Кузены

Размер шрифта: 13

Karen M. McManus

The Cousins

* * *

Посвящаю Линн

Этот роман является художественным вымыслом. Имена, персонажи и события придуманы автором. Любое совпадение с реально живущими или жившими людьми, событиями или местами случайно.

Фамильное древо Стори

Глава 1. Милли

Я в очередной раз опаздываю к назначенному времени, но не по своей вине – просто кое-кто решил поумничать.

– Милдред? Так могут звать какую-нибудь бабулю. Причем совсем даже не клевую.

Глубокомысленное изречение. Как будто за все мои семнадцать лет еще никто не заметил, что имя у меня не из модных. Только банкир с Уолл-стрит с зализанными волосами и кольцом на мизинце первым додумался отпустить такой комментарий ради поддержания разговора.

– Меня действительно назвали в честь бабушки, – замечаю я в ответ, допив остатки своей сельтерской.

Мы в стейк-хаусе в центре. Дождливый апрельский вечер, шесть часов, время скидок. Я стараюсь слиться с толпой. Это у нас с подругами такая игра. Мы ходим в бары при ресторанах, чтобы не тормознули на входе с проверкой документов. Надеваем самые простенькие платья, побольше макияжа… Заказываем сельтерскую с лимоном – «маленький бокал, пожалуйста, я не то чтобы очень хочу пить» – и оставляем чуть-чуть на дне, а потом ждем, пока кто-то не предложит угостить чем-нибудь. Желающие обязательно находятся.

Прилизанный улыбается, зубы у него чуть ли не светятся в полутьме – видно, что он регулярно их отбеливает.

– Мне нравится. Так контрастирует с вашей молодостью и красотой… – Он придвигается ближе. От него резко, до головной боли, пахнет одеколоном. – У вас интересные черты лица. Откуда вы?

М-да… Чуть лучше «Чем занимаетесь?», как спрашивают иногда, но все равно банально до отвращения.

– Из Нью-Йорка, – отвечаю я подчеркнуто. – А вы?

– Я имел в виду – родом, – поясняет он, и это становится последней каплей. С меня хватит.

– Из Нью-Йорка, – повторяю я и встаю с барного стула. Весь разговор был ни к чему – я уже собиралась уходить, а коктейль перед ужином в любом случае не лучшая идея.

Поймав взгляд моей подруги Хлои на другом конце бара, я машу ей на прощание. Уже хочу уходить, но тут Прилизанный касается своим бокалом моего.

– Могу я угостить вас чем-нибудь?

– Нет, спасибо. Меня ждут.

Прилизанный недовольно – очень недовольно – хмурит свой ботоксный лоб. Насколько это возможно, конечно. У самого складки на щеках, морщинки у глаз, а еще подкатывает. Неужели не понимает, что слишком стар даже для студентки колледжа, которой я притворяюсь?

– Чего тогда мне голову морочила? – ворчит Прилизанный, уже посматривая поверх моего плеча и выискивая взглядом следующую цель.

Хлое такие игры по душе – она говорит, что мальчишки из школы слишком незрелые. Это верно, но мне иногда кажется, что лучше уж не знать, насколько хуже они становятся с возрастом.

Выловив из бокала дольку лайма, я сжимаю ее пальцами. В глаза специально не целюсь, но все равно слегка разочаровываюсь, когда сок брызгает Прилизанному только на воротник.

– Извините, – говорю я кротко, роняя дольку обратно в бокал и ставя его на стойку. – Просто здесь так темно – когда вы только подошли, я приняла вас за своего отца.

Как бы не так. Мой папа куда симпатичнее. И он не козел, в отличие от тебя. Прилизанный раскрывает рот, но я проскальзываю мимо и оказываюсь за дверью, прежде чем он успевает что-то сказать.

Нужный мне ресторан прямо через улицу. Администраторша приветливо улыбается, когда я показываюсь в дверях.

– Чем могу помочь?

– Меня ждут. Аллисон…

Девушка смотрит в журнал посетителей перед собой и слегка сдвигает брови, так что на переносице появляется маленькая морщинка.

– Не вижу такой…

– Может быть, Стори-Такахаси? – предполагаю я.

Родители разошлись до странного мирно, и первое тому доказательство – мама оставила двойную фамилию. «Ну, ты ведь ее носишь, – как объяснила она четыре года назад, когда развод состоялся окончательно. – Да и я привыкла».

Морщинка на лбу администраторши залегает еще глубже.

– Тоже не нахожу.

– А просто Стори?

Та наконец светлеет лицом.

– О да, вот! Прошу за мной.

Захватив два меню, она направляется через зал ресторана. Мы лавируем между застеленными белыми скатертями столиками, пока не оказываемся возле угловой кабинки. Стена здесь зеркальная, и сидящая на одном из диванов женщина, потягивая белое вино, то и дело исподтишка придирчиво оглядывает свое отражение и поправляет одной ей заметные огрехи в прическе.

Я падаю на диван напротив. Администраторша кладет перед нами несуразно огромные красные папки меню.

– Значит, сегодня просто Стори? – интересуюсь я.

Мать дожидается, пока администраторша уйдет.

– Не хотелось лишний раз повторять, – вздыхает она.

Я поднимаю бровь. Обычно мама, наоборот, не спускает никому, кто якобы не в состоянии правильно произнести или записать японскую фамилию папы.

– Почему? – спрашиваю я, хотя знаю, что ответа не получу. Сперва придется выслушать обычный каскад замечаний в собственный адрес.

Мать отставляет бокал. На запястье звякают с десяток золотых браслетов. Она вице-президент по связям с общественностью в ювелирной компании, и носить главные вещи сезона – одна из дополнительных приятных привилегий ее работы. Цепкий взгляд обегает мою фигуру, отмечая переизбыток макияжа и обтягивающее синее платье-футляр.

– Куда это ты ходила в таком виде?

«В бар напротив».

– На выставку, с Хлоей.

У ее матери художественная галерея, и мы с подругами постоянно там зависаем. Якобы.

Мама снова берет бокал и делает глоток. Глянув на свое отражение, опять поправляет волосы, стянутые в тугой пучок. Распущенные, они ниспадают темными волнами, однако, как она любит повторять, до беременности волосы были гладкими как шелк, а потом огрубели. По-моему, она так и не смогла мне этого простить.

– Я думала, ты готовишься к экзаменам.

– Я готовилась. До того.

Она сжимает бокал так, что белеют костяшки на пальцах. Я уже жду обычного: «Милли, ты не можешь закончить одиннадцатый класс со средней оценкой меньше четверки! Это на грани посредственности! Мы с твоим отцом слишком много в это вложили, чтобы вот так выбросить все на ветер!»

Будь у меня хоть какой-то интерес к музыке, я бы так и назвала свою группу – «На грани посредственности», в честь излюбленного маминого предупреждения. В том или ином виде я слышу его уже три года. Моя школа штампует студентов «Лиги плюща» пачками, и то, что я в своем классе где-то сильно ниже среднего уровня, – вечное мамино проклятье.

Однако нотации почему-то не следует. Вместо этого мама протягивает свободную руку и неловко, как марионетка в руках неопытного кукольника, похлопывает меня по ладони.

– Ну, вообще тебе очень идет.

Я тут же внутренне напрягаюсь. То, что мама пригласила меня в ресторан, уже достаточно странно, но комплиментов от нее и вовсе никогда не дождешься. И уж тем более ласк. Готовит меня к чему-то, что я боюсь услышать?

– Ты заболела? – вырывается у меня. – Или с папой что-то?

Моргнув, она убирает руку.

– Что? Нет! С чего ты взяла?

– Тогда почему… – Я умолкаю – появившийся у столика улыбчивый официант подливает в наши стаканы воды из серебряного кувшина.

– Добрый вечер, дамы. Могу я посоветовать вам блюдо дня?

Я украдкой наблюдаю за матерью поверх меню, пока тот оттарабанивает заученный текст. Она определенно напряжена, пальцы по-прежнему сжимают мертвой хваткой почти пустой бокал, однако я ошиблась с тем, что новости плохие. Темно-синие глаза ярко блестят, уголки губ приподняты – ну, почти. Это не страх, а предвкушение. Что могло так осчастливить маму помимо того, что я вдруг волшебным образом получила бы высший балл по всем предметам и вырвалась в первые ученицы?

Деньги, больше ничего. Вся ее жизнь вращается вокруг них – точнее, вокруг того, что ей их постоянно мало. Притом и у нее, и у папы хорошая работа. Он, хотя и женился снова, никогда на меня не скупится, а его вторая жена Сурья – полная противоположность классической злобной мачехи во всех отношениях, включая финансовые, и не имеет ничего против крупных чеков, которые он высылает каждый месяц.

Однако на Манхэттене просто «хорошего» недостаточно. И это не то, к чему мать привыкла с детства.

Наверное, получила повышение, решаю я. Точно. Отличная новость – не считая того, что опять придется выслушивать, как все это достается тяжким трудом и, кстати, почему бы мне самой не заниматься прилежнее, причем буквально по каждому предмету?

– Я буду салат «Цезарь» с курицей. Без анчоусов, заправку не перемешивайте. – Мама возвращает меню официанту, даже не взглянув на него. – И еще бокал «Ланглуа-Шато», пожалуйста.

– Очень хорошо. А что будет юная леди?

– Рибай на косточке, средней прожарки, и гору печеной картошки.

Хоть поем вкусно.

Официант удаляется. Мать осушает свой бокал, я допиваю воду. Мочевой пузырь у меня и так полон от сельтерской в баре, и я уже собираюсь отойти в туалет, когда мама говорит:

– Я получила сегодня крайне любопытное письмо.

Вот оно.

– Да? – Не дождавшись ответа, я подгоняю ее: – И про чего там?

– Про что, – автоматически поправляет она. Ее пальцы гладят ножку бокала, уголки губ еще чуть приподнимаются. – Это от твоей бабушки.

Я моргаю:

– От Баба́?

И к чему тогда все приготовления? Конечно, та нечасто с ней контактирует, но не такой уж это беспрецедентный случай. Бабушка вообще любит, например, пересылать что-то прочитанное тем, кого, по ее мнению, это тоже может заинтересовать, и мама по-прежнему входит в круг ее адресатов, даже после развода.

– Нет, от другой твоей бабушки.

– Что? – Я не верю своим ушам. – Ты получила письмо от… Милдред?

Для маминой матери у меня нет какого-то прозвища – бабуля, Мими, Нэна… Я вообще ее никогда никак не называла, потому что мы ни разу не виделись.

– Да.

Официант возвращается со вторым бокалом вина для мамы, и она удовлетворенно делает большой глоток. Я сижу в молчании, пытаясь осознать услышанное. Образ другой бабушки все мое детство маячил где-то на горизонте, представляя собой скорее какой-то персонаж из сказок, чем настоящего человека, – богатая вдова Абрахама Стори, чей далекий прапра и так далее приплыл в Америку на «Мэйфлауэре». История моих предков интереснее любого романа: семья разбогатела на китобойном промысле, потом почти все потеряла на акциях железных дорог и в конце концов спустила остатки, купив землю на богом забытом крохотном островке у побережья Массачусетса.

Чаячий остров был мало кому известным прибежищем художников и хиппи, пока Абрахам Стори не превратил его в то, чем он является и сейчас, – местом, где богатые и почти знаменитые тратят умопомрачительные суммы на то, чтобы провести отпуск якобы поближе к природе.

Мама и трое ее братьев росли в огромном поместье Кэтминт-хаус на побережье, словно принцы и принцесса Чаячьего острова, скакали на лошадях и посещали торжественные приемы. Дома на камине у нас стоит фотография мамы в восемнадцать лет. На ней она выходит из лимузина, направляясь на традиционный летний бал, который ее родители устраивали на курорте каждый год. Волосы убраны в высокую прическу, белое бальное платье и потрясающее ожерелье из бриллиантов каплевидной формы. Милдред подарила его маме, когда той исполнилось семнадцать, и я думала, что и мне оно достанется в том же возрасте. Однако – нет. Хотя мама его не носит.

Дедушка умер, когда мама оканчивала школу. Через два года Милдред оборвала с детьми все связи, перестала поддерживать их финансово и общаться лично. Объяснение состояло из письма с одной фразой, переданного за две недели до Рождества через юриста Дональда Кэмдена, которого мама и ее братья знали с детства: «Вам известно, что вы сделали».

Мама всегда настаивала, что понятия не имеет, о чем речь. Как она говорила мне:

– Наверное, мы повели себя слишком… эгоистично. Все четверо уже учились в колледже, у нас начиналась своя жизнь. Матушке было одиноко после смерти отца, она все время просила нас приехать, но нам не особенно хотелось. – Она звала мать матушкой, словно героиня викторианского романа. – Даже на День благодарения никто у нее не появился, у всех были другие планы. Она разозлилась, конечно, но… – Здесь взгляд мамы всегда становился задумчивым, отстраненным. – Это ведь такая мелочь. Не то, чего нельзя простить.

Если бы Абрахам Стори не позаботился заранее о деньгах на образование детей, они могли бы и вовсе не окончить колледж. Однако потом все четверо оказались предоставлены сами себе. Сперва они то и дело пытались восстановить отношения с Милдред, осаждали Дональда Кэмдена, но тот лишь время от времени отвечал по электронной почте, что решение остается неизменным. Они посылали приглашения на свои свадьбы, извещения о рождении детей… Даже ездили по очереди на Чаячий остров, где по-прежнему живет бабушка, однако она так и не согласилась ни встречаться, ни говорить с ними. В детстве я часто представляла, как она однажды появится у нас дома, рассыпая меха и драгоценности, и объявит, что пришла за мной, названной в ее честь. Мы отправимся в магазин игрушек, и там она накупит мне всего, чего я только пожелаю, а в придачу вручит мешок денег для родителей.

Уверена, маме тоже представлялось что-то подобное. Иначе зачем награждать девочку, родившуюся в двадцать первом веке, имечком Милдред? Однако бабушка, с помощью Дональда Кэмдена, пресекала любую попытку детей вновь сблизиться с ней. В конце концов они прекратили бесполезные старания.

Мама, кажется, ждет от меня какой-то реакции.

– Значит, Милдред написала тебе?

Она кивает, потом откашливается:

– Ну, если быть точной, не мне, а тебе.

– Мне?

Кажется, за последние пять минут я растеряла весь свой словарный запас.

– На конверте мое имя, но само письмо для тебя.

В голове всплывает то, о чем мечталось десять лет назад: я вдвоем с никогда не виденной бабушкой набиваю доверху магазинную тележку плюшевыми игрушками. Мы обе разодеты как в оперу – диадемы и прочее… Вернувшись с небес на землю, я пытаюсь найти хоть какие-то слова.

– Оно… ну это… о чем вообще?

Мама запускает руку в сумочку, вытаскивает конверт и подталкивает ко мне через стол.

– Наверное, проще будет, если ты сама прочтешь.

Открыв клапан, я вытаскиваю сложенный листок плотной желтоватой бумаги с едва различимым ароматом сирени. Наверху вытиснены инициалы ММС – Милдред Маргарет Стори. Нас с бабушкой зовут практически одинаково, только у меня еще в конце «-Такахаси». Несколько коротких абзацев печатного текста заканчиваются убористой подписью с острыми росчерками.

Дорогая Милли!

Мы с тобой, как ты знаешь, никогда не встречались. Причины непросты, но с течением времени они стали казаться менее важными, чем прежде. Сейчас, когда ты стоишь на пороге взрослой жизни, мне захотелось узнать тебя поближе.

Я владею популярным курортным отелем на Чаячьем острове и хочу пригласить тебя и твоих двоюродных брата и сестру, Джону и Обри, провести здесь лето в качестве моих помощников. Ваши родители подростками тоже всегда работали на курорте, и это шло им только на пользу.

Уверена, вы также многое почерпнете из каникул на Чаячьем острове. Мне тяжело общаться с гостями в течение долгого времени, а так я смогу познакомиться с вами как следует.

Надеюсь, ты примешь мое приглашение. Уладить все технические вопросы поможет координатор по найму временных работников Эдвард Франклин. Связаться с ним можно по указанному ниже адресу электронной почты.

Остаюсь искренне твоя,

Милдред Стори.

Перечитав письмо дважды, я складываю листок обратно и кладу на стол. Глаз я не поднимаю, но буквально чувствую на себе взгляд матери, ждущей моей реакции. Мне уже действительно нужно в туалет, но приходится еще глотнуть воды, чтобы смочить горло – только тогда у меня наконец вырывается:

– Она что – всерьез со всей этой хренью?!

Мама явно ожидала не этого.

– Извини?..

– Ну давай уточним, – говорю я, запихивая письмо обратно в конверт и чувствуя, как пламенеют щеки. – Женщина, которую я никогда не видела, которая без оглядки вычеркнула тебя из своей жизни, не явилась ни на свадьбу, ни на мои крестины и вообще ни на одно семейное событие за двадцать четыре года, от которой не было ни единого звонка или письма, не считая этого, – и она хочет, чтобы я отправилась работать в ее отеле?!

– По-моему, ты неверно смотришь на вещи, Милли.

– И как же я должна на них смотреть?! – Мой голос повышается почти до визга.

– Ш-ш. – Мама беспокойно оглядывается кругом. Она не выносит сцен. – Как на предоставившуюся возможность.

– Возможность чего?

Мама мнется, крутя на пальце кольцо с крупным камнем – однако оно и в подметки не годится виденному мной на старой фотографии бабушкиному изумрудному перстню. До меня вдруг доходит.

– Нет, стоп, не отвечай. Это неправильный вопрос. Правильный – не чего, а кого?

– Для кого. – Видимо, не поправлять меня выше ее сил.

– По-твоему, это шанс вернуть себе ее благосклонность? Чтобы она переприняла тебя обратно?

– Нет такого слова – «переприняла».

– Господи, мам, может, хватит?! Речь не о том, правильно или неправильно я говорю!

– Извини.

От удивления я не могу закончить начатую гневную тираду. Глаза у мамы блестят по-прежнему, но теперь в них видны слезы.

– Просто… она ведь моя мать, Милли. Я столько лет ждала от нее хоть каких-то телодвижений. Я не знаю, почему сейчас, почему ты, почему именно так, но она наконец-то попыталась установить контакт. Если не откликнуться сейчас, другого шанса может не быть.

– Шанса на что?

– Снова стать родными.

«Да и наплевать!» – вертится у меня на языке, но я сдерживаюсь. «И без нее прекрасно обходились все это время», – хочу сказать я, однако это неправда. Рядом, сколько я себя помню, всегда была словно какая-то незаполненная пустота, оставленная Милдред Стори. В результате мама стала всех держать на расстоянии, не подпуская близко – даже отца, которого, я точно знаю, любила настолько, насколько вообще способна. Маленькой я, видя их вместе, мечтала о таких же отношениях. Однако когда подросла, стала замечать, как она понемногу отталкивает его, не отвечая на ласки, задерживаясь на работе и приходя, когда мы уже легли спать, отказываясь от семейных походов куда-нибудь под предлогом мигреней, которые почему-то проявлялись только дома. Постепенно холодность и закрытость переросли в придирки на каждом шагу, что бы папа ни сделал или ни сказал. В конце концов ему просто указали на дверь.

А теперь все то же самое повторяется уже со мной.

Я вывожу пальцем знак вопроса на запотевшем стакане с водой.

– И ты хочешь, чтобы я отправилась туда на все лето?

– Тебе там понравится, Милли.

Я фыркаю, и мама добавляет:

– Нет, правда. Курорт просто чудесный, школьники отовсюду съезжаются поработать на нем. И туда не так просто попасть. Условия для временных помощников отличные, полный доступ ко всем развлечениям. На самом деле это скорее отдых, каникулы.

– Во время которых я буду пахать на свою бабушку.

– Ты будешь там не одна, а с Обри и Джоной.

– Я их практически не знаю.

Обри я не видела с тех пор, как семья дяди Адама переехала в Орегон – нам тогда было по пять лет. Джона живет в Род-Айленде, вроде недалеко, но моя мама с его отцом едва общаются. Последний раз мы собирались вместе на день рождения дяди Андерса, когда мне исполнилось восемь. О двоюродном брате я помню только две вещи – как он ударил меня пластиковой битой по голове и остался недоволен, что я не заплакала, и как раздулся словно воздушный шарик от блюда, на которое у него была аллергия, хотя мать и предупреждала к нему не прикасаться.

– Вот и узнали бы друг друга. Вы одного возраста, родных братьев и сестер ни у кого из вас нет – было бы здорово, если бы вы сблизились.

– Как ты с дядей Адамом, дядей Андерсом и дядей Арчером? Да вы практически не разговариваете! У нас троих нет ничего общего. – Я подталкиваю конверт обратно через стол. – Я не поеду. Не собираюсь, как собачка, бежать по ее первому зову. И не хочу тратить на это все лето.

Мама опять берется за кольцо.

– Я предполагала, что ты так ответишь. Понимаю, что прошу многого. Поэтому предлагаю тебе кое-что взамен. – Ее ладонь ложится на массивную золотую цепочку, поблескивающую на черном фоне платья. – Я знаю, тебе всегда нравилось мое ожерелье из каплевидных бриллиантов. Что, если я отдам его тебе в благодарность?

Я выпрямляюсь на стуле, уже заранее представив себе, как оно будет переливаться у меня на шее. Получить его было моей многолетней мечтой – но я всегда думала, что оно достанется мне в подарок, а не в качестве подкупа.

– Почему не отдать его мне просто потому, что я твоя дочь?

Я всегда хотела спросить это, но не решалась. Возможно, боялась, что ответ будет тем же, что получил когда-то отец, хотя и не выраженный словами: «Ты мне не настолько дорога».

– Ну, это же фамильная реликвия…

Так именно поэтому оно и должно было мне достаться! Нахмурившись, я слежу, как ее рука с наманикюренными ногтями ложится на конверт. Она не подталкивает его ко мне, просто легонько постукивает по нему пальцами.

– Я хотела подарить его тебе на совершеннолетие, в двадцать один год, но если ты отправишься на лето туда, где я выросла, – наверное, будет правильнее сделать это раньше.

Я беззвучно вздыхаю и, вновь взяв конверт, поворачиваю его к себе. Мама с довольным видом потягивает вино. Не знаю даже, что хуже – что она прибегла к шантажу или что ее план сработал и я согласилась отправиться на все лето работать на бабушку, лишь бы заполучить ожерелье.

Глава 2. Обри

Я вытягиваю пальцы к скользкой стене бассейна. Коснувшись ее, тут же разворачиваюсь и выхожу на финальный отрезок. Это мой любимый момент, когда, оттолкнувшись и вытянувшись, прорезаешь воду на чистом адреналине. Иногда я даже слишком увлекаюсь и выныриваю позже, чем надо, – «торможу», по словам тренера Мэтсон. Небольшая помарка в технике, но подобные мелочи и определяют – отличный ты пловец или просто хороший. Обычно я стараюсь за собой следить, но сегодня… Да я бы вообще так и осталась под водой, если бы могла!

Я наконец поднимаюсь на поверхность, хватая ртом воздух, и перехожу на брасс. Плечи горят, ноги движутся будто сами по себе, в приятном бездумном усилии, пока пальцы снова не касаются кафеля. Тяжело дыша, стаскиваю очки, вытираю глаза и смотрю на табло. Седьмое место из восьми, мой худший результат на двухсотметровке за все время. Пару дней назад я была бы просто раздавлена, но сейчас, видя, как тренер Мэтсон, уперев руки в бедра, смотрит туда же, охвачена только чувством злобного торжества. Так ей и надо!

Впрочем, все это уже не важно. Мне уже больше не участвовать в соревнованиях за нашу школу. Сегодня я пришла, только чтобы команду не дисквалифицировали.

Выбравшись из бассейна, я беру полотенце со скамьи. Заплыв на двести метров был последним в финальных соревнованиях сезона. Обычно меня снимает мама, выкладывая безбожно долгие видео на «Фейсбук», и я остаюсь у бортика, подбадривать участников эстафеты. Однако сегодня на зрительских местах меня никто не ждет, и сама я задерживаться тоже не собираюсь.

Шлепая мокрыми ступнями по плитке, я отправляюсь в пустую раздевалку и достаю спортивную сумку из шкафчика 74. Кидаю в нее шапочку с очками и натягиваю футболку и шорты прямо поверх купальника. Сую ноги во вьетнамки и набираю: «Неважно себя чувствую. Встретишь у дверей?»

Когда я вновь выхожу к бассейну, эстафета уже идет полным ходом. Все из команды, кто не участвует, вопят у бортика, меня никто не замечает. Внутри у меня все сжимается, глаза начинает щипать, но потом я вижу на обычном месте, возле вышки, тренера Мэтсон. Наклонившись вперед, блондинистый хвост на плече, она кричит: «Держать ритм!» Меня вдруг охватывает внезапное и почти непреодолимое желание броситься вперед и столкнуть ее прямо в бассейн. На секунду я позволяю себе помечтать, каково это будет, как субботняя толпа, заполнившая спортивный центр, вдруг онемеет от изумления. Все станут тянуть шеи, не веря своим глазам: «Это что, Обри Стори?! Какая муха ее укусила?! Вот уж от кого меньше всего можно было ожидать!»

И они правы. У меня кишка тонка. Поэтому я просто иду дальше.

У выхода маячит знакомая долговязая фигура – мой парень Томас. На нем подаренная мной футболка с символикой баскетбольной команды Портленда, темные волосы, как всегда к лету, коротко острижены. Я подхожу ближе, и напряжение внутри постепенно отпускает. Мы вместе с восьмого класса – в прошлом месяце как раз было четыре года, – и когда я прижимаюсь к груди Томаса, то словно погружаюсь в привычный уют теплой ванны.

Кажется, про ванну – это даже слишком буквально.

– Ты вся мокрая, – говорит Томас, высвобождаясь, и недоверчиво оглядывает меня с головы до ног. – Говоришь, неважно себя чувствуешь?

За все время нашего знакомства я, может быть, только разок простужалась. Ко мне никакая зараза не пристает, просто на удивление. «Ты не в Стори, – всегда со вздохом говаривал отец. – Нас малейший намек на вирус способен надолго уложить в постель». В этом звучала чуть ли не похвальба. Как будто их семья – какие-то редкие и хрупкие тепличные растения, а мы с мамой – сорная трава, которой все нипочем.

От мысли об отце внутри снова все будто узлом стягивает.

– Просто легкое недомогание, – говорю я.

– Ты, наверное, от мамы заразилась.

Так я объяснила ему вчера свою просьбу подвезти меня – мол, мама приболела. Утром, по дороге в спортивный центр, тоже не стала ничего рассказывать. Просто не могла подобрать слов. Однако сейчас, подходя к машине, я чувствую, что мне просто необходимо поделиться, и с облегчением ловлю на себе озабоченный взгляд Томаса. Сейчас он спросит: «Что-то случилось?», и я все ему выложу.

– Тебя ведь не стошнит? – говорит он. – Я только пропылесосил салон…

Обманутая в своих ожиданиях, я дергаю дверцу.

– Нет. Просто голова болит. Немного полежу, и все пройдет.

Он кивает, не замечая моего разочарования:

– Тогда я отвезу тебя домой.

Кхм. Домой… Второе место после спортивного центра, где мне меньше всего хочется быть. Однако придется выдержать еще несколько недель до отъезда на Чаячий остров. Надо же, как это странное и нежданное приглашение стало вдруг желанным избавлением…

Томас заводит двигатель, и я достаю телефон, чтобы проверить сообщения от двоюродных брата и сестры в нашем групповом чате. Написала только Милли – запостила свой график поездки и спросила: «Может, попробуем все попасть на один паром?»

Я, как получила письмо от бабушки – папа тут же решил, что я соглашусь безо всяких вопросов, – сразу нашла их обоих в интернете. Милли отыскать в соцсетях труда не составило. Я отправила ей приглашение дружить в «Инстаграме», и она тут же его приняла. У нее куча фото с подругами, все – просто загляденье, но она из них самая красивая. В ней чувствуется японская кровь, и она куда больше моего похожа на настоящую Стори – хрупкая брюнетка с большими выразительными глазами и потрясающими точеными скулами. Я, наоборот, пошла в маму – светлые волосы, веснушки, крепкое телосложение. От изящной бабушки мне досталось только родимое пятно винного цвета на правом предплечье – у нее практически такое же на левой кисти.

Как выглядит Джона, я не знаю. Мне удалось отыскать его только на «Фейсбуке» – там у него на аватарке изображение ДНК и всего семь друзей. Я в их число не вхожу, поскольку мое приглашение он так и не принял. В чате он в основном только ноет и жалуется, злясь из-за поездки на Чаячий остров куда больше нашего. Пока Томас выруливает с парковки, я отвлекаюсь, листая вчерашнее обсуждение.

Джона: Что за бред! Я вообще должен был ехать летом в лагерь.

Милли: Ты что, вожатый?

Джона: Не в такой лагерь, в научный. Туда очень сложно попасть, конкурс огромный, а теперь придется отказаться!

Джона: И чего ради? Чтобы за гроши драить туалеты, работая на женщину, которая ненавидит наших родителей и нас, скорее всего, тоже.

Обри: Мы не будем драить туалеты. Ты что, не читал письмо Эдварда?

Джона: Кого?

Обри: Эдварда Франклина. Координатора по найму временных работников. Там куча вакансий, есть из чего выбрать. Я, например, буду спасателем.

Джона: Прямо завидки берут.

Милли: Обязательно быть таким придурком?

Милли: И кто вообще так говорит? Тебе что, 80?

Потом они препирались еще минут десять. Я не вмешивалась. Конфронтация – это не мое.

Последний раз я видела кого-то из родственников по линии Стори вскоре после переезда в Орегон. Тогда к нам вдруг заявился на выходные самый младший из братьев отца, дядя Арчер. Своих детей у него нет, но немедленно по прибытии он плюхнулся рядом со мной на пол и с видом знатока принялся помогать мне строить город из «Лего». Через пару часов дядюшку стошнило в коробку с игрушками – до меня только недавно дошло, что он все это время был просто пьян.

Папа, когда он еще время от времени о них рассказывал, называл себя с братьями и сестрой «четырьмя А». Адам, Андерс, Аллисон и Арчер, все погодки. У каждого в семье было свое амплуа: Адам – многообещающий спортсмен, Андерс – блистательный оригинал, Аллисон – сдержанная красавица, Арчер – очаровательный проказник.

Дядя Андерс, отец Джоны, единственный из всех не унаследовал семейной красоты. На старых фотографиях он невысокий, тощий, с грубыми чертами лица, косыми стрелками бровей и вечно искривленными в ухмылке тонкими губами. Когда я читаю, что пишет Джона, то представляю его себе таким же.

Я собираюсь уже убрать телефон, когда выскакивает новое сообщение от Милли – личное, только для меня. Это первый раз, до этого мы общались только втроем в чате.

«Обри, хочу спросить: только мне кажется, что Джона полный козел?»

Слегка улыбнувшись, я печатаю в ответ: «Нет, не только». Открываю бардачок, где Томас специально держит что-нибудь перекусить, и вытаскиваю упаковку печенья с коричным сахаром. Не самое мое любимое, но желудок после соревнований буквально сводит от голода.

Милли: То есть понятно, что никто от этого не в восторге. Я, конечно, не собиралась в лагерь для гениев, но все равно у меня нашлось бы занятие поинтереснее.

Прежде чем я успеваю ответить, выскакивает еще одно сообщение – теперь в нашем групповом чате.

Джона: Мне это время неудобно, и вообще не вижу смысла приезжать всем вместе.

Милли: Госсспд, почему он такое чмо???

Джона: Не понял?!

Милли: …

Милли: Упс, не туда написала.

Милли (в личном чате со мной): Втф…

Я, с набитым ртом, давлюсь от хохота. Томас косится на меня:

– Что смешного?

– Да Милли, моя двоюродная сестра, – отвечаю я, проглотив наконец печенье. – Думаю, мы с ней поладим.

– Это хорошо. Хоть лето пройдет не совсем впустую.

Постукивая пальцами по рулю, Томас сворачивает на мою улицу, узкую и петляющую, со скромными одно- и полутораэтажными домами. Предполагалось, что это будет наше временное жилье – его купили после выхода первого романа отца почти десять лет назад. Книга не стала бестселлером, но получила достаточно хорошие отзывы, и издательство предложило контракт на вторую. Однако ее папа так и не написал, хотя с тех времен, когда я еще училась в начальной школе, он нигде больше не работал. Я очень долго думала, что ему платят за то, что он читает книги, – ничем другим он не занимался. На самом деле он за это время вообще не получил ни цента.

Томас поворачивает к нашему дому и заезжает на парковку, но двигатель не глушит.

– Зайдешь? – предлагаю я.

– Э-э… – Томас делает глубокий вдох, его пальцы продолжают постукивать по рулю. – Знаешь, я тут подумал…

Я облизываю губы, ощущая вкус корицы и хлора от воды из бассейна. Не дождавшись продолжения, спрашиваю сама:

– Что ты подумал?

Томас как-то напрягается, потом пожимает плечами:

– Ну – не сегодня, наверное. У меня еще кое-какие дела.

Расспрашивать у меня уже нет сил. Подаюсь к нему, чтобы поцеловать на прощание, но он отстраняется.

– Лучше не надо. Не хочу тоже заболеть.

Это как пощечина. Впрочем, поделом – нечего было врать.

– Ладно. Спишемся позже?

– Конечно.

Едва я выхожу из машины и захлопываю дверцу, Томас выруливает задним ходом с парковки и уезжает. Мне становится как-то не по себе. Не то чтобы он обычно ждал, пока я дойду до двери, но и вот так пулей раньше с места не срывался…

Я переступаю порог. Внутри тихо. Когда мама дома, она всегда включает музыку, обычно гранж 90-х, который любит еще с колледжа. На секунду у меня вспыхивает надежда, что никого из родителей нет, но едва я вхожу в гостиную, как замираю, услышав голос отца:

– Уже вернулась? Так быстро?

Внутри у меня все сжимается. Я оборачиваюсь – он сидит в углу, в своем кожаном «писательском» кресле, чересчур большом для тесноватой комнаты. Мама купила его после выхода первого романа, и оно куда уместнее смотрелось бы в одном из тех огромных кабинетов-библиотек с книжными полками от пола до потолка, массивным столом красного дерева и камином. На коленях у отца вытянулась наша кошка Элоиза.

– Как соревнования? – спрашивает он, когда я продолжаю молча на него таращиться.

Он правда думает, что я ему отвечу? После того, что он вчера нам преподнес?! Да, смотрит на меня с совершенно спокойным видом, заложив пальцем страницу в книге. Я узнаю обложку с крупным черным шрифтом названия на фоне приглушенных, почти акварельных цветов. «Короткое и прерванное молчание», автор Адам Стори. Это его собственный роман о бывшем студенте-спортсмене, который добивается успеха в литературе и затем понимает, что хочет просто жить обычной жизнью, – но чокнутые поклонники не оставляют его в покое.

Наверняка отец надеялся, что книга окажется автобиографической. Вышло иначе, но он все равно перечитывает ее по меньшей мере раз в год. «Ну да, кому еще это нужно!» – думаю я про себя с возрастающей злостью, но вслух спрашиваю только:

– Где мама?

– Твоя мать, она…

Он тянет с ответом, щурясь от бьющего из панорамного окна солнца. Темные волосы на свету вспыхивают золотым нимбом, которого отец совершенно не заслуживает. У меня стискивает грудь – какой я была дурой, что всегда его боготворила! Я искренне считала его особенным, выдающимся человеком, рожденным для чего-то необыкновенного. Я гордилась, что он дал мне имя тоже на «А»[1], и думала о себе как о пятой из их четверки. Однажды, грезилось мне, я буду такой же, как они, – чарующей и таинственной, с самой капелькой трагизма.

– В общем, ей нужно побыть одной.

– Побыть одной? То есть она… уехала куда-то?

Я тут же сама понимаю, что это не может быть правдой. Мама не бросила бы меня, ничего не сказав.

Элоиза, проснувшись, спрыгивает на пол и шествует по гостиной с недовольным, как обычно после сна, видом.

– Она отправилась к тете Дженни. До вечера, а там видно будет. Нам всем сейчас нелегко… – добавляет отец с какой-то прорезавшейся вдруг ноткой обиды.

Я смотрю на него, чувствуя нарастающий шум в ушах. Ответить бы так, как мне действительно хочется, – с громким, оскорбительным смехом пересечь комнату, вырвать из рук отца книгу и швырнуть ему в голову. А потом сказать то, что думаю: «Никаких НАС больше нет. И разрушил все именно ты».

Однако ничего такого я не говорю и не делаю – так же как не столкнула в бассейн тренера Мэтсон. Я просто натянуто киваю, как будто сказанное отцом и правда имеет смысл. Потом молча взбираюсь по лестнице к двери в спальню и прислоняюсь лбом к прохладной белой поверхности.

«Вам известно, что вы сделали», – говорилось в письме бабушки, присланном много лет назад. Отец всегда это отрицал: «Я понятия не имею, о чем она, все было нормально. Ни я, ни братья, ни сестра не совершили ничего, что оправдывало бы такое отношение». Раньше у меня не возникало и тени сомнения, что он – невинная жертва, а она – холодная, вздорная и, возможно, просто сумасшедшая старуха.

Однако вчера я узнала, как легко он врет, и теперь уже сама не знаю, чему верить.

Глава 3. Джона

Я опаздываю. Субботнее утро, мы едва ползем по шоссе через Кейп-Код. Машина тащится несчастные семьдесят пять миль от Провиденса до Хайанниса уже три часа, то и дело встревая в пробке. Самая долгая и дорогая поездка в такси за всю мою жизнь.

– Последние выходные июня, – поясняет водитель, которого зовут Фредерико, и тормозит перед светофором, едва тот переключается на желтый. – Тут уж ничего не поделаешь, верно?

– Для начала – здесь можно было бы и проскочить, – цежу я сквозь зубы.

Фредерико машет рукой:

– Оно того не стоит. Сегодня копы повсюду.

Судя по картам «Гугл», до парома, который доставит меня на Чаячий остров, осталось чуть больше мили. Мы даже проезжаем наконец на красный, однако машины впереди практически не движутся.

– У меня отправление через десять минут. – Я наклоняюсь вперед и тут же ударяюсь коленями о переднее сиденье. Тот, кто ехал там последним, видимо, любит вытянуть ноги. – Успеем?

– Ну-у… Не сказал бы, что мы точно опоздаем…

Я раздраженно втягиваю воздух сквозь зубы и принимаюсь запихивать бумаги обратно в папку, которую держу в руках. Внутри – газетные вырезки и распечатки с информацией о Чаячьем острове и Милдред Стори. В основном, правда, о первом, вторая ведет жизнь затворницы и появляется только на летнем балу для гостей курорта. На прошлогоднем фото из местной газеты она в огромной, какой-то театральной шляпе и перчатках, словно английская королева. Рядом стоит Дональд Кэмден, юрист, отправитель пресловутого «Вам известно, что вы сделали». На вид – самодовольный чудак, которому такое задание наверняка было по душе.

Милдред сейчас наиболее известна как меценатка. Судя по всему, у нее огромное частное собрание картин и скульптур, и она тратит кучу денег, поддерживая местное сообщество художников. Похоже, это единственная причина, почему оно еще существует на этой невзрачной груде камней, которую по недоразумению называют островом. Ну, хоть что-то хорошее…

В глубине папки – материалы, связанные с Обри, Милли и их родителями. Старые отзывы на книгу Адама Стори, репортажи с соревнований по плаванию, заметка о том, что Тоси Такахаси стал партнером в одной из крупнейших юридических фирм Нью-Йорка. Я раскопал даже их с Аллисон Стори свадебные клятвы в колонке «Нью-Йорк таймс» почти двадцатилетней давности. Про развод, однако, там не упоминалось.

Наверное, немного странно таскать это все с собой, но я ведь никого из них не знаю. А когда я чего-то не знаю, то всегда изучаю неизвестное самым тщательным образом.

Я сую папку в свою спортивную сумку – один из тех здоровенных баулов, которые обычно берут с собой в летний лагерь на пару недель. Мне этого должно хватить на два месяца, пожитков у меня немного. Застегиваю молнию.

– Может, попробовать каким-нибудь объездным путем? – говорю я. До отправления всего восемь минут.

– Это и есть объездной путь. – Фредерико взглядывает на меня в зеркало заднего вида. – Как у тебя со скоростью?

– Что?

– Одолеешь милю за пять минут?

– Черт! – До меня наконец доходит. – Вы это серьезно?!

– Мы стоим на месте, парень. На твоем месте я бы взял ноги в руки – и вперед.

– Но у меня сумка! – в отчаянии рычу я.

Фредерико пожимает плечами:

– Ты вроде в хорошей форме. Или так, или пропустишь свой паром. Когда там следующий?

– Через два с половиной часа. – Бросив взгляд на приборную панель – остается уже семь минут, – я принимаю решение: – А, к черту! Бегу.

В конце концов, миля – это не так уж много, ничего страшного. Все лучше, чем торчать на пристани еще почти три часа. Машина тормозит, я выбираюсь и закидываю лямки сумки на плечи, как будто это огромный рюкзак.

– Судя по спутнику, тебе направо, – указывает в окно Фредерико, – прямо по той дороге. Удачи!

Не отвечая, я пересекаю поросшую травой обочину и пускаюсь бегом. С полминуты все идет нормально, а потом вдруг становится хуже некуда – сумка колошматит меня по спине, сквозь тонкие подошвы дешевых кроссовок я чувствую каждый камешек, легкие начинают гореть… Фредерико ошибся – я вообще не в форме. Мускулы у меня есть, потому что я каждый день по нескольку часов таскаю коробки, но бегать по-настоящему мне не приходилось уже очень давно. Дыхалка совсем не справляется, и с каждой секундой положение усугубляется.

Однако я не сдаюсь и стараюсь прибавить темп – мне кажется, я бегу слишком медленно. Пересохшее горло саднит, легкие как будто сейчас лопнут. Я миную дешевый мотель, рыбный ресторанчик, поле для мини-гольфа… В воздухе разлита удушливая жара, когда влага оседает на теле, даже если просто стоять. Я весь насквозь мокрый, волосы мокры от пота, футболка прилипла к груди. Рвануть бегом было ужасной ошибкой. Что скажут родители, если я прямо здесь, на обочине, рухну в обморок?

Каким-то чудом я все же продолжаю держаться на ногах. Сумка бьется о спину, глаза щиплет от пота, я ничего не вижу. Кое-как проморгавшись, различаю угол приземистого белого здания. Приблизившись, замечаю мощеную дорожку и вывеску «Управление пароходства». Не знаю, успею ли, но, по крайней мере, я на месте.

Задыхаясь, бросаюсь к окошку кассы. Блондинка за стеклом, ярко накрашенная и с завитой челкой, смотрит на меня с усмешкой.

– Поменьше страсти, красавчик, ты для меня слишком молод.

– Билет, – выпаливаю я, отыскивая кошелек в кармане. – На… час… двадцать.

Она качает головой. Сердце у меня обрывается.

– Ты всегда так впритык являешься? Еще немного, и не успел бы. Восемнадцать долларов.

У меня не хватает дыхания даже поблагодарить. Я расплачиваюсь, хватаю билет и вваливаюсь через двери в зал ожидания. Он больше, чем я думал, приходится снова прибавить шаг. Держась рукой за бок, в котором зверски колет, бросаюсь к выходу. Кажется, меня вот-вот вырвет.

На пристани почти никого нет, только несколько человек машут отъезжающим. У прохода к парому стоит мужчина в темных брюках и белой рубашке. Взглянув на часы, он подбирает свисающую со столбика цепочку и протягивает ее к противоположному, перекрывая проход. Потом видит меня, мчащегося с билетом в протянутой руке… «Подожди! Будь человеком!» – кричу я про себя.

Взяв у меня билет, мужчина размыкает цепь.

– В самый последний момент успел. Бон вояж, сынок.

Слава богу, нормальный попался. Пошатываясь, я шагаю по причалу ко входу на паром. Едва не застонав от облегчения, вступаю в уютную прохладу кондиционированного воздуха и буквально падаю на ярко-синее сиденье. Выуживаю из сумки бутылку с водой, осушаю ее едва ли не полностью в три больших глотка и выливаю остатки себе на голову. Мысленно делаю пометку, что пора начать бегать – сейчас я был просто жалок.

Никто вокруг не обращает на меня ни малейшего внимания. Все уже готовы к отпуску – бейсболки, шлепанцы, на футболках, как я понял, неофициальный логотип Чаячьего острова: силуэт чайки в кружке и аббревиатура названия.

Дождавшись, пока выровняется дыхание, я достаю из сумки туристический буклет и пролистываю до раздела «Как добраться» в середине. Паром идет два часа двадцать минут, минуя Мартас-Виньярд и Нантакет. Чаячий остров меньше их обоих – что уже о многом говорит, поскольку второй всего тринадцать миль в длину, – и назван «более уединенным и диким». Перевожу – отелей меньше, а пляжи хуже.

Отложив буклет, я окидываю взглядом пассажиров. Все бросают сумки где попало, так что я тоже просто засовываю свою под сиденье и встаю. Надо бы осмотреться. Прямо возле лестницы наверх оказывается буфет. У меня немедленно начинает урчать в животе – я ничего не ел с завтрака, а это было пять часов назад.

Выше оказывается почти точно такой же зал. Оттуда я поднимаюсь на открытую палубу. Все толпятся у поручней, глядя на океан. Небо хмурится, предвещая дождь, но воздух, на берегу удушающе плотный, здесь кажется свежим и соленым на вкус. Наверху, громко галдя, кружат чайки, во все стороны простирается водная гладь… Впервые за месяц поездка вдруг начинает казаться не такой уж плохой идеей.

Пить хочется даже сильнее, чем есть, так что я решаю спуститься и все же взять что-нибудь в буфете, утолить жажду. Пытаясь отыскать кошелек, чтобы посмотреть, сколько наличных у меня осталось, я едва не врезаюсь в кого-то, кто поднимается мне навстречу.

– Осторожнее! – раздается девичий голос.

– Извините, – бормочу я, потом поднимаю голову и сглатываю от неожиданности. – В смысле, это… Привет.

Сперва я вижу только, что девушка передо мной просто сногсшибательна. Темные волосы, черные глаза… Полные губы насмешливо изогнуты, но почему-то это совсем не раздражает. Ярко-красный сарафан, сандалии, поднятые на голову солнечные очки, большие, мужские часы на запястье и… Вот черт! Как я мог ее не узнать! Надо же было остолбенеть как идиот!

– «Извините» в смысле «привет»? – Улыбка становится чуть шире, почти с намеком на игривость. – Правда?

Я делаю шаг назад, забыв, что стою на лестнице, и едва не падаю. Это дает мне несколько мгновений, чтобы прийти в себя, пока я хватаюсь за перила и пытаюсь восстановить равновесие. Вот уж кого я хотел избегать всеми силами хотя бы до того, как мы прибудем на остров… Ну, раз уж мы буквально столкнулись, выбора нет.

– Да. Привет, Милли.

Она озадаченно моргает. Сзади слышится сердитое покашливание.

– Извините, могу я пройти вниз?

Обернувшись, я вижу стоящего на верхней ступеньке пожилого мужчину в клетчатых шортах и бейсболке с эмблемой «Ред Сокс».

– Сейчас. Мы уже поднимаемся.

Я разворачиваюсь, и он делает шаг в сторону, пропуская меня. На лестничной площадке я останавливаюсь и облокачиваюсь о стену. Милли подходит, уперев руки в бедра.

– Мы знакомы?

Черт, поверить не могу, что я только что на нее пялился. И она, похоже, была не против. Неудобно получилось.

– Да. Ну, в каком-то смысле. Я Джона, – добавляю я, протягивая руку. – Джона Стори.

– Джона Стори? – повторяет Милли, глядя на меня широко распахнутыми глазами. Моя ладонь так и висит в воздухе.

– Твой двоюродный брат, – напоминаю я.

Помедлив еще миг, Милли наконец нерешительно касается моих пальцев своими.

– Ты правда Джона?!

– Да.

– Серьезно?

Я позволяю вкрасться в свой голос нотке раздражения. В конце концов, это моя фишка.

– У тебя что, проблемы со слухом? Я уже неоднократно ответил – да.

Милли сужает глаза.

– А, вот теперь узнаю. Меня сбил с толку весь этот твой… – она машет рукой у меня перед лицом, – …модельный вид. Я-то думала, ты выглядишь так же, как разговариваешь.

Меня на это не поймаешь, даже не собираюсь интересоваться, что она имеет в виду. Однако Милли и не ждет моего вопроса.

– Как гном с запором, – уточняет она.

В образности ей не откажешь.

– Я тоже рад с тобой познакомиться.

Она окидывает меня взглядом с головы до ног и морщит нос.

– Почему ты весь потный?

Я с трудом подавляю порыв понюхать, насколько от меня разит. Судя по выражению ее лица, довольно здорово.

– По-моему, это тебя совершенно не касается.

– Что ты вообще здесь делаешь? Ты ведь «не видел смысла» приезжать всем вместе?

Я скрещиваю руки на груди. И надо же мне было потащиться наверх! Разговор меня конкретно утомляет, не знаю, сколько я еще смогу выдержать.

– Планы изменились.

Милли цокает языком, потом делает приглашающий жест:

– Ладно, пошли тогда. Познакомишься с Обри.

Я не в настроении говорить еще с кем-либо, и, видимо, это отражается на моем лице, потому что она закатывает глаза и добавляет:

– Поверь, она тоже вряд ли будет в восторге.

– Не думаю, что…

– Эй, вот ты где! – прерывает нас новый голос. – Я уж думала, что не найду тебя.

Девушка моего возраста, в синей кофте с короткими рукавами и спортивных шортиках, светлые волосы собраны в низкий хвост. Кожу покрывают веснушки, и явно не только нос и щеки, но и все тело. Лицо мне знакомо по вырезкам из моей папки, хотя его обладательница там обычно в шапочке для плавания. Улыбка, адресованная Милли, становится шире, когда Обри замечает меня.

– Ой, извини. Кажется, я помешала…

– Нет-нет, – обрывает ее Милли и указывает на меня с видом ведущей шоу, вручающей какой-то бесполезный приз. – Знаешь, кто это? Джона!

Брови Обри взлетают вверх, она в замешательстве переводит взгляд с Милли на меня и обратно.

– Правда?

– Да, судя по всему, – пожимает плечами Милли.

Глаза Обри продолжают бегать туда-сюда. Даже без улыбки в выражении ее лица остается какое-то дружелюбие. И честность. Похоже, она совсем не умеет врать.

– Вы меня что, разыгрываете?

Кажется, настало время моего выхода.

– Ну извините, что не свечу своей физиономией во всех соцсетях, как другие безмозглые лемминги, которым не хватает чужого внимания.

– А… Теперь вижу. Привет, Джона, – кивает Обри и оглядывается на Милли, которая то и дело косится на океан, будто прикидывая, не спихнуть ли меня за борт. – Ты не очень смахиваешь на Стори.

– Я похож на мать.

Обри со вздохом убирает с глаз прядь тусклых волос.

– Я тоже. – Она глубоко втягивает воздух, словно готовясь нырнуть в холодную воду. – Давайте спустимся вниз, поболтаем немного. Нам не помешает узнать друг друга получше.

Через полчаса Милли доходит до кондиции. Я не знаю ее настолько, чтобы быть полностью уверенным, но готов поставить все, что у меня есть, – она меня терпеть не может. Миссия выполнена, я считаю.

– Пойду возьму себе выпить. – Милли поднимается с места в кабинке у окна, где мы сидим. – Обри, ты хочешь чего-нибудь? Или, может, вместе пойдем?

Вопреки моим ожиданиям, та не срывается за ней. Она сидит с отсутствующим видом, то и дело настойчиво заглядывая в телефон, и каждый раз – как сейчас, например, – ее взгляд затухает. Кажется, она чего-то ждет.

– Нет, спасибо, – бормочет она.

Милли направляется к лестнице. Между нами двумя повисает молчание. Обри методично копается в телефоне. Мой вдруг тоже гудит в кармане. Сообщение от контакта, записанного у меня как «Джей-Ти».

«Как идут дела?»

Весь напрягшись, я печатаю в ответ: «Отлично».

«Это все, что ты мне хочешь сказать?»

Могу еще послать куда подальше. Однако набираю только: «Ага. Ну, мне пора».

Не обращая внимания на сигнал о еще одном сообщении, я убираю телефон обратно. Обри поднимает руки к волосам, затягивая хвост потуже.

– Кстати, мои соболезнования по поводу «лагеря гениев», – говорит она.

– Что?

– Это мы с Милли так назвали твой научный лагерь, куда ты собирался, – поясняет она, склонив голову набок. – Может, у тебя еще будет шанс? Следующим летом, например? Или уже слишком поздно?

– Да. Весь смысл был в дополнительных баллах для поступления в колледж.

В отсутствие Милли сарказм у меня как-то не получается. Разговаривать так с Обри – все равно что пинать щенка ногами.

– Жаль. Честно говоря, не думала, что ты все-таки поедешь на остров. Ты вроде так резко был против…

– Оказалось, что у меня особо нет выбора.

– Похоже, у нас у всех его не было.

Обри закидывает ногу на ногу и, покачивая ступней, уставляется в окно на сгущающиеся тучи. От Хайанниса до Чаячьего острова тридцать пять миль, и погода портится чем дальше, тем больше.

– Твой отец – дядя Андерс… – Обри произносит так, будто это имя персонажа из фильма. – Какой он? Я совсем его не помню. Кажется, последний раз мы виделись, когда мне было пять?

– Он… настойчивый, я бы так сказал.

Голубые глаза Обри рассеянно глядят куда-то вдаль.

– О нем папа меньше всего говорит. Мне кажется, тетя Аллисон ему ближе всего, к дяде Арчеру он относится как-то покровительственно… А вот твоего отца едва вспоминает. Не знаю почему.

Сглотнув, я облизываю губы. Это скользкая тема. Как много можно ей сказать?

– Отец, он… всегда был как бы «белой вороной» в семье. По крайней мере, ему самому так казалось, насколько я понимаю.

– Вы с ним близки?

С этим козлом?! Еще чего! Однако я проглатываю неприятную правду и, изображая безразличие, пожимаю плечами:

– Все сложно. Сама, наверное, сталкивалась…

– Да уж. Особенно в последнее время.

Окно покрывается капельками дождя. Обри, приложив ладони козырьком к стеклу, выглядывает наружу.

– Думаешь, она будет ждать нас на пристани?

– Милли? Считаешь, найдет до того времени компанию получше? – не без надежды спрашиваю я.

– Да я не про нее, – смеется Обри. – Про бабушку.

Ее искренняя реакция застает меня врасплох. Мы как-то слишком легко нашли общий язык, и это не здорово. Как говорят на всяких реалити-шоу: «Я здесь не для того, чтобы заводить друзей».

– Ага, сейчас, – фыркаю я. – Она больше ни одного письма не прислала.

Лицо Обри омрачается.

– Тебе тоже? Я шесть раз ей писала, и она не ответила.

– Я не написал ни разу – с тем же результатом.

– Прямо мороз по коже. – Обри даже слегка поеживается, хотя речь, понятно, идет не о температуре. – Не понимаю. Ну ладно, впервые написать своим внукам с предложением о работе – как будто не родным, а просто наемным помощникам! Но могла бы по крайней мере как-то поддерживать контакт… В чем вообще весь смысл, если она даже не пытается узнать нас поближе?

– Дешевая рабочая сила, – пытаюсь пошутить я, но у Обри только еще больше опускаются уголки рта.

Я уже собираюсь отойти под каким-нибудь предлогом, когда замечаю яркую красную вспышку на лестнице – Милли возвращается. Это должно было бы подстегнуть меня еще больше, но я почему-то не двигаюсь с места.

– Разбирайте.

Милли с трудом удерживает в руках четыре пластиковых стакана – один с прозрачной жидкостью до краев и большой долькой лайма, три других со льдом. Усевшись рядом с Обри, разливает содержимое поровну и протягивает нам двоим.

– За – ну, не знаю, за долгожданную встречу с таинственной Милдред, наверное.

Мы чокаемся. Обри делает длинный глоток, но почти тут же все выплевывает.

– Фу! Милли, что это?!

Та невозмутимо протягивает ей платок.

– Пардон, забыла про лайм. – Она выдавливает в стаканы сок из дольки. – Джин с тоником, а что?

– Ты серьезно?! – Обри с гримасой отвращения отставляет свой. – Спасибо, но я не пью спиртное. Как тебе его вообще продали?

– У меня свои хитрости. – Милли отвлекается на гуськом спускающихся по лестнице пассажиров, которых дождь прогнал с верхней палубы, потом вновь переводит взгляд на нас с Обри. – Ну, потрепались на славу, давайте теперь всерьез. Что мы друг от друга скрываем?

У меня разом пересыхает в горле.

– О чем ты?

Милли пожимает плечами.

– Вся наша семья – одни сплошные секреты. У Стори по-другому не бывает. Наверняка у вас найдется что-нибудь интересненькое. – Она наклоняет стакан в мою сторону. – Давай, выкладывай.

Я чувствую, как дергается мускул под челюстью. Я бросаю взгляд на Обри – та вся побледнела, что и веснушек стало не видно.

– Нет у меня никаких секретов.

– У меня тоже, – выпаливает она. Руки стиснуты на коленях, вид такой, словно вот-вот расплачется или ее стошнит. Я был прав – врать она совсем не умеет, с этим у нее даже хуже моего.

Однако она Милли не интересует. Обернувшись ко мне, та подпирает рукой подбородок (чересчур большие часы съезжают вниз, на предплечье), слегка подается вперед и делает глоток из стакана.

– У всех есть секреты. Тут двух мнений быть не может. Вопрос только в том, чьи они – твои собственные или кого-то еще.

На лбу у меня выступает испарина. С трудом поборов желание утереть ее, я разом выпиваю половину коктейля. Не люблю джин, но тут хватаешься за то, что есть под рукой.

– А что, и те, и другие сразу не могут быть? – интересуюсь я с деланым ленивым раздражением.

Дождь так и хлещет по стеклу. Глаза Милли неотрывно смотрят на меня.

– У тебя, Джона? – спрашивает она, приподняв изогнутую, безукоризненной формы бровь. – Очень даже могут, я думаю.

Глава 4. Милли

– Выглядит не особо, да? – говорит Джона.

Я искоса взглядываю на него из-за Обри. Дождь перестал, мы стоим на верхней палубе и смотрим на приближающийся Чаячий остров. Джона облокачивается на поручни и подается вперед. Ветер треплет его волнистые темно-каштановые волосы – нечто среднее по цвету между светлыми прядями Обри и почти черными моими. Острый подбородок, который я запомнила, превратился в квадратный, и скобки на зубах пошли только на пользу. Улыбаются, правда, эти губы нечасто.

– А мне нравится! – громко произносит Обри, стараясь перекричать шум двигателя.

Паром резко кренится набок, подняв в воздух брызги белой пены. Вцепившись одной рукой в поручень, я прикусываю костяшку большого пальца на другой – есть у меня такая привычка, когда нервничаю. Мама терпеть ее не может. Губами я ощущаю вкус соли на мокрой коже, однако это приятнее, чем вдыхаемый нами воздух, наполненный выхлопными газами.

– Мне тоже, – откликаюсь я рефлекторно, лишь бы не соглашаться с Джоной.

Однако, по сути, он прав. Даже на расстоянии остров выглядит плоским и невзрачным. Тускло-желтая лента пляжей постепенно сливается с океаном, почти таким же серым, как нависшие плотные облака над нами. Крохотные белые домики усеивают берег, выделяясь на фоне невысоких деревьев. Единственное яркое пятно – приземистый маяк, желто-коричневый в веселенькую голубую полоску.

– Такой маленький, – замечает Обри. – Как бы нас клаустрофобией не накрыло.

Вытащив палец изо рта, я опускаю руку. Тяжелые часы соскальзывают на запястье. Старенькие дедушкины «Патек Филипп» – единственная память о нем, полученная еще до того, как бабушка прекратила общаться с детьми. Сколько мама ни пыталась, их так и не удалось починить. На них всегда три часа – и все же дважды в сутки, как сейчас, например, они не врут.

– Может, Милдред так нас загрузит, что нам вообще будет ни до чего, – откликаюсь я.

Обри переводит взгляд на меня:

– Ты зовешь ее Милдред?

– Ну да. А ты как?

– Бабушка. Папа всегда говорил о ней «твоя бабушка», и я как-то привыкла. – Она поворачивается к Джоне: – А для тебя она кто?

– Никто, – отрывисто отвечает он.

На несколько минут между нами повисает молчание. Паром продолжает двигаться к берегу. Белые домики становятся больше, желтая полоса пляжей обозначается четче. Скоро мы проходим мимо маяка, так близко, что видно гуляющих возле него людей. Пристань заполнена суденышками – по большей части они куда меньше того, на котором мы стоим. Оно ловко втискивается между двумя другими, и шум двигателей внезапно обрывается.

– Добро пожаловать на Чаячий остров! – объявляет капитан по громкоговорителю.

– Столько народа… – В голосе Обри, обводящей взглядом толпу на пристани, звучит нервная нотка.

– Место здорово разрекламировано, вот все сюда и рвутся, – замечает Джона, поворачиваясь от поручней к лестнице. – Не смотрели, сколько стоит снять здесь номер? Люди просто ненормальные, – качает он головой. – На Мартас-Виньярде или Нантакете пляжи куда лучше, но их привлекает маленький зачуханный островок – якобы из-за своей «небанальности».

По пути к выходу Джона сворачивает в сторону и вытаскивает из-под скамьи потрепанную спортивную сумку.

– А ваши вещи где? – спрашивает он меня и Обри.

– Сдали в багаж при посадке, – отвечаю я, оглядывая его пожитки. – У тебя что, больше ничего с собой нет?

Он перекидывает сумку через плечо.

– Мне много не надо.

Скоро мы вливаемся в поток сходящих с парома пассажиров, движущихся к берегу по узкому причалу. Прямо парад отпускников – несмотря на пасмурную погоду, все как один в шортах, темных очках и бейсболках. Мое красное платье совершенно выбивается из общей массы, однако я надела его не просто так. Его носила мама в старших классах, и это одна из немногих сохранившихся у нее вещей, в которых и сейчас можно ходить. Небольшая шпилька в адрес бабули, которая пригласила нас, внуков, но так и не пожелала признавать собственных детей. Они по-прежнему существуют, Милдред, вне зависимости от твоего к ним отношения!

Причал выходит на широкую мощеную дорожку. Дома по бокам обшиты дранкой разных оттенков белого и серого цветов. Я глубоко вдыхаю и слегка вздрагиваю – к соленому морскому воздуху примешивается аромат жимолости. Так пахнут мамины духи, но я никогда раньше не сталкивалась со смесью этих запахов в естественном виде.

Вдоль одной стороны дорожки выставлены крытые тележки с багажом. Мы с Обри отыскиваем номер 243, который нам назвал принимавший наши вещи служащий, и откидываем клапан.

– Вот они, – с облегчением говорит Обри, беря рюкзак и один из чемоданов.

Я начинаю вытаскивать свои – два на колесиках, один поменьше без – и здоровенную сумку для ноутбука. Сзади слышится недоверчивое фырканье Джоны.

– Это все твое?! – Я не отвечаю, и он добавляет: – Ты что, весь свой гардероб упаковала?

Даже не половину, но ему об этом знать необязательно. Как и то, что в небольшом одни только туфли.

– Мы здесь на два месяца, вообще-то, – напоминаю я.

Джона окидывает неодобрительным взглядом мои чемоданы «Туми» с алюминиевым корпусом, отделанным под перламутр. Наверное, если не знать, что мама купила их с рук на интернет-аукционе, смотрится слегка претенциозно. Особенно среди окружающих нас шорт и футболок. Деньги у отдыхающих на Чаячьем острове имеются, и немалые, но здесь не принято ими хвастаться. В этом частично заключается местный шарм.

– Вижу, дела у тети Аллисон идут неплохо, – ехидно замечает Джона.

– Ой, да брось. Подумаешь, привезла с собой побольше одежды, чтобы было из чего выбрать, – огрызаюсь я. – Ты сам собирался в какой-то выпендрежный научный лагерь на все лето, так что не тебе меня судить.

