Сахарный ребенок. История девочки из прошлого века, рассказанная Стеллой Нудольской
Стелле и Эрику.
Я выполнила своё обещание.
О.Г.
Пролог
Не хотелось думать ни об уроках вообще, ни конкретно о немецком языке – так хороша была за окном подмосковная ранняя осень с ярким осенним солнышком, так манила в лес. Я вполуха слушала, как учительница объявляла результаты вчерашней контрольной. «Нудо́льская – три…» Ослышалась я, что ли? Класс недоумённо загудел, но под строгим взглядом нашей новой «немки» быстро затих. С первых парт изумлённо оглядывались на меня одноклассники: вторая тройка по немецкому за неделю. Все знали, что по-немецки я говорю почти так же свободно, как по-русски, и школьный диктант ну никак не могла написать на тройку.
А я вдруг всё поняла. И недавняя тройка по русскому за сочинение (учительница сказала, что я стала допускать стилистические ошибки и не раскрыла тему), и сегодняшняя уже не показались такими удивительными. Обидными – да, несправедливыми – конечно… Но в эту минуту мне стало ясно, что теперь, в последнем классе, эти тройки станут появляться неизбежно, как бы я ни старалась. И тогда у меня в конце года выйдут четвёрки по русскому и немецкому. И не видать мне ни золотой медали, ни даже серебряной, несмотря на все мои «пятёрочные» табели прошлых лет.
Я совсем перестала слушать урок. Я думала. Понятно, что четвёрки по русскому не избежать – тогда мне точно не дадут медаль. Можно получить медаль, даже имея две четвёрки за последний год, но не в том случае, если одна из них по русскому. Это закон. А похоже, так и будет. Обидно и неясно, почему вторым предметом стал именно мой любимый немецкий. Не математика, не физика… Может быть, потому, что наша новая классная руководительница преподаёт немецкий и, похоже, не очень-то хорошо его знает… а значит, ей не нравятся те, кто знает лучше неё? Или просто она в нашем посёлке недавно, ещё не своя вроде бы, и потому именно ей поручено выполнить чью-то «установку»?
Моя мама тоже преподаёт немецкий. В той же школе. Но ей старшие классы не дают, только с пятого по седьмой. Мы и живём при школе – в маленькой служебной квартире. Маме, конечно, тоже будет обидно за мой немецкий, но я точно знаю, что ни она, ни я сама спорить не станем. И объяснять ничего никому не будем. А одноклассники… ну что ж, поудивляются и привыкнут. В десятом классе у всех своих забот хватает.
Потом, когда-нибудь… когда станет можно… я расскажу свою историю хотя бы самым близким друзьям. Но это будет нескоро. Если вообще будет. А пока я могу вспоминать только молча.
I. Игра
Сегодня за ужином мы попали в волшебную страну эльфов и гномов, где, как всем известно, в кисельных берегах текут молочные реки. В глубоких тарелках с крутым ярким ягодным киселём и налитым по краям молоком нужно «пропружать», прокладывая русла для молочных речек в кисельных берегах. Если не торопиться и действовать аккуратно, в тарелке получится карта страны с озёрами, реками, ручьями и океаном вокруг. Мы долго возимся, а потом сравниваем, у кого лучше получилось: у меня, у мамы или у папы. Папа даже умудрился построить какую-то гору из киселя и уверяет, что именно из неё течёт вот эта молочная река. Пока мы рассматриваем картины в тарелках, гора расползается и получается мутное море. Мы с мамой смеёмся, а няня ворчит: «Ну, собрались младенцы – баловство одно».
– Ладно, Мосявка, – говорит папа, – доедаем быстро кисель и спать.
– А сказка будет?
– Будет тебе сказка. Сегодня моя очередь.
– А можно ты прямо сейчас начнёшь, чтобы знать, про что… а потом я пойду чистить зубы и умываться?
– Давным-давно…
– Когда и солнце было ярче, и вода мокрее?
– Господи, а это ты откуда взяла?
– Это Полюшка ей так сказки рассказывает, – улыбаясь, говорит мама.
