Не буди дьявола

Пролог

Нужно было ее остановить.

Намеки не помогли. По-хорошему она не понимала. Требовались жесткие меры. Нужны были драма и однозначность – и понятное всем объяснение.

Понятное – вот что главное. Чтобы не осталось места вопросам и сомнениям. Чтобы полиция, журналисты и эта любопытная дурочка – чтобы все они ясно поняли, что он имеет в виду и насколько это важно.

Он задумчиво посмотрел на желтый блокнот и написал:

Немедленно сворачивайте свой гнусный проект. То, что вы делаете, – чудовищно. Ваш проект воспевает худших людей на земле. Вы насмехаетесь над моей жаждой справедливости, восхваляя преступников, которых я уничтожил. Вы превозносите худших из худших. Этому не бывать. Я этого не потерплю. Десять лет я жил в мире, зная, что достиг цели, зная, что оставил свое послание миру и добился справедливости. Не вынуждайте меня снова браться за оружие. Расплата будет ужасна.

Он перечитал написанное. Медленно покачал головой. Не тот тон. Вырвал листок и сунул его в шредер рядом со стулом. Потом начал заново:

Прекратите это занятие. Прекратите немедленно, бросьте все. Иначе снова прольется кровь, еще больше, чем прежде. Берегитесь! Не нарушайте мой покой.

Уже лучше. Но все равно не то.

Нужно добить это письмо. Чтобы стало совсем четко. Недвусмысленно. Яснее ясного.

А времени в обрез.

Глава 1

Весна

Французские двери были распахнуты.

Стоя у кухонного стола, Дэйв Гурни хорошо видел окрестности: на полях снег уже сошел, лишь в лесу, в самых тенистых его уголках, упрямыми ледниками виднелись последние белые пятна.

В просторную кухню фермерского дома проникали терпкие весенние запахи: свежей земли, неубранного прошлогоднего сена. Колдовские запахи – когда-то от них захватывало дух. Но теперь они мало его занимали. Ну приятно пахнет. И что?

– Ты бы вышел во двор, – предложила Мадлен, ополаскивая миску из-под хлопьев. – Смотри, какое солнце. Красота.

– Вижу, – ответил он, не трогаясь с места.

– Выпить кофе можно и на террасе, там есть кресла, – продолжала она, поставив миску в сушилку. – Тебе полезно солнце.

– Хм, – он неопределенно кивнул и отхлебнул из кружки. – Это тот же кофе, что мы пили раньше?

– А чем он тебе не нравится?

– Я не говорил, что он мне не нравится.

– Да, это тот же кофе.

Он вздохнул.

– Я, наверно, простудился. Уже пару дней все безвкусное.

Она оперлась о раковину и обернулась к нему.

– Тебе надо чаще выходить. И что-нибудь делать.

– Да-да.

– Я серьезно. Нельзя сидеть сиднем и смотреть в одну точку. Так и заболеть недолго. Вот тебе и нездоровится. Ты, кстати, перезвонил Конни Кларк?

– Перезвоню.

– Когда?

– Как настроение будет.

Впрочем, не похоже было, что в обозримом будущем настроение появится. С ним не складывалось в последнее время, вот уже полгода. После странного дела об убийстве Джиллиан Перри, из-за которого он получил несколько ранений, Гурни словно полностью отстранился от обычной жизни, от планов и повседневной рутины, от людей и звонков, от всех обязанностей. И уже казалось, что предел мечтаний – это календарь без единой пометки, ни тебе дел, ни встреч. Он стал считать свою отстраненность свободой.

Вместе с тем ему хватало ума признать, что это ненормально и что в такой свободе нет покоя. Он чувствовал не безмятежность, а враждебность.

Отчасти Гурни даже понимал эту странную энтропию, понимал, что вывело из строя его жизненный механизм и довело его до изоляции. По крайней мере, он смог бы составить список причин своего нынешнего состояния. Начал бы со странного звона в ушах, преследовавшего его после комы. Вероятно, всему виной были события, произошедшие двумя неделями раньше, когда в маленькой комнате в него трижды выстрелили, почти в упор.

На что похож этот несмолкающий звук (то есть, конечно, вовсе не звук, объяснил лор, а отклонение в нервной системе, которое мозг воспринимает как звук), сказать было трудно. Высокий, тихий, по тембру – как если чуть слышно напевать одну ноту. Подобный симптом нередко встречался у рок-музыкантов и ветеранов войн, но физиологические причины его оставались неясными и лечению он, как правило, не поддавался.

– Вообще-то, детектив Гурни, – заключил врач, – после всего, что вы пережили, после таких ранений и комы вам чертовски повезло, что вы отделались лишь тихим звоном в ушах.

Не поспоришь. И все же нелегко было привыкнуть к тому, что и в полной тишине тебя преследует это тихий свист. Особенно это мешало по ночам. Днем звук был отдаленным, словно где-то закипает чайник, в темноте же он заполнял собой все пространство, сковывал Гурни зловещим, стальным холодом.

А еще были сны. Мучительные сны, от которых начиналась клаустрофобия, обрывки больничных воспоминаний: как он не мог пошевелить загипсованной рукой, как трудно было дышать. Проснувшись, Гурни долго не мог отойти от кошмара.

На правой руке у него так и осталось онемевшее пятно в том месте, куда, раздробив запястную кость, вошла первая пуля. Он постоянно, чуть ли не ежечасно, трогал это пятно, надеясь, что онемение прошло, а то еще и боясь, как бы оно не расползлось дальше. То и дело его мучила боль в боку – острая, всегда внезапная, там, куда попала вторая пуля. А середина лба, на линии роста волос, куда вошла третья, проломившая череп, слегка чесалась, но почесать не помогало.

Пожалуй, самым печальным последствием этого ранения стала патологическая потребность быть при оружии. На работе он носил пистолет лишь по долгу службы. В отличие от многих копов он никогда не питал любви к стволам. Выйдя в отставку после двадцати пяти лет работы, он расстался с золотым значком детектива и освободился от обязанности носить оружие.

Но потом его подстрелили.

И теперь каждое утро он пристегивал к ноге маленькую кобуру с “береттой” 32-го калибра. Он ненавидел эту свою потребность в оружии. Ненавидел внутреннюю перемену, из-за которой не мог больше обходиться без треклятого ствола. Надеялся, что мало-помалу тягостная зависимость сойдет на нет, но пока что надеялся понапрасну.

В довершение всего ему казалось, что Мадлен смотрит на него с какой-то новой тревогой. Эта тревога не была похожа ни на боль и панику тех дней, когда он лежал в больнице, ни на смесь надежды и волнения, которые он видел у нее на лице, выздоравливая. Это было что-то другое, тише и глубже – постоянный, едва скрываемый ужас, будто у нее на глазах происходит что-то страшное.

Он допил кофе в два глотка, так и не отходя от кухонного стола. Отнес кружку в раковину, включил горячую воду. Слышно было, как в прихожей возится Мадлен, чистит кошачий лоток. Кошку завели недавно, по инициативе Мадлен. Гурни не понимал, зачем ей это понадобилось. Может, она хотела его подбодрить? Думала, что ему полезно отвлечься на кого-то, кроме себя? Если так, то ничего не вышло. Кошка его интересовала не больше, чем все остальное.

– Я в душ, – объявил он.

Мадлен что-то ответила из прихожей, кажется “хорошо”. Точно он не расслышал, но переспрашивать было незачем. Он направился в ванную и включил воду.

Долгий, горячий душ. Живительные струи лились Гурни на спину, расслабляя мышцы, расширяя сосуды, прочищая мысли и пазухи, даря благостное ощущение здоровья – восхитительное, но мимолетное.

Когда он, одевшись, вернулся к французским дверям, в сердце у него вновь проклевывалась тревога. Мадлен уже вышла на террасу, отделанную голубым камнем. Дальше находился клочок земли, которому два года усиленной стрижки придали некое сходство с газоном. Мадлен, в холщовой куртке, оранжевых тренировочных штанах и зеленых резиновых сапогах, шла по краю террасы, с энтузиазмом втыкая лопату через каждые несколько дюймов, проводя границу между плиткой и газоном, срезая чересчур разросшиеся корни. Она взглянула на мужа, явно приглашая разделить труды, но он не выказал никакого интереса, и энтузиазм в ее глазах сменился разочарованием.

Гурни раздраженно отвернулся, и взгляд его упал на зеленый трактор рядом с амбаром у склона холма.

Мадлен проследила за движением его взгляда.

– Я тут подумала, не получится ли у тебя на тракторе выровнять колеи?

– Колеи?

– Ну там, где мы паркуемся.

– Конечно, – вяло отозвался он. – Да, пожалуй.

– Но это не срочно.

– Хм.

Спокойствие, наступившее после душа, окончательно покинуло Гурни при попытке сосредоточиться на сломанном тракторе. Что трактор сломан, он обнаружил с месяц назад и успел об этом благополучно забыть, лишь иногда накатывала паранойя, и тогда эта загадка сводила его с ума.

Мадлен пристально смотрела на него.

– На сегодня, пожалуй, хватит, – сказала она. Затем улыбнулась, отложила лопату и направилась к боковой двери, чтобы снять сапоги в прихожей и уже оттуда зайти в кухню.

Гурни глубоко вздохнул и вновь уставился на трактор, в сотый раз пытаясь понять, отчего так странно заклинило борону. И вдруг, словно по злому умыслу, солнце закрыла черная туча. Весна как пришла, так и ушла.

Глава 2

Огромная услуга для Конни Кларк

Владения Гурни располагались в горной седловине за поселком Катскилл, в конце дороги, проходящей через Уолнат-Кроссинг. Старый фермерский дом стоял на пологом южном склоне. За ним простиралось неухоженное пастбище, на другом конце которого был выстроен большой красный амбар и вырыт глубокий пруд, теперь заросший рогозом и осененный ивами. За прудом начинался лес: буки, клены, черная вишня. Другое пастбище тянулось к северу от дома, вдоль гор: за ним виднелись сосновый бор и цепь заброшенных каменоломен, где некогда добывали песчаник. Оттуда открывался вид на следующую долину.

Погода резко поменялась: в горах Катскилл это бывает куда чаще, чем в Нью-Йорке, где Дэйв и Мадлен жили раньше. Небо аспидным одеялом нависло над холмами. За десять минут похолодало как минимум градусов на пять.

Что-то заморосило: не то дождь, не то снег. Гурни закрыл французские двери. Задвигая щеколду, он внезапно ощутил резкую боль в животе, с правой стороны. Потом снова. К этим приступам он привык: даже три таблетки ибупрофена не помогали. Он направился в ванную, к аптечке, невольно думая, что хуже всего не боль, а чувство собственной уязвимости: он выжил только потому, что ему повезло.

Слово “везение” Гурни не любил. Оно казалась изобретением глупцов, подделкой под компетентность. Он остался жив волей случая, но случай – ненадежный союзник. Его знакомые, те, кто помоложе, верили в удачу, прямо-таки полагались на нее, будто владели ею по праву. Но Гурни в свои сорок восемь твердо знал: везение – это случайность, и не более. Незримая рука, бросающая жребий, не милосердней трупа.

Боль в животе напомнила ему, что надо отменить прием у невролога в Бингемтоне. Он был у этого невролога уже четырежды за последние три месяца и с каждым разом все меньше понимал, зачем это нужно. Разве что затем, чтобы его страховой компании прислали счет.

Номер невролога, как и номера остальных врачей, хранился у него в письменном столе. Поэтому, вместо того чтобы идти в ванную за ибупрофеном, он направился в комнату. Набирая номер, он живо представлял себе врача: задерганного человечка под сорок, с проплешинами в черных вьющихся волосах, с маленькими глазками, девчачьими губами, вялым подбородком, шелковистыми руками и безупречными ногтями, – представлял его дорогие туфли, пренебрежительную манеру речи и полное отсутствие интереса к Гурни, к его мыслям и чувствам. Три женщины в вылизанной ультрасовременной приемной, казалось, никогда ничего не понимали и были вечно всем недовольны: самим доктором, его пациентами, данными на экранах своих мониторов.

После четвертого гудка трубку сняли.

– Приемная доктора Хаффбаргера, – нетерпеливо, почти презрительно проговорил голос.

– Это Дэвид Гурни, у меня назначен прием, и я хотел бы…

Его резко оборвали:

– Подождите, пожалуйста.

Откуда-то доносился взвинченный мужской голос. Поначалу Гурни решил, что это ругается на что-то нудный и нетерпеливый пациент, но тут другой голос задал какой-то вопрос, затем к сваре присоединился третий – столь же пронзительный и негодующий, – и стало ясно, что это работает кабельный новостной канал: из-за него сидеть в приемной у Хаффбаргера было сущей пыткой.

– Алло, – повторил Гурни в явном раздражении. – Вы слушаете? Алло!

– Минутку, пожалуйста.

Голоса из телевизора, невыносимо пошлые, все не умолкали. Гурни уже готов был бросить трубку, когда ему наконец ответили.

– Приемная доктора Хаффбаргера, здравствуйте!

– Здравствуйте, это Дэвид Гурни. Я хочу отменить прием.

– Какое число?

– Ровно через неделю, в одиннадцать сорок.

– Фамилию по буквам, пожалуйста.

Он хотел было спросить, сколько еще пациентов записаны в тот же день на 11:40, но послушно продиктовал свою фамилию.

– На какое число вы хотите перенести прием?

– Ни на какое. Я его отменяю.

– Нужно назначить другую дату.

– Что?

– Я не могу отменить прием доктора Хаффбаргера, могу только записать вас на другую дату.

– Но…

Женщина раздраженно перебила:

– Дату приема невозможно удалить из системы, не назначив другой даты. Такие правила у доктора Хаффбаргера.

Гурни почувствовал, как его рот скривился от злости, чересчур сильной:

– Меня не волнует, как устроена ваша система и каковы ваши правила, – сухо отчеканил он. – Я отменяю прием.

– Его придется оплатить.

– Не придется. Если Хавбургер будет против, передайте, пусть мне позвонит.

Он нервно бросил трубку, досадуя на себя за детское дурачество, что исковеркал имя врача.

Потом замер у окна, невидящим взором глядя на высокогорное пастбище.

“Да что за муть со мной творится?”

Правый бок снова резануло – отчасти ему в ответ. Боль напомнила Гурни, что он шел за таблеткой.

Он вернулся в ванную. Человек, уставившийся на него из зеркальной дверцы шкафчика, ему не понравился. Лоб в морщинах от тревоги, кожа бесцветная, глаза тусклые и усталые.

“Боже”.

Он знал, что ему надо бы снова тренироваться – все эти отжимания, подтягивания, упражнения на пресс некогда держали его в форме, так что он мог дать фору людям вдвое моложе. Но нынешнему отражению было ровнехонько сорок восемь, и это не радовало. Чему радоваться, когда тело исправно напоминает о своей смертности? Чему радоваться, когда обычная нелюдимость обернулась полной изоляцией? Нечему радоваться. Вообще.

Он взял с полки баночку с ибупрофеном, вытряхнул на ладонь три маленькие коричневые таблетки, хмуро изучил их и сунул в рот. Пока он ждал, когда из крана потечет холодная вода, из комнаты донесся телефонный звонок. Хаффбаргер, подумал он. Или кто-то из его приемной. Гурни решил не отвечать. “Ну их к черту”.

Послышались шаги Мадлен – она спускалась по лестнице. Через несколько секунд она взяла трубку, едва опередив допотопный автоответчик. Гурни слышал ее голос, но слов было не разобрать. Он налил воды в пластиковый стаканчик и запил уже подразмокшие на языке таблетки.

Сначала он подумал, что Мадлен выясняет отношения с Хаффбаргером. Ну и славно. Но потом шаги послышались ближе: Мадлен шла по коридору в спальню. Потом она вошла в ванную и протянула Гурни трубку.

– Тебя, – сказала она и вышла.

Гурни ожидал услышать Хаффбаргера или одну из его угрюмых секретарш и потому произнес намеренно резко:

– Да?

На секунду повисла пауза.

– Дэвид? – этот звучный женский голос был ему, несомненно, знаком, но чей он, не удавалось вспомнить.

– Да, – отозвался Гурни уже мягче. – Простите, но я не совсем…

– Как ты мог забыть? О, детектив Гурни, я этого не переживу! – патетически воскликнула женщина. Этот тембр и шутливые интонации неожиданно вызвали в памяти образ худощавой, умной, энергичной блондинки с куинсским акцентом и скулами как у модели.

– Господи, Конни! Конни Кларк! Сколько лет!

– Шесть.

– Шесть лет. Господи. – На самом деле число лет мало что значило для него, но надо же было что-то сказать.

Воспоминания об их встречах вызвали у него смешанные чувства. Конни Кларк, журналист-фрилансер, опубликовала в журнале “Нью-Йорк” хвалебную статью о Гурни, после того как он распутал печально известное дело серийного убийцы Джейсона Странка (а всего тремя годами ранее выследил другого серийного убийцу, Хорхе Кунцмана, и за это его повысили до детектива первого класса). Статья была хвалебной до неловкости: в ней отдельно подчеркивалось число выслеженных убийц, а сам Гурни был назван суперкопом – изобретательные коллеги долго еще развлекались, коверкая это прозвище на разные лады.

– Ну что, как тебе живется в мирном краю отдохновения?

В голосе звучала усмешка, и Гурни подумал, что она, наверно, знает о делах Меллери и Перри, которые он распутывал, уже выйдя в отставку.

– То мирно, то не очень.

– Вау! Догадываюсь, что это значит. Проработав двадцать пять лет в полиции Нью-Йорка, ты выходишь в отставку, уезжаешь в безмятежный Катскилл – и через десять минут на тебя сыплется убийство за убийством. Ты просто магнит: притягиваешь крупные дела. Ну и ну! А как на это все смотрит Мадлен?

– Ты с ней только что говорила. Спросила бы у нее.

Конни рассмеялась, будто он сказал что-то на редкость остроумное.

– Ну а кроме расследований ты что там делаешь?

– Да ничего особенного. Ничего не происходит. Вот у Мадлен дел больше.

– Я чуть не померла: все представляла, что ты живешь, как на картинах Нормана Роквелла. Дэйв готовит кленовый сироп. Дэйв варит яблочный сидр. Дэйв в курятнике – нет ли свежих яиц?

– Нет, яиц нет. И ни сиропа, ни сидра.

Ему-то приходили на ум совсем другие картинки последних шести месяцев: Дэйв строит из себя героя. В Дэйва стреляют. Дэйв еле-еле поправляется. Дэйв сидит и слушает шум в ушах. Дэйв подавлен, озлоблен, ушел в себя. Дэйву предлагают что-то сделать. Дэйв считает это наглым посягательством на свои права. На право вязнуть в своем вонючем болоте. Дэйву все безразлично.

– Так что ты сегодня делаешь?

– Честно, Конни, почти ничего – чертовски мало. Ну, может, обойду поля, может, подберу валежник после зимы, может, клумбы удобрю. Такие дела.

– Звучит неплохо. Знаю людей, которые много бы дали за такую жизнь.

Он не ответил: надеялся, что затянувшееся молчание заставит ее сказать о цели звонка. Она ведь звонит не просто так. Конни была женщина душевная и словоохотливая – это он помнил, – но заговаривала всегда с какой-то целью. Под белокурой гривой таился неутомимый ум.

– Ты, наверное, гадаешь, почему я тебе звоню, – сказала она. – Так?

– Да, я об этом подумал.

– Я звоню попросить об услуге. Об огромной услуге.

Гурни на мгновение задумался, потом рассмеялся.

– А что смешного? – Похоже, смех обескуражил ее.

– Ты мне однажды сказала, что просить надо только о большой услуге: если просят о маленькой, легче отказать.

– Ну нет! Не верю, что я могла такое сказать. Это же явная манипуляция, ужас какой. Ты ведь это все выдумал? – Конни исполнилась радостного негодования. Ее невозможно было надолго выбить из колеи.

– Так что ты хотела?

– Ты правда, правда все выдумал! Я знаю!

– Так все же, что ты хотела?

– Теперь мне совсем неловко, но это правда была бы огромная услуга. – Она помолчала. – Ты помнишь Ким?

– Твою дочь?

– Мою дочь. Она тебя боготворит.

– Что, прости?

– Только не притворяйся, что не знал.

– Ты сейчас о чем?

– Ох, Дэвид, Дэвид! Все женщины от тебя без ума, а ты хоть бы заметил.

– Кажется, я видел твою дочь один раз, и ей было лет… пятнадцать?

Он вспомнил, что за ланчем в доме Конни с ними сидела симпатичная, но очень уж серьезная девочка – в разговор не вступала, вряд ли и слово вставила.

– На самом деле ей было семнадцать. Ну ладно, может, “боготворит” – слишком пафосное слово. Но она поняла, что ты очень, очень умен, а для Ким это много значит. Сейчас ей двадцать три, и я знаю, что она очень высокого мнения о суперкопе Гурни.

– Это мило, но я не понял, к чему…

– Разумеется, не понял. Я тебя сама запутала с этой моей преогромной услугой. Может, ты сядешь? Разговор не такой уж короткий.

Гурни все еще стоял в ванной, прямо у раковины. Через спальню и холл он прошел к себе в комнату. Садиться ему не хотелось, и он подошел к окну, выходящему на задний двор.

– Все, Конни, я сел, – сказал он. – Что случилось-то?

– Нет, ничего плохого. Наоборот, кое-что изумительное. Ким невероятно повезло. Я тебе говорила, что она интересуется журналистикой?

– Пошла по стопам матери?

– Боже, ни в коем случае не говори этого ей, не то она тут же все бросит! Похоже, главная цель ее жизни – это полная от матери независимость! И не говори, что она пошла. Она не пошла, а вот-вот разбежится и прыгнет. Так вот, давай я объясню что да как, а то ты совсем запутаешься. Она заканчивает магистратуру по журналистике, учится в Сиракьюсе. Это ведь недалеко от вас?

– Ну не прямо по соседству. Ехать – ну, скажем, час сорок пять.

– О’кей, терпимо. Немногим дольше, чем мне до города. Ну так вот, для диссертации она придумала сделать документальный мини-сериал о жертвах убийств, точнее, не о самих жертвах, а об их семьях, о детях. Ей интересно посмотреть, как убийство влияет на родственников жертвы, если дело не было закрыто.

– Не было?..

– Да, она хочет взять случаи, когда убийцу так и не нашли. И рана так и не затянулась по-настоящему. Неважно, сколько времени прошло, в эмоциональном плане это самый значимый факт их жизни: он создает мощнейшее силовое поле, необратимо меняющее жизнь. Передача будет называться “Осиротевшие”. Разве не гениально?

– Звучит интересно.

– Более чем интересно! Но главное – ты закачаешься. Это не просто идея. Она будет воплощена в жизнь! Начиналось все как чисто академический проект, но научный руководитель Ким настолько впечатлился, что помог ей оформить настоящую заявку. Он даже заставил ее заключить договоры об исключительном праве на съемку с некоторыми из будущих героев фильма, чтобы идею не украли. Затем передал заявку какому-то знакомому продюсеру с канала РАМ-ТВ. И представляешь, он хочет это снимать! Мгновение – и вместо нудной диссертации мы получаем блестящий профессиональный дебют, какой многим ее сверстникам и не снился. РАМ – это ведь самый крутой канал.

Гурни сказал бы, что РАМ больше всех каналов виноват в том, что новости превратились в шумный, пестрый, пошлый, дурманящий балаган паникеров. Но поборол искушение и промолчал.

– Ну так вот, – восторженно продолжала Конни, – ты, наверно, гадаешь, при чем тут мой любимый сыщик?

– Я слушаю.

– Тут несколько вещей. Во-первых, мне хотелось бы, чтобы ты за ней чуть-чуть присмотрел.

– То есть?

– Ну встретился бы с ней. Вник бы в то, что она делает. Посмотрел бы, верно ли изображает жертв насилия: ты ведь знаешь, что с ними происходит. Это для нее такой шанс. Если не наделает ошибок, перед ней такие горизонты!

– Хм-м.

– Мычание – знак согласия? Ну пожалуйста, Дэвид!

– Конни, я ни черта не понимаю в журналистике. – А то, что понимал, вызывало отвращение, но об этом Гурни тоже промолчал.

– Журналистика – это по ее части. Ума ей не занимать. Но она еще совсем ребенок.

– Ну так что тут нужно от меня? Возраст?

– Контакт с реальностью. Знание. Опыт. Широта перспективы. Глубокая мудрость, как результат… скольких раскрытых дел об убийствах?

Он решил, что вопрос риторический, и отвечать не стал.

Конни продолжала еще энергичнее:

– Она просто суперспособная, но одно дело способности, другое – опыт. Она разговаривает с людьми, у которых убили отца, или мать, или еще кого-то из близких. Ей важно не потерять чувство реальности. Ей надо видеть всю картину, понимаешь? Столько поставлено на карту, ей нужно знать как можно больше.

Гурни вздохнул.

– Боже, об этом же написаны тонны книг. Горе, смерть, утрата близких…

Она перебила его:

– Знаю, знаю, все это психоложество – проживание потери, пять стадий дерьмования, что там еще. Ей не это нужно. Ей нужно поговорить с кем-то, кому есть что сказать про убийства, кто видел жертв, их глаза, их ужас, с кем-то, кто во всем этом разбирается, а не просто написал книжонку. – Повисло долгое молчание. – Ну так что, ты согласен? Просто встретитесь с ней, посмотришь, какие у нее наработки и что она собирается делать. Что скажешь?

Гурни смотрел в окно на темное пастбище, и меньше всего его прельщала перспектива встречаться с дочерью Конни и сопровождать ее на пути в мир вульгарного телевидения.

– Конни, ты говорила о каких-то двух вещах. Какая вторая?

– Ну… – голос Конни заметно ослаб. – Еще у нее проблема с бывшим парнем.

– В чем проблема?

– То-то и непонятно. Понимаешь, Ким хочет казаться неуязвимой. Мол, никого она не боится.

– Но?..

– Но как минимум этот урод позволяет себе гнусные приколы.

– Например?

– Например, залез к ней в квартиру и разворошил вещи. Еще она тут обмолвилась, что у нее пропал нож, а потом появился снова. Я попробовала расспросить подробнее, но она молчит.

– Как ты думаешь, почему она об этом заговорила?

– Может, хочет попросить помощи, но в то же время не хочет. И никак не определится.

– Урода, наверное, как-то зовут?

– Его настоящее имя – Роберт Миз. Сам он представляется как Роберт Монтегю.

– Он как-то связан с ее телепроектом?

– Не знаю. Но чует мое сердце: дело хуже, чем она рассказывает. По крайней мере мне. Так что… Дэвид, ну пожалуйста! Пожалуйста! Мне больше не к кому обратиться. – Он не ответил, и она продолжала: – Может, это я себя накручиваю. Может, я все выдумала. Может, проблемы никакой и нет. Но если и нет, так было бы хорошо, если б ты послушал про этот ее проект, про этих жертв и их семьи. Для нее это так важно. Такой шанс, он раз в жизни выпадает. Она такая целеустремленная, такая увлеченная.

– Ты как будто дрожишь.

– Не знаю. Я просто… волнуюсь.

– Из-за проекта или из-за ее бывшего?

– Из-за всего сразу, наверно. С одной стороны, это ведь потрясающе, правда? Но у меня сердце разрывается, как подумаю, какая она целеустремленная, уверенная, независимая, что у нее дел невпроворот, а мне и не скажет, и ничем я ей помочь не могу. Боже, Дэвид, у тебя ведь у самого сын, да? Ты ведь понимаешь, что я чувствую?

Гурни уже десять минут как положил трубку, но все еще стоял у большого северного окна и все ломал голову, с чего Конни говорила так сумбурно, на нее это не похоже, и с чего он согласился встретиться с Ким, и почему, наконец, все это его так встревожило.

Наверно, потому, подумал Гурни, что она упомянула его сына. Это было его больное место, а почему больное, Гурни сейчас разбираться не хотел.

Зазвонил телефон. Гурни с удивлением обнаружил, что забыл положить трубку, и она до сих пор у него в руке. Ну теперь-то точно Хаффбаргер, подумал он, звонит отстаивать свои идиотские правила записи. Так и подмывало не отвечать, пусть себе послушает автоответчик. С другой стороны, хотелось побыстрее развязаться и забыть об этом. Гурни принял вызов.

– Дэйв Гурни слушает.

Ответил звонкий женский голос, чистый и молодой:

– Дэйв, спасибо вам огромное! Мне только что звонила Конни, сказала, вы согласны со мной поговорить.

На секунду он растерялся. Его всегда коробило, когда родителей называли по имени.

– Ким?

– Ну конечно! А вы думали кто? – Он не ответил, и она затараторила дальше. – Понимаете, как здорово вышло: я как раз еду из Нью-Йорка в Сиракьюс. Сейчас я на развязке семнадцатой и восемьдесят первой. То есть могу пульнуть по восемьдесят восьмой и минут через тридцать пять оказаться в Уолнат-Кроссинге. Вы не против, если я заеду? Я, конечно, ужасно поздно предупреждаю, но ведь как все сошлось! И так хочется вас повидать!

Глава 3

Последствия убийства

Трассы 17, 81 и 88 пересекаются около Бингемтона, а до Уолнат-Кроссинга оттуда добрый час езды. Интересно, подумал Гурни, отчего Ким так оптимистично рассчитала время: по незнанию или от избытка энтузиазма? Но это был лишь меньший из вопросов, которые волновали его, когда он смотрел, как маленькая задиристая “мазда-миата” красного цвета, поднимается к дому по склону холма.

Открыв боковую дверь, Гурни вышел на площадку с гравием и скошенной травой, где стоял его “субару-аутбек”. “Миата” пристроилась рядом, из нее вышла девушка с изящным портфелем, в джинсах, футболке и стильном блейзере с закатанными рукавами.

– Ну что, узнали бы вы меня, если бы я не позвонила? – усмехнулась она.

– Возможно, если бы успел разглядеть твое лицо, – ответил Гурни.

Сейчас он этим и занялся: лицо было обрамлено каштановыми волосами, небрежно разделенными на прямой пробор.

– Лицо у тебя не изменилось, но оно живее и счастливее, чем в тот день, когда мы обедали с тобой и твоей мамой.

На миг она озадаченно нахмурилась, потом рассмеялась.

– Не в тот день, а вообще в то время. Тогда мне и правда жилось невесело. Немало времени ушло, чтоб понять, чего я хочу от жизни.

– Думаю, ты поняла это быстрее многих.

Она пожала плечами и осмотрелась.

– Какая красота. Как вам, наверное, тут хорошо. И воздух такой свежий и прохладный.

– Пожалуй, слишком прохладный для начала весны.

– Боже, ведь и правда! Столько всего, что я ничего уже не помню. Ведь уже весна. А я и забыла!

– Ничего, бывает, – успокоил ее Гурни. – Пойдем в дом, там теплее.

Через полчаса Ким и Дэйв сидели за невысоким сосновым столом в закутке у французской двери и допивали кофе с тостами и омлетом. Мадлен настояла на втором завтраке, узнав, что Ким провела все утро за рулем и ничего не ела. Теперь хозяйка уже отмывала плиту, а девушка рассказывала свою историю с самого начала – объясняла, зачем приехала.

– Я уже много лет живу с этой идеей: исследовать страшное воздействие убийства на человеческую жизнь, изучив те последствия, к которым оно неизбежно приводит родственников жертвы. Просто я никогда не знала, как к этому подступиться. Бывало, я выкидывала эту мысль из головы, но она сама возвращалась и с каждым разом все настойчивее. Я на ней просто помешалась, и надо было что-то делать. Сначала я думала, не написать ли академическую книжку – ну, по социологии или по психологии. Посылала заявки в университетские издательства, но у меня не было степени, и я их не заинтересовала. Тогда я решила написать обычный научпоп. Но, чтобы напечатать книжку, нужен агент, а значит, опять слать заявки. Агенты, как вы догадались, ноль внимания. Мне же двадцать один, ну двадцать два – на кой я им сдалась? Что я уже написала? Позвольте, мол, ваше резюме. Короче, молчи, девочка. Все, что у меня было, – это задумка. И тут меня осенило. Елки-палки! Это же не книга, а телепрограмма! И все стало на свои места. Я поняла, что хочу снять серию частных интервью – очень личных, реалити-шоу в лучшем смысле этого слова. Сейчас этот жанр ужасно замылен, но можно сделать и не замылено, так, чтобы в этом была эмоциональная правда!

Ким замолчала, будто вдруг прониклась своими же словами, затем растерянно улыбнулась, откашлялась и продолжила:

– В общем, я все это подробно описала и предложила доктору Уилсону, моему научному руководителю, как проект магистерской диссертации. Он сказал, что это отличная идея, очень перспективная. Помог мне сделать из нее коммерческое предложение, помог с юридической стороной дела, чтобы мои права не нарушались, а потом сделал то, чего, по его собственному признанию, никогда не делал прежде. Передал мой проект своему знакомому продюсеру с канала РАМ-ТВ – некоему Руди Гетцу. А Гетц пришел через неделю и сказал: “О’кей, давайте снимать”.

– Прямо так и сказал? – спросил Гурни.

– Я тоже удивилась. Но Герц говорит, на РАМ-ТВ все так и делается. Я не сомневаюсь. Но как подумаю, что мой проект будет реализован, что я буду заниматься этой темой… – Она помотала головой, словно отмахиваясь от какого-то мимолетного чувства.

Мадлен подсела к ним и произнесла вслух то, о чем думал Гурни.

– Похоже, для тебя это важно? По-настоящему важно, не только из-за карьеры?

– Боже, ну конечно же.

Мадлен слегка улыбнулась:

– А в чем сердцевина этого замысла? Что для тебя в нем самое важное?

– Семьи, дети… – Она вновь запнулась, словно бы ее собственные слова вызвали в памяти какой-то образ. Потом отодвинула стул, встала и подошла к французской двери на террасу, с видом на сад, луг и лес вдалеке.

– Глупо, конечно… но почему-то сама не могу объяснить, – продолжала она, теперь повернувшись к ним спиной, – об этом мне проще говорить стоя. – Она дважды откашлялась и лишь потом еле слышно заговорила: – Мне кажется, убийство меняет всю жизнь человека, навсегда. Оно похищает что-то, чего уже никогда не вернешь. Последствия убийства гораздо значительней того, что случается с жертвой. Жертва погибает, это ужасно, это несправедливо, но это уже конец. Жертва потеряла все на свете, но сама этого не знает. Она больше не ощущает потери, не представляет, что могло быть иначе.

Ким подняла руки и уперлась ладонями в стекло, этот жест выдавал, что ее переполняют чувства и самообладание стоит ей больших усилий. Затем она продолжала, уже громче:

– Не убитому ведь просыпаться в опустевшей постели и в опустевшем доме. Это не ему снится, будто он жив, и не он утром с болью поймет, что это лишь сон. Это не он задыхается от ярости, не его сердце разрывается. Не он смотрит на пустой стул за столом, не ему мерещится знакомый голос. Не он видит полный шкаф своих вещей. – В голосе появилась хрипотца, и Ким снова откашлялась. – Он не знает этой агонии, когда из жизни вырвали самую ее суть.

На несколько долгих мгновений она замерла, прислонившись к окну, затем медленно от него отстранилась и повернулась к столу. По щекам ее текли слезы.

– Вы ведь знаете, что такое фантомные боли? При ампутации. Когда руку или ногу отрезали, а она болит. Вот что чувствует семья убитого. Как будто ампутировали часть тела, а оставшаяся пустота невыносимо болит.

Она вновь замерла неподвижно, словно вглядываясь внутрь себя. Затем кое-как вытерла ладонями слезы и вынырнула обратно в мир – в голосе и во взгляде сквозила спокойная решимость.

– Чтобы понять природу убийства, нужно общаться с семьями погибших. Такова моя теория, мой проект и мой замысел. Руди Гетц был в восторге. – Она глубоко вдохнула и медленно выдохнула: – А можно еще кофе, если не сложно?

– Не сложно. – Мадлен дружелюбно улыбнулась, встала и заправила кофеварку.

Гурни откинулся на стуле, задумчиво подперев руками подбородок. С минуту-другую все молчали. Кофеварка начала пофыркивать.

Ким обвела взглядом просторную кухню.

– Как у вас хорошо, – сказала она. – Так уютно, по-домашнему. Просто отлично. Настоящая мечта – такой дом в деревне.

Мадлен налила ей кофе, и Гурни продолжил прерванный разговор.

– Совершенно ясно, что ты очень увлечена этой темой, она для тебя по-настоящему важна. Но неясно, к сожалению, чем я могу быть тебе полезен.

– А о чем вас просила Конни?

– Чуть-чуть за тобой присмотреть – так она выразилась.

– А она не упоминала… о других проблемах? – Гурни показалось, будто Ким старается говорить непринужденно – по-детски наивная попытка.

– Считать ли твоего бывшего парня проблемой?

– Так она и про Робби говорила?

– Она упомянула некого Роберта Миза. Или Монтегю?

– Миза. Монтегю – это он просто… Она прервала себя и встряхнула головой. – Конни думает, что мне нужна защита. Не нужна. Робби – он просто жалкий и дико надоедливый, я сама с ним разберусь.

– Он как-то связан с твоим проектом?

– Уже нет. А почему вы спрашиваете?

– Просто любопытно.

“Что любопытно? – Тут же упрекнул себя Гурни. – Какого черта я в это лезу? На кой мне сидеть и слушать, как эта нервная студенточка, у которой парень кретин, толкает слезливую речь про убитых и мечтает покорить самый пошлый телеканал страны? Надо выбираться из этой трясины”.

Ким смотрела на Гурни так, словно умела читать его мысли, как Мадлен.

– Все не так уж сложно. И поскольку вы любезно предложили мне помочь, я буду говорить прямо.

– Мы все еще подбираемся к вопросу о том, как я могу тебе помочь. Но пока я не понимаю…

Мадлен, успев вымыть тарелки и отжать губку, мягко его перебила.

– Может, сначала послушаем, что хочет сказать Ким?

Гурни кивнул:

– Хорошая мысль.

– Мы познакомились с Робби чуть меньше года назад в театральном кружке. Он, конечно, был самый красивый мальчик во всем универе. Прямо Джонни Депп в молодости. Где-то полгода назад мы стали жить вместе. Поначалу мне казалось, что я счастливей всех на свете. И когда я с головой ушла в свой проект, Робби меня вроде бы поддерживал. По сути, когда я выбрала семьи, у которых буду брать интервью, он ходил к ним вместе со мной – включился в работу, во всем участвовал. И тут… тут наружу и вылезло чудовище. – Она замолчала и отхлебнула кофе. – Робби включился в работу и стал тянуть одеяло на себя. Он уже не просто помогал мне с проектом, нет, это был уже наш проект, а потом Робби начал вести себя так, будто и вовсе его собственный. Когда мы встречались с родственниками убитых, Робби давал им свою визитку, говорил звонить ему и не стесняться. Тогда и началась эта дребедень с Монтегю. Он напечатал себе визитки: “Роберт Монтегю, документалистика, консультации в сфере искусства”.

На лице Гурни читался скепсис.

– То есть он пытался вас оттеснить, украсть ваш проект?

– Все еще гаже. Внешность у Робби Миза божественная, но родился он в очень неблагополучной семье, где творилось всякое, и рос в основном в приемных семьях – тоже в том еще бардаке. В душе он дико не уверен в себе, самым жалким образом. Бывало, когда мы встречались с семьями убитых – договориться об интервью под запись, Робби просто из кожи вон лез, чтобы произвести впечатление. Прямо что угодно сделает, лишь бы его оценили, лишь бы приняли. Лишь бы понравиться. Просто противно.

– И как ты реагировала?

– Сначала не знала, что и делать. Потом ситуация накалилась: я обнаружила, что Робби встречается без меня с одним из главных потенциальных участников, я очень хотела, чтобы он участвовал. Я высказала Робби свое недовольство, и все разлетелось к чертям. Тогда я вышвырнула его из квартиры, из моей квартиры. И попросила юриста, знакомого Конни, набросать устрашающее письмецо, чтоб держался подальше от проекта. Это мой проект.

– И как он это воспринял?

– Сначала был очень мил, подлизывался. Я послала его в жопу. Тогда он стал накручивать, мол, возиться с нераскрытыми убийствами небезопасно, будь осторожнее, ты не понимаешь, во что ввязываешься. Звонил мне по ночам, наговаривал на автоответчик телеги: говорил, что хочет меня защитить, а люди, с которыми я общаюсь, – куча людей, включая моего научника, – не те, кем кажутся.

Гурни чуть выпрямился на стуле.

– И что потом?

– Потом? Я предупредила, что если он не отвяжется, то я устрою так, чтоб его арестовали за преследования.

– И что, подействовало?

– Ну, как сказать. Звонки прекратились. Но начали происходить странные вещи.

Мадлен отложила грязную посуду и подошла к столу:

– Это уже серьезно. Ты не против, я посижу с вами?

– Конечно, – сказала Ким.

Мадлен села, и Ким продолжила:

– Из кухни стали пропадать ножи. Однажды я возвращаюсь с занятий, а кошки в квартире нет. Потом уже слышу, где-то мяукает. Нашлась в одном из запертых шкафов, причем в том, которым я вообще не пользуюсь. Как-то раз я проспала, потому что кто-то перевел мне будильник.

– Противно, но вполне безобидно, – заметил Гурни. Увидев укоризненное лицо Мадлен, он добавил: – Я вовсе не хочу умалять эмоционального дискомфорта, который причиняют такие гадкие шутки. Я просто задумался, что тут квалифицировать как преследование.

Ким кивнула.

– Да. Ну потом шуточки стали гаже. Как-то ночью я вернулась домой, а на полу в ванной пятно крови размером с монетку. И рядом один из пропавших ножей.

– Боже, – вздохнула Мадлен.

– А через несколько дней начались эти жуткие звуки. Я просыпалась среди ночи непонятно от чего. А потом слышался скрип, будто доска скрипит, потом тихо, потом будто кто-то дышит – и снова тихо.

Мадлен явно испугалась.

– Ты живешь в квартире? – спросил Гурни.

– Да, в маленьком доме: одна квартира на первом этаже, одна на втором и жилой цоколь. Около университета много таких домишек – дешевое жилье для студентов. Сейчас я живу в доме одна.

– Одна? – Мадлен вытаращила глаза. – Ты куда храбрей меня. Да я б оттуда…

Ким взглянула на нее рассерженно:

– Стану я сбегать от этого слизняка!

– Ты сообщала об этих инцидентах в полицию?

Ким невесело усмехнулась.

– Разумеется. Мол, кровь, ножи пропадают, звуки по ночам. Пришли копы, оглядели дом, проверили окна, скучно им было до смерти. Представляю, как они закатывют глаза, когда я им звоню и называю имя и адрес. Ясное дело, я для них параноик, заноза в заднице. Думают, что я ищу внимания. Что я психованная стерва: не поладила с парнем и раздула из этого проблему.

– Ну а замки ты наверняка уже меняла? – спокойно спросил Гурни.

– Дважды. Без толку.

– Значит, ты думаешь, эти… запугивания устраивает Робби Миз?

– Я не думаю. Я знаю!

– Почему ты так уверена?

– Вы бы слышали его голос – когда я его уже выгнала и он мне звонил. И видели бы, какое у него лицо, когда мы пересекаемся в универе. Вы б и сами все почувствовали. Во всем этом есть что-то одинаково странное. Не знаю даже, как объяснить. От всех этих случаев ощущение мерзкое. И Робби точно такой же мерзкий.

Повисло молчание. Ким сжала чашку в ладонях. Этот жест, подумал Гурни, похож на тот, когда она упиралась ладонями в стекло двери. Сильные чувства и контроль над собой.

Он подумал и о ее замысле, о ее взглядах на последствия убийства. В ее словах было много верного. Случалось, что рана, нанесенная убийцей, разрывала всю семью, отдаляла друг от друга вдову или вдовца, детей, родителей, переполняла их жизнь горем и яростью.

Впрочем, были и другие случаи, когда горя, и вообще эмоций, было немного. Гурни видел слишком много таких дел. Люди мерзко жили и мерзко умирали. Наркодилеры, сутенеры, уголовники-рецидивисты, малолетки из уличных банд, палившие друг в друга, как в компьютерных играх. Распад человеческого в них поражал. Иногда ему снился сон о концлагере – всегда один и тот же. Снилось, как бульдозер сваливает в канаву тощие тела. Как манекены. Как мусор.

Гурни глядел на эту темноглазую молодую женщину, такую цельную, пока она, склонившись над столом, сжимала полуостывшую кружку, а лицо ее почти полностью закрыли блестящие волосы.

Потом он вопросительно посмотрел на Мадлен.

Та слегка пожала плечами, чуть заметно улыбнулась. Казалось, поощряла к действию.

Он снова перевел взгляд на Ким.

– Хорошо. Вернемся к нашей теме. Чем я могу помочь?

Глава 4

Подобие гроба

Ким хотела, чтобы Гурни поехал вместе с ней в Сиракьюс, в ее квартиру. Там у нее хранились все материалы проекта, и Гурни мог бы посмотреть сразу все: ее переписку с потенциальными участниками передач, два записанных интервью, которые она приложила к заявке, планы будущих интервью, контракт с Руди Гетцем и РАМ-ТВ, общая концепция и незавершенная пилотная серия. Он бы все это посмотрел и смог бы оценить, что в проекте как надо, а что нет.

Поездка в Сиракьюс вызывала у Гурни столь же мало энтузиазма, сколько любое другое дело в последние месяцы, то есть нисколько. Но ему пришло в голову, что поехать – значит быстрее вернуть должок Конни Кларк. Он приедет, посмотрит, выскажет мнение. Все чин чином. “Огромная услуга” оказана. Можно обратно в берлогу.

Маршрут с гугл-карт, который Гурни распечатал на случай, если они с Ким потеряются, уверял, что от Уолнат-Кроссинга до ее дома ехать час сорок девять минут, но на обеих трассах по маршруту машин почти не было, а “миатка” впереди редко замедлялась хоть до какого-то подобия разрешенной скорости.

Будь Гурни в лучшем настроении, поездка бы ему понравилась: мимо проносились леса и луга, широкие бурные ручьи, черные свежевспаханные под яровые поля, силосные башни, как на картинках, амбары из красного кирпича. Но в нынешнем расположении духа все эти сельские красоты сливались в слякотный, грязный пейзаж – запущенная глухомань, где царит плохая погода.

Первый же взгляд на окрестности Сиракьюса усугубил его мрачные мысли. Он вспомнил, что этот город, как он читал, стоит на берегу озера Онондага – печально знаменитого как одно из грязнейших озер Америки. Тут же нахлынули детские воспоминания: он вырос в Бронксе, на берегу залива Истчестер, мутный фарватер которого вечно бороздили баржи и буксиры. Сам залив был промасленным отростком пролива Лонг-Айленд, и в нем не осталось ничего живого, кроме склизких водорослей и омерзительных коричневых крабов – чешуйчатых, несъедобных, ползучих первобытных тварей, от одной мысли о которых у Гурни до сих пор бежали мурашки по рукам.

Вслед за Ким он свернул с шоссе и оказался в районе поношенного вида с бестолковой планировкой. Он проехал мимо беспорядочной череды маленьких коттеджей, домов побольше, теперь разбитых на квартиры, круглосуточных магазинчиков, унылых промышленных зданий и пустырей, огороженных рабицей.

На углу у пиццерии “Королевская пицца Онондаги” “миата” свернула в переулок и остановилась перед двухэтажным домом на четыре квартиры. По обеим сторонам стояли такие же дома, разделенные узкими подъездными дорожками. Вместо газона перед домом был клочок голой земли размером не больше двойной могилы, и ни травы, ни цветов. Паркуясь позади Ким, Гурни смотрел, как она выходит из машины, запирает и перепроверяет дверцы. Она окинула взглядом дом и улочку – обеспокоенно, как показалось Гурни. Когда он подошел к ней, она нервно улыбнулась.

– Что-то не так?

– Да нет, вроде… все в порядке.

Она поднялась по ступенькам. Входная дверь была не заперта, но вела лишь в крохотный подъезд с двумя дверями. На правой двери висело два внушительных замка, она отперла каждый своим ключом. Прежде чем повернуть ручку, она подозрительно осмотрела ее и пару раз дернула.

Дверь вела в коридор. Ким пригласила Гурни в первую комнату справа – маленькую, обставленную икеевской мебелью, где было лишь самое необходимое: софа, журнальный столик, пара низких деревянных кресел с отдельными подушками, два минималистских торшера, книжный шкафчик, железная тумбочка с двумя ящиками, стол, служивший ей письменным, и стул с прямой спинкой. На полу – потертый ковер землистого цвета.

Гурни заинтересованно улыбнулся.

– А зачем ты дергала ручку?

– Пару раз она отрывалась, как только я за нее бралась.

– Ты хочешь сказать, ее кто-то специально откручивал?

– Вот именно, специально откручивал. Дважды. В первый раз полиция посмотрела, но ничего делать не стала – сочла, что это чей-то розыгрыш. Во второй раз даже не потрудились приехать. Копа на телефоне это, кажется, рассмешило.

– Не вижу ничего смешного.

– Спасибо.

– Я уже спрашивал, но…

– Да, уверена. Я уверена, что это Робби. И нет, доказательств у меня нет. Но кто еще мог это сделать?

Зазвенел дверной звонок – затейливым, мелодичным перезвоном.

– Боже. Это мамина затея. Она подарила, когда я переехала. Тут была обычная дребезжалка, Конни его ненавидела. Минутку. – Она пошла открывать.

Вскоре она вернулась с большой пиццей и двумя банками диетической колы.

– Вовремя привезли. Я заказала пиццу по телефону, пока мы ехали. Подумала, надо будет перекусить. Пицца вас устроит?

– Спасибо, вполне.

Она положила коробку на журнальный столик, открыла ее и пододвинула одно из кресел. Гурни сел на софу.

Когда они съели по куску и запили колой, Ким сказала:

– Ну вот. С чего начнем?

– Ты собираешься интервьюировать семьи убитых. Полагаю, первым делом ты как-то решила, какие убийства выбрать?

– Да, – она внимательно смотрела на него.

– В убийствах недостатка нет. Даже если бы ты ограничилась только штатом Нью-Йорк и только одним годом, выбирать пришлось бы из сотен дел.

– Да.

Он подался вперед.

– Ну так расскажи, как выбирала. По каким критериям?

– Критерии менялись. Сначала я хотела взять разные типы жертв, разные типы убийств, разные семьи, с разными расовыми и этническими корнями, дела разной давности. Показать весь спектр. Но доктор Уилсон все время говорил мне: “Проще! Проще!” Советовал сократить выборку, найти зацепку, чтобы зрителю было легче воспринимать. “Чем уже фокус, тем яснее мысль”. Раз десять я это от него слышала, и наконец до меня дошло. Все начало складываться, вставать на свои места. А потом: “Есть! Эврика! Вот про что я буду снимать!”

Странно, но ее энтузиазм тронул Гурни.

– Так каковы критерии отбора в итоге?

– Все как советовал доктор Уилсон. Я сокращала выборку, сужала фокус. Искала зацепку. Когда я стала думать в таком ключе, ответ возник сам собой. Я поняла, что могу сделать весь проект про жертв одного только Доброго Пастыря.

– Это который отстреливал водителей “мерседесов” лет восемь-девять тому назад?

– Десять. Ровно десять. Все убийства совершены весной двухтысячного года.

Гурни откинулся в кресле и задумчиво кивнул, вспоминая печально известную серию из шести убийств, после которой каждый второй на северо-востоке страны боялся ездить по ночам.

– Интересно. То есть природа преступления во всех шести случаях одна и та же: время совершения, убийца, мотив и степень внимания к расследованию – все один к одному.

– Именно! И во все случаях убийца не найден – дело не закрыто, рана не затянулась. Дело Доброго Пастыря – самый подходящий материал, чтобы посмотреть, как разные семьи через столько лет реагируют на одну и ту же беду, как переносят утрату, как переживают несправедливость, что с ними происходит, особенно с детьми. Разные последствия одной трагедии.

Она встала, подошла к тумбочке у стола. Достала блестящую голубую папку и протянула ее Гурни. На папке красовалась наклейка с крупной надписью: “осиротевшие. проект документального фильма ким коразон”.

Вероятно, он задержал взгляд на фамилии, и Ким спросила:

– А вы думали, моя фамилия Кларк?

Он мысленно вернулся в то время, когда Конни брала у него интервью для журнала “Нью-Йорк”.

– Кажется, я слышал только фамилию Кларк.

– Кларк – девичья фамилия Конни. После развода с моим отцом (я была маленькая), она снова ее взяла. А у него была – и есть – фамилия Коразон. И у меня тоже.

За тонким покровом констатации факта слышалась горечь. Не эта ли горечь, подумал Гурни, не дает ей называть Конни мамой?

Впрочем, у него не было ни малейшего желания в это углубляться. Он открыл папку и увидел довольно толстую стопку бумаги, листов пятьдесят. На титульном листе была та же надпись, что и на папке. На второй странице – содержание: концепция работы, обзор источников, подход и методология, критерии отбора информантов, “Дело Доброго Пастыря: жертвы и обстоятельства”, предполагаемые информанты, контакты, обстоятельства жизни, расшифровки пробных интервью, ДоНДП (приложение).

Он еще раз внимательно перечитал содержание.

– Ты это сама написала? Структуру проекта разработала ты?

– Да. Что-то не так?

– Вовсе нет.

– Тогда почему вы спрашиваете?

– Рассказывала ты утром очень эмоционально. А выстроено все очень логично.

Эмоциональностью она напомнила ему Мадлен, а логикой – его самого.

– Как будто я сам это написал.

Ким хитро прищурилась.

– Это комплимент, да?

Он рассмеялся: кажется, впервые за день, а то и за месяц. Затем помолчал и вновь вернулся к содержанию.

– Я так понимаю, ДП – это Добрый Пастырь. А что значит ДоН?

– Это заголовок того письма на двадцати страницах, которое он разослал в полицию и в прессу. Декларация о намерениях.

Гурни кивнул.

– Да, я вспомнил. Пресса окрестила это письмо “манифестом” – так же, как сочинение Унабомбера[1] за пять лет до того.

Ким тоже кивнула:

– И здесь мы подходим к тому, что я и хотела у вас спросить: что вообще такое, эти серийные убийства? Тут легко запутаться. Ну вот есть, например, Унабомбер или Добрый Пастырь. И кажется, у них мало общего с Джеффри Дамером и Тедом Банди[2] или с теми чудовищами, которых вы сами арестовывали, как этот Питер Пиггерт или Дед-Людоед, рассылавший части тела своих жертв местным полицейским. Боже! В них же совсем ничего человеческого.

Она вся содрогнулась. Затем помассировала предплечья, словно пытаясь согреться.

Где-то в сером сиракьюсском небе рокотал вертолет: вначале приближаясь, затем отдаляясь, пока не затих вдалеке.

– Иные социологи на меня обиделись бы, – сказал Гурни, – но сам термин “серийный убийца”, как и многие ему подобные, весьма расплывчат. Мне иногда кажется, что все эти так называемые ученые – просто шайка любителей навешивать ярлыки и извлекать из этого прибыль. Проведут сомнительное исследование, свалят в одну кучу сходные случаи, обзовут “синдромом”, присовокупят название понаукообразнее и читают лекции об этом, чтобы такие же недоумки затвердили эти ярлыки, сдали экзамен и влились в секту.

Тут Гурни заметил, что Ким смотрит на него с удивлением.

Почувствовав, что брюзжит и что виной тому, похоже, не столько состояние современной криминологии, сколько его собственное, он переменил тон:

– Если коротко, то с точки зрения мотива между каннибалом, взбесившимся от власти и вседозволенности, и идейным убийцей, жаждущим искоренить социальные пороки, общего мало. И все же больше, чем может показаться на первый взгляд.

Ким округлила глаза.

– Вы хотите сказать, оба убивают людей? И к этому все и сводится, какие бы внешние мотивы им ни приписывали?

Гурни поразили ее эмоциональность, ее порыв. Он улыбнулся.

– Унабомбер говорил, что хочет очистить мир от пагубного влияния новых технологий. Добрый Пастырь говорил, что хочет очистить мир от пагубных последствий алчности. Но, несмотря на всю логичность их манифестов, оба они выбрали контрпродуктивные средства для достижения своих целей. Убийством никогда не добьешься того, чего они хотели, – якобы хотели. Их поведение можно объяснить только одним.

Гурни почти что видел, как напряженно Ким думает.

– То есть средство и есть цель?

– Именно. Мы часто путаем средства и цель. Действия Унабомбера или Доброго Пастыря вполне понятны, если только предположить, что само убийство и было их целью, давало им эмоциональную отдачу. А так называемые манифесты – не более чем прикрытие.

Она поморгала, видимо, пытаясь сообразить, как это может помочь ей в работе.

– Но насколь это важно… для жертвы?

– Для жертвы это абсолютно неважно. Для жертвы мотив не имеет значения. Тем более, если убитый и убийца не были знакомы. Когда в тебя стреляют ночью из проезжающей машины, то пуля в голову – это пуля в голову, каков бы ни был мотив.

– А для семьи?..

– Для семьи… Ну…

Гурни прикрыл глаза, перебирая в памяти нерадостные разговоры. Сколько их было за эти годы. За десятки лет. Родители. Жены. Любимые. Дети. Застывшие лица. Невозможность поверить в то, что произошло. Судорожные расспросы. Крики. Стоны. Вой. Ярость. Проклятия. Угрозы. Кулаком в стену. Испитые глаза. Пустые глаза. Старики, плачущие как дети. Один мужчина покачнулся, как от удара. И хуже всего те, кто никак не реагировал. Замершие лица, неживые глаза. Непонимание, безмолвие, бесчувствие. Отвернуться, закурить.

– Ну… – повторил Гурни, – я всегда считал, что лучше знать правду. Думаю, если бы родственники жертвы чуть лучше понимали, почему с их любимым это произошло, им было бы полегче. Заметь, я не сказал, что знаю, почему Унабомбер или Добрый Пастырь делали то, что делали. Возможно, они и сами этого не знали. Мне ясно лишь, что истинная причина не та, которую они называли.

Ким пристально смотрела на него и уже собиралась задать следующий вопрос, когда сверху донесся глухой стук. Она напряглась, прислушалась.

– Что это, как вы думаете? – спросила она наконец, указывая на потолок.

– Не представляю. Может, горячая труба?

– Она способна издавать такие звуки?

Гурни пожал плечами.

– А по-твоему, что это? – Ким не ответила. – Кто живет наверху?

– Никто. По крайней мере, не должен никто жить. Прежних жильцов выселили, они вселились заново – какие-то барыги, – нагрянули копы и всех арестовали. Может, уже и выпустили, черт их знает. Городишко отстойный.

– То есть квартира наверху пустует?

– Да. Предположительно. – Она окинула взглядом журнальный столик, увидела начатую пиццу. – Боже, какая гадость. Может, ее разогреть?

– Я не буду. – Гурни хотел было сказать, что ему пора, но вдруг понял, что приехал совсем недавно. Это тоже был симптом последнего полугодия: чем дальше, тем сильнее ему хотелось сократить время общения с людьми.

Сжимая в руке бирюзовую папку, он заметил:

– Я не уверен, что смогу просмотреть все сейчас. Материал довольно объемный.

По лицу Ким облачком по ясному небу скользнуло легкое разочарование.

– Может, вечером? То есть вы можете взять папку с собой и посмотреть, как будет время.

Странное дело, ее ответ как-то зацепил Гурни, прямо-таки тронул. То же чувство он испытал чуть раньше, когда она рассказывала, как решила исследовать дело Доброго Пастыря. Теперь он понял, что это за чувство.

Его тронула всеобъемлющая увлеченность Ким, ее энергия, ее энтузиазм – цветущая, неколебимая молодость. И ведь она работает над проектом совсем одна. Одна, в этом подозрительном доме, без соседей, преследуемая злобным шизиком. Похоже, подумал Гурни, это сочетание решительности и уязвимости пробудило в нем давно забытые отцовские чувства.

– Да, я возьму папку и прочитаю вечером, – сказал он.

– Спасибо.

Вновь послышался пульсирующий рокот вертолета, стал громче, затих вдалеке. Ким нервно откашлялась, обхватила руками колени и заговорила с видимым усилием:

– Я хотела попросить вас еще об одной вещи. Не знаю, почему мне так трудно об этом говорить. – Она встряхнула головой, словно досадуя на свое смущение.

– О чем же?

Она сглотнула.

– А можно вас нанять? Возможно, всего лишь на один день.

– Нанять? Для чего это?

– Я понимаю, это все глупости. Мне неловко вас беспокоить. Но для меня это правда важно.

– Так что надо сделать-то?

– Вы не могли бы завтра как бы… сопровождать меня? Делать ничего не нужно. Дело в том, что завтра у меня две встречи. Одна с потенциальным героем фильма, вторая с Руди Гетцем. Мне просто хотелось бы, чтобы вы там были – послушали, что я скажу, что они скажут, – и потом сразу поделились бы, что думаете, дали бы какой-нибудь совет, не знаю… Я несу чушь, да?

– Где назначены встречи? – спросил Гурни.

– Так вы согласны? Съездите со мной? Боже, спасибо вам, спасибо! Это не так уж далеко от вас. То есть не близко, но и не слишком далеко. Первая встреча – в Тёрнуэле, с Джими Брюстером, сыном одного из убитых. А Руди Гетц живет в десяти милях оттуда, на вершине горы с видом на водохранилище Ашокан. С Брюстером мы встречаемся в десять, то есть мне надо будет заехать за вами в восемь тридцать. Вы согласны?

Гурни хотел было сказать, что поедет на своей машине, но передумал. По дороге можно обсудить вопросы, которые наверняка возникнут у него к завтрашнему утру. Прояснить, во что он ввязался.

– Отлично, – сказал он. – Конечно.

Он уже жалел, что согласился, даже на день, но чувствовал, что отказать не может.

– В смету проекта, которую мы утвердили с РАМ, включены услуги консультанта. Я смогу заплатить вам за день семьсот пятьдесят долларов. Надеюсь, этого достаточно.

Он чуть не ответил, что платить вовсе не нужно, что он согласился помочь не ради денег. Но ее серьезный и деловой настрой не оставлял сомнений: ей важно оплатить его услуги.

– Отлично, – вновь отозвался он. – Конечно.

Вскоре, после недолгого прерывистого разговора (о ее университетских делах, о проблеме наркомании в Сиракьюсе – увы, весьма типичной – и о печальной истории озера Онондага, некогда кристально чистого, а теперь зловонной сточной ямы), Гурни поднялся и повторил свое согласие ее сопровождать.

Ким проводила его до двери, крепко пожала руку и вновь поблагодарила. Спускаясь по обшарпанной лестнице, Гурни услышал, как за его спиной лязгнули два тяжелых замка. Он оглядел унылую улочку. Она казалась грязной и неопрятной – как предположил Гурни, из-за высохшего реагента, которым полили дорогу, чтобы растопить остатки снега. Пованивало чем-то едким.

Он сел в машину, завел мотор и забил в навигатор домашний адрес. Потребовалась минута-другая, чтобы поймать сигнал. Навигатор еще собирался с мыслями, когда дверь дома с лязгом распахнулась. Гурни оглянулся: Ким выбежала на улицу. На нижней ступеньке крыльца она оступилась и растянулась на асфальте. Гурни подбежал к ней: она уже вставала, опираясь на урну.

– Ты цела?

– Не знаю… лодыжка… – Она задыхалась и явно была напугана.

Он взял ее за руки повыше локтей, чтобы как-то поддержать.

– Что случилось?

– Кровь… в кухне…

– Что?

– Кровь. В кухне на полу.

– В квартире был кто-то еще?

– Нет. Не знаю. Я никого не видела.

– Сколько там крови?

– Не знаю. На полу накапано. Как след. Тянется в коридор. Но я не уверена.

– Значит, ты никого не видела и не слышала.

– Нет. Вроде нет.

– Хорошо. Все в порядке. Ты уже в безопасности.

Она заморгала. В глазах ее стояли слезы.

– Все хорошо, – мягко повторил он. – Все в порядке. Ты в безопасности.

Она вытерла слезы, пытаясь совладать с собой.

– Хорошо. Все в порядке.

Когда дыхание ее стало ровнее, Гурни сказал:

– Посиди пока у меня в машине. Можешь запереться. Я пойду осмотрю квартиру.

– Я с вами.

– Лучше посидеть в машине.

– Нет! – Она с мольбой взглянула на него. – Это же моя квартира. Я не дам себя выгнать из собственной квартиры!

По полицейским правилам гражданскому лицу запрещено возвращаться на место инцидента, пока оно не будет осмотрено, но Гурни больше не служил в полиции и мог пренебречь правилами. Оценив состояние Ким, он решил, что лучше и правда взять ее с собой, чем настаивать, чтобы она сидела в машине, запертой или нет.

– Ладно, – сказал он, вынув “беретту” из кобуры на ноге и спрятав ее в карман куртки, – пойдем посмотрим.

Гурни вернулся в дом, оставив обе двери открытыми. У входа в гостиную он остановился. Коридор продолжался еще футов двадцать и оканчивался аркой в кухню. Справа, между гостиной и кухней были две открытые двери.

– Там что?

– Первая дверь – спальня, вторая – ванная.

– Я загляну и туда, и туда. Если услышишь хоть какой-то шум или позовешь, а я не отзовусь тут же, выходи через переднюю дверь, запрись у меня в машине и звони девять один один. Поняла?

– Да.

Он двинулся по коридору и заглянул в первую комнату, затем вошел и зажег верхний свет. Ничего особенного. Кровать, столик, трюмо, пара складных кресел, раздолбанный платяной шкаф. Он заглянул в шкаф и под кровать. Потом вернулся в коридор, показал Ким большой палец: мол, все супер, – направился в ванную и там тоже все проверил.

Оставалась кухня.

– Где была кровь? – спросил он.

– У холодильника. А след тянется в коридор черного хода.

Он осторожно вошел в кухню, впервые за последние полгода радуясь своей привычке носить оружие. Кухня оказалась просторной. Справа, у окна, выходящего на проулок и соседний дом, – обеденный стол и два стула. В окно проникал дневной свет, но все равно было темновато.

Напротив двери – кухонный стол с ящиками и холодильник. Перед холодильником – маленький разделочный столик, на нем – нож для мяса. Обойдя вокруг столика, Гурни увидел кровь: ряд темных капель на потертом линолеуме, каждая размером с десятицентовик, через два-три фута друг от друга. След вел от холодильника к задней двери и дальше.

Вдруг он услышал за спиной чье-то дыхание. Он резко обернулся, тут же пригнувшись и вытащив пистолет из кармана. Это была Ким: она замерла в двух шагах, как олень перед фарами, и смотрела в дуло тридцать второго калибра, приоткрыв рот.

– Боже, – Гурни перевел дыхание и опустил ствол.

– Простите. Я старалась не шуметь. Свет включить?

Он кивнул. Щелкнув выключателем над раковиной, Ким зажгла две длинные флюоресцентные лампы на потолке. В ярком свете капли на полу казались краснее.

– В коридоре есть свет?

– Выключатель справа от холодильника.

Темнота в коридоре сменилась шипящим, моргающим, холодным флюоресцентным светом полуиздохшей дешевой лампы. Гурни медленно пошел вперед, держа “беретту” дулом вниз.

Если не считать зеленого мусорного бака, небольшой коридор черного хода был совершенно пуст. Оканчивался он массивной дверью, ведущей на улицу и запертой на внушительный замок. Была в этом закутке и еще одна дверь – справа. Туда и вел кровавый след.

Гурни бросил быстрый взгляд на Ким.

– Что за этой дверью?

– Лестница. Лестница… в подвал. – В голосе ее вновь послышался страх.

– Когда ты последний раз туда спускалась?

– Спускалась… Господи, даже не знаю. Наверно… год назад, кажется. Вырубился автомат, пришел человек от хозяина и показал, как включить.

– Туда можно попасть как-нибудь еще?

– Нет.

– Окон нет?

– Есть маленькие вровень с землей, но на них решетки.

– Где выключатель?

– Прямо за дверью, кажется.

Перед дверью тоже было кровавое пятнышко. Гурни перешагнул через него. Затем вжался в стену, повернул ручку и рывком распахнул дверь. Смертельно затхлый, спертый воздух наполнил коридор. Гурни подождал, прислушался, затем заглянул вниз. В отсветах дрожащей лампы позади виднелись ступеньки. Он нащупал выключатель, и где-то внизу зажегся другой, желтоватый и тусклый свет.

Гурни велел Ким выключить лампу дневного света, чтобы не гудела.

Гул стих, и Гурни постоял с минуту, прислушиваясь. Тишина. Он взглянул на ступеньки. На каждой второй-третьей виднелось темное пятнышко.

– Что там? Что вы видите? – Голос Ким все заметнее дрожал, вот-вот готовый сорваться.

– Еще несколько капель, – ровным тоном ответил он. – Надо посмотреть поближе. Стой, где стоишь. Если услышишь что-нибудь – бегом на улицу, садись в мою машину…

– Ни за что! – перебила она. – Я пойду с вами!

У Гурни был дар сохранять спокойствие – тем большее, чем сильнее паника вокруг.

– Ладно. Только договоримся: ты держишься минимум в трех шагах позади меня. – Он крепче сжал “беретту”. – Если придется действовать быстро, мне нужно будет место. Ясно?

Ким кивнула.

Гурни начал медленно спускаться по лестнице. Это была шаткая конструкция – вообще без перил. Спустившись, он увидел, что темный след идет по пыльному полу к невысокому продолговатому сундуку в дальнем углу. У одной стены стояла масляная печь и две большие цистерны. На другой стене висел щиток, а над ним, почти касаясь балок, тянулся ряд невысоких окошек. На каждом были решетки, едва различимые сквозь заляпанные стекла. Тусклый свет шел от одной-единственной голой лампочки, такой же грязной, как окна.

Гурни вновь посмотрел на сундук.

– У меня есть фонарик, – донесся с лестницы голос Ким. – Нужен?

Он обернулся к ней, она зажгла фонарик и протянула ему. “Мини-мэглайт”. Батарейки уже пора было менять, но все лучше, чем ничего.

– Что вы видите? – спросила она.

– Пока не пойму. Когда ты сюда спускалась в прошлый раз, ты видела у стены ящик или сундук?

– Боже, понятия не имею. Он мне показывал, что где, выключатели всякие, ну не знаю. Что там такое?

– Погоди, сейчас скажу, – с тяжелым предчувствием он направился к сундуку, туда, куда вел кровавый след.

С одной стороны, сундук оказался самый обычный, только очень старый. С другой стороны, из головы все не шли мелодраматические фантазии: размером он был точно с гроб.

– Гоподи, что там?

Ким остановилась всего в нескольких шагах позади. Говорила она слабым шепотом.

Гурни взял фонарик в зубы и направил на крышку ящика. Затем, сжимая “беретту” в правой руке, левой осторожно поднял крышку.

На мгновение ему показалось, что сундук пуст.

Затем в пятне желтого света от фонарика что-то блеснуло. Гурни увидел нож.

Небольшой ножик для чистки овощей. Даже в тусклом свете фонарика было видно, что лезвие заточено до невероятной остроты. На острие темнела капелька крови.

Глава 5

В терновую чащу

Несмотря на уговоры Гурни, Ким отказалась вызывать полицию.

– Говорю вам, вызывала уже. Больше не буду. Это бесполезно. И даже вредно. Придут, потопчутся у окон и дверей и сообщат, что не нашли признаков взлома. Затем спросят, не понес ли кто физического ущерба, не пропало ли что-нибудь ценное, не повреждено ли что-нибудь ценное. Если проблема не подпадает ни под один пункт, значит, проблемы нет. В прошлый раз я им звонила, когда обнаружила нож в ванной – они сразу же потеряли интерес, когда узнали, что нож мой. Хотя я им упорно твердила, что за две недели до того он пропал. Подтерли с пола каплю крови, взяли с собой, ни слова мне потом о ней не сказали. Чтобы на меня опять смотрели как на истеричку, которая только время отнимает? Да пошли они к черту! Знаете, что сделал полицейский в прошлый раз? Зевнул. Да, хотите верьте, хотите нет, зевнул мне прямо в лицо!

Гурни думал о том, что у любого заваленного работой городского копа непроизвольно запускается процессе фильтрации, как только новое дело попадает к нему на стол. Это зависит от многого: от того, что уже лежит у него на столе, какие дела “горят” в этот месяц, на этой неделе, в этот день. Ему вспомнился напарник, с которым они много лет назад работали в отделе расследования убийств полиции Нью-Йорка, – парень из тихого городка на западе Нью-Джерси, из глубинки. Однажды этот парень принес на работу номер местной газеты. На первой странице красовалась заметка о краже поилки для птиц с чьего-то заднего двора. В это же время в Нью-Йорке за неделю происходило штук по двадцать убийств, и большинство из них удостаивалось в прессе лишь пары строк. Так что все зависит от контекста. Хотя Гурни и не сказал этого вслух, он хорошо понимал, почему собственный нож Ким, найденный на полу ее же ванной, не потряс до глубины души копа, заваленного убийствами и изнасилованиями.

Но одновременно он понимал, насколько встревоженна Ким. Более того, в действиях преследователя сквозило что-то зловещее, и было от чего встревожиться. Гурни сказал, что неплохо бы пока уехать из Сиракьюса, может быть, пожить немного у матери.

Его предложение возымело неожиданный эффект: страх Ким обратился в ярость.

– Сволочь! – прошипела она. – Плохо же он меня знает, если думает победить.

Гурни подождал, пока она успокоится, потом спросил, не припомнит ли она имена полицейских, которые отвечали на ее последний звонок.

– Говорю вам, больше я им звонить не буду.

– Я понял. Но я хотел бы поговорить с ними сам. Может быть, мне они скажут то, чего не сказали тебе.

– Что?

– Например, что-нибудь про Робби Миза? Мало ли? Поговорю, тогда и узнаю.

Ким пристально посмотрела на него своими темными глазами, поджала губы.

– Элвуд Гейтс и Джеймс Шифф. Гейтс низенький, Шифф высокий. Оба придурки.

Детектив Джеймс Шифф провел Гурни коридорами в свободный допросный кабинет. Дверь он не закрыл, сам не сел и посетителю не предложил. Зато прикрыл лицо руками и попробовал побороть зевок – безуспешно.

– Что, долгий день?

– Не то слово. Восемнадцать часов отпахал, шесть осталось.

– Бумажная работа?

– Ага, да еще сколько. Видите ли, друг мой, наш участок самого неправильного размера. Достаточно большой, чтобы по уши повязнуть в бюрократическом дерьме, но слишком маленький, так что нигде не спрячешься. Прошлой ночью мы устроили облаву на наркопритон – как ни странно, он оказался битком набит. Так что сейчас у меня полный обезьянник наркодилеров, еще один забит крэковыми шлюхами и гора показаний, которые надо обработать. Так что перейдем к делу. Чем полицию Нью-Йорка заинтересовала Ким Коразон?

– Простите, боюсь, по телефону я недостаточно ясно выразился. Я служил в полиции Нью-Йорка, но теперь в отставке. Уже два с половиной года.

– В отставке? Что-то я прослушал. Тогда кто вы? Частный сыщик?

– Скорее друг семьи. У Ким мать журналистка, много пишет про копов. Мы с ней пересекались на этой почве, пока я работал.

– Насколько хорошо вы знаете Ким?

– Не слишком хорошо. Я всего лишь взялся помочь ей с одним журналистским проектом, про нераскрытые убийства, но сегодня мы столкнулись с некоторыми неожиданностями.

– Послушайте, у меня мало времени. Нельзя ли поконкретней?

– Молодой леди досаждает преследователь, не слишком приятный тип.

– Так вот оно что?

– Вы не знали?

Шифф помрачнел.

– Я запутался. К чему этот разговор?

– Хороший вопрос. Вас не удивит, если я скажу, что прямо сейчас в квартире Ким Коразон есть признаки незаконного проникновения в помещение и следы вандализма – весьма своеобразного, явно имеющего целью устрашить жертву?

– Удивит? Да нет. Мы с мисс Коразон это сколько раз проходили.

– И что?

– Не пройдешь, одни канавы.

– Что-то не понимаю.

Шифф выковырял из уха кусочек серы и бросил на пол.

– Она говорила, кого считает виновным?

– Своего бывшего, Робби Миза.

– Вы говорили с Мизом?

– Нет. А вы?

– Я-то говорил. – Он снова посмотрел на телефон. – Слушайте, я могу уделить вам ровно три минуты. Из профессиональной солидарности. Кстати, у вас есть при себе какое-нибудь удостоверение личности?

Гурни показал ему профсоюзную карточку и водительские права.

– Ладно, мистер полиция Нью-Йорка, краткий отчет, не для протокола. В общем, рассказ Миза стоит рассказа Ким. Каждый уверяет, что бывший партнер – человек злобный, неадекватный и после разрыва повел себя по-свински. Она говорит, что он три или четыре раза проникал в ее квартиру. Ну и дальше всякая фигня – отвинтит там дверные ручки, сдвинет мебель, спрячет вещи, стащит ножи, вернет их на место…

– То есть положит нож на пол в ванной рядом с кровавым пятном, – перебил Гурни. – По-моему, это не называется “вернет нож на место”. Не понимаю, как вы можете игнорировать…

– Спокойно! Никто ничего не игнорирует. Поначалу всю эту хрень – дверные ручки и так далее – осматривали патрульные. Почему мы не прибегали сами, не проверяли на отвинченных ручках отпечатки пальцев? Мы ж не совсем еще спятили. У нас тут реальный город и реальные проблемы. Но процедура была соблюдена. У меня есть досье с отчетами. Следующую жалобу, про кровавые пятна, патруль передал нам. Мы с напарником пришли, посмотрели, образец крови – в лабораторию, нож – на проверку отпечатков, и так далее. Оказалось, что единственные пальчики на ноже принадлежат самой Коразон. А кровь бычья. Понимаете? Как в стейке.

– Вы допросили Миза?

– Разумеется, допросили.

– И что?

– Он ни в чем не сознался, и нет никаких свидетельств его участия. Толкает свою версию: мол, Коразон – мстительная сучка, хочет создать ему проблемы.

– И какая у вас сейчас рабочая версия? – недоверчиво спросил Гурни. – Что Ким сошла с ума и сама все это устраивает? Чтобы подставить бывшего бойфренда?

По взгляду Шиффа было понятно, что ему верится именно в это. Он пожал плечами.

– Или это дело рук кого-то еще, чьи мотивы нам пока неизвестны. – Он в третий раз взглянул на телефон. – Все, мне пора. Как летит время в хорошей компании.

И он направился к приоткрытой двери.

– А почему нет камер? – спросил Гурни.

– Что-что?

– Самым очевидным действием в случае неоднократного проникновения в дом и актов вандализма было бы установить скрытые камеры.

– Я настоятельно предлагал мисс Коразон это сделать. Она отказалась. Сказала, что не потерпит вторжения в свою частную жизнь.

– Странно, что она так отреагировала.

– Разве что все ее жалобы – брехня, и камера бы это доказала.

Они молча прошли через приемную, мимо дежурного, к главному входу. На пороге Шифф остановил Гурни.

– Вы, кажется, сказали, что обнаружили в ее квартире свежую улику, о которой мне следует знать?

– Именно это я и сказал.

– Так что же? Что вы нашли?

– Вы уверены, что хотите это знать?

Во взгляде Шиффа мелькнула злость.

– Да, хотел бы.

– На полу в кухне обнаружен кровавый след, ведущий к сундуку в подвале. В сундуке небольшой остро заточенный нож. Но, пожалуй, это мелочи, правда? Наверно, Ким опять выжала кровь из мяса и накапала на ступеньки. Наверно, это ее безумие и мстительность стремительно прогрессируют.

Обратная дорога была неприятной. В ушах у Гурни все звучала его саркастическая тирада в адрес Шиффа. И чем больше он прокручивал ее в голове, тем яснее понимал, насколько она вписывается в привычный сценарий: желание обороняться по любому поводу завладело после ранения его умом и поступками.

Он всегда был склонен противостоять официальной версии: у него был талант находить неувязки. Но в последнее время он все лучше осознавал, что движет им и что-то еще, куда менее объективное. Его склонность проверять на прочность логику каждого мнения, каждого вывода теперь была отравлена враждебностью – от упрямой сварливости до чуть ли не ярости. Он все больше отгораживался от мира, все больше защищался, все сильнее сопротивлялся любой чужой идее. И был уверен, что все это началось полгода назад, когда его чуть не убили три пули. Некогда объективность была его природным даром, теперь за нее приходилось бороться. Но борьба того стоила. Без объективности он – ничто.

Психотерапевт уже давно говорил ему: “Когда вы задеты, постарайтесь понять, какой страх за этим скрывается. В глубине всегда страх, и пока мы не взглянем ему в лицо, мы будем поступать неправильно”. Гурни заставил себя сделать шаг назад: спросил себя, чего же он боится. Этот вопрос занимал его всю дорогу домой. Наиболее честный ответ оказался и самым неудобным.

Он боялся, что ошибся.

Гурни припарковался рядом с машиной Мадлен у бокового входа. Горный воздух был полон прохлады. Войдя в дом, он повесил куртку в прихожей, прошел в кухню и крикнул:

– Я дома.

Ответа не последовало. Дом казался невыразимо омертвелым – пустым той особенной пустотой, которая наступала, лишь когда уходила Мадлен.

Он собрался уже идти в ванную, однако вспомнил, что забыл в машине голубую папку Ким. Он пошел за папкой, но не успел подойти к машине, когда в глаза ему бросилось что-то ярко-красное справа. Пятно алело посреди клумбы, где Мадлен в прошлом году сажала цветы, и в первый миг Гурни показалось, что это бутон на прямом стебле. Но ему тут же подумалось, что для бутонов еще не время. Впрочем, когда он подошел поближе и пригляделся, открытие обескуражило его не меньше, чем если бы это была роза в цвету.

Стебель оказался древком стрелы. Наконечник был воткнут в мягкую сырую землю, а за бутон Гурни принял оперение на зазубренном хвосте – три половинки пера, полыхавшие алым в косых лучах вечернего солнца.

Гурни в недоумении уставился на стрелу. Это Мадлен ее сюда воткнула? Тогда где она ее взяла? Это какая-то метка? Перья казались новыми, непотрепанными, под снегом они явно не зимовали. А если не Мадлен воткнула стрелу, то кто? Может ли быть такое, что ее вообще не втыкали, а действительно пустили из лука? Но чтобы вот так попасть в землю, почти что под прямым углом, стрелять надо было вертикально вверх. Когда? Зачем? Кто? Откуда?

Гурни ступил на невысокую клумбу, ухватил стрелу у земли и не спеша вытащил. Он обнаружил острый четырехгранный наконечник – такой стрелой хороший охотник с мощным луком продырявил бы оленя. Рассматривая смертоносный снаряд, Гурни думал о немыслимом совпадении: в один день найти два образца холодного оружия, и оба – повод для недоумения и тревоги.

Возможно, конечно, Мадлен все легко объяснит. Он отнес стрелу на кухню и тщательно вымыл под краном в раковине. Наконечник оказался из углеродистой стали и острый – хоть брейся. Тут Гурни вновь вспомнил о ноже в подвале у Ким, а следом и о том, что забыл в машине ее папку. Он аккуратно положил стрелу на сосновый буфет и пошел обратно, через небольшой коридор и прихожую.

Открывая боковую дверь, он столкнулся с Мадлен, одетую во все цвета радуги: розовые спортивные штаны, сиреневая флиска и оранжевая бейсболка. Вид у нее был усталый, но довольный, она слегка запыхалась, как после прогулки по холмам. Гурни посторонился и пропустил жену.

Она улыбнулась.

– Така-а-я красота! Видел, какой удивительный свет на склоне? И почки розовеют.

– Какие почки?

– Ты не видел? Пошли скорей.

Она взяла его за руку и потащила на улицу, радостно показывая на деревья за дальним пастбищем.

– Это такое чудо ранней весной – эта розоватость на кленах.

Гурни понимал, о чем речь, но не готов был разделить счастье Мадлен. Налет краски на серо-буром склоне пробудил в нем давнее воспоминание, от которого его замутило: серо-бурая вода в канаве у заброшенной подсобной дороги за аэропортом Ла Гуардия, зловонная муть чуть подкрашена красным. Виной тому было изрешеченное тело в мелкой воде.

Мадлен обеспокоенно взглянула на него.

– Все в порядке?

– Просто устал.

– Кофе хочешь?

– Нет, – прямо-таки отрезал он, сам не зная почему.

– Пошли в дом, – сказала Мадлен, сняла флиску и кепку и повесила их в прихожей.

Гурни прошел за ней на кухню. Жена подошла к раковине и повернула кран.

– Как ты съездил в Сиракьюс?

Гурни снова вспомнил, что эта чертова папка все еще в машине.

– Я тебя не слышу, вода шумит, – сказал он.

Так значит… что? Он три раза забыл про папку? Три раза за десять минут? Боже.

Мадлен наполнила стакан и выключила воду.

– Я говорю, как съездил в Сиракьюс?

Он вздохнул.

– Странно съездил. Довольно унылый город. Погоди. Я на минуту, потом расскажу.

На этот раз он дошел до машины и принес-таки папку.

Мадлен была озадачена.

– А я слышала, там очень милые старые райончики. Может, не с той стороны, где ты был?

– И да, и нет. Милые старые райончики вперемежку с ужасными.

Она посмотрела на папку у него в руке.

– Это проект Ким?

– Что? А, да.

Он огляделся, думая, куда бы положить папку, – и увидел стрелу, которую оставил на буфете.

– Ты про это вот что-нибудь знаешь?

– Что? – Она подошла поближе и внимательно посмотрела на стрелу, но не коснулась ее. – Это та штука, которую я видела на улице?

– Когда ты ее видела?

– Не знаю. Когда уходила гулять. Может, с час назад.

– И ты не знаешь, откуда она взялась?

– Знаю только, что она торчала в клумбе. Думала, это ты ее туда воткнул.

Повисло долгое молчание. Гурни уставился на стрелу, Мадлен уставилась на Гурни.

– Думаешь, здесь кто-то охотится? – спросила она, прищурившись.

– Для охоты сейчас не сезон.

– Может, кто-то выпил и решил, что сезон.

– Как мило.

Мадлен снова взглянула на стрелу и пожала плечами.

– Ты какой-то замученный. Давай-ка посидим, – она указала на стол у французских дверей. – Расскажи мне, как прошел день.

Он рассказал обо всем, упомянул, что Ким попросила ее сопровождать, и посмотрел на Мадлен – как она отреагирует. Но она не стала ничего комментировать и просто сменила тему.

– У меня тоже был тяжелый денек.

Она облокотилась на стол, упершись большими пальцами в подбородок и прижав ладони к щекам. Затем закрыла глаза и надолго – казалось, очень надолго – замолчала. Наконец она открыла глаза, выпрямилась и положила руки на колени.

– Помнишь, я тебе говорила про математика?

– Смутно.

– Ну профессор математики, который лечился у нас в клинике?

– А. Да.

– Его к нам направили, когда во второй раз поймали пьяным за рулем. Неприятности на работе, в результате – вообще никакой работы, отвратительный развод, запрет видеться с детьми, с соседями не ладил. Пессимизм, мрак, бессоница, в любой ситуации видел только плохое. Блестящий ум, но его засосало болото депрессии. Ходил на три групповых сеанса в неделю плюс один индивидуальный. Обычно он любил поговорить. Вернее, любил пожаловаться, обвинить всех знакомых во всех бедах. Но делать не хотел ничего. Даже выходить из дома, но тут уж суд его обязал. Антидепрессанты не принимал – это значило бы признать, что в его бедах отчасти виноваты биохимические процессы в мозге. В чем-то даже забавно. Он все хотел делать только по-своему, то есть вообще ничего не делать.

Мадлен невесело улыбнулась и посмотрела в окно.

– Что случилось?

– Он застрелился прошлой ночью.

Они надолго замолчали и какое-то время смотрели вдаль поверх холмов, слегка повернувшись друг к другу за столом. Гурни охватило странное чувство, будто он освободился от времени и пространства.

– Что ж, – наконец сказала Мадлен, вновь поворачиваясь к нему, – значит, юная леди пожелала тебя нанять. И все, что нужно сделать, – это сходить с ней на пару встреч и сказать потом, как она держалась?

– По ее словам, да.

– А ты гадаешь, не кроется ли тут что-то еще?

– Судя по сегодняшним событиям, можно наткнуться на подводные камни.

Мадлен одарила Гурни долгим, внимательным взглядом, приникающим в самую душу. Затем с видимым усилием изобразила милую улыбку.

– Раз за дело взялся ты, то недолго им оставаться под водой.

Глава 6

Подводные камни

Когда стемнело, они устроили тихий ужин: бататовый суп и салат из шпината. Потом Мадлен затопила старую дровяную печку в дальнем углу комнаты и устроилась в любимом кресле с “Войной и миром”, которую мучила уже год, откладывая и принимаясь снова.

Гурни заметил, что она не надела очки и книгу так и не открыла. Он чувствовал, что должен что-то сказать.

– Когда ты узнала о…

– О самоубийстве? Сегодня утром.

– Тебе позвонили?

– Директриса позвонила. Сказала, хочет собрать всех, кто был с ним связан. Якобы обменяться сведениями и вместе пережить шок. Чушь, конечно. Лишь бы прикрыть свою задницу или спасти положение – называй как хочешь.

– И долго длилась встреча?

– Не знаю. Какая разница?

Он не ответил, потому что ответить ему было совсем нечего, непонятно зачем и спрашивал. Она открыла книгу – явно наугад – и уставилась на буквы.

Через пару минут Гурни взял с буфета папку Ким и положил на стол. Он пролистал не глядя разделы “Концепция работы” и “Синопсис”, бегло просмотрел “Подход и методологию”, остановившись лишь на той фразе, которую Ким выделила подчеркиванием: “Цель интервью – изучить долгосрочные последствия убийства и провести тщательный анализ всех изменений, затронувших членов семьи жертвы”.

Он пробежал глазами еще несколько разделов и остановился на том, который был озаглавлен “Информанты: общие сведения и готовность к сотрудничеству”. Раздел содержал шесть частей – по числу убийств, совершенных Добрым Пастырем. Это была таблица из трех колонок: жертва; родственники, доступные для связи; отношение к участию в проекте.

Гурни пробежал глазами список жертв: Бруно и Кармелла Меллани, Карл Роткер, Иэн Стерн, Шэрон Стоун, доктор Джеймс Брюстер, Гарольд Блум. После Кармеллы Меллани стояла сноска: “Вследствие нападения перенесла серьезную черепно-мозговую травму, с тех пор пребывает в вегетативной коме”.

Он бегло просмотрел вторую колонку с развернутым списком родственников, включающим их характеристику и сведения о месте проживания, обстоятельствах жизни и возрасте. Затем бросил взгляд на третью колонку: отношение к участию в проекте.

Вдова Гарольда Блума, как следовало из описания, была “настроена на совместную работу, благодарна за проявленный к ней интерес”. “Очень эмоциональна, при разговоре об убийстве до сих пор плачет”.

Сын доктора Брюстера был описан следующим образом: “Испытывает ненависть к памяти отца, открыто симпатизирует идеологии ДП и его стремлению покарать богачей”.

О сыне Иэна Стерна, директоре стоматологической фирмы, сообщалось: “Сдержан, от участия отказывается, обеспокоен негативными эмоциональными последствиями передач, не доверяет РАМ-ТВ; в том, как они освещали убийства, усматривает нездоровую любовь к сенсациям”.

Сын брокера по недвижимости Шэрон Стоун “с энтузиазмом отнесся к проекту, вдохновенно рассказывал о своей матери, о том, каким ужасом стала для него ее смерть, как это убийство опустошило его жизнь, какая чудовищная несправедливость, что убийца до сих пор не найден”.

Были в списке и родственники других убитых, и другие описания, а также расшифровка двух интервью – с Джими Брюстером и Рут Блум – и двадцатистраничная “Декларация о намерениях” Доброго Пастыря. Гурни собирался уже закрыть папку и вдруг заметил последнюю станицу, которая не значилась в оглавлении. На странице красовался заголовок: “Контакты для сбора дополнительной информации”.

Список состоял из трех имен, около каждого были указаны телефон и адрес электронной почты: специальный агент ФБР Мэттью Траут, Макс Клинтер, старший следователь (в отставке) полиции штата Нью-Йорк, и другой старший следователь полиции штата Нью-Йорк Джек Хардвик.

Гурни удивленно уставился на последнее имя. Джек Хардвик был крайне умен и крайне неприятен в общении, и с Гурни его связывали неоднозначные отношения: им приходилось встречаться при странных и запутанных обстоятельствах.

Гурни пошел звонить Ким. Он решил поговорить с Хардвиком, но прежде хотел выяснить, почему Ким внесла его в список консультантов.

Она сразу же взяла трубку.

– Дэйв?

– Да.

– Я как раз собиралась вам звонить. – В голосе ее слышалось скорее напряжение, чем удовлетворение. – После вашего разговора с Шиффом дело сдвинулось с метровой точки.

– Как именно?

– Он пришел ко мне в квартиру – как я понимаю, после вашего разговора. Пожелал осмотреть все, о чем вы рассказывали. Прямо-таки взбесился, что я вымыла пол на кухне – плохо, да? Но откуда же мне было знать, что он явится? Сказал, вечером придет полицейский и осмотрит подвал. Похоже, к лучшему, что я побоялась туда спускаться и не стала мыть лестницу. Боже, дрожь берет, как вспомню! И он настаивает, что надо развесить везде эти мерзкие камеры, пусть шпионят.

– Правда, что он уже предлагал установить камеры, а ты отказалась?

– Это он вам сказал?

– Еще он сказал, что в лаборатории сделали анализ крови, которую ты обнаружила в ванной.

– И?

– По твоим рассказам у меня сложилось впечатление, что он ничего не делал.

Она ответила не сразу.

– Не о том речь, что он там делал или не делал. Речь о его отношении. Вот это был отстой. Запредельное равнодушие.

Ответ этот не рассеял сомнений Гурни, однако он решил промолчать, по крайней мере пока.

– Ким, я вот смотрю на список дополнительных контактов на последней странице – в частности, там значится детектив по фамилии Хардвик. Как он связан с твоим проектом?

– Вы его знаете? – голос ее звучал настороженно.

– Да, знаю.

– Ну… несколько месяцев назад, когда я начала исследовать дело Доброго Пастыря, я посмотрела, кто из органов упоминался в печати в этой связи. Одно из первых убийств произошло на территории, подведомственной Хардвику, и он какое-то время был одним из следователей.

– Какое-то время?

– Недели, кажется, через три, картина изменилась: одно из убийств произошло за пределами штата, в Массачусетсе. Тогда в дело вступило ФБР.

– Специальный агент Мэттью Траут?

– Он самый. Кретин с командирскими замашками.

– Ты с ним говорила?

– Он сказал, чтоб я шла домой и читала пресс-релизы ФБР, потом велел изложить свои вопросы в письменной форме, в итоге все равно отказался отвечать. Если это можно назвать разговором, то да, говорили. Бюрократ хренов!

Гурни улыбнулся про себя. Добро пожаловать в ФБР.

– Но Хардвик охотно с тобой разговаривал?

– Не слишком, пока не узнал, что Траут пытается контролировать каналы новых сведений. Кажется, он был рад ему досадить любым возможным способом.

– Ну, это Джек. Когда-то он говорил, что ФБР означает Федерация болванов-расследователей.

– Он и сейчас так говорит.

– Но если Траут ничего тебе не сказал, почему ты внесла его в список?

– Больше для РАМ-ТВ. Со мной Траут, может, и не станет говорить, но есть еще Руди Гетц. Вы бы только знали, кто отвечает на его звонки. И как быстро.

– Интересно. А что третий, Макс Клинтер?

– Макс Клинтер? Хм. С чего бы начать. Вы что-нибудь про него знаете?

– Имя слышал, не более.

– Клинтер – детектив в отставке и оказался замешан в последнем нападении Доброго Пастыря.

В памяти всплыли обрывки газетных статей.

– Это не он ехал в машине со студенткой гуманитарного факультета?.. Пьяный в стельку… палил в окно из пистолета… задел мотоциклиста… его еще обвинили в том, что Добрый Пастырь ушел?

– Да.

– И он – твой источник?

Ким стала оправдываться:

– Я беру всех и вся, кого могу найти. Трудность в том, что каждый, кто имел отношение к этому делу, отсылает меня к Трауту, а это просто черная дыра.

– И какие сведения ты почерпнула от Клинтера?

– Сложно сказать. Он странный человек. Себе на уме. Мне кажется, я далеко не все понимаю. Может, поговорим об этом завтра по дороге? Я не знала, что уже так поздно, нужно еще принять душ.

Гурни ей не поверил, но возражать не стал. Ему не терпелось поговорить с Джеком Хардвиком.

Телефон не отвечал, и он оставил голосовое сообщение.

Быстро темнело. Он не стал зажигать свет в кабинете и прошел с папкой Ким на кухню. Мадлен все еще сидела в кресле у теплящегося огня. “Война и мир” лежала уже не на коленях, а на журнальном столике. Мадлен вязала.

– Ну как, выяснил, откуда эта стрела? – спросила она, не поднимая глаз.

Он посмотрел на буфет, на черное матовое древко и красное оперение – и его едва не замутило.

Тошнота была предвестником воспоминания: в памяти всплыл эпизод из детства. Он жил в Бронксе, ему было тринадцать. Уже стемнело. Отец задерживался то ли на работе, то ли в кабаке. Мама ушла на Манхэттен на урок по бальным танцам – это была ее новая страсть, сменившая рисование пальцами. Бабушка сидела у себя в спальне, перебирая четки. А он был в маминой спальне – именно маминой, отец к тому моменту спал на диване в гостиной, а вещи хранил в шкафу в коридоре.

