Лекарство для империи. История Российского государства. Царь-освободитель и царь-миротворец

Александр Николаевич Романов

Будущий царь-освободитель, племянник императора Александра I, родился 17 апреля 1818 года. При том, что его отец Николай тогда еще не был наследником и пока даже не помышлял о том, что когда-нибудь взойдет на престол, у новорожденного были все шансы в будущем стать монархом. Ни от государя, ни от цесаревича Константина сыновей ждать не приходилось. Жена первого по понятиям той эпохи уже выходила из детородного возраста, второй же с официальной супругой давно расстался и готовился к морганатическому браку.

Поэтому знаменитейший поэт эпохи Василий Жуковский приветствовал появление августейшего младенца звучными строфами, полными не придворной льстивости, а искренней надежды:

Предсказание оказалось пророческим, и немалая заслуга в том принадлежит автору этих прочувствованных строк.

Дело в том, что солдафон и ретроград Николай, взойдя на престол, сделал весьма нетривиальный выбор главного воспитателя для своего старшего сына – пригласил на эту ответственнейшую должность Жуковского, по своим взглядам либерала и гуманиста, что недвусмысленно заявлено в последней строке.

Александр II в юности. Ф. Крюгер

Василий Андреевич составил обстоятельный документ «План учения», согласно которому воспитание наследника предполагалось разделить на три ступени: «нравственный компас», «начало путешествия» и «учение применительное». Первый этап, длящийся до тринадцатилетнего возраста, должен был развить в мальчике добродетели; второй (до восемнадцати лет) – снабдить всесторонними знаниями; третий – научить, как применять эти знания на практике.

В письме к матери маленького Александра наставник излагал идею, которая вряд ли нашла бы поддержку у Николая: «…Страсть к военному ремеслу стеснит его душу; он привыкнет видеть в народе только полк, в Отечестве – казарму». Даже удивительно, что после такого посыла Жуковскому доверили воспитание будущего повелителя военной империи.

Впрочем, Романовы еще с середины восемнадцатого столетия весьма тщательно и разумно готовили наследников престола к предназначенной им высокой миссии, и Александра Николаевича учили очень хорошо.

Историю и словесность ему преподавал сам Жуковский, правоведение – Сперанский. Кроме традиционных французского и немецкого подросток должен был выучить еще и английский, язык главного соперника России, а также польский – как будущий монарх Царства Польского.

Разумеется, через некоторое время император забеспокоился, что воспитание наследника чересчур травоядно, и решительно вмешался в педагогический процесс. «Я заметил, что Александр показывает вообще мало усердия к военным наукам, – сказал отец. – Я буду непреклонен, если замечу в нем нерадивость по этим предметам; он должен быть военный в душе».

Главным воспитателем был назначен генерал П. Ушаков, который успешно выполнил поставленную перед ним задачу привить мальчику любовь к армии. Николай мог быть доволен сыном: тот полюбил «фрунт», мундиры и маневры не меньше, а то и больше, чем мирные науки. В награду («за отличие по службе») царь произвел восемнадцатилетнего юношу в генералы.

Таким образом, в будущем государе неорганично, но весьма удачно для будущего российского самодержца сочетались две очень разные склонности – к «добру» и к «мечу». Обе они Александру пригодятся.

Образование наследника завершилось двумя большими ознакомительными путешествиями.

В 1837 году, сопровождаемый Жуковским, Александр совершил семимесячную поездку по России, добравшись на востоке до Тобольска, а на юге до Крыма. Он посетил почти тридцать губерний (всего их в империи насчитывалось пятьдесят пять).

Гуманистическое воспитание проявилось в том, что цесаревич не отказывался встречаться с политическими ссыльными.

В Вятке он увиделся с Александром Герценом, арестованным и сосланным за участие в университетском кружке. Вот впечатление этого зоркого и умного наблюдателя от беседы с девятнадцатилетним великим князем: «Вид наследника не выражал той узкой строгости, той холодной, беспощадной жестокости, как вид его отца; черты его скорее показывали добродушие и вялость. Ему было около двадцати лет, но он уже начинал толстеть. Несколько слов, которые он сказал мне, были ласковы, без хриплого, отрывистого тона Константина Павловича, без отцовской привычки испугать слушающего до обморока».

Вообще-то можно было написать и что-нибудь более доброе. Именно по ходатайству цесаревича участь Герцена, а также некоторых декабристов была смягчена. Получив от отца известие об этой «милости к несчастным», юный Александр кинулся в объятья Жуковскому. Тот потом называл эту минуту «одною из счастливейших в жизни» – и неудивительно. В этот момент Василий Андреевич должен был понять, что его старания о «нравственном компасе» были не напрасны.

После поездки по родной стране Александр Николаевич должен был посмотреть и на Европу, которую объехал почти всю, не добравшись только до отдаленной Испании, да с политической многозначительностью исключив из маршрута Францию – такова была воля отца, не благоволившего «июльской монархии» Луи-Филиппа.

