Охота за сокровищем

1

О том, что Грегорио Пальмизано и сестрица его Катерина были набожными с младых ногтей, знал весь городок. Уж они-то ни одной службы не пропустят: ни утрени, ни вечерни, ни святой мессы, а могут и безо всякого повода заявиться в церковь, просто потому что приспичило. Аромат ладана, висящий в храме после богослужения, да запах свечного воска этим Пальмизано были милее, чем дух жарко́го для голодающего!

Всегда у скамей в первом ряду, всегда на коленях, но голову в молитве не склоняли, а держали прямо, глаза распахнуты, однако глядели не на большое распятие над главным алтарем и не на скорбящую Богоматерь у подножия распятия, нет, они не сводили глаз со священника: что делает, как двигается, как переворачивает страницы Евангелия, как благословляет, как разводит руками, когда говорит «domino vobisco»[1], а потом, в конце, «ite, missa est»[2].

Правда в том, что оба хотели стать священниками, носить стихарь, столу[3], облачение, открывать створку дарохранительницы, держать в руке серебряную чашу, причащать верующих. Оба – включая Катерину.

И когда она сообщила матери, синьоре Матильде, кем станет, когда вырастет, та решительно поправила:

– Ты хотела сказать – монашкой.

– Нет, мама, священником.

– Вот те на! Почему же священником, а не монашкой? – спросила со смехом синьора Матильда.

– Потому что священник служит мессу, а монашка – нет.

Но вместо этого им пришлось помогать отцу – тот занимался оптовой торговлей продуктами и держал три больших склада, один рядом с другим.

После смерти родителей Грегорио и Катерина сменили вывеску и вместо макарон, соленой трески и банок с консервированными помидорами принялись торговать антиквариатом. Товар добывал Грегорио, обшаривая старые церкви в соседних поселках и наведываясь во дворцы к аристократам, из богатеев ставшим голодранцами. Один из трех складов был набит распятиями – от нательных крестиков, что носят на цепочке на шее, до тех, что в натуральную величину. Было там и три-четыре пустых креста, огромных, тяжеленных – из тех, что волокут на себе кающиеся в Страстную неделю, а размалеванные римские центурионы хлещут их плетьми[4].

Когда ему стукнуло семьдесят, а ей шестьдесят восемь, они продали все три склада, а часть барахла перетащили ночью к себе домой, на последний этаж здания рядом с муниципалитетом. Квартира была просторная – шесть комнат и балкон, на который они никогда не выходили: слишком большая для брата и сестры, хранивших безбрачие, да и племянников у них не было.

Религиозный пыл от навалившегося безделья лишь окреп и вырос. Они выходили из дому, только чтобы посетить церковь: торопливо шагали рука об руку, опустив голову, не отвечая на приветствия, а по возвращении с мессы немедленно запирались и держали ставни всегда закрытыми, словно в доме вечный траур.

За покупками у них ходила одна женщина – раньше она прибиралась на складе. В дом заходить ей не дозволялось. По утрам она находила прикнопленную ко входной двери записку, в которой Катерина писала, что им нужно, а под ковриком лежали деньги.

Вернувшись, служанка оставляла пакеты под дверью, стучалась и, крикнув «Покупки!», уходила.

Телевизора у них не было, и даже в ту пору, когда они еще торговали антиквариатом, никто не видел у них в руках ни книги, ни газеты – только молитвенник: в точности как делают священники.

Прошло лет десять, кое-что изменилось. Пальмизано больше не выходили из дому, не посещали церковь, не выглядывали на балкон, даже если по улице шла процессия в честь святого покровителя городка.

Вся связь с внешним миром велась (записками и окликами) через служанку, приносившую покупки.

Однажды утром жители Вигаты заметили, что между первым и вторым балконами квартиры Пальмизано появился большой белый плакат с надписью печатными буквами:

«ПОКАЙТЕСЬ, ГРЕШНИКИ!»

На следующее утро между вторым и третьим балконами был вывешен второй:

«ГРЕШНИКИ, МЫ ВАС ПОКАРАЕМ!!»

А спустя неделю появился третий, во всю длину балконов, самый пространный:

«ВЫ ПОПЛАТИТЕСЬ ЖИЗНЬЮ ЗА СВОИ ГРЕХИ!!!»

Увидев третий плакат, Монтальбано забеспокоился.

– Не смеши меня! – сказал ему Мими Ауджелло. – Это всего лишь пара выживших из ума старичков, повернутых на религии!

– Кто знает!

– Что тебя смущает?

– Восклицательные знаки. Был один, а стало три.

– И что с того?

– А то, что они дали грешникам срок. Это было последнее предупреждение.

– Кто же будут эти грешники?

– Все мы грешники, Мими. Или ты забыл? Не знаешь, у Грегорио Пальмизано есть разрешение на оружие?

– Схожу проверю.

Почти сразу вернулся, помрачневший.

– Разрешение у него есть. Запросил, когда был антикваром, ему и выдали. Револьвер. А еще он заявил про два охотничьих ружья и пистолет, после отца остались.

– Так. Завтра узнай у Фацио, какую церковь они посещали, и пойди поговори с пастором.

– Он же связан тайной исповеди!

– А ты и не должен выведывать тайны, просто спроси его мнение: как сильно они слетели с катушек и опасно ли все это. А я пока позвоню мэру.

– Зачем?

– Пусть пошлет человека к Пальмизано, чтобы убрали плакаты.

Городской страж Ландолина явился к дому Пальмизано часам к семи вечера. После выпуска новостей показывали матч «Палермо», и ему не терпелось скорее покончить с заданием, чтобы вернуться домой, поужинать и расположиться в кресле перед теликом.

Постучал, никто не открыл. Ландолина был мужик упертый и настырный, к тому же время поджимало, поэтому он продолжал стучать изо всех сил кулаком, а потом начал пинать дверь ногами, пока не раздался старческий голос:

– Кто там?

– Муниципальная полиция. Открывайте!

– Нет.

– Немедленно открывайте!

– Убирайся живо, не то хуже будет!

– Прекратите угрожать и откройте дверь!

Грегорио больше не стал угрожать, а просто пальнул в дверь из револьвера.

Пуля оцарапала полицейскому голову, тот развернулся и дал деру.

Сбежав по лестнице и выскочив на улицу, он угодил в толпу вопящих, негодующих, молящихся и причитающих людей – Грегорио и Катерина затеяли с балконов пальбу по прохожим.

Так началась осада бастиона Пальмизано силами правопорядка в составе Монтальбано, Ауджелло, Фацио, Галло и Галлуццо. Толпа зевак все прибывала, еле сдерживаемая в сторонке муниципальной полицией. Через часок подоспели журналисты и местное телевидение.

К десяти вечера, принимая во внимание тот факт, что даже вооруженный мегафоном мэр не сумел убедить двух старых святош сдаться властям, Монтальбано принял решение штурмовать бастион и послал Фацио изучить подступы к балкону с крыши или из соседней квартиры.

Потратив целый час на обстоятельный осмотр и разведку местности, Фацио вернулся и доложил, что добраться до крыши или балкона через соседние квартиры никак не получится.

Тогда комиссар набрал с мобильного Катарелле.

– Позвони пожарным в Монтелузу…

– У вас, что ли, горит, синьор комиссар?

– Дай договорить! Пусть приедут с лестницей, надо попасть на пятый этаж.

– А, так это на пятом этаже загорелось?

– Да нет никакого пожара!

– А зачем тогда пожарные? – невозмутимо продолжал вопрошать Катарелла.

Комиссар выругался и нажал отбой. Набрал номер пожарных, объяснил, что ему нужно.

Дежурный спросил:

– Вам это срочно?

– Ну конечно!

– Видите ли, две машины с лестницами заняты. Могут быть в Вигате, скажем, через часок. А прожектор мы мигом подгоним.

«Мигом» означало еще час потерянного времени.

Тем временем Пальмизано продолжали свои экзерсисы, время от времени паля то из ружья, то из револьвера.

Привезли, установили и включили прожектор.

Фасад здания залило резким голубоватым светом.

– Спасибо, комиссар Монтальбано! – отозвались телеоператоры.

Выглядело все так, будто вот-вот начнут снимать кино.

Лестница, появившаяся только после часа ночи, достала до украшенного плакатом балконного парапета.

– Ну, я полез, – сказал комиссар. – Фацио, ты со мной. Мими, бери Галло и Галлуццо и идите к двери. Пока я буду отвлекать их со стороны балкона, постарайтесь выломать дверь и войти.

Едва он поставил ногу на первую ступеньку, Грегорио, внезапно высунувшись, пальнул из револьвера. И снова исчез. Монтальбано, мигом укрывшись в парадном, сказал Фацио:

– Пожалуй, лучше я один полезу. Оставайся тут, прикроешь меня огнем.

Фацио продырявил выстрелом плакат; комиссар поднялся на одну ступеньку. Держался он одной левой рукой – в правой был зажат револьвер. Лез медленно и осторожно.

Когда он добрался до четвертого этажа, Грегорио снова высунулся, несмотря на выстрелы Фацио, и пальнул, едва не попав в комиссара.

Монтальбано инстинктивно вжал голову в плечи и нечаянно бросил взгляд вниз. Его вдруг пробрал ледяной пот, в голове зазвенело, и он чуть не свалился. Из самого нутра подступила к горлу тошнота. Комиссар понял: это приступ головокружения. Никогда ими не страдал, а тут, в самый неподходящий момент, на тебе. Старость, не иначе.

Долгую минуту он стоял зажмурившись, не в силах шевельнуться, потом, стиснув зубы, снова двинулся вверх, еще медленнее, чем прежде.

Добравшись до балконного парапета, он резко выпрямился, готовый выстрелить, но оказалось, что на балконе никого нет. Видимо, Грегорио вернулся в дом, прикрыв за собой балконную дверь. Наверняка устроил засаду, целится в него сквозь жалюзи.

– Вырубите прожектор! – крикнул комиссар.

Перепрыгнул парапет и упал навзничь. Грегорио тут же пальнул, но внезапно погасший слепящий свет лишил его зрения, и он стрелял наугад. Монтальбано тоже выстрелил, хотя и он ничего не видел. Постепенно глаза привыкли к темноте. Но вскакивать и бежать к балконной двери, паля из револьвера, он не собирался: на этот раз Грегорио наверняка бы его подстрелил.

Пока он гадал, как быть, Фацио перескочил через парапет и растянулся ничком рядом с ним.

Выстрелы теперь слышались внутри квартиры.

– Это Катерина. Стоит у двери и лупит по нашим, – вполголоса пояснил Фацио.

На балконе было почти пусто – ни цветочного горшка, ни белья на веревке – ничего, за чем можно было бы укрыться. Комиссар приметил три или четыре длинные железные опоры, оставшиеся, видимо, от старой садовой беседки.

– Что будем делать? – спросил Фацио.

– Беги и хватай одну из тех железных штуковин. Если не проржавела насквозь, выломаешь ею балконную дверь. Дай мне свой револьвер. Готов? Раз, два, три, пошел!

Они вскочили, и Монтальбано принялся палить из обоих стволов, при этом ощущая себя довольно нелепо – ни дать ни взять шериф из вестерна. Потом присоединился к возившемуся с дверью Фацио, продолжая стрелять, но уже по жалюзи. Наконец дверь распахнулась, и комиссар с помощником утонули в непроглядной темноте: большая комната, в которую они вломились, была едва освещена тусклым огоньком стоявшей на столике лампады. В доме давно не было электричества – наверняка отключили за неуплату.

Где же укрылся старый псих?

Через несколько комнат послышались выстрелы из ружья. Это Катерина противостояла попыткам Мими, Галло и Галлуццо выбить входную дверь.

– Возьми ее с тыла, – сказал комиссар, возвращая револьвер. – А я пойду поищу Грегорио.

Фацио нырнул в темный коридор.

В комнате была еще одна дверь, она была закрыта, и комиссар почему-то был уверен: старик затаился за ней. Он неслышно подкрался и повернул ручку; дверь слегка приоткрылась. Но выстрела не последовало.

Тогда комиссар резко распахнул дверь, одновременно отскочив в сторону. Ноль реакции.

Что делает Фацио? Почему старуха все палит?

Он перевел дух и вошел, пригнувшись, готовый выстрелить. А когда очутился внутри, перестал понимать, где находится.

В комнате была целая чаща, но чего?

Комиссар вдруг понял, и его охватил необъяснимый страх.

При свете лампадки он увидел десятки всевозможных распятий на деревянных подставках, от метровых до таких, что упирались в потолок, все вместе они напоминали густую чащобу со сплетенными ветвями; они стояли в беспорядке, то лицом к лицу, то затылок в затылок, а то перекладина одного креста упиралась в перекладину соседнего.

Комиссар сразу понял: Грегорио там нет, вряд ли он стал бы стрелять в этой комнате, рискуя повредить одно из распятий.

Его сковало страхом, словно мальчугана, залезшего в пустую церковь, освещенную лишь парой свечей. В глубине, через открытую дверь, была видна еще одна комната, где горел слабый огонек лампады. Монтальбано смотрел на него, но не мог ступить и шагу.

Его вырвал из оцепенения голос Фацио, сопровождаемый жутким крысиным верещаньем перепуганной до смерти Катерины.

– Комиссар, я ее взял!

Он рванул вперед, петляя между распятий, задел одно – оно пошатнулось, но не упало – и влетел через дверь в следующую комнату. Там была спальня с супружеским ложем.

Грегорио выстрелил, когда комиссар уже бросился на пол. Револьвер выдал сухой щелчок – патроны кончились. Монтальбано встал. Старикан – живые мощи, рослый, седые космы до плеч, абсолютно голый – озадаченно глядел на револьвер в своей руке. Ловким пинком комиссар вышиб его на пол.

Грегорио расплакался.

Снова цепенея от ужаса, комиссар заметил на одной из подушек голову женщины с длинными светлыми волосами; тело ее было накрыто простыней. Он сразу понял: женщина неживая.

Подошел к кровати, чтобы лучше разглядеть, но тут раздалось зловещее скрежетание:

– Не смей приближаться к супруге, ниспосланной мне Господом!

Комиссар приподнял простыню.

На кровати лежала видавшая виды надувная кукла: она лишилась части шевелюры и одного глаза, одна грудь морщила, а тело то там, то сям украшали круглые и квадратные латки из серой резины. Видно, Грегорио сам занимался починкой ветшающей подружки, как только у той появлялась новая дыра.

– Сальво, где ты? – послышался голос Ауджелло.

– Здесь, всё в порядке.

Он услышал странный шум и заглянул в соседнюю комнату. Галло и Галлуццо, вооружившись мощными фонариками, передвигали распятия, чтобы расчистить проход. Когда они закончили, Монтальбано увидел, как Мими и Фацио тащат сквозь строй распятий упирающуюся Катерину; та истошно верещала. Прямо иллюстрация к книге ужасов. Дырявая засаленная ночная сорочка, спутанные изжелта-седые патлы, выпученные круглые глаза, необъятных размеров кургузое тело и последний зуб, торчащий из слюнявого рта.

– Проклинаю тебя! – заявила Катерина, устремив на Монтальбано безумный взгляд. – Гореть тебе заживо в адском пламени!

– Позже поговорим, – ответил комиссар.

– Я бы вызвал скорую, – посоветовал Мими. – И сразу в дурку или куда там.

– Мы не можем держать их в участке, – подал голос и Фацио.

– Хорошо, вызывайте скорую и выводите их на улицу. Поблагодарите пожарных и отпустите по домам. Дверь взломана?

– Не было необходимости, я открыл изнутри, – сказал Фацио.

– Что собираешься делать? – поинтересовался Ауджелло.

– Оба ружья были у нее? – вместо ответа спросил комиссар у Фацио.

– Ага.

– В доме есть еще оружие, пистолет отца. Хочу взглянуть. Вы идите, оставьте фонарь.

Оставшись один, Монтальбано сунул револьвер в карман и шагнул в темноту.

Потом передумал и снова достал. Конечно, теперь-то дом пуст, но он и сам по себе вызывал необъяснимую тревогу. В свете фонарика распятия отбрасывали на стены гигантские тени. Через проход, расчищенный помощниками, Монтальбано кинулся в комнату, выходившую на балкон.

Надо подышать. Воздух городка, пропитанный дымом цементного завода и автомобильными выхлопами, показался ему кристально чистым горным воздухом после удушливой атмосферы дома Пальмизано.

Вернулся в дом и направился к двери, что вела в коридор. В коридоре по левую руку – три комнаты, правая стена глухая.

В первой комнате – спальня Катерины. На комоде, тумбочке и резном столике громоздились сотни статуэток Мадонны, перед каждой горела свеча. На стенах висела еще добрая сотня образков Богоматери. Под каждым – деревянная полочка с зажженной свечкой. Как есть ночь на кладбище.

Дверь во вторую комнату была заперта, но ключ торчал в замке. Комиссар повернул его, открыл дверь и вошел. Кромешная тьма. При свете фонаря он разглядел большой зал, где теснилось 2–3 рояля и одно пианино. Вдруг один из роялей заиграл. Монтальбано вскрикнул от ужаса и отскочил назад, а рояль выдал полную октаву, до-ре-ми-фа-соль-ля-си. В этом проклятом доме и зомби водятся? Или привидения? Комиссар весь взмок, рука с револьвером заметно дрожала, но он нашел в себе силы посветить фонарем в глубину комнаты. И наконец увидел таинственного музыканта.

Им оказалась здоровенная крыса, ошалело носившаяся туда-сюда по роялям, иногда забегая и на тот, что был с открытой крышкой.

За третьей дверью была кухня. Там стоял такой смрад, что комиссару недостало мужества войти. Завтра пришлет кого-нибудь из своих – за пистолетом.

Когда он вышел на улицу, там уже никого не было.

Комиссар направился к своей машине, припаркованной у муниципалитета, завел мотор и поехал в Маринеллу.

Не спеша принял душ, но спать не пошел, уселся на веранде.

И вместо того, чтобы, как обычно, проснуться при первых лучах солнца, Монтальбано сам застал его пробуждение.

2

Он решил вообще не ложиться: два-три часа сна уже не помогут, наоборот, голова совсем перестанет соображать.

Пока шел на кухню ставить кофейник на четыре порции, подумал: эта сегодняшняя история сильно смахивает на ночной кошмар, что внезапно всплывает в миг пробуждения, удерживается памятью лишь день, постепенно меркнет, а спустя еще одну ночь стирается настолько, что ты с трудом его припоминаешь, теряет ускользающие очертания и детали, превращаясь постепенно в траченную временем настенную мозаику с серыми пятнами вместо осыпавшихся цветных стеклышек.

Так что потерпи еще сутки, Монтальбано, и ты забудешь все, что видел, и все, что произошло у Пальмизано.

Комиссару никак не удавалось выкинуть из головы эту квартирку, сильно она его зацепила.

Лес распятий, ветхая надувная кукла и ее хозяин, комната с роялями в паутине, крыса-виртуоз, дрожащие огоньки лампад… Грегорио – ходячий скелет, Катерина, с ее единственным зубом… Для фильма ужасов очень даже неплохо.

Беда лишь в том, что все это не вымысел, а реальность, столь нелепая, что ее легко принять за вымысел.

По правде говоря, все эти рассуждения о кошмаре, реальности и вымысле были лишь способом уйти от вопроса, думать о котором ему не хотелось. А именно о разнице поведения его самого и его сотрудников.

И до ответа дело так и не дошло – подоспела очередная порция кофе.

Он отнес кофейник на веранду, уселся, выпил первую чашку.

Долго разглядывал небо, море, пляж. Занимавшийся погожий денек стоило смаковать понемногу, как чересчур сладкое варенье.

– Здравствуйте, комиссар, – приветствовал его знакомый утренний рыбак-одиночка, проплывавший мимо на лодке.

Он помахал ему в знак приветствия:

– Удачной рыбалки!

«Можно я скажу? – неожиданно вмешался внутренний голос. И продолжил, не дожидаясь ответа: – Проблема, которую ты пытаешься обойти, сводится к двум вопросам. Первый: почему Галло и Галлуццо нисколько не испугались зарослей распятий и совершенно спокойно их передвинули? Второй: почему Мими Ауджелло, увидев надувную куклу, отнюдь не впечатлился, а, напротив, усмехнулся – мол, вот он какой, этот Грегорио, грязный старикашка?»

«Что ж, каждый устроен по-своему и ведет себя соответственно», – попытался парировать Монтальбано.

«Так-то оно так. Но вся беда в том, что в прежние времена наш комиссар и сам бы повел себя при виде распятий как Галло и Галлуццо, а при виде куклы – как Мими. В прежние времена, да».

«Может, хватит уже?» – спросил Монтальбано, догадываясь, куда тот клонит.

«Я хочу закончить мысль. По-моему, подступающая старость изменила синьора комиссара, но он отказывается это признать. И не хочет замечать очевидного».

«Да что за хрень ты несешь?»

«Конечно, до полного маразма мы еще не дошли. Но старость изменила твое зрение, ты вообще стал видеть иначе».

«В каком смысле иначе?»

«Обостренно. Видишь теперь не только предметы, но и исходящий от них ореол, похожий на струящийся водяной пар…»

«И какой ореол, по-твоему, струился от надувной куклы?» – с издевкой спросил Монтальбано.

«Ореол отчаяния и одиночества. Одиночества мужчины, проводящего ночи в обнимку с неподвижной куклой, воображая, будто она живая, и шепча ей слова любви».

«Давай-ка ближе к делу».

«Если говорить коротко, нашему комиссару не хватает холодной отстраненности перед лицом фактов. Он дает себя вовлечь и разбередить. Прежде такое тоже случалось, но с возрастом он стал – как бы помягче сказать? – ранимым».

«Ну хватит! – сказал Монтальбано, резко поднимаясь. – Достал уже».

Вопреки собственному решению, он все же лег и проспал два часа, а когда зазвонил будильник, проснулся, как и ожидалось, с ватной головой.

Душ, бритье и смена белья слегка привели в чувство, по крайней мере он обрел способность доехать до конторы.

При виде его Катарелла вскочил с места и захлопал в ладоши:

– Браво, синьор комиссар! Браво!

– Ты что творишь?! В театре, что ли?

– Ай, синьор комиссар, синьор комиссар! Мадонна, какой смелый! А какой ловкий! Боже, боже! А какой быстрый-то! Натурально циркач под кумполом!

– Кто?!

– Вы, синьор комиссар! Получше всякого кино! Сегодня по телевизеру показывали!

– Меня?!

– Так точно, вас, синьор комиссар! Как вы там карабкаетесь по пожарной лестнице, а в руке рево́львер… Вы мне прямо показались этим… как его… ну, знаете, который…

– Нет.

– Прямо вылитый этот, Брус Квиллис, американский такой актер, он еще завсегда сымается, где стреляют, а все горит и взрывается…

– Ладно-ладно, успокойся уже и пришли ко мне Фацио.

Вот только этого гребаного геморроя не хватало! Теперь та половина жителей городка, что не смогла явиться на представление, судачит за его спиной, наблюдая шоу по телику! Брюс Виллис, надо же! А он-то думал, нечто в духе братьев Маркс с их комедией абсурда![5]

– Здравствуйте, комиссар.

– Ну как там Пальмизано, чем дело кончилось?

– А чем оно должно было кончиться? Прокурор Талларита шутить не любит. Целый список им предъявил. Неповиновение властям, неоднократные покушения на убийство, попытка устроить массовое убийство…

– И куда их определили?

– В психиатрическую клинику, под круглосуточное наблюдение.

– Это уже перебор, у них ведь нет оружия… Чем они опасны?

– А знаете, что там устроила Катерина?

– Что?

– Чуть не проломила табуретом голову санитару!

– За что?

– За арабскую внешность. Арабы для нее – враги Господа.

– Слушай, пошли кого-нибудь за пистолетом в квартиру Пальмизано, надо его найти.

– Сейчас распоряжусь. Отправлю Галлуццо и еще двоих.

Спустя полчаса Фацио постучался и вошел в кабинет.

– Простите, комиссар, хочу уточнить. Вы вчера, когда выходили из квартиры Пальмизано, дверь заперли? Я ключи в замке оставил, после того как открыл Ауджелло.

Монтальбано призадумался.

– Даже и не помню, а что?

– Мне только что звонил Галлуццо: пришел туда – а дверь нараспашку.

– Ничего не пропало?

– Галлуццо считает, что всё на месте – как он запомнил с ночи. Но что он там мог понять в таком бардаке?

Что ж, дорогой комиссар, вы проявили беспримерное мужество и презрели опасность, когда остались в гордом одиночестве в знаменитом доме ужасов. Изнурительная схватка с крысой-виртуозом вымотала вас настолько, что вы слиняли на всех парах, забыв запереть дверь. Неплохо, неплохо. Мои поздравления.

– Фацио, ты мне вот что скажи…

– Спрашивайте, комиссар.

– Неужели тебе не было страшно в той квартире?

– И не говорите, комиссар! Я как попал в ту комнату, набитую распятиями, так временами, уж простите за выражение, в штаны готов был наложить, честное слово!

Комиссар чуть не бросился его обнимать. Выходит, всех пробрало до кишок. Только они не показывали виду. Так что его утренние рассуждения яйца выеденного не стоят.

В час дня пошел обедать к Энцо. Проголодался изрядно: накануне вечером из-за этого кавардака даже не успел поужинать.

Сел за обычный столик.

Телевизор был настроен на канал «Телевигаты»[6], звук приглушен. На экране – квартира Пальмизано. Какой-то проныра-журналюга просочился через незапертую дверь и заснял жилище старых психов. Само собой, прихватил с собой фонарик, и в круге его света выхваченные из темноты распятия и рояли смотрелись весьма зловеще и угрожающе, в точности как прошлой ночью.

– Здравствуйте, комиссар. Что будете заказывать?

– Давай через пять минут.

Оператор зашел в спальню Грегорио. Завис минут на пять над резиновой куклой. Сперва показал в полный рост, потом – крупный план: плешивая одноглазая голова, сморщенная сиська, затем, одна за одной, все латки Грегорио – словно залепленные пластырем ссадины.

– Так что вам принести?

Отчего это у него пропал аппетит?

Он съел так мало, что даже не пошел, как обычно, прогуляться после обеда. Вернулся в контору и сел подписывать бумаги. Уже месяц им не попадалось ничего стоящего. Случай с Пальмизано, конечно, привнес некоторое оживление и драматизм, но, к счастью, обошлось без последствий в виде погибших и раненых. Несколько раз ему приходила в голову мысль взять отгул на пару дней и сгонять к Ливии в Боккадассе. Но он все откладывал, боясь, что придется прервать отпуск из-за внезапно возникшего дела. А как потом объясняться с Ливией?

– Галлуццо нашел пистолет, – сказал Фацио, входя в кабинет.

– Где он был?

– В спальне Катерины. Спрятан внутри статуэтки Богоматери.

– Еще новости?

– Полный штиль. Слышали теорию Катареллы?

– Насчет чего?

– Насчет того факта, например, что стало меньше краж.

– И как он это объясняет?

– Говорит, что ворам из наших, что обчищают дома бедняков или дамские сумочки, стало стыдно.

– За что?

– За своих коллег – тех, кто ворует по-крупному. За дельцов, объявляющих банкротство, припрятав денежки вкладчиков, за банки, надувающие клиентов, за крупные фирмы, пилящие бюджет. А им, беднягам, приходится довольствоваться десяткой евро, разбитым телевизором, сломанным компьютером… Им становится стыдно, и пропадает желание воровать.

Как можно было ожидать, в полночь «Телевигата» выпустила в эфир спецвыпуск, целиком посвященный делу Пальмизано.

Само собой, в кадре Монтальбано лез по лестнице, а Грегорио стрелял в него с балкона, и кто бы ни увидел репортаж, согласился бы с Катареллой: казалось, комиссара ничто не остановит, с такой решимостью он штурмовал балкон с револьвером в руке, таким твердым голосом отдавал приказ вырубить прожектор. В общем, выступление в духе «Отважных капитанов»[7].

Ни намека на испуг, дрожь в коленях, головокружение. Никакой прибор в мире – ни рентген, ни компьютерная томография – не в состоянии уловить потаенные терзания и страхи. Но когда в кадре появилась надувная кукла, комиссар встал и выключил телевизор.

Не мог ее видеть, так сильно она его впечатлила – сильнее, чем живая девушка.

Перед сном набрал Ливии.

– А я тебя видела! – выпалила она.

– Где?

– По телевизору, в национальных новостях.

Эти гребаные ублюдки с «Телевигаты» продали репортаж!

– Так за тебя испугалась! – продолжила Ливия.

– Когда?

– Когда у тебя голова закружилась на лестнице.

– Было дело. Но никто не заметил.

– Я заметила. Не мог Ауджелло послать? Он ведь моложе тебя! Ты уже не в том возрасте для подобных выходок!

Монтальбано встревожился. Неужто и Ливия решила достать его разговорами про возраст?

– Ты так говоришь, будто я Мафусаил, на хрен!

– Не матерись, терпеть этого не могу! Какой Мафусаил? Видишь, какой ты стал нервный!

После такого дебюта разговор не мог не вылиться в скандал.

– Ай, синьор комиссар! Синьор комиссар! Вам все звонит господин начальник, все звонит и звонит, с восьми утра! А уж сердит – не приведи господи! Велел передать, чтоб вы ему сиюмоментно перезвонили, наисрочнейше!

– Ладно, переведи звонок в мой кабинет.

Совесть его была в порядке: поскольку ничего не происходило, у него не было возможности сделать что-то, что бы выглядело в глазах начальства ошибкой или упущением.

– Монтальбано?

– Слушаю, синьор Бонетти-Альдериги.

– Объясните мне, как вы допустили, чтобы телеоператоры творили свои грязные делишки в квартире двух старых психов?

– Но я не…

– Так вот, знайте: на меня обрушилась лавина звонков – из епископата, из союза католических отцов семейства, из клуба «Фу-фу»…

– Не понял название клуба, простите.

– «Фу-фу». Или вам больше нравится «Эф-эф»? Это инициалы клуба «Вера и семья»[8].

– А что им не понравилось?

– Непристойнейшие кадры с надувной куклой!

– Понял. Но я ничего не разрешал.

– Ах, не разрешали? И как же они вошли?

– Вероятно, через дверь.

– Сняв печати?

Дверь не опечатали. А разве надо было? Ладно, бог с ними, с печатями, но хоть запереть-то!..

Выхода нет, придется перейти на канцелярско-следственный жаргон, когда после двух фраз никому ни черта не понятно.

– Позвольте, я вам все разъясню. В данном случае мы не усмотрели оснований для вынесения распоряжения об опечатывании вышеупомянутого жилого помещения, принимая во внимание то, что имевшие место в данном помещении факты насильственных действий не повлекли нанесения физического ущерба в отношении третьих лиц, в силу чего…

– Ладно-ладно, но все же, проникнув без разрешения, они совершили тяжкое правонарушение.

– Тягчайшее. И дело не только в этом.

Комиссар решил задействовать крупную артиллерию.

– А в чем?

Очередной поток следственного жаргона.

– Откуда нам знать? Вдруг оператор и журналист вынесли из квартиры какие-то предметы? Ведь данное просторное помещение жилого назначения использовалось в большей степени как склад антиквариата, в котором хранились без инвентаризации золотые кресты художественной чеканки, Библии в драгоценных окладах, четки из перламутра, серебра и золота, а также…

– Ладно-ладно, я распоряжусь, – прервал его начальник, раздраженный тоном голоса Монтальбано.

Будет ужо наука этим прохвостам с «Телевигаты», надерет им начальство задницу, надолго запомнят.

В дневном выпуске новостей главный ведущий «Телевигаты» Пиппо Рагонезе – тот самый тип с поджатыми губками – раздраженно заявил, что телеканал, «известный независимостью суждений, подвергся яростным нападкам и давлению», имевшим целью прекращение трансляции репортажа о квартире Пальмизано, особенно той его части, где идет речь о кукле. Он намекнул, что проникшие в квартиру журналист с оператором обвиняются в «хищении художественных ценностей». Перед лицом подобных угроз Рагонезе торжественно пообещал, что отныне каждый день после обеда и до вечернего выпуска новостей в 20:00 «Телевигата» будет крутить только кадры с надувной куклой.

Так они и сделали.

Правда, только до шести вечера: в студию явились карабинеры и по приказу главы регионального управления полиции конфисковали запись.

На следующее утро об этом деле, разумеется, гудели все газеты и телеканалы Италии. Некоторые выступали против конфискации – крупнейшая газета, выходящая в Риме, напечатала статью под заголовком «Нелепости не знают границ».

Остальные поддерживали – так, газета, выходящая в Милане, выпустила статью под заголовком «Убийство хорошего вкуса».

И не было итальянского комика, кто тем вечером не выступил бы по телевидению в обнимку с надувной куклой.

Той ночью комиссар видел сон. И – что очевидно и предсказуемо – хоть там и не было надувной куклы, зато было нечто, весьма ее напоминающее.

Он занимается любовью с горячей блондинкой, продавщицей на фабрике манекенов. Безлюдно – рабочий день уже кончился. Они лежат на диване в офисе продаж, в окружении десятка манекенов в мужском и женском обличье. Те пялят на них свои безжизненные глаза, делано улыбаясь.

«Давай-давай», – подгоняет его девушка, не сводя взгляда с больших настенных часов: оба знают, в чем дело. Ей разрешили стать женщиной, но, если им не удастся завершить дело за пять минут, она снова станет манекеном, уже навсегда.

«Давай-давай…»

Три секунды до срока; успели; манекены рукоплещут.

Комиссар проснулся и побежал в душ. Возможно ли, чтобы в пятьдесят семь тебе снилось то же, что и в двадцать? А может, старость не так близка, как кажется?

Сон принес облегчение.

По дороге в контору мотор неприятно зашумел, а потом резко заглох. Сзади донесся визг тормозов, гудки, проклятия, ругань. Спустя некоторое время мотор ожил, но комиссар решил, что пора наведаться в автомастерскую. Вообще-то с машиной и так давно были нелады, а вот теперь еще и мотор…

3

Автослесарь осмотрел машину: мотор, тормоза, электропривод – и сокрушенно покачал головой. Точь-в-точь как врач у постели умирающего.

– Синьор комиссар, машину-то пора сдать на утилизацию.

Его охватил внезапный приступ ярости. Когда он слышал или читал это слово, все в нем закипало. И не только это слово вызывало в нем бешеное раздражение. Еще слова «конъюнктура», «неплатежеспособность», «навтыкать», «предшествующий» и десятки других.

В мертвых языках были чудесные слова, оставшиеся нам в вечное пользование.

А итальянский, он-то, когда умрет – ведь это неизбежно, при нынешнем засилье английского, – что он передаст потомкам? Утилизацию? Компенсацию?

– И не подумаю! – резко ответил он.

Прошел еще один день полного штиля, как говорил Фацио. Вечером Галло подвез комиссара в Маринеллу. Еще три дня машина будет в ремонте.

На ужин он съел суп из барабульки и капонату[9], приготовленные Аделиной, и остался посидеть на веранде.

Никак не мог решиться. Думал назавтра лететь в Боккадассе, но, возможно, стоило сделать это раньше, слишком уж много дней выдалось спокойных на работе, а потому вероятность, что так будет продолжаться и дальше, неуклонно уменьшалась.

Выкурил пару сигарет и решил лечь, почитать роман Сименона «Президент», который купил после визита в автомастерскую.