– Вот только выяснилось, что мне он не по карману. – По его лицу пробегает тень гнева, прежде чем оно снова принимает обычное утомленно-презрительное выражение. – Так что вместо этого я оказался здесь.

Я сдерживаю так и просящееся на язык «вот нам повезло!». Мне мало известно о финансовой ситуации что Джоны, что Обри. У нее, знаю, мать работает медсестрой, а отец последние десять лет пытается написать вторую книгу. Вряд ли они бедствуют, но уж точно не купаются в деньгах. С родителями Джоны все запутаннее. Дядя Андерс вроде бы финансовый консультант, но не в какой-то компании, а сам по себе. Пару недель назад, отыскивая информацию о родственниках в Сети, я наткнулась на короткую заметку в местной газете, где недовольный бывший клиент называл его «Берни Мейдоффом из Род-Айленда». Кто это такой, я не знала, пришлось гуглить. Оказалось, тоже консультант, который сел в тюрьму за организацию гигантской финансовой пирамиды и обман многих тысяч инвесторов. Я была слегка шокирована – наша семья, конечно, со странностями, но преступников у нас в роду никогда не было. Однако потом я почитала дальше, и в итоге выяснилось, что, хотя пара клиентов и обвиняла дядю Андерса в мошенничестве, достоверно ему можно инкриминировать максимум неудачные советы. История оказалась слишком мелкой для нью-йоркских газет, маме на глаза даже не попалась и не особенно ее впечатлила.

– Никто, имея хоть каплю рассудка, не доверил бы Андерсу свои деньги, – сказала она.

– Почему? – удивилась я. – У него же вроде блестящий ум, как ты говорила?

– Да. Но Андерса всегда заботили интересы только одного-единственного человека – его собственные.

– А как же тетя Виктория? Или Джона?

Мама поджимает губы.

– Я имела в виду бизнес, а не семью.

Однако выражение ее лица говорит об обратном. Возможно, это объясняет горечь во взгляде Джоны.

Обри обегает глазами кишащие вокруг толпы.

– Бабушка так и не появилась, – говорит она грустно. Неужели правда думала, что Милдред будет нас ждать? – Наверное, придется просто взять такси?

– Видимо, да. Я, правда, ни одного не вижу… – Щурясь против выглянувшего вдруг солнца, я спускаю темные очки в массивной черепаховой оправе на нос.

– Аллисон…

Только услышав имя несколько раз – и заметив нахмурившийся лоб Джоны, – я наконец оглядываюсь по сторонам и замечаю стоящего рядом хрупкого седого старичка. Слезящиеся карие глаза неотрывно смотрят на меня.

– Аллисон, – повторяет он дрожащим, неверным голосом. – Ты вернулась. Но зачем?

– Я…

Не зная, что сказать, я перевожу взгляд со старичка на Обри и Джону. Мне говорили, что я похожа на маму – добавляя иногда «просто даже на удивление» и косясь при этом в сторону отца, – но никогда раньше не принимали меня за нее. Может, дело в платье? Или в очках? Или в слабеющем разуме старичка?

– А Милдред знает? – В голосе начинает звучать волнение. – Ей это не понравится, Аллисон. Совсем не понравится.

У меня мурашки пробегают по шее.

– Я не Аллисон, – говорю я, снимая очки.

Старик, от неожиданности шагнув назад, оступается на булыжнике и едва не падает. Обри, молниеносно бросившись вперед, успевает поддержать его под локоть.

– Вы в порядке?

Тот не отвечает, глядя на меня так, будто привидение увидел.

– Кажется, вы знаете нашу бабушку, Милдред Стори? Это Милли, дочь Аллисон, а я Обри. Мой отец – Адам Стори. А это Джона, он… – указывая свободной рукой, продолжает она, но старик перебивает ее.

– Адам? – спрашивает он слабым голосом. – Он тут?

– Нет, нет, – улыбается Обри. – Здесь только я, его дочь.

Старик выглядит жалким и потерянным. Одной рукой он шарит в кармане кофты, будто вспомнил вдруг, что оставил дома что-то важное.

– У Адама были блестящие задатки, блестящие. Но он растратил их зря. Глупый мальчишка. Одно слово – и он мог бы все изменить.

Улыбка сползает с губ Обри.

– Что изменить?

– Дедушка! – доносится до нас встревоженный голос.

Я оборачиваюсь – к нам шагает девушка примерно нашего возраста. Невысокая, мускулистая, по смуглой коже рассыпаны веснушки, на голове копна темных волос, запястья украшает множество плетеных кожаных браслетов.

– Я же сказала тебе ждать у кондитерской! Никак не могла припарковаться из-за этих чертовых туристов… – Заметив все еще придерживающую деда за руку Обри и наши чемоданы, она поправляется: – Я хотела сказать – из-за новых гостей. С ним все в порядке? – с ноткой озабоченности спрашивает она.

Старик несколько раз медленно моргает, словно стараясь сфокусироваться на ней.

– Все хорошо, Хейзел, все хорошо, – бормочет он. – Немного устал, больше ничего.

Та берет его под локоть. Обри отступает назад.

– Кажется, мы его встревожили, – виновато говорит она, хотя на самом деле все было как раз наоборот. – Похоже, он знаком с нашей бабушкой.

– Да? А кто ваша бабушка?

– Э-э… Милдред Стори…

Обри будто сомневается, что имя что-то скажет девушке, однако у той немедленно расширяются глаза, а на лице, до того напряженном и озабоченном, появляется широкая улыбка.

– Не может быть! Так вы, значит, младшие Стори? Что вы здесь делаете?

– Бабушка пригласила нас поработать летом на ее курорте, – поясняет Обри.

Глаза Хейзел обегают нас троих с жадным любопытством.

– Ух ты! И вы впервые на острове?

Мы с Обри киваем. Хейзел слегка сжимает локоть старика.

– Дедушка, почему ты мне не сказал, что внуки Милдред Стори проведут здесь лето? Ты ведь знал, правда?

– Нет. – Старик снова принимается теребить карман.

– Наверное, ты просто забыл. – Повернувшись к нам и понизив голос, она добавляет: – У него ранняя стадия деменции. Иногда бывают просветления, а иногда совсем теряется. Они с миссис Стори близко дружат, он был их семейным врачом и хорошо знал ваших родителей. Я Хейзел Бакстер-Клемент, кстати. А дедушка – доктор Фред Бакстер.

Я тут же вспоминаю это имя.

– Ну конечно! Мама всегда говорила, что он, наверное, последний врач, который ходил по вызовам на дом.

– Да – к вашей семье, – усмехается Хейзел.

– Мой папа говорил то же самое, – добавляет Обри. – И еще, что благодаря доктору Бакстеру после травмы колена смог снова играть в лакросс в старших классах.

Все взгляды останавливаются на Джоне – добавит ли он что-то к этим воспоминаниям, но тот, грубиян, пялится в свой телефон. Повернувшись к нам с Обри, сует нам его под нос.

– Судя по всему, чтобы взять такси, нам нужно попасть на Херли-стрит.

– Это здесь, прямо за углом, – поясняет Хейзел, показывая налево.

Я уже подхватываю свой чемодан, когда она добавляет:

– Слушайте, я понимаю, мы только познакомились и просить немного странно и неожиданно, но… Я учусь на историческом в Бостонском университете и в прошлом семестре занималась одним проектом, связанным с вашей семьей. Это самостоятельное исследование о первых колонистах, потомки которых по-прежнему преуспевают в информационную эпоху. Моему руководителю очень понравилось, и он хочет, чтобы осенью я продолжила развивать тему. Может, я могла бы задать вам кое-какие вопросы? – Не дождавшись ответа, она заискивающе улыбается: – Совершенно безобидные, обещаю.

– Эм-м… – Я опускаю темные очки обратно на нос, избегая ее взгляда. В нашей семье самые невинные вопросы могут оказаться с подвохом. – Мы, наверное, в ближайшее время будем заняты…

– Да, понимаю. Давайте я дам вам свой номер – позвоните, если найдете минутку. Или захотите развлечься – я вам здесь все с удовольствием покажу.

Бросив взгляд на все еще держащего в руках телефон Джону, она быстро диктует цифры. Уж не знаю, правда он их записывает или только делает вид…

– Ну, удачного вам первого дня на острове. Пойдем, дедушка, мы хотели поесть мороженого.

Доктор Бакстер, все это время спокойно стоявший, опираясь на руку внучки, услышав обращение к себе, вдруг будто просыпается. Взгляд снова фокусируется на мне, лицо хмурится, уголки рта опускаются вниз.

– Тебе не следовало приезжать, Аллисон.

Хейзел нетерпеливо цокает языком:

– Это не Аллисон, дедушка. Ты все перепутал. – Улыбнувшись и махнув нам на прощание, она тянет его к кафе у нас за спиной. – Еще увидимся!

Обри смотрит им вслед, пока они не исчезают внутри.

– Странная встреча…

Закинув рюкзак на плечо, она подхватывает чемодан и шагает к Херли-стрит. Я стою в нерешительности, обводя взглядом свои, пока Джона, вздохнув, не берет два самых больших.

– С остальным-то справишься, принцесса? – бросает он через плечо, катя их по булыжной мостовой.

– Да, – цежу я сквозь зубы. Я бы его поблагодарила – если бы он обошелся без «принцессы».

– Ого, – произносит Джона, когда наше такси останавливается.

Главное здание курорта находится на противоположной от пристани стороне острова, иначе оно сразу бросилось бы нам в глаза. Смесь викторианского особняка и современного роскошного спа-отеля смотрится куда лучше, чем можно было бы подумать. К тому же это самое большое строение на острове – четыре этажа и бог знает сколько номеров. Девственно-белый фасад, идеально подстриженные кустарники в цвету, трава неестественно яркого зеленого цвета… Даже подъездная дорожка выглядит заново вымощенной и невероятно гладкой.

– Приятного отдыха, – говорит шофер, выходя из машины и помогая выгрузить из багажника наши чемоданы. – Смотрю, вы здесь надолго, а?

Я протягиваю ему десятидолларовую купюру, хотя по счетчику вышло всего семь.

– Да уж…

Обри заглядывает в телефон.

– Нам нужно получить все необходимые инструкции у Эдварда Франклина, – сообщает она. – Его кабинет на первом этаже, возле холла.

– Оставим пока вещи здесь, – предлагает Джона, стаскивая чемоданы и сумки в одну кучу. Заметив сомнение на моем лице, он закатывает глаза: – Ой, да ладно. Тут номера стоят от восьми сотен за ночь. Можешь не переживать за свое барахло.

– Заткнись, – огрызаюсь я, подхватывая сумку с ноутбуком и проходя мимо Джоны к двери. Всякий раз, как он открывает рот, мне начинает казаться, что вся эта поездка – одна большая ошибка.

В просторном холле нас встречает улыбающийся портье и показывает, как пройти к кабинету Эдварда Франклина. Миновав лифты, мы сворачиваем в узкий коридор с мягким, заглушающим шаги ковролином на полу. Я разглядываю фотографии в рамках на стенах, надеясь заметить бабушку или, может быть, даже маму среди улыбающихся лиц посетителей, и чуть не врезаюсь в Обри, когда та вдруг останавливается у двери.

– Есть кто-нибудь? – окликает она, постучав. – Здесь инструктаж временных работников?

– Да, да, – отвечает изнутри энергичный голос. – Входите.

Мы перешагиваем порог маленького кабинета, большую часть которого занимает огромный стол орехового дерева с разбросанными там и сям стопками папок. Из-за стола нам улыбается человек с зачесанными набок очень светлыми, как у Драко Малфоя, волосами, в хрустящей белой рубашке и галстуке с ярко-голубыми рыбками.

– Здравствуйте, и прошу прощения за беспорядок. У нас сейчас легкая неразбериха.

– Вы, наверное, Эдвард? – говорю я.

Предположение вполне логичное, учитывая, что он сидит в его кабинете. Однако дружелюбный «Драко» качает головой:

– Нет. Я Карсон Файн, отвечаю здесь за прием гостей. И исполняю обязанности Эдварда, пока мы не найдем ему замену.

– Замену? – сдвигаю я брови. – Так его здесь нет?

– Уволился два дня назад, – поясняет Карсон. – Несколько неожиданно, но не беспокойтесь – наем помощников на лето продолжится и без него. Пожалуйста, назовите мне ваши имена.

– Милли Стори-Такахаси, Обри Стори и Джона Стори, – произношу я.

Пальцы Карсона замирают над клавиатурой.

– Серьезно? Ребята, а вы в курсе, что у вас одна фамилия с владелицей курорта? Надо же, какое совпадение! Кажется, у нас до сих пор не было ни одного Стори, а тут сразу трое! – Вокруг его голубых глаз собираются лукавые морщинки. – Жаль, что вы с ней не родственники, а?

Джона откашливается, мы с Обри обмениваемся недоумевающими взглядами. Как можно не знать, кто мы? Разве о нашем приезде не должно было стать известно, и не только среди тех, кто занимается наймом помощников на лето?

– Но мы действительно родственники, – говорю я. – Мы ее внуки.

– Да, было бы здорово, правда? – усмехается Карсон, но, когда никто из нас не поддерживает его веселья, улыбка исчезает. – Подождите, вы что, серьезно?

– Эдвард вам не говорил? Мы переписывались с ним еще с апреля. – В порыве доказать свои слова я вытаскиваю из сумки папку с распечатками. – Вот, если хотите убедиться, здесь все есть.

Карсон берет ее, но тут же возвращает мне, едва взглянув.

– Он мне ни слова не сказал! Ну, Эдвард! Поверить не могу, как можно быть таким безответственным! Если бы он не ушел сам, я бы его уволил! Сейчас посмотрю, не оставил ли он каких-то записей.

Карсон яростно бьет по клавишам. Мы ждем в неловком молчании. Наконец его лицо проясняется.

– Ладно, я ничего тут не нахожу, но, к счастью, ваша бабушка как раз здесь, на месте. Мы только что закончили ремонтировать бальный зал, и она его осматривает. Если подождете буквально несколько минут, я приведу ее сюда.

Глаза Обри расширяются в тревоге:

– Что, прямо сейчас?

Карсон вскакивает на ноги с решимостью человека, стремящегося исправить свой промах.

– Именно сейчас! Я скоро!

Он пулей выскакивает в коридор, оставив нас неловко стоять у стола. Я вытираю вдруг вспотевшие ладони о подол. Мне казалось, что я готова к встрече с бабушкой, но сейчас, когда это вот-вот произойдет, оказывается, что нет. Голова совершенно пустая. В комнате царит абсолютная тишина, только откуда-то – наверное, из динамиков в холле – едва слышно доносится фоновая музыка. Качество звучания оставляет желать лучшего, но через несколько секунд я различаю знакомый мотив и едва не смеюсь от радости. Это «Африка» группы «Тото», у мамы в детстве она была любимой песней. На единственном семейном видео, которое я пересматривала несчетное количество раз, четверо младших Стори вместе распевают ее на пляже.

Музыка странным образом как нельзя лучше оттеняет приближающиеся шаги и напористый голос Карсона:

– Как удачно, что я успел до вашего отъезда, миссис Стори!

Обри рядом со мной громко сглатывает. И вот бабушка стоит перед нами. Впервые в жизни я вижу ее наяву – таинственную, неуловимую, эксцентричную Милдред Стори.

Я скольжу по ней взглядом, выхватывая одну деталь за другой. Первыми бросаются в глаза драгоценности, их нельзя не заметить – двойная нитка глянцево-переливчатого серого жемчуга, ярко выделяющегося на строгом черном костюме, и такие же подвески-сережки. Туфли на каблуках впечатляющей для женщины за семьдесят высоты. Завершает наряд маленькая шляпка с вуалью. Общий вид такой, будто бабуля собралась на похороны какого-нибудь престарелого государственного деятеля. На черной сумочке лакированной крокодиловой кожи поблескивает золотой замочек. Я повидала в Нью-Йорке подделок, чтобы сразу распознать настоящий «Биркин» за двадцать тысяч долларов.

Знаменитые высокие скулы Милдред с возрастом утратили рельефность, но накрашена она все так же безупречно, как на всех виденных мною фото. Однако самое примечательное в ней – это волосы, собранные сзади в низкий пучок, такие снежно-белые, что даже не верится в естественность их цвета.

Ее блестящие глаза перебегают с Обри на Джону, которые совершенно не похожи на своих отцов, и останавливаются на мне, и я замечаю в них искорку узнавания.

– Значит, это правда, – произносит бабушка негромким хрипловатым голосом. – Вы и в самом деле здесь.

Я с трудом перебарываю иррациональный порыв сделать книксен.

– Спасибо, что пригласили нас…

Та с резким выдохом сдвигает брови.

– Пригласила? – повторяет она.

Мы недоуменно смотрим друг на друга, пока молчание не прерывает нервное покашливание Карсона. Лицо бабушки вновь превращается в гладкую, без малейшего выражения маску.

– Да, действительно. – Милдред перекладывает сумочку из одной руки в другую. – Вы, должно быть, устали с дороги. Карсон, отведите их в комнаты для персонала, пожалуйста. Я поручу своей помощнице подобрать более удобное время для нашей беседы.

Карсон, маячащий сзади, выглядит совершенно растерянным.

– Да, конечно. Простите, мне нужно было самому догадаться…

– Ничего страшного, – холодно откликается Милдред. – Все в полном порядке.

Однако я знаю, что это не так. До того, как к ней вернулось самообладание, из путаницы моих мыслей выделилась одна – кристально ясная и прозрачная: бабушка не имела ни малейшего представления, что мы должны приехать.

Аллисон, 18 лет. Июнь 1996 года

Паром подходил с противоположной стороны Чаячьего острова, так что Аллисон с террасы Кэтминт-хауса видела лишь расстилающуюся водную гладь, плавно переходящую в голубое небо. Однако деловитый гул, доносящийся со всех сторон, напоминал, что летний сезон вот-вот начнется и что братья уже скоро будут дома.

Мама решила устроить праздник в честь возвращения Адама и Андерса, но, едва начав его планировать, тут же изнемогла от объема работы. Спасительницей, спокойно и успешно справившейся с делом, выступила ее помощница Тереза – как это было всегда в последние полгода, прошедшие после смерти отца Аллисон. И теперь небольшая армия помощников подготавливала все к сегодняшнему вечеру, развешивая на деревьях китайские фонарики, сооружая временную сцену для музыкантов и разбивая белые шатры вдоль лужайки сбоку дома, где гостей будут потчевать лобстерами, устрицами и фирменным блюдом Чаячьего острова – перепелиными яйцами а-ля рюс. Аллисон сверху не видела пляж, но знала, что там готовится фейерверк, на фоне которого померкнет празднование Дня независимости в большинстве американских мегаполисов.

– Думаешь, мы тоже удостоимся такой встречи, когда приедем из колледжа?

На соседний шезлонг с ухмылкой плюхнулся младший брат Аллисон Арчер, неуклюже выставив вперед ноги. Он совсем недавно вдруг сильно вырос, только к семнадцати годам достигнув тех же шести футов, что и Адам, и как будто еще не привык к своим новым удлинившимся пропорциям.

– Вообще-то прошлым летом матушка такого не устраивала, – напомнила Аллисон.

Адам, самый старший, поступил в Гарвард два года назад. Андерс присоединился к брату прошлой осенью. Сама Аллисон, нарушая семейную традицию, в сентябре отправлялась в Нью-Йоркский университет.

– Просто в этом году все по-другому…

– Да, знаю. – Широкие плечи Арчера ссутуливаются, отчего он выглядит сразу меньше и юнее. – Правда, странно, как дом, полный людей, может быть таким… пустым?

У Аллисон в горле встает комок.

– Без отца все не так. И праздник тоже.

Арчер грустно улыбается:

– Да, еще и устрицы эти… Господи, он ведь их терпеть не мог. Как он их называл…

– «Морские сопли», – произносят они с Аллисон в унисон, подражая отцовскому голосу, и оба фыркают, почти смеясь.

– И я с ним согласен, – добавляет Арчер. – Сколько ни добавляй к ним масла, сливок, соли и так далее, на вкус все равно гадость.

Большую часть времени после смерти отца Аллисон ощущала ничем не восполнимую пустоту – так много места он занимал в их жизни. Это была рана, которая будет болеть всю жизнь. Однако время от времени, обычно в такие вот задушевные моменты, как сейчас с Арчером, все же проблескивала надежда, что однажды в воспоминаниях останется больше светлого, чем горького. Частичка души Аллисон осталась в прошлом, но за последние месяцы она усвоила, что горю нельзя давать волю. Если позволить ему завладеть собой накануне маминого праздника, потом будет тяжело улыбаться и веселиться, как этого от нее ждут.

Арчер, видимо, подумав о том же, откинулся в шезлонге, заложил руки за голову, скрестил ноги в лодыжках и вместе с позой сменил тему разговора:

– Как думаешь, насколько невыносимым стал Андерс после года в Гарварде? По десятибалльной шкале?

– На двадцать.

Оба рассмеялись.

– Да, наверное. Вот Адама здорово будет увидеть, – добавил Арчер.

Аллисон не относилась к старшему брату с таким же обожанием, но все же была рада его приезду. Никто кроме Адама не мог вызвать у мамы такой счастливой улыбки.

– Я говорил с ним перед отъездом, и он сказал, что точно пойдет к Робу Валентайну в следующую субботу. Осталось только Андерса уговорить.

– Вообще-то я тоже еще не согласилась, – напомнила Аллисон.

Все Стори с двенадцати лет учились в частном пансионе «Мартиндейл» под Бостоном, и только один Арчер продолжал дружить – и чем дальше, тем теснее – с одноклассниками из местной начальной школы. Последние несколько лет он каждые каникулы пытался затащить братьев и сестру на какую-нибудь вечеринку на острове, но они в эти компании как-то не вписывались.

– Да ладно тебе, весело будет.

Аллисон закатила глаза.

– Ты что, ничего не вынес из той истории с Кайлой и Мэттом?

– Это было сто лет назад.

– Только не для Андерса. – Аллисон, вдруг выпрямившись, наклоняет голову набок. – Кажется, меня зовет матушка?

– Не слышу… – начал было Арчер, но остановился – из дома действительно долетело слабое, но отчетливое: «Аллисон!» – Признаю свою ошибку. Твой сверхчувствительный слух снова победил.

Аллисон, поднявшись на ноги, пересекла террасу и отодвинула стеклянную дверь в тот самый момент, когда мать появилась в комнате.

– Ох, Аллисон, слава богу, ты здесь.

Мама была уже одета к празднику – узкое белое платье, серебристые сандалии и гарнитур из желтых бриллиантов. Темные волосы собраны сзади, несколько расчетливо оставленных свободных прядей смягчают резкие черты лица. Губы накрашены красной помадой любимого оттенка, дымчатые тени наложены как всегда безупречно. Лишь присмотревшись, можно было заметить в лице некое напряжение – в роли хозяйки вечера Милдред Стори не чувствовала себя полностью естественно, всегда полагаясь на таланты мужа в этой области.

– Не могла бы ты спуститься к шатрам и взглянуть на цветы? Тереза заказала их в новом магазине на Херли-стрит. Мы раньше никогда не пользовались их услугами, и, боюсь, она выбрала их только потому, что Мэтт сейчас там работает. Я сейчас наблюдала за всеми приготовлениями, и мне показалось, что букеты немного несбалансированы.

– Несбалансированы? – повторила Аллисон.

– Чересчур много калл, – пояснила мама.

Сплетя пальцы, она бросила на руки нахмуренный взгляд. Это был ее новый пунктик – с недавнего времени она уверилась, что руки, в отличие от лица, выдают тот факт, что ей уже к пятидесяти. Аллисон нежно развела их, легонько пожав, чтобы приободрить.

– Уверена, что они просто чудесны. Но на всякий случай посмотрю.

Она выскользнула за дверь, прикрыв ее за собой. Если бы отец был здесь, он сказал бы: «Твоя задача сейчас – успокоить маму. Не важно, что там на самом деле – главное, заверить ее, что в каждой вазе калл ровно столько, сколько нужно». Ну, с этим-то Аллисон справится.

Прошлепав босиком по полированному дереву и мрамору полов, она задержалась у бокового выхода, чтобы надеть оставленные возле двери сандалии. Снаружи было шумнее, чем казалось с террасы. Голоса мешались со звуками строительства, время от времени бренчала гитара – музыканты разыгрывались перед выступлением. В воздухе разливался запах жимолости от кустов вдоль стены Кэтминт-хауса. Завернув за угол, Аллисон едва не столкнулась со стоящими бок о бок мужчиной и женщиной, обозревавшими раскинувшееся перед ними море белых шатров.

– Привет, Аллисон. – Мамин юрист Дональд Кэмден вытянул руку, задерживая девушку. – Куда спешишь?

– Э-э, ну… – замялась она, заметив рядом помощницу матери. Не говорить же, что проверить – не выбрала ли та плохого поставщика цветов из соображений семейственности. – Так просто, посмотреть.

Тереза Райан тепло улыбнулась в ответ. Она тоже была вдовой, но, в отличие от Милдред, не боялась выдать свой возраст. Седая, слегка полноватая, всегда в простеньких платьях и удобных туфлях…

– Скажешь мне потом свое мнение? – попросила Тереза и, коснувшись руки девушки, понизила голос до заговорщического шепота: – Между нами говоря, стандарты твоей матушки меня слегка пугают.

– Это вы мне говорите? – рассмеялась Аллисон с облегчением – теперь у нее был законный повод все проинспектировать.

С выпрямленной спиной и расправленными плечами она прошла по лужайке, где люди почтительно расступались, узнавая ее. Обычно на празднествах, устраиваемых родителями, Аллисон старалась слиться с обстановкой, но сегодня все иначе. Маме нужна еще одна хозяйка вечера в помощь, а не застенчивая дочь-подросток.

Зайдя в ближайший шатер, Аллисон по достоинству оценила труды Терезы. Все было выше всяких похвал: хрустящие белоснежные скатерти, мягкие стулья с повязанными на спинках бантами из полупрозрачной ткани того же цвета, сверкающее столовое серебро, искрящийся хрусталь и, конечно же, букеты. Они стояли в ослепительно-белых вазах в центре каждого стола – пышные охапки кремовых роз, лаймово-зеленых орхидей, перистых листьев какого-то неизвестного Аллисон растения и великолепных пурпурных калл. Само совершенство – трудно представить что-то лучше.

– Как они тебе, Алли? Одобряешь? – донесся вдруг голос сзади.

Аллисон обернулась – перед ней стоял сын Терезы Мэтт, в футболке с логотипом цветочного магазина. Тщательно отработанная горделивая поза вдруг куда-то испарилась.

– Меня так никто не называет!

– Ну и зря, – возразил Мэтт. – Тебе очень подходит. Надо постараться распространить это в народе.

Аллисон не нашлась с ответом, и Мэтт добавил:

– Нет, серьезно, как по-твоему – все нормально? Мама просто с ума сходит из-за этого праздника. Если мне придется вернуть пятьдесят букетов, ее инфаркт хватит.

– Они просто чудесны, – честно ответила Аллисон.

Мэтт смахнул воображаемый пот со лба.

– Ну, теперь она может считать, что год прошел не зря.

Аллисон прикусила губу, сдерживая улыбку. Мэтт был симпатичным и обаятельным, но в настоящее время – несмотря на родство с Терезой – среди младших Стори считался персоной нон грата. Прежде они относились к нему по-дружески, пока на прошлое Рождество он не закрутил с Кайлой Дьюгас – подружкой Андерса, с которой тот то сходился, то расходился. Отношения Кайлы и Мэтта продлились каких-то два месяца, но этого хватило, чтобы Андерс записал его в свои кровные враги на всю жизнь. Последние полгода Аллисон не помнила, чтобы братья называли Мэтта иначе как «долбаный Мэтт Райан».

– Тут скоро должен появиться Андерс… – услышала она собственный голос.

Улыбка Мэтта увяла.

– Спасибо за предупреждение. Тогда мне лучше исчезнуть. К тому же меня все равно нет в списке приглашенных… – добавил он, обводя глазами сверкающее внутреннее убранство.

– Нет, я не хотела…

Господи, и в мыслях не было его прогонять! Аллисон полагалось злиться на Мэтта из-за Андерса, но ведь на самом деле тот вкладывал в отношения с Кайлой столько же усилий, сколько и во все, что не касалось непосредственно его драгоценной персоны, – то есть самый минимум. А Мэтт… это Мэтт.

Он криво улыбнулся.

– Эй, не стоит за меня переживать. Мое дело сделано, раз тебе понравились цветы. – Он шагнул ближе, и его голубые глаза лукаво заискрились, скользнув по выцветшей футболке и спортивным шортам Аллисон. – Ты так на праздник пойдешь? А что, мне нравится. Такой местный неформальный прикид.

– Матушка бы тысячу раз умерла на месте, а потом воскресла, чтобы прибить меня, – откликнулась Аллисон, хоть и знала, что Мэтт шутит.

Он еще немного приблизился.

– А как бы она восприняла, если бы ты выпила со мной кофе на следующей неделе?

Стоп, Мэтт Райан правда приглашает ее на свидание?! Аллисон открыла рот, чтобы ответить – хотя сама понятия не имела что, – но тут в проеме появилось знакомое лицо. Красивое, с выражением какого-то ожидания в глазах и немного высокомерное. Адам! Уже вернулся из Бостона – значит, и Андерс может быть где-то здесь. Аллисон расправила плечи и одарила Мэтта заученной фирменной улыбкой Стори.

– Уверена, она вовсе не стала бы возражать. Мы можем назначить время позже – сейчас мне нужно идти. Прошу меня извинить.

Хоть Абрахама Стори и не было с ними больше, Аллисон точно знала, что бы он сказал о ее затруднительной ситуации: с одной стороны братья, с другой – романтическое увлечение. «Семья прежде всего».

– Мальчишки, вы вернулись! – крикнула Аллисон, бросаясь к ним с широко распахнутыми объятиями.

Глава 5. Обри

– Как я выгляжу?

Милли, стоя у своего шкафа, поворачивается вполоборота, одна рука на бедре. Темные длинные волосы распущены, из одежды – укороченные белые джинсы и легкая маечка с яркими розовыми и серебристыми цветочками.

– Просто супер, – честно отвечаю я.

Лениво водя рукой по потертому зеленому покрывалу на своей кровати, я дожидаюсь, пока двоюродная сестра закончит собираться. В общежитии для временных помощников на лето далеко не так роскошно, как в самом курортном отеле. У нас на двоих одна маленькая голая комната, обставленная по-спартански – две кровати, встроенные шкафчики с выдвижными ящиками и зеркалами, два стола с простыми деревянными стульями. Туалет с ванной в коридоре. Посмотреть телевизор с большим экраном, сидя на мягком, можно только в общей гостиной.

Чемоданы Милли не поместились в узкий платяной шкаф и занимают все пространство между столами. Хотя если у нее все вещи такие, как сейчас на ней, будет глупо обвинять, что она привезла их в таком количестве.

– Классная майка, – замечаю я.

– Спасибо. Баба́ купила ее в ту же поездку в Японию, что и твой гамагути, – откликается Милли, тщательно расчесывая щеткой и без того сияющие волосы.

– Это было так мило с ее стороны…

Сразу, как мы оказались в комнате и начали распаковывать вещи, Милли вручила мне подарок от своей бабушки – чудесный кошелек с металлической застежкой и рисунком в виде голубых волн: «Она знает, что ты любишь плавание». У меня комок встал в горле. Мамины родители уже умерли, так что Милдред Стори – моя единственная бабушка, однако совершенно посторонняя женщина – оказалась куда добрее и заботливее.

Со странного и неловкого знакомства в кабинете Карсона Файна прошло уже четыре дня. Тогда, едва мы оказались вместе в комнате общежития, Милли заявила, что бабушка понятия не имела о нашем грядущем приезде.

– Разве ты не видела ее лицо? Она была просто в шоке.

– Ну да, она оказалась не готова. Наверняка не так представляла наше знакомство – как бы между прочим. Но, Милли, как она могла не знать, что мы приедем, если сама нас пригласила?

Та фыркнула:

– Это мог быть кто-то другой. Я уже не уверена, что письма были от нее.

– Полная бессмыслица, – возразила я.

Я действительно тогда так считала. Решила, что Милли просто выдумывает. Однако с тех пор мы получили от бабушки одно-единственное известие – обезличенные несколько строчек, где сообщалось, что она уехала в Бостон по делам. «Свяжусь с вами по возвращении».

Мне все еще кажется, что Милли преувеличивает, но… Очень странно пригласить к себе никогда раньше не виденных внуков, а потом взять и самой уехать.

Милли взмахивает щеткой все ожесточеннее, взгляд в зеркале становится злым.

– Будь Баба́ ясновидящей, купила бы нам футболки с надписью «Моя вторая бабушка – стерва-разводила».

Я невольно хихикаю, но тут же чувствую себя виноватой и скорее меняю тему:

– Интересно, бабушка видела статью?

В воскресенье местная газета вышла с заголовком «Новая глава в истории Стори: внуки возвращаются на остров». Кто им сообщил – непонятно. Милли думает, что та девушка, которую мы встретили, Хейзел, но я подозреваю Карсона Файна. С самого нашего приезда он обращается с нами как с членами местной королевской семьи, предоставляет разные бонусы вроде возможности пользоваться курортным «Джипом» или работать в удобную смену. Бассейн, где я дежурю в качестве одного из спасателей, открывается в шесть утра, но я ни разу не приходила туда раньше десяти. Джона и Милли трудятся в двух гостиничных ресторанах – не знаю насчет него, мы больше почти не общались, но она проводит там едва ли три часа в день, это точно.

– Ну, кое-кто ее точно заметил, – усмехается Милли.

Вчера после обеда в своих почтовых ящиках мы обнаружили одинаковые кремово-белые конверты. Я сперва решила, что это от бабушки, однако внутри оказалось нечто совсем другое:

Кому: Обри Стори, Джоне Стори и Милли Стори-Такахаси

Дональд С. Кэмден, эсквайр, приглашает вас отобедать с ним в среду, 30 июня, в час дня в ресторане «Л’Этуаль».

Ответить просьба на почту Мелинды Картрайт:

[email protected]

– Бог ты мой, Дональд Кэмден! – воскликнула Милли, когда мы прочитали письмо. – Хочет и нас прогнать с острова, как родителей? «Вам известно, что вы сделали», – низким голосом добавила она.

– Да ладно тебе…

Протест вышел слабым и не слишком уверенным. Чем дольше мы не получали известий от бабушки, тем меньше я представляла, чего можно ждать. Ну, скоро мы все узнаем. Сейчас уже без пятнадцати час, машина, посланная за нами Кэмденом, должна прибыть с минуты на минуту.

– Давай лучше о чем-нибудь более приятном, – застегивая вторую сережку, предложила Милли. – Что там твой парень? Скучает без тебя?

Я машинально достаю из кармана телефон. В прошлую пятницу, прямо перед вылетом из Портленда, Томас написал мне: «Удачно провести лето!» — и добавил гифку с волнами. Прощальные слова вышли какими-то странными… как будто окончательными. Больше я ничего от него так и не получила, хотя сама постоянно ему писала, что у меня нового, и оставила пару голосовых сообщений. Я понимаю, разница во времени, да и телефоном во время летней подработки пользоваться нельзя, но все равно…

– Томас скучать не любит.

Милли бросает беглый взгляд на мое отражение в зеркале, как бы взвешивая, стоит ли продолжать расспрашивать, потом берет блеск для губ.

– Тогда даю тебе разрешение флиртовать с кем захочешь из… «Тауэр»? – запинается она перед последним словом.

– «Тауи», – поправляю я.

Так на Чаячьем острове называется программа по найму временных помощников на лето из числа школьников. Мы живем отдельно от постоянных работников, и периодически у нас проходят какие-то совместные мероприятия – в первый день были посиделки у костра на пляже, а вчера турнир по волейболу. Нам даже раздали футболки с надписью «ТАУИ». Я свою сняла только несколько минут назад, переодеваясь к ланчу, а Милли в первый же день засунула в самый нижний ящик и больше не вынимала.

Большинство идет в «Тауи» вовсе не ради денег, они и так обеспечены. Сосед Джоны по комнате Эфрам – сын звезды ритм-энд-блюза начала 2000-х. У другого парня мать заседает в Сенате. Рядом с нами живет Бриттани – ее родители создали мессенджер, которым пользуется вся моя школа. В основном сюда отправляются ради строчки в резюме, из соображений престижа или просто лишь бы оказаться подальше от своей семьи.

– Не понимаю я этого названия, – хмурится в зеркале Милли. – Что за «Тауи»?

– Птица, – напоминаю я. Вот что значит невнимательно прочитать ознакомительный буклет. – Прилетает на Чаячий остров только летом.

– Мило, – равнодушно бросает Милли, продолжая одеваться.

Мне уже давно ясно, что она вообще не коллективный человек, в отличие от меня. Я-то почти всю жизнь была в какой-нибудь команде, перепробовав много разных видов спорта, прежде чем сосредоточиться на одном. До меня вдруг доходит, что две главные опоры в моей жизни – команда по плаванию и Томас – остались где-то далеко-далеко, и не только в буквальном смысле. Чувство одиночества грузом опускается мне на плечи.

Поднявшись с кровати, я встряхиваюсь, как перед соревнованиями, чтобы отогнать грустные мысли.

– Зайдем за Джоной?

– Лучше не будем, – сухо откликается Милли. – Мы и так его слишком скоро увидим.

– По-моему, он ничего. Я думала, будет хуже, – говорю я, взглядывая в свое зеркало. Хвост не растрепался – значит, все нормально, можно идти. В старших классах я сначала тоже долго прихорашивалась перед выходом, пока Томас не сказал, что все равно не видит разницы между «до» и «после». – Иногда он даже забывает грубить.

Милли скорчивает рожицу.

– Но потом быстро вспоминает.

Телефон вибрирует, и я с надеждой смотрю на экран, но это всего лишь сообщение от отца. Еще одно. Раньше от мамы пришла целая куча с вопросами о поездке, двоюродных брате и сестре, об острове – и упоминание, что поживет у тети Дженни «какое-то время». Папу, в разных вариациях, интересовало только одно: «Что там у вас с бабушкой?»

Я сую телефон в карман, не прочитав. Сколько себя помню, я бросала все на свете, чтобы ответить отцу. На сей раз он может и подождать.

* * *

Дональд Кэмден прислал за нами вместительный «Линкольн», но втроем на заднем сиденье все равно было бы тесно. Джона вызывается сесть впереди, но, похоже, тут же начинает об этом жалеть – шофер оказывается тем еще болтуном.

– Много где уже на острове побывали или вас чересчур загружают? – спрашивает он, выезжая на Океанское шоссе. Эта дорога с не особенно оригинальным названием идет вдоль нескольких самых крупных пляжей.

Джона только неразборчиво бурчит что-то. Я подаюсь вперед:

– Ну, мы здесь только четыре дня. Ходили на ближайший пляж и в центре были пару раз.

– Заметили, чего здесь нет? – спрашивает водитель таким тоном, словно готовясь поведать чудесную тайну. Прежде чем я успеваю среагировать, сам и отвечает: – Ни одного сетевого магазина или кафе. Они пытались, не подумайте, – особенно «Старбакс». Но мы здесь поддерживаем местный бизнес.

Пялившийся в телефон Джона вдруг оживает.

– Круто! – восклицает он с энтузиазмом, какого мы прежде от него не видели.

Милли тычет кулаком в спинку переднего сиденья.

– «Старбакс» ты тоже терпеть не можешь, как и… – она изображает задумчивую гримасу, – …вообще все на свете?

Джона игнорирует вопрос, и шофер продолжает так, будто его и не прерывали:

– По дороге к центру, по правой стороне будет несколько пляжей. Вот Денежный – очень популярен для семейного отдыха. Его так назвали, потому что раньше в песке постоянно попадались монетки. Поговаривают, что основатель курорта каждое лето зарывал здесь несколько сотен долларов мелочью, чтобы детишки могли их откапывать. Не знаю, правда или нет, но после того, как он умер, деньги находить перестали.

«Правда!» – чуть не говорю я вслух. Это была любимая история мамы про Стори – как дедушка каждые несколько недель ночью пробирался на пляж, чтобы пополнить запас монеток. Папа рассказал ей об этом, когда они познакомились на вечеринке у общего друга, уже после колледжа, и мама всегда говорила, что именно тогда начала влюбляться. Мне только теперь подумалось – получается, первым ее привлек отраженный блеск щедрости совсем другого человека.

Обменявшись взглядами с Милли, я понимаю, что и она слышала об этом от матери. Однако мы обе молчим – за короткую поездку всего все равно не объяснишь.

Машина останавливается на светофоре, но монолог нашего водителя не смолкает. Указав на плоскую полосу серого песка справа, он продолжает:

– А вон там у нас Короткий пляж…

– Как вы сказали? – прерываю я, услышав знакомое название. – «Кроткий»?

– Нет, «Короткий». Два «о».

– А можно нам… можно мне на него взглянуть? Это был… папин любимый пляж.

– Правда? – переспрашивает Милли.

– Конечно, – одновременно с ней добродушно говорит шофер и тормозит у обочины. – Не самое красивое место на острове, по-моему, но посмотрите, если хотите.

Я выбираюсь из машины, Милли следом за мной. Между дорогой и пляжем идет полоска травы. Сам он совсем небольшой, по форме похож на полумесяц. Крупный песок с камнями, растительность вокруг редкая и чахлая. Тут и там на ярких полотенцах загорают люди, но в целом народа для этого времени дня совсем немного.

Милли поправляет темные очки.

– И это любимый пляж дяди Адама?!

Я оборачиваюсь:

– Ты читала его книгу? «Короткое и прерванное молчание»?

– А, нет. Я пыталась, но она такая…

– Скучная, – заканчиваю я за нее. – Да, знаю. Но главный герой там – я всегда считала, что под ним папа вывел самого себя, – постоянно упоминает один пляж в своем родном городке. Пляж называется «Кроткий». И все время повторяет, снова и снова: «Там-то все и пошло наперекосяк».

– Хм… – Милли на несколько секунд замолкает, потом говорит: – Только ведь этот «Короткий».

– Да, но папа там не особенно заморачивается с именами и названиями. Например, жену главного героя зовут Магда, а мою маму – Меган. А дочь у него Оги.

– Оги? – озадаченно морщит переносицу Милли.

– Уменьшительное от «Огаста», – объясняю я.

– Хорошо, ну и?.. Думаешь, с твоим папой здесь что-то произошло?

– Необязательно… – говорю я.

Объяснение очень в его духе – как будто все, что с ним случалось, происходило не по его воле. Однако в жизни не так – во всяком случае, у него точно было по-другому.

– Просто интересно.

Сзади слышится громкое покашливание. Мы оборачиваемся – из окна машины недовольно глядит Джона.

– Наглазелись? Или ну его, этот ланч, будете и дальше рассматривать худший в мире пляж?

– Еще три дня, – бормочет под нос Милли, шагая обратно. – Еще каких-нибудь три дня, и я его прикончу.

«Л’Этуаль» оказывается классическим рестораном для пожилых. Обои с цветами, низкие мягкие стулья, а в тяжелом томе меню с золотым обрезом все сплошь запеченное и не дешевле тридцати долларов.

– Если хотите что-то, чего там нет, не стесняйтесь попросить, – предлагает Дональд Кэмден, пока официант разливает по бокалам воду. – Шеф-повар – мой хороший друг.

– Спасибо, – бормочу я, тайком бросая изучающий взгляд поверх меню.

Кэмден примерно одного возраста с бабушкой и так же хорошо сохранился. У него густые серебристые волосы и загорелая кожа. Лицо раскраснелось то ли от солнца, то ли от уже второй порции спиртного. С самого начала он держится с нами внешне приветливо и непринужденно, спрашивает про работу и нравится ли нам в «Тауи». Я, однако, все больше и больше нервничаю, потому что до сих пор не могу понять, зачем мы здесь и чего он от нас хочет.

– Можно мне гамбургер с булкой, а не без? – спрашивает Джона, хмуро изучая меню.

Он одет хуже всех, сидящих в зале, – старая футболка, джинсы и заношенные кроссовки. Мы с Милли по крайней мере постарались принарядиться, посмотрев фотографии ресторана в интернете. Дональд, однако, не показывает виду.

– Конечно, – усмехается он. – Здесь все помешаны на здоровом питании, следят за содержанием углеводов и прочее, но вам, само собой, об этом можно не волноваться.

Официант возвращается, чтобы принять заказ. Закончив, Кэмден откидывается на спинку стула и делает глоток янтарной жидкости из хрустального бокала.

– У вас уже была возможность оценить наши пляжи?

Взгляд останавливается на Джоне, который только еще больше ссутуливается.

– Я не любитель пляжей, – бурчит он.

Насколько мне известно, его вообще ничто особо не интересует. Он не был ни на одной из встреч «Тауи». Многие из наших соседок считают его симпатичным – особенно Бриттани все время старается его куда-нибудь затащить, – но если ему самому кто-то и нравится, он этого не показывает.

– Я слышала, перед Кэтминт-хаусом, где жили родители, очень хороший пляж, – замечает Милли и, откинув движением головы волосы, добавляет: – У мамы он был любимым.

К лицу у меня приливает кровь. Вызов брошен, хотя еще даже не подали закуски. Однако Кэмден как будто и не замечает его, лишь делает еще глоток.

– Да, чудесный пляж. – Голос звучит совершенно спокойно. – Рассветы там потрясающие.

– А «Короткий»? – спрашиваю я.

«Там-то все и пошло наперекосяк». Я пытливо ищу на лице Кэмдена подтверждение, что это место действительно важно – может быть, даже как-то связано с разрывом между бабушкой и родителями, – однако тот только пожимает плечами:

– Ничего примечательного.

Милли беспокойно ерзает на стуле. Дональд, видимо, поняв, что светская беседа ей надоела, отставляет бокал и подается вперед, сложив руки на столе.

– Наши прекрасные пляжи можно обсуждать еще долго, но я пригласил вас сюда не за этим. Вы позволите мне говорить откровенно?

– Пожалуйста… – откликаюсь я.

– Я только «за», – одновременно со мной произносит Милли.

Джона бормочет под нос что-то вроде «А получится?», но я не уверена, что расслышала правильно. Снова появляется официант с тарелками. Кэмден дожидается, пока тот расставит их на столе, и только потом продолжает:

– Ваша бабушка не в лучшей форме. Непосредственно сейчас ее здоровью ничего не угрожает, однако оно слабеет, и, на мой взгляд, ей следует избегать любого нарушения сложившегося жизненного уклада. Боюсь, оказанное вам троим радушие перенапрягло ее, а с течением времени это бремя будет все более и более возрастать.

– Бремя?! – возмущенно выпаливает Милли. – Радушие?! О чем вы вообще?! После приезда мы ее почти не видели!

Дональд как будто и не слышит.

– В то же время появилась интересная возможность, которой я хотел с вами поделиться. Вам знакома серия фильмов «Агент под прикрытием»?

– Ну да, – говорю я. – Конечно.

Первая часть – про двух студентов колледжа, которые становятся супертехнологичными шпионами, – вышла, когда я училась в восьмом классе, и совершенно неожиданно стала таким хитом, что потом сняли еще две. Я не один год сохла по Данте Рогану, сыгравшему одну из главных ролей. Иногда даже, целуясь с Томасом, я закрывала глаза и представляла на его месте актера.

– Не знаю, слышали ли вы, но этим летом в Бостоне снимают продолжение, – поясняет Дональд. – Компания моего старого друга занимается юридическим сопровождением, и от него я знаю, что на съемках нужна дополнительная рабочая сила. Молодые люди, которые выполняли бы различные поручения, а также время от времени выступали бы в роли дублеров или статистов в массовых сценах. Я подумал, что вас троих это может заинтересовать.

– Еще бы! – выпаливаю я, не раздумывая.

– Ничего не обещаю, – добавляет Дональд, разрезая свою запеченную треску, – но если захотите, буду рад узнать подробнее. Как я слышал, там предоставляется жилье и платят неплохо. Во всяком случае, больше, чем в текущий момент на курорте. Словом, все останутся в выигрыше. – Он прерывается, аккуратно отправляя в рот кусочек. – Вы получите ни с чем не сравнимые впечатления, а вашу бабушку, которой не под силу сейчас роль гостеприимной хозяйки, ждет самый обычный, спокойный летний сезон.

– Но у нас здесь есть работа, – раздумчиво говорит Джона. – Мы не можем просто взять и уехать.

Дональд машет рукой:

– Претендентов на летнюю подработку на курорте всегда больше, чем мест. У нас длинный список желающих. Уверен, вам легко найдется замена.

– А мы будем работать с Данте Роганом? – затаив дыхание, спрашиваю я.

Милли вдруг резко встает, бросив салфетку на стул.

– Мне нужно отлучиться. Пойдешь со мной, Обри?

– Я вроде не собиралась…

– Тогда просто составь мне компанию.

Губы Милли улыбаются, но зубы стиснуты. Она подхватывает меня под локоть и тянет за собой. Мне остается только подчиниться. Она буквально тащит меня через зал ресторана, огибая большей частью пустующие столики, распахивает дверь в женский туалет и останавливается перед зеркалом в золоченой раме над двумя раковинами. Пахнет здесь так, будто мы упали в чан с ароматической смесью из засушенных лепестков. Милли облокачивается на стену в розовом кафеле и скрещивает руки на груди.

– Тебе не кажется, что это немного странно?

Я улавливаю ее скептический тон, но все заслоняют собой мысленные картины постепенного сближения с Данте Роганом за кофе, который я буду ему подавать.

– Что, работа на съемках? По-моему, просто потрясающе!

– Серьезно? А по-моему, очень похоже на подкуп.

Я сдвигаю брови, упорно не желая отказываться от своих фантазий. Милли вздыхает:

– Ну же, Обри, подумай сама. Это ведь Дональд Кэмден – злой гений наших родителей. Ты правда считаешь, что он печется о наших интересах?

– Злой гений? – чуть не смеюсь я.

Однако… она ведь права. Всю жизнь я только и слышала, как отец говорил с горечью и возмущением: «Дональд не отвечает на мои письма», «Дональд сообщает, что мать не изменила своего решения», «Дональд пишет – не имеет значения, что отец не захотел бы лишать своих детей наследства; это нигде не зафиксировано документально».

– Так что ты хочешь сказать? Что мистер Кэмден пытается от нас избавиться?

– Именно так. Я предупреждала, что так и будет, помнишь?

– Но почему?

Милли задумчиво постукивает пальцем по подбородку.

– Не знаю. Однако интересно другое – почему-то он не может этого сделать.

Я, как обычно, не успеваю за ходом ее мыслей.

– А?

– Ну ясно же, что если бы все зависело только от него, нас бы здесь уже не было. Зачем соблазнять нас приманкой в виде шикарной подработки? Мог ведь просто уволить и выгнать с острова. Значит, что бы за этим ни стояло, на сей раз Дональд Кэмден и Милдред Стори не заодно. Он не может прислать нам: «Вам известно, что вы сделали», и все. – Взглянув в зеркало, она поправляет волосы. На ее губах появляется легкая улыбка. – Есть тут что-то приятное, правда?

– Тогда получается, что все-таки бабушка нас пригласила? – спрашиваю я.

– Нет. Если она хочет, чтобы мы остались, это еще не значит, что благодаря ей мы здесь.

Я вздыхаю:

– У меня голова кругом, Милли.

Она усмехается и, взяв меня под руку, шагает обратно к двери.

– Ничего. Привыкнешь.

Глава 6. Джона

После ланча с Дональдом Кэмденом прошло два дня. Милдред Стори до сих пор так и не удостоила нас аудиенцией.

Сейчас четыре часа дня, пятница. «Семерка» – что-то вроде спортивного паба здесь, в курортном отеле, – начнет заполняться примерно через час. Я тут в качестве помощника официанта, убираю грязную посуду, и это далеко не худшая работа. Особенно если учесть бесплатную еду.

– Что нового, Джона? – спрашивает Чез, бармен, когда я забираюсь на табурет напротив. Нормальный парень, с густой черной бородищей, как у траппера с Дикого Запада. Не понимаю, как он вообще прошел курортный дресс-код. – Хочешь сегодняшнее блюдо дня?

– А что там?

– Спагетти с креветками.

Я поспешно киваю. Чез набирает что-то в планшете и сощуривается, глядя на экран.

– Повезло тебе, даже ждать не придется. Клиент отменил заказ, а порция уже готова. Сейчас принесут.

Повернувшись, он начинает доставать бокалы с нижней полки и расставлять на стойке аккуратными рядами. В «Семерке» современные технологии сочетаются с традиционной обстановкой. По стенам развешаны огромные телевизоры с невероятной четкостью картинки – я таких нигде не видел, – при этом везде темное полированное дерево, приглушенный свет и кожаные кресла. Массивную стойку обрамляют две колонны, по всей длине установлены табуреты. Временные работники собираются здесь перекусить около половины пятого, но я всегда начинаю чувствовать голод куда раньше.

– Первый, как обычно? – раздается сзади холодный голос.

Обернувшись, я вижу Милли в рабочей униформе – черное коктейльное платье, черный фартук, стильные черные кроссовки и темно-красная губная помада. Судя по тому, что все официантки «Веранды» – это изысканный курортный ресторан – используют тот же оттенок, он является обязательной частью образа. Волосы девушки убраны в высокий хвост, ресницы накрашены. Хотя, возможно, это не тушь, а они у нее от природы такие густые?

– Просто еда здесь нравится, – говорю я, настороженно глядя, как Милли усаживается рядом.

За исключением разговора на пароме и того странного ланча с Дональдом Кэмденом, мы почти не общались. Мне казалось, она к этому и не стремится, так что непонятно, с чего вдруг ей вздумалось ко мне присоседиться.

На телевизоре прямо перед нами включен канал Си-эн-эн – Чез любит до наплыва посетителей и сплошных спортивных трансляций со всех сторон посмотреть новости. Взгляд Милли падает на экран.

– Опять какого-то финансиста арестовали за мошенничество с инвестициями, – громко замечает она. – Похоже, среди них это прямо какая-то эпидемия. Дядя Андерс с таким не сталкивался? Ну, с каким-нибудь, не знаю… «Берни Мейдоффом из Род-Айленда»?

Черт! Даже не видя ее лица, я понимаю, что она каким-то образом наткнулась на ту самую недавнюю заметку в нашей местной газете:

Один недовольный клиент лишился всех своих пенсионных накоплений, а также денег, отложенных на учебу ребенка в колледже, и рискует потерять семейный бизнес. Фрэнк Норт, недавно подавший заявление о банкротстве, называет Андерса Стори «Берни Мейдоффом из Род-Айленда». По словам мистера Норта: «Его инвестиционные проекты были не более чем финансовой пирамидой. Я оказался в ней последним звеном и остался в дураках».

Не знаю, однако, известно ли Милли, что это все правда.

Чез невольно спасает положение, переключив на спортивный канал.

– Фигня все это управление финансами. Тут одно надо понять – никто не будет заботиться о ваших деньгах так, как вы сами. – Бармен грустно улыбается, под глазами собираются усталые морщинки. – Сказал человек, у которого ничего нет. Но вы, ребятки, не забывайте об этом, когда выйдете в большую жизнь. Налить вам чего-нибудь?

– Нет, спасибо, – откликается Милли.

– Я бы не отказался от колы, – говорю я и, дождавшись, пока Чез исчезнет за одной из колонн, оборачиваюсь и спрашиваю напрямик: – Что тебе нужно?

– Какой ты подозрительный, Джона. – С деланой обидой Милли насупливает брови. – Может быть, я просто хочу побыть со своим двоюродным братом.

– Очень сомневаюсь.

Отбросив притворство, она вытаскивает из кармана конверт кремового цвета и переходит на деловой тон:

– Ты такой получил?

На вид это то же письмо, которое Дональд Кэмден прислал, приглашая нас на ланч.

– Ну да. Я там был, забыла? Гамбургер без булки и все такое.

– Да нет. – Она нетерпеливо открывает конверт, вытаскивает карточку и протягивает мне. – Это следующее, в дополнение к тому.

Развернув, я читаю:

Настоятельно рекомендую еще раз обдумать мое предложение. Оплата оказалась более щедрой, чем я предполагал (см. ниже).

Дональд С. Кэмден, эсквайр.

Мой взгляд падает на цифры внизу. Это по меньшей мере втрое больше, чем я заработал бы здесь, на курорте. Переворачиваю карточку, но ничего другого на ней нет.

– Не знаю, может, и мне приходило, – говорю я, возвращая ее Милли. Приходится сделать усилие, чтобы голос звучал как обычно, потому что сумма просто огромная. – Я не проверял почту в последнее время.

– Привет, Джона, – прерывает нас сладкий девичий голосок с легким намеком на флирт.

Это Бриттани, официантка, тоже из «Тауи». Как всегда при встрече со мной, улыбается с притворной скромностью и хлопает глазками. Проблемка, однако. Девушка она симпатичная, но я-то стараюсь не привлекать к себе лишнего внимания.

– Говорят, ты стал счастливым наследником капризного клиента?

Она ставит передо мной тарелку и одновременно откидывает за спину толстую светлую косу. Милли смотрит на нас, скрестив руки на груди.

– Спасибо, Бриттани.

Запах чеснока и морепродуктов достигает моих ноздрей, и у меня немедленно начинают течь слюнки.

– Обращайся, – улыбается та, потом переводит взгляд вправо: – Привет, Милли. Как жизнь?

– Потихоньку. Вот, разговариваю с двоюродным братом. О семейных делах.

Недосказанное «И ты нам мешаешь» очевидно, и если бы я имел какие-то виды на Бриттани, то почувствовал бы себя задетым. А так я просто кладу на колени салфетку и беру в руки вилку.

– Что ж, ладно. – Бриттани нерешительно крутит косу в пальцах. – Тогда мне пора возвращаться к своим столикам. Кстати… тут народ собирается в «Дюну» после смены… Это что-то вроде пляжного бара, – видя мой непонимающий взгляд, поясняет она. – Ну, не совсем бар. Туда пускают и до двадцати одного года. Еда, музыка, развлечения. И совсем недалеко, пешком можно дойти. Не хочешь сходить?

Не особенно. Опять же, ничего личного, но чем меньше я здесь буду с кем-то общаться, тем лучше.

– Не знаю, – говорю я. – Я здорово устаю к концу дня, так что…

– К тому же Джона ненавидит людей, – тоном услужливой подсказки вставляет Милли.

Я бросаю на нее такой взгляд, что Бриттани испуганно моргает.

– Можешь ты не лезть, куда не просят?! – огрызаюсь я.

– Наглядная иллюстрация, – разводит руками Милли.

– В общем, дай мне знать, если надумаешь, – с натянутой улыбкой добавляет Бриттани и отправляется обратно на кухню. Я срываю досаду, вонзая вилку в спагетти.

– Тебя здесь никто не держит, кстати, – бросаю я Милли.

Она смотрит на мою тарелку, сдвинув брови.

– Это что, креветки?

– Они самые, – отвечаю я, запихивая в рот сколько могу.

Милли продолжает пялиться, как я ем, что довольно странно и даже грубо. Только когда возвращается Чез и ставит передо мной колу, она отвлекается на толстую серебряную полоску, охватывающую указательный палец его правой руки.

– Красивое кольцо. Обручальное?

– Нет. – Сняв, он показывает нам тонкую линию вроде застежки-молнии и поясняет: – Гитарная струна. Я раньше много играл. Ну и сейчас иногда.

– Круто. – Милли слегка ему улыбается. – Хорошо получается?

Чез надевает кольцо обратно и обводит рукой барную стойку:

– Ну, я ведь здесь работаю, так? Стало быть… не очень.

Все время разговора я продолжаю заглатывать еду. Милли по-прежнему не оставляет меня своим вниманием.

– Что, вкусно? – спрашивает она, когда я останавливаюсь передохнуть.

– По-моему, можно и не спрашивать, – замечает Чез, с улыбкой поглаживая бороду. Сколько ему, интересно? На вид можно дать и двадцать пять, и сорок пять.

– Может, найдете себе другое занятие? – огрызаюсь я. Еда – единственная приятная деталь в этом странном месте, но я не могу ею по-настоящему наслаждаться, когда мне смотрят в рот.

Милли слезает с табурета.

– Я передумала. Все-таки выпью чего-нибудь. Я сама налью.

– Только безалкогольное! Я помню, сколько чего в каждой бутылке, и все потом проверю! – предупреждающе бросает вслед Чез, когда она исчезает за одной из колонн. Качая головой, он берет полотенце и принимается протирать бокалы. – За девочкой, я смотрю, в баре нужен глаз да глаз.

«Не за ней одной», – думаю я про себя, видя, как у него слегка дрожат руки. У моей любимой тетушки – самой младшей маминой сестры – точно так же, когда она долго без спиртного. Она из тех высокофункциональных алкоголиков, которые редко напиваются как следует, но всегда слегка навеселе. Хотя, возможно, я себя обманываю.

– Похоже на то, – говорю я, отодвигаю тарелку с остатками пасты.

– Вы ведь двоюродные брат и сестра, да? – спрашивает Чез.

Как будто весь остров не знает, кто мы такие. Я киваю.

– И что, близкие у вас отношения?

– Нет.

Чез приподнимает брови на столь поспешный ответ, и я добавляю:

– В смысле, мы много лет не виделись до того, как начать здесь работать. Наши родители не особенно общаются.

– Ну, тогда у вас есть шанс получше узнать друг друга, правильно? Семья – это важно. По крайней мере, так должно быть.

На худом лице бармена вдруг появляется усталое выражение. Он все трет один и тот же бокал, который от этого становится только грязнее.

Милли возвращается со стаканом воды и снова легко вспрыгивает на соседний табурет, кладя послание от Дональда Кэмдена на стойку. Я против своей воли еще раз беру карточку, открываю и смотрю на сумму.

– Слушай, – говорю я, понизив голос, хотя Чез, занятый приготовлениями, как раз отвернулся. – Ты не подумываешь согласиться?

– Нет. Ни за что, раз он так хочет от нас избавиться.

Секунду мы смотрим друг на друга с молчаливой солидарностью – хотя соблазн велик, я тоже не хочу уезжать. Потом выражение лица Милли меняется.

– Забавно, что Бриттани заговорила про «Дюну». Мы с Обри как раз обсуждали, что надо бы нам куда-нибудь выбраться втроем. По-родственному, так сказать.

Ее широко раскрытые глаза глядят бесхитростно, но я в ответ только закатываю свои.

– Чушь собачья.

Милли не кажется обескураженной таким ответом, однако продолжает смотреть, словно ожидая чего-то еще, и я добавляю:

– Если так непонятно, я имел в виду «нет».

– Да ладно тебе, – произносит она тоном, который в девяноста девяти процентах случаев наверняка срабатывает. – Обри нужно развеяться. Там что-то неладно с дядей Адамом, только мне она не говорит. Может, с тобой разоткровенничается?

Я фыркаю – это уже просто нелепо. Если уж Обри от нее что-то утаивает, то мне тем более не расскажет.

– Заканчивай. Мы оба знаем, что моя компания тебя не привлекает. Так чего тебе надо?

Взгляд Милли твердеет.

– Приходи вечером – узнаешь.

Мгновение мы смотрим друг на друга.

– Может быть, и приду, – ворчу я наконец.

«Дюна» набита битком. Я вхожу. Тусклое освещение, деревянные панели, как у родителей в подвале, который не трогали с семидесятых, словно давят со всех сторон, хотя внутри довольно просторно. Два-три десятка занятых столиков, барная стойка с моргающими лампами дневного света, сбоку небольшая сцена, где готовятся выступать девушка с гитарой и парень с синтезатором. В глубине видны бильярдные столы и мишени для игры в дартс.

Подходя, я вижу множество знакомых лиц. Судя по всему, «Тауи» оккупировали два бильярдных стола и все места вокруг них. Бриттани неистово машет мне рукой из угла, где сидит с другими девушками. Эфрам, мой не в меру дружелюбный сосед по комнате, который не прекращает попыток куда-нибудь меня вытащить, несмотря на все отказы, прерывает игру и раскрывает рот с наигранным изумлением.

– В общежитии что, пожар?! – Он прижимает руку к груди, другой хватая меня за плечо. – Ты в порядке?! А главное – мой ноутбук ты спас, надеюсь?!