Он тогда открыл одно из двух окон. В щель проник морозный воздух, запахло снегом. У него был деревянный лук – настоящий, не игрушка. Он купил его на карманные деньги, которые откладывал два года. Одно время мечтал, как поедет на охоту в лес, подальше от Бронкса. Он стоял у распахнутого окна, его овевал холодный воздух. Его охватило непонятное волнение, он приложил к тетиве красноперую стрелу, поднял лук повыше, к темному небу за окном шестого этажа, натянул тетиву и выстрелил в ночь. Потом, внезапно оцепенев от страха, стал вслушиваться, куда она попадет: ударит в невысокую крышу соседнего дома, лязгнет о машину внизу или упадет на тротуар. Но ничего не услышал. Вообще ничего.

Эта неожиданная тишина пугала.

Он вдруг представил, как бесшумно, должно быть, входит стрела в человеческое тело.

Всю ночь он гадал, что могло случиться. То, что могло случиться, пугало его до смерти. Но непереносимей – и неотступней – всего был вопрос, мучивший его и теперь, спустя тридцать пять лет, вопрос без ответа: зачем? Зачем он это сделал? Что такое им овладело, почему он решился на этот безрассудный поступок, не суливший никакой понятной выгоды, полный бессмысленной опасности?

Гурни снова взглянул на буфет. Его поразило это странное сходство двух загадок: тогда он пустил стрелу из маминого окна, неизвестно почему и неизвестно куда, теперь стрелу пустили в сад его жены, неизвестно почему и неизвестно откуда. Он помотал головой, словно разгоняя туман в душе. Пора заняться другими делами.

Тут весьма кстати зазвонил мобильный. Это была Конни Кларк.

– Я хотела добавить еще одну вещь – утром не сказала.

– Э-э?

– Я не то чтобы специально. Это непонятная вещь: то кажется, что она имеет отношение к делу, а то вроде и нет.

– Да?

– Скорее это все-таки совпадение. Добрый Пастырь совершил все свои убийства десять лет назад, ведь так? И как раз в это время пропал отец Ким. Мы уже два года как были разведены, и он иногда упоминал, что хочет поехать в кругосветное путешествие. Я не верила, что он и правда поедет, – хотя он бывал невероятно импульсивным и безответственным, потому я с ним и развелась, – а в один прекрасный день он оставил на автоответчике сообщение, мол, час настал, теперь или никогда, я уезжаю. Совершенно по-идиотски. Но это правда. Уехал в первых числах марта, десять лет назад. С тех пор ни строчки от него не получили. Представляете? Тупая, бессердечная скотина! Для Ким это был удар. Еще больший, чем наш развод за два года до этого. Невероятный удар.

– Тебе кажется, это совпадение что-то значит?

– Нет-нет, я не думаю, что эти убийства и исчезновение Эмилио как-то связаны. Разве это возможно? Просто и то и другое произошло в марте двухтысячного года. Быть может, поэтому Ким так волнует горе этих семей: в то время она сама лишилась отца.

Теперь Гурни понял.

– И в обоих случаях так ничего и не…

– Именно. Убийства, совершенные Добрым Пастырем, так и не были раскрыты, потому что самого его так и не нашли. А Ким так и не смогла принять исчезновение отца, потому что до сих пор не знает, что с ним произошло. Когда она говорит о семьях убитых, об их нескончаемой боли, я думаю, она говорит о себе.

Положив трубку, Гурни еще долго сидел за столом и размышлял, как исчезновение Эмилио Коразона могло отразиться на жизни Ким.

Мало-помалу он отошел от своих раздумий и услышал, как постукивают спицы Мадлен – тихонько, мерно. Она сидела в круге желтого света лампы, моток пряжи шалфейного цвета лежал в кресле рядом с ней, обретающий форму свитер того же цвета – у нее на коленях.

Гурни снова открыл голубую папку – написанную Добрым Пастырем Декларацию о намерениях. На странице с примечаниями кто-то – вероятно, сама Ким – отметил, что декларация была послана экспресс-почтой в конверте 9 на 12, на котором значилось: “Полиция штата Нью-Йорк, начальнику отдела уголовных расследований”. Дата доставки: 25 марта 2000 года – это была среда, а в выходные перед тем были совершены первые два убийства.

Гурни перевернул страницу и стал читать текст декларации. Вступления не было, автор сразу перешел к делу:

1. Если корень всех зол – любовь к деньгам, именуемая алчностью, то величайшее благо – алчность искоренить. 2. Поскольку алчность существует не как самостоятельное явление, а в душе человека, то искоренить ее можно только вместе с этим человеком. 3. Пастырь добрый очищает свое стадо, удаляя больных овец из среды здоровых, ибо доброе дело – не дать заразе умножиться. Доброе дело – защитить хороших животных от плохих. 4. Терпение – добродетель, но тот, кто нетерпим к алчности, не грешит. Если поднимешь руку на волка, сжирающего детей, – нет в этом греха. 5. Мы объявляем войну сосудам алчности и их тщеславию, карманникам, именующим себя банкирами, вшам на лимузинах и тле на “мерседесах”. 6. Мы очистим землю от поразившей ее заразы, одного за другим уничтожая переносчиков алчности, да сгинут молчание и бездействие и да затрещат черепа – покуда не очистится земля, да затрещат черепа – покуда не исцелится стадо, да затрещат черепа – покуда не сокрушится корень зла и не удален будет от земли.

Эти тезисы повторялись на разные лады еще на девятнадцати страницах, то академически сухо, то пророчески страстно. В качестве рационального довода приводились обширные сведения о распределении доходов, призванные наглядно продемонстрировать несправедливость американской экономической системы вкупе с анализом современных тенденций, согласно которому США все больше походили на страны третьего мира с их экономикой крайностей: на вершине пирамиды – прослойка несусветно богатых, внизу растет слой бедных, а средний класс исчезает.

Автор декларации заключал:

Корень этой вопиющей, все возрастающей несправедливости – алчность власть имущих и владычество алчных. Тем более, что этот подлый и ненасытный класс контролирует СМИ – главный инструмент общественного влияния – и контролирует почти всецело. Каналы общения (которые в свободном обществе должны содействовать изменениям) присвоили, возглавили и заразили своим влиянием гигантские корпорации и отдельные миллиардеры, движимые смертельно опасной алчностью. Вот сколь отчаянно наше положение, вот почему неизбежен наш выбор и на чем основаны наша решимость и наши действия.

Внизу стояла подпись: “Добрый Пастырь”.

На отдельном листке, скрепкой прикрепленном к последней странице, автор указал точное время и место двух уже совершенных убийств.

Поскольку эти факты еще не были к тому времени освещены в новостях, они подтверждали, что автор документа и есть убийца. В постскриптуме сообщалось, что полные копии документа посланы одновременно в целый ряд национальных и местных СМИ.

Гурни перечитал декларацию. Полчаса спустя, откладывая папку, он уже понимал, почему дело Доброго Пастыря обрело в криминологии эталонный статус и в качестве образцового “убийства ради общественной миссии” затмило дело Унабомбера.

Декларация была куда яснее и однозначнее, чем манифест Унабомбера. Логическая связь между заявленной проблемой и ее решением – убийством – прослеживалась куда четче, чем в деле Теда Казинского: когда тот рассылал свои посылки с бомбами, непонятно, насколько важен для него был выбор жертвы.

Добрый Пастырь емко изложил свою концепцию уже в первых двух пунктах декларации: “1. Если корень всех зол – любовь к деньгам, именуемая алчностью, то величайшее благо – алчность искоренить. 2. Поскольку алчность существует не как самостоятельное явление, а в душе человека, то искоренить ее можно только вместе с этим человеком”.

Что может быть яснее?

И понятно, почему эти убийства так всем запомнились. В них было много захватывающего и театрального: простой мотив, ограниченное время действия, напряженность сюжета, пробирающий до костей ужас, эпатирующий вызов, брошенный богатству и власти, понятный список жертв, моментами – леденящие кровь столкновения. Про такое слагают легенды. В памяти людей эти убийства обрели свое законное место. Даже два законных места. Те, кого испугало нападение на богатых, увидели в Добром Пастыре революционера-террориста, подрывающего основы величайшей в истории страны. Для тех же, кто богатых презирал, он оказался героем-идеалистом, эдаким Робин Гудом, борцом с величайшей несправедливостью этого несправедливого мира.

Понятно, почему впоследствии это дело стало излюбленным примером преподавателей психологии и криминологии. Профессора охотно о нем вспоминали, когда хотели поговорить об определенном типе убийцы, ведь тут – редчайшая удача для гуманитарных наук – выводы были однозначны. Студенты же с удовольствием их слушали: эта незатейливая история увлекала своим ужасом. Даже тот факт, что убийца скрылся в ночи, был ученым на руку: нераскрытое дело оставалось актуальным и заманчиво щекотало нервы.

Гурни отложил папку, размышляя о неизбывной притягательности этой истории. Он испытывал смешанные чувства.

– Что-то не так?

Он поднял глаза. Мадлен смотрела на него с другого конца кухни, отложив спицы.

Он покачал головой.

– Наверно дурью маюсь, как обычно.

Мадлен не отводила взгляда. Он знал, что этот ответ ее не устраивает.

– Весь проект Ким – про дело Доброго Пастыря.

Мадлен нахмурилась.

– Его ж заездили до смерти. Когда происходили эти убийства, по телевизору только о них и говорили.

– У Ким свой подход. Тогда всех интересовал манифест, думали, как бы найти убийцу, строили гипотезы о его прошлом и воспитании, о том, где он прячется, обсуждали насилие в Америке, недостатки законов об обороте оружия, бла-бла-бла. А Ким все это не волнует. Ей важен тот урон, который понесли родственники убитых – то, как изменилась их жизнь.

Мадлен слушала с интересом, потом вновь нахмурилась.

– Так что не так?

– Да сам не пойму. Может, дело во мне. Говорю же, что-то я не в настроении.

Глава 7

Капитан Ахав

Следующее утро выдалось хмурым и холодным, как часто бывает весной в Катскилльских горах, и за стеклом французских дверей падали редкие снежинки.

В 8:00 позвонила Ким Коразон: план изменился. Вчера предполагалось, что они утром встретятся в Тёрнуэле с Джими Брюстером, а потом поедут на Ашокан на ланч с Руди Гетцем; теперь же утренняя встреча отменялась, а днем они ехали к Ларри Стерну в Стоун-Ридж, к югу от Ашоканского водохранилища, минутах в двадцати езды. Ланч с Гетцем был в силе.

– Для изменений есть особые причины? – спросил Гурни.

– Вроде того. Когда я составляла план, я еще не знала, что вы поедете со мной. Ларри куда несговорчивей, чем Джими, я подумала, лучше бы вы пошли на встречу с ним. Джими левых взглядов и очень активен. Он-то не откажется участвовать – ему дай только возможность поругать общество потребления. А с Ларри все непросто. Он, похоже, разочаровался во всех СМИ – из-за того, какую нездоровую шумиху они устроили много лет назад после смерти его подруги.

– Но ты понимаешь, что я не буду помогать тебе с раскруткой проекта?

– Конечно же, нет! Все что мне нужно – чтобы вы послушали, посмотрели, высказали свое мнение. В общем, я за вами заеду не в восемь тридцать, а в одиннадцать тридцать. Хорошо?

– Хорошо, – ответил Гурни без особого энтузиазма.

Никаких возражений у него, в сущности, не было, но мелькнуло чувство, что что-то идет не так.

Засовывая телефон в карман, он вдруг вспомнил, что Джек Хардвик ему не перезвонил. Он набрал номер.

Уже после первого гудка ему ответил скрипучий голос:

– Терпение, Гурни, терпение. Я как раз собирался позвонить.

– Привет, Джек.

– Эй ты, спец, рука у меня только зажила. Хочешь, чтоб меня снова подстрелили?

Он имел в виду то, что произошло полгода назад: развязку дела Перри. Одна из трех пуль, ранивших Гурни, прошила его бок и попала Хардвику в руку.

– Привет, Джек.

– Привет от сучьих штиблет.

Стандартная формула приветствия старшего следователя полиции штата Нью-Йорк Джека Хардвика. Этот задира с бледно-голубыми глазами маламута, острым, как бритва, умом и мрачным юмором как будто нарочно устраивал при каждом разговоре серьезное испытание собеседнику.

– Я звоню по поводу Ким Коразон.

– Крошки Кимми? Школьницы с проектом?

– Можно и так сказать. Она внесла тебя в список информантов по делу Доброго Пастыря.

– Да ладно. Как это вас жизнь свела?

– Долгая история. Я подумал, может, ты поделишься информацией.

– Это какой же, например?

– Такой, которой не найдешь в интернете.

– Пикантные подробности?

– Если они важны для дела.

Из трубки раздалось сопение.

– Я еще кофе не пил.

Гурни молчал: он знал, что будет дальше.

– Значит, так, – прохрипел Хардвик, – ты сейчас едешь в “Абеляр”, привозишь мне большой суматранский, а я, так уж и быть, попробую вспомнить тебе важных подробностей.

– А такие есть?

– Кто ж знает? Не вспомню, так выдумаю. Ясен пень, что одному важно, то другому чушь собачья. Мне без молока и три сахара.

Через сорок минут, захватив два больших кофе, Гурни свернул с извилистой грунтовой дороги, ведущей от магазина “Абеляр” в деревне Диллвид на еще более извилистую грунтовую дорогу, даже скорее заброшенную тропу для скота, в конце которой Джек Хардвик снимал маленький фермерский домишко. Гурни припарковался рядом с характерной машиной Хардвика – частично отреставрированным красным “понтиаком-джи-ти-о” 1970 года.

Редкий, то и дело начинавшийся снег сменился колючей моросью. Как только Гурни ступил на скрипучее крыльцо, сжимая в каждой руке по стакану кофе, дверь распахнулась и на пороге появился Хардвик в футболке и обрезанных тренировочных штанах, со взъерошенными седыми волосами. С тех пор как Гурни ранили, они виделись только однажды, на допросе в полиции штата. Но уже в первой реплике был весь Хардвик:

– А с какого перепоя ты знаешь крошку Кимми?

Гурни протянул ему кофе.

– Нас познакомила ее мать. Тебе такой?

Хардвик взял стакан, открыл отверстие на крышке и отхлебнул.

– А мама тоже горячая штучка?

– Бога ради, Джек…

– Это значит да или нет? – Хардвик посторонился и дал Гурни войти.

Входная дверь вела в большую комнату. Гурни ожидал увидеть гостиную, но комната вообще никак не была обставлена. Пара кожаных кресел да стопка книг на голом сосновом полу, казалось, были не отсюда и их скоро должны были вывезти.

Хардвик посмотрел на Гурни.

– Мы с Марси расстались, – сказал он, видимо, объясняя, почему в комнате пусто.

– Жаль это слышать. А кто такая Марси?

– Хороший вопрос. Я думал, что знаю. Оказалось, нет. – Он сделал большой глоток. – Ни хрена я не разбираюсь в полоумных бабах с большими сиськами. – Еще больший глоток. – Ну и что? Все мы на чем-нибудь обжигались, правда, Дэйви?

Гурни давно уже понял: самыми невыносимыми своими чертами Хардвик напоминал ему отца. И неважно, что Гурни было сорок восемь, а Хардвику, несмотря на седину и бывалый вид, меньше сорока.

В речи Хардвика частенько сквозил тот самый цинизм – нота в ноту, – который так хорошо был знаком Гурни и моментально переносил его в квартиру, из высокого окна которой он зачем-то пустил некогда стрелу. В ту квартиру, откуда он сбежал, в первый раз женившись.

В памяти всплыла картинка. Вот он стоит в гостиной в этой тесной квартирке, отец пустился в пьяные рассуждения: мол, твоя мамаша полоумная, все бабы полоумные, нельзя им доверять. И незачем им ничего говорить. “Мы мужики, Дэйви, мы всегда друг друга поймем. А твоя мать, она малек… малек того, понимаешь? И незачем ей знать, что я сегодня пил, правда? Одна морока. Мы мужики. У нас свой разговор”.

Дэйву было тогда восемь лет.

Теперь, в сорок восемь, он усилием воли постарался вернуть себя в гостиную Хардвика, в “здесь и сейчас”.

– Половину хламья вывезла, – сказал Хардвик. Затем снова отхлебнул кофе, сел в одно из кресел и указал Гурни на второе. – Чем могу помочь?

Гурни сел.

– Мать Ким – журналистка, мы уже много лет знакомы по работе. Она попросила меня об услуге: “чуть-чуть присмотреть за Ким” – так она выразилась. Я пытаюсь понять, во что ввязался, думал, может, ты поможешь. Как я уже сказал, Ким внесла тебя в список консультантов.

Хардвик воззрился на свой стакан, словно на загадочный артефакт.

– А кто еще в этом списке?

– Некий Траут из ФБР. И Макс Клинтер – коп, который погнался за убийцей и облажался.

Хардвик издал какой-то резкий звук – вроде как закашлялся.

– Ух ты! Самодур века и пьяный псих. Компашка у меня – зашибись.

Гурни отхлебнул большой глоток кофе.

– Так как насчет важных пикантных подробностей?

Хардвик вытянул свои мускулистые, изрезанные шрамами ноги и откинулся в кресле.

– О которых не знают журналисты?

– Именно.

– Во-первых, пожалуй, зверушки. Про них ты, наверно, не знал?

– Зверушки?

– Маленькие пластмассовые фигурки зверей. Из набора. Слон. Лев. Жираф. Зебра. Обезьянка. Какая шестая, не помню.

– А какое они…

– На месте каждого убийства нашли фигурку.

– Где именно?

– В относительной близости от машины убитого.

– В относительной близости?

– Ага. Вроде как стрелок бросал их из своей машины.

– Лабораторное исследование что-нибудь показало?

– Не-а, ни отпечатков, ничего такого.

– Но?

– Но все эти фигурки – часть детского набора. “Мир Ноя” называется. Как на диораме. Строишь Ноев ковчег, а потом сажаешь туда зверей.

– А что с каналами распространения? Магазины, фабрики? Как к нему мог попасть этот набор?

– Дохлый номер. Ширпотреб, в “Уолмарте” эти наборы штабелями лежат. Продано семьдесят восемь тыщ. Все одинаковые, все с фабрики в Сунь-Хуе.

– Где?

– В Китае. Хрен знает где. Какая разница – наборы все одинаковые.

– Были гипотезы, объясняющие значение каждой фигурки?

– До фига. И все бредовые.

Гурни мысленно пообещал себе вернуться к этому вопросу позже.

Когда позже? Что за бред? Он согласился только чуть-чуть помочь, а не вести расследование на общественных началах, об этом его никто не просил.

– Интересно, – сказал он. – А что еще есть странного, о чем широкая публика не знает?

– Пушка вполне себе странная.

– Насколько я помню, в новостях упоминали пистолет большого калибра.

– “Дезерт-игл”.

– Эта махина пятидесятого калибра?

– Она самая.

– Есть где разгуляться психологам-профайлерам.

– Разгулялись уже вовсю. Но странность тут не в размере. После шести убийств мы нашли три пули: две сохранили форму, годятся для экспертизы, третью суд уликой не признает, но результаты интересные.

– И что интересного?

– Все три пули – из разных “дезерт-иглов”.

– Что?

– Вот и все так отреагировали.

– Вы рассматривали гипотезу о том, что убийц несколько?

– Минут десять рассматривали. Арло Блатт был в своем стиле и разродился тупейшей идей: может, там целая банда, где убийство – ритуал посвящения, и у каждого члена банды свой “дезерт-игл”. Правда, вышла неувязочка с манифестом: он написан как будто профессором, а среднестатистический боец свое имя-то с трудом напишет. Кое-кто предлагал и менее тупые варианты, но в итоге победила версия с одним стрелком. Тем более, с благословения светочей из отдела анализа поведения ФБР. Все преступления происходили по одному и тому же сценарию. По реконструкциям совпадало все: как стрелок приближался, как стрелял, как уходил. Немного психологической премудрости – и светочи-профайлеры объяснили, что шесть “дезерт-иглов” для этого чувака нормальное дело, все равно что один.

Гурни скорчил болезненную гримасу. Он много лет общался с профайлерами, и это был странный опыт. Их достижения он был склонен приписывать простому здравому смыслу, а провалы расценивал как доказательство бесполезности их профессии. У профайлеров, особенно у тех, у кого в ДНК фэбээровский снобизм, была общая беда: они думали, что правда что-то знают и что все их спекуляции научно обоснованны.

– Иначе говоря, – заключил Гурни, – шесть брутальных стволов не брутальнее одного брутального ствола. Брутально, как ни крути.

Хардвик ухмыльнулся.

– И еще одно непонятно: у всех потерпевших машины были черные.

– Вроде популярный цвет у “мерседеса”?

– Примерно тридцать процентов выпуска этих моделей красят в черный цвет, еще процента три – черный металлик. Выходит, одна треть – тридцать три процента. Вот в чем странность: казалось бы, из шести машин черных должно было бы попасться штуки две, если только цвет не был решающим фактором.

– А чем может быть важен цвет?

Хардвик пожал плечами, перевернул стакан и вылил себе в рот последние капли кофе.

– Еще один хороший вопрос.

С минуту они сидели молча. Гурни попытался было выстроить “странности” в ряд, усмотреть между ними логическую связь, потом оставил эту затею. Он знал, что, прежде чем сложится весь пазл, надо узнать гораздо больше подробностей.

– А что ты знаешь о Максе Клинтере?

– Макси – особая статья. Своеобразный тип.

– В каком смысле своеобразный?

– С историей. – Хардвик задумался на мгновение, потом издал скрипучий смешок. – Вот бы свести вас вместе: Шерлок, гений дедукции, и капитан Ахав.

– А кто кит?

– А кит – Добрый Пастырь. Макси всегда это любил: вцепиться зубами и не выпускать, – но после неудачи, угробившей всю его карьеру, он стал воплощением сумасшедшего упорства. Поймать Доброго Пастыря – это была не просто главная, а вообще единственная цель его жизни. А многие люди от этой цели отступились. – Хардвик покосился на Гурни и вновь издал резкий смешок. – Занятно посмотреть, какую херню вы замутили бы с Ахавом.

– Джек, тебе никто еще не говорил, что смеешься ты, как вода в унитазе шумит?

– Никто из тех, кто просил меня помочь. – Хардвик встал и потряс стаканом из-под кофе. – Вот чудеса, как быстро организм превращает эту жидкость в мочу. – И вышел из комнаты.

Через пару минут Хардвик вернулся, примостился на подлокотнике кресла и продолжил как ни в чем не бывало:

– Раз тебя интересует Макси, начну со знаменитого случая с бандой из Буффало.

– Знаменитого?

– В нашем западном захолустье. Такой важный хрен, да из самой полиции Нью-Йорка, о нем, конечно, не слышал.

– А что там произошло?

– Да был в Буффало один главарь шайки, некий Фрэнки Бенно, организовал сбыт героина на западе штата. Все об этом знали, но он был ловкий и осторожный, к тому же его крышевала кучка политиков. Макси это все задолбало. Он решил во что бы то ни стало допросить Фрэнки, хотя формально задержать его было не за что. Задумал “достать подонка и подловить на ошибке”. Это были последние слова, которые он сказал жене перед выходом. А сам отправился в ресторан, где тусовался Фрэнки и его ребята, – в здании, которое принадлежало самому Фрэнки.

Гурни первым делом подумал: “достать подонка и подловить на ошибке” – весьма сомнительная цель. Впрочем, сразу же вспомнил, что и сам не раз так делал, только называл это “оказать давление на подозреваемого и проанализировать его реакцию”.

Хардвик продолжил:

– Приходит, значит, Макси в ресторан, одетый как бандит. Идет прямо в дальний зал, где вся шайка тусовалась, когда не мочила народ. В зале два бандита, посасывают пасту с моллюсками. Макси подходит к ним, достает пушку и “мыльницу”. Говорит, выбирайте, что снимать: или как ваши мозги разлетаются, или как вы друг другу члены сосете. Решать, мол, вам. Десять секунд на раздумье. Или хватайте друг друга за члены, или мозги размажу по стенке. Десять… девять… восемь… семь… шесть…

Хардвик наклонился к Гурни, глаза его блестели, он явно увлекся своим рассказом.

– Но только Макси близко к ним подошел… что-то близковато… один из бандитов как выхватит у него пушку. Макси отшатнулся и сел на жопу. Щас, кажется, говно из него и вытрясут, но он вдруг бросает косить под бандита и давай вопить, что он только притворяется, на самом деле он просто актер. Говорит, его подослали, и все равно никто бы не пострадал, пистолет, мол, ненастоящий. Прям плачет. Ну бандиты проверили пушку. Ясный перец, пугач. Начинают допытываться: что за хрень, кто его подослал и так далее. Макси божится, что не знает, что с тем человеком он должен был встретиться на другой день: отдать фотоаппарат и пленку с отснятым минетом и получить свои пять штук. Тут один из бандитов выходит на улицу позвонить – мобильных тогда еще не было. Возвращается и говорит Макси, мол, пойдешь с нами наверх, мистер Бенно расстроен. Макси, кажется, вот-вот обосрется, умоляет его отпустить. Но его ведут наверх. Там у них укрепленный офис. Стальные двери, замки, камеры. Сверхбезопасность. Там, наверху, поджидает Фрэнки Бенно и еще двое. Макси вводят в святая святых, и Фрэнки встречает его долгим, тяжелым взглядом. Потом мерзко улыбается – так, будто его только что осенило. “Снимай штаны”, – говорит. Макси всхлипывает, как маленький. “Снимай штаны, сука, и гони сюда камеру”, – повторяет Фрэнки. Макси отдает ему камеру, а сам жмется к стеночке, лишь бы подальше от этих парней. Снимает куртку и рубашку, потом спускает штаны. А ботинки-то не снял. Сидит, значит, на полу, пытается стащить штаны, да ногами в них запутался. Фрэнки его подгоняет. Четыре бандита усмехаются. И тут вдруг Макси как оторвет руки от штанов – и в каждой по пистолету, аккуратненькие такие “зиги” тридцать восьмого. – Хардвик сделал сценическую паузу. – Ну как, чё думаешь?

Первое, о чем подумал Гурни, была его собственная спрятанная “беретта”.

Потом он подумал о Клинтере. Тот хоть и был аферист и, похоже, чокнутый, сумел-таки придумать сложный сценарий и разыграть его в напряженной обстановке. Сумел сманипулировать импульсивными и жестокими людьми, сумел заставить их сделать как раз то, что ему нужно. Для копа под прикрытием, как и для фокусника, нет умения полезней. Но что-то такое промелькнуло в этой истории, что Гурни почуял некрасивую развязку.

Хардвик продолжал:

– То, что случилось дальше, потом тщательно расследовало ФБР. И все равно они не добыли информации, кроме слов самого Макса. А тот не мудрствуя заявил: мол, усмотрел непосредственную угрозу жизни, действовал соответствующе, применил силу, как того требовали обстоятельства. В итоге уложил пятерых бандитов и ушел – без единой царапинки. С этого дня и вплоть до той ночи, пять лет назад, когда он спустил свою карьеру в унитаз, Макса Клинтера окружала аура несокрушимости.

– Не знаешь, что он сейчас делает, чем зарабатывает на жизнь?

Хардвик ухмыльнулся.

– А как же. Оружие продает. Необычное. Коллекционное. Всякую армейскую хрень. Может, даже “дезерт-иглы”.

Глава 8

Сложный проект

Ким Коразон

В 11:15, когда Гурни вернулся от Хардвика, он увидел, что красная “миата” уже стоит у боковой двери. Гурни припарковался рядом, Ким убрала телефон и открыла окно.

– Я как раз собиралась вам звонить. Стучала в дверь – никто не открыл.

– А ты рано.

– Я всегда приезжаю заранее. Не переношу опозданий. Это у меня вроде фобии. Мы можем прямо сейчас поехать к Руди Гетцу, если только у вас нет срочных дел.

– Сейчас вернусь.

Гурни зашел в дом и направился в ванную. Потом проверил автоответчик. Ничего. Проверил почту на компьютере. Только для Мадлен.

Он снова вышел на улицу, и в нос ударил запах влажной земли. Запах этот, в свою очередь, вызвал в памяти стрелу на грядке – красные перья, черное древко, плотная бурая почва. Он отыскал глазами это место, словно ожидая…

Но на грядке ничего не было.

“Разумеется. С чего бы там что-то было? Что за дрянь со мной творится?”

Он обошел “миату” и сел на низкое пассажирское сиденье. Ким, подпрыгивая на кочках, проехала через пастбище, мимо амбара, мимо пруда, и вырулила на дорогу из грязи и гравия, которая спускалась с горы вдоль ручья. Когда они выехали на трассу и поехали на восток, Гурни поинтересовался:

– Сегодня возникли новые трудности?

Она поморщилась.

– По-моему, я становлюсь слишком нервной. Кажется, психиатры называют это сверхбдительностью?

– В смысле постоянно все проверять на случай опасности?

– Да, постоянно все проверять, так навязчиво, что угроза чудится уже везде. Как если бы пожарная сигнализация срабатывала каждый раз, когда включаешь тостер. А я правда оставила эту ручку на столе? А эту вилку я уже точно мыла? А разве этот цветок не стоял на два дюйма левее? Все в таком духе. Как вчера вечером. Я на час отлучилась, прихожу, а в ванной горит свет.

– Ты уверена, что выключила его перед уходом?

– Я всегда его выключаю. Но и это не все. Мне почудился запах мерзкого одеколона Руди. Слабенький, едва различимый. Я стала бегать по квартире и принюхиваться, на секунду показалось, что опять пахнет. – Она раздраженно выдохнула. – Понимаете? Я сама не своя. Кому-то мерещатся видения. А мне вот запахи.

Несколько миль они проехали молча. Вновь пошла морось, и Ким включила дворники. После каждого взмаха они противно скрипели. Но Ким, казалось, этого не замечала.

Гурни рассматривал ее. Одета аккуратно, неброско. Правильные черты лица, темные глаза, очаровательный рот. Блестящие каштановые волосы. Гладкая кожа отдавала средиземноморским золотом. Красивая молодая женщина – полна идей и стремлений, не зацикливается на себе. И умная. Это Гурни в ней нравилось больше всего. Но вот что странно: при ее уме связаться с таким подозрительным типом, как Робби.

– Расскажи еще что-нибудь об этом Мизе.

Он подумал было, что Ким не расслышала: так долго она не отвечала.

– Как я уже сказала, у него дома была нездоровая ситуация, он рос в нескольких приемных семьях. Для некоторых это оканчивается нормально, но для большинства – нет. Я так и не узнала подробностей. Просто он казался другим. Глубоким. Даже чуть-чуть опасным. – Она задумалась. – А еще, я думаю, меня привлекало то, что Конни его терпеть не могла.

– Поэтому он тебе понравился?

– Думаю, что она его терпеть не могла, а мне он понравился по одной и той же причине: нам обеим он напоминал моего отца. Папа был по-своему сумасброд, и у него было безумное прошлое.

Папа. Временами это слово поднимало в Гурни волну грусти. Он испытывал к отцу сложные чувства – большей частью подавленные. То же самое он чувствовал, думая о себе как об отце двух сыновей, одного живого и одного покойного. Когда волна грусти пошла на спад, Гурни поспешил отвлечься – перешел к другому вопросу, связанному с проектом Ким.

– По телефону ты начала рассказывать о Максе Клинтере, он показался тебе странным. Кажется, так ты сказала?

– Очень эмоциональный. Более чем эмоциональный.

– Более чем?

– О да. Он говорил, как параноик.

– Почему тебе так показалось?

– Его взгляд. Такой “я знаю ужасные тайны”. Все твердил, что я не понимаю, во что ввязываюсь, что я рискую жизнью, что Добрый Пастырь – само зло.

– Кажется, он тебя напугал.

– Еще как. “Само зло” звучит избито. Но он говорил это так, что воспринималось всерьез.

Через несколько миль навигатор Ким направил их с трассы 28 на съезд в Буасвиль. Они ехали вдоль белого порожистого потока, бурного из-за талой воды, потом выехали на Маунтинсайд-драйв – головокружительный серпантин среди хвойного леса. Затем свернули на улицу Фэлконс-Нест. Таблички с номерами домов здесь располагались у подъездных дорожек, а сами дома прятались за густой живой изгородью или высокими каменными стенами. Дорожки встречались нечасто: по прикидкам Гурни, не меньше четверти мили от соседа до соседа. Последним номером был “Двенадцать” – слово выгравировано рукописным шрифтом на медной табличке, прикрепленной к одной из двух каменных колонн по бокам дорожки. Каждую из колонн венчал каменный шар размером с баскетбольный мяч, а на шарах свирепо растопырили когти и крылья каменные орлы.

Ким свернула на ухоженную мощеную дорожку и медленно поехала сквозь аллею из густых рододендронов. На выезде из аллеи дорожка стала шире: они подъехали к дому Руди Гетца – угловатому сооружению из стекла и бетона, мало похожему на жилой дом.

– Ну вот, – проговорила Ким нервно и возбужденно, останавливаясь у бетонных консольных ступеней, которые вели к металлической двери.

Они вышли из машины, поднялись по ступеням и уже собирались постучать, как вдруг дверь отворилась. Навстречу им вышел невысокий коренастый человек с бледной кожей, жидкими седыми волосами и нависшими веками. Он был одет в черные джинсы, черную футболку и почти белый льняной пиджак. В руках у него был небольшой толстый стакан с бесцветной жидкостью. Гурни подумал, что он похож на продюсера порнофильмов.

– Привет, рад видеть, – обратился он к Ким с дружелюбием ленивого ящера. Потом смерил взглядом Гурни и изобразил пресную улыбку. – Вы, наверно, знаменитый детектив-консультант. Очень приятно. Входите. – Он пропустил их, стаканом указывая на вход. Затем бросил взгляд на серое небо. – Погодка-то дерьмовая.

Внутри дом оказался столь же резко современным и угловатым, как и снаружи: кожа, метал, стекло, холодные цвета, полы из белого дуба.

– Что будете пить, детектив?

– Ничего.

– Ничего. Хорошо. А вы, мисс Корасон? – Он произнес эту фамилию с таким подчеркнуто испанским акцентом, что вместе с ухмылкой это смахивало на приставание.

– Можно просто воды?

– Воды. – Он кивнул и повторил это слово, словно то была не просьба, а интересное наблюдение. – Хорошо. Входите, садитесь. – Он указал стаканом в сторону огромного, как в соборе, окна. В эту минуту в просторную комнату на удивление бесшумно въехала молодая женщина на роликах в обтягивающем черном трико – въехала и тут же исчезла за дальней дверью.

Гетц подвел их к шести креслам из матового алюминия, расставленных у овального акрилового кофейного столика. Рот его расплылся в подобии улыбки, ошеломляюще неприветливом.

Когда они уселись, через комнату вновь пронеслась девушка на роликах – и вновь скрылась за дверью.

– Клаудия, – объявил Гетц и подмигнул, словно раскрывая секрет. – Симпатичная, а?

– Кто это? – спросила Ким. Похоже, этот спектакль ее ошарашил.

– Моя племянница. Приехала в гости. Любит кататься. – Он помолчал. – Но к делу, да? – Улыбка мгновенно исчезла – видимо, время для болтовни прошло. – У меня для вас отличные новости. “Осиротевшие” заняли первое место в зрительском голосовании.

Ким, казалось, больше смутилась, чем обрадовалась.

– В голосовании? Но как вы…

Гетц ее перебил.

– У нас есть собственная система оценки предложенных программ. Мы делаем репрезентативную нарезку по материалам шоу, показываем подкаст достаточно широкой аудитории и получаем обратную связь. И суперточные прогнозы.

– Но какой материал вы использовали? Мои интервью с Рут и Джими?

– Фрагменты. Репрезентативные фрагменты. Плюс немного дополнительной информации, обозначить контекст.

– Но эти интервью я снимала на любительскую камеру. Они не предназначены…

Гетц перегнулся через стол навстречу Ким.

– Этот вот “любительский” эффект в данном случае как нельзя кстати. Иногда необработанные записи – то что нужно. Они говорят зрителю: здесь честность. И ваш вид говорит то же самое. Вдумчивая. Открытая. Молодая. Невинная. Вот что сообщили нам зрители пробного ролика. Я не должен был вам этого говорить, но скажу. Ведь я хочу, чтобы вы мне доверяли. Они в вас влюбились. Просто влюбились! Нас с вами ждет большое будущее. Что скажете?

Ким уставилась на него, приоткрыв рот.

– Не знаю. Я… то есть они видели просто отрывок интервью?

– Ну, кое-где мы упаковали его в объяснения, чтобы обозначить контекст, – мы и в передаче так сделаем. Если вам интересно, наш тестовый ролик представляет собой часовое шоу, составленное из презентаций четырех программ, по тринадцать минут каждая. То есть в него вошло ваше интервью и три другие записи. Такого рода тестовые ролики называются “В эфир или в сортир?”. Некоторым это название кажется грубым. Но мы его взяли не просто так – оно пробуждает инстинкты.

Слово “инстинкты” Гетц произнес задушевным, чуть ли не благоговейным голосом. Хотите знать, в чем секрет успеха наших новостей? Он прост. Мы будим инстинкты. Когда-то телекомпании думали, будто новости есть новости, а развлечения есть развлечения. Ну и разорялись на новостных программах. Не подозревали, какой клад тут зарыт. Воображали, что новости – это голые факты, изложенные как можно скучнее.

Гетц снисходительно покачал головой, дивясь человеческой склонности впадать в иллюзии.

– И конечно, заблуждались, – улыбнулся Гурни.

Гетц одобрительно указал на него пальцем, словно учитель на верно ответившего ученика.

– Именно! Новости – они про жизнь, жизнь – про эмоции, а эмоции – это инстинкты. Страсть, кровь, слезы, восторг. А не сухие факты для чопорных маразматиков. Новости – это всегда конфликт. Отвали к едрене фене, понял? Сам отвали! Что ты сказал? Бамц! Бамц! Бамц! Простите за мой французский. Ясно ведь, о чем я?..

– Яснее некуда, – бесстрастно отозвался Гурни.

– Поэтому мы и назвали тестовую программу “В эфир или в сортир?”. Людям такое надо. Чтоб выбирать одно из двух. Чувствовать свою силу. Как император на гладиаторском бою. Лайк – пощадить. Дислайк – добить. Люди любят черно-белое. От серого одна морока. От нюансов всех тошнит.

Ким заморгала и сглотнула слюну.

– Так “Осиротевшие” получили лайк?

– Огромнейший лайк! – Ким хотела было еще что-то спросить, но Гетц ее перебил и продолжил: – Огромнейший лайк! Что мне лично особенно приятно. Вот что значит карма! Ведь это благодаря новостям о преступлениях Доброго Пастыря “РАМ-Ньюс” взлетели в топ. Это наши истоки. Вернуться к той же теме теперь, ровно через десять лет – как это метко! Кожей чую, это то что надо. А теперь предлагаю вам восхитительный ланч.

По сигналу Гетца в комнату вновь вкатилась Клаудия, на этот раз с подносом в руках и поставила его на кофейный столик. Ее уложенные гелем волосы оказались при ближайшем рассмотрении не черными, а густо-синими – лишь самую малость темнее глаз, на мгновение уставившихся прямо на Гурни с диковатой непосредственностью. Похоже, ей еще нет и двадцати, подумал Гурни. Она сделала пируэт на одном коньке, затем проскользила через комнату, обернулась и исчезла.

На подносе стояли три тарелки. На каждой, как экспонаты, были аккуратно разложены суши. Замысловатой формы, красивых тонов. Все сплошь из незнакомых ингредиентов – незнакомых Гурни и, по видимости, Ким: она разглядывала эту экспозицию с явной тревогой.

– Очередной шедевр от Тоширо, – сказал Гетц.

– А кто такой Тоширо? – спросила Ким.

У Гетца загорелись глаза.

– Моя добыча. Я его увел из одного крутого суши-ресторана. – Гетц взял с тарелки яркий ломтик и отправил в рот.

Гурни последовал его примеру. Было непонятно, из чего сделано блюдо, но на удивление вкусно.

Ким собралась с духом, попробовала кусочек и уже через пару секунд заметно успокоилась.

– Изумительно, – сказала она. – Значит, теперь он ваш личный шеф-повар?

– Один из моих бонусов.

– Должно быть, вы мастер своего дела, – сказал Гурни.

– Я мастер распознавать, на что люди клюнут. – Гетц на секунду замолк, словно эта мысль озарила его только сейчас. – У меня талант распознавать таланты.

Гурни вежливо кивнул, зачарованный столь беззастенчивым позерством.

Ким хотелось вернуть разговор к “Осиротевшим”.

– Я хотела спросить… может быть, из голосования стало понятно, на что мне обратить внимание в работе?

Гетц пристально посмотрел на нее.

– Делайте то, что делаете. Ваша естественность и невинность нам на руку. Не мудрите слишком. Пока так. В будущем я вижу две возможности: расширять то, что есть, и развивать побочную линию. У “Осиротевших” мощнейший эмоциональный потенциал. Его хватит не только на шесть семей, пострадавших от Доброго Пастыря. Тут напрашиваются передачи о родственниках других убитых. Они напрашиваются сами собой – возможно, мы их и снимем. Но есть еще тот аспект, что убийства не раскрыты. Сейчас у нас все вперемешку. Вы про горе родных, ведь так? Но заодно и про непойманного убийцу, про открытый финал. Я вот что думаю: если “Осиротевшие” выдохнутся, то мы перенаправим заряд. Будем развивать побочную линию – создадим шоу “Лишенные правосудия”. Просто перенесем акцент на несправедливость: убийца не найден. И справедливости все нет.

Гетц откинулся в кресле, наблюдая за реакцией Ким.

Она, похоже, сомневалась.

– Да… можно попробовать… наверное.

Гетц подался вперед.

– Послушайте, я хорошо понимаю, в чем ваша фишка: эмоциональный аспект, боль, страдание, утрата. Нужно просто держать баланс. В первой серии нажимаем на боль утраты. Во второй серии – на то, что убийца не найден. И мне только что пришло в голову кое-что еще. Прям как с неба свалилось, пока я глядел на этого малого.

Он указал на Гурни, и глаза его азартно блеснули под нависшими веками.

– Послушайте. Это пока только мысли вслух, но… не хотите ли вы двое стать командой в новом крутом реалити-шоу и прославиться на всю страну?

Ким заморгала, одновременно воодушевленно и озадаченно.

Гетц продолжал:

– Тут такой замес, такая химия. Такой вкусный контраст двух личностей. Сидит такая девочка, которую волнуют только жертвы, только боль их родных. А рядом ее друг и враг, сыщик со стальным взглядом, который заботится лишь о том, как арестовать убийцу, закрыть дело. Да это же жизнь! Это будит инстинкты!

Глава 9

Немногословный сирота

– Ну и что вы думаете? – спросила Ким и нервно взглянула на Гурни, снова переключив скорость дворников.

Они только что проехали дамбу водохранилища Ашокан и теперь направлялись на юг, к Стоун-Риджу. Было уже начало третьего, а небо оставалось таким же серым, иногда моросило.

Гурни не ответил, и Ким добавила:

– Вид у вас мрачный.

– Пока слушал твоего партнера, вспомнил, как РАМ-ТВ освещало дело Доброго Пастыря. Ты, конечно, не помнишь. Вряд ли ты в тринадцать лет часто смотрела новости.

Она прищурилась, глядя на мокрую дорогу.

– И как они его освещали?

– Нагнетали страх, круглые сутки без выходных. Придумывали стрелку все новые прозвища – Мерседесный Маньяк, Полночный Маньяк, Полночный Убийца, – пока он не разослал свою декларацию, подписавшись Добрым Пастырем. После этого РАМ-ТВ стало именовать его только так. Они взяли в оборот те пассажи в манифесте, где убийца клеймит алчность, и стали нагнетать панику: мол, эти убийства – начало революции, это партизанская война, дело рук социалистов, угроза всей Америке, угроза капитализму. В общем, пороли чушь. Двадцать четыре часа в сутки приглашенные “эксперты” талдычили на разные лады, какие ужасы нас ждут, какие страсти могут случиться, какой заговор за всем этим стоит. А “консультанты по вопросам безопасности” призывали американцев вооружаться – ружье в доме, пистолет в машине, пистолет в кармане. Хватит нянчиться с американофобскими злодеями, хватит “преступных порядков”. Убийства прекратились, а РАМ-ТВ и не думало униматься. Все твердило о классовой войне – мол, она ушла в подполье, но вот-вот разразится снова, еще страшнее, чем прежде. Мусолили эту тему еще года полтора. Стало понятно, какова их миссия: пробудить в зрителях как можно больше агрессии, вызвать как можно больше паники, благодаря этому привлечь аудиторию и получить свой доход. Самое грустное, что это сработало. Передачи РАМ, посвященные делу Доброго Пастыря, в итоге стали образцом вульгарных кабельных новостей: бестолковые споры, раздутые конфликты, отвратительные теории заговора, романтизация насилия, обвинения вместо объяснений. И Руди Гетц, похоже, ставит это себе в заслугу.

Ким крепко сжала руль.

– Вы хотите сказать, что мне не стоит с ним связываться?

– Я не сказал о Гетце ничего, что не было бы ясно из сегодняшней встречи.

– На моем месте вы бы стали с ним работать?

– С твоим умом нетрудно понять, что это бессмысленный вопрос.

– Нет, не бессмысленный. Просто представьте, как бы вы себя вели в такой же ситуации.

– Ты спрашиваешь, как бы я поступил, если бы не был собой – со своим прошлым, своими чувствами, своими мыслями, своей семьей, своей жизнью и предпочтениями. Разве непонятно? Моя жизнь просто не может привести меня на твое место. Это абсурд.

Ким озадаченно поморгала:

– Из-за чего вы так злитесь?

Вопрос застал его врасплох. А ведь и правда: он злился. Ничего не стоило сказать, что бессердечные рептилии вроде Гетца неизбежно вызывают злость, что его злит, когда новостные агентства перестают просто сообщать относительно безобидные факты и начинают цинично провоцировать раскол, когда из жестокого убийства делают реалити-шоу. Но он неплохо себя знал: внешние причины злости зачастую лишь маскировали внутренние.

Когда-то один мудрый человек ему сказал: “Злость – это как буй на поверхности воды”. Когда ты злишься, это лишь верхушка проблемы. Нужно спуститься по цепи до дна и выяснить, с чем связана твоя злость, к чему она крепится.

Он решил спуститься по цепи. И обратился к Ким:

– Зачем я был нужен на этой встрече?

– Я вам уже объясняла.

– Ты имеешь в виду “чуть-чуть за тобой присмотреть”? Просто наблюдать?

– А потом поделиться своим видением, как, на ваш взгляд, я веду дела.

– Я не могу оценить, как ты держалась, пока не пойму, какова твоя цель.

– У меня не было никакой цели.

– Правда?

Она повернулась к нему:

– Вы считаете, я лгунья?

– Следи за дорогой, – голос Гурни прозвучал сурово, отечески.

Когда Ким перевела взгляд на дорогу, он продолжил:

– Как так вышло, что Руди Гетц не знает, что ты наняла меня только на день? Как так вышло, что он думает, будто я участвую в твоем проекте больше, чем на самом деле?

– Не знаю. Я ничего такого ему не говорила. – Она сжала губы.

Гурни показалось, что она борется с подступившими слезами. Он спокойно проговорил:

– Я хочу узнать всю историю. Хочу узнать, зачем ты меня позвала.

Она едва различимо кивнула, но заговорила только через минуту:

– Когда мой руководитель показал Гетцу мой проект и первые интервью, все стало развиваться совсем стремительно. Я не думала, что Гетц купит это предложение, а когда купил, я запаниковала. Мне предложили такую возможность – я не хотела, чтобы они передумали и ее отняли. Я думала, а вдруг эти люди с РАМ очнутся и решат: “Двадцать три года, еще девчонка. Что она понимает в убийствах? Да что она вообще понимает в жизни?” Мы с Конни подумали, что если в проекте будет участвовать кто-то с реальным опытом расследования, если будет участвовать эксперт, то вся затея покажется солиднее. Нам обеим это пришло в голову. Конни сказала, что про убийства никто не знает больше вас, а благодаря ее давней статье вы стали известны. Вы бы подошли как нельзя лучше.

– Ты показывала статью Гетцу?

– Кажется, я упомянула ее вчера, когда звонила сообщить, что вы приедете.

– А что с Робби Мизом?

– А что с ним?

– Ты часом не надеялась, что я помогу тебе от него отделаться?

– Возможно. Возможно, я боюсь его сильнее, чем готова признаться.

За годы работы в полиции Гурни понял: обман прячется под разными обертками, порой искусными, порой нет, правда же всегда скупа и гола. Несмотря на запутанность нашей жизни, правда обычно проста. И теперь эта простота звучала в голосе Ким. Гурни улыбнулся.

– Стало быть, я твой консультант-эксперт по расследованию убийств, знаменитый сыщик, аргумент для убедительности, партнер по реалити-шоу и личный телохранитель. Что еще?

Ким запнулась.

– Раз я все равно выхожу идиоткой и манипуляторшей, признаюсь еще в одной безумной надежде. Я подумала, что если бы вы пришли еще на одну встречу – с Ларри Стерном, – то он бы, возможно, согласился участвовать.

– Но почему?

– Это уж совсем какие-то интриги. Но я подумала, раз вы знаменитый сыщик, вдруг Ларри решит, что вы занялись поиском преступника, и, обнадеженный, согласится участвовать.

– Значит, вдобавок ко всему я еще и твой спец по нераскрытым делам в погоне за Добрым Пастырем?

Она вздохнула:

– Глупо, правда?

Он счел за лучшее промолчать, а она не стала переспрашивать.

Высоко над ними, где-то над нависшими облаками, послышался тяжелый, увесистый пульс вертолета: все громче, потом тише и, наконец, совсем смолк.

В противоположность навороченным колоннам с орлами у Руди Гетца указатель к дому Ларри Стерна был самый обычный: простой почтовый ящик рядом с проемом в невысоком заборе из булыжника. Дом, каменный коттедж XVIII века, каких было немало в округе, стоял футах в двухстах от ограды за самым обычным газоном. Отдельно стоял гараж, у которого Ким и припарковала свою “миату”.

Парадная дверь была открыта. На пороге стоял человек среднего роста, не полный и не худой, на вид лет сорока. Одет он был в поло, мятый кардиган, широкие слаксы и дорогие мокасины – все желтовато-коричневых оттенков, прямо в тон светло-русым волосам.

Насколько Гурни помнил из голубой папки Ким, Ларри Стерн продолжал дело своего застреленного отца: он был первоклассным стоматологом.

– Ким, – проговорил он с улыбкой, – рад вас видеть. А это, должно быть, детектив Гурни?

– В отставке, – подчеркнул Гурни.

Стерн удовлетворенно кивнул, словно бы радуясь этому уточнению.

– Проходите, вот сюда, – он провел их в светлую гостиную с полом из широкой доски, со вкусом обставленную антикварной мебелью.

– Не хочу показаться грубым, Ким, но у меня не так много времени. Мы могли бы перейти сразу к делу?

Они расположились в креслах, расставленных вокруг коврика перед каменным камином. Догорающие угольки еще дышали приятным теплом.

– Я знаю ваше отношение к “РАМ-Ньюс”, – серьезно сказала Ким, – но мне кажется важным еще раз обсудить ваши возражения.

Стерн терпеливо улыбнулся. Затем заговорил с ней, как с ребенком.

– Я всегда рад вас выслушать. Надеюсь, и вы захотите выслушать меня.

Этот спокойный голос кого-то напомнил Гурни, но кого, он не мог вспомнить.

– Конечно, – отозвалась Ким не слишком уверенно.

Стерн слегка подался вперед – само воплощение внимательной вежливости.

– Давайте сперва вы.

– Хорошо. Довод первый: за формат и окончательную редакцию серий буду отвечать только я. Вам не придется иметь дело с безликой корпорацией. Я сама буду вести все передачи, задавать вопросы. Довод второй: девяносто пять процентов эфирного времени будут занимать истории детей убитых – такие, как ваша. Там самое главное – это ваши ответы на мои вопросы. Передача будет почти полностью состоять из ваших собственных слов. Довод третий: меня лично интересует исключительно правда – правда о том, как убийство повлияло на родственников жертвы. Довод четвертый: возможно, у “РАМ-Ньюс” есть свои собственные интересы, но для этого проекта они всего лишь площадка, всего лишь канал коммуникации. Просто средство. А вы – содержание.

Стерн терпеливо улыбнулся.

– Вы очень красноречивы, Ким. Но мое беспокойство вы не развеяли. Я позаимствую у вас идею с нумерацией и приведу ответные доводы. Довод первый: РАМ – организация весьма неприятная. Она объединяет в себе все худшие черты современных СМИ. Это рупор самых уродливых, самых губительных общественных настроений. На РАМ воспевают агрессию, невежество считают добродетелью. Пускай ваша цель – истина, но у них такой цели нет. Довод второй: они куда искуснее в манипулировании такими, как вы, чем вы – в противостоянии таким, как они. Ваши надежды удержать контроль над своей передачей нереалистичны. Я знаю, что вы просите участников подписать договор исключительного права на использование интервью, но не удивлюсь, если РАМ и тут отыщет лазейку. Довод третий: даже если РАМ и не вынашивает коварных планов, я бы все равно советовал вам отказаться от этого проекта. У вас интересный замысел, но вы можете причинить людям сильнейшую боль. Возможный урон тут больше возможной пользы. У вас благие намерения, но благие намерения могут причинить людям страдания, особенно когда вы обнародуете сокровенные чувства. Довод четвертый: моя собственная жизнь, даже спустя столько лет, служит лучшим доказательством сказанного. Я уже упоминал об этом, Ким, но, пожалуй, стоит уточнить. Девятнадцать лет назад, когда я учился на стоматолога, убили мою близкую подругу из другого университета. Я помню, как это было подано в СМИ: истерично, плоско, вульгарно, совершенно отвратительно. И совершенно в духе СМИ. Грустная правда в том, что законы медиаиндустрии поощрают производство пошлятины. Пошлятина имеет широкий рынок – больше, чем содержательные, умные комментарии. Такова природа СМИ, такова их аудитория. “Введение в экономику медиа”.

Они еще несколько раз обсудили свои разногласия, повторяя уже сказанное и стараясь смягчить острые углы. Потом Стерн указал на часы, извинился и сказал, что ему пора.

– Вы отсюда ездите в город на работу? – спросил Гурни.

– Не больше пары раз в неделю. Я сейчас очень редко принимаю пациентов. У меня большая стоматологическая корпорация, я там больше задействован как председатель правления, чем как практикующий врач. На мое счастье, у меня хорошие партнеры и менеджеры. Так что большую часть времени я уделяю другим медицинским центрам и организациям – благотворительным и так далее. Можно сказать, мне очень повезло.

– Ларри, дорогой…

На пороге появилась высокая, очень стройная женщина с миндалевидными глазами. Она указала на свои изящные золотые часики.

– Я знаю, Лила. Как раз провожаю гостей.

Она с улыбкой удалилась.

Провожая Ким и Гурни к двери, Стерн призвал ее не поддаваться чужим влияниям и предложил обращаться к нему еще. Пожимая руку Гурни, он вежливо улыбнулся и сказал:

– Надеюсь, нам еще выпадет случай поговорить о вашей карьере в полиции. Судя по тому, что написала мать Ким, это должен быть интереснейший рассказ.

Тут наконец Гурни вспомнил, кого ему напоминает этот человек.

Мистера Роджерса[3].

Только вот жена у него как из гарема.

Глава 10

Совсем другой подход

Ким остановилась перед выездом на дорогу, хотя машин не было.

– Пока вы не спросили, – сказала она исповедальным голосом, – сразу отвечу “да”. Когда я договаривалась о встрече и предупреждала, что вы придете со мной, я кинула ему ссылку на статью Конни.

Гурни молчал.

– Вы сердитесь на меня за это?

– Я чувствую себя как на раскопках.

– В каком смысле?

– Все время вылезают новые черепки, новые детали ситуации. Интересно, что же будет дальше.

– Ничего не будет. По крайней мере, я так думаю. А работа у вас тоже была такая?

– Какая такая?

– Похожая на раскопки?

– Отчасти.

Его работа нередко казалась ему собиранием пазла: находишь новые кусочки, раскладываешь, внимательно рассматриваешь выемки и цветовые пятна, неуверенно соединяешь друг с другом, надеясь сложить картинку. Иногда на это дается время. Но чаще приходится соображать на лету – например, когда ищешь серийного убийцу. Здесь нет времени искать и рассматривать фрагменты: отсрочка означает новые убийства, продолжение кошмара.

Ким достала мобильный, посмотрела на экран, потом на Гурни.

– Послушайте, я вот думаю… еще нет и трех… а не могли бы вы заехать со мной еще на одну встречу? – И не дав ему ответить, быстро добавила. – Это по пути и надолго вас не задержит.

– В шесть мне нужно быть дома. – Не то чтобы это было правдой, но ему хотелось обозначить какие-то рамки.

– Думаю, это не проблема. – Она набрала номер, потом замерла с телефоном у уха: – Робе́рта? Это Ким Коразон.

Минуту спустя, после наикратчайшего разговора, Ким поблагодарила и тронулась в путь.

– Кажется, тут сложностей не возникло, – заметил Гурни.

– Роберта с самого начала загорелась идеей документальных передач. Она не будет скрывать своих чувств и не упустит случая высказаться. За исключением, пожалуй, Джими Брюстера, она самый агрессивный наш информант.

Роберта Роткер жила прямо за деревней Пикок в кирпичном доме, больше похожем на крепость. Дом стоял в чистом поле, кое-как скошенном, чтобы сойти за газон. На поле не было ни деревьев, ни кустов, ни иной зелени. Вокруг дома возвышался шестифутовый сетчатый забор. За ним – камеры видеонаблюдения с равномерными промежутками. Массивные раздвижные ворота на электроприводе с дистанционным управлением.

Когда Гурни и Ким подъехали ближе, ворота открылись. Прямая гравийная дорога привела их к такой же парковке и кирпичному гаражу на три машины. У всех строений был казенный вид, словно их на самом деле занимала государственная контора. Гурни заметил еще четыре камеры: две на углах гаража и две на доме, под карнизами.

У женщины, открывшей парадную дверь, вид был столь же казенный. На ней была клетчатая рубашка и темные саржевые брюки. Короткие песочного цвета волосы не уложены: она явно не заботилась о своей внешности. Она посмотрела на Гурни немигающим, недружелюбным взглядом. Совсем как коп, подумал он, тем более что на поясе у нее красовался девятимиллиметровый “ЗИГ-зауэр” в скоростной кобуре.

Она пожала руку Ким – решительно и крепко, как пожимают руку женщины, работающие в традиционно мужских профессиях. Ким представила ей Гурни, объяснив, что это ее консультант, тогда Роберта Роткер коротко ему кивнула, затем отступила на шаг и жестом пригласила их в дом.

Это был типичный дом в колониальном стиле с холлом посередине. Но центральный холл был совершенно пуст – просто коридор от парадной двери к задней. По левой стене были две двери и лестница, по правой – еще три двери, все закрытые. Этот дом не спешил делиться своими секретами.

Хозяйка провела Гурни и Ким через первую дверь в скупо обставленную гостиную. По дороге Гурни поинтересовался:

– Вы из правоохранительной сферы?

– В высшей степени.

Странный ответ.

– Я имел в виду, вы работаете в правоохранительных органах?

– Почему вас интересует моя работа?

Гурни вежливо улыбнулся.

– Просто интересно, оружие на поясе у вас по долгу службы или это личное предпочтение?

– Не вижу разницы. И то и другое. Присаживайтесь.

Она указала на жесткую кушетку – вроде тех, что стоят в приемной клиники, где три раза в неделю работала Мадлен. Когда Гурни и Ким сели, Роткер продолжила:

– Это мое личное предпочтение – мне так комфортнее. Но одновременно это требование того мира, в котором мы живем. По-моему, долг каждого гражданина – смотреть в лицо реальности. Я удовлетворила ваше любопытство?

– Отчасти.

Она посмотрела ему в глаза.

– Мы на войне, детектив Гурни. Наша война – против тварей, не различающих добро и зло. Или мы их, или они нас. Такова реальность.

Гурни подумал – наверно, в сотый раз в жизни, – насколько эмоции влияют на мышление. Поистине злость – мать убежденности. Есть величайшая ирония в том, что, когда чувства дурачат нас сильней всего, мы более всего уверены в своей оценке происходящего.

– Вы сами были копом, – продолжала Роткер, – вы сами все это знаете. Мы живем в мире, где в цене лоск, а жизнь не стоит ломаного гроша.

После этого неутешительного вывода повисло молчание. Нарушила его Ким, заговорившая намеренно бодро:

– Кстати, я хотела рассказать Дэйву про ваш тир. Может быть, вы ему покажете? Уверена, ему будет очень интересно.

– Можно, – откликнулась Роткер без возражений, но и без энтузиазма. – Пойдемте.

Она провела их через холл к задней двери, снаружи на полдома тянулась вдоль стены собачья клетка. К ним с рычанием метнулись четыре мощных ротвейлера, но смолкли, как только хозяйка скомандовала что-то по-немецки.

Дальше, в поле, стояла вытянутая постройка без окон, одним концом смотревшая на ограду за домом. Роткер отперла металлическую дверь и зажгла свет. Внутри оказался обыкновенный тир с одним местом для стрельбы и механизмом для перемещения мишени.

Она подошла к столу высотой в половину человеческого роста у входа и нажала на выключатель. Подвешенная на тросе нетронутая мишень со стилизованной фигурой человека стала отодвигаться и остановилась на расстоянии двадцати пяти футов.

– Не желаете ли, детектив?

– Я лучше посмотрю на вас, – с улыбкой сказал Гурни. – Думаю, вы прекрасно стреляете.

Роткер холодно улыбнулась в ответ:

– В целом неплохо, для большинства возможных случаев.

Она снова нажала на выключатель, и мишень поехала дальше, пока не остановилась на максимальном расстоянии – в пятьдесят футов. Роткер сняла с крючка на стене наушники и защитные очки, надела их и оглянулась на своих гостей.

– Простите, больше нет. Обычно я стреляю без зрителей.

Она достала из кобуры пистолет, проверила обойму, сняла с предохранителя и застыла, как олимпиец перед прыжком в воду с вышки. Гурни потом казалось, что эту сцену он не забудет до конца своих дней.

Роткер заорала – издала яростный, звериный вопль, похожий скорее на раскат грома, чем на человеческий голос. “су-ука-а!” – завопила она, не умолкая, резко подняла пистолет, словно не целясь открыла огонь и одной очередью выпустила всю пятнадцатизарядную обойму. По ощущениям Гурни, не прошло и четырех секунд.

Затем женщина медленно опустила пистолет, положила его на стол, сняла очки, наушники и аккуратно повесила их на крючок. Снова нажала на кнопку, и мишень проскользила к столу. Роткер аккуратно сняла ее и обернулась к своим спутникам, спокойно улыбаясь и как будто полностью владея собой.

Она показала мишень Гурни. Центр человеческой фигуры, куда обычно целятся стрелки, остался нетронутым. Вообще вся фигура осталась нетронутой, за исключением одного-единственного места. Посередине лба зияла большая дыра.

Глава 11

Странные последствия

“Миата” с Ким и Гурни ехала через пустеющую деревню Пикок к окружной дороге, ведущей по холмам и долинам в Уолнат-Кроссинг. Было самое начало шестого, небо прояснялось, дождик наконец перестал.

– Меня это представление потрясло куда больше, чем тебя, – заметил Гурни.

Ким оценивающе взглянула на него.

– Из чего вы заключили, что я видела его раньше? Вы правы.

– Так вот почему ты предложила показать мне тир? Чтобы я посмотрел этот спектакль?

– Ага.

– Ну что ж, впечатляет.

– Я хочу все вам показать. По крайней мере, все, что успею.

Оба замолчали. Гурни казалось, что он уже и так видел немало. С трудом верилось, что Конни Кларк позвонила ему только вчера утром. Он прикрыл глаза и попытался мысленно упорядочить мешанину виденных сцен и слышанных разговоров. Голова шла кругом. Странный это был проект. И странно было, с чего он в нем участвует.

Он проснулся, только когда Ким свернула на гравийную дорогу в гору, к его дому.

– Боже, я и не думал, что засну.

– И хорошо, что заснули, – вид у нее был усталый и серьезный.

На насыпь прямо перед ними выбежали три оленя.

– Вам не случалось сбить оленя? – спросила Ким.

– Случалось.

Что-то в его голосе заставило Ким с удивлением взглянуть на него.

Это произошло полгода назад. Гурни ехал по трассе 10, когда впереди из леса слева выскочила олениха – и перебежала дорогу, к полю. Когда он проезжал это место, прямо ему под колеса выскочил олененок.

Гурни вздрогнул, явственно вспомнив звук удара.

Затормозил. Встал на обочине. Подошел. Скрюченное тельце. Распахнутые мертвые глаза. Олениха на поле. Оглядывается, ждет. Скорбь и ужас переполнили Гурни – он чувствовал их даже теперь.

Ким проехала стоящую на холме грязную ферму с дюжиной грязных коров и полудюжиной ржавых машин.

– У вас хорошие отношения с соседями? – поинтересовалась она.

Гурни то ли хмыкнул, то ли усмехнулся.

– Смотря с кем.

Они проехали еще полмили, и в конце дороги показался красный амбар Гурни на берегу пруда.

– Останови здесь, – сказал Гурни, – я хочу прогуляться по пастбищу. Заодно проснусь и взбодрюсь.

Ким нахмурилась.

– Трава, кажется, мокрая.

– Не страшно. Приду домой, разуюсь.

Она остановила машину у двери амбара, заглушила двигатель, но не убрала руку с ключа зажигания. Вид у нее был беспокойный.

Вместо того чтобы выйти, Гурни сидел и ждал. Чувствовалось, что она хочет что-то сказать.

– А что… – начала она, запнулась, потом начала снова. – А что… что дальше?

Гурни пожал плечами.

– Ты наняла меня на один день. Этот день прошел.

– Есть ли надежда на второй?

– А зачем я нужен?

– Поговорить с Максом Клинтером.

– Зачем?

– Я никак не могу его раскусить. Похоже, он знает что-то о деле Доброго Пастыря. Что-то ужасное. Но я никак не пойму, правда ли знает или сошел с ума и ему чудится. Я подумала, вы же оба детективы: если вы с ним пообщаетесь как коп с копом, он и расколется, особенно если меня там не будет – только вы, с глазу на глаз.

– Где он живет?

– Так вы поедете? И поговорите?

– Я этого не сказал. Я только спросил, где он живет.

– Недалеко от озера Кайюга. Совсем рядом с тем местом, где случилась эта провальная погоня. В том числе поэтому я боюсь, что он малость рехнулся.

– Потому что он хочет там жить?

– Дело в том, почему он хочет там жить. Он говорит, в этом месте они встретились с Добрым Пастырем и в этом же месте карма сведет их вновь.

– И с этим человеком вы мне предлагаете поговорить?

– Чокнутый, правда?

Гурни сказал, что подумает.

– Обещаю, вам с ним будет… интересно.

– Посмотрим. Дам вам знать, что решу. – Он вылез из ее крохотной машинки, посмотрел, как она разворачивается и вновь выезжает на узкую дорогу.

Короткая прогулка через пастбище как нельзя лучше помогла отвлечься от событий дня. На него нахлынули ароматы ранней весны: странноватая сладость влажной земли, воздух, такой свежий, что смог очистить душу – смыть всю копоть, мешающую видеть вещи как они есть.

По крайней мере, так казалось Гурни – пока он не пришел домой, не побыл там минут пять, не зашел в ванную, не умылся и пока Мадлен не спросила, как прошел день.

Он вспомнил, насколько сумел, подробности трех странных встреч, на которые они ходили с Ким, и всех людей, с которыми они встречались: Руди Гетца и девушку на роликах, Ларри Стерна в кардигане, как у мистера Роджерса, Роберту Роткер и ее безумный спектакль со стрельбой. Еще рассказал все, что знал о Максе Клинтере – странном, трагическом герое, чья жизнь по вине Доброго Пастыря изменилась навсегда.

Он сидел за столом у французской двери, а Мадлен стояла у раковины и нарезала овощи на разделочной доске.

– Ким хочет, чтобы я в этом поучаствовал еще один день. А я, черт возьми, не знаю, что делать.

Мадлен надрезала большую красную луковицу.

– Как твоя рука?

– Что?

– Рука. Онемевшее пятно. Как оно?

– Не знаю. Я не… – он осекся и потер предплечье и запястье. – В целом… так же, кажется. А почему ты спросила?

Она повертела в руках луковицу, снимая толстые верхние слои.

– А как бок, не болит?

– Сейчас не болит. А так, то заболит, то перестанет.

– Через каждые десять минут, так, кажется?

– Примерно.

– А сегодня как часто?

– Не соображу.

– Не сообразишь, болел ли бок вообще?

– Не знаю.

Она кивнула, разрезала пополам цукини, положила половинки на доску и начала нарезать небольшими дольками.

Гурни поморгал, уставился на нее, откашлялся:

– Так ты говоришь, стоит наняться к Ким еще на день?

– Разве я это сказала?

– По-моему, сказала.

Повисло долгое молчание. Мадлен нарезала баклажан, желтый кабачок и красный сладкий перец, смешала в большой миске, отнесла на плиту и высыпала в шипящий вок.

– Она интересная девушка.

– В смысле?

– Умная, привлекательная, тонкая, амбициозная, энергичная. Ты не находишь?

– Хм. Ну, она определенно не пустышка.

– Может познакомить их с Кайлом?

– С моим сыном?

– Я не знаю никакого другого Кайла.

– А почему ты подумала?..

– Просто я представила их вместе, вот и все. По характеру они разные, но на одной волне.

Он попытался представить, как могли бы развиваться эти отношения. Но спустя полминуты отказался от этой затеи. Слишком много вариантов, слишком мало сведений. Он завидовал мощной интуиции Мадлен. Эта интуиция в мгновение ока переносила ее через бездны неизвестности, перед которыми сам Гурни застывал столбом.

Глава 12

Безумие Макса Клинтера

– Прибываем к точке назначения, справа.

Навигатор привел Гурни к перекрестку без указателей: грязный проселок примыкал к мощеной дороге, по которой Гурни только что проехал две мили, не встретив по пути ни одного дома, не дышавшего на ладан.

С одной стороны проселка была открыта железная калитка, с другой стоял сухой дуб со шрамом от молнии на стволе. К стволу был прибит человеческий скелет – или же, подумал Гурни, крайне правдоподобный муляж. На шее у скелета висела рукописная табличка: “последний непрошеный гость”.

После всего, что Гурни успел узнать о Максе Клинтере, в том числе из телефонного разговора этим утром, табличка его не удивила.

Гурни свернул на изрытую канавами тропу, тянувшуюся наподобие дамбы прямо через большой бобровый пруд. За прудом тропа уходила в заросли кленов, проходила их насквозь и приводила в конце концов к бревенчатой хижине, построенной на клочке суши, окруженной водой. Вокруг в изобилии росли болотные травы.

Хижину окружало своеобразное ограждение: что-то вроде рва в спутанной траве, обнесенного изгородью из мелкой сетки. Тропа вела через этот ров и тоже была обнесена изгородью по обеим сторонам. Пока Гурни рассматривал эту конструкцию и гадал, зачем она нужна, дверь хижины отворилась и на каменный порожек вышел человек, одетый в камуфляж, вопиюще не сочетающийся с сапогами из змеиной кожи. Вид у него был неприветливый.

– Гадюки, – произнес он сурово.

– Простите?

– В осоке. Вы ведь это хотели спросить? – Он говорил со странным акцентом, не сводя пристального взгляда с Гурни. – Гремучие змейки. Маленькие – самые опасные. Вся округа знает. Лучшая защита.

– Думаю, в такой холод они спят и не слишком опасны, – доброжелательно отозвался Гурни. – Вы, должно быть, мистер Клинтер?

– Максимилиан Клинтер. Погода влияет лишь на материальных змей. Мысль о змеях – вот что отпугивает непрошеных гостей. Никакая погода не властна над змеями в их голове. Понимаете, о чем я, мистер Гурни? Я бы вам предложил войти, но я никому этого не предлагаю. Ничего не поделаешь – ПТСР[4]. Если вы войдете в дом, мне придется остаться на улице. Двое – уже толпа. Не продохнуть ни хера. – Он диковато усмехнулся.

Гурни вдруг понял, что говорок Клинтера – это утрированный ирландский акцент, который вдобавок то появляется, то исчезает, как у Марлона Брандо в “Излучинах Миссури”.

– Я всегда принимаю гостей на свежем воздухе. Надеюсь, вы не в обиде. Следуйте за мной.

Клинтер провел Гурни вдоль ограждения к выцветшему от солнца столу для пикника позади хижины. Позади стола, прямо около болота, стоял настоящий армейский “хаммер” песочного цвета.

– Вы на этом ездите? – поинтересовался Гурни.

– В особых случаях, – заговорщически подмигнул Клинтер и уселся за стол. Он взял со скамейки пару тренажеров для кистей и принялся их сжимать.

– Располагайтесь, мистер Гурни, и скажите, что вас интересует в деле Доброго Пастыря.

– Я уже говорил вам по телефону. Меня попросили…

– Чуть-чуть помочь одинокой мисс Сердце?

– Мисс Сердце?

– “Корасон” – значит “сердце”. Испанский для начинающих. Впрочем, уверен, вы и без меня знаете. Подходящее имечко, правда? Дела сердечные. Превратности любви. Сердце кровью обливается, так сострадает жертвам преступления. Но при чем здесь Максимилиан Клинтер?

Последние слова Клинтер произнес уже безо всякого акцента. Он смотрел на Гурни пристальным, неподвижным взглядом.

Надо было срочно решать, как себя вести. Гурни выбрал дерзкую откровенность.

– Ким думает, вы что-то знаете про это дело, знаете и молчите. Она не может вас раскусить. Похоже, вы ее до чертиков напугали. – Гурни мог побиться об заклад, что Клинтер польщен, но не подает виду. Да, пожалуй, “карты на стол” – верная тактика. Кстати, меня очень впечатлил рассказ о вашем спектакле в Буффало. Если хоть половина из этого – правда, то вы прямо талантливы.

Клинтер улыбнулся:

– Медовый мой.

– Что-что?

– Кличка у него такая была в шайке. У Фрэнки Бенно.

– Он красавчик был что ли?

Глаза Клинтера блеснули.

– Не, из-за хобби. Пчеловод он был.

Гурни засмеялся, представив эту картину.

– А вы сами, Макс? Вы что за человек? Я слышал, вы занимаетесь особым оружием?

Клинтер смерил его пристальным взглядом, все сжимая свои тренажеры – словно бы вообще без усилий.

– Коллекционным, деактивированным.

– То есть оно не стреляет.

– Крупное армейское оружие практически все выведено из строя. Еще есть занятные вещицы помельче, вот те стреляют. Но я не продавец. Продавцам нужна федеральная лицензия. Так что я не продавец. Я, как это называет закон, любитель. Иногда продаю что-нибудь из личной коллекции другому любителю. Понимаете?

– Кажется, да. Какое оружие вы продаете?

– Необычное. Я должен чувствовать, что вещь подходит каждому данному индивидууму. Я всем даю это понять. Хотите гребаный “глок” – покупайте в гребаном “Уолмарте”. Таково мое кредо, и я его не стыжусь. – Он снова заговорил с ирландским акцентом. – С другой стороны, если вам нужен пулемет “виккерс” времен Второй мировой, а к нему противовоздушная тренога, то можно и потолковать, ежели вы любитель навроде меня.

Гурни лениво повернулся на своей скамье и поглядел на бурую воду болота. Затем зевнул, потянулся и улыбнулся Клинтеру.

– Так скажите, вы действительно что-то знаете о деле Доброго Пастыря? Так думает Ким. Или это хитрости, уловки и чушь собачья?

Хозяин вперил в Гурни пристальный взгляд и заговорил далеко не сразу:

– По-вашему, это чушь – что все машины были черные? Это чушь – что двое убитых окончили один и тот же университет в Бруклине? Это чушь – что на деле Доброго Пастыря “РАМ-Ньюс” заработали рейтинг и деньги? А что ФБР окружило его завесой молчания – тоже чушь?

Гурни поднял руки: сдаюсь.

– И о чем же все это говорит?

– О зле, мистер Гурни. В самой сердцевине этого дела лежит немыслимое зло. – Руки Клинтера продолжали терзать тренажеры: сжал-отпустил, сжал-отпустил – так быстро, что это напоминало конвульсии. – Кстати, вы в курсе, что бывают извращенцы, которых видео автокатастроф доводят до оргазма? Вы в курсе?

– Кажется, в девяностые кто-то снял про это фильм. Но вы не думаете, что дело Доброго Пастыря из той же серии… или думаете?

– Я ничего не думаю. Просто у меня есть вопросы. Много вопросов. Не был ли манифест оберткой для какой-то другой бомбы – рождественский подарок в коробке для пасхального? А может, у нашего Клайда была своя Бонни? Может, фигурки из Ноева ковчега дают ключ к разгадке? Нет ли между убитыми тайных связей, которых никто не заметил? Что определило выбор жертв: само их богатство или то, каким путем оно было нажито? Любопытно, не правда ли? – Он подмигнул Гурни. Ясно было, что ответ ему не нужен. Он захлебывался собственным красноречием. – Столько вопросов. А может, там вовсе не пастырь, а пастушка: сама Бонни – полоумная сучка, пышущая злобой на богачей?

Он умолк. В жутковатой тишине остался один лишь звук – поскрипывание его тренажеров.

– У вас будут очень сильные руки, – заметил Гурни.

Клинтер свирепо усмехнулся.

– Во время последней моей встречи с Добрым Пастырем я был чудовищно, позорнейше, трагичнейше не в форме. Больше такого не повторится.

Гурни вдруг представилась финальная сцена “Моби Дика”. Вот Ахав сжимает гарпун, вот вонзает его в спину кита. И оба, Ахав и кит, слитые нераздельно, навеки исчезают в морских глубинах.

Глава 13

Серийные убийства

Покинув медвежий угол Клинтера с его змеями, настоящими или вымышленными, заболоченным рвом и скелетом на посту, Гурни уже через несколько миль остановился в разворотном кармане на обочине. Он был недалеко от вершины пологого холма, откуда открывался вид на северный край озера Кайюга, ослепительно синего, одного цвета с небом.

Он достал телефон и набрал номер Джека Хардвика. Затем наговорил на автоответчик:

– Привет, Джек, есть вопросы. Только что говорил с мистером Клинтером. Нужно с тобой посоветоваться кое о чем. Позвони мне. Как можно скорее. Спасибо.

Потом позвонил Ким.

– Дэйв?

– Привет. Я тут недалеко от тебя, пытаюсь кое-что выяснить. Подумал поговорить с Робби Мизом. У тебя же есть его телефон и адрес?

– Зачем… зачем вам с ним говорить?

– А есть возражения?

– Нет. Просто… Не знаю… Хорошо, конечно. Секунду. – Она перезвонила меньше чем через минуту. – У него квартира в Типперари-Хилл, Южный Лоуэлл, тридцать ноль три.

Она продиктовала телефон, Гурни записал.

– Помните, его нужно называть Монтегю, а не Мизом. Но что… что вы собираетесь делать?

– Просто порасспрашиваю, может, узнаю что путное.

– Путное?

– Чем больше я узнаю об этом проекте – точнее, о деле, которому он посвящен, – тем загадочнее все становится. Хочется немного ясности.

– Ясности? Это к нему-то за ясностью?

– Похоже, он актер в нашей маленькой драме, а я даже не знаю, что он вообще за тип. Неуютно, черт возьми.

– Я рассказала вам о нем все, что знаю, – она явна была задета и будто оправдывалась.

– Я в этом не сомневаюсь.

– Тогда зачем?..

– Ким, если ты просишь меня помочь, то предоставь хоть какую-то свободу действий.

Она колебалась.

– Ладно… Наверное… Только осторожнее. Он… странный.

– Юноши с двойными фамилиями часто бывают странными.

Гурни отключил Ким и собирался уже засунуть телефон в карман, но он зазвонил. На экране высветилось имя: Дж. Хардвик.

– Привет, Джек, спасибо, что перезвонил.

– Что ты, Шерлок, я лишь скромный служитель закона. Чего изволит великий сыщик?

– Я точно не знаю… Какие материалы по делу Доброго Пастыря тебе доступны?

– А, понимаю, – протянул он тем самым насмешливым голосом, который так ненавидел Гурни.

– Что понимаешь?

– Чую, как у Шерлока в отставке зашевелились извилины.

Гурни оставил эту реплику без внимания.

– Так к чему у тебя есть доступ?

Хардвик прочистил горло, будто до самого желудка.

– Первоначальные отчеты о происшествии, документы жертв, дополнительные сведения о жертвах, фотографии голов, после того как их разворотила крупнокалиберная пуля. Тут мне вспоминается колоритный эпизод. Одну из убитых, весьма модную леди-риелторшу, это пушечное ядро из “дезерт-игла” оставило без целых кусков челюсти и черепа. Так вот, парнишка из отдела улик увидел зрелище, которого никогда не забудет. Мочка уха размером с десятицентовик висела на кусте сумаха, а в ней так и осталась большая бриллиантовая сережка. Ты представляешь, спец? Такое не забудешь. – Он помолчал, чтобы Гурни успел вообразить эту картину. – Так вот, у нас есть куча инфы такого рода плюс показания судмедэкспертов, отчеты отдела улик, гора лабораторных исследований, отчеты следственной команды, профиль убийцы от экспертов из отдела анализа поведения, бла-бла-бла – полтонны трепла. К чему-то есть доступ, к чему-то нет. Тебе-то что надо?

– Мне бы все, чем ты можешь поделиться, не нажив серьезных неприятностей.

Хардвик рассмеялся своим наждачным смехом.

– Раз уж связался с ФБР, то неприятности будут. Стадо самовлюбленных маразматиков: все в интересах родного бюро, все под контролем. – Он помолчал. – В общем, посмотрю. Скину тебе пару вещиц прямо сейчас и кое-что потом. Проверяй почту. – Хардвик всегда был рад помочь, если для этого надо было нарушить правила и наступить кое-кому на больные мозоли.

– Кстати, – сказал Гурни, – я как раз встречался с мистером Клинтером.

Хардвик опять забулькал, на этот раз громче.

– Ну и как тебе Макси? Впечатлил?

– Ты видел его дом?

– Ага. Кости, змеи, “хаммер” и бредятина. Ты про этот дом?

– Похоже, ты не придаешь его болтовне особого значения.

– А ты что, придаешь?

– Я пока не знаю, что о нем думать. Конечно, там есть элемент сумасшествия, но есть и актерство: он явно играет в сумасшедшего. Трудно понять, где еще игра, а где уже нет. Он что-то говорил про ПТСР. Не знаешь случайно, это не после той пьяной гонки, за которую его уволили?

– Нет. Это еще с первой войны в Персидском заливе. Парень рядом с ним попал под огонь своих с вертушки. Тогда он кое-как собрался, перетерпел. Но очень может быть, именно из-за этого он так и сдал после истории с Добрым Пастырем. Мало ли? Может, он вообразил, что палит по гребаному вертолету.

– А кто-нибудь интересовался его версиями по этому делу?

– Не было у него никаких версий. Были бредовые фантазии, ибо думал он жопой. Слыхал когда-нибудь, как говорят сумасшедшие: возьмите число ножек у стула, умножьте на мистическое число семь и получите число дней в лунном месяце. Вот такой фигней был набит Макси, по самые уши.

– То есть ты не думаешь, что у него есть какие-то дельные соображения?

Хардвик задумчиво проворчал:

– Что у Макси точно есть, так это ненависть, навязчивая идея да ум пополам с придурью.

Гурни доводилось встречать такую комбинацию. Верный путь к погибели.

Четверть часа спустя, проехав живописные холмы между озерами Кайюга и Оваско, он свернул рядом с Оберном – заправить машину и подзарядить мозги большим стаканом кофе. Часы на приборной доске показывали пять минут второго.

Получив чек, он отъехал в сторону от колонки, чтобы спокойно выпить кофе и обдумать предстоящий разговор с Мизом-Монтегю.

Тут звякнул телефон. Пришло СМС: проверь почту.

Проверил – письмо от Хардвика. “См. во вложении: отчеты о происшествии (6), предыдущие перемещения, отчеты ППНП[5], перечень повторяющихся деталей, фотографии трупов перед вскрытием”.

Название каждого из файлов с отчетами о происшествии состояло из числа (от одного до шести, по всей видимости, в хронологическом порядке) и фамилии убитого. Гурни открыл документ “1-МЕЛЛАНИ” и начал пролистывать пятьдесят две страницы текста.

Здесь были рапорт полицейского, первым прибывшего на место преступления, планы места преступления, фотографии места преступления, примерная реконструкция событий на основании имеющихся данных, отчет о повреждениях, причиненных автомобилю, отчет об имеющихся уликах, перечень полицейских и отделов полиции, ответственных за расследование, предварительный отчет судмедэксперта и список лабораторных исследований.

Если остальные пять отчетов были столь же обстоятельны и подробны, как этот, то вместе должно было получиться более трехсот пятидесяти страниц. Для таких подвигов трехдюймовый экран мобильного был явно неприспособлен.

Гурни вернулся к списку вложений и выбрал файл “Общие детали” – детали, повторяющиеся во всех шести преступлениях. К его радости, там оказался список из 13 пунктов, занимавший всего одну страницу:

1. Все нападения совершены в выходной день, в период с 18 марта по 1 апреля 2000 года.

2. Все нападения совершены вечером, с 21:11 до 23:10.

3. Все нападения совершены в пределах прямоугольника площадью 200 на 50 миль между Центральным Нью-Йорком и Массачусетсом.

4. Все нападения произошли на изгибах дорог влево, при этом дорога хорошо просматривалась.

5. На момент выстрела автомобиль жертвы двигался с умеренной скоростью (46–58 миль в час).

6. В момент убийства движения на дороге мало или нет, свидетелей нет, камер видеонаблюдения нет, коммерческих или жилых построек рядом нет.

7. Нападения совершены на второстепенных дорогах, соединяющих большие магистрали с элитными районами.

8. Автомобили жертв – черные “мерседесы” последних моделей, премиум-класса (от 82 400 до 162 760 $).

9. Один выстрел в голову водителя, мозг сильно поврежден, практически мгновенная смерть.

10. Расчетная дистанция выстрела: от 6 до 12 футов.

11. Все пули – “экшен-экспресс” калибра .50, такими стреляет только “дезерт-игл”.

12. На месте преступления найдены пластмассовые фигурки животных из популярного набора игрушек. В порядке нахождения: лев, жираф, леопард, зебра, обезьяна, слон.

13. 5 из 6 жертв – мужчины.

Почти каждый пункт в списке вызывал у Гурни один-два вопроса. Он закрыл “Общие детали” и открыл “Фото жертв до вскрытия”. Он заранее скривился, представив, что придется увидеть. В файле было двенадцать фотографий, по два снимка каждого из убитых: один прямо на месте преступления, другой – перед вскрытием.

Гурни стиснул зубы и стал листать эти жуткие фотографии. Он вновь вспомнил о своей сомнительной привилегии. Копы и врачи скорой помощи обладают тайным знанием, недоступным девяносто девяти процентам смертных: знанием о том, что может сделать с головой человека пуля крупного калибра с экспансивной полостью. Может превратить ее в чудовищное, нелепое месиво. Превратить череп в расколотый шлем, скальп – в странную шляпу набекрень. Может скривить черты лица в гримасе смеха или удивления. Превратить лицо в комическую маску – тупую или гневную. А то и вовсе снести начисто, оставив лишь мешанину из мозга, глазниц и зубов.

Гурни закрыл файл с фотографиями, вышел из почты и снова взял кофе. Тот уже остыл. Гурни все равно сделал пару глотков, потом отставил стакан и позвонил Хардвику.

– Какого хрена, Шерлок?

– Спасибо за данные. Оперативно.

– Ну да. А щас тебе чего?

– Хотел поблагодарить.

– Хорош брехать. Че надо-то?

– Все, что не было записано.

– Похоже, ты думаешь, я знаю больше, чем на самом деле.

– Я никогда не встречал человека с такой памятью, как у тебя, Джек. Всякое дерьмо просто застревает у тебя в мозгу. Пожалуй, это твой главный талант.

– Иди в жопу.

– На здоровье. Не мог бы ты вкратце рассказать мне о каждом из убитых – например, откуда они ехали в тот день?

– Номер раз, Бруно Меллани. Вместе с женой Кармеллой возвращался с крестин на Лонг-Айленде в свой особняк в Чатеме, Нью-Йорк. Крестины были скорее данью уважения деловым партнерам. Бруно интересовали только деньги и бизнес. Ходили слухи, что он стал, так сказать, причиной радостного события, но то же самое можно было сказать про многих людей из нью-йоркской строительной индустрии, а слухи, похоже, были ему выгодны. Пуля прошла сквозь боковое стекло его “мерседеса”, снесла ему треть головы, попала в Кармеллу – та впала в кому. Их сын Пол и дочь Пола, обоим на тот момент ближе к тридцати, как и полагается, скорбели, так что, может, у папаши и правда были какие-то достоинства. Тебе такое нужно или что?

– Все, что придет в голову.

– О’кей. Номер два. Карл Роткер ехал домой, в огороженный поселок около Болтон-Лендинга на западном берегу Лейк-Джорджа. Ехал из Скенектади – у него там гигантский магазин водопроводной арматуры. Как это часто с ним бывало, по пути Карл заехал к бразильянке вдвое моложе его. В машине у него играл Синатра. Мы это знаем, потому что чертова магнитола все еще орала “I did it my way”, когда патрульный обнаружил на обочине перевернутую машину – лужа Карловой крови на опрокинутой крыше. Еще надо?

– Давай сколько есть.

– Номер три. Иэн Стерн был весьма преуспевающим стоматологом – владелец, управляющий и главный промоутер крайне прибыльной клиники, больше десятка врачей на Манхэттене, в Верхнем Ист-Сайде. Ортодонтия, косметическое протезирование, челюстно-лицевая и пластическая хирургия – в общем, фабрика безупречных улыбок и безупречных скул для тех, у кого есть деньги, но не хватает красоты. Сам доктор, высушенный человечек, был похож на умную ящерку. Крутил красивый роман с молодой русской пианисткой из Джульярда[6]. Ходили слухи, что поженятся. С ним вышло забавно: когда пуля раздробила Иэну кору мозга и большой черный “мерседес” S-класса канул в ближайшую речку, первое, что удалось разглядеть полицейскому, – освещенный включившимися от удара фарами номерной знак: ваша улыбка. Ну что, хватит?

– Отнюдь, Джек. Ты прирожденный рассказчик.

– Номер четыре. Шэрон Стоун, весьма успешная брокерша по недвижимости с шикарным имечком, ехала домой в шикарный поселок Баркхем-Делл, перед этим у них с влиятельными друзьями из правительства штата была вечеринка. Жила в роскошнейшем старом доме в колониальном стиле с двадцатисемилетним сыном-геем и брутальным садовником, который, по слухам, спал и с матерью, и с сынком. Это у миссис Стоун отлетела мочка с сережкой, о которой я тебе рассказывал.

Хардвик замолчал, как будто ожидая, как Гурни ужаснется.

– Дальше, – сказал Гурни.

– Пятым был Джеймс Брюстер, известный кардиохирург. Его врачебное искусство, блестящая репутация и трудоголизм принесли ему богатство, разрушили два его брака и превратили его сына в угрюмого отшельника, живущего в доме без электричества, годами не разговаривающего с отцом и, кажется, довольного его смертью. В ту ночь он ехал на своем “мерседесе-АМГ” из Медицинского центра Олбани домой. Проезжая на круиз-контроле мимо покато-богатых холмов за Уильямстауном, он надиктовывал ответ на приглашение выступить с пленарным докладом на встрече кардиохирургов в Аспене. Осколки записывающего устройства вперемешку с мозгами нашли на пассажирском сиденье. Тот факт, что убийство произошло в Массачусетсе, в паре миль от границы, наконец привлек к делу циркачей из ФБР.

– В БКР этому не особо обрадовались?

Хардвик зашелся смехом туберкулезника.

– И тут мы подходим к блистательному финалу. Номер шесть. Гарольд Блум, эсквайр, далеко не первоклассный юрист пятидесяти пяти лет, уже не надеялся взобраться выше по карьерной лестнице. Гарольд был из тех людей, кто сильней всего старается произвести впечатление, будто их бурная деятельность окупается. По словам его жены Рути – а ей было что рассказать, – Гарольд был прирожденным потребителем: он всегда жил не по средствам, словно надеялся, что купленные вещи его изменят, по крайней мере привлекут богатых клиентов. Рути, кажется, была от него без ума. В тот вечер он возвращался из офиса в Хорсхеде в свой дом на озере Кайюга, на блестящем новеньком седане, кредит за который, по словам жены, висел над ним как дамоклов меч. Насколько удалось реконструировать, Добрый Пастырь, по своему обыкновению, подъехал к нему слева и выстрелил. Похоже, зрительный центр в мозгу Гарольду разнесло прежде, чем он заметил вспышку выстрела.

– И здесь на сцену выходит Макс Клинтер?

– Выезжает, скрежеща шинами. Макси явственно слышит выстрел, убивший Блума. Он выглядывает из окна своего припаркованного автомобиля и видит: машина Блума отлетает на обочину, фары другой машины, уносящейся прочь, мелькают вдали. Ну, он запускает двигатель своего “камаро-эс-эс” (триста двадцать лошадок), выкатывает из-за куста рододендрона на трассу и на всех парах пускается в погоню за ускользающими фарами. Трудность лишь в том, что он не один и далеко не трезв. Хотя он женат и у него трое детей, рядом с ним девушка двадцати одного года от роду, которую он за час до того встретил в баре колледжа Итаки и с которой только что, сдуру и по пьяни, трахался за тем самым кустом. Макси жмет педаль в пол, “камаро” несется на скорости сто десять миль в час, но у него нет ни плана, ни мобильника, ни одной здравой мысли. Только слепая, звериная, инстинктивная жажда преследования. Девка ревет. Он велит ей заткнуться. Машина впереди вот-вот скроется. У Макси уже ум за разум заходит – алкоголь, амбиции, адреналин. Он вытаскивает из-под куртки “глок” сорокового, открывает окно, палит по той машине. Ну это уже клиника. Ведь огромный риск. И противозаконно. Девица верещит. Макси побежден, его “камаро” заносит.

– Ты как будто сидел там на заднем сиденье.

– Он многим рассказал об этой погоне. О ней потом много говорили. Адская история.

– Адский конец карьеры, ты хотел сказать.

– Это так вышло, что конец. Но если б Макси повезло и один из выстрелов все ж таки уложил бы этого Пастыря, да при этом не пострадали бы посторонние или хотя бы пострадали не так серьезно, если б он не выпил втрое выше нормы… может, тогда это безумие – что он за восемь секунд выпустил пятнадцать патронов, целясь на полном ходу в смутно различимую машину на темной дороге, и неизвестно ведь точно, кто в той машине, что он несся с такой смертоносной скоростью, – так вот, может, все это безумие обозвали бы как-нибудь обтекаемо и дипломатично, чтобы его отмазать. Но что вышло, то вышло. А вышла полная жопа. “Камаро” вылетел на встречку на слепом подъеме, из-за вершины холма выскочил мотоциклист и не успел отрулить. Байк всмятку, чувака отшвырнуло в сторону. Машину Макса развернуло на сто восемьдесят градусов на скорости девяносто миль в час, понесло задом на обочину и через отбойник впечатало в выступ скалы. От удара Макси сломал позвоночник в двух местах, девушка сломала шею и обе руки, а осколки ветрового стекла поранили им лица. Пастырь ушел. А вот Макси не ушел. Этот вечер стоил ему карьеры, семьи, дома, отношений с детьми, репутации и, по словам некоторых, умственного и душевного равновесия. Но это уже другая история.

– Вот это у тебя память, Джек. Твой мозг бы отдать для исследования.

– Вопрос в том, что ты намерен со всем этим делать.

– Не знаю.

– То есть ты просто хотел потратить мое время?

– Не совсем. У меня какое-то странное чувство.

– В связи с чем?

– В связи со всем этим делом Доброго Пастыря. Я чувствую, что тут чего-то не хватает. С одной стороны, все просто. Убивай богатых, спасай мир. Мания исключительной миссии. С другой стороны…

– Что с другой стороны?..

– Не знаю. Что-то не так. А что – пока не пойму.

– Дэйви, малыш, ты меня поражаешь. Честное слово, поражаешь, – съязвил Хардвик.

– Почему, Джек?

– Ты, конечно, в курсе, что “все это дело Доброго Пастыря” истрепали в хвост и в гриву, изучили вдоль и поперек лучшие умы. Черт, даже твоя маленькая психологиня внесла свою лепту.

– Что?

– А ты не знал?

– О ком ты говоришь?

– Черт, вот теперь я сражен наповал. Сколько у тебя их, секси-психологинь со степенью?

– Джек, я не пойму, что за хрень ты несешь.

– Доктор Холденфилд обиделась бы, если б услышала.

