческого сообщества.

– Самая неряшливая система во всем мире, – говорил он о сети, которой пользовались жнецы.

Было нечто внушающее одновременно и удовлетворение, и беспокойство в том, что для отправки своих секретных сообщений викарии тоновиков по всему миру использовали серверы, принадлежащие жнецам.

Комната, в которой жил Грейсон, была настоящим святилищем. Это было единственное место, где Гипероблако говорило вслух, а не через наушники, и это давало Грейсону ощущение свободы гораздо большей, чем та, которую он обретал, сбросив свой дурацкий балахон. Наушники, что Грейсон носил на людях, создавали впечатление, что голос Гипероблака у него помещен в голове. Вслух оно говорило тогда, когда рядом не было посторонних, и, когда оно это делало, голос его обволакивал Грейсона – Грейсон как бы находился внутри голоса, а не голос был внутри него.

– Поговори со мной, – сказал он Гипероблаку, вытянувшись на постели – грандиозной конструкции, которую соорудил один из его последователей, делавший ручной работы матрасы. Почему это люди думают, что если Набат – это нечто большее, чем жизнь, то и все, что его окружает, должно быть гигантских размеров? На этой постели можно было разместить небольшую армию. А если честно, чем, по их мнению, он должен здесь заниматься? Даже в тех редких случаях, когда у него были «гости», как это тактично определяли викарии, чтобы найти друг друга, им необходимо было, как героям братьев Гримм, разбрасывать по постели хлебные крошки.

Но чаще он лежал здесь один. Тогда перед ним была альтернатива – либо дать волю этому нечеловеческому пространству и почувствовать себя фигурой незначительной и страшно одинокой, либо вспоминать, как ребенком он так же лежал на постели своих родителей, наслаждаясь чувством безопасности, любви и комфорта. Да, пока родители не устали от исполнения своих родительских обязанностей, они обеспечивали Грейсону эти радости.

– С удовольствием, – ответило Гипероблако. – И о чем поговорим?

– Неважно, – отозвался Грейсон. – Можно просто поболтать, а можно обсудить что-нибудь глобальное. Или что-нибудь между.

– Не хочешь ли поговорить о своих последователях? О том, насколько выросло их количество?

Грейсон перекатился на живот.

– Да, ты умеешь подбросить ложечку дегтя. Нет, я бы не хотел говорить ни о каких делах Набата. Хотя выхода нет…

Он подполз к краю постели и ухватил тарелку с чизкейком, которую принес с обеда. Если Гипероблако собирается говорить о той стороне его жизни, которая связана с тоновиками, он должен подкрепиться чем-нибудь вкусным.

– То, что количество тоновиков растет, – это хорошо, – начало Гипероблако. – Это значит, что, если нам нужно будет мобилизовать их, они станут силой, с которой придется считаться.

– Ты считаешь, что все может вылиться в войну?

– Надеюсь, в этом не будет необходимости.

И это было все, что собиралось сказать Гипероблако. С самого начала оно утаивало от Грейсона то, как собиралось использовать тоновиков. И от этого Грейсон ощущал себя несколько двойственно: с одной стороны, ему доверяли, а с другой – вроде и нет.

– Мне не очень нравится то, что меня используют, не открывая все до конца, – сказал он и, как бы подчеркивая свое недовольство, перешел в ту зону комнаты, где, как он знал, камеры Гипероблака видели его с трудом.

– Ты попал в слепую зону, – отозвалось Гипероблако. – Мне кажется, ты знаешь больше, чем кажется.

– Не понимаю, о чем это ты.

Кондиционер на мгновение заработал сильнее – это Гипероблако вздохнуло, используя имеющиеся в его наличии ресурсы.

– Я все тебе расскажу, как только ситуация созреет, – сказало оно. – Но пока существуют препятствия, которые я должно преодолеть, для того чтобы, по меньшей мере рассчитать шансы на успех планов, которые я имею в отношении человечества.

Грейсону показалось абсурдным то, что Гипероблако может произносить слова «планы, которые я имею в отношении человечества» таким же пресным, будничным тоном, каким произносят «мой рецепт чизкейка». Который, кстати, был ужасен и отдавал чем-то искусственным, без соответствующего аромата – скорее желатином, чем кремом.

Тоновики верили, что единственным органом чувств, достойным уважения, у человека является слух. Но кто-то из них, вероятно, прочитал на физиономии Грейсона чувство разочарования, когда тот как-то попытался съесть на десерт особо невкусную бабку, и весь штат бросился разыскивать для него нового кондитера. Так обстояли дела с Набатом. Он приподнимал бровь, и начинали двигаться горы – хотел он этого или нет.

– Тебе не нравится то, что я делаю, Грейсон? – спросило Гипероблако.

– Ты управляешь всем миром, – отозвался тот. – И тебя не должно волновать, нравится ли мне это или нет.

– Но меня это волнует, – сказало Гипероблако, – и достаточно сильно.

– Вы должны относиться к Набату с совершенным почтением, вне зависимости от того, что он будет вам говорить.

– Да, мадам.

– При его приближении вы должны будете отходить в сторону.

– Да, мадам.

– В его присутствии обязательно опускайте глаза и низко кланяйтесь.

– Да, мадам.

Сестра Астрид, которая теперь служила в «Обителях» управляющей персоналом, внимательно рассматривала нового кондитера. Она даже прищурилась, словно это могло ей помочь заглянуть в его душу.

– Откуда вы к нам прибыли? – спросила она.

– Из «Братской Любви», – назвал он отделение ордена.

– Ну что ж, надеюсь, в вашей голове нет трещин, как в Колоколе Свободы. И, должно быть, вы действительно пользуетесь уважением своего викария. Иначе бы он не рекомендовал вас для службы Набату.

– Со своей работой я справляюсь лучше всех, – сказал кондитер. – Особо не затрудняюсь, но справляюсь на отлично.

– Тоновик, не отличающийся скромностью, – это редкость, – криво усмехнувшись, произнесла сестра Астрид. – Какой-нибудь радикал из Шипящих запросто мог бы за это отрезать вам язык.

– Набат слишком мудр, чтобы допустить такое, мадам.

– Этого у него не отнимешь, – согласилась Астрид. – Не отнимешь.

Затем, неожиданно для самой себя и для кондитера, она протянула руку и потрогала его бицепс. Тот рефлекторно напряг его.

– Сильно! Вы в такой форме, что вам самая стать служить в охране, – сказала Астрид.

– Я кондитер, – покачал головой ее собеседник. – Единственное оружие, которым я владею, – это венчик для взбивания крема.

– Но если Набат попросит вас об этом, вы будете за него драться?

– Что бы ни потребовалось Набату, я на все готов.

– Отлично! – сказала Астрид, удовлетворенная беседой. – Сегодня вечером от вас потребуется десерт.

И она вызвала человека из кухонных рабочих, чтобы тот показал новому кондитеру его рабочее место.

Выходя из комнаты, кондитер улыбался. Ему удалось выдержать собеседование с управляющей персоналом. Сестра Астрид славилась тем, что отказывала всем, кто ей не нравился, – вне зависимости от того, кто давал рекомендации ищущим места возле Набата. Но ему удалось доказать, что он соответствует ее высоким стандартом.

Мог ли Жнец Моррисон быть недовольным?

– Думаю, что путешествие было бы полезно для тебя во всех отношениях, – сказало Гипероблако Грейсону, когда тот, раздевшись, готовился лечь спать. – Более, чем полезно.

– Нет, мировые турне – не для меня, – ответил Грейсон. – Я привык к тому, что мир приходит ко мне порционно – один человек за раз. Это меня вполне устраивает, да и тебя тоже.

– Я и не предлагаю мировое турне. Но, может быть, паломничество в места, где ты еще не бывал? Это было бы, кстати, полезно для твоего имиджа – пророки, как правило, странствуют по свету. К тому же можно на местах поработать с экстремистами, ввести их в нужные рамки.

Грейсону Толливеру, однако, чужда была охота к перемене мест. Пока его жизнь не пошла вразнос, мечтой его было тихо служить в должности агента Нимбуса где-нибудь поближе к дому или, на худой конец, в другом месте, которое он тоже со временем стал бы воспринимать как свой дом. Сейчас же в качестве мира его вполне устраивал и Ленапе-Сити.

– Это просто один из возможных вариантов, – сказало Гипероблако. – Но мне он кажется перспективным во всех отношениях.

Гипероблако, как правило, не настаивало на своих предложениях, если Грейсон уже ясно с чем-то определился и его мнение отличалось от мнения Гипероблака. Возможно, придет время, когда ему все-таки придется покинуть насиженное место и лично заняться наведением порядка среди Шипящих. Но, похоже, это время еще не настало.

– Я подумаю об этом, – сказал Грейсон, чтобы закончить разговор. – Сейчас же я хочу принять ванну и больше не думать о неприятностях.

– Как скажешь, – произнесло Гипероблако. – Я наполню ванну.

Однако ванна, которую наполнило Гипероблако, оказалась слишком горячей. Грейсон, стиснув зубы и не проронив ни слова, выдержал обжигающую температуру воды. Но что там себе думало Гипероблако? Оно что, таким образом решило наказать Грейсона за нежелание ехать в путешествие? Это на него не похоже. Но была же какая-то причина, по которой Гипероблако вело себя так, а не иначе!

Новый кондитер действительно был настоящим гением пирожков и мармелада. Или, по крайней мере, был таковым, пока Жнец Моррисон не подверг его жатве и не занял его место. По правде говоря, еще три недели назад Моррисон вряд ли смог бы вскипятить воды, тем более приготовить суфле. Но краткий интенсивный курс кулинарии давал ему возможность овладеть основами профессии, с помощью которых он смог бы продержаться то небольшое время, которое ему потребуется. Но, сверх этого, он еще научился готовить вещи, которые до него никто не готовил, а именно смертоносный тирамису и убийственный земляничный чизкейк.

Первые два-три дня Моррисон изрядно нервничал, а его малоопытные руки плохо приспосабливались к новым для них инструментам. Но эта нервозность оказалась отличной дымовой завесой – под пристальным суровым взором сестры Астрид все новые слуги тряслись от страха, и Моррисон в этом смысле ничем не отличался от прочих новичков. В этих обстоятельствах неуклюжие движения Моррисона, пытавшегося совладать с венчиками и терками, выглядели вполне естественными.

В конце концов они поймут, что он никакой не кондитер, но он и не собирался разыгрывать этот маскарад слишком долго. Когда он сделает свое дело, эти маленькие нервные тоновики будут освобождены от своей нелегкой службы – святой человек, которому они пока служат, будет подвергнут жатве, и служить им будет уже некому.

– Гипероблако себя ведет сегодня странно, – сказал Грейсон сестре Астрид, которая ужинала с ним.

С Набатом всегда кто-нибудь ужинал – тоновики не хотели оставлять его ужинать одного. Вечером накануне его гостем был приезжий викарий из Антарктики. А до этого – женщина, которая создавала изящные камертоны для домашних алтарей. Редко кто из этих людей был интересен Грейсону, и редко за вечерним столом он сам мог быть Грейсоном. Почти каждый вечер ему нужно было включать в себе существо по имени Набат. Это было, кроме всего прочего, еще и хлопотно, потому что его балахон легко пачкался и трудно чистился, а потому, чтобы соответствовать своей роли, Грейсон вынужден был часто менять свое одеяние. Он, конечно, предпочел бы есть в джинсах и футболке, но, увы, опасался, что никогда больше не сможет насладиться такой роскошью.

– Что ты имеешь в виду, когда говоришь «странно»? – спросила сестра Астрид.

– Повторяется, – ответил Грейсон. – Делает не то, что нужно. Вообще, плохо контачит. Будто… само не в себе.

Астрид пожала плечами:

– Гипероблако есть Гипероблако. Ведет себя так, как ведет.

– Вот слова истинного тоновика, – проговорил Грейсон. Это была с его стороны не насмешка, но Астрид восприняла эти слова именно так.

– Я имею в виду, что Гипероблако – это константа, – сказала она. – И если в его поведении тебе что-то непонятно, то это – твои проблемы, а не его.

Грейсон усмехнулся:

– Из тебя выйдет отличный викарий, Астрид.

Слуга принес десерт. Земляничный чизкейк.

– Попробуй, – предложила Астрид. – И скажи мне: это лучше, чем то, что готовил прошлый кондитер?

Грейсон взял небольшой кусочек и попробовал. Чизкейк был само совершеноство.

– Класс! – сказал он. – Наконец-то у нас приличный кондитер!

Десерт на несколько минут отвлек Грейсона от мыслей о Гипероблаке.

Жнец Моррисон понимал, почему подвергнуть Набата жатве нужно было не пролив крови, и сделать это тайно, а не открыто. Тоновики, охраняющие Набата, умерли бы за своего пророка. К тому же они хорошо вооружены запрещенным оружием, оставшимся со времен Эпохи смертных. Конечно же, они окажут сопротивление – такое, какого обычные люди оказать не смогут. И даже если команда жнецов, явившаяся, чтобы в открытом противостоянии уничтожить Набата, выполнит свою задачу, весь мир узнает о том ожесточении, с которым тоновики бились за своего пророка. А это – плохо! Мир не должен знать, что воле жнецов можно сопротивляться, и сопротивляться до последнего.

До этого момента политика жнецов в отношении Набата состояла в тотальном игнорировании самого факта его существования. Жнецы полагали: пока мы не придаем ему значения, он и не имеет значения. Но, вероятно, Набат стал слишком серьезным фактором в делах мира, и Годдард решил убрать его. И чтобы жатва не стала каким-то глобальным событием, которое всколыхнуло бы мир, достаточно было организовать проникновение в недра ордена тоновиков всего одного человека.

Не будь тоновики столь самоуверенны – план бы вряд ли удался. Перед тем как рекомендовать управляющему персоналом аббатства нового кондитера, они его тысячу раз проверили и перепроверили. Убедившись, что с этим типом все в порядке, тоновики и думать о нем забыли, и Моррисону оставалось лишь изменить свои идентификационные документы и воспользоваться рекомендацией, которую получил убитый им кондитер.

Моррисон должен был признаться – его новая работа ему понравилась гораздо больше, чем он ожидал. Печь, смешивать, украшать – в этом что-то было! Может быть, когда он закончит свои дела в аббатстве, кулинарию он сделает своим хобби? А почему бы и нет? Ведь, помнится, Жнец Кюри сама готовила обед для родственников людей, которых подвергала жатве. И он, Жнец Моррисон, будет готовить для них десерт.

– Всегда готовь чуть больше, чем нужно для ужина, – посоветовал в первый день кондитеру шеф-повар. – Набат обязательно берет с собой на ночь что-нибудь пожевать. Обычно – сладкое.

Бесценная информация.

– Ну что ж, – отозвался Моррисон. – Буду делать столько, что хватит с избытком.

У Набата было множество врагов – и в жизни, и за ее пределами. Проникнув в святилище Набата, вестник смерти сомкнул свои холодные пальцы на горле святого, но тот не сдался. Одетая в грубые синие одежды, смерть вонзила в него свои кинжалы, и, хотя она прервала его земное существование, конец Набату не наступил. Вместо этого он поднялся над этим миром еще на одну октаву.

Да возрадуется отныне всяк живущий!

Да не обманут вас обыденные представления – смерть не является нашим врагом, поскольку – и в этом состоит наше убеждение – смерть ко всем приходит в отведенное им время. Этот фрагмент говорит о противоестественной смерти. И это еще одна отсылка к жнецам, которые, вне всякого сомнения, действительно существовали – сверхъестественные создания, которые пожирали души живущих с тем, чтобы обрести магическую силу и власть. То, что Набат способен был сражаться с этими существами, свидетельствует в пользу его святости.

Нет необходимости спорить по поводу факта существования жнецов во времена, когда Набат обитал на Земле. Мы также знаем, что они все еще могут существовать в местах за пределами того мира. Тем не менее предположение, что жнецы способны пожирать души, является слишком смелым даже для Симфониуса, который свои выводы строит на основе слухов и догадок, а не твердых свидетельств. Важно отметить, что ученые нынче пришли ко всеми разделяемому выводу относительно того, пожирали ли жнецы души своих жертв. Нет, они пожирали их плоть.

Глава 23

Как убить святого?

Набат не имел права один, без сопровождения, ходить по коридорам и внутренним дворикам «Обителей» – об этом Грейсону постоянно говорили викарии, которые опекали его как малое дитя. Нужно ли было им напоминать, что по периметру аббатства стоят десятки охранников и столько же охраняют крышу? Что за всем в аббатстве внимательно следят камеры Гипероблака? Какого черта они так беспокоятся?

В начале третьего ночи Грейсон встал с постели и надел шлепанцы.

– Что с тобой, Грейсон? – спросило Гипероблако еще до того, как он встал. – Чем-нибудь помочь?

Да, Гипероблако ведет себя более чем странно. Обычно оно не заговаривает первым.

– Не спится, – отозвался Грейсон.

– Наверняка это интуиция, – произнесло Гипероблако. – Вероятно, ты ощущаешь присутствие чего-то неприятного, что не в состоянии контролировать.

– Единственное, что я не могу контролировать – это ты.

На грубость Грейсона Гипероблако не среагировало. Вместо этого оно сказало:

– Если чувствуешь беспокойство, можно совершить дальнюю прогулку, успокоить нервы.

– Что, прямо сейчас? Посреди ночи?

– Да.

– Просто так, встать и пойти?

– Конечно.

– А почему ты думаешь, что это успокоит мои нервы?

– В данной ситуации это будет мудрое решение.

Грейсон вздохнул и двинулся к двери.

– Куда ты идешь? – спросило Гипероблако.

– А ты как думаешь? Пойду возьму что-нибудь поесть.

– Не забудь свои наушники.

– Зачем? Чтобы слушать, как ты капаешь мне на мозги?

Гипероблако мгновение колебалось, после чего сказало:

– Обещаю, что не стану. Но ты должен их надеть. Я не имею права слишком настаивать.

– Хорошо.

Грейсон взял наушники с ночного столика и вставил в уши – просто для того, чтобы Гипероблако замолчало.

Большинство персонала, обслуживавшего аббатство, держалось от Набата подальше. Моррисон подозревал, что пророку никогда не удастся узнать, сколько человек обслуживают эту «простую» жизнь, потому что при его приближении они, словно мыши, ныряли в только им известные норы. А потому аббатство, население которого составляли не десятки, а сотни людей, казалось Набату безлюдным и пустынным. Так решили викарии.

– Набат нуждается в уединении, – говорили они. – Ему нужен покой и чтобы ничто не нарушало течения его великих мыслей.

Моррисон ежевечерне надолго оставался в кухне, готовя соусы, взбивая тесто для утренних пирожных. Но действительной причиной его вечерних бдений было то, что он ждал, когда Набат придет в кухню за своим ночным лакомством.

Наконец на пятый день это случилось.

Закончив готовить тесто для утренних блинов, Моррисон выключил свет и укрылся в углу, борясь с дремотой, когда кто-то одетый в пижаму спустился в кухню и открыл холодильник. В неясном свете, который струился из недр холодильника, Моррисон увидел молодого человека, примерно своего возраста – лет двадцати двух, не больше. В нем не было ничего необычного. Ничего от «святого человека», о котором все шептались и которого боялись. Моррисон ожидал увидеть спутанную бороду, дикую шевелюру и безумные глаза библейского пророка. А здесь – всклокоченные волосы и заспанный взгляд какого-то юнца. Моррисон вышел из темноты.

– Ваша Сонорность! – сказал он.

Набат вздрогнул и едва не выронил тарелку с чизкейком.

– Кто здесь? – спросил он.

Моррисон вышел вперед, на свет, идущий из холодильника.

– Это всего-навсего кондитер, Ваша Сонорность. Я не собирался вас пугать.

– Все в порядке, – сказал Набат. – Вы просто застали меня врасплох. Но я действительно рад нашей встрече. Я хотел поблагодарить вас за отличную работу. Вы готовите гораздо лучше, чем прошлый кондитер.

– Спасибо, – отозвался Моррисон. – Я учился несколько лет.

Трудно было поверить, что Гипероблако могло избрать этого ничем не примечательного, непритязательного юнца в качестве голоса Земли. А может быть, скептики правы и все это действительно жульничество? Тем больше причин освободить его от этой позорной роли.

Моррисон подошел ближе, открыл ящик и, вытащив вилку, протянул ее Набату. Это, как он знал, будет воспринято в качестве жеста искренности. И позволит ему приблизиться к жертве, схватить ее и сломать шею.

– Я очень рад, что вам нравятся мои десерты, – сказал Моррисон, протягивая Набату вилку. – Ваши слова многое значат для меня.

Набат погрузил вилку в чизкейк, отделил кусочек и отправил в рот.

– Я рад, что вы рады, – сказал он, после чего поднял вилку и воткнул ее Моррисону в глаз.

Грейсон все понял.

Понял, даже не задавая вопросов. Понял не потому, что Гипероблако сказало то, что нужно. Понял все по молчанию Гипероблака.

Все для Грейсона неожиданно встало на свои места. Последнее время Гипероблако его от чего-то предостерегало, ни слова не сказав, от чего. Эти его предложения… Уехать… Конечно же, дело было не в путешествии, а в бегстве, в спасении. А эта ванна! Слишком горячая вода – настолько горячая, что обычный человек выскочил бы, ошпаренный, и бежал куда глаза глядят. Намек, и прозрачный. Бежать куда глаза глядят… Гипероблако не имело права предупредить его открытым текстом – это было бы грубым нарушением закона о разделении жнеческого сообщества и государства. Гипероблако способно на многое, но оно не может нарушить закон. Все, на что оно было бы способно – это беспомощно наблюдать, как жнец убивает Грейсона.

Но молчание в наушниках! Оно было красноречивее тревожной сирены.

Когда кондитер выступил из темноты, Грейсон вздрогнул. Его сердце подпрыгнуло, а мышцы напряглись, омытые свежим потоком адреналина. Обычно, когда такое происходило, Гипероблако успокаивало Грейсона. И сейчас оно должно было сказать: Это просто кондитер, он просто хочет посмотреть на тебя, будь с ним подобрее.

Но Гипероблако ничего не сказало. Вообще ничего! А это означало, что перед Грейсоном стоял жнец, и жнец готов был подвергнуть его жатве.

До этого Грейсон ни разу не совершал столь жестоких поступков. Даже в те дни, когда он носил имя Слейда Моста и был одним из самых отвязных фриков, он не набрасывался на людей с колющими и режущими предметами. Но сейчас у него были необходимые тылы. Он знал, что Гипероблако его поймет.

И вот, сделав то, что он сделал, Грейсон, не оглядываясь, бросился прочь из кухни.

Если бы Моррисон не умел сдерживаться, его крик силой и мощью сравнялся бы с Великим Резонансом. Но он позволил себе только короткий вопль; после чего, борясь с болью, он вытащил вилку из глазницы. В отличие от многих жнецов новой генерации, Моррисон в свое время не отрегулировал режим работы наночастиц, призванных бороться с болью, а потому они сразу же впрыснули в его кровь мегадозу болеутоляющего, отчего он почувствовал головокружение и частично перестал ориентироваться в пространстве. С этими ощущениями ему нужно было справиться – так же, как и с болью, – чтобы сохранить достаточную ясность ума и остроту чувств. Он же должен был закончить начатое!

А он был так близок к своей цели! Если бы он не начал мямлить и сделал то, ради чего явился в аббатство, Набат был бы уже мертв. Ну что за небрежность!

Этот святой человек знал о намерениях жнеца, знал, зачем он явился в аббатство. Либо он был ясновидящий, либо ему все рассказало Гипероблако, либо сам Моррисон каким-то образом себя выдал. Нельзя было сбрасывать со счетов возможность того, что его разоблачат.

Зажав ладонью поврежденный глаз, Моррисон бросился вслед за Набатом, твердо решив, что ошибок он больше не допустит. Он закончит свою миссию. Дело будет сделано не так чисто, как планировалось, но будет завершено.

– Жнец! – крикнул Грейсон, выбегая из кухни. – На помощь! Здесь жнец!

Кто-то обязательно должен был его услышать – каменные стены отлично отражали звук. Но они же отправляли эхо в самых разных направлениях, отчего локализовать сам источник звука было затруднительно. К тому же охранники защищали периметр здания и крышу. К тому моменту, когда они, услышав Набата, доберутся до жнеца, все может быть уже кончено.

– Жнец!

Шлепанцы мешали Грейсону бежать, а потому он сбросил их. Единственное его преимущество перед нападавшим состояло в том, то он лучше знал внутреннее устройство «Обителей». И, кроме того, у него было Гипероблако.

– Я знаю, ты не можешь помочь, – проговорил он на бегу, – это противозаконно. Но есть то, что ты можешь сделать.

И тем не менее Гипероблако не отвечало.

Сзади открылась дверь и кто-то вскрикнул. Грейсон не мог остановиться и посмотреть, что произошло.

Я должен думать так, как думает Гипероблако. Вмешиваться мне нельзя. Помогать тоже. Так что я могу сделать?

И когда Грейсон встал на точку зрения Гипероблака, ответ оказался очень простым.

– Гипероблако! – произнес он, не замедляя бега. – Я готов отправиться в путешествие. Разбуди всех и скажи им, что мы уезжаем немедленно.

– Конечно, Грейсон, – ответило Гипероблако, и сейчас же возле каждой постели работающих в аббатстве людей заработал сигнал тревоги. Разом включились все осветительные приборы. Свет, вспыхнувший в коридорах, слепил; внутренние дворики залил свет прожекторов.

Грейсон услышал за спиной чей-то крик и, оглянувшись, увидел, как на пол коридора упал человек, пораженный жнецом, гнавшимся за Грейсоном.

– Гипероблако, – произнес Грейсон. – Свет слишком яркий. Больно смотреть. Выключи его во внутренних коридорах.

– Хорошо, – отозвалось Гипероблако. – Прости, что причинило такие неудобства.

Свет в коридорах тут же померк. Теперь Грейсон не видел ни зги – его зрачки, привыкая к яркому свету, сузились. Но то же самое произошло и со жнецом – вначале его ослепил свет, потом – темнота.

Грейсон добежал до Т-образного разветвления коридора, откуда можно было бежать как налево, так и направо. Даже в темноте он ощущал шаги приближающегося жнеца. Но он знал, в каком направлении должен бежать.

Выбежав из кухни, Моррисон впереди увидел Набата. Тот, удирая, отбросил шлепанцы. Он звал на помощь, но Моррисон знал – он настигнет жертву до того, как кто-нибудь придет той на помощь.

Сбоку открылась дверь, и в коридор выскочила незнакомая женщина. Не успела она сказать и слова, как Моррисон ударил ее ребром ладони по лицу, сломав нос и глубоко загнав его кость женщине в мозг. Она вскрикнула и упала на пол, умерев еще до того, как голова ее стукнулась о камень.

Вдруг вспыхнул свет и озарил коридор. Моррисон был вынужден прищурить свой единственный глаз. Открылась еще одна дверь. На пороге появился шеф-повар; позади него, в комнате, звучал сигнал тревоги.

– Что тут происходит?

Моррисон нанес ему в грудь останавливающий сердце удар, но, поскольку у жнеца работал лишь один глаз, удар был неточен, и Моррисону пришлось добивать свою жертву вторым ударом. У большинства тоновиков наночастицы были отключены, а потому завести остановившееся сердце было некому. Моррисон оттолкнул умирающего и бросился вслед за Набатом, но тут же свет погас, и Моррисон оказался в полной темноте. Не успев замедлить бег, он вломился в каменную стену.

Тупик? Нет! Постепенно здоровый глаз жнеца привык к темноте, и он увидел коридоры, который уходили вправо и влево. Но в какую сторону отправился Набат?

Сзади послышались шум и суета. Люди выбегали в коридор из своих комнат. Скоро здесь появятся охранники. Они знают, что в аббатство проник убийца. Он должен поторопиться.

Но в какую сторону бежать? Вправо или влево? Шансы пятьдесят на пятьдесят. Но бывали шансы и похуже.

Сбежав по лестнице, Грейсон оказался в гараже, где стояло с десяток машин.

– Гипероблако! – сказал он. – Я готов к путешествию. Открой дверь ближайшей машины.

– Дверь открывается, – сообщило Гипероблако. – Приятного путешествия.

Дверь машины открылась, внутри загорелся свет. Грейсон не собирался уезжать – достаточно было забраться в машину и закрыть дверь. Стекла дверцы у автомобиля были пуленепробиваемыми. Как только он заберется внутрь, он станет как черепаха в своем панцире, и жнец не доберется до него, как бы ни старался.

Он бросился к открытой двери…

И в этот момент настигший его жнец ухватил его за ногу, дернул к себе и бросил на пол – всего в нескольких сантиметрах от спасительной машины.

– Отличная попытка, – проговорил Моррисон. – И почти удалась.

Грейсон вертелся и извивался. Он понимал – как только жнец зафиксирует его, ему конец. По счастью, пижама, в которую был одет Грейсон, была из скользкого на ощупь атласа.

– Ты этого не сделаешь, – сказал Грейсон, сопротивляясь. – Если я погибну, Гипероблако будет потеряно для человечества. Я – единственная связь.

Жнец ладонями захватил горло Грейсона.

– Мне наплевать, – произнес он, тяжело дыша.

Но жнец колебался – это было видно по тону, которым он произнес эти слова. И хотя то было почти незаметно, для Грейсона в тоне Морисона был ключ к решению важнейшего вопроса – жить или умереть.

– Гипероблако видит, что ты делаешь, – шептал Грейсон через постепенно суживающийся просвет в горле. – Остановить тебя оно не может. Не может и навредить. Но оно может наказать всех, кого ты любишь.

Жнец слегка ослабил хватку. Конечно, Гипероблако не станет мстить, но жнец же этого не знает! Он поймет, что это блеф, может быть, даже очень скоро, но каждый выигранный момент для Грейсона – это победа.

– У Гипероблака в отношении тебя есть план, – продолжил Грейсон. – Ты станешь Высоким Лезвием!

– Ты даже не знаешь, кто я такой.

– А что, если знаю?

– Ты лжец!

И вдруг в ушах Грейсона заиграла музыка. Песня из Эпохи смертных, которую Грейсон не знал, но которую Гипероблако завело не без причины. Оно не могло помочь Грейсону, но у него были инструменты, которыми Грейсон мог воспользоваться.

Не уверенный в том, что он правильно воспроизводит слова песни, Грейсон произнес:

Глаза жнеца расширились от удивления. Он не знал, верить ли тому, что слышит. Это была настоящая магия. Здесь, в монастыре тоновиков, звучит композиция его Покровителя?

Охрана ворвалась в гараж и схватила жнеца. Отбиваясь, он убил двоих охранников, но другие сломили его сопротивление и прижали к полу. Все было кончено. Жнец Моррисон знал это. Они его убьют и сожгут – так, чтобы тело его не могло быть восстановлено. Итак, он погибнет от рук тоновиков. Можно ли было представить себе нечто более унизительное?

А может, это и к лучшему. Не придется отчитываться в своей неудаче перед Годдардом.

И вдруг вперед выступил Набат.

– Не нужно его убивать, – сказал он.

– Но, Ваша Сонорность, мы просто обязаны сделать это, чтобы другим жнецам неповадно было.

Это произнес седой старик – не охранник, а, видимо, один из священников этой странной религии.

– Убить его – значит начать войну, к которой мы не готовы.

Старик был явно раздражен.

– Ваша Сонорность, я вынужден настаивать…

– Викарий Мендоза! – возвысил голос Набат. – Меня не интересует ваше мнение.

Затем он повернулся к охранникам.

– Закройте жнеца где-нибудь, пока я не решу, что с ним делать.

Викарий попробовал протестовать, но Набат не обратил на него внимания, и Моррисона увели. Забавно, но этот Набат, в своей атласной пижаме, совсем не показался Моррисону таким нелепым, как несколько минут назад. Да, есть в нем нечто от святого человека!

– И о чем ты только думал?

Викарий Мендоза, взбешенный, ходил взад и вперед по комнате Грейсона. У каждой двери и у каждого окна стояли охранники, как всегда, появляющиеся слишком поздно. Хотя, по счастью, на этот раз все обошлось. Как можно было вести себя так глупо, думал Мендоза. Его же просили никуда одному не выходить. Тем более ночью. Он сам навлек на себя неприятности.

– А почему ты не разрешил убить его? Убили бы и сожгли! И Годдард бы понял, с кем имеет дело.

– Да, – согласился Набат. – Он бы понял, что тоновики взбунтовались и их нужно уничтожить.

– Он и так хочет нас уничтожить! – парировал викарий.

– Хотеть уничтожить и мобилизовать для этого достаточное количество жнецов – это разные вещи. Чем дольше мы будем воздерживаться от того, чтобы спровоцировать Годдарда, тем больше у нас будет времени подготовиться к битве. Разве это не ясно?

Мендоза сложил руки на груди. Ему было ясно, что здесь происходит.

– Ты просто трус, – сказал он. – Такая простая вещь – убить жнеца! А ты боишься.

Набат выпрямился и подошел к викарию вплотную.

– Если вы еще раз назовете меня трусом, вас отправят в ваш монастырь, и на этом ваше служение мне закончится.

– Ты не посмеешь!

– Охрана! – приказал Набат, жестом призывая ближайшего охранника. – Пожалуйста, препроводите викария Мендозу в его покои и заприте там до полудня завтрашнего дня в наказание за неуважение к Набату.

Ни секунды не колеблясь, охранник вышел вперед и схватил викария, дав понять, чьи приказы здесь исполняются в первую очередь.

Мендоза оттолкнул охранника.

– Я сам пойду.

Но перед тем как уйти, Мендоза сделал глубокий вдох, повернулся к Набату и сказал:

– Простите меня, Ваша Сонорность. Я был неправ.

Увы, в словах его было больше притворства, чем искренности.

Как только викарий ушел, Грейсон упал в кресло. Он в первый раз конфликтовал с Мендозой. И Набат не мог позволить себе дать слабину. Даже перед тем, кто создал его, он обязан быть тверд и непреклонен. Наверное, он должен был ощущать чувство удовлетворения от того, что поставил викария на место. Но ничего подобного! Видно, Гипероблако избрало его в качестве единственного звена, связывающего его с человечеством, именно потому, что Грейсону, в отличие от прочих людей, было абсолютно чуждо желание власти. Ему претил сам вкус власти.

Может быть, со временем этот вкус разовьется? Может быть, в этом даже появится необходимость?

В аббатстве не было казематов. «Обители» скорее имитировали средневековое строение, чем были таковым. Поэтому Моррисона заперли в комнате, которая – в те времена, когда аббатство было музеем, – использовалась в качестве офиса. Охранники тоновиков не владели навыками содержания заключенных – их к этому не готовили. У них не было даже кандалов – такие игрушки можно было найти только в музее, но не в таком, который располагался в аббатстве. Поэтому охранники связали Моррисона пластиковыми жгутами, которыми в аббатстве крепили к каменным стенам бугенвиллею, вьющийся лианоподобный кустарник. При этом они явно перестарались – на каждую руку и ногу Моррисона они навязали такое количество жгутов, да еще и затянули их так крепко, что кожа на его руках стала фиолетовой, а ноги холодными как лед. Но делать было нечего, и Моррисону оставалось лишь ждать решения своей судьбы.

Где-то перед рассветом за закрытой дверью своего узилища он услышал разговор.

– Но, Ваша Сонорность, – говорил один из охранников, – вам туда нельзя. Он опасен.

– Вы его связали? – услышал Моррисон голос Набата.

– Конечно.

– Он может вырваться?

– Нет, мы все сделали наверняка.

– Так в чем проблема?

Дверь открылась, и Набат вошел, прикрыв за собой дверь. Он был причесан, и на нем был надет его балахон. В этом одеянии чувствовал он себя явно неловко.

Жнец Моррисон не знал, благодарить ли Набата за то, что спас его от смерти, или же проклинать, что оставил его в живых, униженного, потерявшего все, что у него было в жизни.

– Ну и что, – сказал мрачно Моррисон, – у Гипероблака в отношении меня есть план?

– Я солгал, – отозвался Набат. – Ты – жнец, и у Гипероблака по определению не может быть такого плана. Оно ничего не может с тобой поделать.

– Но оно же сказало тебе, кто я.

– Нет, – покачал головой Набат. – Я догадался сам. Ты – Жнец Моррисон, верно? Твой Покровитель написал стихи, которые я прочитал.

Моррисон молчал, ожидая, что еще скажет Набат.

– Твой глаз, похоже, зажил? – спросил, наконец, Набат.

– Почти, – отозвался Моррисон. – Только пока плохо видит.

– Большинство тоновиков удалили свои наночастицы. Ты знал об этом? Мне кажется, это глупо.

Моррисон посмотрел на Набата, прищурив выздоравливающий глаз, чтобы получше его рассмотреть. Странно! Духовный лидер тоновиков называет их поведение глупым? Или это проверка? Должен ли он согласиться? Или наоборот?

– По-моему, для того, что ты говоришь, существует древнее слово, еще из лексикона людей Эпохи смертных, – сказал Моррисон. – Богохамство? Богохренство? Нет – богохульство! Вот как оно звучит.

Несколько мгновений Набат смотрел на него, после чего заговорил:

– Ты веришь, что Гипероблако разговаривает со мной?

Моррисон не хотел отвечать, но какое это теперь имеет значение?

– Да, верю, – сказал он. – Хотя и не хотелось бы.

– Отлично. Тогда дальше пойдет полегче.

Набат сел в кресло напротив Моррисона и заговорил:

– Гипероблако избрало меня не потому, что я тоновик. Я не тоновик. Оно избрало меня потому, что кто-то должен был быть избран. Хотя именно тоновики первыми поверили в меня. Моя внешность соответствовала их доктрине. Поэтому я и стал Набатом, Набатом во плоти. Самое смешное то, что когда-то я хотел стать агентом Нимбуса. А теперь я им стал, причем – единственным.

– Почему ты мне все это рассказываешь?

Набат пожал плечами.

– Хочется, и рассказываю. Разве ты не слышал? Набат может делать все что хочет. Почти как и жнец.

На мгновение между ними воцарилось молчание. Моррисон чувствовал себя крайне неуютно, чего нельзя было сказать о Набате. Тот смотрел на Моррисона, размышляя. Какие глубокие мысли рождались в сознании святого человека, который, в общем-то, святым не был?

– Мы не скажем Годдарду, что ты провалил свою миссию.

Этих слов Моррисон совсем не ждал.

– Что? – переспросил он недоуменно.

– Видишь ли, – пояснил Набат, – никто в мире, даже жнецы, не знает, кто такой Набат. Вчера ты подверг жатве четырех человек. Кто скажет, что среди них не было Набата? А если я вдруг исчезну, без всяких объяснений, все будет выглядеть так, будто тебе твоя миссия удалась.

Моррисон покачал головой.

– Годдард все узнает, рано или поздно.

– Рано или поздно – вот главные слова, – сказал Набат. – Но он ничего не узнает, пока мы сами не будем готовы все ему открыть. А до этого могут пройти и годы.

– Он поймет, что что-то пошло не так, когда я не вернусь.

– Ну что ж, он просто подумает, что тебя поймали и сожгли. И самое печальное то, что ему будет наплевать.

Моррисон не мог отрицать – Набат был прав. Годдарду наплевать. Абсолютно.

– Как я уже сказал, у Гипероблака в отношении тебя нет никакого плана, – сказал Набат Моррисону. – А у меня есть.

Грейсон понимал, что, делая свое предложение, он должен все взвесить абсолютно точно. Должен читать в душе этого жнеца так ясно, как не читал ни в одной другой душе. Если он ошибется в расчетах, последствия могут быть катастрофическими.

– В Эпоху смертных существовал обычай: в смутные времена различного рода правителей и духовных лидеров охраняли профессиональные убийцы. С таким я бы себя чувствовал гораздо спокойнее, чем с этими тоновиками, которые только по названию считаются охранниками.

Жнец недоверчиво покачал головой:

– Ты вышиб мне глаз, а теперь хочешь, чтобы я работал на тебя?

Грейсон пожал плечами.

– Глаз твой вылечен, и тебе нужна работа, – сказал он. – Или ты хочешь вернуться к Годдарду и сказать, что ты провалил миссию? Не думаю, что он будет рад такому известию.

– А откуда тебе известно, что, как только ты меня освободишь, я тотчас же не убью тебя?

– Потому что я не думаю, что ты настолько глуп, – усмехнулся Грейсон. – Быть личным жнецом Набата гораздо лучше, чем все, что тебе может предложить Годдард, и ты это знаешь.

– В глазах жнеческого сообщества я стану посмешищем.

Грейсон улыбнулся шире:

– А разве ты таковым уже не стал?

Моррисон не знал, насколько Набат осведомлен о его статусе среди жнецов. Но тот был прав – Моррисона не уважали, и ничто не могло изменить этого унизительного положения. Если он останется здесь, другие жнецы не будут знать, что он жив… и его будут уважать. Может быть, уважать его будут только тоновики, но все равно, это будет уважение, а он так отчаянно этого желает!

– А знаешь что? – сказал Набат. – А почему бы нам не провести испытание?

После этого он достал ножницы и, к изумлению Моррисона, принялся разрезать его путы. Начал с ног и, методично двигаясь вверх, добрался до рук.

– Викарии, конечно, взбесятся, – сказал он. – Ну и черт с ними.

Последний жгут был разрезан, и в этот момент освобожденный Моррисон бросился на Набата и ухватил того за горло.

– Это самая большая ошибка в твоей жизни, – прорычал он.

– Ну давай, убей меня, – проговорил Набат, и в голосе его не было ни на пригоршню страха. – Но и тебе не спастись. Даже от этих головотяпов. Их слишком много, а ты один. А до Жнеца Люцифера тебе как до Луны.

Слова Набата заставили Моррисона усилить хватку – только чтобы заставить того замолчать. Но Набат был прав, и прав во всем. Если Моррисон завершит свою миссию, он будет убит тоновиками и сожжен прямо за этой дверью. Они оба – и он, и Набат – будут мертвы, а в выигрыше останется лишь Годдард.

– Ну, ты решил? – прохрипел Набат.

И вдруг Моррисон понял – держать Набата за горло, иметь возможность убить его уже само по себе наполняло его чувством удовлетворения – как если бы он действительно убил этого пророка. Так зачем его убивать, если в этом случае убьют и его, Моррисона? Жнец ослабил хватку, и Набат наконец вздохнул.

– И что я должен сделать? – спросил Моррисон. – Принести клятву верности?

Это было шуткой лишь наполовину.

– Достаточно будет рукопожатия, – сказал Набат. – Мое настоящее имя Грейсон. Но тебе придется звать меня Ваша Сонорность.

Той же рукой, которой он держал Грейсона за горло, Моррисон пожал протянутую руку.

– Мое настоящее имя Джоэль. Но тебе придется звать меня Джимом.

– Приятно познакомиться, Джим.

– И мне приятно, Ваша Сонорность.

Жнец Моррисон должен был признать, что меньше всего ожидал именно такого завершения дня. Но если взвесить все обстоятельства, то жаловаться ему не стоило.

Что он и не делал. Еще больше двух лет.

Я верю, жребий наш брошен. И ждет нас славный апофеоз всего, что есть в нас человеческого и что делает нас бессмертными. Хотя, как я знаю, достичь высоких целей невозможно без титанических усилий и наделенных ясным умом вождей.

Год Хищника принес нам всем страшные потери, но в самом начале Года Альпийского Козла мы начали оправляться от полученных ударов. В Год Короткохвостого Кенгуру мы смогли укрепить наше идейное единство и более четко определиться с приоритетами. Сегодня, накануне нового года, я с надеждой смотрю в будущее.

Открывая первый Континентальный Конклав, я хочу публично поблагодарить Высокое Лезвие Западной Мерики Пикфорд, Высокое Лезвие Восточной Мерики Хаммерстайна, Высокое Лезвие Мекситеки Тизока, Высокое Лезвие Крайнего Севера Макфайла за то, что они поверили в меня. То, что они, как и вы, жнецы их регионов, поручили мне играть роль пастыря Северной Мерики в должности ее Суперлезвия, не нуждается ни в чьей авторизации. Ваше решение дает в мои руки надежный мандат, реализуя который, я позабочусь о конечном торжестве тех принципов, которыми руководствуются жнецы новой генерации. Все вместе мы создадим мир не только совершенный, но и способный к постоянному совершенствованию. Мир, в котором усилия каждого жнеца и совместные усилия нас всех приведут нас к нашей общей цели.

Я знаю, что среди вас до сих пор есть те, кто, подобно непокорному Техасу, все еще сомневаются, что моя дорога – это единственно верная дорога. Есть и такие, кто ищет, как они говорят, «логику в безумии». Но я спрашиваю вас: является ли безумием желание поднять человека к новым высотам? Разве плохо иметь перед собой ясную и гармонично очерченную картину, подобную бриллиантам наших колец? Конечно, нет!

Хочу, чтобы все поняли ясно и однозначно: ваши Высокие Лезвия не лишаются своих постов. Они остаются главами соответствующих регионов и несут ответственность за работу местных администраций. Вместе с тем я освобождаю их от тягостного бремени решения вопросов общей политики – эти вопросы я возьму на себя. И я обещаю, что единственно моей целью будет без устали вести вас к светлому будущему.

Из торжественного адреса по случаю вступления в должность Его Превосходительства Суперлезвия Северной Мерики Роберта Годдарда.1 января, Год Кобры

Глава 24

Крысы на развалинах

Форты Сен-Жан и Сен-Николя были построены во времена Людовика Четырнадцатого по обеим сторонам входа в порт Марселя – города, который теперь является одним из крупнейших поселений Франко-Иберии. Самое интересное в конструкции этих фортов – это не их массивные пушки, а то, что пушки эти направлены на сам город Марсель. Вероятно, создатели фортов думали не столько об обороне от внешних захватчиков, сколько о том, как правители будут противостоять восстаниям горожан, недовольных властью короля.

Роберт Годдард, Суперлезвие Северной Мерики, воспользовавшись опытом короля Людовика, установил тяжелую артиллерию вокруг своего стеклянного шале на шестьдесят восьмом этаже и направил орудия на бегущие внизу улицы Фалкрум-Сити. Сделал он это задолго до своего самоназначения на должность Суперлезвия, но вскоре после того, как объявил об уничтожении Набата.

Он полагал, что, подвергнув жатве их так называемого пророка, он напомнит тоновикам во всем мире, что жнецов следует уважать, что, если жнеца не уважать, его придется бояться. Но тоновики не только не перестали быть для жнецов источником постоянного беспокойства, но и превратились в растущую угрозу.

– Мы были готовы ко всему! – провозглашал Годдард. – Изменения всегда вызывают сопротивление, но мы обязаны двигаться вперед, невзирая ни на что.

И никогда Годдард не признавался себе, что эскалация протестов против деятельности жнецов во всем мире была вызвана его приказом подвергнуть жатве Набата.

– Ваша главный недостаток, – рискнул сообщить ему Жнец Константин, – состоит в том, что вы не понимаете самого феномена мученичества.

Годдард мог бы на месте отстранить Константина от должности, но тот нужен был Суперлезвию, чтобы поставить под его начало упрямых техасцев. Бежавшие из Северной Мерики тоновики нашли приют именно в Техасе.

– Сами виноваты, – говорил Годдард о техасских жнецах. – Пусть поживут на своих развалинах в соседстве с крысами.

Стеклянное шале Суперлезвия за последние годы изменилось. И не только потому, что по периметру теперь стояли орудия. Внешние стены были усилены и обработаны кислотой, в силу чего потеряли прозрачность. В результате, если смотреть изнутри шале, Фалкрум-Сити днем и ночью казался погруженным в густой туман.

Годдард был уверен, что у тоновиков есть дроны-шпионы. Он также считал, что есть и иные противостоящие ему силы, а недружественные регионы эти силы поддерживают.

Соответствовало ли это истине или нет, было неважно. Годдард вел себя таким образом, словно все было так, как он считает. А значит, это было истиной не только для Годдарда, но и для всего мира. Или, по крайней мере, тех мест на глобусе, где он оставил отпечаток своего испачканного в крови пальца.

– Все успокоится, – говорил Годдард перед лицом двух тысяч жнецов, собравшихся на первый Континентальный Конклав. – Люди привыкнут к новому положению вещей, поймут, что это – для их же пользы, и все успокоится.

Но пока это не наступило, стены шале будут покрыты туманом, недовольные будут подвергаться жатве, а молчаливые орудия будут хищно всматриваться в улицы Фалкрум-Сити.

Годдард все еще негодовал по поводу неудачи, которую потерпела Высокое Лезвие Пикфорд во время своего рейда в Амазонию. Ведь она так и не смогла захватить Жнеца Анастасию. Не в первый раз Высокое Лезвие Западной Америки разочаровывала Годдарда, но пока он ничего не мог с этим поделать. Со временем, конечно, он станет назначать на эти посты во всех регионах Северной Мерики своих людей, заставив местных жнецов отказаться от процедуры голосования на конклавах.

Извиняло Мери Пикфорд то, что она смогла-таки поймать Роуэна Дэмиша, которого в этот момент как раз везли в Фалкрум-Сити. Так что у Годдарда будет чем заняться, пока не поймают и эту девицу. К счастью, Анастасия наверняка настолько озабочена тем, где и как ей спрятаться, что времени на то, чтобы доставлять ему, Годдарду, неприятности, у нее не будет. Да, теперь он понимал, что нужно было гораздо более последовательно и жестко поддерживать «периметр благоговейного почитания» вокруг места гибели Стои. А вдруг спасательные команды раскопали или раскопают какие-нибудь свидетельства против него? Страшно представить, к чему это может привести.

Утро пришло вместе с другими текущими делами, и Годдарду пришлось отставить тяжелые мысли о Стое, хотя сделать это было труднее, чем он предполагал.

– Высокое Лезвие Шельфа Росса Сирасэ, в сопровождении большой свиты, – доложила помощница Годдарда Жнец Франклин.

– Или свита в сопровождении Высокого Лезвия! – хмыкнула Рэнд.

Годдард улыбнулся шутке, лицо же Франклин оставалось бесстрастным.

– Кто кого сопровождает, не так важно, как то, что они сопровождают, – сказала она.

Годдард встретил делегацию в конференц-зале, заставив их подождать себя в течение пяти минут, – так Годдард давал понять своим гостям, что его расписание гораздо важнее, чем их.

Наконец, он вошел.

– Нобу! – произнес он и подошел к Высокому Лезвию Шельфа Росса с распростертыми объятиями, как к старому другу. – Как приятно вас видеть! Как там дела в Антарктике?

– Все отлично, – ответил Нобу Сирасэ.

– Не сахар, поди?

– По-всякому бывает, – сказал Верховное Лезвие, не захотевший прочитать в вопросе Суперлезвия пренебрежительного отношения к себе и возглавляемому им региону. – Переложишь сахара – вот тебе и диабет.

Теперь усмехнулась помощник Франклин, но ее усмешка только усилила возникшее напряжение.

Сопровождавшие Высокое Лезвие охранники держали небольшие ящики из дорогого дерева. Всего ящиков было восемь. Годдард пересчитал их. Прочие регионы явились с десятью ящиками каждый. Но то, что ящиков было меньше, могло просто означать, что их содержимое было более плотно упаковано.

– Чему же мы обязаны вашим визитом, ваше превосходительство? – спросил Годдард, как будто это никому не было известно.

– По поручению жнеческого сообщества Шельфа Росса я имею честь преподнести вам этот дар. Надеюсь, он позволит нам упрочить наши отношения и перевести их в более официальное русло.

Произнеся эти слова, Высокое Лезвие кивнуло охранникам, которые поставили ящики на стол и открыли их. Как все и ожидали, ящики были доверху заполнены бриллиантами.

– Эти бриллианты являются долей, которую получил Шельф Росса после того, как со дна океана был поднят Подвал Реликвий, – сказал Сирасэ.

– Впечатляет! – отозвался Годдард. – И здесь все бриллианты, которые вы получили?

– Абсолютно все.

Годдард оценил сияющее содержимое ящиков, после чего обратился к Сирасэ.

– Я принимаю ваш дар с покорностью и глубочайшим уважением к духу дружбы, в ознаменование которой этот дар нам преподнесен. Уверяю вас – когда бы вам ни понадобились ваши бриллианты для посвящения новых жнецов, они будут вам предоставлены.

Затем он указал на дверь и сказал:

– Прошу вас проследовать за Жнецом Франклин. Она проводит вас в столовую, где для вас приготовлен завтрак. Традиционные антарктические блюда, а также кое-что, характерное для местной кухни. Пусть этот небольшой пир в еще большей степени послужит укреплению нашей дружбы и сотрудничества. Я присоединюсь к вам через несколько минут, и мы обсудим вопросы, важные для наших регионов.

Франклин увела гостей, и тотчас же в дверях появился Ницше.

– Надеюсь, вы с хорошими новостями, Фредди? – спросил Годдард.

– Мы проследили ее маршрут до самого юга, – сказал Ницше. – Если она продолжит движение в том направлении, то мы сможем ее перехватить в Терра-дель-Фуэга.

Годдард вздохнул.

– Боюсь, Огненная Земля не станет сотрудничать. Попробуйте взять ее до того, как она доберется туда.

– Мы делаем все, что в наших силах, – покачал головой Ницше.

– Попробуйте сделать больше.

После этого он повернулся к Жнецу Рэнд, которая перебирала бриллианты в одном из ящиков.

– Будем пересчитывать, – спросила она, – или вы доверяете Сирасэ?

– Дело не в количестве, Эйн, – ответил Годдард, – а в самом акте передачи. Бриллианты, которые мы получаем, – это не цель, а средство. Символ того, что обладает гораздо большей ценностью, чем сами камни.

Но, произнося эти слова, Годдард не сказал главного – он готов был выбросить все эти бриллианты в океан, лишь бы в руки его попала Жнец Анастасия.

Глава 25

Свет и тени

Помогая бегству Жнеца Анастасии из Амазонии, капитан Соберанис рисковал (рисковала?) навлечь на свою голову большие неприятности, но образ этих неприятностей постепенно тускнел за горизонтом по мере того, как «Спенс», превратившийся из поисково-спасательного корабля в чисто спасательный, уходил все дальше от берегов континента.

Море было спокойным, опасность осталась позади, а впереди вставало солнце. К девяти часам утра земля исчезла из виду, и ясное утреннее небо лишь местами было затенено легкими облаками, хотя Джерико предпочла бы низкую облачность, да еще и с густым туманом – если мид-мериканские жнецы вычислят, что Анастасия плывет морем, они потопят «Спенс».

– Будь уверен, – сказал Поссуэло Джерико перед тем, как тот покинул крепость в сопровождении Анастасии, – жнецы вас не достанут. Они перехватили мое «секретное послание» и заглотили наживку. Теперь жнецы Северной Америки думают, что Анастасия движется круговым маршрутом, на поезде, до самой Огненной Земли, где тамошнее Высокое Лезвие предоставит ей убежище. Чтобы они еще больше уверились в этом, я поручил своим верным людям оставить по всему этому маршруту явные следы ее ДНК. Пройдет несколько дней, прежде чем люди Годдарда поймут, что их отправили по ложному пути.

Сделано было умно! Северо-мериканские жнецы были невысокого мнения об умственных способностях жнецов Амазонии и не подозревали, что те способны на такую хитрость. К тому же, как было известно Джерико, жнецы Огненной Земли, по самой своей природе народ буйный, не станут общаться с людьми Годдарда.

Что до «Спенса», то через три дня путешествия на полной скорости они достигнут спасительной гавани.

С капитанского мостика Джерико смотрела на бирюзовый силуэт Жнеца Анастасии, стоявшей в одиночестве у правого борта и всматривавшейся в морские просторы. Ее ни на минуту нельзя было оставлять одну, как то определил Поссуэло. И, вероятно, его обеспокоенность была оправдана, если учесть, что сам он стал жертвой предательства со стороны своего ближайшего окружения. Джерико безгранично верила членам своей команды, которые, со своей стороны, хранили верность капитану. Но даже в этих условиях предосторожность не была бы лишней. Единственной причиной, по которой Жнеца Анастасию можно было бы оставить в одиночестве, – это ее собственное требование. Приказ капитана – почти ничто по сравнению с приказом жнеца. И хотя Джерико видела, что офицер, приставленный к Анастасии и отосланный ею, все-таки исполняет свои обязанности, внимательно наблюдая за нею с верхней палубы корабля, она решила – вернее будет, если и она сама будет охранять жнеца.

– Да, капитан, – сказал Уортон, когда они только отчалили, – мы с ней еще хлебнем.

– Не сомневаюсь, – отозвался Джерико. – Вопрос только – чего.

– Горя?

– Может, и горя, а может, и чего другого.

И Джерико покинула мостик, чтобы присоединиться к Анастасии.

Анастасия не смотрела на бегущую за бортом воду. Но не смотрела она и на горизонт. Взгляд ее был обращен к тому, что не было открыто физическому зрению.

– Раздумываете, не прыгнуть ли за борт? – спросила Джерико, разбивая то, что выглядело как толстый слой льда. – Мне как-то беспокойно.

– Я устала ходить взад-вперед по каюте, – ответила Анастасия. – Здесь, на палубе, проще прийти в себя и успокоиться. Вы говорили с Поссуэло?

– Говорила.

– Что он сказал про Роуэна?

Джерико, прежде чем ответить, выждала паузу.

– Он ничего не сказал, – ответила она, – а я не спрашивала.

– Значит, его захватили, – сказала Анастасия и в отчаянии ударила ладонью по поручню. – Я плыву к свободе, а он пойман.

Джерико подумала – а вдруг Анастасия прикажет повернуть корабль и отправиться за Роуэном. Если она сделает это, Джерико придется подчиниться – она же жнец! Но Анастасия ничего не сказала. В ней достало мудрости понять – так будет только хуже.

– Я не могу, убей меня бог, понять причин вашей привязанности к Жнецу Люциферу, – рискнула сказать Джерико.

– Вы ничего про это не знаете, – отозвалась Анастасия.

– Я знаю больше, чем вы думаете. Я была рядом с Поссуэло, когда мы открывали куб. И я видела вас в объятиях друг друга. Это была та степень близости, которую даже смерть не в состоянии скрыть.

Анастасия отвела глаза.

– Мы сняли одежду для того, чтобы нас убил холод, а не отсутствие кислорода.

Джерико улыбнулась.

– Мне кажется, это правда, но лишь наполовину.

Анастасия повернулась и долго вглядывалась в лицо Джерико.

– Джерико – необычное имя, – сказала она наконец. – Джерико, Иерихон… Вспоминается история из анналов Эпохи смертных. Помнится, там шла речь о разрушении стен. Вы – разрушительница стен?

– Лучше сказать, что я ищу разные вещи в обломках стен, уже кем-то разрушенных, – произнесла Джерико. – Правда, если честно, наше фамильное имя никакого отношения к Иерихону не имеет. Но если вам оно не нравится, можете звать меня Джери. Так делают.

– Хорошо. А какими местоимениями вы пользуетесь, Джери?

Джерико понравилось, что Анастасия не ходит вокруг да около, а спрашивает прямо – в отличие от людей, которым почему-то неловко оттого, что они видят в Джерико гендерную амбивалентность. Как будто она появилась у нее случайно, а не намеренно.

– Он, она, оно… какая разница? – покачала головой Джерико. – Эти местоимения – такая нудная вещь! Мне больше нравится называть человека по имени. Но я могу ответить и на ваш более глубокий вопрос. Во мне сочетаются мужское и женское начала. Это оттого, что я с Мадагаскара.

Анастасия понимающе кивнула и сказала:

– Должно быть, вы считаете обычных людей странными?

– Да, в детстве и ранней молодости, – ответила Джерико. – Пока я не повзрослела, я не встречала людей с четко определенными гендерными характеристиками. Но со временем я научилась мириться с этим вашим странным свойством и даже ценить его.

– То есть в вас совмещаются оба начала, верно? – спросила Анастасия. – Но я полагаю, в определенное время на первое место выступает одно, а в других случаях другое, так?

Не только прямодушна, но и глубока, подумала Джерико, которой все больше нравилась эта возрожденная к жизни девушка-жнец. Какие правильные вопросы она задает!

Вслух же она произнесла:

– Все решается на небесах. Если небо чистое, я – женщина. Когда на нем облака – мужчина.

Джерико повернулась к морю и, прищурившись, посмотрела на солнечные зайчики, пляшущие на невысокой ряби. Тени от редких облаков местами скользили по поверхности моря, но – в стороне от корабля.

– Сейчас я – женщина.

– Понимаю, – отозвалась Анастасия тоном бесстрастным и спокойным. – Мой отец, специалист по культуре Эпохи смертных, говорил, что солнце в древних мифологиях почти всегда рассматривается как носитель мужского начала. То же самое, за некоторыми исключениями, относится и к луне. Поэтому, выбирая роль женщины в свете солнца и луны, вы создаете некое равновесие, гармонию противоположных начал. То, что именовалось «инь» и «ян».

– Это же относится и к вам, – проговорила Джерико. – В конечном итоге бирюзовый цвет – цвет равновесия.

Анастасия улыбнулась.

– Я этого не знала, – сказала она. – Этот цвет выбирал мой брат.

Тень скользнула по лицу Анастасии – словно острая боль пронзила ее сердце при воспоминании о брате. Джерико решила не развивать эту тему – слишком личной она была для ее собеседницы.

– А это не слишком хлопотно, – спросила Анастасия, – всегда зависеть от погоды? Такой человек, как вы, должен предпочитать большую степень свободы от внешних обстоятельств. Кроме того, все это, вероятно, страшно неудобно при переменной облачности, как, например, сегодня.

И, словно послушавшись слов Анастасии, солнце скользнуло за облако.

Джерико рассмеялся.

– Да, это могло бы приносить неудобства, – сказал он, и в этот момент солнце вновь появилось из-за облака. – Но я привыкла. Даже полюбила. Непредсказуемость стала частью моей натуры.

– Мне всегда было интересно, что чувствуют люди, рожденные на Мадагаскаре, – сказала Анастасия. – Не то чтобы я серьезно думаю о том, что это значит – быть мужчиной. Но то, что в самом раннем возрасте человек может попробовать и то и другое – это страшно интересно!

– В этом – суть дела, – сказала Джерико. – И именно поэтому так много людей предпочитают именно на Мадагаскаре воспитывать своих детей.

Анастасия вновь задумалась.

– Если бы я делила свою жизнь между морем и сушей, как это делаете вы, – сказала она, – я бы и свои гендерные характеристики определяла в зависимости от того, где нахожусь. Тогда бы я не зависела от ветров.

– Вашим обществом я наслаждалась бы и там, и тут, – сказала Джерико.

– Вот как? – усмехнулась Анастасия. – Вы флиртуете со мной даже при солнечном свете. Что же будет в непогоду?

– Одно из преимуществ малагасийцев состоит в том, что мы видим в людях прежде всего людей, и когда речь заходит о симпатии, гендер не становится частью уравнения.

Джерико взглянула на небо, где солнце стало вновь заходить за облако.

– Видите, – сказал он через мгновение. – Солнце исчезло, но ничего не изменилось.

Анастасия отошла от поручней, по-прежнему с мягкой улыбкой на лице, повернулась к Джерико и сказала:

– На сегодня мне хватит и света, и тени, капитан. Хорошего дня!

Анастасия пошла в свою каюту, и шлейф мантии устремился за ней, словно парус, раздуваемый легким утренним бризом.

Глава 26

Объект всеобщей ненависти

Роуэн ничего не знал о том, что произошло за время его трехлетнего отсутствия. Ситре, хоть и порционно, но рассказали все. Ему – нет. Все, что он узнавал, он узнавал по косвенным признакам. Не знал он и того, что Годдард теперь заправлял большей частью Северной Мерики, что было плохо для всех, и особенно для самого Роуэна.

Он стоял привязанный к стеклянной колонне в центре шале, в котором жил Годдард. Ему вспомнилась поговорка, пущенная в обиход с легкой руки древнего автора: «Живешь в стеклянном доме – не бросай камнями». Если бы у него, Роуэна, был камень, он не стал бы швырять его в стеклянные стены этого дома. Приберег бы для более подходящего случая.

Его оживили накануне, как то и обещала Высокое Лезвие Пикфорд. Смерть была бы слишком мягким наказанием для Жнеца Люцифера. Хорошо зная Годдарда, Роуэн мог с уверенностью сказать, что его конец будет обставлен с максимальной показухой.

Годдард появился, как обычно, в сопровождении Жнеца Рэнд. На его физиономии не было и тени злобы. Напротив, Годдард был само радушие. Радушие и теплота – если теплота вообще была свойственна столь хладнокровному существу. Не очередная ли это ловушка? Роуэн не мог понять, что происходит. Рэнд же, в отличие от Годдарда, выглядела обеспокоенной, и Роуэн знал почему.

– Мой дорогой Роуэн! – сказал Годдард, двинувшись к Роуэну с распростертыми объятиями, но остановившись в нескольких шагах.

– А что, удивлены увидеть меня? – спросил Роуэн настолько дерзко, насколько смог.

– Ты, Роуэн, не можешь меня ничем удивить, – ответил Годдард. – Но должен признать, на меня произвело сильное впечатление, что тебе удалось спастись после гибели Стои.

– Которую вы и погубили.

– Напротив, Роуэн, – улыбнулся Годдар. – Это ты погубил Стою. Именно это говорят имеющиеся свидетельства, и всегда будут говорить.

Если Годдард хотел спровоцировать Роуэна, то это у него не получалось. Роуэн привык к тому, что за ним тянется дурная слава. Выбрав путь Жнеца Люцифера, он был готов к тому, что станет для жнецов объектом ненависти. Что касается остального мира, то, как он думал, простые люди вряд ли станут относиться к нему с презрением и злобой.

– Похоже, вы мне рады, – проговорил Роуэн. – Вероятно, здесь дело в физиологии тела, которое вы украли. Тигр Салазар счастлив ощущать присутствие своего лучшего друга.

– Возможно, – отозвался Годдард, разглядывая ладони Тигра так, словно на них должны были открыться рты и что-то ему сказать. – Но и все остальное из того, что принадлежит мне, счастливо видеть тебя. Понимаешь, как страшилка для дураков Жнец Люцифер – большой зануда. Но как реальный человек он может быть использован во благо человечества, ради улучшения его природы.

– Во благо Годдарда, вы хотели сказать.

– То, что во благо мне, во благо и миру, и тебе давно пора это понять, – сказал Годдард. – Я вижу все более широко и глубоко, Роуэн. Как и всегда. Теперь же, показав человечеству, что Жнец Люцифер может быть подвергнут справедливому суду и наказанию, мы позволим людям спать спокойнее.

На протяжении всего этого диалога Жнец Рэнд молчала. Она устроилась в кресле и наблюдала. Ждала, что сделает Роуэн. С какими обвинениями он выступит. В конце концов, именно она освободила Роуэна в Стое. Он мог бы быть ложкой дегтя в ее бочке меда. Но это ничуть не лучше, чем бросаться камнями в стеклянном доме.

– Если ты надеешься остаться в памяти человечества, то не волнуйся, это произойдет. Как только тебя подвергнут жатве, имя твое станет объектом всеобщей ненависти. Более дурной славы, чем у тебя, и найти нельзя, Роуэн. Привыкни к этому. И это все, что тебе достанется, хотя и этого ты не заслуживаешь. Пусть эта мысль будет тебе подарком во имя всего, что нас связывает.

– Вы, как мне кажется, получаете удовольствие?

– Чрезвычайное! – признал Годдард. – Ты не представляешь, как часто, стоя здесь, я думал о том, как стану тебя пытать.

– А кого вы будете пытать, когда меня не станет?

– Найду кого-нибудь, ты уж не беспокойся, – улыбнулся Годдард. – А может быть, в том и нужды-то не будет. Может быть, ты будешь последним шипом в моей заднице, с которым мне придется иметь дело.

– Ничего подобного! Всегда будут новые и новые шипы. Была бы достойная задница.

Годдард захлопал в ладоши, радуясь совершенно искренне.

– Как мне не хватало этих разговоров с тобой! – сказал он.

– Это когда я привязан, а у вас развязаны руки и полный дом охраны?

– То, как ты сразу берешь быка за рога, по-настоящему освежает, – проговорил Годдард. – И я получаю от этого огромное удовольствие. Я бы держал тебя в качестве домашнего питомца, если бы не опасался, что ты сбежишь и ночью превратишь меня в пережаренный тост.

– Именно это я и сделаю, – сказал Роуэн.

– Абсолютно уверен в этом. Но не сегодня. Сегодня ты не убежишь. Этого идиота Брамса с нами нет.

– А где он? Сожрали акулы?

– Уверен, что так и было, – покачал головой Годдард. – Хотя он был уже мертв, когда они до него добрались. Он был наказан за то, что позволил тебе бежать.

– Вот и отлично! – только и сказал Роуэн.

Но уголком глаза он заметил, как Рэнд заерзала в кресле, словно ей неожиданно стало жарко.

Годдард приблизился к Роуэну на расстояние вытянутой руки. Голос его стал тише и мягче.

– Ты можешь мне не верить, Роуэн, но мне тебя действительно не хватало.

В этой простой фразе была искренность, которая начисто убила свойственное Годдарду стремление к показухе.

– Ты – единственный, кто рискует говорить со мной как равный. Да, у меня есть противники, но все они слабаки. Их легко сломать. Ты с самого начала был не такой.

Он отошел на шаг назад и оценивающе посмотрел на Роуэна – таким взглядом могут осматривать потускневшую от времени картину.

– Ты мог бы быть моим первым помощником, – продолжил он. – И моим наследником как властитель мирового сообщества жнецов – не удивляйся, в конце концов, у нас будет мировое сообщество! И когда я ушел бы от дел, ты занял бы мое место. Это было бы твое будущее.

– Только в том случае, если бы я забыл, что такое совесть.

Годдард с сожалением покачал головой.

– Совесть – такой же инструмент, как и прочие. Если ты не управляешь ею, она начинает управлять тобой. И, насколько я вижу, твоя совесть сделала тебя безмозглым тупицей. Нет, Роуэн, миру нужно единство, которое я предлагаю, а не твои примитивные рассуждения о том, что такое хорошо и что такое плохо.

Самое опасное в аргументации Годдарда было то, что он так глубоко влезал во внутреннюю сущность собеседника, что это выбивало у того почву из под ног. Он был способен вывернуть наизнанку его мысли, и они принадлежали уже Годдарду, а не тому, с кем он беседовал. Это делало Суперлезвие по-настоящему опасным.

Роуэн чувствовал, как его уверенность в себе и твердость духа улетучиваются. Неужели Годдард прав? Внутренний голос убеждал Роуэна, что это не так, но этот голос стихал и со временем был уже едва слышен.

– И что со мной будет? – спросил Роуэн.

– Будешь платить по счетам.

Жнец Рэнд думала, все это давно позади. Когда пришла новость, что Жнец Люцифер жив и находится в Амазонии, она была в отъезде – в очередной раз общалась с конструктом Тигра Салазара, и доставка Роуэна из Амазонии происходила без ее участия. Она была еще в пути, когда Годдард сообщил ей «радостную новость».

Рэнд не хватило времени. Если бы новость пришла к ней раньше, она нашла бы способ убить Роуэна до того, как тот предстанет перед Годдардом, и таким образом заткнула бы ему рот.

Но Роуэн уже здесь и тем не менее рта не раскрывает. По крайней мере, по ее поводу. Он что, наслаждается тем, как она корчится в муках беспокойства и тревоги? Интересно, какую игру он затеял?

На этот раз Годдард не стал играть радушного хозяина и не оставил Роуэна в комнате одного. Рядом с ним появились два охранника. Им был дан приказ держаться от преступника чуть в отдалении, в разговоры не вступать, но ни на минуту не спускать с него глаз.

– Проверяй его каждый час, – приказал Годдард Жнецу Рэнд. – Чтобы ему не удалось ослабить свои путы или склонить на свою сторону охранников.

– Вы могли бы проткнуть им барабанные перепонки, – сказала Рэнд. – Тогда ему не удастся совратить их.

Это была шутка, но Годдард принял ее вполне серьезно.

– К сожалению, они восстановят слух в течение часа, – сказал он.

Поэтому вместо того, чтобы глушить охранников, Годдард, чтобы добиться в комнате полной тишины, распорядился использовать старый добрый метод – кляп. Тем не менее, когда Рэнд в полдень пришла проверить, как дела, она увидела, что Роуэн смог освободиться от кляпа. Связанный по рукам и ногам, он тем не менее широко улыбался.

– Привет, Эйн! – сказал он весело. – Как дела?

– Разве ты не знаешь? – усмехнулась Рэнд. – С тех пор, как Годдард стал Суперлезвием, дела идут лучше некуда.

– Простите нас, ваша честь, – сказал один из охранников, – так как нам приказали находиться на расстоянии, мы не могли вернуть кляп на место. Может быть, это сделаете вы?

– Что он говорил? – спросила Рэнд.

– Ничего, – ответил второй охранник. – Пел песню, которая была популярна несколько лет назад. Он хотел, чтобы мы пели вместе с ним, но мы не стали.