Рядом, лукаво улыбаясь, возникает Милли.

– Джона решил сегодня выбраться в свет.

Торжествующий блеск в ее глазах мне совсем не по душе. Я подумываю развернуться и уйти, когда кто-то хватает меня под локоть. Обри, широко улыбаясь, держит в руках кий.

– Ты как раз вовремя! Сыграем – вы двое против нас с Эфрамом?

Я подозрительно сужаю глаза – она тоже с Милли заодно? Что они задумали? Да нет, я по-прежнему уверен в том, что Обри не способна соврать даже ради собственного спасения. Может быть, действительно просто мне рада. Это, конечно, странно, но, с другой стороны, я не замечал, чтобы она с кем-то еще здесь общалась, кроме Милли и Эфрама – тот тоже спасатель в бассейне. Так что Обри ненамного лучше меня вписывается в здешнее общество.

– Ладно, – говорю я спокойно, беря кий с подставки. – Я разбиваю.

Эфрам, достававший шары из луз, складывает их в треугольник и снимает его театральным движением.

– Должен тебя предупредить – нас с Обри еще никому не удалось одолеть, включая парочку местных, которые теперь заливают свое горе у барной стойки. Ну, посмотрим, на что ты способен, затворник.

Скользнув взглядом по столу, я сосредотачиваюсь на битке и выбираю позицию поудобнее. На несколько секунд практически замираю, лишь парой микродвижений выцеливая кий так, как нужно, затем отклоняюсь назад и резко бью. Шары разлетаются с таким треском, что Обри рядом со мной невольно ойкает. Полосатые один за другим ложатся в лузы, сплошные безопасно отскакивают от бортов, вращаясь. Когда все заканчивается, на столе остается только пара первых и почти все вторые, кроме одного.

Обернувшись, я встречаю ошарашенный взгляд Милли. Пытаюсь стереть с лица самодовольное выражение, но, кажется, мне это плохо удается.

– Наши – полосатые, – объявляю я.

Эфрам поднимает руки, словно сдаваясь.

– Обри, почему ты мне не сказала, какой он монстр?

– Я сама понятия не имела, – отвечает та, моргая и глядя так, будто видит меня первый раз.

Мне становится не по себе. Возможно, следовало поддаться первому порыву и уйти, но у меня, только я увидел стол, буквально руки зачесались, так и хотелось взять кий. Я, можно сказать, вырос в бильярдной, постоянно там околачивался после школы. Один из завсегдатаев научил меня играть, потом, когда он умер – мгновенно, от инфаркта, в пятьдесят с небольшим («пенсионный план работяги», по выражению отца), – я продолжал уже самостоятельно. В двенадцать я начал предлагать взрослым сыграть на деньги. Им это казалось забавным – пока я не разбивал их в пух и прах.

Милли дружески толкает меня плечом, прижавшись почти вплотную.

– Так-так-так. Похоже, мы раскрыли кое-чей тайный талант.

Она продолжает подбадривать меня всю короткую партию – я очищаю стол, не дав Обри и Эфраму даже вступить в игру, – потом отставляет свой кий, прислонив к стене.

– Мне нужно отлучиться, – бросает она через плечо. – Вызываем вас на матч-реванш, сосунки. Даже разрешим разбить первыми – пусть у вас хоть какой-то шанс будет.

– Только если Джона будет играть одной рукой, – бормочет Эфрам, принимаясь собирать шары.

– Где ты научился так играть? – спрашивает Обри.

– Да так – то там, то сям, – отвечаю я.

Мой взгляд падает на другой стол с «Тауи». Там тусуется кучка парней, которых Эфрам называет «команда мажоров» – все высокие, светловолосые и на полном серьезе носят вещи вроде ремней с китами. За вожака у них Рид Чилтон – его мать-сенатор на следующих выборах, возможно, будет баллотироваться в президенты. Я его почти не вижу, разве что иногда он стучит к нам, чтобы одолжить зубную пасту, но точно могу сказать – он мне не нравится.

Прервавшись на полуслове, он бросает взгляд на Обри, неловко тянущуюся через стол за треугольником, и говорит соседу что-то, чрезвычайно того рассмешившее. Я невольно стискиваю кий. Чем больше я наблюдаю за этим Ридом с дружками, тем больше мне приходит в голову – не было ли в безумии Милдред рационального зерна. Может быть, она увидела, как ее детки превращаются в таких же уродов, и приняла экстренные меры?

– Ты – за мной. Сейчас же.

Обернувшись на дышащий холодом голос, я встречаю такой же ледяной взгляд Милли. Выхватив кий у меня из рук, она ставит его рядом со своим.

– Тайм-аут, – объявляет она. – Нам с Джоной нужно поговорить.

– О чем? – спрашивает Обри.

Однако Милли, вцепившись мне в запястье словно тисками, уже тащит меня к задней двери. Все прежнее дружелюбие вмиг испарилось. Не то чтобы я был удивлен, но такая стремительная перемена настроения, словно по щелчку, слегка обескураживает.

– Какая муха тебя укусила? – С растущим раздражением я пытаюсь вырвать руку. – Хватит меня тянуть! Я иду!

– Скажи спасибо, что я тебя только тяну, – с угрозой шипит Милли.

Она толкает плечом дверь, та открывается, и мы вываливаемся наружу, в вечернюю прохладу. Я глубоко вдыхаю, пытаясь освежить голову, но меня тут же чуть не тошнит от кислой вони – мы стоим прямо возле мусорного бака. Милли оборачивается ко мне, уперев ладони в бедра.

– Может, отойдем подальше от… – начинаю я, но тут Милли изо всех сил толкает меня обеими руками.

Я чуть не падаю назад, застигнутый врасплох и внезапностью, и неожиданной мощью нападения. Откуда только столько сил в таком миниатюрном теле!

– Какого хрена?! – взрыкиваю я. Руки у меня подняты в примирительном жесте, но я уже с трудом сдерживаюсь.

Милли достает из кармана что-то небольшое и машет у меня перед лицом.

– Это ты мне скажи – какого!

Под светом лампы над дверью позади нас я узнаю знакомый пластиковый прямоугольник. Внутри у меня все обрывается, и ярость мгновенно уходит. Я инстинктивно хватаюсь за задний карман, где должен быть бумажник, но его там, разумеется, нет.

Вот, значит, почему Милли так ко мне липла! Она его взяла! Вытащила, пока я выделывался за бильярдом. Дерьмо! Пока я, как дурак, весь ушел в игру, Милли вела свою.

– Верни мне мой бумажник.

Я стараюсь говорить твердо и не показывать своих эмоций, но на лбу у меня собираются капельки пота. Черт, черт, черт! Как же паршиво вышло!

Милли, по-прежнему держа у меня перед глазами мои водительские права, продолжает гипнотизировать меня взглядом из-под своих длиннющих ресниц.

– Без проблем. Как только объяснишь, кто ты такой, Джона Норт, и какого хрена выдаешь себя за моего двоюродного брата.

Глава 7. Милли

Не знаю, хорошо это или плохо, но он даже не пытается отрицать.

– Зачем я вообще взял эти долбаные права… – бормочет «другой» Джона. В голосе слышна злость, но в основном, как я понимаю, на самого себя.

– Ну, они только послужили подтверждением, – замечаю я. Достав из кармана джинсов тощий черный бумажник, я засовываю права обратно и протягиваю Джоне. Они уже сыграли свою роль, к тому же я сделала фото на телефон. – Первым звонком стало то, как ты умял целую тарелку спагетти с креветками – это при твоей аллергии на морепродукты.

Когда Джона принялся за свою порцию в «Семерке», я все ждала, что у него распухнет лицо, как девять лет назад у нас дома, после креветки в беконе. К моему изумлению, оно даже нисколько не покраснело. Зайдя за барную стойку налить себе воды, я поискала в интернете «может ли аллергия на морепродукты пройти с возрастом». Выяснилось, что в принципе это возможно, но случается крайне редко, и обычно какая-то реакция все равно остается. Причем достаточно серьезная, и заглотить за пять минут целую тарелку не получится.

Я бы, может, и решила, что мой якобы двоюродный брат – один из немногих счастливчиков, но только он с самого начала не тянул на Джону Стори. В первый же раз, когда я увидела его на пароме, он просто не вписывался в образ. Во-первых, этот Джона куда симпатичнее, чем мне запомнилось, даже с учетом прошедших девяти лет. Во-вторых, хотя сначала он и старался тщательно копировать несносную манеру общения моего кузена, надолго усилий не хватило. То есть в целом бесит так же – своим пренебрежительным отношением ко всем, да еще пополам с какой-то обидчивостью, – но без въедливого педантизма настоящего Джоны Стори.

– Аллергия на морепродукты? Ты серьезно?! – Напряженное выражение сменяется негодующим. – Ну, спасибо, Джей-Ти! Мог бы и рассказать!

– Кто это – Джей-Ти? – спрашиваю я, хотя и так догадываюсь.

Джона, дернув щекой, несколько мгновений смотрит на меня, сомневаясь, стоит ли говорить.

– Твой двоюродный брат, – признается он наконец. – Мы вместе учимся. Его так называют, чтобы нас не путать. У него второе имя – Теодор. Да ты, наверное, и сама знаешь.

Нет, я не знала – или забыла, – однако вслух я этого не говорю. От мысли, что двоюродный братец где-то всего лишь «второй Джона», на губах сама собой появляется удовлетворенная ухмылка. Держу пари, его это вывело бы из себя!

– Значит, он в курсе дела?

Джона снова колеблется, отвечать ли. Его ладонь трет шею, по лицу пробегает буря противоречивых эмоций.

– Он сам меня попросил.

– Выдавать себя за него?! – недоверчиво переспрашиваю я, невольно повышая голос.

– Ш-ш! – прижимает палец к губам Джона, хотя кроме нас здесь никого нет. Скривившись, он косится на мусорный бак рядом с нами. – Слушай, у меня от этой вони голова кругом. Ты как хочешь, а я отойду.

– Я от тебя не отстану, даже не надейся, – отвечаю я, втайне испытывая облегчение.

Джона направляется в дальнюю часть парковки. Мы доходим до поросшей травой дорожки, и я хватаю его за плечо.

– Все, мы уже достаточно отошли. Выкладывай остальное. Почему Джона – или Джей-Ти, не важно – хотел, чтобы ты поехал вместо него?

Вдалеке от огней ресторана лицо самозванца теряется в темноте.

– Я все объясню, но при одном условии. – Он повышает голос, прерывая готовый сорваться с моих губ протест. – Ты никому не раскроешь, кто я такой. Ну, Обри можешь сказать. Но только ей.

– Что?!

Джона не отвечает. Я скрещиваю руки на груди, сжимая плечи. Температура снаружи упала, кажется, градусов на пятнадцать с начала вечера. От топика без рукавов, который в переполненном ресторане был в самый раз, вообще никакой пользы. Джоне-то хорошо во фланелевой рубашке поверх его обычной выцветшей футболки.

– Ты еще пытаешься ставить мне условия!

Джона пожимает плечами:

– Ладно. Тогда спокойной ночи.

Он разворачивается. Я ловлю его за руку.

– Ты не можешь просто взять и уйти!

– Могу, раз мы не договорились.

– Да ты!.. – Несколько мгновений я просто не могу подобрать слов, потом мне вдруг приходит в голову, что соврать обманщику – не самый тяжкий грех. – Ладно, хорошо, я никому не скажу.

Лицо Джоны снова оказывается прямо передо мной.

– Не то чтобы я тебе поверил… – говорит он скорее сам себе. – Но если меня поймают, я всегда могу потянуть тебя с собой, так что…

– Неудивительно, что вы с Джей-Ти друзья, – язвительно бросаю я. – У вас с ним много общего.

– Я не говорил, что мы друзья, – холодно откликается Джона. – Это чисто деловое соглашение.

Усилием воли я заставляю себя замолчать, и через пару секунд он со вздохом начинает рассказывать:

– Вот как все было. Джей-Ти хотел поехать в научный лагерь. Ну ты знаешь, да?

Я киваю.

– Но отец, когда пришло приглашение от вашей бабушки, сказал «нет». Настаивал, что надо отправляться на Чаячий остров. Джей-Ти был вне себя, потому что получил стипендию и все такое, а это не так-то просто. Я тоже туда собирался, но у меня со стипендией не вышло, поэтому я не смог поехать, – добавляет Джона с ноткой горечи. – Джей-Ти все и придумал. Услышал, как я говорю в школе, что пролетел с лагерем, подловил меня в столовой и предложил помочь друг другу. – У Джоны дергается щека, как при нервном тике. – Я сперва решил – предлагает отдать мне свою стипендию. Бред, конечно. Не такой Джей-Ти человек, да и вряд ли это было возможно в принципе. В общем, он сказал, что заплатит мне, если я поеду сюда вместо него и никому не проболтаюсь. Он отправится в научный лагерь, а у меня будет шикарная летняя подработка плюс вознаграждение.

– Вознаграждение? – Я поднимаю бровь. – И сколько? Хорошо сейчас за такое платят?

– Достаточно, – отвечает Джона отрывисто.

Налетает порыв ветра. Передернувшись от холода, я еще крепче обнимаю руками плечи. Джона начинает снимать рубашку, но я останавливаю его взмахом ладони:

– Не беспокойся, Ланселот, я в полном порядке. Вы вообще подумали о последствиях? Я хочу сказать – если уж начистоту, мы здесь, чтобы добиться благосклонности Милдред. Как себе Джей-Ти представлял ее реакцию, если она узнает о подмене?

Джона накидывает рубашку обратно.

– Он не верил, что бабушка действительно хочет что-то сделать для вас или ваших родителей. Говорил, это просто какая-то странная игра и он не собирается портить себе будущее ради непонятно чего. И пока похоже на то, что он был прав.

Черт, как же бесит, что Джей-Ти Стори оказался умнее нас с Обри и не питал ложных надежд. Мы повелись как дурочки, а он проводит лето как и хотел.

– И ты думал, что сможешь водить всех за нос два месяца? – резко спрашиваю я. – Я раскусила тебя меньше чем за неделю безо всяких усилий!

Джона проводит рукой по волосам.

– Да и я сам уже не знаю. Тогда все казалось просто. Мы с Джей-Ти ровесники, оба из Провиденса, имена у нас одинаковые, цвет волос и прочее тоже совпадает. Документ с фотографией при оформлении на работу не требовали, только свидетельство о рождении. В соцсетях Джей-Ти практически не светился, так что никому не покажется странным, почему он не выкладывает летние снимки. Ты и Обри не видели его много лет, бабушка – вообще никогда. И про вашу семью он мне все рассказал – про письмо, про твоих и Обри родителей и как они разными путями много лет пытались помириться с Милдред. Мне казалось, я знаю все нюансы. Аллергия на морепродукты, надо же. – Он с отвращением качает головой: – Чтоб ему!

– Так кто переписывался со мной и Обри с самого начала? – спрашиваю я. – Ты? Или Джей-Ти?

– Он. Когда вы завели тот чат, все еще было по-настоящему. Джей-Ти думал, ему придется ехать сюда вместе с вами. Когда я согласился занять его место, он продолжал делать вид, будто ничего не изменилось. Потом распечатал для меня всю вашу переписку, чтобы я знал, о чем шла речь.

– Так какая тут тебе выгода? Кто ты вообще?

– Ты же видела права. Я Джона Норт, живу в Провиденсе и учусь в одной школе с твоим двоюродным братом. Мне были нужны деньги, и я согласился подменить его, когда он предложил. Вот и все.

– Тогда какая тебе разница, скажу я кому-нибудь или нет? Ты ведь уже свое получил?

– Оплата частями, – объясняет Джона. – Авансом только треть обещанного. Плюс здесь, на курорте, я могу заработать куда больше, чем помогая родителям в семейном бизнесе.

– Но ведь на съемках «Агента под прикрытием» деньги еще лучше?

Взгляд Джоны мутнеет.

– Да уж. Но я не мог на это согласиться – мне нужно каждую неделю посылать снимки отсюда, с острова, чтобы Джей-Ти мог отправить их отцу как доказательство.

– А что ты сказал родителям? Где ты, как они считают?

– Здесь. Повезло найти непыльную работенку на лето. Они не знают только, что я тут под чужим именем.

– А раньше ты, значит, помогал им с семейным бизнесом? И чем они занимаются?

– Какая разница?

Не знаю почему, но этот вопрос становится последней каплей. Когда Джона делает шаг назад и лунный свет падает на его лицо, оно выглядит изможденным и усталым, кожа обтягивает выступающие кости.

– Слушай, я пойду. Знаю, что не могу заставить тебя сдержать слово, но надеюсь, ты все же никому не скажешь.

Повернувшись, Джона шагает прочь, к общежитию. Меня подмывает двинуться следом – у меня еще осталась куча вопросов, на которые он должен ответить. Однако в итоге, передумав, я отправляюсь обратно в «Дюну», где ждет Обри. Получается, что других родственников на острове у меня сейчас нет…

На полпути я вдруг чувствую в руке что-то теплое и мягкое. Обернувшись, я вижу Джону Норта, протягивающего мне свою фланелевую рубашку.

– Замерзнешь, когда пойдешь из ресторана, – говорит он и вновь исчезает в темноте.

На следующий вечер я все еще мучаюсь сомнениями и обслуживаю столики буквально на автопилоте. Раз десять за день я брала в руки телефон, чтобы написать матери: «Джона – ненастоящий!», но так и не решилась. Обри я рассказала – та была до смешного шокирована новостью, – и на этом пока все. Сама не знаю, что меня останавливает. Наверное, то, что потом правду уже не скроешь.

Хорошо еще, работы не так много. За обеденным залом сегодня присматривает сам Карсон Файн, который настаивает, что мне нужно делать длительные перерывы – я ведь здесь новенькая. Настоящая причина, думаю, в том, что ему хочется поболтать о Милдред. Сидя за барной стойкой – подбородок уперт в ладони, на шее галстук с розовыми ракушками на фиолетовом фоне, – он забрасывает меня вопросами:

– То есть вы ни разу с ней не виделись до прошлых выходных?!

– Нет, – подтверждаю я.

Притворяться нет смысла, разрыв хозяйки курорта с детьми ни для кого не секрет. Каждый раз, когда мама или ее братья пытались заявить о правах на часть дедушкиного наследства, на публику выносилось все больше и больше деталей.

– Жестоко! – почти шепотом, с благоговейным ужасом восклицает Карсон. – И очень странно: с работниками курорта и горожанами миссис Стори – сама любезность. Откуда такая безжалостность к собственным детям?

В интернете этой части истории не найдешь, и Карсон, очевидно, надеется узнать ее от меня.

– Без понятия, – отвечаю я. – Мы и сами не знаем.

Он явно разочарован.

– Ну, по крайней мере теперь она вас пригласила. Уже что-то.

– И тут же уехала.

Это обстоятельство не могло скрыться от его внимания. Может быть, мне удастся воспользоваться чужим любопытством в своих интересах? Чем больше Милдред нас избегает, тем больше я убеждаюсь – что-то здесь не так. А началось все с письма, где нам предлагали связаться с Эдвардом Франклином…

– Я уж думаю – может быть, произошла какая-то путаница с датами? – со слегка растерянной улыбкой вру я, допивая остатки воды. Марти, бармен «Веранды», тут же появляется как по волшебству, чтобы вновь наполнить мой стакан. Весь персонал уверен, что мы с Обри и Джоной имеем на Милдред влияние, и нас обслуживают даже лучше, чем клиентов. – Хотела связаться с Эдвардом Франклином, чтобы все перепроверить, но у меня есть только адрес его электронной почты здесь, на курорте… А нет ли у вас личной – где-нибудь в личном деле? Или, может быть, номера телефона? – выждав пару секунд, добавляю я, как будто это только что пришло мне в голову.

– Наверняка есть… – смахивая со лба прядь светлых волос, отвечает Карсон. – Но дать не могу – это конфиденциальная информация.

– Ясно, – мрачно откликаюсь я.

Может быть, попробовать подкупить его какой-нибудь выдуманной пикантной сплетней из жизни семьи Стори? Пока я раздумываю, в кармане у него жужжит телефон. Достав, Карсон озабоченно взглядывает на экран.

– Хм-м, я зачем-то понадобился снаружи. Сейчас вернусь.

Я смотрю вслед удаляющейся фигуре, петляющей между столами, когда вдруг слышу покашливание Марти. Оказывается, он все это время продолжал стоять рядом.

– Слушай, если хочешь связаться с Эдвардом, попробуй поговорить с Чезом, – говорит он.

– Почему с ним? – морщу я лоб.

– Они с Эдвардом встречались какое-то время. Может, и сейчас общаются.

– А, понятно, – произношу я, переваривая информацию. Мне как-то не приходило в голову, что Чез – гей. И вообще что он может встречаться с кем-то. Он всегда избегал разговоров о своей личной жизни. – Спасибо, спрошу у него. Он сегодня работает, не знаешь?

– Нет. Взял выходной. «Заболел» на несколько дней, если ты понимаешь, о чем я. – Марти изображает прижатую к губам бутылку.

– Ого… – От меня не укрылось, что Чез тащит спиртное с работы; мои проделки за барной стойкой обычно замечают те, кто и сам этим грешит. Однако он всегда держался как настоящий профессионал, так что я считала, что у него все под контролем. – И часто с ним, э-э… такое?

– Частенько. Здесь это ни для кого не секрет. Все в курсе, кроме Карсона. – Марти переводит взгляд на обеденный зал, где как раз появляется ярко выделяющаяся в приглушенном свете белобрысая голова. – Но Чез хороший парень и отличный бармен, когда не пьет. Так что мы стараемся за ним приглядывать.

– Понятно, – киваю я.

Карсон, увидев меня, машет рукой. Он не один, и на секунду сердце у меня замирает – рядом с ним идет пожилая женщина. Неужели Милдред наконец объявилась? Однако когда они подходят ближе, я понимаю, что ошиблась. Возраст у спутницы Карсона подходящий, но волосы не снежно-белые, а просто седые, и одета она обыкновенно – простое коричневое платье и сабо. Он, однако, почему-то сияет, подводя ее ко мне с широкой улыбкой на губах.

– Милли, хочу тебя кое с кем познакомить. Это помощница твоей бабушки, Тереза Райан. И у нее есть новости! – добавляет он, понизив в предвкушении голос.

Тереза, слегка усмехнувшись, пожимает мне руку. Пальцы у нее теплые.

– Какое волнующее представление, правда? Привет, Милли. Рада познакомиться.

– И я тоже.

Сердце у меня начинает биться чаще. По маминым рассказам, они с ней всегда друг другу симпатизировали – обе болели за «Янкиз» в доме, полном фанатов «Ред Сокс», как она объясняла, – и продолжали поддерживать контакт даже после лишения младших Стори наследства. Однако, несмотря на свое доброе отношение, Тереза неизменно настаивала, что Милдред не рассказывала о причинах своего решения никому, кроме Дональда Кэмдена. В конце концов мама обиделась, и они перестали общаться.

– Я здесь по поручению миссис Стори. Она скоро возвращается на остров и хотела пригласить вас троих в Кэтминт-хаус на поздний завтрак в воскресенье. Не завтра, – добавляет она, заметив мои расширившиеся глаза. – Она еще будет в Бостоне, к тому же это Четвертое июля. Вам лучше держаться тут поближе – у нас всегда проходят замечательные мероприятия для гостей и персонала, а от фейерверков просто дух захватывает. Но я уверена, что Карсон обо всем рассказывал.

Я бросаю на него взгляд – в натянутой улыбке ясно читается: «Пожалуйста, Милли, притворись хоть разок, что слушала, когда я говорил о чем-то, связанном с „Тауи“».

– А, да, конечно. Мы все в предвкушении.

– Прекрасно. Надеюсь, вам понравится, – говорит Тереза. – Как бы там ни было, ваша бабушка будет ждать вас в следующее воскресенье, одиннадцатого июля. Полагаю, проблем с их рабочим расписанием не будет? – добавляет она с улыбкой, поворачиваясь к Карсону.

– Разумеется, – заверяет тот.

– Хорошо, – киваю я, пытаясь прочитать в глазах Терезы то, что осталось несказанным. Бабушка действительно хочет нас видеть? Или приглашает просто для виду, чтобы соблюсти приличия? Однако взгляд пожилой женщины остается приятным, и не более того.

– Миссис Стори также хотела бы, чтобы вы оставили свободным семнадцатое июля. Это суббота, дата традиционного летнего бала, и вы приглашены на него в качестве гостей.

Перед глазами у меня встает мама в свои восемнадцать, в белом платье и ожерелье из каплевидных бриллиантов – том самом, за которое я согласилась пожертвовать своими каникулами. Мне вдруг приходит в голову, что все не так просто. Да, я хочу ожерелье, но гораздо больше мне нужно, чтобы мама сама желала подарить его мне. Чтобы она была человеком, для которого важно передать дочери такую значимую для себя вещь, причем безо всяких условий. Однако это не так. Изменить я здесь ничего не могу и поэтому приехала на остров за другим – за шансом оказаться рядом с бабушкой, с ее ближним кругом, со всеми живущими на острове людьми, кто помнит маму девочкой и подростком. Наверняка кто-то из них должен знать, что же случилось двадцать четыре года назад, из-за чего Милдред Стори решила безоглядно разорвать отношения со своими детьми. Может быть, узнав это, я наконец смогу понять свою мать.

Тереза тем временем все еще что-то говорит. Я стараюсь сосредоточиться, собраться с мыслями.

– Мероприятие официальное – мужчины в смокингах, женщины в вечерних платьях, – объясняет она. – Мы понимаем, что у вас троих вряд ли есть с собой подходящие наряды, так что можете обратиться в любой модный магазин на острове. Расходы без стеснения записывайте на счет Стори.

Несмотря на всю странность ситуации, я чувствую легкое возбуждение. Как будто сбылись мои детские мечты – правда, в них Милдред являлась сама, а не присылала помощницу. К тому же…

– Мне ничего не подойдет, – говорю я. Тереза поднимает брови, и я показываю на себя: – У меня слишком маленький рост. Готовое платье в пол просто не подберешь.

Тереза издает свой обычный легкий смешок.

– Не волнуйся. В любом магазине тебе его подгонят по фигуре, вне всякой очереди, – говорит она, будто считая дело заранее улаженным.

И, полагаю, так оно и есть.

Глава 8. Обри

– Ну так что? – выжидающе смотрит на меня Милли. – Стоит нам до встречи с Милдред рассказать, что Джона ненастоящий, или нет?

Я проглатываю последний кусок, прежде чем ответить. Дело происходит днем во вторник. Мы в центре, пробуем фирменный десерт местной кондитерской – сэндвич из сливового мороженого в поджаренных половинках пончика. На слух это куда лучше, чем на вкус, однако мы обе съели все до крошки.

– Не знаю, – честно признаюсь я. – А кому рассказать?

– Родителям? – как-то неопределенно предлагает обычно решительная Милли. – Или Терезе…

– Можно, конечно, но… – колеблюсь я. В отличие от Милли, я знаю, что такое нуждаться в деньгах. И, честно говоря, не особо озабочена подменой. Этот другой Джона, конечно, скользкий тип, но в целом заметно выигрывает по сравнению с нашим настоящим двоюродным братом. – Он ведь сейчас не самая наша большая проблема, правда?

Милли усмехается, но я вообще-то не шучу. Джона Норт на далеком четвертом месте среди того, что меня по-настоящему беспокоит. На первом – отец. На втором грядущая встреча за завтраком и на балу с бабушкой, которая до сих пор едва признавала мое существование. На третьем странное молчание Томаса и вдобавок то, что я скучаю по нему куда меньше, чем предполагала. Писать ему я тоже перестала. Иногда я смотрю на темный экран и думаю: мы что, расстались? И почему-то даже не ощущаю особых эмоций по этому поводу. В каком-то смысле разрыв выглядит даже неизбежным – кажется, ничего из моей прежней, уютной и предсказуемой, жизни уже не будет таким, как раньше.

Позавчера было Четвертое июля, фейерверк и последующая вечеринка для «Тауи» затянулись надолго, и легли мы совсем поздно. Я долго не могла уснуть. С другой стороны комнаты доносилось ровное дыхание Милли, а я все лежала на кровати, водя пальцем по трещинке на стене и думая о том, какие неожиданные последствия могут иметь наши действия. В прошлом году я сделала кое-что, казавшееся тогда даже более мелким и несущественным, чем этот крохотный дефект в остальном безупречной комнаты. Однако последовавшая в результате цепная реакция буквально взорвала нашу семью.

Из-за чувства вины, которое до сих пор меня гложет, я с самого приезда сюда общаюсь с мамой реже обычного, но в воскресенье, мучась от бессонницы, все же написала ей: «Скажи, папа когда-нибудь упоминал при тебе Кроткий пляж?»

Мама всегда засыпает рано, прямо перед телевизором, поэтому ответ пришел только вчера утром: «Кроткий пляж? Почему ты спрашиваешь?»

Я и сама не знаю, так что ограничилась неопределенным: «Просто оказалась там пару дней назад и вспомнила о папе».

Мама откликнулась не сразу: «Да, иногда бывало. По-моему, он всегда недолюбливал это место, хотя и не знаю почему. Просто такое впечатление сложилось. Но мы с ним уже очень давно не говорили об острове».

От ответа у меня неприятно засосало под ложечкой. И дело не только в том, что он подтвердил существование странной связи между пляжем и отцом, о которой я уже подозревала. Вдобавок я получила лишнее напоминание о напряженных отношениях родителей – причем длится это, похоже, гораздо дольше, чем мне казалось. Под благовидным предлогом я распрощалась.

Когда я показала переписку Милли, та только пожала плечами:

– Ну, пляж и правда так себе. Мне он тоже не особо понравился.

Ее голос как раз возвращает меня к реальности. Приходится внутренне встряхнуться, чтобы вспомнить, что мы там обсуждали. А, да – ненастоящий Джона.

– Он не сможет все время притворяться, – говорит Милли. – И когда все обнаружится, у нас тоже будет не лучший вид, раз мы его покрывали.

– Мне нужна еще порция кофеина, а то голова не работает. – Встав, я собираю пустые стаканчики из-под холодного кофе. – Тебе принести?

– Да, спасибо.

Очередь сейчас меньше, чем когда мы пришли, но передо мной все равно еще три человека. Дожидаясь, я глазею по сторонам. Интерьер кондитерской похож на карамельную трость изнутри – стены в красно-белую полоску, белые кованые столики со стульями и сияющий, вишневого цвета пол. Несмотря на гудение кондиционеров, внутри довольно тепло, стоит обволакивающий запах сладостей и шоколада. На стене позади кассы висит с десяток фотографий в черных рамках. Я рассеянно скольжу по ним взглядом, как вдруг на одной, прямо над правым плечом продавщицы, вижу знакомое лицо.

Это мой отец во всем великолепии своей юности – темноволосый красавец. В одной руке у него самая уродливая картина, какую я только видела: как будто дошколенок возил по грязи клубок шерсти. Другая небрежно приобнимает за плечи женщину постарше, любовно треплющую отца по щеке. Даже с такого расстояния на кисти отчетливо видно родимое пятно винного цвета. Моя неуловимая бабушка в очередной раз возникает в самом неожиданном месте.

Шагнув чуть ближе, я читаю подпись под фото: «Милдред и Адам Стори с картиной, занявшей первое место на конкурсе местных художников 1994 года». Сложно поверить, что женщина, владеющая коллекцией произведений искусства мирового значения, могла отдать главный приз за это.

Расплачиваясь, я держу кредитку левой рукой. Глупо, конечно. Вряд ли стоящая за кассой девушка моего возраста, которая едва на меня смотрит, заметит такое же родимое пятно у меня на предплечье и поймет, что я тоже Стори. Однако, обезопасив себя таким образом, я набираюсь храбрости спросить:

– А эти фотографии на стене продаются?

– Что? – Девушка наконец поднимает на меня глаза. Ее тонкие выщипанные брови удивленно взмывают вверх. – Нет, не думаю. Они тут вроде как для красоты.

– Понятно, – говорю я, чувствуя себя глупо.

Отец учился на последнем курсе Гарварда, когда произошел разрыв с Милдред, поэтому не имел возможности вернуться в Кэтминт-хаус и сам забрать свои вещи. Их сложили в коробки и отправили почтой, но семейных снимков там почти не оказалось. Было бы здорово заполучить какую-нибудь фотографию, но как объяснить все это скучающей девице за кассой?

Повернувшись, я едва не натыкаюсь на того, кто стоит за мной.

– Отличное фото, правда? – произносит знакомый голос. – Картина, правда, полный кошмар.

Хейзел Бакстер-Клемент, пропуская следующего перед собой, делает шаг к снимкам. На этот раз она одна, ее дедушки нигде не видно.

– Это был первый ежегодный художественный конкурс на острове. Хотелось бы думать, что с тех пор мы как-то продвинулись.

– А ты тоже рисуешь? – спрашиваю я.

– Я? Нет. Просто интересуюсь местной историей. – Хейзел поправляет браслеты. – Как у вас дела?

– Неплохо. Как твой дедушка?

– Все нормально. – Она улыбается, слегка наклонив голову набок. – Я надеялась, вы позвоните.

– Совершенно некогда было, – неубедительно вру я. Через плечо Хейзел я вижу, как Милли показывает на свои огромные золотые часы, которые не идут, и потом на дверь. – Мы и сейчас спешим. Пора возвращаться на работу.

– Что ж, дайте знать, если появится возможность. Дедушка в последнее время чувствует себя лучше – возможно, мог бы рассказать пару историй о ваших родителях.

Соблазн велик, и я колеблюсь.

– Не скажешь еще раз свой номер? Знаю, Джона записывал, но он такой неорганизованный…

– Конечно, – кивает Хейзел, просияв. Продиктовав цифры, она отходит. – Пишите в любое время.

Милли уже стоит у открытой двери, придерживая ее одной ногой, а другой нетерпеливо притопывая.

– Что ей надо? – звучит вполголоса, когда я подхожу.

– Все то же, хочет расспросить нас, – отвечаю я, протягивая стаканчик с холодным кофе. Мы переступаем порог. – Говорит, дедушке сейчас лучше. Может, теперь удастся выведать, о чем он говорил в первую нашу встречу…

Милли со скептическим выражением опускает солнечные очки на нос.

– Или это просто уловка, чтобы написать по нам курсовую.

Мы идем по тротуару, удаляясь от пристани, мимо вереницы магазинов и ресторанов.

– Прямо Пятая авеню в миниатюре, – говорит Милли. Замедлив шаг, она всматривается в витрину под надписью «Бутик Кайлы». – Ух ты, неплохо. За платьями пойдем сюда.

– Ладно, – откликаюсь я.

Мои мысли все еще поглощены фотографией на стене кондитерской. Мне давно следовало позвонить отцу, и сегодня впервые за все время я искренне хочу с ним поговорить. На снимке с бабушкой он выглядит спокойным и счастливым, и это напоминает о том, как вот так же ослепительно папа улыбался мне самой. Не давая себе возможности передумать, я достаю телефон и набираю номер.

– Мне надо позвонить по-быстрому, – шепотом поясняю я Милли.

Отец берет трубку после четырех гудков.

– Обри? – отрывисто бросает он.

– Привет, пап, – на ходу говорю я, резко сворачивая на боковую улочку, где меньше людей. Тротуар здесь затеняют высокие деревья за какой-то каменной стеной. Сзади я слышу стук сандалий Милли. – Как дела?

– Хорошо, – холодно отвечает отец и замолкает – как будто связь прервалась. Однако я слишком хорошо его знаю – это он наказывает меня за то, что не звонила всю неделю. Он всегда так делает, когда злится. Вся любовь и приязнь словно пропадают, чтобы как можно яснее выказать недовольство. Прием мне отлично знаком, и все же…

– Мы встречаемся с бабушкой в следующие выходные, – бросаю я. – Мама тебе говорила?

– Да. – Снова долгая пауза. – Много же времени понадобилось…

– Бабушка уезжала в Бостон по делам, – отвечаю я, досадуя за то, что начинаю оправдываться. Делаю глоток кофе, и меня вдруг начинает тошнить – мне по ошибке дали с лесным орехом, а я его терпеть не могу. Выбрасываю на ходу практически полный стаканчик в урну.

– Я в курсе. Просто удивлен, что ты это допустила.

Наверное, я не так расслышала. Затыкаю второе ухо пальцем, чтобы не слышать уличный шум.

– Что ты имеешь в виду? Я ничего не допускала… Она просто уехала, и все.

– Ну разумеется. Потому что ты не проявила достаточной активности.

– Не проявила активности? – эхом повторяю я, останавливаясь как вкопанная. Милли замирает рядом. Мы возле какой-то каменной арки, табличка с золотой окантовкой указывает, что за ней, видимо, какая-то достопримечательность, но у меня перед глазами сейчас все плывет, и я не могу разобрать надпись. – Значит, по-твоему, я должна была быть активнее?

– Да. В этом твоя самая большая проблема, Обри. Ты пассивна. Так можно и все лето провести впустую, если не взять дело в свои руки. – Он говорит все громче и громче, словно набирает обороты, как будто уже давно хотел мне это высказать и наконец представился отличный повод. – Тебе не приходило в голову попытаться самой связаться с бабушкой или поговорить с ее помощницей?

Я не отвечаю, и тон отца становится все высокомернее:

– Видимо, нет. Потому что ты никогда не действуешь первая, ты только реагируешь на чужие действия. Вот что я имею в виду под «быть активнее».

На несколько секунд я буквально теряю дар речи. Ноги будто приросли к тротуару, в голове звучат слова, сказанные доктором Бакстером в мой первый день на Чаячьем острове: «У Адама были блестящие задатки, блестящие. Но он растратил их зря. Глупый мальчишка. Одно слово, и он мог бы все изменить».

Что это за слово, интересно? Оно так же способно вывести из себя, как?..

– Активнее?! – Я словно выплевываю острую ледышку. – Как когда ты трахнул и обрюхатил мою тренершу?! К такому мне надо стремиться?!

Милли, издав писк, обеими руками упирается в меня и заталкивает под арку, подальше от редких здесь пешеходов. Мы оказываемся в каком-то тихом, наполненном зеленью месте, но я ничего вокруг не вижу и не слышу, только громовой голос отца:

– Что ты сказала?! – с недоверчивым изумлением переспрашивает он.

Вся трясясь, я слепо шагаю вперед. Милли старается не отставать.

– Ты меня услышал, – едва выговариваю я.

– Обри Элизабет, как ты смеешь разговаривать со мной подобным образом?! Извинись немедленно!

Я почти готова подчиниться. Стремление угодить отцу за семнадцать лет так прочно укоренилось во мне, что даже сейчас, несмотря ни на что, я готова на все, лишь бы он сменил гнев на милость. Хотя на самом деле злиться должна я – и так оно и есть, но это не то тяжелое и непреклонное презрение, которого отец заслуживает. Боюсь, если разговор будет продолжаться, я и правда рассыплюсь в извинениях.

– Нет, – умудряюсь выдавить я. – И я кладу трубку. Не хочу больше с тобой разговаривать.

Отсоединившись, я сразу выключаю телефон, сую его в карман, камнем падаю на траву и закрываю лицо ладонями. Рядом раздается шорох, и чья-то рука нерешительно треплет меня по плечу.

– Ого. Это было просто… Вот уж вообще неожиданно, – произносит Милли. Я не отвечаю, и она добавляет, словно сама себе: – Не думала, что ты можешь так взорваться.

Я опускаю руки и смотрю на нее с укоризной:

– Да? То есть ты согласна с моим отцом, что я ни на что не способная неудачница? Ну спасибо, Милли!

Та с ужасом широко распахивает глаза:

– Да нет, господи! Я ничего такого… Я только… Прости, я совсем не умею утешать. Ну, ты поняла. – Ее рука все еще механически гладит меня по плечу. И правда – ничего успокаивающего в этом движении нет. – Дядя Адам – последняя сволочь. Правильно меня на него стошнило, когда мне было два.

Я невольно хрюкаю от смеха.

– Правда?

– Если верить маме.

– Он никогда не рассказывал. В общем, ничего удивительного – мы не говорим ни о чем, что может хоть немного бросить тень на его совершенство. Об этом я тоже не должна была упоминать… – В горле у меня встает ком, но я сглатываю его. – Он ведь мало того, что изменил маме, так еще с кем! Я занималась у тренера Мэтсон со средней школы! Я ее боготворила, хотела быть такой же, как она. Я даже… Господи, я сама как дура их познакомила!

Весь этот месяц картинка из прошлого года так и стояла у меня перед глазами – как я тащу папу к краю бассейна, уговаривая встретиться наконец с женщиной, у которой занимаюсь уже несколько лет. Как я гордо стою между ними – своей молодой очаровательной тренершей и знаменитым представительным отцом, – радуясь, что свела вместе двух самых обожаемых мною людей. Мне даже в голову не приходило, что их может связать что-то еще кроме меня. В этой ситуации хуже всего то, что обо мне оба, кажется, даже и не думали.

Слезы наполняют мои глаза и текут по щекам. С прошлого месяца, когда отец огорошил нас новостью, я так и не плакала по-настоящему. Сначала потрясение оказалось слишком велико, чтобы хоть как-то реагировать, а потом, как всю свою жизнь, я просто подстраивалась под папу. Он не желал об этом говорить, и я тоже молчала. Вообще, он держался так, как будто не сам причинил горе нашей семье, а просто с нами вдруг случилась какая-то непредвиденная неприятность, которую никак нельзя было предугадать или предотвратить. Мне понадобилось оказаться за три тысячи миль от него, чтобы понять, как это чудовищно неправильно.

Я делаю глубокий вдох, пытаясь взять себя в руки, но вместо этого у меня вырывается громкое рыдание.

– Ой. Ой, ну не надо. Все, э-э… все образуется, – уговаривает Милли, но я реву только сильнее. – Подожди, у меня где-то был платок…

До меня доносится, как она роется в сумке, потом ее голос, уже с ноткой отчаяния:

– Нет, платка нет! Вот, есть тряпочка для солнечных очков. Она тоже удобная, мягкая. И чистая. Практически. Дать?

Я беру, смеясь сквозь слезы, и утираю глаза.

– У тебя и правда ужасно получается.

– Ну, зато ты улыбнулась. Хоть немного.

Милли берет мою руку в ладони. Энергичное пожатие скорее подходит для формата предвыборной кампании, чем для утешения, но я не обращаю внимания.

– Мне правда очень жаль, – искренне говорит двоюродная сестра. – И ты ни в чем не виновата. Совершенно естественно было хотеть, чтобы два дорогих тебе человека поладили.

– Еще как «поладили», – глухо говорю я. – Хуже всего то, что я думала – они только из-за меня друг другу симпатизировали. Как можно быть такой жалкой?

– Да уж, – говорит Милли. Я снова бросаю на нее укоризненный взгляд, и она добавляет: – Я думала, ты про нее. Типичная «разлучница». Да и дядя Адам не лучше – явный кризис среднего возраста. Банально до тошноты.

Я смаргиваю вновь выступившие слезы.

– Все пошло наперекосяк. Я чувствую себя такой виноватой, что не могу нормально общаться с мамой, хотя она миллион раз говорила – я здесь ни при чем. Бросила плавание, потому что не в силах быть рядом с тренером Мэтсон. И, наверное, уже не вернусь. Даже не представляю, что будет в следующем году, когда все в команде узнают. Пока еще никто в школе не в курсе…

Включая Томаса. Я хотела ему рассказать, но никак не могла выбрать удобный момент. Не знаю точно, что это говорит о наших отношениях – я призналась во всем двоюродной сестре, которую знаю пару недель, и не поделилась со своим парнем, с которым мы вместе уже четыре года, – но, возможно, как раз здесь кроется причина нашего молчаливого разрыва.

– И что дальше? – спрашивает Милли. – С ребенком и вообще?

– Ну, она собирается его оставить. Так что где-то осенью у меня появится маленький брат или сестра – по отцу. Он всегда хотел сына… – Милли сильнее сжимает мне руку, приободряя. – И я сомневаюсь, что брак родителей это выдержит. Не представляю, как они смогут дальше жить вместе. А раз папа отказывается искать нормальную работу и обеспечивать себя, то… в худшем случае, видимо, моя тренер по плаванию станет заодно и моей мачехой.

От одной мысли меня всю передергивает. Немного придя в себя, я бросаю на Милли виноватый взгляд.

– То есть я знаю, у тебя тоже мачеха и все такое, но…

– Это совсем другое, – поспешно отвечает та. – Там никаких измен не было. Папа встретил Сурью уже после того, как они с мамой развелись – не по его инициативе.

Я опускаю голову.

– Что с моим отцом не так?! Он мог бы добиться куда большего! Как доктор Бакстер сказал – такой потенциал, и растрачен впустую. На выходе – пустой звук.

– Да, понимаю, – откликается Милли. – Я чувствую то же к маме. Ну, она, конечно, не настолько ужасна, как твой отец, но она такая… холодная. Никого к себе не подпускает. Папа никогда не мог ей угодить, а он ли не старался! Я обычно даже и не пытаюсь. Если уж ему не удалось, то у меня вообще никаких шансов. Он куда добрее меня и терпеливее.

Еще раз сжав мою ладонь, она со вздохом откидывается назад и опирается на локти.

– Что-то с нашей семьей не так, и очень здорово.

Простая истина ее слов звучит для меня неожиданно. Конечно, я всегда знала, что Стори сложно назвать обычной, нормальной семьей, но в этом мне чудилось нечто… романтичное, что ли. Правда же в том, что мой отец, его братья и сестра – все они просто жалки. Он разрушил нашу семью из-за глубоко укоренившейся потребности чувствовать себя особенным, ничего для этого не делая. Тетя Аллисон оттолкнула мужа и держит на расстоянии Милли. У дяди Андерса такие ужасные отношения с собственным сыном, что тот назло ему заплатил самозванцу, лишь бы не ехать на остров самому. О дяде Арчере вообще годами ничего не слышно кроме того, что у него одна зависимость сменяется другой. На секунду я жалею, что сбросила звонок. Сейчас я сказала бы отцу: «Ты должен взглянуть в лицо тому, из-за чего бабушка от тебя отвернулась. Пока в тебе осталось еще хоть что-то от того человека, которым ты мог стать».

Конечно, это было бы бесполезно. Отец свято верит, что он непонятый гений.

Сморгнув последние слезинки, я наконец обращаю внимание на окружающую реальность.

– Мы что… на кладбище? – спрашиваю я Милли.

– А, да. Здесь, видишь ли, поменьше ушей, чем на улице. – Уголки ее губ слегка приподнимаются. – И посмотри, с кем мы оказались рядом. Воссоединение семьи, да и только.

Следуя за ее взглядом, я читаю выгравированную на ближайшем могильном камне надпись:

Абрахам Стори

Возлюбленный муж, отец

и филантроп

«Семья прежде всего»

– Цитата смотрится довольно иронично, – замечает Милли, и у меня вырывается короткий смешок.

– Знаешь что? Отец был прав. Но только в одном, – добавляю я, когда она скептически приподнимает бровь. Дав волю долго сдерживаемым слезам, я чувствую себя гораздо легче. И голова прояснилась – с глаз у меня словно упали шоры. – Нельзя просто сидеть и ждать, что же будет дальше. Нужно самим что-то делать.

– Что, например? – Милли мгновенно становится прежней, готовой разбираться с проблемами. – Поговорить с Чезом? Может, он подскажет, как связаться с Эдвардом Франклином?

– Да, это хорошая мысль, но мне пришло в голову другое. – Я поднимаюсь и отряхиваю шорты. – Давай ответим на вопросы Хейзел. И зададим несколько своих.

Аллисон, 18 лет. Июнь 1996 года

У двери маминого кабинета Аллисон замерла, услышав знакомые голоса.

– Отдых и движение, Милдред. Вот что пойдет вам на пользу, – проговорил доктор Бакстер, застегивая свою медицинскую сумку.

Он обычно не посещал пациентов на дому, тем более в девять часов вечера, но для Стори всегда готов был сделать исключение. Особенно в эти полгода после внезапной смерти отца от сердечного приступа, когда матушка тоже вдруг стала беспокоиться за свое здоровье.

– Оно бьется как-то не так, – пожаловалась она, прижимая руку к груди.

Аллисон знала, в чем настоящая причина – сердце матери было разбито.

– Я все время ей об этом говорю, – раздался голос Терезы Райан, маминой помощницы и матери Мэтта. – Давайте пригласим сюда инструктора по йоге, Милдред. И успокаивает, и тренировка отличная. Нам обеим пошло бы на пользу.

Терезе, кажется, изменяет ее самообладание. Она переехала в Кэтминт-хаус несколько месяцев назад по настоянию матери – «временно, пока я не оправлюсь», как обещала та, – и, похоже, уже устала от такого близкого общения. Постоянные страхи Милдред и неспособность принимать даже самые простые решения были сейчас неудивительны, однако все привыкли, что бизнес семьи Стори работает как часы, и это выбивало из колеи. Адам тоже чувствовал на себе давление – матушка постоянно намекала ему, чтобы в следующем семестре он наведывался домой почаще и принял непосредственное участие в управлении некоторыми активами.

– Весь смысл отъезда в колледж в том, чтобы не торчать дома, – жаловался вчера старший из братьев, когда они вчетвером лежали на огромных полотенцах на пляже перед Кэтминт-хаусом. – Я не хочу постоянно зависать здесь в выходные, как какой-нибудь абориген.

– Кое-кто не понимает смысла слов, которые употребляет, – приглушенно прозвучал голос Андерса из-под надвинутой на лицо шляпы в стиле Индианы Джонса. Остальное – льняные штаны и рубашка с длинными рукавами – тоже вполне подошло бы археологу на раскопках. В отличие от братьев и сестры, Андерс на солнце мгновенно краснел как рак, сколько бы ни мазался кремом от загара. На этот раз, правда, такой наряд выглядел куда более уместно – термометр показывал всего двадцать градусов. Аллисон была в спортивной кофте и жалела, что надела шорты.

– Ты, кстати, тоже мог бы предложить свою помощь, – раздраженно откликнулся Адам. – Приезжал бы хоть иногда. Вдвоем нам было бы легче.

– Нет уж, спасибо, – зевнул Андерс. – Матушка решила наконец обналичить вложения в своего «золотого мальчика», в которых ты все это время катался. Так что наслаждайся.

– Совершенно бессмысленная метафора, – проворчал Адам.

Аллисон, легонько постучав по дверному косяку, заглянула в кабинет. Все трое повернулись к ней.

– Здравствуйте. Рада вас видеть, доктор Бакстер.

– И я тебя тоже, Аллисон.

– Мы пошли, матушка. К Робу Валентайну, помнишь? – видя непонимающее выражение на лице матери, добавила Аллисон. Арчеру все-таки удалось уговорить остальных, включая Андерса, отправиться на вечеринку к своему другу.

– Все четверо?

– Да. Я же тебе говорила, – напомнила Аллисон, стараясь скрыть раздражение. Она повторила это дважды, но мать в последнее время просто пропускала мимо ушей все, что не хотела слышать.

Лицо той вытянулось, выразив разочарование.

– Я совсем забыла. Думала, посидим вечером по-семейному, поиграем во что-нибудь. Весь день только этого и ждала.

– Ну… – Надо было Адаму пойти, у него лучше получается справляться с мамой. – Арчер давно не видел Роба, и мы все уже обещали…

– Ох, Милдред, пусть идут, – вмешалась Тереза. – Они ведь с вами на все лето.

Мама, казалось, еще колебалась, однако в итоге только вздохнула, словно сдавшись. Тереза тепло улыбнулась Аллисон:

– Думаю, Мэтт тоже там будет. Передай ему – я скучаю и надеюсь, что он там один дома не только лапшой быстрого приготовления питается.

У Аллисон екнуло сердце. На кофе Мэтт ее так и не пригласил, как собирался, но она действительно надеялась снова увидеть его у Роба.

– Передам, – пообещала она и выскользнула в коридор, прежде чем матушка успеет возразить.

– Лето – полный отстой, – проворчал Андерс, застегивая молнию плотной спортивной кофты с эмблемой Гарварда до самого горла. Все четверо переходили улицу, направляясь от парковки у Денежного пляжа к дому Роба Валентайна. – Как мы приехали, тепла еще не было.

– Самое холодное лето за десять лет, – прокомментировал Адам тоном, каким обычно сообщал то, что, по его мнению, и так все должны знать. – Весь цикл приливов и отливов нарушен.

– Потрясающе, – буркнул Андерс и вдруг остановился как вкопанный при виде хорошо узнаваемого ярко-зеленого мопеда. – Твою мать. Долбаный Мэтт Райан тоже здесь.

– Я думаю, здесь все, – дипломатично заметил Арчер, но, не сдержавшись, ткнул Андерса локтем и добавил: – Мы на острове в двенадцать миль длиной, забыл? Ночная жизнь не такая уж разнообразная.

Аллисон промолчала. Она надеялась, что враждебность брата к Мэтту за полгода умерилась, но, видимо, нет.

– Забудь ты о нем, – бросил Адам. Он легко взбежал по лестнице, перескакивая через две ступеньки разом, и картинно распахнул дверь перед остальными. – Кто он вообще такой?

Роб Валентайн в прошлом году окончил школу и только что справил новоселье, переехав в одно из тех бунгало под аренду, на которое туристы даже не смотрят, потому что владелец не позаботился хоть немного вложиться в его ремонт и содержание. Перед входом торчали длинные пожелтевшие метелки песколюба, краска облупилась, одно из окон закрывала картонка, нисколько не защищавшая от сквозняка с улицы. Внутри царила полутьма, заполненная пульсирующим ритмом музыки и, кажется, половиной старшеклассников и недавних выпускников местной школы. Аллисон поневоле вспомнились куда более спокойные и бесцветные вечеринки в их пансионе, где она училась до прошлого месяца. Кроме школьников там жили и многие преподаватели, что совсем не способствовало непринужденному веселью.

Едва все четверо вошли внутрь, перед ними возникла слегка покачивающаяся хорошенькая блондинка в короне из «Бургер Кинга» и с бутылкой.

– У меня сегодня день рождения, – ткнув ею в грудь Адама, заплетающимся языком сообщила девица. – Ты мой подарок?

Тот с ухмылкой приобнял ее за талию.

– Как скажешь.

– Арчеррр! – Из угла неистово махал рукой парень – кажется, сам хозяин дома. Там на подушках вокруг низкого столика скучковалось несколько человек. – Давай к нам, сыграем в «четвертаки»[2]!

Арчер с энтузиазмом рванул к другу.

– Теряем одного за другим, – прокомментировал Андерс. Адам и блондинка уже целовались взасос, прислонившись к стене. Оставалось только изумляться новому рекорду брата, нашедшему себе подружку за каких-то полминуты. – Пошли поищем выпивку.

Аллисон не особо устраивала компания Андерса, но никого из знакомых больше вокруг не было, и она последовала за ним в задрипанную кухоньку.

– Пиво будешь? – крикнул тот через плечо и, не дожидаясь ответа, выдернул два картонных стакана из стопки на кухонной стойке. К бочонку выстроилась очередь человек в десять, но Андерс, как будто никого не замечая, протолкался вперед и перехватил кран у изумленного парнишки.

– Некоторые вещи не меняются, верно? – раздался чей-то саркастичный голос.

Обернувшись, Аллисон увидела Кайлу Дьюгас – бывшую подружку Андерса, одну из вершин их пресловутого любовного треугольника с Мэттом. Ее распущенные волосы до пояса – она никогда в жизни их не обрезала – свободными локонами лежали на плечах. В черном топе и джинсах, из макияжа только губная помада винного цвета на губах, похожих на бутон розы, девушка выглядела сногсшибательно, притом без всяких усилий. Аллисон, которая после долгих мук выбора остановилась на повседневном комплекте из шорт и спортивной кофты, который Мэтт окрестил «местным неформальным прикидом», сразу почувствовала себя десятилеткой.

С Кайлой вообще было не очень комфортно находиться рядом. Она держалась не то чтобы недружелюбно, но как-то неприятно отчужденно. Если бы в жизни все происходило как в кино, бедная подружка непостоянного отпрыска богатой семьи из кожи бы вон лезла, лишь бы им понравиться, однако Кайла всегда вела себя так, как будто это ее расположение нужно завоевать. В результате никто из Стори так и не проникся к ней теплыми чувствами, кроме отца, который считал ее светочем в темноте.

– По-моему, он сам в нее влюбился, – съязвила однажды мама, и Аллисон не сомневалась, что она больше других радуется постоянным размолвкам Андерса и Кайлы.

Последний разрыв между ними, после случая с Мэттом, стал и самым долгим. Андерс вернулся в Гарвард, поклявшись, что никогда больше даже имя ее не назовет, и действительно сдержал слово. До этого момента.

– Кайла, – проговорил тот, протягивая ей стакан с пивом, как будто для нее и наливал. – Какая приятная ожиданность.

– Андерс, – откликнулась та, принимая подношение с лукавой улыбкой. – А я думала, ты со мной не разговариваешь?

Аллисон ускользнула подальше от них, не став слушать ответ. Она никогда не понимала их отношений – почему ее высокомерный, заносчивый брат готов буквально стелиться перед Кайлой, добиваясь от нее взаимности, чтобы потом почти тут же перестать замечать? Дожидаясь своей очереди к бочонку, девушка чувствовала себя невидимкой – общее внимание было приковано к продолжающей постепенно сближаться парочке, хотя все делали вид, что не смотрят на них.

– Близится катастрофа, – пробормотал кто-то Аллисон на ухо.

Она обернулась – перед ней стоял Мэтт Райан с двумя полными стаканами пива, один из которых тут же вручил ей.

– Беги, пока Андерс тебя не заметил! – полушутя-полувсерьез толкая его в грудь, прошептала она, однако Мэтт только рассмеялся.

– Он никого кроме Кайлы не видит, – возразил он, но все же позволил Аллисон увести себя из кухни. И добавил, когда они оказались вдали от чужих глаз, в уголке возле лестницы: – Я надеялся встретить тебя здесь.

Бросив взгляд на Мэтта, Аллисон отметила покрасневшее лицо, взъерошенные волосы и кривоватую улыбку. Кажется, он тут уже давно.

– Спасибо, что позвонил и пригласил на кофе, – с сарказмом бросила девушка.

Черт, совсем ведь не то собиралась сказать! Хотела, наоборот, вести себя равнодушно, а не так, как будто помнила о приглашении все это время. Аллисон почувствовала, что у нее запылали щеки, однако Мэтт только ухмыльнулся.

– Да ладно, ты же знаешь, что я не мог позвонить вам домой. Любой, кроме тебя, тут же повесил бы трубку. Возможно, даже моя матушка, – с грустным смешком добавил он.

– Кстати, она передавала привет. Надеется, что ты хорошо питаешься, – послушно доложила Аллисон, как обещала, и тут же захотела провалиться сквозь землю. Доставить парню послание от мамочки – что может быть круче…

Мэтт, однако, всего лишь рассмеялся.

– Не очень, но ей не говори. Она с ума сойдет. Не дай бог, попросит еще тетю Полу пожить со мной, а мне меньше всего нужна такая соседка. Слушай, не хочешь сыграть в «четвертаки»?

Медля с ответом, Аллисон сделала долгий глоток из своего стакана. Нет, конечно. Она хотела поговорить с Мэттом наедине, но не знала, как это устроить на вечеринке, где полно незнакомых людей. То есть он-то их всех знает…

А что, если воспользоваться одним из фирменных приемов Адама? Скривив лицо, Аллисон помахала на себя ладонью.

– Здесь так жарко. Надо выйти освежиться. Не хочешь со мной?

– Конечно.

Мэтт сразу же заглотил наживку, которая, как Адам любил хвастаться, обеспечила ему секс на каждом пляже острова. «Я, конечно, не этого добиваюсь…» – сказала сама себе Аллисон, допивая на ходу пиво, пока они пробирались к дверям. Просто многолюдные вечеринки – не ее стихия. К тому же, хотя братья и бросили ее, едва оказавшись тут, она не хотела, чтобы они увидели ее с «долбаным Мэттом Райаном».

К тому же здесь была еще и Кайла – она вполне могла опять переключиться на него, если Андерс ей наскучит. А с ней Аллисон не могла конкурировать.

Она, однако, забыла, какая на улице холодрыга, и начала мерзнуть, едва за ними закрылась дверь.

– Кажется, это была плохая идея, – проговорила Аллисон, когда вдобавок налетел ветер. По голым ногам побежали мурашки.

– Не, просто нужно принять кое-какие меры.

Мэтт расстегнул молнию на своей кожаной куртке и извлек из внутреннего кармана бутылочку бурбона.

– Жидкое тепло, – с улыбкой провозгласил он, отвинчивая крышку и протягивая выпивку девушке. Видя ее нерешительность, он лукаво приподнял бровь: – Или ты передумала?

Он будто прочитал потаенные мысли Аллисон, когда она звала его прогуляться! Первым ее побуждением было удрать обратно в бунгало, но вместо этого она сделала маленький глоток из бутылки. Бурбон, теплый и пряный, показался так хорош, что Аллисон сделала еще несколько глотков. Ей вдруг совершенно расхотелось осторожничать. «Кайла бы точно не стала», – подумала она и тут же мысленно отвесила себе пинка за то, что думает о бывшей Мэтта в такой момент. Та и без того занимала слишком большое место в мыслях семейства Стори.

– Нет. Определенно.

– Отлично. – Мэтт улыбнулся еще шире, обнимая девушку за плечи. – Я надеялся, что ты так скажешь.

Глава 9. Джона

Сколько я ни смотрю на экран телефона, состояние моих финансов не меняется. «Текущий счет: $10.71». Ну этот хоть вырастет, когда я положу туда первые деньги, заработанные на курорте. В бухгалтерии даже глазом не моргнули, когда я попросил выписывать чеки на Джону Норта. Сказал им, что оформлен в банке под девичьей фамилией матери. Им главное, чтобы документы были правильно заполнены.

Однако сберегательный счет меня просто убивает: «$0.00». Пять месяцев назад там хватало на обучение в местном колледже, где я планировал кое-как протянуть пару лет, параллельно подрабатывая, а потом поступить уже в нормальный университет. Я бы стал первым в семье, кто получил высшее образование, и кредит пришлось бы брать самый минимальный, потому что я годами откладывал все, что мог, – чеки с дней рождения, заработанное в бильярдной родителей и репетиторством. Конечно, надеялся все же получить стипендию, но обошелся бы и без нее. Она стала бы для меня скорее своеобразной розочкой на торте.

А потом я все отдал отцу – ради «шанса, который нельзя упустить». Вложение должно было удвоить наши деньги. Возможно, даже утроить. И вот чем все обернулось: мой сберегательный счет на нуле, и это была далеко не самая большая ставка, которую семья Норт сделала на Андерса Стори.

«Один недовольный клиент лишился всех своих пенсионных накоплений, а также денег, отложенных на учебу ребенка в колледже, и рискует потерять семейный бизнес».

Ирония судьбы – сын наиболее пострадавшей жертвы махинаций Андерса Стори выдает себя за его собственного отпрыска. Однако это не просто совпадение. У меня были большие планы, которые, вполне возможно, полетели под откос из-за тарелки спагетти с креветками.

– Чувак, – выдергивает меня обратно в реальность нашей комнаты в общежитии голос Эфрама. Его огромный вентилятор (кондиционеров здесь нет) громко жужжит на столе, время от времени обдавая меня волной воздуха – теплого, но все же. – Дверь. Ты не слышишь, что ли?

Я недоуменно моргаю, пока до меня наконец действительно не доносится стук.

– Почему сам не откроешь?

– Чувак, – повторяет Эфрам, показывая на меня и на дверь. Он лежит на кровати с ноутбуком на коленях, здоровенные наушники висят на шее, а я сижу за столом. – Тебе ближе, чувак.

«Кто рядом, тот и делает» – одно из неписаных правил мужского соседства, так что я без дальнейших жалоб встаю и открываю. На пороге стоят Обри и Милли, которая как раз поднимала сжатый кулак, чтобы снова постучать.

– Наконец-то, – говорит она, входя.

– Привет, девчонки. Что за дела? – со слегка озадаченным выражением на лице интересуется Эфрам. Мои «кузины» за полторы недели с нашего прибытия зашли ко мне первый раз.