– Ребекка Холденфилд? Ты совсем спятил? – Гурни понимал, что слишком горячится. Нет, он ничего себе не позволял, но когда они вместе распутывали два дела, он и в самом деле обращал внимание на бесспорную красоту судебного психолога – пожалуй, чуть больше, чем следовало.

Еще он понимал, что Хардвик и хотел вывести его из себя. У того был исключительный дар находить больные мозоли и настоящая страсть на них наступать.

– Ее работа упомянута в сноске к профилю Доброго Пастыря, составленному в ФБР, – сказал Хардвик.

– У тебя есть этот профиль?

– И да, и нет.

– То есть?

– Нет, потому что этот документ ФБР объявило секретным и распространяет только среди узкого круга лиц, к коим я не принадлежу. Так что официального допуска к профилю у меня нет.

– А разве он не был опубликован в крупных изданиях вскоре после шестого убийства?

– В газетах была краткая выжимка, не сам профиль. Большие братья из ФБР смотрят, как бы кто не вкусил без спроса их профессиональной премудрости. Ощущают себя Вершителями судеб, с большой буквы В.

– Но, может быть, как-то все же можно?..

– Все как-нибудь да можно. Если есть время. И желание. Это, кажется, такой закон логики?

Гурни знал Хардвика достаточно, чтобы понять, как надо действовать.

– Не хотелось бы, чтобы из-за меня у тебя были неприятности с Федерацией болванов-расследователей.

Повисло многозначительное молчание, и в этом молчании зрели возможности. Наконец Хардвик заговорил:

– Ну, Дэйви, малыш, могу ли я чем-то тебе помочь?

– Разумеется, Джек. Засунь этого “малыша” себе в жопу.

Хардвик зашелся долгим, хриплым смехом. Как тигр с бронхитом.

Он был осенен особой благодатью: любил получать оскорбления не меньше, чем оскорблять сам.

Видимо, так он представлял себе здоровые отношения.

Глава 14

Странный визит к взволнованному человеку

Поговорив с Хардвиком, Гурни допил остывший кофе, вбил в навигатор адрес Робби Миза, который дала ему Ким, вырулил на окружную дорогу и поехал в Сиракьюс. По пути он размышлял, как лучше себя вести с этим молодым человеком, какую роль разыграть. В конце концов, решил выдать часть правды о себе и о цели своего визита. А потом уже посмотреть, как пойдет разговор, и действовать по обстоятельствам.

С запада город, насколько было видно из машины, выглядел уныло. Он был, как шрамами, испещрен промышленными зданиями – дохлыми или подыхающими, большей частью уродливыми. Они перемежались с жилыми домами: зонирования как такового не было, то, что было, напоминало в лучшем случае лоскутное одеяло. Навигатор сказал Гурни свернуть с шоссе, и теперь он ехал через скопление маленьких, неопрятных домов, похоже, давно утративших цвет, жизнь, какую-то индивидуальность. Эти места напомнили Гурни район его детства – вечно настороженный, мещанский, полный невежества, расизма и провинциального чванства. Такой ограниченный – во всех смыслах этого слова, – такой безрадостный.

Навигатор в очередной раз подсказал дорогу, и Гурни вернулся мыслями к нынешнему делу. Он свернул налево, проехал один квартал, пересек большую улицу, проехал еще квартал и оказался в другом районе – здесь было зеленее, дома выше, газоны аккуратнее, тротуары чище. Некоторые дома сдавались в аренду частями, но и они выглядели опрятно.

Он проезжал мимо большого разноцветного дома в викторианском стиле, когда GPS объявил: “Прибываем к точке назначения”. Он проехал еще сто ярдов, развернулся и припарковался на другой стороне – так, чтобы видеть крыльцо и входную дверь.

Он уже собирался выйти из машины, когда ему пришла эсэмэска. Он открыл ее. Писала Ким: “Проект запущен!!! Надо поговорить. срочно!!! Пожалуйста!!!”

Гурни решил, что “срочно” – понятие растяжимое, по крайней мере, можно поговорить после встречи с Мизом. Он вышел из машины и направился к дому в викторианском стиле.

Парадная дверь на широком крыльце вела в выложенную плиткой прихожую, в которой обнаружились еще две двери. На стене между ними располагались два почтовых ящика. Ящик справа был подписан: “Р. Монтегю”. Гурни постучал, подождал, постучал громче. Никто не ответил. Он достал телефон, отыскал номер Миза и позвонил, приложив при этом ухо к двери, не зазвонит ли там телефон. Но звонка слышно не было. Когда сказали “абонент не отвечает”, Гурни сбросил вызов и вернулся в машину.

Он откинул сиденье и позволил себе расслабиться. Следующий час он провел за перелистыванием длинных отчетов о происшествии и приложений, описывающих перемещения жертв перед убийством. Он присматривался к деталям, машинально выискивая что-нибудь из ряда вон выходящее, что-нибудь, что следователи проглядели в этом потоке информации.

Но ничего не нашел. Никаких подозрительных связей между убитыми, никаких подозрительных совпадений – кроме того, что все жертвы имели высокий уровень дохода, ездили на черных “мерседесах” и владели недвижимостью внутри прямоугольника 50 на 200 миль. Да и вообще об убитых было известно немного: информация о работе, семье и перемещениях непосредственно перед убийством. Оно и понятно: по всей видимости, критерием выбора жертвы была марка машины. Если убийца выбирал “мерседесы”, какая ему разница, кто за рулем и где он учился?

А что я вообще думал найти? Что в этом деле такого, отчего у меня так зудит?

А еще Гурни хотелось пить. Он вспомнил, что немного позади на главной улице видел магазин. Запер машину и пошел пешком. Магазин оказался пустой обшарпанной лавчонкой с пыльными полками, грабительскими ценами, неприятным запахом и без покупателей. Холодильник с напитками пованивал прокисшим молоком, хотя молока в нем не было. Гурни взял бутылку воды, расплатился со скучающей кассиршей и поспешил убраться из этого места.

Когда он уже сидел в машине и открывал воду, опять пришла эсэмэска: “проверь почту. профиль дп. см. ссылку на прекрасную бекку”.

Он отыскал письмо, открыл вложение и стал неспешно читать:

Федеральное бюро расследований

Группа оперативного реагирования

на чрезвычайные ситуации

Национальный центр анализа

насильственных преступлений

2-й отдел анализа поведения.

ДОСТУП: СЕКРЕТНО, НЦАНП, КОД Б-7.

Тип криминологического исследования:

профиль преступника.

Дата: 25 апреля 2000 г.

Субъект: неизвестен.

Псевдоним: “Добрый Пастырь”.

Данное заключение основано на анализе психологического портрета преступника, основанном на индуктивном и дедуктивном подходе, а также на фактологическом, вещественном, историческом, лингвистическом и психологическом анализе составленной преступником “Декларации о намерениях”, исследовании улик, найденных на месте преступления, фотографических документов, выбора места, времени и способа осуществления, а также критериев выбора жертвы.

ПРЕДПОЛАГАЕМАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА НЕИЗВЕСТНОГО ПРЕСТУПНИКА

Неизвестный – белый мужчина в возрасте примерно от 25 до 40 лет, выпускник университета, возможно, продолжал образование в докторантуре, весьма умен. Когнитивные способности превосходные.

Неизвестный – интроверт, он вежлив, в общении ведет себя официально, с людьми поддерживает скорее формальные контакты. В межличностных отношениях стремится к контролю, к близости мало способен. Не склонен к публичному проявлению эмоций. Страдает навязчивым перфекционизмом, близких друзей не имеет.

Хорошая координация, развитые рефлексы. Возможно, регулярно тренируется. Знакомые, вероятно, считают его необщительным и педантичным. Умело обращается с огнестрельным оружием: возможно, коллекционер или спортсмен-стрелок.

Богатый словарный запас, точный выбор слов. Безупречные синтаксис и пунктуация. Стиль не обнаруживает этнических или региональных черт. Это может быть следствием космополитического образования и богатства культурных контактов, но возможно, однако, что это попытка уничтожить любые свидетельства и любую память о своем происхождении.

Заслуживают упоминания библейские интонации и образность в обличении алчности, выбор псевдонима “Добрый Пастырь” и оставление на месте преступления фигурок из “Ноева ковчега”. Обращение к религиозному контексту, в котором белый (свет) символизирует добро, а черный (тьма) – зло, может объяснить выбор черных автомобилей, тем самым подчеркивается, что богатство – зло.

Преступления тщательно спланированы и подготовлены. Выбор места преступления хорошо продуман – все убийства произошли на дорогах, соединяющих большие магистрали и элитные районы (жители которых – его потенциальные жертвы). Выбранные участки дорог не освещены, малолюдны, без пропускных пунктов и камер.

Все нападения совершены на левых поворотах. Все автомобили жертв после выстрела съезжали с дороги через правую обочину. Очевидная причина этого – неспособность водителя управлять машиной, как следствие – ослабление поворота руля влево, как следствие – руль возвращался в прямое положение, машина не вписывалась в поворот и продолжала движение правее. В итоге неуправляемый автомобиль жертвы естественным образом отъезжал от автомобиля убийцы (который в момент выстрела находился на левой полосе дороги), риск столкновения при этом минимален. Точность в расчете времени и места позволяют поставить неизвестного в один ряд с самыми предусмотрительными из известных преступников.

ПЕРВЫЙ УРОВЕНЬ МОТИВАЦИИ. Сам неизвестный указывает в качестве мотива своих поступков борьбу против несправедливого распределения доходов в обществе. Он утверждает, что основная причина этого неравенства – порок алчности, искоренить который можно, лишь искоренив алчных. Он также отождествляет алчность с обладанием роскошным автомобилем, в качестве эталона которого выступает “мерседес” – это его критерий выбора жертвы.

ВТОРОЙ УРОВЕНЬ МОТИВАЦИИ. К делу Доброго Пастыря применима классическая психоаналитическая модель: неосознанная эдипальная ярость против властного и жестокого отца. На всем протяжении своей “Декларации о намерениях” неизвестный многократно клеймит алчность, богатство и власть. Уместность психоаналитической интерпретации подтверждается и выбором в качестве оружия пистолета максимального калибра, что, несомненно, имеет фаллические коннотации и недвусмысленно указывает на вышеназванную патологию.

ПРИМЕЧАНИЕ. Против гипотезы о ненависти к отцу может быть выдвинут аргумент, что в числе убитых была одна женщина. Однако следует отметить, что Шэрон Стоун была исключительно высокого для женщины роста, носила короткую стрижку и была в тот день одета в черную кожаную куртку. Ночью за стеклом автомобиля, когда светится лишь приборная доска, Стоун могла быть принята за мужчину. Возможно также, что единственным критерием для убийцы служила марка автомобиля, а пол жертвы не имел значения.

Завершал документ список журнальных статей по судебной лингвистике, психометрии и психопатологии. За ним следовал список профессиональной литературы авторитетных авторов, докторов наук: “Сублимация ярости”, “Подавленная сексуальность и насилие”, “Семейная система и общественные отношения”, “Патологии, вызванные жестоким обращением”, “Преступления против общества: связь с ранней травмой” и, наконец, “Серийное убийство как миссия” – доктор психологии Ребекка Холденфилд.

Посмотрев какое-то время на это знакомое имя, Гурни промотал документ назад и еще раз перечитал, стараясь быть непредвзятым. Это оказалось нелегко. Мягко говоря, ненаучные выводы наукообразнейшим языком, непрошибаемое академическое самодовольство – все это вызывало желание спорить, как, впрочем, и все профили преступников, которые он читал до этого.

За двадцать с лишним лет работы он убедился, что иногда психологические портреты невероятно точны, иногда – чудовищно неточны, но чаще – смесь того и другого. Пока не распутаешь дело, все равно не узнаешь, какой тебе попался, а если не распутаешь, значит, не узнаешь никогда.

Сама по себе ненадежность профилей не слишком его раздражала. Раздражало то, что люди, которые их составляли и ими пользовались, в упор не видели их ненадежности.

Странно, подумал он, почему же этот профиль он так спешил прочесть, почему не мог подождать, раз он вообще так не доверяет этому делу. Может, он просто в боевом настроении? Захотелось пободаться?

Он покачал головой, досадуя на самого себя. Сколько еще бессмысленных вопросов он будет себе задавать? Сколько ангелов поместится на кончике иглы?

Он откинулся на сиденье и закрыл глаза.

Гурни вздрогнул и открыл глаза.

Часы на приборной доске показывали без пяти шесть. Он посмотрел на дом Миза. Солнце опустилось к горизонту, и дом теперь накрыла длинная тень гигантского клена.

Гурни вылез из машины и прошел к дому ярдов сто – около того. Подошел к двери Миза, прислушался. Внутри играла музыка, какое-то техно. Он постучал. Ответа не было. Опять постучал, опять не последовало ответа. Он достал телефон, поставил “скрытый номер” и набрал номер Миза. К своему удивлению, после второго гудка трубку взяли.

– Алло, это Роберт, – произнес лощеный актерский голос.

– Здравствуйте, Роберт. Это Дэйв.

– Дэйв?

– Нам надо поговорить.

– Простите, а мы знакомы? – в голосе почувствовалось напряжение.

– Сложно сказать, Роберт. Может, знакомы, а может, и нет. Почему бы не открыть дверь и не проверить самому?

– Простите?

– Дверь откройте, Роберт. Я стою под дверью. Жду вас.

– Не понимаю, кто вы такой? Откуда мы знакомы?

– У нас есть общие друзья. Но вам не кажется, что глупо разговаривать по телефону, когда я уже здесь?

– Секунду, – голос звучал растерянно, тревожно. Связь прервалась. Музыка смолкла. Минуту спустя дверь осторожно приоткрылась, меньше чем наполовину.

– Что вы хотели? – молодой человек отчасти спрятался за дверь, используя ее как щит, а может, подумал Гурни, скрывая что-то в левой руке.

Он был примерно одного роста с Гурни, чуть меньше шести футов. Он был строен, с тонкими чертами лица, взъерошенными темными волосами и ошеломляюще синими глазами кинозвезды. Одно лишь портило идеальный образ: кислый изгиб рта, намек на что-то гадкое, злобное.

– Добрый день, мистер Монтегю. Меня зовут Дэйв Гурни.

Веки юноши чуть заметно дрогнули.

– Вам знакомо мое имя? – поинтересовался Гурни.

– А что, должно быть знакомо?

– По вам кажется, будто вы его узнали.

Дрожь не утихала.

– Что вам надо?

Гурни выбрал надежную стратегию – ту, которую применял, когда был не уверен, сколько собеседник о нем знает. Стратегия состояла в том, чтобы не отступать от фактов, но играть с тоном. Манипулировать через подтекст.

– Что мне надо? Хороший вопрос, Роберт. Он расплылся в бессмысленной улыбке и продолжил со вселенской усталостью человека, изнуренного артритом. – Зависит от ситуации. Прежде всего, мне нужен совет. Видите ли, мне предложили одну работу, и я пытаюсь понять, браться ли за нее, а если браться, то на каких условиях. Вы не знакомы с женщиной по имени Конни Кларк?

– Не уверен. А что?

– Не уверены? То есть, возможно, знакомы, но не точно? Я не совсем понял.

– Имя слышал, вот и все.

– А, ясненько. А если я скажу, что у нее есть дочь по имени Ким Коразон?

Его собеседник сморгнул.

– Кто вы такой? И какого черта вы тут делаете?

– Нельзя ли войти, мистер Монтегю? Это дело личное, на пороге не поговоришь.

– Нет, нельзя. – Он перенес вес с ноги на ногу, по-прежнему пряча левую руку за дверью. – Пожалуйста, к делу.

Гурни вздохнул, с несколько отрешенным видом почесал плечо и вперил пристальный взгляд в Робби Миза.

– Дело в том, что меня попросили отвечать за личную безопасность мисс Коразон, и я пытаюсь понять, сколько просить.

– Сколько… что? Я не… то есть… я… что?

– Видите ли, я хочу по-честному. Если мне не нужно ничего особо делать: просто быть рядом, не зевать, отслеживать, что происходит вокруг, – это одна сумма. Но если ситуация требует от меня, так сказать, упреждающих действий – цена будет совсем другой. Понимаете, в чем вопрос, Бобби?

Веки юноши, казалось, задрожали сильнее.

– Вы что, мне угрожаете?

– Я угрожаю? Зачем бы это? Угрожать – это противозаконно. А я как полицейский в отставке, питаю глубокое уважение к закону. У меня лучшие друзья – офицеры полиции. Некоторые прямо здесь, в Сиракьюсе. Джимми Шифф, например. Возможно, вы знакомы. В общем, прежде чем взяться за работу, я всегда обдумываю, сколько денег брать. Это понятно, да? Тогда позвольте спросить еще раз. Не знаете ли вы каких-нибудь обстоятельств, которые заставили бы меня взять с мисс Коразон плату сверх обычной?

Во взгляде Миза читалась неуверенность.

– Какого черта я должен знать о ее проблемах с безопасностью? Мне-то какое дело?

– Вы правы, Бобби. Вы с виду такой приятный молодой человек, очень симатичный молодой человек, никому не доставляете неприятностей. Ведь так?

– Неприятности – это не ко мне.

Гурни неторопливо кивнул, подождал, чувствуя, что ветер переменился.

Миз закусил нижнюю губу.

– У нас были прекрасные отношения. Я не хотел, чтобы все так кончилось. Эти тупые обвинения. Выдумки. Ложь. Клевета. Эти гребаные жалобы в полицию. Теперь вот вы. Я даже не понимаю, зачем вы пришли.

– Я сказал вам, зачем пришел.

– Да, но какой в этом смысл? Зачем меня-то доставать? Сходили бы лучше к подонкам, которых она себе понаходила. Раз она боится за свою безопасность, так начните с них.

– Что это за подонки?

Миз засмеялся. Это был дикий, гулкий смех. Совершенно театральный.

– А вы не знали, что ее трахает ее профессор, этот так называемый научный руководитель? Да она дает каждому, кто может помочь ей в ее гребаной карьере. А что ее трахает Руди Гетц, поганейший подонок в этом сучьем мире? Вы не знали, что она совсем с катушек слетела? Не знали? – Миз явно оседлал эмоционального конька, и тот понес.

Гурни решил не мешать ему и посмотреть, чем кончится дело.

– Нет, я ничего такого не знал. Но я признателен вам за информацию, Роберт. Я не осознавал, что она сумасшедшая. Это обстоятельство, конечно, скажется на оплате, и серьезно. Обеспечивать безопасность сумасшедшей – тот еще геморрой. Так вы говорите, что она совсем сумасшедшая?

Миз покачал головой.

– Сами увидите. Я ничего больше говорить не буду. Сами увидите. Знаете, где я был сегодня? У своего адвоката. Мы подадим иск против этой сучки. Мой вам совет: держитесь от нее подальше. Как можно дальше. – И он захлопнул дверь.

Тут же щелкнули два замка.

Может быть, это и спектакль, подумал Гурни, но спектакль чертовски занятный.

Глава 15

Тучи сгущаются

Пока Гурни, следуя подсказкам навигатора, ехал обратно к федеральной трассе, по озеру Онондага расплывалось мутное отражение заката цвета фуксии. А ведь на другом водоеме это могло быть красивое зрелище. Впрочем, порождения нашего подсознания во многом определяют, как именно наш мозг обрабатывает оптическую информацию. Гурни видел не отражение заката, а химическое пламя преисподней, рдеющее на пятидесятифутовой глубине, на дне отравленного озера.

Гурни знал, что правительство и экологические организации пытаются бороться с загрязнением озера. Но пока что их благие намерения не улучшили впечатления от этого места. Странным образом даже ухудшили. Так человек, выходящий со встречи анонимных алкоголиков, кажется большим пьяницей, чем если бы он выходил из бара.

Через несколько минут после того, как Гурни свернул на I-81, ему позвонили. Высветился домашний номер. Гурни посмотрел на часы: без двух семь. Мадлен вернулась из клиники по меньшей мере сорок минут назад. Он почувствовал себя слегка виноватым.

– Привет, прости, что не позвонил сам, – поспешил сказать он.

– Ты где? – в голосе ее слышалось скорее беспокойство, чем раздражение.

– Между Сиракьюсом и Бингемтоном. Буду в начале девятого.

– Ты так долго был у этого Клинтера?

– Сначала у него, потом говорил по телефону с Джеком Хардвиком, читал в машине документы, которые Хардвик мне переслал, общался с бывшим парнем Ким Коразон и так далее.

– С преследователем?

– Я пока не уверен, что он преследователь. К слову, я и про Клинтера не понял, кто он такой.

– Судя по тому, что ты рассказывал вчера вечером, он, кажется, совсем не в себе.

– Ну да, может быть. Но опять же…

– Ты лучше обрати внимание на…

У Гурни на какое-то время перестал ловить мобильный. Связь прервалась. Он решил дождаться, пока Мадлен перезвонит, и поставил телефон в подстаканник. Не прошло и минуты, как раздался звонок.

– Последнее, что я расслышал, – начал он, – ты сказала на что-то обратить внимание.

– Алло?

– Я тут. Связь прервалась.

– Простите, что вы сказали? – голос был женский, но это была не Мадлен.

– Ой, виноват, я перепутал.

– Дэйв? Это Ким. Вы сейчас заняты, да?

– Нет, все в порядке. Кстати, прости, что не перезвонил. Что стряслось?

– Вы получили мое сообщение? Что РАМ выпускает первую передачу?

– Что-то такое получил. Проект запущен, так ты, кажется, написала.

– Первое шоу выйдет в это воскресенье. Я даже не думала, что будет так быстро. Они пустили в ход мой сырой материал, интервью Рут Блум, как и говорил Руди Гетц. И они хотят, чтобы я поскорее записала как можно больше других интервью. Передачи будут выходить каждое воскресенье.

– То есть все как ты хотела?

– Определенно.

– Но?

– Тут нет никаких “но”. Все просто отлично.

– Но?

– Но… у меня дома… одна идиотская неполадка.

– Какая?

– Свет. Опять вырубился.

– Вырубился свет у тебя в квартире?

– Да. Я вам рассказывала, что однажды мне слегка открутили все лампочки?

– Снова открутили?

– Нет. Я проверила светильник в гостиной, лампочка прикручена. Так что, наверное, это пробки. Но я не могу заставить себя спуститься в подвал и проверить рубильник.

– Ты кого-нибудь вызвала?

– Они сказали, это не чрезвычайная ситуация.

– Кто они?

– Полицейские. Сказали, может быть, попросят кого-то зайти попозже. Но я бы не стала на это рассчитывать. Пробки – это не в полицию, так и сказали. Позвоните хозяину, или в техобслуживание, или электрику, или дружественному соседу – в общем, кому угодно, кроме них.

– А ты позвонила?

– Домовладельцу? Разумеется. Попала на автоответчик. Бог знает, проверяет ли он его и как часто. Человеку из техобслуживания? Разумеется. Он уехал в Кортланд, делает какие-то работы в другом доме того же хозяина. Говорит, ехать в Сиракьюс, чтобы включить рубильник, – это просто смешно. Не поедет, и все. Позвонила электрику, но он хочет не меньше 150 долларов за вызов. А дружественных соседей у меня нет. – Она помолчала. – Ну вот… такая вот тупая проблема. Посоветуете что-нибудь?

– Ты сейчас дома?

– Нет. Я вышла, сейчас в машине. Темнеет, я не хочу сидеть одна без света. Я все думаю, что там в подвале.

– А может, все-таки поехать домой и пожить у мамы, пока дела не уладятся?

– Нет! – она опять разозлилась, как и в прошлый раз, когда он поднимал этот вопрос. – Мой дом не там, мой дом теперь здесь. Я не маленькая девочка, чтобы бежать к мамочке, как только меня решили разыграть.

Но говорила она, подумал Гурни, именно как испуганная маленькая девочка. Маленькая девочка, которая старается вести себя как взрослая. Гурни переполнило щемящее чувство беспокойства и ответственности.

– Хорошо, – сказал он, в последнюю секунду резко перестраиваясь на правую полосу к съезду с трассы. – Никуда не уезжай. Я буду минут через двадцать.

Проехав бо́льшую часть пути со скоростью восемьдесят миль в час, он через девятнадцать минут подъехал к невзрачному дому Ким Коразон и припарковался напротив. Совсем стемнело, и Гурни с трудом узнал место, которое видел два дня назад. Он достал из бардачка тяжелый черный металлический фонарь.

Когда он переходил улицу, Ким вышла из машины. Вид у нее был тревожный и растерянный.

– Так глупо. – Она скрестила руки на груди, как будто пыталась сдержать дрожь.

– Почему же?

– Ну что я, выходит, боюсь темноты. В своей собственной квартире. Это так гадко, заставлять вас приезжать.

– Приехать я решил сам. Не хочешь подождать здесь, пока я схожу посмотрю?

– Нет! Я ж не совсем маленькая. Я пойду с вами.

Гурни вспомнил, что у них уже был подобный разговор, и почел за лучшее не спорить.

Обе двери – и общая, и дверь в квартиру Ким – были не заперты. Они вошли в дом, Гурни шел впереди, освещая путь фонариком. В прихожей он пощелкал выключатели на стене – не работают. Затем остановился на пороге гостиной и обвел ее фонариком. Проделал то же самое с ванной и спальней, затем, наконец, направился к последней двери – в кухню.

Медленно обведя фонариком все помещение, он поинтересовался?

– А ты осматривала квартиру, прежде чем вернуться в машину?

– Совсем наспех. В кухню вообще едва заглянула. И уж точно не подходила к двери в подвал. Я знаю, что выключатель верхнего света не работал. Больше я ничего не заметила – разве что на микроволновке не горел дисплей. Это значит вышибло пробки, да?

– Я бы тоже так подумал.

Он вошел в кухню, Ким неотступно следовала за ним в полумраке, касаясь рукой его спины. Свет фонарика тускло отражался от стен и бытовой техники. Затем Гурни услышал странный звук: что-то тихонько капало. Остановился, прислушался. Через несколько секунд понял, что это немножко подтекает кран над металлической раковиной.

Он медленно двинулся вперед к дальнему коридору, ведущему из кухни к лестнице в подвал и задней двери. Ким теперь крепко ухватила его за плечо. Наконец они добрались до коридора, и Гурни увидел, что дверь в подвал закрыта. Задняя дверь в конце коридора, казалось, была заперта: ручка с замком на месте. Капанье воды в кухне позади него казалось громче в замкнутом пространстве.

Когда он подошел к двери в подвал и уже собирался ее открыть, пальцы Ким вцепились в его руку мертвой хваткой.

– Спокойно, – тихо сказал он.

– Простите, – хватка ослабла, но не до конца.

Он открыл дверь, посветил фонариком на ступеньки, прислушался.

Кап… кап…

Больше ничего.

Он обернулся к Ким.

– Постой тут, у двери.

Она казалась страшно напуганной.

Он соображал, что бы такое сказать – что-то будничное, отвлекающее, – чтобы ее успокоить.

– А у вас на щитке есть главный выключатель или только свой выключатель для каждой квартиры?

– Что?

– Просто спрашиваю, как устроен щиток.

– Как? Не знаю. Это плохо, да?

– Да нет, что ты. Если мне понадобится отвертка, я позову, хорошо? – Он знал, что все эти детали не важны, что она только запутается, но лучше уж путаница, чем паника.

Он стал осторожно спускаться по ступенькам, шаря фонариком по сторонам.

Вроде бы абсолютно тихо.

Только он подумал о том, что этой хлипкой лестнице не помешали бы перила, и только ступил на третью ступеньку снизу, как вдруг раздался громкий треск, ступенька обвалилась – и Гурни полетел вниз.

Все это заняло не более секунды.

Правая нога провалилась в дыру под сломанной ступенькой, корпус рухнул вперед, он инстинктивно поднял руки, защищая лицо и голову.

Он шлепнулся на бетонный пол. Фонарик разбился и погас. Правую руку пронзила острая боль – как электрошок.

Ким закричала. Забилась в истерике. Начала расспрашивать. Послышались ее шаги – прочь, быстрее, споткнулась.

Гурни был в шоковом состоянии, но в сознании.

Он попытался пошевелиться, понять, что с ним.

Но прежде чем тело его послушалось, он услышал голос, от которого волосы встали дыбом. Это был шепот – близко, у самого уха. Грубый, свистящий шепот. Будто шипел разъяренный кот:

– Не буди дьявола.

Глава 16

Сомнения

На следующее утро Гурни проснулся у себя дома, встревоженный и измученный: правая рука так и горела, каждое движение вызывало боль. Окна спальни были открыты, из них струилась влажная прохлада.

Мадлен, по своему обыкновению, встала рано. Она любила вставать на рассвете. Первые лучи солнца были для нее как витамины – придавали сил.

Гурни чувствовал, что ступни у него потные и холодные. Мир за окном спальни был сер. У Гурни давно уже не бывало похмелья, но нынешнее состояние на него походило. Позади осталась мучительная бессонная ночь. Воспоминания о случившемся в подвале у Ким, гипотезы и догадки, вызванные тем, что случилось после падения, – все это вертелось в голове без толку и без связи, от боли никак не желая укладываться в единую картину. Заснул он перед самым рассветом. И теперь, через два часа, уже проснулся. Из-за перевозбуждения спать дальше было невозможно.

Ему страшно хотелось как можно скорее осмыслить и структурировать все случившееся прошлым вечером. Он еще раз прокрутил в голове цепочку событий, стараясь вспомнить как можно больше деталей.

Он вспомнил, как осторожно наступал на ступеньки, как старался освещать фонариком не только саму лестницу, но и пространство справа и слева. Ни звука, ни малейшего движения. Не дойдя несколько ступенек до конца лестницы, он обвел фонариком стены, чтобы отыскать щиток. Обнаружил серую металлическую коробку на стене, недалеко от зловещего сундука – того, к которому двумя днями раньше его привел кровавый след. Потемневшие пятна все еще были различимы на деревянных ступеньках и бетонном полу.

Он вспомнил, как ступил на следующую ступеньку, как услышал треск, почувствовал, что она проваливается. Луч фонарика описал широкую дугу, когда он инстинктивно выставил руки вперед, защищая лицо. Он знал, что падает, что не может не падать, знал, что все кончится плохо. Полсекунды спустя он руками, правым плечом, грудью и виском с силой ударился о бетонный пол.

Сверху донесся крик. Сначала просто возглас, потом вопросы: “Вы целы? Что с вами?”

Сперва он замер от шока и не мог ответить. Затем – он не понял, в какой стороне, – послышалось что-то вроде топота, будто кто-то убегал, врезался в стену, споткнулся, снова побежал.

Гурни попробовал пошевелиться. Но тут он услышал шепот – у самого уха.

Это было неистовое шипение, скорее звериное, чем человечье, слова вырывались словно бы с усилием, сквозь зубы, как пар под давлением.

Гурни дотянулся до кобуры на голени, достал “беретту” и замер в темноте, прислушиваясь и ничего не слыша. Этот шепот так его потряс, что он не помнил, сколько времени прошло: полминуты, минута, две или больше, – пока не вернулась Ким с фонариком “мини-мэглайт”, который теперь светил гораздо ярче, чем в прошлый раз, когда они спускались в подвал по кровавому следу.

Ким стала спускаться по лестнице, как раз когда Гурни, шатаясь, вставал на ноги – по руке, от запястья до локтя, разливалась жгучая боль, ноги тряслись. Он велел девушке не подходить ближе, только посветить фонариком на ступеньки. Потом поднялся к ней по лестнице, торопясь, как мог, дважды чуть не упал – так кружилась голова. Взял у нее фонарик, повернулся и, насколько удалось, осветил пол подвала.

Затем он спустился еще на две ступеньки, снова пошарил узким лучом фонарика. Еще две ступеньки… теперь удалось осветить весь подвал: пол, стены, стальные опорные колонны, балки на потолке. Никаких следов шептуна. Ничто не опрокинуто, ни малейшего беспорядка, ни малейшего движения – лишь заскользили по шлакоблочным стенам зловещие тени колонн.

Продолжая освещать помещение вокруг, Гурни спустился до конца и заключил – отчасти к своему облегчению, отчасти к пущему беспокойству, – что в подвале негде укрыться от света: ни закоулков, ни укромных мест, ни темных углов. Человеку спрятаться было негде – разве что в сундуке.

Он спросил у Ким, застывшей в нервном оцепенении наверху, не слышала ли она чего-нибудь, когда он упал.

– Чего, например?

– Голоса… шепота… чего-нибудь в этом роде?

– Нет. А что… что вы хотите сказать? – Она снова начала тревожиться.

– Ничего, я просто… – Он покачал головой. – Похоже, я слышал свое дыхание.

Потом он спросил, она ли побежала.

Да, сказала Ким, наверное, да, она, возможно, бежала, по крайней мере ей так кажется, да, наверное, споткнулась, перешла на быстрый шаг – может быть, точно не помнит, была в панике, – пробралась в спальню, взяла с ночного столика фонарик.

– А почему вы спрашиваете?

– Просто проверяю свои ощущения, – ответил он расплывчато.

Он не хотел распространяться об альтернативной версии развития событий: что неизвестный мог подняться по лестнице из подвала, когда Ким бежала в спальню, потом мог спрятаться в темноте, в какой-то момент, возможно, находился в нескольких дюймах от нее, а когда она вернулась к подвалу, выскользнул из дома.

Но куда бы он ни пошел, каким бы образом ни выбрался из дома – если он и правда выбрался из дома, а не корчился сейчас в ящике, – что все это значило? Прежде всего, зачем он вообще спускался в подвал? Мог ли это быть Робби Миз? Теоретически мог. Но с какой целью?

Все это пронеслось в голове Гурни, пока он стоял у подножия лестницы, направив луч фонарика на сундук и пытаясь решить, что делать дальше.

Отказавшись от идеи разбираться с тем, кто скрывался – или что скрывалось – в сундуке, при свете одного лишь фонарика, он велел Ким нажать выключатель наверху, хотя и знал, что толку не будет. Светя фонариком попеременно то на сундук, то на щиток, он направился к последнему. Гурни открыл металлическую дверцу и увидел, что рубильник выключен. Он щелкнул тугим черным пластмассовым выключателем.

Голая лампочка на потолке сразу же загорелась. Гудела она, как холодильник. Где-то наверху Ким сказала: “Слава богу!”

Гурни быстро огляделся, еще раз удостоверившись, что в подвале и впрямь негде спрятаться, кроме как в сундуке.

Он приблизился к сундуку. На смену страху и мурашкам пришли злость и запальчивость. Из осторожности он решил не открывать крышку, а перевернуть сундук. Положил фонарик в карман, ухватился за край сундука, повалил его набок – с такой легкостью, что понял: он пуст. Открыл крышку – и правда пуст.

Ким спустилась до середины лестницы и теперь озиралась, как испуганная кошка. Взгляд ее упал на сломанную ступеньку.

– Вы же могли разбиться, – проговорила она, широко раскрыв глаза, будто бы только осознав, что случилось. – Она прямо так под вами и сломалась?

– Прямо так, – сказал Гурни.

Ким в ужасе уставилась на место его падения, и Гурни тронуло наивное выражение ее лица. Собирается снимать амбициозный проект про страшные последствия убийств – и так поражена, увидев, что жизнь бывает опасна.

Вместе с Ким он еще раз посмотрел на сломанную ступеньку и заметил то, чего она то ли не увидела, то ли не поняла: прежде чем ступенька сломалась, ее с обоих концов основательно подпилили.

Гурни сообщил об этом Ким, та нахмурилась, явно в замешательстве.

– Что вы хотите сказать? Как так могло случиться?

– Еще одна загадка, – только и мог ответить он.

Теперь, лежа в постели, глядя в потолок, без особого результата массируя руку и восстанавливая в памяти события прошлого вечера, он обдумал свой ответ в деталях.

Похоже, это вредительство – дело рук того, чей шепот он слышал. Жертвой должна была стать Ким, а он, Гурни, случайно оказался на ее месте.

Устроить ловушку на лестнице, подпилив ступеньку, – это классика жанра, как в детективном фильме. Такую ступеньку, на которую точно наступят. След от пилы не оставлял сомнений, что ступеньку сломали нарочно – почти наверняка злоумышленник и хотел, чтобы это заметили. Тогда это часть предупреждения. Вероятно, и выбор достаточно низкой ступеньки – тоже: тот, кто наступит на нее, упадет и что-нибудь себе разобьет, но не настолько серьезно, как если бы сломанная ступенька была выше. Не смертельно. Пока.

Посыл был такой: если вы проигнорируете мои предостережения, будет хуже. Больнее. Вплоть до смерти.

Но против чего именно неизвестный предостерегал Ким? Очевидный ответ: против продвижения ее проекта, это главное ее дело в последнее время. Вероятно, посыл был такой: “Брось это все, Ким, кончай раскапывать прошлое, не то последствия будут страшны. За делом Доброго Пастыря скрывается дьявол – не стоит его будить”.

Значит ли это, что злоумышленник как-то связан с этим знаменитым делом? Что он крайне заинтересован в том, чтобы прошлое не ворошили?

Или же, как настаивает Ким, это всего лишь маленький поганец Робби Миз?

Может ли быть так, что все недавние нападения, все попытки нарушить ее спокойствие исходят от этого жалкого бывшего? Он настолько болезненно воспринял разрыв? Может ли быть, что все это: открученные лампочки, пропавшие ножи, кровавые пятна, нож в сундуке, даже этот демонический шепот – все это было из ревности, из простого желания отомстить?

С одной стороны, не исключено, что виноват и правда был Миз, но только мотивы у него были куда более темные и зловещие, нежели простая злоба. Возможно, он предупреждал Ким, что, если она к нему не вернется, он сделает что-нибудь и правда страшное. Если она не вернется, он станет чудовищем, самим дьяволом.

Возможно, он болен серьезнее, чем думает Ким.

В этом неистовом шепоте явственно слышалась патология.

Но могло быть и другое объяснение. Объяснение, больше всего пугавшее Гурни. Настолько, что он едва осмеливался о нем думать.

Может быть, никакого шепота не было?

Вдруг то, что “услышал” Гурни, было следствием падения, эдакой мини-галлюцинацией? Вдруг этот “звук” был порожден сотрясением едва зажившей раны? Ведь был же тихий звон в ушах не реальным звоном, а, как объяснил доктор Хаффбаргер, когнитивной ошибкой, следствием нервного возбуждения. Вдруг и угрожающий шепот – как бы неистов он ни был – ему только померещился? Мысль о том, что видения и звуки могут быть порождением его мозга, следствием ушибов и порванных нервных связей, заставила его содрогнуться.

Наверное, из-за этой подспудной неуверенности Гурни и не стал рассказывать о шепоте патрульному, которого сам вызвал, обнаружив подпиленную ступеньку. И, наверное, поэтому же ничего не рассказал о шепоте и Шиффу, прибывшему через полчаса.

Трудно было понять, что выражало в тот момент лицо Шиффа. Но уж точно не радость. Он смотрел на Гурни так, словно чувствовал: чего-то в его рассказе недостает. Затем с присущим ему скепсисом обратился к Ким, задал ей ряд вопросов, чтобы определить временной промежуток, в который был совершен акт вандализма.

– Значит, вы так это называете? – поинтересовался Гурни. – Вандализм?

– Пока да, – безучастно отозвался Шифф. – У вас есть какие-то возражения?

– Болезненная форма вандализма, – заметил Гурни, медленно потирая руку.

– Вам вызвать скорую?

Гурни не успел ответить, потому что вмешалась Ким.

– Я сама отвезу его в больницу.

– А вы что думаете? – Шифф поднял глаза на Гурни.

– Я за.

Шифф несколько секунд смотрел на него, потом обратился к патрульному:

– Запишите, что мистер Гурни отказался от вызова скорой помощи.

Гурни улыбнулся.

– Так как у нас дела с камерами?

Шифф словно бы не расслышал вопроса.

Гурни пожал плечами.

– Вот если бы вы вчера их установили…

В глазах Шиффа вспыхнула злость. Он в последний раз окинул взглядом подвал, пробормотал что-то о том, чтобы прийти проверить отпечатки пальцев на щитке, спросил, почему перевернут сундук, заглянул внутрь. Потом поднял перепиленную ступеньку, взял ее с собой и еще десять минут осматривал окна и двери в квартире. Спросил Ким, приходилось ли ей в последние дни общаться с теми, с кем она обычно не общается, и общалась ли она с Мизом. Наконец, поинтересовался, как попасть в дом на следующий день, если понадобится. И ушел, патрульный – за ним следом.

Глава 17

Просто частная инициатива

Потолок в спальне как будто чуточку посветлел, простыня, которой был накрыт Гурни, словно бы потеплела. Он был доволен собой: сумел восстановить события предыдущего вечера достаточно полно и последовательно. Значение этих событий, их причины и цели, мотивацию неизвестного – все это только предстояло понять. И тем не менее Гурни чувствовал, что он на верном пути.

Он закрыл глаза.

Через несколько минут его разбудил телефонный звонок, а потом шаги. После четвертого звонка трубку взяли. Из кабинета смутно донесся голос Мадлен. Несколько фраз, пауза, снова шаги. Он подумал, сейчас она принесет ему трубку. Кто его спрашивает? Хаффбаргер, невропатолог? Он вспомнил свое препирательство с девушкой из клиники. Боже, когда ж это было? Пару дней назад? А кажется, прошла целая вечность.

Шаги прозвучали мимо спальни и удалились в направлении кухни.

Женские голоса.

Мадлен и Ким.

После клиники неотложной помощи в Сиракьюсе Ким отвезла его домой, в Уолнат-Кроссинг. Когда Гурни попробовал включить передачу на своем “субару-аутбек”, локоть пронзила боль, так что он испугался, уж не сломана ли у него рука и не стоит ли забыть о рычаге. А Ким, судя по всему, рада была предлогу переночевать не дома.

Он вспомнил, как она настаивала на том, что ему опасно вести машину, даже когда рентген показал, что никакого перелома нет.

Что-то такое было в Ким, в ее манере держаться, что вызывало у Гурни улыбку. Сбежать из квартиры под предлогом заботы о ближнем – это пожалуйста, сбежать из страха – ни за что.

Он заставил себя встать – мышцы отозвались новой болью. Потом принял четыре таблетки ибупрофена и отправился в душ.

Горячая вода и таблетки хоть отчасти, но сотворили чудо исцеления. Когда Гурни вытерся, оделся, пришел на кухню и сварил себе кофе, боль слегка поутихла. Он пошевелил пальцами на правой руке – терпимо. Сжал в руке кофейную чашку – его аж передернуло. И все же он решил, что с рычагом в машине справится, если понадобится. Неприятно, но не безнадежно.

Ни Мадлен, ни Ким не было видно. В открытое окно у буфета слышался негромкий разговор. Гурни поставил чашку на стол перед французской дверью. И увидел Мадлен и Ким – за террасой, за разросшейся яблоней, на маленьком скошенном пятачке, который они с Мадлен именовали газоном.

Мадлен и Ким сидели в деревянных креслах “адирондаках”. На Мадлен куртка расцветки вырвиглаз, на Ким – похожая, несомненно, выданная Мадлен. Обе держали в ладонях чашки, словно бы грея руки у тихого пламени. Их разноцветные куртки – лавандовый, фуксия, оранжевый, салатовый – сверкали в лучах утреннего солнца, пробившихся сквозь туман. Выражения их лиц, как и расцветки курток, свидетельствовали о куда лучшем, чем у Гурни, настроении.

Ему хотелось открыть французскую дверь, проверить, не потеплело ли на солнце. Но он знал: как только Мадлен его увидит, она примется убеждать его выйти, мол, какое чудесное утро, как удивительно пахнет. И чем больше она будет нахваливать свежий воздух, тем сильнее Гурни будет протестовать. Такой вот ритуальный поединок – они частенько его разыгрывали, как по писаному. В конце концов, сказав, что слишком занят, он все же уступит, а потом будет наслаждаться красотой утра и удивляться своему ребяческому упрямству.

Но в тот момент у Гурни не было никакого желания исполнять известный ритуал. Так что он не стал открывать французскую дверь. Решил вместо этого выпить еще чашку кофе, распечатать психологический портрет Доброго Пастыря и попытаться перечитать его непредвзято: допуская, что там есть и зерно истины, а не только чушь собачья.

Он пошел в кабинет и открыл письма от Хардвика: с компьютера читать оказалось куда удобней, чем с крошечного экрана телефона. Распечатывая профиль, он решил посмотреть первый из отчетов о происшествии, который в спешке пробежал накануне.

Он сам не знал, чего ищет. Пока что он был на том этапе, когда главное все просмотреть, собрать побольше информации. Выводы о том, что важно, что нет, поиск закономерностей – все это потом.

Он чувствовал, что слишком разогнался. Надо помедлить, осмотреться. За годы работы он убедился в том, что худшая из ошибок детектива – это начать строить гипотезы, не собрав достаточно данных. Потому что как только тебе покажется, что ты что-то понял, сразу же возникнет искушение отбросить все неудобные факты. Естественная потребность мозга выстраивать все в связную картинку, заставляет игнорировать детали, которые в эту картинку не укладываются. Добавьте сюда свойственную сыщикам привычку быстро ориентироваться в ситуации – и получите пристрастие к поспешным выводам.

Этап, когда ты просто смотришь, слушаешь, впитываешь, невероятно важен. Прожить этот этап сполна – лучший способ начать расследование.

Начать расследование?

Начать расследование чего? По чьей просьбе? На каких законных основаниях? Вступив при этом в конфликт с Шиффом и с кем еще?

Чтобы упростить дело – по крайней мере, избавиться от сомнительной терминологии, – он сказал себе, что это просто частная инициатива, выяснение фактов, скромная попытка ответить на несколько вопросов. Вот таких:

Кто стоит за “розыгрышами”, которые так напугали Ким?

Какая характеристика ближе к истине: та, которую Ким дала Мизу, или та, которую Миз дал Ким?

Кто устроил ту маленькую ловушку, в которую он попался и в итоге упал с лестницы? Кто должен был оказаться жертвой: он или Ким? Если шепот, который он слышал, реален, то кто шептал? Почему он скрывался в подвале? Как он проник в дом и как его покинул?

Что значит это предостережение: “Не буди дьявола”?

И какое отношение нынешние события имеют к той серии убийств на дорогах десять лет назад?

Так что Гурни ухватился за идею рассмотреть факты и для того прочитать все отчеты о происшествиях, приложения к ним, отчеты Программы предотвращения ненасильственных преступлений, психологический портрет преступника, составленный ФБР, сведения о родственниках жертв из папки Ким и пометки, которые он сделал, слушая рассказы Хардвика о каждом из убитых.

Все это он мог обдумать и сам. И в то же время он чувствовал, что хорошо бы сесть и поговорить с Ребеккой Холденфилд, основательнее углубиться в психологический портрет Доброго Пастыря и версии следствия: как происходили сбор, анализ и сортировка фактов, как проверялись версии, как в итоге исследователи пришли к консенсусу – и выяснить, не изменилось ли за десять лет ее мнение об этом деле. А еще любопытно, довелось ли ей пообщаться с Максом Клинтером.

Телефон Ребекки Холденфилд сохранился в его мобильном (они пересекались в связи с делами Марка Меллери и Джиллиан Перри, и Гурни подумал, что, может быть, еще случится вместе работать). Он отыскал номер и нажал вызов. После длинных гудков включился автоответчик.

Он прослушал долгую речь о времени и месте приема, с указанием адреса сайта и электронной почты, по которой с ней можно связаться. Звук голоса вызвал в памяти ее образ. Жесткая, умная, сильная, целеустремленная. У нее были безупречные черты лица, но ее невозможно было назвать хорошенькой. Глаза, яркие, выразительные, были бы красивы, но им не хватало теплоты. Профессионал в своем деле: все время, свободное от работы судебным психологом, посвящает психотерапевтической практике.

Он оставил краткое сообщение, надеясь, что Ребекку оно заинтересует: “Ребекка, привет, это Дэйв Гурни. Надеюсь, все хорошо. Тут одна непростая ситуация, хотел бы с тобой поговорить, может, что скажешь и посоветуешь. Это связано с делом Доброго Пастыря. Я знаю, ты страшно занята, но перезвони, как сможешь”, – и положил трубку.

Любой человек, с которым он полгода не общался, счел бы такое сообщение формальным и безличным, но с Холденфилд никакой безличности опасаться было не нужно. Это не значило, что Гурни она не нравилась. Более того, когда-то, вспомнил он, сама ее резкость казалась ему привлекательной.

Тот факт, что он собрался и позвонил, оставил у Гурни чувство удовлетворения: дело сдвинулось. Он вернулся к открытым отчетам и стал продираться сквозь них. Через час, на пятом отчете, зазвонил телефон. “Судебные эксперты в Олбани”, – сообщил определитель.

– Ребекка?

– Привет, Дэвид. Я на заправке, могу говорить. Чем могу помочь? – в голосе ее странно сочетались внимательность и резкость.

– Насколько я понимаю, ты вроде как эксперт по делу Доброго Пастыря.

– Отчасти.

– Не найдешь минутки про это поговорить?

– Зачем?

– Тут происходят странные вещи, и они могут быть связаны с этим делом. Мне нужен кто-то, кто знает его изнутри.

– В интернете море информации.

– Мне нужен кто-то, кому можно доверять.

– Как срочно?

– Чем скорее, тем лучше.

– Я сейчас еду в “Отесагу”.

– Прости?

– В отель “Отесага” в Куперстауне. Если ты сможешь туда приехать, я могу освободить сорок пять минут – с четверти второго до двух.

– Отлично. А где?..

– В зале “Фенимор”. Полпервого у меня доклад, потом короткое обсуждение, потом буфет и болтовня. Болтовню я могу пропустить. Так сможешь в час пятнадцать?

Гурни сжал и разжал правую руку, уговаривая себя, что справится с рычагом.

– Да.

– Тогда до встречи, – и она положила трубку.

Гурни улыбнулся. Он чувствовал родственную душу в любом, кто рад пропустить болтовню. Быть может, именно это ему больше всего нравилось в Холденфилд – склонность минимизировать общение. На секунду он задумался, как эта черта сказывается на ее личной жизни. Затем покачал головой и отогнал эту мысль.

Он с новым вниманием вернулся к открытому на середине отчету о пятом убийстве – к фотографиям места убийства и автомобиля и сопроводительным подписям. “Мерседес” доктора Джеймса Брюстера в разных ракурсах – врезался в дерево, всмятку до середины. Как и машины других жертв Пастыря, престижный стотысячный седан доктора превратился во что-то совершенно неузнаваемое, безымянное, бесполезное.

Интересно, подумал Гурни, это тоже часть замысла – не просто убить богача, но превратить символ его богатства в металлолом? Так посрамлен будет сильный и превознесенный. Ибо прах ты и в прах возвратишься.

– Мы тебя не отвлекаем? – раздался голос Мадлен.

Гурни с удивлением поднял глаза. Она стояла на пороге, Ким рядом с ней. Он и не слышал, как они вошли в дом. Все еще в куртках вырвиглаз.

– Отвлекаете?

– Ты, кажется, на чем-то очень сосредоточен.

– Просто пытаюсь осмыслить кое-какие факты. Что собираетесь делать?

– На улице солнце. День будет хороший. Я свожу Ким в горы.

– А не грязно? – Он сам слышал, как раздраженно звучит его голос.

– Я дам ей свои ботинки.

– Вы прямо сейчас идете?

– А ты против?

– Нет, конечно. Кстати, мне самому надо будет уехать на пару часов.

Мадлен с тревогой посмотрела на него.

– На машине? А как же твоя рука?

– Ибупрофен творит чудеса.

– Ибупрофен? Двенадцать часов назад ты упал с лестницы, пришлось ехать в неотложку, потом везти тебя домой. А теперь пара таблеток – и ты как новенький?

– Не как новенький. Но не развалюсь.

Она уставилась на него во все глаза.

– Что же у тебя такое важное?

– Помнишь доктора Холденфилд?

– Даже имя помню. Ребекка, кажется?

– Да. Ребекка. Судебный психолог.

– Где она сейчас?

– Офис у нее в Олбани.

Маделен подняла брови:

– В Олбани? Так ты туда едешь?

– Нет. Она сегодня будет в Куперстауне на каком-то профессиональном симпозиуме.

– В “Отесаге”?

– Откуда ты знаешь?

– Где еще в Куперстауне устраивают симпозиумы? – Она с любопытством посмотрела на него. – Что-то стряслось?

– Нет, ничего не стряслось. Но у меня есть кое-какие вопросы о деле Доброго Пастыря. В профиле преступника, составленном ФБР, дана ссылка на ее книжку о серийных убийствах. И я подумал, вдруг она потом писала статьи про это дело.

– А ты не мог задать свои вопросы по телефону?

– Их слишком много. Слишком сложно.

– Когда ты вернешься?

– У нее есть сорок пять минут, закончим в два, значит, не позже трех буду дома.

– Не позже трех. Запомни.

– Зачем?

Глаза ее сузились.

– Ты спрашиваешь, зачем тебе это помнить?

– Я имел в виду, на три часа что-то назначено, о чем я не знаю?

– Когда ты говоришь мне, что сделаешь то-то и то-то, было бы очень мило с твоей стороны и впрямь это сделать. Если ты говоришь, что будешь дома в три, я хочу быть уверена, что ты будешь действительно в три. Вот и все. Договорились?

– Разумеется.

Если бы не Ким, он бы не был таким покладистым, стал бы допытываться, с чего вдруг Мадлен придает этому вопросу такое значение. Но он вырос в доме, где малейшее несогласие прятали от посторонних. Англо-ирландская сдержанность впиталась в него до мозга костей.

Ким встревожилась:

– Может быть, мне тоже поехать?

– Нет, мне и одному-то ехать смысла мало. Обоим там делать точно нечего.

– Пойдем, – Мадлен повернулась к Ким. – Сейчас подыщу тебе ботинки. Пока солнце, давай сходим в горы.

Две минуты спустя Гурни услышал из кабинета, как открывается и крепко закрывается боковая дверь. Дом затих. Гурни вновь повернулся к экрану, закрыл файл с фотографиями разбитого “мерседеса” доктора Брюстера и вбил в Гугл: “холденфилд пастырь”.

Первая ссылка оказалась журнальной статьей с пугающе академическим заглавием: “Резонанс паттернов: о некоторых аспектах формирования личности на примере дела убийцы, известного как Добрый Пастырь. Исследование с использованием протоколов бивалентного индуктивно-дедуктивного моделирования. Р. Холденфилд и др.”

Гурни прокрутил вниз другие результаты поиска, отбрасывая все лишнее вроде заметки о пастырском попечении и жизни приходов в городке Холденфилд, Небраска, и некролога афроамериканскому тромбонисту П. Холденфилду. В итоге набралось с дюжину подходящих ссылок, имевших отношение и к Ребекке, и к делу Доброго Пастыря. Все это были профессиональные статьи.

Он прошел по ссылкам, но в большинстве случаев на журналы требовалась подписка. Стоила подписка дороже, чем у него хватало любопытства, а если по стилю эти статьи напоминали статью про паттерны, то читать их целиком – значит заработать мигрень.

Глава 18

Резонанс паттернов

Куперстаун стоит на южном берегу вытянутого озера среди сельских холмов округа Отсего. Это город с раздвоением личности: тихий бизнес и бейсбольный туризм, главная улица, усыпанная лавками спортивных сувениров, и мирные боковые улочки с домами в стиле греческого возрождения под сенью вековых дубов. В центре Куперстаун был похож на типичный городок центральных штатов, а на окраинах под высокими деревьями мелькали костюмы “Брукс Бразерс”.

Дорога из Уолнат-Кроссинга заняла чуть больше часа – дольше, чем ожидал Гурни. Но это не имело значения, поскольку он выехал с запасом и приехал в “Отесагу” заранее. Ему пришло в голову, что неплохо бы послушать хотя бы часть доклада Холденфилд.

Конец марта – для туристов не сезон, тем более на озерных курортах. Парковка была заполнена едва ли на треть, особняки, хоть и в идеальном порядке, пустовали.

Гурни считал, что умеет определять класс отеля по тому, насколько быстро и легко открывалась перед ним входная дверь. Номер в “Отесаге”, решил он, ему не по карману.

Изысканный холл укрепил его в этом мнении. Гурни собрался было спросить, где находится зал “Фенимор”, но увидел деревянный мольберт с табличкой. Стрелка указывала в широкий коридор с панелями в классическом стиле на стенах. На табличке было написано, что в зале проходит съезд Американской ассоциации философской психологии.

Такой же указатель стоял у раскрытой двери в конце коридора. Подойдя к двери, Гурни услышал аплодисменты. Заглянув внутрь, он увидел Ребекку Холденфилд: ее только что представили, и она поднималась на кафедру в дальнем конце зала. Зал был внушительный, с высоким потолком: такой подошел бы и римским сенаторам.

Неплохо, подумал Гурни.

Он прикинул в уме, сколько тут стульев. На глаз около двухсот, и большая часть занята. Большинство присутствующих были мужчины, причем среднего или пожилого возраста. Гурни вошел в зал и сел на свободное место в заднем ряду, как делал на свадьбах и других собраниях, где чувствовал себя не в своей тарелке.

Холденфилд явно заметила его, но не подала виду. Она положила на кафедру несколько листов бумаги и улыбнулась слушателям. В улыбке этой читались скорее энергия и уверенность, чем приветливость.

Это на нее похоже, подумал Гурни.

– Благодарю вас, господин председатель, – улыбка исчезла, голос был четким и волевым. – Я бы хотела представить вашему вниманию один простой тезис. Не прошу вас сразу с ним соглашаться или его критиковать. Мне бы хотелось, чтобы вы о нем просто поразмышляли. Я хочу поговорить о роли подражания в нашей жизни и о том, как подражание влияет на все наши мысли, чувства и поступки. Я полагаю, что подражание – один из инстинктов, необходимых человеческому виду для выживания, и этот инстинкт столь же неотъемлем, как и сексуальный. Эта идея очень проста, но в то же время революционна. Никогда ранее подражание не рассматривалось как инстинкт – как стремление к действию, основанное на накапливании напряжения и его последующей разрядке. Но задумаемся: разве такое определение не будет точным?

Она остановилась. Слушатели молчали.

– Пожалуй, одна из самых ярких и вместе с тем никем не отмеченных особенностей подражания состоит в том, что оно нам приятно. Процесс подражания доставляет человеческому организму особого рода удовольствие, связанное с разрядкой напряжения. Во всех своих действиях мы склонны к повторению, поскольку это повторение нам нравится.

Глаза Холденфилд горели, слушатели зачарованно смотрели на нее.

– Мы испытываем удовольствие, когда видим то, что уже видели, и делаем то, что уже делали. Мозг стремится к резонансу паттернов, поскольку такой резонанс рождает удовольствие.

Она сошла с трибуны, словно для того, чтобы быть ближе к слушателям.

– Выживание вида напрямую зависит от того, способно ли новое поколение копировать поведение предшествующего. Такое копирование может быть заложено на генном уровне или же быть следствием обучения. Поведение муравьев зависит в большей степени от генетической программы. Наше с вами поведение в огромной степени зависит от обучения. Мозг насекомого уже при рождении знает практически все, что ему необходимо. Человеческий мозг при рождении не знает почти ничего. Насекомому для выживания необходимо действовать. Человеку для выживания необходимо учиться. Инстинкт насекомого заставляет его в течение жизненного цикла совершать определенные действия, а присущий нам с вами инстинкт подражания заставляет нас обучаться действиям.

Насколько Гурни мог видеть со своего заднего ряда, все жадно внимали ее словам. В этой аудитории она была рок-звездой.

– Этот инстинкт лежит в основе искусства, привычки, радости творчества и фрустрации. Многие людские несчастья – не что иное, как конфликт инстинкта подражания и внешних поощрений и наказаний. К примеру, родитель бьет ребенка в наказание за то, что тот бьет другого ребенка. Ребенку преподается сразу два урока: с одной стороны, битье – это неправильная форма протеста против нежелательного поведения (за битье наказывают), с другой стороны, это правильная форма протеста против нежелательного поведения (сам родитель, наказывая ребенка, его бьет). Когда родитель бьет ребенка, чтобы отучить его бить других, он на самом деле приучает его бить других. Ситуации, когда какое-либо поведение наказывается и одновременно преподается в качестве образца, чреваты серьезными психическими травмами.

Следующие полчаса Холденфилд, как показалось Гурни, только повторяла эту мысль на разные лады. Но аудиторию это, похоже, не усыпило, а раззадорило. Ребекка мерила огромный зал шагами, много жестикулировала. Казалось, она обрела райское блаженство.

Наконец, она вернулась за кафедру. На лице ее Гурни видел чуть ли не триумф.

– Итак, я предлагаю следующий тезис: стремление следовать инстинкту подражания – это важнейшая составляющая человеческой природы, которая пока не была должным образом осмыслена. Спасибо за внимание.

Зал взорвался аплодисментами. Розоволицый седой участник, сидевший в первом ряду, встал и обратился к аудитории с интонациями диктора старой школы:

– От лица организаторов конференции я хотел бы поблагодарить доктора Холденфилд за этот замечательный доклад. Она обещала дать нам повод для размышлений и сдержала свое обещание. Это интереснейшее предположение. Через четверть часа у нас будет перерыв, и мы приглашаем вас всех в бар и буфет. А пока, пожалуйста, ваши вопросы и комментарии. Вы готовы ответить на вопросы, Ребекка?

– Да, конечно.

Последовавшие вопросы оказались в большинстве своем славословиями оригинальной идее и благодарностями за участие в конференции. Через двадцать минут этих славословий седой человек снова встал, еще раз почтительно поблагодарил Ребекку от лица организаторов и пригласил всех в бар.

– Интересно, – сказал Гурни с кривой улыбкой.

Холденфилд взглянула на него то ли оценивающе, то ли враждебно. Они сидели на веранде за низким столиком и глядели на гладко выбритый газон, украшенный кустами самшита. Светило солнце, и озеро за газоном отражало синеву неба. На Ребекке был бежевый шелковый костюм и белая шелковая блузка. Ни косметики, ни украшений, за исключением явно дорогих золотых часов. Золотисто-каштановые волосы – ни длинные, ни короткие – уложены довольно небрежно. Темно-карие глаза пристально смотрели на Гурни.

– А ты рано, – сказала она.

– Много чего успел понять.

– Про философскую психологию?

– Про тебя и про то, как ты думаешь.

– Про то, как я думаю?

– Мне было интересно, как ты приходишь к своим выводам.

– Вообще? Или ты о чем-то конкретном, но не говоришь прямо?

Он рассмеялся.

– Как дела?

– Что?

– Отлично выглядишь. Как у тебя дела?

– Нормально. Занята все время. Очень занята.

– Это, похоже, окупается.

– Что ты имеешь в виду?

– Славу. Уважение. Аплодисменты. Книги. Статьи. Речи.

Она кивнула, тряхнула головой, выжидающе на него посмотрела.

– И?

Гурни глядел на озеро, поблескивавшее за газоном.

– Я хотел сказать, что у тебя очень успешная карьера. Сначала сделать себе имя в судебной психологии, теперь – в философской психологии. Холденфилд – это бренд. Я впечатлен.

– Ничего подобного. Ты не впечатлительный. Что тебе нужно?

Он пожал плечами.

– Мне нужна твоя помощь. Хочу разобраться в деле Доброго Пастыря.

– Зачем?

– Это долгая история.

– Перескажи вкратце.

– Дочь старой знакомой снимает телепередачу о родственниках жертв Доброго Пастыря. Хочет, чтобы я помог советом, дал оценку – мол, я же полицейский – и так далее. – Мысль о том, как понимать это загадочное “и так далее” резанула Гурни уже сейчас, пока он говорил.

– И что тебе нужно знать?

– Много чего. Не знаю даже, с чего начать.

Уголок ее губ нервно дернулся.

– Ну уж начни с чего-нибудь.

– С резонанса паттернов.

Она моргнула.

– Что-что?

– Ты сегодня употребила этот термин. А еще он есть в названии статьи, которую ты написала девять лет назад. Что он означает?

– Ты читал статью?

– Меня смутило длинное заглавие, и я решил, что ни за что ее не осилю.

– Господи, какой же хреновый из тебя актер, – Холденфилд произнесла это как комплимент.

– Так расскажи мне про резонанс паттернов.

Она снова взглянула на часы.

– Боюсь, я не успею.

– Попробуй.

– Он связан со спецификой энергетического обмена между ментальными конструкциями.

– Что на языке убогого сыщика родом из Бронкса означает…

Во взгляде ее проскользнула усмешка.

– Это попытка переосмысления фрейдовского учения о сублимации. То есть о том явлении, когда небезопасная энергия – к примеру, агрессия или сексуальные импульсы – намеренно перенаправляется в более безопасное русло.

– Ребекка, для убогого сыщика в отставке это китайская грамота.

– Хорош выпендриваться, Гурни. Ладно, объясню иначе. Без Фрейда. Есть известное стихотворение, где девочка по имени Маргрит грустит, глядя на падающие осенние листья. Оканчивается стихотворение так: “И заплачешь ты сильнее, Маргрит, девочку жалея”[7]. Вот это и есть резонанс паттернов. Сильные чувства, которые испытывает девочка, созерцая умирание природы, в действительности порождены осознанием ее собственной смертности.

– Ты хочешь сказать, что мы можем переносить свои эмоции с одного предмета на другой…

– Даже не осознавая, что наши переживания на самом деле не вызваны тем, что сейчас с нами происходит. В том-то и дело! – заключила она с гордостью первооткрывателя.

– И как это можно связать с делом Доброго Пастыря?

– Как? Да как угодно! Его поступки, его образ мыслей, его язык, его мотивы – все можно объяснить резонансом паттернов. Это дело – один из самых ярких примеров описанного мною явления. Убийство ради великой миссии никогда не оказывается тем, чем выглядит на первый взгляд. Помимо осознанного мотива у убийцы всегда есть иная мотивация, коренящаяся в его давнем травматическом опыте. Внутри у него – море подавленного страха и ярости, вызванных этим опытом. Он ассоциирует этот опыт с теми событиями, которые происходят с ним в настоящем, и чувства из прошлого начинают влиять на его мышление. Мы привыкли думать, что чувства, которые мы испытываем, вызваны событиями, которые происходят с нами в настоящий момент. Когда мне радостно или грустно – мне кажется, это потому, что со мной сейчас происходит что-то хорошее или плохое, а не потому, что часть эмоциональной энергии из вытесненных воспоминаний перенеслась в настоящее. Обычно это безобидная ошибка. Но она вовсе не безобидна, если перенаправленная эмоция – это патологическая ярость. Это мы и наблюдаем у убийц определенного типа, яркий представитель которого – Добрый Пастырь.

– А какой именно детский опыт, по-твоему, подпитывает убийства?

– Скорее всего, травматический ужас перед жестоким и скупым отцом.

– А как ты думаешь, почему он остановился после шестого убийства.

– Ты не думал, что он мог умереть? – Холденфилд беспокойно нахмурилась и посмотрела на часы. – Прости, Дэвид, не могу больше говорить.

– Я благодарен, что ты втиснула меня в свой сумасшедший график. Кстати, а, занимаясь этим делом, ты не беседовала с Максом Клинтером?

– Ха! С Клинтером. Беседовала, конечно. А что с ним такое?

– Об этом я хотел спросить тебя.

Холденфилд нетерпеливо вздохнула, потом быстро отчеканила:

– Макс Клинтер – оголтелый нарцисс, который считает, что все дело Доброго Пастыря вертится вокруг него одного. Плодит теории заговора – совершенно нелепые. Кроме того, он инфантил-алкоголик: в один несчастный вечер разрушил собственную жизнь и жизнь своих близких и с тех пор пытается объяснить это самыми диковинными способами и винит кого угодно, кроме себя.

– Почему ты думаешь, что он уже умер?

– Что?

– Ты сказала, что, возможно, Добрый Пастырь уже умер.

– Да. Возможно, умер.

– А почему еще он мог прекратить совершать убийства?

Она вновь нетерпеливо вздохнула, на этот раз театральнее.

– Может быть, его испугали шальные пули Клинтера, может быть, даже задели. Или у него случился срыв, психотический эпизод. Он мог попасть в психбольницу или даже в тюрьму по какой-то причине, не связанной с убийством. Тут может быть тысяча причин. Но бессмысленно об этом говорить без фактов на руках. – Холденфилд отошла от стола. – Извини, мне пора. – Она коротко кивнула на прощание и направилась к двери в гостиничный холл.

– Может ли у кого-либо быть причина мешать повторному расследованию? – бросил Гурни ей вслед.

Она обернулась и воззрилась на него.

– О чем ты?

– О той девушке, которая снимает передачу, – я рассказывал. С ней стали происходить странные события. Можно понять их как угрозы. По крайней мере, как попытку намекнуть, что ей не стоит заниматься своим проектом.

– Какого рода события? – Холденфилд как будто растерялась.

– Кто-то проникал в квартиру, перемещал имущество, исчезали, а затем находились в неподходящих для них местах кухонные ножи, на полу обнаруживались пятна крови, вырубались пробки, в подвале была специально подпилена ступенька. – Он чуть было не упомянул загадочный шепот, но промолчал, не вполне уверенный, что правда его слышал. – Возможно, ее преследуют по другой причине и эти угрозы никак не связаны с ее проектом. Но я думаю, что все же связаны. Я хочу у тебя спросить. Если допустить, что Добрый Пастырь еще жив, как, по-твоему, был бы он против, чтоб его обсуждали по телевизору?

Холденфилд решительно покачала головой.

– Как раз наоборот: он бы этого жаждал. Ведь он написал двадцатистраничный манифест и разослал его во все крупные СМИ. Такого рода психопатам, обиженным на все общество, нужна аудитория. Просто необходима. Им нужно, чтобы все признали важность их миссии. Все без исключения.

– Никаких идей, кто еще мог бы стоять за этими проделками?

– Нет.

– Значит, вот мне неразгаданная загадка. Наверное, агент Траут не согласится со мной поговорить?

– Мэтт Траут? Да ты шутишь.

– Таков уж я есть. Шутник Дэйв. Спасибо, что уделила мне время, Ребекка.

Все с тем растерянным выражением лица она развернулась и ушла в холл.

Глава 19

Поднять волну

Трое подростков в шортах и красных футболках гоняли мяч на идеальном газоне у озера. Их, похоже, не заботило, что солнце скрылось за набежавшими облаками и ранняя весна вновь уступила место зиме.

Гурни поднялся, растирая замерзшие руки. От вчерашнего падения болело все тело. Звон в ушах, раньше досаждавший ему лишь эпизодически, усилился. Не слишком твердым шагом он подошел к двери отеля и не успел ее открыть: его опередил молодой человек в строгой форме с механической улыбкой и невнятным голосом – ничего не разобрать.

– Простите? – переспросил Гурни.

Молодой человек повторил громче, на манер сиделки в доме престарелых.

– Я хотел спросить, сэр, все ли в порядке?

– Да-да, спасибо.

Гурни направился обратно к парковке. Ему встретилась четверка гольфистов в традиционных клетчатых брюках и свитерах с V-образным воротом: они как раз вылезали из громоздкого белого внедорожника, похожего на гигантскую мультиварку. В обычном своем настроении он бы улыбнулся, подумав, что эта мультиварка стоит семьдесят пять тысяч долларов. Но теперь машина показалась ему еще одним свидетельством упадка этого мира, в котором алчные придурки только и жаждут отхватить кусок дерьма побольше.

Возможно, Добрый Пастырь в чем-то и прав.

Гурни сел в машину, откинулся и прикрыл глаза.

Потом понял, что хочет пить. Он посмотрел на заднее сиденье, куда клал две бутылки воды, но бутылок не обнаружил. Значит, укатились под переднее сиденье. Гурни вышел из машины, открыл заднюю дверцу и выковырял одну бутылку. Затем, выпив около половины, снова сел на водительское сиденье.

Он опять прикрыл глаза, решив немного вздремнуть, чтобы в мозгу прояснилось. Но одна фраза Холденфилд никак не давала ему заснуть.

“Да ты шутишь”.

Он уверял себя, что Холденфилд просто неудачно выразилась, что она имела в виду лишь самодовольную неприступность, которой окружал себя Траут, а вовсе не то, что Гурни – незначительная фигура в правоохранительных органах. Или же неловко пыталась откреститься от просьбы, будто бы Гурни хотел, чтобы она его представила. В любом случае гадать об этом – ребячество и пустая трата времени.

Но все это были рациональные аргументы. А Гурни совершенно иррационально злился. Злился на самодура-агента, который, конечно же, не захочет с ним встречаться, на Холденфилд, которая так погружена в свои дела, что не станет вмешиваться, на всех этих снобов из ФБР.

В уме у него крутились отрывки доклада, идея Холденфилд про резонанс паттернов у серийного убийцы, профиль Доброго Пастыря, подпиленная ступенька, Робби Миз, уверявший, что Ким – психически неуравновешенная, странный Макс Клинтер, отвратительный Руди Гетц, это чертова красная стрела в саду. И среди всей этой сумятицы вновь и вновь как удар: “Да ты шутишь”.

А какого ответа он ждал? “Конечно же, он с тобой встретится. У тебя такая репутация нью-йоркского копа, что агент Траут будет просто счастлив”?

Боже! Неужто он таким жалким образом зависим от своей репутации? От того, признают ли его супердетективом в органах? Когда об этом заявляли на публике, ему всегда становилось не по себе. Но вот его статус проигнорировали – оказалсь, так еще хуже. И тут встал другой вопрос: а без статуса, без репутации – кто я такой?

Просто человек, один из многих, чья карьера подошла к концу? Просто человек, не знающий даже, кто он такой, поскольку властная структура, сделавшая его тем, кто он есть, теперь с легкостью его отвергла? Понурый бывший коп, что сидит на скамейке запасных, мечтая о тех днях, когда жизнь имела смысл, и все надеется: а вдруг опять позовут играть?

Боже, боже, какой жалостливый бред!

Хватит.

Я детектив. Возможно, всегда им был и, так или иначе, всегда буду. Это факт моей биографии, он не зависит от того, получаю ли я зарплату и занимаю ли должность. У меня есть способности, которые и сделали меня мной. И важно лишь, применяю ли я эти способности, а не что скажет Ребекка Холденфилд, или агент Траут, или кто там еще. Мое самоуважение – мое желание жить – зависит лишь от моих собственных поступков, а не от того, что подумает какая-то психологиня или агент-бюрократ, которого я даже ни разу не видел.

Гурни ухватился за эту мысль и постарался успокоиться, хоть и чувствовал, что в его интонациях многовато драматизма. Но лучше уж такое нарочитое самообладание, чем никакого. И еще он понимал, что если хочет сохранить внутреннее равновесие, то ему, как велосипедисту, нужно двигаться. Нужно что-то делать.

Он достал мобильный, вошел в почту и еще раз открыл отчеты о происшествии, которые переслал ему Хардвик. Пролистывая эти отчеты, он вспомнил, что четвертая жертва Доброго Пастыря – агент по недвижимости с именем киноактрисы – в момент убийства находилась всего в нескольких милях от своего дома в Баркхем-Делле.

Баркхем-Делл находился недалеко от Куперстауна. В отчете Гурни нашел точную карту того места на Лонг-Свомп-роуд, где случилось убийство, а также подписанные фотографии, на которых пол-лица Шэрон Стоун превратилось в месиво, а машина, вылетев с трассы, увязла в болоте.

Он вбил адрес в навигатор и выехал с парковки. Не то чтобы он ждал каких-то невероятных открытий – он всего лишь хотел вернуться к истокам этой истории, наконец за что-то ухватиться.

Впервые посещая место убийства, пусть даже через десять лет после преступления, Гурни всегда испытывал чувство, которому сам бы не смог дать названия. Цинично было бы назвать его воодушевлением, но все ощущения обострялись и становились ярче. В мозгу запускались какие-то химические процессы – и все увиденное отпечатывалось в памяти гораздо четче, чем события обыденной жизни.

Он не в первый раз осматривал место преступления через много лет после его совершения. Когда-то он заставил сознаться одного серийного убийцу – в частности, в убийстве девочки-подростка в лесу неподалеку от пляжа Орчард в Бронксе. Это убийство было совершено за двенадцать лет до признания.

Теперь, медленно съезжая с магистрали и двигаясь по плавному левому повороту Лонг-Свомп-роуд в направлении озера Дэд-Дог, он проделывал ту же операцию, что и тогда, на пляже Орчард: мысленно уменьшал возраст деревьев на десяток лет, убирал подлесок и маленькие кусты.

В этом ему помогали фотографии из отчета. С тех пор вдоль дороги не появилось и не исчезло никаких конструкций. Ни зданий, ни билбордов, ни телефонных столбов. Никакого ограждения на дороге не было – ни в 2000 году, ни сейчас. Три высоких, сразу заметных дерева, похоже, не изменились. А поскольку убийство произошло как раз в это время года, ранней весной, казалось, что фотографии сделаны совсем недавно.

По расположению высоких деревьев, а также по фотографиям и по указаниям навигатора Гурни смог определить, где приблизительно находилась машина Шэрон Стоун, когда женщину настигла пуля.

Он поехал назад, до пересечения с магистралью. Затем вернулся на место убийства и проехал еще пару миль вперед по болотистой местности вдоль озера Дэд-Дог, сквозь деревушку Баркхем-Делл, точно со старинных гравюр, и еще милю до перекрестка с оживленным шоссе.

После этого он вернулся на исходную точку и еще раз проехал тот же маршрут – на этот раз так, как, по его предположениям, это сделал Добрый Пастырь. Прежде всего выбрал удобное и неприметное место для стоянки недалеко от съезда с магистрали, где удобно было бы устроить засаду и ждать “мерседеса” – среди жителей Баркхем-Делла это была популярная марка.

Затем он пристроился за воображаемым черным “мерседесом”, проследовал за ним до поворота, на повороте ускорился, перестроился на левую полосу, открыл пассажирское окно и, поравнявшись с местом, указанным в отчете, поднял правую руку, целясь в воображаемого водителя.

“Бах!” – крикнул он изо всех сил, понимая, что как громко ни кричи, не воспроизведешь и десяти процентов того грохота, который издает монстр пятидесятого калибра. Изобразив выстрел, он резко затормозил, представляя, как машина жертвы на повороте соскальзывает на обочину и катится в направлении болота, возможно, еще ярдов сто. Затем Гурни изобразил, как кладет пистолет на сиденье, достает из кармана рубашки фигурку животного и кидает его на обочину, неподалеку от того места, где воображаемый “мерседес” увяз в болоте, облепленный бурой прошлогодней травой.

Разыграв, таким образом, сцену убийства, Гурни поехал по направлению к Баркхем-Деллу, обдумывая разные способы спрятать “дезерт-игл”. На дороге ему встретились три машины, среди них черный “мерседес”. По спине у Гурни пробежал холодок.

Добравшись до деревни, он развернулся на светофоре, собираясь проделать весь маневр еще раз. Но когда он подъезжал к озеру Дэд-Дог, все обдумывая, как спрятать оружие, у него зазвонил мобильный. Звонили из дома.

– Мадлен?

– Где ты?

– На проселочной дороге недалеко от Баркхем-Делла. А что?

– Как что?

Он замешкался.

– Что-то не так?

– Который час? – поинтересовалась она с пугающим спокойствием.

– Который час? Не знаю… Боже… Точно. Я совсем забыл.

Часы на приборной доске показывали 15:15. Он обещал быть дома к трем. Самое позднее.

– Забыл?

– Прости.

– Значит, забыл? – было видно, что Мадлен хоть и сдерживается, но очень сердита.

– Прости. Я не могу контролировать свою забывчивость. Я ведь не нарочно забываю.

– Нет, нарочно.

– Как, черт возьми? Нарочно забыть нельзя. Это всегда ненамеренно.

– Ты помнишь о том, что тебя по-настоящему заботит. И забываешь о том, что не заботит.

– Это не…

– Так и есть. И винишь во всем свою память. А память тут не при чем. Ты ведь ни разу не забыл явиться в суд, правда? Ни разу не забыл про встречу с окружным прокурором. Проблемы, Дэвид, у тебя не с памятью. А со вниманием к другим.

– Послушай, мне очень жаль.

– Ладно. Когда тебя ждать?

– Я уже еду. Буду минут через тридцать пять – сорок.

– Я правильно поняла, что ты приедешь в четыре?

– К четырем точно. Может, и раньше.

– Хорошо. В четыре. Всего на час позже. До встречи.

Мадлен положила трубку.

В 15:52 Гурни свернул на извилистый проселок, что вел вдоль ручья вверх по холмам к его дому. Проехав милю, он остановился на лужайке перед редко использовавшимся летним домиком.

Первые десять минут пути из Баркхем-Делла он гадал, почему Мадлен была так раздражена – гораздо сильнее, чем она обычно раздражалась на его забывчивость, невнимательность, на то, что он ничего не записывал. Остаток дороги он размышлял о деле Доброго Пастыря.

Он гадал, далеко ли продвинулось следствие с тех пор, как оно перешло в ведение управления ФБР в Олбани, что было указано в файлах полиции штата Нью-Йорк, присланных Хардвиком. Еще он гадал, как это выяснить, не обращаясь к агенту Трауту. И понял, что никак.

С другой стороны… если Траут и в самом деле так неуступчив, как о нем рассказывают, он должен быть очень слаб. Гурни уже давно понял, что самые мощные укрепления люди воздвигают вокруг самых уязвимых своих мест.

За страстью все контролировать зачастую скрывается панический страх беспорядка.

Вот и лазейка.

Он достал мобильный и набрал номер Холденфилд. Она не отвечала, и Гурни оставил голосовое сообщение:

– Привет, Ребекка. Прости, что снова отвлекаю. Знаю, ты занята. Но в деле Доброго Пастыря есть некоторые нестыковки. Похоже, серьезная брешь во всех построениях ФБР. Как будет время, позвони мне.

Он положил телефон в карман и поехал вверх по холму к дому.

Глава 20

Сюрприз

Когда Гурни проехал между прудом и амбаром и на другом конце пастбища уже показался дом, он увидел – насколько позволяли увидеть согнутые покореженные стебли бурой прошлогодней травы – руль и бензобак мотоцикла, припаркованного рядом с машиной Мадлен.

Он ощутил смесь интереса и настороженности, а когда припарковался рядом, интерес его усилился. Мотоцикл марки “Би-эс-эй” был в безукоризненном состоянии – модель “Циклон”, настоящий раритет, такие не выпускались с шестидесятых годов.

Это напомнило ему об одном его мотоцикле. В 1979 году, когда он только поступил в Фордемский университет и жил у родителей в Бронксе, он добирался до своего кампуса на двадцатилетнем “трайэмф-бонвилле”. К лету между первым и вторым курсом, когда мотоцикл угнали, Гурни столько раз попадал под колючие ливни и оказывался на волосок от аварии на сквозной автомагистрали Бронкса, что был уже не прочь помаяться в автобусе.

Он вошел в дом через боковую дверь. За ней начинался короткий коридор, выходивший в просторную кухню. Он ожидал услышать несколько голосов, возможно, и голос мотоциклиста, но услышал лишь, как что-то шипит на плите. Гурни вошел в кухню и сразу же почувствовал запах лука, который Мадлен пассеровала в воке. На Гурни она не взглянула.

– Чей это мотоцикл? – спросил он.

– Он тебе помешал?

– Я не сказал, что он мне помешал. – Он помолчал, глядя ей в спину. – Ну так что?

– Что?

– Чей это мотоцикл?

– Я не должна тебе говорить.

– Что?

Она вздохнула:

– Я не должна тебе говорить.

– Какого черта?

– Этот человек… хочет сделать тебе сюрприз.

– Кто хочет? Где он?

– Это сюрприз, – повторила Мадлен.

Ее явно не радовала ее роль.

– Кто-то приехал меня повидать?

– Да, – она выключила конфорку, сняла вок с плиты и переложила лук в противень поверх риса.

– Где Ким?

– Они с твоим посетителем пошли погулять.

Мадлен подошла к холодильнику, достала оттуда миску с сырыми очищенными креветками, еще одну миску с нарезанным перцем и сельдереем и банку с измельченным чесноком.

– Ты знаешь, – сказал Гурни, – что я не слишком люблю сюрпризы.

– Я тоже, – Мадлен снова зажгла конфорку под воком, бросила в вок овощи и принялась энергично перемешивать их лопаткой.

Оба надолго замолчали. Молчание это показалось Гурни неуютным.

– Полагаю, это кто-то, кого я знаю? – он тут же пожалел о таком бестолковом вопросе.

Мадлен наконец-то посмотрела ему в глаза:

– Надеюсь.

Он глубоко вдохнул.

– Что за идиотский бред. Скажи мне, кто и зачем приехал на этом мотоцикле.

Мадлен пожала плечами.

– Кайл. Хотел тебя повидать.

– Что?

– Ты все слышал. Не настолько же у тебя звенит в ушах.

– Кайл, мой сын? Приехал из города на мотоцикле? Чтобы меня повидать?

– Чтобы сделать тебе сюрприз. Сначала он планировал быть здесь в три. Потому что ты сказал, что к трем вернешься. Самое позднее. Потом он решил приехать в два. На случай, если и ты приедешь раньше, чтобы провести вместе побольше времени.

– Это ты устроила? – получился полувопрос-полуупрек.

– Нет, я ничего не “устраивала”. Кайл сам решил приехать и тебя повидать. Вы же не виделись после твоей больницы. Я только сказала ему, во сколько ты будешь – во сколько ты собирался быть. Что ты на меня так смотришь?

– Какое совпадение: вчера ты сказала, что Кайл и Ким могли бы быть интересной парой, а сегодня они вместе пошли на прогулку.

– Совпадения правда бывают, Дэвид. Иначе бы и слова такого не было. – Ответила Мадлен и снова занялась воком.

Гурни встревожился больше, чем готов был признать. Он списал это на свою вечную нелюбовь к резкой перемене планов: эта перемена угрожала иллюзии, что все под контролем. А еще отношения с Кайлом, двадцатишестилетним сыном, давно уже вызывали у него противоречивые чувства и заставляли прятаться за рационализацией. А еще ибупрофен, который Гурни принял от боли в руке, перестал действовать, и он снова чувствовал все последствия вчерашнего падения… А еще то, се, пятое, десятое…

Он постарался, чтобы голос звучал не враждебно и не жалобно:

– А ты знаешь, куда они пошли гулять?

Мадлен сняла вок с плиты, выложила его содержимое в блюдо с рисом и луком. Очистила вок, снова поставила на плиту и добавила масла. И только потом ответила:

– Я предложила им пойти по горной тропинке и выйти на дорогу к пруду.

– Когда они ушли?

– Когда ты сказал, что на час задержишься.

– Лучше бы ты меня предупредила.

– Разве что-то изменилось бы?

– Конечно, изменилось бы.

– Интересно.

Масло в воке задымилось. Мадлен достала из шкафчика со специями молотый имбирь, кардамон, кориандр и пакет кешью. Включила самую большую конфорку на полную мощность, бросила в вок пригоршню орехов, по чайной ложке каждой специи и начала все перемешивать.

Потом кивком указала на ближайшее к плите окно:

– Вон они, поднимаются на холм.

Гурни подошел к окну. Ким, в кислотного цвета ветровке Мадлен, и Кайл, в потертых джинсах и черной кожаной куртке, шли по заросшей травой тропинке вверх по пастбищу. И, кажется, смеялись.

Гурни наблюдал за ними, Мадлен наблюдала за Гурни.

– Прежде чем они войдут, – сказала она, – ты мог бы придать лицу более дружелюбное выражение.

– Я просто думал про мотоцикл.

Она посыпала свое блюдо смесью из орехов и специй.

– А что с мотоциклом?

– Модель пятидесятилетней давности, отреставрированная как новенькая, – это недешево.

– Ха! – Она положила вок в раковину и пустила воду. – А когда это у Кайла были дешевые вещи?

Гурни неуверенно кивнул.

– Два года назад, единственный раз, когда он сюда приезжал, он хвастался этим ужасным желтым “порше”, который купил с премии, полученной на Уолл-стрит. Теперь этот дорогой “Би-эс-эй”. Боже.

– Ты его отец.

– И что это значит?

Мадлен вздохнула, глядя на него одновременно с болью и сочувствием.

– Неужели непонятно? Он хочет, чтобы ты им гордился. Само собой, пытается этого добиться не теми способами. Вы не очень-то знаете друг друга, правда?

– Пожалуй. – Он смотрел, как она ставит противень с рисом и овощами в духовку. – Все эти дорогие блестяшки… брендовое барахло… все это слишком напоминает его мать-риелторшу. Наверное, он унаследовал ее ген меркантильности. Уж она-то умела делать деньги – даже лучше, чем тратить. Все твердила мне, что работать копом – зря время терять, шел бы лучше на адвоката: тем, кто защищает преступников, платят больше, чем тем, кто их ловит. Ну вот, теперь Кайл учится на юридическом. Она, наверное, счастлива.

– Ты сердишься, потому что думаешь, будто он хочет защищать преступников?

– Я не сержусь.

Мадлен бросила на него недоверчивый взгляд.

– Ну, может, и сержусь. Сам не знаю, что со мной. Все стало действовать на нервы.

Мадлен пожала плечами:

– Ты только не забывай, что к тебе приехал сын, а не бывшая жена.

– Хорошо. Я просто хотел, чтобы…

Его прервал звук открывающейся двери и взволнованный голос Ким в коридоре.

– Нет, это совсем уж бред! О таких гадостях я еще никогда не слышала!

В кухню, широко улыбаясь, вошел Кайл.

– Привет, пап! Рад тебя видеть!

Они неуклюже обнялись.

– Тоже рад тебя видеть, сынок. Как добрался? Не ближний свет на таком мотоцикле?

– Добрался просто отлично. На семнадцатой особого движения не было, а дальше все местные дороги просто идеальны для байка. Кстати, как он тебе?

– Никогда не видел ничего лучше.

– Я тоже. Я его обожаю. У тебя когда-то был похожий, да?

– Но не такой красавец.

– Надеюсь, получится сохранить его в таком состоянии. Я его купил всего пару недель назад на мотошоу в Атлантик-Сити. Я не планировал ничего покупать, но не устоял. Никогда такого не видел, даже у босса.

– У босса?

– Да, я отчасти вернулся на Уолл-Стрит, подрабатываю у людей из прежней компании, хотя сама компания развалилась.

– Но ты по-прежнему в Колумбийском университете?

– Само собой. Мясорубка первого курса. Тонны литературы. Чтобы отсеять немотивированных. Я до чертиков загружен, но какая разница.

В кухню вошла Ким и весело улыбнулась Мадлен:

– Еще раз спасибо за куртку. Я повесила ее в прихожей. Хорошо?

– Отлично. Но я умираю от любопытства.

– Почему?

– Все гадаю, какую гадость ты услышала.

– Что? Ой! Вы слышали, как я это сказала? Мне Кайл кое про что рассказал. Фу! – Она взглянула на Кайла. – Скажи им сам. Я не хочу даже повторять.

– Это… э… про одно странное расстройство. Сейчас, пожалуй, не стоит в это вдаваться. Там надо объяснять. Может, потом?

– Хорошо, спрошу потом. Теперь мне совсем любопытно. А пока что хотите что-нибудь выпить или перекусить? Сыр, крекеры, оливки, фрукты, что-нибудь еще?

Кайл и Ким переглянулись и покачали головами.

– Нет, – сказал Кайл.

– Нет, спасибо, – сказала Ким.

– Тогда просто располагайтесь, – Мадлен указала на кресла у очага в дальнем конце комнаты. – Мне нужно закончить несколько дел. Около шести будем ужинать.

Ким спросила, не надо ли чем-нибудь помочь, а когда Мадлен сказала, что нет, ушла в ванную. Гурни и Кайл устроились напротив друг друга в креслах перед печуркой, около низенького столика вишневого дерева.

– Ну… – начали они одновременно и одновременно же рассмеялись.

Гурни посетила странная мысль: хотя Кайл и унаследовал от матери форму рта и черные как смоль волосы, он смотрел на сына словно в волшебное зеркало и видел себя в молодости – будто двадцать лет передряг как ветром сдуло.

– Сначала ты, – сказал Гурни.

Кайл усмехнулся. Губы у него были от матери, но зубы отцовские.

– Ким рассказала мне про передачу, в которой ты участвуешь.

– Я не участвую собственно в передаче. Более того, от телевизионной части дела я стараюсь держаться как можно дальше.

– А какая там еще часть?

Легко спросить, подумал Гурни, пытаясь подобрать такой же простой ответ.

– Само расследование, я думаю.

– Убийства, которые совершил Пастырь?

– Убийства, жертвы, улики, modus operandi, мотивы, названные в манифесте, гипотезы следствия.

Кайл был удивлен:

– И у тебя есть сомнения в чем-то из перечисленного?

– Сомнения? Не знаю. Скорее, просто любопытство.

– Я думал, все это дело уже разложили по полочкам десять лет назад.

– Возможно, мои сомнения связаны как раз с тем, что никто ни в чем не сомневается. Ну и еще есть несколько странных происшествий.

– Ты про то, как ее полоумный бывший подпилил ступеньку?

– Она так это тебе объяснила?

Кайл нахмурился:

– А как еще это можно объяснить?

– Кто знает? Как я сказал, это любопытно. – Гурни помолчал. – С другой стороны, может быть, это мое любопытство – своего рода психологическое несварение. Посмотрим. Мне бы нужно поговорить с одним агентом ФБР.

– Зачем?

– Я уверен, что знаю столько же, сколько полиция штата, но эти ребята из ФБР любят припрятать любопытные детали для себя. Особенно тот тип, который вел расследование.

– Ты думаешь, что сумеешь что-то у него выудить?

– Может, и нет, но хочу попробовать.

Раздался резкий звон разбитого стекла.

– Черт! – вскрикнула Мадлен на другом конце комнаты, отпрянув от раковины и глядя на руку.

– Что случилось? – спросил Гурни.

Мадлен оторвала бумажное полотенце от рулона, который стоял рядом с раковиной. Рулон упал на пол, но она не обратила внимания – ни на него, ни на вопрос Гурни. Она принялась промакивать полотенцем левую ладонь.

– Тебе нужна помощь? – Гурни встал и подошел к Мадлен. Поднял рулон и вернул его на место. – Дай я посмотрю.

Вслед за ним подошел и Кайл.

– Джентльмены, вернитесь на свои места, – нахмурилась Мадлен. Ей явно было неловко от излишнего внимания. – Я справлюсь сама. Ну порезалась, ничего страшного. Мне нужны только перекись и пластырь. – Она натянуто улыбнулась и вышла из кухни.

Мужчины переглянулись, и оба слегка пожали плечами.

– Хочешь кофе? – спросил Гурни.

Кайл покачал головой.

– Я пытаюсь вспомнить. Дело перешло в ведение ФБР из-за того типа из Массачусетса? Кардиохирурга?

Гурни моргнул.

– Черт, откуда ты это помнишь?

– Это было такое громкое дело.

В лице Кайла вдруг промелькнуло что-то такое, что Гурни понял: конечно же Кайл интересуется такими вещами, ведь это мир его отца.

– Верно, – сказал Гурни. Его кольнуло какое-то незнакомое чувство. – Точно не хочешь кофе?

– Наверное, хочу. Если ты тоже будешь.

Пока варился кофе, они стояли у французской двери. Желтые косые лучи вечернего солнца освещали покрытое остатками прошлогодней травы пастбище.

После долгого молчания Кайл спросил:

– Так что ты думаешь о проекте, которым она занимается?

– Ким?

– Да.

– Это большой вопрос. Думаю, тут все зависит от исполнения.

– По тому, как она это мне описала, кажется, она правда хочет создать правдивые портреты всех этих людей.

– Она-то хочет, другой вопрос – во что это превратит РАМ.

Кайл встревоженно моргнул:

– Да уж, они такого наворотили после этих событий. Круглые сутки этого дерьма, неделя за неделей.

– Ты это помнишь?

– Так ничего другого же не показывали. Эти убийства произошли как раз тогда, когда я переехал от мамы к Стейси Маркс.

– Тебе тогда было… пятнадцать?

– Шестнадцать. Мама тогда стала встречаться с Томом Джерардом, крутым агентом по недвижимости. – Глаза Кайла ярко блеснули, и он отчеканил: – Мамин дом, а в доме Том.

– Значит, – поспешил спросить Гурни, – ты помнишь эти передачи?

– У родителей Стейси телевизор не выключался. И все время “РАМ-Ньюс”. Боже, я до сих пор помню их реконструкции.

– Реконструкции убийств?

– Да. У них там был один диктор, со зловещим голосом, взвинченно о чем-то вещал, едва касаясь фактов, а тем временем актер вел блестящую черную машину по пустынной улице. Они все так показывали, даже выстрел и вылет машины на обочину – и только на полсекунды крохотными буквами: “Реконструкция”. Как реалити-шоу без намека на реальность. И так день за днем. Они столько денег выкачали из этого дерьма, что должны были бы заплатить Доброму Пастырю.

– Теперь вспомнил, – сказал Гурни. – Всю эту вакханалию РАМ.

– К слову о вакханалии, ты когда-нибудь смотрел “Копов”? Довольно известный сериал, показывали примерно тогда же.

– Я видел часть одной серии.

– Я тебе, наверное, не говорил, но у нас в школе был один придурок, он знал, что ты работаешь в полиции, и все время меня спрашивал: “Вот чем зарабатывает твой папаша-коп? Вышибает двери в фургонах?” Короче, придурок. Я ему говорил: “Нет, придурок, он не этим занимается. И еще, придурок, он не просто коп, а детектив убойного отдела”. Детектив первого класса, правда, пап?

– Правда, – Кайл говорил совсем как мальчишка, и у Гурни вдруг защемило в груди. Он отвел взгляд и посмотрел на амбар.

– Жаль, тогда еще не вышла статья о тебе в журнале “Нью-Йорк”. Тогда бы он заткнулся. Потрясающая статья!