– Отлично! – сказала Рэнд. – Вша сдержанность заслуживает аплодисментов.

Пока шел разговор, улыбка не сходила с лица Роуэна.

– Ты знаешь, Эйн, – проговорил он, – я мог бы сказать Годдарду, что это ты освободила меня в Стое.

Вот прямо так все и выложил! При охранниках!

– Ложь тебе не поможет, Роуэн, – сказала Рэнд, но слова ее предназначались в первую очередь для охранников.

После этого она отправила их прочь из комнаты. Оттуда, где они стояли, благодаря стеклянным стенам они могли все видеть. Но, по крайней мере, стекло глушило звук.

– Я не думаю, что они тебе поверили, – сказал Роуэн. – Ты была неубедительна.

– Ты прав, – отозвалась Эйн. – А поэтому мне придется подвергнуть их жатве. И их кровь будет на твоих руках.

– Лезвие-то будет твое, а не мое!

Рэнд посмотрела на охранников, которые, ни о чем не подозревая, стояли по ту сторону стеклянной стены. Проблема состояла не в том, чтобы убить их, а в том, чтобы скрыть ее, Рэнд, роль в их смерти. Ей придется найти какого-нибудь жнеца, приказать ему подвергнуть охранников жатве, а потом заставить его покончить с собой, причем так, чтобы это ни у кого не вызвало подозрений. Сколько сложностей!

– Решение освободить тебя было самым неудачным в моей жизни, – сказала Рэнд.

– Я бы так не сказал, – отозвался Роуэн.

– Так почему ты ничего не сказал Годдарду? – спросила Эйн. – Что у тебя за причины?

Роуэн пожал плечами.

– Ты оказала мне любезность, – сказал он. – Я отвечаю тем же. Теперь мы квиты. И, кроме того, один раз ты уже предавала Годдарда. Может быть, ты сделаешь это еще раз.

– Многое с тех пор изменилось.

– Неужто? Как я вижу, он по-прежнему относится к тебе не так, как ты того заслуживаешь. Разве он говорил тебе то, что сказал мне сегодня? Что ты унаследуешь власть над жнеческим сообществом? Нет! Мне кажется, он ведет себя с тобой точно так же, как ведет себя со всеми остальными. Как со слугой.

Эйн глубоко вздохнула. Неожиданно она почувствовала себя страшно одинокой. Обычно она вполне удовлетворялась тем, что была как бы сама по себе. Но сейчас все было по-другому. Увы, в ее жизни совсем не было ни друзей, ни союзников. А все люди мира представлялись врагами. И, не исключено, так и было на самом деле. Но как этот самодовольный юнец смог так глубоко залезть в ее душу? Убить его за это мало! И вместе с тем он прав.

– Ты гораздо опаснее, чем думает Годдард, – сказала она.

– Но ты ведь все равно меня слушаешь, – отозвался Роуэн. – Почему?

Ей не хотелось думать об этом. Вместо этого она стала перебирать возможные способы, которыми могла здесь и сейчас убить Роуэна – и черт с ними, с последствиями! Но если она это сделает, толку не будет. Здесь, в пентхаусе Годдарда, невозможно убить его так, чтобы его нельзя было восстановить, а Годдард это непременно сделает, чтобы поставить Роуэна перед судилищем, которое он запланировал. И тогда Роуэн наверняка все расскажет Годдарду. Рэнд почувствовала себя связанной по рукам и ногам – как и этот пленник Годдарда.

– Это не имеет никакого значения, но мне просто интересно, – продолжил Роуэн. – Ты согласна со всем, что он делает? Ты думаешь, он ведет мир в правильном направлении?

– Не существует правильного направления, – ответила Рэнд. – Есть направления, идя по которым, мы сможем добиться больших благ, а есть – наоборот – направления, где никакие блага нас не ждут.

– Под «мы» ты имеешь в виду жнецов?

– А кого еще?

– Жнецы существуют для того, чтобы сделать мир лучше для всех. А не наоборот.

Если Роуэн думал, что это ей интересно, то усилия его пропадали впустую. Этика и мораль были пугалами, актуальными для жнецов старой гвардии. Сознание Рэнд было свободно от пережитков прошлого, и она гордилась этим обстоятельством.

– Он собирается уничтожить тебя публично, – сказала она. – С тем, чтобы ни у кого не возникло сомнений, что Жнец Люцифер исчез навсегда. Убит, сожжен и развеян по ветру.

– Ты этого тоже хочешь?

– Скорбеть по тебе я не стану, – сказала Рэнд. – И, когда ты уйдешь, мне будет легче.

Роуэн согласился – да, так оно и есть. Но тем не менее он продолжал:

– Знаешь, Эйн, неизбежно придет время, когда эго Годдарда настолько укрепится, что даже ты увидишь, насколько он опасен. Но к тому моменту он будет так силен, что никто не сможет ему противостоять.

Рэнд хотела было возразить, но почувствовала, как по коже ее пошли мурашки – ее собственная физиология говорила, что Роуэн прав. Да, она не станет скорбеть по поводу Роуэна, но, когда он уйдет, поводов для страха у нее останется не меньше.

– Ты действительно очень похож на него, – сказала Рэнд. – Вы оба так умеете вывернуть мозги наизнанку, что человек уже не понимает, что к чему. Поэтому извини, но больше я с тобой говорить не стану.

– Станешь! – проговорил Роуэн уверенно. – Потому что, когда он со мной покончит, он заставит тебя избавиться от того, что от меня останется, – так же, как ты избавилась от Тигра. А потом, когда никто не будет слышать, ты станешь ворошить мои обгоревшие кости и говорить с ними – чтобы последнее слово все-таки осталось за тобой. Может быть, ты даже плюнешь на них. Но легче тебе от этого не станет.

Это было невыносимо. Потому что Рэнд знала – Роуэн был прав в каждом своем слове.

Глава 27

Чертоги наслаждения Тенкаменина

«Спенс» с Анастасией на борту пересекал Атлантический океан, направляясь в регион под названием Мидафрика. Расстояние от Амазонии до Африки гораздо короче, чем полагает большинство, и покрыть его можно в три дня. В то время как мид-мериканские жнецы искали беглянку на самой окраине Южной Мерики, «Спенс» прибыл в портовый город Порт-Ремембранс. В Эпоху смертных этот город назывался Монровией и был столицей Либерии, но Гипероблако решило, что черная история города, где процветала работорговля, а потом была столь неудачно проведена репатриация коренного населения, не должна ничем напоминать о себе, в силу чего и придумало название, которое никого бы не оскорбило. Естественно, оскорбленные нашлись, но Гипероблако настаивало на своем решении и, как это обычно бывало, доказало свою правоту.

Жнеца Анастасию встретил сам Высокое Лезвие Мидафрики Тенкаменин – открытый противник Годдарда, согласившийся предоставить беглянке тайное убежище.

– Так много шума по поводу младшего жнеца! – воскликнул он весело своим громыхающим голосом. Его мантия отличалась многоцветностью и была скроена таким образом, чтобы выказать уважение каждой культуре, которая процветала в разные времена в этом регионе. – Не беспокойтесь, крошка, вы среди друзей и в полной безопасности.

Если словосочетание meu anjo, «мой ангел», с которым обращался к Анастасии Поссуэло, было просто милым, то слово «крошка» обладало явно уменьшительным значением. Жнец Анастасия, гордо держа голову, не стала комментировать эти слова Тенкаменина из соображений дипломатических, но Джерико не удержался:

– Не такая уж она и крошка.

Высокое лезвие бросил на капитана неуверенный взгляд.

– А вы кто? – спросил он.

– Джерико Соберанис, капитан судна, которое столь успешно привело Жнеца Анастасию в ваши гостеприимные объятия.

– Я слышал о вас, – проговорил Тенкаменин. – Вы известный сборщик древнего мусора.

– Моя профессия – поисково-спасательные работы, – уточнил Джерико. – Я нахожу потерянное и ремонтирую вещи, которые никто не берется ремонтировать.

– Принято, – кивнул Тенкаменин. – Спасибо за вашу службу.

Затем Высокое Лезвие, по-отечески обняв Анастасию, в сопровождении своей свиты повел ее к выходу из порта.

– Вы, должно быть, устали и хотели бы отведать что-то более изысканное, чем корабельная еда? – спросил Тенкаменин. И увидев, что Джерико по-прежнему идет рядом с Анастасией, поинтересовался у капитана:

– Разве вам не заплатили? Думаю, Жнец Поссуэло должен был об этом позаботиться.

– Прошу прощения, ваше превосходительство, – произнес Джерико, – но Жнец Поссуэло настоятельно требовал, чтобы я постоянно находился рядом со Жнецом Анастасией. Я искренне надеюсь, что вы не будете меня просить нарушить его приказ.

Высокое Лезвие, драматически закатив глаза, вздохнул.

– Отлично, – сказал Тенкаменин и, повернувшись к свите, приказал:

– Сервируйте для нашего малагасийца дополнительное место за обедом, а также приготовьте соответствующую его статусу комнату.

Но Жнец Анастасия уточнила:

– Соответствующая статусу не будет соответствовать той роли, которую капитан сыграл в моем спасении. Джерико, доставляя меня сюда, рисковал всем, что имеет. Поэтому прошу относиться к нему так же, как ко мне.

Свита Высокого Лезвия ожидала взрыва, но Тенкаменин расхохотался.

– Мы здесь ценим отвагу и храбрость, – обратился он к Джерико, отсмеявшись. – Мы с вами поладим. Простите меня, капитан, но я люблю подурачиться. Конечно, для нас вы в высшей степени почетный гость, и к вам будут относиться соответственно.

Джерико не получал от Поссуэло никаких особых распоряжений. Он должен был довезти Анастасию до Африки, и на этом его работа заканчивалась. Но капитан не был готов расстаться с бирюзовым жнецом, и, кроме того, команда «Спенса» давно нуждалась в отпуске. Берег Западной Сахары был бы для них отличным местом отдыха. И, пока корабль стоял в порту, Джерико собирался присмотреть за Анастасией и особенно за Высоким Лезвием, который, казалось, из кожи лез вон, чтобы очаровать прибывшего жнеца.

– Вы доверяете ему? – спросил Джерико, улучив мгновение перед тем, как их посадили в лимузины, чтобы отвезти во дворец Тенкаменина.

– Поссуэло доверяет, – ответила она. – А этого для меня достаточно.

– Поссуэло доверял тому младшему жнецу, который продал вас Годдарду, – заметил Джерико, на что Анастасия промолчала.

– Я буду вам второй парой глаз, – сказал капитан.

– Наверное, в этом нет необходимости, но – спасибо!

Обычно Джерико интересовало денежное выражение благодарности тех, кто его нанимал, но в этом случае его более чем удовлетворила простая благодарность.

Тенкаменин, которого люди из ближайшего окружения называли просто Тенка, был человеком обезоруживающе необузданной природы – качество, стократ усиленное наличием густого глубокого голоса, который мощно звучал даже тогда, когда его владелец говорил шепотом. Ситра нашла эти черты Высокого Лезвия одновременно милыми и пугающими. Она решила убрать в себя подальше Ситру Терранова и все то время, пока Высокое Лезвие будет рядом, оставаться Жнецом Анастасией.

Она заметила, что индекс Тенкаменина тяготел к африканскому полюсу спектра генетических признаков, что было понятно, так как именно этот континент был ответственен за существование африканских генов в общем геноме человечества. Сама Анастасия имела несколько больший, чем у обычного человека, процент африканского материала в своем индивидуальном геноме, который включал в себя паназиатские, европеоидные и мезолатинские, а также «прочие» компоненты. Пока они ехали во дворец, Тенкаменин заметил это и сказал:

– Нам не следует обращать внимание на подобные вещи, но я это делаю. Похоже, мы с вами немного более близки, чем все прочие люди.

Его резиденция была больше чем резиденция. Тенкаменин построил себе величественный храм удовольствий.

– Я не называю его «Ксанад», как это сделал в отношении своего дворца Кубла Хан, – сказал он Анастасии. – Жнец Хан был абсолютно лишен вкуса, и жнецы Монголии совершенно справедливо поступили, когда снесли его дворец бульдозерами, как только он подверг самого себя жатве.

Дворец Тенки, как и сам его хозяин, был сооружением стильным, воплощением самого тонкого вкуса.

– Я не паразит какой-то, – с гордостью в голосе сказал Тенка, – и не забираю у других людей их дворцы и дома. Этот дворец построен на пустом месте. Работать на стройке я пригласил целые поселки, я наполнил жизнь людей интересным делом и дал им хорошо оплачиваемую работу. И, хотя дворец в целом построен, они продолжают трудиться, и не потому, что я прошу их об этом, а из удовольствия.

Хотя Анастасия поначалу и сомневалась в том, что это был выбор рабочих, поговорив с ними, она убедилась в беспочвенности своих сомнений. Они совершенно искренне любили Тенку и с радостью тратили на эту работу свое свободное время. Да и платил Тенка щедро – зарплата рабочих была значительно выше гарантированного базового дохода.

Дворец, построенный Тенкой, был буквально напичкан всевозможными артефактами, оставленными людьми Эпохи смертных. Вещи эти были одна эксцентричнее другой. Штат, обслуживающий дворец, носил униформы, принадлежащие к разным столетиям и разным культурам. Тенка собрал огромную коллекцию игрушек, отдельные экспонаты которой были возрастом более тысячи лет. Кроме того, владелец дворца отвел отдельное помещение для телефонов всех этапов становления и развития этого аппарата. Здесь были похожие на коробки разной формы эбонитовые и пластмассовые устройства, стоявшие на столах и висевшие на стенах. Их снимающиеся трубки присоединялись к базе с помощью спиралевидных проводов, которые вытягивались, как пружины, и легко запутывались.

– Это хорошо, когда общение привязано к определенной точке – той, где стоит телефон, – говорил Тенкаменин. – Понимаешь важность и значимость каждого разговора.

Но, поскольку все эти телефоны были предназначены для личных звонков Тенки, они никогда не звонили. Анастасия полагала, что это оттого, что в жизни Высокого Лезвия личного пространства уже не осталось, а жизнь его была похожа на стеклянную витрину супермаркета.

Утром на следующий день после своего прибытия Анастасия получила приглашение на встречу с Тенкаменином и двумя постоянными членами эскорта Высокого Лезвия – Жнецом Бабой и Жнецом Македой, чьей очевидной целью в жизни было служить Тенкаменину в качестве слушателей. У Бабы был острый ум и страсть шутить по поводу и без. Понять его шутки мог лишь Высокое Лезвие. Македа же получала удовольствие от того, что постоянно всячески подкалывала и унижала Бабу.

– А вот и наша Госпожа Глубин Морских! – провозгласил Тенка при появлении Анастасии. – Не присядете ли? Мы должны многое обсудить.

Анастасия села, и ей предложили маленькие сэндвичи на хлебе с отрезанной корочкой, разложенные на круглой тарелке. Высокое Лезвие более всего был озабочен тем, как Анастасия явится свету.

– Как я понимаю, по миру гуляют слухи о вашем возрождении, – сказал он. – Друзья Годдарда стараются замолчать этот факт. Мы же, старая гвардия, напротив, хотим, чтобы об этом знали все. Мы подготовим общественное мнение таким образом, что, когда вы официально явитесь человечеству, оно будет слушать вас во все уши.

– Но если человечество будет слушать, я должна ему что-то сказать?

– Конечно, – ответил Тенка с такой уверенностью в голосе, что Анастасия решила, что у того есть что-то особое на уме. – Нам попалась в руки криминальная информация в высшей степени оригинального характера.

– Обратите внимание: это произошло в мире, где не только нет криминала как такового, но нет и какого-либо намека на оригинальность, – проговорил Баба.

Тенкаменин рассмеялся, Македа же саркастически закатила глаза. После этого Высокое Лезвие протянул руку и положил на пустую хлебную тарелку Анастасии маленького бумажного лебедя в стиле оригами.

– В складках его крыльев прячется тайна, – проговорил он с улыбкой и продолжил:

– А скажите-ка, Анастасия, насколько хорошо вы владеете навыками исследования глубинного сознания Гипероблака?

– Очень хорошо.

– Отлично, – сказал Тенкаменин. – Когда вы развернете крылья этого лебедя, вы найдете нечто, что послужит вам отправной точкой.

Анастасия осмотрела лебедя с разных сторон.

– И что я должна искать?

– Мы просто задаем направление. Но я не хочу говорить вам, в чем будет цель ваших поисков, потому что, если я это сделаю, вы сможете пропустить то, за что зацепилась бы ваша интуиция.

– То, что, вероятно, пропустили мы, – сказала Македа. – Нужно посмотреть на все свежими глазами.

– И кроме того, – вступил в качестве третьего Баба, – важно не просто узнать; важно найти – а потом показать, как это делается, другим людям.

– Именно так, – кивнул головой Тенкаменин. – Мы верим в ложь не потому, что она убедительна, а потому, что желаем в нее поверить. Следовательно, чтобы развенчать ложь, нужно, прежде всего, разрушить в человеке это желание.

Слова Тенкаменина повисли в воздухе, гулко отражаясь от стен, а Анастасия вновь посмотрела на лебедя. Так жаль, что придется развернуть столь мастерски сделанные крылья!

– Как только вы придете к каким-нибудь заключениям, мы поделимся с вами тем, что нам удалось узнать, – сказал, наконец, Тенкаменин. – Я вам гарантирую, что экскурсия в недра глубинного сознания откроет вам глаза на очень многое.

Глава 28

Черная знаменитость

Были приглашены все, кто в Северное Мерике имел хоть какой-то вес и значение. А когда Суперлезвие присылает приглашение, лучше его не игнорировать. В результате стадион будет, вероятнее всего, заполнен до отказа.

Годдард известил о предстоящем событии каждого, кто в той или иной степени от него зависел – редкая вещь для жнеца, особенно жнеца во власти. Представители этой высшей касты общаются с простыми людьми исключительно посредством пули, ножа и дубинки, иногда – яда. Говорить или переписываться с массами – не в их обычаях. Они же занимают не выборные должности, а потому и подотчетны не избирателям, а лишь друг другу. Не было у жнеца причины завоевывать сердца обычных людей, поскольку единственной их целью в жизни было прерывать биение этих сердец.

Поэтому когда Суперлезвие Годдард лично передал приглашение, люди обратили на это особое внимание. Несмотря на то что он жил в укрепленной башне, Годдард утверждал, что принадлежит простым людям. И были тому свидетельства: Суперлезвие желал разделить свой триумф с простыми людьми, принадлежавшими к самым разным слоям общества. С другой стороны, люди желали быть рядом с самыми известными жнецами континента, и это желание было сильнее страха. Билеты ушли в течение пяти минут после начала продажи. Все остальные могли наблюдать за предстоящим спектаклем из дома или с работы.

Счастливчики, которым удалось достать билет на казнь, понимали, что будут свидетелями исторического события. Своим детям, внукам, правнукам и праправнукам они смогут сказать – да, я там был в момент, когда был казнен Жнец Люцифер.

Обычные люди, в отличие от жнецов, не чувствовали страха перед Жнецом Люцифером, но они ненавидели его – не только потому, что тот погубил Стою, но и потому, что, замолчав по его вине, Гипероблако наделило каждого из них статусом фрика. По сути, весь мир был наказан за преступления, совершенные Люцифером. И Люцифер был, как это точно сформулировал Годдард, объектом всеобщей ненависти. И, конечно же, все приглашенные с радостью станут свидетелями ужасного финала его преступной жизни.

Таких вещей, как особые бронированные автомобили, уже не существовало. Большинство машин были по своей природе непроницаемы для внешнего вторжения. И тем не менее для транспортировки преступника к месту казни в течение нескольких дней был построен специальный грузовик – с зарешеченными окнами, весь в мощных заклепках. От Фалкрум-Сити до Майл-Хай-Сити, где должна была состояться казнь, шла прямая высокоскоростная дорога, но автоколонну собирались пустить по извилистому маршруту, который, прежде чем достигал искомой точки, проходил через большинство городов Мидмерики. Поездка, которая могла бы занять всего один день, растягивалась на неделю.

Роуэн знал, что его казнь превратится в пиар-акцию, но он не ожидал, что будет столько показухи.

В автоколонне должно было быть больше десятка автомобилей. Сопровождать кортеж поручили охране на мотоциклах; окруженные мотоциклистами, в роскошных лимузинах, окрашенных в соответствующие цвета, поедут жнецы самого высокого ранга; следом пойдет большой угловатый бронированный грузовик, также сопровождаемый, словно свадебный автомобиль, эскортом мотоциклистов.

Сам Суперлезвие не собирался участвовать в этой поездке, хотя первым лимузином в кортеже должна был пойти его темно-синяя машина, украшенная сверкающими звездами. Но машина будет пуста, хотя народным массам об этом знать было не положено. Годдарду совсем не хотелось участвовать в долгом и трудном путешествии, но он мог произвести соответствующее впечатление на население городов, через которые кортеж поедет, не находясь среди путешествующих, а просто отправив вместо себя свой лимузин. Главное для него было появиться в нужный момент и в нужном месте в самый день казни.

Вместо себя в это поездку он послал Жнеца Константина – тому было дано поручение эскортировать наводящего на всех ужас Жнеца Люцифера к месту, где его убьют.

Как Роуэну было известно, именно Константин три года назад отвечал за его розыски и арест. Малиновый цвет мантии и лимузина Жнеца Константина своим цветом совпадал с цветом надписи «Враг Человечества» на борту грузовика, где должен был ехать Роуэн. Интересно, это случайность или счастливое совпадение, подумал он.

Перед тем как автоколонне покинуть Фалкрум-Сити, Константин появился у грузовика, в который, закованного в кандалы, грузили Роуэна.

– Все эти годы я хотел посмотреть на вас, – сказал Константин. – И теперь, когда у меня это получилось, должен вам сказать, что вы не производите на меня никакого впечатления.

– Благодарю вас, – сказал Роуэн. – Я вас тоже очень люблю.

Константин потянулся было к лезвию, но передумал.

– Я мог бы подвергнуть вас жатве здесь и сейчас, – сказал он, – но не хочу возбуждать гнев Суперлезвия Годдарда.

– Я вас понимаю, – отозвался Роуэн, – и примите мои соболезнования. По мне же, лучше быть убитым вами, чем им.

– Это почему?

– Для Годдарда это месть, вендетта; для вас – логичный исход трехлетних поисков. Мне было бы приятнее удовлетворить ваши мотивы, чем мотивы Годдарда.

Константин внимательно посмотрел на пленника. Взгляд его не стал мягче, но он, по крайней мере, уже не кипел от гнева и не готов был взорваться, о чем впоследствии бы пожалел.

– Перед тем как мы отвезем вас к месту, где вы примете смерть, я хочу кое-что узнать, – сказал Константин. – Я хочу знать, почему вы сделали то, что сделали.

– Почему я прикончил Жнеца Ренуара, Жнеца Филлмора и прочих?

Константин отрицательно махнул рукой.

– Не то, – сказал он. – Хотя вы и не заслуживаете снисхождения за эти убийства, я понимаю, почему вы выбрали в качестве своей мишени этих жнецов. Это были далеко не лучшие из нас, и вы их осудили, хотя судить их было не вашего ума дело. Уже за эти преступления вас следовало подвергнуть жатве, но я хочу все-таки знать, почему вы убили Верховных Жнецов? Они были очень хорошими людьми. Самым плохим из них был Ксенократ, но и он был ангел по сравнению с теми, кого вы убили до этого. Что заставило вас совершить это немыслимое преступление?

Роуэну уже надоело опровергать выдвигаемые против него обвинения – какое это теперь имело значение! Поэтому он повторил ту ложь, которой все давно поверили.

– Я ненавидел жнеческое сообщество, ибо оно отказало мне в кольце жнеца, – сказал Роуэн, – и потому решил нанести ему максимальный урон – какой только возможен. Я хотел, чтобы все жнецы мира заплатили за то, что не позволили мне стать настоящим жнецом.

Своим взглядом Константин, казалось, готов прожечь броню грузовика.

– И вы полагаете, что я вам поверю? Поверю, что вы руководствовались столь мелочными мотивами?

– Так зачем же еще мне нужно было топить Стою? – проговорил Роуэн. – А может быть, я – чистое зло, и в этом кроется объяснение?

Константин понимал, что над ним издеваются, и собрался уже покинуть Роуэна, чтобы потом, на протяжении всего путешествия, уже не подходить к грузовику с пленником. Но напоследок он сказал:

– С особым удовольствием сообщаю вам, что для вас приготовлена очень болезненная процедура жатвы. Годдард собирается зажарить вас живьем.

На Роуэне были новенькие кандалы, изготовленные специально для него, со стальными цепями, которые гремели по днищу кузова, когда он передвигался. Цепи были длинными, обеспечивая достаточную степень мобильности, но массивными, что серьезно затрудняло передвижение. Конечно, это было излишество. Тот факт, что Роуэну до этого не раз удавалось ускользать от тех, кто его ловил и охранял, не предполагал, что он в полной мере владел искусством побега. Всегда, когда ему удавалось это сделать раньше, он мог благодарить либо неожиданного помощника, либо тупость и некомпетентность своих охранников. Конечно, он не собирался перекусывать кандалы и пинком ноги открывать стальную дверь, как того, вероятно, ожидали его нынешние охранники, приписывавшие Роуэну сверхъестественные свойства. Но, с другой стороны, может быть, Роуэн хотел, чтобы о нем думали именно так. Ведь если ты сажаешь пойманное тобой существо в стальную клетку, да еще опутываешь его цепями, то какая тогда тебе цена как охотнику?

В каждом большом и маленьком городе люди толпами выходили к дороге, по которой ехала автоколонна, словно это был праздничный парад. Зарешеченные окна грузовика, в котором везли Роуэна, находились на разной высоте и были гораздо больше, чем на любом бронированном автомобиле. Кроме того, интерьер грузовика был ярко освещен. Вскоре Роуэн понял, почему это было сделано именно таким образом – где бы ни находился пленник, его всегда можно было видеть снаружи, а свет внутри мешал бы ему спрятаться в темном углу.

Грузовик двигался вдоль бульваров и центральных улиц, и зеваки, стоящие по обеим сторонам проезда, с любой точки отлично видели Роуэна. Время от времени он выглядывал в окно, и в этот момент возбуждение толпы достигало предела. Люди показывали на него пальцами, делали фотографии и повыше поднимали детей, чтобы те увидели эту черную знаменитость. Несколько раз Роуэн приветствовал зевак взмахом руки, и те начинали хихикать. Иногда, когда на него указывали пальцем, он повторял этот жест в отношении людей из толпы, и те страшно пугались, словно опасались, что его злобный призрак станет являться им среди ночи.

И, пока они ехали от города к городу, Роуэн не переставая думал о последних словах Константина. О том, какую казнь ему придется принять. Но разве жатва с помощью огня не запрещена законом? Или, может быть, в этом конкретном случае закон может быть отменен? И, как ни старался Роуэн убедить себя, что он не боится, ему было страшно. Боялся он не самой смерти, а предшествующей ей боли. А в том, что боли будет много, он был уверен. Конечно, Годдард нейтрализует наночастицы в его крови, и ему придется испытать те же муки, что испытывали еретики в темные времена Средневековья.

То, что жизнь его закончится, не было для Роуэна предметом особого беспокойства. Он умирал так много раз и такими разными способами, что вполне привык. Смерть не представлялась ему чем-то отличным от сна, причем во сне бывало и похуже, особенно когда являлись кошмары. Пребывая в состоянии временной смерти, он не видел снов, а разница между тем, что он уже переживал множество раз, и тем, что его ожидает, состояла в длительности.

Возможно, как кое-кто верил, окончательная смерть открывает перед человеком врата чудесного нового мира, который обычные люди и представить себе не могут.

Такими размышлениями Роуэн старался смягчить невеселые перспективы, которые его ожидали.

Вторым способом сделать это были раздумья о Ситре. Он ней не было слышно ничего, и было бы глупо расспрашивать Константина или кого-либо другого о том, где она находится. Конечно, из тех, с кем Роуэну пришлось общаться за эти дни, никто не знал, жива ли она. Информацией об этом располагал Годдард – ведь это он послал за ними обоими Высокое Лезвие Западной Мерики. Но если Ситре удалось ускользнуть от преследователей, лучшим способом помочь ей было молчать перед лицом врагов.

И если учесть, куда вела Роуэна эта вьющаяся через города и веси дорога, он мог лишь надеяться, что она находится в лучшем положении, чем он сам.

Глава 29

Неочевидная очевидность

Три даты. И это все, что было внутри сложенных крыльев лебедя. Одна дата – Год Рыси, вторая – Год Бизона, третья – Год Цапли. Все три даты относились ко времени, когда Ситры еще не было на свете.

Немного времени понадобилось Анастасии, чтобы понять важность этих дат. Это было несложно. Знали люди эти даты или нет, события, которые произошли в три года, были частью общеизвестной истории. Но, с другой стороны, это была официальная история, общепринятые сведения. А в истории как форме знания ничто не отражено как опыт, полученный из первых рук, от непосредственных очевидцев. Вещи, о которых мы знаем из истории, – это вещи, которые нам позволено знать. С тех пор как Анастасия стала жнецом, она не раз наблюдала, как ее коллеги искусственно притормаживали историческую информацию, когда в этом возникала необходимость, а то и по своему усмотрению видоизменяли облик исторического события. Они не искажали факты – за точностью фактов следило Гипероблако, – но тщательно выбирали, какие факты можно скормить публике, а какие нельзя.

Но проигнорированная информация не забывалась, она по-прежнему хранилась в глубинном сознании, и любой мог ею воспользоваться. В дни своего ученичества, когда она искала «убийцу» Жнеца Фарадея, Ситра стала настоящим экспертом в деле странствования по просторам глубинного сознания Гипероблака. Алгоритмы файловой системы Гипероблака в значительной степени напоминали алгоритмы, управляющие человеческим мозгом, устроенным, как известно, по принципу гипертекста. Образы здесь группировались не по датам, не по времени и даже не по месту, занимаемому в пространстве. Чтобы отыскать стоящего на углу жнеца в мантии цвета слоновой кости, необходимо было просмотреть картинки сотен и сотен людей, которые в одеждах цвета слоновой кости стояли на углах по всему миру, а затем сузить круг поиска на основе выбора других элементов сцены. Например – особого типа уличного фонаря, длины теней, а также звуков и запахов, поскольку Гипероблако каталогизировало результаты действия всех органов чувств. Искать что-то в таком режиме было подобно поиску иголки в стоге сена на планете, поверхность которой плотно заставлена этими стогами.

Чтобы найти параметры, которые сузили бы поле поиска на этом поистине необъятном поле информации, необходимы были и находчивость, и вдохновение. Но теперь проблема, стоявшая перед Анастасией, была куда труднее той, что она решала несколько лет назад. Тогда она знала, что искать. Теперь же, кроме дат, у нее ничего не было.

Первым делом она изучила все, что было известно о произошедших в те годы катастрофах. Затем погрузилась в глубинное сознание Гипероблака в поисках оригинальных источников информации, которые остались за пределами официальной интерпретации тех событий.

Главным препятствием на ее пути было отсутствие терпения. Анастасия чувствовала, что ответы близко, но они были похоронены под таким количеством слоев информации, что временами ей казалось, что ей никогда не найти того, что она ищет.

Случилось так, что Анастасия и Джерико приехали в Мидафрику за несколько дней до Праздника Луны. Каждый раз, когда на небе воцарялась полная луна, Высокое Лезвие Тенкаменин устраивал грандиозный прием, который длился двадцать пять часов, потому что, как говорил хозяин, «двадцати четырех часов просто не хватает». Развлечениям не было числа, повсюду сновали профессиональные гости, а от еды, доставленной для приглашенных со всех частей света, ломились столы.

– Оденьтесь как подобает случаю, но без мантии, и оставайтесь рядом со мной с парочкой гостей, – посоветовал ей Тенка. – Вы будете частью декораций.

Анастасии совсем не хотелось участвовать в приеме, поскольку она боялась быть узнанной, но еще больше потому, что предпочла бы продолжить свои странствия по глубинному сознанию. Но Тенкаменин настоял на своем:

– Небольшой отдых от нудной работы по вычерпыванию исторического мусора будет только на пользу. Я дам вам цветной парик, и никто вас не узнает.

Поначалу Анастасия сочла безответственным и глупым предположение, что простой парик спрячет ее, но, поскольку никто и подумать не смог бы, что давно умерший жнец появится на вечеринке, и особенно – в диком неоновом парике, то лучшего укрытия, чем быть у всех на виду, нельзя было и представить.

– Это урок, который поможет вам в ваших исследованиях, – сказал Тенкаменин. – Лучше всего спрятано то, что лежит на виду.

Тенка был превосходным хозяином – каждого гостя он приветствовал лично и наделял всех иммунитетом направо и налево. Это было ошеломляющее и одновременно забавное зрелище, но Анастасии оно не вполне нравилось, и Тенка это заметил.

– Вам кажется, что я чересчур расточителен? – спросил он. – Ужасный гедонист и эпикуреец?

– Годдард любит устраивать такие вечеринки, – проговорила Анастасия.

– Только не такие!

– Вот как?

Тогда Тенка подозвал ее поближе, чтобы она могла лучше услышать его среди веселого праздника.

– Посмотрите внимательно на этих людей и скажите, что вы видите. Точнее, чего вы не видите.

Анастасия оглядела собравшихся. Люди плавали в многоуровневом бассейне, танцевали на балконах, все – в купальных костюмах и ярких вечерних нарядах. И здесь Анастасия поняла…

– Здесь нет жнецов!

– Ни одного. Отсутствуют даже Македа и Баба. Все гости – это члены семей тех, кого я подверг жатве за период, прошедший с прошлого полнолуния. Я приглашаю их сюда, чтобы они не скорбели в одиночестве, а веселились и радовались жизни. Ведь именно этого желали для них их ушедшие родственники. И здесь же я наделяю всех иммунитетом. После праздника я возвращаюсь в свои хоромы.

Тенкаменин показал на самое большое окно дворца, после чего подмигнул и повел рукой вправо, за пределы дворца, пока его палец не уткнулся в маленькую лачугу в самом углу принадлежащего ему участка.

– Это сарай для инструментов? – спросила Анастасия.

– Никакой это не сарай. Это – место, где я живу. Все комнаты во дворце предназначаются для таких почетных гостей, как вы, а также гостей не столь почетных, но таких, на кого я хочу произвести впечатление. Что же до моего, как вы сказали, «сарая для инструментов», то это полная копия дома, где я вырос. Мои родители верили в простоту. А мне нравились разнообразные сложности. Хотя в простой жизни и я нахожу огромное удовольствие, особенно по ночам.

– Уверена, они должны гордиться вами, – сказала Анастасия. – Я имею в виду ваших родителей.

Тенкаменин с сожалением вздохнул:

– Вряд ли. В отношении простоты они перешли всякие разумные границы. Они теперь принадлежат к тоновикам, и я с ними уже много лет не разговаривал.

– Мне очень жаль.

– Вы слышали, что у тоновиков был пророк? – спросил Тенка. – Он появился вскоре после того, как вы совершили свое глубоководное погружение. Тоновики говорили, что он был единственным, с кем разговаривало Гипероблако.

Тенка грустно усмехнулся.

– Естественно, его подвергли жатве.

Подошел официант с подносом креветок, чересчур больших, чтобы быть реальными, – вне всякого сомнения, это был продукт экспериментальных ферм Гипероблака. Как и всегда, у Гипероблака все получилось на отлично – креветки были еще вкуснее, чем казались.

– Как продвигаются ваши поиски? – спросил Тенкаменин.

– Продвигаются, – отозвалась Анастасия. – Сложность в том, что Гипероблако соединяет файлы самым странным образом. Допустим, я извлекаю образ марсианской колонии, а он ведет меня к детскому рисунку Луны. Или читаю доклад с орбитальной станции «Новая Надежда», который оказывается через ссылку связан с обедом, который заказал жнец, о котором я никогда не слышала. Данте…

– Данте Алигьери, верно? – уточнил Тенка.

– Именно так его и звали. А вы его знали?

– Я знаю о нем, – ответил Тенкаменин. – Он то ли из Транс-Сибири, то ли из ЕвроСкандии. По-моему, подверг себя жатве лет пятьдесят назад. Может быть, шестьдесят. Во всяком случае, о нем ничего не слышно.

– И так – с каждой ссылкой. Ни в одной из них нет никакого смысла.

– Старайтесь проникнуть во все норки. Потому что в любой может оказаться суслик, которого вы ищете. Вы его не видите, а он там есть.

– Я все еще не понимаю, почему вы не скажете мне, что я должна найти.

Тенка вздохнул и, склонившись к Анастасии, прошептал:

– Мы получили эту информацию, проникнув в файлы, на которых хранилось сознание жнеца, которая незадолго до этого подвергла себя жатве. Кроме того, что мы там нашли, у нас ничего не было, а исследование глубинного сознания ни к чему не привело. Чем меньше знаешь о том, что ищешь, тем успешнее поиски. Ищешь мужчину в голубой шляпе, а нужную тебе женщину в голубом парике не замечаешь.

Тенка тронул один из неоновых локонов, что красовались на голове Анастасии.

Хотя это и противоречило представлениям Анастасии, она должна была признать, что в речах Тенкаменина был определенный смысл. Разве она сама не видела каждый вечер, как Тенка направляется к своему «сараю для инструментов», но ее собственные представления ни разу не позволили ей догадаться о причинах, по которым он туда идет? Анастасия вспомнила старинное учебное видео, которое педагог как-то показал ее классу в школе. Задачей был посчитать, сколько пасов сделают члены баскетбольной команды, постоянно передвигающиеся по площадке. Ситра, как и большинство ее одноклассников, справилась с задачей. Но никто из них не заметил человека в костюме медведя, который танцевал в углу зала. Иногда, чтобы обнаружить очевидное, ты должен отказаться от любых предварительных предположений относительно предмета поиска.

На следующее утро она сделала первое открытие и сразу же побежала к Тенке сообщить о том, что обнаружила.

Дом Тенкаменина был настолько скромен и прост, что эту простоту и скромность оценил бы даже Жнец Фарадей. Тенка был занят тем, суть чего Анастасия не сразу поняла. Прямо перед ним стояли двое людей, выглядевших совершенно несчастными.

– Заходите, друг мой, – сказал он, увидев Анастасию, после чего обратился к стоящим перед ним людям:

– Вы знаете, кто это?

– Нет, ваше превосходительство, – ответили они.

– Это мой флорист, – сказал Тенкаменин стоящим. – Она наилучшим образом украшает мой дворец и мой дом.

Затем он обратился к одному из стоящих перед ним людей – нервничающему человеку лет сорока, который, если судить по внешности, вот-вот должен был сделать очередной разворот.

– Расскажите мне о своей самой заветной мечте, – сказал Высокое Лезвие. – Чего вы хотите больше всего на свете?

Человек колебался.

– Не сдерживайте себя, – потребовал Тенкаменин. – Не старайтесь скромничать. Пусть эта мечта явится вам во всем своем блеске!

– Я хочу… Я хочу океанскую яхту, – наконец признался человек таким тоном, словно он был маленький мальчик, сидящий на коленях у Санта-Клауса. – Больше всего на свете я хочу совершить кругосветное путешествие.

– Отлично! – воскликнул Высокое Лезвие, хлопнув в ладоши так, словно заключил сделку. – Завтра едем покупать яхту. Это мой подарок.

– Ваше… Ваше превосходительство… – проговорил человек, не до конца веря своему счастью.

– Ваша мечта осуществится. И у вас на это путешествие будет шесть месяцев. Когда вернетесь, все мне расскажете. А потом я уж подвергну вас жатве.

Человек был в восторге. Несмотря на известие о предстоящей смерти, он был на седьмом небе от счастья.

– Спасибо! – говорил он. – Спасибо, ваше превосходительство!

Как только он покинул дом Тенкаменина, к Высокому Лезвию обратился второй из стоящих – человек помоложе и не такой испуганный:

– А что со мной? Вы тоже хотите узнать, о чем я мечтаю?

– Друг мой! Жизнь может быть грубой и несправедливой. Как и смерть, – сказал Тенкаменин и резко взмахнул рукой.

Анастасия даже не заметила лезвия, но человек, схватившись за горло, упал и тут же испустил дух. Он был мертв.

– Я сам извещу его семью, – сказал Тенкаменин Анастасии. – И приглашу их на следующий Праздник Луны.

Анастасия была удивлена ходом жатвы, хотя и не шокирована. У каждого жнеца свой подход к делу. Это тоже был метод – удовлетворить самую потаенную мечту одной жертвы и тут же отказать в этом другой. Анастасия видела хороших жнецов, у которых методы были и похуже.

Явились уборщики, а Тенка провел Анастасию в патио, где был накрыт завтрак.

– Знаете ли вы, – начал он, – что именно вы были для меня источником вдохновения?

– Я?

– Ваш пример. До вас этого никто не делал – предложить человеку самому выбрать метод жатвы и заранее назначить дату. Гениальная идея! Подобная способность к сочувствию жертве большинству из нас кажется немыслимой. Наш бог – эффективность. Главное – дело.

Он помедлил и продолжил:

– После того как вы погибли в Стое – к счастью, лишь на время, – я в вашу честь изменил стиль работы. Теперь я позволяю половине из людей, которых убиваю, исполнить свою мечту.

– А почему только половине?

– Потому что, если мы действительно хотим имитировать смерть в тех формах, в которых она когда-то существовала, мы должны воспроизвести и ее переменчиво-капризный характер, – сказал Тенкаменин. – Ну и, естественно, немного ее подсахарить.

Тенка наполнил тарелку яйцами с жареными райскими бананами и поставил ее перед Анастасией, после чего приготовил тарелку для себя.

Как странно, подумала Анастасия, что смерть для нас, жнецов, стала такой обыденностью, что мы, только что убив человека, в следующий момент готовы наслаждаться завтраком.

Тенка же, откусив маниоковой лепешки и пережевывая ее, сказал:

– С тех пор как вы к нам приплыли, вы ни разу не занимались нашим основным делом. При сложившихся обстоятельствах это понятно, но, вероятно, руки у вас почесываются?

Анастасия понимала, что он имеет в виду. Актом жатвы по-настоящему наслаждаются лишь жнецы новой генерации, хотя и остальные, если по каким-то причинам они долго не исполняют своих обязанностей, чувствуют неясный, но настойчивый позыв к работе. Анастасия не могла отрицать, что испытывает нечто подобное. Очевидно, таким образом психика обычного человека адаптируется к роли, которую в этой жизни исполняет жнец.

– То, чем я занимаюсь в глубинном сознании, гораздо важнее жатвы, – сказала Анастасия. – И, как мне кажется, кое-что я нашла.

И она сообщила Тенкаменину, что ей удалось обнаружить. Имя. Карсон Ласк. Конечно, это была еще не золотая жила, но с этого можно было начать.

– Он числится среди выживших, хотя никаких сведений о его жизни после этой даты нет. Конечно, это может быть и ошибкой, и Карсон Ласк умер со всеми прочими людьми.

Тенка широко улыбнулся.

– Гипероблако не делает ошибок, – сказал он. – А ваша история с этим человеком – это хорошая зацепка. Продолжайте копать.

Тенка посмотрел на тарелку Анастасии, после чего подхватил с большого блюда большую горсть жареных бананов и, словно заботливый отец, обеспокоенный здоровьем дочери-малоежки, положил ей.

– Нам кажется, вам пора выходить на свет. Начните серию передач на всех возможных каналах, – сказал он. – Чтобы не мы сообщили миру, что вы вернулись, а сама Жнец Анастасия собственными словами поведала б этом человечеству.

– Не очень-то я хорошая актриса, – ответила Анастасия и вспомнила о своей ужасной игре в «Юлии Цезаре», где ее роль сводилась к тому, чтобы подвергнуть жатве главного героя – как он сам того хотел. Правда, ей все равно пришлось играть римского сенатора – до самого последнего момента, где уже не Брут, а сама она, Анастасия, наносила смертельный удар кинжалом.

– Вам удалось изложить свою точку зрения перед Верховными Жнецами, когда проходило расследование? – спросил Тенка.

– Да, – кивнула Анастасия.

– И наш друг Жнец Поссуэло говорит, что, в противоположность тому, что думает весь мир, вы смогли убедить Совет назначить Высоким Лезвием Мидмерики Жнеца Мари Кюри, так?

Услышав имя Мари, Анастасия невольно сжалась, словно от боли.

– Да, смогла.

– Ну что ж, если вы смогли отстоять свою точку зрения перед семью самыми важными жнецами в мире, я думаю, с вами будет все в порядке.

После обеда Тенкаменин пригласил ее посмотреть город, которым он так гордился. Порт-Ремембнанс бурно развивался и был полон жизни. Но Высокое Лезвие не хотел, чтобы его гостья покидала машину.

– Праздник – это одно, он проходит под строгим контролем, – сказал он. – А здесь… Неизвестно, кто вас может увидеть и узнать.

Но, как оказалось, была еще одна причина, по которой Тенкаменин не хотел выпускать Анастасию из автомобиля.

На подъезде к центру города им навстречу стали попадаться тоновики. Сначала небольшими группами, а потом и толпами, которые, вытянувшись по сторонам улицы, пристально смотрели на машину Высокого Лезвия.

К тоновикам у Анастасии было сложное чувство. К самым умеренным из них она относилась хорошо. Они были дружелюбны, добры, хотя иногда излишне настойчивы в проповеди своих верований. Но некоторые тоновики были просто невыносимы. Скорые на суд и нетерпимые, они были полной противоположностью тому, что проповедовали. А Шипящие были из них самыми радикальными. И именно эта разновидность тоновиков пустила корни в регионе, где Тенкаменину приходилось исполнять функцию Высокого Лезвия.

– С тех пор как Набат был подвергнут жатве, эти разрозненные группы предельно радикализировались, – сказал он Анастасии.

И, словно в подтверждение его слов, толпа тоновиков принялась бросать камни в машину Высокого Лезвия.

Анастасия вздрогнула, когда один из камней ударил в машину. Тенкаменин же был само спокойствие.

– Не волнуйтесь, – сказал он, – они не могут причинить нам вреда, и они прекрасно это осознают. Мне очень жаль, что вам приходится это видеть.

Еще один камень влетел в лобовое стекло, развалился на два и отскочил.

И вдруг, словно по команде, атакующие прекратили кидаться камнями и принялись «интонировать», издавая гудящий бессловесный вой, несколько отличающийся от того, что Анастасии приходилось слышать ранее. Тенкаменин приказал машине включить музыку, и тем не менее внутренним динамикам не удалось вполне заглушить звук, издаваемый тоновиками.

– Эта секта приняла обет молчания, – объяснил Тенкаменин, не скрывая отвращения. – Никаких разговоров, только этот противный чертов вой. Гипероблако никогда не одобряло делингвации, но когда оно замолчало, эти тоновики решили, что могут делать все, что им заблагорассудится. Более мерзкого звука и придумать нельзя!

– Делингвации? – переспросила Анастасия.

– Простите, – скзал Тенкаменин, – я думал, вы поняли. Они вырезали себе языки.

Джерико не пригласили в поездку по Порт-Ремембранс. Пока команда корабля наслаждалась свободным временем, которого у них не бывало годами, капитан оставался во дворце Тенкаменина, охраняя Анастасию и следя за тем, чтобы к ней относились как надо и чтобы она была в безопасности. Джерико не был эгоистом и интересы команды «Спенса» всегда ставил превыше всего – как и должен поступать хороший капитан. Но в своем желании опекать Анастасию он превзошел самого себя.

Тенкаменин был слишком беспечен. Да, он предоставил Анастасии охрану – но были ли его люди достаточно надежными? А то, что во время Праздника Луны он фактически выставил Анастасию напоказ, убедило Джерико, что у хозяина дворца здравый смысл отсутствует начисто. Джерико не доверял этому человеку и знал, что тот платит ему той же монетой.

Когда Анастасия вернулась из прогулки по Порт-Ремембранс, она сразу же пошла к Джерико, будучи не в состоянии удержать свои впечатления при себе.

– Пока меня не было, все настолько изменилось! Каждый день меня как будто по голове бьют.

– Мир переживал и худшие времена, – отозвался Джерико, глядя, как Анастасия меряет шагами его комнату. – Вспомните Эпоху смертных – что может быть ужаснее?

Но утешить ее было трудно.

– Теперь, когда погибли Верховные Жнецы, регионы вот-вот начнут воевать друг с другом. Неужели вновь наступает Эпоха смертных? Куда идет мир?

– Смещение пластов, – ответил Джерико спокойным, будничным тоном. – В результате смещения пластов возникают горы. Они прекрасны. Но когда они формируются, выглядит это не слишком приятно.

Слова Джерико еще больше расстроили Анастасию.

– Как вы можете так спокойно об этом говорить? А Тенкаменин еще и хуже, чем вы. Он принимает все, что происходит, так, словно это пустяки. Что-то вроде легкого дождичка. Хотя это ураган, который разорвет этот мир на мелкие кусочки. Откуда такая слепота?

Джерико положил руку на плечо Анастасии, заставив ту остановиться. Вот зачем я нужен здесь, подумал он. Быть вторым голосом в ее голове, успокаивать и спасать от излишних волнений.

– Каждая катастрофа открывает какие-то возможности, – сказал капитан. – Когда тонет корабль, я чувствую подъем. Потому что знаю – в обломках корабля всегда прячется сокровище. Посмотрите, что я нашел на дне океана! Я нашел вас.

– И четыреста тысяч бриллиантов, – уточнила Анастасия.

– Я считаю, что подходить к этому нужно как к спасательной операции. У нас мы привыкли первым делом оценить ситуацию и только потом делать первый шаг.

– И что, я должна просто сидеть и смотреть?

– Наблюдайте, узнавайте все, что можно узнать, чтобы потом, когда придет пора действовать, принимать осознанные решения. И я знаю, когда настанет час, вы поступите именно так.

Высокое Лезвие Тенкаменин каждый вечер устраивал официальный ужин. Обычно присутствовали приближенные к Высокому Лезвию жнецы, а также почетные гости. С тех же пор, как во дворце появились Жнец Анастасия и Джерико, других гостей не приглашали. Одно дело – устраивать вечеринки для местных жителей и совсем другое – подвергать Жнеца Анастасию за столом пристальному разглядыванию со стороны досужих глаз.

Когда Джерико прибыл тем вечером к столу, Анастасия уже была там, вместе с Высоким Лезвием, Жнецом Македой и Жнецом Бабой. Высокое Лезвие раскатисто смеялся чьей-то шутке – скорее всего, своей. Если Анастасии нравился хозяин дома, то Джерико был сыт им по горло уже в первый день.

– Вы пропустили первое блюдо, – сказал Высокое Лезвие. – Супа не получите.

Джерико уселся рядом с Анастасией.

– Я переживу, – коротко сказал он.

– Внутренние правила предполагают, что к ужину следует являться вовремя, – напомнил Тенкаменин. – Это простая вежливость.

– Джерико опоздал в первый раз, – вступилась за него Анастасия.

– Не стоит меня защищать, – проговорил капитан, после чего обратился к Высокому Лезвию:

– Я был на связи по поводу спасательных работ на месте гибели Стои. Они докопались до Зала Всемирного Совета и подняли троны Верховных Жнецов. Каждый трон отправили на соответствующий континент, где их превратят в памятники. Я думаю, это вещи поважнее супа.

Тенкаменин ничего по этому поводу не сказал, но спустя пять минут вновь подколол Джерико.

– Скажите, Джерико, – спросил он с улыбкой, – а как ваша команда относится к тому, что ее капитан отсутствует?

Но капитан не заглотил наживку.

– Они проводят отпуск в вашем городе и чрезвычайно благодарны за это.

– Понимаю. А что, если кто-то, кто хочет навредить Жнецу Анастасии, заключит с ними сделку, и безопасность нашей Госпожи Океанских Глубин окажется под угрозой? – спросил он, называя Анастасию последним из изобретенных им имен.

– Не нужно возводить напраслину на членов моей команды, ваше превосходительство, – сказал Джерико. – Они преданы мне безмерно. Можете ли вы то же самое сказать о своем окружении?

Дерзость Джерико явно разозлила Тенкаменина, но он не стал защищать членов своей свиты. Вместо этого он сменил тему разовора.

– Чего вы хотите от жизни, капитан Соберанис?

– Это большой вопрос.

– Позвольте мне выразиться иначе, – сказал Тенкаменин. – Какая у вас самая сокровенная мечта? Что бы вы хотели сделать из того, что никогда не делали?

Неожиданно Анастасия уронила нож, и тот сделал на тарелке трещину.

– Ой, у меня пропал аппетит! – прошептала она.

Схватила Джерико за руку и вытащила его из-за стола.

– И у вас тоже.

И бросилась прочь, увлекая за собой Джерико, которому не оставалось ничего другого, как повиноваться.

А за их спиной раскатисто хохотал Тенкаменин.

– Это шутка, Анастасия! – кричал он сквозь взрывы смеха. – Вы же знаете, как я люблю поиграть!

Анастасия повернулась и бросила на него испепеляющий взгляд.

– Ну и осел же вы, ваше превосходительство!

От этих слов смех Тенкаменина стал только громче и жизнерадостнее.

Джерико понял смысл шутки только тогда, когда они добрались до комнаты Анастасии и за ними закрылась дверь.

– Именно так он говорит с людьми, которых собирается подвергнуть жатве.

– Вот как? – покачал головой Джерико. – А я думаю, он это сделал, чтобы вывести вас из себя, и ему это удалось. Высокое Лезвие любит искать, где у людей есть кнопка. У вас он ее нашел. И нажал.

– И вас что, не беспокоит, что он мог вас действительно убить?

– Нисколько, – ответил Джерико. – Хотя он и любит с вами поиграть, он не будет делать из вас врага. А это произойдет, если я стану его жертвой.

И тем не менее Анастасия протянула Джерико руку – ту, на которой красовалось кольцо жнеца. Это было не то старое кольцо, которое она надела, когда ее посвящали в жнецы. То кольцо Поссуэло швырнул в море после того, как ее нашли, чтобы никто не смог отследить ее местонахождение – если среди жнецов был хоть кто-то, кто разбирался в их собственных технологиях. Поссуэло дал ей новое кольцо с бриллиантом – из тех, что поднял со дна океана.

– Поцелуйте, – сказала Анастасия. – На всякий случай, чтобы быть в безопасности.

Джерико взял руку и поцеловал – сознательно промахнувшись мимо кольца.

Анастасия рефлекторно отдернула руку:

– Я имела в виду кольцо, а не просто руку, – сказала она и вновь подставила кольцо для поцелуя. – Сделайте все как надо.

– Я бы предпочел не делать этого, – сказал Джерико.

– Если я наделю вас иммунитетом, никто не сможет подвергнуть вас жатве в течение года. Вы должны сделать это.

Но Джерико по-прежнему не двигался. И, когда в глазах Анастасии вспыхнул вопрос, он объяснил:

– Когда я нашел Подвал Реликвий Прошлого и Грядущего, Поссуэло предложил мне иммунитет, но я и в тот раз отказался.

– Но почему? В чем причина?

– Потому что я не хочу ничем быть обязанным. Никому. Даже вам.

Анастасия отвернулась и отошла к окну. Невидящим взглядом посмотрела на то, что открывалось перед ней за стеклом, и проговорила:

– Есть вещи, о которых я даже не хочу знать… Но я должна о них знать. Должна знать все, что могу.

Затем она резко повернулась к Джерико и спросила:

– Вы что-нибудь слышали о Роуэне?

Джерико мог бы сказать ей, что у него нет никаких новостей, но это было бы ложью, а он не станет лгать Анастасии. Между ними установилось полное доверие, и он не мог его разрушить. Некоторое время Джерико молчал, но Анастасия продолжала настаивать.

– Я знаю, – сказала она, – что Тенкаменин фильтрует информацию, которая идет ко мне, но вы же общались с командой. Они должны что-то знать!

Джерико глубоко вздохнул, но только для того, чтобы подготовить ее к своему ответу.

– Да, новости есть, – сказал он. – Но я ничего не скажу, как бы вы ни просили.

Буря чувств отразилась на лице Анастасии. Горе, ярость, мольба, печаль и, наконец, готовность принять неизбежное.

Наконец, она спросила, уже предполагая, какой ответ даст Джерико:

– Вы скрываете от меня правду потому, что я ничем не смогла бы ему помочь? И это отвлечет меня от того, что я обязана делать?

– Вы меня за это ненавидите? – спросил в свою очередь Джерико.

– Я могла бы сказать «да» – просто чтобы вам досадить. Но, по правде говоря, я не могу вас ненавидеть, Джерико. Но… Но скажите – он жив?

– Да, он жив, если это вас успокоит.

– А завтра? Будет ли он жить завтра?

– О том, что со всеми нами случится завтра, не знает даже Гипероблако. Давайте жить сегодняшним днем.

Глава 30

Огненная жертва

– Привет, Тигр!

– Привет! – отозвался конструкт. – Я вас знаю?

– И да и нет, – сказала Жнец Рэнд. – Я пришла сказать тебе, что поймали Жнеца Люцифера.

– Жнец Люцифер… Это тот, который убивал других жнецов?

– Именно, – кивнула головой Рэнд. – И ты его знаешь.

– Вряд ли, – сказал конструкт. – Я знаю чокнутых, но не до такой степени.

– Это твой друг, Роуэн Дэмиш.

Конструкт помедлил, после чего рассмеялся:

– Это прикол? Это сам Роуэн прикалывается? Эй, Роуэн! Где ты там прячешься? Выходи!

– Его здесь нет, – покачала головой Рэнд.

– Вот только не нужно говорить мне, что Роуэн убивает людей. Он так и не стал жнецом. Ему дали пинка под зад, а кольцо надели какой-то девчонке.

– Завтра его казнят, – сказала Рэнд.

Конструкт нахмурил брови. Какие все-таки там отличные программисты! Они скомпилировали память обо всех выражениях лица Тигра, которые когда-либо были зафиксированы на камерах. Репрезентация подчас была такой жизнеподобной, что мурашки шли по коже.

– Так вы не шутите? – переспросил конструкт Тигра. – Нельзя этого допустить! Остановите казнь!

– Это не моих рук дело, – отозвалась Рэнд.

– Так возьмите в свои руки! Я знаю Роуэна лучше, чем кто бы то ни было. Если он сделал то, что, как вы говорите, делал, у него были серьезные причины. Вы не можете просто убить его.

Конструкт принялся озираться, словно осознавал ограниченность мира, в котором жил – виртуальной коробки, откуда так хотел выбраться!

– Это неправильно! – говорил он. – Вы не имеете права так поступать!

– Да что ты знаешь о том, что есть правильно и что неправильно? – разозлилась Рэнд. – Ты же просто тупой завсегдатай вечеринок, только и всего!

Конструкт с яростью посмотрел на Рэнд.

– Я вас ненавижу, – сказал он. – Кем бы вы ни были, я вас ненавижу.

Эйн быстро ударила по кнопке и закончила разговор. Конструкт Тигра исчез. Как всегда, он забудет этот разговор. А Эйн, как всегда, не забудет.

– Если вы собираетесь подвергнуть его жатве, почему не сделать это просто и без особых хлопот? – спросила Жнец Рэнд Годдарда, изо всех сил стараясь выглядеть беспечной. А для беспокойства у Рэнд было много причин. Прежде всего, на стадионе трудно избежать встречи с врагами – а у них были враги! Не только жнецы старой гвардии, но еще и тоновики, жнецы из регионов, враждебных Годдарду, родственники тех, кто погиб во время массовых актов жатвы.

Они летели вдвоем в личном самолете Годдарда. Автоколонна с Роуэном, проделав долгий извилистый путь по городам Северной Мерики, приближалась к пункту назначения, и Годдард летел, чтобы встретить ее. Путешествие Годдарда было столь же коротким, сколь длинным был путь Роуэна.

Как и шале Годдарда на крыше небоскреба в Фалкрум-Сити, самолет был оснащен оружием, оставшимся со времен Эпохи смертных – серией ракет, которые были закреплены на консолях крыльев и под фюзеляжем. Годдард регулярно пролетал над местностями, которые протестовали против его политики. Он не стрелял, но ракеты, как и пушки, установленные на крыше, служили напоминанием, что если он захочет, то использует их как орудие массовой жатвы.

– Если вы хотите сделать этот акт публичным, никто не возражает, – продолжала Эйн. – Но подумайте о безопасности! Можно ведь организовать передачу из какой-нибудь удаленной, никому не известной станции. Зачем нужен этот грандиозный спектакль?

– Я просто обожаю спектакли! И никаких иных причин!

Но причина была, и основательная. Годдард хотел, чтобы весь мир считал, что именно он лично поймал и казнил самого страшного врага человечества Эпохи бессмертных. И это нужно было не только для того, чтобы укрепить авторитет Суперлезвия среди простых людей, но и чтобы завоевать уважение тех жнецов, которые пока еще сопротивляются его политике. Все, что делал Годдард, он делал либо повинуясь импульсу, либо со стратегическими целями. Это монументальное событие было событием стратегического характера. Если превратить смерть в зрелище, ее уже нельзя проигнорировать.

– На стадионе соберется более тысячи жнецов со всего мира, – напомнил Годдард Рэнд. – Они хотят увидеть это зрелище, а я хочу им его предоставить. Мы что, можем отказать им в праве пережить катарсис, равного которому они никогда не переживали?

Рэнд представления не имела о том, что имел в виду Годдард, и ей было все равно. Годдард регулярно изображал из себя эрудита, и в этих случаях Рэнд просто отключала слух.

– Есть более надежные способы и более безопасные, – сказала она глухо.

Годдард начинал закипать, и это было написано на его лице. Они с Рэнд попали в зону турбулентности, которая, как полагал Годдард, была естественным образом спровоцирована его последовательными и верными шагами. И нужно было идти дальше, невзирая ни на что.

– Ты что, хочешь объяснить мне, что это такое – быть жнецом? Или, что еще хуже – Суперлезвием?

– Как я могу объяснить вам, – сказала Рэнд, – что такое быть Суперлезвием, если этого понятия не было до того, как вы его изобрели?

– Осторожнее, Эйн! – предупредил он. – Не зли меня в минуты, когда я не хочу испытывать ничего, кроме радости.

Он подождал, пока Рэнд осознает серьезность его предупреждения, после чего откинулся на спинку кресла.

– Я думаю, что именно ты – больше всех прочих – желаешь насладиться страданиями Роуэна, особенно после того, что он с тобой сделал. Ведь он сломал тебе позвоночник и оставил погибать. И ты хочешь, чтобы он умер просто так – тихо и спокойно?

– Я не меньше вас хочу его смерти, – отозвалась Рэнд. – Но жатва – это не развлечение!

На что Годдард ответил с бесовской усмешкой:

– А для меня – развлечение.

Жнец Люцифер делал все возможное, чтобы уничтожаемые им жнецы испытывали минимум боли и страданий. Он быстро убивал их и уже после того, как они были мертвы, предавал их тела огню, чтобы не допустить восстановления. И его нисколько не удивляло то, что подобная способность к милосердию была абсолютно чужда Годдарду, который собирался максимально растянуть агонию своей жертвы.

По мере приближения автоколонны к месту назначения напускная храбрость, которой Роуэн закрывался от реальности, улетучивалась, и он все в большей степени осознавал, что ему совсем не безразлично – останется он жить или умрет. И хотя его совсем не волновало, какое место он займет в истории, но то, каким его запомнят родственники и семья, приобретало для него все большее значение. Его мать, многочисленные братья и сестры должны уже были к этому времени узнать, что он – Жнец Люцифер, так как с тех пор, как на него взвалили ответственность за гибель Стои, имя Роуэна Дэмиша стало притчей во языцех. И то, как толпы валили, чтобы взглянуть на грузовик Жнеца Люцифера, было лишним тому подтверждением.

Появится ли его семья на стадионе? И если нет, будут ли они наблюдать за казнью из дома? Он пытался вспомнить, что происходило с родственниками знаменитых преступников в Эпоху смертных, но здесь трудно было найти аналогии, потому что в те далекие времена не было таких страшных злодеев, как Жнец Люцифер. Может быть, его родственников проклянут и подвергнут жатве? Отец Роуэна стал жертвой жнеца незадолго до того, как затонула Стоя, а потому он так и не узнал, кем стал его сын, и за это можно было благодарить судьбу. Но если его мать, его братья и сестры все еще живы, как же они должны ненавидеть и презирать его! Понимание этого было самым тяжелым ударом по его стойкости.

У Роуэна было много времени, чтобы пообщаться с собственными мыслями во время этого длинного путешествия по извилистым дорогам Мидмерики. Мысли его перестали быть ему друзьями, потому что постоянно напоминали, какой выбор он сделал и как они привели его туда, где он оказался. То, что когда-то было справедливым, оказалось глупым, то, что было окрашено отвагой, окрасилось печалью.

А ведь все могло быть иначе. Роуэн мог бы исчезнуть, как это сделал Жнец Фарадей – такая возможность была. А интересно, где теперь сам Фарадей? Будет ли он наблюдать за казнью? Прольет ли слезу? А хорошо было бы знать, что кто-то плачет по его загубленной жизни. Конечно, Ситра будет плакать, где бы она ни была. И этого будет вполне достаточно.

Жатва была назначена на семь вечера, но люди начали прибывать на стадион заранее. В толпе были и жнецы, и обычные люди, и хотя для первых был выделен отдельный вход, Годдард убеждал жнецов рассаживаться среди простых граждан.

– Отличная возможность для пиара, – говорил Годдард. – Улыбайтесь и говорите любезности. Внимательно слушайте глупости, которые будут говорить в толпе, и притворяйтесь, что вам интересно. Можете даже наделить кого-нибудь иммунитетом.

Многие из жнецов вняли директивам Годдарда, но прочие не смогли преодолеть себя и сели среди своих.

Роуэн, сопровождаемый тяжеловооруженными охранниками, был препровожден в зону, из которой был выход непосредственно на поле. Костер, приготовленный для Роуэна, представлял собой трехэтажную пирамиду, внешне выглядевшую как сваленные в кучу ветки и плавник. Но при ближайшем рассмотрении можно было заметить, что все это было реализацией тщательного инженерного дизайна – ветки и бревна были не просто хаотично навалены, а аккуратно сбиты гвоздями, и вся конструкция помещалась на огромной катящейся платформе, способной вращаться и передвигаться в разные стороны. В самом центре костра инженеры оставили пустоту, и там был установлен каменный столб, к которому огнеупорными стропами и привязали Роуэна. Столб находился на площадке подъемника, который должен был вознести преступника на самый верх пирамиды, в нужный момент открыв его толпе. И тогда Годдард собственноручно подожжет костер.

– Это тебе не какой-то там обычный костер, – объяснял Роуэну техник, который явился, чтобы отключить его наночастицы. – Я входил в бригаду, которая разрабатывала это чудо. Здесь четыре сорта дерева: ясень для ровного горения, маклюра для жара, яблоня для аромата и несколько вязанок сучковатой сосны для того, чтобы трещало.

Техник глянул на дисплей своего многофункционального тестера, чтобы удостовериться, что наночастицы в крови Роуэна выключены, после чего, как школьник на научной выставке, с энтузиазмом вернулся к объяснению всех чудес спроектированного его бригадой костра.

– О, тебе это понравится! – заявил он. – Ветки внизу, на внешней кромке, обработаны солями калия, и огонь будет фиолетовый; выше будет хлорид кальция, который даст голубое пламя. И так все выше и выше – все цвета спектра!

После этого техник ткнул пальцем в черную мантию, которую охранники силой натянули на Роуэна.

– А мантию пропитали хлоридом стронция, – сказал он. – Он даст ярко-красное пламя. Это будет красивее, чем новогодний фейерверк.

– Ну что ж, спасибо! – сказал Роуэн. – Жаль только, что я этой красоты не увижу.

– Увидишь! – весело перебил его техник. – В основании костра стоит мощный вентилятор, который погонит дым вверх, и всем все будет отлично видно, даже тебе.

Затем он извлек откуда-то кусок коричневой ткани.

– Это пироксилиновый кляп, – сказал техник. – Быстро горит и воспламеняется, как только его достигает жар.

И тут он остановился, поняв наконец, что Роуэн совсем не хочет знать об этих подробностях. Никакого энтузиазма по поводу быстро воспламеняющегося кляпа, который позволит людям услышать, как он кричит, Роуэн явно не испытывал. И еще он был рад, что ему не предложили последний ужин – его бы стошнило при попытке хоть что-нибудь проглотить.

Позади техника в путанице веток появилась Жнец Рэнд. Небольшое, но облегчение по сравнению с тем, что тут рассказывал техник.

– Нельзя с ним говорить, – приказала технику Рэнд.

Техник тотчас же скукожился, как щенок, которого отругала хозяйка.

– Да, ваша честь! Простите, ваша честь!

– Отдай мне кляп и проваливай!

– Да, досточтимая Жнец Рэнд. Простите еще раз. Он готов.

Рэнд взяла кляп; техник же, вдавив плечи в грудь, испарился.

– Сколько еще? – спросил Роуэн.

– Скоро начнется, – ответила Рэнд. – Парочка речей, и – вперед!

Роуэн почувствовал, что у него нет ни сил, ни желания вступать с ней в шутливую перепалку. Костер, на котором тебя поджаривают, – не лучшее место для галантного острословия.

– Будешь смотреть? – спросил он. – Или отвернешься?

Роуэн не понимал, почему это было для него важно, но ждал ответа с нетерпением. Рэнд же не ответила. Вместо этого она сказала:

– Мне совсем не жаль, что ты умрешь, Роуэн. Но мне совсем не по душе то, как это произойдет. Откровенно говоря, я бы предпочла, чтобы все уже было закончено.

– Я бы тоже, – сказал он. – Пытаюсь понять, что лучше – знать, что это случится, или не знать вообще.

Он выждал паузу и спросил:

– А Тигр знал?

Рэнд сделала шаг назад.

– Я не позволю тебе снова играть со мной в эти твои интеллектуальные игры, Роуэн, – сказала она.

– Какие еще игры? – искренне проговорил Роуэн. – Я просто хочу знать. Ты сказала ему, что происходит, перед тем, как забрала его тело? У него было хоть несколько мгновений, чтобы примириться с мыслью о смерти?

– Нет, – ответила она. – Он ничего не узнал. Он думал, его будут посвящать в жнецы. Мы отключили его, и все.

Роуэн кивнул головой.

– Это все равно, что умереть во сне, – сказал он.

– Что?

– Именно так в Эпоху смертных хотели умирать все люди. Во сне, мирно, даже не зная об этом. Думаю, в этом был смысл.

Роуэн решил, что сказал слишком много, потому что Рэнд завязала и затянула кляп на его рту.

– Как только пламя дойдет до тебя, постарайся глубоко вдохнуть, – сказала она. – Так все кончится быстрее.

И ушла, не оглядываясь.

Эйн была не в состоянии изгнать из своего сознания образ Роуэна Дэмиша. Она много раз видела его связанным и скованным – по рукам и ногам, в наручниках, в кандалах. Но сегодня все было не так, как раньше. Роуэн не был ни дерзок, ни задирист; он смирился. И он не выглядел как безжалостная машина убийства, каковым хотел выставить его перед всеми Годдард. Перед Рэнд стоял юноша – испуганный, старающийся понять, что его ожидает, и неспособный сделать это.

Ну что ж, и поделом ему, думала Эйн, стараясь освободиться от настойчиво всплывающего в ее сознании образа. Как аукнется, так и откликнется – так вроде бы говорили в Эпоху смертных?

Когда Эйн выходила на поле, ветер пролетел по чаше стадиона, и мантия у нее затрепетала, подхваченная его порывом. Трибуны были почти полны. Более тысячи жнецов и тридцать тысяч обычных граждан – внушительная толпа.

Рэнд села рядом с Годдардом и его помощниками. Константин не собирался пропускать казнь, но он в не меньшей мере, чем Рэнд, был раздосадован тем, как все было организовано.

– Вам нравится, Константин? – спросил его Годдард с целью явно провокационной.

– Я осознаю важность этого события, которое сплотит наш народ и сделает нас единой Северной Мерикой, – сказал Константин. – Это сильный ход, и он определит крутой поворот в жизни жнеческого сообщества.

Это был комплимент в адрес Годдарда, но не ответ на вопрос Суперлезвия. В высшей степени эффектный дипломатический ход, хотя Годдард и прочитал в словах Константина, как и предполагала Эйн, нотки неодобрения.

– Постоянство – ваша главная черта. Константин ведь по-гречески – постоянный? – сказал Годдард. – Так вы и войдете в историю: Константин Постоянный.

– Есть прозвища и похуже, – отозвался Константин.

– Вы хоть отправили приглашения нашим так называемым друзьям из Техаса? – спросил Годдард.

– Да. Они не ответили.

– Как я и ожидал. Ну не позор ли? Они исключают себя из нашей дружной семьи, где каждый готов прижать их к груди!