– Мы забираем Джону, – говорит Милли, крутя на пальце автомобильные ключи. Я стараюсь смотреть ей в глаза, как бы не замечая нетипично коротенькие шортики – мне ведь не полагается обращать внимание на такие вещи. – Карсон разрешил взять «Джип» до вечера. Мы едем к Хейзел.

Она произносит имя так, как будто оно должно мне что-то говорить, но я даже не представляю, кто это.

– К кому?

– Хейзел Бакстер-Клемент. Та девушка из города, студентка, которая пишет работу по семье Стори, помнишь? Ну, с ней еще дедушка был…

Внутри у меня все сжимается. Еще бы не помнить. Я боялся даже взглянуть на нее во время разговора – все ждал, что сейчас она раскусит меня прежде, чем мы доберемся до курорта.

– Ясно, – как можно небрежнее говорю я. – А зачем мы к ней едем?

– Ответить на ее вопросы, – весело откликается Милли. – Мы с Обри решили пойти ей навстречу. Но ехать надо всем троим – это же семейное дело.

Она все продолжает крутить ключи, в ее взгляде читается ясный и недвусмысленный вызов. После того как она меня разоблачила, мы почти не виделись, и я был как на иголках, постоянно ожидая услышать, что отправляюсь домой. Однако, похоже, она решила все же не сдавать меня – пока я делаю то, что она хочет.

Деваться мне, конечно, некуда, но ситуация паршивая. Особенно если учесть, что эта Хейзел реально изучала семью Стори. Джей-Ти перед отъездом снабдил меня кое-какой информацией, но, учитывая, что он не позаботился упомянуть о своей аллергии на морепродукты, на достоверность данных я особо не рассчитываю.

– Вы же вроде не хотели с ней разговаривать… – уклончиво говорю я. Эфрам, по-прежнему лежащий на кровати с наушниками на шее, даже не пытается притворяться, что не слушает нас.

– Мы передумали, – отвечает Милли. – Так что, Джона, ты идешь или нет?

То, как она делает ударение на моем имени, решает вопрос.

– Ладно, – бормочу я, беря со шкафчика ключ от комнаты. – Только мне особо сказать нечего.

Она только закатывает глаза:

– Как обычно. Пока, Эфрам.

– Пока, сестрички, – откликается тот, возвращая наушники на место.

Я дожидаюсь, пока мы минуем коридор и за нами закроется дверь на лестницу.

– Так что – вы никому не расскажете?

Милли оборачивается ко мне в притворном изумлении.

– О чем? Мы ничего не знаем. Если что и выплывет наружу, нас это удивит не меньше других. – Ее губы сжимаются в тонкую линию. – А оно выплывет, рано или поздно…

Повернувшись, она принимается спускаться по лестнице. Обри похлопывает меня по плечу.

– У тебя пока не очень получается быть нашим двоюродным братом, – замечает она беззлобно. – Так что продолжай стараться.

Шагая вслед за ними, я чувствую, как у меня гора сваливается с плеч.

– Но вы же не станете никому говорить? – переспрашиваю я еще раз для верности. – Ни Карсону, ни родителям, ни Джей-Ти, никому?

Милли мучает меня молчанием, пока мы не достигаем самой нижней площадки, и только тогда снимает с крючка:

– Твоя тайна в надежных руках, Джона Норт.

Пока Милли ведет курортный «Джип», я пролистываю последние сообщения от Джей-Ти. Я не сказал ему, что она меня раскрыла, в надежде на помилование, которое в итоге и получил, но о приглашении Милдред упомянул. И он вовсе не обрадовался перспективе нашего близкого общения. Судя по нарастающему напряжению в репликах, он даже не предполагал, что до этого может дойти:

Притворись, что заболел, и не ходи на завтрак,

И на бал тоже.

Заляг на дно, пока про тебя не забудут.

Все равно это не всерьез, это всего лишь игра.

Почувствовав прилив горького удовлетворения, я убираю телефон, не ответив. Почему? Потому что если бабуля не затеяла какую-то игру, а действительно хочет допустить внуков в свою жизнь, то Джей-Ти в шаге от того, чтобы лишиться целого состояния. У меня есть несколько одноклассников вроде Милли, у которых большой дом, хорошие машины, и поступление в колледж для них не проблема. Однако Милдред Стори – это уже совершенно другой уровень. У нее денег просто до хрена и больше. Если Джей-Ти получит даже небольшую часть, его семья будет обеспечена на всю жизнь. И я, когда соглашался на сделку с ним, поклялся себе, что не допущу этого.

Я не рассказал Милли всей правды, когда она взяла меня за глотку с моими водительскими правами. Иначе мне уже пришлось бы паковать вещички. По-настоящему я согласился подыграть Джей-Ти не из-за обещанной платы или каникул на курорте. Не каждый день представляется возможность обломать кого-нибудь с получением многомиллионного состояния – тем более речь идет о род-айлендской ветви семейства Стори. Лично к Джей-Ти у меня претензий нет – он, конечно, тот еще дурак, но в основном безвредный. Соблазняя меня этой работой, он держался с высокомерием богатенького мальчика, бросающего какие-то крохи взамен того, что моя семья потеряла из-за его отца. «Без обид, Джона, ладно? Всякое случается».

Само по себе ничего не случается. Джей-Ти – черт с ним. А вот его отец… Того я просто ненавижу. И Джей-Ти должен был это понимать. То, что он все равно предложил мне поехать вместо него, доказывает, как плохо он, несмотря на полученные из книг знания, разбирается в людях. Он увидел только отличную работу на лето для того, кому нужны деньги, а я – возможность навсегда лишить Андерса Стори шансов заполучить семейное состояние. За такое я бы и бесплатно взялся.

С того самого дня, как мы с Джей-Ти ударили по рукам, я предвкушал возможную встречу с Милдред. Я собирался, если все же окажусь перед ней, выставить себя полным придурком и держаться как можно оскорбительнее, чтобы приоткрывшаяся было перед род-айлендскими Стори дверь тут же с треском захлопнулась. И чтобы Андерс узнал, из-за кого это случилось, и пожалел бы, что связался с нашей семьей.

Когда в первый же день Милдред вдруг явилась нам в офисе Карсона, я был застигнут врасплох и не успел ничего сказать, прежде чем она нас отослала. Потом меня вычислили, и казалось, все уже кончено. Теперь, похоже, у меня снова появился шанс. Вот только…

Когда я вижу, как сквозняк из полуоткрытого окна треплет волосы Милли, мне уже не так хочется мстить. Мне вообще не приходило в голову, что Милли и Обри станут волновать меня каким-то образом. Однако я мало встречал таких хороших людей, как Обри, а что касается Милли… Ну… Она, конечно, начала придираться ко мне еще на пароме. И, несмотря на все стычки, кажется, она нравится мне…

Я не хочу им все испортить. Вдруг из-за меня у них тоже ничего не выйдет и они меня возненавидят?

– О господи! – По тону Милли мне сперва кажется, что она прочитала мои мысли. «Джип» замедляется. – Похоже, это Кэтминт-хаус!

Я поднимаю глаза. Милли останавливает машину – перед нами открывается вьющаяся лентой вдоль берега дорога, а дальше… Ничего себе! На краю отвесного утеса, поднимающегося прямо из океана, высится огромный особняк. Его строгий белый силуэт контрастирует с неровностью черных скальных уступов. Часть, которая нам видна, – это почти сплошные окна от пола до потолка, сверкающие на летнем солнце. Металлом блестят идущий по периметру крыши балкончик с перилами и ограда вокруг плоской площадки у стены, где, бьюсь об заклад, расположен невероятной величины бассейн. Вид оттуда, наверное, просто потрясающий.

Я не особо разбираюсь в архитектуре, но тут даже я в восторге. Я уж не говорю о размерах этого домины – с виду он не меньше всего курортного отеля. И это для одного-единственного человека! У меня сжимается сердце. И снова меня охватывает желание не позволить Андерсу Стори вернуться сюда. Надеюсь, он сдохнет, прежде чем сможет опять переступить порог дворца, где вырос. Даже если для этого мне придется самому прикончить негодяя.

– Невероятно, – выдыхает Милли, и мои кровожадные мысли тут же испаряются. Почти.

– Вот бы посмотреть, как там внутри… – добавляет Обри.

Чем больше я с ней общаюсь, тем больше вижу, что ее-то деньги вообще не заботят. Все, что ей нужно, – чтобы хоть кому-то в этой ненормальной семейке было на нее не наплевать.

– Думаю, в воскресенье увидим, – небрежно откликается Милли, но в ее голосе чувствуется напряжение. Она выжимает газ, и скоро Кэтминт-хаус пропадает из виду.

Чего хочет Милли – понять сложнее. Когда она рассказала на пароме, что мать купила ее бриллиантовым ожерельем, моей первой мыслью было: «Обычная пустышка. Гоняется за блестящими побрякушками, совсем как ее дядя Андерс». Однако к тусовке мажоров в «Тауи» Милли и не подумала примкнуть, хотя могла бы – этот скользкий сенаторский сынок, Рид Чилтон, явно на нее запал.

Несколько минут проходят в молчании, потом машина сворачивает на подъездную дорожку, такую длинную и извилистую, что сам дом Бакстеров, огромный, в колониальном стиле, открывается, только когда мы проезжаем уже добрую половину.

– Ух ты, класс! – восклицает Обри. – Я посмотрела в интернете – первоначально он принадлежал капитану китобойного судна. Историческая достопримечательность.

– Посмотрела в интернете? – удивленно повторяю я. – Шпионишь?

Она пожимает плечами:

– Хейзел кучу всего о нас знает. Так будет хотя бы честно.

Милли протискивается мимо черного «Рейнджровера» и заезжает на стоянку.

– Ну, в общем, говорить ведь будете вы, так? – уточняю я, когда мы вылезаем из машины.

– Да я даже не знаю, – беспечно бросает Милли. – Смотря какие вопросы Хейзел будет задавать. Дядя Андерс – очень любопытный представитель семьи Стори.

Мой обеспокоенный вид ее явно забавляет.

Обри нажимает на кнопку звонка. Изнутри слышится приглушенное «Иду!» и звук шагов. Дверь распахивается, на пороге стоит Хейзел.

– Привет! – Она сторонится, пропуская нас. Ее глаза обегают всех троих, и я побыстрее опускаю взгляд. – Вы как раз вовремя. Думаю, мы можем поговорить в гостиной, не против? Дедушка уже там.

– Конечно, – откликается Обри.

Мы идем за Хейзел по коридору, увешанному портретами – похоже, это все члены одной семьи на протяжении нескольких поколений.

– Вы с дедушкой тут вдвоем живете? – спрашивает Милли.

Мы минуем роскошно обставленную комнату, где даже стулья как будто из музея. Хорошо, что разговор пройдет не здесь – он и без того обещает быть непростым.

– Нет, еще мама. Она переехала сюда пару лет назад, когда они с папой развелись, – поясняет Хейзел. – Только летом она обычно путешествует, пока я на каникулах и могу побыть с дедушкой. У нас есть постоянная сиделка, но, когда рядом никого из родных, его деменция усиливается, – добавляет она, понизив голос.

– Но сейчас, ты говорила, ему лучше? – с надеждой шепотом уточняет Обри.

– Намного, – подтверждает Хейзел.

Мы входим в залитую солнцем комнату, обставленную куда проще остальных. Вдоль ярко раскрашенных стен расставлены диваны, в уголке самого большого сидит доктор Бакстер. Перед ним на деревянном подносе стоит чайный набор. Старик поднимает глаза – его взгляд разительно отличается от того, который мы видели при нашей первой встрече. Острым его, конечно, не назовешь, но он гораздо более сфокусирован и осмыслен.

– Дедушка, пришли младшие Стори, – говорит Хейзел, подходя к нему и подливая чаю в чашку. – Это Обри, вот Джона и Милли.

– Очень рада снова вас видеть, доктор Бакстер, – улыбается ему последняя. Обри повторяет за ней, а я, сунув руки в карманы, стараюсь не встречаться с ним взглядом. Операция «Невидимка», приступить к выполнению.

– Бог ты мой, – слабым голосом произносит старик. – Я было решил, что неверно тебя понял, Хейзел. Но они и правда здесь.

Подняв глаза, я вижу, что он немного встревожен, но затем ему удается выдавить натянутую улыбку.

– Чудесно, чудесно. Прошу простить, что не встаю, чтобы поздороваться с вами. Я уже не так твердо держусь на ногах, как когда-то.

– Хотите чаю или еще чего-нибудь? – предлагает Хейзел.

Я качаю головой, Милли и Обри бормочут: «Нет, спасибо».

– Тогда присаживайтесь, где вам удобно. – Хейзел делает неопределенный жест, сама устраиваясь рядом с дедом.

Я выбираю место как можно дальше от него. Обри, наоборот, опускается на краешек дивана справа, так что их разделяет только небольшой столик.

– Я дочь Адама, – поясняет она с доброжелательной улыбкой. – Он часто рассказывал, как вы помогли ему восстановиться после травмы колена в старших классах.

– Ах да… – Доктор Бакстер облизывает пересохшие губы. – Адам был очень целеустремленным юношей. Да, очень.

Обри собирается еще что-то сказать, но Хейзел опережает ее.

– Вот о чем я хотела спросить, – беря лежащий рядом на подушке блокнот и вытаскивая ручку из корешка, начинает она. – Каково вам было расти, зная, что ваша жизнь могла сложиться совершенно иначе, если бы не разрыв бабушки и родителей?

– Ого, – моргает Милли, хлопая своими знаменитыми ресницами. – Сразу берешь быка за рога, да?

На губах Хейзел появляется извиняющаяся улыбка, но ручка по-прежнему наготове.

– С точки зрения социологии крайне интересно, как знание о теоретически возможной иной жизни может повлиять на стремления и цели нового поколения.

Я стараюсь вжаться в кресло. Милли рядом со мной, напротив, выпрямляется.

– Знаешь, что еще интересно? Как считают люди на острове – что произошло между нашей бабушкой и родителями? Мне бы очень хотелось узнать мнение местных по этому поводу.

– Правда? – Хейзел неловко усмехается. – Господи, там такое иногда сочиняют – умереть и не встать…

Слева слышится громкий звяк – доктор Бакстер, шумно отхлебнув чаю, слегка промахивается чашкой мимо блюдца.

– Не важно, – откликается Милли.

Хейзел задумчиво подергивает сережку в ухе.

– Ну, самая распространенная теория – что смерть мужа сильно подействовала на вашу бабушку. Вплоть до того, что на какое-то время она стала практически отшельницей и ни с кем не виделась, за исключением детей. А потом и с ними перестала. Но дедушка много лет знал миссис Стори и никогда не считал, что у нее есть какие-то психологические проблемы. Верно, дедушка? – Хейзел повернулась к доктору Бакстеру.

– В общем, да… – неуверенно отвечает тот.

Вид у него такой, словно ему от этого разговора не по себе даже больше, чем мне. Интересно… Забыв об осторожности, я подаюсь вперед, чтобы лучше разглядеть лицо старика. Движение привлекает его внимание, он поворачивается и хмурится. Лоб собирается в глубокие складки.

– Ты совсем не похож на Андерса.

Черт! Я снова вжимаюсь в кресло.

– А еще что говорят, Хейзел? – поспешно вмешивается Милли. – Из серии «умереть и не встать»?

Та бросает на меня взгляд, и я, как бы задумавшись, тру лицо ладонью. Хотя на самом деле просто пытаюсь спрятаться от ее глаз.

– Ну, вот как раз к словам дедушки про Джону… – раздумчиво говорит Хейзел. – Он ведь действительно не похож на Андерса, верно? А тот всегда отличался от других Стори. Некоторые считают, что он на самом деле якобы внебрачный сын Абрахама, которого тот взял в семью против воли жены. И Милдред, когда муж умер, пыталась лишить наследства только Андерса, но остальные уехали из солидарности с ним.

– Исключено, – откликается Обри мгновенно, так что я невольно фыркаю.

– Да уж, – подтверждает Милли.

– А некоторые версии просто ужасные, – продолжает Хейзел. – Например, ходит мерзкий слушок, что Аллисон забеременела от одного из братьев. Остальные пытались это скрыть, но Милдред узнала и пришла в ярость. И якобы ребенок до сих пор…

– Что?! – пронзительно взвизгивает Милли. Вид у нее просто убийственный. – Кто-то правда такое рассказывает?! Как только язык поворачивается такую гадость нести!!!

Хейзел выглядит так, будто готова провалиться сквозь землю. Кажется, она совсем забыла, что говорит о реальных людях.

– Да, да. Извини, – бормочет она, закрывая блокнот. – Я не хотела… Слушай, никто по-настоящему в это не верит. Правда. Просто людям нравится трепать языками и выдумывать всякий бред.

Милли смотрит на нее невидящим взглядом, кажется, готовая вот-вот заплакать от злости. У меня руки так и чешутся врезать кому-нибудь. Не Хейзел, конечно, и не ее деду, а просто… Даже Обри, которая наверняка и букашку не раздавит, а выпустит на улицу, стиснула руки в кулаки.

– Я скорее поверю, что они все вместе кого-то убили, чем в это!

Внезапно слышится лязг – доктор Бакстер задевает коленом столик с подносом. Все три девушки оборачиваются на звук. Старик нашаривает рукой чашку и заглядывает внутрь.

– Где мой горячий шоколад? – недовольно ворчит он, поднимая выцветшие глаза куда-то поверх плеча Хейзел. – Кэтрин, мне пора пить шоколад.

– Нет, дедушка, не пора. Тебе нельзя сладкое. И мамы здесь нет, – добавляет та со вздохом.

Поднявшись, она отставляет столик на безопасное расстояние.

– Кэтрин – это моя мать, – поясняет она через плечо. – Думаю, лучше отвести его наверх и уложить. Если он начинает нас путать, значит, дело плохо.

Хейзел помогает деду подняться и поддерживает его, пока тот медленно шаркает через комнату, все еще бормоча что-то про шоколад. Милли и Обри явно чувствуют себя не в своей тарелке. Я уверен, что никто из них не заметил: пока Хейзел говорила, старик не сводил с нее ясного и настороженного взгляда, а потом специально толкнул столик коленом.

Глава 10. Милли

Признаю – с гардеробом я перестаралась. Однако, одеваясь сегодня утром для визита в офис Дональда Кэмдена, я порадовалась, что взяла облегающее узкое синее платье и босоножки на высоком каблуке. Это здесь чуть ли не единственный островок делового мира, и выглядеть надо соответствующе. Сейчас, правда, дожидаясь в роскошно обставленной приемной, я уже не уверена, стоило ли беспокоиться – здесь нет никого, кроме секретарши, полирующей ногти.

Я слушаю, как она отвечает на звонок – судя по репликам, ей пытаются всучить новый копир, – и машинально разглаживаю флаер, который сняла с доски объявлений по пути сюда:

В пятницу, 9 июля

Встряхнись с «Астероидами»!

Лучшая кавер-группа острова!

Хиты 80-х!

«Дюна», 21.00

Полное убожество, конечно, но меня заинтересовала приписка мелким шрифтом внизу: «В группе играют: Роб Валентайн, Джон О’Делл, Чарли Петронелли и Чез Джонс».

Фамилии пропавшего бармена я не знаю, но вряд ли здесь много Чезов. На работе он пока так и не появился, и у меня не было возможности спросить про Эдварда Франклина. А я хотела бы связаться с тем до воскресного завтрака с Милдред, так что… похоже, придется отправляться на вечер в стиле 80-х в «Дюну». Может, удастся привлечь еще кого-нибудь из «Тауи».

– Мисс Стори-Такахаси? – окликает меня секретарша. – Мистер Кэмден ждет вас.

Поднявшись, она жестом приглашает следовать за ней по коридору с мраморным полом. Мы минуем несколько пустых комнат, пока в одной я наконец не замечаю молодую женщину, склонившуюся с телефоном над блокнотом и ожесточенно что-то строчащую. Похоже, в «Кэмден и партнеры» сейчас сезон отпусков.

Секретарша останавливается у кабинета, одна из стен которого полностью стеклянная, с видом на гавань, и жестом приглашает меня войти. Я переступаю через порог.

– Привет, Милли, – поднимается мне навстречу Дональд Кэмден.

Его стол так отполирован, что я вижу свое отражение, когда подаюсь вперед, пожимая протянутую руку. Весь кабинет выдержан в черно-белой гамме и сверкает хромом – включая футуристического вида кресло, в которое Дональд опускается, когда я сажусь напротив.

– Приятно снова тебя видеть.

– Взаимно.

– Спасибо, Миранда, – кивает он секретарше, которая молча выходит, беззвучно прикрыв за собой дверь.

Мой взгляд падает на большую серебряную рамку на углу стола. Я ожидаю увидеть выводок белобрысых внуков, умело расставленных фотографом, однако вместо них там стоят Дональд, доктор Бакстер и Тереза Райан – разодетые как для бала и, похоже, на огромной мраморной лестнице курортного отеля.

«Суррогатная семья бабушки», – приходит мне в голову. Я наклоняюсь, чтобы рассмотреть получше.

– Отличное фото. С летнего бала?

– Да, прошлогоднего, – отвечает Дональд, складывая ладони домиком и упираясь в них подбородком. Светящее из окна позади солнце сверкает на золотых запонках рубашки. – Я очень рад, что ты решила пересмотреть свое решение относительно предложенной работы, Милли. Что еще ты хотела бы узнать об этой чудесной возможности?

Да без понятия. У меня не было никакого особого плана кроме как оказаться рядом с любимым цепным псом Милдред – вдруг что интересное удастся из него выудить. Или вдруг сам сболтнет.

– Меня заинтересовало, э-э… какую именно работу для фильма выполняет фирма вашего друга? Дело в том, что я сама подумываю о карьере юриста. Возможно, я могла бы помочь им…

На лице Дональда мелькает снисходительная улыбка.

– Боюсь, это очень специфическая работа и к тому же довольно скучная. Юной леди вроде тебя не понравится.

Его покровительственный тон меня бесит. Я знакома с кучей разных разделов юриспруденции из практики отца. Однако Дональд похож на человека, который может потерять бдительность, если дать ему возможность строить из себя эксперта…

– То есть это касается составления контрактов? – спрашиваю я.

Он немедленно пускается в длинные и нудные объяснения, которые я слушаю вполуха. Мысли у меня заняты другим. Я до сих пор еще не совсем пришла в себя после вчерашнего разговора с Хейзел. Всю ночь ворочалась и не могла уснуть из-за этих отвратительных слухов про маму, которые ходят по острову. А ведь кое-кто точно знает, что случилось тогда на самом деле! Включая человека, который сидит напротив меня и готов заплатить немалую сумму, лишь бы избавиться от нас.

– Это очень интересно, – с энтузиазмом говорю я, когда он наконец останавливается, чтобы перевести дыхание. – И возможность действительно уникальная. Но я все же буквально разрываюсь, понимаете, потому что… – Я прикусываю губу. – Меня так обрадовал шанс получше узнать бабушку. Я никогда не могла понять, что же произошло между ней и мамой. Вот если бы я узнала, то уехать было бы гораздо проще.

Дональд качает головой:

– Милли, вот именно это обсуждать с бабушкой точно не стоит. Она расстроится, что крайне нежелательно при ее и без того хрупком здоровье.

– Поэтому я и спрашиваю не ее, а вас, – как можно более наивным голоском, хлопая глазками, говорю я. И добавляю немного лести: – Миссис Райан отзывалась о вас с таким уважением…

На самом деле она только прислала по почте дальнейшие инструкции относительно завтрака, но Дональду об этом знать необязательно.

– Она слишком добра ко мне, – сдержанно откликается он.

– Я не говорила ей, что собираюсь прийти сюда, – на всякий случай поясняю я. – И бабушке тоже не скажу. Она никогда не узнает о нашем разговоре, обещаю.

Дональд, нахмурившись, выпрямляется в своем кресле, и я понимаю, что последняя реплика была лишней.

– Я не могу предать доверие твоей бабушки, Милли. Это не только идет вразрез с моральными нормами, но и противозаконно, поскольку я ее адвокат.

– Хорошо, но… – Не убирая с лица фальшивую улыбку, я пытаюсь выбрать другую линию поведения, хотя и чувствую, что разговор не клеится. – Возможно, вы могли бы убедить ее рассказать нам о том, что случилось? Прояснить все раз и навсегда. Оттого, что она выскажется, снимет груз с души, ей может стать лучше.

Дональд пристально смотрит на меня:

– Милли, позволишь старику дать тебе один совет?

Не стоит.

– Да, разумеется.

– Оставь прошлое в прошлом. Вы, все трое, как мне кажется, отлично приспособлены к жизни – чего, по правде говоря, нельзя было сказать о ваших родителях в том же возрасте. Не стоит бередить старые раны – ничего хорошего из этого не выйдет, только плохое. – Он улыбается мне, пытаясь изобразить доброго дедушку. – Так что, могу я позвонить своему другу и подтвердить ваше согласие на участие в съемках?

Ничего полезного от него явно больше не добьешься. По крайней мере, я получаю моральное удовлетворение, увидев, как вытягивается его лицо, когда я бросаю коротко:

– Нет.

В «Дюне» жарко и полно народу. Разговаривать сложно, потому что «Астероиды» отыгрывают хиты группы «Journey» на полной громкости. Чез где-то в глубине сцены, на табурете, видны только ноги в джинсах и край гитары.

– Милли! Хотела тебя спросить!.. – кричит мне в ухо Бриттани.

Мы кучкуемся вокруг маленького столика – кроме нас двоих еще Эфрам, Обри и пара других «Тауи». Джона позади нас играет в бильярд с мужчиной постарше, которого я не знаю. Кажется, кто-то из местных – здесь в основном островитяне, а не туристы. Эфрам пронес фляжку рома и подливает в колу всем, кроме Обри. Я в том приятном состоянии легкого опьянения, когда все вокруг кажутся лучше, чем на самом деле, и искренне улыбаюсь Бриттани, с которой обычно почти не разговариваю.

Она похлопывает меня по плечу, чтобы привлечь внимание. Кажется, сам вопрос я прослушала.

– Что?! – кричу я в ответ. Группа как раз заканчивает исполнять песню, публика разражается одобрительными криками и требует продолжения.

– У Джоны есть девушка? Он такой классный!

Повернув голову вслед за Бриттани, я вижу, как тот выцеливает удар. Темно-каштановые волосы падают на один глаз, мускулы на поджарых руках напряжены… Да, нельзя не признать, в этой позе Джона смотрится выигрышно. И черты лица у него такие как надо – прямой нос, полные губы, квадратный подбородок. Мне до сих пор кажется странным и даже немного противоестественным подмечать подобные вещи. Примерно так же я почувствовала себя на пароме, когда узнала, что симпатичный парень, которого я разглядывала, – мой двоюродный брат. Однако, как теперь выяснилось, это не так…

Джона, на секунду подняв глаза и встретив мой взгляд, вдруг подмигивает мне. На лице мелькает озорная улыбка. Слегка покраснев, я поворачиваюсь к Бриттани, которая в замешательстве смотрит на нас обоих.

– Подойди к нему. Он ведь тебе подмигнул, – говорю я.

– Мне кажется, он… – неуверенно начинает Бриттани.

Я взбалтываю лед в стакане и допиваю остатки.

– Знаешь, я не в курсе насчет его девушки. Мы мало общаемся. Но я могу спросить – для тебя.

Я соскальзываю с табурета под узнаваемое фортепианное вступление «Don’t Stop Believin’» и восторженные вопли публики. Джона тоже приканчивает свой ром с колой, глядя исподлобья на шар-биток, как будто тот его предал. Я слегка толкаю парня плечом:

– Только не говори, что ты промазал.

Его соперник из местных подходит к столу с кием в руке.

– Подвиньтесь-ка, «девушка из маленького городка», – повторяет он за солистом слова песни.

Закатив глаза, я делаю шаг в сторону. Джона стреляет в меня взглядом искоса, полуулыбнувшись.

– Меня отвлекли.

– Прекрати! – цежу я сквозь зубы.

– Что именно?

– Заигрывать со мной!

– С чего ты взяла? – Прислонив кий к стене, Джона с ленивой ухмылкой облокачивается рядом. Кажется, не одну меня здесь накрыло – никогда еще не видела его таким расслабленным. – Мир не вращается вокруг тебя, знаешь ли.

– Ты мне подмигнул!

– Исключительно по-родственному. Типа «Эй, кузина, надеюсь, ты хорошо проводишь время, выслеживая бармена нашей бабушки», а не «Эй, Милли, шикарно выглядишь сегодня». – Он слегка наклоняется ко мне: – Хотя это чистая правда.

– Просто смешно, – бормочу я, пытаясь стереть с лица невольную улыбку. Еще не хватало! Я почти год ни с кем не встречалась, и сейчас не время. Без того проблем хватает, чтобы еще больше все осложнять. – Я возвращаюсь за столик.

– Останься. – Рука Джоны, на миг обвившись вокруг моей талии, поворачивает меня к столу. Я изо всех сил избегаю встречи с глазами Бриттани, а она наверняка на нас пристально смотрит. И ее можно понять. – Он уже промазал, теперь моя очередь. А ты будешь моим талисманом.

Надо уходить. Со стороны это наверняка выглядит шокирующе. Однако к такой версии Джоны, в отличие от двух предыдущих – негодяя и самозванца, – я оказываюсь совершенно не готова. Музыка все звучит, а я, застыв на месте, зачарованно смотрю, как он уверенно кружит вокруг бильярдного стола. Четыре быстрых удара, и игра закончена. Соперник, молитвенно сложив руки, сгибается в картинном поклоне, который, однако, выглядит действительно проявлением уважения, а не насмешкой. Они с Джоной стукаются кулаками на прощание, и мужчина исчезает в толпе. Музыканты на сцене тем временем заканчивают очередную песню, сорвав бурные аплодисменты, но, вместо того чтобы начать новую, принимаются о чем-то совещаться.

– Однажды тебе придется объяснить, как и где ты так научился играть, – говорю я кладущему кий на подставку Джоне.

Это подразумевалось как комплимент, однако уверенная улыбка вдруг пропадает с его лица, будто стертая ластиком. Я уже готова извиняться сама не знаю за что, когда солист «Астероидов» – как и большинство местных, вроде только что побитого Джоной парня, дочерна загорелый, обветренный и потому выглядящий, вероятно, старше своих лет, – склоняется к микрофону.

– Всем доброго вечера и спасибо, что пришли. На сегодня это почти все, но под занавес у нас небольшая смена состава. Наш гитарист, который обычно предпочитает держаться в тени, хочет закончить концерт своей любимой песней. Похлопаем Чезу!

– Надо послушать, – замечаю я.

Я направляюсь обратно к столику, где по-прежнему сидят Обри, Эфрам и Бриттани. Джона следует за мной, почти вплотную, так что, обернувшись, я едва в него не врезаюсь. И даже не пытаюсь отступить хоть на шаг.

– Да! Я хотела узнать кое-что. У тебя есть девушка? – Голос у меня как-то слегка садится, и я добавляю как можно более деловито: – Бриттани спрашивает.

Карие глаза Джоны, поблескивая отраженными огоньками сцены, на секунду встречаются с моими.

– Нет. Нету. Но Бриттани меня не интересует.

Я чувствую, как мое лицо вспыхивает.

– Ясно. Понято, – говорю я и отворачиваюсь, пока он не заметил моего румянца.

Мы как раз подходим к столику, когда Чез выступает на середину сцены, моргая и словно не совсем понимая, как здесь оказался. Даже на таком расстоянии заметно, что видок у него помятый. Без сомнений верится в многодневный запой, о котором судачат все на курорте. Я усаживаюсь обратно на свое место, избегая смотреть на Бриттани.

– Посвящаю эту песню моей семье, – невнятно бормочет Чез сквозь помехи в микрофоне и берет знакомый аккорд. Секундой позже вступают остальные, и Обри выпрямляется на стуле.

– Это же…

– «Weezer», – перебивает ее Бриттани. – «Африка».

– Нет, – подается вперед Эфрам. – Первыми ее пели «Тото». Это же концерт с хитами восьмидесятых, забыла? – Он слегка хмурится. – Очень в духе времени. В смысле, в Африке они, скорее всего, даже близко не были, но все равно решили про нее спеть. Да еще такую фигню, что уши вянут.

Он прав, но я, пытаясь поймать взгляд Обри, думаю совсем о другом. Для нее эта песня тоже была частью семейной истории, как и для меня? Или дядя Адам не показывал ей видео, где все четверо младших Стори во все горло распевают «Африку»?

Однако Обри не сводит глаз со сцены, и я тоже смотрю туда, на Чеза. Прикрыв глаза и наклонив голову, он поет припев, и тут…

О боже! Я вскакиваю на ноги и пробиваюсь через толпу. В «Семерке» я видела Чеза гораздо ближе, но сейчас его освещают огни рампы и… Поверить не могу, что только сейчас разглядела!

Едва песня заканчивается под бурные аплодисменты, Чез сбрасывает гитару прямо на пол и спускается, на ходу подавая знак бармену. Повернувшись, я тоже пытаюсь пробраться к стойке, но на пути у меня оказывается группа парней моего возраста. Приходится дышать ртом, чтобы не задохнуться от резкого запаха одеколонов.

– Эй, Милли, как дела? – с широкой улыбкой интересуется Рид Чилтон.

Я вытягиваю шею, пытаясь заглянуть ему через плечо. Чез как будто слегка испуган, но настроен решительно. Типа надо рвать когти, но без стакана в руке никуда не уйду.

– Отлично, только мне сейчас некогда, – коротко бросаю я и протискиваюсь между Ридом и еще одним парнем в голубой рубашке поло.

– Облом, Рид, – смеется тот. – Тебя отшили.

Я петляю в толпе, пока наконец не оказываюсь достаточно близко. Дергаю за рукав, Чез оборачивается. Его взгляд мне так знаком, и злость на себя вспыхивает снова – как можно было не заметить раньше?! Все вокруг громко переговариваются, нас никто не слышит, но я все же дотягиваюсь до его уха и говорю вполголоса:

– Привет, дядя Арчер. – И добавляю, когда глаза младшего маминого брата расширяются в тревоге: – Так это вы нас сюда затащили?

Глава 11. Обри

– Я недостаточно пьян для такого разговора, – бормочет дядя Арчер, дрожащей рукой вытирая рот.

– Достаточно, достаточно, – мрачно возражает солист группы.

Мы у него дома – точнее, в бунгало на заднем дворе, где живет дядя Арчер. Снаружи оно выглядит так себе, но внутри на удивление просторно и чисто.

Хозяина зовут Роб Валентайн – это он нам еще в «Дюне» сказал. Он занимается малярными работами здесь, на острове, и дружил с дядей Арчером в школе. Если бы не Роб, тот, наверное, удрал бы через заднюю дверь сразу, как Милли назвала его настоящее имя. Понадобилось чуть не силой тащить его к потрепанной «Хонде». Мы с Милли и Джоной, ошеломленные, молча шли следом.

– Хватит прятаться! – сказал Роб дяде Арчеру. – Расскажи им все.

– Только не здесь. Дома, – пробурчал тот, сдаваясь и позволяя погрузить себя на пассажирское сиденье, где тут же отрубился – или сделал вид.

Поездка получилась короткой. Роб только успел неловко поинтересоваться, как дела у наших родителей, и мы уже оказались на парковке. Последовало новое долгое предприятие по извлечению дяди Арчера из машины и доставке его в бунгало. Сейчас он сидит на небольшом диванчике, завалившись на клетчатые подушки. Роб устроился на другом конце, а мы замерли в ожидании на низкой кровати напротив.

Наконец дядя Арчер откашливается. Его взгляд скользит по нам, но не фокусируется.

– В общем… не так я хотел с вами тремя познакомиться. Если подумать, не стоило, конечно… – Голос будто пропадает. Милли беспокойно ерзает рядом со мной. Я буквально чувствую ее напряжение. – …Играть эту песню, – договаривает наконец дядя Арчер.

Милли выпрямляется, нахмурившись.

– Вы с этого решили начать? С неудачного выбора репертуара? Серьезно?

– Ну, это вообще-то моя фирменная песня, – поясняет тот, хотя Милли на самом деле просто выплеснула раздражение. – Вернее, нашей семьи, когда мы все еще жили здесь. Наверное, мама тебе рассказывала. Да и другие тут…

Он снова смолкает на полуслове, и Роб заканчивает за него:

– Помнят. Не лучший способ сохранить инкогнито, Чез.

– Меня все равно уже раскрыли, – бормочет дядя Арчер. – Еще на прошлой неделе.

– Мы не знаем наверняка, – терпеливо возражает Роб – видимо, уже не в первый раз. – Он ведь пока так никому и не рассказал, верно?

Мы с Милли обмениваемся недоуменными взглядами.

– Кто никому не рассказал? – спрашивает она. – О ком вы говорите?

– Объясни им все, Арчер, – убеждает Роб. – С самого начала.

Тот вместо ответа только роняет голову. Мы ждем, когда он снова заговорит, однако спустя время Роб вздыхает и бросает на нас извиняющийся взгляд.

– Видимо, это один из тех случаев, когда лучше просто дать ему проспаться.

– Я так устал, – бормочет дядя Арчер.

Милли изучающе смотрит на обоих, потом встает и направляется в кухню. Вернувшись с наполовину полным стаканом, она подходит к дяде Арчеру и выплескивает воду ему в лицо. Тот немедленно вскидывается, распахнув ошеломленные глаза. Сонливости как не бывало.

– Какого черта?! – кричит он, утираясь рукавом. Вода стекает на рубашку, капельки висят в бороде.

– Мы ждем ответов, – говорит Милли.

– Эй. – Голос Роба звучит спокойно, но твердо. – Я понимаю, вы злитесь, но ваш дядя не по доброй воле в таком состоянии. Он болен. К сожалению, иногда зависимость проявляется именно так.

Милли, покраснев лицом, усаживается обратно к нам. Первый раз вижу ее пристыженной – и, честно говоря, поделом. Вообще, мне нравится, что она такая боевая, но на дядю Арчера сейчас просто больно смотреть. По дороге сюда она сказала, что мы должны были догадаться раньше, но я даже не представляю, как бы нам это удалось. Я запомнила его красивым, смеющимся, ползающим со мной, маленькой, по полу, строящим город из «Лего». Ничего общего с человеком, который сидит перед нами, – если только не знать заранее.

– Извините, – тихо говорит Милли.

– Все нормально. – Дядя Арчер смаргивает последние капельки с ресниц. – Я это заслужил. И знаете что? Похоже, трюк удался. – Он дребезжаще смеется и отряхивает бороду. – Мне тоже стоит извиниться перед всеми вами. Милли, ты спросила в «Дюне», не я ли затащил вас на остров. Да, по правде говоря, это был я.

Вот и ответ на загадку последних двух недель. Однако он только поднимает еще больше вопросов. Милли в кои-то веки не торопится их задавать, а Джона, как обычно, опасается сказать что-нибудь не то, так что приходится мне.

– Но зачем? И как?

Дядя Арчер смотрит на пустой стакан с таким выражением, словно желал бы видеть его снова наполненным, причем чем-то покрепче воды.

– Все началось с Эдварда… Эдвард Франклин, помните?

Мы все киваем. Милли уже пришла в себя и с самодовольной ухмылкой слегка подталкивает меня локтем в бок – типа не зря пыталась выйти на того всю неделю.

– В общем, прошлой зимой в Бостоне нас познакомил общий друг, и у нас завязались отношения. Когда я узнал, где Эдвард работает, мне это показалось знаком свыше. Я постоянно думал о нашей семье, о доме, и… Словом, решил вернуться на остров. Но я не мог просто взять и заявиться сюда под настоящим именем. Поэтому попросил Эдварда устроить меня барменом в курортном отеле. И обратился к Робу – нельзя ли мне пожить у него под видом иногороднего друга, пока я пытаюсь сориентироваться, что делать дальше.

– Дальше? – повторяю я.

Дядя Арчер криво улыбается.

– Сперва я как дурак думал, что однажды просто столкнусь с матушкой, вся ее злость тут же растает как лед и желание воссоединиться окажется обоюдным. Но ничего такого не случилось. За все это время я ее ни разу даже мельком не увидел. Она стала настоящей затворницей. Даже когда появляется в курортном отеле по делам, то встречается лишь с избранными.

Я чуть подаюсь вперед.

– Дядя Арчер, так о чем речь в письме? – Он недоуменно хмурится, и я напоминаю: – Ну, которое послал Дональд Кэмден. «Вам известно, что вы сделали». Вы, э-э… знаете, что сделали?

– Ни малейшего представления. – Он беспомощно разводит руками. – Никогда не мог понять, что она имела в виду. Все бы отдал, чтобы узнать.

То же всегда говорил папа, и я нисколько не сомневалась в правдивости его слов. Однако теперь, зная, каким двуличным он может быть, я смотрю на него уже по-другому и припоминаю, как чуть заметно он отводил при ответе глаза, как сжимались у него челюсти и раздувались ноздри. Остается только гадать, что скрывалось за этой непроизвольной мимикой. В то же время на лице дяди Арчера я, как ни всматриваюсь, не могу найти ничего подобного – только грусть и недоумение.

– А вы не пытались встретиться с бабушкой? – спрашиваю я.

– Конечно, я постоянно об этом думал. Но чем дольше я был здесь, тем больше понимал, что занимаюсь самообманом. Она уже никогда не впустит никого из нас в свою жизнь. Ни меня, ни Адама, ни Андерса, ни Аллисон. Что бы ни случилось тогда, за двадцать с лишним лет решимость матери порвать с нами нисколько не притупилась. Мы давно перестали быть частью Стори. А потом, Обри, мне попалась статья с твоим именем.

Я удивленно склоняю голову набок:

– Статья?

– Да, в «Ю-эс-эй тудэй», об участии вашей команды по плаванию в национальных соревнованиях. Я прочел, и меня снова будто током ударило – как же мы все отдалились друг от друга! Просто ужасно так мало знать о тебе. Моя племянница – выдающаяся спортсменка, а я даже не в курсе!

– Ну уж выдающаяся… – Я чувствую, что краснею. – Это все команда…

– Все равно громадное достижение! – возражает дядя Арчер, и я смаргиваю вдруг подступившие слезы. Отец тогда даже не присутствовал. Сказал, что плохо себя чувствует, а скорее всего, просто не захотел оказаться в одном месте с женой и любовницей. – Я был очень горд за тебя, хотел поздравить, но побоялся, что это будет выглядеть странно – вот так вдруг, ни с того ни с сего. Мы ведь практически незнакомы. Потом я подумал о матушке – она ведь никого из вас вообще никогда не видела. Я сказал Эдварду: а вдруг, познакомившись с внуками, она бы поняла, какую ошибку совершила, отказавшись от всей своей семьи? Тогда-то мне в голову и пришла идея.

Милли все время разговора держала язык за зубами, но здесь не сдержалась.

– Идея притащить нас сюда под ложным предлогом? – перебивает она.

Тон сказанного, правда, не так резок, как слова, и дядя Арчер только грустно улыбается.

– В голове у меня это звучало куда более благородно, но – в общем, да. Если коротко, то именно так. Эдвард все равно собирался уезжать отсюда, так что я уговорил его пригласить вас от имени матери. – Он откашливается. – Я, э-э… не в лучших отношениях с вашими родителями, так что их не стал посвящать. Решил, что они простят мне обман, если план сработает.

У меня уже голова начинает болеть от попыток осмыслить обрушившуюся на нас информацию.

– А в местную газету тоже вы сообщили?

– Да, – признается дядя Арчер. – Подумал, что это даст вам больше времени – матушка очень заботится о соблюдении приличий. Никак не ожидал, что вы встретитесь с ней в первый же день. Но я рад, что так случилось, потому что вышло ведь по-моему, правда? Она действительно захотела узнать вас поближе. Пригласила в Кэтминт-хаус и на летний бал…

– Да, после того как две недели нас игнорировала. Больше похоже, что она пытается сохранить лицо, чем на самом деле установить с нами контакт. – Милли качает головой, нахмурившись: – Но я пытаюсь понять – каков дальнейший план? Она ведь рано или поздно поймет, кто нас сюда вытащил.

Дядя Арчер глядит на нее с недоумением.

– Ну да, конечно. Я сам собирался все рассказать после бала. – Он трет ладонью лицо. – В письме, скорее всего. Вряд ли матушка пожелает меня увидеть.

Милли смотрит на дядю Арчера так, будто у него выросла вторая голова.

– Но она же разозлится на вас за обман! И ни за что не восстановит в правах наследования!

Тот морщит лоб.

– В правах наследования?

– Ну да. Не впишет снова в завещание. Не сделает наследником, – поясняет Милли. – Разве вы не этого добиваетесь? Моя… наши родители ни о чем другом и не мечтают. Так ведь? – добавляет она, взглянув на меня и потом на Джону.

– Да, э-э… мои уж точно, – слегка поперхнувшись, подтверждает тот.

– И мои, – говорю я.

– Ну… – моргает Арчер. – Наверное, это прозвучит наивно, но я правда хотел только, чтобы ваша бабушка с вами познакомилась. А вы – с ней.

После его слов на минуту повисает тишина. Я с трудом могу поверить в услышанное – чтобы одного из Стори не волновало утраченное состояние? Это идет вразрез со всем, что мне известно о семье отца. Однако я действительно не могу представить, как текущая ситуация может обернуться дяде Арчеру на пользу. Даже если бабушка в конце концов примет нас с распростертыми объятиями – а это уже очень большое допущение, – все равно она будет чувствовать себя одураченной младшим сыном. А, как мы знаем, она не из тех, кто легко прощает.

– В любом случае, как только я покажусь на работе, меня, скорее всего, выкинут отсюда. – Дядя Арчер вздыхает, глядя в пол. – Поэтому я и избегал там появляться в последнее время. Ну, в каком-то смысле…

– Почему? – спрашиваю я, потом припоминаю, что он сказал Робу в самом начале: «Меня все равно уже раскрыли». – Вас кто-то здесь узнал?

Дядя Арчер кривит лицо.

– Фред Бакстер. Надо же было именно на него напороться! Наш семейный врач. Сейчас у него деменция. Я столкнулся с ним в аптеке на прошлой неделе. Он торчал там с потерянным видом – видимо, от сиделки сбежал. Я предложил пойти поискать ее, а он мне: «Не нужно, Арчер, спасибо, я хотел бы побыть один». – Он качает головой. – Я-то думал, старик не в состоянии найти дверь, а он, единственный на всем острове, кто увидел мое истинное лицо. Спросил, где я остановился на острове, и… Меня это так врасплох застало, что я правда назвал ему адрес.

– Он мог все забыть, – говорю я утешающе. – Мы виделись – у него очень плохо с памятью.

– Вы встречались с доктором Бакстером? – удивляется Арчер.

– Сомневаюсь, – одновременно с ним произносит Джона.

Я перевожу взгляд с одного на другого, но Джона ничего больше не говорит, так что я отвечаю дяде:

– Скорее с его внучкой, но он… тоже там был.

Тут я умолкаю, потому что не имею ни малейшего желания погружаться в омут пересказанных Хейзел отвратительных слухов.

Дядя Арчер в замешательстве.

– Допустим, но… да не важно, запомнил меня Фред Бакстер или нет. Как только я все расскажу матери, только вы меня тут и видели. – Он наклоняется вперед, уперев локти в колени, на лице вдруг проявляется безграничная усталость. – Вы, наверное, считаете меня чокнутым. Может, так оно и есть. Но я правда хотел как лучше.

У меня гудит телефон. Я машинально достаю его из кармана и без особого интереса смотрю на экран, но, увидев, от кого сообщение, впадаю в ступор.

«Томас: Как жизнь?»

Я едва сдерживаюсь, чтобы не расхохотаться. Выкроил наконец-таки немного времени для меня. Почему именно сейчас, после двух недель молчания, а, Томас? Хотя я знаю почему – потому что я перестала о нем думать.

Он всегда это чувствует. Годами я только и делала, что вилась вокруг него, сама получая взамен жалкие крохи, и менялось что-то только тогда, когда я начинала уделять ему меньше внимания. Даже если это было ненамеренно. Например, в прошлом году он не хотел идти со мной на весенний школьный бал, потому что «танцы – это скучно». Однако стоило мне заметить, какие красивые темно-карие глаза у новенького, с которым меня поставили в пару на биологии… Я ни разу даже не упомянула его имени, но мой парень тут же ощутил, что я уже не так зациклена на нем самом. И вдруг оказалось, что на бал мы все-таки идем – причем как будто так и задумывалось с самого начала.

Томас начинал беспокоиться, только когда переставал чувствовать должный, по его мнению, уровень обожания. Совсем как… О господи! От пришедшей вдруг в голову мысли меня чуть наизнанку не выворачивает. Не только от отвращения к самой себе – как я могла столько времени терпеть такое? – но и оттого, что до меня только теперь доходит: фактически я все эти годы встречалась с более юной версией своего отца.

Милли снова толкает меня локтем, возвращая к реальности.

– Ты согласна, Обри? – спрашивает она.

Я недоуменно моргаю, обводя комнату взглядом. Все смотрят на меня, кроме дяди Арчера. Он совсем обмяк на диванных подушках, как будто весь всплеск энергии ушел на разговор и теперь окончательно иссяк.

– С чем?

– Мы решили, что утро вечера мудренее и лучше продолжить завтра, – поясняет Милли.

– Я просто… – Дядя Арчер неуклюже взмахивает рукой, сшибая стопку конвертов со столика у дивана на пол. – Это еще что?

Я наклоняюсь подобрать их.

– Твоя почта, – отвечает Роб, впервые за вечер выказывая какой-то намек на раздражение. – На том самом месте, куда я ее все время кладу.

– А, там все равно один мусор, – бормочет дядя Арчер. – Извещения, счета и прочая муть.

Я перебираю конверты в руках.

– Здесь какое-то письмо, – замечаю я, вытаскивая один с аккуратной надписью «Арчеру Стори». Ни марки, ни адреса – его просто бросили в почтовый ящик.

– Да? – Дядя Арчер удивленно берет конверт и открывает его. – Кто, черт возьми, может мне писать? Никто не знает, что я здесь, кроме…

Внутри оказывается единственный листок бумаги. Дядя Арчер читает хмурясь все сильнее.

– Это… ничего не понимаю…

– Что там? – Я выдергиваю письмо из ослабевших пальцев, переворачиваю и пробегаю глазами короткие строчки. Подняв голову, встречаю взгляд дяди, такой же озадаченный, как и мой. – Похоже, он все-таки запомнил.

– Кто? – спрашивает Милли. – Что запомнил?

Я вопросительно приподнимаю брови, продолжая смотреть на дядю Арчера. Тот кивает, и я читаю вслух:

Арчер,

После нашей встречи я места себе не нахожу.

Я давно должен был многое тебе рассказать.

И, боюсь, мое время на исходе.

Не будешь ли ты так добр встретиться со мной?

Искренне твой,

Фред Бакстер.

Аллисон, 18 лет. Июль 1996 года

– Привет, Мэтт, это Аллисон. Слушай, в кино идет «День независимости», я хотела посмотреть в выходные. Обожаю фильмы про нашествие инопланетян. Не хочешь пойти? Позвони мне или… В общем, ладно, позже поговорим. Пока.

Аллисон повесила трубку и заходила по комнате, сгорая от стыда. «Обожаю фильмы про нашествие инопланетян»? Что это вообще было?! Хотя какая разница… Мэтт не ответил на два предыдущих сообщения и третье, скорее всего, удалит, даже не прослушав. Пора взглянуть правде в глаза – для него та ночь на пляже, которую Аллисон считала началом романтических отношений на все лето, а может быть, и на всю жизнь, была просто одноразовым сексом.

Продолжение Мэтта Райана не интересует. За все три недели после вечеринки Аллисон видела его только однажды – он доставлял цветы в офис Дональда Кэмдена на берегу. Она даже вошла следом, про себя повторяя придуманную в качестве предлога фразу: «Ой, а меня тут матушка просила кое-что передать…» Однако первой Мэтту встретилась Кайла Дьюгас, которая подрабатывала здесь летом в бригаде уборщиков.

– И кого это к нам занесло? – окликнула та, танцующим движением направляя на него швабру.

Мэтт рассмеялся. Даже в бесформенном синем халате и целлофановых перчатках Кайла выглядела потрясающе. Аллисон нырнула за колонну, хотя прятаться было напрасно – эти двое никого кроме друг друга не видели. В конце концов пришлось просто потихоньку выскользнуть обратно на улицу.

Аллисон убеждала себя, что молчание Мэтта можно объяснить по-другому. «Он только притворяется, что ему все равно». «Переживает из-за того, что может сказать его мама». «Его пугает высокое положение нашей семьи». Однако срок годности всех оправданий давно истек. Паршиво, но это была сейчас далеко не самая большая проблема…

Аллисон стало вдруг тесно и одиноко здесь. Она вышла в коридор, прислушиваясь к звукам дома, пытаясь различить в них чье-нибудь живое присутствие. Братья пошли на пляж, звали и ее, но она отказалась – хотела уединиться, чтобы позвонить Мэтту. Вдруг на этот раз он ответит. Смешно было надеяться, конечно.

Вот матушка наверняка где-то тут. В последнее время она почти не выходила. Аллисон спустилась вниз – да, та сидела за кухонным столом у окна, рассматривая каталоги по строительству и дизайну. Она недавно переделала фартук за плитой, выложив его итальянским кафелем ручной работы, но потом решила, что это чересчур броско, нужно заменить.

– Аллисон, как тебе такой вариант? – поинтересовалась мама, увидев девушку и развернув каталог к ней.

Та пробежала взглядом страницу с ничем не примечательными белыми плитками и заметила:

– Ты разобьешь Терезе сердце.

Именно помощница рекомендовала итальянский кафель, и Аллисон была с ней согласна, что он просто чудо – каждая плитка как маленькое произведение искусства. Они сразу расцветили кухню и придали ей атмосферу. Однако матери нужно было на что-то отвлекаться, не выходя из дома, и ее выбор пал на отделку и ремонт.

– Ну, Тереза ведь здесь не живет, верно? – возразила матушка, забирая каталог обратно.

– Вообще-то живет, – напомнила Аллисон. Безответная влюбленность побуждала при любом удобном случае заговаривать о предмете увлечения, и девушка добавила: – Мэтту, наверное, одиноко без нее.

– Мальчики в этом возрасте не скучают по матерям. И не слушают их. Это непреложная истина, которую я сама хорошо усвоила. – Матушка перевернула страницу каталога и добавила посуровевшим голосом: – Андерс ведь опять встречается с той девицей?

– Какой девицей? – спросила Аллисон, хотя отлично знала, что речь идет о Кайле. И да, все верно – что бы там ни было у них с Мэттом, их отношения с Андерсом снова вошли в прежнюю колею.

Поджав губы, мать принялась листать каталог быстрее.

– Ему пора бы вырасти из этих глупостей. В Гарварде столько замечательных девушек, с которыми у него действительно может быть будущее. Мы с твоим отцом ко второму курсу были уже помолвлены.

Не говори она так серьезно, Аллисон от души бы рассмеялась.

– Андерсу всего девятнадцать, мама. Он даже не задумывается о браке.

– Зато она наверняка спит и видит! – фыркнула та. – Андерс оглянуться не успеет, как попадет в капкан, если не будет осторожен!

Разговор становился все более неудобным, причем по многим причинам сразу.

– Пойду посмотрю, не вернулись ли мальчишки, – проговорила Аллисон, поднимаясь на ноги.

– К ужину жду вас всех домой, – откликнулась матушка, не поднимая глаз от каталога.

– Хорошо, мы будем, – пообещала Аллисон.

Она поскорее покинула кухню и через коридор выскочила в холл, где едва не налетела на Терезу, которая принимала какую-то доставку у дверей.

– Здрасьте, – выдохнула Аллисон, старательно изображая улыбку. Господи, хоть бы Тереза ничего из кухонного разговора не слышала!

Однако та только рассеянно улыбнулась в ответ.

– Привет, Аллисон. Вот сюда, – показала она доставщику, который ввез в холл тележку с какой-то большой прямоугольной коробкой. – Очередная бронза, – пояснила Тереза вполголоса.

– А…

Все понятно. Мама просто помешалась на этих скульптурах, и каждая новая уродливее предыдущей. Терезе надо самой памятник поставить за то, что она еще может вот так спокойно о них говорить.

– Вы не видели братьев?

– Вон они. – Тереза показала на открытую дверь, через которую виднелся вишневый «БМВ» Адама с откидным верхом. – Кажется, в центр собрались.

– Правда? – оживилась Аллисон. Как удачно совпало – ей тоже туда нужно.

Она бросилась наружу, изо всех сил махая рукой Адаму, который уже начал сдавать назад.

– Чего тебе? – нетерпеливо бросил брат, выжимая тормоз.

– Я с вами, – бросила Аллисон, забираясь на заднее сиденье, к Арчеру. – У меня одно дело в центре.

Херли-стрит оказалась запружена толпами туристов, и они едва тащились. Адам, небрежно выставив локоть в окно, играл загорелым бицепсом и поправлял темные очки «Рэй-Бан», глядясь в зеркало заднего вида. Красоваться перед публикой было любимым занятием старшего из братьев, а весь Чаячий остров он считал своим личным подиумом.

– Ни одного парковочного места, – пожаловался Адам. Что ж удивительного – разгар сезона. – Надеюсь, хоть в кондитерской не такое сумасшествие.

– Я сперва в магазин комиксов, – сказал Арчер, искоса взглядывая на сестру.

Только она знала, в чем дело, – он запал на симпатичного парня, работавшего там этим летом. На Рождество Арчер признался ей, что он гей. Она была очень тронута его доверием – никому в семье он пока больше не говорил. Следующей собирался сказать матушке, но вскоре умер отец, и после стало не до того.

– Займешь мне место?

– Я сначала иду в аптеку, – объяснила Аллисон.

Андерс на переднем сиденье громко зевнул.

– Тогда я с тобой. Мне нужен бритвенный станок.

– Давай я сама тебе куплю, – поспешно предложила она.

Тот только пренебрежительно фыркнул:

– Ты не знаешь какой.

– Так скажи.

– Проще самому купить. И наличных у меня с собой нет.

– Я заплачу за тебя, – пообещала Аллисон, стараясь не выдать своего волнения. Ей отчаянно не хотелось, чтобы Андерс увязался за ней, но, если он это поймет, от него точно не избавишься.

Развернувшись на сиденье, тот внимательно на нее посмотрел:

– Это дизайнерская бритва стоимостью больше двух сотен. Ты правда хочешь сама за нее заплатить?

– Конечно. Без проблем, – пробормотала Аллисон. Слава богу, что существуют кредитки.

Пока Андерс перечислял детали своего смехотворно дорогого заказа, она смотрела в сторону.

– Запомнила, – кивнула она.

– О, класс! Зацените! – Прямо перед ними одна из машин освободила отличное место, и Адам тут же идеально туда вписался. – Очередной триумф! – торжествующе провозгласил он. Ему всегда везло с парковками, что временами раздражало.

– Поздравляю, – бросила Аллисон равнодушно. – Встретимся в кондитерской.

Адам заглушил двигатель, и она первой выбралась наружу, не дожидаясь братьев. До аптеки Магга был всего квартал. Аллисон быстрым шагом двинулась по запруженному тротуару и скоро поравнялась с легко узнаваемым навесом в бело-коричневую полоску. Девушка потянула дверь, над которой негромко звякнул колокольчик.

– Привет, Аллисон. Чем могу быть полезен? – За кассой оказался сын владельца Деннис, лет двадцати с небольшим. Ну разумеется – нет чтобы какой-нибудь студент на летней подработке, которого больше в жизни не увидишь.

– Привет, – натянуто улыбнулась Аллисон. – Ну, во-первых, мне нужна однолезвийная «Зефир АС» для брата. Он сказал, она у вас прямо за стойкой?

– Да, верно. Отличный выбор. – Деннис снял с пояса связку ключей, отпер стеклянный шкафчик позади себя и достал отделанную черным бархатом коробочку, как для драгоценностей. – Цельный корпус из нержавеющей стали, атласная матовая отделка.

Надо признать, станок в коробочке, когда Деннис ее открыл, действительно выглядел неплохо – насколько это возможно для подобной вещи. Можно повесить на стену для красоты – бриться Андерсу все равно практически не нужно.

– Очень изящный и эргономичный. Комплект лезвий к нему?

О них Андерс ничего не сказал. Еще, наверное, пару сотен стоят. Сам пусть покупает.

– Нет, только станок.

– Что-нибудь еще? – поинтересовался Деннис, укладывая покупку в бело-коричневый бумажный пакет.

– Да, только я пойду сама возьму. – Расстегнув сумку, Аллисон добавила, чтобы наверняка прекратить дальнейшие вопросы по возвращении: – Мне нужны тампоны.

И нырнула в проход между прилавками, не дожидаясь, пока Деннис зальется краской и начнет заикаться. Искусство сохранять самообладание, когда речь заходит о женских гигиенических средствах, он пока еще не постиг.

Хорошо хоть, народу никого. Под пищащую из дешевых динамиков музыку Аллисон зашагала вперед. Прихватив по пути упаковку тампонов, она прошла дальше, пока наконец не нашла то, что искала.

«Тест на беременность.

Ранние сроки! В течение двух недель после зачатия!

Результат за пять минут!»

Слава богу, мистер Магг слишком старомоден, чтобы устанавливать камеры наблюдения! Аллисон собиралась уже взять тест с полки и сунуть к себе в сумку. Повернулась, оглядываясь по сторонам… и застыла на месте.

– Так-так-так. – Андерс стоял всего в паре шагов. Ухмылка на его лице давала понять – он отлично видел, что именно она собиралась стянуть. – И что же это у нас тут такое?

Глава 12. Джона

Воскресным утром я просыпаюсь от настойчивого звонка. В комнате жарко и душно. Я откидываю тяжелый ком простыней и протягиваю руку к лежащему на полу телефону. Эфрам уже ушел – видимо, у него ранняя смена в бассейне. Мне в «Семерку» только к полудню, так что, хотя уже десять с небольшим, я мог бы еще час поваляться. И так бы и сделал, если бы не… Вот черт! Это отец. Может, не брать трубку – пусть оставит сообщение? Нет, нельзя. Я знаю, из-за чего он звонит.

– Привет, пап, – говорю я, садясь на кровати. – Как прошел суд по банкротству?

– Пока отложили, – отвечает он.

– Что, прости?

– Нам с мамой нужно еще немного времени на завершение плана реструктуризации. Мы попросили об отсрочке до следующей недели, и нам пошли навстречу.

– Ясно, – говорю я осторожно. – Это хорошо или плохо?

– Хорошо. Чем больше времени на подготовку, тем больше шансов сохранить «Империю».

Так называется наша бильярдная – в честь любимого маминого фильма «Магазин „Империя“». Родители купили ее в моем раннем детстве, так что, сколько я себя помню, она всегда была семейным бизнесом. Первое мое осознанное впечатление – как мы отмечали вторую годовщину заведения. Папа пронес маму на руках через двери, я, пятилетний, бежал за ними, а внутри нас ждала самая большая вечеринка, какую мне только доводилось видеть. Хотя теперь, спустя годы, понимаю, что там, скорее всего, были только родственники да несколько завсегдатаев – рабочих со стройки и водопроводчиков – и куча воздушных шаров.

Не важно. Я обожал это место. В нем чувствовалось какое-то волшебство – здесь всегда можно было научиться новой игре, а взрослые выглядели счастливыми и довольными. Мне понадобились годы, чтобы понять, как их хорошее настроение связано с бутылками за барной стойкой и насколько часто бармену Энцо приходится дипломатично отказывать перебравшим завсегдатаям в очередной порции. Однако все всегда оставалось под контролем, и «Империя» – полутемная, затхлая, с липкими полами – была мне вторым домом.

– Джона? – Голос отца выдергивает меня обратно в реальность. – Ты меня слушаешь?

– Да, – откликаюсь я. – Ты сказал, что у вас будет больше шансов сохранить «Империю». То есть пока это неточно?

– Сейчас еще ни в чем нельзя быть уверенным. Мы делаем все, что можем.