Полюшка – это моя няня. И она, кстати, никогда не зовёт меня Мосявкой. Считает, что это собачья кличка, и ворчит, когда меня так зовут. Но папа её ворчания не боится.
– Не отвлекайте меня. Так вот… давным-давно жила-была в Москве семья: папа, мама, няня и совсем маленькая девочка. Папу звали… папой. Маму… Папа называл её Юленька, мамины старшие сёстры – Люськой, брат – Пунечкой.
– А брат – это дядя Лапа?
– Ну, например он, хотя в жизни-то его никто так не зовёт, только одна маленькая девочка. А вот девочку очень долго называли всякими разными словами, но никак не по имени… Потому что имени у неё не было.
– Это про меня сказка, да? А приключения будут?
– Будут-будут. Иди умывайся и ложись.
Мама обычно читает или рассказывает мне удивительные истории из жизни разных богов, героев, волшебников, да ещё на разных языках. А папа редко рассказывает «правильные» сказки, то есть народные или литературные, – чаще на ходу сочиняет. Я бегу умываться, предвкушая сказку про саму себя, потому что правдивую историю о том, как у меня не было имени и откуда оно взялось, я уже знаю.
По всем приметам родиться должен был мальчик, которого хотели назвать Генрихом. И вдруг раньше срока родилось нечто крошечное, весом без восьмушки пять фунтов[1] (так няня по старинке считала) и чуть больше сорока сантиметров в длину, и оказалось девочкой. Родители долго не могли решить, как же им назвать это неожиданное явление.
Пока не было кроватки, я спала в чемодане, стоявшем на большом стуле, а крышка его была привязана к спинке. Тогда меня называли Мосявка, Буба или как-нибудь ещё. И вот это создание должно было получить имя. Папе нравились одни имена, маме – другие, и спорили они без конца. Один из друзей семьи предложил:
– Назовите девочку Муссо́р – это по-турецки «звезда».
Но мама решила мусором дочку не называть. Спорили бы ещё долго, если бы через два месяца родителям не принесли строгую повестку о штрафе и официальное напоминание о том, что в стране существуют загсы, куда им и следует явиться зарегистрировать ребенка.
Пошли втроём: папа, мама и их друг Александр. Пока родители в коридоре у окна бурно спорили, как же будет называться это чудо, они передали ребёнка другу, чтоб подержал, покуда они что-то решат. Тот тихо зашёл в комнату (из которой полчаса назад выдворили родителей доспоривать в коридоре) и зарегистрировал ребёнка, благо и ребёнок, и документы были в руках у дяди Саши. С чувством выполненного долга он предложил родителям доспорить как-нибудь в другой раз, так как эту девочку зовут Стелла, что на латыни значит «Звезда».
Когда в доме появилась няня Поля, она придумала сокращение от имени Стелла – Эля. С тех пор близкие так меня и звали.
Лица папы я не помню. Зато помню карман его пальто. Если я запускала туда руку (почти до плеча), там всегда находилось что-нибудь вкусненькое. Помню большую тёплую руку, за которую я держалась, когда по выходным мы ходили гулять. И голос – очень низкий, бархатный. И вот папа рассказывает мне сказку. О том, как маленькая, но смелая девочка без имени спасает свою маму от злых разбойников и зарабатывает себе имя – Звёздочка.
И папа, и мама были очень музыкальны. Мама садилась вечерами за пианино, и они пели вдвоём. Было так славно. Очень я любила, когда они пели «Элегию» Массне. Конечно, я не знала, что такое элегия и кто такой Массне, и считала, что это одно такое длинное слово – «элегиямассне», – но и слово было красивое, и мелодия.
Родители оба работали, и работали много. Но когда они были дома, а я ещё не спала, казалось, что всё их время принадлежало мне. Ни разу я не слышала «отойди», «займись своими игрушками», «мне некогда», «поговорим потом». Сейчас мне кажется, что мы всё время играли.
Наряду с русским языком родители с самого раннего возраста говорили со мной по-немецки и по-французски. Поэтому я к трём годам одинаково понимала все три языка, а потом и говорила на них одинаково легко. И именно потому немецкие, французские и русские сказки и истории мне рассказывали на языке оригинала.