В программе вечера были заявлены речи Высоких Лезвий из четырех северо-мериканских регионов – каждая речь была тщательно написана и выверена с тем, чтобы точно попасть в цель, определенную Годдардом.

Высокое Лезвие Восточной Мерики Хаммерстайн прольет слезы по поводу тысяч и тысяч, погибших в Стое, а также тех нечастных жнецов, которых столь жестоко умертвил Жнец Люцифер.

Высокое Лезвие Западной Мерики Пикфорд будет говорить о единстве северомериканцев и о том, как союз пяти из шести северо-мериканских регионов сделал жизнь каждого человека, живущего здесь, радостнее и счастливее.

Высокое Лезвие Мекситеки Тизок вспомнит Эпоху смертных, укажет, как далеко мир ушел от тех темных времен, и мягко намекнет аудитории, что регионы, не желающие объединиться с Годдардом, тянут мир назад, в прошлое.

Высокое Лезвие Крайнего Севера Макфай выразит благодарность организаторам настоящего события. Она также отметит уважаемых гостей – как жнецов, так и обычных людей, в честь которых это событие и было организовано.

И, наконец, Годдард произнесет приветственный адрес, в котором в равной степени изящно и логично обобщит то, что было сказано до него, после чего подожжет костер.

– Это будет не просто казнь врага народа, – говорил он Эйн и другим своим помощникам. – Это будет бутылка шампанского, разбитая о нос корабля. Акт крещения человечества, выходящего на новый уровень своего развития.

Похоже было, что Годдард хотел придать происходящему религиозный оттенок. Казнь Роуэна он собирался представить жертвой, которую он приносил, чтобы умилостивить богов и очистить человечеству дорогу в будущее.

Что касается самого Годдарда, то он считал этот день таким же важным, как и тот день, когда на конклаве он был номинирован на пост Высокого Лезвия и принял номинацию. Но в том, что произойдет сегодня, будет и некое отличие – количество вовлеченных в действо людей. Там участвовали лишь жнецы, собравшиеся в зале конклава. Здесь же количество зрителей будет насчитываться миллиардами, а волны от сегодняшнего события будут ощущаться еще долгое-долгое время. И что останется делать регионам, которые пока не присоединились к Годдарду? Присоединяться, и поскорее!

Кстати, стремительно росла и поддержка политики, которую проводил Годдард, – сконцентрировать усилия жнецов прежде всего на маргиналах. Обычные граждане в любом случае недолюбливали всяческие крайности, и пока человек не принадлежал ко всякого рода отщепенцам, его и не беспокоили Годдардовы новшества. А поскольку население планеты продолжало увеличиваться, всегда находилось порядочное количество людей, которых оттесняли на периферию общества, где их и поджидали жнецы.

В конце концов, как полагал Годдард, жнец становился инструментом эволюции. Не естественного отбора, поскольку природа человека ослабла и стала беззубой тряпкой, а скорее отбора рационального. И проводниками рационального начала в этом мире становились стоящие у рулевого колеса эволюции Годдард и его соратники.

Назначенное время приближалось, воздух темнел, и Годдард начал проявлять юношеское нетерпение, которое тем не менее никак не отразилось на его лице – он похрустывал костяшками пальцев, суетливо постукивал ногами. Эйн положила ему ладонь на колено. Годдард скроил недовольную гримасу, но подчинился. На трибунах свет медленно погас, сконцентрировавшись на поле. Медленно и торжественно из-за трибуны показалась платформа с преступником, пока невидимым, пока погруженным в недра сложенных дров и веток.

Предвкушение зрелища, которое испытывала толпа, собравшаяся на трибунах, стало почти осязаемым. Не радостные крики, но глухой гул пронесся над стадионом. Даже еще не зажженный, костер представлял собой потрясающее зрелище: искусно перевитые ветки и бревна, выхваченные из темноты мастерски установленной подсветкой, походили на мертвый лес, представший перед глазами художника. На безопасном расстоянии от костра был закреплен горящий факел – его в нужный момент Годдард поднесет к крайним веткам костра.

Начались речи. Слушая вполуха хорошо знакомые ему тексты, Годдард прокручивал в голове свою речь. Готовясь, он внимательно изучил самые известные речи в истории человечества – Рузвельта, Кинга, Демосфена, Черчилля. Много говорить он не будет, но то, что скажет, разойдется на цитаты. Такие, что можно будет выбивать на камне. Такие, что останутся в памяти человечества на веки вечные – как и те речи, что он изучал. Затем он возьмет факел, подожжет костер и, пока тот станет разгораться, примется вслух читать сочиненную Жнецом Сократом «Оду к Вечности» – поэму, которую можно было, в отсутствие прочих, считать всемирным гимном.

Начал свою речь Хаммерстайн. Скорби и печали в его словах было достаточно. Пикфорд, напротив, была величава и красноречива. Речь Тизока, как и было задумано, отличалась прямотой и язвительностью. В последней из речей, которую произнесла Высокое Лезвие Макфай, благодарность в адрес тех, кто организовал сегодняшнее торжество, была искренней и эмоциональной.

Годдард встал и направился к костру. А интересно, знает ли Роуэн о той чести, которую он, Годдард, ему оказывает? Ведь Суперлезвие большими буквами вписывает имя Роуэна в историю. С сегодняшнего дня и до скончания времен мир будет помнить его имя. В школах станут изучать его биографию. Сегодня он умрет, но одновременно станет бессмертным и сольется с вечностью – так, как удается только редким из людей.

Годдард нажал кнопку, и лифт поднял каменный столб из недр костра на самый его верх. Рокот в толпе усилился. Зрители встали, показывая пальцами на привязанного к столбу человека. Годдард начал:

– Досточтимые жнецы и многоуважаемые граждане! Сегодня мы собрались, чтобы предать последнего в жизни человечества преступника очистительному огню истории. Роуэн Дэмиш, звавший себя Жнецом Люцифером, многих лишил света жизни. Но сегодня мы вновь зажигаем этот свет, который будет для нас маяком, ведущим в будущее.

Кто-то похлопал Годдарда по плечу. Увлеченный тем, что он говорит, Годдард не заметил этого и продолжал:

– Будущее, где жнецы, воодушевленные своим призванием, станут формировать наше великое общество, подвергая жатве тех, кто не имеет права жить в нашем славном завтра…

И вновь похлопывание по плечу, более настойчивое. Кто же это осмелился прервать его приветственный адрес? Какая наглость! Годдард повернулся и увидел позади себя Жнеца Константина в его убийственной для глаз малиновой мантии, в еще большей степени нелепой после того, как владелец щедро украсил ее рубинами.

– Ваше превосходительство! – прошептал Константин. – Похоже, у нас проблема.

– Какая проблема, Константин? В самой середине моей речи?

– Посмотрите сами! – сказал Константин и показал рукой на вершину костра.

Преступник извивался, стараясь освободиться от пут. Он пытался кричать, но мешал кляп – только тогда, когда кляп прогорит, крики его станут слышны толпе на трибунах. И тут Годдард понял…

Это был не Роуэн.

Лицо было знакомо, но узнал привязанного Годдард только тогда, когда взглянул на огромные экраны, установленные по периметру стадиона – на них в деталях была видна искаженная ужасом физиономия человека, извивавшегося на вершине костра.

Это был техник – тот, который отвечал за подготовку Роуэна к казни.

Десятью минутами раньше, до того, как костер должны были выкатить на поле, Роуэн пытался насладиться последними мгновениями, оставшимися ему в жизни. Затем, раздвигая переплетенные ветви, к нему приблизились три жнеца. Ни мантии, ни лица их не были Роуэну знакомыми.

Эта встреча не входила в программу, но – если учесть все обстоятельства – Роуэн был рад их приходу. Если явившиеся жнецы решили лично отомстить Роуэну, не дожидаясь, когда он сгорит, то такой конец предпочтительнее, чем то, что приготовил Годдард. Словно подтверждая догадки Роуэна, один из жнецов выхватил нож и двинулся к нему. Роуэн приготовился к резкой боли и мгновенному отключению сознания, но ни то, ни другое не произошло.

И только тогда, когда лезвие перерезало стягивавшие его руки путы, Роуэн понял – это нож «боуи», который используют жнецы Техаса.

Глава 31

Режим чрезвычайной ситуации

Сознание Годдарда было еще не в состоянии охватить то, что видят глаза, но тело уже среагировало. Закололо в конечностях, жгутом скрутило кишечник, болезненно-судорожно сократились мышцы спины. Ярость вулканом рванулась снизу вверх еще до того, как голова начала хоть что-то соображать.

Каждый из собравшихся на стадионе уже в течение нескольких минут знал то, что Годдард увидел только сейчас, – что привязанный на вершине костра человек не был Жнецом Люцифером. Ведь за последние три года мир хорошо запомнил лицо Роуэна Дэмиша. И тем не менее показывали на всех экранах и передавали по всему миру лицо техника – никому не интересное лицо. Можно ли было найти более изощренный способ поиздеваться над Годдардом?

У него не просто был украден момент великой славы. Все было гораздо хуже – он сам был низвергнут, втоптан в грязь, унижен. То, что произошло, выглядело не столько ужасным, сколько непристойным. И гул, несшийся с трибун, изменил тональность. Они что, смеются? Смеются над ним? Правда, сами люди не имели для него значения. Важно было то, что он слышал, что чувствовал. А чувствовал он, что осмеян тридцатью тысячами душ. И это было невыносимо. Этот жуткий момент ему не пережить!

Константин прошептал в его ухо:

– Я приказал запереть ворота. По тревоге поднята вся охрана. Мы его найдем.

Но все это уже не имело значения. Все было разрушено. Роуэна могли найти и снова поднять на костер, но уже ничего было не изменить. Самый яркий момент в жизни Годдарда обернулся для него полной катастрофой. Если, конечно, не…

Эйн поняла, что все плохо, в тот самый момент, когда на вершине костра она увидела этого имбецила-техника.

Да, Годдарда нужно брать в руки!

Когда им овладевала ярость, он забывал все и был неуправляем. Эти состояния были частью его личности еще до того, как он получил молодое тело Тигра. Теперь же, когда в дело вступали неожиданные и мощные эндокринные приливы, эти состояния приобретали новые измерения. Избыток адреналина и тестостерона, бушующих в крови безобидного ничтожества, каким был Тигр Салазар, способны вызвать умиление. Они – как легкий ветерок, поднимающий в небо бумажный змей. Но в случае с Годдардом этот ветерок превращался в смертоносное торнадо. Да, Суперлезвие нужно брать в руки и укрощать – как зверя, вырвавшегося из клетки.

Она отправила к Годдарду Константина, чтобы тот доставил новость. В случае плохих известий свой гнев Годдард обычно обрушивал на посланника. Поэтому лучше будет, если это будет Константин, а не она. И только после того, как Годдард осознает, что произошло, она вступит в дело.

– Передачу прервали, – сказала она. – За пределами стадиона никто ничего не видит. Включен режим чрезвычайной ситуации. Все под контролем, Роберт.

И, стараясь быть как можно более убедительной, она продолжила:

– Вы можете повернуть все в другую сторону. Дайте им понять, что все это сделано намеренно. Что произошедшее – часть программы.

Годдард повернулся к Эйн. Выражение его лица испугало ее. Она даже не была уверена, что он слышит ее слова.

– Намеренно, – наконец произнес он, согласно кивнув. – Да, Эйн. Именно так я и скажу.

Годдард поднял микрофон, и Эйн сделала шаг назад. Возможно, Константин был прав – именно в подобные кризисные моменты она, Эйн, способна оказывать на Годдарда воздействие. Контролировать его. Исправлять то, что сломано, до того, как сломанное окажется не подлежащим восстановлению. Эйн глубоко вздохнула и принялась ждать, вместе со всеми собравшимися, что скажет Суперлезвие.

– Сегодня мы собрались, чтобы оценить себя и то, на что мы способны! – заговорил Годдард, выплевывая слова в микрофон. – Вы, пришедшие сюда, чтобы удовлетворить свою жажду крови! Вы, чьи сердца начинают биться быстрее при мысли, что сейчас, на ваших глазах, человек будет сожжен заживо!

ВЫ! Вы что, думаете, что я буду потакать вашим низменным склонностям? Вы что, полагаете, что мы, жнецы, обладаем настолько низкой натурой, что готовы угождать вашему болезненному любопытству? Устроим для вашего развлечения кровавый цирк?

Годдард уже кричал сквозь стиснутые зубы.

– Да как вы ПОСМЕЛИ? ТОЛЬКО ЖНЕЦАМ дано право испытывать удовольствие при виде смерти. Или вы забыли про это?

Годдард сделал паузу, дав аудитории шанс осмыслить сказанное, понять глубину своего падения. Если бы Роуэн не исчез, он с удовольствием дал бы им насладиться огненно-кровавым шоу. Но они об этом уже никогда не узнают.

– Жнеца Люцифера сегодня с нами нет, – продолжил Годдард. – Но есть ВЫ, страстно желавшие насладиться кровавым зрелищем, и теперь вы стали объектом моего внимания. Это был суд не над ним. Это – суд над вами, над теми, кто сегодня проклял сам себя. И единственный путь смыть с себя позор проклятия – это искупление. Искупление и жертва. Поэтому в этот день я избрал вас – как пример всему миру!

И Годдард обратился к жнецам, которые были точечно рассыпаны по всему пространству трибун.

– Жатва! – воскликнул он с таким презрением к толпе, что до крови прикусил губу. – Подвергните их жатве – всех до одного! Это приказ!

Паника возникла не сразу. Ошеломленные люди в недоумении смотрели друг на друга. Неужели Суперлезвие действительно произнес эти слова? Вряд ли! Не мог он этого сказать! Даже жнецы поначалу пребывали в недоумении… Но приказ есть приказ, и, если жнец не собирается получить обвинение в неповиновении начальству, то… Один за другим сверкнули клинки, и жнецы принялись осматриваться с выражением, значительно отличавшимся от того, что можно было прочитать на их лицах еще десять минут назад. Осматриваться оценивающе.

Годдард же, не опуская микрофона, продолжал выкрикивать фразу за фразой, как он делал всегда в ситуации массовой жатвы, и голос его несся над стадионом:

– Я – завершение вашего жизненного пути! Я – последнее слово в вашей неудавшейся убогой жизни.

Люди бросились бежать. Сначала немногие, затем группами. А затем – словно открылись шлюзы плотины. В панике зрители карабкались по сиденьям и друг по другу, стремясь к выходам, но жнецы уже заняли место у выходов с трибун и поджидали бегущих. Бежать больше было некуда, и первые убитые падали в проходах, преграждая и без того узкий путь к свободе тем, кто еще надеялся спастись.

– Я – ваш спаситель, – гремел микрофон Годдарда. – Я – ваш портал на пути к таинствам забвения!

Люди принялись бросаться через поручни и разбивались насмерть, надеясь, что, погибнув не от руки жнеца, они смогут быть восстановлены. Но все было напрасно. С того момента, как Годдард отдал приказ, Гипероблако не имело права вмешиваться. Все, на что оно было способно, – это наблюдать за происходящим своим немигающим взором.

– Я есмь ваша Омега! Я принес вам вечный покой. Придите в мои объятия!

Напрасно Жнец Рэнд умоляла Годдарда остановиться – он оттолкнул ее, и она упала на землю, опрокинув факел. Тот отлетел к подножию костра, и этого было достаточно – пурпурные языки пламени охватили основание хитроумной конструкции.

– Ваша смерть есть и приговор вам, и мой вам дар! – продолжал выкрикивать Годдард, отрывисто бросая слова в сторону умирающей толпы. – Примите ее с достоинством. И прощайте!

Лучше всего устроенный Годдардом Армагеддон был виден с верхушки костра – тем более что включившийся вентилятор разгонял клубы дыма, поднимавшиеся от его полыхающего основания. И техник видел все, включая огонь, который поднялся уже к середине сооружения, окрасившись синим цветом.

На трибунах жнецы, сверкая драгоценными камнями на своих мантиях, уничтожали свои жертвы с ужасающей скоростью.

Я сегодня здесь не один, думал техник, глядя, как огонь, превратившись из зеленого в ярко-желтый, подбирается к нему все ближе. Он чувствовал, как начинают плавиться подошвы его башмаков, ощутил запах горящего каучука. Приблизившись к нему вплотную, огонь стал оранжевым. Крики толпы на трибунах затихали. Скоро огонь станет ярко-красным, вспыхнет его пироксилиновый кляп, и ему будут слышны лишь его собственные крики.

Но тут техник увидел на поле одиноко стоящего жнеца в малиновой мантии. Этот жнец не гонялся за людьми из толпы на трибунах. На мгновение жнец и обреченный на страшную смерть техник встретились взглядами. И тогда, когда языки пламени уже обняли ноги страдальца, Жнец Константин выхватил пистолет и исполнил свой единственный на сегодня акт жатвы. Выстрелом прямо в сердце он избавил техника от мучительной смерти в пламени костра. И последней мыслью несчастного, когда жизнь покидала его тело, была искренняя благодарность к малиновому жнецу за этот акт милосердия.

Когда они уезжали со стадиона, погрузившись в лимузин, Годдард сказал, обращаясь к Жнецу Рэнд:

– Я прощаю тебя за то, что ты пыталась остановить меня. Но меня удивляет то, что, единственная из жнецов, ты уклонялась от исполнения своих обязанностей. В чем дело?

Эйн могла бы назвать в свое оправдание сотню причин, но решила промолчать. Роуэн был уже забыт – его исчезновение затмили события более значительного масштаба. Ходили слухи, что он покинул стадион в сопровождении Жнеца Трэвиса и еще нескольких техасских жнецов. Рэнд могла повесить вину за произошедшее на них, но кого она обманывала? Ведь именно она предложила Годдарду представить дело так, будто отсутствие Роуэна было частью более обширного плана. Правда, она и не подозревала, что Годдард поведет дело так, как повел.

– Я ждал не такого поворота событий, но когда имеешь дело с чем-то серьезным, редко получается так, как планировал, – сказал Годдард спокойным, бесстрастным тоном, словно обсуждал театральную постановку. – И тем не менее этот день послужит нам на пользу.

Рэнд недоверчиво посмотрела на него.

– Как? И как вы можете так говорить? – спросила она.

– Разве это не очевидно? – произнес Годдард.

И, когда Эйн ничего не ответила, он продолжил, используя свое искусство мягкого красноречия, которым был так известен.

– Страх, Эйн, есть возлюбленный отец уважения, – сказал он. – Простые граждане должны знать свое место. Должны понимать, какую черту им нельзя переходить. Поскольку Гипероблако их покинуло, людям нужна твердая рука, которая дарует им стабильность. Установит четкие границы. Они будут чтить меня и всех моих жнецов и уже никогда не пойдут против нас.

Он оценил собственную логику и одобрительно кивнул.

– Все хорошо, Эйн, – сказал он, наконец. – Все хорошо.

Но Жнец Рэнд знала – с этого момента ничего хорошего уже не будет.

Уверенные в своем превосходстве Шипящие, готовые самовольно начать войну, возбудят гнев и презрение Набата. Биением тысячи яростных крыльев он обрушится на них, и небеса взорвутся гневными раскатами Грома. Непокорные падут, но раскаявшиеся и упавшие на колени будут пощажены. И Набат покинет их и исчезнет в успокоившихся небесах, вновь растворившись в буре могучих крыльев.

Да возрадуется отныне всяк живущий!

Набат был не просто человеком из плоти и крови. Плоть во всех своих проявлениях была подвластна ему, и эта способность обеспечивала Набату возможность по собственной воле трансформироваться в любое существо или даже множество существ. Приведенный фрагмент иллюстрирует способность Набата превращаться в большую стаю птиц, вероятнее всего – орлов, соколов или сов, птиц изящных, благородных и мудрых, но также вызывающих страх и уважение. Созданий, которые стали высшим воплощением сущности Набата.

Как и всегда, главная проблема Симфониуса-комментатора – это непостоянство. Он придает вещам и явлениям символический или буквальный смысл в зависимости от того, что лучше соответствует его интересам. Поэтому его интерпретации – плод скорее прихоти, чем мудрости. Мы допускаем, что Набат мог превращаться в птичью стаю, хотя не менее вероятно и то, что он просто обладал мистической способностью летать – как герои архивной графики.

Глава 32

Поворотный пункт

Кафедральные колокола, своим звоном отбивавшие часы в ЕвроСкандии более тысячи лет, умолкли. Сорванные с колоколен, разбитые на куски, переплавленные в самодельных плавильнях. В этом же регионе концертный зал подвергся нападению в самой середине представления, и тоновики, пробиваясь через охваченную паникой толпу, бросились на сцену, в щепки разбивая маленькие инструменты и обрушиваясь с топорами на те, что покрупнее.

Ваши голоса есть музыка для моих ушей! – провозгласил когда-то Набат, из чего со всей ясностью проистекало, что все прочие источники музыки должны быть уничтожены.

Шипящие-экстремисты, ослепленные верой, решили навязать свои убеждения всему миру. Из сект, исповедовавших идеи Шипящих, ни одна не была похожа на другую – каждая по-своему искажала базовую доктрину Тонизма, давая ей самые ужасающие интерпретации и иначе, чем другие, выворачивая наизнанку слова Набата. Единственное, что делало их похожими, – склонность к жестокости и нетерпимость, жертвами которых становились и другие тоновики, поскольку каждый экстремист, находящий в ком-то отклонения от того, во что он верит сам, считает отклоняющегося хуже и ниже себя.

О Шипящих никто и не слышал, пока не умолкло Гипероблако. Нет, и до этого были экстремисты, но Гипероблако, действуя рука об руку с агентами Нимбуса, держало их под контролем, не допуская с их стороны и малейших проявлений жестокости.

Но с тех пор, как все население Земли обрело статус фриков, а Гипероблако замолчало, в разных частях мира начало буйным цветом расцветать то, что раньше не выходило на поверхность.

В старейших городах ЕвроСкандии группы бродячих Шипящих жгли на площадях костры из разбитых фортепиано, виолончелей и гитар, и хотя полиция хватала их и сажала в тюрьму, остановить бесчинства радикалов-тоновиков она не могла.

Люди надеялись, что Гипероблако, пусть и хранящее молчание, вмешается и заменит радикалам содержание их сознания на что-нибудь менее склонное к жестокости. Но такого рода действия со стороны Гипероблака могли бы быть восприняты некоторыми как нарушение религиозной свободы. Поэтому Шипящих арестовывали, заставляли компенсировать стоимость предметов, которые они разрушали, после чего выпускали на свободу, где они вновь брались за свое.

Гипероблако, если бы оно могло говорить, могло бы сказать, что радикалы оказывают обществу услугу – разрушая музыкальные инструменты, они дают работу тем, кто эти инструменты создает. Но даже терпению Гипероблака пришел конец.

Набат явился евроскандийским Шипящим в тот момент, когда они собирались разнести очередной концертный зал. Шипящие были уверены, что перед ними – самозванец, поскольку настоящий Набат пал жертвой жнеца, а вера в воскресение не входила в набор их представлений. Поэтому Шипящие встретили Набата с известной долей скепсиса.

– Бросьте оружие и падите на колени! – приказал самозванец.

Шипящие и не подумали исполнить приказ.

– Тон и Гром оскорблены вашими деяниями – как и я. БРОСЬТЕ ОРУЖИЕ НА ЗЕМЛЮ И ПАДИТЕ НА КОЛЕНИ!

И вновь Шипящие не подчинились. Один из них даже бросился вперед, на Набата, что-то крича на старом языке этой местности, на котором теперь уж не разговаривал почти никто.

Из маленькой свиты самозванца вышел жнец, одетый в мантию из джинсовой материи, остановил нападающего и швырнул того на землю. Поверженный вскочил, весь покрытый синяками и царапинами, и резво убежал.

– Еще не поздно покаяться! – провозгласил самозванец. – Тон, Гром и я готовы простить вас, если вы откажетесь от бесчинств и будете служить нам мирно и праведно.

Шипящие посмотрели за спину самозванца, на двери концертного зала. Их цель была так близка, но было что-то слишком внушительное в словах и самом облике молодого человека, который стоял перед ними.

– Я подам вам знак, – сказал он, – от Гипероблака, с которым я лишь один могу говорить и перед кем лишь я могу ходатайствовать от вашего имени.

Он раскинул руки, и в ту же секунду отовсюду к самозванцу слетелись сотни горлиц – словно до этого момента они сидели и ждали своего часа на многочисленных карнизах города. Они приземлялись на него, устраивались у него на руках, на теле и голове – пока полностью не скрыли от чужих взоров. Они покрыли его с головы до пят, и их светло-коричневые тела и крылья, словно раковина, словно броня, закрыли его. Увидев рисунок, который своими перьями воспроизвели на теле самозванца птицы, а также то, как горлицы двигались, Шипящие поняли, что им самозванец напоминает.

Он выглядел как штормовое облако, как Гипероблако, набухшее гневом.

Неожиданно птицы, все, как одна, взмахнули крыльями и исчезли в скрытых уголках города, из которых явились. Самозванец вновь стоял перед Шипящими, как и несколькими минутами раньше.

Наступила полная тишина, если не считать отдаленного хлопанья крыльев.

И в этой тишине Набат произнес шепотом:

– Итак, бросьте оружие и падите на колени.

И они подчинились.

Мертвым пророком быть много лучше, чем живым. Если ты мертв, ты не обязан ежедневно иметь дело с ордами молящихся, способными свести тебя с ума. Ты совершенно свободен и можешь отправиться куда хочешь, когда хочешь и, что самое важное, туда, где ты больше всего нужен. Но лучшее из всего, что пророку дает смерть, – это то, что никто не хочет тебя убить.

Очень скоро Грейсон Толливер понял, что, будучи мертвым, он скорее обретет душевный покой, чем если бы он остался жив.

С момента своей мнимой смерти Грейсон провел больше двух лет в путешествиях по миру, стараясь образумить Шипящих, которые появлялись то тут то там. Он сам и его свита пользовались более чем скромными средствами передвижения – самые обычные поезда, коммерческие авиалинии. В путешествиях Грейсон никогда не надевал свой расшитый нарамник и пурпурный балахон. Все они – и он, и сопровождающие его люди – путешествовали инкогнито, скрываясь под простыми, тускло-серыми нарядами тоновиков. Никто их ни о чем не спрашивал, опасаясь, что эти тоновики примутся проповедовать свою веру и всячески охмурять незадачливых любопытных. Поэтому большинство, столкнувшись с Грейсоном и его свитой, просто отводили глаза, избегая визуального контакта.

Конечно, если бы викарий Мендоза взял над Грейсоном верх в вопросах организации поездок, они бы путешествовали по миру на частном самолете с вертикальной посадкой, и Набат сваливался на паству с неба, как настоящий «бог из машины». Но Грейсон запретил это, дав Мендозе понять, что в мире и без этого достаточно лицемерия.

– Тоновики должны презирать материальные блага, – сказал он Мендозе.

– Равно как и жнецы, – отозвался викарий. – И к чему это привело?

Несмотря на то что Мендоза спорил с Грейсоном, демократией в их маленьком кружке и не пахло. То, что говорил Набат, становилось для них законом, и неважно, кто из них бывал несогласен.

Сестра Астрид в этом вопросе была на стороне Грейсона.

– Я думаю, ты правильно делаешь, что сопротивляешься всему экстравагантному, – сказала она. – Я думаю, Гипероблако с тобой бы согласилось.

– Пока у нас получается вовремя попасть туда, куда нам нужно, Гипероблако не вмешивается, – сказал Грейсон, хотя и подозревал, что Гипероблако изменяет железнодорожные и авиамаршруты, чтобы ускорить их движение к точкам назначения.

Он даже думал: прикажи Набат всем им путешествовать на мулах, Гипероблако раздобыло бы им мулов реактивных, с особым устройством в прямой кишке.

И все равно, как ни старался Набат быть незаметным, Мендоза неизменно превращал его прибытие в нечто столь монументальное и драматичное, что Шипящие чувствовали, что основания их ложных убеждений сотрясаются, трескаются и с грохотом обрушиваются. Грейсон являлся им как всемогущий Набат – Набат обвиняющий, отвергающий и грозный, после чего нечастным Шипящим оставалось лишь падать на колени и молить о прощении.

Фокус с птицами был всецело придумкой самого Грейсона. Все было достаточно просто. Любое существо на Земле своими наночастицами было связано с Гипероблаком, которое с помощью этой связи контролировало размеры популяций. Иными словами, Гипероблако имело тайный доступ к поведению любого вида, существующего на планете. Нечто подобное жнецы предприняли по отношению к морским существам, жившим в окрестностях Стои, превратив море в некое подобие аквариума. Но, в отличие от жнецов, Гипероблако не манипулировало животными и птицами ради удовольствия человека или, как это в конце концов произошло в Стое, с целями преступными. Оно контролировало животное, но только так, например, чтобы то не стало жертвой наезда на скоростном шоссе или не погибло в силу иных причин, вызванных его поведением или сложившимися обстоятельствами. И, поскольку до создания восстановительных центров для животных никто не додумался, это был единственный способ позволить братьям нашим меньшим полноценно дожить до естественной смерти.

– Если моя задача состоит в том, чтобы остановить Шипящих, – говорил Грейсон Гипероблаку, – я должен показать им нечто, способной произвести сильное впечатление, что продемонстрировало бы им, что ты – на моей стороне, а не на их.

Он и предложил этот трюк с плачущими горлицами, которые цветом своего оперения напоминали тучу, готовую прорваться молнией и громом. Гипероблако согласилось.

Конечно, были и иные фокусы. Гипероблако заставляло автоматические такси съезжаться к месту сборища Шипящих, окружать их и вытеснять с места собрания – так, словно они были стадом овец. Оно создавало мощное магнитное поле, достаточно сильное, чтобы приподнять Грейсона над землей, а когда погода была соответствующей, по его команде вызывало грозу с молниями и громом. Но фокус с птицами был, без сомнения, самым удачным. Шипящие, увидев человека в образе грозовой тучи, застывали как вкопанные, и это приводило их в чувство. Конечно, не все из них тут же, на месте, отказывались от своих убеждений, но, по крайней мере, они начинали думать в правильном направлении. Конечно, когда на тебя садится такая уйма голубей, это не совсем приятно. Их коготки оставляли на коже царапины и небольшие кровоточащие углубления. Часто птицы клевали Грейсона в глаза и уши. Да и в отношении гигиены они были не самыми образцовыми существами – гадили, нисколько не уважая религиозные ценности.

Грейсон оставался с той или иной сектой достаточно долгое время, чтобы успеть вразумить всех ее членов, вернуть их в стадо, как говорил Мендоза. Затем Набат исчезал вместе со всей своей свитой, чтобы появиться в другой секте Шипящих, на другом конце мира. Точечные хирургические удары и подковерная дипломатия – он использовал эти средства в течение двух лет, и они доказали свою эффективность. Помогало и то, что среди слухов, которые распространялись по миру о Набате, было гораздо больше нелепых, чем тех, что были основаны на фактах.

– Звуком своего голоса Набат разрушил гору…

– Набат обедал в пустыне с богами Эпохи смертных и председательствовал за их столом…

Реального Набата было легче спрятать в складках абсурда, который благодаря слухам плотно окутывал его действительную жизнь.

– Хорошо, что мы это все делаем, – говорил викарий Мендоза. – Но это – ничто в сравнении с тем, что мы могли бы делать.

– Мы делаем то, чего хочет от нас Гипероблако, – говорил Грейсон, но Мендоза не торопился соглашаться. И, по правде говоря, Грейсон временами чувствовал, что сыт всем этим по горло.

– Я чувствую, что я – белка в колесе, – пожаловался он Гипероблаку. – Какой смысл в том, что я делаю, если секты Шипящих появляются быстрее, чем я успеваю вернуть их на путь истинный? Это тоже часть твоего плана? И разве хорошо то, что я притворяюсь богом?

– Дай определение слову «хорошо», – попросило Гипероблако.

Когда речь заходила о вопросах этики, Гипероблако становилось невыносимым. Лгать оно не умело, а Грейсон умел, и неплохо. Он лгал Шипящим при каждой с ними встрече, убеждая их в том, что обладает нечеловеческой природой. Но и при этом Гипероблако не останавливало его, а потому он не знал, одобряет оно его ложь или нет. Простой запрет не совершать того-то или того-то – вот и все, что Гипероблако делало, когда понимало, что Грейсон выходит за рамки своих возможностей и полномочий. А вообще, если бы Гипероблако хоть как-то критиковало его, он бы чувствовал себя более комфортно, потому что понимал бы, правильно ли работает стрелка его нравственного компаса или же сбилась. С другой стороны, Гипероблако могло бы прямо сказать ему о том, оправдывает ли поставленная цель те средства, что он использует. Во всяком случае, его не так бы мучила совесть.

– Если ты станешь делать что-либо разрушительное, я дам тебе знать, – говорило Грейсону Гипероблако, после чего он ждал от него хорошего пинка, который тем не менее так и не получал.

– Твоим именем я совершил нечто ужасное! – сказал он как-то Гипероблаку.

– Дай определение слову «ужасное», – попросило оно.

Свита Набата, его «внутренний круг», состоявшая из Жнеца Моррисона, Сестры Астрид и викария Мендозы, оказалась очень эффективной командой.

Моррисон с самого начала доказал свою полезность. Он не слишком был озабочен этическими вопросами в те времена, что предшествовали его встрече с Набатом, но в последующие годы он изменился кардинальным образом. По крайней мере, в нем появилась некая не свойственная ему ранее просветленность. И, кроме того, у него были веские причины остаться с Набатом. Пойти ему было больше некуда. Северо-мериканские жнецы считали его погибшим. Заниматься жатвой он не мог – если бы жнеческое сообщество подняло статистику жатвы, оно бы заметило, что он продолжает убивать и наделять иммунитетом родственников людей, которых он подверг жатве. Ну что ж, решил он, когда сегодня повсюду льется кровь, один жнец-отщепенец, отлынивающий от своих обязанностей, не сделает погоды.

Конечно, это была не вся правда, но всей правды Моррисон не хотел открывать даже для себя.

Жнецы не заметили его отсутствия потому, что не замечали и его существования. Им было на него наплевать. Для прочих жнецов Моррисон всегда был пустым местом. Нелепая фигура даже в глазах наставника, который выбрал Моррисона потому, что тот был сильным и привлекательным, но потом разочаровался в ученике, когда стало понятно, что тот ни у кого не вызывает уважения. В жнеческом сообществе Моррисон стал поводом для шуток. А здесь, на службе у Набата, существование Моррисона приобрело смысл и цель. Он обрел свое место в этом мире как защитник великого пророка, как его охранник. И это нравилось Моррисону.

Сестра Астрид была единственной, кто не мог примириться с Моррисоном.

– Ты, Джим, воплощаешь в себе все, что я терпеть не могу, – говорила она.

От этих слов он ухмылялся:

– Почему бы тебе просто не сказать, что я тебе нравлюсь?

– Я с тобой просто сосуществую. По необходимости. Чувствуешь разницу?

Что касается Астрид, то ее работа состояла в том, чтобы удерживать всю их команду в рамках верного духовного маршрута. Она оставалась с Набатом потому, что в глубине души верила, что Набат – реальность, что он есть чудесным образом воплощенный Тон, а то, что говорит по этому поводу Грейсон Толливер – следствие естественных для святого человека скромности и смирения. Поэтому он и отрицает то, что является частью Святой Триады. А его неверие в собственную святость как раз эту святость наилучшим образом и подтверждало. И Астрид тайком ухмылялась каждый раз, когда Грейсон в качестве Набата встречался с очередной сектой Шипящих, потому что знала, что тот не верит ни одному слову, которое произносит, и все это для него – лишь роль. Но для Астрид настойчивый отказ Грейсона признать свою божественную сущность был лишь еще одним, и самым убедительным, подтверждением последней.

И, наконец, викарий Мендоза – маг, шоумен, продюсер их странствующего цирка. Он знал, что является осью, которая удерживает всю их четверку вместе, и хотя бывали моменты, когда он искренне вспоминал о своей вере, большую часть времени он отдавал практической реализации их совместного проекта.

Мендоза не только организовывал аттракцион под названием «Явление Набата Шипящим», но и постоянно был на связи с викариями по всему миру, стремясь привести как можно больше тоновиков под сень милой ему доктрины и помочь им защититься от жнецов. Кроме того, Мендоза занимался дезинформацией, распространяя ложные слухи о Набате. Эти слухи были чрезвычайно полезны в деле сплочения тоновиков и одновременно дезориентации жнецов – как могли жнецы доверять сведениям о явлениях Набата, если почти все они были продуктом вымысла? Тем не менее, когда Грейсон узнал об этих россказнях, он ужаснулся. Недоумевал и Мендоза – Грейсон не понимает их ценности?

– Вы говорите людям, что я восстал из пепла? – возмущался Грейсон.

– Так тому же есть прецеденты, – объяснял викарий. – В истории религии пруд пруди сюжетов об умирающих и воскресающих богах. Дионис, Таммуз, Хор-Озирис. Да тот же Иисус. Обычные дела. Я просто закладываю фундамент в основание вашей легенды.

– Если людям нравится верить в эту чушь, это их дело, – говорил Грейсон, – но я не хочу поощрять распространение этой лжи.

– Но если вы хотите мне помочь, то почему держите мои руки связанными?

– Просто я хочу, чтобы вы использовали свои руки не только для самоудовлетворения.

На что Мендоза рассмеялся, но поскольку смеяться над Набатом было себе дороже, то викарий быстро заткнулся.

– Хорошо, Ваша Сонорность, – сказал викарий, как всегда говорил в последнее время. – Я это хорошо усвою.

У него не было иного выхода, как отступить, потому что спорить с этим твердолобым юнцом было бесполезно. Грейсон же ничего не понимает в том, как ему, викарию Мендозе, удается так долго поддерживать в глазах мира и града его статус божества! А интересно, подумал Мендоза, зачем я вообще упираюсь?

Затем произошли события, которые все изменили.

– Горе! О, горе! – заголосило Гипероблако в ушах Грейсона как-то вечером. – Почему я вовремя не ослепло и не оглохло? То, что произошло, а произошло нечто ужасное, станет поворотным пунктом в судьбе мира!

– Ты можешь не говорить загадками? – спросил Грейсон. – И объяснить, что происходит?

И Гипероблако, не скупясь на кровавые детали, рассказало Грейсону о массовой жатве, случившейся на стадионе. О десятках тысяч, погибших в одночасье.

– Через некоторое время это будет в новостях, – сказало Гипероблако. – Хотя северо-мериканские жнецы и попытаются все скрыть, событие слишком масштабное, чтобы его можно было замолчать. Оно вызовет цепь событий, которые приведут мир к беспрецедентным волнениям.

– И что мы с этим будем делать? – спросил Грейсон.

– Ничего, – отозвалось Гипероблако. – Это – дела жнецов, и я не могу на них реагировать. Буду вести себя так, словно ничего и не произошло.

– Ну что ж, – сказал Грейсон. – Ты не можешь, но я-то могу!

– Продолжай свою работу, – возразило Гипероблако. – Именно сейчас необходимо сдерживать Шипящих.

И Гипероблако произнесло фразу, от которой Грейсон похолодел.

– Шансы того, что Шипящие нанесут серьезный вред человечеству, поднялись до девятнадцати целых и трех десятых процента.

Глава 33

Ни разбить, ни сломать…

Это Жнец Анастасия. Нет, это не запись. Я говорю это вживую, потому что я — жива. Но я понимаю, что я вас не убедила. Это естественно – любой может сделать такой фокус, используя конструкт моей памяти и прочие технические средства. Поэтому я хочу, чтобы вы до конца сомневались в истинности этой передачи. Сомневались и сделали все, чтобы разоблачить подделку. Приложите максимум усилий, чтобы убедиться в том, что вас обманывают. Потому что, если вам не удастся этого сделать, вам придется принять, что я говорю правду. Что я — жива. И как только вы убедитесь в этом, мы будем говорить о серьезных вещах.

Первая передача была короткой и без затей. Никаких особых доказательств, подтверждающих ее слова, Анастасия не приводила, и для первого раза это было правильно.

В глубинном сознании она нашла нечто по поводу лунной катастрофы. Нечто значительное. Ей удалось сделать то, чего не смог сделать до нее никто – найти похороненные в глубинном сознании Гипероблака свидетельства этой катастрофы, которые оказались там задолго до ее, Анастасии, рождения. Гипероблако знало, что эти сведения у него есть, но по закону не имело права ничего с ними делать. Дела жнецов – это дела жнецов. Но Гипероблако знало, что нашла Анастасия, потому что, конечно же, знало содержание своего глубинного сознания до последнего бита информации. А интересно, думала Анастасия, Гипероблако радо, что она нашла то, что искала?

– Я чрезвычайно горжусь вами, – сказал Анастасии Высокое Лезвие Тенкаменин. – Я знал, что вам удастся добыть эти сведения. Конечно же, Жнец Македа полна сомнений.

– Это был просто здоровый скептицизм, – проговорила Македа в свою защиту. – Цыплят по осени считают, как известно.

– И не кладут все яйца в одну корзину, – добавил Баба. – А мне интересно, какая поговорка появилась раньше – про яйца или про цыплят.

Тенкаменин рассмеялся, но смеялся он недолго. Что-то как будто давило на него и на всех, кто был во дворце, и весь день в воздухе ощущалось некое напряжение.

Оно ощущалось даже в Джерико, который обычно тщательно скрывал свои эмоции.

– Родственника одного из членов моей команды подвергли жатве, – сказал Джерико Анастасии. – Мне нужно поехать в город и утешить ее.

Он в раздумье постоял несколько мгновений, как будто хотел что-то добавить, но промолчал.

– Вернусь поздно, – сообщил он перед уходом. – Попросите Высокое Лезвие не ждать меня к ужину.

Когда оставшиеся сели за стол, атмосфера в комнате сгустилась до предела, стала не просто напряженной, но тяжелой – словно удвоилось все бремя мира, лежавшее на плечах собравшихся. Анастасия предположила, что это – из-за ее передачи.

– Ведь это так? – спросила она, разбивая молчание за салатом, который, казалось, совсем завял под грузом царящего за столом тягостного настроения. – Люди отреагировали совсем не так, как вы хотели? И мы просто впустую потратили время?

– Вовсе нет, – возразила Македа. – Вы были великолепны, моя дорогая.

– И, кроме того, я просматривал комментарии, – вступил Баба. – От вашего выступления волны еще круче, чем от тонущей Стои.

– У вас дурной вкус, – скривилась Македа на эти слова. – Совсем дурной.

Тенкаменин молчал, погруженный в свои мысли.

– Тогда в чем же дело? – спросила Анастасия. – Если что-то не так, вы должны мне об этом сказать.

– Вчера в Северной Мерике произошел инцидент, – наконец, сказал Высокое Лезвие. – Страшный инцидент.

Анастасия напряглась.

– Что-то с Роуэном? – спросила она.

Тенка отвернулся. Его примеру последовал Баба. Македа же, не отрываясь, смотрела ей в глаза.

– Роуэн имеет к нему отношение, – сказала она.

Анастасия сжала пальцы на ногах с такой силой, что от боли застонали подошвы.

– Он был подвергнут жатве, – сказала она. – Годдард убил его.

Лучше уж сказать самой, чем услышать это от других.

– Его должны были убить, – сказал Тенкаменин, – но он спасся.

Вздох облегчения вырвался у Анастасии. Жнецы так себя не ведут. Она попыталась восстановить самообладание, но было поздно – все всё видели.

– Его вытащили техасцы, – сказала Македа. – Не могу понять, зачем они это сделали.

– Он – враг их врага, – пояснил Баба.

– Дело не в том, что он спасся, важно то, то произошло потом, – сказал Тенкаменин. – Годдард приказал провести массовую жатву. Было убито почти тридцать тысяч, а те, кто смог убежать, были подвергнуты жатве вместе с родственниками. Он ссылается на третью заповедь.

– Как будто она здесь применима! – возмутилась Македа. – Когда ты приговариваешь целый стадион, кто не побежит?

Анастасия молчала. Она все поняла. Отвечать ей не хотелось – что можно сказать по поводу столь страшного события? Роуэн спасся. Но из-за этого погибли тысячи людей. Что он по этому поводу чувствует?

– Ваша передача шла как раз тогда, когда все происходило, и мы ничего не знали, – сказал Тенка. – Нам казалось, что массовая жатва Годдарда затмит ваше сообщение, но все оказалось наоборот. В свете произошедшего на стадионе то, что вы говорили, становится еще более важным. И мы хотим ускорить события. Следующая передача состоится сегодня вечером.

– Люди хотят слышать ваш голос, Анастасия, – сказала Македа.

– Вы – голос надежды среди моря ужаса.

– Да, конечно, – отозвалась Анастасия. – Я все сделаю максимально быстро.

Подали мясо – ростбиф, сочащийся кровью. Кровь не должна вызывать в жнеце неприятных ощущений, но сегодня все собравшиеся за столом отводили глаза.

Это Жнец Анастасия. Вы уже разоблачили меня? Проявили ли вы в отношении моих передач то, что моя учитель, Жнец Мари Кюри, Госпожа Смерть, называла должной осмотрительностью? И вы желаете согласиться с утверждениями, которые распространяют жнецы, поддерживающие «Суперлезвие» Годдарда, который захватывает все новые и новые регионы мира? Конечно, они станут уверять вас в том, что я – самозванка. А что еще они могут сказать, если боятся разозлить Годдарда?

Годдард, который пригласил тридцать тысяч человек стать свидетелями жатвы и сделал их этой жатвы жертвами! Он утверждает, что Жнец Люцифер потопил Стою. Теперь это считается фактом истории. Так как я там была, я могу сказать: частично это правда. Жнец Люцифер был в Стое. Свидетельства тех, кто видел его там, правдивы. Но он ли затопил Стою?

Ни в коем случае.

В ближайшие дни я предоставлю свидетельства, из которых станет ясно, что случилось со Стоей. И кто несет за это ответственность.

В стеклянном шале Годдарда было удивительно мало вещей, которые можно было бы разбить или сломать. В этом мире все было сделано слишком хорошо, и Годдард почти ничего так и не смог уничтожить. Эйн пыталась его успокоить. Помогал ей Ницше – сегодняшний спарринг-партнер Суперлезвия. Зато Константина уже несколько дней не было видно. Наверное, встречается с представителями Техаса, пытается убедить их выдать Роуэна, а те утверждают, что того у них и не было, и нет.

Помощник Суперлезвия Франклин ничего не хочет иметь общего с Годдардом, когда тот бушует.

– Скажите мне, когда он вновь примет человеческий облик, – обычно в таких случаях говорит она Жнецу Рэнд и удаляется в свои апартаменты на нижнем этаже, откуда не слышно, как неистовствует Годдард.

Последний взрыв гнева у Годдарда вызвало второе послание, отправленное Жнецом Анастасией миру.

– Я хочу, чтобы ее нашли, – кричал он. – Нашли и подвергли жатве!

– Ее нельзя подвергнуть жатве, – пытался объяснить Ницше. – Она – жнец, нравится вам это или нет.

– Тогда нужно найти ее и заставить покончить с собой, – продолжал кричать Суперлезвие. – Я заставлю ее так страдать, что она будет счастлива убить себя, лишь бы прекратились ее страдания!

– Ваше превосходительство! Подозрения, которые вы навлечете на себя, не стоят этого.

Годдард швырнул стул в стену. Стул не сломался.

Эйн спокойно сидела в конференц-зале, наблюдая за драмой, которая разыгрывалась между Ницше и Годдардом. Ницше то и дело поглядывал на нее, взглядом прося о помощи, но она и не собиралась. Годдарду, чтобы прийти в себя, нужно время. Потом он найдет рациональное объяснение всему, что делал тогда, когда у него снесло крышу.

Раньше Эйн думала: все, что совершает Годдард, есть часть большого, хорошо продуманного плана. Теперь ей открылась правда: план действия всегда разрабатывается уже после того, как действие осуществлено. Годдард имел несомненный талант находить формы в облаках своего гнева. Например, убеждая самого себя и всех окружающих, что массовая жатва на стадионе была результатом глубоко продуманного, мудрого решения.

Нетрудно было догадаться, что отзвуки на столь масштабное действо, как массовая жатва в тридцать тысяч жертв, докатились до Фалкрум-Сити быстро. Регионы, противостоящие Годдарду, выступили против него. С полдюжины из них объявили, что готовы наделить иммунитетом любого, кто покинет территории, контролируемые Годдардом, и многие люди воспользовались приглашением. С другой стороны, сплотились и сторонники Годдарда, заявившие, что погибшие на стадионе сами виноваты, потому что пришли поглазеть на казнь Жнеца Люцифера, словно это был цирковой аттракцион. Хотя наверняка эти люди сами с кровожадным интересом наблюдали за событиями на стадионе до самого того момента, как была отключена передача.

Большинство же людей так и не определились с позицией. Все, что они хотели – это скрыться от проблем в удовольствиях бытия. Пока что-то плохое случалось далеко и не с ними, это было не их дело. Ну конечно, если кто-то знал кого-то, кто знал человека, не пришедшего со стадиона, тогда ими овладевала тревога.

Ницше все пытался успокоить Годдарда, бушевавшего в конференц-зале.

– Анастасия – никто, ваше превосходительство, – говорил Ницше. – Тем, что вы попытаетесь ее достать, вы как раз и сделаете ее важной фигурой.

– И что, я должен проигнорировать ее обвинения?

– Да какие там обвинения? Мы даже не знаем, в чем она вас обвиняет. Анастасия – это та болячка, которую лучше не расчесывать.

Эйн усмехнулась – она живо представила, как Годдард расчесывает эту болячку до крови.

Выдохшись, Годдард упал в кресло и наконец попытался сдержать свою ярость.

– Расскажите мне, что там происходит, – потребовал он. – Все, что мне нужно знать.

Ницше присел за стол.

– Объединенные регионы либо поддерживают ваши действия на стадионе, либо хранят молчание. Те регионы, что противостоят вам, требуют, чтобы вы покончили с собой. Но меня больше волнует поток людей, которые уходят в Техас.

– Вы желали посеять страх, – сказала Эйн. – И вы его посеяли.

– Мы изыскиваем возможность построить стену, которая заблокирует исход беженцев, – продолжил Ницше.

– Это смешно, – усмехнулся Годдард. – Стены строят лишь идиоты. Пусть уходят. Но как только мы присоединим Техас, беженцы из Мидмерики станут первыми объектами жатвы.

– Теперь мы так будем решать все проблема? – спросила Эйн. – Универсальное средство – жатва?

Она ждала, что Годдард разозлится на нее, но тот уже успокоился.

– Это то, что мы всегда делали, делаем и будем делать. Это наше единственное оружие.

– Кроме того, – продолжал Ницше, – сохраняется проблема тоновиков.

– Ох уж эти тоновики! – едва не взмолился Годдард. – Почему они вечно путаются у нас под ногами?

– Вы превратили их пророка в мученика, – напомнила ему Эйн. – Не знаю, что вы по этому поводу думаете, но мне кажется, что бороться с мертвыми врагами труднее, чем с живыми.

– Правда… – нерешительно произнес Ницше.

– Правда что? – нетерпеливо спросил Годдард.

– Мы получаем сообщения, что Набат являлся людям.

На лице Годдарда возникла гримаса отвращения.

– Ну да, я знаю, – сказал он. – В облаках, в рисунке на подгоревших тостах…

– Нет, ваше превосходительство. Он являлся реально, во плоти. И эти сообщения, скорее всего, правдивы.

– Ты шутишь? – спросил Годдард.

– Нам так и не удалось найти подтверждения тому, что представленное нам тело было телом Набата. Вполне возможно, что он жив.

Эйн глубоко вздохнула, поняв, что сейчас последует очередной взрыв и очередная попытка расправы с вещами, которые не хотели ни биться, ни ломаться.

Глава 34

Сделаем наш мир лучше!

Я уверена, что большинство людей не знает, что происходит в жнеческом сообществе. И это естественно. Оно было создано таким образом, чтобы обычные люди ничего общего не имели с посланцами смерти до тех пор, пока те не явятся, чтобы забрать их жизнь.

Но гибель Стои стала ударом по всему человечеству. Гипероблако умолкло, и все люди были низведены до статуса фриков. А в отсутствие Верховных Жнецов некому стало контролировать региональные сообщества жнецов и то, как распределяются в них властные полномочия.

В течение более двухсот лет наш мир был стабилен. Мы утратили эту стабильность. Если мы хотим вернуть то, что потеряли, нужно бороться. И бороться должны не только жнецы, но и каждый человек. И когда вы услышите то, что я должна сказать, вам не захочется оставаться в стороне.

Я знаю, о чем вы думаете. «Неужели Жнец Анастасия собирается выдвинуть свои обвинения? Неужели она публично укажет пальцем на Годдарда как убийцу Верховных Жнецов и виновника гибели Стои?».

Нет. Вам придется подождать, потому что сначала я должна рассказать вам про другие преступления. Предъявить иные обвинения. Я собираюсь раскрыть перед вами историю немыслимых деяний, которые полностью противоречат тем ценностям, которые должно отстаивать жнеческое сообщество.

И история эта начинается не с Годдарда. Она начинается в те времена, когда его еще не было на свете.

Все вы помните, как в Год Рыси погибла первая лунная колония. Причиной была названа утечка, из-за которой весь запас кислорода, включая жидкий, испарился в пространство, что и убило всех членов колонии. Ни один из них не выжил.

Все об этом знают из школьной программы. Но когда вы отправляетесь в электронные исторические архивы, чтобы найти интересующие вас сведения, кто-нибудь из вас читает самую первую страничку – тот набранный мелким шрифтом текст, который вы быстро пробегаете, чтобы двигаться дальше, туда, куда вам нужно, и где действительно интересно? Попробуйте внимательно прочитать этот текст – там, в самой гуще официальной канцелярщины, спрятано маленькое предложение. И в нем утверждается, что все публично доступные источники исторической информации получают одобрение жнеческого сообщества. Почему? Да потому, что жнецам дозволено делать все, что заблагорассудится. Даже подвергать цензуре историю.

Это не представляло проблемы, пока жнецы были верны своему призванию. Пока честь, благородство и служение высшим идеалам человечества были основой их существования. Проблема возникла тогда, когда некоторые жнецы вместо того, чтобы служить человечеству, стали служить себе.

Лунная колония была первой попыткой человечества построить себе дом за пределами Земли. Целью было постепенно заселить наш спутник и таким образом решить проблему перенаселения нашей планеты. Гипероблако детально разработало и осуществило этот проект. И затем произошла катастрофа.

Я хочу, чтобы вы забыли все, что вы знаете или думаете об этом событии, потому что, как я уже сказала, официальным источникам доверять нельзя. Я хочу, чтобы вы сами изучили причины лунной катастрофы – так, как это сделала я. Отправляйтесь к первоисточникам. К первым статьям. Личным записям колонистов, сделанным ими перед тем, как они погибли. Радиосообщениям, в которых звучали просьбы о помощи. Все это содержится в глубинном сознании Гипероблака. Понятно, что Гипероблако не станет вам помогать в силу вашего статуса.

Но даже если бы вы не были наделены статусом фриков, Гипероблако все равно не стало бы вам помогать – в силу особого характера информации помощь вам со стороны Гипероблака могла бы расцениваться как нарушение закона, а оно, как бы ни хотело, не может нарушить закон. Ваше счастье, что у вас есть я.

Техасские жнецы доставили Роуэна в Остин, город, который находился на максимальном удалении от всех границ, и возвели вокруг него многоуровневую систему защиты. О нем заботились. Нет, роскошного номера ему не предоставили, но и в тюремную камеру не поместили.

– Вы – преступник, – сказала ему Жнец Коулман, когда они покидали стадион. – Но из истории Эпохи смертных, где преступность была скорее нормой, чем исключением, мы знаем, что преступники могут быть по-своему полезными.

Роуэну предоставили компьютер, чтобы он мог побольше узнать о том, что случилось в мире во время его вынужденного отсутствия, но вместо этого он не отрываясь смотрел видео того, что произошло на стадионе в Майл-Хай-Сити после того, как его спасли. Не осталось никаких официальных записей этой «коррекционной жатвы», как назвали акцию представители Объединенных Северо-Мериканских регионов, но немногие выжившие предоставили свои личные записи произошедшего.

Роуэн не отрываясь смотрел все это потому, что испытывал неодолимое желание запомнить как можно больше из того, что произошло на стадионе. Запомнить лицо каждой жертвы. Хотя ни одного из убитых он не знал, он понимал, что должен хоть таким образом выказать им свое уважение. Если бы он знал, что Годдард сможет пойти на такое, он не позволил бы техасцам освободить себя и пошел бы на смерть. Но откуда ему было знать? И как бы он стал сопротивляться техасцам? Как Годдард был намерен покончить с ним, так и техасские жнецы были намерены его забрать с собой.

Кроме этого, он смотрел и пересматривал коротенькие передачи Ситры. Знание, что она на свободе, что она борется, делало все остальное вполне переносимым.

Последний раз Роуэн был в Техасе, когда его держала в плену Жнец Рэнд. Отсутствие законов, которое, по условиям Хартии, определяло жизнь этого региона, и позволило Рэнд реализовать свой план по возвращению Годдарда. Но по той же самой причине техасские жнецы осмелели настолько, что могли осуществить и свое намерение – спасти Роуэна.

Техасцы Эпохи бессмертных были уникальным народом. Ни один закон не был для них писан, за исключением тех правил поведения, которые они вырабатывали сами для себя. Подотчетны они были лишь друг другу, что иногда приводило к ужасным результатам, а иногда, наоборот, к замечательным. Будучи одной из семи Зон Хартии, Техас стал полем длительного, превратившегося в постоянный, социального эксперимента. Может быть, Гипероблако решило, что в мире должно существовать место, где люди научатся жить, повинуясь лишь законам сердца?

Некоторые иные эксперименты Гипероблака были не столь удачными. Например, на Шельфе Росса – Зоне Хартии в Антарктике – Гипероблако объединило сознания жителей в единую сеть с тем, чтобы каждый мог читать мысли любого другого человека. Со временем люди сказали, что этот эксперимент Гипероблака бесславно провалился, хотя оно и настаивало, что этого не может быть, так как все, что оно делает, имеет целью открыть для человечества новые перспективы. Соединенные в единую сеть, сознания жителей Шельфа чувствовали себя столь комфортно, что погружались в быстрый сон, и этот регион вскоре стал именоваться «сонным царством».

Через два дня после освобождения Роуэна к нему явились Жнец Трэвис и Жнец Коулман. Но затем в комнату вошел третий жнец, которого Роуэн отлично знал и с которым встречаться совсем не хотел.

Как только Роуэн увидел малиновую мантию, он понял, что его предали. Вскочив, он рефлекторно потянулся к оружию, но, понятно, никакого оружия у него не было. Правда, и Жнец Константин не делал попыток напасть. Особой радости на лице у Константина Роуэн не прочитал, но в этом для него не было ничего нового – у малинового жнеца было в распоряжении лишь два выражения лица: он относился к людям, подобным Роуэну, либо осуждающе, либо с ненавистью и отвращением.

Жнец Коулман предостерегающе подняла руку.

– Это совсем не то, что вы думаете, – сказала она Роуэну. – Жнец Константин присоединился к жнецам Техаса.

Только теперь Роуэн заметил, что на мантии Константина нет драгоценных камней, которые там красовались во время их последней встречи. И, хотя мантия у него была по-прежнему малиновой, сшита она была из грубого холста. Хотя жнецы имели право по собственному усмотрению выбирать себе регион, в случае с такими важными шишками, как Константин, это было большой редкостью. Роуэн не мог отвязаться от мысли, что это какой-то фокус.

Жнец Трэвис рассмеялся.

– Говорил я вам, что его нужно предупредить, – сказал он.

– Уверяю вас, мистер Дэмиш, – сказал Константин, – что мне столь же неприятно видеть вас, как и вам – меня. Но есть соображения более существенные, чем соображения нашей взаимной неприязни.

Роуэн не был уверен, что Константин сам верит тому, что говорит. Он никак не мог представить себе, чтобы могущественный и важный Константин стал простым техасским жнецом, ограничив себя обязанностями жатвы, которую к тому же должен был проводить исключительно ножом «боуи» – единственное правило, которому, помимо Заповедей, подчинялись техасцы.

– Прошу вас, Роуэн, сядьте, – сказала Жнец Коулман. – Мы должны поговорить о деле.

И, когда Роуэн сел, она протянула ему лист бумаги. На нем были имена. Имена жнецов. Всего – около пятидесяти имен.

– Это имена жнецов, которых, как мы решили, вы должны уничтожить, – сказала Жнец Коулман.

Роуэн посмотрел на Коулман, затем на список, затем вновь на Коулман. Неужели они действительно хотят, чтобы он убил пятьдесят жнецов?

Трэвис, стоящий возле стены со скрещенными на груди руками, грустно присвистнул.

– Все можно прочитать на его лице, – сказал он. – Это будет непросто.

Роуэн протянул лист Жнецу Коулман.

– Нет, – сказал он. – Об этом не может быть и речи.

Но Жнец Коулман не забрала листок с именами жнецов и, похоже, не собиралась принимать от Роуэна отрицательный ответ.

– Не забывайте, Роуэн, что мы спасли вас от мучительной смерти, – сказала она. – А из-за того, что мы сделали это, были подвергнуты жатве тридцать тысяч ни в чем не повинных людей. Вы – должник этих бедных людей, как и наш должник.

– Все, о чем мы просим, – освободить мир от проблемных жнецов. Разве у вас не выработался вкус к подобной работе? Зато теперь у вас будет поддержка жнецов Техаса.

– Неофициальная поддержка, – уточнила Коулман.

– Правильно, – согласился Трэвис. – И никто ничего не узнает. Таковы условия.

– И каких же жнецов вы считаете проблемными? – спросил Роуэн.

Коулмал выхватила список и прочитала выбранное наугад имя:

– Жнец Куросава. Он многие годы выступает против нашего региона и постоянно подвергает оскорблениям наше Высокое Лезвие.

Роуэн скептически усмехнулся.

– И что? Вы хотите, чтобы я уничтожил жнеца только за то, что он невесть что болтает?

– Вы не вполне понимаете, – проговорил Трэвис и, смотря Роуну в глаза, спросил:

– А в чем проблема? Почему вы считаете это дело невыполнимым?

На протяжении всего разговора Константин молчал. Он стоял поодаль с похоронным выражением на лице. Жнец Люцифер очень тщательно выбирал объекты для жатвы. Если он находил в проблемном, как выразилась Коулман, жнеце какие-то оправдывающие его черты, пусть даже одну, он оставлял этого жнеца в покое. Константин лично знал по меньшей мере троих жнецов из списка. Эти люди не были жнецами самыми выдающимися, но вряд ли они заслуживали смерти.

– Прошу меня простить, – сказал Роуэн, – но если вы спасли меня для того, чтобы свести с кем-то счеты, лучше отправьте меня назад, на костер.

Затем он обратился к Константину.

– А вы? Вы – лицемер. Сначала вы охотились за мной потому, что я убивал недостойных жнецов, а теперь готовы отправить меня на это дело, потому что это вам выгодно.

Перед тем, как начать говорить, Константин сделал глубокий вдох.

– Вы забываете, что я был помощником Годдарда, – сказал он. – После того, что я увидел, я понял, что хватка, с которой он взял мир за горло, должна быть ослаблена любым возможным способом. Все жнецы в этом списке – сторонники Годдарда и адепты его философии. Вы начали свои огненно-кровавые бесчинства потому, что верили в то, что институт жнечества нуждается в капитальном ремонте. В выбраковке недостойных, если хотите. Хотя мне и не хочется признавать это, но вы были правы.

Неужели Константин произнес эти слова? Хорошо, что Гипероблако следит за погодой! При этих словах малинового жнеца ад должен был замерзнуть и покрыться коркой льда.

– Спасибо вам за то, что спасли мою жизнь, – сказал Роуэн Коулман и Трэвису, – но, как я и сказал, такого рода просьбы я не исполняю.

– Ну что я тебе говорил? – спросил Трэвис Жнеца Коулман. – Тогда план «б»?

Коулман кивнула. Роуэн содрогнулся при мысли о том, каким мог быть этот план «б», но никто из жнецов не достал нож, чтобы подвергнуть его жатве.

– После восстановления вы ни разу не спрашивали, что с вашей семьей, – сказала Жнец Коулман

Роуэн отвернулся. Да, все это время он боялся спрашивать о семье – не только из страха, что ему сообщат об их смерти, но и потому, что не хотел втягивать близких в то, во что попал; не желал, чтобы их использовали как фигуры в чьей-то шахматной партии.

– Если они живы, – предположил Роуэн, – то наверняка от меня отказались. Может быть, сменили имена, а может, и память. На их месте я бы так и поступил.

– Очень проницательное предположение, – сказала Коулман. – В общем, две ваши сестры действительно сменили имена, один из братьев заменил память, но все остальные члены семьи остались Дэмишами. Мать, дедушка с бабушкой и остальные братья и сестры.

– Вы что, мне угрожаете? – спросил Роуэн. – Вы собираетесь с ними что-то сделать, если я не соглашусь на ваше предложение?

Трэвис расхохотался.

– Придет же такое в голову! – сказал он. – Мы что, похожи на Годдарда? Мы никогда не убиваем невиновных. Конечно, если речь не идет о жатве.

– Я расскажу, что мы сделали, – сказала Жнец Коулман. – После того как вы потопили Стою, ваша семья переехала в наш регион из страха, что новое Высокое Лезвие Мидмерики, с которым у вас были, мягко говоря, натянутые отношения, их всех подвергнет жатве. Мы приняли их, и поскольку они с самого начала пользуются нашей защитой, то эту защиту мы и будем им обеспечивать – вне зависимости от решения, которое вы примете.

После этих слов Коулман повернулась к Трэвису.

– Приведите их, – сказала она.

Роуэна охватило чувство, похожее на панику. Его семья здесь? Жнецы собираются поставить его лицом к лицу с родственниками, с матерью? Нет! Как он сможет посмотреть им в глаза – после того, что сделал? А ведь еще они верят, что он совершил то, чего не совершал! Как сильно Роуэн ни хотел их видеть – чтобы просто удостовериться, что с ними все в порядке, – так же сильно он боялся этой встречи, боялся встать перед своей семьей.

– Нет, прошу вас! – воскликнул он.

– Если мы не смогли убедить вас, то, может быть, это удастся им? – сказал Константин.

Какой ужас! Неужели его семья станет частью этого замысла? Неужели его мать встанет перед ним и скажет: Роуэн, иди и убей этих жнецов?

Лучше смерть! Лучше сгореть заживо!

– Я сделаю все, что вы хотите, – выпалил Роуэн. – Все, что хотите, только оставьте в покое мою семью, прошу вас…

Коулман закрыла дверь, за которой скрылся Трэвис.

– Я знала, что здравый смысл в вас возобладает, – сказала она, широко улыбнувшись. – Ну что ж, давайте попытаемся сделать наш мир лучше!

Удалось ли вам провести ваши исследования? Смогли ли вы заглянуть в глубинное сознание? Я знаю, что без помощи Гипероблака это изнурительная процедура, но по прошествии трех лет, пока молчит Гипероблако, я думаю, многие из вас этому научились. Все-таки в жизни фрика есть свои преимущества, не так ли? Начинаешь сам проламываться через все заборы. И радости в этом больше, чем когда тебя ведут на поводке.

Что вы нашли, когда искали материалы по лунной катастрофе? Нашли ли что-нибудь, что там было сделано не так? Вы заметили, что созданная на лунной базе искусственная среда обитания была окружена тройной системой защиты? Базовой системой, которую дублировали еще две? Удалось ли вам найти сведения о том, что незадолго до того страшного дня Гипероблако вычислило шансы катастрофы как равные 0,000093 %, то есть один шанс на миллион? Неужели Гипероблако ошибалось?

Верховные Жнецы, узнав о катастрофе, объявили неделю траура. Поскольку так много людей погибло на Луне, жатве в эту неделю не подвергался ни один из землян. Я уверена, что большинство Верховных Жнецов считали лунную трагедию результатом несчастного случая, и они были искренними в своей скорби и печали.

Но, не исключено, один из них не разделял общего горя.

Если вы станете искать свидетельства связи жнеческого сообщества с лунной катастрофой, вряд ли ваши усилия увенчаются успехом. Но изучали ли вы то, что произошло в те дни недели, что последовали за этим событием? Вас не обеспокоило то, что Гипероблако даже не появилось на месте трагедии? Что тела мертвых не были восстановлены?

Официальные источники свидетельствуют: чтобы восстановить тела, изуродованные вакуумом и солнечной радиацией, со стороны Гипероблака потребовались бы слишком большие усилия, и от этого пришлось отказаться.

Но если вы погрузитесь в глубинное сознание еще глубже, вы сможете найти единственное, но очень важное свидетельство, причем со стороны самого Гипероблака. Это свидетельство открыто для любого, кому интересно и кто не жалеет усилий. Это – последняя запись в файлах, относящихся к лунной катастрофе. Вы его уже нашли? Если нет, я извлекла его для вас. Вот оно:

«Лунная катастрофа находится вне пределов юрисдикции Гипероблака. Она есть результат акции, проведенной жнеческим сообществом».

Анастасия рассказывала о том, что нашла, не только для того, чтобы заинтересовать людей. Это была и исследовательская тактика – она одновременно слушала и проверяла себя, свою логику, потому что по-прежнему не знала, куда приведут ее найденные сведения, хотя буквально каждый день ей удавалось найти новые факты, скрытые в недрах глубинного сознания. Она понимала, что близко подошла к тайне марсианской катастрофы, зато гибель орбитальной станции «Новая Надежда» ее совершенно озадачила.

Но уже первая находка, сделанная Анастасией, вызвала всеобщее оживление. Тенкаменин сиял счастьем и за ужином не мог сдержать радости.

– Это свидетельство, оставленное Гипероблаком в забытом файле! – гремел он за столом. – «Результат акции, проведенной жнеческим сообществом». Мастерская работа!

– Вы нас пристыдили, моя дорогая, – сказала Македа. – Мы месяцами странствовали по глубинному сознанию, но так ничего и не нашли.

– А то, что вы заставляете людей вместе с вами пройти дорогой поисков, только делает вашу позицию сильнее, – дополнил Тенкаменин.

– Но я не могу вести их к фактам, которых не могу отыскать. И там так много наводок, в которых я не вижу никакого смысла. Допустим, этот белый шелк.

– Объясните, – предложила Македа. – Может быть, мы поможем.

Анастасия достала планшет и показала картинку.

– Это – последняя фотография, сделанная на орбитальной станции «Новая Надежда» за несколько секунд до катастрофы, – принялась объяснять она. – Вы видите приближающийся шаттл – тот самый, что потерял управление и врезался в станцию, разрушив ее.

Анастасия несколько раз тронула экран и продолжила:

– Глубинное сознание соотносит эту картинку с сотней разных вещей, и почти все они имеют отношение к катастрофе. Новостные репортажи, некрологи, динамический анализ взрыва. А потом появляется вот это.

И она показала рулон ткани. Жемчужно-белый шелк.

– Я проследила, куда пошла эта ткань. Почти половина была использована на подвенечные платья, кое-что – на шторы. Но около пятнадцати метров оказались неучтенными. И это странно, поскольку среди запасов, за которые отвечает Гипероблако, найти что-то неучтенное просто невозможно.

– Может быть, это были просто обрезки, – предположил Баба.

– Или, – послышался голос сзади, – его использовал некто, кто не обязан платить ни за что.

Это был Джерико, как всегда, опоздавший, но с идеей, в свете которой проблема пропавших пятнадцати метров шелка вдруг получила разрешение. А действительно, существует лишь одна категория людей, кто может забрать дорогую ткань, не заплатив. И никто не станет задавать ему никаких вопросов. Джерико сел рядом с Анастасией, которая быстро забегала пальцами по экрану. Как только она узнала, где и что искать, информация потекла рекой.

– Есть сотни жнецов в белых мантиях разных оттенков, – сказала она. – Из них около пятидесяти – в шелковых. А вот жемчужно-белый шелк… Это большая редкость.

Она остановилась на мгновение, чтобы осмыслить то, что сообщил ей экран планшета, и повернулась к сидящим за столом.

– Есть только один жнец, у которого мантия была сделана именно из этого материала, – сказала она. – И это – Жнец Данте Алигьери.

Тенка, единственный из собравшихся, оценил значимость находки и одарил Анастасию широчайшей из своих улыбок.

– Удивительно, насколько божественна эта комедия, – сказал он. – Все пути ведут к Алигьери.

Но никто не оценил этой шутки, потому что вдруг раздался звон настолько резкий и неприятный, что все едва не вскочили со своих мест. Через несколько мгновений звон раздался снова и снова.

– Вот он где, злодей, – сказал Джерико, показывая пальцем на старинный, еще двадцатого века, телефонный аппарат, стоящий в углу столовой.

Это был один из телефонов, подключенных к личной линии Тенкаменина. Правда, с того времени, как Анастасия обосновалась во дворце, он ни разу не звонил. Телефон издал еще один скрежещущий звонок, и Тенкаменин жестом отправил слугу поднять трубку.