Свое военное образование наследник завершил уже в зрелом 32-летнем возрасте, когда наведался в самый проблемный регион империи, на Кавказ. Ему хотелось побывать под пулями. Его высочество пощекотал себе нервы – издали понаблюдал за стычкой с горцами. Кавказский наместник Воронцов доложил государю, что «обожаемому нашему наследнику удалось присутствовать хотя в небольшом, но настоящем военном деле». После этого грудь великого князя украсилась орденом святого Георгия, чем Александр потом всю жизнь очень гордился.

По достижении совершеннолетия наследник был введен в Государственный совет, а затем состоял членом множества излюбленных Николаем «комитетов» – от финансового до синодального. Это и было предложенное Жуковским «применительное учение», приобщение к государственным заботам.

Со временем император стал доверять Александру все более важные дела – вплоть до того, что во время отлучек оставлял в столице «временно исполняющим обязанности». И все же, пока властный Николай был жив, сын совершенно находился в тени отца, подавленный его волей, мощью характера и силой личности. Царь казался несокрушимым исполином, его внезапная смерть в тяжелейшее для страны время застала всех врасплох – и больше всего наследника. Он не только боялся грозного родителя, но и очень его любил. Потеря отца стала для Александра страшным ударом.

В отличие от Николая, всецело погруженного в государственные дела, Александр Николаевич жил прежде всего интересами частными. Надо сказать, что Николай вообще был последним из плеяды российских самодержцев, стремившихся прежде всего к величию. Для трех последних царей корона была бременем, «тяжелой шапкой Мономаха», а по-настоящему любили они покой и домашность.

Мария Александровна. Ф. Винтерхаль

У Александра II, привязчивого и чувствительного, эта сторона жизни складывалась непросто. Он рано охладел к жене, Марии Гессен-Дармштадтской, на которой женился очень молодым. Со своим «нравственным компасом» на интрижки не разменивался. Долгие годы у него была постоянная связь с Екатериной Долгорукой, родившей ему троих детей. Когда императрица умерла, Александр узаконил отношения с любимой женщиной, вступив с ней в морганатический брак. Для русского царя это был акт, потребовавший изрядного мужества. Почти все августейшее семейство, включая цесаревича, восприняло этот поступок как афронт, и последние годы жизни Александра были сильно омрачены враждебностью со стороны родственников. Больше всего их возмутило, что царь даже не выдержал положенный срок траура и вдовел только один месяц. Но в это время (1880 год) на Александра вели охоту террористы, и он хотел обеспечить матери своих детей прочное будущее. Как показали дальнейшие события, царь поступил правильно. Времени у него оставалось немного.

Екатерина Долгорукая. К. Маковский

В книге, посвященной политической истории, нет смысла углубляться в подробности интимно-романтической биографии императора, но этот поступок дает ключ к пониманию характера Александра. Многие современники пишут о его мягкости, нерешительности, подверженности чужим влияниям – и это, кажется, справедливо. Но когда речь шла о делах, для императора по-настоящему важных, он не отступался и шел до конца. Мы увидим, как это его качество проявилось в вопросе неизмеримо более важном, чем устройство личного счастья, – в осуществлении великой реформы 1861 года.

Описывая личность самого выдающегося реформатора российской дореволюционной истории, испытываешь некоторое разочарование. Личности как таковой почти не просматривается. Вернее сказать, она совсем не кажется яркой.

Александр был обаятелен и производил на всех чрезвычайно приятное впечатление. Он понравился даже злоязыкому маркизу де Кюстину, видевшему цесаревича в Эмсе: «Выражение его взгляда – доброта… Вид его скромен без робости. Он прежде всего производит впечатление человека превосходно воспитанного. Все движения его полны грации. Он прекраснейший образец государя из всех, когда-либо мною виденных».

Таким этот человек, по-видимому, и был: превосходно воспитанным, мягким, «полным грации» – и только. Правовед Б. Чичерин, близко знавший государя (был одним из учителей цесаревича), пишет: «Добрый по природе, он был мягок в личных отношениях; он, не доверяя себе, не доверял и другим; он скрытничал, лукавил, старался уравновешивать различные направления, держа между ними весы, но делал это так, что каждое парализовалось в своих действиях и не чувствовало под собой твердой почвы». Другая свидетельница, фрейлина Тютчева, признаёт, что государь (которого она очень любила) «страдал недостатком широты и кругозора» и к тому же был «мало просвещен». Никто не поминает глубокий ум, дальновидность, энергию, какие-либо таланты императора. Историки упрекают Александра – справедливо – в том, что он метался из крайности в крайность, уступая давлению то «прогрессистов», то «регрессистов», причем влияние последних в значительной степени объяснялось страхом царя перед революционерами – тогдашние «силовики» уже очень хорошо умели использовать этот инструмент в борьбе за политическое влияние.

В целом возникает ощущение порядочного, но абсолютно ординарного человека, волей судьбы оказавшегося в абсолютно неординарном положении. Получается, что о личных качествах этого выдающегося исторического деятеля как-то особенно нечего рассказать. У него, кажется, даже не было твердых политических воззрений. Вступив на престол, он не имел никакой программы, не был ни либералом, ни консерватором, а лишь попеременно попадал под влияние то либеральных, то консервативных соратников.

