Вниз по реке

Посвящается Кэти, как и всегда

Глава 1

Река – одно из самых ранних моих воспоминаний. Главное крыльцо отцовского дома смотрит на нее с невысокого взгорка, и у меня сохранились фотографии, выцветшие и пожелтевшие, моих первых дней на этом крыльце. Я спал на руках у своей матери, сидящей тут в кресле-качалке, играл рядом в пыли, пока мой отец ловил рыбу, и даже сейчас мог представить эту реку, как наяву: медленное бурление красных глинистых струй, ползущие вспять воронки водоворотов под обрывистыми берегами, шелестящий шепот, которым она делится своими секретами с твердым розовым гранитом округа Роуан… Все, что сформировало меня, произошло возле этой реки. Я потерял свою мать на виду у нее, встретил свою первую любовь на ее берегах. Я до сих пор мог ясно ощутить, как она пахла в тот день, когда отец спровадил меня отсюда. Эта река стала частью моей души, и мне уже казалось, что я потерял ее навсегда.

Но все имеет свойство меняться – вот что я твердил себе. Забываются прошлые ошибки, прощаются давние обиды. Вот это-то и привело меня домой.

Надежда.

И гнев.

Я провел без сна уже тридцать шесть часов, десять из которых просидел за рулем. Неделями не находил себе места, не спал ночами – и это решение потихоньку прокралось в меня, будто вор. Я никогда не собирался возвращаться в Северную Каролину – навеки похоронил ее, – но не успел и глазом моргнуть, как вот мои руки уже лежат на руле, а Манхэттен тонущим островом проваливается за горизонт на севере. На лице у меня недельная щетина, на плечах – джинсовка, из которой я не вылезал три дня, я охвачен таким напряжением, что граничит с болью, но любой здесь узнает меня с первого же взгляда. На то они и родные места, к лучшему это или к худшему.

Едва впереди показалась река, как нога сама собой слетела с педали газа. Солнце все еще низко висело над деревьями, но я чувствовал, как оно упорно лезет вверх, ощущал его жесткий, жаркий напор. Остановив машину на дальней стороне моста, ступил на раскрошенный гравий и опустил взгляд на реку под названием Ядкин. Зарождающаяся где-то в горах, она протянулась через просторы обеих Каролин. В восьми милях от того места, где я стоял, река касается северного края фермы «Красная вода» – земли, которой наше семейство владело с тысяча семьсот восемьдесят девятого года. Еще миля, и вот она уже скользит мимо дома моего отца.

Мы не общались целых пять лет, мой отец и я.

Но не по моей вине.

Прихватив с собой на берег банку пива, я встал в самом низу. Под растрескавшийся мост убегала полоска гладкой земли, усыпанной речным мусором. Ивы нависали над самой водой, и я заметил привязанные к их нижним ветвям пластиковые молочные канистры, подпрыгивающие на течении. Где-то там под ними, в слое ила, скрывались крючки, и одна из канистр сидела в воде совсем низко. Глядя, как она двигается, я с треском открыл пиво. Белая емкость погрузилась еще глубже и повернула против течения. Двинулась вверх по реке, оставляя за собой острый треугольный след. Ветка дернулась, и канистра остановилась – на белесом пластике заиграли красноватые отсветы от реки.

Прикрыв глаза, я подумал о тех, кого был вынужден покинуть. После стольких лет я ожидал, что их лица поблекнут, а голоса истончатся, потеряют выразительность и объем, но это оказалось не так. Воспоминания затопили меня с головой, ошеломляюще живые и яркие, и я ничегошеньки не мог с этим поделать.

Больше мне это было не под силу.

Выбравшись из-под моста, я наткнулся на малолетнего мальчишку на запыленном велике. Он опирался одной ногой о землю, нерешительно улыбаясь. Лет, может, десяти, в продранных джинсах и расхлябанных высоких кедах. С плеча на завязанной узлом веревке у него свисало ведро. Моя большая немецкая машина по соседству с ним выглядела космическим кораблем из иной галактики.

– Чудесное утречко, – сказал я.

– Да, сэр. – Он кивнул, но с велика не слез.

– На донку ловишь? – спросил я у него, махнув рукой вниз на ивы.

– Поставил вчера две штуки, – отозвался мальчуган.

– Там же их три.

Он помотал головой.

– Одна папина. Это не считается.

– Там на средней вроде что-то увесистое.

Его лицо осветилось, и я понял, что это его собственная снасть, а не его старика.

– Может, подсобить? – спросил я.

– Нет, сэр.

В детстве я частенько таскал из этой реки сомов, и, судя по тому, как средняя канистра недвижимо напряглась в воде, ему наверняка предстояло иметь дело с настоящим чудовищем – обтянутым глянцевой черной шкурой, всосавшимся в придонный ил зверем, который мог легко потянуть фунтов на двадцать[1].

– Ведро-то не маловато? – сказал я ему.

– А я его прямо тут разделаю.

Его пальцы гордо двинулись к тонкому ножу на ремне – к захватанной деревянной рукоятке с бледными, вытертыми до блеска металлическими заклепками. Ножны были из черной кожи, с паутинкой белых трещинок там, где он не смазал их должным образом защитной пропиткой. Парнишка разок коснулся рукоятки, и я ощутил его нетерпение.

– Ну ладно тогда. Удачи.

Я обошел его по широкой дуге, а он так и не слез со своего велика, пока я не отпер машину и не забрался за руль. Пацан перевел взгляд с меня на реку, и улыбка расползлась по его лицу, когда он перекинул тонкую ногу через седло. Выезжая на дорогу, я глянул на него в зеркало заднего вида – на запыленного мальчишку в бескрайнем, залитом мягким желтым светом мире.

Почти припомнилось, каково это.

Где-то через милю солнце уже жарило на всю катушку. Это было уже слишком для моих воспаленных глаз, и я надел темные очки. Нью-Йорк научил меня, что такое жесткий камень, узкие пространства и серые тени. Здесь же все было так открыто! Так пышно! Нужное слово копошилось где-то в глубине головы.

«Первозданно».

Так чертовски первозданно!

Почему-то я про это забыл, а это было плохо в бо́льшем числе смыслов, чем я смог бы подсчитать.

После нескольких сменяющих друг друга поворотов дорога сузилась. Нога придавила педаль, и у северного края фермы своего отца я уже валил все семьдесят[2] – просто не смог удержаться. Земля вокруг была вся в рубцах от эмоций. От любви и потери и тихой, разъедающей душевной боли. Мимо пролетел въезд – распахнутые ворота и длинный проселок, уходящий в холмистую зелень. Стрелка коснулась восьмидесяти, и все плохое рассыпалось в прах, так что едва ли я смог бы различить и все остальное. То, чего было хорошего. Годы перед тем, как все развалилось на куски.

Через пятнадцать минут показалась городская черта Солсбери, где я сбросил газ и потащился еле-еле, натянув на глаза бейсболку, чтобы скрыть лицо. В моей одержимости этим местом есть что-то нездоровое, я знаю, но оно было моим домом, и я любил его, так что решил проехать через город, чтобы проверить это. Он остался столь же историческим и богатым, столь же маленьким и южным, и я подумал: интересно, до сих ли пор этот город чувствует, каков я на вкус – даже сейчас, через столько лет после того, как он разжевал меня и с отвращением выплюнул?

Я проехал мимо перестроенной железнодорожной станции и старых особняков, набитых деньгами, отворачивая лицо от мужчин на знакомых скамейках и женщин в ярких нарядах. Остановившись на светофоре, посмотрел, как адвокаты возносят пухлые портфели вверх по широким ступенькам, а потом свернул влево и притормозил прямо перед зданием суда. Я мог припомнить глаза каждого из присяжных, ощутить шершавую фактуру дерева на столе, за которым просидел три долгие недели. Если б сейчас закрыл глаза, то мог бы легко представить толчею на ступеньках суда, почти физическое, словно ожог от пощечины, ощущение от яростных слов и сверкания гневно оскаленных зубов.

Невиновен.

Это слово спустило с поводка ярость.

Бросил на здание суда последний взгляд. Все это было, и было глубоко несправедливо, и мне никак не удавалось справиться с горящими во мне обидой и возмущением. Пальцы впились в руль, день перекосился, а грудь настолько переполнилась гневом, что показалось, будто этот гнев вот-вот задушит меня.

Покатил к северу по Мейн-стрит, потом к западу. Через пять миль впереди показался мотель «Верный». Что совершенно неудивительно, за время моего отсутствия он лишь продолжал свое снижение по придорожной спирали к полнейшему упадку. Лет двадцать назад заведение процветало, но поток приличных постояльцев постепенно сошел на нет, когда церковные мамаши и священнослужители вбили осиновый кол в сердце расположенной прямо через дорогу развеселой придорожной закусочной «Три икса», где заезжающих автомобилистов обслуживали едва одетые девицы на роликах. Теперь мотель представлял собой натуральную дыру – длинную череду обшарпанных дверей с почасовой и понедельной оплатой и гастарбайтерами, напиханными по четыре человека в комнату.

Я знал парня, чей отец владел этим мотелем, – Дэнни Фэйта, мы с ним в свое время крепко дружили. Выросли вместе, частенько весело проводили время. Он пользовался репутацией дебошира и пьяницы и толком нигде не работал – лишь иногда в сезон мог подкалымить на ферме. Три недели назад Дэнни позвонил мне – первый человек, который вышел со мной на связь после того, как меня с позором вышибли из города. Понятия не имею, как он меня нашел, но вряд ли это было такой уж сложной задачей. Дэнни – надежный малый, хорош в случае какой-нибудь заварушки, но далеко не великий мыслитель. Он позвонил мне с просьбой о помощи и попросил вернуться домой. Я ответил ему отказом. Дом был для меня потерян. Целиком и полностью. Навсегда.

Но тот телефонный звонок был только началом. Дэнни и понятия не имел, какие это будет иметь последствия.

Парковка перед длинным приземистым строением представляла собой обычную земляную площадку. Я вырубил мотор и прошел за грязную стеклянную дверь. Оперся локтями о стойку и изучил единственный предмет декора – здоровенный гвоздь с дюжиной пожелтевших освежителей воздуха в виде елочек. Повел носом, не ощутив ничего похожего на хвою, и посмотрел на пожилого латиноамериканца, выходящего из подсобки – с хорошо ухоженными волосами, в кардигане под Мистера Роджерса[3], со здоровенным куском бирюзы, свисающим с шеи на кожаном ремешке. Его глаза скользнули по мне с отработанной непринужденностью, и я понял, что́ он увидел. Парня лет под тридцать, высокого, крепко сложенного. Небритого, но с хорошей стрижкой и при дорогих часах. Без обручального кольца. Костяшки на пальцах основательно сбиты и в шрамах.

– Да, сэр? – произнес он уважительным тоном, который в этом месте обычно был редкостью. Опустил взгляд вниз, но я заметил, как прямо он держит спину, ощутил полную неподвижность его маленьких пергаментных рук.

– Я ищу Дэнни Фэйта. Скажите ему, что Адам Чейз спрашивает.

– Дэнни уехал, – отозвался старик.

– А когда вернется? – Я с трудом скрыл разочарование.

– Нет, сэр. Его уже три недели как нет. Не думаю, что он вернется. Впрочем, его отец по-прежнему тут хозяин. Могу позвать его, если хотите.

Я попытался все это осмыслить. Округ Роуан производит только два вида людей: тех, что рождены оставаться здесь до скончания своих дней, и тех, кто должен покинуть эти края при первой же возможности. Дэнни принадлежал к первой категории.

– А куда уехал? – спросил я.

Старик пожал плечами – утомленно поджав губы и разведя руками.

– Он ударил свою подружку. Она выпала на улицу вон через то окно. – Мы оба посмотрели на стекло у меня за спиной, и он еще раз, едва ли не на французский манер, пожал плечами. – Здорово порезала лицо. Подала на него заявление в полицию, а он смылся. С тех пор никто его тут в округе не видел. Ну так как, позвать мистера Фэйта?

– Нет.

Вариант с родной фермой сейчас даже не рассматривался – я слишком устал, чтобы провести за рулем еще хотя бы секунду, и пока не был готов иметь дело с собственным отцом.

– Найдется комната?

– Si[4].

– Тогда просто дайте мне комнату.

Старик опять оглядел меня с головы до ног.

– Вы уверены? Вы хотите комнату здесь? – Он уже во второй раз раскинул руки.

Я вытащил бумажник и положил на стойку стодолларовую купюру.

– Si, – сказал я ему. – Именно здесь.

– Надолго?

Его глаза не были направлены ни на меня, ни на купюру – нацелились они на мой бумажник, который едва ли лопался от банкнот крупного достоинства. Я закрыл его и сунул в карман.

– До вечера пробуду.

Он взял сотню, выдал мне семьдесят семь долларов сдачи и сказал, что тринадцатая комната свободна, если меня не смущает номер. Я заверил его, что нисколько не смущает. Старик выдал мне ключ, и я ушел. Он наблюдал за мной, пока я переставлял машину к концу здания.

Я вошел, накинул цепочку.

В комнате пахло сыростью и шампунем – наверное, последний постоялец перед отъездом принимал душ, – но здесь было темно и тихо, и после суток без сна это меня вполне устраивало. Я сдернул покрывало с кровати, стряхнул с ног туфли и повалился на ветхие простыни. Вскользь подумал про надежду и гнев: интересно, какое из этих чувств во мне сейчас сильнее? Ни один из вариантов не выглядел однозначным, так что пришлось принять волевое решение. Надежда, решил я. Я проснусь с чувством надежды.

Едва я закрыл глаза, как комната перекосилась. Я словно взмыл вверх, поплыл, а потом все вдруг разом рассыпалось в пыль, и я окончательно отключился, оказавшись вне места и времени, будто никогда и не возвращался.

Проснулся я со сдавленным звуком в горле. Перед глазами по-прежнему стояла все та же картинка – кровь на стене, темным полумесяцем протянувшаяся к полу. Услышал глухие удары, не понимая, где я, и дико оглядел полутемную комнату. Тоненький ковер вздыбился под ножками видавшего виды кресла. Из-под края занавески на пол падала узенькая полоска слабого света. Стук прекратился.

Кто-то стоял у двери.

– Кто там? – хрипло спросил я.

– Зебьюлон Фэйт!

Это был отец Дэнни, вспыльчивый и узколобый тип, способный со знанием дела просветить окружающих разве что по части двух вещей: как выглядит изнанка окружной тюрьмы и каким образом лучше всего задать трепку своему собственному великовозрастному сыну.

– Секундочку! – выкрикнул я.

– Надо поговорить!

– Обождите.

Я подошел к раковине и поплескал в лицо водой, заталкивая кошмарный сон обратно в самую глубину головы. В зеркале я выглядел совершенно измотанным, старше своих двадцати восьми лет. На ходу вытираясь полотенцем и чувствуя, как по жилам побежала кровь, двинулся в двери и распахнул ее. Солнце низко повисло над горизонтом. Дело к вечеру. Раздраженная физиономия старика вся так и пылала.

– Здрасьте, мистер Фэйт. Давненько не виделись.

Он практически не изменился – может, разве что малость пообтесался, – но производил все столь же неприятное впечатление. Одуревшие, словно после многодневной пьянки, глаза двинулись по моему лицу, губы под унылыми бесцветными усами ехидно скривились. От этого подобия улыбки по спине у меня пробежали мурашки.

– А ты все такой же, – объявил он. – Я-то думал, время возьмет свое, подпортит малость твою смазливую мордашку…

Я проглотил отвращение.

– Я искал Дэнни.

Его следующие слова соскользнули с его губ медленно, с намеренной растяжечкой.

– Когда Мэнни сообщил, что тут Адам Чейз, то я ему просто не поверил! Сказал ему, что ни в коем разе Адам Чейз тут не остановился бы. Только не при том здоровенном особняке на реке, полном всякой родни. Не при всех этих чейзовских деньгах! Но жизнь не стоит на месте, насколько я понимаю, и вот ты в итоге здесь. – Он опустил подбородок, и меня обдало вонью из его рта. – Вот уж не думал, что у тебя хватит пороху вернуться…

Я с трудом удержал внезапно вспыхнувшую злость в рамках:

– А что, место ничуть не хуже любого другого.

Старик злобно хохотнул:

– Это место – натуральная дыра. Оно высасывает из меня жизнь.

– Вам видней.

– Так что, с папаней приехал побалакать? – спросил он, с внезапным блеском в глазах.

– Да, планирую повидаться с ним.

– Я не в этом смысле… Ты здесь, чтобы просто поболтать с ним? Это я к тому, что пять лет назад ты в округе Роуан кем-то вроде наследного принца считался… – Презрительная усмешка. – А потом с тобой приключилась маленькая неприятность, и вот раз – и нет тебя. Насколько я понимаю, с тех пор ты так сюда и не возвращался. Должна быть какая-то причина после столь долгого отсутствия, и вразумить этого надменного, упрямого сукина сына – лучшая из тех, что приходят мне на ум.

– Если у вас есть что сказать, мистер Фэйт, то почему бы вам просто не сказать это прямо?

Он подступил ближе, неся с собой запах застарелого пота. Его глаза над носом пьяницы приобрели жесткий стальной оттенок, а голос визгливо поднялся:

– Только не умничай со мной, Адам! Я-то помню тебя таким же тупоголовым придурком, как и мой собственный сыночек, Дэнни, – у вас обоих не хватило бы мозгов, чтобы просто выкопать яму в земле, даже если б вам дали лопату! Я-то видел, как ты буха́ешь без просыпу, видел, как ты валяешься с разбитой в кровь мордой на полу в баре! – Он перевел взгляд с моих ног на мое лицо. – Теперь у тебя шикарная тачка, и несет от тебя большим городом, но выглядишь ты ничуть не лучше любого другого. Только не для меня. Можешь заодно передать это и своему старику. Передай ему, что скоро он останется и вовсе без друзей!

– Не думаю, что мне нравится ваш тон.

– Я пытался быть вежливым, но вы никогда не изменитесь – вы, Чейзы! Думаете, что раз уж у вас все эти земли, а ваши предки засели в этом округе чуть ли не с сотворения мира, так вы намного лучше всех остальных? Ничто из этого не означает, что вы лучше меня! Или лучше моего парнишки.

– Я никогда не говорил, что я лучше.

Старик кивнул, и его голос задрожал от раздражения и злости:

– Передай своему папаше, что ему давно пора засунуть свой чертов эгоизм себе в жопу и подумать и об остальных людях в этом округе! И это не только я так говорю. Куча людей здесь уже сыта по горло. Передай ему это от меня.

– Хватит уже! – сказал я, подступая ближе.

Ему это не понравилось, и его руки сжались в кулаки.

– Не говори со мной в таком тоне, щенок!

Что-то горячее вспыхнуло у него в глазах, и я почувствовал, как где-то внутри меня опять вскипает гнев – воспоминания нахлынули обратно. Вновь припомнились мелочность и презрительное самодурство старика, его скорые на расправу руки, когда его сын делал какую-то невинную ошибку.

– Вот что вам скажу, – медленно произнес я. – Почему бы вам самому не пойти в жопу?

Я подступил еще ближе, и как ни высок был старик, я все равно возвышался над ним. Его глаза заметались вправо-влево, когда он увидел закипающий во мне гнев. Мы с его сыном действительно давали джазу в родном округе, но, несмотря на то, что он только что сказал, не так-то уж часто я оказывался с разбитой в кровь мордой на полу какого-нибудь бара.

– Дела моего отца вас не касаются. Никогда не касались и никогда не будут. Если у вас есть что сказать, предлагаю вам сказать это ему прямо в лицо.

Фэйт попятился, и я последовал за ним в плавящийся от жары воздух. Он продолжал держать руки на весу, нацелив взгляд на меня, и его голос звучал резко и жестко:

– Вещи меняются, парень. Мельчают понемногу, а потом им и вовсе наступает конец. Даже в округе Роуан. Даже у чертовых Чейзов!

И он тут же ушел, быстро двигаясь вдоль облупленных дверей своей придорожной империи. Дважды оглянулся назад, и на его топорной физиономии я увидел коварство и страх. Он показал мне средний палец, и я спросил себя, далеко уже не впервые, не было ли возвращение домой большой ошибкой.

Я проследил, как старик скрывается в своей конторе, а потом зашел обратно в номер, чтобы смыть с себя его вонь.

Понадобилось десять минут, чтобы принять душ, побриться и переодеться в чистое. Едва я переступил порог, выходя на улицу, как горячий воздух плотно принял меня в свои объятия, словно расплавленный воск. Солнце уже придавливало деревья на противоположной стороне дороги, мягким бесформенным комком расплющиваясь о мир. Я закрыл и запер за собой дверь, а когда опять повернулся, то почти одновременно заметил две вещи. Зебьюлон Фэйт стоял, прислонившись к стене конторы мотеля и скрестив руки на груди. Рядом ошивались еще два каких-то жлоба чуть постарше меня – с широкими плечами и откровенно ехидными улыбочками. Это было первое, что я заметил. Вторым была моя машина. Вернее, большие буквы, глубоко выцарапанные на пыльном капоте.

«Убивец».

Единственное слово, в два фута длиной как минимум.

Вот тебе и надежда…

На физиономии старика тоже прорезалась улыбочка, и он буквально протолкал сквозь нее слова.

– Два каких-то гопника, – сообщил он. – Вон туда побежали…

Фэйт-старший ткнул рукой через пустую улицу, на старую парковку придорожной закусочной, которая теперь представляла собой безбрежное море асфальта с пробивающимися кое-где кустиками травы.

– Надо же, какая неприятность, – закончил он.

Один из мужиков пихнул другого локтем. Я знал, что они видели перед собой: машину богатея с нью-йоркскими номерами, городского парня в сияющих ботинках.

Они и понятия не имели…

Я подошел к багажнику, положил в него сумку, вытащил монтировку – два фута прочного металла с баллонным ключом на конце. И двинулся через парковку, опустив тяжелую железяку к ноге.

– Зря вы это сделали, – произнес я.

– Иди в жопу, Чейз!

Они тяжело соскочили с крыльца – Зеб Фэйт посередке. Рассыпались по сторонам, ширкая подметками по спекшейся земле. Мужик справа от Фэйта был повыше остальных и выглядел испуганным, так что я сосредоточился на его дружке слева – ошибка. Удар прилетел как раз справа, и двигался этот тип на удивление быстро. Это было все равно что получить удар бейсбольной битой. Его дружок налетел на меня почти с той же быстротой. Увидел, как я обвис, и наметил апперкот, который мог запросто сломать мне челюсть. Но я взмахнул монтировкой. Она вступила в дело быстро и жестко, перехватив руку детины на полпути, и сломала ее столь моментально и чисто, что я сам подивился. Было слышно, как хрустнули кости. Он с воплем рухнул на землю.

Первый ударил меня еще раз, угодив в висок, и я замахнулся на него тоже. Металл соприкоснулся с мясистой частью его плеча. Тут подоспел и Зебьюлон Фэйт, но я опередил его, достав коротким тычком в кончик подбородка, и он тоже свалился. И тут словно кто-то выключил дневной свет. Я оказался на коленях, с затуманенным зрением, и на сей раз мне реально пришлось несладко.

Фэйт лежал на земле. Мужик со сломанной рукой – тоже. Но его дружок зря времени не терял. Я опять увидел подлетающий тяжелый башмак и замахнулся что было сил. Монтировка вошла в соприкосновение с его подбородком, и он шлепнулся в пыль. Я так и не понял, сломал ли ему что-нибудь – реально было плевать. Главное, что он тоже вырубился.

Я попытался было встать, но не держали ноги. Уперся руками в землю и тут ощутил, как надо мной встает Зебьюлон Фэйт. Дыхание пилой елозило у него в глотке, но голос его был достаточно тверд. «Сраные Чейзы!» – прохрипел он и принялся орудовать ногами. Удары сыпались один за другим. После очередного удара башмак отлетел назад уже в крови. Я уже реально лежал на земле, тщетно искал монтировку, а старик пыхтел так, будто всю ночь кому-то впердоливал и теперь никак не может кончить. Я свернулся в клубок, пытаясь спрятать лицо, и полными легкими вдохнул дорожной пыли вперемешку с мелкой щебенкой.

И тут услышал сирены.

Глава 2

Поездка в «Скорой» прошла как в тумане – двадцать минут белых перчаток, болезненных прикосновений тампона к ранам и ссадинам, толстый фельдшер с каплей пота, повисшей на носу… За матовым стеклом мелькнул красноватый отсвет мигалок, отразившихся от стены, и меня вытащили наружу. Больница сгустилась вокруг: знакомые звуки, запахи, которые мне доводилось обонять чаще, чем хотелось бы… Тот же самый потолок, что и двадцать лет назад. Ординатор с детским личиком, который меня заштопывал, ворчал при виде старых шрамов: «Что, не первый раз руки распускаешь?»

Ответ ему на самом деле не требовался, так что я держал рот на замке. Драться я начал лет в десять. Самоубийство моей матери имело к этому самое непосредственное отношение. Равно как и Дэнни Фэйт. Но с тех пор как я дрался последний раз, прошло уже порядком времени. Целых пять лет я ухитрился прожить, ни разу ни с кем не сцепившись. Никаких заводок. Никаких обидных слов. Пять лет оцепенения, и вот нате: трое на одного в первый же день после возвращения в родные края. Надо было просто сесть в машину и уехать ко всем чертям, но такая мысль даже не приходила мне в голову.

И на секунду не приходила.

Вышел я только часа через три – с облепленными пластырем ребрами, шатающимися зубами и восемнадцатью стежками хирургических швов на башке. Злой как черт. Болело все адски.

Раздвижные двери сомкнулись у меня за спиной, и я встал, покосившись на левый бок – давая передышку ребрам на этой стороне. По ногам у меня мазнул свет, и мимо по улице проехали несколько автомобилей. Я смотрел им вслед пару секунд, а потом опять повернулся к автостоянке.

В тридцати футах от меня открылась дверца машины, и на асфальт выбралась женщина. Сделала три шага, остановилась у капота. Я сразу узнал ее до мельчайших подробностей, даже издали. Пять футов восемь дюймов[5], стройная, с золотисто-каштановыми волосами и улыбкой, способной осветить самую темную комнату. Внутри меня волной поднялась новая боль, более глубокая, более фактурная. Вроде бы у меня уже было полным-полно времени, чтобы найти нужный подход, нужные слова. Но в голове было пусто. Я сделал шажок навстречу, стараясь скрыть хромоту. Она встретила меня на полпути, и все лицо ее состояло из пустот и сомнений. Изучила меня с головы до ног, и хмурое выражение у нее на лице практически не оставляло сомнений насчет того, что она увидела.

– Офицер[6] Александер… – произнес я, выдавливая улыбку, которая даже мне самому показалась насквозь лживой.

Ее глаза пробежались по моим увечьям.

– Детектив, – поправила она меня. – Уже два года как повысили.

– Поздравляю, – сказал я.

Она примолкла, высматривая что-то на моем лице. Задержала взгляд на стежках хирургических швов на лбу под волосами, и на миг ее лицо немного смягчилось.

– Несколько не так я представляла нашу следующую встречу, – произнесла она, опять глядя мне прямо в глаза.

– А как?

– Поначалу воображала, что мы с ходу бросимся друг к другу в объятия. С поцелуями и извинениями. – Она пожала плечами. – А после того как ты несколько лет пропадал без вести, представлялось уже нечто не столь радужное. С криками. Может, даже с пиханием в грудь. Но такого я никак не ожидала. Такой вот встречи, в полном одиночестве и в темноте… – Она показала на мое лицо. – Мне тебя сейчас даже по физиономии не шлепнуть!

Улыбка у нее тоже не вышла. Да, ни один из нас не представлял, что это произойдет таким вот образом.

– А почему ты не зашла внутрь?

Она уперла руки в бока.

– Не знала, что сказать. Думала, что слова сами придут ко мне.

– И?..

– Ничего так и не пришло.

Поначалу я никак не отреагировал. Любовь умирает не сразу, если вообще умирает, и действительно нечего было сказать помимо того, что уже было много раз сказано в далеком прошлом, в совсем другой жизни. Когда я все-таки заговорил, слова давались мне нелегко:

– Мне надо было забыть это место, Робин. Надо было забыть его с концами.

– Давай не будем, – сказала она, и я узнал гнев. Достаточно долго сам прожил с таким же.

– Так что теперь? – спросил я.

– Теперь я отвезу тебя домой.

– Только не к отцу!

Робин подалась ближе, и глаза ее на миг осветились прежней теплотой. В уголках рта проглянули смешливые морщинки.

– Такой гадости я тебе точно не сделаю, – заверила она.

Мы стали обходить ее машину, каждый со своей стороны, и я заговорил через крышу:

– Я здесь не для того, чтобы остаться.

– Ну да, – натужно произнесла она. – Естественно, не для того.

– Робин…

– Залезай в машину, Адам!

Я открыл дверцу и кое-как пролез на сиденье. Это был большой седан, типично полицейская тачка – рации, лэптоп, дробовик в держателе на приборной панели… Я был просто никакой. Болеутоляющие таблетки. Усталость. Утонув в подушке сиденья, я бездумно пялился на темные улицы, пока Робин вела машину.

– Вот тебе и вернулся домой, – произнесла она через какое-то время.

– Могло быть и хуже.

Робин кивнула, и я ощутил ее глаза на себе – мимолетный взгляд, когда дорога выпрямилась.

– Классно видеть тебя, Адам. Тяжело, но классно. – Она опять кивнула, словно все еще пытаясь убедить себя. – Не думала, что это вообще когда-нибудь произойдет.

– Я тоже.

– Остается один большой вопрос.

– Какой? – Я знал, что за вопрос, он мне просто не нравился.

– Почему, Адам? Вот в чем вопрос: почему? Ведь целых пять лет прошло! Никто и слова от тебя не слышал.

– Мне нужна какая-то особая причина, чтобы приехать домой?

– Ничего не происходит в вакууме. Тебе-то это должно быть известно получше, чем остальным.

– Все это просто коповские разговорчики. Иногда нет абсолютно никаких причин.

– Лично мне в это не верится. – С лица Робин не сходила обида. Она немного выждала, но я не знал, что еще сказать.

– Ладно, можешь не рассказывать, – произнесла она наконец.

Молчание пролегло между нами – лишь ветер подвывал, обтекая быстро несущуюся машину. Пощелкивали шины, проскакивая над трещинами в асфальте.

– Ты собирался позвонить мне? – спросила она наконец.

– Робин…

– Ладно, не обращай внимания. Проехали.

Еще несколько минут бессловесной тишины – неловкости, которая сковывала нас обоих.

– Зачем ты вообще поперся в этот мотель?

Я поразмыслил, сколько ей стоит рассказать, и решил, что для начала надо все прояснить с отцом. Если я не сумею все уладить с ним, то не смогу ничего уладить и с ней.

– Ты не представляешь, где может быть Дэнни Фэйт? – спросил я.

Я сменил тему, и она это поняла. Но не стала на этом заостряться.

– Слыхал про его подружку? – спросила Робин. Я кивнул, и она пожала плечами. – Это далеко не первый мелкий подонок, скрывающийся от ордера на арест. Никуда он не денется. С подобной публикой всегда так.

Я посмотрел на ее лицо, на его жесткие линии.

– Тебе никогда не нравился Дэнни. – Прозвучало это обвиняюще.

– Совершенно никчемный тип, – сказала Робин. – Игрок, алкаш и дебошир, просто пробы ставить негде. С чего это он должен мне нравиться? Это ведь он затащил тебя на дно, подкармливал твою темную сторону… Драки в барах. Скандалы. Это он заставил тебя забыть все хорошее, что в тебе было. – Она покачала головой. – Я-то думала, что ты перерос Дэнни. Ты всегда был слишком хорош для него.

– Он прикрывал мне спину еще с четвертого класса, Робин. Нельзя так вот попросту бросать таких друзей.

– И все же ты это сделал. – Она оставила все остальное недосказанным, но я все понял.

«Точно так же, как ты бросил меня».

Я отвернулся к боковому стеклу. Мне нечего было сказать, чтобы рассеять ее обиду. Она и так знала, что тогда у меня не было выбора.

– Чем, черт побери, ты занимался, Адам? Пять лет! Целая жизнь! Люди говорили, что ты в Нью-Йорке, но, кроме этого, никто ничего не знает. Серьезно, чем ты там вообще был занят?

– А это важно? – спросил я.

– Естественно, важно!

Робин никогда не сумела бы понять, а мне не нужна была ее жалость. Собственное одиночество я давно уже привык держать под замком, так что не стал вдаваться в подробности.

– Держал бар одно время, работал тренером в кое-каких спортзалах, работал в парках… Занимался чем подвернется. Нигде не задерживался дольше месяца-другого.

Я видел ее недоверие, слышал разочарование в ее голосе:

– И зачем ты тратил время на подобную чепуху? Ты же парень с головой! У тебя есть деньги. Ты мог бы пойти учиться, стать кем-нибудь…

– Дело не в деньгах или стремлении пробиться наверх. Меня это никогда не волновало.

– А в чем же тогда?

Я не мог заставить себя посмотреть на нее. То, что я потерял, никогда уже не вернешь назад. Мне не следовало высказывать это вслух, а тем более разжевывать по буквам. Только не ей.

– Случайные занятия не требуют напряжения мысли, – сказал я, после чего ненадолго примолк. – Занимайся такой чепухой достаточно долго, и даже годы размоются в одно туманное пятно.

– Господи, Адам!

– У тебя нет права судить меня, Робин. Мы оба сделали свой выбор. Мне пришлось пережить твой. Нечестно порицать меня за мой собственный.

– Ты прав. Прости.

Мы еще немного помолчали, слушая шипение и пощелкивание шин.

– А как насчет Зебьюлона Фэйта? – спросил я в конце концов.

– Это юрисдикция округа.

– И все же ты-то – тут как тут. Городской детектив.

– Вызов приняла контора шерифа[7]. Но у меня там хорошие знакомые. Они сразу позвонили, как только всплыла твоя фамилия.

– Меня там так хорошо помнят?

– Никто не забыл, Адам. Правоохранительные органы тем более.

Я вовремя прикусил язык, с которого были готовы сорваться злые слова. Таковы уж люди: быстро судят и долго помнят.

– Он смылся до того, как приехали помощники шерифа, но двух других они застали. Очень удивлена, что ты не видел их в больнице.

– Их арестовали?

Робин искоса глянула на меня:

– Помощники шерифа просто нашли трех каких-то мужчин, лежащих на парковке мотеля. Тебе нужно написать заявление, если ты хочешь, чтобы кого-то арестовали.

– Супер. Просто супер. Ну а то, что мне машину покурочили?

– То же самое.

– Просто замечательно!

Я наблюдал за Робин, сидящей за рулем. Она немного постарела, но выглядела все равно отлично. Обручального кольца я не заметил, что меня опечалило. Если она по-прежнему оставалась одна в этом мире, то в этом была и часть моей вины.

– Что это вообще за дела творятся? Да, я в курсе, что тут у меня мишень на спине, но никак не ожидал, что на меня набросятся в первый же день после моего возвращения в город!

– Шутишь?

– Да какие тут шутки! У старого мерзавца всегда был злобный нрав, но, похоже, он так и ждал повода.

– Вообще-то ничего удивительного.

– Я же сто лет его не видел! Мы с его сыном были друзьями!

Робин издала горький смешок и покачала головой:

– Я постоянно забываю, что есть еще и какой-то другой мир помимо округа Роуан. Насколько я понимаю, тебе просто неоткуда знать… Но тут уже несколько месяцев заваривается довольно серьезная каша, в которую замешаны одна крупная энергетическая компания и твой отец. Это разорвало город напополам.

– Что-то я не понимаю…

– Штат худо-бедно развивается. Энергетики планируют построить новую атомную электростанцию, чтобы этому поспособствовать. Они смотрели много участков, но округ Роуан пока на первом месте. Им нужна вода, так что участок должен быть у реки. Требуется тысяча акров[8], и все остальные согласились продать землю. Но не хватает большого куска территории фермы «Красная вода», чтобы все срослось. Четырехсот или пятисот акров вроде. Они предлагали впятеро от того, что этот участок реально стоит, но твой отец не стал продавать. Полгорода его просто обожает. Другая половина ненавидит. Если он упрется, энергетическая компания выдернет шнур из розетки и переместится на какое-нибудь другое место. – Она пожала плечами. – Повсюду массовые увольнения… Заводы закрываются… А это миллиардное предприятие. И на пути у него стоит твой отец.

– Можно подумать, ты просто спишь и видишь, чтобы тут появилась эта электростанция.

– Я работаю на город. Трудно не обращать внимания на возможные выгоды.

– А Зебьюлон Фэйт?

– У него тридцать акров прямо у реки. А это семизначная цифра, если все выгорит. Он агитирует за эту стройку на каждом углу. Ситуация ухудшается. Люди злы, причем это не только вопрос рабочих мест или налоговой базы. Это большой бизнес. Подряды на первичный цикл. На производство бетона. На собственно строительство. Можно сделать большие деньги, и многие уже готовы на стенку полезть, до того им не терпится. Твой отец – богатый человек. Большинство людей считает, что ему просто собственные понты важней.

Я представил себе своего отца.

– Он не продаст.

– Предлагаемые суммы будут расти. Давление – тоже. Целая куча народу давит на него.

– Ты сказала, ситуация ухудшается. Насколько ухудшается?

– Да в основном все пока довольно безобидно. Статейки в газетах. Оскорбления. Но уже были и кое-какие открытые угрозы, даже случаи вандализма. Скот вот как-то ночью постреляли… Сожгли пару хозяйственных построек… Ты вообще-то первый, кто реально пострадал.

– Не считая коров.

– Это всего лишь фоновый шум, Адам. Скоро все разрешится, тем или иным образом.

– Какого рода угрозы? – спросил я.

– Звонки среди ночи. Письма.

– Ты их видела?

Робин кивнула.

– Они довольно недвусмысленны.

– А мог стоять за чем-нибудь из этого Зебьюлон Фэйт?

– Он набрал кредитов, чтобы прикупить дополнительные площади. Насколько я понимаю, сейчас ему очень нужны эти деньги. – Она стрельнула в меня взглядом, оторвав его от дороги. – Иногда я подумываю, не замешан ли тут каким-то образом и Дэнни. Куш ожидается громадный, а парень он не слишком-то разборчивый в средствах.

– Исключено, – сказал я.

– Так ведь семизначная цифра! Целая куча денег, даже для людей с деньгами.

Я отвернулся к окну.

– А Дэнни Фэйт, – закончила она, – к таковым не относится.

– Ошибаешься, – сказал я.

Она просто не могла не ошибаться!

– Ты ведь и его бросил, Адам! Пять лет! Ни слова, ни весточки. Верность хороша только до той поры, пока на кону не оказываются такого рода суммы. – Робин замялась. – Люди меняются, Адам. Дэнни был настолько же плох для тебя, насколько ты был хорош для него. Не думаю, что после того, как ты уехал, он был таким уж паинькой. Только он и его старик, а мы оба знаем, что из этого следует.

– Что-то в особенности? – Мне не хотелось ей верить.

– Он ударил свою подружку, выбросил ее прямо сквозь оконное стекло. Ты его таким помнишь?

Мы еще немного помолчали. Я тщетно пытался угомонить возбужденную свору мыслей, которую она спустила с поводка у меня в голове. Ее разговоры про Дэнни встревожили меня. Но известие о том, что мой отец получал угрозы, встревожило меня еще больше. Мне следовало появиться тут раньше.

– Если город разорвался напополам, тогда кто же еще на стороне моего отца?

– «Зеленые» в основном, а еще те люди, которые просто не хотят никаких перемен. Большинство городских со старыми деньгами. Фермеры, чьи земли эта стройка не затрагивает. Поборники охраны памятников старины.

Я с силой потер лицо и шумно выдохнул.

– Да не волнуйся ты так, – произнесла Робин. – Бывают в жизни огорчения. Это не твои проблемы.

Тут она ошибалась.

Проблемы были еще как мои.

Робин Александер по-прежнему жила все в той же многоэтажке, на втором этаже, всего в квартале от перекрестка, гордо именуемого в Солсбери центральной площадью. Переднее окно квартиры выходило на юридическую контору. Заднее смотрело через узкий переулочек на зарешеченные окна местного оружейного магазина.

Ей пришлось помочь мне выбраться из машины.

Внутри Робин вырубила сигнализацию, включила кое-где свет и сопроводила меня в спальню. Там царил идеальный порядок. Та же самая кровать. Часы на столике показывали десять минут десятого.

– Кажется, стало малость попросторней, – заметил я.

Она остановилась, как-то по-новому наклонив плечи.

– Стало, когда я выбросила все твои шмотки.

– Ты могла поехать со мной, Робин. Можно подумать, я тебя не просил.

– Давай только не будем все это опять начинать, – сказала она.

Присев на кровать, я стянул туфли. Наклоняться было больно, но Робин не стала мне помогать. Пробежавшись взглядом по фотографиям в комнате, увидел одну с самим собой на прикроватном столике. Фотка была вставлена в маленькую серебряную рамку, и на ней я улыбался. Я потянулся было к ней, но Робин в два решительных шага пересекла комнату. Без единого слова подхватила ее, перевернула и убрала в ящик комода. Я подумал, что она сейчас выйдет, но Робин остановилась в дверях.

– Давай ложись уже, – произнесла она, и что-то дрогнуло у нее в голосе. Я посмотрел на ключи, которые Робин до сих пор держала в руке.

– Ты уходишь?

– Займусь твоей машиной. Нечего ей там делать всю ночь.

– Беспокоишься из-за Фэйта?

Она пожала плечами.

– Все возможно. Ложись в кровать.

Нам было что сказать друг другу еще, но мы оба не знали, как это сделать. Так что я разделся и пролез под ее простыни; подумал о той жизни, которая у нас была, и о том, как она закончилась. Робин могла поехать со мной. Я еще раз сказал себе это. И повторял до тех пор, пока меня окончательно не одолел сон.

Заснул крепко, и все же в какой-то момент вдруг проснулся. Надо мной стояла Робин. Ее волосы были распущены, глаза ярко сияли, и держалась она так, будто в любую секунду была готова рассыпаться в пыль и разлететься по сторонам. «Это тебе просто снится», – прошептала она, и я подумал, что, наверное, так оно и есть. Вновь позволил темноте затянуть меня вглубь, продолжая слышать, как Робин шепотом повторяет мое имя, и по-прежнему пытаясь поймать взгляд ее глаз, ярких и влажных, словно монетки на дне ручья…

Проснулся я совсем один в холоде и сером полусвете, поставил ноги на пол. Рубашка была вся в крови, так что надевать ее не стал; но штаны были в порядке. Робин я нашел за кухонным столом, где она неотрывно смотрела вниз на ржавые решетки оружейного магазина. Аромат душа до сих пор витал вокруг нее; на ней были джинсы и бледно-голубая рубашка с подвернутыми манжетами. Перед ней дымилась чашка кофе.

– Доброе утро, – сказал я, ища взглядом ее глаза и вспоминая сон.

Робин внимательно изучила мое лицо, синяки на груди.

– Есть перкоцет[9], если надо. Кофе. Бублики, если хочешь.

Судя по голосу, она от меня закрылась. Равно как и судя по глазам.

Я сел напротив нее, и свет жестко упал на ее лицо. Ей еще не исполнилось двадцати девяти, но выглядела она старше. Смешливые морщинки пропали, черты лица заострилось, полные губы сжались в нечто узкое и бледное. Сколько таких перемен пришли от пяти лет работы в полиции? А сколько от меня?

– Хорошо поспал? – спросила она.

Я пожал плечами.

– Странное что-то снилось.

Робин отвернулась, и я понял, что видел ее тогда вовсе не во сне. Она наблюдала за мною спящим и тихонько плакала про себя.

– Я на диване перекантовалась, – сообщила она. – Пару часов уже как встала. Не особо-то привыкла к гостям.

– Приятно слышать.

– А ты? – Туман словно слетел с ее глаз.

– Тоже.

Робин изучала меня поверх ободка своей кружки, с лицом, полным сомнений.

– Твоя машина под домом, – произнесла она наконец. – Ключи на кухонной стойке. Можешь побыть здесь столько, сколько захочется. Поспи еще. Есть кабельное, кое-какие приличные книжки.

– Ты уходишь? – спросил я.

– Покой нам только снится, – отозвалась она, но не двинулась с места.

Я поднялся, чтобы налить себе чашку кофе.

– Вчера вечером я виделась с твоим отцом. – Ее слова кулаком ударили в спину. Я ничего не сказал – не мог позволить ей увидеть свое лицо, не хотел, чтобы она знала, что эти слова со мной сделали. – После того как забрала твою машину. Доехала до фермы, поговорила с ним на крыльце.

– Что, в самом деле? – Я попытался скрыть внезапное беспокойство в голосе. Зря она это сделала. Но я мог представить их там, на крыльце, – далекий изгиб темной воды и столб, к которому мой отец любил прислоняться, глазея на противоположный берег…

Робин ощутила мое неудовольствие.

– Ему надо было это услышать, Адам. Лучше уж он узнает от меня, что ты вернулся, чем от какого-нибудь первого попавшегося придурка. И уж тем более от шерифа. Он должен знать, что ты серьезно пострадал, так что не станет гадать, чего это ты не появился у него прямо сегодня. Я выиграла тебе время, чтобы малость оправиться и вообще взять себя в руки. Я думала, ты мне только спасибо скажешь.

– А моя мачеха?

– Она оставалась в доме. Не пожелала иметь со мной никакого дела.

Робин примолкла.

– Или со мной.

– Она свидетельствовала против тебя, Адам. Давай оставим эту тему.

Я все еще не поворачивался. Ну абсолютно все шло не так, как я надеялся! Взявшись за край кухонной стойки, вцепился в нее что было сил. Подумал про отца и про пропасть, что пролегла между нами.

– Как он? – спросил я.

Секунда молчания, затем:

– Постарел.

– У него все в порядке?

– Не знаю.

Что-то в голосе Робин заставило меня обернуться.

– Что? – переспросил я, и она подняла глаза к моим.

– Понимаешь, все происходило чинно-благородно, твой отец держался с большим достоинством. Но когда я сказала ему, что ты вернулся домой, он расплакался.

Я попытался скрыть смятение.

– Неужели это его так расстроило? – спросил я.

– Я не это имела в виду.

Я застыл в ожидании.

– По-моему, он плакал от радости.

Робин ожидала от меня каких-то слов, но я не смог ответить. Поспешно перевел взгляд к окну, пока она не заметила, что в глазах у меня тоже набухают слезы.

Через несколько минут Робин ушла, чтобы поспеть на семичасовой инструктаж у себя в отделе. Я принял немного перкоцета и завернулся в ее одеяла. Боль прокладывала тоннель у меня в голове – по затылку словно колотили молотком, в лоб впивался холодный гвоздь. За всю свою жизнь я видел только две вещи, которые довели моего отца до слез. Когда умерла моя мать, он плакал целыми днями – медленными, нескончаемыми слезами, которые словно сочились прямо из морщин у него на лице. А потом один раз мой отец плакал от радости.

Когда спас человеческую жизнь.

Девчонку звали Грейс Шеперд. Ее дедом был Долф Шеперд, бригадир на отцовской ферме и самый старый друг моего отца. Долф и Грейс жили в маленьком домике на южном краю территории фермы. Так и не знаю, что случилось с родителями ребенка, – только что их не было. Какова бы ни была причина, Долф взялся растить малышку сам. Это оказалось для него серьезным испытанием – все это знали, – но он вполне справлялся.

До того дня, пока она не потерялась.

Денек был прохладный, начало осени. Сухие листья трещали и скреблись друг о друга под скучным тяжелым небом. Ей едва исполнилось два годика, но она как-то ухитрилась выскользнуть через заднюю дверь, тогда как Долф был уверен, что она наверху, спит. А нашел ее как раз мой отец. Он находился высоко на одном из выпасов, когда увидел ее на мостках причала под домом – она смотрела, как листья кружатся в водоворотах под ними. В жизни не видел, чтобы мой отец двигался так быстро.

Она ушла в воду даже без всплеска. Наклонилась слишком низко, и вода просто проглотила ее. Мой отец плюхнулся в реку, как был, и вынырнул один. Когда я добежал до причала, он уже нырнул опять.

Нашел я его в четверти мили ниже по течению – сидящим по-турецки на песке, с Грейс Шеперд на коленях. Ее кожа была жутко бледной, прямо как у настоящего утопленника, но она ревела благим матом, выпучив глазенки и широко раскрыв рот, который казался единственной цветной деталью унылого пейзажа по сторонам. Отец вцепился в дитя так, будто больше ничего в жизни не имело для него значения, и тоже тихонько всхлипывал.

Я долгую секунду смотрел на них, даже тогда ощущая, что эта секунда священна. Правда, заметив меня, отец улыбнулся. «Черт, сынок, – сказал он тогда. – Едва поспел».

И сразу поцеловал ее в макушку.

Едва мы завернули Грейс в мою куртку, как появился запыхавшийся Долф. С лица у него градом катился пот, и при виде нас он в нерешительности замер. Отец передал ребенка мне, сделал два быстрых шага и уложил деда девчонки одним точным ударом. Сломал ему нос, это без вопросов, и оставил своего старого друга валяться в крови на берегу, а сам, мокрый и измотанный, стал медленно подниматься к дому на холме.

Такая вот личность мой отец.

Железный человек.

Глава 3

Во сне часть боли прошла, а проснулся я от грозы, которая заставляла дребезжать старые стекла и отбрасывала на стену ажурные тени всякий раз, когда вспыхивала молния. Стихия пронеслась через город, обрушивая на него потоки воды, а затем удалилась к югу в сторону Шарлотта. Над асфальтом еще курился парок, когда я вышел на улицу, чтобы забрать свою сумку из машины.

Дотронулся до шелушинок поврежденной краски на капоте, провел пальцами по накорябанным на нем буквам.

«Убивец».

Вернувшись в квартиру, бездумно прошелся по маленьким комнаткам. Во мне горела неугомонная энергия, но я чувствовал себя в полном разладе с самим собой. Хотел навестить родной дом, но знал, что это может оказаться болезненным. Хотел поговорить с отцом, но боялся тех слов, которые могут при этом последовать. Его слов. Своих собственных. Слов, которые не возьмешь назад, не забудешь – того рода слов, что оставляют глубокие и практически незаживающие шрамы.

Пять лет…

Пять чертовых лет!

Открыл дверь шкафа и тут же закрыл ее, даже не посмотрев, что там внутри. Выпил воды, отдающей металлом, поглазел на книги; мои глаза пробежали по корешкам, даже не видя их, – но что-то, должно быть, мозг все-таки зафиксировал. Наверное, все-таки получил какой-то толчок. Поскольку, расхаживая взад и вперед, я все больше думал о том своем судебном процессе: ненависти, что обрушивалась на меня каждый день, неуклонно возводимых аргументах в пользу смертного приговора, смятении среди тех, кто действительно знал меня лучше остальных… А еще о том, как все это усугубилось, когда моя мачеха заняла свидетельскую трибуну, произнесла слова присяги и попыталась своими словами окончательно закопать меня.

Бо́льшая часть процесса прошла словно в тумане: обвинения, опровержения, показания экспертов об «ударах тупым предметом» и траекториях разлета капель крови… То, что я действительно помню, – это лица в зале суда, решительный гнев людей, которые некогда делали вид, будто хорошо знают меня.

Кошмар любого невиновного человека, осужденного несправедливо.

Пять лет назад Грею Уилсону было всего девятнадцать – только что закончил школу. Сильный, молодой, симпатичный. Звезда футбола. Один из излюбленных сынов Солсбери. А потом кто-то взял камень и пробил ему здоровенную дыру в черепе. Он умер на ферме «Красная вода», и моя собственная мачеха заявила, что это моих рук дело.

Кружа по комнате, я опять слышал это слово – «невиновен», и вновь переживал весь тот накал эмоций, который оно во мне вызвало: осознание своей правоты и облегчение, вновь обретенную убежденность в том, что все способно вернуться на тот путь, каким раньше и шло. Мне надо было знать тогда, что я ошибался, надо было ощутить это в душном воздухе забитого до отказа зала суда!

Никакого возвращения не последовало.

На вердикте все вроде бы должно было и закончиться, но нет. Была еще финальная стычка с моим отцом и короткое, горькое прощание с единственным местом, которое я называл своим домом. Вынужденное расставание. Городу я был больше не нужен. Отлично. Просто прекрасно. Как это ни было больно и обидно, я мог это пережить. Но мой отец тоже сделал свой выбор. Я уверял его, что я этого не делал. Его новая жена твердила ему, что это сделал я. Он предпочел поверить ей.

Не мне.

Ей.

И велел мне убираться.

Наше семейство обитало на ферме «Красная вода» более двухсот лет, и с самого детства меня воспитывали в мысли, что со временем дело полностью перейдет в мои руки. Отец понемногу сдавал; Долф тоже. Это было многомиллионное предприятие, и я практически правил им, когда шериф явился посадить меня за решетку. Это место было чем-то бо́льшим, нежели просто часть меня. Оно было тем, кем я был, что я любил и чем был рожден заниматься. Когда эта ферма и моя семья перестали быть частью моей жизни, больше мне в округе Роуан делать было нечего. Я не мог бы стать тут Адамом Чейзом, банкиром, или Адамом Чейзом, фармацевтом. Только не здесь. Никогда не смог бы.

Так что я оставил единственных людей, которых когда-либо любил, единственное место, которое называл своим домом. Предпочел затеряться в городе – высоком, сером и неугомонном. Обосновался там, вдыхая шум, суету и бледный прах пустых бесконечных дней. Целых пять лет мне это более или менее успешно удавалось. На целых пять лет я затолкал все эти воспоминания и чувство потери на самое дно.

А потом позвонил Дэнни, и все разом разлетелось на куски.

Она оказалась на четвертой полке – толстая, корешком наружу. Блеклая. Белая. Я снял ее с полки – увесистую бумажную стопку, просвечивающую сквозь матовый пластик.

«Штат против Адама Чейза».

Судебная стенограмма. Все, что было сказано тогда, до последнего слова. И скрупулезно зафиксировано. На веки вечные.

Листы были основательно захватаны, с загнутыми уголками. Сколько раз Робин все это перечитывала? На протяжении всего судебного процесса она стояла за меня горой, клялась, что верит мне. И эта вера едва не стоила ей единственной работы, которая была ей по-настоящему дорога. Каждый коп в округе думал, что это сделал я. Каждый коп, кроме нее. Она была непоколебима, а в итоге я ее бросил.

Она могла поехать со мной.

Да, это так, но какое это имело значение? Ее мир. Мой мир. Ничего могло и не выйти. И вот кто мы теперь – почти что чужие друг другу люди.

Я позволил подшитым страничкам раскрыться у меня в руках – и увесистая стопка послушно распахнулась на тех самых показаниях, которые почти приговорили меня.

ПРЯМОЙ ДОПРОС СВИДЕТЕЛЬНИЦЫ ДЖЕНИС ЧЕЙЗ, ПРОВЕДЕННЫЙ ВЫСТАВИВШЕЙ СТОРОНОЙ В ЛИЦЕ ОКРУЖНОГО ПРОКУРОРА ОКРУГА РОУАН.

ЗАВЕРЕНО: Свидетельница предварительно должным образом приведена к присяге и поклялась говорить правду, всю правду и ничего, кроме правды.

В: Не будете ли добры назвать свои имя и фамилию суду?

О: Дженис Чейз.

В: Какое отношение вы имеете к подсудимому, миссис Чейз?

О: Он – мой пасынок. Его отец – мой муж. Джейкоб Чейз.

В: У вас с мистером Чейзом есть еще дети?

О: Близнецы. Мириам и Джеймс. Мы зовем его Джейми. Им обоим по восемнадцать.

В: То есть они являются подсудимому единокровными братом и сестрой?

О: Сводными братом и сестрой. Джейкоб им не биологический отец. Он усыновил их вскоре после того, как мы поженились.

В: А где их биологический отец?

О: А это важно?

В: Я просто пытаюсь прояснить природу этих родственных связей, миссис Чейз. Чтобы присяжные поняли, кто кем кому приходится.

О: Его нет. Уехал.

В: Куда уехал?

О: Просто уехал.

О: Хорошо. Давно вы замужем за мистером Чейзом?

В: Тринадцать лет.

О: Так что и с подсудимым вы знакомы достаточно давно…

В: Ему тогда было десять.

О: А вашим другим детям?

О: Им было по пять.

В: Обоим?

О: Они близнецы.

В: Ах да. Точно. А теперь, я понимаю, что это нелегко – свидетельствовать против собственного пасынка…

О: Да, тяжело. Впервые в жизни мне так тяжело.

В: Вы были близки?

О: Нет. Мы никогда не были близки.

В: Гм… Это потому, что он был обижен на вас? Поскольку вы заняли место его матери?

Представитель защиты: Протестую! Ответ требует домыслов.

В: Вопрос снимается.

О: Она покончила с собой.

В: Прошу прощения?

О: Его мать покончила с собой.

В: Гм…

О: Я не из тех, кто рушит чужие семьи.

В: Так-так…

О: Я просто сразу хочу все прояснить, пока его адвокат не попытался подать это так, как на самом деле не было. Мы никогда не были близки, это правда, но мы все равно одна семья. Я ничего не выдумываю и не хочу как-то навредить Адаму. У меня нет никаких задних мыслей. Я люблю его отца больше всего на свете. И я и вправду старалась найти общий язык с Адамом. Но мы так и не стали с ним близки. Чего уж проще?

В: Благодарю вас, миссис Чейз. Понимаю, что вам сейчас нелегко. Расскажите нам про ту ночь, когда был убит Грэй Уилсон.

О: Я видела то, что видела.

В: До этого мы еще дойдем. Давайте начнем с приема, устроенного в тот день…

Я закрыл стенограмму и поставил ее обратно на полку. И так хорошо знал, что там написано дальше. Гостей созвали по случаю дня летнего солнцестояния – идея моей мачехи. А заодно чтобы отпраздновать день рождения близнецов, их восемнадцатилетие. Она развесила по деревьям гирлянды с разноцветными лампочками, подрядила лучшую в городе фирму по устройству банкетов, притащила свинговую группу из Чарльстона… Все началось в четыре часа дня, закончилось в полночь – и все же кое-кто засиделся допоздна. В два часа ночи – по крайней мере, как она показала под присягой, – Грей Уилсон пошел вниз к реке. Где-то около трех, когда и все остальные уже разъехались, я якобы поднялся к дому весь в крови парня.

Его убили острым камнем размером с большой мужской кулак. Камень нашли на берегу, рядом с черно-красным пятном на земле. Было понятно, что это и есть орудие убийства, поскольку тот был весь в крови потерпевшего, а его размеры и форма полностью соответствовали дыре у него в черепе. Кто-то проломил ему затылок – ударил так сильно, что осколки черепной кости глубоко проникли в мозг. Моя мачеха уверяла, что это сделал я. Объявила об этом во всеуслышание со свидетельской трибуны. Мужчина, которого она видела в три часа ночи, был в красной рубашке и черной бейсболке.

Точно таких же, как у меня.

Он двигался, как я. Выглядел, как я.

По ее словам, она сразу не вызвала копов только потому, что в тот момент не осознала, что темная жидкость у меня на руках и на рубашке может быть кровью. Понятия не имела о том, что поблизости совершено преступление, вплоть до самого утра, пока на полпути к реке мой отец не заметил тело. С ее слов, лишь потом она сложила все воедино.

Присяжные совещались четыре дня, после чего опустился судейский молоток и я вышел на свободу. Отсутствие мотива – вот что склонило чашу весов в мою пользу. Обвинитель устроил настоящий спектакль, но дело было построено исключительно на показаниях моей мачехи. Ночь, темно. Если она кого-то и вправду видела, то видела с большого расстояния. И у меня не имелось абсолютно никаких причин желать смерти Грею Уилсону.

Мы были едва знакомы друг с другом.

Я прибрался в кухне, принял душ и оставил Робин записку на кухонном столе. Дал ей номер своего сотового и попросил позвонить, когда она закончит свою смену.

Лишь в самом начале третьего я наконец свернул на гравийную дорогу, ведущую к ферме отца. Мне был знаком на ней каждый дюйм, и все же я чувствовал себя тут незваным гостем, словно сама земля вокруг знала, что я по собственной воле отказался от своих прав на нее. Трава вокруг все еще поблескивала после дождя, придорожные канавы наполняла жидкая грязь. Я гнал машину мимо полных скота выпасов, а потом сквозь глушь старого леса в сторону соевых полей. Дорога шла вдоль линии ограды до самой вершины подъема, и, поднявшись на взгорок, я увидел раскинувшиеся подо мной триста акров сои. На поле работали мигранты, жарясь под ослепительным солнцем. Ни бригадира, ни грузовика с фермы я не заметил – значит, у рабочих не было воды.

Во владении моего отца находилось более четырнадцати сотен акров – одно из крупнейших сельскохозяйственных угодий, оставшихся в центральной части Северной Каролины. Его границы не менялись с момента приобретения, с тысяча семьсот восемьдесят девятого года. Я проехал через соевые поля и холмистые выпасы, пересек несколько распухших от воды ручейков и миновал несколько скотных дворов, прежде чем поднялся на вершину последнего взгорка и наконец увидел дом. Одно время он представлял собой на удивление маленький, потрепанный непогодой хутор; но до́ма, который я помнил с детства, давно уже не было. Когда отец женился вторично, его новая супруга принесла с собой немало различных идей, и теперь подворье расползлось чуть ли по всему окрестному пейзажу. Переднее крыльцо, однако, осталось в неприкосновенности и, по-моему, таким и останется навсегда. Уже два века Чейзы стояли на этом крыльце, глядя на реку, и я знал, что мой отец в жизни не позволит снести его или перестроить. «В каждой избушке – свои погремушки, – сказал он мне однажды, – Мне так вот это крыльцо подавай».

На подъездной дорожке стоял рабочий пикап. Я поставил свою машину рядом с ним, увидел в кузове большие пластиковые бутыли с водой, с мокрыми от конденсата боками. Вырубил зажигание, выбрался наружу – и сразу же миллионы кусочков моей прошлой жизни слились вокруг меня в одно целое. Неторопливое, теплое детство и яркая улыбка моей матери. Вещи, которым отец меня с удовольствием обучал. Мозоли, растущие у меня на руках. Долгие дни на солнцепеке. А потом все это разом изменилось – самоубийство матери и беспросветно-черные месяцы, понемногу бледнеющие до уныло-серых, когда я пытался вновь обрести себя после того, что произошло. Повторный брак отца, новые брат и сестра, новые проблемы, требующие решения… Потом Грейс на реке. Взросление и Робин. Планы, что мы с ней строили, которые в итоге разлетелись в пух и прах.

Ступив на крыльцо, я посмотрел на реку и подумал про отца – интересно, что теперь осталось от нас обоих? – после чего отправился его искать. Его кабинет был пуст и ничуть не изменился: сосновые полы, заваленный всякой всячиной письменный стол, высокие книжные шкафы и стопки книг на полу рядом с ними, заляпанные грязью сапоги возле задней двери, фотографии давно почивших охотничьих собак, ружья рядом с каменным камином, куртки на крючках, шляпы; а еще фотография с нами обоими, снятая девятнадцать лет назад, через полгода после смерти матери.

За несколько месяцев, прошедших с ее похорон, я потерял в весе двадцать фунтов. Едва мог говорить, едва мог спать, и отец решил: хорошего понемножку, время двигаться дальше. Просто вот так – как отрезало. «Давай чем-нибудь займемся, – сказал он тогда. – Давай выберемся из дома». Я даже не поднял взгляд. «Ради бога, Адам…»

И вот одним ясным осенним днем отец взял меня с собой на охоту. Высокое голубое небо, даже единый листок не шелохнется. Олень показался уже через час, и таких оленей я еще в жизни не видел. Его шкура отливала серебристо-белым под такими широченными рогами, что в них, как в кресле, запросто уместился бы взрослый мужчина. Олень был просто здоровенный и предстал перед нами во всей своей красе, горделиво подняв голову, всего в пятидесяти ярдах[10] от нас. Пристально посмотрел в нашу сторону, а потом копнул землю копытом, словно в нетерпении.

Он был великолепен.

Но отец отказался стрелять. Опустил винтовку, и я увидел заполнившие его глаза слезы. Шепнул мне, что что-то изменилось. Что он не может. «Белый олень – это знак», – сказал он, и я понял, что он говорит о моей матери. И все же зверь был уже и у меня на прицеле. Я крепко закусил губу, слегка выдохнул и ощутил на себе взгляд отца. Тот разок качнул головой и одними губами произнес: «Нет».

Но я выстрелил.

И промазал.

Отец забрал винтовку у меня из рук и положил мне ладонь на плечо. Крепко стиснул, и мы довольно долго сидели, не двигаясь. Он думал, что я промахнулся намеренно, что в последнюю секунду тоже почему-то пришел к мысли, что жизнь – самая высшая ценность, что смерть моей матери оказала свое влияние на нас обоих.

Но это было не так. Даже близко не так.

Я хотел попасть в этого оленя. Так жутко хотел, что тряслись руки.

И это испортило выстрел.

Я еще раз посмотрел на фотографию. В тот день, когда она была снята, мне было всего девять лет, и мою мать совсем недавно зарыли в землю. Старик думал, что самое страшное уже позади, что этот день в лесу был для нас первым шагом, признаком исцеления. Но я ничего не знал ни о знаках, ни о забвении. Я едва понимал, кто я сам-то такой.

Я поставил фото обратно на полку, аккуратненько выровнял. Отец думал, что тот день станет для нас началом новой жизни, и все эти годы бережно хранил этот снимок, даже не предполагая, что все это лишь огромная, гигантская ложь.

Я думал, что готов вернуться домой, но теперь был в этом далеко не уверен. Моего отца здесь не было. Вообще ничего здесь меня не ждало. И все же, повернувшись, я увидел белеющую на письменном столе страничку – лист хорошей канцелярской бумаги рядом с дорогущей бордовой авторучкой, которую однажды подарила ему моя мать. «Дорогой Адам», – было написано на нем. И больше ничего. Пустота. Интересно, как долго смотрел он на девственный лист, подумал я, и что бы написал, если б слова все-таки пришли к нему?

Оставив комнату такой же, какой ее нашел, я побрел в основную часть дома. Новые картины украсили стены, включая портрет моей сводной сестры. Ей было всего восемнадцать, когда я в последний раз ее видел, – хрупкой, совсем юной девушке, каждый день сидящей в зале суда, но все же неспособной встретиться со мной взглядом. Мы не общались с тех самых пор, как я уехал, но я не держал на нее зла. В том была в равной степени как моя вина, так и ее. Больше моя, на самом-то деле.

Теперь ей уже исполнилось двадцать три – зрелая женщина, и я опять посмотрел на ее портрет: открытая улыбка, уверенный взгляд. Такая перемена вполне могла произойти, подумал я. Наверное.

Портрет Мириам навел меня на мысли о Джейми, ее брате-близнеце. В мое отсутствие ответственность за рабочие бригады должна была целиком и полностью лечь на его плечи. Я подошел к широкой лестнице и позвал его по имени. Услышал шаги и приглушенный голос. А потом на верхней ступеньке появились ноги в носках, за которыми последовали измызганные понизу джинсы и невероятно мускулистый торс под бледными редкими волосами, торчащими вверх слипшимися пиками – явный результат использования какого-то геля. На лицо Джейми пополнел, утратил юношеские черты, но глаза ничуть не изменились, и в уголках их сразу образовались веселые морщинки, едва они остановились на мне.

– Офигеть, просто не могу поверить! – вскричал он. Голосина у него был мощный, как и он сам. – Господи, Адам, ты когда приехал?

Он слетел вниз по ступенькам, остановился и посмотрел на меня. При своем росте в шесть футов и четыре дюйма[11] Джейми теперь был потяжелей меня фунтов на сорок, причем одних только мускулов. Когда мы с ним в последний раз виделись, он был примерно моих габаритов.

– Блин, Джейми… С каких это пор ты такой кабан?

Он надул бицепс и обозрел его с явной гордостью.

– Без мышцы́ тут никуда, детка. Вроде бы и сам в курсе. Но посмотри-ка на себя! Ты-то вообще не изменился. – Он ткнул пальцем в мою физиономию. – Кто-то тебе уже хорошенько навалял, вижу, но в остальном ты мог бы заглянуть сюда еще вчера.

Я машинально потрогал швы.

– Местные постарались? – поинтересовался Джейми.

– Зебьюлон Фэйт.

– Этот старый козел?

– И два его кореша.

– Фигасе!

Я протянул руку.

– Рад повидаться, Джейми.

Его ручища поглотила мою.

– Да на хер все эти темы! – отозвался Джейми и заключил меня в медвежьи объятия, оказавшиеся лишь процентов на десять менее болезненными, чем могучие хлопки по спине. – По пивку? – спросил он, махнув в сторону кухни.

– А у тебя есть время?

– Кой смысл быть боссом, если нельзя посидеть в теньке и выпить пивка с собственным братцем? Верно говорю?

Я подумал, не стоит ли промолчать, но из головы по-прежнему не шли мигранты, жарящиеся под палящим солнцем.

– По-моему, кое-кому сейчас надо быть в поле с работягами.

– Да я всего на часок отъехал! Ничего там с ними не сделается.

– Они ведь полностью на твоей…

Джейми тяжело опустил руку мне на плечо.

– Адам, ты ведь знаешь, что я жутко рад тебя видеть, так? Но я уже давно вышел из твоей тени. Ты отлично справлялся, пока был здесь, никто с этим не спорит. Но теперь это я тут всем рулю. Если ты думаешь, что можешь так вот вдруг объявиться и все должны тебе кланяться, то сильно ошибаешься. Это мое дело. И не говори, как мне его выполнять. – Он стиснул мне плечо стальными пальцами. Они нашли синяки и вмялись в них. – Это может оказаться для нас проблемой, Адам. А я не хочу, чтобы у нас с тобой были проблемы.

– Ладно, Джейми. Я тебя понял.

– Отлично. Просто замечательно.

Он двинулся к кухне, и я последовал за ним.

– Какое пиво будешь? У меня тут разные сорта.

– Да все равно, – отозвался я. – Сам выбирай.

Он открыл холодильник.

– А где все? – поинтересовался я.

– Папа за чем-то в Уинстон поехал. Мама и Мириам были в Колорадо. По-моему, собирались вылететь вчера и переночевать в Шарлотте. – Он улыбнулся и шутливо ткнул в меня кулаком. – Парочка скво решила пошататься по магазинам. Домой, думаю, только к ночи доберутся.

– В Колорадо?

– Да, ездили на пару недель. Мама возила Мириам жиры сгонять, там какая-то клиника знаменитая. Стоило целое состояние, но эй! – не моя епархия, сам знаешь.

Джейми повернулся ко мне с двумя бутылками пива в руках.

– Мириам вроде никогда не страдала избыточным весом, – заметил я.

Он пожал плечами.

– Ну, значит, грязью мазались в каком-нибудь спа-салоне для здоровья… Водоросли ели… Не в курса́х. Вот: это бельгийское, типа как полегче, а это английское, крепкое. Какое будешь?

– Которое полегче.

Братец открыл бутылку и передал мне. Основательно отхлебнул из своей.

– Ну что, на крылечко? – спросил он.

– Угу. На крылечко.

Джейми первым прошел в дверь, а когда я оказался на жаре вслед за ним, то увидел, что он уже по-хозяйски прислонился к любимому столбу нашего отца. В его глазах мелькнул многозначительный огонек, а улыбка говорила сама за себя.

– Будем! – сказал он.

– Угу, Джейми. Будем.

Звякнули бутылки, и мы приложились к ним в неподвижном густом воздухе.

– Копы в курсе, что ты вернулся? – спросил Джейми.

– В курсе.

– Мда.

– Да пошли они… – сказал я.

В какой-то момент Джейми поднял руку, согнул и ткнул пальцем в надувшийся бицепс.

– Двадцать три дюйма! – объявил он.

– Круто, – сказал я ему.

– Мышца́, детка!

Реки всегда ищут, где пониже – для того-то они и созданы, – и, глядя на ту, что определяла одну из наших границ, я подумал, что, наверное, этот талант передался и моему братцу. Джейми говорил только про то, сколько денег потратил и скольких девиц уложил в постель. Специально подсчитал их для меня – выходило, что целую уйму. Наша беседа не рисковала продвигаться дальше этой темы, пока он не поинтересовался причиной моего возвращения. Вопрос был задан под конец его второй уже бутылки пива и соскользнул у него с языка как бы между прочим. Но его глаза не умели лгать. Это было единственное, что его интересовало.

«К добру ли ты вернулся?»

Я сказал ему правду, как сам ее понимал: что и сам точно не знаю.

К его чести, Джейми хорошо сумел скрыть облегчение.

– Останешься на ужин? – спросил он, приканчивая пиво.

– Думаешь, стоит?

Братец поскреб свои редеющие волосы.

– Все было бы проще, если б один только папа был здесь. По-моему, он простит тебя за все, что произошло, но маму это явно не обрадует. Кроме шуток.

– Я здесь не для того, чтобы просить прощения.

– Блин, Адам, давай только не начинай по новой! Папа выбрал свою сторону. Он мог поверить либо тебе, либо маме, но он не мог поверить сразу обоим.

– Это по-прежнему моя родня, Джейми, даже после всего, что случилось. Не может же она мне так вот запросто сказать, чтобы я держался подальше!

В глазах Джейми внезапно промелькнуло сочувствие.

– Она боится тебя, Адам.

– Это мой дом. – Эти слова прозвучало глухо. – Меня полностью оправдали.

Джейми покрутил массивными плечами.

– Тебе решать, братан… В любом случае выйдет интересно. Буду просто рад занять место в первом ряду.

Его улыбка была заведомо фальшивой; но он старался.

– Ну и говнюк же ты, Джейми…

– Ты не злись на меня за мою красоту…[12]

– Ладно, тогда завтра вечером. Можем заодно сделать всё одновременно.

Но дело было не только в этом. Сейчас я чувствовал обиду, очень сильную боль, которой еще было куда расти. Подумал о темной спальне Робин, а потом об отце и записке, которую он оказался неспособен дописать до конца. Да, еще как минимум денек требовался абсолютно всем.

– Кстати, как там папа?

– А-а, его ничего не берет. Сам знаешь.

– С некоторых пор не знаю, – произнес я, но Джейми не обратил на эти слова внимания. – Схожу-ка прогуляюсь к реке, а потом двину обратно в город. Скажи папе: жаль, что я его не застал.

– Передавай привет Грейс, – сказал он.

– Она что, там?

– Каждый день. В одно и то же время.

Я уже не раз вспоминал про Грейс, но даже еще меньше представлял, с какого боку к ней подступиться, чем в случае со всеми остальными. Ей было всего два годика, когда они остались вдвоем с Долфом, и она по-прежнему оставалась ребенком, когда я уехал – слишком юной для хоть каких-то серьезных объяснений. Тринадцать лет я был большей частью ее мира, а когда оставил ее совсем одну, это больше напоминало предательство. Все мои письма приходили назад нераспечатанными. Со временем я перестал посылать их вообще.

– Как она? – спросил я, пытаясь не выдать, насколько важен для меня ответ.

Джейми покачал головой:

– Натуральный вождь краснокожих, иначе и не скажешь, но она ведь и всегда такой была. В колледж не собирается, судя по всему. Подрабатывает по мелочи, в основном тут, на ферме, живет чем бог послал.

– Она счастлива?

– А как иначе-то? Самая, брат, горячая штучка в нашем округе и его окрестностях!

– Да ну?

– Блин, да я сам ее имел! – Он подмигнул мне, не замечая, как близок к тому, чтобы получить в рожу. Я строго сказал себе, что Джейми не имел в виду ничего такого. Всего лишь его обычные понты. Просто он уже забыл, как сильно я любил Грейс. Как всегда стремился защитить от всего на свете.

Он явно не пытался что-то затеять.

– Рад был повидаться, Джейми. – Я хлопнул рукой по твердому бугру его плеча. – Я скучал по тебе.

Мой брат сложил пополам свою массивную тушу, забираясь в пикап.

– Да завтрашнего вечера! – бросил он, и машина двинулась в сторону полей, подскакивая на ухабах.

С крыльца я успел заметить его руку, которую он свесил из бокового окошка. А потом помахал ею, и я понял, что Джейми наблюдает за мной в зеркало заднего вида. Ступив на лужайку, я смотрел ему вслед, пока он окончательно не скрылся из виду. А потом стал спускаться по склону.

Мы с Грейс всегда были близки. Может, дело было в той минуте, когда я держал ее на руках, ревущую во все горло, а мой отец вбивал Долфа в землю за то, что тот проворонил ее исчезновение. Или в долгом пути пешком обратно к дому, когда мои слова наконец утихомирили ее. Может, дело было в улыбке, которой она тогда одарила меня, или в том, как отчаянно цеплялась мне за шею, когда я попытался опустить ее на землю. В чем бы ни было дело, нас связали невидимые узы; и я с гордостью наблюдал, как Грейс захватывает жизнь на участке Долфа в собственные руки. Было так, словно падение в реку как-то отметило ее, поскольку страх был ей совершенно неведом. Уже в пять лет она могла до посинения бултыхаться в реке, в семь – скакать верхом без седла. В десять уже запросто управлялась с жеребцом моего отца – здоровенным, злобным зверем, который пугал всех, кроме моего старика. Я научил ее стрелять и ловить рыбу. Она каталась со мной на тракторе, умоляла пустить ее за руль одного из хозяйственных грузовиков и радостно визжала, когда я ей это разрешил. Она была дикой по своей натуре и частенько возвращалась из школы с кровью на мордашке и рассказами про какого-то мальчишку, который ее здорово разозлил.

Во многих смыслах я скучал по ней больше всего.

Спускаясь по узкой тропке к реке, еще задолго до того, как добраться до воды, я услышал музыку. Она слушала Элвиса Костелло[13].