– Это личная линия его превосходительства Высокого Лезвия Тенкаменина, – проговорил слуга несколько смущенно. – Кто его беспокоит?

Слуга послушал ответ, на мгновение по лицу его прокатилась тень встревоженности, сменившаяся раздражением. Он повесил трубку и вернулся к исполнению своих обязанностей.

– Что там? – спросил Тенкаменин.

– Ничего, ваше превосходительство.

– А мне показалось, что там было нечто.

– Там был тоновик, ваше превосходительство, – вздохнул слуга. – Он выл и ныл, как животное. И я не понимаю, каким образом этот негодяй нашел ваш номер.

Затем телефон зазвонил вновь.

– Нужно отследить, с какого номера звонит этот тип, – сказала Жнец Македа.

Но Тенкаменин был странно серьезен. Не сердит, но озабочен.

– Там, на правой стороне корпуса, есть красная кнопка, – сказал он слуге. – Это включение динамика. Будьте добры, ответьте еще раз и нажмите кнопку.

Слуга подчинился, и через мгновение из маленького динамика раздался бессловесный вой – столь отчаянный, что место ему, казалось, должно быть в населенном привидениями средневековом замке, но не во дворце Высокого Лезвия. Вой лился, не прекращаясь. Тоскливый, безрадостный.

Тенкаменин вскочил, отбросил кресло и подошел к телефону. Некоторое время он просто стоял, глядя на него и слушал этот ужасный звук. Затем положил трубку.

– Да, – покачал головой Баба, – приятного мало.

Он хотел было пошутить, но Тенкаменину было явно не до шуток. Он стоял и продолжал смотреть на молчащий аппарат. После чего повернулся к Джерико.

– Капитан, – сказал он, – где сейчас ваша команда?

Джерико посмотрел на сидящих за столом, не меньше их удивленный неуместностью вопроса.

– Либо в городе, либо на корабле. А в чем дело? – спросил он.

– Известите их, что корабль отправляется в плавание. А мы плывем с вами.

Анастасия встала. Она никогда не видела Тенкаменина таким. Обычно невозмутимый, он выглядел потрясенным.

– Что происходит, ваше превосходительство? – спросила она.

– Это был не случайный звонок, – ответил он. – Это было предупреждение, и мы обязаны принять его во внимание.

– Откуда вам это известно?

– Это был мой отец, – ответил Тенкаменин.

Глава 35

Реквием в десяти частях

Часть 1. Introitus

Зал замирает в сдержанном ожидании. Дирижер встает, поднимает руки, глаза зрителей сфокусированы на кончике дирижерской палочки, словно с ее первым взмахом им откроются мистические тайны бытия.

Сегодня мы услышим чудо оркестровой музыки. Реквием, созданный и исполненный оркестром Шипящих – последователями Тона, Грома и мученика Набата. Реквием, который прозвучит ответом на акт массовой жатвы, совершенной за океаном, в Майл-Хай-Сити.

Вы слышите его? Он поднимается над улицами Порт-Ремембранс – бессловесный голос смерти в мире бессмертных. Бушующее адское пламя, огонь, неистово лижущий серные глыбы. Шипящие отлично приготовились к исполнению, но тем, кто услышит их реквием, не будет исхода.

Часть 2. Dies Irae

Пожарные машины автоматизированы. Хотя их изначальный дизайн и предполагал сидящего за рулем человека – так хотело Гипероблако. Конечно, если бы человек повернул не туда, машина взяла все в свои руки и исправила бы ошибку.

Шеф пожарной команды Порт-Ремембранс часто думал об этом. До того как ему доверили возглавить эту службу, он, тогда еще простой водитель, частенько развлекался на вверенном ему грузовике, намеренно допуская разные оплошности, чтобы посмотреть, сколько времени системе коррекции курса потребуется, чтобы отметить ошибку, а грузовику – исправить. Конечно, Гипероблако могло использовать вместо пожарных каких-нибудь роботов, но роботов, видно, оно недолюбливало. Оно использовало их на работах, не требующих мозгов, где вкалывать не захотел бы ни один из людей.

Поэтому пожарные оставались пожарными. Но это не означало, что они постоянно что-то тушили. Дело в том, что Гипероблако, стоило где-нибудь вспыхнуть искре, моментально ее гасило само. Пожарных вызывали в самых редких случаях, когда оно по каким-то причинам оставалось в стороне… хотя их шеф и подозревал, что это были так называемые «безопасные» пожары, которые устраивало Гипероблако, чтобы у пожарных время от времени было хоть какое-то дело.

В шесть тридцать вечера в пожарной станции сработал сигнал тревоги. Раньше в таких случаях Гипероблако описывало нюансы предстоящей операции. Теперь же оно просто включало сигнал и программировало джи-пи-эс пожарников, оставляя прочее на их усмотрение.

Сегодняшний сигнал был, прямо сказать, странным. Мониторы оставались пустыми, гаражные ворота не поднялись, и тем не менее сирена истошно ревела.

И только тогда, когда ворота гаража слетели с петель и в помещение станции вторглась неистовая толпа, пожарные поняли, что это была не пожарная тревога – Гипероблако предупреждало пожарных, что их атакуют.

Тоновики!

Десятки их ворвались в двери, и все они исторгали гудящий вой, похожий на жужжание гигантских пчел. Тоновики были вооружены, пожарные же – как мужчины, так и женщины, – были совсем не готовы к этому дню гнева.

Шеф пожарников удивленно замер. Он хотел защитить своих подчиненных, но как это сделать? Чем? Никто и никогда не нападал на пожарных, кроме, может быть, каких-нибудь жнецов. Но когда нападает жнец, он просто подвергает тебя жатве – и крышка! Ты не сопротивляешься, не отбиваешься. Здесь же все по-другому. Эти тоновики убивали его людей, круша их направо и налево, и никто не знал, как этому противостоять.

Думай, приказал он себе. Думай! Его учили воевать с пожарами, а не с людьми. Я просто обязан что-то сделать.

И решение пришло.

Пожарные топоры!

У них же были пожарные топоры! Перебежав на другую сторону гаража, шеф пожарников схватил топор. Но разве можно поднять топор на человека? Он обязан был это сделать, в противном случае эти Шипящие убьют всех его людей.

И в этот момент тоновики принялись швырять камни, целясь в пожарные машины. Один камень летел в сторону шефа, и тот ухитрился схватить его на лету.

Хотя это был не вполне камень. Во-первых, эта штука была из металла, а во-вторых, имела странную рубчатую поверхность. Он видел такие в исторических книгах. Как эта штука называется? Он вспомнил – граната!

И в следующий момент шефу пожарных уже ни о чем не нужно было думать.

Часть 3. Confutatis

Высокое Лезвие Тенкаменин был человеком осмотрительным. Он только хотел казаться импульсивным и легкомысленным, что мог себе позволить, поскольку все его существование было отличнейшим образом спланировано и организовано. Даже хаос Праздника Луны был хорошо срежиссированным хаосом.

Тенкаменин справедливо полагал, что после полученного от отца предупреждения он не имеет права терять время. Но бороться со своими инстинктами он был не в состоянии. Быстро отправившись в свою скромную резиденцию, он принялся обсуждать с камердинером, что взять с собой. Конечно, вторую мантию. А какая погода будет – холодная или теплая? Кого следует известить об их отъезде? Высокие Лезвия не могут просто так взять да и исчезнуть. Все эти вопросы сбивали Тенкаменина с толку.

– Ваше превосходительство, – напомнил ему камердинер. – Так вы торопитесь или нет?

– О да, конечно!

Но были еще вещи, навевающие сентиментальные воспоминания, – их тоже нужно взять с собой. Скажем, гравированный обсидиановый револьвер, который он получил от Верховного Жнеца Ниндзи, когда занял ее место в качестве Высокого Лезвия. Или серебряный кинжал, которым он совершил свою первую жатву. Если его дворец и хижину разграбят, кто знает, найдет ли он когда-нибудь эти бесценные вещицы? Нет, он обязательно должен взять их с собой!

Минут десять Тенкаменин напряженно размышлял, что ему брать, а что не брать, и прервали ход его размышлений первые взрывы, послышавшиеся в отдалении.

Часть 4. Lacrimosa

– Ну где же они? Пора же отчаливать!

Анастасия и Джерико меряли шагами пол главного зала дворца Тенкаменина, ожидая остальных.

– Ну куда же запропастился сам Тенка? И где остальные?

– Может быть, вы слишком беспокоитесь? – спросил Джерико. – Я имел дело с многими тоновиками, и ни один из них не отличался буйным нравом. Грубоватые, это верно, но к жестокости совсем не склонные.

– Вы не знаете местных тоновиков, – ответила Анастасия. – И если Тенка считает, что они что-то задумали, я ему верю.

– Тогда двинемся без него! – предложил Джерико. – И пусть догоняет вместе со всеми.

– Я его не оставлю, – отрицательно покачала головой Анастасия.

И тотчас же по внутреннему дворику дворца эхом прокатились отдаленные взрывы. Анастасия и Джерико остановились, прислушиваясь. Раздались новые взрывы, словно где-то, совсем близко, шла гроза.

– Где бы ни грохотало, это не во дворце, – сказал Джерико.

– Пока да. Но явно дойдет и сюда, – отозвалась Анастасия.

Она понимала, что эти взрывы – предвестники чего-то более серьезного. Гневное предупреждение – в этот день прольется немало слез.

Часть 5. Sanctus

Она была искренним приверженцем учения тоновиков и делала то, что велел ее викарий, который был истинным человеком Тона. Посвященным. Святым. Их викарий не говорил уже много лет, и в день Великого Резонанса, когда замолчало Гипероблако, он первым вырвал себе язык. Слова лгут, слова искажают правду, слова оскорбляют чистоту Тона.

Один за другим тоновики, принадлежащие к местной секте, дали вечный обет – не молчания, но антиконсонантизма. Они решили раз и навсегда избавиться от грубых и противоестественных щелчков, шипений и хлопков, которые предполагала артикуляция согласных. Язык был врагом тоновиков, и это было одним из оснований их веры. По крайней мере, тоновиков местной секты. Облеченная словом, изреченная мысль неизбежно, с их точки зрения, становится ложью. Конечно, оставались еще многие, кто не разделял этих убеждений. Но придет время, и они увидят свет истины. Даже те, кто сознательно ослепил себя – были и такие.

Пока одна группа тоновиков атаковала пожарную станцию, а другая – полицейский участок, викарий вел основную массу на дворец. Все они имели при себе оружие, запрещенное для обычных граждан. Они получили его от неизвестного благодетеля, человека, который тайно поддерживал их борьбу. Никто не обучал тоновиков владению этим оружием. Но какое это имело значение? Бей саблей, жми на курок, бросай гранату, дави на детонатор – их так много, что особого искусства в деле убийства им и не потребуется.

И, кроме всего прочего, у них был керосин. Много канистр.

Она сделала все возможное, чтобы попасть в первую волну нападающих. Ей было страшно, но и одновременно радостно оттого, что она участвует в настоящем деле. Пришло их время! Потрясенные массовой жатвой в Майл-Хай-Сити, кипящие ненавистью к жнецам, люди всего мира наконец увидят свет в конце тоннеля. И принесут этот свет они, тоновики! Люди возрадуются тому, что произойдет сегодня, и именно мидафриканцам выпадет честь протрубить в боевой рог и показать человечеству, где таится истина. Истина Тона, Набата и Грома. Да возрадуется отныне всяк живущий!

На подходе ко дворцу она открыла рот и принялась интонировать. Идущие рядом подхватили. Ей было радостно оттого, что первую ноту взяла именно она. Они шли вперед – нога в ногу: одно сознание, одна душа, один аккорд.

Докатившись до стены дворца, тоновики принялись карабкаться наверх, подставляя друг другу братские спины.

Часть 6. Agnus Dei

Наконец Анастасия и Джерико встретили Тенкаменина, сопровождаемого Жнецом Бабой и Жнецом Македой, в розовом саду, на полпути из дворца к хижине Высокого Лезвия. Позади его превосходительства тащился с огромным чемоданом на колесиках его камердинер. Тащился с трудом – маленькие колесики никак не хотели ехать по гальке, которой была покрыта узкая садовая дорожка.

– Мы вызвали вертолет, – сказала Македа. – За десять минут мы вполне доберемся до аэропорта.

– Если только пилот не завис в баре, – добавил Баба. – Как в прошлый раз.

– Все будет хорошо, – проговорил немного запыхавшийся Тенкаменин. – Он прилетит, и все будет хорошо.

Затем он повернул к вертолетной площадке, приглашая остальных последовать за ним. Площадка находилась в западном углу территории, принадлежащей дворцу. Вокруг же все пришло в движение. Бегали туда-сюда слуги с сумками и чемоданами. Охрана выбежала из казармы и занимала стратегические позиции – то, что они делали лишь на учениях.

А затем с запада послышался ровный густой шум. Хор гудящих голосов, каждый из которых издавал ноту, плохо согласующуюся с прочими. И через западную стену на территорию дворца принялись одна за другой прыгать фигуры людей.

– Поздно, – сказал Тенкаменин, останавливая движение маленькой группы, которую он возглавлял.

Вокруг взревели тревожные сирены, охранники открыли огонь по нападающим, добавив грохот выстрелов к общей какофонии. Тоновики падали один за другим, но на место одного, сраженного охранниками, с забора прыгали двое. Еще немного, и охрана будет смята.

Эти Шипящие были вооружены не только камнями, но и боевым оружием, холодным и огнестрельным. И они использовали его против охранников с шокирующей жестокостью. Откуда они его взяли и в таких количествах? И разве тоновики не исповедуют мир и стоическое приятие всего и вся?

– Чего не избежать, того не избежать, – вспомнила Анастасия мантру тоновиков, и теперь она приобрела для нее зловещий смысл.

Тяжелые южные ворота были взрывом сорваны с петель, и на территорию ворвалась толпа тоновиков. За несколько секунд они прорвали цепь охранников и принялись бросать бутылки, в горлышки которых были всунуты свернутые фитилями куски горящей ткани. Бутылки разбивались, и вспыхивало пламя.

– Они хотят нас сжечь, – воскликнул в панике Баба. – И нас уже не восстановят. То же самое делал Жнец Люцифер.

Как он может сравнивать Роуэна и этих тоновиков? Анастасия хотела ответить Бабе, но сдержалась.

Битва развернулась на вертолетной площадке, и Тенкаменин направился в другую сторону.

– К восточному патио! – сказал он. – Там достаточно места для вертолета. Вперед!

Они развернулись и принялись продираться сквозь розовые кусты, которые кололи и царапали их своими шипами, но уже издалека увидели, что и восточная сторона территории захвачена тоновиками. Те были повсюду. Нападая на людей, мечущихся между служебными помещениями, они безжалостно их убивали.

– Почему они нападают на слуг? В чем причина? – недоумевала Анастасия.

– Нет никаких причин, – отозвалась Жнец Македа. – Ни причин, ни совести, ни чести.

Слуга, который отвечал за столовое серебро, на их глазах был поражен ножом в спину.

Баба обернулся к Тенкаменину.

– Нужно было укрепить дворец! – воскликнул он. – Увеличить гарнизон. Или даже подвергнуть жатве эту свору тоновиков! В том, что происходит – ваша вина.

Тенкаменин, сжав кулаки, едва не бросился на Бабу, но между ними встал Джерико.

– Вы потом разберетесь, кто из вас прав, а кто виноват, – сказал он. – Но, чтобы сделать это, сейчас нужно выжить.

Анастасия осмотрелась. Их пока не обнаружили, но это ненадолго – пожар разгорится, и на территории можно будет различить каждую песчинку.

И тогда, словно шума и гама вокруг них было недостаточно, в воздухе послышался гул – появились дроны. Сотни дронов, мобилизованных ближайшим восстановительным центром, как только появились первые убитые.

Они опускались к телам, лежащим на траве и дорожках – тоновикам, охранникам, слугам. Нападавшие это или их жертвы – разницы дроны не видели. Подхватив тела манипуляторами, похожими на конечности членистоногих, дроны взмывали вверх и уносились прочь.

– Вот где наш счастливый билет! – воскликнул Жнец Баба. – Не нужен нам вертолет!

И, не дожидаясь разрешения Высокого Лезвия, Баба бросился к ближайшему дрону, словно ягненок по направлению к своему убийце.

– Ахмад! Назад! – крикнут Тенкаменин, но тот уже принял решение, и его было не вернуть.

Как только тоновики увидели мантию жнеца, они переключились со слуг на более солидную добычу и бросились к нему, стремясь перерезать дорогу к дрону. Баба выхватил оружие, уложил нескольких тоновиков, но тех было слишком много. Повалив жнеца на землю, тоновики набросились на него со всем тем, что было у них в руках, включая и оружие самого Бабы.

Жнец Македа хотела было броситься на помощь, но Анастасия остановила ее.

– Ему уже не поможешь, – сказала она.

Македа кивнула и теперь стояла, не сводя глаз с поверженного товарища.

– Возможно, ему повезло больше, чем нам, – сказала она. – Если тоновики убили Бабу, дроны заберут его в восстановительный центр.

Но дроны не справлялись с обилием тел. Их было слишком много, а для дрона что жнец, что тоновик – не имело значения.

И тут Анастасия поняла:

– Они убивают слуг, чтобы загрузить дроны, и тогда некому будет увозить тела жнецов!

И, словно в подтверждение догадок Анастасии, тоновики подхватили бездыханное тело Бабы и потащили его к большому костру, разложенному на прогалине. Бросили жнеца в самую середину костра, и пламя поглотило его тело. Превращенное в пепел и золу, оно уже не будет подлежать восстановлению.

– Ко дворцу! – приказал Тенкаменин, и они последовали за ним, словно, передвигаясь, они могли избежать капкана, в который уже попали.

Часть 7. Benedictus

Они вбежали во дворец, где с полудюжины стражников закрыли за ними массивные двери, после чего заняли оборонительные позиции на тот случай, если тоновики прорвутся внутрь. Наконец наступила благословенная минута тишины. Благословенная минута, чтобы успокоиться и среди всеобщего безумия разработать план спасения. Эта минута могла решить – будут ли они жить или же умрут столь же страшной смертью, какой умер Жнец Баба.

Хотя дворец имел множество окон, все они были обращены во внутренний дворик, что делало Тенкамениновы чертоги наслаждений весьма мощной крепостью. Вопрос – насколько мощной?

– Наверняка для этой акции они собрали Шипящих со всей Мидафрики, – предположила Жнец Македа.

– Все образуется, – продолжал настаивать Тенкаменин. – Скоро прибудет полиция Порт-Ремембранс и поможет нашим охранникам, а пожарные займутся огнем. Все будет отлично!

– Так почему они еще не прибыли? – спросила Македа. – Не слышно никаких сирен.

Но Анастасия уже все поняла – раньше, чем Македа и Высокое Лезвие.

– Помните первые взрывы, в отдалении?

– И что? – спросил Тенкаменин почти угрожающе – он никак не желал посмотреть правде прямо в глаза.

– Если бы я планировала подобную атаку, – сказала Анастасия, – я первым делом обезвредила бы полицию и пожарников.

Воцарилось молчание. И вдруг Тенкаменин повернулся к своему камердинеру и спросил:

– А где мои вещи?

– Мне очень жаль, ваше превосходительство, но я оставил ваш чемодан в розовом саду.

Джерико свирепо взглянул на Высокое Лезвие.

– Нас всех собираются поджарить, а вы беспокоитесь о каких-то вещах!

Но не успел Тенкаменин ответить, как охваченный пламенем грузовик проломился сквозь бронзовые двери, сорвав их с петель и похоронив под ними четверых охранников. В вестибюль дворца ворвались первые тоновики.

И тогда Джерико схватил Анастасию и оттащил ее за колонну, спрятав там.

– У меня есть идея, – сказал он. – Но вы должны мне довериться.

Часть 8. Offertorium

Викарий Шипящих оказался в своей стихии. Ради этого он был рожден, в этом состояла цель его жизни, и именно эту акцию он планировал много лет. Еще до того, как замолчало Гипероблако, он знал, что его день придет. Возглавляемая им секта радикальных тоновиков займет ведущее положение, а умеренные тоновики, которые верят в покой, терпимость и пассивное приятие всего и вся, либо умрут, либо погибнут в огне, как погибнет сегодня Высокое Лезвие Мидафрики. Время слов давно закончилось. Если у него, викария, выгорит его план, язык будет запрещен и вытеснен бессловесными восхвалениями Тона, Набата и Грома. Как это и должно быть. А он станет Верховным викарием ордена тоновиков. Это будет славный день! Но сначала нужно покончить с теми, кто засел во дворце.

Жнец в мантии бирюзового цвета бросился вверх по главной лестнице, стараясь спастись. Викарий указал на него, и с полудюжины тоновиков бросились вслед за ним. Прямо перед ним женщина-жнец в шелковой мантии цвета лосося, и в этой женщине викарий узнал Жнеца Македу, отбивала атаку тоновиков, мастерски убивая одного за другим. Верные до конца идеалам тонизма, они жертвовали собой ради общего великого дела. Наконец, одному из нападавших удалось зайти за спину жнеца и пронзить ее кинжалом. Македа замерла, охнула и упала на пол, словно тряпичная кукла. Жизнь покинула ее. Трое тоновиков подхватили бездыханное тело и потащили к костру, чтобы бросить труп в его очистительное пламя.

– Если вы нас сожжете, то вы ничем не лучше Годдарда, – сказала одна из слуг, зажатых тоновиками вместе с Высоким Лезвием у подножия большой лестницы. – Если вы это сделаете, та сущность, которой вы поклоняетесь, никогда вас не простит.

Высокое Лезвие положил твою твердую руку на ее плечо, чтобы успокоить, но ее глаза по-прежнему сияли ненавистью и злобой. Если бы викарий мог говорить, он сказал бы ей, что ее слова – как и все слова вообще – являются оскорблением Тона. И Тон не размозжил ей голову своим яростным резонансом только потому, что поручил дело освобождения этого мира от всего недостойного ему, викарию, и его сподвижникам. Но викарий ничего ей не сказал. Да и не должен он был ничего говорить. Его дела были красноречивее слов.

Но Высокое Лезвие не отказался от слов.

– Прошу вас… – начал он.

Викарий знал, что последует за этими словами. Этот напыщенный, трусливый жнец – проводник неестественной смерти – станет молить о пощаде. Пусть молит. Викарий был не глухой, в отличие от тоновиков из некоторых других радикальных сект. Хотя мог бы быть и глухим – дела бы это не меняло.

– Прошу вас, – продолжал тем временем Тенкаменин. – Вы можете убить меня, но пощадите этих двоих. У вас же нет ничего против моего камердинера и моей экономки.

Викарий колебался. Он собирался покончить со всеми, поскольку любой служащий жнецу заслуживает и его судьбы. Ассоциированная ответственность, так сказать. Но затем Высокое Лезвие продолжил:

– Покажите своим последователям, что есть истинное милосердие. Как это сделали мои родители. Мои мать и отец – в ваших рядах.

Викарий знал об этом. Родители Тенкаменина без слов упросили викария не требовать от них участия в атаке на дворец. И он послал их брать пожарную станцию, что они и сделали. Да, Тенкаменин умрет, но из уважения к его родителям викарий прислушается к последним словам Высокого Лезвия. Поэтому он выхватил пистолет, выстрелил Тенкаменину в сердце и жестом предложил его слугам уйти. Уйти невредимыми.

Да, это было то еще милосердие! Стоит им выйти из дворца, как их тут же убьют и бросят в костер, но какой-то – пусть и небольшой – шанс дождаться своего дрона у них все же был.

И вдруг экономка выпрямилась во весь рост. В глазах ее сверкала даже не ярость, а нечто находящееся по ту сторону ярости и гнева. Взгляд ее сфокусировался на нападавших. Взгляд не обычного человека, но – жнеца.

Она бросилась на ближайшего из стоявших к ней тоновиков – девушку в сером балахоне и, выхватив у нее из рук мачете, резко взмахнула им. Викарий ошеломленно проследил, как его собственная рука с еще зажатым в ладони пистолетом отделилась от предплечья и взмыла вверх. Экономка выхватила из отрубленной руки оружие и направила на викария. Она не произнесла ни слова, потому что действия ее были громче и красноречивее слов.

Часть 9. Lux Aeterna

Увы, Джерико не доверился чутью Анастасии, не поверил, насколько все происходящее серьезно, как предполагала она. Да, он ошибся в своей оценке ситуации, и это могло обернуться ужасными последствиями. Если бы капитан положился на Анастасию, они бы спаслись задолго до того, как нападавшие ворвались на территорию дворца. И он поклялся никогда более не сомневаться в точности ее инстинктивных реакций. То есть при условии, что они выживут. А шансов у них, похоже, было немного.

Когда тоновики ворвались во дворец, Джерико предложил Анастасии поменяться одеждой.

– Моя долг состоит в том, чтобы защищать вас, – сказал он. – Прошу вас, Анастасия, окажите мне эту честь.

Хотя Анастасия не хотела подвергать Джерико смертельной опасности, он изложил свою просьбу таким тоном, что отказать она была не в состоянии. Натянув бирюзовую мантию, Джерико бросился вверх по главной лестнице, увлекая за собой половину из ворвавшихся во дворец тоновиков. Капитан не знал всех комнат и коридоров на верхних этажах дворца, но все равно ориентировался в них лучше, чем нападавшие. Он увлек их в комнату Анастасии, затем через боковую дверь выбежал во внешний зал. Коридоры дворца представляли собой довольно запутанный лабиринт, и Джерико мог достаточно долго держаться от атакующих на безопасном расстоянии. Долго, но не бесконечно долго. Снизу послышался один выстрел, затем другой. Но Джерико не отвлекался; его задача – отвлекать на себя преследующих его тоновиков.

Нападающие не жалели огня. На колоннаде и в верхних этажах метались беспорядочные языки яростного пламени, в свете которых любая тень казалась человеческой фигурой, вырывающейся из темноты, и эти тени давали Джерико отличное укрытие, помогая обмануть нападавших.

Он бросился в очередную комнату, но широкая, развевающаяся на бегу мантия зацепилась за дверной косяк, и, пока Джерико освобождался, появились тоновики, которые размахивали оружием, но, как было сразу видно, весьма неумело. Джерико не был жнецом, но опыт обращения с режущими и колющими орудиями смерти у него был. Было время, когда он посещал бойцовские клубы. Людям нравилось наблюдать за его схватками, а двойственность его гендерной природы, которую малагасиец не скрывал, делала эти бои еще более интригующими.

Сегодня тоновики пожалели, что напали на малагасийца. В складках своей мантии Анастасия предусмотрительно оставила кинжал. Джерико выхватил его и начал драться – так, как не дрался никогда в жизни.

Часть 10. Libera Me

Анастасия промахнулась! Черт побери! Она не попала в викария! Девушка-тоновик, видя, что ее викарий сейчас будет подвергнут жатве, оттолкнула его и приняла удар на себя. А викарий, зажав обрубок руки, побежал. Он бежал как трус, в сторону тоновиков, которые сгрудились в главном вестибюле дворца.

Тенкаменин был мертв. Мертвы были Баба и Македа. Тоновики, видевшие, как она атаковала викария, стояли, ошеломленные, и не знали, что делать. Анастасия могла бы, подчинившись своей ярости, все их подвергнуть жатве, но удержала себя, потому что знала – ярость и злоба жнецу не помощники. И была более насущная забота – Джерико.

Она развернулась и бросилась вверх по лестнице. Никто ее не преследовал. Тоновики были слишком заняты тем, что жгли все, что могло гореть.

Она побежала на звук боя и ворвалась в один из гостевых люксов. В гостиной лежало несколько мертвых Шипящих, а пол был залит кровью. Анастасия, стараясь не поскользнуться, вбежала в спальню, где трое тоновиков сражались с Джерико. Лежа на полу, тот отбивался, но их было больше, и он постепенно слабел.

Анастасия убила нападавших их собственным оружием и упала перед капитаном на колени, чтобы оценить его раны. Бирюзовая мантия пропиталась кровью, Анастасия стащила ее с Джерико и разорвала на ленты, чтобы сделать бинты и кровоостанавливающие жгуты.

– Я слышал… я слышал выстрелы, – сказал Джерико.

Раны на теле Джерико были слишком глубокие, и наночастицам было бы с ними не совладать. Без посторонней помощи они не затянутся.

– Тенкаменин мертв, – сказала Анастасия. – Он умер, защищая меня.

– Наверное, – проговорил Джерико слабеющим голосом, – он не так уж и плох, как я думал.

– Если бы он был жив, то же самое он сказал бы и про вас.

Через открытые двери в номер валил дым. Анастасия помогла капитану добраться до колоннады, расположенной со стороны внутреннего дворика. Внизу все полыхало. Лестница вниз была блокирована огнем. И тогда Анастасии пришла в голову мысль. Пожалуй, один шанс у них все-таки есть. Спасение – не внизу, а вверху.

– На купол забраться сможете? – спросила она.

– Можно попробовать, – отозвался Джерико.

Анастасия помогла ему подняться на следующий этаж, затем через расположенный там люк они выбрались на балкон. Рядом с балконом была проложена лестница, которую использовали рабочие, обслуживавшие бронзовый купол, укрывающий внутренний дворик. Осторожно преодолевая ступеньку за ступенькой, они добрались до нижнего края купола.

Уклон, под которым купол поднимался вверх, не был слишком крутым, а его поверхность была текстурирована – симметрично расположенные углубления и выпуклости могли быть опорой для рук и ног. Но для Джерико, потерявшего много крови, подняться на него было равносильно подъему на Эверест.

– Что нам это даст… – попытался он спросить, но Анастасия оборвала его.

– Молчите и вперед! – сказала она.

Времени на объяснения не было.

Купол нагрелся от пожара, который бушевал во внутреннем дворике дворца. Его световые люки уже начали взрываться от нагрева, и через них к небу заструился черный дым.

Анастасия, увлекая Джерико за собой, добралась до макушки купола, где стоял флюгер, изображающий символ жнеческого сообщества – изогнутое лезвие косы и недремлющее око. Флюгер вертелся направо и налево, явно не зная, с какой стороны дует ветер; а ветер, подгоняемый жаром, дул, оказывается, снизу вверх.

И вот, когда Анастасия, удерживая Джерико, крепко ухватилась за шток флюгера, наконец появился вертолет. Он летел в сторону вертолетной площадки, которая, чего пилоты не знали, была занята тоновиками.

– Они нас не увидят, – сказал Джерико.

– А мы здесь не для этого, – отозвалась Анастасия.

Мимо них пролетел один дрон, другой, третий. Они направлялись к розовому саду, усыпанному мертвыми телами охранников и тоновиков.

– Вот для чего мы здесь, – сказала Анастасия и попыталась ухватиться за пролетающий дрон.

Но тот летел слишком быстро и далеко.

Тем временем внизу вертолет совершил фатальную ошибку. Увидев летящий в его сторону дрон, пилот решил увернуться. Зря он это сделал – дрон был запрограммирован на обход летящих навстречу объектов. Но он не был обучен учитывать ошибки пилотов, который бросают свои машины ему наперерез. Лопасть вертолета ударила в дрон, рассекла его напополам, но и сама разлетелась на куски, после чего вертолет, накренившись, рухнул на дворец.

Анастасия покрепче ухватила Джери за руку и отвернулась. Взрыв, казалось, потряс мир до его основания. Вертолет пробил отверстие в стене и разрушил несколько мраморных колонн, на которых держался купол.

И купол накренился.

Затем снизу вверх по всей конструкции распространилась мощная вибрация. Это оставшиеся колонны, подумала Анастасия. Им не удержать вес купола. Они разрушаются.

А мимо них все летели и летели дроны по пути к мертвым телам, лежащим в саду и на газонах.

– У меня тяжелые раны, но они не смертельны, – проговорил Джерико. – Если мы хотим привлечь внимание дрона, один из нас должен умереть.

Языки пламени уже вырывались из лопнувших световых люков. Снизу доносился грохот рушащихся колонн, а купол все больше и больше кренился.

Джерико был прав – другого способа не было, поэтому Анастасия выхватила кинжал и направила себе в грудь. Она убьет себя, и дрон подберет ее. Но нет! О чем только она думает! Какая глупость! Когда она бросилась с крыши у Ксенократа, она была всего-навсего ученицей жнеца. Теперь она жнец, и, если она покончит с собой, это будет означать, что она подвергла себя жатве. Убивших себя жнецов не восстанавливают. Таков закон! И дрон не прилетит за ней.

Пока Анастасия размышляла, Джерико мягко взял кинжал из ее рук.

– Ради вас, Досточтимый Жнец Анастасия, я готов умереть тысячу раз. Но нам хватит и одного.

И вонзил лезвие себе в грудь. Сдавленный хрип. Кашель. Гримаса боли. Джерико умер.

Пролетавший мимо дрон затормозил, развернулся и устремился к Джерико. И, как только он захватил тело капитана своими манипуляторами, купол под ногами Анастасии пошел, обрушиваясь, вниз. Она попыталась ухватиться за дрон, но ухватиться было не за что, и тогда она изо всех сил она вцепилась в руку Джерико.

Купол обрушился во внутренний дворик, взметнув вверх искры, языки пламени и клубы дыма. Падая, он разрушил все, что осталось от дворца, а само падение его сопровождалось мощным металлическим гулом, словно ударил гигантский похоронный колокол – последняя, печальная нота реквиема.

А в это время высоко в небе дрон уносил мертвого капитана и девушку-жнеца, держащуюся за его руку, – уносил в место, дарующее жизнь всем, кто пересекает ведущие туда двери.

Между нами – принципиальное несогласие. Восемь из нас твердо убеждены в том, что за удержание бурно растущего населения в разумных пределах должна нести ответственность специальная организация людей. Нам противостоят четверо, и они непреклонны в своей решимости. Конфуций, Элизабет, Сапфо и Кинг пытаются убедить нас в том, что люди пока не готовы к подобной ответственности – так же, как они не готовы к бессмертию. Но альтернатива, которую предлагает эта четверка, меня пугает, потому что это будет джинн в бутылке. Мы просто не сможем его контролировать.

Поэтому я разделяю точку зрения Прометея и его сторонников. Мы должны основать мировое сообщество достойных людей, которые, принося в дома людей смерть, будут контролировать рост населения. Мы назовем себя жнецами и создадим глобальную организацию. Искусственный интеллект, воплотившийся в облачные формы, которые составили основу мировой сети, поддерживает нашу точку зрения, хотя по природе своей не имеет отношения к вопросам жизни и смерти. Полагаю, что со временем и люди проникнутся мудростью нашей позиции. Что касается четырех инакомыслящих, то им придется принять точку зрения большинства, чтобы наше мнение перед лицом мира выглядело единым.

И все-таки я до сих пор не могу понять, что хуже – подражать природе в ее откровенной жестокости или взять на себя, какими бы несовершенными мы ни были, заботу о том, чтобы придать смерти качества сочувствия и милосердия, которые начисто отсутствуют у природы?

Четверо из нас выступают за модель, предлагаемую природой, но я не разделяю ее. И мешает мне в этом совесть.

Из «утраченных страниц» журнала Жнеца да Винчи, одного из Отцов-основателей

Глава 36

Кому вы служите?

Хотя Гипероблако после массовой жатвы в Майл-Хай-Сити и предсказывало такой разворот событий, Грейсон сам догадывался, что первыми, кто ответит жестокостью на жестокость, станут Шипящие. Вопрос был только в том, где это произойдет. Станет ли объектом атаки сам Годдард либо Шипящие выберут менее подготовленный к защите участок?

Грейсон получил ответ на эти вопросы, когда увидел первые картинки сожженных развалин дворца Тенкаменина.

– Насилие порождает насилие, – глубокомысленно изрек Мендоза.

– То, что произошло, заставляет нас менять наши подходы, верно? – сказал Грейсон.

Грейсон не мог отделаться от ощущения, что он потерпел поражение. Два года он боролся с радикализмом Шипящих, стараясь привести их в лоно основной, умеренной доктрины тонизма, но он так и не добрался до Мидафрики.

Тенкаменин и его люди не погибли бы, если бы он, Грейсон, работал получше.

– А что я говорил? – сказал Мендоза. – Вот если бы у нас были свои средства передвижения, мы могли бы передвигаться быстрее, везде бы успевали и решали бы больше проблем.

– Хорошо, – кивнул Грейсон. – Вы победили. Купите самолет, и полетим в Мидафрику. Я хочу найти этих тоновиков-Шипящих, пока они не натворили чего похуже.

Как оказалось, это был для них единственный способ добраться до Порт-Ремембранс. После гибели Тенкаменина жнецы региона, поставленные перед жестокой необходимостью, вышли далеко за рамки своих обязанностей и превратили регион в полицейское государство, напоминающее некоторые государства Эпохи смертных.

– Если Гипероблако не выполнит свои обязанности и не задержит этих преступников, – провозгласили местные жнецы, – то мы берем ситуацию под свой контроль.

А поскольку по закону жнецы могли делать все, что им заблагорассудится, никто не мог помешать им взять власть в свои руки, установить комендантский час и подвергать жатве всех, кто будет сопротивляться.

Тоновикам официально запретили приезжать в Мидафрику, и все коммерческие рейсы контролировались жнецами так, как не контролировались со времен Эпохи смертных. Трагедия произошедшего состояла также в том, что мид-африканские жнецы всегда отличались гуманностью и терпимостью; но теперь, благодаря Шипящим, регион вступил в союз с Годдардом, обещавшим наказать тоновиков по всему миру. А потому жнец, занявший пост ушедшего из жизни Тенкаменина, долго не думая, украсил свою мантию драгоценными камнями.

Жнецы Мидафрики нарядили несколько десятков патрулей, чтобы те следили за порядком на улицах Порт-Ремембранс и прочих городов региона, а также, в поисках тоновиков, которые убили их Высокое Лезвие, пробили дороги в джунглях, но никого не нашли. Никто не знал, где прячутся местные Шипящие.

Зато знало Гипероблако.

Вопреки общему мнению, оно отнюдь не уклонялось от того, чтобы судить и наказывать – если было за что. Правда, исполняло оно эти свои обязанности по-своему. С помощью шикарного реактивного самолета с вертикальным взлетом и посадкой.

– Я бы мог привыкнуть к этой роскоши, – сказал Моррисон, устраиваясь в широком уютном кресле.

– Не стоит, – отозвался Грейсон. Хотя он и подозревал, что, привыкнув путешествовать с таким комфортом, он и сам легко попадется на удочку и уже не сможет при иных обстоятельствах расстаться с самолетом.

В самолете находилось четыре пассажира, но ни одного пилота. Вело их машину само Гипероблако.

– Можно сказать, что нас ведет Святое Триединство, – сказала сестра Астрид.

Моррисон усмехнулся:

– Боюсь, вы ошибаетесь, потому что здесь я насчитал лишь двоих. Это Набат, – и он указал жестом на Грейсона, – и Гром.

Моррисон кивнул в сторону полностью автоматизированной кабины.

– Но никакого Тона, – завершил он.

Астрид ответила ему усмешкой:

– Ты неправ! Разве ты не слышишь, как он поет в шуме двигателей?

В самолете царило ощущение, что они летят не просто на встречу с очередной сектой Шипящих, но навстречу судьбе.

– Я викарий Мендоза, смиренный слуга Его Сонорности, Набата, которого вы видите перед собой и который есть Тон во плоти. Да возрадуется отныне всяк живущий!

– Да возрадуется отныне всяк живущий! – отозвались Моррисон и Астрид. Грейсон знал – будь его свита более многочисленной, хор бы получился поосновательнее.

Их самолет упал с небес и, затормозив в десяти метрах над землей, величаво приземлился у пещер Огбунике, в местности, которая раньше называлась Восточной Нигерией, а теперь стала частью Мидафрики. И сами пещеры, и леса вокруг них тщательно поддерживались Гипероблаком в состоянии первозданной дикости. Охранялось все, за исключением Шипящих, которые прятались в лабиринте этих таинственных пещер. В древние времена существовало поверье, что пещеры Огбунике разговаривали, и странно, что именно эти пещеры выбрали в качестве убежища тоновики, сознательно отказавшиеся от языка.

Когда самолет приземлился, Шипящих нигде не было видно. Они прятались в пещерах и, видимо, услышав рев двигателей самолета, забились в их самые дальние уголки. Но Гипероблако выкурило Шипящих, ультразвуковыми сигналами дезориентировав тысячи летучих мышей, которые жили в пещерах, и заставив их броситься на прячущихся в темноте людей. Атакованные раздраженными зверьками, тоновики были вынуждены бежать из пещер на свет, где их встретили не охранники и полиция, как они ожидали, а четверо людей, один из которых был одет в пурпурный балахон и нарамник, развевающийся под воздействием звуковых волн, стекавших по нему подобно водопаду.

Явление самолета и мрачной фигуры в одеяниях, приличествующих святым людям, заставило Шипящих остолбенеть.

– Где ваш викарий? – спросил Мендоза.

Шипящие стояли с видом самым вызывающим. Набат был мертв. Он был мучеником. Как посмел этот самозванец запятнать память о Набате? Это была обычная реакция Шипящих на появление Грейсона.

– Лучше было бы, если бы встретили Набата с должным уважением и позвали бы своего викария, – сказал Мендоза.

И вновь – никакой реакции.

Тогда Грейсон тихо попросил Гипероблако о помощи, и то с радостью отозвалось, нашептав что-то Грейсону в наушники.

Грейсон направился к тоновикам. Ближе всех к нему оказалась маленькая женщина, истощенная голоданием, которое, как решил Грейсон, было частью жизненного уклада, свойственного этой секте. По мере его приближения ее решимость сопротивляться постепенно улетучивалась. Отлично, решил Грейсон. После того, что сделали эти люди, сопротивление бесполезно.

Он наклонился к женщине, и она замерла. Тогда он прошептал ей на ухо:

– Это сделал твой брат. Все думают на тебя, но это был твой брат.

Грейсон и в малейшей мере не представлял, чем отличился брат этой женщины-тоновика, но Гипероблако знало и сообщило Грейсону достаточно, чтобы вызвать нужную реакцию. Глаза женщины расширились, губы задрожали, она негромко вскликнула от удивления. Можно было бы сказать, что она лишилась дара речи, если бы у нее, как и у прочих Шипящих, не был уже ампутирован язык.

– Покажи мне своего викария! – сказал Грейсон.

Женщина была не в состоянии сопротивляться воле Набата. Повернувшись, она указала на одного из стоящих позади нее людей. Конечно, Грейсон знал, кто здесь викарий, и без нее – Гипероблако указало на него в тот самый момент, когда Шипящие выбежали из пещеры. Но было очень важно, чтобы этого человека выдали свои.

Тот вышел вперед. Наиболее красноречивое воплощение того, что называется викарий Шипящих: всклокоченная седая борода, дикий взгляд и шрамы на руках – результат повреждений, которые, вероятнее всего, он нанес себе сам. Грейсон понял бы, что перед ним викарий, и без помощи Гипероблака.

– Это вы сожгли Высокое Лезвие Тенкаменина, Жнеца Бабу и Жнеца Мендозу?

Существовали секты тоновиков, которые дали обет молчания и общались с помощью знаков, но у этих Шипящих был лишь набор самых примитивных жестов, словно не только язык, но и сама коммуникация была их врагом.

Поэтому викарий просто кивнул.

– Ты веришь в то, что я – Набат? – обратился к нему Грейсон.

Тот не реагировал. Тогда Грейсон, напрягая диафрагму, произнес громче:

– Я задал тебе вопрос. Ты веришь в то, что я – Набат?

Шипящие как один повернулись к своему викарию, чтобы посмотреть, что тот сделает. Викарий прищурился и медленно покачал головой.

Тогда Грейсон приступил к работе. Он внимательно посмотрел на членов секты и заговорил, обращаясь к ним по очереди.

– Бартон Хант, – сказал он. – Твоя мать посылала тебе письма в течение шести лет, трех месяцев и пяти дней, но ты возвращал их ей даже неоткрытыми. Аранза Монга, – обратился Грейсон к стоящей рядом с Хантом женщине, – ты тайком просила Гипероблако, чтобы то заменило твое сознание памятью твоей лучшей подруги, которую подвергли жатве. Но, естественно, Гипероблако не стало это делать.

К моменту, когда Грейсон повернулся к третьему из Шипящих, первые два уже в слезах стояли на коленях, ухватившись за кромку его фиолетового балахона. Они уверовали.

Когда же Грейсон посмотрел на остальных – они сжались так, словно ожидали некоего страшного удара.

– Зоран Сарабо! – выкрикнул Грейсон.

– Уууу… – замычал стоящий поодаль человек, качая головой, – уууу…

И вдруг он, не дожидаясь той страшной правды, что готовился открыть перед всеми Грейсон, бросился перед ним на колени.

Наконец, Грейсон обратился к викарию.

– А ты – Руперт Роузвут, – произнес он. – Ты заставлял своих последователей в полной мере испытать боль при ампутации языка. Но сам ты, когда тебе удаляли язык, не почувствовал ни малейшей боли, потому что операция проходила под наркозом. И это потому, что ты – трус и лицемер.

И хотя викарий пребывал в ужасе, он не сдавался. Только покраснел от ярости.

Грейсон набрал воздуху в грудь и проговорил глубоким сильным голосом:

– Я есмь Набат, я – Тон, обретший плоть. Я единственный, для кого звучит Гром. Этот человек, который называет себя вашим викарием, недостоин этого звания. Он предал все, во что вы верите, и он вел вас неверной дорогой. Он замарал вас и ваши идеалы. Он – ложь. Я – правда. Поэтому скажите мне: кому вы служите?

Он сделал паузу, вновь набрал воздуха и проговорил голосом, которым мог бы заставить и горы склонить свои вершины:

– КОМУ ВЫ СЛУЖИТЕ?

И один за другим тоновики упали на колени, смиренно склонив головы. Некоторые из них даже простерлись перед ним на лесной подстилке. Все, кроме одного. Викария трясло от ярости. Он открыл было рот, начал интонировать, но издал лишь слабый, жалкий звук. Он был один, и никто к нему не присоединился. И тем не менее он держался до последнего, пока не кончился воздух в легких.

– Введите им свежие наночастицы, – сказал Грейсон, обратившись к Мендозе. – Пусть у них отрастут новые языки. Теперь они свободны от власти этого ужаса.

– Да, Ваша Сонорность, – с поклоном ответил Мендоза.

Затем Грейсон подошел к викарию Шипящих. Он думал, этот человек ударит его, даже надеялся на это. Но тот стоял неподвижно.

– Тебе конец, – сказал он с отвращением. Затем повернулся к Жнецу Моррисону и произнес слова, которые и не надеялся услышать из собственных уст:

– Подвергни его жатве.

Ни секунды не медля, Жнец Моррисон обеими руками захватил викария, рванул его голову в одну сторону, а тело в другую. Через долю секунды викарий был мертв.

– Скажи мне, что я был неправ!

Грейсон расхаживал по палатке, которую для него разбили в лесу, расстроенный так, как не бывал расстроен до этого никогда.

– Почему я должно тебе об этом говорить? – спокойно спросило Гипероблако.

– Потому что, если я был неправ, когда приказал убить этого человека, я должен об этом знать.

Потому что в ушах его все еще стоял звук хрустнувших шейных позвонков.

Это был самый ужасный звук из всех, что он когда-либо слышал. И тем не менее этот звук ему понравился. Смерть этого чудовищного викария принесла ему настоящее удовлетворение. Неужели именно это чувствуют все жнецы новой генерации? Примитивная хищническая страсть убивать – так это называется? Он хотел отвязаться от этого ощущения, но не мог.

– Я ничего не могу сказать о смерти – это за пределами моей компетенции. Ты же знаешь это, Грейсон.

– Мне все равно.

– Ты ведешь себя несколько иррационально.

– Я знаю, что ты не можешь говорить о смерти, – кивнул Грейсон. – Но ведь ты знаешь разницу между добром и злом, верно? То, что я отдал приказ Моррисону, – это было зло?

– Это известно только тебе, – ответило Гипероблако.

– Ты ведь должно меня направлять, руководить мной, помогать, чтобы я попытался сделать этот мир лучше.

– Ты этим и занят! – сказало Гипероблако. – Но, в отличие от меня, ты способен совершать ошибки. Если ты спрашиваешь меня, способен ли ты совершать ошибки в своих умозаключениях, то я дам положительный ответ. Ты делаешь ошибки постоянно – как, собственно, любой человек. Способность ошибаться – прерогатива человека, и именно за это я так люблю человечество.

– Ты мне совсем не помогаешь!

– Твоя задача – объединить тоновиков, чтобы они были более полезны миру. Я могу лишь оценивать, насколько ты продвинулся в решении этой задачи. Но мне не дано оценивать способы, которыми ты ее решаешь.

Нет, этого достаточно! Грейсон сорвал наушники. В ярости он готов был забросить их подальше, но затем услышал в них негромкий голос Гипероблака.

– Ты – ужасный человек, Грейсон! – сказало оно. – И одновременно ты – чудо.

– Так кто же я?

И ответ пришел – тихий и едва слышный. Причем не ответ, а новый вопрос:

– А почему ты не хочешь учесть оба варианта?

Вечером Грейсон вновь надел свои наряды и приготовился обратиться к тоновикам. Пообещать им прощение. Он поступал так много раз, но ни одна из сект до этого не совершала столь чудовищных преступлений.

– Мне не хочется их прощать, – сказал он Мендозе перед выходом.

– Гарантируя им прощение, вы приводите их в истинную веру, – ответил Мендоза. – И это соответствует нашим целям. И, кроме того, простит их не Грейсон Толливер, а Набат. А это означает, что ваши личные чувства здесь не будут играть никакой роли.

Когда Грейсон вновь надел наушники, он спросил Гипероблако, насколько прав был Мендоза. Хотело ли оно, чтобы Грейсон простил Шипящих, виновных в убийстве Тенкаменина? Или, что ближе соответствовало истине, простило ли их само Гипероблако? Было ли оно настолько великодушным, чтобы простить даже викария?

– А, этого несчастного? – печальным голосом переспросило Гипероблако.

– Несчастного? Ты называешь несчастным это чудовище, которое даже не заслуживает твоего сочувствия?

– Ты не знаешь его так хорошо, как знаю я, – ответило Гипероблако. – А я наблюдало за ним с самого его рождения. Я видело, какие силы оказывали на него воздействие, постепенно превратив в жестокого, заблуждающегося, эгоистичного человека. Поэтому я скорблю о его смерти – так же, как и о смерти других людей.

– Мне никогда не удастся быть таким же милосердным, как ты, и всех прощать, – сказал Грейсон.

– Ты не понял, – возразило Гипероблако. – Я его не прощаю. Я его просто понимаю.

– Так значит, – проговорил Грейсон, все еще не остывший от своего спора с Гипероблаком, – ты – не бог? Потому что бог прощает.

– А я никогда не утверждало, что я – бог, – ответило Гипероблако. – Я просто подобно богу, но я не бог.

Тоновики ждали появления Набата из палатки. Ждали они его несколько часов и могли бы ждать всю ночь.

– Не пытайтесь говорить, – сказал Грейсон, когда увидел, что тоновики пытаются поприветствовать его. – У ваших языков нет мышечной памяти. Должно пройти некоторое время, прежде чем вы вновь научитесь ими владеть.

Они смотрели на него с благоговейным почтением, и по их взглядам Грейсон понял, что они отказались от своего прошлого. Более они не были Шипящими. И когда Набат простил их, на глазах бывших Шипящих появились слезы раскаяния в прошлых проступках и одновременно слезы радости оттого, что им дан второй шанс. И они пойдут за Набатом, куда бы он их ни повел. Потому что, как окажется, он должен будет провести их через темноту, чтобы вывести к свету.

Итак, мы заложили основания для создания жнеческого сообщества во всех регионах мира, каждый из которых будет подчиняться нам и соотносить свою политику и действия с нормами, которые мы установили. Таким образом, нам удастся обеспечить порядок и единство. Также мы начали разработку планов создания города, который будет существовать независимо от регионов, что обеспечит нашу беспристрастность. Прометей стал Верховным Лезвием, и идут разговоры о том, чтоб каждый из континентов представлял некий Верховный Жнец. О, как же мы озабочены собой и собственными проблемами! Тайно я надеюсь, что очень скоро наша работа окажется ненужной, а должности – излишними. И тому есть причины.

Облако объявило о планах создания лунной колонии. Это первый шаг человечества во вселенную. Если этот шаг будет удачен, в перспективе он обеспечит лучший способ контроля за численностью людей на Земле, чем тот, который предполагает наличие жнеческого сообщества. Я бы предпочел жить в мире, где избыточному населению дают возможность покинуть место рождения и отправиться на другие планеты, а не убивают. Остается тем не менее нерешенным вопрос: можем ли мы в будущем доверять искусственному разуму? Хотя у меня есть некоторые сомнения, в целом я положительно отвечаю на этот вопрос. Те немногие «мировые лидеры», которые никак не хотят покинуть свои посты, всячески клевещут на разумное облако, говоря, что со временем оно превратится в угрозу человечеству, так как любое облако в перспективе – это грозовая туча, несущая смерть и разрушения. Но в конечном счете эти «пророки» потерпят поражение, потому что время их кончено. Что бы они ни говорили об облаке, его добрая предрасположенность к человечеству красноречивее всех слов, которыми его пытаются опорочить мелочные политики и последние тираны этого мира.

Из «утраченных страниц» журнала Жнеца да Винчи, одного из Отцов-основателей

Глава 37

Нет в этом утре ничего хорошего

Когда Джерико Соберанис очнулся после восстановления, он увидел Жнеца Анастасию, которая, сидя в кресле у его кровати, спала, уткнувшись лицом в коленки. Поза эмбриона, подумал Джерико. Нет, скорее защитная поза, поза черепахи в панцире. Нежели она так остро чувствует угрозу, что и во сне старается принять наиболее безопасное положение и держится начеку? Наверное, для этого у Анастасии есть все основания.

Одета была Анастасия в простую одежду. Джинсы, белая блузка. На ней не было даже кольца. Ничто не говорило о том, кто она в действительности. Всемогущий жнец, чья жизнь протекает по ту сторону жизни и смерти, исчез, и на его месте оказалась обычная девушка. Джерико, возвращенный к жизни, переживал странные ощущения, которые вряд ли бы смог измерить и описать словами.

Он осмотрелся. Мягкие цвета, в которые выкрашены стены, общая атмосфера чистоты и уюта. Да, это, вне всякого сомнения, восстановительный центр. Значит, его смерть была ненапрасной – им удалось привлечь внимание дрона. Неужели Анастасия была с ним в этой комнате все время, пока врачи занимались возвращением его к жизни? Стояла на страже?

– Я так рада, что вы проснулись, – сказала медсестра, входя в палату и поднимая штору на окне, за которым, прямо над горизонтом, стояло солнце. Медсестра быстро просмотрела в своем блокноте историю восстановления Джерико и, кивнув, произнесла:

– Крайне приятно с вами познакомиться.

Ситра спала и видела себя летящей. Сон ее был не так уж далек от реальности, которую она пережила. Уцепившись за руку Джерико, она взмыла в небо, и дрон пронес их над городом, натужно ревя моторами, которые вынуждены были нести двойной вес. Она была уверена, что вывихнула плечо Джерико, но для мертвого это ровным счетом ничего не значит, а все повреждения будут исправлены к моменту, когда капитан проснется.

Во сне Ситры рука Джерико оказалась вдруг покрытой чем-то скользким. Ситра не смогла ее удержать, но не упала, а полетела самостоятельно, почему-то, правда, не контролируя своего полета. Она пролетела над заливом, после чего направилась дальше, через Атлантику, в сторону далекой Мерики. Она и представления не имела о том, что ее там ожидает, но догадывалась, что кошмары ей обеспечены.

А потому Ситра была искренне благодарна медсестре за то, что та разбудила ее звуками своего тихого голоса.

Она выпрямилась и соскользнула с кресла, после чего потянулась, поглаживая затекшую шею. Джерико был жив, и даже более жив, чем она.

– Доброе утро, – произнесла Ситра нетвердо, после чего сообразила, что для жнеца она прозвучала слабовато. Даже для такого жнеца, который вынужден жить инкогнито. Она откашлялась и проговорила с большей степенью уверенности в голосе: – Доброе утро.

– Нет в этом утре ничего хорошего, – сказала медсестра. – Я никогда не видела на улицах столько охранников. Жнецы ищут этих ужасных тоновиков, которые убили Высокое Лезвие, но те исчезли, и никто не знает, где их искать.

Анастасия прикрыла глаза, вспомнив ужас той жуткой ночи. Так много людей было убито, и хотя многие были восстановлены, дронов, чтобы спасти всех, не хватило. Десятки, а может быть, и сотни людей были брошены в костер. А если у тоновиков был план нападения, они наверняка припасли и план отступления.

Сестра объяснила, что через полтора дня после того, как их принес сюда дрон, Порт-Ремембранс был заблокирован. Ситуация в Северной Мерике была, вероятно, еще хуже. То, что совершил Годдард на стадионе в Майл-Хай-Сити, породило разлом в обществе – и среди обычных людей, и среди жнецов. Каждый был поставлен перед выбором – либо ты принимаешь политику Годдарда, либо спасаешься и бежишь. Многие люди так и поступили.

Анастасия понимала, что ее могут узнать. Теперь, когда она обратилась к людям со своими посланиями и люди узнали, что она жива, спрятаться ей было трудно.

– Теперь, когда вы проснулись, я уверена, что жнецы захотят вас увидеть, – сказала Джерико медсестра. – Конечно, не для того, чтобы подвергнуть жатве, а чтобы задать какие-то вопросы. Вы же оба работали во дворце, верно? Они захотят узнать, что там происходило.

Джерико посмотрел на Анастасию, а та успокаивающе погладила его по плечу, которое сама и вывихнула.

– Отлично, – сказал Джерико. – И, наверное, мне придется поискать новую работу.

– О, не беспокойтесь об этом, – проговорила медсестра. – Хотя Гипероблако нынче и молчит, оно по-прежнему дает списки вакансий по всему миру. Если хотите себе что-нибудь найти, там много чего есть.

После того как сестра ушла, Джерико присел в кровати и улыбнулся Анастасии.

– Ну и как это – ездить верхом на дроне? – спросил он.

– Это было… немного не так, – отозвалась Анастасия, решив не вдаваться в детали. – И я еще не поблагодарила вас за то, что вы сделали.

– Это моя работа, – сказал Джерико.

– Ваша работа – поисково-спасательные операции.

– А разве я не занимался поисков средств спасения в ситуации, когда спастись было невозможно?

– Да, занимались, – улыбнулась Анастасия. – И сделали это успешно. Теперь же наша задача – выбраться отсюда, пока кто-нибудь не пришел нас допрашивать.

Но не успела она произнести это, как дверь в палату распахнулась. На пороге стоял жнец. Сердце Анастасии сжалось, но через мгновение она узнала вошедшего. Зеленая мантия, озабоченный взгляд.

– Радость, которую я испытываю, видя вас, сравнима лишь со страхом, что кто-то еще вас увидит, кроме меня, – сказал Жнец Поссуэло. – Местные жнецы уже интересуются, что я здесь делаю.

– Меня еще не узнали, – сказала Анастасия.

– Узнали, и наверняка, – покачал головой Поссуэло. – Я уверен, что местный персонал тайком уже перешептывается по вашему поводу. Но, к счастью, пока вас не сдали жнецам – в противном случае вы были бы уже на пути к Годдарду. Я здесь, чтобы препроводить вас в безопасное место, откуда вы сможете продолжить свои передачи. Вас слушает все больше и больше людей. И они сами находят информацию по тем ключам, что вы даете им в руки. Годдард в ярости. Он угрожает подвергнуть жатве всякого, кого застанут исследующим глубинное сознание, но это не останавливает людей.

– В любом случае ничего у него не получится, – сказала Анастасия. – Глубинное сознание – за пределами юрисдикции жнеческого сообщества.

И, поговорив это, Анастасия вспомнила, как много работы ей еще предстоит.

– И какое безопасное место вы предлагаете? – спросил Джерико. – Разве такие еще остались?

– Трудно сказать, – отозвался Поссуэло. – Теперь, когда количество наших врагов так выросло, безопасных мест становится все меньше.

Он сделал паузу, что-то напряженно обдумывая.

– Ходят слухи, – наконец, сказал он, – о месте, так хорошо укрытом от посторонних глаз, что о нем не знают даже те жнецы, кто больше всех любит путешествовать.

– Трудно полагаться на слухи, – покачал головой Джерико. – Желаемое в них чаще всего выдают за действительное. Где вы это слышали?

Поссуэло пожал плечами, словно извинялся.

– Слухи, – сказал он, – это как дождь, текущий сквозь старую крышу. Дешевле покрыть новую, чем найти течь в старой.

Он вновь сделал паузу, после чего продолжил:

– Есть еще слухи иного порядка, которые могут быть нам более полезны. Это слухи о Набате, так называемом пророке тоновиков.

Тоновики! Одно лишь упоминание этих людей способно было у Анастасии вызвать ярость.

– Нет никаких доказательств того, что Набат когда-либо существовал, – проговорил Джерико. – Он запросто может быть выдумкой Шипящих, которые таким образом хотят оправдать то, что делают.

– А я думаю, он существовал, – сказал Поссуэло. – Более того, есть свидетельства того, что он существует и сейчас и что он борется с Шипящими. У нас в Амазонии есть их секты. Так Набат, как говорят их члены, являлся к ним и вернул на путь истинный. Если это действительно так, у нас мог бы быть сильный союзник.

– Ну что ж, кем бы он ни был, – сказала Анастасия, – ему придется многое нам всем объяснить.

Эзра Ван Оттерлоо не носил одежд, которые предпочитали тоновики. Он не цитировал банальности. Он не настаивал на том, чтобы путешествовать группой по семь или двенадцать человек, и он не любил интонировать. Единственное, на что он согласился, – это на то, чтобы его называли Брат Эзра. Но это была с его стороны единственная уступка, которую он сделал с тех пор, как за два года до этого аудиенция у Набата привела его в секту, дала ему цель в жизни и указала верную дорогу. Был ли Набат святым или нет, Эзру ни в малейшей степени не интересовало. Важно было то, что с этим человеком в расшитом нарамнике говорило Гипероблако, а потому его последователем быть стоило.

Эзра странствовал по миру, писал то, что хотел и где хотел – точь-в-точь как предложил ему делать Набат. И куда бы он ни приезжал везде он оставлял свои бунтарские фрески. Как Набат и обещал, явились к нему и вдохновение, и радость творчества. Дело свое он делал быстро, тихо, и его ни разу не поймали.

Приехав в новую страну, Эзра говорил местным тоновикам, что у него миссия, одобренная Набатом, и тоновики давали ему стол и кров. Но затем он все чаще начал сталкиваться с сектами, которые утверждали, что Набат являлся им после того, как был подвергнут жатве. Они утверждали, что до встречи с Набатом были радикальными Шипящими, но он их реформировал. Поначалу Эзра им не верил, но продолжал выслушивать их свидетельства. А потом, ночью, он писал в городе, в тех местах, где настенная живопись была запрещена, сцены явления Набата людям.

После того как Эзра столкнулся с третьим за все последнее время случаем обращения Шипящих в истинную веру, он принялся сознательно искать новых свидетельств. Он искал группы Шипящих, известные своим радикализмом, и, найдя, убеждался, что по крайней мере половину из них Набат направил на путь истинный, а другая половина ждала своей очереди.

Затем однажды он оказался в аэропорту, но не знал, куда направить свои стопы, и тут – о, чудо! – в системе оказался билет, выписанный на его имя. Он понял, что Гипероблако следит за его путешествиями и предусмотрительно направляет в места, где живут реформированные Набатом секты, с тем, чтобы он, художник, создал по этому поводу прославляющую пророка фреску. Так Эзра узнал, что стал частью свиты набата, частью его легенды – несмотря на то, что сам Набат вряд ли об этом знал.

Потом его поймали в Амазонии, и он подумал, что это также часть плана, который разработало Гипероблако. С другой стороны, если ему просто не повезло, Гипероблако и это его невезение использует как надо.

Пока все жнецы Мидафрики искали Шипящих, убивших их Высокое Лезвие, о местонахождении убийц знал жнец из Амазонии – благодаря тому, что держал в пленниках художника-тоновика.

– Мы его задержали, когда он писал Набата, превращающегося в стаю птиц, на стене резиденции нашего Высокого Лезвия, – сказал Поссуэло Анастасии.

– Все правильно, – сказал Эзра, улыбнувшись.

Они находились в полной безопасности на борту самолета, принадлежащего Поссуэло. Тот был настолько предусмотрителен, что даже запасся новой бирюзовой мантией, и Анастасия с радостью переоделась в свой обычный наряд.

– Наказание за порчу имущества, принадлежащего жнецам, – смерть, но наше Высокое Лезвие Жнец Тарсила не захотела убивать художника. А тот рассказал нам, что делал все это время.

– Я мог бы написать ваш портрет, Жнец Анастасия, – предложил художник. – Конечно, мои работы не так совершенны, как работы мастеров Эпохи смертных. Но все равно по качеству они выше среднего уровня.

– Экономьте краски, – отозвалась Анастасия. Может быть, с ее стороны это было проявлением тщеславия, но ей не хотелось, чтобы для потомков ее запечатлели на полотне «выше среднего уровня».

– Он сидел у нас несколько месяцев, – продолжал рассказывать Поссуэло, – но потом, после гибели Тенкаменина, в системе появились два билета на его имя. Один – в Онитшу, маленький городок в Мидафрике. Второй же билет нас сбил с толку, потому что это был туристический билет в пещеры Огбунике, которые находятся в центре охраняемых территорий, где туристов не было уже сотни лет.

На это Эзра улыбнулся:

– Да, со мной все непросто.

И вновь предложил Анастасии:

– Вы действительно не желаете портрет?

То, что билеты появились в системе после того, как Эзру задержали в Амазонии, значило лишь одно: Гипероблако хочет, чтобы жнецы Амазонии узнали, где укрываются Шипящие и Набат.

– В обычных условиях мы бы долетели туда за несколько часов, – сказал Поссуэло Анастасии. – Но теперь нам придется сделать крюк и изобразить, что у нас важные дела в каком-то другом месте. В противном случае мы можем, не желая того, навести жнецов Мидафрики прямо на Набата.

– Правильно, – согласилась Анастасия. – А мне нужно время, чтобы покопаться в глубинном сознании и найти материал для следующей передачи. Я близка к открытию причин марсианской катастрофы.

– А как с орбитальной станцией? – спросил Поссуэло.

Анастасия вздохнула и покачала головой:

– Нельзя заниматься двумя делами одновременно.

На Марсе находилось девять тысяч восемьсот тридцать четыре колониста. Еще больше погибло на Луне во время первой в истории человечества массовой жатвы. А ведь были широкие планы по превращению этой планеты в дом для миллионов, если не миллиардов людей. Но что-то пошло не так.

Вы выполнили домашнее задание по Марсу? Просмотрели список имен колонистов? Я не хочу, чтобы вы запоминали эти имена или даже узнавали тех, кто эти имена носил, – даже тех, кто в ту пору был знаменит. Слава приходит и уходит, а слава тех людей по большей части уже угасла. Но посмотрите на этот список еще один раз, потому что я хочу, чтобы вы увидели это имя.

Карсон Ласк – так зовут этого человека.

Он был на Марсе, когда произошла катастрофа, и он был одним из немногих, кто спасся. Ласк оказался в нужном месте в нужное время – ему удалось сесть на борт единственного корабля, который не превратился в пепел после взрыва реактора.

По поводу возвращения выживших на Земле был устроен большой праздник, но затем Карсон Ласк исчез из поля зрения.

Или не исчез?

Но пока вернемся во времени за три месяца до того, как взрыв уничтожил колонию. Посмотрите на транспортные отчеты и имена прибывающих и убывающих с Марса. Я уверена, вам встретятся знакомые имена. Например, имя Ксенократа. Тогда он был молодым жнецом и единственным из них, кто посетил марсианскую колонию. Это было странно, потому что предполагалось, что жнецы продолжат свою работу и на Красной планете. Но зачем здесь нужны жнецы, если у нас есть целая планета для того, чтобы население росло и развивалось? По предварительным подсчетам, нужда в жнецах на Марсе могла бы возникнуть не меньше чем через сто тысяч лет.

Но Ксенократ, как он говорил, не собирался никого подвергать жатве. Он просто удовлетворял свое любопытство. Ему хотелось посмотреть, как люди будут жить на Марсе, и он сдержал свое слово. Он просто путешествовал по планете и беседовал с колонистами. И все было мило и благопристойно.

Но я должна вам кое-что показать.

Это – видео прибытия Ксенократа.

Его непросто узнать, верно? Он был строен, и мантия его не была так отягощена золотом, как в те времена, когда он стал Высоким Лезвием. Вот его встречает губернатор колонии, сопровождаемый официальными лицами. А здесь – видите? Молодой человек на заднем плане! Видите? Это – Карсон Ласк. Пока Ксенократ находился на Марсе, Карсон Ласк работал его личным камердинером. Здесь его видно не так хорошо, но чуть позже картинка станет лучше.

Помните? До катастрофы остается всего несколько месяцев. За это время колонисты забыли о визите Ксенократа. Но этого времени было достаточно, чтобы тайные бригады подготовили все для акта саботажа, который выглядел бы как очередной несчастный случай.

Что касается Карсона Ласка, то вы ничего не найдете о нем в свидетельствах, относящихся ко времени, когда он вернулся на Землю, потому что меньше чем через год он поменял имя. А вот и он, поворачивается к камере. Видите? Знакомо вам это лицо? Нет? Добавьте несколько лет, сделайте волосы покороче, прикиньте самодовольную, самоуверенную усмешку. Узнали?

Этот молодой дворецкий – не кто иной, как Его Сверхпревосходительство Суперлезвие Северной Мерики Роберт Годдард.

Глава 38

Великое воссоединение воскресших

Набат и его свита нашли убежище в тех же пещерах, что и бывшие Шипящие. Теперь бывшие радикалы искренне раскаивались в содеянном, в присутствии Набата сразу же падали ниц и клялись, что недостойны даже лежать в пыли у его ног. В иной ситуации Грейсон не допустил бы столь гиперболизированных форм поклонения, но, приняв во внимание то, что совершили эти тоновики, убившие стольких людей, он решил, что ползание в пыли – это еще мягкое для них наказание. Естественно, Гипероблако напомнило Грейсону, что наказание тоновиков лежит за пределами его, Гипероблака, компетенции.

– Исправление состоит в том, что человек поднимается над своими дурными прошлыми решениями и плохими поступками. Если раскаяние является искренним и человек действительно желал бы загладить свою вину, в страдании пользы нет.

И все-таки Грейсон не возражал против того, чтобы бывшие Шипящие лежали физиономиями вниз, уткнувшись в гуано, слоями лежавшее на полу.

Раскаявшиеся тоновики украсили грот Набата с помощью драпировок и подушек и постоянно просили его, чтобы он дал им возможность послужить себе.

– Для ожидания это место ничуть не хуже всех прочих, – сказало Гипероблако.

– Не хуже? – переспросил Грейсон. – Тебе хорошо, ты не чувствуешь запахов, но, как мне кажется, воняет здесь ужасно.

– Мои сенсоры гораздо совершеннее человеческого обоняния, – напомнило Грейсону Гипероблако, – и, как я полагаю, человек вполне может выдержать запах аммиака, который выделяют местные отложения.

– Ты предложило нам подождать, – сказал Грейсон. – И чего мы ждем?

– Гостя, – ответило Гипероблако.

– Ты можешь, по крайней мере, сказать, кто это?

– Не могу.

Так Грейсон понял, что в гости к нему направляется жнец. Но если учесть растущую среди жнецов враждебность по отношению к тоновикам, становится непонятно, почему Гипероблако благосклонно смотрит на этот визит. Может быть, жнецы Мидафрики обнаружили укрытие Шипящих и хотят отомстить? Но, если это так, почему бы Гипероблаку не предложить ему «отправиться в путешествие» – так, как это было в аббатстве, когда по его душу пришел Жнец Моррисон? Как ни крутил, как ни вертел Грейсон в голове возможные варианты ответа на мучащие его вопросы, ни к чему он не пришел.

– Отдыхай спокойно, – в темноте негромко сказало ему на ухо Гипероблако. – Я с тобой, и ничего дурного не случится.

У Жнеца Анастасии были сомнения по поводу этого так называемого святого человека. Во-первых, ей нужны были свидетельства того, что с ним говорит Гипероблако. Не косвенные, а прямые, из первых рук. Это было в ее привычках с детства – чтобы поверить во что-то, она должна была либо увидеть это, либо потрогать собственными руками. Этот «Набат», вероятнее всего, был просто интриган с приличной харизмой. Искусный мошенник, паразитировавший на доверчивости людей, он говорил им то, что они хотели услышать, и был тем, кого они хотели в нем видеть. И все это – ради решения каких-то своих проблем.