Запер веранду. Пошел за книгой, которая лежала на столике, и заметил, что свет в прихожей все еще горит. Вернулся туда и заметил на полу белый конверт, который кто-то подсунул в щель под дверью. Обычный почтовый конверт.

Он уже был там, когда комиссар вошел в дом? Или его принесли, когда он сидел на веранде?

На конверте печатными буквами, шариковой ручкой было выведено: для Сальво Монтальбано. А в верхнем левом углу значилось: охота за сокровищем. Комиссар вскрыл конверт. Половинка листа с каким-то стишком:

Это что за бред? Чья-то неудачная шутка? Почему сунули конверт под дверь, а не отправили почтой?

Ему совершенно не хотелось решать загадки и играть в охоту за сокровищем в час ночи.

Комиссар сунул конверт в карман пиджака, который обычно вешал в прихожей, и пошел в спальню, прихватив с собой книжку.

Когда он прибыл в контору, было почти девять. Зачитался чуть не до утра, не мог оторваться от книги. Минут через десять позвонил Катарелла.

– Ай, синьор комиссар! По телефону женщина чегой-то голосит, женским таким голосом, я ничегошеньки не разобрал, уж так она голосит, женщина эта!

– Меня спрашивает?

– Не разобрал я, синьор комиссар!

Ему совсем не хотелось слушать, как голосит какая-то женщина.

– Переключи ее на синьора Ауджелло.

Не прошло и трех минут, как появился Мими – мрачный и обеспокоенный.

– Полная истеричка. Говорит, пошла мусор выносить, открыла контейнер – а там труп!

– Назвала улицу?

– Виа Бранкати, 18.

– Хорошо. Двигай туда, прихвати кого-нибудь.

Ауджелло замялся.

– Вообще-то я обещал Бебе, что с утра отвезу ее и Сальвуччо…

Как же его это бесит. Нет, комиссару, конечно, приятно, что Мими с женой решили дать первенцу его имя. Но он терпеть не мог, когда они называли его Сальвуччо.

– Понял. Я сам съезжу на Виа Бранкати. А ты сообщи экспертам, прокурору и Паскуано.

Уже полчаса они крутились без толку по городу – никто из тех, у кого спрашивали дорогу, казалось, в жизни не слышал названия нужной им улицы.

– Заедем уточнить в муниципалитет? – предложил Фацио.

Но Галло уперся; он хотел разобраться сам.

Нет ничего хуже, чем Галло на нервах и за рулем. На полной скорости он свернул в проулок по встречной полосе.

– Осторожно!

– Да никого ж нет!

В тот же миг перед ними из-за угла возник автомобиль.

Монтальбано зажмурился. Улочка была узкая; Галло резко тормознул, они врезались в прилавок зеленщика. Помидоры, апельсины, лимоны, виноград, цикорий, картошка, лук, баклажаны – месиво и крошево.

Выскочил, ругаясь, разъяренный торговец. Скандал грозил затянуться на пару часов, но Монтальбано показал удостоверение и велел торговцу выслать счет в комиссариат. Тот немедленно затих, довольный возможностью утроить размер компенсации.

Возобновились бестолковые блуждания по городу.

Тут комиссар вспомнил про принцип, который применяли все без исключения отделы по топонимике – как в небольших, так и в крупных городах, – давая названия улицам. Центральные улицы получали названия в честь абстрактных понятий, таких как свобода, республика, независимость; чуть менее центральные – в честь политиков прошлого: Кавура, Дзанарделли, Криспи; следующие – тоже в честь политиков, но более современных: Де Гаспери, Эйнауди, Тольятти. Потом, все дальше от центра, шли герои, военные, математики, ученые, промышленники и так далее, вплоть до какого-нибудь выдающегося зубного врача.

На самой дальней окраине, граничившей с сельской местностью, располагались самые убогие улочки, носившие имена артистов, писателей, скульпторов, поэтов, художников и музыкантов.

Вот и Виа Виталиано Бранкати[10] оказалась из таких – четыре домишки, и куры по улице разгуливают. По большому счету им повезло, потому что рядом с сорокалетней синьорой в черном, сидевшей на стуле с мокрым платком на лбу, стояли всего трое – пожилая женщина и двое мужчин. На любой другой улице толпу зевак пришлось бы, пожалуй, дубинками разгонять.

Перед одним из домиков стоял мусорный контейнер. Никаких сомнений: труп там.

– Кто-то еще, кроме синьоры, открывал крышку?

Свидетели покачали головой. Фацио поднял крышку, и Монтальбано, привстав на цыпочки, заглянул внутрь.

Мусора в нем не было, только труп.

– Едрить вашу налево! – сказал комиссар и бросил Фацио: – Придержи-ка ящик.

Хотел удостовериться – настолько его потрясло увиденное. Фацио обеими руками вцепился в борт контейнера. Монтальбано подтянулся на руках, лег животом на край ящика и перегнулся внутрь, пытаясь потрогать тело. Наконец распрямился и спрыгнул вниз.

Вопрошающий взгляд Фацио. Женщина тоже встала и подошла, вместе с остальными. Комиссар словно онемел. Он был в замешательстве.

Наконец с трудом выдавил:

– Там надувная кукла.

Сколько же их всего в Вигате?

– Вот и хорошо! – сказал Фацио. – Оставим ее там.

– Нет-нет, вынимайте.

Фацио и Галло достали куклу, положили на землю и уставились на нее.

Все трое вдруг смолкли и нахмурились.

Кукла была точь-в-точь как та, что держал у себя в постели Грегорио Пальмизано.

Не хватало части волос, одного глаза, одна сиська сморщилась, а тело было испещрено круглыми и квадратными латками.

В этот самый момент прибыл доктор Паскуано в сопровождении труповозки.

Монтальбано подумал, что предпочел бы оказаться в лесу в окружении диких зверей. Разумеется, старый фигляр Паскуано не преминул воспользоваться представившейся возможностью, чтобы устроить балаган.

Присев на корточки рядом с куклой, он начал пристально ее изучать.

– Труп без видимых признаков насильственной смерти.

– Видите ли, доктор, это вроде как кукла, – нерешительно вмешалась женщина, обнаружившая «тело», – она все еще стояла поблизости.

– Уберите посторонних! – отрезал Паскуано. – Мне нужно работать. – И продолжил: – Возможно, смерть наступила в силу естественных причин.

– Доктор, перестаньте уже! – сказал Монтальбано.

Паскуано резко вскочил, лицо раскраснелось.

– Даже время смерти не хотите узнать? – фыркнул он. – Вы что же, не в состоянии труп от куклы отличить? В другой раз, прежде чем меня беспокоить, удостоверьтесь, что покойник настоящий! Полный дурдом, честное слово!

Чертыхаясь, залез в машину и уехал.

Подошли санитары и замялись в нерешительности, глядя на куклу. Один почесал в затылке. Второй спросил:

– Так что, нам ее увозить?

– Нет-нет, можете ехать, спасибо.

Комиссар чувствовал себя уничтоженным.

Само собой, едва Паскуано отбыл, тут же явился в полном составе отряд криминалистов – фургон и две легковушки.

Из первой машины вылез шеф, Ванни Аркуа – с комиссаром он откровенно не ладил. И чувство неприязни было взаимным.

– Не выгружайте, нет нужды, – сказал Монтальбано экспертам, принявшимся было тащить из грузовика ящики, кофры и фотоаппараты.

– Почему же? – спросил Аркуа.

– Случилось недоразумение.

Аркуа пошел посмотреть на труп и вернулся мрачнее тучи.

– Что за глупая шутка?!

– Аркуа, это не шутка! Дело в том…

– Сегодня же направлю рапорт начальству!

– Да и черт с тобой!

Эти тоже отвалили.

А вот и прокурор Томмазео, как всегда, последний – ездит как пьяная собака.

Вылез, отдуваясь.

– Простите-простите, у меня случилась одна накладка…

Приметил лежащую на земле куклу; глазки заблестели.

– Да у нас тут женщина! – выпалил прокурор, устремляясь к «трупу».

Вылитый вампир в ломке. Когда речь заходит о женском поле, Томмазео теряет разум. Фанат преступлений на почве страсти, невинно убиенных юных красоток, в общем, любых убийств, связанных с сексом.

– Что такое?.. – разочарованно протянул он, увидев, в чем дело.

– Вот эта синьора увидела в мусорном баке куклу и приняла ее за труп женщины. Не успел вас вовремя предупредить, простите.

– Можно вас на минутку? – отозвал его Томмазео.

Прокурор отнюдь не выглядел раздраженным. Подхватив Монтальбано под локоть, отвел его в сторонку.

– Чисто для информации: вы не в курсе, где продают этих кукол? – спросил он шепотом.

Наконец все разъехались. Монтальбано велел сунуть куклу в багажник, и они вернулись с ней в комиссариат. По пути никто не проронил ни слова.

Комиссар смел со стола полцентнера бумаг и велел положить на него куклу.

– Мне нужна вторая, – сказал он Фацио. Тот, онемев, уставился на него, не понимая, что у комиссара на уме.

– Какая это вторая?

– Та, что у Пальмизано.

Фацио разинул рот.

– А это разве не она?

– Нет.

– Как?! Вы уверены?

– Уверен. Это вроде как близняшка.

– Ну надо же! Я-то подумал, что прохвосты с «Телевигаты» забрали ее, чтобы получше заснять, а потом не смогли вернуть назад и выкинули в мусорный бак.

– На сколько спорим, что их две?

– Сколько же в Вигате надувных кукол?

– Я тоже задавал себе этот вопрос. Иди.

Фацио не двинулся с места. Он медлил в замешательстве.

– Как я ее принесу?

– В каком смысле?

– Комиссар, как я пойду по лестнице с куклой под мышкой? А вдруг кто из жильцов выйдет на площадку и увидит?

– И что такого? Ты полицейский при исполнении…

– Неловко!

– Не смеши меня!

– Прошу, пошлите кого-нибудь другого.

– Фацио, скажи мне правду. Ты все это выдумал, потому что тебе страшно туда возвращаться, да?

– Ну, страшновато, да.

Монтальбано отлично его понимал.

– Хорошо, отправь Галло и Галлуццо. Кстати, в комиссариате где-то есть чемодан. Кажется, в гараже. Пусть захватят с собой.

Зря он велел положить ее на стол: писаниной заниматься стало негде, а чтобы отвечать на звонки по служебному телефону, приходилось прикасаться к кукле. Что было довольно противно. Все-таки ее из помойки достали. Лучше переложить на пол.

Он подхватил куклу под мышки, поднял – и в тот самый миг на пороге возник Мими Ауджелло.

– Пардон, вижу, вы заняты, зайду попозже. Кстати, когда в следующий раз надумаешь развлечься чем-то подобным, советую запираться на ключ.

– Мими, ладно тебе, не валяй дурака, заходи.

– Почему тебя интересует кукла Пальмизано?

– И ты туда же! Да это не кукла Пальмизано!

Рассказал, как было дело.

– Я отправил людей за второй куклой.

– Зачем?

– Хочу сравнить. Посмотреть, насколько они одинаковые.

– А тебе-то что с того?

– Мими, если до тебя не доходит, не знаю, чем помочь. Потом объясню.

Галло и Галлуццо принесли куклу Пальмизано; он положил ее на пол рядом с первой.

– Как две капли воды! Господи Иисусе! – восхищенно пробормотал Галло.

– Разве такое возможно?! – засомневался Галлуццо.

У Монтальбано было что сказать, но настал час обеда, и он не стал отвечать.

Хотел снова разложить бумаги на столе, но их было столько, что он сразу передумал и, выходя, велел Катарелле к его возвращению навести порядок в кабинете и раздобыть лупу.

Ел он совершенно без аппетита и заслужил попреки от Энцо.

– Сегодня вы меня совсем не порадовали, синьор комиссар.

В прогулке по молу не было нужды, так что он сразу вернулся в контору. Прошел к себе в кабинет – и едва не окочурился.

Катарелла рассадил кукол в кресла: чисто кумушки за неспешной беседой.

Чертыхаясь, он стащил их на пол, оставив проход в полметра. На столе, вновь заваленном бумагами, лежала лупа. Взял ее, встал на колени между куклами и стал разглядывать пустую глазницу куклы Грегорио. Потом глазницу второй, той, что из мусорного ящика. Потом оторвал круглую латку над пупком одной, повторил то же с другой.

Спустя некоторое время со стороны двери послышался голос Мими.

– Вы что-то поняли, Холмс?

– Да.

– И что же?

– Элементарно, Ватсон. Я понял, что вы скотина! – отозвался комиссар, садясь за стол.

– Серьезно, что ты там разглядывал в лупу? – спросил Мими.

– Проверял, могу ли получить ответ на заданный вопрос.

– А именно?

– Отвечу тебе вопросом. По-твоему, две вещи, изготовленные в одно время, но попавшие в разные места и разные условия – скажем, два велосипеда, – могут износиться, потерять детали, прохудиться одинаковым образом и в одних и тех же местах?

– Не понял.

– Еще один пример. Представь: две женщины пошли на рынок и купили две одинаковые кастрюли. Спустя тридцать лет мы находим одну. Побитая, без левой ручки, со сколами эмали, в донышке две дыры – одна три миллиметра, вторая – два с половиной, на расстоянии четырех сантиметров. Ясно?

– Ясно.

– А потом находим в мусорном баке вторую кастрюлю с теми же самыми приметами: нет левой ручки, скол, две дыры и так далее и тому подобное. По-твоему, возможно, чтобы две старые кастрюли, которыми пользовались две разные женщины, скорее всего с разной частотой, выглядели одинаково?

– Невозможно.

– А вот нашим куклам это, похоже, удалось. В том и загвоздка. Взгляни-ка сам.

– Уже. Все равно ничего не понимаю.

– Знаешь, какое тут единственно возможное объяснение?

– Сам скажи.

– У первой куклы, той, что нашли у Пальмизано, ветхость, потеря деталей, дыры – все это с ней случилось, скажем, по естественным причинам, в силу износа от частого использования. А у второй – той, что из ящика, – все дефекты созданы нарочно.

– Да ты шутишь!

– Ничуть. У кого-то была такая же кукла, как у Пальмизано, но в лучшем состоянии. Он увидел передачу «Телевигаты», записал и использовал как инструкцию, чтобы воссоздать те же дефекты на своей кукле.

– Почему ты так думаешь?

– Четко видно, что у куклы из мусорки глаз удален при помощи кругового надреза, выполненного лезвием, а у куклы Пальмизано резина глазницы истрепалась и обветшала сама собой, отчего глаз и выпал. И еще: на кукле из мусорки дырки проделаны шилом: если приглядеться через лупу, все они выглядят одинаково. А на первой кукле все дырки разные, одна побольше, другая поменьше…

– И зачем кому-то понадобилось тратить время на такое бессмысленное занятие?

– Может, какой-то смысл в этом есть, даже наверняка есть, просто мы его пока не отыскали.

4

Они снова уставились на кукол. Потом Монтальбано спросил:

– Ты что-нибудь знаешь про такие игрушки?

– Никогда в них не нуждался, – вскинулся Мими, задетый за живое.

– Даже не ставлю под сомнение. Твои таланты петуха в курятнике были и остаются бесспорными. Мне просто нужна общая информация.

Ауджелло призадумался.

– Один раз я видел документальный фильм по спутниковому ТВ. Эти две – устаревшие, примитивные образцы. Сейчас их делают из других материалов, типа пористой резины, они уже не надувные и выглядят как настоящие женщины. Очень впечатляюще.

– А эти две когда были сделаны?

– Ну, лет тридцать назад.

– Томмазео сегодня спрашивал, где их продают. Я вот не знаю, а ты?

– Ну, в интернете…

– Да при чем тут интернет! Я про эти спрашиваю. Про интернет ты скажи Томмазео, раз он загорелся завести себе такую. А тридцать лет назад где их можно было купить?

– Вряд ли их делали в Италии. В сдутом виде они ведь почти не занимают места. Так что наверняка их пересылали из-за границы бандеролью, так, чтобы никто не понял, что внутри, может, с надписью «одежда» или вроде того. Главное было сообщить адрес, куда отправлять заказ.

– Подытожим. Двое из Вигаты, Грегорио Пальмизано и некий другой тип, заказали с доставкой, почти одновременно, лет тридцать назад, две одинаковые куклы.

– Вроде так, да.

– Потом, спустя тридцать лет, тот, другой, увидел по телевизору куклу Пальмизано и подрихтовал свою, чтобы она стала точь-в-точь как та.

– Допустим, так, Сальво, но мы по-прежнему не можем ответить на вопрос, зачем он это сделал.

– И зачем избавился, выкинув в мусорный бак, – добавил комиссар.

Помолчали.

– Слушай, – вдруг произнес Мими, заглядывая в глаза Монтальбано. – А может, тебя опять заклинило?

– На чем?

– Да на куклах этих. Сейчас решишь замутить расследование, как тогда, с убитой лошадью.

– Ладно тебе, придумаешь тоже. Просто надо чем-то время занять.

Он говорил неправду. Что-то в этом деле его не отпускало.

Уже собирался вызвать Галло, чтобы тот подбросил его в Маринеллу, но подумал: не стоит оставлять кукол в конторе. Вдруг Катарелла в его отсутствие приведет в кабинет посетителя. Вот будет конфуз! На склад их, что ли, определить? Или вообще выкинуть…

Но что-то внутри него говорило: куклы еще могут пригодиться.

Велел сунуть их в багажник и отвез к себе.

Дома комиссар убрал кукол в чуланчик, где Аделина держала швабры и прочий инвентарь для уборки.

Еще раз присмотрелся.

Нет, кукла из ящика не была точной копией своей товарки.

Теперь, когда они стояли рядом, разницу было легче заметить. Сиська второй куклы тоже морщила, но складок было меньше. Этот дефект оказалось труднее всего воспроизвести. Получилось так себе.

Может, потому-то он и выкинул ее на помойку?

А значит, будет еще одна попытка?

Где же он возьмет третью куклу?

Полез за сигаретами и зажигалкой в карман пиджака – нащупал конверт. Достал, взглянул.

Тот самый, что накануне подобрал под дверью. Совершенно о нем забыл.

Охота за сокровищем.

Пошел на кухню, открыл холодильник и приуныл.

Немного сыра качокавалло, четыре вяленые оливки, пять сардин в масле и пучок сельдерея. Негусто. Хорошо хоть Аделина свежего хлеба прикупила.

Открыл дверцу духовки и буквально взвыл от восторга.

Бадья на четверых с пармиджаной из баклажанов[11], по всем правилам кулинарного искусства!

Включил духовку, чтобы разогреть ужин, пошел на веранду, накрыл на стол и достал бутылку хорошего вина.

Дождался, пока пармиджана как следует нагреется, отнес на стол прямо в противне, не перекладывая на тарелку.

Спустя полтора часа противень можно было даже не мыть. Он старательно подъел весь вкуснейший соус, промокнув корочкой хлеба.

Встал, убрал со стола, сходил за письмом и авторучкой и снова уселся на веранде.

Монтальбано написал число 9.

Написал 36.

9 плюс 36 будет 45.

Ему было 57, так что получилось 9364557. Номер телефона, ясен перец. Без кода – значит, местный, в провинции Монтелузы.

И что теперь?

Выкинуть к черту эту хренотень или продолжить игру?

Любопытство победило. Да и свободного времени завались. Уже много лет ему не случалось целыми днями бить баклуши.

Встал, пошел в комнату, набрал номер.

– Алло! – ответил мужской голос.

– Это Монтальбано.

– Синьор комиссар, это вы?

– Простите, с кем я говорю?

– Не узнали? Я Тано, бармен в «Маринелле».

– Извини, Тано, видишь ли…

– Так вы зайдете?

– Зачем?

– За письмом. Вчера для вас оставили. Не сообщили вам разве?

– Нет.

– Хотите, домой занесу, ближе к часу ночи, как закроемся.

– Нет, спасибо, я зайду через полчасика.

Перед выходом проверил запасы виски.

Полбутылки.

Заодно надо купить еще. Время он рассчитал плохо, пешком до бара «Маринелла» оказалось идти все сорок минут.

Когда вошел, Тано клал трубку на рычаг.

– Минутой раньше пришли бы – сами бы с ним поговорили.

– С кем?

– С типом, что оставил для вас письмо.

Вряд ли тот жаждет с ним говорить.

– Он что, звонил?

– Вот только что.

– Чего хотел?

– Узнавал, зашли вы или нет. Я ответил, что скоро будете.

– А голос какой?

– Вы что же, не знакомы?

– Нет.

– По мне, голос пожилого синьора. Но, может, он и притворяется. Не поздоровался, только хотел знать, приходили вы или нет. А вот и письмо.

Достал из-под прилавка и протянул комиссару.

Такой же конверт, как предыдущий, адрес написан так же, сбоку такая же приписка: «охота за сокровищем». Он сунул конверт в карман, попросил бутылку виски, заплатил и вышел. Обратный путь занял около часа: он шел не спеша, стремясь получить удовольствие от прогулки. Вернувшись, снова устроился на веранде и вскрыл конверт. Снова листок со стишком.

Стихи, конечно, отменная дрянь с точки зрения ритма и рифмы. И ничего не понятно.

Кое-что, впрочем, он понял. Что автор сих виршей – напыщенный индюк. Это сквозило уже из обращения «любезный Монтальбано»: будто его визави чуть ли не сам Господь Вседержитель.

И в любом случае с разгадкой придется повременить до утра. Нужна карта местности. Так что лучше всего лечь и поспать.

Спал он плохо, ему снились странные вещи: надувные куклы, мучившие его загадками, ответа на которые он не знал.

Галло заехал в полдевятого.

– Не в службу, а в дружбу: как высадишь меня, сгоняй в муниципалитет, добудь там топографическую карту Вигаты. А еще лучше – дорожный атлас. Если у них нет, попроси копию нового плана городской застройки. А может, у них есть фото местности, снятые сверху.

– Ай, синьор комиссар! – вскричал Катарелла, едва Монтальбано переступил порог комиссариата. – Там до вас один синьор, желает побеседовать с вами лично и персонально.

– Как зовут?

– А имя его, значится, Жиромо Какаццоне, так он сказал.

– А мы уверены, что его именно так зовут?

– Кто уверен, синьор комиссар? Я, вы или Какаццоне?

– Ты.

– Я-то? Уж я-то уверен, еще как уверен! Может, он сам не так уверен, что его звать Какаццоне, а уж я уверен, еще как!

– Ладно, пригласи его в кабинет.

Спустя пару минут появился старик лет восьмидесяти с совершенно белой шевелюрой – то ли из-за возраста, то ли потому, что был альбиносом. Среднего роста, в потертом костюме, стоптанных ботинках, из тех, что вечно не в своей тарелке, даже у себя дома. Для своего возраста вроде неплохо сохранился. Только руки слегка дрожат.

– Я Джироламо Каваццоне.

Кто бы сомневался!

– Вы хотели со мной поговорить?

– Да.

– Садитесь, слушаю вас.

Старик поднял на него мутный взгляд – словно его неожиданно разбудили, и он никак не мог сообразить, где находится.

– У вас был ко мне вопрос? – подбодрил его комиссар.

– Ах, да-да, простите. Я, скажем так, позволил себе обеспокоить вас визитом, чтобы спросить совета. Возможно, вы не самое подходящее лицо, но поскольку я не знаю, к кому…

– Слушаю вас, – прервал затянувшуюся тираду Монтальбано.

– Вы, конечно, не в курсе, но я племянник Грегорио и Катерины Пальмизано.

– Ах, вот как! Не знал, что у них имеется родня.

– Мы не общаемся больше двадцати лет. Семейные распри, наследство… В общем, моя мать ничего не унаследовала, все досталось лишь двоим, Грегорио и Катерине, и тогда…

– Прошу вас, излагайте по порядку.

– Простите, я так подавлен… Родители моей матушки, Анджело и Матильда Пальмизано, спустя год после женитьбы произвели на свет дочь Антонию. Надо сказать, что бабушка Матильда родила Антонию, когда ей еще не исполнилось девятнадцати лет. Антония в восемнадцать вышла замуж за Марио Каваццоне, и у них родился я. Так вот, спустя восемнадцать лет после рождения Антонии бабушка Матильда – а было ей в ту пору тридцать семь – неожиданно родила сына, Грегорио. А потом и дочку, Катерину. Не знаю, удалось ли мне объяснить…

– Вы отлично все объяснили, – заверил Монтальбано. На середине рассказа он потерял нить, но не хотел, чтобы его снова утомляли генеалогией.

– Так вот, поскольку являюсь ближайшим родственником, хотел бы узнать у вас… раз уж дела обстоят таким образом, что… со всей очевидностью… но, само собой, при полном соблюдении законов…

– Простите, о каких делах вы говорите?

– Понимаете, мне бы не хотелось выглядеть так, будто я решил воспользоваться… Несчастье есть несчастье, боже упаси, и надобно относиться с уважением, да… но поскольку… и само собой, на законных основаниях… – Остановился, набрал воздуха и выпалил: – Можно считать их умершими?

– Кого?

– Моих дядюшку и тетушку, Грегорио и Катерину Пальмизано.

– Они безумны, не мертвы.

– Но ведь они признаны невменяемыми, а значит…

– Слушайте, синьор Какаццоне… – перешел в наступление Монтальбано, нарочно коверкая фамилию посетителя.

– Каваццоне…

– Хотите начистоту? Вы пришли узнать, можете ли наследовать имущество живых родственников, раз их объявили невменяемыми. Так?

– Ну, в некотором смысле…

– Нет, синьор Каваццоне, это единственно возможный смысл. Так я вам скажу, что в этом вопросе не разбираюсь. Обратитесь к адвокату. Всего хорошего!

Дряхлый старикан, одной ногой в могиле – и туда же, решил поживиться за счет двух несчастных психов. Комиссар негодовал.

Старик встал с видом еще более растерянным, чем когда зашел в кабинет.

– Всего хорошего, – и вышел.

– В муниципалитете, – заявил Галло, входя в кабинет, – нет карты Вигаты. Ни дорожного атласа, ни фотографий с воздуха.

– Что, совсем ничего нет?

– Есть карты нового градостроительного плана, на шести больших листах, там весь город, но план не окончательный, и карты не могут предоставить для ознакомления.

– В смысле не дадут посмотреть?

– Нет, для ознакомления – так они сказали.

– А что значит «для ознакомления»?

– Посмотреть.

Еще одно жуткое словцо, до кучи к «утилизации» и прочей прелести.

– А для ознакомления, как сказал служащий, надо подать письменный запрос на бланке компетентного учреждения.

– Какого еще учреждения?

– Например, нашего.

– Да, но в чем компетентного?

– Может, в том, что оно является учреждением?

– Ладно, сейчас напишу запрос, а ты отнесешь.

– Синьор комиссар, там до вас на телефоне сынок синьоры Чибирриччо.

Не иначе Паскуале, сынок Аделины, известный преступник и вор. К комиссару он питал столь теплые чувства, невзирая на судимости, что пригласил быть крестным отцом своего первенца. Что стало поводом для ссоры с Ливией, которая, с ее северным менталитетом, никак не могла взять в толк, как может комиссар полиции якшаться с матерым рецидивистом.

– Хорошо, переключи на меня.

– Комиссар, это Паскуале Чирринчо.

– Выкладывай, Паскуале.

– Я тут матушку в больницу отвез.

– Господи! Что стряслось-то?

– Ее такой испуг пробрал у вас дома в Маринелле.

– Отчего же?

– Пошла за шваброй, открыла чуланчик, а на нее вывалились два женских трупа. Ну, так ей показалось. Вот она и всполошилась!

Господи Иисусе, куклы! Он забыл предупредить Аделину запиской!

– Нет… это не трупы, это…

– Знаю, комиссар. Матушка выскочила из дома, кричала как безумная, а потом в обморок хлопнулась. А когда в себя пришла, позвонила мне на мобильный. Я бегом к ней, а перед тем как в больницу везти, зашел в дом – поглядеть, что за трупы. Понимаете? Если бы настоящие трупы, и вам надобно было их припрятать, я бы помог…

– В чем?

– Ну как – в чем? Убрать трупы. Сейчас это просто делается: в кислоте растворил – и все дела.

Что за хренотень он себе насочинял? Разве может комиссар держать дома пару трупов, выжидая удобного случая, чтобы от них избавиться? Лучше сменить тему. А не то еще придется благодарить за щедрое предложение помощи в таком-то деле.

– И как Аделина?

– Лихорадит ее. И за вас тревожится. Просила предупредить, что не успеет ужин сготовить.

– Ладно, спасибо. Обними от меня матушку и пожелай ей скорейшего выздоровления.

На том конце провода молчали.

– Что еще, Паскуале?

– Синьор комиссар, вы уж простите, но я одну вещь скажу.

– Говори.

– Хотел сказать, вы живете один, а невеста ваша редко заезжает, и, понятное дело…

– Что – понятное дело?

– Понятное дело, вам порой надобно…

– Твоя мать обо мне отлично заботится.

– Синьор комиссар, я про другую заботу толкую, матушка такого не может дать.

– Ты о чем?

– Вы только не обижайтесь, но, если вам нужна красивая девчонка, вы только позвоните, а я уж найду, – что вам с куклой-то развлекаться. Красивая девчонка: русская, румынка, молдаванка, какую захотите. Светленькая, темненькая, на ваш вкус. Здоровая, чистая, обещаю. И для вас бесплатно, само собой. Вы меня поняли? Мне поискать?

До Монтальбано наконец дошло. У него перехватило дыхание и слова застряли в горле.

– Алло, синьор комиссар, вы слышите меня?

Но он, не отвечая, повесил трубку. Этого только не хватало! Кто теперь выбьет из головы Аделины и ее сынка эту дурь – что синьор комиссар тешится с надувными куклами? Пять минут он был не в состоянии двинуться с места. Сидел и матерился.

5

Галло вернулся через полчаса.

– Все в порядке.

– А где карты?

– Им надо снять копии.

– И на это нужно столько времени?

– Комиссар, разве вы не знаете, как они там работают? Хотели вообще завтра утром выдать, я еле уговорил, чтобы сделали сегодня после обеда, к четырем часам. Заплатил им десять евро. Шесть за копии и четыре за срочность.

– Вот деньги.

Ни хрена себе, охота за сокровищем! Уже десять евро пришлось выложить. Таинственному игроку придется маленько обождать, может, до следующего дня.

Просидев полдня в конторе, двинул на обед в смертной тоске.

Почему перестали случаться серьезные кражи, перестрелки, покушения? Что, люди грешить перестали?

У Энцо наелся до отвала: успел проголодаться после вчерашней пармиджаны, плюс надо было заглушить тоску, а это надежный способ.

Полный набор закусок (перепробовал все, что было), спагетти с настоящими петушками (на самом деле настоящими), пять свежепойманных барабулек (действительно свежепойманных).

Подумал, что Энцо-кулинар совершенно лишен фантазии: вечно готовит одно и то же. Но зато всегда свежак и божественно вкусно.

Монтальбано любил кулинарные изыски, но только от проверенных искусных поваров, в противном случае лучше не выпендриваться.

На этот раз пришлось прогуляться по молу аж до маяка. Он присел на плоский валун, минут двадцать вдыхал аромат водорослей и душистого зеленого водяного мха, облепившего полосу прибоя и кишевшего мелкой морской живностью, потом не спеша вернулся в контору.

В четыре с небольшим Галло принес копии плана города. Шесть огромных пронумерованных листов, свернутых в рулон.

В Маринеллу такое не повезешь, только карт там не хватало, он уже с куклами намаялся.

Прикинул, что, если отодвинуть два кресла и диванчик, можно разложить листы на полу, следуя нумерации.

Передвинул мебель, развернул первый лист и положил на пол.

И тут начался геморрой: лист постоянно сворачивался в рулон. Пришлось взять со стола лупу, три томика служебных инструкций, уголовный кодекс, пару коробок со скрепками, подставку для ручки, в общем, все увесистое, но не громоздкое. Всего час кропотливого труда, перемежаемого проклятиями, – и шесть листов расположились в правильном порядке на полу, удерживаемые расставленными в ключевых местах предметами.

Оказалось, что карта слишком велика, чтобы разглядывать ее стоя. Тогда он поставил на нее стул и улегся лицом вниз.

Достал из кармана стишок.

Ну почему Мими Ауджелло всегда проходит мимо именно в такие моменты?

– Что сегодня крутят? «Супермен»? «Человек-паук»? «Агент 007, или Из Вигаты с любовью»? Или готовишь обращение к нации?

Комиссар не ответил, и Ауджелло удалился, качая головой.

«Наверняка решил, что я тут с каждым днем все больше впадаю в детство, – подумал Монтальбано. – О себе бы лучше беспокоился: вон уже очки носит, хоть и моложе».

От первого четверостишия толку никакого.

Указания начинались со второго, а именно со слов: «Где та дорога, что узка…»

На минутку встал со стула, взял ручку и листок бумаги.

Видно было плохо: солнце ушло и из окна падало мало света.

Он снова ненадолго встал, зажег верхний свет и настольную лампу, направив ее на карты. Настольная лампа светила криво. Ее пришлось передвинуть.

Зазвонил телефон.

Слез, чертыхаясь и смеясь: ощущение было, словно он играет в комедии Беккета.

– Ай, синьор комиссар! Ай, синьор комиссар! Матерь Божья!

Обычно Катарелла исполнял этот античный трагический зачин, когда собирался сообщить о звонке «господина начальника», верховного божества, Зевса, являвшего свой лик с Олимпа.

– Что такое?

Как в воду глядел.

– Там, значится, господин начальник наисрочнейше требуют вас самолично и персонально!

– Переключи.

– Монтальбано, что там у вас за история?

– Какая история, синьор Бонетти-Альдериги?

– Аркуа прислал мне подробный рапорт.

Как сказал, так и сделал, гад ползучий! Прикинемся, что не в курсе.

– Какой рапорт, простите?

– По поводу вызова вами бригады криминалистов.

– Ах вот в чем дело!

– Синьор Аркуа полагает, что либо вы затеяли идиотскую шутку с ним, его бригадой, прокурором Томмазео и доктором Паскуано…

В самом деле, каких людей побеспокоил!

– …либо вы уже не в состоянии отличить труп от надувной куклы.

Тут Монтальбано понял, что пора «наисрочнейше», как любит выражаться Катарелла, перейти на бюрократический жаргон.

– Начнем с того, что в отношении второй части рапорта, составленного и переданного вам синьором Аркуа, где, как я вижу, в отношении меня выдвинута не обоснованная претензия, а беспочвенная инсинуация, которая тем не менее сформулирована более чем оскорбительно, позволю себе воспользоваться правом защиты в вышестоящей инстанции, дабы воспрепятствовать вышеуказанному субъекту…

– Слушайте, речь идет о…

– Позвольте мне закончить.

Тон сухой и резкий: оскорблены его честь и достоинство.

– Что же касается первой части, в которой вышеупомянутый господин приписывает данный факт моему намерению устроить балаган, я вынужден, против своей воли, поставить в известность уполномоченные органы о явной и неоспоримой личной ответственности…

– Чьей ответственности?

– Вашей, синьор Бонетти-Альдериги.

– Моей?!

– Вашей. При всем неизменном уважении вынужден заявить, что вы, рассмотрев рапорт Аркуа и требуя от меня объяснений, в действительности решили навтыкать мне на основании его предшествующих заявлений и при этом сами допускаете, что я – человек, способный на идиотские шутки, тем самым одним махом сдавая на утилизацию мои более двадцати лет верной и безупречной службы, преданного и бескорыстного служения делу…

– Полноте, Монтальбано!