Мостки причала были футов в тридцать длиной – палец, щекочущий пузо реки посередине ее плавной излучины, загибающейся к югу. Грейс была на самом их конце – поджарая коричневая фигурка в самом крошечном белом купальнике, какой я когда-либо видел. Она сидела на краю мостков, придерживая ногой борт темно-синего каноэ и разговаривая с женщиной, сидящей в нем. Я нерешительно остановился под деревом, не зная, стоит ли встревать в разговор.

У женщины в каноэ были седые волосы, круглое личико и худощавые руки. В бледно-желтой рубашке она казалась очень загорелой. У меня на глазах она похлопала Грейс по руке и сказала что-то, чего я не расслышал. А потом коротко махнула, и Грейс толкнула ногой, отправляя каноэ на простор реки. Женщина окунула в воду весло, удерживая нос лодки против течения, и произнесла какие-то последние слова своей юной собеседнице, а потом подняла взгляд и заметила меня. Прекратила грести, и течение стало сносить ее вниз. Очень пристально пригляделась, разок кивнула, и тут у меня на миг возникло чувство, будто я вижу перед собой призрак – что-то до жути знакомое.

Она направила каноэ вверх по течению, а Грейс опять улеглась животом на твердые белые доски. Охватившее меня чувство было таким ярким, что я наблюдал за женщиной в каноэ, пока она не скрылась за поворотом реки. А потом спустился к мосткам, нарочито громко топая по настилу.

– Отвали, Джейми. Я не стану с тобой купаться. Я не стану с тобой встречаться. Я не стану с тобой спать, ни при каких обстоятельствах. Если хочешь поглазеть на меня, вали обратно к своему телескопу на третьем этаже!

– Это не Джейми, – произнес я.

Она перекатилась на бок, опустила темные очки пониже на нос и показала мне глаза. Они были голубыми и пронзительными.

– Привет, Грейс.

Она отказалась улыбнуться и надвинула очки обратно, прикрывая глаза. Перекатилась на живот, потянулась к радиоприемнику и выключила его. Ее подбородок утвердился на сцепленных в замок руках, а взгляд нацелился на катящуюся перед ней воду.

– Я должна вскочить и немедленно заключить тебя в объятия? – спросила Грейс.

– Пока что никто такого не делал.

– Не разжалобишь.

– Ты ни разу не ответила на мои письма.

– К черту все твои письма, Адам! Ты был всем, что у меня было, и ты свалил! На этом вся история и кончается.

– Прости, Грейс. Если это что-то для тебя значит, то я очень сильно горевал, когда оставил тебя одну.

– Уходи, Адам.

– Но я уже здесь.

Ее голос зазвучал более пронзительно:

– Кто еще заботился обо мне? Только не твоя мачеха! Не Мириам и не Джейми! По крайней мере, пока у меня не появились титьки! Только два постоянно занятых старика, которые ни черта не понимали в воспитании маленьких девочек! Всё в мире перепуталось, когда ты уехал, и ты оставил меня одну разбираться с этим. Со всем этим. С этим говенным миром. Засунь свои письма знаешь куда?

Ее слова буквально убивали меня.

– Меня обвиняли в убийстве. Мой собственный отец дал мне ногой под зад. Я не мог тут оставаться.

– Все равно.

– Грейс…

– Намажь мне спину лосьоном, Адам.

– Я не…

– Просто намажь.

Я присел на колено рядом с ней. Лосьон в бутылочке, давно жарящейся на солнце, был горячим и пах бананами. Грейс лежала прямо подо мной – вытянувшаяся всем своим упругим, коричневым телом, к которому я теперь не мог иметь никакого отношения. Я помедлил, и она загнула руку за спину, расстегивая верх купальника. Бретельки упали по бокам, и на миг перед тем, как она опять улеглась на живот, передо мной промелькнула одна из ее грудей. Когда она опять плотно прижалась к доскам, я недвижимо застыл на коленях, совершенно выбитый из колеи. Дело было в том, как она держалась, во внезапной женщине в ней и четком понимании того, что ту Грейс, которую некогда знал, я потерял навсегда.

– Только не затягивай на весь день, – велела она.

Я принялся натирать ей спину лосьоном, но выходило плохо. Не мог заставить себя смотреть на ее мягкие изгибы, на длинные, слегка раздвинутые ноги. Так что больше смотрел на реку, и если мы с ней видели одно и то же, то могли и не ведать об этом. Не было слов, подходящих для этого момента.

Я едва успел закончить, как Грейс объявила:

– Я – купаться.

Опять застегнула верх – гладкий плоский живот маячил в каких-то дюймах от моего лица.

– Не уходи пока, – сказала она, а потом повернулась и скользнула в воду одним плавным движением. Я стоял и смотрел, как солнце сверкает на ее мокрых руках, когда она быстрыми саженками продвигалась вверх по течению. Отплыла футов на пятьдесят, потом развернулась и поплыла назад. Грейс разрезала поверхность реки, словно очутилась в своей родной стихии, и я подумал про тот день, когда она впервые попала сюда – как вода распахнула свои объятия и стала уволакивать ее вниз…

Вода ручьями стекала с нее, когда она взбиралась обратно на мостки по лесенке. Отяжелевшие от воды волосы откинулись на спину, и на миг я углядел нечто неистовое в чертах ее не прикрытого ничем лица. Но тут на нос опять вернулись темные очки, и я лишь молчаливо стоял, пока Грейс опять укладывалась на доски, позволяя солнцу вновь поджаривать тело.

– Надо ли вообще спрашивать, надолго ли ты в наши края? – произнесла она.

Я присел рядом с ней.

– На сколько понадобится. На пару дней.

– Есть какие-то планы?

– Да надо кое-что сделать, – уклончиво ответил я. – Повидать знакомых. Повидать родню.

Она издала жесткий смешок.

– Не рассчитывай сразу на всё. У меня своя жизнь, знаешь ли. То, что я не могу бросить только потому, что ты вдруг явился тут не запылился.

И тут, ни секунды не мешкая, спросила:

– Куришь?

Потянулась к кучке одежды рядом с собой – шортики из обрезанных джинсов, красная футболка, шлёпки – и достала маленький полиэтиленовый пакетик. Вытащила из него самодельный косяк и зажигалку.

– Не, с самого колледжа не пробовал, – ответил я.

Она прикурила «травку», глубоко затянулась.

– Ну а я вот курю, – произнесла напряженно.

Протянула мне дымящийся косяк, но я помотал головой. Она пы́хнула еще разок, и дымок потянулся над водой.

– Жена у тебя есть?

– Нет.

– А подруга?

– Тоже нет.

– А как же Робин Александер?

– Давно уже нет.

Затянувшись в последний раз, Грейс затушила косяк и бросила оставшийся обугленный огрызок обратно в пластиковый пакетик. Ее слова стали звучать не столь резко.

– А у меня вот есть дружки, – произнесла она.

– Это хорошо.

– Дружков хоть завались… То с одним встречаюсь, то с другим.

Я не знал, что на это сказать. Грейс села лицом ко мне.

– А тебе все равно? – спросила она.

– Ну конечно же, не все равно, но это не мое дело.

Теперь Грейс уже вскочила на ноги.

– Еще как твое! – выпалила она. – Если не твое, так чье же?

Подступила ближе, остановилась в каком-то дюйме. Из нее буквально исходили мощные эмоции, но разобраться в них было нелегко. Я не знал, что сказать, так что произнес единственное, что пришло в голову:

– Прости, Грейс.

И тут она вдруг прижалась ко мне, по-прежнему вся мокрая от реки. Ее руки обхватили мою шею. Стиснула меня с неожиданной энергией. Ее руки нашли мое лицо, сжали его, ее губы сразу же прижались к моим. Грейс целовала меня, и целовала всерьез. А когда ее губы остановились возле моего уха, она стиснула меня еще крепче, так что я уже не мог отступить, не оттолкнув ее. Ее слова были едва слышны, и все же они сокрушили меня:

– Я ненавижу тебя, Адам. Так ненавижу, что просто убила бы!

И тут Грейс развернулась и побежала – побежала вдоль берега, и ее белый купальник мелькал среди деревьев, словно хвостик испуганного оленя.

Глава 4

Через какое-то время я с такой силой захлопнул дверцу машины, словно хотел отгородиться от всего остального мира. В салоне было жарко, и кровь противно пульсировала там, где швы стягивали кожу. Пять лет я прожил в вакууме, пытаясь забыть жизнь, которую потерял, но даже в величайшем из городов мира самые яркие дни бежали пусто и поверхностно.

Здесь же все оказалось совсем по-другому.

Я завел машину.

Здесь все было так чертовски реально…

Вернувшись в квартиру Робин, я сорвал пластырь с груди и стоял под бьющей сверху водой столько, сколько смог вытерпеть. Нашел перкоцет, принял две таблетки, а потом, подумав, проглотил еще одну. Затем, погасив повсюду свет, забрался в постель.

Когда я проснулся, за окном еще было темно, но из прихожей падал свет. Наркотические таблетки пока не отпускали, и как бы глубоко я ни провалился в небытие, тот сон все же нашел меня: темный изгиб красных брызг на стене и старая щетка, слишком большая для маленьких рук.

Рядом с кроватью стояла Робин, темным силуэтом напротив света. Она была совершенно неподвижна. Мне не было видно ее лица.

– Это абсолютно ничего не значит, – произнесла она, обращаясь ко мне.

– Что не значит?

Она расстегнула рубашку, стянула ее с себя. Больше на ней ничего не было. Свет струился сквозь промежутки между ее пальцами, сквозь пространство между ее ногами. Робин была лишь силуэтом, плоской бумажной куклой. Я подумал о годах, которые мы с ней делили на двоих, – о том, как близко мы подошли к тому, чтобы остаться вместе навсегда. Мне очень хотелось увидеть ее лицо.

Когда я приподнял одеяло, она скользнула под него и закинула на меня ногу.

– Ты уверена? – спросил я.

– Помолчи.

Робин поцеловала меня сбоку в шею, приподнялась, чтобы поцеловать лицо, а потом покрыла поцелуями рот. На вкус она была такой же, какой я ее помнил, ощущалась так же – твердая, горячая и нетерпеливая. Она перекатилась поверх меня, и я невольно зажмурился, когда ее вес навалился мне на ребра.

– Прости, – шепнула Робин, сползая пониже. По телу ее пробежала крупная дрожь. Приподнялась надо мной, и я увидел половинку ее лица в свете из прихожей, темную ямку одного глаза и темные волосы, которые поблескивали там, где их касался свет. Взяла меня за руки и положила их себе на груди.

– Это абсолютно ничего не значит, – повторила Робин; но она лгала, и мы оба это знали. Слияние было немедленным и полным.

Словно шаг с обрыва.

Словно падение.

Когда я проснулся во второй раз, она уже одевалась.

– Эй, – позвал я.

– Сам ты «эй».

– Не хочешь поговорить?

Робин одним движением натянула рубашку, начала застегивать. На меня она смотреть избегала.

– Только не про это.

– А почему?

– Мне нужно кое-что обдумать.

– Это ты про нас?

Она помотала головой:

– Я не могу разговаривать с тобой вот таким.

– Каким таким?

– Голым, замотанным в мое одеяло… Надень хотя бы штаны и приходи в гостиную.

Натянув брюки и футболку, я нашел ее сидящей с ногами в полукруглом кожаном кресле.

– А сколько вообще времени? – спросил я.

– Поздно уже, – отозвалась она.

Горела единственная лампа, оставляя бо́льшую часть комнаты в тени. Лицо Робин было бледным и неуверенным, глаза прятались за жесткими серыми тенями. Пальцы переплелись. Я огляделся по сторонам, а молчание продолжало разливаться вокруг нас.

– Ну так что? – не выдержал я наконец.

Робин вскочила на ноги.

– Я так не могу! Я не могу как ни в чем не бывало болтать с тобой, словно мы виделись на прошлой неделе. Все-таки пять лет, Адам! Ты не звонил, не писал. Я не знала, жив ты, умер, женился, по-прежнему один… Ничего не знала. – Она с силой провела пальцами по волосам. – И даже при всем этом я по-прежнему не предприняла каких-либо серьезных шагов. Но все же сейчас я сплю с тобой, и хочешь знать, почему? Потому что знаю, что ты уедешь; и хочу выяснить, осталось ли еще хоть что-нибудь между нами. Потому что если ничего, тогда я буду в полном порядке. Только если действительно ничего не осталось.

Робин умолкла, отвернулась, и я все понял. Она приоткрыла свою защиту, и теперь ей больно. Я встал. Хотелось остановить то, что неизбежно наступит, но она заговорила раньше меня:

– Ничего не говори, Адам. И не спрашивай меня, осталось ли что, потому что я и так собираюсь тебе это сказать. – Повернулась ко мне лицом и солгала во второй раз: – Так вот: ничего не осталось!

– Робин…

Она засунула ноги в кроссовки с развязанными шнурками, подхватила ключи.

– Пойду прогуляюсь. Собери свои вещи. Когда я вернусь, попробуем определить тебя в какой-нибудь отель.

Робин с силой захлопнула за собой дверь, а я сел, лишь поеживаясь при мысли о том, какую могучую волну страсти развело мое поспешное бегство на север – такую, что нас накрывает ею с головой до сих пор.

Когда Робин вернулась двадцать минут спустя, я уже успел принять душ и побриться; все мои шмотки были либо на мне, либо в машине. Я встретил ее в холле, возле двери. Ее лицо все горело.

– Я уже нашел свободный номер в «Холидей Инн», – сообщил я ей. – Не хотел уходить не попрощавшись.

Робин закрыла дверь и прислонилась к ней спиной.

– Подожди-ка секундочку, – сказала она. – Я должна извиниться. – Пауза. – Послушай, Адам. Я коп, и все дело в сохранении контроля. Понимаешь? Все дело в логике, и я приучала себя к этому с того самого времени, как ты уехал. Это все, что у меня осталось.

Она шумно выдохнула.

– То, что я недавно тебе наговорила, означает, что пять лет самоконтроля за какую-то минуту пошли коту под хвост. Ты этого не заслуживаешь. Ты не заслуживаешь того, чтобы тебя вышвырнули на улицу на ночь глядя. Вполне можно подождать и до завтра.

В этих словах не было ни капли иронии.

– Ладно, Робин. Давай поговорим. Только давай сумку заберу. Вино у тебя найдется?

– Да вроде было.

– Вино – это как раз то, что надо, – произнес я, а потом вышел на улицу, чтобы забрать вещи из машины.

Постоял на парковке. Небо широко раскинулось над головой – низкая давящая чернота, кое-как подпираемая слабеньким светом маленького городка. Попытался решить, что я чувствую по отношению к Робин и тому, что она только что сказала. Все происходило слишком уж быстро, а я ни на йоту не приблизился к тому, ради чего приехал.

Бросив сумку в прихожей, двинулся в гостиную. Услышал голос Робин, увидел, что она разговаривает по мобильнику. Она вытянула руку, и я остановился, начиная понимать, что что-то случилось. Это на ней было просто написано.

– Ладно, – произнесла она в трубку, – буду через пятнадцать минут.

Затем резко захлопнула крышку телефона, потянулась к пистолету в наплечной кобуре и натянула на себя лямки, энергично двигая плечами.

– Что стряслось? – спросил я.

Когда она заговорила, лицо ее уже успело закрыться:

– Мне нужно ехать.

– Что-то серьезное?

Робин подступила ближе. Я почувствовал какую-то внезапную перемену в ней – что-то твердое, упрямое и сугубо рассудочное.

– Я не могу об этом говорить, Адам, но думаю, что да.

Я начал было что-то говорить, но она оборвала меня на полуслове:

– Я хочу, чтобы ты оставался здесь. Будь на телефоне.

– Какие-то проблемы?

Я вдруг насторожился – что-то такое было у нее в глазах.

– Просто хочу знать, где в случае чего тебя искать, – сказала Робин. – Только и всего.

Я попытался удержать ее взгляд, но она тут же отвернулась. Я не понимал, что происходит, но прекрасно сознавал одно: это была уже третья ее ложь за ночь. И в чем бы ни заключалась не ведомая мне причина, все это было явно не к добру.

– Буду здесь, – заверил я.

И она ушла.

Ни поцелуя, ни «до свидания».

Чисто по-деловому.

Глава 5

Я вытянулся на диване, но сон оставался несбыточной мечтой. Резко сел, когда Робин открыла дверь. На лице у нее было написано напряжение. Усталость и что-то похожее на злость.

– Сколько времени? – спросил я.

– Начало первого.

Я заметил все то, что выбивалось из привычной картины: красноватую грязь у нее на кроссовках, сухой листок, застрявший в волосах… Лицо у нее горело, под скулами выделялись еще более яркие красные пятна. Свет кухонной лампы острыми лучиками отразился в ее глазах.

Что-то было совсем не так.

– Мне нужно задать тебе один вопрос, – произнесла она.

Я подался вперед.

– Задавай, – сказал я.

Робин присела на край кофейного столика. Наши колени оказались совсем близко, но не соприкасались.

– Ты сегодня видел Грейс?

– С ней что-то случилось? – Меня вдруг накрыло волной адреналина.

– Просто отвечай, Адам!

Мой голос прозвучал слишком громко:

– С ней действительно что-то случилось?

Мы уставились друг на друга. Она даже не моргнула.

– Да, – наконец ответил я. – Я видел ее на ферме. На реке.

– В какое время?

– В четыре. Может, в половину пятого. Что происходит, Робин?

Она резко выдохнула:

– Спасибо, что не врешь.

– С какой это стати мне врать? Просто скажи, что, черт побери, происходит! С Грейс и вправду что-то случилось?

– На нее напали.

– В каком это смысле?

– Кто-то избил ее, а может, еще и изнасиловал. Это произошло сегодня днем. Скорее ближе к вечеру. Возле реки. Похоже, кто-то перехватил ее на тропе и затащил в кусты. Когда мне позвонили, ее как раз только что нашли.

Я резко вскочил.

– И ты мне ничего не сказала?!

Робин поднялась не так быстро. В голосе ее звучало смирение:

– Я первым делом коп, Адам. Я не имела права тебе говорить.

Оглядевшись по сторонам, я схватил ботинки, принялся натягивать их.

– Где сейчас Грейс?

– В больнице. С ней твой отец. Долф и Джейми тоже. Ты все равно ничего не сможешь сделать.

– К черту!

– Она на успокоительных, Адам! Не будет никакой разницы, будешь ты там или нет. Но ты видел ее сегодня днем, прямо перед тем, как это произошло. Ты мог что-то видеть, что-нибудь слышать… Тебе нужно поехать со мной.

– Грейс на первом месте.

Я двинулся к двери. Робин ухватила меня за рукав, остановила:

– Есть вопросы, на которые надо ответить.

Я выдернул руку, не обращая внимания на ее внезапный гнев и тщетно пытаясь справиться с накатившей на меня волной эмоций.

– Когда тебе позвонили, ты уже знала, что это Грейс? Знала?

Ей и не надо было отвечать. Все и так было ясно.

– Ты знала, что это может значить для меня, и соврала мне. Хуже – ты проверяла меня! Ты знала, что я виделся с Грейс, и решила меня проверить! Что? Это Джейми рассказал тебе, что я был там? Что я встречался с ней на реке?

– Не стану извиняться. Ты был последним, кто ее видел. Мне нужно было знать, скажешь ли ты мне это сам.

– Пять лет назад! – практически выплюнул я. – Тогда ты мне верила?

Ее глаза сместились влево.

– Я не была бы с тобой, если б думала, что это ты убил того парня.

– Так где же теперь вся эта вера? Где чертово доверие?

Она видела, что я вне себя от ярости, но не дрогнула:

– Это то, чем я занимаюсь, Адам. Это то, что я собой представляю.

– В жопу все это, Робин!

– Адам…

– Да как ты могла просто подумать?..

Я неистово бросился к выходу; она подняла было руку, чтобы меня остановить, но не успела. Рванув на себя дверь, я окунулся в густую ночь, полную краха и разбитых вдребезги надежд.

Глава 6

Поездка была короткой. Миновав епископальную церковь и старое английское кладбище, у водонапорной башни я свернул влево, не обращая внимания на некогда величественные домины, которые давно уже обветшали и были нарезаны на дешевые квартирки, – и сразу оказался в медицинском квартале, среди частных врачебных кабинетов, аптек и магазинов со стеклянными витринами, торгующих ортопедической обувью и ходунками. Припарковался на стоянке напротив приемного покоя и направился к двойным дверям. Вход был освещен, все остальное скрывалось во тьме. Увидел какую-то фигуру, прислонившуюся к стене, тлеющий огонек сигареты. Разок глянул – и тут же отвел взгляд. Голос Джейми меня удивил:

– Здоров, братан!

Напоследок разок затянувшись, он отшвырнул оставивший огненную дугу окурок на асфальт. Мы сошлись возле дверей, под одним из множества фонарей.

– Здоров, Джейми… Как она?

Он сунул руки в карманы джинсов и пожал плечами:

– Кто знает… Нас к ней пока не пускают. Думаю, что она в сознании и все такое, но типа как в ступоре.

– Папа здесь?

– Угу. И Долф.

– А что Мириам и твоя мама?

– Они были в Шарлотте. Прилетели из Колорадо вчера вечером и задержались, чтобы пройтись по магазинам. Скоро должны быть тут. За ними Джордж поехал.

– Джордж? – переспросил я.

– Джордж Толлмэн.

– Ничего не понимаю…

Джейми отмахнулся:

– Долго рассказывать. Поверь мне.

Я кивнул:

– Я – туда. Надо поговорить с папой. Как Долф держится?

– Да все в полном аху…

– Ты идешь?

Джейми дернул головой:

– А толку там от меня?

– Тогда скоро увидимся. – Я повернулся было к дверям, но ощутил руку у себя на плече.

– Адам, погоди.

Я обернулся. Вид у него был несчастный.

– Я не только покурить вышел.

– Что-то я не пойму…

Джейми смотрел то наверх, то вбок – куда угодно, только не на меня.

– Хорошего приема там не жди.

– В смысле?

– Ее нашел Долф, понимаешь? Она не вернулась домой, и он пошел ее искать. Нашел ее там, где ее стащили с тропы. Всю в крови, едва в сознании. Отнес домой, посадил в машину и пулей сюда.

Он нерешительно примолк.

– И?..

– И она кое-что сказала. Она не произнесла ни слова с тех пор, как попала сюда – по крайней мере, при нас, – но Долфу кое-что сказала. А он передал копам.

– И что же это было?

– Она малость не в себе, мысли путаются – наверное, много чего не помнит, – но она сказала Долфу, мол, последнее, что она запомнила – это что ты ее поцеловал, а потом она сказала, что ненавидит тебя, и убежала.

Эти слова буквально обрушились на меня.

– Копы говорят, что на нее напали от силы в полумиле от причала.

Я увидел все у него в лице. Полмили. Доплюнуть можно.

Все это происходило по новой.

– Они считают, что я имею к этому какое-то отношение?

Вид у Джейми был такой, будто он сейчас готов очутиться где угодно, но только не здесь. Его словно выкручивало внутри его собственного тела.

– И впрямь хорошего мало, точно, братан? Никто тут не забыл, из-за чего ты уехал.

– Я бы Грейс никогда и пальцем не тронул!

– Я просто хочу сказать…

– Я знаю, что ты хочешь сказать, черт тебя побери! Что папа говорит?

– Молчит как рыба, братишка… Его как будто перемкнуло. Никогда раньше ничего подобного не видел. А Долф – господи! – выглядит так, будто кто-то огрел его по башке кирпичом. Не знаю. Гадостно все это. – Он ненадолго примолк. Мы оба знали, к чему все клонится. – Я здесь уже битый час ошиваюсь. Просто подумал, что тебе следует знать… прежде чем ты туда зайдешь.

– Спасибо, Джейми. Я серьезно. Мог бы и не заморачиваться.

– Мы все-таки братья, старина.

– Полиция до сих пор здесь?

Он помотал головой.

– Они тут довольно долго болтались, но, типа как я и сказал, Грейс ничего реально рассказать не может. Думаю, они уже на ферме. Робин и какой-то мужик по фамилии Грэнтэм. Из конторы шерифа. Он-то в основном и задавал тут вопросы.

– Шерифа… – медленно повторил я, чувствуя, как эмоции набегают мне на лицо – в основном отвращение, вызванное нахлынувшими воспоминаниями. Как раз шериф округа Роуан и предъявил мне тогда обвинение в убийстве.

Джейми кивнул:

– Его самого.

– Погоди-ка минутку… А Робин-то тут каким боком? Она же работает на город.

– По-моему, на ней тут вообще все преступления, хоть как-то связанные с сексом. Наверное, есть какое-то соглашение с конторой шерифа, когда это выходит за рамки их обычной юрисдикции. Про нее постоянно в газете пишут. Хотя этот Грэнтэм… насчет него особо не обманывайся. Он тут всего несколько лет, но палец ему в рот не клади.

– Робин меня уже допрашивала.

Я все еще никак не мог во все это поверить.

– Ей пришлось, братан. Знаешь, чего ей стоило стоять за тебя, когда все остальные и его брат хотели, чтобы тебя вздернули? Ее за это чуть не уволили. – Джейми засунул руки еще глубже в карманы. – Хочешь, с тобой пойду?

– Сам предлагаешь?

Он не ответил, просто выглядел смущенным.

– Нет проблем, – сказал я и повернулся к дверям.

– Эй! – крикнул мне вслед Джейми. Я остановился. – То, что я раньше говорил – типа, что буду рад сидеть в первом ряду… Это я просто сболтнул сдуру. Это не так.

– Все пучком, Джейми. Не парься.

Я прошел в раздвижные двери. Зудели люминесцентные трубки. Люди поднимали взгляды и тут же переставали обращать на меня внимание. Свернув за угол, первым делом я увидел своего отца. Он сидел на лавке, словно какая-то огромная сломанная кукла. Голова безвольно упала на грудь, руки так обхватывали плечи, будто в них было слишком много суставов. Рядом с ним сидел Долф, выпрямившись, как палка, и совершенно неподвижно таращился в стену. Кожа у него под глазами повисла бледно-розовыми полумесяцами, и вид у него тоже был совершенно подавленный. Он первым заметил меня и дернулся, будто его застали за чем-то постыдным.

Я прошел дальше в комнату для посетителей, которую они занимали.

– Долф… – Я сделал паузу. – Папа.

Долф с усилием встал и вытер руки о штаны. Мой отец поднял взгляд, и я увидел, что лицо у него тоже будто бы все изломанное. Он зацепился за меня взглядом и выпрямил спину, словно одно только это могло восстановить порушенный остов. Сразу вспомнились недавние слова Робин – что отец расплакался, узнав о моем возвращении. Сейчас я не видел ничего подобного. Его руки были крепко сжаты в побелевшие кулаки. На шее выступили напрягшиеся жилы.

– Что тебе про все это известно, Адам?

А я-то надеялся, что этого не произойдет, что Джейми ошибался…

– Это ты о чем?

– Давай-ка не умничай тут со мной, сынок! Что ты про все это знаешь? – Он возвысил голос. – Насчет Грейс, черт тебя побери!

На миг я застыл, но тут ощутил противную дрожь в руках; кожу по всему телу словно обожгло огнем. Я просто не мог поверить, что все это со мной происходит. Вид у Долфа был совершенно убитый. Отец подступил ближе. Он был выше меня, по-прежнему шире в плечах. Я поискал в его лице причины для надежды и не нашел ни единой. Ну что ж, так тому и быть.

– Я не стану ничего с тобой обсуждать, – тихо произнес я.

– Нет уж, еще как станешь, черт побери! Ты обязательно поговоришь с нами, расскажешь все, что произошло!

– Мне нечего сказать насчет этого.

– Ты был с ней. Ты поцеловал ее. Она от тебя убежала. Не вздумай отпираться! Они нашли ее одежду, оставшуюся на мостках. – Он уже все решил. Спокойствие было лишь маской. Долго это не продлится. – Правду, Адам! Хотя бы на сей раз. Правду!

Но я при всем желании ничего не мог ему поведать, так что сказал лишь то, что было для меня по-прежнему важно. Зная своего отца и то, что за этим последует, я все-таки сказал это:

– Я просто хотел ее повидать.

Отец метнулся ко мне. Схватил за грудки и припечатал к твердой больничной стене. Его лицо было знакомо мне до мельчайших подробностей, но в основном я видел в нем какого-то чужака, чистую и всесокрушающую ненависть, когда отпали последние остатки его веры в меня.

– Если ты это сделал, – прорычал он, – я просто убью тебя на хер!

Я не стал отбиваться. Позволил ему прижимать себя к стене, пока его ненависть не съежилась до чего-то не столь всеобъемлющего. Вроде боли и потери. Словно что-то в нем только что умерло.

– Ты не должен ни о чем меня спрашивать, – сказал я, снимая его руки с отворотов своей рубашки. – А я не должен отвечать.

Отец отвернулся.

– Ты мне больше не сын, – произнес он.

Показал мне спину, а Долф не мог встретиться со мной взглядом; но я был решительно против того, чтобы из меня делали ничтожество, только и способное, что оправдываться непонятно за что. Только не сейчас. Только не опять. Так что сдержал невероятное побуждение все объяснить. Не отступил, а когда отец повернулся, перехватил его взгляд и держал, пока он не отвел глаза. Уселся на дальней стороне комнаты, а отец сел на противоположной. В какой-то момент показалось, будто Долф собирается пересечь разделяющее нас расстояние, чтобы что-то мне сказать.

– Сядь, Долф! – приказал мой отец.

Тот сел.

Через какое-то время отец грузно поднялся.

– Пойду прогуляюсь, – буркнул он. – Мне нужен неизгаженный воздух.

Когда звук его шагов утих вдали, Долф быстро пересел ко мне. Ему лишь недавно стукнуло шестьдесят – трудяге с массивными руками и тусклыми седыми волосами. Долф был всегда рядом – дольше, чем я мог припомнить. Всю мою жизнь. Он начал работать на ферме еще молодым человеком, а когда мой отец ее унаследовал, то сделал Долфа своей правой рукой. Они были как братья, неразлучны. Вообще-то я всегда считал, что без Долфа ни мой отец, ни я просто не пережили бы самоубийство моей матери. Он не давал нам потерять друг друга, и я до сих пор помню вес его руки на своем узком плече в те тяжелые дни – после того как окружающий мир, содрогнувшись под напором дыма и грома, вдруг исчез для меня без следа.

Я изучил его бугристое лицо, маленькие голубые глаза и тронутые сединой брови. Он похлопал меня по коленке и откинулся назад, прислонившись затылком к стене. В профиль его голова казалась чем-то вырезанным из ломтя сушеной говядины.

– Твой отец – вспыльчивый человек, Адам. Действует под влиянием момента, но обычно утихает и потом видит вещи совершенно в другом свете. Грея Уилсона убили, и Дженис видела то, что видела. Теперь ты вернулся, и кто-то сотворил такое с Грейс. Он просто перенервничал. У него это пройдет.

– Вы и вправду считаете, что словами можно все исправить?

– Я не думаю, что ты сделал что-то плохое, Адам. И если б твой отец мог думать связно, он тоже это понял бы. Тебе нужно понять, что когда я остался с Грейс на руках, то и понятия не имел, что делать. Моя жена ушла от меня, когда моя собственная дочь была еще совсем мала. Я ничегошеньки не знал. Твой отец помог мне. Он просто всегда чувствует свою ответственность. – Долф раскинул руки ладонями вверх. – Он гордый человек, а гордые люди никогда не показывают свою боль! Предпочитают кусаться и огрызаться. Делают то, о чем со временем начинают жалеть.

– Это ничего не меняет.

Долф опять покачал головой:

– У всех нас есть о чем жалеть. У тебя. У меня. Но чем старше мы становимся, тем более тяжелая ноша ложится на наши плечи. Такой вес может сломать человека. Вот и все, что я хочу сказать. Дай своему старику шанс. Он никогда не верил, что это ты убил того парня, но не мог и пропустить мимо ушей то, что сказала его жена.

– Он вышвырнул меня вон.

– И хотел все исправить. Я уже со счету сбился, сколько раз он хотел позвонить тебе или написать. Раз даже спрашивал меня, не смогу ли я поехать вместе с ним в Нью-Йорк. Мол, у него есть что сказать, и не все такие вещи можно доверить бумаге.

– Хотеть – это не то же самое, что сделать.

Я подумал про чистый лист, который нашел на отцовском письменном столе.

– И что же его останавливало?

– Гордость. И твоя мачеха.

– Дженис. – Это имя далось мне с трудом.

– Она достойная женщина, Адам. И любящая мать. Хороша для твоего отца. Несмотря ни на что, я по-прежнему верю в это – точно так же, как она верит в то, что видела той ночью. Могу заверить тебя, что эти пять лет тоже дались ей нелегко. Непохоже, чтобы у нее был выбор. Все мы действуем на основании того, во что верим.

– Вы хотите, чтобы я простил его? – спросил я.

– Я хочу, чтобы ты дал ему шанс.

– Он должен был хранить верность мне, а не кому-то еще.

Долф вздохнул:

– Ты не единственный для него родной человек, Адам.

– Я был первым.

– Не все так просто. Твоя мать была замечательной женщиной, и он обожал ее. Но все изменилось, когда она умерла. Ты сам изменился в первую очередь.

– У меня были причины.

Глаза Долфа внезапно словно вспыхнули изнутри. То, как она умерла, стало тяжелым ударом не только для нас с отцом.

– Он любил твою мать, Адам. Вторая женитьба – это не то, что далось ему легко и просто. Смерть Грея Уилсона поставила его в сложное положение. Ему пришлось выбирать между тем, чтобы поверить тебе или поверить своей жене. Думаешь, это так просто или как-то еще, но только не опасно? Попробуй посмотреть на это под таким вот углом.

– Сегодня никакого такого противоречия не было. Тогда что же сейчас-то творится?

– Сейчас… ситуация сложная. Есть время твоего появления. Есть то, что сказала Грейс.

– А как насчет вас тогда? Сегодня для вас тоже все сложно?

Долф всем телом повернулся ко мне на лавке, нацелил на меня потерявшее вдруг выражение лицо, обвел ровным взглядом:

– Я верю тому, что Грейс сказала мне, но и тебя я слишком хорошо знаю. И хотя я пока не пойму, во что конкретно верить, могу уверенно сказать одно: все в свое время обязательно разрешится и придет к своему логическому концу. – Он отвел взгляд. – Грешники обычно расплачиваются за свои грехи.

Я изучал его словно воспаленное лицо, растрескавшиеся губы и набрякшие глаза, плохо скрывающие горе.

– Вы искренне в это верите? – спросил я.

Долф поднял взгляд на гудящие под потолком люминесцентные трубки, так что их ярко-серое сияние, казалось, полностью накрыло его глаза. Голос старика прозвучал почти неслышно, расплылся вокруг тающим облачком бледного дыма.

– Верю, – произнес он. – Верю целиком и полностью.

Глава 7

Через десять минут в дверях материализовались копы. Робин, судя по ее виду, буквально валилась с ног, в то время как второй полицейский словно не мог устоять на месте, постоянно совершая едва заметные нетерпеливые движения. Высокий, с покатыми плечами, чуть старше пятидесяти, в линялых джинсах и красной куртке. Над узким лбом и острым носом болтается жиденькая каштановая челочка. На поясе – полицейский жетон, поверх словно выцветших глаз поблескивают маленькие очочки с круглыми стеклами.

– Можем мы с ним поговорить на улице? – спросила Робин.

Сидящий Долф выпрямился, но ничего не сказал. Я встал и последовал за ними к выходу. Джейми нигде не было видно. Второй коп протянул руку.

– Детектив Грэнтэм, – представился он. Мы обменялись рукопожатием. – Я работаю в службе шерифа, так что пусть этот наряд вас не обманывает.

Его улыбка стала еще шире, но я знал, что не стоит ей доверять. Сегодня ни одна улыбка не могла быть настоящей.

– Адам Чейз, – сказал я в ответ.

Его лицо посерьезнело:

– Я знаю, кто вы такой, мистер Чейз, читал ваше досье, – так что предприму все усилия, чтобы это знание никак не повлияло на мою объективность.

Я сохранил спокойствие, но это потребовало некоторых усилий. В Нью-Йорке никто не знал про меня даже самую малость. Я уже почти привык к этому.

– Думаете, получится? – спросил я.

– Я знать не знал того парня, которого убили. В курсе, конечно, что он собой представлял – звезда футбола и все такое, слышал, что у него тут было полным-полно родственников и что они подняли немалый шум по поводу правосудия для богатых. Но все это было до меня. Вы для меня ничем не отличаетесь от любого другого гражданина, мистер Чейз. Никакой предвзятости.

Он махнул на Робин.

– А теперь… детектив Александер уже рассказала мне о ваших взаимоотношениях с потерпевшей. Никому из нас не по вкусу такие дела, но важно действовать как можно быстрее, когда происходит что-то такого рода. Я понимаю, что уже поздно и что вы наверняка расстроены, но надеюсь, что сможете мне помочь.

– Чем смогу, помогу.

– Хорошо. Просто замечательно. А теперь, насколько я понимаю, вы сегодня встречались с потерпевшей?

– Ее зовут Грейс.

Он опять улыбнулся, и на сей раз улыбка оказалась довольно жесткой.

– Естественно, – кивнул он. – Так о чем вы с Грейс беседовали? Каково было ее душевное состояние?

– Даже не знаю, как на это и ответить, – сказал я. – Я ее теперь практически не знаю. Слишком много времени утекло. Она так и не ответила ни на одно из моих писем.

Вмешалась Робин:

– Ты писал ей?

Я ощутил внезапную обиду у нее в голосе.

«Ей писал, а мне нет».

Я повернулся к Робин:

– Я писал ей, потому что она была слишком молода, чтобы понять причины моего отъезда. Мне было нужно, чтобы она поняла, почему меня больше нет рядом.

– Просто расскажите про сегодняшний день, – попросил Грэнтэм. – Расскажите все остальное.

Я представил себе Грейс: жар ее кожи под моей ладонью, неистовая возмущенная обида, смутные намеки на что-то еще. Я знал, что ищет этот коп. У него уже есть описание случившегося от Грейс, и теперь ему нужно подтвердить его сведениями из других источников – к черту все эти разговорчики про объективность! Какая-то часть меня хотела дать ему это подтверждение. Почему? Да потому что пошло оно все в жопу!

– Я натер ей спину лосьоном. Она поцеловала меня. Сказала, что ненавидит меня. – Я посмотрел Грэнтэму прямо в глаза. – Потом убежала.

– Вы погнались за ней?

– Это было не того рода бегство.

– Но и не особо-то похоже на того рода воссоединение, какого скорее всего приходилось ожидать.

Мой голос зазвучал глухо и твердо:

– Думать, что я изнасиловал Грейс Шеперд, – это все равно что утверждать, что я способен изнасиловать свою собственную дочь!

Грэнтэм и глазом не моргнул.

– И все же отцы регулярно насилуют собственных дочерей, мистер Чейз.

Я знал, что он прав.

– Это не то, как выглядит со стороны, – сказал я. – Она разозлилась на меня.

– За что? – спросил Грэнтэм.

– За то, что я бросил ее. Она довольно недвусмысленно на это намекнула.

– Что еще?

– Еще сказала, что у нее полным-полно дружков. Хотела, чтобы я это знал. Хотела, чтобы мне тоже стало обидно, по-моему.

– Вы хотите сказать, что она ведет беспорядочную половую жизнь? – спросил Грэнтэм.

– Ничего такого я не хочу сказать! Откуда мне вообще знать нечто подобное?

– Она же сама вам сказала.

– А еще она меня поцеловала. Ей было обидно. Вот и решила меня поддеть. Я был ей родным человеком и бросил ее, когда ей было всего пятнадцать.

– Она ведь вам не дочь, мистер Чейз.

– Это неважно.

Грэнтэм посмотрел на Робин, а потом опять на меня. Хлопнул в ладоши.

– Ладно. Продолжим.

– На ней были белый купальник и темные очки. Больше ничего. Она была мокрая, прямо из реки. Когда она кинулась прочь, то побежала к югу вдоль берега. Там всегда была натоптанная тропинка. Она ведет к дому Долфа, до него около мили.

– Это вы избили мисс Шеперд?

– Нет.

Грэнтэм поджал губы:

– Хорошо, мистер Чейз. Пока хватит. Потом еще поговорим.

– Я подозреваемый? – спросил я.

– Я редко огульно рассуждаю о таких вещах на столь ранних этапах расследования… Однако детектив Александер утверждает, причем довольно настойчиво, что вы на такое не способны. – Он на секунду примолк, посмотрел на Робин, и я заметил шелушинки высохшей кожи у него на очках. – Естественно, я вынужден принять во внимание тот факт, что вас с детективом Александер тоже связывают какого-то рода личные отношения. Это несколько все усложняет. У нас будет куда лучшее представление обо всем этом, как только мы побеседуем с самой потерпевшей… – он быстро поправился, – с Грейс.

– Когда это будет? – спросил я.

– Пока ждем разрешения врача. – Тут у Грэнтэма зачирикал мобильник, и он посмотрел на высветившийся номер. – Мне нужно ответить.

Поднеся телефон к уху, детектив отошел в сторонку. Робин придвинулась ближе ко мне, и все же я поймал себя на том, что мне трудно посмотреть на нее. У нее было словно два лица: то, которое я видел над собой в неверном свете ее спальни, и то, что наблюдал совсем недавно, – лицо копа.

– Зря я тебя проверяла, – произнесла она.

– Зря.

– Прошу прощения.

Робин встала прямо передо мной, и такого мягкого выражения у нее на лице я еще не видел с самого момента своего возвращения.

– Все очень непросто, Адам. Все эти пять лет в моей жизни не было ничего, кроме работы. Я подхожу к ней серьезно. Я хороша в ней, но сама она далеко не всегда настолько уж хороша. Отнюдь не все время.

– Что ты имеешь в виду?

– Отрываешься от нормальных людей… Видишь вокруг только темную сторону… – Она пожала плечами, немного поразмыслила, как лучше пояснить свою мысль. – Даже самые честные люди регулярно врут копам. Со временем к этому привыкаешь. А потом уже начинаешь ожидать этого. – Робин явно боролась сама с собой. – Я знаю, это неправильно. И мне это не нравится, но я уж такая, какая есть. Это то, чем я стала после того, как ты уехал.

– Ты никогда не сомневалась во мне, Робин, даже в самые худшие времена.

Она потянулась к моей руке. Я не стал ее отдергивать.

– Она была такая невинная душа, – произнес я. Про Грейс.

– Она справится, Адам. Люди и не с таким справлялись.

Но я уже мотал головой.

– Я не имею в виду то, что произошло сегодня! Я говорю про то, когда я уехал. Когда она была ребенком. От нее словно свет какой-то исходил. Это то, что обычно любил повторять Долф.

– И что же?

– Он говорит, что большинство людей живут между светом и тьмой. Это то, как обычно устроен мир. Но некоторые несут свет прямо в себе. Грейс – как раз из таких.

– Она уже не тот ребенок, какого ты помнишь, Адам. Причем уже давно.

Что-то такое было в голосе Робин…

– Это ты о чем? – спросил я.

– Примерно с полгода назад дорожный патрульный полиции штата перехватил ее, когда она гнала сто двадцать[14] по автостраде в два часа ночи на угнанном мотоцикле. На ней даже не было шлема.

– Пьяная? – спросил я.

– Нет.

– Ей предъявили обвинение?

– Только не за угон мотоцикла.

– А почему?

– Это был мотоцикл Дэнни Фэйта. Полагаю, он не знал, что это она его взяла. Заявил об угоне, но не стал писать на нее заявление. Ее задержали, но окружной прокурор закрыл дело. Долф нанял адвоката, чтобы уладить дело по обвинению в превышении скорости. У нее отобрали права.

Я сразу представил себе тот мотик – здоровенный «Кавасаки», который был у Дэнни чуть не целую вечность. Грейс выглядела бы на нем совсем крошечной, но я сумел представить и ее на нем тоже: скорость, бешеный визг мотора и светлые волосы, вытянувшиеся в струнку у нее за спиной. Примерно так, как она выглядела в тот раз, когда впервые прокатилась на лошади отца.

Не ведая страха.

– Ты не знаешь ее, – сказал я.

– Сто двадцать миль в час, Адам! В два часа ночи. Без шлема. Тот патрульный только через пять миль ее догнал.

Я представил себе Грейс сейчас, всю покалеченную в одной из этих стерильных палат у меня за спиной. Потер глаза.

– И что я должен чувствовать, Робин? Ты-то уже и раньше это видела.

– Злость. Пустоту. Не знаю.

– Как это ты можешь не знать?

Она пожала плечами:

– Это никогда не был кто-то, кого я люблю.

– А Грейс?

Ее глаза были непроницаемы.

– Я уже довольно давно не общалась с ней, Адам. Я теперь ее практически не знаю.

Я сохранил молчание, размышляя о тех словах Грейс на мостках.

«Кто еще заботился обо мне?»

– Ты вообще в порядке? – спросила Робин.

Я был далеко не в порядке, даже близко не в порядке.

– Если я найду того, кто это с ней сделал, то просто убью. – Я нацелился на нее взглядом. – Забью эту сволочь до смерти.

Робин огляделась по сторонам – нет ли кого поблизости.

– Не говори такого, Адам. Только не здесь. Никогда такого не говори.

Грэнтэм успел закончить свои телефонные переговоры и поджидал нас у входа. Вошли вместе. Долф с моим отцом как раз беседовали с дежурным врачом. Грэнтэм бесцеремонно перебил их:

– Так к ней уже можно?

Врач – молодой, серьезного вида мужчина с очками в черной оправе на тонком носу – казался совсем маленьким и преждевременно согнувшимся; он так прижимал к груди планшет с зажимом, словно тот мог защитить его от окружающего его мира, полного травм и ранений. Но его голос звучал на удивление твердо:

– Физически ее состояние не вызывает опасений. Но я не знаю, получите ли вы хоть какую-то реакцию на свои вопросы. После поступления сюда она практически не произнесла ни слова, если не считать одного раза в самом начале. Она спрашивала какого-то Адама.

Все как один повернулись ко мне: мой отец, Долф, Робин и детектив Грэнтэм. Наконец и врач на меня посмотрел.

– Так это вы Адам? – спросил он. Я кивнул, и рот моего отца беззвучно открылся. Вид у врача был неуверенный. – Может, если вы попробуете поговорить с ней…

– Нам нужно пообщаться с нею первыми, – перебил его Грэнтэм.

– Ну хорошо, – произнес врач. – Но мне тоже необходимо при этом присутствовать.

– Нет проблем.

Врач повел нас по длинному коридору с больничными каталками вдоль стены. Мы свернули за угол, и он остановился перед блеклой деревянной дверью с небольшим окошком в ней. Я мельком углядел сквозь него Грейс под тонким одеялом.

– Остальные пусть подождут здесь, – распорядился врач, придерживая дверь для детективов.

Прохладный воздух обдал мне лицо, и они оказались внутри. Долф с моим отцом приникли к окошку, а я принялся бесцельно кружить по коридору, размышляя о последних сказанных мне словах Грейс. Через пять минут дверь отворилась. Врач посмотрел на меня.

– Она просит вас, – сказал он.

Я устремился было к двери, но Грэнтэм остановил меня, упершись мне рукой в грудь.

– Она не стала разговаривать с нами. Мы согласились впустить вас, поскольку док думает, что это как-то поможет ей прийти в себя. – Я встретил его взгляд и выдержал его. – Не сделайте чего-нибудь, что заставит меня пожалеть о таком решении.

Я наваливался на его руку, пока ему не пришлось убрать ее. Шагнул мимо него в палату, все еще ощущая его пальцы у себя на груди и то, как он принажал посильней в последнюю секунду. Дверь затворилась на бесшумных петлях – оба старика, толкая друг друга плечами, опять прижались к стеклу с обратной стороны. И тут Грейс оказалась передо мной, и я почувствовал, как моя обида вянет и сходит на нет. Ничего из этого уже не имело значения.

Больничный свет вытянул из нее все краски. Ее грудь едва заметно вздымалась и опадала, с долгими паузами – когда, как я чувствовал, их быть не должно. Пряди светлых волос облепили ее щеку, на ушной раковине виднелась запекшаяся кровь. Я бросил взгляд на Робин, лицо которой было наглухо закрыто.

Подошел к кровати Грейс. Стежки хирургических швов впивались в ее губы. Она была вся в синяках, глаза настолько заплыли, что были едва приоткрыты – в щелках проглядывал лишь отсвет голубого, который казался слишком бледным. К тыльной стороне руки у нее была прилеплена пластырем пластиковая трубка, и эта рука показалась мне на ощупь совсем холодной и хрупкой, когда я взял ее в свою. Я попытался найти хоть какой-то намек в этих едва проглядывающих сквозь опухшие веки глазах, и когда я позвал ее по имени, узенький ломтик голубизны на секунду расширился, и я понял, что она в сознании. Грейс долго неотрывно смотрела на меня.

– Адам? – произнесла она, и я услышал в ее голосе все то, что, как я понимал, она сейчас чувствовала, вплоть до последнего мельчайшего оттенка боли и потери.

– Я здесь.

Она запрокинула голову вбок, не желая, чтобы я видел слезы, крупные и молчаливые, которые скатывались по ее лицу. Я выпрямился, чтобы она могла увидеть меня целиком, когда откроет глаза. Это произошло далеко не сразу. Грэнтэм нетерпеливо переступил с ноги на ногу. Остальные стояли совершенно неподвижно.

Грейс не стала смотреть на меня опять, пока слезы не прекратились, но когда наши глаза встретились, я уже знал, что слезы вернутся опять. На ее лице происходила битва, и я беспомощно наблюдал, как Грейс ее безнадежно проигрывает. Она протянула ко мне руки, и я наклонился к ним, когда плотину прорвало снова – она судорожно обхватила меня, опять начав всхлипывать. Ее тело было горячим и все дрожало; я обнял ее так крепко, как только мог. Повторял ей, чтобы не волновалась. Повторял, что все будет хорошо. А потом она еще раз прижала губы к моему уху и прошептала единственное слово так тихо, что я едва услышал.

– Прости, – вот что это было за слово.

Я немного отодвинулся, чтобы Грейс увидела мое лицо. Просто кивнул, потому что у меня не было слов; а потом она опять притянула меня к себе и крепко держала, мучительно содрогаясь всем телом.

Подняв взгляд, я увидел в окошке двери лицо своего отца. Он потер рукой глаза и отошел, но я успел заметить, как у него дрожат пальцы. Долф посмотрел ему вслед, а потом покачал головой – то ли укоризненно, то ли печально.

Я опять обратил все свое внимание на Грейс, пытаясь полностью утопить ее в своих объятиях. Через какое-то время она тихо уплыла в то неведомое укрытие, какое соорудил для себя ее разум. Больше она не произнесла ни слова – просто повернулась на бок и закрыла глаза.

Копы остались с носом.

Уже в коридоре Грэнтэм опять грудью оттеснил меня в сторону.

– По-моему, нам надо выйти пообщаться, – сказал он.

– Зачем?

– Сами знаете, зачем! – Его пальцы крепко ухватили меня за руку. Я вырвался, но он тут же цапнул ее опять.

– Э-э, минуточку! – попытался вмешаться Долф.

Грэнтэм потерял над собой контроль:

– Я же тебя предупреждал – не надо меня злить!

– Да ладно, Адам, – примирительно произнесла Робин. – Давай и вправду выйдем.

– Нет! – Все разом навалилось на меня: потерянная невинность Грейс, подозрения, которые преследовали меня, словно свора охотничьих псов, и беспросветная тьма, которая повисла над моим возвращением сюда. – Никуда я не пойду!

– Я хочу знать, что она сказала! – Грэнтэм явно едва удержался от того, чтобы не поволочь меня к выходу силой. – Она что-то тебе сказала! Что?

– В самом деле? – вмешалась Робин. – Она действительно тебе что-то сказала?

– Не спрашивай меня. Это неважно.

– Если она что-то сказала, нам нужно знать, что именно.

Я обвел взглядом лица вокруг меня. То, что сказала Грейс, предназначалось только мне, и я не чувствовал ни малейшей нужды этим делиться. Но Робин тронула меня за руку:

– Я поручилась за тебя, Адам. Ты понимаешь, что это значит?

Легонько оттолкнув ее, я еще раз посмотрел на Грейс. Та свернулась в клубок, отвернувшись спиной к миру снаружи. Я все еще чувствовал прохладную скользкость ее слез, когда она прижалась ко мне. Обратился к Грэнтэму, но не сводил глаз со своего отца. Сообщил им в точности то, что она произнесла.

– Она попросила прощения.

Мой отец разом осунулся.

– Прощения за что? – уточнил Грэнтэм.

Я сказал им правду, в точности то, что сказала она; но интерпретировать это извинение – не моя проблема. Так что я предложил объяснение, которое, как я знал, детектив примет, пусть даже оно и не соответствовало истине.

– Когда мы разговаривали у реки, она сказала, что ненавидит меня. Насколько я понимаю, за это она и просила прощения.

Вид у него стал задумчивый.

– И всё? – спросил он. – Это всё, что она сказала?

– Всё.

Робин с Грэнтэмом переглянулись, словно понимая друг друга без слов. Потом заговорила Робин:

– Есть и еще кое-что, что нам хотелось бы с тобой обсудить. На улице, если ты не против.

– Ну конечно, – отозвался я, направляясь к выходу.

Но едва успел сделать два шага, как услышал, что отец зовет меня по имени. Он держал руки ладонями вверх, а лицо его вытянулось от осознания того, что Грейс вряд ли стала бы обниматься с человеком, который сотворил с ней такое. Но не было прощения в моем лице, когда я встретил его взгляд. Он сделал крошечный шажок и опять позвал меня; в голосе его звучали вопрос, мольба, и на миг я призадумался об этом: отца переполняли страдание, внезапное сожаление и все те годы, что столь неумолимо промаршировали между нами.

– Не стоит, – бросил я, после чего решительно направился к выходу.

Глава 8

Когда мы окунулись в ночной воздух, я сразу поискал глазами Джейми и увидел его на самом краю парковки, за рулем пикапа с тонированными стеклами. Он отхлебнул чего-то из бутылки и не стал выходить. На стоянку заехала «Скорая» с потушенными мигалками.

– Мне нужно срочно покурить, – объявил Грэнтэм и тут же направился на поиски сигареты.

Мы посмотрели ему в спину и стояли в неловком молчании, с которым так хорошо знакомы люди, попавшие в беду. Коротко рявкнул автомобильный сигнал, пикап Джейми моргнул дальним светом. Мой брат вытянул руку вправо, в сторону въезда на площадку перед приемным покоем. Обернувшись, я увидел, как в просвет узкой бетонной ограды проскальзывает длинный черный автомобиль, останавливается. Умолк мотор. Распахнулись дверцы, и они вышли – Мириам, моя сестра, и какой-то крепыш в черных сапожках и полицейском мундире. Оба увидели меня одновременно и на миг замерли. Мириам с каким-то чуть ли не испуганным видом осталась возле машины. Мужчина, ухмыльнувшись, двинулся прямиком ко мне.

– Адам! – воскликнул он, хватая меня за руку и принимаясь ее неистово трясти.

– Джордж…

Насколько я помню, Джордж Толлмэн всю жизнь был типичным прилипалой. На пару лет помладше меня, он куда больше корешился с Дэнни, чем со мной. Я с трудом высвободил руку и посмотрел на него повнимательней. Высокий, массивный, с густыми песочного цвета волосами и круглыми карими глазами. Плотный, но не жирный малый, который всегда гордился мощью своего рукопожатия.

– Когда я последний раз видел тебя со стволом, Джордж, ты по пьяни пытался сшибать пивные банки с пня из воздушки…

Он бросил взгляд на Робин и прищурился. Улыбка пропала.

– Это было очень давно, Адам.

– Вообще-то никакой он не коп, – подала голос Робин.

На миг вид у Джорджа стал сердитый, но это быстро прошло.

– Я занимаюсь разъяснительной работой со школьниками, – сказал он мне. – Выступаю перед детишками, объясняю насчет наркотиков. – Бросил взгляд на Робин. – И вообще-то я коп! – Голос его оставался ровным. – Боевые патроны, все дела…

Тут я услышал чьи-то нерешительные шаги и, обернувшись, увидел Мириам. В свободных слаксах и рубашке с длинным рукавом она выглядела бледной и заморенной. Сверкнула на меня откровенно нервной улыбкой, но глаза ее немного обнадеживали. Она действительно повзрослела, но сейчас мало чем походила на свой портрет, который я видел в доме.

– Здравствуй, Мириам, – сказал я.

– Привет, Адам.

Я обнял ее, ощутив ее кости. Она стиснула меня в ответ, хотя я понимал, что ее по-прежнему терзают сомнения. Они с Греем Уилсоном были хорошими друзьями. То, что меня обвинили в его убийстве, оказалось для нее серьезным ударом. Я сжал ее в объятиях еще разок, после чего отпустил. И едва отодвинулся, как вакуум тут же заполнил Джордж. Его рука утвердилась у нее на плечах, и он притянул ее к себе. Это меня удивило. Обычно Мириам, вокруг которой он вечно увивался, в лучшем случае просто терпела его, как надоедливого щенка.

– Мы обручились, – объявил он.

Опустив взгляд, я заметил у нее на руке кольцо – маленький бриллиантик в желтом золоте. Пять лет, напомнил я себе. Все меняется.

– Поздравляю, – сказал я.

Мириам явно испытывала неловкость.

– Вообще-то не совсем подходящее время и место, чтобы обсуждать подобные темы, – произнесла она.

Джордж сильней притянул ее к себе, резко выдохнул через нос и опустил взгляд на землю.

– Ты права, – сказал он.

Я обернулся на машину – сверкающий черный «Линкольн».

– А где Дженис?

– Вообще-то она тоже хотела поехать… – начала было Мириам.

– Мы забросили ее домой, – перебил Джордж.

– Почему? – спросил я, заранее зная ответ.

Джордж нерешительно помедлил.

– Время… – туманно произнес он. – Обстоятельства.

– Имеюсь в виду я? – уточнил я.

Мириам при этих словах вся съежилась, а Джордж решительно закончил мысль:

– Она говорит, что теперь-то люди поймут, что ты за тип, раз уж тогда на суде не вышло.

Вмешалась Мириам:

– Я сказала ей, что это несправедливо.

Я не стал на этом заостряться. Вообще ни на чем не стал заостряться. Получше рассмотрел свою сестру: опущенная голова, тонкие плечи. Она отважилась бросить на меня взгляд и тут же опять опустила глаза.

– Да, сказала, Адам. Она просто не стала слушать.

– Ладно, не переживай, – сказал я. – А как насчет тебя? У тебя все хорошо?

На голове у нее двинулись волосы, когда она кивнула.

– Не считая плохих воспоминаний, – произнесла при этом Мириам, и я все понял. Мое неожиданное возвращение разбередило старые раны.

– Я это переживу, – добавила она, после чего повернулась к своему жениху: – Мне нужно поговорить с отцом. Была рада повидаться, Адам!

Они ушли, и я посмотрел им вслед. В дверях Мириам обернулась на меня – ее подбородок коснулся плеча, а глаза были большими и встревоженными.

Я покосился на Робин:

– Джорджа ты и в грош не ставишь, насколько я понимаю.

– Совершенно безответственный тип, – отозвалась она. – Ладно, пошли. Нам все еще надо кое-что обсудить.

Я последовал за ней к машине Грэнтэма, оставленной на боковой улочке. Сигарета уже сгорела до половины и при каждой затяжке бросала ему на лицо оранжевые отсветы. Он отшвырнул окурок в водосточный желоб, и лицо его скрылось в тени.

– Расскажите мне про ту тропу у реки, – попросил он.

– Она идет к югу, вдоль берега, к дому Грейс.

– А дальше?

– Тропа очень старая, еще чуть ли не индейская, и тянется на многие мили. Идет мимо дома Грейс до края территории фермы, потом через соседнюю ферму и несколько участков помельче с рыбацкими хижинами[15] на них. А дальше не знаю.

– Ну а к северу?

– Примерно то же самое.

– Ею часто пользуются? Туристы? Рыбаки?

– Время от времени.

Грэнтэм кивнул.

– На Грейс напали в полумиле от мостков – там, где тропинка резко загибается к северу. Можете что-нибудь рассказать про этот район?

– Деревья там растут довольно густо, но не широко. На самом деле это просто полоска леса, идущая вдоль берега. Сразу за деревьями начинаются пастбища.

– Выходит, тот, кто это сделал, вполне мог прийти по этой тропинке.

– Или появиться с реки, – добавил я.

– Но вы бы тогда увидели.

Я уже мотал головой.

– Я был только возле мостков, да и то всего несколько минут. Но там еще была женщина.

– Какая еще женщина?

Я описал то, что видел: седые волосы, каноэ.

– Правда, она поплыла вверх по течению, не вниз.

– Вы ее знаете?

Я попытался представить себе лицо – лицо довольно пожилой женщины, выглядящей значительно моложе. Что-то вроде и впрямь смутно знакомое…

– Нет, – произнес я наконец.

Грэнтэм что-то чиркнул в блокноте.

– Мы этим займемся. Она могла что-то видеть. Кого-нибудь в другой лодке, мужчину. Тот мог заметить Грейс и пристать где-то ниже по течению. Она красивая, едва одетая, совсем одна на пустынном участке реки…

Я представил себе ее заплывшее лицо, разбитые губы, стянутые черной ниткой с торчащими вкривь и вкось узелками. Никто из тех, кто видел ее в этой больничной палате, не мог знать, насколько Грейс и в самом деле красива. Меня кольнуло подозрение.

– А вы что, знали ее? – спросил я.

Грэнтэм изучил меня самыми неподвижными глазами, какие я только видел.

– Округ у нас не такой уж большой, мистер Чейз.

– А можно поинтересоваться, откуда вы ее знаете?

– Вряд ли это так уж важно.

– Тем не менее…

– У меня сын примерно ее возраста. Довольны?

Я ничего не ответил, так что он ровным голосом продолжал:

– Мы говорили про лодку. Кто-то мог увидеть Грейс с реки и устроить засаду.

– Тогда этот «кто-то» должен был знать, что она пойдет домой именно этой дорогой, – заметил я.

– Или он мог сначала прийти к ней домой, отправиться ее искать и потом пересечься с ней на тропе. Мог увидеть вас обоих на мостках и выждать. Такое возможно?

– Вполне возможно, – согласился я.

– Сокращение «дэ-бэ семьдесят два» вам о чем-нибудь говорит?

Грэнтэм задал этот вопрос как бы между прочим, и я долго не мог заговорить.

– Адам? – произнесла Робин.

Я уставился куда-то в пространство, когда что-то громкое и дикое принялось долбить у меня в голове. Мир вывернулся наизнанку.

– Адам?

– Вы нашли перстень. – Я едва сумел выдавить из себя эти слова.

Реакция Грэнтэма не заставила себя ждать. Он покачался на пятках.

– Почему вы так решили? – спросил он.

– Золотой перстень с темно-красным камешком. С гранатом.

– Откуда вы это знаете?

Мои слова прозвучали так, будто произносил их кто-то другой.

– Потому что на внутренней стороне у него выгравировано «дэ-бэ семьдесят два».

Грэнтэм сунул руку в карман куртки, а когда вытащил, то в ней был маленький скатанный в трубочку полиэтиленовый пакетик. Разжал пальцы, и пакетик сам собой развернулся на ладони. Полиэтилен ярко блеснул в жестком свете уличного фонаря, белесо засветились покрывающие его грязные потеки. Внутри лежал перстень: тяжелое золото, темно-красный камешек.

– Я просто очень хочу знать, что это может значить, – произнес Грэнтэм.

– Дайте мне минуту.

– Что бы это ни было, мистер Чейз, полагаю, что вы мне все объясните.

– Адам? – В голосе Робин звучала обида, но я мог на этот счет не беспокоиться. Я думал про Грейс, а также про того человека, который считался моим другом.

– Этого просто не может быть!

Но в голове у меня уже словно прокручивалось кино – как это все-таки могло быть. Я знал его лицо, его фигуру, его голос. Так что мог заполнить пустоты, и это было все равно что смотреть какой-то фильм ужасов – про то, как мой самый давний друг насилует женщину, которую я знаю с двухлетнего возраста.

Я мотнул головой на перстень в прозрачном пакетике.

– Вы нашли его там, где это произошло? – спросил я.

– Да, на месте происшествия – там, где ее обнаружил Долф.

Я отошел в сторонку, вернулся. Ну не могло быть так, хоть тресни!

Но тем не менее было.

Пять лет. Все меняется.

И теперь уже ничего доброго не осталось в моем голосе.

– Семьдесят два – это был номер на его футбольном свитере. А перстень – подарок от бабушки.

– Вот как?

– А «дэ-бэ» – сокращенно его кличка. Дэнни-бой. Номер семьдесят два.

Грэнтэм кивнул, когда я закончил:

– «Дэ-бэ семьдесят два». Дэнни Фэйт.

Робин сохраняла молчание – она понимала, что во мне сейчас творится.

– Вы полностью в этом уверены? – спросил Грэнтэм.

– Помните, я упоминал рыбацкие хижины? Те, что ниже по реке от дома Долфа?

– Да.

– Вторая сверху, если смотреть по течению, принадлежит Зебьюлону Фэйту.

Они оба посмотрели на меня.

– Отцу Дэнни, – добавил я.

– Насколько ниже по течению от того места, где на нее напали? – уточнил Грэнтэм.

– Меньше двух миль.

– Так-так…

– Я хочу присутствовать, когда вы будете говорить с ним, – потребовал я.

– Это совершенно исключено.

– Я мог бы вам ничего не говорить! Мог бы и сам с ним пообщаться!

– Это дело полиции. Не суйтесь куда не следует.

– Она не ваша родственница!

– И не ваша тоже, мистер Чейз. – Грэнтэм подступил ближе, и, хотя его голос звучал взвешенно, злость так и сочилась из его лица. – Когда мне от вас что-то понадобится, я сам это скажу.

– Без меня вам до него не добраться, – сказал я.

– Не лезьте не в свое дело, мистер Чейз.

Я уехал из больницы, когда между деревьями серебряной монетой протиснулась луна. Ехал быстро; в голове шумели кровь и мрачная ярость. Дэнни Фэйт. Робин была права. Он изменился, переступил черту, и не было пути назад. То, что я сказал Робин, было правдой.

Я вполне мог убить его.

Когда я въехал на территорию фермы, все вокруг казалось каким-то не таким: дорога слишком узкая, повороты словно не в тех местах… Столбы ограды, туго стянутые между собой темной колючей проволокой, один за другим поднимались мне навстречу из бесцветной травы. Поворот к дому Долфа я проскочил, не сразу это сообразив. Сдал назад, свернул на длинный отрезок, на котором когда-то учил Грейс водить машину. Ей тогда было всего восемь, и ее едва было видно из-за руля. Во мне до сих пор звучал ее смех, до сих пор ощущалось ее капризное разочарование, когда я твердил ей, что она едет чересчур быстро.

И вот теперь она в больнице – лежит, свернувшись в клубок, словно зародыш, покалеченная и сломленная… Я опять увидел стежки хирургических швов у нее на губах, тонкие голубые прорези на лице, когда она пыталась открыть глаза.

Я хлопнул открытой ладонью по рулю, а потом вцепился в него обеими руками, словно силясь согнуть его пополам. Изо всей силы давил на газ, слыша глухие удары подвески и стук камней по днищу машины. Еще один поворот, потом через предохранительную решетку от скота[16], о которую шины долбанули со всей дури. Ударил по тормозам. Пойдя юзом, машина замерла перед маленьким двухэтажным домиком под жестяной крышей, обшитом белой вагонкой. Владел им мой отец, но Долф жил тут уже несколько десятков лет. Над двором раскинул свои ветки огромный дуб, а в открытом сарае я заметил какой-то старый автомобиль, стоящий на кирпичах, – части его мотора были разложены на садовом столике под деревом.

Выдернул ключ из зажигания и резко захлопнул дверцу, услышав лишь пронзительное зудение комаров да хлопанье и стрекот летучих мышей, проносящихся над самой землей.

Пока шел через двор, пальцы сами собой сжались в кулаки. Над крыльцом висел единственный фонарь. Скрипнула ручка, и дверь резко подалась вперед. Я включил внутри свет, вошел и встал в комнате Грейс, впитывая глазами все те вещи, которые она так любила: постеры со спортивными машинами, награды со скачек, пляжные фотки… Ни малейшего беспорядка. Кровать. Письменный стол. Выстроенная в ряд практичная обувь, вроде высоких крепких ботинок и болотных сапог. На зеркале над комодом – еще фотографии: две с какими-то разными лошадьми и одна с автомобилем, который я видел в сарае, – они с Долфом улыбаются до ушей, машина стоит на эвакуаторе.

Тачка явно предназначалась ей.

Я вышел, плотно затворил дверь. Принес свою сумку, бросил ее на кровать в гостевой комнате. Уставился в голую стену и задумался – показалось, что очень надолго. Дожидался, пока наступит хотя бы относительное спокойствие, но оно так и не наступало. Спрашивал себя, что сейчас важнее всего, и выходил только один ответ: Грейс. Так что я обыскал кухню Долфа в поисках фонарика. Потом вытащил дробовик из оружейного шкафа, переломил стволы, зарядил, но тут увидел еще и револьвер – уродливую тупорылую штуку, вроде во вполне приличном состоянии. Засунул ружье обратно, откопал коробку патронов тридцать восьмого калибра[17], вытащил шесть штук. Толстенькие, тяжелые, они скользнули в гнезда барабана, как по маслу.

Приостановился в дверях, зная: как только я шагну через порог, ходу назад не будет. Револьвер оттягивал руку, постепенно нагреваясь в ней. Предательство Дэнни пробило во мне темные дыры, пробудив такой гнев, какой я не чувствовал уже годами. Планировал ли я убить его? Не исключено. Сам этого на самом деле не знал. Но я разыщу его. Задам несколько чертовски трудных вопросов. И, клянусь Богом, – он на них ответит!

Спустился по склону, через выпас, и обходился без фонарика, пока не углубился в заросли деревьев. Там уже включил его и шел по узенькой тропке, пока она не пересеклась с основной тропой. Осветил ее фонарем. Если не считать выступающих кое-где корней, хорошо утоптанная тропа была довольно гладкой.

Дошел до крутого поворота, который упоминал Грэнтэм, увидел сломанные ветки и примятую растительность. А еще через пару шагов наткнулся на небольшое углубление в земле, полное прелых листьев и липкой красноватой глины – во всей этой мешанине, словно в рыхлом снегу, четко вырисовывался отпечаток человеческого тела.

Все это обнаружилось совсем близко от того места, где много лет назад мой отец вытащил Грейс из реки, и, пока я разглядывал следы, оставленные ею в ходе борьбы с напавшим на нее подонком, палец сам собой лег на скобу спускового крючка.

Двинувшись дальше, вскоре я миновал границу территории отцовской фермы – река оставалась слева от меня; потом соседнюю ферму и первую рыбацкую хижину, пустую и темную. На ходу я постоянно на нее поглядывал. Все чисто. Потом вновь оказался в лесу, и до хижины Фэйта уже осталось всего ничего. Полмили. Пятьдесят ярдов. Свет луны все глубже проваливался за деревья.

За тридцать ярдов до цели я сошел с тропы. Света было слишком много, лес проредился. Темноту я нашел глубже в лесу, отвернув от реки, чтобы обойти открытую поляну над хижиной. Остановился на самом краю леса, переходящего в низкий подлесок. Видно было все как на ладони: гравийную подъездную дорожку, темный домик, стоящий возле двери автомобиль, сарай, приткнувшийся на отлете почти под самыми деревьями.

И копов.

Очевидно, они оставили свои машины где-то на подъездной дорожке выше меня и дальше пошли пешком – почти подобрались к хижине. Двигались они так, как, по-моему, и должны двигаться копы, – на полусогнутых, с оружием наготове. Было их пятеро. Их силуэты то сливались друг с другом, то опять разделялись. На последней прогалине они прибавили ходу, добежали до машины, разделились. Двое двинулись к двери. Трое рассыпались в шеренгу позади. Близко. Черт, до чего же близко! Черное на черном. Не поймешь, где заканчивается стена и начинается человеческий силуэт.

Я дожидался хруста расщепленного дерева, буквально силой заставляя себя дышать, и вдруг вполглаза углядел нечто выбивающееся из общей картины: чье-то бледное лицо, мимолетное движение. Возле сарая на краю леса – кто-то выглянул из-за угла и тут же спрятался обратно. Адреналин обухом ударил по голове. Копы тем временем прижались к стене по бокам от двери, и один из них – наверное, Грэнтэм – держал пистолет двуручным хватом, стволом к небу. Казалось, что он кивает. Вроде как ведет отсчет.

Я обернулся назад на сарай. Там маячил какой-то человек в темных штанах. Я не мог различить лица, но это был он. Иначе и быть не могло.

Дэнни Фэйт.

Мой лучший друг.

Он низко пригнулся и со всех сил пустился бежать к лесу – в сторону тропы, которая могла увести его прочь. Я даже не думал. Просто тоже побежал к краю поляны, в сторону сарая, с револьвером в руке.

Услышал шум возле хижины – голоса, треск ломающегося дерева. Кто-то выкрикнул: «Чисто!», и этот крик эхом заметался вокруг.

Мы были одни, мы двое, и мне было слышно, как беглец с треском проламывается сквозь кустарник – ветки резко выпрямлялись обратно у него за спиной. Я целился к краю леса, сарай становился все ближе и ближе; и едва я добежал до него, как в щелях вокруг двери и в чумазых окнах промелькнул свет пламени. Сарай горел. И на глазах разгорался. Я оказался совсем рядом с ним, когда вылетели стекла.

Взрывной волной меня швырнуло на землю. Я перекатился на спину, когда языки пламени взмыли к небу и превратили ночь в день. Все на краю леса стало видно как на ладони. Деревья по-прежнему хранили свою черноту, но он был там, и я бросился вдогонку.

Я уже почти скрылся среди древесных стволов, когда услышал, как Грэнтэм громко выкликает меня по имени. Мельком углядел его в дверях хижины и тут же углубился в заросли, почти ослепнув. Но я вырос в лесах вроде этого, умел тут передвигаться, так что даже когда падал, то тут же вскакивал, как на пружине. Но раз все-таки и впрямь приложился как следует, и револьвер вылетел у меня из руки. Не сумел с ходу его найти, не мог зря тратить время, так что просто плюнул и помчался дальше.

Наконец увидел своего противника, убегающего по тропе, – впереди мелькнула светлая рубашка, когда он поворачивал за дерево. Я догнал его за какие-то секунды. Он услышал меня, обернулся, и я с полного хода врезался ему в грудь. Плюхнулся сверху и только тут понял, насколько ошибался. Почувствовал это, когда мои руки пролезли ему под подбородок. Он был слишком худой, слишком костлявый, чтобы быть Дэнни Фэйтом, – но я узнал его, и мои пальцы еще глубже погрузились в дряблую шею.

Лицо его тоже пылало горькой ненавистью, пока он извивался подо мной. Дернулся, чтобы укусить меня, не достал, и я ощутил его пальцы у себя на запястьях, когда он сделал попытку оторвать мои руки от горла. Его согнутые колени поднялись, пятки барабанили по твердой утоптанной глине. Какая-то часть меня понимала, что я ошибся. Другой было абсолютно плевать. Может, в тот раз это был все-таки Дэнни! Может, он в хижине – уже арестован и в наручниках. А может, мы все ошибались, и это не Дэнни Фэйт изнасиловал мою Грейс. Не Дэнни, а этот несчастный старый хрен. Этот жалкий, никчемный, недостойный ублюдок, пинающий сейчас землю, пока я вышибаю из него дух…

Я еще крепче сжал пальцы.

Его руки вдруг отпустили мои запястья, и я почувствовал, как они нашаривают что-то на поясе. А когда ощутил между нами что-то твердое, то понял, какую ошибку допустил. Скатился с него в тот самый миг, когда оглушительно ударили пистолетные выстрелы – две чудовищно яркие вспышки разорвали тьму и ослепили меня. Я продолжал безостановочно перекатываться с боку на бок – с тропы куда-то в сырость под деревьями. Нашел древесный ствол потолще и уперся в него спиной. Стал ждать, когда старик явится и закончит свое дело. Но новый выстрел так и не последовал. Голоса, свет, сверкание полицейских жетонов и стволы дробовиков, гладкие, как стекло… Надо мной стоял Грэнтэм, направив фонарик мне прямо в лицо. Я попытался было встать, но тут что-то ударило меня по голове, и я повалился на спину.

– Наденьте на этого отсоска наручники, – приказал Грэнтэм одному из помощников шерифа.

Тот грубо вцепился в меня, перевернул на живот и прихлопнул коленом по центру затылка.

– Где ствол? – рявкнул Грэнтэм.

– Это был Зебьюлон Фэйт, – прохрипел я. – Это он стрелял.

Грэнтэм бросил взгляд в сторону реки, на медленно катящуюся воду, похожую на топкий черный деготь, а потом – наверх, на склон, на жаркое маслянистое сияние горящего сарая. Покачал головой и сплюнул на землю.

– Вот же вляпались, – с отвращением процедил он, после чего двинулся прочь.

Глава 9

Меня запихнули на заднее сиденье патрульной машины, а потом стали смотреть, как сарай догорает дотла. Через какое-то время пожарные протянули к дымящимся руинам шланги с водой, но к тому моменту руки у меня окончательно онемели. Я подумал про то, что чуть было не натворил. Зебьюлон Фэйт. Не Дэнни. Ноги, барабанящие по глине, и неистовое удовлетворение, которое я испытал, ощутив, что он вот-вот испустит дух. Я вполне мог убить его.

Наверное, полагалось бы сейчас просто места себе не находить…

Воздух в салоне машины становился все более спертым, солнце понемногу появлялось из-за горизонта. Грэнтэм на пару с каким-то седоволосым пожарным ковырялись в мокрых головешках. Доставали что-то оттуда и тут же бросали обратно. Где-то через час после рассвета из-за деревьев показалась машина Робин. Проезжая мимо меня по разбитой колее, она лишь на миг приподняла руку с руля. Потом о чем-то долго разговаривала с детективом Грэнтэмом, который показывал ей что-то найденное на пожарище, со старшиной пожарных, который тоже успел подъехать, еще с кем-то. Несколько раз они смотрели прямо на меня, и Грэнтэм явно не мог скрыть неудовольствия. Минут через десять Робин забралась в свою машину, а Грэнтэм стал подниматься по склону к своей, в которой сидел я.