– Наверное, Ким тебе сказала, что эту статью написала ее мама?

– Да, сказала – когда я спросил, откуда вы знакомы. Она правда тебя очень ценит.

– Кто?

– Ким. Ким точно, возможно, и ее мама тоже. – Кайл снова усмехнулся и снова показался чуть ли не шестнадцатилетним. – Их очаровывает золотой значок детектива, да?

Гурни заставил себя рассмеяться.

Облако медленно наползло на солнце, и пастбище сделалось из золотисто-коричневого серовато-бежевым. На какое-то мгновение оно почему-то напомнило Гурни кожу на трупе. На конкретном трупе. На трупе человека из Доминиканы, чья смуглость словно бы вытекла из него вместе с кровью на тротуар в Гарлеме. Гурни откашлялся, словно пытаясь прогнать это видение.

Потом он услышал тихий гул. Гул нарастал, и скоро стало ясно, что это вертолет. Через полминуты он пролетел мимо них, мелькнув за верхушками деревьев на склоне. Отчетливый, тяжелый рокот винта умолк вдали, и вновь настала тишина.

– У вас здесь военная база рядом? – спросил Кайл.

– Нет, только водохранилища для Нью-Йорка.

– Водохранилища? – задумался Кайл. – То есть ты думаешь, это вертолет Министерства внутренней безопасности?

– Вероятнее всего.

Глава 21

Опять сюрпризы

Они сели ужинать за большим деревянным столом в стиле “шейкер”, отделявшим кухонное пространство от кресел у очага. Ким и Кайл попробовали и принялись нахваливать блюдо из риса и креветок со специями. Гурни отрешенно присоединился к похвалам, затем все замолчали и занялись едой.

Молчание нарушил Кайл:

– У этих людей, с которыми ты разговариваешь, – у них много общего?

Ким тщательно прожевала кусок и лишь потом ответила:

– Гнев.

– У всех? Через столько лет?

– У некоторых это виднее, они выражают его прямо. Но, я думаю, они все полны гнева – так или иначе. Это ведь естественно, правда?

Кайл нахмурился:

– Я думал, что гнев – это только стадия горя, со временем она проходит.

– Не проходит, если ситуация не завершена.

– То есть не пойман Добрый Пастырь?

– Не пойман, не установлен. После безумной погони Макса Клинтера он просто растворился в ночи. Это история без концовки.

Гурни скривился:

– По-моему, там проблема не только в концовке.

Повисло молчание. Все выжидающе посмотрели на него.

Наконец Кайл спросил:

– Ты считаешь, что ФБР в чем-то ошиблось?

– Я хочу это выяснить.

Ким казалась сбитой с толку.

– В чем ошиблось? Где именно?

– Я не говорил, что ФБР ошиблось. Я сказал лишь, что это возможно.

Кайл воодушевился:

– А в чем они могли ошибиться?

– Из того немногого, что мне известно на данный момент, примерно во всем, – он посмотрел на Мадлен. По лицу ее было видно, что в ней борются противоречивые чувства, но какие – не разобрать.

Ким была встревожена.

– Ничего не понимаю. О чем вы?

– Я ненавижу разбрасываться словами, но вообще-то вся их конструкция выглядит хлипкой. Как огромное здание почти без фундамента.

Ким замотала головой, словно спеша отмахнуться от этой мысли.

– Но когда вы говорите, что они во всем ошиблись, что…

Она осеклась: у Гурни зазвонил телефон.

Он вынул его из кармана, взглянул на экран и улыбнулся:

– Похоже, секунд через пять меня спросят о том же самом.

Он встал из-за стола и поднес телефон к уху:

– Привет, Ребекка. Спасибо, что перезвонила.

– Серьезная брешь во всех построениях ФБР? – голос ее звенел от злости. – Ты вообще о чем?

Гурни отошел к французской двери.

– Пока ни о чем конкретном. Но возникли вопросы. Есть там проблема или нет, зависит от ответов, – он стоял спиной к остальным, глядя на холмы, освещенные последними лучами багрового заката, и не понимая даже, как это красиво.

Он думал лишь о своей цели: добиться встречи с агентом Траутом.

– Вопросы? Что за вопросы?

– Их совсем немного. У тебя есть время?

– Вообще-то нет. Но я хочу знать. Говори.

– Первый и самый большой вопрос. У тебя были хоть какие-нибудь сомнения по поводу этого дела?

– Сомнения? Какого рода?

– Например, что это вообще было на самом деле.

– Непонятно. Говори конкретнее.

– Ты, ФБР, судебные психологи, криминалисты, социологи – почти все вы, кроме Макса Клинтера, – как будто во всем друг с другом согласны. Никогда не видел, чтобы в деле о серии нераскрытых убийств все пришли к такому приятному консенсусу.

– Приятному? – переспросила она ядовитым голосом.

– Я никого ни в чем не подозреваю. Просто похоже, что все, за странным исключением Клинтера, очень довольны существующим объяснением. Я всего лишь спрашиваю, правда ли этот консенсус всеобщий и насколько ты сама во всем уверена.

– Послушай, Дэвид, я не могу тратить на разговор весь вечер. Давай ближе к делу. Что конкретно тебя смущает?

Гурни глубоко вдохнул, стараясь справиться с ответным раздражением.

– Меня смущает, что в этом деле много деталей, и все они были интерпретированы таким образом, чтобы вписаться в существующую концепцию. Такое впечатление, что главное тут – сама эта концепция, а не наоборот. – Его подмывало сказать “а не здравый, объективный, тщательный анализ фактов”, но он сдержался.

Холденфилд замялась:

– Говори конкретнее.

– Все данные вызывают вопросы: каждая улика, каждый факт. Похоже, следствие отвечает на эти вопросы, исходя из своей версии. А не версия следствия складывается из ответов на вопросы.

– Ты считаешь, что это конкретнее?

– Хорошо. Вопросы такие: почему одни “мерседесы”? Почему только шесть? Почему “дезерт-игл”? Зачем несколько “дезерт-иглов”? Зачем фигурки зверей? Почему он написал манифест? Почему холодная логическая аргументация сочетается с библейскими проклятиями? Зачем так упорно повторять…

Холденфилд раздраженно оборвала его:

– Дэвид, все эти вопросы подробно рассматривались и обсуждались – все до единого. На все есть четкие и разумные ответы, они складываются в связную картину. Я правда не понимаю, о чем ты.

– То есть ты хочешь сказать, что у следствия никогда не было альтернативной версии?

– Для нее не было никаких оснований. Черт возьми, в чем проблема?

– Ты можешь его описать?

– Кого?

– Доброго Пастыря.

– Могу ли я его описать? Не знаю. Твой вопрос имеет смысл?

– По-моему, да. Так что ты ответишь?

– Отвечу, что я не согласна. Твой вопрос не имеет смысла.

– У меня такое впечатление, что ты не можешь его описать. И я не могу. Это наводит на мысль, что в профиле должны быть противоречия, поэтому весь персонаж так сложно представить. Ну и, конечно, это может быть женщина. Сильная женщина, которой по руке “дезерт-игл”. Или это могут быть несколько человек. Но сейчас я о другом.

– Женщина? Что за бред.

– Сейчас нет времени об этом спорить. У меня последний вопрос. Невзирая на ваш профессиональный консенсус, не приходилось ли тебе, или другим судебным психологам, или вашим коллегам из отдела анализа поведения хоть в чем-то не соглашаться с существующей версией следствия?

– Разумеется, приходилось. Звучали самые разные мнения, по-разному расставлялись акценты.

– Например?

– Например, в теории резонанса паттернов акцент делается на перенаправлении энергии первоначального травматического опыта в текущую ситуацию. Таким образом, события настоящего оказываются не более чем транспортным средством для эмоций из прошлого. А в теории инстинкта подражания события настоящего имеют большее значение. Да, это повторение паттерна из прошлого, но оно не лишено собственного содержания и собственной энергии. Еще одна теория, которую можно применить в этой ситуации, – теория межпоколенческой передачи насилия, это одна из теорий выученного поведения. Все эти идеи подробно обсуждались.

Гурни рассмеялся.

– Что здесь смешного?

– Так и вижу, как вы смотрите на кокосовую пальму на горизонте и обсуждаете, сколько на ней орехов.

– Что ты хочешь сказать?

– А вдруг пальма – это мираж? Коллективная иллюзия?

– Дэвид, если у кого-то из нас иллюзии, то точно не у меня. Ты получил ответы?

– Кому выгодна существующая версия?

– Что?

– Кому выгодна…

– Я тебя слышала. Какого черта…

– Я не могу отделаться от чувства, что здесь какая-то слишком тесная связь: факты расследования отлично прикрывают слабые места фэбээровской методологии и прекрасно позволяют участникам следствия продвигаться по карьерной лестнице.

– Не могу поверить, что ты это сказал. Не могу поверить. Это просто оскорбление. Я сейчас повешу трубку. У тебя последний шанс объясниться. Давай. Быстро.

– Ребекка, мы все время от времени сами себя дурачим. Видит Бог, я-то знаю. Я вовсе не хотел тебя оскорбить. Ты видишь в деле Доброго Пастыря историю блистательного психопата с параноидальными идеями, которого подавленная ярость так трагически побудила атаковать символы власти и богатства. А я сам не понимаю, что я вижу в этом деле, но чувствую, что напрасно вы все так уверены в своих суждениях. Вот и все. Я лишь хочу сказать, что многие выводы были сделаны – и приняты всеми – чересчур уж быстро.

– И что для тебя из этого следует?

– Пока не понимаю. Просто мне любопытно.

– Как Максу Клинтеру?

– Ты всерьез это спрашиваешь?

– Более чем.

– Макс, по крайней мере, понимает, что это дело вовсе не так ладно устроено, как думаете вы с ребятами из ФБР. Он хотя бы понимает, что между жертвами могла быть какая-то иная связь, помимо черных “мерседесов”.

– Дэвид, что ты имеешь против ФБР?

– Иногда их сбивает с толку собственная привычка вести дела и принимать решения, собственная страсть все контролировать, собственные методы.

– Они просто-напросто знают свое дело. Они умны, объективны, дисциплинированы, открыты ценным идеям.

– Это значит, что они платят тебе вовремя и без разговоров?

– Этим замечанием ты тоже не хотел меня оскорбить?

– Этим замечанием я имел в виду, что мы склонны видеть хорошее в тех, кто хорошо к нам относится.

– Знаешь, Дэвид, такому говну, как ты, впору идти в адвокаты.

Гурни засмеялся:

– Вот это мне нравится. Но вот что я тебе скажу. Будь я адвокатом, я бы обрадовался такому клиенту, как Добрый Пастырь. У меня такое чувство, что версия ФБР так же основательна, как дым на ветру. И мне уже не терпится это доказать.

– Понятно. Удачи.

Она бросила трубку.

Гурни положил телефон в карман. В ушах у него все еще стоял собственный непривычно агрессивный голос. Он наконец вгляделся пейзаж за окном. От заката осталось лишь пурпурное пятно, постепенно темнеющее, как синяк, в сером небе над холмами.

– Кто это был? – спросила Ким у него за спиной.

Гурни обернулся. Ким, Мадлен и Кайл по-прежнему сидели за столом и смотрели на него. Вид у всех был озабоченный, а больше всего у Ким.

– Это судебный психолог. Она много всего написала о деле Доброго Пастыря и была консультантом ФБР в делах о других серийных убийствах.

– Что… что вы делаете? – тихий голос Ким звучал напряженно, словно она была в ярости, но пыталась сдержаться.

– Я хочу знать все, что можно знать об этом деле.

– Что значат эти разговоры, что все ошиблись?

– Не обязательно ошиблись, но не опирались толком на факты.

– Я не понимаю, о чем вы. Я же вам говорила, что Руди Гетц хочет уже начать выпускать мою передачу, показывать отснятые пробные интервью. Руди хочет использовать необработанную запись, которую я сделала на собственную камеру. По его словам, так реалистичнее. Я вам про это говорила, он правда собирается раскручивать эту передачу – на всю страну, на “РАМ-Ньюс”. А теперь вы говорите, что все ошиблись или могли ошибиться. Я не понимаю, зачем вы это делаете. Я вас не об этом просила. Так все развалится. Почему вы это делаете?

– Ничего не развалится. Я пытаюсь разобраться в том, что происходит. Случилось несколько неприятных событий, и с тобой, и со мной…

– Это не повод не глядя встревать в мой проект, переворачивать все с ног на голову, чтобы доказать, что все не так!

– Единственное место, куда я пошел не глядя, был твой подвал. Я хочу уберечь нас обоих от повторения этой ошибки.

– Тогда просто присматривайте за моим дебильным парнем! За дебильным бывшим, – поправилась она.

– Предположим, это был не он. Предположим…

– Не дурите! Кто еще это мог быть?

– Кто-то, кто знает о проекте и не хочет, чтобы ты довела его до конца.

– Кто? И почему не хочет?

– Отличные вопросы. Начнем с первого. Сколько людей знает про твою работу?

– Про передачу? Возможно, миллион.

– Что?

– Миллион как минимум. Может, и больше. Читали на сайте РАМ, в их интернет-новостях, в рассылках для местных газет и каналов, на странице РАМ в Фейсбуке, у меня и у Конни в Фейсбуке, у меня в Твиттере – боже, да где этого нет. Там есть и все участники, все их связи.

– То есть эта информация доступна всем?

– Разумеется. Максимальная публичность. В этом и смысл.

– Понятно. Значит, к этому вопросу нужно подойти с другой стороны.

Ким посмотрела на него с выражением боли на лице:

– Вообще не нужно к нему подходить – не нужно ничего такого. Боже, Дэйв. – На глаза у нее навернулись слезы. – Это же решающий момент. Неужели вы не понимаете? Мне трудно в это поверить. Моя первая серия выходит уже на днях, а вы говорите кому-то по телефону, что все дело Доброго Пастыря… как вы сказали? Я даже повторить этого не могу. – Она покачала головой и кончиками пальцев смахнула слезы. – Простите меня. Я… я не… Черт! Простите.

Она выбежала из комнаты, и через несколько секунд хлопнула дверь ванной.

Гурни посмотрел на Кайла: тот на фут отодвинул свой стул от стола и, кажется, разглядывал пятно на полу. Потом перевел взгляд на Мадлен: она смотрела на него с тревогой, и от этого ему стало не по себе.

Он в недоумении развел руками:

– Что я такого сделал?

– Подумай, – сказала Мадлен. – Подумай и поймешь.

– Кайл?

Тот посмотрел на Гурни и слегка пожал плечами:

– Похоже, ты до смерти ее напугал.

Гурни нахмурился:

– Чем? По телефону кому-то сказал, что в версии ФБР есть брешь?

Кайл не ответил.

– Ты ведь сделал не только это, – тихо сказала Мадлен.

– То есть?

Она не ответила и принялась убирать со стола посуду.

Гурни повторил свой вопрос, обращаясь к пустому пространству между Мадлен и Кайлом:

– Что такого ужасного я сделал?

На этот раз Кайл ему ответил.

– Ничего ужасного ты не сделал, и вообще ты не специально, но… По-моему, у Ким создалось впечатление, что ты хочешь развалить весь ее проект.

– Ты не просто сказал, что там есть маленькая брешь, – добавила Мадлен. – Ты имел в виду, что все это дело расследовалось неправильно, мало того, что ты собираешься это доказать. Иными словами, не оставить от этого дела камня на камне.

Гурни глубоко вдохнул.

– У меня была причина так себя вести.

– Причина? – Мадлен это, похоже, насмешило. – Кто б сомневался. У тебя всегда найдется причина.

Гурни на секунду прикрыл глаза, как будто в темноте ему было легче совладать с собой:

– Я хотел огорчить Холденфилд, чтобы она связалась с одним агентом ФБР, непробиваемым типом по фамилии Траут, – чтобы она огорчила его и он захотел бы со мной встретиться.

– С чего бы ему этого захотеть?

– Чтобы выяснить, правда ли я знаю про это дело что-то такое, что может доставить ему неудобство. А у меня появился бы случай выяснить, не знает ли он чего-нибудь такого, что не сообщалось широкой публике.

– Что ж, если твоя стратегия – огорчать людей, то ты преуспел. – Мадлен указала ему на тарелку с рисом и креветками, все еще полную: – Ты будешь доедать?

– Нет. – Ответ его прозвучал неожиданно резко, и он добавил: – Не сейчас. Я, наверное, выйду подышать, может, в голове прояснеет.

Гурни прошел в прихожую и надел легкую куртку. Выходя через боковую дверь навстречу густеющим сумеркам, он услышал, как Кайл что-то говорит Мадлен: негромко, неуверенным голосом, неразборчиво.

Гурни расслышал только два слова: “папа” и “сердится”.

Пока Гурни сидел на скамейке у пруда, совсем стемнело. Тоненький серп луны, проглядывавший из-за густых туч, позволял лишь едва-едва различать, что вокруг.

Вернулась боль в руке. Она накатывала приступами и, похоже, не зависела ни от положения, ни от сгиба в локте и напряжения мышц. Она еще больше усиливала раздражение от слов Холденфилд, от его собственной склочности и от поведения Ким.

Он понимал две вещи, и эти две вещи противоречили друг другу. Во-первых, залогом его профессионального успеха всегда была спокойная, безукоризненная объективность. Во-вторых, эта самая объективность сейчас была под вопросом. Гурни подозревал, что слишком медленное выздоровление, чувство собственной уязвимости, ощущение, что его выпихивают на обочину – страх утратить свою значимость – вызывали в нем беспокойство и злость, которые могли повлиять на его суждения.

Он потер предплечье, но боль не утихла. Похоже, ее источник был где-то в другом месте, возможно, в защемленном нерве в позвоночнике, а мозг перепутал место воспаления. Как со звоном в ушах: какое-то неврологическое нарушение мозг интерпретировал как гулкий металлический звук.

И все же, как ни грызли его сомнения и неуверенность, он мог бы побиться об заклад, что в деле Доброго Пастыря есть что-то ненормальное, что-то в нем не сходится. Его чуткость к разного рода противоречиям никогда его не подводила, и теперь…

Мысли его прервал звук, похожий на звук шагов, донесшийся, кажется, со стороны амбара. Обернувшись, он увидел пятно света, движущееся по пастбищу между амбаром и домом. А присмотревшись, понял, что это огонек фонарика: по тропе кто-то спускался.

– Пап! – послышался голос Кайла.

– Я здесь, – отозвался Гурни. – У пруда.

Луч фонарика забегал, отыскал его.

– А здесь ночью нет зверей?

Гурни улыбнулся.

– Им не резон с тобой встречаться.

Через минуту Кайл подошел к скамейке.

– Ты не против, если я с тобой посижу?

– Конечно, – Гурни подвинулся.

– Елки, ну и темень, – с другой стороны пруда донесся звук: в лесу что-то упало. – Черт! Что это было?

– Не знаю.

– Ты уверен, что в этом лесу нет зверей?

– В лесу полно зверей. Олени, медведи, лисы, койоты, рыси.

– Медведи?

– Черные медведи. Обычно они безобидны. Если без детенышей.

– И что, настоящие рыси?

– Одна или две. Иногда я вижу их в свете фар, когда еду вверх по холму.

– Ого! Тут у вас совсем глушь. Никогда не видел настоящую рысь.

Кайл с минуту помолчал. Гурни хотел было спросить, о чем он думает, но он сам продолжил:

– Ты правда думаешь, что в деле Доброго Пастыря следствие что-то упустило?

– Возможно.

– Когда ты говорил по телефону, ты казался вполне уверенным. Поэтому Ким так забеспокоилась.

– Понимаешь…

– Значит, ты считаешь, что все ошиблись?

– Ты много знаешь об этом деле?

– Как я уже сказал, все. То есть все, что было по телевизору.

Гурни покачал головой в темноте.

– Забавно. А я и не помню, чтобы тебя это тогда интересовало.

– Очень интересовало. Но ты и не должен помнить. Тебя, по сути, не было рядом.

– Был, когда ты приезжал на выходные. По крайней мере, по воскресеньям.

– Ну да, физически ты был рядом, но всегда казалось… не знаю, как будто ты думаешь о чем-то важном.

Повисло молчание. Затем Гурни сказал, слегка запинаясь:

– И, наверное… когда ты стал встречаться со Стейси Маркс… ты приезжал не каждые выходные.

– Думаю, нет.

– После того как вы расстались, ты с ней общался?

– А я тебе не рассказывал?

– По-моему, нет.

– Стейси что-то совсем слетела с катушек. Почти не вылезает из реабилитационных центров. Подсела на ЛСД, похоже. Я ее видел на свадьбе у Эдди Берка. Ты ведь помнишь Эдди?

– Вроде да. Такой рыжий мальчик?

– Нет, это его брат Джимми. Ну неважно. Короче, Стейси подсела на наркотики.

Повисло долгое молчание. Гурни ни о чем не думал, не мог сосредоточиться. Ему было неспокойно.

– Что-то прохладно, – сказал Кайл. – Может, вернемся в дом?

– Давай. Я тебя догоню.

И ни один из них не двинулся с места.

– Ты… ты так и не договорил, что тебя смущает в деле Доброго Пастыря. Похоже, ты один видишь какие-то проблемы.

– Возможно, в этом и проблема.

– Поясни для непросветленных.

Гурни коротко засмеялся.

– Проблема в том, что им ужасно недостает критического мышления. Вся эта версия следствия слишком уж ладно скроена, слишком проста и слишком полезна для многих. Ее не ставили под сомнение, не обсуждали, не проверяли, не перетряхивали и не разрывали по швам, потому что она понравилась слишком уж многим экспертам, облеченным властью. Хрестоматийные серийные преступления хрестоматийного психопата.

Немного помолчав, Кайл заметил:

– Видно, что тебя это достало.

– Ты знаешь, как выглядит человек, получивший в висок экспансивную пулю пятидесятого калибра?

– Думаю, пренеприятно.

– Это самое бесчеловечное зрелище, какое можно себе представить. Так называемый Добрый Пастырь проделал это с шестью людьми. Он не просто убил их. Он превратил их в месиво, жалкое и жуткое. – Гурни замолчал, вглядываясь в темноту. И лишь потом продолжил: – Эти люди заслуживают лучшего отношения. Они заслуживают более серьезного расследования. С вопросами.

– Так какой у тебя план? Собрать все нестыковки и показать, как дело трещит по швам?

– Если сумею.

– Ты же как раз в этом силен?

– Когда-то был. Поживем – увидим.

– Все получится. У тебя же никогда не было провалов.

– Разумеется, были.

Они вновь замолчали. Потом Кайл спросил:

– А какого рода это вопросы?

– М-м?.. – отозвался Гурни, погруженный в раздумья о своих неудачах.

– Я хотел уточнить: какого рода вопросы ты имеешь в виду?

– А, да не знаю. Несколько общих и расплывчатых вопросов: что за личность выдают нам язык манифеста, подготовка нападений, выбор оружия. И множество мелких вопросов – например, почему он выбирал только черные “мерседесы”…

– И почему все выпущены в Зиндельфингене?

– Выпущены… где?

– Все шесть машин были выпущены на заводе “Мерседес” в Зиндельфингене, под Штутгартом. Возможно, это ничего и не значит. Просто маленькая деталь.

– Откуда, скажи на милость, ты это знаешь?

– Я же говорил, я этим интересовался.

– Про Зиндельфинген было в новостях?

– Нет. В новостях были модели и годы выпуска. А я… понимаешь… пытался разобраться. Я задумался, что еще общего у этих машин, кроме марки и цвета. У “Мерседеса” много заводов по всему миру. Но все эти машины были выпущены в Зиндельфингене. Совпадение, да?

Лица Гурни в темноте не было видно. Но он повернулся к Кайлу:

– Я все же не понимаю, почему…

– Почему я так заморачивался? Сам не знаю. Я думаю… я… я хочу сказать, я разузнавал про такие вещи… преступления там… убийства…

Гурни был ошеломлен. Десять лет назад его сын играл в сыщика. И кто знает, когда это началось? После каких событий? И почему, черт возьми, он ничего об этом не знал? Как мог не заметить?

Господи, черт меня дери, неужели я был таким неприступным? Настолько в работе, в своих мыслях, в своих делах?

Гурни почувствовал, как к горлу подступают слезы, и не знал, что делать.

Он откашлялся.

– А что они выпускают в Зиндельфингене?

– Флагманские модели. Этим, наверное, и можно объяснить совпадение. То есть поскольку Пастырь выбирал только самые дорогие “мерседесы”, то они все как раз с этого завода.

– И все равно интересно. И ты потрудился это выяснить.

– Так ты не хочешь пойти в дом? – спросил Кайл, помолчав. – Похоже, собирается дождь.

– Я скоро приду. Иди вперед.

– Оставить тебе фонарик? – Кайл включил его и направил на склон холма, высветив грядку спаржи.

– Незачем. Я тут каждую кочку и каждую ямку знаю.

– Ладно, – Кайл медленно встал, пробуя ногой землю перед скамейкой. От пруда донесся тихий всплеск. – Черт, что это?

– Лягушка.

– Ты уверен? Здесь есть змеи?

– Почти нет. Да и те маленькие и безобидные.

Кайл, казалось, обдумывал эту информацию.

– Ладно, – сказал он. – Увидимся дома.

Гурни посмотрел ему вслед – точнее сказать, вслед его фонарику, свет которого заскользил вверх по тропе. Потом откинулся на спинку скамейки, закрыл глаза и вдохнул сырой воздух. Он чувствовал себя опустошенным.

Внезапно он открыл глаза: где-то за амбаром, в лесу, хрустнула ветка. Секунд через десять снова. Гурни встал со скамейки и прислушался, напряженно вглядываясь в бездонные темные пятна и тени вокруг.

Он подождал пару минут: все было тихо – и, осторожно ступая, направился к амбару, стоявшему ярдах в ста от скамейки. Затем медленно обошел это массивное деревянное сооружение, двигаясь по поросшей травой кромке вокруг, то и дело останавливаясь и прислушиваясь. Останавливаясь, он всякий раз раздумывал, не пора ли достать “беретту”. Но всякий же раз решал, что погорячился.

Повисла мертвая тишина. Ночная роса просочилась сквозь ботинки и намочила Гурни ноги. Он недоумевал, что, собственно, думает обнаружить и зачем обходит кругом этот амбар. Потом посмотрел на дом, стоявший выше по склону. Окна уютно светились янтарным светом.

Он решил срезать путь и пошел через поле, но споткнулся о сурковую норку и упал. На несколько секунд предплечье пронзила жгучая боль. Войдя в дом, он по лицу Мадлен понял, что вид у него замызганный.

– Я споткнулся, – объяснил он, вытирая рубашку. – Где все?

Мадлен явно удивилась:

– А ты разве не видел Ким?

– Ким? Где?

– Она вышла из дома пару минут назад. Я подумала, она хочет поговорить с тобой наедине.

– Она там одна, в темноте?

– В доме ее нет.

– А где Кайл?

– Пошел наверх. Какие-то дела.

Ее тон показался Гурни странным.

– Наверх?

– Да.

– Он останется ночевать?

– Конечно. Я предложила ему желтую спальню.

– А Ким другую?

Глупый вопрос. Разумеется, другую. Но не успела Мадлен ответить, как раздался скрип боковой двери, затем тихое шуршание куртки. В кухню вошла Ким.

– Ты не заблудилась? – спросил Гурни.

– Нет. Я просто решила выйти посмотреть по сторонам.

– В темноте?

– Посмотреть на звезды, если получится. Подышать деревенским воздухом, – голос ее звучал натянуто.

– Для звезд не лучшее время.

– Не лучшее. Честно говоря, мне стало немножко страшно. – Она замялась. – Послушайте… я хочу извиниться за то, как я с вами разговаривала.

– Не стоит. Это я должен извиниться, что расстроил тебя. Я понимаю, как тебе важен этот проект.

– Все равно я не должна была говорить таких слов. – Она смущенно помотала головой. – Вечно выбираю не то время.

Гурни не понял, при чем здесь время, но спрашивать не стал, опасаясь потока новых неловких извинений.

– Я хочу кофе. Составишь мне компанию?

– Конечно, – ей явно полегчало. – С удовольствием.

– Садитесь-ка лучше за стол, – твердо сказала Мадлен. – Я накрою на всех.

Они сели за стол. Мадлен включила в розетку кофеварку. Через две секунды свет погас.

– Что за черт? – сказал Гурни.

Ни Мадлен, ни Ким не ответили.

– Может быть, из-за кофеварки выбило пробки? – предположил он.

Он собирался было встать, но Мадлен его остановила:

– С пробками все в порядке.

– Тогда почему?.. – И тут в коридоре, ведущем к лестнице, замерцал огонек.

Огонек этот приближался. Гурни услышал голос Кайла – он что-то пел. Вскоре Кайл вошел в кухню, неся торт с зажженными свечками, распевая все громче:

– С днем рожденья тебя, с днем рожденья тебя, с днем рождения, папа, с днем рожденья тебя!

– Боже… – Гурни заморгал. – Сегодня какое?.. Правда?..

– С днем рожденья, – тихо сказала Мадлен.

– С днем рожденья! – воскликнула Ким и встревоженно прибавила: – Теперь вы понимаете, почему я чувствовала себя такой дурой. Нашла время.

– Боже, – Гурни покачал головой. – Вот так сюрприз.

Широко улыбаясь, Кайл осторожно поставил сияющий торт на середину стола.

– Я в свое время бесился, как он может забыть про мой день рожденья. Но потом понял, что он и про свой-то не помнит, так что все не так плохо.

Ким рассмеялась.

– Загадывай желание и задувай, – сказал Кайл.

– Хорошо, – отозвался Гурни. Затем молча загадал желание: “Боже, помоги мне сказать то, что надо”. Помедлил, сделал глубокий вдох и одним махом задул две трети свечей. И со второго раза – оставшиеся.

– Получилось! – сказал Кайл.

Он вышел в холл и зажег свет в кухне.

– Я думал, их полагается задуть с одного раза, – сказал Гурни.

– Их слишком много. Никто не сумеет задуть сорок девять свечек разом. По правилам после двадцати пяти полагается две попытки.

Гурни в изумлении взглянул на Кайла и тлеющие свечки и вновь испугался, что вот-вот заплачет.

– Спасибо.

Кофеварка зафыркала. Мадлен пошла с ней разобраться.

– Знаете, – сказала Ким, – вам совсем не дашь сорок девять. Я бы дала, наверное, тридцать девять.

– Тогда бы Кайл родился у меня в тринадцать, – отшутился Гурни. – А в одиннадцать я бы женился на его матери.

– Эй, я чуть не забыл, – спохватился Кайл.

Он достал из-под стула подарочную коробку – по размеру для шарфа или рубашки. Коробка была обернута в блестящую голубую бумагу с белой ленточкой. Под ленточку был просунут конверт размером с открытку. Кайл протянул коробку Гурни.

– Боже… – Гурни стало неловко.

Сколько уже лет они с Кайлом не дарили друг другу подарков?

Кайл глядел на него с тревожным воодушевлением.

– Просто я подумал, что тебе надо такое подарить.

Гурни развязал ленточку.

– Сначала посмотри открытку, – сказал Кайл.

Гурни открыл конверт и достал открытку.

На обложке веселым курсивом было написано: “С днем рождения! Эта мелодия – для тебя!”

В центре он нащупал какое-то уплотнение – не иначе еще одна бубнилка с мелодией. Наверное, когда он откроет открытку, оттуда польется очередная версия все той же песни.

Но проверить это он не успел.

Ким посмотрела на что-то в окно и вдруг вскочила. Стул опрокинулся, но она не заметила и кинулась к французской двери.

– Что это? – в панике вскричала она, уставившись на склон и подняв руки к лицу. – Боже, что это?

Глава 22

На следующее утро

Ночью то и дело шел дождь. Теперь же над землей повис жиденький туман.

– Ты что, хочешь выйти на улицу? – спросила Мадлен, бросив взгляд на Гурни.

Ей явно было зябко. Она сидела за столом, надев свитер прямо поверх ночной рубашки и обхватив ладонями чашку кофе.

– Нет. Просто смотрю.

– Когда ты открываешь дверь, сюда проникает запах дыма.

Гурни закрыл французскую дверь, которую перед этим открыл раз в десятый за утро: чтобы лучше было видно амбар, вернее, то, что от него осталось.

Бо́льшая часть деревянной обшивки и вся крыша сгорели накануне вечером в устрашающем пожаре. Остался голый скелет из столбов и балок, но и тот уже ни на что не годился. Все, что еще не рухнуло, предстояло снести.

Легкий, чуть плывущий туман придавал всей картине ощущение нереальности. А может быть, подумал Гурни, это его собственное внутреннее ощущение – оттого, что он не спал всю ночь. Рыбья медлительность следователя по поджогам из Бюро криминальных расследований усугубляла общее впечатление. Он явился к 8:00 на смену местным пожарным и полиции и вот уже два часа бродил среди головешек и развалин.

– Этот малый все еще там? – спросил Кайл из кресла у камина в дальнем углу комнаты. В другом кресле сидела Ким.

– Он не торопится, – сказал Гурни.

– Думаешь, найдет что-то интересное?

– Зависит от того, насколько хорошо он знает свое дело и насколько осторожен был поджигатель.

В сером мареве было видно, как следователь со скрупулезной неторопливостью обходит по периметру руины амбара. Его сопровождал большой пес на длинном поводке. Насколько можно было разглядеть, черный или коричневый лабрадор – без сомнения, он с той же тщательностью подходил к поиску горючих веществ, как его хозяин – к сбору улик.

– Все равно пахнет дымом, – сказала Мадлен. – Наверное, от твоей одежды. Может, примешь душ?

– Чуть позже, – отозвался Гурни. – Сейчас мне надо подумать.

– Хоть бы рубашку сменил.

– Сменю. Но не сию секунду, хорошо?

– Итак, – сказал Кайл после неловкого молчания, – у тебя есть подозрения, кто мог это сделать?

– Подозрения есть. Я вообще подозрительный. Но подозревать и обвинять – это, черт возьми, разные вещи.

Кайл в кресле подался вперед.

– Я всю ночь об этом думал. Даже когда пожарные уехали, не мог уснуть.

– Думаю, никто из нас не спал. Я-то точно.

– Возможно, он себя выдаст.

Гурни отвернулся от окна и посмотрел на Кайла.

– Поджигатель? Почему ты так думаешь?

– Разве эти идиоты не всегда пробалтываются в каком-нибудь баре?

– Иногда.

– Думаешь, этот проболтается?

– Смотря зачем он затеял пожар.

Кайла, казалось, удивил этот ответ.

– А разве это не просто пьяный охотник, которого взбесили таблички “Охота запрещена”?

– Думаю, это возможно.

Мадлен нахмурилась, глядя в кружку.

– Учитывая, что он сорвал полдюжины табличек и поджег перед дверью амбара – может, это более чем возможно?

Гурни снова посмотрел в окно.

– Подождем, что скажет человек с собакой.

Кайл был заинтригован.

– Когда он срывал таблички, он наверняка оставил следы, может, даже отпечатки пальцев на заборе. А может, что-то обронил. Об этом нужно сказать специалисту по поджогам?

Гурни улыбнулся.

– Если он знает свое дело, говорить не понадобится. А если не знает – не поможет.

Ким поежилась и нырнула поглубже в кресло.

– Брр. Прямо мурашки, как подумаю, что он был там в то же время, что и я, ползал где-то в темноте.

– Вы все там были, – сказала Мадлен.

– Точно, – сказал Кайл. – На скамейке. Боже. Он мог быть в нескольких ярдах от нас. Черт!

Или в нескольких футах, подумал Гурни. А то и дюймах. И внутренне поморщился, вспоминая свой обход амбара в темноте.

– Мне только что пришло в голову, – сказал Кайл. – За те несколько лет, что вы здесь живете, к вам никто не подходил с просьбой разрешить поохотиться?

– Подходили, не раз, – отозвалась Мадлен. – Когда мы только сюда переехали. Мы всегда отказывали.

– Может, это один из тех, кому вы отказали. Может, кто-то из них особенно бесился по этому поводу? Или заявлял, что имеют право?

– Некоторые были дружелюбны, другие нет. Чтобы кто-то качал права, не помню.

– А не угрожали вам? – спросил Кайл.

– Нет.

– И вандализма не было?

– Нет, – Мадлен посмотрела на Гурни. Тот глядел на красноперую стрелу на буфете. – Похоже, твой отец раздумывает, считать ли вот это вандализмом.

– Что вот это? – Кайл вытаращил глаза.

Мадлен не отвечала, лишь по-прежнему смотрела на Гурни.

– Стрела. Острая как бритва, – Гурни указал на стрелу. – Торчала в клумбе.

Кайл подошел к буфету, взял в руки стрелу и нахмурился.

– Странно. А еще такой вот странной фигни не случалось?

Гурни пожал плечами:

– Нет, если не считать, что у трактора вдруг оказалась сломана борона, а перед этим была в порядке. Ну и если не считать дикобраза в гараже…

– Или дохлого енота в дымоходе или змеи в почтовом ящике, – добавила Мадлен.

– Змея? В почтовом ящике? – в ужасе переспросила Ким.

– Крошечная, больше года назад, – сказал Гурни.

– До смерти меня напугала, – сказала Мадлен.

Кайл переводил взгляд с одного на другую.

– И если все это произошло после того, как вы повесили таблички “Охота запрещена”, неужели это вам ни о чем не говорит?

– Как тебя, несомненно, учат на занятиях по праву, – ответил Гурни жестче, чем хотел, – “после” не означает “вследствие”.

– Но раз он сорвал ваши таблички… то есть… если этот поджигатель не долбанутый охотник, уверенный, что вы лишили его законного права отстреливать тут оленей, то кто же он тогда? Кто еще мог такое сделать?

Пока они так стояли и разговаривали у французской двери, к ним тихо подошла Ким.

Дрожащим голосом она спросила:

– Вы думаете, это мог быть тот же человек, который подпилил ступеньку у меня в подвале?

Отец и сын оба собрались ответить, как вдруг откуда-то с улицы донесся лязг металла.

Гурни поглядел сквозь стеклянную дверь на развалины амбара. Лязг раздался снова. Гурни смог различить только фигуру следователя, который, стоя на коленях, долбил чем-то вроде маленькой кувалды бетонный пол амбара.

Кайл подошел и встал у отца за спиной:

– Черт! Что он делает?

– Вероятно, работает молотком и зубилом, чтобы увеличить трещину в полу. Хочет взять пробу почвы из-под амбара.

– Зачем?

– Когда горючее вещество попадает на пол, оно обычно просачивается во все трещины и оттуда в землю. Если удастся обнаружить несгоревшее вещество, его получится точно определить.

Во взгляде Мадлен загорелась злость: все еще хуже, чем она думала.

– Наш амбар еще и облили бензином, прежде чем поджечь?

– Бензином или чем-то подобным.

– Откуда вы знаете? – спросила Ким.

Гурни не ответил, и вместо него объяснил Кайл.

– Потому что все сгорело очень быстро. Обычное пламя распространялось бы дольше. – Он взглянул на отца. – Так ведь?

– Так, – тихо отозвался Гурни.

Ему все не давало покоя предположение Ким, что подпилить ступеньку и поджечь амбар мог один и тот же человек. Он повернулся к ней.

– Почему ты так думаешь?

– Как думаю?

– Что это мог быть один человек – здесь и у тебя в подвале?

– Просто пришло в голову.

Он обдумал это. И вспомнил вопрос, который хотел задать ей еще вчера вечером:

– Скажи-ка мне вот что, – тихо начал он, – тебе что-нибудь говорят слова “не буди дьявола”?

Ее реакция была мгновенной и ошеломила его.

Глаза ее распахнулись от страха, она попятилась.

– Господи! Откуда вы знаете?

Глава 23

Подозрение

Пораженный такой реакцией, Гурни не нашелся, что сказать.

– Это все Робби! – воскликнула она. – Черт, это Робби вам рассказал, да? Но если он рассказал, зачем вы спрашиваете, говорит ли мне это о чем-нибудь?

– Чтобы получить ответ.

– Не понимаю.

– Два дня назад у тебя в подвале я кое-что услышал.

Ким так и застыла.

– Что?

– Голос. Точнее, шепот.

Она резко побледнела.

– Какой шепот?

– Не слишком приятный.

– Господи! – она сглотнула. – В подвале кто-то был? Господи! Мужчина или женщина?

– Трудно сказать. Думаю, все же мужчина. Там было темно, я никого не видел.

– Боже! И что он сказал?

– Не буди дьявола.

– Господи! – Ее испуганные глаза словно осматривали какую-то опасную местность.

– Как, по-твоему, что это значит?

– Это… конец одной сказки. Отец рассказывал ее мне, когда я была маленькой. В жизни не слышала сказки страшнее.

Гурни заметил, что она машинально ковыряет кутикулу на большом пальце, отрывает кусочки кожи.

– Сядь, – сказал он. – Успокойся. Все будет хорошо.

– Успокоиться?

Гурни улыбнулся и мягко спросил:

– Можешь рассказать нам эту сказку?

Чтобы успокоиться, Ким ухватилась за спинку стула. Затем прикрыла глаза и несколько раз глубоко вздохнула.

Минуту-другую спустя она открыла глаза и начала дрожащим голосом:

– Она… она простая и короткая, но когда я была маленькой, казалась такой… огромной. И страшной. Целый мир, который тебя засасывает. Как кошмар. Отец говорил, что это выдумка. Но рассказывал так, будто все было взаправду. – Она сглотнула. – Жил-был король, и издал он такой указ, чтобы раз в год к нему в замок приводили всех плохих детей – тех, кто безобразничал, врал или не слушался. Эти дети были такие плохие, что родителям они были больше не нужны. Целый год король держал их в своем замке. Все у них было: вкусная еда, одежда, мягкая постель, и они могли делать все что пожелают. Кроме одного. В самом глубоком, самом темном подземелье замка была комната, и в комнату эту им нельзя было заходить. Комната была совсем маленькая, холодная, и в ней была только одна вещь. Длинный, покрытый плесенью деревянный сундук. На самом деле это был старый полусгнивший гроб. Король рассказывал детям, что в этом гробу спит дьявол – самый злой демон на свете. Каждую ночь, когда дети ложились спать, король ходил от кровати к кровати и шептал детям на ухо: “Не ходи в темную комнату. Не подходи к прогнившему гробу. Если хочешь дожить до утра, не буди дьявола”. Но не все дети были благоразумны и слушались короля. Некоторые подозревали, что он все выдумал про дьявола, а на самом деле хранит в сундуке свои драгоценности. И бывало, что какой-нибудь ребенок встанет ночью, проберется в темную комнату и откроет полусгнивший гроб-сундук. Тогда в замке раздавался истошный крик, словно вопль животного, угодившего в волчью пасть. И никогда больше этого ребенка не видели.

За столом повисло ошеломленное молчание.

Первым заговорил Кайл.

– Черт возьми! И такую вот сказку папа рассказывал тебе на ночь?

– Он не так часто ее рассказывал, но когда рассказывал, я всегда пугалась. – Ким посмотрела на Гурни. – Когда вы сказали “не буди дьявола”, ко мне вернулось это жуткое чувство. Но… Я не понимаю, как кто-то мог ждать вас в подвале. И почему он шептал вам на ухо? Какой в этом смысл?

У Мадлен тоже было, что спросить. Но не успела она открыть рот, как в боковую дверь уверенно постучали.

Гурни открыл – это вернулся следователь. Он был старше, массивнее, седее большинства своих коллег из Бюро криминальных расследований и явно не столь атлетичен, как они. Опущенные уголки его недружелюбных глаз, казалось, выражали вековечное разочарование в людях.

– Я завершил первичный осмотр места, – усталый голос дополнил общее впечатление. – Теперь мне нужно поговорить с вами.

– Входите, – сказал Гурни.

Следователь тщательно, чуть ли не рьяно, вытер ноги, затем прошел вслед за Гурни через прихожую в кухню. Окинул помещение скучающим взглядом, за которым – Гурни был уверен – таилась привычка с подозрением все осматривать. Все нью-йоркские следователи по поджогам, кого он знал, были очень наблюдательны.

– Как я только что сообщил мистеру Гурни, мне необходимо поговорить с каждым из вас.

– Как вас зовут? – спросил Кайл. – Утром, когда вы приехали, я не расслышал.

Следователь бесстрастно уставился на него – без сомнения, подумал Гурни, заметив его агрессивный тон. Затем представился:

– Следователь Крамден.

– Что, правда? Как Ральф?

Еще один бесстрастный взгляд.

– Ну Ральф. Из “Новобрачных”. Ну сериал такой был в пятидесятых, комедия.

Следователь покачал головой – скорее не в ответ, а в знак того, что не желает отвечать. Затем повернулся к Гурни.

– Я могу провести допрос у себя в машине или в доме, если здесь есть подходящее место.

– Можете прямо здесь за столом.

– Я должен допросить каждого лично, наедине, чтобы свидетельские показания не влияли друг на друга.

– Я согласен. Что касается моей жены и сына, а также мисс Коразон, спросите их самих.

– Я тоже согласна, – без особого энтузиазма отозвалась Мадлен.

– Я… не возражаю, – неуверенно сказала Ким.

– Похоже, следователь Крамден считает нас подозреваемыми, – Кайлу явно хотелось поспорить.

Следователь извлек из кармана какое-то устройство, похожее на айпод, и принялся его разглядывать, как будто он был куда интереснее, чем слова Кайла.

Гурни улыбнулся.

– За это я его не виню. Когда речь идет о поджоге, обычно основные подозреваемые – владельцы дома.

– Не всегда, – спокойно уточнил Крамден.

– Вам удалось взять хороший образец почвы? – спросил Гурни.

– Почему вы спрашиваете?

– Почему я спрашиваю? Потому что вчера вечером кто-то поджег мой амбар и я хотел бы знать, с пользой ли вы провели здесь два часа.

– Не без пользы. – Следователь помолчал. – Сейчас необходимо перейти к допросам.

– В каком порядке?

Крамден снова моргнул.

– Сначала вы.

– Думаю, остальным лучше пройти в комнату и ждать своей очереди? – холодно поинтересовалась Мадлен.

– Если вы не возражаете.

Выходя из кухни вместе с Кайлом и Ким, она обернулась в дверях.

– Я так понимаю, следователь Крамден, вы сообщите нам, что удалось выяснить о поджоге нашего амбара?

– Мы сообщим все, что будет возможно.

Услышав этот уклончивый ответ, Гурни едва сдержал смех. Он и сам отвечал так бесчисленное количество раз, много лет подряд.

– Очень рада эта слышать, – очень мрачно сказала Мадлен. Затем повернулась и пошла в комнату вслед за Ким и Кайлом.

Гурни подошел к столу, за которым они с Мадлен завтракали, сел на стул, а другой стул пододвинул Крамдену.

Следователь положил на стол свое записывающее устройство, нажал кнопку, сел и заговорил тусклым, протокольным голосом:

– Следователь Эверетт Крамден, штаб Олбани, Бюро криминальных расследований… допрос начат в десять часов семнадцать минут двадцать пятого марта две тысячи десятого года… Допрашиваемый – Дэвид Гурни… Место проведения допроса – дом допрашиваемого в Уолнат-Кроссинге. Цель допроса – сбор информации в связи с подозрительным пожаром, произошедшем в подсобном строении, принадлежащем Гурни, далее – амбаре, расположенном приблизительно в двухстах ярдах к юго-востоку от главного дома. Расшифровка записи и заверенные письменные показания будут приложены позже.

Он посмотрел на Гурни взглядом, столь же тусклым, как голос.

– В котором часу вы заметили пожар?

– Я не посмотрел на часы. Думаю, между восемью двадцатью и восемью сорока.

– Кто первый его заметил?

– Мисс Коразон.

– Что привлекло ее внимание?

– Я не знаю. Она просто посмотрела в эту вот стеклянную дверь и увидела огонь.

– Прежде всего: знаете ли вы, зачем она смотрела в окно?

– Нет.

– Что она сделала, когда увидела огонь?

– Что-то крикнула.

– Что она крикнула?

– Кажется, “Боже, что это?”. Или что-то в этом роде.

– Что сделали вы?

– Я встал из-за обеденного стола, где сидел в тот момент, тоже увидел огонь, схватил телефон и набрал девять один один.

– Вы совершали какие-либо другие звонки?

– Нет.

– Кто-либо еще в доме совершал какие-либо другие звонки?

– Я не заметил.

– Что вы делали потом?

– Я надел ботинки и побежал к амбару.

– В темноте?

– Да.

– Один?

– Вместе с сыном. Он бежал прямо за мной.

– Это человек по имени Кайл, который здесь сейчас присутствовал?

– Да, это мой… единственный сын.

– Какого цвета было пламя?

– Главным образом оранжевого. Горело быстро и шумно, очень горячо.

– Горело большей частью в одном месте или в нескольких?

– Горело почти везде.

– Не заметили ли вы, окна амбара были открыты или закрыты?

– Открыты.

– Все окна?

– Я полагаю, что да.

– Вы оставили их открытыми?

– Нет.

– Вы уверены?

– Да.

– Были ли необычные запахи?

– Пахло нефтяным дистиллятом. Практически наверняка бензином.

– Вам приходилось иметь дело с горючими веществами?

– Прежде чем я начал расследовать убийства в полиции Нью-Йорка, я проходил стажировку в отделе пожарной охраны по расследованию поджогов.

Вялое лицо Крамдена едва заметно дрогнуло, словно он прокрутил в голове цепочку невысказанных мыслей.

– Я полагаю, – продолжал Гурни, – что вы и ваша собака обнаружили следы горючего вещества на внутренней стороне основания стен, а также в почве, образец которой вы взяли?

– Мы обследовали местность очень тщательно.

Гурни улыбнулся, услышав этот уклончивый ответ.

– А сейчас этот образец почвы пропускается через портативный газожидкостный хроматограф у вас в фургоне. Я прав?

В ответ на это предположение у Крамдена лишь слегка напряглась челюсть. Он немного помедлил.

– Пытались ли вы потушить пожар или проникнуть в здание до приезда пожарных?

– Нет.

– Вы не пытались вынести из здания ценные вещи?

– Нет. Пожар был слишком сильный.

– Что бы вы вынесли, если бы могли?

– Инструменты… электрический дровокол… байдарки… велосипед жены… запасную мебель.

– Выносились ли из здания какие-либо ценные вещи в течение месяца до пожара?

– Нет.

– Были ли здание и находящееся в нем имущество застрахованы?

– Да.

– Какой у вас тип страховки?

– Страховка домовладельца.

– Мне потребуется перечень содержавшегося в здании имущества, номер страховки, фамилия страхового агента и название страховой компании. Возросла ли в недавнее время страховая сумма?

– Нет. Разве что были сделаны инфляционные поправки, о которых мне неизвестно.

– Разве в этом случае вас бы не известили?

– Не знаю.

– Имеется ли у вас более чем одно страховое свидетельство на случай пожара?

– Нет.

– Были ли у вас уже случаи, связанные с утратой застрахованного имущества?

Гурни на секунду задумался.

– Да, мне выплатили по страховке от угона. Около тридцати лет назад у меня в городе угнали мотоцикл.

– Это все?

– Это все.

– Имеете ли вы какие-либо конфликты с соседями, родственниками, деловыми партнерами или иными лицами?

– Похоже, у нас есть конфликт, но раньше мы о нем не подозревали. С поджигателем, который сорвал наши таблички “Охота запрещена”.

– Когда вы установили эти таблички?

– Моя жена поставила их несколько лет назад, вскоре после того, как мы сюда переехали.

– Есть ли другие конфликты?

Гурни пришло в голову, что подпиленная ступенька и странный шепот свидетельствуют о том, что конфликт есть. С другой стороны, не было никаких доказательств, что это были нападки именно на него. Он откашлялся.

– Насколько мне известно, нет.

– Выходили ли вы из дома в течение двух часов до того, как заметили пожар?

– Да. После ужина я спустился к пруду и посидел на скамейке.

– Когда это было?

– Как только стемнело… возможно, около восьми.

– Зачем вы туда ходили?

– Как я и говорил, чтобы посидеть на скамейке. Отдохнуть. Расслабиться.

– В темноте?

– Да.

– Вы были расстроены?

– Я устал, беспокоился.

– По какому поводу?

– По личному делу.

– Связанному с деньгами?

– Скорее нет.

Крамден откинулся на спинку стула. Он напряженно разглядывал какое-то пятнышко на столе, потом потрогал его пальцем.

– Пока вы сидели и отдыхали, вы ничего не видели и не слышали?

– Я слышал… какие-то звуки в лесу за амбаром.

– Какого рода звуки?

– Как будто ветка хрустнула. Я не могу определить точнее.

– Кто-либо еще выходил из дома в течение двух часов до пожара?

– Мой сын пришел и вместе со мной посидел на скамейке. Мисс Коразон тоже выходила, я не знаю, надолго ли.

– Куда она ходила?

– Не знаю.

Следователь поднял бровь.

– Вы ее не спросили?

– Нет.

– А ваш сын? Известно ли вам, ходил ли он куда-либо еще, кроме того, что дошел до скамейки и обратно?

– Нет, только дошел до скамейки и потом вернулся в дом.

– Почему вы в этом уверены?

– Он держал в руке включенный фонарик.

– А ваша жена?

– Что моя жена?

– Выходила ли она из дома?

– Мне об этом неизвестно.

– Но вы не уверены?

– Не вполне уверен.

Крамден медленно кивнул, словно бы эти факты складывались в какой-то общий узор. Затем поскреб ногтем крохотное пятнышко на столе.

– Вы совершили поджог в амбаре? – спросил он, не сводя глаз с пятнышка.

Гурни знал, что это стандартный вопрос, который обязан задать следователь по делу о поджоге.

– Нет.

– Вы организовали поджог, совершенный другим лицом?

– Нет.

– Знаете ли вы, кто его совершил?

– Нет.

– Знаете ли вы кого-либо, у кого были причины его совершить?

– Нет.

– Владеете ли вы иной информацией, которая могла бы помочь следствию?

– На данный момент нет.

Крамден уставился на него.

– Что это значит?

– Это значит, что в данный момент я не владею какой-либо иной информацией, которая могла бы помочь следствию.

В недоверчивых глазах следователя вспыхнула едва заметная злость.

– Вы имеете в виду, что планируете получить некую важную информацию в будущем?

– О да, Эверетт, в будущем я, безусловно, получу важную информацию. Можете не сомневаться.

Глава 24

Ставки растут

Мадлен и Кайла Крамден допрашивал всего минут по двадцать, а вот Ким – больше часа.

Они закончили почти в полдень. Мадлен пригласила следователя на ланч, но он отказался, угрюмо, без благодарности в голосе. Без дальнейших разъяснений он вышел из кухни и спустился по склону через пастбище к своему фургону, припаркованному на полдороге между прудом и развалинами амбара.

Утренний туман рассеялся, и за пеленой высокой облачности поблескивало солнце. Гурни и Ким сидели за столом. Мадлен нарезала грибы для омлета. Кайл смотрел в окно:

– Какого лешего он там делает?

– Вероятно, проверяет свой хроматограф, – сказал Гурни.

– Или ест сэндвич в гордом одиночестве, – съязвила Мадлен.

– Для хроматографии нужно около часа, – продолжал Гурни.

– А что она ему даст?

– Много чего. Хроматограф может разложить любое горючее вещество на составляющие и определить их точное количество. Это как отпечатки пальцев вещества, с точностью до типа, иногда даже до конкретной марки, если у нее специфическая формула. Это очень точный анализ.

– Жаль, она не поможет с точностью установить, какая специфическая сволочь подожгла наш амбар, – сказала Мадлен, с усилием нарезая лук, так что нож стучал о доску.

– Что ж, – сказал Кайл, – может, у следователя Крамдена и есть этот чудо-прибор, но сам он придурок. Все расспрашивал меня про мой фонарик, какой дорогой я шел, долго ли сидел с папой у пруда. Кажется, подозревал, будто я вру, что не знаю, кто устроил пожар. Идиот. – Он взглянул на Ким. – Тебя он продержал дольше всех. Про что вы говорили?

– Он хотел узнать все про “Осиротевших”.

– Твою программу? Зачем ему это?

Ким пожала плечами.

– Может, он думает, что это как-то связано с пожаром?

– Он уже знал про “Осиротевших”? – спросил Гурни. – Или ты ему сказала?

– Я ему сказала, когда он спросил, откуда я вас знаю и почему оказалась у вас в доме.

– Что ты рассказала ему о моей роли в этом проекте?

– Что вы мой консультант по вопросам, связанным с делом Доброго Пастыря.

– И все?

– Почти.

– Ты говорила ему про Робби Миза?

– Да, он про это спрашивал.

– Про что “про это”?

– Были ли у меня с кем-нибудь конфликты.

– И ты рассказала ему… про странные вещи, которые творились у тебя в доме?

– Он очень настаивал.

– И про сломанную ступеньку? И про шепот?

– Про ступеньку – да. Про шепот – нет. Я лично его не слышала и решила, что это вопрос к вам.

– Что еще?

– Вроде бы все. А, еще он допытывался, куда я ходила вчера вечером. Не слышала ли чего-нибудь, видела ли вас, видела ли Кайла, видела ли еще кого-нибудь – все в таком духе.

Гурни ощутил, как в груди медленной волной нарастает тревога. Любой следственный допрос предполагает работу с целым рядом сведений, некоторые из которых сообщать необходимо, другие – необязательно. На одном конце спектра – незначительные подробности частной жизни, которых ни один разумный следователь не будет ожидать от допрашиваемого. На другом конце – важные факты, необходимые для понимания преступления. Скрывать такие факты – означает препятствовать осуществлению правосудия.

А между ними – сумеречная зона, область споров и спекуляций.

Вопрос был в том, может ли личный конфликт в жизни Ким рассматриваться после происшествия в подвале как конфликт в жизни Гурни. Если она сообщила о возможной связи между подпиленной ступенькой и поджогом, не должен ли был и он об этом сообщить?

Более того, а почему не сообщил? Или это старая коповская привычка: контролируешь информацию – контролируешь ситуацию?

А может, он просто предпочел не вынимать скелет из шкафа? Не признавать, что слишком медленно оправляется от раны? Слишком уж он боится, что растерял свои способности, что уже не так силен, умен, ловок, как прежде: в былые времена он не упал бы с лестницы, не упустил бы человека, шептавшего в темноте.

– Ты во всем разберешься, – сказала Мадлен, сбрасывая лук и грибы с доски в стоявший на плите большой сотейник.

Гурни вдруг понял, что она смотрит на него и, как всегда, читает его мысли: видит по глазам прежде, чем он заговорит. Раньше эта ее способность его почти пугала. Теперь же он считал, что это одна из лучших, ценнейших вещей в их совместной жизни.

Сотейник зашипел, и кухню наполнил аромат лука и грибов.

– Эй, я вспомнил, – оглядевшись, сказал Кайл. – Папа же так и не открыл свой подарок.

Мадлен указала на буфет. Коробка, все еще обернутая в голубую бумагу, лежала рядом со стрелой. Кайл с усмешкой взял ее и положил на стол перед отцом.

– Что ж, – сказал Гурни, слегка смутившись, и принялся разворачивать бумагу.

– Боже, Дэвид, – сказала Мадлен, – у тебя такой вид, словно ты обезвреживаешь бомбу.

Гурни нервно засмеялся, снял остатки бумаги и открыл коробку – тоже голубую, в тон. Сняв несколько слоев тонкой белой бумаги, он обнаружил серебряную рамку, 8 на 10 дюймов. В рамку была вставлена газетная вырезка, уже пожелтевшая от времени. Гурни заморгал.

– Прочти вслух, – предложил Кайл.

– Я… э… я без очков.

Мадлен смотрела на Гурни с интересом и тревогой. Она выключила конфорку под сотейником, подошла к мужу, взяла у него вырезку в рамке и пробежала ее взглядом.

– Это заметка из “Нью-Йорк-дейли-ньюс”. Заголовок: “Монстр обезврежен: молодой детектив поймал серийного убийцу”. И дальше: “Дэвид Гурни, один из самых молодых детективов в Нью-Йорке, недавно поступивший на службу, положил конец преступной карьере опаснейшего серийного убийцы Чарльза Лермера, или Мясника. Начальство утверждает, что именно Гурни, проявив недюжинный ум, выследил, установил личность и в конце концов арестовал монстра, за двенадцать лет совершившего не меньше семнадцати жутких убийств, с каннибализмом и расчленением трупов. «Гурни подошел к делу с принципиально новой стороны и сумел его распутать», – поясняет лейтенант Скотт Барри, пресс-секретарь полиции Нью-Йорка. «Теперь мы можем спать спокойно», – заверяет Барри. От дальнейших комментариев он воздерживается, ссылаясь на следственную тайну, запрещающую разглашать иные подробности. Взять комментарий у самого Гурни не удалось. Как пояснил его коллега, детектив-герой «не выносит публичности»”. И дата: первое июня восемьдесят седьмого.

Мадлен протянула статью Гурни.

Он осторожно ее взял, надеясь, что выглядит достаточно признательным. Беда была в том, что он не любил подарки, особенно дорогие. А еще он не любил быть в центре внимания, неоднозначно относился к похвалам и был чужд всякой ностальгии.

– Спасибо! – сказал он. – Какой осмысленный подарок! Эта серебряная рамка оттуда, откуда мне кажется?

Кайл ответил с гордой улыбкой:

– “Тиффани” в таких вещах разбирается.

– Боже. Не знаю даже, что сказать. Спасибо. Как ты набрел на эту старую заметку?

– Она у меня почти всю жизнь. Удивительно, как вконец не истрепалась. Я когда-то показывал ее всем друзьям.

Гурни захлестнула волна эмоций. Он громко откашлялся.

– Давай ее сюда, – Мадлен забрала у него рамку. – Поставим ее на видное место.

Ким с восторгом смотрела на него.

– Вам совсем не нравится быть героем?

Не в силах полностью совладать с чувствами, Гурни отрывисто засмеялся:

– Я не герой.

– А многие думают иначе.

Он покачал головой.

– Герои – это выдумка. Без героя нет истории. И потому медиасказочники создают героев. Как создают, так и уничтожают.

Повисло неловкое молчание.

– Бывают и настоящие герои, – сказал Кайл.

Мадлен отнесла рамку с газетной вырезкой в дальний конец комнаты и теперь пыталась получше пристроить ее на полке над очагом.

– Кстати, – сказала она, – здесь на кромке надпись, я ее не прочла. – Величайшему детективу в мире в день его рождения.

Тут в дверь резко постучали, и Гурни вскочил на ноги.

– Я открою, – выпалил он, надеясь, что без лишнего энтузиазма. Ему было неловко от излияний чувств, но совсем не хотелось выглядеть неблагодарным.

Твердокаменный пессимизм на лице Эверетта Крамдена, как ни странно, было легче перенести, чем сыновний восторг Кайла. Гурни открыл дверь и увидел, что следователь застыл в нескольких футах от порога, словно какая-то колдовская сила не пускала его дальше.

– Сэр, можно попросить вас выйти на минутку? – На самом деле это была не просьба.

Гурни вышел, удивившись такому тону, но не подавая вида.

– Сэр, имеется ли у вас пятигаллонная полиэтиленовая канистра с бензином?

– Да. Даже две.

– Понятно. Где вы их держите?

– Одна вон там, для трактора, – Гурни показал на обшарпанный сарай у грядки со спаржей. – А другая под навесом за ам… – он осекся. – Я хотел сказать, за бывшим амбаром.

– Понятно. Пройдите, пожалуйста, со мной в фургон и скажите, ваш ли это контейнер.

Крамден припарковал свой служебный фургон за машиной Гурни. Он открыл заднюю дверь, и Гурни тотчас же опознал свою канистру.

– Вы уверены?

– Абсолютно. Та же трещина на ручке. Никаких сомнений.

Крамден кивнул.

– Когда вы в последний раз пользовались этой канистрой?

– Я вообще нечасто ею пользуюсь. В основном когда кошу газонокосилкой. Так что… самое позднее прошлой осенью.

– Сколько в ней оставалось топлива?

– Даже не представляю.

– Где вы видели ее в последний раз?

– Вероятно, за амбаром.

– Когда вы в последний раз к ней прикасались?

– Опять-таки не помню. Вероятно, не позже чем прошлой осенью. Но возможно, и позже, если я ее передвигал, чтобы достать что-то другое. Не могу точно вспомнить.

– Вы добавляете в бензин масло для двухтактного двигателя?

– Да.

– Какой марки?

– Марки? “Хоумлит”, кажется.

– Можете ли вы как-то объяснить, почему эта канистра оказалась спрятана в дренажной трубе?

– Спрятана? В какой трубе?

– Я переформулирую вопрос. Есть ли у вас какие-либо соображения, почему канистра могла находиться в ином месте, чем то, где вы, по вашему утверждению, ее оставили?

– Нет. Где именно вы ее нашли? О какой трубе вы говорите?

– К сожалению, я не могу разглашать никаких подробностей. Есть ли что-нибудь, относящееся к пожару или к настоящему расследованию, о чем вы хотели бы сообщить мне на этот раз?

– Нет.

– Тогда мы закончили. У вас есть еще вопросы, сэр?

– Таких, на которые вы согласитесь ответить, нет.

Две минуты спустя фургон следователя Эверетта Крамдена медленно покатил вниз по склону, потом скрылся из виду.

Воздух был совсем тих. Ни малейшего шороха в густой бурой траве и даже в тонких ветках на верхушках деревьев. Единственный звук – все тот же слабый, непрерывный звон в ушах – и не звук вовсе, если верить неврологу.

Только Гурни повернулся, чтобы идти в дом, как боковая дверь открылась и из нее вышли Ким и Кайл.

– Придурок уехал? – спросил Кайл.

– Похоже на то.

– Пока Мадлен печет омлет, я быстренько прокачу Ким на мотоцикле, – Кайл был воодушевлен, Ким явно довольна.

Когда Гурни вошел в кухню, хриплый мотор уже ревел на всю катушку.

Мадлен ставила таймер на духовке.

– Ты смотрел французский фильм “Человек с черным зонтом”? – спросила она, повернувшись к Гурни.

– Кажется, нет.

– Там есть такая интересная сцена. Идет человек в черном плаще, несет сложенный черный зонт, а за ним двое убийц со снайперскими винтовками. Они следуют за ним по извилистым мощеным улочкам старого города. Утро воскресенья, туман, в церквах звонят колокола. Только убийцы возьмут человека с зонтом под прицел, как он исчезает за очередным поворотом. И вот они выходят на площадь к большой каменной церкви. Не успевают убийцы прицелиться, как человек взбегает по ступенькам и ныряет в эту церковь. Убийцы решают встать по двум сторонам площади, так, чтобы было видно вход, и ждать. Проходит время, начинается дождь, дверь церкви открывается. Убийцы уже готовы стрелять. Но только выходит не один человек, а двое, оба в черных плащах и оба открывают черные зонты, так что не видно лиц. Убийцы сбиты с толку, но через несколько секунд решают застрелить обоих. А тут выходит еще один человек в черном плаще с черным зонтом, потом еще, потом еще десять, еще двадцать – и вот вся площадь уже полна людей с черными зонтами. Сюрреалистическая картинка – такой вот узор из зонтов на площади. А убийцы просто стоят и мокнут, не зная, что делать.

– И чем все кончилось?

– Я не помню, я давно смотрела. Единственное, что хорошо помню, – зонты. – Она вытерла столешницу губкой, затем ополоснула губку в раковине: – Что ему было надо?

Гурни не сразу понял, о чем она спрашивает:

– Он обнаружил канистру, которую я держал за амбаром. Странно, но ее кто-то спрятал у дороги.

– Спрятал?

– Так он сказал. Хотел, чтобы я опознал канистру. Довольно бессмысленно.

– Зачем ее спрятали? Кто-то использовал ее для поджога?

– Возможно. Точно я не знаю. Следователь Крамден был не слишком разговорчив.

Мадлен удивленно вскинула голову.

– Очевидно, что пожар устроили намеренно. Это ни для кого не секрет, особенно после этой груды спиленных табличек. Тогда зачем было прятать…

– Я не знаю. Разве что поджигатель был так пьян, что идея спрятать канистру показалась ему здравой.

– Ты правда считаешь, что причина в этом?

Он вздохнул.

– Вероятно, нет.

Мадлен взглянула на него пытливым взглядом. Когда она так глядела, Гурни казалось, что она видит его насквозь.

– Что ж, – сказала она спокойно, – какой будет следующий шаг?

– Про Крамдена ничего не скажу. Лично я должен взвесить все имеющиеся факты, подумать, как они связаны между собой. И решить несколько важных вопросов.

– Например, сколько всего недоброжелателей – один или два?

– Именно. Вообще-то лучше бы оказалось, что два.

– Почему?

– Потому что если за происшествиями в квартире Ким и нападением на нас стоит один и тот же человек, то мы имеем дело с чем-то – и кем-то – гораздо более опасным, чем обиженный охотник.

Таймер на духовке трижды громко звякнул. Мадлен не обратила на него внимания.

– С кем-то, кто связан с делом Доброго Пастыря?

– Или с Робби Мизом – возможно, я его недооценил.

Таймер снова зазвонил.

Мадлен повернула голову к окну.

– Я слышу, они возвращаются.

– Что? – это был не столько вопрос, сколько раздражение из-за резкой смены темы.

Мадлен не стала отвечать. Гурни помолчал и через несколько секунд сам услышал старомодный рев мотоцикла “Би-эс-эй”.

Через сорок пять минут, когда все съели омлет и убрали со стола, Гурни сидел у себя в кабинете и заново просматривал документы, которые переслал ему Хардвик: вдруг найдется что-то важное и не замеченное раньше.

Он не торопился пересматривать фотографии судмедэкспертизы, решил перейти к ним, когда изучит все остальное. Он хотел даже пропустить их, решив, что это тяжело и бесполезно, тем более что жуткие картины были до сих пор живы в памяти. Но в итоге стал их просматривать, движимый тем навязчивым упорством, которое так помогало ему в работе и мешало в личной жизни.

Возможно, потому, что он смотрел фотографии в другом порядке, или потому, что вдруг стал восприимчивее, но он заметил то, чего не разглядел с первого раза. Похоже, у двух жертв пуля вошла в голову в одном и том же месте.

Он порылся в ящике стола в поисках стираемого маркера, не нашел его, пошел на кухню и наконец отыскал маркер в ящике буфета.

– У тебя такой вид, точно ты идешь по следу, – заметил Кайл. Они с Ким сидели у печки, и Гурни заметил, что кресла их придвинуты чуть ближе друг к другу, чем раньше.

Он лишь молча кивнул.

Вернувшись в комнату, он прямо на экране, пользуясь вместо линейки кредитной карточкой, начертил прямоугольник так, чтобы в него точно вписалась голова одной из двух жертв с похожими ранами. Затем он провел две диагонали, чтобы определить центр прямоугольника и проверить свою гипотезу. Линии пересеклись в середине раны. Он наскоро вытер экран рукавом рубашки и проделал ту же операцию с другой фотографией – с тем же результатом.

Он позвонил Хардвику и оставил голосовое сообщение:

– Это Гурни. Есть несколько вопросов про фотографии вскрытия. Спасибо.

Затем он внимательно рассмотрел остальные пять фотографий, одну за другой. Когда он изучал пятую, Хардвик перезвонил.

– Здорово, спец, что стряслось?

– Просто возникли вопросы. Как минимум в двух случаях, которые я могу проверить, входное отверстие расположено четко в центре профиля. Про остальные четыре ничего сказать не могу: похоже, там жертвы в момент попадания пули поворачивались к боковому окну. Поэтому возможно, что и те пули тоже вошли точно по центру относительно направления выстрела. Но поскольку ракурс фотографий не совпадает с углом выстрела, я не уверен.

– Что-то я тебя не понимаю.

– У меня вопрос: нет ли в материалах медэкспертизы еще какой-нибудь информации о расположении ран, которую ты мне не прислал? Потому что если…

Хардвик перебил его.

– Стоп! Вот тут стоп! Не забывай, пожалуйста, мальчик мой, что какими бы данными ты ни обладал, ты получил их каким-то другим путем. Если бы я переслал тебе материалы дела Доброго Пастыря, я бы нарушил закон. Все ясно?

– Еще как. А теперь дай закончить. Мне бы пригодились координаты входного отверстия у каждой жертвы относительно бокового окна на момент ранения.

– Зачем?

– Затем, что на двух фотографиях рана приходится прямо на середину головы, как ее видел стрелок. Если бы мы были в тире, то сказали бы, что он попал в яблочко. Безукоризненно. И это в неудобных условиях, при движущейся мишени и практически нулевой видимости.

– И о чем это тебе говорит?

– Я лучше подожду с ответом, пока не узнаю побольше об остальных четырех. Я надеюсь, что у тебя есть доступ к полным материалам вскрытия, или контакты того, у кого есть доступ, или ты просто знаешь кого-то из медэкспертов и можешь спросить.

– Ты, значит, лучше подождешь и ничего мне не скажешь, а я ползай тут для тебя и добывай материалы об остальных четырех убийствах? Нет уж, изволь объяснить, в чем дело, или иди в жопу.

Гурни уже привык к манере Хардвика и не воспринимал ее всерьез.

– Дело в том, – объяснил он спокойно, – что такая точность выстрела из окна по движущейся машине, учитывая, что голову жертвы освещала лишь тусклая приборная доска, а тем более, если он проделал это все шесть раз, – такая точность означает, что у стрелка были прекрасные очки ночного видения, очень твердая рука и стальные нервы.

– И что? Прибор ночного видения может купить каждый. В интернете сотни сайтов.

– Я не об этом. Проблема в том, что чем больше фактов о Добром Пастыре я узнаю, тем туманнее становится общая картина. Кто он такой-то, черт его дери? Первоклассный снайпер – а выбрал себе пистолет из комиксов. Манифест полон библейских проклятий – а спланировано все на холодную голову, разумно и последовательно. Заявляет, что готов истребить всех богачей на свете, – но почему-то останавливается на шести. Цель себе ставит как сумасшедший – а ведет себя как человек чрезвычайно умный, расчетливый и избегающий риска.

– Избегающий риска? – проскрежетал Хардвик, казалось, настроенный еще более скептично, чем всегда. – Колесить ночью по темным дорогам и стрелять в людей – это называется “избегающий риска”?

– А как же то обстоятельство, что он всегда выбирал для выстрела такой поворот, где минимальный шанс столкнуться, что он настигал каждую жертву примерно на середине поворота, что он, по-видимому, выбрасывал оружие после каждого использования, что он ни разу не был замечен ни камерой, ни каким-либо свидетелем? Чтобы такое провернуть, нужны план, время и деньги. Боже, Джек, выбрасывать дорогущий “дезерт-игл” после одного выстрела – уже одно это, по-моему, значит, что он пытался уменьшить риски.

– То есть ты говоришь, – ворчливо уточнил Хардвик, – что, с одной стороны, перед нами псих, возомнивший себя библейским пророком и воспылавший ненавистью к гребаным богачам…

– А с другой стороны, – подхватил Гурни, – человек с железным самообладанием, при этом, похоже, довольно богатый: разбрасывается пистолетами по пятнадцать тысяч долларов.

Повисло молчание. Очевидно, Хардвик обдумывал услышанное.

– Значит, тебе нужны данные вскрытия… А что ты хочешь доказать?

– Доказать я ничего не хочу. Хочу понять, на верном ли я пути, когда обращаю внимание на противоречия в этом деле.

– И все? По-моему, гений, ты недоговариваешь.

Гурни не мог сдержать улыбки, столкнувшись с такой проницательностью. Хардвик мог быть – и нередко бывал – нахальным, грубым, невыносимым говнюком. Но он был далеко не дурак.

– Да, недоговариваю. Я тут малость подкапываюсь под официальную версию следствия по этому делу. И собираюсь продолжать в том же духе. И на случай, если на меня налетят шершни из ФБР, я желал бы припасти побольше данных.

Хардвик тут же проявил живой интерес. У него была аллергия на начальство, на бюрократию и бесконечные процедуры, на людей в костюмах и галстуках – словом, на организации вроде ФБР. Желание подкопаться под такую контору он всегда приветствовал:

– Ты там маленько поцапался с нашими федеральными братьями? – спросил он почти с надеждой.

– Пока что нет, – сказал Гурни. – Но, возможно, к тому идет.

– Ну, посмотрю, что можно сделать. – И Хардвик бросил трубку, не попрощавшись. Он часто так делал.

Глава 25

Любовь и ненависть

Гурни как раз убирал телефон обратно в карман, когда в открытую дверь кабинета за его спиной тихонько постучали. Он обернулся: на пороге стояла Ким.

– Можно на минутку вас отвлечь?

– Входи. Ты меня ни от чего не отвлекаешь.

– Я хотела извиниться.

– За что?

– За то, что я каталась с Кайлом на мотоцикле.

– А почему извиниться?

– Не надо было этого делать. Я хочу сказать, я ужасно выбрала время: поехала, как идиотка, на мотоцикле, когда у вас серьезные неприятности. Вы наверняка думаете, что я эгоистичная дуреха.

– Когда происходят неприятности, сделать небольшую передышку кажется мне вполне разумным.

Она покачала головой:

– Я не должна была вести себя так, будто ничего не произошло. Тем более, если есть вероятность, что ваш амбар подожгли из-за меня.

– Как ты думаешь, Робби Миз на такое способен?

– Когда-то я бы ответила: “Тысячу раз нет”. А теперь я не знаю. – Она казалась смущенной и беспомощной. – Вы думаете, это он?

За спиной у Ким возник Кайл и стал слушать их разговор.

– И да и нет, – сказал Гурни.

Ким кивнула, словно этот ответ значил что-то определенное:

– И еще одну вещь я хочу сказать. Я надеюсь, вы понимаете, что неделю назад я не представляла, во что вас втягиваю. Поэтому я, конечно же, пойму и соглашусь, если вы решите не участвовать в проекте.

– Из-за пожара?

– Из-за пожара и из-за ступеньки в подвале.

Гурни улыбнулся.

Она нахмурилась:

– Что тут смешного?

– Именно по этим причинам я и хочу в нем участвовать.

– Не понимаю.

Тут подал голос Кайл:

– Чем труднее, тем он упорнее.

Ким удивленно повернулась к нему.

Он продолжал:

– Для папы трудности – как магнит. Он не может устоять перед тем, что невозможно.

Ким перевела взгляд с Кайла обратно на Гурни:

– Это значит, что вы хотите остаться в моем проекте?

– По крайней мере, пока мы не разберемся, что к чему. Что у тебя дальше по плану?

– Новые встречи. С сыном Шэрон Стоун, Эриком. И с сыном Бруно Меллани, Полом.

– Когда?

– В субботу.

– Завтра?

– Нет, в суббо… Господи, завтра же суббота. Я потеряла счет времени. Как только доберусь до дома, уточню, состоятся ли встречи, позвоню вам и дам адреса. Завтра встречаемся там, где будет первое интервью. Вас так устроит?

– Ты собираешься ехать домой в Сиракьюс?

– Мне нужно забрать одежду, другие вещи. – Она явно была встревожена. – Вероятно, я не буду там ночевать.

– А как ты туда доберешься?

Она взглянула на Кайла.

– Ты им не сказал?

– Кажется, забыл. – Он усмехнулся и покраснел. – Я отвезу Ким домой.

– На мотоцикле?

– Погода проясняется. Будет хорошо.

Гурни поглядел в окно. Деревья на краю поля отбрасывали бледные тени на прошлогоднюю траву.

– Мадлен одолжит ей куртку и перчатки, – добавил Кайл.

– А шлем?

– Мы можем купить в ближайшей деревне в магазине “Харли-Дэвидсон”. Например, большой и черный, как у Дарта Вейдера, с черепом и костями.

– Вот уж спасибо, – съязвила Ким и ткнула его пальцем в руку.

Гурни многое хотел сказать, но, подумав, почел за лучшее промолчать.

– Пойдем, – сказал Кайл.

Ким нервно улыбнулась Гурни:

– Я позвоню вам, чтобы согласовать время интервью.

Когда они уехали, Гурни откинулся на спинку стула и стал смотреть на склон холма, безветренный и желтоватый, точно старинная фотография. Зазвонил домашний телефон на дальнем краю стола – он не ответил. Телефон зазвонил второй раз. Потом в третий. На четвертый раз звонок оборвался – очевидно, Мадлен на кухне сняла трубку. Гурни услышал, как она что-то говорит, но слов было не разобрать.

Через несколько минут она вошла в комнату.

– Человек по фамилии Траур, – шепнула она, протягивая трубку мужу. – То есть Траут.

Он отчасти ожидал этого звонка, но не думал, что так быстро.

– Гурни слушает. – Так он отвечал на рабочие звонки и, выйдя в отставку, не смог отучиться от этой привычки.

– Добрый день, мистер Гурни. Это Мэттью Траут, специальный агент Федерального бюро расследований. – Слова его прогрохотали, словно пушечный выстрел.

– Да?

– Я ответственный за расследование убийств, совершенных Добрым Пастырем. Я так полагаю, вам это известно? – Гурни не ответил и Траут продолжал: – Доктор Холденфилд сообщила мне, что вы и ваша клиентка вмешиваетесь в дело следствия…

Гурни молчал.

– Вы согласны с этим утверждением?

– Нет.

– Простите?

– Вы спросили, согласен ли я с вашим утверждением. Я сказал, что нет.

– И с чем вы не согласны?

– Вы подразумевали, что журналистка, которую я консультирую по вопросам, связанными с полицейскими процедурами, пытается вмешаться в ваше расследование, и я делаю то же самое. Оба этих утверждения неверны.

– Возможно, меня неправильно проинформировали. Мне сообщили, что вы выказываете живейший интерес к этому делу.

– Это правда. Это дело меня завораживает. Я хотел бы лучше его понять. А еще я хотел бы понять, почему вы мне звоните.

Повисло молчание, как будто агент был задет бесцеремонностью Гурни.

– Доктор Холденфилд сказала, что вы хотели меня видеть.

– И это верно. Можете ли вы найти удобное для вас время?

– Удобное – нет. Но удобство не главное. Я сейчас в отпуске в нашем семейном доме в Адирондакских горах. Вы знаете, где находится озеро Сорроу?

– Да.

– Удивительно. – Голос агента звучал высокомерно и недоверчиво. – Очень мало кто о нем слышал.

– У меня голова забита бесполезными сведениями.

На это плохо завуалированное оскорбление Траут не ответил:

– Можете приехать завтра в девять утра?

– Нет. А в воскресенье вы не можете?

Снова повисло молчание. Когда Траут наконец заговорил, то было слышно, что он изо всех сил сдерживается: будто нарочно растягивает рот в улыбку, чтобы голос не звучал гневно.

– Во сколько вы можете приехать в воскресенье?

– Во сколько вам удобно. Чем раньше, тем лучше.

– Хорошо. Жду вас в девять.

– Ждете где?

– Здесь нет почтового адреса. Оставайтесь на связи, сейчас мой ассистент объяснит вам, как ехать. Советую записывать внимательно, каждое слово. Горные дороги в этих краях обманчивы, а озера глубоки. И очень холодны. Никому не пожелаешь заблудиться.

Это предупреждение звучало почти комически.

Почти.

Когда Гурни записал дорогу до озера Сорроу и вернулся на кухню, Ким и Кайл ехали вниз по пастбищу. Сквозь облака, теперь менее густые, проглядывало солнце, и хромированное покрытие мотоцикла сверкало.

Гурни все переливал из пустого в порожнее “а что, если…” – как вдруг из прихожей донесся звук падающей вешалки.

– Мадди?

– Да? – через минуту она появилась в прихожей, одетая строже, чем обычно, то есть не во все цвета радуги.

– Куда ты собралась?

– А ты как думаешь?

– Если бы я знал, я бы не стал тебя спрашивать.

– А какой сегодня день недели?

– Пятница?

– И?

– Что “и”? А. Точно. У тебя сегодня группа в клинике.

Мадлен посмотрела на него своим особым взглядом, в котором были и усмешка, и раздражение, и любовь, и беспокойство.

– Мне заняться нашей страховкой? – спросила она. – Или ты хочешь сам разобраться? Я так понимаю, надо кому-то позвонить?

– Точно. Наверно, нашему страховому агенту в городе. Я уточню. – С прошлого вечера он уже много раз вспоминал об этом деле и потом забывал. – Лучше прямо сейчас позвоню, пока не забыл.

Мадлен улыбнулась.

– Что бы ни случилось, мы справимся. Ты ведь это знаешь?

Гурни положил на стол координаты озера Сорроу, подошел к Мадлен, обнял ее, поцеловал в шею и щеку, прижал к себе. Она обняла его в ответ и прильнула к нему крепко-крепко, и он пожалел, что она уходит.

Мадлен отстранилась, посмотрела ему в глаза и рассмеялась – совсем чуть-чуть, нежной полуусмешкой. Потом развернулась, прошла через короткий коридор, вышла через боковую дверь и направилась к своей машине.

Гурни из окна смотрел ей вслед, пока машина не скрылась из виду.

И тогда его взгляд упал на листок бумаги, скотчем приклеенный к стене над буфетом. На бумажке было что-то написано карандашом. Гурни пригляделся и узнал почерк Кайла.

Он прочитал: “Не забудь про открытку”. И стрелка, указывающая вниз. Прямо внизу, на буфете, лежал конверт, приклеенный к подарку Гурни. Ярко-голубой цвет выдал “Тиффани” и заставил с неприятным чувством вспомнить, как легко Кайл швыряется деньгами.

Гурни распечатал конверт и достал открытку. Она была простая, сделана со вкусом. Он еще раз перечитал надпись: “С днем рождения! Эта мелодия – для тебя!”

Гурни открыл ее, по-прежнему ожидая услышать навязшую на зубах мелодию. Но первые секунды три открытка просто молчала. Возможно, чтобы было время прочитать надпись внутри: “Радости и мира в твой день!”

А потом полилась музыка и длилась почти минуту. Это был пассаж из “Весны” Вивальди.

Учитывая размеры устройства – меньше покерной фишки, – качество звука было удивительное. Но не это ошеломило Гурни: музыка оживила в памяти старые воспоминания.

Кайлу было лет одиннадцать-двенадцать, и он еще каждые выходные приезжал в Нью-Йорк к Дэйву и Мадлен из дома матери на Лонг-Айленде. Он начал увлекаться современной музыкой, с точки зрения отца – бандитской, грубой и совершенно тупой. Тогда Гурни придумал правило: пусть Кайл слушает что хочет, но столько же времени слушает и классику. Тем самым он убивал сразу двух зайцев: и сокращал время прослушивания ужасной музыки, к которой сын-подросток был так привязан, и получал возможность познакомить его с шедеврами, которых Кайл иначе не услышал бы.

Не обошлось без споров и ссор. Но результат приятно удивил. Кайл обнаружил, что ему нравится один из классических композиторов, которых предложил ему Гурни. Ему понравился Вивальди, особенно “Времена года”. А из “Времен года” больше всего понравилась “Весна”. Именно “Весну” он охотно выбрал в качестве платы за то, чтобы слушать свою какофонию.

А потом что-то стало меняться – так постепенно, что Гурни не сразу заметил. Кайл начал слушать, снова и снова, и не только Вивальди, но и Гайдна, Генделя, Моцарта, Баха – и уже не в качестве платы за право включать всякую дрянь, а по собственному желанию.

Через много лет Кайл как-то обмолвился – не при Гурни, а при Мадлен – что “Весна” открыла для него дверь в волшебную страну, и что это один из лучших подарков, который сделал ему отец.

Гурни помнил, как Мадлен передала ему эти слова. И помнил, как странно он себя тогда почувствовал. Конечно, он был рад, что сделал что-то настолько полезное. И все же это было грустно: ведь это такая малость, ничего ему не стоила. Неужели, думал он, сын так помнит этот случай, потому что получил от него так мало?

Те же противоречивые чувства нахлынули и теперь, когда он держал в руках открытку, когда играла прекрасная барочная мелодия. Перед глазами все расплылось, и он с тревогой понял, что опять чуть не плачет.

Черт, да что же это со мной? Бога ради, Гурни, соберись!

Он пошел в кухню и вытер слезы бумажным полотенцем. Он подумал, что за последние несколько месяцев ему хотелось плакать чаще, чем за всю взрослую жизнь.

Мне нужно что-то делать – что угодно. Двигаться. Достигать цели.

Первое действие, которое пришло ему в голову, – составить список основных вещей, сгоревших в пожаре. Страховой компании он, несомненно, понадобится.

Ему не слишком хотелось этим заниматься, но он себя пересилил. Достал из ящика стола желтый блокнот и ручку, потом сел в машину и поехал к обугленным развалинам амбара.

Выходя из машины, он поморщился от едкого запаха влажного пепла. Откуда-то снизу, с дороги, донеслось прерывистое жужжание бензопилы.

Он нехотя подошел к груде обугленных досок, лежавших внутри покореженного, но устоявшего остова. Там, где раньше хранились ярко-желтые байдарки, водруженные на козлы, теперь была коричневато-пузыристая затвердевшая масса – в нее превратился материал, из которого лодки были сделаны. Гурни не очень-то увлекался этими байдарками, а вот Мадлен, он знал, их любила: плыть по реке под летним небом было для нее настоящим удовольствием. И потому вид уничтоженных лодочек, превращенных в затвердевший синтетический сплав, огорчил и разгневал его. Еще более плачевное зрелище являл собой велосипед Мадлен. Шины, седло и тросы расплавились. Колеса погнулись.

Гурни сделал над собой усилие и принялся медленно обходить эту уродливую свалку, отмечая в блокноте, что случилось с инструментами и оборудованием. Закончив, он с отвращением развернулся и пошел к машине.

В голове его роились вопросы. И большинство вопросов сводились к одному: зачем?

Ни одно из очевидных, на первый взгляд, объяснений не казалось убедительным.

Особенно версия про обиженного охотника. В округе было полно табличек “Охота запрещена”, но доселе ни одного спаленного амбара.

Тогда что это было?

Может, поджигатель ошибся адресом? Или какой-то пироман решил поджечь крупную постройку? Или это бездумные подростки-вандалы? Или какой-то враг из полицейского прошлого решил отомстить Гурни?

Или это как-то связано с Ким, Робби Мизом и “Осиротевшими”? А может, поджигатель – это тот, кто шептал Гурни на ухо в подвале?

“Не буди дьявола”. Если, как говорит Ким, это цитата из сказки, которую в детстве рассказывал ей отец, тогда предостережение явно адресовано ей. Только для нее оно обретает особый смысл. Но тогда зачем шептать на ухо Гурни?

Мог ли незнакомец подумать, что с лестницы упала Ким?

Это почти что исключено. Когда Гурни упал, то первым делом услышал голос Ким в небольшом коридоре наверху: она кричала, без конца звала его. Затем послышались ее шаги: она побежала за фонариком. И только потом, лежа на полу, Гурни услышал совсем рядом зловещий шипящий голос – значит, этот человек должен был знать, что разговаривает не с Ким.

Но если он знал, что на полу лежит не Ким, тогда почему же…

И вдруг Гурни осенило – внезапно, будто ему дали пощечину.

Точнее, будто вдруг зазвучала кристально чистая мелодия из концерта Вивальди.

И он поехал к дому – в такой спешке, что дважды угодил в сурковые норы.

Дома он сразу же нашел музыкальную открытку и на обороте увидел то, что и ожидал: название компании и сайт – KustomKardz.com.

Через минуту он уже просматривал этот сайт с ноутбука. В “Кастом-кардз” делали как раз такие открытки – по индивидуальному заказу, со встроенным звуковым устройством на батарейке: “Вам предлагается более ста мелодий из коллекции мировой классики и фольклора”.

На странице “Контакты” помимо электронного адреса был указан номер телефона для бесплатного звонка. Гурни набрал его. У него был такой вопрос к службе поддержки покупателей: можно ли записать на устройство не музыку, а произнесенные слова?

Да, конечно, ответили ему. Нужно просто записать голос – хоть на телефон – сохранить в нужном формате и переписать на устройство.

Тогда, если можно, он задаст еще два вопроса. Как может включаться звуковое устройство, если оно используется не в открытке, а каким-либо иным образом? И какой длины паузу можно сделать между включением устройства и воспроизведением записи?

Девушка из службы поддержки объяснила, что включаться устройство может разными способами: при нажатии, при ослаблении давления, даже от звука, как те выключатели, которые реагируют на хлопок в ладоши. О других возможностях лучше спросить мистера Эмтара Гумадина, инженерное светило компании.

И последний вопрос. Один знакомый получил в подарок странную открытку с текстом: “Не буди дьявола”. Не участвовали ли, случайно, “Кастом-кардз” в записи этого сообщения?

Она сомневается, но, если Гурни подождет, уточнит у Эмтара.

Через пару минут девушка вернулась и сказала, что никто ничего такого не помнит. Разве что Гурни имеет в виду колыбельную, которая начинается “Не будите до утра мою радость”.

У компании много конкурентов?

К сожалению, да. Технология дешевеет и становится все более популярной.

Закончив разговор с “Кастом-кардз”, Гурни позвонил Кайлу. Он не ожидал, что ему ответят: мотоцикл, скорее всего, мчался по трассе I-88, и даже нетерпеливый человек двадцати шести лет не станет вытаскивать телефон из кармана на полном ходу.

Но, вопреки всем ожиданиям, Кайл ответил:

– Привет, пап, что случилось?

– Где вы?

– На заправке. Кажется, город называется Афрон.

– Рад, что ты можешь говорить. Хочу попросить тебя кое о чем, когда доберетесь до квартиры Ким. Я про голос, который слышал у нее в подвале. Думаю, это была запись – наверное, на маленьком носителе, как в той открытке, которую ты мне подарил.

– Боже. Как ты это понял?

– Твоя открытка навела меня на мысль. Сделай, пожалуйста, вот что. Когда будете в квартире, спустись в подвал – если там есть свет и нет новых следов вторжения. Осмотри стены рядом с лестницей: не спрятан ли там предмет размером с полдоллара. Где-то в районе нижних ступенек. Голос точно звучал в нескольких футах от меня.

– Насколько хорошо он может быть спрятан? Я имею в виду, раз его было хорошо слышно…

– Ты прав: глубоко в стене он быть не может, но может быть в небольшом углублении, возможно, прикрыт бумагой или крашеным кусочком ткани, чтобы не выделяться на фоне стены. Как-то так.

– Но и не на полу, да?

– Нет, шепот раздался сверху – как будто надо мной кто-то нагнулся.

– А на самой лестнице может быть?

– Да, может.

– О’кей. Вот это да. Ладно, мы поедем, я тебе позвоню, как будем на месте.

– Не торопитесь. Полчаса погоды не делают.

– Хорошо. – Кайл помолчал. – Так тебе… понравилась открытка?

– Что? А, да. Конечно, очень. Спасибо!

– Ты узнал “Весну”?

– Ну конечно.

– Ну хорошо. Отлично. Я перезвоню.

Чтобы не позволять себе совсем раскиснуть от избытка чувств из-за “Весны” и воспоминаний, Гурни решил чем-нибудь заняться, пока Кайл не перезвонит.

Нужно что-то делать.

Он достал из комода телефонный справочник, открыл его, нашел номер страхового агента и позвонил. Автоответчик, перечислив разные опции, наконец объяснил, куда звонить, “чтобы сообщить об аварии, пожаре или ином происшествии, указанном в вашем полисе”.

Он как раз собирался набрать этот второй номер, когда ему позвонили. Определитель сообщил, что звонит Хардвик. Секунды три Гурни раздумывал, затем решил, что звонок в страховую компанию может подождать.

Стоило ему взять трубку, как Хардвик затараторил:

– Черт, Гурни, все, чего ты просишь, это такой геморрой мне на жопу. Ты сам хоть понимаешь?

– Думаю, твоей жопе полезно размяться.

– Ага. Полезно, как веганская диета.

– Что ты хотел сказать, кроме этой фигни?

Хардвик откашлялся – по своему обыкновению, громогласно.

– Бо́льшая часть оригинальных отчетов медэкспертизы похоронена так, что мне до них пока не добраться. Я уже сказал, это такой…

– Что ты сказал, я слышал, Джек. Так что с материалами?

– Помнишь Уолли Трешера?

– Это он был медэкспертом в деле Меллери?

– Он самый. Зазнайка, умник и подонок.

– Как один мой знакомый.

– Ну тебя в жопу. Вдобавок ко всем своим достоинствам, отличается обсессивно-компульсивным поведением. И так случайно вышло, что он-то и осматривал роскошную риелторшу.

– Шэрон Стоун?

– Ее самую.

– И?

– В яблочко.

– То есть…

– Пуля вошла прям в середку повернутой головы. То есть прям вот в гребаную середку. Ну а как вышла, разумеется, хрен поймешь. Трудно найти центр того, чего уже нет.

– Тут важно, куда пуля вошла.

– Именно. В общем, в двух случаях ты уже знал про яблочко, можешь добавить к ним третий. Ну чо, теперь ты сможешь сделать свои блестящие выводы?

– Возможно. Это ценный вклад.

– Ну я твой верный пехотинец.

И Хардвик повесил трубку.

Глава 26

Новые опасности

Новые сведения о повреждениях взбодрили Гурни, хотя он и не понимал до конца, как их трактовать и как использовать в воскресенье при встрече с Траутом. Но думалось теперь, как после двойного эспрессо. И ему пришел в голову еще один вопрос.

Он снова позвонил Кайлу, но на этот раз ему не ответили. Очевидно, мотоцикл мчался по трассе.

“Как только прослушаешь это сообщение, спроси у Ким, сколько человек знает про ее сказку. Но только не в общих чертах, а со всеми подробностями, особенно про эту фразу: “Не буди дьявола”. Если больше трех, попроси ее составить список с именами и адресами, по возможности, и пусть укажет, откуда они знакомы. Спасибо. Осторожнее. До скорого”.