Мама очень хорошо рисовала и нередко во время рассказа набрасывала рисунок.
Мне часто приносили подарки: они всегда были завёрнуты в бумагу и завязаны верёвочкой, которую я должна была развязать сама.
Однажды папа принёс домой громадный свёрток. Поставил его на пол и серьёзно так сказал:
– Интересно, что там внутри? Развяжи его аккуратно и посмотри.
Сначала я проверила папин карман – там было маленькое краснобокое яблоко. Ну а потом обошла свёрток кругом. Длинный, выше меня, он стоял на полу и слегка покачивался. Надо было развязать все узлы и посмотреть…
– Ну, человечек, смелее!
Это были очень важные слова. Если мной бывали довольны, мне говорили «хороший человечек», а высшая похвала звучала как «хороший человек».
Понятие «хороший человек» включало многое.
Хороший человек всё делает сам.
Человек умеет и может сделать всё, сначала с чьей-то помощью, а потом – сам. Например, в три с половиной года человек одевается и умывается сам. А постарше – конечно же, и играет сам, потому что знает уже довольно много и из всех известных историй всегда может сочинить разные другие.
Хороший человек ничего не боится.
Страшно только тому, кто боится. Если ты ничего не боишься, то тебе и не страшно. И ты тогда смелый человек.
Хороший человек развязывает все узлы сам.
В жизни человека встречается много разных узлов, и он должен уметь развязывать эти узлы. Самое простое – разрезать, а нужно уметь развязать.
В детской на стенке были прибиты две верёвочки, на которых я училась развязывать и завязывать узлы – разные: и петельку, и бантик, и двойные. Папа научил меня вязать морской узел, потому что всё должно быть завязано крепко, но так, чтобы можно было легко развязать.
Ну что ж, узлы нужно развязывать, и я это умею делать сама.
Трудилась долго. И вот – бумага снята, на полу стоит КОНЬ! Серый в яблоках, хвост и грива светлые, седло и уздечка красные, и стремена – настоящие!
…Вот теперь «лихо вдену ногу в стремя, я казак лихой!» Ура! Седло поскрипывает, и конь скачет! Ура!
Конь по имени Серый надолго стал моей любимой игрушкой. Меняя шляпу с пером на серебряный картонный шлем, я из прекрасного принца превращалась в отважного витязя. Я освобождала принцессу, зарубив трёхглавого дракона, и билась с татарами, как Евпатий Коловрат. Подозреваю, что моё дневное превращение в очередного героя определялось историей, накануне рассказанной на ночь.
Гулять я тоже очень любила. На улице было много интересного: на бульваре гуляли люди, бегали собаки, чирикали всякие птицы – здесь мы гуляли с мамой, папой или няней. А во дворе, куда меня лет с четырёх отпускали и одну, можно было поиграть в мячик, попрыгать через скакалку, построить в песочнице замок, а иногда и немного подраться. Последнее было довольно увлекательным занятием, особенно после того как я научилась не проигрывать.
Однажды я появилась дома, ревущая во весь голос, с разбитым и распухшим носом. Из носа медленно капала кровь. Увидев очередную каплю, я взвывала. Папа посадил меня к себе на колено, закинул мне голову и, положив на переносицу мокрый носовой платок, спросил:
– Больно и обидно?
Плача, я кивнула.
– А знаешь, в драке всегда проигрывает тот, кто первым заплачет. Если не плакать, обязательно победишь.
Я судорожно вздохнула и снова заплакала.
– Никак не можешь не плакать? – Кивок. – А давай попробуем потерпеть, может, получится? Наберём воздуха и будем терпеть вместе. Начали… Глубокий вдох, терпим, выдох – у-у-ух!
И боль прошла, и плакать расхотелось.
– Ну, всё хорошо, человечек? Нужно, обязательно нужно уметь терпеть. Запомнишь?
Хороший человек умеет терпеть.