– Вылезайте, – коротко приказал он.

Скользнув по сиденью, я поставил ноги на мокрую траву.

– Повернитесь. – Он повелительно крутанул пальцем. Я повернулся к нему спиной, и он снял наручники. – Один вопрос, мистер Чейз. Есть ли у вас законная доля в вашем семейном предприятии?

Я растер запястья.

– В ферме-то? Была, десять процентов.

– Была?

– Мой отец выкупил эту долю.

Грэнтэм кивнул.

– Это когда вы уехали?

– Когда он дал мне коленом под зад.

– Так что вы ничего не выигрываете, если он продаст землю.

– Совершенно верно.

– А у кого еще есть доли?

– Он дал Джейми и Мириам по десять процентов, когда усыновил их.

– Десять процентов – это сколько в деньгах?

– До фига.

– А сколько это – «до фига»?

– Более чем достаточно, – сказал я, и он оставил эту тему.

– Ну а ваша мачеха? Она тоже совладелец?

– Нет. Доли у нее нет.

– Ладно, – произнес Грэнтэм.

Я внимательно посмотрел на него. Его лицо было совершенно непроницаемым. Свои черные ботинки он окончательно загубил.

– Это все? – спросил я.

Грэнтэм показал на машину Робин.

– Если у вас есть какие-то вопросы, мистер Чейз, можете пообщаться с ней.

– А как же Дэнни Фэйт? – спросил я. – И его папаша?

– Пообщайтесь с детективом Александер, – повторил он. Захлопнув заднюю дверь, сел за руль, развернулся и покатил в сторону леса.

Я послушал, как днище его автомобиля со скрежетом задевает за середину глубокой колеи, а потом стал спускаться вниз, чтобы поговорить с Робин. Она не вышла из машины мне навстречу, так что я скользнул на пассажирское сиденье, задев коленкой за укрепленный возле передней панели дробовик. Вид у нее был усталый, с прошлого вечера она так и не переоделась. Говорила Робин тоже с трудом, растягивая слова.

– Я была в больнице, – сказала она.

– Как Грейс?

– Немного разговорилась.

Я кивнул.

– Говорит, что это был не ты.

– Это тебя удивляет?

– Нет, но лица она не разглядела. Короче, все крайне неоднозначно, как выражается детектив Грэнтэм.

Я посмотрел на хижину.

– А Дэнни нашли? – спросил я.

– Ни следа. – Робин неотрывно смотрела на меня. Когда я повернулся обратно, то уже знал, что она собирается сказать, прежде чем слова успели слететь у нее с губ:

– Тебе нечего было тут делать, Адам.

Я пожал плечами.

– Тебе жутко повезло, что никого не убили. – Она присмотрелась к чему-то сквозь стекло, с явно раздраженным видом. – Господи, Адам! Неужели нельзя сначала подумать, а уже потом куда-то лезть?

– Я не просил, чтобы это произошло, но это произошло. Я не собираюсь сидеть на жопе ровно и ничего не делать. Это же случилось с Грейс! Не с какой-то там посторонней девчонкой!

– Ты явился сюда, готовый нанести кому-то телесные повреждения? – спросила она.

Я подумал про револьвер Долфа Шеперда, валяющийся где-то среди листьев.

– А ты поверишь, если я скажу «нет»?

– Скорее всего нет.

– Тогда зачем заморачиваться и спрашивать? Что сделано, то сделано.

Мы оба были вывернуты наизнанку – все нервы наружу. Робин опять нацепила на себя свое коповское лицо. Я уже понемногу научился его узнавать.

– Почему Грэнтэм меня отпустил? – спросил я. – Он мог устроить мне настоящий ад.

Она призадумалась, а потом ткнула пальцем на гору черных головешек:

– У Зебьюлона Фэйта в этом сарае была метамфетаминовая[18] лаборатория. Он наверняка использовал эти деньги, чтобы покрыть долги от приобретения дополнительных площадей. У него там было все заранее подготовлено, чтобы в случае чего по-быстрому все спалить. Он, должно быть, как-то узнал о появлении полиции. Мы еще выясним, каким образом. Датчик движения выше на дороге… Телефонный звонок из одного из трейлеров, которые ты проезжал по дороге сюда… Что-то, что подсказало ему: надо срочно рубить концы. Там не так-то много чего осталось.

– Но достаточно? – спросил я.

– Для того, чтобы предъявить обвинение? Пожалуй. Хотя кто их знает, этих судейских…

– Ну а сам Фэйт?

– Исчез с концами, не оставив ничего, кроме косвенных улик, привязывающих его к лаборатории. – Робин повернулась ко мне, всем телом крутнувшись на сиденье. – Если дело дойдет до суда, ты понадобишься Грэнтэму, чтобы связать Зебьюлона Фэйта с местом преступления. Он явно держал это в голове, когда отпускал тебя восвояси.

– До сих пор удивляюсь, что он так поступил.

– Кристаллический мет – огромная проблема. Обвинительный приговор окупится сторицей. Шериф – в первую очередь политик.

– А если Грэнтэм думает, что я имел какое-то отношение к изнасилованию Грейс? Ее тоже побоку?

Робин нерешительно помедлила:

– У Грэнтэма есть веские основания сомневаться, что ты был замешан в нападении на Грейс.

Лицо ее как-то по-новому напряглось. Я слишком хорошо ее знал.

– Что-то изменилось, – констатировал я.

Робин поразмыслила над моими словами, и я не стал ее торопить. Наконец, она смилостивилась:

– Тот, кто напал на Грейс, оставил на месте происшествия клочок бумаги. Записку.

Меня обдало ледяным холодом.

– И ты это всю дорогу знала?!

– Да. – Ни капли раскаяния.

– Что там было написано?

– «Скажи старику, чтоб продавал».

Я недоверчиво уставился на нее:

– Вот оно как…

В голове словно что-то взорвалось – я поспешно выбрался из машины и принялся расхаживать взад и вперед.

Нет, жалко, что я его не убил!

– Адам! – Я почувствовал ее руки у себя на плечах. – Мы не знаем, был ли это Зебьюлон Фэйт. Или Дэнни, раз уж на то пошло. Множество людей хочет, чтобы твой отец продал землю. Ему уже не раз угрожали. Перстень может быть простым совпадением.

– Почему-то я в этом сильно сомневаюсь.

– Посмотри на меня! – приказала Робин. Я обернулся. Она стояла в углублении в земле, в ямке, и ее голова едва доставала мне до груди. – Тебе сегодня повезло. Ты это понял? Кто-то мог сегодня погибнуть. Ты. Фэйт. Все могло закончиться гораздо хуже, чем закончилось. Позволь уж нам самим со всем разобраться.

– Ничего не могу обещать, Робин. И не должен.

Губы ее скривила горькая усмешка:

– А это неважно – должен, не должен… Я уже знаю, чего стоят твои обещания.

А потом она отвернулась, и, когда вышла из тени деревьев, день всей тяжестью навалился ей на плечи. Скрылась в машине и так рванула с места, что грязь полетела из-под колес. Я вышел на дорогу позади нее и долго смотрел на удаляющиеся габаритные огни, пока она уносилась прочь.

Ушло где-то с полчаса, чтобы отыскать револьвер Долфа, но в конце концов я увидел его – единственное темное пятнышко среди миллионов других. Потом отыскал тропу и двинулся вдоль реки, беззвучно переставляя ноги по мягкой земле. Река двигалась, как и всегда, но ее голос был едва слышен, и через какое-то время я совсем перестал его ощущать. Оставив насилие позади, я искал какого-то рода покоя – тихого неподвижного спокойствия, которое выходило бы за пределы простого отупения. Здорово помогало то, что я находился в лесу. Равно как и воспоминания о Робин в те ранние дни, о моем отце перед судом, о моей матери перед тем, как свет навсегда померк для нее. Я шел медленно, ощущая грубую кору у себя под пальцами. И, едва миновав крутой поворот тропы, вдруг остановился.

В пятнадцати футах от меня, опустив голову к воде, стоял белый олень. Его шкура сверкала, все еще сырая от ночного воздуха, и я видел, как подрагивает его плечо, принимая вес массивной шеи, видел рога, которые раскинулись футов на пять от кончика до кончика. Я затаил дыхание. А потом его голова вздернулась вверх, повернулась в мою сторону, и я увидел огромные черные глаза.

Все будто застыло.

Вокруг его ноздрей сконденсировалась влага.

Олень фыркнул, и какое-то странное чувство всколыхнулось у меня в груди: тихое умиротворение, перемешанное с болью. Я не знал, как это понимать, но казалось, будто оно готово разорвать меня и вывернуть наизнанку. Секунды катились над нами, и на память мне пришел другой белый олень – и то, как я узнал, в свои девять лет, что гнев способен забрать боль. Я протянул руку, зная, что слишком далеко, чтобы коснуться его, что слишком много лет прошло, чтобы вернуть этот день назад. Подступил ближе, и зверь дернул головой, задев рогами об одно из деревьев. В остальном же он стоял совершенно неподвижно и продолжал изучать меня.

И тут по лесу с треском разнесся звук выстрела. Он донесся откуда-то издалека – наверное, мили за две. Выстрел не имел никакого отношения к этому оленю – но тот все равно встрепенулся. Прыгнул и на миг дугой завис над рекой – вес рогов тянул его за голову вниз, – и тут же ударился об воду, с плеском погреб поперек течения, все сильней вытягивая вперед голову, приближаясь к противоположному берегу. Мощно одолел скользкую прибрежную глину и, уже наверху, остановился и обернулся назад. На миг показал мне дикий черный глаз, потом разок встряхнул головой и растаял во мгле – бледная вспышка, белый мазок, местами кажущийся серым. По какой-то причине, которую не могу объяснить, я вдруг поймал себя на том, что мне трудно дышать. Опустился на холодную, сырую землю, и прошлое затопило меня с головой.

Я вновь увидел тот день, когда умерла моя мать.

Я не хотел убивать ничего живого. Никогда не хотел. Это говорила во мне моя мать – или, по крайней мере, так бы заявил мой старик, если б узнал. Но смерть и кровь – это неотъемлемая часть того, что требуется на пути от мальчика к мужчине, и неважно, что у моей матери нашлось бы сказать по этому поводу. Я не единожды слышал разговоры на эту тему, тихие голоса поздно ночью – мои родители спорили по поводу того, что хорошо и что плохо для воспитания их подрастающего сына. Уже в восемь лет я мог с шестидесяти ярдов запросто снести пулей горлышко у бутылки; но стрельба по мишени есть стрельба по мишени. Все мы знали, что еще предстоит впереди.

В те же восемь лет мой отец уже убил своего первого оленя, и его глаза до сих пор мечтательно затуманивались, когда он говорил об этом – о том, как его отец окунул в горячую кровь руку и провел ему ею по лбу в тот день. Это вроде крещения, сказал он мне тогда, – то, что неподвластно времени и остается с тобой навсегда, и когда в намеченное утро я проснулся, в животе холодным дурнотным комком притаился страх. Но я должным образом экипировался, проверил винтовку и ступил за порог, где в темном прохладном воздухе меня уже поджидали отец с Долфом. Они спросили, готов ли я. Я сказал, что да, и они прикрывали меня с флангов, когда мы перелезли через ограду и пустились в путь, в конце которого нас ждали олени и потайные леса.

Через четыре часа мы уже вернулись домой. Моя винтовка воняла горелым порохом, но крови на лбу у меня не было. Нечего стыдиться, говорили они, но я сомневался в их искренности.

Я присел на откинутый борт отцовского пикапа, когда отец зашел внутрь проверить, как там моя мать. Вскоре он вернулся обратно, тяжело волоча ноги.

– Как она? – спросил я, уже заранее зная, каков может быть ответ.

– Все так же. – Его голос звучал грубовато, но не мог скрыть печали.

– Ты ей рассказал? – спросил я, тут же подумав, не принесет ли ей этот мой провал хоть немного радости, столь редкой для нее.

Проигнорировав мой вопрос, отец принялся стягивать с плеча винтовку.

– Она просит чашку кофе. Не принесешь?

Я не знал, что такое с моей матерью, – только то, что свет понемногу угасает в ней. Она всегда была энергичной и веселой, моим лучшим другом в те долгие дни, пока отец работал на земле. Мы играли в разные игры, рассказывали всякие истории. Постоянно смеялись. А потом вдруг что-то переменилось. Она словно стала уходить в тень, в темноту. Я потерял счет случаям, когда слышал ее плач, и много раз испытывал страх, когда мои обращенные к ней слова проваливались в пустоглазое молчание. Она превратилась буквально в тень, туго обтянутую бледной кожей, и я почти боялся увидеть на просвет ее кости, когда она пройдет перед незашторенным окном.

Это было действительно страшно, и я абсолютно не представлял, как все это понимать.

Я вошел в наполненный тишиной дом, вкусно пахнущий кофе, который так любила моя мать. Налил чашку и осторожно отнес ее наверх по лестнице. Не пролил ни капли.

Пока не открыл ее дверь.

Револьвер был уже приставлен к ее голове, лицо безнадежно белело над бледно-розовым халатом, который тогда был на ней.

Она спустила курок в тот самый момент, когда дверь распахнулась во всю ширь.

Мы с отцом никогда не говорили об этом. Похоронили женщину, которую любили, и это было как раз то, о чем я всегда знал: смерть и кровь – неотъемлемая часть того, что требуется на пути от мальчика к мужчине.

С тех пор я убил целое множество оленей.

Глава 10

Я нашел Долфа на крыльце, скручивающим сигаретку.

– Доброе утро, – сказал я, облокачиваясь на перила и глядя на его ловкие, безостановочно двигающиеся пальцы. Последний раз лизнув бумагу и покрутив сигарету в пальцах, он обвел меня изучающим взглядом. Глаза его остановились на револьвере, по-прежнему заткнутом у меня за пояс. Вытащил спичку из кармана рубашки, чиркнул ее о ноготь. Задул.

– Мой? – коротко спросил он.

Вытащив револьвер, я положил его на стол. Когда наклонился, на меня повеяло запахом сладкого табака. В резком утреннем свете его лицо казалось высеченным из камня.

– Простите, – произнес я.

Подхватив револьвер, Долф понюхал ствол; потом положил его обратно на стол.

– Никто не пострадал. – Откинулся в кресле – оно скрипнуло под его весом – и как бы между прочим произнес: – Пять лет – довольно долгий срок.

– Угу.

– Полагаю, ты вернулся домой не без причины. Не хочешь рассказать?

– Нет.

– Может, я чем и смогу помочь…

Это было хорошее предложение. Он явно высказал его от чистого сердца.

– Не сейчас, Долф.

Он махнул в сторону реки.

– Оттуда несло дымом. По-моему, и зарево было видать.

Ему хотелось поговорить об этом, хотелось все узнать, и я его в этом не винил.

– Звуки по реке далеко разносятся. – Он глубоко затянулся. – От тебя пахнет гарью.

Я сел на соседнее кресло-качалку и положил ноги на перила. Еще раз глянул на револьвер, а потом на чашку кофе рядом с Долфом. Опять подумал про свою мать и того белого оленя.

– Кто-то охотится на территории, – сказал я.

Он медленно раскачивался в кресле.

– Это твой отец.

– Опять? Мне казалось, он давно зарекся брать в руки ружье.

– В окру́ге болтается стая одичавших собак. Появились, когда кто-то первый раз пострелял тут скот. Они чуют кровь за многие мили. Унюхали, видно, мертвые туши как-то ночью. Теперь вошли во вкус. Похоже, просто выгнать их нереально. Твой отец полон решимости перебить их всех до единой. Это его новая религия.

– Я-то думал, скот тут только один раз постреляли…

– Это как мы сообщили шерифу. Вообще-то уже семь или восемь случаев.

– А что за собаки? – спросил я.

– Черт, да не знаю… Большие. Маленькие. Сволочные, скрытные твари. Злобные, как волки. А вожак у них – черт бы его побрал – это вообще отдельная песня. Что-то типа помеси немецкой овчарки с доберманом. Фунтов на сотню потянет, наверное. Черный. Быстрый. Умный, как черт. Неважно, откуда бы твой отец ни появился, как бы тихо ни подкрадывался – этот черный всегда видит его первым. И моментально линяет. Твой старик даже и выстрелить-то ни разу не успел. Говорит, что этот пес – сам дьявол.

– Большая стая?

– Поначалу было чуть больше десятка. Двух или трех твой отец уже убил, так что теперь их штук пять или шесть.

– А кто убил остальных?

– Думаю, этот черный и убил. Мы нашли их с порванными глотками. Сплошь кобели. Наверное, соперники.

– Мать честная!

– Угу.

– А почему вы не заявили про стрельбу?

– Потому что от шерифа проку, как от козла молока… И пять лет назад проку не было, и до сих пор он не нашел причины измениться, насколько я могу судить. Когда мы его первый раз вызвали, он разок обошел вокруг туши, а потом предположил, что для всех будет лучше, если твой отец все-таки продаст землю. Так что нам все сразу стало ясно.

– Кто-нибудь остался в больнице?

– К Грейс не пускают, так что нет смысла болтаться там. Все разъехались по домам пару часов назад.

Я встал, подошел к углу крыльца. Над верхушками деревьев поднималось солнце. Прикинув, сколько можно рассказать Долфу, решил, что он имеет право знать абсолютно все.

– Это был Зебьюлон Фэйт, – произнес я. – Либо он, либо Дэнни. Кто-то из них это и сделал.

Долф довольно долго не произносил ни слова. Потом я услышал, как опять скрипнуло его кресло, и ощутил его шаги по старым доскам. Он встал рядом со мной и положил руки на перила, глядя туда, где над рекой поднималась туманная дымка.

– Только не Зебьюлон Фэйт, – произнес он.

Я повернулся, не зная, что и думать; стал ждать каких-то объяснений, но Долф снимал с языка табачную крошку. Он не спешил.

– Он вполне себе сволочь, чтобы такое сотворить, полагаю, но у него уже три года как рак простаты. – Долф посмотрел на меня. – У старого хрыча давно уже не стои́т. Он импотент. Сточился уже в его карандашике грифель.

– А вы-то откуда знаете? – спросил я.

Долф вздохнул, не сводя глаз с реки.

– У нас с ним один и тот же врач, диагноз поставили примерно в одно и то же время – вместе через это прошли. Не то чтобы мы с ним дружки или еще чего, но общались на эту тему разок-другой. – Он пожал плечами. – Такая вот штука.

– А это точно?

– Считай, что на сто процентов.

Я подумал про Долфа, отчаянно борющегося с раком, пока я безуспешно искал смысл в каком-то далеком городе, с которым у меня не могло быть ничего общего.

– Да, печально все это, Долф.

Он сплюнул еще одну табачную крошку, лишь пожав плечами в ответ на мое сочувствие. Спросил:

– С чего ты вообще решил, что это кто-то из них?

Я рассказал ему все, что знал: про перстень Дэнни, пожар, свою стычку с Зебьюлоном Фэйтом.

– Может, и хорошо, что ты его не убил, – произнес Долф.

– Но хотел.

– Не вини себя.

– Мог и Дэнни такое сделать.

Долф поразмыслил над этим, неохотно заговорил:

– Почти у каждого глубоко внутри есть своя червоточинка, Адам. Дэнни во многом хороший парень, но его червоточинка гораздо ближе к поверхности, чем у большинства остальных.

– В каком это смысле?

Он обвел меня изучающим взглядом:

– Я много лет наблюдал, как ты скатываешься в болото, Адам. Как окончательно срываешься с поводка. Как плюешь на людей во всех смыслах этого слова. Меня убивало видеть тебя таким, но я хотя бы мог это понять. Ты видел то, что никакой мальчишка в твоем возрасте видеть не должен. – Долф ненадолго примолк, а я отвернулся. – Когда ты являлся домой весь в крови или когда мы с твоим отцом выкупали тебя под залог, в тебе всегда была печаль, тихое спокойствие. Черт, сынок, ты выглядел почти так, будто заблудился и не можешь найти дорогу назад! Мне трудно тебе это сейчас говорить, но это так. А теперь взять Дэнни – он был совершенно другой. Чувствовал себя чуть ли не героем! Этот парень лез в драку, потому что ему это нравилось. Чертовски большая разница.

Я не стал спорить. Эта «червоточинка» Дэнни во многом и сформировала краеугольный камень нашей дружбы. Мы познакомились с ним примерно через полгода после того, как моя мать покончила с собой. Я тогда уже дрался, прогуливал школу. Растерял большинство из своих прежних друзей, которые теперь предпочитали не иметь со мной дела. Они не понимали, как со мной обращаться, не имели ни малейшего представления, что сказать парню, мать которого снесла себе башку. Это причиняло боль тоже, но я не ныл по этому поводу. Просто глубже закапывался в себя, отталкивая всех до единого. Дэнни появился в моей жизни, как брат. У него не было денег, зато были плохие оценки и деспотичный отец. Свою мать он на тот момент не видел уже два года, два года не пробовал приличной домашней еды.

Последствия для Дэнни никогда ничего не значили. Ему всегда было на все абсолютно насрать.

Мне хотелось чувствовать себя так же, как он.

Мы быстро нашли общий язык. Если я лез в драку, он меня прикрывал. Я делал то же самое. Кто бы к нам ни цеплялся, и к кому бы ни цеплялись мы сами. Парни постарше. Ребята нашего возраста. Это было неважно. Однажды, уже в восьмом классе, мы угнали машину директора школы и бросили ее прямо перед подпольным борделем у автострады, на самом виду. Дэнни каким-то образом вычислили и привлекли к ответу: исключили из школы на две недели, поставили на учет в комиссии по делам несовершеннолетних. Он так и не упомянул мое имя.

Но теперь Дэнни был взрослым человеком, а его отец твердо вознамерился нажить кучу денег. Нельзя было не поразмыслить, насколько глубоко уходит эта самая червоточина.

Семизначная цифра, по словам Робин.

Пожалуй, достаточно глубоко, предположил я.

– Думаете, он на это способен? – спросил я. – Напасть на Грейс?

Вопрос заставил Долфа задуматься.

– Не исключено, но лично я сомневаюсь. Ему уже приходилось делать ошибки, но я по-прежнему считаю, что в целом парень он неплохой. Полиция его ищет?

– Да.

Долф кивнул:

– Полагаю, скоро все выяснится.

– С Грейс была еще какая-то женщина перед тем, как на нее напали.

– Что за женщина? – заинтересовался Долф.

– В синем каноэ, деревянном таком, каких теперь почти нигде и не встретишь. Седая, но почему-то выглядела гораздо моложе. Они о чем-то разговаривали.

– Да ну? – Его брови сошлись вместе.

– Вы что, ее знаете?

– Знаю.

– И кто это?

– Ты сказал про нее полиции?

– Сказал.

Долф сплюнул за перила.

– Сара Йейтс. Только учти: я тебе этого не говорил.

– А кто она?

– Я уже очень долго не общался с Сарой. Она живет на том берегу.

– И это все? – сказал я.

– Это и вправду все, что я могу сообщить тебе, Адам. А теперь пошли. Кое-что тебе покажу.

Я выбросил все это из головы и спустился вслед за ним с крыльца в сад. Он провел меня к сараю и положил руку на капот старого «Эм-Джи»[19], стоящего на кирпичах в самом его центре.

– Знаешь, до этой машины Грейс никогда меня ни о чем не просила. Штаны могла напрочь протереть на заду, прежде чем хоть как-то пожаловаться. – Долф погладил автомобильное крыло. – Это самая дешевая тачка с откидывающимся верхом, какую она только смогла найти. Аппарат темпераментный и своенравный, но она не обменяла бы его ни на какие сокровища мира.

Он опять оглядел меня с ног до головы.

– А теперь скажи: подходят ли эти слова еще к чему-нибудь, находящемуся в данный момент в этом сарае? Темпераментный… Своенравный…

Я понял, к чему он клонит.

– Она любит тебя, Адам, – пусть ты даже и уехал, и пусть, черт побери, этот твой отъезд ее едва не убил! И тебя тоже она не променяет ни на что на свете.

– Зачем вы мне все это говорите?

– Потому что сейчас ты нужен ей больше, чем когда-либо. – Долф опустил мне руку на плечо, крепко стиснул. – Больше не пропадай. Вот что я хочу тебе сказать.

Я отступил, так что его рука упала у меня с плеча; и на миг его заскорузлые пальцы дернулись.

– Это никогда не зависело от меня самого, Долф.

– Твой папа – хороший человек, который допускает ошибки. Ну таков уж он по жизни… Такой же, как ты. Такой же, как я.

– Ну а вчера вечером? – спросил я. – Когда он грозился убить меня?

– Всё как я и сказал. Горячий и, увы, временами совершенно слепой. Вы оба. Два сапога пара.

– Нет уж! – возразил я.

Долф выпрямился и вывернул губы в самой деланой улыбке, какую я только когда-нибудь видел.

– Ладно, забудь. Думаю, ты и сам достаточно хорошо знаешь, что творится в твоей собственной башке. Пойдем-ка лучше позавтракаем.

Повернувшись, он направился к дому.

– Уже второй раз за последние двадцать часов вы читаете мне лекции про моего отца! На черта ему сдалось, чтобы вы воевали на его войне вместо него?

– Да какая уж там война… – отозвался он, не убавляя шага.

Я посмотрел на небо, потом на сарай, но в итоге идти мне было больше некуда. Мы вернулись в дом, я уселся за его кухонным столом и стал смотреть, как Долф наливает две чашки кофе и достает бекон и яйца из холодильника. Он разбил в миску шесть яиц, добавил молока и принялся взбивать вилкой. Отставил миску в сторону, стал открывать бекон.

Через пару минут мы оба немного остыли.

– Долф, – произнес я наконец, – можно задать вам один вопрос?

– Валяй. – Его голос был абсолютно спокоен.

– Вы, случайно, не в курсе, сколько обычно живут олени? Самое большее?

– Белохвостые?

– Да.

Долф бросил на сковородку ломоть бекона.

– В дикой природе – лет десять, в неволе дольше.

– А вы когда-нибудь слышали, чтобы олень дожил до двадцати лет?

Долф поставил сковородку на плиту, и бекон тут же начал шипеть и пощелкивать.

– Только не нормальный олень.

Свет запустил свои пальцы в окно, очертив бледный квадрат на почти черном дереве. Когда я поднял взгляд, Долф изучал меня с неприкрытым любопытством.

– Помните тот последний раз, когда отец брал меня на охоту? – спросил я. – Того белого быка, в которого я стрелял, да промазал?

– Это одна из любимых историй твоего старика. Он говорит, что вы оба так решили там, в лесу. Пришли к негласному соглашению, как он это называет. Насчет приверженности жизни под сенью смерти или чего-то в этом духе. Чертовски поэтично, как мне всегда казалось.

Я подумал про фотографию, которую мой отец хранил в своем кабинете – ту, что была снята в тот день, когда мы увидели белого оленя. Снятую на нашей подъездной дорожке после долгого молчаливого перехода из глубокого леса. Мой отец думал, что это начало новой жизни. Я же просто пытался не расплакаться.

– Он ошибался. Не было никакой приверженности.

– Это ты о чем? – спросил Долф.

– Я хотел убить этого оленя.

– Что-то я не пойму…

Подняв взгляд на Долфа, я ощутил, как меня переполняют все те же эмоции, что и недавно в лесу. Умиротворение. Боль.

– Отец сказал, что этот олень – это знак. В смысле знак от нее.

– Адам…

– Вот потому-то я и хотел попасть в него. – Я сжал переплетенные пальцы, ощутив боль, когда хрустнули кости. – Вот потому-то и хотел убить его. Я был зол. Я был в ярости.

– Но почему?

– Потому что я знал, что все кончено.

– Что кончено?

Я не мог встретиться с ним взглядом.

– Все хорошее.

Долф ничего не сказал, но я все понял. Что он вообще мог сказать? Она бросила меня, а я даже не знал почему.

– Сегодня утром я видел оленя, – произнес я. – Белого.

Долф сел за стол напротив меня.

– И ты думаешь, того самого?

Я пожал плечами:

– Не знаю – наверное. Я постоянно вижу во сне того, первого.

– Ты хочешь, чтобы это был тот самый?

Я не стал отвечать ему прямо.

– Я читал кое-что про белых оленей несколько лет назад – про всякие мифы, которые с ними связаны. Про них довольно много написано, еще тысячу лет назад. Они очень редкие.

– Что за мифы?

– Ну есть христианская легенда, как некоему путнику Христос явился в образе белого оленя с крестом между рогов[20]. Христиане верят, что это знак грядущего спасения.

– Как мило.

– Есть и другие истории, которые уходят еще дальше в глубину веков. Средневековые кельты верили в кое-что совершенно другое. Их легенды рассказывают про белого оленя, который заводит путников в самую глубину самых потайных уголков леса. Там говорится, что белый олень может привести человека к новым вершинам познания.

– Что ж, тоже неплохо.

Я поднял взгляд.

– А еще говорится, что это посланец из царства мертвых.

Глава 11

Поели мы в молчании. Долф ушел, а я решил немного привести себя в порядок. Вид у меня в зеркале был совершенно осунувшийся, глаза почему-то выглядели гораздо старше остального меня. Приняв душ и натянув чистые джинсы и льняную рубашку, я вышел из дома, где нашел Робин, которая сидела за садовым столиком и вертела в руках какую-то деталь карбюратора. Заметив меня, она встала. Я остановился на крыльце.

– Я стучала, но никто не отозвался, – сказала Робин. – Услышала, что льется вода, и решила подождать.

– Что ты тут делаешь? – спросил я.

– Приехала извиниться.

– Если это насчет того…

– Нет, – перебила Робин.

– Насчет чего тогда?

По лицу ее пробежала тень.

– Это территория Грэнтэма. – Она опустила взгляд, и ее плечи поникли. – Но это не объяснение. Мне не следовало позволять этому зайти так далеко.

– Ты вообще о чем?

– Если б все произошло в городе или в каком-то людном месте, он наверняка не чувствовал бы нужды…

– Робин.

Она выпрямилась, словно чтобы получить наказание.

– Ее не изнасиловали.

Я потерял дар речи.

– На нее напали, но не изнасиловали. Грэнтэм хотел сохранить это в тайне, пока не увидит, как вы все отреагируете.

Не изнасиловали.

Мой голос охрип:

– Кто именно отреагирует?

– Ты. Джейми. Твой отец. Все те, кто теоретически мог это сделать. Он наблюдал за тобой.

– Зачем?

– Потому что сексуальные нападения не всегда заканчиваются изнасилованием, потому что это далеко не всегда происходит случайно, как многие думают, а еще из-за того, где именно это произошло. Случайная встреча там крайне маловероятна.

– И потому что он думал, что я на это способен.

– Большинство людей плохо умеют врать. Если б ты знал, что никакого изнасилования не было, это сразу было бы заметно. Грэнтэм хотел посмотреть.

– И тебя это вполне устроило.

Вид у Робин был совершенно несчастный.

– Это довольно распространенная тактика – придерживать информацию. У меня не было выбора.

– Херня!

– Это в тебе говорят эмоции.

– И почему же теперь ты решила мне рассказать?

Робин огляделась по сторонам, словно в поисках помощи. Ее беспомощно раскинутые ладони поймали свет низкого утреннего солнца.

– Потому что в свете дня все выглядит совершенно по-другому. Потому что я сделала ошибку.

– Зебьюлон Фэйт – импотент, – сказал я. – Может, на самом деле ее не изнасиловали как раз по этой причине.

– Я не хочу говорить про дело, – произнесла Робин. – Я хочу говорить про нас. Тебе нужно понимать, почему я сделала то, что сделала.

– Прекрасно я все понимаю.

– Не думаю, что понимаешь.

Я отступил от нее, и моя рука нащупала торец открытой двери. Робин поняла, что я собираюсь закрыть ее между нами. Может, как раз поэтому она сказала то, что сказала:

– Есть и еще кое-что, что тебе наверняка следует услышать.

– Что?

Робин посмотрела куда-то наверх.

– У Грейс не имелось никакого сексуального опыта.

– Но она говорила мне…

– Врач это подтвердил, Адам. Несмотря на то что она тебе наговорила, совершенно ясно, что не было у нее никакой кучи дружков.

– Тогда зачем мне было это говорить?

– По-моему, ты сам уже это как-то сказал, Адам.

– Что?

– По-моему, она хотела тебя побольней задеть.

Дорога к дому моего отца спеклась в твердую корку, и красная пыль облепила мои ботинки, пока я шел по ней. Дорога загибалась к северу, а потом свернула к востоку, прежде чем перевалить невысокий бугорок, в итоге спускающийся к реке. Я посмотрел с него на дом внизу и на стоящие возле него машины. Их было немного, и одну я сразу узнал. Не саму машину, а номер, «J-19С» – серия «J» отводилась судьям[21].

Я спустился вниз, остановился рядом с машиной. На сиденье валялась скомканная обертка от кексика «Твинки».

Я знал эту сволочь.

Джилберт Т. Рэтборн.

Судья Джи.

Джилли Рэт, Джилли-Крыс[22].

Едва я отошел от машины, как передняя дверь дома резко распахнулась. Судья суетливо пятился оттуда, словно на него наседала собака. Одна его рука сжимала кипу бумаг, другая вцепилась в ремень на животе. Это был высокий и толстый мужчина, в аккуратном кудрявом паричке-накладке и крошечных поблескивающих золотом очочках на красной круглой физиономии. Костюм у него был достаточно дорогой, чтобы замаскировать бо́льшую часть его габаритов, но галстук все равно казался слишком узким. Мой отец последовал за ним на крыльцо.

– По-моему, тебе стоит подумать как следует, Джейкоб, – говорил судья. – Все это очень разумно. Если б ты просто позволил мне все объяснить…

– У меня какие-то проблемы с дикцией?

Судья слегка сдулся, а мой отец, почувствовав это, отвел от него взгляд и тут заметил меня, стоящего внизу. На лице у него промелькнуло удивление, и его голос взял на полтона ниже, когда он нацелился на меня пальцем.

– Хочу видеть тебя у себя в кабинете, – произнес он, после чего опять повернулся к судье. – И к Долфу с этими своими разговорчиками тоже не подкатывай. Он ответит тебе то же самое, что и я.

Не дожидаясь ответа, отец вернулся обратно в дом.

Дверь с москитной сеткой захлопнулась за ним, а судья лишь покачал головой перед тем, как повернуться лицом ко мне, стоящему в тени пеканового дерева. Обозрел меня с головы до ног, приглядываясь поверх очочков. Шея у него выдавалась во все стороны, нависая над тугим воротничком. Мы знали друг друга уже много лет. Мне довелось несколько раз предстать перед Рэтборном в судейской обстановке еще в ранней юности, и с тех пор он все так и сидел в суде первой инстанции. Обвинения никогда не были серьезными – в основном появление в пьяном виде и драки. У нас с ним никогда не было реальных проблем, до того, как пять лет назад он выписал ордер на арест по делу об убийстве Грея Уилсона.

Джилли-Крыс не сумел скрыть своего презрения.

– Не очень-то удачная мысль, – процедил он. – Опять засветить свою физиономию в округе Роуан…

– А как насчет «невиновен, пока не доказано обратное», жирный ты урод? Уже отменили?

Рэтборн подступил ближе, возвышаясь надо мной на добрых четыре дюйма. Влага бисеринами выступила у него на лице и на волосах вдоль висков.

– Парня убили как раз на этой ферме, и твоя собственная мать опознала тебя, когда ты покидал место преступления!

– Мачеха, – поправил я, отвечая ему таким же тяжелым взглядом.

– Тебя видели измазанным в его крови.

– Видел только один человек, – уточнил я.

– Видел надежный свидетель.

– Да ладно, – с отвращением бросил я.

Он лишь улыбнулся.

– Что ты тут вообще делаешь, Рэтборн?

– Никто ничего не забыл, знаешь ли. И даже если тебя не осудили, люди все равно помнят.

Я постарался не обращать на него внимания.

– Мы тут заботимся о своих, – сказал он, когда я открыл москитную сетку и обернулся. Его палец был нацелен на меня, и на его пухлом, как пончик, запястье блеснули дорогие часы. – Вот как устроена жизнь в этом округе.

– Ты, наверное, хотел сказать, что заботишься о вкладчиках твоей избирательной кампании? Разве не так?

Густая краснота поползла по его шее. Рэтборн был ярым поборником элиты. Если ты богатый и белый, он вынесет то решение, какое тебе надо. Он частенько являлся к моему отцу за наличностью для своей избирательной кампании и всегда уходил с пустыми руками. У меня не было никаких сомнений, что его присутствие здесь имело какое-то отношение к деньгам, поставленным на кон на этой реке. Джилли-Крыс явно успел каким-то образом и в этот пирог запустить свой жирный палец.

Я посмотрел, как он пытается подыскать слова, а потом втискивается в свою машину, когда ничего не пришло ему в голову. Развернувшись прямо на траве отцовской лужайки, Рэтборн запылил вверх по склону. Я дождался, пока он не скроется из виду, после чего окончательно закрыл дверь и прошел в дом.

Остановившись в гостиной, услышал наверху скрип половиц. Дженис, подумал я, после чего зашел в уставленный книгами кабинет отца. Дверь была открыта, но я по давней привычке постучался в дверной косяк. Шагнул внутрь. Отец стоял перед письменным столом, спиной ко мне, тяжело опираясь на руки. Голову он склонил к груди, и я видел только его шею в обгоревших на солнце складках.

Это зрелище пробудило воспоминания, как ребенком я играл здесь под столом, воспоминания о смехе и любви, будто весь дом был пропитан ими.

Почувствовал руку матери, словно она была до сих пор жива…

Я тихонько кашлянул, заметив, как его пальцы крепко сжались в кулаки, совсем белые на темном дереве. Когда отец обернулся, меня поразили его откровенно красные глаза и мертвенная бледность лица. Мы довольно долго стояли вот так, не двигаясь, и это казалось чем-то совершенно неизвестным и незнакомым для нас обоих – такая вот внезапная обнаженность.

Черты лица его какой-то миг оставались словно жидкими и текучими, но быстро затвердели, как будто он пришел к какому-то решению. Оттолкнувшись обеими руками от стола, отец прошел по вытертому ковру. Положил мне руки на плечи и затянул в могучие объятия. Он был жилистый и сильный, пах фермой и множеством воспоминаний. Голова у меня закружилась, и я едва сдержал охвативший меня гнев. Я не стал обнимать его в ответ, и он слегка отступил назад, по-прежнему держа меня за плечи. В глазах отца я увидел все ту же воспаленную потерю. Он отпустил меня, только когда мы услышали какое-то шуршание в дверях и испуганный голос:

– Ой! Простите…

На пороге стояла Мириам. Она не могла посмотреть никому из нас в глаза, и я понял, что она сильно смутилась.

– Что такое, Мириам?

– Я не знала, что тут Адам, – ответила она.

– Это может подождать? – спросил мой отец.

– Мама тебя зовет, – сказала Мириам.

Отец с явным раздражением шумно выдохнул:

– Где она?

– В спальне.

Он глянул на меня:

– Никуда не уходи.

Отец вышел, но Мириам задержалась в дверях. Тогда она аккуратно приходила на суд, каждый день тихонечко сидела в первом ряду, но после я видел ее лишь однажды, во время кратчайшего прощания во всей моей жизни, когда я обращался скорее к багажнику своей машины. Припомнились ее последние слова. «Куда поедешь?» – спросила она. И я ответил единственное, что тогда пришло в голову: «Честно говоря, не знаю».

– Привет, Мириам.

Она подняла руку.

– Даже не знаю, что тебе и сказать.

– Тогда лучше ничего не говори.

Она уткнула голову в грудь, отчего я видел в основном ее макушку.

– Это было тяжело, – произнесла она.

– Все нормально.

– Разве?

С Мириам творилось что-то непостижимое. Во время суда она была неспособна даже просто посмотреть на меня, а потом и вовсе сбежала из зала, когда обвинитель разместил увеличенные фотографии со вскрытия на специальном пюпитре, чтобы присяжные могли всё хорошенько рассмотреть. Рана была продемонстрирована во всей красе – снимки, сделанные при ярком освещении камерой высокого разрешения. Первое фото в три фута вышиной показывало волосы, слипшиеся сосульками от крови и грязи, – осколки кости и мозговое вещество смешались в одну бесформенную массу. Обвинитель установил пюпитр для присяжных, но Мириам сидела в первом ряду, всего в нескольких футах. Прикрыв рот рукой, она бросилась по центральному проходу. Я много раз представлял ее на газоне возле тротуара – как ее там выворачивает наизнанку. Вообще-то в тот момент я и сам был бы не прочь там оказаться. Даже мой отец был вынужден отвести глаза. Хотя для нее все это наверняка было действительно совершенно невыносимо. Они с Уилсоном много лет знали друг друга.

– Все нормально, – повторил я.

Мириам кивнула, но вид у нее был такой, будто она вот-вот расплачется.

– Ты надолго?

– Пока не знаю.

Она словно еще глубже провалилась в свои свободные бесформенные одежды и прислонилась к дверному косяку, по-прежнему не в силах встретиться со мной взглядом.

– Как-то дико все это…

– С чего бы это вдруг?

Но она уже мотала головой.

– Просто дико.

– Мириам…

– Мне надо идти.

И тут она наконец ушла, тихо волоча ноги по голым доскам длинного коридора. В наступившей тишине я услышал над головой голоса – какой-то спор – и нарастающий голос своей мачехи. Когда отец вернулся, его лицо затвердело.

– Чего хотела Дженис? – спросил я, заранее зная ответ.

– Она хотела знать, останешься ли ты сегодня на ужин.

– Не ври мне.

Он поднял взгляд:

– Ты все слышал?

– Она хочет, чтобы я убрался прочь из этого дома.

– Твоей мачехе сейчас приходится нелегко.

Я не без труда остался в цивилизованных рамках.

– Я не хочу создавать ей какие-то неудобства.

– Не бери в голову, – сказал отец. – Давай-ка лучше прокатимся, подышим.

Он прошел в глубь кабинета – к двери, ведущей прямо на улицу. По пути прихватил одну из винтовок, стоящих в углу, и утреннее солнце ярко залило комнату, когда дверь открылась под его рукой. Я последовал за ним на свежий воздух. Его пикап стоял футах в двадцати. Винтовку отец вставил в держатель для ружей.

– Для этих чертовых собак, – объяснил он. – Залезай.

Пикап был старый, пропахший пылью и соломой. Ехал отец медленно, нацелив машину вдоль берега, против течения реки. Мы пересекли несколько кукурузных и соевых полей, потом пару сосновых посадок и въехали в настоящий лес, когда он заговорил опять:

– Удалось пообщаться с Мириам?

– Она была не особо расположена к разговорам.

Отец лишь отмахнулся, и я заметил быстро промелькнувшее у него на лице выражение неудовольствия.

– Она какая-то дерганая.

– Тут что-то большее, – сказал я и, глядя вперед, ощутил на себе его взгляд. Он повернулся ко мне, а когда заговорил, то имел в виду погибшего парня:

– Он был ее другом, Адам.

Я вышел из себя. Больше не мог это выносить:

– А ты не думаешь, что я и так знаю? Не думаешь, что и так помню?!

– Все образуется, – вяло произнес отец.

– А как насчет тебя? – взорвался я. – Думаешь, похлопал по спине – и все опять хорошо?

Он опять открыл было рот, но тут же закрыл. Пикап выкатился на вершину пригорка, откуда открылся вид на дом. Отец затормозил и выключил зажигание. Наступила тишина.

– Я сделал то, что, как мне казалось, должен был сделать, сынок. Никто не смог бы двигаться дальше, если б ты оставался в доме. Дженис чуть с ума не сошла. Джейми и Мириам места себе не находили. Я тоже. Просто было слишком много вопросов.

– Я не могу дать тебе ответы, которых у меня все равно нет. Кто-то убил его. Я говорил тебе, что это не я. Этого тебе было недостаточно?

– Нет. Твое освобождение не стерло того, что видела Дженис.

Я повернулся на сиденье и изучил человека, которого всегда называл своим отцом.

– Ты собираешься начать все по новой?

– Нет, сынок. Давай не будем.

Я уставился в пол – на солому, грязь и обтрепанные сухие листья.

– Я скучаю по твоей матери, – наконец произнес он.

– Я тоже.

Мы долго сидели в молчании под заливающим кабину солнцем.

– Знаешь, а я понимаю, – проговорил в конце концов мой отец.

– Что?

Он ненадолго примолк.

– Как много ты потерял, когда ее не стало.

– Только не надо, – сказал я.

Еще несколько длинных секунд без слов, переполненных воспоминаниями о ней и о том, как хорошо нам было втроем.

– Насколько я понимаю, где-то в глубине души ты все-таки считаешь, что я способен на хладнокровное убийство, – произнес я.

Отец с силой потер руками лицо, поковырялся в глазах мозолистыми пальцами. Под ногтями у него чернела грязь. А когда заговорил, то с таким плохо скрываемым жаром, что я сразу понял: говорит он совершенно искренне.

– Ты так и не стал прежним, когда она умерла. До этого ты был такой славный мальчишка! Господи, да ты был просто идеал, чистая радость! А когда ее не стало, ты сильно изменился. Становился все более мрачным и недоверчивым. Обиженным. Отстраненным. Я думал, что со временем это у тебя пройдет. Но ты начал драться в школе. Ссориться с учителями. Ты постоянно был на что-то зол. Словно какой-то чертов рак тебя грыз! Будто что-то постоянно сжирало в тебе того славного мальчишку!

Он опять потер лицо ладонями – грубая кожа безжалостно сминала морщины.

– Я думал, ты с этим справишься. Хотя всегда оставалась и вероятность того, что ты окончательно сорвешься. Я просто не предполагал, что это произойдет таким вот образом. Думал, что ты врежешься на машине в дерево или тебя серьезно ранят в драке… Когда убили того парня, мне и в голову не пришло, что ты можешь быть за это ответствен. Но Дженис поклялась, что видела именно тебя. – Отец вздохнул. – Честно говоря, тогда я подумал, что ты просто наконец дошел до ручки.

– Из-за матери? – спросил я, и он не заметил ледяных ноток в моем голосе. Просто кивнул, и мне вдруг словно со всей силы врезали в грудь.

Меня обвинили по ложному обвинению, судили за убийство и выгнали ко все чертям собачьим, а он винит во всем этом смерть моей матери!

– Если я был в таком уж растрепанном состоянии, то почему же ты не предложил мне хоть какую-то помощь?

– В смысле типа психотерапевта?

– Ну да, хотя бы.

– Все, что нужно мужчине, – это твердо стоять ногами на земле. Мы думали, что у нас получится тебя туда поставить. У нас с Долфом.

– И все должно было уладиться, так?

– Не суди меня, парень.

– Как это уладилось с мамой?

Едва отец успел заговорить, как под подбородком у него вздулись желваки:

– А теперь тебе надо закрыть свой чертов рот! Ты толкуешь о том, что гораздо выше твоего понимания!

– В жопу! – выкрикнул я, распахивая дверцу пикапа. Двинулся по дороге, услышав, как у меня за спиной громко хлопнула другая дверца.

– Не уходи от меня! – крикнул он мне.

Я почувствовал его руку у себя на плече и, даже не сознавая, что делаю, развернулся и врезал ему по лицу. Он упал на голую землю, а я встал над ним. Опять увидел перед глазами яркую вспышку – последнюю секунду своей матери на этой земле, – и высказал вслух мысль, которая терзала меня все последние годы.

– Это должен был быть ты, – медленно произнес я.

Кровь катилась у него из носа, вдоль правой стороны рта. Отец казался совсем маленьким в пыли, и я вновь ясно увидел тот день, когда она сделала это: то, как ствол выпал из ее безжизненной руки, как кофе обварил мне пальцы, когда я выронил чашку. Но был еще один момент – мелькнувшее передо мной ее лицо, когда дверь распахнулась во всю ширь. Что промелькнуло на нем в ту секунду? Удивление, показалось мне. Сожаление. Я всегда считал, что просто себе это вообразил.

Но только не сейчас.

– Мы вернулись в дом, – с расстановкой проговорил я. – Мы вернулись из леса, и ты пошел ее проведать. Она попросила принести ей кофе. Тебя попросила.

– О чем ты вообще говоришь? – Отец кое-как стер кровь с лица, но не сделал ни единой попытки подняться. Ему не хотелось слышать этого, но он знал.

– Ствол был уже приставлен к ее голове, когда я открыл дверь. Она хотела, чтобы это ты видел, как она умирает.

Лицо отца резко побелело.

– Ты, а не я, – добавил я.

Развернулся и двинулся прочь.

Зная, что на сей раз он не станет меня останавливать.

Глава 12

Сойдя с дороги, я вернулся к дому Долфа тропами и тропками, которые до сих пор помнил. В доме было пусто, поэтому никто не видел, как я бессильно обмяк в углу, что я практически сломлен. Никто не видел, как я отчаянно пытался взять себя в руки, и никто не видел, как я швыряю свои шмотки в машину; но Долф подкатил, как раз когда я уже отъезжал, и я притормозил – из уважения к его поднятой руке и по причине откровенной тревоги, появившейся у него на лице, когда окна наших машин с опущенными стеклами поравнялись и он прочитал мои намерения.

Долф выбрался из своего пикапа и положил руки на крышу моей машины. Наклонился ближе, и я понял, что он заметил сумку на заднем сиденье. Его глаза задержались на моем лице, после чего он наконец заговорил:

– Это не выход, Адам. Что бы он тебе ни сказал, бегство – это не ответ.

Но он ошибался – ничего не изменилось. Недоверие лезло из всех щелей, и мне по-прежнему приходилось выбирать лишь между горем и злостью. Понемногу охватывающее меня безразличное отупение казалось по сравнению с этим настоящим блаженством.

– Было классно повидать вас, Долф. Но ничего не получится. Передайте Грейс, что я люблю ее.

Отъезжая, я видел, как Долф стоит на подъездной дорожке и смотрит мне вслед. Он поднял было руку и что-то сказал, но я уже не расслышал. Это было уже неважно. Робин отвернулась от меня. Отец окончательно потерян.

Все кончено.

Безвозвратно.

Узкими проселочными дорожками я доехал до реки – до моста, перекинутого через границу округа Роуан. Остановил машину там же, где и в прошлый раз, и спустился к самой воде. Молочные канистры по-прежнему болтались тут, и я подумал про потерянного мальчишку, которого любил мой отец, про те времена, когда стоящие передо мной задачи были не сложнее необходимости вовремя смазать ножны защитной пропиткой или снять сома с крючка. Интересно, подумал я, осталось ли во мне хоть что-то от того мальчишки или этот неведомый рак и впрямь сожрал его целиком? Я мог припомнить, каково это было. Один день в особенности. Мне было семь, и оставалось еще больше года до той странной, темной зимы, что вытянула из моей матери всю ее энергию и тепло.

Мы были на реке.

Купались.

«Ты доверяешь мне?» – спросила мама.

«Да».

«Тогда вперед!» – сказала она.

Мы бултыхались у самого края мостков. Солнце стояло высоко, а ее улыбка была полна озорства. Из-за ярких желтых искорок в ее голубых глазах казалось, что в них что-то горит. «Давай за мной!» – крикнула она и тут же с головой ушла под воду. Я увидел, как ее ноги дважды дернулись ножницами, и она исчезла под мостками.

Я растерялся, но тут передо мной возникла ее рука. Крепко ухватившись за нее, я затаил дыхание и дал ей затащить себя под мостки. Мир вокруг на миг потемнел, и я тут же всплыл рядом с ней в пустом пространстве под настилом. Там было тихо и зелено, как бывает в лесу. Свет просачивался сквозь щели между досками. Ее глаза плясали, а когда этот свет коснулся их, вспыхнули ярким пламенем. Пространство было укромным и тихим. Я бывал на этих мостках сотни раз, но никогда не оказывался под ними. Мне словно открылась некая тайна. Мне словно…

Глаза матери весело сощурились. Она положила руку мне на лицо и шепнула:

«В мире столько волшебства…»

И это было действительно так.

Все это и в самом деле напоминало волшебство.

Я все еще размышлял над этим, когда на дороге надо мной притормозил знакомый пикап. Долф тяжело, по-стариковски спустился ко мне по прибрежному откосу.

– Откуда вы знали, что я тут? – спросил я.

– Наудачу. – Старик подобрал пригоршню мелких камешков и принялся пускать их блинчиками по воде.

– Если я сейчас проеду по мосту на тот берег, обратного пути уже не будет.

– Угу.

– Вот поэтому-то я тут и остановился.

Долф бросил еще один камешек. Отскочив от поверхности всего раз, тот булькнул под воду.

– Не слишком-то хорошо у вас получается, – заметил я.

– Артрит. Такое гадство… – Он бросил еще один, и этот исчез под водой сразу же. – Не хочешь назвать мне настоящую причину, по которой ты приехал? – спросил Долф, опять без толку разведя круги по воде. – Я сделаю для тебя все, что смогу, Адам. Все, что смогу, только чтобы помочь!

Я подобрал четыре камешка. Первый отскочил от воды шесть раз.

– У вас и так забот хватает, Долф.

– Может, хватает, а может, и нет. На самом-то деле неважно. Предложение в силе.

Я изучил его асимметричное лицо.

– Мне звонил Дэнни, – сказал я. – Три недели назад.

– В самом деле?

– Сказал, что ему нужна моя помощь в чем-то. Попросил меня вернуться домой.

Долф наклонился, чтобы набрать еще камешков.

– И что ты ему ответил?

– Спросил, что конкретно ему надо, но он не стал углубляться в подробности. Сказал, что наконец-то решил, как исправить собственную жизнь, но для этого ему нужна моя помощь. Хотел, чтобы я вернулся домой, где можно поговорить лицом к лицу. – Долф терпеливо ждал, пока я закончу. – Я сказал ему, что не могу.

– А он что?

– Стал настаивать, разозлился. Твердил, что нуждается во мне и что сделал бы то же самое для меня, если б я сам оказался в такой же ситуации.

– Но так и не сказал, что ему надо?

– Ни слова.

– Думаешь, он хотел, чтобы ты поговорил с отцом насчет продажи земли? Попытался уговорить его?

– Деньги способны решить множество проблем.

Долф взвесил мои слова.

– Итак, почему же ты все-таки вернулся?

– Бывали случаи, что Дэнни мог бросить меня, когда я попадал в беду, – но он никогда этого не сделал. Ни разу. Когда я подумал про нас с Дэнни, это было очень похоже на вас с папой. Так же крепко, понимаете? Надежно. Мне стало мерзко, как будто я его предал.

– Дружба может быть трудной.

– И может в один прекрасный момент подойти к концу. – Я покачал головой. – Не понимаю, как я мог настолько в нем ошибаться. Теперь я только и думаю, что об этих деньгах. – Запустил еще один камешек, подумав про Грейс. – Все окончательно запуталось.

Мы погрузились в молчание, глядя на реку.

– Но это не единственная причина, по которой я вернулся в родные края.

Долф, уловив перемену в моем тоне, встрепенулся:

– И что за другая причина?

Я посмотрел на него сверху вниз.

– А сами-то не догадываетесь?

Мы оба могли ничего и не спрашивать.

– Помириться с отцом.

– Знаете, я давно похоронил эти места. Просто двинулся дальше в меру сил. Нашел себе занятие более-менее по душе, завел пару-тройку приятелей… Бо́льшую часть времени даже и не думал про родные края. Настроил себя против них. Разговор с Дэнни, однако, заставил меня задуматься. Колесики закрутились. Вернулись воспоминания. Мечты. Понадобилась пара недель, чтобы голова встала на место, но я решил, что сейчас, наверное, самое время.

Ухватившись обеими руками за ремень, Долф избегал смотреть мне прямо в лицо.

– И все же вот ты где теперь – кидаешь камушки в реку и прикидываешь, куда бы податься. Вон туда, – он мотнул головой на противоположный берег, – или обратно домой.

Я пожал плечами.

– Ну а вы что думаете?

– Думаю, что тебя слишком долго не было.

Я промолчал.

– Твой отец чувствует то же самое независимо от того, говорит он тебе это или нет.

Я запустил еще камешек, но уже без прежней сноровки.

– А как же Грейс? – спросил Долф.

– Сейчас я не могу ее оставить.

– Тогда, полагаю, все очень просто.

– Полагаю, что да.

Четвертый камешек я опустил в карман и двинулся от моста к дороге.

Вслед за Долфом я вернулся обратно на ферму, а там забрался к нему в кабину пикапа, когда он сказал, что хочет мне кое-что показать. Когда мы проезжали мимо скотного двора, я увидел там Робин на пару с Грэнтэмом. Оба успели переодеться, но вид у них по-прежнему был усталый, и я только подивился их упорству. Они разговаривали с кем-то из работяг, делая пометки в перекидных блокнотах.

– Это не то, что я хотел тебе показать, – бросил Долф.

Я не сводил глаз с Робин, пока мы проезжали мимо. Она подняла взгляд и тоже заметила меня.

– Давно они здесь?

– Где-то с час вроде. Хотят поговорить со всеми до единого.

Скотный двор пропал из виду.

– Там нет переводчика, – заметил я.

– Робин говорит по-испански.

– Это что-то новенькое, – заметил я.

Долф лишь фыркнул в ответ.

Миновав основную часть территории фермы, мы свернули на одну из гравийных дорожек, которые бежали к ее дальнему северо-восточному углу. Поднялись на холм, и Долф остановил пикап.

– Ни фига себе!

Передо мной расстилался виноградник – бессчетные ряды пышных зеленых кустов, заполнявших ложбину под нами.

– Сколько акров?

– Всего под виноградом четыреста, – ответил Долф. – Работенка была – врагу не пожелаю. – Он мотнул головой в сторону лобового стекла. – Здесь чуть больше сотни.

– Какого черта?

Долф хохотнул:

– Это новая товарная культура, будущее сельского хозяйства Северной Каролины – ну или, по крайней мере, как нас уверяют. Но обходится недешево. Этот виноградник мы заложили три года назад и не увидим никакой прибыли еще как минимум два, если вообще не все четыре. И даже тогда никаких гарантий. Но рынок сои в полном застое, с говядиной тоже не все гладко, а строевые сосны не растут быстрее, даже если тебе этого очень сильно хочется. Делаем сейчас основной упор на кукурузу, сдаем в аренду участок для башни мобильной связи, что приносит неплохие деньги, но твой отец беспокоится о будущем. – Долф указал на виноградные кусты. – Вот оно. Наша надежда.

– Это была ваша идея?

– Джейми, – сказал Долф. – Он убил два года, чтобы убедить твоего отца, и теперь от этого очень многое зависит.

– Стоит ли даже спрашивать?..

– Только чтобы просто завезти сюда кусты, угрохали целое состояние, и пришлось пожертвовать урожайными культурами. Ферма потеряла значительную часть денежного потока. – Долф пожал плечами. – Посмотрим.

– То есть риск довольно существенный?

Он обвел меня взглядом.

– Сколько твой старик заплатил за твои десять процентов?

– Три миллиона, – ответил я.

– Я примерно так и думал. Он говорит, что мы в полном порядке, но насчет своих денег держит рот на замке. Хотя, думаю, это для него болезненная тема.

– И теперь все зависит от Джейми?

– Верно.

– Черт, – только и смог вымолвить я. Риск был просто невероятный.

– Пан или пропал, вот что тебе скажу.

Я внимательно посмотрел на старика. Ферма была всей его жизнью.

– И вас это устраивает?

– Через месяц мне стукнет шестьдесят три. – Долф искоса посмотрел на меня и кивнул. – Но твой отец никогда еще меня не подводил, и не думаю, что собирается подвести и сейчас.

– Ну а Джейми? – спросил я. – Он вас когда-нибудь подводил?

– Что есть, то есть, Адам. Не будем загадывать.

Мы немного помолчали.

– Отец собирается продавать землю энергетикам, Долф?

Когда он ответил, в голосе его звучали жесткие нотки:

– Беспокоишься, как бы не упустить свой куш?

– Вы ко мне несправедливы.

– Ты прав, Адам. Наверное, действительно несправедлив. Но я уже видел, что деньги тут делают с людьми.

Долф отстраненным взглядом уставился в лобовое стекло.

– Искушение, – произнес он, – сводит людей с ума.

– Так вы думаете, он это все-таки сделает?

Что-то сместилось в глазах у старика, и он отвернулся от меня, глядя вниз на длинные ряды многообещающих виноградных кустов.

– Отец когда-нибудь объяснял тебе, почему эта ферма называется «Красная вода»?

– Я всегда полагал, что из-за глинистой воды в реке.

– Не совсем так.

Долф завел пикап и развернулся.

– Куда мы едем?

– На утес.

– Зачем?

– Увидишь.

Этот утес был самой высокой точкой наших владений – массивный пласт гранита, который вполне мог бы сойти за небольшую гору. Бо́льшая часть склона его поросла лесом, но вершина оставалась практически голой – почвы там было слишком мало, чтобы хоть что-то росло. Эта природная возвышенность обеспечивала отличный обзор на реку с севера и была наиболее труднодоступной частью всей территории фермы.

Долф опять заговорил, только когда мы доехали до подножия утеса. Ему пришлось повысить голос, когда пикап стал с грохотом подскакивать в размытой колее, ведущей к вершине.

– Некогда все окрестные земли были страной индейского племени сапона. Где-то тут поблизости стояла их деревушка – наверняка на нынешней территории фермы, хотя ее точное местонахождение так до сих пор и не определили. Как и большинство индейцев, сапона не хотели так просто расставаться со своей родной землей. – Он показал на разбитую колею перед нами. – Свой последний бой они дали прямо вот здесь.

Мы выкатились из леса на плоское плато, поросшее жиденькой травкой. На северном краю вздымающийся из земли гранит образовывал зазубренную стену футов тридцати высотой и с четверть мили в длину. Обнажение породы было испещрено трещинами и глубокими расщелинами. Долф остановил пикап прямо под ним и выбрался из кабины. Я последовал его примеру.

– В этой деревне жили как минимум человек триста, и все они под конец сбежали сюда. Женщины, дети… Все.

Долф выдернул из каменистой земли длинную травинку и растер ее между пальцами, ожидая, пока его слова улягутся у меня в голове. А потом двинулся к каменной стене.

– Самая высокая точка, – произнес он, указывая на нее перепачканным травой пальцем. – Единственное место, подходящее для последнего сражения. Все вокруг отлично видать на многие мили.

Остановившись, старик показал на узкую расщелину в камне, в самом основании стены. Я знал это место, поскольку отец частенько предупреждал меня, чтобы я держался оттуда подальше. Расщелина была очень глубокой.

– Когда все было кончено, – продолжал Долф, – тела побросали вон туда. Мужчины были застрелены, естественно, но большинство женщин и детей были еще живы. Их сбросили туда первыми, а трупы навалили сверху. Легенда гласит, что в водоносный слой впиталось столько крови, что еще очень долго вода в окрестных ручьях оставалась красной. Отсюда и название.

Мне показалось, что все тепло во мне угасает.

– Откуда вы всё это знаете?

– Какие-то археологи из Вашингтона раскапывали этот провал в конце шестидесятых. Я был здесь, когда они этим занимались. И твой папенька тоже.

– Как вышло, что я ничего такого не слышал?

Долф пожал плечами.

– Это было совсем другое время. Никого это особо не заботило. Это не считалось за новость, заслуживающую внимания. А потом, твой отец дал разрешение на раскопки только при условии, что все будет сделано по-тихому. Не хотел, чтобы сюда стали толпами являться любопытствующие и кто-нибудь по пьяни свернул себе башку, пытаясь отыскать наконечник стрелы. Наверняка остались какие-то пыльные бумаги на все эти раскопки, я просто уверен. Может, в университете в Чапел-Хилле[23] или где-нибудь в Вашингтоне. Но в новостях про это не трубили. Не так, как стали бы сейчас.

– Почему отец мне никогда про это не рассказывал?

– Когда ты был еще мал, он просто не хотел тебя пугать. Не хотел, чтобы тебя беспокоили призраки и все такое – или же сама природа человеческая, раз уж на то пошло. А потом, когда ты стал постарше, уже Джейми с Мириам были слишком малы. Полагаю, что к тому моменту, как вы все выросли, ему уже просто стало не до того. Так что на самом-то деле ничего загадочного.

Я придвинулся ближе к провалу, и моя подошва ширкнула по голому граниту. Наклонился вперед, но недостаточно далеко, чтобы заглянуть в расщелину. Оглянулся на Долфа.

– И какое это имеет отношение к продаже земли отца?

– Твой старик – вроде этих сапона. По нему, так некоторые вещи стоят того, чтобы за них убивать.

Я жестко посмотрел на пожилого мужчину перед собой.

– Или умирать, – добавил он.

– И?.. – спросил я.

– Никогда он ничего не продаст.

– Даже если ферма обанкротится из-за экспериментов Джейми с виноградниками?

Долфу явно было неловко.

– До этого не дойдет.

– Готовы спорить на что угодно?

Он предпочел промолчать. Я придвинулся ближе, наклонился над этой оскаленной гранитной пастью и заглянул в уходящий вглубь наподобие шахты провал. Он был глубокий, с торчащими из стенок твердыми каменными выступами; но солнце уже заглядывало вглубь. И мне показалось, что там, внизу, я что-то вижу.

– А как эти археологи поступили с останками? – спросил я.

– Пометили ярлычками. Вытащили наверх. Лежат сейчас где-то разложенные по коробкам, насколько я могу себе представить.

– Вы уверены?

– Да. А что?

Наклонившись еще дальше, я вгляделся в полутьму, лег грудью на теплый камень и свесил голову через край. Углядел какой-то бледный, гладкий изгиб вроде полумесяца, а чуть ниже – пустое пространство и ряд маленьких белых комочков, словно жемчужины на нитке; а еще – большую темную кучу, похожую на грязную истлевшую ткань.

– На что это, по-вашему, может быть похоже? – спросил я.

Долф улегся на живот рядом со мной. Добрую минуту всматривался, наморщив нос, и я мог бы поклясться, что при этом принюхивался – из провала и впрямь исходил едва уловимый тошнотворный душок.

– Господи боже, – произнес он наконец.

– У вас есть веревка в машине?

Он перекатился на бок – царапнули по камню металлические заклепки джинсов.

– Ты серьезно?

– Только если у вас нет идеи получше.

– Господи боже, – повторил Долф, после чего встал и направился к пикапу.

Привязав веревку к буксировочному крюку машины выбленочным узлом, я перебросил бухту со свободным концом через край. Она мазнула по камню, падая вниз.

– Нет, случайно, фонарика?

Долф вытащил фонарь из пикапа, передал мне.

– Не стоит этого делать, – произнес он.

– Я не уверен, что увидел там, внизу. А вы?

– Довольно уверен.

– Довольно или точно?

Он ничего не ответил, так что я повернулся спиной к провалу и ухватился за веревку. Рука Долфа крепко ухватила меня за плечо.

– Не делай этого, Адам! В этом нет нужды.

Я улыбнулся:

– Просто не бросайте меня одного.

Долф пробурчал что-то вроде «вот же упрямый пацан».

Улегшись на живот, я перекинул ноги через край. Зацепился ступнями, дал им по возможности принять на себя мой вес, возложив остальное на веревку. Раз перехватил взгляд Долфа и тут же оказался внутри – жерло расщелины словно сомкнулось у меня над головой.

Тело обдало холодом, воздух становился все более спертым. Я опустился мимо последних слоев камня, и теплый яркий мир окончательно отлетел прочь. Солнце покинуло меня, и я сразу ощутил их всех до единого – все эти три сотни людей, многие из которых были еще живы, когда летели вниз. На миг мой повседневный разум покинул меня. Это было настолько реально, что я словно наяву услышал треск выстрелов на скале и пронзительные крики женщин, которых бросали сюда живыми, только чтобы не тратиться на пулю. Но это было многие века назад, оставив после себя лишь едва уловимую вибрацию древнего камня.

Раз я поскользнулся, услышав, как охнула туго натянувшаяся веревка, принимая на себя весь мой вес. Еще десять футов, и запах захватил меня целиком. Я силился дышать, но вонь была слишком уж густой. Направил на тело луч фонаря, увидел перекрученные палочки ног и поднял его повыше. Свет ударил в открытый изгиб лобовой кости, который выглядел сверху как опрокинутая чаша – тот самый полумесяц. Высветил пустые глазницы, лохмотья плоти и зубы.

И кое-что еще.

Приглядевшись попристальней, я увидел почерневшую джинсовую ткань и некогда белую рубашку, теперь лилово-бурую под влиянием впитавшейся в нее трупной слизи и гниения. Меня едва не вырвало, и вовсе не от этой мрачной цветовой гаммы или запахов.

Я увидел насекомых. Их были тысячи. Они безостановочно шевелились под тканью.

Словно исполняли какой-то жуткий танец.

Четыре часа спустя, под сводами чистого – не надышишься – воздуха Дэнни Фэйта вытащили из расщелины. Не было способа сделать это поизящней. Просто спустились вниз с мешком для трупов и воспользовались лебедкой на одном из пикапов шерифа. Даже сквозь ее натужное завывание я хорошо слышал шуршание задевающего за стенки пластикового мешка, глухие удары кости о камень, от которых почему-то замирало сердце.

За извлечением тела наблюдали трое: Грэнтэм, Робин и медэксперт. На них были респираторы, но их лица все равно казались напряженными и серыми, как обуглившаяся бумага. Робин избегала встречаться со мной взглядом.

Никто, кроме меня, не мог с полной уверенностью сказать, что это Дэнни, но это был он. Габариты подходили, да и волосы было трудно перепутать с чьими-то еще. Рыжие и вьющиеся – не слишком-то частое явление в округе Роуан.

Шериф появился, когда тело было еще в провале. Провел десять минут, разговаривая со своими людьми, а потом – с Долфом и моим отцом. Я видел открытую враждебность между ними, недоверие и неприязнь. Со мной он поговорил только раз, и ненависть тоже так и витала в воздухе. «Я не мог помешать тебе вернуться, – сказал он. – Но тебе не следовало туда лезть, тупой ты урод!» Сразу после этого шериф уехал, словно сделал лишь одно важное дело из великого множества и у него по-прежнему есть дела поважней.

Я поймал себя на том, что постоянно вытираю ладони о штаны, будто так можно было стереть запах или оставшееся в них ощущение от соприкосновения с влажным камнем. Отец наблюдал за мной, и я засунул руки в карманы. Он казался таким же остолбенелым, как и я, и все ближе придвигался ко мне всякий раз, когда Грэнтэм подходил к нему с еще каким-нибудь вопросом. К тому моменту, как Дэнни был готов отправиться с утеса в свой последний путь, мы с отцом уже стояли в каких-то пяти футах друг от друга, и наши собственные беды словно уменьшились по сравнению с неуклюжим, топорщащимся во всем стороны мешком, который никак не удавалось уложить в кузове шерифского пикапа более или менее плоско.

Но тело не могло оставаться тут вечно. Пикапы скрылись вдали, и тишина воцарилась вновь. Мы стояли неровной шеренгой возле изрытого трещинами камня, втроем, и шляпа Долфа покоилась у него на руке.

Дэнни Фэйт был мертв уже как минимум пару недель; но для меня каким-то странным образом он как будто воскрес. Да, Грейс серьезно пострадала, но Дэнни не имел к этому абсолютно никакого отношения. Я чувствовал, как моя ненависть ускользает прочь. На его месте вырастали горько-сладкое облегчение, тихое сожаление и немалая толика стыда.

– Давай я тебя отвезу? – предложил отец.

Ветер шевелил его волосы, когда я посмотрел на него. Я любил этого человека, но не видел выхода из наших общих проблем. Хуже того – не знал, хватит ли у меня энергии искать такой выход. Сказанное до этого дорого нам обошлось. Его нос распух в том месте, куда я ударил его.

– Зачем, папа? О чем нам еще разговаривать?

– Я не хочу, чтобы ты уезжал.

Я посмотрел на Долфа.

– Вы ему рассказали?

– Я уже устал ждать, когда вы оба повзрослеете! – в сердцах бросил Долф. – Он должен был знать, насколько близок к тому, чтобы потерять тебя навсегда. Жизнь чертовски коротка.

Я обратился к отцу:

– Я остаюсь только ради Грейс. Не ради тебя или чего-либо другого. Ради Грейс.

– Только давай будем оставаться цивилизованными людьми, хорошо? Давай сойдемся на этом – и посмотрим, что принесет нам будущее.

Я поразмыслил над этими словами. Дэнни уже не было, и я предполагал, что кое-какие темы для разговора все еще остались. Долф это понял и без лишних слов двинулся к своей машине.

– Встретимся у меня дома! – крикнул ему вслед мой отец. – По-моему, сейчас всем нам нужно выпить.

Пикап Долфа кашлянул, и мотор подхватил.

– Цивилизованными так цивилизованными, – произнес я. – Хотя это ничего не меняет.

– Ладно, – сказал отец. И тут же: – А ты уверен, что это Дэнни?

– Вполне, – ответил я.

Мы надолго уставились в черную-пречерную расщелину. Дело было не в самом факте смерти Дэнни и не в вопросах, которые эта смерть подняла. Та трещина, которая пролегла между нами, была столь же глубокой, и более того: мы оба не были расположены заглянуть в нее. Гораздо проще было созерцать темную прореху в земле и трепещущую вокруг траву, прижатую к земле внезапно налетевшим ветром. Когда отец наконец решился заговорить, то речь шла о самоубийстве моей матери и о моих последних словах.

– Она не сознавала, что делает, Адам. Неважно, я это был или ты. Она избрала тот момент по причинам, которые мы никогда не поймем. Она не пыталась никого наказать. Я просто не могу в это не верить.

Я ощутил, как кровь отхлынула у меня от лица.

– Непохоже, что сейчас самое время все это обсуждать, – произнес я.

– Адам…

– Почему она вообще это сделала? – Этот вопрос вырвался у меня сам собой, помимо воли.

– Депрессия творит с человеческим разумом странные вещи…

Я чувствовал, что отец не сводит с меня глаз.

– Она растерялась. Потеряла себя.

– Тебе надо было как-то ей помочь.

– Я пытался, – произнес он, и это остановило меня. – Бо́льшую часть того года она посещала психотерапевта, и толк вроде был. Он говорил мне, что у нее намечается улучшение. Улучшение, сказал он, а всего через неделю после этих слов она спустила курок!

– Я и понятия не имел…

– И не должен был. Ни один ребенок не должен знать такое о собственной матери. Знать, что даже простая попытка выдавить из себя улыбку требовала от нее напряжения всех ее сил. – Отец с отвращением махнул рукой. – Вот потому-то я никогда и не пытался отвести тебя к какому-нибудь мозгоправу. – Он вздохнул. – Ты никогда не был размазней. Я думал, ты справишься.

– Справлюсь? Ты серьезно? Она проделала это прямо у меня на глазах! Ты оставил меня там, в доме!

– Кто-то же должен был поехать с телом.

– Я соскребал ее мозги со стены.

Отец выглядел потрясенным.

– Так это был ты?

– Мне было всего восемь лет!

Он словно вновь отдалился от меня.

– Это было непростое время…

– Почему она была в такой депрессии? Она всю мою жизнь была счастлива! Я помню. Всегда была веселой и жизнерадостной, а потом внутри у нее вдруг словно что-то умерло. Я хочу знать, почему.

Отец заглянул в расщелину, и я понял, что никогда не видел у него на лице такой тоски.

– Забудь про это, сынок. Ничего хорошего сейчас из этого все равно не выйдет.

– Папа…

– Просто оставь ее покоиться с миром, Адам. Что сейчас важно – это мы с тобой.

Я прикрыл глаза, а когда открыл их, то обнаружил отца стоящим рядом со мной. Он опять положил руки мне на плечи, как тогда у себя в кабинете.

– Я дал тебе имя Адам, потому что сердце мое просто переполняла любовь, потому что я был настолько горд в тот день, когда ты родился, как, наверное, был горд сам Господь наш, увидев творение свое! Ты – это все, что у меня осталось от твоей матери, и ты мой сын. Ты всегда будешь моим сыном.

Я заглянул старику в глаза и все-таки нашел в своем сердце твердый уголок, пусть он и едва не разорвал мне душу на части.

– Господь вышвырнул Адама вон, – произнес я. – Адам никогда не вернулся в тот райский сад.

А потом повернулся и сел в пикап отца. Посмотрел на него через открытое окно. И спросил:

– Ты вроде предлагал выпить?

Глава 13

Мы пили бурбон в отцовском кабинете, Долф с отцом – с водой и сахаром, я – чистый. Несмотря на все, что произошло, никто не знал, что сказать. Все это оказалось уж слишком. Грейс, Дэнни, бурные пертурбации моего возвращения… Зло, казалось, таилось в каждом углу, и говорили мы мало, словно все знали, что от этого станет только хуже. Будто некая зараза висела в самом воздухе, и даже Джейми, который присоединился к нам через десять минут после того, как бурбон был разлит по стаканам, недовольно повел носом, словно учуяв ее.

Тщательно все обдумав, я передал им слова Робин про Грейс. Мне пришлось повторить.

– Ее не изнасиловали, – произнес я еще раз, после чего объяснил, в чем была суть уловки Грэнтэма.

Мои слова упали в комнату достаточно весомо, чтобы выбить из-под нас пол. Стакан моего отца разлетелся вдребезги в камине. Долф закрыл лицо руками. Джейми словно задеревенел.

А потом я рассказал им про записку.

– «Скажи старику, чтоб продавал».

Это вытянуло из комнаты весь воздух.

– Это уже становится невыносимым, – произнес отец, понемногу распаляясь. – Всё это! До последней, на хрен, мелочи! Да что, черт побери, тут творится?

Ответов не было – пока не было, – и в тягостной тишине я отнес свой стакан к буфету за добавкой. Налил на два пальца и похлопал Джейми по плечу.

– Ты-то как, Джейми?

– Плесни-ка мне тоже, – попросил он.