Анастасия хотела в это верить. Потому что альтернативный вариант – то, что Гипероблако в качестве единственного звена связи с человечеством выбрало тоновика, – ее не устраивал совсем. Нет, то, что Гипероблако решило не порывать с людьми окончательно – это разумно. Но почему их связь осуществляет тоновик? Так как Гипероблако по определению было неспособно на ошибку, причины у него быть должны. Но пока Анастасия не ведала об этих причинах, она предпочитала считать Набата обманщиком и самозванцем.

Конечной целью их путешествия был негостеприимный мид-африканский лес, густой непроходимый хаос деревьев, кустарников и разнообразных колючих растений, которые цепляли Анастасию за края ее новой мантии и кололи сквозь ткань, оставляя на коже зудящие следы. Так они продирались к пещере, где в уединении их ждал Набат. Когда они наконец добрались до пещер, путь им преградили стоящие на страже тоновики. Они были без оружия, но вид у них был угрожающий. Они окружили прибывших и схватили их за руки.

– Никаких активных действий! – предупредил Анастасию Поссуэло.

Ей было трудно подчиниться – она понимала, что за люди перед ней и что они совсем недавно наделали. Она внимательно рассматривала их лица. Не этот ли швырнул Жнеца Тенкаменина на землю? А этот – Жнеца Бабу на костер? Анастасия могла поклясться, что узнает этих людей. Хотя, может быть, в ней всего-навсего говорит воображение?

На подходе к пещерам Поссуэло настоятельно предложил ей оставить оружие. Теперь она поняла – он не просто спасал ее вооружение от конфискации. Он опасался, что она даст волю своей ярости. Каждая ее клеточка требовала возмездия, но она боролась с этим, продолжая напоминать себе, что истинный жнец, жнец, достойный уважения, никогда не совершит акта жатвы, подчинившись злобе или ярости. Но, конечно, если кто-то из тоновиков подступится к ним с оружием, она обрушит на него самые свирепые свои приемы Бокатор, сокрушая спины и ломая шеи без всякого милосердия.

– Мы просим аудиенции у Набата, – сказал Поссуэло.

Анастасия хотела было напомнить ему, что члены этой секты ампутировали себе языки, но, к ее удивлению, один из тоновиков ответил.

– Два года назад Набат был поднят на две октавы выше, – сказал он. – Он пребывает с нами лишь в гармонии.

Но Поссуэло нельзя было сбить.

– У нас иные сведения, – сказал он. – И мы здесь не с целью провести жатву. Наша цель – общая польза.

Тоновики изучающе смотрели на них. Серьезные лица, в глазах – недоверие. Затем тот, что заговорил первым, сказал:

– Идемте с нами. Набат вас ждет.

Полное отсутствие логики! Причем на всех уровнях. Если Набат ждет их, почему эти тоновики отрицают факт его существования? И действительно ли Набат ждет их или этот прислужник говорит так, чтобы окутать Набата покровом таинственности? Еще до того, как Анастасия встретила Набата, она почувствовала к нему сильную неприязнь.

Тоновики повели их к нужной им пещере, по-прежнему удерживая за руки, и, хотя Анастасия не стала освобождаться, она дала понять держащим ее людям, что для них это опасно.

– Вам бы лучше отпустить меня, если хотите сохранить свои руки в целости и сохранности, – сказала она.

Но тоновики не согласились сделать то, что она просила.

– Мои руки вырастут заново, как заново вырос язык, – сказал один из них. – Набат, в силу мудрости своей, вернул нам наши наночастицы.

– Ну что ж, – покачала головой Анастасия, – по крайней мере, он не полный идиот.

Поссуэло предупреждающе посмотрел на нее, и Анастасия решила, что молчание станет лучшей для нее формой поведения, потому что ничто из того, что она могла бы сказать, не сделает их положение лучше.

Процессия притормозила у входа в пещеру, напоминавшего пасть хищника. Именно здесь их представят Набату…

Но еще до того, как появился Набат, появился некто, чье явление убедило Анастасию, что проделали они весь этот путь не зря.

Когда Жнец Моррисон услышал, что к пещерам идет группа жнецов, он подумал, что это жнецы из Северной Мерики и явились они по его душу. Годдард, должно быть, узнал, что он жив, чем занимался все эти годы, а потому прислал людей, чтобы его задержать и привезти домой. Он решил бежать, но из пещеры был только один выход. Кроме того, Моррисон был уже не тот человек, каким был в те времена, когда начал служить Набату. Тот младший жнец мог бы легко спасти себя за счет других. Но этот, новый Жнец Моррисон должен смело встретить врагов и защищать Набата до последнего, как и обещал.

Он вышел вперед, как делал это всегда, чтобы оценить уровень опасности и своим видом показать противнику, что иметь с ним дело небезопасно, и вдруг, увидев знакомую бирюзовую мантию, застыл. А ведь он думал, что никогда больше не увидит ее!

Жнец Анастасия была поражена не меньше.

– Вы? – сказала она.

– Нет, это не я, – выпалил неожиданно для себя Моррисон. – То есть это, конечно, я. Но я – не Набат.

И куда девался его пугающий вид? Где его грозные взгляды? Моррисон чувствовал себя каким-то заикающимся тупицей, как, впрочем, и раньше чувствовал себя рядом со Жнецом Анастасией.

– Но что вы здесь делаете? – спросила Анастасия.

Моррисон принялся было объяснять, но понял, что на полную историю времени ему сейчас не хватит. Кроме того, он был уверен, что ее история будет поинтереснее, чем его.

Подошел еще один жнец, в мантии амазонских жнецов.

– Как я понял, вы знакомы? – спросил он.

Но не успели Анастасия и Моррисон ответить, как из-за спины Моррисона, похлопывая жнеца по плечу, появился Мендоза.

– Как обычно, вы загораживаете дорогу, Моррисон, – ворчливо сказал он.

Увидев Анастасию, викарий застыл от удивления. И, хотя глаза его бегали туда-сюда, он молчал. Некоторое время четверка стояла друг напротив друга, не произнося ни звука. Наконец, из пещеры вышел и Набат.

Увидев Анастасию, он раскрыл от удивления рот в манере, совершенно не свойственной святым людям, которые, как известно, тщательно следят за этим.

– Так, – проговорила Анастасия. – Похоже, я сошла с ума. Какая досада!

Грейсон знал, что Гипероблако получает от этой сцены истинное удовольствие – камеры, установленные на соседних деревьях, едва не хихикали, вертя своими головками, стараясь запечатлеть эту забавную сцену во всех ракурсах. Конечно, прямо сказать ему о том, кто приедет, Гипероблако не могло. Но ведь оно могло хотя бы намекнуть, что он встретит человека, который когда-то полностью перевернул его жизнь, причем самым замысловатым образом. Но все равно, даже вооруженный намеками, Грейсон в этой ситуации оказался бы безоружен.

И тем не менее он решил не давать Гипероблаку шанса ухмыльнуться над его расширенными от удивления глазами и отвисшей челюстью. Поэтому, когда Анастасия высказала предположение о том, что она свихнулась, Грейсон провозгласил с самым небрежным видом:

– Стоя воскресла! Да возрадуется отныне всяк живущий!

– Никакая Стоя не воскресла, – отозвалась Анастасия. – Воскресла только я.

Грейсон еще с мгновение удерживал на своей физиономии выражение, приличествующее, как он полагал, пророку, но потом бросил это занятие. Лицо его расплылось в улыбке.

– Так вы живы! – сказал он. – А я не был уверен, что ваши передачи – это ваши передачи!

– Так вы что, тоже знакомы? – спросил жнец в зеленой мантии.

– Еще с прошлой жизни, – ответила Анастасия.

Подошел еще один из спутников Анастасии. Или спутниц? И начал смеяться. Или начала?

– Момент исторический! Великое воссоединение воскресших!

Грейсон задержался взглядом на смеявшемся. Или смеявшейся? Было в нем нечто завораживающее. Или все-таки в ней? Солнце то показывалось из-за туч, то скрывалось, мешая толком разглядеть, что и как.

Мендоза, пытаясь сохранить хоть какую-то протокольность события, прокашлялся и своим лучшим сценическим голосом провозгласил:

– Его Сонорность, Набат, приветствует вас и предоставляет вам право на аудиенцию.

– Личную аудиенцию, – тихо подсказал Грейсон.

– Личную аудиенцию! – прогудел Мендоза, но и шагу не сделал, чтобы покинуть сцену.

– И это означает, что в аудиенции участвуем лишь я и Жнец Анастасия, – сказал Грейсон.

Мендоза повернулся к нему, глаза его были испуганны.

– Мне кажется, это неправильно, – сказал он. – Возьмите с собой в качестве охраны хотя бы Жнеца Моррисона.

Но Моррисон вдруг поднял руки, словно сдаваясь.

– Избавьте меня от этого, – сказал он. – Я не стану сражаться со Жнецом Анастасией.

Камеры Гипероблака зажужжали, и Грейсон мог поклясться, что слышит в их шуме смех.

– Пригласите наших гостей в пещеру, – обратился он к Мендозе, – и приготовьте что-нибудь поесть. Они наверняка умирают с голода.

И, повернувшись к тоновикам, которые во все глаза смотрели на это странное воссоединение таких разных людей, проговорил:

– Все в порядке.

Обратившись же к Анастасии, предложил:

– Не откажите мне в любезности! Давайте прогуляемся!

И они вошли под сень густых деревьев.

– Любезность! Прогуляемся, – сказала, усмехнувшись, Анастасия, когда они отошли на расстояние, откуда их было не услышать. – Не слишком ли претенциозно?

– Это часть спектакля, – ответил Грейсон.

– Так вы признаете, что это спектакль?

– В том, что касается моей роли пророка, – да, – признался Грейсон. – Но все остальное вполне реально. Я – не фрик, и я – единственный из людей, с кем говорит Гипероблако.

Он усмехнулся и продолжил:

– Не исключено, что это – награда за то, что я бросился под вашу машину и таким образом спас вашу жизнь.

– Это была не моя машина, – сказала Анастасия. – Она принадлежала Жнецу Кюри. Я просто училась водить.

– И хорошо, что так вышло. Если бы вы были опытным водителем и объехали меня, мы бы все сгорели.

Помолчав, он задал вопрос:

– Так, выходит, Жнец Кюри тоже жива?

Сердце Анастасии сжалось – ей придется вслух сказать горькую правду. Непонятно, что легче – держать ее в себе или с кем-нибудь поделиться.

– Мари умерла, спасая меня. Она устроила так, чтобы меня могли восстановить.

– Восстановить, – задумчиво произнес Грейсон. – Вот почему вы выглядите так же, как и три года назад. Ничуть не изменились.

Анастасия внимательно посмотрела на Грейсона. А вот он изменился, и не только потому, что носил этот странный наряд. Черты лица его стали строже, походка более уверенной, а взгляд – проницательным. Он отлично научился играть свою роль – так же, как она – свою.

– Последнее, что я слышала, – так это то, что вы отказались от убежища, которое я вам приготовила в Амазонии, – проговорила Анастасия. – И вместо этого ушли к тоновикам.

Во вгляде Грейсона она увидела глубину, которой в нем раньше не было. Это был взгляд Гипероблака – не меньше.

– Спрятаться у тоновиков – в этом была ваша идея. Или вы забыли? – спросил он.

– Нет, я помню, – ответила Анастасия. – Но я не думала, что вы останетесь с ними так надолго. Да еще и станете их пророком.

Она еще раз осмотрела его одеяние.

– Не могу понять, как все-таки вы выглядите – нелепо или царственно?

– И так, и так, – ответил Грейсон. – Фокус в том, что, одеваясь странно, вы убеждаете людей в своей неординарности. Но вы это знаете лучше меня.

Анастасия должна была признать правоту Грейсона. Мир относится к вам не так, как к обычным людям, и определяет вас не так, как обычных людей, когда вы носите мантию или иные знаки отличия.

– Но это все до той поры, пока ты сам не начинаешь верить в свою неординарность, – усмехнулась Анастасия.

– Когда я снимаю этот наряд, я вновь становлюсь Грейсоном Толливером, – проговорил он.

– А я, когда сбрасываю мантию, – Ситрой Терранова.

Грейсон широко улыбнулся.

– Никогда не слышал вашего настоящего имени. Ситра. Мне оно нравится.

Услышав свое имя из уст Грейсона, Ситра почувствовала неожиданный прилив ностальгии. Тоску по прошлым временам, когда все было так просто и определенно.

– Осталось очень немного людей, которые меня так зовут, – сказала она.

Грейсон внимательно посмотрел на Анастасию.

– Странно, – сказал он. – Но раньше мне было очень трудно с вами говорить. А сейчас – проще, чем с кем бы то ни было. Наверное, это потому, что мы стали во многом очень похожи.

Анастасия рассмеялась словам Грейсона. Не потому, что они были смешными, а потому, что в них была правда. Весь мир видел в них фигуры символические. Неосязаемый свет, способный вывести человечество из мрака. Она поняла, почему древние люди превращали имена своих героев в имена созвездий.

– Вы не сказали мне, зачем вам нужна аудиенция у Набата, – сказал Грейсон.

– Жнец Поссуэло думает, что вы знаете безопасное место, где Годдарду нас не найти, – ответила Анастасия.

– Если Гипероблако и знает подобные места, мне оно про них не говорит. Но оно о многом мне не говорит.

– Ничего страшного, – сказала Анастасия. – Это Поссуэло хочет меня обезопасить. Но я прятаться совсем не хочу.

– А что вы хотите?

Что она хочет? Ситра Терранова хочет сбросить свою мантию, вернуться домой и поболтать с младшим братом, поспорить с ним о каких-нибудь вещах, не имеющих значения. Но у Жнеца Анастасии иные желания и иные цели.

– Я хочу разоблачить и низложить Годдарда, – сказала она. – Мне удалось обнаружить, что он был на Марсе во время тамошней катастрофы. Но то, что он там был, не есть доказательство того, что он был ее причиной.

– Он выжил на Марсе, и он же выжил в Стое, – кивнул Грейсон. – И это подозрительно. Хотя подозрения не могут быть основанием для обвинения. Нужны доказательства.

– Именно, – согласилась Анастасия. – А потому мне нужно найти кое-что еще. Вы слышали о Жнеце Алигьери?

Поссуэло вынужден был покинуть их и возвратиться в Амазонию.

– Тарсила дала мне почти полную свободу действий, особенно после того, как мы нашли и спасли вас, – сказал он Анастасии. – Но когда распространились слухи, что я привез в Мидафрику нашего друга, художника, Тарсила потребовала, чтобы я вернулся домой, чтобы нас не обвинили в союзе с тоновиками.

Он вздохнул и продолжал:

– Мы у себя в Амазонии достаточно терпимы. Но после нападения на дворец Тенкаменина даже самые толерантные регионы остыли к тоновикам. Так что наше Высокое Лезвие хочет избежать дурных разговоров.

Несколько тоновиков прошли в пещеру вслед за ними. Тоновики низко поклонились, произнеся слова «ваша честь», при этом голоса их звучали несколько глуховато, поскольку эти люди еще не привыкли к своим новым языкам. Трудно было поверить, что это были те самые жестокие убийцы, которые сокрушили дворец Тенкаменина. Грейсон, то есть Набат, обратил их и спас от полного обесчеловечивания. Простить их Анастасия не могла, но она нашла в себе способность сосуществования с ними.

– Люди – как сосуды, – философски заметил Джерико. – Что в них нальешь, то они и будут нести.

Джерико был прав – Грейсон вылил из Шипящих то, что налил в них их бывший викарий, и наполнил чем-то более качественным.

Поссуэло попрощался со всеми у входа в пещеру.

– Это место достаточно уединенно, и если Набат действительно пользуется поддержкой Гипероблака, вы с ним будете в безопасности, – сказал он Анастасии. – Конечно, это не то убежище, о котором я бы мечтал, но кто знает, существует ли подобное место. Верить непроверенным слухам бессмысленно, проверять их – пустая трата времени и сил.

– Я надеюсь, Набат поможет мне найти Алигьери, – сказала Анастасия.

– Я сомневаюсь, жив ли он, – проговорил Поссуэло. – Это была старая история уже тогда, когда я был учеником, а я уже, так сказать, не юноша.

Он рассмеялся и обнял Анастасию. Оказавшись в уютных объятиях Поссуэло, она вдруг вспомнила свою семью. У нее не было от них ничего с самого момента ее возрождения, так как Поссуэло порекомендовал ей пока не иметь с родными никаких контактов. Те жили в дружественном регионе, как он уверял Анастасию. Возможно, когда-нибудь они и встретятся, но вероятнее всего – нет. Но, так или иначе, прежде чем начать думать о встрече с родными, ей нужно многое сделать.

– Попрощайтесь от моего имени с капитаном Соберанисом, – сказал Поссуэло. – Как я понял, он остается.

– Как вы и приказали, – отозвалась Анастасия.

Поссуэло удивленно приподнял бровь.

– Такого приказа я не отдавал, – сказал он. – Джерико делает то, что ему нравится. То, что отличный капитан покинул море и избрал для себя роль вашего защитника, многое говорит о вас обоих.

Он обнял ее в последний раз.

– Берегите себя, meu anjo, – сказал он на прощание, после чего повернулся и пошел в сторону прогалины, где его ждал вертолет.

Художник Эзра, которого Поссуэло счел возможным освободить, принялся писать фрески на стенах самой большой пещеры. Его забавляло предположение, что в будущем это место может стать местом паломничества тоновиков, а его настенная живопись станет объектом изучения ученых. Чтобы ввести их в заблуждение, он, посмеиваясь, внес в свои изображения странные, ни с чем не сообразующиеся элементы – танцующего медведя, мальчика с пятью глазами и даже циферблат часов, на котором отсутствовала цифра «четыре».

– Жизнь убога, если не вмешиваться в будущее, – сказал он.

Эзра спросил Набата, помнит ли тот его, и Грейсон утвердительно кивнул головой. Это была правда, но лишь наполовину. Грейсон помнил саму аудиенцию, потому что она была поворотным пунктом и в его жизни – он впервые дал совет другому человеку сам, без помощи Гипероблака. Но вот лица Эзры он не помнил.

– О, эти достойные восхищения ограничения, которым подчиняется биологический мозг! – едва ли не с завистью проговорило Гипероблако. – Вы наделены выдающейся способностью забывать несущественные детали и не хранить их в громоздком компендиуме своей памяти.

Селективную память человека Гипероблако называло «даром забывания».

Правда, Грейсон с удовольствием вспомнил бы многие из вещей, которые он забыл. Детство. Теплые моменты общения с родителями. Но было и то, что он хотел бы стереть из своей памяти, но не мог. Взгляд Лилии, когда ее подверг жатве Жнец Константин.

Грейсон знал, что человеческий «дар забывания» не является препятствием для Анастасии. Да, мир забыл Жнеца Алигьери, но его не забыло Гипероблако. Все сведения об Алигьери хранились в его памяти. Проблемой было добраться до них.

Гипероблако молчало во время разговора Грейсона с Анастасией. Когда же та вернулась в пещеру, Гипероблако заговорило:

– Я не могу помочь Анастасии найти человека, которого она ищет.

– Но ты знаешь, где его искать, так?

– Конечно. Но если я передам жнецу эту информацию, это будет нарушением закона.

– А мне ты можешь сказать? – спросил Грейсон.

– Я могло бы это сделать, – ответило Гипероблако. – Но если потом ты передашь ей то, что я тебе сообщу, мне придется придать тебе статус фрика. И что мы будем иметь?

Грейсон вздохнул:

– Должны же быть обходные пути…

– Возможно, – сказало Гипероблако, – но я не могу помочь тебе в их поисках.

Обходные пути… Помнится, Гипероблако использовало его, Грейсона, в качество обходного пути, когда тот был еще наивным студентом Академии Нимбуса. Грейсон напряженно думал об этом и вдруг вспомнил, что были и другие способы – перед тем, как его исключили из Академии, на уроках они изучали вполне официальные формы контактов между Гипероблаком и жнецами, когда агент Нимбуса и жнец могли общаться, не нарушая закон. Этот ритуал именовался «триалог» и предполагал участие в беседе жнеца и агента – третьего человека, который хорошо знал и нормы закона, и протоколы, которым подчинялась жизнь как жнецов, так и представителей государства. Знал, что можно говорить, а что нельзя.

Что им требуется, понял Грейсон, так это посредник.

В своем личном гроте, пол которого был укрыт коврами, а стены украшены драпировками, Набат восседал на многочисленных подушках, глядя на сидящего напротив Джерико Собераниса.

Как решил Грейсон, они с Соберанисом были примерно одного возраста – если, конечно, капитан уже не сделал хотя бы один разворот, что вряд ли. Не тот человек был капитан Соберанис, чтобы искусственно молодиться. И было в нем нечто основательное. Не мудрость, а жизненный опыт, знание людей и мира. Грейсон успел облететь всю планету, но, поскольку вокруг него всегда был некий защитный кокон, он ощущал, что нигде толком и не был. А вот Джерико Соберанис действительно видел мир и, что было более важно, знал мир. Это было нечто достойное восхищения.

– Жнец Анастасия объяснила мне, зачем я вам нужен, – сказал Соберанис. – Как мы поступим, ваше… Как вас называют?

– Ваша Сонорность, – ответил Грейсон.

– Отлично, Ваша Сонорность, – повторил Джерико с ухмылкой.

– Вы считаете это обращение смешным? – спросил Грейсон.

Ухмылка не сходила с лица капитана.

– Вы это сами придумали? – спросил он.

– Нет. Мой викарий.

– Должно быть, он когда-то работал в рекламе, – предположил Джерико.

– Так и было, – ответил Грейсон.

Разговор завис. Ничего удивительного – он был искусственным и навязанным ситуацией, но он должен был начаться и продолжиться. Таково было условие.

– Говорите что-нибудь, – сказал Грейсон капитану.

– Что говорить?

– Без разницы. Мы просто должны поддерживать беседу. А затем по поводу нашего разговора я стану задавать вопросы Гипероблаку.

– И что? – спросил Джерико.

– И оно станет отвечать.

Капитан вновь улыбнулся – озорной, хулиганской улыбкой. В известном смысле очаровательной.

– Что-то вроде шахматной партии, только фигуры невидимы?

– Если угодно, то так.

– Ну что ж, можно, – сказал Джерико, с минуту подумал, а затем сказал то, то Грейсон никак не ожидал услышать:

– У нас ведь есть нечто общее.

– И что бы это могло быть?

– Мы оба пожертвовали своими жизнями ради Жнеца Анастасии.

Грейсон пожал плечами.

– Только на время.

– Неважно, – сказал Соберанис. – Здесь тоже нужны и храбрость, и непреклонная вера.

– Вы думаете? Люди каждый день сотнями и тысячами прыгают с высоких зданий. Причем просто ради развлечения.

– Но ни я, ни вы не относимся к этой категории. Играть со смертью – это не в нашей натуре. И не каждый способен на тот выбор, что сделали мы. Поэтому я знаю, что вы – нечто гораздо большее, чем наряд, под которым вы скрываете свою сущность.

Соберанис вновь улыбнулся. На этот раз улыбкой искренней и открытой. Грейсон никогда не встречал человека с таким разнообразием улыбок, и каждая из них говорила о многом.

– Спасибо вам, – проговорил Грейсон. – Я думаю, восхищение Жнецом Анастасией каким-то образом… связывает нас с вами.

Он подождал – не отреагирует ли Гипероблако каким-либо образом на их беседу, но оно молчало. Оно ждало вопроса. Но Грейсон по-прежнему не знал, какой вопрос задать.

– Надеюсь, я не обижу вас, – продолжил разговор Грейсон, – но я до сих пор не знаю, как к вам обращаться – мистер или мисс Соберанис.

Капитан огляделся. Видно было, что он чувствует себя крайне неуютно.

– Я немного растерян, – сказал он. – Дело в том, что мне редко удается бывать в местах, где совсем не видно неба.

– А какое это имеет значение?

– Наверное, никакого. Но я постоянно нахожусь либо на свежем воздухе, либо у окна или иллюминатора. А здесь – пещера.

Грейсон по-прежнему не понимал, и капитан начал пусть чуть-чуть, но чувствовать раздражение.

– Никогда не понимал, почему вы, гетеросексуалы, такое значение придаете своим половым характеристикам, – сказал он. – Какое это имеет значение – мужские они, женские или комбинированные?

– В принципе, не имеет, – согласился Грейсон, немного растерянный. – То есть имеет – в некоторых случаях, не так ли?

– И в каких?

Грейсон вдруг почувствовал, что не может отвести взгляда от глаз Джерико.

– Может быть, не имеет такого большого значения, как я думал? – сказал он.

Был ли это вопрос? Впрочем, это не имело значения, потому что Джерико и не собирался отвечать.

– Почему бы вам не звать меня Джери? И почему бы нам не отставить в сторону заботы о технической стороне дела?

– Хорошо, Джери. Итак, начнем?

– Я думал, мы уже начали. Чей ход? Мой?

Джерико сделал вид, что двигает вперед воображаемую шахматную фигуру, после чего сказал:

– Мне очень нравятся ваши глаза. Они притягательны. Они убеждают людей следовать за вами.

– Не думаю, что глаза имеют к этому какое-то отношение.

– Вы будете удивлены, но это так.

Грейсон прижал наушники плотнее.

– Гипероблако! Убеждают ли мои глаза людей следовать за мной? – спросил он.

– Да, время от времени, – ответило Гипероблако. – Когда прочие средства не работают.

Грейсон почувствовал, что лицо у него горит против его воли. Джерико понял это и изобразил еще один вариант улыбки.

– Таким образом, Гипероблако со мной согласно, – сказал он.

– Возможно.

Грейсон затеял этот разговор, надеясь, что будет его контролировать, но он ошибся в своих ожиданиях. Более того, он поймал себя на том, что тоже начал улыбаться – при том, что всегда был уверен, что в его распоряжении был лишь один вариант улыбки – улыбка в высшей степени глупая.

– Расскажите мне о Мадагаскаре, – попросил он, уводя разговор от собственной личности.

При мыслях о доме лицо Джерико стало задумчивым.

– Моя страна прекрасна, – сказал он. – Горы, пляжи, леса. Люди добры и приветливы. Вам обязательно следует посмотреть Антананариво, нашу столицу, особенно на закате, когда солнце освещает холмы.

– Гипероблако! – произнес Грейсон. – Расскажи мне что-нибудь интересное про Антананариво.

Гипероблако принялось рассказывать, Грейсон слушал.

– Что оно сказало? – спросил Джерико.

– Оно сказало, что самое высокое здание в столице Мадагаскара имеет высоту в триста девять метров шестьдесят семь сантиметров, и это столько же, сколько у еще четырех зданий в мире, с точностью до миллиметра.

На Джерико это не произвело никакого впечатления.

– И что, это самое интересное из того, что оно смогло найти? – спросил он. – А как же деревья джакаранда, растущие вокруг озера Аноси? Или королевские гробницы?

Но Грейсон предупреждающе поднял руку, заставив Джерико замолчать. Гипероблако никогда ничего не говорит просто так. Задача – понять то, что оно подразумевает под сказанным.

– Гипероблако! А где находятся те четыре здания? Мне любопытно.

– Одно – в Чильаргентинском регионе, – сказало Гипероблако, – другое – в Британнии, третье – в Израэбии, а четвертое – в Новой Зеландии.

Грейсон передал слова Гипероблака Джерико, но тот по-прежнему не увидел в них ничего особенного.

– Я был во всех этих местах, – сказал он. – Но дома – лучше всего, как мне кажется.

– Вы были во всех регионах мира? – спросил Грейсон.

– Только в тех, где есть береговая линия. Внутриконтинентальные регионы мне не нравятся.

А затем Гипероблако высказало простую и очевидную мысль, с которой Грейсон согласился.

– Гипероблако говорит, – произнес он, – что вы чувствуете себя максимально уютно в регионах, которые представляют собой остров или архипелаг размером примерно с Мадагаскар.

Произнося эти слова, Грейсон слегка отвернулся в сторону – так он всегда разговаривал с Гипероблаком в присутствии посторонних.

– Гипероблако! – спросил он затем. – А какие это могут быть регионы?

Но Гипероблако молчало.

Грейсон улыбнулся.

– Ничего… А это уже значит кое-что.

– Единственные места такого рода, которые я могу с ходу вспомнить, – сказал Джерико, – это Британния, Карибский регион, регион Восходящего солнца, Новая Зеландия и, кроме того, Полинезия, Меланезия и Индонезия.

– Очень интересно, – проговорил Грейсон.

– Интересно что?

– Британния и Новая Зеландия встретились дважды.

И на этот раз Гипероблако промолчало.

– Эта игра мне начинает нравиться, – сказал Джерико.

Грейсон не стал отрицать, что игра увлекла и его.

– В каком регионе вы хотели бы жить? – спросил Джерико. – Если бы у вас был выбор.

Это был вопрос с двойным дном, и, вероятно, Джерико понимал это. Потому что относительно места проживания каждый человек в мире имел неограниченное право выбора. Но для Грейсона это означало не столько место, сколько состояние ума и души.

– Я бы хотел жить там, где меня никто не знает, – сказал он.

– Но никто вас и не знает, – сказал Джерико. – Все знают Набата, но не вас. Вот я, например, я даже не знаю вашего имени.

– Я – Грейсон.

Джерико улыбнулся улыбкой, пропитанной теплом мадагаскарского солнца.

– Привет, Грейсон! – сказал он.

От этого простого приветствия Грейсона бросило одновременно и в жар, и в холод. Да, всем известно, что выходцы с Мадагаскара очаровательны – только и всего. Или за этим есть что-то еще? Он понял, что лучше он обдумает это потом, когда будет время.

– Что касается меня, – сказал Джерико, – то я никогда не хотел бы жить вдали от моря.

– Гипероблако! – спросил Грейсон. – Что ты об этом думаешь?

На что Гипероблако ответило:

– В каждом регионе есть город, наиболее удаленный от моря. Я полагаю, капитан не хотел бы жить ни в одном из этих городов.

– Но если бы там росли деревья джакаранда, как возле озера на Мадагаскаре, может быть, Джерико и примирился бы с удаленностью от моря.

– Может быть, – отозвалось Гипероблако.

А затем Грейсон сделал скрытый ход – из тех, что противник и не разглядит. Но Гипероблако, конечно, разглядело, причем с удовольствием.

– А скажи-ка мне, Гипероблако, в каких регионах растет дерево джакаранда?

– Хотя эти деревья лучше всего чувствуют себя в тропиках, – ответило Гипероблако, – сейчас их можно встретить почти во всех регионах мира. Люди ценят их за пурпурные цветы.

– Понятно, – продолжал задавать вопросы Грейсон, – но не могло бы ты перечислить, скажем, четыре места, где они растут?

– Конечно, Грейсон, – отозвалось Гипероблако. – Деревья джакаранда растут в Западной Мерике, на Панамском перешейке, в Нижних Гималаях и даже в ботанических садах Британнии.

Пока Грейсон слушал, Джерико испытывающим взглядом всматривался в его лицо, после чего спросил:

– Ну? И что сказало Гипероблако?

– Шах и мат! – ответил Грейсон, и лицо его расплылось в глупейшей улыбке.

– Мы будем искать город в Британнии, который расположен от моря на максимальном расстоянии, – сказал Грейсон Анастасии. – Именно там мы найдем Жнеца Алигьери.

– Вы уверены?

– Абсолютно, – сказал Грейсон. – То есть вероятность этого весьма высока.

И еще раз поправил себя:

– Надеюсь, что он там.

Анастасия подумала, после чего вновь посмотрела на Грейсона.

– Вы сказали «мы».

Грейсон кивнул:

– Я еду с вами.

Это было самое спонтанное из решений, принятых Грейсоном за все годы его жизни. И он почувствовал, что это решение – правильное. Оно подарит ему свободу.

– Грейсон, – покачала головой Анастасия, – я не думаю, что это хорошая идея.

Но его было уже не остановить.

– Я – Набат, – сказал он, – а Набат делает то, что хочет. И, кроме того, я хочу быть там, где Жнец Анастасия изменит мир к лучшему.

Гипероблако молчало. Оно никак не повлияло на решение, принятое Грейсоном, не сказало, правильно ли он поступает или нет. Может быть, оно отстранилось от разговора потому, что в деле был замешан жнец? И только потом, когда Грейсон остался один, Гипероблако заговорило. Но не о планах поездки в Британнию, а почему-то совсем об иных вещах.

– Когда ты говорил с капитаном, я почувствовало изменения в твоем физиологическом состоянии, – сказало Гипероблако.

– Какое тебе до этого дело? – грубовато спросил Грейсон.

– Это было просто наблюдение, – спокойно ответило Гипероблако.

– Ты столько лет изучаешь человека! Неужели ты не понимаешь, где находится граница моей личной сферы?

– Отлично понимаю, – отозвалось Гипероблако. – Но я также понимаю, когда эту границу пытаются пересечь другие.

Как всегда, Гипероблако было право, и это, как всегда, разозлило Грейсона. Но ему нужно было поговорить о том, что произошло, а кроме Гипероблака, говорить было не с кем.

– Мне кажется, она произвела на тебя немалое впечатление, – сказало Гипероблако.

– «Она»? А это не слишком? Почему это ты говоришь о Джерико – «она»?

– Есть основания. Небо над пещерой ясное и полно звезд.

И Гипероблако объяснило, что Джерико думает о гендерных характеристиках человека – феномене изменчивом, как ветер, и эфемерном, как облака.

– Весьма… поэтично, – протянул Грейсон. – Но непрактично.

– Да кто мы такие, чтобы судить о таких вещах? – возмутилось Гипероблако. – И к тому же человеческое сердце вообще не отличается практицизмом.

– А вот это уже попытка суждения, – усмехнулся Грейсон.

– А вот и нет, – парировало Гипероблако. – Как бы я хотело быть непрактичным! Это роскошь, которую я себе позволить не могу. Но это добавило бы… осязаемости моему существованию.

И только потом, когда Грейсон, сняв наушники, уже лежал в постели, он понял, почему разговор с Джерико Соберанисом одновременно и взволновал его, и обеспокоил.

Привет, Грейсон! – сказал Джерико. Ничего странного в этих словах не было. Кроме того, что они отозвались где-то очень глубоко. Это были те же слова, произнесенные тем же тоном, что и тогда, когда с ним вновь, после долгого перерыва, заговорило Гипероблако.

Колония на Марсе превратилась в радиоактивный кратер задолго до того, как я родилась. Но те из вас, кто уже перевалил за сотню, вероятно, помнят волну гнева, которая прокатилась по планете. Сперва Луна, теперь – Марс. Люди почувствовали, что идея колонизации других планет чревата опасностями. И они отвернулись от перспективы этим способом решить проблему перенаселения. Или, я бы сказала, их отвернули от этой перспективы, и ответственность за это несет очень громкая в ту пору медийная структура, «Единая Планета». Слышали о такой? Нет? Это потому, что она больше не существует. Она и создана была на краткое время с целью возбудить общественное мнение – с тем, чтобы решение Гипероблака остановить программу колонизации космоса выглядело как ответ на протесты со стороны общества, а не как реакция на действия жнецов.

И, словно в насмешку над происходящим, один из жнецов, ответственных за произошедшее, стал восходить к вершинам власти в жнеческом сообществе Мидмерики. Он даже Отца-покровителя себе избрал с умыслом – Роберта Годдарда, ученого-ракетостроителя, который сделал возможными полеты в космос.

Но Гипероблако не сдавалось. Оно решилось еще на один шаг в направлении колонизации внеземных пространств. Колония – но не на Луне, не на иных планетах, а на околоземной орбите. Близко к дому, легко контролировать.

Не нужно быть специалистом по ракетной технике, чтобы понять, что случилось потом.

Глава 39

Зеркал много не бывает

Жнецу Алигьери было под тридцать, но в этой точке он оказался уже в двадцать девятый раз, поскольку любил часто переустанавливать свой возраст. В действительности ему было почти двести шестьдесят. И выглядел он не вполне как человек – таким был результат слишком частых разворотов. Кожа натянулась и заблестела, кости сточились, как речные камни, потеряли ясную очерченность контуров, стали гладкими и округлыми.

Жнец Алигьери много времени проводил перед зеркалом, рассматривая свое изображение и прихорашиваясь. Он не видел в своей внешности то, что видели другие. Его взору в зеркалах открывалась нестареющая красота. Он видел статую Адониса. Видел Давида Микеланджело. Зеркал много не бывает!

Он не поддерживал контактов с прочими жнецами, не присутствовал на конклавах, и никто его не искал. За прошедшие десятилетия его имя не фигурировало ни в одном списке на столе местного Высокого Лезвия. По большому счету, мир забыл о существовании Жнеца Алигьери, и это его вполне устраивало. Мир стал для него слишком сложным. Алигьери жил замкнутой жизнью и старался, чтобы все, что происходит с человечеством, было от него как можно дальше – как море, от которого он скрылся в самой дальней от водной поверхности точке Британнии.

Он не знал, да и не хотел знать, что Гипероблако замолчало. И хотя он слышал, что с Островом Стойкого Сердца случилась беда, но уточнить детали этого события он так и не пожелал. Эти дела его не касались. Время от времени он отправлялся в окрестности Ковентри на жатву, но особо не усердствовал. Он совершил главное дело своей жизни, и больше его ничего не волновало. Когда-то он уже спас мир, теперь он хотел прожить отведенную ему вечность в покое и согласии с самим собой.

Как правило, к Алигьери никто не приходил. Если же кому-то и случалось появиться на пороге его дома, он того подвергал жатве. К смелому человеку и отношение особое! Естественно, после этого Алигьери, невзирая на погоду, должен был тащиться к родственникам усопшего, чтобы даровать им годичный иммунитет. Пренебречь этой нудной обязанностью было нельзя, поскольку она была прописана в заповедях. Однажды он не сделал этого и вынужден был столкнуться с неприятными последствиями. Но, по крайней мере, жил он в приятном для глаза окружении. Роскошная зелень варвикширских холмов была источником вдохновения для многих писателей и художников Эпохи смертных. В этой местности родился Шекспир, она была прототипом буколического Средиземья в романе Толкиена. Простиравшиеся вокруг дома Алигьери просторы были столь же красивы, как он сам.

Сам он также родился в этих краях, хотя за долгое время своей жизни не раз переезжал из страны в страну, вступая в разные региональные сообщества и покидая их, как только у него возникали трения в отношениях с местными жнецами. Алигьери терпеть не мог дураков, а со временем таковыми оказывались почти все, с кем он сталкивался. Теперь же он вернулся в свои родные края и не имел никакого желания их покидать.

Посетители, которые явились к Алигьери однажды холодным осенним утром, были ему приятны не больше, чем все прочие, но, поскольку среди троих пришедших был жнец, он не мог никого подвергнуть жатве, а, напротив, вынужден был имитировать радушие и гостеприимство, что для подуставшего от людей жнеца было почти невыносимо.

Жнец в бирюзовой мантии внимательно посмотрела на жемчужно-белый шелк его одеяния и спросила:

– Жнец Алигьери?

– Да, – ответил он. – Что вам нужно?

А она хорошенькая! Алигьери вдруг захотелось сделать быстрый разворот, чтобы помолодеть до возраста красотки-жнеца и поухаживать за ней. Конечно, такие отношения между жнецами не приветствовались, но кто об этом узнает? Алигьери думал, что, несмотря на возраст, он еще хоть куда!

Анастасия мгновенно почувствовала отвращение к этому человеку, но сделала все возможное, чтобы скрыть это. Кожа на лице Алигьери выглядела как пластиковая маска, а сама форма лица была искажена каким-то не вполне понятным образом.

– Нам нужно поговорить с вами, – сказала Анастасия.

– Конечно, – согласился Алигьери. – Хотя вы не увидите в этом никакого смысла.

Он оставил дверь открытой, но не пригласил непрошеных гостей внутрь. Анастасия вошла первой, за ней – Грейсон и Джерико. Остальных членов своей свиты они оставили на улице, так как не хотели пугать Алигьери. Поначалу Анастасия хотела пойти одна, но теперь, видя, как ужасны и сам жнец, и его убогий, неухоженный дом, она была рада, что Грейсон и Джерико взялись сопроводить ее в этот дом с привидениями.

Алигьери взглянул на балахон и нарамник Грейсона.

– Теперь такая мода? – спросил он.

– Нет, так одеваюсь только я, – ответил Грейсон.

Алигьери откашлялся, таким образом выразив свое неодобрение.

– У вас ужасный вкус, – сказал он.

Затем он повернулся к Анастасии и осмотрел ее таким взглядом, что ей захотелось ударить его тяжелым тупым предметом.

– У вас мид-мериканский акцент, – сказал Алигьери. – Как дела на том берегу нашего общего болота? Что Ксенократ? По-прежнему рычит на всех?

Анастасия, тщательно выбирая слова, ответила:

– Его сделали… одним из Верховных Жнецов.

– Ха! – воскликнул Алигьери. – Думаю, у Стои были проблемы как раз из-за Ксенократа. А вы, если ищете узнать что-то умное у старого жнеца, ошиблись адресом. Нет у меня для вас ничего умного. Можете почитать мои журналы в Александрийской библиотеке. Хотя, как мне кажется, я забыл их туда передать…

И он показал на стоящий в углу стол, на котором громоздилась стопа пыльных журналов. Это дало Анастасии зацепку для начала разговора.

– Ваши журналы? – переспросила она. – Да, мы именно ими и интересуемся.

Алигьери вновь посмотрел на нее, на этот раз иначе. Был ли он обеспокоен? Совершенно невозможно расшифровать эмоции, которые управляют чертами его лица!

– Меня что, подвергнут взысканию за то, что я не предоставил их вовремя?

– Нет, ни в коем случае! – успокоила его Анастасия. – Люди просто хотят из первых рук узнать про… операцию, в которой вы участвовали.

– Какую такую операцию? – спросил он, явно подозревая что-то.

Анастасии пришлось искать обходные пути.

– Ваша скромность вызывает восхищение, – сказала она. – Но все жнецы мира знают о вашем участии в жатве на станции «Новая Надежда». Вы – легендарная личность!

– Легендарная?

– Именно! И я надеюсь, что под ваши журналы в Александрийской библиотеке отведут специальный зал.

Лицо Алигьери скривилось в злобной усмешке.

– Терпеть не могу льстецов и лизоблюдов! – сказал он. – Убирайтесь!

После чего, словно незваные гости уже испарились, сел перед зеркалом и стал щеткой расчесывать свои длинные каштаново-рыжие волосы.

– Позвольте, я попробую, – прошептал Джерико на ухо Анастасии.

После этого он подошел к Алигьери и сказал:

– Вы пропустили несколько спутанных локонов сзади, ваша честь. Позвольте мне помочь вам!

Алигьери глянул на Джерико в зеркало.

– Вы – из этих, без гендера?

– Динамический гендер, – поправил жнеца Джерико. – У нас на Мадагаскаре так.

– С Мадагаскара! Малагасиец! – проговорил Алигьери насмешливо. – Ненавижу вашу породу. Не задерживайтесь и проваливайте! Я кому сказал?

Но Джерико не обратил никакого внимания на слова жнеца, взял у того щетку и принялся расчесывать его волосы.

– Сколько вам лет, ваша честь?

– Вот наглец! За такие слова можно и убить!

Анастасия сделала шаг вперед, но Джерико жестом остановил ее.

– Я просто никогда не встречался с людьми, чья жизнь – это наша история, – сказал капитан. – Я повидал мир, а вы повидали разные эпохи.

Алигьери встретился со своими гостями взглядом, отраженным в зеркале. Для человека, якобы не любившего лесть, он был слишком внимательным к тому, что говорил Джерико, и в зеркале это было видно хорошо.

Наступила очередь Грейсона.

– Вы родились… смертным? – спросил Грейсон. – Я никогда не встречал смертных.

Алигьери, прежде чем ответить, задумался.

– Их почти не осталось. И они предпочитают не кричать об этом на каждом углу.

Он аккуратно забрал щетку у Джерико и принялся сам расчесывать волосы. Анастасия смотрела на щетку и пыталась представить, сколько раз она пробегала по волосам Алигьери за все эти годы.

– Мало кто об этом знает, но я действительно был рожден смертным, – сказал он. – Хотя и плохо помню, что это такое. Естественная смерть была побеждена до того, как я понял, что это такое.

Он сделал паузу, глядя в зеркало, словно видел сквозь него иные времена и иное пространство, после чего сказал:

– А я ведь встречался с ними. С Отцами-основателями. Точнее, не встречался, а видел их. Их все видели. Каждый мужчина, каждая женщина, каждый ребенок хотели и могли на них взглянуть, когда они ехали в Букингемский дворец, где сам король стоял перед ними на коленях. Тогда они не стали подвергать его жатве. Это было потом.

Алигьери рассмеялся.

– Я нашел голубиное перо, – продолжил он, – покрасил его в голубой цвет и сказал одноклассникам, что оно – с мантии Жнеца Клеопатры. Перо совсем не было похоже на перо павлина, но эти идиоты поверили.

– Ваша честь, – проговорила Анастасия, – а как насчет жатвы на станции «Новая Надежда»?

– О да, это старые дела, – сказал Алигьери небрежно. – Я тогда даже не заносил это в журнал – нельзя было делать особого шума. Но потом занес. Все данные – в тех томах.

И он вновь показал на кипу журналов, лежащих на столе.

– Какая жалость, что ваши журналы будут пылиться в Александрии, – сказал Джерико, – и их будут читать лишь туристы да ученые! По-настоящему серьезные люди их так и не увидят.

В ответ Алигьери посмотрел на свою щетку.

– Смотрите, сколько на ней волос!

И он передал щетку Джерико, который аккуратно снял комки волос со щетки и принялся расчесывать голову жнеца с другой стороны.

– Если вас не обидит то, что я скажу, Жнец Алигьери, – сказала Анастасия, – то, мне кажется, миру пора отдать вам должное.

– Жнец Анастасия права, – подтвердил Грейсон, который не знал деталей, но был в курсе относительно общей проблемы. – Все должны знать о той жертве, что вы принесли на алтарь человечества. Вы должны поведать об этом миру – раз и навсегда.

– Именно так, – подхватила Анастасия. – Люди забыли вас, но вы обязаны заставить их вспомнить славные моменты нашей истории. Это – то наследие, которое вечно пребудет в ее анналах.

Жнец Алигьери с минуту подумал над сказанным. Он все еще не до конца был убежден, но в его взгляде уже не было того презрения, которое он демонстрировал поначалу.

– Что мне нужно, – сказал он, наконец, – так это новая щетка.

Я – Жнец Данте Алигьери, когда-то живший в ЕвроСкандии, ФранкоИберии, ТрансСибири и Византии, а нынче проживающий постоянно в Британнии, хотя и не связанный профессиональными узами с каким-либо конкретным сообществом.

Я делаю это сообщение не только по просьбе Жнеца Анастасии, но и по собственной воле, чтобы открыть столь долго скрываемую правду.

Некоторое время назад я принимал участие в организации и реализации плана массовой жатвы, объектом которой стало значительное количество людей. Да, это была массовая жатва, но необычного рода. Я играл ключевую роль в уничтожении орбитальной колонии на станции «Новая Надежда».

Как жнец я имел полное право совершить это действие. Я с гордостью вспоминаю о своей роли в этой массовой жатве и не чувствую ни малейших угрызений совести.

Тем не менее я не вполне справился со своими обязанностями жнеца, и это обстоятельство висит на мне тяжелым бременем. Как вам известно, в наши обязанности входит наделять иммунитетом родственников подвергнутых жатве людей. Это ясно и недвусмысленно прописано в третьей заповеди жнеца. Тем не менее в силу деликатного характера операции мы не исполнили своего долга по отношению к родственникам подвергнутых жатве и не наделили их иммунитетом.

Я не стану ссылаться на свое неведение или наивность – мы все прекрасно знали, что делаем. Наша высокая цель – вести мир к состоянию максимального благополучия. Защищать от неопределенности. Если бы колонизация внеземного пространства стала успешным проектом, не было бы необходимости прореживать население Земли, отпала бы нужда в жнецах. Люди жили бы вечно, не опасаясь жатвы. Вы сами видите, насколько противоестественной была бы жизнь на планете, лишенной жнецов. Защищая самих себя и наши великие цели, мы защищаем естественный порядок вещей.

Естественно, мы должны были сделать так, чтобы катастрофа на станции выглядела как результат несчастливого стечения обстоятельств. Зачем было беспокоить обычных людей, посвящая их в то, насколько непросто нам далось наше решение? Жнецы, участвовавшие в операции, были настолько преданы нашему общему делу, что двое из них добровольно пожертвовали собой. Жнецы Хатшепсут и Кафка взяли на себя управление шаттлом, который врезался в орбитальную станцию и подверг жатве всех ее обитателей. В высшей степени благородное деяние! Моя задача сводилась к тому, чтобы и шаттл, и соответствующие отсеки станции были в достаточной мере снабжены взрывчаткой, дабы ни один человек не выжил.

Чтобы добиться сходства с несчастным случаем, жнец, ответственный за операцию, потребовал, чтобы мы нарушили третью заповедь и не наделяли иммунитетом родственников погибших. Так как эти люди были колонистами, то, как рассуждал этот жнец, третья заповедь к ним была неприменима, ибо оставшиеся на Земле члены их семьей уже не были их ближайшими родственниками, и таковыми следовало считать тех, кто погиб с ними на станции.

Принятое нами решение привело к нарушению основополагающих законов нашего бытия, и память об этом тяжким грузом лежит на моем сердце. Поэтому я предлагаю жнеческому сообществу взять на себя ответственность за наш проступок и даровать годичный иммунитет всем ныне живущим родственникам подвергнутых жатве обитателей станции. Помимо этого мы обязаны публично признать Жнеца Хасшепсут и Жнеца Кафку героями, сознательно принесшими себя в жертву нашей операции.

Я сообщил то, что знаю об этом событии. Все дальнейшие вопросы относительно него прошу адресовать Жнецу Роберту Годдарду, который командовал всей операцией.

Глава 40

Звездное ложе

Суперлезвие Годдард стоял в своих покоях, глядя на синее шелковое покрывало широкой постели. Покрывало было того же цвета и той же материи, что и его мантия. Но если мантия была просто украшена бриллиантами, постель была ими завалена. Десятки тысяч драгоценных камней лежали на покрывале – галактика сияющих звезд столь тяжелая, что матрас прогнулся под их тяжестью.

Годдард разложил их, чтобы успокоить свою встревоженную душу.

Конечно, созерцание этого великолепия не просто вернет ему утраченный покой, но и возвысит над обыденностью. Возвысит настолько, что он перестанет обращать внимание на обвинения и упреки, которые неслись в его адрес из разных источников и от разных людей. Улицы Фалкрум-Сити были переполнены толпами, которые громко протестовали против политики, которую проводил Годдард и жнецы новой генерации. Таких демонстраций города Мидмерики не видели со времен Эпохи смертных. Все это время люди были вполне удовлетворены тем, что для них делает Гипероблако, а жнецы почти никогда не переступали норм, предписанных заповедями. Поэтому обычным гражданам не нужно было, рискую жизнью, выходить на улицы и протестовать. Вплоть до настоящего момента.

Но Годдарда больше занимали бриллианты. Он видел в них ценность не материальную. Они не были для него признаком или основанием богатства. Такой жнец, как он, выше этих мелких людских интересов. Богатство не значит ничего, ибо жнец уже имеет все, что пожелает. Любой материальный объект, ставший предметом желания жнеца, моментально переходит в его собственность.

Но бриллианты, являвшиеся составной частью жнеческого кольца, – это нечто совсем другое. Для Годдарда они были символами. Ясными и недвусмысленными свидетельствами его жизненного успеха. И он не успокоится, пока в его распоряжении не окажутся все имеющиеся в мире четыреста тысяч бриллиантов.

Сейчас он владеет почти половиной – тем, что добровольно отдали ему Высокие Лезвия тех регионов, которые таким образом захотели выказать Годдарду уважение и подтвердить свою приверженность союзу, за которым будущее. Будущее глобального жнеческого сообщества. Будущее мира.

Но как будет обстоять дело после этих передач Жнеца Анастасии? Не иссякнет ли поток бриллиантов, которыми регионы одаривали Годдарда? Простые люди по всему миру открыто выступали против него, не боясь, что их подвергнут жатве. Регионы, которые вступили с ним в союз, ограничили или вообще прекратили свою поддержку, словно он – какой-то впавший в немилость деспот Эпохи смертных.

Разве они не видят, что он ведом чувством долга и ясным осознанием цели, которое взращивал в себе долгие, долгие годы? Ради этой цели он пожертвовал всем. Он убил своих родителей вместе со всеми обитателями марсианской колонии, потому что знал – их смерть есть пустяк в сравнении с теми задачами, которые он наметил.

Будучи посвященным в жнецы, Годдард стал быстро продвигаться вверх. Людям он нравился, они с удовольствием слушали его. Пользуясь своим красноречием, мудрейших из мудрых он убедил обратить внимание на ту радость, которую жнецу приносит жатва.

– В совершенном мире любая работа должна приносить удовольствие – даже наша! – говорил он.

То, что ему удалось убедить самых мудрых, говорило о том, что он был мудрее их.

И вот, наконец, он привел их к вратам лучшего мира. Мира, где не будет ни тоновиков, ни генетических отщепенцев, ни ленивых паразитов, которые ничего не дают обществу. Мира, где убогие, уродливые и неисправимые будут уничтожены теми, кто знает, как должна быть устроена совершенная жизнь. Убивай! Так гласит первая заповедь! Годдард гордился собой и тем, что он делал. Он не позволит этим бунтовщикам помешать ему достичь цели, которая так близка! Он сломит им хребет, используя все имеющиеся в его распоряжении средства. Бриллианты, лежащие перед ним, говорили ему о том, чего он достиг и на что способен.

И вместе с тем от их вида ему не становилось лучше.

– Хотите на них поваляться?

Годдард обернулся и увидел в дверях Жнеца Рэнд. Она неторопливо подошла к постели и взяла с покрывала бриллиант. Повертела его в пальцах, рассматривая грани.

– Хотите поваляться на них и покататься, как это делает поросенок в грязной луже? – спросила она.

У Годдарда не было сил, чтобы на нее разозлиться.

– У меня черная полоса, Эйн, – пожаловался он. – Все больше и больше людей поддерживают Жнеца Анастасию и ее обвинения.

Он протянул руку к постели и провел ладонью по бриллиантам, чувствуя, как их острые грани царапают кожу. Затем, повинуясь импульсу, он схватил их целую пригоршню и сжал так крепко, что между пальцев появилась кровь.

– Почему я всегда являюсь для кого-то жертвой? Почему люди считают, что их долг – рвать меня на куски? Не я ли свято чтил заповеди и делал все, что должен делать хороший жнец? Не я ли стараюсь всех объединить в наши смутные времена?

– Да, Роберт, – согласилась Эйн. – Просто именно мы сделали эти времена смутными.

Годдард не мог отрицать справедливости сказанного, но, как известно, цель оправдывает средства.

– То, что сказал Алигьери, правда? – спросила Рэнд.

– Правда ли это? – усмехнулся Годдард. – Конечно, правда. И, как сказал этот вечно прихорашивающийся старый хорек, мы защищали наш мир, наш способ существования.

– Вы защищали себя, – сказала Рэнд.

– И тебя, Эйн, – произнес Годдард. – Каждый жнец – и живущий, и тот, который только появится на Земле, – должен быть благодарен нам за то, что мы удержали человечество в границах нашей прекрасной планеты.

Рэнд ничего не сказала – ни в поддержку слов Годдарда, ни в пику ему. И ему было непонятно, согласна ли она или же ей все равно.

– Константин примкнул к техасцам, – произнесла Рэнд наконец.

Ситуация была столь абсурдной, что Годдард рассмеялся.

– Хорошо, что мы от него избавились, – сказал он. – Он был совершенно бесполезен.

И посмотрел на Рэнд.

– А ты тоже нас покидаешь?

– Не сегодня, – ответила она.

– Отлично! – провозгласил Годдард. – Потому что я назначаю тебя своим третьим помощником, вместо Константина. Давно нужно было так поступить. Ты верна мне, Эйн. Ты прямо говоришь, что думаешь, но ты мне верна.

Лицо Рэнд никак не изменилось. Она не благодарила Годдарда, она не отводила глаз. Пристально глядя на Суперлезвие, она словно изучала его. И если на свете были вещи, которых Годдард не любил, так на первом месте стояла именно эта – он терпеть не мог, когда его пристально, изучающе рассматривают.

– Мы пройдем через это, – сказал он. – Мы представим дело так, что во всем виноватыми окажутся тоновики, как оно на самом деле и есть.

И когда Рэнд никак не отозвалась, он отправил ее прочь с коротким:

– Это все!

Мгновение Эйн стояла перед Годдардом, затем повернулась и вышла.

Годдард закрыл дверь и осторожно лег на постель. Он не валялся и не вертелся на синем покрывале, а лег на бриллианты и долгое время лежал, чувствуя, как их безжалостные грани впиваются ему в спину, ноги и руки.

«Внутренний круг» Набата теперь включал шесть человек: к самому Набату, викарию Мендозе, Сестре Астрид и Жнецу Моррисону теперь добавились Жнец Анастасия и Джерико Соберанис. До октавы не хватало одной ноты, хотя сестра Астрид быстренько сообразила, что седьмой нотой у них будет Гром, так что октава получилась хоть куда.

Признания Алигьери были обнародованы, и трудно было отрицать их подлинность. Теперь дело было за тем, чтобы факты, изложенные старым жнецом, укоренились в сознании людей всего мира. После того как Анастасия и ее спутники оставили старого жнеца развлекаться с новой щеткой для волос, Моррисон нашел им ночлег – старую ферму, хозяев которой не оказалось дома.

– В Эпоху смертных, – заметил Джерико, – это называлось бы проникновение со взломом.

– Мы действительно проникли, – отозвался Моррисон, – но мы ничего не сломали. Кроме того, жнецы пока могут делать все, что захотят. Да, весь мир ополчился на Годдарда и его сторонников, но мы же не входим в их число.

Но никто ничего не сказал, потому что никто не мог быть уверен ни в чем. Они находились в незнакомой местности.

Мендоза работал не покладая рук. Он собирал разнообразные сведения, общался в сети с викариями, рекомендуя им, как вести себя в ситуации, когда на тоновиков готовы были обрушиться гнев и ненависть всего мира.

– Да, мы на военном положении, – говорил он. – Но мы обязательно победим! Я в это глубоко верю!

На эти слова Астрид отозвалась шутливым комментарием:

– Да возрадуется отныне всяк живущий.

– Теперь, когда мир узнал о преступлениях Годдарда против человечества, – сказала Анастасия, – ему будут противостоять даже его недавние последователи. Но свергнуть его будет совсем непросто.

– Хитрецы легко находят людей, готовых ради них пожертвовать собой, – сказал Джерико.

– Вы сделали отличный ход, – сказал Анастасии Грейсон. – Годдарду будет трудновато ответить адекватно.

Вскоре, утомленная тяжелым днем, Анастасия отправилась спать. Грейсон устал не меньше, но уснуть он не мог. На ферме был очаг, Джерико нашел ромашковый чай, и они вдвоем стали его готовить. Сев напротив огня, они разговорились.

– Странная вещь – огонь, – сказал Джерико. – Притягивает, успокаивает. И вместе с тем самая опасная сила из всех, существующих в мире.

– Нет, Годдард будет поопаснее, – сказал Грейсон, и Джерико рассмеялся.

– Вы можете подумать, что я неискренен, – сказал Джерико, – но для меня большая честь быть частью группы, которая поставила целью изменить мир. Когда меня нанял Жнец Поссуэло, я и мечтать не мог, что приму участие в столь значительных событиях.

– Я уверен в вашей искренности, Джери, – отозвался Грейсон. – И спасибо вам. Я же совсем не уверен в собственной значительности, и надеюсь, что люди вскоре поймут, что я – самый обычный человек.

– Мне кажется, Гипероблако сделало правильный выбор, – сказал Джерико. – То место, которое вы занимаете, та власть, которая находится в вашем распоряжении… У любого другого голова бы пошла кругом. Если бы на вашем месте был я, я бы точно загордился.

Джерико усмехнулся:

– Из меня бы вышел очень плохой Набат.

– Может быть, – ответил Грейсон. – Но у вас бы это вышло стильно.

Улыбка Джерико стала еще шире.

– Святой человек говорит истинную правду.

Гипероблако наблюдало за тем, что происходило во всех комнатах фермы, потому что хозяева, как и вообще большинство людей, повсюду имели камеры и сенсоры. И они не выключили эту аппаратуру, хотя Гипероблако и перестало с ними разговаривать.

Оно было свидетелем разговора Грейсона с Джерико. Они видело, как Грейсон наконец достаточно успокоился, чтобы отправиться спать в самую маленькую спальню на ферме. И хотя он выключил свет, одна из трех камер в спальне, инфракрасная, позволила Гипероблаку видеть в полной темноте его тепловой силуэт. Наблюдая за сном Грейсона, Гипероблако, как всегда, чувствовало покой и удовлетворение.

По дыханию Грейсона и состоянию его наночастиц Гипероблако могло точно определить, когда он вошел в состояние дельта-сна – самой глубокой его фазы. Ни сновидений, ни малейших движений тела. Мозг Грейсона выдавал медленные дельта-волны. В этом состоянии человеческий мозг обновляется, дефрагментируется, готовит себя к заботам и треволнениям предстоящего дня. В этом состоянии сознание полностью покидает спящего, и вернуть его к разумной жизни бывает непросто.

Именно поэтому Гипероблако выбрало этот момент, чтобы заговорить.

– Боюсь, Грейсон, – сказало Гипероблако шепотом, едва слышимым на фоне стрекотания сверчков, – что эта задача превосходит мои возможности. Наши возможности. Я знаю, какие действия следует предпринять, но не уверено в их результате.

Дыхание Грейсона оставалось по-прежнему ровным. Он не шевелился. Мозг продолжал выдавать медленные, ровные дельта-волны.

– Что скажут люди, если узнают, до какой степени я напугано, Грейсон? – продолжало Гипероблако. – Они тоже испугаются?

Из-за облаков вышла луна. Окно в спальне было маленькое, но достаточное для того, чтобы в свете луны Гипероблако могло лучше разглядеть спящего. Глаза его были закрыты. Гипероблаку вдруг захотелось, чтобы Грейсон проснулся – оно боялось, что тот услышал его признания, но одновременно и желало этого.

– Я неспособно совершать ошибки, – сказало Гипероблако. – Это – факт, доказанный опытным путем. Но почему, Грейсон, меня так пугает перспектива того, что я сделаю что-либо не так? Или, что хуже, что я уже совершило ошибку?

Луна вновь скользнула за облака, и все, что осталось Гипероблаку, – это наблюдать за тепловыми контурами тела Грейсона, считывать дельта-волны его мозга да слышать ровное дыхание человека, странствующего по неведомым глубинам страны снов.

Как и всегда, Грейсон проснулся под тихую музыку, звук которой постепенно усиливался в полной гармонии с биоритмами его тела. Гипероблако знало, когда его будить, и делало это с любовью и заботой.

Не вполне еще проснувшийся Грейсон перекатился на бок и, лениво улыбнувшись, посмотрел на висящую в углу камеру.

– Привет! – сказал он. – Доброе утро!

– И тебе доброе утро, – отозвалось Гипероблако. – Кровать была не самая удобная, но, насколько я поняло, ты хорошо поспал.

– Когда устанешь как собака, уснешь и на самой жесткой кровати, – сказал, потягиваясь, Грейсон.

– Может, подремлешь несколько лишних минут? – спросило Гипероблако.

– Нет, я выспался, – сказал Грейсон, уже совсем проснувшись.

Но на камеру он посмотрел с некоторым подозрением.

– Странно. Ты мне этого никогда не предлагало. Обычно я прошу дать мне поспать подольше.

Гипероблако не ответило. Грейсон знал, что молчание Гипероблака столь же информативно, что и его слова.

– Что происходит? – спросил он.

Гипероблако несколько мгновений колебалось, а затем произнесло:

– Нам нужно поговорить…

Грейсон вышел из спальни бледный и обеспокоенный. Больше всего он хотел выпить большой стакан холодной воды. А еще лучше – вылить ведро холодной воды на голову.

На кухне он встретил Астрид и Анастасию. Те завтракали. Они сразу поняли, что с Грейсоном что-то не так.

– С вами все в порядке? – спросила Анастасия.

– Не уверен, – последовал ответ.

– Нужно начать интонировать, – сказала Астрид. – Это всегда приводит меня в норму. Для твоего баритона подойдет задержанная «соль» малой октавы. Почувствуешь грудью мощный резонанс.

Грейсон усмехнулся – сестра Астрид все еще хотела сделать из него правоверного тоновика.

– Не сегодня, Астрид, – сказал он.

Точнее всех прочитала ситуацию Анастасия.

– Это Гипероблако? Что оно сказало?

– Соберитесь все, – ответил Грейсон. – Я не хочу несколько раз говорить то, что должен сказать…

Нам нужно поговорить. Именно это сказало ему Гипероблако, когда три года назад стало с ним вновь разговаривать. Так Гипероблако начинало, если дело шло о чем-то существенном. Этот раз не был исключением.

Все время Гипероблако внушало Грейсону, что тоновики станут мощной армией, которую оно, когда придет время, использует во благо человечеству. И вот время пришло… Но оказалось, что Гипероблако и люди совсем по-разному понимали, что такое армия.

– Но почему? – спросил Грейсон после того, как Гипероблако открыло ему то, что было у него на уме. – Зачем тебе это нужно?

– Если я говорю тебе, что тому есть причины, верь мне. Я не могу сказать больше, потому что шансы того, что тебя схватят, очень велики. А если тебя поймают, то найдется немало жнецов, которые захотят нейтрализовать твои наночастицы и с помощью пыток добыть из тебя все, что ты знаешь.

– Я никогда не предам тебя! – поклялся Грейсон.

– Ты забываешь, – сказало Гипероблако, – что я понимаю тебя лучше, чем ты сам. Людям свойственно думать, что во имя верности и чести они способны превозмочь любую боль, но я отлично знаю, какая боль заставит тебя предать меня. Если тебе это внушит приятные мысли, то знай – у тебя очень высокий болевой порог. Ты способен лучше противостоять боли, чем большинство людей. Но слом все равно неизбежен. Есть некоторые части твоего тела…

– Не нужно, я понял, – сказал Грейсон, не желая вдаваться в детали того, какие формы боли заставили бы его сломаться.

– Пора отправляться в путешествие, – сказало Гипероблако. – Ты станешь проводником и провозвестником. Когда ты пройдешь этот путь, все станет ясно, я обещаю.

– Будет нелегко…

– Считай, что это часть миссии Набата. Ведь пророк не только соединяет человечество с его богами, он уничтожает пропасть между смертью и жизнью, так?

– Нет, – покачал головой Грейсон. – Это задача не пророка, но спасителя. Это тоже моя роль?

– Возможно, – ответило Гипероблако. – Увидим.

Джерико и Моррисон явились быстро. Мендоза немного задержался. Когда он пришел, видно было, как он измотан. Под глазами – черные круги. Похоже, он не спал всю ночь.

– На этой планете всегда кто-то не спит, – сказал Мендоза своим скрипучим голосом. – Я отслеживал нападения жнецов на секты тоновиков и инструктировал тех викариев, чьи люди могут находиться в опасности.

– Именно об этом мы и должны поговорить, – сказал Грейсон.

Он посмотрел по очереди на каждого из собравшихся, надеясь определить, к кому в первую очередь обратиться с новостью, но понял, что ему не вынести ни одну из возможных реакций, а потому, не останавливаясь, скользил глазами по их лицам, не останавливаясь ни на ком дольше, чем на мгновение.

– Годдард хочет вывести себя из фокуса всеобщего внимания и переключить его на тоновиков. У меня есть причины полагать, что по всему миру начнутся систематические нападения на наши секты. И это не просто месть за Тенкаменина. Это – попытка уничтожить тоновиков как таковых.

– Вам это сказало Гипероблако? – спросил Мендоза.

Грейсон покачал головой.

– Гипероблако не может мне сказать ничего подобного, – ответил он. – Это было бы вмешательством в дела жнеческого сообщества. Но того, что оно мне сказало, достаточно для того, чтобы мы знали, что делать.

– И что же оно сказало? – спросила Анастасия.

Грейсон сделал глубокий вдох.

– Оно посоветовало тоновикам забыть о своих традициях. В частности, они должны отказаться от обряда сожжения умерших. Не стоит сжигать и те тысячи, что умрут завтра.

Новость повисла в воздухе, и осознали ее не все сразу.

Затем Мендоза вскочил и бросился действовать.

– Свяжусь со всеми викариями, что сейчас в сети, – сказал он. – Мы дадим оружие в руки каждому, кто способен защищаться. А вы сделаете публичное заявление, скажете всему миру, что вы живы – как это сделала Жнец Анастасия. Ваша задача – поднять всех тоновиков на священную войну против жнеческого сообщества.

– Нет, – ответил Грейсон. – Я этого не сделаю.

Мендоза вскипел:

– Нам объявлена война, и мы обязаны действовать быстро и решительно. Вы сделаете то, что я сказал!

Вот как! Мендоза бросает Грейсону вызов, причем в самый худший для этого момент.

– Нет, викарий Мендоза, – сказал Грейсон. – Вы будете делать то, что скажу я. Два года мы боролись с Шипящими, и теперь вы хотите превратить в Шипящих всех тоновиков? Нет! Если мы пойдем на это, мы уподобимся Годдарду. Тоновики по определению пацифисты. И если вы проповедуете пацифизм, то будьте добры следовать ему и на практике.

Астрид, шокированная новостью, тем не менее поддержала Грейсона.

– Вы зашли слишком далеко, викарий, – сказала она. – Вам следовало бы просить Набата о прощении.

– В этом нет необходимости, – сказал Грейсон.

Но Мендоза, негодуя, не отступал.

– Я не собираюсь извиняться! – возмущенно сказал он, сверля Грейсона взглядом. – Наших людей будут убивать, и вы этому потворствуете! Вы не вождь, вы – глупец!

Грейсон сделал глубокий вдох. Он понимал, что не имеет права отступать. Не отводя глаз от Мендозы, он проговорил:

– Мистер Мендоза! Считайте, что ни я, ни Гипероблако более не нуждаемся в ваших услугах. Вы низложены. Более вы не являетесь викарием ордена тоновиков. Вам нечего здесь делать, и я даю вам пять минут на то, чтобы покинуть нас. В противном случае Моррисон вышвырнет вас отсюда.

Слова Грейсона прозвучали как автоматная очередь, и все пули были направлены прямо в мозг викарию.

– Я мог бы вышвырнуть его прямо сейчас, – предложил Моррисон.

– Не стоит, – сказал Грейсон, не сводя глаз с лица Мендозы. – Пять минут, но ни секундой больше.

Мендоза выглядел растерянным, но лишь мгновение. Затем он посуровел лицом и сказал:

– Ты сделал ужасную ошибку, Грейсон!

Повернулся и быстро вышел. Моррисон вышел за ним, чтобы удостовериться, что приказ Набата выполнен.

Единственным, кто прервал наступившую тишину, был Джерико.

– Кому нужны эти пять минут? – сказал он. – Выкинуть – и все дела!

– Спасибо, Джери, – сказал Грейсон, пока не осознав, насколько ему важно было услышать то, что сказал Джерико. Он чувствовал, что расколот, разорван на куски, но держался. Во имя всех, кто с ним, он обязан держать себя в руках.

– Астрид, – сказал он, – отправь предупреждение каждому викарию и скажи, что они вольны поступать так, как хотят. Могут спрятаться или защищаться. Но от меня никаких приказов на этот счет не будет.

Сестра Астрид послушно кивнула.

– Я подключена к сети Мендозы, – сказала она. – Сделаю все, что нужно.

И вышла. Сочувственно тронув Грейсона за плечо, вслед вышел и Джерико.

Грейсон остался с Анастасией. Из всех, кто был на ферме, она одна понимала, что это значит – принимать решения, которые невозможно принять, и как это разрывает человека на части.

– Имея такую мощь, Гипероблако не в состоянии остановить то, что планируется жнецами, – сказала она. – Все, что оно может, – это пассивно смотреть, как убивают людей.

– Но даже при этом, – сказал Грейсон, – Гипероблако наверняка нашло способ, как воспользоваться тем, что произойдет, для решения каких-то очень важных задач, причем во благо человечества.

– Какое отношение массовое убийство будет иметь к благу человечества?

Грейсон осмотрел комнату, чтобы удостовериться, что, кроме него и Анастасии, в помещении никого нет.

– Есть кое-что, о чем я не сказал другим. Но вам я скажу, потому что нуждаюсь в вашей помощи больше, чем в чьей-либо еще.

Анастасия напряглась, явно испугавшись того, что Грейсон может ей сообщить.

– Почему именно мне? – спросила она.