– …самопожертвования, честности, полного и категорического отказа от сделок и подношений, при любых обстоятельствах…

– Монтальбано, прошу, перестаньте! Я вовсе не хотел вас обидеть!

Теперь добавить хрипотцы, будто он вот-вот расплачется.

– А вот и обидели! Возможно, нехотя, но обидели! Я настолько удручен, настолько подавлен, что…

– Послушайте, Монтальбано. Я и не думал, что это вас так заденет. Давайте на этом закончим, хорошо? Найдем время обсудить все позднее, хорошо? Но спокойно, без эмоций, хорошо?

– Спасибо, синьор Бонетти-Альдериги.

Мои поздравления, Монтальбано, отлично сыграно, и времени почти не потратил. Он набрал Катарелле.

– Меня ни для кого нет.

Снова расположился на стуле, изучая сектор за сектором и делая заметки.

Спустя полчаса выяснилось, что шестьдесят процентов улиц в Вигате сужаются. Но у трех это бросается в глаза. Он записал названия и перешел ко второму указанию, гласившему, что улица «в кольцо свилась».

Как может улица свиться в кольцо?

Может, речь идет о конечной остановке автобуса, на который надо сесть?

Он еще раз взглянул на карту.

И вдруг заметил, что одна из улиц, Виа Гарибальди, резко сужающаяся, как старомодные галифе, упирается в круговой перекресток.

Вот о каком кольце речь!

А от кругового перекрестка шла Виа дей Милле, поднимавшаяся на холм, пролегавшая мимо кладбища и через новые кварталы на север. Теперь он был уверен, что угадал.

Глянул на часы – полшестого. Времени навалом. Чертыхнулся, вспомнив, что машину вернут лишь завтра утром. Однако попытка не пытка.

– Это Монтальбано. Хочу справиться о моей машине…

– Через полчасика можете забирать.

Какой там святой покровитель у автослесарей? Неизвестно. На всякий случай он одной молитвой возблагодарил всех святых разом.

Вышел из кабинета и сказал Катарелле, что уезжает и вечером в контору не вернется.

– А завтра утром, синьор комиссар?

– Спокойствие, Катарелла. Завтра увидимся.

Умри вдруг комиссар, и тот наверняка помрет с тоски, как бывает с верными псами. А Ливия способна умереть с тоски, если его не станет?

«Ну-ка, давай спросим наоборот: если бы Ливия исчезла, ты умер бы с тоски?» – ехидно поинтересовался внутренний голос.

Монтальбано предпочел отмолчаться.

Спустя три четверти часа он уже выруливал с кольцевой развязки на Виа дей Милле.

Миновал кладбище и продолжил путь между двумя мрачными цементными строениями, смахивавшими то ли на мексиканскую тюрьму, то ли на бункер для буйно помешанных и убийц, как тот может выглядеть в воображении буйно помешанного или убийцы. Все это называлось народной застройкой, бог знает почему. Видимо, гении от архитектуры сочли, что народу следует жить в домах, которые, едва впервые повернешь ключ в замке и переступишь порог, начинают разрушаться прямо на глазах, словно подземные фрески под воздействием воздуха и света.

Крохотные каморки, такие темные, что приходится постоянно жечь электричество, будто ты обитаешь в Швеции. Этим чудо-архитекторам удалось победить даже ослепительное сицилийское солнце.

Когда он был мальчиком, дядя иногда брал его с собой к другу, у которого в тех местах был участок земли, и Монтальбано помнил, что вдоль дороги – тогда она была грунтовой – по правую руку шли рощи величественных сарацинских олив, а по левую, насколько хватало взгляда, простиралось безбрежное море виноградников.

Но теперь – сплошной бетон. Охваченный неосознанным, но столь сильным гневом, что кровь застучала в висках, он принялся крыть почем зря всех этих архитекторов, инженеров, застройщиков, прорабов и строителей.

– Почему это меня так задевает? – спросил он себя.

Конечно, вред природе, безвкусица, уродливость не только ранили, но и оскорбляли.

И все же было ясно, что такая бурная реакция вызвана тем, что с возрастом человек становится нетерпимым, и все начинает раздражать и бесить. Для него это было еще одним подтверждением, что он стареет.

Дорога продолжала идти в гору, но теперь слева и справа появились непритязательные сельские домики с огородами на заднем дворе, где беспечно бродили куры и собаки. Потом домики вдруг пропали, и дорога теперь шла между двумя низкими каменными заборами сухой кладки, а потом, через сотню метров, обрывалась.

Монтальбано остановился и вылез из машины.

Дорога не то чтобы кончилась, просто вместо асфальтовой дальше шла старая грунтовая, спускаясь в долину. Он стоял на самой вершине и любовался пейзажем.

За спиной – море, впереди, на соседнем холме, – городок Галлотта, справа – хребет Монсеррато, разделявший пригороды Вигаты и Монтелузы.

Редкие пятна зелени: никто уже не возделывает землю, пустая трата времени.

И что теперь? Куда двигаться дальше? Там, где он находился, на самой вершине, не было ни построек, ни людей.

Так говорилось в письме, и он послушно выполнил все указания, добрался до конца дороги, вот только ничего знакомого, тем более родного не нашел. Что за шутки?

Метрах в десяти от дороги стояла покосившаяся дощатая лачуга три на три, она выглядела заброшенной и уж точно не вызывала никаких воспоминаний. И все же это было единственное место, где он мог раздобыть какие-то сведения.

К лачуге вела даже не дорожка, а еле заметная тропинка. Чтобы увидеть ее, надо было пристально вглядеться – значит, тут нечасто хаживали.

Пройдя по тропинке, комиссар очутился перед закрытой дверью. Постучался, никто не ответил. Приложил ухо к щели между досками: ни шороха, ни звука. Теперь он был уверен: в лачуге никто не живет.

А теперь что делать? Выломать дверь или вернуться назад? И все хлопоты коту под хвост?

– Рискнем, – сказал он себе.

Сходил к машине за гаечным ключом. Доски двери отошли от дверного проема, он сунул в щель инструмент и нажал. С третьей попытки гнилое дерево поддалось. Пара пинков, и внутренний засов отвалился. Монтальбано открыл дверь и вошел.

Первое, что он увидел: мебели тут не было никакой – ни стула, ни табуретки.

А потом застыл с разинутым ртом. У него мгновенно пересохло во рту, а на лбу выступила испарина.

Каждый сантиметр этих стен был покрыт его фотографиями. Вот почему в письме утверждалось, что место окажется знакомым!

Наконец совладав с собой, он подошел к стене напротив входа, чтобы присмотреться.

Это были не совсем фотографии, но компьютерные распечатки кадров из репортажа, который передавала «Телевигата».

Вот он говорит с Фацио, а вот начинает взбираться по пожарной лестнице, вот соскакивает вниз после выстрела Грегорио, вот снова лезет, останавливаясь на полпути, взбирается, перепрыгивает через парапет… На всех стенах лачуги висели одни и те же картинки. Посреди центральной стены был прилеплен скотчем белый конверт. Комиссар дернул так резко, что висевшие рядом пять или шесть фотографий слетели на пол. Он подобрал одну наугад, сунул в карман вместе с конвертом и вышел.

– Синьор комиссар, что ж это вы, вернулись? А говорили – не вернетесь! – то ли обрадованно, то ли изумленно воскликнул Катарелла.

– Тебя это огорчает?

Монтальбано передумал ехать домой, пока возвращался в Вигату, и Катареллу при виде его чуть удар не хватил.

– Да что ж вы такое говорите, синьор комиссар?! Да я, как увижу вас, как вы это… являетесь, самолично и персонально, прямо на колени готов бухнуться!

Монтальбано на мгновение представил себя в лазурном плаще, как у пресвятой Девы Марии из Фатимы. Кошмарное видение.

– Мне нужно, чтобы ты кое-что объяснил.

Катарелла пошатнулся, словно его огрели по голове дубиной.

Слишком много переживаний за несколько секунд.

– Я… я – вам?! Объяснил?! Вы, верно, шутите?

Комиссар достал из кармана фотографию из лачуги и сунул ему под нос. На фото он заносил ногу на первую ступеньку пожарной лестницы с не особенно бравым видом.

– Что это?

Катарелла изумленно уставился на него.

– Вы ж это! Себя не признали?

– Я не спрашивал, кто, я спросил, что это! – возразил Монтальбано, шурша листком, зажатым между большим и указательным пальцами.

– Бумага, – ответил Катарелла.

Монтальбано выругался про себя. Нужно было, чтобы Катарелла сохранял спокойствие и смог кое-что объяснить комиссару.

– Это фотография или нет?

Катарелла взял у него листок:

– Позвольте-ка! – Всмотрелся и выдал вердикт: – Эта фотография – не фотография.

– Молодчина! Говори!

– Этот кадр вынули из вэхаэса через компьютер, а потом распечатали.

– Отлично! А как получили VHS?

– Записали передачу, которая шла на «Телевигате».

– А как вынимают фотографии?

Катарелла принялся объяснять, но комиссар из его объяснений ничего не понял. Однако то, что ему было нужно, он узнал.

– Катарелла, да ты просто бог!

Тот покраснел, раскинул руки, растопырил пальцы и крутанулся волчком. Когда Монтальбано случалось хвалить Катареллу, того всегда так распирало – ни дать ни взять токующий павлин.

Добравшись до Маринеллы, он вспомнил, что дома нет еды. Комиссар уже слегка проголодался, а ужин пропускать не стоило – к ночи аппетит разрастется до волчьего голода.

Он достал из кармана нераспечатанное письмо и фотографию, положил их на журнальный столик и умылся, а потом застыл в нерешительности: не хотелось снова ехать к Энцо, ведь он уже был там в обед.

Зазвонил телефон.

– Алло!

– Сколько мы уже не виделись? – раздался в трубке такой знакомый женский голос.

– Со времен Ракеле, – ответил Монтальбано. – Как она там?

– У нее все хорошо. Я на днях любовалась твоими подвигами по телику, захотелось повидаться.

– Это можно.

– Свободен сегодня вечером?

– Да.

– Тогда я буду через полчасика. А ты пока реши, куда сводишь меня поужинать.

Он был рад повидаться с Ингрид, своей шведской подругой, осведомительницей и временами сообщницей.

Чтобы убить полчаса ожидания, комиссар решил прочесть новые указания по ходу таинственной игры и взял было конверт, но сразу отложил, опасаясь, что содержимое может вывести его из равновесия. Не стоит читать это перед ужином – вдруг аппетит отобьет.

Тут он вспомнил, что приключилось с бедняжкой Аделиной, и полез в чулан проверить кукол. Их там не было.

Наверняка Паскуале переложил куда-нибудь. Но куда? На кухне их тоже не было.

Открыл платяной шкаф – и там нет. Неужто тот унес их к себе домой? Надо ему позвонить, заодно справиться о здоровье матушки.

6

Трубку сняла жена Паскуале. Сказала, что мужа нет, вернется через час.

– Сказать, чтобы перезвонил?

– Не надо, спасибо. Я сейчас ухожу и буду поздно.

– Ему что-то передать?

– В общем, да.

Надо как-нибудь изловчиться, чтобы она не поняла, о чем речь…

– Передайте: мне срочно нужно то, что он знает, где найти. Пусть перезвонит завтра с утра.

И вышел на веранду покурить.

Увидел Ингрид в дверном проеме и обомлел.

Возможно ли, чтобы годы никак не отражались на женщине? Словно на ней заклинило шестеренки времени. Выглядит даже моложе, чем в прошлый раз, а ведь прошло около года. Одета как всегда: джинсы, блузка и босоножки. А вид такой элегантный, будто на ней наряд от модельера.

Они крепко обнялись. Ингрид не пользовалась духами, они ей были ни к чему: ее кожа пахла свежесорванным абрикосом.

– Зайдешь?

– Не сейчас. Ты решил, куда идем?

– Да, есть одно место на взморье, в Монтереале-Марина…

– Где подают закуски? Знаю. Поедем на моей.

Он не понял, какой марки была машина Ингрид, но явно из таких, что ей нравились. Двухместная и плоская, как камбала.

Скоростная камбала на четырех колесах. С другой женщиной он бы не отважился сесть в такую торпеду, но Ингрид комиссар доверял. Тем более что в Швеции та занималась ремонтом гоночных авто.

Домчали до ресторана минут за двадцать – комиссару бы потребовалось на это никак не меньше пятидесяти. За рулем Ингрид предпочитала помалкивать, тем не менее время от времени она с улыбкой поворачивала голову к Монтальбано и нежно трогала его за коленку.

Выбрали столик поближе к морю, до него было метров двадцать. Ресторан славился количеством и качеством закусок – почти никто из клиентов не заказывал первое.

И они поступили так же. Заодно заказали бутылку охлажденного белого вина.

Пока ждали первую подачу закусок, немного поболтали. Ингрид знала, что Монтальбано, едва подадут еду, будет открывать рот только для того, чтобы есть.

– Как поживает твой муженек?

– Кто ж его знает? После избрания он бывает в Монтелузе наездами раз в два месяца, не чаще.

– А ты разве не навещаешь его в Риме?

– Это еще зачем?

– Ну, вы вроде все еще муж и жена…

– Сальво, ты же знаешь, это только на бумаге. К тому же мне так удобнее.

– Новые романы?

– Решил поиграть в комиссара?

– Нет, просто захотелось поболтать.

– Раз просто поболтать, отвечу: нет.

– То есть уже год никаких мужчин?

– Ты шутишь? Ты, видимо, как истинный католик, считаешь, что женщина спит с мужчиной, только если влюблена?

– Если бы я был истинным католиком, я сказал бы тебе, что женщина должна спать только со своим мужем.

– Вот тоска!

Подошел официант, ловко держа на весу первые шесть блюд с закусками.

Одолев двенадцать щедрых порций разных закусок и запив их парой бутылок вина, в ожидании горячего – рыбы на гриле – они продолжили беседу.

– А ты? – спросила Ингрид.

– Что – я?

– Все хранишь верность Ливии, за редкими исключениями?

– Да.

– Это «да» касается верности или исключений?

– Верности.

– То есть после Ракеле…

– Никого.

– И не было даже небольших искушений?

– Были, и даже очень большие.

– Правда? И как ты держишься? Прочтешь молитву, и дьявол ретируется?

– Ладно тебе издеваться.

– Я не издеваюсь, наоборот, я искренне тобой восхищаюсь.

– Раньше ты задавала меньше вопросов.

– Очевидно, я превращаюсь в итальянку и становлюсь все более любопытной. Но ты скажи: тебе это дорого обходится?

– Что?

– Сопротивляться искушениям.

– Иногда да. Но в последнее время все менее дорого. Наверно, из-за возраста.

Ингрид взглянула на него и от души расхохоталась.

– Что тебя так развеселило?

– Эта история про возраст. Ты сильно ошибаешься. В этих делах возраст ни при чем. Говорю тебе по личному опыту. Бывают тридцатилетние, которые в этом плане выглядят семидесятилетними, и наоборот.

Принесли горячее и еще одну бутылку. В конце ужина Монтальбано спросил, не откажется ли она от виски.

– Давай. У тебя дома.

Зарулив в проулок, который вел к дому комиссара, Ингрид вдруг спросила:

– Ты кого-то ждешь?

– Нет.

Он тоже заметил незнакомую машину.

Подъехали; из машины вылезла юная красотка: блондинка, метр восемьдесят, густо накрашенная. Они тоже вышли.

– Монтальбано?

– Да.

– Я звонить, никто не отвечать. Тогда я думать, ты уйти, потом вернуться.

Комиссар растерялся. Кто она такая? Что ей нужно?

– Послушайте…

– Мне не сказать, что ты хотеть втроем. Я делать только с тобой. Я не любить с другая женщина. Но она может смотреть.

– Раз такое дело… – раздраженно парировала Ингрид, – я сразу вас оставлю. Пока, Сальво, желаю хорошо повеселиться.

Она повернулась, чтобы сесть в машину. Но не успела: Монтальбано удержал ее за руку, а сам обратился к девушке.

– Послушайте, синьорина, тут какое-то недоразумение. Я не…

– Я все понять. Ты найти эта и хотеть ее любить. Нет проблема. Я уходить.

Монтальбано отпустил руку Ингрид, подошел поближе к девушке и шепнул:

– Я тебе все равно заплачу. Сколько с меня?

– Всё заплатили. Пока-пока!

Она села в машину, дала задний ход и уехала.

Монтальбано, все еще недоумевая, открыл входную дверь и зашел в дом, Ингрид молча вошла следом. Когда комиссар открыл дверь на веранду, она села там, продолжая хранить молчание. Монтальбано взял бутылку виски и два стакана и присел рядом с ней на табуретку.

Ингрид откупорила бутылку и налила полстакана, только себе.

– Не пойму, почему тебя это задевает, – начал комиссар, наливая себе виски. – Ведь, по сути, между нами…

– Между нами хрен собачий!

Комиссар решил, что лучше выпить молча.

Через некоторое время она наконец заговорила.

– Не думай, что я ревную. Плевала я на твоих баб.

– Тогда почему у тебя такое лицо?

– Просто я глубоко разочаровалась.

– В чем?

– В тебе. Представить не могла, что ты настолько лицемерен!

– Может, объяснишь?

– Да что тут объяснять? В ресторане ты сказал, что после Ракеле исключений не было. Приезжаем – а тебя ждет проститутка. То есть, по-твоему, спать с проституткой – это не исключение, потому что для тебя, видимо, проститутка и не женщина вовсе!

– Ингрид, ты вообще ничего не поняла. Это недоразумение. Сейчас я тебе объясню.

– Ты не обязан ничего мне объяснять, да я и не желаю слушать. Мне надо в ванную.

Ну и кашу заварил этот балбес Паскуале! В гневе комиссар осушил целый стакан. Услышал, как Ингрид выходит из ванной, но тут же раздался ее крик.

– Что случилось?

– Ничего, ничего.

Она замешкалась, потом явилась босиком, держа в руке босоножки. Но выражение лица изменилось. Теперь глаза ее поблескивали, а улыбка стала лукавой и презрительной.

– Вот так молодец, Сальво! – хихикнула она, усаживаясь рядом.

– Послушай, я хотел тебе объяснить…

– Еще раз: плевала я на твои объяснения. Знавала я мужиков, но чтобы хоть один был таким лицемером, как ты…

Вот заладила! Но на этот раз было видно, что она еле сдерживает смех. Да что с ней такое?

– В ресторане, – снова заговорила она, – ты мне сказал, что возраст помогает тебе бороться с искушениями. А на самом деле ты нашел оригинальный способ! Ну ты и врун, Сальво!

Она снова наполнила стакан.

– Ну да, для нас, женщин, есть вибраторы. Но это не одно и то же.

Да о чем это она?

– Но почему сразу две? – продолжила Ингрид. – К тому же обе блондинки. Не лучше ли было выбрать блондинку и брюнетку?

И тут его пронзила догадка.

– Где ты их нашла?

– У тебя под кроватью. Наклонилась, чтобы расстегнуть босоножки, и…

Он уже не слушал. Вскочил, обогнул ее и рванул в спальню. Под кроватью лежали обе куклы. Обормот Паскуале додумался запихнуть их туда. Комиссар вернулся на веранду.

– Допьешь бутылку и выслушаешь меня, – решительно заявил он.

И рассказал ей все. Временами Ингрид хваталась за живот – от смеха ее пробирало до колик.

Часа в три ночи, когда весь виски в доме закончился, Ингрид собралась уходить и тут хлопнула ладонью по лбу.

– Чуть не забыла! Один мой приятель хочет с тобой познакомиться.

– Твой бывший?

– Ну что ты. Ему двадцать, и он жутко умный. По уши влюблен в меня и восхищается тобой. Мне было бы очень приятно, если бы ты с ним пообщался. Его зовут Артуро Пеннизи.

– Пусть позвонит мне завтра в контору около полудня. И сошлется на тебя. Рулить сможешь?

– Надеюсь. Не прошусь переночевать, завтра в восемь придут мастера, я делаю в доме ремонт. Пока. Люблю тебя.

Она клюнула его в губы, вышла, села в авто и укатила.

Вся сонливость, которая так одолевала его всего час назад, куда-то испарилась. Он умылся, взял конверт и снова уселся на веранде. На этот раз адресат не был указан, а надпись все та же: «охота за сокровищем».

Но прежде чем вскрыть конверт, он задумался, что за тип этот игрок и зачем он все это затеял. Комиссар знал по опыту, что, если тебе задают два вопроса подряд, стоит начинать ответ со второго, потому что этот ответ поможет ответить и на первый вопрос.

Итак: зачем вся эта «охота за сокровищем»? Какая от нее выгода тому, кто ее устроил? Практическая, финансовая – исключено.

В охоте за сокровищем обычно участвуют несколько человек, по одному или в группах, а здесь вроде бы соперник только один: он. На первом конверте стояли его имя и фамилия. А в первой строке второго четверостишия к нему обращались напрямую:

И разве не его фотографиями были облеплены стены деревянной лачуги?

Так что никаких сомнений: речь идет о личном поединке. И не с Монтальбано-человеком, а с Монтальбано-копом.

Но кто может вызвать копа на поединок? Либо еще один коп, который хочет обскакать его в раскрытии дела, либо человек с особым складом ума.

Не обязательно преступник, но, несомненно, слегка двинутый: хочет доказать, что он круче и умнее. И еще хочет намекнуть комиссару: если что, он, мол, легко выйдет из игры – Монтальбано никогда не раскроет, кто он такой, потому что не дотягивает до соперника умом.

Стоит спросить: останется ли такой тип в рамках игры, затеянной как времяпрепровождение, или в один прекрасный миг решит перейти к более грубым и опасным действиям? На грани законности или даже за гранью.

Что и требовалось доказать: ответив на второй вопрос, он частично ответил на первый: кто этот тип?

Само собой, ответить, назвав имя и фамилию, сейчас невозможно.

Тогда скажем точнее: что это за тип?

Короче, надо составить его портрет.

Тут ему стало смешно. Во многих американских фильмах есть психолог, сотрудничающий с полицией и составляющий портреты разыскиваемых преступников.

В фильмах такие психологи всегда работают превосходно, определяя даже рост и возраст серийного убийцы, которого в глаза не видели; они сообщают, женат он или холост, что пережил в возрасте пяти лет и что вечерами пьет – пиво или кока-колу. А главное – они всегда попадали в точку.

Но в данном случае лучше не распыляться. Тот человек не старик – старику бы не удалось воспользоваться сложным техническим устройством для получения фотографий. Ему скорее всего от двадцати до шестидесяти. Это примерно полстраны. Он умен, надменен, считает себя гораздо умнее и хитрее остальных, уверен, что способен обыграть кого угодно. Короче, опасный тип.

Может, лучше просто выйти из игры? Нет, это будет ошибкой. Тот тип воспримет такой шаг как личное оскорбление и решит отомстить. Но как? Наверняка устроит какое-нибудь громкое дельце, чтобы втянуть Монтальбано обратно в игру. Нет, лучше не рисковать.

Он взял конверт, открыл, достал листок.

Очередная порция тошнотворных виршей. Даже полуграмотный уличный поэт постыдился бы декламировать такое.

Но далее шли цифры: послание было зашифровано.

В конце – еще одно двустишие:

Ну что за херня! Это что, «Еженедельник загадок»?[12] Зашифрованная история для тугодумов? А первое двустишие, назовем его так, своим поэтическим размахом напомнило слова из старого рекламного ролика, где робот говорит хозяйке:

Сон все не шел, несмотря на выпитое. Он пошел в ванную, разделся, помылся, вновь натянул рубашку, сходил в трусах за ручкой и листком бумаги и снова устроился на веранде.

Если автор этих, условно говоря, стихов соблюдает правила головоломок, то каждому числу должна соответствовать определенная буква.

И комиссар довольно легко нашел решение, разобрав начальную строку и пронумеровав буквы цифрами, начиная с единицы.

Что называется, попал с первого выстрела! Расшифрованные строки выглядели так:

Решив загадку, Монтальбано расстроился.

Угрохал столько времени, чтобы составить портрет инициатора охоты, и портрет этот получился весьма тревожащий. Однако все его загадки, шифры, головоломки – примитив для новичков. Интересно, он так делает нарочно? Считает его неспособным на более сложные задачи, или таков его собственный уровень?

В общем, поскольку оставалось лишь ждать, пока тот тип проявится, комиссар наконец встал, запер дверь на веранду и отправился спать.

7

Разбудил его телефонный звонок. Было девять утра.

– Алло, синьор комиссар! Это Паскуале. Вам, что ли, не по вкусу была девчонка, которую я прислал? Так объясните толком, какую вам надо, я вечером пришлю еще одну, идет?

Он разом припомнил позорную сцену. Захотелось обматерить Паскуале, но он сдержался. По сути, тот ведь хотел по-своему сделать ему приятное.

– Паскуале, да что это тебе в голову взбрело?

– А вам не надо было?

– Кто тебе сказал, что мне нужна девчонка?!

– Да вы же сами и сказали, синьор комиссар!

– Я?! Я тебе ничего не ответил и повесил трубку!

Помолчав, Паскуале воскликнул:

– Это ошибка!

– Какая?

– Моя ошибка, синьор комиссар. Я решил: раз вы молчите, значит, согласны. А потом вы снова позвонили и подтвердили.

– Как это подтвердил?

– А так, синьор комиссар. Супруга моя передала: вы ей сказали, что вам срочно нужно то, что я знаю, где найти. Я и решил, что вы про шлюх.

Еще немного, и ему самому придется просить прощения! Лучше сменить тему.

– Как себя чувствует Аделина?

– Жар спал. Но ее обсыпало красными точками. Доктор говорит, это из-за испуга и потом пройдет.

– Ладно, бывай.

– И как мне прикажете поступить?

– С чем?

– Да со шлюхами. Вам еще надо, или куклами обойдетесь?

У Монтальбано аж в глазах потемнело.

– Слушай, Паскуале, говорю тебе раз и навсегда! Не суй нос в мои дела, ясно?

– Как скажете, – обиженно отозвался тот.

Нельзя больше держать дома этих проклятых кукол, того и гляди еще какую беду навлекут.

Куда же их деть? Комиссар призадумался. И тут его осенило. Идея была столь же простой, сколь и блестящей, и он удивился, как это раньше не пришло ему в голову.

Вырыть яму в песке у веранды и закопать их там.

Он достал из кладовки лопату, спустился на пляж, выбрал место, огляделся, не идет ли кто мимо, и принялся копать.

Дело было непростое, мелкий сухой песок норовил осыпаться и снова заполнить яму.

Через четверть часа он разделся до пояса.

Спустя час земляных работ яма нужного размера была готова. Комиссар валился с ног, за это время он стал липким от пота и выпил больше двух литров воды.

Пошел в спальню, достал из-под кровати первую куклу, но застыл на пороге веранды, чертыхаясь.

Метрах в десяти, как раз на уровне веранды, из машины выгружалось семейство с поклажей – мать, отец, двое малышей. Они доставали пляжные зонты.

И явно собирались задержаться здесь надолго. Ничего не поделаешь.

Он отнес куклу в прихожую, достал вторую и поставил рядом, помылся, оделся, вышел, завел машину и подогнал задним ходом как можно ближе к двери, чтобы никто не заметил, как он грузит кукол, а то еще разорутся, что комиссар сует в багажник трупы.

По пути он отвлекся и не успел сбавить ход, когда передняя машина притормозила перед постом карабинеров. Пришлось жать на тормоза. В него врезалась задняя легковушка, из которой выскочила разъяренная женщина. Увидев краем глаза содержимое багажника, распахнувшегося от удара, она испустила вопль, подобный гудку парохода, и рухнула в обморок.

При виде падающей навзничь женщины подоспевшие карабинеры выхватили пистолеты и с криками «Не двигаться!» окружили место происшествия. Монтальбано пришлось вылезти из машины, подняв руки; к тому же при резком торможении он повредил шею.

– Синьора ошиблась… – начал было он.

– Молчать!

Младший карабинер заглянул в багажник, подошел к комиссару и окинул его недобрым взглядом.

Двум другим водителям удалось привести женщину в чувство. Едва открыв глаза, та вскочила на ноги, ткнула пальцем в Монтальбано и истошно завопила:

– Убийца! Убийца!

Монтальбано не знал, плакать ему или смеяться; его прошиб холодный пот. На дороге скопилась бесконечная вереница автомобилей. А толпа зевак, вылезавших из машин и подбегавших посмотреть, что происходит, все росла и росла чуть ли не с каждой секундой.

– Послушайте, я все могу объяснить… – обратился он к карабинеру.

Тот поднял руку, намекая, что комиссару лучше заткнуться.

– Ты поедешь с нами!

– Это почему?

– Торговля порнографическим материалом.

– Я хотел все объяснить…

– В казарме объяснишь!

Этого еще не хватало! Его доставят в казарму карабинеров, где наконец выяснится, кто он такой. То-то будет потеха! Надо во что бы то ни стало этого избежать, попытаться сразу решить вопрос, пусть даже унизившись до комичного «Да вы вообще знаете, кто я такой?!».

– Я комиссар полиции!

– А я – папа римский!

– Можно мне достать документы?

– Да, но двигайся медленно.

Когда наконец добрался до комиссариата, он был вне себя от злости – шевелюра всклокочена, шея свернута, руки дрожат.

– Пресвятая Богородица! Синьор комиссар, что с вами такое приключилось? – всполошился Катарелла.

– Небольшой дорожный инцидент. Пришли ко мне Фацио.

– Комиссар, что случилось? – повторил Фацио, едва зайдя в кабинет.

– В машину влетела одна идиотка, а карабинеры едва не арестовали.

И рассказал, как было дело.

– Вам бы доктору показаться.

– Потом, потом. Вот только этой хренотени не хватало! Слушай, у меня в багажнике две куклы. Ту, что из квартиры Пальмизано, прикажи вернуть на место тем же способом, в чемодане. А вторую положите в тот же чемодан и уберите в гараж, чтобы была под рукой.

– Сейчас сделаем!

Наконец-то удалось избавиться от этой заморочки!

Но комиссар ошибался.

Эти две куклы продолжали доставать его даже на расстоянии. Столько сглаза не исходило даже от мумии Тутанхамона! Через полчаса боль в шее стала нестерпимой. В таком виде за руль не сесть. Мими Ауджелло подвез его в травмпункт при больнице Монтелузы.

Спустя час на шее комиссара красовался белый воротник, в котором вообще невозможно повернуть голову, и он двигался как Франкенштейн.

Вернувшись в контору, он заперся в кабинете и четверть часа матерился: отводил душу.

Ему не хотелось идти к Энцо с этой штуковиной на шее. И вообще: он не был уверен, что ему удастся есть и пить, не пачкая одежду и скатерть, как это делают шестимесячные младенцы и слюнявые старые маразматики. Лучше потренироваться дома, в одиночестве.

Но тут позвонил Катарелла.

– Кто-то на тилифоне, спрашивают вас, лично и персонально.

– Кто-то, кого послал некто?

Естественно, Катарелла не понял шутки.

– Никак нет, синьор комиссар, он не от синьора Некто, он от шведской синьоры, вашей подруги, синьоры Стремстрем.

Наверное, тот молодой человек, о котором говорила Ингрид.

– Переключи.

– Комиссар Монтальбано?

– Да.

– Я Артуро Пеннизи, простите, если отвлекаю, Ингрид сказала, что я могу позвонить.

– Вы хотели со мной встретиться?

– Да.

– У вас есть машина?

– Да.

– Предпочитаете у меня дома или в конторе?

– Где удобнее вам.

– Тогда подъезжайте сегодня к семи вечера в комиссариат. Хорошо?

– Отлично. Благодарю за любезность.

У этого Артуро явно хорошие манеры.

Поскольку он помнил, что холодильник почти пуст, комиссар решил по пути домой заскочить в закрывающийся гастроном. Купил свежего хлеба, вяленых оливок, консервы с тунцом в собственном соку, копченой колбасы и ветчины. Накрыл на веранде и сел обедать.

Воротник не позволял ему наклонять голову, и он не видел стоявшей на столе тарелки с едой. Проблема решилась перестановкой тарелки сантиметров на сорок от себя. Чтобы наполнить стакан, его приходилось держать в вытянутой руке. И третье, что он понял: рот широко не открыть.

Так что больших препятствий, чтобы питаться на людях, не было. Убрав со стола, он прилег вздремнуть, добрать сна после прошлой ночи. Но никак не мог найти удобное положение для головы.

Проснулся часа в четыре и позвонил в контору. Новостей никаких, так что можно было позволить себе не торопиться.

Когда Катарелла известил о прибытии молодого человека, комиссар уже два часа маялся от скуки. Мертвый штиль сотворил чудо: на его письменном столе вместо тонны бумаг на подпись лежал от силы килограмм. Он нарочно оставил эту стопку: мысль о том, что придется сидеть в конторе совершенно без дела, приводила его в содрогание.

Артуро Пеннизи был вылитый Гарри Поттер лет двадцати.

Даже очочки такие же. Войдя в кабинет, он совершенно не смутился, заговорил первым и сразу взял быка за рога.

– Я попросил Ингрид представить меня вам, потому что очень интересуюсь вашими методами расследования.

– В полицейские собрались?

– Нет.

– Думаете изучать криминологию?

– Нет.

Монтальбано взглянул на него вопросительно, и тот счел нужным уточнить:

– Я учусь в университете на втором курсе, изучаю философию, хочу стать эпистемологом.

У него полная ясность в голове. Однако в голосе не слышалось энтузиазма, свойственного его ровесникам, наметившим свой путь и собирающимся пройти по нему до конца.

Но, насколько помнил Монтальбано, эпистемология – это часть философии науки. А что общего между философией науки и убийством?

– А почему вас интересуют мои, как вы их называете, методы расследования? Ведь они совершенно ненаучные.

– Простите, я, видимо, неудачно выразился. Меня интересует работа вашего мозга, когда вы проводите расследование.

– Дважды два – четыре.

– Не понял, извините.

– Я вкратце описал вам, как работает мой мозг.

Гарри Поттер впервые улыбнулся.

– Вы не обидитесь, если я скажу, что не верю?

– Слушайте, я не хотел вас разочаровывать, но уверяю, что…

– Позвольте мне проявить настойчивость. Можно привести пример, который имеет к вам непосредственное отношение?

– Пожалуйста.

– Ингрид рассказала мне, как вы познакомились.

– И?

– В ваших глазах Ингрид должна представлять собой число четыре, то есть сумму двух и двух.

– Объясните-ка.

– Она рассказала, что все было подстроено так, что главные улики в преступлении падали на нее, но вы в это не поверили. То есть вы не поверили тогда, что дважды два – четыре.

А парнишка умен, ничего не скажешь.

– Видите ли, в тот раз…

– В тот раз, если позволите, вы поняли на определенном этапе расследования, что покорное следование правилам арифметики приведет к ошибке. И выбрали другой путь. Это меня и интересует. Когда и как у вас происходит этот перелом. Как ваш мозг сумел отказаться от твердой почвы очевидности и ступить на зыбучие пески предположений?

– Порой я и сам не могу этого объяснить. Но чего вы хотите от меня на практике?

– Позвольте мне быть рядом с вами во время работы. Заверяю вас, я не доставлю никаких хлопот, не буду вмешиваться, поверьте, я просто буду молча наблюдать.

– Не сомневаюсь в этом, но вам не повезло.

– В каком смысле?

– В том смысле, что сейчас у меня нет никакого расследования. Давайте так. Оставьте мне свой номер телефона. Если попадется что-то интересное, я вас извещу.