Я наполнил его стакан и почти вернулся к своему креслу, когда в дверях появилась Мириам.

– Здесь Робин Александер, – объявила она. – Она хочет поговорить с Адамом.

Опять подал голос мой отец:

– Черт, я тоже не прочь с ней поговорить! – В его голосе ощутимо звучал гневный металл.

– Она хочет поговорить с ним на улице. Говорит, что это полицейский вопрос.

Робин мы нашли во дворе. Она была явно не рада видеть нас всем скопом. Некогда она была частью этой семьи во всех важных смыслах этого слова.

– Робин… – Я остановился на краю крыльца.

– Можно говорить с тобой с глазу на глаз? – спросила она.

Прежде чем я успел хоть что-то сказать, встрял мой отец:

– Все, что хочешь сказать Адаму, ты можешь сказать при нас! И на сей раз я буду очень благодарен за правду.

Робин поняла, что я уже все им рассказал, – это было ясно по тому, как она рассматривала всю нашу группу, словно оценивая возможную угрозу.

– Было бы проще, если б мы пообщались только вдвоем.

– Где Грэнтэм? – спросил я.

Она махнула в сторону машины, и я различил внутри мужской силуэт.

– Я подумала, будет лучше, если выйду только я.

Отец шагнул мимо меня на траву, башней навис над Робин.

– Все, что у тебя есть сказать насчет Грейс Шеперд или событий, случившихся на моей территории, ты можешь, клянусь богом, сказать в моем присутствии! Я сто лет тебя знаю и не побоюсь сказать, насколько я в тебе разочарован. Твоим родителям должно быть стыдно за тебя!

Она обвела его холодным взглядом и даже не поморщилась.

– Моих родителей уже некоторое время нет в живых, мистер Чейз.

– Можешь с равным успехом сказать все это прямо здесь, – вмешался я.

Никто не двинулся и не заговорил. Я довольно хорошо представлял, о чем она собирается спросить.

Тут хлопнула дверца машины, и за плечом у Робин возник Грэнтэм.

– Всё, хорошего понемножку, – объявил он. – Пообщаемся в отделе.

– Я арестован? – спросил я.

– Я готов пойти и на такой шаг, – ответил Грэнтэм.

– На каком основании? – требовательным тоном поинтересовался Долф, и мой отец поднял руку, вынуждая его умолкнуть.

– Да что тут, черт побери, происходит? – вопросил он.

– Ваш сын соврал мне, мистер Чейз. А я не выношу ни вранья, ни врунов. Вот насчет этого я и собираюсь с ним побеседовать.

– Да ладно, Адам, – примирительно произнесла Робин. – Давай съездим в отдел. Всего несколько вопросов. Просто возникло несколько нестыковок. Это не займет много времени.

Я уже не обращал внимания ни на кого вокруг. Ни на Грэнтэма, ни на отца. Наше с Робин взаимное общение подходило к концу, и она тоже это поняла.

– Это принципиально, – сказал я. – Прямо здесь.

Ее решимость поколебалась было, но тут же окрепла вновь.

– Не будешь ли так добр подойти к машине?

Вот и всё.

Сердце у меня дрогнуло, последняя надежда о нас с ней умерла, и я забрался в полицейский автомобиль, наблюдая за своими родными, пока Грэнтэм разворачивался. Видел потрясение и растерянность на их лицах. А потом заметил Дженис, свою мачеху. Та вышла на крыльцо, когда за нами поднялась пыль.

Она выглядела настоящей старухой, словно за последние пять лет постарела на все двадцать. Приподняла руку, прикрывая глаза от солнца, и даже издали я заметил, как эта рука дрожит.

Глава 14

Они повезли меня в город – мимо местного колледжа и окружающих его магазинов, потом по главной улице с ее юридическими конторами, зданием суда и кофейнями. Мимо проплыла высотка, в которой жила Робин. Люди высыпали под розовеющее небо, тени вытягивались. Ничегошеньки не изменилось. Ни за пять лет, ни за сто. Здесь имелись фасады, датирующиеся позапрошлым веком, предприятия, принадлежавшие уже пятым поколениям одной и той же семьи… И было еще кое-что, оставшееся всё в том же неизменном виде, – Адам Чейз, вечный подозреваемый.

– Не хотите объяснить, что все это значит? – спросил я.

– По-моему, вы и сами знаете, – отозвался Грэнтэм.

Робин ничего не сказала.

– Детектив Александер? – произнес я. Ее подбородок напрягся.

Мы свернули на боковую улочку, ведущую к железнодорожным путям. Отдел полиции Солсбери располагался в двух кварталах от главной улицы – новое двухэтажное задание из красного кирпича, с полицейскими машинами на стоянке и флагами на флагштоке. Грэнтэм поставил машину, и они сопроводили меня ко входу. Все проистекало крайне вежливо. Никаких наручников. Никакого «обезьянника». Грэнтэм любезно придержал дверь.

– Я думал, это дело округа, – заметил я. – Почему мы не в конторе шерифа?

Контора шерифа располагалась всего в четырех кварталах, в цокольном этаже под тюрьмой.

Ответил Грэнтэм:

– Нам подумалось, что вы предпочтете избежать тамошних помещений для допросов… Учитывая ваш предыдущий опыт.

Он говорил про то дело об убийстве. Меня забрали через четыре часа после того, как мой отец обнаружил тело Грея Уилсона – ноги в струящейся вдоль берега воде, ботинки стукаются о гладкий черный корень. Я до сих пор не знал, был ли он с Дженис, когда она отправилась к копам. Так и не выпало случая спросить, и я предпочитал думать, что он был столь же удивлен, как и я, когда появились наручники. Меня везли в одной из машин с маркировкой службы шерифа. Продранное сиденье. Отпечатки чьего-то лица и высохшая слюна на прозрачной перегородке. Меня отвели в комнату под тюрьмой и прессовали там целых три дня, часами. Я все отрицал, но они не слушали, так что в итоге я заткнулся. Больше не произнес ни единого слова, ни разу, но хорошо запомнил, каково это – ощущать вес всех этих этажей над тобой, всего этого бетона и стали. Тысяча тонн как минимум. Достаточно, чтобы выжать влагу даже из бетона.

– Как внимательно с вашей стороны, – сказал я, так до конца и не понимая, с сарказмом я это произнес или нет.

– Это была моя мысль. – Робин по-прежнему не смотрела на меня.

Они отвели меня в небольшую комнату с металлическим столом и зеркалом, на самом деле представляющим собой одностороннее смотровое стекло. Здание, может, было и другое, но комнатка ощущалась точно так же: маленькая, угловатая, давящая. Я сделал глубокий вдох. Тот же самый воздух, теплый и влажный. Сел там, где Грэнтэм велел мне сесть. Мне не понравилось выражение его лица, но я предположил, что у таких людей это уже нечто вроде условного рефлекса, когда они усаживаются с коповской стороны привинченного к полу стола, на слепой стороне смотрового зеркала. Робин присела рядом с ним, напряженно сложив руки на серой стали.

– Сначала о главном, мистер Чейз. Вы не под арестом, не задержаны. Это скорее беседа, а не допрос.

– Могу я вызвать адвоката? – спросил я.

– Если вы считаете, что вам нужен адвокат, я, несомненно, позволю вам его вызвать.

Грэнтэм немного выждал, совершенно не двигаясь.

– Так желаете вызвать адвоката? – уточнил он.

Я посмотрел на Робин – на детектива Александер. Яркий свет добавил блеска ее волосам и жестких черт на лице.

– Давайте лучше побыстрей покончим со всем этим фарсом, – сказал я.

– Вот и отлично.

Грэнтэм включил магнитофон на запись, назвал дату, время и фамилии всех присутствующих. А потом откинулся назад, ничего не говоря. Молчание затянулось. Я выжидал. Наконец он подался ко мне.

– Первый раз мы общались в больнице в тот вечер, когда напали на Грейс Шеперд. Это так?

– Да.

– Вы виделись с мисс Шеперд ранее в тот день?

– Да.

– На мостках?

– Верно.

– Вы целовали ее?

– Она поцеловала меня.

– А потом убежала по тропе в южном направлении?

Я понял, что он делает, – подготавливает почву. Заставляет меня привыкнуть, расслабиться. Репетиция. Разминка. С подтверждением давно установленных фактов. Безобидных фактов. Просто два парня треплются о том о сем, переливают из пустого в порожнее.

– Может, сразу перейдем к делу?

Его губы поджались, когда я сбил его с ритма; потом он пожал плечами.

– Хорошо. Когда вы сказали мне, что мисс Шеперд от вас убежала, я спросил, стали ли вы ее преследовать, а вы ответили, что нет.

– Это вопрос?

– Вы погнались за мисс Шеперд, когда она стала от вас убегать?

Я посмотрел на Робин. Она казалась совсем маленькой на своем жестком стуле.

– Я не нападал на мисс Шеперд.

– Мы переговорили со всеми рабочими на ферме вашего отца. Один из них готов поклясться, что вы все-таки погнались за мисс Шеперд, когда она убежала от мостков. Она побежала, вы побежали следом. Я хочу знать, почему вы соврали нам об этом.

Вопрос меня не удивил. Я всегда знал, что кто-то мог видеть.

– Я не соврал. Вы спросили меня, погнался ли я за ней, а я ответил, что это было не того рода бегство. Вы сами заполнили пустые места.

– У меня не хватает терпения для словесных игр.

Я пожал плечами:

– Меня расстроило то, как закончился наш разговор. Она была не в себе. Я хотел продолжить. Я догнал ее, когда она футов на сто углубилась в деревья.

– Но нам ничего не сказал? – спросила Робин. Это был ее первый вопрос.

Я встретился с ней взглядом.

– Потому что вы спросили бы, про что был разговор.

Я подумал о последних словах, которые Грейс адресовала мне – о том, как она дрожала в тени низких сучьев.

– А это не ваше дело, – добавил я.

– Так я спрашиваю, – сказал Грэнтэм.

– Это личное.

– Вы соврали мне! – Теперь уже злобно. – Я хочу знать, что вы ей сказали!

Я медленно заговорил, чтобы он не пропустил ни единого слова:

– А вот хрена вам с два.

Грэнтэм поднялся со стула.

– На мисс Шеперд напали в полумиле от того места, и вы ввели нас в заблуждение относительно собственных действий в данный отрезок времени. Стоило вам вернуться в наши края, как вы для начала отправили двух человек в больницу, а потом оказались вовлечены – по крайней мере, опосредованно – в поджог метамфетаминовой лаборатории и применение огнестрельного оружия. Мы только что привезли труп с территории фермы вашего отца – труп, который вы каким-то удивительным образом якобы случайно обнаружили. Такого рода вещи нечасто случаются в округе Роуан. То, что я заинтригован вами, – это еще слабо сказано, мистер Чейз. Очень слабо сказано.

– Вы сказали, что я не задержан. Так?

– Совершенно верно.

– Тогда вот вам мой ответ. – Вытянув руку, я сунул ему под нос дулю.

Грэнтэм опять опустился на стул.

– Что вы делали в Нью-Йорке, мистер Чейз?

– Это совершенно не ваше дело, – ответил я.

– Если я свяжусь с властями в Нью-Йорке, что мне там про вас расскажут?

Я отвернулся.

– Что привело вас обратно в округ Роуан?

– Не ваше дело, – сказал я. – Ответ на любой вопрос, за исключением «Можно ли вызвать вам такси?» будет: «Не ваше дело».

– Вы ничуть не стремитесь себе помочь, мистер Чейз.

– Вам следует заняться людьми, которые хотят, чтобы мой отец продал землю, – теми, что посылают угрозы. Вот откуда на самом деле растут ноги у нападения на Грейс! Какого черта вы зря тратите время на меня?

Грэнтэм стрельнул взглядом в Робин, разочарованно отвесив губу, потом опять посмотрел на меня.

– А я и не знал, что вы в курсе, – произнес он.

– Это было мое решение, – поспешно сказала Робин. – Они были вправе знать.

Грэнтэм пригвоздил Робин к месту своими блеклыми глазами – явно всерьез разозлился. Она переступила черту, но тем не менее не дрогнула – голова решительно вздернута вверх, глаза не моргают. Он вновь переключил внимание на меня, но я понял, что вопрос не закрыт.

– Могу я сделать вывод, что теперь все располагают этой информацией? – поинтересовался Грэнтэм.

– Можете делать какие угодно выводы, – сказал я.

Мы таращились друг на друга, пока молчание не нарушила Робин, которая негромко произнесла:

– Если ты хочешь еще что-то рассказать, Адам, то сейчас самое время.

Я поразмыслил о причинах своего возвращения и о том, что сказала мне Грейс. Потом подумал о Робин и разделенной нами совсем недавно страсти – ее лице над собой в полусвете, лжи в ее голосе, когда она сказала мне, что это ничего не значит; а после представил ее на ферме, когда она с ледяной вежливостью попросила меня сесть в машину, пустив побоку наше прошлое и прикрывшись личиной копа.

– Мой отец был прав, – произнес я наконец. – Тебе должно быть стыдно за себя.

Я встал.

– Адам… – начала было она.

Но я уже вышел – и сразу же пешком отправился в больницу. Проскользнул мимо сестринского поста, отыскал палату Грейс. Мне не полагалось быть здесь, но иногда просто знаешь, что правильно, а что нет. Так что я пробрался в темную щель ее двери и придвинул стул поближе к кровати. Она открыла глаза, когда я взял ее за руку, и легонько сжала пальцы в ответ. Я поцеловал ее в лоб, сказал, что останусь тут с ней до утра; а когда ею вновь овладел сон, то он принес с собой и какие-то первые признаки спокойствия, отразившиеся у нее на лице.

Глава 15

Проснулся я около пяти и сразу увидел свет, отсвечивающий в ее глазах. Когда она улыбнулась, понял, что улыбаться ей больно.

– Не надо, – сказал я, наклоняясь ближе. В одном глазу у Грейс набухла слеза. – Не грусти.

Она покачала головой, едва заметно. Ее голос дрогнул:

– Я не грущу. Я думала, что осталась совсем одна.

– Нет.

– Я плачу потому, что мне страшно. – Грейс словно окаменела под простынями. – Я никогда не боялась оставаться одна.

– Грейс…

– Мне страшно, Адам.

Я встал и обнял ее. От нее пахло антисептиками, больничным моющим средством и страхом. Мускулы напряглись у нее на спине, длинными твердыми полосами; сила в ее руках удивила меня. Она казалась такой маленькой под тонкой тканью…

– Со мной всё в порядке, – произнесла Грейс наконец.

– Точно?

– Да.

Я сел обратно на стул.

– Принести тебе что-нибудь?

– Просто поговори со мной.

– Ты помнишь, что произошло?

Она двинула головой на подушке.

– Только ощущение, будто что-то выступает из-за дерева; и как что-то замахивается у меня перед лицом – доска, дубинка, что-то деревянное… Помню, как упала в какие-то кусты, а потом как лежу на земле. Какой-то силуэт стоит надо мной. Вроде как в маске. Деревяшка опускается опять…

Грейс подняла руки, словно пытаясь защитить лицо, и я увидел прямо перед собой ушибы у нее на предплечьях. Оборонительные раны.

– Помнишь еще что-нибудь?

– Немного помню, как меня несли домой, лицо Долфа в свете фонаря на крыльце, его голос. Холод. Несколько минут в больнице. Тебя тут.

Последние слова были уже едва слышны, и я понял, в каких глубинах затерялись сейчас ее мысли.

– Скажи мне что-нибудь хорошее, Адам.

– Все уже позади, – сказал я, и она покачала головой.

– Это всего лишь отсутствие плохого.

Что я ей мог сказать? Что хорошего я видел с момента своего возвращения?

– Я здесь ради тебя. Что бы тебе ни понадобилось.

– Скажи мне что-нибудь другое. Что угодно.

Я помедлил.

– Вчера утром я видел оленя.

– А это хорошо?

Тот олень не шел у меня из головы весь день. Белые олени – редкость, просто исключительная редкость. Каковы шансы увидеть двух? Или одного и того же дважды?

– Не знаю, – сказал я.

– Я тоже как-то видела одного, просто огромного, – проговорила Грейс. – Это было после суда. Видела его ночью, на лужайке за своим окном.

– Он был белый?

– Белый?

– Не обращай внимания.

На какую-то секунду я вдруг потерял нить разговора – вновь отлетел назад во времени.

– Спасибо, что приходила на суд, – произнес я.

Грейс торчала там каждый божий день – обгоревший на солнце ребенок в выцветших одежках. Поначалу мой отец отказывал ей в праве находиться там. Это неприлично, говорил он. Так что ей приходилось приходить пешком. Тринадцать миль. После этого отец сдался.

– Ну как я могла не быть там? – Опять слезы. – Расскажи мне еще что-нибудь хорошее, – попросила она.

Я порылся в голове в поисках того, что можно было бы ей дать.

– Ты окончательно повзрослела, – сказал я наконец. – Ты красивая.

– А толку-то? – мрачно произнесла Грейс, и я понял, что она думает о том, что произошло между нами возле реки после того, как она убежала с мостков. В голове у меня по-прежнему звучали ее слова: «Я уже не такая маленькая, как ты думаешь!»

– Ты просто застала меня врасплох, – сказал я. – Вот и всё.

– Все парни такие дураки, – сказала она.

– Я взрослый человек, Грейс.

– А я тоже не ребенок! – Голос ее был острым, как бритва; она порезала бы меня им, если б могла.

– Я просто не знал.

Грейс перекатилась на бок, показав мне спину. И я увидел это снова – увидел, как плохо я со всем управился.

Она уже успела скрыться за деревьями, прежде чем я понял, что должен догнать ее. Грейс владела уголком моей души, которого я приучил себя стыдливо избегать – прочно запер его на замок. Почему? Потому что бросил ее. Зная, как это будет больно, я уехал в далекие края и лишь посылал письма.

Пустые слова.

Но теперь-то я был здесь. И она обиделась.

Так что я побежал за ней. Несколько трудных секунд Грейс продолжала лететь над землей – босые пятки мелькали коричневым и розовым, а потом темно-красным, когда тропа пошла вниз и она ступила в сырую глину. Когда Грейс вдруг остановилась, это стало для меня неожиданностью. Берег круто спадал вниз рядом с ней, и на миг показалось, будто она собирается прыгнуть в реку – словно сейчас шагнет влево и просто исчезнет из виду. Но этого не случилось, и взгляд загнанного зверя за какие-то секунды исчез с ее лица.

– Чего тебе надо? – спросила она.

– Чтобы ты перестала ненавидеть меня.

– Отлично. Нисколечко я тебя не ненавижу.

– Давай только без шуточек.

Грейс рассмеялась, и это резануло, словно ножом, так что, когда она повернулась уходить, моя рука оказалась у нее на плече. Плечо было твердым и горячим, и она остановилась, когда я дотронулся до нее. Застыла, а потом резко развернулась обратно, прижалась ко мне, словно я был ее собственностью. Руки Грейс нашли мой затылок, и она крепко поцеловала меня, толкая всем телом. Ее купальник был до сих пор мокрым, и вода, которой он пропитался, успела нагреться; я чувствовал, как она пропитывает мою одежду.

Я взял ее за плечи, оттолкнул назад. Ее лицо было полно открытого вызова и чего-то еще.

– Я уже не такая маленькая, как ты думаешь! – бросила Грейс.

Я опять ощутил, что совершенно выбит из колеи.

– Дело не в возрасте, – попытался втолковать я ей.

– Я знала, что ты вернешься! Я так сильно тебя любила, что ты просто не мог не вернуться!

– Ты не любишь меня, Грейс. Не в том смысле.

– Я любила тебя всю свою жизнь! Мне нужно было только набраться храбрости сказать тебе это! Ну что ж, больше я этого не боюсь. Я больше ничего не боюсь!

– Грейс…

Ее руки ухватили меня за ремень.

– Я покажу тебе, Адам…

Я схватил ее за руки – схватил довольно сильно и оторвал их от ремня. Абсолютно все шло наперекосяк. Слова, которые она только что сказала, ее меняющееся у меня на глазах лицо, когда до нее стало доходить, что я ее отвергаю… Грейс попробовала еще раз, и я остановил ее. Оступившись, она отпрянула назад. Я увидел, как черты лица ее рушатся, словно распадаясь на части. Она отчаянно вздернула руку вверх, а потом развернулась и бросилась прочь – ее пятки мелькали красными пятнышками, будто она бежала по битому стеклу.

Голос Грейс был совсем тих. Едва долетал из-за ее плеча.

– Ты кому-нибудь сказал? – спросила она.

– Конечно же, нет.

– Ты думаешь, что я полная дура.

– Грейс, я люблю тебя больше всех на свете! Разве важно, в какой форме эта любовь?

– По-моему, теперь я готова быть одна, – объявила она.

– Только не подавай это таким вот образом, Грейс!

– Я устала. Потом приходи еще меня проведать.

Я встал, подумав, не обнять ли ее еще раз; но она уже полностью закрылась. Так что я просто похлопал ее руке – в месте, не затронутом ушибами, бинтами или иголками, воткнутыми ей под кожу.

– Отдохни как следует, – сказал я ей, и Грейс прикрыла глаза. Но, обернувшись напоследок из коридора, я увидел, что она таращится в потолок, а ее руки поверх застиранной простыни крепко стиснуты.

Я вышел в рассеянный свет еще одного раннего утра. Машины у меня не было, но совсем неподалеку располагалась закусочная с подачей завтраков. Открывалась она в шесть, и после того, как я несколько минут прождал открытия, на зады ее один за другим подкатили два автомобиля. О шлакоблочную стену лязгнула металлическая дверь, кто-то пнул пустую бутылку, которая со звоном покатилась по бетону. Внутри зажегся свет, и чьи-то толстые, как сосиски, пальцы перевернули вывеску на двери с «ЗАКРЫТО» на «ОТКРЫТО».

Я занял кабинку возле окна и дождался, пока не запахнет кофе. Через минутку появилась официантка, и заготовленная улыбка соскользнула у нее с лица.

Она помнила меня.

Официантка, глядя куда-то в сторону, приняла у меня заказ, а я не сводил взгляд с клетчатого рукава ее синтетической рубашки. Нам обоим так было проще. Старикан с толстыми пальцами тоже меня узнал. Они о чем-то зашептались возле кассы, и мне стало ясно, что подозреваемый – то же самое, что осужденный, даже через пять лет.

Пока я ел, закусочная понемногу заполнялась: работяги, офисный люд, всего понемногу. Большинство из них знали, кто я такой. Никто со мной не заговаривал, и я задумался, сколько в таком отношении ко мне было от смешанных чувств, вызванных упрямством моего отца, а сколько от искренней веры в то, что я действительно некое чудовище. Включив свой мобильник, я увидел три пропущенных звонка от Робин.

Официантка нехотя двинулась в мою сторону и остановилась ровно на таком расстоянии, чтобы ее нежелание приближаться ко мне не выглядело слишком уж очевидным.

– Что-нибудь еще?

Я ответил, что нет.

– Ваш счет, – сказала она, бросив листок на самый краешек стола. Подтолкнула его ко мне средним пальцем.

– Спасибо, – сказал я, делая вид, будто совершенно не обратил внимания на недвусмысленный жест, посылающий меня на три буквы.

– Всегда пожалуйста.

Я посидел немного еще, потягивая остатки кофе, а потом увидел подрулившую к тротуару полицейскую машину с выключенными мигалками. Из нее вылез Джордж Толлмэн, который бросил несколько монет в автомат с газетами, а потом поднял взгляд и увидел меня сквозь стекло. Я махнул ему. Он кивнул в ответ, после чего сразу же позвонил кому-то по мобильнику. Войдя в ресторан, пролез в мою кабинку и положил газету на стол. Протянул руку, и я пожал ее.

– Кому звонил? – спросил я.

– Твоему отцу. Он просил меня держать ушки на макушке.

Джордж поднял руку, чтобы привлечь внимание официантки. Заказал плотный завтрак и махнул на мою пустую кофейную чашку.

– Еще? – спросил он.

– Пожалуй.

– И еще кофе, – добавил он официантке, которая лишь закатила глаза.

Я внимательно оглядел его полицейскую форму – темно-синий комбинезон со множеством золотого шитья и всяких блестящих металлических побрякушек; потом посмотрел за окно и увидел здоровенного пса, который восседал на заднем сиденье его машины, строго выпрямив спину.

– Ты еще и в кинологи подался? – спросил я.

Толлмэн ухмыльнулся.

– Детишки любят эту собачку. Иногда я беру ее с собой.

Принесли завтрак.

– Выходит, ты с моим отцом в довольно хороших отношениях? – спросил я.

Джордж разрезал свои блинчики на ровные квадратики, аккуратно положил нож с вилкой на сухой край тарелки.

– Ты ведь вроде в курсе моей истории, Адам… Я же был просто никем. Отец на пособии. Мать то тут, то там. У меня никогда не было ни денег, ни положения, но мистер Чейз никогда не смотрел на меня сверху вниз или как-то показывал, что я недостаточно хорош для его дочери. Для твоего папани я сделаю все на свете. Думаю, тебе следует знать это с самого начала.

– И для Мириам? – спросил я.

– Люди думают, что я клеился к Мириам только из-за денег.

– Деньги всегда каким-то образом замешаны, – заметил я.

– Мы не можем выбирать, кого любить.

– Так ты ее и вправду любишь?

– Еще со старших классов, а может, и дольше. Все что угодно для Мириам сделаю. – Его глаза вдруг наполнились внезапной убежденностью. – И она тоже нуждается во мне. Никто никогда раньше во мне не нуждался.

– Рад, что все так хорошо.

– Хорошо далеко не все, не пойми меня превратно. Мириам, она… ну, она хрупкая женщина, но хрупкая, как хороший фарфор, если ты меня понимаешь. – Джордж поднял тяжелые ручищи от стола и сжал пальцы, словно удерживая чайные чашки за тонкие ручки. – Мне приходится действовать аккуратно.

Поставил воображаемые чашки на стол и поднял руки, растопырив пальцы. Улыбнулся:

– Но мне это нравится.

– Рад за тебя.

– Твоя мачеха долго не могла этого одобрить. – Его голос упал, так что я едва разобрал его последние слова. – Она считает меня трутнем.

– Что?

– Она как-то сказала Мириам: встречайся с трутнями сколько влезет, но не выходи за них замуж.

Я отхлебнул из чашки, а Джордж взял вилку. Вид у него был такой, будто он чего-то ждет.

– Так как, получил я от тебя одобрение? – спросил он.

Я поставил чашку на стол.

– Ты серьезно?

Он кивнул, и мне стало его жалко.

– У меня тут нет права на мнение, Джордж. Меня здесь давно не было. Меня оставили в подозрении. Ты ведь коп, черт побери!

– Мириам рада, что ты вернулся.

Но я уже качал головой.

– Ты просто не представляешь, что Мириам чувствует по отношению ко мне.

– Тогда давай просто скажем, что у нее к тебе смешанные чувства.

– Это не то же самое, – сказал я, и Джорджу явно стало малость не по себе.

– Я всегда высоко тебя ставил, Адам. Твое одобрение будет много для меня значить.

– Тогда благослови Господь вас обоих.

Он опять протянул руку, и я пожал ее; его лицо так и сияло.

– Спасибо тебе, Адам!

Джордж вернулся к своему завтраку, и я стал смотреть, как еда исчезает с тарелки.

– Что-нибудь слышно про Зебьюлона Фэйта? – спросил я.

– Залег на дно, похоже. Но никуда он не денется. Люди его ищут.

– Ну а Дэнни? – спросил я. – Что насчет всего этого думаешь?

– Жуткое место, чтобы закончить в нем свой жизненный путь, но я не удивлен.

– Почему это?

Стерев сироп с подбородка, Джордж откинулся на спинку диванчика.

– Вы с Дэнни были не-разлей-вода, так что только не начинай беситься или еще чего.

– Ты ведь с ним тоже дружил.

Джордж помотал головой:

– Поначалу – может быть. Но Дэнни окончательно задрал нос после твоего отъезда. Все тётки его хотят! Круче его только тучи! В конце концов такое реально начинает доставать. Все даже еще больше изменилось, когда я стал копом. – Он выглянул за окно, поджал губы. – Дэнни как-то сказал, что я шут гороховый. Говорил Мириам, что ей не стоит встречаться с шутом.

– Наверное, он вспоминал какого-то другого Джорджа Толлмэна.

– Да ну его тогда в жопу! Вот что я тебе на это скажу.

– Он мертв, Джордж. Почему бы тебе все-таки не сказать, по какой причине этот факт тебя не удивил?

– Дэнни любил женщин. Женщины любили его. Одинокие, замужние… Наверняка кто-нибудь из этих обиженных мужей в итоге дошел до ручки и решил порвать Дэнни на куски. Вдобавок Дэнни был игрок. И это тебе не партейка в покер по средам… Я хочу сказать, реальный игрок. Букмекеры. Заемные деньги. Играл на все, на что только можно поставить. Но насчет этого тебе лучше со своим братцем переговорить.

– С Джейми?

Губы Джорджа с отвращением поджались:

– Угу. С Джейми.

– Почему? Он уже покончил со своими игорными проблемами. Несколько лет назад как отрезало.

Джордж замешкался.

– Лучше все-таки у него спроси.

– Сам не расскажешь?

– Послушай, я не в курсе, что происходило с Джейми до твоего отъезда! Я не имею к этому никакого отношения. Все, что я знаю, – это что вижу сейчас. Джейми лезет в такие же игроки, каким был Дэнни. Проблема в том, что он даже наполовину не столь обаятелен и удачлив в картах. Так что угу – он играет. По полной программе, насколько я слышал. Но я не хочу лезть в чужие проблемы, своих хватает. Поговори с ним на эту тему, если хочешь, но только меня не упоминай.

На стоянку за окном зарулил проржавевший пикап, изрыгнувший из своего чрева троих мужиков в заляпанных грязью сапогах и замызганных фермерских кепочках. Они уселись за стойкой, водя пальцами по обтрепанному меню с загнутыми уголками. Один из них поглядел на меня и скорчил такую рожу, словно собирался сплюнуть на пол.

– Насколько я понимаю, с Робин у вас отношения не слишком-то сложились, – сказал я.

Джордж помотал головой и подмигнул.

– Я в курсе, что у вас, ребята, своя история, но я не люблю ходить вокруг да около, так что скажу прямо. Она слишком уж рьяная. Эдакий суперкоп, понимаешь ли.

– И она тебя недолюбливает.

– Я человек простой, Адам. Я люблю эту форму. Я люблю работать с детишками и кататься по округе с моей собакой. Меня это вполне устраивает. Я вполне себе счастлив. Александер же подавай драки и погони.

Я сделал вид, будто мне это совершенно по барабану.

– Она изменилась, – только и сказал я.

– Да уж, блин, что есть, то есть.

Теперь уже все за стойкой таращились на меня, всей толпой, словно только и ждали повода набить мне морду. Я все понял – чего еще ждать такому всеобщему любимчику? Махнул в их сторону, и Джордж проследил за моей рукой.

– Видал? – спросил я его.

Он нацелился на группу работяг изучающим взглядом, и меня реально впечатлила сила его личности, этот коп в нем. Джордж неотрывно смотрел на них, пока все не отвели глаза. Когда он опять посмотрел на меня, лицо его смягчилось.

– Обычное дурачье, – произнес Джордж.

Тут я услышал из-за окна автомобильный гудок и увидел, как на стоянку заезжает один из пикапов фермы. Это был Джейми. Он посигналил еще раз.

– Это за тобой, – сказал Джордж.

– Полагаю, заходить он не будет. – Я встал и бросил на стол несколько банкнот. – Был рад повидаться, Джордж.

Тот махнул в сторону Джейми.

– Помни, что я тебе сказал! Мне не нужны еще какие-то проблемы с твоим братом. Скоро мы станем одной семьей.

– Не парься.

– Спасибо.

Я начал было поворачиваться, но вдруг остановился.

– Еще один вопрос, Джордж.

– Да?

– Эти букмекеры, про которых ты говорил… Это серьезные люди? В смысле достаточно серьезные, чтобы убить кого-нибудь за просроченный долг?

Он вытер рот.

– Думаю, это зависит от размера долга.

Я ушел и не стал оглядываться. За стенами бара по вздымающемуся все выше небу уже вовсю расползался день – яркая синь над головой была настолько безбрежна и неподвижна, что казалась чем-то нереальным. Вид у сидящего в кабине Джейми был бледный и опухший, под глазами круги. Между его массивных коленей торчала бутылка пива. Он заметил, что я смотрю на нее.

– Это я не с утра пораньше начал, если тебе интересно. Просто догоняюсь со вчерашнего вечера.

– Хочешь, сяду за руль?

– Давай. Вот блин!

Мы поменялись местами. Когда я на дюйм приподнял сиденье, из-под него мне под ноги выкатилась еще одна пивная бутылка. Я забросил ее назад в кузов. Джейми потер рукой лицо и посмотрелся в зеркальце на противосолнечном щитке.

– Господи… Выгляжу как кусок говна.

– Ты вообще в порядке?

Мой брат стрельнул взглядом в Джорджа сквозь окно закусочной.

– Давай-ка отсюда выбираться, – произнес он.

Я переставил ручку на «драйв» и влился в жиденький поток движения. Почувствовал, что Джейми не сводит с меня глаз.

– Ну давай, выкладывай, – сказал я.

– Что?

– Теперь можешь меня спросить.

Его голос поднялся:

– Какого черта, Адам? Чего копам от тебя понадобилось?

– Полагаю, дома это была основная тема для разговоров.

– Без дураков, братан… Непохоже, чтобы все забыли тот последний раз, когда тебя забирали копы! Папа убеждал всех успокоиться, но это было непросто. Сказать по правде, просто без толку. Все места себе не находят.

Я уже понял, что меня ждет, так что все объяснил, стараясь держать себя в руках. Джейми был явно полон сомнений.

– И о чем же вы с Грейс говорили, что это такой чертовский секрет?

– А это и не твое дело тоже, – сказал я. Покосился на него. Он скрестил руки на груди, явно разозлившись.

– Так по этой причине ты буха́л всю ночь? – спросил я. – Опять гадал насчет своего непутевого брата? Терзался сомнениями?

– Нет.

– Тогда из-за чего же?

– Из-за Дэнни в основном, – отозвался Джейми. – Он был классный парень, ты же знаешь. Я думал, он до сих пор во Флориде, на пляже пузо греет… А оказывается, все это время он лежал в той яме.

Брат одним махом допил пиво.

– Не ври мне, Джейми!

– А я и не вру, – буркнул он, но это тоже прозвучало фальшиво. Я не стал на этом заостряться.

– Дэнни поссорился с какой-то своей подругой и ударил ее, – сказал я. – Вот почему он был во Флориде. Знаешь что-нибудь про это? Что это за девица хотя бы?

– Без понятия. У него их что грязи.

– А как насчет его игры? – спросил я, на сей раз внимательно изучая его. – Не думаешь, что это могло иметь ко всему этому какое-то отношение? Может, он задолжал не тем людям?

Джейми явно стало неуютно.

– Так, выходит, ты в курсе?

– Насколько все было плохо?

– Бывало и вправду довольно плохо, но не всегда. Сам знаешь, как это бывает… День в плюсе, день в пролете. – Он рассмеялся, но как-то нервно. – Все крутится, вертится, не уследишь. Но он с этим разобрался бы. Не последние штаны с себя ставил.

– Не представляешь, кто принимал у него ставки?

– Откуда мне такое знать? – оборонительным тоном.

Мне хотелось на него поднажать, но я сбавил обороты. Какое-то время мы ехали в молчании. Я выехал из города, пересек ручей и на пустых дорогах прибавил газу. Пикап содрогался под нами, и я понял, что мои вопросы встревожили Джейми. Он сполз глубже на сиденье, подбородок его дергался, а когда он заговорил, то на меня не смотрел:

– Знаешь, я тогда не всерьез.

– Что не всерьез?

– Когда сказал, что трахал ее. Это я так.

Джейми говорил про Грейс.

– А как же твой телескоп на третьем этаже?

Он помотал головой.

– Это она так сказала? Черт!.. Мириам как-то раз застукала меня, когда я смотрел на Грейс в бинокль. Только один раз, понимаешь? Вот блин… Это не преступление. Она же настоящая куколка. Я просто смотрел. – Джейми дернулся, будто что-то вдруг пришло ему в голову. – А копы в курсе?

– Не знаю, но я уверен, что они еще переговорят с Грейс. Насколько я могу судить, у нее нет никаких причин оказывать тебе любезности.

– Блин…

– Угу. Ты уже сказал это разок-другой.

– Останови машину, – потребовал Джейми.

– Что?

– Останови, блин, машину!

Я сбросил газ, подрулил к грязной обочине, поставил рычаг на «парк». Вырубил мотор.

Джейми приподнялся на сиденье, повернулся ко мне лицом.

– Так что, выйдем? – поинтересовался он.

– Что?

– Может, выйдем и проведем парочку раундов? Потому что я думаю, что стоит.

Я смерил его взглядом.

– Ты пьян, – сказал я.

– Я пять лет прикрывал тебе спину! Люди говорили про тебя всякие гадости, говорили, что ты чертов убийца, а я велел им всем заткнуться на хер! Я был на твоей стороне. Мы же братья. А теперь мне не нужно это твое деланое спокойствие, которое ты на себя напускаешь! Я на это не ведусь. Ты просто пляшешь вокруг меня с того самого момента, как забрался в эту тачку! Просто скажи это. Что бы это ни было. Ты думаешь, что я имею какое-то отношение к Грейс? А? Или к Дэнни? Ты хочешь вернуться сюда, как будто ничего и не произошло, словно ничего не изменилось? Хочешь опять управлять фермой? В этом дело? Просто скажи.

Он был настроен оборонительно, и я знал, почему. Азартные игры не были чем-то новым – такое случалось и раньше, – и мои вопросы насчет Дэнни растревожили его. Иногда ненавижу быть правым.

– Сколько ты просрал? – Это было лишь предположение, но вполне обоснованное. Он застыл, и я все понял. – Папа опять тебя прикрыл, так? Сколько на сей раз?

Джейми вновь обмяк на сиденье, испуганный и вдруг словно помолодевший. Раз он здорово влетел, в последнем классе школы. Связался с каким-то букмекером в Шарлотте и продулся в пух и прах на серии плей-офф Национальной футбольной лиги. Мотор пощелкивал, остывая.

– Чуть больше тридцати тысяч, – произнес он.

– Чуть больше?

– Ладно. Пятьдесят тысяч.

– Господи, Джейми!

Он сполз еще глубже; всей его агрессии как не бывало.

– Опять футбол?

– Я думал, что «Пантеры»[24] все-таки прорвутся. Постоянно удваивал. Такого никак не должно было произойти!

– И папа покрыл долг.

– Это было три года назад, Адам! – Он вытянул руку. – С тех пор я не играл.

– Но Дэнни играл?

Джейми кивнул.

– По-прежнему хочешь прикинуться на кулачках? – спросил я.

– Нет.

– Тогда не долби мне мозги, Джейми. Ты не единственный, у кого есть дурные привычки.

Я завел пикап и, вырулив обратно на дорогу, сказал:

– Мне нужно имя этого букмекера.

Голос Джейми был едва слышен:

– Там не только он один.

– Давай всех.

– Я найду. Где-то должно быть записано.

Мы проехали в молчании еще с милю, пока впереди не показался продовольственный магазин.

– Не можешь остановиться? – попросил Джейми. Я подкатил к магазину. – Я всего на минутку.

Мой брат исчез внутри. Вернулся с упаковкой из шести банок пива в руках.

Глава 16

Уже на территории фермы я свернул к дому Долфа. Рядом стояло несколько машин; на крыльце – Дженис. Я остановил машину неподалеку.

– Что происходит? – спросил я. Джейми лишь пожал плечами. – Выходишь?

– Не такой уж я и пьяный! – возмутился он.

Я выбрался из-за руля, а Джейми проскользнул на водительское место. Я положил руки на крышу кабины над опущенным стеклом:

– Я гнал на Дэнни, и совершенно зря. Теперь он мертв. Копам следует разыскать этих букмекеров. Может, тут что-то и есть.

– Копам?

– Мне нужны фамилии.

– Поищу, – отозвался Джейми, разок махнул своей матери и стал разворачивать пикап.

А я медленно двинулся к дому.

Моя мачеха внимательно наблюдала за моим приближением. За отца она вышла довольно молодой, и теперь ей не исполнилось еще и пятидесяти. Она сидела совсем одна, и вид у нее был осунувшийся. Дженис заметно похудела. Некогда глянцевые, отливающие золотом волосы потускнели, выглядели просто бледно-желтыми и ломкими; на лице хищно выступили острые скулы. Как только моя нога тяжело опустилась на первую ступеньку, она поднялась с кресла-качалки. Я было остановился, но Дженис стояла между дверью и мной, так что я волей-неволей направился к ней.

– Адам…

Она отважилась шагнуть мне навстречу. Бывали времена, когда моя мачеха могла метнуться ко мне и приложить свои легкие сухие губы к моей щеке, но только не сейчас. Теперь Дженис была холодной и отстраненной, как чужеземный берег.

– Ну вот ты и дома, – произнесла она.

– Дженис…

Я тысячу раз представлял себе этот момент. Только мы вдвоем – разговариваем первый раз после моего оправдания и освобождения. Иногда, когда я видел эту сцену у себя в голове, Дженис извинялась. А иногда пыталась ударить меня или вскрикивала от испуга. В реальности все оказалось по-другому. Все происходило крайне неловко и нервирующе. Моя мачеха держала себя под жестким контролем и выглядела так, будто в любой момент готова развернуться и уйти. Я абсолютно не представлял, что сказать.

– А где папа?

– Он велел мне подождать здесь. Считает, что это может помочь нам возобновить отношения.

– Не думал, что тебе особо захочется иметь со мной дело.

– Я люблю твоего отца, – деревянно произнесла она.

– Но не меня?

Худо-бедно мы почти двенадцать лет были одной семьей. Я не смог скрыть обиды, и на миг лицо Дженис отразило какую-то ее собственную непонятную боль. Это продолжалось недолго.

– Тебя оправдали, – сказала моя мачеха, – что делает меня лгуньей. – Фыркнув, она опустилась обратно в кресло. – Твой отец достаточно четко выразился: больше никаких разговоров о проступках членов семьи. Я предпочитаю уважить его пожелание.

– Почему-то мне не кажется, что именно это имеется в виду.

В ее глазах промелькнуло нечто похожее на прежнюю сталь.

– Имеется в виду, что я буду дышать с тобой одним и тем же воздухом и держать язык за зубами. Имеется в виду, что я буду терпеть присутствие здесь, в своем собственном доме, лжеца и убийцы. Не принимай это ошибочно за что-то другое. Никогда не принимай!

Дженис долгую секунду удерживала мой взгляд, а потом вытащила сигарету из пачки на столике рядом с собой. Прикурила ее подрагивающими руками, скривила губы, выпуская дым вбок.

– В общем, передай своему отцу, что я вела себя цивилизованно.

Бросив на нее один последний взгляд, я прошел внутрь, где меня встретил Долф. Я большим пальцем ткнул себе за спину, на закрытую дверь, и лишь произнес:

– Дженис.

Он кивнул.

– Не думаю, что она хоть раз нормально спала с того момента, как ты вернулся в город.

– Она плохо выглядит.

Бровь Долфа взлетела вверх.

– Она обвинила сына своего мужа в убийстве. Ты просто не можешь представить, какой ад они оба вынесли.

Его слова остановили меня. За все это время я ни разу не задумался, что тот судебный процесс сделал с ними как с парой. У себя в голове я всегда видел их совершенно не изменившимися.

– Но твой отец ее строго предупредил. Сказал ей, что она просто не представляет, в какой опасности окажется их брак, если она хоть как-то покажет, что тебе тут не рады.

– Полагаю, она, по крайней мере, попыталась, – сказал я. – Что тут вообще происходит?

– Пошли.

Я проследовал за Долфом через кухню в гостиную. Там стоял мой отец, а с ним – еще какой-то человек, которого я до сих пор не видел. Постарше шестидесяти, с седыми волосами, в дорогом костюме. Отец протянул руку. Я помедлил, но все-таки пожал ее. Он тоже пытался. Я не мог этого не признать.

– Адам, – произнес отец. – Очень рад, что ты вернулся. Всё в порядке? Мы ездили в контору шерифа, но не смогли тебя найти.

– Все нормально. Я всю ночь провел с Грейс.

– Но нам сказали… Ладно, не обращай внимания. Я рад, что она там не оставалась одна. Это Паркс Темплтон, мой адвокат.

Мы обменялись рукопожатием, и тот кивнул, словно приняв какое-то важное решение.

– Приятно познакомиться, Адам. Сожалею, что вовремя не добрался до отдела полиции вчера вечером. Ваш отец позвонил, как только детектив Грэнтэм увез вас, но от Шарлотта досюда как минимум час езды; плюс я сразу поехал в контору шерифа. Предполагал найти вас там.

– Они отвезли меня в отдел полиции Солсбери, в порядке любезности. Из-за того, что произошло пять лет назад.

– Полагаю, что не только в порядке любезности.

– Что-то я вас не понимаю…

– Если б я не смог вас сразу найти, они поработали бы с вами подольше. Я ничуть не удивлен.

Я припомнил время, проведенное в комнате для допросов, первые обращенные ко мне слова Робин.

«Это была моя идея».

– Они знали, что вы приедете? – спросил я.

– Я или еще кто-нибудь вроде меня. Ваш отец поймал меня по телефону, не успели вы еще выехать за ворота фермы.

– Мне не нужен адвокат, – сказал я.

– Не дури, – вмешался мой отец. – Естественно, нужен! А потом, он здесь также и в интересах всей семьи.

Опять заговорил Паркс:

– На территории фермы обнаружено мертвое тело, Адам, – в уединенном и удаленном месте, о котором знают совсем немногие. Они шерстят абсолютно всех, и шерстят жестко. Кое-кто может воспользоваться ситуацией, чтобы оказать давление на вашего отца.

– Вы и вправду в это верите? – спросил я.

– Атомная станция на шесть реакторов плюс год выборов. Задействованы такие силы, что вы просто не можете себе представить…

– Ты сгущаешь краски, Паркс, – перебил его отец.

– Разве? – бросил адвокат. – Угрозы были достаточно наглядными, но до сегодняшнего дня это были всего лишь угрозы. А теперь напали на Грейс Шеперд. Погиб молодой человек, и никто из нас не знает, по какой причине. Прятать сейчас голову в песок – не лучший выход.

– Я отказываюсь соглашаться с тем, что коррупция в этом округе настолько уж пролезла во все дыры, как ты уверяешь.

– Речь не только об округе, Джейкоб. Речь о Шарлотт. Роли. Вашингтоне[25]. Ничего даже отдаленно похожего здесь несколько десятков лет не видели.

Отец лишь отмахнулся от этого замечания, и к нему обратился Долф:

– Вот поэтому-то ты и вызвал Паркса, так? Чтобы он предавался сомнениям за тебя.

– Будет проводиться расследование, – сказал Паркс. – А в нынешней ситуации это все равно что бросить спичку прямо вот сюда. Будет жарко. Скоро тут будет не протолкнуться от репортеров.

– Репортеров? – переспросил я.

– Двое уже приперлись в мой дом, – сообщил мой отец. – Вот потому-то мы и здесь.

– Надо было поставить кого-нибудь у ворот, – заметил я.

– Да, – Паркс кивнул, – причем белого, не мигранта. Кого почище и того, кто умеет вести себя уважительно, но твердо. Если это попадет в новости, я хочу, чтобы на зрителей с экрана смотрело лицо типичного среднего американца.

– Господи! – Долф с отвращением рухнул в кресло.

– Если полиция или еще кто-то захочет о чем-то поговорить, направляйте их прямо ко мне. Как раз для этого я и здесь. За это-то вы мне и платите.

Отец посмотрел на Долфа.

– Займись, – произнес он.

Паркс вытащил стул из-под карточного стола возле окна и протащил его по ковру. Сел напротив меня.

– Итак, расскажите мне про вчерашний вечер. Я хочу знать, о чем они спрашивали, и не менее хочу знать, что вы им сказали.

Я стал рассказывать, а все остальные слушали. Адвокат расспросил меня про реку, про Грейс. Хотел знать, что было сказано между нами. Я повторил то же самое, что сказал копам.

– Это не существенно, – сказал я ему.

– Это уж мне судить, – возразил Паркс, по-прежнему продолжая дожидаться ответа.

Это была мелочь, я знал, но только не для Грейс; так что просто отвернулся к окну.

– От молчания не будет много толку, – заметил адвокат.

Я лишь пожал плечами.

Потом я поехал в город, чтобы купить что-нибудь приятное Грейс, но передумал, едва только пересек городскую черту. Дэнни не нападал на Грейс – это в конце концов улеглось у меня в голове. А значит, тот, кто это сделал, по-прежнему находился здесь. Может, Зебьюлон Фэйт. А может, и нет. Но поход по магазинам не мог хоть сколько-нибудь приблизить меня к ответу.

Припомнилась женщина, которую я видел в синем каноэ. Она была с Грейс совсем незадолго до нападения. На реке. Может, она что-то видела… Хоть что-то.

Как там ее?

Сара Йейтс.

Я остановился у первого же попавшегося таксофона. Кто-то уже оторвал от телефонной книги обложку, и многие листы были вырваны, но список Йейтсов я все-таки нашел. Не набралось их и на целую страницу. Поискал Сару Йейтс, но такой в справочнике не значилось. Помедленней пробежался по списку имен. Во второй колонке нашлась некая Маргарет Сара Йейтс. Решил обойтись без звонка.

Добравшись до исторической части города, я поставил машину в тени столетних деревьев. Нужный мне дом состоял сплошь из высоких колонн, черных ставней и ползучей глицинии толщиной с мою руку. Дверь покрывала двухсотлетняя броня свинцовых белил, поверх которой висел бронзовый молоток в виде головы лебедя. Когда дверь стала открываться, показалось, что подалась внутрь сама стена. Возникшая, а затем расширившая щель оказалась как минимум двенадцати футов высотой – стоявшая за ней женщина, и без того миниатюрная, казалась по сравнению с ней совсем крошечной. Меня окутал запах сухой апельсиновой кожуры.

– Чем могу помочь?

Возраст основательно согнул спину хозяйки дома, но лицо ее оставалось живым и проницательным. Темные глаза оценивающе нацелились на меня из-под легкого макияжа и седых, уложенных лаком волос. Лет семьдесят пять, предположил я. Сшитый на заказ костюм сидел как влитой, в ушах и на шее сверкали бриллианты. Антикварная шелковая дорожка у нее за спиной убегала куда-то в мир серьезных денег.

– Доброе утро, мэм. Меня зовут Адам Чейз.

– Я знаю, кто вы такой, мистер Чейз. Я просто восхищаюсь усилиями вашего отца, защищающего этот город от алчности и преступной недальновидности остальных! Побольше бы таких людей.

На миг ее искренняя прямота выбила меня из колеи. Немногие женщины способны так вот спокойно стоять и болтать с каким-то мутным типом, некогда осужденным за убийство.

– Простите, что беспокою, но я пытаюсь связаться с женщиной, которую зовут Сара Йейтс. Я подумал, что она может жить здесь.

Теплое выражение разом слетело у нее с лица. Темные глаза затвердели, зубы скрылись за плотно поджатыми губами. Ее рука двинулась к двери.

– Здесь нет никого с таким именем.

– Но вас зовут…

– Меня зовут Маргарет Йейтс. – Хозяйка сделала паузу, и ее глаза сверкнули. – Сара – это моя дочь.

– А вы не знаете…

– Я не общалась с Сарой больше двадцати лет.

Она слегка навалилась на дверь.

– Мэм, прошу вас! Вы не знаете, где можно найти Сару? Это очень важно.

Дверь перестала двигаться. Женщина поджала сухие губы.

– А зачем она вам?

– Напали на одного дорогого мне человека. Не исключено, что Сара видела что-то, что может помочь мне отыскать того, кто это сделал.

Миссис Йейтс призадумалась, после чего неопределенно махнула рукой.

– Последнее, что я слышала, – это что она в округе Дэвидсон. Там, за рекой.

Я мог пустить стрелу из лука с территории фермы «Красная вода» и попасть в округ Дэвидсон на другой стороне реки. Но это довольно большой округ.

– А не представляете, где именно? – не отставал я. – Это действительно для меня очень важно.

– Если б это крыльцо было ярким центром всей вселенной, мистер Чейз, тогда Сару надо было бы искать в самом удаленном отсюда месте. – Я открыл было рот, но она тут же меня оборвала: – Самом удаленном и самом темном.

Миссис Йейтс отступила на шаг.

– Передать ей что-нибудь? – спросил я. – Если допустить, что я ее найду.

Хрупкое тело обвисло, и эмоции, которые коснулись ее лица, были мягкими и быстрыми, как взмах крылышек мотылька. А потом спина закостенела и глаза взлетели вверх, колючие и жесткие. Под пергаментной кожей набухли голубые вены, и ее слова треснули, словно горящая сухая трава:

– Никогда не поздно покаяться! Вот что ей передайте.

Миссис Йейтс стала напирать на меня, и я отступил; она последовала за мной наружу, воздев палец, ее глаза стали сумасшедше-голубыми.

– Передайте ей, чтобы молила Господа нашего Иисуса Христа о прощении!

Я нащупал ногами ступеньки.

– Передайте ей, – вещала она, – что адское пламя неугасимо!

Лицо хозяйки древнего дома буквально переполняли какие-то непонятные эмоции, и она указующе нацелилась перстом в мой правый глаз. Огонь в ее голосе обжег меня еще раз, а потом угас.

– Обязательно передайте!

На этом миссис Йейтс повернулась к огромной пасти двери и сразу перед тем, как та поглотила ее, выглядела уже настоящей старухой.

Проехав по тенистым улочкам, я оставил неприступные стены старинных особняков позади. Вскоре густые лужайки уступили место сорнякам и голой земле, когда я проносился через бедную часть города. Дома становились все ниже, у́же и облупленней, а потом я миновал и их, вырвавшись на простор бесконечных сельских дорожек, петляющих по полям и лесам, словно по собственному разумению. Пулей влетел на территорию округа Дэвидсон по гудящему подо мной мосту, мельком углядев медлительную коричневатую массу внизу и какого-то толстяка без рубашки, пьющего пиво на берегу. Двое мальчишек с измазанными фиолетовым соком губами обирали ежевику с куста на обочине.

Остановился у магазина рыболовных принадлежностей, отыскал в телефонной книге строчку «С. Йейтс» и выяснил адрес. Нужная дорожка пронзала густую лесополосу в восьми милях от ближайшего светофора. После очередного поворота грунтовка выпрямилась в длинный спуск к реке. Едва выскочив из-за прикрытия деревьев, я увидел автобус, стоящий на кирпичах под корявым дубом – бледно-пурпурный, с выцветшими цветочками, намалеванными на боках. Прямо перед ним акров пятнадцать земли были аккуратно расчищены и превращены в нечто вроде огорода.

Я вылез из машины.

Автобус покачнулся, когда кто-то двинулся внутри. На голую землю шагнул какой-то мужчина – явно постарше шестидесяти, в обрезанных джинсах и ботинках с незавязанными шнурками, без рубашки. Обгоревший на солнце и жилистый, с седыми волосами на груди, с маленькими мозолистыми руками и грязными ногтями. Длинные седые волосы – либо мокрые, либо давно не мытые – обрамляли морщинистое коричневое лицо. Двигался он бочком, согнув одну руку и улыбаясь во всю ширь.

– Даров, чувак. Стряслось чё? – Мужчина подошел ко мне. Запах выкуренной марихуаны так и висел над ним.

– Адам Чейз, – представился я, протягивая руку.

– Кен Миллер.

Мы обменялись рукопожатием. Вблизи запах стал еще сильнее – земли, пота и «дури». Его глаза были красными, зубы – большими, желтыми и идеально прямыми. Кен перевел взгляд с меня на машину, и я понял, что он заметил слово, выцарапанное на капоте. Ткнул рукой.

– Херово, чувак.

– Я ищу Сару Йейтс. – Я махнул на автобус. – Она дома?

Кен рассмеялся:

– Ой, ну ты даешь, чувак!

Хохот нарастал в нем. Одна рука поднялась вверх, другая ковшиком прикрыла живот. Он согнулся в поясе, пытаясь выговорить сквозь смех:

– Нет, чувак… Ты все не так понял. Сара живет вон там, в большом доме. – Кен кое-как взял себя в руки и ткнул пальцем в сторону следующей лесополосы. – Она просто разрешила мне кинуть тут кости, понимаешь? Я ухаживаю за огородом. Пособляю чем, если надо. А она мне платит по мелочи, позволяет тут кантоваться…

Я посмотрел на зеленое поле.

– Многовато работы, чтобы спать в автобусе.

– Не, это круто. Ни телефона, ни какого другого головняка… Простая спокойная жизнь. Но вообще-то я здесь еще и учусь. Повышаю, так сказать, уровень знаний.

Я вопросительно посмотрел на него.

– Сара – травница, – торжественно объявил Кен.

– Кто-кто?

– Целитель. – Он махнул рукой на длинные ряды растений на поле и начал со знанием дела перечислять: – Одуванчик аптечный, ромашка, чабрец, шалфей, кошачья мята…

– Так-так…

– Все, чё хошь, чувак.

Я указал на противоположную сторону поляны, где между деревьями маячил просвет.

– Вон там?

– Да, большой дом. Все время прямо, мимо не проскочишь.

«Большой дом» оказался на деле бревенчатой избушкой под зеленой жестяной крышей с рыжими потеками по краям, общей площадью не больше пятнадцати сотен квадратных футов[26]. Бревна давно стали серыми от времени; разлохмаченную замшелую конопатку между ними словно достали со дна реки. Я поставил машину за фургоном, наклейка на заднем бампере которого гласила: «Богиня благословляет».

Крыльцо скрывалось в тени, и по коже пробежал холодок, когда я приблизился к двери. Постучался, сомневаясь, что хозяйка дома. Хижина казалась пустой, каноэ у мостков не было. Я оглядел реку, пытаясь сообразить, где в точности нахожусь. Предположил, что где-то к северу от отцовской фермы – наверное, милях в двух. Спустился к мосткам.

Там стояло инвалидное кресло, и я на долгую секунду уставился на него. Оно тут казалось совершенно не к месту. Уселся на доски настила, стал ждать. Прошло где-то минут двадцать. Легко скользя по воде, она обогнула северную излучину – нос каноэ нацелился к мосткам, а корму стало сносить течением в сторону, пока она не перехватила снос энергичным гребком.

Я встал, и вновь нахлынуло чувство, что мы знакомы. Сара оказалась привлекательной женщиной, с нестареющей кожей и прямым взглядом. Этот взгляд она нацелила мне прямо в глаза, когда до причала оставалось десять футов, и не отвела его, даже когда каноэ аккуратно подкралось к краю причала.

Приняв конец из ее руки, я закрепил его за проушину. Женщина положила весло и изучающе посмотрела на меня.

– Привет, Адам.

– А мы знакомы?

Она сверкнула мелкими зубками.

– Нет, вряд ли. – Махнула рукой. – Подвинься-ка.

Положив руки на край настила, она заскочила на него, повернувшись так, чтобы сесть на край. Ноги перекрутились под ней – тонкие, безжизненные палочки в свободных джинсах, вытертых местами до такой степени, что приобрели цвет песка. Я заметил иссохшую кожу на лодыжках.

– Может, помочь? – спросил я.

– Конечно же, нет!

В голосе у нее тявкнула злость, чем Сара очень напомнила мне свою мать. Она стала отталкиваться назад, и ноги безжизненно поволоклись вслед за ней. Вцепилась в подлокотники инвалидного кресла и затащила себя на сиденье. Потянулась вниз к одной из ног, и ее взгляд, словно светящийся изнутри искусственным люминесцентным светом, опять зацепился за меня.

– Нечего так пялиться, молодой человек.

– Простите, – сказал я и перевел взгляд в поисках чего-нибудь интересного на противоположном берегу реки. Но все равно чувствовал ее у себя за спиной – как она возится, устраивая ноги и ступни.

– Да вообще-то ничего страшного… Я не так уж часто вижу людей. Иногда забываю, что тут действительно есть на что пялиться.

– Вы управляетесь с каноэ получше большинства остальных.

– Это мое единственное упражнение. Вот, так-то лучше. – Я повернулся обратно. Она уже окончательно устроилась в кресле. – Ну что, двинем к дому?

Ухватившись за ободья колес, Сара развернула кресло, не дожидаясь ответа. Погнала его вверх по склону сильными, резкими толчками. Возле хижины свернула на зады.

– Мостки для въезда сзади, – объяснила она.

Внутри ловко подкатила к холодильнику и вытащила кувшин.

– Чаю?

– Не откажусь.

Я наблюдал, как со скупой рассчитанной точностью она управляется с делом. Стаканы из низко расположенного шкафчика. Лед из отдельной морозилки на полу. Я оглядел внутренность домика. Мы находились в просторной центральной комнате, главное место в которой занимал камин из дикого камня; камни были коричневые и все разного размера – наверняка вытащенные из земли среди деревьев. Место выглядело спартанским и чистым. Наконец Сара вручила мне стакан.

– Спасибо, очень кстати.

Подкатывая к передней двери, бросила через плечо:

– Ты на пути сюда встретил Кена?

Мы выдвинулись на крыльцо. Усевшись на стул, я пригубил чай, который оказался терпким и горьким.

– Любопытный тип.

– Когда-то в незапамятные времена он делал больше денег, чем ты можешь себе представить. Было дело, семизначную цифру в год выколачивал. А потом что-то изменилось. Отдал все своим детям и попросил у меня разрешения немного пожить тут. Это было шесть лет назад. Каноэ – это его идея.

– Довольно необычное у него обиталище.

– Автобус уже стоял здесь, когда я купила этот участок. Я и сама в нем жила, пока мне не построили этот дом.

Пошарив рукой, Сара вытащила из нагрудного кармана рубашки косяк. Прикурила его от дешевой зажигалки, сделала глубокую затяжку и позволила дыму медленно изливаться с губ. Предложила потянуть и мне, но я отказался.

– Как знаешь, – произнесла она, и я посмотрел, как хозяйка дома вновь приникает к самодельной скрутке, как втягивает дым множественными короткими вдохами, напрягая подбородок перед тем, как выдохнуть. Затем опустилась пониже в кресле и умиротворенно изучила яркий мир вокруг.

– Итак, вы знакомы с Грейс? – спросил я.

– Чудесная девочка. Мы разговариваем с ней время от времени.

– Это вы продаете ей дурь?

– Господи, да нет, конечно! Я никогда не стала бы продавать дурь такому вот дитя природы… Да никогда в жизни!

Сара еще раз затянулась, а когда заговорила опять, слова словно налезали друг на друга:

– Я давала ей дурь за так. – На лице у нее был смех. – Ой, только не надо делать такой серьезный вид! Она уже достаточно взрослая, чтобы жить своим собственным умом.

– Знаете, на нее тут недавно напали. Сразу после того, как вы последний раз с ней виделись.

– Напали?

– Очень сильно избили. Это случилось в полумиле к югу от мостков. Я надеялся, что, может, вы видели что-нибудь… Какого-нибудь человека на лодке или на тропе. Что-нибудь такое.

Смех испарился, и пасмурность вернулась на то же место, где и была.

– Она в порядке?

– Будет в порядке. Она в больнице.

– Я тогда поплыла к северу, – произнесла после некоторой паузы Сара. – И не видела ничего необычного.

– А Кен Миллер знает, кто она?

– Да.

– Вы достаточно хорошо его знаете?

Она отмахнулась:

– Он совершенно безобидный.

Сара еще раз приникла к косяку, а когда дым покинул ее легкие, то унес с собой и львиную долю ее жизненной энергии.

– Классная тачка, – пролепетала она, но эти слова не несли никакого смысла. Просто моя машина оказалась в поле ее зрения.

– А откуда вы меня знаете? – спросил я.

Ее глаза метнулись в мою сторону, но она ничего не ответила. Лишь попросила меня взамен:

– Лучше расскажи, как ты меня нашел.

– Ваша мать думала, что вы живете где-то в этих краях.

– А-а, – только и сказала она, и в этом единственном звуке таилась какая-то мрачная история.

Я повернулся на стуле, чтобы оказаться к ней лицом.

– Откуда вы меня знаете, Сара?

Но она была уже здорово обкурена, в ее остекленевших глазах зияла яркая пустота. Она видела что-то, чего я не мог видеть, и ее слова плыли, как дым.

– Есть вещи в этом мире, о которых я никогда не говорю, – произнесла Сара. – Обещания, обещания…

– Я вас не понимаю.

Она с силой раздавила остатки косяка и уронила его на невыметенные доски. Ее веки набрякли, но где-то за бледно-зелеными радужками по-прежнему текла жизнь – что-то всезнающее, проницательное и достаточно дикое, чтобы заставить меня задуматься, что она все-таки видит. Сара поманила меня согнутым пальцем, и я наклонился ближе. Взяв мое лицо в ладони, она поцеловала меня прямо в губы. Ее губы были мягкими, слегка раздвинутыми и хранили вкус косяка, который она только что курила. Поцелуй был ни целомудренный, ни излишне сексуальный. А потом ее пальцы отпали, и она улыбнулась с такой глубокой печалью, что меня вдруг охватило непреодолимое чувство потери.

– Ты был такой чудесный мальчик… – произнесла она.

Глава 17

Она оставила меня, не произнеся больше ни слова – просто закатила свое кресло внутрь и закрыла дверь. А я забрался в машину и поехал между деревьев, размышляя о матери Сары, послание которой мне так и не удалось передать. Они были семьей, рассыпавшейся в прах – связанной настолько бескровными узами, насколько одно лишь время способно обескровить их. Может, как раз потому-то я и чувствовал некое родство, потому-то и думал о некогда идеальных собственных узах, обуглившихся и истончившихся в пепельно-серое ничто.

Когда из тенька навстречу мне шагнул Кен Миллер, махнув рукой вниз, я сбросил скорость и остановился. Он наклонился к окну.

– Всё в порядке? Ей ничего не надо?

Его лицо было открыто, но я знал, насколько это может ни о чем не говорить. Люди показывают тебе то, что ты хочешь видеть.

– Вы знаете Грейс Шеперд? – спросил я.

– Я знаю, кто она такая. – Кен мотнул головой в сторону деревьев. – Сара про нее рассказывала.

Я внимательно посмотрел на него.

– На нее напали, едва не убили. Что-нибудь про это слышали?

Его реакция была явно неподготовленной.

– Мне искренне жаль про это слышать, – произнес он. – Такая славная девчушка…

Вид у Кена был совершенно невинный и озабоченный.

– Не исключено, что полиция захочет пообщаться с Сарой. – По лицу у него быстро промелькнуло беспокойство. Я заметил, что его глаза метнулись влево, к длинному пурпурному автобусу. – Я подумал, что вам стоит знать.

– Спасибо.

На обратном пути в Солсбери я включил телефон. Он зазвонил практически сразу же. Это была Робин.

– Не пойму, с какой это стати я вообще сейчас с тобой разговариваю, – буркнул я.

– Не дури, Адам. Ты нам соврал. Эти вопросы в любом случае должны были быть заданы. И лучше уж при мне, чем нет.

– Ты сказала, что вы отвезли меня в отдел полиции Солсбери, а не в контору шерифа, для моего же собственного блага. Ты действительно имела это в виду?

– А как иначе? С какой еще стати мне это делать? – По ее голосу я понял, что Робин говорит правду, и какая-то маленькая часть меня немного расслабилась. – Я хожу по тонкой ниточке, Адам. Я сознаю это. И пытаюсь делать то, что считаю правильным.

– Что тебе надо? – спросил я.

– Ты где?

– В машине.

– Мне нужно с тобой повидаться. Это займет всего минуту.

Я колебался.

– Пожалуйста, – добавила Робин.

Мы встретились на парковке баптистской церкви. Ее тонкий шпиль вздымался к голубому небу – белая игла, по сравнению с которой мы оба казались карликами. Робин сразу перешла к делу:

– Я понимаю, как ты зол. Беседа могла пройти и получше.

– Намного получше.

Убежденность кристаллизовала ее голос:

– Ты предпочел ввести нас в заблуждение, Адам, так что давай-ка не будем делать вид, будто у тебя есть какие-то высокие моральные основания! Я все-таки коп. И у меня есть определенная ответственность.

– Просто тебе не надо было во всем этом участвовать.

– Позволь-ка мне тебе кое-что объяснить. Ты меня бросил. Усек? Ты. Меня. Бросил. Все, что у меня осталось, – это работа. Пять лет у меня ничего другого не было. И я работала на износ. Ты в курсе, сколько рядовых женщин-полицейских стали детективами за последние десять лет? Три. Всего лишь три, а я – самая молодая женщина-детектив за всю историю отдела. Ты всего пару дней как вернулся. Понимаешь? Я стала такой, какая есть сейчас, только из-за того, что ты в свое время отсюда свалил. Это моя жизнь. Я не могу просто так взять и выключить ее, как лампочку, и тебе не стоит от меня этого ожидать. Только не когда ты сам сделал меня такой.

Робин была рассержена и настроена довольно агрессивно. Я поразмыслил над этими ее словами.

– Ты права, – произнес я наконец, причем без всякой задней мысли. – Кругом все плохо.

– Не исключено, что скоро все станет немного проще.

– Это еще почему?

– Грэнтэм хочет отстранить меня от этого дела, – сказала Робин. – Он вне себя от злости.

На шпиль опустилась большая ворона. Разок раскинула крылья, а потом застыла, косясь на нас своим дурным черным глазом.

– Потому что ты рассказала мне правду про Грейс?

– Он говорит, что я предрасположена по отношению к тебе и твоей семье.

– Жизнь имеет свойство усложняться.

– Ну что ж, тогда я тоже собираюсь внести в это свой вклад. Я тут поспрошала вокруг. У Грейс был парень.

– Кто?

– Непонятно. Девушка, с которой я разговаривала, практически ничего не знает. По какой-то причине Грейс держала это в тайне; но там были проблемы. Что-то, что ее сильно расстраивало.

– Кто тебе такое рассказал?

– Шарлотта Престон. Одноклассница Грейс. Она сейчас работает в аптеке.

– А Грейс ты про это спрашивала?

– Она это отрицает.

– А как насчет перстня Дэнни? Или записки? Как-то они не вяжутся с парнем, который полез в обидку, потому что ему дали от ворот поворот.

– Я уверена, что Грэнтэм этим сейчас как раз и занимается.

– Зачем ты мне все это рассказываешь? – спросил я.

– Потому что я тоже зла, как черт! Из-за тебя и из-за того, что совершенно сбита с толку.

– Еще что-нибудь хочешь мне рассказать?

– Тело принадлежит Дэнни Фэйту. Зубные карты это подтверждают.

– Я и так знал.

– А ты знал, что он тебе звонил? – Робин намеренно придала этим словам жесткое звучание, целиком поглощенная изучением моего лица. – Это есть в детализации звонков по мобильному. Мы ее только что получили от оператора. Ты разговаривал с ним?

Она хотела, чтобы я сказал «нет». Этот факт был слишком уж обличающим и, с ее точки зрения, не поддавался какому-то простому объяснению. Время звонка было явно не в мою пользу. Я замешкался, и Робин тут же за это зацепилась. Я видел, как коп поднимается в ней, будто морской прилив.

– Да, я разговаривал с ним три недели назад, – сказал я.

– Криминалисты считают, что и погиб он три недели назад.

– Угу. Странное совпадение, я все понимаю.

– Ты вообще о чем, Адам? Что, черт возьми, происходит?

– Он попросил меня об одном одолжении.

– Какого рода одолжении?

– Он хотел, чтобы я вернулся домой. Хотел поговорить о чем-то при личной встрече. Я сказал ему, что не вернусь. Он разозлился.

– Тогда почему же ты вернулся?

– Это мое личное дело, – сказал я, ничуть не покривив душой. Я хотел вернуть свою жизнь – а значит, в том числе и Робин. Но как раз из-за нее-то все и усложнялось. В первую очередь она была копом, и, хотя я все понимал, это все равно резало меня, будто ножом.

– Тебе нужно все рассказать мне, Адам.

– Робин, я высоко ценю то, что ты сказала, но я не уверен в общности наших с тобой позиций. И пока не буду знать точно, продолжу действовать так, как считаю нужным.

– Адам…

– На Грейс напали, Дэнни убили, а каждый коп в округе не сводит глаз с меня и с моих родных! Насколько это вызвано тем, что случилось пять лет назад, я не знаю. Зато хорошо знаю одно: я сделаю абсолютно все, что потребуется, чтобы защитить людей, которых люблю. Я все еще знаю этот город, знаю здешних людей. Если копы не собираются копнуть глубже фермы «Красная вода», тогда мне придется сделать это самому.

– Это будет очень большой ошибкой.

– Из меня уже раз пытались сделать козла отпущения – осудить за то, чего я не совершал. Я не собираюсь допустить, чтобы такое повторилось. Ни со мной, ни с кем-то еще из моих родных.

Зазвонил мой мобильник, и я предостерегающе поднял палец. Это был Джейми, и он был в диком напряге.

– Тут копы! – буквально выкрикнул он.

– Что с ними?

– Они обыскивают дом Долфа! – Я бросил взгляд на Робин, пока Джейми орал мне в ухо. – Это реальный беспредел, братан!

Я медленно закрыл телефон, наблюдая за лицом Робин.

– Грэнтэм обыскивает дом Долфа. – Мой голос был до предела наполнен отвращением. Я прекрасно видел, куда все это катится. – Ты про это знала?

– Знала, – спокойно ответила она.

– И по этой причине позвонила мне? Чтобы Грэнтэм мог спокойно все это проделать, а я не путался у него под ногами?

– Я подумала, что будет лучше, если тебя там не будет, пока он будет проводить обыск. Так что да.

– Почему?

– Не будет ничего хорошего, если вы с Грэнтэмом опять схлестнетесь.

– Выходит, ты соврала мне, чтобы защитить меня от меня же самого? Не для того, чтобы помочь Грэнтэму?

Робин пожала плечами, явно не собираясь оправдываться.

– Иногда одним выстрелом можно убить двух зайцев.

Я подступил ближе, так что она показалась мне совсем маленькой.

– Иногда – наверное. Но нельзя быть вечно и нашим, и вашим! В один из этих дней тебе все-таки придется сделать выбор и определиться, что для тебя важнее. Я или твоя работа.

– Может, ты и прав, Адам, но все именно так, как я уже сказала. Ты бросил меня. Это было моей жизнью пять долгих лет. Я знаю свое дело. Я полагаюсь на него. Может, где-то и есть необходимость выбора, но я не готова сделать этот выбор прямо сегодня.

Ее лицо упорно отказывалось смягчаться. Я резко выдохнул.

– К черту все это, Робин! – Шагнув в сторону, отвернулся. Мне жутко хотелось по чему-нибудь врезать. – Что они ищут?

– Дэнни был убит пулей тридцать восьмого калибра. Единственная единица короткоствольного оружия на ферме «Красная вода» зарегистрирована на Долфа Шеперда, и это как раз «тридцать восьмой». Грэнтэм его и ищет.

– Тогда у меня проблема.

– Какая?

Я слегка замялся.

– Там по всему этому стволу мои отпечатки пальцев.

Робин долго изучала меня. К ее чести, она не стала спрашивать меня, откуда они там взялись.

– Твои отпечатки есть в деле. Это не займет много времени.

Я распахнул дверцу своей машины.

– Куда ты собрался?

– К Долфу.

Робин двинулась к своей машине.

– Я с тобой.

– А как же Грэнтэм?

– Я не работаю на Грэнтэма, – сказала она.

Подъездную дорожку заблокировали четыре полицейских автомобиля, так что я заехал прямо на поле и дальше пошел пешком. Робин пристроилась следом, и когда мы шагнули на стальные прутья предохранительной решетки от скота, под подошвами у меня захрустела высохшая грязь. Грэнтэма я нигде не заметил и предположил, что он где-то в доме. Один помощник шерифа в форме охранял крыльцо, другой слонялся возле машин. Входная дверь была открыта и подперта поваленным набок креслом-качалкой. Долф, Джейми и мой отец стояли рядом возле пикапа Долфа. Мой старик был явно взбешен. Джейми, грызя ноготь, кивнул мне. Я поискал глазами Паркса Темплтона и обнаружил его внутри его длинной и дорогой машины. К уху он прижимал мобильный телефон, свесив одну ногу из-за открытой дверцы. При виде нас адвокат явно удивился и быстро закончил разговор. Мы подошли к моему отцу практически одновременно.

Паркс нацелился пальцем в Робин.

– Скажите мне, что вы с ней еще не разговаривали.

– Я знаю, что делаю.

– Нет, вряд ли.

– Дай нам поговорить минутку, – обратился я к Робин. Она отвернула вбок и поднялась по ступенькам на крыльцо. Я опять повернулся к Парксу.

– Можете что-нибудь предпринять? – Я махнул рукой в сторону дома.

– Мы через это уже прошли, – вмешался мой отец. – Ордер в полном порядке.

– Давно они тут?

– Минут двадцать.

Я обратился к Парксу:

– Расскажите мне про ордер.

– Нет нужды…

– Расскажи ему, – велел мой отец.

Паркс выпрямился:

– Ордер – с ограниченной сферой применения. Это хорошо. Он дает полиции право изымать любое короткоствольное огнестрельное оружие и боеприпасы для такового на указанной в нем территории.

– И только? – спросил я.

– Да.

– Тогда это должно занять ровно две минуты. Они ищут ствол тридцать восьмого калибра. Он прямо тут, в оружейном шкафу.

Адвокат задумчиво постучал пальцем по губам:

– А откуда вы знаете, что они ищут именно тридцать восьмой?

– Потому что из такого ствола убили Дэнни. Я узнал это от нее. – Я махнул рукой в сторону дома, не сводя взгляда с глаз адвоката, пока он не был вынужден кивнуть. Хоть какая-то моя информация пригодилась.

– Они давно должны были его найти, – сказал я. – Давно должны были убраться.

Секунду никто не заговаривал. Мне очень хотелось, чтобы все так и оставалось.