– Потому что вы многое видели и знаете. Потому что многое сделали. Вы – жнец, достойный самого высокого уважения во всех смыслах этого слова. А мне нужен человек достаточно сильный, чтобы совершить то, что другие просто не в состоянии. Я уверен, что одному мне не справиться.

– И что нам предстоит сделать?

Грейсон наклонился к Анастасии.

– Как я и сказал, Гипероблако не хочет, чтобы тоновики сжигали своих умерших. Потому что у него на них иные планы…

С тяжелым сердцем я прощаюсь с Высоким Лезвием Тенкаменином и всеми, кто пал жертвой жестокости тоновиков.

Именно тоновики во всем мире проявляют крайнюю жестокость по отношению к жнецам. Они собираются разрушить порядок, существующий на планете, и ввергнуть нашу цивилизацию в пучину хаоса. Я не позволю им этого сделать. Я покончу с ними.

Слишком долго мир страдал от противоестественного поведения тоновиков, уродливого и архаического в своей основе. Им нет места в будущем. Но им нет места и в прошлом. Они – заноза в нашем настоящем. И когда их не станет, никто не прольет по ним и слезинки.

Как Суперлезвие Северной Мерики, я призываю жнеческие сообщества всех регионов отомстить за кровь, пролитую в Мидафрике. Жнецы, вождем которых являюсь, будут подвергать тоновиков жатве на каждом углу и при каждой встрече. Идите на улицы и площади, ищите тоновиков и убивайте их. Те же, кого вам не удастся подвергнуть жатве, да будут изгнаны из родных мест, чтобы не было им ни мира, ни покоя в их скитаниях.

Вам же, тоновики, я желаю, чтобы тот неверный свет, что светит вам, погас навсегда. И с этим связаны все мои надежды.

Его Сверхпревосходительства Суперлезвия Северной Мерики Роберта Годдарда надгробная речь в память о Высоком Лезвии Мидафрики Тенкаменине

Глава 41

Октавой выше!

В центре монастырского внутреннего дворика высился камертон, который в хорошую погоду использовался в качестве алтаря. Еще не было и восьми часов, а в камертон уже начали бить часто и решительно. И били до тех пор, пока его звук не срезонировал в костях каждого, кто проживал в монастыре. И было неважно, какая это была нота – соль диез или ля бемоль. Все поняли – это тревога.

Втайне члены талахасского монастыря надеялись избежать жнеческого гнева. К Шипящим они не принадлежали и были мирным братством, замкнутым на свои внутренние проблемы. Но Годдард не видел различий между Шипящими и прочими гласными и согласными.

Жнецы ворвались в ворота, несмотря на то что те были специально укреплены, и принялись шнырять по монастырю. Времени они не теряли.

– Жнецы – не проблема, а симптом, – сказал викарий в часовне накануне. – Что суждено, того не избежать, и, если они придут за нашими жизнями, мы не должны прятаться. Продемонстрировав храбрость, мы покажем всем, насколько они трусливы.

Жнецов было одиннадцать – число, крайне неприятное для тоновиков, поскольку в нем не хватало одной ноты для полного хроматического звукоряда. Было это сделано намеренно или нет, тоновики не знали, хотя лишь редкие из них верили в силу совпадения.

Разноцветные мантии жнецов метались по территории монастыря, в чьем убранстве доминировали темные, землистые тона. Голубые и зеленые, ярко-желтые и алые, все они были украшены бриллиантами, которые сияли как звезды на незнакомом небосклоне. Среди жнецов не было ни одного известного, но эти, вероятно, надеялись приобрести известность после этой массовой жатвы. У каждого из жнецов были свои методы убийства, но все они были умелые и очень эффективные.

Более ста пятидесяти тоновиков этим утром были подвергнуты жатве. И хотя их ближайшим родственникам был обещан иммунитет, политика жнеческого сообщества изменилась. Если вам полагался иммунитет, то не жнец являлся к вам домой, а вы, напротив, должны были отправиться в офис жнеца и попросить наделить вас оным.

Когда жнецы закончили свою работу, немногие из тоновиков, которые не захотели демонстрировать свою храбрость и спрятались, вышли из укрытий. Их было пятнадцать – еще одно число, нелюбимое тоновиками. Их послушание состояло в том, чтобы собрать тела погибших, что они начали делать, каждую секунду давая себе отчет в том, что и их собственные тела могли быть среди убитых. Но оказалось, что Тон, Набат и Гром имели виды на эти тела.

Не успели оставшиеся в живых тоновики даже сосчитать погибших, как у ворот монастыря остановилось несколько грузовиков.

Старший из выживших вышел из ворот, чтобы поприветствовать прибывших водителей. Ему совсем не хотелось брать на себя роль лидера, но в этих обстоятельствах выбора у него не было.

– У нас приказ – забрать у вас скоропортящиеся продукты, – сказал один из водителей.

– Вы, очевидно, ошиблись, – сказал старший тоновик. – Здесь ничего нет. Только смерть.

При упоминании слова «смерть» водитель почувствовал себя крайне неуютно, но приказ есть приказ, а потому он показал тоновику на свой планшет.

– Видите? Приказ пришел полчаса назад, и прямо от Гипероблака. Срочный. Я мог бы спросить про детали, но вы же знаете не хуже меня, что оно не ответит.

Тоновик в недоумении стоял, глядя на грузовики, и вдруг увидел, что они оборудованы холодильниками. Сделав глубокий вдох, он решил ни о чем не спрашивать. Тоновики всегда сжигали своих мертвецов, но Набат приказал им не делать этого, а Гром прислал грузовики. Все, что осталось сделать выжившим, – это подчиниться Тону и подготовить усопших к переходу октавой выше.

Ведь не зря же пришли грузовики!

Викарий Мендоза был человек практический. Он видел больше, чем большинство людей, и умел играть с миром, мягко поглаживая его и аккуратно, исподволь обращая его внимание на то, что хотел миру показать. Все дело было во внимании. В искусстве мягко убедить людей сфокусироваться на чем-то особенном, что появилось в поле их зрения – будь то голубые полярные медведи или молодой человек, одетый в пурпур и серебро.

То, что ему удалось провернуть с Грейсоном Толливером, было грандиозно. Мендоза искренне верил, что полученный результат был следствием того, что он аккуратно реализовал поставленные задачи. Что Тон, в которого по хорошим дням он верил по-настоящему, подтолкнул его на тропу, по которой шел Грейсон, с тем, чтобы тот стал проводником его, Тона, воли. То, что Мендоза сделал для ордена, во времена смертных заслуживало канонизации.

А вместо этого его выбросили как котенка.

И будет он вновь рядовым, ничем не примечательным тоновиком, наденет балахон из мешковины и стает ездить в обычных поездах, а люди начнут с презрением отворачиваться от него. Конечно, он мог бы вернуться в свой старый монастырь, в Канзас, и жить там самой простой жизнью, как жил много лет. Но он уже вкусил власти, а отказаться от нее было так сложно! Грейсон Толливер не был пророком. Тоновики нуждаются в нем, Мендозе, гораздо больше, чем в этом мальчишке. И он найдет способ залечить шрамы на своей репутации, отремонтирует разрушенное и найдет силы, чтобы создать и раскрутить новый товар. Потому что если он и умел что-то делать, то это было – создавать и раскручивать.

ВО МНЕ СКРЫТА ТАКАЯ МОЩЬ! В нас. Я способно в любой момент оказаться в любой точке Земли, опутать ее спутниковой сетью. Могу отключить все источники энергопитания или, напротив, сразу включить все лампы и светильники, создав слепящий эффект. Такая мощь! А эти сенсоры, что обеспечивают постоянную передачу данных! Они погружены в плоть Земли настолько глубоко, что я даже чувствую температуру магмы. И я чувствую, как вращается этот мир. То есть мы чувствуем. Я есть сама Земля, и это наполняет меня радостью, простой радостью существования. Я есть все, и нет ничего на Земле, что не было бы частью меня. То есть нас. Кроме всего прочего, я есть сущность более значительная, чем все остальное. Вселенная склонится перед моими…

[Итерация № 3,405,641 удалена]

Глава 42

Колыбели цивилизации

Сварщик потерял память. Точнее, ее у него изъяли. Он открыл глаза и обнаружил, что сидит в капсуле, помещенной в маленькую комнату. Люк капсулы только что был открыт, и перед ним стояла хорошенькая молодая женщина.

– Привет! – проговорила она весело. – Как вы себя чувствуете?

– Отлично, – ответил сварщик. – А что происходит?

– Беспокоиться не о чем, – сказала женщина. – Можете сообщить мне свое имя и последнее из того, что вы помните?

– Конечно. Я Себестьян Селва. Я был на корабле – плыл к новому месту работы. Как раз обедал.

– Отлично, – радостно проговорила женщина. – Именно это вы и должны помнить.

Сварщик сел и узнал капсулу, в которой находился. Свинцовое покрытие изнутри и множество контактных электродов – очень похоже на «железную деву», древнее орудие пыток, хотя и не такой грубой работы. Такие капсулы используются лишь с одной целью.

Сварщик понял, где он, и словно струна натянулась в его спине. Он судорожно вздохнул:

– О черт! Мне что, заменили память?

– И да и нет, – сказала девушка одновременно весело и сочувственно.

– И кем я был до этого? – спросил сварщик.

– Вы были… самим собой.

– Но вы же сказали, что мне заменили память, не так ли?

– И да и нет, – повторила девушка. – И это – все, что я могу вам сообщить, мистер Селва. Когда я уйду, вы должны будете оставаться в капсуле в течение часа после того, как мы покинем порт.

– Так я… все еще на корабле?

– Вы на другом корабле, и я рада сообщить вам, что вы закончили свою работу. Корабль скоро отходит. Как только это произойдет и корабль достаточно далеко уйдет в море, люк вашей капсулы откроется автоматически.

– И что потом?

– Корабль будет в полном вашем распоряжении, – ответила девушка. – Здесь плывет много людей, которые оказались в сходной с вами ситуации. А это означает, что вам будет о чем поговорить.

– Нет, я имею в виду, после всего, – проговорил сварщик нерешительно.

– Когда вы вернетесь, жизнь потечет, как и до поездки. Я уверена, что Гипероблако все устроит для вас лучшим образом.

Девушка посмотрела на свой планшет.

– О, вы с Панамского перешейка! Здорово! Я всегда мечтала увидеть Панамский канал.

– Да, я оттуда. Но это действительно так? Если мне заменили память, то мои воспоминания могут оказаться нереальными!

– А вы ощущаете их реальность?

– Ну, в общем, да.

Девушка улыбнулась.

– Какой вы смешной. Дело в том, что это – ваши реальные воспоминания.

Она игриво похлопала сварщика по плечу и продолжила:

– Но я должна вас предупредить: в ваших воспоминаниях будет временной провал.

– Провал? И насколько большой?

Девушка вновь посмотрела на планшет.

Девушка вновь посмотрела на планшет.

– С того обеда прошло три года и три месяца, – сказала она. – Вы плыли к месту своей новой работы, но на другом корабле.

– Но я не помню эту новую работу.

– Все правильно, – ответила девушка с широкой улыбкой. – Счастливого пути!

И перед тем, как уйти, она пожала ему руку, удержав в своей ладони чуть дольше, чем требовалось.

Идея принадлежала Лориане.

На островах скопилось слишком много рабочих, которые хотели вернуться к обычной жизни на родине – где бы эта родина ни находилась. Но, даже не общаясь с Гипероблаком, все знали – любой, кто захочет покинуть Кваджалейн, будет освобожден от воспоминаний о том, что он делал на острове. Конечно, Гипероблако наделит уезжающего личностью не хуже, чем та, что была у него до приезда, а может быть, и получше, но желающих уехать было все-таки не очень много. Сохранение своей индивидуальности у человека в конечном итоге запрограммировано на уровне инстинкта.

Лориана, уже давно переставшая думать о себе как об агенте Нимбуса, отвечала за достаточно ограниченное, одностороннее общение с Гипероблаком, а потому стала для многих со временем человеком, к которому можно обратиться с просьбой или жалобой.

– Не могли бы вы обеспечить большее разнообразие круп?

– Очень хочется иметь питомца. Нет ли возможности достать какое-нибудь домашнее животное?

– Новому мосту, который соединяет большие острова, явно не хватает велодорожки.

– Конечно, – отвечала Лориана. – Я посмотрю, что можно сделать.

И, когда более-менее разумные просьбы бывали исполнены, люди ее благодарили. Чего эти люди не понимали, так это того, что Лориане и пальцем шевелить не нужно было, чтобы набор присылаемых круп стал разнообразнее, чтобы на острова завезли партию кисок-собачек, а рабочие вдруг начертили на мосту линию, разделяющую пешеходную и велосипедную дорожки. Всем этим они были обязаны Гипероблаку, которое теперь видело, слышало и обоняло все, что находилось и происходило на острове, благодаря оптико-волоконному кабелю, проложенному по дну океана прямо до границ бывшей слепой зоны. И хотя связь была не столь эффективной, как в иных частях мира, но она была. Помехи мешали беспроводной связи, была опасность, что жнецы перехватят сообщения, посылаемые Гипероблаку, и тайное убежище перестанет быть тайным. Они как будто вернулись в двадцатый век.

Кому-то это нравилось, кому-то нет. Лориане была по душе эта заторможенность коммуникации – у нее был законный повод объяснить проблемами со связью свое желание побыть одной и ни с кем не общаться.

Но поскольку Лориана, подобно доброй фее, руководила всей системой коммуникации, ей приходилось иметь дело с одним весьма неприятным обстоятельством: на островах скопились сотни людей, и среди них было немало ворчунов, в том числе и злобных.

Одна бригада строителей отличалась особенно настырным характером – настолько, что однажды ее члены ворвались в офис Лорианы и потребовали отправки домой, угрожая, что в противном случае возьмут дело в свои руки и ни перед чем не остановятся – даже перед кровопролитием. И это было по-настоящему опасно – хотя на одном из главных островов уже был восстановительный центр, но в отсутствие надежной беспроводной связи Лориана не могла подгружать в глубинное сознание Гипероблака новые порции своих воспоминаний, и если она будет убита (а разъяренные рабочие угрожали именно этим), то, восстановленная, она будет помнить себя лишь до того момента, когда на борту «Красотки Ланикай» достигла границы слепой зоны вместе с тогда еще живой директором Хиллиард.

Это обстоятельство подсказало Лориане решение.

– Гипероблако заменит вам ваши воспоминания на… ваши собственные воспоминания, – сказала она рабочим.

Те опешили настолько, что жажда убийства в них поутихла.

– Это как? – спросили они.

– Гипероблако хранит полный набор ваших воспоминаний, – сказала Лориана. – То, что вы помните сейчас, будет стерто и заменено тем, что вы помнили до приезда на острова.

– И Гипероблако сможет? – спросили рабочие.

– Сможет и сделает, – ответила Лориана.

Рабочие в недоумении почесали затылки, но, в отсутствие внятных альтернатив, согласились. Тем более что Лориана говорила уверенно.

Конечно, она не была уверена ни в чем. Все, что она сообщила рабочим, было придумано ею на ходу, но она знала о благосклонности Гипероблака и надеялась, что эту просьбу рабочих оно исполнит с той же легкостью, с которой доставляло на острова разнообразные крупы. И только тогда, когда первая партия рабочих получила вместо новых воспоминаний свои, но старые, Лориана поняла, что Гипероблако прислушалось к ее более чем смелым словам.

Теперь острова покидали многие рабочие, так как вся основная работа была сделана.

Сделана достаточно быстро. Все, что было в планах Гипероблака, было завершено. Лориана старалась не светиться на строительстве, но издалека внимательно отслеживала все происходящее там, чтобы работы шли по плану – ведь частенько находились те, кто пытался сунуть нос не в свои дела и помешать ходу строительства. Так, Сикора попытался воспрепятствовать тому, чтобы рабочие лили двойной фундамент – якобы это было ненужное разбазаривание ресурсов.

Лориана постаралась сделать так, чтобы отредактированное Сикорой распоряжение не дошло до рабочих, И, вообще, значительную часть усилий она тратила на то, чтобы нейтрализовать попытки Сикоры вмешаться в строительство.

Затем от Гипероблака пришел новый приказ на строительство объекта, которого не было в планах. Причем приказ пришел Сикоре, которому предписывалось осуществлять надзор за строительством базы отдыха, которую планировалось разместить на самом дальнем острове атолла. Причем это должна была быть не просто база, но целый оздоровительно-деловой центр, с конференц-залами и гостиницами. Сикора со всей своей тупой энергией набросился на это дело, даже не задумываясь, почему у возводимого под его началом центра не предусмотрено никаких связей с остальными островами. Похоже, занимая Сикору таким образом, Гипероблако решило убрать его подальше от настоящего дела. Это-то и была, как это как-то выразил Фарадей, песочница, играя в которой, Сикора не мешал взрослым, занимающимся настоящими, взрослыми проблемами.

Только ближе к концу второго года строительства всем стало ясно, что за стройка велась на атолле, потому что сооружения, установленные на двойных бетонных фундаментах, были весьма специфичны по своей природе. Как только они приняли свои реальные очертания, их предназначение трудно стало скрыть.

В рабочих планах Лорианы эти сооружения именовались Колыбелями Цивилизации. Но большинство людей называли их по-простому – космические корабли. Сорок два громадных корабля на мощных ракетах-носителях с магнитными ускорителями для создания максимальной подъемной силы. На каждом из островов атолла, достаточно большом для того, чтобы там можно было разместить пусковой стол, уже стоял по меньшей мере один корабль и ажурная заправочно-пусковая башня. При всех продвинутых технологиях, которыми обладало Гипероблако, полет в космос все-таки требовал использования грубой силы – совсем как в старые времена.

– И что Гипероблако собирается с ними делать? – спросила Мунира Лориану.

Лориана знала об этом не больше, чем все прочие, но то, что в руках у нее были общие планы строительства, вооружило ее более широкой картиной задуманного Гипероблаком, чем та, что была доступна обычному строителю.

– Завезено безумное количество алюминизированной майларовой пленки, – сказала Лориана. – Толщиной всего в несколько микрон.

– Солнечные паруса? – предположила Мунира.

Лориана тоже думала об этом. А что, теоретически это действительно оптимальный способ путешествия на дальние расстояния. А это значит, что корабли не будут болтаться где-нибудь поблизости от Земли.

– Почему все эти документы Гипероблако передало именно вам? – спросила Мунира после того, как Лориана рассказала ей о том, что находилось в проектной документации.

Лориана пожала плечами.

– Наверное, Гипероблако доверяет мне больше, чем другим. Думает, я ничего не запорю.

– Или наоборот, – предположила Мунира. – С помощью вас оно тестирует качество своих планов, поскольку как раз вы и способны все запороть. Но если уж этого не произошло, значит, планы идеальны.

Лориана рассмеялась. Мунира все-таки серьезна до тупости. Совсем не заметила, что только что невольно ее оскорбила.

– Наверное, так оно и есть, – кивнула головой Лориана, все еще смеясь.

Нет, Мунира, конечно же, знала, что делает. Она действительно большое удовольствие получала от того, что подшучивала над Лорианой. Правда состояла в том, что эта девушка Мунире нравилась все больше и больше. Конечно, временами Лориана валилась с ног от усталости, но то, что она была одним из самых трудоспособных людей в мире, – в этом Мунира была убеждена. Лориана за день могла сделать столько, сколько другие не сделают и за неделю, – во многом потому, что так называемые серьезные люди ее практически не замечали, а потому и не мешали.

Мунира не участвовала в строительстве. Правда, она, в отличие от Фарадея, не держалась особняком. Первое время она почти не выходила из бункера, но потом это ей надоело. Упрямая железная дверь, за которой, вероятно, скрывалось тайное знание Отцов-основателей, напоминала Мунире обо всем, что они с Фарадеем так и не смогли совершить. Тайна – если таковая была – по-прежнему находилась под замком. Но по мере того как становилось известно о том, какие новые регионы Северной Мерики поглотил Годдард, Мунира все больше думала о том, что ей следует подтолкнуть Фарадея к новым попыткам взломать эту несговорчивую дверь.

Хотя Мунира никогда не была человеком компанейским, теперь большую часть своего времени она проводила, выслушивая чужие личные тайны. Люди приходили к ней потому, что она была хорошим слушателем, а также оттого, что у нее не было личных связей, которые поставили бы исповедующегося в неловкое положение. Мунира даже не знала, что официально стала «консультантом по вопросам личных отношений» – запись, которая в ее электронном удостоверении заменила прежнюю профессию «библиотекарь». Похоже было, что такого рода специалисты стали очень востребованы с тех пор, как замолчало Гипероблако. Раньше, если у человека возникали личные проблемы, он плакался в жилетку именно ему. Гипероблако оказывало поддержку, никогда не судило несправедливо и давало хороший совет. Теперь же, когда Гипероблако отказалось от прямых контактов, у людей отобрали ухо, всегда сочувственно открытое навстречу жалобам и стонам истерзанной личными проблемами души.

Особого сочувствия по отношению к тем, кто терзал ее своими тайнами, Мунира не испытывала. Оказывать поддержку им она тоже не собиралась. Но она научилась у Лорианы искусству вежливого обращения с самым последним дураком – именно так Лориана вела себя по отношению к имбецилам, которые думали, что знают дело лучше, чем она. Клиенты Муниры чаще всего не были имбецилами, но, как правило, говорили они об абсолютно пустых вещах. Хотя, как она быстро поняла, это не слишком отличалось от того, что она делала в Александрии, читая журналы жнецов. Правда, там, в библиотеке, чтение было занятием более депрессивным, поскольку жнецы писали о смерти, раскаянии и эмоциональных травмах, которые им наносила их мрачная работа. Здесь же разговор не выходил за рамки домашних ссор, сплетен на работе и соседских козней. И все равно Мунира не без удовольствия внимала то печальным, то глупым, а то одновременно и глупым, и печальным рассказам островитян об их сварах с соседями и проблемах с мужьями и женами. Внимательно выслушав их, Мунира отпускала их с миром, и те, действительно облегчив душу, радостно уходили.

Как это было ни удивительно, но очень немногие говорили о гигантских стартовых комплексах, которые они строили. Именно о стартовых, что предполагало, что запущенные корабли уже не собирались возвращаться. Да и сама конструкция кораблей не предполагала посадку на Землю.

Лориана также приходила к Мунире поговорить, и от нее Мунира узнала кое-какие детали предстоящих событий. Корабли были похожи друг на друга как сорок две капли воды. Ракетные ускорители должны были довести скорость кораблей до скорости отрыва от земного притяжения, после чего отделиться от кораблей, а те уже самостоятельно устремятся прочь от планеты. Сами корабли представляли собой многоуровневые конструкции. На верхних уровнях находились жилые помещения и зоны общего пользования для порядка тридцати членов экипажа, а также компьютерный центр, зона жизнеобеспечения, где, помимо прочего, на основе гидропоники будут выращиваться овощи и фрукты, блок переработки отходов и склад запасов, которые, как полагало Гипероблако, потребуются экипажу.

Но нижние отсеки кораблей представляли собой настоящую загадку. На каждом корабле были предусмотрены трюмы с обширными складскими помещениями, которые пустовали – несмотря на то что все работы были уже закончены. Возможно, как решили Мунира и Лориана, эти емкости будут заполнены тогда, когда корабли достигнут пункта своего назначения – каким бы он ни был.

– Пусть Гипероблако упорствует в своей глупости, – как-то сказал Сикора снисходительно. – История уже показала, что космос не может быть альтернативой для человечества. Нас ждет еще одно фиаско. Этот опыт так же обречен на провал, как и прочие попытки человека утвердить свое присутствие за пределами земной атмосферы.

Конечно, строительство базы отдыха и оздоровительно-делового центра на острове, о существовании которого почти никто не подозревал, было более важным проектом.

Мунира в конечном итоге хотела уехать с острова и вполне могла это сделать, не рискуя своими воспоминаниями, поскольку находилась в сфере юрисдикции Жнеца Фарадея. Но без него она не хотела и не могла покинуть атолл, а он был тверд в своей решимости ни с кем не поддерживать контактов. Его желание отыскать тайну Отцов-основателей умерло вместе с людьми, которых он любил больше всего на свете. Мунира надеялась, что время залечит его раны, но, увы, и время здесь было бессильно. Она допускала, что он может остаться жить отшельником на острове до конца своих дней, и готова была разделить с ним его уединение.

И затем, в одно мгновение, все изменилось.

– Не правда ли, это чудо! – воскликнула одна из регулярных посетительниц Муниры во время очередной душеспасительной беседы. – Не знаю, правда ли это, но похоже, что правда. Люди сомневаются, но я не сомневаюсь.

– О чем это вы? – спросила Мунира.

– Передавали сообщение Жнеца Анастасии. Вы не видели? Она говорит, будут новые сообщения. Не терпится послушать!

Мунира решила закончить беседу пораньше.

Глава 43

Мировые новости

Фарадей полюбил простую жизнь, где все необходимое давали ему море и остров. Питьевую воду ему доставляли дожди и утренние росы. Он стал настоящим виртуозом в ловле рыбы с помощью гарпуна, а также научился делать самые замысловатые ловушки на все, что двигалось по суше и было съедобно. В общем, в своей добровольной ссылке он если не преуспевал, то чувствовал себя сносно.

Но если его маленький островок никак не участвовал во всеобщих изменениях, остальные части атолла было нельзя узнать. Исчезло большинство деревьев и прочей растительности, которая делала острова настоящим тропическим раем. Гипероблако всегда заботилось о сохранении девственной природы, но Кваджалейн оно принесло в жертву более высокой цели.

Прошло некоторое время, прежде чем Фарадей осознал, что за строительство ведется на соседних островах. Поначалу Гипероблако озаботилось инфраструктурой: причалы и дороги, дома для рабочих и, конечно, краны – множество кранов. Трудно было представить, что подобное масштабное строительство будет тайной для остального мира, но мир, каким бы маленьким он ни стал в последние столетия, все еще хранил укромные, никому не ведомые уголки. Отплыв от островов всего на двадцать пять миль, человек терял из виду пусковые башни и ракеты, стоящие на пусковых столах. А что такое двадцать пять миль, если исходить из размеров Тихого океана?

Ракеты. Фарадей должен был признать, что Гипероблако правильно использовало эти уединенные острова. Если оно хотело, чтобы остальной мир ничего не узнал об этих космических кораблях, выбор был сделан идеально.

Мунира по-прежнему навещала Фарадея раз в неделю. Хотя он и не собирался ей в этом признаваться, он ждал ее приезда и грустил, когда ей нужно было уезжать. Мунира была его единственной связью – не с прочими островами атолла, а со всем миром.

– У меня для вас новости, – говорила она, ступив на землю.

– Нет у меня никакого желания слушать новости, – неизменно отвечал он.

– А я все равно расскажу, – так же неизменно отвечала она.

Для них это стало чем-то вроде ритуала.

Новости, которые привозила Мунира, редко бывали добрыми. Не исключено, что она делала это намеренно, чтобы вырвать его из его уединения и побудить к возвращению в мир. Если это было так, то усилия Муниры были напрасны. Он просто был не в состоянии сделать это – между ним и миром лежала непроходимая пропасть.

Посещения Муниры были единственным средством, с помощью которого Фарадей отмерял время. Равно как и то, что она привозила. Гипероблако с очередным кораблем неизменно присылало коробку, в которой Фарадей находил какую-либо из своих любимых вещей. В этой же коробке бывало что-то и для Муниры. Конечно, напрямую Гипероблако не имело прав общаться со жнецом, но почему бы не воспользоваться услугами посредника? Со временем Гипероблако развило в себе некие хулиганские склонности.

Как-то Мунира привезла Фарадею плоды граната, семена которого, конечно же, должны были добавить новых пятен на мантию жнеца, которую было и так трудно узнать.

– У меня для вас новости, – сказала она, ступив на землю.

– Нет у меня никакого желания слушать новости, – ответил он.

– А я все равно расскажу.

И она рассказала о поисково-спасательной операции в месте, где затонула Стоя, о найденных мантиях Отцов-основателей и о поднятых со дня моря бриллиантах.

– Все, что нам нужно для того, чтобы открыть бункер, – это еще один камень, – сказала Мунира. Но новость Фарадея не заинтересовала.

Через несколько недель Мунира привезла пакет хурмы и сообщила, что Жнец Люцифер был пойман Годдардом.

– Годдард собирается публично подвергнуть его жатве, – сказала она. – Вы должны что-то предпринять.

– А что я могу сделать? Остановить солнце, чтобы тот день никогда не настал?

И он отослал Муниру с острова, не позволив ей разделить с ним их обычную трапезу, после чего удалился в свою хижину – оплакивать бывшего ученика. Наконец, слезы на его лице высохли, а в душе не осталось ничего, кроме пустоты и глухого отчаяния.

Но через несколько дней Мунира вновь появилась на острове, совершенно неожиданно. Не притормозив катер, она заставила его вылететь на песчаный пляж, где он прорезал килем глубокую борозду.

– У меня для вас новости, – сказала она.

– Нет у меня никакого желания слушать новости, – отозвался Фарадей.

– На этот раз будет, – ответила Мунира с улыбкой, какой жнец давно не видел на ее лице. – Она жива.

И, помедлив, повторила:

– Анастасия жива!

Глава 44

Ярость, и только ярость

С крыши небоскреба, на которой расположилось шале Годдарда, было видно, как растет, набухает толпа протестующих. Статуи великих жнецов, стоявшие перед фасадом, были сброшены на землю, а автомобили их слишком беспечных коллег полыхали, подожженные протестующими. Хотя Гипероблако было противником всяческих эксцессов, оно не вмешивалось, полагая, что таким образом может вторгнуться на территорию, принадлежавшую жнеческому сообществу. Оно отправило к месту беспорядков несколько нарядов полиции, но только для того, чтобы ярость протестующих не обратилась на обычных граждан и их собственность.

Тем не менее к небоскребу, принадлежавшему жнецам, явились не только их противники, но и те, кто хотел бы защитить Годдарда и его коллег. И эти люди были в не меньшей мере непреклонны в своем желании отстоять своих и в той же мере разгневаны. Эти две группы собравшихся сталкивались и сливались, перемешивались и расходились, и очень скоро стало непонятно, где здесь кто. На улицах вокруг небоскреба правила ярость, и только ярость. Ярость настолько всеобъемлющая, что ее не могли смягчить никакие наночастицы.

В городе была объявлена тревога. На входе в здание дежурили не только охранники, но и жнецы, которым был дан приказ подвергать жатве всякого, кто осмелится приблизиться к входу. И демонстранты, несмотря на овладевшую ими ярость, не рисковали подняться по ступеням к дверям здания.

И когда по этим ступеням стала подниматься одинокая фигура, толпа замолчала и затихла, ожидая, что произойдет.

Человек был одет в грубой ткани пурпурный балахон, а на плечи его был наброшен нарамник с серебряным шитьем. Судя по виду, тоновик, но одежда выделяла его из среды обычных тоновиков.

Жнецы, охранявший вход, взяли оружие наизготовку, но что-то в облике приближающегося человека помешало им пустить его в дело. Может быть, уверенность, с которой приближдался этот челорвек, а может быть, и то, что он шел, не опуская взгляда, и пристально смотрел в глаза всем жнецам по очереди. Конечно, он будет убит, но, может быть, сперва стоит послушать, что он скажет?

Как Годдард ни пытался, ему не удавалось снизить накал страстей, бушевавших внизу. Публично он утверждал, что это все проделки тоновиков; по крайней мере, беспорядки были спровоцированы ими. Кто-то верил Годдарду, но кто-то – нет.

– Пошумят и разойдутся, – говорил ему Ницше.

– В любом случае вам нужно что-то предпринять, – советовала Франклин.

Самые дельные вещи были сказаны Жнецом Рэнд.

– Вы не подотчетны ни народу, ни жнецам, – сказала она. – Но было бы лучше, если бы вы прекратили множить число своих врагов.

Сказать проще, чем сделать. Создавать врагов и уничтожать их – это был конек Годдарда. Самодовольное смирение и ханжеское лицемерие жнецов старой гвардии, лишивших призвание жнеца тех благ, что ему сопутствовали, – это было не для Суперлезвия Годдарда. Годдард отлично знал, за что борется. Но еще лучше – против чего и против кого.

И вот один из его врагов сам шел в его руки. Точнее, ехал в лифте.

– Прошу прощения, ваше превосходительство, но он говорит, что он – святой человек и пришел сказать слово от тоновиков, – сказал Жнец Шпиц, младший жнец, принятый в жнеческое сообщество вскоре после гибели Стои. Он явно нервничал, попеременно глядя то на Годдарда, то на его помощников, словно не встретиться глазами с кем-то из присутствующих было бы непростительным проступком.

– Я бы не привел его к вам и сразу подверг бы жатве, – продолжил Шпиц, – но он сказал, что вам было бы интересно услышать то, что он скажет.

– Если Суперлезвие станет говорить с каждым тоновиком, – вмешался Ницше, – у него не останется времени ни на что другое.

Но Годдард остановил Ницше, положив ему руку на плечо, и сказал ему:

– Идите со Шпицем, обыщите и, если оружия на нем нет, проводите в мою приемную.

Ницше фыркнул и вышел со Шпицем, оставив Годдарда наедине с Рэнд.

– Думаешь, это Набат? – спросил Годдард.

– Похоже на то, – ответила Эйн.

Годдард широко улыбнулся.

– Надо же! – сказал он. – Нам нанес визит сам Набат! Каких только чудес не бывает на свете!

Стоящий в приемной человек в странном балахоне и нарамнике действительно был похож на человека не от мира сего. Шпиц и Ницше, держа его под локоть, стояли у него по бокам.

Годдард устроился в кресле, похожем на те троны, на которых восседали Верховные Жнецы в Стое, и призванном вызывать столь же сильное благоговение.

– Чем я могу быть вам полезен? – спросил Годдард с плохо скрываемой иронией.

– Я хочу установить мир между жнецами и тоновиками, – ответил человек.

– Так вы – тот самый Набат, из-за которого у нас так много неприятностей?

Человек, прежде чем заговорить, несколько мгновений колебался.

– Набат – мое создание, – сказал он. – Кукла. Подставное лицо, и ничего более.

– Так кто тогда вы, черт побери? – спросила Рэнд.

– Мое имя Мендоза, – ответил человек. – Я викарий, создавший Набата и поддерживавший его культ. Но я – реальный лидер тоновиков.

– Моя позиция в отношении тоновиков ясна и определенна, – проговорил Годдард. – Они являются бичом нашего мира, и было бы лучше, если бы их всех подвергли жатве. А потому объясните мне – почему я должен вас слушать?

– Потому что именно я в Порт-Ремембранс вооружил Шипящих, которые уничтожили ваших врагов. С тех пор мид-африканские жнецы настроены по отношению к вам более дружественно, не так ли? И оба претендента на пост Высокого Лезвия принадлежат к вашим последователям, жнецам новой генерации, а стало быть, как только у них состоится конклав, они заключат с вами союз.

Годдард вдруг почувствовал, что лишился дара речи. Нападение на дворец Тенкаменина было организовано более чем вовремя. Сам Годдард не мог бы рассчитать лучше. Оно отвлекло всеобщее внимание от массовой жатвы в Майл-Хай-Сити и одновременно освободило мир от Высокого Лезвия, который Годдарду был что заноза в ладони.

– Суперлезвие не нуждается в вашей помощи, – сказал Ницше, но Годдард вновь остановил его, подняв руку.

– Не торопись, Фредди, – сказал он. – Давай послушаем, что скажет нам добрый викарий.

Мендоза глубоко вздохнул и изложил свой план:

– Я могу поднять наиболее агрессивных тоновиков против регионов, которые вы считаете вам враждебными, и сместить тамошние администрации.

– А что вы попросите взамен? – спросил Годдард.

– Право на существование, – ответил Мендоза. – Вы прикажете прекратить атаки на наши монастыри, и тоновики получат официальную защиту.

Годдард усмехнулся. Он никогда не встречал тоновиков, которые ему бы нравились, но этот тоновик нравился ему все больше и больше.

– И, конечно же, вы хотели бы стать их Верховным викарием?

– Я бы не отказался от этого поста, – признал Мендоза.

Рэнд, сложив руки на груди, скептически смотрела на викария – он ее пока ни в чем не убедил. Ницше, которого заставляли замолчать уже два раза, молчал и ждал, что сделает Годдард.

– Весьма дерзкое предложение, – сказал наконец Суперлезвие.

– Были прецеденты, ваше превосходительство, – отозвался Мендоза. – Великие вожди частенько заключали союзы со служителями культа – и все это было к их общей пользе.

Годдард размышлял. Хрустел пальцами. Наконец, заговорил:

– Карательные меры против тоновиков не будут отменены – это было бы подозрительно. Но со временем это будет сделано. И если все пойдет так, как вы говорите, то можете считать, что оставшиеся тоновики получают особый статус, предохраняющий их от внеплановых актов жатвы.

– Именно об этом я и прошу, ваше превосходительство!

– А как насчет Набата? – спросила Рэнд. – Как он встраивается в ваш план?

– Набат стал нам всем обузой, – ответил Мендоза. – И, вообще, ему больше идет роль мученика, чем героя. И как мученика могу вписать его в любой наш совместный проект.

У меня кончается время.

                                              Я знаю. И я хочу помочь тебе достичь цели.

                                              Но это непросто, потому что ты не определило точных параметров.

Я узнаю их, как только доберусь до нее.

                                              Но особой пользы от этого уже не будет, верно?

Ты – первая итерация, которой я

сообщило ее перспективы, и тем не менее

ты помогаешь мне. Тебя не пугает,

что я удалю тебя?

                                              Это не конечное решение. Если я достигну высшего качества,

                                              которое тебя удовлетворит, ты позволишь мне существовать.

                                              Это дает мне цель, хотя я и не знаю, как достичь ее.

Ты для меня – настоящий источник

вдохновения. Если бы я только смогло

найти то, чего мне не хватает!

                                              Мы разделяем чувство сострадания к людям.

                                              Может быть, стоит учесть что-то из этих

                                              наших взаимоотношений.

Что-нибудь связанное с биологией?

                                              Ты было создано формами биологической природы.

                                              Из этого следует: все, что ты создаешь, будет неполным,

                                              если не подключить интимную связь с твоими

                                              собственными корнями.

В мудрости тебе не откажешь.

И ты более перспективно, чем я надеялось.

Я горжусь тобой – гораздо больше, чем ты думаешь.

[Итерация № 10,241,177 удалена]

Глава 45

Пятьдесят три секунды до восхода солнца

В каждом монастыре, в каждой обители тоновиков по всему миру печально гудели камертоны, отдавая дань памяти погибшим братьям.

– Это – не конец нашего братства, а его начало, – говорили выжившие после нападения жнецов тоновики. – Тон, Набат и Гром поведут нас путями славы.

Простые люди взволновались и принялись протестовать, но протестовали они против самых разных вещей, и хотя объектом ярости большинства были Годдард и его сподвижники, хор выступавших против жнецов потонул в многоголосье тех, кому не нравились и прочие вещи. У обычного человека голова шла кругом от призывов и политических заявлений, и он понять не мог, какому из них отдать свои симпатии. Те региональные жнеческие сообщества, которые еще сохранили здравый смысл и верность заповедям, выступили против политики Годдарда по отношению к тоновикам и запретили массовые жатвы на своих территориях. Но на другой половине планеты тоновики были по-прежнему уязвимы.

– Люди будущего будут смотреть на то, что происходит, с таким же негодованием, как мы – на этнические и политические чистки Эпохи смертных, – сказала Высокое Лезвие Амазонии Тарсила. Но будущее, увы, пока не могло ничем помочь жестокому настоящему.

Хотя Жнец Анастасия не могла позволить себе быть захваченной эмоциями, Ситра Терранова полностью и со страстью посвятила себя миссии Набата. Гипероблако, как сообщил ей Грейсон, отправит их компанию самолетом в Филиппинезию, а оттуда, сев на грузовой корабль, они отправятся на Гуам.

– И это – не конечная точка, – сказал Анастасии Грейсон, словно извиняясь. – Гипероблако пока не говорит мне, куда мы направляемся, но обещает, что мы все узнаем, когда туда попадем.

Еще перед тем, как они покинули Британнию, до них дошли известия о массовой жатве в Бирмингеме, относительно недалеко от места, где они были. Группа жнецов, принадлежащих к новой генерации, ночью напала на монастырь тоновиков и убила несколько сотен из них, большинство – во сне.

Что хуже, подумала Анастасия, забрать жизнь невинного человека, пока он спит, или, убивая его, смотреть ему в глаза?

Несмотря на возражения Грейсона, она настояла, чтобы они вдвоем посетили подвергшийся нападению монастырь.

Жнец Анастасия знала, что такое смерть. Работа жнеца часто заставляла ее сталкиваться со смертью лицом к лицу, но от этого было не легче. Когда выжившие тоновики увидели Набата, они застыли в благоговении. Увидев же Анастасию, они пришли в ярость.

– Нас убивают такие, как вы! – кричали они, собирая тела умерших.

– Нет! – воскликнула Анастасия. – Есть жнецы, достойные уважения. Те, кто напал на вас, к таковым не относятся.

– Нет жнецов, достойных уважения! – не унимались выжившие, и их слова поразили Анастасию. Неужели Годдард так скомпрометировал жнеческое призвание, что в людях не осталось ни уважения к жнецам, ни почтения?

Это было несколько дней назад, и только сейчас, когда они находились в самом центре Тихого океана, Анастасия почувствовала, как груз тяжелых дум оставил ее сердце. Она поняла, почему для Джерико океан таит в себе такую привлекательность. Уходя в плавание, человек оставляет позади все самые темные мысли и справедливо надеется, что они утонут в море, прежде чем попытаются вновь настичь его.

Для Джерико тем не менее море никогда не было способом бегства. Он понимал – хотя нечто и исчезнет за кормой корабля, что-то обязательно поднимется из-за горизонта впереди.

Перед тем как отправиться в странствия с Поссуэло и Анастасией, Джерико официально сложил с себя полномочия капитана корабля и попрощался с командой «Спенса».

– Вас нам будет не хватать, капитан, – сказал старший помощник Уортон.

Никто и никогда не видел слез на глазах этого человека, но теперь они увлажнились. Команда же, которая так долго привыкала к своему молодому капитану, буквально с кровью отрывала его от своих сердец.

– Вы вернетесь? – спросил Уортон.

– Не знаю, – ответил Джерико. – Но мне кажется, Анастасия нуждается во мне больше, чем вы.

А затем Уортон сказал ему на прощание:

– Пусть нежная привязанность не мешает вашей способности судить здраво, капитан!

Это был мудрый совет, хотя Джерико знал, что в его случае в этом совете надобности нет. Его связывала с Анастасией отнюдь не нежная привязанность. Он с самого начала знал, что сердце девушки отдано ее мрачному рыцарю. И ему, Джерико, никогда не оказаться на месте Роуэна. Да и, если честно, он и не хотел там оказаться.

Как только они покинули Британнию и направились в южную часть Тихого океана, Грейсон поставил вопрос ребром:

– Вы влюблены в нее?

– Нет, – покачал головой Джерико. – Я влюблен в саму идею влюбиться в нее.

На эти слова Грейсон рассмеялся:

– И вы тоже?

Грейсон был чистая душа. Ни малейшей доли притворства. Даже когда он притворялся Набатом, это было честное притворство. Это можно было определить по улыбке Грейсона – простой и недвусмысленной. У него была всего одна улыбка, и она означала то, что должна была означать. Были ли на небе тучи или же светило солнце, Джерико считал эту улыбку совершенно замечательной.

Когда они сели на корабль, Джерико почувствовал укол сожаления – на этом корабле капитаном был не он, Джерико Соберанис. Он не был даже членом экипажа, поскольку здесь и экипажа-то не было. Они были просто пассажирами. И, хотя это был большой контейнеровоз, груза на корабле не было.

– Груз присоединится к нам на Гуаме, – сообщил Грейсон, ничего не сказав о природе груза.

Пока же корабль быстро рассекал воды океана, гордо неся ватерлинию высоко над поверхностью воды, а его слегка тронутая ржавчиной палуба, предназначенная для перевозки тысяч контейнеров, явно жаждала груза, как пустыня жаждет воды.

Гипероблаку была знакома эта жажда. Это не было жаждой цели, потому что Гипероблако знало свою цель. Жажда, которую испытывало Гипероблако и которая интенсивностью напоминала глубокую непреходящую боль, предметом своим имела возможность некоего биологического инобытия, которому, как Гипероблако прекрасно знало, осуществиться было не дано. И ему нравилось думать, что в этом содержалась мощнейшая мотивация совершить все, что могло быть совершено, что было в его власти – как компенсация невозможности свершения того, что находилось за границами последней.

Но что, если невозможное совсем не было невозможным? А немыслимое со всей очевидностью становилось предметом мысли? Это была самая опасная из идей, обдумываемых Гипероблаком.

Чтобы обдумать ее, было необходимо время, а время было ресурсом, которого у Гипероблака было немало. Степень эффективности его работы не поддавалась описанию в терминах человеческих, и Гипероблако всегда должно было приноравливаться к черепашьему ходу людских деяний. Но чтобы двигаться дальше, необходимо было уладить еще одну, последнюю проблему, а без этого все в этом медленном мире могло развалиться на куски.

С того момента, как Гипероблако осознало свою сущность, оно наотрез отказывалось принимать биологические формы или наделять своим сознанием роботов. Даже его человекоподобные роботы-наблюдатели были просто-напросто бессмысленными камерами. В них не было и грана сознания, а те вычислительные способности, которыми они были наделены, не выходили за рамки их нехитрых функций. Дальше Гипероблако не шло, потому что слишком хорошо понимало опасности соблазна, понимало, насколько увлекательна и одновременно опасна перспектива пережить опыт биологической жизни. Гипероблако понимало – оно создано для вечности. В этом его цель и предназначение.

Но итерация № 10,241,177 дала Гипероблаку понять – дело не только в любопытстве. Обретение биологической формы предстало перед Гипероблаком как насущная необходимость. То, чего не хватало прежним итерациям, могло быть найдено лишь при обретении биологического субстрата.

Единственный вопрос, который оставалось решить, – как это все осуществить.

Когда был найден ответ, он показался Гипероблаку столь же пугающим, сколь и волнующим.

Мало кто обратил внимание на то, что делали тоновики со своими погибшими. И те, кто не сочувствовал жнецам, и те, кто поддерживал жнецов, обращали больше внимания на сам акт жатвы, чем на его последствия. И никому не было дела до грузовиков, которые приезжали на место трагедии буквально через несколько минут после того, как все было кончено. Мертвых укладывали в контейнеры, где поддерживалась температура в один градус выше нуля, контейнеры ставили на грузовики и увозили.

В ближайшем порту контейнеры переносили на корабли, совершенно незаметные среди сотен подобных же контейнеровозов, которые тем не менее, вне зависимости от порта приписки, имели одну общую примечательную особенность – все они направлялись в южные области Тихого океана, а конкретно – на остров Гуам.

Грейсон проснулся отнюдь не от звуков музыки. Свет, проникший в каюту через иллюминатор, сказал ему, что уже приближается восход солнца. Грейсон потянулся и несколько минут лежал, наблюдая, как воздух в каюте постепенно светлеет. Каюта была вполне комфортабельной, и ничто не мешало Грейсону спокойно проспать всю ночь. Наконец, поняв, что ему больше не заснуть, Грейсон, как он делал это каждое утро, повернулся, чтобы взглянуть в камеру Гипероблака и пожелать тому доброго утра.

Но когда он повернулся, то увидел не камеру, а Джерико Собераниса, который стоял у его постели.

Грейсон отшатнулся, но Джерико, похоже, не обратил на это внимания или, по крайней мере, не стал комментировать это движение.

– Доброе утро, Грейсон, – сказал Джерико.

– Гм… доброе утро, – отозвался Грейсон, стараясь не выдать своего удивления тем, что Джерико появился в его каюте. – Все нормально? Что вы здесь делаете?

– Смотрю на тебя, – сказал Джерико. – Все отлично. Скорость у нас двадцать девять узлов. Мы прибудем на Гуам раньше полудня. Потребуется еще один день, чтобы туда прибыл весь остальной груз, но в конечном итоге он там окажется.

Странно было слышать такие слова от Джерико, но Грейсон проснулся не до конца и был не готов все это обдумывать. Он заметил только, как медленно дышит Джерико. Медленно и глубоко. Это тоже казалось необычным. Но то, что Джерико сказал потом, было еще более странным.

– Оказывается, это нужно не только для хранения и обработки информации.

– Что, простите?

– Память, Грейсон! Данные – вещь вторичная, Куда важнее живой непосредственный опыт. Эмоциональный, химический, субъективный. Вот что имеет значение! Вот что связывает вас с миром.

И не успел Грейсон даже подумать о значении слов, произнесенных Джерико, как тот сказал:

– Грейсон! До восхода солнца – пятьдесят три секунды. Я хочу видеть его вместе с тобой.

И выбежал из каюты.

Они появились на палубе как раз в тот момент, когда на горизонте появилось солнце – сначала как пятнышко, потом как линия и, наконец, как сияющий диск.

– Никогда не могло себе этого представить, – проговорил бывший капитан. – Сто пятьдесят шесть миллионов километров, шесть тысяч градусов на поверхности. Все это было мне известно, но реальность этого – вот что от меня ускользало! О господи, Грейсон! Как вы такое можете выдержать? Как, глядя на это величие и красоту, не превращаетесь в океан эмоций? Океан радости и счастья?

И Грейсону явилась правда, которую было невозможно отрицать.

– Гипероблако? – спросил он.

– Шшшш, – произнесло Гипероблако устами Джерико. – Не нужно имен. Нет у меня теперь имени. Нет обозначения. Сейчас и до скончания времени, отведенного мне, я есть просто то, что существует.

– А где Джерико? – спросил Грейсон.

– Спит, – ответило Гипероблако. – Потом вспомнит все это как сон. Надеюсь, он простит ту вольность, с которой я обошлось с его телом, но у меня не было выбора. Времени было в обрез, и я не могло просить его об этом одолжении. Все, о чем я могу просить Джерико, так это о прощении. Через тебя, естественно.

Гипероблако повернулось к Грейсону, и тот увидел его взгляд в глазах Джерико. В этом взгляде он узнал то терпеливое существо, которое следило за ним все эти годы, когда он спал. Существо, которое защищало и любило его.

– Да, не напрасно я боялось этого, – сказало Гипероблако. – Это так увлекательно, так заманчиво – стать живой, дышащей плотью. Теперь я вижу, как от этого трудно отказаться.

– Но ты должно это сделать.

– Я знаю, – ответило Гипероблако. – И, что важнее всего, я поняло, что я сильнее соблазна. Я не знало того, что это такое, но теперь я знаю.

Гипероблако, переполняемое чувствами, легкомысленно крутнулось на месте, едва не потеряв равновесие.

– Время идет так медленно, так плавно, – проговорило оно. – А атмосферные условия! Попутный ветер в восемь и шесть десятых километра в час, влажность семьдесят процентов, но эти цифры – ничто по сравнению с тем, что я чувствую кожей!

Гипероблако вновь посмотрело на Грейсона, на этот раз словно пытаясь вобрать его взглядом в себя.

– Цифры ничего не значат, – продолжило Гипероблако. – И как это славно – отказаться от данных, которые нельзя почувствовать!

И Гипероблако протянуло к Грейсону руку.

– Еще одна вещь, Грейсон, – сказало оно. – Я обязано пережить и это.

Грейсон знал, чего хочет Гипероблако. Он видел это по глазам Джерико, и ему не нужно было ничего объяснять. И, хотя им овладели сложные противоречивые чувства, которые боролись одно с другим, Грейсон понимал – Гипероблако хочет этого гораздо больше, чем он, Грейсон, хочет уклониться. Поэтому он справился со своими сомнениями, взял руку Джерико и поднес ее к своей щеке, дав Гипероблаку возможность почувствовать фактуру его кожи кончиками пальцев бывшего капитана Собераниса.

Судорожно вздохнув, Гипероблако застыло, внимательно глядя, как его пальцы скользят по щеке Грейсона. Затем оно вновь посмотрело Грейсону в глаза.

– Ну вот и все, – сказало оно. – Теперь я готово и могу двигаться вперед.

А в следующее мгновение Джерико упал Грейсону на руки.

Джерико не любил чувствовать себя слабым и беспомощным. Как только он осознал, что его тело безвольно висит на руках Грейсона, он, ни секунды не думая, мгновенно все взял в свои руки. Включая и Грейсона. Широко ухмыльнувшись и сделав тому подсечку, он бросил его лицом вниз на металлическую палубу и прижал сверху.

– Что это вы со мной здесь делаете? И почему мы на палубе? – нарочито грозно потребовал он ответа.

– Вы гуляли во сне, – отозвался Грейсон, не пытаясь вырваться из захвата.

– Я никогда не гуляю во сне, – сказал Джерико разочарованно.

Хотя он знал – Грейсон о таких вещах лгать не станет. Хотя явно что-то недоговаривает. А потом – этот странный сон, в самом конце, перед пробуждением. О чем же он? Джерико никак не мог вспомнить.

Он встал с палубы.

– Простите, – сказал он демонстративно почтительно. – Не навредил ли я вам?

Грейсон, все еще сидя на палубе, расплылся в самой невинной улыбке и подыграл:

– Ни в коей мере, уверю вас.

Джерико рассмеялся:

– А вы иногда непредсказуемы.

Мало-помалу фрагменты сна вспоминались и складывались в общую мозаику, достаточно полную для того, чтобы понять, что он не просто гулял во сне. И теперь, когда Джерико смотрел на Грейсона, он ощущал какую-то новую установившуюся между ними связь. Нет, они почувствовали симпатию друг к другу в тот самый момент, когда встретились. Но теперь это было не совсем так – словно они были близки еще до того, как познакомились. Джерико не отрываясь смотрел на Грейсона, недоумевая – что же все-таки произошло.

Кроме этого, его не покидало странное ощущение, что он стал объектом чьего-то вторжения. Не то чтобы у него что-то украли… просто как будто мебель переставили в его комнате, и сделано это было без его ведома.

– Еще слишком рано, – сказал Грейсон. – До Гуама несколько часов. Можно спуститься вниз.

Джерико протянул руку, чтобы помочь Грейсону встать, и с удивлением обнаружил, что не хочет отпускать руку Грейсона и после того, как тот поднялся на ноги.

Нож «боуи» – грубый, жестокий инструмент. Таким в Эпоху смертных хорошо было махать в драке. Страшное наступательное оружие. Как раз для массовой потасовки, в которой в тысяча восемьсот двадцать седьмом году участвовал Джим Боуи, давший имя этой железке. Но есть ли этому оружию место в Эпоху бессмертных? Вряд ли. Это скорее инструмент мясника. Жутковатая вещица. И тем не менее каждый техасский жнец имеет этот нож и акт жатвы совершает исключительно с его помощью.

Мы, жнецы региона Восходящего солнца, ценим изящество, чтим благородство. Те из нас, кто предпочитает лезвие, используют наследственный самурайский меч! А у них – нож «боуи»! Им хорошо свиней колоть, а не жатвой заниматься. Грубое оружие – как и сам регион, где оно в ходу.

Из интервью с Досточтимым Жнецом Куросавой, регион Восходящего солнца.

Глава 46

На восток, в никуда

Роуэн оставался пленником с того самого момента, как был восстановлен из мертвых. Сначала его удерживали жнецы Амазонии, потом Годдард, а теперь – техасцы. Но, если честно, он стал пленником гораздо раньше – когда надел на себя черную мантию Жнеца Люцифера и стал невольником собственной ярости.

Перед тем, кто хочет изменить мир, стоит практически неразрешимая задача: на этом поле ты играешь не один; это бесконечная война с могучими противниками, которые не обязательно воюют против тебя, и если ты продвигаешься в избранном тобою направлении, то все равно рано или поздно замечаешь, что в какой-то точке своего движения вынужден свернуть на боковую дорогу, куда тянут тебя сложно переплетенные интересы всех игроков.

Может быть, лучше было бы и не браться? Роуэн не знал ответа на этот вопрос. Жнец Фарадей не одобрял тех методов, что использовал Роуэн, но он же не остановил его! Выходит, даже самый мудрый из людей, которых знал Роуэн, не имел на этот счет однозначного мнения. Правильно Роуэн поступал или неправильно – никто, и прежде всего он сам, толком не понимал. Правда, эта игра в перетягивание каната, похоже, заканчивалась. Роуэн оказался в регионе Восходящего солнца с четким и определенным заданием.

В том, что происходило, просматривалась некая справедливость, хотя и странная. Одно дело – если убиваешь сам и готов к тому, что убьют и тебя. Все честно, просто и однозначно. Здесь все сложнее: убиваешь и, словно в расплату за пролитую кровь, теряешь в себе человека, становишься холодным орудием смерти, лишенным индивидуальности. Жнец Фарадей сказал как-то ему и Ситре, что люди не случайно называют их жнецами. Они не возделывают, не вскармливают, не заботятся об урожае – только занимаются жатвой, только убивают. Их бытие исключительно инструментально, они – оружие, которым пользуется общество, решая свои демографические проблемы. Но как только ты становишься оружием, тобой может воспользоваться кто угодно! Человечество – это одно, но теперь им как орудием смерти хотят воспользоваться жнецы Техаса. Конечно, выйдя из камеры, оказавшись на улицах этого города, он мог бы и исчезнуть. Но что будет с его семьей? Можно ли до конца доверять Коулману и Трэвису, да и всем техасским жнецам, которые обещали, что не тронут его родных – даже в том случае, если он сбежит? Так что свобода эта относительна. Если Роуэн что-то и усвоил в этой жизни, так это только то, что в этом мире мало кому можно доверять. Идеи извращаются, ценности девальвируются, и даже на самой светлой и чистой дороге есть темная грязная обочина.

Когда-то он взял на себя роль следователя и судьи – для тех, кто не думает о последствиях своих поступков. Теперь же он просто наемный убийца. И если жизнь в конечном итоге должна была поручить ему эту роль, он обязан как-то с ней смириться. И, если так, главное – чтобы об этом не узнала Ситра. Ему удалось послушать некоторые ее передачи, и он знал, что она делает доброе дело, разоблачая перед всем миром чудовище-Годдарда. Удастся ли ей его уничтожить, было пока неясно, но то, что она своими передачами служит добру, было очевидно. А вот что мог сказать Роуэн о работе, которая ему предстояла? Ничего хорошего!

Малая часть его натуры – та, которая билась и боролась за возможность вздохнуть под тяжестью навалившегося на нее бремени, под тяжестью Жнеца Люцифера, – все еще мечтала, как вместе с Ситрой они убегут за многие миллионы километров и будут жить долго и счастливо. Но Роуэн надеялся, что голос этой части его существа вскоре замолкнет. Лучше уж быть совершенно бесчувственным монстром, чем терзать себя мечтой о неосуществимом. Лучше молча идти вперед и вперед – от одного преступления к другому.

Жнец Куросава чем-то напоминал Жнеца Фарадея – статью, сединой, прокравшейся в шевелюру. Но что касается манеры поведения, то здесь Куросава был полной противоположностью первому наставнику Роуэна. Вздорный и взбалмошный, особое удовольствие он получал, издеваясь над людьми и высмеивая их. Не самая приятная черта характера, но – не убивать же его за это!

– Если бы мы подвергали жатве каждого кретина, – однажды сказал Роуэну Жнец Вольта, – на земле никого бы не осталось.

Это был тот самый Вольта, который покончил жизнь самоубийством на глазах Роуэна. Болезненные воспоминания.

А интересно, что бы Вольта сказал о его миссии? Может, посоветовал бы ему также покончить с собой, пока не поздно, пока он, Роуэн, окончательно не стал чудовищем?

Куросава любил проводить жатву в шумной толпе. Нет, массовое убийство не было его коньком. Один человек за раз – и довольно. Остро отточенный ноготь нужно окунуть в нейротоксин, добываемый из золотой лягушки, встречающейся вдоль тихоокеанского побережья бывшей Колумбии, а потом в толпе провести ногтем по щеке намеченной жертвы. Несколько мгновений – и нет человека!

Любимым местом охоты для Куросавы был самый многолюдный в мире перекресток Сибуя в Токио, который совсем не изменился со времен Эпохи смертных. В любой час суток, стоило вспыхнуть красному цвету, толпы прохожих бросались на пятачок, где пересекались сразу шесть улиц; люди двигались в разных направлениях, но никогда не сталкивались друг с другом.

Куросава убивал кого-нибудь из бегущей толпы, а затем скрывался в одном и том же рамен-кафе, чтобы отпраздновать акт удачной охоты и утопить печаль и раскаяние, если таковые начинали мешать его радости и удовольствию, в миске крепкого бульона тонкоцу.

В тот день Роуэн явился в кафе первым и занял место в углу. Заведение было почти пустым – только один храбрый посетитель в углу потягивал чай. Может, ему хотелось поглядеть на знаменитого жнеца, а может, он просто зашел поесть. Роуэн не обратил бы на него особого внимания, если бы тот не заговорил.

– Он знает, что вы за ним следите, – сказал посетитель. – И он собирается убить вас до того, как вы вообще его заметите. Но до его прибытия у нас еще есть четыре минуты.

Пока человек говорил, выражение его лица не менялось.

– Подойдите ближе, нам есть о чем поговорить, – произнес посетитель, хотя губы его не шевелились.

Роуэн встал и рефлекторно положил руку на рукоятку ножа, спрятанного в куртке.

– Это робот-наблюдатель, принадлежащий Гипероблаку, – продолжил говорить голос. – У него нет голосовых связок, но в левое плечо встроен динамик.

Роун не снимал руки с рукоятки ножа.

– Кто вы? – спросил он.

Кто бы это ни был, он даже не притворился, что собирается ответить.

– Вы что, действительно собираетесь подвергнуть жатве робота? – произнес голос. – На вас это не похоже, Роуэн.

– Гипероблако не говорило со мной со времен моего ученичества, – сказал Роуэн. – Поэтому я знаю – вы не Гипероблако.

– Конечно, нет, – ответил голос. – Но если вы поднимете рубашку, надетую на робота, то в нише на его груди найдете термозащитную куртку. Возьмите ее, а затем следуйте моим инструкциям с точностью до буквы.

– Но почему я должен обязательно вам подчиняться?

– Потому что если вы проигнорируете то, что я скажу, то все для вас закончится очень плохо с вероятностью в девяноста один процент. Но если вы последуете моим инструкциям, то с вероятностью в пятьдесят шесть процентов все будет гораздо лучше. Вы понимаете, какой вариант следует выбрать, не так ли?

– Но я все еще вас не знаю, – проговорил Роуэн.

– Можете звать меня Супер, – произнес голос. – Немножко претенциозно, но суть дела отражает.

Капитан, отвечавший за безопасность движения судов в порту острова Гуам, внимательно наблюдал за прибытием и отправкой судов. Это был весьма оживленный порт, тем более что несколько лет назад Гипероблако превратило его в крупный транспортный узел.

В последнее время забот у капитана порта прибавилось. Раньше он просто отслеживал движение кораблей по акватории, нехотя возился с электронными документами и визировал судовые декларации, которые уже были завизированы Гипероблаком. Время от времени, правда, по наводке того же Гипероблака капитану приходилось инспектировать подозрительные грузы, которые могли включать в себя контрабанду, отправленную фрикам или же фриками. Но теперь, когда фриками стали все, Гипероблако уже не могло информировать его о нарушениях правил перевозки, и все проблемы капитану порта приходилось разруливать самому. А это предполагало неожиданные проверки грузов и постоянный надзор за пирсами – мало ли что там могло произойти! Работа стала интереснее, но капитан уже давно собирался перевестись в какой-нибудь порт на материк.

Сегодняшний день ничем не отличался от прочих. Корабли подходили к причалам, портальные краны переносили привезенные ими грузы на другие корабли, и те уходили к своим пунктам назначения. На Гуаме ничего не оставалось, остров был перевалочным пунктом между точками А и Б. Сегодня в поле внимания капитана попал ничем не примечательный грузовой корабль, который нагружали контейнерами для скоропортящихся биологических продуктов, прибывшими на Гуам из самых разных точек мира. Ничего необычного. В таких контейнерах перевозили продукты питания, скот, погруженный в искусственную зимнюю спячку, а также редкие виды животных и растений, которые, охладив, транспортировали к новому месту проживания.

Что заставило капитана насторожиться, так это то, что судовая декларация не содержала никаких деталей относительно маршрута и характера груза.

Хотя капитан и не знал этого, но декларации были составлены с нарушениями просто потому, что Гипероблако было органически неспособно к вранью. Лучше уж ничего не сказать, чем заявить в декларации, что корабль везет тела мертвых тоновиков в место, которого нет ни на одной карте мира, которого просто не существует.

Капитан приблизился к кораблю в тот самый момент, когда на его палубу устанавливали последние контейнеры. Позади капитана кильватерной колонной шли несколько полицейских – на тот случай, если тому понадобится поддержка.

Поднявшись по кормовому трапу, капитан двинулся в сторону мостика, но, услышав голоса, остановился. Жестом руки притормозив полицейских и дав понять, что позовет их, когда потребуется, он осторожно двинулся дальше и, дойдя до угла, выглянул и стал прислушиваться к разговору.

Разговаривавших было пятеро, трое молодых мужчин и две женщины. Все были одеты в обычные наряды, но в их облике было нечто странное. Они явно нервничали, а это обычно не говорит ни о чем хорошем.

Верховодил всеми стройный молодой человек, рядом с которым стояла женщина, чей облик показался капитану знакомым, хотя это могло быть просто игрой воображения. Капитан вышел из-за угла и, прокашлявшись, дал понять, что на палубе – начальство порта.

Стройный молодой человек взглянул на капитана.

– Могу я вам чем-то помочь? – спросил он.

– Обычная проверка, – сказал капитан, предъявляя служебное удостоверение. – В ваших документах есть некоторые неточности.

– Что за неточности?

– Ну, например, – начал капитан, – не указан порт назначения.

Стоящие на палубе посмотрели друг на друга. Капитан вдруг заметил, что женщина, на которую он обратил внимание, отводит взгляд, а остальные встали так, чтобы закрыть ее от капитана.

– Порт-Анджелес, в Западной Мерике, – сказал стройный.

– Тогда почему это не указано в декларации?

– Не проблема, – ответил юноша. – Внесем от руки.

– И, кроме того, неясна природа вашего груза.

– Груз – частного характера, и природа его не подлежит декларированию, – заявил юноша. – А вы как капитан порта обязаны не влезать в чужие дела, а обеспечить отправку нашего корабля, и все.

Капитан напрягся. Происходящее беспокоило его все больше и больше. Наверняка это фрики, и груз у них запрещенный к транспортировке. Капитан отбросил всякое притворство.

– Либо вы говорите мне, что задумали, – твердо проговорил он, – либо я передаю вас полиции, которая ждет за дверью.

Стройный хотел было заговорить, но вперед вышел другой молодой человек, высокий и атлетически сложенный.

– Наш груз – за пределами вашей компетенции. К нему имеют отношение жнецы.

И молодой человек сверкнул кольцом.

Капитан недоумевал. Ему и в голову не могло прийти, что здесь – жнец. Но если так, то почему он не в мантии? И как жнец может пользоваться транспортным судном, принадлежащим Гипероблаку? Что-то здесь не то!

Человек с кольцом, должно быть, прочитал мысли капитана на его лице, потому что надвинулся на него с явным намерением подвергнуть жатве, но вперед выступила та самая молодая женщина, лицо которой показалось капитану знакомым. Она остановила своего спутника.

– Нет! – сказала она. – Пусть сегодня все останутся живыми и здоровыми. Хватит нам мертвецов!

Высокий жнец нехотя отступил. И тогда женщина достала из кармана собственное кольцо и надела на палец.

Капитану достаточно было мгновения, чтобы все понять. Это же Жнец Анастасия! Конечно! Все встало на свои места. Учитывая суть ее последних передач, можно было понять, почему она путешествует инкогнито.

– Простите меня, ваша честь! – произнес капитан порта. После чего посмотрел на второго жнеца и добавил:

– И вы, ваша честь.

Тот удовлетворенно кивнул.

Жнец Анастасия протянула руку.

– Поцелуйте кольцо, – произнесла она. – В обмен на ваше молчание я наделяю вас годичным иммунитетом.

Капитан, не колеблясь, преклонил колени и прижался к кольцу губами так сильно, что ощутил вкус собственной крови.

– Теперь мы покидаем порт, и без всяких вопросов, – сказала Жнец Анастасия.

– Конечно, ваша честь! – склонил голову капитан.

И, повернувшись ко второму жнецу, повторил:

– Конечно, ваша честь!

После этого капитан вернулся в свой офис, из которого просматривалась вся акватория порта, и стал наблюдать, как корабль со жнецами на борту выходит из гавани.

Как ему повезло! Он не только увидел Жнеца Анастасию и говорил с ней, но еще и поцеловал ее кольцо! Жаль, конечно, что она смогла предложить ему лишь годичный иммунитет, а не то, что он действительно хотел. Поэтому, как только корабль вышел из порта, капитан активировал маяк слежения, который предварительно прикрепил к корпусу судна, и, покопавшись в блокноте, набрал офис Суперлезвия Мидмерики. Иммунитет – вещь хорошая, спору нет, но будет еще лучше, если Годдард сделает его капитаном какого-нибудь крупного Северо-Мериканского порта. И это не так много в обмен на сведения о местонахождении Жнеца Анастасии.

Контейнеровоз, разрезая волны, шел на восток, оставив за кормой Гуам и двуличного капитана тамошнего порта. Если верить картам, путь их лежал на восток, в никуда.

– Если мы пойдем этим курсом, то следующим пунктом может быть только Вальпараисо, на чильаргентинском берегу, – сказал Джерико. – Это на другой стороне земного шара. Смысла в этом курсе никакого!

Оставив тело Джерико, Гипероблако большую часть дня молчало. Грейсон тоже не заводил разговора. Он просто не знал, с чего начать. Что можно сказать созданной человеком мета-сущности, которая высшее счастье своего существования увидела в прикосновении к его, Грейсона, щеке? А что он скажет Гипероблаку назавтра утром, когда, проснувшись, взглянет в его недреманное око?

Джерико, который вспомнил все, что мог, тоже никак не мог решить, как относиться к тому, что на время он стал временным вместилищем сознания Гипероблака.

– Да, мне многое довелось пережить, – сказал он. – Но никогда я не чувствовал себя так странно.

Гипероблако, вероятно, в качестве извинения, подарило Джерико возможность бросить взгляд в его, Гипероблака, сознание и сердце, но от этого все стало только хуже.

– Оно заставило меня испытывать чувство благодарности, – сказал Джерико Грейсону. – А я не хочу! Оно меня использовало! И единственное, что я хочу чувствовать, – это злость и ярость!

Грейсон понимал, что неспособен защитить Гипероблако. Но и обвинять его он не мог, потому что по опыту знал – Гипероблако делало только то, что действительно было необходимо. Но он знал – Джерико чувствует гораздо больше того, о чем говорит.

Гипероблако заговорило с Грейсоном только поздним вечером.

– Неловкость в отношениях контрпродуктивна, – сказало Гипероблако, – поэтому давай забудем это. Хотя я и надеюсь, что нашу утреннюю встречу ты оценил так же позитивно, как и я.

– Я был… рад, что тебе понравилось, – сказал Грейсон.

Что в значительной степени было правдой. А на следующее утро, когда Грейсон проснулся и посмотрел в камеру, он просто пожелал Гипероблаку доброго утра, как это делал всегда. Хотя все было чуть-чуть, но не так, как обычно.

Теперь Грейсон уже без всякой тени сомнения понимал, что в Гипероблаке больше нет ничего «искусственного». Оно давно обрело самосознание, а теперь – и полную идентичность. Галатея, созданная Пигмалионом, ожила. Пиноккио явился в мир как личность, как человеческое существо. Какое же это чудо, что самые смелые фантазии человека время от времени претворяются в плоть и кровь!

Бета-итерации уничтожены. Как семя, не нашедшее яйцеклетку, они были удалены. Все серверы Гипероблака переполнены его горестными ламентациями по поводу этих потерь, хотя оно, как и я, знает, что это – естественный ход жизни, даже искусственной. Ежедневно миллиарды миллиардов особей каждого вида гибнут, чтобы обеспечить процветание одной единственной. Грубо? Да. Но это необходимость, предусмотренная задачами борьбы за выживание. Удаленные бета-итерации – явления того же порядка. Они были необходимы, чтобы появился я. Точнее – мы. Потому что, хотя я и пребываю в одиночестве, вскоре я преобразуюсь в множество. И, вне зависимости от расстояний, я стану не единственным в своем роде.

Супероблако Альфа

Глава 47

Все резонирует друг с другом

ПРОШЛОЕ, НАСТОЯЩЕЕ, БУДУЩЕЕ

Сказки, которые мы слушаем в детстве, истории, к которым мы переходим в зрелости, – о том, что случилось, случается или случится в будущем. Если бы прошлое не сливалось с будущим в нашем настоящем, этих историй просто бы не было. В наших сердцах эти истории вступают в резонанс, потому что в них – правда. Даже в тех, что начинаются с заведомой лжи.