На лице Артуро появилось детское разочарование; комиссару стало его жаль: тот выглядел словно ребенок, которому не дали конфетки. Юноша вызвал в нем симпатию, а комиссару давно хотелось пообщаться с умным человеком. Он решил вручить ему нечто вроде утешительного приза.

– Слушайте, со мной в последние дни происходит что-то странное. Но сразу предупреждаю: речь идет не о преступлении.

Артуро оживился, будто голодный пес, учуявший необглоданную кость:

– Мне все сгодится.

Монтальбано достал из кармана три листка со стихами про «охоту за сокровищем», а те, где он записал ответы, доставать не стал. Рассказал, с чего все началось. И в конце добавил:

– Это оригиналы, не забудьте вернуть. Решите головоломки, потом поговорим.

Артуро чуть было не бросился целовать ему руки.

Назавтра в конторе вновь царила тишь да гладь, как продолжалось уже месяц с хвостиком. С восьми утра до часу дня, то есть за пять часов, Катарелле позвонили всего раз, да и то с вопросом, что надо делать, чтобы попасть в полицейские.

Монтальбано, который уже с полудня маялся аппетитом, понял, что дело худо. Плевать в потолок на протяжении всего рабочего дня, сидеть в конторе за чтением подшивки «Воскресного курьера» за 1920 год или созерцать противоположную стену то ли в йоговской позе, то ли в кататоническом ступоре… Все это ввергало его в состояние давящей хандры. И чтобы ее побороть, организм разжигал в себе волчий аппетит, с которым было невозможно совладать.

В результате с утра ему пришлось передвинуть пряжку ремня на одну дырку вперед: тревожный знак. Осознав это, он мигом разделся, натянул плавки и устроил себе часовой заплыв в сводившей конечности ледяной воде.

В заведении Энцо комиссар, давший себе обещание сдерживать аппетит в разумных пределах, не устоял перед тарелкой с рулетиками из рыбы-меча и даже повторил заказ, хотя перед этим заглотил кучу морских закусок и щедрую порцию спагетти с морскими петушками.

Так что пришлось совершить послеобеденный моцион по молу до самого маяка, а потом посидеть на валуне с сигареткой.

Часов в шесть позвонил Катарелла:

– Синьор комиссар, тут до вас юноша, который вчера еще заходил, ну, которого синьора Стремстрем прислала.

– Переключи.

– Никак невозможно, синьор комиссар, поскольку данный субъект находится в присутствии.

– Тогда пусть заходит.

За разговором с Артуро можно будет дотянуть до конца рабочего дня и наконец уехать домой.

– Не ожидал вас так рано, – сказал Монтальбано.

– Проходил мимо, решил зайти. Простите, что не предупредил.

– Вы живете в Монтелузе или…

– Нет, в Вигате. Родители живут в Монтелузе, а я живу один, у меня здесь, в Вигате, квартира. Люблю море.

Еще один плюс в его пользу.

– Нашли время взглянуть на…

– Да. Я решил загадки. Они элементарны.

Достал из кармана листки, положил на стол и продолжил:

– В бар «Маринелла» я не поехал, поскольку счел это излишним, но зато нашел деревянный сарай на холме, в конце Виа дей Милле, и даже в него заглянул.

– Видели оригинальный декор на стенах?

Гарри Поттер усмехнулся.

– Похоже, ваш соперник создал настоящий культ личности.

– Фотографии еще висят?

– Да. А что?

– Ничего. У вас есть какое-то объяснение?

– Да.

– Поделитесь?

– Ясно, что ваш соперник желает представить все в определенном свете. Чтобы все выглядело более невинным, чем на самом деле. Полагаю, стихи намеренно столь элементарны, я бы даже сказал, глупы.

– Полагаете?

– Убежден. Налицо очевидный контраст между обезоруживающей примитивностью стишков и сложностью технической работы, проделанной, чтобы получить фотографии, которые висят в сарае.

– А может, их двое – один пишет письма, а второй…

– Это я бы исключил.

– Почему?

– Все выглядит так, будто это поединок между вами и соперником.

А он отлично соображает, этот парень.

– И что за тип этот соперник?

– Пока мы не располагаем достаточным материалом для составления портрета. Можно лишь сказать, что этот человек прячется за личиной простачка, словно вся его затея невинна.

– А по-вашему, это не так?

– По-моему, нет. Почему-то все это вызывает у меня тревогу.

– В общем, мы имеем дело с хитрым типом.

– Он не просто хитер, а весьма умен.

– Так что остается лишь ждать следующего письма, – закончил Монтальбано, вставая и протягивая юноше руку.

– Вы будете держать меня в курсе?

– Конечно. Но, простите за любопытство, как вам удалось найти Виа дей Милле?

– Я попросил карту в муниципалитете.

8

В тот вечер, одолев в изнурительном поединке четыре порции сицилийской пиццы кудрируни (собирался съесть две, но не сдержался), он позвонил Ливии. Про воротник решил не рассказывать.

– Я толстею, – печально поделился он.

– Этого только не хватало!

Господи Иисусе, до чего же Ливия бывает резка. Что это значит? Что у него уже есть все физические недостатки, какие могут быть у мужчины? Нет, он притворится, что не слышал.

– Не могу контролировать себя в еде, наверно, это потому, что уже месяц мне нечем заняться. Поверь, даже у сотрудника кадастровой службы жизнь разнообразнее моей.

– Хочешь сказать, что уже месяц сидишь кверху пузом?

Кверху пузом! Ну и выражение! При чем тут пузо?

– Ну да, почти.

– И у тебя не нашлось даже пары дней, чтобы приехать ко мне?

– Видишь ли, я думал об этом, но все-таки надеялся, что произойдет что-нибудь…

– В каком смысле надеялся? Надеялся, что случится нечто и помешает тебе приехать? Но ты и не обязан! Оставайся у себя и бездельничай сколько влезет! Но не надейся, что я приеду сама!

– Господи, сколько слов! Я глагол перепутал, ясно? Хотел сказать «боялся».

– Да уж, у нас трудности с языком.

– Зато ты просто блистаешь! Владеешь в совершенстве! «Кверху пузом»! Ха-ха!

Перепалка длилась почти пять минут, потом накал стал ослабевать, последовали взаимные извинения, и в итоге Монтальбано пообещал, что на следующий день в шесть вечера сядет на самолет до Генуи.

На следующее утро – комиссар уже с полчаса сидел в кабинете – в дверь долбанули так громко, что Монтальбано, пристально следивший за передвижениями мухи по кромке письменного стола, подскочил аж до потолка.

– Извинения прошу, нога подвела, – смущенно пролепетал Катарелла.

Ему пришлось стучаться ногой – руки были заняты большим свертком.

– Только что посылку передали. Велено вручить вам лично и персонально.

– Кто велел?

– На посылке написано.

Наклонился и прочитал:

– Комиссару Сальво Монтальбано, лично.

– А кто принес?

– Мальчик.

– Там написано, что внутри?

– Так точно: книги.

Он не заказывал книг ни в книжном магазине Вигаты, ни в издательствах. А если бы и заказывал, их бы прислали почтой, а не с курьером.

– Давай сюда, – сказал он, вставая и подходя к Катарелле.

Взял в руки, прикинул вес. В такой большой посылке уместилось бы книг тридцать. И весили бы они намного больше. Что-то не сходится.

– Поставь-ка на столик.

Столик стоял в углу кабинета, где было устроено нечто вроде гостиной.

– Открыть?

– Не сейчас.

Катарелла вышел, а комиссар продолжил наблюдение за мухой: теперь та изучала официальное письмо на бланке провинциального полицейского управления. Но взгляд то и дело падал на посылку – и его разбирало любопытство.

Он не выдержал и пересел в кресло у столика: рассмотреть ее поближе.

Прямоугольная, сантиметров пятьдесят в длину, в обычной упаковочной бумаге, перевязана крест-накрест толстым шпагатом.

Почему же столь обычная с виду вещь вызывала в нем такое беспокойство?

Во-первых, на ней не указан отправитель. Кроме того, посылку передали через неопознанного мальчика. В ней якобы книги, которых никто не заказывал. А еще эта пометка «лично», встречающаяся на конвертах с письмами, но не на посылках. Все это было странно.

И вот еще что… Совершенно случайно накануне вечером он слышал по телику, что одна анархистская группировка подослала взрывчатку в казарму карабинеров.

Анархистов в Вигате не водилось, зато засранцев – хоть отбавляй.

Лучше действовать с осторожностью и без помощников.

Он обхватил сверток ладонями и крепко сжал.

Послышался странный приглушенный шум, будто хлопок. Комиссар вскочил и укрылся за письменным столом в ожидании взрыва, которого, однако, не случилось.

Вместо взрыва случился Мими Ауджелло. Вечно он случается, когда его не ждут.

– Что за кино? – поинтересовался тот. – «Дом страха»? «Кошмар»? «Монтальбано против призраков»?

– Мими, отвянь, – ответил комиссар, вставая и глядя на вошедшего так, чтобы тот понял: лучше подчиниться сразу и без обсуждений.

– Хорошо, но лучше покажись-ка ты доктору, – бросил тот, удаляясь.

Монтальбано запер дверь на ключ и продолжил начатое.

Снова сел, наклонился над посылкой так, что голова оказалась в паре миллиметров от нее, снова обхватил ладонями, сильно сжал и услышал все тот же хлопок.

Но в этот раз он остался на месте: понял, в чем дело.

Наверняка внутри упаковочной бумаги – жестяная коробка. Он аккуратно стал снимать бумагу, стараясь поменьше двигать сверток.

Комиссар угадал. Внутри была старая коробка от печенья «Братьев Ладзарони».

Монтальбано вспомнил, что в его далеком детстве у тети была точно такая коробка: она держала в ней письма и фотокарточки.

А та, что была сейчас перед ним, скорее всего, была изготовлена в самом начале XX века. И точно, на крышке, рядом с изображениями медалей и наград, полученных на различных конкурсах, красовалась горделивая надпись: «Поставщики королевского двора».

Крышка была обмотана несколькими витками клейкой ленты.

Комиссар взял коробку, поднял ее, приложил к уху и слегка встряхнул. Не гремит.

Тогда он встал, сходил за ножницами и отодрал весь скотч.

Теперь самое трудное – приподнять крышку. Если внутри бомба, наверняка прогремит взрыв.

Какой он будет силы? Вдруг, кроме него, пострадают другие люди и взлетит на воздух полконторы?

Может, лучше вызвать эксперта по взрывчатке? А вдруг окажется, что внутри какая-то ерунда, и его поднимут на смех?

Вариантов нет, придется действовать самому.

Он обливался потом. Снял пиджак, остался в рубашке, встал на колени у столика и, нажимая большими пальцами, приподнял крышку на полмиллиметра. Попытался заглянуть внутрь.

Несмотря на напряжение, комиссара разобрал смех. Он отпустил коробку, чтобы отсмеяться.

Вспомнил одну игру, которую видел по телику, где ведущий открывал коробки при помощи того же приема.

Вытер рукой пот со лба и снова взялся за дело. Минут пять ушло на то, чтобы снять крышку и положить ее на пол. Внутри был сверток из клеенки в прозрачном полиэтиленовом пакете.

Комиссар взял ножницы и срезал верхнюю часть полиэтилена, не доставая свертка из коробки. Теперь можно было достать сверток и развернуть клеенку. Но он предпочел срезать верхушку ножницами. Работа была непростой, однако минут за десять он управился: теперь сверток был вскрыт, можно было подхватить и достать клеенку. Монтальбано положил ножницы, взялся пальцами за два края клеенки и потянул вверх.

На него уставились два больших мертвых глаза. Ноздри защекотал сладковатый запах запекшейся крови. Комиссар с воплем отскочил, ударившись о дверь, отпер ее и столкнулся нос к носу с Мими Ауджелло.

– Что стряслось?!

– Там… Мне показалось, в коробке – голова.

Подоспел Фацио.

– Кто тут кричал? Что случилось?

– Пойдем, – сказал ему Ауджелло.

Они зашли в кабинет. Монтальбано перевел дух и вошел следом. Ауджелло уже полностью развернул клеенку.

– Голова барашка, – сказал Мими.

Он сунул руку в пакет, достал, держа за уголок, конверт, завернутый в заляпанный кровью полиэтилен, и наклонил голову, вглядываясь в надпись.

– Адресовано тебе, Сальво, – сказал он. – Написано: «охота за сокровищем».

Пока Ауджелло доставал конверт, Монтальбано, порядком перепуганный, снова запер дверь на ключ.

– Кроме вас двоих, никто не должен об этом знать, ясно? – сказал он Мими и Фацио.

– Типично мафиозная угроза, которую нельзя обойти молчанием, – возмущенно заявил Ауджелло. – И я не намерен…

– Мими, остынь, мафия тут не при делах.

– Тогда о чем речь?

– Это «охота за сокровищем». Ты ведь прочел надпись на конверте?

– Значит, так, – холодно процедил Ауджелло, – или ты сейчас же говоришь, о чем речь, или я выхожу из кабинета и знать больше ничего об этом не желаю.

– Мими, я не могу тебе сказать, все это настолько нелепо…

– Как знаешь! – обиженно отозвался Мими, повернул ключ, открыл дверь и вышел.

– Раздобудь две пары латексных перчаток и несколько прозрачных пакетов, – велел Монтальбано Фацио.

Он снова уселся за стол и уставился на конверт. Даже через заляпанный полиэтилен было видно, что и конверт, и почерк были те же, что и раньше.

Вернулся Фацио.

– Запри дверь.

Фацио протянул ему пару перчаток, натянул свои.

– Что надо делать?

– Достань голову. Разложи по пакетам все, что может пригодиться для снятия отпечатков: клеенку, пленку, саму коробку.

– Комиссар, можно вопрос?

– Спрашивай.

– Почему вас интересуют отпечатки? Отрезать голову барашку не считается уголовным преступлением.

Насколько Мими бесцеремонен, настолько же деликатен Фацио.

– Не знаю, что тебе ответить. У меня предчувствие, что они могут нам пригодиться.

Комиссар надел перчатки и взял конверт.

Полиэтилен, которым тот был обернут, скрепляли два кусочка скотча. Он отклеил их, развернул пленку и достал конверт.

В один из пакетов, которые принес Фацио, он положил пленку вместе с двумя кусочками скотча.

Потом вскрыл конверт канцелярским ножом, достал листок и тоже положил в пакет. Листок был согнут пополам, так что написанного не было видно.

– Готово, – сказал Фацио.

Монтальбано встал и подошел к нему.

Голову барашка Фацио положил на пол, на газетный лист. Клеенка и жестяная коробка лежали в двух разных пакетах.

– Что делать с головой?

– Незаметно выкинь в мусорный бак.

– Хорошо.

– Ты ее рассмотрел? Что скажешь?

– Комиссар, барашка сперва убили, возможно, задушив веревкой, а потом тот, кто его убил, попытался отрезать голову. Но поскольку у убийцы нет опыта мясника, видимо, он сперва попытался сделать это ножом, а потом воспользовался электропилой, что видно по четкому срезу кости.

– А когда он это сделал, по-твоему?

– Вчера вечером. Мясо еще свежее. Прежде чем завернуть голову в клеенку, он дал стечь крови, чтобы в коробке ее было не слишком много.

– У тебя в кабинете есть еще место в шкафу?

– Да.

– Шкаф запирается на ключ?

– Да.

– Тогда пойди выкинь голову, потом вернешься, заберешь вещдоки и пакет с письменного стола, сложишь все в шкаф и запрешь. А ключ держи у себя.

Оставшись один, он развернул листок и прочел послание. Еще один стишок. Взял лист бумаги, переписал, положил письмо в пластиковый пакет и заклеил. А лист с переписанными стихами сложил и убрал в карман.

В охоте за сокровищем случился новый поворот.

Если верить Фацио – а у комиссара не было никаких оснований сомневаться в его словах, – таинственный незнакомец не пошел к мяснику за головой барашка, а сделал все сам, своими руками.

Это могло означать много всего.

Во-первых, он был человеком настолько хладнокровным и решительным, чтобы взять живого барашка, задушить его веревкой, а потом отпилить голову – и все ради единственной цели: продолжить свою странную игру.

Как много людей в комиссариате, начиная с него, Монтальбано, способны на подобное? Да ни один, комиссар может руку дать на отсечение. А подобный тип, рассуждающий подобным образом, действующий подобным образом, разве он не может оказаться способным на убийство?

Во-вторых, у этого типа должен быть свой выгон с живностью, даже если он сам живет в городе. Вряд ли он стал бы красть барашка. Слишком рискованно. И расположен он где-то неподалеку. И электропила там же хранится, ветки обрезать.

В общем, следует признать, что дело принимает опасный оборот. А значит, не стоит покидать Вигату, чтобы на пару дней сгонять в Боккадассе.

О, Пресвятая Богородица! Они уже договорились с Ливией, что та встретит его в аэропорту! Лучше сразу отзвониться, пока та на работе, к тому же ей придется вести себя сдержаннее в присутствии коллег. Он набрал номер и услышал ее голос. Выложил все на едином дыхании, чтобы Ливия не могла его перебить.

– Послушай, Ливия, только что произошла одна накладка, как я и наде… боялся. Думаю, я не смогу выехать. Поверь, я страшно огорчен, мне так хотелось… Алло! Алло!

Но Ливия уже повесила трубку. Можно не сомневаться: вечером она выскажет ему все, что об этом думает, – и будет права.

На этот раз он не стал объедаться у Энцо. Поел в меру, но все равно прошелся по молу.

Присел на камень, закурил, и только когда сигарета догорела, достал из кармана листок, на который переписал стихи.

Сперва он не понял, к чему тот клонит. Перечитал еще раз. И наконец решил, что в стихах указан еще один маршрут, но его любезно уведомляли, что в конце пути он ничего не найдет.

Если в конце пути ему не дадут никаких указаний по поводу следующего шага, какой смысл искать дорогу? Никакого. И что же? Может быть, ему тем самым дается передышка между этапами «охоты за сокровищем»? Нет, не то.

Он решил оставить это дело или по крайней мере на время отложить. Не отправляться на поиски немедленно. И все же. Может быть, хоть соперник и не дает прямых указаний, комиссару все равно удастся найти там что-то полезное. Ему пришла в голову одна идея.

Комиссар бегом вернулся к машине. Завел мотор и поехал, повторяя про себя строчку со словами:

Рольставни у Энцо были на три четверти приспущены. Значит, в заведении кто-то еще оставался.

Комиссар припарковал машину, подошел к окнам и, наклонившись, заглянул:

– Есть кто живой?

– Кто это?

– Монтальбано.

– Погодите, открою.

Энцо поднял рольставни и с недоумением посмотрел на него.

– Что случилось, синьор комиссар?

– Мне нужно кое-что узнать. Сколько в Вигате ресторанов и закусочных?

– Погодите-ка, сейчас подсчитаю.

Зажмурился и стал загибать пальцы.

– Вроде одиннадцать, – произнес он наконец.

– А есть такие, где готовят голову барашка?

Энцо изумленно вытаращил глаза:

– Вам хочется голову барашка?

– И в мыслях такого не держал. Просто хотел узнать.

– Синьор комиссар, здесь такое никто не готовит. Разве что на заказ. Но как дежурное блюдо – исключено.

Он помолчал.

– Но я припоминаю, кто-то говорил недавно про одно место, где…

Энцо задумался. Монтальбано не торопил.

– Да вы проходите. Кофе будете?

– Не откажусь.

Официант подметал пол. Энцо ушел хлопотать на кухню, вскоре вернулся.

Кофе был вкусный, но хозяин заведения все еще пребывал в раздумьях. И вдруг хлопнул себя по лбу.

– Микеле Лауриа!

Побежал к телефону-автомату на стене, схватил лежавший рядом на деревянной полочке справочник, пролистал, набрал номер.

– Микеле, не отвлекаю? Можем поговорить? У меня к тебе вопрос. Вроде ты мне говорил про одно место, где поят разливным вином и жарят мясо. И про голову барашка… Да? А не подскажешь, где это и как туда добраться?

Послушал еще, поблагодарил, повесил трубку и, широко улыбаясь, обратился к комиссару.

– Вы знаете дорогу на Галлотту?

9

На колу мочало – начинай сначала. Монтальбано проехал круговой поворот, свернул на Виа дей Милле, миновал кладбище, бараки, домики и оказался на вершине холма. Конец дороги. Остановился. Слева виднелся дощатый сарай с фотографиями. Галлотта – впереди, километрах в шести, за седловиной, на вершине другого холма. Ни клочка асфальта, сельская грунтовая дорога, но на машине проехать можно. Он отлично помнил, как довелось побывать там по случаю одного расследования.

Завел мотор и начал медленный спуск. Три километра спустя дорога вновь пошла в гору. По пути ему встретилась одна машина и трое мужчин верхом на лошадях.

Комиссар озирался по сторонам в поисках подсказок, но ничего не мог углядеть.

Наконец, когда он уже почти потерял надежду, в полукилометре от Галлотты он приметил слева съезд, в начале которого на прибитой к дереву доске виднелась надпись:

ВИНО

паесть тожы гатовим

Съезд был узковат, но протиснуться можно. Дорожку обрамляли высокие, густо посаженные деревья. Метров через тридцать была площадка с одноэтажной хибарой.

На двери – такая же вывеска, как на дереве, с теми же ошибками, только буквы покрупнее. У порога на стуле с плетеным сиденьем сидела нечесаная старуха в тапочках и фартуке.

Увидев подъезжающую машину, она встала и зашла в хибару. Комиссар остановился, вылез из машины и двинулся следом. Внутри был зал с десятком столиков, застеленных клеенкой; старуха примостилась за прилавком. За ее спиной – две винные бочки и большой холодильник, вдоль стен – полки с бутылками и стаканами.

– Чего желаете?

– Стаканчик вина.

Старуха нацедила ему прямо из бочки. Вино оказалось превосходное.

– А что вы готовите?

– Готовим только вечером, мясо и другое, к вину.

Значит, кухня у них работает только по вечерам, когда собирается народ – перекинуться в картишки да винца попить.

– А правда, что вы готовите голову барашка?

– Готовим, но только по субботам. Когда народу побольше.

– А как вы ее готовите?

– Когда тушим, а когда жарим… бывает, запекаем…

Все совпадает.

– А в остальные дни?

– Жареная колбаска, свиные ребрышки, запеченный сыр, всякое такое.

– Можно еще стаканчик?

Старуха подала вина. Он заплатил, попрощался, вышел. Теперь что?

Достал из кармана листок.

Здесь начинались сложности. Указание было слишком расплывчатым. Прогуляйся. Ладно, но в каком направлении? Сесть в машину и… Нет, минутку. Он инстинктивно почувствовал, что машина сейчас ни к чему. Это ему словно подсказывали прочитанные строчки. Съешь голову барашка, выпей стакан вина, а потом прогуляйся пешком, для лучшего усвоения пищи: как обычно после обеда. Так что местечко, похожее на кусочек неба, должно быть неподалеку. Он огляделся. И заметил, что дорожка, по которой он проехал до площадки у дома, там не заканчивалась. Дальше она вилась между густо растущих деревьев, вся в буграх и ямах. На ней, правда, виднелись следы автомобильных покрышек, от внедорожников. Но его машине там не проехать. Да ни одно городское авто не одолеет такую трассу.

Старуха уже восседала на своем стуле.

Можно было спросить у нее, куда ведет тропа, но комиссару не хотелось привлекать к себе внимание, вызывать ненужные расспросы и любопытство. Так что придется самому отправиться на разведку.

Едва он ступил на тропу, стало понятно, что даже пешком идти по ней будет непросто.

По сторонам росли огромные старые рожковые деревья, дававшие густую тень; их корни взрывали тропу, подобно песчаным змеям. Постоянное чередование впадин и бугров заставляло тело напрягаться в поисках равновесия. Стоит оступиться – и тебе конец. Пока отыщут в этой глухомани, пройдет не один день.

Ему наперерез молнией пронесся заяц. А спустя некоторое время проползла двухметровая змея, не удостоившая комиссара даже взглядом. Когда он в последний раз видел диких животных на воле? А когда слышал многоголосый птичий хор?

Минут через десять он подустал. Было непривычно шагать одной ногой на полметра ниже, а второй – на полметра выше, наклонившись сильнее, чем Пизанская башня. Комиссар присел на корягу рожкового дерева и закурил.

Когда он был ребенком, плоды рожкового дерева, про которые говорили, что их пускают на корм четвероногой скотине, очень ему нравились, хоть он и не был четвероногим. Он лопал их в сыром виде – на вкус они сладкие-пресладкие, или запеченными – тогда они становились слегка горьковатыми. Однажды он так ими объелся, что дня два маялся потом животом.

Передохнув, Монтальбано вновь зашагал по тропинке. Минут через десять он понял, что добрался до места. Тропа вывела его на просторную поляну, посреди которой было крошечное озерцо. Было непонятно ни как оно образовалось, ни почему находилось именно там. Размером озерцо было с четверть футбольного поля и имело идеально круглую форму, настолько ровную, что выглядело искусственным. Письмо верно говорило: кусочек неба. Зеркальная гладь отражала небо. Стайка птиц пила воду, некоторые плескались. Чуть поодаль, на берегу, спала, свернувшись клубком, собака.

Монтальбано присел на землю.

Тропка огибала озерцо, потом шла в гору, к двухэтажному домику. За домиком начинался лесок. Комиссар решил: раз уж забрался так далеко, стоит продолжить.

Слегка передохнув, он встал и направился к домику.

Подойдя ближе, он разглядел, что строение полуразрушено. Двери не было, как и ставен на соседнем с дверью окне. А на месте окна верхнего этажа зиял пустой прямоугольный проем.

Монтальбано зашел в дом.

Первый этаж не был разделен на комнаты. Справа – остатки кухни: выложенная из камней дровяная печь с двумя конфорками, рядом – каменный рукомойник, вмурованный в стену, около него – черепки от большого кувшина для воды. На полу валялись презервативы, шприцы и драный спальник. Мебели не было.

Слева шла на второй этаж деревянная лестница. Прежде чем ступить, Монтальбано проверил ее на прочность, ухватившись обеими руками и подергав. Дерево не выглядело ни трухлявым, ни изъеденным жуками. Комиссар полез наверх.

Комната наверху тоже оказалась совершенно пустой. И тут повсюду валялись презервативы и шприцы.

Он выскочил из лачуги, испугавшись, что, если еще немного задержится, по нему запрыгают блохи.

Постоял, любуясь озером. Вид, несомненно, прелестный, но никаких разгадок он здесь не нашел. Впрочем, его об этом предупредили.

И все же это не была пустая трата времени – он прогулялся по красивой местности, с пользой для здоровья. Ну, может быть, с относительной пользой: его все-таки укусила в руку блоха.

Обратный путь по склону в положении Пизанской башни изрядно его утомил, а шея, вспотевшая под тесным воротником, зудела.

Добравшись до площадки, где стояла машина, он сел в нее и решил сперва передохнуть, выкурить сигаретку. Стул у порога был пуст – наверно, старуха уже принялась стряпать вечернее угощение.

Наконец он завел мотор и двинулся в обратный путь.

По дороге в контору комиссар размышлял: результат, которого удалось добиться, не бог весть какой – однако в кромешной тьме, где он блуждал, это крошечное отверстие, размером не больше булавочной головки, пропускало слабый лучик света.

Он понял, что Виа дей Милле, дорога на Галлотту и окрестности самой Галлотты знакомы его сопернику и исхожены им. Комиссар был более чем уверен, что даже всеведущий Фацио не подозревал о существовании этого озерца цвета неба.

– Катарелла, звонки мне были?

– Никак нет, синьор комиссар, ни вам, ни кому еще.

Великий штиль продолжался. Он направился было в свой кабинет, но Катарелла его остановил:

– Синьор комиссар, вы мне не поможете?

– В чем?

– Кроссворд решаю.

– Что ты хотел узнать?

– Тут написано, они сражались с мышами. Слово из четырех буков. А у меня вышло «халы». Но я ни разу не видел, чтобы халы сражались, мыши ведь их мигом сгрызут.

– Это «Батрахомиомахия», – сказал комиссар.

Катарелла обомлел.

– Пресвятая Богородица, что за странные слова вы произносите, синьор комиссар!

– Да ты не пугайся. Слово, что ты ищешь, – жабы.

– Извиняйте, синьор комиссар, выходит, предсказатель погоды – это не ласточка?

– Нет, Катарелла, это барометр.

– Божечки, так и есть! Вот спасибо, синьор комиссар!

– Катарелла, ты случаем не знаешь про озерцо близ Галлотты?

– Никак нет, синьор комиссар, я-то на пихник все больше к морю люблю ездить.

– Пришли ко мне Фацио.

И опять стол завален бумагами на подпись! Должно быть, даже если все люди разом сгинут, еще много дней после этого бумаги будут загадочным образом скапливаться на рабочих столах по всему свету.

– Слушаю, комиссар.

– Фацио, ты знаешь одно крохотное озерцо в окрестностях Галлотты?

– Знаю, да.

Ответ застал комиссара врасплох. Он был более чем уверен, что Фацио ответит отрицательно.

– Ты что, ездишь туда на «пихник», как сказал бы Катарелла?

– Нет, комиссар, пикники я не люблю, но за пару лет до вашего приезда там было одно дело.

– Какое?

– У озера стоял домик, там жил крестьянин, вдовец, по имени, кажется, Паризи… Точно, Тано Паризи, и с ним жила дочь лет шестнадцати, красавица. И вдруг Тано пришел и заявил об исчезновении дочери – не припомню, как ее имя. Вот с тех самых пор про нее ни слуху ни духу.

– А расследование было?

– Еще бы! Я и сам участвовал. Тогдашний комиссар, Бонвичино, велел арестовать отца.

– За что?

– Ходили слухи, будто Тано, отец девушки, спал с ней. Сельский доктор не то чтобы ясно выразился, но дал понять комиссару Бонвичино, что та была беременна.

– А что, у нее не могло быть связи с другим мужчиной?

– Вот именно! Полгорода считали, что хоть отец с ней и спал, она сама встречалась с одним типом из Галлотты, и как раз он-то ее и обрюхатил, а девушка испугалась отцовского гнева и сиганула в озеро.

– А оно и правда глубокое?

– Очень глубокое, комиссар. Иногда приезжают геологи его изучать. Не могут объяснить.

– А название есть?

– У чего?

– У озера.

– Да, его называют озером Господа. Говорят, когда Бог натянул небесную ткань над сотворенным миром, у него остался лишний лоскут. Он оторвал его, скомкал, проделал пальцем дыру в земле, как раз в том месте, близ Галлотты, сунул туда лоскут небесной ткани, затолкал глубоко-глубоко и превратил в воду. Поэтому озеро такое глубокое и имеет такой цвет.

Значит, его соперник и легенду знает.

– А куда делся отец девушки?

– Оправдали за недостаточностью улик. Но те, кто считал его убийцей дочери, никак не могли угомониться и по ночам стреляли по его дому. Тогда Тано, испугавшись, что рано или поздно убьют и его, сменил место жительства. А почему вас заинтересовало озеро? Что-то случилось в лагере?

– В каком лагере?

– С некоторых пор в лесочке за домом разбили палаточный лагерь. Молодые иностранцы, натуристы – те, что разгуливают в чем мать родила. Иногда у них случаются разборки, могут в пылу и ножом пырнуть.

– Синьор комиссар, вас тут к телефону горничная ваша. Переключить?

– Аделина, как ты?

– Хорошо, синьор комиссар. Я хотела сказать, что завтра с утра к вам приду.

– Уверена?

– Да-да. Но вы уж, пожалуйста, окажите мне любезность. Вы только не подумайте, что я сую нос в ваши дела, но…

– Говори, не стесняйся.

– Прошу, уберите от греха этих кукол. Уж так меня с них пробирает. Пресвятая Богородица, как же я перепугалась-то!

– Уже убрал, не переживай.

Съел он мало – не любил ужинать в одиночку. К тому же привык есть дома, в Маринелле. Слава богу, это последний раз, а назавтра, открыв холодильник или духовку, он снова найдет там волшебные сюрпризы от Аделины.

Просмотрел все выпуски вечерних новостей, общенациональные и местные. В Салеми убили человека, возвращавшегося из-за города, и, само собой, никто ничего не видел и не слышал. Вроде мотивом могла служить затянувшаяся тяжба о наследстве, но все же дело выглядело весьма непростым. Он внезапно ощутил приступ зависти к коллеге, занятому расследованием.

Неужто его накрыла ломка из-за отсутствия убийств? Перед сном он решил совершить попытку примирения с Ливией и набрал ее номер.

– Послушай, несмотря на то, что ты утром оборвала разговор…

– Ничего я не обрывала.

– Нет?

– Нет. Нас разъединили. Я немного подождала, говорила «алло-алло», а потом повесила трубку.

– А что ж ты тогда не перезвонила?

– Я ведь услышала основное – что ты не приедешь, а перезванивать с работы мне не хотелось. И кстати, если хочешь знать, я и так была уверена, что ты не приедешь.

– Клянусь тебе, Ливия, я…

– Ладно, оставь уже.

Наступила леденящая пауза, градусов сорок ниже нуля. Потом Ливия снова заговорила, но лучше бы она этого не делала.

– Какой предлог на этот раз?

– В каком смысле предлог?

– В смысле, что ты на этот раз выдумал, чтобы не ехать.

– Какой предлог! Зачем я буду выдумывать предлоги! Меня тут против воли втянули в охоту за сокровищем, приходится участвовать…

– Что-о-о?!..

Господи, он завел разговор не с того места! Как он ей все объяснит? Теперь ему не выкрутиться!

Но попытка не пытка.

– Прошу, выслушай меня, я все тебе объясню.

– Да что ты собираешься объяснять? Я отлично знаю, о чем речь, я и сама пару раз играла.

– Видишь ли, тут речь идет о необычной охоте, которая…

– Кто твоя партнерша? Ингрид или еще кто-то, с кем я еще не имела чести познакомиться?

– Да при чем тут Ин…

– Да ладно! Хватит уже! Синьорино слишком занят, ему не до меня, он участвует в охоте за сокровищем со своими подружками! Мне это надоело! Всё!

– А мне – нет?

Ливия бросила трубку. И вовремя, потому что Монтальбано, которого назвали «синьорино», то есть ветреным изнеженным барчуком, чуть с ума не сошел от ярости.

В итоге, вместо того чтобы помириться, он наломал еще больше дров. Но, если поразмыслить, вина лежит не на нем одном. Ливия никогда не дает ему договорить, вечно перебивает, а он от этого нервничает.

В общем, этим вечером он решил ей не перезванивать.

На следующее утро двинул прямиком в больницу Монтелузы.

Осмотрев шею, врачи разрешили снять воротник.

Комиссар почувствовал облегчение – словно раб, освобожденный от оков.

– Звонки, новости?

– Ничегошеньки, синьор комиссар. А можете мне маленечко помочь?

– И чем ты занят?

– Ребусом.

– Нет, ребусы я решать не умею.

Это было неправдой, но мог ли комиссар со славным прошлым, хоть и погрязший в сереньких буднях, опуститься до решения задачек на пару с дежурным на телефоне, тем более с таким, как Катарелла?

После одиннадцати – он уже два часа как подписывал бумаги – ему позвонил Артуро.

– Есть новости, комиссар Монтальбано?

– В общем, да.

– Расскажете?

– По телефону слишком долго.

– Так, может, мне зайти?