Только Гурни закончил свое сообщение и повесил трубку, как в голову пришло еще кое-что. Он снова набрал номер Кайла и оставил еще одно голосовое сообщение: “Прости, что так много просьб, только сообразил. Когда проверишь подвал, нет ли там этой миниатюрной шарманки, проверь еще, нет ли в доме подслушивающих устройств. Жучков. Проверь самые вероятные места: пожарные датчики, сетевые фильтры, ночники. Посмотри, не спрятано ли в них чего-нибудь, что по виду покажется тебе инородным. Если что-то найдешь, не трогай. Оставь как есть. Пока все. Позвони мне, как только сможешь”.

Мысль о том, что квартира Ким может прослушиваться – причем неизвестно, с каких пор, – повлекла за собой целую вереницу неприятных вопросов. Ответы не обнадеживали. Гурни достал из ящика стола папку с описанием проекта Ким, устроился на диване и стал читать.

Через полчаса, дойдя до середины проекта, он почувствовал, что бодрость покидает его так же стремительно, как и пришла. Он решил вздремнуть минут пять. Ну десять. И откинулся на мягкие диванные подушки. Все-таки последние два дня были на редкость нервными и утомительными. Он, кажется, и глаз не сомкнул.

Капельку вздремнуть…

Он резко проснулся. Где-то что-то звонило, и он не сразу понял что. А когда вставал, то затекшая шея резко заболела: он неудобно лежал на этих подушках.

Звон прекратился, и Гурни услышал голос Мадлен.

– Он спит. (Пауза.) Я вернулась полчаса назад, он крепко спал. (Пауза.) Пойду проверю.

Она вошла в кабинет. Гурни уже сидел на диване, свесив ноги и потирая заспанные глаза.

– Ты проснулся?

– Вроде да.

– Можешь поговорить с Кайлом?

– А он где?

– В квартире у Ким. Говорит, не смог дозвониться тебе на мобильный.

– Который час?

– Почти семь.

– Семь? Господи!

– Он очень хочет что-то тебе сказать.

Гурни пошире открыл глаза и встал с дивана.

Мадлен указала на домашний телефон на столе.

– Возьми трубку здесь. А я положу ту, что на кухне.

Гурни взял трубку:

– Алло.

– Привет, пап! Уже два часа пытаюсь тебе дозвониться. Все в порядке?

– Все хорошо, просто очень устал.

– Ну да, я забыл, ты же несколько дней вообще не спал.

– Ты нашел что-нибудь интересное?

– Скорее странное. С чего начать?

– С подвала.

– Хорошо. Значит, подвал. Помнишь, по бокам лестницы идут такие длинные борта – к ним и крепятся ступеньки? Так вот, внизу одного из них, в паре футов над сломанной ступенькой, проделана прорезь, а в нее вставлена такая штука размером с половину флешки.

– Ты ее вынул?

– Ты же сказал не вынимать. Я только подцепил ее кончиком ножа, чтобы понять, каких она размеров. А теперь про странное. Когда я заталкивал ее обратно, я, наверное, случайно на нее нажал, потому что секунд через десять послышался этот жуткий шепот. Будто маньяк из ужастика прошипел сквозь зубы: “Не буди дьявола”. Я чуть не обоссался. Да похоже и правда ссыкнул.

– Эта прорезь – она заметная?

– Совсем незаметная. Как будто взяли стружку из рубанка и прикрыли ее.

– Тогда как же…

– Ты сказал, что шепот звучал в нескольких футах над тобой. Это небольшой участок. Я просто искал, пока не нашел.

– Ты спрашивал Ким, кто еще знает о ее сказке на ночь?

– Она уверяет, что она рассказывала только этому придурку – ее бывшему. Но, конечно, он мог рассказать кому угодно.

Повисло молчание. Гурни пытался собрать пазл из разнородных деталей этого дела, но те разлетались, словно под действием центробежной силы. Да и вообще, какое дело он имеет в виду? Шесть убийств на дороге, которые увязывают в одно дело из-за манифеста Доброго Пастыря? Дело о возможном преследовании Ким Коразон Робби Мизом, где преследование проявляется в вандализме и безумных угрозах? Дело о поджоге? Или какое-то гипотетическое большое дело, в котором все эти события взаимосвязаны – а с ними, быть может, и стрела на клумбе?

– Пап, ты слушаешь?

– Конечно.

– Я еще не рассказал самую поганую новость.

– Господи. Что там?

– У Ким жучки во всех комнатах, даже в ванной.

По шее Гурни пробежал холодок.

– Что ты нашел?

– Ты мне по телефону объяснил, где искать, так? Сначала я проверил пожарный датчик в гостиной, потому что я знаю, как он устроен внутри. И обнаружил кое-что явно постороннее. Размером не больше спичечного коробка, а из одного конца торчит тонкая проволока. Я решил, это что-то вроде антенны.

– Там было что-нибудь похожее на объектив?

– Нет.

– Он мог быть размером с ползерна…

– Нет, поверь мне, объектива не было. Я сам об этом подумал и специально проверил.

– Ага, – сказал Гурни, обдумывая эту столь важную информацию. Отсутствие видеокамеры означало, что устройство не было установлено полицией. Чтобы выследить злоумышленника, устанавливают камеры, а не жучки. – А потом ты проверил остальные датчики?

– По одному есть в каждой комнате и во всех такие вот штуки.

– А откуда ты сейчас звонишь?

– С улицы. Стою на тротуаре.

– Молодец, соображаешь. Мне кажется или ты хочешь еще что-то сказать?

– Ты знаешь, что в потолке есть съемная панель и она ведет в квартиру наверху?

– Нет. Но я не удивлен. Где именно?

– Рядом с кухней, в нише со стиральной машиной.

Гурни вспомнил, что на кухне и в нише потолок сделан в виде больших квадратов из декоративного багета. Самое подходящее место для потайного люка.

– Но почему ты вообще решил…

– Проверить потолки? Ким мне рассказала, что иногда по ночам слышит разные звуки: скрип, всякие жутковатые вещи. Она рассказала и про всю эту чертовщину: что вещи переносят с места на место, забирают и потом возвращают, про пятна крови рассказала. И это притом, что она сменила замки. А квартира наверху якобы пустует. Ну так вот, если все это сопоставить…

– Отличная работа. – Гурни был впечатлен. – Значит, ты вывел, что, скорее всего, злоумышленник проникал через потолок…

– И скорее всего, через потолок из панелей…

– И что ты сделал?

– Взял в подвале стремянку и стал нажимать на квадраты, пока не нашел тот, что реагировал на давление не так, как остальные. Я взял нож и слегка отковырнул молдинги по периметру квадрата. И увидел за ними прорези. На этом я остановился. Раз ты сказал не вынимать жучки, то наверняка сказал бы не трогать и люк. Кроме того, люк заблокирован сверху и его пришлось бы ломать. А этого я не хотел – мало ли что там наверху.

Гурни заметил, что сын горит азартом и ему едва хватает осторожности не увлекаться.

– Ну что ж, ты хорошо потрудился.

– Надо же поймать злодеев. Наши действия?

– Ваши действия: убираетесь из этой чертовой квартиры и возвращаетесь сюда, оба. А мне надо покрутить в голове эти новые факты. Иногда когда я засыпаю с каким-то вопросом, то просыпаюсь с ответом.

– Что, правда?

– Нет, но звучит красиво.

Кайл рассмеялся:

– И с какими же вопросами ты заснешь сегодня?

– Вот и тебя я хочу спросить о том же. В конце концов, ты сделал все эти открытия. На месте всегда виднее. Как ты думаешь, какие тут главные вопросы?

Даже в том, как Кайл раздумывал, чувствовалось возбуждение:

– Насколько я могу судить, главный вопрос тут один.

– А именно?

– Мы имеем дело с чокнутым преследователем или с чем-то гораздо более мерзким? – Кайл помолчал. – А ты как думаешь?

– Я думаю, может статься и с тем и с другим.

Глава 27

Разные реакции

В ту ночь Гурни не лег спать, пока Ким и Кайл не вернулись из Сиракьюса: Кайл на своем байке, а Ким – на “миате”.

Когда они снова обсудили все, о чем говорили по телефону, у Гурни возникло еще два вопроса. Первый – к Кайлу.

– Когда ты снимал крышки пожарных датчиков… – Гурни не успел договорить.

– Я снимал их очень аккуратно, очень медленно. Все это время мы с Ким обсуждали совершенно посторонние вещи – какой-то ее курс в университете. Тот, кто нас подслушивал, ни о чем бы не догадался.

– Я впечатлен.

– Да ладно тебе. Я это видел в фильме про шпионов.

Второй вопрос Гурни задал Ким:

– Ты не замечала в квартире чего-нибудь незнакомого, чего раньше не было: какое-нибудь небольшое устройство, радиочасы, айпод, мягкую игрушку?

– Нет, а что?

– Просто хотел проверить, установил ли Шифф обещанные камеры. В случае, когда жилец в курсе дела, легче пронести камеры в каком-нибудь предмете интерьера, чем прятать под потолком или в других местах.

– Нет, ничего такого не было.

На следующее утро за завтраком Гурни заметил, что Мадлен, против обыкновения, не стала есть овсянку и едва притронулась к кофе. Она смотрела в стеклянную французскую дверь, но, казалось, созерцала собственные мрачные мысли, а не залитый солнцем пейзаж.

– Ты думаешь о пожаре?

Мадлен так долго не отвечала, что Гурни подумал: не расслышала вопроса.

– Да, наверное, можно сказать, что я думаю о пожаре. Сегодня утром я проснулась – и знаешь, о чем подумала, секунды три? Подумала, как хорошо было бы в такое утро проехаться на велосипеде по дороге вдоль реки. Но потом, конечно, я вспомнила, что велосипеда у меня нет. Вот это вот скрюченное и обугленное на полу амбара – это ведь уже не велосипед, правда?

Гурни не нашелся, что ответить.

Мадлен сидела молча, глаза ее сузились от злости. Потом она спросила, обращаясь скорее к кофейной кружке, чем к Гурни:

– Тот человек, который установил жучки в квартире у Ким, – он много о нас знает?

– О нас?

– Хорошо, о тебе. Как ты думаешь, он много смог о тебе узнать?

Гурни сделал глубокий вдох:

– Хороший вопрос.

Честно признаться, этот вопрос мучил его с прошлого вечера после телефонного разговора с Кайлом.

– Вероятно, жучки передают сигнал на записывающее устройство, которое включается от звука голоса. Он должен был слышать мои разговоры с Ким, когда я был у нее дома, и все, что она говорила по телефону.

– Разговоры с тобой, с ее матерью, с Руди Гетцем?

– Да.

У Мадлен сузились зрачки:

– Значит, он много знает.

– Много.

– Нам есть чего бояться?

– Нам нужно быть бдительными. А мне – выяснить, что за хрень происходит.

– Ах вон что. Понятно. Стало быть, я не смыкая глаз поджидаю маньяка, а ты решаешь головоломки. Такой у тебя план?

– Я вам не помешала? – в дверях кухни появилась Ким.

На лице Мадлен было написано: да, именно что помешала.

Но Гурни спросил:

– Кофе будешь?

– Нет, спасибо. Я… я просто хотела вам напомнить, что примерно через час нам надо выезжать. Первая встреча – с Эриком Стоуном в Баркхем-Делле. Он так и остался жить в доме своей матери. Вам очень понравится. Эрик, он… необыкновенный.

Перед отъездом Гурни, как и планировал, позвонил в полицию Сиракьюса детективу Джеймсу Шиффу, чтобы спросить про обещанные камеры в квартире Ким. С Шиффом связаться не удалось, и Гурни соединили с коллегой Шиффа Элвудом Гейтсом, который вроде бы знал об этой истории. Однако особого интереса он не выказал и извиняться за то, что камеры не установлены, не стал.

– Если Шифф сказал, что установим, значит, установим.

– А хоть примерно – когда?

– Наверное, когда разберемся с более важными делами. Ладно?

– Более важными, чем опасный псих, неоднократно проникавший в квартиру молодой женщины? С намерением причинить вред ее здоровью?

– Это вы про сломанную ступеньку?

– Я про ловушку, устроенную на лестнице над бетонным полом. Такое падение чревато смертельными травмами.

– Слушайте, мистер Гурни, вот что я вам скажу. Пока ничего “чревато-смертельного” не произошло. Я полагаю, вы не в курсе, что вчера наркодельцы устроили тут войнушку за территорию? Наверняка, нет. Но ваша неотложнейшая проблема у нас в списке дел первым пунктом. Вот только поймаем дюжину отморозков с калашами. Договорились? Будем держать вас в курсе. Хорошего дня.

Ким смотрела на Гурни, пока тот убирал телефон в карман.

– Что он сказал?

– Сказал, может быть, послезавтра.

Гурни настоял, чтобы в Баркхем-Делл они поехали на разных машинах. Тогда, случись что-нибудь непредвиденное, он сможет уехать и не ломать график встреч Ким.

Ким ехала быстрее, и еще до автострады они потеряли друг друга из виду. День был хороший – пока что единственный, сообразивший, какое время года вообще-то по календарю. Небо сияло голубым. По нему были широко разбросаны блестящие кучерявые облака. Вдоль дороги в тенистых уголках то тут, то там белели крохотные кустики подснежников. Когда, судя по времени до цели, оставалось еще полпути, Гурни заехал на заправку. Заправившись, зашел в местный магазинчик за кофе. Уже сидя в машине, открыв окна и прихлебывая “французскую обжарку”, он решил позвонить Хардвику и попросить еще о двух услугах. Гурни беспокоило, что рано или поздно за все эти услуги придется расплачиваться и счет будет весьма солидным. Но ему нужна была информация, а Хардвик – лучший ее источник. Он позвонил, отчасти надеясь, что попадет на автоответчик. Но услышал скрипучий, как наждачная бумага, саркастический голос:

– Дэйви, малыш! Ищейка ты наша, ловец мирового зла! Какого рожна тебе опять надо?

– Мне много чего надо.

– Да что ты говоришь! Какая неожиданность!

– Я буду перед тобой в долгу.

– Ты уже в долгу, спец.

– Это правда.

– Ну я просто напомнил. Вываливай.

– Во-первых, я хочу знать все, что только можно, про студента Сиракьюсского университета по имени Роберт Миз, известного еще как Роберт Монтегю. Во-вторых, я хочу знать все, что только можно, об Эмилио Коразоне, отце Ким Коразон, бывшем муже журналистки “Нью-Йорк сити” Конни Кларк. На этой неделе исполняется десять лет, как с ним потеряна всякая связь. Попытки родственников его разыскать окончились неудачей.

– Когда ты говоришь “знать все, что только можно”, ты имеешь…

– Я имею в виду все, что только можно нарыть за ближайшие два-три дня.

– И все?

– Ты это сделаешь?

– Просто не забывай, что ты в неоплатном долгу.

– Не забуду, Джек. Я правда очень… – начал Гурни и тут заметил, что звонок уже завершен.

Гурни продолжил путь, съехал с автострады, следуя указаниям навигатора, и проехал по нескольким второстепенным дорогам, сворачивая все дальше в глушь. Наконец он добрался до поворота на Фокследж-лейн. Там он увидел красную “миату” на обочине. Ким помахала ему, тронулась и медленно поехала впереди.

Ехать было недолго. Первый съезд, между солидными стенами сухой кладки, вел к некоему Уиттингемскому охотничьему клубу. Следующий, через несколько сотен ярдов, был без указателя, но именно туда Ким и повернула. Гурни последовал за ней.

Дом Эрика Стоуна стоял в четверти мили от поворота. Это был огромный особняк в колониальном стиле. Краска во многих местах начала облезать. Водосточные желоба явно стоило поправить и закрепить. Дорога местами вспучилась от морозов. На газонах и клумбах валялись ветки, прошлогодняя листва и прочий мусор, не убранный после зимы.

От подъездной дорожки к трехступенчатому крыльцу вела неровная кирпичная тропинка. И тропинка, и крыльцо тоже были усыпаны прелыми листьями и прутьями. Когда Гурни и Ким прошли на полпути к дому, дверь отворилась и на широкий порог вышел человек. Гурни подумал, что он похож на яйцо: узкоплечую пузатую фигуру от шеи до колен прикрывал чистейший белый фартук.

– Будьте осторожны. Прошу вас. Здесь сущие джунгли.

Эта театральная реплика сопровождалась улыбкой во весь рот и настороженным взглядом в сторону Гурни. Короткие, не по годам седые волосы хозяина были разделены аккуратным пробором. Розовое личико – гладко выбрито.

– Имбирное печенье! – радостно объявил он, посторонившись и пропуская гостей в дом.

Гурни вошел, и запах талька тут же сменился отчетливым пряно-сладким запахом единственного печенья, которое он на дух не переносил.

– Просто идите через весь коридор до конца. Кухня в этом доме – самый уютный уголок.

Помимо лестницы на второй этаж в традиционном широком холле посередине было несколько дверей. Однако пыль на дверных ручках говорила о том, что эти двери редко открывались.

Кухню в задней части дома можно было назвать уютной лишь в том смысле, что она была теплой и полной запахов. Огромная, с высоким потолком, она была оборудована дорогостоящей профессиональной техникой, которая десятилетие-другое назад водилась во всех богатых домах. Десятифутовая вытяжка над плитой напомнила Гурни жертвенный алтарь из “Индианы Джонса”.

– Моя мать была страстным поборником качества, – сказал яйцеподобный человек. Затем добавил, как ни поразительно, вторя мыслям Гурни: – Она служила жрицей у алтаря совершенства.

– Как давно вы здесь живете? – спросила Ким.

Вместо ответа хозяин повернулся к Гурни.

– Я, конечно же, знаю, кто вы такой, и подозреваю, что вы знаете, кто такой я. Но все равно, по-моему, нам стоит представиться.

– Какая я глупая! – сказала Ким. – Простите, пожалуйста. Дэйв Гурни, Эрик Стоун.

– Рад знакомству, – Стоун протянул руку и расплылся в радушной улыбке. Зубы, большие и ровные, были у него почти такими же белыми, как фартук. – Ваша впечатляющая репутация бежит впереди вас.

– Очень рад, – сказал Гурни.

Рука у Стоуна оказалась теплая, мягкая и неприятно влажная.

– Я рассказала Эрику о статье, которую написала про вас моя мама, – добавила Ким.

После неловкого молчания Стоун указал на модный, искусственно состаренный сосновый стол в конце кухни, дальше всего от плиты.

– Присядем?

Когда Гурни и Ким уселись, Стоун спросил, не желают ли они чего-нибудь выпить:

– У меня много сортов кофе самой разной степени крепости и огромное разнообразие травяных чаев. А также редкий гранатовый лимонад. Хотите попробовать?

Оба гостя отказались, и Стоун с выражением театрального разочарования на лице сел на третий стул у стола. Ким достала из сумки на плече три маленьких камеры и две маленьких треноги. Потом закрепила две камеры на треногах, и одну направила на Стоуна, вторую – на себя.

Затем она подробно объяснила философию передачи: “ребята на РАМ-ТВ” непременно хотят, чтобы видеоряд и атмосфера интервью были как можно более простыми и естественными, в визуальном и звуковом плане напоминали семейные съемки на айфон, столь привычные зрителям – и гарантируют именно такой подход. Цель – быть верными реальности. Не усложнять. Это живой разговор, а не постановочный диалог. При обычном комнатном освещении, без софитов. Это не профессиональная съемка. Это съемка для людей и о человеческом. И так далее.

Внял ли Стоун этому воззванию, было непонятно. Умом он, казалось, где-то блуждал и вернулся, лишь когда Ким закончила свою речь и спросила:

– Есть ли у вас вопросы?

– Только один, – Стоун повернулся к Гурни. – Как вы думаете, его когда-нибудь поймают?

– Доброго Пастыря? Хочется верить.

Стоун закатил глаза:

– Бьюсь об заклад, с вашей профессией вам часто приходится давать такие ответы. Никакие не ответы. – Голос его звучал скорее подавленно, чем сердито.

Гурни пожал плечами:

– Пока что я знаю недостаточно, чтобы ответить иначе.

Ким поднастроила камеры на треногах и установила на обеих режим видеосъемки HD. То же самое она проделала и с третьей камерой, которую держала в руке. Затем поправила волосы, выпрямилась на стуле, разгладила пару складок на блейзере, улыбнулась и начала интервью:

– Эрик, я хочу еще раз поблагодарить вас за согласие участвовать в программе “Осиротевшие”. Наша цель – честно и непредвзято рассказать зрителям о ваших чувствах и мыслях. Здесь ничто не может быть неуместным и ничто не запрещено. Мы у вас дома, а не в студии. Важна ваша история, ваши чувства. Вы можете начать, с чего хотите.

Стоун глубоко и нервно вздохнул.

– Я начну с ответа на вопрос, который вы задали мне несколько минут назад, когда входили в кухню. Вы спросили, как давно я здесь живу. Так вот, я живу здесь двадцать лет. И половину из них я прожил в раю, а другую половину – в аду. – Он помолчал. – Первые десять лет я жил, озаренный сиянием необыкновенной женщины, последние десять живу в мире теней.

Ким выждала долгую паузу и лишь потом отозвалась, тихо и грустно:

– Иногда именно нестерпимая боль позволяет понять, как много мы потеряли.

Стоун кивнул:

– Моя мать была скалой. Ракетой. Вулканом. Она была одной из сил природы. Я повторяю: одной из сил природы. Это звучит банально, но это правда. Остаться без нее – как остаться без закона всемирного тяготения. Остаться без закона всемирного тяготения! Можете себе представить? Мир без гравитации. Мир, который ничто не удержит в целости.

В глазах его блеснули слезы.

Ответная реплика Ким была неожиданной. Она спросила, можно ли ей печенье.

Стоун расхохотался – неистовым, истерическим смехом, от которого слезы полились ручьем.

– Ну конечно, конечно же! Имбирное печенье – только что из духовки, но есть еще шоколадное с пеканом, песочное на масле и овсяное с изюмом. Все испек сегодня.

– Пожалуй, овсяное с изюмом, – сказала Ким.

– Отличный выбор, мадам. – Несмотря на слезы, Стоун словно бы играл роль радушного сомелье.

Он прошел в дальний угол кухни и взял с плиты тарелку, полную большого коричневого печенья. Ким все это время снимала его на ручную, третью, камеру.

Уже собираясь поставить тарелку на стол, Стоун вдруг замер, словно пораженный внезапной мыслью. И обратился к Гурни:

– Десять лет, – сказал он ошеломленно, словно бы эта цифра вдруг приобрела новое значение. – Ровно десять лет. Целое десятилетие. – В голосе его послышался надрыв. – Десять лет, а я все еще как ненормальный. Что скажете, детектив? Видя мое жалкое состояние, разве не хотите вы побыстрее найти, арестовать и осудить того ублюдка, который убил лучшую в мире женщину? Или я, по-вашему, просто смешон?

Гурни всегда застывал и отстранялся, когда при нем изливали эмоции. Отстранился и теперь. И ответил с будничным хладнокровием:

– Я сделаю все, что смогу.

Стоун бросил на него лукавый скептический взгляд, но ничего не ответил.

Вместо этого он снова предложил гостям кофе, и они снова отказались.

Потом Ким какое-то время расспрашивала Стоуна о том, какой была его жизнь до и после убийства матери. Тот в подробностях поведал, что до убийства все на свете было лучше. Шэрон Стоун очень успешно – и чем дальше, тем успешнее – работала в верхнем сегменте рынка недвижимости. И жила она во всех смыслах “в верхнем сегменте”, щедро делясь предметами роскоши с сыном. Незадолго до рокового вмешательства Доброго Пастыря она согласилась подписать соглашение о софинансировании Эрика: она давала ему три миллиона долларов, и он мог стать владельцем гостевого дома премиум-класса и ресторана в винодельческом районе у озер Фингер.

Но без ее подписи сделка сорвалась. Вместо того чтобы наслаждаться элитарной жизнью ресторатора и отельера, Стоун в свои тридцать девять лет жил в поместье, которое не мог поддерживать в нормальном состоянии, и пытался зарабатывать на жизнь тем, что пек на кухне мечты, оставшейся от матушки, печенье для местных лавочек и мини-отелей.

Примерно через час Ким наконец закрыла маленькую записную книжку, с которой она сверялась, и, к удивлению Гурни, спросила, нет ли вопросов и у него.

– Есть пара вопросов, если мистер Стоун не возражает.

– Мистер Стоун? Пожалуйста, зовите меня Эриком.

– Хорошо, Эрик. Вы не знаете, у вашей матери были какие-нибудь деловые или личные контакты с кем-то из других жертв?

Он вздрогнул.

– Насколько я знаю, нет.

– У нее были враги?

– Мама не любила дураков.

– То есть?

– Не церемонилась, наступала на больные мозоли. В работе с недвижимостью, особенно на таком уровне, как у нее, очень острая конкуренция, и мама не хотела тратить время на идиотов.

– Вы помните, почему она купила “мерседес”?

– Конечно. – Стоун усмехнулся. – Он престижный. Стильный. Мощный. Быстрый. На голову лучше других. Такой же, как мама.

– За прошедшие десять лет не общались ли вы с кем-то, кто был каким-то образом связан с другими жертвами?

Стоун снова вздрогнул.

– Опять это слово. Не люблю его.

– Какое слово?

– Жертва. Я ее так не называю. Это звучит так пассивно, так беспомощно. Так не похоже на маму.

– Я сформулирую иначе. Общались ли вы с семьями…

Стоун его перебил:

– Да, поначалу общался. У нас было что-то вроде группы поддержки.

– А все семьи в ней участвовали?

– Нет. У хирурга из Уильямстауна был сын, он раз-другой пришел, а потом заявил, что ему не нужна группа по работе с горем, потому что он не горюет. Он рад, что его отца убили. Ужасный человек. Такой враждебный. Истекал ядом.

Гурни посмотрел на Ким.

– Джими Брюстер, – пояснила она.

– Это все? – спросил Стоун.

– Два последних маленьких вопроса. Упоминала ли когда-нибудь ваша мать, что кого-то боится?

– Никогда. Она была самым бесстрашным человеком на этом свете.

– Шэрон Стоун – это ее настоящее имя?

– И да и нет. Скорее да. Официально ее звали Мэри Шэрон Стоун. После оглушительного успеха “Основного инстинкта” она сменила имидж: перекрасилась из шатенки в блондинку, стала опускать имя Мэри и раскрутила свой новый образ. Мама была гениальным промоутером. Она даже думала сделать билборды со своей фотографией, где она сидит в короткой юбке, нога на ногу, как в знаменитой сцене из фильма.

Гурни кивнул Ким, что у него больше нет вопросов.

Стоун добавил с неприятной улыбкой:

– У мамы были шикарные ноги.

Через час Гурни остановился рядом с “миатой” Ким у длинного унылого одноэтажного торгового центра на окраине Мидлтауна. Бухгалтерская фирма с вывеской “Бикерс, Меллани и Пидр” располагалась между студией йоги и туристическим агентством.

Ким говорила по телефону. Гурни откинулся на сиденье и стал думать, что бы он делал, будь его фамилия Пидр. Сменил бы ее или, наоборот, носил бы всем назло? Когда фамилия нелепа, как татуировка с ослом на лбу, о чем говорит отказ ее менять? О похвальной честности или глупом упрямстве? Интересно, когда гордость становится недостатком?

Боже, зачем я забиваю себе голову этой ерундой?

Резкий стук в боковое окно и многозначительный взгляд Ким оторвали Гурни от раздумий. Он вышел из машины и прошел вслед за ней в офис.

Входная дверь вела в скромную приемную с несколькими разными стульями у стены. На кофейном столике в стиле скандинавский модерн валялось несколько истрепанных номеров журнала “Смарт-мани”[8]. Перегородка по пояс высотой отделяла эту часть холла от другой, меньшей по размеру, где напротив стены с запертой дверью стояли два пустых стола. На перегородке стоял старомодный звонок – серебряный купол с кнопкой наверху.

Ким уверенно ударила по кнопке – звук оказался на удивление громким. Через полминуты позвонила снова – ответа не последовало. И только когда она уже достала телефон, дверь в дальней стене отворилась. Вышел бледный, худой человек усталого вида. Он без интереса посмотрел на гостей.

– Мистер Меллани? – спросила Ким.

– Да, – отозвался тот тусклым бесцветным голосом.

– Я Ким Коразон.

– Да.

– Мы с вами разговаривали по телефону. Помните? Мы договорились, что я приеду записать интервью с вами.

– Да, помню.

– Хорошо. – Она несколько растерянно огляделась. – Где вам будет…

– А. Да. Можно пройти в мой кабинет. – И он снова скрылся за дверью.

Гурни открыл дверцу в перегородке и пропустил Ким вперед. И перегородка, и столы за ней были покрыты слоем пыли. Гурни и Ким прошли в кабинет – комнату без окон с большим столом красного дерева, четырьмя стульями с прямой спинкой и книжными шкафами вдоль трех стен. В шкафах стояли толстые тома, посвященные налоговым законам и правилам бухучета. Они тоже порядком запылились. Воздух в комнате был спертый.

Единственным источником света служила лампа на дальнем конце стола. Лампы дневного света на потолке были выключены. Ким, оглядев комнату в поисках места для камеры, спросила, нельзя ли включить свет.

Меллани пожал плечами и щелкнул выключателем. Свет помигал и выровнялся, тихонько жужжа. При свете стала еще заметнее бледность Меллани и темные круги у него под глазами. Он чем-то напоминал мертвеца.

Как и на кухне у Стоуна, Ким сначала установила и настроила камеры. Затем они с Гурни уселись по одну сторону стола из красного дерева, а Меллани – по другую. Ким повторила – почти слово в слово – ту речь, которую произносила у Стоуна. О том, что цель съемки – добиться искренности, естественности, простоты, что разговор должен быть больше всего похож на разговор двух друзей, свободный и непринужденный.

Меллани промолчал.

Ким сказала, что он может говорить все что хочет.

Меллани ничего не ответил, просто сидел и смотрел на нее.

Ким оглядела мрачное замкнутое пространство: включенный свет лишь усилил ощущение унылой неприветливости.

– Значит, – начала она с явной неловкостью, словно поняла, что вся инициатива будет исходить лишь от нее, – это ваш главный офис?

Меллани обдумал это утверждение.

– Единственный офис.

– А ваши партнеры? Они… тоже здесь?

– Нет. Партнеров нет.

– Я думала, эти имена… Бикерс… и…

– Это название фирмы. Она основана как партнерская. Я был главным партнером. Потом мы… наши пути разошлись. А название официально зарегистрировано. С юридической точки зрения неважно, кто тут работает. Не было сил его менять, – он говорил медленно, словно с трудом ворочая громоздкие слова. – Как женщины в разводе не меняют фамилию. Я не знаю, почему не поменял. Надо было, да? – Он явно не ожидал ответа.

Ким улыбнулась еще напряженнее. Поерзала на стуле.

– Я хотела уточнить, прежде чем мы продолжим. Мне называть вас Полом или лучше мистером Меллани?

После нескольких секунд гробового молчания он ответил еле слышно:

– Можете Полом.

– Хорошо, Пол, мы можем начинать. Как мы уже обсуждали по телефону, мы просто поговорим о том, как вы жили после смерти отца. Вы согласны?

Он снова замолк, а потом ответил:

– Конечно.

– Отлично. Итак… Как давно вы работаете бухгалтером?

– Всю жизнь.

– Я имею в виду, сколько лет?

– Лет? Как окончил колледж. Мне… сорок пять. Окончил в двадцать два. Сорок пять минус двадцать два – будет двадцать три года как я работаю бухгалтером. – Он закрыл глаза.

– Пол?

– Да?

– С вами все в порядке?

Он открыл один глаз, потом другой:

– Я согласился в этом участвовать, значит, буду участвовать, но я хотел бы закончить побыстрее. Я уже проходил через это на психотерапии. Я дам вам ответы. Просто… мне не нравится слушать вопросы. – Он вздохнул. – Я читал ваше письмо. Мы говорили по телефону… Я знаю, чего вы хотите. Вы хотите про “до и после”, так? Хорошо. Расскажу про “до и после”. Самую суть, как было и как стало. – И он снова тихо вздохнул.

Гурни на секунду показалось, будто они шахтеры в заваленной шахте и кислород вот-вот закончится. Это вдруг невпопад всплыло воспоминание о фильме, который он видел в детстве.

Ким нахмурилась.

– Не уверена, что я вас поняла.

Меллани повторил:

– Я уже проходил через это на терапии. – Во второй раз слова стали еще тяжелее.

– Да… и поэтому… вы…

– Поэтому я могу дать вам ответы, а вопросы задавать не нужно. Так лучше для всех. Хорошо?

– Замечательное предложение, Пол. Пожалуйста, начинайте.

Он указал на одну из камер:

– Она включена?

– Да.

Меллани снова закрыл глаза. К тому моменту, как он начал свой рассказ, у Ким подрагивали уголки губ, выдавая ее чувства.

– Не то чтобы я был счастливым человеком до этого… события. Я никогда не был счастливым человеком. Но одно время у меня была надежда. Я думаю, была. Что-то вроде надежды. Чувство, что будущее будет лучше. Но после этого… события… это чувство навсегда ушло. Картинка поблекла, все стало серым. Понимаете? Бесцветным. Когда-то мне хватало энергии делать карьеру, что-то выращивать. – Он произнес это слово, словно какой-то странный термин. – Клиенты… партнеры… движение. Больше, лучше, крупнее. А потом произошло это. – Он замолчал.

– Это? – переспросила Ким.

– Событие. – Он открыл глаза. – Как будто что-то перевалило через вершину. Не рухнуло в пропасть, а просто… – Меллани поднял руку и изобразил автомобиль, который доехал до вершины холма и медленно покатился вниз по склону. – Все пошло под откос. Пришло в упадок. Мало-помалу. Мотор заглох.

– А как у вас с семьей? – спросила Ким.

– С семьей? Кроме того, что отец погиб, а мать впала в необратимую кому?

– Простите, пожалуйста. Я неясно выразилась. Я имела в виду семейное положение: были ли вы женаты, остались ли другие родственники?

– Была жена. А потом она устала, оттого что все идет под откос.

– А дети были?

– Нет. И хорошо. А может, и наоборот. Все деньги отца достались его внукам – детям моей сестры. – Меллани улыбнулся, но это была горькая улыбка. – Знаете почему? Это забавно. Моя сестра была очень нервная, очень тревожная. У обоих ее детей биполярное расстройство, СДВГ, ОКР, чего только не было. И отец… он решил, что со мной-то все в порядке, я в семье единственный здоровый человек, а вот им необходима всяческая помощь.

– Вы общаетесь с сестрой?

– Она умерла.

– Пол. Мне так жаль.

– Давно уже. Лет пять назад. Или шесть. От рака. Может быть, умереть не так уж плохо.

– Что заставляет вас так говорить?

И вновь горькая улыбка, а за нею грусть.

– Видите? Вопросы. Опять вопросы. – Он уставился на стол, будто пытался разглядеть что-то в мутной воде. – Дело в том, что для отца деньги были очень важны. Важнее всего остального. Понимаете?

Во взгляде Ким теперь тоже была грусть.

– Да.

– Мой терапевт говорил, от того что мой отец был одержим деньгами, я и стал бухгалтером. Ведь чем занимаются бухгалтеры? Считают деньги.

– А когда он оставил все вашей сестре…

Меллани снова поднял руку. На этот раз он изобразил, как машина съезжает в глубокую долину.

– Терапия учит понимать себя, дает ясность, но это не всегда к лучшему, правда?

Это не был вопрос.

Через полчаса, когда они выбрались из унылого офиса Пола Меллани на солнечную парковку, Гурни чувствовал себя так, будто вышел на улицу из темного кинотеатра. Это был другой мир.

Ким сделала глубокий вдох.

– Ох. Там так…

– Мрачно? Бесприютно? Безрадостно?

– Просто грустно. – Она казалась потрясенной.

– Ты заметила, какие номера журналов лежат в приемной?

– Нет, а что?

– Они все очень давние, ни одного свежего. Кстати, о времени: ты ведь понимаешь, какое сейчас время года?

– Вы о чем?

– Сейчас последняя неделя марта. Меньше трех недель до пятнадцатого апреля. Все подают налоговые декларации. В это время у всех бухгалтеров жуткий аврал.

– Боже, точно. То есть у него не осталось клиентов. Или их немного. Но тогда что же он там делает?

– Хороший вопрос.

Обратная дорога в Уолнат-Кроссинг заняла у обеих машин около двух часов. Под конец солнце опустилось ниже, на грязном ветровом стекле Гурни появились тусклые блики, и он в третий или четвертый раз за неделю вспомнил, что у него закончился стеклоомыватель. Но больше, чем отсутствие стеклоомывателя, его раздражало, что теперь все приходится записывать. Если он не запишет, что надо сделать…

Звонок телефона прервал эту рефлексию. К удивлению Гурни, на экране высветилось имя Хардвика.

– Да, Джек?

– Первый вопрос простой. Но не думай, что это уменьшит твой долг.

Гурни стал вспоминать, как именно он формулировал просьбу.

– Первый вопрос – это про Миза-Монтегю?

– Точняк, мой друг, и боле о нем известно днесь.

– Чего?

– Ну днесь. Теперь. Так говорил Шекспир. Когда хотел сказать “теперь”, говорил “днесь”. Это я расширяю словарный запас, чтоб не зазорно было общаться с такими умножопыми, как ты.

– Здо́рово, Джек. Я тобой горжусь.

– Короче, это первый заход. Может, потом еще что будет. Родился наш индивидуум двадцать восьмого марта восемьдесят девятого, в больнице Святого Луки в Нью-Йорке.

– Хм.

– Что значит “хм”?

– Значит, послезавтра ему исполнится двадцать один.

– Ну и чё с того?

– Просто интересно. Давай дальше.

– В свидетельстве о рождении отец не указан. Кроме того, от маленького Роберта отказалась мать, которую по странному стечению обстоятельств звали Мари Монтегю.

– Значит, маленький Роберт действительно был Монтегю, прежде чем стать Мизом. Очень интересно.

– Щас будет интереснее. Его почти сразу усыновили известные в Питтсбурге люди: Гордон и Сесилия Миз. Гордон был адски богат. Бывает. Получил в наследство угольные шахты в Аппалачах. И угадай что.

– Судя по твоему оживлению, что-то ужасное.

– В возрасте двенадцати лет Роберта изъяла у Мизов служба опеки.

– Тебе удалось выяснить почему?

– Нет. Уж поверь, это очень засекреченная папка.

– Почему я не удивлен? А что было потом?

– Мерзкая история. То и дело менял приемные семьи. Никто не хотел держать его больше полугода. Трудный юноша. Ему выписывали всякие таблетки от генерализованного тревожного расстройства, пограничного расстройства личности, расстройства прерывистой вспыльчивости – мне больше всего последнее нравится.

– Я так понимаю, не надо спрашивать, как ты получил…

– Правильно. Не надо. В сухом остатке мы имеем психически крайне неустойчивого мальчика. Плохой контакт с реальностью и большие проблемы с контролем над гневом.

– И как же этот образчик душевного здоровья…

– Оказался в университете? Очень просто. В гуще этой разболтанной психики скрывается запредельное ай-кью. А запредельное ай-кью плюс социально неблагополучное детство плюс финансы на нуле – это волшебная формула стипендии. Поступив в университет, Роберт преуспел в актерском мастерстве и заработал разные оценки, от приличных до отвратных, по другим предметам. Говорят, он прирожденный актер. Красив, как кинозвезда, очень артистичен, где надо включает обаяние, хотя вообще-то скрытен. Недавно поменял фамилию обратно, с Миза на Монтегю. Несколько месяцев, как ты знаешь, сожительствовал с крошкой Кимми. Похоже, ничем хорошим это не кончилось. Сейчас живет один в съемной трешке в общем викторианском доме на тихой улочке в Сиракьюсе. Источники средств на съемную квартиру, машину и другие внеуниверситетские расходы неизвестны.

– Он где-то работает?

– Про это ничего не понятно. Пока вот так. Если еще какое дерьмо всплывет, я тебе его подкину.

– Я перед тобой в долгу.

– Вот именно.

Сознание Гурни было настолько переполнено разрозненными фактами, что, когда вечером за кофе Мадлен сказала, какой красивый был закат час назад, он никакого заката не вспомнил. Вместо заката у него перед глазами были неутешительные образы – люди, события…

Пекарь, похожий на Шалтая-Болтая и не желающий называть жертвой свою всемогущую мать. Мать, которая “не церемонилась, наступала на больные мозоли”. Гурни гадал: знает ли пекарь про мамино ухо на кусте сумаха, про оторванную мочку с бриллиантовой сережкой?

Пол Меллани – человек, чей отец отдал все свои деньги, а значит, и всю свою любовь другим. Человек, для которого работа потеряла смысл, жизнь потускнела, человек, чьи мысли безрадостны и унылы, чья речь, манеры, безжизненный офис – как записка самоубийцы.

Боже… а вдруг…

Мадлен, сидевшая напротив, смотрела на него.

– Что случилось?

– Я просто подумал об одном человеке, у которого мы с Ким были сегодня.

– Расскажи.

– Я пытаюсь вспомнить, что он говорил. Он казался… совсем в депрессии.

Взгляд Мадлен стал внимательней.

– Что он говорил?

– Я как раз пытаюсь вспомнить. С ходу вспоминается одна фраза. До этого он сказал, что у него умерла сестра. А потом добавил: “Умереть не так уж плохо”. Что-то в этом роде.

– Более прямо он не говорил? Не говорил ни о каких намерениях?

– Нет. Просто… ощущение тяжести… будто нет… не знаю.

Мадлен словно бы ощутила боль.

– Тот пациент у вас в клинике, который покончил с собой, – он говорил прямо?..

– Нет, конечно, нет, иначе его перевели бы в психиатрию. Но в нем определенно была эта… тяжесть. Мрачность, безнадежность.

Гурни вздохнул:

– К сожалению, не важно, что мы думаем о чужих намерениях. Важно только, что о своих намерениях говорят они сами. – Он нахмурился. – Но я хочу кое-что выяснить. Ради собственного спокойствия.

Он взял с буфета телефон и набрал номер Хардвика. Абонент не отвечал. Гурни оставил сообщение:

– Джек, я хочу увеличить свой неоплатный долг и опять попросить тебя о крохотной услуге. В округе Орандж есть один бухгалтер по имени Пол Меллани. Приходится сыном Бруно Меллани, первой жертве Доброго Пастыря. Надо бы узнать, не оформлено ли на него оружие. Я о нем беспокоюсь и хочу понять, стоит ли бить тревогу. Спасибо.

Он снова сел за стол и машинально положил в кофе третью ложку сахара.

– Чем слаще, тем лучше? – улыбнулась Мадлен.

Он пожал плечами, медленно помешивая кофе.

Мадлен слегка склонила голову набок и посмотрела на него тем взглядом, который раньше его настораживал, а в последние годы стал нравиться – не потому, что он понимал, о чем она думает и к каким выводам приходит, а потому, что считал этот взгляд выражением ее любви. Спрашивать, о чем она думает, было так же бессмысленно, как просить ее дать определение их отношениям. Тому, что делает отношения драгоценными, никогда нельзя дать определения.

Обхватив кружку ладонями, Мадлен поднесла ее к губам, отхлебнула, аккуратно поставила на стол.

– Ты… ты не хочешь рассказать поподробнее, что у вас там происходит?

Почему-то этот вопрос его удивил:

– Ты правда хочешь знать?

– Конечно.

– Там много всего.

– Я слушаю.

– Хорошо. Но помни, ты сама попросила. Он откинулся на стуле и следующие двадцать пять минут проговорил почти без перерыва. Он рассказал обо всем подряд – от показательной стрельбы Роберты Роткер до скелета на воротах у Макса Клинтера, – не пытаясь расположить факты в какой-либо последовательности, отделить важное от неважного и отредактировать свой рассказ. Он говорил и сам дивился, с каким количеством необычных характеров, странных совпадений, зловещих загадок столкнулся за эти дни.

– Ну и наконец, – заключил он, – не будем забывать про амбар.

– Да, про амбар. – Интонации Мадлен стали жестче. – Ты думаешь, этот поджог связан со всем остальным?

– Думаю, да.

– И какой у тебя план?

Неприятный вопрос: он заставлял Гурни признать, что ничего, даже отдаленно похожего на план, у него не было.

– Пошуровать в потемках палкой, может, кто подаст голос, – сказал он. – Ну и может поджечь священную корову.

– А можно объяснить по-человечески?

– Я хочу выяснить, есть ли у кого-нибудь в силовых структурах серьезные факты или священная версия дела Доброго Пастыря и впрямь так хрупка, как кажется.

– И поэтому ты завтра встречаешься с Трауром?

– Да. С агентом Траутом. В его избушке в Адирондакских горах. На озере Сорроу.

Тут в дом через боковую дверь вошли Кайл и Ким. За ними хлынул поток холодного воздуха.

Глава 28

Темнее, глубже, холоднее

Следующим утром на рассвете Гурни сидел за столом и пил свой первый кофе. Он глядел через стекло французской двери: по краю каменной террасы полз паук-сенокосец и тащил уховертку. Уховертка пыталась сопротивляться.

Гурни хотел было вмешаться, но понял, что движет им вовсе не доброта и не сострадание. Ему просто хотелось не видеть этой борьбы.

– Что такое? – услышал он голос Мадлен.

Он вздрогнул и обернулся: она стояла рядом с ним, в розовой футболке и зеленых полосатых шортах, только из душа.

– Созерцаю ужасы природы, – сказал Гурни.

Мадлен поглядела в окно на небо на востоке.

– Будет хороший день.

Гурни кивнул, хотя на самом деле ее не слышал. Его занимала другая мысль:

– Вчера вечером Кайл вроде сказал, что собирается утром обратно на Манхэттен. Ты не помнишь, он не говорил, во сколько уезжает?

– Они уехали час назад.

– Что?

– Они уехали час назад. Ты крепко спал. Они не захотели тебя будить.

– Они?

Мадлен поглядела на него: она явно была удивлена его удивлением.

– Ким сегодня днем надо быть в городе, чтобы снять интервью для “Осиротевших”. Кайл уговорил ее поехать с ним утром, чтобы вместе провести день. Похоже, особо уговаривать и не пришлось. Думаю, она планирует остаться у него на ночь. Не могу поверить, что ты не видел, к чему идет.

– Может, и видел. Но не так быстро.

Мадлен встала и налила себе кофе из кофеварки.

– Тебя это тревожит?

– Меня тревожит неизвестность. Тревожат сюрпризы.

Мадлен отхлебнула кофе и вернулась к столу:

– К сожалению, жизнь полна сюрпризов.

– Я уже понял.

Мадлен стояла около стола и смотрела сквозь дальнее окно на все расширяющуюся полосу света над горами.

– Тебя тревожит Ким?

– Отчасти. Мне непонятна эта история с Робби Мизом. Этот малый явно неадекватен, а она стала с ним жить. Что-то тут не так.

– Я согласна, но, возможно, причина не та, о которой ты думаешь. Многих людей, особенно женщин, притягивают нездоровые личности. Чем менее здоровые, тем сильнее притягивают. Они связываются с преступниками, с наркоманами. Им нужно кому-то помогать. Для отношений это фундамент хуже некуда, но так часто бывает. Я каждый день вижу это в клинике. Возможно, именно так было и у Ким с Робби Мизом, пока она не нашла в себе сил и душевного здоровья и не порвала с ним.

Захватив листок с подробным описанием дороги, Гурни вскоре после рассвета отправился на озеро Сорроу. Путь по предгорью Катскилла, по холмистым фермерским полям округа Скохэри, вверх в Адирондакские горы пробудил неприятные воспоминания. Лет в двенадцать он отдыхал с мамой на озере Брант. Мама тогда переживала острое отчуждение в отношениях с отцом и из-за этого была жалкой, тревожной, прилипчивой. Даже теперь, почти сорок лет спустя, Гурни с содроганием вспоминал об этих каникулах.

Чем дальше Гурни ехал, тем круче становились склоны, долины – у́же, тени – гуще. Если верить инструкциям, которые дал ему ассистент Траута, последней дорогой с названием должен был быть отрог Шаттер. После этого в лабиринте лесовозных дорог и поворотов он мог полагаться только на точность одометра. Лес входил в состав огромных частных владений, в нем стояло лишь несколько летних домов – ни магазинов, ни заправок, ни людей и очень плохая мобильная связь.

Система полного привода “аутбэка” едва справлялась со здешней местностью. После пятого поворота, который, согласно указаниям, должен был привести прямо к дому Траута, Гурни оказался на небольшой поляне.

Он вышел из машины и обошел поляну по периметру. Дальше в лес вели четыре ухабистые тропы, но было совершенно непонятно, какую выбрать. На часах было 8:58 – всего две минуты до назначенного времени встречи.

Гурни был уверен, что в точности следовал всем инструкциям, и почти уверен, что человек, показавшийся по телефону таким скрупулезным, вряд ли ошибся. Здесь могло быть несколько объяснений, но вероятным казалось только одно.

Гурни вернулся в машину, приоткрыл боковое окно, чтобы впустить свежий воздух, откинул спинку сиденья, насколько было возможно, лег и закрыл глаза. То и дело он смотрел на часы. В 9:15 послышался шум мотора. Кто-то остановился неподалеку.

Как и ожидал Гурни, в окно постучали, тогда он открыл глаза, зевнул, поднял сиденье и еще больше открыл окно. Рядом с машиной стоял подтянутый, строгого вида человек с жестким взглядом карих глаз и коротко стриженными черными волосами.

– Вы Дэвид Гурни?

– А вы ждете кого-то еще?

– Придется оставить машину здесь, мы поедем на мотовездеходе. – Он указал рукой на “кавасаки-MULE” в камуфляжной раскраске.

– Вы не предупредили об этом по телефону.

У незнакомца дрогнули веки. Возможно, он не ожидал, что его так легко узнают по голосу.

– В настоящее время напрямую проехать невозможно.

Гурни улыбнулся. Он прошел к мотогрузовичку и сел на пассажирское сиденье.

– Знаете, что бы я делал, если бы жил в таком месте? Я бы нет-нет да и играл с гостями в забавную игру. Заставлял бы их думать, что они заблудились, может быть, пропустили поворот, смотрел, запаникуют ли они: еще бы, в такой глуши, где мобильный не ловит. Ведь если они испугались по дороге сюда, то не найдут и дороги обратно, правда? Всегда забавно наблюдать, кто паникует, а кто нет. Понимаете, о чем я?

У провожатого напряглась челюсть:

– Не особо.

– Ну разумеется. Как вы можете понять? Чтобы оценить по достоинству мою идею, надо быть настоящим самодуром.

Через три минуты и полмили тряски по каменистым спускам и подъемам – водитель не отрывал сердитого взгляда от коварной дороги – они остановились перед сетчатым забором с раздвижными воротами, которые открылись при их приближении.

За воротами тропа скрылась под толстым слоем сосновой хвои. Внезапно за деревьями показалась “хижина”. Это было двухэтажное строение, что-то вроде видоизмененного швейцарского шале – так часто строили в Адирондакских горах. Бревенчатый дом в сельском стиле, с углубленными верандами, зелеными дверями, наличниками на окнах и зеленой гонтовой кровлей. Фасад был такой темный, а крыльцо настолько затенено, что только когда мотовездеход затормозил у крыльца, Гурни увидел агента Траута, по крайней мере так он решил. Тот стоял ровно посередине мрачного крыльца, широко расставив ноги. На коротком черном поводке он держал большого добермана. Случайно так получилось или нарочно, но эта властная поза и грозная сторожевая собака вызвали у Гурни ассоциацию с начальником колонии.

– Добро пожаловать на озеро Сорроу. – Голос, безэмоциональный и сухой, не выражал никакого гостеприимства. – Я Мэттью Траут.

Редкие лучи солнца, пробивавшиеся сквозь густые сосновые кроны, были далеки и тонки, как сосульки. В воздухе царил аромат хвои. Из хозяйственного строения справа от дома доносился низкий несмолкающий гул двигателя внутреннего сгорания – вероятно, там работал электрогенератор.

– Славное место.

– Да. Заходите, пожалуйста. – Траут что-то коротко скомандовал доберману, тот развернулся и вместе с хозяином вошел в дом перед Гурни.

Парадная дверь вела прямо в просторную гостиную с массивным каменным очагом. В центре грубо обструганной каминной полки красовалось чучело хищной птицы с гневными желтыми глазами и огромными когтями, а по бокам – две рыси, готовые к прыжку.

– Они возвращаются, – многозначительно сказал Траут. – Каждую неделю их видят в горах.

Гурни следил за его взглядом.

– Рыси?

– Удивительные животные. Девяносто фунтов мускулов. Когти как бритвы. – Траут смотрел на чучела этих зверюг, и глаза его горели от восхищения.

Он невысок, заметил про себя Гурни, самое большее пять футов пять дюймов, но у него мощные плечи – видно, что занимается бодибилдингом.

Траут нагнулся и отстегнул поводок у добермана. Гортанно что-то скомандовал – и собака скрылась от глаз за кожаным диваном, на который Траут предложил сесть Гурни. Гурни немедля сел. Все эти попытки его запугать были совсем явными и глупыми, но он гадал, что будет дальше.

– Надеюсь, вы понимаете, что это все совершенно неформально, – произнес Траут.

– Совершенно ненормально? – Гурни притворился, что не расслышал.

– Нет. Неформально. Это неофициальная встреча.

– Простите. У меня в ушах звенит. Словил пулю в голову.

– Я слышал. – Траут помолчал и с подозрением стал разглядывать голову Гурни, как разглядывают дыню при покупке. – Как вы себя чувствуете?

– Кто вам сказал?

– Сказал что?

– О моем ранении. Вы сказали, что слышали о нем.

В кармане у Траута тихо зазвонил телефон. Он достал его и посмотрел на экран. Потом нахмурился – вероятно, увидев номер звонившего. Несколько секунд он раздумывал, затем нажал “ответить”

– Траут, слушаю. Вы где? – Пока он слушал ответ, челюсть его несколько раз напрягалась. – Тогда совсем до скорого. – Он оборвал связь и положил телефон в карман.

– Вот и ответ.

– Человек, который рассказал вам про мою рану, скоро придет сюда?

– Вот именно.

Гурни улыбнулся.

– Надо же. Не думал, что она работает по воскресеньям.

Ответом ему были молчание и удивленное моргание. Потом Траут откашлялся:

– Как я только что сказал, наш междусобойчик проходит в сугубо неформальной обстановке. Я решил встретиться с вами по трем причинам. Во-первых, потому что вы попросили доктора Холденфилд устроить встречу. Во-вторых, потому что я счел уместным отдать дань вежливости бывшему сотруднику полиции. В-третьих, потому что я надеюсь, что наша неформальная встреча рассеет все недоразумения касательно того, кто уполномочен расследовать дело Доброго Пастыря и кто за это расследование отвечает. Благие намерения иногда оборачиваются препятствованием правосудию. Вы будете поражены, узнав, как широко в министерстве юстиции толкуют эту статью.

Траут покачал головой, словно сетуя на бюрократов-прокуроров, которые того и гляди свалятся на голову Гурни.

Гурни расплылся в широкой, понимающей улыбке.

– Поверьте, Мэтт, я на сто процентов с вами согласен. От недомолвок одни проблемы. Я за полную открытость. Карты на стол. Распахнуть кимоно. Чтоб ни секретов, ни вранья, ни пустого трепа.

– Хорошо, – но прохладный тон Траута явно противоречил содержанию его слов. – Прошу меня извинить, я должен отойти. Это ненадолго. – И он вышел из комнаты через дверь слева от камина.

Доберман издал тихий, рокочущий рык.

Гурни откинулся на спинку дивана, прикрыл глаза и стал обдумывать план игры.

Через пятнадцать минут Траут вернулся в сопровождении Ребекки Холденфилд. Казалось, она совсем не огорчена и не возмущена тем, что ей испортили выходные. Напротив, вид у нее был очень заинтересованный и энергичный.

Траут улыбнулся, и впервые в его улыбке Гурни увидел почти радушие.

– Я попросил доктора Холденфилд участвовать в нашей встрече. Я верю, что вместе мы сумеем разрешить странные сомнения, которые, кажется, у вас возникли, и закрыть эту тему. Я хочу, чтобы вы хорошо понимали, мистер Гурни, что это чрезвычайно необычное совещание. Также я пригласил Дейкера. Еще одна пара ушей, еще одна точка зрения не повредит.

Словно по команде в двери у камина возник ассистент Траута – и остался стоять, в то время как Траут и Холденфилд уселись в кожаные кресла напротив Гурни.

– Что ж, – сказал Траут, – перейдем сразу к тому, что вас так беспокоит в связи с делом Доброго Пастыря. Чем быстрее мы разберемся с этими сомнениями, тем быстрее разойдемся по домам. – И он подал Гурни знак начинать.

– Я хотел бы начать с вопроса. Сталкивались ли вы в ходе следствия с какими-либо фактами, которые противоречили вашей основной версии? С мелкими вопросами, ответа на которые не могли найти?

– Пожалуйста, конкретнее.

– Обсуждалась ли потребность преступника в очках ночного видения?

Траут нахмурился.

– Вы о чем?

– Или такой нелепый выбор оружия? И количество пистолетов? И как именно преступник от них избавлялся?

Хотя Траут и старался казаться бесстрастным, по взгляду его видно было, что он обеспокоен и что-то просчитывает в уме.

Гурни продолжал:

– Кроме того, мы наблюдаем поразительное противоречие: на деле преступник избегает риска, а позиционирует себя как фанатик. И еще одно противоречие – между идеально логичным планом убийства и совершенно нелогичным мотивом.

– Практически любой теракт, совершенный смертником, полон тех же противоречий, – Траут пренебрежительно махнул рукой.

– Сам теракт – возможно, но не мотивы его участников. Человек на самой верхушке, преследующий свои политические цели, стратег, который выбирает мишень и составляет план атаки, вербовщик, инструктор, координатор на месте, смертник, который добровольно себя взрывает, – они могут работать как одна команда, но каждый играет свою роль. Результат их взаимодействия может быть совершенно безумным, нелогичным, но каждый ее участник вполне последователен и понятен.

Траут покачал головой.

– Не вижу смысла в этих рассуждениях.

Дейкер в дверях зевнул.

– Смысл тут очевиден. Ни один Усама бен Ладен в мире сам не сядет в кабину пилота, чтобы врезаться в небоскреб. Психологические мотивы одного участника теракта отличаются от психологических мотивов другого. Либо так называемый Добрый Пастырь – это не один человек, либо ваши выводы о его мотивах и структуре личности ошибочны.

Траут громко вздохнул.

– Очень интересно. Но знаете, что интереснее всего? Ваше замечание про пистолет – или пистолеты. Это значит, что у вас был доступ к засекреченной информации. – Он откинулся в кресле и задумчиво подпер руками подбородок. – А значит, будут проблемы. И у вас, раз вы владеете секретными сведениями, и у того, кто вам их выдал, – возможно, его карьера окончена. Позвольте спросить прямо. Располагаете ли вы какой-либо иной информацией из секретных государственных источников, по данному или какому-либо иному делу?

– Господи, Траут, что за глупости.

У Траута напряглись мышцы шеи, но он ничего не сказал.

Гурни продолжал:

– Я пришел сюда, чтобы обсудить возможную серьезнейшую ошибку в серьезнейшем деле об убийствах. Вы хотите вместо этого устроить свару по поводу предполагаемого нарушения формальностей?

Холденфид подняла правую руку, как инспектор дорожного движения.

– У меня предложение. Давайте сбавим обороты? Мы здесь для того, чтобы обсуждать факты, улики, разумные интерпретации этих фактов. Но пока нам мешает эмоциональный компонент. Может быть, нам следует…

– Вы совершенно правы, – сказал Траут с натянутой улыбкой. – Думаю, мы должны дать мистеру Гурни – Дэйву – высказаться, выложить на стол все факты. Если с нашей интерпретацией существующих фактов что-то не так, давайте разбираться. Дэйв? Я уверен, вам есть что сказать. Продолжайте, пожалуйста.

Желание Траута уличить его в преступном доступе к украденным материалам было столь явным, что Гурни чуть не рассмеялся ему в лицо. Затем Траут добавил:

– Возможно, все последние десять лет я слишком плотно занимался этим делом. А у вас незамыленный взгляд. Что, по-вашему, я упустил?

– Как насчет того обстоятельства, что вы построили очень большую гипотезу на очень скудных фактах?

– Именно этим и отличается искусство построения следственной версии.

– А также бред шизофреника.

– Дэйв, – Холденфилд предостерегающе подняла руку.

– Прошу прощения. Но я боюсь, как бы дело, вошедшее в анналы судебной психологии, не оказалось огромным мыльным пузырем. Манифест, детали убийств, профиль преступника, медийный миф, народная интерпретация, академические теории – все это льет воду на одну мельницу, дополняет одну и ту же историю, шлифует ее, превращая в незыблемую истину. Беда лишь в том, что эта незыблемая истина не подкрепляется серьезными фактами.

– Кроме, разумеется, – резко сказала Холденфилд, – двух первых пунктов, о которых вы упомянули. Манифест и детали убийств – куда уж серьезнее.

– Но что, если детали преступлений и манифест были продуманы таким образом, чтобы подкреплять друг друга? Что, если убийца вдвое умнее, чем о нем думают? Что, если все эти десять лет он до колик смеялся над агентом Траутом и его командой?

Взгляд Траута стал жестче:

– Вы сказали, что читали профиль?

Гурни усмехнулся:

– По-вашему, это доказывает, что я имел доступ к вашим драгоценным данным? Но я этого не говорил. Я упомянул профиль, но я не сказал, что его читал. Позвольте мне немного пофантазировать. Бьюсь об заклад, профиль пытается объяснить, как преступник может вести себя одновременно рационально и иррационально, взвешенно и безумно, как атеист и как проповедник. Я недалек от истины?

Траут испустил нетерпеливый вздох:

– Не буду комментировать.

– Беда в том, что вы решили, будто в манифесте преступник излагает свои подлинные мысли, потому что он подтверждает ваши предположения. Манифест подтвердил ваши собственные гипотезы. И вам никогда не приходило в голову, что манифест – это розыгрыш, что вас дурачат. Добрый Пастырь уверял вас, будто ваши выводы верны. И вы, конечно же, ему поверили.

Траут покачал головой, понапрасну силясь изобразить огорчение.

– Боюсь, что мы с вами по разные стороны баррикад. А я, зная о вашем прошлом, думал, что мы на одной стороне.

– Как мило. Вот только далековато от реальности.

И снова грустное покачивание головой.

– В деле Доброго Пастыря ФБР преследовало одну цель – как и во всех делах, и такую цель должен преследовать каждый честный сотрудник правоохранительных органов в любом расследовании – узнать правду. Если мы верны ценностям своей профессии, мы должны быть на одной стороне.

– Вы в это верите?

– Это основа нашей профессии.

– Послушайте, Траут, я в органах так же долго, как и вы, а то и дольше. Вы сейчас говорите с копом, а не с членом, прости господи, “Ротари-клуба”. Разумеется, цель расследования – узнать правду. Если только не появляется какой-нибудь другой цели. В большинстве случаев правды мы так и не узнаем. Если очень повезет, то приходим к удовлетворительным выводам. К правдоподобной гипотезе. Которая может убедить людей. И вы, черт побери, прекрасно знаете, как устроена полицейская система: в реальности поиск правды и справедливости не вознаграждается. Вознаграждаются удовлетворительные выводы. В душе отдельно взятый коп может сколько угодно стремиться к правде. Но наградят его, если он сумеет объяснить факты. Передайте окружному прокурору преступника, лучше вместе со связным рассказом о составе преступления и мотивах, а еще лучше с подписанным признанием в убийстве – вот чего ждут от копов. – Траут закатил глаза, потом посмотрел на часы. – Главное, – Гурни подался вперед, – у вас есть связный рассказ. В каком-то смысле, есть даже подписанное признание – манифест. Конечно, не обошлось без ложки дегтя: преступник-то ускользнул. Ну да что с того. У вас есть его профиль. Есть его подробная декларация о намерениях. Есть шесть убийств, детали которых согласуются с тем, что вы и ваш отдел изучения поведения знаете о Добром Пастыре. Хорошая работа, логичные выводы. Связно, профессионально, обоснованно.

– Что же именно вас в этом не устраивает?

– Если только у вас нет улик, которых вы не раскрывали, все ваши выводы основаны на домыслах. Впрочем, я надеюсь, что неправ. Скажите, ведь у вас в архивах есть неизвестные никому материалы?

– Это полная бессмыслица, Гурни. И у меня нет времени. С вашего позволения…

– Задайте себе два вопроса, Траут. Во-первых, какую гипотезу вы бы выдвинули, если бы не было никакого манифеста? Во-вторых, а что, если каждое слово в этом драгоценном документе – чушь собачья?

– Уверен, это очень интересные вопросы. Позвольте и мне напоследок кое-что у вас спросить. – Он снова поднес руки к подбородку – профессорский жест. – Учитывая, что ни ваша должность, ни иные обстоятельства не дают вам никаких полномочий на участие в расследовании, что вам могут принести эти злобные разглагольствования, помимо неприятностей?

Быть может, дело было в угрожающем взгляде Траута. Или в ухмылке на губах Дейкера, опершегося о дверной косяк. Или в напоминании о том, что у самого Гурни больше нет полицейского значка. Как бы то ни было, Гурни внезапно сказал то, чего говорить не собирался.

– Возможно, я буду вынужден принять предложение, которое до сих пор не рассматривал всерьез. Предложение о сотрудничестве от телеканала РАМ. Они хотят сделать со мной передачу.

– С вами?

– Да. Или вдохновляясь моим образом. Посмотрели мою статистику арестов.

Траут с любопытством покосился на Дейкера. Тот пожал плечами, но ничего не сказал.

– Похоже, их очень впечатлил тот факт, что у меня самый высокий процент раскрытых убийств за всю историю полиции Нью-Йорка. – Траут открыл было рот, но тут же закрыл. – Они хотят, чтобы я рассказывал о знаменитых нераскрытых делах и говорил, где, по моему мнению, следствие ошиблось. Начать хотели с дела Доброго Пастыря. И назвать программу “Лишенные правосудия”. Броское название, а?

Траут посмотрел долгим взглядом на свои сцепленные пальцы, затем снова печально покачал головой.

– Все это еще раз возвращает нас к вопросу об утечке данных, незаконном доступе к материалам, разглашении конфиденциальной информации, грубом нарушении правил, нарушении федеральных законов и законов штата. Это сулит множество серьезных неприятностей.

– Невелика цена. В конце концов, как вы сказали, главное – правосудие. Или что там, правда? Что-то подобное, да?

Траут смерил его холодным взглядом и неторопливо повторил, чеканя слова:

– Множество… серьезных… неприятностей. – Он перевел взгляд на диких кошек на каминной полке. – Цена немалая. Не хотел бы оказаться на вашем месте. Особенно сейчас. Когда вам надо разбираться с этим поджогом.

– Простите?

– Я слышал про ваш амбар.

– Как это связано с темой нашего разговора?

– Просто еще одна проблема в вашей жизни. Еще одна неприятность. – Траут опять демонстративно посмотрел на часы. – У меня уже совсем нет времени. – Он встал.

Гурни встал вслед за ним. Встала и Холденфилд.

Рот Траута расплылся в пресной улыбке:

– Еще раз спасибо, мистер Гурни, что поделились с нами своими опасениями. Дейкер проводит вас до вашей машины. – Он повернулся к Холденфилд. – Не могли бы вы остаться на пару минут? Надо кое-что с вами обсудить.

– Конечно, – она встала между Траутом и Гурни и протянула руку. – Рада была тебя видеть. Надеюсь, ты потом расскажешь мне подробнее о происшествии с амбаром. Я ничего не знала.

Пожимая ее руку, Гурни почувствовал, как к ладони его прижалась свернутая бумажка. Он взял ее и незаметно спрятал.

Дейкер в это время наблюдал за ним, но, похоже, ничего не заметил. Он показал на парадную дверь:

– Нам пора.

Гурни достал записку из кармана, лишь когда сел в машину и завел мотор, а “кавасаки” Дейкера исчез в лесу.

Записка была размером всего два дюйма. В ней было всего одно предложение: “Жди меня в Бранвиле в «Орлином гнезде»”.

Гурни ни разу не был в “Орлином гнезде”. Он слышал, что это новый ресторан – еще одно творение местного натужного возрождения, еще одна попытка сделать из захолустной трущобы прелестную деревушку. Расположен он был довольно удобно – по дороге.

Главная улица Бранвиля пролегала по дну долины, рядом с живописной рекой. Ей одной поселок и был обязан каким-никаким шармом, равно как и разрушительными наводнениями. Дорога, соединявшая Бранвиль с автострадой, петляя, спускалась по холмам и соединялась с главной улицей совсем недалеко от “Орлиного гнезда”. Хотя был почти полдень, только один из дюжины столов был занят. Гурни сел за столик для двоих у окна с эркером, выходившего на улицу, и заказал – что было для него необычно – “кровавую Мэри”. И даже несколько минут спустя, когда официантка ее принесла, он все еще удивлялся своему выбору.

Заведение не поскупилось, дали большой стакан. И вкус был таким, как Гурни и хотел. Он удовлетворенно улыбнулся – тоже редкость в последние месяцы. Затем стал медленно пить и к двенадцати пятнадцати осушил стакан.

В 12:16 в ресторан вошла Ребекка и тут же села к нему за столик.

– Надеюсь, ты не очень долго ждал. – Она улыбнулась, но от этого стало еще заметнее, как напряжены уголки рта. Вся на взводе, все под контролем.

– Всего несколько минут.

Она, по своему обыкновению, невозмутимо и оценивающе оглядела помещение.

– Что ты заказал?

– “Кровавую Мэри”.

– Отлично. – Она обернулась и жестами подозвала молоденькую официантку.

Когда девушка подошла и принесла меню, Холденфилд смерила ее скептическим взглядом.

– Вам по возрасту уже можно подавать спиртные напитки?

– Мне двадцать три, – заявила девушка, явно озадаченная этим вопросом и расстроенная своим возрастом.

– Так много? – отозвалась Холденфилд, но иронии ее никто не оценил. – Мне, пожалуйста, “кровавую Мэри”. – Она вопросительно посмотрела на Гурни, указывая на его стакан.

– Мне больше не надо.

Официантка удалилась.

Как обычно, Холденфилд не стала терять времени и сразу перешла к делу.

– Почему ты так агрессивно ведешь себя с нашими друзьями из ФБР? И к чему все это было: про очки ночного видения, про то, как он избавлялся от пистолетов, про неувязки в профиле?

– Я хотел вывести его из равновесия.

– А получилось, будто двинул локтем по лицу.

– Я немного раздражен.

– И в чем же, по-твоему, причина этого раздражения?

– Меня уже задолбало это объяснять.

– Ну уж ради меня.

– Вы носитесь с этим манифестом, как с сакральным текстом. А он не сакральный. Это все поза. Поступки важнее слов. Поведение этого убийцы крайне рационально, очень и очень взвешенно. План выдает человека терпеливого и прагматичного. А манифест – другое дело. Это выдумка, попытка сконструировать персонаж и его мотивацию, чтобы вы с дружками в своем отделе все это анализировали и состряпали по-студенчески наивный профиль.

– Слушай, Дэвид…

– Секунду, я уж продолжу ради тебя. Вымысел зажил своей жизнью. Всем этот манифест пригодился. Пошли бесчисленные статьи в “Американском вестнике теоретической хрени”. И никто не может выйти из игры. Вы отчаянно вкладываетесь в строительство карточного домика. Если он развалится, развалятся и ваши карьеры.

– Ты закончил?

– Ты просила меня объяснить мое раздражение.

Холденфилд подалась вперед и тихо произнесла:

– Дэвид, я думаю, это не я тут в отчаянии…

Тут она замолчала и выпрямилась – официантка принесла “кровавую Мэри”. Когда она ушла, Холденфилд продолжила:

– Мы вместе работали. Ты всегда оказывался самым спокойным, самым здравомыслящим человеком в команде. Тот Дэйв Гурни, которого я помню, не стал бы угрожать старшему агенту ФБР. Не заявил бы, что мое профессиональное мнение – чушь собачья. Не стал бы обвинять меня в тупости и нечестности. Я гадаю, почему на самом деле ты так себя ведешь. По правде говоря, за нового Дэйва Гурни я беспокоюсь.

– Правда? Ты думаешь, пуля, попав в голову, отшибла мне логику?

– Я сказала лишь, что на твой мыслительный процесс сильнее, чем раньше, влияют эмоции. Ты со мной не согласен?

– Я не согласен с тем, что ты обсуждаешь мой мыслительный процесс, тогда как настоящая проблема в другом. Ты и твои коллеги поставили свою подпись под кучкой дерьма, благодаря чему серийный убийца так и не пойман.

– Красноречиво, Дэйв. Знаешь, кто так же красноречиво говорит об этом деле? Макс Клинтер.

– Это что ли была страшная критика?

Холденфилд отхлебнула из стакана:

– Просто пришло в голову. Свободная ассоциация. Так много общего. Вы оба серьезно ранены, оба не меньше месяца были прикованы к постели, оба очень недоверчивы к окружающим, оба уже не служите в полиции, оба одержимы идеей, что официальная версия в деле о Добром Пастыре неверна, оба прирожденные охотники и не терпите, чтобы вас отодвигали на обочину. – Она сделала еще один глоток. – Тебе не ставили посттравматическое стрессовое расстройство?

Гурни поглядел на нее. Вопрос поразил его, хотя после сравнения с Клинтером этого можно было ожидать.

– Так вот зачем ты здесь? Ставишь галочки в диагностической анкете? Значит, вы с Траутом обсуждали мое психическое здоровье?

Холденфилд тоже посмотрела на него долгим взглядом.

– Я никогда не видела от тебя такой враждебности.

– Скажи мне вот что. Почему ты решила сейчас со мной встретиться?

Она поморгала, обвела взглядом стол, сделала глубокий вдох, потом медленный выдох.

– Из-за нашего телефонного разговора. Он меня встревожил. Если честно, я о тебе беспокоюсь. – И она приложилась к “кровавой Мэри”, выпив больше половины стакана. Когда их глаза снова встретились, Холденфилд тихо заговорила: – Когда в человека попадает пуля – это шок. Наша психика все время заново переживает этот момент, эту угрозу, это потрясение. У нас возникают естественные реакции – страх и гнев. Большинство мужчин предпочтут скорее рассердиться, чем испугаться. Выражать гнев им легче. Я думаю, что когда ты обнаружил свою уязвимость, понял, что ты не идеален, не супермен… тебя переполнила ярость. А то, как медленно идет выздоровление, эту ярость усиливает.

Стоило ли верить в неподдельную искренность этого проницательного психолога? Действительно ли она беспокоилась о Гурни и честно делилась своим мнением? Ей что, правда было не наплевать? Или это еще одна мерзкая попытка заставить его сомневаться в себе, а не в выводах следствия?

Не находя ответа, он посмотрел ей в глаза.

Ее умные глаза глядели спокойно и ровно.

Он вдруг почувствовал ту самую ярость, о которой она говорила. Пора валить отсюда к черту, а то он скажет что-нибудь, о чем потом пожалеет.

Пролог

Ему потребовалось немало времени, больше, чем он ожидал. Столько всего происходило, столько нужно было сделать. Но в итоге он остался доволен. Послание звучало ровно так, как надо:

Алчность заражает семью, как больная кровь заражает воду в купальне. Каждый, кто коснется ее, заразен. Посему жены и дети, которых вы считаете сосудами жалости и скорби, должны быть уничтожены в свой черед. Ибо дети алчности суть зло, и зло суть те, с кем они связали жизнь, и должны быть уничтожены. Все, кого вы в безумии своем тщитесь утешить, должны быть уничтожены, ибо кровными узами или узами брака они связаны с детьми алчности.

Уничтожить плод алчности нужно, не оставив и пятна. Ибо плод оставляет пятно. Те, кто пользуется плодами алчности, повинны в алчности и должны понести наказание. Они погибнут под лучами ваших похвал. Ваша похвала – их погибель. Ваша жалость – яд. Своим сочувствием вы приговорили их к смерти.

Неужели вы не видите? Неужели настолько слепы?

Мир сошел с ума. Алчность рядится в одежды добродетели. Богатство стало мерилом благородства и таланта. Средства массовой информации – в руках чудовищ. Восхваляют худших из худших.

Демон вещает с кафедры, а Господь забыт. Но безумный мир не уйдет от суда.

Таково последнее слово Доброго Пастыря.

Он распечатал два экземпляра, чтобы отправить экспресс-почтой. Один для Коразон, другой для Гурни. Затем отнес принтер на задний двор и разбил его кирпичом. Собрал обломки пластика, даже совсем мелкие, как отстриженные ногти, и вместе с оставшейся бумагой сложил в пакет для мусора, чтобы потом закопать в лесу.

Осторожность никогда не помешает.

Глава 29

Чертова куча фрагментов

Когда Гурни выезжал из Бранвиля на крутые холмы и поросшие кустами пастбища Северо-Восточного Делавэра, в голове у него кружился водоворот мыслей. Врожденная способность выстраивать факты в целостную картину дала сбой из-за обилия этих фактов.

Он как будто пытался разобраться в груде крохотных фрагментов пазла – не зная, все ли фрагменты на месте и сколько картинок нужно собрать. То ему казалось, что все известные факты – это последствия одного мощного урагана, то, через минуту, он уже ни в чем не был уверен. А может, ему просто чертовски хотелось найти единое объяснение, свести все к стройному уравнению.

Он проехал мимо таблички “Добро пожаловать в Диллвид!”, и это навело его на следующий осторожный ход. Гурни остановился на обочине и позвонил единственному своему знакомцу в этом городке. Неразбавленная доза Джека Хардвика лично – хорошее противоядие от всякой зауми.

Через десять минут, преодолев четыре мили по извилистым грунтовым дорогам, он подъехал к давно не крашенной съемной фермерской хибаре, которую Хардвик именовал домом. Хозяин открыл дверь. Он был в футболке и обрезанных тренировочных штанах.

– Пиво будешь? – спросил он, держа в руках пустую бутылку “Гролша”.

Сперва Гурни отказался, но, подумав, согласился. Он знал, что когда вернется домой, от него будет пахнуть спиртным. Лучше уж рассказать про пиво с Хардвиком, чем про “кровавую Мэри” с Ребеккой.

Снабдив Гурни бутылкой “Гролша” и прихватив одну для себя, Хардвик рухнул в мягкое кожаное кресло и указал гостю на другое.

– Что ж, сын мой, – начал он хриплым шепотом, явно притворяясь более пьяным, чем на самом деле, судя по пристальному взгляду, – когда ты в последний раз был на исповеди?

– Лет тридцать пять назад, – Гурни для пользы дела решил ему подыграть.

Он отхлебнул пива. Ничего так. Затем оглядел маленькую гостиную. Она была такой же мучительно пустой, как и в его прошлый визит. Все было таким же, до единой пылинки. Хардвик почесал нос.

– Должно быть, ты в большой нужде, раз после стольких лет ищешь утешения у Матери Церкви. Говори без боязни, сын мой, и поведай обо всех своих богохульствах, обманах, кражах и блудных грехах. Про последние, пожалуйста, поподробнее. – И он плотоядно подмигнул.

Гурни откинулся в широком кресле и еще раз отхлебнул пива.

– Дело Доброго Пастыря становится все труднее.

– Оно всегда было трудным.

– Проблема в том, что я не знаю, сколько там этих дел.

– Слишком много дерьма на один сортир?

– Но говорю, я не уверен. – И Гурни выдал долгую исповедь о многочисленных фактах, событиях, подозрениях и вопросах.

Хардвик достал из кармана мятую салфетку и высморкался.

– И чего ты хочешь от меня?

– Чтобы ты сказал, что, по-твоему, складывается в одну картинку, а что вообще не отсюда.

Хардвик цокнул языком.

– Про стрелу непонятно. Другое дело, если б ее пустили тебе в жопу… но на грядке с репкой? Мне это ни о чем не говорит.

– А остальное?

– А вот остальное интересней. Жучки в квартире, поджог амбара, подпиленная ступенька, люк на потолке у юной леди – такие штуки требуют времени и энергии, да и вообще дело подсудное. Тут все серьезно. Что-то назревает. Но это для тебя не новость, да?

– В общем, да.

– Ты спрашиваешь, стоит ли за всем этим единый заговор? – Он скорчил рожу, силясь изобразить крайнее замешательство. – Лучший ответ дал когда-то ты сам, когда мы работали над делом Меллери: “Безопаснее предположить, что факты связаны, и ошибиться, чем не заметить их связь”. Но тут встает еще больший вопрос. – Он рыгнул. – Если Добрый Пастырь не праведный каратель алчных, то какой, черт побери, у него мотив? Ответьте на этот вопрос, мистер Холмс, – и вы получите ответы на все остальные. Еще пива?

Гурни отрицательно покачал головой.

– Кстати, если ты правда попытаешься разрушить версию следствия, на тебя хлынут эпические потоки говна. Будешь как Галилей в Ватикане. Это ты понимаешь?

– Уже утром понял, – и Гурни в красках обрисовал агента Траута со свирепым доберманом на мрачной веранде в Адирондакских горах. Рассказал, как Траут угрожал “серьезными неприятностями”, как упомянул про амбар. Вспомнил, как Дейкер стоял рядом – прямо киллер из кино.

– Ладно, мой мальчик, я на всякий случай. Потому что…

Тут у Хардвика зазвонил телефон, и он полез в карман.

– Хардвик, слушаю. – Потом замолчал, но на лице его все явственней проступал интерес, а затем и беспокойство. – Ага… Так… Что?.. Твою ж мать!.. Да… Только один?.. Известна дата подачи заявления? Понятно… Да… Спасибо… Да… Пока.

Закончив говорить, он продолжал смотреть на экран телефона, словно ожидал от него какого-то разъяснения.

– Черт, что это было? – спросил Гурни.

– Ответ на твой вопрос.

– На который?

– Ты просил меня выяснить, зарегистрировано ли на Пола Меллани какое-нибудь оружие.

– И?

– Один пистолет. “Дезерт-игл”.

На обратном пути из Диллвида в Уолнат-Кроссинг Гурни все полчаса не мог думать ни о чем другом. Однако эта новость его хоть и встревожила, помочь ничем не могла, скорее наоборот. Все равно как узнать, что убийца, зарубивший человека топором, ходил с жертвой в один детский сад. Факт примечательный, но что, черт возьми, с ним делать?

Важно было понять, как давно у Меллани этот пистолет. Однако запись, доступ к которой был у коллеги Хардвика, содержала лишь действующее разрешение на ношение оружия, но не дату исходного заявления. Гурни позвонил Меллани в офис и на мобильный – безуспешно. И даже если Меллани перезвонит, он не обязан отчитываться, почему выбрал такое странное оружие.

Само собой, этот новый любопытный факт лишь усилил опасения Гурни. Депрессия и доступ к огнестрельному оружию – очень опасное сочетание. Но это было всего лишь опасение. Не было никакого очевидного свидетельства, что Пол Меллани намерен причинить вред себе или другим. Он не сказал ничего такого – никаких характерных фраз, никаких “сигналов тревоги” для психиатра, которые дали бы Гурни основание известить полицию Мидлтауна. Не было повода для какого-либо вмешательства, и максимум, что он мог, – позвонить Меллани.

Но все равно эта ситуация не выходила у Гурни из головы. Он пытался представить предыдущие контакты Меллани и Ким, что там было в ее письме и в их телефонном разговоре. Напоминание о смерти отца – и об очевидной отцовской нелюбви – могло спровоцировать у Меллани мысли о пустоте собственной жизни, о разрушенной карьере.

А вдруг, задыхаясь в миазмах депрессии, он планирует покончить со всем разом? Или, боже упаси, уже покончил? Вдруг именно поэтому телефоны не отвечают?

Или вдруг Гурни понял все наоборот? Что, если “дезерт-игл” у него не для самоубийства, а для убийства?

Что, если он уже использовался для убийства? Что, если…

Боже! Что, если… Что, если… Опять “если”. Хватит! У него есть разрешение на ношение оружия. Миллионы людей с депрессией никогда не собирались причинять вред себе или окружающим. Да, марка оружия вызывает вопросы, но на них можно получить ответы, когда Меллани перезвонит, а он, конечно, перезвонит. Странные совпадения часто объясняются очень просто.

Глава 30

Шоу начинается

В 14:02, когда Гурни вернулся, Мадлен не было дома. Но ее машина по-прежнему стояла у входа – наверное, Мадлен ушла в лес по одной из дорог, которые начинались на верхнем пастбище.

Последние несколько миль его уже не так мучили мысли о пистолете Пола Меллани, зато не давал покоя “большой вопрос”, о котором говорил Хардвик. Если дело Доброго Пастыря – это не история психопата, одержимого своей миссией, тогда что же это такое?

Гурни взял блокнот и ручку и сел за кухонный стол. Он знал, что лучший способ справиться с ворохом мыслей – записать их. За час он набросал черновую следственную версию и список “стартовых” вопросов, с которых можно было начинать исследование.

ГИПОТЕЗА. Налицо непримиримое противоречие, как в стиле исполнения, так и в замысле, между продуманным, рациональным поведением убийцы и напыщенным псевдобиблейским слогом манифеста. Настоящая личность преступника проявляется в его поведении. Ум и блестящее исполнение невозможно подделать. Противоречие между поведением преступника и той безумной миссией, которой он объясняет убийства, вероятно, свидетельствует о том, что миссия – это ложный мотив, призванный отвлечь внимание от мотива истинного, более прагматичного.

ВОПРОСЫ

Чем объясняется выбор жертв, если не их “алчностью”?

Что означает выбор одинаковых машин?

Почему преступления были совершены именно тогда, весной 2000 года?

Имеет ли значение последовательность их совершения?

Все ли убийства одинаково важны?

Были ли какие-то из шести убийств следствием других?

Почему выбрано такое эффектное оружие?

Что означают фигурки зверей на месте убийства?

Какие версии следствие не стало проверять из-за появления манифеста?

Гурни еще раз перечитал этот список, понимая, что это только наброски и не нужно пока ждать озарения. Он знал, что озарение не приходит по запросу.

Он решил переслать этот список Хардвику и посмотреть, как он его воспримет. И Холденфилд – как воспримет она. Задумался, не послать ли его и Ким, но решил не посылать. У нее другие цели, и эти вопросы только снова ее расстроят.

Он прошел к компьютеру, написал письма Хардвику и Холденфилд. Потом распечатал их, чтобы показать Мадлен, лег на диван и заснул.

– Ужин.

– Э-э-э…

– Пора ужинать, – послышался голос Мадлен. Непонятно откуда.

Он моргнул, мутным взглядом посмотрел на потолок – ему почудилась пара пауков. Он снова моргнул и протер глаза – пауки исчезли. Шея болела.

– Который час?

– Почти шесть. – Мадлен стояла на пороге комнаты.

– Боже. – Он медленно сел, потирая шею. – Что-то меня вырубило.

– И правда вырубило. В общем, ужин готов.

Она вернулась на кухню. Гурни потянулся, пошел в ванную, побрызгал себе в лицо холодной водой. Когда он вошел на кухню, Мадлен уже поставила на стол две большие миски с горячим рыбным супом, две тарелки с салатом и тарелку с чесночным хлебом.

– Вкусно пахнет, – сказал он.

– Ты сообщил о жучках в полицию?

– Что?

– Я о подслушивающих устройствах, о люке в потолке – кто-нибудь сообщил о них в полицию?

– Почему ты сейчас об этом спрашиваешь?

– Просто интересно. Это ведь противозаконно, устанавливать жучки в чужой квартире? А если это преступление, разве о нем не надо сообщать?

– И да и нет. Но чаще всего закон не требует обязательно сообщать о преступлении. Кроме тех случаев, когда недонесение можно расценить как препятствие правосудию.

Она выжидающе посмотрела на него.

– В сложившихся обстоятельствах, будь я следователем, я бы оставил все как есть.

– Почему?

– Это можно использовать в своих целях. Если работающий жучок обнаружили, а преступник об этом не подозревает, возможно, его будет легче поймать.

– Как?

– Разыграть какую-нибудь сцену, чтобы он, подслушав разговор, что-нибудь сделал и выдал себя. От жучков есть польза. Но, возможно, Шифф и другие детективы из полиции Сиракьюса так не думают. Еще влезут грязными сапогами и все испортят. Если я сообщу о жучках Шиффу, я утрачу контроль над этой ситуацией. А сейчас мне важно не упустить ни одного возможного преимущества.

Она кивнула и попробовала суп.

– Хорошо получилось. Попробуй, пока не остыл.

Гурни тоже попробовал и согласился: суп очень вкусный.

Мадлен отломила кусок чесночного хлеба.

– Пока ты спал, я прочитала бумажку, которую ты оставил на столике у дивана. С вопросами.

– Я и хотел ее тебе показать.

– Ты уверен, что эти преступления – что-то совсем иное, чем все думают?

– Практически уверен.

– Ты подходишь к этому делу так, как будто оно совсем свежее?

– Да, совсем свежее, только десятилетней давности.

Она разглядывала свою ложку.

– Если уж начинать с самого начала, то вот самый главный вопрос: почему люди убивают людей?

– Если оставить в стороне людей, одержимых своей миссией, основные мотивы – секс, деньги, власть и месть.

– И какой мотив был в этом случае?

– Судя по выбору жертв, это вряд ли был секс.

– Готова поспорить, это деньги, – сказала Мадлен. – Большие деньги.

– Почему?

Она слегка пожала плечами.

– Роскошные машины, дорогие пушки, жертвы-богачи – это же все про деньги.

– Но не про ненависть к ним? Не про ненависть к деньгам? Не про желание уничтожить алчность?

– Нет, конечно, что за чушь. Возможно, как раз наоборот.

Гурни улыбнулся. Он чувствовал, что Мадлен говорит дело.

– Доедай суп, – сказала она. – Ты же не хочешь пропустить первую серию “Осиротевших”.

Телевизора у них не было, но был компьютер, а “РАМ-Ньюс”, помимо передачи на кабельном канале, предлагали прямую интернет-трансляцию.

Они уселись в комнате перед “аймаком”, и Гурни открыл сайт РАМ. Он всякий раз поражался, насколько вульгарными становятся СМИ. Причем чем дальше, тем хуже. Идиотская страсть к сенсациям напоминала трещотку, способную крутиться лишь в одну сторону. А РАМ со своими безумными передачами казался пределом убожества.

Почти всю главную страницу сайта занимал огромный бело-сине-красный заголовок: “новости рам: снимаем шоры”. Затем ссылка на другую страницу – с самыми популярными программами. Гурни быстро промотал список:

“ТАЙНЫ И ЛОЖЬ: О чем молчат другие сми.

ДРУГОЙ ВЗГЛЯД: Разоблачая предрассудки.

АПОКАЛИПСИС СЕГОДНЯ: Битва за души американцев”.

Гурни мрачно нажал на следующую ссылку, перешел на страницу спецвыпусков и в самом верху списка обнаружил “Осиротевших”. Под заголовком красовался анонс: “Что переживают люди, когда убийца лишает их самых близких? Шокирующие истории боли и ярости. Премьера сегодня в 19:00 по восточному времени”.

Через десять минут, ровно в 19:00, началась премьера.

Сначала экран был почти совсем черным – на таком ничего не различишь. Раздался зловещий крик совы – видимо, он должен был создать атмосферу пустынной ночной дороги. Зажглись фары машины на травянистой обочине, в узкую полосу света шагнул человек. При таком освещении черты его лица проступали резко, как в триллере.

Он заговорил, медленно и торжественно:

– Ровно десять лет назад, весной двухтысячного года, когда в воздухе еще чувствовалось дыхание зимы, безлунной ночью на пустынной дороге, среди холмов штата Нью-Йорк кошмар стал явью. Бруно и Кармелла Меллани возвращались с крестин в свой загородный дом. Быть может, они обсуждали прошедший праздник, долгожданные встречи с родными и друзьями. Как вдруг какая-то машина догнала их и на длинном плавном повороте начала обгон. Но когда странный автомобиль на полном ходу поравнялся с Бруно и Кармеллой…

Смена плана: салон движущегося автомобиля, водителя и пассажира невозможно разглядеть в темноте. Они о чем-то разговаривают, негромко смеются. Через несколько секунд позади них засветились фары другой машины. Они все приближались, становились ярче, огибая первую машину слева, словно изображая обгон. Как вдруг – ослепительно белая вспышка, звук выстрела, а потом визг шин неуправляемого автомобиля, лязг метала и звон разбитого стекла.

На экране вновь появился рассказчик. Он наклонился и поднял с земли какой-то обломок, показывая его на камеру, будто ценную улику.

– Машина Меллани вылетела с дороги. Она превратилась в такую груду обломков, что первые свидетели не могли определить ни марку, ни модель. Огромная пуля, пущенная из сверхмощного пистолета, снесла Бруно треть головы. Кармелла впала в кому и до сих пор не пришла в сознание.

Мадлен с отвращением поморщилась. Казалось, стилистика РАМ вызывала у нее еще большее отторжение, чем описываемое событие.

Затем рассказчик во всех деталях поведал об остальных пяти убийствах, а под конец столь же подробно – о фиаско Макса Клинтера, навсегда разрушившем его жизнь и карьеру.

– Дэвид, – сказала Мадлен, поворачиваясь к Гурни, – это уже слишком.

Гурни кивнул.

На экране вновь появился рассказчик, только теперь он уже сидел в студии с двумя гостями.

– Прошло десять лет, – сказал ведущий. – Десять лет, но для кого-то все словно вчера. Вы спросите, зачем снова вспоминать этот ужас. Ответ прост. Десятилетняя годовщина – та точка, тот момент, когда правильно и естественно оглянуться назад, окинуть взором былые триумфы и трагедии.

Ведущий обратился к смуглому человеку напротив.

– Доктор Меркили, ваша специальность – судебная психолингвистика. Не могли бы вы объяснить этот термин нашим телезрителям?

– Конечно. Я ищу за словами образ мыслей.

Он говорил быстро, четко, тонким голосом с очень заметным индийским акцентом. Внизу экрана появилась надпись: “Саммаркан Меркили, доктор наук”.

– Образ мыслей?

– Личность, эмоции, прошлое. Как человек думает.

– То есть вы изучаете, как слова, грамматика и стиль раскрывают суть человека?

– Да, именно.

– Хорошо, доктор Меркили. Сейчас я прочитаю вам отрывки из одного документа, который Добрый Пастырь десять лет назад разослал разным СМИ, и попрошу вас высказать свое мнение об этой личности. Вы готовы?

– Конечно.

Ведущий прочитал длинную речь об искоренении алчности “вместе с ее носителем”, “уничтожении переносчиков алчности” и очищении мира. Гурни узнал вступление к “Декларации о намерениях” Доброго Пастыря – к его манифесту.

Ведущий положил распечатку манифеста на стол.

– Что ж, доктор Меркили. Как бы вы охарактеризовали этого индивида?

– Простыми словами? Очень рассудительный, но при этом очень эмоциональный.

– Пожалуйста, подробнее.

– Много неровностей, много стилей, много настроений.

– Вы имеете в виду, у него несколько личностей?

– Нет, что вы, такого расстройства нет. Это глупо, это только в книгах и фильмах бывает.

– Да, но вы сказали…

– У него меняется интонация. Сначала одна, потом другая, потом третья. Это психически неустойчивый человек.

– Насколько я вас понял, такого человека можно назвать опасным?

– Да, конечно. Он же убил шестерых человек, так?

– Действительно. И последний вопрос. Как вы думаете, он все еще на свободе, затаился в тени?

Доктор Меркили ответил не сразу:

– Скажем так, если он на свободе, то готов поспорить, что прямо сейчас он смотрит эту передачу. Смотрит и размышляет.

– Размышляет? – ведущий сделал паузу, как будто ошеломленный этой мыслью. – Да уж, страшно подумать. Убийца живет среди нас. В этот самый момент убийца, возможно, размышляет, что делать дальше.

Он сделал глубокий вдох, словно пытаясь успокоиться. Камера была направлена на него. Наконец он объявил:

– Сейчас мы прервемся и прослушаем несколько важных объявлений…

Гурни схватил мышку и поскорее выключил звук – мгновенная реакция на рекламу.

Мадлен посмотрела на него.

– Мы до сих пор не увидели Ким, а у меня уже терпение на пределе.

– У меня тоже, – сказал Гурни. – Но я должен, по крайней мере, посмотреть интервью Ким с Рут Блум.

– Я знаю, – сказала Мадлен и слегка улыбнулась.

– Что такое?

– Во всем этом есть такая глупая ирония. Когда тебя ранили, а последствия травмы не прошли так быстро, как тебе хотелось, ты ушел в свою нору. И чем меньше ты делал, тем глубже проваливался. Больно было на тебя смотреть. Бездействие тебя убивало. А теперь началось это безумие, эти опасности – и ты возвращаешься к жизни. По утрам, когда такая красота, ты сидел за завтраком и все трогал пальцем руку, проверял, как там онемевшее место, что изменилось, не стало ли хуже. И знаешь что? Ты уже неделю так не делал.

Гурни не знал, что ответить, и потому промолчал.

Между тем на экране окончилась реклама и снова появилась студия.

Гурни как раз успел включить звук, когда ведущий обратился к другому гостю программы.

– Доктор Монти Кокрелл, я так рад, что вы сегодня с нами. Вы признанный эксперт по изучению гнева. Скажите, доктор, все эти убийства Доброго Пастыря – это на самом деле что?