– Я спрятал его, – наконец произнес Долф.

– Что?! – Джейми соскользнул с капота пикапа. Внезапная злость вскипела в нем. – Спрятали? На черта прятать ствол, если вам нечего скрывать?

Смятение соскользнуло с лица Долфа, сменившись выражением усталой покорности. Джейми подступил ближе.

– Я-то вам всегда отвечаю! – почти что выкрикнул он. – Когда вы у меня вечно над душой стоите. А теперь, почему бы и вам не ответить? Есть только одна причина прятать ствол, Долф! Все и так ясно. Почему бы вам просто не сказать нам?

– Да что ты такое мелешь? – вмешался мой отец.

Долф присмотрелся к Джейми из-под тяжелых век, и глаза его были полны сожаления.

– Дэнни был неплохой парень, и я знаю, что ты любил его, сынок…

– Только вот не надо! – не унимался Джейми. – Не надо мне тут никаких «сынков»! Просто объясните. Есть только одна причина прятать ствол – и она в том, что вы знали, что они явятся за ним!

– Ты пьян, – сказал Долф. – Несешь не пойми что.

Обоих перебил Паркс, и его голос был достаточно силен, чтобы Джейми заглох.

– Да, просветите нас по этому поводу, – сказал он Долфу.

Долф бросил взгляд на моего отца. Тот кивнул, и Долф, сплюнув на землю, засунул большие пальцы за ремень. Пристально посмотрел на Паркса, потом на Джейми:

– Это не единственная причина прятать ствол, балда ты эдакая! Человек может спрятать ствол, чтобы им никто не воспользовался! Чтобы не дать умному человеку сделать какую-нибудь глупость.

Глаза Долфа метнулись ко мне, и я понял, о чем он сейчас думает: о том, как я взял револьвер из его шкафа и как едва не убил Зебьюлона Фэйта. Он спрятал его для моего же блага.

– Он прав, – с облегчением произнес я. – Это хорошая причина.

– Может, объясните? – обратился ко мне Паркс.

Отец заговорил раньше меня:

– Ему не надо ничего объяснять. Мы делали это пять лет назад. Он не должен делать этого снова. Никогда. Тем более здесь.

Я почувствовал на себе взгляд отца, силу его слов. И то, что из них следовало. Он впервые вступился за меня с того момента, как Дженис заявила, будто видела меня всего в крови. Паркс словно закостенел, а по щекам у него стал расплываться густой румянец.

– Ты ограничиваешь мою ценность для тебя, Джейкоб.

– За три сотни долларов в час это я тут устанавливаю правила! Адам скажет тебе только то, что, как он думает, тебе нужно знать. Я не позволю опять его допрашивать.

Паркс попытался ответить отцу таким же взглядом, но через несколько секунд не выдержал. Отмахнулся и двинулся прочь.

– Ладно, – сказал он.

Я следил за ним на всем пути к машине. Внезапно мой отец смутился, словно из-за этой своей защитной речи. Похлопал Долфа по плечу, зацепился взглядом за Джейми.

– Ты пьян? – спросил он.

Джейми по-прежнему был вне себя – это было совершенно ясно.

– Нет, – отозвался тот. – Просто с бодуна.

– Ладно, тогда возьми себя в руки, парень.

Джейми влез в кабину своего пикапа, сполз вниз по сиденью и прикурил сигарету. В результате из молодежи остался только один я. Отец отвел нас на несколько шагов в сторону. Вид у него был виноватый.

– Он не всегда такой, – произнес он, после чего посмотрел на Долфа. – Ты как?

– Понадобится нечто большее, чем какой-то мальчишка, чтобы испортить мне день, – буркнул Долф.

– А где вы спрятали ствол? – спросил я.

– В жестянке из-под кофе на кухне.

– Они его найдут, – констатировал я.

– Угу.

Я изучил лицо Долфа.

– Есть какая-то вероятность того, что этот ствол можно будет привязать к смерти Дэнни?

– Не могу представить, каким образом.

– А у тебя есть короткостволы? – спросил я у отца.

Он покачал головой, и его взгляд переместился куда-то вдаль. Моя мать убила себя как раз из одного из его револьверов. Это был глупый вопрос, нетактичный, но когда отец заговорил, его лицо было каменным.

– Что за бардак! – только и сказал он.

Отец был совершенно прав, и я подумал, насколько же все сейчас одно к одному. Смерть Дэнни – как теперь точно установлено, в результате убийства; нападение на Грейс; Зебьюлон Фэйт; все остальное. Я посмотрел на дом Долфа, полный чужих людей. Приближались перемены, причем явно не к добру.

– Мне надо ехать, – объявил я.

Отец казался совсем старым.

Я мотнул головой на дом:

– Паркс прав в одном. Они ищут возможность повесить на кого-нибудь смерть Дэнни, и, похоже, по какой-то причине Грэнтэм сосредоточился на нас. А значит, он в особенности будет присматриваться ко мне.

Никто не стал мне возражать.

– Мне нужно кое с кем поговорить.

– С кем поговорить?

– Мне сейчас кое-что пришло в голову. Это может быть и ни о чем, но нужно все проверить.

– Можешь сказать, что именно? – спросил Долф.

Я немного поразмыслил. Пока тело Дэнни не нашли в провале, все думали, что он во Флориде. Его отец. Джейми. Должна была иметься какая-то причина для этого, и я подумал, что смогу отыскать ее в мотеле «Верный». Отправная точка ничем не хуже других, при любом раскладе.

– Потом, – сказал я. – Если все выгорит.

Сделав два шага, остановился и опять повернулся к отцу. Его лицо было тяжелым и полно печали. Говорил я от чистого сердца:

– Я ценю то, что ты сказал Парксу.

Он кивнул:

– Ты же мой сын.

Я посмотрел на Долфа:

– Скажите ему, зачем вы спрятали ствол, хорошо? Нет причин, чтобы это оставалось нашим секретом.

– Ладно.

Забравшись в машину, я попытался понять, какие чувства испытает мой отец, когда Долф расскажет ему, насколько близко я был от того, чтобы убить Зебьюлона Фэйта. Учитывая то, как мы все себя чувствовали из-за Грейс, подумал я, он наверняка поймет. Это была последняя из всех наших проблем.

Я выкатил с территории фермы на гладкий черный асфальт. Хорошо прожарившаяся дорога мутно мерцала под солнцем. Заявившись в мотель «Верный», я обнаружил за стойкой все того же пожилого латиноамериканца.

– Вы Мэнни, верно?

– Эммануэль.

– Ваш босс здесь? – спросил я.

– Нет.

Я кивнул.

– Когда я был здесь в прошлый раз, вы говорили про Дэнни. Сказали, что он подрался со своей подружкой, а потом уехал во Флориду, когда она написала на него заявление.

– Si.

– А можете сказать, как зовут эту девушку?

– Нет. Но теперь у нее вот здесь порез. – Он провел пальцем по правой щеке.

– Как она выглядит?

– Белая. Полноватая такая. Довольно вульгарная. – Мэнни пожал плечами. – Дэнни все равно, с кем спать.

– А из-за чего возникла ссора?

– Он решил с ней порвать.

Меня вдруг озарило.

– Так это вы вызвали полицию! – сказал я. – В тот день, когда я только тут появился.

На морщинистом коричневом лице прорезалась улыбка.

– Si.

– Вы, наверное, спасли мне жизнь.

Он лишь пожал плечами.

– Мне нужна работа, но я терпеть не могу босса. Такова жизнь.

– А полиция проводила тут обыск? – Я уже думал о наркотиках.

– Искали. Ничего не нашли. Искали и мистера Фэйта. Тоже не нашли.

Я ждал продолжения, но он уже закончил.

– Вы сказали мне, что Дэнни во Флориде. Откуда вы это знаете?

– Он прислал открытку. – Никаких колебаний, никаких признаков нечестности.

– Она до сих пор у вас?

– Да вроде.

Он ненадолго удалился в подсобку, вышел оттуда и протянул мне почтовую открытку. Я осторожно взял ее за края – пейзаж с бирюзовой водой и белым песком. В верхнем правом углу – название курорта, а понизу на всю ширину – слоган розовыми буквами: «ИНОГДА ЭТО КАК РАЗ ТО, ЧТО НАДО».

– Она была на доске объявлений, – объяснил мне Эммануэль.

Я перевернул ее обратной стороной. Там было печатными буквами написано: «Оттягиваюсь по полной. Дэнни».

– Когда вы ее получили? – спросил я.

Эммануэль поскреб щеку.

– Он подрался с той девчонкой, а потом сразу уехал. Пожалуй, дня через четыре после этого. Две недели назад. Две с половиной недели. Где-то так.

– Он взял с собой какие-то вещи?

– Я не видел его после того, как он ударил ту девушку.

Я задал еще несколько вопросов, но они ни к чему не привели. Поразмыслил, стоит ли сказать ему, что Дэнни Фэйт мертв, но в итоге решил, что не стоит. Скоро это и так будет в газетах.

– Послушайте, Эммануэль… Если полиция найдет мистера Фэйта, то возвращение сюда ему скорее всего не светит. – Я сделал паузу, чтобы убедиться, что он следит за моей мыслью. – Так что, наверное, вам уже стоит подыскивать новую работу.

– Но Дэнни…

– Дэнни не вернется сюда. Мотель наверняка закроют.

Он явно встревожился:

– Это правда – то, что вы сейчас сказали?

– Да.

Латиноамериканец кивнул и так надолго уставился на прилавок стойки, что я уже начал думать, что он так и не поднимет взгляд.

– Полиция искала везде, – произнес наконец Мэнни. – Но есть еще бокс на складе самообслуживания[27]. Возле автострады – который с синими дверями. Была тут одна горничная, Мария. Ее тут уже нету. Он заставлял ее подписывать бумаги. Бокс на нее записан. Номер тридцать шесть.

Я как следует усвоил сказанное.

– А вы в курсе, что в этом боксе?

Старику явно было стыдно.

– Наркота.

– И много?

– Много, я думаю.

– А вы с этой Марией вместе?

– Si. Время от времени.

– Почему она ушла? – спросил я.

Лицо Эммануэля скривилось от отвращения:

– Это все мистер Фэйт. Как-то раз она подписывала для него документы, и он ей пригрозил.

– Пригрозил сообщить в иммиграционную службу?

– Что если она скажет кому-нибудь про тот бокс, он сразу позвонит. Она тут нелегально. Испугалась, естественно. Сейчас она в Джорджии.

Я поднял со стойки открытку.

– Хочу оставить ее себе.

Мэнни лишь пожал плечами.

С парковки я позвонил Робин. У меня еще оставались некоторые сомнения относительно ее лояльности, но она располагала информацией, которая мне требовалась, и я подумал, что могу предложить кое-что взамен.

– Ты все еще у Долфа?

– Грэнтэм довольно быстро меня оттуда наладил. Здорово разозлился.

– Ты знаешь склад самообслуживания возле автострады? Который у южного съезда номер семьдесят шесть, прямо на ответвлении?

– Знаю.

– Жди меня там.

– Через тридцать минут буду.

Поехав обратно в город, я остановился у копировальной мастерской в двух кварталах от площади. Скопировал открытку – лицевую сторону и обратную, – а потом попросил у служащей за стойкой пакет. Вначале она дала мне бумажный, но я сказал, что мне нужно что-нибудь прозрачное. В ящике стола служащая нашла пластиковый канцелярский конверт с «молнией». Копию я сунул в задний карман, а открытку убрал в конверт и запечатал. Яркий песок казался сквозь пластик совсем белым, и мое внимание опять привлек слоган:

«ИНОГДА ЭТО КАК РАЗ ТО, ЧТО НАДО».

Потом я поехал на склад самообслуживания и припарковался на грязной обочине дороги, примыкающей к автостраде. Вылез из машины и уселся на капот. Надо мной по трассе федерального значения пролетали легковые автомобили, погромыхивали и взревывали гудками здоровенные фуры. Я оглядел склад, угнездившийся практически под самой автострадой – длинные ряды приземистых строений, отблескивающих на солнце. По вытянутым фасадам пунктиром протянулись одинаковые металлические двери, выкрашенные в синий цвет. Вдоль металлической сетчатой ограды высоко вымахала трава. Сверху проглядывала колючая проволока.

Дожидаясь Робин, я смотрел, как день медленно соскальзывает к вечеру. Ей понадобился целый час. Когда она выбралась из машины, ветер подхватил ее волосы, обернул вокруг лица, и ей пришлось отбросить их в сторону пальцем. Этот мимолетный жест с неожиданной силой поразил меня в самое сердце, вдруг налившееся тяжестью. Напомнил мне про один ветреный день, который мы с ней провели на берегу реки семь лет назад. Она стояла на коленях на одеяле, мы только что занимались любовью, и внезапный порыв ветра, налетевший от воды, бросил ей волосы в глаза, прилепил к лицу. Я отвел их назад и притянул ее к себе вниз. Ее губы были мягкими, улыбка беззаботной.

Но это было целую вечность назад.

– Прости, – сказала Робин. – Коповские дела.

– Например? – Я соскользнул с капота.

– Городской отдел полиции и контора шерифа используют одну и ту же криминалистическую лабораторию. Там поработали с пулей, которой был убит Дэнни Фэйт. Выстрелом в грудь, кстати. Сейчас как раз ждут образец для сравнения.

Ее глаза даже не шелохнулись.

– Это не займет много времени, – добавила она.

– В смысле?

– Они нашли «тридцать восьмой» Долфа Шеперда.

Хотя я знал, что его обязательно найдут, в животе у меня словно открылась бездонная яма. Я стал ждать, когда Робин скажет еще что-нибудь. Над высокой травой порхал желтый мотылек.

– Твой приятель-баллистик поможет тебе? – наконец спросил я.

– Он мой должник.

– А ты дашь мне знать, что он скажет?

– Это зависит от того, что именно он мне скажет.

– Могу сдать тебе Зебьюлона Фэйта, – произнес я, и это ее остановило. – Могу поднести тебе его на тарелочке.

– Если я поделюсь своей информацией?

– Я хочу знать то, что знает Грэнтэм.

– Я не даю обещаний вслепую, Адам.

– Мне нужно это знать. Не думаю, что у меня много времени. На стволе мои отпечатки.

– Стволе, который может быть, а может и не быть орудием убийства.

– Грэнтэм в курсе, что я общался с Дэнни прямо перед тем, как его убили. Этого вполне достаточно для ордера на арест. Он засадит меня и начнет прессовать. В точности как в прошлый раз.

– Ты был в Нью-Йорке, когда убили Дэнни. У тебя есть алиби, есть свидетели, которые могут указать твое местонахождение на момент его смерти.

Я покачал головой.

– Как, черт побери, прикажешь это понимать?

– Нету никакого алиби, – сказал я. – И свидетелей нет.

– Как такое вообще возможно?

– Все-таки пять лет, Робин… Вот что тебе для начала нужно уяснить. Я похоронил эти места так глубоко, что больше просто не мог их видеть. Вот этим-то и занимался все эти дни: я забывал. Достиг небывалых высот в способности забывать, превратил это в своего рода искусство. Все изменилось, когда позвонил Дэнни. Он словно вселил мне какого-то демона в голову. И этот демон просто не мог заткнуться. Хотел, чтобы я отправился домой. Твердил мне, что сейчас самое время. Едва я пытался о чем-то подумать, как слышал этот голос. А когда закрывал глаза, то сразу видел эти края. Это сводило меня с ума, Робин. День за днем. Я думал о тебе, о своем отце… Думал про Грейс и про суд. Про того мертвого парнишку и про то, как этот городок просто разжевал меня и выплюнул.

Моя жизнь вдруг окончательно мне опротивела. Такая пустая, такая притворная – и голос Дэнни разгромил к чертям все, что я успел построить. Я не мог ходить на работу. Перестал встречаться с друзьями. Отгородился от всего. Это просто сжирало меня, пока я вдруг не поймал себя на том, что я уже в дороге.

Я поднял руки, дал им упасть.

– Никто не видел меня, Робин.

– Демоны в голове и отсутствие алиби – это не то, что тебе стоит повторять еще в чьем-то присутствии. Грэнтэм уже отправил запрос в управление полиции Нью-Йорка. Они тебя проверят. И проверят досконально. Выяснят, где ты работал. Выяснят, при каких обстоятельствах ты бросил работу и когда бросил. Тебе нужно крепко подумать насчет алиби. Грэнтэм все больше задумывается, не приезжал ли ты сюда и не убил ли Дэнни. Он сунет твои пятки в огонь. Поджарит тебя, если сможет.

Я выдержал ее взгляд.

– Я никого не убивал.

– Почему ты вернулся, Адам?

Я слышал ответ у себя в голове. «Потому что здесь все, что я люблю. Потому что ты отказалась поехать со мной».

Хотя и не произнес это вслух. Просто показал на яркие алюминиевые строения и пересказал ей то, что Эммануэль сообщил про Зебьюлона Фэйта и наркотики.

– Номер тридцать шесть. Там ты найдешь все достаточные основания для возбуждения дела, которые тебе нужны.

Ее голос прозвучал пусто:

– Хорошая наводка.

– Он мог все подчистить. У него было время.

– Не исключено. – Робин отвернулась, и ветер вихрем закрутил пыль на дороге. Когда она опять посмотрела на меня, жесткие края ее лица немного смягчились. – Мне нужно еще кое-что тебе сказать, Адам. Это важно.

– Давай.

– Телефонный звонок и сам по себе выглядит далеко не лучшим образом. Совпадение времени только еще больше все ухудшает. Отпечатки на стволе. Всё это насилие и совпадения. Отсутствие алиби… – Она почти умолкла, вдруг показавшись мне совсем хрупкой. – Может, ты и прав насчет ордера…

– И?..

– Ты сказал, что мне нужно сделать выбор. Ты или моя работа. – Ветер опять лизнул ее волосы. Вид у Робин был неуверенный, ее голос упал.

– Я взяла отвод от этого дела, – тихо произнесла она. – Я никогда раньше не бросала дел. Вообще никогда.

– Ты сделала это, потому что Грэнтэм нацелился на меня?

– Потому что ты был прав, когда сказал, что мне нужно сделать выбор. – Еще какой-то миг вид у нее был гордый, а потом черты ее лица словно разом обрушились. Я понимал: что-то происходит, но соображал с трудом и был совершенно сбит с толку. Робин поджала плечи, и что-то влажное мелькнуло у нее на лице. Когда она подняла взгляд, ее глаза отблескивали ярким серебром, и я увидел, что она плачет. Ее голос пресекся от всхлипываний: – Я и вправду скучала по тебе, Адам!

Она стояла на пыльной обочине, окончательно сломленная, и я наконец понял всю глубину ее конфликта. Значение для нее имели только две вещи: человек, которым она стала, и то, что, как она считала, она потеряла навсегда. Ее коповская сущность. И мы. Робин пыталась свести их воедино, пыталась балансировать где-то посередке, но правда в конце концов настигла ее: наступает время выбирать.

Так что в итоге она сделала свой выбор.

И выбрала меня.

Робин сейчас словно выставили голой на мороз, и я знал, что она не скажет ни слова без какого-либо знака от меня. Мне не пришлось задумываться на этот счет даже на секунду. Я распахнул объятия, и она скользнула в это открывшееся перед ней пространство, будто никогда и не покидала его.

Мы поехали к ней домой, и на сей раз все было по-другому – словно ее квартира была слишком мала, чтобы вместить нас. Мы были в одной комнате, потом в другой, оставляя одежду на полу позади нас, пока проламывались сквозь двери, натыкаясь на стены. Старые чувства прожигали нас насквозь, бушевали и новые.

Чувства – и воспоминания о тысяче других моментов.

Я прижал ее к стене, и ее ноги вздернулись вверх, обхватили меня в замок, окутали. Робин поцеловала меня так крепко, что мне казалось, сейчас пойдет кровь, но мне было плевать. А потом она схватила меня за волосы и запрокинула мне голову назад. Я смотрел на ее опухшие губы, не сводил глаз с этих калейдоскопических глаз. Робин тяжело дышала, вся дрожа. Ее слова выходили неистовыми выдохами.

– Что я говорила тогда – насчет того, что больше ничего не осталось, что меня самой больше не осталось… – Глаза ее скользнули мне на грудь, опять взлетели вверх. – Это было не так.

– Знаю.

– Просто скажи мне, что все это по-настоящему.

Я сказал ей, и когда мы нашли кровать, это с равным успехом мог быть пол или кухонный стол. Это не имело никакого значения. Робин лежала на спине, ее пальцы цеплялись за простыню, комкая и перекручивая ее, и я увидел, что она опять плачет.

– Не останавливайся, – произнесла она.

– Ты как?

– Заставь меня забыть.

Я понял: Робин имела в виду одиночество – этот пятилетний отрезок абсолютной пустоты. Я привстал на колени и пробежался взглядом по всему ее телу. Поджарому и крепкому – телу бойца, упавшего на поле боя после неравной схватки. Я поцеловал ее в мокрые щеки, провел руками по контурам ее тела и ощутил, как рушится сковывающее ее напряжение. Ее руки приподнялись над кроватью, и не было в них силы – лишь легкость и жар, которые словно зеркально отражали какую-то отчаявшуюся часть ее. Я просунул руку ей под поясницу и резко прижал к себе, словно мог изгнать этих демонов одним только грубым усилием. Она была маленькой и легкой, но нашла в себе ритм и силы, чтобы приподняться подо мной.

Глава 18

Когда я наконец провалился в сон, голова Робин покоилась у меня на груди. Знакомое, теплое, правильное ощущение, и как раз это-то и пугало меня до чертиков. Я не хотел опять ее потерять. Может, как раз поэтому мне и снилась совсем другая женщина. Я как бы стоял у окна, опустив взгляд на Сару Йейтс и освещенную луной траву. Та шла по ней босиком, держа свои туфли в руке. Белое платье раскрутилось у ее ног, а ее кожа блеснула серебром, когда она вдруг обернулась, подняла взгляд и приподняла перед собой руку, словно держа на ладони монетку.

Проснулся я в серой тишине. Прошептал:

– Ты не спишь?

Голова Робин двинулась на подушке.

– Думаю, – отозвалась она.

– Про что?

– Про Грэнтэма.

Я стряхнул остатки сна.

– Он ведь и вправду нацелился на меня, так?

– Ты не сделал ничего плохого. – Робин пыталась убедить себя, что все просто, но мы оба знали, что это не так. Невиновных людей сажают за решетку сплошь и рядом.

– Никто не любит верить в правосудие для богатых, но люди видят это именно так. Они хотят расплаты.

– Такого не произойдет.

– Я – очень удобная цель.

Робин поерзала рядом со мной, и твердый изгиб ее бедра прижался ко мне. На сей раз она не стала возражать мне. Ее слова тихо скользнули в пространство между нами.

– Ты думал обо мне? – спросила она. – Все эти годы в Нью-Йорке?

Я немного подумал, а потом сказал ей болезненную правду.

– Поначалу – постоянно. Потом старался не думать. Это получилось не сразу. Но, как уже говорил, я похоронил эти места. Тебе тоже надо было ехать. Это был единственный выход.

– Мог бы и позвонить. Может, я и передумала бы, приехала бы к тебе…

Она перекатилась на бок. Одеяло соскользнуло у нее с плеча.

– Робин…

– Ты по-прежнему меня любишь?

– Да.

– Тогда люби меня.

Робин приложила губы к моей шее, потянулась вниз, и я ощутил легкое прикосновение ее руки. Мы начали не спеша, в тени всех этих слов и смутном сером свечении робкого рассвета.

В десять утра я проводил Робин к ее машине. Ее пальцы стиснули мои, и она прижалась ко мне. Она выглядела непривычно уязвимой, и я понял, что наверняка так оно и есть.

– Я не сторонница полумер, Адам. Только не по отношению к тому, что важно. Не по отношению к нам. К тебе. – Робин положила ладонь на мое лицо. – Я на твоей стороне. Чего бы это ни стоило.

– Я не могу связать свою жизнь с округом Роуан, Робин. Не могу, пока не увижу, куда все зайдет с моим отцом. Мне нужно, чтобы у нас с ним все стало на свои места. А я не знаю, как этого достичь.

Она поцеловала меня.

– Можешь считать, что я свой выбор сделала. Чего бы это ни стоило.

– Я буду в больнице, – сказал я, а потом посмотрел вслед ее машине.

В комнате для посетителей я нашел Мириам. Она была одна, глаза закрыты. Ее просторные одежки зашелестели, когда она едва уловимо поменяла позу. Когда я сел рядом, Мириам вдруг застыла, показав мне половину лица.

– Ты как, нормально? – спросил я.

Она кивнула.

– А ты?

Мириам выросла в красивую женщину, но надо было как следует присмотреться, чтобы это увидеть. Она словно уменьшилась, да и вообще казалось, что абсолютно всего в ней стало меньше, чем на самом деле. Но я понял. Жизнь потрепала не только меня одного.

– Рад тебя видеть, – сказал я ей. Она кивнула, и ее волосы мотнулись вперед.

– С тобой и вправду все хорошо? – спросил я.

– А что, непохоже?

– Да нет, отлично выглядишь. С Грейс есть кто-нибудь?

– Папа. Он подумал, что это поможет Грейс, если взять меня с собой. Я уже заходила к ней разок.

– Как она? – спросил я.

– Кричит во сне.

– Ну, а папа?

– Он сам как женщина.

Я не знал, что на это и сказать.

– Послушай, Адам, я сожалею, что мы с тобой так нормально и не поговорили. Я хотела. Просто все это было…

– Угу. Дико. Ты мне уже сказала.

Мириам обхватила ладонями бедра, еще сильнее выпрямилась, так что ее спина стала меньше напоминать вопросительный знак.

– Приятно опять тебя повидать. Джордж сказал мне, что ты думаешь, будто это не так. Как тебе такое вообще в голову пришло?

– Он вырос в хорошего человека, – сказал я.

Она приподняла плечи, указала вглубь коридора пальцем с обгрызенным ногтем.

– Думаешь, с ней все будет в порядке?

– Надеюсь.

– Я тоже.

Я положил ладонь ей на руку, и Мириам вздрогнула, отдернула ее и тут же приняла сконфуженный вид.

– Прости, – произнесла она. – Ты меня напугал.

– Ты в порядке? – спросил я.

– Эта семья разваливается на части. – Мириам прикрыла глаза. – Кругом одни трещины.

Когда отец вышел из палаты Грейс, то двигался медленно и устало. Усаживаясь рядом, кивнул мне.

– Здравствуй, Адам. – Он повернулся к Мириам. – Немного посидишь с ней?

Та разок глянула на меня, а потом исчезла в глубине коридора. Отец похлопал меня по коленке.

– Спасибо, что пришел.

– А где Долф?

– Мы с ним меняемся.

Мы откинулись к стене. Я махнул вслед Мариам.

– У нее все хорошо? Какая-то она…

– Мрачная.

– Что-что?

– Мрачная, говорю. Она такая с самой смерти Грея Уилсона. Он был немного постарше, немного попроще, но они были близки, тусовались в одной компании в школе. Когда тебя судили за его убийство, эта компания ее отвергла. С тех пор ей было очень одиноко. Так и не смогла управиться с колледжем. Вернулась из Гарварда после первого же семестра. Но стало только хуже. Грейс разок-другой пыталась вывести ее из этого состояния. Черт, да мы все пытались! Она просто…

– Мрачная.

– И печальная.

Мимо нас прошла медсестра. Какой-то высокий мужчина катил по коридору больничную каталку.

– Ты не представляешь, кто мог убить Дэнни? – спросил я.

– Совершенно не представляю.

– Он играл по-крупному. Его отец – наркоторговец.

– Мне больно об этом думать.

– А кто такая Сара Йейтс? – спросил я.

Отец словно задеревенел, и речь его замедлилась:

– А почему ты спрашиваешь?

– Грейс разговаривала с ней незадолго до нападения. Похоже, они дружили.

Он немного расслабился:

– Дружили? Не думаю.

– А ты ее знаешь?

– Никто на самом деле не знает Сару Йейтс.

– Довольно расплывчатый ответ.

– Живет на каких-то выселках. Всегда жила. В один день может быть теплой и приветливой, а в другой – злобной, как змея. Насколько я могу судить, ее вообще мало что в жизни колышет.

– Выходит, ты ее все-таки знаешь.

Он повернулся ко мне лицом, крепко сжав губы.

– Знаю только, что не хочу про нее говорить.

– Она говорит, что я был чудесным мальчиком.

Отец развернулся на лавке, агрессивно расправив плечи.

– Так знаешь? – не отставал я.

– Лучше держись от нее подальше.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Хочу сказать – держись от нее на хер подальше!

Потом я отправился за гостинцами для Грейс. Купил цветов, набрал книг и журналов, понятия не имея, что из всего этого придется ко двору. Выбирал почти наугад, отчего в очередной раз пришлось не без горечи признать: теперь я ее практически не знаю. Движимый каким-то неугомонным беспокойством, еще немного покатался по городу. Каждая улица, по которой я проезжал, была устлана воспоминаниями – настолько осязаемыми, что прошлое ощущалось чуть ли не физически. Вот еще что это такое – родные места…

Я уже почти доехал до больницы, когда зажужжал мой мобильник. Звонила Робин.

– Ты где? – спросил я.

– Посмотри в зеркало. – Я глянул и увидел ее автомобиль в каких-то двадцати футах позади себя. – Тормозни где-нибудь. Нам надо поговорить.

Я свернул влево в тихий спальный райончик, построенный в начале семидесятых. Низенькие домики с крошечными окошками, аккуратные ухоженные садики… В двух кварталах от меня катались на великах детишки. Малыш в желтых штанах упоённо пинал красный мячик. Вид у Робин был жутко деловой.

– Я тут кое-кого аккуратно поспрошала с утра, – сказала она. – Связалась с людьми, которым доверяю. Попросила их держать меня в курсе. И мне только что позвонил один знакомый детектив. Прямо из суда, он там должен был показания давать. Но не успели его вызвать, как вдруг объявился Грэнтэм и отвлек судью.

– Судью Рэтборна?

– Угу. Рэтборн объявил перерыв и пригласил Грэнтэма в свой кабинет. А через десять минут объявил, что заседание переносится.

Робин примолкла.

– Ты ведь уже знаешь, зачем он туда приперся?

– От одного из секретарей. Железно. Грэнтэм предоставил судье аффидевит[28] в качестве основания для ордера на арест. Судья его подписал.

– Ордер на чей арест?

– Пока непонятно, но, учитывая то, что нам уже известно, я сильно подозреваю, что там указана твоя фамилия. – До нас долетал отдаленный смех, пронзительные повизгивания играющих детишек. Глаза Робин были полны тревоги. – По-моему, тебе надо срочно связаться с адвокатом.

Грейс спала, когда я вернулся в больницу. Мириам уже ушла, и в палате сидел только мой отец с закрытыми глазами. Я поставил цветы возле кровати, положил на тумбочку журналы. Довольно долго стоял, глядя на Грейс и размышляя о том, что только что сообщила мне Робин. События близились к своей логической развязке.

– Ты как? – спросил меня отец. Его глаза были красными со сна. Я молча показал на дверь, а когда вышел, отец последовал за мной в коридор. С силой потер рукой лицо.

– Я дожидался, пока ты вернешься, – сообщил он. – Сказал Дженис, что хочу видеть всех в доме на ужин. Я хочу, чтобы ты тоже пришел.

– Могу поспорить, что Дженис это очень не понравилось.

– Семья есть семья. Она это знает.

Я посмотрел на часы. Скоро полдень.

– Мне нужно переговорить с Парксом Темплтоном, – сказал я.

На лице отца промелькнула тревога:

– Что-то случилось?

– Робин думает, что Грэнтэм выписал ордер на арест на мое имя.

Он моментально все понял:

– Потому что они опознали твои отпечатки на стволе Долфа!

Я кивнул.

– Пожалуй, тебе лучше уехать.

– А куда? Нет. Я не стану опять спасаться бегством.

– И что думаешь делать?

Я опять глянул на часы:

– Давай-ка выпьем. На крыльце. Как когда-то.

– Я позвоню Парксу из машины.

– Скажи ему, чтобы приезжал побыстрее.

Выйдя из больницы, мы свернули к парковке.

– Хочу, чтобы ты еще кое-что для меня сделал, – сказал я.

– Что именно?

Я остановился, и он тоже.

– Мне надо поговорить с Дженис. С глазу на глаз. Хочу, чтобы ты это устроил.

– А могу я спросить, зачем?

– Она свидетельствовала против меня на открытом судебном процессе. Мы никогда не разговаривали на эту тему. По-моему, этот вопрос надо окончательно закрыть. А она может не захотеть со мной общаться.

– Она боится тебя, сынок.

Я ощутил знакомый гнев.

– И что, по-твоему, я по этому поводу чувствую?

Уже в машине я вытащил открытку, запечатанную в пластиковый конверт. Дэнни так и не добрался до Флориды – я был в этом совершенно уверен. Я еще раз изучил фото на открытке. Песок слишком белый, чтобы быть настоящим, вода столь чистая и прозрачная, что способная смыть любые грехи.

«ИНОГДА ЭТО КАК РАЗ ТО, ЧТО НАДО».

Тот, кто убил Дэнни Фэйта, отправил эту открытку в попытке скрыть преступление. Скорее всего на ней полно отпечатков. Я уже в сотый раз терялся в догадках, следует ли рассказать о ней Робин. Решил, что пока не стоит. В основном для ее же собственного блага. Но было тут и нечто большее. Кто-то по какой-то неизвестной причине убил Дэнни Фэйта. Кто-то нацелил ствол и спустил курок; затащил Дэнни на утес и сбросил в глубокий темный провал.

Прежде чем отправляться к копам, мне надо было узнать, кто именно.

На тот случай, если это был кто-то, кого я люблю.

Мы собрались на крыльце – все из наших до единого, и хотя напитки были не из дешевых, спиртное в стаканах казалось жиденьким и паленым, словно заверения, которыми мы обменивались. Никто из нас на самом деле не верил, что все будет в порядке, а когда слова иссякли, как это часто и бывает, я стал изучать лица, кажущиеся в жестких лучах яркого опускающего солнца голыми и беззащитными.

Долф прикурил, осыпав влажными крошками табака рубашку. Небрежно смахнул их, даже не озаботившись опустить взгляд. И все же вид у него был более чем озабоченный, и эту ничем не прикрытую озабоченность он сейчас не снимая носил на себе, словно свои сапоги, без которых пропал бы с концами, – в этом отношении мой отец мог быть бы ему родным братом. С обоих словно ободрали всю кору, отскоблили до блеска.

Джордж Толлмэн смотрел на мою сестру с таким видом, будто какая-то часть ее могла в любой момент отвалиться, и ему надо было успеть как можно быстрей подхватить этот кусок, прежде чем тот упадет на землю и рассыплется в пыль. Он постоянно брал ее за руку и низко наклонялся к ней, стоило ей заговорить. Время от времени Джордж поглядывал на моего отца – как я заметил, с совершенно неприкрытым обожанием на лице.

Джейми мрачно сидел перед шеренгой пустых бутылок. Уголки рта у него опустились, жесткая тень наполняла глазницы. В разговор он вступал нечасто, так тихо и неразборчиво бурча, что его мало кто слышал.

– Это нечестно, – раз проворчал братец, и я заключил, что говорит он о Грейс; но когда я поднажал, Джейми лишь помотал головой и запрокинул над головой коричневую бутылку какого-то импортного пива, которое выбрал.

Вид у Дженис тоже был совершенно измученный – облупленные ногти, темные круги под глазами, пустой взгляд. Выглядела она еще хуже, чем вчера. Слова слетали с ее губ часто, но как бы по принуждению, и были такими же колючими, как и она сама. Дженис играла ту роль, которой мой отец ее наделил – хозяйки дома, – и, к ее чести, действительно старалась. Но смотреть на это было тяжко, а глаза моего отца ее особо не щадили. Он сказал ей, чего я хочу, и ей это не понравилось. Вообще-то это было буквально на ней написано.

Я то и дело приглядывал за длинным гравийным проселком, ведущим к дому, высматривая пыль за ярким сверканием металла. Надеялся, что адвокат доберется сюда первым, и все же в любой момент ожидал прибытия Грэнтэма и его помощников. Один мой друг-юрист как-то сказал, что очень легко презирать адвокатов, пока тебе самому не понадобится адвокат. В тот момент я счел это за пустую болтовню, но только не сейчас.

Теперь я ждал его, словно манны небесной.

День понемногу угасал, а темы для разговоров окончательно иссякли. В любых словах таилась угроза – на каждом шагу здесь ждали мины-растяжки и слепые повороты, чреватые серьезными потерями. А всё потому, что все так или иначе сводилось к реальности убийства, причем не просто убийства как такового. Был недвижимый, превратившийся в расклякшую массу труп человека, которого мы все знали. Были вдруг выскакивающие, словно на пружине, вопросы, были теории, которые мы все прокручивали в голове, но все же так ни разу и не решились обсудить. Он был убит здесь, где наша семья жила и дышала, и одной только этой угрозы было вполне достаточно; но была еще и Грейс.

И был я.

Никто не знал, как со мной поступить.

Когда Дженис впервые обратилась ко мне, ее голос звучал слишком громко, а глаза нацелились в какую-то точку у меня над плечом.

– Итак, какие у тебя теперь планы, Адам?

Лед звенел в тонком хрустальном стакане, и когда наши глаза наконец встретились, пространство между нами внезапно заполнилось – словно бессчетное количество тонких проводков соединило нас, словно все они вдруг разом загудели.

– Планы у меня поговорить с тобой, – ответил я, вовсе не намереваясь, чтобы мои слова прозвучали слишком уж вызывающе.

Улыбка соскользнула с ее лица, забрав с собой бо́льшую часть румянца. Ей явно хотелось бросить взгляд на моего отца, но она не стала.

– Ну что ж, хорошо. – Голос Дженис звучал ровно и холодно. Разгладив свои юбки, она поднялась с кресла, словно ее подняла оттуда какая-то невидимая сила. Голову она держала так, что могла бы удержать на макушке стопку книг – даже когда наклонилась, чтобы поцеловать моего отца в щеку. Двинулась к двери – куда более спокойная, отметил я, чем когда-либо. – Может, пройдем в салон?

Я проследовал за ней в прохладное нутро дома, вдоль по длинному коридору. Она открыла дверь салона рядом со своей спальней и махнула мне, чтобы заходил первым. Мой взгляд ухватил пастельные тона и богатые ткани, мешочек с незаконченной вышивкой на том, что моя мать назвала бы старомодным словом «козетка». Я сделал три шага внутрь и повернулся к ней, увидев, как она аккуратно и мягко затворяет дверь. На миг ее тонкие пальцы раскинулись по темному дереву, а потом Дженис развернулась и влепила мне пощечину. Боль обожгла, словно вспыхнувшая спичка.

Ее палец поднялся между нами, и на ногте сверкнул облупившийся лак. Ее голос дрожал:

– Это за то, что заставил своего отца прочитать мне лекцию о значении семьи. – Дженис нацелила палец в направлении крыльца. – За то, что оскорбляешь меня в моем собственном доме!

Я открыл было рот, но она перебила меня:

– За то, что меня вызвали на ковер перед моей собственной семьей, как нашкодившего ребенка!

Дженис опустила руку к груди, ухватилась за свою бледно-желтую шелковую блузку, оттягивая ее вперед, и вдруг затряслась всем телом. Ее следующие слова упали в комнату, словно лепестки увядающего цветка:

– Я отказываюсь, чтобы меня пугали, и отказываюсь, чтобы мною манипулировали. И ты, и твой отец. Хватит! Теперь я собираюсь подняться наверх отдохнуть. Если ты скажешь отцу, что я тебя ударила, я буду все отрицать.

Когда дверь с еле слышным щелчком закрылась, я подумал, не выйти ли вслед за ней, но этого не случилось. Едва я успел сделать первый шаг, как в кармане у меня завибрировал мобильник. Я узнал номер Робин. Она буквально задыхалась:

– Грэнтэм только что уехал с тремя помощниками шерифа! Они планируют исполнить ордер!

– Они едут сюда?

– Именно это мне и сообщили.

– Когда они выехали?

– Пятнадцать минут назад. Будут с минуты на минуту.

Я сделал глубокий вдох. Это происходило опять.

– Уже еду, – сказала Робин.

– Хорошая мысль. Но, что бы тут ни произошло, всё давно закончится, когда ты сюда доберешься.

– Твой адвокат там?

– Не в данный момент.

– Просто окажи мне любезность, Адам.

Я выжидал, ничего не говоря.

– Не сделай какую-нибудь глупость.

– Например?

Пауза.

– Не сопротивляйся.

– Не буду.

– Я серьезно. Не встревай с ним ни в какие свары.

– Да господи…

– Ладно. Уже мчусь.

Я закрыл телефон и, поспешно выходя, чуть не повалил вазу, стоящую на столике у двери. Едва только окунулся во внезапное закатное тепло на крыльце, как увидел Паркса Темплтона, поднимающегося по ступенькам. Быстро ткнул в него рукой, а потом в отца:

– Мне нужно переговорить с вами обоими в доме, прямо сейчас.

– Где твоя мать? – спросил отец.

– Мачеха, – машинально поправил я. – Это не насчет нее.

– А насчет чего же? – спросил Паркс.

Я оглядел крыльцо. Все глаза были направлены на меня, и я осознал, что скрывать уже нечего. Все произойдет очень скоро и прямо здесь. Еще раз нацелился взглядом на горизонт и понял, как мало времени на самом деле осталось.

Похоже, машин было три. Мигалки включены, сирены молчат.

Я встретился взглядом с адвокатом.

– Сегодня вы отработаете свои деньги, – произнес я.

Вид у него был озадаченный, и я вытянул руку в сторону дороги. По мере того как дневной свет угасал вокруг нас, полицейские мигалки сияли все ярче. Они были уже совсем близко – в какой-то паре сотен ярдов. Вскоре ушей коснулся и шум моторов. Он все нарастал, когда вся моя родня вскочила на ноги вокруг меня, а я уже слышал стук камешков, барабанящих о металл, хруст и глухие шлепки шин, быстро летящих по гравию. Через десять секунд водитель переднего автомобиля потушил мигалки; остальные последовали его примеру.

– Они здесь, чтобы исполнить ордер на арест, – сказал я.

– Вы уверены?

– Абсолютно.

– Позвольте мне вести все разговоры, – встрепенулся адвокат, но я знал, что он будет совершенно бесполезен. Грэнтэм не станет с ним расшаркиваться. У него есть ордер, и этого вполне достаточно. Я почувствовал руку у себя на плече – отец. Он сильно сжал пальцы, но я не обернулся, и ни единое слово не слетело с его губ.

– Все будет хорошо, – сказал я, и его пальцы напряглись еще сильнее.

Вот какими нашел нас Грэнтэм – поджидающими его тесно сомкнутой шеренгой. Его руки уперлись в бока; помощники выстроились вокруг него – стена из коричневого полиэстера и черных ремней, низко свесившихся на одну сторону под тяжестью оружия.

Паркс шагнул вниз во двор, и я последовал за ним. Долф и отец присоединились к нам. Адвокат заговорил первым:

– Чем могу служить, детектив Грэнтэм?

Грэнтэм опустил подбородок, вглядываясь в него поверх очков.

– Здравствуйте, мистер Темплтон. – Слегка повернулся. – Мистер Чейз…

– Зачем пожаловали? – спросил мой отец.

Я посмотрел на Грэнтэма, глаза которого пристально сверкали поверх все тех же очков с толстыми захватанными стеклами. Их было четверо, лица каменные, и я понял, что ничто их не остановит.

– Я здесь на законном основании, мистер Чейз, – имею ордер. – Его глаза отыскали мои, и он выставил вперед руку с растопыренными пальцами. – Давайте только не будем создавать друг другу лишних проблем.

– Я хотел бы взглянуть на ордер, – сказал Паркс.

– Извольте, – отозвался Грэнтэм, по-прежнему нацелившись на меня взглядом. Он ни разу не отвел глаз.

– Можешь все это как-то тормознуть? – спросил мой отец у адвоката, понизив голос.

– Нет.

– Черт побери, Паркс! – Уже громче.

– Всему свое время, Джейкоб. Прояви терпение. – Адвокат обратился к Грэнтэму: – Ваш ордер в полном порядке.

– Ничуть в этом не сомневался.

Я шагнул вперед.

– Тогда давайте побыстрей со всем этим закончим.

– Вот и славненько, – отозвался Грэнтэм. Стал обходить меня слева, с наручниками наготове. – Долф Шеперд, вы арестованы по подозрению в убийстве Дэнни Фэйта!

Свет сверкнул на стали, и когда браслеты охватили запястья старика, он словно согнулся под их тяжестью.

Ну как же так? За почти тридцать лет я ни разу не видел, чтобы Долф поднял на кого-нибудь руку или даже гневно повысил голос! Я рванулся было к нему, но помощники шерифа оттащили меня назад. Выкрикнул: «Долф!» – и появились дубинки. А потом услышал собственное имя – мой отец орал на меня, чтобы я успокоился, не давал им повода. Когда его руки, толстые и веснушчатые, наконец ухватили меня за плечи, я позволил им оттащить меня назад. Стал наблюдать, как Долфа заталкивают в одну из машин с крупной надписью «Шериф» на боку.

Хлопнула дверца, на крыше запульсировали огни, и я закрыл глаза, когда рев трех мощных моторов внезапно заполнил мою голову.

Когда он смолк, Долфа уже не было.

Тот ни разу не обернулся назад.

Глава 19

Позвонив Робин из машины, я рассказал ей о случившемся. Она хотела встретиться с нами возле тюрьмы, но я отказал ей. Она и так уже по уши во все это вляпалась. Робин стала спорить, и чем дольше мы препирались, тем более убежденным я становился. Она сделала свой выбор – в мою пользу, – и я не собирался позволять этому выбору как-то навредить ей. Договорились встретиться на следующий день – как только у меня появятся хоть какие-то мысли по поводу того, что, черт побери, происходит.

Мы – Паркс, папа и я – ехали в центр, в изолятор временного содержания округа Роуан. Джейми сказал, что это выше его сил, и я понял, что он имеет в виду. Решетки, запахи… Сам факт нахождения в подобном месте. Никто и не стал пытаться его уговаривать. Весь остаток дня Джейми был мрачен, а Долфа он не сказать чтобы особо любил. Здание громоздилось перед нами на фоне опускающегося к земле неба. Мы пересекли поток машин, поднялись по широким ступенькам и прошли через пост охраны. В вестибюле пахло перегретой пластмассой и средством для мытья пола. Дверь захлопнулась за нами, лязгнув металлом, и вентиляционные решетки на потолке выдохнули на нас тепловатый воздух. На оранжевых пластиковых креслах вдоль стены уже сидели четверо каких-то людей, и я охватил всех одним взглядом: двое латиноамериканцев в зазелененной травой одежде, пожилая женщина в дорогих туфлях и какой-то молодой парень с обкусанными до крови ногтями.

Паркс в своем безукоризненном костюме сразу выделялся, но никого его появление особо не впечатлило, а меньше всего – дежурного сержанта, сидящего за потертым пуленепробиваемым стеклом. Паркс приосанился, разыграл свою адвокатскую карту и спросил, нельзя ли повидать Долфа Шеперда.

– Нет. – Этот безапелляционный ответ прозвучал с усталым безразличием, отработанным долгой практикой.

– Простите? – Вид у адвоката был откровенно оскорбленный.

– Его сейчас допрашивают. Никому нельзя его видеть.

– Но я его адвокат! – возмутился Паркс.

Сержант указал на длинный ряд штампованных кресел.

– Присаживайтесь пока. Это займет какое-то время.

– Я требую немедленной встречи с моим клиентом!

Сержант откинулся в своем кресле и скрестил руки на груди. Возраст уже оставил на нем свои отметины – глубокие хмурые морщины, выпирающий арбузом живот…

– Только еще раз поднимете на меня голос, и я лично выведу вас из этого здания, – негромко произнес он. – Пока не будет иных распоряжений, никто к нему не пройдет. Это приказ самого шерифа. А теперь либо садитесь, либо уходите.

Адвокат качнулся назад на каблуках, но лицо его сохранило прежнюю жесткость.

– Разговор еще не закончен, – процедил он.

– Нет, это всё. – Дежурный поднялся со своего кресла, отошел к задней стене и налил себе чашку кофе. Облокотился о стойку и уставился на нас сквозь пуленепробиваемое стекло.

Мой отец положил руку на плечо адвоката.

– Сядь, Паркс.

Адвокат поплелся в дальний угол, а отец легонько побарабанил пальцами по стеклу. Сержант отставил кофе, подошел. С отцом он обращался куда более почтительно.

– Да, мистер Чейз?

– Можно поговорить с шерифом?

Лицо сержанта расслабилось. Несмотря на все, что происходило в последние годы, мой отец по-прежнему пользовался немалым влиянием в округе, и многие его до сих пор уважали.

– Я скажу ему, что вы здесь, – сказал дежурный. – Но ничего не обещаю.

– Это все, о чем я прошу.

Отец отошел, а сержант снял с подставки телефон. Несколько секунд его губы шевелились, а потом он поставил трубку на место. Посмотрел на отца:

– Он в курсе, что вы здесь.

Мы собрались в углу. Паркс негромким шепотом заговорил:

– Этого нельзя так просто спускать, Джейкоб. Что это за дела – не пускать адвоката к клиенту! Даже ваш шериф должен бы это знать.

– Что-то тут не так, – сказал я.

– В смысле?

Я прочитал раздражение в глазах адвоката. Отец платил ему три бумаги в час, а он так и не смог пробраться дальше приемной.

– Мы что-то упускаем, – продолжал я.

Паркс побледнел.

– Не слишком-то ценное замечание, Адам.

– Тем не менее…

– Что именно упускаем? – вмешался мой отец.

Я повернулся к нему – и увидел, что он почти на грани. Долф был ему практически братом.

– Ну не знаю… Долф тоже в курсе, что Паркс здесь. И Паркс прав. Даже наш замечательный шериф должен сообразить, что не стоит допрашивать подозреваемого, когда его адвокат прохлаждается в вестибюле.

Я посмотрел на адвоката:

– Чем мы располагаем? Что можем сделать?

Паркс устроился в одном из пластиковых кресел, глянул на часы.

– Время уже нерабочее, так что обращаться в суд, чтобы ходатайствовать об изменения меры пресечения, уже поздно. Да и вряд ли они что-нибудь сделают. К ордеру, похоже, не подкопаться. Если не считать чинимых мне препятствий, шериф действует в рамках своих полномочий.

– А что вообще можете сказать про этот ордер? – спросил я.

– Вкратце? Дэнни был убит выстрелом из «тридцать восьмого», принадлежащего Долфу. Ствол был изъят в ходе обыска у него в доме. Баллистики подтвердили, что это и есть орудие убийства. Согласно ордеру, на нем имеются отпечатки Долфа.

– Отпечатки Долфа? – переспросил я.

Не мои?

– Да, отпечатки Долфа, – подтвердил адвокат.

И тут до меня дошло. Долф – человек дотошный и аккуратный. Он наверняка протер револьвер тряпочкой перед тем, как убрать его в банку. Стер мои отпечатки и оставил свои.

– Они не смогут построить дело на одном только орудии убийства, – заметил я. – Для суда нужно что-то большее. Мотив. Возможность.

– Возможность проблемы не составит, – отмахнулся Паркс. – Дэнни подрабатывал у вашего отца. Территория – четырнадцать сотен акров. Долф мог убить его в любой удобный момент. А вот мотив – совсем другое дело. Этот момент ордер особо не конкретизирует.

– Ну так что? – произнес отец. – Просто сидим здесь?

– Я пока сделаю несколько звонков, – объявил Паркс.

Отец посмотрел на меня.

– Ждем, – сказал я. – Надо пообщаться с шерифом.

Мы просидели в приемной еще как минимум пару часов. Паркс отловил дома кого-то из своих помощников и дал задание накидать проект ходатайства по опротестовыванию улик на основании отказа от права на адвоката. Это было все, что он мог сделать, хотя с равным успехом можно было бы не делать вообще ничего. В половине десятого из-за бронированной двери показался шериф в сопровождении вооруженного помощника. Предостерегающе вытянув руку, он заговорил раньше, чем Паркс успел разразиться заготовленной тирадой.

– Я здесь не для того, чтобы разводить дебаты или что-то обсуждать, – объявил он. – Я хорошо представляю суть ваших претензий.

– Тогда вы наверняка в курсе, что допрашивать моего клиента в мое отсутствие – это вопиющее нарушение его конституционных прав!

Лицо шерифа на глазах налилось краской. Он сверху вниз уставился на адвоката.

– Больше мне вам нечего сказать, – произнес он, после чего на секунду примолк. – Вы тут вообще лишний.

Обратился к моему отцу:

– Прежде чем вы начнете заводиться, Джейкоб, вам лучше послушать то, что я собираюсь сказать. Долфу Шеперду предъявлено обвинение в убийстве Дэнни Фэйта. Он был должным образом проинформирован о своем праве на адвоката и от этого права отказался. – Посмотрев на Паркса, шериф улыбнулся. – Вы не являетесь его адвокатом, мистер Темплтон. Следовательно, нет никакого нарушения конституционных прав. Вы не можете пройти дальше этого вестибюля.

– Так он сам не хочет адвоката? – быстро спросил отец, от волнения проглатывая слова.

Над шерифским мундиром расплылась улыбка:

– Похоже, что в отличие от некоторых мистер Шеперд не желает скрываться за спинами адвокатов и их уловок.

Его глаза метнулись ко мне.

В животе забурлило. Знакомое ощущение.

– Что вы этим хотите сказать? – вопросил Паркс. – Что он сознался?

– Я не с вами разговариваю, – бросил ему шериф. – По-моему, я достаточно четко высказался.

– Так о чем мы вообще говорим? – спросил мой отец.

Шериф выдержал его взгляд, а потом медленно повернулся всем телом ко мне и как-то туманно улыбнулся.

– Он хочет видеть вас, – сказал он.

– Меня?!

– Да.

Вмешался Паркс:

– И вы разрешаете?

Шериф проигнорировал его:

– Могу проводить вас к нему, когда будете готовы.

– Минуточку, Адам, – сказал Паркс. – Ты прав. Это и вправду полная бессмыслица.

Шериф пожал плечами:

– Так хотите с ним увидеться или нет?

Паркс схватил меня за руку и притянул к себе.

– Долф уже задержан сколько – три, четыре часа? Он отказывается от защитника, но все же спрашивает вас… Необычно по меньшей мере. Хотя куда более тревожно стремление шерифа выполнить эту просьбу. – Адвокат буквально на секунду пресекся, и я увидел, что он глубоко озабочен. – Что-то тут определенно не так.

– Но что? – спросил я.

Он покачал головой:

– Пока не пойму.

– Это ничего не изменит, – сказал я. – Я не могу ему отказать.

– А должны. С юридической точки зрения я не вижу, что с этого можно поиметь.

– Далеко не на все стоит смотреть исключительно с юридической точки зрения.

– Лично я против. Считайте, что таков мой профессиональный совет, – объявил Паркс.

– Папа? – произнес я.

– Он хочет тебя видеть. – Руки глубоко засунуты в карманы, на лице – ясно различимый подтекст. Такой вариант, как отказ, даже не рассматривался.

Я опять подошел к шерифу, поискал в его лице хоть какой-то намек. Ничего. Мертвые глаза и плоская прорезь рта.

– Ладно, – сказал я. – Пошли.

Шериф развернулся, и тут на лице помощника рядом с ним вдруг промелькнуло что-то неуловимое. Я обернулся к отцу. Тот поднял руку, и Паркс подался ко мне:

– Выслушайте все, что у него найдется сказать, Адам, но сами держите рот на замке. Сейчас для вас не должно существовать никаких друзей. Даже Долфа.

– Что вы этим хотите сказать? – спросил я.

– Обвинения в убийстве, как известно, способны превратить друзей во врагов. Такое происходит сплошь и рядом. Кто первым идет на сделку, тот первым и выходит на волю. Каждый прокурор в нашей стране играет в эти игры. И каждый шериф про это знает.

Я откровенно возмутился:

– Долф не из таких!

– Я видел такое, что вы даже не поверите.

– Только не на сей раз.

– Просто следите за собой, Адам. Вы отбили самые серьезные обвинения в убийстве, когда-либо выдвигаемые в этом округе. Это уже пять лет не дает шерифу покоя. Политически это причинило ему большой ущерб, и я гарантирую, что из-за этого он потерял сон. Он по-прежнему мечтает до вас добраться. Такова уж человеческая натура. Так что помните: без меня в той комнате никакие привилегии адвокатской тайны в отношении клиента вашего разговора не касаются. Имейте в виду, что ваш разговор могут подслушать или даже записать, как бы вас ни уверяли в обратном.

В подобном предостережении не было никакой нужды. Мне уже приходилось бывать за этой дверью, и я не питал никаких иллюзий. Односторонние зеркала, микрофоны, жесткие вопросы… Я все уже вспомнил. Шериф приостановился у двери. Зажужжал звонок. Лязгнул электрический замок.

– Знакомая картина? – поинтересовался шериф.

Проигнорировав подколку, я шагнул в дверь. После пяти долгих лет я вновь оказался за решеткой.

Я провел здесь целую кучу времени, так что знал это место, как свой собственный дом: запахи, слепые углы, скорых на расправу охранников с дубинками наготове… Здесь все так же воняло блевотиной, антисептиком и черной плесенью.

Я уже клялся, что никогда не вернусь в округ Роуан; но все-таки вернулся. И вот теперь я здесь, опять в этой дыре. Но все это ждало Долфа – я не был задержан. Большая разница.

Мы прошли мимо заключенных в комбинезонах и шлепанцах. Некоторые передвигались свободно, других вели по коридорам в наручниках и под конвоем. Большинство смотрели в пол, но некоторые с вызовом таращились на меня – я отвечал им таким же взглядом. Я знал, как все это устроено, знал, по каким правилам тут разруливаются конфликты. Быстро выучился вычислять хищников. Они явились ко мне в первый же день. Я был богатый, я был белый и отказывался отводить взгляд. Одного только этого им вполне хватило, и для начала они решили избить меня до полусмерти.

В первую же неделю я подрался трижды. Собственное место в тюремной иерархии стоило мне сломанной руки и сотрясения мозга. Оказался я не на самом верху, даже близко не на самом, но суждение было вынесено.

Достаточно крутой, чтобы оставить его в покое.

Так что да. Картина была более чем знакомая.

Шериф провел меня к самой большой комнате для допросов и остановился возле двери. Я мельком углядел Долфа через небольшое стеклянное окошечко, а потом шериф загородил обзор.

– Итак, вот как все будет происходить, – объявил он. – Вы заходите один, и у вас ровно пять минут. Я буду здесь, и, несмотря на все, что наговорил ваш адвокат, можете в полной мере рассчитывать на конфиденциальность.

– Вот как?

Он подался ближе, и я хорошо разглядел пот у него на лице, короткий ежик волос и обожженный солнцем скальп под ним.

– Угу. Именно так. Можно не париться. Даже вам.

Отклонившись влево, я заглянул сквозь стекло. Долф горбился на стуле, уставившись в стол.

– Зачем вы это делаете? – спросил я.

Шериф лишь скривил губы, опустив мясистые веки. Отвернулся и сунул ключ в широкий замок, отработанным движением провернул. Дверь свободно распахнулась.

– Пять минут, – напомнил он, отступая вбок. Долф даже не поднял взгляд.

По коже у меня пробежали мурашки, когда я зашел внутрь, а когда дверь с лязгом закрылась, все тело обожгло, как огнем. Они прессовали меня три дня, в этой самой комнате, и я вновь видел это, словно это было вчера.

Я сел на стул напротив Долфа, на коповской стороне стола, придвинулся ближе – железные ножки противно скрежетнули по бетонному полу. Долф продолжал сидеть совершенно неподвижно, и хотя тюремный комбинезон висел на нем, как на вешалке, его запястья по-прежнему выглядели массивными, а руки – толстыми и могучими, руками работяги. Свет здесь был ярче, потому что копам ни к чему какие-то тайны, но красок по-прежнему не хватало, отчего кожа Долфа казалась желтой, как линолеумный пол в коридоре. Его голова была опущена, так что видел я в основном его переносицу и седые брови. На столе пристроились пачка сигарет и простенькое гофрированное блюдечко из толстой фольги вместо пепельницы.

Я произнес его имя, и он наконец поднял взгляд. Не знаю почему, но я ожидал увидеть у него в лице что-то отстраненное, какую-то преграду между нами; но все оказалось не так. Были в нем тепло и глубина; насмешливая улыбка, которая удивила меня.

– Черт знает что, точно? – Его руки двинулись по столу. Вывернув шею, Долф глянул в сторону зеркала. Не глядя нащупал пачку сигарет, вытряхнул одну, прикурил ее от спички, откинулся на стуле, обвел комнату рукой. – С тобой так же было?

– Почти.

Он кивнул, ткнул пальцем в зеркало.

– Сколько их там, как думаешь?

– А это важно?

Никакой улыбки на сей раз.

– Пожалуй, что нет. Твой отец здесь?

– Да.

– Бесится?

– Паркс бесится. Отец просто очень расстроен. Вы же его лучший друг. Он боится за вас. – Я ненадолго примолк, ожидая какого-то намека на то, почему он попросил поговорить со мной. – Не понимаю, почему я здесь, Долф. Вам бы лучше поговорить с Парксом. Он – один из лучших адвокатов штата, и сейчас он как раз здесь.

Долф неопределенно махнул сигаретой, отчего бледный дым слоями затанцевал вокруг него.

– Адвокаты, – столь же неопределенно произнес он.

– Вам он нужен.

Долф отмахнулся от этой мысли, откинулся на стуле.

– А вообще забавная штука, – сказал он.

– Что именно?

– Жизнь.

– В каком это смысле?

Проигнорировав мой вопрос, он загасил сигарету в дешевой прогибающейся пепельнице. Подался вперед, и его глаза стали очень яркими.

– Хотелось бы тебе знать про самую выдающуюся вещь, которую я когда-либо видел?

– Вы вообще как, Долф? – спросил я. – Похоже, что вы… ну не знаю… какой-то рассеянный.

– Все со мной нормально, – заверил он. – Самая выдающаяся вещь. Так хочешь знать?

– Конечно.

– Ты тоже ее видел, хотя я не думаю, что должным образом оценил тогда.

– И что же это было?

– Тот день, когда твой отец пошел на реку искать Грейс.

Не знаю, что возникло у меня в тот момент на лице. Недоумение? Изумление? Это было вовсе не то, что я ожидал услышать. Старик кивнул.

– Любой человек поступил бы на его месте точно так же, – сказал я.

– Нет.

– Что-то я не пойму…

– Если не считать того раза, ты когда-нибудь видел своего отца в реке или в пруду? В океане, может быть?

– Вы вообще о чем, Долф?

– Твой отец не умеет плавать. Полагаю, ты никогда про это не знал.

Я был в полном шоке.

– Нет. Не знал.

– Он жутко боится воды, просто до ужаса – так было еще в те времена, когда мы оба были мальчишками. Но он прыгнул в воду без всяких колебаний, головой вперед в забитую всяким мусором реку, такую вспухшую, что она вышла из берегов. Просто чудо, что они оба тогда не утонули! – Долф ненадолго примолк, опять кивнул. – Да, вот самая выдающаяся вещь, которую я когда-либо видел. Твердость. Самоотверженность.

– Зачем вы мне все это рассказываете?

Подавшись вперед, он схватил меня за руку.

– Потому что ты – как твой отец, Адам; и потому что я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал.

– Что?

Его глаза горели.

– Мне нужно, чтобы ты позволил всему идти своим чередом. И не заморачивался.

– Насчет чего не заморачивался?

– Насчет меня. Насчет этого. Насчет всего. – В его словах появилась новая сила, убежденность. – Не пытайся меня спасти. Не начинай копать. Не запускай во все это зубы…

Он отпустил мою руку, и я качнулся назад.

– Просто не заморачивайся.

После этого Долф поднялся и быстрыми шагами подошел к одностороннему зеркалу. Со столь же горящими глазами обернулся.

– И позаботься о Грейс, – произнес он прерывающимся голосом. В глубоких складках его лица вдруг блеснули слезы. – Ты нужен ей.

Постучав в стекло, старик отвернулся и склонил лицо к полу. Я тоже вскочил на ноги, тщетно пытаясь подобрать слова. Дверь с лязгом открылась. Вошел шериф; его помощники заполнили пространство у него за спиной. Я вытянул руку.

– Подождите секундочку!

На лице шерифа отразились какие-то эмоции. Краска залила его лицо. За плечом у него возник Грэнтэм – более бледный, более отстраненный.

– Всё, – объявил шериф. – Время вышло.

Я внимательно посмотрел на Долфа: прямая спина и согнутая шея, внезапный мучительный кашель и его рука в оранжевом рукаве, утирающая рот. Он растопырил пальцы на зеркале и поднял голову, чтобы увидеть мое отражение. Его губы двинулись, и я едва его услышал.

– Просто не заморачивайся, – повторил он.

– Ладно, пошли, Чейз. – Шериф резко протянул руку, словно собрался выволочь меня из этой комнаты силой.

Слишком много вопросов и никаких ответов – и мольба Долфа, эхом звучащая у меня в голове.

Тут я услышал тарахтение пластиковых колесиков, и двое помощников шерифа закатили внутрь видеокамеру на штативе.

– Что тут вообще происходит? – спросил я.

Шериф взял меня за руку, вытащил за дверь. Ослабил захват, когда лязгнула закрывающаяся дверь; дернув плечом, я выдернул руку. Он дал мне посмотреть, как его сотрудники нацеливают камеру. Долф двинулся к столу, разок бросив взгляд в мою сторону, сел. Поднял лицо к объективу, когда шериф повернул ключ и задвинул засов.

– Что это? – спросил я.

Он дождался, пока я не посмотрю на него.

– Признание.

– Нет!

– В убийстве Дэнни Фэйта. – Шериф для вящего эффекта сделал паузу. – И все, что мне пришлось сделать, – это просто разрешить ему немного пообщаться с вами!

Я так и уставился на него.

– Это было его единственное условие.

Я все понял. Шериф знал, как много значит для меня Долф, и хотел, чтобы я все это видел: камеру, старика перед ней, внезапную умиротворенность в его поникшем теле… Паркс был прав.

– Ну и сволочь же ты, – сказал я.

Шериф улыбнулся, подступил ближе.

– Добро пожаловать обратно в округ Роуан, гаденыш.

Глава 20

Выйдя из изолятора, мы встали на ветру, который нес с собой запах далекого дождя. Неслышным жаром полыхнула молния, плавно угасла, сгустив темноту, а потом над нами пушечным выстрелом громыхнул гром. Все хотели знать про Долфа, так что я постарался более или менее справиться с собственным голосом и рассказал им почти все. Его просьбу ко мне упоминать не стал, потому что просто никак не мог оставить Долфа Шеперда гнить в тюрьме. Хрена с два! Сказал только, мол, последнее, что я видел, это как Долф сидит перед видеокамерой.

– Бессмыслица какая-то, – произнес мой отец. – Долф сам отвез тебя на утес, Адам! Держал веревку. Без него ты никогда не обнаружил бы тело.

– Ваш отец прав, – подтвердил Паркс и вдруг ненадолго примолк. – Если только он сам не хотел, чтобы тело нашли.

– Не говори ерунды! – воскликнул мой отец.

– Чувство вины творит с людьми странные вещи, Джейкоб. Я уже такое видел. Массовые убийцы сами признаются во всех своих грехах. Серийные насильники просят суд о кастрации. Честнейшие вроде бы люди вдруг выкладывают все подробности убийства супруга, совершенного двадцать лет назад из ревности. Такое случается.

А я слышал голос Долфа у себя в голове – то, что он сказал мне тогда в больнице: «Грешники обычно расплачиваются за свои грехи».

– Чушь! – рявкнул мой отец, и адвокат лишь пожал плечами.

Ветер рванул сильнее, и я вытянул руку, когда посыпались первые капли дождя. Холодные и жесткие, они били в ступеньки, как будто кто-то щелкал пальцами. За какие-то секунды косые серые росчерки многократно сгустились, так что бетон уже шипел под ними.

– Хватит, Паркс. – Мой отец обреченно махнул рукой. – Потом поговорим.

– Я буду в отеле, если понадоблюсь. – Адвокат метнулся к своей машине, и мы посмотрели, как он уезжает.

От дождя мы укрылись под навесом перед входом. Гроза набрала полную силу. Ливень ударил так, что под крышу поплыла холодная водяная пыль.

– На каждом из нас какая-то вина, – произнес я, и отец покосился на меня. – Но Долф никак не мог убить Дэнни.

Отец так внимательно изучал струи дождя, словно те несли в себе некое послание.

– Паркс уехал, – сказал он, повернувшись ко мне лицом. – Так что, может, расскажешь все остальное?

– А больше и нечего рассказывать.

Отец провел обеими руками по волосам, выжимая воду на лицо.

– Он хотел поговорить с тобой не просто так. Была какая-то причина. Ты так до сих пор и не сказал, в чем она. Понимаю, пока тут был Паркс. Но теперь он уехал, так что давай выкладывай.

Какая-то часть меня хотела держать это под замком, но другая решила, что, может, старик может пролить какой-то свет.

– Он просил меня позволить всему идти своим чередом. Не заморачиваться.

– В каком это смысле?

– Не копать. Он волновался, что я буду искать правду относительно того, что на самом деле произошло. И по какой-то причине не хочет, чтобы я этим занимался.

Отвернувшись от меня, отец сделал три шага к краю навеса. Еще шаг, и ливень поглотит его целиком. Я выпрямился и стал ждать, когда он посмотрит на меня – мне нужно было увидеть его реакцию. Гром когтями разорвал воздух как раз в тот самый момент, когда я заговорил, и мне пришлось повысить голос.

– Я видел его лицо, когда мы нашли тело Дэнни! – почти прокричал я. – Он этого не делал!

Громовые раскаты утихли.

– Он кого-то защищает, – добавил я.

Пожалуй, это было единственное разумное объяснение.

Отец заговорил через плечо, и слова, которые он бросал в меня, могли с равным успехом быть камнями:

– Он умирает, сынок. – Он наконец показал мне лицо. – Его пожирает рак.

Я едва сумел осмыслить эти слова. А потом вспомнил – да, Долф действительно упоминал, что в свое время ему диагностировали рак простаты.

– Это же было сто лет назад, – сказал я.

– Это было всего лишь начало. Теперь он захватил его целиком. Легкие. Кости. Селезенка. Он не протянет и шести месяцев.

Душевная боль ударила так сильно, что ощущалась чуть ли не физически.

– Ему надо лечиться! Ходить на процедуры!

– Ради чего? Чтобы выиграть еще месяц? Это неизлечимо, Адам. Любой врач скажет тебе то же самое. Когда я сказал ему, что нужно бороться, он ответил, что это не повод трепыхаться и поднимать волну. Надо просто умереть с достоинством, как назначил Господь. Вот чего он хочет.

– О боже! А Грейс знает?

Отец покачал головой:

– Не думаю.

Я постарался затолкать свои переживания как можно глубже. Сейчас мне нужна была ясная голова, но это давалось нелегко. И тут меня осенило.

– Знаешь, – произнес я, – как только я сказал тебе, что он сознался, ты уже знал, почему он это сделал!

– Нет, сынок. Я знал только то, что знал и ты, – что Долф Шеперд никого не способен убить. Понятия не имею, кого он защищает, но точно знаю одно: кто бы это ни был, это человек, которого он любит.

Он примолк, и пришлось его немного подтолкнуть:

– Так что?..

Отец шагнул ближе.

– Так что, наверное, тебе надо сделать то, что он попросил. Наверное, тебе надо позволить всему идти своим чередом.

– Смерть в тюрьме – это не смерть с достоинством, – возразил я.

– Как посмотреть. Смотря почему он это делает.

– Я не могу бросить его там.

– Не тебе указывать человеку, как ему провести свои последние дни…

– Я не позволю ему умереть в этой дыре!

Вид у отца был такой, будто он разрывается на части.

– Дело не только в Долфе, – добавил я. – Есть и еще кое-что.

– И что же?

– Дэнни мне звонил.

Отец едва различался во мгле – темные руки на концах длинных смутно белеющих рукавов.

– Что-то я не пойму… – произнес он.

– Дэнни разыскал меня в Нью-Йорке, позвонил. Три недели назад.

– Он и погиб три недели назад.

– Довольно странная штука, точно? Звонил не пойми откуда, посреди ночи. Был взвинчен, чем-то сильно возбужден. Сказал, что наконец решил, как наладить собственную жизнь. Мол, это что-то серьезное, но ему нужна моя помощь. Хотел, чтобы я вернулся домой. Мы поцапались.

– Помощь в чем?

– Он отказался говорить; сказал, что хочет попросить меня о личной встрече.

– Но…

– Я ответил ему, что в жизни не вернусь домой. Сказал, что этого места для меня не существует.

– Это не так, – сказал мой отец.

– А разве нет?

Он повесил голову.

– Он попросил меня о помощи, а я ему отказал.

– Не зацикливайся на этом, сынок.

– Я отказал ему, и он погиб.

– Все далеко не всегда так просто, – продолжал уверять отец, но я был непоколебим.

– Если б я сделал то, что он просил, если б вернулся домой, чтобы помочь ему, его могли бы и не убить. Я его должник. – Я на секунду примолк. – И должник Долфа.

– И что ты собираешься делать?

Я посмотрел на дождь. Вытянул руку, словно мог извлечь правду из пустоты.

– Собираюсь, блин, кое-где копнуть, да поглубже.

Глава 21

Мы поехали обратно на ферму, и по пути я лишь прислушивался к тяжкому хлопанью дворников старого пикапа. Отец вырубил мотор, и мы немного посидели в машине у крыльца. Дождь разбивался в водяную пыль на крыше.

– А ты уверен в этом, сынок?

Я не стал отвечать на этот вопрос – думал о Дэнни. Я не только отказался выполнить его просьбу, но и сомневался в нем. А все из-за перстня, найденного на месте происшествия с Грейс. Все вроде было ясно. Он изменился, совершенно зациклился на деньгах. Его отец хотел, чтобы мой продал землю, и Дэнни решил ему подыграть. Черт! Я с такой готовностью поверил в это… Забыл те времена, когда он вступался за меня, забыл того человека, которого некогда знал. Как ни посмотри, это была величайшая несправедливость, которую я допустил по отношению к нему. Дэнни уже мертв. Теперь надо было подумать о живых.

– Это просто убьет Грейс, – сказал я.

– Она сильная.

– Тут ни у кого никаких сил не хватит. Это обязательно попадет в газеты. Пусть они пока подержат ее подальше от новостей – по крайней мере, денек-другой. Ей следует услышать про это от нас.

Вид у отца был неуверенный.

– Да, пока ей не станет получше. – Он кивнул. – Денек-другой.

– Мне надо ехать, – сказал я, но отец остановил меня, положив ладонь мне на руку. Моя дверца была уже открыта, и вода каскадом лилась в кабину. Но ему было все равно.

– Долф – мой лучший друг, Адам. И был им дольше, чем ты живешь на свете, – еще до того, как я встретил твою мать, с тех пор, как мы были детьми. Не думай, что мне сейчас так уж легко.

– Тогда ты должен чувствовать то же, что и я. Нам нужно вытащить его оттуда.

– Дружба – это еще и доверие.

Я выждал долгую секунду.

– Семья тоже, – произнес я наконец.

– Адам…

Выбравшись из кабины, я наклонился к отцу – ливень сразу обрушился мне на спину.

– Ты думаешь, это я убил Грея Уилсона? Прямо здесь, прямо в данный момент… ты думаешь, что это был я?

Он подался ко мне всем телом, и свет потолочного плафона упал ему на лицо.

– Нет, сынок. Я не думаю, что это сделал ты.

Что-то щелкнуло у меня в груди, словно лопнули стягивающие ее путы, но я не смог промолчать:

– Сказанное не означает, что я простил тебя. Нам еще многое предстоит пройти – нам с тобой.

– Да, это так.

Я не планировал, что сказать дальше, – это вырвалось у меня просто само собой.

– Я хочу вернуться домой, – произнес я. – Это и есть настоящая причина, почему я опять здесь.

Его глаза расширились, но я был не готов продолжать разговор. Захлопнул дверцу, прошлепал по лужам и скользнул в свою машину. Отец поднялся на крыльцо и повернулся ко мне. Его одежда мокро свисала с тела. По лицу струилась вода. Он поднял руку над глазами, полными серых теней, и не опускал ее, пока я отъезжал.

Поехал я к дому Долфа – тот был пуст и темен. Стянул с себя промокшую одежду и упал на диван. Мысли безостановочно кружились в голове – гипотезы, теории, отчаяние. В пятнадцати милях от меня на твердой узкой койке лежал Долф. Наверняка без сна. Наверняка испуганный. Пожираемый страшной смертельной болезнью, выискивающей последний жизненно важный кусочек. Сколько пройдет времени, прежде чем рак окончательно достанет его? Шесть месяцев? Два месяца? Один? Я совершенно не представлял. Но когда не стало моей матери, а мой отец на несколько лет закрылся от меня в своем горе, именно Долф Шеперд все изменил. Я по-прежнему чувствовал силу его тяжелой руки у себя на плече, как и всегда. Долгие годы. Тяжелые годы. Именно Долф помог мне преодолеть их.

Если ему суждено умереть, на лице его должен быть солнечный свет.

Я подумал про открытку в бардачке моей машины. Если я был прав и Долф не убивал Дэнни, тогда эта открытка могла обещать ему свободу. Но кто мог ложно послать ее? Кто-то, у кого имелась причина желать смерти Дэнни. Кто-то достаточно физически сильный, чтобы спрятать его тело в расщелине на вершине утеса. Но отец был прав в одном: у Долфа могли иметься свои собственные соображения, и мы совершенно не представляли, в чем они могли заключаться. Прикрыв глаза, я попытался не думать о словах Паркса: «Может, он сам хотел, чтобы тело нашли». И опять не слышать голос Долфа: «Грешники обычно расплачиваются за свои грехи». Под раскаты грома в голову лезли темные мысли. Если Долф убил Дэнни, ему требовалась чертовски веская причина. Но могла ли она у него быть? Было ли такое вообще возможно? Меня довольно долго здесь не было. Что изменилось за эти пять лет? Какие люди?