Тем утром ему не хотелось думать. Проставление бесполезных подписей в еще более бесполезных бумагах парализовало его мозг.

– Можете зайти в контору часам к пяти?

– Конечно! Ровно в пять, явлюсь вовремя.

По тону голоса юноши было понятно, насколько ему не терпится узнать новости.

Наевшись до отвала спагетти с соусом из чернил каракатицы и прикончив полкило королевских креветок, он совершил привычную прогулку до маяка, присел на плоский камень и чуть ли не полчаса дразнил краба.

Потом вернулся в контору, а ровно в пять явился Артуро.

Комиссар говорил по телефону с главой канцелярии начальника полиции, синьором Латтесом, который требовал объяснений, почему комиссариат до сих пор не ответил на опросник номер 3289/ПА/045 – Монтальбано понятия не имел, где его искать.

– Немедленно распоряжусь.

Положил трубку, позвал Фацио.

– Можешь зайти на минутку?

Пока ждал, записал номер опросника на листке. Фацио вошел в кабинет.

– Слушай, требуют срочно ответить на опросник, вот исходящий номер. Забирай все стопки с моего стола, неси к себе и найди нужную бумагу, – распорядился комиссар, протягивая Фацио листок.

Чтобы разгрузить стол комиссара, Фацио пришлось совершить две ходки.

10

Артуро все это время нетерпеливо ерзал на стуле. Когда Фацио наконец вышел, он выпалил:

– Итак?

Монтальбано молча достал письмо со стихами и протянул ему. Тот чуть ли не вырвал листок у него из рук.

– Ясно, что речь о еще одном задании, – сказал он, перечитав текст дважды.

Монтальбано вдруг пришло в голову испытать юношу. Проверить, насколько тот умен.

– Хорошо, но вы поняли, в чем суть? Я вот, честно говоря, на этот раз ничего не понял. Собственно, даже и не пытался пуститься на поиски, как в прошлый раз. К примеру, что это за история с головой барашка?

– Ну, на мой взгляд – хотя я могу ошибаться, – прежде всего надо найти место, где обычно готовят голову барашка.

– Вы полагаете? Какой-то ресторан в Вигате?

– Навряд ли в ресторанах подают такое блюдо. Скорее в какой-нибудь остерии.

– А что потом? В каком направлении идти на прогулку? В стихах не указано.

– Вероятно, когда будет найдено место, станет ясно, куда идти.

– Может, вы и правы, но по мне, это все пустая трата времени и сил.

– Почему?

– А вы читали последние строчки? Там сказано, что я не найду ответа на свои вопросы. Так зачем время терять?

– Не думаю, что дела обстоят именно так.

– А как они обстоят, по-вашему?

– Думаю, ваш противник имеет в виду, что вы не найдете новых инструкций от него, но должны будете сами, используя свое чутье, обнаружить нечто, что впоследствии вам пригодится.

– Пусть так, но я больше разъезжать не намерен. Отказываюсь продолжать эту дурацкую игру.

Юноша заметно расстроился. Надулся, словно обиженный ребенок.

– Отказываетесь?

Сейчас еще расплачется, чего доброго.

– Думаю, да.

– Вы не можете выйти из игры!

– Это еще почему?! Не я предлагал игру, меня даже не спросили, хочу ли я играть, а значит, я могу выйти из нее в любой момент!

– Можно сделать вам одно предложение? – спросил Артуро.

Он сложил ладони в умоляющем жесте. Намерение комиссара бросить игру вывело его из равновесия.

– Слушаю вас.

– Можно мне поехать вместо вас?

– Не думаю, что это целесообразно.

– Почему?

– Если соперник обнаружит, что я прибегаю к вашей помощи…

– Я не дам себя обнаружить! Буду крайне осторожен!

– А вы сумеете?

– Испытайте меня.

На это Монтальбано и рассчитывал. Он еще немного помедлил с ответом, словно прикидывая плюсы и минусы, потом сказал:

– Согласен.

Артуро вскочил с места, глаза его сияли от радости.

– Спасибо за доверие! Я вам позвоню.

Они пожали друг другу руки, и юноша выбежал из кабинета. Чисто собака, учуявшая зайца.

Спустя пять минут заглянул Фацио.

– Нашел!

На заполнение опросника 3289/ПА/045, «касательно предложений и замечаний по вопросу должностных обязанностей сотрудника архива», комиссар убил больше часа, матерясь, чертыхаясь и временами окончательно теряя самообладание.

Перед выходом из конторы решил позвонить Ингрид. Хотел расспросить об Артуро: юноша его заинтриговал.

Хоть он и знал, что крайне мало шансов застать ее дома в этот час – наверняка она тусуется где-то с приятелем или подружкой, – решил все же попытать удачи.

– Алло, кто говолить? – глубоким басом отозвалась трубка, словно на проводе был певец блюза или оперная звезда Большого театра; голос, однако, принадлежал особе женского пола.

У Ингрид была привычка раз в две недели обновлять состав домашней прислуги – чисто из любви к разнообразию, но выбирала она персонал из таких медвежьих уголков планеты, которые без огромной лупы на карте и не сыскать.

– Это Монтальбано.

– Как твой имя? Монтаббано или Этта?

Этта, ну и имечко! А что, звучит неплохо. Комиссар решил перейти на ее язык.

– Монтаббано. Моя говолить с синьоля Ингрид.

– Жидайти.

Конечно же, это означало «ждать». Ему пришлось ждать минут пять, то и дело алёкая в трубку из опасения, что его разъединили и придется снова объясняться с прислугой из горного Туркестана.

– Привет, Сальво. Вот так сюрприз!

– Откуда приехала твоя горничная?

– Не знаю, завтра пришлют новую.

Черт, она ведь только-только выучила язык!

– Какие планы на вечер?

– Вижу, ты времени зря не теряешь. Но я занята. Договорилась с одним другом – его, кстати, зовут почти как тебя, Монтаббано. Но смогу добраться к нему самое раннее через часок.

– Я и не надеялся.

Она хохотнула.

– Худые времена, Сальво.

– Не то слово! Значит, договорились. Жду тебя в Маринелле, и вместе решим, куда поедем.

На выходе его остановил Катарелла.

– Синьор комиссар, вы уже уходите? Не поможете мне маленечко?

– Ладно, давай.

– Спасибо, синьор комиссар.

– Ребус или кроссворд?

– Кроссворд.

– Валяй.

На этот раз его усилий почти не потребовалось, к вящему восторгу Катареллы.

– Пресвятая Дева, вы просто гений, синьор комиссар! Гений! Вылитый Леонардо!

Комиссар не решился уточнить у Катареллы, кого тот имел в виду, неужели Леонардо да Винчи?

Аделине, видимо, пришла блестящая идея торжественно отметить свое возвращение.

Открыв холодильник, Монтальбано обнаружил с десяток рулетиков из меч-рыбы, как раз в его вкусе, и две разрезанные и очищенные головки фенхеля – то, что нужно, чтобы освежить рот. Тут же была бутылка охлажденного вина. А в дверце торчал листок с надписью «еще заглянуть в духовку». Он тут же заглянул.

Там томился целый противень макаронной запеканки!

Да, теперь Ингрид никакими средствами обольщения, никакой силой не выманит его из дому, чтобы тащиться ужинать в ресторан. На всякий случай комиссар достал еще одну бутылку белого вина и поставил в холодильник. И тут же вспомнил, что в доме нет ни капли виски!

Снова вышел из дому, оставив дверь незапертой и не выключая свет в прихожей, сел в авто и двинул в бар «Маринелла», где с него за виски драли вдвое.

Купить одну бутылку или две? Лучше одну – не ради экономии, а потому что вдруг они выпьют обе, и Ингрид не сможет сесть за руль и уехать к себе в Монтелузу. Тогда ему придется снова терпеть все неудобства бессонной ночи.

А Ингрид-то уже прибыла, судя по стоящей у двери торпеде.

Он вошел. Ингрид открыла дверь на веранду и накрывала там на стол. На столике в гостиной стояла привезенная ею бутылка виски.

– Раз уж мы в тот раз все прикончили…

Комиссар понял, что на этот раз попойка неотвратима.

– Ты вроде хотела в ресторан?

– Даже думать теперь об этом не хочу, как увидела, сколько всего наготовила Аделина!

Умнейшая женщина и настоящий друг. Никаких сомнений.

– Заглянула под кровать – кукол там нет, – продолжила Ингрид с улыбочкой. – Откуда они выпадут сегодня вечером?

– Ниоткуда. Я отвез их в комиссариат.

– Выдал на потеху своим людям в качестве военной добычи?

– Будто им нужны заменители!

– Ты выяснил, откуда взялся, как это говорится, дубль?

– Нет. Но у меня предчувствие, что этим дело не закончится. Пойду на кухню, включу духовку.

Она пошла следом.

– Слушай, – произнесла она, помолчав. – Даже не знаю…

– Что такое?

– Кажется, я сделала одну глупость.

– Расскажи.

– Когда я вошла в дом, звонил телефон, я сняла трубку. Машинально, прости.

– Ерунда! И кто это был?

– Ливия.

Вот черт!

Увидев лицо Монтальбано, она попыталась смягчить удар.

– В смысле мне показалось, что она.

Зачем Ливия звонила в неурочное время? А вдруг хотела сказать что-то важное?

– И что она сказала?

– Когда я сказала «алло», она спросила что-то вроде «как идет охота за сокровищем?». И сразу положила трубку. Но я не уверена, что хорошо расслышала.

– Ты все отлично расслышала.

К сожалению. И что теперь делать? Перезвонить? Но, зная, что он с Ингрид, Ливия либо не ответит, либо затеет такой скандал, что у него кишки узлом завяжутся.

Лучше ничего не предпринимать, а то после разговора с Ливией в ее теперешнем состоянии и запеканка, и рулетики колом у него в желудке встанут.

Поев, они убрали со стола и снова уселись на веранде с бутылкой и парой стаканов.

Вечер словно любовался сам собой: ветер совершенно стих, и море было неподвижно, а в небе сияли ясные звезды.

– Мы, женщины, любопытны, – начала Ингрид. – Я весь ужин только и думала, что о словах Ливии.

– Лучше не…

Но она проявила настойчивость.

– Может, объяснишь, что она имела в виду под охотой за сокровищем? Не думаю, что ты любитель таких игр. И потом, когда я передала ее слова, у тебя было такое лицо…

– Видишь ли, это не совсем охота за сокровищем. На самом деле меня втянули в некое состязание, затеянное незнакомцем…

– Почему ты говоришь, что это состязание?

– Потому что он организует игру, а я – единственный игрок. Даже точнее было бы назвать это дуэлью. До вчерашнего дня.

– А что случилось вчера?

– Я познакомился с твоим приятелем Артуро.

– Ах да, я и забыла! И как он тебе?

– Очень умный парень. И, думаю, немного себе на уме. Хочет узнать, как работает мой мозг во время расследования, представляешь? Мне сразу показалось, что это нелепая мысль.

– Ты ему отказал?

– Собирался, но он покорил меня своим энтузиазмом. Тогда я решил ввести его в курс дела и рассказал про состязание. Он тут же загорелся. Представь, сегодня я послал его вместо себя на поиски сокровища.

– Ничего себе! Представляю, как он счастлив! Он бесконечно восхищается тобой!

– Как ты с ним познакомилась?

– Через Карло, его отца – они с моим мужем вместе учились в университете и занимались политикой.

– Ты с ним…

– Прежде чем ты договоришь, скажу, что между нами никогда ничего не было. Однажды, когда я только что приехала из Монтелузы, мой муж пригласил его на обед. Тогда я и познакомилась с Артуро – тот был еще ребенком. Вылитый Гарри Поттер. Он и до сих пор на него похож.

– А его мать?

– Умерла родами. Его вырастили дед с бабкой.

– Влюблен в тебя?

– Был период детской влюбленности, вроде одержимости, потом он вырос, и это переросло в нечто среднее между романтической влюбленностью и физическим желанием мной обладать. Между прочим, он очень опасен.

– Да ладно! Гарри Поттер?

– Ты только послушай. Около месяца назад я оказалась с ним наедине. Приехала в гости к Карло – тот пригласил меня на ужин, – но пришла раньше и села ждать в гостиной. Вскоре явился Артуро – он не живет с отцом. Сел на диван рядом со мной и начал говорить, иногда поглаживая меня по плечу дрожащей рукой. Словно гипнотизируя. Через пять минут…

– Он начал тебя лапать.

– А вот тут ты ошибаешься. Если хочешь знать, это я чуть не начала его лапать.

– Серьезно?

– Да. Ты не представляешь силу и энергию желания, исходящую от его тела. Непреодолимый призыв. Каждый раз, когда он прикасался к моему плечу, я цепенела. Сдерживала себя, придумав нелепую отговорку, мол, мне вдвое больше лет, чем ему. К тому же мне было страшно. Слава богу, пришел Карло.

– У него есть девушка?

– Насколько я знаю, нет. И не думаю, что… Мне кажется, он стесняется общаться с девушками. И думаю, у него нет друзей. Но вижу, что он и тебе показался интересным.

– Да, очень. Он сказал, что у него есть квартира в Вигате.

– Да.

– Ты там бывала?

Смешок.

– Никогда. Если б я туда пришла, наверняка дала бы слабину.

– Хотя бы представляешь, в какой части Вигаты он живет?

– Ни малейшего понятия.

– А чем он еще занимается, помимо изучения философии?

– Не представляю. Если хочешь, могу узнать.

– Ну нет! Он вызвал любопытство, но не настолько, чтобы копаться в его частной жизни.

– Закроем тему?

– Да.

– Я могу идти?

– Почему? – опешил Монтальбано.

Она не ответила. Положила руку ему на плечо, притянула к себе и поцеловала в губы.

– Когда ты позвонил и предложил поужинать вместе – поскольку быть не может, чтобы этим приглашением я была обязана своим женским чарам, – я задала себе вопрос: что тебе нужно. И теперь поняла: тебе нужны были сведения об Артуро.

– Но ведь это ты навела меня на разговор о нем.

– Ага. Да вы ловкач, комиссар Монтальбано.

– А ты – хитрая лиса.

– Ладно, ты получил ответы, я тебе больше не нужна и могу уходить. Разве не так?

– Частично да, а частично – нет.

– Объяснись.

– Мне и правда нужны были сведения об Артуро, но это все не только ради них. Понимаешь, когда я хочу узнать что-то от кого-то, я вызываю его в комиссариат, а не приглашаю на ужин.

– С другой стороны, приглашая меня на ужин, ты объединяешь пользу с развлечением. Я – это развлечение.

– Зачем ты выражаешься штампами? Они приводят к неправильным выводам. Ты – не развлечение.

– Ах вот как?

– Дай договорить. Ты красивая женщина, и ты моя подруга, которой я доверяю и с которой мне приятно иногда побыть вместе, поболтать, посмеяться… Наши отношения – не развлечение, говорить о них так означало бы принижать их значимость.

– Единственная закавыка в твоей безупречной речи – вот это «иногда».

– Прошу, Ингрид, только не говори, что хотела бы видеть меня каждый день!

– Если бы мы стали любовниками и были вместе круглосуточно, думаю, в конце концов один из нас убил бы другого.

– Видишь, ты и сама это понимаешь! Правда в том, что, встречаясь время от времени, мы друг друга утешаем.

Ингрид поморщилась:

– Как-то слабо представляю себя в обличье сестры-утешительницы.

– А меня?

– Да боже упаси!

– И тем не менее это так. Мы находим утешение друг в друге.

– От чего?

– От одиночества, Ингрид.

И Ингрид вдруг разрыдалась. Тут уже настала очередь Монтальбано крепко ее обнять.

Но не прошло и пяти минут, как грусть отступила. Словно птаха после дождя: встряхнулась и сразу обсохла.

– Я тебе не рассказывала историю про одного депутата, который предложил с ним переспать?

– Его предложение не выглядит странным.

– Да, но он хотел, чтобы мы сперва оделись как священник и монашка.

Вторую бутылку они опустошили на три четверти, но когда попытались встать – а был уже третий час ночи, – Ингрид едва могла держаться на ногах. Монтальбано и сам не был готов везти ее в Монтелузу: наверняка врезался бы в дерево или другую машину. В итоге Ингрид легла в его постель и моментально отрубилась. Комиссар провел адский час рядом с женщиной, от которой все сильнее пахло абрикосом. Заснуть ему удалось, лишь отодвинувшись насколько было возможно и даже свесившись с кровати, с риском свалиться. Каждые пятнадцать минут он просыпался. В конце концов Монтальбано вскочил и перелег на диван в гостиной. Но там было неудобно, и он вернулся на свою пыточную решетку. Святой мученик Сальво, заживо сжигаемый пламенем соблазна.

11

Был уже десятый час, когда его разбудила возня Аделины на кухне. Ингрид даже не шелохнулась. Он не слышал, дышит ли она.

Во сне Ингрид распросталась, обнажив одну грудь и длиннющую ногу. Монтальбано заботливо подоткнул ей одеяло.

Он чувствовал себя неловко: впервые горничная видела в его постели женщину, за вычетом немногих раз, когда приезжала Ливия (Аделина не прониклась к ней симпатией и отказывалась приходить, пока та гостила у комиссара).

Аделине, конечно, приходилось заправлять постель, после того как Ингрид ночевала у него, но одно дело – заправить постель, а совсем другое – обнаружить там голую женщину.

Он тихонько встал и пошел на кухню к Аделине.

– Кофе готов, синьор комиссар.

Он еще не совсем отошел от выпитого и беспокойной ночи, а потому одну за другой опрокинул сразу две чашки.

– Синьорине отнести или вы сами?

Видимо, когда пришла, заглянула в спальню – узнать, дома ли он, – а там Ингрид.

Монтальбано внимательно взглянул на нее и заметил в глазах горничной лукавый огонек. Он сразу понял причину. Аделина радовалась, думая, что он изменил Ливии.

Кто знает почему, но он решил объяснить, как обстояло дело.

– Мы ночью перебрали с выпивкой, и она не могла сесть за руль… – начал он.

Аделина прервала его, подняв руку.

– Синьор комиссар, что это вы? Оправдываться вздумали? Да делайте свои дела, и всё! Но, признаюсь, живая женщина все ж лучше, чем куклы, с которыми вы прежде тешились.

Пристыженный и сникший комиссар понял: никогда ему не объяснить ей историю с проклятыми куклами. Взял чашку кофе и пошел будить Ингрид.

Тем утром, заходя в комиссариат, он не знал, что всего через пару часов наступит конец великого затишья.

– Ай, синьор комиссар! Вас ожидает тот юноша, от синьоры Стремстрем.

Артуро, конечно, времени даром не терял!

– Пусть пройдет.

Не успел он присесть за стол, как в кабинет влетел возбужденный Артуро – даже забыл поздороваться.

– Я все раскрыл! – торжествующе заявил он.

– Как вам это удалось?

– Я понял, что место, где готовят голову барашка, – скорее всего остерия или вроде того. Навел справки и узнал, что есть одно заведение близ Галлотты, где к вину подают кое-какие закуски. Съездил туда. Но для прогулки было уже поздновато. Тогда я вернулся сегодня утром на заре.

– На заре? Правда?

– Поверьте, я глаз не мог сомкнуть. Пошел наугад и вдруг набрел на крошечное озерцо, вода в котором – цвета неба, а рядом с ним – разрушенный домик. Думаю, эти места полностью совпадают с указаниями в письмах.

– Отлично. И вам удалось извлечь из этого какие-то подсказки или умозаключения?

Юноша погрустнел:

– К сожалению, нет.

– Тогда нам остается только ждать.

– Похоже на то. Я не понял смысла этого этапа.

– Я тоже.

– Если будут новости, вы мне сообщите?

– Конечно, ведь вы можете помочь мне сберечь время и силы.

Через час он вновь услышал голос Катареллы:

– Синьор комиссар, тут до вас синьор Бильярдо, желает заявить о своей пропаже, поскольку хозяин машины.

– О своей пропаже? Кто у него пропал?

– Никто у него не пропадал, синьор комиссар.

– А тогда у кого?

– Да у него, у него: машина-то его! Она как раз и пропала.

– Понял. Угон?

– Точно так.

– И ты решил, что это ко мне? Пусть Фацио займется.

– Но синьор Бильярдо заявил, что желает говорить только с вами, лично и персонально.

– Ладно, переключи его на меня.

– Синьор комиссар, это никак невозможно, поскольку…

– …он сейчас находится в присутствии? Проводи его ко мне.

– Здравствуйте! – заявил тот, входя и протягивая комиссару руку.

Элегантный тип лет пятидесяти, из нагрудного кармана торчит носовой платочек, на носу золотые очки, волосы с проседью тщательно уложены, обут в шикарные английские туфли, подкрученные кончики усов лихо торчат кверху.

Так надушен, что кабинет сразу пропитался сладковато-едким ароматом, от которого сводит желудок. Комиссару с первого же взгляда этот тип не понравился. И он не стал в ответ протягивать ему свою руку.

Решил разрулить дело по-своему.

– Хау ду ю ду? – спросил он.

Тот оторопел.

– Разве вы не англичанин? Нет? Странно! – произнес Монтальбано, надолго задержав на нем взгляд, а потом, извинившись, встал и открыл окно. Постоял немного, глядя на улицу, наконец снова сел за письменный стол.

– Я решил побеспокоить вас визитом, поскольку… – неуверенно начал посетитель.

– Простите, еще одну минуту.

Комиссар наклонился, выдвинул нижний ящик стола, достал толстую папку, надолго завис над ней, взял ручку, поправил пару слов, положил на место и задвинул ящик.

И поднял пустые глаза на посетителя.

– Что вы говорите?

– Хочу заявить…

– Вас сбили?

– Меня? Нет.

– Простите, я понял, что вас сбила машина, синьор Бильярдо.

– Вилардо.

Вдоволь позабавившись, комиссар решил перейти к делу.

– Слушаю вас.

– Я пришел заявить об угоне моей машины, – сказал тот, крутя пальцами кончик левого уса.

– Назовите марку.

– У меня джип. Марка…

– Ездите по городу на джипе?

– Иногда. У меня две машины.

– Когда ее угнали?

– Позавчера.

– Почему сразу не заявили?

– Я думал, мой сын Пьетро взял ее и забыл мне сказать. Он часто так делает.

Монтальбано не смог отказать себе в удовольствии немного поиздеваться.

– Простите, я не совсем понял. У вас две машины, а у вашего сына Пьетро – ни одной?

– Ну… да.

– Он живет с вами?

– Да.

– А сколько ему лет?

– Тридцать.

– Маменькин сынок?

Визитер вытаращил глаза.

– Не понял.

– Не слышали? Так называл один наш министр тридцатилетних переростков, продолжающих жить с родителями. Маменькиными сынками.

Взгляд Вилардо становился все более ошарашенным. Похоже, он всерьез засомневался в душевном здоровье комиссара.

– Не вижу, при чем тут…

– Вы правы, продолжайте.

– На чем мы остановились?

– Что маменькин сынок одолжил у вас джип.

– Ах да. Но Пьетро сказал мне, что ездил в Палермо на машине друга.

– Ладно. Мне кажется, этого достаточно. Сейчас направлю вас к сотруднику, он займется вашим заявлением.

– Минутку, комиссар. Я хотел поговорить именно с вами, на то есть причина. Хотел сказать, что вчера я видел свою машину здесь, в Вигате, но издалека.

– Уверены, что это была ваша машина?

– Убежден.

– Видели, кто сидел за рулем?

– Мужчина, но черты лица я не разглядел. Было темновато. Но он был не один, я мельком заметил светлые волосы. Лежавшая на заднем сиденье женщина как будто пыталась привстать. Но тот, за рулем, грубо толкнул ее обратно. Потом проехал автобус, и…

– Наверняка ссорилась влюбленная парочка.

Комиссар поднял трубку.

– Катарелла? Зайди ко мне, проводи синьора Вилардо к Фацио.

Не прошло и часа, как Катарелла вполголоса сообщил, что к нему еще один посетитель, имени которого он не разобрал, потому что тот плачет.

Когда посетитель, бедно одетый мужчина лет пятидесяти, вошел, Монтальбано сразу заметил, что тот заплакан и еле держится на ногах. Глаза покраснели и распухли, в руке скомкан грязный носовой платок.

Комиссар вскочил, подхватил его под руку, усадил перед письменным столом.

– Налить вам воды?

Мужчина молча кивнул. Монтальбано налил в стакан воды из бутылки, стоявшей на рубрикаторе, и протянул ему.

Тот залпом осушил стакан.

– Простите, я с утра на ногах, умираю от усталости.

По щекам скатились две большие слезы, он, стыдясь, вытер их платком.

– Моя дочь… она…

Голос дрожал, он едва мог говорить.

– Как вас зовут?

– Бонмарито Джузеппе.

– Синьор Бонмарито, послушайте, не мучьте себя, у нас полно времени. Постарайтесь успокоиться.

– Раз… разрешите? – выдавил тот, указывая на пустой стакан.

Монтальбано встал и налил еще воды. Бонмарито отпил полстакана, протяжно вздохнул и заговорил.

– Моя дочь Нинетта со вчерашнего дня не…

– Не дает о себе знать?

– Да.

Лучше, пока он весь на нервах, задавать вопросы, на которые можно отвечать коротко.

– А раньше такое уже случалось?

– Никогда.

– Сколько ей лет?

– Восемнадцать.

– Работает?

– Нет, учится. Выпускной класс лицея.

– Братья, сестры есть?

– Она у нас одна.

– Жених?

– Жениха нет, есть вроде как ухажер. Но, думаю, дочь считает его просто другом.

– Вы с ним знакомы?

– Да. Вчера вечером я ходил к нему, разбудил, он сказал, что не видел Нинетту с самого утра. Они одноклассники.

– Во сколько она вышла из дома?

– Жена сказала, около шести вечера. Собиралась в кино с подругой. Должна была вернуться не позднее половины девятого.

– Вы говорили с этой подругой?

Бедняга почти оправился.

– Да. Мы ждали дочь к ужину до полдесятого, потом, когда она так и не появилась, я позвонил ее подруге, та сказала, что они расстались с Нинеттой сразу на выходе из кинотеатра, и это было ровно в восемь.

– Что за кинотеатр?

– «Сплендор».

– У вас есть с собой фотография дочери?

– Да.

Достал из кошелька и протянул комиссару. Невероятно красивая улыбающаяся светловолосая девушка.

– Есть одна проблема, – сказал Монтальбано.

– Какая? – встревожился Бонмарито.

– Ваша дочь – совершеннолетняя.

– И что это значит?

– Мы не можем начинать действовать, пока не пройдет некоторое время.

– Почему?

– Потому что она могла уйти по своей воле, понимаете? Теоретически, являясь совершеннолетней, она не обязана ни перед кем отчитываться в своих действиях.

Мужчина, наклонив голову, изучал мыски своих ботинок.

Потом поднял глаза на Монтальбано.

– Нет! – решительно заявил он.

– Что «нет»?

– Она слишком привязана к матери. А у моей жены больное сердце. Даже если бы она сбежала с мужчиной, все равно бы позвонила.

Бонмарито произнес эти слова с такой убежденностью, что Монтальбано тоже проникся. Дело выглядело скверно: раз Нинетта не позвонила, значит, она оказалась в положении, когда не имела физической возможности это сделать.

– У вашей дочери есть мобильный телефон?

– Да.

– Вы пробовали ей дозвониться?

– Конечно. Но он выключен.

– Где вы ее искали?

– Я сел на первый автобус в пять утра и объехал больницы, управление полиции и штаб карабинеров в Монтелузе, потом заехал в казармы карабинеров в Вигате и сюда, а по дороге всех расспрашивал, вдруг кто ее видел вчера вечером…

Он не мог продолжать. Молча всхлипывал, прикладывая платок то ко рту, то к глазам.

Монтальбано снова взял в руки фотографию девушки.

Настоящая красавица! Роскошные светлые волосы…

Вдруг он вспомнил слова Вилардо о том, что тот мельком заметил светловолосую женщину на заднем сиденье своего джипа…

Комиссар резко вскочил – Бонмарито машинально приподнялся со стула.

– Нет-нет, сидите, я сейчас.

Оглушительно шарахнул о стену дверью кабинета Фацио – ни дать ни взять парадный выход Катареллы.

– Этот, как его… Вилардо… он оставил номер телефона?

– Да, домашний и мобильный.

– Сейчас же свяжись с ним. Пусть скажет, где именно находился вчера вечером, когда увидел угнанную машину, и куда она ехала. А потом сразу ко мне.

Вернулся в кабинет. Бонмарито сидел съежившись, обхватив голову руками.

– Послушайте, дайте мне свой адрес и номер телефона. Еще я хочу имена, адреса и телефоны одноклассника Нинетты и той подруги, с которой она ходила в кино.

Бонмарито продиктовал.

– Если с вас потребуют выкуп…

– Выкуп? Да я гол как сокол!

– А где вы работаете?

– На рыбном рынке. Сторожем.

– В общем, незамедлительно сообщайте мне все новости. А теперь идите к жене, не стоит оставлять ее одну.

Бонмарито медленно поднялся со стула – каждое движение давалось ему с трудом; бедняга был совершенно обессилен.

– Обещаю вам, – сказал Монтальбано, положив ему руку на плечо, – что мы сразу начнем поиски, пока неофициально. У вас есть машина?

Еще одна улыбка, красноречивее любого ответа.

– Пойдемте со мной.

Он подвел его к Катарелле.

– Вызови Галло, пусть отвезет синьора Бонмарито домой.

– Я поговорил с инженером, – сказал Фацио, входя в кабинет.

– С каким инженером?

– Вилардо. Он сказал, что вчера вечером, не позднее восьми двадцати, его джип проехал мимо скверика на Виа дель Самбуко, он там выгуливал собаку.

– Он заметил, куда направлялась машина?

– Ему показалось, что она свернула направо, в направлении Виа дей Гличини. Но он не уверен, потому что между ними проехал автобус и скрыл машину из виду. Комиссар, можете объяснить, что происходит?

Комиссар пересказал ему слова Бонмарито и показал фотографию девушки.

Фацио вгляделся в фото, потом, нахмурившись, вернул комиссару.

– Раз они бедняки, а она такая красавица, целью похищения может быть только одно.

– Согласен. Что предлагаешь?

– Вы не будете ждать положенный срок?

– Нет.

– И правильно. По-моему, надо прежде всего попытаться установить, не было ли это совершено с согласия девушки.

– Думаешь, это «фуитина»?[13]

– Сейчас это уже так не называют, но по сути да.

– Отец это исключает: он убежден, что в связи с болезнью матери девушка в любом случае сообщила бы о себе.

– Оставим в покое отцов и матерей.

– Почему?

– Комиссар, вчера по телику показали одного подростка, он зарезал пару стариков, чтобы забрать у них двадцать евро. А мать убийцы знаете что заявила? Что ее сынок – чистый ангел, мухи не обидит!

– Но Вилардо видел, как женщина на заднем сиденье попыталась привстать и тот тип толкнул ее вниз.

– Ну и что? Может, она привстала, не подумав, а он уложил ее обратно и напомнил, что их никто не должен видеть?

– Но, если они собирались убежать вместе по взаимному согласию и замести следы, разве угон машины не был ошибкой? Мы не обязаны вмешиваться в случае побега из дома совершеннолетней девушки, но в случае угона – должны принять меры.

– Это правда. Но, возможно, угон был необходим, невзирая на риск.

– Почему ты так настаиваешь на версии с «фуитиной»?

– У нас редко случаются похищения людей. Тем более с отца девушки нечего взять…

– Но ты все же не исключаешь версии с похищением с целью изнасилования.

– К сожалению, нам придется принять эту как вторую вероятную версию.

12

– Так что ты не исключаешь, – сказал Монтальбано, – что похититель продержит ее несколько дней у себя, сделает с ней все, что захочет, а потом мы обнаружим труп.

– Почему труп? Может, он ее отпустит.

– Ну уж нет! Девушка видела его в лицо! Вилардо не говорил, что на нем была маска! Так что, если ее отпустить, есть риск, что она заявит на него и сможет опознать. Нет уж, поверь мне, он ее убьет.

– Да, пожалуй, так и будет.

– Слушай, давай вот что сделаем – для очистки совести. Ты знаешь, где находится кинотеатр «Сплендор»?

– Само собой.

– Нинетта вышла из кино в восемь вечера. Расспроси жильцов соседних домов и торговцев, вдруг вчера вечером они заметили что-то странное. Захвати с собой фотографию девушки.

– А вы чем займетесь?

– Схожу поем, а потом заеду к… – Взглянул на листок, лежавший перед ним на столе. – …Лине Ансельмо, подружке Нинетты, с которой та ходила в кино.

Поесть толком не удалось: сводило живот от мыслей о Бонмарито, бедняге-отце, сохранявшем достоинство несмотря на свое отчаяние.

После обеда комиссар сел в машину и отправился на встречу.

Он предпочитал заранее не извещать свидетелей о своих визитах. Так они не успевали подготовить ответы на его вопросы. По опыту он знал, что все, кого он допрашивал, даже самые невинные и честные люди, старались казаться совсем не такими, какими были на самом деле, а более порядочными, более правильными.

Лина Ансельмо, девушка, которая была в кино с Нинеттой, жила почти за городом, в четырехэтажном доме без лифта.

Монтальбано безропотно поднялся по лестнице: сойдет вместо послеобеденной прогулки по молу.

Дверь приоткрылась на ширину цепочки, и через щель выглянула неприметная очкастая девица лет восемнадцати, худущая, с волосами, убранными в пучок.

– Вы Лина Ансельмо?

– А вы кто?

– Я комиссар Монтальбано.

– Что вам нужно?

– Поговорить про Нинетту.

– Хорошо.

– Так я могу войти?

– Нет.

– Почему?

– Папа не хочет, чтобы я открывала дверь незнакомцам.

– Папа дома?

– Нет.

– А мама?

– Никого нет. Я одна.

Мысленно чертыхаясь, Монтальбано достал из кармана удостоверение и протянул ей.

Лина взяла его двумя пальцами.

– Изучите внимательно. Удостоверьтесь, что я из полиции.

Едва взглянув, она вернула корочку комиссару.

– Это ничего не значит.

– Как это?

– Может, оно фальшивое.

Что делать? Выбить дверь плечом? Но она разорется хуже свиньи под ножом мясника. Вызвать полицейского в форме? Без толку, эта дурища решит, что и форма тоже фальшивая. Лучше побыстрее с ней закончить.

– Вы вчера ходили в кино с Нинеттой Бонмарито?

– Да.

– Вы часто ходите в кино вместе?

– Да.

– Случается ли, что во время сеанса кто-то к вам пристает?

– Да.

– И что вы делаете?

– Пересаживаемся.

– А если нет свободных мест?

– Нинетта предпочитает уйти.

– Вчера вечером к вам подходил кто-нибудь?

– Нет, вчера никто.

– В котором часу вы вышли?

– В восемь с минутами.

– За вами кто-нибудь шел?

– Нет.

– Как вы, Лина, добрались домой?

– На своем скутере.

– Почему не подвезли Нинетту?

– Обычно я так и делаю.

– А вчера – нет? Почему?

– Мне надо было вернуться домой раньше обычного, чтобы помочь маме. Мы ждали гостей к ужину.

– Нинетта ходила в кино только с вами?

– Нет, иногда она ходила с другой подругой, Лючией.

– В общем, вы совершенно не представляете, что могло случиться?

– Совершенно. Я долго над этим думала.

– Нинетта обсуждала с вами свои секреты?