Отрабатывая последнюю смену в бильярдной перед отъездом на Чаячий остров, я знал, что по возвращении могу увидеть ее уже закрытой. Мне казалось, я готов к этому. Однако каждый раз, когда кто-нибудь из родителей звонит с последними новостями, у меня все внутри переворачивается от возмущения и тревоги. При этом никаких решающих известий нет – сплошные отсрочки, встречи с кредиторами и куча непонятных мне юридических терминов. Просто пытка какая-то. Я, конечно, сказал родителям, чтобы они держали меня в курсе, но на самом деле мне все меньше хочется вникать в детали.

– Но «Империя» ведь пока открыта? – спрашиваю я.

– Да. Мы пока ищем разные способы снизить издержки. – Он откашливается, и я понимаю, что дальше последует что-то неприятное. – К сожалению, нам пришлось расстаться с Энцо.

Никогда еще так не хотел, чтобы предчувствие не сбылось.

– Пап, да ты что! – протестую я. Энцо работал в бильярдной с самого открытия, и он единственный, кому еще удается меня обыграть. Он веселый и предан заведению как никто. Для меня он скорее как родственник, чем просто наемный работник у родителей. – Как можно уволить Энцо? Без него и «Империя» не «Империя»! Он торчал там с утра до ночи!

Я сам не узнаю свой голос – такой он хриплый, как будто я что-то острое проглотил.

– Он слишком дорого нам обходится, Джона. Приходится принимать тяжелые решения.

– Он человек, а не статья расходов! Нельзя мерить все только деньгами!

– Если ты думаешь!.. – тоже повышает голос отец, но обрывает себя. Вдыхает и выдыхает, успокаиваясь, потом продолжает уже почти нормальным, лишь чуть встревоженным голосом: – Если ты думаешь, что это не разбило нам с мамой сердце, ты ошибаешься. У нас просто не было другого выбора.

«У тебя был выбор – не слушать Андерса Стори», – едва не произношу я вслух, но вовремя сдерживаюсь. Отец и сам это знает.

– Ладно. Так что… – Меня прерывает громкий стук в дверь. – Подожди, тут кто-то пришел. Я разберусь по-быстрому, и договорим.

– Нет-нет, занимайся своими делами, – поспешно говорит отец. В голосе звучит облегчение, что неприятный разговор можно свернуть, да и я сам этому рад. – У меня все равно больше никаких новостей. В следующий раз, кхм-м… наверное, просто напишу.

Мне становится стыдно за свою резкость, и я чувствую неприятное покалывание в груди. Все же оставшаяся злость из-за Энцо не дает мне извиниться.

– Да, так будет лучше, – говорю я и отсоединяюсь.

Уронив телефон на подушку, я запускаю пальцы в волосы и, потянув за них, причиняю себе боль. В дверь снова стучат, еще громче прежнего.

– Иду! – рявкаю я. – Придержите коней!

Это было выражение Энцо. Он всегда так говорил, когда я приставал к нему, чтобы он устроил себе перерыв и сыграл со мной: «Придержи коней, парень. Я здесь на работе». А, к черту! Если и дальше продолжать в том же духе, то совсем раскиснешь. Я заставляю себя сделать пару глубоких вдохов, встаю и шагаю к двери. Увидев свое отражение в зеркале над шкафчиком, приглаживаю рукой взъерошенные волосы. Впрочем, какая разница? Скорее всего, опять Рид Чилтон за зубной пастой.

Однако едва я чуть приоткрываю дверь, как с другой стороны ее распахивают настежь. И это не Рид Чилтон.

– Ты уже видел? – Милли сует мне под нос свой телефон.

– И тебе тоже доброе утро, – буркаю я.

Хотя на самом деле при виде ее настроение у меня немного поднимается. Я хватаю со спинки стула футболку. Милли слегка краснеет, заметив наконец, что я стою перед ней в одних боксерах. Сама виновата – нечего врываться в такую… ну хорошо, вообще-то уже пол-одиннадцатого. Пора было бы и встать.

– А где Обри? – спрашиваю я. Обычно они всегда вместе.

– Работает, – отвечает Милли, смотря куда-то поверх моего плеча и стараясь не опускать взгляд. Она потрясающе выглядит в кружевном белом топе, бежевых шортах и замысловатых сандалиях с кучей застежек. – Дядя Арчер был прав – не стоило ему играть ту песню. Местная газета опять тут как тут.

– В смысле?

Отобрав у нее телефон, я наклоняю экран, чтобы не отсвечивал. От заголовка в рубрике «Стиль жизни» сердце у меня тут же падает.

«В продолжение истории Стори: блудный сын Арчер скрывался у всех на виду?»

– Да, хреново, – говорю я, пробегая статью глазами. «Многочисленные источники сообщают», что кто-то очень похожий на Арчера Стори выступал вчера в «Дюне» и так далее. – Что вообще за новость такая, кому это интересно? И неужели его правда узнали из-за какой-то долбаной песни?

Милли вздыхает:

– Это Чаячий остров, забыл? Здесь все повернуты на Стори.

– Придется написать обо всем Джей-Ти. Я не хотел ему рассказывать, пока Арчеру не удастся поговорить с Милдред, но теперь, когда все раскрылось… – Я скидываю себе ссылку и отдаю телефон Милли, потом беру с кровати свой и отправляю статью с пометкой перезвонить мне. – Думаешь, он уже прочитал?

– Джей-Ти? – с сомнением переспрашивает Милли.

– Нет. Арчер.

– Не знаю. – Она прикусывает костяшку большого пальца. – Я ему все утро и писала, и звонила – он так и не ответил.

– Еще рано. Наверное, все еще спит, – замечаю я. Подумав, что она может истолковать мои слова обидным для дяди образом – мол, до сих пор никак не очухается, – добавляю: – Я бы тоже еще не встал, если бы ты не начала стучать.

– Да, но я просто думала… Не знаю… Что он захочет побыстрее все досказать.

У Милли опускаются плечи. Так странно – когда я вижу ее грустной, все в груди каждый раз сжимается.

– Он скоро объявится, – с деланой уверенностью говорю я. На самом деле велик шанс, что стресс после прошлого вечера отправит Арчера Стори в новый запой. А уж сегодняшняя газета – точно.

– Может быть, он уже у доктора Бакстера? – предполагает Милли. – Будь я дядей Арчером, я бы места себе не находила, пока с ним не поговорю. Письмо было таким странным…

Как и сам доктор. Милли и Обри после визита к нему расстроились, и я не стал рассказывать им, что, по-моему, старик нарочно ударил ногой по столику, чтобы прекратить обсуждение слухов про их родителей. Тогда это не показалось мне особо важным, к тому же от разговора всем было не по себе, и я только обрадовался, что его прервали. Только когда Обри прочитала вчерашнее письмо, до меня дошло – возможно, Бакстер не хотел, чтобы мы услышали от Хейзел еще какую-то версию событий.

«Я давно должен был многое тебе рассказать». На месте Арчера Стори, который больше двадцати лет мучился – из-за чего же его лишили наследства, – я бы постарался протрезветь как можно быстрее и отправиться за ответом с утра пораньше.

– Да, наверное, – говорю я.

Милли поднимает руку заправить за ухо выбившуюся прядку, и ее огромные часы сползают к локтю. Забыв и о докторе Бакстере, и об Арчере Стори я подхожу ближе и провожу кончиками пальцев по отполированному золотому браслету.

– Тебе не приходило в голову подогнать его под размер?

– Нет. – Милли легко сбрасывает часы с руки и протягивает мне. – Они дедушкины и давно не показывают время.

Я поворачиваю их в руке – тяжелые, еще хранящие тепло ее кожи, гладкие и блестящие.

– Зачем же ты их носишь?

– Просто нравятся.

На задней крышке выгравирована надпись: «Omnia vincit amor. Вечно твоя, М.».

– Подарок от Милдред? – спрашиваю я. Милли кивает. – А что это на латыни?

– «Любовь побеждает все». – Скривив губы, она пожимает плечами: – Видимо, только не когда речь идет о ее детях. Или внуках.

Милли всегда очень тщательно заботится о том, как выглядит со стороны. Потаскав ее гигантский чемодан, я на себе ощутил, какое огромное значение она придает внешнему виду. Так что довольно интересно, что единственная вещь, которую она носит постоянно, – сломанное напоминание о своем отлучении от семейного наследия.

Взяв девушку за руку, я надеваю часы обратно.

– Милдред просто ненормальная, что не допускала вас к себе, пока Арчер не вмешался. Ты же понимаешь это? Проблема в ней, не в вас.

– Я в курсе, – закатывает та глаза. – Но спасибо за бесплатный сеанс психоанализа.

– Могу и дальше продолжить, – говорю я, все еще держа ее руку в своей. – Ты знала, что сарказм – это защитная реакция?

Милли отводит глаза, словно чтобы оглядеться вокруг.

– У тебя тут что – тайфун прошелся? Тебе вообще известно о существовании шкафчиков? И о том, что туда можно укладывать вещи?

– Уклонение от обсуждения – тоже защитная реакция.

Она насмешливо кривит губы.

– И от чего же я защищаюсь?

– От чувства заброшенности и одиночества, наверное.

Милли слегка усмехается, бросая на меня свой фирменный взгляд из-под ресниц, который всегда заставляет мое сердце биться быстрее. Я вдруг вспоминаю, что пару дней назад Эфрам рассказывал, как познакомился со своей нынешней девушкой. Он пригласил ее на свидание, когда они встали рядом на светофоре и она начала кивать в такт музыке, которая играла у него в машине. «Выдался шанс – действуй, – сказал он тогда. – Кто знает, будет ли у тебя еще один?» Я тогда сразу подумал про Милли. Только какой может быть шанс с девушкой, когда перед всеми изображаешь ее двоюродного брата? Однако сейчас в кои-то веки мы одни…

Боясь спугнуть ее, я стараюсь продолжать в том же шутливом тоне:

– Или от того, что тебя влечет к кому-то неподходящему.

– Да? – Она приподнимает бровь. – Например, к кому же?

– К фанату «Ред Сокс», – предполагаю я. Она фыркает. – Или к какому-нибудь местному в возрасте. Или к лжеродственнику. Выбирай сама.

Милли высвобождается. Но что она рассердилась, непохоже.

– Еще чего.

– Не стоит этому сопротивляться, – тоном профессионального психолога предостерегаю я. – Подавлять свои чувства вредно.

Мне наконец-то удается развеселить ее по-настоящему. Она так мило прыскает от смеха, совсем непохоже на обычную себя, что я отчаянно пытаюсь придумать еще какую-нибудь шутку, но в голову ничего не идет. Однако, отсмеявшись, Милли скрещивает руки на груди.

– Ты опять? – спрашивает она обвиняюще, снова глядя мне куда-то через плечо.

– Что «опять»?

– Заигрываешь со мной?

– Ничего подобного. Если только ты сама не против… – добавляю я, выдержав паузу.

Она с трудом подавляет улыбку.

– Мне кажется, для такого разговора тебе не мешало бы надеть штаны.

Я бы предпочел иное развитие событий, но спорить не собираюсь.

– Да, согласен. Ты не могла бы… – Я делаю неопределенный жест.

Милли отворачивается к двери. Схватив со спинки кровати джинсы, я натягиваю их. Вообще-то на острове для них жарковато, но шорты я никогда особо не любил и надевал их только на баскетбол. А играть перестал с тех пор, как пришлось работать по две смены в «Империи». Господи, о чем я думаю – у меня в комнате Милли, и…

Она вдруг вскрикивает. Я оборачиваюсь – ее расширенные глаза не отрываются от экрана телефона.

– Что там? Арчер наконец объявился?

Она мотает головой, держась рукой за горло.

– Нет. Нет, нет…

У меня напрягаются плечи. Первый раз вижу Милли такой, а я наблюдал ее реакцию на разоблачение двух самозванцев, включая меня самого.

– Что стряслось? – Она не отвечает. – Что-то с вашей бабушкой? С твоими родителями? С Обри?

– Да, – кивает она наконец. – В смысле, не с ней самой… Она прислала мне сообщение. Ей Карсон Файн рассказал…

Милли поднимает на меня глаза, остекленевшие от шока.

– Доктора Бакстера нашли мертвым сегодня утром. Утонул в лесном ручье позади своего дома.

Глава 13. Милли

Гораздо раньше самого дома мы видим кованые ворота. Футов пятнадцать в высоту, из толстых железных прутьев. По обе стороны, насколько хватает глаз, простирается каменная стена. Другого входа в Кэтминт-хаус нет, разве что попытаться взобраться по поднимающемуся из океана утесу с противоположной стороны.

– Почти на месте, – извещает нас шофер, притормаживая и опуская окно.

Снаружи одуряюще пахнет цветущей жимолостью. Вытащив тонкую серебристую ключ-карту из кармашка противосолнечного козырька, шофер прикладывает ее к сенсору на деревянном столбике. Раздается громкий щелчок, и ворота медленно раскрываются.

Мы едем в «Бентли муллинер» с четырьмя пассажирскими местами сзади, по два друг напротив друга, а между ними столик орехового дерева с хромированной отделкой. Сиденья кожаные, цвета кофе со сливками, десятки кнопок позволяют регулировать температуру, наклон спинки и так далее. Джона всю дорогу экспериментировал со своим, но сейчас, когда машина медленно движется по извилистой подъездной дорожке, поднял голову. На высоких шпалерах по правой стороне от нас цветет жимолость, по левой – пышно зеленеют деревья, каких я не видела больше нигде на острове.

Обри вздыхает. В полосатом платье-рубашке – впервые на ней не шорты – она выглядит неестественно и скованно.

– Хейзел утром прислала сообщение. Похороны в среду. Надо будет попросить Карсона дать нам выходной.

– Да, конечно. – Я веду пальцем по шву на гладкой коже сиденья. – Как считаете, дядя Арчер успел поговорить с доктором Бакстером до его смерти?

– Я думаю… – Джона какое-то время колеблется, словно взвешивая, готовы ли мы к дурным новостям, но потом все же продолжает: – Честно говоря, скорее всего, он с самой нашей встречи просто не просыхает.

Вероятно, так и есть. С разговора в бунгало прошло полтора дня, и от дяди до сих пор никаких вестей. На сообщения он не отвечает, звонки перебрасываются в голосовую почту.

– Бабушка, наверное, уже знает про него? – предполагает Обри. – Ну то есть не могла же она не увидеть статью?

– Да уж, – говорю я. Невозможно представить, чтобы Милдред не передали сразу же.

Обри закусывает губу.

– Мы должны ей рассказать, что это он пригласил нас сюда?

– Нет! – мгновенно реагируем мы с Джоной. Он смотрит на меня с улыбкой, наклонив голову, и меня охватывает внутреннее волнение. Не знаю, что могло бы случиться вчера в его комнате, если бы не известие о докторе Бакстере. И я хотела бы получить ответ на этот вопрос.

– Почему я против – мне известно, – говорит Джона. – Хочу как можно дольше удержаться на этой работе. Джей-Ти уже и так паникует из-за ситуации с Арчером. А ты почему?

Я поднимаю подбородок.

– Мы Милдред вообще ничего не должны. Пусть сама все узнает. Нам никто ничего на блюдечке не преподносил.

Говоря «мы» и «нам», я вдруг понимаю, что действительно думаю о нашей разномастной троице как о едином целом. Я, Обри и Джона здесь заодно, и только мы понимаем друг друга. События этого лета принимают все более неожиданные повороты – хорошо хоть, на этом нелегком пути у меня есть попутчики.

Мы с Обри сидим рядом, лицом по направлению движения. Она вдруг судорожно втягивает воздух, и я понимаю, что уже показался Кэтминт-хаус.

– Ух ты! – восклицает она.

Я выворачиваю шею, пытаясь заглянуть в окно с ее стороны, но через несколько секунд это становится излишним. Подъездной путь выпрямляется, и дом оказывается прямо перед нами.

Если сзади, как мы видели с дороги, было сплошь сверкающее стекло и современный дизайн, то с фасада это совершенно традиционный для Новой Англии особняк. Два симметричных крыла, каждое размером с обычный дом на Чаячьем острове, обрамляют среднюю часть с огромными белыми колоннами и французским балконом над ними. Темная сланцевая крыша круто поднимается вверх, между четырьмя каменными трубами проложен мостик с перилами. Окна – я так и не смогла их сосчитать – высокие, с белыми переплетами и зелеными ставнями. Четырехсекционный гараж у левого крыла сложен из того же камня, что и дымоходы; на обрешеченной стене ярко выделяются цветы жимолости разных оттенков розового. Сразу за домом темно-синий океан смыкается на горизонте с голубым, испещренным кружевными белыми облаками небом.

Я видела фотографии, но они совершенно не передают всего великолепия. На секунду у меня просто дух захватывает, когда я представляю, что в другой реальности могла бы проводить здесь каждое лето под заботливым присмотром любящей бабушки.

Между колонн сбоку от входной двери нас ждет женщина в бесформенном сером платье и сабо, выглядящая совершенно неуместно на фоне величественного здания. Шофер останавливает машину, и мы выходим.

– Добро пожаловать, добро пожаловать! – приветственно машет Тереза Райан. Она пожимает руку подошедшей первой Обри обеими ладонями. – Ты, наверное, Обри. И, разумеется, Джона.

Пока они знакомятся, я держусь поодаль – мы ведь уже встречались. Вчера вечером я говорила с мамой, и мне показалось, что она скучает по Терезе.

– Передай ей – запасные питчеры у «Янкиз» в этом году что надо. Почти как в девяносто шестом.

Однако когда та приглашает и меня внутрь гостеприимным жестом, я ничего не говорю. Не хочу выглядеть, будто подлизываюсь. Да, она самый приятный человек из ближнего круга Милдред, но все же много лет назад выбрала ее сторону, не нашу.

Прежде чем повернуть ручку двери, Тереза останавливается.

– Если позволите, пара слов, прежде чем мы войдем, – говорит она, озабоченно хмурясь. – Для вашей бабушки вчерашний день стал тяжелым испытанием. Фред Бакстер был ее давним и близким другом. Его смерть потрясла ее. К тому же, полагаю, вы видели материал в газете о возвращении на остров вашего дяди?

Она обводит нас испытующим взглядом. Я изо всех сил демонстрирую безразличие.

– Да… Так странно.

Обри и Джона просто смотрят в землю.

– Столько всего сразу, – добавляет Тереза. – Надеюсь, вы понимаете, что завтрак может оказаться короче, чем мы думали.

Я киваю:

– Конечно.

Она распахивает дверь и жестом приглашает нас в огромный холл с девственно-белыми стенами и теряющимся в высоте потолком. Все пространство заполнено искусно подобранной коллекцией картин, скульптур и ваз – я такое раньше видела только в музеях. Худой мужчина во всем черном, прилипнув взглядом к одной из стен, что-то помечает в записной книжке. Я немало времени провела в художественной галерее матери моей подруги Хлои и практически уверена, что перед ним подлинник Сая Твомбли[3].

Увидев нас, мужчина прерывает свое занятие и поворачивается к Терезе:

– Уверен, что нас это заинтересует. Я с вами свяжусь.

– Прекрасно, благодарю вас.

Она возвращается к входу и открывает дверь. Оба обмениваются еще парой фраз вполголоса. Вернувшись к нам, Тереза лучезарно улыбается.

– Ваша бабушка подумывает передать куда-нибудь часть своей коллекции.

То есть избавиться… Каждая из картин, висящих там, может быть, и не принадлежит к числу лучших у Твомбли, но денег, вырученных за нее, хватило бы, чтобы оплатить наше обучение в любом из самых престижных колледжей. Мне, конечно, так и так туда не поступить, но все же…

Горькая мысль гложет меня всю дорогу, пока Тереза не распахивает перед нами двойные застекленные двери. Мы оказываемся на обширной террасе с видом на океан, с поручнями из нержавеющей стали. Меня немедленно охватывает ощущение дежавю – хотя я никогда и не была здесь, но мама столько раз описывала ее во всех деталях… Это было ее любимое место во всем доме.

– Милдред, дети здесь, – сообщает Тереза.

Бабушка сидит у тикового столика в тени гигантского кружевного зонтика, установленного позади. Накрыто на четверых, в трех многоярусных подносах аппетитный набор сэндвичей, выпечки и фруктов. На Милдред, несмотря на зонтик, еще шляпа от солнца и чудесный узорчатый шарфик поверх льняного платья цвета сливок, с длинными рукавами. Короткие перчатки в тон, на левой руке несколько золотых браслетов. Вьющиеся снежно-белые волосы распущены, лицо скрывают большие темные очки.

«Так нечестно», – думаю я, усаживаясь. Я свои не взяла, решив, что надеть их будет грубо. А мне бы они для этого разговора тоже пригодились.

– Обри. Джона. Милли. – Бабушка слегка кивает нам по очереди. – Добро пожаловать в Кэтминт-хаус.

Тереза отходит. Сзади из ниоткуда появляется человек в черном фартуке и вполголоса предлагает на выбор чай, кофе или сок.

– Прошу, угощайтесь. Накладывайте, что вам по вкусу, – добавляет Милдред.

– Спасибо, – хором отзываемся мы, но никто не делает ни малейшего движения к закускам.

– Вам ничего не нравится? – сухо интересуется она.

Тут же раздается звон серебра – мы все одновременно бросаемся наполнять свои тарелки. «Черт бы ее побрал», – думаю я, подцепляя вилкой ломтик дыни. Не прошло двух минут, а мы уже прыгаем по команде, как дрессированные собачки.

Джона, который сидит рядом, смотрит на сэндвичи с легким ужасом.

– Они все с латуком, – шепчет он мне. – И его там полно.

– Вот. – Я накалываю ему один своей вилкой. – Этот, кажется, с ростбифом.

Джона с благодарностью хватает его. Обри благоразумно набирает себе всякой мелкой выпечки.

– Итак… – Милдред складывает руки под подбородком. Я жду очевидного вопроса: «Зачем вы здесь?», но вместо этого она поворачивается к Джоне: – Должна признаться, я не нахожу в тебе ни малейшего сходства с Андерсом.

Тот пытается выиграть время, откусив от своего сэндвича сразу половину, но тут случается катастрофа. Лицо краснеет, на глазах выступают слезы… Задыхаясь, Джона выхватывает платок и выплевывает в него полупережеванные комки пищи, тянется за стаканом воды и сипит:

– Что это?!

В недоеденной половинке между слоями начинки виднеется что-то белое и сметанообразное.

– Эм-м… Похоже на хрен. Прости, – говорю я, пока Джона в два глотка осушает стакан. – Он не любитель, – поясняю я бабушке.

– Я заметила.

Отщипнув с миниатюрного пирожного крупную ежевику, она отправляет ее в рот. Даже странно видеть – неужели Милдред ест, как обычный человек? Я бы не удивилась, узнав, что она питается исключительно давнишними обидами.

Разжевав и проглотив, она наконец снимает очки и кладет их на стол рядом с тарелкой. Густо подведенные, как и в первую нашу встречу, глаза по-прежнему направлены на Джону.

– Расскажи мне – как дела у Андерса?

Тот замирает, лишь чуть подергивается мускул у рта. Молчание длится так долго, что я уж думаю – вопрос остался неуслышанным. Затем Джона тянется за водой и наливает себе еще, хотя тишина становится совсем уж невыносимой. Наконец он смотрит на Милдред и делает глубокий, медленный вдох, словно готовясь говорить долго и много.

– Хотите, чтобы я ответил честно?

Голос звучит спокойно, с ноткой вызова. Вся прежняя неловкость вдруг куда-то испарилась. Отчего-то из-за этого теперь уже мне не по себе…

Милдред приподнимает бровь:

– Разумеется.

У меня вырывается нервный кашель. Джона, моргнув, оглядывается на меня и заливается густой краской. Обернувшись к Милдред, он бормочет:

– Нормально, кажется. Я не в курсе. Мы не очень близки.

На ее лице мелькает какое-то непонятное выражение, и она поворачивается к Обри:

– Ты тоже мало похожа на отца, хотя кое-что все же есть – в форме глаз и подбородка. – Та выглядит удивленной и польщенной таким сравнением. – Как там Адам?

Обри нервно оттягивает ворот платья и облизывает губы. Она так и не притронулась ни к еде, ни к напиткам. Голос, однако, звучит вполне ровно:

– Ну… как обычно.

Милдред изящно отпивает чай.

– Другими словами, по-прежнему думает, что солнце восходит и заходит для него, и окружает себя теми, кто с этим согласен?

У меня от неожиданности глаза лезут на лоб. «Господи, дамочка, – думаю я про себя, – если он действительно такой, может, надо было что-то с этим сделать?»

Обри краснеет. На ее лице отражается борьба между преданностью отцу, которой тот совсем не заслуживает, и явным согласием с отпущенной колкостью. Милдред смягчается и на секунду даже касается пальцами в перчатке ладони внучки.

– Извини меня. Выходные выдались тяжелыми. Я не хотела… Словом, давай поговорим о чем-то более приятном. Как я понимаю, ты занимаешься плаванием и участвуешь в соревнованиях? – Та кивает. – Отец должен тобой гордиться. Он всегда ценил спортивные достижения.

Обри колеблется, будто подозревая ловушку.

– Я… я надеюсь, что так.

Милдред снова поворачивается к Джоне, который до этого молча заедал чересчур острую приправу фруктовыми мини-пирожными.

– Слышала, у тебя отличные оценки? Собираешься поступать в Гарвард?

Тот делает паузу, чтобы проглотить кусок. Это легкий вопрос.

– Да, наверное.

Только минут через пятнадцать до меня доходит общее направление разговора. Есть немало животрепещущих тем, которые мы могли бы обсудить, – изгнание наших родителей, смерть доктора Бакстера, возвращение на остров дяди Арчера и, разумеется, главный вопрос, который должен волновать Милдред: «Какого черта вы вообще сюда приперлись?» Однако ничего подобного. Она по очереди расспрашивает Обри и Джону про отцов, достижения и жизнь вообще. Порой это больше похоже на допрос – бабушку явно интересует что-то конкретное о двух старших сыновьях, но она не хочет говорить прямо. Однако ее острый интерес не ослабевает ни на секунду.

Джоне явно здорово не по себе, но он держится и ничем себя не выдает. Обри же от избытка внимания распускается, как цветок под солнцем.

Меня здесь как будто и нет. Я всю жизнь представляла себе, как мы с бабушкой наконец встретимся. Конечно, про магазин – это просто глупые фантазии, однако все было гораздо глубже. Я думала – то, что меня назвали в ее честь, что-то да значит. И мое сходство с матерью. И дедушкины часы, которые я практически не снимаю. И наш общий интерес к искусству и моде.

Теперь же, сидя здесь, в любимом мамином месте легендарного Кэтминт-хауса, глядя на барашки волн у горизонта и наедаясь куда плотнее, чем предполагала, потому что ни одного вопроса мне так и не задали, я понимаю: ничего это не значит.

Может, Милдред расистка, поэтому не обращает внимания на свою единственную не-белую внучку? Или сексистка и ее интересуют только сыновья? Или я ей просто не нравлюсь?

– Мне нужно в туалет, – говорю я, резко вставая.

Она указывает на выход:

– Налево по коридору. Уборная через две двери.

– Ясно, – говорю я.

Однако, выйдя из смежной с террасой комнаты, я сворачиваю направо. К черту указания Милдред. Я никогда раньше не была в доме, где росла мама, и хочу осмотреться. Сбросив сандалии и держа их в одной руке, я тихонько прохожу через огромные, великолепно обставленные, словно с журнальных страниц, комнаты. Повсюду предметы искусства и свежие цветы. Кухня, куда я заглядываю, оборудована самой высококлассной техникой, сверкающей так, будто ее никогда не использовали для чего-то столь приземленного, как готовка. Мое внимание привлекает мягкий голос, и я следую за ним обратно в коридор.

– По-моему, это было чересчур, – говорит Тереза Райан. Она в комнате рядом с кухней, отсюда мне видна стена, сплошь закрытая полками с книгами. – Мы такое уже проходили. Кажется, что избавляешься от проблемы, а на самом деле создаешь десяток новых.

В тоне чувствуется злость, которая как-то не вяжется с обычно безмятежной помощницей бабушки. Я подбираюсь ближе.

– Они как раз здесь. Я пытаюсь не дать этому затянуться, но не знаю, когда смогу ее отвлечь. Какое-то, я бы сказала, болезненное любопытство. – Следует долгая пауза, потом Тереза добавляет: – Ну а сами как думаете? Все та же прежняя навязчивая идея. А сейчас совсем не время отвлекаться. – Снова пауза. – Да, согласна, так будет лучше для всех. Хорошо, после обеда еще созвонимся.

Услышав звук шагов, я быстро отступаю обратно в кухню и ныряю за стойку. Тереза без остановки минует коридор, напевая что-то себе под нос. Когда слышать ее голос перестала, я выскальзываю наружу и заглядываю в комнату, из которой она вышла. Это кабинет – повсюду книги, шкафчики для документов и огромный резной деревянный стол. Умираю от желания рассмотреть все получше, но я и так пропала слишком надолго. Время есть, только чтобы проверить кое-что.

На столе проводной телефон с дисплеем на трубке. У мамы на работе такой же – никак не хочет отказаться от этого старья. Я нажимаю кнопку меню и выбираю «Последний набранный номер». На дисплее появляется имя – Дональд Кэмден.

Глава 14. Обри

Милли для «Бутика Кайлы» – просто клиент мечты.

– На тебе все выглядит просто замечательно! – восклицает хозяйка магазина, восторженно сжимая ладони, когда та выходит из примерочной и поднимается на подиум перед большим зеркалом. – Но это лучше всего! Думаю, мы нашли то, что нужно.

Я тоже согласна. На Милли потрясающее платье в пол, без рукавов, с глубоким, но не вульгарным вырезом. Верх черный, пышный низ – белый. Добрый фут ткани, правда, волочится по полу за черными туфлями на высоких каблуках, но в остальном хоть сейчас на красную дорожку «Оскара».

На лице, правда, никаких эмоций. С того странного завтрака у бабушки два дня назад, который закончился как-то внезапно – она сослалась на внезапную мигрень, – Милли словно погружена в себя, ее мысли где-то витают. Я думала, что поход в магазин наверняка поднимет ей настроение, однако она по-прежнему делает все как будто на автомате. Держится вежливо, но настоящего интереса не проявляет.

– Подол, конечно, надо будет укоротить, зато сидит просто идеально, – говорит хозяйка – привлекательная женщина под сорок, смуглая и с темными волосами. На ней простое желто-коричневое платье-футляр и бусы в несколько рядов. Когда мы появились, она закрыла магазин и вместе с дежурной продавщицей почти час занималась исключительно нами.

Я первый раз в таком месте. Все внутри буквально сияет от приглушенного белого света, под которым любая кожа выглядит безупречно. Кожаные, кремового цвета кресла, антикварные зеркала в серебряной оправе, пол блестит как перламутровый. Повсюду алые розы, наполняющие воздух мягким, пьянящим ароматом. В общем и целом – как будто попала внутрь удобной и дорогой шкатулки с драгоценностями.

– Потрясающе выглядишь, – говорю я Милли со своего места у зеркала. Я уже давно сижу здесь, свернувшись калачиком, после примерки одного-единственного платья, которое меня нисколько не украсило – скорее наоборот.

– Согласна, – кивает хозяйка. – Если тебе самой нравится, можем прямо сейчас приступить к подгонке.

– Ладно, – пожимает плечами Милли.

Хозяйка машет рукой, и из переднего зала к нам спешит продавщица, а вслед за ней – портниха. Когда мы пришли, ее не было – видимо, вызвали специально для нас. Она приседает у ног Милли и ловкими, быстрыми движениями принимается подкалывать подол. От такого внимания та, кажется, немного приходит в себя и искренне улыбается владелице магазина.

– Спасибо вам за все. Платье замечательное.

– Твоя мама была бы в восторге, – откликается та.

– Вы, наверное, имели в виду мою бабушку? – переспрашивает Милли.

– Да, ей, надеюсь, тоже понравится. Но я говорила про твою мать. Я немного знала Аллисон – давным-давно. Сама я была еще слишком мала, чтобы водить компанию с младшими Стори, а вот моя сестра с ними дружила.

Я бросаю взгляд в передний зал, где над кассой прикреплена вывеска со строгими черными буквами: «Бутик Кайлы».

– Так вы и есть Кайла? – спрашиваю я.

Она опускает глаза.

– Нет, я Уна. Кайла – моя сестра. Она погибла, когда я училась в старших классах. Когда я открыла этот магазин, то назвала его в ее честь.

– Соболезную, – в унисон говорим мы с Милли. Я чувствую, как лицо заливается краской. Только мне под силу испоганить поход в модный магазин.

Уна ободряюще улыбается:

– Спасибо. Это было давно. Но я хорошо помню ваших родителей. Аллисон была такая красавица. А Адам, ну… – Она почти по-девчоночьи хихикает. Кажется, отец в юности на всех производил подобное впечатление. – Просто принц из сказки.

Сейчас про него я слушать совсем не хочу.

– А Арчера вы тоже знали? – спрашиваю я.

За два дня после встречи с бабушкой от него так и не было вестей. На работе он тоже не появлялся. Я начинаю подумывать, что он попросту сбежал, поняв, что теперь его инкогнито уже точно раскрыто. От мысли внутри ощущается какая-то пустота, утрата, будто я потеряла что-то, толком даже не приобретя. Я все время вспоминаю его молодым, как он сидел со мной тогда, много лет назад, посреди разбросанных всюду деталек от «Лего» и терпеливо искал фуражку полицейского. Отец, устав от моего нытья, язвительно бросил, что я наверняка ее потеряла, но дядя Арчер был невозмутим. «Полицейскому без фуражки нельзя. Мы ее обязательно найдем, вот увидишь». В конце концов нам это действительно удалось.

– Да, конечно, я его знала, – легко и без малейшего напряжения откликается Уна, как будто весь остров не кипит слухами о возвращении блудного сына. – Он всегда дружил с местными, был почти как один из нас. Мы много лет поддерживали с ним связь. Прекрасный человек, несмотря на некоторые… проблемы, – чуть запнувшись, добавляет она.

– А дядю Андерса? – интересуюсь я.

– О да. Лучше всех прочих. Они с Кайлой встречались, хотя и с перерывами, в старших классах и потом, когда он уже учился в колледже. – Видя, как мы изумленно моргаем, она добавляет с грустным смешком: – Ваша бабушка, конечно, никогда этого не одобряла.

– А вы? – спрашиваю я. Уна поднимает бровь. – В смысле, вам он нравился?

Дядя Андерс по-прежнему загадка для меня, я знаю о нем меньше всего.

Уна пожимает плечами:

– Он был очень настойчивым.

Портниха поднимается на ноги. Подол платья теперь едва касается носков туфель. Уна одобрительно кивает:

– То, что надо. Линда, поможешь раздеться? И приступим к подгонке.

Продавщица поддерживает Милли, пока та спускается с подиума, и проводит ее в примерочную. Портниха выходит в передний зал, оставив меня наедине с Уной. Та с доброй улыбкой приподнимает идеальной формы бровь:

– Ты к этому не так привычна, как двоюродная сестра, да?

Мои глаза невольно падают на груду розовой ткани в соседнем кресле. Сейчас она выглядит совершенно незатейливо, зато на мне смотрелась сущим уродством.

– Мне не идут платья.

– Чепуха! – Уна понижает голос и склоняется ко мне: – Линда здесь сравнительно недавно и еще не до конца овладела умением подбирать то, что нужно. Розовый бы тебе отлично подошел, но у меня есть другая идея. Давай ты пойдешь в примерочную, а я подберу кое-что сама, хорошо?

Я нерешительно киваю, однако она уже спешит к вешалкам.

– Раздевайся до белья! – бросает она через плечо. – Я сейчас!

Один из минусов персонального обслуживания – никакой приватности.

За занавеской я стаскиваю шорты и футболку, заранее приходя в отчаяние. Милли на празднике затмит всех. Джона, который сейчас в магазине смокингов дальше по улице, без сомнения, тоже будет выглядеть стильно. И только про меня, торчащую в углу жалким чучелом, все станут шептаться: «Неужели она тоже из Стори?»

– Вот оно!

Уна появляется в кабинке с перекинутым через руку платьем великолепного темно-синего цвета, но потом я замечаю отделку бисером. Ну, не знаю… Для меня чем проще, тем лучше. Однако Уна с полной уверенностью вешает наряд на крючок и расстегивает молнию.

– Ну, что скажешь?

– Красивое… – нерешительно говорю я. Мне хочется как-то отдалить момент, когда придется влезать в неумолимо ждущий футляр из ткани, и я добавляю: – Вы сказали, что дядя Андерс был настойчивым. Что вы имели в виду?

Отражение Уны в зеркале недоуменно хмурится, приходится пояснить:

– Я много лет его не видела и почти не помню.

– Ну… – Она снимает платье с вешалки – шелковистая ткань струится между ее ладоней. – Все это, конечно, было очень давно. У меня в основном отложилось в памяти, как драматично у них с Кайлой все развивалось. Они постоянно расставались, она давала слово никогда с ним больше не встречаться, потом снова принимала его ухаживания. Было очень непросто устоять перед одним из Стори. – Глаза ее слегка затуманиваются. – Кайла, по сути, всегда была обычной девушкой из местных. Думаю, она понимала, что в большом мире она не пара Андерсу.

Я ужасно себя чувствую, оттого что опять заставила владелицу магазина говорить о сестре.

– Простите, не нужно было поднимать эту тему…

Она треплет меня по плечу.

– Все в полном порядке, Обри. Со смерти Кайлы прошло уже двадцать четыре года. Мне даже приятно вспоминать сестру.

Я вдруг чувствую укол беспокойства. Как раз тогда, в 1997-м, мой отец, его братья и сестра были лишены наследства. «Там-то все и пошло наперекосяк». Я давно не вспоминала про Кроткий/Короткий пляж и про эту странную строчку из папиного романа, но сейчас мне внезапно очень захотелось спросить, не в том ли месте что-то случилось с Кайлой. И все же не могу решиться. Одно дело интересоваться бывшим парнем сестры, и совсем другое – воскрешать воспоминания о том, как она погибла.

К тому же Уна уже решительно подступает ко мне с темно-синим платьем.

– На тебе оно будет смотреться просто потрясающе.

– Ну, хуже первого вряд ли будет…

– То не подходило тебе по стилю. – Она придерживает платье передо мной. – Ну же, давай. У тебя прекрасные руки и плечи, нужно их показать.

Я не двигаюсь с места.

– Вы серьезно?

– Безусловно!

Я скрещиваю руки перед своим вытертым спортивным лифчиком.

– Вообще-то я свои плечи просто ненавижу. На школьном бале я была в платье с длинными рукавами.

– Что ж, совершенно напрасно. – Уна приглашающе встряхивает платье. – Ну же, вперед.

Я повинуюсь, уцепившись за ее локоть, чтобы не упасть.

– Мой парень сказал тогда, что я похожу на мальчишку, нарядившегося в мамино платье. – Сама не знаю, почему я вдруг ей рассказала – видимо, из-за интимности происходящего потянуло на откровенность.

Уна, нахмурившись, сдвигает темные брови.

– Непохоже на действительно стоящего парня. – Она натягивает платье на бедра, потом поднимает верх, закрывая грудь. – Давай-ка сними и лифчик. Для такого выреза нужно что-то без бретелек. Мы подберем тебе отличный вариант.

– Эм-м, ладно…

Я снова повинуюсь. Меня немного терзает совесть – надо бы заступиться за Томаса, – однако на самом деле все так и есть. Он и правда меня не стоит.

– Теперь он, наверное, уже бывший парень, – говорю я, пока она застегивает молнию сзади.

– Наверное?

– Ну, сначала он не отвечал на мои сообщения. Сейчас я не отвечаю на его, так что…

– Вот, значит, как теперь это происходит? Сочувствую современной молодежи. Как все непросто в наш цифровой век. Но он, похоже, и правда не тот, кто тебе нужен. Итак – вуаля! – Она разглаживает складки на бедрах и улыбается. – Полюбуйся-ка! Просто идеально!

Я пялюсь на себя в зеркало, но вижу только одни плечи. Томас сказал однажды, что они у меня шире его собственных. Проведя столько времени на солнце, я все равно остаюсь бледной, веснушки спускаются по белым рукам до самого родимого пятна винного цвета. Конечно, платье все равно закрывает куда больше, чем купальник на соревнованиях, но в нем я не думаю о том, как выгляжу, это чисто утилитарная вещь. Глаза начинает щипать от переполняющего меня чувства неловкости. Хочется прикрыться, накинуть на себя что-нибудь – например, длинную куртку с капюшоном.

– Я не… Мне кажется, оно слишком открытое, – запинаясь, бормочу я.

– О, милая, вовсе нет. У тебя великолепное тело – как у греческой богини! Мы уложим волосы, подберем какие-нибудь замечательные сережки, и ты будешь настоящей королевой праздника!

– Ею будет Милли, – возражаю я без малейшей зависти. Просто констатация факта.

Уна похлопывает меня по руке.

– Она прекрасна, но и ты тоже. А на тех, кто не может этого разглядеть, не стоит и время тратить.

Я пытаюсь увидеть платье ее глазами. Цвет просто чудесный, определенно. Расшитая бисером полоска идет вдоль правого плеча и дальше вниз по лифу. Силуэт облегающий, чего я обычно стараюсь избегать, но ткань такая плотная – что-то типа шелка, кажется, – что сидит на мне куда лучше дешевого платья, которое я надевала на школьный бал.

– Конечно, к нему нужны правильные аксессуары, – говорит Уна и повышает голос: – Линда! Принеси, пожалуйста, сапфировые каплевидные сережки. И перламутровый гребень из тех, что мы только получили. Попробуем воспроизвести финальный образ по максимуму.

– У меня уши не проколоты, – говорю я.

– Линда, не сережки, а клипсы!

Я моргаю, глядя на свое отражение. Отец всегда говорил: «Ты бы никогда не стала пловчихой, если бы пошла в Стори. У матери и сестры для этого были слишком слабые руки и вообще хрупкая конституция». Мне каждый раз чувствовался в этом завуалированное оскорбление, да так оно, скорее всего, и было. Очередное двусмысленное напоминание, какие они все особенные, неземные, и вообще наш грубый мир их не стоит. Однако я устала постоянно слышать в голове голос отца или Томаса, смотрясь в зеркало. И вообще при любом занятии. Возможно, пора начать прислушиваться к кому-то другому.

Рука Уны обвивает мою и слегка ободряюще сжимает. Темные глаза глядят на меня с добротой.

– Я плохого не посоветую, Обри, правда. Оно сидит на тебе более чем хорошо.

Отражение по-прежнему кажется мне отталкивающим, но чем больше я смотрю на него, тем сильнее впечатление, что это как в кривом зеркале – искаженный образ, не отражающий реальность. Я пока не знаю, как увидеть то, что скрыто за ним, но хочу попытаться.

– Беру, – говорю я Уне.

Глава 15. Джона

На похороны доктора Бакстера в среду мы прибываем слишком рано, потому что кое-кто – спасибо, Обри, – настоял, чтобы мы вышли за час. До центра мы добрались за пару минут, и в церковь, как оказалось, еще никого не пускают. Тогда Обри потащила нас, уже взмокших в траурных нарядах, в местную библиотеку за несколько кварталов – мол, там есть кондиционер.

– Могли бы пойти куда-нибудь выпить кофе, – бросая сумочку на один из пустых столов, бормочет Милли.

На ней глянцево-черное платье и туфли на каблуках, волосы завязаны сзади в высокий хвост. Обри в том же, в чем была на воскресном завтраке с бабушкой. У меня ничего подходящего с собой не оказалось, пришлось одолжить у Эфрама штаны защитного цвета, которые мне коротковаты, и рубашку, от которой, кажется, вот-вот начнут отлетать пуговицы, стоит мне сделать движение руками.

– Я хотела поискать здесь кое-что, – поясняет Обри, обводя зал глазами и наконец останавливаясь взглядом на веренице громоздких угловатых мониторов. – Вы ведь знаете, что в интернете есть архивные выпуски местной газеты начиная только с две тысячи шестого?

– Не знаю и знать не хочу, – откликается Милли.

– Да, – одновременно с этим киваю я.

Обри вопросительно наклоняет голову. Я пожимаю плечами:

– Поискал на их сайте информацию по семье Стори перед отъездом. Правда, о ваших родителях за последние пятнадцать лет газета писала нечасто.

– Верно, – подтверждает Обри. – Поэтому нужно смотреть на микрофильмах.

Она направляется к мониторам. Мы с Милли, озадаченные, следуем за ней.

– На чем? – переспрашиваю я.

– На микрофильмах, – повторяет Обри, вешая сумку на спинку стула возле ближайшего монитора. – Это что-то вроде фотографий старых газетных статей.

– Они в этих машинах? – уточняю я. То, что перед нами, смахивает на компьютеры восьмидесятых.

Рассмеявшись, Обри открывает средний ящик стоящего рядом картотечного шкафа.

– Нет, они хранятся здесь на пленках. Чтобы прочитать, нужно загрузить катушку в аппарат.

– И откуда ты это знаешь? – интересуется Милли резким, раздраженным тоном, который вошел у нее в привычку после завтрака у Милдред.

Обри просматривает ряды небольших коробочек в ящике.

– Посмотрела вчера вечером на сайте библиотеки.

– Ясно. Но зачем?

Вытащив одну, Обри достает из нее голубоватую пленку размером с ладонь.

– Помнишь, о чем говорила Уна в «Бутике Кайлы»?

Милли кивает, хотя для меня это звучит бессмысленным набором имен. Обри поворачивается ко мне и объясняет:

– Сестра этой Уны когда-то встречалась с дядей Андерсом, но не нравилась бабушке. И потом погибла, двадцать четыре года назад, то есть как раз тогда… – Сдвинув брови, она хмурится, потом все же отыскивает, куда надо устанавливать микрофильм.

– …Когда наших родителей лишили наследства, – заканчивает за нее Милли с задумчивым видом.

– А что за «Бутик Кайлы»? – спрашиваю я.

Пока она вводит меня в курс дела, Обри вставляет конец пленки в прорезь позади стеклянного экрана и нажимает кнопку. Катушка прокручивается, и на дисплее возникает первая полоса местной газеты за 1997 год.

– Так что – ты думаешь, это как-то связано? – спрашиваю я Обри, которая вращает ручку, переходя к следующей странице.

– Не знаю. Но меня интересует, что же тогда случилось. Это ноябрьские номера газеты, за месяц до того, как родителям пришло «Вам известно, что вы сделали».

Мы несколько минут молча следим, как Обри перематывает кадры. Перед нами мелькают выпуски за несколько недель.

– Ничего не увидела, – наконец говорит она, нажимая кнопку обратной перемотки, вынимает катушку и убирает обратно в коробку.

Пока на экране мелькали газетные полосы, я все думал кое о чем другом.

– Помните, как мы были у доктора Бакстера? И все, что рассказывала тогда Хейзел?

Милли кривит губы.

– И хотела бы забыть, да не могу.

– Извини, что напомнил. Кончилось тогда все тем, что доктор Бакстер чуть не сшиб столик, правильно? – Обри рассеянно кивает, ставя коробку обратно в ящик и беря другую. – Так вот – он сделал это нарочно.

Рука девушки, уже наполовину вытащив катушку, замирает.

– Что?

– Он смотрел на вас совершенно ясными глазами, потом ты что-то сказала – не помню что, – и он вдруг толкнул столик коленом и потом начал странно себя вести.

Милли, нахмурившись, упирает руки в бедра.

– Ты раньше этого не говорил.

– Я решил тогда, что он просто выводит нас из затруднительного положения, – объясняю я. Обри тем временем вставляет в аппарат новую голубоватую пленку. – Но потом Арчеру пришло то письмо, и… не знаю… Может быть, разговор зашел о чем-то, что Бакстер хотел сохранить в тайне?

Лицо Милли покрывается пятнами.

– Послушай, моя мать не забеременела от одного из братьев! Это…

– Речь шла о другом, – вмешивается Обри, не отрываясь от экрана, где сменяются страницы.

– Нет, об этом! – возражает Милли.

– Сперва да, но доктор Бакстер ничего не предпринимал, пока я не сказала: «Я скорее поверю, что они все вместе кого-то убили».

Повисает долгая пауза. Не знаю даже, что на это ответить, – тем более секунду назад я даже не помнил ее слов. Мы все молчим, пока наконец Обри не прерывает молчание:

– Вот оно. Двадцать второе декабря девяносто седьмого.

Она поворачивает другую рукоятку, увеличивая статью с заголовком «Местная жительница погибла в результате несчастного случая». Мы склоняемся к экрану, чтобы прочитать остальное.

– Автомобильная авария, – первой облегченно выдыхает Милли. – Сама была за рулем.

Согласно заметке, Кайла Дьюгас, двадцати одного года, вечером, возвращаясь из бара в центре, врезалась в дерево в полумиле от Короткого пляжа. Вскрытие показало, что уровень алкоголя в крови превышал установленную законом норму, хотя и совсем немного.

– Однако все же Короткий пляж… – бормочет Обри, не отрывая глаз от экрана.

– О нем только твой отец упоминал, больше никто, – возражает Милли. – И авария произошла не там, а неподалеку. Пляж указан просто как ориентир.

– Хм-м… – Обри по-прежнему вглядывается в статью. – На место происшествия вызывали доктора Бакстера.

– Само собой, – резко бросает Милли. – Это Чаячий остров. Других врачей здесь, скорее всего, и нет.

Обри наконец поднимает на нее глаза, озабоченно морща лоб:

– Ты… злишься на что-то?

– Я просто… К чему это все вообще? – Милли машет рукой в сторону шкафчика с микрофильмами и аппарата для их просмотра. – Что ты хочешь доказать? Ты правда думаешь, что наши родители убили эту девушку и поэтому Милдред выгнала их с острова?!

Обри моргает.

– Я всего лишь хочу понять, что же произошло.

– Тогда, может, спросишь саму Милдред? Раз уж вы так с ней поладили.

– Мы не… – начинает Обри, но я прерываю ее.

– Еще немного, и мы опоздаем. Церемония начнется через пятнадцать минут, – напоминаю я. Этот разговор не кончится ничем хорошим, и мы действительно здесь уже слишком долго.

– Жду вас снаружи, – бросает Милли и разворачивается к выходу, махнув хвостом.

Обри смотрит ей вслед с недоумением и обидой.

– Что это с ней такое?

– Да ладно тебе. Сама знаешь. – Мне всегда казалось, что она хорошо чувствует других людей, особенно двоюродную сестру, но сейчас в ответ я получаю непонимающий взгляд, так что приходится говорить прямо: – Ваша бабушка за завтраком на нее практически не взглянула, говорила только со мной и с тобой. Милли от этого очень хреново.

– Она сама тебе сказала?

– Это и так понятно.

– Да ей ведь все равно! – настаивает Обри. – Она ее даже бабушкой не называет.

– Ты правда так думаешь? И дедушкины часы она не снимает, потому что ей все равно? И ее не волнует, что о ней думает бабушка?

– Но… – Обри прикусывает губу, на лице мелькают противоречивые эмоции. – Милли ведь и так из нас самая-самая. Настоящая Стори. Ты вообще не в счет – без обид…

– Да какие тут обиды.

– Джей-Ти просто кошмар, а я… У меня с отцом вообще почти ничего общего. А Милли красивая, гламурная, стильная и…

– …И для Милдред это все ничего не значит, – заканчиваю я за нее.

У Обри вытягивается лицо.

– О господи! Я почувствовала, что что-то не так, когда мы примеряли платья. Но до меня правда не дошло, пока ты не сказал, – Милли бабушка и правда игнорировала! – Она стискивает руки. – Просто я так обрадовалась, что, кажется, понравилась ей. Я этого совсем не ожидала.

– Не вини себя. Чем больше я узнаю Милдред, тем больше убеждаюсь, что Джей-Ти, похоже, был прав – она любит играть с людьми.

Я едва не добавляю то, о чем думал с самого воскресенья – что ее вообще интересовали не столько мы, сколько Адам и Андерс. Все вопросы исподволь сводили разговор к ним. Не стоит Обри знать – она и так думает, что ей никогда не сравниться с отцом. Поэтому я просто показываю на стенные часы.

– Слушай, нам правда пора. Давно не бывал на похоронах, но уверен, что опаздывать на них – дурной тон.

Я протягиваю руку к кнопке обратной перемотки, но Обри меня останавливает:

– Подожди. Хочу распечатать страницу.

Я с трудом сохраняю терпение, пока аппарат, кажется, добрых минут десять выплевывает единственный листок. Когда мы наконец выходим, Милли снаружи уже нет, и меня пронзает острое сожаление, что я не пошел за ней, а остался с Обри. Мы минуем несколько коротких кварталов до церкви Святой Марии, в своих траурных нарядах резко выделяясь на фоне толпы туристов. У дверей нас встречает знакомая сереброволосая фигура Дональда Кэмдена.

– Спасибо, что пришли, – безрадостно приветствует нас он.

Я не видел его с той встречи, когда он пытался подкупить нас работой на съемках. Кажется, как будто прошло уже несколько месяцев. По сравнению с тем днем он выглядит постаревшим и усталым, под глазами мешки.

Обри моргает, будто увидев призрак.

– Разве мы не опоздали? – спрашивает она. Дональд смотрит на нее с удивлением. – В смысле, я думала, вы уже внутри. С бабушкой или… Церемония ведь начинается в одиннадцать, да? – лепечет она, покраснев, но тот только протягивает руку к двери приглашающим жестом.

– Я здесь в качестве встречающего. Фред Бакстер был моим давним и близким другом.

Фраза кажется знакомой, и через минуту я вспоминаю, где уже слышал ее. На ступеньках Кэтминт-хауса, от Терезы: «Фред Бакстер был ее давним и близким другом».

«И их осталось двое», – звучит у меня в голове. Обри берет предложенную Дональдом руку и заглядывает в открытую дверь.

– Милли, наверное, уже там…

– Да. Я усадил ее на последнее место в ряду – она сказала, что пришла одна.

– Ясно, – говорит Обри, поджав губы.

Мы минуем притвор, идем по центральному проходу и оказываемся куда ближе к передним рядам, чем рассчитывали, придя так поздно. Церковь наполняют негромкие звуки органа, но наши шаги все равно отчетливо слышны, разносясь громким эхом. С первой скамьи на звук оборачивается девушка – я узнаю Хейзел Бакстер-Клемент. Киваю с соболезнующим выражением на лице, и она слабо улыбается в ответ. Дональд наконец останавливается, указывая нам наши места. Четверо в черном сдвигаются вправо, чтобы мы могли сесть.

– Спасибо, – шепотом благодарит Обри, выпуская руку Дональда. – И… примите мои соболезнования. Мне очень жаль, что вы потеряли друга.

– Он обрел мир, – отвечает тот вполголоса, со скорбной миной. – Чего еще может просить каждый из нас в конечном счете?

Аллисон, 18 лет. Июль 1996 года

Аллисон оценивающе рассматривала себя в зеркале. Сегодня она выглядела лучше, чем в последнее время, но оно и неудивительно – в бальном платье и бриллиантах. Она сомневалась, как будет смотреться в белом при своей бледности, но именно этот оттенок – мерцающий голубоватый цвет припорошенного снегом замерзшего озера – каким-то образом даже придал лицу румянец.

Платье застегнулось без проблем, и в голове немедленно мелькнуло: «Видишь? Ты ни фунта не набрала. Ты не можешь быть беременной». Однако мозг тут же предательски напомнил, что месячные запаздывают уже не на неделю, а незнакомая прежде тошнота теперь донимает постоянно.

И все же наверняка Аллисон до сих пор не знала. Украденный из аптеки тест лежал нераспакованным под стопкой свитеров в шкафу. Сперва надо выдержать летний бал сегодня вечером, а вот после него уже точно сделать тест. Наверное…

– Тук-тук! – одновременно с громким стуком по дереву бодро донеслось снаружи. – К тебе можно?

– Да. Заходи.

В открывшейся двери появился Арчер в смокинге, с уже слегка ослабленным галстуком-бабочкой. На лице при виде сестры заиграла широкая улыбка.

– Шикарно выглядишь! Какие бриллианты! А угадай, что я нашел? – Войдя и прикрыв дверь, Арчер помахал зеленой с золотом бутылкой. – «Дом Периньон» отбился от своих приятелей.

Аллисон скривилась – от одной мысли об алкоголе к горлу подступила знакомая тошнота.

– Не мог подождать до праздника?

– Знаешь, «что бывает с отложенной мечтой»? – Сестра не ответила, и Арчер продолжил сам: – «Как изюм на солнце она высыхает. Или гноится…»[4]

– Я в курсе, – оборвала его Аллисон. – Не у тебя одного была литература с мисс Херманн. Я к тому, что, может, хоть в этот раз будешь держаться в рамках? Или опять выставишь себя дураком, либо отрубишься еще до полуночи? Или и то, и другое?

– Ой. – Арчер посмотрел на нее с обидой.

– Мама потратила кучу времени, планируя праздник, между прочим. Сейчас это практически единственное, что может сделать ее хоть капельку счастливой. Так, может, попытаешься все не испортить?

– Ничего я не порчу! Господи! В следующий раз просто скажи: «Нет, спасибо».

От укоризненного взгляда брата Аллисон тут же стало не по себе. Не стоило на него так набрасываться. Извинением ей могло служить лишь то, что за эти недели она буквально превратилась в комок нервов. Только вот Арчер здесь совсем ни при чем.

– Я просто хотела… – начала она, но тот уже был почти за дверью.

– Не важно. Я все понял. Мы с «Домом» видим, когда нам не рады.

Аллисон только вздохнула, не пытаясь его задерживать. Она все равно не знала, что еще сказать.

Бессчетное число раз поправив макияж, пока вконец не осточертело, она наконец вышла из спальни и двинулась по коридору. Как и всегда в последнее время, дверь, которой обычно избегала, теперь притягивала девушку как магнит. Она легонько постучала по косяку.

– Войдите, – откликнулся нетерпеливый голос Андерса.

Он был уже практически одет, только без смокинга, и, стоя перед большим зеркалом напротив кровати, завязывал бабочку. Увидев отражение вошедшей Аллисон, брат сардонически приподнял бровь:

– Чем обязан столь приятному визиту?

Закрыв дверь, Аллисон присела на краешек кровати.

– Просто места себе не нахожу.

– Ты уже сделала тест? – без дальнейших предисловий спросил Андерс.

– Нет.

Он закатил глаза:

– Господи, Аллисон! Ты так дождешься, что родишь раньше, чем признаешь проблему. Да чтоб этому галстуку! – Андерс развязал его и начал все снова.

Аллисон отчаянно хотелось поделиться с кем-нибудь своими страхами, но она не могла заставить себя признаться ни матери, ни Арчеру, ни кому-нибудь из подруг. Мелькнула как-то секундная мысль рассказать Мэтту – может, хоть на такой звонок он наконец ответит, – но не позволила гордость. Оставалось два варианта – держать все в себе или обсуждать с Андерсом. Надо же – это оказался именно он! Ему вообще неизвестно, что такое сочувствие. Может, все-таки, учитывая серьезность ситуации, в этот раз проявит себя с лучшей стороны?

– Мне страшно, – пожаловалась Аллисон.

Андерс, затягивая галстук, только фыркнул.

– Я бы тоже боялся внести генетический код Райана в нашу семью. Средний ай-кью тут же катастрофически упадет. – Аллисон, покраснев, бросила на брата укоризненный взгляд. – Вообще не понимаю, как тебя потянуло к этому нищеброду.

– И это все, что ты можешь мне сказать?

Андерс пожал плечами:

– Сделай долбаный тест и потом избавься от проблемы. И когда в следующий раз какой-нибудь местный неудачник обратит на тебя внимание, не будь такой дурой.

Ясно. Лучшей стороны у него просто нет.

– Кто бы говорил, – огрызнулась Аллисон. – Фу-ты ну-ты Андерс Стори, весь такой из себя. Пока Кайла Дьюгас не поманит пальчиком, и ты бежишь к ней со всех ног.

Закончив с галстуком, тот провел ладонью по волосам, торчавшим вихрами во все стороны – никакого сравнения с густыми волнистыми шевелюрами Адама и Арчера.

– Ничего я не бегу. Просто развлекаюсь. И мне как-то удалось обойтись без нежелательных беременностей, так что тебе есть чему поучиться.

– Развлекаешься? А когда она бросила тебя ради Мэтта, тебе тоже было весело? – Андерс замер, его глаза в зеркале сузились, и Аллисон поняла, что угодила в больное место. Он понимал, что лучше остановиться, но жестокая радость перевесила – пусть тоже помучается, как я. Хотя бы на минуту. – Кстати, может, повторить – я за лето не раз видела их флиртующими. Ирония судьбы, верно? У нас есть все это… – она обвела рукой огромную спальню брата, – …но им, похоже, не нужно ничего, кроме друг друга.

– Вот уж нет, – спокойно возразил Андерс, беря со спинки стула смокинг и натягивая его. – А теперь выметайся.

Аллисон повиновалась, уже жалея, что не удержала язык за зубами. Теперь к Андерсу весь вечер лучше и не подходить. Она вернулась к себе и, закрыв дверь, в несколько ставших уже привычными действий добралась до стопки свитеров в шкафу, под которой скрывался тест на беременность. Распаковав коробку, вытащила тонкую пластиковую полоску. «Результат за пять минут!»

Не давая себе времени передумать, Аллисон зажала тест в руке и отправилась в туалет. Пописать в бальном платье оказалось непросто, но все же возможно. Положив тест на бачок унитаза, она вымыла руки и стала ждать.

Вторая полоска появилась буквально через минуту, такая же четкая и яркая, как первая. Комок подступил к горлу, мучившую неделями тошноту уже невозможно было сдержать. Аллисон с громким стоном склонилась над унитазом, и ее вырвало, потом еще раз и еще, до боли в боках и жжения в саднящем горле.

Когда бунтующий желудок наконец успокоился, она спустила воду, взяла тест с бачка и, завернув в несколько бумажных салфеток, выбросила в мусор. Ощущая головокружение, взяла из держателя пасту со щеткой и минуты три чистила зубы. Потом прополоскала рот, пригладила волосы, заново накрасила губы и поправила кулон на шее.

Раскисать нельзя – уже почти пришло время отправляться на бал. Аллисон отлично понимала, какими, по мнению матери, должны быть члены семьи на празднике – все еще в трауре по Абрахаму Стори, конечно, однако сильными и дружными, устремленными в расстилающееся перед ними бесконечное светлое будущее. А не напуганными, отвергнутыми, грустными и уж точно не беременными.

Аллисон спустилась по спиральной лестнице в холл, где мать держала свои любимые предметы искусства. Стоявший перед самой свежей бронзовой скульптурой человек склонил голову набок, словно силясь понять, что же это такое. Еще до того, как он обернулся на звук шагов, Аллисон узнала Дональда Кэмдена, маминого юриста.

– Это мать с детьми, – пояснила она, приподнимая подол платья на двух последних ступеньках. – Доставили самолетом из Парижа.

– У миссис Стори оригинальный вкус, – дипломатично заметил Дональд, возвращаясь к скульптуре. – Должен признаться, я не вижу здесь семьи.

Ничего удивительного для классического старого холостяка. Он в принципе не знает, что это такое.

– Вы сегодня будете сопровождать маму?

– Да, мне оказана эта честь, – слегка поклонился Дональд.

Аллисон сжала губы, пережидая новый приступ тошноты, который, слава богу, прошел, и улыбнулась своей лучшей улыбкой.

– Мы все с нетерпением ждем начала праздника.

– И не напрасно, – чопорно откликнулся Дональд. – Семья Стори никогда не сияет так ярко, как на летнем балу.

Глава 16. Милли

Мое терпение лопается. Уже полностью одетая, в великолепно сидящем платье и взятых напрокат бриллиантах – настоящих, не каких-нибудь! – пересылаю свое фото матери. «Отправляюсь на бал», – приписываю я.

Она тут же отвечает: «О, Милли, просто чудесно! Выглядишь замечательно! Как там матушка?»

Какое-то время я смотрю на экран, думая, как ответить. Вопрос непростой. В конце концов печатаю: «Мы пока особо не общались…»

«Как только поговорите, обязательно напиши!» – отзывается мама.

«Хорошо», – набираю я и прячу телефон в кармашек платья. Это самая потрясающая вещь, какую я когда-либо надевала, – не только потому что оно само по себе сногсшибательно и сидит на мне идеально, но в нем к тому же есть куда положить пару мелких вещиц (еще губную помаду, например), а снаружи даже незаметно.