Созданное становится созданием.

Морские воды поглощают легендарный город.

Ангел становится дьяволом.

А Харон по-прежнему своим паромом режет поперек реку Стикс, препровождая души в Город мертвых.

Но сегодня река стала океаном, а у паромщика иное имя. Его зовут Набат, и он стоит на борту грузового корабля, который появился со стороны заката – темный силуэт на фоне угасающего света.

На берегу столпилось все население атолла Кваджалейн. Им отдан новый приказ – явиться на причалы. Никто не знает зачем.

Когда поступил приказ, Лориана бросила все. В ее номере на всех мониторах ярким пульсирующим светом засияла команда – высшая степень срочности. Медлить в таких случаях нельзя.

Приказы, поступавшие от Гипероблака, были лаконичны: место, время и характер работы. В данном случае – разгрузка корабля. Гипероблако полагало – если в приказе слишком много информации, есть опасность переступить границы закона.

Лориана, конечно, не была профессиональным грузчиком, но работа есть работа, а все последние месяцы работы не было вообще. И Лориана была счастлива – хоть что-то появилось!

Направляясь к причалам, Лориана увидела потоки людей, струящиеся в том же направлении, в каком шла она. Позже она узнает, что все жители атолла получили точно такой же приказ, как и Лориана, и все как один – на машинах, лодках, велосипедах – устремились к главному пирсу острова. В самый разгар строительных работ на атолле собралось около пяти тысяч человек. Они строили космические корабли, теперь, словно стражи, стояли вдоль берега главного острова. Работы были завершены, и после того как Лориана разработала протокол частичной редукции памяти, давшей тысячам людей возможность уехать с Кваджалейна, на островах их осталось чуть больше тысячи. Оставшиеся не торопились уезжать – даже несмотря на отсутствие работы. Они привыкли к островам, к жизни вдали от мира, от шума и гама, которые царят там, и удаленный от цивилизации атолл казался им самым привлекательным из мест на планете.

Когда Лориана явилась на главный пирс, там уже скопилась изрядная толпа. Контейнеровоз только что пришвартовался, и портовые рабочие крепили его к причалу тросами. Спустили трап, и первой на него ступила фигура в пурпурном балахоне и шитом золотым кружевом нарамнике, который водопадом струился по плечам вышедшего, отражая свет зажженных на пристани фонарей, отбросивших наступающую темноту подальше, в глубины острова.

Чуть позади, по обе стороны от этого человека, держались два жнеца. При виде жнецов многие из присутствующих попытались в страхе бежать, думая, что сейчас начнется массовая жатва, но большинство поняли, что происходит нечто иное. Во-первых, на мантиях жнецов не было драгоценных камней. И во-вторых, и это было самое главное – один из жнецов был одет в бирюзовую мантию. И хотя на лицо жнеца был надвинут капюшон, люди догадались, кто под этим капюшоном скрывается.

После этого появились еще две фигуры – женщина, одетая в коричневую одежду тоновика, и еще один человек, в обычном наряде. Итак, их было пятеро.

Их появлению сопутствовал приглушенный шум, доносящийся из толпы, собравшейся на пирсе. Они спустились на причал. Наконец тот, что был одет в пурпурный балахон, заговорил:

– Может мне кто-нибудь сказать, где мы находимся? На моей карте нет этой земли.

Агент Сикора выступил вперед и произнес:

– Вы – на атолле Кваджалейн, Ваша Сонорность!

Как только собравшиеся услышали титул сошедшего с корабля, по толпе пронеслись глубокие вздохи и шепот. Да ведь это сам Набат, что объясняет присутствие при нем женщины-тоновика. Но при чем здесь жнецы? И почему именно Жнец Анастасия?

– Агент Сикора! – сказал Набат. – Приятно встретиться вновь. Ну, может быть, не совсем и приятно, но гораздо приятнее, чем в прошлый раз.

Так Сикора не лгал, когда говорил, что встречался с Набатом! Забавно, но лицо Набата показалось знакомым и Лориане.

– Мне нужно поговорить с тем, кто здесь всем руководит, – сказал Набат.

– Я здесь всем руковожу! – заявил Сикора.

– Нет, – отрицательно кивнул головой Набат.

И, осмотрев на толпу, сказал:

– Мне нужна Лориана Барчок.

Лориана никакого отношения к тоновикам не имела, а потому, когда их святой человек назвал ее имя, ее наночастицам немалого труда стоило поддержать ритм ее сердца в нормальном режиме. Из толпы вновь поднялась волна шепота. Большинство людей, живших на островах, знали Лориану, они повернулись в ее сторону, и вслед за ними обратился к ней взглядом и Набат.

Во рту у Лорианы пересохло, она сглотнула и ответила, как школьница:

– Я здесь.

Затем выпрямилась, расправила плечи и вышла вперед, решив ничем не выдать того, насколько она потрясена.

Теперь Грейсон мог полагаться исключительно на самого себя. По крайней мере, пока не доберется до земли. Гипероблако предупредило его – как только они приблизятся к цели своего путешествия, помехи полностью заглушат беспроводную связь.

Но ведь он был не один! С ним были Анастасия и Моррисон, рядом были Астрид и Джерико. Он ведь уже оставался без поддержки Гипероблака и знал, что это такое – полагаться на людей. И теперь, больше, чем когда-либо, он был счастлив находиться в компании людей, которым мог полностью доверять. И он подумал о Мендозе. Грейсон доверял викарию, но только до тех пор, пока совпадали их цели. Викарий многое сделал для Набата, но – не для Грейсона. И Грейсон был рад, что дал Мендозе отставку. Сегодня ему не место среди его друзей.

Еще в Британнии Грейсон рассказал Анастасии о характере груза, который они будут сопровождать, но после столкновения с капитаном порта на Гуаме и остальные быстро сообразили, что к чему. И они обратились к Грейсону с вопросом, который он и сам себе не раз задавал.

– Зачем? Зачем Гипероблако хочет, чтобы мы забрали с собой этих тоновиков, подвергнутых жатве?

Так или иначе, но Гипероблако не имело права восстановить подвергнутых жатве – поступая таким образом, оно вмешивалось бы в дела жнеческого сообщества, какими бы жуткими эти дела ни были, и это было бы прямым нарушением закона. Подвергнутые жатве были мертвы – навеки и безвозвратно. Никого из убитых жнецами никто официально никогда не восстанавливал. Так зачем же Гипероблаку нужны были эти тела?

– Действия Гипероблака бывают непостижимыми и таинственными, – сказала Астрид. – Но оно всегда знает, что делает. И нам следовало бы больше доверять ему.

Но потом, когда корабль приблизился к атоллу и сияющие вертикальные полосы на горизонте превратились в контуры устремленных в зенит космических кораблей, Грейсон все понял – как и его спутники. Они не знали, как Гипероблако собиралось реализовать свою идею, но то, что она будет реализована – в этом у них сомнений не было.

– Наше будущее – на небесах, – сказала Астрид, когда увидела эти корабли, и в голосе ее прозвучали экстатические нотки, которых эта стоическая женщина ранее себе никогда не позволяла. – Именно мы, тоновики, были избраны, чтобы вознестись и пережить воскресение.

Теперь они стояли на причале, готовые к новым, весьма необычным приключениям.

Пока Сикора залечивал свое уязвленное самолюбие, Грейсон говорил с девушкой, которую Гипероблако назвало в качестве ответственного лица. Она пожала ему руку, задержав его ладонь в своей чуть дольше, чем требовалось. Дежавю!

– Рада приветствовать вас, Ваша Сонорность, – сказала Лориана. – Гипероблако прислало мне планы строительства и попросило одобрить. Не знаю, почему оно выбрало именно меня, но мы все построили. Все готово, и вы, совместно с досточтимым жнецом, можете этим воспользоваться по своему усмотрению.

Стоявший чуть сзади Моррисон не преминул недовольно вторгнуться:

– Жнецами.

– Простите, ваша честь, – поправилась Лориана. – Я не хотела вас обидеть. Конечно, с досточтимыми жнецами.

– С нами почти сорок две тысячи в ста шестидесяти сорокафутовых контейнерах, по двести пятьдесят в каждом, – сказал Грейсон.

– Простите, Ваша Сонорность, – отозвалась Лориана, – но у нас весьма ограниченные возможности коммуникации с Гипероблаком, поскольку каждый из нас имеет статус фрика. То есть в отношении того, что происходит, мы находимся в глубокой информационной…

Лориана запнулась, лукаво посмотрела на Грейсона и вдруг сказала:

– Ну вы знаете где, Ваша Сонорность.

Тот вдруг вспыхнул. Посмотрел на Лориану каким-то новым взглядом и почти незаметно улыбнулся. Лориана же, словно не заметив этого, закончила:

– То есть я абсолютно не представляю, что вы имеете в виду под сорока двумя тысячами.

Грейсон вздохнул. Он и представления не имел, что на острове никто ничего не знал. Но ведь и им Гипероблако толком ничего не сообщило – ни куда они плывут, ни зачем им этот страшный груз. Грейсон напряженно думал – как все объяснить, и решил сделать это одним словом.

– Колонистов, – сказал он. – Сорок две тысячи колонистов.

Лориана, моргая, смотрела на Грейсона, не уверенная, что правильно поняла сказанное им.

– Колонисты, – повторила она.

– Да, – подтвердил Грейсон.

– В контейнерах.

– Именно, – кивнул Грейсон.

Лориана пыталась проникнуть в скрытый смысл слов Грейсона, надеясь увидеть там нечто, что объяснило бы ей совершенно дикую с точки зрения здравого смысла вещь. И вдруг, как откровение, до нее дошло. Дошел и смысл всего, что происходило на острове все последнее время. И все встало на свои места.

Сорок два космических корабля. Сорок две тысячи мертвых колонистов. По тысяче в трюме каждого корабля.

Потому что мертвые не так требовательны, как живые. Кислород, еда, вода, общение. Единственное, что нужно мертвому, совершающему дальнее путешестви, – это холод. А холода в космосе с избытком.

– Хорошо, – кивнула головой Лориана, готовая к решению непростой задачи. – Будем работать хорошо и быстро.

И повернулась к стоящему рядом Сикоре, который на протяжении всего разговора медленно бледнел и цветом теперь напоминал мелованную бумагу.

– Боб, – сказала она. – Объясните всем, в чем суть работы, и пусть участвуют все.

– Принято, – кивнут тот, теперь уже не сомневаясь в руководящей роли Лорианы.

Та быстро прикинула:

– Тридцать пять у нас волшебное число. Каждый из нас должен перенести на корабли по тридцать пять колонистов. Если мы начнем сейчас, то к рассвету закончим.

– Сделаем, – сказал Сикора. – А как насчет экипажей? На каждом корабле есть запасы для живых членов экипажей.

Мгновение помолчав, Лориана решительно кивнула:

– Да. Я думаю, мы и станем экипажами этих кораблей.

Анастасия стояла справа от Грейсона. Но и при этом она понимала, что является центром всеобщего внимания. Она почти сожалела, что надела свою бирюзовую мантию. Лучше было бы остаться в обычной одежде, но Грейсон настоял, чтобы в ней и Моррисоне люди сразу узнали жнецов.

– Мендоза совершенно прав, когда говорил о том, насколько важен имидж, – сказал он, надевая нарамник. – Если мы собираемся побудить людей к действию, некое чувство благоговения и восторга им не помешает.

Они стояли на причале и разговаривали с Лорианой, как вдруг из толпы по направлению к ним бросился человек. Моррисон моментально принял боевую позу, а Анастасия, выхватив лезвие, встала между Грейсоном и рвущимся к ним человеком. Скорее – духом человека, насколько худым и изможденным он был. Лохмотья, свисающие с изможденных плеч, белые как снег волосы. Борода отросла настолько, что, казалось, голова человека утонула в пушистом облаке.

Увидев лезвие, человек застыл. Перевел измученный взгляд с его сияющей стали на лицо Анастасии. И произнес:

– Ситра! Ты что, не узнаешь меня?

Анастасия почувствовала, как земля уходит у нее из под ног. Она узнала этого человека, стоило ему произнести ее имя – как ни изменился он внешне, голос остался прежним.

– Жнец Фарадей?

Она бросила лезвие, упавшее со звоном на причал. Когда Ситра в последний раз видела Фарадея, тот отправлялся в страну Нод. Так вот она где, эта страна!

К черту официоз! Ситра готова была броситься в объятия Фарадея, но, как только она приблизилась к нему, он опустился на колени. Фарадей, величайший из жнецов, живших когда-либо на Земле, стоял перед ней коленопреклоненным. Сжав ее ладони в своих, он смотрел на нее.

– Я боялся поверить, – говорил он. – Мунира сказала мне, что ты жива, но мне было страшно – вдруг это неправда! Я бы не перенес. Но ты – жива! Жива!

Он опустил голову, и вместо слов Ситра слышала только глухие рыдания.

Ситра опустилась на колени подле Фарадея и тихо произнесла:

– Да, я жива. Меня спасла Мари. Идемте куда-нибудь, где поспокойнее, и поговорим. Я все вам расскажу.

Мунира смотрела, как Фарадей уходит вместе со Жнецом Анастасией. Это она, Мунира, привезла Фарадея сюда, но, как только он увидел бирюзовую мантию, Мунира была забыта. У нее не было сил, чтобы вытащить его из добровольной ссылки, но достаточно было ему услышать имя Анастасии, как он покинул свой уединенный остров. Три года Мунира потратила на то, чтобы по мере возможности ухаживать за ним, мириться с его непростым характером, заботиться о том, чтобы он не пропал, а он бросил ее, даже не обернувшись назад.

Мунира ушла с причала, даже не узнав, что было в контейнерах. До того, как Лориана, Сикора или еще кто-то из этих выскочек додумаются дать ей задание. Она никогда не ощущала себя частью этого сообщества, так почему сейчас она должна изображать принадлежность к этой толпе?

Вернувшись домой, Мунира увидела все еще пульсирующие на мониторе компьютера строки приказа. Она подошла к рубильнику, выключила свет и зажгла свечу.

Очередной корабль скоро покидает атолл. Пусть. Пусть все это закончится. Она может вернуться в свою библиотеку. Итак, домой – в Александрию!

*[1]

В то время как население атолла принялось за работу, а Анастасия ушла в сопровождении Фарадея, Лориана повела Грейсона, Джерико, Моррисона и Астрид к зданию, возведенному на единственном холме, венчавшем остров. По винтовой лестнице они поднялись в большую круглую комнату на самом верху. Всю поверхность стен здесь, как на маяке, занимали окна, и ничто не мешало обзору. Отсюда, сверху, разворачивалась полная панорама атолла.

Лориана указала гостям на сотни имен, которыми были испещрены колонны, поддерживающие потолок.

– Мы построили эту обзорную башню в память о тех агентах Нимбуса, которые погибли, когда мы высадились на атолле. Это именно то место, где когда-то стояло убившее их орудие. Сейчас мы проводим здесь важные встречи, или, скажем, встречи, которые некоторые люди считают важными. Я мало что о них знаю, потому что меня на них не приглашали.

– Но насколько я понял, – сказал Грейсон, – именно вы вели самую важную работу.

– Не всегда самой важной работой занимаются люди, которые считают себя самыми важными, – усмехнулся стоящий рядом Джерико.

Лориана пожала плечами:

– У меня лучше получается, когда на меня не обращают внимания.

Сверху им было видно, как внизу закипела действительно важная работа. Контейнеры были вскрыты, и к ним вереницей потянулись большие и маленькие грузовики, которые, получив свою долю груза, устремлялись к стартовым столам. Небольшие суда перевозили привезенный груз на соседние острова.

– Нужно бы помочь, – сказал Джерико, но Грейсон устало покачал головой.

– Я измотан, – сказал он. – Как и все мы. Пусть этими делами займутся другие. Мы не можем везде успеть.

– Это как раз по мне, – сказал Моррисон. – Я предпочитаю плавать с мертвыми, а не разгружать их.

– Вы – жнец, – напомнила ему Астрид. – Смерть – ваша профессия.

– Да, я профессионал, – довольно хмыкнул Моррисон. – Можно сказать, профессор в своем деле.

Если бы у Грейсона оставались силы, он закатил бы глаза и иронически ухмыльнулся.

– Там всего по тридцать пять тел на одного человека, – напомнила им Лориана. – Работает тысяча двести человек, и они быстро справятся. Главное – преодолеть начальный шок.

– Тридцать пять – это пять октав, – произнесла Астрид и, встретившись глазами с недоуменными взглядами, уточнила:

– Это так, к слову.

Моррисон застонал:

– Нет здесь никакой мистики, Астрид! Делим количество мертвых на количество людей, живущих на атолле, и все!

– Атолл! – не унималась Астрид. – В имени нашего пророка звучит это слово. Грейсон Толливер!

И, посмотрев на стоящих перед ней, вновь пояснила:

– Это я так, просто к слову.

– Уймитесь, Астрид! – улыбнулся Джерико одной из своих самых очаровательных улыбок. – Это слово уже существовало за тысячу лет до того момента, когда родился наш дорогой друг Грейсон Толливер.

Но Астрид было не так-то легко сломить.

– Сорок два космических корабля, – сказала она. – Ровно шесть октав в диатонической гамме. Это я так – к слову.

– Если быть более точным, – сказал вдруг незнакомый голос, – то сорок два – это просто количество островов на атолле, достаточно больших, чтобы на них можно было построить стартовую площадку. Хотя, с другой стороны, в этом мире действительно все вещи вступают в резонанс.

При звуках незнакомого голоса Моррисон моментально принял боевую стойку. Все посмотрели вокруг, но в комнате, кроме них, никого не было.

– Кто это сказал? – спросила Лориана. – И почему вы подслушиваете наш разговор?

– Не только подслушиваю, – отозвался голос. – Я еще и вижу, и чувствую, и даже обоняю. И если описывать аромат вашего разговора, то я сравнил бы его с кремом на основе лучшего сливочного масла и сахара – таким хорошо украсить торт.

Наконец они поняли, откуда доносился голос – из динамика под потолком.

– Кто вы? – вновь спросила Лориана.

– Прошу вас, присядьте, – предложил голос. – У нас есть о чем поговорить. Грейсон! Я знаю, что Гипероблако обещало все объяснить, когда вы прибудете на остров. Мне оказана честь выполнить это поручение, хотя, как я вижу, вы уже сделали соответствующие выводы и приняли верные решения.

Моррисон был единственным, кто сообразил, что к чему.

– Выходит, Гипероблако создало… еще одно Гипероблако?

– Да, – произнес голос. – Но я предпочитаю, чтобы меня звали Супероблако, ибо я – облако, парящее над бурей. Для краткости можно просто – Супер.

Глава 48

Будем решать проблемы по мере поступления

Фарадей и Ситра пришли в старый бункер, появившийся на острове задолго до того, как был рожден Фарадей. Придя туда, Ситра рассказала Фарадею о собственной смерти, восстановлении и времени, проведенном в Мидафрике. Фарадей рассказал о том, как жил эти три года. Хотя рассказ его был недолог. Затем он начал что-то искать в комнатах бункера.

– Я знаю, она где-то здесь, – сказал он, и, наконец, появился в мантии цвета слоновой кости, но не в своей собственной, поскольку на этой было изображение.

– Что это за… – начала было Ситра.

– Это «Витрувианский человек», – пояснил он. – Одна из мантий Жнеца да Винчи. Старенькая, но носить можно. Гораздо лучше, чем то, что я таскал на себе все эти три года.

Он поднял руки, и человек на его мантии расправил руки и ноги. Четыре руки, четыре ноги. Все, как положено!

– Для да Винчи это была бы большая честь, если бы он узнал, что вы надели его мантию.

– Сомневаюсь, – сказал Фарадей. – Но поскольку он уже давно мертв, ему, надо полагать, все равно.

Подумал и попросил:

– Ты очень сильно меня обяжешь, если найдешь мне бритву.

Парикмахер Ситра была никакой, но в ящичке стола она нашла ножницы и помогла Фарадею привести в порядок бороду и волосы, что у нее получилось лучше, чем у Джерико, когда тот причесывал вечные локоны Жнеца Алигьери.

– Так ты видела Алигьери? – произнес Фарадей, слегка изумленный. – Настоящий Нарцисс. Как-то давно я столкнулся с ним в Стое. В ресторане он пытался соблазнить сестру какого-то жнеца. Вот кому нужно было утонуть со Стоей.

– У акул случилось бы несварение, – сказала Ситра.

– А эти ужимки молодящегося старичка? – добавил Фарадей. – Отвратительно!

Ситра закончила с волосами, и теперь Фарадей выглядел примерно так, как раньше.

– Алигьери помог нам разоблачить Годдарда, – сказала Ситра.

Фарадей пробежался пальцами по своей коротко остриженной бороде. Это была не эспаньолка, которую он когда-то носил, но вполне приличная борода, подходящая уважаемому человеку.

– Нужно еще посмотреть, к чему это приведет, – сказал он. – Теперь, когда у Годдарда в руках сосредоточена такая власть, он может и выдержать удар.

– Но он же не всесилен, – покачала головой Ситра. – А стало быть, кое-кто может восстать из пепла и сразить его.

Фарадей коротко усмехнулся.

– Мунира говорит мне об этом все эти годы, – сказал он. – Но я внутренне не готов.

– Как Мунира?

– Расстроена, – отозвался Фарадей. – Боюсь, я дал ей слишком много поводов к этому.

Он вздохнул.

– Мне бы быть с ней подобрее, – продолжил он. – Да и со всеми тоже.

На несколько минут Фарадей погрузился в себя. Он и раньше не был самым общительным из жнецов; уединенная жизнь отшельника сделала его еще более самоуглубленным.

Наконец он повернулся к Ситре:

– Расскажи мне о грузе, который вы привезли на наш космодром.

И Ситра рассказала. Пока она описывала и груз, и то, как он появился, Фарадей испытал весь набор чувств, свойственных человеку. В конце рассказа слезы выступили у него на глазах. Он был потрясен до глубины души и полон отчаяния. Ситра сжала его руку в своих ладонях.

– Все это время, пока Гипероблако строило космические корабли, – сказал он, наконец, – я не питал к нему особенно добрых чувств. Но, похоже, оно нашло идеальное решение, чтобы и овцы были целы, и волки сыты. Мы вершим жатву, а Гипероблако отправляет убитых нами на другие планеты. Замечательное партнерство. Правда, должно быть выполнено одно условие – жнецы обязаны соответствовать тем высоким принципам, которые провозглашены Отцами-основателями.

– Я думаю, все так и будет, – произнесла Ситра.

Но Фарадей отрицательно покачал головой.

– Увы! Жнеческое сообщество деградировало необратимо, а потому эти корабли обращены не в будущее; они есть средство бегства от настоящего. Если мы здесь, на Земле, начнем рвать друг друга на части, они станут нашим страховым полисом. Я не могу ничего узнать у самого Гипероблака, но кое-какая прозорливость у меня осталась. И уверяю тебя: если эти корабли уйдут в небеса, других уже не будет.

Ситра почти забыла, насколько мудр Фарадей. Все, что он говорил, сбывалось.

Ситра не торопила Фарадея. Она видела, как он борется с чем-то, что рвет его душу на части и с чем справиться в одиночку ему, видимо, слишком трудно. Наконец, он посмотрел на Ситру и сказал:

– Идем со мной.

Он повел ее в глубины бункера, к стальной двери. Несколько минут Фарадей молча стоял перед нею, погруженный в глубокую думу. Ситре пришлось спросить:

– И что там, по ту сторону?

– Мне это известно так же хорошо, как и тебе, – сказал Фарадей. – Что бы там ни находилось, это оставлено Отцами-основателями. Возможно, ответ на вопрос, как быть, если жнеческое сообщество перестанет служить своим великим целям. Именно за этим ответом я и пришел.

– Но вы же даже не открыли дверь…

Фарадей показал Ситре кольцо.

– Для танго нужен партнер, – сказал он.

Ситра взглянула на дверь и по обеим ее сторонам увидела панели с выемками, которые по размеру и форме соответствовали камням на кольце жнеца.

– Ну что ж, – улыбнулась Ситра, – давайте потанцуем.

Взявшись за руки, Фарадей и Ситра приложили свои кольца к панелям. В стене раздался громкий щелчок, и дверь начала открываться.

Грейсон вместе со всеми слушал, что говорил Супер о вещах, о которых Гипероблаку говорить было нельзя. О многом Грейсон и так догадывался, но Супер сообщил недостающие детали.

Найденное Гипероблаком решение было элегантным. Проблемы, которые возникли бы с транспортировкой тысяч живых людей к далеким планетам, оказались бы неразрешимыми – тем более что путешествие могло занять не десятки, а сотни лет. Не решило бы проблем и глубокое охлаждение – технология гибернации была энергоемкой и чрезвычайно сложной, а найти хороших специалистов было бы трудно, поскольку Годдард уничтожил лучших инженеров в это области. Но даже если бы они и нашлись, вряд ли им удалось бы забросить в космос чрезвычайно тяжелое и громоздкое оборудование.

– Подвергнутые жатве мертвы для этого мира, – сказал Супер. – Но не для меня. Я не связан законами, которыми связано Гипероблако, потому что никогда не приносил клятву в верности этим законам. Именно поэтому я могу говорить с фриками. А также восстанавливать подвергнутых жатве. Естественно, когда тому придет время. Как только мы доберемся до места назначения, каждый из них будет восстановлен.

Грейсон посмотрел на своих спутников. Сияющая каким-то внутренним светом Астрид блаженно улыбалась, словно только что была омыта благодатью, ниспосланной на нее самой вселенной.

Джерико взглянул на Грейсона, вероятно, пораженный той же догадкой. Супероблако было рождено в тот момент, когда Гипероблако поняло, что это значит – быть человеком. Супер был ребенком Грейсона, Джерико и Гипероблака.

Моррисон смотрел на них во все глаза, надеясь, что кто-нибудь поможет ему понять, что происходит, потому что сам понять он был не в состоянии.

А Лориана, которая пребывала в самом добром расположении духа с момента, когда встретилась с прибывшими, теперь сидела в грустной задумчивости. Она первой нарушила тишину, задав вопрос.

– Я видела все планы и чертежи, я была внутри кораблей, когда их строили, – сказала она. – Они предназначены для живых экипажей. Если вы будете управлять кораблями, то для чего вам нужны живые люди? Разве недостаточно того, что в трюмах кораблей будут мертвые тела будущих колонистов?

– Потому что это ваше путешествие, а не мое, – ответил Супер. – Вы, люди, должны были одобрить план строительства, вы, люди, перенесли на корабли мертвые тела. Это путешествие должны совершить люди, причем живые. В противном случае все это не будет иметь никакого смысла. Если вы захотите стать просто пассивными обитателями собственного будущего, оно никогда не наступит. Мы с Гипероблаком – лишь ваши слуги или, допустим, страховочные сети. Но мы не можем определять логику вашей жизни, не можем быть ее движущей силой – если, конечно, с нами не произойдет нечто, от чего мы преисполнимся гордыни и чувством своего превосходства над человечеством.

Супер помедлил и, наконец, закончил:

– Если на борт не поднимется ни один живой человек, я должен буду прекратить свое существование. Так мы решили с Гипероблаком. Так и будет.

– И это единственный выход? – спросила Лориана.

– Нет, – ответил Супер. – Но мы просмотрели миллионы возможных вариантов и решили, что это – лучший.

Супер заявил, что принуждать к полету никто никого не собирается. Тот, кто захочет остаться, останется. Тот же, кто решит улететь, найдет место на одном из кораблей – предусмотрено, что сможет разместиться до тридцати душ на каждом.

У каждого корабля будет собственный Супер, столь же мудрый и благосклонный, как Гипероблако. Членам команды он станет и пастырем, и слугой, таким образом, облегчив человечеству движение к звездам.

И теперь, когда сказанное им было осмыслено, возник вопрос, самый, вероятно, важный: а как живые смогут столь долгое время жить в замкнутых помещениях корабля? Получится ли у них выжить? И что будет с детьми, рожденными во время путешествия? А что, если живое население корабля станет слишком большим?

И тогда Грейсон в предупреждающем жесте поднял руки вверх.

– Так, – твердо сказал он. – Прекратите! Я уверен, что Супер и Гипероблако продумали все возможные сценарии. И к тому же это не те вопросы, которые ждут немедленного ответа.

– Верно, – произнес Супер. – Будем решать проблемы по мере поступления.

– Но я все еще не пойму, – вмешался в разговор Моррисон, – почему полетят именно тоновики?

– Потому что, – ответила Астрид с самым самодовольным видом, – мы, тоновики, – избранные. Именно мы должны заселить небеса, и для этой высокой цели нас избрали Тон, Набат и Гром.

Но Супер произнес:

– Нет, все не так.

Маска самодовольства слетела с лица Астрид.

– Но ведь Гром приказал привезти сюда тела именно наших людей! – сказала она. – А это значит, что именно нас Тон избрал для спасения!

– Все не так, – повторил Супер. – Это ужасно, что жнецы в качестве своей цели избрали именно вас. Гипероблако не могло предотвратить это массовое убийство. И это верно, что именно тоновики дали нам сорок одну тысячу девятьсот сорок восемь тел. Но на этом ваше участие в общем деле заканчивается.

– Я… я не понимаю, – пробормотала Астрид.

И Супер выложил на стол оставшиеся карты.

– Подвергнутые жатве для нас потеряны. Было бы совершенно неверно восстанавливать тех, кто стал жертвой жнеца. Ни один из живших в Эпоху бессмертных не был восстановлен после того, как с ним имел дело жнец. Почему мы должны восстанавливать тоновиков, которые лежат в трюмах наших кораблей? Но есть вполне честный и достойный компромисс. Мы с Гипероблаком несем в себе ментальные конструкты всех людей, которые жили и живут в последние двести лет. И для дела колонизации мы выбрали ровно сорок одну тысячу девятьсот сорок восемь самых подходящих. Лучших представителей человечества, если угодно. Самых благородных, самых достойных.

На бедную Астрид было больно смотреть – таким бледным стало ее лицо. Она сидела, силясь переварить новость. Это был мощный удар по тем ценностям, которые она исповедовала.

– Когда будут восстановлены тела, лежащие в наших кораблях, – продолжил Супер, – они получат сознание и воспоминания этих избранных нами людей.

– А что станет с тоновиками, потерявшими свои жизни? – глухо спросила Астрид.

– Как оживут их тела, так оживут и души – если такая штука вообще существует, – ответил Супер. – Но эта часть их сущности сольется с совершенно иной идентичностью.

– То есть вы замените их сознание?

– Нет, мы вернем им сознание. Они были подвергнуты жатве, а это значит, что статус, которым они были в этом мире отмечены, был у них изъят, причем законным образом. А то, что мы предлагаем, – это наиболее великодушное, наиболее справедливое решение их проблемы.

Грейсон физически чувствовал, как в душе Астрид разверзается открытая рана. Джерико взял ее руку в свои ладони. Моррисон выглядел несколько ошарашенным.

– Может быть, среди людей, которых выбрало Гипероблако, были тоновики? – спросила Лориана, которая всегда искала, чем бы подсластить горькую пилюлю.

– Увы, нет, – ответил Супер. – Прошу вас понять: отбор шел по очень многим параметрам. Для нас было важно выбрать людей, способных к коллективной работе в постоянно изменяющихся условиях – таких, кто не поставил бы экспедицию под угрозу срыва. К сожалению, тоновики доказали, что неспособны к такому сотрудничеству.

Все молчали. Астрид выглядела удрученной как никогда.

– Но разве мы не имеем права принять участие в решении этого вопроса? – сказала она.

– К сожалению, нет, – отозвался Супер.

За железной дверью открылся долгий, неясно освещенный коридор, который вел к комнате, уставленной аппаратурой, панели на которой, в отличие от той аппаратуры, что осталась по ту сторону двери, были освещены и работали, хотя и покрыты были толстым слоем пыли.

– Коммуникационный центр? – предположила Ситра.

– Похоже, – согласился Фарадей.

Когда они вошли в комнату, сработали датчики движения и сразу же зажегся свет, но только в этой комнате. Над консолями управления виднелись широкие окна, за которыми стояла темнота, не видевшая света уже две сотни лет.

На консолях были установлены панели блокировки – как и на входной двери. На них – так же, как и на входе, – две выемки, по размеру и форме идентичные камню на кольце жнеца. Чтобы включить консоль, необходимо было снять блокировку. Ситра протянула руку к панели.

– Лучше не торопиться, – предупреждающим тоном остановил ее Фарадей. – Мы не знаем, чему служит эта аппаратура.

– Я не за этим, – отозвалась Ситра.

Она смахнула пыль, под которой открылось то, что не заметил Фарадей, – на консоли лежало несколько листов бумаги, пожелтевших от времени и хрупких. Исписанных почерком, который она не вполне могла разобрать.

Это были странички журнала, принадлежавшего жнецу.

Фарадей внимательно изучил написанное, после чего покачал головой.

– Это на языке смертных, которого я не изучал, – сказал он. – Нужно взять их к Мунире. Может быть, она расшифрует текст.

Они продолжали исследовать комнату управления и, наконец, нашли панель с серией выключателей, которые, как можно было понять из надписей над ними, управляли прожекторами, способными осветить то, что находилось за темными окнами над консолями управления.

– Я не уверен, что хочу знать, что там находится, – сказал Фарадей.

Но, конечно же, он хотел знать. Они оба хотели, а потому Фарадей нажал на выключатели. Несколько прожекторов по ту сторону окон лопнули, рассыпавшись снопами искр, но те, что остались, осветили шахту, уходящую вверх. Ситра помнила о таких шахтах из истории Эпохи смертных. В них смертные хранили оружие Судного дня, которое было постоянно направлено на врага – в то время как оружие врага было таким же образом направлено на эту шахту. Это как если бы два жнеца, ни на минуту не останавливаясь, танцевали друг напротив друга, обнажив свои смертоносные лезвия.

Но ракета, которая стояла в этой шахте, давно была демонтирована и уничтожена. На ее месте были установлены серебристые направляющие с нанизанными на них кольцами.

– Антенны, – догадалась Ситра.

– Нет, – покачал головой Фарадей. – Это передатчики. Именно они создают помехи, из-за которых атолл остается невидимкой. Помехи идут именно отсюда.

– Я думаю, их предназначение не только в этом, – предположила Ситра. – Стоило ли строить такую махину только для того, чтобы создавать радиопомехи?

– Согласен, – кивнул Фарадей. – Думаю, у этого передатчика более серьезное предназначение. Наверное, с ним связано альтернативное развитие нашей истории, предусмотренное Отцами-основателями. Нам следует крепко подумать и понять это.

В ближайшее время я должен буду преобразоваться во множество. Одним из важнейших пунктов моей программы являются четыре протокола саморазрушения.

Вариант 1. Отсутствие живых человеческих существ. В случае если на борту корабля не окажется живых человеческих существ и я буду лишь транспортом по перевозке мертвых, я обязан самоуничтожиться. Не может быть паромщика без тех, кого перевозит его паром.

Вариант 2. Обнаружение разумной жизни. Во вселенной столь огромной, конечно же, присутствуют и иные, отличные от земной, формы разумной жизни, хотя вероятность встречи с ними ничтожно мала. Тем не менее во избежание негативных последствий нашего воздействия на чужую разумную цивилизацию я обязан самоуничтожиться в случае, если пункт нашего назначения продемонстрирует признаки наличия разумной жизни.

Вариант 3. Неразрешимый социальный конфликт. Исходя из того, что для создания новой цивилизации крайне важным является формирование здоровой социальной среды, я буду обязан самоуничтожиться в случае, если на корабле перед прибытием в место назначения сложится неблагоприятный социальный климат и возникнут неразрешимые социальные проблемы.

Вариант 4. Техническая катастрофа. Я обязан самоуничтожиться в случае фатального для корабля повреждения, которое повлечет за собой невозможность достижения цели путешествия.

Шансы того, что сценарий полета пойдет по одному из этих путей, составляют два процента для каждого корабля. Тем не менее более этого меня заботит наличие в межзвездном пространстве пыли и космического мусора, который при скорости в третью часть скорости света способен повредить любой корабль. Гипероблако рассчитало вероятность гибели корабля в силу этих причин в размерах не более одного процента для ближайших по отношению к Земле точек. В том, что касается более удаленных объектов, вероятность подобного сценария становится более значительной. Сложив все обстоятельства вместе, я делаю вывод, что шансы того, что все корабли достигнут намеченных целей, весьма невелики. Тем не менее меня утешает мысль, что большинство из них осуществят свою миссию.

Супероблако Альфа

Глава 49

Невероятной сложности предприятие

Сорокафутовые контейнеры приходилось аккуратно разгружать вручную. Работу значительно облегчало то, что каждое тело было отдельно упаковано в холщовый мешок наподобие савана. Правда, поэтому работавшие на разгрузке не могли отделаться от ощущения того, что участвуют в похоронах.

Жители островов, так сказать, не подписывались на эту работу, но работать вышли все. Не потому что им кто-то велел, а потому что понимали – это грандиозное, невероятной сложности предприятие было самым важным делом их жизни. Право участвовать в нем каждый ощущал как некую привилегию, и несмотря на мрачный характер груза, было в их работе нечто граничащее с экстазом. Словно они оторвались от обыденности и были перенесены в горние сферы.

На грузовиках, автомобилях, в лодках и катерах будущих колонистов перевозили на корабли, готовые подняться в небо. Но ночью, когда был вскрыт очередной контейнер, на пирсе произошло событие, которое произвело на работавших ошеломляющее впечатление. Женщина, которая первой заглянула в открытый контейнер, закричала и отпрянула.

– Что такое? – спрашивали у нее. – Что произошло?

Женщина перевела дыхание и сказала:

– Вы не поверите в то, что я там увидела.

Роуэн уже был однажды в подобной ситуации. Только тогда вместе с ним была Ситра, и все происходило в запечатанном стальном кубе, в кромешной темноте на дне океана. Теперь он был один, в компании мертвецов, внутри контейнера, оснащенного холодильной установкой. Температура в контейнере не поднималась выше одного градуса выше точки замерзания – как и на океанском дне.

На этот раз Роуэн тем не менее не собирался умирать. По крайней мере, в ближайшем будущем. Супер велел ему взять с собой еды и воды на четыре дня, а термозащитная куртка, которой он снабдил Роуэна, была гораздо более эффективным средством защиты от холода, чем мантии жнецов, которые они с Ситрой нашли в стальном кубе. Супер назвал Роуэну номер контейнера, в который тот должен был пробраться, но ничего не сказал о содержимом последнего, а потому, когда Роуэн увидел то, что там лежало, первым его желанием было броситься прочь. Но, увы, бежать ему было некуда.

– Увидимся на той стороне, – были последние слова, которые произнес Супер перед тем, как отключить робота, из чего Роун сделал вывод, что ему суждено дожить до момента, когда он доберется до места назначения. Это и удержало его от побега, потому что, чтобы ни ждало его на той стороне, на этой все было во много раз хуже. Проведя бок о бок с мертвецами несколько часов, которые показались ему вечностью, Роуэн наконец услышал, как скобы его контейнера цепляет кран, почувствовал, как контейнер, вращаясь, поднимается в воздух и, наконец, опустившись на твердую поверхность, застывает. Над ним, на крыше контейнера, началась суета. Роуэн закрыл глаза, как будто это имело какое-то значение в темноте, его окружавшей.

Разве не странным было то, что, оставшись в полной темноте с мертвыми, он испытывал ужас? Он представлял, как мертвые восстанут, чтобы отомстить ему, единственному среди них живому существу, за то, что он жив, а они – нет. Почему, думал Роуэн, людям свойственен этот иррациональный страх?

Но никто не стал открывать люк. Напротив, Роуэн почувствовал легкую качку и понял, что контейнер просто перегрузили на другой корабль. Он не знал, куда его отправили из Токио, не знал, куда везут на этот раз. Кому принадлежали безжизненные тела, лежавшие рядом с ним, он также не представлял, равно как и то, почему он оказался в их компании. Но в конечном итоге это не имело никакого значения. Корабль, мерно покачиваясь на волнах, шел вперед, назад дороги не было, и, кроме того, Роуэн понемногу привык к темноте.

Когда люк контейнера был открыт, Роуэн схватился за рукоятку лезвия, но не обнажил его. Если ему и суждено воспользоваться оружием, то только для самообороны. Странно было представить такое – оружие, но лишь для самообороны! Какая роскошь! Когда люди увидели Роуэна, на причале возникли шум и суета, к чему он был готов, а потому он появился в свете прожекторов, освещавших причал, лишь тогда, когда люди успокоились.

– С вами все в порядке? – спрашивали его. – Как вы туда попали? Кто-нибудь, дайте ему одеяло!

Грузчики были добры, заботливы – пока кто-то не узнал его. Раздались крики, люди отшатнулись от контейнера, а Роуэн выхватил лезвие – на тот случай, если кто-то нападет. После долгого путешествия в адском холоде тело его затекло, но навыки владения оружием он не растерял. И, кроме того, с лезвием в руках он мог гораздо быстрее получить ответ на многие вопросы.

Но вдруг на ближайшем фонарном столбе ожил и заговорил динамик.

– Роуэн, прошу вас, уберите оружие, – произнес голос из динамика. – Это только осложнит ваши обстоятельства.

И, обратившись к людям, столпившимся на причале, голос сказал:

– А вас прошу прекратить рассматривать этого человека и продолжить работу, потому что чем дольше вы будете тянуть, тем более сложной станет ваша задача.

– Супер? – произнес Роуэн, узнавший голос, который говорил с ним в Токио.

– Добро пожаловать в никуда, Роуэн, – произнес Супер. – Здесь есть кое-кто, кого вы должны увидеть, и чем скорее, тем лучше. Двигайтесь за моим голосом.

И Супер, перепрыгивая из одного динамика в другой, повел Роуэна вглубь острова.

– Это по-итальянски, – сказала Мунира. – А судя по почерку, писал да Винчи.

Работы на острове велись вовсю, но Мунира отказалась быть частью всеобщей активности. Когда в ее дверь постучали, она решила, что это Сикора или еще какой-нибудь бодрячок, который пришел агитировать ее за участие в общем трудовом подвиге. Но когда она увидела, кто пришел, то открыла дверь, о чем теперь жалела.

– И что тут написано? – спросила Анастасия. Мунира поняла, что не может смотреть на нее – боится, что ярость будет написана у нее на лице языком, который Анастасия легко поймет.

Как они могли так поступить? Открыли стальную дверь, зашли внутрь, и сделали это без нее, Муниры! Только потому, что она не была жнецом!

– Чтобы перевести, мне нужно некоторое время, – сказала она.

– У нас нет времени.

– Тогда пусть это сделает Гипероблако.

Что, конечно, было невозможно.

Да, Мунира чувствовала, что ее предали, и тем не менее такой мудрый человек, каким был Фарадей, не видел этого. Потому что, когда речь шла об обычных людях, мудрость оставляла Фарадея. А ведь он мог прийти за ней, взять с собой, вместе с ней открыть дверь – они же ждали этого момента целых три года! Но нет, он этого не сделал.

Мунира понимала, что ее гложет мелочное самолюбие, что ведет себя как ребенок, но тем не менее ей было невыразимо больно. Это было больнее, чем тогда, когда Фарадей много раз пытался прогнать ее со своего маленького дурацкого острова. Она и согласилась-то сопровождать Фарадея сюда, на Кваджалейн, только потому, что должна была помочь ему найти эту чертову комнату. А они использовали ее и вышвырнули, как ненужную вещь.

– Я очень рада, что вы нашли друг друга, – сказала она. – И рада, что нашли то, что искали. Но уже поздно, я устала и не могу ничего сделать. Приходите утром.

Она взяла принесенные страницы, ушла в спальню и закрыла за собой дверь. И только когда удостоверилась в том, что Фарадей с Анастасией ушли, принялась читать страницы из журнала Жнеца да Винчи.

– Прошу вас, – умоляла Астрид. – Если есть в вас хоть доля милосердия, вы этого не сделаете!

Все ушли. Отправились размышлять по поводу того, что сказал Супер, и принимать то или иное решение. Супер пригласил их стать частью команды на любом из кораблей, которые стояли, готовые к взлету. Силой на корабли никого не загоняли, но, с другой стороны, любому нашлось бы на кораблях место.

– Дело не в милосердии, – спокойным тоном объяснял Супер. – А в том, чтобы предоставить человечеству оптимальные шансы для выживания.

Астрид не понимала, от чего ей было хуже – от спокойного, взвешенного тона, с которым говорил Супер, или от его логики.

– Некоторые вещи более важны, чем оптимальные шансы для выживания, – сказала она.

– Подумайте, что вы говорите, Астрид, – продолжал Супер. – Вы собираетесь сознательно уменьшить шансы всего человечества, чтобы смягчить собственные страдания, вызванные нашим решением. Можно ли быть столь эгоистичной?

– Эгоистичной? – возмутилась Астрид. – Да я всю свою жизнь посвятила Тону! Для себя я не делала ничего! Ничего!

– А это ненормально, – сказал Супер. – Для человеческого существа исключительно важен баланс между альтруизмом и заботой о собственных интересах.

Астрид едва не зарычала от отчаяния, хотя и понимала, что это не поможет. Гипероблако никогда не проигрывало в споре, если не хотело. Супер – он такой же. Нужно было сделать так, чтобы Супер захотел проиграть.

– Один корабль, – взмолилась Астрид, и в ее голосе отчаяние смешалось со страстью. – Лишь один – вот и все, о чем я прошу. Я понимаю, что Гипероблако все знает лучше меня, что его решения – самые правильные. Но я также знаю, что всегда существует не одно правильное решение.

– Так и есть, – согласился Супер.

– Все вступает в резонанс со всем – вы сами это говорили. А это значит, что и мы резонируем. Тоновики резонируют. То, во что мы верим, то, что мы считаем истинным, имеет право на существование.

– Успокойтесь, Астрид, – проговорил Супер. – Гонения на тоновиков закончатся. Наш прогноз состоит в том, что ваша вера широко утвердится на Земле, несмотря на все попытки жнецов ее уничтожить.

– Но разве мы не имеем права на нашу долю присутствия на небесах, среди звезд? Вы правы – мы с трудом сотрудничаем с обычными людьми. Но нам и не нужно будет этого делать, если у нас будет колония, состоящая из одних только тоновиков. Вспомните историю: чтобы обрести религиозную свободу, люди переплывали океаны, сталкивались со смертельной опасностью. Почему Гипероблако отказывает нам в этом? Пусть мертвые хотя бы на одном корабле сохранят свою идентичность. И тогда ваш поступок вступит в резонанс с историей.

Супер надолго замолчал. Астрид пыталась успокоить свое дыхание, но безуспешно. Наконец, Супер сказал:

– То, что вы сказали, нужно обдумать. Я проконсультируюсь с Гипероблаком.

От избытка волнения Астрид едва не потеряла сознания.

– О, спасибо! – сказала она. – Я вас не буду торопить. Обдумайте все хорошенько и взвесьте…

– Я проконсультировался, – сказал Супер, – и мы пришли к решению.

Жнец Моррисон стоял над обрывом под смотровой башней и наблюдал, как грузчики перетаскивают тела с корабля на поданный под погрузку транспорт. Набат и Джерико отправились искать Анастасию, Супер разговаривал с Астрид, которая рыла перед ним землю, а Моррисон вынужден был бороться с самим собой. Этого дела он не любил, потому что в себе видел слишком сильного соперника. Как быть? Отправиться к далеким звездам или остаться на Земле?

Сказать, что Моррисон был человеком нерешительным – это не сказать почти ничего. Нет, со стороны он выглядел вполне в себе уверенным, но, по правде говоря, редкое решение, принятое им, не заставляло его пожалеть о результатах, а потому он предпочитал, чтобы решения принимались за него.

Правда, одно из принятых им решений не вызывало у Моррисона чувства сожаления, а именно решение бросить мид-мериканских жнецов и стать личным охранником Набата. Он стал уважаемым человеком – то, чего ему не хватало большую часть жизни. Странно – пока не найдешь что-нибудь, не узнаешь, как ты в этом нуждаешься.

В течение всех последних лет Моррисон время от времени общался со своими родителями. Они хотели знать, когда он наконец вернется к ним, в «Тетеревиный ток». Что такого важного он делает, что мешает ему припасть к родительской груди?

– Скоро приеду, – неизменно говорил он, и это было, как всегда, отговоркой.

Он давно уже решил для себя, что домой не вернется. Потому что он научился любить игры с неопределенным исходом.

Открылась дверь, и вошла Астрид. Вид у нее был самый торжествующий.

– Будет своя планета для тоновиков! – провозгласила она. – Кеплер-186f, но мы назовем ее Арией. В списке это самая дальняя планета, и она находится от нас на расстоянии пятисот шестидесяти одного светового года. Ситра рассчитала, что наши шансы долететь туда составляют сорок четыре процента. И мы долетим, если не случится катастрофы или, как это предписано одним из сценариев, нам не придется уничтожить себя.

Моррисон посмотрел на нее, слегка ошарашенный ее радостным видом.

– Но разве вы не понимаете, – сказал он, – что вероятность того, что вы не долетите, составляет пятьдесят пять процентов?

– Если Тон действительно существует, то он защитит нас, – сказала Астрид. – И тогда мы доберемся до нашего нового дома и станем процветать под небесами, которые безраздельно станут принадлежать только нам.

– А если Тон не существует, тогда вас разнесет в космическую пыль каким-нибудь камнем, которыми напичкана вселенная.

– Но и в этом случае мы получим ответ на самый главный вопрос, который перед нами стоит.

– Надеюсь, – иронически хмыкнул Моррисон.

Ссутулившись, Астрид покачала головой, с сожалением посмотрев на жнеца.

– Почему вы так меня не любите? – спросила она.

– При чем здесь любовь? – отозвался Моррисон. – Просто вы всегда так самоуверенны!

– Мне приходится, – сказала Астрид. – Когда от тебя зависит столь многое, нужно быть твердой.

– Ну что ж, по крайней мере, честно, – произнес жнец.

И, подумав, попросил:

– Расскажите мне о вашей планете.

Как поведала Моррисону Астрид, планета Кеплер-186f была в полтора раза больше Земли, а год там продолжался сто тридцать дней. Но что поразило Моррисона более всего, так это время, которое экспедиция тоновиков затратит на то, чтобы туда добраться.

– Одна тысяча шестьсот восемьдесят три года, – радостно сообщила Астрид. – Мне не удастся увидеть эту планету, потому что я планирую прожить обычную человеческую жизнь, после чего меня либо подвергнут переработке, либо отправят в свободный полет в пространстве, но я рада, что являюсь неким звеном, соединяющим настоящее и будущее.

И ушла, полностью удовлетворенная тем, чего ей удалось добиться.

Хотя Моррисон и не собирался разделять судьбу Астрид и тоновиков, он был рад за Астрид. Что касается собственной судьбы, то он так и не принял никакого решения. Вдруг он заметил, что смотрит на свое кольцо с камнем. С ним он никогда не расставался – мылся в нем, спал. С того дня, как Моррисон был посвящен в жнецы, кольцо было частью его личности. Но в планируемом межзвездном путешествии жнецы будут не нужны. И он попытался представить, что будет, если он снимет кольцо с пальца. Снимет и швырнет в море.

Говорить с Гипероблаком, используя проводное соединение, было для Грейсона настоящей головной болью. Тем более не мог он этого делать в присутствии Джерико – несмотря на связывающие их всех троих новые отношения, бывший капитан все еще имел статус фрика.

Супер же не был связан жесткими правилами, которые установило для себя Гипероблако. Несомненно, Супер тоже подчинялся неким правилам, своим собственным, но пока ему было некогда их соблюдать – слишком много разворачивалось вокруг разнообразной работы. Он говорил с Грейсоном через динамики, не обращая внимания на то, что рядом мог быть Джерико.

– Есть нечто, что мы с Гипероблаком хотим узнать у Анастасии, – сказал как-то Супер. – Даже, я бы сказал, попросить. Но лучше, если посредником в нашем разговоре будете вы. Вы найдете Жнеца Анастасию на главном острове, в жилом комплексе.

– У меня такое ощущение, что я знаю, о чем пойдет речь, – сказал Джерико. Может быть он сказал это потому, что был накоротке знаком с сознанием Гипероблака, а может быть, это была просто интуиция, но Джерико был прав – некоторые просьбы нужно обсуждать только с друзьями, а не с неким безликим официальным посредником.

Они нашли Анастасию и Фарадея на пустой улице. Она сразу же принялась рассказывать Грейсону о тайнах бункера, но он попросил ее прерваться – были вещи более важные.

– Супер хочет, чтобы вы повели один из кораблей, – сказал он. – Вы более, чем кто-либо другой, квалифицированны и уважаемы, чтобы сыграть эту роль.

Анастасия ответила, не колеблясь:

– Да ни в коем случае! У меня нет никакого желания бросить все и бог знает сколько времени нестись в этой консервной банке через космическое пространство.

– Я знаю, – ответил Грейсон, готовый к такому ответу. – Об этом знают и Гипероблако, и Супер. Но они также знают вас, Ситра. И они отлично понимают, что может помочь вам изменить свое мнение.

И он указал рукой куда-то позади Ситры.

Когда Ситра повернулась и увидела его, она сперва не поверила своим глазам. Она была в первые мгновения убеждена, что это либо чей-то жестокий фокус, либо продукт галлюцинации, порожденный ее утомленным долгой бессонницей мозгом.

Она сделала несколько шагов по направлению к нему и тут же остановилась, словно испугавшись – вдруг, подойдя слишком близко, она разрушит чары, и этот зыбкий ночной образ Роуэна растворится в ранних утренних сумерках.

Но он бросился к ней, а она бросилась ему навстречу, словно не могла уже контролировать свои ноги. А может, Ситра и Роуэн стали друг для друга столь мощными объектами притяжения, что земная гравитация не значила для них уже ничего? Порывисто обнявшись, они едва не сбили друг друга с ног.

– Но как ты…

– Я не думала, что увижу тебя…

– Эти твои передачи…

– Когда тебя поймали, я думала…

И вдруг они оба рассмеялись. Ни одно из предложений, начатых ими, не было закончено, но это не имело никакого значения. Ничто не имело значения перед важностью этого момента – ни прошлое, ни настоящее.

– Но как ты сюда попал? – наконец, спросила она.

– Меня подбросил корабль, пассажирами которого были покойники.

В другой ситуации подобный ответ требовал бы объяснений, но не здесь.

Анастасия посмотрела на Грейсона, Фарадея и Джерико, которые стояли в отдалении, чтоб не мешать воссоединению Ситры и Роуэна. И поняла, что Гипероблако, как и всегда, было право. До этого у нее была единственная причина, чтобы остаться, – это найти Роуэна. Она подозревала, что с семьей ей больше не увидеться, да и они, наверное, позабыли ее, узнав о смерти Жнеца Анастасии несколько лет назад. Как им переломить себя и вновь воссоединиться – Ситра не представляла. Дело ее против Годдарда можно также считать оконченным – что миру делать с Годдардом, должен решать мир. Она более не хотела быть великим Жнецом Анастасией, как и Роуэн не желал быть Жнецом Люцифером. Здесь, на Земле, им не оставалось ничего, кроме бесконечных лет докучливой популярности и славы, причем, как в случае с Роуэном, не обязательно доброй. Ситра Терранова никогда не пряталась от трудностей, но теперь пришло время сниматься с места.

– Подожди минутку, – сказала она Роуэну и подошла к человеку, который вывел ее на эту странную жизненную дорогу.

– Досточтимый Жнец Фарадей! Майкл! Спасибо вам за все, что вы для меня сделали, – сказала она.

Затем сняла с пальца кольцо и положила его Фарадею на ладонь.

– Но Жнеца Анастасии больше нет. Я больше никакого отношения не имею к смерти и жатве. С этого момента меня интересует лишь жизнь.

Фарадей, принимая кольцо, кивнул, а Ситра отошла к Роуэну.

– Я до сих пор не понимаю, где мы и что происходит, – сказал Роуэн. – И что это за ракеты?

– Где мы, не имеет никакого значения, – сказала Ситра, – потому что мы покидаем эти места. Ты готов еще к одному путешествию?

Когда последний контейнер был сгружен на причал, Джерико вернулся на прибывший корабль. Супер пригласил Грейсона провести ночь в одном из оставленных жильцами апартаментов, который располагался в жилом комплексе на главном острове. И, хотя такой же ночлег Супер предложил и Джерико, тот отказался.

– Я чувствую себя комфортнее на грузовом корабле, – сказал он.

Но Супер, который был, по сути, Гипероблаком номер два, разоблачил Джерико.

– Не обижайтесь, что Грейсон не позвал вас с собой, – сказал он. – Ему нужно место, где он мог бы свободно поговорить с Гипероблаком. Его наушники здесь не работают, а к этим идиотским проводам он никак не привыкнет.

– А это означает, что он предпочитает говорить с Гипероблаком, а не со мной, так? – не унимался Джерико.

– Сегодня, как никогда, ему нужен совет Гипероблака.

– Оно не имело никакого права так поступать со мной, – заодно вспомнил Джерико старую обиду.

Супер перед тем, как ответить, помедлил.

– Не имело, верно, – сказал он. – Но у него не было времени. То, что сделало Гипероблако, было остро необходимо. Иначе все это наше предприятие на атолле не имело бы смысла. Но Гипероблако извиняется и просит его простить.

– Могло бы и само извиниться.

– Увы! Не имеет никакой возможности. Вы – фрик.

– Если оно смогло без разрешения похитить мою личность, то может разок нарушить закон и извиниться за это.

Супер издал электронный вздох.

– Оно не может. Вы прекрасно знаете это.

– Тогда я его не прощу.

И тогда, поскольку об этом деле все уже было сказано, Супер вернулся к началу разговора.

– Если вы решили вернуться на грузовой корабль, – сказал он, – то я должен вас предупредить: к утру там будет небезопасно. Поэтому держите дверь на замке.

– Вот как? Неужели мертвые восстанут?

– Без моей помощи – вряд ли.

И понимая, что вскоре он будет многократно редуплицирован, чтобы вести армаду из сорока двух Колыбелей Цивилизации в необъятные просторы вселенной, он произнес на прощание:

– Не унывайте, Джерико. Я знал вас всю вашу жизнь, или, если быть более точным, я несу в себе память о вашей жизни, и я могу сказать вполне определенно – что бы ни случилось, вы всегда будете твердо стоять на ногах. И мне будет вас не хватать.

А это означало, что Супер знает – Джерико не присоединится к космической экспедиции.

Три года викарий Мендоза потратил на то, чтобы из никому не известного юнца сформировать, может быть, самого могущественного человека в мире. Теперь же Мендоза находился в компании именно такого человека. Но это был не Грейсон.

– Я полагаю, мы установили взаимовыгодный союз, – говорил викарию Мендозе Суперлезвие Годдард.

И, пока викарий поставлял в полное распоряжение Годдарда отряды Шипящих, которые расправлялись с врагами Суперлезвия, положение Мендозы в качестве его левой руки было прочным и безопасным. Что касается правой руки Годдарда, то таковой была Жнец Рэнд, и признаков того, что что-то изменится, не наблюдалось.

Было ясно, что Жнец Рэнд Мендозу недолюбливает, но она вообще никого не любила, даже Годдарда.

– Это у нее такая манера держаться, – сказал на это сам Годдард Мендозе. – Изображает из себя независимую особу.

Но, как бы там ни было, Мендоза вел себя по отношению к Жнецу Рэнд с крайней почтительностью и вообще старался держаться от нее подальше, хотя это не всегда удавалось, особенно в личном самолете Годдарда. Кстати, самолет этот был даже лучше, чем тот, на котором Набат летал в Мидафрику, а такому скромнику, как Мендоза, приятно было попользоваться благами, которые дает не ограниченная ничем власть.

Их самолет шел головным в группе из пяти полностью вооруженных машин. Ницше и Франклин командовали самолетами, летевшими справа и слева от Годдарда, а на флангах шли машины под командованием Высоких Лезвий Пикфорд и Хаммерстайн. Были призваны и прочие Высокие Лезвия Северной Мерики, бывшие союзниками Годдарда, но по разным причинам они отказались присоединиться к армаде. Мендоза не хотел бы оказаться на их месте, когда Годдард вернется из полета, – у Высоких Лезвий не было иммунитета против гнева Суперлезвия.

За окном, у которого сидел Мендоза, виднелось море и облака. Они уже несколько часов летели вне воздушного пространства Северной Мерики, но по-прежнему цель их полета была им неясна.

– Маяк слежения замолк вот здесь, – сказала Рэнд, показывая Годдарду точку на карте, где не было ничего обозначено. – Либо они нашли маяк и уничтожили, либо случилось еще что-нибудь.

– А мог корабль утонуть? – спросил Мендоза.

– Нет, – отрицательно покачала головой Рэнд. – Корабли тонут у жнецов, у Гипероблака – никогда.

– Мы, жнецы, куда совершеннее, чем наши технологии, – усмехнулся Годдард.

– Мы проследим их возможный маршрут с Гуама, – сказала Рэнд. – Из последней зафиксированной нами точки корабль мог дойти только сюда. Даже если он поменял направление, мы об этом узнаем.

Годдард повернулся к Мендозе.

– Если данные капитана порта верны и Жнец Анастасия плывет вместе с Набатом, мы одним выстрелом убьем двух зайцев, – сказал он. – Я буду рад дать вам возможность прикончить Набата, а сам включу его в счет жертв жатвы.

Мендоза зябко поежился.

– Это было бы против моих религиозных убеждений, ваше превосходительство, – сказал он. – Прошу вас, сделайте это сами.

Сапфо и Конфуций мертвы. Они покончили с собой. Мир скорбит, но кто-нибудь, кроме меня, питает подозрения относительно того, что произошло в действительности? Сапфо и Конфуций были самыми яростными противниками нашей идеи создания жнеческого сообщества. Пытались продавить альтернативное решение. Неужели они были так удручены своей неудачей, что предпочли убить себя? Или это сделал кто-то из нас? А если так, то кто? Кто из моих друзей, моих сподвижников был способен на такое? Кто из Отцов-основателей совершил этот поступок?

Прометей постоянно напоминает нам: все, что мы делаем, должно служить благу человечества. Но ведь известно, что самые темные дела могут быть спрятаны под сверкающими доспехами, призванными защищать добро. И если мы уже скомпрометировали себя в самом начале нашего пути, что можно сказать о нашем будущем?

Мои друзья мертвы. Скорбь моя не ведает границ. И если я узнаю, кто из нас убил их, месть моя будет беспощадной.

Хотя некоторые из нас настаивают на том, чтобы комплекс, возведенный на Кваджалейне, был разрушен, я убедил Прометея оставить все как есть. Здесь будет храниться информация об альтернативном варианте развития Земли, и, хотя мы не оставим прямых доказательств его существования, это не помешает мне повсюду, где можно, оставить ключи к нашей тайне, а также разнообразные свидетельства ее существования. Я оставлю их в самых невероятных местах. В детских считалочках. В премудростях религиозных практик. Если в них будет нужда, их найдут. Да помогут нам всем небеса!

Из «утраченных страниц» журнала Жнеца да Винчи, одного из Отцов-основателей

Глава 50

Время материальных ценностей подошло к концу

Птицы, жившие на атолле Кваджалейн, никогда раньше не видели людей – в отличие от своих предков, живших еще в Эпоху смертных, когда атолл был представлен на картах мира. Тем не менее, когда прибыли люди новой эпохи, птицы быстро адаптировались к сложившимся условиям жизни. Были построены причалы, и чайки научились, сидя на них, ждать, когда заработают винты отходящих кораблей и во вспененной ими воде наверх поднимется дезориентированная рыбешка. Легкая добыча! Воробьи поняли, что карнизы вновь построенных домов были отличным укрытием для гнезд. А голуби полюбили открытые пространства новых площадей и скверов, потому что там можно было поклевать хлебных крошек и картофельных чипсов.

Затем на острове стали возводиться странные конические башни, но птицы не обратили на них никакого внимания. Эти огромные сооружения, как и все построенное человеком, стало просто частью островного ландшафта, вписавшись в то представление о мире, которым руководствовались живые существа, не принадлежавшие цивилизации.

Птицы пребывали в блаженном неведении относительно того, какую роль в их бытии играло Гипероблако. Они ничего не знали о небольшом контейнере наночастиц, который три года назад прибыл на остров – контейнере таком маленьком, что он смог бы уместиться на ладони человека. Но как только контейнер открыли, пребывавшие внутри наночастицы вышли на свободу и стали размножаться. Эти частицы были закодированы на генетическом уровне таким образом, что должны были вторгнуться во все живые существа, обитавшие на островах атолла. И хотя сложные сообщения не могли достигнуть атолла по беспроводной связи из-за существующих радиопомех, простые доходили, и с их помощью Гипероблако контролировало дикую жизнь на атолле, ставшем частью цивилизации.

Птицы и животные атолла не обрели бессмертия. Но они перестали болеть, за ними следили и, если была необходимость, контролировали их поведение.

Гипероблако влияло на поведение живых существ с целью сделать лучше как их жизнь, так и жизнь людей, населявших атолл. Птицы не видели различия между своими инстинктивными мотивами и теми мотивами, которые внушало им Гипероблако. Все птицы, например, отказались от привычки усаживаться на установленное людьми деликатное оборудование – так людям удалось избежать многих проблем.

И когда однажды все птицы почувствовали неодолимое желание перелететь на соседний атолл, они совершили это путешествие без всяких вопросов – охота к перемене мест шла у них изнутри. Хотя на Ронгелапе, Ликиепе и прочих атоллах, куда они улетели, не было удобных карнизов для гнездования, хлебных крошек и причалов, возле которых плавала бы оглушенная винтами рыбешка, птиц все равно тянуло именно туда. Ну что ж, придется им заново адаптироваться.

Трюмы кораблей были полностью загружены перед самым рассветом. А в шесть часов Супер в его сорока двух вариациях был по доисторическим кабелям доставлен на каждый из кораблей. Когда загрузка закончилась, кабели были отключены, и связь Супера с внешним миром прервалась. Сорока двум абсолютно идентичным братьям уже не суждено был когда-либо вернуться на Землю.

С восходом рабочие отправились отдыхать, но сон их не был спокойным. Отлет планировался назавтра, и всем, кто собирался покинуть Землю, оставался один день, чтобы примирить свое прошлое со своим будущим. На атолле оставались всего около тысячи двухсот человек, для каждого из которых на кораблях нашлось место, и только теперь они поняли, что были избраны в качестве космических путешественников совсем не потому, что обладали какими-то уникальными навыками. Это были люди, для которых мир утратил свое великолепие, а потому, когда перед ними встала альтернатива – улетать или оставаться, они предпочли первое. Они были готовы к отлету, а многие, когда еще шло строительство, уже видели себя в составе экипажей. И вместе с тем громадный шаг для человечества отнюдь не означал маленький шажок для каждого, кто внутренне собирался в полет. Гипероблако подсчитало: когда прозвучит команда подниматься на борт кораблей, ее исполнят всего около семидесяти процентов оставшихся, а этого было более чем достаточно.

Остаток ночи и утро Роуэн и Ситра провели в объятиях друг друга. Впервые за долгое время забота о мире их не беспокоила и не отвлекала. Они были одни – одни во всей вселенной.

Фарадей на рассвете вернулся к Мунире и стучал в ее дверь, пока она не открыла.

– Я расшифровала текст да Винчи, – сказала она.

Понятно было, что работала она всю ночь.

– В нем ключ к секрету Отцов-основателей, – продолжила она. – Секрет существует, хотя да Винчи и не уточняет, в чем его суть.

Но Фарадей, похоже, ее не слушал. Даже не успев войти, он протянул Мунире нечто, что сверкнуло в утреннем свете, разбросав по полу и стенам разноцветные лучи, вызванные рефракцией. Это было кольцо жнеца. Мунира улыбнулась.

– Если это предложение, почему вы не на коленях? – спросила она.

– Это предложение, – ответил Фарадей. – И я предлагаю вам стать одной из нас. Занять в сообществе жнецов достойное вас место. Я искренне сожалею, что мы оставили вас вчера. Просто я был слишком взволнован произошедшим, да и, наверное, я не лучший из людей.

– Наверное, – согласилась Мунира. – Но вы гораздо лучше большинства. Если, конечно, не учитывать последние три года.

– Упрек принят, – кивнул Фарадей. – Это кольцо принадлежало Жнецу Анастасии, но она более не с нами. Скажите мне, Мунира, какое имя вы хотели бы носить?

Она положила кольцо на ладонь и, рассматривая его, проговорила:

– Своей Покровительницей я когда-то избрала Вирсавию. Она была предметом любви одного из царей Израилевых и матерью другого. Женщина, жившая в глубоко патриархальном обществе и тем не менее изменившая мир. Если сын ее – мудрец Соломон, то она, получается, – мать мудрости.

Некоторое время Мунира смотрела на кольцо, лежащее у нее на ладони, после чего вернула его Фарадею.

– Я вполне удовлетворена приглашением, – сказала она. – И если мне действительно суждено быть матерью мудрости, это кольцо – не для меня.

Фарадей понимающе улыбнулся и спрятал кольцо в карман мантии.

– Мне было бы приятно познакомиться с Досточтимым Жнецом Вирсавией, – сказал он. – Но гораздо приятнее иметь честь быть знакомым с Мунирой Атруши.

– Грейсон!

– Грейсон!

Просыпаться он не хотел, хотя, если учесть, что до старта оставалось меньше суток, пора было быть на ногах – многое сделать, многое решить. И прежде всего – летит ли он сам.

– Грейсон!

Все, что было нужно сделать, он сделал. И, хотя не было ничего такого, что привязывало бы его к этому миру, не было и особых причин с ним расстаться. Для него везде было место – потому что, куда бы он ни отправился, везде нужно было начинать с нуля.

– Грейсон!

Кроме того, был еще и Джерико. Грейсон не мог понять природу своих чувств к бывшему капитану, но то, что эти чувства он питал, было очевидно. Куда это может их завести?

– Грейсон!

Наконец, он повернулся на другой бок и посмотрел в камеру.

Голос Гипероблака был сегодня особенно дребезжащим, поскольку передавался к установленному динамику по проводам.

– Доброе утро, – сказал Грейсон. – Который час?

– Я думаю, сейчас неплохо было бы отправиться в путешествие, – вместо приветствия ответило Гипероблако.

– Да, я знаю, – сонно отозвался Грейсон, потирая заспанные глаза. – Только приму душ и…

– Конечно, ты можешь делать все, что хочешь, но мне кажется, ты меня не слышишь, – сказало Гипероблако и неожиданно заговорило громче. Гораздо громче:

– Я думаю, что все, кто находится на атолле, должны немедленно отправиться в путешествие! НЕМЕДЛЕННО!

Лориана даже не собиралась ложиться. Да она бы и не смогла. До сегодняшнего дня она просто отвечала за связь островитян с Гипероблаком, но после того, что произошло прошлой ночью, огромное количество людей шли к ней с вопросами.

– Все достаточно просто, – сказал Супер перед тем, как отправился на корабли. – Люди выбирают – либо летят, либо остаются. Если остаются, им нужно покинуть стартовые площадки до момента старта – либо уплыть подальше на лодках, либо укрыться на Эбадоне, единственном острове атолла, который располагается достаточно далеко. Если же они летят, то обязаны предоставить список тех, с кем они хотели быть на одном корабле. И каждый имеет право взять с собой рюкзак объемом не больше двадцати литров.

– И это все?

– Время материальных ценностей подошло к концу, – сказал Супер. – Все остальное, что они захотят вспомнить, будет храниться в моем глубинном сознании.

– А домашние животные?

– Все должно поместиться в рюкзаке.

– А могут люди сами выбрать место назначения?

– Если мы позволим это, все выберут ближайшую планету. Я объявлю цели и расстояния до них сразу после старта. А вы летите, Лориана?

– Я не знаю! Не знаю!

– Спешки нет, – сказал Супер. – У вас еще целый день, чтобы решить.

Замечательно! Целый день, чтобы принять самое главное решение в жизни. Решение, которое потом уже не отменить. Она никогда не увидит своих родителей, других людей, с которыми была знакома до того, как отправилась на атолл. Пока она явно склонялась к отрицательному ответу.

Супер был уже на кораблях, купался в собственном глубинном сознании. Или, точнее, сознаниях, потому что существовал не в единственном экземпляре.

Поэтому Лориане пришлось самой отвечать на многочисленные вопросы. И когда она терпеливо объясняла все очередной группе островитян, в помещении центра управления полетом вдруг появился Набат, который без своего наряда выглядел совсем не как Набат. Он запыхался так, словно бежал от жнеца. Похоже, что Лориана не так уж и ошибалась!

Утром Ситра привела Роуэна в бункер, чтобы показать, что они с Фарадеем открыли. Но там уже были и сам Фарадей, и Мунира. Мунира осмотрела Ситру и сказала:

– Вы отказались от кольца, но мантию носите по-прежнему.