– Конечно.

– Она не говорила, что влюбилась, что кто-то предлагал ей…

– В жизни Нинетты не было парня и вообще мужчин. Единственный, кто ей был немного симпатичен, – это Микеле, Микеле Гуарнера. И все. Так вы зайдете? – неожиданно закончила она, снимая цепочку и распахивая дверь. Наконец поверила.

– Нет, – ответил Монтальбано.

Повернулся и начал спускаться вниз по лестнице. Эта девушка – страшненькая, упрямая, недоверчивая – несомненно искренняя.

Семья Гуарнера жила на третьем этаже современного дома в новом квартале Вигаты. Припаркованные авто красноречиво говорили о достатке владельцев. Вокруг домов были разбиты ухоженные палисадники. Комиссар позвонил в домофон. Отозвался любезный женский голос.

– Я комиссар Монтальбано.

Чисто вылизанные подъезд и лифт. Ему открыла красивая женщина лет сорока, хорошо одетая, на губах улыбка, а глаза выдают тревогу.

– Проходите, прошу.

Со вкусом обставленная гостиная, современная мебель. На стенах комиссар приметил пару гравюр, Кальи и Гуттузо.

– Есть новости про Нинетту? – первым делом спросила женщина.

– Пока нет. Вы мать Микеле?

– Да. Меня зовут Анна.

– Очень приятно, синьора. Ваш сын дома?

– Да, он еще спит.

Еще спит в такое время? Обед давно миновал! Видно, молодой человек – тот еще сибарит! Но Анна поспешила объясниться:

– Отец Нинетты пришел сюда почти в час ночи, мы уже спали, все перепугались. Муж в Риме по работе. Микеле потом никак не мог уснуть. А пару часов назад наконец уснул. Мне его разбудить?

– Придется. Я очень сожалею.

– Кофе будете?

– Не стоит беспокоиться.

Микеле явился через пять минут. На нем были штаны, полурасстегнутая рубашка и шлепанцы. Волосы спутаны, лицо еще мокрое – наспех освежился в ванной. Рослый юноша, плечи регбиста, умное лицо.

– Оставлю вас одних, так вам будет удобнее общаться, – сказала синьора.

Комиссар оценил ее деликатность.

– Давай ты, – сказал он, когда они остались наедине.

Юноша растерялся. Взглянул на комиссара, но не произнес ни слова.

– Ну?

– Разве вы не должны задавать вопросы?

– Обычно да, когда я в комиссариате. Но сейчас я у тебя дома и хочу, чтобы ты говорил сам, свободно.

– И с чего мне начать?

– С чего хочешь.

Юноша мялся. Монтальбано решил дать первый толчок.

– Расскажи про Нинетту.

– Нинетта… отличная девушка. Очень привязана к семье, особенно к матери. Волнуется за ее здоровье. Она будто бы не из нашего времени.

– В каком смысле?

– Она круглая отличница и все равно всем нравится, потому что не зубрилка и всегда готова помочь одноклассникам. Очень красивая, но не задается и не выпендривается.

– А помимо школы вы встречаетесь с одноклассниками?

– Конечно, мы часто устраиваем вечеринки.

– А Нинетта как себя ведет?

– Она веселая, общительная, любит пошутить, но умеет осадить тех, кто слишком распускается.

– На этих вечеринках…

– Я понял, к чему вы клоните. Она не пьет, не курит, не крутит косячки, не уединяется с мальчиками. Что вы еще хотите знать?

– Ты в нее влюблен?

– Да.

Без каких-либо колебаний. Даже с ноткой гордости.

– А она?

– Она – нет. Она хорошо ко мне относится, ей нравится проводить со мной время, но она не влюблена.

– Не знаешь, у нее раньше были романы?

Юноша рассмеялся:

– Комиссар, видимо, я не сумел вам объяснить. Постараюсь излагать как можно яснее. Одноклассницы постоянно подкалывают Нинетту, потому что она единственная из них до сих пор девственница.

– А ты не знаешь, был ли у нее ухажер?

– Да все к ней подкатывали.

– Кто-то был настойчивее остальных?

– Франческо. Два месяца назад Нинетта дала ему пощечину.

– За что?

– Дело было на вечеринке. Он выпил и сказал Нинетте при всех, чем бы ему хотелось заняться, если бы он мог остаться с ней наедине.

– И чем все кончилось?

– Франческо получил по морде, мы пытались их помирить, но с тех пор они не общаются.

– Он ваш одноклассник?

– Из параллельного класса.

– Знаешь, где живет?

– Да. Фамилия Дилуиджи. Но он не из тех, кто бы мог…

– Об этом предоставь судить мне. Говори адрес.

Микеле сказал.

– Где ты был вчера вечером? Мне положено задавать этот вопрос.

– Я понимаю. Вам нужно мое алиби. После обеда был в Монтелузе, играл в теннис. Меня там видели человек семь-восемь.

– А потом?

– Потом вернулся в Вигату, примерно в полвосьмого.

– Нинетту похитили сразу после восьми.

– Погодите. По дороге домой скутер стал барахлить, и я заехал в автосервис. Мне сказали, что на ремонт понадобится около часа, и я сходил домой, оставил сумку и переоделся, а потом вернулся за скутером. Если хотите, могу дать адрес автомастерской.

– Не нужно, спасибо. У тебя есть еще что рассказать?

Юноша немного подумал:

– Не знаю, важно ли это…

– Просто расскажи.

– Месяц назад Нинетта сказала мне, что на нее напали.

– Объясни.

– Она возвращалась домой – занималась у подруги и немного задержалась. Уже стемнело, шел дождь, на улице никого не было. К ней подошел один тип, втолкнул в подъезд, прикрыл рот ладонью, повернул лицом к стене и попытался задрать ей юбку. Она так перепугалась, что даже не могла кричать. К счастью, по лестнице спускался мужчина, и этот тип сбежал. Нинетта сказала, что, несмотря на пережитый испуг, она не стала ничего рассказывать родителям.

– Почему?

– Боялась, что ее перестанут отпускать одну. Они очень ее опекают.

– Она описала внешность того типа?

– Нет.

– Где это произошло?

– Она не сказала. Вы думаете, это снова он?

Монтальбано развел руками. Помолчав немного, юноша поднял глаза на комиссара, потом опустил взгляд вниз, а потом снова посмотрел на комиссара.

– Как думаете, есть надежда найти ее живой?

Несомненно, он думал так же, как и Монтальбано: вдоволь натешившись, тот тип ее убьет.

– Я на это надеюсь.

– Сегодня схожу к ним, – сказал Микеле.

– К кому?

– К родителям Нинетты. Не хочется оставлять их одних.

Раз уж все равно ездил по городу, комиссар решил навестить паренька, получившего пощечину от Нинетты. Дилуиджи, к счастью, жили неподалеку от Гуарнера. Элегантный дом в элегантном квартале. Четвертый этаж. Лифт, звонок. Дверь открыл исполин в борцовке, под два метра ростом, и злобно рявкнул – того и гляди укусит:

– Если ты насчет продать чего, то мы тут ни хрена не покупаем, а счета мы в банке оплачиваем! – И хотел захлопнуть дверь, но Монтальбано подставил в щель ногу.

– Убери ногу, а то все кости переломаю!

– Да вы успокойтесь, я ничего не продаю, и счетов на оплату у меня нет. Я комиссар Монтальбано.

– А мне-то что?

– Мне надо поговорить с Франческо Дилуиджи. Это ваш сын?

– Увы, да.

– Так что же?

– Проходите.

Уютная прибранная прихожая.

– Кармелина! Иди-ка сюда! – громко позвал мужчина.

Появилась дама, еще большего водоизмещения, чем супруг.

В очках, неухоженная, в растянутом свитере, тоже рыжеволосая.

– Этот синьор – комиссар полиции, он хочет поговорить с твоим ненаглядным сыночком, – бросил мужчина, покидая прихожую.

– Слушаю вас, – сказала женщина. – Вы…

– Комиссар Монтальбано.

– Комиссар чего?

– Полиции.

– Мой сын – чистый ангел, – прежде всего сочла долгом уточнить синьора, приняв защитную позу и уперев руки в боки.

– Даже не ставлю это под сомнение, синьора.

Синьора, однако, продолжала настаивать:

– Мой сын не мог сделать ничего дурного.

– Уверен в этом, синьора.

– Мой сын…

– …редкое сокровище.

– Совершенно верно!

– Я могу его видеть?

– Нет.

– Его нет дома?

– Он дома. Но с утра лежит в постели с температурой. Хотел встать, но я не разрешаю.

– Почему?

– От перепада температуры ему может стать хуже.

– Ладно, я сам к нему зайду.

– Не думаю, что это хорошая идея. Вы не знаете, каков мой Франческо! Он такой впечатлительный!

– И чем же он может впечатлиться?

– Такой чувствительный! Такой беззащитный! Он может испугаться, если увидит комиссара. Вам обязательно ему говорить?

– Что?

– Что вы – комиссар. Не могли бы вы притвориться врачом, которого я вызывала, и который до сих пор не пришел?

– Исключено.

Синьора бросила на Монтальбано взгляд, каким осужденный на смертную казнь через отрубание головы смотрит на палача. Но, понимая, что делать нечего, испустила вздох смирения.

– Хорошо. Идите за мной.

Когда они вошли в комнату, юноши в постели не оказалось.

– Наверно, он в туалете. У него небольшой понос. Пойду ему помогу.

Чем поможет? Попочку подотрет?

– А вы пока располагайтесь.

В комнате стояло адское пекло: в углу вовсю жарил электрокамин. Помимо кровати из мебели был небольшой платяной шкаф, книжные полки, стол с выключенным компьютером, стул.

Монтальбано стал разглядывать книги.

Его внимание привлекли те, что стояли на самой верхней полке: «Венера в мехах», «Жюстина», «История О», трактат по сексуальной психопатологии, две годовые подшивки журнала «Пентхаус»… Вот оно что, наше редкое сокровище трудится не покладая рук!

Вернулась мать.

– Он сейчас придет. Вижу, вы разглядываете его книги. Представьте, ни я, ни муж за всю жизнь не открыли ни одной книги после школьных учебников. А он… Видите, сколько их у него? Он обожает книги. Я ему говорю: испортишь зрение, но он ни в какую. Никому не разрешает их трогать, сам протирает пыль. Весь день только читает да сидит за компьютером.

Ну конечно, по уши в порносайтах.

– Учителя его не понимают! Завидуют его уму и нарочно ставят плохие оценки!

Наконец явился Франческо, в пижаме и тапочках, укутанный в шерстяной плед. В голове комиссара при виде юноши, залезающего обратно в постель не без помощи заботливой мамаши, возник вопрос: «Как ему вообще удается стоять на ногах?»

Грузный и рыхлый Франческо словно был сделан не из костей и плоти, а из желтоватого холодца, скорее всего куриного, который при каждом движении начинал подрагивать, рискуя расплыться и потерять форму.

– Не переутомите мне его! – распорядилась мамаша, пристраиваясь на краю кровати рядом со своим сокровищем.

Она что, собирается присутствовать при допросе?

– Синьора, простите, мне бы хотелось переговорить с Франческо с глазу на глаз, – любезно, но твердо заявил комиссар.

– Я его мать!

– Ни секунды в том не сомневался, синьора, но все равно прошу вас выйти.

– Нет!

– Ну ладно, – сказал комиссар.

И добавил, обращаясь к Франческо:

– На той вечеринке, когда Нинетта влепила тебе пощечину…

– Да что вы такое говорите?! – возмутилась синьора, вскочив с места.

Потом уставилась на расплывающегося на глазах Франческо и возопила:

– Кто посмел?!

– Мама, прошу, оставь нас, – сказал Франческо.

Не проронив ни слова, яростно сверкнув очами, синьора направилась к двери. Прежде чем покинуть комнату, обернулась:

– И это твоя благодарность за все, что твоя мать каждую минуту делает для тебя?!

Вышла, хлопнув дверью. Отличная театральная реплика и мастерский выход. Аплодисменты, занавес.

13

– Она… Нинетта на меня заявила? – спросил Франческо совершенно растекшимся голосом.

– Никто на тебя не заявлял.

Сколько можно тратить время на это ничтожество?

– Ответь на один вопрос, и я уйду. Ты умеешь водить?

– У меня нет прав.

– Я не спросил, есть ли у тебя права, я спросил, умеешь ли ты водить.

– Нет. Я даже на скутере ездить не умею.

Монтальбано открыл дверь, чуть не сбив синьору, наклонившуюся, чтобы подслушивать и подглядывать через замочную скважину. Та устремилась в комнату сына, а Монтальбано пошел на выход.

Он страшно злился на себя: Микеле пытался объяснить ему, что за тип этот Франческо, а он не захотел слушать. А мог бы сберечь время и вообще к нему не ходить.

– Мне никто не звонил?

– Лично-персонально вам, как вы есть, – никто.

Значит, Бонмарито не получил вестей от дочери.

– Пришли ко мне Фацио.

– В отсутствии он, синьор комиссар.

– Тогда пришли Ауджелло.

– И он в отсутствии.

– А где он?

– С вышеозначенным Фацио, синьор комиссар.

Комиссар сел за стол, поднял было трубку – позвонить Бонмарито, напомнить о себе, дать понять, что он занимается поисками Нинетты.

Но сразу положил трубку обратно.

Ему не хватило духу. А что, если тот начнет задавать вопросы? Что ему ответить? Что все обстоит наихудшим образом? Из всего, что он слышал сперва от Лины, а потом от Микеле, складывалась вполне четкая картина. Похищение было совершено не покинутым любовником или отвергнутым влюбленным, а тем, кто, вполне вероятно, впервые увидел Нинетту. Ей не повезло попасться на глаза преступнику, который собирался похитить с улицы случайную девушку.

Хотя, возможно, не случайную, возможно, ему нужна была жертва с определенными приметами, но на месте Нинетты могла оказаться любая другая молодая блондинка.

Если бы речь шла о ком-то из круга друзей Нинетты, тот бы наверняка знал, что не стоит выжидать у кинотеатра, потому что Лина отвезет Нинетту на скутере домой. Исключением был лишь вчерашний вечер. Но похититель не мог этого знать. Можно было бы предположить сговор Лины с похитителем, но это выглядело совсем невероятным. Короче, вся полученная информация не позволяла хоть как-то сузить круг поисков.

Мими и Фацио вернулись в контору вместе.

– И где вы были?

– Ты расскажи, – бросил Ауджелло, повернувшись к Фацио. – У меня еще дела. Увидимся позже.

И выскочил из кабинета, не попрощавшись.

Вид у него был озабоченный и встревоженный. Комиссар удивленно проводил Ауджелло взглядом, пока тот не закрыл за собой дверь.

– Что с ним стряслось? – спросил он у Фацио.

– Без понятия. Он вот так помрачнел, когда я рассказал о похищении девушки.

– А зачем ты рассказал?

– Нельзя было?

– Да не в этом дело. Я хотел узнать, как это похищение всплыло в разговоре.

Вопрос комиссара имел под собой серьезные основания. Несмотря на то, что Ауджелло и Фацио много лет работали вместе, нельзя было сказать, чтобы они общались между собой.

– Пришлось, комиссар. Сейчас объясню. Когда я вернулся с задания, которое вы мне поручили…

– Кстати, что-нибудь удалось узнать?

– Никто из торговцев – правда, они уже закрывались – не заметил ничего необычного.

– Ну еще бы!

– А вы знаете, где «Сплендор»?

– Не то чтобы точно…

– Это совсем новый кинотеатр в микрорайоне Вигата-2, на короткой улочке с пятью магазинчиками и четырьмя домами, из которых три еще пустуют.

– А Нинетта как туда добралась? У нее ведь и скутера нет!

– Наверняка села на кольцевой автобус: у него как раз остановка на улице, параллельной той, где кинотеатр.

– Значит, когда они расстались с подругой, та уехала на скутере, а Нинетта направилась к автобусной остановке.

– Ну да.

– Надо сделать одну вещь, Фацио. Это срочно. Как договорим, езжай в городское транспортное бюро, узнай имя водителя, который был на кольцевом маршруте в районе восьми вечера. Свяжись с ним, покажи фото и спроси, не заметил ли он, как девушка села в автобус на той остановке.

– Одна проблема. У меня нет фотографии, ее забрал Ауджелло.

– Зачем?

– Он не сказал.

Монтальбано призадумался. Потом рассудил:

– Езжай так, без фото. Опишешь девушку на словах. Такую приметную девушку, как Нинетта, любой запомнит. Договори, что ты начал рассказывать про Мими.

– Ну вот, когда вернулся, Ауджелло зашел ко мне в кабинет что-то спросить и заметил фото Нинетты. Взял, присмотрелся, потом спросил меня, откуда оно у меня, я рассказал, в чем дело. Он попросил изложить все в мельчайших подробностях. В это время зазвонил телефон. Кто-то сообщил, что в районе шестого километра шоссе на Монтереале горит автомобиль. Вроде бы внедорожник.

Внедорожник? Монтальбано навострил уши.

– Тогда Ауджелло сказал, что поедет со мной, – между тем продолжил Фацио. – Когда мы прибыли на место, машина – ее бросили в поле рядом с шоссе – еще горела. Мы не смогли сбить пламя огнетушителями. Мне сразу показалось, что это джип Вилардо. Потом я оттер номерной знак и обнаружил, что это и правда джип инженера.

– В багажник заглянули?

– Угу, пустой. Слава богу.

– Ты тоже подумал, что там мог быть труп Нинетты?

– Ага. Но я все равно вызвал экспертов.

– Зачем?

– Комиссар, я знаю, что чем меньше привлекать синьора Аркуа, тем лучше, но мне тут пришло в голову…

– Что именно? Поделись.

– Начал я с такого вопроса: если похититель девушки отогнал джип за город, чтобы сжечь, то как он вернется обратно? Только два варианта: или за ним ехал сообщник на второй машине, и он подсел к нему после того, как поджег джип, или же он сел на проезжавший мимо транспорт.

– Не автостопом же он доехал!

– Нет, конечно, но зато в нескольких метрах – остановка автобуса до Вигаты.

– Да ладно, Фацио! По-твоему, человек проголосует, и автобус остановится, и все будут спокойно смотреть, как в пяти метрах от остановки пылает джип?

– Нет, комиссар, дело обстояло иначе. Тогда он еще не горел и выглядел просто как джип, на котором кто-то выехал за город.

– И как он его поджег?

– При помощи часового механизма, комиссар. Джип загорелся, скажем, спустя четверть часа после того, как проехал автобус. Потому-то я и вызвал криминалистов. И они сразу подтвердили мою версию.

– Фацио, ты просто молодчина! – от души похвалил комиссар.

– Спасибо, комиссар.

– Но все это сильно усложняет дело, ведь получается, что похититель – человек, который может достать часовой механизм и умеет им пользоваться. Нельзя сказать, что в Вигате на каждом углу можно найти часовые механизмы.

– Комиссар, на самом деле даже будильник в умелых руках может сработать как часовой механизм.

И то правда.

– Но вот еще какой вопрос. Зачем было жечь машину? Нельзя было просто бросить ее где-нибудь, не сжигая?

На это Фацио лишь развел руками.

– Давай-ка порассуждаем, – продолжил комиссар. – Но прежде этого вопроса есть еще один.

– Какой?

– Зачем, чтобы похитить человека, ему понадобилась такая особенная машина, как джип?

– Ну, – сказал Фацио, – на этот вопрос у меня есть ответ. Видимо, то место, где он решил спрятать девушку, находится за городом, и туда не проехать на обычном авто.

– Тут я с тобой соглашусь. Но когда машина стала не нужна, зачем ее поджигать? Мы знаем, что в джипе перевозили девушку, так? Но не знаем, кто был за рулем. А это значит, что во время поездки в машине осталось что-то, с помощью чего его можно опознать. Поэтому пришлось сжечь джип.

– Так ничего внутри не было!

– Ничего, что можно увидеть невооруженным глазом.

– Вы про отпечатки пальцев?

– Не только. Про образцы ДНК. Знаешь, сколько он их там оставил? Немерено! Но он все продумал. Любит точность и порядок. Так что придется нам попотеть.

– Комиссар, можно я скажу одну вещь? Мне что-то не по себе от этого похищения.

– Мне тоже. Ты сообщил инженеру, что он может попрощаться со своим джипом?

– Нет еще.

– Позвони сразу. А потом бегом к этим, с кольцевого маршрута.

– Синьор комиссар, там на тилифоне тот юноша, от синьоры Стремстрем.

Артуро! Он и забыл о его существовании! Но говорить об охоте за сокровищем у комиссара не было желания. Теперь у него на уме была куча серьезных дел.

– Слушай, Катарелла, скажи ему, что я занят и что новостей по тому делу, о котором мы знаем, пока никаких.

– Кто, синьор комиссар?

– Что – кто, Катарелла?

– Кто знает об этом деле, о котором мы знаем, я, он или вы, лично и персонально? Я вот ничего не знаю об этом деле, о котором должен знать, что мы знаем.

Комиссар почувствовал, как у него закипает мозг.

– Так, ладно, ничего не говори, просто переключи его на меня!

– Комиссар Монтальбано, простите за беспокойство, мне не терпелось узнать, есть ли…

– К сожалению, никаких новостей. Наш друг так и не соизволил объявиться.

– Вам это не кажется странным?

– Даже не знаю, что сказать. Простите, сейчас я немного занят. Не волнуйтесь, я сам выйду на связь.

Как сказала Ингрид, у Артуро нет ни женщин, ни друзей, вот он и располагает кучей свободного времени, чтобы тратить его на всякую херню.

Комиссар уже собирался отчалить в Маринеллу, но тут явился Мими Ауджелло.

– Можно с тобой поговорить с глазу на глаз?

– Конечно. Садись.

– Я запру дверь?

– Как хочешь.

Тот запер дверь, сел. Вид у него был странный, пристыженный и при этом решительный.

Монтальбано решил ему помочь:

– Что с тобой, Мими?

– Мне надо сказать тебе кое-что личное. Я мог бы и не говорить, после того как все выяснил, но, поскольку это может быть важным, я скажу. Хотя мне это и непросто.

– Важным для чего, Мими?

– Для расследования похищения девушки.

Но он никак не решался заговорить.

Монтальбано понимал: лучше не давить. Наконец Ауджелло собрался с духом:

– Два месяца назад я был в доме свиданий.

– Не помню, чтобы мы в Вигате устраивали…

Встретившись глазами с Мими, он внезапно понял:

– Как клиент?!

– Да. – И тут его прорвало. – Это уединенный особняк по пути отсюда в Монтелузу, ехать туда около четверти часа, и…

Монтальбано посмотрел на него, Ауджелло запнулся.

– Вот придурок!

– Я ждал от тебя такой реакции. Потому и тяжело рассказывать… Понимаешь, я люблю Бебу, но иногда мне хочется попробовать чего-то нового…

– Дело не в Бебе.

– А в чем тогда?

– Раз сам не понимаешь, значит, ты полный дебил. Представь, что было бы, если бы полиция Монтелузы решила вломиться в бордель и нашла там тебя? Ты хоть понимаешь, что карьере твоей была бы крышка?

– Об этом я не подумал. Давай оставим в стороне тот факт, что я придурок? Можно я продолжу?

– Да.

– Среди фотографий, которые мне показала на выбор хозяйка, была одна девица лет восемнадцати – вылитая Нинетта.

Монтальбано похолодел. Такого он не ожидал, у него сложилось совершенно иное представление о девушке. Домашний ребенок, примерная ученица. А оказывается… Но он промолчал.

– Я выбрал ее, но хозяйка сказала, что она занята.

– А зачем ты сегодня забрал фотографию?

– Сейчас, подожди. Примерно месяц назад туда нагрянула полиция…

– Я же сказал, что ты…

– Да, но мы договорились оставить эту тему.

– Прости.

– Взяли хозяйку, опознали девушек и клиентов, конфисковали альбом с фотографиями. Операцией руководил коллега Дзурло. Сегодня я ездил к Дзурло и под надуманным предлогом сравнил фото Нинетты с фото в альбоме. Это не Нинетта.

– Уверен?

– Они похожи почти как близняшки. Но это не она. Сто процентов. На этом все.

Раз дело обстояло так, Ауджелло мог бы не устраивать тут исповедальню. Но он предпочел быть честным.

– И чем, по-твоему, это поможет расследованию?

– Я подумал: вдруг похититель обознался? Вдруг он хотел похитить ту, что в альбоме, а по ошибке забрал Нинетту?

– А девушку из альбома опознали?

– Опознали.

– И как ты смог точно убедиться, что речь идет не о Нинетте?

– У той, в альбоме, крохотный шрам под левым ухом. Вблизи его отчетливо видно.

Достал из кармана фото Нинетты, положил на стол.

– Сам посмотри. На лице Нинетты, как видишь, нет никакого шрама. И фото никто не подправлял. Но издали шрама не разглядеть. Поэтому вполне возможно, что их просто перепутали.

Просто перепутали! Этого только не хватало!

– Слушай, Мими, тебе удалось узнать имя и адрес девушки из альбома?

– Да. Она живет в Винчинцелле.

Старый квартал между Вигатой и Монтелузой.

– Съезди к ней. Поговори.

– Что ты хочешь узнать?

– Могла ли она быть объектом похищения.

– Но как я это сделаю? Приеду и спрошу: простите, синьорина, вас тут никто не желает похитить?

– Это, Мими, на твое усмотрение. Ты у нас с женщинами легко сходишься.

– А вдруг я хватку растерял…

– Не гони. Есть одна вещь, которая меня особенно интересует: не было ли среди ее клиентов какого-нибудь влюбленного типа, который посещал ее чаще, чем остальные, или хотел, чтобы она оставила свой образ жизни…

– Постараюсь.

На парковке – он уже открыл дверцу, чтобы сесть в машину – его окликнули. Это был Фацио, он только что вернулся и вылезал из авто.

– Комиссар, вот везение!

– Рассказывай.

– Я поговорил с инженером, потом позвонил в транспортное бюро; они ответили, что водитель на кольцевом маршруте, который вчера дежурил, только что отработал смену и сидит у них. Ему передали трубку, и я попросил меня дождаться. Съездил, пообщался и готов вам все рассказать.

Сунул руку в карман, достал листок и приготовился читать.

– Если ты собрался доложить имя водителя, чей он сын и когда родился, я заставлю тебя разжевать и проглотить чертов листок.

Фацио (комиссар окрестил эту его привычку «страстью к персональным данным») поспешно убрал листок в карман, изобразив на лице смесь испуга и разочарования.

– Итак?

– Водитель отлично знает Нинетту. И помнит, что вчера вечером, в восемь десять, она села в автобус на остановке около «Сплендора». Она была единственной женщиной в автобусе, остальные трое были мужчины.

– Значит, ее похитили не там.

– Нет. Но Джибиларо…

– Это еще кто?

– Водитель. Джибиларо сказал, что, когда он ехал по Корсо Де Гаспери, его подрезал внедорожник. Едва обогнав, резко притормозил, и Джибиларо тоже пришлось ударить по тормозам, так что пассажиры возмущались. А джип, пропустив автобус, пристроился сзади.

– Погоди минутку. Джибиларо видел, где сидела Нинетта?

– Ага. Если смотреть на автобус сзади, она сидела слева, уперев голову в стекло, и смотрела на дорогу.

– И тот, что был за рулем внедорожника, увидел ее лицо, когда обгонял автобус?

– Очень может быть.

– А потом?

– Джибиларо видел, как Нинетта сошла на остановке у Виа делле Розе, чтобы сесть на «тройку» и доехать до дома.

Монтальбано решил, что лучше посмотреть на карте, где эти улицы, а то по одним названиям он ни черта не поймет.

– Зайдем в контору, – сказал он.

Если сейчас удастся распутать дело, яства Аделины, приготовленные на ужин, покажутся особенно вкусными.

14

– Ай, синьор комиссар! Так вы вернулись! – ликуя, объявил Катарелла.

– Да, Катарелла, я вернулся.

Как будто на этот счет могли быть сомнения.

– Слушай, помнишь, пару дней назад я оставил на полу в кабинете листы?

– Синьор комиссар, вы уж меня простите, но в вашем кабинете вечно листы на полу лежат.

– Эти были большие, вроде как топографические карты.

Катарелла замялся.

– Не знаю, может быть. Тупо графические… На тех, что видел я, было много всяких улиц нарисовано.

– Про них и толкую. Не знаешь, где они?

– Я их тем же вечером в рулон скатал, а потом, чтоб женщины, которые прибираются, не выкинули, спрятал в шкаф присутствующего здесь инспектора Фацио.

– Молодчина. Сходи за ними.

При помощи Фацио Монтальбано вновь устроил в кабинете кавардак.

Передвинул кресла, расстелил на полу листы, прижав по углам коробочками, степлерами, записными книжками.

– Ты узнал маршрут кольцевого автобуса?

– В транспортном бюро мне дали маршруты всех автобусов.

Они проследили по карте путь кольцевого автобуса от остановки рядом с кинотеатром «Сплендор».

Чтобы пересесть на «тройку», Нинетта вышла на остановке у Виа делле Розе.

И там ее и похитили, потому что Виа дель Самбуко, та, где инженер Вилардо видел свой проезжавший мимо джип, шла сразу за ней.

– Теперь возьми фото Нинетты с письменного стола…

– Ауджелло его вернул?

– Да.

– Сказал, зачем оно ему понадобилось?

Монтальбано предпочел дать расплывчатый ответ.

– Ему показалось, что девушка похожа на кого-то, о ком ему говорили. Но он ошибся.

Фацио взглянул на комиссара – ответ не слишком его убедил, – но ничего не сказал.

– Возьмешь фото, – продолжил комиссар, – и завтра с утра съездишь на Виа делле Розе. Спроси, не видел ли кто чего. Но по опыту знаю, это пустая трата времени.

И снова углубился в карты.

– Забыл улицу, которую назвал Вилардо, – ту, где джип свернул за угол.

– Инженер сказал, что вроде бы он повернул направо, на Виа дей Гличини.

– Посмотрим-ка, куда ведет эта Виа дей Гличини.

Он понял это, едва взглянув на карту.

Улица утыкалась в знакомую площадь – пару дней назад он сам ее искал и проезжал – ту, что с кольцевой развязкой, от которой, как лучи, отходили (или в нее упирались) четыре улицы: Виа дей Гличини, Виа Гарибальди, Виа дей Милле и Виа Кавур.

– По-моему, ясно, – сказал он Фацио, – что похититель случайно, обгоняя автобус на Корсо Де Гаспери, заметил в нем Нинетту или кого-то, кого принял за Нинетту, или все немного сложнее: он увидел женщину, не ту, которую он искал, но очень на нее похожую, которая могла бы ее заменить.

– Минутку, – сказал Фацио. – Вы хотите сказать, что он не просто так похитил первую попавшуюся девушку?

– Именно. Не стоит сбрасывать со счетов эту версию. Теперь дальше. Он резко сбавляет ход и пристраивается позади кольцевого автобуса. Через три остановки девушка выходит на Виа делле Розе. Там наш тип ее настигает и втаскивает в джип. Машина выруливает на Виа дель Самбуко, Вилардо видит ее и успевает заметить, как она свернула направо, на Виа дей Гличини. А потом обзор скрыл проезжавший автобус…

– Та самая «тройка», на которую собиралась сесть Нинетта, – закончил фразу Фацио.

– Ага.

– Значит, если «тройка» ехала впритык за джипом, похитителю надо было действовать молниеносно – схватить девушку и затолкать в машину, чтобы она не успела оказать сопротивление. И все это на автобусной остановке, в присутствии ожидавших пассажиров. Как ему это удалось?

– А знаешь, что это значит?

– Нет.

– Еще одно дело для тебя, – сказал Монтальбано.

– В смысле?

– Узнай в транспортном бюро, кто в тот вечер работал на «тройке», и поговори с ним. Спроси, не заметил ли он чего на подъезде к остановке у Виа делле Розе.

– А как мы найдем пассажиров, ожидавших автобуса?

– Про этих можешь забыть. Если они были свидетелями насилия и до сих пор не явились, чтобы дать показания, то никогда и не явятся.

Вечер выдался так себе. То есть сам по себе вечер был потрясающе красив, однако дурное настроение комиссара заслоняло все прелести пейзажа. Ужинал он на веранде, но без аппетита: никак не мог отогнать мысли о несчастной девушке.

И это его страшно злило.

Сострадание, сочувствие к человеку, на чью долю выпали мучения и страдания, – все это следует испытывать потом, после завершения дела; если же они настигнут тебя в ходе расследования, то затуманят разум, которому следует оставаться ясным и холодным, сосредоточенным на мучителе, не на жертве.

Кстати о жертве и мучителе. Должен ли он сам перезвонить Ливии?

Очередь была несомненно за ним, ведь Ливия, позвонив, проявила жест доброй воли. Но ей ответила Ингрид, и дело кончилось плохо.

Он встал, зашел в дом, набрал номер. И тут же оказался под градом упреков.

– Ты это нарочно устроил!

– Что?

– Чтобы мне ответила Ингрид!

– Ливия, как ты можешь думать, что я…

– Ты на все способен со своими кознями в духе Макиавелли!

Так, сделаем вид, что ничего не слышали.

– Ливия, прошу, если ты меня действительно любишь, дай мне пять минут и не перебивай.

– Говори.

В конце концов они помирились. Но только к рассвету. Руководство телефонной компании наверняка откупорило по этому поводу бутылочку шампанского.

В полдесятого утра Фацио был в комиссариате с готовыми ответами.

– А ты ранняя пташка.

– Комиссар, вы ведь и сами знаете: чем больше проходит времени, тем хуже для девушки.

– Что раскопал?

– Магазины у остановки на Виа делле Розе были уже закрыты, так что я не стал тратить на них время. Консьержка из дома 28 напротив остановки, прежде чем запереть парадное, заметила: там были человек десять, все ждали автобуса. Среди них стояла одна ее знакомая; они кивнули друг другу в знак приветствия.

– И она не помнит, была ли там светловолосая девушка?

– Говорит, не помнит.

– Но Нинетту достаточно раз увидеть – навсегда запомнишь.

– Именно. Консьержка говорит: не факт, что девушки там не было, потому что она не особо вглядывалась.

– Ты записал данные другой синьоры, приятельницы консьержки?

– Да, но с ней еще не беседовал, некогда было. Зайду после нашего разговора. Зато я с утра встретился с водителем «тройки», он как раз заступал на смену.

– Он что-нибудь видел?

Фацио сунул руку в карман и достал листок.

– Что написано на листке? – спросил резко посуровевший комиссар.

– Персональные данные водителя.

– Прочитаешь – застрелю!

– Как скажете, – смиренно ответил Фацио и замолк.

Комиссару пришлось подбодрить его вопросом:

– Так что он тебе сообщил?

– Водитель, подъезжая к остановке, видел джип, въехавший задней частью на место для автобуса, а около джипа – светловолосую девушку, та беседовала с кем-то на заднем сиденье.

– Он уверен?

– Что кто-то сидел сзади? Уверен.

– Продолжай.

– Потом водитель стал следить в зеркало заднего вида за садившимися пассажирами: автобус был полон, а желавших сесть – много; когда он закрыл двери и собрался объехать джип, тот снялся с места и укатил. Больше он ничего не заметил.

– И больше не видел девушку?

– Нет. И не может сказать, села ли она в автобус с остальными пассажирами.

Монтальбано погрузился в молчание.

– О чем вы думаете? – спустя некоторое время спросил Фацио.

– Прикидываю время.