Из ванной выходит Обри – там ей, при лучшем освещении, накладывала макияж Бриттани, которая сегодня на балу будет официанткой. Честно говоря, я не знала чего и ждать – сама она большая любительница густых теней и яркой помады. Однако тут обошлась несколькими деликатными штрихами: только тушь для ресниц, чуть-чуть розовых румян и блеска для губ. То, что нужно. Однако, когда наши глаза встречаются, взгляд Обри затуманен сомнением.

– Не слишком? – спрашивает она.

– В самый раз, – уверяю я.

Меня вдруг словно бьет током – почему не я ее накрасила? Надо было предложить еще в бутике, я ведь видела, как ей некомфортно. Однако я тогда еще не отошла от обиды из-за завтрака у Милдред и не стала ничего говорить.

Всю неделю я только и огрызалась, а Обри приходилось обороняться. В результате мы отдалились друг от друга, и теперь пропасть между нами никак не удается преодолеть. Хотя этого я хочу куда больше, чем стать любимой внучкой Милдред. Теперь ее милость кажется мне чем-то вроде отравленного яблока из «Белоснежки» – врученный со злобой дар, о котором жалеешь, едва получив.

И все же мне до сих пор больно, что он мне не достался. Однако я отбрасываю эту мысль и искренне говорю Обри:

– Ты чудесно выглядишь.

Она робко улыбается.

– Ты тоже. Готова идти?

– Конечно!

Я чувствую внезапный порыв взять ее за руку, стряхнуть все накопившееся за неделю напряжение между нами и снова стать одной командой. Иначе я даже не знаю, как мы сможем пережить этот вечер, а тем более все оставшееся лето. Однако прежде чем я успеваю что-то сделать, Обри подхватывает сумочку со своего шкафчика и выскакивает в коридор.

Джона уехал раньше нас. Карсон Файн утром сказал, что на этот раз за нами пришлют другую машину, в которой наши платья не помнутся, – но там сзади только два места.

– Вам придется ехать порознь, – пояснил он. – Обри с Милли в одной машине, Джона в другой.

– Почему я не могу просто сесть впереди? – спросил тот.

Карсон был поставлен в неловкое положение.

– Так не принято!

Все это просто смешно, особенно если учесть, что от общежитий до курортного отеля пять минут пешком. Однако здесь все и всегда делается по слову Милдред. Так что когда мы с Обри выходим на улицу, нас уже ждет сияющий автомобиль, и шофер в полной униформе, включая белые перчатки, распахивает заднюю дверцу.

– Мисс Стори. Мисс Стори-Такахаси, – приветствует он нас по очереди кивком. – Добрый вечер.

Я еле сдерживаю неуместный смех.

– Добрый вечер, – отзываюсь я эхом и проскальзываю на сиденье.

Внутри потрясающе пахнет дорогой кожей и свежестью зимнего леса. На подставке напротив два бокала охлажденного шампанского. Я расправляю подол платья, а шофер тем временем закрывает дверцу и ведет Обри к противоположной.

Убедившись, что мой наряд не помнется, я беру один из бокалов и делаю долгий глоток. Не попробовать было бы просто грубо.

Обри осторожно опускается на соседнее место, замечает у меня шампанское, и ее глаза расширяются:

– Думаешь, это хорошая идея?

Я знаю – отлично знаю! – что она спрашивает, только потому что нервничает из-за сегодняшнего вечера. Не потому что осуждает меня, или считает себя лучше, или что я еще тут же себе напридумывала. И все же я сперва наполовину опустошаю бокал, а потом отвечаю холодно:

– По-моему, просто отличная.

– Милли… – На ее открытом веснушчатом лице читается тревога. – Зачем ты так?

– Как «так»? – интересуюсь я, хотя прекрасно понимаю, о чем речь. Я и сама не знаю зачем. И все та же обида, что стыла между нами целую неделю, заставляет меня запрокинуть голову и залпом допить шампанское. – Расслабься. Мы на праздник вообще-то едем.

Я ставлю пустой бокал рядом с полным и вдруг вижу, что на глазах у Обри выступают слезы. Меня снова будто бьет током, и на этот раз я хватаю ее за руку.

– Не плачь, не надо. – Есть куча вариантов, что сказать дальше, но я умудряюсь ляпнуть только: – Тушь потечет.

Обри шмыгает носом.

– Плевать мне на тушь.

– Приехали, – учтиво извещает шофер.

Я оборачиваюсь – машина уже останавливается на лужайке возле бокового входа в курортный отель. Вся поездка заняла буквально полторы минуты.

– Прости, – успеваю я шепнуть Обри, прежде чем дверцу с моей стороны открывает Дональд Кэмден во всем своем седовласо-смокинговом великолепии.

– Добрый вечер, леди. Мне поручена миссия доставить вас на бал.

Они с шофером помогают нам выбраться. С Дональдом посередине мы направляемся внутрь. Разговаривать друг с другом мы не можем, только отвечать на его пустые вежливые вопросы, и мне не по себе, оттого что не удалось до конца объясниться с Обри.

– Вот мы и на месте, – объявляет Дональд, останавливаясь перед входом.

Бальный зал наполнен музыкой, смехом и великолепными нарядами. Хрустальные люстры сияют, гобелены на стенах ярко отливают золотом. На небольшой сцене, занимающей центральное положение перед окнами, играет струнный квартет, другой конец огромного помещения занят круглыми столиками, расставленными в строгом порядке. На секунду настроение у меня поднимается – я вообще люблю вечеринки, – но в этот момент Дональд говорит:

– Ваша бабушка попросила привести вас к ней по одной – она хочет поговорить с каждой из вас до ужина. Сначала с тобой, Обри.

«Ну еще бы!» Мне удается проглотить эти слова, но она все же видит их написанными у меня на лице.

– Может быть, лучше сперва с Милли?

– Нет, все в порядке, – говорю я натянуто и отпускаю локоть нашего провожатого. – Я побуду среди гостей.

– Милли… – с несчастным видом произносит Обри, но Дональд уже увлекает ее к главному столу.

По дороге я подхватываю бокал шампанского с подноса проходящего официанта и делаю куда более долгий глоток, чем предусмотрено этикетом. Затем иду дальше по залу.

Летний бал… Для меня это всегда было что-то волшебное, вершина роскоши и шика. Я любила рассматривать фотографии мамы в белом платье, представляла себя на ее месте… И вот я наконец здесь, но в голове лишь одна мысль – надеюсь только, ей тогда было не так паршиво, как мне сейчас.

– Привет, Милли.

Вздрогнув от раздавшегося рядом тихого голоса, я оборачиваюсь и вижу Хейзел Бакстер-Клемент, в винно-красном платье, с убранными в высокую прическу темными волосами и бокалом шампанского в руке. Вид у девушки усталый.

– Господи, Хейзел! – Я хватаю ее за руку. – Мне так жаль, что не получилось поговорить тогда в церкви! – Сами похороны после службы были закрытыми, только для близких. – Соболезную твоей утрате. Доктор Бакстер был замечательным человеком.

– Спасибо, – кивает Хейзел. – Он прожил долгую жизнь, и его деменция прогрессировала, так что, наверное… – Она вздыхает. – Мама говорит, это к лучшему, что он был избавлен от поздних стадий. Не знаю… Я бы только хотела, чтобы он ушел как-то более мирно – во сне, например.

Не знаю, чем ее утешить, потому что сама думаю так же. Утонуть в лесных зарослях позади собственного дома – это ужасно. Наконец я придумываю, что сказать:

– Я, конечно, встречалась с ним всего пару раз, но успела понять, как он тобой гордится. А ты очень о нем заботилась.

Она мрачнеет.

– Не уверена. Я отпустила его одного тем утром, а не следовало бы. Но ему было как раз лучше, и он сказал, что должен встретиться с каким-то другом, так что…

У меня пробегают мурашки по шее.

– А с кем, не знаешь?

– Нет, хотя очень бы хотела. Узнать бы, как дедушка провел последние часы… Но никто не признался, что встречался с ним.

Я медлю, думая о письме доктора Бакстера. «Я давно должен был многое тебе рассказать».

– А он, э-э… не упоминал в последнее время о моем дяде Арчере?

Хейзел удивленно моргает:

– О том, что тот, возможно, снова в городе? – В ее голосе чувствуется энергия. – Это действительно так? Некоторые продолжают утверждать, что видели его в прошлую пятницу, но с тех пор он пропал. Не уверена, правда, что дедушка слышал. Он ничего такого не говорил. А вы его видели? Арчера, в смысле?

Я колеблюсь. После нашего с ним разговора прошло уже больше недели. Обри уверена, что дядя сделал ноги с острова. Мы пару раз были возле бунгало, но жалюзи на окнах всегда оказывались опущены, а на стук никто не открывал. Так что, вероятно, она права, и я могу удовлетворить любопытство Хейзел – ей после такой недельки это не повредит.

– Да. Он занимал небольшое бунгало позади дома своего друга, Роба Валентайна, но…

– Солнышко… – Позади Хейзел возникает женщина – точная ее копия, только старше. – Один из дедушкиных сокурсников по медицинскому хочет с тобой познакомиться. Он за столиком миссис Стори. Можно тебя украсть?

Она поворачивается ко мне с извиняющейся улыбкой, и в ее глазах вспыхивает узнавание.

– Боже мой! К слову о Стори – ты ведь Милли, да? Я Кэтрин Бакстер, мама Хейзел. Я видела в нашей газете замечательное фото с тобой и твоими двоюродными братом и сестрой после похорон отца.

– Да, здравствуйте, – пожимаю я протянутую руку. – Рада познакомиться. Соболезную вашей утрате.

– Спасибо, весьма признательна. Простите, не хотела вас прерывать…

– Все в порядке, – уверяю я, даже радуясь нежданному избавлению. Хейзел мне по душе, но вокруг имени дяди Арчера и так уже столько слухов, что не стоит добавлять новые. Я, похоже, и без того сболтнула лишнего. Самое время поставить точку и удалиться. – Мне как раз нужно найти Обри и Джону. Мы с вами еще обязательно увидимся.

Я поскорее отхожу и едва не врезаюсь в официанта с бутылкой шампанского. Он наклоняет горлышко к моему бокалу.

– Налить вам?

Я не сразу отвечаю, пытаясь посчитать, сколько уже выпила. Мое молчание принимается за согласие.

Что ж, раз так… Я глотаю шипучие пузырьки, продолжая на ходу бесцельно блуждать взглядом по роскошно одетым людям. Прямо перед собой я замечаю знакомую блондинистую шевелюру – Рид Чилтон, сынок сенаторши, тоже из «Тауи». Говорить с ним я не имею ни малейшего желания, поэтому поскорее разворачиваюсь и тут же чуть не сталкиваюсь с кем-то позади меня.

– Эй. Извини. – Протянутая рука не дает мне упасть. – Я хотел только…

Смокинг Джоне идет. При виде меня глаза у него расширяются, он буквально теряет дар речи и несколько раз сглатывает, прежде чем наконец сказать:

– Сам не знаю что. Из головы вылетело… – Кадык у него дергается вверх-вниз. – Выглядишь просто сногсшибательно, Милли.

У меня в груди разливается трепещущее тепло.

– Спасибо. Ты тоже.

И это правда. Возможно, дело в том, что к его услугам всю неделю были лучшие портные Чаячьего острова, но Джона будто родился в смокинге. Темные волосы впервые за наше знакомство зачесаны назад – нет, обычный взъерошенный вид мне тоже нравится, но эта прическа, бесспорно, куда выгоднее подчеркивает точеные черты лица.

– Ты пробовал шампанское? – спрашиваю я, поднимая свой бокал для очередного глотка.

– Нет, я пил какао. – Я удивленно поднимаю бровь. Он пожимает плечами: – Ну, типа, не просто какао. Бобы доставлены самолетом прямо из Франции, смолоты вручную с корицей и мускатным орехом… И, кажется, там еще щепотка чили. Так Карсон сказал.

– И как оно?

– Лучше в жизни не пробовал, – с таким жаром говорит Джона, что я улыбаюсь.

– Милдред умеет закатывать вечеринки, надо отдать ей должное. – Впервые за вечер напряжение отпускает, и я с внезапно нахлынувшей симпатией касаюсь пальцами руки Джоны. – Я рада, что ты здесь.

Он улыбается довольно, но слегка озадаченно.

– Ну, где же еще мне быть, правда? Милдред так пожелала.

– Да, знаю, но я имела в виду не вот прямо здесь, а вообще. На острове. – Джона все еще не совсем понимает. Не могу его винить. Мысли разбегаются, хотя я бы предпочла сейчас иметь ясную голову. – В смысле, рада, что мы познакомились.

У меня тут же начинают гореть щеки. Обычно я такого не говорю, и не то чтобы теперь раскаиваюсь, что сказала, – нет, это правда… но, наверное, третий бокал шампанского был лишним.

Взгляд темно-карих глаз Джоны становится мягким.

– Я тоже рад, что мы познакомились. Очень рад.

Он облизывает губы, и мне вдруг нестерпимо хочется повторить движение, проведя по ним пальцем. Так, третий бокал точно был ошибкой. Осознание, однако, совершенно не мешает мне подхватить четвертый у проходящего официанта. Взгляд Джоны перемещается на шампанское у меня в руке, и он неловко подтягивает манжеты.

– Кстати…

– Вот вы где! – прерывает нас возглас сзади. – А я тебя всюду ищу, Милли. Привет, Джона.

Рид Чилтон, в огромной бабочке и с вкрадчивой улыбочкой на губах. Такой галстук, согласно «Джи-Кью», в этом году в тренде – сама себя ненавижу за то, что знаю такие вещи. Я годами собирала подобную бесполезную информацию, чтобы при случае блеснуть перед своей светской бабушкой, которой на меня плевать. Дура, просто дура!

– Что? – спрашивает Рид, недоуменно нахмурившись. Джона тоже смотрит на меня странно, и я понимаю, что последние слова произнесла вслух.

– Я говорю – отличный галстук.

Это нисколько не похоже на то, что я сказала, однако оба слишком вежливы, чтобы переспорить.

– Спасибо, – отвечает Рид и льстиво добавляет: – Но с тобой здесь точно никто не сравнится.

«Фигня», – думаю я про себя и тут же застываю от ужаса – это я тоже вслух сказала? Однако Рид продолжает улыбаться, так что, видимо, нет.

– Кажется, мы сидим за одним столиком, – продолжает он. – Моя мать здесь по приглашению твоей бабушки. Ты, возможно, слышала – Дженевьев Чилтон, сенатор-демократ из Массачусетса?

– А моя мать – демократ из Нью-Йорка, – заявляю я. – Только она не сенатор. И тут ее нет.

Джона бормочет себе под нос что-то вроде: «Вот и поговорили». Улыбка Рида становится слегка натянутой.

– У вас такая интересная семейная история…

Я не собиралась больше пить, но бокал в моей руке как-то сам собой уже опустел. Все этот Рид – слишком много болтает.

– Интересная – не то слово. – Я собираюсь сопроводить фразу легким светским смешком, но получается какое-то хрюканье, отчего я начинаю хохотать и никак не могу остановиться.

Рид остолбенело смотрит на меня, непонимающе сдвинув брови. Джона хватает меня под руку.

– Мы пойдем глотнем свежего воздуха, – говорит он, пока я продолжаю хихикать. Надо же, этот Рид, оказывается такой смешной! – Здесь слишком жарко. Да, Милли?

– Полностью согласна, – величественно киваю я, слегка шепелявя на всех «с».

– Ну, тогда увижу тебя за ужином, – говорит Рид.

– Не-ет, я первая тебя увижу, – хихикаю я.

Наконец Джона уводит меня.

– Сколько ты выпила? – спрашивает он вполголоса.

Явно слишком много – зал у меня перед глазами ходит ходуном. Цедить коктейли с подругами на протяжении пары часов – это одно, а опрокинуть четыре бокала шампанского на пустой желудок – совсем другое. Или их было пять?

– Не важно, – шепотом бормочу я. – Милдред и без того меня терпеть не может.

– Неправда.

– Правда! Она больше любит Обри! И тебя, хотя ты… – я тычу пальцем ему в грудь для выразительности, – …ты вообще ей никто!

– Тс-с, – шипит Джона.

Мы минуем небольшую стайку клонов Дональда Кэмдена – таких же седовласых и краснощеких, элегантно посмеивающихся какой-то шутке, держа в руках широкие бокалы с янтарной жидкостью внутри. Я чуть было не показываю пальцем: «Смотри, сколько Дональдов!», но в этот момент Джона говорит:

– Милли, не давай ей манипулировать тобой. Твоя бабушка – не самый приятный человек, насколько я могу судить. Может, когда-то она и была ничего, но сейчас – нет.

Мы оказываемся возле огромной золотой занавеси. Джона отодвигает ее, и я вижу две стеклянные створки до самого пола. Поворот ручки – ох, наконец-то! Благословенный свежий воздух! Мы выходим на каменный балкон, и когда дверь закрывается, остаемся наедине, отделенные от других, насколько это вообще возможно на летнем балу.

Я опираюсь на перила, нетвердым движением руки откидывая назад волосы. На ясном небе цвета темно-синего бархата совсем близко и ярко сияют звезды.

– Ну и как тебе охренительно важная вечеринка моей бабушки? – спрашиваю я. – Веселишься?

– А ты?

– Просто супер. – Мне приходится закусить губу, чтобы снова не зайтись в дурацком смехе. – Надраться было частью плана с самого начала. Так что миссия выполнена.

– Тебе просто нужно побыть на воздухе, – неубедительно возражает Джона.

Я оборачиваюсь к нему. От резкого движения перед глазами все плывет. Пытаюсь ухватиться за перила, но не могу их нащупать. Джона успевает подхватить меня под руку.

– Здесь ужасно неровный пол, – глубокомысленно говорю я.

Он кивает:

– Да, я тоже заметил.

– Отель слишком старый. Нужен ремонт.

Джона откашливается.

– Слушай, пока мы здесь вдвоем… Я хотел тебе кое-что сказать. О том, из-за чего я здесь.

Голова у меня все еще кружится, а он выглядит достаточно надежной опорой, и я обхватываю его руками за шею. Да, вот так гораздо лучше.

– Чтобы не дать мне упасть?

– Не совсем, – усмехается он. – Но рад помочь. Штука в том…

Он нерешительно медлит, снова облизывая губы. На сей раз я поддаюсь порыву и, оторвав одну руку, провожу пальцем по нижней губе. Джона слегка напрягается, но остается на месте.

– Ты все еще больше осложняешь…

– Слишком много слов, – говорю я и, потянувшись к нему, касаюсь его губ своими.

Отодвинувшись на секунду, я успеваю увидеть его расширенные глаза. Потом он берет мое лицо в ладони и притягивает к себе.

– Ну, я пытался, – бормочет он.

Его теплые, жадные губы накрывают мои. Страсть вдруг накатывает на меня с такой силой, что я буквально обездвиживаюсь. То есть я, конечно, хотела этого – сама же первой начала, – но даже не представляла насколько! Мои руки снова обхватывают его шею, пальцы запутываются в волосах, сердце бешено колотится в груди. Язык Джоны проникает мне в рот, и пряно-шоколадный вкус буквально сводит меня с ума.

– О господи!

В громком голосе, прервавшем нас, звучит такое потрясение, что мы тут же отрываемся друг от друга. Я мгновенно трезвею. В наших взглядах, все еще направленных друг на друга, отражается один и тот же немой вопрос: «Что это сейчас было?»

Ответ приходит через секунду. Обернувшись, я вижу таращащегося на нас Дональда Кэмдена и рядом пунцовую Обри. Занавесь, за которую мы проскользнули, отдернута, дверь на балкон распахнута, и все до единого гости позади этих двоих – а их там целая куча – пялятся на нас с Джоной. Включая бабушку.

Глава 17. Обри

Это как крушение поезда – и смотреть невозможно, и глаза отвести у меня не получается. Тем более что отчасти тут моя вина.

Я понимала состояние Милли, когда Дональд повел меня к бабушкиному столу. Все время, что мы разговаривали, я старалась не упускать ее, бродящую по залу, из виду, но то и дело теряла. Последнее, что я видела, – как они с Джоной выскальзывают на балкон. Поэтому, когда бабушка попросила Дональда привести того, я сказала:

– Он как раз только что вышел наружу, я схожу за ним.

– Свежий воздух – как раз то, что нужно, – откликнулась бабушка. – Мы с Дональдом тоже пойдем.

И вот мы здесь.

Нужно сказать что-нибудь, разрядить обстановку. Любые слова подойдут, чтобы нарушить повисшее ошарашенное молчание двух сотен гостей в торжественных нарядах, которые думают, что застали двоюродных брата и сестру, пусть и не видевших друг друга много лет, целующимися взасос. В общем-то, идеально было бы объяснить, что на самом деле они как раз не родственники. Однако я понятия не имею, с чего начать, и прежде чем я успеваю собраться с мыслями, меня опережает бабушка.

– Вот чем оборачивается нежелание прислушиваться к своему чутью, полагаю, – холодно роняет она. – Ваши родители были сплошным разочарованием, и вы ничем не лучше.

От такого безапелляционного заявления у меня кровь приливает к щекам. Бабушка переводит взгляд на Джону, глаза ее сужаются.

– Мне следовало ожидать, что сын Андерса окажется настолько испорченным!

Тот все это время был словно в тумане, но названное имя действует на него как ушат холодной воды. Лицо вспыхивает ненавистью. Шагнув прочь от Милли через балконную дверь, Джона приближается к Милдред.

– Да? Ну так у меня послание для вас – от Андерса. – Его негромкий злой голос разносится в мертвой тишине бального зала. – В гробу он вас видал – что тогда, что сейчас!

По залу пробегает потрясенный ропот. Лицо бабушки идет багровыми пятнами. Я с изумлением таращусь на Джону, ничего не понимая, почти уверенная, что неправильно его расслышала. Чего ради, попав в такую кошмарную ситуацию, он делает ее еще хуже?! Дональд рядом со мной резко втягивает воздух с таким видом, будто готов сбросить парня с балкона.

Балкон! Бедная Милли так и стоит там одна-одинешенька, застыв на месте. Я уже готова броситься к ней, протиснувшись мимо Дональда, когда гул толпы вокруг нас прорезает еще один голос:

– Какая злобная ложь! Однако чего еще ждать от самозванца!

Я оборачиваюсь, но не могу разглядеть, кто это сказал. Бабушка возле меня, окаменев, вцепляется в руку Дональда. Расширенные глаза смотрят почти с ужасом.

– Уходите, – вполголоса говорит тот. – Я обо всем позабочусь.

И Милдред вмиг исчезает. Поворачивается и семенит к своему столу так быстро, насколько только позволяет платье.

Говоривший протискивается через толпу и останавливается, увидев Дональда. Несмотря на низкий рост и субтильность, мужчина выглядит странно внушительным, он весь словно искрится. Под копной темных волос прячется худое лицо хорька, которое я тут же узнаю.

– Привет, Дональд, – кивает он с ухмылкой, засовывая руки в карманы смокинга. – Приятно снова тебя видеть.

– Какого черта ты здесь делаешь, Андерс?! – взрыкивает тот. – Кто тебя впустил?!

Дядя Андерс пожимает плечами, по-прежнему держа руки в карманах.

– Охрана здесь уже не та, что прежде. Тебе бы меня поблагодарить – я сейчас все разъясню, пока тут всех не хватил удар от мысли об инцесте. Этот парень… – он дергает головой в сторону Джоны, – …не мой сын. Мой – вот. Джей-Ти!

Я бы узнала своего настоящего двоюродного брата даже без названного имени. На окрик вперед нерешительно выступает практически точная копия дяди Андерса, только вместо высокомерной ухмылки на лице с мелкими чертами виновато-изворотливое выражение.

– Позволь тебе представить, Дональд, – Джона Теодор Стори!

– Ни хрена ж себе, – выдыхает кто-то мне в ухо одновременно с поднявшимся в зале несмолкающим рокотом голосов.

Обернувшись, я вижу Бриттани в форме официантки и хватаюсь за руку девушки, как за спасительную соломинку. Происходящее кажется настолько нереальным, что я не удивилась бы, если бы под моей ладонью оказался только воздух, но, к счастью, этого не происходит.

– Так Джона – совсем не Джона? – спрашивает Бриттани.

– Ну, он тоже, в общем-то… – несвязно бормочу в ответ я. – Там все сложно.

– То есть они с Милли на самом деле не… – Ее глаза бегают от Джоны к Джей-Ти, и она сама себе кивает. – Ну, теперь многое становится понятно.

– Господи, что ты тут пытаешь провернуть, Андерс? – произносит Дональд.

Тот кладет руку на грудь.

– Я? Провернуть? Ей-богу, ничего. Однако, боюсь, вы все стали жертвами обмана. Из младших Стори только у моего сына хватило совести в нем не участвовать. – У меня начинает неприятно подсасывать в животе, а дядя Андерс продолжает: – Полагаю, собравшиеся считают, что внуков пригласила сюда моя мать. Ничего подобного. Позвольте мне объяснить, что здесь на самом деле происходит.

Ему внимают, затаив дыхание. Играя на публику, он тяжело вздыхает.

– К детям обратился мой брат Арчер, предложив им подзаработать обманным путем, а сам надеясь приблизиться к матушке. Джей-Ти единственный отказался, и тогда Арчер нашел ему замену. Я представления ни о чем не имел, пока не увидел фото соседского мальчишки на похоронах Фреда Бакстера. Я спросил сына – какого черта Джона Норт там делает в компании твоих двоюродных сестер? И вот так мы догадались, что же здесь творится.

Я на секунду прикрываю глаза, вне себя от досады. Из-за какого-то снимка в газете! Нужно было сообразить, что родители станут следить за местными новостями. Увидев фото, дядя Андерс тут же понял обман Джей-Ти. Не знаю, как быстро тот признался во всем – не только в подмене, но и в том, что приглашение на самом деле было от дяди Арчера. После этого ничего не оставалось, как, перевернув все с ног на голову, сделать из нас козлов отпущения, лишь бы сохранить свои шансы на примирение с Милдред.

И, похоже, это сработало. Публика, купившись на дешевый спектакль Андерса, оживленно перешептывается между собой, прикрываясь ладонями.

– Ты лживый мешок дерьма! – взрывается наконец Джона, буквально выплевывая слова. – Хочешь всем тут лапшу на уши навешать, как моим родителям?! Твой сын сам мне это предложил и…

– Ну же, Джона, – прерывает его Андерс с деланой улыбкой, одновременно терпеливой и огорченной. – Надо уметь вовремя остановиться. Никто здесь не поверит ни единому твоему слову.

– Он говорит правду! – вырывается у меня. Отпустив руку Бриттани, я хватаю за рукав Дональда Кэмдена и дергаю, пытаясь привлечь его внимание. – В смысле, Джона Норт! Джей-Ти ему заплатил! И мы только на прошлой неделе узнали, что приглашение было от дяди Арчера. Он…

Я осекаюсь, заметив взбешенный взгляд Дональда. Кажется, я все сделала только хуже.

– Серьезно? Ты ведь Обри, да? – обращает ко мне свою снисходительную улыбку дядя Андерс. – То есть тебе было известно, что это не твой двоюродный брат и что вас затащил сюда Арчер, но рассказать бабушке ты не удосужилась? И ты хочешь всех убедить, что остальное, о чем я говорил, – ложь? Да ладно! – Его голос становится вкрадчивым. – Но я понимаю, почему ты на это согласилась. Твоему отцу трудно угодить, не так ли? Тебе непросто завоевать его любовь.

Его слова как удар под дых. Хотя дядя Андерс и не видел меня с раннего детства, он знает, куда бить. Тем временем он продолжает переворачивать все с ног на голову, выставляя себя и Джей-Ти в самом безупречном свете, зато мы, остальные, выглядим как кучка беспринципных охотников за деньгами. Что хуже всего, эта версия выглядит не намного фантастичнее того, как все было на самом деле.

– Где матушка? – вопрошает дядя Андерс. Нахмурившись, он оглядывает свою аудиторию, заметив наконец, что самый важный слушатель отсутствует. – Пусть узнает, что хотя бы для одного из ее внуков честность и уважение – не пустые слова!

– Она, слава богу, ушла, и ей не пришлось наблюдать все это представление. Да и с меня довольно. – Дональд поднимает руку и щелкает пальцами. – Пора и честь знать.

Появившиеся будто по волшебству мужчины в темных костюмах берут дядю Андерса под руки. Тот багровеет от злости.

– Какого черта, Дональд?! – вопит он. – Я же твою задницу спасаю!

– Его сына тоже, – командует Кэмден. – И второго мальчишку. Выставьте их всех отсюда.

Вокруг поднимается хаос, беспорядочное движение и крики. Дядю Андерса тащат к выходу, он сопротивляется, крича во все горло:

– Это мой дом, Дональд, чтоб тебя! Не твой, а мой!

Появляются еще несколько костюмов, окружают Джей-Ти и Джону и выволакивают и их тоже. Милли смотрит на все пустым взглядом…

Господи, Милли! Она по-прежнему одна там, на балконе! Я протискиваюсь через толпу, бросаюсь в дверь и наконец оказываюсь рядом. Одного взгляда в остекленевшие глаза достаточно, чтобы понять – шок и шампанское сделали свое дело. В любой другой вечер Милли со своим острым язычком не дала бы дяде Андерсу спуску. Однако сейчас, когда я беру ее за руку, сплетая наши пальцы, кузина только смотрит на нее так, будто не понимая, что это за странный отросток.

– Я должна была сообразить, – говорит она заплетающимся языком. – Какая же я дура!

– Ничего подобного, – возражаю я, убирая прядку волос у нее с лица. – Что ты должна была сообразить?

– Что это про родителей Джоны…

– А? – не понимаю я. Милли, конечно, здорово набралась, но нужно заставить ее как-то сосредоточиться. – Можешь объяснить подробно?

Она прижимает руку ко лбу, словно пытаясь собраться с мыслями.

– Я читала в провиденсской газете статью про семьи, потерявшие деньги из-за дяди Андерса. Один человек сообщал, что ему пришлось подать на банкротство, и… Господи, его фамилия была Норт, Фрэнк Норт! Как я не связала одно с другим?! – Ее взгляд твердеет, в нем вспыхивает отблеск прежнего огня. – Потому что Джона не сказал мне! Нам обеим! Все это время мы его защищали, молчали о том, кто он такой на самом деле, а он не удосужился признаться – ой, кстати, у меня на вашу семейку зуб, да еще какой!

– Ух-х-х, – выдыхаю я. В голове проносится фраза «Хочешь всем тут лапшу на уши навешать, как моим родителям?!», на которую в пылу скандала я не обратила особого внимания. Поведение Джоны сразу становится куда более понятным. Неудивительно, что он вышел из себя при упоминании имени своего обидчика. – Но зуб у него на дядю Андерса, получается.

– На остальных, похоже, тоже. – Милли стискивает руки на груди. – Он использовал нас как прикрытие. Держался с нами заодно, чтобы в какой-то момент сделать что-то подобное и опозорить всю нашу семью. И я дала ему для этого отличную возможность.

– Нет, – быстро говорю я. – Он не стал бы так поступать.

Она не отвечает. Я сжимаю ее руку.

– Милли, послушай! Даже если бы Джона оказался полным уродом – а я так не считаю, – он все равно не настолько хороший актер. Ты же почти сразу его раскусила, помнишь?

– Но, видимо, не до конца, – хмуро говорит она.

Я пытаюсь подобрать нужные слова, чтобы успокоить ее, но, прежде чем успеваю что-то сказать, через дверь заглядывает Дональд Кэмден. На его лице выражение холодной ярости.

– Вы обе – марш к себе в общежитие. С вами я завтра разберусь.

Глава 18. Джона

Я перебрал много вариантов, как может закончиться мое пребывание на Чаячьем острове, но никак не представлял, что буду спешно запихивать свои вещи в спортивную сумку, пока надо мной стоят два мужика в костюмах.

– Я арестован? – выпаливаю наконец я.

Первый хмыкает. Они похожи – оба блондины за тридцать, – но этот выше и шире в плечах. В руках у него сумка с моим взятым напрокат смокингом – едва мы оказались в общежитии, мне велели переодеться. По крайней мере, хоть в коридор вышли.

– Мы не копы, парень, а служба безопасности. Наша задача – доставить тебя с территории курортного отеля в городскую гостиницу. У тебя одна ночь, чтобы связаться с ответственным за тебя лицом – родителем или опекуном. Миссис Стори выразила пожелание, чтобы завтра к вечеру тебя на острове уже не было. – Костюм № 1 говорит ровным, почти скучающим тоном, в конце добавив: – Что с тобой будет дальше – не наша проблема.

Я в ответ закрываю молнию сумки. Костюм № 2 воспринимает это как сигнал и снова хватает меня под локоть.

– Так, двигаем.

– Иду уже, – бросаю я, стряхивая его руку. – Только мне надо написать сообщение. Нужно же как-то «связаться с ответственным за меня лицом», правильно?

– По дороге напишешь, – отвечает тот с прежним безразличным выражением.

Подтолкнув меня к двери, он закрывает ее за нами. Я щурюсь от яркого света люминесцентных ламп – после полутьмы комнаты он кажется ослепительным. Когда темные пятна перед глазами наконец рассеиваются, я вижу с полдюжины знакомых лиц. Все «Тауи», кто не работает и не приглашен на бал, высыпали в коридор полюбоваться на мое позорное изгнание. На двенадцатимильном острове новости разносятся быстро.

– Пока, Джона, – кидает сосед Рида Чилтона. – Если это твое настоящее имя.

– Вернитесь в комнаты, – командует Костюм № 2. – Представление окончено.

Никто его не слушает. Я не поднимаю головы, пролистывая список контактов в телефоне. Меня, однако, интересует не номер отца. С этим я разберусь позже. Мой палец останавливается на имени Милли.

«Прости меня. Я все испортил», – набираю я.

Стоит мне подумать о произошедшем, как меня начинает мутить. Когда Дональд Кэмден оборвал наш поцелуй, мое время как Джоны Стори истекло, я знал это и отчасти даже испытал облегчение. Что я должен был сделать потом? Взять Милли за руку и объявить во всеуслышание – мы не двоюродные брат и сестра, – чтобы все перестали пялиться на нее с гневом и отвращением, а сосредоточили заслуженный негатив только на мне. И пусть бы именно на меня обрушилась тяжесть последствий. Или мы с Милли встретили бы это будущее вместе. С того дня, как она стащила у меня бумажник и вызвала на разговор, я ни о чем другом так не мечтал.

А вместо этого я поддался своей фантазии отомстить Андерсу Стори, хотя еще за завтраком в Кэтминт-хаусе решил от нее отказаться. Оно того не стоило – подставлять обеих девушек. Однако вчера, вне себя от всего случившегося, оскорбленный и униженный Милдред, я позволил обиде взять верх. И мало того, что паршиво поступил с Милли, так еще ничего и не вышло. Все, чего я добился, – дал Андерсу возможность выступить со своей лживой речью.

Погруженный в свои мысли, я даже не замечаю, что мы уже достигли городского центра, пока не вижу яркие огни пристани. Костюм № 1 ведет машину, № 2 на телефоне. Мы останавливаемся перед краснокирпичным зданием.

– Прибыли, – говорит второй в трубку, кладет ее и оборачивается ко мне: – Отель «Готорн», твое пристанище на эту ночь. Обслуживание в номерах включено, но не свыше пятидесяти долларов. Тебе выписан билет на завтрашний паром – в одну сторону, рейс любой, какой выберешь. Первый в семь утра, последний – в четыре часа дня. Все понятно?

– А если я не попаду на паром?

– Я бы тебе этого не советовал, – звучит ответ все тем же монотонным голосом. – Идем, надо тебя зарегистрировать.

Первый остается в машине с включенным двигателем, а мы двое отправляемся внутрь. Довольно странно, когда подростка заселяет в гостиницу в девять вечера мужик в костюме, однако девушка за стойкой, если и думает что-то по этому поводу, никак не проявляет своих мыслей, безучастно смотря в компьютер.

– Ваш номер двести пятнадцать. Лифт дальше по коридору налево, либо можете воспользоваться лестницей – она направо за углом. Вам нужна помощь с багажом?

Я вскидываю сумку на плечо.

– Сам справлюсь.

– Один ключ от номера или два?

Костюм отвечает раньше меня:

– Только один.

Девушка с широкой улыбкой вручает мне карточку:

– Добро пожаловать!

Поблагодарив, я поворачиваюсь, и Костюм № 2 следом за мной. В этот момент входная дверь открывается, и я застываю – на пороге появляются Андерс и Джей-Ти. В отличие от меня, они одни, без конвоя, и моя злость немедленно вспыхивает снова.

– Лживые твари! – рычу я.

Старший, однако, выглядит совершенно невозмутимым и хладнокровным. Никогда не подумаешь, что его только что вышвырнули с вечеринки, устроенной собственной матерью. Глядя мимо меня, он замечает серебряную вазочку с мятными конфетками на стойке и берет одну.

– Я просто использовал свой шанс, Джона, – замечает он, разворачивая ее и закидывая в рот. – Единственный, который вы с Джей-Ти мне оставили.

Я перевожу взгляд на того, держащегося в тени:

– Это все была твоя идея!

Джей-Ти пожимает плечами с напускным равнодушием, которому, однако, далеко до отцовского.

– Ты сам не смог не высовываться. Попасть на фото на похоронах и обжиматься с моей двоюродной сестрой – этого в нашем договоре не было. Так что вина на тебе.

– Вот кто во всем виноват! – киваю я на Андерса. – Я бы не связался с тобой, если бы он не разорил моих родителей. Твой отец – лжец и вор!

Я жду, что тот начнет отрицать, однако он просто пожимает плечом, нарочито лениво разжевывая и глотая конфету.

– Твои родители – взрослые люди. Они сами принимали решение, как распорядиться своими деньгами. Оставь эти жалкие попытки переложить ответственность на других.

– Завязывай, – тянет меня за руку Костюм № 2. – Тебе пора в номер. Поедем на лифте или пешком?

– Я сам пойду, – бросаю я, пытаясь вырваться.

Ничего не выходит. Он держит меня как клещами.

– У меня приказ доставить тебя в целости и сохранности в номер. Что я и делаю, – ровным голосом сообщает он. – На лифте или пешком?

– Пешком, – сквозь зубы цежу я. Не хочу чувствовать на себе взгляды Андерса и Джей-Ти, пока мы ждем лифт. Хватит и того, что меня у них на глазах препровождают в номер как арестанта.

Мы молча поднимаемся по ступенькам и через дверь попадаем в пустой коридор на втором этаже. Номер 215 найти несложно – он прямо у лестницы, напротив торгового автомата. Видимо, самый дешевый – из-за шума. Я вставляю ключ-карту, и на дверной панели зажигается зеленый огонек. Взявшись за ручку, я спрашиваю у Костюма № 2:

– Надеюсь, хоть здесь мы расстанемся?

– Не сомневайся. – В его глазах впервые проскальзывает легкая улыбка. Видимо, для него это хоть какое-то отвлечение от повседневной рутины. – Удачи, парень.

Когда дверь за ним закрывается, я облегченно вздыхаю. Наконец-то один. Достаю из кармана телефон в надежде увидеть сообщение от Милли или Обри – нет, ничего. Раздумываю отправить еще одно, но не решаюсь надоедать лишний раз. Хотела бы ответить, уже написала бы.

Номер, конечно, не такой роскошный, как в курортном отеле, но все же лучше комнаты общежития. Две двуспальные кровати с покрывалами в поперечную полоску, небольшой столик перед окном и телевизор с большим экраном, занимающий чуть не всю стену. Шумный кондиционер включен на всю мощь, так что на плечах у меня выступают мурашки. Ванная сияет чистотой и белизной, и я тут же чувствую, что моему напряженному телу не помешал бы горячий душ. Надо, конечно, позвонить отцу, но пять минут ничего не изменят.

Получаются, правда, скорее все двадцать. Идея оказалась отличной – когда повторяешь на автопилоте то, что делал уже тысячи раз, можно хоть на время притвориться, что ничего не случилось, все нормально. Однако когда крохотные бутылочки с гелями и шампунями уже использованы все до единой, а ванная целиком окутана облаком пара, настает момент покинуть уютный кокон душевой кабины. Я выхожу наружу и вытираюсь. Как раз вчера стараниями Карсона Файна наши вещи выстирали и погладили, так что можно даже переодеться в чистое. Спортивные штаны, правда, зачем-то накрахмалили до жесткости, но все равно.

Дальше откладывать звонок отцу предлогов уже не остается. Усевшись на кровать с телефоном в руке, я обдумываю, как бы начать разговор. «В общем, пап, насчет этой классной подработки на лето…»

Может, лучше все же написать? Я открываю список сообщений и невольно моргаю – оказывается, от отца сегодня как раз пришло новое, а я пропустил. Читаю в строке предпросмотра: «Привет, Джона, суд по банкротству прошел…» – и от досады не могу сдержать стон. Я так переживал из-за бала, что совсем забыл – сегодня же перенесенное слушание по делу! Беда не приходит одна… Открываю. Папа, как обычно, накатал один здоровенный абзац вместо нескольких коротких сообщений.

Привет, Джона, суд по банкротству прошел лучше, чем мы ожидали. Похоже, нам удастся сохранить «Империю» на плаву. Это еще не конец, но впервые появился какой-то оптимизм. Энцо пока работает в магазине стройматериалов. Мы каждый день общаемся и надеемся, что до конца года сможем вернуть нашего бармена. Так что не волнуйся, ладно? Хороших выходных. Попозже созвонимся.

Телефон падает на кровать, я роняю голову в ладони и прерывисто выдыхаю. Глаза щиплет от подступивших слез. Я не позволял себе даже надеяться, но… Им все-таки удалось. Родители работали день и ночь, стараясь доказать, что смогут расплатиться по долгам, не сворачивая бизнес, и им в конце концов поверили.

«Оставь эти жалкие попытки переложить ответственность на других». Андерс Стори, конечно, бессовестный подонок, но, наверное, здесь не так уж не прав. Адвокат, с которым родители консультировались, сразу сказал: «Вы не сможете доказать мошенничество с его стороны. И деньги вернуть вам не удастся. Все, что вам остается, – постараться самостоятельно выбраться из ямы и двигаться дальше». Они долго не хотели прислушиваться к совету, как и я. Злиться и выходить из себя было куда приятнее. Однако это нисколько не помогало и ничего не меняло. Меня снова пронзает горечь сожаления, стоит мне подумать о Милли и о том, насколько по-другому все могло пойти сегодня, откажись я раньше от бесполезного негодования.

Мои мысли прерывает резкий стук в дверь.

– Да ладно! – ворчу я, все еще не отнимая ладоней от лица. – Что там еще?

Снаружи барабанят только громче.

– Придержите коней, – бросаю я и слегка ухмыляюсь, снова вспомнив Энцо.

Открываю дверь, ожидая увидеть Костюм № 2, пришедший проверить, не сбежал ли я через окно или еще что-то в этом духе. Однако на пороге стоит совсем другой человек. Узнать его можно с трудом – чисто выбритый, опрятно одетый в футболку с длинным рукавом и джинсы. Ясные глаза, усталая улыбка…

– Привет, Джона, – говорит Арчер Стори. – Можно войти?

Перед началом разговора он разграбляет мини-бар, и на столе выстраиваются четыре маленькие бутылочки. Открыта, правда, только одна, с водкой.

– Извини, что пью при тебе, – произносит Арчер, сделав два небольших глотка. – Я сейчас пытаюсь взять себя в руки, но завязать в один момент не получается, особенно когда доходит до трудных разговоров. Могу просто снова сорваться. – Он обводит взглядом шеренгу бутылочек. – Все я не трону – даже половину. Мне просто спокойнее знать, что у меня есть такая возможность.

– Нет проблем, – заверяю я. Места тут немного – я кое-как расположился поперек кровати, а он сидит за столом. – Как вы узнали, где меня искать?

– У меня еще остались друзья на курорте. Я их не заслуживаю, но они все же есть. – Арчер трет рукой худое, угловатое лицо – никак не могу привыкнуть к нему без бороды. – Просто чтобы расставить точки над «i», а то на меня столько новой информации обрушилось… Ты не мой племянник, верно?

– Да, – киваю я.

Он отвечает грустной улыбкой, словно ему жаль, что это не так, и я неожиданно для самого себя рассказываю ему всю неприглядную историю, в результате которой оказался на острове. Когда я заканчиваю, Арчер качает головой и делает еще глоток.

– Должен признать, на сына Андерса ты совсем не похож.

– Все так говорят, – отвечаю я. – А вы были сегодня на балу?

– Нет, нет. Кому я там нужен? Но мне передали, что там произошло – включая возвращение моего брата. – Еще один глоток. – Нужно связаться с Милли и Обри. Насколько я знаю, они в общежитии, но хотелось бы убедиться, что у них все нормально. А еще я должен попросить у них прощения, – добавляет он севшим голосом. – Я здесь и поэтому тоже. Перед тобой я тоже виноват – исчез сразу после нашего разговора. Увидел на следующий день в местной газете статью о себе, и меня она здорово напугала. Я решил, что все испортил, и запаниковал. А в таком состоянии я, ну… Обычно совсем теряю над собой контроль.

Арчер жаждущим взглядом смотрит на бутылку, но все же сдерживается.

– Я затащил вас всех сюда и потом бессовестно бросил. А ведь вы всего лишь дети. Прости, что из-за моего безответственного для взрослого человека поведения в последние несколько недель – или скорее даже двадцать с лишним лет – вам пришлось пережить сегодняшний ужасный вечер.

Секунду я молчу, переваривая его слова.

– Хорошая формулировка…

На его губах чуть заметно мелькает улыбка.

– Я старался извиниться за все сразу.

– Все нормально. В смысле, я ведь тоже вам врал, так что, наверное, мы в расчете. – Подождав, пока Арчер все-таки возьмет водку в руки, я спрашиваю: – А вы успели переговорить с доктором Бакстером насчет того письма?

Помедлив немного, он делает глоток.

– Нет. Я в тот день был вообще не в состоянии выйти из дома.

– Как думаете, что он хотел вам рассказать?

Арчер тяжело вздыхает:

– Понятия не имею.

– И какие теперь планы? Вернетесь к Робу?

– Да, но ненадолго. Я и так слишком долго злоупотреблял его добротой. Приду немного в себя, а через несколько дней уеду. – Он снова вздыхает: – Надо возвращаться к реальной жизни.

Меня вдруг осеняет, так что я даже выпрямляюсь на кровати.

– А можно мне с вами?

Арчер моргает от неожиданности:

– Что?

– Можно мне с вами? – повторяю я. – Я пока еще не звонил родителям. И… с Милли все паршиво получилось. – Я вспыхиваю, вспомнив ее заледеневшее лицо, когда я сорвался на Милдред. – Мне тоже нужно перед ней извиниться.

– Я понимаю твой порыв, – осторожно отвечает Арчер, – но ты можешь сделать это и на расстоянии, когда страсти немного улягутся. Мне кажется, в твоих лучших интересах будет покинуть сейчас остров, как и планировалось.

– Пожалуйста! Хотя бы на пару дней!

Он пристально смотрит на меня.

– Джона, если ты вдруг еще не понял, – я алкоголик.

– Я знаю.

– На меня нельзя положиться. Я не могу взять на себя такую ответственность.

– Мне почти восемнадцать. – На самом деле через десять месяцев, но все равно. – Я сам могу о себе позаботиться. Я же как-то справлялся здесь один.

Арчер колеблется, и я пытаюсь додавить его:

– Ну же! Или вы хотите, чтобы вашей матушке каждый раз сходило с рук, когда она приказывает Дональду Кэмдену вышвырнуть кого-нибудь с острова?

– Что ж… – Уголки его губ чуть приподнимаются. – Одно тебе скажу – убедить ты умеешь.

Глава 19. Милли

Когда мы с Обри с утра пораньше входим в кабинет Карсона Файна, я на взводе. Столь ранний вызов не сулит ничего хорошего, но после трех чашек кофе и в мамином красном платье я готова к обороне, что бы на нас сейчас ни обрушилось.

Однако за столом нас ждет отнюдь не наш доброжелательный начальник в полосатом галстуке.

– Присаживайтесь, – командует Дональд Кэмден, сверкнув зубами в улыбке, больше похожей на оскал. – Обсудим прошедший вечер.

Господи! Всякий раз, как я вспоминаю о том, что было вчера, меня буквально наизнанку выворачивает. После того как увели Джону, нас с Обри тоже отправили в общежитие под сопровождением двух каких-то женщин, которых я раньше никогда не видела. Потом, что неудивительно, я отрубилась после того, как Обри кое-как стащила с меня платье. Когда я проснулась, меня ждали два сообщения от дяди Арчера – оказывается, он еще на острове, сюрприз-сюрприз, – и шесть от Джоны.

Прости меня.

Я все испортил.

Я не должен был этого делать.

Можем мы поговорить?

Я должен перед тобой извиниться.

И все объяснить.

Я отправила в ответ только одно: «Ты приехал на остров, чтобы отомстить дяде Андерсу? Да или нет?»

Через несколько секунд пришло короткое «Да». Потом еще куча всего, но я даже читать не стала. Такой же лжец, как все Стори. Ни одному слову верить нельзя.

До сих пор не понимаю, как не смогла сопоставить и сообразить насчет семьи Джоны. И не могу поверить, что… Нет, не хочу сейчас даже думать о нем. Мне нужна ясная голова, чтобы иметь дело с Дональдом.

Тот смотрит на нас с неприкрытым раздражением, дожидаясь, пока мы сядем. Мы, однако, остаемся стоять.

– Дядя Андерс врал… – начинаю я, однако Дональд тут же поднимает руку.

– Да. Как и вы обе. И вот что будет дальше. С сегодняшнего дня вы больше здесь не работаете. Вам заплатят как за полное лето, что, на мой взгляд, весьма щедро. – Он поджимает губы. – Вы условитесь с родителями о вашем возвращении домой в течение трех дней. Вам будут предоставлены открытые билеты на паром с отправлением сегодня, завтра или во вторник. Однако прежде чем вы уедете, миссис Стори желала бы еще раз побеседовать с тобой, Обри. – Его взгляд останавливается на ней, и я чувствую, как она напрягается рядом со мной. – Машина, которая доставит тебя в Кэтминт-хаус, будет ждать ровно в час дня у главного входа в курортный отель.

– Что? – переспрашивает она.

– Только Обри? – в эту же секунду выпаливаю я. – Без меня?

– Миссис Стори хочет говорить только с ней, как с представительницей от вас обеих. – Дональд недовольно раздувает ноздри. – Я советовал отказаться от любых дальнейших контактов, учитывая нанесенный вами вред. Однако она настояла.

Обри словно ударило молнией.

– Представительницей? – вмешиваюсь я. – В каком смысле? Почему я не еду?

Дональд кривит губы.

– Она не уточнила. Могу предположить, что твое поведение вчера вечером делает тебя… менее подходящей.

– Менее подходящей для чего?! – почти выкрикиваю я, что, видимо, само по себе служит ответом.

– Я не хочу ехать, – произносит Обри.

– Решать, разумеется, тебе, – замечает Дональд. – Машина будет у входа ровно в час и прождет пятнадцать минут.

– А если мы не уедем? – спрашиваю я. – С острова, я имею в виду.

На его спокойном до того лице отражается изумление – хоть что-то приятное.

– Что значит – «не уедете»? То есть… вы… должны!

Я скрещиваю руки на груди.

– Никому мы ничего не должны. Мы вам не подчиняемся. И Милдред теперь тоже. Захотим – и останемся.

Обри бросает на меня нервный взгляд. Дональд, взяв себя в руки, снова надевает маску безразличия.

– Как я уже сказал, комната в общежитии остается за вами только до утра вторника. После этого ключи изымут и в здание вас больше не пустят.

– Есть и другие гостиницы.

– Большинство которых также принадлежит вашей бабушке, – отмечает Дональд. – Кроме того, от выполнения этих условий будет зависеть и выплата вашего выходного пособия.

– Нам не нужны ее деньги! Пусть оставит себе!

Я виновато кошусь на Обри. Говоря и за нее, я как-то не подумала, что у них с финансами все куда хуже, особенно если учесть надвигающийся развод родителей. Однако она тоже кивает.

У Дональда багровеет шея – восхитительное зрелище. Тем не менее он произносит только:

– Вам некуда деваться, кроме как вернуться домой.

– Ну тогда, значит, и волноваться не о чем, верно?

Я разворачиваюсь к двери, Обри за мной. Лучше возможности оставить за собой последнее слово у меня все равно не будет, тем более что, по сути, он прав.

Мы спешим прочь по коридору. Обри хватает меня за руку и шепчет:

– Ты ведь это не всерьез, правда? О том, чтобы остаться на острове?

– Нет, – признаю я. – Просто хотела подразнить Дональда, но вообще все так и есть – деваться нам некуда.

Я достаю телефон, собираясь отправить сообщение маме, но натыкаюсь на присланное дядей Арчером. Раздраженно сдвигаю брови, но тут вдруг мне в голову приходит идея. Усмехнувшись, я показываю экран Обри.

– А может быть, и есть куда. Не хочешь прокатиться? Ключи от «Джипа» до сих пор у меня.

Час спустя мы сидим в бунгало. Дядя Арчер уже все нам успел рассказать. Вот только вместе с ним там оказался нежданный сосед, которого уже не должно было быть на острове.

Извинения дяди я приняла и тут же одним взглядом остановила попытку Джоны. У меня сдавливает грудь, стоит вспомнить, как он бросил меня одну на балконе ради мести, о которой даже не удосужился мне рассказать.

– И что, поедете домой? – спрашивает он.

– Придется, видимо, – бурчу я. Рассматривая бунгало как временное прибежище во время бури, я никак не предполагала, что придется делить его с Джоной.

– А что думает об этом твоя мама? – спрашивает Арчер и поворачивается к Обри: – И твой отец?

Он выглядит сейчас куда лучше, чем в прошлый раз. Стоящий перед ним одноразовый стаканчик с прозрачной жидкостью за время разговора уже опустел наполовину, и руки все еще слегка дрожат, однако, по крайней мере, нить разговора дядя не теряет.

– Они еще не в курсе. И мы не собираемся им говорить. Пока. – На лице Арчера отражаются противоречивые чувства, так что я добавляю: – Сперва хотим узнать, что Милдред скажет Обри.

Та бледнеет.

– Одна из нас хочет, – поправляет она.

В дверь вдруг стучат. Арчер хмурит лоб.

– Кто бы это мог быть?

– Может быть, дядя Андерс явился для второго раунда? – предполагаю я, мрачно взглядывая на Джону. У того хватает совести покраснеть. И это-то ему к лицу!

– Господи, надеюсь, что нет, – на ходу бросает дядя Арчер, направляясь к двери. – Я изо всех сил пытаюсь не сорваться снова, а тут… Э-э, привет… – Он отступает в недоумении – на пороге стоит Хейзел. – Вы… мы знакомы?

– Нет, – отвечает она, прижимая к себе какой-то коричневый конверт. Ее лицо слегка проясняется при виде нас троих. – Но я знаю, кто вы. И остальных тоже. Я Хейзел Бакстер-Клемент, внучка доктора Бакстера…

– А, конечно. Прошу.

Если дядя Арчер и удивлен тем, как та его нашла, он этого не показывает. Поскольку сказала ей я, то, надеюсь, он не придаст этому значения и решит, что она узнала от дедушки, например.

– Входи. Присаживайся, пожалуйста. Соболезную твоей утрате. Фред был замечательным человеком.

– Да… Отчасти поэтому я здесь. – Хейзел делает несколько шагов внутрь, и Арчер закрывает за ней дверь. Мы с Обри сдвигаемся, освобождая немного места на диване, однако девушка остается стоять. – Я просто… просто не знала, куда еще пойти.

Дядя Арчер озабоченно наклоняет голову.

– Что-то случилось?

– Сама не знаю. – Рука Хейзел теребит завязки конверта. – Вчера я нашла это в дедушкином столе. Адресовано мне, но оно… про вас.

Мы с Обри обмениваемся взглядами.

– Про меня? – переспрашивает дядя Арчер.

– Ну, частично, по крайней мере. Там, э-э… – Девушка открывает конверт и достает листок. – Наверное, лучше будет просто прочесть. – Она откашливается. – «Дорогая Хейзел, я очень горжусь тобой, той молодой женщиной, которой ты стала, – доброй, умной и трудолюбивой. Откровенно говоря, боюсь, я не заслуживаю такой внучки. Ты не все обо мне знаешь». – У нее пропадает голос, и она сглатывает несколько раз, прежде чем продолжить: – «Мне страшно смотреть на последствия своих поступков, но еще больше я боюсь, что скоро не буду их даже помнить. Наверное, начать нужно хотя бы с того, что еще можно исправить. Я совершил страшную несправедливость по отношению к Арчеру Стори».

Она смолкает. Никто, кажется, даже не дышит. Я жду, когда она возьмет себя в руки, однако в конце концов не выдерживаю:

– Какую несправедливость?!

– Не знаю, – отвечает Хейзел. – На этом письмо заканчивается.

У меня вырывается разочарованный стон. Дядя Арчер проводит рукой по лицу.

– Твой дедушка просил меня о встрече буквально накануне смерти, – поясняет он Хейзел. – Но у меня не получилось переговорить с ним сразу. Представления не имею, о чем он хотел мне рассказать или в какой несправедливости себя обвинял. Я никогда ничего против него не имел. Он был нашим семейным врачом и всегда хорошо ко мне относился. Вот и все. Можно? – Он показывает на письмо, и Хейзел отдает его. Дядя Арчер, нахмурившись, пробегает листок глазами. – И раньше он ничего об этом не говорил?

– Нет. Ни разу даже не называл вашего имени. Но там есть еще кое-что. – Она запускает руку в конверт и достает тоненькую страничку. – Вот.

Дядя Арчер берет ее в руки и сдвигает брови.

– Отчет о вскрытии?

– Да. Двадцатилетней давности. – У меня по телу пробегают мурашки, а она добавляет: – Даже двадцати четырех, если быть точной. Некоей Кайлы Дьюгас.

– Кайлы? – повторяю я, поворачиваясь к Обри. – Сестры Уны?

Дядя Арчер поднимает на меня глаза:

– Вы знаете Уну?

– Мы заказывали у нее бальные платья, – объясняю я. – И она рассказала нам о своей сестре – что та встречалась с дядей Андерсом в старшей школе и колледже. А потом погибла. Как раз тогда же, когда вас лишили наследства. Мы еще обратили на это внимание. – Покосившись на кузину, я краснею, вспомнив, как грубо вела себя в библиотеке. – Точнее, Обри обратила.

Дядя Арчер снова хмуро смотрит на отчет.

– К нему не прилагалась никакая записка или еще что-нибудь? Ничего, что объясняло бы, зачем передавать его тебе или мне?

– Нет, – качает головой Хейзел.

– Возможно, стоит связаться с Уной. Это могло быть оставлено скорее для нее, а не для меня. Хотя, думаю, их семья давным-давно получила копию.

– Так что с совпадением по времени, дядя Арчер? – заговаривает Обри. – Вы ведь получили те письма от Дональда Кэмдена сразу после смерти Кайлы, верно?

– Раньше, – возражает тот. – Не помню, когда именно, но все произошло одно за другим. Сперва письма, потом Кайла погибла. Мы приезжали на похороны, и матушка отказалась с нами увидеться.

– А… – Обри закусывает губу. – Я думала, здесь может быть какая-то связь. Ну, вдруг в смерти Кайлы было что-то, из-за чего бабушка лишила вас наследства?

– Нет, – качает головой Арчер, явно изумленный таким предположением. – Просто так совпало. Честно говоря, матушка всегда недолюбливала Кайлу. Хотела, чтобы Андерс нашел себе приличную девушку в Гарварде. Со временем так и случилось. – Он снова оборачивается к Хейзел: – В вещах твоего дедушки больше ничего подобного не было – адресованного кому-то из нас?

– Я не видела. Могу еще посмотреть. Мне все равно пора возвращаться. – Она со вздохом убирает письмо обратно в конверт. – Мы как раз сейчас все разбираем.

– Могу я это пока оставить? – спрашивает дядя Арчер, показывая на отчет о вскрытии. – Хочу показать Уне. Может быть, она заметит что-то, чего я не вижу.

– Конечно, – откликается Хейзел. – Ну, всем пока.

Сунув конверт под мышку, она проскальзывает мимо Арчера за дверь.

Обри дергает меня за рукав:

– Нам нужно выехать не позднее чем минут через десять. Машина от бабушки скоро уже должна прибыть. Или ты хочешь остаться здесь?

– Нет, я еду с тобой.

– Вы еще вернетесь? – спрашивает Джона.

– Вряд ли, – коротко бросаю я, осознавая, что это ужасно похоже на мамин ледяной тон, когда кто-нибудь не оправдывает ее ожиданий. Однако я вне себя, чтобы сказать что-то другое.

– Милли, пожалуйста, – негромко, но настойчиво произносит Джона, наклоняясь ко мне. – Давай поговорим. Всего минуту.

Дядя Арчер откашливается.

– Я собирался сделать себе кофе. Никто больше не хочет?

Обри, предательница, тут же вскакивает с дивана.

– Я хочу!

Место рядом освобождается, однако Джоне хватает ума остаться на своем.

– Милли, прости меня. Я должен был рассказать тебе о своих родителях и Андерсе. Можешь мне не верить, но я как раз собирался…

– Я тебе не верю, – прерываю его я.

– …Собирался сказать тебе вечером, на балу. Я пытался – там, на балконе. Но ты, э-э… – он оттягивает воротник футболки, – …предпочла другую тему.

У меня начинают пылать щеки. Вчерашний вечер запечатлелся в памяти, мягко говоря, нечетко, но я хорошо помню, как я пьяно пошатывалась и буквально вешалась Джоне на шею.

– Поздновато, тебе не кажется? Ты должен был все нам рассказать с самого начала! Мы с Обри заслужили это тем, что хранили твой секрет. Но разве ты мог! Ведь это бы испортило твою месть. – Подняв наконец глаза, я бросаю на него испепеляющий взгляд. – Странно, что ты дождался бала. Мог бы высказать все Милдред еще в Кэтминт-хаусе.

– Я и собирался, – кивает Джона. От удивления я замолкаю. – Когда она спросила, как дела у Андерса. У меня была целая речь наготове. Но… Мне не хотелось мстить, если это могло навредить тебе.

Я стараюсь не обращать внимания на разлившуюся от его слов теплоту в груди.

– Вчера тебя такие мелочи не очень-то волновали.

– Я облажался, – спокойно говорит Джона. – Момент был кошмарный, и я… вышел из себя. Ты не представляешь, каково это, когда такой вот Андерс…

– Нет, не представляю. – Я вскакиваю на ноги. – Потому что ты мне не сказал!

Черт, я и хочу прекратить выяснять с ним отношения, но не могу просто так взять и перестать!

– Сперва соврал, кто ты такой, а когда я тебя поймала, соврал о том, почему ты здесь! – Я вскидываю руку, не давая ему возразить. – Ложь по умолчанию – все равно ложь! Ты рассказал нам только половину правды, а я-то думала, что мы… что мы друзья…

На последнем слове я запинаюсь, и на глазах вдруг выступают слезы. Еще не хватало! Я никогда не плачу! Я дочь Аллисон Стори, в конце концов!

Джона тоже вскакивает и берет обе мои ладони в свои.

– Друзья – не то слово. Милли, ты даже не знаешь, насколько мне дорога!..

Я вырываю руки как раз в тот момент, когда возвращаются дядя Арчер и Обри.

– Нет, не знаю. Потому что ты мне опять же этого не говорил!

Обри с несчастным лицом протягивает мне красный картонный стаканчик с молочно-бурой жидкостью.

– Милли, это тебе с собой. Извини, но если мы сейчас не выедем…

Дядя Арчер, подойдя, приобнимает меня одной рукой, будто понимает, что чего-то большего мне сейчас не выдержать. Чуть отведя меня от других, он наклоняется к моему уху.

– То, что ты злишься, это нормально, Милли, – шепчет он. – Имеешь полное право. Но не забывай о способности прощать, ладно? Если бы я чего и желал для нашей семьи, то именно этого.