Случай Александра II может служить убедительным аргументом в споре о роли личности в истории. Нередко великие государственные преобразователи становятся таковыми не столько из-за своих субъективных достоинств, сколько из-за величия ситуации, в которую помещает их жизнь.

Александр II – это отнюдь не Петр, который затеял грандиозную перестройку по своей собственной воле. На Александра Николаевича величие обрушилось само, не спрашивая. И заслуга царя в том, что он оказался на высоте «вызовов времени» (как сказали бы сегодня), а это было очень, очень непросто. «Не одаренный от природы ни сильным умом, ни крепкой волей, не получив даже воспитания, способного дать ему руководящие нити среди тех шатких условий, в которые он был поставлен, он призван был исполнить одну из труднейших задач, какие могут представиться самодержавному правителю», – так оценивает деятельность императора Б. Чичерин.

Александр II в зрелые годы. Фотография

Огромная реформаторская работа, проделанная в шестидесятые и семидесятые годы, была бы невозможна без сильной, деятельной команды. Уступая отцу по части энергии и силы характера, Александр обладал одним важным – пожалуй, даже главным для правителя качеством. Николай желал сиять в одиночестве, поэтому в основном окружал себя исполнителями, угодниками и посредственностями; Александр же не боялся выдвигать людей более умных и ярких, чем он сам – и не мешал им делать дело.

Давайте посмотрим, что это были за люди.

…И его команда

Н. Эйдельман, исследователь александровских реформ, очень точно заметил, что, если общественные перемены по-настоящему востребованы, «срабатывает удивительный закон: преобразования, едва начавшись, находят своих исполнителей». Еще вчера казалось, что в закостеневшем николаевском аппарате совершенно не осталось инициативных, современно мыслящих людей, но стоило начаться «оттепели», и они появились в изобилии.

Первый импульс к обновлению возник внутри самой царской семьи. У наследника не было собственных политических убеждений, но они имелись у его брата Константина Николаевича (1827–1892). Второй сын Николая I был убежденным и последовательным либералом. Даже странно, как это родитель его «упустил». Возможно дело в том, что Константина с раннего возраста определили в морскую службу, и, много времени проводя в плаваниях, он оказался меньше подвержен строгому отцовскому контролю. В девятнадцать лет великий князь уже командовал немаленьким кораблем, а капитанская должность учит принимать самостоятельные решения.

Моряк из царского сына получился неплохой. В 26 лет Константин Николаевич возглавил морское министерство и после смерти отца, когда атмосфера разрядилась, превратил свое ведомство – казалось бы, совсем к такой деятельности не пригодное – в генератор вольнолюбивых идей и кузницу новых кадров. Способных офицеров и чиновников Константин отправлял в заграничные стажировки – не только для усовершенствования флотских знаний, но и для изучения государственного опыта. Многие из этих людей потом плодотворно работали в самых разных областях. Их будут называть «константиновцами». Журнал «Морской вестник», пользуясь тем, что освобожден от цензуры, печатал смелые статьи по любым вопросам, подчас весьма далеким от своей профильной тематики. По ведомству Константина Николаевича охотно служили (или сотрудничали с ним) талантливые писатели передовых взглядов: И.А. Гончаров, А.Ф. Писемский, Д.В. Григорович. В общем, свежий ветер задул с моря.

Константин Николаевич. Фотография

Главная историческая заслуга великого князя состоит в том, что он увлек своими идеями августейшего брата. Вслед за Константином и Александр проникся духом общественного прогресса.

Великий князь принимал самое активное участие в подготовке первых реформ, был их двигателем. В 1857 году он стал членом Секретного (затем – Главного) комитета по крестьянскому делу и в полемике о земельном вопросе отстаивал интересы крепостных. Был он причастен и к другим важнейшим начинаниям: отмене телесных наказаний, переустройству судебной системы, оздоровлению финансовой политики, железнодорожному строительству.

Огромное влияние Константина пошло на убыль во время польского кризиса 1863 года. Назначенный наместником неспокойного Царства Польского, великий князь действовал там своими обычными либеральными методами, но поляки хотели не «реформ сверху», а восстановления независимости. Надо было или предоставлять ее, или действовать «по-имперски», то есть железной рукой. Первого наместник сделать не мог, второго не желал и в результате довел ситуацию до взрыва. Последующие кровавые события привели к тому, что царь засомневался не только в способностях брата, но и вообще в пригодности либеральных методов управления.

С 1865 года Константин Николаевич занимал почетную должность председателя Государственного совета, но голос его значил уже меньше.

Почти столь же заметную роль на первом этапе сыграла тетка Александра великая княгиня Елена Павловна (1807–1873), личность во всех отношениях симпатичная. Она всю жизнь занималась благотворительностью, во время Крымской войны создала русский Красный Крест, покровительствовала талантливым художникам, пожертвовала свои бриллианты на учреждение консерватории и так далее, и так далее.