– В каком смысле?

– Слушай внимательно. По словам водителя… Как его там?

– Не помню, – сказал Фацио.

Шлангом решил прикинуться!

– Разрешаю тебе заглянуть в чертов листок. Но назови только фамилию.

– Каруана Антонио.

– По словам Каруаны получается, что в джипе сидели двое – водитель и кто-то на заднем сиденье, откуда и говорили с Нинеттой.

– А разве не так?

– Не думаю. Я считаю, это похищение сработано одиночкой. Тот, кто увез девушку, хотел поиметь ее сам, ни с кем не делясь.

– И как тогда все было?

– Я потому и сказал, что прикидываю время. Нинетта вышла на остановке «тройки», и тут же подъехал джип. Верно?

– Верно.

– Пока все сходится. Теперь давай перейдем туда, где сходится не все – в область предположений. Думаю, дело обстояло так. Водитель остановил джип и пересел назад, притворившись, будто что-то ищет. Потом открыл дверь и обратился с вопросом к Нинетте. Девушка подошла ближе, и тут как раз подъехал автобус. Тут уж никто – ни пассажиры, ни водитель – не смотрел в сторону джипа. Пассажиры загрузились в автобус, Каруана следил за ними в зеркальце. Всего несколько секунд, но похитителю этого хватило.

– Хорошо, но как он это сделал?

– Единственный вариант – мгновенное насилие. Похититель схватил Нинетту за руку и втянул в машину, а другой рукой вырубил ее. Потом пересел на водительское место и уехал. Подумай сам и увидишь: затея крайне рискованная, но осуществимая.

– И правда…

– То, как он действовал, добавляет новых штрихов к портрету похитителя. Исключительное хладнокровие, точный расчет времени, полное присутствие духа и умение обернуть любую ситуацию в свою пользу. И он без колебаний может применить насилие.

– Я не понял, зачем он пересел назад.

– Это отличный пример, показывающий, как он мыслит. Если бы он вырубил ее на переднем сиденье, как бы он потом сидел за рулем рядом с болтающимся во все стороны телом? На заднем сиденье у него было больше пространства для маневра, и он мог положить девушку так, чтобы та не мешала ему вести машину.

– А когда Нинетта очнулась и попыталась подняться, он опять толкнул ее вниз, наградив еще парой тумаков, – заключил Фацио.

– Соображаешь. Эту сцену и видел мельком инженер, когда гулял в скверике.

Оба смолкли, размышляя о воссозданной только что картине преступления. Потом Фацио покачал головой, лицо его выражало сомнение.

– Что такое?

– Комиссар, по-моему, в нашей реконструкции что-то не так.

– В каком смысле?

– Почему вы не приняли в расчет вероятность, что Нинетта и похититель знакомы?

– А что бы это изменило?

– Во-первых, надо было бы допросить ее знакомых. А во-вторых, может быть, Нинетта села в джип добровольно.

– Я убежден, что мы бы только потеряли время зря.

– Почему?

– Потому что Нинетта и похититель увидели друг друга впервые на Виа делле Розе, на остановке «тройки».

– Почему вы так уверены?

– Я опираюсь на показания водителя «тройки». Когда он подъехал, джип уже стоял на месте, выделенном для автобусов, мешая и транспорту, и пассажирам, но Нинетта продолжала разговаривать с незнакомцем на заднем сиденье. Сколько, по-твоему, времени нужно пассажирам, чтобы зайти в уже полный автобус? Полминуты? А джип все еще там. Отъезжает он почти одновременно с автобусом, лишь немного его опередив.

– И вы делаете из этого вывод, что они не были знакомы?

– Господи боже, Фацио, да подумай ты головой! Если б они были знакомы, разговор не занял бы и двух секунд. Подъезжает джип, водитель замечает Нинетту на остановке, открывает дверцу, подзывает ее, предлагает подвезти, та мигом запрыгивает в авто, чтобы не мешать автобусу, и джип отъезжает еще до того, как половина пассажиров успеет загрузиться в автобус.

Фацио призадумался.

– Вы правы, – заключил он. И добавил: – Так что же, мне съездить пообщаться с той синьорой?

– Вряд ли она что-то видела. Без толку. Позвони-ка лучше синьору Бонмарито, спроси, нет ли новостей. Можешь поговорить с ним отсюда.

Но комиссару не хотелось слышать их разговор. Он отошел к окну и закурил.

Когда докурил и обернулся, Фацио положил трубку на рычаг.

– Новостей нет. Плачет, бедняга.

Монтальбано принял решение:

– Слушай, сгоняй-ка к нему прямо сейчас.

– Зачем?

– Пусть напишет заявление об исчезновении дочери. Пора ввести в курс дела Бонетти-Альдериги. Пусть организует настоящие поиски, пока мы тут разглагольствуем.

Комиссар еще немного потянул время: перспектива разговора с начальством не особенно его воодушевляла.

– Да-да, синьор Бонетти-Альдериги, отец пришел заявить об исчезновении. Имею все основания подозревать, что речь идет о похищении… Нет, я не говорил о доказательствах, это лишь подозрение… Хорошо-хорошо, как скажете… Да-да, девушка совершеннолетняя… Я знаю, по закону полагается… но, видите ли, прошло уже более сорока восьми часов… Как вы сказали – синьор Семинара?.. Ах, ему будет поручено вести расследование?.. Ну что вы, такой уважаемый, блестящий коллега… Нет, не беспокойтесь, никакого вмешательства с моей стороны… Ну что вы… Мое почтение, синьор Бонетти-Альдериги.

Позвонил Катарелле.

– Фацио вернулся?

– Только что.

– Скажи, чтобы зашел.

Тот явился с похоронным выражением лица, будто на дворе 2 ноября[14].

– Что стряслось?

– Комиссар, я пробыл четверть часа у Бонмарито, нет сил смотреть на их горе. Она в постели, не может двигаться, а он совершенно не в себе. Бедняги!

– Заявление принес?

– Да.

– Хорошо. Позвони в провинциальное управление полиции, синьору Семинаре, и все ему расскажи.

– Но почему?

– Он назначен официально вести расследование. Господин начальник решил нас задвинуть.

– Почему?

– Что ты распочемучкался? Как в детском саду! Причин может быть куча. Во-первых, он от меня не в восторге. Во-вторых, Семинара – калабриец.

– При чем тут это?

– Бонетти-Альдериги убежден, что калабрийцы намного лучше разбираются в похищениях людей. Не помнишь разве, он поступил так же пару лет назад, когда похитили ту студентку?

– И правда.

– Ладно тебе кукситься!

– Комиссар, я огорчен тем, что нам придется выйти из игры. Вы уж простите, но меня удивляет, что вы не стали возражать.

– А кто тебе сказал, что мы не будем дальше заниматься этим делом?

Фацио изумленно взглянул на комиссара:

– Вы. Раз им будет заниматься Семинара, ясно, что мы…

– И что с того? Он будет заниматься официально, а мы продолжим заниматься, не ставя никого в известность.

Глаза Фацио радостно заблестели.

– И потом, я уверен, что Семинара – а он вовсе не дурак – сам попросит нас о содействии.

И правда, не прошло и четверти часа:

– Ай, синьор комиссар! Там на тилифоне синьор Семената, говорит, что он калека из Монтелузы.

– Привет, Монтальбано.

– Привет, Семинара.

– Задал же мне начальник задачку! Прости, приходится подчиняться. Твой Фацио сказал, что вы уже немного продвинулись. Мне бы крайне пригодилось узнать, до чего вы докопались. Если, конечно, ты не возражаешь.

Семинара тщательно подбирал выражения – видать, в курсе сложного характера «калеки» Монтальбано.

– Заезжай в любое время.

– Завтра, часов в десять? – с облегчением выдохнул Семинара.

– Годится.

– Ах да, вот еще что. Фацио сказал, что семья очень бедная и что, по вашей версии, похищение преследовало сексуальные цели.

– Мы почти уверены.

– Тогда, наверное, незачем ставить на прослушку их домашний телефон?

– Соглашусь.

15

Комиссар отправился на обед.

Несмотря на то, что «господин начальник», то есть Бонетти-Альдериги, отстранил его от дела, комиссар не был ни зол, ни расстроен. Возможно, потому, что Семинара был мужик что надо, ответственный и упрямый. Отличная ищейка, и несомненно примет близко к сердцу похищение Нинетты.

А ведь, пожалуй, главное – как можно скорее освободить девушку, если она жива. Однако в том, что она жива, комиссар сильно сомневался.

Как только он сел за свой обычный столик, подошел Энцо с конвертом в руке:

– Принесли для вас минут десять назад.

Ты смотри! Опять объявился! Такой же конверт, адресован ему, и снова надпись «охота за сокровищем».

– А кто принес?

– Мальчик. Убежал, как только передал письмо.

Тот же трюк, что и с посылкой, где лежала голова барашка. Поймал на улице мальчишку, дал ему конверт, сказал, куда отнести, вручил один евро и велел дать деру сразу после вручения. Ищи-свищи!

Он сунул конверт в карман. Соперник может подождать. Тянешь время? И я потяну.

– Что предложишь?

– Все, что захотите.

– А я все и хочу.

– Сегодня нагуляли аппетит?

– Не очень. Но если съесть по кусочку от каждого блюда, в конце концов наемся, хотя и без аппетита.

В конце концов он объелся, хотя и без желания. И впервые в жизни ему стало стыдно.

Потом, направляясь к молу, он задумался, почему устыдился своего обжорства.

Конечно, это как-то связано с похищением Нинетты. Как можно?! Бедняжка в это самое время испытывает бог знает какие страшные мучения в руках безжалостного похитителя, а ведущий расследование комиссар, тот, кто должен ее освободить, идет себе, набивает брюхо и плевать на все хотел?!

Минутку, Монтальбано, не пори чушь. А если спасатели, разыскивающие беднягу, погребенного под обломками обрушившегося здания и трое суток лишенного еды и питья, решат из солидарности и сострадания тоже трое суток ничего не есть и не пить? Что из этого выйдет? А выйдет то, что через три дня у них не будет сил оказать пострадавшему помощь.

Следовательно, пусть едят, пусть набираются сил для выполнения своей благородной миссии.

«Следовательно хрен собачий, – парировал внутренний голос. – Одно дело питаться, а другое – обжираться, как ты».

«Объясни-ка разницу».

«Питание – долг, обжорство – удовольствие».

«А вот и ошибаешься. Задам тебе вопрос: по-твоему, почему я так много ем?»

«Потому что не умеешь держать себя в руках».

«Неверно. Я могу быть зверски голодным, но, если занят расследованием, могу целыми днями обходиться без еды. Так что, когда мне это нужно, я умею держать себя в руках».

«Тогда сам скажи, почему ты так много ешь».

«Я мог бы ответить, что это связано с моим обменом веществ – ведь при таком режиме питания я должен сильно толстеть, но вес мой остается прежним, за вычетом периодов, когда мне нечем заняться, как было пару дней назад. У меня даже печень не болит. Но правда в том, что мне однажды сказал один друг: еда для меня – вроде смазки для мозгов. Вот и все. Так что хватит уже грызть себя и сгорать со стыда».

Комиссар дотащился до маяка, еле переставляя ноги.

Потому что, хоть еда и помогала ему живее шевелить мозгами, столь же несомненен был тот факт, что после плотного обеда он заметно грузнел.

Добравшись до камней, комиссар сел и в тишине и покое выкурил сигарету.

Потом стал докучать крабу, кидаясь в него камушками. И наконец решил достать из кармана конверт и прочесть очередное послание.

Но в чем смысл? И потом, игрок уже мог бы обойтись без этих хромоногих двустиший.

Что в них говорится-то?

Что надо еще подождать, потому что тот трудится, стараясь сделать награду еще ценнее. Что ж, успешной работы.

Вряд ли стоит читать Артуро эти никчемные вирши. Поразмыслив, комиссар решил все же, что это неправильно.

Раз уж он обещал, что тот будет его партнером в игре, придется держать слово и сообщать ему все новости. Но встречаться с парнем не хотелось: это позерство в духе юного чародея а-ля Гарри Поттер начинало порядком раздражать. Комиссар перечитал стихи и на этот раз забеспокоился. В них было что-то гнусное.

Что могло означать третье двустишие?

– Как там Ауджелло, вернулся?

– Нет, синьор комиссар.

Куда он запропастился?

– Звонки?

– Один, синьор комиссар. Звонил тот юноша, от синьоры Стремстрем…

Дежурный звонок юного Артуро? Решил отзваниваться раз в день? Однако на этот раз он может пригодиться.

– Он оставил номер телефона?

– Так точно, синьор комиссар.

– Перезвони ему и скажи, чтобы зашел за конвертом.

Достал конверт из кармана, протянул Катарелле и пошел к себе в кабинет.

Но не успел он дойти до стола, как за спиной раздался оглушительный грохот; комиссар инстинктивно дернулся вперед, чуть не пробив головой стену.

И разразился проклятьями.

– Прошу извинения и уразумения, – смущенно оправдывался Катарелла. – Рука у меня соскользнула…

– Катарелла, в один прекрасный день и у меня рука соскользнет. Поверь, мало не покажется!

Пристыженный Катарелла сник и молча изучал мыски своих ботинок.

– Чего тебе?

– Синьор комиссар, вы уж простите, но, кажется, вы конвертом обшиблися, – заявил Катарелла, протягивая ему конверт.

Монтальбано взял конверт, чтобы рассмотреть и убедиться. Это был тот самый конверт, с пометкой «охота за сокровищем».

– И в чем же, по-твоему, я ошибся?

– Тут, значится, сказано, что письмо адресовано комиссару Сальво Монтальбано, получается вроде как вам, лично-персонально.

– И что?

– А если это письмо от вас, то есть если вы сами хотите его отправить, то надо имя-то написать, этого, который от синьоры Стремстрем.

Ну что с ним делать? Встряхнуть и стукнуть головой об стену? Или вооружиться терпением? Лучше все-таки обойтись без кровопролития.

– Ты прав, Катаре. Письмо адресовано мне, но я хочу, чтобы его прочитал и тот юноша.

Лицо Катареллы просветлело: сомнения были развеяны, и он направился к двери. Монтальбано перевел взгляд на лежавшие на столе бумаги. Но заметил, что Катарелла застыл в дверном проеме.

– У тебя села батарейка?

– Какая батарейка, синьор комиссар?

– Неважно. Что такое?

– Мне тут мысль одна пришла. Можно вам задать еще один вопрос?

– Давай.

– Если тот юноша захочет с вами поговорить, лично-персонально, мне что делать? Впустить или не впускать?

– Говорить я с ним не хочу, скажешь, что я на совещании.

Когда вернулся Ауджелло, уже стемнело.

– Прохлаждаешься, Мими?

– Ничего я не прохлаждаюсь, – садясь, парировал Ауджелло. – Целый день потерял на Альбу.

– А кто это?

– Альба Джордано, псевдоним Саманта. Девушка из дома свиданий.

– Ты с ней говорил?

– Да, но дело оказалось долгим. Сперва приехал по адресу, который мне дали в Винчинцелле. Стучу-стучу, никто не открывает. Вышла соседка и сказала, что Джордано недели две как перебрались в Рагону, и дала мне их новый адрес. Тогда я поехал в Рагону. Нашел дом, но тут у меня случился затык.

– В каком смысле?

– Типа не мог решить, что делать. Заявиться к ее родителям?

– А что в этом такого? Вполне естественно.

– Нет.

– Почему же?

– А вдруг они ничего не знают о том, чем занималась их дочь в свободное время?

– Разве Альбу не опознали? Неужели семья осталась в неведении?

– А вдруг знал только отец, а мать – нет? Я мог таких дров наломать!

– Эти сомнения делают вам честь, синьор Ауджелло. Ваша глубокая человечность, исключительная чувствительность…

– Иди ты на хрен!

– И что ты сделал?

– Пошел к карабинерам.

Монтальбано изумленно вытаращил глаза. Даже на стуле подскочил.

– К карабинерам? Совсем, что ли?

– Нет. У них что, чесотка?

– Да я не в этом смыс…

– Сальво, у меня не было другого выхода. У нас нет там своих людей. Я долго думал, прежде чем пойти к ним.

– И ты сказал, кто ты такой?

– Конечно.

– А они?

– А как ты думаешь? Небось не спровадили пинками под зад. Старший сержант был сама любезность. И, кстати, знаешь что? У него голова как у Фацио, всех жителей Рагоны знает как облупленных, со всеми потрохами.

– И что ты ему рассказал?

– Правду.

– Какую ее часть?

Мими замялся:

– Ты о чем?

– Рассказал всю правду с самого начала или только половину?

– Все равно не понимаю!

– Сейчас объясню: ты сказал старшему сержанту карабинеров – карабинеров! – что впервые увидел Альбу на фото в доме свиданий, куда ходил в качестве клиента?

Мими сперва покраснел, потом побледнел как полотно. Привстал с места, чтобы молча удалиться, но потом сдержался.

Два-три раза сглотнул слюну, провел ладонью по губам и произнес чуть дрожащим голосом:

– Нет, я не счел это важным.

– Почему?

– Это не имело отношения к тому, что мне надо было у них спросить.

– Скажи мне одну вещь: старший сержант сказал тебе, как ведет себя Альба с тех пор, как появилась в Рагоне?

– Да, у нее безупречное поведение.

– А ты ему сказал, что она тут время от времени подрабатывала проституцией?

– Не мог не сказать.

– И как он отреагировал?

– Очень удивился.

– Удивился, и все?

– Сказал, что теперь будет за ней присматривать.

– Вот к этому я и веду. Честный служащий полиции не колеблясь проинформировал карабинеров, что Альба занималась проституцией, забыв при этом упомянуть, что сам пытался стать ее клиентом. Вот так. Ты приехал туда честным парнем и уехал таким же, а она осталась жить там дальше с клеймом путаны.

– Ты же сам мне поручил ее навестить, разговорить и…

– Я тебе поручил встретиться с ней наедине, никого не впутывая. Предложил воспользоваться своим знаменитым талантом обольстителя. Это подразумевало, что ты не будешь впутывать карабинеров, налоговую или природоохранную полицию.

Мими недолго помолчал и констатировал:

– Ты прав.

– Закроем тему. Продолжай.

– Старший сержант со мной согласился насчет того, что родители могут быть не в курсе, какую жизнь вела их дочь. Поскольку у Альбы накануне случилось дорожное происшествие со скутером, он под этим предлогом отправил к ней карабинера. Та пришла, ее провели ко мне в кабинет и оставили нас одних.

– Минутку. Почему она переехала в Рагону?

– Отец решил сменить ей окружение, добился перевода по службе и забрал с собой семью.

– Что она тебе сказала?

– Прежде всего надо сказать, что она необыкновенная девушка.

– Ты мне это уже…

– Сальво, я не о красоте толкую. Необыкновенная – в том смысле, как она говорила о своем прежнем занятии. Непринужденно, будто работала продавщицей в магазине. Не стыдилась и не бахвалилась. Поскольку она была «гордостью борделя» – сама так выразилась, – хозяйка использовала ее для привлечения новых клиентов при помощи «сарафанного радио», а потому делала так, чтобы у нее не было постоянных клиентов.

– Короче, вся поездка коту под хвост?

– В целом да. Но Альба рассказала мне одну вещь. В бордель она приезжала всего на час.

– На чем?

– На скутере. Говорила своим, что идет к подруге, в кино, в библиотеку…

– Продолжай.

– Однажды, когда уже собиралась домой, хозяйка велела ей быть осторожной. И объяснила, что в другие дни ее дважды спрашивал один клиент, но хозяйка говорила ему, что она занята.

– Почему?

– Он смутил ее чрезмерно бурной реакцией на фотографию Альбы: настолько возбудился, что начал весь дрожать. Хозяйка испугалась. А поскольку в тот день он приходил в третий раз и сильно разволновался из-за очередного отказа, хозяйка подумала, что он может устроить засаду и поджидать Альбу у выхода из борделя. Тогда Альба решила остаться еще на пару часов. Позвонила матери, наплела ерунды. Выехала домой, когда стемнело, после восьми вечера. А за мостом Саммартино – там еще по правую руку нет домов, одни деревья – с ней поравнялась ехавшая следом машина и столкнула скутер на обочину.

– Она заметила марку автомобиля?

– Нет, даже не думала об этом. Слишком перепугалась. Вставая – к счастью, обошлось практически без травм, – она увидела, как водитель вылез из машины и побежал к ней. А ее буквально парализовало от страха, с места сдвинуться не могла.

– Она уверена, что эта история была подстроена?

– На все сто. К счастью, мимо проезжала еще одна машина; водитель притормозил. Тогда виновник ДТП развернулся, вскочил в машину, завел мотор и мигом умчался.

– И это подтверждает, что за рулем сидел тот самый неудовлетворенный клиент.

– Наверняка. Я думаю, что, если бы не другая машина, он бы оттащил ее в лесок и изнасиловал.

– Альба не разглядела его лицо?

– Нет.

– А в другие дни он приходил?

– Через три дня в бордель вломилась полиция.

– Знаешь, что все это означает, Мими?

– Да. Надо выйти на хозяйку и получить описание внешности несостоявшегося клиента Альбы.

– Точно. Завтра с утра пораньше двигай к Дзурло. Ты вроде говорил, что ее арестовали? Даже если уже выпустили, они наверняка знают, где она живет. Мими, ты уж постарайся, время поджимает.

– Да понимаю я! – вставая, ответил Ауджелло.

– Кстати, Мими, чуть не забыл. Хотел тебе сказать, что это расследование уже не наше.

Ауджелло снова опустился на стул:

– Не понял.

– А что тут понимать? Бонетти-Альдериги отобрал его у нас и передал Семинаре.

– Почему?

– Потому что Семинара – калабриец, а мы не тянем.

– А зачем мне тогда ехать к хозяйке борделя?

– Езжай. Семинара просил нас о содействии. Так что мы уполномочены вести параллельное расследование.

– Думаешь, он это имел в виду?

– Нет, но я так его понял, ясно? Или ты против?

– Я-то?! Да я руками и ногами за!

– Вот и езжай к хозяйке, узнаешь все, что нам нужно, а потом решим, стоит ли докладывать об этом Семинаре. Уяснил?

– А то.

Минут десять спустя на выходе из конторы его окликнул Катарелла.

– Ай, синьор комиссар! Письмо ваше.

И протянул ему конверт с «охотой за сокровищем».

– Подержи у себя. Если парень еще за ним не приходил, значит…

– Никак нет, синьор комиссар. Приходил, переписал и возвернул. И оставил вот эту записку.

Листок из блокнота Катареллы.

Дорогой комиссар, я решил написать эти несколько строк, чтобы передать мое первое впечатление после беглого прочтения нового письма. Не могу найти разумные доводы, чтобы объяснить причину, но письмо на этот раз показалось мне весьма тревожным. Особенно эта строка: «От радости заплачешь непременно». Мне показался странным выбор глагола. Конечно, можно плакать и от счастья, но тут мне это не представляется уместным. Потом это его настойчивое стремление уведомить нас, что он днем и ночью трудится, чтобы сделать награду единственной и неповторимой. Повторюсь: это всего лишь ощущение, но я боюсь, что, когда мы обнаружим сокровище, нас ждет весьма неприятный сюрприз. Держите меня в курсе.

С наилучшими пожеланиями

Ваш Артуро

16

Он сунул записку в карман и двинул в Маринеллу.

Браво, Артуро! Когда комиссар, сидя на камне, читал письмо, его накрыло то же ощущение тревоги.

Но комиссар решил тогда не вдаваться в анализ своих ощущений, чтобы не отвлекаться от мыслей о Нинетте. И теперь, когда Артуро ему об этом напомнил, ощущение снова вернулось.

Да, было в этих словах нечто угрожающее.

Но он мог лишь принять это как данность, за невозможностью действовать.

После ужина он сидел на веранде и размышлял, когда и как объявится похититель Нинетты. Единственное, что крутилось в голове, – что на днях они получат звонок об обнаружении трупа девушки на свалке или под мостом. И вдруг, совершенно непонятно откуда, в его голове возникла и полностью завладела сознанием другая мысль, отодвинув образ Нинетты.

Комиссар встал, зашел в дом, достал из кармана последнее письмо, взял предыдущие письма и записку Артуро, снова вышел на веранду, разложил все на столике, письмо за письмом, сел и принялся читать. Потом перечитал еще раз.

По мере того как он вчитывался, припоминая, как и когда их получил, восстанавливая в памяти поездки, которые совершил, следуя указаниям таинственного игрока, и места, куда эти поездки его привели, – дощатый сарай, домик-развалюху, – проступившая на лбу комиссара складка становилась все глубже.

Мысль, которая пришла ему в голову, была столь отчаянной, столь фантастической, столь лишенной какого-либо прочного и надежного основания, что он боялся полностью ее выразить, придать ей законченную форму, а значит, воспринимать в дальнейшем как нечто цельное.

Поэтому он позволял ей свободно копошиться в голове в виде обрывков, фрагментов, деталей, подобно частям головоломки, которые нельзя соединить, потому что, как только они обретут очертания законченной картины, он будет обязан действовать решительно. А вдруг в конце все же выяснится, что речь идет о безобидной игре? На кону не столько репутация или карьера – ему глубоко наплевать на это, – но самооценка, уважение к себе.

Нет, как ни крути, он все более укреплялся в мысли, что эта «охота за сокровищем» – отнюдь не невинная забава, а, напротив, весьма опасная затея.

Дело это не только пахло кровью (взять хотя бы ту же голову барашка) – оно отдавало гнилью, разложением и болезнью.

Если все на самом деле обстояло так, как ему виделось теперь, то уже с самого первого письма его соперник планировал в качестве награды нечто, от чего волосы на голове встанут дыбом, и комиссар этого сразу не понял – а следовало бы.

Мало того, он счел все это ерундой, пустой забавой, шуткой и не принял всерьез все то, на что соперник намекал между строк.

Но на чем же основывалось его теперешнее предположение? На одних словах.

Точнее даже, на его собственном истолковании некоторых слов. Но достаточно ли этого или все же маловато, чтобы сформулировать совершенно фантастическую версию?

«Давайте опираться на факты».

Когда Монтальбано был лишь заместителем комиссара, его шеф – тот, что передал ему основы ремесла, – всегда говорил так в начале расследования.

Но если слова приводят к пониманию фактов, то не лучше ли в первую очередь обращать внимание на слова? Сколько раз случалось, что слово, сказанное или не сказанное, наводило его в расследовании на верный путь?

Как там звучит эта фраза на латыни? Ex ore tuo te judico[15].

Но как бы то ни было, если даже судить по словам, оставалась одна проблема, мешавшая ему избавиться от сомнений: не было ли его истолкование полностью ошибочным?

Может быть, поговорить с Артуро… Уж он-то бы расстарался, напряг мозги… Нет, сейчас лучше не подставляться, лучше ничего не говорить ему об этой мысли, настолько она зыбкая и беспочвенная. Паренек небось решит, что у комиссара старческое разжижение мозгов.

А вдруг его догадка в итоге окажется верной? Не ляжет ли тяжким бременем на совесть Монтальбано тот факт, что он ничего не предпринял вовремя? Предпринять? Вовремя? Но что именно?

В голове было лишь одно предположение: мысль о возможной связи между некоторыми словами, и все. Так что, даже если он убедит себя в необходимости что-то предпринять, это вовсе не означает, что он будет знать, что именно.

Хотя, если честно, это было неправдой.

Он отлично знал, что нужно сделать, чтобы получить доказательство того, что не ошибся. Просто ему смелости не хватало.

Неужели эта его нерешительность – признак надвигающейся старости? С возрастом люди такими и становятся, чрезмерно осмотрительными.

Как в той поговорке: «Родишься поджигателем, а умрешь пожарным».

Ну нет, ни хрена! Старость тут ни при чем! Просто не хочется наломать дров на волне энтузиазма, скорее юношеского, из-за беспочвенных домыслов.

Вот как? Значит, слова не могут стать основанием для действий?

А разве человеческая цивилизация не создана при помощи слов?

Что же тогда означает евангельское «В начале было Слово»?

Стоп, Монтальбано, спустись уже на землю. Куда тебя заносит? Заговариваться вон начал от усталости, болтаешь без умолку!

Не смеши уже! В начале было Слово! Иди-ка лучше спать!

Он собрал письма, занес в дом, запер дверь на веранду и лег в постель.

Но заснуть не мог: все боялся, что во сне, против его воли, детали головоломки сами собой предательски сложатся в цельную картинку.

Зазвонил телефон – еще не было семи утра.

Совершенно ничего не соображая после бессонной ночи, он сполз с кровати и направился в гостиную, по пути ударяясь обо все, что попадалось на пути: стулья, углы, двери. Ни дать ни взять лунатик.

– Алло!

Произнес это слово так невнятно, что Катарелла испугался:

– Извиняйте, обшибся я.

И повесил трубку. Монтальбано развернулся и сделал два шага в сторону спальни. Телефон снова зазвонил, и комиссар, будто по команде, развернулся кругом и снял трубку.

Голова была ватной. Он прокашлялся.

– Алло.

– Ай, синьор комиссар! Ай, синьор комиссар!

Нехороший признак. Обычно такой зачин Катареллы предваряет звонок от «господ начальников» либо сообщение об убийстве.

– Что там у тебя?

– Только что звонила одна американская девушка.

– Ты говоришь по-американски?

– Никак нет, синьор комиссар, но несколько слов я знаю, потому как золовка моя, она как раз американка, иногда…

– Что ей было нужно?

– Уж такая она была перепуганная, синьор комиссар! Прямо кричала в трубку тилифона! Так что, хоть и сильно верещала, кое-что я все ж разобрал.

– И что ты разобрал?

– Сперва она все повторяла «деда-деда».

– И что это значит?

– Синьор комиссар, по-ихнему, по-американски это значит «мертвый покойник».

– И только?

– Никак нет, синьор комиссар, потом она стала говорить «лейка-лейка».

– Чего?

– Синьор комиссар, по-американски «лейка» означает «озерное озеро».

Разряд тока, пронзивший комиссара, был почти болезненным.

– А потом?

– Потом все. Повесила трубку.

– Фацио на месте?

– Еще не явился в присутствие.

– А Галло?

– Тут.

– Пусть сейчас же приедет за мной.

Туман в голове рассеялся, будто его сдуло порывом ветра. На смену ему пришла полная ясность. Ибо он знал, увы, что его предположение подтвердится. Разрозненные детали головоломки, которые он всю ночь старался держать на расстоянии друг от друга, теперь, после этого звонка, моментально соединились, и каждая встала на свое место.

Не успел он ни принять душ, ни побриться – лишь впопыхах умылся и опрокинул четыре чашки кофе одну за другой, – как явился Галло.

– Что будем делать, комиссар?

– У нас последний этап охоты за сокровищами.

По тону голоса комиссара Галло понял: вопросы задавать не стоит.

– Куда поедем?

– Выедешь на шоссе на Галлотту. Немного не доезжая слева будет поворот с вывеской винного заведения, свернешь туда и остановишься. Да, можешь гнать как угодно и вруби сирену.

Бросив изумленный взгляд на комиссара, Галло молнией рванул с места.

Монтальбано прикрыл глаза и вверил себя Господу.

– Теперь выруби сирену и постарайся не шуметь, – сказал Монтальбано, как только они свернули на узкую дорожку между деревьями, которая вела к винной лавочке.

Двери и окна домика были еще закрыты. Оно и к лучшему. Комиссар не хотел, чтобы за ним увязались докучливые зеваки.

– А теперь? – спросил Галло, останавливаясь.

– Теперь смотри внимательно. Езжай вперед, но дорога вся в колдобинах, по ней ездят одни внедорожники. Как, справишься?

Вместо ответа Галло, ухмыльнувшись, бесшумно тронулся с места. Водил он и правда мастерски.

Комиссар опасался, что машина вот-вот присядет на задок или перевернется, но всякий раз Галло умело выруливал. И все же, когда они добрались до берега озерца, гонщик весь взмок, хоть выжимай.

– А теперь?

– Я вылезу покурить, а ты можешь заняться чем хочешь.

Курить ему совершенно не хотелось, это был всего лишь предлог, чтобы оттянуть момент истины. Или скорее чтобы собраться с духом, прежде чем ему откроется тягостное зрелище (если он прав в своих догадках и предположениях).

Потому что он представлял себе ужас. Чистый ужас.

Ужас, который еще тяжелее вынести таким великолепным утром, столь ясным, что его краски резали глаз подобно лезвию, а озерная вода излучала свет, словно кусочек неба, упавший на землю. Все застыло, ни былинки не шелохнется, полная тишина. Ни птичьего пения, ни далекого лая собак. В непогоду ему было бы легче с этим справиться.

Обычно он выкуривал сигарету на три четверти, а тут выкинул окурок, только когда тот обжег пальцы. И потом долго и тщательно тушил его каблуком.

Сел обратно в машину. Галло так и сидел там, под впечатлением от поведения комиссара.

– Видишь вон тот домик?

– Конечно.

– Сможешь доехать?

– Делов-то!

Он не готов был пешком преодолевать эту часть пути: ноги подкашивались.

– А теперь? – спросил Галло, притормозив прямо напротив зияющего дверного проема.

Достать решил этим своим «а теперь»!

– Теперь зайдем. Я пойду первым, а ты за мной.

– Может, лучше сперва я?

– Почему?

– А вдруг там кто-то…

– Никого там нет. Лучше бы там кто-нибудь прятался с пистолетом!

– В каком смысле, синьор комиссар? – спросил недоумевающий Галло.

– В смысле я бы предпочел именно это.

Открыл дверцу, чтобы вылезти из машины. Но Галло остановил его, положив руку на плечо.

– Что там внутри, синьор комиссар?

– Если все так, как думаю я, там настолько жуткая вещь, что она будет тебе потом сниться каждую ночь всю оставшуюся жизнь. Если хочешь, можешь остаться.

– Ну уж нет! – ответил Галло, вылезая из машины.

Хоть он и подготовился как мог, крепко стиснув зубы, пока поднимался по шаткой деревянной лестнице, его вдруг словно паралич разбил; дыхание перехватило.

А Галло – тот шел сразу за ним – едва лишь приметил нечто, лежащее посередине комнаты, застыл на пару секунд, отказываясь верить в увиденное, потом в ужасе взвизгнул почти женским голосом, кубарем скатился с лестницы, вскочил, выбежал из домика, и его вывернуло наизнанку. Он истошно выл, как раненый зверь.

Вслед за ним вышел Монтальбано.

Ему удалось взять себя в руки и приказать своим глазам смотреть.

Мой замысел бросает сразу в дрожь:

Из подлинного сотворить подмену.

Голое тело несомненно принадлежало Нинетте, но его превратили в тело надувной куклы, точь-в-точь как те две, с заплатками.

Убийца выковырял девушке глаз, вырвал пряди волос, наделал дырок в теле, заклеив их пластырем…

Но самое ужасное – красная помада на губах, подрисованные брови, румяна на щеках… А чтобы придать коже нужный оттенок, он обмазал все тело тональным кремом. Смертная судорога, обнажившая зубы, выглядела на лице Нинетты словно улыбка.

Кошмарная маска, одновременно притворная и настоящая.

Да уж, пришлось ему потрудиться, чтобы сделать награду еще ценнее. Вот и сокровище. Но комиссар был не рад победе. Он бы предпочел миллиард раз проиграть.