Кокрелл сделал драматическую паузу.

Потом ответил:

– Все очень просто. Это война. Убийства и манифест, который их объясняет, были попыткой разжечь классовую войну. Эта попытка основана на иллюзии, что можно покарать успешных людей за неудачи неудачников.

После этого ведущий и двое его гостей долгих пять минут – для телевидения целую вечность – предавались свободной дискуссии и в итоге сошлись во мнении, что порой единственная защита от таких вот вредоносных взглядов – это право на ношение оружия.

Гурни снова уменьшил звук и повернулся к Мадлен.

– Что такое? – спросила она. – Я прямо слышу, как у тебя в голове крутятся шестеренки.

– Я думал о том, что сказал этот маленький индиец.

– Что ваш убийца смотрит эту идиотскую передачу?

– Да.

– Да зачем ему это надо?

Это был риторический вопрос, и Гурни не стал отвечать.

Через пять мучительных минут наконец началось интервью Ким с Рут Блум. Они сидели напротив друг друга за столом на веранде. День был солнечный, и на обеих были легкие куртки на молнии.

Рут Блум была грузной женщиной средних лет. Черты ее лица будто отвисли под тяжестью горя. Прическа показалась Гурни поразительно нелепой – взъерошенная копна золотисто-каштановых кудряшек, словно йоркширский терьер на голове.

– Он был лучшим человеком на свете. – Рут Блум помолчала, словно давая Ким возможность оценить всю глубину этой правды. – Такой сердечный, добрый… все время старался сделать как лучше, все время хотел стать лучше сам. Вы замечали, что лучшие люди на земле всегда стараются сделать как лучше? И Гарольд был такой.

У Ким задрожал голос:

– Наверное, потерять его – это было страшное испытание.

– Врач сказал мне пить антидепрессанты. Антидепрессанты! – повторила она так, словно совета неуместнее нельзя было себе представить.

– За эти годы что-нибудь изменилось?

– И да, и нет. Я до сих пор плачу.

– Но вы продолжаете жить.

– Да.

– Вы узнали о жизни что-нибудь, чего не знали до убийства вашего мужа?

– Я узнала, насколько все временно. Я привыкла думать, что то, что у меня есть, будет всегда, что Гарольд будет всегда, что я никогда не потеряю ничего важного. Глупо так думать, но я думала. А на самом деле, если мы проживем достаточно долго, то потеряем всех.

Ким достала из кармана носовой платок и вытерла глаза.

– Как вы с ним познакомились?

– На танцах в средней школе. Следующие несколько минут Рут Блум в красках описывала свои отношения с Гарольдом, все время возвращаясь к одной теме: какой это был дар судьбы и как его отняли.

– Мы думали, так будет вечно. Но ничто не вечно, правда?

– Как вы справились?

– Прежде всего, благодаря остальным.

– Остальным?

– Мы поддерживали друг друга. Все мы потеряли любимых – по одной и той же причине. Это нас объединяло.

– Вы создали группу поддержки?

– Какое-то время мы были как одна семья. Ближе, чем многие родственники. Мы все разные, но одно нас объединяло. Как вспомню, Пол, бухгалтер, такой тихий, кажется, слова ни разу не сказал. Или Роберта – такая сильная, сильнее любого мужчины. Доктор Стерн, само здравомыслие, он умел всех успокоить. Еще там был молодой человек, который хотел открыть модный ресторан. Кто еще? Господи, конечно, Джими. Как я могла о нем забыть? Джими Брюстер всех ненавидел. Я часто думаю, что с ним стало.

– Я его разыскала, – сказала Ким, – и он согласился со мной поговорить. Он примет участие в программе.

– Ну и хорошо. Бедный Джими. Столько в нем злости. Знаете, что говорят о людях, которые злятся?

– Что?

– Что они злятся на самих себя.

Ким надолго замолчала и лишь потом спросила:

– А вы, Рут? Вы не злитесь после того, что произошло?

– Иногда. Чаще мне грустно. Чаще… – по щекам у нее потекли слезы.

Запись интервью исчезла, остался лишь темный экран, затем опять появилась студия. За столом сидели ведущий и Ким. Гурни предположил, что, наверное, эту сцену она и ездила записывать в город.

– Даже не знаю, что сказать, – произнес ведущий. – У меня нет слов, Ким. Это было мощно.

Она со смущенной улыбкой уставилась в стол.

– Так мощно, – повторил он. – Мы еще к этому вернемся буквально через минуту, а пока что, Ким, я хочу кое-что у вас спросить.

Он наклонился к ней и с деланой задушевностью понизил голос.

– Правда ли, что вам удалось привлечь к этому проекту прославленного детектива Дэйва Гурни? Того самого, которого журнал “Нью-Йорк” когда-то окрестил суперкопом?

Даже выстрел не привлек бы внимание Гурни так мгновенно. Теперь он пристально всматривался в лицо Ким на экране. Казалось, она была поражена.

– Отчасти, – наконец ответила она. – Я консультировалась с ним по поводу некоторых вопросов, связанных с этим делом.

– Вопросов? Не могли бы вы рассказать подробнее?

Ким замешкалась, и Гурни понял, что ее действительно застали врасплох.

– Стали происходить странные вещи, я лучше пока не буду о них рассказывать. Но выглядит так, как будто кто-то пытается помешать выходу программы.

Ведущий изобразил глубокое беспокойство:

– Продолжайте, пожалуйста…

– Ну… с нами происходят такие события, которые можно истолковать как предупреждение, как требование прекратить проект и не касаться дела Доброго Пастыря.

– А есть ли у вашего консультанта-детектива какие-нибудь гипотезы на этот счет?

– Похоже, его версия этого дела отличается от версии всех остальных.

Ведущий стал еще настойчивее:

– Вы хотите сказать, ваш полицейский эксперт считает, что все эти годы ФБР шло по ложному следу?

– Это лучше спросить у него. Я и так сказала слишком много.

Вот именно, черт возьми, подумал Гурни.

– Это же правда, Ким, а правды не бывает слишком много. Возможно, мы еще продолжим этот разговор с самим детективом Гурни в следующем выпуске “Осиротевших”. А пока что я обращаюсь к нашим зрителям. Оставляйте отзывы! Поделитесь своими мыслями. Заходите к нам на сайт и высказывайтесь.

Внизу появилась светящаяся красно-синяя строка с адресом: ram4news.com

Ведущий наклонился к Ким.

– У нас остается одна минута. Можете ли вы в нескольких словах сказать, что самое главное в деле Доброго Пастыря?

– В нескольких словах?

– Да. Самую суть.

Она закрыла глаза.

– Любовь. Потеря. Боль.

Камера теперь была направлена на одного ведущего.

– Ну что, ребята. Главное вы слышали. Любовь, потеря и страшная боль. На следующей неделе мы поближе познакомимся с другой семьей, сокрушенной Добрым Пастырем. И помните, что, вероятно, Добрый Пастырь все еще на свободе, все еще среди нас. Человек… для которого… чужая жизнь… не значит ничего. Оставайтесь с РАМ. И, дорогие друзья, будьте бдительны. Мы живем в страшном мире.

Экран погас.

Гурни закрыл браузер, перевел компьютер в спящий режим и снова сел.

Мадлен поглядела на него – пожалуй, оценивающе.

– Что тебя тревожит?

– Прямо сейчас? Не знаю.

Он поерзал на стуле, прикрыл глаза, и дождался, пока на поверхность неясной тревоги всплывет что-нибудь, за что можно ухватиться. К его удивлению, это оказалась не шоу – каким бы одиозным оно ни было.

– Что ты думаешь про Ким и Кайла? – спросил он.

– Кажется, они друг другу нравятся. Что тут думать?

Он покачал головой:

– Не знаю.

– Тебя волнует то, что Ким сказала о тебе в конце передачи, про твои сомнения в версии ФБР?

– Возможно, это усилит антипатию ко мне агента Траута. Возможно, его самодурские нервы не выдержат и он решит устроить мне какую-нибудь юридическую пакость.

– А можно что-нибудь с этим сделать? Чтобы от него отвязаться?

– Разумеется. Нужно всего лишь доказать, что его расследование – полная чушь. Тогда ему будет о чем беспокоиться и обо мне он забудет.

Глава 31

Возвращение Пастыря

На следующее утро Гурни проснулся в полвосьмого. Шел дождь, моросящий, но затяжной дождик, который может идти часами.

Как обычно, оба окна были приоткрыты на несколько дюймов. Воздух в спальне был сырой и прохладный. Хотя официально уже час как рассвело, скошенный прямоугольник неба, который Гурни мог видеть с подушки, был унылого серого, как мокрый плитняк, цвета.

Мадлен уже встала. Гурни потянулся и протер глаза. Ему не хотелось снова засыпать. В своем последнем, дурном сне он видел черный зонт. Зонт открылся, словно бы по собственной воле, и превратился в крылья огромной летучей мыши. Потом летучая мышь обернулась черным коршуном, а изогнутая ручка зонта стала крючковатым клювом. А затем, повинуясь странной, иррациональной логике сна, коршун превратился в холодный сквозняк из окон – который своим неприятным дуновением и разбудил Гурни.

Он заставил себя встать, словно чтобы отстраниться от этого сновидения. Потом принял горячий душ, от которого ум проясняется и все видится проще, побрился, почистил зубы, оделся и пошел на кухню пить кофе.

– Позвони Джеку Хардвику, – сказала Мадлен.

Она стояла у плиты и не взглянула на Гурни, поскольку высыпала в кипящую кастрюльку горсть изюма.

– Зачем?

– Он звонил минут пятнадцать назад, хотел с тобой поговорить.

– Он сказал, что ему нужно?

– Сказал, что у него есть вопрос по поводу твоего письма.

– Хм, – он подошел к кофемашине и налил себе чашку. – Мне снился черный зонт.

– Он прямо рвался с тобой поговорить.

– Я ему позвоню. Но… скажи, а чем заканчивается тот фильм?

Мадлен выложила содержимое кастрюльки в миску и отнесла на стол.

– Я не помню.

– Ты подробно описала ту сцену: как за человеком шли убийцы, как он вошел в церковь, а потом вышел, но они не могли его узнать, потому что все, кто выходил из церкви, были в черных плащах и с черными зонтами. Что случилось потом?

– Я думаю, он спасся. Не могли же снайперы всех перестрелять.

– Хм.

– Что не так?

– А если они всех перестреляли?

– Не перестреляли.

– Я говорю “если”. Предположим, что они перестреляли всех, потому что только так они могли быть уверены, что убили того, кого хотели. И предположим, потом пришла полиция и обнаружила все эти трупы, всех этих застреленных людей на улице. Что бы подумали копы?

– Что бы подумали копы? Даже не знаю. Может быть, что это какой-то маньяк, который убивает прихожан.

Гурни кивнул.

– Именно. Особенно, если бы в тот же день они получили письмо, где было бы сказано, что верующие – последние твари и автор намерен истребить их всех.

– Но… погоди, – во взгляде Мадлен читалось недоверие. – Ты предполагаешь, что Добрый Пастырь убил всех этих людей, потому что не мог точно определить, кто его настоящая цель? И что он просто стрелял в людей, которые ехали на машине определенной марки, пока не убедился, что нужный человек убит?

– Я не знаю. Но собираюсь в этом разобраться.

Мадлен покачала головой.

– Просто я не понимаю, как… – Ее прервал звонок домашнего телефона у холодильника. – Возьми ты. Это, наверное, сам знаешь кто.

Гурни взял трубку. Это и правда был он.

– Ну что, принял свой гребаный душ?

– Доброе утро, Джек.

– Получил твое письмо – следственную версию и список вопросов.

– И что?

– Твоя мысль в том, что стиль манифеста противоречит поступкам убийцы?

– Да, можно так сказать.

– Ты говоришь, медэкспертиза доказывает, что убийца – человек слишком практичный, слишком хладнокровный, чтобы думать те мысли, которые мы читаем в манифесте. Мой бедный маленький мозг правильно понял?

– Я говорю, что здесь какая-то неувязка.

– Ясно. Это интересно. Но это создает еще больше проблем.

– Почему?

– Ты говоришь, что мотив у убийцы не тот, что в манифесте.

– Да.

– Поэтому жертвы были выбраны по другой причине – не потому, что они злостные владельцы всякой роскоши, алчные ублюдки и достойны смерти?

– Да.

– Значит, этот сверхпрактичный, сверххладнокровный гений имел тайный прагматический мотив убить этих людей?

– Да.

– Ты видишь, в чем тут проблема?

– Скажи мне.

– Если настоящий мотив для выбора жертвы – это не “мерседес” стоимостью в сто тысяч долларов, тогда “мерседес” вообще неважен. Гребаное совпадение. Дэйви, сынок, ты хоть раз такое видел? Это как если бы у каждой жертвы Берни Мейдоффа[9] совершенно случайно оказалась на жопе татуировка с лепреконом. Понятно, о чем я?

– Понятно, Джек. Что-нибудь еще в моем письме тебя смущает?

– Если честно, да – другой твой вопрос. Даже три вопроса на одну и ту же тему. “Все ли убийства одинаково важны? Важна ли их последовательность? Было ли хоть одно из них следствием другого?” Какое отношение к делу имеют эти вопросы?

– Иногда я обращаю внимание на то, чего недостает. А следственная версия этого дела такова, что недостает там чертовски многого: там полно нехоженых троп, незаданных вопросов. Следствие с самого начала согласилось, что все убийства – равноправные части единой философской системы, обозначенной в манифесте. Все это приняли и потому не рассматривали эти убийства как отдельные события, которые могли иметь разные причины. Но, возможно, эти убийства не в равной степени важны и даже совершены по разным причинам. Понимаешь, Джек?

– Не сказал бы. Можно поконкретнее?

– Ты когда-нибудь видел фильм “Человек с черным зонтом”?

Джек фильма не видел и никогда о таком не слышал. Гурни пересказал ему сюжет, а затем свои недавние размышления на тему “а что, если убийцы перестреляли бы всех”?

Повисло долгое молчание. Потом Хардвик задал вопрос, который, в сущности, уже задавала Мадлен:

– Ты говоришь, первые пять убийств были ошибкой? А вот шестое наконец удалось? Что-то не понимаю. Если он профессионал, как те парни в твоем фильме, какие приметы жертвы у него были? Только роскошный “мерседес”? И он такой разъезжает по ночам, шмаляет по “мерседесам” из огроменного ствола и смотрит, что получится? Не возьму в толк.

– Я тоже. Но знаешь что? У меня появляется такое чувство, что я уже где-то в радиусе трамвайной остановки, хоть и не знаю точно от чего.

– Не знаешь точно? Может, ты хотел сказать, что не знаешь ни хрена?

– Смотри на это позитивнее, Джек.

– Еще одна мудрость из твоих уст, Шерлок, и меня вырвет.

– Всего одна. Агенту Трауту не дает покоя тот факт, что у меня был незаконный доступ к секретной информации. Будь осторожнее, Джек.

– К черту Траута. Тебе подгрести еще какого-нибудь секретного дерьма?

– Раз уж ты спрашиваешь, не напал пока на след Эмилио Коразона?

– Пока нет. Это какой-то человек-невидимка.

В 8:45 Мадлен уехала на работу в клинику. Дождь не прекращался.

Гурни сел за компьютер, нашел свое письмо Хардвику и прошелся по списку вопросов, остановившись на таком: “Почему убийства совершены именно в это время, весной 2000 года?” Чем больше он укреплялся в мысли, что убийства имели прагматический мотив, тем важнее становилось время их совершения.

Убийства, совершенные сумасшедшими ради великой миссии, обычно принимают одну из двух форм. Первая – “Большой взрыв”: убийца врывается в толпу на почте или в мечети и открывает огонь, сам не надеясь уцелеть. В девяноста девяти случаях из ста эти ребята (всегда мужчины), перестреляв всех, убивают и себя. Но есть и другой тип убийц – те сочатся желчью по десять-двадцать лет. Раз в год или два они простреливают кому-нибудь голову или посылают по почте бомбу, при этом себя самих убивать не торопятся.

Но Добрый Пастырь не подходил ни под одну из этих категорий. В его действиях было непоколебимое хладнокровие, отсутствие эмоций, совершенство замысла и исполнения. Вот о чем думал Гурни в 9:15, когда опять зазвонил телефон.

И вновь это был Хардвик, только голос его звучал гораздо мрачнее.

– Не знаю, от чего ты там в трамвайной остановке, но теперь все еще гаже. Рути Блум найдена мертвой.

Первое, о чем подумал Гурни – и его чуть не стошнило, – что ей прострелили голову, как десять лет назад ее мужу. В голове возникла жуткая картинка: “йоркширский терьер” у нее на голове превратился в месиво из крови и мозгов.

– Господи! Где? Как!

– В собственном доме. Ножом для колки льда – в сердце.

– Что?

– Это ты удивился или не расслышал?

– Ножом для льда?

– Один удар, снизу вверх, под грудиной.

– Господи боже. Когда это случилось?

– Этой ночью после одиннадцати.

Откуда это известно?

– Без двух одиннадцать она написала сообщение в Фейсбуке. В три сорок нашли ее тело.

– И в том же самом доме она жила десять лет назад, когда…

– Да. В том же доме. И там же крошка Кимми брала у нее интервью для этого шоу на РАМ-ТВ.

У Гурни кипел мозг.

– Кто ее нашел?

– Патрульные Оберна, зоны Е. Это долгая история. Подруга Рут из Итаки не спала. Прочла ее пост в Фейсбуке, забеспокоилась. Послала там сообщение, спросила, все ли в порядке. Ответа не получила. Написала на “мыло” – тоже безрезультатно. Бросилась звонить – все время автоответчик. Тут подруга запаниковала, позвонила в местную полицию, те передали дело шерифу, а тот – в Оберн. Оттуда направили патрульную машину. Патрульный приехал к Рут домой, там тишь да гладь, все спокойно, ни малейшего беспорядка…

– Погоди. Ты случайно не знаешь, что было в том посте Рут?

– Я тебе его только что переслал.

– Как тебе это удалось?

– Это Энди Клегг.

– Какой еще к черту Энди Клегг?

– Молодой парень из зоны Е. Не помнишь его?

– А должен?

– По делу Пиггерта.

– А, хорошо. Имя припоминаю. Но все равно не помню, как он выглядит.

– Его первое дело после выпуска из академии – вообще первое поручение в самый первый день на работе – было ответить на звонок. Звонил я – вызывал местную полицию, обнаружив полтрупа миссис Пиггерт. Первая в жизни возможность блевануть на посту. И Энди ее не упустил.

С печально известного дела Питера Пиггерта, убийцы и кровосмесителя, началась история непростых, но плодотворных отношений Хардвика и Гурни. Гурни работал в Нью-Йоркской полиции, а Хардвик – в полиции штата. Оба они расследовали те аспекты дела Пиггерта, которые находились в их ведении, пока их не свел нелепый случай. В сотне с лишним миль друг от друга в один и тот же день каждый из них обнаружил половину одного и того же трупа.

– С Энди Клеггом мы оба встречались на общем собрании, уже когда ты поймал неуловимого мистера Пиггерта, этого, мать его, матереубийцу. Энди очень впечатлили твои таланты и отчасти – мои. Мы с ним с тех пор общаемся.

– Это ты все к чему?

– Сегодня утром, когда из информационной службы ФБР поступило сообщение об убийстве Блум, я по старой дружбе позвонил детективу Клеггу и разузнал все подробности. Я решил: сейчас или никогда. Как только до этого доберется Траут и смекнет, какие это влечет последствия, он объявит, что это часть дела Доброго Пастыря, и навесит тяжелый замок.

– И здесь я опять возвращаюсь к моему вопросу. Что Рут написала…

– Проверь почту.

– Хорошо.

Гурни положил трубку и открыл почту. Там было письмо от Хардвика.

Опубликовано Рут Дж. Блум:

Что за день! Я так долго гадала, каким он будет, первый выпуск “Осиротевших”. Я все пыталась вспомнить, о чем меня спрашивала Ким, когда приходила сюда. И мои ответы. Я не все их смогла вспомнить. Я только надеялась, что мне удалось выразить то, что я чувствую на самом деле. Я думаю, что, как говорит Ким, телевидение иногда упускает главное. Слишком много внимания уделяют разным сенсациям, а не действительно важным вещам. Я надеялась, что с “Осиротевшими” будет не так, потому что Ким казалась не такой. А теперь даже не знаю. Я немного разочарована. Думаю, им пришлось вырезать бо́льшую часть нашего интервью, чтобы хватило места для их “экспертов”, рекламы и других вещей. Утром позвоню Ким и спрошу.

Простите. Я должна прерваться. Кто-то подъезжает к моему дому. Представляете, ведь уже почти одиннадцать. Кто бы это мог быть? Такая большая машина военного вида. Продолжение следует.

Зазвонил телефон. Гурни еще раз перечитал сообщение и только потом взял трубку.

– Это ты, Джек?

– Ага. Короче, ее подруга из Итаки читает почту, видит оповещение из Фейсбука, идет по ссылке и видит пост Рут, опубликованный в десять пятьдесят восемь – наверное, до того, как она спустилась посмотреть, кто там приехал на большой военной машине. Это, кстати, мог быть “хаммер”, как ты думаешь?

– Не исключено. – Гурни сразу представил себе боевой “хаммер” Макса Клинтера, окрашенный в защитные тона.

– “Хаммер”, ясен пень. Что еще это могло быть? Подруга такая пытается дозвониться до Рут, а потом, как я сказал, приходит патрульный, все проверяет, все спокойно, думает уже уходить – и тут заявляется подруга, проехала на машине двадцать пять миль из своей Итаки. Говорит, надо взламывать дверь, вдруг что-то случилось. Говорит, если он не взломает дверь, она взломает ее сама. Начинается скандал, молодой патрульный ее почти арестовывает, но тут приходит другой патрульный, старше и умнее, и всех успокаивает. Они начинают осматривать дом. Обнаруживают открытое окно – опять споры, дискуссии и так далее. Короче, в итоге патрульные проникают-таки в дом и находят тело Рут Блум.

– Где?

– В прихожей, прямо у двери. Открыла дверь – и каюк.

– Медэксперты уверены, что она убита именно ножом для льда?

– Тут и думать нечего. Клегг говорит, этот гребаный ножик прямо торчал у нее из груди.

– Он не сможет пустить меня в дом, как ты думаешь?

– Исключено. Дом уже опечатан, на это ушло около мили желтой ленты. И опечатали его ребята, для которых ты будешь только лишней проблемой. Сейчас их единственная задача – сохранить все в первозданном виде, пока сотрудники по сбору улик не уйдут и Бюро криминальных расследований не передаст дело ФБР. Они не станут рисковать жопой ради нью-йоркского спеца в отставке, который просто зашел посмотреть.

Гурни не терпелось увидеть все самому. Описание места преступления – это лишь процентов десять из того, что можно увидеть своими глазами. Но он подозревал, что Хардвик прав. Он не видел никакой выгоды для Бюро криминальных расследований, тем более для ФБР, пускать его в это дело. Тем сильнее он удивлялся, почему это делает Хардвик. Всякий раз, передавая человеку извне информацию из секретного досье или от коллег, он рисковал. И тем не менее делал это снова и снова.

Кто он: самоотверженный искатель истины, готовый ради нее презреть правила и поплатиться карьерой? Или им движет навязчивое желание досадить власть имущим? Или же его влечет риск как таковой, отвесный край обрыва – притягивает так же сильно, как отталкивает более здоровых людей? Гурни уже задавался этими вопросами. И вновь пришел к выводу, что на все можно ответить утвердительно.

– Что ж, мальчик мой, – голос Хардвика вернул его к теме разговора. – Все запутывается. А может, тебе как раз стало понятнее. Какая догадка верна?

– Не знаю, Джек. Отчасти и та и другая. Все зависит от того, что случится дальше. А пока… это все, что сказал тебе Клегг?

– Почти все… – Хардвик замолк. Его любовь к драматическим паузам ужасно раздражала Гурни, но это была плата за ценную информацию. – Помнишь пластмассовые фигурки животных, которые Добрый Пастырь оставлял на месте преступления?

– Да. – Гурни действительно думал о них все утро и гадал, зачем они нужны.

– Так вот, там обнаружили такую пластмассовую фигурку – аккуратненько лежала у Рут на губах.

– На губах?

– На губах.

– А какое это было животное?

– Клегг считает, что лев.

– Разве не льва обнаружили на месте первого из шести убийств?

– Какая память, спец. Так велика ли вероятность, что нам ждать еще пяти?

Гурни не нашел, что ответить.

Поговорив с Хардвиком, он сразу же позвонил Ким. Он гадал, до сих пор ли она в квартире Кайла, и не в постели ли они еще, и какие у них планы на день, и знают ли они…

Ким не отвечала. Он наговорил на автоответчик все как есть.

– Привет. Не знаю, было ли про это в новостях, но убита Рут Блум. Ее убили в собственном доме в Авроре вчера поздней ночью. Вероятно, Добрый Пастырь вернулся или кто-то хочет нас в этом убедить. Перезвони мне как можно скорее.

Он набрал номер Кайла, тоже не смог дозвониться и оставил такое же сообщение.

Он стоял и смотрел из окна комнаты на серый сырой склон холма. Дождь перестал, но с карниза еще капало. Новости от Хардвика ничего не прояснили, а только сильней запутали. Чертова куча фрагментов. В таком месиве пути не разглядеть. Чтобы сделать шаг вперед, надо знать, где это самое “вперед”. Его охватило тошнотворное чувство, что время на исходе, что вот-вот игре придет конец, а он даже не понимает, что это значит, “конец”.

Надо что-то делать.

Мечась в поисках вдохновения, Гурни сам не заметил, как сел в машину. И поехал в Аврору.

Через два часа он повернул на шоссе вдоль озера Кайюга. Навигатор сообщил, что до дома Рут Блум осталось три мили. Слева, за голыми деревьями виднелось озеро и дома на берегу. Справа, за глубокой, поросшей травой дренажной канавой уходили вверх по склону живописные луга и леса, оканчиваясь у горизонта жнивьем. Среди рассыпанных по склону добротных старых домов стояли три коммерческих здания: заправка, ветеринарная клиника и автомастерская, перед которой стояло полдюжины машин на разных стадиях кузовного ремонта.

После мастерской дорога сделала большую дугу, и впереди слева Гурни увидел первые признаки совершившегося преступления: машины местной полиции, полиции округа и полиции штата. Еще там было четыре фургона: два, вероятно, региональных телеканалов, со спутниковыми тарелками на крышах, один с эмблемой полиции штата Нью-Йорк – там, решил Гурни, хранится оборудование для сбора вещдоков – и один фургон без эмблемы, возможно, судебного фотографа. Труповозки не видать, значит, судмедэксперты тут уже побывали и тело увезли.

Подъехав поближе, Гурни увидел шесть полицейских в форме с разными нашивками, мужчину и женщину в строгих деловых костюмах – очевидно, детективов, специалиста по сбору вещдоков в белом комбинезоне и латексных перчатках, модно одетую телерепортершу и при ней двух мужчин-операторов с хвостами длинных волос.

Посреди дороги стоял патрульный в форме и яростно махал каждой машине, которая, по его мнению, проезжала мимо недостаточно быстро. Подъехав к патрульному – и к дому Рут Блум у него за спиной, – Гурни увидел, что весь участок, от берега озера до края дороги оклеен лентой: “Огорожено полицией. Не заходить за черту”. Он достал из бардачка кожаный бумажник и, открыв его, показал золотой значок полиции Нью-Йорка с подписью мелкими буквами: “В отставке”.

Прежде чем хмурый патрульный успел внимательно рассмотреть значок, Гурни убрал бумажник обратно в машину и спросил, здесь ли старший следователь Джек Хардвик.

Из-за сдвинутой на лоб шляпы глаза патрульного были в тени.

– Хардвик, из Бюро криминальных расследований?

– Да.

– А у него есть причины здесь быть?

Гурни устало вздохнул.

– Я веду расследование, которое, возможно, связано с Рут Блум. Хардвик об этом знает.

Патрульный словно бы с трудом расшифровал его ответ.

– Представьтесь.

– Дэйв Гурни.

Во взгляде патрульного он увидел инстинктивное недоверие, едва прикрытое вежливостью, – именно так копы обычно и относятся к незнакомцам.

– Припаркуйтесь здесь, – он показал на участок между фургоном для вещдоков и одной из телевизионных машин. – Оставайтесь в машине.

Патрульный решительно развернулся и направился к трем людям, оживленно о чем-то спорившим перед домом. Что-то сказал женщине крепкого сложения с короткими темно-русыми волосами, одетой в темно-синий пиджак и такие же брюки. Справа от нее стоял седой мужчина в белом комбинезоне. Слева – мужчина помоложе в темном костюме и белой рубашке с темным галстуком. Так одеваются детективы, сотрудники похоронных бюро и мормоны. Крепкие плечи, массивная шея и короткая стрижка не оставляли сомнений, к какой из этих трех групп он принадлежит.

Когда патрульный заговорил, все трое как по команде посмотрели на Гурни. Молодой человек, усмехаясь и указывая на Гурни, стал что-то быстро говорить женщине.

Эта усмешка что-то отдаленно напомнила, казалось вот-вот – и вспомнится имя.

– Детектив Гурни, – позвала женщина, подняв руку, чтобы привлечь его внимание. – Детектив Гурни!

Он вышел из машины. И сразу же услышал рокот вертолета. Подняв голову, он увидел над верхушками деревьев медленно кружащуюся махину – на днище гигантскими белыми буквами написано: РАМ. Гурни невольно поморщился.

– Лейтенант Баллард хочет с вами поговорить, – патрульный вернулся к Гурни и приподнял ограждающую ленту, чтобы его пропустить. Говорил он таким тоном, что этот жест казался скорее хозяйским, чем вежливым.

Гурни нагнулся и пролез под лентой. При этом он невольно заметил грязь в длинной трещине на стыке гудронированной подъездной дорожки и более грубого композитного покрытия на обочине дороги. Он остановился, чтобы внимательней рассмотреть эту грязь. Патрульный отпустил ленту, так что она упала прямо на Гурни, и вернулся к своим обязанностям.

Когда Гурни выпрямился, он увидел, что к нему приближается как будто знакомый молодой человек.

– Возможно, вы меня помните, сэр. Я Эндрю Клегг. Мы встречались, когда вы расследовали…

Гурни с теплотой отозвался:

– Я тебя помню, Энди. Похоже, ты продвинулся по службе.

И снова усмешка. Как у подростка.

– В прошлом месяце. Наконец-то устроился в Бюро криминальных расследований. Вы меня вдохновили. – И он подвел Гурни к крепкой женщине: она беседовала со специалистом по уликам, уже собравшимся уходить.

– Если вы хотите забрать коврик с собой как улику, забирайте. На ваше усмотрение. – Она повернулась к Гурни. Выражение ее лица было одновременно тревожным и приятно деловым.

– Энди сказал мне, что вы вместе с Джеком Хардвиком расследовали дело Пиггерта. Это так?

– Это так.

– Поздравляю. Добро победило зло.

– Спасибо.

– У него была еще бо́льшая победа, когда он поймал Дьявольского Санту, – сказал Клегг.

– Дьявольского… – теперь она, казалось, что-то припоминала. – Того сумасшедшего, который резал людей на куски и рассылал эти куски местным полицейским?

– В подарочной упаковке! На Рождество! – воскликнул Клегг, скорее в восторге, чем в ужасе.

Она в изумлении уставилась на Гурни.

– И вы?..

– Просто оказался в нужное время в нужном месте.

– Это впечатляет, – она протянула руку. – Лейтенант Баллард. А вы в дальнейшем представлении не нуждаетесь. Чем обязана?..

– Происшествием с Рут Блум.

– А почему?

– Вы видели вчера вечером передачу на РАМ-ТВ?

– Я о ней слышала. А почему вы спрашиваете?

– Она может помочь вам понять то, что здесь произошло.

– Как именно?

– Эта передача была первой в многосерийной программе о последствиях шести убийств, совершенных Добрым Пастырем в двухтысячном году. Сейчас почти что наверняка он совершил свое седьмое убийство. И, возможно, совершит еще.

Радушие исчезло с лица лейтенанта, уступив место холодному оценивающему выражению.

– А что именно вы здесь делаете?

Гурни начал было подбирать слова, а потом решил, что к черту.

– Я приехал сюда, потому что считаю, что ФБР с самого начала расследования допустило ошибку, и то, что здесь произошло, может это доказать.

Выражение лица его собеседницы трудно было понять.

– Вы делились с ними своими мыслями?

Гурни улыбнулся.

– И не имел успеха.

Она покачала головой.

– Я не совсем вас понимаю. И не знаю, от чьего имени и с какими полномочиями вы здесь находитесь. – Она посмотрела на Клегга. Тот беспокойно переминался с ноги на ногу. – Энди сказал, что вы в отставке. Сейчас – решающие, первые часы расследования. Если вы не сможете ясно объяснить мне причину своего приезда и свои цели, вам придется уйти. Надеюсь, это вам понятно и я не слишком резко выразилась.

– Это понятно, – Гурни глубоко вдохнул. – Девушка, которая брала у Рут Блум интервью, наняла меня в качестве консультанта, и я подробно ознакомился с делом Доброго Пастыря. И пришел к выводу, что в существующей версии есть большая брешь. Я надеюсь, что расследование этого убийства не пойдет по ложному следу, по которому пошло расследование первых шести. Но, к сожалению, с этим уже есть проблемы.

– Простите?

– Он не парковался на подъездной дорожке.

– Не понимаю, о чем вы говорите?

– Человек, который убил Рут Блум, не парковался на этой вот подъездной дорожке. Если вы думаете, что парковался, вы никогда не поймете, что здесь произошло.

Лейтенант Баллард покосилась на Клегга, словно проверяя, вдруг он знает об этом больше, чем она. Но во взгляде Клегга были лишь удивление и смущение. Она вновь посмотрела на Гурни, затем на часы.

– Пойдемте внутрь. Даю вам ровно пять минут на то, чтобы все объяснить. – А вы, Энди, оставайтесь здесь и присматривайте за стервятниками с телевидения. Чтоб духу их не было по эту сторону ограждения.

– Да, мэм.

Она провела Гурни вниз по склону с газоном, к дому, затем по ступенькам – на заднюю веранду, где, как вспомнил Гурни, Ким и брала интервью у Рут Блум. Они вошли через заднюю дверь, соединявшую веранду с большой кухней-столовой. В углу за обеденным столом сидел фотограф и загружал фотографии с цифровой зеркальной камеры на ноутбук.

Лейтенант Баллард оглядела кухню – уединиться тут было негде.

– Извини, Чак, не мог бы ты на несколько минут оставить нас одних?

– Конечно, лейтенант. Я могу доделать все в машине. – Он взял свою аппаратуру и вышел.

Лейтенант села на стул у освободившегося стола и указала Гурни на другой стул, прямо напротив.

– Что ж – спокойно сказала она. – У меня сегодня было много дел и много еще предстоит. Мне нельзя терять время. Мне нужны ясность и краткость. Говорите.

– Почему вы считаете, что он припарковался на подъездной дорожке?

Она прищурилась.

– Почему вы считаете, что я так считаю?

– Когда я приехал, вы трое стояли прямо у этой дорожки. При этом вы старались на нее не наступать, несмотря на то что специалист по сбору улик уже наверняка сделал свою работу. Поэтому я решил, что вы бережете ее для более тщательного микроскопического анализа? С чего вы взяли, что он на ней парковался?

Некоторое время лейтенант молча смотрела на Гурни. Затем на ее губах появилась легкая презрительная улыбка.

– Вы что-то знаете, да? Где же утечка?

– Это бесперспективный путь. Путь, по которому идет ФБР. Тратит время на бесплодные конфликты.

Она опять на него посмотрела, на этот раз уже не таким долгим взглядом, потом словно бы решилась:

– Прошлой ночью жертва написала пост на своей странице в Фейсбуке. Высказав свое мнение о программе, она описала машину, которая повернула на ее подъездную дорожку как раз в это время. Почему мне кажется, что вы все это уже знаете?

Гурни проигнорировал ее вопрос.

– И какая это была машина?

– Большая. Военного вида. Ни марка, ни модель неизвестны.

– “Джип”? “Лендровер”? “Хаммер”? Что-то в этом роде? – Баллард кивнула. – Так какова гипотеза: он припарковался в начале подъездной дорожки, подошел к парадной двери… а потом? Убил ее на пороге? Или она пустила его внутрь? Они знакомы? Или незнакомы?

– Помедленнее. Вы спрашиваете, почему мы считаем, что убийца – или тот, кто по странному стечению обстоятельств навестил Рут ровно во время убийства, – припарковался на подъездной дорожке. Я вам отвечу. Мы так считаем, потому что об этом нам рассказала сама жертва. Это ее свидетельство очевидца. Она опубликовала его в Фейсбуке, прежде чем была убита. – Лицо лейтенанта Баллард выражало триумф и вместе с тем легкую тревогу. – А теперь вы должны коротко и ясно объяснить мне, зачем Рут Блум стала бы все это говорить, если это неправда.

– Она и не говорила.

– Простите?

– Все было совсем не так. В том сценарии, который вы описали, нет смысла. Оставим пока в стороне логическую неувязку. Прежде всего проблема в вещественном доказательстве в начале дорожки.

– В каком доказательстве?

– Земля совершенно сухая. Когда последний раз шел дождь?

Гурни знал, когда был дождь в Уолнат-Кроссинге, но в районе озер Фингер погода часто бывала совсем другой.

Лейтенант на мгновение задумалась.

– Вчера утром. К полудню кончился. А что?

– В трещине на съезде есть грязь, может быть, в дюйм шириной. Каждый, кто сюда въезжает, должен по ней проехать, если только он не едет из леса через поляну. Но по этой полоске грязи никто не проезжал, по крайней мере с прошлого дождя.

– Одного дюйма грязи недостаточно, чтобы установить…

– Возможно, но он наводит на разные мысли. Кроме того, есть еще психологический фактор. Если Добрый Пастырь действительно вернулся и Рут его седьмая жертва, то это надо как-то согласовать с тем, что мы уже о нем знаем.

– Например?

– В частности, мы знаем, что он крайне осторожный человек, крайне тщательно избегает любого риска. Эта короткая подъездная дорожка слишком заметна. Любая машина на ней – особенно размером с “хаммер” – будет задним бампером выпирать на дорогу. Слишком привлекает внимание, слишком легко опознать. Местный патрульный заметит любую незнакомую машину, может даже остановиться, проверить номер.

Баллард нахмурилась.

– Но факты таковы: Рут Блум убита, и если убийца приехал на машине, он должен был где-то припарковаться. Что скажете? Где он припарковался? На обочине дороги? Там еще заметнее.

– Я предположил бы, что в мастерской.

– Где-где?

– В полумиле отсюда вниз по шоссе, в сторону Итаки, есть кузовная мастерская. При ней небольшая стихийная парковка, там стоят легковушки и грузовики – или ждут ремонта, или после ремонта ждут хозяев. Это единственное место, где посторонняя машина не вызвала бы никаких вопросов, ее бы даже не заметили. Если бы я собрался среди ночи убить человека в этом доме, я бы припарковался именно там, а остаток пути шел бы вдоль дороги по этой глубокой дренажной канаве, чтобы меня не видели из проезжающих машин.

Она уставилась на столешницу, будто на ней была написана разгадка. Потом поморщилась.

– Теоретически вы можете быть правы. Проблема в том, что в ее посте в Фейсбуке прямо говорится про машину, которая…

– В этом посте в Фейсбуке.

– Я не понимаю…

– Вы предполагаете, что это написала она.

– Это ее аккаунт, ее страница, ее компьютер, ее пароль.

– Разве не мог преступник, прежде чем ее убить, выведать у нее пароль, а потом открыть страницу и написать этот текст?

Баллард еще пристальнее уставилась на стол.

– Это возможно. Но, как и в случае с вашей гипотезой про мастерскую, не подтверждено никакими фактами.

Гурни улыбнулся. Отличный поворот разговора.

– После того как ваши ребята в белых комбинезонах удостоверятся, что грязь в пробоине в конце подъездной дорожки не тронута, предложите им съездить в мастерскую. Интересно, сумеют ли они обнаружить довольно свежие следы шин, которые не принадлежат ни одной из машин на стоянке.

– Но… зачем бы преступник стал тратить время и писать такое сообщение в Фейсбуке?

– Чтобы пустить вам пыль в глаза. Запутать следы. Он в этом мастер.

Что-то в выражении ее лица подсказало Гурни, что она рада любой информации, попадающей к ней.

– Много ли вы знаете о деле Доброго Пастыря? – спросил он.

– Недостаточно, – призналась она. – Кто-то из ФБР как раз едет меня просветить. Поэтому мне нужен ваш адрес, электронная почта и номера телефонов, по которым можно с вами связаться двадцать четыре часа в сутки. Вас это не затруднит?

– Нисколько.

– Я дам вам имейл и номер мобильного. Полагаю, вы поделитесь со мной любой значимой информацией, если что-то узнаете?

– Буду очень рад.

– Хорошо. У меня больше нет времени. Но мы еще поговорим.

Когда Гурни выходил из дома, в небе по-прежнему тарахтел вертолет. Воздух гулко сотрясался от его ротора, и оставшиеся прошлогодние листья падали, кружась, с верхушек деревьев. Не успел Гурни дойти до машины, как путь ему преградила ярко накрашенная пышноволосая журналистка с микрофоном в руке и с оператором за спиной.

– Я Джилл Маккой, “Новостной взгляд”, Сиракьюс! – воскликнула она. Лицо ее выражало обычное для ее профессии взвинченное любопытство. – Мне сказали, что вы детектив Дэйв Гурни, которого журнал “Нью-Йорк” назвал сурперкопом. Дэйв, правда ли, что Добрый Пастырь, печально известный серийный убийца, нанес новый удар?

– Простите, – сказал Гурни, протискиваясь мимо нее.

Она протянула ему вслед микрофон и засыпала шквалом вопросов, пока он открывал машину, садился, закрывал дверцу, заводил мотор.

– Ее убили из-за телепередачи? Из-за того, что она сказала? Как вы думаете, это ужасное дело слишком серьезно для местной полиции? И почему привлекли вас? Как вы с этим связаны? Правда ли, что у вас возникли проблемы с ФБР? Какие именно проблемы, детектив Гурни?

Когда он выруливал с парковки, видеокамера оказалась всего в нескольких дюймах от его бокового стекла. Патрульный ничем ему не помог. Он был занят разговором с вновь прибывшим. Выезжая на магистраль, Гурни бросил взгляд на этого прибывшего: небольшого роста, темноволосый, без тени улыбки. Одного взгляда хватило, чтобы его опознать.

Это был Дейкер.

Глава 32

Коэффициент

После первого поворота Гурни увидел автомастерскую. Он сбавил скорость и прочитал табличку на здании из бетонных блоков: “Жестянка у озера”. Гурни убедился, что это лучшее место, чтобы оставить машину, не привлекая внимания.

На полпути к Уолнат-Кроссингу он увидел рекламу оператора сотовой связи “Веризон” и вспомнил, что свой собственный телефон выключил, когда разговаривал на кухне с Баллард. Он его включил: на экране отобразились семь голосовых сообщений. Прежде чем он успел прослушать хотя бы одно, ему позвонили.

Гурни нажал “ответить”.

Звонил Кайл, и он был очень встревожен:

– Мы уже больше часа пытаемся тебе дозвониться.

– Что случилось?

– Ким просто в шоке. Она все пыталась тебе дозвониться. Оставила тебе три сообщения.

– Это из-за Рут Блум?

– В первую очередь, да. Но еще из-за выпуска “Осиротевших” прошлым вечером. Она в ужасе от того, как все сделали, от того, что вырезали, что добавили. Особенно, что вставили тех двух типов. Она очень расстроилась.

– Где она сейчас?

– В ванной, плачет. Опять. А, нет, подожди. Кажется, она открывает дверь. Не клади трубку.

Гурни услышал, как Ким спросила Кайла, с кем он только что говорил, и Кайл ответил: “С папой”. Потом услышал, как Ким сморкается в ванной. Как Кайл передает ей телефон. Потом услышал приглушенные голоса. Потом опять сморкание и покашливание.

Наконец Ким сказала:

– Дэйв?

– Да, я слушаю.

– Это какой-то кошмар. Не могу поверить, что это действительно произошло. Хочу заснуть, проснуться и чтобы ничего этого не было.

– Я надеюсь, ты не винишь себя за то, что случилось с Рут.

– Разумеется, виню!

– Ты не виновата, в…

Ким перебила, почти вскрикнула:

– Если бы я не втянула ее в эту идиотскую программу, она была бы жива!

– Ты не виновата в ее смерти и не виновата в том, что на РАМ сделали с твоим интервью, что вставили, как…

– Они урезали мою запись вдвое и запихали туда эту высокопарную чушь этих якобы экспертов, – последнее слово она будто выплюнула. – Господи, я так хочу исчезнуть. Хочу все это стереть. Стереть все, что убило Рути.

– Ее убил убийца.

– Но этого бы не случилось, если бы…

– Послушай меня, Ким. Рут Блум убил убийца. Который преследовал собственные цели. Возможно, тот самый убийца, который десять лет назад убил ее мужа.

Она ничего не ответила. Гурни слышал, как она дышит. Медленно, судорожно. Когда она наконец заговорила, в ее голосе слышалась уже не истерика, а просто горе.

– Ларри Стерн меня предупреждал – и так и вышло. Он говорил, что РАМ все извратит, так что выйдет жуткая вульгарная дешевка. Он сказал, что это они меня используют, а не я их, что они заботятся лишь о том, как привлечь массовую аудиторию. Что я заплачу за свой проект больше, чем получу от него. И он был прав. Совершенно прав.

– И что ты собираешься делать?

– Делать? Я не хочу больше иметь никаких отношений с РАМ. Я хочу прекратить проект.

– Ты говорила об этом Руди Гетцу?

– Да, – но голос ее звучал неуверенно.

– Да, но?..

– Я позвонила ему сегодня утром, прежде чем получила от вас сообщение о Рут. Я сказала ему, что очень разочарована, что программа совсем не похожа на то, что я задумывала.

– И?

– Я сказала, что если весь телепроект будет такой, то я не хочу этим заниматься.

– И?

– Он сказал, что нам нужно встретиться. Что такие вопросы не решаются по телефону, нужно поговорить лично.

– Ты согласилась с ним встретиться?

– Да.

– Ты говорила с ним еще раз после того, как узнала об убийстве Рут?

– Да. Он сказал, что нам тем более важно встретиться. Он сказал, что новое убийство – это коэффициент.

– Что?

– Коэффициент. Сказал, убийство подняло ставки, и об этом надо поговорить.

– Подняло ставки?

– Так он выразился.

– Когда вы встречаетесь?

– В среду, в полдень. У него в Ашокане.

Гурни показалось, что она не договаривает:

– И?

Повисло молчание:

– Ох, господи… Мне ужасно неудобно вас просить. Я чувствую себя такой наивной, беспомощной дурой. – Гурни ждал, уже зная, к чему она клонит.

– Мое видение всего этого дела…мои предположения… мой образ мыслей и… я хочу сказать… мне сейчас трудно мыслить здраво. Мне нужно… нужна поддержка, трезвый взгляд со стороны. Я не имею права вас об этом просить, но… пожалуйста…

– Вы хотите, чтобы в среду я поехал с вами к Руди Гетцу?

– Да, очень хочу. Не могли бы вы? Пожалуйста.

Глава 33

Сообщения

В поле зрения возникла гора Франклина, знаменуя возвращение в округ Делавэр, и Гурни, оставив позади яркое солнце, спустился в туманную долину.

Остаток пути приходилось все время то включать, то выключать дворники. Он ненавидел ездить под дождем – неважно, сильным, слабым или просто моросью. Ненавидел серость и сырость. Они усиливали его тревогу.

Гурни почувствовал боль в челюсти. Оказалось, он стиснул зубы – от напряжения и злости.

ПТСР. Посттравматическое стрессовое расстройство. Эти три слова не давали ему покоя. Если Холденфилд права, если он не может сейчас мыслить здраво…

Чего там ждала от него Ким? Ясного взгляда со стороны? Он усмехнулся. Ясность сейчас – не его конек.

Подумав об их телефонном разговоре, он вспомнил, что у него на автоответчике семь непрослушанных сообщений. Он уже ехал к дому вверх по склону и убеждал себя, что прослушает их, когда приедет. Но боялся снова забыть и все же решил остановиться прямо сейчас.

Первые три сообщения были от Ким – все более беспокойные просьбы перезвонить.

Четвертое было от матери Ким, Конни Кларк.

“Дэвид! Что происходит? Я про это безумие в новостях. Что Рут, как ее там, убили после интервью с Ким. И все эти говорящие головы в телевизоре орут, что Добрый Пастырь вернулся. Боже! Перезвони мне, я хочу знать, что происходит. Только что получила истерическое сообщение от Ким: она хочет все бросить, прервать выпуск программы, выбросить все это из головы. Она не в себе. Я ничего не поняла. Позвонила ей, не дозвонилась, оставила сообщение, она так мне и не ответила. Я так понимаю, вы на связи? И ты в курсе того, что творится? В смысле мы же так и договаривались? Бога ради, перезвони мне!”

Может, перезвоню, а может, и нет. Гурни определенно не хотелось полчаса висеть на телефоне и выливать на Конни весь этот хаос, все эти вопросы без ответов. И только потому, что ей не перезвонила дочь.

Пятое сообщение было с неизвестного номера. Определитель показал только “вызов с мобильного”. Но безумный голос Макса Клинтера невозможно было не узнать.

“Мистер Гурни, как жаль, что вы не можете ответить. Я так хотел бы обменяться мыслями. Так много всего случилось с нашего последнего разговора. Добрый Пастырь снова среди нас. Малышка Коразон вернула его к жизни. Ваше имя упомянули в этих мерзких “Осиротевших”. Рамовское дерьмо. Но они намекнули, что у вас есть идеи. Собственные идеи. Возможно, не те, что у меня? Не хотите ли послушать и поделиться? Время дорого: пан или пропал. Развязка близка. На этот раз я подготовлюсь. И последний вопрос: кто мне Дэвид Гурни – друг или враг?”

Гурни прослушал это сообщение трижды. Он так и не мог понять, действительно ли Клинтер псих или ему просто удобно таким притворяться. Холденфилд уверяла, что он сумасшедший. Но Гурни не торопился сбрасывать со счетов человека, когда-то проникшего в дальнюю комнатку в Буффало и уложившего пятерых вооруженных бандитов.

Он взглянул на часы. Самое начало пятого. Туман рассеялся, по крайней мере на время. Он вернулся на проселок и поехал вверх по склону.

Подъехав к пятачку у боковой двери, он увидел, что в верхней комнате, где Мадлен иногда вязала, горит свет. Она стала опять заходить в эту комнату только в последнюю пару месяцев. Именно сюда подкинули угрозу в прошлом сентябре, когда Гурни расследовал дело Перри. Это расследование и окончилось для него тремя пулями в упор.

При мысли об этом Гурни машинально дотронулся рукой до занемевшего пятна на руке, проверяя, не появилась ли чувствительность – в последнюю неделю он за делами уже и забыл об этой привычке. Хорошо бы и не вспоминать о ней. Он вышел из машины и пошел в дом.

Мадлен, однако, не вязала. Гурни услышал, как она играет на гитаре.

– Я вернулся, – позвал он.

– Я скоро спущусь, – ответила она со второго этажа.

Мадлен сыграла еще несколько мелодичных переходов, окончив громким разрешающим аккордом.

На несколько секунд повисла тишина, потом Мадлен сказала:

– Прослушай на автоответчике сообщение номер три.

Боже. Еще одно сообщение. Не хватит ли на сегодня? Он надеялся, что хоть это будет безобидным. Он пошел в комнату, подошел к старому стационарному телефону и включил сообщение номер три.

“Я надеюсь, что говорю с тем самым детективом Гурни. Страшно извиняюсь, если это другой детектив Гурни. Тот, которого я ищу, трахал шлюшку по имени Ким Коразон. Жалкий, мерзкий пердун вдвое ее старше. Если вы не тот детектив Гурни, может, вы передадите тому мой вопрос? Поинтересуйтесь, знает ли он, что его сын трахает ту же шлюшку. Яблоко от яблони недалеко падает. Пусть Руди Гетц снимет реалити-шоу: “Семейная групповушка Гурни”. Хорошего дня, детектив”.

Это был голос Робби Миза, только теперь и без намека на былую мягкость. Он был как зазубренный нож.

Когда Гурни во второй раз прослушивал это сообщение, в дверях комнаты появилась Мадлен. Выражение ее лица трудно было понять.

– Ты знаешь, кто это? – спросила она.

– Бывший парень Ким.

Она угрюмо кивнула, как будто эта мысль уже приходила ей в голову.

– Похоже, он знает, что у Ким и Кайла завязались какие-то отношения. Откуда он может это знать?

– Может, видел их вместе.

– Где?

– Может, в Сиракьюсе?

– А откуда он знает, что Кайл – твой сын?

– Если это он установил жучки у нее в квартире, он должен знать немало.

Она сложила руки на груди.

– Как ты думаешь, он мог ехать сюда вслед за ними?

– Возможно.

– Тогда он мог проследить за ними и вчера, до квартиры Кайла?

– Висеть на хвосте в большом городе не так просто, как кажется, особенно если ты не привык ездить по Манхэттену. Столько светофоров, что легко отстать.

– Но с мотивацией у него все в порядке.

– Что ты имеешь в виду?

– Кажется, он тебя искренне ненавидит.

Глава 34

Союзники и враги

Они доедали свой ранний ужин: рис с лососем и горошком под соусом из сладкого перца. Поговорили о совещании, которое намечалось вечером у Мадлен в клинике: на нем должны были обсуждать недавний суицид пациента и методику отслеживания тревожных сигналов. Мадлен явно была раздражена и обеспокоена.

– Из-за этого ужасного сообщения и всего остального я забыла сказать, что у нас был страховой агент.

– Чтобы осмотреть амбар?

– И задать вопросы.

– Как Крамден?

– Примерно те же вопросы. Перечень имущества, кто когда что делал, данные всех наших страховых полисов и так далее.

– Я так понимаю, ты дала ему копии документов, которые мы дали Крамдену?

– Ей.

– Прости?

– Это была женщина. Ей были нужны чеки на велосипед и байдарки. – В голосе Мадлен звучали грусть и злость. – Ты не знаешь, где они могут быть?

Он покачал головой.

Мадлен помолчала.

– Я у нее спросила, как скоро мы сможем его снести.

– То, что осталось от амбара?

– Она сказала, компания нас уведомит.

– Никакого намека на сроки?

– Никакого. Прежде чем что-либо разрешить нам, им нужно письменное разрешение следственной группы, – она сжала кулаки. – Я не могу на него смотреть.

Гурни поглядел на нее долгим взглядом.

– Ты страшно зла на меня?

– Я страшно зла на урода, который сжег наш амбар. Я страшно зла на подонка, который наговорил нам на автоответчик эту мерзость.

Из-за злости Мадлен повисло молчание, и этого молчания они не нарушали, пока она не уехала в клинику. В промежутке Гурни то и дело приходило на ум, что тут можно сказать, а потом – почему этого говорить не надо.

Гурни постоял, глядя, как ее машина удаляется вниз по склону, потом отнес грязную посуду в раковину, спрыснул моющим средством и включил горячую воду.

Тут в кармане у него зазвонил мобильный.

На экране высветилось: г. б. баллард.

– Мистер Гурни?

– Слушаю.

– Я хотела вам кое-что сообщить, это связано с нашим сегодняшним разговором.

– Да?

– Вы говорили про следы шин…

– Так.

– Я хотела вам сказать, что мы и правда нашли следы, там, где вы говорили – в автомастерской.

– И при этом хозяин мастерской говорит, что это место на парковке не было занято?

– В целом да, хотя он и не совсем уверен в этом.

– А что с полоской земли на съезде?

– Недостаточно данных.

– То есть земли недостаточно, чтобы сделать окончательные выводы, но никаких доказательств того, что на подъездную дорожку въезжала или с нее съезжала машина, нет?

– Верно.

Гурни стало любопытно, зачем она ему звонит. Следователи обычно не дают отчета о своей работе никому, кроме непосредственного начальства. Тем более кому-то извне.

– Но есть небольшая неувязка, – продолжала она. – Я хотела бы с вами посоветоваться. В результате опроса соседей нашлись два свидетеля, которые вчера ранним вечером видели в округе “хаммер”. Один свидетель настаивает, что это была настоящая военная машина, а не позднейшая гражданская модель. Оба свидетеля видели, как “хаммер” два или три раза проехал взад и вперед по одному участку дороги, в частности мимо дома Блум.

– Вы думаете, кто-то провел разведку?

– Возможно, но, как я и сказала, здесь есть неувязка. Судя по следам протектора, машина, которая вчера стояла возле автомастерской, это не “хаммер”. – Она помолчала. – У вас есть какие-нибудь соображения на этот счет?

В голову пришли две версии…

– У убийцы мог быть помощник. – Или… – Гурни запнулся, обдумывая вторую версию и проверяя ее на правдоподобность.

– Или что? – спросила Баллард.

– Допустим, что я прав насчет поста в Фейсбуке – что он написан убийцей, а не жертвой. В нем упоминается какая-то военная машина. Возможно, в том и состояла цель поста – перевести стрелки на “хаммер”. А “хаммер” катался взад-вперед по дороге, как раз чтоб его заметили, чтобы о нем сообщили, поверили, что это машина убийцы?

– Зачем такие сложности, если он все равно припарковал машину в другом месте, где ее бы не заметили?

– Возможно, “хаммер” должен был навести нас на какую-то мысль.

И привести к Максу Клинтеру. Но с чего бы?

Баллард замолчала так надолго, что Гурни уже хотел спросить, на связи ли она.

– Вас всерьез интересует это дело, да? – наконец спросила она.

– Я постарался объяснить вам это утром.

– Хорошо. Перейду к делу. Завтра утром я встречаюсь с Мэттом Траутом, чтобы обсудить это дело и границы нашей ответственности. Не желаете ли к нам присоединиться?

На мгновение Гурни потерял дар речи. В этом приглашении не было смысла. Или был.

– Вы хорошо знаете агента Дейкера? – спросил он.

– Сегодня впервые встретила, – холодно отозвалась она. – Почему вы спрашиваете?

Ее реакция побудила его рискнуть.

– Потому что я считаю, что он и его босс – высокомерные, властолюбивые мудаки.

– Как я поняла, о вас они столь же лестного мнения.

– Ничего удивительного. Дейкер ввел вас в курс исходного дела?

– С этой целью он якобы приехал. На деле же просто вывалил на меня кучу разрозненных фактов.

– Возможно, они хотят вас ошеломить, создать у вас впечатление, что это дело – невообразимый клубок противоречий, чтобы вы тихонько отползли и без разговоров отдали бы дело под их юрисдикцию.

– Дело в том, – сказала Баллард, – что во мне есть эта склочная жилка. Не люблю проходить мимо, когда можно подраться. И еще больше не люблю, когда меня недооценивают… как вы сказали? “Высокомерные, властолюбивые мудаки”? Сама не знаю, почему я вам это говорю. Я вас толком не знаю и не знаю, на чьей вы стороне. Я, наверно, помешалась.

Гурни заключил: она знает, что делает.

– Вы знаете, что Траут и Дейкер терпеть меня не могут, – сказал он. – Этого достаточно, чтобы вас убедить?

– Думаю, должно быть достаточно. Вы знаете, где наше региональное управление в Саспарилье?

– Знаю.

– Можете там быть завтра утром в девять сорок пять?

– Могу.

– Хорошо. Я встречу вас на парковке. И последнее. Люди из нашей лаборатории внимательно изучили клавиатуру на компьютере жертвы. И кое-что обнаружили. Отпечатки ее пальцев…

Гурни перебил ее:

– Дайте я угадаю. Отпечатки ее пальцев на клавишах, которые нужны были ей, чтобы набрать тот пост, были слегка смазаны, а на остальных клавишах нет. И ваши специалисты допускают, что эта смазанность может быть связана с тем, что кто-то нажимал на эти клавиши пальцами в латексных перчатках.

На мгновение повисло молчание.

– Не обязательно латексных. Но как?..

– Это самый вероятный сценарий. Единственный другой способ, который был доступен для убийцы – заставить Рут написать этот пост под диктовку. Но она была в таком ужасе, что это могло вызвать трудности. Он и так подвергал себя риску, вымогая у нее пароль. Чем дольше она была жива, тем больше становился риск. Она могла сорваться и завопить. Ему это не нравилось. Этот человек хотел убить ее побыстрее. Меньше риск непредвиденных осложнений.

– Вижу, вы не боитесь делать выводы, да, мистер Гурни? Хотите поделиться чем-то еще?

Гурни подумал про свой список с вопросами и комментариями, которые он переслал Хардвику и Холденфилд.

– У меня есть некоторые непопулярные мысли по поводу оригинального дела, которые могут показаться вам полезными.

– Такое впечатление, что для вас непопулярность – это добродетель.

– Не добродетель. Просто не помеха.

– Правда? А мне показалось, что вы не прочь поспорить. Спокойной ночи. Завтра будет интересно.

Ночь выдалась неспокойной, почти бессонной.

Попытка лечь пораньше была испорчена возвращением Мадлен из клиники. Она высказала извечную жалобу всех социальных работников: “Если бы всю ту энергию, с которой они прикрывают свою жопу и разводят вокруг бюрократию, направить на помощь людям, мир изменился бы за неделю!”

Затем, выпив по три чашки травяного чая, они все-таки пошли в спальню. Мадлен устроилась на своей стороне кровати с “Войной и миром”, убаюкивающим шедевром, который она твердо вознамерилась догрызть по частям.

Гурни поставил будильник и лежал, думая о том, какие мотивы движут Баллард и как это скажется на завтрашней встрече в Саспарилье. Она, похоже, видела в нем союзника или, по крайней мере, хотела его использовать в грядущем конфликте с Траутом и компанией. Гурни был не против, чтобы его использовали, пока это не вредило его собственным целям. Он понимал, что их союзничество возникло спонтанно, не имеет под собой корней, и поэтому завтра надо быть чутким к малейшей перемене ветра. Ничего нового. В полиции Нью-Йорка ветер всегда менялся.

Через час, когда сознание Гурни уже начало расплываться в приятной неподвижной пустоте, Мадлен отложила книгу и спросила:

– Ты смог связаться с тем бухгалтером в депрессии, за которого ты волновался? Тем, с большим пистолетом?

– Пока нет.

Ее вопрос наполнил его голову мешаниной других вопросов и тревог, и надежда на хороший сон исчезла. Его мысли и прерывистые сны были полны пистолетов, ножей для колки льда, горящих зданий, черных зонтов и размозженных голов.

На рассвете он наконец погрузился в глубокий сон, который час спустя прервал резкий звон будильника.

К тому моменту, как он побрился, оделся и приготовил себе утренний кофе, Мадлен уже была на улице, рыхлила землю на одной из грядок.

Он вспомнил: недавно она говорила, что хочет посадить сахарный горох.

Каким беспечным казалось это утро. Какими беспечными казались многие утра, без тревог, без трудностей. Каждое утро, если только его отделял от вчерашнего дня минимальный период сна, создавало иллюзию нового начала, освобождения от прошлого. Похоже, люди – и впрямь дневные создания, не только в том смысле, что не ночные, но и однодневные: для них естественно проживать только один день за раз. Только один день подряд. Беспрерывное сознание может разорвать человека на куски. Ничего удивительного, что в ЦРУ пытали лишением сна. Всего лишь 96 часов беспрерывной жизни – видеть, слышать, чувствовать, думать – могут заставить человека возжелать смерти.

Солнце садится – мы засыпаем. Солнце встает – просыпаемся. Просыпаемся и – пусть ненадолго, пусть бездумно – радуемся этой иллюзии нового начала. А потом в дело неизменно вмешивается реальность.

В это утро, когда Гурни стоял у кухонного окна с чашкой кофе в руках и задумчиво смотрел на щетинистое пастбище, реальность предстала перед ним в виде темной фигуры на черном мотоцикле, неподвижно застывшей между прудом и обугленными развалинами амбара.

Гурни поставил кофе на стол, натянул куртку и ботинки и вышел на улицу. Человек на мотоцикле не двигался. В воздухе пахло скорее зимой, чем весной. Через четыре дня после пожара амбар все еще попахивал гарью.

Гурни начал медленно спускаться вниз по тропе. Человек завел мотоцикл – большой, облепленный грязью кроссовик – и неуклюже поехал вверх, не быстрее, чем Гурни шел пешком. В результате они встретились примерно посередине поля. И только когда мотоциклист поднял забрало шлема, Гурни узнал безумные глаза Макса Клинтера.

– Надо было предупредить, что приедете, – сказал Гурни в своей обычной невозмутимой манере. – У меня сегодня встреча. Вы могли меня не застать.

– Я не знал, что приеду, пока не выехал. – Клинтер говорил столь же раздраженно, сколь Гурни спокойно. – В списке тьма дел, не сразу поймешь, в каком порядке их делать. Порядок – всему голова. Вы понимаете, что игра движется к развязке?

Его мотор все еще тарахтел.

– Я понимаю, что Добрый Пастырь вернулся, или же кто-то хочет, чтобы мы так думали.

– О, он вернулся. Я чую это костями – костями, сломанными ровно десять лет назад. Да, мерзейший ублюдок вернулся.

– Чем могу быть полезен, Макс?

– Я приехал сюда, чтобы задать тот же вопрос, – глаза его вспыхнули.

– Если бы вы, когда звонили, оставили свой номер, я бы вам перезвонил.

– Когда вы не взяли трубку, я понял, что это знак.

– Знак чего?

– Вопросы лучше задавать лицом к лицу. Видеть глаза человека, а не просто слышать голос. Вот мой вопрос. Я про рамовское дерьмо. На чьей вы стороне?

– Не понял.

– Мир полон зла, мистер Гурни. Зла и его отражений. Убийств и массмедиа. Я должен знать, на чьей вы стороне.

– Вы спрашиваете, что я думаю о том, как в новостях освещают убийства? А что об этом думаете вы?

Клинтер резко хохотнул.

– Спектакль для придурков! Поставленный идиотами! Сплошное накручивание, гниль и ложь! Вот как они “освещают”, мистер Гурни. Торжество невежества! Фабрика катастроф! Торгуют гневом и негодованием! А “РАМ-Ньюс” хуже всех. Брызжут желчью и говном на благо свиньям!

В уголках его рта запенилась слюна.

– Вы и сами, похоже, полны гнева, – сказал Гурни с той отрешенностью, которую всегда испытывал, когда рядом с ним бурлили чужие эмоции.

– Полон гнева? О да! Полон до краев, поглощен им и движим. Но я им не торгую. Я не словоблуд с “РАМ-Ньюс” и не торгую гневом. Мой гнев не продается.

Мотоцикл Клинтера все еще тарахтел на холостом ходу, теперь прерывисто. Он газанул, и мотор взревел.

– Значит, вы не торговец, – сказал Гурни, когда стало потише. – Но кто же вы, Макс? Я никак не могу вас понять.

– Я – то, чем меня сделал мерзейший ублюдок. Я – гнев Господень.

– А где ваш “хаммер”?

– Забавно, что вы спросили.

– Нет ли вероятности, что позавчера вы были в окрестностях озера Кайюга?

Клинтер поглядел на него долгим, напряженным взглядом.

– Есть такая вероятность.

– Можно ли спросить зачем?

Еще один оценивающий взгляд.

– Я был там по особому приглашению.

– Простите?

– Это был его первый ход.

– Я вас не понимаю.

– Получил от Пастыря СМС: приглашение встретиться на дороге, завершить незавершенное. Я, дурак, ему поверил. Удивлялся, почему он так и не появился, не мог понять, пока наутро не услышал новости. Об убийстве Блум. Он специально так подстроил, понимаете? Заставил ездить мимо ее дома, взад и вперед, переполняясь ненавистью и жаждой. Жаждой с ним поквитаться. Он знал, что я приеду. Ну что ж. Очко в его пользу. Но следующее будет моим.

– Наверное, номер, с которого пришло сообщение, невозможно определить?

– Анонимный предоплаченный мобильный? Не имеет смысла. Но скажите мне вот что. Как вы узнали, что я был у озера?

– Опрос свидетелей в день после убийства. Два человека запомнили вашу машину. Сказали копам, а один коп сказал мне.

Глаза Клинтера снова вспыхнули.

– Видите! Адская подстава! Специально подстроил, и вышло по его плану.

– Поэтому вы решили уехать из дома и спрятать “хаммер”?

– Пока он не понадобится. – Он помолчал, облизнул губы, вытер их рукой в черной перчатке. – Дело в том, что я не знаю, насколько сильно он меня подставил, а если меня будут допрашивать или загребут по подозрению, я буду выведен из строя и не смогу сразиться с врагом. Понимаете?

– Думаю, да.

– Скажите прямо, на чьей вы стороне?

– На своей собственной, Макс. И больше ни на чьей.

– Что ж, честно.

Клинтер опять поддал газу на полную и продержал так пять оглушительных секунд, лишь потом отпустив на холостой ход. Затем полез во внутренний карман кожаной куртки и извлек нечто вроде визитки. Однако ни имени, ни адреса на ней не было, только телефон. Он протянул карточку Гурни.

– Мой мобильный. Всегда при мне. Сообщайте мне обо всем, что, по-вашему, я должен знать. Секреты порождают конфликт. Есть надежда, что мы избежим конфликта.

Гурни положил карточку в карман.

– Пока вы не уехали, Макс. Похоже, вы дольше всех изучали личную жизнь жертв. Интересно, что засело у вас в памяти?

– Засело в памяти? Например?

– Когда вы думаете о жертвах и их семьях, есть ли в них какая-нибудь маленькая странность – такая, что их объединяет?

Клинтер словно бы задумался, потом быстро перечислил имена на манер церковного речитатива:

– Меллани, Роткер, Стоун, Брюстер, Блум. – Задумчивое выражение на его лице сменилось хмурым. – Странностей море. С тем, что объединяет, сложнее. Я сидел в интернете неделями, годами. Имена выводили меня на новости, новости – на новые имена, организации, компании, туда и обратно, нашел одну вещь, а за ней десять. Бруно Меллани и Гарольд Блум учились в одной и той же средней школе в Куинсе, но в разные годы. Девушка сына Иэна Стерна была одной из жертв Душителя из Уайт-Маунтинс. Она училась в Дартмуте на последнем курсе, когда Джими Брюстер учился на первом. Шэрон Стоун могла показывать дом Роберте Роткер, а та купила своих ротвейлеров у заводчика в Уильямстауне в двух милях от дома доктора Брюстера. Я могу продолжать. Но понимаете, к чему я клоню? Вроде есть какие-то связи, но важны ли они – непонятно.

Порыв холодного ветра пригнул к земле жесткие сухие стебли.

Гурни сунул руки в карманы куртки.

– Вы так и не обнаружили ни одной нити, которая бы связывала их всех?

– Ни одной, кроме этих гребаных тачек. Конечно, искал только я. Знаю, что думали мои коллеги. Очевидная связь есть – машины, так зачем искать еще что-то?

– Но вы думаете, что такая нить есть, да?

– Я не думаю. Я уверен. Большой план, которого никто не вычислил. Но это в прошлом.

– В прошлом?

– Пастырь вернулся. Обманул меня. Чтобы прикончить. Близится развязка. Довольно думать, взвешивать и соображать. Время думать прошло. Теперь – время сражаться. Мне пора. Время на исходе.

– Один последний вопрос, Макс. Фраза “не буди дьявола” вам о чем-нибудь говорит?

– Ни о чем, – он вытаращил глаза. – Впрочем, звучит жутко, не правда ли? Наводит на определенные мысли. Где вы ее слышали?

– В темном подвале.

Клинтер долгим взглядом посмотрел на Гурни. Затем опустил забрало, газанул, по-военному отдал честь, резко развернул мотоцикл на 180 градусов и поехал вниз по склону.

Когда мотоцикл скрылся из виду, Гурни поплелся обратно в дом, обдумывая странные связи между жертвами, которые обнаружил Клинтер. На ум приходила теория шести рукопожатий и другая, похожая: если тщательно исследовать жизнь людей, то найдется неожиданно много мест, где они пересекались.

Оставалась одна большая неувязка – как выразился Клинтер, “гребаные тачки”.

Вернувшись на кухню, Гурни сделал себе еще одну чашку кофе. Мадлен вошла из прихожей и тихо спросила:

– Твой друг?

– Макс Клинтер.

Он начал было пересказывать их разговор, но потом заметил время на часах.

– Прости, уже позже, чем я думал. Мне без пятнадцати десять надо быть в Саспарилье.

– А мне надо в ванную.

Через несколько минут он крикнул ей, что уходит. Она крикнула в ответ, чтоб был осторожнее.

– Я тебя люблю, – сказал он.

– И я тебя, – сказала она.

Через пять минут, проехав около мили вниз по склону, он увидел, что навстречу едет фургон экспресс-почты. По пути было всего два дома, в оба хозяева приезжали в основном на выходные. Значит, скорее всего, почта для него или Мадлен. Он остановился на обочине, вышел из машины и помахал рукой.

Почтальон остановился, узнал Гурни, отыскал в машине конверт и протянул ему. Они обменялись сочувственными фразами о том, что весна слишком холодная, потом водитель уехал, а Гурни вскрыл конверт, адресованый ему.

Под наружным конвертом был еще один, из простой бумаги. Гурни открыл его, достал листок и прочел:

Алчность заражает семью, как больная кровь заражает воду в купальне. Каждый, кто коснется ее, заразен. Посему жены и дети, которых вы считаете сосудами жалости и скорби, должны быть уничтожены в свой черед. Ибо дети алчности суть зло, и зло суть те, с кем они связали жизнь, и должны быть уничтожены. Все, кого вы в безумии своем тщитесь утешить, должны быть уничтожены, ибо кровными узами или узами брака они связаны с детьми алчности.

Уничтожить плод алчности нужно, не оставив и пятна. Ибо плод оставляет пятно. Те, кто пользуется плодами алчности, повинны в алчности и должны понести наказание. Они погибнут под лучами ваших похвал. Ваша похвала – их погибель. Ваша жалость – яд. Своим сочувствием вы приговорили их к смерти.

Неужели вы не видите? Неужели настолько слепы?

Мир сошел с ума. Алчность рядится в одежды добродетели. Богатство стало мерилом благородства и таланта. Средства массовой информации – в руках чудовищ. Восхваляют худших из худших.

Демон вещает с кафедры, а Господь забыт. Но безумный мир не уйдет от суда.

Таково последнее слово Доброго Пастыря.

Глава 35

Приглашение на вечеринку

Когда Гурни повернул на седьмое шоссе, главную дорогу через Саспарилью, у него зазвонил телефон. На экране высветился номер Кайла, но это была Ким.

Вина и гнев предыдущего дня сменились в ее голосе потрясением и страхом.

– Мне только что пришло письмо по срочной почте… от него… от Доброго Пастыря. Про то, что людей надо уничтожить… убить.

Гурни попросил ее прочитать письмо. Он хотел удостовериться, что он получил тот же текст.

Текст был слово в слово, как в письме ему.

– Что нам делать? – спросила она. – Вызывать полицию?

Гурни ответил, что получил такое же письмо и что он скоро приедет на совещание, где покажет его местной полиции и ФБР. Но у него есть один вопрос.

– На какой адрес было отправлено письмо?

– Это самое страшное, – голос ее дрожал. – На наружном конверте написан адрес Кайла, но там внутри был еще второй конверт, с моим именем. Это значит, Добрый Пастырь знал, что я здесь, что мы оба здесь. Откуда он мог это знать?

Накануне вечером, когда после мерзкого сообщения от Миза Мадлен задала ему тот же вопрос, Гурни исключил возможность наружной слежки. Теперь он уже не был так уверен.

– Откуда он мог знать? – еще взволнованнее повторила Ким.

– Он мог и не знать точно, что вы вместе. Он мог просто думать, что Кайл сможет вас найти и передать вам это письмо. – Но, еще не закончив фразу, он понял, что смысла в его словах немного, что он лишь пытается ее успокоить.

Похоже, не сработало.

– Он послал его экспресс-почтой. Значит, хотел, чтобы я получила его утром. И он указал оба наших имени. Значит, он знал, что мы оба здесь!

Логика тут хромала, но Гурни не собирался это обсуждать. На несколько мгновений он задумался, не привлечь ли к делу полицию Нью-Йорка: просто чтобы пришел человек в форме и создал иллюзию защиты. Но подумал, что возникнет путаница, недопонимание, надо будет все объяснять, и это перевесило возможные выгоды. В сухом остатке, как бы бюрократично это ни звучало, никаких явных свидетельств угрозы для жизни Кайла и Ким не было, и потому все началось бы со спора, а кончилось бы неразберихой.

– Я от вас хочу вот чего: оставайтесь в квартире, оба. Убедитесь, что дверь заперта. Никому не открывайте. Я перезвоню вам после совещания. А пока, если возникнет любая угроза или вы получите любое новое сообщение, сразу же мне звоните. Договорились?

– Договорились.

– Теперь я хочу кое о чем спросить. У тебя есть доступ к видеозаписи интервью с Джими Брюстером?

– Да, конечно. У меня оно на айподе.

– С собой?

– Да.

– И ты можешь его мне переслать?

– Зависит от того, примет ли ваш сервер такой тяжелый файл. Но я уменьшу разрешение до минимума, так что не должно быть проблем.

– Отлично, главное, чтобы я различал, что на экране.

– Вам прямо сейчас послать?

– Да, пожалуйста.

– А можно спросить зачем?

– Имя Джими Брюстера всплыло в другом контексте. В разговоре с Максом Клинтером. Я хотел бы лучше понимать, что это за человек.

Договорив, он свернул на парковку у регионального управления полиции штата Нью-Йорк. Он проехал мимо ряда патрульных машин и припарковался рядом с сияющим серебристым “БМВ 640i”.

Если бы такая супермодная машина за 85 тысяч долларов была у госслужащего, это не могло бы не вызвать вопросов, но у преуспевающего консультанта она смотрелась естественнее. До этого момента Гурни как-то не приходило в голову, что на совещании может быть Ребекка Холденфилд, но теперь он готов был поспорить, что будет. Машина была в ее стиле.

Он посмотрел на часы. До начала оставалось пять минут. Можно пока позвонить Конни Кларк – будет предлог оборвать разговор, если он вообще состоится. Он начал искать ее номер, и тут рядом с ним припарковался черный “форд” модели “краун-виктория” – служебная машина полиции штата. На пассажирском месте сидела Баллард, а за рулем был Энди Клегг.

Баллард пригласила Гурни сесть к ним в машину, указав на широкое заднее сиденье. Гурни так и сделал, захватив с собой свой конверт.

Баллард заговорила, и было ясно, что она тщательно обдумала свои слова.

– Доброе утро, Дэйв. Спасибо, что приехали, хотя я поздно предупредила. Прежде чем мы пойдем на совещание, я хочу изложить вам свою позицию. Как вы знаете, Бюро криминальных расследований в Оберне расследует убийство Рут Блум. Это убийство может быть или не быть связано с открытым десять лет назад делом Доброго Пастыря. Это может быть тот же самый преступник, или его подражатель, или же возможна какая-то третья версия.

Гурни понимал, что никакой “третьей версии” тут быть не может, но понимал также, что Баллард ставит вопрос максимально широко, чтобы не потерять доступа к делу.

Она продолжала:

– Я понимаю, что есть официальная версия следствия и что вы ее жестко критиковали. Я хочу, чтобы вы знали, что я начинаю это совещание, будучи открыта к любым возможностям. Я не заинтересована ни в одной из версий. И мне неинтересно ни с кем меряться письками. Единственное, что меня интересует, – это факты. Им я горячо предана. Я попросила вас сегодня к нам присоединиться, так как почувствовала, что вы, возможно, разделяете эту преданность. У вас есть вопросы?

Все это казалось прямолинейным и четким – таким же, как сильный и четкий голос Баллард. Но Гурни знал, что здесь есть второй слой. Он был практически уверен, что Баллард пригласила его, потому что узнала, вероятно от Дейкера, что он сумел вывести Траута из себя и что его негласная роль состояла в том, чтобы усложнить процесс и выбить у агента ФБР почву из-под ног. Иными словами, он был тузом в рукаве Баллард.

– У вас есть вопросы? – повторила она.

– Только один. Я так понимаю, Дейкер показывал вам составленный ФБР профиль Доброго Пастыря?

– Да.

– Что вы о нем думаете?

– Я не уверена.

– Это хорошо.

– Простите?

– Признак непредвзятого ума. А теперь, прежде чем мы пойдем внутрь, у меня для вас маленькая сенсация. – Он открыл конверт, лежавший у него на коленях, потом внутренний конверт и достал письмо. – Вот что я получил сегодня утром. Я его уже касался, но никому другому пока лучше к нему не притрагиваться.

Баллард и Клегг повернулись на своих сиденьях, чтобы видеть его лицо. Гурни медленно прочел письмо вслух. Он еще раз подивился изяществу стиля, особенно концовке: “Демон вещает с кафедры, а Господь забыт. Но безумный мир не уйдет от суда”. Но вот в чем проблема: это было красочное излияние чувств, в котором ощущалось отсутствие какого-либо чувства.

Дочитав, он повернул письмо к Баллард и Клеггу, чтобы они могли прочесть его сами. Баллард была очень взволнованна.

– Это оригинал? – спросила она.

– Один из двух оригиналов, о которых я знаю. Второй получила Ким Коразон.

Она несколько раз быстро моргнула, словно быстро и напряженно думала.

– Когда зайдем внутрь, сделаем полдюжины копий, а оригинал упакуем как вещдок для экспертов из Олбани. – Она поглядела на Гурни. – Почему он послал его вам?

– Может, потому, что я помогаю Ким Коразон? И он хочет ее остановить?

Она опять поморгала. Потом поглядела на Клегга.

– Нужно предупредить людей, на которых он намекает в этом письме. Всех, кто подходит под его определение врага. – Она опять посмотрела на Гурни. – Покажите мне его еще раз, я перечитаю. – Она пробежала глазами текст. – Звучит так, будто он угрожает всем членам семей своих первоначальных жертв, их детям и семьям детей. Нам нужны имена, адреса, телефоны – срочно. У кого все это может быть? – Она взглянула на Клегга.

– Какие-то адреса и контакты были в материалах, которые нам показывал Дейкер. Вопрос в том, насколько быстро мы сможем их получить?

– Самые свежие данные у Ким Коразон, – сказал Гурни. – Она общалась со многими из этих людей.

– Да. Хорошо. Пойдемте внутрь и постараемся обеспечить им помощь. Наша главная задача – обеспечить безопасность тем, кто сейчас под угрозой, и при этом не нагнать паники.

Баллард первой вышла из машины и направилась к зданию. По ее сердитому шагу Гурни понял, что кризис придает ей энергии. Уже собираясь последовать за ней в вестибюль управления и придерживая тяжелую стеклянную дверь, он краем глаза увидел, как на парковку въезжает внедорожник темного цвета. Он узнал узкое, невыразительное лицо водителя – это был агент Дейкер.

Блик на стекле не позволил разглядеть лицо пассажира. Поэтому Гурни не знал, заметил ли его Траут, а если заметил, то сильно ли огорчился.

Глава 36

Ножики и зверушки

Из-за суматохи, вызванной письмом Доброго Пастыря, и внезапно возникших срочных дел совещание началось на сорок пять минут позже. Пересмотрели повестку, подали пережженный кофе.

Они уселись в стандартном кабинете для совещаний: без окон, на одной стене – пробковая доска для объявлений, на другой, примыкающей – глянцево-белая доска для записей. Лампы горели ярко и одновременно уныло – это напоминало зловещий офис Пола Меллани. Бо́льшую часть кабинета занимал прямоугольный стол с шестью стульями. В углу стоял маленький столик с алюминиевым кофейником, пластиковыми чашками и ложками, сухим молоком и почти пустой коробкой с пакетиками сахара. В таких кабинетах Гурни провел бесчисленное количество часов и всегда испытывал только одно чувство: как только он входил в такое помещение, ему сразу же хотелось выйти.

С одной стороны стола сидели Дейкер, Траут и Холденфилд. С другой – Клегг, Баллард и Гурни. Как будто специально для конфронтации. На стол перед каждым участником Баллард положила ксерокопию нового послания Доброго Пастыря, и каждый прочел его несколько раз.

Перед самой Баллард, помимо того, лежала толстая папка с бумагами – и сверху, к удивлению Гурни, был список вопросов, который он ей послал.

Баллард сидела прямо напротив Траута. Тот сложил руки перед собой.

– Прежде всего благодарю вас за приезд, – сказала она. – Помимо того, что нам необходимо обсудить новое послание, отправленное, предположительно, Добрым Пастырем, есть ли еще какие-нибудь приоритетные вопросы, о которых вы хотели бы сказать в самом начале совещания?

Траут вежливо улыбнулся и развел руками в жесте уважения.

– Это ваша территория, лейтенант. Я здесь для того, чтобы слушать. – Потом он метнул уже не столь любезный взгляд на Гурни. – Единственное, что меня беспокоит, – это присутствие на нашем внутреннем совещании участника, статус которого не проверен.

Баллард скорчила непонимающую гримасу.

– Не проверен?

Траут снова вежливо улыбнулся.

– Разрешите мне пояснить. Я сейчас говорю не о прошлой широко известной карьере мистера Гурни в правоохранительных органах, но о неустановленном характере его связей с лицами, в отношении которых может вестись расследование.

– Вы имеете в виду Ким Коразон?

– И ее бывшего бойфренда, взять хотя бы тех двоих, о которых мне известно.

Интересно, что он откуда-то знает про Миза, подумал Гурни. У него могло быть два источника: Шифф в Сиракьюсе и Крамден, следователь по поджогам, который допрашивал Ким об угрозах и врагах. Или же Траут мог начать как-то иначе следить за Ким. Но зачем? Еще одно проявление его мании все контролировать? Одержимость круговой обороной своих позиций?

Баллард задумчиво кивала, поглядывая на чистую белую доску.

– Ваше беспокойство вполне разумно. Моя собственная позиция менее разумна. Скорее эмоциональна. У меня есть чувство, что преступник пытается устранить Дэйва Гурни из этого дела, поэтому я и хочу его к этому делу привлечь. – Внезапно лицо ее посуровело, а в голосе послышались стальные нотки. – Понимаете, если преступник против чего-то, то я за это. Кроме того, я хочу сразу договориться, что мы исходим из презумпции порядочности – порядочности каждого из присутствующих в этой комнате.

Траут откинулся на спинку стула.

– Не поймите меня неправильно, я не сомневаюсь ни в чьей порядочности.

– Простите, если неверно поняла. Только что вы говорили про “характер связей”. Для меня это словосочетание имеет определенную коннотацию. Но давайте не будем в этом вязнуть, еще не начав разговора. Я бы предложила сначала обсудить, что нам известно об убийстве Блум, а затем обсудить письмо, полученное сегодня утром, и то, как соотносится нынешнее убийство с убийствами, совершенными весной двухтысячного года.

– И разумеется, вопрос разделения полномочий, – добавил Траут.

– Разумеется. Но этот вопрос мы можем обсуждать, лишь имея на руках факты. Итак, сначала факты.

Гурни слегка улыбнулся. Лейтенант оказалась поразительно сильной, умной, находчивой и практичной – в нужных пропорциях.

Она продолжала:

– Некоторые из вас, возможно, уже видели детальный отчет номер три Информационной службы, который мы опубликовали вчера вечером? На тот случай, если вы его не видели, я приготовила копии. Она достала из папки распечатки и раздала их присутствующим.

Гурни быстро пробежал глазами текст. Это был краткий обзор вещественных доказательств, обнаруженных на месте преступления, и предварительных выводов следствия. Ему было приятно, что в отчете отметили его догадки и что Траут со товарищи нахмурились.

Дав участникам время осмыслить информацию, Баллард перечислила основные пункты и спросила, есть ли вопросы.

Траут держал в руках свою копию отчета.

– Какое значение вы придаете этой путанице – где именно припарковался убийца?

– Я думаю, здесь следует говорить не о путанице, а о преднамеренном обмане.

– Называйте как хотите. Я спрашиваю, что это значит?

– Само по себе это значит немного, разве что указывает на определенную степень предосторожности. Но вместе с сообщением в Фейсбуке это, на мой взгляд, свидетельствует о попытке создать ложную версию происходящего. Как и то, что тело переместили из комнаты наверху, где произошло убийство, в прихожую, где его и нашли.

Траут приподнял бровь.

– На ковровом покрытии на лестнице обнаружены микроскопические отметины от ее каблуков, которые могли остаться, если ее тащили, – объяснила Баллард. – Так что нас пытаются навести на версию, весьма непохожую на реальное положение дел.

Тут впервые подала голос Холденфилд:

– Зачем?

Баллард улыбнулась, как улыбается учитель, когда ученик задает правильный вопрос:

– Ну если бы мы проглотили наживку – что убийца припарковался на подъездной дорожке, постучал в парадную дверь и прикончил жертву как только она ее открыла, – мы бы в итоге поверили и в то, что сообщение в Фейсбуке написала жертва и что все в этом сообщении правда, включая описание машины. И что, вероятно, она не была знакома с убийцей.

Холденфилд, казалось, искренне заинтересовалась:

– Почему не была знакома?

– Здесь два довода. Во-первых, из ее поста понятно, что она не узнала машину. Во-вторых, положение, в котором нашли тело, вводит в заблуждение и наводит на мысль, что она не пустила убийцу внутрь, хотя на самом деле мы знаем, что пустила.

– Маловато доказательств по обоим пунктам, – сказал Траут.

– У нас есть доказательства, что он был в доме и что он пытался заставить нас поверить, что не был. У него могли быть разные мотивы, но, в частности и в большой степени, – желание скрыть тот факт, что жертва его знала и пригласила войти.

Траут, казалось, был изумлен:

– Вы утверждаете, что Рут Блум была лично знакома с Добрым Пастырем?

– Я утверждаю, что некоторые детали, обнаруженные на месте преступления, заставляют нас всерьез рассматривать такую возможность.

Траут взглянул на Дейкера. Тот пожал плечами, словно показывая, что все это совершенно не важные детали. Потом перевел взгляд на Холденфилд. Та, похоже, наоборот считала, что эти детали очень важны.

Баллард откинулась на спинку стула и, выждав немного, добавила:

– Ложный сценарий, в который пытался заставить нас поверить Добрый Пастырь, когда убил Рут Блум, заставил меня задуматься о его первых убийствах.

– Задуматься? – встрепенулся Траут. – О чем же?

– Задуматься о том, не пытался ли он и тогда всех обманывать. Что вы думаете, агент Траут?

Слова Баллард стали очередной сенсацией. Ничего нового в них не было, конечно: Гурни твердил об этом уже неделю, а Клинтер – уже десяток лет. Но впервые эти слова произнес не чужак, а следователь при исполнении, имеющий законное право вести дело.

Она предлагала Трауту прекратить настаивать на том, что вся суть дела выражена в манифесте и профиле преступника.

Неудивительно, что он ушел от ответа и съязвил:

– Вы сказали о важности фактов. Я бы хотел узнать больше фактов, прежде чем делать выводы. Я не рвусь пересматривать самое исследованное дело в современной криминологии всего лишь потому, что кто-то пытался нас одурачить и не там припарковал машину.

Его сарказм был ошибкой. Гурни понял это по тому, как у Баллард напряглась челюсть и как она лишних две секунды смотрела на Траута. Затем она взяла свою распечатку с вопросами Гурни.

– Поскольку вы, ребята, в ФБР в основном и занимались расследованием, я надеюсь, что вы проясните для меня несколько пунктов. Во-первых, игрушечные зверушки. Я уверена, вы видели в отчете, что на губах жертвы найден пластмассовый лев размером два дюйма. Что вы думаете по этому поводу?

Траут повернулся к Холденфилд:

– Бекка?

Холденфилд бессмысленно улыбнулась:

– Это все только гипотеза. Источник фигурок – детский игровой набор “Ноев ковчег” – имеет религиозные коннотации. В Библии потоп описывается как Божий суд над падшим миром, и Добрый Пастырь также описывает свои действия как суд. Кроме того, Добрый Пастырь всегда оставлял на месте преступления фигурку только одного животного из пары. Возможно, подсознательно это имело для него значение. Так он “очищал стадо”. Во фрейдистской парадигме это можно истолковать как детское желание разрушить семью родителей, возможно, убив одного из них. Я еще раз хочу подчеркнуть, что это только гипотеза.

Баллард медленно кивнула, как будто ее осенило.

– А очень большой пистолет? Во фрейдистской парадигме это очень большой пенис?

На лице Холденфилд появилась настороженность.

– Не все так просто.

– А, – сказала Баллард. – Этого я и боялась. Только казалось, что поняла… – Она обратилась к Гурни: – А как вы трактуете большой пистолет и маленькие фигурки?

– Я думаю, их назначение – вызвать этот разговор.

– Повторите, пожалуйста?

– Я считаю, что такой пистолет и фигурки использовались намеренно, чтобы отвлечь наше внимание.

– Отвлечь от чего?

– От того, насколько прагматично все это предприятие. Они призваны создать видимость невроза или даже сумасшествия.

– Добрый Пастырь хочет заставить нас поверить, что он сумасшедший?

– У типичного убийцы, одержимого своей миссией, под рациональным мотивом всегда скрывается другой, невротического или психотического порядка. Осознаваемая “миссия” подпитывается подсознательной энергией, страстью убивать. Правда, Ребекка?

Холденфилд не ответила.

Гурни продолжал:

– Я думаю, что убийца обо всем этом прекрасно знает. Я думаю, что выбор оружия и фигурки были последними штрихами манипулятора-виртуоза. Профайлеры ожидали от него таких деталей – он дал им, что просили. Эти детали сделали теорию “миссии” правдоподобнее. Убийца не хотел лишь, чтобы предположили одно: что он абсолютно вменяем и его преступления имеют совершенно прагматический мотив. Собственно, традиционный мотив для убийства. Потому что тогда следствие пошло бы по совершенно другому пути и, возможно, очень быстро его бы вычислило.

Траут испустил нетерпеливый вздох и обратился к Баллард:

– Мы с мистером Гурни уже все это обсуждали. Все это не более чем предположения. Они не подкреплены доказательствами. Честно говоря, слушать это во второй раз утомительно. Принятая сегодня версия предлагает совершенно связное понимание дела – единственное рациональное и связное понимание, которое было предложено. – Он поднял свою распечатку с новым письмом Доброго Пастыря и помахал ею. – Кроме того, это новое послание на сто процентов согласуется с первоначальным манифестом и крайне правдоподобно объясняет его нападение на вдову Гарольда Блума.

– Что ты об этом думаешь, Ребекка? – спросил Гурни, показывая на распечатку в руке Траута.

– Мне нужно время, чтобы получше его изучить, но прямо сейчас я с достаточной долей профессиональной уверенности могу сказать, что оно написано тем же человеком, который написал первоначальный документ.

– Что еще?

Она поджала губы, словно обдумывая разные варианты ответа.

– Он выражает то же снедающее автора негодование, которое сейчас усилилось из-за выхода телепрограммы “Осиротевшие”. Его новое недовольство, послужившее триггером для убийства Рут Блум, связано с тем, что “Осиротевшие” восхваляют недостойных людей.

– Все это очень разумно, – вставил Траут. – Это подтверждает то, что мы говорили о деле с самого начала.

Гурни проигнорировал его слова и снова обратился к Холденфилд:

– Как по-твоему, насколько он разгневан?

– Что?

– Насколько разгневан человек, который это написал?

Этот вопрос, казалось, ее удивил. Она взяла свою распечатку и перечитала текст.

– Ну… он употребляет эмоциональные выражения и образы… “кровь”, “зло”, “повинны”, “понести наказание”, “смерть”, “яд”, “чудовища”… в своем роде библейский гнев.

– Что мы видим в документе? Гнев? Или описание гнева?

Уголок ее губ слегка скривился.

– А в чем различие?

– Мой вопрос вот в чем: это человек в ярости выражает свои эмоции или же спокойный человек пишет так, как, по его мнению, должен писать человек в ярости?

Тут опять вмешался Траут:

– В чем смысл этого разговора?

– Все очень просто, – сказал Гурни. – Я спрашиваю, что считает доктор Холденфилд, проницательный психотерапевт: автор этого послания выражает свой собственный гнев или он, так сказать, пишет за придуманного героя – Доброго Пастыря?

Траут посмотрел на Баллард.

– Лейтенант, мы не можем потратить целый день на подобные эксцентричные теории. Вы ведете совещание. Убедительно прошу вас вмешаться.

Гурни по-прежнему глядел на Ребекку.

– Это простой вопрос, Ребекка. Что ты думаешь?

Она ответила после долгой паузы:

– Я не знаю точно.

Гурни наконец почувствовал честность в ее взгляде и в этом ответе.

Баллард казалась встревоженной.

– Дэвид, вы только что употребили по отношению к Доброму Пастырю выражение “совершенно прагматический”. Какой совершенно прагматический мотив мог быть у убийцы, чтобы застрелить шестерых человек, которых так мало связывает между собою, если не считать экстравагантных машин?

– Экстравагантных черных “мерседесов”, – уточнил Гурни скорее для себя, чем для нее. На ум ему снова пришел “Человек с черным зонтом”.

Пересказывать фильм на совещании по поводу реального преступления, тем более в недружелюбной обстановке, было рискованно, но Гурни все же решил это сделать. Он пересказал, как убийцы, преследующие человека с черным зонтом, растерялись, когда он растворился в толпе людей с такими же зонтами.