Оказалось, что терпеть не так уж сложно. Вместо того чтобы заплакать – набрать воздуха и подождать. Если не заревел сразу, то смешно реветь потом. И оказалось, что это очень помогает драться. Можно «драть» даже Борьку, которому уже целых шесть лет и который обзывается «маменькина дочка».
Игрушек у меня, конечно, было много. Во-первых, несколько наборов кубиков с азбукой. Были кубики, из которых собирались картины. А были и старинные, в которые играла ещё моя мама, тематические наборы кубиков: коробка «Африка» – с изображениями пустыни, саванны, баобабов, крокодилов, носорогов, сфинксов, негров, зебр, жирафов, египетских пирамид, Нила; коробка «Америка» – индейцы, бизоны, пиро́ги, вигвамы, негры в цепях на плантациях; коробка «Азия» – китайцы, японцы, индусы, пагоды, кобры, мангусты, слоны, обезьяны; коробка «Австралия» – кенгуру, собаки динго, муравьеды, аборигены. Картинки были яркими и очень выразительными. На стенах в доме висели две карты: политическая карта мира – в большой комнате и громадная карта двух полушарий – в детской. Вторая висела так низко, что мне было видно всё, что там нарисовано. Карту можно было снять и положить на пол.
Любимая наша игра – «Где кто живёт». Мы все ложились на пол вокруг карты мира и расставляли на ней, например по Африке, кубики с африканскими картинками. Попутно мне рассказывали разные истории об обычаях, о населении, о климате, о путешественниках, об истории этих стран.
На ходу придумывались новые игры: сделанные из бумаги кораблики приплывали к Берегу Слоновой Кости, захватывали негров, везли их через океан и продавали на невольничьем рынке в Америке, где Линкольн негров освобождал. Все игры заканчивались победой добра над злом.
В выходной, накрывая большой овальный стол к обеду, мы играли в Круглый стол короля Артура и его доблестных рыцарей. Ну и, конечно, доблестный Ланселот – я – не мог за обедом капризничать, чавкать или плохо справляться с ножом и вилкой.
Много играли в стихи. Если со мной гуляла мама, то в её памяти всегда находилось какое-нибудь красивое стихотворение про то, что мы видели: птиц, собак, траву, деревья, грозу, дождь, весну, лето, осень, зиму – практически про всё. Стихи были красивые и легко запоминались. Позже мы играли – кто первый вспомнит стихи про то, что мы видим.
Иногда все вместе играли во времена года. Например, в «Осень», читая по очереди строчки из стихов про осень. Играли на равных: я помнила к тому времени много стихов, а родители никогда не читали те, которые были уже известны мне.
Вообще стихов мы читали много. Любимые стихотворные сказки перечитывались столько раз, что я успевала выучить их наизусть. Потом мы рассказывали эти стихи и сказки друг другу: мама мне – одну строчку, я ей – следующую.
Но самая лучшая игра начиналась, когда в Москву приезжал дядя Лапа! Мамин брат жил в то время в городе Горьком и изредка бывал в столице в командировках. Это был большой праздник.
Во-первых, дядя Лапа всегда привозил мне шоколадную бомбу. Так назывался шоколадный шар, полый внутри. Бомбы бывали разные: от маленьких, с ладошку, до больших, величиной с детский мячик. Сверху они были обёрнуты золотой или серебряной бумагой, а внутри всегда обнаруживалась какая-нибудь игрушка. Негритёнок Том – одна из моих самых любимых игрушек – появился как раз из большой шоколадной бомбы. Это была целлулоидная[2] куколка величиной с ладошку. У него поворачивались голова, руки и ноги.
Во-вторых, с дядиным приездом всё в доме становилось вверх ногами. Из стола и стульев строились крепости, фрегаты, караваны верблюдов и вообще всё, что было нужно. Мы открывали Америку, шли через пустыню за сокровищами, штурмовали Бастилию и на её обломках пели по-французски «Марсельезу».
Очень важной частью жизни были книги. Великое множество. На моих полках стояли тома «Жизни животных» Брема с великолепными картинками, альбомы с рисунками как существующих животных, так и доисторических, и много альбомов с репродукциями картин русских и европейских художников. Рассматривать картинки было очень интересно, хотя сама прочесть подписи я ещё не умела.