Он вышел из домика, прикинул, стоит ли наведаться в лесной лагерь, о котором говорил Фацио, к юным иностранцам. Скорее всего девушка, обнаружившая труп и позвонившая в полицию, была оттуда. Но сразу решил, что вряд ли кого там застанет, наверняка все разбежались.

Присел на камень рядом с Галло – тот сидел на земле, прикрыв лицо руками.

– За что?! – едва слышно спросил он.

– Разве у безумия есть причина?

– Вы как хотите, я туда больше не зайду.

– И не надо. Мы сейчас сядем в машину и позвоним Фацио. Он знает эти места. Пусть сообщит Семинаре, что мы нашли тело Нинетты.

Когда они закончили, Галло снова спросил:

– А теперь?

– Уберемся отсюда. Поехали обратно к озеру.

На этот раз Галло вел отвратительно, и в конце спуска машина чуть не перевернулась.

– А теперь?

– Готов остаться подежурить?

– Да. А вы?

– Не хочу, чтобы меня тут застали. Скажешь Семинаре, пусть звонит мне в любое время.

Комиссар вылез из машины и направился к тропе. Лучше уж этот адский пейзаж в духе иллюстраций Доре, чем оставаться там, среди райской красоты, пропитанной насилием, жестокостью и безумием.

Спустя полчаса он был у винной лавочки, без сил. К счастью, было уже открыто, старуха восседала на своем стуле и чистила картошку.

– Что будете?

– Пол-литра.

Старуха выставила на прилавок бутыль с мерными делениями и стакан.

– Не знаете, в Галлотте есть такси?

– Нету, но у сына моего есть машина.

– Он живет тут?

– Нет, в Галлотте.

– Можете позвонить ему и спросить, не подбросит ли он меня до Вигаты?

– Сейчас.

Комиссар взял стул, сел снаружи, наполнил стакан и поставил бутыль на землю.

Утро и правда было божественно прекрасным, воздух – чист и свеж, все сверкало, словно только что начищенное. Прямо первый день Творения. Тем невыносимее было комиссару, хоть в вине топись. На фоне такой красоты пережитый ужас был еще горше.

– Подъедет минут через двадцать, – сказала старуха.

Во всем случившемся была лишь одна хорошая сторона, если вообще можно было так сказать: не ему придется идти к несчастному семейству Бонмарито, чтобы сообщить об убийстве Нинетты.

Мими объявился к полудню, но был в курсе дела – ему звонил Фацио.

– Нашел хозяйку борделя?

– Да. Она под домашним арестом, живет в Кампобелло.

– Что она сказала?

– Дала только общее описание. То ли она плохо запоминает внешность, то ли скрытна от природы. Говорит, молодой, темноволосый, высокого роста, хорошо одет. И все.

– Если бы мы его показали, она бы узнала?

– Сказала, что, возможно, да. Но я бы не стал доверять. Может, она его узнает, а нам скажет, что это не он.

– То есть, по-твоему, лучше оставить ее в покое?

– Думаю, да.

После часа дня вернулся Галло.

– Пресвятая Богородица, ну и утречко, синьор комиссар! Сперва прокурор Томмазео уперся, что хочет сам добраться на своем авто, и тут в самом начале тропы застревает в яме, так что пришлось вытаскивать машину тросами. Скорая тоже не смогла проехать, и они тащили труп на себе до самой винной лавки…

– Паскуано был?

– Конечно.

– Что сказал?

– Что девушку убили не там.

Это было понятно и без доктора Паскуано.

17

Комиссар попросил подвезти его до Маринеллы. Отключил телефон и лег спать. Проснулся через час, долго стоял под душем, потом сел на веранде.

Как и накануне вечером, разложил перед собой письма убийцы и записку Артуро.

Слова, слова, слова – как в той старой песне, что исполняла Мина.

Что нового могут сказать слова помимо сказанного? Ведь именно благодаря тому, что он смог правильно их истолковать, ему удалось сразу понять, где находится тело Нинетты. Но он смутно ощущал, что эти слова могут открыть ему еще много всего. Надо лишь запастись терпением, читать и перечитывать, переставляя слоги, вглядываясь в точки и запятые…

Может быть, лучше было бы обратиться за помощью к Артуро?

Вот уж кто изучает слова – философия вся состоит из слов. Он-то понимает смысл, значение, важность, содержание каждого слова. Да, так и стоит поступить. Он встал, зашел в дом, подошел к телефону, собрался было снять трубку и застыл на месте.

Артуро.

Его на секунду ослепила внезапная вспышка озарения. С затылка потекла под рубашку ледяная струйка, и комиссар передернулся. Да, его прошиб холодный пот.

Артуро.

Он выскочил на веранду, схватил последнее письмо и записку Артуро и положил рядом. Ему тут же бросилось в глаза четкое различие.

Безумный убийца – соперником звать его расхотелось, все теперь совершенно изменилось – написал:

А Артуро в записке передал смысл второй строки своими словами, и вышло «сделать награду единственной и неповторимой…».

Эта жуткая, долгая, кропотливая работа, проделанная с телом несчастной Нинетты, – ведь слова Артуро описывали ее точнее, чем слова убийцы!

Слова «единственный и неповторимый» – гораздо точнее подходили к случаю, чем «ценный и прекрасный», общие слова, которые могли относиться к любому предмету, который был бы сделан наградой. Слова же, использованные Артуро, настолько к месту, что им трудно подобрать замену.

Как Артуро смог предвидеть уникальность и неповторимость этого преступления?

Объяснение могло быть лишь одно: он знал, что убийца собирается сделать с телом бедняжки Нинетты. А единственный, кто мог это знать, и был убийцей.

Или его сообщником.

Нет, неверно. Никаких сообщников. Разве не сам Артуро сказал ему, что «охота за сокровищем» не совсем игра, а скорее дуэль, смертельный поединок? Вот почему он оговорился.

И что еще важнее: почему в записке, вместо того чтобы рассуждать о слезах и счастье, он ничего не говорит о самом непонятном двустишии, так встревожившем комиссара, когда он прочел его, сидя на валуне?

Оговорка и намеренный пропуск. Чтобы не слишком привлекать внимание к главному пункту своего плана: превращению человеческого тела в резиновую куклу.

Оговорка и пропуск, которые невозможно не заметить.

Он так взмок, что пришлось снова принимать душ. Пока вода смывала пот, освежая тело, он перебирал в памяти все свои встречи с Артуро, стараясь припомнить слово в слово все, что они друг другу сказали.

При первой встрече тот заявил, что хотел с ним познакомиться, чтобы понять, как работает мозг Монтальбано, когда он ведет расследование.

Может, Артуро, бросив комиссару вызов своей «охотой за сокровищем», на самом деле хотел поручить ему новое расследование? Вынуждая его следовать заранее намеченным путем, зная, чем все закончится, и будучи в курсе всех деталей, он мог легко наблюдать за работой мозга комиссара. А для большей надежности хладнокровно познакомился с ним и взял на себя роль консультанта.

Настоящий криминальный ум, какие Монтальбано раньше не попадались. И очень опасный. Планирует все свои действия до мельчайших деталей, а затем осуществляет без единого промаха. Ему был нужен джип, чтобы привезти тело девушки в домик и не застрять на этой чертовой тропе, – и он угнал нужную машину еще до того, как жертва оказалась у него в руках. А насколько ловким, хладнокровным и детально просчитанным было похищение Нинетты средь бела дня на глазах стольких людей!

Во время второй встречи нестыковок (или наоборот, это как посмотреть) было как минимум две.

Во-первых, когда комиссар спросил, как Артуро нашел Виа дей Милле, тот ответил, что ему дали дорожную карту в муниципалитете. А это было полной неправдой: в муниципалитете не было дорожных карт.

Во-вторых, когда комиссар спросил, все ли фотографии висят в сарае, он ответил утвердительно. А ведь Монтальбано не только сорвал одну из них, но еще несколько при этом осыпались на пол. Значит, Артуро не входил в сарай вопреки своим словам, потому что и так отлично знал, что стены облеплены фотографиями. Сам ведь и лепил!

А как он настаивал, чтобы Монтальбано поехал в домик у озера! Что он говорил? Ах да, что внутри может оказаться нечто такое, что впоследствии может оказаться полезным.

К тому же Артуро допустил еще один промах: не спросил комиссара, как тот получил письмо, где говорилось о домике. То самое, что было доставлено вместе с головой барашка. Почему это было ему неинтересно?

Вода в душе внезапно кончилась. К счастью, на теле комиссара уже не было ни капли мыла. Одеваясь в чистое, он подумал, что, по сути, все его рассуждения – лишь досужие домыслы и, возможно, выеденного яйца не стоят. То есть логика в них есть, но есть и общий недостаток: опора на тонкую непрочную паутину слов.

Истолкование высказанных и невысказанных слов подобно натянутой до предела резинке, готовой в любой момент лопнуть.

Если подумать, можно истолковать те же слова совершенно противоположным образом и прийти к выводу, что Артуро – не автор «охоты за сокровищем», а значит, и не убийца.

Нет, слов на этот раз недостаточно. Он представил себе диалог с прокурором Томмазео.

– И на чем же основано ваше определение вины?

– На одной оговорке и двух упущениях.

И тот наверняка вызовет санитаров из психушки.

Нужны доказательства, а у него нет даже намека на них. На комиссара накатило уныние. Может, лучше все бросить? Тем более какой теперь в этом смысл?

Нинетта мертва, спасти ее не удалось. Он поговорит с Семинарой, расскажет о своих подозрениях, и пусть тот решает.

Нет, он не может так просто сдаться. Разве Артуро не убедил его, что речь идет о дуэли? Так пусть это и будет дуэль. До последней капли крови.

И потом, нельзя допустить, чтобы этот безумный убийца разгуливал на свободе.

Но что можно сделать?

Ему пришла на ум фраза, сказанная Рамсфельдом, американским министром из правительства Буша, который, когда начальник группы инспекторов, направленных в Ирак для поиска оружия массового уничтожения, доложил ему, что они ни хрена не нашли, ответил: «Отсутствие доказательств не является доказательством отсутствия»[16]. Гениально.

И комиссар принял твердое решение продолжать игру. Но не игру, затеянную Артуро, «охоту за сокровищем», а ту, где правила будет устанавливать он, ту, что зовется «игрой в правду». И он был уверен, что выйдет победителем.

Взглянул на часы. Четыре. Побежал в гостиную и набрал Ингрид, моля Господа Бога, или кто там за него, чтобы звонок застал ее дома.

– Алло, кто говорит?

Комиссара чуть удар не хватил. С чего это ему вдруг ответили на чистейшем итальянском?

– Это Монтальбано. Я бы хотел поговорить с синьорой Ингрид.

– Сейчас передам трубку.

Негромкие голоса, приближающийся стук каблучков.

– Привет, Сальво, как ты?

– Я хорошо. У тебя дворецкий-итальянец?

– Дворецкий? Нет, это мой муж!

Комиссар оторопел.

– Прости, я совершенно не…

– Ладно уж! Что тебе нужно?

– Ну, я надеялся, что сегодня вечером ты можешь…

– Он через полчаса отбывает в Рим. Рассказывай!

– Я могу говорить?

– Да что на тебя нашло?

– Слушай, ты сказала, что Артуро в тебя влюблен, так?

Раскатистый смех.

– Да. Не влюблен, он от меня без ума.

«Не только от тебя, он вообще полный псих», – чуть не выпалил комиссар. Но вместо этого спросил:

– Можешь ему позвонить и пригласить поужинать?

Ингрид на мгновение замолчала. Потом, видимо, поняла намерения Монтальбано, но не стала спрашивать объяснений – она была тот еще крепкий орешек, – а спросила лишь:

– А если он сегодня не сможет?

– Завтра на обед.

– В общем, чем раньше, тем лучше?

– Да.

– И сколько времени мне его отвлекать?

– Двух часов мне хватит.

– Сейчас позвоню, постараюсь уговорить на сегодня. Где я тебя найду, чтобы дать знать?

– Еще минут десять я буду в Маринелле.

Повесил трубку и позвонил в комиссариат. Едва заслышав его голос, Катарелла затянул свою запутанную речевку:

– Ай, синьор комиссар, синьор комиссар! Туточки такое дело, спрашивал вас синьор Семинарио, калека ваш из Монтелузы, каковой настоятельно сыскать вас хотел, поскольку ему от вас что-то нужно…

– Неважно. Переключи на Фацио.

– Сиюмоментно, синьор комиссар.

Глубоко сожалею, «калека» Семинара, сейчас немного не до вас.

– Слушаю, комиссар.

– Фацио, я сделаю тебе один подарок, можешь в нем ковыряться сколько твоей душе угодно. Мне нужны персональные данные одного молодого человека лет двадцати по имени Артуро Пеннизи. Еще я хочу знать, где он живет в Вигате, и все прочее, что может оказаться полезным.

– Полезным для чего, комиссар?

Монтальбано прикинулся глухим.

– Вернусь в контору часам к шести.

Только положил трубку – телефон снова зазвонил.

Это была Ингрид.

– Договорилась на сегодня. Но сразу предупрежу: в постель я с ним ложиться не собираюсь.

– Я и не просил!

– Так что в твоем распоряжении два часа, пока мы будем в ресторане. Продолжения не будет.

– Ладно-ладно. Во сколько вы встречаетесь?

– В восемь тридцать, у моего дома.

– А можешь ответить на один вопрос?

– Спрашивай.

– Почему ты бы не стала с ним спать?

– Не знаю… просто такое ощущение… он, конечно, симпатичный, жутко умный, вежливый, но… как это сказать… я боюсь, что у него порывы… не знаю… думаю, он подавляет садистские наклонности, вот.

Подавляет, ага! Еще одно подтверждение: всегда доверяй женской интуиции.

– И последнее. Когда Артуро сообщит в домофон, что пришел, позвони мне в Маринеллу.

– Ладно.

– Доктор Паскуано у себя?

– Да, я ему сообщу.

Поговорив с доктором по телефону, сторож сказал:

– Он в кабинете.

Пройдя знакомым длинным коридором, комиссар постучался.

– Войдите.

Паскуано стоял у окна, сложив руки за спиной, и любовался пейзажем. На этот раз комиссара не осыпали градом язвительных подколок, как обычно. Доктор сказал, не оборачиваясь:

– Я только что закончил со вскрытием этой несчастной девушки. Вы здесь по этому делу, да?

– Да.

Вопреки обыкновению, доктор выглядел усталым и погрустневшим.

Повернулся, сел за свой стол и жестом пригласил Монтальбано тоже сесть.

– Вы ведь не ведете это расследование.

– Нет.

– Продолжаете негласно? Мне вы можете сказать.

– Да.

– Никаких зацепок или есть какие-то соображения?

– Есть.

– Хорошо. Я бы хотел, чтобы вы его поймали. Хотел бы, чтобы он оказался живым тут, на моем столе. За столько лет работы никогда не доводилось видеть такого ужаса… Случай редкий, единственный…

– …и неповторимый, – сказал Монтальбано.

– Он сделал так, чтобы труп походил на куклу, которую вы по ошибке приняли за тело. И знаете, ему ведь пришлось изрядно потрудиться.

– Да. А кукла из мусорного бака, которую и вы видели, в свою очередь была вроде как пробным вариантом, сработанным по образцу той, что я нашел в постели старого психа.

Доктор Паскуано о чем-то задумался, все более мрачнея, потом сказал:

– Я понял.

– Что?

– Почему он убил ее ядом.

– Он ее отравил?!

– Да. Я понял. Он не мог убить ее при помощи оружия: пистолетный выстрел или удар ножом оставили бы на теле заметные следы. А на его модели их не было, так что единственным выходом был яд. Соображает, сукин сын. И отравил он ее сразу же после похищения.

– Так, значит, он ее не насиловал.

Паскуано скривился.

– Шутите? Многократно и везде, но…

Впервые Монтальбано видел доктора в таком смятении чувств.

– Но?..

– Post mortem[17], вы понимаете, о чем я? Ему нужна была не живая женщина, а надувная кукла.

Монтальбано думал, что давно оброс крепкой броней, но на этот раз ему потребовалось несколько минут, чтобы одолеть головокружение и тошноту.

– Меня уже вырвало, – глядя на него, сказал Паскуано. – Если подступит, туалет за соседней дверью, не стесняйтесь.

– Он использовал хирургические инструменты, чтобы?..

– Ну что вы! Все из домашнего обихода! Глаз вынул ложкой, проколы нанес шилом, волосы снял бритвой… Потом аккуратно слил кровь, нанес тональный крем на тело, накра…

– А как он воспроизвел сдутую грудь?

– Как сумел: что-то вроде липосакции домашними средствами, но ему это удалось лишь отчасти.

Доктор уставился в окно.

– И знаете что? Она была девственницей. А этот урод…

Никогда комиссар не слышал, чтобы из уст Паскуано вылетало подобное слово.

Никогда доктор не выражал личного мнения по отношению к препарируемым трупам или убийцам.

– …видимо, он почти импотент, и у него не выходило, и он проделал себе путь ручкой швабры или чем-то вроде того.

Доктор снова обернулся к комиссару.

– Поймайте его. А не то, если все сойдет с рук, ему придет в голову еще какая-нибудь гениальная задумка. Похлеще той, что он уже воплотил.

– Поймаю, – спокойно ответил Монтальбано.

Он неплохо держался у Паскуано, но, едва завидев бар, притормозил, вылез из авто и дернул коньяку. Надо было снять напряжение. Потом двинул в контору.

– Ай, синьор комиссар, синьор комиссар!

– Что случилось?

– Ваш калека Семинарио аж три раза звонил! Говорит, надобно ему с вами переговорить, наисрочнейше!

– Скажи, что не можешь меня найти.

– А вдруг он тут же доложит про это господам начальникам?

– Не доложит, не бойся. Фацио здесь?

– Только что воротился.

– Пусть зайдет.

Он хотел как можно раньше слинять из конторы – боялся, что его в последний момент втянут в какое-нибудь дело и он не сможет освободиться к полдевятого.

Явился Фацио.

– Собрал?

– Все, да.

– Садись, рассказывай.

Фацио ликовал: наконец-то, после стольких лет ожидания, минута реванша. Уселся поудобнее, поправил брюки, сунул руку в карман, достал сложенный вдвое листок, уставился на него, будто впервые видит, развернул, разгладил. Все как в замедленном кино. Потом взглянул на Монтальбано – тот отмалчивался, – торжествующе ухмыльнулся и принялся за чтение:

– Пеннизи Артуро, сын Пеннизи Карло и Алессандры Каваццоне, родился в Монтелузе 12 сентября 1988 года, холост, зарегистрирован в Монтелузе на Виа Джоэни, 129, но проживает в Вигате, Виа Биксио, 21, в доме, принадлежащем деду по матери, Каваццоне Джироламо; студент университета Палермо, факультет…

– Постой-ка. Виа Биксио вроде как идет параллельно Виа дей Милле?

– Точно так. Но верхним концом, тем, что идет к кладбищу, она упирается прямо в Виа дей Милле.

Дикий зверь всегда рыщет в знакомых местах.

– Теперь сложи листок и убери в карман. По-моему, ты уже достаточно выговорился.

Фацио подчинился – интерес комиссара с лихвой окупил его старания.

18

– Как, ты сказал, зовут деда?

– Каваццоне Джироламо.

Где же он слышал это имя?

И вдруг озарение. Джироламо Каваццоне!

Восьмидесятилетний помятый старик, племянник Грегорио Пальмизано, тот, что приходил к нему узнать, нельзя ли, раз обоих Пальмизано признали сумасшедшими, объявить их официально умершими, чтобы он загреб себе наследство!

Вот и недостающее звено, связующая нить, отметающая все сомнения. Круг полностью и нерушимо замкнулся.

Артуро, конечно, нашел надувную куклу на чердаке у деда; наверняка Джироламо и Грегорио, когда еще общались, купили себе две одинаковые.

Так Артуро получил возможность сперва поэкспериментировать с куклой, которую потом выкинул в мусорный бак. Иначе было не объяснить, где он ее раздобыл.

Комиссар, улыбаясь, поднялся со стула, обошел вокруг письменного стола, остановился перед остолбеневшим Фацио.

– Встань.

Фацио подчинился, и Монтальбано заключил его в объятия.

– Спасибо за все. Можешь идти.

Тот все стоял на месте, буравя начальника взглядом.

– Что у вас на уме, комиссар?

– Ничего, а что?

– Тогда зачем вы велели узнать про этого человека?

– Так, пустяки, есть одна мыслишка. Сегодня вечером мне надо кое-что проверить. Если будет что-то конкретное, сразу тебе расскажу. Хорошо?

Фацио, весь в сомнениях, вышел из кабинета.

Есть или не есть? Вот в чем вопрос.

Не есть – значит, возможно, поститься до завтрашнего обеда. Или поесть прямо сейчас – сильно раньше времени и второпях.

Решил не есть. Остался сидеть на веранде, непрерывно дымя и стараясь не думать о том, что ему предстоит. В итоге пришел к выводу, что лучше не готовить никакого плана действий, а сориентироваться на месте – в зависимости от того, как все будет складываться.

В восемь двадцать восемь раздался звонок.

– Говорила с ним через домофон, – сказала Ингрид. – Он внизу.

– Отлично.

– Не забудь, у тебя два часа. Ни минутой больше.

Прежде чем завести мотор, убедился, что в машине есть мощный фонарь. Потом достал из бардачка пистолет и положил в карман. Связка отмычек и ключей, подарок отошедшего от дел приятеля-домушника, лежала на соседнем сиденье. Поехали.

«Игра в правду» началась.

Он с легкостью нашел Виа Нино Биксио. Когда прибыл к небольшому двухэтажному особнячку под номером 21, было без пяти девять. Вокруг дома был разбит небольшой сад, спереди шла железная ограда. Комиссар объехал на машине вокруг дома. Сзади было два входа: небольшая деревянная дверь, возможно, черный ход, и рольставни, открывавшиеся с пульта. Несомненно, гараж, из которого можно попасть сразу в дом.

Так что Артуро не пришлось вытаскивать Нинетту из машины, чтобы занести в дом. Он спокойно въехал в гараж на джипе, а потом сделал все, что собирался, без посторонних глаз.

Для надежности комиссар сделал еще один круг. Заметил на фасаде, вровень с землей, четыре зарешеченных окна. Скорее всего, погреб во всю площадь здания.

Ему не хотелось входить в дом через главный вход – на Виа Биксио было оживленно. Лучше воспользоваться задней дверью – она выходила на тихую улочку, Виа Тукори.

Припарковался, вылез из машины, закурил сигарету и зашагал к дому походкой праздношатающегося. Притормозил на мгновение у двери, бросил взгляд на замок. Обычный, из тех, что открывают длинным ключом.

Отмычка с ним в момент справится.

Выждал паузу между проезжающими авто, удостоверился, что никто не пялится из дома напротив, достал связку ключей, с третьей попытки нашел нужный, отпер, зашел, прикрыл за собой дверь, включил фонарь.

Ему хватило трех минут, чтобы понять свою ошибку. Комиссар попал в помещение, прежде служившее складом, а теперь приспособленное под хранение ненужного хлама – безногих стульев, изъеденных древоточцем шкафов, старинных сундуков… И, что самое обидное, отсюда не было прохода в жилые помещения.

Монтальбано крепко выругался для поднятия духа, выключил фонарь, открыл дверь, вышел, запер. Ничего не поделаешь, придется проникать через ограду и главный вход. Снова обогнул дом и оказался на Виа Биксио.

Взглянул на часы. Девять двадцать. Ошибка с дверью отняла кучу времени, теперь его оставалось в обрез.

Но проезжавших машин было еще слишком много. Зато улица была достаточно широка – дома напротив не представляли опасности.

Решил для надежности подождать еще минут десять: к полдесятого поток авто должен схлынуть.

Спустя десять минут решетка открылась.

Затем он застрял с главной дверью. И как на грех, у соседнего дома остановилась машина, осветив его фарами.

Потом она уехала, и через минуту дверь поддалась.

Светя себе фонариком, комиссар вошел в дом и двинулся вперед.

На первом этаже была столовая, кухня с дверью, ведущей в погреб, туалет и гостиная. Везде идеальный порядок.

Прямо напротив двери – парадная лестница на верхний этаж. Монтальбано поднялся по ней. Просторная спальня, красивая ванная, кабинет, еще одна комната, запертая на ключ.

Однако замок был не из тех, что врезают обычно в двери комнат: мудреный, фирменный и явно установлен недавно. Верный знак, что в комнате находится нечто важное.

Чтобы его открыть, пришлось провозиться минут десять, но, едва зайдя, он сразу понял: время потрачено не впустую. Еще одна спальня с двуспальной кроватью, на которой лежал матрас, прикрытый куском целлофана, изодранным и заляпанным. Кровью.

Тумбочка с пустым стаканом.

Окно изнутри заложено, стена и дверь обшиты двадцатисантиметровыми пластинами пенопласта, для звукоизоляции. Спертый воздух, невыносимая вонь – пот, сперма, моча, кровь. В углу – метла.

Верх черенка потемнел. Монтальбано подошел и присмотрелся. Запекшаяся кровь. Паскуано угадал.

Его зазнобило, и подступила тошнота, но комиссар сдержался.

На полу – обрывки и целая бобина коричневого почтового скотча.

Ясно, что Артуро, похитив Нинетту, сразу привез ее сюда и здесь убил, заставив выпить яд.

Но разделывал он ее не здесь – слишком мало крови на целлофане. Нет, на эту кровать он переложил тело девушки, чтобы использовать как надувную куклу. Окровавленный черенок – тому доказательство.

Вышел из комнаты, в ванной сполоснул лицо, но полотенце не тронул – побрезговал.

Его всего трясло мелкой дрожью.

Зашел в кабинет, набитый книгами. На столе – компьютер, «Полароид» и картонная коробка. Открыл. Десятки фотографий.

На первых – Нинетта, еще одетая, лежащая пластом на кровати, рот, запястья и лодыжки заклеены скотчем. Потом шли фото после «превращения» трупа в резиновую куклу, с раздвинутыми ногами, потом – со спины. На остальных были запечатлены разные стадии процесса.

Монтальбано сунул фото в карман. Более чем достаточно, чтобы прижать Артуро. Можно уходить.

Глянул на часы. Десять двадцать пять. Прикинул: ужин кончится ровно в десять тридцать, Артуро потребуется не меньше четверти часа, чтобы добраться до дома.

Спустился по лестнице, прошел на кухню, открыл дверь. В погреб вели пять широких ступеней.

Большое помещение; четыре пустых бочонка, пыльные полки, вмурованные в стены, видимо, для бутылок с вином. Дверь. Открыл.

Тут все выглядело иначе. Посреди комнаты – настоящий операционный стол, измазанный кровью, рядом – столик на колесах, на нем ложка, шило, несколько бобин пластыря, две большие бобины почтового скотча, бритва, стакан воды с чем-то окровавленным внутри – видимо, глазом Нинетты. В углу лежали женская одежда и пара туфель.

В другом углу – пластиковое помойное ведро, полное крови, которую Артуро слил из трупа Нинетты перед «работой».

Рядом с операционным столом – тумбочка с телевизором и видеомагнитофоном.

Комиссар каким-то чудом сумел его включить. На экране появились кадры с надувной куклой Грегорио Пальмизано – те, что передавали по «Телевигате». Запись нужна была Артуро, чтобы сверяться – сперва во время пробы с дедушкиной куклой, а потом при работе с трупом Нинетты. Там была еще одна дверь, Монтальбано открыл ее. Третья комната – меньше двух других. Окно тоже заложено изнутри. На двух столиках – не меньше четырех компьютеров и другая оргтехника, назначения которой комиссар не знал. Наверняка та самая, при помощи которой Артуро достал и напечатал фотографии, которыми увешал сарай.

Больше смотреть было не на что.

Он повернулся, чтобы выйти, и свет его фонарика выхватил Артуро, стоявшего у двери с пистолетом в руке.

Монтальбано замер, не в силах шелохнуться. Понял, что он в ловушке и не может оказать сопротивление, – тот выпустит в него всю обойму, а снаружи никто ничего не услышит.

Но сильнее направленного на него дула пистолета комиссара поразил вид Артуро. Он не выглядел напуганным, потрясенным или встревоженным.

Самое большее – пожалуй, он был слегка раздражен.

Артуро зажег свет и сказал:

– Садитесь.

Монтальбано сел на первый попавшийся стул. Артуро – на другой.

– Как поживаете? – спросил хозяин дома.

– Неплохо, – ответил комиссар.

И впрямь опасный псих. Сейчас что, чаю предложит?

– Это вы велели Ингрид пригласить меня на ужин?

– Да.

Смысла врать больше не было.

– Я очень умен, знаете ли. Почти сразу вас раскусил и избавился от нее.

Монтальбано встревожился.

– В каком смысле избавился?

Гарри Поттер усмехнулся с видом бывалого игрока. Монтальбано похолодел. Он что, правда считает убийство Нинетты и надругательство над ее телом игрой? Забавой? Детской шалостью? Неужели его смертельно опасная форма безумия – всего лишь одно из проявлений неосознанной детской жестокости? Вроде того, когда отрывают хвосты ящерицам?

– Не беспокойся, – ответил Артуро, переходя на «ты». – Она у себя дома, цела и невредима. Пока мы ехали в машине, она дважды пыталась позвонить с мобильного, но никто не ответил. Наверно, хотела тебя предупредить.

– И чем мы займемся? – спросил Монтальбано.

– Дай подумать. Сперва поболтаем, не против?

– Не против.

– Как ты понял, что я – твой соперник по «охоте за сокровищем»?

– Прокрутил в памяти все, что ты говорил и писал. Ты совершил одну оговорку и умолчал о двух вещах. Три промашки. Перебор.

Услышав это, Артуро изменился в лице. Рот скривился гримасой, глаза потемнели, на лбу пролегла складка. Он вскочил и затопал ногой.

– Нет! Нет! Я не делаю промашек! Ты не такой умный, как я! Разве что немного хитрее, и все! Получай!

И вмазал комиссару по лицу пистолетом, наотмашь.

Из носа Монтальбано полилась кровь.

– Можно мне взять платок?

– Нет!

Тогда Монтальбано запрокинул голову, надеясь, что кровь быстро остановится. Он убедился, что убийство Нинетты окончательно снесло и без того дырявую крышу Артуро.

Прежде ему удавалось скрывать свое безумие, а теперь оно было заметно в каждом жесте. Спустя некоторое время Монтальбано снова смог заговорить.

– Можно задать тебе вопрос?

– Не хочу с тобой говорить.

Надулся как ребенок.

– Всего один.

– Ладно, задавай.

– Ты похитил Нинетту, потому что знал ее раньше или потому, что она похожа на ту девушку из дома свиданий?

– Я хотел ту, из дома свиданий. Но не смог найти. Тогда я угнал джип и поехал искать похожую. Обгоняя автобус, увидел девушку, сперва решил, что это она и есть. Она сошла на остановке, я ее окликнул, а когда она подошла, понял, что это не та, что я искал, но сходство поразительное. И я решил взять ее.

– Можно задать тебе еще два вопроса?

– А потом – все?

– Потом – все.

– Поклянись.

– Клянусь. Где ты нашел надувную куклу?

– Здесь, на чердаке. Среди вещей деда.

В яблочко!

– А как раздобыл барашка?

– Я отлично справился!

– Не сомневаюсь.

– Поехал на машине в сторону Галлотты, там пасется стадо без пастуха, взял барашка, зарезал, сунул в багажник, привез сюда, отрезал голову и положил в коробку из-под печенья, которую взял на чердаке. А теперь довольно расспросов.

– Что ты намерен делать?

Тот задумчиво смотрел на комиссара, постукивая по губам дулом пистолета. Потом решился.

– Пойдем, шагай передо мной.

Пистолет не достать, тот успеет выстрелить первым.

Комиссар поднялся и перешел в другую комнату, как указал Артуро.

– Вставай перед столом.

Предпоследнее, что он услышал. А последнее – удар рукояткой пистолета по голове, который его вырубил.

Открыл глаза. Затылок нестерпимо болел. Он лежал пластом на операционном столе; рот, запястья и лодыжки замотаны скотчем.

На комиссаре остались одни трусы, одежда свалена в кучу поверх одежды Нинетты. Он понял, что единственная возможность выжить – тянуть время, продолжая разговаривать. Но как говорить с залепленным ртом? Все, это конец. Представил себя со стороны – как есть, в трусах, носках и ботинках, на операционном столе – и невольно рассмеялся.

Он смеялся, потому что мозг отказывался верить в серьезность происходящего. Такое скорее увидишь в ужастике, в воображении, но в жизни!..

И тут услышал, как ключ поворачивается в замке. Дверь открылась.

Вернулся Артуро с электропилой, молотком и стамеской. Что за хрень у него в башке? Решил поиграть в юного хирурга?

Тот тем временем достал из кармана железную коробочку для шприцев, поставил на стол рядом с пистолетом.

– Сейчас объясню. Я хочу как следует изучить твой мозг. Но мне надо его увидеть. Для этого я вскрою тебе череп. Но сперва я тебя усыплю.

Разом взмокший Монтальбано попытался сдержать приступ паники. Замычал.

– Хочешь что-то сказать?

Комиссар отчаянно кивнул.

Артуро грубо сорвал с лица скотч:

– Говори.

– Я хотел предложить тебе еще одну игру. Она отличная. Тебе придется напрячь весь свой ум.

На мгновение глаза Артуро радостно заблестели.

– Правда?!

– Вот увидишь.

Но взгляд его тут же потух.

– Я тебе не верю. К тому же мне не нужна еще одна игра, я всегда тебя одолею.

И снова залепил ему рот.

Оставалось лишь надеяться, что снотворное подействует.

Артуро взял в руки коробочку, открыл, вынул шприц, другой рукой достал из кармана ампулу, наполнил шприц и проверил на просвет, нет ли пузырьков воздуха.

Монтальбано закрыл глаза.

Ему показалось, что он мгновенно провалился в сон и во сне слышит невозмутимый голос Фацио:

– Стой где стоишь, засранец. Шевельнешься – прикончу.

Приоткрыл глаза. Это была явь!

Фацио держал на мушке оцепеневшего Артуро, вслед за Фацио ворвались Галло и Галлуццо, в десять секунд скрутили парня, уложили на пол и надели наручники.

– За что, за что?! – ныл Артуро. – Мы просто играли…

Сам не зная почему, Монтальбано вдруг ощутил бесконечную жалость, и у него защемило сердце.

Фацио подошел, осторожно снял скотч с его рта. Первым делом комиссар спросил:

– Кто тебе сообщил?

– Синьора Ингрид. Рассказала, что вы попросили ее выманить Артуро из дому. Она опасалась, что тот вернется слишком рано. Тогда я позвонил Галло и Галлуццо и прямиком сюда. Вы ведь и сами сказали, что собираетесь кое-что проверить.

– Сейчас же позвони Семинаре. А потом передай мне мобильный, хочу успокоить Ингрид.

Он добрался в Маринеллу к трем утра. Проголодался зверски – слона был готов заглотить. В духовке ждал противень с макаронной запеканкой. И восемь шариков «аранчини»[18], размером побольше апельсина.

Пока мылся в душе, горланил арии. Неважно, что медведь на ухо наступил.

Когда поел, сразу рванул к телефону, звонить Ливии, хотя еще только светало, – ему надо было поскорее сообщить, что днем он прилетит к ней, в Боккадассе.

Примечание

Все написанное в этом романе – имена и фамилии, ситуации и события – является плодом моего воображения. Если кто-то узнает себя в одном из моих персонажей, значит, его фантазия намного богаче моей.

А.К.