Елена Павловна. К. Брюллов

Эта вюртембергская принцесса попала в Россию четырнадцатилетней невестой Михаила Павловича (самого младшего брата Николая I) и, как это бывало с немецкими барышнями, совершенно обрусела. Муж ее был солдафон и грубиян, про которого говорили, что единственная прочитанная им книга – армейский устав, но Елена Павловна, дама высокообразованная и гуманная, завела собственный салон и заняла весьма заметное место в столичной жизни. Ее Михайловский дворец стал центром интеллектуальной жизни. По четвергам там проходили так называемые «морганатические вечера» – в том смысле, что собирались без чинов, и члены императорской фамилии оказывались рядом с представителями мыслящей интеллигенции. Регулярно бывал у тетки и молодой император. Разговоры велись о будущем России – в особенности, когда после смерти Николая это перестало считаться чем-то предосудительным.

В 1856 году великая княгиня, страстная сторонница крестьянской «эмансипации», устроила масштабный эксперимент: дала свободу пятнадцати тысячам собственных крепостных, разработав систему наделения их землей за выкуп. Эта инициатива и этот опыт очень пригодились при разработке тысячекратно более масштабной операции по освобождению всех российских крепостных. Выдающийся русский юрист А. Кони в мемуарах называет Елену Павловну «главной или, во всяком случае, первой пружиной» этого великого свершения.

На старте преобразований было еще двое людей, которые перешли в новую эпоху из старой.

Из крупных сановников николаевской эпохи наверху вскоре остался только граф Дмитрий Николаевич Блудов (1785–1864). Этого старого, опытного чиновника называли «хамелеоном» за способность мимикрировать к любым политическим веяниям, но вообще-то таковы и должны быть профессиональные бюрократы: их дело не заниматься государственной политикой, а проводить ее в жизнь, и Дмитрий Николаевич отлично это умел.

Дмитрий Николаевич Блудов. А. Мюнстер

Извивы его жизненного пути действительно удивительны. В либеральные времена Александра I Блудов, член вольнолюбивого кружка «Арзамас», вполне мог бы оказаться среди заговорщиков. Но вместо этого молодой юрист был назначен делопроизводителем суда над декабристами и выполнил эту неблаговидную работу очень старательно, чем заслужил доверие императора. При Николае он был министром внутренних дел, а затем начальником Второго (правоведческого) отделения императорской канцелярии.

Аппаратный опыт и юридические знания Блудова оказались востребованы при подготовке реформ нового царствования, и семидесятилетний граф Дмитрий Николаевич взялся за эту работу со всей присущей ему добросовестностью. Н. Эйдельман полагает, что тем самым Блудов желал «искупить отступление от нравственности», лежавшее на нем пятном со времен суда над декабристами, но не похоже, что граф рефлексировал по поводу своих былых поступков. Он просто выполнял высочайшую волю, и выполнял ее хорошо.

Блудову принадлежит заслуга юридической проработки крестьянского освобождения и подготовки судебной реформы. В 1861 году этот распорядительный администратор возглавил Государственный совет и Комитет министров.

«Осколком» прежнего режима был и Яков Иванович Ростовцев (1804–1860), которого «хамелеоном» никак не назовешь. Это был человек негибкий и нестандартный. Мы видели его в предыдущем томе совсем молодым офицером, подпоручиком лейб-гвардии Егерского полка, который в 1825 году сообщил Николаю о планах заговорщиков за два дня до восстания, но при этом не назвал ни одного имени, потому что это было бы бесчестно. Молодой царь, любивший играть в рыцарственность, отнесся к такой щепетильности с уважением (тем более, что все бунтовщики были очень быстро выявлены и арестованы).

Яков Иванович Ростовцев. А. Мюнстер

Ростовцев сделал неплохую, но не слишком большую карьеру, достигнув к концу николаевского царствования генерал-лейтенантского чина. Однако с 1855 года начинается его взлет. Дело в том, что Яков Иванович был близок к Александру – помимо прочих обязанностей цесаревич еще и шефствовал над военно-учебными заведениями, и Ростовцев состоял при нем начальником штаба. Будущий император знал генерала как хорошего организатора. Надежных помощников на первых порах у нового государя было немного, и Ростовцева приставили к делу совершенно ему не знакомому и неблизкому, но на тот момент самому важному: заседать в комитете по освобождению крестьян. Приказ есть приказ, и Ростовцев стал исполнять его как привык – с полной отдачей. Он проникся высокоответственной задачей – отправился за границу изучать опыт других стран (в некоторых из них крепостное право было отменено относительно недавно). Проект освобождения обрел в лице этого служаки истового сторонника. Яков Иванович писал государю: «Смотря с точки гражданского права, вся зачатая реформа от начала до конца несправедлива, ибо она есть нарушение прав частной собственности; но как необходимость государственная и на основании государственного права эта реформа законна, священна и необходима». Он возглавил Редакционные комиссии по составлению закона «с молитвою, с благоговением, со страхом и с чувством долга».

На этой работе, выдерживая яростные нападки крепостнической партии, Ростовцев надорвался и слег. Перед смертью, прощаясь с царем, он прошептал: «Государь, не бойтесь…»

Так вышло, что человек, предавший декабристов, которые мечтали освободить крестьян, три десятилетия спустя осуществил эту мечту. Поистине история – удивительный сценарист.