Я все пережевывал эту мысль, пока не провалился в сон, и впервые мне не снились ни мать, ни кровь. Вместо это мне снились зубы – зубы рака, пожирающего хорошего человека заживо.

Проснулся я незадолго до шести утра, чувствуя себя так, будто не спал вообще. В шкафчике нашелся кофе, так что я поставил его вариться и вышел из дома на водянистый серый свет. До восхода оставалось где-то с полчаса – тихо, ни ветерка. О недавнем буйстве стихии напоминали лишь листья, безвольно поникшие под темными водяными бусинками, да примятая к земле трава. На подъездной дорожке поблескивали лужи, черные и гладкие, как разлитая нефть.

Это было чудесное, тихое утро, но тут я услышал это – многоголосый вой и лай собак, стаей преследующих добычу. Совершенно первобытный звук, породивший противное покалывание в спине. Он поднимался над холмами, а потом опадал. Поднимался и опадал, словно бред какого-то безумца. А потом быстро, один за другим, треснули несколько выстрелов, и я понял, что отцу тоже не спится.

Я прислушивался еще с минуту, но поднятый собаками шум утих вдали и больше никто не стрелял. Так что я зашел в дом.

По пути в душ заглянул в комнату Грейс. Ничего не изменилось, и я потянул дверь обратно на себя, закрывая ее. Пройдя в ванную дальше по коридору, включил воду. Вымылся быстрыми, экономными движениями и насухо вытерся полотенцем. Пар последовал за мной обратно в гостиную, где я обнаружил Робин, сидящую на том самом диване, на котором я спал. Ее напряженно растопыренные пальцы машинально поглаживали подушку. Когда она встала, то показалась мне маленькой и бледной и куда больше похожей на мою любимую, чем на копа.

– Похоже, я всякий раз застаю тебя под душем, – заметила Робин.

– В следующий раз присоединяйся, – улыбнулся я, но день начинался слишком уж мрачно для подобного легкомыслия. Я открыл объятия, ощутил холодное прикосновение ее лица к груди.

– Нам надо поговорить, – сказала она.

– Дай для начала одеться.

К тому времени, как я вернулся, Робин успела налить себе кофе. Мы расположились за кухонным столом. Дымка в лесу понемногу рассеивалась, солнце уже протягивало свои острые пальцы в промежутки между деревьями.

– Я слышала про признание Долфа, – сказала она.

– Это полная чушь! – Прозвучало это куда более напористо, чем я намеревался.

– Откуда такая уверенность?

– Я знаю этого человека.

– Этого недостаточно, Адам…

Я немного потерял контроль над собой:

– Да я всю жизнь его знаю! Он вырастил меня!

Робин сохраняла спокойствие.

– Ты не дал мне договорить. Этого недостаточно, если мы собираемся помочь ему. Нам нужна какая-то трещина во всей этой истории, слабое место, от которого можно плясать.

Я изучил ее лицо. На нем не читалось каких-то недоговоренностей.

– Прости, – сказал я.

– Давай поговорим о том, что мы можем сделать.

Она явно хотела помочь, но у меня на руках оказалась материальная улика, свидетельство совершенного преступления – возможно, первого из многих.

– Не мы, Робин. Только я.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Я пойду на все, чтобы вытащить Долфа оттуда! Ты понимаешь, что я говорю? Абсолютно на все. Если ты будешь мне помогать, твоя карьера может рухнуть. Много чего другого может рухнуть. Я буду делать то, что мне придется делать.

Я ненадолго примолк, чтобы она успела обдумать мои слова.

– Это-то ты понимаешь?

Робин нервно сглотнула.

– А мне плевать.

– Ты выбрала меня, а не Долфа. Я не хочу, чтобы ты пострадала. Ты ничем ему не обязана.

– Твоя проблема – это моя проблема.

– А как насчет такого? Ты помогаешь мне только в том, что не поставит тебя под угрозу.

Робин обдумала это предложение.

– В чем, например?

– Информация.

– Я же отстранена от дела, забыл? У меня ее не так уж много.

– А как насчет мотива? У Грэнтэма наверняка уже есть какая-то версия. Ты ничего не слышала?

Она пожала плечами.

– Разве что мельком. Долф не назвал свой мотив по время допроса. Они пытались добиться от него внятного объяснения, но он на этот счет темнит. Есть две версии. Первая очень простая. Долф и Дэнни работали вместе. У них произошла какая-то размолвка, и выяснение отношений зашло слишком далеко. Такое постоянное случается. Вторая сводится к деньгам.

– Что ты имеешь в виду?

– Может, как раз Долф и был тем, кто убивал скот и поджигал хозяйственные постройки. Может, Дэнни застукал его за этим, на свою беду, за что и поплатился. Это крайне зыбко, но присяжные могут купиться.

Я покачал головой.

– Долф ничего не выигрывает ни в первом, ни во втором случае.

Лицо Робин вытянулось от изумления.

– Да еще как выигрывает! Точно так же, как твой отец. Точно так же, как Зебьюлон Фэйт.

– Всем тут владеет мой отец. Домом, землей. Всем, что ты сейчас видишь вокруг себя.

Робин откинулась на спинку стула, взялась руками за край стола.

– Я так не думаю, Адам. – Она склонила голову, все еще недоумевая. – Вообще-то Долф владеет двумя сотнями акров, включая дом, в котором мы сейчас находимся.

Я открыл было рот, но никаких слов не последовало. Робин медленно заговорила, втолковывая мне, как неразумному:

– А это шесть миллионов долларов, основываясь на последнем предложении. Чем не мотив, чтобы вынудить твоего отца к продаже?

– Это совершенно исключено.

Я еще немного подумал, помотал головой.

– Во-первых, Долф никак не может иметь долю в этой ферме. Мой отец никогда бы на такое не пошел. Во-вторых, – мне пришлось отвернуться, – Долф умирает. Ему плевать на деньги.

Робин поняла, чего мне стоило это заявление, но отказывалась давать задний ход.

– Может, он делал это ради Грейс. – Она положила ладонь мне на руку. – А может, ему хотелось умереть где-нибудь на пляже, как можно дальше отсюда…

Я сказал Робин, что мне нужно побыть одному. Она приложила мягкие губы к моему лицу и попросила потом позвонить. То, что она сказала, совершенно не имело смысла. Мой отец любил эту землю, как любил свою собственную жизнь. Беречь ее было его священной обязанностью – сохранять для семьи, для последующих поколений. На протяжении последних пятидесяти с лишним лет он предоставлял частичные доли своим детям, но исключительно с целью оптимизации налогов при наследовании. И эти участия в прибылях ограничивались исключительно пределами семейного предприятия. Контроль он сохранял за собой; и я был уверен, что он в жизни ни с кем не поделится и единственным акром, даже с Долфом.

В восемь утра я поехал к отцу домой, чтобы спросить его, так ли это, но его пикапа возле дома не оказалось. По-прежнему где-то на территории, подумал я, по-прежнему гоняется за собаками. Я поискал глазами пикап Джейми, но его тоже не было. Открыл дверь в соборную тишину дома и прошел по коридору в кабинет отца. Мне требовалось что-то, что могло хоть как-то подкрепить слова Робин. Купчая, свидетельство о праве собственности – что угодно. Я попытался выдвинуть верхний ящик канцелярского шкафчика, но тот был заперт. Вообще все ящики оказались заперты.

Я сделал паузу, размышляя, что бы еще предпринять, и тут меня отвлекло яркое цветное пятнышко, мелькнувшее за окном. Подойдя к самому стеклу, я увидел в саду Мириам. На ней было сплошь черное платье с длинными рукавами и высоким воротником, и она срезала цветы, вооружившись садовыми ножницами своей матери. Стояла на коленях в мокрой траве, и я заметил, что платье ее успело основательно пропитаться влагой. Ножницы сомкнулись у стебля, и роза цвета рассветного неба упала в траву. Она подобрала ее, добавила к букету; а когда встала, я увидел у нее на лице едва заметную, но довольную улыбку.

Мириам заколола волосы высоко на голове – они парили над платьем, словно все происходило в каком-то ином веке. Ее движения были такими плавными, что в тишине, сквозь стекло, мне казалось, что я наблюдаю за привидением.

Она перешла к другому кусту, опять опустилась на колени и срезала еще одну розу – бледную и прозрачную, как падающий снег.

Отвернувшись от окна, я услышал наверху какой-то шум – как будто что-то уронили. Наверняка Дженис. Вроде дома больше никого не было.

Без какой-либо особой причины, которую я мог бы внятно выразить словами, мне все еще хотелось поговорить с ней. Все-таки мы с ней так и не закончили. Я поднялся по лестнице, неслышно ступая по толстой ковровой дорожке. Длинный, как коридор, холл наверху купался в холодном свете, льющемся из высоких окон. Я увидел внизу ферму, прорезающий ее коричневый проселок. На стенах висели писанные маслом картины, вперед убегал темно-вишневый ковер; дверь комнаты Мириам была приоткрыта. Встав около щели, я увидел внутри Дженис. Ящики были выдвинуты, и она стояла, уперев руки в бока и изучая комнату. Когда моя мачеха двинулась, то двинулась к кровати. Приподняла матрас и, очевидно, нашла то, что искала. Негромкий звук слетел с ее губ, когда она, придерживая матрас рукой, что-то из-под него вытащила. Уронила матрас обратно и внимательно рассмотрела то, что лежало у нее на ладони, – это отблескивало, словно осколок зеркала.

Я заговорил, шагнув через порог:

– Привет, Дженис.

Она резко обернулась ко мне, судорожно сжав пальцы; быстро спрятала кулак за спину, почему-то прикусив губу, будто от боли.

– Что ты тут делаешь? – спросил я.

– Ничего.

Виноватая ложь.

– Что там у тебя в руке?

– Не твое дело, Адам. – Ее лицо затвердело, когда она выпрямилась. – По-моему, тебе лучше выйти.

Я перевел взгляд с ее лица на пол. На паркетный пол позади ее ног падали капельки крови.

– У тебя кровь идет, – сказал я.

В ней вдруг что-то словно надломилось. Неловко сгорбившись, Дженис убрала руку из-за спины. Та, несмотря на боль, была по-прежнему крепко сжата так, что побелели костяшки; кровь и впрямь струйками просачивалась между пальцев.

– Сильно поранилась? – спросил я.

– А тебе не все равно?

– Так сильно?

Ее голова едва заметно двинулась вбок.

– Не знаю.

– Дай-ка посмотрю.

Ее глаза утвердились на моем лице, и я ощутил исходящую от них силу.

– Только не рассказывай ей, что узнал, – произнесла она, раскрывая ладонь. На ней лежало обоюдоострое бритвенное лезвие, блестящее от крови. Набухшие кровью глубокие порезы идеально соответствовали обоим краям лезвия. Я снял его с ладони и положил на прикроватный столик. Взял ее за руку, вторую подставил лодочкой внизу, чтобы поймать кровь.

– Сейчас отведу тебя в ванную, – сказал я. – Хорошенько промоем и осмотрим.

В ванной я сунул ее порезанную руку под холодную воду, а потом обернул чистым полотенцем. В ходе всего процесса Дженис оцепенело стояла, прикрыв глаза.

– Прижми посильней, – велел я. Она послушалась, и ее лицо еще больше побледнело. – Не исключено, что придется зашить.

Когда ее глаза открылись, я увидел, как близка она к срыву.

– Не говори своему отцу. Он скорее всего не поймет, а ей лишние напряги сейчас тоже ни к чему. Он только все испортит.

– Не поймет что? Что у его дочери суицидальные настроения?

– Нет у нее никаких суицидальных настроений! Это здесь ни при чем.

– А что при чем тогда?

Дженис помотала головой.

– Не в том мы положении, чтобы тебе про это спрашивать, а мне тебе отвечать! Она получает помощь. Это все, что тебе на самом-то деле полагается знать.

– Почему-то мне кажется, что это не совсем так… Ну ладно. Давай отведу тебя вниз. Там обо всем и поговорим.

Она неохотно согласилась. Когда мы проходили вдоль высоких окон, я увидел отъезжающий автомобиль Мириам.

– Куда это она? – спросил я.

Дженис резко остановилась.

– А тебе не все равно?

Я изучил ее лицо: поджатый подбородок, новые морщины и дряблую кожу. Моя мачеха никогда не будет мне доверять.

– Она все-таки моя сестра, – сказал я.

Дженис рассмеялась, в голосе ее звучала горечь:

– Хочешь знать? Отлично, я тебе скажу. Она носит цветы на могилу Грея Уилсона. Каждый месяц. – Еще один сдавленный звук вырвался из нее. – Как тебе такая ирония ситуации?

Ответа у меня не было, так что я промолчал, помогая ей спускаться по лестнице.

– Проводи меня в салон, – попросила она.

Я отвел ее туда, и Дженис присела на край козетки.

– Окажи мне одну последнюю любезность, – сказала она. – Сходи-ка на кухню и принеси еще льда и другое полотенце.

Я был уже на полпути к лестнице, когда дверь салона громко захлопнулась. Я все еще стоял там, когда услышал, как в замке провернулся ключ.

Вернулся, дважды постучал, но она предпочла не отвечать.

Из-за двери еле слышно доносился лишь сдавленный плач, перемежающийся всхлипывающими причитаниями.

Мириам нашлась там, куда, по словам своей матери, и собиралась. Она стояла на коленях, сильно наклонившись вперед, и издалека казалось, будто на могилу присела огромная ворона. Ветер, гуляющий меж выветрившихся надгробий, шевелил ее платье – не хватало лишь глянцевых перьев, скорбного клича. Пока я на нее смотрел, руки ее безостановочно двигались. Проворные пальцы отыскивали сорняки и вырывали их из земли; букет был расположен идеально ровно. Она подняла взгляд, заслышав меня, и слезы поползли у нее по щекам.

– Привет, Мириам.

– Как ты меня нашел?

– Твоя мать сказала.

Она выдернула очередной сорняк и бросила его по ветру.

– Сказала, что я здесь?

– А это тебя удивляет?

Мириам уронила голову, смахнула слезы, оставив под глазом темный земляной след.

– Она не одобряет, когда я прихожу сюда. Говорит, что это ненормально.

Я присел на корточки.

– Твоя мать больше озабочена настоящим, по-моему. Настоящим и будущим. Но не прошлым.

Мириам обвела взглядом тяжелое небо – и вроде как была подавлена тем, что увидела. Слезы прекратились, но она по-прежнему казалась какой-то поникшей и серой. А вот букет рядом с ней был блистателен, строг и влажно свеж – прислоненный к камню с высеченным на нем именем погибшего парня.

– Я тебе не мешаю? – спросил я.

Она вдруг застыла.

– Я никогда не думала, что это ты его убил, Адам. – Мириам неуверенно положила руку мне на колено – успокаивающий жест, подумал я. – Нисколько ты мне не мешаешь.

Я двинулся, чтобы в ответ положить руку поверх ее ладони, но в последнюю секунду передумал и переместил ее повыше на предплечье. Она резко дернулась, и короткое шипение боли вырвалось из ее губ. Меня наполнила мрачная уверенность. То же самое произошло в больнице, когда я дотронулся до ее руки, – она сказала, что я ее испугал. Теперь я в этом сильно сомневался.

Мириам опустила взгляд к земле и выставила перед собой руку, словно опасаясь, что я могу потянуться к ней опять. Отвернула от меня плечи. Она явно испугалась, так что я негромко заговорил:

– Можно взглянуть?

– На что взглянуть? – Оборонительным тоном. Едва слышно.

Я вздохнул.

– Я застал твою мать за тем, как она обыскивала твою комнату. Она нашла бритву.

Мириам косо втянула голову в плечи и словно свернулась в клубок. Я подумал о длинных рукавах, которые она предпочитала, размашистых юбках и длинных брюках. Она держала кожу скрытой от посторонних глаз. Поначалу я ничего такого не подумал, но лезвие выставляло все в совершенно ином свете.

– Она не должна была так поступать! Что за самоуправство?

– Могу лишь предположить, что она беспокоилась за тебя. – Я немного выждал, прежде чем попросить еще раз. – Так можно взглянуть?

Мириам ничего не стала отрицать, но ее голос даже еще больше истончился:

– Только не говори папе.

Я успокаивающе выставил перед собой открытую ладонь.

– Договорились.

– Я не так часто это делаю, – произнесла Мириам. Ее глаза были полны мольбы и испуга, но она храбро протянула ко мне полусогнутую руку. Я взял ее – она оказалась горячей и влажной. Ее пальцы судорожно сжались, когда я как можно осторожней отвернул рукав. Дыхание с шипением вырвалось у меня из губ. Были здесь и свежие порезы, и частично зажившие. Виднелись и совсем старые шрамы – тонкие, белые и жуткие.

– Так что ни на какие оздоровительные грязи ты не ездила, так?

Мириам окончательно съежилась.

– Восемнадцать дней стационарного лечения, – тихо прошелестела она. – В одном месте в Колорадо. В самом лучшем якобы.

– И папа ничего не знает?

Мириам помотала головой.

– Это касается только меня. Меня и мамы. Если папа узнает, все станет только еще хуже.

– Ему следовало тоже принять какое-то участие, Мириам. Не понимаю, как утаивание подобных вещей может кому-то помочь.

Она опустила голову еще ниже.

– Я не хочу, чтобы он знал.

– Почему?

– Он уже и так думает, что со мной что-то не так.

– Нет, не думает.

– Он думает, что я дерганая.

Мириам была права. Отец действительно использовал подобные слова.

И наконец я задал самый большой вопрос, хотя уже знал, что простого ответа на него нет и не будет.

– Почему, Мириам?

– Это забирает боль.

Я всеми силами старался понять.

– Какую боль?

Моя сестра посмотрела на надгробие с четко высеченным на нем именем Грея Уилсона.

– Я действительно любила его, – произнесла она.

Эти слова застали меня врасплох.

– Ты серьезно?

– Это был секрет.

– Я думал, вы просто друзья! Все так думали.

Мириам покачала головой:

– Мы любили друг друга.

Мой рот приоткрылся.

– Он собирался жениться на мне.

Глава 22

Мириам никогда не была такой, какой, по мнению отца, ей следовало быть. Она была красива – пусть даже и в бледном, неярком и приглушенном смысле этого слова, – но временами настолько молчалива, что о ее присутствии можно было легко забыть, оказавшись с ней в одном помещении. Она была такой с самых ранних дней – ранимой и маленькой, легко теряющейся в тени. Наверное, просто все остальные в семье были чересчур уж общительны. А может, ее мать была не единственной, кто подавлял Мириам. Может, это были групповые усилия – ненамеренные, но чертовски действенные. Я и сам знал, как слабость способна со временем отгородить от остальных людей. Когда ей было двенадцать, некоторые девочки в школе были недобры к ней. Мы никогда не выясняли, что она под этим понимала, – наверное, что-то типичное для девчонок в этом возрасте, всегда представлял я. В чем бы ни заключалось пренебрежение одноклассниц, Мириам три недели ни с кем не разговаривала. Отец поначалу проявлял терпение, потом стал все больше раздражаться. Под конец последовал взрыв – грубые слова, которые нелегко забыть. Мириам расплакалась и выбежала из комнаты, а его извинения, позже тем же вечером, не принесли никакого результата.

Отец потом жутко из-за этого себя чувствовал, но разборки с женщинами никогда не были его сильной стороной. Он был грубоват, всегда говорил то, что у него на уме, если говорил вообще, – места для деликатности в этом человеке никогда особо не находилось. Мириам была слишком юна, чтобы это понимать. В последующие годы она еще больше отдалилась, воздвигла более высокую стену, посолила землю вокруг себя. Могла худо-бедно довериться лишь матери – может, разве что еще Джейми. Но не моему отцу и, естественно, не мне. Охватившая ее печаль началась легко и росла настолько тихо и незаметно, что со временем мы практически перестали ее замечать.

Мириам – просто тихоня. Вот как мы это себе объясняли.

Отношения с Греем Уилсоном были для нее такой же драгоценностью, как воспоминания о закате солнца, которым предается слепец, и я вполне мог понять, почему у нее возникли чувства к нему. Он был рубаха-парень, который за словом в карман никогда не лазал и более чем уверенно чувствовал себя абсолютно в любой компании – короче говоря, был всем тем, чем не была сама Мириам, – и я мог с полной уверенностью предположить, почему они держали это в тайне. Мой отец такого не одобрил бы; Дженис тоже. Когда Грея убили, Мириам как раз исполнилось восемнадцать. Она собиралась приступить к учебе в Гарварде, а он уже третий месяц вкалывал на автозаводе в одном из соседних округов, собирал грузовики. Но я вполне мог представить их вместе – Мириам и этого беззаботного, развязного и, в общем-то, довольно симпатичного увальня. И вообще правильно кто-то сказал про противоположности. Он – большой, неотесанный и бедный; она – маленькая, деликатная и обреченная на сказочное богатство.

Обидно, подумал я. Вообще много за что обидно.

Прежде чем уехать с кладбища, я спросил Мириам, не хочет ли она, чтобы я побыл с ней, но она отказалась. «Понимаешь, иногда я просто хочу побыть с ним наедине. Наедине с воспоминаниями».

Никто из нас так и не упомянул Джорджа Толлмэна, но он незримо присутствовал где-то рядом – здоровенный, реальный и прилипчивый, как грязь. Джордж был влюблен в Мириам еще с ранней юности, но она никогда не уделяла ему особого внимания. Он страдал от любви, отчаивался и грустил. Настолько, что на него было больно смотреть. Мириам наконец осела хоть в какой-то гавани, теперь я это видел. Одинокая и обреченная на одиночество, моя сестра избрала самый простой путь. Она никогда этого не признала бы, даже самой себе, но это был факт – как небо над головой было фактом, – и я терялся в догадках, что сказал бы Джордж, если б увидел ее здесь, всю в слезах и одетую в черное, причитающей над могилой соперника, вот уже пятый год лежащего в земле.

Наконец мы расстались – после неловких объятий и моего обещания помалкивать относительно того, что я узнал. Но я был обеспокоен. Больше того, я был испуган. Моя сестра давно стала одной из тех, кто режет самих себя, – была настолько полна боли, что требовалась ее собственная кровь, чтобы смыть эту боль. «Какой тут принцип?» – гадал я. Один порез в час? Два пореза в день? Или это происходило вне всякого расписания – быстрое движение бритвой, едва только жизнь вновь поднимала свою уродливую голову? Мириам – слабый человек, настолько же ломкий и склонный в любой момент упасть, как любой из лепестков, который она положила на его могилу. Я сомневался, что у нее достанет сил управиться с этой проблемой в одиночку, и лишь гадал, насколько у Дженис развито необходимое чувство ответственности. Она хранила это в тайне от моего отца. Чтобы защитить Мириам или по какой-то иной причине? А потом я задал себе еще один вопрос – задал, поскольку просто не мог его не задать.

Смогу ли я сдержать обещание помалкивать?

Отъехав и оставив Мириам одну, я ощутил сильное стремление навестить Грейс. Это была не осознанная мысль, скорее что-то из области голых эмоций. Они были такие разные – Мириам и Грейс… При том что обе выросли в границах одних и тех же владений и воспитывались двумя мужчинами, которые вполне могли бы приходиться друг другу братьями, бо́льших противоположностей было трудно себе и представить. Первая была прохладной и тихой, как мартовский дождь; во второй же скорее ощущался грубый напор августовской жары.

Но я отказался от мысли навестить ее. Надо было слишком много чего сделать, и Долф на данный момент нуждался во мне куда больше. Так что я без остановки проехал мимо больницы, направляясь дальше в город. Поставил машину на стоянке возле здания администрации округа Роуан и поднялся по лестнице на второй этаж. Грэнтэм считал, что у него есть мотив. Нужно было проверить, насколько его предположения соответствуют действительности.

Управление налоговой инспекции располагалось в правой части здания.

Я вошел в стеклянную дверь. По всей ширине приемной протянулась длинная стойка, пространство за которой занимали семь женщин. Никто из них не уделил мне малейшего внимания, пока я сверялся с огромной картой округа Роуан, прикрепленной к стене. Нашел реку Ядкин, вел по ней пальцем, пока не коснулся длинного изгиба, охватывающего ферму «Красная вода». Определив номер квадрата, перешел к стойке с картами более крупного масштаба и вытащил нужную. Развернул ее на одном из больших столов. Я ожидал увидеть единственный участок площадью в тысячу четыреста пятнадцать акров с именем моего отца на нем. Но увидел нечто другое.

Да, территория фермы была четко очерчена на карте: «Семейное коммандитное товарищество[29] Джейкоба Алана Чейза». Одна тысяча двести пятнадцать акров.

С южной стороны к ней примыкал порядочный кусок – грубый треугольник, одну из сторон которого представлял собой изгиб реки. «Адолфус Бун Шеперд». Двести акров.

Робин была права. Долф владел двумя сотнями акров, включая дом.

«Шесть миллионов долларов, – сказала она. – Основываясь на последнем предложении».

Какого черта?

Переписав каталожный номер журнала регистрации сделок и номера страниц на клочок бумаги, я поставил карту обратно на стенд. Подошел к стойке, обратился к одной из женщин – пожилой и округлой, с толстенным слоем голубых теней на веках.

– Я хотел бы взглянуть на купчую на этот участок земли, – сказал я, подсовывая бумажку на стойку между нами. Она даже не озаботилась посмотреть на него.

– Вам нужно в реестр недвижимости, лапочка.

Я поблагодарил ее, прошел по коридору в офис госреестра и переговорил с еще одной теткой за другой стойкой. Назвал ей номера и объяснил, что мне надо. Она показала на конец стойки.

– Подождите вон там. Это займет буквально минуту.

Появилась она опять с толстым томом под мышкой. Бросила его на стойку, просунула толстый палец между страницами и раскрыла его. Быстро пролистала, пока не нашла нужную, потом развернула том ко мне.

– Это то, что вам надо?

Это был акт приема-передачи восемнадцатилетней давности, судя по дате. Я быстро пробежал написанное – все четко и ясно. Мой отец передал Долфу две сотни акров.

– Хотя интересно, – задумчиво произнесла женщина.

– Что?

Она уткнула все тот же толстый палец в документ.

– Тут нет печатей налоговой.

– Что вы этим хотите сказать?

Тетка шумно выдохнула, словно вопрос навалился на нее всей своей тяжестью. Отлистала назад несколько страниц, до какого-то другого акта – в верхнем углу красовалось несколько разноцветных печатей с подписями. Постучала по ним пальцем.

– Печати налоговой, – объяснила она мне, как маленькому. – При приобретении земли уплачиваются налоги. На акт ставятся печати.

Перекинула несколько страниц, вернулась к акту о передаче двухсот акров земли Чейза Шеперду. Поставила палец в углу.

– Нет печатей.

– И что это означает? – спросил я.

Она наклонилась, чтобы прочесть имя на акте.

– Это означает, что Адолфус Шеперд не покупал эту землю.

Я открыл было рот, чтобы задать вопрос, но тетка за стойкой остановила меня поднятием руки и мощным выдохом табачного перегара. Опять склонилась над документом, чтобы прочитать второе имя.

– Джейкоб Чейз ему ее просто подарил.

На улице жара сразу попыталась придавить меня к земле. Я посмотрел вдоль улицы на соседний квартал, в котором располагалось здание суда – неподвластное времени и суровое даже под ослепительно-белым солнцем. Мне требовалось поговорить с Рэтборном. Он ездил на ферму, пытался поговорить с моим отцом насчет чего-то. Причем каким-то боком упоминался и Долф. Как там выразился мой отец? Я остановился на тротуаре, склонив голову набок, словно чтобы получше услышать слова: «И к Долфу с этими своими разговорчиками тоже не подкатывай. Он ответит тебе то же самое, что и я».

Что-то в этом роде.

Я двинулся по тротуару в сторону здания тюрьмы, громоздящегося впереди, – угловатого и уродливого, с узенькими, словно женское лицо, окошками. Подумал про Долфа, гниющего внутри, а потом прошел мимо и поднялся по ступенькам соседнего здания суда. Кабинеты судей располагались на втором этаже. Предварительной договоренности у меня не было, а приставы на посту охраны чертовски хорошо знали, кто я такой. Они трижды прогнали меня через рамку металлодетектора и охлопали так тщательно, что я не пронес бы мимо них и канцелярскую скрепку, даже если б засунул ее себе в трусы. Я сделал вид, будто они могут развлекаться подобным образом хоть целый день. И все же они пребывали в сомнениях – но здание суда было общественным местом. Не пускать меня у них не было никаких законных оснований.

А вот судейские кабинеты – совсем другая история. Найти их оказалось легко – вверх по лестнице, за офисом окружного прокурора, но так вот с кондачка туда не войдешь. Нету там ничего общественного. Вы войдете, только если судья захочет вас впустить. Дверь представляла собой мощное сооружение из стали и пуленепробиваемого стекла. Здание охраняли две дюжины вооруженных приставов, и любой из них мог завалить меня прямо на месте, если б ему приказал судья.

Я оглядел пустой коридор в обе стороны. За толстым стеклом за письменным столом сидела миниатюрная женщина – лицо цвета чая, желтые волосы и суровые глаза. Когда я нажал на кнопку переговорного устройства, она прекратила долбить по клавиатуре. Глаза ее сфокусировались, женщина подняла палец и вымелась из комнаты так быстро, как только могли нести ее опухшие ноги.

Умчалась сообщить судье, кто именно пожаловал.

На Рэтборне был другой костюм, но выглядел он примерно так же. Может, разве что не столь потным. Он внимательно изучил меня через стекло, и мне было видно, как в голове у него проворачиваются шестеренки. Через несколько секунд он шепнул что-то своей секретарше, которая положила пальцы на телефон. Потом открыл дверь.

– Что тебе надо?

– Минутку вашего времени, – официальным тоном объявил я.

– По какому вопросу? – Его очки сверкнули, и судья нервно сглотнул. Неважно, каков был вердикт – для него я был убийцей. Он шагнул вперед, и его тело заполнило щель в двери. – У нас будут проблемы?

– Почему в тот день вы приезжали к моему отцу? Вот об этом я и зашел поговорить.

– У тебя ровно одна минута, – объявил он.

Я проследовал вслед за ним мимо миниатюрной секретарши с жестким взглядом и встал перед его письменным столом, когда Рэтборн неплотно прикрыл дверь, оставив щелку.

– Она так и ждет повода позвонить приставам, – объяснил мне он. – Лучше не давай ей такой повод.

Он сел, и я сел. Над верхней губой у него выступили крошечные бусинки пота.

– О чем был спор? – спросил я. – Между вами и моим отцом.

Судья откинулся в кресле и поскреб свой паричок согнутым пальцем.

– Давай сразу проясним одну вещь. Закон есть закон, а прошлое есть прошлое. Я судья, а ты сейчас даже не в зале суда, а в моем личном кабинете. Я не принимаю по личным делам у себя в кабинете. Только преступи эту черту, и приставы будут здесь так быстро, что ты просто не поверишь.

– Вы закрыли меня за убийство. Вы закрыли Долфа за убийство. Трудновато тут воздерживаться от личного.

– Тогда можешь уходить прямо сейчас. Я тебе ничего не должен.

Я постарался успокоиться. Повторял себе, что явился сюда по вполне конкретной причине.

Лицо судьи стало темно-красным. В соседней комнате скрипнул стул. Я откинулся на кресле, вдохнул, шумно выдохнул, и Рэтборн улыбнулся улыбкой, которая вызвала у меня тошноту.

– Ну вот и отлично, – сказал он. – Так-то лучше. Я знал, что найдется все-таки хоть кто-то из Чейзов, кто способен проявить благоразумие. – Разложил свои наманикюренные белые руки на столе. – Вот только сумел бы ты убедить проявить такое же благоразумие своего отца…

– Вы хотите, чтобы он продал землю?

– Я хочу, чтобы он подумал о благополучии округа.

– Вот потому-то вас и послали с ним встретиться?

Он подался вперед и сложил руки ковшиком, словно держал в них какую-то большую драгоценность.

– Открываются большие возможности. Возможности для тебя, для меня. Если б ты просто смог убедить его…

– Он живет собственным умом.

– Но ты же его сын. Тебя он послушает.

– Потому вы и согласились принять меня? Чтобы я смог уговорить отца?

Лицо судьи закрылось, улыбки как не бывало.

– Кто-то же должен заставить его разумно посмотреть на вещи.

– Разумно… – повторил я.

– Вот именно. – Он попробовал еще раз улыбнуться, но не вышло. – В вашей семье все движется лишь от плохого к худшему. Сдается мне, что это прекрасная возможность направить твоих родичей в нужную сторону. Заработать кое-каких деньжат. Помочь местному обществу…

Но я уже ничего этого не слышал. Разум забуксовал.

– От плохого к худшему… – повторил я его фразу.

– Да.

– Что вы имеете в виду?

Рэтборн раскинул руки, поднял правую, ладонью вверх.

– Плохое, – объявил он, после чего поднял таким же манером левую руку, изображая чаши весов. – Худшее.

Я указал на правую руку, понимая, что сейчас он сможет прочесть едва сдерживаемый гнев в моем голосе. Понимая, что это доставит ему удовольствие.

– Начнем с плохого, – сказал я.

– Я начну с худшего. – Судья потряс этой рукой. – Еще один близкий человек в тюрьме за убийство. В пределах ваших владений убивают людей и наносят им тяжкие телесные повреждения. Город кипит от возмущения…

– Далеко не все так настроены, – перебил я.

Рэтборн наклонил голову набок, продолжил перечислять громче:

– Рискованные предпринимательские решения…

– Какие еще рискованные решения?

Уголок его рта скривился.

– Долги твоего отца. Я не уверен, что он сможет их выплатить.

– Я в это не верю.

– Это маленький город, Адам. Я знаю тут кучу людей.

– Ну а плохое? – спросил я.

Рэтборн опустил руки, напустил на себя скорбное выражение, которое, как я знал, было насквозь фальшивым.

– А мне и вправду надо объяснять?

Я закусил губу, сильно.

– Твоя мать была замечательной женщиной…

Он проворачивал нож для своего собственного удовольствия. Я понял это и отказался в этом участвовать. Поднялся, показал ему средний палец, а потом развернулся и вышел. Судья проследовал за мной в приемную. Я чувствовал его у себя за спиной, когда проходил мимо письменного стола секретарши.

– От плохого к худшему, – повторил он, и я резко развернулся к нему. Не знаю уж, что секретарша углядела на моем лице, но когда я закрывал за собой дверь, она уже лихорадочно тыкала в кнопки телефона.

Глава 23

Отец был пьян. Он был один во всем доме и пьян просто-таки в лоскуты. Мне понадобилось не более трех секунд, чтобы это понять – в основном потому, что раньше я ничего подобного не видел. Мой родитель всегда свято веровал в то, что излишества допустимы лишь в труде, а во всем остальном следует проявлять умеренность, так что в прошлом, когда я являлся домой пьяный и окровавленный, разочарование исходило от него, словно обжигающие лучи благодатного огня. То же, что я видел сейчас… это было ново, и это было мерзко. Его лицо одрябло и вытянулось, глаза увлажнились. Он заполнял собой кресло, как будто его туда налили. Бутылка была открыта и почти пуста, в стакане оставалось разве что на полпальца. Отец таращился на что-то в своей руке, и странные эмоции клубились в нем, так что черты его лица словно плавали поверх лицевых костей. Злость, сожаление, что-то похожее на веселье. Все это сменяло друг друга короткими отрывистыми вспышками, из-за чего он походил на душевнобольного. Я довольно долго стоял в дверях, и не думаю, чтобы он хотя бы раз моргнул. Прикрой я глаза, то увидел бы нечто серое, тронутое бледной холодной желтизной. Древнего старика в распадающемся на части ломте времени. Я понятия не имел, что ему сказать.

– Убил утром каких-нибудь собак?

Отец прокашлялся, и его глаза поднялись вверх. Выдвинул ящик стола, сбросил в него то, что держал в руке. Потом с преувеличенной аккуратностью задвинул ящик и покачал головой:

– Позволь мне сказать тебе кое-что про падальщиков, сынок. Это лишь вопрос времени, когда они наберутся наглости…

Я так и не понял, говорит ли он про собак или же про людей, требующих от него продать землю, – людей вроде Зебьюлона Фэйта и Джилли-Крыса. Интересно, подумал я, не навалилась ли на него какая-нибудь новая ноша. Нападение и убийство. Долф в тюрьме. Возрастающий долг. Какие еще силы ополчились теперь против моего отца? Расскажет ли он мне, если я спрошу, или я для него просто еще одна обуза? Он поерзал ногами под столом, кое-как выпрямился. Его штаны были измяты, задрызганы понизу грязью. Рубашка с одной стороны свисала из-за ремня. Накрутив обратно крышечку на бутылку бурбона, отец отнес ее к буфету. День придал новый изгиб его спине и еще лет тридцать его походке. Он поставил бутылку и уронил руку на ее горлышко.

– Просто решил выпить за Долфа.

– Есть какие-то новости?

– Мне не разрешили с ним повидаться. Паркс уехал обратно в Шарлотт. Ничего он не может сделать, раз уж Долф его не нанял.

Отец прислонился головой к буфету, и его бледные усы так идеально уловили льющийся из-за приоткрытой дверцы слабенький желтый свет, что это могло быть единственным цветным пятнышком, оставшимся во вселенной.

– Разве что-то изменилось? – спросил я.

Он покачал головой.

– Странные вещи могут происходить в человеческом сердце, Адам… Там достаточно силы, чтобы сломать человека. Это все, что я знаю точно.

– Мы всё еще говорим про Долфа?

Отец попытался взять себя в руки:

– Мы просто говорим, сынок.

Подняв взгляд, он поправил фотографию в рамке на стене. На ней были он с Долфом и Грейс. Ей там, наверное, лет семь – зубы слишком большие для маленького личика, вся так и заливается смехом… Он уставился на нее, и я понял.

– Ты все рассказал Грейс, так ведь?

Отец медленно выдохнул сквозь поджатые губы:

– Она должна была услышать это от кого-то, кто любит ее.

Внезапно меня наполнило отчаяние. Долф был всем, что у нее было, и какую бы крутизну Грейс на себя ни напускала, она по-прежнему оставалась ребенком.

– Как она?

Он шмыгнул носом и покачал головой:

– Хуже некуда.

Попытался опереться на край буфета, но промахнулся. Едва устоял на ногах. По какой-то причине я подумал про Мириам – про то, как она тоже, пошатываясь, бредет по самому краю в практически полной темноте.

– А Мириам тоже сказал? – спросил я.

Отец отмахнулся:

– Не могу я говорить с ней. Я пытался, но мы слишком уж разные.

– Я волнуюсь за нее, – сказал я.

– Ничегошеньки-то ты не знаешь, Адам… Все-таки пять лет.

– Я знаю, что никогда тебя таким не видел.

Внезапная сила влилась в его суставы – гордость, предположил я, которая выпрямила его и придала его лицу медный румянец.

– Я все еще очень далек от того, чтобы объясняться перед тобой, сынок! Чертовски далек.

– Ты и вправду так считаешь?

– Да.

Внезапно меня охватил гнев. Грубый, первобытный и туго перетянутый чувством несправедливости.

– Эта земля была во владении нашей семьи более двух веков!

– Сам знаешь, что это так.

– Передавалась из поколения в поколение.

– Чертовски верно подмечено.

– Тогда зачем же ты подарил две сотни акров Долфу? – вопросил я. – Как ты это объяснишь?

– Ты про это уже знаешь?

– Они говорят, что как раз из-за этого он и убил Дэнни.

– Как это так?

– Владение землей давало Долфу причину хотеть, чтобы ты продал свою. Если б ты продал, он тоже смог бы. Грэнтэм считает, что, наверное, это как раз Долф убивал скот и поджигал хозяйственные постройки. Может, даже писал все эти письма с угрозами. У него, мол, шесть миллионов причин делать нечто подобное! Дэнни тоже работал на ферме. Если он застукал Долфа за тем, что тот действует против тебя, тогда у Долфа был мотив убить его. Это одна из версий, которые они сейчас разрабатывают.

Отец стал проглатывать слова.

– Это просто смешно.

– Да знаю я, черт побери! Сейчас не об этом речь. Я хочу знать, почему ты подарил эту землю Долфу.

Сила, которая так внезапно наполнила его, столь же быстро и бесследно испарилась.

– Он мой лучший друг, и у него ничего не было. Он был слишком хороший человек, чтобы ничего не иметь. Тебе действительно нужно знать что-то большее?

Подняв стакан, старик опрокинул в рот остатки бурбона.

– Пойду прилягу, – сказал он.

– Мы еще не закончили!

Отец ничего не ответил. Просто вышел из комнаты. Я встал в дверях, глядя на его удаляющуюся спину, и в тихом великолепии огромного дома услышал, как он неловко запнулся на нижней ступеньке. От какого бы горя ни страдал мой отец, это было его горе, и при нормальных обстоятельствах я не стал бы влезать. Но нынешние времена были очень далеки от нормальных. Я уселся за его письменный стол и провел руками по старому дереву. Изначально этот стол привезли из Англии, и он верой и правдой служил уже восьмому поколению нашей семьи. Я выдвинул верхний ящик.

Там было полно всякого добра: письма, скрепки, всякая такая белиберда. Я стал искать что-то достаточно маленькое, что могло уместиться в кулаке крупного мужчины. Нашел две вещи. Первой был бежевый самоклеящийся листок для заметок. Он лежал на самом верху. На нем было записано имя: Джейкоб Тербаттон. Я этого Тербаттона смутно знал – банкир какого-то сорта. Я никогда не заподозрил бы в нем источник мучений моего отца, если б не цифры, написанные под именем. Шестьсот девяносто тысяч долларов. Под ними отец нацарапал «первый платеж», а потом дату погашения, до которой оставалось меньше недели. Осознание всего этого поразило меня приступом головокружения. Рэтборн говорил правду. У отца действительно были долги. И тут я подумал, с уколом вины, о выкупе моей доли, на которой он сам настоял, выгоняя меня с фермы. Три миллиона долларов были переведены в Нью-Йорк буквально через неделю после моего отъезда. Потом подумал о виноградниках Джейми и о том, что сказал мне Долф. Устройство виноградников обошлось еще в миллионы. Отец пожертвовал товарными культурами, чтобы это произошло.

Я решил было, что окончательно все понял, но тут обнаружил второй искомый предмет. Он лежал где-то в глубине, забился в самый угол. Мои пальцы наткнулись на него практически случайно – что-то жесткое, плоское и угловатое, гладкое, как шелк, на ощупь. Я вытащил его. Фотография была старой, с жесткой картонной подложкой и загнувшаяся по краям. Поблекшая. Выцветшая. На ней была изображена группа людей, стоящих перед домом, который я знал с детства. Старого. Маленького. Дом заполнял пространство за группой с простодушной незатейливостью, которая сразу притянула мой взгляд. Я опустил глаза, изучая стоящих перед ним людей. Моя мать в платье неопределимого цвета казалась совсем бледной. Руки ее были крепко сжаты на груди, а голова повернута к объективу в профиль. Я коснулся пальцем ее щеки. Она выглядела совсем молодой, и я понял, что снимок был сделан совсем незадолго до ее смерти.

Рядом с ней стоял отец. Тогда ему было под сорок или немного за сорок – широкий, мускулистый, с гладкими еще чертами лица и скупой улыбкой, в сдвинутой на затылок шляпе. Он положил руку матери на плечо, словно помогая ей держаться прямо или удерживая в границах кадра. Рядом с отцом пристроился Долф, упершись руками в бока. Улыбающийся до ушей. Беззастенчиво радостный. А сразу за ним – какая-то женщина, лицо которой частично скрывалось за его плечом. Совсем молодая, наверное, лет двадцати. У нее были светлые волосы, а того, что попало в кадр, было вполне достаточно, чтобы понять, насколько она красива.

Первым делом взгляд зацепился за ее глаза.

Сара Йейтс.

Хоть и ноги у нее были тоже очень даже ничего.

Убрав фото обратно в ящик, я поднялся наверх, чтобы разыскать отца. Его дверь была закрыта, и я постучался. Он не ответил, так что я попробовал повернуть ручку. Заперто. Дверь была в девять футов высотой, крепкая. Я постучал громче, и голос, который донесся из-за нее, был абсолютно лишен эмоций.

– Уходи, Адам.

– Нам нужно поговорить.

– Сыт я уже всеми этими разговорами.

– Папа…

– Оставь меня в покое, сынок.

Он не сказал «пожалуйста», но я услышал это тем не менее. Что-то его грызло. И на самом деле неважно, что именно – Грейс, долг или жесткое падение Долфа. Он был несчастен и жалок. Оставив его в покое, я направился к лестнице. Проходя мимо второго окна, увидел подъезжающую машину. Когда из машины выбрался Грэнтэм, я уже поджидал его возле крыльца.

– Вы приехали сообщить, что нашли Зебьюлона Фэйта? – поинтересовался я.

Грэнтэм положил руку на крышу машины. Он был в синих джинсах, пыльных ковбойских сапожках и рубашке с пятнами пота под мышками. Ветер ворошил его тонкие волосы. Все тот же значок свисал с ремня.

– Все еще ищем.

– Надеюсь, как следует ищете.

– Ищем. – Он прислонился к машине. – Я тут пробежался по вашему досье. Оказывается, в прошлые годы от ваших рук пострадало немало народу, некоторые даже попали в больницу. Как-то я это упустил…

Детектив смерил меня взглядом.

– А еще я прочитал, что случилось с вашей матерью. Потерять кого-то, кого любишь… ну тут можно действительно пуститься во все тяжкие. Когда полон гнева и некуда его приложить. – Он сделал паузу. – Не представляете, почему она это сделала?

– Это не ваше собачье дело.

– Некоторых людей горе так никогда и не отпускает, гнев тоже.

Я почувствовал, как вскипает кровь, горячо промывает вены. Грэнтэм заметил это и улыбнулся, словно пришел к какому-то заключению.

– Прошу прощения, – произнес он. – Искренне прошу прощения.

Вид у него действительно был искренний, но я знал, что со мной играют. Детектив проверял меня на вспыльчивость. Теперь он знал.

– Что вам надо, Грэнтэм?

– Насколько я понимаю, сегодня утром вы побывали в госреестре. Могу я поинтересоваться, с какой целью?

Я ничего не ответил. Если он понял, что я проверял его версии мотива, то должен был и догадаться, где именно я буду искать информацию.

– Мистер Чейз?

– Да так, глянул на кое-какие карты, – сказал я. – Может, прикуплю немного земли.

– Я знаю в точности, на что именно вы глянули, мистер Чейз, и уже обсудил этот вопрос с шефом городской полиции Солсбери. Можете быть уверены, что с данного момента Робин Александер будет исключена из любого этапа текущего расследования.

– Да она вроде и сама уже отстранилась, – сказал я.

– Она переступила черту. Это я попросил ее отстранить.

– Какова цель вашего визита, детектив?

Сняв очки, он почесал переносицу. Внезапный порыв ветра прорезал каналы в высокой траве на полях за колючей проволокой. Деревья согнулись, а потом ветер неожиданно стих. Опять придавила жара.

– Я рациональный человек, мистер Чейз. Я убежден, что большинство вещей следуют собственной логике. Вопрос лишь в том, чтобы определить, в чем именно эта логика. Даже у безумия есть логика, если заглянуть поглубже и в нужное место. Шериф доволен, как развивается ситуация с мистером Шепердом, доволен его признанием…

Грэнтэм пожал плечами, оставив остальное недосказанным. Я закончил за него:

– Но вы – нет.

– Шериф всех вас очень недолюбливает. Полагаю, это имеет какое-то отношение к тому, что произошло пять лет назад, но не знаю, по какой именно причине, и на самом-то деле мне на это совершенно плевать. Что я действительно знаю, так это что мистер Шеперд оказался неспособен предоставить хоть какой-то внятный мотив.

– Может, он никого и не убивал, – сказал я. – Вы говорили с прежней подружкой Дэнни? Она подала на него заявление в полицию. Более чем логично было бы начать с нее.

– Вы забываете, что при убийстве использовался ствол мистера Шеперда.

– Он никогда не запирает дом.

Грэнтэм лишь бросил на меня все тот же беспощадный взгляд, который я уже видел раньше. И тут же сменил тему:

– Шерифу звонил судья Рэтборн – сразу после того, как вы вышли из его кабинета. Он был вроде как испуган.

– Надо же…

– А шериф позвонил мне.

– Так вы явились сюда предупредить меня, чтобы я держался от судьи подальше?

– Вы угрожали ему?

– Нет.

– Ваш отец дома? – Переход был совершенно неожиданным и заставил меня занервничать.

– Он занят, – сказал я.

Взгляд Грэнтэма скользнул по пикапу моего отца, потом поднялся на дом.

– Не возражаете, если я сам посмотрю?

Он двинулся к двери, и я сразу представил отца в его разобранном состоянии. Меня сразу охватило покровительственное чувство, желание немедленно его защитить. В голове затрезвонил тревожный звоночек.

– Да, возражаю, – твердо произнес я, заступая ему дорогу. – Все это далось ему нелегко. Он расстроен. Сейчас не самое подходящее время.

Грэнтэм остановился, сжав зубы.

– Они ведь очень близки, верно? Ваш отец и мистер Шеперд?

– Как братья.

– Ради вашего отца он пошел бы на все.

Теперь я это увидел – то, как это могло быть разыграно. Мой голос наполнился холодом.

– Мой отец – не убийца.

Грэнтэм ничего не ответил, не сводя с меня своих блеклых глаз.

– По какой такой причине мой отец мог бы желать смерти Дэнни Фэйта? – спросил я.

– Не знаю, – отозвался Грэнтэм. – А какая по-вашему причина могла у него быть?

– Вообще никакой.

– Да ну? – Он выждал, но я ничего не сказал. – Ваш отец и Зебьюлон Фэйт очень давно знакомы. Оба владеют тут земельными наделами. Оба сильные люди и, по-моему, вполне способные прибегнуть к насилию. Один хочет, чтобы сделка состоялась. Другой – нет. Дэнни Фэйт работал у вашего отца. Оказался между двух огней. Страсти накалились. На кону большие деньги. Могло произойти все что угодно.

– Ошибаетесь.

– Ваш отец не владеет короткоствольным огнестрельным оружием, но у него есть доступ в дом мистера Шеперда.

Я уставился на него.

– Мистер Шеперд решительно отказывается от допроса с применением полиграфа[30]. Я нахожу странным, что он легко сознается в убийстве и при этом отказывается пройти простейшую проверку, которая может подтвердить его историю. Это вынуждает меня пересмотреть его признание. У меня не остается иного выбора, кроме как рассматривать другие возможные варианты.

Я подступил ближе.

– Мой отец – не убийца!

Грэнтэм поднял взгляд к небу, а потом перевел его на ближайшие деревья.

– У мистера Шеперда рак. – Опять посмотрел на меня. – Вы в курсе?

– К чему вы вообще клоните?

Он проигнорировал мой вопрос.

– Я двадцать лет отработал детективом в отделе насильственных смертей в Шарлотте. Навидался столько убийств, что сейчас едва ли уже все и упомню. Папки с делами об убийстве лежали у меня на столике возле кровати – хотите верьте, хотите нет. Трудно уложить в голове столько бессмысленных смертей. Трудно сфокусироваться. В конце концов однажды я ошибся и отправил в тюрьму ни в чем не повинного человека. Его закололи заточкой в тюремном дворе за три дня до признания настоящего убийцы. – Он примолк и уставился на меня тяжелым взглядом. – Я переехал сюда, потому что убийство в округе Роуан – дело по-прежнему из ряда вон выходящее. У меня есть время уделить внимание жертвам. Время сделать все правильно. – Снял очки, подался ближе. – Я крайне серьезно воспринимаю свою работу и особо не переживаю, что по этому поводу скажет начальство.

– Что вы этим хотите сказать?

– Я видел отцов, готовых безвинно пострадать за грехи своих сыновей, мужей, готовых сесть в тюрьму вместо жены и наоборот. Не помню, видел ли я когда-нибудь, чтобы один друг брал на себя убийство другого, но уверен, что такое вполне может произойти, если дружба достаточно крепка.

– Хватит, – сказал я.

– Особенно если тот, которому грозит тюрьма, умирает от рака и ему нечего терять.

– По-моему, вам здесь больше нечего делать.

Грэнтэм открыл дверцу машины.

– И последнее, мистер Чейз. С нынешнего утра Долф Шеперд поставлен под надзор с целью предотвращения попыток суицида.

– Что?!

– Он умирает. Я не хочу, чтобы он покончил с собой, прежде чем я доберусь до сути всего этого. – Грэнтэм опять нацепил очки. – Передайте своему отцу, что я хочу с ним побеседовать, когда ему станет получше.

Потом он повернулся и был таков – скрылся за блестящим стеклом, в котором отражались высокие желтые облака и глубокая голубизна безветренного неба. Я посмотрел вслед его машине, подумав о тревожной растерянности отца и словах, которые он произнес с такой убежденностью.

«Странные вещи могут происходить в человеческом сердце, Адам. Там достаточно силы, чтобы сломать человека».

Я по-прежнему не понимал, о чем он говорил, но вдруг встревожился. Перевел взгляд с удаляющейся машины Грэнтэма на окно комнаты отца на втором этаже. Оно было чуть приоткрыто, не больше чем на дюйм внизу. Поначалу там не было ничего, а потом занавески слегка пошевелились, словно от ветра.

По крайней мере, так я сказал самому себе.

Да, это всего лишь ветер.

Глава 24

Мне нужно было поговорить с Долфом. Очень нужно. Ничто не имело ни малейшего смысла: ни признание Долфа, ни подозрения Грэнтэма. Единственной – еще более бессмысленной, чем убийство Дэнни Долфом Шепердом – была мысль, что это сделал мой отец. Так что я отправился в изолятор временного содержания, где в посещении мне с ходу отказали. Да, посещения разрешены, но только в определенные часы и только если ваше имя есть в списке, в котором моего имени не было. Это решает сам заключенный, сообщили мне.

– А кто в списке Долфа Шеперда? – спросил я.

Имя Грейс там оказалось единственным.

Я повернулся к двери, но тут же остановился. У охранника был скучающий вид.

– Должен же быть какой-то способ, – произнес я.

Он обвел меня ровным взглядом.

– Неа.

Раздраженный и расстроенный, я отправился в больницу. Отец уже успел рассказать Грейс про Долфа, и я мог только предполагать, какие мысли и чувства сейчас ее обуревают. В ее палате я обнаружил лишь неубранную постель и сегодняшнюю газету. Арест Долфа удостоился первой полосы. Его фотографию поместили под заголовком, гласящим: «УБИЙСТВО НОМЕР ДВА НА ФЕРМЕ «КРАСНАЯ ВОДА».

Факты о смерти Дэнни были скудными, но описания – весьма красочными. «Под покровом бездонного, ослепительно-голубого неба из глубокой трещины в мрачной скале были извлечены частично скелетизированные останки». Хотя шериф назначил пресс-конференцию только на следующий день, «заслуживающие доверия источники» явно увлеклись. Досужие рассуждения и откровенные домыслы расцвели пышным цветом. «Пять лет прошло с тех пор, как на этой самой ферме был убит еще один молодой человек».

Мое фото было на второй странице.

Неудивительно, что отец напился.

Прикрыв за собой дверь палаты Грейс, я отыскал сестринский пост. За стойкой сидела привлекательная молодая женщина, которая сообщила мне в довольно отрывистых тонах, что меньше часа назад Грейс выписали из больницы.

– По чьему решению?

– По ее собственному.

– Она еще не готова выписываться! – воскликнул я. – Я хочу поговорить с ее врачом!

– Я попросила бы вас немного понизить голос, сэр. Врач не позволил бы ей уйти, если б не считал, что ее состояние ей это позволяет. Ради бога, пообщайтесь с ним, если хотите, но он скажет вам абсолютно то же самое.

– Черт бы все это побрал! – в сердцах бросил я и удалился.

Грейс я нашел сидящей на бордюре возле центра временного содержания – к коленям прижат пакет с вещами, голова опущена. Над лицом ее свисали слипшиеся волосы, и она лишь тихонько покачивалась, когда в каких-то четырех-пяти футах от нее проносились автомобили. Я остановил машину как можно ближе к ней и вылез. Она так и не подняла взгляд – даже когда я присел рядом с ней. Так что я стал смотреть на небо, вполглаза присматривая за машинами. Я уже был здесь меньше часа назад. Мы, должно быть, просто разминулись.

– Меня к нему не пустили, – наконец произнесла она.

– Но ты же в списке, Грейс! Ты единственный человек, которого он хочет видеть!

Она помотала головой, и ее голос стал почти неслышным:

– Он под наблюдением для предотвращения суицида.

– Грейс…

– Самоубийства! – Ее голос прервался; она опять начала раскачиваться, и я уже в сотый раз проклял Грэнтэма. Грейс хотела видеть Долфа, а Долф хотел видеть ее. Она могла задать вопросы, которые я задать не мог; но Грэнтэм, гад, поставил его под это чертово наблюдение! Запретил свидания абсолютно со всеми. Я сильно подозревал, что решение Грэнтэма больше преследовало цель предотвратить любые контакты Долфа с остальными людьми, чем попытку наложить на себя руки. Это было умно. И это было бездушно.

Сволочь.

Я взял Грейс за руку – она была вялой и сухой. Ощутил у нее на запястье что-то скользкое и заметил, что она даже не сняла больничный браслет. Опухоли на лице начали спадать, синяки по краям пожелтели.

– Ты знаешь, что у него рак?

Она вздрогнула.

– Он об этом особо не говорил, но эта пакость всегда была где-то рядом, как еще один человек в доме. Он пытался подготовить меня.

Меня вдруг осенило:

– Так вот почему ты не стала поступать в колледж!

В любой момент были готовы появиться слезы, и рука Грейс поспешно метнулась к глазам, прежде чем те успели скатиться по лицу.

– Ну ладно, пошли, – сказал я. – Давай отвезу тебя домой.

– Я не хочу домой, – сказала она. – Мне нужно делать что-то. Что угодно.

– Тебе нельзя тут оставаться. – Она подняла лицо, и я увидел просто-таки воплощение безнадежного горя. – Тут ты все равно ничего не сделаешь.

Я отвез ее обратно в дом Долфа. Все это время Грейс держалась так, как будто где-то в самой ее глубине застрял здоровенный кусок льда. То и дело содрогалась всем телом. Раз я попытался было заговорить, но она меня сразу заткнула:

– Просто отстань, Адам! Ты все равно ничего не сможешь исправить.

Практически те же самые слова, которые я сказал Долфу после того, как мой отец пригрозил убить меня.

Грейс позволила мне проводить ее в дом и усадить на край кровати. Пакет, который она принесла с собой, свалился на пол, руки столь же бессильно упали на кровать ладонями вверх. Я включил лампу и присел рядом. Ее загар поблек, веки тяжело набрякли. Стежки хирургических швов на сухих инертных губах выглядели особенно жутко.

– Может, водички принести? – спросил я.

Она помотала головой, и я заметил, что часть волос у нее подернулась сединой – длинные пряди ярко отсвечивали в свете лампы, словно тонкие стальные проволочки. Я обнял ее за плечи и поцеловал в макушку.

– Я наорала на твоего отца, – тихо произнесла Грейс. – Он пришел в больницу и все рассказал. Хотел остаться со мной, когда выложил все новости. Сказал, что мне нельзя уходить из больницы, что он не разрешает. Я наговорила ему довольно жутких вещей.

– Все нормально, – сказал я. – Он все понимает.

– Ну как мне теперь? – воскликнула она.

Я покачал головой.

– Я не знаю, почему он это делает, Грейс. А вот что действительно знаю, так это что тебе нужно прилечь.

Она поднялась на ноги.

– Лежа я ничего полезного не сделаю. Должно же быть что-то, что можно сделать!

Грейс три раза быстро прошлась туда-сюда, а потом остановилась и неподвижно застыла.

– Ничего-то я не могу сделать! – с совершенно убитым видом произнесла она.

Я ухватил ее за руку, притянул обратно к кровати.

– Тебе не приходит в голову, кто еще мог желать смерти Дэнни Фэйту? Вообще кто угодно. А я это проверю.

Когда Грейс подняла голову, глаза ее были полны невыразимой муки.

– Ничего-то ты не понимаешь, – произнесла она.

– Чего не понимаю?

Ее руки сжались на моих, и глаза опять обрели зеркальную яркость.

– По-моему, это как раз он-то и убил.

– Что?!

Она резко встала и, крепко ставя ногу, прошла в дальний угол комнаты.

– Не стоило мне этого говорить. Забудь. Сама не соображаю, что несу.

– Грейс, уж мне-то ты можешь доверять! Что вообще происходит?

Когда она повернулась, в линии ее рта проглянула безжалостная твердость.

– Я больше не знаю тебя, Адам. Не знаю, могу тебе доверять или нет.

Я встал, открыл было рот, но Грейс обогнала мои слова:

– Ты влюблен в копа.

– Это не…

– Не отрицай этого!

– Да не собираюсь я это отрицать! Я хочу сказать, что это не имеет никакого значения. Я никогда не поставлю Долфа под угрозу. – Грейс попятилась в угол комнаты. Ее плечи вздернулись вверх, словно чтобы прикрыть уязвимую шею. Кулаки сжались. – Я тебе не враг, Грейс. И не враг Долфу. Мне нужно знать, что происходит. Я могу помочь.

– Я не могу тебе сказать.

Я шагнул к ней.

– Не подходи! – выкрикнула Грейс, и я увидел, насколько она близка к срыву. – Мне нужно самой во всем разобраться. Мне нужно подумать.

– Ладно. Просто успокойся. Давай обо всем этом поговорим.

Она опустила руки, и плечи пошли вниз тоже. Ее на глазах наполняла решимость.

– Тебе надо уходить, – сказала она.

– Грейс…

– Убирайся, Адам.

– Мы еще не закончили.

– Убирайся!

Я двинулся к двери, но остановился, опершись рукой о косяк.

– Подумай как следует, Грейс. Это ведь я, и я тоже люблю Долфа.

– Ты ничем не можешь мне помочь, Адам. И ничем не можешь помочь Долфу.

Мне не хотелось уходить. Многое по-прежнему оставалось недосказанным. Но она захлопнула дверь у меня перед носом, оставив меня таращиться на тонкий слой облупленной синей краски. Мне захотелось выломать эту дверь. Мне хотелось буквально втряхнуть здравый смысл в испуганную женщину, которая, похоже, уже окончательно не соображала, что к чему. Но Грейс была как эта краска – настолько местами истончилась, что из-под нее просвечивало голое дерево. Я провел ладонью по двери сверху вниз, и хрупкие синие чешуйки посыпались на пол. Я сдул остатки с пальцев.

Все двигалось так, как я даже отдаленно не мог себе представить. Все изменилось, люди тоже; и мой отец был прав в одном.

Пять лет – довольно долгий срок, и ничегошеньки-то я не понимал.

Я позвонил Робин. Она была на месте какого-то домашнего скандала и сказала мне, что долго разговаривать не может. На заднем плане я слышал, как женский голос сыплет оскорблениями, а мужской лишь повторяет: «Заткнись!» – снова и снова.

– Ты слышала про Долфа? – спросил я.

– Слышала. Мне очень жаль, Адам. Заключенных не помещают под такой надзор без какой-то веской причины. Не знаю, что и сказать.

В голове у меня промелькнули слова Грэнтэма: «Я не хочу, чтобы он покончил с собой, прежде чем я доберусь до сути всего этого».

Он должен был ошибаться.

Насчет всего.

– Все нормально. Я не поэтому звоню. Я тут натолкнулся на Грэнтэма. Он собирается просить твое начальство отстранить тебя. Подумал, что тебе следует знать.

– Он уже попросил. Мой босс сказал ему: а вот выкуси.

– Это хорошо.

– Ну что ж, твоя наводка насчет склада оказалась крепкой. Вчера вечером там провели рейд и изъяли более чем на триста тысяч долларов кристаллического мета. Похоже, Зебьюлон Фэйт оказался более крупным игроком, чем мы думали. А до кучи нашли еще несколько коробок лекарства от простуды, которые, как они думают, были похищены из распределительного склада возле аэропорта в Шарлотте.

– Лекарства от простуды?

– Угу. Его ингредиенты используются при изготовлении мета. Долго рассказывать. Послушай, есть еще одна вещь, которую тебе надо знать…

Робин прервалась, и по ее голосу я понял, что обстановка накаляется. Обращалась она не ко мне. «Сядьте, сэр. Мне надо, чтобы вы немедленно сели, прямо вот здесь. Эй, прекратите!»

– Мне уже пора, Адам. Я хочу, чтобы ты знал, что УБН[31] посылает своих парней взглянуть на то, что мы захватили. Может, они захотят пообщаться с тобой. А может, и нет. Не знаю. Поговорим позже.

– Погоди минутку! – сказал я.

– Только быстро.

– Мне нужно имя женщины, которая подала заявление на Дэнни Фэйта.

Робин сохранила молчание, и я опять услышал того мужика. «Заткнись! Заткнись! Заткнись!» А потом женщина, очевидно, его жена, заорала: «Не приказывай мне заткнуться, лживая ты жопа, изменщик поганый!»

– А зачем тебе? – спросила Робин.

– Насколько я могу судить, она последняя видела Дэнни живым. Кому-то надо с ней поговорить. Если Грэнтэму неохота тратить на нее время, тогда, черт побери, я сам с ней пообщаюсь!

– Не путайся под ногами у Грэнтэма, Адам. Я тебя уже предупреждала. Он такого не потерпит. Если выяснит, мало не покажется.

– Так скажешь или нет?

Я услышал, как она шумно выдохнула.

– Ее зовут Кэндис Кейн. Сокращенно Кэнди.

– Ты серьезно?[32]

Голоса вокруг Робин нарастали – два озлобленных супруга или сожителя, готовые разорвать друг друга в клочки.

– Мне пора, – повторила Робин. – Она есть в справочнике.

Автомобиль встретил меня мягкой кожей и знакомыми запахами; мотор заработал так тихо, что я его почти не слышал. Я опустил окна, чтобы выгнать жар, и ощутил вокруг себя всеохватную ширь земли. На миг это подарило чувство спокойствия и уюта, но этот миг был недолгим. Мне нужно было поговорить с отцом.

Отъехав от крыльца Долфа, я двинул к дому отца. Его пикапа на обычном месте не было, но на крыльце в кресле-качалке покачивалась Мириам. Я вышел из машины и поднялся к ней. Она подняла на меня взгляд, но ее глаза ничего мне сказали. Я подумал об острых лезвиях и порванных в клочья сердцах.

– Ты как? – спросил я.

– Нормально.

– Что делаешь?

– Ты когда-нибудь чувствуешь необходимость остановиться, всего на секундочку, перед тем как войти в комнату? Вроде как тебе нужно последний раз свободно вдохнуть перед тем, как придется столкнуться с тем, что ждет тебя с обратной ее стороны?

– Думаю, что да.

– Вот и мне сейчас нужен такой вот последний свободный вдох.

– Сейчас очень много чего происходит, – сказал я.

Она кивнула, и я увидел, что ее волосы выбились из-под гребенки, под которую были убраны наверх. Длинные черные пряди струями водопада свесились над воротничком.

– Это пугает, – отозвалась она.

Вид у Мириам был такой печальный, что мне захотелось прикоснуться к ней, обнять за плечи, – но я не стал. Это могло и причинить боль, и испугать ее. Последние несколько дней тяжело дались всем, но Мириам казалась почти что прозрачной.

– Насколько я понимаю, папы нет дома.

– Да, машины не видно. Только мама, по-моему. Я тут уже довольно давно сижу.

– Мириам, – начал я. – Есть у тебя какие-нибудь мысли, кто мог захотеть убить Дэнни?

Она помотала головой, а потом вдруг остановилась, задумчиво отведя подбородок в сторону.

– Что такое? – спросил я.

– Ну был один случай, месяца четыре назад… Кто-то довольно сильно его избил. Он не стал про это рассказывать, но Джордж сказал, что это наверняка какой-то букмекер из Шарлотта.

– Да ну? И Джордж знал, что за букмекер?

– Сомневаюсь. Он просто сказал, что Дэнни наконец-то получил по заслугам. Когда я спросила, что он имеет в виду, Джордж сказал, что Дэнни вконец распоясался и в результате за это поплатился.

– Это Джордж так сказал?

– Да.

– А ты не знаешь, где сейчас Джейми?

– Нет.

– Погоди-ка секундочку…

Я набрал номер Джейми на мобильнике. После четырех гудков включилась голосовая почта.

– Джейми, это Адам. Мне нужны имена тех букмекеров. Позвони мне, как только получишь это сообщение.

Закрыв телефон, я положил его на соседнее кресло. Мириам казалась такой хрупкой, будто могла в любой момент рассыпаться на куски.

– Все будет хорошо, – сказал я ей.

– Знаю. Просто все это так тяжело… Папа такой грустный. Мама расстроена. Грейс…

Мы секунду помолчали.

– Как думаешь, Долф мог убить Дэнни?

– Бог свидетель, Адам, – не имею ни малейшего представления. Мы с Долфом никогда не знали друг друга настолько хорошо, и на самом-то деле Дэнни я тоже особо не знала. Он был старше, наемный работник… Мы практически не общались.

Внезапно мне пришла в голову одна мысль. По словам Мириам, Джордж подал избиение Дэнни как нечто, чего тот давно заслуживал. Не слишком-то любезно, подумал я, и представил Джорджа тогда за завтраком – как он раскипятился, когда речь зашла о Дэнни.

«Дэнни как-то сказал, что я шут гороховый. Говорил Мириам, что ей не стоит встречаться с шутом».

Я тогда высказал предположение, что Дэнни вспоминал какого-то другого Джорджа Толлмэна.

«Да ну его тогда в жопу! Вот что я тебе на это скажу».

Я внимательно посмотрел на Мириам. Не хотелось без нужды ее расстраивать. Насколько я мог судить, в Джордже Толлмэне никогда не было бойцовской косточки; но я не мог не спросить:

– Мириам, а у Джорджа с Дэнни были какие-то контры? Проблемы? Что-нибудь в этом роде?

– Да не особо. Когда-то они дружили. Потом дружба закончилась. Один из них вырос, другой – нет. Не думаю, что были какие-то контры, помимо этого.

Я кивнул. Она была права. Дэнни отличался удивительной способностью злить других людей. Просто так уж он был устроен. Ничего больше.

– А как насчет папы и Дэнни? – спросил я. – У них были проблемы?

– А зачем ты вообще спрашиваешь?

– Копы сомневаются в признании Долфа. Они думают, что он может врать, прикрывая папу.

Мириам пожала плечами:

– Не думаю.

– А имя Сара Йейтс тебе что-нибудь говорит? – спросил я.

– Нет.

– А Кен Миллер?

Она помотала головой:

– А должно?

Я оставил ее раскачиваться в кресле на крыльце, гадая, не припрятано ли у нее где-нибудь еще одно бритвенное лезвие. Теряясь в догадках, были ли ее разговоры насчет «последнего вдоха» просто разговорами.

Направил машину в сторону города, позвонил в справочную и получил телефон и адрес Кэндис Кейн. Я знал это место – многоквартирный комплекс неподалеку от колледжа. Набрал номер и выждал десять гудков перед тем, как отключиться. Ладно, попробую перезвонить позже. На развилке свернул на гравийную обочину и остановился. Копы не собирались искать где-то за пределами моей семьи, чтобы объяснить смерть Дэнни. Я отказывался принимать такой подход. У меня имелись уже две возможные зацепки – люди, вовлеченные в насильственные происшествия с Дэнни Фэйтом: Кэндис Кейн, подавшая на него заявление в полицию, и те, кто так сильно избил Дэнни четыре месяца назад. Кэнди болталась где-то неизвестно где, а Джейми не отвечал на звонки. Ехать было некуда. Тоскливое раздражение узлом завязалось в спине. Должны же быть и какие-то другие направления!

Но их не было. Зебьюлон Фэйт не проявлялся на горизонте. Долф не желал со мной общаться. Отец тоже отсутствовал.

Черт.

Мысли обратились к другой беспокоящей меня проблеме. Она была маленькая, не такая срочная, но все же она грызла меня. Почему Сара Йейтс показалась мне такой знакомой? Откуда она знала, кто я такой? Я опять включил передачу и на развилке свернул влево.

В сторону округа Дэвидсон.

И Сары Йейтс.

Я пересек реку, мимо стеной понесся лес, а я все силился понять, откуда у меня столь сильное чувство, будто я знаю ее. Свернул с дороги на узкий проселок, который вел к обиталищу Сары на реке. Едва выскочив из-за деревьев, увидел Кена Миллера, развалившегося в садовом креслице возле пурпурного автобуса. Он был в джинсах и рубашке – босые ноги вытянуты по земле, голова откинута назад, чтобы поймать лицом солнце. Заслышав машину, он встал, прикрыл глаза ладонью, а потом шагнул на дорогу, перекрывая мне проезд. Раскинул руки, как распятый, и его хмурый вид говорил, что намерения у него самые серьезные.

Когда я остановился, Кен низко нагнулся, чтобы заглянуть в салон, а потом подступил вплотную к моему окну. Злость заострила его слова.

– Что, ребятки, на сегодня еще недостаточно? – спросил он. Его пальцы вцепились в край дверцы. Шея у него была перепачкана в земле, седые волосы копной провалились за воротничок рубашки. Один глаз почти полностью закрывал здоровенный фиолетовый фингал. Туго натянутая кожа на нем лоснилась и сверкала на солнце.

– Какие еще ребятки?

– Твой чертов папаша! Вот какие.

Я указал на его глаз:

– Его работа?

– Я хочу, чтобы ты уехал. – Кен наклонился ближе. – Немедленно.

– Мне нужно поговорить с Сарой, – сказал я, включая передачу.

– У меня там ствол припрятан, – предупредил он, мотнув головой на автобус.

Я внимательно изучил его лицо: твердую линию подбородка, пульсирующие на висках вены. Он был зол и испуган – не самая лучшая комбинация.

– Что вообще происходит, Кен?

– Так что, сходить за стволом?

Я вылетел обратно на асфальт. Дорога была пуста – длинная черная лента, уходящая вдаль плавным двухмильным изгибом. Свернув влево к мосту, я опустил стекло, и сразу стало шумно. Из поворота я вышел на пятидесяти. Чуть быстрей, и я бы его не заметил.

Фургон Сары.

Он был припаркован у дальнего угла угловатого бетонного строения – байкерского бара под названием «Таверна огненной воды». Она практически уткнула его носом в стенку за ржавым мусорным контейнером. Почти не видать, но определенно ее. Тот же темно-вишневый цвет, те же тонированные стекла… Я притормозил, выискивая место для разворота. Пришлось проехать еще с милю, после чего я резко свернул на какую-то гравийную дорожку, сдал назад и опять дал газу. Припарковался рядом с фургоном и вылез. Между дверью и мной выстроились в ряд шестнадцать «Харлеев». Хром сиял на солнце. На черных кожаных седельных сумках сверкали заклепки. Мотоциклы были выстроены с армейской точностью, как на параде.

Внутри оказалось темно, а потолок, казалось, давил прямо на голову. Над бильярдными столами слоями висел табачный дым. Слева от меня из музыкального автомата долбил какой-то разухабистый музон. Я подошел к стойке и заказал пиво стоящей за ней потасканной тетке – над вид лет шестидесяти, хотя наверняка она была не старше меня. Сорвав с бутылки крышечку, барменша так шмякнула ее донышком о стойку, что из горлышка струей выстрелила пена. Я уселся на высокий виниловый табурет и выждал, пока глаза не привыкли к полутьме. Это не заняло много времени. Над зеленым сукном нависали большие лампы, из-за неприкрытой двери тоже пробивался яркий свет.

Отхлебнул пива, поставил бутылку на покрытую мокрыми кругами стойку.

Заведение представляло собой единственное довольно просторное помещение с тремя бильярдными столами и бетонным полом, сливные решетки в котором одинаково годились как для грязной воды при уборке, так и для пролитого пива, блевотины или крови. Футах в десяти от меня, уронив голову на стойку, дремала какая-то толстуха. Два стола для пула были заняты и окружены мужиками с таким черными бородищами, что волосы казались покрытыми лаком. Игроки с привычной сноровкой орудовали киями, поглядывая в мою сторону между ударами.

Сара Йейтс сидела за маленьким столиком в дальнем углу. Стулья были отодвинуты, чтобы освободить место для ее инвалидного кресла. Столик она делила с двумя здоровенными громилами, тоже байкерами. Перед ними стояли большой кувшин для пива, три кружки и штук пятнадцать стеклянных стопочек. Пока я на них смотрел, барменша двинулась в их сторону, неся еще три стопочки с чем-то коричневым. Они чокнулись ими, сказали что-то, чего я не расслышал, и дружно поднесли их к губам. Байкеры заглотили свои до дна. Сара опустила свою на стол, держа ее изящными пальцами.

А потом посмотрела на меня.

В лице ее не было удивления. Согнув палец, она поманила меня к себе. Байкеры у бильярда освободили мне дорогу, но не особо охотно. Твердые кии задевали меня за плечи, табачный дым резал глаза. У одного под уголком глаза виднелась татуировка в виде слезы[33]. Я остановился у столика Сары, и бильярдная игра возобновилась. Ее собутыльники были старше большинства остальных байкеров. Тюремные татуировки на толстенных ручищах выцвели, стали светло-серыми. В бородах просвечивала седина, морщины прорезали лица. Массивные перстни, тяжелые высокие ботинки… Но держались они нейтрально. Видимо, брали пример с Сары. Она с полминуты изучала меня. А когда заговорила, голос ее зычно разнесся по залу:

– Сомневаешься, что любой из этих ребят оторвет тебе башку, если я попрошу? – Она обвела рукой помещение бара.

– Потому что вы поставляете им дурь? – спросил я.

Сара нахмурилась, и сидящие с ней байкеры последовали ее примеру.