Аллисон, 18 лет. Август 1996 года

– Иди, – раздраженно проговорил Андерс, подталкивая Аллисон. Они сидели у окна в кофейне напротив цветочного магазина. – Он там один. Сделай то, зачем пришла.

Аллисон с трудом сглотнула. Мэтт внутри расставлял горшки на полках. Сама не веря, что говорит это, она спросила:

– Может, пойдешь со мной?

– О господи, – простонал Андерс. – Нет. Я тебя сюда привез. На этом все. В дальнейшее меня не втягивай.

Аллисон не сводила глаз с Мэтта, чувствуя неприятное ощущение в животе. Она до сих пор не решила, что делать с беременностью. Иногда единственным выходом представлялся аборт. Иногда предполагала отправиться в колледж, родить так, чтобы матушка не узнала, и отдать ребенка на усыновление. Изредка раздумывала даже о том, чтобы оставить малыша. Почему бы и нет, когда доступно все, о чем большинство людей может только мечтать?

Единственное, в чем Аллисон не сомневалась, – говорить Мэтту или нет. Это касается их обоих. Она не собирается решать проблему в одиночку.

– Я просто… – Девушка запнулась – Мэтт как раз вышел из магазина, запер входную дверь и двинулся куда-то по улице. – Не важно. Он все равно уходит. Придется в другой раз.

Нахлынувшее облегчение быстро сменилось паникой, когда стало понятно, куда именно тот направляется.

– Он идет сюда! О нет! Не могу же я прямо здесь с ним разговаривать! – Соскользнув с табурета, Аллисон потянула Андерса за руку. – Надо уходить!

– Не глупи! – рявкнул тот. – Если мы пойдем сейчас, все равно столкнемся с ним. Хватит трусить – просто предложи ему выйти прогуляться.

– Да, точно. Хорошая идея…

Мэтт вошел внутрь. Не заметить их он не мог – они были прямо перед ним, – но все же прошел мимо, как будто не видя.

Аллисон окликнула его по имени. Живот уже буквально сводило. Ей заранее не нравилась вся эта ситуация.

Тот нехотя повернулся.

– А, привет, Аллисон. Извини, не заметил.

– Вранье, – бросил Андерс, прикрывая свои слова кашлем. Чего еще ждать от такого помощника. Аллисон была готова провалиться сквозь землю, но в то же время ей хотелось покончить со всем этим.

– Мы можем с тобой немного, э-э… прогуляться и поговорить?

– Мне сейчас некогда. Я только возьму пару кофе с собой и сразу ухожу.

– А если я пройдусь с тобой?

Мэтт вздохнул:

– Слушай, Аллисон… Мы кайфово зависли с тобой на вечеринке у Роба, но ничего больше в этом не было. Так что, может, перестанешь мне названивать, ладно? – Она только молча смотрела на него, буквально онемев от унижения, и он добавил: – Ты меня не интересуешь.

– Не интересует, значит? – Андерс грубо фыркнул. – Ха! Да ты должен быть благодарен, что она вообще обратила на тебя внимание, – ты, жалкий кусок дерьма!

У Мэтта дернулась щека.

– Ответь мне на один вопрос, Андерс. Если я жалкий кусок дерьма, почему Кайла выбрала меня, а не тебя?

Тот сузил глаза.

– Она тебя не выбирала. Это было всего один раз. Ерунда.

– Не один раз. Мы с ней вместе уже несколько недель. Ты не заметил, что она перестала тебе перезванивать?

Аллисон мельком взглянула на брата. У того едва заметно напряглись мышцы вокруг губ – слова Мэтта ударили по больному. Однако Андерс скорее умер бы, чем дал бы ему это понять.

– Я не слежу за ее звонками, – пренебрежительно бросил он. – В конце концов она всегда сама ко мне приползает. Развлекайся, пока можешь.

– Она к тебе никогда… знаешь что? – Мэтт покачал головой, будто с презрением к самому себе. – Я не собираюсь с тобой это обсуждать. Ты думаешь, что все люди вокруг принадлежат тебе, потому что у тебя есть деньги, – так вот, ничего подобного. На острове полно тех, кому плевать на Андерса Стори. И вообще на любого из вашей семейки, – добавил он.

Аллисон словно ударило током – таким острым было унижение из-за того, что она оказалась втянутой в это дерьмо. Что она ему сделала? Он ей просто нравился, вот и все!

– Ты несешь такую чушь, что просто смешно, – откликнулся Андерс.

– Как скажешь. Мне пора. – Мэтт повернулся и вышел без своего кофе, даже не посмотрев на Аллисон.

– Сволочь! – прошипела она вслед, когда дверь закрылась. Обида причиняла буквально физическую боль – в живот как нож воткнули.

– Наконец-то ты со мной согласилась, – откликнулся Андерс.

И все равно поговорить с Мэттом было необходимо. Аллисон, глядя в его напряженную удаляющуюся спину, уже взяла сумку со стойки, но тут же замерла. Тот вдруг широко расставил руки – к нему в объятия бросилась через улицу девушка. Кайла Дьюгас.

«Я только возьму пару кофе с собой». Господи! У них свидание!

Парочка принялась целоваться посреди улицы, прямо напротив окна – кажется, Мэтт нарочно работал на публику. Андерс буквально вскипел от возмущения.

– Пошли, – прорычал он, поднимаясь на ноги. – Я передумал. Сейчас выйду и скажу ему, что ты от него залетела.

– Ни за что! – прошипела Аллисон, упершись. – Я не стану говорить при Кайле!

Та как раз повернулась к ним, будто услышав – хотя, конечно, на таком расстоянии это было невозможно. Однако она точно их увидела. Обнимая Мэтта одной рукой за шею, Кайла театрально послала воздушный поцелуй в сторону окна и потом с еще большим энтузиазмом вернулась к прежнему занятию.

Аллисон еще никогда не видела Андерса таким злым. Побагровев и стиснув зубы, он процедил угрожающе:

– Она об этом пожалеет.

– Давай просто уйдем, – попросила Аллисон, перекидывая сумку через плечо, потом случайно бросила взгляд на свою ногу и вздрогнула. По правому бедру из-под желто-коричневых шорт стекала струйка крови. – Где я так?.. – Глаза обежали табурет в поисках гвоздя или чего-то подобного, как вдруг острая боль в животе заставила согнуться в поясе.

Спустя секунду все стало понятно. Дело было не в Мэтте. Спазмы и прочее объяснялись совсем другим…

Кровотечение окончательно прекратилось только через неделю. Когда ничего не было уже целый день, Аллисон вечером снова сделала тест. Одна полоска. Следовало бы почувствовать облегчение – наверное, потом так и будет, – но пока в душе оставалась только пустота.

Услышав звук голосов внизу, Аллисон спустилась по лестнице и остановилась в коридоре у входа в кухню. Мать, Дональд Кэмден, доктор Бакстер и Тереза Райан сидели там за столом с бутылкой вина.

– За вас, Милдред, и за ваш неукротимый дух! – поднял бокал Дональд.

Все чокнулись, а он взял руку матушки и поцеловал. Аллисон нахмурилась. Согласно новейшей теории Андерса, которой он всем остальным уже уши прожужжал, оба – и Бакстер, и Кэмден – нацелились на богатую вдову. Это при том, что первый вообще-то женат.

– Ну а развод на что? – парировал Андерс. – Он в любой момент может бросить жену, даже и не спорьте.

– Матушке это сейчас не нужно, – каждый раз возражал Арчер.

– Ничего, терпения им не занимать.

Аллисон кашлянула, привлекая к себе внимание. Мать улыбнулась ей:

– Здравствуй, солнышко. Не слышала, как ты подошла. Присоединяйся к нам.

Аллисон нужно было побыть сейчас с кем-то, но она не могла изображать дежурную улыбку. Вот если бы мама была одна… Тогда, наверное, наконец-то можно было бы снять груз с души и признаться во всем.

– Я искала мальчишек.

– Арчер где-то с друзьями, а Адам и Андерс на пляже.

Наверняка с бутылкой отцовского виски за пятьсот долларов.

– Пожалуй, я к ним присоединюсь.

Матушка, улыбаясь, выглядела почти как прежде. Быть на людях ей полезно, пусть даже ее круг общения ограничивается этими тремя.

– Надень кофту. На улице прохладно.

– Хорошо.

Выйдя из дома, Аллисон направилась к любимому капризу отца – наружному лифту, который позволял избегать долгого, крутого и извилистого спуска на пляж. По пути вниз в кабине слышалось тихое гудение, потом двери раскрылись с мягким свистящим звуком. Аллисон ступила на песок и направилась к небольшой уединенной пещерке – излюбленному месту братьев, где они выпивали.

И еще на подходе услышала доносившиеся изнутри голоса.

– …могли бы добиться, чтобы обоих уволили, – говорил Адам.

Андерс фыркнул:

– Ну потеряют они свои нищенские заработки, подумаешь. Меня это не удовлетворит. – Раздался звон стекла о стекло – братья не брали на пляж пластиковые стаканчики, как обычные люди, только хрустальные бокалы. Причем то и дело их там забывали, оставляя сестру копаться в песке. – Они заслуживают куда худшего.

– Хреново, что он так обошелся с Аллисон, – откликнулся Адам.

Она застыла. Нет! Неужели он о Мэтте?! Андерс все разболтал?!

– А нечего было трахаться с этим неудачником, – пренебрежительно бросил тот.

Ну конечно! Андерс всегда все рассказывал Адаму. Аллисон готова была разбить голову о камень, а лучше – вмазать им предателю.

– Как он вообще посмел к ней притронуться, – проворчал Адам. Хотя это было и не его дело, стремление старшего брата защитить сестру отозвалось в груди приятным теплом. Однако, продолжив, он все испортил: – Или он не понимает, что наша семья для него – недосягаемая высота? Чтобы у матушки был общий внук с ее помощницей?! Хорошенькое начало для следующего поколения! Слава богу, с этим покончено.

Аллисон прикрыла глаза, сдерживая подступившие злые слезы. Ничего другого и ждать не приходилось, но как мог Адам и в этой ситуации думать только о себе?

– Не совсем, – заметил Андерс. – Он по-прежнему с моей подружкой-шлюшкой.

– Не надоело тебе про одно и то же? – зевнул Адам.

Аллисон наслушалась достаточно. Она развернулась обратно к лифту, но ответ Андерса еще успел догнать ее по дороге:

– Мир был бы лучше без этих двоих.

Глава 20. Обри

– И вот мы снова здесь, – бормочет под нос Милли, когда «Бентли» сворачивает на главную дорогу, ведущую к Кэтминт-хаусу.

– Спасибо, что поехала со мной, – говорю я с признательностью. – Я так нервничаю.

– Без проблем. Не думаю, правда, что меня тоже пустят. Она ведь подчеркнула, что хочет видеть только тебя.

– Знаю. Но почему все всегда должно быть только по ее?

Милли ухмыляется.

– Наверное, потому что у нее куча денег?

С самого отъезда от бунгало она выглядит спокойно и не проронила ни слезинки, хотя отказывается говорить о чем-либо кроме предстоящей встречи с Милдред. И все же какая-то грусть в глазах двоюродной сестры не дает мне покоя.

– Ты думаешь, Джона… – начинаю я.

Милли отворачивается к окну.

– Не сейчас, ладно?

Я изучающе смотрю на ее профиль. Поцелуй на летнем балу не был для меня неожиданностью, я скорее удивлена, почему этого не случилось раньше. И я не злюсь на Джону из-за того, что он молчал насчет дяди Андерса. В конце концов, у меня тоже были свои секреты, и вряд ли бы я так быстро выложила все про отца и тренера Мэтсон, не окажись Милли рядом в переломный момент. В тайнах семейства Стори есть какая-то опасная притягательность – они забираются прямо в сердце, в душу, так глубоко, что становятся частью тебя. Помыслить страшно выставить их напоказ. И вынашиваемое Джоной, несмотря на чувства к Милли, желание отомстить делает его одним из нас куда больше, чем чужое свидетельство о рождении. Однако она, очевидно, смотрит на это по-другому.

В машине, скользящей по гладкой дороге, повисает молчание. Я пролистываю сообщения в телефоне. Очередное от отца – какая я неблагодарная и как его разочаровала, – плюс последние новости от мамы, которыми он поделиться не пожелал: тренер Мэтсон больше не скрывает, что беременна. Все ли уже знают от кого, можно не уточнять. В нашем городке такие вещи долго в секрете не остаются. Да, и у нее будет мальчик.

«Ничего, что я вот так тебе сообщаю? – спрашивает мама. – До тебя сложно дозвониться, а я не хотела, чтобы ты узнала от кого-нибудь другого».

Я чувствую острый укол вины. Она права – перестав разговаривать с отцом, я и маме стала реже перезванивать. Не то чтобы я на нее тоже злилась – нет, конечно, нисколько! – но для меня было огромным облегчением отвлечься от этого кошмара с беременностью. За всеми волнениями последней недели я даже почти о нем забыла.

В Орегоне сейчас десять утра, так что мама еще на работе, в больнице, и телефон возьмет в руки не скоро. Однако я все же откликаюсь сразу целой очередью сообщений:

Нет, наоборот, спасибо.

Прости, что не отвечала. Здесь столько всего происходит.

Скоро позвоню и все объясню.

И, кстати, что бы ты ни решила – я с тобой.

Во всех смыслах.

Если, например, захочешь переехать, то и я тоже.

БУДУ ТОЛЬКО РАДА!

Прости, что не говорила этого раньше.

Люблю тебя очень-очень.

Едва я нажимаю «Отправить», как телефон вдруг начинает звонить. Поверить не могу – это Томас.

– Еще тебя не хватало… – бормочу я под нос.

– Кто там? – спрашивает Милли. Я показываю ей экран, и она кривится, увидев имя. – Ответишь?

– Почему бы и нет, – вздыхаю я. – Раз уж я срываю все пластыри со всех ран… Привет, Томас.

– Бро. – У меня зубы сводит от одного этого словечка. Всегда терпеть не могла, когда он меня так называл – как будто я один из его приятелей по волейбольной команде. – Слушай, правда, что твоя тренерша залетела от твоего отца? Серьезно?

Мы как раз подъезжаем к воротам Кэтминт-хауса. Шофер останавливается и вытаскивает, как в прошлый раз, серебряную карточку, чтобы открыть. Не хватало еще, чтобы он услышал… Да плевать!

– Ты меня об этом спрашиваешь? Серьезно?

– Да ладно тебе, бро. Офигеть же просто.

– И я рада тебя слышать. На работе дела отлично, спасибо, что спросил. А чем ты был так занят все лето?

Милли ухмыляется. Тот, однако, пускается в мучительно длинный рассказ со всеми деталями, приняв мой сарказм за подлинный интерес. Ничего удивительного, впрочем.

– Томас, – обрываю я наконец. – Это все прекрасно, и я рада, что у твоего магазина электроники дела идут отлично. Только зачем ты мне звонишь?

– Потому что твой отец…

– Все, хватит. – Впервые за наши отношения мне отказывает терпение. – Я поняла, тебе нужны подробности из первых рук. Только вот мы с тобой расстались.

– Да? – неуверенно переспрашивает Томас. Непохоже, чтобы он был расстроен – скорее удивлен, что именно я подняла тему.

– Ты не ответил ни на одно мое сообщение с самого приезда сюда, – напоминаю я.

– Я был занят, – оправдывается он. – И вообще, потом, когда я тебе написал, молчала уже ты.

– Да, – подтверждаю я, вспомнив слова Уны: «Как все непросто в наш цифровой век». – Это и значит, что между нами все кончено, так ведь?

– Значит, ты хочешь расстаться?

– А ты нет?

– Ну, в общем, да, – признает наконец он. – Уже какое-то время, на самом деле. Но не думал, что и ты тоже.

Я сдерживаю вздох. Можно, конечно, начать доказывать, как паршиво было так меня игнорировать, но сейчас на это нет времени. И вообще это не важно. Когда я оказалась на острове, до меня стало постепенно доходить, что на самом деле представляют собой наши отношения. Их следовало закончить еще в восьмом классе, когда Томас начал относиться ко мне как к бесплатному приложению. Все продолжалось только потому, что в этом было нечто привычное. Как дома.

Шофер останавливает «Бентли» перед Кэтминт-хаусом.

– В общем, рада, что мы все прояснили, – говорю я в телефон. – Удачно провести остаток лета.

Я сбрасываю. Милли негромко аплодирует.

– Давай минуту просто порадуемся, как хорошо ты научилась отшивать людей по телефону, – ухмыляется она.

– Благодарю. – Я сидя делаю неловкий поклон.

– Позвольте мне помочь вам выйти, мисс Стори, – говорит шофер.

В сторону Милли он даже глазом не ведет, и она выбирается самостоятельно.

– Что ж, узнаем, чего хочет Милдред?

Она берет меня под руку, и мы направляемся к широким серым ступеням. Однако прежде чем успеваем подняться, из раскрывшейся двери появляется Тереза.

– Здравствуй, Обри. И… Милли. – Безмятежная улыбка при виде второй кузины слегка гаснет. – Миссис Стори ждет тебя, Обри. Входи, прошу.

Тереза отступает в сторону, но, когда Милли тоже собирается переступить порог, преграждает ей путь.

– Приглашение касается только ее одной.

– Ах, извините, – сладким голоском произносит Милли. – Мы думали, тут какая-то ошибка.

– Нет, все верно, – говорит Тереза. – Ты можешь пока подождать в машине. Это не займет много времени.

Не очень многообещающее замечание. Милли обворожительно улыбается.

– А вы не смотрите сейчас игру? Может быть, я посидела бы с вами? – Встретив в ответ недоуменный взгляд, она поясняет: – Ну, сегодня же двойной матч. «Янкиз» против «Ред Сокс». Как раз первая встреча.

– Я не интересуюсь бейсболом, – раздраженно бросает Тереза. – И еще раз вынуждена просить тебя удалиться. Идем, Обри.

Я бросаю на Милли беспомощный взгляд. Тереза буквально втаскивает меня внутрь и захлопывает дверь.

– Миссис Стори ждет на балконе.

Мы идем туда же, где проходил завтрак. Меня охватывает чувство дежавю – бабушка снова сидит там под кружевным зонтиком, разодетая в пух и прах, с чашкой чая в руке.

– Здравствуй, Обри. Присаживайся, пожалуйста.

– Я буду здесь рядом, Милдред, – говорит Тереза и задвигает за мной стеклянную дверь.

Я занимаю самый дальний стул. Сердце у меня бешено стучит. Да, я только что на удивление легко разобралась по телефону с Томасом, но действовать и здесь так же я пока не готова. В центре стола стоит большой поднос с чайником, кофейником и фарфоровыми молочником и сахарницей, но больше ничего. В общем, меня пригласили явно не завтракать.

Бабушка указывает рукой:

– Налей себе чаю. Или кофе – что предпочитаешь.

– Второе, – бормочу я.

Кофейник, однако, не поддается – там хитрая крышка, которую нужно повернуть, нажать или еще что-то в этом роде. Бабушка не снисходит до подсказки, предоставив мне мучиться самой. Когда у меня наконец получается, кофе вдруг выплескивается так резко, что переливается из чашки в блюдце. Мы обе делаем вид, что ничего не произошло.

– Полагаю, ты хотела бы знать, зачем я тебя пригласила.

Бабушка деликатно отпивает чай. Головной убор на ней сегодня не такой массивный, как обычно – изящная коричневая фетровая шляпа, надвинутая на один глаз. Цвет хорошо подходит к костюму в клетку. Перчатки немного более светлого, желтоватого оттенка. В целом образ словно у шпионки времен Второй мировой, решившей сделать перерыв между миссиями.

– Да, – говорю я, делая большой глоток кофе, чтобы можно было добавить молока. И чуть не задыхаюсь – напиток оказывается просто обжигающим! Язык немедленно немеет, на глазах выступают слезы, и только каким-то чудом мне удается не выплюнуть все в тот же миг.

– Из вас троих я решила поговорить только с тобой. Ты кажешься мне благоразумной девушкой. Милли произвела на меня впечатление неуравновешенной, а что касается третьего… – Лицо бабушки омрачается. – Джей-Ти, очевидно, такая же змея, какой всегда был его отец.

К моей нервозности примешивается удивление.

– Значит, вы не верите ему и дяде Андерсу?

– Я никому из вас не верю. – Бабушка делает еще глоток, потом, поставив чашку на блюдце, складывает руки под подбородком и смотрит на меня так пристально, что я не выдерживаю и опускаю глаза. – Мне следовало отослать вас сразу же по прибытии. Так предлагали Дональд и Тереза, и они были правы. Но мне захотелось познакомиться с вами. И особенно с тобой.

Я вновь невольно поднимаю взгляд и буквально вздрагиваю. Если раньше мне казалось, что бабушка уделяет мне особое внимание, потому что я ей нравлюсь – так ничего подобного! Она смотрит на меня с ненавистью.

– Адам всегда занимал особое место в моих воспоминаниях. Все эти годы мне хотелось узнать, похожа ли ты на него.

Во рту у меня становится сухо как в пустыне.

– Я так не думаю.

– Да, верно. – Ее взгляд прибивает меня к стулу. – Он, должно быть, гордится тобой?

«Это вряд ли», – думаю я про себя, но вслух ничего не говорю. Повисает пауза. Не дождавшись ответа, бабушка негромко вздыхает.

– Как бы то ни было, теперь мое любопытство удовлетворено. Осталось лишь сказать, что я никогда не отменю решение, принятое двадцать четыре года назад. Пустить вас в свою жизнь было ошибкой, которой я больше не совершу. Я, конечно, не могу заставить вас покинуть остров, но надеюсь, что вы поступите именно так. Это мой дом, и вам здесь не место.

Я была готова к такому финалу, и все же почему-то ее слова для меня как пощечина. Наверное, потому что еще никто не говорил мне так ясно то, что я сама всегда чувствовала по поводу своей принадлежности к Стори. «Вам здесь не место».

Бабушка возвращается к своему чаю, а я все пытаюсь найти достойный ответ. В конце концов я просто говорю то, что думаю:

– И вы совсем не хотите узнать нас поближе? Или наших родителей – то, какими они стали?

Она отвечает холодным, оценивающим взглядом.

– Ты считаешь, твой отец этого стоит?

В кармане у меня тяжелым грузом лежит телефон, переполненный аргументами «против». Адам Стори – лжец, неверный муж и человек, который всегда, в любой ситуации, думает в первую очередь только о себе. Однако потом на память мне приходит виденное в кондитерской их с бабушкой фото – ее рука любовно лежит на его щеке, и у обоих на лицах настоящие, непритворные улыбки. Я такой от него никогда не могла добиться, как ни старалась.

– Он мог бы стать стоящим человеком, – говорю я.

Бабушка вновь наполняет свою чашку.

– Мы, однако, живем в реальном мире, а не в том, где «он мог бы», не так ли?

– В том мире, который создали вы.

Моя внезапная прямота удивляет нас обоих.

– У меня не было другого выбора, – отвечает бабушка, окидывая меня взглядом. – Ты должна это понимать. Как я уже говорила, ты производишь впечатление благоразумной девушки.

– Благоразумной… – повторяю я.

Слово повисает в воздухе. Я понимаю, что оно значит на самом деле. «Покорной». От меня не приходится ждать проблем – я не стану пытаться ни манипулировать ею, как Джей-Ти, ни бросить вызов, как Милли. Со мной нет никакого риска. Я выслушаю все, что мне скажут, и послушно передам кому велено. Меня вдруг охватывает непреодолимое желание сделать что-то, чего от меня не ждут, – убраться отсюда не просто так, не по-тихому.

– Хорошо, – говорю я. – Но прежде чем я уйду, ответьте мне на один вопрос.

Идеально прорисованные брови удивленно приподнимаются.

– В смерти Кайлы Дьюгас было что-то необычное?

Хотела бы я, чтобы Милли тоже увидела это выражение на бабушкином лице. Потрясенно уставившись на меня, та опускает чашку на блюдце так резко, что чай выплескивается на перчатки.

– Как ты… – выдыхает Милдред. Сделав чудовищное усилие, она все же овладевает собой: – О чем ты вообще говоришь?!

Я медлю. Не хочу доставить неприятности Хейзел или дяде Арчеру. Чтобы выиграть время, тянусь за кофейником, но на нервах промахиваюсь и сбиваю его рукой. На долю секунды он угрожающе наклоняется, и мне почти удается его поймать, но потом он все же опрокидывается, выливая обжигающее содержимое прямо на бабушку.

– Господи боже! – пронзительно вскрикивает та.

Мгновенно оказавшись на ногах, она стаскивает перчатки, на которые пришелся основной удар, и оттягивает мокрую юбку. Я несколько секунд ошарашенно гляжу на разразившуюся катастрофу, и только потом сознание возвращается ко мне и я тоже вскакиваю.

– Простите! Я нечаянно! Простите! – лепечу я, суя бабушке свой платок.

– Милдред? – появляется в дверном проеме Тереза. – Что случилось?

Увидев всю сцену, она бросается к столу, высыпает лед из стакана в платок и прикладывает к бабушкиным рукам.

– Вы обожглись?

– Кажется, да, – натянуто отвечает та.

– Давайте пройдем куда-нибудь, где можно будет получше рассмотреть, – говорит Тереза и, обернувшись ко мне, командует: – Обри, ты сама можешь найти выход. Будь добра!

– Хорошо, – всхлипываю я, видя, как исказилось от боли лицо бабушки. – Мне правда очень жаль.

Тереза уводит ее куда-то внутрь. Я пытаюсь вернуться тем же путем, каким мы пришли, но сворачиваю не туда и в итоге оказываюсь в чем-то вроде библиотеки с книжными полками от пола до потолка и массивным столом прямо под окнами. Сразу за дверью стоит еще один, резной, поменьше, с разнообразной декоративной посудой. Мой взгляд падает туда, и я замечаю кое-что знакомое на бронзовом подносе – тонкую серебряную карточку, такую же, какой шофер открывал ворота на въезде к Кэтминт-хаусу.

Недолго думая, я делаю то, чего от меня никто не ждет, – сую ее себе в карман.

Глава 21. Джона

К пяти часам воскресенья я уже точно осознаю, что пропустил свой паром до Хайанниса. Не знаю, что там будет дальше, но прямо сейчас у нас ужин на открытом воздухе. До странности банально, учитывая события прошедших суток, но есть-то надо, к тому же на дворе лето.

– Повар из меня так себе, – предупреждает Арчер, переворачивая бургеры на гриле, который нашел в сарае и умудрился заставить работать. – Но тут что-то испортить сложно.

Милли и Обри тоже здесь – их привез на «Джипе» Эфрам. Карсон Файн все-таки отобрал у них ключи – вроде бы поступок, достойный Дональда Кэмдена, – однако тут же передал их моему бывшему соседу, чтобы тот мог подвезти девушек. Жаль, что не удалось попрощаться с таким замечательным начальником.

Арчер предложил Эфраму тоже остаться, но тот отказался.

– У вас тут все по-семейному. – И ухмыльнулся в мою сторону: – Ну, почти. Но все равно спасибо.

Прежде чем уехать, он помог мне составить разбросанные там и сям по двору стулья в кружок на бетонной площадке у дома. Милли со мной по-прежнему не разговаривает, однако села рядом, и, кажется, от ее позы уже не так веет холодом, как с утра.

Деревянная калитка в заборе вдоль задней части сада не сразу, но отворяется и впускает женщину – темноволосую, чуть младше Арчера. В руках у нее большой противень, накрытый фольгой.

– Уна! – приветствует ее мужчина. – Спасибо, что пришла. Только зачем было что-то приносить?

– Ну, – произносит она, подходя и ставя противень на кованый железный столик. – Я подумала, что ты кормишь бедных детей чем-то сомнительным.

– Стараюсь как могу, – отвечает Арчер, подкидывая бургер и роняя его прямо в траву.

Уна, покачав головой, тепло улыбается Милли и Обри.

– Снова здравствуйте, девочки. Мне жаль, что с балом так получилось. – Я вспыхиваю от напоминания о своем промахе, а она добавляет: – Вы обе заслуживаете лучшего.

Я напрягаюсь, ожидая нового взгляда от Милли, однако она только отбрасывает назад волосы и шутит:

– По крайней мере мы отлично выглядели, когда нас оттуда выставили.

Уна садится и поворачивается ко мне:

– А ты, должно быть, Джона?

– Да, – отвечаю я, благодарный за то, что она не стала развивать тему.

Женщина подается вперед и приподнимает камень, который прижимал отчет о вскрытии, чтобы тот не унесло ветром.

– Это то, на что ты просил меня взглянуть? – спрашивает она Арчера.

– Да. – Тот поддевает бургер и осторожно перекладывает на раскрытую булочку в тарелке возле гриля. – Извини – это, наверное, странно и неприятно, – но я никак не могу понять, зачем доктору Бакстеру передавать его мне. – Операция по перемещению повторяется снова. – И Обри сказала, что моя мать очень странно отреагировала на упоминание имени Кайлы.

– Как именно? – интересуется Уна, пробегая глазами отчет.

– Ну… – Обри сжимает губы. – Я спросила, было ли что-то необычное в ее смерти, и бабушка… Не то чтобы удивилась – типа, с чего это вдруг такое любопытство? Скорее она выглядела встревоженной. Но прежде чем она успела ответить, я пролила на нее кофе.

– Странно, – говорит Уна, не отводя взгляда от листка. – И с отчетом тоже что-то не то.

Закрыв гриль, Арчер принимается раздавать всем бургеры.

– Что именно? – спрашивает он.

– Здесь говорится, что в организме Кайлы обнаружен лоразепам. В копии, которую нам прислали, этого не было.

– Лоразе-что? – спрашиваю я, откусывая большой кусок.

– Лоразепам. Транквилизатор, кажется. – Уна нахмуривается.

Милли, достав телефон, уже ищет в интернете.

– Да, действительно, – подтверждает она.

Лоб Уны идет морщинами.

– Не понимаю. Кайла крепко выпивала – и в тот вечер, к сожалению, тоже, – но наркотики она никогда не принимала. Не знаю, где она вообще могла бы достать что-то подобное. И почему в этом отчете про них есть, а в нашем – нет?

– А что, если… – Милли колеблется, пощипывая пальцами край булочки. Кроме меня еще никто не приступал к еде. – Что, если ей его подмешали? Наркотик, я имею в виду. – Она бросает обеспокоенный взгляд на побледневшую Уну. – А доктор Бакстер покрывал этого человека. Он ведь говорил о «страшной несправедливости».

– По отношению ко мне, – напоминает Арчер. – А я не… То есть Кайла была мне небезразлична, конечно, но если ее смерть и стала для кого-то страшной несправедливостью, то для Андерса. Он был просто раздавлен, когда та погибла. Хотя незадолго до этого она в очередной раз его бросила.

– Да, я помню, – отзывается Уна, дрожащей рукой кладя отчет на место. – На День благодарения она ездила к нему в Гарвард и вернулась сама не своя. Из-за чего – она мне так и не сказала. Говорила только, что ей нужно поговорить с миссис Райан.

– Миссис Райан? – удивленно моргает Милли. – Бабушкиной помощницей?

Уна кивает:

– Да. Не знаю о чем. Они никогда не были близки. Кайла недолго встречалась с сыном Терезы, но… – Она криво улыбается. – Это были не те отношения, когда знакомят с родителями.

– Подождите-ка… Стойте. – У Милли такой вид, словно ее мозг сейчас взорвется. – У миссис Райан есть сын?

– Был, – поправляет Арчер. – Его звали Мэтт. Он тоже погиб, годом раньше Кайлы.

– То есть Андерс встречался с Кайлой, та встречалась с Мэттом, и теперь… оба они мертвы? – Милли переводит округлившиеся глаза на дядю. – Как погиб Мэтт?

– Утонул у Короткого пляжа.

Обри вдруг закашливается, словно поперхнувшись. Арчер тянется похлопать ее по спине, но потом видит, что она еще не начинала есть.

– Что с тобой?

– На Коротком пляже? – выдыхает она. – Папа… писал о нем в своей книге. Мама говорила, что он всегда недолюбливал это место.

– Ну, смерть Мэтта действительно очень тяжело на всех подействовала… Это случилось во время вечеринки, и мы тоже там были. Дул сильный ветер, штормило. Все порядком набрались, и никто не заметил сразу, что Мэтт пропал. Потом спохватились, но было уже поздно. Мы везде его искали. Аллисон беспокоилась больше всех и настояла на том, чтобы вызвать полицию. Те в конце концов подключили береговую охрану. В общем… они провели там всю ночь, но тело удалось найти только на следующий день. Это было ужасно. – Он проводит рукой по лицу. – А почему мы говорим о Мэтте? Я что-то потерял нить.

– Я тоже не очень понимаю, как это связано. – Уна кажется еще бледнее прежнего. – Только вот аппетит у меня точно пропал. Как подумаю, что Кайлу могли нарочно накачать наркотиками…

– Мы пока не знаем этого наверняка, – поспешно замечает Арчер. – Все, что нам известно, – у Фреда Бакстера было два варианта отчета о вскрытии. Может, как раз этот ошибочный.

– Возможно… – На лице Уны написано страдание. – Все эти годы я чувствовала вину из-за смерти Кайлы. Я видела – что-то ее мучает, – но, вместо того чтобы помочь, только злилась из-за того, что она стала слишком много выпивать. А потом, когда она погибла…

Арчер смотрит на нее устало и сочувственно.

– Ты все равно ничего не смогла бы сделать. Когда человек пьет, его ничем не остановить.

Не опуская глаз, она грустно улыбается.

– Наверное. Но можно хотя бы попытаться.

Глава 22. Милли

После ухода Уны дядя Арчер задремал на кровати, так что убираться пришлось нам троим. Работы, впрочем, оказалось немного – только почистить гриль, убрать кое-какую посуду и покидать бумажные тарелки и стаканчики в пакет. Потом Джона отправился на поиски мусорного бачка, а мы с Обри вернулись к дому.

– Замучилась сидеть на этих стульях, – жалуется она, недовольно посматривая на твердые металлические спинки. – Ужасно неудобные. Сейчас, подожди.

Проскользнув в дом, она выходит через минуту с большим мягким покрывалом. Мы расстилаем его на газоне и вытягиваемся бок о бок, глядя на звезды.

– Знаешь, а тут на самом деле классно, – говорю я, с трудом подавляя зевоту. – Даже жаль уезжать.

– Да, – вздыхает Обри и легонько касается кулаком моего плеча. – Мне будет тебя не хватать.

У меня в горле встает комок.

– Мне тебя тоже.

Некоторое время мы молчим, погруженные в свои мысли, однако вскоре мой разум возвращается к реальности.

– Ты не думала, как мы сегодня попадем в общежитие? – спрашиваю я.

Обри хихикает.

– Не-а. Пошлем сообщение Эфраму? – прикидывает она вслух. – Или можем просто остаться здесь. Тут есть свободная комната.

– Нам не во что переодеться на ночь, – возражаю я.

Она оттягивает свои шорты в сеточку.

– У меня такой проблемы нет.

Трава шуршит под приближающимися шагами. Повернувшись, я вижу кроссовки Джоны. Он делает паузу, потом интересуется:

– Тут места только для родственников?

Я сажусь на покрывале, машинально откинув волосы назад – универсальный жест привлечения внимания. Видимо, подсознательно я уже перестала злиться. И сознательно, кажется, тоже.

– Нет. Присоединяйся к нам.

Он ложится рядом. Обри тоже приподнимается, и из кармана у нее вываливается телефон. Она подбирает его, не заметив выпавшую вместе с ним тонкую серебристую карточку. Я поднимаю ее с покрывала и протягиваю владелице:

– Ты уронила.

– Ой, спасибо. – По ее лицу пробегает тень, заметная даже в тусклом лунном свете. – Совсем забыла, что прихватила ее с собой.

В голосе звучит раскаяние, заставляющее меня насторожиться.

– А что это?

– Ну… Ключ-карта от ворот Кэтминт-хауса, насколько я понимаю. Во всяком случае, такой же пользовался наш шофер. Я стащила ее из бабушкиного дома, когда миссис Райан меня выставила.

– Стащила?! – поражаюсь я.

Джона начинает смеяться:

– Черт, Обри! Смотрю, ты решила не останавливаться на мести по мелочам? Теперь планируешь проникнуть туда под покровом ночи и обворовать бабулю?

– Я вообще ничего не планировала, – признается та. – Просто действовала по инерции.

Убрав ключ-карту обратно в карман, она вытягивается и закидывает руки за голову.

– Странный день сегодня выдался. И ночь тоже.

– Я уже вообще перестал что-либо понимать в происходящем, – соглашается Джона.

– Интересно, что мы все время возвращаемся к Андерсу, правда? – говорю я. Пока мы убирались, у меня из головы все не шла ухмылка на лице дяди во время его речи. Кажется, он буквально наслаждался своей ложью.

Я жду, что Джона горячо согласится со мной, учитывая его ненависть, однако он замечает:

– Не только к нему. – Я удивленно оборачиваюсь, и он поясняет: – Еще к Терезе Райан, которая, в отличие от Андерса, никогда не покидала остров. Все это время она была здесь и нашептывала что-то вашей бабушке.

Я перекатываюсь на бок.

– О чем ты говоришь?

– Ну представь – предположим, Тереза психически неуравновешенна. Потеряв сына, она слетела с катушек и что-то сделала с Кайлой Дьюгас, а потом заставила доктора Бакстера это скрыть. Ваша бабушка могла узнать, но она слишком зависит от помощницы, чтобы что-либо предпринять. После разрыва с детьми – на кого еще теперь положиться? – Видя на моем лице сомнение, он пожимает плечами: – Версия вполне реальная, если учесть, что происходило здесь за последние двадцать лет, так ведь?

Вынуждена признать – тут он прав.

– Но зачем миссис Райан причинять вред Кайле?

– Не знаю. Но, услышав ее имя, ваша бабушка здорово психанула. Что-то здесь нечисто.

Обри безуспешно пытается подавить одолевающую ее зевоту.

– Слушайте, я просто сплю сидя. Глаза сами закрываются. Давай переночуем здесь, ладно, Милли? Меня так и тянет в ту свободную кроватку. Она двуспальная, обе поместимся. Я во сне не пинаюсь, честно.

– Ну давай… – Я перебираю пальцами подол своего красного платья. Не лучшая пижама, конечно, но на одну ночь, наверное, сойдет.

Джона замечает мой жест.

– Можешь взять что-то из моих вещей, – предлагает он и поспешно добавляет: – Они все чистые.

– Ладно, – говорю я.

Обри со вздохом облегчения поднимается.

– Тогда я спать. Увидимся утром.

Я смотрю вслед, пока она не сдвигает стеклянную дверь и не исчезает в доме, потом, чуть улыбнувшись, поворачиваюсь к Джоне:

– Спасибо, что предложил. Спать в платье меня как-то не особо привлекало.

– Тем более если оно – семейная реликвия, – кивает тот. Я озадаченно наклоняю голову, и он поясняет: – Это же платье твоей мамы, так?

Я удивленно усмехаюсь:

– Да, а ты откуда знаешь?

– Ты сама сказала, в первый же день, на пароме. Оно как раз было на тебе.

– Не могу поверить – ты запомнил?

– И не только это. Еще ты не снимала солнечные очки, хотя шел дождь. И назвала меня моделью и гномом с запором практически в одном предложении. – Я ухмыляюсь – это я тогда неплохо выдала. – Потом купила нам джин с тоником и попыталась выведать наши секреты. У меня их было три. Первый – что на самом деле мы не родственники. Второй – что твой дядя довел моих родителей до банкротства, и я вынашивал идиотскую затею заставить его об этом пожалеть.

– Ну, не такую уж идиотскую, – признаю я. – Если бы ты мне сказал, я бы даже, может быть, тебе помогла.

– Да, надо было признаться. – Он смотрит мне прямо в глаза, и от внезапного напряжения в его взгляде у меня перехватывает дыхание. – Только меня все время отвлекал третий секрет – когда я встретил тебя, то решил, что ты самая красивая девушка на свете. Видишь?.. – Его рука касается моей. – Я помню все.

От его слов и прикосновения по коже у меня бегут мурашки, но я все же отстраняюсь.

– Не стоит тебе связываться со Стори. От нас одни проблемы.

Он криво улыбается.

– Как и от меня. Я не смог даже притвориться одним из вас. И с летнего бала нас погнали из-за этого.

Да, верно. Хотя вообще-то нет. Как там сказал дядя Арчер? «Не забывай о способности прощать, ладно? Если бы я чего и желал для нашей семьи, то именно этого». Он был прав, и до меня вдруг доходит, что он имел в виду прощать не только других – то, чего не дано Милдред. Вспомнив их разговор с Уной, я понимаю: речь шла также о том, чтобы простить себя. А это невозможно, если не признать сперва, что сделал что-то неправильное.

– Я тоже виновата, – говорю я. – Ты просто хотел помочь, а я начала на тебя вешаться. Дядя Андерс, конечно, так и так от нас бы мокрого места не оставил, но все было бы не так ужасно, если бы я не полезла к тебе целоваться в разгар бала.

Джона улыбается.

– Вот уж о чем я точно не жалею!

С бьющимся сердцем я протягиваю руку и перебираю пальцами воротник его футболки.

– Я тоже. Только лучше бы все обошлось без лишнего бокала шампанского. И без публики.

– Ну, сейчас тут никого нет… – Он проводит большим пальцем по моей щеке, и меня словно пронзает разряд тока. – Если вдруг хочешь попробовать еще раз…

Да, я хочу.

Глава 23. Обри

Скользнув под простыни, я тут же чувствую, что прямо сейчас уснуть мне не удастся. Со мной иногда так бывает, когда переутомляюсь – совершенно некстати открывается второе дыхание и глаза буквально отказываются смыкаться, как бы отчаянно я в этом ни нуждалась. Однако возвращаться во двор мне не хочется: наверняка Милли и Джона предпочитают сейчас остаться наедине.

Я беру телефон с ночного столика. Аккумулятор садится, а зарядки у меня с собой нет. На один звонок, наверное, все-таки хватит. Надо поговорить с мамой, рассказать, что случилось, и условиться насчет моего возвращения домой. Тем более ей еще как-то решать вопрос с самолетом – обратный билет в Орегон у меня на конец августа, и я понятия не имею, удастся ли поменять день вылета.

Однако досада за невозможность заснуть подливает масла в разгоревшийся огонь тлевшей все это время обиды, и я набираю совсем другой номер. И даже рада, когда трубку на том конце снимают.

– Ну и ну, какой сюрприз…

– Привет, пап. – Я подкладываю тощую подушку под изголовье, чтобы можно было полусидеть. – Хотела сказать тебе – я очень зла на тебя из-за того, что ты изменил маме, да еще и с моей тренершей. Мне кажется, ты должен передо мной извиниться. Если ты сделаешь это – искренне, по-настоящему, – я, может быть, подумаю над тем, чтобы попробовать тебя простить.

– Ситуация не так проста, как тебе представляется, – возражает отец. Я знала, что так и будет, но сердце у меня все равно сжимается от его самоуверенного тона. – Чтобы брак нормально функционировал, усилий только одного человека недостаточно, а твоя мать…

– Нет, – обрываю я без малейшего колебания, на что еще месяц назад никогда бы не решилась. И мне это нравится. – Даже не думай перекладывать вину на нее.

– Если ты не собираешься меня слушать…

– Не собираюсь, – снова перебиваю я и сама удивляюсь своему спокойствию. Сердце бьется ровно, а не выпрыгивает из груди, как во время нашего последнего разговора. – Что ты сделал бабушке?

– Прости?..

– Что ты сделал? Из-за чего она от тебя отреклась?

– Я уже сто раз говорил. – В голосе отца слышится горечь. – Ровным счетом ничего, черт побери!

– Я тебе не верю.

У меня перед глазами стоят две картинки: старое фото из кондитерской, где в бабушкиной улыбке столько материнской любви и гордости, и сегодняшняя гримаса воспоминания о причиненном страдании – еще до того, как к нему прибавилась боль от пролитого обжигающего кофе.

– Что случилось с Кайлой Дьюгас? – задаю я следующий вопрос.

– Откуда ты вообще про нее знаешь?!

– Здесь о ней все еще продолжают говорить.

– Она напилась и врезалась на машине в дерево.

В голосе отца звучит раздражение, но не испуг. Я не отступаю:

– Что произошло на Коротком пляже?

Повисает пауза.

– Где? Обри, ты решила сегодня все перебрать? По-моему, ты переутомилась. Ложись лучше спать.

– Ты описал точно такой же пляж в своей книге – единственное место на Чаячьем острове, которое ты там упомянул. Почему? Это как-то связано со смертью Мэтта Райана?

Отец, потрясенный, резко втягивает воздух.

– Откуда ты?.. Обри, тебе надо успокоиться! Не знаю, почему ты вдруг зациклилась на трагедиях двадцатилетней давности, но то, что произошло с Мэттом, было несчастным случаем и не имеет никакого отношения к матушке.

– Я думаю, это не так.

Не знаю почему – что-то неуловимое бьется на краю подсознания, но никак не желает показаться на поверхности. Отец прав в одном – я переутомилась и плохо соображаю. Глаза сами собой начинают закрываться, как раньше, во дворе, но я изо всех сил стараюсь, чтобы по голосу это не было заметно.

– Что там случилось, пап? Почему ты не хочешь просто рассказать мне? Что ты сделал? Хоть раз в жизни ответь мне честно.

– Обри, – ледяным тоном, размеренно проговаривает он. – Ничего. Не. Случилось.

– Ты лжешь, – говорю я, потом сбрасываю и стаскиваю подушку. Я вот-вот провалюсь в сон, и все же знаю, что права.

Когда я пробуждаюсь, рядом крепко спит Милли. Что бы там ни было у них с Джоной, на всю ночь это по крайней мере не затянулось. Мой телефон накрыт волосами сестры. Я осторожно высвобождаю его и опускаю в карман. Потом, выскользнув из кровати, прохожу в гостиную.

Дяди Арчера там уже нет – видимо, проснулся ночью и перешел в спальню. На приставном столике красный стаканчик, наполовину заполненный прозрачной жидкостью. Я с сомнением принюхиваюсь – нет, точно не вода. Рука так и тянется вылить содержимое в раковину, однако вместо этого ставлю стакан обратно на место. Мое незначительное вмешательство никак не поможет дяде Арчеру в борьбе с самим собой.

В доме тихо, лишь тикают большие стоячие часы в углу. Еще только восемь, будить остальных пока рано. Отправившись в кухню, я отыскиваю в шкафчиках кофе и фильтры для кофеварки. Самой мне это не нужно, но Милли, я знаю, не может без него по утрам. Приготовив все, я натягиваю кроссовки, которые скинула вчера у двери, и сдвигаю ее в сторону.

На улице просто чудесно. Прекрасное прохладное летнее утро, по ярко-голубому небу прозрачные облачка полосами. Вчера, пока мы искали гриль, я заметила в сарае прислоненный к стене велосипед. Не помню, был ли он пристегнут, но если нет, можно немного покататься по окрестностям, пока другие спят. Может быть, даже доеду до ближайшего пляжа.

Увидев, что никакого замка нет, я широко улыбаюсь. Шины в отличном состоянии и накачаны, сиденье отрегулировано словно специально под меня. Я вывожу велосипед из сарая на задний двор, заранее предвкушая, как наконец-то разомну как следует ноги. Наверное, одно из лучших воспоминаний моего детства – как отец в шесть лет учил меня кататься. Его большие ладони накрывали мои, маленькие, сжимающие розовый руль, и… Ой!

Чуть не уронив велосипед, я потрясенно таращусь на свои руки. На меня вдруг обрушивается понимание. Вчера до меня почти дошло, когда я вспомнила фото из кондитерской, но я сопоставила ему неверный образ, подумав о бабушкином лице, наполовину скрытом под шляпкой и застывшем в маске скорби. А нужно было обратить внимание на руки, впервые увиденные мной без перчаток, – морщинистые, с возрастной пигментацией, но ничего больше!

Я запускаю руку в карман – ключ-карта от Кэтминт-хауса на месте. Потом хватаю телефон – всего один процент зарядки, у меня такого еще никогда не было. На несколько сообщений-то, думаю, хватит? Однако я успеваю отправить только одно, дяде Арчеру, и экран гаснет.

Не важно. Я добуду что-нибудь в доказательство своей правоты и тогда всем все расскажу. Вытащив велосипед через калитку, я запрыгиваю на сиденье и устремляюсь вперед.

Глава 24. Джона

Я просыпаюсь от запаха жарящегося бекона, который немедленно вытаскивает меня из кровати. На кухне Арчер стоит у плиты, а Милли сидит за столом, сжимая в руках дымящуюся кружку кофе. Распущенные волосы слегка небрежно ниспадают на одолженную вчера мной футболку.

– Где Обри? – спрашиваю я, занимая место рядом.

– Неясно, – отзывается Арчер, перекладывая бекон щипцами со сковороды на застеленную бумажной салфеткой тарелку. – Здесь ее нет, и она прислала странное сообщение, которое только поднимает еще больше вопросов.

– А что там?

Арчер ставит тарелку на стол рядом со свернутой в трубку местной газетой.

– Она написала: «Родимого пятна не было».

Милли утаскивает ломтик бекона еще прежде, чем Арчер убирает руку. Я беру себе два и интересуюсь:

– И что это значит?

– Сами все утро гадаем. – Милли ломает хрустящую полоску пополам и отщипывает кусочек. – Ну, то есть у самой Обри оно есть, так что… – Она пожимает плечами: – Ей нет смысла писать нам о своем.

Арчер опускается на стул, озабоченно хмурясь.

– Плохо, что она не берет трубку.

– Наверное, телефон сел, – отвечает Милли. – Мой тоже почти разрядился.

Развернув газету, Арчер принимается ее перелистывать.

– Половина новостей о матушке, – бормочет он. – Вот уж по чему я точно не буду скучать, когда уеду.

Милли передергивается.

– Опять про бал пишут?

– Нет. Какая-то картина из ее коллекции продана на «Сотбис» за баснословную сумму. – Он переворачивает страницу. – Вообще-то матушка никогда не разбиралась в искусстве. Вкус у нее был просто ужасный, мы вечно над этим подшучивали. Наверное, Терезе за столько лет все же удалось сделать из нее знатока.

Мы с Милли обмениваемся взглядами, и я вижу на ее лице отражение собственных мыслей: «Снова Тереза!» Вчера мы несколько отвлеклись от этого разговора, но, кажется, она не совсем адекватна. Есть что-то жутковатое в женщине, которая почти все время проводит в стенах особняка у моря и общается только со своей хозяйкой. Однако прежде чем кто-то из нас успевает сказать что-нибудь, в дверь звонят.

Арчер, сдвинув брови, поднимается с места.

– Наверное, Обри.

– А что, разве там заперто? – спрашивает Милли.

– Вряд ли, но… – Не договорив, он выходит из кухни.

Мое внимание тут же переключается обратно на Милли, которая продолжает грызть бекон.

– Привет, – говорю я. От одной мысли, что мы снова одни, по коже пробегает короткий электрический разряд. Пусть даже это всего лишь на минуту.

Милли проглатывает кусочек и отпивает кофе.

– Ну, привет.

– Классная футболка.

– Спасибо. Очень удобная.

Мои глаза опускаются ниже, на ее ноги.

– Должен признаться, у меня возникают всякие… мысли.

– Держи их при себе, – откликается она, однако на губах у нее мелькает улыбка.

Доносящиеся до нас неразличимые голоса становятся громче. В кухне вновь появляется Арчер, а сразу за ним – Хейзел.

– …Простите, что прервала ваш завтрак, – говорит она, потом, заметив нас, виновато машет. – И ваш тоже. Привет, ребята.

– Привет, – отзываемся мы.

Арчер показывает на свободный стул.

– Ничего страшного. Может, присоединишься?

– Нет, спасибо. Я просто хотела отдать вам кое-что… – Она расстегивает большую сумку, висящую на плече, и перебирает содержимое. – Вы спрашивали, нет ли чего-то еще в дедушкиных бумагах, адресованного вам или мне. Я вчера вечером перебрала кучу всего, и вот на этом был приклеен стикер с моим именем, так что – держите.

Хейзел вытягивает лист бумаги и передает Арчеру. Милли подается вперед.

– Что там?

Тот пробегает лист глазами, переворачивает и продолжает читать с другой стороны.

– Похоже, медицинское заключение матушки. И диагноз… – Он осекается и сдвигает брови. – Не может быть. Это какая-то ошибка.

– А? – Милли, привстав, заглядывает через плечо. – Что такое… гипертрофическая кардиомиопатия? – медленно, по слогам произносит она.

– Состояние, когда мышцы сердца аномально утолщены, – отвечает Арчер. – Иногда незначительно, иногда очень сильно – в зависимости от серьезности заболевания. У отца оно было, как выяснилось после смерти. Так что это наверняка ошибка. Просто имена перепутаны – вместо него вписали матушку.

– А когда он умер? – спрашивает Хейзел.

Арчер задумывается.

– В конце девяносто пятого.

– А заключение от девяносто шестого, – указывает она. – И тут результаты эхокардиограммы и прочее.

– Хм… – На лбу у Арчера прорезается морщина. – То есть, если я правильно понимаю, у матери то же самое, что и у отца? Но она прожила с этим… сколько там получается? Двадцать пять лет? Видимо, в ее случае все не так серьезно. Не понимаю только, зачем доктору Бакстеру адресовать тебе подобное, Хейзел? – Он возвращает лист с мягкой улыбкой. – Я уже подумываю: может, и его письмо, и отчет о вскрытии объясняются просто деменцией? При ней ведь как раз человек начинает путаться в собственных мыслях и плохо понимает, что к чему…

– Да, возможно… – неопределенно протягивает Хейзел.

– Дональд Кэмден тоже упоминал, что миссис Стори больна, – влезаю я. – При самом первом нашем разговоре. И поэтому хотел спровадить нас с острова. Правда, когда мы ее видели, выглядела она вполне нормально.

Милли закатывает глаза:

– Не думаю, что можно верить хоть одному слову Дональда, если только это ему не на руку. А его, похоже, заботит только… Стоп. Подождите-ка… – добавляет она уже тише, что-то прокручивая в голове. На щеках вдруг выступает румянец, глаза зажигаются. – Дядя Арчер, вы ведь сказали, что Милдред с годами стала лучше разбираться в искусстве, так? Что раньше у нее был просто ужасный вкус?

– Ну да. К чему ты это?

– А вчера – я не придала сразу значения, и без того странностей хватало, – но вчера в Кэтминт-хаусе я предложила Терезе посмотреть вместе игру «Янкиз» и «Ред Сокс», и та ответила, что не любит бейсбол.

– Правда? – Арчер озадаченно моргает. – Странно. Когда мы здесь жили, Тереза болела за «Янкиз». Она и Аллисон – больше никто.

– Да, знаю, – нетерпеливо обрывает Милли. – И Кайла собиралась что-то сказать Терезе, верно? А потом погибла. Доктор Бакстер тоже хотел о чем-то с вами поговорить и вдруг скончался. Так вот – что, если… Что если умерли не только они?

Арчер смотрит на нее пустыми глазами.

– Извини, Милли, но я не понимаю, о чем ты.

Та выхватывает медицинское заключение из рук Хейзел и машет им.

– У Милдред было смертельное заболевание, так? Диагноз поставили в девяносто шестом. Через год она непонятно почему разрывает все связи с детьми. А что, если она этого не делала? И не могла сделать?

Арчер и Хейзел смотрят на Милли как на ненормальную, но я, кажется, начинаю понимать. Мой взгляд падает на его телефон, забытый на кухонном столе, и меня вдруг словно волной накрывает.

– Сообщение! – На секунду у меня перехватывает дыхание. – От Обри! «Родимого пятна не было»!

– Ну да, – откликается Арчер. – Я сам вам его прочитал.

Милли, резко крутанувшись на стуле, поворачивается ко мне.

– Господи, точно! Это же о Милдред! – Она оборачивается обратно к Арчеру. Голос у нее садится. – Она стащила перчатки, когда Обри вчера пролила на нее горячий кофе! И родимого пятна на руке не оказалось, точно вам говорю! Того, большого, красного, которое у Милдред на кисти. У Обри такое же на плече, и она, видимо, потом все поняла.

Она смолкает, дожидаясь проблеска понимания на лице Арчера, но до того по-прежнему не доходит.

– В общем, получается… наверное… что в Кэтминт-хаусе живет не ваша мать и моя бабушка, а кто-то другой. Какая-то женщина, которая заняла ее место.

В кухне повисает такая тишина, что я слышу шум крови у себя в ушах.

– Какая-то женщина… – повторяет наконец Арчер безо всякого выражения. – Милли, это безумие. Нельзя просто взять и занять чужое место!

– Почему?

– Потому что… потому что… – бессвязно бормочет тот. – Потому что люди заметят!

– Если только не перестать с ними видеться, – указывает Милли.

На лице Арчера читается напряжение, он выглядит почти испуганным.

– Прекрати! Ты сама не понимаешь, что говоришь!

У него вырывается дрожащий смешок, рука проводит по лицу.

– Мне надо выпить. Это… то, что ты… не могу… – Повернувшись спиной, Арчер принимается шарить по шкафчикам. – Господи, да не может матушка быть мертва! Все бы знали! Тереза, Дональд Кэмден, доктор Бакстер…

– Вы сами слышите, кого называете? – вмешиваюсь я. Милли нужна поддержка – он буквально на грани. – Дональд Кэмден только тем и занимается, чтобы не подпустить никого из Стори близко к Милдред. Доктор Бакстер как раз пытался дать понять – что-то не так. А Тереза, она…

– Но зачем?! – развернувшись, почти выкрикивает Арчер – глаза дикие, руки по бокам сжаты в кулаки. – Зачем кому-то так поступать – и с ней, и со всеми нами?

– Ну… – Милли говорит тихо и невозмутимо, словно пытаясь успокоить испуганное животное. – Деньги – довольно веская причина. Для Дональда Кэмдена уж наверняка. И, возможно… – Она оборачивается к Хейзел, стоящей с совершенно ошарашенным видом: – Извини, но тут уже не до вежливости… На твоего дедушку двадцать четыре года назад случайно не свалилась вдруг крупная сумма?

– Милли, остановись, – хрипло говорит Арчер. – Ты заходишь слишком далеко.

Хейзел облизывает губы.

– Вообще-то да…

Пробормотав что-то бессвязное, Арчер принимается с новой энергией рыться на полках. Милли широко раскрывает глаза.

– Правда?

– Ну, то есть я сама этого ничего не видела, конечно, но мама рассказывала, что, когда она была студенткой, у него возникли серьезные проблемы с азартными играми. Дошло до того, что они могли вот-вот потерять дом, нечем стало платить за колледж, и бабушка уже грозилась подать на развод. А потом дедушка вдруг начал выигрывать… – Хейзел тяжело сглатывает. – Почти постоянно.

– Хм… – задумчиво говорит Милли. – Ну и Терезе деньги бы тоже не помешали, конечно. Но в ее случае, возможно, дело не только в них. Может, ты прав, Джона, и смерть сына сильно на нее повлияла. Или, как сказала Обри… О господи! – Впервые за все это невообразимое обсуждение в ее голосе сквозит паника. – Обри, нет! Она там!

– Главное, что не здесь, – с придушенным смешком замечает Арчер. Наконец отыскав бутылку водки, он скручивает крышку и наливает себе почти до краев. – Здесь просто сумасшедший дом.

– Нет, дядя Арчер, вы не понимаете! – Милли хватает его за плечо и изо всех сил рывком разворачивает к себе, прежде чем тот успевает взять стаканчик. – У нее ключ-карта от ворот Кэтминт-хауса! Обри увидела ее там вчера и стащила!

У меня, как наверняка и у нее, подскакивает пульс – я понимаю, к чему она клонит.

– Обри там, я уверена! В особняке! – отчаянно продолжает Милли, не отпуская дядю. – Отец все лето ей внушал, что надо быть активней. Она хочет найти подтверждение тому, что видела.

Арчер молчит, и она резко встряхивает его за плечи.

– Если даже не верите мне, поймите хотя бы, что все очень плохо!

– Господи… – Он как-то обмякает лицом и, обернувшись, тоскливо оглядывается через плечо на выпивку. Я уже жду, что сейчас он протянет руку и схватит стаканчик, однако вместо этого Арчер втягивает воздух через зубы и поворачивается к Хейзел, которая так и стоит, застыв на месте: – Ты на машине?

Та моргает, словно пытаясь очнуться от наваждения.

– Да, возле тротуара стоит. «Рейнджровер».

Сунув руку в карман, она кидает Арчеру ключи. Поймав их одной рукой, тот бросается в гостиную и выскакивает за дверь.

Аллисон, 18 лет. Август 1996 года

Подруга Арчера Джесс завела новую собаку, в которую он буквально влюбился.

– Я бы убил за тебя, Сэмми, – ворковал он, склонившись над мелким терьером на крупнозернистом песке Короткого пляжа. Тот, вне себя от такого внимания, все норовил лизнуть Арчера в лицо. – Да-да, убил бы.

– Это уж чересчур, – проговорила Аллисон.

– Ну, не человека, конечно, – уточнил он, почесывая псу за ухом. – И не другую собаку, само собой. И не кошку. Какого-нибудь грызуна, например. Уже больного, который и так вот-вот умрет.

– Слышал, Сэмми? – Аллисон опустилась рядом. Пес тем временем влез Арчеру на колени. – Если тебе будет досаждать какая-нибудь полудохлая крыса – то вот он, твой защитник.

Она обвела взглядом заполненный пляж. Народ в основном кучковался вокруг двух небольших костров. Последние несколько лет та самая подруга Арчера, Джесс Каллахан, которая жила неподалеку от изгибающегося полумесяцем центрального отрезка, на все свои дни рождения устраивала тут вечеринки. Ее старший брат Крис служил в местном отделении полиции – это было страховкой, что, пока все идет нормально, проблем не будет. Сегодня он даже завез пару бочонков пива, прежде чем отправиться на дежурство. «Да здравствуют наши бравые хранители порядка!» – поприветствовал этот жест Арчер.

– Кажется, мы одни с тобой здесь трезвые, – заметил он же теперь.

– Похоже на то.

Аллисон знала, почему не пьет она сама – и почему сидит за камнем с братом и собакой, вместо того чтобы присоединиться к веселящимся, – но насчет него не была уверена.

– Кстати, а тебя что останавливает?

– Ну, ты была в чем-то права тогда, перед летним балом, насчет того, что я вечно надираюсь до соплей.

– Я не так сказала, – возразила Аллисон. – И потом извинилась вообще-то. Я просто перенервничала. Ничего такого я не имела в виду.

– Но на самом деле так оно и есть. Я всегда перегибаю палку. На каждой вечеринке одно и то же. Думаю, что сейчас только немного выпью, а потом раз – и уже ничего не соображаю. – Сэмми завалился на спину, задрав лапы, и Арчер с готовностью почесал ему пузо. – Так что хочу попробовать – может, и без этого будет неплохо?

– И как, получается?

– Честно говоря, не очень. – Он криво улыбнулся. – Без обид.

– Да ладно.

Аллисон тоже было не особо весело. Она вообще не особо сюда рвалась, но и дома торчать не хотелось. Мэтт тоже должен был появиться, и она не собиралась что-то пропускать только из-за него. Отчасти даже подумывала все-таки поговорить с ним и наконец рассказать о беременности. Однако, едва оказавшись здесь, поняла – не вариант. Мэтт, перебрав с алкоголем, бесцельно бродил по пляжу и всех спрашивал про Кайлу, забыв, что она по выходным допоздна работает в офисе Дональда Кэмдена.

– Волны – просто жуть, – заметил Арчер.

– Все этот холод, – откликнулась Аллисон, натягивая рукава свитера на кисти, когда налетел особенно сильный порыв ветра. – Течения как с ума сошли.

Арчер, который был только в футболке с длинным рукавом, поежился.

– Пойду возьму свитер из машины.

Он поднялся на ноги. Сэмми так и запрыгал вокруг.

– Тоже хочешь со мной, песик? – проворковал Арчер. – Да, дружок, пойдем вместе, пойдем. Вот хороший мальчик!

– Какая же ты балда! – рассмеялась Аллисон.

– Тебе ничего не нужно?