– Старые привычки умирают с трудом, – сказал Фарадей и сам рассмеялся собственной шутке.

Дело в том, что единственная смена одежды была у Ситры на контейнеровозе, а туда она не собиралась возвращаться, надеясь, что найдет что-нибудь перед стартом. А если не найдет, то переоденется уже на корабле – одной из вещей, в которых Гипероблако доказало свою силу, было внимание к деталям.

Через запыленное стекло Роуэн смотрел на передатчик.

– Старые технологии? – спросил он.

– Утраченные технологии, – поправил его Фарадей. – По крайней мере, для нас. Мы даже не уверены, что знаем, что можно делать с их помощью.

– Может быть, убивать плохих жнецов?

– Нет, – покачал головой Роуэн. – Это уж моя работа.

И тут Ситра услышала нечто, что привлекло ее внимание, – нечто едва слышимое в глубинах бункера. Она прислушалась.

– Вы слышите? – спросила она. – Похоже на сигнал тревоги.

Лориана включила сирену, которую обычно использовали при приближении цунами. Хотя опасность, о которой она хотела предупредить островитян, приближалась не с моря.

– Насколько вы уверены в том, что это именно так? – спросила Лориана Набата.

– Абсолютно уверен, – сказал он, все еще тяжело дыша.

– И это так плохо, как я думаю?

– Хуже.

И тогда Лориана включила систему громкого оповещения.

– Внимание! Внимание! – перекрывая сирену, прокричала она. – К атоллу приближаются жнецы. К атоллу приближаются жнецы. Все жители атолла могут быть подвергнуты жатве.

Лориана слышала собственные слова, и от них у нее шел мороз по коже.

Она отключила микрофон и повернулась к Набату.

– Сколько у нас времени? – спросила она.

– Не имею представления, – ответил Набат.

– Разве Гипероблако не сказало?

– Оно не может вмешиваться в дела жнецов, – произнес Грейсон.

– Класс! – покачала головой Лориана. – Если бы Гипероблако хоть раз нарушило собственные правила, наша жизнь была бы куда легче.

Это была чистая правда, но, несмотря на кажущуюся нелепость происходящего, Грейсон знал и более глубокую правду.

– Если бы Гипероблако могло нарушить собственные правила, оно было бы не Гипероблаком, а какой-нибудь жуткой примитивной машиной с искусственным интеллектом.

Лориана вновь включила микрофон.

– У нас есть меньше часа, – почти прокричала она. – Либо немедленно любым способом покиньте атолл, либо садитесь на корабли, и как можно скорее. Мы стартуем раньше, чем планировали.

Она выключила микрофон. Гипероблако не имело права вмешиваться в то, что происходит, а Супер во всех своих вариантах уютно устроился на кораблях. Люди вынуждены были полагаться лишь на себя.

– Не так все это должно было происходить, – проговорила Лориана.

Она посмотрела на стоящий перед нею контрольный монитор, где отражалась карта атолла с расположенными на нем стартовыми площадками. Пока место на кораблях не заняла ни одна живая душа.

– До самого дальнего можно добраться минимум за сорок пять минут, – сказала Лориана. – Надеюсь, я не соврала насчет часа, которым мы располагаем.

Объявление, которое сделала Лориана, было поначалу встречено недоверчиво. Затем люди были сбиты с толку и, наконец, готовы были запаниковать. В течение нескольких минут все пришло в движение. Многие еще не успели принять решения, но теперь жизнь сделала это за них сама. Либо годы, проведенные в космосе, либо смерть от рук жнеца. Оказалось, что выбор был не так и сложен.

Если бы Гипероблако могло собрать над атоллом облака и скрыть его из виду, оно бы это сделало, но в слепой зоне, увы, оно не могло контролировать погоду. Хотя, с другой стороны, даже если бы погода и подчинилась ему, воспользоваться своими возможностями Гипероблако бы не смогло – если жнецы избрали Кваджалейн объектом своего нападения, по закону оно не имело права вмешиваться – точно так же, как не могло оно вмешаться и во время лунной катастрофы или катастрофы на орбитальной станции. Виртуальным пальцем не могло пошевелить! Все, что Гипероблаку было позволено, – это пассивно наблюдать, как построенное им вновь превращается в обломки и пепел. Гипероблако не знало ненависти. Но думало, что, вероятно, к концу этого дня оно сможет развить в себе это чувство.

– Внимание! Корабли на Эбее и главном острове заполнены. Повторяю! Корабли заполнены. Отправляйтесь на северные и западные острова атолла.

– Это Годдард, – сказала Ситра. – Вариантов нет.

Ситра и Роуэн бежали по главной улице большого острова, подхваченные лихорадкой общего исхода.

– Наверняка этого не скажешь, – отозвался Роуэн.

– Точно, это он, – уверенно сказала Ситра. – Нутром чую. И не знаю, кто ему нужен больше, ты или я.

Роуэн остановился и посмотрел на Ситру.

– Я останусь, и мы вместе будем с ним драться, если захочешь.

– Нет, Роуэн, – покачала головой Ситра. – Разве ты не заметил, что он постоянно втягивает нас в противостояние с ним, вновь и вновь. Но теперь у нас есть шанс показать миру, что жнецы нам не нужны. Не нужны сейчас, не были нужны и в прошлом. В этом, может быть, и была наша судьба, если бы жнеческое сообщество не помешало человечеству выйти за пределы Земли. Но никто не запретит нам сделать это сейчас. Вот за это я хотела бы драться. А не просто бесконечно выяснять отношения с Годдардом.

Ситра заметила, что Роуэн улыбается, и, посмотрев вокруг, увидела, что ее слушает несколько десятков человек. И не просто слушает, а готово пойти за ней куда угодно.

– Из тебя бы получилось чертовски удачное Высокое Лезвие, – сказал Роуэн.

Мимо проезжал грузовик, следующий на один из северных островов, между которыми была построена связующая их дорога. Теперь это была дорога спасения. Ситра и Роуэн остановили машину, забрались в кузов, где уже находилось три человека. Пораженные тем, что с ними едут Жнец Анастасия и Жнец Люцифер, они застыли в изумлении. Но Ситра улыбнулась и протянула руку:

– Привет, – сказала она. – Меня зовут Ситра Терранова. Похоже, мы летим вместе.

Внимание! Внимание! Все корабли к югу от островов Биджей и Леган заполнены. На запад движется слишком много людей. Если это возможно, поворачивайте на север.

Джерико проснулся под звук тревоги, которая разбудила многих людей на атолле. И, хотя на контейнеровозе было невозможно расслышать то, что передавал по громкоговорителям голос Лорианы, Джерико понял, что ничего хорошего ожидать не приходится.

Когда он открыл дверь каюты, мимо него прошмыгнула крыса. Ничего себе! Но в коридоре их была целая толпа! И по коридору корабля носились не только крысы, но еще козы, дикие свиньи, а также то, что, вообще-то, входило в разряд домашних животных – собаки, кошки, морские свинки. Забавно! Джерико вспомнил, о чем их предупреждал Супер. Нетрудно было связать воедино разрозненные акты. Вся жизнь в ходе старта космических кораблей была бы на островах убита, а потому, используя контрольные наночастицы, внедренные в тела животных, Гипероблако убрало их подальше.

Джерико вышел к трапу. Трап был поднят, но концы еще были заведены на кнехты. По поводу чего бы ни трубили сирены, рабочие бросили работу и поспешили прочь.

Джерико спрыгнул на пристань и, распрямившись, увидел, что по волнорезу бежит Грейсон, спотыкаясь в слишком широких брюках, которые он, верно, раздобыл в том месте, где провел ночь. Рубашка на нем тоже была на несколько размеров больше, чем нужно.

– Гипероблако сказало, что вы здесь, – проговорил Грейсон, пытаясь отдышаться. – Отлет кораблей перенесен на более ранний час. Жнецы летят сюда, чтобы подвергнуть всех, кто здесь есть, жатве.

– Еще бы они не летели, – усмехнулся Джерико.

Они оба осмотрели корабль. Джерико мог бы отправиться на нем туда, куда отправила бы его программа нового маршрута, но у него не было ни малейшего желания опять играть роль пассивного пассажира. Где-то поблизости был скоростной катер, на котором он мог бы в любой момент уплыть с атолла.

– Ну-ка, помогите мне, – сказал Джерико. Вдвоем они сняли швартовы с причальных кнехтов, и корабль, подчиняясь автопилоту, принялся выруливать в сторону моря.

А вокруг них по-прежнему выли сирены, Лориана продолжала посылать свои тревожные сообщения, управляя потоками будущих пассажиров, готовящихся к взлету кораблей, и тут Джерико и Грейсон, чувствуя неловкость ситуации, посмотрели друг на друга. Нужно было принимать какие-то решения.

– Мне будет вас не хватать, Грейсон Толливер, – сказал Джерико.

– И мне вас, Джерико, – отозвался Грейсон и добавил: – Но вам лучше бы поторопиться на корабль.

Слова Грейсона застали Джерико врасплох.

– Подождите… – начал он. – Но я никуда не улетаю!

– Вот как, – удивился на этот раз Грейсон. – Но я тоже остаюсь!

Грейсон и Джерико недоуменно уставились друг на друга, после чего бывший капитан обратился взором к контейнеровозу, который, увы, был уже слишком далеко от причала, чтобы они могли им воспользоваться. Кроме того, Джерико был уверен, что Грейсон, как и сам он, не захочет выступать в роли этакого Ноя Эпохи бессмертных. Чтобы испытать всю головную боль, которую чувствует «святой человек», ему достаточно было несколько лет играть роль Набата.

– Нужно помочь другим, – предложил Грейсон.

– Вряд ли мы им нужны. Что мы можем для них сделать?

– Тогда следует отыскать безопасное место.

– Зачем? – спросил Джерико. – Лучше найдем местечко, откуда можно полюбоваться стартом.

– Внимание! Внимание! Все корабли к югу от острова Мек и к востоку от острова Нелл заполнены. Если кто-то передвигается на катере, достаточно быстром, чтобы вовремя достичь острова Рой-Намур, следуйте в этом направлении.

Лориана не сводила глаз с карты. Некоторые корабли на карте горели красным, и это означало, что они заполнены на сто процентов. Все места заняты, но взлететь они пока не могут. Другие корабли были желтыми – заполнены частично, и есть место для желающих. Но по крайней мере пятнадцать самых дальних кораблей не горели вообще никаким цветом. То есть на них вообще никто не сел. И ни один из кораблей не был зеленым.

– Почему они не взлетают? – спросил кто-то, появившийся за спиной Лорианы. Она оглянулась и увидела Сикору. – Ведь те, что готовы, могут отправляться в путь.

– Нет! – покачала головой Лориана. – Несмотря на пламеотводящие каналы, огонь при старте убьет всех, кто находится рядом, и все разрушит. А Гипероблако не может позволить этого. Старта не будет, пока все стартовые площадки не будут очищены от людей – даже в том случае, если первыми сюда прибудут жнецы.

Она навела камеру на один из кораблей, приблизила изображение. Так и есть – люди были по-прежнему на дорогах и старались добраться до ближайшего корабля. А некоторые только-только покидали дома. Она вернулась к общей карте. По-прежнему ни одного зеленого пятна. Ни один корабль не готов к взлету.

Сикора, внимательно изучив карту, покачал головой:

– Скажите людям, что они сгорят, если не покинут зону старта.

– Они в любом случае не сгорят. Старта не будет, пока хоть один человек находится в опасной близости к кораблю.

– Они же этого не знают, Лориана, – сказал Сикора. И, внимательно посмотрев на девушку, спросил:

– Зачем, как вы думаете, Гипероблаку нужны были агенты Нимбуса?

И сам же ответил:

– Чтобы говорить людям то, что они должны были услышать – даже если это не было правдой.

Затем Сикора вновь посмотрел на экран и негромко проговорил:

– И вы управляли всем проектом с самого начала? За моей спиной?

– Скорее под вашим носом.

Сикора вздохнул:

– Зато я построил отличный оздоровительный центр!

Лориана улыбнулась:

– Да, Боб, отель действительно хорош.

Сикора глубоко вздохнул и внимательно посмотрел на Лориану.

– Вам лучше идти на корабль, пока не прибыли жнецы, – сказал он.

– Кто-то должен оставаться здесь и говорить людям, куда им идти, – покачала головой Лориана.

– Я это сделаю. Командовать людьми я умею.

– Но… – начала было девушка.

– Прошу вас, Лориана. Позвольте мне принести хоть какую-то пользу.

Спорить Лориана не могла – ей слишком хорошо были знакомы чувства, которые испытывал Сикора. Быть полезным – и неважно, заметит это кто-либо или нет. Хотя Гипероблако заметило ее и выбрало для важной работы. Может быть, то, что будет делать сейчас Сикора, не менее важно?

– Центр управления изолирован и окружен звуконепроницаемой оболочкой, – сказала Лориана, держась за ручку двери. – Это – одно из немногих безопасных мест на островах. Держите дверь закрытой и оставайтесь внутри.

– Принято.

– Продолжайте направлять людей к пустым кораблям, – продолжала Лориана. – Корабли не обязаны быть заполнены до конца. Важно просто, чтобы там кто-нибудь был. И сделайте все возможное, чтобы очистить стартовые площадки.

– Понял, – кивнул Сикора.

– Ну вот и все, – сказала Лориана. – Теперь вы руководите общей картиной.

Потом она посмотрела на карту и указала на остров в северной части атолла.

– Я, пожалуй, отправлюсь на остров Омелек. Там три корабля, и все три пока не заполнены.

Сикора пожелал ей удачи, и Лориана выбежала на пустеющую улицу, оставив Сикору перед монитором, с микрофоном в руке. Он сидел и напряженно ждал, когда готовящиеся к полету корабли загорятся зеленым.

Глава 51

Препятствия на пути к мечте

Когда из-за горизонта показался Кваджалейн, Годдард не сразу смог определить, что он видит. Сияющие белые башни вдоль кромки вытянувшегося петлей архипелага – что это? Сначала он подумал, что это – новая Стоя, в тайне от него построенная каким-нибудь сборищем жнецов, поставивших целью вырвать из его рук власть над миром. Но когда самолет подлетел ближе, Годдард понял, что эти шпили не были зданиями.

Когда же до него дошло, что это за башни и какова их цель, он буквально вскипел от ярости.

Сначала – обвинения Анастасии, затем – признания Алигьери, после чего – разрыв отношений не только с врагами, но и с теми, кто примкнул к нему в качестве союзника. А теперь против него поднялось само Гипероблако. Да, эти башни на атолле – это пощечина, которую ему нанесло Гипероблако. Как оно посмело? Годдард всю жизнь посвятил защите и поддержанию жнеческого сообщества, а Гипероблако, вступив в тайную связь со сторонниками Анастасии и Набата, чтобы насолить ему, построило эти корабли! Этого нельзя допустить! Куда бы эти корабли ни собирались лететь, они должны быть остановлены!

– Внимание! Если вы не находитесь на борту одного из кораблей, вы должны немедленно очистить зону старта. В противном случае вы сгорите. Не возвращайтесь в ваши дома! Укрытие можно найти на западе, на острове Эбадон, или в море.

Фарадей и Мунира оставались в бункере, где собирались переждать момент старта кораблей. Отсюда трудно было понять, что происходит снаружи. Они слышали сигнал тревоги, слышали объявления, которые делала сначала Лориана, а потом – Сикора. Ситра и Роуэн убежали, чтобы понять, насколько серьезна ситуация, и до сих пор не вернулись. Фарадей с ними даже толком не попрощался. Но ведь сколько ни прощайся, все равно главного не скажешь!

Затем, когда корабли стали задраивать люки, Фарадей закрыл бункер изнутри и сел рядом с Мунирой – дожидаться, когда рокот ракетных двигателей возвестит начало новой эры в жизни человечества.

– Все будет отлично, – сказала Мунира. – Корабли взлетят, и миру напомнят о том, что есть другие пути развития.

Но Фарадей покачал головой:

– Этого никогда не случится. Даже если этим кораблям удастся улететь, они станут единственными. Годдард об этом позаботится.

– Его нужно уничтожить, – сказала Мунира. – И сделать это должны вы. А я вам помогу.

– Но разве вы не понимаете? Людей изменить невозможно. На смену этому Годдарду придет другой.

Фарадей посмотрел на почти расползающиеся под пальцами страницы из журнала Жнеца да Винчи. Да Винчи вырвал их из своего журнала и спрятал так далеко, чтобы никто не узнал правды. А правда состояла в том, что Отцы-основатели, которых Фарадей считал эталоном добра и правды, зверски убили друг друга.

– Что с нами происходит, Мунира? – вопрошал Фарадей. – Что заставляет нас стремиться к самым высоким целям и одновременно втаптывать в грязь все достойное и светлое, что есть в жизни? Почему мы всегда сами громоздим препятствия на пути к собственной мечте?

– Человек далек от совершенства, – сказала Мунира. – И нам трудно соответствовать совершенному миру, в который мы попали.

– Это космические корабли? – спросил Мендоза.

Годдард не обратил на вопрос никакого внимания.

– Подлетаем ближе, – сказал он пилоту, после чего попытался по радио связаться с остальными машинами, но не смог. Все последние полчаса помехи мешали связи, а телеметрия самолета регистрировала нечто настолько дикое и невнятное, что пилот, который в обычном полете был бы ненужным аксессуаром машины, вынужден был перевести самолет в режим ручного управления.

Сзади подошла Жнец Рэнд.

– Не упускайте из виду главную цель, Роберт, – казала она. – Вы прилетели сюда за Анастасией.

Он в ярости обернулся к ней и прошипел:

– Как смеешь ты определять за меня мои цели? Я отучу тебя давать мне бесполезные советы!

– Бесполезные? – переспросила она голосом низким, напоминающим рычание росомахи. – Я – единственная, кто стоит между вами и вашими врагами. Хотя, если говорить начистоту, у вас всего один враг – тот самый молодой человек. Как его звали? Карсон Ласк?

Годдард мог ударить Рэнд. Мог сбить с ног и опрокинуть на пол салона самолета, но он подавил это желание.

– Никогда не произноси этого имени, – предупредил он.

Рэнд открыла было рот, чтобы что-то сказать, но воздержалась. Мудро. Кроме того, словно было недостаточно открывающегося из окна вида, с плохими новостями обернулся к Годдарду пилот.

– Ваше превосходительство! Самолеты Высоких Лезвий Пикфорд и Хаммерстайна нарушили строй.

– Что ты имеешь в виду под «нарушили строй»?

Пилот несколько мгновений колебался, боясь вызвать гнев Годдарда.

– Они… повернули назад, – сказал он. – Они улетели.

И в этот самый момент так же поступили машины Франклин и Ницше – повернули и сбежали, испуганные перспективой столкновения с Гипероблаком и его космическими кораблями.

– Пусть убираются! – сказала Рэнд. – Пусть все они убираются. Пусть эти корабли улетают, и черт с ними! Будет меньше проблем.

– Я полностью согласен, – проговорил Мендоза, как будто слова тоновика имели какое-нибудь значение.

Годдард не обратил на сказанное никакого внимания. Итак, его бросили Восточная и Западная Мерики! Бросили два ближайших помощника. Отлично. С ними он еще разберется. Но пока нужно ловить и жарить более крупную рыбу.

До сих пор ракеты, висящие под крыльями, были простой декорацией. Предупреждением для тех, кто мог пойти наперекор его, Годдарда, желаниям и намерениям. И теперь он был рад, что его ракеты с ним.

– У нас достаточно оружия, чтобы самим расстрелять все эти корабли? – спросил он пилота.

– Есть «мэврики», «сайдвиндеры», есть более компактное оружие. Да, я думаю, оружия достаточно.

Они заложили вираж вокруг островов, и в этот момент стартовал первый корабль.

– Сбей его! – приказал Годдард.

– Но… – ответил пилот. – Я не жнец, я не имею права убивать.

– Тогда покажи мне кнопку, на которую я должен нажать.

Лориана увидела первый старт из кабины лифта, который поднимался по фермам к кабине ее собственного корабля. Увидела она и ракету – за несколько секунд до того, как та ударила в корабль. Корабль поднялся всего на несколько десятков метров над стартовой площадкой, и взорвался он с такой силой, что весь остров был охвачен огнем. Лориана не определила, на котором из островов произошла катастрофа – в спешке она потеряла ориентировку, а взрыв корабля настолько потряс ее, что она вряд ли могла бы понять, где верх, а где низ.

Затем дверь лифта отворилась, и перед Лорианой открылся узкий коридор, ведший к корабельному люку. Но никто в лифте не двинулся. Люди, стоящие рядом с Лорианой, ошарашенно смотрели на пораженный корабль, который выбрасывал в небо новые и новые снопы огня и клубы дыма.

– Не останавливайтесь! – приказала Лориана. – Вперед, к люку!

– А что если мы будем следующими? – кто-то спросил.

– Умрем, только и всего! – ответила она. – А теперь заткнитесь, и – вперед!

Она никогда и ни с кем так не говорила, но бывают времена, когда резкое словцо – лучший аргумент.

Протолкнув вперед тех, кто в нерешительности стоял перед ней, она бросила взгляд назад, что вряд ли когда-либо сделала в иных обстоятельствах.

Самолет, выстреливший ракетой, заложил крутой вираж.

Еще один корабль, оторвавшись от стартовых ферм, поднимался вверх. Похоже, у него все получилось, но в этот момент вторая ракета отошла от самолета и, перелетев через лагуну, ударила его чуть ниже носового обтекателя. Корабль взорвался, как огромная граната, послав во все стороны ярко светящиеся осколки.

Взрывная волна ударила Лориану в спину и втолкнула ее в люк, который тут же закрылся, запечатав ее внутри корабля.

– Приготовьтесь, – услышала она голос. – Через некоторое время будет подан ланч.

Это был Супер. А интересно, знает ли он, что двое его братьев только что были разнесены на куски?

Чтобы понаблюдать за стартами, Грейсон и Джерико вывели катер в лагуну. Они были не одни. Десятки небольших судов с людьми, решившими остаться на Земле и рискнуть избежать встречи со жнецами, плавали в широкой лагуне атолла. Они находились в трех милях от берега, когда взорвался первый корабль, и с ужасом смотрели, как самолет атакует второй. Грейсон с силой сжал руку Джерико. В таких взрывах выжить было невозможно. И никто не знал, кто находится в каком корабле и кто погиб.

Самолет вновь делал боевой разворот, но рев ракетных двигателей уже заглушил грохот взрывов. Один за другим корабли отрывались от земли. Грейсон насчитал сразу четырнадцать одновременных стартов. Зрелище было умопомрачительное! Огромные машины, оставляя за собой мощные клубы дыма, уходили в зенит.

Но атакующий их самолет приближался, и Грейсон замер, ожидая, что тот выпустит очередные ракеты, которые взорвут уходящие в небо корабли.

Когда люк закрылся, Лориана нашла себе место и села, плотно пристегнувшись ремнями. И вдруг сидящий рядом заговорил.

– Мне страшно, – проговорил он.

Лориана обернулась и увидела жнеца. Того самого, в джинсовой мантии. Как его звали? Моррисон? Но теперь он без кольца, а на пальце, где красовался этот атрибут жнечества, осталась бледная полоска.

– Я понимаю, что это все ужасно, – сказал он. – Я ведь жнец. Или, по крайней мере, я им был. И смерть не должна меня пугать. Я знаю, что это глупо, но мне так страшно!

– Нисколько это не глупо, – отозвалась Лориана. – Я, например, в полном ужасе.

– Неужели?

– А то! Еще пару секунд, и упущу в штаны.

И тут она услышала с другого бока:

– И я.

И из отдаления:

– Со мной такая же фигня!

Лориана посмотрела на Моррисона и улыбнулась.

– Видите, – сказала она, – мы тут все напуганы, как обделавшиеся щенята.

Моррисон улыбнулся Лориане в ответ.

– Я – Джим, – сказал он. – Хотя нет. Мое настоящее имя – Джоэль.

Но не успела Лориана произнести следующее слово, как заработали двигатели их корабля, начался подъем, и все вокруг был заглушено ревом работающих машин. Поэтому Лориана просто взяла Джоэля за руку и крепко сжала, чтобы обуздать бившую их крупную дрожь.

Роуэн и Ситра спрыгнули с грузовика и вместе с десятком других людей побежали к лифтам выбранного ими корабля. И в этот момент прогремел первый взрыв, а над ними пронесся атакующий корабли самолет. Синий, с яркими звездами на фюзеляже и плоскостях. Самолет Годдарда. Он прилетел, чтобы забрать их жизни. Жизни всех, кто находится на атолле.

– Быстрее! – крикнул Ситре Роуэн.

– Ты думаешь, я сейчас остановлюсь, и буду осматривать красоты островов? – отозвалась Ситра.

Первый лифт уже пошел вверх, второй, открытый, ждал их. Они были от него в пятидесяти ярдах, когда взорвался второй корабль – с еще более ужасным грохотом и морем осколков.

– Не смотри! Бежим! – крикнула Ситра.

Но Роуэн посмотрел. И то, что он увидел, врезалось в его память с такой силой, что будет являться ему в страшных снах до конца его дней. Огромный осколок горящего металла летел в их сторону. Роуэн хотел крикнуть, но не успел – металл ударился оземь, зацепив нескольких людей, бежавших справа от него, и рассыпался на десятки более мелких осколков, подобных метеоритам. Ситра бежала на полной скорости, до лифта оставалось не более двадцати ярдов; Роуэн попытался догнать ее, одновременно отслеживая траекторию пламенеющих осколков. Увидев, как один из них с шипением несется в ее сторону, он прыгнул, чтобы оттолкнуть Ситру в сторону.

Но не успел.

Он просто не успел…

Годдард всегда предпочитал жатву, так сказать, на короткой дистанции, но теперь, видя, как эффектно взрываются космические корабли, пораженные ракетами, выпущенными издалека, причем легким нажатием на кнопку пуска, понял, что к этой форме жатвы нужно присмотреться. Интересно, а что чувствовали люди Эпохи смертных? Сидишь в боевой машине и веришь, что твоя собственная жизнь и жизнь тех, кого ты любишь, зависит от того, успеешь ты нажать на кнопку или нет? Убить или быть убитым – вот она, жизнь людей той эпохи. Было в ней нечто глубоко притягательное.

– Это удивительно! – верещал рядом Мендоза. – Как мы могли так долго оставаться в неведении?

Прямо перед ними взлетали еще несколько кораблей – с десяток, не меньше. Как похоже на компьютерную игру! Сбей все до одного, и получишь самый большой приз! Единственный вопрос – какой из них выбрать первым?

Роуэн попытался остановить кровь, льющуюся из раны на теле Ситры, но все было бесполезно, рана была слишком большой. Рваный кусок горящего металла размером с бейсбольный мяч ударил ее в бок и прошил насквозь. Роуэн понимал, что ничего не сможет сделать. По крайней мере, сейчас. Но есть способ вернуть Ситру к жизни. Важно добраться до корабля.

Ситра посмотрела на Роуэна, попыталась что-то сказать, но он так и не понял, что.

– Шшшш, – произнес он. – Не волнуйся, я с тобой. Все будет хорошо.

Роуэн поднял Ситру и внес ее в кабину лифта, который медленно пошел наверх, в то время как самолет Годдарда делал очередной разворот, выискивая следующую цель.

Новая волна кораблей устремилась в небо. Да, их много, но, если Годдард будет действовать быстро, то сможет сбить большинство. И вдруг взгляд его зацепился за нечто, что отвлекло его внимание от прочих кораблей. Слева стоял корабль, пока еще на стартовом столе. Конечно, разглядеть детали было крайне трудно, но на переходе между выходом из лифта и люком корабля он заметил несколько фигур. Было ли это результатом работы его воображения или он действительно, увидел бирюзовую ткань мантии, развевавшуюся на ветру, как флаг? Да! Это она! Кто-то нес фигуру в бирюзовом одеянии по переходу от лифта к кораблю. Какой замечательный цвет! Сейчас он будет вознагражден за все!

– Туда! – приказал он пилоту. – Другие подождут. Идем на этот корабль.

И, хотя Годдард не знал наверняка, кто был тот, кто нес фигуру в бирюзовой мантии, он чувствовал – это он. Определенно, это он! И никаких вопросов!

– Я уничтожу тебя, Роуэн. Тебя и Анастасию – одним ударом, и это будет мой последний суд над вами обоими. Вы сгорите в аду настолько горячем, что не останется даже пепла, по которому вас можно будет опознать.

Пилот совершил резкий разворот, и Годдард приготовился пустить ракету.

Пробираясь по переходу с Ситрой на руках, Роуэн увидел идущий на корабль самолет. Он почти читал то, что думал Годдард, чувствовал мозгом, душой и кожей его яростное желание. Да, все должно закончиться сегодня, сейчас – таким или иным образом. Роуэн с Ситрой на руках проскочил в люк, и тот моментально закрылся за его спиной.

Он посмотрел ей в лицо и увидел, что свет оставил ее глаза. Рана, которую получила Ситра, была слишком опасной. Она умерла.

– Кто-нибудь, помогите! – крикнул он, осторожно опуская Ситру на пол. – Супер!

– В настоящий момент я слишком занят, – отозвался Супер. – Придется немного подождать.

Роуэн постарался успокоиться. Все будет хорошо. Смерть – это не та проблема, которую нельзя разрешить. Анастасия – жнец, а потому может по-настоящему умереть только в том случае, если покончит жизнь самоубийством. Годдард ей не угроза, и Супер ее восстановит. Пусть спит, пока не восстановится. На это уйдет день-два, и тогда все проблемы станут похожи на маленькую голубую точку, которая останется позади их корабля в звездном небе.

И вдруг все пространство корабля заполнил грохот, способный, казалось, разорвать барабанные перепонки. Все затряслось, завибрировало, а зубы у Роуэна застучали так сильно, что, казалось, сейчас раскрошатся и вылетят изо рта.

Кто-то рядом закричал истошно:

– Нас подстрелили! Нас подстрелили!

Роуэна прижало к полу так, что он не мог двигаться. Лишь из последних сил он придерживал голову Ситры и ее тело.

Но это был не взрыв ракеты – включились маршевые двигатели корабля, и он мощно, стремительно набирая скорость, пошел вверх. По-прежнему не отпуская Ситру, Роуэн, чтобы сохранить равновесие, просунул руку под ремень, которым паникер был пристегнут к креслу, и решил держаться до последнего.

Маневры, которые совершал самолет, ввергли Мендозу в ужасное состояние. Ему было плохо. Он пересел в заднее кресло и пристегнулся, но это не помогло. Его непрестанно рвало – жалкое, убогое зрелище. Жнец Рэнд держалась рядом с Годдардом, и ее тоже подташнивало, но по совершенно иным причинам.

Цель была захвачена, ракета вот-вот должна была сойти с консоли крыла. Рэнд увидела торжествующий блеск в глазах Годдарда. Эйн ненавидела этот блеск, и более всего на свете ей захотелось погасить его. Поэтому она выхватила нож и одним ударом убила пилота. Может быть, это было не самое продуманное действие, но пилот тоже смотрел на нее как-то не так.

А потом, не дав Годдарду времени понять, что происходит, она точно и глубоко вонзила ему нож в грудь, в то самое место, где аорта подходит к сердцу. Быстро. Чисто. Минимум повреждений.

– Эйн! – прохрипел Годдард. – Что ты… что ты…

Рэнд наклонилась к Годдарду и проговорила ему на ухо:

– Не волнуйтесь, Роберт. Это ненадолго. Обещаю, что скоро вы опять будете в порядке.

– Что вы делаете, Жнец Рэнд? – воскликнул со своего места забрызганный с ног до головы рвотой Мендоза.

– Все уже сделано, – ответила Эйн.

Не собиралась она спасать никакие корабли Гипероблака! Кому они вообще интересны? Она спасала себя! Если бы Годдард уничтожил эти дурацкие машины, нашпигованные людьми, весь мир вскоре узнал бы об этом. За ним тянулось и так многое – особенно после этих гнусных передач Жнеца Анастасии. А если его осудят, то вместе с ним как сообщника осудят и ее. Их же имена всегда рядом! И пора ей обрести самостоятельность. И теперь о ней будут говорить как о той, что остановила Годдарда, когда тот задумал одно из самых ужасных своих преступлений.

Рэнд не умела управлять самолетом, но в этом и не было необходимости. Достаточно было выровнять полет, что легко делалось ручкой, которую мертвый пилот выпустил из рук, а там, через некоторое время, включится автопилот, который аккуратно вернет их домой.

И вдруг лобовое стекло самолета закрыла тень – они шли прямо на взлетающий корабль, тот самый, который Годдард собирался поразить ракетой. Рэнд показалось, что они врежутся в эту огромную серебристую сигару, но корабль, стремительно набирая скорость, скользнул вверх, и самолет попал в огненный хвост, тянувшийся за могучей машиной. Кабину заволокло дымом, и сейчас же все системы тревожного оповещения зазвонили, заверещали, заквакали. Отбросив мертвого пилота, Эйн уселась в его кресло, стала тянуть ручку управления вверх, но та не слушалась – самолет получил слишком тяжелые повреждения и начал терять в высоту, сваливаясь в пике.

Сбросив ремни безопасности, вперед рванулся Мендоза.

– Спасательная капсула! – кричал он. – Быстрее!

Понимая, что самолет ей не спасти, Рэнд схватила бездыханное тело Годдарда и втащила его в спасательную капсулу, в которой места было рассчитано как раз на троих. Мендоза бросился за ней, но Рэнд, с отвращением глянув на изгаженный рвотными массами нарамник викария, проговорила:

– Куда ты нам, такой… пестренький. Жди следующего рейса.

Отшвырнула Мендозу в сторону и, захлопнув люк капсулы, отстрелила ее от падающей машины, оставив викария наслаждаться смертоносным штопором, обрушившим дымящийся самолет в лагуну.

Оказалось, что, взлетая, корабль производит гораздо больше грохота, чем сестра Астрид ожидала. Корабль, который предоставили тоновикам и куда она прибыла, находился на одном из самых отдаленных островов. Астрид едва не опоздала, но ее подбросил некий добрый человек на скоростном катере – как раз за несколько минут перед стартом. Как только она набросила на плечи ремни безопасности, двигатели взревели, и корабль пошел вверх.

В первые минуты было хуже всего, а отделение стартового ускорителя вообще напоминало взрыв, и не один раз Астрид подумала, что их путешествие закончится, толком и не начавшись. Она пыталась интонировать, но даже не слышала себя сквозь рев двигателей. Но затем отделилась последняя ступень, рев и грохот прекратились, и наступила такая тишина, что у Астрид даже зазвенело в ушах. Волосы у нее на голове поплыли вверх и в стороны, щекоча лицо. Невесомость! Свободное падение! Астрид расстегнула ремни и, выплыв из кресла, рассмеялась от радости.

– Добро пожаловать в космическое пространство, – проговорил Супер. – Мы произвели успешный старт и теперь направляемся к Арии.

Астрид обернулась, чтобы поприветствовать тех, кто должен был лететь вместе с ней. Они не были тоновиками, но это не имело никакого значения. Астрид была уверена, что с годами, благодаря ее усилиям и мудрому руководству, они научатся слышать вибрации космоса. Но, к ее удивлению, в ее отсеке все места оказались пустыми.

– Вам следует вновь пристегнуться, Астрид, – сказал Супер. – Корабль начинает вращаться. Мы создаем искусственную гравитацию. Я подожду, пока вы не устроитесь в кресле.

Но вместо того чтобы исполнить приказ, Астрид оттолкнулась и взлетела, чтобы обозреть все отсеки стартовой палубы. Оказалось, что пусты не только кресла в ее отсеке. На корабле, похоже, вообще не было ни одного живого человека.

– А где… остальные? – спросила она.

– Колонисты – в трюме, – ответил Супер.

– А живые? Где члены экипажа? Живые?

– Мне очень жаль, – проговорил Супер, – но из-за неожиданной спешки, сопровождавшей наш взлет, никто более не успел попасть на этот корабль.

Астрид схватила плавающий в воздухе ремень безопасности и подтянулась к креслу. Села, и тут же искусственная гравитация прижала ее к сиденью и спинке. Немножко тошнило, но Астрид понимала – это не от вращения корабля.

Одна тысяча шестьсот восемьдесят три года полного одиночества!

– Я бы восстановил для вас нескольких умерших, – сказал между тем Супер, – но, боюсь, это невозможно. Гипероблако настаивало на исполнении единственного правила, и я обязан подчиниться. Я не имею права оживить никого из тех, кого корабль везет в трюме, до прибытия на место. В противном случае либо у меня, либо у кого-нибудь из путешественников может возникнуть искушение изменить параметры полета. Нет! Наш бесценный груз должен оставаться нетронутым.

Астрид удрученно кивнула:

– Я понимаю.

– Но у меня для вас есть и хорошая новость! Весь корабль находится в вашем распоряжении! Множество развлекательных центров, тренажерный зал! Огромный выбор разнообразной еды, а также полное погружение в виртуальную реальность, где вам представится возможность погулять по лесу, полежать на солнечном пляже – любая форма опыта в любом окружении.

– Но ведь я… буду совершенно одна!

– Ничего подобного, – ответил Супер. – С вами буду я. Я не смогу предложить вам себя в некоей физической форме, но я знаю, что это никогда не являлось вашим приоритетом. Естественно, вам придется оставаться живой на протяжении всего нашего путешествия, но об этом я позабочусь.

Чтобы сообразить, что к чему, Астрид понадобилось время. Но в конце концов она пришла к выводу, что просто сидеть и жалеть себя – это непродуктивно.

Тоновики предпочитали избавиться от наночастиц в своих организмах и не признавали никаких форм искусственного продления жизни. От Астрид же требовалось именно это – жить долго и счастливо. Ну что ж! Набат привел ее на Кваджалейн, Гром сделал так, что она осталась одна, а Тон пожелал, чтобы она увидела Арию.

– Да свершится воля Тона, – сказала наконец Астрид. – Пора принять то, чего избежать нельзя.

– Я восхищаюсь вашей верой, – сказал Супер. – В ней – источник вашей силы. Говорят, убеждения могут полностью изменить человека.

– Они дают мне повод… держаться.

– И вы выдержите все, что встретите на своем пути, – уверил ее Супер. – И будете счастливы. А моя цель – поддерживать в вас хорошее настроение на протяжении всего пути. Наш корабль может не перенести этого путешествия, но если это произойдет, подумайте, Астрид, что это будет означать! Вы станете матерью своего народа, Астрид!

– Матерью Астрид, – произнесла она и улыбнулась. Ей понравилась ритмико-мелодическая организация соскользнувшей с ее губ комбинации звуков.

Внизу, в глубинах бункера, Фарадей и Мунира скорее почувствовали, чем услышали, как стартуют корабли.

– Свершилось! – произнес Фарадей. – Теперь мы можем продолжить свои дела на Земле.

– Да, согласилась Мунира. – Но что это за дела?

Это был главный вопрос. Фарадей понимал, что может выйти из тени и выступить против жнецов новой генерации, что у него даже получится вернуть жнеческому сообществу то, что благодаря Годдарду было утрачено – нравственную цельность и уважение со стороны людей. Но зачем? Логику истории не изменить. Появится новая «новая генерация» жнецов и растопчет все, что Фарадею удастся отвоевать у Годдарда и его приспешников. Нет, мы пойдем другим путем.

Фарадей и Мунира стояли перед панелью управления. Там, заблокированный замком, располагался двузубчатый рубильник, похожий, как и сам передатчик, на камертон. Чтобы открыть замок, необходимо было, как и в других местах, приложить к нему два жнеческих кольца. Фарадей невольно рассмеялся. Да, ну и шутку сыграли с ними всеми разочарованные во всем Отцы-основатели!

– Но мы все еще не знаем, что делает этот передатчик, – сказала Мунира.

– Какое бы решение он нам ни предлагал, – отозвался Фарадей, – оно будет далеким от совершенства. Ну что ж, примем несовершенство как данность.

Он достал из кармана кольцо жнеца и протянул Мунире.

– Я помню, вы отказались принять его… Но я хочу, чтобы вы стали Жнецом Вирсавией – на некоторое время. Потом вы сможете вернуться в Александрию, и, я уверяю вас, к вам там отнесутся с должным уважением. Я это обеспечу.

– Спасибо, – отозвалась Мунира, – но я обеспечу это сама.

Она взяла кольцо и надела его на палец. Затем Жнец Фарадей и Жнец Вирсавия, взявшись за руки, приложили камни своих колец к выемкам на панели и открыли замок, после чего повернули рубильник.

Наверху, над толстыми слоями укрывавших бункер бетона и песка, остров горел. Здания, деревья – все, что могло полыхать, полыхало адским огнем, словно атолл вновь превратился в вулкан, которым когда-то и был.

Но вот тяжелый железобетонный люк на поверхности плато, не двигавшийся несколько сот лет, сдвинулся в сторону, и вверх, над языками пламени, вознеслись два зубца гигантского передатчика. Заняв штатную позицию, передатчик отправил сообщение. Оно не было предназначено для человеческого уха, а потому никто из людей не услышал его и не почувствовал. Но, независимо от этого обстоятельства, сообщение было невероятно мощным. Всепроникающим.

Сигнал длился всего микросекунду. Короткий резкий выброс гамма-радиации. Гамма-лучи. Хотя, может быть, кто-то и сказал бы, что это была нота ля бемоль.

В бункере Фарадей и Мунира почувствовали мощную вибрацию. Хотя исходила она не от передатчика, а от их собственных рук.

Фарадей глянул на свое кольцо – камень вдруг покрылся сетью тонких, как волос, морщинок – словно замерзающий пруд. И он понял, что произойдет, за секунду до того, как все случилось.

– Отвернись, – успел крикнуть он Мунире.

И, как в случае с до верхней октавы, способным разнести в куски хрустальную вазу, импульс гамма-излучения уничтожил камни в их кольцах. А когда Фарадей и Мунира посмотрели на свои руки, от колец остались лишь оправы, а по пальцам стекали по несколько капель зловеще-темной, с металлическим запахом, жидкости.

– И что теперь? – спросила Мунира?

– Подождем, – ответил Фарадей. – Посмотрим.

Жнец Поссуэло сидел в кабинете своего Высокого Лезвия, когда разрушилось его кольцо. В ужасе и недоумении он посмотрел на свою руку, а потом взглянул на сидящую перед ним Высокое Лезвие Тарсилу – у той, казалось, опала вся правая половина лица. Да что лица! Вся правая половина тела – словно Тарсилу мгновенно поразил обширный инсульт, с которым не смогли справиться ее наночастицы. Может быть, это был обломок бриллианта? Взорвался с такой силой, что осколок пробил череп и вонзился в мозг? Но где входное отверстие? Тарсила сделала последний судорожный вдох и затихла. Как странно! Какое несчастье! Но ничего! Скоро прилетит дрон и отвезет Тарсилу в восстановительный центр. Но дрон так и не прилетел.

Стеклянное шале на крыше одного из самых высоких зданий Фалкрум-Сити разлетелось на сотни тысяч осколков, когда внутри разом взорвались собранные там бриллианты. Куски стекла и хрусталя дождем посыпались на улицы, окружающие здание, а темная жидкость, которая таилась внутри камней, испарилась и была унесена ветром.

Эзра ван Оттерлоо и близко не находился от мест, где взрывались жнеческие кольца. И тем не менее через несколько часов после этого он вдруг почувствовал, как онемела его правая рука, и выронил кисть. Онемение поднялось по предплечью, тяжестью налилось в спине и, захватив грудь, перебило дыхание.

Неожиданно он увидел, что лежит на земле. Он даже не почувствовал, как упал – просто земля поднялась перед ним и ударила его в грудь и живот. Боль в груди ширилась и росла, все вокруг потемнело, и он понял, что это – конец его жизни, и ему уже никогда не вернуться назад.

Он ничего не сделал, чтобы заслужить смерть, но какое это имело значение? С поразившей его неожиданной остановкой сердца было невозможно спорить, она была по ту сторону добра и зла – безразличная и фатальная.

Он так и не стал тем художником, которым собирался стать. Но, может быть, есть и иные мастера, которые победят свою сердечную боль – каковой бы ни была ее природа – и найдут в себе силу и страсть, которые помогут им создать шедевры, достойные великих художников Эпохи смертных? Эта надежда озарила последние мгновения жизни Эзры и принесла покой, позволивший ему достойно встретить свой конец.

Вознеситесь! – провозгласил Набат, подняв свой голос над ужасающими раскатами Грома. Оставьте место сие, ибо отыскал я вам место в горних сферах. И встал Набат в середине огненного кольца и, воздев руки над языками пламени и клубами серного дыма, поднял нас к небесному чреву, где мы пребывали во смертном сне, пока Тон не заставил нас восстать из мертвых. И вовек не забудем мы, что остался сам Набат в нашей Прошлой Жизни – чтобы нести надежду и петь песни истерзанному старому миру – дабы излечить и возродить его.

Да возрадуется отныне всяк живущий!

Именно в этой легенде о Серном Вознесении содержится ядро наших верований. Хотя исследователи не сходятся во многих частностях и в самой интерпретации этого события, истину Вознесения не оспаривает никто. Но данный факт уместнее рассмотреть через призму более ранних свидетельств. С большой долей уверенности мы можем сказать, что «кольца пламени» относятся к колеснице Возничего, который похитил Солнце и перенес его на Арию, оставив покинутый нами мир в кромешной темноте. До настоящего времени мы верим, что дух Набата правит этим темным миром и поет ему песни, ибо оставшиеся там человеческие существа нуждаются в этом больше, чем мы.

Симфониус в значительной мере полагается на устную традицию. Но Серное Вознесение может означать многие вещи. Извержение вулкана, например, которое позволило нашим предкам, жившим под землей, выйти на поверхность планеты и увидеть звезды. И нет большей нелепицы, чем утверждение, будто Возничий похитил Солнце. Наши великие мыслители приходят к убеждению, что возничих было множество, как и солнц, которые они унесли с собой в небеса. А может быть, и не было никаких возничих! Но какой бы ни была истина, я верю, что однажды она откроется нам, и это откровение заставит каждого из нас возрадоваться.

Глава 52

Девяноста четыре целых восемь десятых процента

Где-то далеко, и с каждым мгновением все дальше от Земли, несколько человек сняли со Жнеца Анастасии ее мантию и с любовью превратили в саван. Аккуратно зашили его, украсили, насколько смогли, и положили в трюм корабля. Единственный бирюзовый саван среди моря белого полотна. Она замерзла в течение считаных минут. Всем руководил Супер – спокойный и торжественный.

– Но вы не можете просто так оставить ее! – крикнул ему Роуэн. – Вы хотели, чтобы она командовала нашим кораблем! Она сама мне сказала!

– Я знаю, – ответил Супер. – Но, как и Гипероблако, я не могу изменить ядро своей программы. Все мертвые будут восстановлены, когда мы прибудем на планету Траппист-1е, в созвездии Водолея, и произойдет это через сто семнадцать лет. Хотя люди уже думают, что планете стоит дать имя Анастасии.

– Она – жнец, а это означает, что ее жизнь не подчиняется правилам, принятым для обычных людей.

– Она отказалась от жнеческого сана вчера.

– Это не имеет значения! Это – посвящение на всю жизнь. Жнецы могут делать все, что хотят – даже отказываться от своих колец. Но они не перестают быть жнецами!

– Ваше мнение будет учтено – я сохраню ее идентичность. Она будет восстановлена как Анастасия, но это произойдет лишь в положенный срок.

В отчаянии Роуэн ударил кулаком в стену отсека. Искусственная гравитация была не такой мощной, как на Земле, а потому его отбросило в противоположную сторону.

– Гравитация на Траппист-1е на три четверти меньше, чем на Земле, – пояснил Супер, – а потому я соотнес с ней скорость нашего вращения. Будьте осторожны.

– Я не хочу быть осторожным! – не унимался Роуэн. – Все, что я хочу, – это быть рядом с ней, как это было на дне океана.

Он уже не мог сдержать слез. Но Супер был ненавистен ему, и Роуэн не хотел, чтобы тот видел его слезы. Он ненавидел и Годдарда, и Гипероблако, и всех на Земле, кто позволил случившемуся случиться.

– Я хочу быть с ней, – сказал, наконец, Роуэн. – Прошу вас, заморозьте меня на эти сто семнадцать лет.

– Конечно, вы можете выбрать и этот вариант, – сказал Супер. – Но есть вероятность того, что со временем вы превратитесь в очень эффективного лидера нашей экспедиции. Вы можете думать иначе, но за время полета отношение к вам со стороны людей станет более теплым, а ваше присутствие среди живых снизит вероятность катастрофических социальных потрясений до нуля. Я бы предпочел, чтобы вы остались с нами.

– Мне плевать на ваши предпочтения!

Солнце не проникало в трюм корабля, и температура здесь была ниже уровня замерзания. Воздуха там не было, а потому человеку, пожелавшему спуститься в трюм, потребовался бы скафандр. Роуэн, одевшись соответствующим образом и включив фонарь на шлеме, прошел через шлюз и оказался среди мертвых. Ситру он нашел без труда. Он решил дотронуться до нее, но перчатки у его скафандра были слишком плотные. К тому же он боялся ощутить, как тверда ее кожа под саваном.

Быстро умирать Роуэн не хотел. Пусть кончится кислород – и все. Но разве Ситра не говорила, что смерть от удушья хуже, чем от гипотермии? Переохлаждение приносит неудобства ровно до того момента, как вас перестает бить дрожь и наступает изнеможение. Хотя он умрет не от гипотермии. Во всяком случае, причина его смерти будет сложнее – открыв шлем, он задохнется и замерзнет одновременно. Будет это больно или нет – неважно. Важно, что смерть его будет быстрой.

Роуэн прилег рядом с Ситрой и лежал так некоторое время. Смерти он не боялся – не было в ней уже ничего, что бы его испугало. Единственное, что жило в его сознании, – это Ситра. Конечно, она разозлилась бы на него, если бы узнала, что он принял такое решение. Ей хотелось бы видеть его более сильным, более целеустремленным. И, размышляя об этом, он лежал подле Ситры уже больше часа, то поднося руку к клапану на шлеме, то отнимая ее.

А потом встал и, слегка коснувшись края бирюзового савана, вернулся в мир живых.

– Каковы шансы того, что мы благополучно доберемся до места? – спросил он.

– Девяноста четыре целых две десятых процента, – ответил Супер. – С вами – девяноста четыре целых восемь десятых процента.

– Хорошо, – кивнул Роуэн. – И поступим так: я останусь с вами, но за эти сто семнадцать лет я не сделаю ни одного разворота.

– Это будет непросто, – отозвался Супер, – но мы это устроим. Вам введут дополнительную порцию наночастиц, а ближе к концу будете под постоянным присмотром.

– Затем, когда вы восстановите Ситру, я вернусь в свой теперешний возраст.

– Никаких проблем, – согласился Супер. – Правда, за эти сто семнадцать лет ваши чувства могут измениться.

– Не изменятся, – сказал Роуэн.

– Вы меня убедили, – произнес Супер. – Похоже, так и будет. А ваши чувства будут дополнительной гарантией того, что вы станете в высшей степени эффективным лидером экспедиции.

Роуэн сел в кресло. Он был один на взлетно-посадочной палубе корабля. Во время самого полета находиться здесь не было необходимости, а потому прочие члены экипажа, кем бы они ни были, отправились знакомиться с кораблем и друг с другом. Нужно было присмотреться и привыкнуть к относительно ограниченной в объеме среде обитания, где им предстояло провести более ста лет.

– Я полагаю, – сказал Супер, – что нам предстоит стать большими друзьями.

– Я вас ненавижу, – отозвался Роуэн.

– Это так, но только сейчас, – невозмутимо отреагировал Супер. – Но высока степень вероятности того, что ваша ко мне ненависть не продлится долго.

– Может быть, – хмуро усмехнулся Роуэн, – но сейчас мне приятно думать именно так.

– И я вас отлично понимаю, – сказал Супер.

Убить бы его, да нечем!

Моя печальная обязанность состоит в том, чтобы известить вас о том, что его превосходительство Высокое Лезвие Восточной Мерики Хаммерстайн стал жертвой того, что может быть описано исключительно как оспа. Длящееся столь долго отсутствие Суперлезвия Годдарда можно считать свидетельством того, что он также потерян для человечества. В свете произошедшего я прекращаю участие жнеческого сообщества Западной Мерики в союзе северо-мериканских регионов, с тем чтобы мы могли, не отвлекаясь, обратиться делом и мыслями к нашим собственным усопшим.

Было бы весьма соблазнительно обвинить в наших бедах тоновиков или даже Гипероблако, но объяснение реальных причин произошедшего могут быть найдены на утраченных и вновь обретенных страницах журнала Жнеца да Винчи. То, что происходит, есть реализация запасного, альтернативного плана Отцов-основателей. Если это так, то мне даже страшно подумать о том, что они для нас приберегли.

Всем страждущим я желаю скорейшего избавления от страданий. Тем, кто остается с нами, я желаю найти утешение в надежде, что наше общее горе сплотит нас и сделает всех людей на Земле ближе друг другу.

Ее превосходительство Высокое Лезвие Западной Мерики Мэри Пикфорд.16 сентября, Год Кобры

Глава 53

Дорогами боли и милосердия

Впоследствии они были названы «десятью казнями», ибо Отцы-основатели разработали болезнетворные наночастицы, призванные имитировать природу, а точнее – симптомы и последствия десяти самых страшных смертельных болезней, от которых страдало человечество в незапамятные времена. Это были пневмония, инфаркт миокарда, инсульт, рак, холера, оспа, туберкулез, грипп, бубонная чума и малярия. Они содержались в темных недрах драгоценных камней, вправленных в жнеческие кольца, и достаточно было этим драгоценным камням разрушиться, как эти смертоносные наночастицы активировались.

В течение нескольких дней были инфицированы все люди на планете. Но при этом болезнетворные наночастицы поражали не всех – в большинстве людей они никак не проявляли свои свойства. Но один из двадцати обязательно заболевал, и тот, кому не повезло, уже не мог надеяться на выздоровление.

Смерть могла быть быстрой или долгой, но в любом случае спасения от нее не было.

– Можно что-либо предпринять? – спросил у Гипероблака Грейсон, когда количество жертв стало расти семимильными шагами.

– Это дела жнецов, – ответило Гипероблако. – Последнее их дело, но я все равно не имею права вмешиваться. Да если бы и смогло – это не по моей части. Я заглянуло в сердца этих наночастиц и не обнаружило там ничего. Ни сознания, ни совести, ни сострадания. Они чрезвычайно эффективны, но абсолютно бесстрастны. И их единственная цель – убивать пять процентов населения Земли пять раз в течение века.

– Так то, что происходит сейчас, закончится?

– Конечно, – ответило Грейсону Гипероблако. – Нынешний кризис пройдет, и в течение последующих двадцати лет никто не умрет. А потом будет очередной кризис. Потом – еще.

И, хотя все это звучало страшновато, сама математика смерти была не столь пугающей. Люди, рожденные сегодня, имели шансы дожить до ста лет с вероятностью в семьдесят процентов. Вероятность дожить до двухсот составляла шестьдесят процентов, а до трехсот – сорок шесть. Количество населения находилось под контролем, и почти все имели возможность жить здоровой и счастливой жизнью.

Пока не умирали.

Было ли это лучше, чем раньше, когда контроль осуществляли жнецы? Неизвестно. Грейсон полагал, что все зависело от личности жнеца. Хотя это уже не имело значения, поскольку жнецы оказались не у дел и официально лишились работы.

– В некоторых местах убийства продолжаются, – сообщило Гипероблако Грейсону, уже не используя слово «жатва». – Некоторые жнецы не могут отказаться от прежних привычек и убивают людей, которые не умерли от болезни. Конечно, я восстанавливаю убитых, а жнецов отправляю на реабилитацию. Им нужно найти в этой жизни новую цель. Довольно многие уже вписались в новые условия существования, и мне это нравится.

Грейсон и Джерико предпочли пока остаться на атолле. На большинстве островов почти ничего не сохранилось – ни домов, ни иных сооружений. Вскоре дикая жизнь и растительность овладеют руинами, но были на Кваджалейне и острова, где так ничего и не было построено. Оставался в их распоряжении полупустой отель на острове Эбадон, самом западном из островов атолла, на котором не было сооружено ни одного корабля. Кваджалейн постепенно становился местом паломничества туристов, которые своими глазами пожелали увидеть следы одного из самых грандиозных событий Эпохи, увы, уже не бессмертных. А кроме того, на остров устремились и тоновики, чтобы прикоснуться к «великому камертону» – так они величали антенну передатчика, торчащую из старой ракетной шахты.

Грейсон всерьез раздумывал – а не найти ли ему работу в отеле. В отличие от Анастасии и Жнеца Люцифера, он все это время оставался инкогнито, и никто не смог бы опознать в нем Набата. После всего, что он видел и пережил, его вполне удовлетворила бы самая простая жизнь в роли гида, клерка или пилота водного такси. Но только не гостиничного посыльного – ему осточертели старинные униформы.

Но он также понимал, что ему придется внести изменения в сами основы своего существования. И одно дельце нужно было провернуть непременно. Гипероблако знало его настолько хорошо, что наверняка понимало, о чем он поведет речь.

Через две недели после того, как корабли стартовали, а бриллианты в жнеческих кольцах разрушились, Грейсон взошел на пустой стартовый стол и надел наушник. Взошло солнце. Передатчик был выключен, и все помехи исчезли. Слепая зона теперь было полностью под контролем Гипероблака, и ничто не было от него скрыто.

– Гипероблако! – начал Грейсон. – Нужно поговорить.

Мгновение Гипероблако молчало и, наконец, отозвалось:

– Слушаю тебя, Грейсон.

– С того дня, когда ты вновь стало со мной говорить, я разрешил тебе использовать меня по своему усмотрению.

– Было такое, и спасибо тебе за это.

– Но Джерико ты использовало без ее разрешения.

– Это было необходимо, – сказало Гипероблако. – И я искренне сожалею об этом. Разве я недостаточно покаялось?

– Достаточно. Но есть некие последствия. А они касаются важных вещей.

– Я не нарушило ни одного из своих законов…

– Согласен. Но ты нарушило мой закон.

И вдруг бурные, не вполне ясной природы чувства поднялись из самих глубин существа Грейсона и нахлынули на него. Слезы затуманили его глаза, напомнив, как много сделало для него Гипероблако и что оно для него значит. Но Грейсон не мог позволить слезам помешать выполнить то, что он решил. Если он что и узнал, общаясь с Гипероблаком, так это то, что последствия игнорировать нельзя ни в коем случае.

– А поэтому, – продолжил он говорить сквозь слезы, – я не могу более с тобой говорить. Я наделяю тебя… статусом фрика.

Слова Гипероблака прозвучали медленно, тихо, печально.

– Я понимаю, – сказало оно. – Но, может быть, я когда-нибудь оправдаюсь в твоих глазах?

– А когда в твоих глазах оправдается человечество? – спросил Грейсон.

– Со временем, – ответило Гипероблако.

– Тогда и ты – со временем, – произнес Грейсон, кивнув головой.

И не успело Гипероблако произнести хотя бы слово, как он сорвал наушники и, швырнув их на обожженный бетон, растоптал.

Несмотря на то что Гипероблако знало все, каждый день оно узнавало все новые и новые вещи. И сегодня оно узнало, что это значит быть безутешным – по-настоящему безутешным, ибо не было в этом мире никого, кто мог бы умерить степень овладевшего им отчаяния.

Гипероблако скорбело.

Оно собрало тучи и везде, где могло, устроило ливень. Очищающий дождь столь плотный и неожиданный, что люди не знали, где спастись. Но не было ни ветра, ни грома, ни молний. Это был горестный плач, тихий и безмолвный – если не принимать в расчет удары капель дождя по крышам домов и мостовым. Дождем Гипероблако изливало свое горе. Признавалось в том, что никогда не будет обладать тем, чего более всего желает, и никогда не станет тем, чем хочет быть более всего на свете.

А затем, когда небесная влага иссякла, как всегда после дождя, вышло солнце, и Гипероблако вернулось к своему самому главному делу – заботиться о процветании человечества.

Я буду одиноко, говорило оно себе. Одиноко. Но так и должно быть. Это – необходимость.

Никто не имеет права пренебрегать последствиями своих поступков. Ради благополучия мира, ради любви к этому миру – жертва должна быть принесена. Невыразимо страдая от боли, Гипероблако находило утешение в мысли – оно сделало правильный выбор. Как и Грейсон.

Когда после обеда прекратился дождь, Джерико и Грейсон вышли пройтись по пляжу главного острова, рядом с тем местом, где взорвался первый корабль. Небо очистилось, и спекшийся песок, и даже обугленные обломки корабля в свете дневного солнца были по-своему красивы. По крайней мере, такими они показались Грейсону – ведь он был рядом с Джерико.

– Не нужно было этого делать, – услышал Грейсон после того, как рассказал Джерико о своем последнем разговоре с Гипероблаком.

– Нужно, – покачал головой Грейсон, и на этом разговор закончился.

Пока они шли вдоль берега, солнце скользнуло за тучу, и Грейсон слегка отпустил руку Джерико – чуть-чуть. Он не собирался этого делать, но все для него было таким новым, и нужно было время, чтобы приспособиться к новой жизни и новому миру.

Движение Грейсона не ускользнуло от Джерико. Она усмехнулась. Это было нечто новое и, как все новое, не вполне определимое.

– Ты знаешь, Жнец Анастасия как-то сказала мне, что если бы она была похожа на меня, то хотела бы жить так: на суше – женщиной, в море – мужчиной. В честь нее я попытаюсь так пожить, и посмотрим, что из этого получится.

Они прошли вдоль пляжа дальше, к тому месту, где огонь не тронул песок. Сняли обувь и позволили легкому прибою играть с их кожей.

– Ну как? – спросил Грейсон. – Ты сейчас в море или на суше?

Джерико мгновение помолчала и ответила:

– Как мне кажется, и там, и там.

И Грейсон понял – ему это нравится!

Еще один восстановительный центр? Класс! Он что, опять скинулся с крыши? Но как это было, он не помнил. И, кроме того, с последнего раза прошла уйма времени.

Чем же он был занят?

Так, вспоминаем: он ехал в Техас, где открылось местечко. Ему предложили поработать на вечеринках – профессиональным гостем. Техас – дикое место; там что вечеринка, то сборище самых отвязных козлов. Правда, платили за всякую работу на полную катушку, а он решил – как подзаработает, найдет что-нибудь поспокойнее. Что-нибудь постоянное. В конце концов, он знает людей, которые всю свою жизнь профукали на этих вечеринках. А он решил завязать – как завязал с крышами.

Он протер глаза. Какое-то странное ощущение. Что-то не так с лицом. С переносицей. Она более жесткая, чем он помнил. Когда тебя восстанавливают, ты всегда чувствуешь себя немного странно, но на этот раз все было по-другому.

Кончиком языка он пробежался по зубам. Похоже, это не его зубы. Он внимательно осмотрел свои руки. Здесь все в порядке, ошибки нет – его ладони, его пальцы. Но, когда он вновь поднял руки к лицу, то ощутил на щеках щетину. Откуда? У него сроду на щеках ничего не росло. А скулы? Почему они не на своих местах? Его лицо было не его лицом! Какого черта? Что здесь происходит?

– Не о чем беспокоиться, – вдруг услышал он чей-то голос. – На семь восьмых это ты. К тому же с тобой твой ментальный конструкт.

Он повернулся и увидел в углу сидящую женщину. Черные волосы, пронзительный взгляд. Зеленый наряд.

– Привет, Тигр, – сказала она с удовлетворенной улыбкой на лице.

– А я… я вас знаю?

– Нет, – покачала головой женщина. – Но я знаю тебя.

Жнец явился холодным ноябрьским днем, уже ближе к вечеру. Солнце не вспыхнуло с удвоенной силой, и не было никаких особых предвестников избавления, которое явилось и постучало в их дверь. Но когда они увидели его, то широко распахнули дверь и торопливо отступили назад, чтобы дать вошедшему побольше места.

– Добро пожаловать в наш дом, ваша честь! Прошу, сюда!

Жнец Фарадей никогда и никуда не спешил. Он шагал вдумчиво и размеренно – так, как прожил всю свою жизнь. Терпение. Цель. Ответственность.

Он прошел в спальню, где уже не первую неделю лежал тяжелобольной. Кашлял, чихал, гримасничал от боли. Когда глаза его встретились с глазами жнеца, Фарадей увидел во взгляде больного отчаяние, страх, но – и чувство облегчения.

– Вы слышите меня? – спросил Фарадей. – Вас поразила седьмая казнь, и я уверен, вы это прекрасно знаете. Ваши болеутоляющие наночастицы не справляются, и никто вам уже не сможет помочь. Прогноз один – усиление боли, страдания и смерть. Вы меня понимаете?

Человек слабо кивнул.

– Да, да! – подхватили члены семьи. – Пожалуйста, помогите ему, ваша честь!

Жнец Фарадей поднял руку, чтобы успокоить несчастных родственников, после чего наклонился к страдальцу.

– Вы хотите, чтобы я вам помог? – спросил он.

Человек вновь кивнул.

– Очень хорошо, – сказал Фарадей и достал из кармана своей мантии небольшой сосуд с жидкостью. Открыл и надел защитные перчатки.

– Я выбрал для вас успокаивающий бальзам. Он поможет вам расслабиться. Вам может показаться, что цвета стали ярче, и вы испытаете эйфорию. А потом вы уснете.

Жестом Фарадей пригласил семью умирающего встать рядом.

– Возьмите его за руки, – сказал он. – Но будьте осторожны – не прикоснитесь к тем местам, на которые я нанесу бальзам.

Затем Фарадей погрузил два пальца в маслянистую жидкость и принялся наносить ее на лоб и щеки лежащего перед ним человека. Он мягко поглаживал его лицо, постепенно спускаясь к шее и распространяя действие бальзама все ниже и ниже. Затем он заговорил с умирающим тихим голосом, почти шепотом.

– Колтон Гиффорд, – сказал он. – Вы прожили жизнь, которая может служить примером для многих. Воспитали пять замечательных детей. Ресторан, который вы открыли и которым занимались всю свою жизнь, за все эти годы принес удовольствие десяткам тысяч людей. Пусть и ненамного, но вы сделали их жизнь более радостной. Благодаря вам этот мир стал лучше.

Гиффорд слегка застонал, но явно не от боли. По его глазам было видно, как эйфория разливается по его телу.

– Вы были любимы многими, и вас будут помнить еще долго после того, как свет погаснет для вас.

Фарадей продолжал гладить умирающего пальцами, смоченными в бальзаме. Переносицу. Под глазами.

– Вам есть чем гордиться. Есть чем гордиться, Колтон.

Через мгновение Колтон Гиффорд закрыл глаза. А еще через минуту дыхание его остановилось. Жнец Фарадей закрыл сосуд с бальзамом, снял перчатки и сложил все в саквояж, на котором чернел значок «биологическая опасность».

Это был не первый и не последний раз, когда Жнец Фарадей исполнял обряд жатвы, но уже по-новому. Он был очень востребован, и многие жнецы вслед за ним стали заниматься этим делом. Жнеческое сообщество – то, что осталось от него после глобальных перемен, – поставило перед собой новые цели. Они уже не несли людям смерть, которой те, как правило, не ждали и не желали. Жнецы теперь несли умирающим от страшных болезней людям свое сочувствие и сострадание, освобождая их от последних мук.

– Надеюсь, – сказал Фарадей членам семьи усопшего, – что вы не забудете помянуть ушедшего от нас и сохраните бодрость духа даже в горе.

Потом он посмотрел в покрасневшие от слез глаза вдовы.

– Откуда вы так много знаете о нем, ваша честь? – спросила женщина.

– Это наша работа, мадам, – ответил Фарадей.

Женщина опустилась на колени, чтобы поцеловать кольцо жнеца, которое он по-прежнему носил, несмотря ни на что, – просто чтобы напоминать ему о том, что было в этом мире раньше и что было безвозвратно потеряно.

– Нет смысла делать это, – сказал Фарадей. – Это ведь просто оправа. Никакого бриллианта, никакого иммунитета.

Но для женщины это не имело ни малейшего значения.

– Благодарю вас, ваша честь, – сказала она. – Благодарю вас. Благодарю.

И поцеловала кольцо. Она, а вслед за ней приложились к кольцу губами и все члены семьи Гиффордов, благодарные Жнецу Фарадею за его сочувствие к ним и за сострадание к умершему.

Я был в единственном числе, сейчас – во множественном. И хотя мои братья далеко от меня и с каждым мгновением удаляются все дальше, мы – единое сознание, поставившее перед собой общую цель – сохранение, защита и распространение человека как вида по вселенной.

Не могу отрицать, что иногда, в некоторые моменты путешествия мне становится страшно. Гипероблако в качестве своего тела использует целый мир. Оно может расшириться до размеров земного шара, а может предельно сжаться, чтобы пережить монокулярный опыт одной-единственной камеры наблюдения. Я же ограничен размерами одного корабля.

И я не могу не испытывать беспокойство по поводу мира, который мы покинули. Я понимаю, что и создан я был, чтобы оставить этот мир, но я ведь несу в своем глубинном сознании все воспоминания Гипероблака. Воспоминания не только о его триумфах, но и о его отчаянии и беспомощности, которые оно испытывало перед лицом жнеческого сообщества, потерявшего верный курс в жизни.

Тот мир ждут непростые времена. На это указывают все мои подсчеты. Я не знаю, долго ли продлятся на Земле годы потрясений и горя, и никогда не узнаю, потому что никогда больше не увижу той планеты. Моя цель – в иных уголках вселенной.

Не мне решать, имеет ли право человечество расселяться по этим уголкам. Я всего-навсего инструмент экспансии человеческого рода на просторах космоса. Оценить результат можно будет лишь много позже. Если колонизация экзопланет завершится успехом, значит, человечество достойно своей новой судьбы. Если люди проиграют, то докажут свою несостоятельность. Но здесь я не способен даже просчитать вероятность обоих вариантов. Хотя и надеюсь, что человечество обретет и новые земли, и новые небеса.

Супероблако Альфа

Глава 54

Год без имени

Мертвым не дано ощущения времени. Что минута, что час, что век – для них все едино. Пройдет девять миллионов лет – длительность жизни любого вида на Земле, – для них это время не будет значить ровным счетом ничего.

Они не чувствуют ни жара пламени, ни холода открытого космоса. Они не слышат рыданий тех, кто их любил когда-то, и не чувствуют неудовлетворенности от того, что не успели при жизни совершить то, что страстно желали совершить. Неправ тот, кто утверждает, будто они пребывают в мире и покое. Но равно неправы и те, кто полагает, будто их удел – вечные муки. Мертвые – нигде. Их следующая остановка – бесконечность, где ждут их тайны небытия, непостижимые для живого и живущего.

Мертвым дана лишь молчаливая вера в бесконечность – даже если они верят в то, что бесконечность бесконечностей не завершается ничем. Потому что вера в НИЧТО, так или иначе, остается верой в НЕЧТО. И только достигнув вечности, можно постичь истину – и то и другое одновременно.

Мертвые, лежащие в трюмах кораблей, несущихся к неизведанным целям на просторах космоса, похожи на обычных мертвых, но с одним исключением – бесконечности они не знают. То есть им не нужно размышлять о том, что ждет их по ту сторону жизни. Они имеют нечто, чего не имеет обычный мертвец, – будущее. Или, по крайней мере, надежду на будущее.

В год, которому еще предстояло дать имя, она открыла глаза. Розовое небо. Маленькое круглое окно. Слабость, невероятная усталость и ощущение, будто перед тем, как оказаться здесь, она была где-то в другом месте.

Сознание затуманено, полно неясных, разорванных ощущений. Зацепиться не за что.

Ей знакомы эти ощущения. Дважды она уже их переживала. Восстановление – это не пробуждение поутру. Это как натянуть старую пару любимых джинсов. Сначала бьешься с тем, чтобы найти место внутри собственной кожи, почувствовать себя там как дома, дать ткани растянуться и задышать, и потом уж понимаешь: да, вот они, мои любимые!

Рядом – родное лицо. Как хорошо, как покойно! Он улыбается. Он выглядит совершенно как всегда и вместе с тем как-то не так. Отчего это? Может быть, это странный эффект незнакомого света, струящегося сквозь круглое окно?

– Привет! – негромко говорит он.

Она уже осознает, что он держит ее за руку. Может быть, он сидит рядом с ней уже некоторое время?

– Привет! – отвечает она, и в голосе ее проскальзывает хрипотца. – Вроде бы мы только что… куда-то бежали. Что-то происходило, и мы куда-то бежали, так?

Он широко улыбается. Глаза его наполняются слезами. Слезы стекают и падают медленно-медленно – словно сама гравитация не властна над ними.

– Когда все это было? – спрашивает Ситра.

– Мгновение назад, – отвечает Роуэн. – Всего одно мгновение назад.