– Потому что я их друг, – произнесла она.

Я покачал головой:

– Ничуть не сомневаюсь.

– Я спрашиваю, потому что не хочу повторения того, что отмочил твой старик. Я этого больше не потерплю.

– А что он такое отмочил? – поинтересовался я.

– Так ты из-за этого сюда заявился?

– Частично.

Сара посмотрела на двух своих собутыльников.

– Все нормально, – произнесла она. Оба встали – здоровенные мужики, пропахшие табаком, выпивкой и высохшей на солнце кожей. Один из них молча ткнул пальцем в сторону стойки бара, и Сара Йейтс кивнула.

– Садись, – приказала она. – Хочешь еще пива?

– Можно, – отозвался я.

Она перехватила взгляд барменши, приподняла кувшин и показала на меня. Барменша принесла чистый стакан, и Сара наполнила его.

– Обычно я в это время не пью, – сказала она. – Но твой папаша изгадил мне весь день.

Я огляделся по сторонам.

– Вы здесь завсегдатай?

Сара рассмеялась.

– Разве что когда-то. – Покрутила в воздухе пальцем. – Когда твоя жизнь вращается в пределах десяти квадратных миль так долго, как у меня, знаешь уже практически всех.

Я изучил здоровяков, с которыми она выпивала. Они сидели спиной к стойке, поставив ноги на пол, будто в любой момент могли выпрямиться и в считаные секунды оказаться рядом. В отличие от остальных посетителей они целенаправленно наблюдали за нами.

– Похоже, вы им небезразличны, – заметил я.

Сара отхлебнула пива.

– У нас схожий образ мыслей. И мы уже сто лет друг друга знаем.

– Мы можем поговорить?

– Если ты только возьмешь назад свои слова насчет дури. Я не торгую наркотой.

– Тогда беру свои слова назад.

– Так о чем хочешь поговорить?

Несмотря на множество пустой посуды, пьяной она не выглядела. Ее лицо было мягким и без морщин, но из-под всего этого проглядывало что-то жесткое – некий металлический блеск, который заострял края ее улыбки. Она явно хорошо знала, что такое тяжелая жизнь и жесткие решения. Я видел это в ее оценивающем взгляде и в том, как она сохраняла тонкую ниточку контакта с парнями у стойки. Они наблюдали, и они выжидали.

– О двух вещах, – сказал я. – Откуда вы меня знаете и чего хотел мой отец?

Откинувшись назад, Сара поудобней устроилась в своем кресле. Пальцы ее нашли пустой стакан и медленно закрутили его на столе.

– Твой отец, – задумчиво произнесла она. Стакан крутился в ее тонких пальцах. – Упрямый, самовлюбленный сукин сын. Человек, которого тяжело полюбить, но которого легко оценить по достоинству. – Показала мелкие зубки. – Даже когда он ведет себя как величайший говнюк на свете. В общем, он не хотел, чтобы я с тобой разговаривала. За тем и приезжал сегодня утром. Случился, как второе пришествие Христа. Злой, что твой черт, с кислой мордой. С ходу стал гавкать на меня, как будто имеет на это право. А я не приемлю такого поведения. Обстановка малость накалилась. Кен, дурачок, попытался вмешаться, хотя мог бы и сообразить, что не стоит. Во-первых, поскольку мне этого было не надо. Во-вторых, потому что твой отец не терпит, когда другой мужчина начинает хвататься за него руками.

– Он ударил Кена?

– Хорошо еще, что не убил.

– Почему он был так зол?

– Потому что я разговаривала с тобой.

– Вы же постоянно разговаривали с Грейс.

– Это совсем другое.

– Почему?

– Потому что проблема в тебе, мой мальчик.

Я раздраженно откинулся на стуле.

– Откуда вы меня знаете? Почему его так заботит, если мы даже и впрямь перебросились парой слов?

– Я как-то раз дала ему обещание.

– Я нашел ваше фото в письменном столе отца. Снятое очень давно. Вы там с Долфом и моими родителями.

Она вяло улыбнулась:

– Помню.

– Скажите мне, что вообще происходит, Сара.

Вздохнув, она посмотрела в потолок.

– Это связано с твоей матерью, – произнесла она. – Все из-за твоей матери.

Где-то в животе внезапно сдетонировала боль.

– Каким образом?

Глаза Сары ярко светились в полутьме. Рука ее упала со стопки, за которую было взялась, и распласталась на столе.

– На самом-то деле она была просто замечательной женщиной, – произнесла Сара. – Мы были очень разными, так что меня не могло восхищать в ней абсолютно все, но то, что у нее было, имелось у нее сполна. Вроде тебя, к примеру. Я никогда еще не видела женщину, которая была бы лучшей матерью или любила своего ребенка сильнее, чем она любила тебя. В этом смысле она была просто рождена для материнства. А вот в других смыслах – не особо.

– Что вы этим хотите сказать?

Сара опрокинула в рот остатки своего пива и отстраненно заговорила куда-то в мою сторону.

– Она не могла нормально забеременеть, – сказала она. – После тебя у нее было семь выкидышей. Врачи ничем не могли помочь. Она пришла ко мне. Обратилась ко мне за помощью как к травнице.

– Так я видел вас? Вы выглядите очень знакомо.

– Может, и видел разок. Я обычно приходила к вечеру, когда ты уже спал. Хотя я помню тебя.

Сара подняла руку, давая знак барменше, которая тут же примчалась с двумя полными стопками, словно давно поджидала, зажав их в руке; подняла свою и кивнула мне на другую. Я поднял стопку, чокнулся с ней и проглотил спиртное, которое обожгло до самых печенок. Глаза Сары были где-то очень далеко.

– Но моя мать…

– Она так хотела ребенка! Просто до боли хотела. Но эти выкидыши совсем истощили ее, физически и эмоционально. К тому времени как я взялась за нее, она уже была в глубокой депрессии. Хотя когда ей удалось зачать, опять ожила; что-то в ней слегка заискрилось…

Сара перестала говорить и внимательно посмотрела на меня. Понятия не имею, что она видела.

– Ты точно хочешь это услышать?

– Просто скажите мне.

– Этот ребенок дотянул до второго триместра, но в итоге она потеряла и его. Да, все-таки потеряла его, а вдобавок потеряла еще и много крови в процессе. Она так и не смогла это пережить, так и не обрела прежней силы. Депрессия съела ее без остатка. Остальное ты знаешь.

– И мой отец не хотел, чтобы я знал это?

– Это было внутреннее дело мужчины и его жены, ничье больше. Он явился сегодня, потому что не хотел, чтобы я тебе об этом рассказывала. Хотел убедиться, что я помню про свое обещание.

– И все же вы мне рассказали.

Глаза ее полыхнули жаром.

– А нехрен было не доверять мне!

Я обдумал то, что она только что сказала.

– В этом по-прежнему нет никакого смысла. Почему это его так заботило?

– Я сказала тебе все, что намеревалась сказать.

Моя рука опустилась на стол, сильно. Я даже не осознал, что двинул ею. Ее глаза замерли, и я увидел, что ее приятели уже на ногах.

– Аккуратней, – негромко произнесла Сара.

– В этом нет никакого смысла, – повторил я.

Она придвинулась ближе, положила руки поверх моих и еще больше понизила голос:

– Ее осложнения были вызваны тяжелыми родами. Проблемами при твоем рождении. Понял теперь?

Словно чья-то невидимая рука крепко вцепилась в сердце.

– Так она покончила с собой из-за меня?

Сара замешкалась, крепче сжала пальцы.

– Твой отец не хотел, чтобы ты именно так и подумал.

– И поэтому хотел, чтобы я держался от вас подальше.

Она отодвинулась от меня, провела руками по краям стола. Сочувствие, которое я до этого подмечал у нее на лице, теперь бесследно испарилось.

– На этом разговор закончен.

– Сара…

Она подняла палец, и ее приятели-байкеры подошли к нам, встав у меня за спиной. Я чувствовал их там, словно сплошную непробиваемую стену. Лицо Сары было беспощадным.

– А теперь уходи.

День ослепил меня, как взрыв, когда я вышел наружу. Солнце впивалось в затылок, спиртное клокотало в пустом желудке. Я вновь и вновь проигрывал в голове ее слова и выражение ее лица – холодное, жесткое сожаление.

Не успел я дойти до машины, как услышал за спиной шаги.

Крутнулся на месте, вскинув руки. Такое уж это было место. В нескольких футах от меня стоял один из байкеров, сидевших тогда вместе с Сарой. Шесть футов два дюйма, в кожаных ковбойских чапсах[34] и плотно прилегающих к лицу панорамных темных очках. Седина у него в бороде казалась на солнце скорее желтой. Никотиновые полоски в уголках рта. Я дал бы ему порядка шестидесяти. Жестких, брутальных шестидесяти. Пистолет, который оттягивал ему штаны, был сплошь хромированный.

Он вытянул руку с зажатым между двух пальцев клочком бумаги.

– Она хочет, чтобы ты передал это тому мужику в крытке.

– Долфу Шеперду?

– Без понятия.

Я взял бумажку – сложенную салфетку. На ней свободно раскинулись три рукописные строчки, синие чернила кое-где расплылись по мягкой бумаге. «Хорошие люди любят тебя и хорошие люди будут помнить, за что ты стои́шь горой. Я прослежу».

– Что все это значит? – спросил я.

Байкер чуть подался вперед.

– Не твое собачье дело.

Я глянул мимо него на дверь. Он увидел, что я раздумьях, и бросил руку к пистолету на ремне. Под грубой кожей дернулись мышцы.

– В этом нет необходимости, – сказал я.

Желтые усы двинулись в уголках рта.

– Ты расстроил Сару. Больше не дергай ее.

Я обвел его взглядом с головы до ног, и его рука осталась на рукоятке пистолета.

– Можешь считать, что это предупреждение.

Городскую черту Солсбери я пересек только уже к вечеру. Разболелась голова, и я чувствовал себя совершенно опустошенным. Срочно требовалось хоть что-то хорошее, так что я позвонил Робин, которая ответила уже на втором гудке.

– Ты на сегодня закончила? – спросил я.

– Осталось кое-что доделать по мелочи. Ты где?

– В машине.

– Ты в порядке? Что-то мне твой голос не нравится.

– По-моему, я схожу с ума. Может, пересечемся выпить?

– В обычном месте?

– Буду в баре, – сказал я.

Мы не были в нашем обычном месте вот уже пять лет. Там оказалось почти пусто.

– Мы откроемся только через десять минут, – сообщила мне распорядительница[35] на входе.

– А можно я просто посижу в баре?

Она замешкалась с ответом, так что я быстро поблагодарил и направился к стойке. Барменша ничуть не возражала против того, чтобы приступить к работе на несколько минут пораньше. У нее были высокая прическа, длинный нос и решительная рука. Я успел приговорить две порции бурбона, когда наконец показалась Робин. Бар был по-прежнему пуст, и она поцеловала меня по полной программе, ничуть не стесняясь. Затем сообщила:

– Про Долфа пока ничего. – И тут же спросила: – Случилось что?

Случилось слишком уж много чего. Слишком много информации, перепутавшейся между собой. Сейчас я не мог даже пытаться ее расплести.

– Всё, – сказал я. – И ничего, о чем я хотел бы поговорить.

Робин села и заказала то же самое, что и я. Ее глаза были встревоженными, и я понял, что день у нее был тоже не сахар.

– Я создаю тебе проблемы? – спросил я.

Она пожала плечами, но слишком уж быстро.

– Не у многих копов общая история с двумя подозреваемыми в убийстве. Это многое усложняет; я уже и забыла, каково это – быть белой вороной. Люди смотрят на меня совсем другими глазами. Остальные копы.

– Прости, Робин.

– Не переживай. – Она подняла стакан. – Будем!

Мы прикончили свои напитки, поужинали и отправились к ней домой. Забрались в постель и тесно прижались друг к другу. Я был совершенно никакой, сыт по горло событиями дня, и она тоже. Я пытался не думать про Долфа, страдающего от одиночества, или о том, что поведала мне Сара. В основном мне это удалось. Моей последней мыслью перед тем, как провалиться в сон, было то, что Джейми мне так и не позвонил. После этого сны чертовски быстро нашли меня, налетая один за другим короткими злыми вихрями. Видения. Обрывки воспоминаний. Я видел кровь на стене и белого оленя, который двигался со звуком ломающегося камня. Сару Йейтс, поднявшую лицо и улыбающуюся ночи – ночи светлой, как день. Свою мать под мостками, ее горящие огнем глаза. Кожаного человека с серебряным пистолетом.

Проснулся я в тот момент, когда тянулся к этому пистолету, заткнутому за ремень байкера, – едва не свалившись с кровати, с криком, комком застрявшим где-то в самой глубине горла. Робин сонно потянулась ко мне, прижалась гладкой горячей грудью мне к ребрам. Хватая ртом воздух, я заставил себя лежать неподвижно. Тело было скользким от пота, а твердый черный воздух давил в окна.

«Она покончила с собой из-за меня…»

Глава 25

Было еще темно, когда Робин чмокнула меня в щеку.

– Кофе готов, – сказала она. – Я ухожу.

Я перекатился на спину. Ее лицо мутным пятном маячило надо мной. Я чувствовал запах ее кожи, волос.

– Ты куда? – спросил я.

– Хочу найти Зебьюлона Фэйта.

Я заморгал.

– Ты серьезно?

– На нас так и валятся всякие плохие вещи. Нужно, чтобы наконец произошло что-то хорошее. Я держалась в стороне, поскольку это дело округа, но уже устала ждать от них хоть какого-то прорыва. Займусь всем этим сама.

– Ты разозлишь Грэнтэма.

– Я начинаю себя чувствовать в точности как ты. В жопу Грэнтэма. В жопу политику.

– Ты думаешь, это Зебьюлон Фэйт напал на Грейс?

– Поначалу не думала. Слишком уж очевидно. А теперь уже не настолько в этом уверена. На нем много чего, за что надо ответить. Короче говоря, я хочу поговорить с ним. Я привыкла доверять своей интуиции.

– А что УБН?

– Посмотрели на наркоту, которую мы изъяли, подтвердили, что лекарства от простуды краденые… Они будут тут вести расспросы, но в данном случае проку от них практически никакого.

Я сел на кровати и глянул на часы. Пять сорок пять.

– Он залег на дно, – продолжала Робин, – хотя и не думаю, что подался куда-то слишком уж далеко. Его сын мертв, его наркотики изъяты, и он знает, что мы его ищем; но он упертый, он злобный и по-прежнему думает, что из всей этой ситуации есть какой-то выход. У Фэйта тридцать акров, которые стоят семизначной цифры. Он будет сидеть в какой-нибудь темной норе неподалеку – по крайней мере, пока сделка с энергетической компанией находится в подвешенном состоянии. Начну с его известных подельников. Если понадобится, выжму из них все соки, меня это не смущает.

– Держи меня в курсе, – попросил я.

Робин ушла, а мои мысли продолжали беспорядочно метаться в голове, пока за окном не затеплился серый свет. В восемь я вышел под грузные облака и сразу увидел Джорджа Толлмэна, сидящего в припаркованном неподалеку полицейском автомобиле. Заметив меня, он вылез. Вид у него был такой, будто он просидел тут всю ночь. Его обычно безупречная темно-синяя форма была вся измята. Он наблюдал за мной налившимися кровью глазами.

– Доброе утро, – поприветствовал его я.

– Доброе.

– Ты ждешь меня или Робин?

– Тебя.

Его мясистое лицо под двухдневной щетиной казалось совсем бледным.

– Как ты узнал, что я здесь?

– Да ладно тебе, Адам! Всем это давно известно. В отделе только и разговоров, а наверняка и в городе.

– Что тебе надо, Джордж? Час ранний.

Он прислонился к капоту своей машины, растопырив пальцы на глянцевой краске, и вдруг принял совершенно похоронный вид.

– Это насчет Мириам. Она сказала мне, что ты все знаешь.

– Насчет порезов?

Толлмэн отвернулся, словно от самого этого слова.

– Угу.

– Это тебе не чепуха какая-нибудь, Джордж. Проблемы, которые к этому привели… Я не могу даже отдаленно представить, в чем они заключаются. Сможешь с ними управиться? Да и вообще, хочешь ли?

– Все так, как я тогда и сказал, Адам. Мириам нуждается во мне. Хрупкая, нежная… – Джордж опять поднял воображаемые чашечки, а потом резко распрямил пальцы, как фокусник. – Да, у нее проблемы. А у кого их нет? У нее тонкая, глубоко чувствующая душа, а такое не проходит даром. Она чувствует боль сильней, чем мы все вместе взятые.

Он был явно потрясен, и я ощутил всю глубину его чувств к ней.

– Ты знаешь, почему она этим занимается, Джордж? – Я подумал про Грея Уилсона и про то, как она скорбела над его могилой.

Джордж помотал головой:

– Она скажет мне, когда будет готова. У меня хватает ума не давить на нее.

– Мой отец не должен бы оставаться в стороне, когда речь идет о чем-то настолько важном.

– Он ничем не сможет помочь Мириам. Я люблю его, но он не сможет. Он жесткий человек, а ей нужен мягкий подход. Он будет убеждать ее, что давно пора повзрослеть, быть сильной, а это только все испортит. Ей далеко не все равно, что он говорит. Ей требуется его одобрение.

– Дженис одна с этим не справится.

Подковки его щегольских сапожек клацнули по асфальту.

– Во-первых, Дженис не приходится управляться с этим одной! Я тоже принимаю участие. Мириам ездит к психологу в Уинстон-Сейлеме[36]. Три-четыре раза в год ложится в стационар. Мы заботимся о ней, делаем все, что надо.

– Просто постарайся уделять ей чертовски пристальное внимание.

Он начал было что-то говорить, но я его оборвал:

– Я серьезно, Джордж. Это не игрушки.

Толлмэн негодующе выпрямился:

– Да как у тебя вообще хватает духу такое мне говорить? Где ты сам-то был все это время? Жил своей жизнью в большом городе, ни в чем себе не отказывал, на папашины-то деньги! А я был здесь, с ней. Это я тут все разгребал, раз за разом. Не давал ей рассыпаться. Я! А не ты.

– Джордж…

– Заткнись, Адам, иначе я сам тебя заткну! Не стану просто стоять тут и выслушивать твои нотации!

Я дал себе несколько секунд. Он был прав.

– Прости, Джордж. Я и впрямь не в курсе дела, выпал из обоймы… Я просто волнуюсь. Мириам – родной для меня человек. Я люблю ее, и мне больно видеть, как она страдает. У меня и в самом деле нет никакого права судить, как вы с Дженис справляетесь с этой проблемой. Я уверен, что она встречается с лучшими специалистами, каких только можно найти.

– Ей становится лучше, Адам. Я просто не могу в это не верить.

– Ничуть не сомневаюсь, что ты прав, и еще раз приношу свои извинения. Чем я могу помочь, Джордж? Почему ты здесь?

Он сделал глубокий вдох.

– Не рассказывай своему отцу, Адам. Вот поэтому я и приехал – чтобы попросить тебя об этом. Мы не спали. Она всю ночь плакала.

– Это Мириам попросила?

Джордж покачал своей массивной башкой:

– Она не просила, Адам. Она умоляла.

Попытавшись позвонить Джейми из машины, я опять попал на автоответчик. Оставил сообщение, сомневаясь, что мой голос звучит по-доброму. На Джейми все это было непохоже, и я предположил, что он либо пьет, либо с похмелья, либо просто избегает меня. Мириам была права, понял я. Семья разваливается на части. Но сейчас я не мог излишне переживать ни за Мириам, ни даже за Грейс. Первым делом надо было озаботиться Долфом. Он по-прежнему сидел в тюрьме, все так же отказываясь общаться с кем-либо из нас. Имелось что-то такое, чего я не знал, происходило что-то непонятное, и мне нужно было поскорей добраться до сути, желательно раньше Грэнтэма. Не откладывая, повторял я себе, и Кэндис Кейн показалась мне вполне подходящей отправной точкой. Уже к половине девятого я разыскал ее место жительства.

Это было довольно старое строение из красного кирпича, двухэтажное, с балконом вдоль всего фасада, стоящее на голой и запущенной площадке в квартале от колледжа – тридцать квартир, населенных преимущественно местными представителями рабочего класса. Скопившиеся за сорок лет битые пивные бутылки перемололись в стеклянную пыль под десятками тысяч автомобильных шин. Показалось, что весь прилегающий участок усыпан новогодними блестками, когда солнце как следует осветило его.

Квартира Кэндис располагалась в заднем углу, на втором этаже. Оставив машину неподалеку от дома, дальше я двинулся пешком. Когда подошел к лестнице, под ногами хрустнул растрескавшийся бетон. С балкона виднелись высокий шпиль церкви колледжа и величественные дубы над ее прямоугольным двором. Номера с дверей давно отвалились, но я все-таки углядел блеклый отпечаток цифры «16» на потерявшей цвет краске. Просверленное отверстие, играющее роль глазка, прикрывала полоска высохшего скотча. Уголок его свернулся от жары, и я увидел, что кто-то заткнул дыру бумажной салфеткой, перед тем как ее заклеить. К стене был прислонен пластиковый мешок для мусора, воняющий прокисшим молоком и объедками китайской еды навынос. Я постучал в дверь, не получив ответа. Выждал минуту и попробовал еще раз.

Я был уже на полпути к машине – солнце наконец прорвалось сквозь тучи, осветив стеклянные осколки на асфальте, – когда увидел какую-то женщину, идущую наискосок через площадку в двух сотнях футов от меня. Я внимательно посмотрел на нее: лет двадцати пяти, в розовых шортах и рубашке, слишком тесной, чтобы вместить и пышные груди, и валик жира вокруг талии. Мне припомнилось описание Эммануэля: «Белая. Полноватая такая. Довольно вульгарная». Вроде подходит. В одной руке у нее был бумажный пакет, в другой – наполовину выкуренная сигарета. Из-под бейсболки беспорядочно выбивались обесцвеченные волосы.

Вскоре я услышал хлопанье ее шлепанцев.

Увидел шрам у нее на лице.

Толстушка замедлила шаг, когда нас разделяло уже всего футов десять. Ее рот открылся, превратившись в кружок, глаза широко распахнулись, но это выражение сохранялось недолго. Ее лицо закрылось, и она изменила направление так, чтобы избежать меня. Двинувшись наперерез, я позвал ее по имени. Она прищурилась, привстала на цыпочки. Вблизи она оказалась симпатичней, чем я ожидал, даже несмотря на шрам. Ясные голубые глаза, слегка вздернутый носик. Полные губы, чистая кожа. Но шрам ее все-таки портил – тугой и розовый, блестящий, как виниловый кожзаменитель, длиной дюйма в три. Выступающий кривоватый рубец посередине подсказал мне, что штопал ее вконец запарившийся дежурный хирург из отделения «Скорой помощи».

– А я вас знаю? – спросила она.

На поясе – два ключа на связке, пластиковый чехольчик для которых высовывался из-под резинки шортов. Унюхав запахи съестного из пакета, я предположил, что она ходила в местную шашлычную, где торговали навынос.

– Вы ведь Кэндис, так?

Большая часть первоначального испуга покинула ее. Раннее утро, неподалеку оживленная улица… Не далее как в квартале – пять тысяч студентов.

– Кэнди, – поправила она меня.

– Мне нужно поговорить с вами насчет Дэнни Фэйта.

Я предполагал, что лицо девушки напряжется, но оно, наоборот, расслабилось. Уголки губ вяло разъехались по сторонам, показывая испорченный зуб на правой стороне. Слезы расширили ее глаза, и пакет с завтраком ударился о землю. Она со шлепком обхватила руками лицо, скрывая ярко-розовую прореху на в остальном безупречном личике.

Содрогнулась, расплакалась.

На это ей понадобилась минута. Когда она отняла руки, на лице остались белые отпечатки ладоней. Я подобрал теплый пакет и вручил ей.

– Простите, – пролепетала Кэнди. – Я только вчера узнала, что он погиб.

– А вам не все равно? – спросил я. – Это ведь он подарил вам этот шрам. Вы написали на него заявление в полицию…

Ее голова упала на грудь.

– Это не означает, что я не любила его! – Кэнди шмыгнула носом, провела сухим кончиком носового платка сначала под одним глазом, потом под другим. – Люди постоянно исправляют ошибки. Люди двигаются дальше. Люди опять возвращаются друг к другу.

– А можно спросить, из-за чего у вас вышла ссора?

– Кто вы такой, не напомните?

– Мы с Дэнни были друзьями.

Всхлипнув, она подняла палец и гнусаво произнесла:

– Знаю, вы Адам Чейз. Он много про вас рассказывал. Говорил, что вы дружили, говорил, что вы никогда не убивали того парня. Говорил всем, кто был только готов слушать. Лез в драку из-за этого иногда. Напивался и злился. Говорил, какой вы классный и как он по вам скучает. А потом уходил и искал людей, которые говорят про вас такое. Раз пять или шесть. Может, и больше. Не могу припомнить все эти разы, когда он возвращался весь в крови. Очень часто. Обычно это меня пугало.

– Да, кровь может производить такой эффект…

Кэнди покачала головой:

– Кровь меня нисколько не напрягала. У меня пятеро братьев. Дело в том, что наступало потом.

– Что вы имеете в виду?

– После того как он остывал и смывал кровь, то сидел допоздна и пил в одиночку. Просто сидел в темноте и распускал нюни. Не то чтобы на самом деле плакал… – Она скривилась. – Довольно жалкое зрелище.

Мысль о Дэнни, вступающемся за меня, оказалась тяжелым ударом. После пяти лет молчания я уже решил, что он списал нашу дружбу в утиль и пошел дальше своей дорогой. Выходит, пока я пытался все похоронить, Дэнни отчаянно защищал нашу с ним память. От этого стало еще хуже, если такое вообще возможно. Я-то воспринимал свое изгнание как данность. Делай все, чтобы только пережить все эти долгие часы. Забудь родных и друзей. Забудь себя.

Я никогда не должен был сомневаться в нем.

Я должен был сохранять веру.

– Он звонил мне, – сказал я. – Вы, случайно, не знаете, что он хотел?

Девушка энергично потрясла головой.

– Он никогда ни про что подобное не упоминал. – Ее глаза были красными, но уже высыхали. Она снова шмыгнула. – Не хотите сигаретку?

Я отказался, и Кэнди вытащила из заднего кармана шортов смятую пачку.

– У него в комнате была фотография с вами. С вами обоими – наверное, мне надо добавить. На ней он обнимает вас за плечи – но не так, будто у вас с ним какие-то нежности. Вы оба в грязи, смеетесь.

– Мотокросс, – объяснил я ей. – Помню.

Кэнди сильно затянулась, и улыбка умерла у нее на лице. Помотала головой, и было так много всего в этом простом движении. Мне показалось, что сейчас она опять расплачется.

– Так из-за чего вы с Дэнни поссорились?

Она отбросила сигарету, раздавила ее зеленым резиновым шлепанцем, и я заметил, что лак с ногтей у нее на ногах основательно облез. Кэнди не подняла взгляда.

– Я всегда знала, что у него есть другие девушки, – произнесла она. – Но когда он был со мной, то был со мной целиком и полностью. Понимаете? Эти другие девушки не имели для него абсолютно никакого значения. Я знала, что я единственная. Он сам мне так говорил. Никто из этих остальных надолго не задерживался. Просто такой уж был Дэнни. И непохоже, чтобы я могла их в чем-то винить.

Кэнди ностальгически рассмеялась.

– Что-то в нем такое было. Что-то, что заставляло меня мириться с этим. Со всем этим.

– Со всем чем?

– С девушками. Выпивкой. Драками. – Она опять сломалась. – Он стоил этого. Я любила его.

Ее голос окончательно упал, и я немного подтолкнул ее.

– Он ударил вас? – спросил я.

– Нет, – слабым голосом. – Он меня не бил. Это я просто так сказала. Просто жутко разозлилась.

– А что случилось?

– Я хотела заставить его страдать, но только не говорите копам, ладно? Они тогда спросили меня, и я сказала им, что это все он. А потом побоялась изменить свои показания. – Кэнди сделала паузу. – Я просто хотела показать ему.

– Вы были сердиты на него.

Когда она подняла взгляд, я увидел за сверкающими голубыми глазами черную бездну.

– Он пытался порвать со мной. Сказал, что все кончено. То, что случилось с моим лицом… это моя собственная вина. Не его.

– Как так?

– Он не ударил меня, как я сказала копам. Он пытался уйти, а я потянула его за руку. Он выдернул ее, а я споткнулась о табуретку. И выпала в окно.

– Теперь это неважно, – сказал я. – Его уже нет. Заявление в полицию ничего не значит.

Но Кэнди уже плакала медленными, тягучими слезами, ее голова свободно болталась на шее.

– Я напустила на него копов! Вынудила спрятаться! Может, это его и убило…

– Он не занимался чем-то противозаконным?

Она неистово помотала головой – либо давая отрицательный ответ, либо отказываясь отвечать вообще. Я задал этот вопрос еще раз. Нет ответа.

– Азартные игры?

Кивок, глаза закрыты.

– Это как раз они избили его четыре месяца назад? Люди, которые принимали у него ставки?

– Так вы знаете?

– Кто занимался его ставками, Кэнди?

Она поперхнулась.

– Его так жутко отделали…

– Кто? – не отставал я.

– Я не знаю. Дэнни сказал, что они его искали. Приезжали в мотель. Приезжали на ферму. До этого он вдруг ненадолго пропал. Я думала, он скрывается от них. Вам лучше спросить у Джейми. Он ведь ваш брат, так?

– А почему мне лучше спросить у Джейми?

– Они с Дэнни очень часто тусовались вместе. Ходили на матчи, в игровые клубы. На собачьи бои где-то в глуши. На петушиные бои. Повсюду, где было на что поставить. Раз вернулись домой с новой машиной – выиграли ее у какого-то парня из округа Дэвидсон. – Кэнди слабо улыбнулась. – На самом деле это была полная рухлядь. Через два дня они обменяли эту тачку на пиво и мопед. Они были друзьями, но Дэнни как-то раз сказал, что он не может доверять Джейми так, как доверял вам. Говорил, что в Джейми есть какая-то гнильца… – Пожала плечами. – Он и вправду по вам скучал.

Она все еще тихонько плакала, а мне требовалось обдумать ее слова. Кэнди Кейн была уже вторым человеком, который считал, что Джейми и Дэнни предавались азартным играм на пару. Джордж Толлмэн сказал практически то же самое. Я прикинул, какие из этого можно сделать выводы. Дал ей секунду. Предстоял тяжелый вопрос:

– Почему он порвал с вами, Кэнди?

Она наклонила голову так далеко вбок, так что я не видел ничего, кроме бейсболки и сухих волос, обесцвеченных до такой степени, что походили своим цветом на мыльную воду в лохани. А когда наконец заговорила, я понял, что слова причиняют ей боль:

– Он влюбился. Хотел начать новую жизнь.

– Влюбился в кого? – спросил я.

– Не знаю.

– Никаких предположений?

Кэнди подняла взгляд, и шрам резко дернулся, когда она безжалостно и четко произнесла:

– В какую-то шлюху.

Едва только Кэнди Кейн побрела домой, я сразу позвонил Робин. Когда она ответила, я услышал шум уличного движения.

– Как все продвигается? – спросил я.

– Медленно. Хорошая новость в том, что служба шерифа действительно ищет Зебьюлона Фэйта. Я переговорила кое с кем из тех же самых людей, накрыла практически ту же самую территорию. А плохая в том, что я получила кое-какие ответы. Где бы Фэйт ни залег на дно, это место никак не связано с его паспортными данными и никак не отслеживается.

– В каком это смысле?

– Я обзвонила все коммунальные службы у нас и в соседних округах. Насколько могу судить, у него нет других земельных владений – по крайней мере, с телефоном и подключением к электричеству. Но есть у меня и еще кое-что в загашнике. Буду держать тебя в курсе.

– Я только что общался с Кэндис Кейн.

– Грэнтэм с ней тоже вчера встречался.

– Что она ему рассказала?

– Я же отстранена от дела, забыл? Я – последний человек, с которым Грэнтэм будет делиться такими вещами. Все, что я знаю, это что он ее нашел.

– Она сказала Грэнтэму, что Дэнни ее ударил и что она его за это ненавидит. Это не соответствует действительности. Она любила его, а он решил дать ей от ворот поворот, причем совсем незадолго до своей смерти. Чем не мотив?

– Ты думаешь, она на такое способна?

– На убийство-то? – Я перевел взгляд на Кэндис, поднимающуюся по лестнице. Ее длинные ноги под розовыми махровыми шортиками размеренно двигались. Обширные телеса тряслись при каждом шаге. – Вообще-то не думаю. Но у нее четверо братьев. Им мог не понравиться шрам у нее на физиономии.

– Мотив вполне жизненный, но опять-таки… ствол-то был Долфа. Ладно, я пробью их по базе – поглядим, есть ли у кого-нибудь приводы. Кто знает? Вдруг повезет.

Голос у Робин был не слишком-то обнадеженный, и я ее понял. Все упиралось в этот ствол. Все приобретало хоть как-то смысл, если Дэнни каким-то образом раздобыл револьвер Долфа и почему-то вдруг не справился с ним. Но и это было слабенько. За Дэнни подобных косяков никогда не водилось.

– Как думаешь, старший Фэйт в курсе, что его сын мертв?

– Это зависит от того, насколько глубоко он залег.

– Дэнни мог излишне увлечься азартными играми. Похоже, что четыре месяца назад его кто-то крепко избил. Не исключено, что тут есть какая-то связь.

– Кто такое сказал?

– Кэндис Кейн. Джордж Толлмэн.

– Джордж, говоришь?

Я услышал в ее голосе брезгливость.

– Ты что-то против него имеешь?

– Он придурок.

– Похоже, дело не только в этом.

– Это сложно.

– Ну попробуй.

– Я уже далеко не первый год в полиции. Знаю кучу копов и кучу преступников, и в определенном смысле обе эти категории не настолько уж разные. У преступников тоже есть свои хорошие стороны, если сумеешь их найти. Равно как и копы регулярно ходят по кривой дорожке. Понимаешь? Копы не могут быть святыми. Сам род занятий не позволяет. Слишком уж много плохих людей в твоей жизни. Слишком много плохих дней, плохих решений… Все это копится. И точно так же преступники редко бывают плохими постоянно. У них есть дети. Родители. Что угодно. Они живые люди. Проведи рядом с кем-нибудь достаточно времени, и ты увидишь намеки сразу на обе стороны. Такова уж человеческая натура. Понимаешь, о чем я говорю?

– Думаю, что да.

– Я проработала с Джорджем Толлмэном четыре года. И так и не увидела его темную сторону.

– Это ты к чему?

– Никто не может быть настолько прост в этом смысле. Никто, а тем более коп.

Она ошибалась. Джорджа Толлмэна я знал еще со старших классов школы. Он не стал бы скрывать своих чувств, если б даже был вынужден. Я не стал на этом заостряться, списав слова Робин на цинизм, рожденный за долгие годы ношения значка с изображенным на нем щитом.

– Так как насчет азартных игр? Не думаешь, что тут может быть какая-то связь? Что-то, привязывающее это к смерти Дэнни? Кэндис Кейн сказала, что эти букмекеры приезжали искать Дэнни. В мотель. На ферму. Неужели ты не видишь тут чего-то, что может выступать в поддержку такой версии мотива? Дэнни убили на территории фермы.

– В Шарлотте есть сразу несколько крупных организаторов азартных игр. Дело крайне прибыльное и крайне незаконное. Если он влез в долги, все могло закончиться крайне печально.

– Кто-нибудь собирается этим заняться?

Ответила она не без сожаления:

– Долф сознался. Никто не ищет альтернативных объяснений. Присяжные в округе осудят его.

– Вообще-то у Грэнтэма есть сомнения касательно мотива, – сказал я.

– А это не от Грэнтэма зависит. Все зависит от шерифа, а тот не собирается тратить время и деньги, когда у него уже есть то, что ему надо.

– Грэнтэм считает, что Долф мог признаться, чтобы прикрыть моего отца.

Робин погрузилась в молчание.

– Полная дурь, правда?

По-прежнему тишина в трубке.

– Робин?

– Грэнтэм далеко не дурак. Я просто пытаюсь взглянуть на все это с его колокольни. Я думаю.

– Тогда думай вслух.

– Тот, кто убил Дэнни, должен был знать про ту расщелину на утесе.

– Это мог быть абсолютно кто угодно! Мы частенько устраивали там пикники с кучей гостей. Стреляли по тарелочкам. Я могу назвать сотню людей, которые там побывали.

– Я просто пытаюсь играть роль адвоката дьявола, Адам. Убийца Дэнни должен был быть достаточно силен, чтобы доставить тело к этой трещине. У твоего отца нет собственного пистолета или револьвера, но есть доступ к оружейному шкафу Долфа. Дэнни то и дело работал у него. Множество предпосылок, чтобы возникли какие-то проблемы. Были ли у него какие-то причины испытывать неприязнь к Дэнни?

– Совершенно не представляю, – сказал я, но тут же подумал про увлеченность Джейми азартными играми. Дэнни служил для того дурным примером. Семья испытывала недостаток в деньгах.

– Тогда я не знаю, что тебе и сказать. Ничто не имеет смысла при отсутствии мотива.

– На данный момент я собираюсь заключить, что смерть Дэнни имела какое-то отношение либо к электростанции, либо к его увлечению азартными играми. Тот, кто принимал его ставки, один раз уже организовал нападение на него. Думаю, мне стоит изучить эту тему повнимательней.

– Не надо. Только не в Шарлотте. Это очень серьезная публика. Они не любят, когда кто-то сует нос в их дела. Влезь туда, куда не надо, и обретешь проблем выше крыши. Я не шучу. И я ничем не смогу тебе помочь.

Я представил себе Дэнни, затевающего драку, а потом возвращающегося домой, чтобы напиться в одиночку. Долфа в тюремной камере. Грейс, буквально вывернутую наизнанку. Инсинуации Грэнтэма на тему, будто Долф врал, чтобы прикрыть моего отца. Недоставало какой-то детальки, и кто-то знал, что это за деталька и где она. Мне не оставалось ничего иного, кроме как копать там, где я могу. И копать глубоко, Робин придется это принять.

– Мне нужно кое-что сделать, – сказал я.

– Не надо, Адам. Очень тебя прошу.

– Я подумаю, – сказал я и тут же продолжил, прежде чем она могла подвергнуть сомнению откровенную ложь: – Так проверишь этих братьев?

– Да.

– Есть еще что-то, что мне следует знать?

– Сомневаюсь, что это что-то значит, но могу предположить, что Кэнди – не единственная женщина, которую бросил Дэнни.

– Что ты имеешь в виду?

– Дэнни жил в мотеле. Мы прошерстили его комнату после того, как нашли тело. Одно из окон было разбито и заделано картонкой от обувной коробки. На комоде мы нашли камень, лежащий поверх записки. Записка была на желтой бумажке для заметок, несложенной; камень лежал на ней, как пресс-папье. Похоже, кто-то обернул его этой запиской и бросил в окно. На камне все еще оставалась канцелярская резинка. Этот мексиканец, Эммануэль, помнит, что это произошло вроде как совсем незадолго до исчезновения Дэнни.

– А что там сказано в этой записке?

– «И ты тоже пошел в жопу!»

– А с чего ты взяла, что это от женщины?

– Там вместо подписи – отпечатки губ. Ярко-красная помада.

– Супер, – сказал я.

– Сдается мне, что Дэнни Фэйт подчищал концы.

Глава 26

Я позвонил Джейми и опять нарвался на автоответчик. Оставил еще одно сообщение. «Перезвони мне. Сейчас же. Нам надо поговорить». Захлопнул телефон, сделал пару шагов и открыл его опять. Во мне бушевал огонь, и частью его был Джейми. Кэндис сказала, что он по-прежнему играл, на пару с Дэнни. Брат соврал мне насчет этого. Он должен был перезвонить мне еще вчера. Я ткнул на повтор звонка, и Джейми ответил после второго же гудка. Сначала я услышал его дыхание, а потом голос, мрачный и раздраженный:

– Чего тебе надо, Адам?

– Почему не перезваниваешь?

– Послушай, у меня тут до хера дел.

– Тогда сразу к сути, Джейми. Я нашел подругу Дэнни.

– Которую?

– Ту, что написала заявление. Кэндис Кейн.

– Кэнди? Я помню Кэнди.

– Она говорит, что ты до сих пор играешь. Говорит, что вы с Дэнни играли на все, что только подвернется. Выходит, ты мне соврал.

– Для начала, я перед тобой не отчитываюсь. Во-вторых, это не игра. Просто сотня баксов туда-сюда. Не более чем повод смыться из дома и как-то отвлечься.

– Значит, сейчас ты не играешь?

– Блин, да нет же!

– Мне все еще нужны имена тех букмекеров.

– Зачем?

– Дэнни не так давно избили. Помнишь?

– Он на этот счет особо не распространялся, но трудно было не заметить. Неделю не мог нормально ходить. Не уверен, что у него лицо в итоге зажило.

– Я хочу пообщаться с теми, кто это сделал. Может, он до сих пор должен. Может, они заявятся его искать.

– Ну-у… – Слово это протянулось, словно за ним ничего не должно было последовать.

– Имена нужны мне прямо сейчас.

– Какое тебе вообще дело, Адам? Долф признался, что это он убил Дэнни. И получит за это. Туда ему и дорога, вот что я тебе скажу.

– Да как ты мог даже просто подумать такое?

– Я понимаю: ты считаешь, что солнце светит у него прямо из жопы, но между мной и стариком никогда не было большой любви. Вообще-то, он всегда был занозой в заднице. Дэнни был моим дружком. Долф говорит, что убил его. Зачем ты вообще во все это лезешь?

– Мне нужно приехать и пообщаться с тобой лично? А я ведь приеду. Богом клянусь – я тебе разыщу, если понадобится!

– Господи, Адам! Какого черта? Остынь!

– Мне нужны имена.

– У меня и вправду нету времени их искать.

– Чушь собачья, Джейми! Где ты? Сейчас приеду. Поищем вместе.

– Ладно, ладно… Блин. Не выпрыгивай из штанов. Дай подумать.

Думал он чуть больше минуты, после чего назвал мне имя.

– Дэвид Чайлдерс.

– Белый, черный?

– Жлоб с раёна. Держит ствол в ящике стола.

– Он из Шарлотта?

– Местный.

– Где?

– А ты точно хочешь этим заняться? – спросил Джейми.

– Так где мне его искать, Джейми?

– У него прачечная-автомат возле средней школы. Там сзади подсобка.

– Там есть задняя дверь?

– Угу, но железная. Тебе придется зайти спереди.

– Мне что-нибудь еще следует знать?

– Про меня ни слова.

Телефон со щелчком отключился.

Прачечная-автомат пристроилась в теньке между многоквартирным микрорайоном, окруженным оградами из стальной сетки, и огромным старинным домом, в любой момент готовым окончательно обрушиться. Это неприметное и небольшое строение было очень легко пропустить. Когда я свернул на стоянку, по стеклянным витринам пробежало волнистое отражение моей машины. Правда, прямо перед входом я парковаться не стал. Вместо это проскользнул в узкое пространство позади здания и поставил машину там, где меня от него отделяла сетчатая ограда. Перелез через нее, спрыгнул с обратной стороны и пересек усыпанный мусором квадрат асфальта, укрытый с улицы. Стальная дверь была открыта и подперта потрескавшимся обломком кирпича, оставляя просвет меньше чем в фут шириной. Воздух вокруг был неподвижен и пропитан влагой. Я ощутил запах стирального порошка и чего-то вроде подгнивших фруктов. Из щели между дверью и косяком ухала музыка с мощными басами.

Подкравшись к двери вплотную, я заглянул внутрь. В отделанном филенчатыми панелями офисе было полутемно. Стеллажи с какими-то бумагами, большой дешевый канцелярский стол, а за ним какой-то лысый толстяк, ерзающий туда-сюда на поворотном офисном кресле – голова запрокинута назад, глаза на красной физиономии крепко зажмурены. Его штаны болтались у пола на одной лодыжке. На коленях перед ним стояла женщина, голова которой моталась взад-вперед с размеренностью поршня паровой машины. Стройная, молодая, черная – я дал бы ей не больше семнадцати. Одну руку он запустил в ее сальные волосы, а другой так крепко вцепился в подлокотник кресла, что я видел проглядывающие сквозь жир напрягшиеся жилы.

С угла стола свисала засаленная двадцатка.

Я пинком отбросил кирпич и резко распахнул дверь. Когда та с лязгом ударилась в стену, глаза толстяка моментально распахнулись. Долгую секунду он таращился на меня, а девушка невозмутимо продолжала трудиться. Наконец его рот округлился черной дырой, и он выдохнул: «О боже!»

Девица прервалась ровно настолько, чтобы отозваться: «А ты как думал, малыш?» А потом опять занялась своим делом. Я шагнул в комнату в тот момент, когда он отпихнул девицу от своего паха. Мельком углядев ее лицо, я увидел у нее в глазах совершеннейшую пустоту. Девица явно чем-то здорово вмазалась. «Блин, малыш», – только и пролепетала она.

Толстяк неуклюже выпрямился и вцепился в штаны, тщетно пытаясь попасть ногой в штанину и избегая встречаться со мной взглядом.

– Только не говори моей жене! – поспешно бросил он мне.

Девица постепенно начала понимать, что они не одни. Встала, и я понял, что передо мной далеко не ребенок. Лет двадцать пять, пожалуй, – грязная, с налитыми кровью глазами. Утерла рукой рот, когда мужик за столом наконец сумел натянуть штаны.

– Это засчитывается, – объявила она, протягивая руку за двадцаткой. Проходя мимо, улыбнулась мне – серые зубы, изъеденные крэком[37] губы… – Шанель меня звать, – представилась она на ходу. – Просто поспрошай на районе, если захочется того же самого.

Я дал ей пройти, зашел внутрь и закрыл за собой дверь. Толстяк возился с ремнем, натягивая его посильнее, чтобы продеть язычок. Лет сорок, подумал я. А может, и все пятьдесят. Трудно было понять со всем этим липким по́том, жиром и сверкающим розовым скальпом. Я внимательно следил за его руками и ящиками письменного стола. Если там и был ствол, то у него явно не было намерения кидаться к нему. Но, облачившись в штаны, толстяк явно почувствовал себя поуверенней. В нем уже понемногу пробуждался гнев – пока что сдержанный, но в любой момент готовый окончательно проснуться.

– Чего вам надо? – резко спросил он.

– Простите, что побеспокоил, – отозвался я.

– Угу, нормально так… Работаете на мою жену? Передайте ей, что зря пыжится.

– Я не знаком с вашей супругой.

– Тогда чего вам надо?

Я шагнул вперед, ближе к письменному столу.

– Насколько я понимаю, вы принимаете ставки.

У него вырвался нервный смешок.

– Господи! Так вот в чем дело? С переднего входа надо было заходить, черт побери! Вообще-то так это обычно делается!

– Я не ставить пришел. Я хочу, чтобы вы мне кое-что рассказали про Дэнни Фэйта. Вы принимали его ставки?

– Дэнни мертв. Я видел в газетах.

– Верно. Мертв. Так принимали вы его ставки?

– Я не собираюсь обсуждать с вами свои дела! Я даже не знаю, кто вы такой.

– Я всегда могу сообщить кое-что интересное вашей жене.

– Только не надо жене! Господи!.. Последнее слушание буквально на следующей неделе.

– Так как насчет Дэнни?

– Послушайте, я не так много могу вам сообщить, о’кей? Дэнни был реальный игрок. А я так – мелкая сошка. Занимаюсь футбольным тотализатором, осуществляю выплаты по нелегальным покерным автоматам… Дэнни вышел из моей лиги два или три года назад. Всё в Шарлотте стал проворачивать.

Я вдруг ощутил, как тошнотворно скрутило живот. Джейми соврал мне. Переться сюда был мартышкин труд.

– Ну а Джейми Чейз? – спросил я.

– То же самое. Не моего полета птица.

– Кто занимается их ставками в Шарлотте?

Он улыбнулся гаденькой улыбочкой:

– Хочешь и там такую же хрень замутить? – Улыбочка стала еще шире. – Да тебя просто замочат!

Там, куда он меня послал, варианты с проникновением через черный ход даже не рассматривались. Это оказался шлакоблочный куб на восточной стороне Шарлотта, стоящий неподалеку от пересекающей промзону четырехполоски, пахнущей свежеуложенным асфальтом. Выбравшись из машины, я увидел, как солнце отражается от башен делового центра в трех милях и несчитаных триллионах долларов к западу. У входа ошивались двое парней, а вдоль стены, в пределах досягаемости, выстроились разнокалиберные обрезки стальных водопроводных труб, якобы оставшиеся после ремонта. Оба внимательно наблюдали за мной, едва завидев, – черному было лет тридцать пять, белый лет на десять помоложе.

– Чего надо? – поинтересовался черный детина.

– Мне нужно поговорить с одним человеком внутри, – ответил я.

– Каким еще человеком?

– Который тут всем рулит.

– Я вас не знаю.

– Мне все равно нужно с кем-нибудь переговорить.

Белый поднял палец.

– Как вас звать? – спросил он.

– Вроде я вас уже видел, – произнес я.

– Бумажник! – потребовал он.

Я протянул ему бумажник. Тот был по-прежнему набит сотенными. Дорожные деньги. Его глаза задержались на пачке банкнот, но он не стал их трогать. Вытащил мои водительские права.

– Тут написано «Нью-Йорк». Не местный?

– Я из Солсбери, – сказал я. – Просто уезжал.

Крепыш опять посмотрел на права.

– Адам Чейз. Вроде у вас некоторое время назад были какие-то неприятности…

– Было дело.

– Вы какой-то родственник Джейми Чейза?

– Брат.

Он отдал мне бумажник.

– Пускай заходит.

Здание представляло собой единственное помещение, ярко освещенное, модерновое. Передняя половина оформлена как приемная: два дивана, два кресла, кофейный столик. Невысокая стойка делила большую комнату надвое. За ней – письменные столы, новенькие компьютеры, люминесцентные лампы. Возле стены – подставка с пыльными туристическими буклетами. Со стен с неравными интервалами свисали постеры с изображениями тропических пляжей. За компьютерами маялись два молодых человека; один задрал ногу на выдвинутый ящик стола.

За стойкой стоял мужчина в деловом костюме. Белый, лет шестидесяти. Охранник с улицы подошел к нему и что-то шепнул на ухо. Пожилой кивнул, отослал его взмахом руки. Улыбнулся.

– Чем могу? – спросил он. – Поездка на Багамы? Что-нибудь более экзотическое?

Улыбка была яркой и опасной.

Я шагнул к стойке, ощущая взгляды на спине.

– Классное место, – сказал я. Мужчина пожал плечами, развел руками, уклончиво улыбнулся.

– Дэнни Фэйт, – произнес я. – Джейми Чейз. Это люди, о которых я пришел поговорить.

– А эти имена должны быть мне знакомы?

– Мы оба знаем, что да.

Улыбка соскользнула у него с лица.

– Джейми – это ваш брат?

– Совершенно верно.

Пожилой смерил меня глазами хищными, как у змеи. Что-то подсказывало мне, что он видит то, что другие люди не видят. Силу и слабость, возможность и риск. Прикидывает их, как мясо на весах.

– Дэнни Фэйта я уже пару раз вытаскивал из какой-то норы, крысу эдакую. Но мне он уже неинтересен. Он урегулировал свои долги месяца три назад, и с тех пор я его не видел.

– Урегулировал?

Он показал зубы, слишком белые и ровные, чтобы быть настоящими.

– Рассчитался целиком и полностью.

– Он мертв.

– Ничего про это не знаю. Меня больше заботят те, кто должен денег, и это приводит нас к вашему брату. Вы пришли выплатить его долг?

– Долг?

– Естественно.

– Сколько? – спросил я.

– Триста тысяч.

– Нет, – произнес я, чувствуя, как меня обдает холодом. – Я здесь не для того, чтобы выплатить его долг.

Мужчина в костюме махнул рукой:

– Тогда проваливайте на хрен отсюда.

Охранник придвинулся ко мне – так близко, что я ощутил исходящее от него тепло. Пожилой отвернулся.

– Погодите, – сказал я. – Вы вытащили Дэнни из норы. Какой норы?

Он повернулся обратно; его тонкие губы недовольно скривились.

– Вы вообще о чем?

– Вы сказали, что вытащили Дэнни из какой-то норы. Я ищу его отца. Возможно, он прячется в той же норе.

Нахмурившись, пожилой мужчина мотнул подбородком.

– Вышвырните его отсюда.

– Я заплачу за информацию.

– Замечательно. Это обойдется ровно в триста тысяч долларов. Есть при себе? Думаю, что нет. А теперь исчезни.

Рука упала на мое плечо. Молодой человек за стойкой поднялся из-за стола.

На улице солнце жарило вовсю, от свежего асфальта несло битумом. Черный детина по-прежнему подпирал стену. Второй стал подталкивать меня к машине, следуя в двух шагах позади.

– Давай шевели ногами, не тормози, – повторял он. А потом, в пяти футах от машины, я вдруг услышал едва слышный шепот: – Пятьсот баксов.

Я обернулся, опершись спиной на раскаленный металл. Его брови сошлись вместе. Он слегка повернул голову, бросил взгляд на своего напарника возле стены.

– Так да или нет?

– Пять сотен за что?

Расположился он так, чтобы встать между мной и вторым вышибалой, прикрывая меня.

– Этот твой парень, Дэнни, запоздал рассчитаться на тридцать штук. Мы чуть не целую неделю убили, пока его отыскали. А когда нашли, то дали просраться по полной программе. Не просто потому, что был должен, а потому, как все ноги сточили, пока его нашли. Жуть как распсиховались. – Парень опять наклонил голову. – Ты прямо сейчас кладешь мне в лапу пятихатку, а я говорю, в каком месте мы его выцепили. Может, это как раз та нора, которую ты ищешь.

– Сначала скажи.

– Ща всё до штуки подскочит! А еще хоть слово вякнешь, так уже все пятнадцать сотен выложишь.

Я вытащил из заднего кармана бумажник.

– Давай быстрей, – прошипел охранник.

Я отслюнил из лопатника пять бумаг, сложил, передал ему. Сгорбившись, он быстро затолкал их в боковой карман джинсов. И назвал мне адрес.

– Это такая дыра, шо пипец, в самой жопе мира. Адресок верный, но затрахаешься искать.

Парень начал поворачиваться.

– Как он ухитрился выплатить тридцать тысяч долларов? – спросил я.

– А тебе-то какое дело? – В его голосе звучала в основном усмешка.

Я протянул еще одну банкноту:

– Вот, еще стольник.

Белый вышибала бочком придвинулся обратно ко мне, цапнул купюру и сунулся ближе:

– Мы его вычислили. Слегка помяли. А через восемь дней он объявляется, тащит тридцать тысяч налом. Новенькие банкноты, еще в упаковке. Говорит нам – типа всё, игрой он сыт по горло. Больше мы его не видели. Ни слуху, ни духу. Всё в ажуре, всё пучком.

Поездка обратно из Шарлотта была пропеченным на солнце кошмаром. Я держал стекла опущенными, потому что мне был нужен ветер в лицо – тугой воздух Северной Каролины, гуляющий по салону машины на восьмидесяти милях в час. Это поддерживало во мне здравый рассудок, когда миражи искривляли горизонт, а внутри меня все так и переворачивалось от холодного жесткого факта двуличия моего брата. Он оказался игроком, пьянчугой и совершенно бессовестным лжецом. Триста тысяч долларов – это очень и очень серьезная сумма, и имелся только один способ, каким он мог надеяться наложить на нее лапы. Если бы мой отец продал землю. Доля Джейми – десять процентов, так что миллионов пять ему светит.

Да, овчинка стоит выделки.

Он должен был просто-таки отчаянно нуждаться в этих деньгах. Не только чтобы избавиться от трепки, какую получил Дэнни, но также чтобы утаить правду от моего отца, который уже раз выкупал его. Но какова все-таки сила этого его отчаяния?

Насколько черна его душа?

Я пытался сохранять спокойствие, но никак не мог избежать одного простого факта. Кто-то напал на Грейс – избил ее до полусмерти, чтобы донести свою точку зрения. «Скажи старику, чтоб продавал». Вот что было сказано в записке. И сделали это либо Джейми, либо Зебьюлон Фэйт. Тот или другой. По-другому и быть не могло. Ну пожалуйста, молился я. Пусть это только будет не Джейми!

Всем нам такого просто не пережить.

Глава 27

Адрес «дыры шо пипец» Зеба Фэйта привел меня через два соседних округа на обширную территорию, давно находящуюся практически при смерти – в результате двух десятилетий экономической политики, поставившей офисный планктон впереди рабочего человека. Сотни лет эта земля относилась к числу наиболее продуктивных сельскохозяйственных угодий штата. А теперь одичала и заросла, перемежаясь кое-где лишь пустыми остовами фабрик, развалившимися мукомольнями да убогими мобильными домиками на грязных проселках. Заброшенные поля понемногу захватывал лес, выпуская перед собой разведывательные отряды кустарника. Голые трубы бессильно вздымались из бесформенных руин. Дикий плющ набросил свои длинные руки на телефонные провода, словно силясь стащить их со столбов обратно на землю.

Здесь, в самой глубине всей этой разрухи и буйства растительности, и пряталось убежище Фэйта.

Понадобилось целых два часа, чтобы разыскать его. Я три раза останавливался спросить дорогу, и чем ближе оказывался к цели, тем заметней отданная на волю природы местность вокруг меня источала бедность и отчаяние. Дорога петляла. Однополосная и растрескавшаяся, она скользила меж низких холмов и источающих сильный запах топей, пока не закончилась двухмильной петлей, охватывающей по дну тупиковую ложбину с более прохладной тенью, чем в остальных.

Я находился в сорока милях от Солсбери, одного из самых богатых городов штата, и менее чем в шестидесяти от серебристых башен Шарлотта, но словно оказался в какой-то совершенно другой стране. В проволочных загонах по колено в собственном дерьме понуро стояли козы. К домикам с окнами из полиэтиленовых пакетов и некрашеной фанерной обивкой, пристроившихся посреди голых земляных двориков, лепились покосившиеся курятники. Автомобили истекали ржавчиной. В теньке развалились худые заморенные псины с впалыми боками, по которым ползали босоногие ребятишки, с пустоглазым равнодушием искушая блох и глистов. За всю свою жизнь я не видел ничего подобного. Что у черных, что у белых – неважно.

Сюда словно опорожнилась канализационная труба.

Ложбина была, наверное, где-то с милю в поперечнике, и обосновались в ней дюжины с две хибар: некоторые прямо возле дороги, другие – не более чем черные от плесени призраки за корявыми зарослями ежевики и деревьями, ожесточенно сцепившимися в ближнем бою за драгоценный свет. Дорожная петля вполне сошла бы за один из кругов ада. Я следовал по ней, пока она не выплюнула меня на той же развилке, с которой я начал. Я двинулся по ней опять, на сей раз медленней, чувствуя на себе взгляды из-за продранных москитных сеток в темных домишках. Раз услышал, как брякнула дверь, увидел какую-то женщину с белесыми водянистыми глазами и мертвым кроликом в руках, и поехал дальше, выискивая нужный номер.

За поворотом приметил мелкого мальчишку с такой черной кожей, что она отливала синевой, – без рубашки, круглый выпирающий животик, в одной руке острая палка. Рядом с ним вся покрытая пылью коричневая девчонка в выцветшем желтом платьице раскачивала куклу на привязанной к веревке автопокрышке. Они уставились на мою машину, опустив веки и приоткрыв размякшие губы. Замедлив ход, я остановился, и тут из-за обитой рубероидом двери обвалом вырвалась гигантских размеров тетка. У нее были толстые крепкие лодыжки, а под ветхим застиранным платьишком явно ничего не было. В одной руке она сжимала деревянную ложку, с которой капал какой-то соус – красный, как сырое мясо. Малыша она сгребла под мышку и грозно воздела ложку, словно собираясь плеснуть соусом мне прямо в лицо. Ее глаза казались вдавленными в складки плоти на лице, словно изюм в шоколадное тесто.

– А ну вали вон отсюда! – заорала она. – Не лезь к детям!

– Мэм, – внушительно сказал я. – Я не намереваюсь ни к кому лезть. Я ищу номер семьдесят девять. Может, вы сможете мне помочь.

Тетка призадумалась, наморщив веки и поджав губы. Мальчишка по-прежнему свисал у нее из-под мышки, переломившись в поясе и покорно опустив к земле руки и ноги.

– Номера тут особо не в ходу, – наконец произнесла она. – Кого ищешь-то?

– Зебьюлона Фэйта.

Голова отрицательно покрутилась на обрубке шеи:

– Первый раз слышу.

– Белый. Лет за шестьдесят. Худой.

– Неа. – Тетка начала поворачиваться.

– У его сына рыжие волосы. Лет двадцать пять. Здоровенный такой кабан.

Она повернулась на одной ноге, опустила висящего мальчишку на землю, придерживая за запястье. Тот сейчас же подхватил свою палочку и столкнул куклу с покрышки. Девчонка подняла руку и разрыдалась, размазывая слезы по грязной мордашке.

– Этот рыжий, – произнесла тетка. – Уже реально достал.

– Достал?

– Пьет. Воет на луну. Напьется и палит по пустым бутылкам. Уже целую гору набил, в десять футов вышиной! Тебе чего от него надо?

– Он мертв. Я ищу его отца.

Это не было ответом на вопрос, но вроде ее удовлетворило. Цыкнув зубом, она мотнула головой на дорогу.

– Сразу за поворотом увидишь отходящую вправо колею. Там еще к дереву круглая форма для пирога приколочена, если чё. Это как раз то, что тебе надо.

– Спасибо, – сказал я.

– А к детишкам не лезь!

Выхватив у парнишки куклу, великанша сунула ее девчонке, которая, размазывая локтем слезы, тут же чмокнула пустое пластмассовое личико и ласково погладила крошечной ручонкой торчащие вкривь и вкось пучки синтетических волос.

В прибитой к дереву жестяной форме для пирога зияли семь дырок от пуль. Колея была почти неразличима, прикрытая массивным деревом с этой самой жестянкой и высокой, по колено, травой, которая росла между вмятинами от колес. Куда бы она ни вела, я сомневался, что там часто бывали. Объехав дерево, я остановил машину вне видимости от дороги. Едва выбрался из машины, как запах места усилился – густой дух застоявшейся воды, неподвижного воздуха и сырой земли. Колея загибалась влево, исчезая за торчащим на манер лопаточной кости возвышением из зелени и гранита. Я вдруг засомневался в разумности своего приезда сюда. Дело было в тишине. Некоем чувстве молчаливого ожидания. Какая-то хищная птица крикнула вдали, и я стряхнул это ощущение.

Земля была топкой, следы от шин свежие. Стебли травы посреди колеи сломаны и примяты. День или два назад, предположил я.

Придерживаясь левой стороны, я подошел к повороту и прижался плечом к гранитному уступу. Колея резко сворачивала влево, обратно в заросли деревьев. Я отважился выглянуть, отдернулся назад, а потом посмотрел опять и внимательно изучил «дыру шо пипец» Зебьюлона Фэйта. Жилой трейлер был совсем старый, наверняка как минимум тридцатилетний, что по трейлерным годам все триста. Он покоился на подставках из шлакобетонных кирпичей, заметно покосившись набок. Ни электрических проводов, ни телефонной линии. Безжизненная скорлупа.

Машины тоже не было видно, так что вряд ли внутри кто-нибудь был. Тем не менее подходил я с осторожностью. Жилой прицеп и впрямь был здорово пошатанный. Либо кто-то привез его сюда новым в какие-то незапамятные времена, либо же приволок со свалки не далее как в прошлом году. Но в любом случае трейлер был обречен торчать здесь до той поры, пока земля не ухитрится поглотить его. Стоял он посреди кое-как расчищенного пространства между деревьями. Задняя часть сплошь заросла плющом. Гора битых бутылок, на которых упражнялись в стрельбе, оказалась скорее высотой фута в два, чем в десять.

По траве было видно, что здесь недавно стояла машина.

Скользкие ступеньки вели на покосившийся деревянный квадрат перед входом, который заметно просел под ногой, когда я поднялся на него. Единственный пластиковый стульчик, еще пустые бутылки в траве. Глянув в окно, мельком углядел вспухший и пошедший лоскутьями виниловый пол, какую-то ветхую мебель, словно подобранную на свалке. Кольцо пивных бутылок на кухонном столе, контейнеры от купленной навынос готовой еды, ворох лотерейных билетов на стойке…

Я подергал дверь – заперта, – после чего обошел трейлер, наступая на выброшенную мебель и прочий мусор. С обратной стороны он выглядел точно так же, как и спереди, единственным отличием, если не считать плюща, оказался лишь переносной дизель-генератор под обвисшим брезентом, придавленным кирпичами по краям. Я заглянул в окна. Две спальни – одна совершенно пустая, другая с пружинной кроватной сеткой и матрасом на полу. Имелась тут еще и крошечная ванная комната, с тюбиком зубной пасты на полочке и стопкой порножурналов на стульчаке. Еще раз заглянув в главную комнату, я приметил телевизор с комнатной антенной, видеомагнитофон и стопку кассет, пепельницы и пару бутылок водки на полу.

Это был натуральный клоповник – место, пригодное лишь для того, чтобы спрятаться в нем от всего остального мира, что имело смысл, если вы человек вроде Зебьюлона Фэйта. Мне хотелось немедленно вломиться внутрь и все там разгромить. Мне хотелось сжечь его до основания.

Но я знал, что еще вернусь, так что подавил в себе это желание.

Не хватало еще его спугнуть.

Я двинулся обратно в сторону фермы, ощущая тепло и свет низкого солнца у себя на лице. Позвонил Робин, наговорил кучу ничего не значащей чепухи и сказал, что встречусь с ней завтра. Не упоминая Зебьюлона Фэйта. Некоторые вещи лучше проделывать по-тихому, и я не хотел ее втягивать. Не хотел – и точка. Выключил телефон и сильней придавил педаль, догоняя палящее оранжевое марево. День умирал, и оставалось только гадать, что еще он заберет с собой.

Пикап отца я приметил еще издали – он стоял прямо в конце подъездной дорожки Долфа. Я остановился сразу за ним и вылез. Отец за рулем был в старой одежде, выгоревшей на солнце. Рядом с ним сидела Мириам. Вид у нее был усталый.

Я прислонился к окошку с опущенным стеклом и спросил:

– Ну как тут?

– Она не разговаривает с нами, – сказал отец.

Я проследил направление его кивка и увидел в боковом дворике Грейс – босиком, в линялых джинсах и белой майке. В мягком вечернем свете она выглядела очень твердой, очень поджарой. В ста футах от нее возвышалась мишень для стрельбы из лука. Композитный спортивный лук со всеми его шарнирами и блоками казался в ее руках просто огромным. Я посмотрел, как она натягивает тетиву, отпускает. Стрела мелькнула, как мимолетная мысль, и воткнулась в самый центр. Оттуда уже торчали еще шесть стрел – плотный пучок стеклопластика, стали и ярких хвостовых перьев. Грейс тут же вставила в тетиву следующую стрелу, стальной наконечник сверкнул на солнце. Когда та метнулась к мишени, мне показалось, что я ее слышу.

– Неплохо у нее получается, – заметил я.

– Идеально, – поправил меня отец. – Она этим уже целый час занимается. Ни разу пока что не промазала.

– И вы все это время сидели здесь?

– Мы дважды пытались поговорить с ней. Она ни в какую.

– В чем проблема?

Лицо его пришло в движение, выражая целую гамму эмоций.

– Долф сегодня первый раз предстал перед судом.

– Она там была?

– Его привели, скованного по рукам и ногам. Наручники, ножные кандалы, цепь на поясе… Он едва мог идти со всем этим добром. Толпа репортеров. Этот мудак шериф. Окружной прокурор. С полдюжины приставов, словно Долф какой-то особо опасный преступник. Черт! Это было невыносимо. Он ни разу не посмотрел на нас. Ни на меня, ни на Грейс, даже когда она пыталась привлечь его внимание. Она просто так и подскакивала, а он…

Отец не договорил. Мириам неловко поерзала.

– Ему предложили защитника, и он опять отказался. Грейс убежала вся в слезах. Мы заехали сюда ее проведать. – Он опять мотнул головой. – И вот что обнаружили.

Мои глаза опять метнулись к Грейс. Тетива плавно, но быстро натянута, тут же отпущена. Шлепок закаленной стали в подбитый мягким брезент. Ощущение разрываемого воздуха.

– Тебя искал Грэнтэм, – сообщил я. – Похоже, он считает, что по-прежнему остались какие-то темы для разговора.

Я внимательно посмотрел на отца. Он продолжал наблюдать за Грейс, и его лицо ничуть не изменилось.

– Мне нечего сказать Грэнтэму. Он пытался поговорить в суде, но я отказался.

– Почему?

– Посмотри, что он нам сделал!

– А ты знаешь, о чем именно он хочет поговорить?

Его губы едва двинулись:

– А это важно?

– Ладно, что будет с Долфом? Что дальше-то?

– Я поговорил на эту тему с Парксом. Окружной прокурор ждет вердикта Большого жюри о привлечении к уголовной ответственности и передаче дела в суд. К несчастью для Долфа, Большое жюри заседает на этой неделе. Прокурору не придется впустую тратить время. И он получит этот вердикт. Тупой придурок признался. Как только Большое жюри вернет вердикт, Долфу официально предъявят обвинение. А потом будут решать, требовать ли смертной казни.

Я ощутил знакомый холодок.

– Слушание по правилу двадцать четыре[38], – ровным голосом произнес я. – Чтобы определить, соответствует ли содеянное высшей мере наказания.

– Помнишь еще…

Отец не мог встретиться со мной взглядом. Я знал все эти этапы изнутри. Это был один из худших дней в моей жизни – когда приходилось долгими часами слушать споры законников, получу ли я смертельную инъекцию в том случае, если меня признают виновным. Я стряхнул это воспоминание, опустил взгляд вниз и увидел, что рука моего отца покоится на кипе страниц, лежащих на сиденье рядом с ним.

– Что это? – Я ткнул в них пальцем.

Он подхватил бумаги, издал горлом какой-то звук и передал их мне.

– Петиция. Составленная торговой палатой. Они вручили мне ее сегодня. Аж вчетвером. Полномочные представители, как они назвались, будто я не знаю их всех уже лет тридцать, если не больше…

Я быстро перелистнул страницы. Увидел сотни имен, большинство из которых были мне знакомы.

– Эти люди хотят, чтобы ты продал землю?

– Шестьсот семьдесят семь человек. Друзья и соседи.

Я передал бумаги обратно.

– Что скажешь?

– Люди имеют право на собственное мнение. Но ничего из этого не изменит моего.

Отец явно не собирался и дальше обсуждать этот вопрос. Я подумал про долг, который ему предстояло выплатить в самое ближайшее время. Я хотел поговорить с ним об этом, но не мог при Мириам. Не хотел ставить его в неловкое положение.

– Как ты, Мириам? – спросил я.

Она попыталась улыбнуться:

– Готова ехать домой.

– Тогда дуйте, – сказал я отцу. – Я останусь тут.

– Будь с ней потерпеливей, – сказал он. – Она слишком гордится ношей, которую несет.

Отец повернул ключ. Я постоял в облаке пыли, глядя им вслед, а потом присел на капот своей машины и стал дожидаться Грейс. Плавно и уверенно двигаясь, она все с тем же тихим упорством продолжала посылать стрелы в цель. Через несколько минут я переставил машину поближе к дому, зашел внутрь и вышел с пивом. Перетащил кресло-качалку на другую сторону крыльца, откуда мог наблюдать за ней.

Солнце уже тонуло за горизонтом.

Грейс так и не сбилась с ритма.

Когда же наконец поднялась на крыльцо, мне показалось, что она пройдет мимо, не произнеся ни слова, но Грейс остановилась в дверях. В полутьме ее синяки казались черными.

– Рада тебя видеть, – сказала она.

Я остался сидеть.

– Вот думаю, не приготовить ли мне ужин.

Она открыла дверь.

– То, что я тогда тебе сказала… Не обращай внимания.

Грейс говорила про Долфа.

– Пойду в душ, – объявила она.

Я нашел в холодильнике мясной фарш, и к тому моменту, как она вышла, ужин уже был на столе. От нее пахло чистой водой и цветочным мылом. Влажные волосы терлись о халат, в который она переоделась, и при виде ее лица новые шипы вонзились мне в грудь. Глаза выглядели получше, но порванные губы с черными тугими стежками хирургических швов по-прежнему казались воспаленными и какими-то незнакомыми. Темно-лиловые сердцевины синяков начинали понемногу зеленеть по краям.

– Не получше немного? – спросил я.

– Это-то? – Грейс показала на свое лицо. – Это не имеет значения.

Она посмотрела на воду, которую я ей налил, а потом полезла в холодильник за пивом. С треском вскрыла банку, отпила и села. Перед тем как приступить к еде, поддернула рукава, и я увидел повреждения на ее левом предплечье. Тетива буквально сжевала его, оставив длинные рубцы чуть ли не по всей длине. Грейс перехватила мой напряженный взгляд.

– Господи, Грейс! Щиток надо было надевать!

Она поднесла вилку ко рту, не поведя и глазом, и указала на мою тарелку:

– Ты есть-то собираешься?

Мы ужинали, пили пиво и практически не разговаривали. Пытались, но разговор не шел, и молчание стало почти уютным. Главное, что мы оба сидели за одним столом. Этого было вполне достаточно. Когда я пожелал ей доброй ночи, ее глаза уже заметно отяжелели. Я устроился на гостевой кровати, размышляя о бессовестном вранье Джейми и предстоящем завтра разговоре, обо всем том, что с такой невероятной силой бурлило вокруг меня. От невероятного объема этих неведомых мне сил комната кружилась. Жизнь, во всем своем запутанном многообразии, словно изливалась закручивающейся вниз воронкой из какого-то обширного пустого пространства, так что, когда Грейс открыла дверь, это показалось давно предопределенным.

Халата на ней уже не было – только какая-то паутинная рубашечка, считай что совсем ничего. Двигалась она в темноте практически неслышно.

Я сел на кровати.

– Грейс…

– Не переживай, Адам. Я просто хочу побыть рядом с тобой.

Она быстро подошла и залезла в постель, старательно озаботившись оставить между нами простыню.

– Видишь? Я не собираюсь отбить тебя у других женщин.

Она придвинулась ближе, и я почувствовал ее тепло сквозь тонкую ткань. Грейс казалась одновременно и мягкой, и твердой, и прижималась ко мне с идеальной неподвижностью. И вот тут-то, в жаркой темноте, на меня и снизошло озарение. Дело было в том, как она пахла, как ее груди расплющились о меня, дело было в твердом изгибе ее бедер. Снизошло с едва ли не слышимым щелчком, похрустыванием деталек, встающих на свое место. Звонок Дэнни три недели назад. Настойчивость в его голосе. Нетерпение. И та подруга Грейс, Шарлотта Престон, которая работала в аптеке и рассказывала Робин о каком-то неизвестном парне. Которая сказала, что были проблемы – что-то, что расстраивало Грейс. Щелкнули и заняли свое место остальные детальки. Ночь, когда Грейс угнала мотоцикл Дэнни. Червеподобный извив тугого розового шрама и слова Кэндис Кейн, брызжущие таким ядом, когда я спросил, почему Дэнни оставил ее.

«Он влюбился. Хотел начать новую жизнь».

То, что считаные секунды назад казалось вакуумом, теперь обрело яркие сочные краски. Грейс была уже не той девчонкой, что жила у меня в голове. Не ребенком, которого я помнил. Она была взрослой женщиной, роскошной и сложной.

«Самая, брат, горячая штучка в нашем округе и его окрестностях!» – сказал тогда Джейми.

По-прежнему оставались кое-какие пробелы, но основной контур уже оформился. Дэнни работал на ферме, наверняка виделся с ней каждый день. Я перекатился на бок и включил прикроватную лампу. Мне нужно было видеть ее лицо.

– Дэнни влюбился в тебя, – произнес я.

Грейс села, подтянув простыню к самому подбородку. Я понял, что попал в точку.

– Вот потому-то он и порвал с остальными своими подружками, – продолжал я. – Вот потому-то закрыл все свои долги.

На лице ее промелькнуло беспокойство, а потом нечто вроде вызова:

– Он хотел проявить себя. Думал, что сможет убедить меня передумать.

– Ты встречалась с ним?

– Ходили вместе в разные места пару раз… На мотогонки в парке. В ночные клубы в Шарлотте, потанцевать… Он был бесстрашный, в некотором смысле обаятельный. Но я никогда не пошла бы на то, к чему он меня склонял. – Грейс вздернула подбородок. Ее глаза блеснули, твердо и гордо.

– Не стала бы с ним спать?

– Это была только часть. Начало. Потом он вообще как с цепи сорвался. Твердил, что хочет провести всю жизнь вместе со мной, заводил разговоры про детей… – Она закатила глаза. – Большая и чистая любовь – как тебе такое?

– А тебя это не интересовало.

Грейс нацелилась на меня взглядом, и проглядывающий в нем намек не заметил бы только слепой.

– Я кое-кого ждала.

– Потому он и позвонил мне.

– Он хотел, чтобы я знала, что ты никогда не вернешься. Думал, что если ты скажешь мне это сам, то я действительно в это поверю. Говорил, что я зря трачу время, ожидая того, что никогда не произойдет.

– Господи…

– Даже если б ты сделал то, что он хотел – вернулся сюда и сказал мне это в глаза, – это все равно ничего бы не изменило.

– В ту ночь, когда ты взяла мотоцикл Дэнни…

Грейс пожала плечами:

– Иногда мне нужно увидеть, как прерывистая линия сливается в один белый росчерк. Дэнни не нравилось, когда я делала это без него. Я постоянно брала его мотик. Меня просто ни разу не застукали.

– Почему ты думаешь, что Долф мог убить его?

Она напряглась:

– Я не хочу про это говорить.

– А надо бы.