Но в основном александровская плеяда состояла из людей новых и относительно молодых.

Петр Александрович Валуев (1815–1890), занимавший не слишком видную должность курляндского губернатора, обратил на себя внимание великого князя Константина Николаевича своей запиской «Дума русского во второй половине 1855 года», где обличал российскую действительность и призывал к обновлению. «Сверху блеск, снизу гниль; в творениях нашего официального многословия нет места для истины; самый закон заклеймен неискренностью», – говорилось в этом прочувствованном документе.

При дефиците администраторов «передового образа мыслей» Валуев был призван из провинции в центральный аппарат и назначен директором департамента в министерстве государственных имуществ. С этого началась большая карьера, приведшая Петра Александровича на пост министра внутренних дел, а впоследствии сделавшая его председателем Комитета министров.

Этот человек, безусловно одаренный, был к тому же наделен феноменальной чиновничьей маневренностью. В зависимости от ситуации он лавировал то вправо, то влево, очень долгое время, больше двадцати лет, оставаясь наверху.

Карикатура на П. Валуева в сатирическом журнале «Искра», 1862 г.

Он умел понравиться и либералам, и консерваторам. Состоя под началом ультраконсервативного министра государственных имуществ М.Н. Муравьева, Валуев всячески отстаивал интересы помещиков, но впоследствии, возглавив министерство внутренних дел, многое сделал для проведения земской и цензурной реформ. На пике либерального движения Валуев даже представил государю записку, в которой предлагал учредить нечто вроде половинчатого парламента – с совещательными полномочиями, но с выборными представителями. По тем временам это была смелая инициатива. Историк С. Пушкарев называет этого сановника «поклонником либеральной фразы и весьма нелиберальной административной практики». Последнее качество немедленно проявилось, когда после покушения Каракозова начались правительственные строгости. Петр Александрович опять оказался в первых рядах ограничителей свобод.

Одним словом, для власти это был человек чрезвычайно удобный и полезный.

Выдвиженцем Елены Павловны был Николай Алексеевич Милютин (1818–1872), личность совсем иного рода. Экономист и статистик, высокопоставленный чиновник министерства внутренних дел, в 1856 году он подал государю через великую княгиню докладную записку «Предварительные мысли об устройстве отношений между помещиками и крестьянами». Эти «мысли» царем были отклонены как слишком радикальные, но Милютин вошел в Редакционные комиссии по крестьянскому вопросу и очень много сделал для освобождения.

После подавления польского восстания, когда царское правительство пыталось кнутом и пряником навести порядок в мятежной провинции, Милютин, статс-секретарь по делам Польши, отвечал за «пряник». Военные усмиряли, он умирял: облегчал положение польских крестьян, чтобы оторвать их от враждебно настроенной шляхты.

Николай Алексеевич Милютин. Ф. Меркин

Это был настоящий работоголик, который в конце концов не выдержал нагрузки и сорока восьми лет, после инсульта, отошел от дел, а через несколько лет умер. Противники из консервативного лагеря называли Николая Алексеевича «красным», хотя на самом деле он был всего лишь обычным прогрессистом. Зато в либеральных кругах его высоко чтили. Некрасов назвал Милютина «честным кузнецом-гражданином», Тургенев на похоронах сказал: «В течение полутора десятка лет он был главой и душой тесного кружка верных слуг дела освобождения».

Если Н.А. Милютин был пусть важным, но далеко не единственным разработчиком гражданских реформ, то в области реформ армейских, имевших огромное значение для военной державы, безусловное первенство принадлежало его старшему брату Дмитрию Алексеевичу Милютину (1816–1912).

Это был не только боевой офицер, начальник штаба Кавказской армии во время пленения Шамиля, но и теоретик военного дела, профессор академии. По протекции Елены Павловны молодой генерал попал в ближний круг нового царя. Поражение в войне и удручающее состояние вооруженных сил требовали принятия чрезвычайных, радикальных мер. Милютин занимался этой колоссальной работой в течение двух десятилетий. При нем российская армия преобразовалась и модернизировалась, перешла от рекрутской системы к всеобщей воинской повинности, полностью перевооружилась. Вероятно, то же самое сделал бы на этом посту и другой руководитель – Россия всего лишь шла по пути других стран, но личным вкладом Дмитрия Алексеевича было, если так можно выразиться, очеловечивание абсолютно бесчеловечной николаевской системы, относившейся к солдатам как к живым механизмам и расходному материалу. С первых же дней Милютин вел борьбу с телесными наказаниями и в конце концов полностью их запретил. Много средств тратилось на образование солдат, в массе своей поступавших на службу неграмотными. Военное министерство учреждало ротные школы и учебные команды, издавало для нижних чинов книги и журналы.

Дмитрий Алексеевич Милютин. А. Мюнстер

В семидесятые годы в России звучало много скептических голосов в адрес «милютинской» армии, якобы уступавшей по своим боевым качествам былым «чудо-богатырям», но турецкая война продемонстрировала, что грамотный, незамордованный солдат воюет лучше.