Домой выписывали детские журналы и покупали много книг. Каждую новую книжку читали все вместе вслух. После ужина садились за круглый стол, а читала всегда мама. Читала артистически!
Мне всегда было очень обидно, что днём я не могу прочесть ничего сама – нужно ждать, когда освободится няня. Однажды, от великой досады, я взяла сказки Пушкина, которые уже знала наизусть, открыла сказку на странице, где была картинка «Три девицы под окном», поставила книгу на стол и начала выкладывать из кубиков буквы в том порядке, что в книге. Строчка заняла весь стол. Я не помню, что там получилось, зато помню, какой я устроила грандиозный рёв, когда няня велела перед обедом всё убрать. Как я научилась читать, не помню, но в августе 1935-го, когда мне исполнилось четыре года, я читала уверенно, хотя и не очень бегло.
Среди множества полученных в тот день рождения подарков была большая толстая книга в синем тиснёном коленкоровом переплёте, на котором серебром было выведено: «Волшебные сказки». Большинство сказок мне было знакомо по названиям – мама рассказывала. Но теперь я могла прочесть их сама! На следующий день няня надолго ушла из дому, а я принялась читать сказку «Рике-хохолок». Прочитала почти две страницы, когда мне встретилось странное слово «ее». Я никогда даже не слышала слова «ее» и не знала, что это значит. Если бы я прочла предложение до конца, я, вероятно, сообразила бы, что оно означает, но сработало «табу»: нельзя что-то пропускать и браться за другое дело, не доведя первое до конца. И я застряла. Сначала я думала и вспоминала, что же это такое, потом всё-таки поплакала. Рассердившись на книгу и на это слово, я послюнила палец и стёрла его. Получилась дырка. Мрачная, я уселась под стол и стала ждать взрослых. Открытая книга с дыркой на странице лежала рядом.
Первой вернулась няня. Рассказав ей об этом книжном безобразии, я услышала в ответ: «Если рядом стоят две буквы “е” и слово не получается, это значит, что одна из них “ё”. Попробуй». Ну и, конечно, всё получилось! Утешившись и даже забыв, что дырка на странице – это безобразие (а мама потом так и сказала: «Безобразие! Книжка же не виновата, что ты чего-то не знаешь. Люди делали, а ты испортила»), я уселась дочитывать сказку. Хотя должна признаться, что волшебные сказки из этой книги были менее интересны, чем мамины. И уж, конечно, мамина фея из «Золушки» была лучшей волшебницей, чем книжная. Мамина фея делала карету, лошадей, кучера и слуг из ничего, только взмахом палочки, а книжная – из тыквы, мышей и крысы, что, конечно, проще.
Очень я гордилась тем, что теперь могу прочитать сама всё, что хочется. Больше всего мне нравилось читать подписи под репродукциями картин в альбомах, хотя половину слов там я не понимала. И ещё я любила читать крохотные книжки-малютки со стихами и короткими историями.
Когда я стала постарше, у меня появилась ещё одна любимая игра, в которую я играла без родителей днём. Цель – переделать реальную или сказочную историю, спасти героя, чтобы конец был счастливым. На помощь призывались все известные мне исторические и сказочные персонажи, о которых раньше рассказывали мне родители. Я придумывала, как всё это сделать, а вечером, выслушав меня, папа давал советы, указывая на слабые места плана.
Например: нужно спасти Жанну д’Арк от казни.
Папа помогает понять обстановку: вот на карте Франция, вот город Руан, наступать лучше со всех четырёх сторон. Французов на помощь лучше не звать: они все верят, что Жанна – колдунья.
Днём я всё придумываю, вечером – «военный совет». По моему плану наступают со своими армиями с юга Спартак, с запада – король Артур и его доблестные рыцари, с севера – Александр Невский, с востока – Дмитрий Донской с тремя богатырями и своей дружиной.