– Черт побери, какое это имеет отношение к тому, что мы собирались обсуждать? – впервые подал голос Дейкер.

Гурни улыбнулся.

– Я не знаю. Я просто чувствую, что имеет. Я надеялся, что в этой комнате есть проницательные люди, которые смогут разглядеть эту связь.

Траут закатил глаза.

Баллард взяла распечатку с вопросами Гурни. Ее взгляд остановился на середине страницы. Она прочла вслух:

– Все ли убийства одинаково важны? – она обвела взглядом собравшихся. – В свете истории о человеке с зонтом этот вопрос кажется мне интересным.

– Я не понимаю, какое это имеет значение, – сказал Дейкер.

Баллард снова поморгала, словно перебирая в уме разные возможности.

– Предположим, что не все жертвы были его основной целью.

– И чем же были остальные? Ошибкой? – Лицо Траута выражало скепсис.

Гурни уже обсуждал эту версию с Хардвиком: получалось слишком неправдоподобно.

– Не ошибкой, – сказал он. – Но они могут быть второстепенными.

– Второстепенными? – повторил Дейкер. – Что, черт побери, это значит?

– Пока не знаю. Это только вопрос.

Траут с грохотом уронил руки на стол.

– Вот что я вам скажу и повторять не буду: в любом следствии наступает момент, когда надо перестать сомневаться в очевидном и сосредоточиться на преследовании преступника.

– Проблема в том, – отозвался Гурни, – что по существу никто никогда не сомневался.

– Хорошо, хорошо, – Баллард подняла руки, останавливая спор. – Я хочу обсудить дальнейшие действия.

Она повернулась к Клеггу слева от нее.

– Энди, дай нам краткий обзор событий.

– Да, мэм. Он вынул из кармана какой-то изящный гаджет, нажал несколько кнопок и стал читать с экрана.

– Специалисты по сбору показаний ограничили доступ к месту преступления. Вещественные доказательства собраны, описаны и внесены в систему. Компьютер передан на судебную компьютерную экспертизу. Скрытые отпечатки пропущены через ИАСИО[10]. Имеется предварительное заключение судмедэкспертов. Отчет о вскрытии и токсикологический анализ будут готовы в течение семидесяти двух часов. Фотографии места преступления и жертвы внесены в систему, так же как отчет о происшествии. Отчет Информационной службы криминальной юстиции, третья редакция, внесен в систему. Доступны первые полные опросы свидетелей, краткие отчеты будут готовы позже. Опираясь на показания двух очевидцев, видевших в окрестностях армейский или гражданский “хаммер” или другую похожую машину, Департамент автотранспорта составляет список владельцев всех похожих машин, зарегистрированных в штате Нью-Йорк.

– И как предполагается использовать эти списки? – спросил Траут.

– Это база данных, по которой мы сможем пробить любого подозреваемого, как только он появится, – ответил Клегг.

Вид у Траута был скептический, но он промолчал.

Гурни было неуютно от мысли, что он уже знает ответ на вопросы Клегга. Вообще-то он приветствовал максимальную открытость. Но в нынешней ситуации он боялся, что откровенность только всех отвлечет и все попусту потеряют время, обсуждая Клинтера. А Клинтер, в конце концов, не мог быть Добрым Пастырем. Он особенный. Возможно, сумасшедший. Но чтобы злодей? Нет, практически наверняка не злодей.

Но у Гурни был и другой повод промолчать, более субъективный. Он не хотел создать впечатление, что слишком хорошо знаком с Клинтером, слишком с ним связан, на одной волне. Он не хотел, чтобы его запятнала эта связь. Тогда, во время ланча в Бранвиле, Холденфилд оглушила его диагнозом “посттравматическое стрессовое расстройство”. У Макса Клинтера тоже было ПТСР. Гурни не нравилось это совпадение.

Клегг листал свой отчет.

– Отпечатки протектора на парковке автомастерской “Жестянка у озера” исследуются, фотографии отосланы судебным транспортным экспертам для проверки по базам первичного и вторичного рынка. У нас есть хороший параллельный отпечаток двух колес. Надеемся на уникальную ширину колеи. – Он оторвал глаза от экрана. – Это все, что мне известно на сегодняшний момент, лейтенант.

– А не сказали, в какие сроки будет готов физический анализ письма Доброго Пастыря: чернила, бумага, год выпуска принтера, скрытые отпечатки пальцев на внешнем конверте, внутреннем конверте и так далее?

– Сказали, через час это будет понятно.

– А предупреждения потенциальным жертвам?

– Мы начинаем этот процесс. У нас есть предварительный список членов семей в материалах агента Дейкера. Я полагаю, у мисс Коразон есть свой список контактов, как подсказал мистер Гурни. Керли Медден из отдела связей с общественностью помогает составить текст.

– Она понимает задачу: срочное серьезное предупреждение, но без паники? И понимает, насколько эта задача важна?

– Она поставлена в известность.

– Хорошо. Я бы хотела видеть черновик, прежде чем будут обзванивать родственников. Эту задачу надо решить как можно скорее.

Гурни еще больше укрепился в своем мнении об этой женщине. Стресс действовал на нее как витамины. Возможно, работа была ее единственным пристрастием. И почти наверняка она хотела, чтобы все на свете происходило “как можно скорее”. Кто не спрятался – она не виновата.

Баллард оглядела присутствующих:

– Вопросы?

– Вы, похоже, одновременно держите руки на разных рычагах, – заметил Траут.

– Что еще нового я упустила?

– Я хочу сказать, что иногда нам всем необходима помощь.

– Несомненно. Пожалуйста, обращайтесь, если она вам понадобится.

Траут рассмеялся – столь же тепло и мелодично, как звучит стартер при умирающем аккумуляторе.

– Я всего лишь хотел вам напомнить, что у нас на федеральном уровне есть ресурсы, которых, возможно, нет у вас в Оберне и Саспарилье. И чем яснее становится связь между настоящим убийством и старым делом, тем большее давление на нас всех будут оказывать, призывая расследовать нынешнее дело на федеральном уровне.

– Возможно, завтра так и будет. Но не сегодня. Давайте жить сегодняшним днем.

Траут улыбнулся – так же механически, как до того смеялся.

– Я не философ, лейтенант. Я всего лишь реалист и говорю, каково положение вещей и чем непременно завершится это дело. Вы, конечно, можете это игнорировать до последнего. Но нам прямо сейчас надо обозначить некоторые общие правила и направления взаимодействия.

Баллард посмотрела на часы.

– Прямо сейчас у нас короткий перерыв на ланч. Сейчас двенадцать. Я предлагаю снова встретиться в двенадцать сорок пять и обсудить общие правила и направления взаимодействия, а также текущее положение дел, насколько позволят общие правила. – Она смягчила свой сарказм улыбкой. Кофе и автоматы с едой в этом здании чудовищные. Может быть, гостям из Олбани посоветовать, куда пойти на ланч?

– Не нужно. Мы сориентируемся, – сказал Траут.

Холденфилд казалась чем-то озабоченной, беспокойной. Ей явно было не по себе.

Дейкер выглядел так, словно бы вообще ничего не чувствовал, кроме желания прикончить всех в мире нарушителей порядка – по одному, мучительно.

Баллард и Гурни сидели в закутке, похожем по форме на подкову, в маленьком итальянском ресторанчике с баром и тремя вездесущими телеэкранами.

Оба заказали по легкой закуске и одну пиццу на двоих. Клегг остался в офисе, чтобы следить за исполнением множества задач, поставленных утром. Баллард все время молчала. Она выуживала из салата острый перец и отодвигала его на край тарелки. Найдя и достав последний перчик, она посмотрела Гурни в глаза.

– Скажите, Дэйв. Что же вы, черт возьми, задумали?

– Задайте вопрос поточнее, и я с радостью на него отвечу.

Она посмотрела на свой салат, поддела вилкой один из острых перцев, отправила его в рот, прожевала и проглотила без малейшего дискомфорта.

– Я чувствую, что вы отдаете этому делу много энергии. Очень много. Тут что-то большее, чем желание помочь девочке, увлеченной своей идеей. Так что же? Я должна это знать.

Он улыбнулся.

– Дейкер случайно не говорил вам, что РАМ хочет, чтобы я участвовал в их программе и критиковал неудавшиеся расследования?

– Что-то такое говорил.

– Так вот, я не собираюсь этого делать.

Она посмотрела на него долгим, оценивающим взглядом.

– Хорошо. У вас есть какой-то иной финансовый или карьерный интерес, о котором вы мне не сказали?

– Нет.

– Хорошо. Тогда что же? Что вас притягивает?

– В этом деле есть дыра – такая большая, что через нее может проехать грузовик. Такая большая, что я из-за нее не сплю ночами. Кроме того, происходили странные вещи, словно кто-то пытался убедить Ким отказаться от проекта, а меня – от участия в нем. У меня на такие поползновения всегда обратная реакция. Когда меня выталкивают за дверь, я еще больше хочу остаться в комнате.

– Я говорила вам о себе то же самое.

Она произнесла это таким спокойным голосом, что было непонятно, то ли она выражает солидарность, то ли, напротив, предостерегает от попыток ею манипулировать. И не успел Гурни понять, к чему же это было сказано, она добавила:

– Но я чувствую, что есть и другая причина. Я права?

Он взвешивал, сказать ли ей правду.

– Есть. Но мне не хочется вам о ней говорить, чтобы не выглядеть глупым, маленьким и обиженным.

Баллард пожала плечами.

– Вечный выбор, правда? Мы можем казаться умными, знающими, крутыми. Или говорить правду.

– Когда я только начал углубляться в это дело с подачи Ким Коразон, я спросил мнения Холденфилд, не захочет ли агент Траут услышать мои мысли об этом деле.

– И она сказала, что не захочет, потому что вы больше не служите в правоохранительных органах?

– Хуже. “Ты шутишь” – вот что она сказала. Такая короткая фраза. И такая болезненная. Наверное, эта причина кажется безумной, но именно поэтому я решил не ослаблять хватки и не отступаться.

– Конечно, это безумная причина. Но зато теперь я знаю, что стоит за вашим рвением. – Она съела второй перец. – Вы все возвращаетесь к этой дыре, потому что она не дает вам спать ночами. Какие же вопросы мучают вас в два часа ночи?

Ему не пришлось задумываться над ответом.

– Главных – три. Во-первых, время. Почему эти убийства начались именно тогда, весной двухтысячного года? Во-вторых, какие линии следствия были прерваны или даже не начаты из-за появления манифеста? В-третьих, почему для прикрытия реального положения дел был выбран именно такой мотив – “уничтожить алчных богачей”?

Баллард подняла бровь, явно готовясь спорить.

– Это если мы допускаем, что у него был иной мотив, кроме того, чтобы “уничтожить алчных богачей”. Вы-то привержены этой версии гораздо больше, чем я.

– Вы тоже к этому придете. По сути дела…

“Добрый Пастырь вернулся!” – прервал его нервирующий голос из телевизора над барной стойкой. Одной из мелодраматических примочек “РАМ-Ньюс” была привычка показывать в новостях известного проповедника с седой напомпадуренной шевелюрой – преподобного Эммета Пранка.

“Как сообщают надежные источники, серийный убийца, кошмар Северного Нью-Йорка, вернулся. Это чудовище вновь рыщет по мирным городкам и селам. Десять лет назад Добрый Пастырь оборвал жизнь Гарольда Блума выстрелом в голову. Позапрошлой ночью он вернулся. Вернулся в дом вдовы Гарольда, Рут. Он вошел к ней в дом посреди ночи и вонзил ей в сердце нож для колки льда. – Неестественная манера речи диктора поневоле привлекала внимание – слишком уж раздражала. – Это так… так бесчеловечно… Это уже за гранью. Простите, друзья, бывают такие моменты, когда у меня просто нет слов”.

Он удрученно покачал головой и повернулся к другой стороне разделенного пополам экрана, как будто бы телепроповедник сидел у него прямо в студии:

– Преподобный Пранк, вы всегда умеете найти нужные слова, нужный взгляд на вещи. Помогите нам. Поделитесь с нами вашим взглядом на эти ужасные события.

– Что ж, Дэн, как и любой нормальный человек, я испытываю сейчас множество чувств, от ужаса до возмущения. Но я верю, что в Божьем мироустройстве у каждого события есть смысл, каким бы ужасным оно ни казалось с нашей человеческой точки зрения. “Но, преподобный Пранк, – могут спросить меня, – какой смысл может быть у этого кошмара?” Я отвечу, что, сталкиваясь с таким большим злом, мы многое понимаем о природе зла в нашем сегодняшнем мире. Мне ясно, что в основе зверских злодеяний Доброго Пастыря, прошлых и нынешнего, – полное презрение к человеческой жизни. Это чудовище не задумывается, каково его жертвам. Они для него – былинки, которые он может разметать по своей воле. Они ничто. Дым в воздухе. Ошметки грязи. Вот урок, который преподал нам Господь. Он показывает нам истинную природу зла. Уничтожить жизнь, развеять ее, как дым в воздухе, растоптать, как ошметок грязи, – вот в чем сущность зла! Вот какой урок преподал Господь праведным, показав им дьявольские дела.

– Спасибо, сэр, – ведущий снова повернулся к камере. – Как и всегда, с мудрой речью выступил преподобный Эммет Пранк. Теперь мы прервемся и прослушаем важную информацию от хороших людей, благодаря которым РАМ продолжает существовать.

Говорящие головы сменились шумными, истеричными рекламными роликами.

– Боже, – пробормотал Гурни, взглянув на Баллард.

Она встретила его взгляд:

– Скажите еще раз, что вы не имеете с этими людьми никаких дел.

– Я не имею с этими людьми никаких дел.

Она еще какое-то время смотрела на него, потом сделала такое лицо, словно перец вызвал у нее отрыжку.

– Давайте вернемся к вашему утверждению, что некоторые пути расследования были отброшены из-за появления манифеста. У вас есть мысли, что это могли быть за пути?

– Самые очевидные. Прежде всего: cui bono? Кому могли быть выгодны, в самом прагматическом смысле слова, эти шесть убийств? Этот простой вопрос должен стоять в начале списка тех вопросов, которые отбросило следствие, когда появился манифест и убедил всех, что убийцей движет сознание своей миссии.

– Я поняла. Что еще упустили?

– Внутренние связи. Неочевидные связи между жертвами.

– Помимо мерседесов?

– Да.

Вид у Баллард был скептический.

– Тут вот в чем проблема: получается, что машины не важны. Если они не были главным критерием отбора, то выходит, что это просто совпадение. Ничего себе совпаденьице, не находите?

Это уже говорил ему Джек Хардвик. Гурни тогда не нашелся, что ответить, не нашелся и теперь.

– Что еще? – спросила она.

– Тщательное расследование каждого отдельного эпизода.

– Что это значит?

– Как только стало очевидно, что перед следствием серия убийств, расследовать стали всю серию.

– Разумеется. А как же еще…

– Я всего лишь перечисляю отброшенные нити расследования. Я не утверждаю, что их обязательно надо было принять во внимание, а только то, что они были отброшены.

– А можно пример?

– Если бы эти убийства расследовались как отдельные преступления, весь процесс пошел бы совершенно иначе. Вы не хуже меня знаете, что было бы, если бы завели дело о преднамеренном убийстве с неизвестным мотивом и неизвестным подозреваемым. Все началось бы с расследования подробностей жизни и отношений жертвы – друзья, любовники, враги, криминальные связи, судимости, вредные привычки, неудачные браки, скандальные разводы, деловые конфликты, завещания и операции с недвижимостью, долги, финансовые трудности и достижения. Иными словами, мы бы копали вглубь его жизни и искали бы, за что – или за кого – зацепиться. Но в этом деле…

– Да-да, разумеется, в этом деле ничего такого не было. Если убийца ездит по ночным дорогам и палит по одиноким “мерседесам”, вы не тратите время и деньги и не вникаете в личные дела каждой жертвы.

– Именно. Как только обнаруживается психопатология, тем более, если есть очевидный триггер вроде блестящей черной машины, в фокусе внимания остается одно: поймать преступника-психопата. А жертвы – так, детали общей картины.

Она сурово на него посмотрела.

– Скажите, вы же не предполагаете, что у Доброго Пастыря было шесть разных мотивов, которые связаны с жизнью каждой из шести жертв.

– Это было бы абсурдно, правда?

– Да. Как и идея, что шесть одинаковых машин – это совпадение.

– Мне нечего на это возразить.

– Ладно. Хватит про отброшенные варианты. Вы недавно упомянули, что вы не спите ночами, думая о таком факторе, как время. У вас есть какие-то конкретные мысли на этот счет?

– Пока что ничего конкретного. Иногда, задумавшись о том, когда именно что-то произошло, понимаешь и почему оно произошло. Кстати, раз уж вы упомянули мои бессонные ночи, я кое-что вспомнил. У Пола Меллани, сына Бруно Меллани, вероятно, будущего участника проекта Ким, есть разрешение на ношение пистолета “дезерт-игл”.

– Когда он его получил?

– У меня нет доступа к этой информации.

– Правда? – она помолчала. – Раз уж речь зашла о вашем доступе к информации, я так понимаю, он заинтересовал агента Траута.

– Я знаю. Он зря тратит время. Но спасибо, что сказали.

– Еще его заинтересовал ваш амбар.

– Откуда вы это знаете?

– Дейкер сообщил мне, что у вас сгорел амбар при очень подозрительных обстоятельствах, что следователь обнаружил вашу спрятанную канистру и что мне не нужно забывать об осторожности, сотрудничая с вами.

– И что вы из этого поняли?

– Что они вас очень не любят.

– Какое открытие!

– Думаю, накладно иметь такого врага, как Мэттью Траут.

– Волков бояться – в лес не ходить.

Баллард кивнула и почти улыбнулась. Затем достала телефон:

– Энди? Добудь мне информацию об одной лицензии на оружие… Пол Меллани… Да, того самого… На “дезерт-игл”… Мне сказали, что у него есть лицензия, но очень важно, когда он ее получил… Нужна дата первой лицензии… Да… Спасибо.

Они молча доели свои закуски и большую часть пиццы, между тем как с трех экранов орала вульгарная реклама разных реалити-шоу.

Одно шоу называлось “Американские горки”. Судя по всему, в нем четыре мужчины и четыре женщины пытались сбросить или набрать вес – или набрать, а потом сбросить – за двадцать шесть недель. Выигрывал тот, кто за это время набрал или сбросил больше всех, причем по правилам проекта все восемь участников не должны были разлучаться. Предыдущий победитель увеличил свой вес со ста тридцати до двухсот шестидесяти одного фунта, а потом снова опустился до ста двадцати девяти и заработал призы за удвоение веса и за похудение вдвое.

Пока Гурни гадал, то ли у Америки специальный патент на безмозглые СМИ, то ли это весь мир сошел с ума, ему пришла эсэмэска от Ким с просьбой проверить почту: она переслала ему запись интервью с Джими Брюстером.

Ее имя на экране телефона напомнило ему еще об одной логистической задаче. Он посмотрел на Баллард, которая как раз подзывала официанта, чтобы попросить счет.

– Я так понимаю, вы захотите отправить экземпляр письма, полученный Ким, в лабораторию в Олбани. Что ей с ним сделать?

– Где она сейчас?

– В квартире моего сына на Манхэттене.

На секунду-другую она замешкалась, словно бы подшивая этот факт к делу.

– Пусть отнесет его в отделение связи Департамента полиции Нью-Йорка на Полис-Плаза, один. Когда мы с вами вернемся в офис, я дам дополнительные инструкции.

Гурни уже собирался положить телефон в карман, когда ему пришло в голову, что Баллард может быть интересно интервью с Брюстером.

– Кстати, лейтенант, недавно Ким брала интервью у Джими Брюстера, одного из так называемых “Осиротевших”. Это тот, который…

Она кивнула.

– Который ненавидел своего отца-хирурга. Я прочитала о нем в той куче материалов, что Дейкер на меня вывалил.

– Да, это он. Так вот, Ким только что прислала мне запись своего интервью с ним. Вам она не нужна?

– Разумеется, нужна. Можете переслать прямо сейчас?

Когда они вернулись зал для совещаний, Траут, Дейкер и Холденфилд уже сидели за столом. Хотя Гурни и Баллард опоздали всего на минуту, Траут сурово покосился на часы.

– Торопитесь куда-то еще? – спросил Гурни. Его непринужденный тон и дружеская улыбка едва прикрывали враждебность.

Траут предпочел воздержаться от ответа: даже не поднял глаз и только поковырял ногтем в передних зубах.

Как только Баллард и Гурни сели, в комнату вошел Клегг и положил на стол перед лейтенантом листок бумаги. Она изучила его и заинтересованно нахмурилась.

– Значит ли это, что вы начали обзванивать и предупреждать родственников?

– Начали обзванивать, чтобы установить контакт, – сказал Клегг, – и побыстрее выяснить, с кем есть связь, а с кем нет. Тем, до кого удалось дозвониться, мы говорим, что перезвоним в течение часа и сообщим информацию, связанную с этим делом. Тех, до кого не удалось, просим перезвонить.

Баллард кивнула и снова пробежала глазами страницу.

– Согласно этому списку, вам удалось напрямую связаться с сестрой Рут Блум, которая ехала из Орегона в Аврору, с Ларри Стерном в Стоун-Ридж и с Джими Брюстером в Барквилле. А что с остальными?

– Просьбы перезвонить оставлены Эрику Стоуну, Роберте Роткер и Полу Меллани.

– У вас есть их электронные адреса?

– Я думаю, они все есть в списке Ким Коразон.

– Тогда сейчас же помимо сообщений на автоответчик разошлите письма. Каждому, с кем не будет связи в течение получаса, мы позвоним еще раз. Скажите Керли, что у нее есть пятнадцать минут, чтобы представить мне черновик. Если мы не получим ответа на второе сообщение, то разошлем патрульных по адресам проживания.

Клегг поспешно вышел из комнаты, а Баллард сделала глубокий вдох, откинулась на спинку стула и задумчиво посмотрела на Траута.

– Возвращаясь к более трудным вопросам, у вас есть соображения насчет мотива убийства Рут Блум?

– Я уже все сказал. Просто прочитайте его письмо.

– Я выучила его наизусть.

– Тогда вы знаете мотив не хуже, чем я. Выход программы “Осиротевшие” на РАМ-ТВ подействовал ему на больные нервы и заставил вспомнить о своей миссии – уничтожать богачей.

– Доктор Холденфилд? Вы с этим согласны?

Ребекка натужно кивнула.

– В общих чертах да. Если быть точнее, я бы сказала, что программа пробудила в нем прежнее негодование. Негодование прорвало плотину, которая сдерживала его эмоции последние десять лет. Ярость хлынула в прежнее русло: у него фиксация на социальной несправедливости. Результат – убийство.

– Интересная интерпретация, – сказала Баллард. – Дэйв? А как вы это видите?

– Холодность, расчет, осторожность – все в точности до наоборот. Ярости – ноль. Абсолютное рацио.

– И каков абсолютно рациональный мотив убийства Рут Блум?

– Прекратить выпуск “Осиротевших”, потому что это несет для него угрозу.

– Какую именно угрозу?

– Или что-то, что Ким может узнать, беседуя с родственниками жертв, или же что-то, что может осознать зритель, посмотрев передачу.

К Баллард вернулся ее скептицизм.

– Вы имеете в виду связь, которая может быть между жертвами? Помимо машин? Мы же обсудили, что проблема в том…

– Возможно, и не связь как таковую. Цель Ким – как она сама ее сформулировала – состоит в том, чтобы показать влияние убийства на тех, кто выжил. Возможно, в нынешней жизни родственников жертв есть что-то такое, что убийца хотел бы скрыть ото всех – что-то, что могло бы помочь его разоблачить.

Траут зевнул.

Если бы он не зевнул, Гурни, возможно, и не почувствовал бы желания добавить:

– А возможно, это убийство, вместе с объяснительным посланием – попытка укрепить всех в устоявшемся мнении о Добром Пастыре. Возможно, он пытается исключить всякую вероятность проведения того расследования, которое нужно было провести еще в самом начале.

Глаза Траута запылали яростью.

– Да откуда вы, черт возьми, знаете, что нужно было делать тогда?

– Ясно одно: вы стали рассматривать это дело именно так, как хотел Добрый Пастырь, и поступали соответствующе.

Траут резко встал.

– Лейтенант Баллард, с этого момента дело переходит в федеральное ведение. Весь этот хаос и идиотские теории, которые вы тут поощряете, не оставляют мне выбора. – Он указал на Гурни. – Этот человек здесь по вашему приглашению. Он не занимает никакой официальной должности. Он неоднократно выказывал вопиющее неуважение к нашему бюро. Вполне вероятно, он окажется подозреваемым в деле о поджоге. Кроме того, не исключено, что он имел незаконный доступ к материалам ФБР и БКР. Он был ранен в голову и, вероятно, получил физические и психические травмы, которые могут искажать его восприятие и суждения. Я отказываюсь тратить время и обсуждать что-либо с ним или в его присутствии. Я поговорю с вашим майором Форбсом о пересмотре следственных полномочий.

Дейкер тоже встал. Он явно испытывал удовлетворение.

– Мне жаль, что вы так это восприняли, – спокойно сказала Баллард. – Когда я предлагала изложить противоположные позиции, я хотела увидеть их сильные и слабые стороны. Вы не думаете, что я достигла цели?

– Мы попусту потеряли время.

– Траут прославится, – угрюмо усмехнулся Гурни. Все обернулись к нему. – Он войдет в историю ФБР как единственный специальный агент, который дважды брался за одно дело и дважды умудрился его провалить.

Не было ни прощаний, ни рукопожатий.

Уже через полминуты Гурни и Баллард остались в зале одни.

– Насколько вы уверены? – спросила она. – Насколько вы уверены, что вы правы, а все остальные – нет?

– Процентов на девяносто пять.

И только когда он произнес эти слова, его пронзило страшное сомнение. Быть на девяносто пять процентов уверенным в чем-либо в такой запутанной ситуации – это что-то маниакальное.

Он собирался было спросить Баллард, когда, по ее мнению, следствие перейдет под контроль ФБР, как вдруг в дверях появился Клегг. Глаза его были вытаращены от сознания срочного дела, какое бывает лишь у молодых копов.

Баллард посмотрела на него.

– Да, Энди?

– Новое убийство. Эрик Стоун. Прямо перед входной дверью. Ножом для колки льда в сердце. На губах пластмассовая зебра.

Глава 37

Сам поубивал бы

– Боже! – вздрогнула Мадлен. – Кто его обнаружил?

Она стояла у раковины, держа в руках капающий дуршлаг с лапшой. Гурни сидел на высоком табурете напротив. Он рассказывал о тяжелых моментах, о трудностях и конфликтах этого дня. Такие рассказы никогда не давались ему легко. Он винил в этом гены. Его отец никогда не умел признаваться, что его что-то задело, что он чувствует страх, злость или растерянность. “Слово – серебро, а молчание – золото”, – была его любимая поговорка. Вплоть до старших классов Гурни считал, что это и есть “золотое правило” морали.

И до сих пор его первым побуждением было промолчать о том, что он чувствует. Но в последнее время он стал пытаться противостоять этой привычке. Пережитое ранение сделало его особенно уязвимым к стрессу, но он обнаружил, что как будто становится легче, если поделиться мыслями и чувствами с Мадлен, – вроде напряжение спадает.

Поэтому он сидел на табурете рядом у раковины и, чувствуя неловкость, рассказывал о встречах и злоключениях прошедшего дня – и по мере сил отвечал на вопросы.

– Его нашла покупательница. Стоун зарабатывал на жизнь, выпекая печенье для местных лавочек и мини-отелей. Хозяйка одной из гостиниц пришла забрать свой заказ. Имбирное печенье. Она заметила, что парадная дверь приоткрыта. На стук Стоун не ответил, и тогда она открыла сама. А там он. Прямо как Рут Блум. Лежит на спине в прихожей. И под грудиной воткнут ножик для колки льда.

– Боже, какой ужас! И что она сделала?

– Очевидно, позвонила в полицию.

Мадлен медленно покачала головой, потом поморгала, с удивлением обнаружив, что все еще держит в руках дуршлаг. Откинула дымящуюся лапшу на блюдо.

– Так и закончился твой день в Саспарилье?

– В общем, да.

Мадлен подошла к плите и взяла сковороду, в которой тушила порезанную спаржу с грибами. Она вылила эту смесь в блюдо с лапшой и поставила в раковину пустую сковороду.

– А твой конфликт с этим Траутом – он тебя сильно тревожит?

– Сам не знаю.

– Он, похоже, осёл и лезет, куда не просят.

– Это уж точно.

– Но ты боишься, что этот осел еще и опасен?

– Можно сказать и так.

Она поставила лапшу со спаржей и грибами на стол, достала тарелки и приборы.

– На ужин только это. Если хочешь мяса, в холодильнике есть фрикадельки.

– Все отлично.

– Фрикаделек много, так что если…

– Правда же, все отлично. Замечательно. Кстати, я забыл сказать, что предложил Кайлу и Ким приехать к нам на пару дней.

– Когда?

– Сейчас. Сегодня вечером.

– Я имела в виду, когда ты это предложил?

– Я позвонил им по дороге из Саспарильи. Раз они получили это письмо по почте, значит, отправитель знает, где живет Кайл. Я подумал, что будет безопаснее…

Мадлен нахмурилась.

– “Отправитель” знает и где живем мы.

– Просто… кажется, лучше чтобы они были здесь. Вместе мы, вроде как… сила?

Несколько минут они ели молча.

Потом Мадлен отложила вилку и слегка отодвинула от себя тарелку.

Гурни поглядел на нее.

– Что-то не так?

– “Что-то не так?” – Она недоверчиво посмотрела на него. – Ты всерьез это спрашиваешь?

– Нет, я просто… Господи, сам не знаю, что я имел в виду.

– Кажется, ад разверзся, – сказала она. – Почти буквально.

– С этим не поспоришь.

– Так какой у тебя план?

Она задавала ему тот же вопрос, когда у них сожгли амбар. Сейчас этот вопрос встревожил его больше, потому что ситуация стремительно ухудшилась. Люди умирали, пронзенные в сердце ножом для льда. ФБР, казалось, было озабочено скорее тем, чтобы его очернить и запугать, чтобы обезопасить себя, а не выяснить правду. Холденфилд тоже его подставила: подбросила Трауту боеприпасов про “ранение в голову” и “психические травмы”. Баллард пока почти союзник, но Гурни знал, как недолговечен такой союз – она может решить, что в ее интересах мир с Траутом…

Но это не все. За всеми этими чудовищными подробностями и конкретными угрозами чувствовалось все более быстрое приближение зла, безликого рока, нависшего над ним, над Ким, над Кайлом, над Мадлен. Дьявол, которого ему в подвале велели не будить, проснулся и бродил по земле. А единственный “план”, который был у Гурни, – продолжать всматриваться в кусочки пазла, пытаясь сложить ускользающую картину, продолжать попытки развалить фэбээровский карточный домик, пока не развалится сам или пока защитники домика не согласятся его снести.

– У меня нет плана, – сказал он. – Но, если у тебя есть время, я хочу кое-что тебе показать.

Она посмотрела на большие настенные часы.

– У меня есть около часа, может, чуть меньше. У нас в клинике опять совещание. Что ты хочешь мне показать?

Гурни отвел Мадлен в комнату и, пока скачивался видеофайл, присланный Ким, рассказал то немногое, что знал об интервью с Джими Брюстером.

Они уселись в креслах перед экраном.

Видео началось с кадров, снятых, похоже, с пассажирского места в машине Ким, когда она подъезжала к торчащему из сугроба дорожному указателю “Тёрнуэл”. Так называлась практически пустая деревня в северных Катскильских горах, где Джими Брюстер забирал свою почту.

Сам же он, как выяснилось, проживал выше в горах, в стороне от деревни – унылой кучки ветхих домов и заброшенных магазинов. Казалось, жизнь здесь еще теплится только в баре с заляпанным окном, на заправке с одной колонкой и в блочном здании почты размером с частный гараж.

Машина Ким – а с ней и зрители – поехали дальше по раздолбанной дороге между сугробами, за которыми виднелись другие ветхие домики и деревья, с виду скорее засохшие, чем сбросившие листву на зиму. Гурни смотрел на все это и поражался, насколько эта местность отличается от Уильямстауна, где жил отец Джими. Как обратная сторона луны. Он гадал, намеренно ли сын выбрал для жизни место, столь непохожее в культурном и эстетическом плане на городок отца.

Этот вопрос мучил его все больше по мере просмотра.

Как и другой вопрос: кто снимал это видео? Вероятно, Робби Миз, значит, они ездили к Джими Брюстеру еще до разрыва.

Машина остановилась у маленького домика справа. Домик и унылые владения вокруг олицетворяли собой нарочитое презрение ко всему внешнему. Ничто в доме, от столбов, которые поддерживали провисшую крышу над покосившимся крыльцом, до двери пристройки, не стояло и не лежало под прямым углом. По опыту Гурни, такое явное пренебрежение прямыми углами обычно бывало симптомом бедности, болезни, депрессии или ментального расстройства.

Человек, открывший обшарпанную “парадную” дверь, был худым и нервным на вид, глаза его бегали. На нем были черные джинсы и рыжеватая футболка – в цвет коротко остриженных волос и бороды.

Если двадцать лет назад он был на первом курсе колледжа, значит, теперь ему было не меньше тридцати семи, но выглядел он на десять лет моложе. На футболке красовалась надпись крупными буквами: “не верь ничему”, что дополняло образ недавнего подростка.

– Входите, – сказал он, и нетерпеливо замахал им, чтобы шевелились. – Колотун дикий.

Камера проследовала за ним в дом. На спине у него было написано: “власть – отстой”.

Внутри дом оказался столь же неуютным, как и снаружи. Мебели в маленькой гостиной было минимум, и та вся обшарпанная. У одной стены стоял выцветший диванчик, у другой – маленький прямоугольный стол и три складных стула.

По обеим сторонам от дивана было по закрытой двери. В дверном проеме в конце комнаты виднелась кухня. Основным источником света было широкое окно над столом.

Камера двигалась по этой тесной комнатушке. Послышался голос Ким: “Робби, выключи, пока мы не начнем”. Но камера не выключилась: теперь она была направлена на худощавого рыжеволосого хозяина, беспокойно переминающегося с ноги на ногу. Трудно было сказать, улыбается он или корчит рожу.

– Робби. Выключи. Пожалуйста. Камеру. – Несмотря на настойчивый тон Ким, запись продлилась еще не меньше десяти секунд, и лишь затем экран погас.

Когда на экране вновь возникло изображение, Ким и Джими Брюстер сидели за столом напротив друг друга. То, под каким углом велась съемка, наводило на мысль, что Миз снимал, сидя на диване.

– Ну что ж, – сказала Ким с тем энтузиазмом, который Гурни заметил в ней еще в первый день их встречи. – Перейдем к делу. Я еще раз хочу поблагодарить вас, Джими, за согласие участвовать в этом проекте. Кстати, как лучше к вам обращаться: Джими или мистер Брюстер?

Он тряхнул головой – коротко и резко.

– Неважно. Как хотите, – и отрывисто забарабанил пальцами по столу.

– Хорошо. Если для вас это не принципиально, я буду называть вас Джими. – Как я уже объяснила вам, когда камера была выключена, этот разговор – предварительное обсуждение некоторых вопросов, о которых мы еще поговорим в более формальной…

Он вдруг перестал барабанить по столу и перебил ее:

– Вы думаете, это я его убил?

– Простите?

– Все тайком об этом гадают.

– Простите, Джими, но я не…

Он снова перебил:

– Но если бы я убил его, я должен был убить и всех остальных. Потому они меня и не арестовывают. У меня алиби на первых четверых.

– Я не знаю, что сказать, Джими. У меня и мысли не было, что вы убили…

– Жаль, что не убил.

Ким ошарашенно замолчала.

– Вы жалеете… что не убили своего отца?

– И всех остальных. Как, по-вашему, я похож на Доброго Пастыря?

– Что?

– Как вы себе представляете Доброго Пастыря?

– Я… я никогда его себе не представляла.

Брюстер снова забарабанил по столу.

– Потому что он делал свои дела в темноте?

– В темноте? Нет, я просто… Я просто никогда его себе не представляла, не знаю почему.

– Вы думаете, он чудовище?

– Внешне?

– Внешне, внутренне, в духовном плане – какая разница, как угодно. Вы думаете, он чудовище?

– Он убил шестерых человек.

– Шестерых чудовищ. Выходит, он герой, да?

– Почему вы считаете, что все его жертвы были чудовищами?

Во время этого диалога камера все приближалась, постепенно и настойчиво, словно незваный гость на цыпочках. Казалось, скоро будут видны мельчайшие морщинки на их лицах.

У Джими Брюстера дрожали веки, хотя он и не моргал.

– Все просто. Если ты можешь вышвырнуть сто тысяч баксов за тачку – за гребаную тачку! – то ты злобный кусок дерьма.

Голос у него был гневный, взволнованный и – как все в его облике – словно бы не подходил ему по возрасту. Он казался участником школьного шахматного клуба, а не человеком под сорок.

– Кусок дерьма? Так вы называете своего отца?

– Великого хирурга? Долбаного говнюка, гребущего деньги лопатой?

– Вашего отца. Вы ненавидите его так же, как и тогда?

– А моя мать, что, живее, чем тогда?

– Простите?

– Моя мать покончила с собой, наглотавшись снотворного, которое прописал ей он. Гениальный хирург. Которому взорвали гениальную башку. Знаете что? Когда мне позвонили, я трижды попросил их это повторить. Они думали, у меня шок. А это был не шок. Чистая радость. Я не мог поверить, что не сплю. Я хотел, чтобы мне повторяли это снова и снова. Это был счастливейший день в моей жизни.

Брюстер умолк и уставился на Ким. На лице его был написан восторг.

– Ага! – вскричал он. – Я вижу по глазам!

– Что видите?

– Большой вопрос.

– Какой вопрос?

– Им все задаются: а вдруг Джими Брюстер и есть Добрый Пастырь?

– Как я уже сказала, мне такое никогда не приходило в голову.

– А теперь пришло. Не врите. Вы думаете, откуда такая ненависть. Может, с такой ненавистью он и прикончил шестерых говнюков?

– Вы сказали, что у вас есть алиби. Раз у вас алиби…

Он перебил ее.

– Вы верите, что некоторые люди физически могут быть в одном месте, а духом – в другом?

– Я… я вас не совсем понимаю.

– Говорят, индийских йогов видели в двух местах одновременно. Возможно, время и пространство устроены не так, как мы думаем. Я словно бы здесь, а одновременно – где-то еще.

– Простите, Джими, я не…

– Каждую ночь в своем воображении я езжу по темным дорогам, высматривая гениальных врачей – любителей лекарств, бездушных говнюков – нахожу блестящую тачку и целюсь им между виском и ухом. Потом спускаю курок. Вспышка света с небес – белого света истины и смерти – и полбашки снесено на хер.

Теперь он барабанил по столу оживленнее и громче.

Камера взяла его лицо крупным планом. Он безумным взглядом смотрел на Ким, закусив губу, словно бы ожидая ее реакции. Камера опять показала их обоих.

Вместо ответа Ким сделала глубокий вдох и сменила тему.

– Вы учились в колледже?

Он разочарованно отпрянул:

– Да.

– Где?

– В Дартмуте.

– Какая у вас была специализация?

То ли рот его дернулся, то ли он улыбнулся:

– Основы медицины.

– Как странно.

– Почему?

– После всего, что вы сказали про своего отца, я не ожидала, что вы последуете по его стопам.

– Я и не последовал. – На этот раз рот дернулся в улыбке, хоть и недружелюбной. – Я бросил колледж за месяц до выпуска.

Ким нахмурилась.

– Просто чтобы его расстроить?

– Чтобы проверить, знает ли он о моем существовании.

– Он знал?

– Не особо. Сказал, что глупо было бросать. Как сказал бы, что глупо не закрывать окно машины в дождь. Даже не рассердился. Ему не было до меня дела, зачем сердиться. Он всегда был чертовски спокоен. Видели бы вы, как чертовски спокоен он был на маминых похоронах.

– Вы так и не окончили колледж, потратив на обучение много его денег. Это его тоже не заботило?

– Он по пять дней в неделю проводил в операционной, по восемь часов в день. Этот сукин сын мог за две недели заработать мне на четыре года в Дартмуте. Моя комната, питание и обучение были для него гребаной пылинкой. Как и моя мама. Как и я сам. Тачки заботили его больше, чем мы.

Ким молчала. Она скрестила пальцы в замок и поднесла их к губам, словно борясь с каким-то сильным чувством. Молчание затягивалось. Наконец она откашлялась.

– Как вы живете?

Он издал резкий смешок:

– А как все живут?

– Я имела в виду, чем вы зарабатываете на жизнь?

– Вы сейчас иронизируете?

– Я вас не понимаю.

– Вы думаете, я живу на деньги, которые он мне оставил. Вы думаете, что те деньги, которые я якобы ненавижу, меня кормят. Вы думаете: “Какой мерзкий лицемер!” Вы думаете, я такой же, как он, и на самом деле мне нужно только бабло.

– Я ничего такого не думаю. Я просто спросила.

Он издал еще один резкий смешок.

– Репортер – и просто спросила? Это как черт с добрым сердцем. Или как хирург с душой. Да. Конечно. Просто спросила.

– Думайте, что хотите, Джими. Вы можете мне ответить?

– Ага. Теперь я вижу, что вам надо. Вам надо знать, как мы все устроились. В плане наследства. Сколько мы получили? Вам ведь этого надо?

– Мне нужно все, что вы захотите мне сказать.

– То есть что я захочу сказать вам про деньги. Ведь именно это интересует ваших гребаных телезрителей. Финансовая порнография. Хорошо. Отлично. Поговорим о бабках. Жестче всех попал бухгалтер: все досталось его сестрице, у нее ж детки ненормальные. Еще был горе-пекарь – этот унаследовал мамочкины долги. Няшка жена юриста неплохо устроилась: ей досталась пара-тройка миллионов, так как у мужа было до хренищи разных страховок. Таким вот дерьмом они и делились на своей группе поддержки. Вам это дерьмо и нужно?

– Мне нужно все, что вы захотите мне сказать.

– Ах, ну да. Отлично. Ларри Стерну досталась от папаши-дантиста фабрика красоты, которая, я уверен, приносит миллионы. Роберта, жуткая тетка с жуткими псами, получила многомиллионный сортирный бизнес папаши-потаскуна. Ну и я, конечно. Когда мой загребущий папаша схлопотал пулю, у него был брокерский счет в “Фиделити-инвестментс” на двенадцать лямов с хвостиком. И если вашим телезрителям-правдолюбам нужны последние новости, теперь этот счет оформлен на меня и на нем около семнадцати миллионов. Что, конечно же, порождает вопросы. “Если у сынка Брюстера такая адова туча денег, почему он живет в этой вонючей дыре?” Ответ прост. Догадаетесь сами?

– Нет, Джими, не догадаюсь.

– Догадались бы, если б подумали, но так и быть, скажу. Я сберегаю все до цента, чтобы отдать Доброму Пастырю, если его когда-нибудь поймают.

– Вы хотите отдать деньги вашего отца его убийце?

– Каждый гребаный цент. Неплохой бюджет на адвокатов, правда?

Глава 38

Душитель из Уайт-Маунтин

Видео продолжалось еще десять или пятнадцать минут, но ничего столь же впечатляющего, как слова о судьбе наследства доктора Джеймса Брюстера, сказано не было. Они вкратце обсудили нынешний источник дохода Джими – небольшую фирму, занимающуюся веб-дизайном и электронным консалтингом, – затем интервью постепенно сошло на нет. В конце Ким с серьезным выражением лица попрощалась с Джими и пообещала, что скоро снова с ним свяжется.

– Боже, – произнес Гурни, выключив компьютер и откинувшись в кресле.

Мадлен вздохнула.

– Такое сильное чувство вины.

Гурни с удивлением посмотрел на нее.

– Вины?

– Он ненавидел своего отца, вероятно, желал ему смерти. Возможно, желал даже, чтобы его убили. А потом его и правда убили. И от этого никуда не деться.

– Даже если он тут ни при чем… – Гурни размышлял вслух.

– Но он при чем. Его мечты стали явью, и никуда не деться от того, что это были его мечты. Он получил то, что хотел.

– В этом видео я увидел скорее гнев, чем вину.

– Гнев переживать не так больно, как вину.

– А можно выбрать?

Мадлен посмотрела на него долгим взглядом и только потом ответила:

– Если сфокусироваться на том, что твой отец вел себя ужасно и заслужил смерть, тогда можно застрять в своем гневе и не чувствовать вины за то, что желал ему этой смерти.

У Гурни возникло неприятное чувство, что она говорит не только о Джими Брюстере, но и о его собственных трудных отношениях с отцом, который в детстве его не замечал и которого он сам перестал замечать, когда вырос. Но это была такая проблемная область, что ему не хотелось в нее углубляться. В этих отцовско-сыновьих отношениях того и гляди завязнешь, как в болоте.

В самом деле, фокус – всему голова. А новые вопросы требовали новых действий. И он пошел на кухню за телефоном.

Он переслал видео лейтенанту Баллард еще во время ланча. Наверняка она не сдержала любопытства и уже его посмотрела. Странно, что она не позвонила, чтобы его обсудить. Или не странно, учитывая напряженность ситуации. И неустойчивость симпатий и предпочтений. Наверное, стоит ей позвонить – проверить, не переменился ли ветер. Хотя, возможно, разумнее подождать, пока она не позвонит сама.

От необходимости делать выбор его избавил взгляд в окно: на холме, за руинами амбара, показалась красная “миата” Ким, а за ней – мотоцикл Кайла.

Когда они подъезжали к дому, “миата” с грохотом провалилась колесом в сурковую норку. Но когда Ким припарковалась и вышла из машины, по ее лицу было понятно, что это происшествие ее не волнует. В выражении ее глаз и напряженных губ читалась тревога – и тревожила ее явно не задняя ось. Та же тревога чувствовалась в том, как мрачно, с подчеркнутой тщательностью Кайл устанавливал мотоцикл на подножку.

Ким подошла к Гурни и закусила губу, словно силясь не заплакать.

– Простите, что я так разнылась.

– Все в порядке.

– Я не понимаю, что происходит. – Она была похожа на испуганного ребенка, пытающегося найти оправдание проступку, который тяжело осознать.

Кайл стоял у нее за спиной: его собственное беспокойство таилось в плотно сжатых губах.

Гурни улыбнулся – насколько мог, тепло:

– Пойдемте в дом.

Когда они вошли в кухню из прихожей, с другой стороны вошла Мадлен. На ней был, как сказал бы Гурни, “костюм для клиники” – темно-коричневые брюки и бежевый пиджак – образ гораздо более строгий и официальный, чем обычно, без кислотных тонов.

Она слегка улыбнулась Ким и Кайлу.

– Если вы голодные, покопайтесь в холодильнике и в кладовке.

Она подошла к буфету и взяла большую сумку, с которой обычно ходила. На сумке был изображен симпатичный козлик, а вокруг него надпись: “Поддержим местных фермеров”.

– Я вернусь через два часа, – сказала она, уходя.

– Осторожнее там, – отозвался Гурни ей вслед.

Затем посмотрел на Ким и Кайла. Видно было, что они устали, взвинчены и напуганы.

– Как он узнал? – очевидно, этот вопрос так мучил Ким, что ей не пришло в голову сформулировать его яснее.

– В смысле как Добрый Пастырь узнал, что тебе можно послать письмо на адрес Кайла?

Она торопливо кивнула.

– Я не могу думать о том, как он следил за нами, шел по следу. Это слишком жутко. – Она потерла руки, словно пытаясь согреться.

– Не более жутко, чем та аудиозапись, или капли крови на кухне, или нож в подвале.

– Но это все Робби… Придурок Робби… А здесь… убийца… он убил Рути… и Эрика… ножами для льда! Господи… Неужели он убьет всех, с кем я беседовала?

– Надеюсь, что нет. Но сейчас не мешало затопить печку. Когда солнце садится, здесь становится совсем холодно.

– Я разожгу, – сказал Кайл, очевидно, отчаянно желавший сделать что-нибудь полезное.

– Спасибо. Ким, почему бы тебе не сесть в кресло у печки и не постараться успокоиться? Там есть шерстяное одеяло. А я сделаю нам всем кофе.

Через десять минут Гурни, Ким и Кайл сидели у печки. Успокаивающий запах вишневых поленьев, красновато-желтые всполохи огня в железной печурке и дымящиеся кружки с кофе в руках придавали уверенности, словно намекали, что и у хаоса пожалуй есть границы.

– Я почти уверен, что по дороге в город нас никто не преследовал, – сказал Кайл. – И точно знаю, что никто не ехал за нами сегодня.

– Откуда ты знаешь? – казалось, Ким не столько хотела поспорить, сколько надеялась, что ее убедят.

– Я все время ехал за тобой, иногда совсем близко, иногда на каком-то расстоянии. И наблюдал. Если бы нас кто-нибудь преследовал, я бы его увидел. А когда в Роскоу мы съехали с семнадцатого шоссе, на дороге вообще не было никакого транспорта.

Это объяснение лишь слегка успокоило Ким. В голове у Гурни, впрочем, возникли другие объяснения, но о них он предпочел промолчать, по крайней мере пока, иначе Ким стало бы только хуже.

– Вы упомянули Робби Миза, – сказал Гурни. – Я тут подумал… он много общался с Джими Брюстером?

– Не очень.

– Это он снимал видео, которое вы мне переслали?

– Он, но оказалось, что Робби и Джими – это плохое сочетание. Тут и стало понятно, что Робби неадекватен.

– То есть?

– Чем больше Робби общался с участниками моего проекта, тем больше он жаждал их одобрения. Тогда я впервые увидела в нем эту сторону. Увидела, какой он подлиза, как жаден до денег. Я думаю, Джими тоже это разглядел. А как раз это он и ненавидел.

– К кому Робби подлизывался?

– Да практически ко всем. К Эрику Стоуну, пока не обнаружил, что все имущество Эрика перезаложено втридорога. Потом к Рути – она была уязвима, а денег у нее было достаточно. – Ким покачала головой. – Такой липкий маленький мерзавец, и так хорошо это скрывал первые несколько месяцев.

Гурни ждал. Она глубоко вздохнула и продолжила:

– Еще была Роберта – сантехника отца приносит ей море денег. Ее уязвимой не назовешь, скорее грозной, но Робби все равно ей названивал. А еще Ларри, тоже богач, благодаря своей косметической стоматологии. Но Ларри, я думаю, видел Робби насквозь, видел, как он жаждет внимания, возможно, даже жалел его. Но зачем об этом говорить? Это не Робби убил Рути и Эрика. Он на такое не способен. Он мерзавец, но не такого рода. Так что какая разница?

У Гурни не было ответа, но от необходимости отвечать его избавил звонок мобильного. Должно быть, подумал он, лейтенант Баллард звонит поделиться впечатлением от интервью с Брюстером. Гурни поглядел на экран: Хардвик.

– Дэйви, малыш, если ты еще не в курсе, ты в феерической жопе.

– На меня кто-то пожаловался?

– Пожаловался? Ну если пришить тяжкое преступление и отдать на растерзание уголовному суду – это пожаловаться, то да, пожаловался.

– Трауту не дает покоя мой амбар?

– Официально это дело ведет отделение БКР по поджогам, но ФБР им очень интересуется. Предлагает всяческую помощь в расследовании твоих финансовых обстоятельств: вдруг ты в затруднительном положении и тебе кстати пришлись бы страховые деньги? Мало ли – проигрался, или проблемы с кредитом, или со здоровьем, или что в личной жизни.

– Подонок, – отозвался Гурни, большими шагами ходя вокруг стола.

– А хрен ли ты думал? Угрожаешь спустить с него штаны на людях, а он, думаешь, ноль реакции?

– Меня поразила не его реакция. А то, как мало остается времени.

– Раз уж зашла речь, то скоро ты уже обнаружишь свою сокровенную истину или так и будешь всех троллить?

– Ты так говоришь, как будто я ищу в этом деле того, чего там нет.

– Нет, не говорю. Просто спрашиваю, приблизился ли ты к разгадке, какой бы она ни была.

– Это я пойму, только когда узнаю разгадку. Кстати, а что ты знаешь о душителе из Уайт-Маунтин?

Хардвик немного помолчал.

– Это старая история, да? Пятнадцать лет назад? В Нью-Гэмпшире?

– Скорее даже двадцать лет назад. В Хановере и окрестностях.

– Ага. Что-то припоминаю. Пять или шесть женщин задушены шелковым шарфом за небольшой промежуток времени. А зачем тебе это?

– Одна из жертв душителя была девушкой сына одной из жертв Доброго Пастыря. Училась на выпускном курсе в Дартмуте. И так получилось, что сын другой жертвы Доброго Пастыря тогда учился на первом курсе.

– Э… Девушка… сына… жертвы… старшекурсница… первокурсник?.. О ком мы говорим-то?

– Старшекурсницу из Дартмута, по совпадению девушку Ларри Стерна, задушил маньяк, а Джими Брюстер учился в это время там же на первом курсе.

Снова повисло молчание. Гурни почти уже видел, как мигает калькулятор в голове Хардвика. Наконец Хардвик откашлялся.

– То есть ты предлагаешь мне увидеть в этом смысл? Какой на хрен смысл? Есть две семьи на северо-востоке, в каждой в двухтысячном году кого-то застрелил Пастырь. И так получилось, что за десять лет до того, в девяностом году, сын одного из убитых учился в одном из университетов Лиги плюща, когда девушку сына другого убитого задушил маньяк. Я согласен, тут есть что-то странное, но, по-моему, совпадения часто кажутся странными. Я не вижу тут никакого смысла. Ты что, думаешь, что Джими Брюстер и был душителем из Уайт-Маунтин?

– У меня нет причин так думать. Но просто на всякий случай: не мог бы ты проверить базы Информационной службы, если они еще доступны, и раскопать основные факты?

– Какого рода?

– Прежде всего modus operandi, профили жертв, какие-то зацепки, все, что каким-то образом связано с Брюстером.

– Например?

– Ну для начала нас интересует следователь, который вел дело, и возникало ли в расследовании хоть раз имя Брюстера.

Вновь повисло молчание – на этот раз самое долгое.

– Ты меня слышишь, Джек?

– Слышу. И думаю, какой геморрой эти твои маленькие просьбы.

– Я знаю.

– Ты вообще видишь свет в конце тоннеля?

– Я уже сказал, у меня очень мало времени. Так что конец тоннеля я вижу. Вопрос, что там в конце. У меня есть, наверное, еще день.

– Чтобы что?

– Чтобы все распутать. Или это дело меня окончательно раздавит.

Хардвик опять замолчал, но уже не так надолго. Потом чихнул и высморкался.

– Дело Доброго Пастыря не раскрыли за десять лет. Ты собираешься раскрыть его за сутки?

– Думаю, у меня нет выбора. Кстати, Джими Брюстер сказал Ким, что в деле Доброго Пастыря у него алиби. Ты случайно не помнишь какое?

Хардвик снова высморкался.

– Такое не забудешь. Когда убили Брюстера, нашему отделению в последний раз пришлось доставлять оповещение о смерти. Доктора застрелили в Массачусетсе, но сын его жил здесь, поэтому мы и занялись оповещением, а потом пришло ФБР и взяло расследование в свои руки.

– И что там трудно забыть?

– Что алиби Джими было больше похоже на мотив, по крайней мере в случае с его отцом. Джими тогда сидел под арестом, его взяли с ЛСД, а выйти под залог он не мог – отец отказался ему помогать, пусть, мол, посидит пару недель. В итоге залог внесла бывшая девушка Джими, и он вышел из тюрьмы – пылая от ярости – где-то за три часа до убийства отца.

– Он проходил подозреваемым?

– По-настоящему нет. Медэкспертиза показала, что доктора Брюстера убили в точности так же, как остальных. А Джими не мог скопировать детали убийства, потому что на тот момент они еще не были обнародованы.

– Значит, Джими сбрасываем со счетов.

– Похоже, что да. Даже жаль. Он так подходит под твое описание из списка.

– Под какое?

– Ты там спрашиваешь, все ли жертвы Доброго Пастыря были одинаково важны. Так вот, если бы Джими мог убить их всех, то по-настоящему важен для него был бы только отец, другие люди попали бы под горячую руку – они ездили на таких же машинах, как его отец, что делало их для его извращенного ума столь же презренными, столь же достойными расправы. Жертвы-двойники. Виновные в том, что ассоциируются с отцом. – Он замолчал. – Да ну на хрен. Что это я. Очередное психоблудие.

Глава 39

Кровь и тени

Мадлен вернулась с собрания в клинике выжатая как лимон, возмущенная и вся в своих мыслях. Обронив пару замечаний о том, какое зло бюрократия, она направилась в спальню с “Войной и миром” под мышкой.

Вскоре Ким сказала, что хочет как следует отдохнуть перед встречей с Руди Гетцем, откланялась и тоже пошла к себе.

Следом за ней ушел и Кайл.

Когда Гурни услышал, как Мадлен выключает ночник, он закрыл заслонку печи, проверил, заперты ли окна и двери, вымыл несколько стаканов, которые нашел в раковине, и, поняв, что зевает, тоже решил ложиться.

Но он был так измотан и перевозбужден, что сон никак не шел. Гурни добился лишь того, что в голове стали кружиться бесчисленные детали дела Доброго Пастыря, вне всякой связи с реальностью.

Ноги у него мерзли и одновременно потели. Гурни хотел было надеть теплые носки, но так и не заставил себя вылезти из кровати. Он понуро глядел в большое незанавешенное окно спальни и вдруг заметил, что в серебряном свете луны пастбище фосфорисцирует, как дохлая рыба.

Не в силах прогнать беспокойство, он встал и оделся. Затем вышел из спальни и уселся в кресле у печки. Печка, по крайней мере, грела, и это было приятно. На решетке тлели красные угольки. Сидя он как будто лучше структурировал мысли: в таком положении лучше думалось.

Что он знал наверняка?

Что Добрый Пастырь умен, невозмутим перед лицом опасности и склонен максимально избегать риска. Его план всегда продуман, исполнение безупречно. Человеческая жизнь ничего для него не значит. Он непреклонен в своем желании не допустить “Осиротевших” на экраны. И одинаково ловко управляется с огромным пистолетом и с ножичком для колки льда.

Гурни решил сосредоточиться на стремлении избегать риска. Может быть, здесь собака и зарыта? Это стремление обнаруживало себя во множестве деталей. Например, в том, как тщательно преступник выбирал идеальное место для нападения, особенно левые повороты, чтобы избежать столкновения после выстрела, как избавлялся от каждого пистолета после использования, как выбрал место для стоянки перед убийством Рут, руководствуясь безопасностью, а не удобством, сколько времени и сил потратил, чтобы запутать следы, начиная от манифеста и кончая постом на странице Рут.

Этот человек решил обезопасить себя любой ценой.

Ценой времени, денег и человеческих жизней.

Тут вставал интересный вопрос: какие еще техники он использовал, чтобы обезопасить себя и уменьшить риск? Помимо тех, которые уже известны? Иначе говоря, с какими еще рисками он сталкивался и как именно старался себя обезопасить?

Нужно было представить себя в шкуре Доброго Пастыря.

Гурни задумался: о чем бы он беспокоился, если бы собирался застрелить кого-то ночью в машине на безлюдной дороге? В голову сразу пришло: а вдруг он промахнется? И если предполагаемая жертва случайно разглядит номер его машины? Возможно, и не разглядит, но такая вероятность обеспокоила бы преступника, не желающего рисковать.

Профессиональные уголовники часто пользовались машинами в угоне, но держать у себя угнанную машину и ездить на ней три недели, когда об угоне уже давно заявили и она внесена в полицейские базы, – стратегия совсем не безопасная. С другой стороны, каждый раз угонять новую машину – тоже подставляться. Такой сценарий не понравился бы Доброму Пастырю.

Так что бы он сделал?

Возможно, частично залепил бы грязью номерной знак? Это, конечно, нарушение, но риск от него был очень мал по сравнению с тем риском, которого оно позволяло избежать.

О чем еще мог беспокоиться Добрый Пастырь?

Гурни вдруг осознал, что смотрит на угольки в печи, не в силах сосредоточиться. Он встал с кресла, зажег торшер и пошел сделать себе кофе. Он уже давно понял, что решить проблему можно только одним способом – отвлечься на что-нибудь другое. Тогда мозг, не чувствуя лишнего давления, зачастую сам находит разгадку. Как сказал некогда его сосед, коренной делавэрец: “Собака не поймает кролика, пока не спустишь ее с поводка”.

Значит, надо заняться чем-то новым. Или забытым старым.

Например, ему стало не по себе, когда Кайл уверял, что никто не следовал за ним и Ким ни в город, ни на обратном пути. Тогда Гурни решил промолчать, но этот вопрос его тревожил, и теперь пришло время разобраться. Он вынул из ящика буфета три фонарика, включил по очереди каждый и выбрал тот, у которого батарейки были свежее. Потом пошел в прихожую, надел заляпанную краской рабочую куртку, зажег свет над боковой дверью и вышел на улицу.

На улице было не то что прохладно – холодно. По мерзлой траве он подошел к машине Ким и проверил дорожный просвет. Тот оказался маловат для того, что задумал Гурни, и он вернулся в дом за ключами.

Ключи нашлись в сумочке Ким на кофейном столике у печки.

Гурни снова вышел на улицу, пошел в гараж для трактора и достал пару небольших металлических пандусов, которые использовал для замены лезвий на косилке. Он установил пандусы перед колесами “миаты”, въехал на них, так что передний край машины оказался приподнят еще на восемь дюймов, и дернул ручник. Затем он снова лег на мерзлую траву и осветил днище приподнятой машины фонариком.

Вскоре его подозрение и опасение подтвердилось: к передней части рамы магнитом была прикреплена черная металлическая коробочка размером не больше пачки сигарет. Из коробочки к аккумулятору “миаты” тянулся провод.

Гурни вылез из-под машины, съехал с пандуса, вернулся в дом и вернул ключи Ким в сумочку.

Он задумался. Не то чтобы GPS-маячок, позволяющий следить за перемещением “миаты”, кардинально менял дело, но все-таки это была новость. А еще нужно было решить, оставлять его на месте или нет.

Он начал взвешивать за и против, а в голове тем временем теснились другие вопросы. Гурни решил хоть на время избавиться от них, взял телефон и позвонил.

Было уже полдвенадцатого: мало шансов, что Хардвик возьмет трубку, но Гурни мог оставить сообщение и тем самым разгрузить мозг. Как он и ожидал, ответил только автоответчик.

“Привет, Джек, у меня опять геморройные вопросы. Есть ли какая-нибудь незасекреченная государственная база, где хранятся сведения о дорожных штрафах десятилетней давности? Особенно меня интересуют штрафы за неразличимый номер, выписанные в северных округах штата в период преступлений Доброго Пастыря. И еще, никаких новых сведений о душителе из Уайт-Маунтин?”

Положив трубку, Гурни снова стал думать о маячке: он был подключен к аккумулятору автомобиля, а не работал на собственной батарейке с ограниченным сроком эксплуатации – значит, установить его могли еще давно. Вопрос в том, когда именно он был установлен, зачем и кем? Без сомнения, тем же человеком, который установил жучки в квартире Ким. Может быть, это ее сумасшедший бывший бойфренд, но Гурни почему-то казалось, что не все так просто.

На самом деле не исключено, что…

Гурни снова надел куртку и вышел из дома.

Он передвинул пандус к своему “аутбеку”. Потом вспомнил, что забыл фонарик и ключи от машины, сходил за ними и повторил ту же процедуру, что и с “миатой”.

Отчасти ожидая увидеть похожее устройство, он тщательно осмотрел переднее шасси, но ничего не нашел. Затем открыл капот и осмотрел моторный отсек. Снова ничего. Проследил, какие провода идут от аккумулятора: ничего лишнего.

Просто на всякий случай он поставил пандус позади машины и заехал на него задними колесами. Затем залез под машину и посветил фонариком.

И вот, пожалуйста. Еще одна черная коробочка, побольше первой, на батарейке, была примагничена к поддерживающей планке бампера. Марка и другие надписи на боку этого устройства свидетельствовали, что оно произведено там же, что и маячок на машине Ким, и в целом сходно с ним, только имеет самостоятельный источник питания.

Объяснить это различие можно было по-разному. Одна из самых очевидных причин – время, необходимое для установки: проводное устройство устанавливается не меньше часа, а беспроводное – почти мгновенно. При прочих равных проводное было предпочтительнее, и, вероятно, тому, кто его устанавливал, важнее была машина Ким, чем Гурни. Что опять, конечно же, наводило на мысли о Мизе.

Уже перевалило за полночь, но о сне не могло быть и речи. Гурни достал из ящика стола в комнате блокнот и ручку и снова полежал под каждой из машин, переписывая сведения, напечатанные на боку каждого устройства, чтобы потом найти на сайте производителя их технические характеристики. Все GPS-маячки работали в целом одинаково, передавая координаты, которые могли отображаться в виде значка на карте, и карту эту можно было видеть через соответствующее приложение буквально с любого компьютера с интернет-подключением. Цена устройства зависела от дальности передачи, точности в определении места, удобства программного обеспечения и точности в определении времени. Технология, даже в весьма совершенном ее изводе, была совсем не дорогой, а значит, доступной почти каждому.

Вылезая во второй раз за ночь из-под “миаты”, Гурни ощутил какую-то вибрацию в правом ребре и испугался. Он на автомате связал эту дрожь с тем, чем занимался в тот момент, и решил, что ее вызвал маячок. Но через секунду он осознал, что это вибрирует его телефон: Гурни поставил его на беззвучный режим, чтобы не перебудить всех в доме, если Хардвик перезвонит.

Он вылез из-под машины, поднялся на ноги, вынул телефон из кармана и увидел на экране имя Хардвика.

– Быстро же ты, – сказал Гурни.

– Что? Какое на хрен быстро?

– Быстро же ты нашел ответы на мои вопросы.

– Какие еще вопросы?

– Проверь автоответчик.

– Я посреди ночи автоответчик не проверяю. Я по другому поводу.

У Гурни возникло что-то вроде предчувствия. А может быть, он достаточно хорошо знал интонации Хардвика, чтобы услышать в них весть о смерти. Он слушал и ждал.

– Лила Стерн. Жена дантиста. На полу в прихожей. Ножом для льда в сердце. Трое теперь, шестеро тогда. Всего девять. И конца-краю не видно. Подумал, ты захочешь узнать. Никто ж не удосужится тебе сказать.

– Господи. Воскресенье, понедельник, вторник. Каждую ночь.

– Так кто же следующий? Ваши ставки на среду? – Хардвик снова сменил тон – и цинизм его интонаций корябнул Гурни, будто ногтем по классной доске.

Он понимал, что в полиции не обойтись без черного юмора, но Хардвик зло шутил и там, где можно было обойтись. Отчасти поэтому Гурни так на него реагировал, хотя тут было что-то еще: на каком-то глубинном уровне Хардвик напоминал ему отца.

– Спасибо за информацию, Джек.

– Ну, на то и нужны друзья.

Гурни вернулся в дом и остановился посреди кухни, пытаясь как-то переварить все сведения, свалившиеся на него за последний час. Он стоял рядом с буфетом. Свет был включен, и потому не было видно, что происходит снаружи. Гурни выключил свет. Луна была почти полной – самую малость ущербный диск. Ее света хватало, чтобы посеребрить траву и придать отчетливости черным силуэтам деревьев. Гурни прищурился и как будто различил даже хвойную бахрому тсуговых веточек.

Вдруг ему показалось, что там что-то движется. Он затаил дыхание и наклонился поближе к окну. Облокотился о буфет и тут вскрикнул, ощутив острую боль в правом запястье. Еще не успев посмотреть, он понял, что случайно положил руку на острый как бритва наконечник стрелы, что лежала на буфете уже неделю. Наконечник глубоко вошел ему в руку. Когда Гурни включил свет, по его раскрытой ладони на пол капала кровь.

Глава 40

Увидеть факты

Не в силах заснуть, несмотря на крайнюю усталость, Гурни сидел за столом в полутемной кухне и глядел в окно на восточный хребет. По небу расползался болезненно бледный рассвет, похожий на болезненное состояние его ума.

Ночью Мадлен, проснувшись от его крика, отвезла его в медпункт Уолнат-Кроссинга.

Она просидела с ним в медпункте четыре часа, хотя на самом деле они обернулись бы меньше чем за час, если бы в медпункт не приехали три скорые с пострадавшими в трагикомической аварии. Пьяный водитель сшиб билборд, и тот послужил трамплином для мчащегося мотоцикла, так что он взлетел и приземлился на капот встречной машины. По крайней мере, так об этом рассказывали друг другу врачи выездной бригады и отделения неотложной помощи, стоя рядом с боксом, где Гурни ожидал перевязки.

Не прошло и недели, а он уже снова в медпункте. Что само по себе не радовало.

Он видел, что Мадлен бросает на него взволнованные взгляды – и по дороге в медпункт, и во время ожидания, и на обратном пути, но они почти ни о чем не говорили. А если и говорили, то о боли в руке, о дорожном происшествии и о том, чтобы убрать чертову стрелу куда подальше.

Гурни было о чем рассказать помимо этого – возможно, и нужно было рассказать. О маячке в машине Ким. О маячке в его собственной машине. О новом убийстве. Но обо всем этом он молчал.

Свое молчание он объяснял нежеланием расстраивать Мадлен. Но какой-то голос в голове возражал: на самом деле он хотел избежать споров и тем самым не связывать себе руки. Он решил, что скрывает правду только до времени, не лжет, а просто оттягивает признание.

Они вернулись домой за полчаса до рассвета, и Мадлен пошла спать с тем же встревоженным выражением лица, которое Гурни то и дело видел у нее в эту ночь. Не в силах заснуть из-за перевозбуждения, Гурни сел за стол и стал думать, что означают для него события, о которых он решил не говорить, и в первую очередь – новое звено в цепочке убийств.

Он знал, что есть разные способы поймать убийцу, но мало какие подходят, если убийца умен и владеет собой. А Добрый Пастырь был, возможно, самым умным и хладнокровным из убийц.

Оставался единственный способ его вычислить – масштабная организованная операция правоохранительных органов. Нужно было заново и скрупулезно пересмотреть все первоначальное дело. Привлечь огромное число сотрудников. Добиться разрешения начать все с чистого листа. Но в нынешних обстоятельствах на это нечего было надеяться. Ни ФБР, ни полиция не способны были свернуть со старой колеи на верный путь. Ведь они сами укатывали эту колею целых десять лет.

Так что же делать?

Поруганный и оплеванный, подозреваемый в мошенничестве, с клеймом ПТСР на лбу, что, черт возьми, мог он сделать?

Ничего не приходило в голову.

Ничего, кроме глупого афоризма:

“Играй теми картами, что есть”.

Какими на хрен картами?

Большинство его карт – сущий мусор. Или же в сложившихся обстоятельствах их не разыграешь.

И все же у него был туз в рукаве.

Может, он принесет ему выигрыш, а может, наоборот.

В утреннем тумане всходило солнце. Оно не успело еще толком подняться, как зазвонил телефон. Гурни встал из-за стола и прошел в комнату. Звонили из клиники, просили Мадлен.

Гурни думал было отнести трубку в спальню, но тут Мадлен, в пижаме, показалась в дверях комнаты и протянула руку за телефоном, будто бы ожидала этого звонка.

Она взглянула на экран, потом ответила приятным деловым тоном, который так никак не вязался с ее сонным лицом.

– Доброе утро, это Мадлен.

Потом долго слушала что-то – видимо, какое-то объяснение. Гурни за это время сходил на кухню и заправил кофемашину.

Голос Мадлен прозвучал еще только раз, под самый конец разговора, и Гурни разобрал лишь несколько слов. Кажется, она на что-то согласилась. Через несколько секунд она вошла в кухню, и в глазах ее было вчерашнее беспокойство.

– Как твоя рука?

Лидокаин, которым его обезболили, прежде чем наложить девять швов, больше не действовал, и ладонь у запястья пульсировала от боли.

– Ничего, – сказал он. – О чем тебя просят в этот раз?

Она не ответила.

– Держи руку поднятой. Как доктор велел.

– Хорошо, – Гурни поднял руку на несколько дюймов над разделочным столом, у которого он ждал, пока сварится кофе. – У них что, новый суицид? – спросил он с излишней веселостью.

– Вчера вечером уволилась Кэрол Квилти. Нужно ее заменить.

– Во сколько?

– Чем скорее, тем лучше. Я сейчас в душ, перекушу и поеду. Ты сам тут справишься?

– Конечно.

Она нахмурилась и показала на руку.

– Выше.

Он поднял руку на уровень глаз.

Мадлен вздохнула, подмигнула ему – мол, молодец – и отправилась в душ.

Он в тысячный раз подивился ее жизнерадостности, неизменной способности принимать реальность, что бы та ни готовила, и оставаться оптимистичной – гораздо более оптимистичной, чем он.

Мадлен принимала жизнь такой, какая она есть, и делала что могла.

Она играла теми картами, которые у нее были.

Тут Гурни вновь вспомнил о тузе в рукаве.

Что бы из этого ни вышло, надо его использовать. Пока не кончилась игра.

Он смутно предчувствовал, что ничего хорошего не выйдет. Но был лишь один способ это проверить.

Разыграть туза – значило использовать прослушивающие устройства в квартире Ким. Возможно, их установил сам Добрый Пастырь, и возможно, он все еще прослушивал записи. Если оба эти предположения были верны – а это был большой вопрос, – то жучки становились средством связи. Средством общения с убийцей. Через них можно было передать послание.

Но каким должно быть это послание?

Такой простой вопрос – и бесконечное множество ответов.

И среди них нужно было найти правильный.

Вскоре после ухода Мадлен домашний телефон снова зазвонил. Это был Хардвик. Скрипучий голос произнес: “Проверь онлайн архивы газеты «Манчестер Юнион Лидер». Они в девяносто первом писали про Душителя. Там этого дерьма навалом. Ну все, пока, я пошел срать. Осторожней там”.

Хардвик умел изящно попрощаться.

Гурни сел за компьютер и целый час читал архивы не только “Юнион Лидера”, но и других газет Новой Англии, которые много писали о Душителе.

За два месяца было совершено пять нападений, все со смертельным исходом. Все жертвы были женщины, и всех их убийца задушил белыми шелковым шарфами, которые оставлял у них на шее. Сходства между жертвами казались скорее совпадением, чем свидетельством каких-либо связей между ними. Три женщины жили одни и были убиты у себя дома. Две другие допоздна задерживались на работе в безлюдной местности. Одну задушили на неосвещенной парковке позади магазина рукоделия, которым она управляла, другую на такой же парковке за собственной цветочной лавочкой. Все пять нападений произошли в радиусе пяти километров от Хановера, где располагается Дартмутский колледж.

Хотя в серийных удушениях женщин нередко прослеживается сексуальный мотив, в данном случае на жертвах не было следов изнасилования или надругательства. Обобщенный “портрет жертвы” показался Гурни очень странным. Собственно, и портрета никакого не было. Единственное сходство всех жертв состояло в том, что они все были миниатюрными. Но на этом сходство заканчивалось. Они по-разному одевались, носили разные прически. Социальный состав тоже был весьма пестрым: дартмутская студентка (на тот момент девушка Ларри Стерна), две хозяйки магазинов, буфетчица из местной начальной школы и психиатр. Возраст их тоже варьировался: от двадцати одного до семидесяти одного года. Дартмутская студентка была блондинка англосаксонской внешности. Психиатр на пенсии – седовласая афроамериканка. Гурни редко встречал такой разброс среди жертв серийного убийцы. Сложно было понять, на чем маньяк повернут – что так привлекало его во всех жертвах.

Пока он размышлял о странностях этого дела, наверху включили душ. Вскоре на пороге комнаты появилась Ким. Взгляд ее был полон дикой тревоги.

– Доброе утро, – сказал Гурни, закрывая страницу поиска.

– Мне так жаль, что я вас во все это втянула, – проговорила она, чуть не плача.

– Я зарабатывал этим на жизнь.

– Когда вы зарабатывали этим на жизнь, никто не сжигал ваш амбар.

– Мы не можем быть точно уверены, что амбар связан с этим делом. Это может быть просто…

– Господи! – перебила она. – Что у вас с рукой?

– Я оставил на буфете стрелу и поранился об нее в темноте.

– Господи! – повторила Ким и вздрогнула.

За спиной у нее появился Кайл.

– Привет, пап, как… – он замолчал, увидев повязку. – Что случилось?

– Ничего особенного. Это только выглядит страшно. Будете завтракать?

– Он порезался об эту жуткую стрелу, – сказала Ким.

– Боже, она ведь как бритва, – сказал Кайл.

Гурни встал из-за стола.

– Ну хватит, – сказал он. – Пойдемте, там есть яичница, тосты и кофе.

Он старался казаться спокойным. Но в то самое время, когда он, непринужденно улыбаясь, шел к столу, его терзал вопрос о Лиле Стерн и маячках. Имеет ли он право молчать о них? И почему молчит?

Сомнения в мотивах собственных действий всегда подрывали то хрупкое спокойствие, которого ему удавалось достичь. Он усилием воли вернул свое внимание к повседневности – к завтраку:

– Не хотите апельсинового сока?

За исключением пары реплик, завтрак прошел в молчании, почти неловком. Когда все доели, Ким, явно желая хоть что-нибудь сделать, вызвалась убрать со стола и помыть посуду. Кайл погрузился в чтение сообщений на телефоне, словно стремясь прочитать каждое как минимум дважды.

В повисшей тишине Гурни вернулся к главному вопросу: как достать из рукава свой туз. Второй попытки не будет. Он почти физически ощущал, как стремительно ускорилось время, словно завертевшись песчаной воронкой у него под ногами.

Он представил себе финальную схватку, в которой он наконец встретится с Добрым Пастырем. Финальную схватку, в которой фрагменты пазла встанут на свои места. Финальную схватку, которая ясно покажет, что позиция Гурни – это голос рассудка, а не фантазии выжившего из ума ветерана.

У него не было времени задуматься, насколько эта цель разумна и насколько вероятна победа. Ему оставалось только одно: понять, как устроить эту финальную схватку. И где.

Где – решить проще.

Как – вот это вопрос.

Зазвонил телефон, и Гурни вернулся в настоящий момент: он сидел за столом, освещенным утренним солнцем. К его удивлению, пока он был погружен в свои мысли, Кайл и Ким успели усесться в креслах в дальнем конце комнаты, а в печи разгорался огонь.

Гурни пошел в кабинет ответить на звонок.

– Доброе утро, Конни.

– Дэвид? – казалось, она была удивлена, что дозвонилась.

– Да, это я.

– В центре урагана?

– Вроде того.

– Еще бы, – голос Конни звучал резко и энергично. Она всегда говорила взвинченно. – И в какую сторону дует ветер?

– Что, прости?

– Моя дочь остается или уходит?

– Она сказала мне, что решила бросить проект.

– Потому что все слишком мощно?

– Мощно?

– Эти убийства ножиком для льда, возвращение Доброго Пастыря, паника на улицах. Ее это пугает?

– Убитые были ей дороги.

– Журналистика не для слабонервных. Так всегда было и всегда будет.

– Еще ей кажется, что вместо серьезной и искренней документальной программы РАМ делает из ее замысла дешевую мыльную оперу.

– Что за чушь, Дэвид, мы живем в капиталистическом обществе.

– То есть?

– Суть медийного бизнеса – сенсация. Сенсация – это бизнес. Нюансы – это, конечно, мило, но в реальности продается драма.

– Думаю, тебе стоит поговорить с ней, а не со мной.

– Само собой. Но мы с ней поладим как кошка с собакой. А тебя, как я и говорила, она уважает. Тебя она послушает.

– И что ты хочешь, чтобы я ей сказал? Что РАМ занимается благим делом, а Руди Гетц – герой?

– Судя по тому, что я знаю, Руди говнюк. Но умный говнюк. Жизнь не сказка. Кто-то умеет это принять, кто-то – нет. Я хочу, чтобы она хорошенько подумала, прежде чем бросать проект.

– По-моему, бросить этот проект – не такая уж плохая мысль.

Повисло молчание, а Конни Кларк молчала очень редко. Потом она вновь заговорила, уже тише:

– Ты не представляешь, к чему это может привести. То, что она решила учиться журналистике, защищать диплом, снимать этот проект, делать карьеру, стало для нее спасением. На фоне того, что было раньше.

– А что было раньше?

Конни вновь замолчала:

– То, что она стала такой целеустремленной, амбициозной девушкой – это вообще-то чудо. Несколько лет назад мне было за нее страшно: после исчезновения отца она была сама не своя. В подростковом возрасте ее штормило. Она ничего не хотела делать, ничем не интересовалась. Временами вроде как приходила в норму, а потом опять проваливалась в болото. Журналистика, особенно эти “Осиротевшие”, внесли в ее жизнь какую-то цель. Проект вернул ее к жизни. Мне страшно думать, что будет, если она его бросит.

– Ты хочешь с ней поговорить?

– Она там? У тебя дома.

– Да. Это долго объяснять.

– Она сейчас в той же самой комнате?

– В другой комнате, вместе с моим сыном.

– С твоим сыном?

– Это тоже долго объяснять.

– Понятно. Ну ты все-таки объясни, когда будет время.

– С удовольствием. Через день-другой. Сейчас мне как-то не до того.

– Могу представить. И все же, пожалуйста, не забывай, что я тебе сказала.

– Мне пора.

– Хорошо, но… Сделай, что в твоих силах. Пожалуйста, Дэвид. Не допусти, чтобы она себе навредила.

Договорив, Гурни остался стоять в комнате у окна, невидящими глазами глядя на горные склоны. Как, черт возьми, можно уберечь другого от того, чтобы он себе навредил?

Пульсирующая боль в ладони прервала его мысли. Он поднял руку, приложил ее к оконной раме – боль утихла. Затем посмотрел на стоящие на столе часы. Меньше чем через час им с Ким надо было выезжать на встречу с Руди Гетцем.

Но кое-что нужно было обдумать прямо сейчас.

Туз в рукаве. Возможность оставить послание для убийцы.

Что это должно быть за послание? Приглашение? Прийти куда? Сделать что? С какой целью?

Чего может захотеть Добрый Пастырь?

Похоже, его всегда заботило одно – собственная безопасность.

Может, предложить ему избавиться от потенциального источника опасности.

Может, пообещать ему возможность уничтожить противника.

Да. На это он купится.

Возможность устранить неудобного ему человека.

И Гурни знал, куда позвать убийцу. Куда он придет расправиться с противником.

Гурни открыл ящик стола и вытащил визитку без имени, с одним телефонным номером.

Потом достал мобильный и позвонил. На звонок не ответили – он дождался автоответчика. Ни приветствия, ни слова о себе – лишь команда: “Объясните цель звонка”.

– Это Дэйв Гурни. По срочному делу. Перезвоните мне.

Перезвонили, не прошло и минуты.

– Максимилиан Клинтер слушает. Что стряслось, парниш? – ирландский акцент работал на всю катушку.

– У меня просьба. Мне нужно кое-что сделать, и для этого мне нужно помещение.

– Так, так, так. Это что-то важное?

– Да.

– Насколько важное?

– Важнее не бывает.

– Важнее не бывает. Так, так. Это может быть только одно. Я прав?

– Я не умею читать мысли, Макс.

– А я умею.

– Тогда ты мог бы меня и не спрашивать.

– Это был не вопрос, а просьба подтвердить догадку.

– Я подтверждаю, что это важно, и прошу пустить меня на одну ночь в твою хижину.

– Объяснишь поподробнее?

– Подробностей я еще не знаю.

– Тогда в чем идея?

– Я не готов об этом рассказывать.

– Я имею право знать.

– Я хочу кое-кого туда пригласить.

– Его самого?

Гурни не ответил.

– Тысяча чертей! Что, правда? Ты его нашел?

– Скорее, я хочу, чтобы он меня нашел.

– У меня в хижине?

– Да.

– Зачем бы ему туда приходить?

– Чтобы меня убить. Если я дам ему серьезный повод меня убить.

– Понятно. Твой план – провести ночь в моей хижине посреди болота Хогмэрроу, ожидая человека, который собирается тебя убить. Так?

– Ну примерно.

– И какова будет счастливая развязка? За мгновение до того, как он снесет тебе голову, с небес, будто долбаный Бэтмен, свалюсь я?

– Нет.

– Нет?

– Я сам себя спасу. Или нет.

– Ты что, думаешь, один в поле воин?

– Это слишком сомнительное предприятие, чтобы впутывать в него кого-то еще.

– Но я-то точно должен участвовать.

Гурни невидящим взглядом глядел в окно, размышляя о подводных камнях своего плана – если его можно было назвать планом. Браться за дело одному крайне рискованно. Но впутывать туда кого-то еще, а тем паче Клинтера – еще рискованней.

– Извини. Или по-моему, или никак.

Клинтер взорвался:

– Ты говоришь об ублюдке, который разрушил всю мою жизнь! Ублюдке, ради убийства которого я живу! Которого я мечтаю скормить псам! И ты, черт возьми, говоришь мне, что будет “по-твоему”? По-твоему?! Да ты совсем спятил, что ли?

– Я не знаю, Макс. Но я вижу крохотный шанс остановить Доброго Пастыря. Возможно, не дать ему убить Ким Коразон. Или моего сына. Или мою жену. Теперь или никогда, Макс. Это мой единственный шанс. В этом деле и так слишком много подводных камней, слишком много неясностей. Еще один человек – это еще одна неясность. Извини, Макс, но я не могу согласиться. По-моему – или никак.

Повисло долгое молчание.

– Ладно, – сказал Клинтер. – В его голосе не было ни эмоций, ни ирландского акцента.

– Что ладно?

– Ладно, можешь провести ночь у меня в доме. Когда?

– Чем скорее, тем лучше. Скажем, завтра. С заката до рассвета.

– Ладно.

– Но я настаиваю, чтобы ты ни в коем случае туда не приходил.

– А если тебе понадобится помощь?

– Кто помог тебе в той комнатке в Буффало?

– Буффало – другое дело.

– Возможно, не такое уж другое. Двери хижины запираются на ключ?

– Нет. Змейки – мои единственные охранники.

– Вымышленные змейки? – Гурни вспомнил свой визит к Клинтеру на прошлой неделе. Казалось, будто прошел целый месяц.

– Вымысел – сильнее фактов, парниш. Змея в мозгах – что две в кустах. – Клинтер вновь заговорил с ирландским акцентом.

Глава 41

Пособник дьявола

Незадолго до одиннадцати утра Кайл сел за компьютер Гурни с принтером, подключил USB-кабель и стал копировать pdf-файлы со своего смартфона “блэкберри”. Однокурсник посылал ему конспекты лекций и задания, так что Кайл мог позволить себе пропустить учебу. Как он объяснил, работу, по крайней мере временно, тоже можно было делать удаленно.

Ровно в одиннадцать Гурни и Ким уехали на встречу с Руди Гетцем, которая была назначена на 12:30. Они поехали на “миате”, за руль села Ким. Гурни надеялся, что за время дороги сможет обдумать, как заманить Доброго Пастыря в хижину Клинтера. А если получится, то и немного вздремнуть.

Бывали случаи, когда вычислить мотив – значило поймать преступника. Бывали другие случаи, когда только найдя преступника, можно было понять его мотив. Но сейчас оба подхода не годились: слишком мало времени. Единственная надежда была на то, чтобы заставить преступника выдать себя. Казалось, это невыполнимая задача. Как заманить в ловушку такого стреляного воробья?

На полпути к Ашокану, на трассе 28, Гурни наконец задремал. Через двадцать пять минут Ким его разбудила: они ехали по Фэлконс-Нест-лейн, до дома Гетца оставалась миля.

– Дэйв?

– Да?

– На ваш взгляд, как мне поступить? – спросила она, глядя вперед, на дорогу.

– Это серьезный вопрос, – ответил он уклончиво. – Если ты решишь завязать с РАМ, у тебя есть план Б?

– Зачем мне план Б?

Не успел Гурни ответить, как они подъехали к украшенному каменными колоннами въезду во владения Гетца. Ким свернула и поехала к дому по аллее из рододендронов.

Как только они вышли из машины, их приветствовал рокот вертолета. Рокот нарастал, а Ким и Гурни тщетно вглядывались в небо сквозь ветви деревьев. Вскоре Гурни уже чувствовал вибрацию воздуха. Но, поскольку вертолет подлетал к дому с другой стороны, они увидели его, только когда он уже садился на крышу. Неистовый поток воздуха от винтов разметал волосы Ким.

Когда ветер стих, Ким достала из сумки расческу, причесалась, поправила блейзер и улыбнулась Гурни. Они взобрались по консольной лестнице, и Гурни постучал в дверь.

Никто не ответил. Гурни постучал еще раз. Где-то через полминуты, когда он уже собирался постучать в третий раз, одна из дверей отворилась.

Руди Гетц, казалось, усмехался. Глаза под тяжелыми веками блестели так, словно он был под кайфом. На нем были синие джинсы и черная футболка, как и в их прошлый визит, но вместо белого льняного спортивного пиджака теперь он надел сиреневый.

– Привет, рад вас видеть! Как вы вовремя. Мне это нравится. Входите, входите.

Ультрасовременный интерьер был все тем же: та же холодная мебель из стекла и металла. Гетц щелкал пальцами, будто бы не в силах справиться с нервным возбуждением. Он указал гостям на тот же овальный столик из оргстекла и стулья рядом.

– Присаживайтесь. Надо что-нибудь выпить. Обожаю вертолеты, до́ смерти. У нас их целый флот. Это наша визитная карточка. Наши “рамтолеты”. Как важное событие – сразу посылаем вертолет. А если событие очень важное – то целых два. Никто больше не может послать сразу два вертолета. Мы этим гордимся. Но после каждого полета у меня сушняк. Составите компанию?

Не успели Гурни и Ким ответить, как Гетц поднес к губам два пальца и свистнул: этот долгий пронзительный свист на улице был бы слышен на 500 ярдов вокруг. Почти в тот же миг в комнату въехала девушка на роликах. Гурни узнал эти ролики, это черное трико, гибкое тело, синие волосы, покрытые гелем, и глаза, столь же кричаще-синие, как и волосы.

– Вы когда-нибудь пробовали водку “Столи-Элит”? – спросил Гетц.

– Мне просто стакан воды, если можно, – сказала Ким.

– А вам, детектив Гурни?

– Воды.

– Очень зря. “Столи-Элит” – это что-то. И стоит целое состояние. – Он обернулся к девушке на роликах. – Клаудия, дорогуша, налей мне три пальчика, чистой. – Он сложил три пальца, чтобы показать, сколько ему налить.

Девушка развернулась и выехала в дальнюю дверь.

– Ну вот. А теперь давайте сядем и поговорим, – Гетц снова указал гостям на стулья.

Гурни и Ким сели с одной стороны стола, Гетц – с другой.

В комнату вновь въехала Клаудия и поставила перед Гетцем стакан.

Он взял его, отпил бесцветной жидкости и улыбнулся:

– Превосходно.

Девушка оценивающе взглянула на Гурни и выехала из комнаты.

– Итак, – сказал Гетц, – к делу. – Он устремил свои блестящие глаза на Ким. – Дорогуша, я знаю, что вы кучу всего хотите мне сказать. Так давайте скорее с этим покончим. Начинайте.

На мгновение Ким как будто растерялась.

– Я не знаю, что сказать, кроме того, что я в ужасе. В ужасе от того, что случилось. Я чувствую себя ответственной за это. Этих людей убили из-за меня. Из-за “Осиротевших”. Это нужно остановить. Прекратить.

Гетц глядел на нее во все глаза.

– Это все? – он казался удивленным, как будто прослушивал актрису, а та запнулась на первой строчке.

– Кроме того, сам тон передачи. Я ожидала другого. То, что сделали с интервью, эта мизансцена с темной дорогой, эти так называемые эксперты – если честно, по-моему, это полный кошмар.

– Кошмар?

– В общем, я хочу прекратить выпуск этой программы.

– В общем, вы хотите прекратить выпуск этой программы? Забавно.

– Забавно?

– Да. Забавно. Вы уверены, что не хотите выпить?

– Я попросила воды.

– Точно. Попросили. – Гетц направил на нее, будто дуло пистолета, указательный палец и усмехнулся. Потом взял свой стакан с водкой и осушил его в два глотка. – Итак, взглянем в лицо фактам. Сначала административный нюансик. Перечитайте-ка свой контракт, дорогуша, и разберитесь, кому принадлежат права, кто принимает решения, кто может прекратить выпуск программы. И так далее. Но не будем сейчас об этих формальностях. Есть дела поважнее. Я хочу рассказать вам кое-что о РАМ, чтобы…

– Вы хотите сказать, что не собираетесь прекращать выпуск программы?

– Пожалуйста. Дайте мне ввести вас в курс дела. Не зная контекста, мы не можем принимать решений. Пожалуйста, дайте мне закончить. Я хотел рассказать вам о РАМ кое-что, чего вы, возможно, не знаете. Например, у нас выходит больше первоклассных шоу, чем на любом другом эфирном или кабельном канале. У нас самая большая…

– Мне все равно.

– Пожалуйста, дайте мне договорить. Вы должны знать эти факты. У нас самая большая аудитория. И с каждым годом она растет. Мы принадлежим крупнейшей мировой медиакорпорации, и мы – самый прибыльный их проект. И наша прибыль тоже растет с каждым годом.

– Я не понимаю, какое это имеет значение.

– Пожалуйста. Послушайте. Мы знаем, как снимать шоу. Мы знаем, как работать с аудиторией. В общем… Хотите поговорить в общем? В общем, мы знаем, что делаем, и делаем это лучше всех. У вас есть идея программы. Мы берем ее и превращаем в золото. Это медиаалхимия. Мы превращаем идеи в золото – вот чем мы занимаемся. Понимаете?

Ким подалась вперед, повысила голос:

– Я понимаю, что из-за этой программы погибли люди.

– Сколько именно людей?

– Что?

– Вы знаете, сколько людей умирает на земле каждый день? Сколько миллионов?

Ким на мгновение лишилась дара речи.

Гурни воспользовался паузой и непринужденно спросил:

– А новые убийства ведь поднимут вам рейтинг?

Гетц снова усмехнулся:

– Честно? Да наш рейтинг подскочит до небес! У нас будут спецвыпуски новостей, дебаты о второй поправке[11], а может, даже новое шоу. Помните, я предлагал вам новый проект, “Лишенные правосудия. Вся правда о нераскрытых делах”? Это была бы сенсация. Так вот, детектив Гурни, мое предложение в силе. У “Осиротевших” может быть продолжение. Франшизный проект. Это все медиаалхимия.

Ким сжала кулаки:

– Это так… отвратительно.

– Хотите правду, дорогуша? Такова человеческая природа.

Ее глаза вспыхнули:

– А по-моему, это просто жадность и жестокость.

– Верно. Я же говорю, человеческая природа.

– Никакая это не человеческая природа, а просто кошмар!

– Вот что я вам скажу. Человек – это всего лишь примат. Возможно, самый жестокий и тупой из приматов. Вот в чем правда. Я просто-напросто реалист. Не я создал этот гребаный зоопарк. Я за ним всего лишь ухаживаю. Знаете, что я делаю? Кормлю зверей.

Ким поднялась.

– Нам не о чем больше говорить. Мне пора.

– А как же ланч? Вы не попробуете суши?

– Я не хочу есть. И не хочу больше здесь находиться, ни минуты.

Она направилась к двери. Гурни, не говоря ни слова, встал и последовал за ней. Гетц не двинулся с места.

Когда гости уже были у порога, он их окликнул.

– Ребят, пока вы не ушли, хотел спросить. Мы сейчас выбираем новый слоган. У нас два варианта. Первый – “«РАМ-Ньюс»: разум и дух свободы”. А второй – “«РАМ-Ньюс»: только правда”. Какой вам больше нравится?

Ким тряхнула головой, открыла дверь и поспешила выйти.

Гурни оглянулся. Человек за прозрачным столиком стряхивал невидимые пылинки со светло-сиреневого пиджака.

Глава 42

Пан или пропал

Они ехали вниз по серпантину через сосновый лес, отделявший дом Гетца от трассы, и Ким вела настолько резко, что отвлекала Гурни от мыслей о главном редакторе РАМ и его отвратительном бизнесе.

Когда машину во второй раз занесло к краю откоса, он предложил Ким сменить ее за рулем. Она отказалась, но сбавила скорость.

– Я просто не могу поверить, – сказала она, качая головой. – Я пыталась сделать что-то хорошее. Настоящее. И вот во что оно превратилось. В жуткое месиво. Господи, какая же я дура! Какая наивная дура!

Гурни посмотрел на нее. В классическом синем блейзере, строгой белой блузке, с почти строгой прической она вдруг показалась ему девочкой, надевшей костюм взрослой женщины.

– Что же мне делать? – спросила она так тихо, что Гурни едва расслышал. – Только представьте, что Пастырь продолжит убивать людей. Это предупреждение, “не буди дьявола”, было для меня. Но я не послушалась. И потому все эти убийства – моя вина. Как же нам теперь заставить Гетца свернуть эту ужасную программу?

– Боюсь, мы не можем остановить Гетца.

– О боже…

– Но возможно, у нас получится остановить Пастыря.

– Как?

– У нас мало шансов на успех.

– Все лучше, чем ничего.

– Возможно, мне понадобится твоя помощь.

Ким посмотрела на него:

– Я все сделаю. Скажите мне, что нужно. Я все…

Машину отклонилась от курса и стремительно приближалась к отбойнику.