Дмитрию Милютину выпало прожить очень долгую жизнь. Он родился через год после окончания наполеоновских войн, а умер незадолго до Первой мировой и еще успел написать статью о применении автомобилей в войне двадцатого столетия.

Такой же эпохальной фигурой в области не менее важной, чем армия, был Михаил Xристофорович Рейтерн (1820–1890), многолетний министр финансов.

Это тоже «константиновец», выходец из Морского министерства, где он занимался вопросами пенсионного обеспечения. В 1862 году, то есть уже на втором этапе реформ, Рейтерн возглавил финансовое ведомство, где ему пришлось расчищать настоящие авгиевы конюшни. Огромный государственный долг, вечный дефицит, дезорганизованность доходов и расходов – вот проблемы, которые требовали решения. И за десять лет министр все их решил. Если к концу царствования Александра II российская финансовая система вновь оказалась в тяжелом состоянии, виноваты в том были не ошибки Рейтерна, а большая политика.

Михаил Xристофорович Рейтерн. А. Мюнстер

Михаил Христофорович считался кудесником бюджетной стратегии, да в общем и был им. Это единственный из министров-реформаторов, не утративший своего значения и при Александре III – наоборот, в восьмидесятые годы он даже возглавил Комитет министров.

В описаниях современников Рейтерн выглядит идеальным технократом, человеком-машиной, жившим только интересами дела.

Обычный день министра выглядел так. В восемь он вставал, в любую непогоду час гулял вдоль Невы, потом принимал посетителей, потом до пяти разбирал дела в кабинете, потом обязательно тратил один час на обретение новых знаний, с шести до восьми отдыхал и затем до полуночи опять работал.

Никакой личной жизни у Рейтерна не было, детей он не имел. Пожалованный ему царем графский титул потом достался племяннику.

Самая яркая звезда последнего периода царствования – граф Михаил Тариэлович Лорис-Меликов (1824–1888), из армянских дворян.

Он занимал различные военные и административные должности и всюду проявлял себя наилучшим образом.

Начальствуя на Кавказе над Терской областью, где была жива память о временах Шамиля, сумел наладить там мирную, упорядоченную жизнь.

Во время войны с турками командовал корпусом и взял сильную крепость Карс.

В 1879 году успешно справился с эпидемией чумы на Нижней Волге, причем особенно поразил государя экономией отпущенных средств: из выделенных ему четырех миллионов потратил менее десятой части.

Поставленный управлять Харьковской губернией, где накануне от руки террориста пал губернатор князь Д. Кропоткин (двоюродный брат революционера), навел там порядок, не прибегая к репрессиям. Даже народовольцы, развернувшие широкий террор против представителей власти, сочли Лорис-Меликова человеком приличным и не включили его в список генерал-губернаторов, подлежащих умерщвлению.

Михаил Тариэлович Лорис-Меликов. П. Брож

За Михаилом Тариэловичем закрепилась репутация администратора, умеющего сочетать силу с гибкостью, и государю пришло в голову, что такой человек может осуществить нечто подобное и во всероссийском масштабе.

В феврале 1880 года после ужасного взрыва в Зимнем дворце Лорис-Меликов был наделен очень широкими, почти диктаторскими полномочиями. Графиня Александра Толстая, хорошо знавшая государя, в своих мемуарах так объясняет это неожиданное для многих выдвижение: «Смею думать, что столь стремительно снискал он милость у своего повелителя благодаря чисто психологической причине, независимой от его индивидуальных качеств. Поглощенный личными заботами, не имеющими никакого отношения к делам страны, государь неизбежно должен был ощущать себя счастливым, переложив на кого-нибудь основную тяжесть своего бремени».

Бремени Лорис-Меликов не боялся и сразу взялся за работу, ловко сочетая жесткость в охоте на террористов с мягкостью в отношениях с так называемым передовым обществом, чтобы отделить его от экстремистов. «Лисий хвост – волчья пасть», – так отозвался о новом руководителе государственной политики близкий к народникам публицист Н. Михайловский.

Эту свою двухприродность Лорис-Меликов наглядно продемонстрировал в истории с покушением, случившимся сразу после назначения «диктатора».

Революционеры передумали миловать опасного слугу режима, и 20 февраля 1880 года около собственного дома в графа стрелял некий молодой человек. Лорис-Меликов проявил военную решительность: сцепился с террористом и отделался тремя дырками в шинели, а потом спокойно заметил, что пули его не берут.

В ночь перед казнью революционера к Лорис-Меликову явился крайне возбужденный писатель Всеволод Гаршин – чтобы упросить великого человека о милосердии к стрелявшему. «В вашей власти не убить его, не убить человеческую жизнь (о, как мало ценится она человечеством всех партий!) – и в то же время казнить идею, наделавшую уже столько горя, пролившую столько крови и слез виноватых и невиноватых», – говорилось в страстном прошении. Поскольку Гаршин был человек известный, Лорис его принял. Правда, сначала бдительная охрана на всякий случай раздела ночного визитера донага и даже проверила, нет ли у него яда под ногтями. Министр побеседовал с идеалистом, успокоил его, пообещал подумать – а назавтра преступника, разумеется, повесили.