Папа: «Толково. Учти только, что три богатыря живут в Киеве, а у Донского будет длинный путь, а ещё впереди у него будут горы. И нужно рассчитать, как узнать заранее день казни и как сообщить всем участникам».
К следующему вечеру появляется план: когда Жанне в подвале инквизиции будут выносить приговор, его услышат мыши и расскажут вестникам: в Англию полетит ворон, в Новгород – сокол, в Рим стрелу с сообщением пошлёт Амур, а до Москвы сообщение, как по телеграфу, передадут друг другу сороки. А путь через горы будет успешным, если позвать Суворова. Доказательством служил альбом, развёрнутый на картине «Переход Суворова через Альпы». А если все участники похода возьмут с собой санки, то с такой высокой горы, раскатившись, можно доехать до самого Руана, причём очень быстро. Трудно только с переброской дружины Невского: ковров-самолётов мало и на всех не хватает.
Тогда советует мама: «Нужно позвать Пегасов. Их-то уж точно хватит, ведь у каждого поэта свой Пегас, а сколько поэтов во всём мире!»
Так мы спасли Жанну, а потом она сражалась на Чудском озере и участвовала в Куликовской битве.
А когда Синдбад-Мореход доплыл до скалы, к которой был прикован Прометей, то граф Нобиле посадил в свой дирижабль Робина Гуда и пронёсся по воздуху прямо к Прометею. Робин Гуд из своего лука убил орла, они отвязали Прометея от скалы и все вместе на дирижабле полетели открывать Северный полюс.
И вот уже опять вечер. Няня укладывает меня в постель, рядом садится мама. И начинается очередное волшебство: мама рассказывает вечернюю сказку и в заключение тихонько поёт «Ходит дрёма возле дома, ходит сон близ окон». Я засыпаю.
Завтра будет утро и опять будет счастье.
II. Война с Мышиным королëм
Проснувшись однажды утром, я увидела маму и няню, зашивающих животы моим плюшевым игрушкам – тигру и медведю. Мама сказала, что ночью была война между игрушками и Мышиным королём, тигрёнок и мишка пострадали, вот они их и лечат. Война, видимо, была очень жестокая, потому что в большой комнате все книги и вещи вперемешку валялись на полу.
– А где папа? – спросила я.
– Срочно уехал в Горький, – ответила мама. Видно, ей было очень горько, и этот город первым пришёл ей на ум. В эту ночь, с 13 на 14 февраля 1936 года, арестовали и увезли папу. Мне шёл тогда пятый год.
Самого́ ареста и обыска я не помню: я крепко спала, не проснулась, даже когда меня вынули из кроватки, чтобы обыскать и её. Как потом рассказывала мама, я открыла глаза, увидев военных, продекламировала: «Есть у нас красный флаг, он на палке белой; понесёт его в руках тот, кто самый смелый» (стихи из последнего «Мурзилки») – и тут же заснула.
Жизнь продолжалась. Вроде бы всё было по-прежнему, но мама перешла на какую-то другую работу (из Наркомата сельского хозяйства её уволили на следующий же день после ареста мужа), и, видимо, денег в доме стало гораздо меньше. Пропали конфеты, фрукты, и вообще «вкусненькое» появлялось крайне редко. Соседи из другой, коммунальной квартиры делали вид, что нас не замечают. Однажды сосед N предложил маме обменять нашу большую квартиру на его маленькую комнату, но мама отказалась. Вскоре по заявлению N пришла комиссия, чтобы «изъять» у нашей семьи «излишки площади». Мама была на работе, дома – только мы с няней.
Чтобы чем-то меня занять, няня дала мне два маленьких яблока и выставила на лестницу. Там было пусто. И скучно. Есть яблоки не стоило: я знала, что одно мне няня даст после обеда сегодня, а второе – завтра. Видимо, яблоки мне дали, чтобы отвлечь от взрослого разговора в квартире. Не очень-то я и хотела их слушать! Дверь отворилась, и на площадку вышел человек. Сделав несколько шагов, он посмотрел на меня:
– А ты что тут делаешь?
– Стою. И держу два яблока.
– Может быть, угостишь меня, а то мне тоже скучно тут стоять?