«Нужно. Домой», – подумала она, но вслух сказала:

– Нет, я пойду поищу Адама.

Может, он согласится прерваться на пятнадцать минут и отвезти ее в Кэтминт-хаус. Ей и так уже удалось продержаться здесь почти час – это можно считать маленькой победой.

На ходу Аллисон настороженно оглядывалась, опасаясь наткнуться на Мэтта, но того нигде не было видно. Как и старших братьев. Она дважды обошла сборище у костров, но так их и не увидела. Арчер вернулся и болтал с Робом Валентайном, накинув свитер на плечи и уже со стаканчиком в руке. Отсутствовали только Адам, Андерс и Мэтт. Может, уехали? Нет, «БМВ» и ярко-зеленый мопед по-прежнему стояли на месте.

С нарастающей тревогой Аллисон двинулась дальше по пляжу. Только бы братья не вздумали затеять драку. Мэтт, конечно, паршиво повел себя тогда в кофейне, но двое на одного – это нечестно.

Аллисон дошла уже до самого края, где берег становился каменистым и стояли кабинки для переодевания. Там обычно обжимались парочки, но сейчас никого не было. Морщась от ветра, швырявшего песок прямо в лицо, она двинулась дальше.

За кабинками в море выдавался причал, возле которого плясали привязанные гребные лодки. На самом краю Аллисон наконец заметила два знакомых силуэта – высокий, Адама, и пониже, Андерса, – и ускорила шаг.

Оба не сводили глаз с пенящихся волн и не заметили ее приближения.

– Видишь что-нибудь? – спросил Адам, повышая голос, чтобы перекричать ветер.

– При таком-то течении? Ничего мы уже не увидим.

– Черт, Андерс! – У старшего брата вырвался нервный, хриплый смешок. – Напомни мне никогда не переходить тебе дорогу.

От этого короткого обмена фразами и неотрывных взглядов братьев на бушующее море у Аллисон по спине пробежали мурашки. Ей не хотелось даже знать, о чем они говорят, и она едва не развернулась, чтобы убраться подальше, возвратиться на праздник. Однако что-то ее удержало. Протянув руку, она потрясла Адама за плечо и окрикнула, от чего тот чуть не подпрыгнул.

– Эй! Что это вы здесь делаете?

Глаза обернувшегося Андерса блеснули в лунном свете.

– Избавляемся от проблемы.

Глава 25. Обри

Оказавшись за воротами, я прячу велосипед за густыми зарослями жимолости. Выхожу к подъездной дорожке, обдумывая дальнейшие действия. Не могу же я просто подойти к главному входу Кэтминт-хауса: «Эй, привет, не плюнете для меня в чашку? Мне бы только образец ДНК, и больше я вас не побеспокою».

Одна мысль об этом заставляет почувствовать себя какой-то чокнутой. Нормальные люди не проникают в особняк своей бабушки в поисках доказательств того, что та – самозванка. Всю дорогу, налегая на педали, я пыталась найти другое, более разумное объяснение исчезнувшего родимого пятна.

Может, Милдред его удалила? Я сама просила об этом родителей, когда меня совсем извели в младшей школе. «Ты должна им гордиться, – сказал тогда отец. – Как твоя бабушка. Она бы ни за что не согласилась отказаться от части себя из-за других». В кои-то веки совет был дельным, но мама все же согласилась сводить меня к нескольким пластическим хирургам. Все сказали одно и то же – пигментация слишком яркая и глубокая. От лазера станет, наверное, несколько бледнее, но удалить совсем не получится.

Может быть, замазала чем-то – тональным кремом, например? Однако как же тогда перчатки? Зачем носить их постоянно, даже летом в жару?

Может, я просто не заметила? Нет, исключено. Я знаю это родимое пятно как свои пять пальцев – и именно чуть ниже них оно бы располагалось у бабушки. Я не могла просмотреть то единственное, что у нас с ней общего. Его там не было. Я уверена.

Мне удается незаметно пробраться вдоль края дорожки за зарослями кустов и обойти дом. Я останавливаюсь, оглядывая залитый солнцем задний двор, на удивление большой – с расстояния нам казалось, что Кэтминт-хаус стоит прямо на краю утеса. Здесь все не так ухоженно: трава давно не стриженна, кусты разрослись, цветники выглядят запущенными. Снизу доносится рокот волн, разбивающихся о скалы, и слабые крики кружащих над ними чаек.

«Что я делаю?!» – ужасаюсь я вдруг, попятившись. Это же вторжение в чужую собственность! Мало того, я собиралась еще и в дом вломиться, хотя мне ясно сказали держаться подальше. Меня могут арестовать, и все ради чего? Надо было просто сообщить о своих подозрениях, и пусть полиция разбирается.

И тут я вижу наполовину открытое окно первого этажа, примерно на уровне человеческого роста. Оно словно приглашает в дом. Подкравшись и оказавшись прямо под ним, я приподнимаюсь на цыпочках и заглядываю внутрь. Комната красиво отделана, с лепным карнизом под потолком и люстрой искусной работы. Однако используется она как кладовая. Всюду груды каких-то коробок, скатанные рулоны ковров и аккуратно поставленные друг на друга стулья. За открытой дверью виден тускло освещенный коридор, из которого не доносится ни звука.

Неужели решусь? Я правда способна на такое? Все еще сомневаясь, я хватаюсь за подоконник. Здесь, на острове, я совсем забросила физкультуру и успела потерять мышечную силу, но подтягивание мне всегда хорошо давалось.

Сделав глубокий вдох, я приподнимаюсь на руках – к собственному удивлению, довольно легко. Ноги перебирают по стене, пытаясь найти опору. Ладони чуть не соскальзывают, но мне удается перебросить одну вперед и ухватиться за внутренний край подоконника. Это дает возможность подтянуться дальше. Некоторое время я лежу животом на окне, пытаясь отдышаться, потом пролезаю в комнату.

Оказавшись на полу и пригнувшись, я разминаю ноющие кисти. «Что, папа, – думаю я, поднимаясь, – сильные руки тоже иногда могут пригодиться?»

Понятия не имею, в какой части дома я. Стащив кроссовки и оставив их у окна, я босиком шлепаю к двери. Бесшумно пробираюсь по коридору, замирая после каждого шага, и наконец оказываюсь у лестницы. Здесь я задерживаюсь надолго, чутко прислушиваясь, нет ли кого наверху, но оттуда не доносится ни звука.

Осторожно, легко ступая, поднимаюсь по ней, пока не добираюсь до площадки. Вокруг такая тишина. Немного осмелев, я начинаю шагать быстрее. Возможно, мне повезло и дома никого нет.

Взобравшись по следующей лестнице, круче и у́же первой, я останавливаюсь перед дверью на самом верху. Обхватив ручку, я медленно поворачиваю ее до конца. Под нажимом створка открывается с чуть слышным скрипом. Я оглядываю широкий коридор: комнаты идут по обеим сторонам. Сердце у меня начинает стучать быстрее – кажется, мне удалось отыскать черный ход к спальням. Как раз то, что нужно, – чтобы наверняка взять что-то из личных вещей бабушки, надо попасть в ее покои.

Бесшумно приблизившись к первой двери, я резко распахиваю ее и переступаю порог. И сразу же понимаю, что комната уже давно необитаема, – по какому-то затхлому, заброшенному духу. Старомодные занавески и постельное белье не меняли, кажется, много лет. На кровати красное одеяло с надписью большими белыми буквами «Школа Мартиндейл», в углу две клюшки для лакросса…

Стоп. Уж не папина ли это комната?! Прокравшись внутрь, я замечаю на стене у окна фото в рамочке – то же, что видела в кондитерской: отец с бабушкой держат уродливую картину и улыбаются в камеру. Я впиваюсь взглядом в руку, на которой отчетливо видно большое родимое пятно.

– Отличный снимок, не правда ли?

Резко обернувшись, я вижу в дверях бабушку – или кто она есть на самом деле. Сперва в глаза мне бросается только то, что на сей раз она одета куда скромнее и без перчаток. И только потом я замечаю у нее пистолет – маленький, с перламутровой рукояткой, такой красивый, что даже не подумаешь…

– Нет-нет, он настоящий. И заряжен, – говорит женщина, делая шаг в комнату. – Когда две пожилые леди живут одни, осторожность не помешает.

Она смотрит на меня почти с сочувствием.

– Ты правда думала, что мы не получаем предупреждение, когда ворота открываются?

Я облизываю вдруг пересохшие губы.

– Так что – вы… специально меня впустили?

– Я даже сама открыла тебе окно.

Какая же я дура!

– Ну, в общем, вы меня поймали. – Мне удается выдавить виноватый смешок. – Я только хотела еще раз взглянуть на это место. Попробовать отыскать комнату отца. И, раз у меня получилось… я сейчас просто уйду.

– Нет. – Она делает ко мне еще шаг, и сердце у меня обрывается. – Я вчера все думала, успела ты рассмотреть мою руку или нет. Видимо, все-таки да?

Парализованная ужасом, я не могу даже кивнуть.

– И вот ты здесь. Дочка Адама… Было бы драматично, если бы я подстрелила тебя прямо в его старой комнате, приняв за грабителя, не правда ли?

– Я рассказала другим, – выпаливаю я как можно убедительнее. – О том, что видела. Всем: дяде Арчеру, Милли, Джоне и…

Бабушка, Милдред, склоняет голову набок.

– И поэтому ты здесь совсем одна?

Внутри все холодеет. Мне удалось послать только одно сообщение дяде Арчеру, и вряд ли он понял его смысл.

– Что вы сделали с моей бабушкой? – дрожащим голосом спрашиваю я.

– Ничего.

Ответ звучит без малейшего промедления и так уверенно, что я сразу понимаю – это правда.

– Она умерла по естественным причинам двадцать четыре года назад. Я нашла ее здесь. Она любила проводить время в комнате Адама после его отъезда. – Глаза женщины сверкают. – Тот всегда был любимчиком, хотя меньше всех уделял матери внимание.

– Вы Тереза, – догадываюсь я. Она даже не отрицает. – Но… но тогда другая Тереза…

Она не спешит удовлетворить мое любопытство.

– Так странно… – задумчиво говорит она. – Я отняла у Адама все, что только могла, но этого по-прежнему, кажется, недостаточно. Может быть, будет справедливо забрать у него единственного ребенка?

Сердце уходит у меня в пятки. Я уже готова выпалить: «Я не единственная!», когда она добавляет:

– В конце концов, он ведь забрал моего.

Мир словно переворачивается у меня перед глазами.

– Мой отец… убил вашего сына?

– В каком-то смысле.

Громкий треск заставляет нас обеих вздрогнуть. Я инстинктивно подаюсь к окну, но замираю от окрика Терезы:

– Стоять!

Мне, однако, удается рассмотреть большой черный внедорожник, несущийся через лужайку. Это самое желанное зрелище сейчас!

– Тесс! – доносится снизу громкий, возбужденный женский голос. – Тесс, кто-то едет прямо к дому! Тесс!

– Я вижу! – кричит в ответ Тереза.

Для человека, в дом которого вот-вот ворвется автомобиль, она на удивление спокойна. Однако машина останавливается в паре шагов от главного входа. Я с облегчением и опаской вижу, как из нее вылезает дядя Арчер.

– Стало быть, ты не врала, – замечает Тереза. – Что ж, полагаю, мы и так долго продержались. Пора встретить неизбежный конец.

Рука с пистолетом слегка опускается, и я чувствую проблеск надежды, однако лицо женщины застывает в твердой решимости.

– Идем.

Тереза переступает порог, сделав мне знак следовать за ней, и выходит на балкон, с которого на второй этаж спускается лестница.

– Проводи нашего гостя на застекленную террасу, – бросает она вниз. – Скажи, что Обри будет там.

– Что вы собираетесь делать? – с тревогой спрашиваю я. – Не трогайте его, пожалуйста!

От мысли о том, что дядя Арчер может пострадать из-за меня, мне становится нехорошо.

– Спускайся, – грозно командует она, и я немедленно повинуюсь.

Послушно выполняя все распоряжения – после ступенек налево, направо в коридор, снова направо, – я оказываюсь на пороге большой комнаты, три стены которой сплошь остеклены от пола до потолка. В центре, возле женщины, которую я считала Терезой Райан, стоит дядя Арчер.

– Обри! – выкрикивает он.

Бросившись ко мне, он раскрывает рот, чтобы еще что-то сказать, однако рядом со мной возникает настоящая Тереза с пистолетом в руке. Арчер застывает на месте, их взгляды встречаются…

– О господи! – хрипло говорит он, одной рукой хватаясь за грудь. – Так это правда! Я думал, здесь какая-то ошибка, но… вы не моя мать! – У него дергается мускул на щеке. – Окажись я вблизи раньше, я бы сразу все понял.

– Это неизвестно, – возражает Тереза. – Мы видим то, что ждем увидеть. Но теперь ты, полагаю, понимаешь, почему мне пришлось разорвать с вами связи. Даже с тобой, хотя ты во всем этом был практически не замешан, – добавляет она не то чтобы смягчившимся, но чуть менее стальным голосом.

– В чем? – спрашивает Арчер. – Зачем вам это? Что мы вам сделали? – Его взгляд мечется между Терезой, пистолетом и мной. – Все из-за того, что случилось с Кайлой? Или с Мэттом?

– Пола… – произносит она. Я не понимаю, к кому она обращается, пока вторая женщина не делает шаг вперед. – В доме прохладно. Разожги, пожалуйста, огонь в южной гостиной и оставь нас. Мы здесь обсудим… – она делает паузу, и глаза ее сверкают, – …то, что случилось с Мэттом.

– Ты уверена, Тесс? – нервно переспрашивает другая.

– Абсолютно, – откликается Тереза, и Пола выходит мимо нас в коридор.

Дядя Арчер делает глубокий вдох.

– Мэтт утонул, и это ужасно, конечно…

– Он не утонул, – резко обрывает Тереза. – Его убили. В тот вечер на Коротком пляже. Мэтт ни за что бы не полез в воду сам. Каким бы пьяным он ни был, он не дурак и знал, какое там подводное течение в такую погоду. Твой братец Андерс, эта змея, сказал, что Кайлу унесло волнами, ее надо спасать.

– Кайлу? – ошеломленно повторяет дядя Арчер. – Но ведь ее там даже не было!

Тереза криво усмехается:

– Да. И Андерс прекрасно это знал. Он просто соврал, чтобы заманить Мэтта в воду, отлично понимая, что тот, скорее всего, не выберется. А Адам… Адам стоял рядом и не остановил его! – Ее всю трясет, расширенные глаза блестят. – Даже не попытался!

Эти слова буквально звенят у меня в ушах, так что я едва слышу вопрос дяди Арчера:

– Откуда вы можете знать?!

– Кайла, – отвечает Тереза. – Андерс однажды напился и все ей выболтал. Потом, наверное, даже не помнил. Но она передала мне. Сказала, что он всегда с ума сходил от ревности, а потом совершенно вышел из себя, когда тем самым летом Аллисон забеременела от Мэтта. – Видя выражение лица дяди Арчера, она горько усмехается. – Ты не знал? Я тоже. Представить только – у меня мог быть внук. Общий с вашей матерью. Однако у Аллисон случился выкидыш.

– Правда? – тупо переспрашивает дядя Арчер.

– Да. – Тереза сжимает губы. – И она знала, что произошло с Мэттом. Андерс сказал ей в тот же вечер. Надо отдать ей должное – она по крайней мере подняла тревогу. Однако братьев не выдала, и все посчитали это несчастным случаем.

– Значит, Кайла вам все рассказала, – медленно произносит дядя Арчер, – а вы убили ее? Накачали наркотиками и усадили за руль? – Тереза вздрагивает, и он продолжает давить на больное: – Фред Бакстер передал мне настоящий протокол вскрытия. В ночь гибели в ее крови был транквилизатор.

– Так вот почему она спрашивала про Кайлу, – замечает Тереза, бросив на меня взгляд, будто я какой-то неодушевленный объект.

– Вы убили невинную девушку и после этого еще изображаете из себя жертву?! – повышает голос дядя Арчер.

– Это сделала не я, – возражает она. – Все случилось как-то сразу… Когда я узнала про Мэтта, то была вне себя от горя и ярости. Мне хотелось только одного – чтобы твои братья и сестра за это поплатились. А потом умерла ваша мать… – Ее глаза смотрят словно куда-то вдаль. – Кроме нас с ней во всем доме никого не было. Я позвонила Дональду Кэмдену, потому что… потому что мы тогда обращались к нему по любому вопросу. Он сказал – теперь дети в два счета растратят все состояние Абрахама и Милдред. И у меня вдруг появилась идея.

Уголки ее рта слегка приподнимаются в жутковатой улыбке.

– Сперва она мне самой показалась смехотворной. Но Дональд за нее ухватился. Он всегда хотел прибрать к рукам денежки ваших родителей. Мы посвятили в замысел Фреда Бакстера, который был по уши в долгах, и обещали покрыть их все, если тот продолжит изображать моего врача. Милдред мы похоронили здесь же, возле особняка. Я вызвала свою сестру Полу, чтобы она заняла мое место. Потом Дональд написал вам те письма.

Лицо Терезы суровеет.

– Однако Кайла все пыталась снова меня увидеть. Хотела узнать, из-за чего миссис Стори разорвала контакты с детьми – из-за того, что я ей рассказала? Мы несколько раз разговаривали по телефону, я пыталась успокоить девушку, но та была неумолима. Когда я перестала ей отвечать, она взялась за Фреда Бакстера. Он убеждал ее успокоиться и не волноваться. А потом она спросила Дональда. И тот… в общем, он решил – если ее не остановить, это может стать для нас проблемой. Люди узнают, что у меня были причины ненавидеть младших Стори. И взял дело в свои руки. – В ее голосе появляются нотки вины: – Мы с Фредом никогда бы не согласились на это. Но мы узнали обо всем слишком поздно.

– Ну да, вы двое просто святые, – ледяным тоном говорит дядя Арчер, потом вдруг резко втягивает воздух и спрашивает: – С Фредом ведь случилось то же самое?! Он начал болтать лишнее, пытаясь свести все воедино, и Дональд снова «взял дело в свои руки»? Утопил старика на его собственном заднем дворе?

Арчер шагает вперед, и мне в шею немедленно упирается что-то твердое и холодное. Я поневоле тихонько вскрикиваю, и он застывает на месте.

– Не забывай, кто здесь контролирует ситуацию, – роняет Тереза.

Он поднимает руки.

– Я не двигаюсь, ладно? Но все ведь и так кончено. Вы должны понимать – на сей раз загнать джинна обратно в бутылку не получится.

– Да, вероятно. Однако позволю себе не согласиться – кончено еще не все. Вот в чем дело… – задумчиво протягивает она. – Пожалуй, Адам из троих самый худший. Об Андерсе никогда нельзя было сказать доброго слова, а Аллисон просто слаба. Но Адам… Я обожала этого мальчика. Всегда была на его стороне, когда родители начинали слишком давить. Все бы для него сделала! А он мог спасти моего сына, но даже пальцем не пошевельнул. Надо было только сказать: «Остановись!» – хоть тому, хоть другому. Они бы послушали. И Мэтт остался бы жив.

Я наконец понимаю, что имел в виду доктор Бакстер, говоря об отце. «Глупый мальчишка. Одно слово, и он мог бы все изменить». Меня вдруг охватывает сочувствие к стоящей рядом женщине, однако зловещий щелчок прямо возле уха тут же смывает все эмоции, кроме страха.

– Проблема в том, что Адам недостаточно страдал, – напряженным голосом говорит Тереза. – Он не знает, что такое потерять ребенка.

У дяди Арчера тревожно округляются глаза:

– Тереза, нет!

– Что еще мне делать с дочерью Адама? Просто отпустить ее? Как он отпустил моего сына?

Я в панике хватаю ртом воздух. Пробегает мысль – кажется, пахнет бензином. Или это дым?

– Вы злы на нашу семью, я понимаю. И у вас есть на то причины. Но если хотите свести счеты – сведите их со мной. Не с Обри, – убеждает дядя Арчер. Он прижимает руки, которые держал поднятыми, к груди, будто обозначая мишень. – Выместите все на мне. Я тоже там был. Мог что-то сделать, но не сделал. Как и за всю свою чертову жизнь.

– Не надо, – едва выговариваю я. Сердце у меня бьется почти в горле.

– Кайла говорила, что ты не знал, – резко бросает Тереза. Запах дыма чувствуется все явственней. – Или все-таки знал?

Глаза Арчера мечутся между ней, пистолетом и мной, в конце концов останавливаясь на мне. Напряженное выражение на лице смягчается. У меня сжимается сердце, а потом грудь вдруг переполняется теплом. Этот взгляд, который я никогда не видела прежде… Отцовский взгляд.

– Знал, – просто говорит дядя.

Все происходит с молниеносной быстротой. Пистолет отрывается от моей шеи. Рука Терезы перемещается, и я реагирую почти рефлекторно, изо всех сил толкнув ее плечом. Она теряет равновесие и летит на пол. Оглушающий звук выстрела наполняет комнату, кто-то вскрикивает. Мой локоть пронзает острая боль, когда я падаю сверху. Снова раздается крик. На полу возле меня растекается красная лужица, но я выворачиваю шею, отчаянно пытаясь разглядеть дядю Арчера.

– Обри! – Он оказывается прямо надо мной, в одной руке пистолет, и я от облегчения чуть не теряю сознание. – Ты ранена?!

– Вроде бы нет… – Я поднимаюсь с Терезы – та стонет, лежа неподвижно. Ее левая нога окровавлена, по полу растекается лужа крови. Лицо спрятано в сгиб локтя, дыхание тяжелое. – Кажется, я ее ранила.

– Она сама себя подстрелила, – мрачно отвечает Арчер. – Надо вызвать помощь. У тебя есть телефон?

– Мой сел.

Я встаю. Действие адреналина постепенно отпускает, и запах гари наконец ощущается уже в полную силу. Снаружи за стеклами стоит зыбкое дымное марево.

«Пола, разожги, пожалуйста, огонь в южной гостиной», – сказала Тереза, отсылая сестру. Я делаю шаг за порог и выглядываю в коридор. До меня откуда-то доносятся треск и шипение. Мокрый пол блестит. «Ты уверена, Тесс?» – «Абсолютно».

– Здесь что-то не так, – говорю я.

И в этот момент коридор охватывает пламя. Я отшатываюсь.

– Господи! – выкрикивает дядя Арчер. – Надо выбираться! Вставайте!

Он склоняется над Терезой, пытаясь поднять ее. Та протестующе стонет, и он подхватывает ее на руки. Она безвольно повисает, как тряпичная кукла.

– Обри, на лестницу! Слева от тебя!

– Здесь не выбраться!

Все вокруг меняется в мгновение ока. Огонь повсюду, пляшущие языки пламени охватывают холл внизу. Дым вздымается клубами. Кашляя, со слезящимися глазами, я выскакиваю обратно на террасу.

– Это единственный выход! – Дядя Арчер бросается мимо меня с Терезой на руках, но тут же отступает, закашлявшись. – Ладно, попробуем по-другому.

Опустив ее на кожаное кресло в углу, он хватает второе и запускает в ближайшее окно. Стекло разлетается во все стороны. Я прикрываю рот и нос руками – дыма в комнате только прибавляется. Дядя Арчер сдергивает с декоративной вешалки длинный старомодный зонтик и сбивает с переплета острые осколки. Я со вторым бросаюсь на помощь и выглядываю наружу. Сердце у меня обрывается.

– Слишком высоко!

– Сделаем веревку, – откликается дядя Арчер.

Он хватает покрывало со спинки дивана. Я срываю с окна полупрозрачные занавески и оглядываюсь в поисках еще чего-нибудь подходящего. От двери доносится какой-то рев, и я с ужасом вижу, как пламя, метнувшись по карнизу под потолком, перекидывается на ближайший книжный шкаф. Сперва это всего лишь оранжевая полоска вдоль верхней полки, но мгновение спустя он вспыхивает целиком.

Дядя Арчер крепким двойным узлом привязывает покрывало к ножке старомодного тяжелого дивана возле окна, а другой конец – к занавескам, которые в моих руках кажутся почти невесомыми.

– А выдержит? – сглатываю я. – Не порвется?

Подергав, дядя Арчер затягивает сильнее и окидывает комнату взглядом. Книжный шкаф охвачен огнем, потолок над ним тоже начинает гореть. Все в серо-черном дыму, дышать нечем даже возле разбитого окна. Лизнув ковер, пламя разбегается по его поверхности.

– Должно выдержать. – Дядя Арчер выбрасывает свободный конец наружу. – Ты первая, Обри. Постарайся расслабиться и приземлиться на ноги.

Спорить нет времени. Я перехватываю покрывало пониже узла на ножке дивана и свешиваюсь в окно. Осколки режут руки, бледно-зеленая ткань пропитывается кровью. Я спускаюсь так быстро, как только могу, и не успеваю даже глазом моргнуть, как заканчивается и покрывало, и занавеска, а я словно едва продвинулась вниз. Не знаю, сколько еще осталось до земли, но это уже не важно. Другого выхода нет. Разжимаю руки и падаю.

Приземляюсь на ноги, но колени подгибаются, и я валюсь на бок, сильно ударившись. Все тело болит, однако перевернуться и посмотреть на особняк я могу. Нижний этаж весь охвачен пламенем. Из окна, откуда я только что вылезла, валит дым. Занавеска болтается над землей примерно на высоте человеческого роста. Ни дяди, ни Терезы не видно.

Сложив ладони вокруг рта рупором, я кричу:

– Дядя Арчер! Спускайтесь! – Борясь с подступающей паникой, пытаюсь встать. Правую ногу пронзает боль, и я вновь падаю на колени. – Все в порядке, тут невысоко! Быстрее!

В окне по-прежнему пусто. У меня болят легкие, кричать тяжело, но я снова и снова продолжаю звать дядю, пока горло не начинает саднить.

Наконец он появляется. Слава богу! Через плечо свисает Тереза, и выбираться из окна приходится мучительно медленно. Она то ли без сознания, то ли просто не хочет ничем помочь, и когда я вижу, как дядя борется там, в валящих черных клубах, у меня проносится злая мысль: «Брось ее! Просто брось!»

Однако он этого не делает. Дюйм за дюймом он медленно спускается по импровизированной веревке, пока окно не озаряют оранжевые всполохи и она не обрывается. Оба падают, и кто-то душераздирающе кричит, словно умирающий зверь. Только через несколько секунд я понимаю, что это я сама.

– Дядя Арчер!!!

Я подползаю к неподвижному клубку тряпья и человеческих конечностей, рухнувшему в нескольких шагах. Лицо Терезы обращено ко мне, неподвижные глаза пусты. Я испускаю новый животный крик и, миновав ее, хватаю руку дяди.

– Пожалуйста, – шепчу я, обхватывая запястье и поворачивая ее ладонью вверх. – Прошу…

Только ощутив под пальцами слабый пульс, я начинаю плакать навзрыд.

Глава 26. Милли

Кэтминт-хаус в тот день сгорел дотла. Сестра Терезы, Пола Донахью, разлила повсюду бензин, подожгла и исчезла. Полицейские всю неделю прочесывали Чаячий остров и следили за всеми местными аэропортами, но так и не напали на след. Наверняка та сбежала из страны с фальшивыми документами и живет теперь припеваючи на денежки, которые они с Терезой украли у Милдред и перевели в офшоры. По крайней мере, Дональд Кэмден, у которого такой форы не было, арестован прямо в своем офисе и ждет теперь суда в тюрьме.

Обри при падении растянула лодыжку, у дяди Арчера оказалось сотрясение и вывих плеча. Тереза Райан, по заключению экспертов, скорее всего, задохнулась в дыму еще до удара о землю.

Вся территория сейчас является местом преступления, проход туда закрыт. Однако на следующий день после пожара мы с Обри и Джоной доехали до поворота дороги, откуда впервые увидели дом. На расстоянии никаких следов разрушения рассмотреть не удалось, но чистый горизонт там, где раньше возвышался особняк, вызвал бурю эмоций. Вся история моей семьи, все наследие Абрахама и Милдред, место, где прошло мамино детство, – все это вдруг исчезло в один миг.

Мама прибыла на следующий же день и, как обычно, взяла дело в свои руки.

– Здесь оставаться нельзя, – заявила она, едва переступив порог бунгало дяди Арчера. – Слишком ненадежное место, а репортеры сейчас буквально с ума сойдут.

В мгновение ока мы переселились в один из шикарных арендных домов семьи. И все последние дни мама крутится как белка в колесе, служа нашей связью с внешним миром – полицией, судмедэкспертами, репортерами и юристами – и пытаясь распутать продолжавшийся больше двух десятилетий обман.

Единственное, что мы пока так и не обсудили, – это что случилось с Мэттом на Коротком пляже тем летним вечером четверть века назад. Я хотела поговорить еще в аэропорту, едва мама сошла с самолета, но она только неловко обняла меня и сказала:

– Пока никаких вопросов, ладно? Давай хотя бы переживем сегодняшний день.

И потом каждый раз повторяла то же самое. Я стараюсь не давить, понимая, как ей тяжело. Столько всего приходится улаживать, но еще хуже то, что мать, с которой она всегда надеялась примириться, оказывается, уже двадцать четыре года как мертва. И что та не была злодейкой, а женщиной, разлученной со своими детьми без возможности сказать последнее «прости».

Дядя Андерс сбежал после первой же статьи и дал после того только одно интервью для «Фокс ньюс».

– Все ложь, – заявил он по поводу истории Кайлы. – Выдумки озлобленной бывшей подружки – мир ее праху, разумеется.

То же самое сказал представитель дяди Адама, не захотевшего разговаривать с прессой лично. Парадоксально, но едва эта история прогремела, как продажи его книги десятилетней давности взлетели до небес. Только что, ровно в пять вечера, он прислал Обри сообщение, что роман попал в список бестселлеров «Нью-Йорк таймс» – в категории изданий в мягкой обложке.

– Некоторым все сходит с рук, – бормочет та хмуро, отбросив телефон.

Мы все, кроме мамы на кухне, готовим гуакамоле для ужина. Сейчас последняя неделя июля, до конца летнего сезона на острове еще далеко, но только не для нас. Обри и Джона уезжают уже завтра, и я вскоре последую за ними. Родители хотят, чтобы я пожила с папой и Сурьей, пока мама разгребает последствия разразившейся здесь катастрофы.

– Ну, не знаю, – замечает дядя Арчер, неловко кромсая одной рукой авокадо и морщась от боли. Плечо здорово его беспокоит, но он отказывается пить обезболивающие. – Твоему отцу все равно придется как-то с этим жить. По-моему, отсюда все его проблемы.

Однако, похоже, никакое другое наказание старших братьев не ждет. Дядя Андерс прав: слова девушки, погибшей двадцать четыре года назад, пересказанные женщиной, провернувшей гигантскую аферу и погибшей при пожаре, который сама и велела устроить, – не особенно убедительное доказательство.

Другое дело – общественное мнение. «Нью-Йорк пост» пару дней назад вышла с огромным заголовком «Убийство?» на первой странице, и соцсети откликнулись громовым «Еще бы!». Может, продажи книги дяди Адама и подскочили на время, но для большинства она теперь объект ненависти.

Обри по-прежнему выглядит угрюмо, и дядя Арчер меняет тему.

– Расскажи лучше, куда вы переезжаете, – говорит он, загружая неровные куски авокадо в блендер.

Взгляд двоюродной сестры проясняется. Ее мама прилетала на один день и потом снова вернулась в Орегон, чтобы утрясти все с их новым жильем.

– Ой, отличная квартира! Три спальни. И как раз на полпути между школой и маминой больницей.

– Звучит здорово, – откликается дядя Арчер.

Обри застенчиво улыбается.

– Может, заедете к нам как-нибудь? Если захотите.

Они теперь много времени проводят друг с другом, после совместного спасения из Кэтминт-хауса. Я знаю, что ей всегда будет не хватать отцовской любви, на которую дядя Адам не способен, но, может быть, это сможет в какой-то степени ее заменить.

– Обязательно, – кивает Арчер. – Но только вряд ли скоро.

У Обри вытягивается лицо, и он поспешно добавляет:

– Я на следующей неделе отправляюсь в реабилитационный центр на Кейп-Коде. Не знаю, сколько я там пробуду, но точно не меньше двух месяцев.

– Отличная новость! – в один голос восклицаем мы с Обри.

– Это давно нужно было сделать, – замечает тот. Его красный стаканчик стоит на месте, как и всегда, но все время готовки остается нетронутым. – Что потом – пока не знаю. Буду решать проблемы по мере поступления.

Дядя Арчер тяжело поднимается, словно на него вдруг навалилась страшная усталость.

– Закончите без меня, ладно? Я пойду вздремну немного.

Мы бормочем: «Да, конечно», и он выходит. На несколько минут в кухне повисает тишина, потом Джона спрашивает:

– Чем займетесь, когда вернетесь домой?

– Буду восстанавливаться после травмы, – без раздумий отвечает Обри. – Плавание – отличная терапия при растяжении лодыжки. Так что я не собираюсь бросать. – Она берет зубчик чеснока и начинает чистить. – Может, даже вернусь обратно в команду.

От изумления я выливаю в блендер слишком много оливкового масла, приходится вычерпывать ложкой.

– Серьезно?

– Там теперь новый тренер, – объясняет Обри. – Старой пришлось уйти в отпуск по беременности…

По ее лицу на секунду пробегает тень, но тут же рассеивается.

– Эта женщина как-то вела у нас занятия летом. И сейчас сама мне написала, что надеется на мое возвращение. Мне она всегда нравилась. – Обри подталкивает меня плечом: – А что насчет тебя? Как будешь проводить время с отцом? Он ведь у тебя тоже в Нью-Йорке?

– Да, – откликаюсь я, закрывая бутылку с маслом. – Мне велено спрятаться и не высовываться.

Обри с притворным простодушием распахивает глаза.

– Это что же, папарацци больше не удастся заснять тебя целующейся на пляже?

– Один раз! – говорю я, вспыхнув. Здесь свой частный пляжик, но в небе так и рыскают вертолеты в надежде заполучить удачный кадр. И как-то нас с Джоной действительно сфотографировали в океане, причем крупный план вышел на удивление четким. – Это было один раз!

Джона откашливается.

– В каком-нибудь людном месте такого не случилось бы. Мы бы просто слились с толпой. – Я непонимающе приподнимаю брови, и он поясняет: – В большом городе, например. Провиденс и Нью-Йорк не так уж далеко друг от друга. Мне где-то попадалось, что билет на автобус стоит всего тринадцать долларов…

– На сайте междугородней автобусной компании, наверное? – лукаво спрашивает Обри.

Он пожимает плечами:

– Возможно.

Я с трудом подавляю улыбку.

– Тебе ведь вроде все лето придется работать?

– Ну, не все. – Джона вдруг мрачнеет. – Правда, вы ведь теперь практически богатые наследницы, так что… Не знаю, как это будет выглядеть.

Мы практически не говорили о состоянии семьи Стори с самого разоблачения Терезы и Дональда, но оно с тех пор вечно маячит в наших головах. Мама привезла с собой на остров обещанное мне ожерелье, но я его только раз и примерила. И оказалось, что не так уж потрясающе оно на мне смотрится, как я думала. Дедушкины часы я тоже сняла. Даже странно, насколько легче без них руке – и это приятное ощущение.

Вообще, наше богатство кажется пока каким-то нереальным. А Джона – вот он, рядом, и я так же не готова с ним распрощаться, как и он со мной.

– Все будет выглядеть нормально. Более чем, – отвечаю я.

Он широко улыбается, однако я, указывая на него для весомости ложкой, добавляю:

– Только в автобусе я не поеду. Ни за что. Это не обсуждается.

Несколько часов спустя, когда Обри уже отправилась спать, а Джона рубится в какую-то видеоигру с друзьями по школе, я выхожу во двор. Мама и дядя Арчер сидят на берегу в деревянных садовых креслах. Я не хочу мешать и уже собираюсь вернуться обратно в дом, однако мама, заметив меня, приглашающе машет рукой.

– Давай я принесу тебе кресло, – приподнимается дядя Арчер, но я жестом усаживаю его обратно.

– Не надо. Они мне все равно не нравятся.

На мамином висит полотенце, и я расстилаю его на песке.

– Я как раз говорила Арчеру – так здорово, что вы с Обри сдружились, – говорит мама. Она берет со столика между ними бокал с вином – второго там нет, – и делает глоток. – Она просто сокровище. Просто не могу поверить, что столько лет почти ничего не делала для сближения младшего поколения Стори.

– Ну, в случае с Джей-Ти это было к лучшему, – стараюсь отшутиться я, потому что не хочу даже думать, что завтра Обри улетит на другой конец страны. Сообщения между нами так и будут носиться туда-сюда.

Дядя Арчер качает головой:

– Насчет этого парня у меня все еще есть надежда. По крайней мере, он преследовал свою цель. Держу пари, хоть немного, но он жалеет о том, что случилось.

– Если только очень маленькая его часть, – откликаюсь я. – Мочка уха, например.

– Ты всегда видел в людях только лучшее, Арчер, – замечает мама.

Так странно видеть их общающимися по-старому – как когда-то в юности, много лет назад. В моем детстве отношения между ними были натянуто-вежливыми, не более. Только на старых видеозаписях они выглядели по-настоящему близкими людьми, и я почти поверила, что дело всего лишь в магии камеры. Однако нет.

– Думаю, это у нас общее. – Дядя Арчер легонько толкает маму кулаком в плечо. – Мы даже в родных братьях не хотели рассмотреть плохого.

Она неуютно ерзает в кресле.

– Я, наверное, уже использовала все «обсудим это позже», да?

– Тебе необязательно говорить о том, о чем не хочешь. Я со своей стороны хочу только сказать – мне очень жаль, что тебе пришлось через столько пройти тем летом. Беременность и так далее. Я чувствовал – что-то не так, но не понимал, в чем дело.

– Ну да, откуда же ты мог знать… Я ведь тебе не рассказывала. К тому же все закончилось, едва начавшись. – Мама делает еще глоток вина. – Я ощущала и тоску, и облегчение. Какое-то время мне казалось, что я ненавижу Мэтта, но на самом деле просто злилась на то, как он себя повел. И потом, когда он так ужасно погиб, а Андерс сказал мне, что это его рук дело… Я просто не знала, как поступить.

Дядя Арчер, подождав секунду и видя, что она молчит, негромко спрашивает:

– Ты не думала кому-нибудь рассказать обо всем?

– Постоянно. – Ее пальцы сжимают ножку бокала так, что та, кажется, вот-вот переломится. – Я просто разрывалась на части. Винила себя: я же сказала тогда про Мэтта и Кайлу – получается, спровоцировала Андерса. Он намекнул, что сделал это ради меня, и я мучилась – неужели я как-то дала понять, что хотела бы чего-то подобного?! Все из-за меня?! Понадобилось больше года, чтобы понять – он, как всегда, действовал только в своих собственных интересах. К тому времени, казалось, уже было поздно что-то предпринимать, да и что хорошего из этого бы вышло? А потом пришли те письма от Дональда Кэмдена…

Опрокинув бокал одним глотком, мама ставит его на стол. Ее рука дрожит.

– Мне тогда показалось, что мы все это заслужили. Ну, кроме тебя, конечно. Хотя я не представляла, чтобы матушке могло стать известно про Мэтта. И как оказалось, она действительно не знала… – Мама невесело усмехается. – Я последнее время все думаю – что, если бы я тогда рассказала? Все могло бы пойти иначе. И матушка до сих пор оставалась бы с нами…

– Аллисон, – прерывает ее дядя Арчер. – Этого бы не случилось. У нее была болезнь сердца.

– Не знаю… Кажется, все тогда посыпалось, как костяшки домино. – Голос мамы становится невнятным. – Особенно теперь, когда я знаю, что и Кайлы больше нет тоже из-за меня…

– Ее нет, потому что Дональд Кэмден – жадный бессердечный ублюдок, – возражает дядя Арчер. Впервые за вечер в его голосе звучит гнев. – И если кто и толкнул тогда первую костяшку, то это Андерс. Ужасная ирония: я думаю, он ведь на самом деле любил Кайлу – насколько вообще на это способен. Полагаю, сейчас ему больно осознавать, что она умерла из-за того, как он поступил с Мэттом.

Дядя Арчер перебирает пальцами, постукивая по деревянному подлокотнику кресла, сначала от указательного к мизинцу, потом наоборот. Раз-два-три-четыре. Четыре-три-два-раз.

– Я не осуждаю тебя, Аллисон. Мне есть за что злиться на Адама – он не сказал ни слова, когда это все могло бы изменить. Но не на тебя – если бы ты и заговорила, было уже поздно что-то исправить. Не знаю, что сделал бы я на твоем месте. Как говорил отец – семья прежде всего.

Мама едва сдерживает слезы.

– Он пришел бы в ужас, если бы узнал.

– Да – от их поступка, не от твоего. – Голос дяди Арчера смягчается. – Ты никому намеренно вреда не причиняла. Прости себя, Аллисон. Двадцать пять лет – достаточно долгий срок. Пора прекратить казнить себя.

– Я пытаюсь…

Телефон, лежащий на столике между ними, начинает звонить.

– Кто это – Шарлотта? – спрашивает мама, взглянув на экран.

– Она работает в офисе Дональда Кэмдена, – поясняет дядя Арчер. – Я просил ее выйти на связь, если узнает что-нибудь интересное. Чтобы никто не узнал, конечно. Так что никому ни слова.

Он прижимает палец к губам и берет телефон.

– И откуда ты только всех знаешь? – удивляется мама.

– Просто надо разговаривать с людьми. Попробуй как-нибудь. Привет, Шарлотта. – Дядя Арчер встает и идет к воде. – Как дела?

Между нами с мамой повисает молчание. Потом, к моему удивлению, она наклоняется и гладит меня по голове. Не помню, когда это случалось последний раз, но мне точно было не больше шести.

– Я чувствовала себя тогда так одиноко, – говорит мама, словно переносясь воспоминаниями в прошлое. – Никак не могла заставить себя рассказать матери о беременности, но отчаянно хотела, чтобы она обо всем догадалась сама. Милли, если ты вдруг когда-нибудь попадешь в подобную ситуацию, – пожалуйста, знай, что я всегда тебя поддержу!

У меня едва не вырывается: «Господи, мам, давай не будем!», но на самом деле я хочу, чтобы она высказалась. Только не в отношении меня. И все же пусть хотя бы так…

– Я знаю.

– Да? – Она нервно усмехается. – Боюсь, я не очень тебя поддерживала все это время.

– Ну, у тебя ведь всегда так много дел, – уклончиво говорю я.

– То есть я действительно могла бы быть лучшей матерью, – замечает она сухо.

– Мам, а ты… – Поколебавшись, я все же решаюсь: – Ты рассказывала папе о том, что случилось?

– Не все. – Она заправляет прядь волос мне за ухо, прежде чем убрать руку. – Твой отец – самый добрый человек из всех, кого я встречала. Он делал все, что мог, чтобы помочь мне примириться с гибелью Мэтта и той беременностью. Но до конца я так и не открылась. Не могла признаться в том, что сделал Андерс и как я его покрывала.

У мамы дрожит голос. Я выворачиваю шею, пытаясь заглянуть ей в лицо, но в лунном свете ничего не видно.

– Правда сидела внутри меня как раковая опухоль. Я спрятала ее так глубоко, что она уже не могла показаться на поверхности. Она… отравляла меня, я злилась на все и вся. И больше всего досталось твоему отцу, хотя он так и не узнал – из-за чего.

У меня сжимается сердце от мысли, как могла бы сложиться наша жизнь, если бы мама все же решилась снять груз с души.

– Думаю, он бы понял.

– Да, наверное, ты права, – тихо звучит в ответ.

Минуту мы молчим, слушая шорох волн, набегающих на берег, и неразборчивое бормотанье дяди Арчера. Потом мама откашливается.

– Я хотела сказать тебе, Милли, – меня очень впечатлило, как ты свела все факты воедино и выяснила правду. У тебя острый ум… – Я жду неизбежного продолжения: «Если бы ты так же училась в школе, у тебя давно бы были самые высокие оценки», но вместо этого она добавляет только: – …И доброе сердце.

Глаза у меня начинает щипать от слез, но в этот момент возвращается дядя Арчер – с телефоном в руках и тяжело дышит. Мама вскакивает и спешит навстречу.

– Что случилось?! Плечо?! Ты совсем не бережешься!

– Я… нет… – Голос у дяди Арчера напряженный. – Это Шарлотта…

– Да, ты говорил, – недоуменно отзывается мама.

– Верно. Штука в том, что… – Он сует телефон в карман и проводит рукой по волосам. – Я просил ее дать знать, если будет что-то важное. В общем… Официально нам пока не сообщают, потому что предстоит еще куча бумажной работы, но… Аллисон, Кэтминт-хаус не был застрахован. Как и коллекция искусства, драгоценности или мебель.

Я оборачиваюсь к матери – та растерянно моргает:

– Что? Как это? Такой дом – и не застрахован?!

– И не он один, – кивает дядя Арчер. – Срок действия всех полисов давно истек. Никакие счета не оплачивались уже больше года. Все остальные дома – включая этот – заложены и уже перешли к кредиторам. Инвестиционные счета пусты. Дональд и Тереза распродавали картины, чтобы было на что жить. А все, что еще оставалось, сгорело на прошлой неделе.

Мама не может произнести ни слова. Дядя Арчер кладет руку ей на плечо и медленно, терпеливо объясняет, с добротой и заботой доктора, сообщающего чертовски опасный, однако не смертельный диагноз:

– Они все растратили. До последнего цента. Состояния семьи Стори больше не существует.

Эпилог. Джона. Пять месяцев спустя

Милли разбивает, и шары разбегаются во все стороны по твердому зеленому сукну. С каждым разом она играет все лучше и лучше. В последний мой приезд в Нью-Йорк мы ходили в какой-то шикарный «развлекательный комплекс», где все бильярдные столы по периметру опоясывали флуоресцентные трубки, и я был тревожно близок к проигрышу.

– Кто-то задаст тебе сегодня жару, Джона, – замечает Энцо из-за своей стойки. Он вернулся к работе в «Империи» сразу после Дня благодарения, хотя все еще отрабатывает пару смен в неделю в строительном магазине. Деньги нелишние.

– Смотрю, ты практиковалась без меня, а? – спрашиваю я.

Милли следит, как последний шар закатывается в угловую лузу.

– Мои – полосатые, – объявляет она, кидая на меня притворно-невинный взгляд из-под ресниц.

Каждый раз он бьет меня просто наповал. Я забываю, где мы, и подаюсь к ней, вытаскивая кий из руки. Притягиваю к себе, откидываю с лица длинные, распущенные шелковистые волосы и целую ее. Она с негромким вздохом прижимается ко мне, тая в моих объятиях. Трех бесконечных недель с нашей последней встречи будто не бывало.

У меня совершенно вылетает из головы, что мы не одни, пока Энцо не кашляет, привлекая к себе внимание.

– Родительница подъехала, – предупреждает он, и я отпускаю Милли за пару секунд до того, как входит мама.

Не то чтобы она стала возражать – она полностью одобряет мой выбор и сама пригласила Милли погостить у нас на Рождество. Просто я стараюсь избежать любых неловкостей, чтобы в следующий раз у нее не было даже малейших колебаний – стоит ли приезжать. На поезде, разумеется, – насчет автобуса она не шутила.

– Почта пришла, – говорит мама, оставляя на стойке толстую пачку, и добавляет для Энцо: – Новый каталог барного оборудования – может, тебя заинтересует.

– Еще бы, – откликается тот, бережно вытаскивая журнал из стопки.

После работы в строительном магазине Энцо постоянно пытается улучшить что-то в «Империи» своими руками. До открытия еще целый час, но он специально пришел пораньше, чтобы установить на стойку какую-то более прочную рейку.

Мама оборачивается к нам с Милли:

– Я хотела пока перекусить бургером и картошкой фри. Вам что-нибудь сделать?

– Мне то же самое, – отзываюсь я и бросаю вопросительный взгляд на Милли.

– И мне, – говорит она. – Спасибо, миссис Норт.

– На здоровье! А тебе, Энцо?

– Не надо, благодарю.

– Ладно, ребята, дайте мне минут десять-пятнадцать.

Мама исчезает за дверью кухни. Энцо сует каталог и остальную почту под мышку.

– Я тоже пока почитаю в офисе, – объявляет он, выныривая из-под стойки. – Зал в вашем полном распоряжении.

Когда вошла мама, я отодвинулся на приемлемое расстояние, однако теперь с улыбкой снова подхожу ближе.

– На чем мы остановились? – спрашиваю я, обнимая Милли за талию.

Приподнявшись на носки, та чмокает меня в губы, но тут же отстраняется.

– Вообще-то мы собирались позвонить Обри, забыл? Я обещала ей, что мы свяжемся по видео в четыре.

– А, черт, – ворчу я, но не всерьез. Мне и самому хочется пообщаться.

Когда в конце июля мы разъехались с Чаячьего острова, я не представлял, что будет дальше. Мы трое провели вместе самый невероятный, самый бешеный месяц, который только можно вообразить, и очень сблизились, но сложно было сказать, есть ли будущее у наших взаимоотношений в обычной жизни. Особенно учитывая, какой скандал поднялся вокруг состояния семьи Стори. В итоге все вылилось в противостояние между двумя старшими братьями с одной стороны и младшими братом и сестрой с другой. Аллисон и Арчер пытались распутать этот клубок и уладить все по справедливости, а Адам с Андерсом старались избежать ответственности, уклоняясь от кредиторов, и заваливали исками о злоупотреблении всех, кто когда-либо работал с Дональдом Кэмденом.

Я сперва просто не мог поверить – неужели все деньги куда-то утекли? Однако в конце концов оказалось, что практически так оно и есть. Дональд, Тереза, Фред Бакстер и Пола двадцать четыре года жили на широкую ногу, купаясь в роскоши, которую мне сложно даже представить. Они ездили во всякие экзотические места, скупали бесценные картины, скульптуры и прочее, не заботясь о страховке, и кучу денег вкладывали в модернизацию и реновацию недвижимости, так что даже при заоблачных ценах на номера она совсем не окупалась. Доктору Бакстеру так и не удалось преодолеть свою страсть к азартным играм, и он ежегодно спускал миллионы в Лас-Вегасе. Дональд Кэмден практически не работал, держа офис и небольшой штат сотрудников только для вида, и даже близко не получал столько, сколько тратил.

Когда все наконец успокоилось, Адаму, Андерсу, Аллисон и Арчеру остались сущие крохи. Как любит говорить последний, «едва хватило заплатить за реабилитационный центр». Ну, по крайней мере, раз он уже пять месяцев не пьет, лечение было эффективным.

Арчер вообще меньше всех переживает, что остался при своих. Он вернулся на Чаячий остров, работает теперь на Роба Валентайна и совсем не переживает, что приходится красить дома, принадлежавшие раньше семье Стори.

– Нашу семью разделила жадность, – сказал Арчер Милли, когда мы приезжали к нему пару месяцев назад. Выглядел он неплохо: чисто выбрит, глаза ясные, разве что немного похудел. – И честно говоря, останься сейчас от состояния что-то более существенное, ничего хорошего бы не вышло. Скорее всего, снова случилось бы то же самое. Я не желаю всю жизнь враждовать с Адамом и Андерсом из-за богатства и не хотел бы видеть, как оно испортит вас вслед за нами. И за всей этой облажавшейся командой – Дональдом, Терезой и остальными.

– Может, и так, – нехотя признала Милли. – Но все равно – какое они имели право тратить чужие деньги!

– Никакого, – согласился Арчер. – Но давай посмотрим с положительной стороны. Мне этих денег не надо. Честно. Сейчас я вернулся домой, живу спокойной жизнью и куда более счастлив, чем был многие годы. Аллисон они тоже не нужны – она и без них построила фантастическую карьеру. То же касается и Меган, так что и за Обри волноваться не приходится. А что до Адама с Андерсом… – Он чуть улыбнулся. – Они этих денег не заслуживают.

Книга Адама Стори выпала из бестселлеров уже через две недели. Мы сперва были уверены, что ему предложат написать другую, но публика хочет услышать от него только одно – его собственную историю. А ее он рассказывать отказывается.

Андерс с семьей так и живут в Провиденсе, но Джей-Ти учится уже в другой школе, под Ньюпортом. Ездить далеко, но зато нет никого знакомых. Правда, фамилия Стори известна теперь по всему Восточному побережью – о скандале с семейным состоянием писали многие месяцы, – так что полностью избежать дурной славы все равно не удалось. Андерс тем временем запускает очередную кампанию, о которой я знаю только то, что он сообщил в интервью на прошлой неделе, обещая вложить в новое предприятие «все свои знания, опыт и деньги». «Другими словами – ноль», – как сказала мама, возмущенно отбросив местную газету.

Сестра Терезы Пола по-прежнему в бегах. Должен признаться, эта темная лошадка интересует меня больше остальных. Вечно в тени, и что за жизнь она вела до того, как умерла Милдред, чтобы так легко все бросить? Журналисты пытаются составить психологический портрет, но им буквально не за что зацепиться. Двадцать четыре года назад Поле было пятьдесят, она жила в нью-хэмпширском пригороде и работала на электростанции. Потом в один прекрасный день та женщина просто исчезла. Уволилась, съехала с квартиры и сказала, что решила перебраться в другой штат. Почему – никто даже не поинтересовался.

Я как-то сказал Милли, что вообще это довольно грустно. Она сверкнула глазами.

– Не забывай – она спалила Кэтминт-хаус. Обри и дядя Арчер могли погибнуть из-за нее! Не смей ее жалеть!

– Да я и не думал, – ответил я.

Это правда. Меня, так же как и Милли, бесит мысль, что Пола потягивает сейчас коктейли на каком-нибудь заграничном пляже. Просто… Я не могу не вспомнить, как тяжело было притворяться другим человеком, пусть даже недолго. И время от времени пытаюсь понять, что же помогло ей столько времени с этим справляться. Каждый раз мне приходит на ум только один ответ – никого в мире, кроме сестры, чью роль Пола согласилась играть, она совершенно не волновала.

Ну, может быть, мне ее все же немного жаль, как ни странно. Милли я, конечно, ни за что на свете не скажу, потому что… Господи, да для меня до сих пор чудо, что я могу называть ее своей девушкой! Мы видимся так часто, как только можем, и когда говорим о том, что будет после школы, всегда обсуждаем – как нам оказаться в итоге вместе, в одном городе. Стоит ли – вопрос даже не стоит.

И кто знает – возможно, воссоединится вся наша троица. Обри предложили спортивную стипендию в Университете Брауна – здесь, в Провиденсе, – что просто потрясающе. Правда, есть и другие варианты, поближе к дому. Однако Милли всерьез настроена заманить двоюродную сестру на Восточное побережье. И начать собирается прямо сейчас.

Мы усаживаемся за столик в дальнем конце зала. Милли устанавливает перед нами свой телефон. Набирает номер и сбрасывает короткую кожаную куртку, под которой купленная сегодня утром футболка с эмблемой университета.

Обри появляется на экране, держа на одной руке крошечного извивающегося младенца.

– Эй, да это Айдан, – говорю я. Кое-что привлекает мое внимание, и я присматриваюсь. Последний раз я видел брата Обри новорожденным. Теперь ему два месяца, и он уже начинает походить на настоящего человека. Причем на совершенно конкретного. – Черт, Обри, да он – вылитая ты!

Она широко улыбается.

– Ага, знаю. Отец просто вне себя – он же всегда говорил, что у меня только мамины гены. – Она ерошит свободной рукой светлые волосенки младенца. – Видимо, Стори все же бывают разные.

Обри есть Обри, и нет ничего удивительного в том, что она тут же привязалась к своему младшему брату. В конце концов, он ведь не виноват, что появился на свет незапланированным. И все же она молодец, что так возится с малышом, хотя могла бы затаить обиду.

Милли настороженно наблюдает за ним, скрестив руки на груди, – даже про футболку забыла. Не всех маленькие дети умиляют – некоторые нервничают, видя их даже на экране телефона.

– Он ведь не станет реветь?

– Айдан никогда не плачет, – заверяет Обри. – Он самый счастливый малыш в мире.

Милли остается ей только поверить. Она расслабляется и откидывается назад.

– А как его родители? – Последнее слово она буквально выплевывает, словно что-то отвратительное.

– Ну… – Обри задумчиво покачивает младенца. – Знаете, как говорят: ребенок – испытание для отношений. Скажем так, в их случае оно оказалось непосильным, каким бы спокойным ни был малыш. О браке речь уже не заходит. Тренер Мэтсон нашла новое место – довольно неблизко, – но по-настоящему она хотела бы остаться дома с Айданом. Отец, разумеется, устраиваться куда-либо отказывается, а все, что осталось от наследства и отчисления с продаж романа он уже истратил. Похоже, до нее наконец начинает доходить, на что она подписалась, и это ее не радует.

Милли склоняется к экрану, забыв про свой страх перед детьми.

– Я буду звать тебя «кармой», дружок, – воркующим голосом говорит она.

Айдан расплывается в беззубой улыбке. Обри не может сдержать смех.

– Какая ты жестокая! – Потом она оборачивается ко мне: – Как бизнес?

Я показываю два больших пальца.

– С каждым днем все лучше.

Она радостно улыбается.

– Просто не могу дождаться, когда мы наконец встретимся. Простите, что не смогла на этой неделе. Расписание соревнований – это кошмар какой-то. Но в весенние каникулы точно должно получиться. Я хочу еще заглянуть на Чаячий остров, к дяде Арчеру.

– Отлично, – отвечает Милли, расправляя плечи. – К тому времени ты как раз уже согласишься на стипендию Брауна. Я, как видишь, – она проводит рукой перед грудью, – уже готова это отпраздновать.

Чья-то рука похлопывает меня по плечу, и я оборачиваюсь, не успев увидеть реакцию Обри.

– Тебе пришло, – говорит Энцо, протягивая мне открытку.

– Серьезно? – удивляюсь я. Никогда не получал никакой почты. – Спасибо.

На открытке вид Нью-Йорка. Я легонько дергаю Милли за волосы.

– Это ты мне прислала?

Она только отмахивается, не отрываясь от телефона.

– Подожди, не до тебя сейчас.

Перевернув открытку, я вижу свое имя и адрес «Империи». Нет, это не аккуратный красивый почерк Милли. Слова словно стиснуты, что сразу напоминает мне записку, полученную нами от Милдред вскоре по прибытии на остров, где говорилось о ее отъезде в Бостон. Писала тогда, конечно, скорее всего Тереза. Или Пола.

Вот черт! Пола! Темная лошадка. Женщина, до которой никому нет дела.

У меня мурашки пробегают по коже. Я оглядываюсь на Милли – та погружена в разговор с Обри. Тогда я просто опускаю глаза и читаю:

Джона!

Как я слышала, у вас с Милли и Обри все в порядке, чему я очень рада. Честное слово.

Я не желаю вам зла, и хотя, полагаю, странно было бы ожидать от тебя и твоих «кузин» того же, я все же надеюсь на это.

Как собрату в самозванстве, мне хотелось бы дать тебе один совет: держи родителей подальше от нового предприятия Андерса Стори. У меня есть серьезное подозрение – однажды оно вспыхнет синим пламенем.

Семья прежде всего.

П.

Благодарности

Книгоиздание – индустрия непостоянная, но мне повезло работать с потрясающей командой над четырьмя романами подряд. Я безмерно благодарна за постоянную поддержку всем, кто превратил создание «Кузенов» в чистую радость.

Я в неоплатном долгу у Розмари Стимолы и Эллисон Ремчек, бережно направлявших мою карьеру и всегда подталкивавших в наилучшем направлении. Спасибо также Питу Райану, Эрике Рэнд Сильверман и Эллисон Хеллегерс из литературного агентства «Стимола».

Благодарю Кристу Марино, своего невероятного редактора, за ее сверхъестественное чутье и способность заглянуть в самую душу каждой моей книги. После совместной работы над уже четырьмя я стала писать гораздо лучше, но по-прежнему полагаюсь на твой острый глаз, глубокое понимание и неослабевающую поддержку, вдохновляющую меня копать глубже. Я очень горжусь тем, что у нас с тобой получается.

Весь коллектив «Рэндом-Хаус Чилдренз Букс» и «Делакорт Пресс» – просто чистый восторг, от твердого руководства до тщательного планирования маркетинга, рекламы, дизайна, печати, продаж, и не только. Спасибо Барбаре Маркус, Беверли Хоровиц и Джудит Хот, что мои книги обрели лучший дом, о каком можно только мечтать. И всей команде, которая оживила их: Монике Джин, Кейти Данн, Доминику Симине, Кейт Китинг, Элизабет Уорд, Джулсу Келли, Келли МакГоли, Дженн Инзетте, Адриенн Вайнтрауб, Фелиции Фрезьер, Беки Грин, Энид Шабан, Кимберли Лангус, Керри Миллирон, Коллину Феллинхэму, Хизер Хьюз, Элисон Импи, Кеннету Кроссланду, Марте Раго, Трейси Хейдвайлер, Линде Палладино и Дениз ДеДженнаро. А также Келли Гилди из «Пингвин Рэндом-Хаус Аудио энд Листенинг Лайбрари» за потрясающую работу над моими аудиокнигами.

Мне повезло сотрудничать со многими выдающимися издателями по всему миру. Благодаря британскому издательству «Пингвин» я смогла познакомиться и поработать со множеством талантливых людей, в том числе Холли Харрис, Франческой Доу, Рут Ноулз, Амандой Пантер, Харриет Венн, Саймоном Армстронгом, Джеммой Ростилл, Беном Хьюзом и Кэт Бейкер. В этом году мне удалось навестить больше иностранных партнеров, чем когда-либо прежде, и я благодарна за гостеприимство Кристиану Баху и Кайе Хофф из «Карсен Пулс», Дания; Никола Бартельсу, Сюзанне Кребс, Бирте Хекер, Юлии Декер и Верене Отто из «Рэндом-Хаус» в Германии; и Сюзанн Дипендал, Йесси Кюп и Ариенн Хёйсман из «Ван Гор», Нидерланды.

Я в долгу перед Джейсоном Дрейвисом, моим не знающим устали агентом по съемкам, и всеми теми, кто подыскивает для написанных мной книг добрые руки по всему миру: Бастианом Шлюком и Фредериком Белдером из литературного агентства Томаса Шлюка, Клементин Гейсман и Элис Натали из «Интерконтинентал» и Шарлоттой Бодман из «Райтс Пипл».

Спасибо Эрин Хан и Мередит Айрленд за вдумчивые отзывы и дружбу. Всем, кто связан с молодежной литературой, – за всю энергию и страсть, которые вы привносите в этот жанр. Я благодарна вам всем – от потрясающих авторов, с которыми мне посчастливилось встречаться онлайн и вживую, до блогеров, преподавателей, библиотекарей, волонтеров на фестивалях и продавцов книг. И, конечно, читателям, без которых все это было бы невозможно.

Место действия «Кузенов» вдохновлено островами Мартас-Виньярд и Нантакет, на которых я часто бывала и в детстве, и уже взрослой. Я благодарна за гостеприимство, которое всегда меня там ждало, и надеюсь, что местные жители не против созданного мной вымышленного собрата.

И наконец, спасибо моей семье – и Меделло, и Макманусам – за всю вашу поддержку. С любовью – моему сыну Джеку и, в продолжение темы книги, всем его двоюродным братьям и сестрам: Джеймсу, Кэсси, Мэри, Нику, Майклу, Максу, Бри, Келси, Йену, Дрю, Закари, Айдену, Шели, Габриэле, Каролине и Эрику. Обещаю никогда не отрекаться ни от кого из вас.

1 «Обри» по-английски пишется как Aubrey. (Здесь и далее прим. пер.)

2 «Четвертаки» (англ. quarters) – игра, в которой участники поочередно бросают монету в 25 центов об стол так, чтобы она, отскочив, попала в стакан. Тот, кому это удалось, выбирает человека, который должен выпить. Игра существует в разнообразных вариациях.

3 Сай Твомбли (1928–2011) – американский художник и скульптор-абстракционист.

4 Строки из стихотворения афроамериканского поэта Лэнгстона Хьюза (1902–1967) «Гарлем» (пер. Ю. Салатова).

Продолжить чтение