За короткий срок Лорис-Меликову удалось в значительной степени переломить настроение либерального общества, и оно начало склоняться в сторону диалога с властью, вдруг заговорившей иным языком. Пошли толки о конституции. У графа действительно были идеи в этом направлении, но взрыв первого марта стал концом относительно «мягкой» эпохи и стартом другой, предельно суровой.

Описание александровской «команды» будет неполным, если обойти вниманием нескольких деятелей, не причастных к реформам либо даже враждебных им.

Скажем, во внешней политике России никаких революционных перемен не произошло, это был всё тот же имперский курс, только приспособившийся к новым условиям, когда страна уже не могла претендовать на мировое первенство. Почти все время (с 1856 года) этим направлением руководил князь Александр Михайлович Горчаков (1798–1883), царскосельский однокашник Пушкина, который писал про него:

Но поэт ошибался. Фортуна долго не благоволила князю. При Николае, во времена всесильного канцлера Нессельроде, Горчакову особенного хода не давали. Он достиг высших степеней лишь при новом царствовании, уже очень немолодым человеком.

Александр Михайлович Горчаков. А. Мюнстер

Горчакову досталось тяжелое наследие унизительного Парижского договора, преодоление последствий которого князь Александр Михайлович считал своей главной задачей.

Это был человек осторожный, расчетливый и очень упрямый. Его сильный характер, личные симпатии и антипатии, собственное видение международного положения империи оказывали огромное, даже определяющее воздействие на внешнеполитический курс страны, а к добру это было или к худу, мы увидим в соответствующем разделе.

В «реакционном лобби», приобретшем большое влияние на государя во второй половине царствования, самое видное место занимал граф Петр Андреевич Шувалов (1827–1889).

Первоначально всего лишь столичный обер-полицмейстер, он оказался на вершине власти после выстрела Каракозова (1866), когда возглавил обе тогдашние «спецслужбы»: и Третье отделение, и Корпус жандармов. Играя на страхе Александра перед террористами, да еще всячески раздувая опасность, Шувалов добился огромной власти. Он продвигал близких ему людей на министерские посты, в результате чего правящий режим сильно поправел, а кроме того сменилось больше половины губернаторов. Недоброжелатели окрестили этого временщика «вице-императором». Поэт Тютчев в эпиграмме 1866 года писал:

Партию Шувалова называли «аристократической», и она занимала последовательно охранительные позиции.

Петр Андреевич не был политическим конъюнктурщиком. Еще во время обсуждения крестьянской реформы он был решительным противником «эмансипации», а затем оппонировал и другим либеральным реформам, видя в них угрозу для государства. Надо сказать, что революционные эксцессы, пришедшие на смену первоначальной общественной эйфории, полностью подтверждали шуваловскую тревогу, и у концепции «твердой власти» было немало сторонников.

Петр Андреевич Шувалов. Фотография

Человек он был умный, способный генерировать идеи и претворять их в жизнь, но, по счастью для либеральной партии, недостаточно гибкий. В конце концов военному министру Дмитрию Милютину, главе «прогрессистской партии», удалось оттеснить Шувалова с лидирующих позиций. Объяснялось это тем, что к тому времени стратегические интересы империи – реванш за крымское поражение и балканский вопрос – вышли на первый план. Решить эти вопросы можно было только военным путем, и значимость военного ведомства, а стало быть, и его руководителя чрезвычайно возросла.

В 1874 году «вице-императора» отправили послом в Англию, на чем большая карьера Шувалова закончилась.

Другой видной фигурой консервативной «фракции» был граф Дмитрий Андреевич Толстой (1823–1889).

Изначально он был «константиновцем», заведовал канцелярией Морского министерства. В отличие от Шувалова был сторонником освобождения крестьян, но в дальнейшем очень далеко отошел от «прогрессивных» позиций.

Граф Дмитрий Андреевич был убежденным приверженцем исконно русских устоев, которые, с его точки зрения, состояли в укреплении православия, твердом порядке и сохранении сословности как основы государства. Разрушение социальных перегородок он считал опасным, ибо оно порождает хаос в умах, а это ведет к хаосу и в обществе.

После общего поправения внутренней политики в 1866 году Толстого, который к тому времени являлся обер-прокурором Священного Синода, назначили еще и министром народного просвещения, то есть в его ведении оказались две части знаменитой уваровской триады: «православие» и «народность».

Дмитрий Андреевич Толстой. Фотография

Дмитрий Андреевич провел реформу среднего образования, которую многие сочли элитаристской. Она превратила университетское образование в сословную привилегию, поскольку поступать в университеты теперь могли лишь выпускники классических гимназий, куда выходцам из бедных слоев попасть было практически невозможно. Граф считал, что людям, которым по рождению предназначена скромная доля, излишняя ученость только во вред. С той же целью он мешал студентам поступать в иностранные университеты, где можно было набраться опасных идей. Тут, правда, имелся и позитивный аспект: министр сделал очень многое, чтобы хорошее образование можно было получить и на родине. Никогда еще в России не открывалось столько новых высших учебных заведений, лабораторий, образовательных курсов.