– Боже! – закричал Гурни. – Следи за дорогой!

– Простите. Простите. Но, пожалуйста, скажите, что мне надо делать, только скажите.

Гурни не был уверен, что разумно обсуждать это, когда Ким за рулем. Но он не мог позволить себе ждать. Больше всего ему не хватало времени. Он надеялся только, что не выдаст своих страхов и сомнений и что Ким его план не покажется таким шатким, как Клинтеру.

– Мой план основан на двух вещах, которые, мне кажется, я знаю о Добром Пастыре. Во-первых, он будет рад убить любого, кто хоть сколько-нибудь ему угрожает, если это можно сделать без риска. Во-вторых, у него есть причины считать мой интерес к его делу угрозой.

– И что нам надо сделать?

– Благодаря жучкам у тебя в квартире мы можем дать ему услышать те или иные вещи – и заставить действовать так, что он выдаст себя.

– Вы думаете, меня прослушивает Добрый Пастырь? Не Робби?

– Может быть, и Робби. Но я ставлю на Доброго Пастыря.

Ким, казалось, испугалась, но затем храбро кивнула:

– Хорошо. Что нам надо сказать?

– Пусть он услышит, что я буду в очень уединенном месте и в очень уязвимом положении. Я хочу, чтобы он поверил, что у него есть уникальный шанс устранить меня и Макса Клинтера, что ему необходимо нас устранить и что лучшей возможности у него не будет.

– То есть мы будем с вами сидеть у меня в квартире, и вы мне что-то скажете в расчете, что он слушает?

– Или услышит запись потом. Я предполагаю, что он записывает информацию с жучков на устройство, которое включается от звука голоса и которое он прослушивает раз или два в день. Что касается “что-то скажете”: я не могу просто вам все сообщить, нужно действовать осторожнее. Нужна какая-то история, эмоциональная динамика, нужен предлог быть у тебя в квартире, интрига в разговоре. Все должно быть буднично, как в жизни. Надо заставить его поверить, будто он слышит то, чего слышать не должен.

В четвертом часу, вернувшись домой к Гурни, они застали Кайла в кабинете за компьютером, обложенного распечатками, “блэкберри”, “айфоном” и “айпадом”. Он поздоровался, не отрываясь от экрана, на котором была какая-то таблица.

– Привет. С возвращением. Сейчас я к вам выйду. Я уже заканчиваю.

Мадлен видно не было: вероятно, она еще не вернулась из клиники. Ким ушла наверх переодеваться, а Гурни тем временем проверил автоответчик на домашнем телефоне. Никаких сообщений. Он зашел в ванную, потом прошел на кухню. Вспомнив, что не обедал, открыл холодильник.

Когда через пару минут Ким спустилась на кухню, он все еще смотрел невидящим взором на полки холодильника. Ум его был не здесь: он пытался придумать пьесу, которую им с Ким предстояло разыграть – пьесу, от которой столько всего зависело.

Появление Ким в джинсах и толстовке вернуло его к реальности.

– Есть хочешь? – спросил он.

– Нет, спасибо.

В кухню вошел Кайл.

– Вы ведь слышали новости?

Ким замерла.

– Какие новости?

– Новое убийство: жена одного из тех, с кем ты беседовала. Лила Стерн.

– О боже, нет! – Ким схватилась за край раковины.

– Это по радио сказали? – спросил Гурни.

– Нет, прочитал в интернете. В Гугл-новостях.

– А что сообщают? Какие подробности?

– Только то, что ее убили этой ночью ножом для колки льда, в сердце. “На место происшествия приехала полиция, возбуждено уголовное дело. Чудовище сорвалось с цепи”. Много эмоций, мало фактов.

– Черт, – пробормотал Гурни.

Напоминание об этой смерти каким-то образом усугубило чувство потери контроля над стремительным развитием событий.

Ким казалась совсем потерянной.

Гурни подошел к ней, положил руки ей на плечи. Она в ответ обняла его так горячо, что он удивился. Потом глубоко вздохнула и отступила назад.

– Со мной все в порядке, – ответила она на незаданный вопрос.

– Хорошо. Потому что к вечеру нам обоим нужно быть в рабочем состоянии.

– Я знаю.

Кайл нахмурился:

– В рабочем состоянии? Зачем это?

Гурни объяснил так спокойно и взвешенно, как смог, в чем состоит его план и как он связан с жучками в квартире Ким. Он понимал, что пытается представить этот план более последовательным, чем тот был на самом деле. И в душе гадал, кого же он пытается убедить – себя или Кайла.

– Сегодня вечером? – недоверчиво переспросил Кайл. – Вы собираетесь сделать это сегодня вечером?

– На самом деле, – сказал Гурни, вновь ощущая, с какой страшной быстротой летит время, – нам нужно ехать в Сиракьюс как можно скорее.

Кайл был очень встревожен.

– А вы хоть… подготовились? Ведь это целое представление. Вы подумали, что собираетесь говорить: что должен подслушать Пастырь?

Гурни снова постарался говорить убедительно.

– Я вижу это так (хотя, конечно, тут нужно будет импровизировать): мы войдем в квартиру Ким, обсуждая нашу сегодняшнюю встречу с Руди Гетцем. Ким будет говорить мне, что она хочет прекратить выпуск программы на РАМ-ТВ. Я же буду настаивать, что ей не стоит торопиться, что программу надо продолжать.

– Подожди, – сказал Кайл, – а зачем это говорить?

– Я хочу, чтобы Пастырь считал главной угрозой меня, а не Ким. Путь он поверит, что она хочет прекратить выпуск программы, а основное препятствие – это я.

– Это все? Весь план?

– Нет, не все. По моему замыслу, в разгар нашего с Ким спора об “Осиротевших” у меня должен зазвонить телефон. Якобы мне звонит Макс Клинтер. И у того, кто слышит мою часть разговора – а большего через жучки и не подслушать, – должно создаться впечатление, что Макс добыл какие-то сведения, позволяющие вычислить Доброго Пастыря. Возможно сведения, дополняющие мои собственные догадки. У того, кто подслушивает, должно создаться ощущение, что мы с Максом абсолютно уверены в том, что вычислили Доброго Пастыря и завтра вечером встречаемся в хижине Макса, чтобы сверить информацию и разработать план действий.

С минуту Кайл молчал:

– То есть… ты хочешь, чтобы он… что? Пришел в хижину Клинтера… чтобы тебя убить?

– Если мои расчеты верны, он решит, что у него есть возможность, не рискуя, устранить серьезную угрозу.

– А вы… – Кайл поглядел на Гурни, потом на Ким, потом снова на Гурни. – Вы все это время будете… просто импровизировать?

– В нашем случае это единственный выход. – Гурни посмотрел на настенные часы. – Нам пора.

Ким смотрела испуганно.

– Я пойду возьму сумку.

Когда Гурни услышал, как Ким поднимается на лестнице, он повернулся к Кайлу:

– Я хочу тебе кое-что показать. – Он повел Кайла в свою спальню и открыл нижний ящик стола. – Я не знаю, во сколько сегодня вернусь. На случай, если случится что-нибудь непредвиденное… или заявится незваный гость… знай, что это здесь.

Кайл посмотрел в открытый ящик. Там лежал короткоствольный дробовик двенадцатого калибра и коробка с патронами.

Глава 43

Разговор для Пастыря

Гурни и Ким поехали в Сиракьюс каждый на своей машине. В такой сложной ситуации им показалось разумнее ехать по отдельности.

Они остановились перед невзрачным домом, половину которого занимала квартира Ким, и Гурни еще раз прошелся по плану. Сам он все больше чувствовал, насколько этот план получился вялым и вымученным. В сущности, никакой и не план, а так, слабенькая театральная сценка. Но нельзя было, чтобы его сомнения увидела Ким – не дай бог, они ей передадутся. Если ее еще больше растревожить, она впадет в ступор. И в любом случае ничего, кроме этой убогой сценки, он предложить не мог.

Гурни добавил с максимально уверенной улыбкой, какую только мог выжать:

– Что бы я ни сказал, реагируй так, будто все по-настоящему. И, насколько возможно, проявляй свои настоящие чувства. Расслабься и отвечай на мои реплики. Хорошо?

– Вроде да.

– И еще: достань телефон и держи его наготове. В какой-то момент я подам тебе сигнал и ты наберешь мой номер – у меня зазвонит телефон, и я разыграю разговор с Клинтером. Все, что нужно придумать, я придумаю сам. Ты играешь саму себя. Теперь все.

Он усмехнулся и подмигнул ей. И тотчас же пожалел. Эта фальшивая бравада ввела в ступор его самого.

Ким сглотнула, открыла дверь в крохотный тамбур, затем отперла квартиру. Сквозь узкий коридор провела Гурни в гостиную. Он обвел взглядом раскладной диван, дешевый кофейный столик, пару потрепанных кресел, около каждого – по хрупкому торшеру. Все было в точности таким же, как и в прошлый раз, вплоть до грязного оттенка ковра, протертого посередине.

– Садитесь, Дэйв, я сейчас приду, – сказала Ким.

Голос ее звучал совершенно естественно. Она прошла по коридору и вошла в ванную, громко хлопнув дверью.

Гурни походил по комнате, высморкался, несколько раз откашлялся, шумно плюхнулся на диван. Через несколько минут Ким вернулась. Оба положили телефоны на стол.

– Хотите чего-нибудь выпить?

– Да, горло пересохло. А что есть?

– Все что хотите.

– Тогда можно какого-нибудь сока? Если найдется.

– Думаю, да. Сейчас, секунду. – Она прошла по коридору на кухню. Гурни услышал, как стучат друг об друга стаканы, как Ким вынимает и вставляет обратно затычку для раковины.

Затем она вернулась с двумя пустыми стаканами. Один она протянула Гурни, чокнулась с ним и сказала:

– Ваше здоровье.

Потом села на диван, повернувшись лицом к Гурни.

– Спасибо, и твое тоже. Ты, я вижу, пьешь вино. Чтобы прийти в себя после истории с РАМ?

Ким глубоко вздохнула:

– Это какой-то кошмар.

Гурни откашлялся.

– Я думаю, телевидение есть телевидение.

– Вы хотите сказать, мне стоит и дальше работать с этим подонком Руди?

– Я хочу сказать, – ответил Гурни, – что тебе стоит подумать о будущем.

– Что-то не хочу я такого будущего. Почему? – усмехнулась она. – А вы хотели бы воспользоваться предложением Руди и вести собственное шоу?

– Не в этой жизни, уж точно в том формате, о котором он говорил, – сказал Гурни. Потом откашлялся. – Можно мне еще? – и указал на ее телефон.

Ким кивнула и взяла телефон в руки.

– Да уж, кажется, вы и впрямь давно не пили. – Она шумно встала, ударила по стакану и опрокинула его. – Черт! Все пролила! – С этими словами она вышла из комнаты.

Стакан был пуст, проливать было нечего, но по звукам можно было представить себе неловкую ситуацию. Гурни улыбнулся. У молодой леди определенно был талант.

У него зазвонил телефон. Он взял трубку и начал выдуманный разговор.

– Макс?.. Да, конечно, говори… Что ты имеешь в виду?.. Почему ты спрашиваешь?.. Что?.. Ты серьезно?.. Да, да, конечно… Да… Да нет, пост в Фейсбуке написала не она… Да, ты прав… Ты уверен?.. Слушай, то, что ты говоришь, очень разумно, но установить личность надо точно. Понимаешь, железобетонно, чтобы не осталось сомнений… Господи, трудно поверить, но, похоже, ты прав… Да, конечно… Когда?.. Да, я все возьму с собой… Хорошо… Да… Будь максимально осторожен… Завтра в полночь… Непременно!

Гурни сделал вид, что завершил звонок, положил телефон на стол.

Ким вернулась в комнату.

– Пожалуйста, ваш сок, – сказала она, протягивая Гурни стакан. – Кто это звонил? Вы как будто взволнованы.

– Это Макс Клинтер. Похоже, Добрый Пастырь наконец-то допустил серьезный промах. Помимо тех ошибок, что совершил в доме Рут Блум и в автомастерской. О них я уже знал, но Макс только что обнаружил кое-что еще и… теперь мы знаем, кто он.

– Господи! Вы вычислили Доброго Пастыря?

– Да. Я уверен процентов на девяносто. Но нам нужно быть уверенными на все сто. Это слишком серьезное дело, тут не должно остаться никаких сомнений.

– Кто же это? Скажите!

– Не сейчас.

– Что значит “не сейчас”?

– Я не могу позволить себе ошибиться. Слишком многое стоит на кону. Завтра ночью мы с Клинтером встречаемся у него в хижине. Он должен мне кое-что показать. Если все сойдется с моими данными, пазл сложится – и мы покончим с Добрым Пастырем.

– А зачем ждать до завтрашнего вечера? Почему вы не встречаетесь сейчас?

– Клинтер старается держаться подальше от своей хижины, с тех пор как получил сообщение от Доброго Пастыря и, поверив ему, стал разъезжать в окрестностях Авроры, где жила Рут. Он боится копов и теперь не хочет появляться в округе Кайюга днем. Говорит, что самое раннее, когда он сможет добраться до своей хижины, – завтра в полночь.

– Господи, я не могу в это поверить! Я не могу поверить, что вы знаете, кто на самом деле Добрый Пастырь, и не можете мне сказать! – Голос ее звучал испуганно, почти жалко.

– Так безопаснее, – Гурни выдержал паузу, словно бы размышляя. – Думаю, тебе лучше пожить пару дней в отеле. Старайся не привлекать внимания. Лучше прямо сейчас собирай вещи и пойдем отсюда.

Глава 44

Разбор полетов

Они не говорили до тех пор, пока не припарковались около большого сетевого отеля на дублере трассы 88.

Было почти полвосьмого, и мартовские сумерки уже сгустились. На парковке зажглись фонари, и в их свете казалось, что сейчас не день и не ночь. Наверное, так должен был выглядеть день на планете, где солнце холодного голубого цвета и все краски от этого тусклы.

Ким села к Гурни на переднее сиденье, и они обсудили свой спектакль.

– Как вы думаете, Добрый Пастырь проглотит наживку? – спросила Ким.

– В общем, да. Он может, конечно, что-то заподозрить. Похоже, он вообще очень подозрителен. Но ему придется что-то сделать. А чтобы что-то сделать, нужно будет обнаружить себя. В той ситуации, которую мы ему обрисовали, самый большой для него риск – это бездействие. Это он поймет. С логикой у него все прекрасно.

– Как вам кажется, мы справились?

– Ты справилась превосходно. Очень естественно держалась. А теперь послушай меня: переночуй сегодня в этом отеле. Не открывай никому. Ни при каких обстоятельствах. Если кто-нибудь будет уговаривать тебя открыть, сразу же звони на пункт охраны. Договорились? Утром позвонишь мне.

– Хоть когда-нибудь мы будем в безопасности?

Гурни улыбнулся.

– Думаю, да. Надеюсь, что после завтрашней ночи мы все будем в совершенной безопасности.

Ким закусила губу.

– Какой у вас план?

Гурни откинулся на сиденье, глядя на желчное сияние фонарей.

– Мой план в том, чтобы выманить Доброго Пастыря, пусть он сам себя выдаст. Но это завтра ночью. А сегодня я планирую вернуться домой и отоспаться за два дня.

Ким кивнула:

– Хорошо. – Потом помолчала. – Ладно, я пойду сниму номер. – Она взяла сумку, вышла из машины и направилась в отель.

Когда Ким скрылась в вестибюле гостиницы, Гурни вышел из машины и лег на спину под задним бампером. Без особого труда он открепил маячок. Затем снова сел в машину, развинтил устройство отверткой и вынул батарейки.

С этого момента и до последней схватки он решил скрывать от Пастыря свое местоположение.

Глава 45

Ученик дьявола

Бог дал, Бог и взял.

В эту ночь Гурни проспал семь часов, в которых так отчаянно нуждался. Тем не менее проснулся он в ужасе, и этот безымянный ужас лишь отчасти растворился, когда Гурни принял душ, оделся и пристегнул к ноге “беретту”.

В восемь утра он стоял у окна и глядел на холодное белое солнце, поднявшееся в тумане. Он уже выпил полчашки кофе и надеялся, что скоро станет полегче. Мадлен сидела за столом, ела овсянку с тостами и читала “Войну и мир”.

– Ты так всю ночь читала? – спросил он.

Она поморгала, явно не понимая его и оттого раздражаясь.

– Что-что?

– Неважно. Извини.

На самом деле это была неудачная попытка пошутить: накануне вечером, когда Гурни приехал из Сиракьюса и сразу пошел спать, Мадлен сидела за тем же самым столом и читала ту же книгу. Гурни тогда лишь вкратце рассказал о том, как они с Ким разыграли сценку.

Он допил кофе и пошел делать себе вторую чашку. Мадлен закрыла книгу и отодвинула ее к центру стола.

– Может, не стоит пить столько кофе? – сказала она.

– Наверное, ты права.

Он все равно налил вторую чашку, но, вроде как из уважения к словам Мадлен, вместо двух пакетиков подсластителя высыпал только один.

Мадлен не сводила с него глаз. Ему казалось, что тревога на ее лице вызвана чем-то более серьезным, чем вред кофеина.

Когда он выключил кофемашину и вернулся к окну, она тихо спросила:

– Я чем-то могу тебе помочь?

Этот вопрос произвел на него странное действие. Такой простой, но в нем слышалось так много всего.

– Думаю, нет, – ему самому этот ответ показался избитым и неуместным.

– Ну хорошо, – сказала она, – если вдруг надумаешь, скажи.

Ее мягкий тон заставил его ощутить еще большую неловкость. Чтобы взбодриться, он решил сменить тему:

– Какие у тебя сегодня планы?

– Иду в клинику, само собой. И, возможно, не вернусь к обеду. Возможно, после работы зайду к Бетти. – Она помолчала. – Хорошо?

Она часто спрашивала “хорошо?”. Когда собиралась куда-то пойти, или посадить что-нибудь на клумбах, или выбрать рецепт. Гурни этот вопрос почему-то всегда раздражал, и он всегда отвечал одинаково: “Разумеется, хорошо”. После этого оба замолкали, замолчали и теперь.

Мадлен снова открыла “Войну и мир”.

Гурни взял свой кофе и пошел в кабинет. Сев за стол, он стал обдумывать риски предстоящего предприятия, того, как он один, по сути дела, не подготовившись, придет в хижину Макса Клинтера. И тут его пронзила новая мысль – новая тревога. Он оставил кофе и пошел осматривать машину Мадлен.

Через двадцать минут он вернулся в дом, радуясь, что его опасения не оправдались и к машине Мадлен не прикреплено никаких посторонних устройств.

– За чем это ты ходил? – спросила, оторвавшись от книги, Мадлен, когда он вошел в кухню.

Гурни решил, что лучше всего сказать правду. Он объяснил ей, что и почему искал, а заодно рассказал об устройствах, найденных на их с Ким машинах.

– Как ты думаешь, кто это сделал? – голос Мадлен был спокоен, но уголки глаз напряглись.

– Я не знаю точно, – Гурни нашел формально правдивый, но уклончивый ответ.

– Этот Миз? – почти с надеждой спросила она.

– Возможно.

– Или, может быть, тот, кто поджег наш амбар? И устроил ловушку в подвале у Ким?

– Возможно.

– Может быть, сам Добрый Пастырь?

– Возможно.

Она медленно, глубоко вздохнула.

– Это значит, что он ехал за вами следом?

– Не обязательно. По крайней мере, вблизи его не было. Я бы заметил. Возможно, он просто хочет знать, где я нахожусь.

– Зачем ему это знать?

– Чтобы снизить риски. Чтобы контролировать ситуацию. Естественное желание знать, где находится твой враг в каждый момент времени.

Мадлен глядела на него, плотно сжав губы. Было ясно, что она уже представила себе другое, кровавое объяснение.

Гурни хотел было ее успокоить и сказать, что уже снял маячок со своей машины, но вдруг понял, что тогда она спросит, почему он не убрал трекер и с машины Ким.

На самом деле ответ был прост. Добрый Пастырь мог поверить, что в одном маячке села батарейка, но вряд ли поверил бы, что в то же самое время вышла из строя и проводная система. Но говорить это Мадлен Гурни не хотел, зная, как она испугается, что Пастырь сможет по-прежнему следить за Ким хоть один день. Гурни в этот день и так предстояло одно столкновение, и столкновения с Мадлен он бы не вынес. Приходилось выбирать.

– Ну что, пап, расскажешь, как там у вас прошло?

В кухню вошел Кайл – босой, в джинсах и футболке, с волосами, мокрыми после душа.

– Я же рассказал вчера вечером.

– Вчера ты рассказал очень мало.

– Наверное, я просто хотел спать. Засыпал на ходу. А прошло все хорошо. Без задоринки. Думаю, мы разыграли правдоподобную сцену.

– И что теперь?

Гурни не обо всем готов был рассказывать Мадлен. Его затея могла показаться ей слишком рискованной. Он ответил настолько непринужденно, насколько смог:

– В общем, теперь я прихожу на место и жду, когда он попадется в мой капкан.

Кайл, казалось, был настроен скептически.

– И все?

Гурни пожал плечами. Мадлен отвлеклась от книги и теперь глядела на них.

– И что же это были за волшебные слова? – не унимался Кайл.

– Что-что?

– Что вы сказали, когда разыгрывали… эту вашу сценку… почему он теперь должен вылезти на свет?

– Мы дали ему понять, что у него есть возможность от меня избавиться. Мне сейчас сложно вспомнить, что конкретно… – тут у Гурни зазвонил телефон.

Он посмотрел на экран: звонила Ким. Гурни был благодарен ей за возможность прервать разговор. Но благодарность его длилась не дольше трех секунд.

Ким задыхалась.

– Ким? Что случилось?

– Боже… Боже…

– Ким?

– Да.

– Что случилось? В чем дело?

– Робби. Мертв.

– Что?

– Он мертв.

– Робби Миз мертв?

– Да.

– Где?

– Что?

– Ты знаешь, где он?

– В моей постели.

– Что произошло?

– Я не знаю.

– Как он оказался в твоей постели?

– Я не знаю! Но он здесь! Что мне делать?

– Ты в своей квартире?

– Да. Вы можете приехать?

– Скажи мне, что произошло.

– Я не знаю, что произошло. Я вернулась утром из отеля за вещами. Вошла в спальню. Я…

– Ким?

– Да?

– Ты вошла в спальню…

– А он там лежит. На моей кровати.

– Как ты поняла, что он мертв?

– Он лежал на животе. Я попыталась перевернуть его, разбудить. А у него… из груди… что-то торчит.

В голове у Гурни бушевал вихрь, кусочки пазла закружились в бешеном танце.

– Дэйв?

– Да, Ким.

– Вы можете приехать? Пожалуйста.

– Ким, послушай меня. Прямо сейчас надо набрать девять один один.

– Вы можете приехать?

– Ким, мое присутствие тут не поможет. Надо набрать девять один один. Прямо сейчас. Это самое главное. Ты поняла?

– Да. Но я хочу, чтобы вы приехали. Пожалуйста.

– Я знаю. Но сейчас я повешу трубку, чтобы ты позвонила на девять один один. После того как опишешь ситуацию диспетчеру, перезвони мне. Ты поняла?

– Да.

Гурни повесил трубку, Кайл и Мадлен смотрели на него. Через пять минут, когда он, насколько мог, подробно, пересказывал им разговор, Ким перезвонила.

– Диспетчер сказал, что полиция выехала, – голос ее звучал уже спокойнее.

– Ты в порядке?

– Вроде бы да. Я не знаю. Тут еще эта предсмертная записка.

– Что-что?

– Предсмертная записка. Написанная Робби. На моем компьютере.

– Ты включила компьютер?

– Я просто увидела записку. Прямо на экране. Компьютер был включен.

– Ты уверена, что это именно предсмертная записка?

– Конечно, уверена. Что это еще может быть?

– Что там написано?

– Какой-то ужас.

– Что там написано?

– Я не хочу читать ее вслух. Я не могу. – Она словно бы старалась набрать в грудь побольше воздуха.

– Пожалуйста, Ким, постарайся все же прочесть. Это важно.

– Это правда так необходимо? Там какой-то ужас.

– Постарайся. Пожалуйста.

– Хорошо. Я постараюсь. Хорошо. – И дрожащим голосом она прочла: – “Люди мне омерзительны. Жизнь мне омерзительна. Ты мне омерзительна. Вы с Гурни мне омерзительны. Надеюсь, однажды ты узнаешь правду, и она тебя убьет. Это предсмертная воля Роберта Монтегю”. Вот. Это все. Когда приедет полиция, что мне им сказать?

– Просто отвечай на вопросы.

– Мне сказать им, что вы были здесь вчера вечером?

– Отвечай на вопросы кратко и правдиво. – Гурни помолчал, подбирая слова. – Не стоит рассказывать лишние подробности, которые только запутают дело.

– Но сказать им, что вы здесь были?

– Да. Они захотят знать, была ли ты в квартире, когда ты пришла, когда ты ушла и был ли с тобой кто-нибудь еще. Можешь сказать, что мы были там вместе и обсуждали твой проект. Думаю, не стоит отвлекать их от дела лишними подробностями про Макса Клинтера и его хижину. В общем, говори правду, не лги, но ты не обязана сообщать то, о чем тебя не спрашивают. Понимаешь, о чем я?

– Думаю, да. Мне сказать им, что я ночевала в отеле?

– Обязательно. Им надо знать, где ты была, и ты должна говорить правду. На твоем месте, если бы в мою квартиру кто-то проникал, а местная полиция не реагировала, я бы не стал ночевать дома. Мне было бы спокойнее в отеле, или в Уолнат-Кроссинге, или в квартире друга на Манхэттене. Кстати, а ты ночью выходила из отеля?

– Нет, конечно, нет. Но… – Тут послышался громкий стук в дверь. – Это полиция. Я пойду открою. Потом перезвоню.

Договорив, Гурни так и остался стоять посреди комнаты, тщетно пытаясь осмыслить, каковы факты, что они значат и что срочно надо делать. Он чувствовал себя, как циркач, жонглирующий апельсинами, которому вдруг подкинули арбуз.

Арбуз, начиненный нитроглицерином.

Глава 46

Другого пути нет

– Самоубийство? – спросил Кайл.

– Сомневаюсь, – сказал Гурни. – Это не в его характере. А было бы и в его, все равно убийство выглядит логичнее.

– Ты думаешь, полиция Сиракьюса сможет разобраться, в чем там дело?

– Может быть, если ей немного помочь.

Он помедлил несколько секунд, потом набрал номер Хардвика. Тот сразу же снял трубку.

– Теле-мать-ее! – воскликнул хриплый голос.

– Что-что?

– Как раз собирался тебе звонить, а тут ты. Гребаная телепатия.

– Называй как хочешь, Джек. Я звоню тебе потому, что знаю кое-что, что заинтересует БКР, а ты, возможно, единственный в этой конторе, кто меня выслушает.

– Ну после того, что я тебе скажу ты, может, гроша долбаного…

– Сначала выслушай. Робби Миз мертв.

– Мертв? В смысле, его кокнули?

– Я бы сказал, что да, хотя обставлено все как суицид.

– БКР об этом еще не знает?

– Городская полиция Сиракьюса знает. Так что вы тоже скоро узнаете. Но дело не в этом. Кто бы в итоге ни занимался сбором улик, я хочу, чтобы они тщательно изучили клавиатуру компьютера, на котором была оставлена предсмертная записка. Очень вероятно, что отпечатки пальцев на компьютере будут смазаны – так же, как и на компьютере Рут Блум.

Хардвик молчал, словно пытаясь осмыслить сказанное.

– Где обнаружили труп?

– В квартире Ким Коразон.

Хардвик помолчал еще, дольше.

– В случае с Блум отпечатки на клавиатуре смазаны из-за того, что кто-то печатал в латексных перчатках, желая сохранить изначальные отпечатки пальцев. Как будто бы сообщение написала Блум. Так?

– Так.

– Ну и как это работает в нашем случае? На компьютере Коразон отпечатки пальцев ее, а не Миза. Как убийца мог создать впечатление, что записку написал Миз?

– Он мог попросить его напечатать что-то еще – не знаю, электронное письмо – и только потом убить. А потом, когда Миз оставил на клавиатуре свои пальчики, надеть латексные перчатки и написать записку.

– И что мне делать с этим откровением?

– Когда ты получишь отчет информационной службы, в котором, надеюсь, будет упоминание о предсмертной записке, тебе может случайно прийти в голову сравнить отпечатки пальцев на клавиатуре Ким с отпечатками на клавиатуре Рут Блум. Просто потому что они были знакомы. Ты можешь сказать об этом Баллард в Оберне. И детективу Джеймсу Шиффу в Сиракьюсе.

– А сам ты не хочешь это сделать?

– Я сейчас непопулярен. Любое мое предложение окажется внизу списка, если вообще в него попадет.

Хардвик отрывисто закашлял. Или это он так смеялся.

– Дружище, черт возьми, ты не подозреваешь, насколько прав. Поэтому я тебе и звоню. Отдел по поджогам решил тебя допросить. В качестве подозреваемого.

– Когда?

– Вероятнее всего, завтра утром. Но может быть, и сегодня днем. Я решил тебя предупредить, может, ты захочешь, чтоб тебя не было дома.

– Понятно, Джек. Спасибо. Мне пора. Надо еще кое-что сделать.

– Береги свою задницу, одинокий рейнджер. Эта шайка шутить не любит.

Договорив, Гурни так и остался стоять с телефоном в руке. Мадлен и Кайл сидели за столом. Кайл в изумлении глядел на отца.

– Это невероятно – про клавиатуру и перчатки. Круто. Как ты это понял?

– Это только догадка. Возможно, я ничего и не понял. Тут еще одна проблема. Эти придурки из отдела по поджогам под давлением придурков из ФБР решили допросить меня по поводу амбара.

Кайл разозлился:

– Так разве этот тип, Крамден, уже не допросил?

– Крамден взял у меня свидетельские показания. Теперь они хотят допросить меня как подозреваемого.

Мадлен явно была поражена.

– Подозреваемого? – вскричал Кайл. – Совсем что ли охренели?

– И это еще не все, – сказал Гурни. – Одно или даже не одно отделение полиции, возможно, вздумает допросить меня в связи со смертью Робби Миза, потому что прошлым вечером я был в квартире у Ким. Допрос свидетеля по делу об убийстве может длиться очень долго, а у меня сегодня ночью дело, которое я не хочу пропускать.

Кайл был зол, встревожен и явно чувствовал беспомощность. Он прошел в дальний конец комнаты и стал смотреть в холодный очаг, качая головой.

Мадлен не сводила глаз с Гурни.

– Куда ты поедешь?

– В хижину Клинтера.

– И сегодня…

– Я буду ждать, смотреть, слушать. Посмотрю, кто придет. И буду действовать по ситуации.

– Меня пугает, как спокойно ты об этом говоришь.

– Почему?

– Потому что ты стараешься все преуменьшить, когда на кону – всё.

– Я предпочитаю не драматизировать.

Повисло молчание, потом где-то вдалеке послышалось карканье. Три вороны вспорхнули с прошлогодней травы на нижнем пастбище и полукругом уселись на верхушки тсуг, росших на дальнем берегу пруда.

Мадлен медленно, глубоко дышала.

– А если Добрый Пастырь придет с пистолетом и тебя убьет?

– Не волнуйся. Этого не случится.

– Не волнуйся? Не волнуйся?! Ты серьезно?

– Я имел в виду, что все не так страшно, как ты думаешь.

– Откуда ты знаешь?

– Если он проверял жучки, то он слышал, что мы с Максом встречаемся в его хижине сегодня в полночь. Самое разумное, что он может сделать, – это прийти туда за пару часов до нас, выбрать подходящее место, спрятать свою машину, спрятаться самому и ждать. Я думаю, такая перспектива покажется ему заманчивой. Он хорошо умеет убивать людей ночью на пустынных сельских дорогах. Просто отлично умеет. Он решит, что риск невелик, а выгода огромна. И ему понравятся темнота и пустынное место – это, можно сказать, его зона комфорта.

– Если он и правда думает так, как ты описал.

– Это крайне рациональный человек.

– Рациональный?

– Крайне – он напрочь лишен эмпатии. Поэтому он чудовище, совершенный социопат. Но поэтому же его легко понять. Его ум – это калькулятор, подсчитывающий риски и выгоды, а калькулятор – вещь очень предсказуемая.

Мадлен смотрела на него так, словно он говорил не просто на иностранном языке, а на языке какой-то другой планеты.

Из дальнего конца комнаты послышался неуверенный голос Кайла, все еще стоявшего у очага.

– То есть твой план – просто прийти туда первым? Чтобы ты его поджидал, а не он тебя?

– Примерно так. Все и правда очень просто.

– Насколько ты уверен… в этом плане?

– Настолько, что готов его осуществить.

Отчасти это была правда. Хотя более честный ответ был бы, что времени почти не осталось, надо было действовать, а придумать ничего другого Гурни не мог.

Мадлен встала из-за стола и отнесла в раковину холодную овсянку с недоеденным тостом. Потом застыла, глядя на кран, и в глазах ее читался ужас. Наконец натужно улыбнулась и подняла глаза:

– На улице так хорошо. Я пошла на прогулку.

– Разве тебе сегодня не надо в клинику? – спросил Гурни.

– Мне к половине одиннадцатого. Еще куча времени. В такое утро нечего сидеть дома.

Она пошла в спальню и через пару минут вернулась вся разноцветная: в сиреневых флисовых штанах, розовой нейлоновой куртке и красном берете.

– Я пошла к пруду, – сказала она. – Я тебя еще провожу.

Глава 47

Отлетающий ангел

Кайл подошел к столу и сел рядом с Гурни.

– С ней все в порядке?

– Конечно. То есть… Конечно… Я уверен, все будет хорошо. Ей всегда лучше на улице. Прогулки ей очень помогают. Очень.

Кайл кивнул:

– А что делать мне?

Самый серьезный вопрос, какой сын может задать отцу, подумал Гурни и улыбнулся:

– Присматривай тут за всем. – Он помолчал. – Как твоя работа? И университет?

– Электронная почта творит чудеса.

– Ну хорошо. А то мне неспокойно. Я втянул тебя во все это… создал тебе проблемы… привнес в твою жизнь опасность… Родители… не должны… – его голос сорвался. Он посмотрел в окно, не улетели ли еще вороны.

– Папа, ты не привнес никакой опасности. Наоборот, ты с ней борешься.

– Ну хорошо… Ладно… Мне пора собираться. Не хочу, чтобы меня задержали дома с этой ерундой о поджоге.

– Ты хочешь, чтобы я что-нибудь сделал?

– Как я и сказал, просто присматривай за домом. И… ты знаешь, где… – Гурни жестом указал на спальню.

– Где дробовик. Да. Конечно.

– Если повезет, к завтрашнему утру все будет в порядке, – эта фраза ему самому показалась неискренней. Как бы то ни было, он вышел из кухни.

Не так уж много нужно было сделать до отъезда. Гурни убедился, что телефон заряжен. Проверил, исправна ли “беретта” и хорошо ли держится кобура на лодыжке. Вынул из ящика стола папку, которую Ким дала ему при первой встрече, а заодно распечатки отчетов, которые переслал ему Хардвик. Перед схваткой у него будет немало времени и хорошо бы еще раз изучить все факты.

Когда он вернулся в кухню, Кайл стоял у стола – видимо, от тревоги не мог усидеть на месте.

– Ну что, сынок, я пошел.

– Хорошо. До скорого. – Кайл нарочито небрежно поднял руку и не то помахал, не то отдал честь.

– Да. До скорого.

Гурни быстро прошел в машину, по дороге захватив в прихожей куртку. Он едва отдавал себе отчет, что едет через пастбище, пока не поравнялся с прудом, где начиналась гравийная дорога. Тут он увидел Мадлен.

Она стояла на пригорке у пруда рядом с высокой березой, глаза ее были закрыты, лицо обращено к солнцу. Гурни вышел из машины и подошел к ней. Он хотел попрощаться, сказать, что вернется к утру.

Мадлен медленно открыла глаза и улыбнулась Гурни.

– Ну разве не чудо?

– Что?

– Воздух.

– А. Да, приятный. Я сейчас уезжаю, хотел…

Ее улыбка вывела его из равновесия. В ней было столько… чего же? Нет, не совсем грусти. Чего-то еще.

Это что-то звучало и в ее голосе.

– Постой минутку, – сказала она, – почувствуй, какой воздух.

На мгновение – на несколько секунд, может, на минуту – он застыл неподвижно.

– Разве не чудо? – снова сказала она, и голос ее был тих, словно воздух, о котором она говорила.

– Мне пора, – сказал он. – Надо ехать, пока не…

Она перебила его:

– Я знаю. Знаю, что надо. Будь осторожен. – Она коснулась рукой его щеки. – Я люблю тебя.

– Господи, – он поглядел на нее. – Мадди, я боюсь. Я всегда умел распутывать дела. Я так надеюсь, что и сейчас знаю, что делаю. Это все, что в моих силах.

Она прижала палец к его губам.

– Ты отлично справишься.

Он не помнил, как дошел до машины, как сел в нее.

Помнил только, как обернулся и увидел Мадлен: она по-прежнему стояла у березы и махала ему, разноцветная одежда сияла в солнечном цвете, улыбка пронзала сердце.

Глава 48

Главная жертва

Путь от Уолнат-Кроссинга до округа Кайюга представлял собой череду буколических пейзажей: фермерские дома, виноградники, кукурузные поля на склонах холмов, то здесь, то там – кучки деревьев. Но Гурни всего этого не замечал. Он думал лишь о пункте назначения – пустой хижине на черном болоте – и о том, что случится ночью.

Он приехал на место еще до полудня и решил не заходить сразу в хижину. Проехал мимо грязной грунтовой дороги, ведущей ко входу, мимо скелета-привратника и просевшей алюминиевой калитки. Калитка была открыта, но это не радовало, а казалось зловещим.

Проехав около мили, он повернул назад. На полпути к запретной подъездной дорожке Клинтера, на поле, заросшем сорняками, он увидел большой покосившийся амбар. Крыша сильно просела. В обшивке не хватало многих досок, одна створка ворот тоже отсутствовала. Фермерского дома не было видно – только неопрятный фундамент, на котором он, быть может, раньше стоял.

Гурни стало любопытно. Поравнявшись с тем, что когда-то было въездом, он повернул в поле и поехал к амбару. Внутри амбара было темно, и ему пришлось включить фары. Пол был бетонный, и до дальней темной стены тянулся длинный проход. Было очень грязно, полно сгнившего сена, но в целом – пусто.

Гурни решился. Он медленно въехал в амбар – постарался подальше, в самое темное место. Потом взял папку с материалами для “Осиротевших” и полицейскими отчетами, вышел из машины и запер ее. Был ровно полдень. Ждать предстояло долго, но он решил провести время с пользой.

Гурни прошел через заросшее поле и вдоль дороги до поворота к хижине Клинтера. Шагая по узкой насыпи, отделявшей бобровый пруд от болота, он еще раз подивился тому, в какой непроходимой глуши живет Макс.

Как и обещал Клинтер, дверь была открыта. Внутри, в единственной большой комнате, стоял несвежий запах: видимо, там редко открывали окна. От бревенчатых стен шел другой запах – кислый, древесный. Мебель словно купили в магазине специальной “деревенской” мебели. Дом сурового мужика. Жилище охотника.

В комнате были плита, раковина, холодильник у одной стены, длинный стол с тремя стульями у соседней, а у третьей стены – низкая односпальная кровать. Пол из почерневших сосновых досок. В глаза Гурни бросилось что-то на полу – кажется, крышка люка. С одной стороны было высверлено отверстие – видимо, так люк открывался. Из чистого любопытства Гурни попробовал приподнять крышку люка, но та не поддалась. Судя по всему, какое то время назад люк заделали. Или же, зная Клинтера, можно было предположить, что где-то скрывается потайной замок. Возможно, именно там он хранил “коллекционное” оружие, которое продавал так называемым коллекционерам безо всякой лицензии.

Стол стоял у окна, откуда падал свет и было видно тропу. Гурни уселся за стол на один из трех стульев и постарался рассортировать свои бумаги – что читать сначала, что потом. Он разложил их по нескольким стопкам, поперекладывал листы из одной стопки в другую, подвигал их по столу в зависимости от важности и, наконец поняв тщетность своих усилий, решил выбирать документы спонтанно.

Собравшись с духом, он достал пачку фотографий десятилетней давности с результатами вскрытия и выбрал те, на которых были засняты черепные раны. И вновь эти снимки ужаснули его – ужаснуло, как страшные раны обезображивали лица, превращая их в застывшие гротескные маски. Вновь его до глубины души потрясло это издевательство над человеческим достоинством, и он исполнился решимости воздать этим людям последние почести, привлечь к суду их убийцу и тем самым защитить их попранные права.

Чувство решимости взбодрило Гурни. Это было полезное, простое, деятельное чувство. Но скоро оно начало ослабевать.

Гурни обвел глазами комнату Макса Клинтера – холодную, недружелюбную, обезличенную – и подивился тому, насколько же мал мирок, в котором Клинтер живет. Он конечно не знал, как жил Макс до встречи с Добрым Пастырем, но было ясно, что за последние десять лет его жизнь съежилась и поблекла. В этой хижине, в маленькой клетушке на болотной кочке посреди глухомани, Клинтер жил как отшельник. Это был абсолютно одинокий человек, терзаемый собственными демонами, собственными фантазиями, собственной жаждой мщения. Ахав. Безумный, раненый капитан Ахав. Ахав не на просторах морей, а в дебрях болот. Ахав, у которого вместо гарпунов – коллекционные стволы. Запертый в тюрьме единственной цели, не видящий в жизни ничего, кроме своей кровавой миссии, не слышащий ничего, кроме голосов в голове.

Бесконечно одинокий человек.

От жестокой ясности этой правды у Гурни слезы подступили к глазам.

И тут он понял, что плачет не о Максе.

Он плакал о себе.

Перед ним вдруг возник образ Мадлен. Он вспомнил, как она стояла у березы на том пригорке. На пригорке между прудом и лесом. Стояла и махала ему на прощание. Вся сияющая и разноцветная, махала, улыбалась – с таким чувством, которого он не мог постичь. Которого не могли передать слова.

Все это было похоже на конец фильма. Фильма о человеке, получившем великий дар, получившем в спутники ангела, который мог бы озарить его путь любовью, показать ему все на свете, отвести его куда угодно, если б он только захотел посмотреть, послушать, откликнуться. Но этот человек был слишком занят, слишком озабочен другими вещами, слишком погружен в темноту, завораживающую его и бросающую ему вызов, слишком поглощен самим собой. И ангелу велено было отлететь, потому что она сделала для человека все, что могла, все, что он позволил. Она любила его, знала его досконально, принимала его таким, каков он есть, желала ему любви, света и счастья, сколько он мог принять, желала всего самого лучшего, что может быть на свете. Но пришла пора прощаться. В конце фильма ангел улыбался – его улыбка вмещала всю любовь вселенной – и исчезал в солнечных лучах.

Гурни опустил голову, прикусил губу. По щекам его струились слезы. Он разрыдался. Над придуманным фильмом. Над собственной жизнью.

Просто смешно, подумал он через час. Нелепо. Какой-то приступ жалости к себе, взвинченная, истеричная чушь. Когда будет время, надо проанализировать этот эпизод, понять, что спровоцировало такой детский срыв. Конечно, он чувствовал себя уязвимым. Из-за политических терок он остался в одиночестве, а не до конца зажившие раны сделали его раздражительным и сентиментальным. А подо всем этим, само собой, что-то еще, детские переживания, страхи и так далее. Надо будет все это проанализировать. Потом. А сейчас…

Сейчас нужно как можно лучше использовать оставшееся время. Нужно как можно лучше подготовиться к схватке, которой вот-вот закончится процесс, который запустили они с Ким.

Гурни начал беспорядочно перебирать бумаги на столе, читая все: от отчетов о происшествиях до записей Ким о встречах с родственниками убитых, от фэбээровского профиля преступника до полного текста “Декларации о намерениях”.

Он прочитал все, что было. Причем так внимательно, словно читал их впервые. То и дело он поглядывал в окно на тропу, а заодно вставал и подходил к другим окнам. С этими перерывами чтение заняло более двух часов. Потом он перечитал все материалы еще раз.

Когда он закончил, солнце уже село. Он устал и от чтения, и от долгого сидения за столом, поэтому встал, потянулся, достал “беретту” из кобуры на лодыжке и вышел на улицу. Был тот час вечера, когда безоблачное небо из голубого становится серым. Со стороны бобрового пруда донесся громкий всплеск. Потом еще один. И еще. Потом настала полная тишина.

Вместе с тишиной пришла тревога. Гурни медленно обошел вокруг хижины. Все казалось таким же, как и в прошлый раз, разве что “хаммера” возле стола на улице уже не было. Он снова вошел в хижину и закрыл дверь – закрыл, но не запер.

За те три-четыре минуты, пока он выходил, заметно стемнело. Он снова сел за стол, положил “беретту” так, чтобы легко до нее дотянуться, и отыскал в груде бумаг свой список вопросов о деле Доброго Пастыря. Его внимание привлек тот же вопрос, о котором ему говорили Баллард в Саспарилье и Хардвик по телефону: какие мотивы могли быть у Джими Брюстера, чтобы убить не только своего отца, но и остальных пятерых человек.

У Хардвика была гипотеза, что отца Джими мог убить из ненависти к нему и к его потребительскому образу жизни, символом которого был “мерседес”. А остальных пятерых он мог убить, потому что у них были такие же машины, а значит, они сами были такими же, как отец. Иными словами, в деле, возможно, была главная жертва, а были второстепенные.

Но какой бы соблазнительной ни казалась на первый взгляд эта версия, она плохо сочеталась с тем, что Гурни знал об убийцах-психопатах. Обычно они убивали или непосредственный объект своей ненависти, или несколько других, напоминающих его. Но никогда не делали и того и другого. Так что схема с главной и второстепенной жертвой не совсем…

Или работала?

А если…

А что, если у убийцы был только один объект ненависти? Он хотел убить одного человека. Но убил еще пятерых – не потому, что они напоминали ему его главную жертву, а потому, что они напомнили бы ее полиции?

А что, если он убил еще пятерых человек, только чтобы создать у полиции впечатление, будто это убийство совсем иного рода? Как минимум эти дополнительные жертвы так запутали бы всю картину, что было бы сложно сказать, какая жертва главная, какие второстепенные. И разумеется, все убийства Доброго Пастыря были обставлены так, чтобы полиции даже в голову не пришел этот вопрос.

С какой бы стати полицейские подумали, что шесть жертв – это на самом деле одна плюс пять? С чего бы вообще им об этом задуматься? Особенно если у них с самого начала была убедительная версия, согласно которой все шесть жертв одинаково важны? Особенно если они получили манифест самого убийцы, из которого следовало, что они и правда одинаково важны? Манифест, составленный так умно и в таком соответствии с существующими уликами, что лучшие из лучших проглотили наживку?

У Гурни возникло чувство, что он наконец что-то понял, что туман понемногу рассеивается. Впервые у него появилась гипотеза, которая – по крайней мере, на первый взгляд – казалась правдоподобной.

Как и всегда с такими озарениями, он сразу же подумал, почему эта мысль не пришла ему в голову раньше. Ведь, по сути дела, эта гипотеза лишь на миллиметр отстояла от фильма о человеке с черным зонтом, пересказанного Мадлен. Но иногда миллиметр решает все.

С другой стороны, не все то правда, что правдоподобно. Гурни по опыту знал, как легко проглядеть неувязки в собственной логике. Когда думаешь о собственной догадке, объективностью даже не пахнет. Каждый человек верит, что мыслит непредвзято, и каждый жестоко ошибается. Всегда нужно звать на помощь адвоката дьявола.

Лучшим адвокатом дьявола для Гурни был Хардвик. Он достал телефон и позвонил. Когда гудки сменились автоответчиком, он оставил короткое сообщение: “Привет, Джек. У меня есть гипотеза по поводу дела, хочу узнать твое мнение. Перезвони мне”.

Он проверил, поставил ли телефон на вибрацию. Неизвестно было, что готовит ему грядущая ночь, но, насколько он мог представить, телефонный звонок мог оказаться очень некстати.

Вторым адвокатом дьявола Гурни выбрал лейтенанта Баллард. Он не вполне понимал, на чьей она стороне, но ему была нужна обратная связь, и он решил пренебречь политикой. Кроме того, подумал он, если его гипотеза справедлива, Баллард может снова склониться на его сторону. Ответа также не последовало, и Гурни оставил на автоответчике практически то же самое сообщение.

Не зная, когда Хардвик или Баллард ему перезвонят, и по-прежнему желая обсудить свою гипотезу, он, мучась сомнениями, все же решил позвонить Клинтеру. После третьего гудка Клинтер снял трубку.

– Привет, парниш, что, беда? Нужна помощь?

– Не беда. Просто гипотеза, хочу с тобой поделиться. Может, найдешь в ней неувязки, а может, я кое-что понял.

– Я весь внимание.

Гурни вдруг подумалось, что вообще-то Клинтер и Хардвик похожи. Что Клинтер – это Хардвик, совсем слетевший с катушек. Как ни странно, эта мысль его одновременно и успокоила, и встревожила.

Он изложил свою гипотезу. Дважды.

Ответа не последовало. Ожидая его, Гурни глядел в окно на широкий заболоченный пруд. Взошла полная луна, и в ее свете сухие деревья, склонившиеся над трясиной, казались зловещими.

– Алло, Макс?

– Я думаю, парниш, думаю. Никаких особых неувязок я не вижу. Хотя, конечно, возникают вопросы.

– Конечно.

– То есть я правильно понимаю, что, по-твоему, важно только одно из убийств?

– Да.

– А пять других совершены просто ради прикрытия?

– Да.

– И что ни одно из убийств никакого на хрен отношения не имеет к порокам общества?

– Да.

– А тогда почему именно такие машины?

– Может быть, у главной жертвы была такая. Большой, черный, дорогой “мерседес”. Отсюда и идея про “мерседесы”.

– И остальные пять жертв были выбраны совсем наугад? Потому что у них такая же машина? Чтобы это выглядело как повторяющаяся схема?

– Да. Я не думаю, что убийца что-нибудь знал о других жертвах – они его не заботили.

– То есть этот мерзавец чертовски хладнокровен, да?

– Да.

– Итак, большой вопрос: какая жертва была главной?

– Когда я встречу Доброго Пастыря, я у него спрошу.

– И ты думаешь, это случится сегодня? – Голос Клинтера дрожал от возбуждения.

– Макс, ни в коем случае не вмешивайся. Это очень ненадежная затея.

– Понял, парниш. Но еще один вопрос. Как твоя гипотеза объясняет новые убийства?

– Очень просто. Добрый Пастырь не хочет, чтобы мы поняли, что прежние шесть убийств – это одно плюс пять. “Осиротевшие” каким-то образом ему в этом мешают – например, могут указать на единственное значимое убийство. Чтобы не дать нам ничего понять, он снова убивает людей.

– Отчаянный тип.

– Скорее прагматичный, чем отчаянный.

– Боже, Гурни, если верить новостям, он прикончил трех человек за три дня.

– Да. Но я не думаю, что дело здесь в отчаянном нраве. Я не думаю, что для Доброго Пастыря убийство что-то значит. Это просто действие, которое он периодически совершает в своих целях. Всякий раз, когда чувствует, что убить человека – меньший риск, чем оставить его в живых. Я не думаю, что отчаяние…

Его прервал входящий вызов. Он посмотрел на экран.

– Макс, я должен прерваться. Мне звонит лейтенант Баллард из БКР. И еще, Макс, держись сегодня подальше от хижины. Прошу тебя.

Гурни выглянул в окно. При взгляде на этот причудливый черно-серебряный пейзаж по коже у него побежали мурашки. Он стоял в луче лунного света, пересекавшего комнату посередине, и на стене над кроватью, как на экране, вырисовывалась его тень на фоне светлого квадрата окна.

Гурни принял второй звонок:

– Спасибо, что перезваниваете, лейтенант. Очень вам благодарен. Я хотел обсудить с вами… – но закончить предложение он не смог.

Прогремел взрыв. Ослепительная вспышка – и оглушающий грохот. Неимоверной силы удар в руку.

Он, шатаясь, облокотился на стол, не в силах понять, что произошло. Правая ладонь онемела. Запястье страшно болело.

Заранее боясь увиденного, он поднял руку к свету и медленно покрутил. Все пальцы были на месте, но от телефона остался только обломок. Он огляделся, тщетно пытаясь разглядеть в темноте, что еще повреждено.

Сначала он подумал, что его телефон взорвался. Он судорожно стал обдумывать эту неправдоподобную версию, силясь понять, как это можно было устроить, когда злоумышленник мог получить доступ к его телефону, как внутрь телефона установили миниатюрное взрывное устройство и каким образом привели в действие.

Но это было не просто неправдоподобно, а невозможно. Сама сила взрыва была такова, что не могла исходить от устройства, вставленного в действующий телефон. В поддельный телефон, специально изготовленный ради этой цели, – возможно, но в телефон, по которому он только что разговаривал, – нет.

И тут он почувствовал запах пороха.

Значит, это была не мудреная микробомба. Это был выстрел.

Но для обычного стрелкового оружия выстрел был слишком громким, потому Гурни и подумал сначала о взрыве.

Но он знал, по крайней мере, один пистолет, способный произвести такой мощный выстрел.

И, по крайней мере, одного человека, меткого и точного настолько, чтобы в лунном свете попасть в мобильный телефон.

Вслед за этим Гурни подумал, что стрелок целился через одно из окон и инстинктивно пригнулся, глядя в окно над столом. Но залитые лунным светом стекла по-прежнему закрытого окна были целы. Значит, выстрел прошел через одно из задних окон. Но Гурни стоял так, что было непонятно, как пуля могла попасть в телефон, не пройдя через его плечо.

Так как же…

И тут, вздрогнув, Гурни понял.

Стреляли не с улицы.

Кто-то был здесь, в комнате, вместе с ним.

Гурни понял это, потому что услышал.

Чье-то дыхание.

Всего в нескольких футах от себя.

Мерное, спокойное дыхание.

Глава 49

Крайне рациональный человек

Посмотрев туда, откуда исходил звук, Гурни в лунном свете увидел черный прямоугольник открытого люка. На дальнем конце люка была видна слабая тень – видимо, там кто-то стоял.

Действительно стоял. Послышался хриплый шепот.

– Сесть за стол, детектив. Руки на голову.

Гурни невозмутимо подчинился.

– У меня есть вопросы. Отвечать надо сразу. Понял?

– Понял.

– Если ты отвечаешь не сразу, я подумаю, что ты лжешь. Понял?

– Да.

– Хорошо. Вопрос первый. Клинтер придет?

– Я не знаю.

– По телефону ты сказал ему не приходить.

– Да.

– Ты думаешь, он все равно придет?

– Возможно. Я не знаю. Он непредсказуемый человек.

– Это правда. Продолжай говорить правду. Пока ты говоришь правду, ты жив. Понял?

– Да. – Голос Гурни звучал спокойно, как часто бывало в экстремальных ситуациях, но внутри он был полон страха и гнева. Страха за будущее и гнева на себя за столь самонадеянный просчет.

Он предположил, что Добрый Пастырь придет ко времени предполагаемой встречи, которое он, Гурни, сам обозначил в разговоре с Ким, и появится в хижине за два-три часа до полуночи. В суматохе фактов, вопросов и догадок, кружившихся у него в голове, он не предположил той очевидной возможности, что Добрый Пастырь придет в хижину раньше – может быть, даже часов за двенадцать.

О чем, черт возьми, он думал? Что Добрый Пастырь мыслит логически, а в хижину разумно прийти за несколько часов до полуночи? Поэтому он так и поступит, решено, двигаемся дальше? Боже, какой идиотизм! Гурни сказал себе, что он всего лишь человек, что все ошибаются. Но от этого его ошибка не стала менее смертельной.

Хриплый полушепот стал громче:

– Ты надеялся выманить меня сюда? Застать врасплох?

Точность этой догадки пугала.

– Да.

– Это правда. Хорошо. Пока живешь. Теперь про твой разговор с Клинтером. Ты веришь в то, что ему сказал?

– Об убийствах?

– Разумеется, об убийствах.

– Да, верю.

Несколько секунд в ушах Гурни звучало дыхание незнакомца.

Затем последовал вопрос – столь тихий, что он был едва ли громче дыхания.

– Какие еще у тебя мысли?

– Сейчас моя единственная мысль: ты меня убьешь?

– Разумеется. Но чем больше правды ты мне скажешь, чем дольше проживешь. Все просто. Понял?

– Да.

– Хорошо. Теперь расскажи мне, что ты думаешь об убийствах. Что ты думаешь на самом деле.

– У меня в основном вопросы.

– Какие вопросы?

Гурни про себя гадал, что такое этот хриплый шепот – результат какой-то болезни или способ скрыть свой подлинный голос. Скорее, второе. Выводы из этого предположения могли представлять интерес, но прежде нужно было подумать о том, как остаться в живых.

– Мне интересно, сколько еще людей ты убил, кроме тех, о ком мы знаем. Вероятно, немало. Я прав?

– Конечно.

Гурни был поражен откровенностью этого ответа и на мгновение испытал надежду, что собеседника удастся вовлечь в диалог, и тот из гордости разболтает свои злодеяния. В конце концов, у социопатов есть эго, им нравится жить в эхокамере собственных рассказов об их силе и жестокости. Возможно, ему удастся разговорить незнакомца и таким образом увеличить окно вероятности для вмешательства извне.

Но он тут же увидел оборотную строну своей надежды: незнакомец говорил откровенно лишь потому, что ничем не рисковал. Потому что скоро Гурни будет убит.

Хриплый шепот теперь изображал мягкость:

– Что еще тебе интересно?

– Мне интересно узнать про Робби Миза и его связь с тобой. Мне интересно, что он делал сам, а что исходило от тебя. Мне интересно, почему ты убил его именно теперь. Мне интересно, думал ли ты, что кто-то поверит в его суицид.

– Что еще?

– Мне интересно, правда ли ты пытался сделать Макса Клинтера обвиняемым в убийстве Рут Блум или это была просто глупая шутка.

– Что еще?

– Мне интересно, думал ли ты, что посту на странице Рут Блум поверят.

– Что еще?

– Мне интересно, что произошло с моим амбаром, – Гурни старался говорить, пока мог, делая по возможности большие паузы. Как бы то ни было, чем дольше он продержится, тем лучше.

– Не молчи, детектив.

– Мне интересно, кто установил маячки на наших машинах. Мне интересно, маячок на машине Ким – это твоя идея или Робби? Пакостника Робби?

– Что еще?

– Кое-что ты сделал очень умно, а кое-что – очень глупо. Мне интересно, ты сам знаешь, где что?

– Провоцировать меня бессмысленно, детектив. У тебя что, закончились мысли?

– Мне интересно дело Душителя из Уайт-Маунтин. Очень странное дело. Ты с ним знаком? Там есть интересные детали.

Повисло долгое молчание. Время означало надежду. Время давало возможность подумать, может быть, даже дотянуться до “беретты” на столе у Гурни за спиной.

Наконец пастырь приторно проурчал:

– Ну и последние мысли?

– Всего одна. Как такой умник, как ты, мог допустить такой чудовищный промах у “Жестянки на озере”?

Повисло долгое молчание. Это страшное молчание могло означать что угодно. Может быть, Доброго Пастыря наконец удалось вывести из равновесия. А может быть, его палец уже напрягся на спусковом крючке. У Гурни свело живот.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты скоро узнаешь.

– Я хочу знать сейчас. – Шепот стал жестче, и в тусклом лунном свете что-то блеснуло.

Гурни успел заметить ствол огромного серебристого пистолета не более чем в шести футах.

– Ну же, – повторил его собеседник. – Расскажи мне про “Жестянку у озера”.

– Ты оставил там след. Улику.

– Я не оставляю следов.

– Но в ту ночь оставил.

– Скажи, что конкретно. Сейчас же.

Гурни понимал, что правильного ответа, который его спас бы, у него не было. Разумеется, если он расскажет про следы шин, это не даст ему отсрочку. А просить пощады более чем бесполезно. Лишь одно давало ему хоть призрачный шанс прожить еще минуту: упереться и не давать ответа.

Он постарался говорить ровным голосом:

– На стоянке у автомастерской ты оставил ключ к головоломке.

– Я не люблю загадок. У тебя три секунды, чтобы ответить на мой вопрос. Раз, – он медленно навел пистолет на лицо Гурни. – Два. – Ствол блеснул в лунном свете. – Три. – Он спустил курок.

Глава 50

Апокалипсис

От вспышки и оглушительного грохота Гурни инстинктивно отпрянул, и его стул перевернулся бы, если бы не уперся в край стола. С минуту он ничего не видел и слышал только громкий резкий звон.

Потом он ощутил на шее, с левой стороны, что-то мокрое, тонкую струйку. Он поднес руку к уху: мочка была влажной. Затем нашел в самом верху уха горячую, больную точку – собственно рану.

– Положи руки на голову. Немедленно. – Хриплый голос, казалось, был совсем далеко, заглушаемый шумом в ушах.

Но Гурни собрался с силами и подчинился приказу.

– Ты меня слышишь? – спросил отдаленный, приглушенный голос.

– Да, – сказал Гурни.

– Хорошо. Слушай внимательно. Я снова задам тебе тот же вопрос. Ты должен ответить. Я хорошо отличаю правду от лжи. Если я услышу правду, мы продолжим без потерь. Просто мило побеседуем. Но если я услышу ложь, я снова выстрелю. Ясно?

– Да.

– Каждый раз, услышав ложь, я буду тебе что-нибудь отстреливать. В следующий раз это будет не просто краешек уха. Лишишься кое-чего поважнее. Понял?

– Понял.

Глаза Гурни оправились от вспышки, и он стал опять различать тусклую полосу лунного света посредине комнаты.

– Хорошо. Я хочу знать все о так называемой ошибке у “Жестянки”. Никаких загадок. Только правду. – В лунном свете серебристый ствол пистолета стало медленно опускаться, пока не оказался направлен на правую лодыжку Гурни.

Тот стиснул зубы, чтобы не дрожать и не думать о том, что пуля “дезерт-игла” сделает с его ногой. Сразу же лишиться ступни – уже мало хорошего. Но самое скверное – артериальное кровотечение. Неважно, будет Гурни говорить правду или нет, в ответ на этот или на другой вопрос, – на исход дела это никак не повлияет. Единственное, что определяет исход дела, – стремление Доброго Пастыря обезопасить себя. И теперь этот исход был совершенно очевиден. Потому что не осталось никакой вероятности, что убить Гурни для него будет бо́льшим риском, чем оставить его в живых.

Неопределенным оставалось только одно – сколько частей тела Пастырь отстрелит у Гурни, прежде чем тот умрет от потери крови. Истечет кровью, совсем один, в хижине Макса Клинтера, на болотной кочке посреди глухомани.

Гурни закрыл глаза и увидел Мадлен на пригорке.

В малиновом, фиолетовом, розовом, голубом, оранжевом, алом… сияющую в солнечном свете.

Он пошел к ней навстречу по самой зеленой в мире траве, пахнущей, как райские травы.

Она прижала свой палец к его губам и улыбнулась.

– Ты отлично справишься, – сказала она. – Просто блестяще.

Через секунду он умер.

Или так ему показалось.

Сквозь сомкнутые веки он почувствовал яркий свет. Одновременно где-то далеко зазвучала музыка, долетая до Гурни даже сквозь звон в ушах, а поверх всего этого слышался стук большого барабана.

А потом он услышал голос.

Этот голос вернул его в хижину на болотной кочке посреди глухомани. Голос говорил в мегафон:

– ПОЛИЦИЯ… ПОЛИЦИЯ ШТАТА НЬЮ-ЙОРК… СЛОЖИТЕ ОРУЖИЕ… СЛОЖИТЕ ОРУЖИЕ И ОТКРОЙТЕ ДВЕРЬ… НЕМЕДЛЕННО… СЛОЖИТЕ ОРУЖИЕ И ОТКРОЙТЕ ДВЕРЬ… ГОВОРИТ ПОЛИЦИЯ ШТАТА НЬЮ-ЙОРК… СЛОЖИТЕ ОРУЖИЕ И ОТКРОЙТЕ ДВЕРЬ.

Гурни открыл глаза. Вместо лунного света в окно светил прожектор. Он поглядел туда, где прежде скрывался во мраке, как ниндзя, его мучитель – невидимый и грозный. И увидел человека среднего телосложения в коричневых брюках и рыжеватом кардигане, рукой закрывавшего глаза от яркого света. Трудно было поверить, что это и есть чудовище, которое представлял себе Гурни. Но кое-что заставляло в это поверить: блестящий “дезерт-игл” пятидесятого калибра у него в руке. Пистолет, который ранил Гурни, так что кровь до сих пор текла у него по шее, который чуть раньше оглушил его своим грохотом и наполнил комнату запахом пороха.

Оружие, чуть не лишившее его жизни.

Человек повернулся боком к прожектору и спокойно убрал руку от невозмутимого, ничем не примечательного лица. Лица невыразительного, без особых эмоций, без каких-нибудь запоминающихся черт. Самого обыкновенного лица. Такого, какое легко забыть.

Но Гурни был уверен, что уже видел его раньше.

Когда он наконец вспомнил, где именно, когда к тому же вспомнил имя, он первым делом подумал, что ошибся. Он поморгал, пытаясь сосредоточиться на своем открытии. Трудно было поверить, что этот спокойный, с виду безобидный человек и есть Добрый Пастырь, что он говорил все эти слова и совершал все эти поступки. Особенно один поступок.

Но все же уверенность Гурни крепла – и он буквально чувствовал, как кусочки пазла с щелчком встают на свои места, складываясь в новые любопытные узоры, выстраивая новые цепочки.

На него глядел Ларри Стерн, и лицо его было скорее задумчивым, чем испуганным. Ларри Стерн, который показался ему похожим на мистера Роджерса. Ларри Стерн, дантист с приятным голосом. Ларри Стерн, невозмутимый медик-бизнесмен. Ларри Стерн, сын Иэна Стерна, мультимиллионера, создателя империи красоты.

Ларри Стерн, сын Иэна Стерна, пригласившего красивую русскую пианистку к себе в Вудсток. И почти наверняка к себе в постель. И, возможно, готового упомянуть ее в завещании.

Господи, и все вот из-за этого?

Что, он хотел обезопасить себя от потенциальной наследницы?

Перестраховывался, зная любвеобильность отца?

Наследство было, конечно, солидное. О таком наследстве стоило беспокоиться. Целая фабрика денег – такую жалко упустить.

Что же, убивая отца, спокойный, приятный в общении Ларри Стерн, просто не давал ему возможности завещать эту фабрику денег молодой и красивой русской пианистке? А усеивая штат пятью трупами, просто не давал полиции повода заподозрить, что единственная нужная ему жертва – Иэн Стерн? Иначе полиция сразу бы задала единственно нужный вопрос – cui bono? – и вычислила бы Ларри.

В странном смешанном свете луны и прожектора Гурни видел, что Стерн по-прежнему крепко сжимает пистолет, но по его глазам было понятно, что он пытается просчитать свои возможности – исчезающие с каждой секундой. Трудно было разгадать выражение этих глаз. Ужас? Ярость? Свирепая решимость загнанной в угол крысы? Или просто бесчувственный внутренний калькулятор работал на полную мощность, и оттого взгляд казался безумным?

Гурни понял, что прямо у него на глазах работает бессердечная счетная машина. Машина, унесшая… сколько жизней?

Сколько жизней? Этот вопрос заставил Гурни вспомнить про Душителя из Уайт-Маунтин. Его дело встраивалось в ту же схему: чтобы спрятать одну главную жертву убивались другие, ни для чего больше не нужные, а убийца прикидывался маньяком, душащим женщин белым шелковым шарфом. Чем же, подумал Гурни, не угодила Ларри Стерну его девушка? Может быть, забеременела? А может быть, вообще ничего особенного не случилось. Такие люди, как Ларри – Душитель из Уайт-Маунтин, Добрый Пастырь – не нуждаются в серьезном поводе для убийства. Им достаточно, чтобы выгода превышала риски.

Гурни вздрогнул, вспомнив слова проповедника с РАМ-ТВ: “Уничтожить жизнь, развеять ее как дым в воздухе, растоптать, как ошметок грязи, – вот в чем сущность зла!”

Снаружи, за бобровым прудом, на пять секунд включили сирену. Требование сдаться теперь повторили на максимальной громкости.

Гурни повернулся на стуле и выглянул в ближайшее окно. Мощные прожекторы светили на хижину с дальнего конца тропы. Он наконец понял, что и до этого слышал вой сирены. В крайнем эмоциональном напряжении, оглушенный выстрелом, он принял его за музыку. А потом Гурни услышал тот самый звук, который принял за стук огромного барабана. Это был рокот вертолетного винта. Вертолет кружил над хижиной, скользя лучом своего прожектора и по ней, и по болотным травам, и по корягам, торчащим из черной воды.

Гурни повернулся к Стерну. В голове у него уже выстроился список из сорока-пятидесяти вопросов, но за первое место соперничали два. Он выбрал самый неотложный.

– Что вы собираетесь делать теперь, Ларри?

– Действовать наиболее разумным образом.

Ответ этот был произнесен совершенно спокойно, но звучал безумнее безумного.

– Что вы имеете в виду?

– Сдаться. Сыграть по правилам. И победить.

Гурни испугался, что это затишье перед бурей – что все слова о разумности и решении сдаться окончатся кровавой баней.

– Победить?

– Я всегда побеждал. И всегда буду.

– Но вы… собираетесь сдаться?

– Разумеется, – он улыбнулся так, будто успокаивал дошкольника, который боится ездить на автобусе. – А вы что думали? Что я возьму вас в заложники, использую для побега как живой щит?

– Так многие делали.

– Но не я. И не с вами. – Ему явно было смешно. – Подумайте сами, детектив. Ну какой из вас щит? Насколько я знаю, ваши коллеги только рады будут шансу вас пристрелить. Тогда уж лучше прикрыться мешком картошки.

Гурни потерял дар речи от такого спокойствия. Стерн совсем сошел с ума, что ли?

– Что-то вы слишком жизнерадостны для человека, ради которого в штате могут отменить мораторий на смертную казнь. Я слышал, эти инъекции не очень-то приятны, – раздраженно произнес Гурни и тут же понял, насколько неразумно и опасно было так говорить.

Но, похоже, он зря опасался. Стерн лишь покачал головой:

– Не говорите чепухи, детектив. Даже полным болванам с их третьесортными адвокатами удавалось отсрочить исполнение приговора на добрые двадцать лет. А я могу сделать больше. Гораздо больше. У меня есть деньги. Много денег. У меня связи тайные и явные. А самое главное – я знаю, как работает правовая система. Как она работает на самом деле. И у меня есть что предложить судьям. Что-то, что они очень высоко оценят. У меня, так сказать, есть что продать. – Его спокойствие казалось чем-то между дзеном и сумасшествием.

– Что же у вас есть?

– Информация.

– О чем?

– О некоторых нераскрытых делах.

Снаружи опять раздался вой сирены, и вслед – громогласное объявление. Требования стали настойчивее:

– ЭТО ПОЛИЦИЯ ШТАТА НЬЮ-ЙОРК… НЕМЕДЛЕННО СЛОЖИТЕ ОРУЖИЕ… НЕМЕДЛЕННО ОТКРОЙТЕ ДВЕРЬ… СЕЙЧАС ЖЕ… СЛОЖИТЕ ОРУЖИЕ И ОТКРОЙТЕ ДВЕРЬ… НЕМЕДЛЕННО ОТКРОЙТЕ ДВЕРЬ…

– О нераскрытых делах… каких?

– Несколько минут назад вы предположили, что жертв больше, чем одиннадцать. Возможно, вы правы.

Шум вертолета над хижиной все нарастал, а его прожектор становился ярче. Стерн, казалось, его не замечал. Все его внимание было сосредоточено на Гурни, а тот, в свою очередь, пытался обдумать этот последний сюжетный поворот в самом непредсказуемом деле за всю его карьеру.

– Я не понимаю вашей логики, Ларри. Если вас осудят по делу Доброго Пастыря…

– А это, кстати, большой вопрос.

– Хорошо, большой вопрос. Но если им все-таки это удастся, я не понимаю, что вы выиграете, сознавшись еще в нескольких убийствах?

Стерн снисходительно улыбнулся:

– Я вижу, что вы делаете. Вы смеетесь над моими словами, чтобы заставить меня раскрыть карты. Глупое ухищрение. Но ничего. Какие секреты между друзьями. Но я у вас вот о чем спрошу – просто в качестве предположения. Насколько важно полиции штата раскрыть – просто предположим, конечно, – двадцать, а то и тридцать нераскрытых дел?

Гурни был разочарован. Ларри Стерн или бредил, или же импульсивно лгал, движимый манией величия и уверенный, что сможет убедить людей в чем угодно.

Стерн, казалось, заметил его скептицизм. Но в ответ лишь увеличил ставки:

– Я думаю, ради того, чтобы переместить тридцать дел в папку “раскрыто”, мне пойдут навстречу. Это так улучшит статистику всего управления. Вернет покой семьям. А если тридцати дел недостаточно, возможно, мы даже предложим им сорок. Сколько понадобится, чтобы заключить сделку.

– На какую же сделку вы рассчитываете, Ларри?

– Ничего неразумного. Думаю, я самый разумный человек, которого вы встречали в жизни. Нет нужды вдаваться в подробности. Все, что мне нужно, – это цивилизованная тюрьма. Уютная одиночная камера. Простые удобства. Смягчение лишь самых неразумных ограничений. Ничего такого, о чем добропорядочные люди не могли бы вести переговоры.

– А в обмен на это вы готовы сознаться в двадцати, тридцати или сорока нераскрытых убийствах? Со всеми подтверждающими подробностями о мотивах и способах?

– Предположим.

В мегафон объявили:

– ЭТО ВАШ ПОСЛЕДНИЙ ШАНС СЛОЖИТЬ ОРУЖИЕ И ОТКРЫТЬ ДВЕРЬ. ПОВИНУЙТЕСЬ НЕМЕДЛЕННО.

Гурни попробовал наудачу зайти с другого бока:

– Включая дело Душителя из Уайт-Маунтин?

– Предположим.

– А жертв так много, потому что общий принцип всегда был один: убивать по пять-шесть жертв, чтобы скрыть действительно важную?

– Предположим.

– Понятно. Только вот еще вопросик, просто чтобы понять, как вы просчитываете риски. Не разумнее ли предположить, что вероятность раскрытия одного хорошо спланированного убийства ниже, чем пяти или шести?

– Я отвечу: нет. Как бы хорошо ни было спланировано убийство, все равно все внимание следователей привлечено к одной жертве и последствиям одной смерти. От этой исключительности нет спасения. Дополнительные же убийства практически полностью отвлекают внимание от действительно важной жертвы и при этом практически не несут дополнительных рисков. Чаще всего преступников ловят благодаря их связям с жертвами. А если связи нет…ну, я думаю, вы меня поняли.

– А цена этого всего… человеческие жизни… вас они не волнуют?

Стерн молчал. Его безмятежная улыбка говорила сама за себя.

Сколько же времени пройдет, подумал Гурни, прежде чем самая суровая тюрьма сотрет эту улыбку с его лица.

Стерн улыбнулся еще шире, словно чувствуя его ход мысли:

– Я уже жду случая пообщаться с нашей пенитенциарной системой и ее обитателями. Я привык мыслить позитивно, детектив. Я принимаю реальность такой, какая она есть. Тюрьма – новый мир, который мне предстоит завоевать. Я умею привлекать полезных людей. Как вы могли заметить, мне это удалось с Робби Мизом. Посудите сами. В исправительных учреждениях полным-полно Робби Мизов – восприимчивых юношей, которым не хватает отцовской фигуры, не хватает того, кто их поймет, будет на их стороне, найдет применение их силам, их страхам, их обидам. Только подумайте, детектив. Если таких юношей направить на верный путь, из них может получиться нечто вроде лейб-гвардии. Заманчивая идея, и у меня будут годы, чтоб ее обдумать. Иными словами, я считаю, что в тюрьме вполне можно жить. Возможно, я даже стану в своем роде знаменитостью. Мне кажется, меня опять невероятно полюбит психологическое сообщество – им же надо реабилитировать себя новыми озарениями о подлинной истории Доброго Пастыря. И не забывайте о книгах. Официальные и неофициальные биографии. Спецвыпуски на РАМ. Возможно, обо мне снимут кино. И знаете что? Не исключено, что моя судьба сложится куда лучше, чем ваша. Вы нажили себе больше врагов на воле, чем будет у меня за забором. Я бы не назвал это победой, а вы? Я могу заплатить, и меня прикроют. Уж я найду спецов в таких делах. А вас кто будет охранять? На вашем месте я бы поостерегся.

– СЛОЖИТЕ ОРУЖИЕ И НЕМЕДЛЕННО ОТКРОЙТЕ ДВЕРЬ.

Гурни не сводил глаз с неприметного человека в рыжеватом кардигане:

– Скажите мне вот что, Ларри. Вы вообще ни о чем не жалеете?

Стерн, казалось, удивился.

– Разумеется, нет. Все, что я делал, было крайне разумно.

– А Лила?

– Простите?

– А убийство вашей жены, Лилы?

– А что с ним такое?

– Оно тоже было крайне разумно?

– Само собой. Иначе бы я это не сделал – опять-таки, предположим. Вообще говоря, у нас было скорее бизнес-партнерство, чем традиционный брак. Лила в сексе была профессионалом высокой квалификации. Но это уже другая история. – Он мечтательно улыбнулся. – Интересное кино можно сделать.

Он прошел мимо Гурни к входной двери, открыл ее и бросил большой пистолет в траву.

– РАСКРОЙТЕ ЛАДОНИ… РУКИ ВВЕРХ… МЕДЛЕННО ИДИТЕ ВПЕРЕД.

Стерн поднял руки вверх и вышел из хижины. Пока он шел к дамбе, его сопровождал луч прожектора с вертолета. С дальнего конца дорожки к нему навстречу двинулась машина – со светящимися фарами и двумя зажженными прожекторами.

Это было странно. В подобной ситуации разумно было оставаться на месте и ждать, пока преступник придет к тебе сам. На заранее приготовленное место, где группа захвата контролирует ситуацию.

Кстати о группе захвата – где она, черт возьми? В вертушке, которая кружит над хижиной? Ни один командир группы в здравом уме не стал бы так делать.

И еще: включено несколько прожекторов, но не видно других фар. Нет патрульных машин. Господи, всего одна, а надо бы дюжину.

Гурни взял со стола “беретту” и посмотрел в окно.

Машину, которая ползла по тропе, слепя фарами, трудно было разглядеть. Но одно было ясно: фары были расположены слишком широко для патрульной машины. В парке полиции штата Нью-Йорк хватало разных внедорожников, но машина на тропе была шире их всех.

Зато она была как раз шириной с клинтеровский “хаммер”.

А значит, и вертолет над головой был не полицейский.

Но какого черта?

Стерн теперь шел с поднятыми руками по узкой дамбе и был примерно в двадцати футах от движущейся машины.

Гурни, держа в кармане “беретту”, вышел из хижины и поглядел вверх. Несмотря на слепящий свет вертолетного прожектора, он легко различил на вертолете гигантскую надпись “РАМ”.

Прожектор заскользил по тропе, сначала высветив Стерна, а потом машину перед ним – это действительно был “хаммер” Клинтера. На капоте у него была какая-то установка. Может, какое-то оружие? Свет вертолета скользнул в сторону, осветил воду, хижину, потом вновь вернулся на тропу.

Черт побери, что происходит? Что задумал Клинтер?

И тут, к невыразимому ужасу Гурни, последовал ответ. Из установки на капоте вырвался огненный залп, и Стерна мгновенно охватило оранжевое пламя. Он завизжал и закрутился на месте. Вертолет заложил вираж и резко снизился, но поток воздуха от винта усилил бурлящий огонь – и вертолет ушел в сторону и снова набрал высоту.

Гурни бегом кинулся к дамбе. Но когда он добежал до Стерна, тот уже упал на землю, к своему счастья, без сознания, объятый пламенем, пылающим со всей мощью самодельного напалма.

Подняв взгляд от горящего тела, Гурни увидел, что Макс Клинтер стоит рядом со своим “хаммером” в неизменном камуфляже и сапогах из змеиной кожи. Губы его расплылись в улыбке, оголив зубы. В руках у него был пулемет, какой Гурни видел только в старых фильмах о войне и только на треноге. Казалось, он слишком велик и тяжел, чтобы держать его в руках, но Клинтер словно бы не замечал его веса. Он сделал несколько длинных шагов вперед и поднял дуло пулемета к небу.

Угол наклона ствола и безумная ярость в глазах Клинтера были таковы, что казалось, он целится в саму луну. Но потом он уверенно навел пулемет прямо на вертолет “РАМ”, поднявший дрожащую зыбь на прежде ровной поверхности пруда.

Как только Гурни понял, куда целится Клинтер, он закричал:

– Макс! Нет!

Но до Клинтера было не докричаться, его было не достать, не остановить. Он широко расставил ноги и, прокричав что-то, что Гурни не расслышал в общем грохоте, открыл огонь.

Вначале казалась, что пулеметная очередь вертолету нипочем. Потом он накренился набок и стал снижаться, вращаясь по спирали. Макс все палил. Гурни хотел его остановить, но пламя, объявшее труп Стерна, преграждало путь. Жар и смрад от горящей плоти были невыносимы.

Тут вертолет дрогнул, резко накренился на девяносто градусов, взорвался и рухнул на дорожку прямо позади “хаммера”. Прогремел второй взрыв, за ним третий, и машину Клинтера тоже объяло пламя. Сам Клинтер, казалось, не заметил, что и его обдало брызгами горящего топлива.

Гурни прыгнул в пруд, чтобы обойти тело Стерна, и пошел, шатаясь, по пояс в воде, ноги его засасывал ил. Когда он, спотыкаясь и опираясь на руки, выбрался на дамбу и направился к Клинтеру, у того уже пылали волосы и одежда. Не выпуская из рук пулемета, Клинтер кинулся к хижине, своим быстрым движением лишь раздувая пламя. Гурни метнулся вперед и попытался столкнуть его в пруд, но оба рухнули бок о бок у самой воды, а между ними – огромный пулемет, по-прежнему палящий в глухую ночь.

Глава 51

Благодать

Позднее утро следующего дня Гурни встретил в палате отделения неотложной помощи муниципальной больницы Итаки. Хотя в целом врачи отделения были уверены, что состояние его нетяжелое – ожоги в основном первой, реже второй степени, – Мадлен, приехав в больницу, настояла на осмотре дерматолога.

Теперь же, когда дерматолог, похожий на ребенка, играющего в доктора, пришел и ушел, подтвердив поставленный диагноз, они ждали, пока уладится какая-то путаница со страховкой и выпишут необходимые бумаги. У кого-то на компьютере рухнула система, но было не вполне понятно у кого, и Гурни бодро объявили, что придется немного подождать.

Кайл приехал в больницу вместе с Мадлен и теперь слонялся между палатой Гурни и приемным покоем, сувенирной лавкой и буфетом, сестринским пунктом и парковкой. Было понятно, что он хочет быть рядом с отцом, и столь же понятно, что его раздражает полное безделье. Он уже множество раз заходил к Гурни в палату и выходил обратно. После нескольких неловких попыток он наконец попросил о том, о чем, по собственным словам, хотел попросить уже давно. С тех пор как Мадлен обмолвилась, что у них на чердаке хранится старый мотоциклетный шлем Гурни.

– Слушай, пап, у нас с тобой головы примерно одного размера. Я хотел спросить… ты не против… то есть… я хотел спросить, нельзя ли мне взять твой шлем?

– Конечно, можно. Как вернемся домой, отдам.

Гурни с улыбкой подумал, что сын унаследовал от него привычку не говорить о любви прямо.

– Спасибо, пап. Как здорово. Супер. Спасибо.

Звонила Ким – дважды, – спрашивала, как Гурни себя чувствует, извинялась, что не смогла приехать в больницу, многословно благодарила его за то, как он рисковал жизнью в схватке с Добрым Пастырем, а потом сообщила, что накануне ее долго допрашивал детектив Шифф в связи с убийством Робби Миза. По словам Ким, она показала, что готова к сотрудничеству, но лишнего не говорила. Однако наутро, когда к Шиффу присоединился агент Траут из ФБР, чтобы еще раз допросить ее в связи с событиями в хижине Макса Клинтера, она решила, что лучше нанять адвоката, – и отложила допрос.

Хардвик ввалился в палату к Гурни незадолго до полудня. Усмехнувшись и подмигнув Мадлен, он взглянул на Гурни, нахмурился и разразился смехом, похожим скорее на рык.

– Господи боже, что ты сделал со своими бровями?

– Я решил их сжечь и отрастить новые.

– А вместо лица решил завести себе долбаный гранат?

– Как это мило с твоей стороны, Джек. Я ценю твою поддержку.

– Господи, посмотришь телевизор – так ты там Джеймс Бонд. А посмотришь на тебя здесь…

– Что значит “посмотришь телевизор”?

– Только не говори, что ты не видел.

– Не видел что?

– Господи ж ты боже ж мой. Раздул тут третью мировую, а потом прикидывается шлангом. Этот чертов репортаж о вашей горячей ночке крутят по РАМ-ТВ все утро. Стерн выходит из хижины. Долбаный огнемет на капоте у Макси. Стерн горит. Макси палит из пулемета по вертолету. Ты героически бросаешься в ночь, рискуя жизнью. Вертолет падает, а вслед за этим следует, по словам дикторов РАМ, “ужасный трагический всполох”. Что ты, мой мальчик, это такое шоу!

– Но подожди, Джек. Вертолет сбили. Откуда же взялась съемка его падения?

– У этих подонков там было два вертолета. Один упал, другой тут же занял его место и стал снимать. Трагические всполохи поднимают рейтинг. Особенно когда при этом заживо сгорают два человека.

Гурни поморщился: перед глазами у него до сих пор стояла смерть Макса Клинтера.

– И все это показывают по телевизору?

– Они эту хрень крутят все утро. Шоу-бизнес, мой друг, долбаный шоу-бизнес.

– А как эти вертолеты вообще там очутились?

– Твой кореш Клинтер предупредил “РАМ-Ньюс”. Позвонил им и сказал, что ночью произойдет нечто великое, связанное с Добрым Пастырем, так что пусть будут поблизости с камерами наготове. Перед своим выходом он еще раз им позвонил. Макс давно ненавидел РАМ за то, как они осветили его провал при первом столкновении с Добрым Пастырем. Похоже, он с самого начала планировал сбить вертолет.

Пока Гурни осмыслял эту информацию, Хардвик вышел из палаты, прошел через большой холл к сестринскому пункту и оторвал от компьютера молодую служащую.

Вскоре он вернулся с торжествующим блеском в глазах:

– У них есть пара теликов на тележках. Телочка с большими сиськами сейчас нам один прикатит. И ты сам увидишь это дерьмище.

Мадлен вздохнула и закрыла глаза.

– А покуда, Шерлок, два вопроса. Как это, черт возьми, дантист Ларри так наловчился палить из пистолета?

– Мне кажется, у него была невероятная страсть к точности. Такие люди часто достигают совершенства в каком-нибудь деле.

– Жаль, что нельзя разлить это качество по бутылкам и продавать здоровым людям. И второй вопрос, более личный. Ты сам-то понимал, во что ввязываешься, когда шел в хижину Клинтера?

Гурни поглядел на Мадлен. Она не сводила с него глаз, ожидая ответа.

– Я ожидал встретить Доброго Пастыря. Не мог же я предвидеть весь этот ужас.

– Ты уверен?

– Черт возьми, что значит “ты уверен”?

– Ты правда думал, что Клинтер не придет, как ты ему и сказал?

Гурни помолчал.

– Откуда ты знаешь, что я сказал ему не приходить?

Хардвик ответил вопросом на вопрос:

– А как ты думаешь, почему он вмешался именно в тот момент?

Гурни и сам в глубине души гадал почему. Клинтер появился слишком уж вовремя – в ту минуту, когда дела у Гурни стали совсем плохи. Теперь разгадка показалась очевидной.

– Он установил жучки в собственном доме?

– Конечно.

– А приемник от них был в “хаммере”?

– Да.

– То есть он подслушивал мой разговор с Ларри Стерном?

– Естественно.

– И его приемник записывал все, в том числе наш с ним телефонный разговор. А вы потом добыли эту запись, потому и знаете, что я велел ему не приходить. Но ведь “хаммер” весь сгорел, как же вы…

– Мы получили запись от Клинтера. Он переслал в БКР аудиофайл прямо перед тем, как привести в действие огнемет. Похоже, он понимал, что вся эта игра может плохо закончиться. И еще похоже, что он хотел послать нам факты, которые подтверждали бы твою версию этого дела.

Гурни почувствовал горячую благодарность к Клинтеру. Реплики Ларри Стерна без сомнений доказывали, что его манифесту верить нельзя.

– Сколько теперь людей расстроится.

Хардвик усмехнулся.

– Ну их в жопу.

Повисло долгое молчание. Гурни вдруг осознал, что он больше не расследует дело Доброго Пастыря. Преступление раскрыто. Опасность миновала.

Скоро множество силовиков и судебных психологов будут оголтело переводить стрелки друг на друга, настаивая, что всему виной так называемые ЧО – чужие ошибки. Когда шум уляжется, то, может, и Гурни получит какое-то признание. Но признание – палка о двух концах. За него частенько приходится дорого платить.

– Кстати, – сказал Хардвик. – Пол Меллани застрелился.

Гурни моргнул.

– Что?

– Застрелился из “дезерт-игла”. Судя по всему, несколько дней назад. Женщина из магазина по соседству с его офисом сообщила вчера о дурном запахе из вентиляции.

– И нет сомнений, что это суицид?

– Никаких.

– Господи.

Мадлен была поражена.

– Это тот несчастный человек, о котором ты говорил на прошлой неделе?

– Да. – Ответил Гурни и спросил Хардвика: – Тебе удалось выяснить, как давно у него был пистолет?

– Меньше года.

– Господи, – снова сказал Гурни, обращаясь скорее к себе самому, чем к Хардвику. – Но почему же именно из “дезерт-игла”?

Хардвик пожал плечами.

– Из “дезерт-игла” убили его отца. Может быть, он хотел умереть так же.

– Он ненавидел своего отца.

– Может, он хотел искупить этот грех.

Гурни уставился на Хардвика. Иногда тот говорил просто ужасные вещи.

– К слову об отцах, – сказал Гурни, – не удалось выйти на след Эмилио Коразона?

– И не просто выйти на след.

– Ну?

– Когда у тебя появится время, подумай, как с этим всем быть.

– С чем?

– Эмилио Коразон – запойный алкоголик и героиновый наркоман. Он живет в приюте Армии Спасения в Вентуре, штат Калифорния. Попрошайничает – на выпивку и героин. Уже раз шесть менял имя. Не хочет, чтоб его нашли. Чтобы выжить, ему нужна пересадка печени, но он не может не пить несколько дней, чтобы встать на очередь. Из-за аммиака в крови у него развивается деменция. В приюте думают, что он умрет через три месяца. Может быть, и скорее.

Гурни почувствовал, что должен что-то сказать.

Но на ум ничего не приходило.

Он чувствовал опустошенность.

Боль, печаль и опустошенность.

– Мистер Гурни?

– Он поднял глаза.

В дверях стояла лейтенант Баллард.

– Простите, если помешала… Я просто… Я хотела вас поблагодарить… и узнать, как вы себя чувствуете.

– Входите.

– Нет-нет. Я просто… – она посмотрела на Мадлен. – Вы миссис Гурни?

– Да. А вы…?

– Джорджия Баллард. Ваш муж – выдающийся человек. Но вы, конечно же, и сами это знаете. – Она посмотрела на Гурни. – Может быть, когда все немного успокоится… я хотела бы пригласить вас и вашу жену на ланч. Я знаю один итальянский ресторанчик в Саспарилье.

Гурни засмеялся:

– Жду с нетерпением.

Баллард улыбнулась, помахала на прощание и исчезла так же внезапно, как и появилась.

Гурни снова стал думать об Эмилио Коразоне и о том, как воспримет известия о нем его дочь. Он закрыл глаза и опустил голову на подушку.

Когда он снова открыл глаза, то не понял, сколько же времени прошло. Хардвик ушел. Мадлен придвинула стул к его кровати и смотрела на него. Эта сцена явственно напомнила ему другую: конец дела Перри, когда его чуть не убили и когда он получил ранения, от которых полностью не оправился до сих пор. Он вспомнил, как наконец он вышел из комы – и Мадлен сидела у его постели, смотрела на него, ждала.

Он встретил ее взгляд, и на мгновение ему захотелось повторить заезженную шутку: “Пора прекращать эту традицию”. Но тут же ему показалось, что это неправильно и не смешно и что он не имеет права так шутить.

Мадлен шаловливо улыбнулась:

– Ты хотел что-то сказать?

Он покачал головой. Вернее, едва-едва подвигал головой по подушке.

– Нет, хотел, – сказала она. – Какую-то глупость. По глазам вижу.

Он засмеялся и тут же поморщился: губам стало больно.

Она взяла его за руку.

– Ты расстроился из-за Пола Меллани?

– Да.

– Потому что думаешь, что должен был что-то сделать?

– Наверное.

Она кивнула, нежно поглаживая его руку.

– Как грустно, что поиски отца Ким закончились вот так.

– Да.

– Она указала на его другую, перевязанную, руку.

– А что с раной от стрелы?

– Я про нее и забыл.

– Хорошо.

– Хорошо?

– Я не о руке. Я о стреле. О великой загадке стрелы.

– А ты не думаешь, что это загадка? – спросил он.

– Загадка, но неразрешимая.

– Так что, просто не думать о ней?

– Не думать. – Видя, что не убедила Гурни, Мадлен добавила: – Разве не из этого состоит вся жизнь?

– Из непонятных стрел, падающих на нас с неба?

– Я хочу сказать, в жизни всегда есть вещи, которые просто нет времени полностью осмыслить.

Такого рода суждения раздражали Гурни. Не то чтобы Мадлен была неправа. Конечно, права. Но он чувствовал, что подобный ход мысли – это бунт против разума. Бунт против того, как работает его собственный мозг. Однако он знал, что об этом уж точно с Мадлен нет смысла спорить.

В дверях появилась молоденькая медсестра с телевизором на роликовой подставке. Гурни покачал головой и жестом попросил ее уйти. “Ужасный трагический всполох” РАМ мог подождать.

– Ты понял Ларри Стерна? – спросила Мадлен.

– Может быть, отчасти. Не полностью. Стерн был… необычным явлением.

– Приятно знать, что такие не ходят вокруг сплошь и рядом.

– Он считал себя абсолютно рациональным человеком. Идеально практичным. Воплощением рассудка.

– Как ты думаешь, ему хоть когда-нибудь был кто-то дорог?

– Нет. Ни капли.

– И он никому не доверял?

Гурни покачал головой:

– Доверие, думаю, было для него бессмысленным понятием. Противным здравому смыслу. Он, наверное, увидел бы в желании доверять слабость, иррациональность, уязвимость, которую мог бы использовать в своих целях. Его отношения были, скорее всего, построены на манипуляциях и использовании других. Люди для него были лишь средствами.

– Значит, он был очень одинок.

– Да. Совершенно одинок.

– Как ужасно.

Гурни чуть не ответил: “Я сам не оказался на его месте разве что благодатью Божьей”.

Он знал, насколько отчужденным от других людей мог стать сам. Настолько, что почти не замечал, что происходит вокруг. Знал, что его связь с людьми могла того и гляди рассеяться как дым. Знал, насколько он склонен уходить в себя. И какой естественной и благодатной казалась ему временами эта склонность к изоляции.

Он хотел объяснить это Мадлен, объяснить, как он устроен. Но потом он почувствовал – как часто чувствовал рядом с ней, – что она и так уже все знает и что слова тут излишни.

Она посмотрела ему в глаза и крепче сжала его руку.

И тогда у него снова возникло это особое чувство, но впервые в жизни оно было словно вывернуто наизнанку: он понял, что теперь уже он знает, о чем думает она и что ей не надо даже говорить.

Он чувствовал непроизнесенные слова в ее руке, видел их в ее глазах.

Она говорила, чтобы он не боялся.

Говорила, чтобы он доверял ей, верил в ее любовь.

Говорила, что благодать, от которой зависит его жизнь, всегда будет с ним.

После этих ее безмолвных слов он ощутил полный покой, почувствовал, что свободен ото всех тревог этого мира. Все хорошо. Все тихо. И тут где-то вдали зазвучала мелодия. Она звучала так тихо и нежно, что Гурни не понимал точно, услышал он ее или вообразил. Но как бы то ни было, он ее узнал.

Это была ритмичная мелодия из “Весны” Вивальди.

Благодарности

Приятно, когда рабочие отношения долговременны. Когда же речь идет о долговременном сотрудничестве с по-настоящему талантливыми людьми, мастерами своего дела – это настоящий подарок.

Мой первый роман “Загадай число”, так же как и второй, “Зажмурься покрепче”, и третий, “Не буди дьявола”, мне посчастливилось готовить к публикации при помощи удивительных людей: моего чудесного агента Молли Фридрих, ее замечательной коллеги Люси Карсон и превосходного вдумчивого редактора Рика Хоргана.

Спасибо, Рик. Спасибо, Молли. Спасибо, Люси.