Поскольку репутации в России обычно создаются либеральными кругами, а они графа, разумеется, ненавидели, большинство исторических работ рисует этого деятеля черными красками. Например, согласно характеристике уже цитировавшегося либерала Б. Чичерина, граф Д. Толстой был человек, «ненавидящий всякое независимое движение, всякое явление свободы, при этом лишенный всех нравственных побуждений, лживый, алчный, злой, мстительный, коварный, готовый на все для достижения личных целей, а вместе с тем доводящий раболепство и угодничество до тех крайних пределов, которые обыкновенно нравятся царям, но во всех порядочных людях вызывают омерзение». «Явления свободы» Толстой безусловно не любил, но обвинение в алчности и угодничестве, кажется, несправедливо. Более спокойный либерал А.Ф. Кони, не разделяя взглядов Толстого, пишет о нем: «…Вообще это был человек незаурядный, человек с волей и образованием, человек, в известном смысле, честный; во всяком случае – это была крупная личность».

В самом конце царствования Александра II, когда в силу вошел более маневренный Лорис-Меликов, звезда Дмитрия Толстого вроде бы закатилась и он получил отставку с обеих министерских должностей. Но при Александре III, полном единомышленнике графа, Толстой опять будет востребован и обретет еще большее влияние, потому что возглавит министерство внутренних дел и политическую полицию. Мы увидим его в новой правительственной «команде», о которой будет рассказано в следующей части.

Тогда же мы поговорим и еще об одной крупной исторической фигуре, Константине Петровиче Победоносцеве (1827–1907). Он стал значительной персоной еще при Александре Николаевиче, так как воспитывал царских сыновей и в 1880 году сменил Толстого на посту синодского обер-прокурора, но по-настоящему развернулся только при Александре Александровиче, эпоху которого иногда называют «победоносцевской».

Таковы основные действующие лица царствования Александра Освободителя. Как мы видим, людей тусклых и заурядных среди них не было.

Накануне

Этим наречием, вслед за одноименным тургеневским романом, принято называть преддверие великой освободительной реформы, законодательно оформленной актом 19 февраля 1861 года. Ветер перемен задул на несколько лет раньше. А. Герцен, зорко следивший за российскими событиями и настроениями, первым уловил признаки оттепели – возможно, памятуя о давней встрече с юным цесаревичем, который поспособствовал облегчению участи ссыльного вольнодумца. Николая едва похоронили, а в лондонской «Полярной звезде» уже появилось открытое письмо знаменитого эмигранта, обращенное к новому царю. Там говорилось: «Государь, дайте свободу русскому слову. Уму нашему тесно, мысль наша отравляет нашу грудь от недостатка простора, она стонет в цензурных колодках. Дайте нам вольную речь… нам есть что сказать миру и своим. Дайте землю крестьянам. Она и так им принадлежит; смойте с России позорное пятно крепостного состояния, залечите синие рубцы на спине наших братий – эти страшные следы презрения к человеку». Герцен писал, что готов отказаться от борьбы, «ждать, стереться», если только царь всерьез возьмется за реформы. Крамольного публициста тайно, но широко читали на родине, так что обращение несомненно дошло до адресата. И, как мы увидим, царь советом воспользовался, но произошло это не сразу.

Главной заботой Александра Николаевича в это время была война, главной задачей – не допустить шатания и паники, которые могла вызвать внезапная смерть железного императора. Поэтому первые заявления наследника звенели металлом. Он провозгласил перед иностранными представителями, что вслед за отцом будет отстаивать принципы Священного Союза и продолжать войну. Следовать отцовским путем он сулился и во внутренней политике.

В самом деле, в разгар тяжелой войны реформ никто не проводит. В Крыму еще полгода грохотали пушки и лилась кровь. Наконец Севастополь пал, начались переговоры, завершившиеся тягостным для России миром. «Сегодня утром появилась официальная статья в «Journal de St. Petersbourg», подтверждающая наш позор, – записывает в своем дневнике Тютчева. – Я не могу повторить всего, что я слышала в течение дня. Мужчины плакали от стыда…»

Но нет худа без добра – теперь перемены стали насущной необходимостью, которую осознали и русское общество, и сам государь. В цитировавшемся выше манифесте от 19 марта 1856 года о заключении мира помимо неуклюжего оправдания его унизительных условий содержалось и окрылившее всех обещание новых времен для России: «Да утверждается и совершенствуется ея внутреннее благоустройство; правда и милость да царствует в судах ея; да развивается повсюду и с новой силой стремление к просвещению и всякой полезной деятельности…»

Но общественного настроения и даже желания самодержца было недостаточно, чтобы приступить к преобразованиям. Во-первых, у царя было лишь общее представление о том, что дела в империи идут скверно, но как и что нужно делать, он не знал. Во-вторых, государственный аппарат, который только и мог осуществить перестройку, совершенно ее не желал, ибо им руководили старые николаевские функционеры.