Грейс отвернулась.

– Он ударил тебя, – произнес я. – Разве не так? Дэнни взбесился, когда ты сказала ему «нет».

Ей понадобилась минута:

– Я посмеялась над ним. Мне не следовало, но я все равно рассмеялась.

– И он тебя ударил?

– Один раз, но довольно сильно.

– Черт!

– Он ничего мне не сломал, просто остался синяк. Тут же стал извиняться. Я ударила его в ответ, причем ударила сильнее. Так я и сказала Долфу.

– Так что Долф знал.

– Знал, но мы все уладили, мы с Дэнни. Я думала, Долф понял. Во всяком случае, поначалу.

– В каком это смысле?

– Дэнни был жутко упрямый, как я уже говорила. Он не мог принять отказ в качестве ответа. Как только все утихло, он пошел к Долфу, просить моей руки. Думал, что тот меня убедит. – Она издала отрывистый лающий смешок. – Во наглец!

– И что произошло?

– Долф подумал, что хуже идеи он в жизни не слышал, и так и сказал Дэнни. Сказал, что в жизни не выдаст меня за человека, способного ударить женщину, пусть даже всего один раз. Неважно, при каких обстоятельствах. Ни в коем случае. Дэнни тогда был выпивши – поддал, видно, для храбрости. Долфу это не понравилось. Они поспорили, и дело закончилось мерзко. Дэнни замахнулся, а Долф его уложил. Он сильней, чем выглядит. А через день или два Дэнни просто исчез.

Я поразмыслил на тем, что она рассказала. Я вполне мог себе это представить. Грейс была гордостью и радостью Долфа. Он не мог не взъяриться от одной только мысли о том, что кто-то оказался способен поднять на нее руку. А Дэнни пытался силой навязать ей отношения. Если он продолжал давить…

Грейс дождалась, пока я посмотрю на нее.

– На самом-то деле я не думаю, что Долф убил его. Я просто не хочу, чтобы все думали, что у него могла быть причина.

Она улеглась головой на подушку.

– Ты его вообще любила? – спросил я, подразумевая Дэнни.

– Может, совсем немножко. – Грейс закрыла глаза, погрузилась глубже в постель. – Недостаточно, чтобы это имело какое-то значение.

Я секунду наблюдал за ней. С нее уже хватило разговоров. С меня тоже.

– Спокойной ночи, Грейс.

– Спокойной ночи, Адам.

Я выключил свет и опять улегся. Мы оба были напряжены и настороже – не только из-за близости друг друга, но и из-за всего, что осталось невысказанным. Понадобились часы, чтобы наконец заснуть под открытым окном.

А разбудил меня запах пожара.

Глава 28

Я быстро сел на кровати. Глухая ночная тьма просачивалась в окно, а с ней и запашок дыма. Я растолкал Грейс.

– Вставай!

– Что такое?

– Чувствуешь, чем пахнет?

Она потянулась к лампе.

– Не надо, – сказал я. Перекинул ноги через край кровати, натянул штаны, схватил туфли. Грейс тоже вылезла из постели. – Одевайся.

Она побежала за своей одеждой, а я вышел через темную прихожую на крыльцо – рама с москитной сеткой скрипнула, как ночная птица. Сплошь черное небо давило вниз – ни звезд, ни луны. С вершины холма задувал ветер, неся с собой такой слабый запах гари, что я вполне мог его и не заметить. Но тут поддул порыв посильнее – и принес с собой такой густой дым, что тот даже ощущался на вкус. Когда через несколько секунд вышла Грейс, она уже была полностью одета и готова.

– Что будем делать? – спросила она.

Я махнул рукой на север, где подбрюшья низких туч вдруг оранжево осветились.

– Залезай в машину.

Я придавил педаль и, разбрасывая из-под колес гравий, с заносом вылетел на уходящий от дома проселок. Мы мчались словно по темному тоннелю; рука Грейс вцепилась мне в плечо. Когда перевалили через холм, свечение стало сильнее. Оно было по-прежнему далеко, в миле или дальше, когда впереди показался дом моего отца.

– Выброшу тебя у дома. Буди всех. Пусть вызывают пожарных.

– А ты что собираешься делать?

– Выяснить, где горит. Мобильник при мне. Позвоню в дом, как только буду знать точно. А ты направь пожарных, когда они приедут.

На какую-то секунду я притормозил. Едва Грейс успела выпрыгнуть, как опять вдавил педаль в пол. В считаные секунды оказался у края лесополосы – мотор взревел, когда колеса свободно провернулись на полоске неукатанного гравия. Удержал машину на дороге, нацелил ее на длинный извивающийся холм, который разреза́л лес напополам. Чем ближе я был к перевалу, тем сильней становилось свечение. Выскочив из зарослей деревьев на вершину холма, сразу же ударил по тормозам – машина пошла долгим запинающимся юзом. Практически вывалился в горячий воздух. Дым одеялом накрывал окрестности. В низине подо мной бушевал огонь. Это был виноградник – те сто акров, что показывал мне Долф. Оранжевые языки лизали небо. Среди них плясали черные тени, жар и пламя втягивали в себя сверху огромные массы воздуха, выталкивая дым к небу. Как минимум треть виноградника была объята пламенем.

И внезапно я все понял.

Менее чем в двадцати ярдах от стены огня на дороге перекосился пикап Джейми с открытой водительской дверцей. В стеклах отражалось жесткое желтое кипение. На глянцевой краске плясали яркие отсветы. Поискав взглядом Джейми, я увидел его на полпути через котловину – он пёр сквозь еще не тронутые огнем ряды, по самому краю пожара, словно паровоз на полном ходу. Огонь отрезал его от машины, и Джейми несся во весь дух, отчаянно работая руками. Мне показалось, что раз он обернулся, но точно не знаю.

Я уже мчался во весь дух. Срезал наискосок по склону, стремясь перехватить его на другой стороне виноградника, сползающей вниз к темной воде. Рыхлая земля осыпалась под ногами. Споткнулся было, потом побежал еще быстрее. Я хотел догнать его. Это то, что я твердил себе, но где-то в глубине души понимал, что если я просто побегу на самом пределе сил, на самой предельной скорости, то смогу убежать от правды о предательстве брата. На миг это сработало – в голове стало пусто, а потом вдруг черным-черно от чистого всеохватного гнева. И тут что-то подвернулось мне под ногу, и я полетел вниз, перепутанным клубком из рук и ног в каскадах осыпающейся земли. Ударился головой о какой-то корень, рассадил руки. Когда удалось подняться на колени, сразу стошнило, и не только от боли. Правда наполнила меня целиком, горько вскипев в самом центре души. Я всю дорогу ошибался. Это был не Зебьюлон Фэйт. Это был Джейми. Мой брат. Родной мне человек, черт бы его побрал!

И я собирался все исправить.

Неважно как.

Справившись с головокружением, кое-как поднялся на ноги. Понадобилась секунда, чтобы обрести почву под ногами, но сила тяготения была на моей стороне, и я изо всех сил бросился вниз по склону. Перепрыгнув через ирригационную канаву, врезался в виноградник, чувствуя жар на спине. Поднырнул под лозы и свернул в длинный ряд, наполненный безостановочной сменой яркого света и чеканных черных теней. Дым пек горло, но я из всех сил втягивал воздух в легкие и не останавливался. Джейми мелькнул в просвете футах в двадцати передо мной. Его руки хлестали по лозам. Раз он споткнулся и едва не упал. А потом скрылся за зеленью, и я еще больше наддал, подгоняемый несмолкаемым ревом огня позади.

Бросил взгляд влево, увидел просвет между рядами и нырнул в него. Когда выскочил оттуда, Джейми был уже всего в десяти футах передо мной – ноги топают по земле, огромные ручищи взбивают воздух. Наверное, я крикнул, поскольку его голова резко повернулась, но тут я отчаянным спуртом сократил разрыв и повалил его на землю. Он был огромный и твердый, как дуб. Я влепил ему правым плечом между лопаток, ощутив, как его тело хлыстом изогнулось вперед, когда его колени зарылись в землю. По инерции мы пролетели дальше, и, оказавшись у него на спине, я ударил предплечьем ему в затылок и влепил его лицом в грязь.

Большинство людей после этого вырубились бы, но его это не смутило. Джейми перекатился поверх меня, вскочил на ноги с камнем в руке. С искаженным лицом замахнулся, но тут узнал меня, и мы уставились друг на друга под стеной пламени. Он бросил камень на землю.

– Да ты чё вообще творишь, Адам?

Однако я был не в настроении вести разговоры.

– Сукин сын! – выкрикнул я и коротко ударил его в бровь. Его голова отдернулась назад.

– Черт побери, Адам!

– До чего ты вообще докатился, Джейми?

Что-то двинулось в его глазах. Он начал выпрямляться, но тут на глаза мне упала красная пелена. Джейми тоже это заметил.

– Погоди… – начал было он, но я уже налетал на него, хлеща обеими руками, нанося быстрые тычки и удары, от которых Джейми не мог уклониться. Да, малый он здоровенный, но я – боец.

И он это знал.

Джейми попятился, но третий прямой удар рассек ему бровь, ослепил его, и я стал бить по ребрам. Это было все равно что молотить тяжелый мешок.

Я просто бил сильнее.

Он все пятился, говоря что-то, но я следовал за ним, ни на что не обращая внимания. Я видел перед собой Грейс, избитую и сломленную, ощущал жар этого огня, который потрошил сейчас пять лет жизни моего отца. А все из-за чего? Из-за того, что Джейми – игрок и трус. Слабовольный сукин сын, который думал только о самом себе. Ладно, насрать на все это!

Удары сыпались один за другим. Другой на его месте был бы давно готов. Но только не Джейми. Он пригнул голову, рванулся вперед, и на сей раз я оказался недостаточно быстр. Он обхватил меня обеими руками, повалил. Наши лица оказались в каких-то дюймах. Жуткая тяжесть навалилась мне на ребра. Его голос поднялся до крика. Мое имя. Он постоянно выкрикивал мое имя. А потом что-то другое.

– Зебьюлон Фэйт! – выкрикнул он. – Черт побери, Адам! Это был Зебьюлон Фэйт! Я почти достал его!

Я почувствовал себя так, будто вдруг вышел из темного тоннеля.

– Что ты сказал?

– Больше бить не будешь?

– Нет. Мы закончили.

Джейми скатился с меня и с трудом поднялся на ноги, вытирая кровь с глаза.

– Фэйт бежал к реке. – Он посмотрел в сторону, в темноту. – Но теперь его нет. Мы его уже не найдем.

– Не пытайся сбить меня с толку, Джейми! Я знаю про твою игру.

– Ты не знаешь, о чем говоришь.

– Ты в минусе на триста тысяч долларов.

Он открыл было рот, чтобы что-то возразить, а потом опустил голову, придавленный тяжелой правдой.

– Ты думал, что, если сжечь виноградник, это вынудит отца продать землю? Таков был план?

Его голова резко вздернулась.

– Естественно, нет! Я бы никогда такого не сделал. Виноградник был моей затеей. – Джейми указал на языки пламени. – Это горят мои дети!

– Не пудри мне мозг, братец! Ты соврал насчет своей игры. Ты послал меня за семь верст киселя хлебать, только чтобы это не выплыло наружу, – но я узнал. Триста тысяч долларов, и Дэнни избили до полусмерти те же самые люди, за вдесятеро меньший долг. Кто знает, во что ты еще впутался? Ты буха́ешь день и ночь, мрачный и никчемный, только и ждешь, чтобы Долф оказался крайним. Насколько мне известно, твое имя – в той самой чертовой петиции.

– Хватит, Адам. Я тебе уже говорил, что перед тобой я не ответчик.

Я подступил ближе и был вынужден поднять взгляд, чтобы заглянуть ему в глаза.

– Это ты напал на Грейс?

– Хватит, – повторил он, сердитый, но заметно потрясенный.

– Посмотрим, – сказал я. – Найдем Зебьюлона Фэйта и тогда посмотрим.

Джейми раскинул руки.

– Найдем?! – Он посмотрел в темноту. – Никогда мы его уже не найдем!

– Нет, найдем. – Я подступил ближе. – Мы с тобой.

– Как?

Я ткнул его рукой в грудь. Глаза Джейми раскрылись еще шире, большие и ярко-желтые.

– Лучше бы ты оказался прав, – произнес я.

К тому времени, как мы приткнули машину под простреленной формой для пирога, в забытую богом впадину непрошеным гостем проник землистый рассвет. С того момента, как я обессиленно опустился на землю, вдыхая запах дыма, прошло четыре часа. Потом – пожарные машины, беспомощное бешенство моего отца и отчаянная битва за то, что осталось от виноградника. Пожарные бросили шланг в реку и использовали ее мутные воды, чтобы тушить пламя. Это был единственный положительный момент – близость неограниченного количества воды. Иначе сгорело бы всё дотла. Всё без исключения.

Мы свалили оттуда до прибытия копов. Я схватил Джейми за руку и потащил в темноту. Никто не видел, как мы уходим. Лицо Джейми было каменным и мрачным, кожа приобрела пепельный оттенок. Запекшаяся кровь образовала над его левым глазом острый гребень, красные струйки толщиной с палец запятнали лицо. Мы практически не разговаривали, но важные слова по-прежнему висели между нами невысказанными, и им предстояло висеть так, пока все не закончится.

Пока мы не найдем Зебьюлона Фэйта и не утрясем всё раз и навсегда.

Джейми безропотно влез в машину, когда я молча махнул ему на дверцу, и только открыл рот, когда я заскочил к дому Долфа и вышел с ружьем двенадцатого калибра и коробкой патронов. Только раз, минут через десять, он произнес:

– Ты ошибаешься насчет меня.

Я обжег его взглядом, зная, что мой голос звучит жестко.

– Посмотрим, – сказал я.

Теперь, по колено в полегшей траве на самом краю цивилизованного мира, Джейми выглядел испуганным. Раскинув руки по крыше машины, он наблюдал, как я переламываю стволы и вставляю толстые красные патроны.

– Что это за место? – спросил Джейми, и я понял, что именно он видел вокруг себя. В безжалостном сером свете дорога сюда была резким и быстрым спуском к самой нижней ступени человеческого существования.

– Просто место, – отозвался я.

Джейми огляделся по сторонам:

– Натуральная жопа мира.

Я вдохнул запах застоявшейся воды:

– Не все рождаются в шоколаде.

– Проповеди теперь мне читаешь?

– У Фэйта трейлер прямо вон за тем поворотом. Если я насчет тебя ошибаюсь, то принесу извинения, и сделаю это искренне. А пока что давай просто сделаем это.

Он обошел вокруг машины.

– Каков план?

Я с металлическим щелчком вернул стволы на место.

– Нету никакого плана, – ответил я и пошел вперед.

Джейми неуклюже, скованно переставляя ноги, пристроился у меня за спиной. Мы почти вслепую приблизились к повороту – сырой гранит уступа зябко похолодил пальцы. Мы пока не могли нормально видеть его, но на горизонте уже вспухал рассвет. Из глубины леса доносились птичьи трели, и небо на востоке слегка окрасилось, понемногу убивая беспросветную серость вокруг.

Я свернул за угол, и на меня сразу накатило глухое гудение дизель-генератора. В трейлере горел слабый желтый свет, мерцал экран телевизора. Перед дверью стоял заляпанный грязью «Джип». Джейми, который, спотыкаясь, брел за мной, только кивнул на него, и я прокрался к задней части машины. Пространство перед задним сиденьем было уставлено бензиновыми канистрами. Я мотнул на них подбородком, убедился, что Джейми их тоже увидел. Он поднял брови, словно желая сказать: ну вот, я же тебе говорил! Но это все равно меня окончательно не убедило. В канистрах вполне могла оказаться солярка для генератора.

Задев бедром за борт внедорожника, я двинулся дальше. Высохшая грязь раскрошилась на куски и упала в траву. Положив руку на капот, я обнаружил, что мотор до сих пор не остыл. Джейми тоже это почувствовал. Я кивнул на переднее крыльцо. Придвинувшись к трейлеру почти вплотную, мы присели на корточки возле окна. Джейми не терпелось, и он устремился было к ступенькам. Я остановил его, помня, насколько хилые там доски. Вдвоем мы тянули почти на пятьсот фунтов, и я не хотел, чтобы крыльцо обрушилось.

– Не спеши, – прошептал я.

Я пошел первым, прижимая ружье к бедру и направив стволы прямо передо собой. Скользкая, как пот, роса покрывала ступеньки. Из-за генератора все строение вибрировало, и вибрация эта ощущалась буквально на клеточном уровне. Перед моим лицом с обшивки трейлера свисали лохмотья краски, вспученной ржавчиной. Изнутри доносились глухие ритмичные удары, которые сразу показались мне чем-то странным. Больно уж регулярно, больно уж гулко.

Дверь была слегка приоткрыта, рама с москитной сеткой за ней плотно затворена. Вблизи глухие удары стали еще громче. Я подумал, что если приложу руку к стене, то наверняка почувствую их. Мы присели на корточки по бокам от двери.

Я привстал, заглянул в окно.

Зебьюлон Фэйт распростерся на полу, прислонившись спиной к одному из ветхих стульев. Джинсы его стали темными от грязи, ботинки валялись в углу. На предплечье у него вишневым жаром светился ожог. Левая рука обхватывала почти пустую водочную бутылку, набитую дольками лайма. Старик поднял ее, обхватил губами горлышко и сделал три огромных глотка. Поперхнулся. Из-под плотно сжатых век выдавились тонкие слезы, и он со стуком поставил бутылку обратно на пол. Открыл рот и помотал головой. Из-за призрачного мерцания телевизора, запятнавшего комнату белесыми всполохами, происходящее казалось каким-то древним черно-белым эпизодом «Сумеречной зоны»[39].

В правой руке у Фэйта был револьвер – черный, с толстым стволом, наверняка тот же самый, из которого он пытался убить меня тогда у реки. Пальцы держали его свободно, пока Фэйта не перестало передергивать и он не открыл глаза. Тогда пальцы сомкнулись плотнее, и старик принялся колотить рукояткой револьвера по полу трейлера. Вверх-вниз, подъем-удар, каждые пять секунд. Тот самый бу́хающий звук. Соприкосновение дерева с металлом на провисшем полу.

Комната выглядела так же. Мусор, рассыпанные бумаги, всеобщее чувство заброса и тлена. Фэйт отлично вписывался в эту обстановку. Перед его рубашки был заляпан блевотиной.

Прекратив колотить об пол револьвером, он посмотрел на него и стал постукивать им себя по голове. Провел стволом по щеке, и на лице у него наконец появилось что-то осмысленное. Потом ударил посильнее, прямо в висок – так сильно, что голова мотнулась вбок. Махнул еще водки и поднял револьвер, уставившись прямо в дуло, а потом в крайне тревожной манере потянулся к нему языком, словно чтобы попробовать его на вкус.

Я резко пригнулся.

– Он один? – прошептал Джейми.

– И в говно. Держись за мной.

Я выпрямился, щелкнул предохранителем ружья и быстро и плавно вошел в дверь. Фэйт даже этого не заметил. Вот я на крыльце – а вот уже на виниловом полу его кухни, может, в каких-то десяти футах от него. Я поднял ружье, а он по-прежнему никак не реагировал. Я не сводил глаз с револьвера у него в руке. Его глаза были плотно зажмурены; картинку на экране телевизора накрывал густой снег помех.

Джейми вплотную прижался ко мне у меня за спиной. Трейлер покосился под его весом, и Фэйт открыл глаза. Револьвер не двинулся. Я шагнул вперед и вбок, открывая для себя линию огня. Фэйт улыбнулся самой ненавидящей улыбкой, какую я только когда-то видел, – я и не думал, что улыбка может быть такой. Ненависть буквально переполняла его, а потом словно куда-то слилась. Вместо нее лицо его затопило выражение глубокой ползучей безнадежности – вроде того, какое я до этого видел всего лишь раз.

И револьвер стал подниматься.

– Не надо, – произнес я.

Фэйт замешкался, сделал последний могучий глоток водки из бутылки, и глаза его остекленели, словно он был уже готов. Я прижался щекой к гребню приклада и так напряг палец на спусковом крючке, что почувствовал, как тот хрустит.

Но где-то в глубине души я уже знал.

Револьвер взметнулся вверх – решительно, плавно и непреклонно. Твердое круглое дуло уткнулось в отвисшую складку плоти под подбородком старика.

– Не надо, – повторил я, но не слишком громко.

Фэйт спустил курок.

Раскрасил потолок мелкими красными брызгами.

Выстрел оглушительно громко треснул в тесном пространстве, и Джейми отшатнулся назад, натолкнувшись на кухонный стул. Он был в шоке – рот приоткрыт, глаза широко распахнуты и расширены.

– Почему ты ждал? – наконец спросил он прерывающимся голосом. – Он мог нас застрелить!

Я прислонил дробовик к стене, посмотрел вниз на искореженные останки человека, которого знал бо́льшую часть своей жизни.

– Нет, – произнес я. – Не мог бы.

Джейми все таращился на него.

– В жизни не видел столько крови!

Я оторвал взгляд от Фэйта, жестко глянул на своего брата. И сказал, направляясь к двери:

– Зато я видел.

Когда Джейми вышел, то держался за хлипкие болтающиеся перила так, словно в любой момент мог перегнуться пополам и блевануть.

– Ты там ни до чего не дотрагивался? – спросил я.

– Черт, нет!

Я дождался, пока он не посмотрит на меня.

– Фэйт весь в саже, сильный ожог на руке. Вся комната провоняла бензином.

Джейми понял, к чему я подвожу. Я положил руку ему на плечо.

– Я должен извиниться перед тобой, – сказал я.

Он отмахнулся, но ничего не сказал.

– Я серьезно, Джейми. Прости. Я ошибался.

– Игра – это моя проблема, – произнес он. – И больше ничья. Я этим ничуть не горжусь и не имею ни малейшего представления, что буду по этому поводу делать, но я бы никогда не сделал чего-то, что повредило бы папе, Грейс или кому-то еще. – На секунду примолк. – Это моя проблема. И я ее исправлю.

– Я тебе помогу, – сказал я.

– Ты не должен мне помогать.

– Ты мой брат, и я твой должник. Но прямо сейчас нам надо решить, что делать.

– Что делать? Сваливать отсюда ко всем чертям – вот что делать! Он просто чокнутый старый алкаш и убил сам себя. Никто даже и не узнает, что мы тут были.

Я покачал головой.

– Не пойдет. Я был здесь вчера, задавал вопросы. На трейлере наверняка остались отпечатки. И хотя в домах, мимо которых мы проезжали, было темно, я гарантирую, что мы пробрались сюда далеко не незамеченными. В таком месте любой чужак на виду. Придется вызвать кого следует.

– Черт, Адам! Как это будет выглядеть? Мы оба здесь ни свет ни заря, у его дома с ружьем двенадцатого калибра…

Я позволил себе слегка улыбнуться.

– Вряд ли кому-нибудь следует знать про ствол. – Зашел в трейлер и вынес ружье.

– Может, запрешь его в багажник? А я тут пока осмотрюсь.

– Ага, в багажник. Хорошая мысль.

Я перехватил его за руку.

– У нас возникли свои подозрения насчет пожара. Мы приехали сюда, чтобы задать несколько дружеских вопросов. Постучались и вошли в тот самый момент, когда он прострелил себе башку. Всё так, как было на самом деле. Не считая ружья.

Опять зайдя внутрь, я изучил место происшествия. Старик лежал на боку, верхняя часть черепа у него отсутствовала. Я преодолел последние несколько футов, тщательно высматривая, куда ступаю. На лицо кровь почти что не попала. Выглядело оно как всегда, разве что слегка вытянулось.

Телевизор я оставил включенным. Водка пропитала замызганный ковер. На полу рядом с Фэйтом валялась газета – с фото его сына на первой странице.

Со статьей про его убийство.

Джейми тоже зашел в трейлер.

– Проверь другие комнаты, – попросил я.

Ему не понадобилось много времени.

– Ничего, – объявил он. – Только до хрена всякого хлама.

Я ткнул пальцем в газету; по лицу Джейми понял, что фотография отложилась у него в голове.

– Он ховался тут несколько дней. Предполагаю, что газету он раздобыл вчера вечером.

Джейми встал над телом.

– Что-то не очень мне верится, что он сделал это из-за Дэнни. Говенный из него был отец. Эгоистичный. Только о себе любимом и думал.

Я пожал плечами, еще раз глянул на тело, думая про Грейс. Ожидал, что что-то почувствую. Удовлетворение. Облегчение. Но единственное, что я ощущал, стоя над жалкими останками старика в помоечном трейлере, упрятанным в самой жопе мира, – это пустота. Ничего из этого не должно было произойти.

– Ну пошли уже, – взмолился Джейми.

– Еще минутку.

Где-то тут должна была найтись записка – что-то там насчет жизни и о том, как она была прожита. Я наклонился, чтобы последний раз взглянуть на человека, которого знал еще с детства. Он умер весь перекореженный и полный горечи. Я почувствовал, как что-то провернулось у меня в груди, заглянул к себе в душу поглубже, но не было во мне ни капли прощения. Джейми был прав. Зебьюлон Фэйт был говенный отец, настоящий гад, и я тоже сомневался, что он покончил с собой лишь из-за потери единственного сына. Должно было быть что-то еще.

Я нашел это у него в левой руке.

Это было крепко зажато в пальцах – комок газетной бумаги, смятый и сырой. Тот застрял между ладонью и водочной бутылкой. Я вытащил его из обмякших пальцев и развернул к свету.

– Это еще что?

Я встретился взглядом с Джейми.

– Уведомление о передаче предмета залога в собственность залогодержателя.

– Что-что?

– Это насчет земли, которую он купил на реке.

Я порылся в распанаханной по полу газете, нашел место, откуда он вырвал этот клочок, проверил дату, а потом опять смял его в комок и затолкал ему обратно в руку.

– Похоже, что его ставка не окупилась.

– Ты о чем?

Я бросил последний взгляд на то, что осталось от Зебьюлона Фэйта:

– Он только что потерял абсолютно все.

Глава 29

Следующие шесть часов мы провели, хлопая на себе жуков и разговаривая с людьми с каменными глазами. Местные копы отреагировали первыми, потом приехали Грэнтэм и Робин, каждый на своей машине. Это была не их юрисдикция, но местные позволили им остаться, когда выяснили у них все причины, по которым у обоих возник интерес: убийство, нападение, поджог, метамфетамины… Все это были реальные преступления, не какая-то там мелкая хулиганка. Но они не разрешили им поговорить с нами. У местных был труп, здесь и сейчас; плюс местные явились первыми, и Грэнтэму это пришлось не по вкусу. Он спорил и угрожал, но это была не его территория. Я ощущал исходящую из него злобу прямо через поляну. Это был уже второй труп, по которому я вызвал полицию. Сначала сын, теперь отец. Грэнтэм чувствовал какой-то крупняк, и я был ему очень нужен.

Причем прямо сейчас.

Он пытался загнать старшего опергруппы в угол при трех различных оказиях. Поднимал голос, бурно жестикулировал. Грозил кому-то позвонить. Один раз, когда местные были вроде готовы пойти на попятный, вмешалась Робин. Я не слышал, что было сказано, но физиономия Грэнтэма покраснела еще пуще, а когда он заговорил с ней, то руками уже не размахивал. Исходящая от него досада немного утрамбовалась, стала сдержанней, но я все равно чувствовал повисшее между ними напряжение, и он так и сверлил ей спину возмущенным взглядом, когда она отошла.

Местные задавали свои вопросы, а я отвечал. Мы постучали. Открыли дверь. Бабах. Конец пьесы.

Проще некуда.

Ребята из отдела по борьбе с наркотиками подкатили незадолго до полудня. Они выглядели щегольски в своих одинаковых куртках и были бы здесь раньше, да заблудились. Робин не удалось спрятать ни презрения, ни насмешки. Не смогла она скрыть и своих чувств ко мне. Она тоже злилась. Я видел это в ее глазах, в очертаниях рта, в ее позе. Во всем. Но это был другой уровень эмоций – более личный, перевязанный с обидой. С ее точки зрения, я перешел черту, и это не имело никакого отношения к закону или тому, что я сделал. Это касалось того, чего я не сделал. Я ей не позвонил. Не доверился ей. Это была улица с двусторонним движением, и мне вновь пришлось иметь дело со всеми ее опасностями.

Робин сделала свой выбор. И теперь терялась в догадках, какой выбор сделал я.

Так что я наблюдал, как Грэнтэм печется на солнце, которое поднималось все выше, и как местные проводят расследование так, как считают нужным. Копы постоянно входили в трейлер и выходили обратно. Появился медэксперт. Утро постепенно сменилось влажной дневной жарой. Зебьюлона Фэйта вынесли в матовом черном мешке для трупов. Я посмотрел, как исчезает длинный автомобиль с ним, и день продолжился дальше. Никто из людей, живущих в дорожной петле, не показывался. Никаких зевак. Никаких приоткрытых занавесок. Никто не высовывался; все прятались, как сквоттеры[40]. Я не мог их в этом винить. Копы в подобных местах не проводят работу с населением. Если уж они появляются тут, то не без веских причин, и ни одна из них не может быть хорошей.

Жесткие вопросы последовали, как и положено, – и последовали они от Грэнтэма. Его злость поутихла до бесцветного неодобрения, и к тому времени, как кто-то из местных мотнул подбородком, милостиво дозволяя ему поговорить с нами, он был уже чистым профессионалом. Я смотрел, как детектив направляется ко мне, и понял, что́ сейчас предстоит. Он разделит нас и начнет молотить по слабым точкам. Зебьюлон Фэйт мертв. Как и его сын. У меня была общая история с каждым из них, и я каждый раз первым оказывался там, где обнаружили тела. Грэнтэм сомневался в признании Долфа и был готов врезаться в меня, как бензопила. Но он будет проявлять осмотрительность. Я знал кое-что про копов и коповские вопросы, так что поначалу он особо давить не будет. Я был в этом просто-таки уверен.

Но он меня удивил.

Подошел прямо ко мне и заговорил прежде, чем успел остановиться:

– Я хочу посмотреть, что там у вас в багажнике.

Джейми дернулся, и Грэнтэм это заметил.

– Зачем? – спросил я.

– Вы сидите на нем уже шесть часов. На солнце. Не двигаясь с места. За последний час ваш брат аж девять раз украдкой на него посмотрел. Я хочу посмотреть, что там внутри.

Я изучил детектива с ног до головы. Требование прозвучало с наглой безапелляционностью, но все это был блеф. Я тоже за ним наблюдал. За шесть часов он сделал как минимум дюжину звонков. Если Грэнтэм запрашивал ордер на обыск машины, то давно уже имел бы его на руках.

– Не думаю, – сказал я.

– Не вынуждайте меня просить еще раз.

– Вот это уже правильное слово, согласны? «Просить». Как бы разрешения. – Его лицо сжалось, и я тут же продолжил: – Вам требуется разрешение или достаточные основания. Если у вас есть такие основания, то должен быть и ордер. А разрешения я вам не даю.

Я сохранил спокойствие, а его самообладание заметно пошатнулось. Я наблюдал, как Грэнтэм силится сохранить тот контроль над собой, какой обычно воспринимал как должное. Робин маячила на некотором расстоянии. Я отважился бросить на нее взгляд и увидел у нее в глазах предостережение. Грэнтэм подступил ближе, а когда заговорил, в словах его таилась тихая угроза:

– Люди врут мне, мистер Чейз. Вы. Мистер Шеперд. Другие тоже, вне всяких сомнений. Мне это не нравится, и я обязательно доберусь до сути.

Я встал с багажника и глянул на детектива сверху вниз.

– У вас есть еще ко мне вопросы?

– Сами знаете, что есть.

– Тогда задавайте их.

Грэнтэм выпрямился, с трудом пытаясь вернуть самообладание. Это не заняло много времени. Разделив нас, он начал с Джейми. Повел его через поляну, а я стал наблюдать за ними, надеясь, что Джейми сделан из более колючего материала, чем предвкушал Грэнтэм. Это заняло какое-то время. Вид у Джейми был испуганный, но он держал себя в руках. Тем более что ему предстояло рассказать, как все оно и было, просто не считая ружья. Детектив был бледен и мрачен, когда вернулся ко мне. Его вопросы посыпались быстро и жестко. Он все пытался отыскать слабые места в нашей истории. Почему мы здесь? Как мы нашли это место? Что произошло? До чего мы дотрагивались?

– Вы дотрагивались до тела?

– Только до обрывка бумаги в руке. Из газеты рядом с ним.

– До револьвера дотрагивались?

– Нет.

– Мистер Фэйт приглашал вас войти?

– Дверь была открыта. Москитная сетка прикрыта на щелку. Я толкнул ее, увидел его с револьвером, приставленным к голове.

– Был пожар. Вы думали, что это Фэйт его устроил. Почему вы так думали?

Я рассказал ему.

– Вы были сильно рассержены?

– Я был расстроен. Да.

– Вы приехали сюда, чтобы причинить какой-либо вред мистеру Фэйту?

– Я приехал, чтобы задать несколько вопросов.

– Он что-нибудь сказал?

– Нет.

Грэнтэм продолжил, без передышки бомбардируя меня новыми вопросами, возвращаясь к уже заданным и пробуя подловить меня на каких-то несоответствиях. Джейми расхаживал взад и вперед в тридцати футах от нас и грыз ногти. Я опять сидел на теплом металле багажника своей машины. Время от времени поглядывал в зажатое между холмами узкое синее небо и говорил правду почти про все. Раздражение Грэнтэма росло, но никакой закон не препятствовал приехать сюда, как это сделали мы, и мы не пересекли никакую черту, когда Фэйт спустил курок. По крайней мере, такую, какую смог бы найти Грэнтэм. Так что воспринимал я его довольно спокойно. Отвечал на его вопросы и прикрывал собственную задницу. Мне уже казалось, что дело идет к концу. Но я ошибался.

Самое сладкое он приберег напоследок.

– Три недели назад вы ушли с работы.

Это не было вопросом. Грэнтэм так жестко уставился мне в лицо, что я чуть не физически ощущал прикосновение его глаз. Стал дожидаться, пока я заговорю, но я никак не отреагировал. Я знал, к чему он клонит.

– Вы работали в спорткомплексе «Маккленан» на Фронт-стрит в Бруклине. Я лично беседовал с управляющим. Он говорит, что человеком вы были надежным, с молодыми ребятами, которых обучали единоборствам, всегда находили общий язык. Все вас любили. Но три недели назад вы вдруг исчезли из виду. На самом-то деле вас вообще никто после этого особо не видел. Ни ваши соседи. Ни хозяин квартиры. Я знаю, что Долф Шеперд врет мне. Я предполагал, чтобы прикрыть вашего отца. А теперь уже не настолько в этом уверен. – Грэнтэм на секунду примолк, упорно не моргая. – Может, чтобы прикрыть вас.

– Это вопрос?

– Где вы были три недели назад?

– Я был в Нью-Йорке.

Он набычился, прижав подбородок к груди.

– Ой ли?

Я уставился на него, зная, какая машина уже приведена в движение. Они поднимут мои выписки по банковской карте, проверят все факты снятия денег в банкоматах, штрафы за нарушение ПДД. Все, что может привязать меня к Северной Каролине три недели назад.

– Вы только зря тратите время, – сказал я.

– Посмотрим.

– Я арестован?

– Пока нет.

– Тогда разговор закончен.

Я слез с багажника и ушел, почти ожидая почувствовать его руку у себя на плече. Вид у Джейми был совершенно прибитый. Я тронул его за локоть.

– Давай-ка выбираться отсюда.

Мы вернулись к моей машине. Грэнтэм успел переместиться от багажника к капоту. Один из его пальцев пробежался по слову, выцарапанному на краске. «Убивец», было по-прежнему написано там, и Грэнтэм улыбнулся, заметив, что я на него смотрю. Потер пальцы, а потом развернулся и двинулся обратно к трейлеру и уделанному кровью полу.

Когда я открывал дверцу машины, подошла Робин, без всякого выражения на лице.

– Возвращаешься в город? – спросила она.

– Да.

– Я поеду за вами.

Я захлопнул дверцу, и Джейми устроился рядом со мной. Заработал мотор, и мы тронулись с места.

– Какие-то проблемы? – спросил я.

Он покачал головой.

– Я все ждал, что они обыщут машину.

– Не имеют права. Без разрешения или достаточных оснований.

– А если б основания были?

Я натянуто улыбнулся:

– Закон не запрещает держать в багажнике ружье.

– И все же… каким-то чудом, чувак!

Я посмотрел на него. Он был явно не в себе.

– Прости, что сомневался в тебе, Джейми.

Он надул бицепс, но голос его был слаб:

– Мышца́, малыш!

Никого он не мог обмануть.

Мы ехали десять минут, и каждый из нас разбирался с минувшим утром по-своему. Когда Джейми заговорил, голос его звучал ничуть не лучше.

– Страшная вообще штука, – произнес он.

– В какой части?

– Во всех.

Джейми сидел бледный, со стеклянными глазами, и я понял, что он вновь переживает последнюю секунду другого человека на этой земле. Насилие и ненависть. Безнадежность и красный туман. Он явно нуждался в какой-то поддержке.

– Эй, Джейми! – произнес я. – Насчет пожара и всего прочего. То, что случилось тогда на поле…

Я сделал намеренную паузу, дожидаясь, пока он посмотрит на меня, пока его глаза не сфокусируются.

– Прости, что я так тебе навалял. Это, наверное, самая страшная часть, так?

Джейми понадобилась секунда, чтобы это осмыслить, а потом напряжение спало с его лица, и мне показалось, что он и в самом деле улыбается.

– Да иди ты! – отозвался он и ткнул меня кулаком в руку так, что было действительно больно.

Остаток пути мы проделали легко.

Почти.

Буквально через несколько секунд после того, как мы пересекли городскую черту, Робин воткнула мигалки. Меня это не удивило. Ее «земля». Вполне объяснимо. Я зарулил на парковку какого-то продовольственного магазинчика и вырубил мотор. Все принимало нехороший оборот, и я ее ни в чем не винил. Мы встретились на асфальте перед капотом ее машины. Она вся состояла из острых углов и отрытого неудовольствия. Держала руки по швам, пока не подошла вплотную, после чего тут же влепила мне оплеуху, от души.

Я смирился с этим, и Робин сделала это еще раз. От второй пощечины можно было бы и уклониться, но я не стал. Ее лицо было полно неистового гнева и намека на слезы. Она открыла было рот, чтобы что-то сказать, но была слишком взвинчена. Отошла в сторонку и остановилась, отклонившись от меня всем телом. А когда повернулась обратно, эмоции вновь оказались словно за бронированным стеклом. Я видел лишь намеки на них – какие-то темные вихри, но ее голос был безупречен:

– Я думала, мы обо всем договорились. Ты и я. Одна команда. Я сделала свой выбор. Мы об этом говорили. – Робин подступила ближе, и я увидел, что гнев сменила обида. – О чем ты вообще думал, Адам?

– Я пытался защитить тебя, Робин. Я не знал, как далеко все это зайдет, и не хотел тебя впутывать.

– Только вот не надо, – сказала она.

– Могло произойти все что угодно.

– Не оскорбляй меня, Адам. И даже и на минуту не думай, что Грэнтэм идиот. Никто никогда не поверит, что вы приехали туда просто дружески поболтать. – Робин опустила руки. – Они там досконально все осмотрят. И если найдут что-то инкриминирующее, тогда сам Господь всемогущий ничем не сможет тебе помочь.

– Он поджег ферму, – произнес я. – Он напал на Грейс, пытался убить меня.

– И убил своего собственного сына? – последовали ее холодные слова. – В эту игру замешаны и другие стихии. Те вещи, которых мы не понимаем.

Я отказывался давать задний ход.

– Значит, буду иметь дело с тем, что у меня под носом.

– Все не так просто.

– Он заслужил это! – выкрикнул я, сам оцепенев от силы своей собственной реакции. – Этот поганец заслужил смерть за то, что натворил! То, что он сделал это сам, – правосудие в самой идеальной его форме!

– Да иди ты к черту! – Робин принялась расхаживать взад и вперед, и там, где ее бронированное стекло подалось, я увидел черный туман. – И это дает тебе право претендовать на гнев – будто ты единственный, кто пострадал? Что в тебе такого особенного, Адам? Ты сам прожил всю свою жизнь так, будто тебе никакие законы не писаны. Ты лелеешь свой гнев, словно это он делает тебя особенным. Ну что ж, позволь мне сказать тебе кое-что…

– Робин…

Она поднесла мне к носу кулак. Ее лицо напряглось.

– Страдают все.

Вот и всё. Робин уехала, полная отвращения, не оставив мне ничего, кроме гнева, который она сама с таким презрением сдерживала. Джейми вопросительно поглядывал на меня, когда я забирался обратно в машину. Я чувствовал, что у меня горит лицо и противно скрутило живот.

– Все нормально, – бросил я и повез его домой.

Потом мы долгую минуту сидели в машине. Джейми явно не спешил вылезать.

– Все у нас нормально? – спросил он. – У нас с тобой?

– Ошибался-то я. Это ты мне скажи.

Он не смотрел на меня. Румянец, как я заметил, вернулся на его лицо. Когда Джейми повернулся, то поднял кулак и держал его на весу, пока я не стукнулся с ним костяшками.

– Железно, – сказал он и выбрался из машины.

Добравшись до дома Долфа, я обнаружил, что тот пуст. Грейс не было. Никакой записки. Я принял душ, смыв грязь, пот и запах гари. Выйдя из душа, натянул чистые джинсы и футболку. Надо было сделать миллион вещей, но ни одна не была мне сейчас под силу. Вытащил из холодильника две банки пива и вынес телефон на крыльцо. Первое пиво исчезло примерно через минуту. Потом я позвонил в дом отца. Ответила Мириам.

– Его здесь нет, – сказала она, когда я попросил отца.

– А где он?

– Уехал с Грейс.

– Для чего?

– Искать собак. – Ее голос был невыразителен. – Он всегда это делает, когда чувствует собственную беспомощность.

– И Грейс с ним?

– Она отлично стреляет. Ты же знаешь.

– Передай ему, что я хочу с ним повидаться, когда он вернется.

Молчание.

– Мириам? – произнес я.

– Я передам.

День медленно двигался вокруг меня. Я смотрел, как свет протягивается все дальше, заполняя низкие места. Два часа. Пять банок пива.

Заняться нечем.

Мысли замедлили бег, словно мотор на повышающей передаче.

Я услышал пикап, прежде чем увидел его. За рулем была Грейс. Они с отцом сидели в кабине раскрасневшиеся и не то чтобы улыбались, но казались посвежевшими, словно на несколько часов каким-то образом ухитрились избежать всего наихудшего, что только мог подсунуть им день. Поднялись на крыльцо, и мой вид убил в них свет. Опустил с небес на землю.

– Удачно съездили? – спросил я.

– Не особо. – Отец присел рядом со мной.

– Не хочешь поужинать? – спросила Грейс.

– Конечно, – ответил я. – Ну а вы?

Отец покачал головой.

– Дженис уже готовит. – Он поднял ладони. Меня никто приглашать не собирался.

Грейс посмотрела на меня:

– Мне нужно сгонять в магазин. Возьму твою машину?

– У тебя же права отобрали, – напомнил мой отец.

– Постараюсь не попасться.

Я посмотрел на отца, который только пожал плечами. Дал ей ключи. Как только завелся мотор машины, отец повернулся ко мне. Вопрос ребром:

– Это ты убил Зебьюлона Фэйта?

– Выходит, Робин тебе уже позвонила…

– Она решила, что мне следует знать. Так это ты убил его?

– Нет, – сказал я. – Он сам, как я уже сказал копам.

Старик качнулся в кресле.

– Это он поджег мои виноградники?

– Да, – сказал я.

– Вот и отлично.

– Просто так вот? – спросил я.

– Я все равно никогда его не любил.

– Грэнтэм считает, что признание Долфа – полная херня.

– Так оно и есть.

– Он думает, что Долф кого-то покрывает. Может, тебя.

Отец повернулся ко мне лицом. Медленно заговорил:

– Грэнтэм – коп. Выдумывает параноидные, дурацкие теории – вот что он делает.

Поднявшись с кресла, я прислонился к перилам. Мне хотелось видеть его лицо:

– А у него была причина?

– Причина для чего?

– Покрывать тебя.

– Что это, черт побери, за вопросы такие?

Мой отец был человек простой, соль земли, частенько действовал напролом, не особо заботясь о каких-то правилах, но при этом был и самым честным человеком, какого я когда-либо знал.

– Так была у тебя причина желать смерти Дэнни Фэйту?

Момент затянулся.

– Это абсурдный вопрос, сынок.

Он был зол и обижен – я знал, каково это, – так что я не стал заостряться на этом вопросе. Я уже это сам говорил. Мой отец – не убийца. Я должен верить в это. Если нет, то я ничем не лучше его. Я сел в кресло, откинулся, но напряжение нарастало. Вопрос по-прежнему висел между нами. Мой отец с отвращением крякнул и скрылся в доме на пять долгих минут. А когда наконец вышел обратно, то держал руках еще две банки пива. Одну передал мне. Заговорил так, будто никакого вопроса и не было.

– Завтра хоронят Дэнни, – произнес он.

– Кто всем занимается? – спросил я.

– Какая-то тетя из Шарлотта. Служба в полдень. Прямо на кладбище.

– Ты знал, что он был влюблен в Грейс? – спросил я.

– По-моему, мне пора.

– Так знал? – повторил я громче.

Отец встал и подошел к перилам. Показал мне спину.

– Она слишком хороша для него. Она всегда была слишком хороша для него. – Он повернулся, поднял бровь: – Ты ведь ею не интересуешься, так?

– Не в этом смысле, – сказал я.

Он кивнул.

– У нее практически ничего в этом мире не осталось. Потеря Долфа убьет ее.

– Она сильная.

– Она разваливается на части.

Отец был прав, но никто из нас не знал, что с этим поделать, так что мы просто смотрели, как вытягиваются тени, и ждали, когда опускающееся солнце, ударившись о верхушки деревьев, бомбой сдетонирует за ними. Мне пришло в голову, что и на мой второй вопрос он тоже не ответил.

Когда зазвонил телефон, я сразу снял трубку.

– Он здесь, – сказал я и передал трубку отцу. – Мириам.

Он взял ее и послушал. Его рот затвердел, превратившись в тонкую бескомпромиссную линию.

– Спасибо, – произнес отец. – Нет. Ничего ты не можешь для меня сделать. – Послушал еще. – Господи, Мириам! Да, просто вот так. Ничего ты не можешь для меня сделать. Никто не сможет. Да. Хорошо. Пока.

Он отдал мне трубку и, прикончив пиво, сообщил:

– Звонил Паркс.

Я выждал.

– Долфу сегодня официально предъявили обвинение.

Глава 30

Ужин проходил тягостно. Я тщетно искал слова, которые могли хоть что-то значить, а Грейс пыталась делать вид, будто решение суда не отрезало ее от всего остального мира. Ели мы в молчании, поскольку просто не могли обсуждать следующий этап – слушание по правилу двадцать четыре. Будут приведены аргументы, и будет вынесено решение. Жизнь или смерть. В буквальном смысле. Ночь давила на нас всем своим весом, и мы даже не могли как следует напиться – достаточно, чтобы забыть. Я сказал ей, что нельзя терять надежды, и почти целый час она пробродила где-то в окрестностях. Когда мы отправились спать, чернота повисла над домом, а надежда, как я понял, полностью оставила нас.

Я лег в гостевой комнате и приложил руку к стене. Грейс не спала. Я подумал, что Долф тоже наверняка не спит. Как и отец. И Робин. Интересно, подумал я, спит ли вообще хоть кто-нибудь. Да как тут заснешь? Сон все-таки со временем пришел, но сон беспокойный. Я просыпался в два часа ночи, а потом в четыре. Не помню, чтобы мне что-нибудь снилось, но просыпался я всякий раз к спутанным мыслям и возрастающему чувству чего-то страшного. В пять утра встал с гудящей головой, понимая, что сна больше ни в одном глазу. Оделся и выскользнул наружу. Было темно, но я хорошо знал все окрестные поля и тропинки. Ходил, пока не показалось солнце. Я искал ответы и, не находя их, попрошайкой выпрашивал надежду. Если в самом ближайшем времени не случится какого-то прорыва, я буду вынужден пойти другим путем. Мне придется найти какой-то способ убедить Долфа отказаться от данных в ходе следствия показаний и признания. Нужно будет встретиться с адвокатами. Начать выстраивать какого-то рода защиту.

Хотя очень не хотелось проходить через что-то подобное еще раз.

Пересекая последнее поле, я планировал свою атаку на предстоящий день. Братья Кэнди никуда не девались, и кому-то нужно пообщаться с ними. Еще раз попытаюсь увидеться с Долфом. Может, меня к нему все-таки пустят. У меня не было фамилий тех букмекеров из Шарлотт, но имелись адрес и описание. Я мог опознать тех двоих, кто избил Дэнни четыре месяца назад. Может, Робин сумеет пообщаться с кем-нибудь из управления полиции Шарлотта. Мне нужно поговорить с Джейми. Последить за состоянием Грейс.

А в полдень – похороны.

Дом был пуст, когда я вернулся. Никакой записки. Когда я уже двинулся к выходу, зазвонил телефон. Это была Маргарет Йейтс, мать Сары.

– Я звонила домой вашему отцу, – объяснила она. – Какая-то молодая женщина сказала мне, что я могу найти вас по этому номеру. Надеюсь, вы не против.

Я представил себе пожилую даму в ее величественном особняке – иссохшую кожу и маленькие руки, полные ненависти слова, которые она выталкивала из себя с такой убежденностью.

– Нет, не против, – отозвался я. – Чем могу?

Говорила миссис Йейтс ровно и гладко, но полностью скрыть от меня свою явную нерешительность ей так и не удалось.

– Вы нашли мою дочь? – спросила она.

– Нашел.

– Я тут подумала, не могу ли я воспользоваться вашей любезностью и попросить, чтобы вы заглянули ко мне сегодня. Я понимаю, просьба не совсем обычная…

– А можно поинтересоваться, с какой целью?

Из трубки доносилось ее тяжелое дыхание. На заднем плане что-то звякнуло.

– Я этой ночью совсем не спала. Не могла нормально заснуть с того самого дня, как вы побывали в моем доме.

– Не совсем вас понимаю.

– Я пыталась перестать думать о ней, но потом увидела ваше фото в газете и спросила себя, увиделись ли вы с ней. – Старушка примолкла. – Спросила себя, что может быть хорошего в жизни моей единственной дочери…

– Мэм…

– Я верю, что сам Господь послал вас ко мне! Верю, что это знак свыше!

Я пребывал в нерешительности.

– Пожалуйста, не вынуждайте меня умолять!

– Какое время вы имели в виду?

– Прямо сейчас было бы идеально.

– Я очень устал, миссис Йейтс, и мне еще много чего предстоит сделать.

– Я приготовлю кофе.

Я глянул на часы.

– Могу уделить вам пять минут, – сказал я. – А потом мне действительно придется уйти.

Дом был таким же, каким я его в последний раз видел, – огромная белая драгоценность, возлежащая на зеленом бархате. Я приостановился на крыльце, и высокие двери словно взрезали сверху вниз ножом, когда распахнулась правая половина. В полутемном пространстве возникла миссис Йейтс, понурая и унылая в своем негнущемся сером бумазейном платье с кружевным воротничком. Опять пахну́ло сухой апельсиновой кожурой, и я подумал: интересно, тут вообще хоть что-нибудь изменилось? Она протянула руку – сухую, костлявую и легкую, как птичья лапка.

– Огромное вам спасибо, что пришли, – произнесла миссис Йейтс. – Прошу вас.

Отступив вбок, она повела рукой в сторону полутемного интерьера дома. Я прошел мимо нее, и дверь утвердилась в своем косяке.

– Могу предложить вам сливки и сахар к кофе, или что-нибудь покрепче, если желаете. У меня есть шерри.

– Просто кофе, пожалуйста. Черный.

Я последовал за ней по широкому коридору, полному темных от времени мрачноватых картин и допотопных предметов меблировки. Тяжелые портьеры надежно защищали внутренность дома от избытка солнечного света, но в каждой из комнат горели вычурные люстры. Сквозь открытые двери я видел тускло поблескивающую кожу диванов и кресел и все столь же приглушенные тона. Где-то на необозримом пространстве громко тикали старинные часы.

– Дом у вас просто замечательный, – сказал я.

– Да, – согласилась она.

В кухне миссис Йейтс подняла поднос и отнесла его в маленький кабинетик, явно предназначенный для приема гостей.

– Садитесь, – сказала она, наливая кофе из серебряного кофейника. Я уселся в узкое кресло с жесткими подлокотниками. Фарфоровая чашечка казалась легкой, как сахарная вата.

– Вы думаете, что я холодная, как лед, – начала миссис Йейтс без всякой преамбулы. – В том, что касается моей дочери, вы наверняка считаете меня абсолютно бесчувственной.

Я опустил чашечку на блюдце.

– Мне кое-что известно о разладах в семье.

– Я была довольно резкой, когда мы последний раз про нее говорили. Мне было бы невыносимо думать, что вы решили, будто у меня старческий маразм или вообще нет сердца.

– Давайте лучше не будем углубляться в подобные дебри. Обычно я не позволяю себе огульно судить других людей.

Старушка пригубила свой шерри, и хрустальная рюмочка звякнула колокольчиком, когда она поставила ее на серебряный поднос.

– Я не религиозный фанатик, мистер Чейз. Я не осуждаю свою дочь только по той причине, что она поклоняется деревьям, земле и еще не пойми чему. Я была бы и вправду бессердечной, выбросив на улицу свое единственное дитя по столь не поддающимся определению причинам, как различия в вере.

– Тогда можно спросить, по каким?

– Нет, нельзя!

Я откинулся в кресле, переплетя пальцы.

– При всем должном уважении, миссис Йейтс, вы сами подняли эту тему.

Ее улыбка стала натянутой:

– Вы правы, естественно. Мысли плутают, а язык, похоже, более чем желает им следовать…

Она осеклась, приняв вдруг неуверенный вид. Я подался вперед, так что наши лица оказались совсем рядом.

– Мэм, так что вы хотели со мной обсудить?

– Вы нашли ее?

– Нашел.

Миссис Йейтс опустила взгляд, и я увидел мазки голубых теней на ее тонких как бумага веках. Ее губы поджались, тонкие и бескровные под помадой цвета декабрьского заката.

– Это было двадцать лет назад, – произнесла она. – Уже два десятилетия прошло с тех пор, как я последний раз видела свою дочь или разговаривала с ней.

Подняла рюмку с шерри и отпила, а потом положила свою легкую лапку мне на запястье. Ее глаза расширились, а голос надломился:

– Как она?

Я даже откинулся назад – столько отчаяния было написано у нее на лице, столько тихой, беспомощной надежды… Сейчас она была просто страдающей от одиночества старухой. Возведенная ею стена гнева по прошествии двадцати лет окончательно рассыпалась. Она скучала по своей дочери. Это я понимал. Так что сообщил ей все, что мог. Она сидела совершенно неподвижно, жадно впитывая все, что я говорил. Я ничего не приукрасил. Под конец ее глаза были нацелены в пол. Крупный бриллиант свободно вращался у нее вокруг пальца, пока она теребила кольцо.

– Когда она родилась, мне было уже за тридцать. Она была… незапланированным ребенком. – Миссис Йейтс наконец подняла на меня взгляд. – И по-прежнему оставалась скорее ребенком, чем женщиной, когда я последний раз ее видела. Половину ее жизни назад.

Я был несколько сбит с толку.

– Так сколько же лет вашей дочери? – спросил я.

– Сорок один.

– Я думал, она намного старше.

Миссис Йейтс нахмурилась.

– Это все волосы, – произнесла она, поднеся руку к собственным волосам, тонким, седым и уложенным лаком. – Несчастливая семейная черта. Мои поседели уже в двадцать с небольшим. Сара тогда была даже еще моложе.

Миссис Йейтс не без труда поднялась с кресла, упершись в подлокотники, на негнущихся ногах пересекла комнату. Из шкафа рядом с камином достала фотографию в начищенной серебряной рамке. Улыбка согнула морщины у нее на лице, когда она долгим взглядом посмотрела на нее. Один палец задрожал на стекле; старушка провела им по чему-то, чего мне не было видно. Потом она опять уселась в кресло и передала мне фото.

– Вот последний раз, когда я ее фотографировала. Тут ей девятнадцать.

Я изучил снимок – чувственная ухмылка и застывшие пронзительные зеленые глаза, светлые волосы, основательно тронутые сединой. Сара сидела без седла на лошади цвета северного моря. Пальцы переплелись на гриве. Одна рука обхватывала шею животного, а сама девушка наклонилась вперед, словно что-то шепча ему на ухо.

На миг я потерял связь с реальностью, будто прозвучавшие слова не были моими собственными.

– Миссис Йейтс, чуть раньше я спрашивал про причину, по которой вы с вашей дочерью перестали общаться…

– Да. – Нерешительно.

– Мне хотелось бы еще раз задать этот вопрос.

Ответом было лишь молчание, и я снова бросил взгляд на фото.

– Пожалуйста, – добавил я.

Она сложила руки на коленях.

– Я стараюсь об этом не думать.

– Миссис Йейтс?..

Старушка кивнула.

– Пожалуй, это поможет, – произнесла она, но прошла целая минута, прежде чем она заговорила опять.

– Мы поссорились, – наконец донеслись до меня ее слова. – Это может показаться вам вполне обычным делом, но мы ссорились не так, как обычно ссорятся матери со своими дочерями. Она знала, как причинить мне боль, еще в самом раннем возрасте, знала, куда воткнуть нож и как провернуть его. Сказать по чести, полагаю, я тоже ее обижала, но она отказывалась подчиняться правилам. А это были хорошие правила, – быстро добавила она. – Честные правила. Необходимые. – Покачала головой. – Я всегда знала, что такая ее жизнь рано или поздно обернется великим несчастьем. Просто не думала, что это несчастье найдет ее такой молодой.

– Какого рода несчастье?

– Она к тому моменту уже окончательно запуталась. Моталась по всему округу, словно какая-то древняя жрица. Спорила со мной о смысле Господа. Курила траву и бог знает что еще. Клянусь вам, это вполне достаточно для матери, чтобы оплакивать душу дочери.

Старушка подлила себе еще шерри, отпила большой глоток.

– Ей был двадцать один год, когда появился ребенок. У незамужней и упорствующей во грехе. Живущей в палатке в лесу. С моей родной внучкой! – Она покачала головой. – Я бы такого не допустила. Просто не смогла бы такого допустить!

Я выжидал, уже более или менее понимая, чем закончится эта история.

Миссис Йейтс выпрямилась в кресле.

– Я говорила с ней, конечно же. Пыталась заставить ее осознать, какую страшную ошибку совершила она на своем жизненном пути. Приглашала ее обратно в дом, говорила, что буду помогать ей должным образом растить малышку. Но она ничего не слушала. Говорила, что построит домик, но лишь обманывала себя. У нее не было денег, никаких средств к существованию. – Старая дама отпила шерри и шмыгнула носом. – Я пыталась привлечь власти…

Она не договорила. Я уже собирался подтолкнуть ее, когда миссис Йейтс опять заговорила, во весь голос:

– Она сбежала! С моей внучкой. В Калифорнию, как я слышала, в поисках единомышленников. Таких же ненормальных, если вы хотите знать мое мнение. Знахарей, безбожников и наркоманов. – Старушка кивнула собственным мыслям. – Ну что ж, позвольте мне сказать вам… – Кивнула еще раз, повторила: – Позвольте мне сказать вам…

– В Калифорнию?

Она допила шерри.

– Сара была под балдой, когда слетела с дороги. Вся обкуренная, с ребенком в машине. Она больше не могла ходить своими ногами. А я так никогда и не увидела дитя. Моя внучка погибла где-то там, в Калифорнии, мистер Чейз. А дочь вернулась калекой. Я так и не простила ее, и с тех пор мы не общались.

Миссис Йейтс резко поднялась, утирая глаза.

– А теперь как насчет поесть?

Шурша платьем, устремилась в кухню, где встала, опершись обеими руками о полированный гранит и понурив голову. Не двигаясь. Не открывая глаз. Я понял, что еда так и не будет приготовлена.

Встал, поставил фотографию обратно на полку. Наклонил ее так, чтобы поймать тот свет, что имелся в комнате.

Вот оно.

Теперь все встало на свои места.

Я приложил палец к фотографии юной Сары, провел по линии ее яркой улыбки и наконец понял, почему она сразу показалась мне такой знакомой.

Это была вылитая Грейс.

Пронзив сумрак знакомой лесополосы, я вырвался на ярко освещенный участок пустой дороги. Не сбавляя хода, пронесся мимо автобуса Кена Миллера. Когда резко затормозил перед крыльцом домика Сары Йейтс, над моей машиной повисло облако красной пыли. В два быстрых шага пересек крыльцо и забарабанил в дверь. Нет ответа. Но фургон был здесь, а каноэ – у мостков. Громко постучал еще раз и наконец услышал внутри какую-то возню, сменившуюся приглушенным шарканьем шагов.

Дверь открыл Кен Миллер.

С полотенцем вокруг пояса. Волосы у него на груди покрывали бисеринки пота, горячий румянец выступил на лице.

– Какого черта тебе здесь надо? – вопросил он.

Просторную комнату у него за спиной наполняли тени. Дверь в спальню была приоткрыта.

– Я хочу поговорить с Сарой, – сказал я.

– Ей нездоровится.

И тут изнутри голос Сары:

– Кто там, Кен?

Он крикнул через плечо:

– Это Адам Чейз, весь такой распаленный и чем-то сильно обеспокоенный!

– Попроси его подождать минутку, а потом приходи и помоги мне.

– Сара… – В голосе Кена звучало явное неудовольствие.

– Не заставляй меня повторять! – крикнула она.

Миллер перевел на меня убийственный взгляд.

– До чего вы меня все достали… – произнес он, а потом указал на ряд стульев на крыльце. – Обожди вон там.

Через пять минут дверь опять открылась. Кен протолкался мимо меня, не поднимая взгляда. Джинсы не застегнуты, шнурки развязаны. Он вышел, ни разу не обернувшись назад. Через несколько секунд на крыльцо выкатилась Сара в инвалидной коляске.

Слова ее прозвучали как нечто само собой разумеющееся.

– Ну какой мужчина любит, чтобы его прерывали в самый ответственный момент? – На ней были фланелевый халат и домашние тапочки; волосы на затылке по-прежнему мокры от пота. – Такова уж природа этого зверя.

Сара остановила коляску и поставила ее на тормоза.

– Так вы с Кеном?.. – начал я.

Она пожала плечами.

– Бывает при случае.

Я так и шарил взглядом по ее лицу, выискивая намеки на Грейс и лишь удивляясь, как это я ухитрился их раньше не заметить. У обеих – один и тот же округлый тип лица, сужающегося книзу, тот же рот. Глаза, правда, разного цвета, но одинакового рисунка. Сара, конечно, гораздо старше, лицо у нее более полное, а волосы совсем седые…

– Ну ладно, выкладывай, – приказала она. – Ты здесь явно не без причины.

– Я виделся сегодня с вашей матерью.

– Очень мило с твоей стороны.

– Она показала мне вашу фотографию в молодости.

– И что?

– Вы выглядите там в точности как Грейс Шеперд. И сейчас во многом тоже.

– А-а… – Больше Сара ничего не сказала.

– Как это все понимать?

– Я целых двадцать лет ждала, когда же кто-нибудь обратит внимание. Ты первый. Впрочем, ничего удивительного. Я вижу не так много людей.

– Вы – ее мать.

– Я уже двадцать лет как не ее мать.

– Ваш ребенок ведь не погиб где-то в Калифорнии, так?

Она нацелилась на меня колючим взглядом:

– А ты с моей мамашей зря времени не терял, как я погляжу.

– Она скучает по вам.

Сара расслабленно отмахнулась.

– Чушь! Она скучает по своей молодости, скучает по тем вещам, которые потеряла. Я не более чем символ всего этого.

– Но Грейс – ее внучка?

Голос Сары поднялся:

– Я никогда не позволила бы ей воспитывать своего ребенка! Я знаю, на что похож этот путь: узкий, жесткий и беспощадный.

– Так что вы соврали насчет аварии?

Она помассировала свои безжизненные ноги.

– Насчет аварии – нет. Но моя дочь выжила.

– И вы от нее отказались?

Улыбка Сары была холодной, глаза – словно два зеленых кусочка нефрита.

– Ну какая из меня мать? Я думала, что, может, смогу стать матерью, но лишь обманывала саму себя. – Она отвернулась. – У меня к этому никогда не было ни предрасположенности, ни навыка. Во всех смыслах.

– А кто отец?

Сара вздохнула:

– Мужчина. Высокий, симпатичный и гордый, но всего лишь мужчина.

– Долф Шеперд, – произнес я.

Вид у нее стал испуганный.

– С чего ты взял?

– Вы отдали ему ребенка на воспитание. В записке, которую вы передали мне, вы написали о хороших людях, которые любят его. О хороших людях, которые будут помнить. – Ее лицо затвердело. – Нет никакой другой причины, по которой вы стали бы это делать.

– Ничего-то ты не понимаешь, – медленно проговорила она.

– Все сходится.

Сара смерила меня взглядом, прикидывая свои дальнейшие слова. А когда заговорила, то прозвучали они с окончательной категоричностью. Словно она только что приняла какое-то жесткое решение.

– Зря я вообще с тобой разболталась, – произнесла она.

Хоронили Дэнни Фэйта под скучным, стального цвета небом. Мы расположились на складных стульчиках, которые могли быть отштампованы из того же самого металла. Все вокруг было настолько пропитано парким зноем, что одежда стала влажной, а цветы поникли. Какие-то женщины, которых я никогда раньше не видел – при всем параде, явно потребовавшем немало времени и усилий – обмахивались колючими жесткими веерами. Похороны были организованы и оплачены теткой Дэнни, с которой я никогда раньше не встречался. Я достаточно легко ее вычислил – у нее были такие же рыжие волосы, – а остальных женщин отнес к ее подругам. Они приехали на старых машинах в компании тихих незаметных мужчин, и их бриллианты гордо соперничали друг с другом своим блеском в пустом сером свете.

Вид у тетки был совершенно измочаленный, но я наблюдал за ней в молчаливом восхищении. Гроб стоил дороже ее машины. Ее подруги поехали в такую даль, чтобы быть рядом с ней.

Хорошая женщина, подумал я.

Некоторое время мы сидели в практически полном молчании, дожидаясь назначенного времени и слов, которые сопроводят Дэнни в последний путь. Грэнтэма я заметил в тот самый момент, когда его глаза отыскали меня. Он стоял в отдалении, в темном пиджаке, застегнутом на все пуговицы. Наблюдал за собравшимися, изучал лица, и я постарался не обращать на него внимания. Он выполнял свою работу – ничего личного, – но я заметил, что мой отец тоже следит за ним взглядом.

Священник был тот же, что и на похоронах моей матери. Годы жестоко обошлись с ним. Тоска струилась у него из глаз. Лицо вытянулось, длинное и измученное. И все же слова его были полны умиротворяющей силы. Согласно опускались головы. Женщины крестились.

Грустная ирония ситуации давалась мне нелегко. Я нашел Дэнни в одной яме, только чтобы его уложили в другую. Но я тоже склонял голову временами, и молитвы тоже скатывались с моих губ. Он был моим другом, и я подвел его. Так что я молился за его душу.

И молился за свою.

Когда священник закончил свою речь о спасении и вечной любви, я внимательно посмотрел на Грейс. Ее лицо ничего не выражало, но глаза у нее были такие же голубые, как у Долфа. Держалась она скованно, прижимая к черному платью крошечную сумочку. Но даже здесь, в таком месте, все глаза словно украдкой искали ее. Даже женщины уделяли ей внимание.

Закончив, священник дал знак тетке Дэнни, которая медленно двинулась к могиле и положила на гроб белый цветок. А потом повернулась и двинулась вдоль ряда стульчиков. Пожимала протянутые к ней руки, произносила слова благодарности – моему отцу, Дженис и Мириам. Ее лицо впервые смягчилось, когда она остановилась перед Грейс. Взяла ее ладошку обеими руками и задержала в них, так что все отметили этот момент.

На лице у тетки расцвела улыбка.

– Я знаю, что он очень тебя любил. – Она отпустила упавшую руку Грейс, и по ее увядшему лицу скользнули слезы. – Из вас вышла бы чудесная пара.

А потом всхлипнула и отошла – согбенная фигура под небом цвета замаранного металла.

Ее подруги, потянувшись за ней, забрались в старые автомобили вместе со своими молчаливыми супругами. Моя родня тоже уехала, но я по какой-то непонятной причине задержался. Нет, сказал я себе. Не стоит врать даже себе самому.

Я хорошо знал эту причину и никого не сумел обмануть. Ни своего отца. Ни священника.

Никого.

Я сидел на маленьком металлическом стульчике, пока все не разъехались, за исключением могильщиков, которые держались на почтительном расстоянии. Поднявшись, посмотрел на них – на простых мужиков в поношенной одежде. Они будут ждать столько, сколько потребуется. Они привыкли к этому, им платили за это. А потом, когда все уйдут, опустят Дэнни Фэйта в землю.

Я поискал взглядом Грэнтэма, но его уже не было. Последний раз положил руку на гроб своего друга, ощутив идеальную гладкость дерева под пальцами, а потом повернулся и двинулся вниз по длинному склону, который вел к надгробию с именем моей матери. Опустился на колени в траву, прислушиваясь к далекому постукиванию гроба, опускающегося в землю. Склонил голову и произнес последнюю молитву. Надолго застыл так, вновь переживая все то, что навеки осталось в памяти, и постоянно возвращаясь мыслями к тому дню под мостками, когда косые лучи света зажгли в ее глазах яркий огонь. Мать сказала тогда, что мир полон волшебства, но она ошибалась. Бо́льшая часть этого волшебства умерла вместе с ней.

Когда я наконец встал, то увидел рядом священника.

– Прости, если помешал, – произнес он.

– Здравствуйте, святой отец. Ничуть вы мне не помешали. – Я махнул в сторону могилы Дэнни. – Служба была просто замечательная.

Он двинулся, чтобы встать рядом со мной, пристально глядя на надгробие моей матери.

– Знаешь, я до сих пор часто думаю о ней. Такая жалость. Такая молодая. Настолько полная жизни…

Я понял, куда ушли его мысли. «Настолько полная жизни, пока не забрала свою собственную». Покоя, который я только что чувствовал, как не бывало. На его месте вырос знакомый гнев. Где был этот человек, спрашивал я себя, этот служитель Божий? Где он был, когда тьма поглотила ее?

– Это всего лишь слова, святой отец! – Он явно углядел переполняющие меня чувства. – Что толку от слов?

– Тут некого винить, Адам. Помимо воспоминаний, слова – это все, что у нас есть. Я не хотел тебя расстраивать.

Его сожаление ничуть не затронуло меня, и, глядя на сочную траву, укрывающую мою мать, я чуть ли не впервые в жизни ощущал лишь совершеннейшую пустоту. Даже гнев куда-то пропал.

– Ничем вы не можете мне помочь, святой отец…

Он прижал к своему облачению молитвенно сложенные руки.

– Такая потеря способна нанести неописуемый урон мятущимся душам! Ты должен уделить внимание тем своим родным, которые у тебя до сих пор есть. Вы можете стать утешением друг для друга.

– Хороший совет. – Я повернулся уходить.

– Адам…

Я остановился. В глазах священника явственно проглядывала тревога.

– Веришь или нет, но обычно я держусь подальше от дел других людей – если только, естественно, меня не попросят. Так что не уверен, стоит ли вмешиваться. Однако кое-что меня сильно смущает. Можно задать тебе один вопрос?

– Конечно.

– Я правильно понял, что Дэнни был влюблен в Грейс?

– Правильно. Был.

Священник покачал головой, и выражение встревоженного недоумения усилилось. От него буквально волнами исходили тоска и уныние.

– Святой отец?

Он махнул рукой в сторону возвышающейся над нами церкви.

– После службы я нашел там Мириам. Она стояла на коленях перед алтарем, плакала. Причитала, на самом-то деле. – Священник опять покачал головой. – Едва могла связно говорить. Она проклинала Господа, прямо в моем присутствии! Я очень обеспокоен. Я до сих пор ничего не могу понять.

– Что не можете понять?

– Мириам плакала по Дэнни. – Он разорвал переплетенные пальцы, раскинул ладони, как крылья. – Она сказала, что они собирались пожениться.

Глава 31

Я как наяву представил себе эту сцену, когда заводил машину, – Мириам в ее свободном черном платье, ее лицо, полное ненависти и тайной обиды. Увидел, как она кривится перед сверкающим крестом, сцепив руки, как проклинает Господа в его собственном доме, чураясь помощи честного священника. Наверное, как раз в этот момент я все и понял – увидел все уродливые кусочки всего этого, сложившиеся в единую картину. Это была Грейс, совершенно неподвижная, поднявшая голову к небесам, когда тетка Дэнни произнесла: «Я знаю, что он очень тебя любил». И это было лицо Мириам у нее за спиной, ее вдруг бессильно обмякшее тело, темные стекла, прикрывающие ее глаза, когда эти слова раскатились над гробом Дэнни, а скорбящие чужаки склонили головы, молчаливо оплакивая большую потерянную любовь.

Мириам сказала священнику, что они с Дэнни собирались пожениться. Мне она сказала то же самое, но про Грея Уилсона.

«Он собирался жениться на мне».

Дэнни Фэйт. Грей Уилсон.

Оба мертвы.

Все обретало новое значение; и хотя ничего не выглядело определенным, меня вдруг охватило предчувствие чего-то страшного. Я подумал о последнем, что сказал мне священник, – о заключительных словах Мириам, которые она бросила перед тем, как выбежать из церкви, оставив в растерянности ее настоятеля.

«Нету никакого Бога!»

Кто скажет такое человеку веры? Только тот, у кого ее уже не стало. Тот, кто ее окончательно потерял.

А я с такой готовностью не видел этого!

Попытался набрать Грейс, но она не ответила. Когда позвонил в дом отца, Дженис сообщила мне, что он опять уехал охотиться на собак. Нет, сказала она, Мириам здесь нет. Грейс тоже.

– Ты знала, что она была влюблена в Дэнни? – спросил я.

– Кто?

– Мириам.

– Не говори ерунды!

Я захлопнул телефон.

Грейс ничего не знала, вообще ни черта, и я поехал быстрее, разгоняясь до тех пор, пока машина подо мной не стала казаться совсем невесомой. Я по-прежнему мог ошибаться.

«Господи, прошу тебя, пусть я ошибаюсь!»

Я резко свернул к подворью Долфа. Грейс должна быть там. Может, и где-то за пределами дома, но все равно там. Перескочив через предохранительную решетку от скота, я остановил машину. Сердце колотилось о ребра, но вылезать я не стал.

У пса на крыльце были высокие треугольные уши и грязная черная шкура. Подняв голову, он уставился на меня. Морда у него была вся в крови. Зубы отблескивали красным.

Из-за угла дома вынырнули еще две собаки, одна черная, другая коричневая. Они вприпрыжку бежали вдоль стены, опустив носы вниз и ощерив зубы. Одна подняла голову и фыркнула в мою сторону, высунув розовый язык – глаза ее жадно метались по сторонам, словно порхающие над землей птицы.

Я опять перевел взгляд на пса на крыльце. Большой. Чернющий. С верхней ступеньки стекали вязкие кровавые ручейки. Никакого движения в доме, дверь плотно закрыта. Другие собаки присоединились к первой, взлетели по ступенькам на крыльцо. Одна подбежала слишком близко, и здоровенный пес тут же набросился на нее вихрем черного меха и оскаленных зубов. Все было кончено за считаные секунды. Незваный гость совершенно по-человечески взвизгнул и тут же отпрянул назад, поджав хвост, с разорванным в клочки ухом. Я посмотрел, как он исчезает за домом.

В результате на крыльце остались две собаки.

Лижущие пол.

Я откинул крышку мобильника, позвонил Робин.

– Я у Долфа, – сообщил я ей. – Тебе нужно срочно сюда.

– Что происходит?

– Что-то плохое. Пока не знаю.

– Мне этого мало.

– Я в машине. Вижу кровь на крыльце.

– Дождись меня, Адам.

Я посмотрел на кровь, стекающую по ступенькам.

– Не могу, – сказал я и отключился.

Медленно открыл дверцу, наблюдая за собаками. Осторожно высунул одну ногу, потом другую. Ружье лежало в багажнике. Заряженное. Потянулся к рукоятке замка. Когда крышка багажника с глухим хлопком подскочила вверх, псы подняли головы, а потом вернулись к своему занятию. Пять шагов, прикинул я. Пять шагов до ружья. Пятнадцать футов до собак.

Оставив дверцу открытой, попятился вдоль борта машины, нащупывая приоткрывшуюся крышку. Просунул палец под металл, приподнял. Когда она бесшумно поднялась, рискнул бросить взгляд внутрь. Ружье закатилось в самую глубину, стволами вперед. Моя рука сомкнулась на шейке приклада. Глаза на собаках.

Наконец ружье вылезло целиком, гладкое и лоснящееся. Я переломил его, чтобы проверить стволы. Пусто. Черт! Джейми, должно быть, разрядил его.

Бросил взгляд на крыльцо. Одна собака по-прежнему не отрывала морду от досок, но большой черный пес неотрывно смотрел на меня, не двигаясь. Я рискнул заглянуть в багажник. Коробка патронов лежала на его дальней стороне – перевернутая, все еще закрытая. Я потянулся к ней, потеряв из виду крыльцо. Приклад стукнулся о машину, и мои пальцы наконец сомкнулись на коробке. Я выпрямился, ожидая бесшумного броска, но пес по-прежнему оставался на крыльце. Моргнул, вывалив разукрашенный красным язык.

Неловко поддевая и выламывая картонную крышку, я вскрыл коробку. Гладкие пластиковые гильзы. Медные донышки ярко сияют на красном. Ухватив пальцами сразу два патрона, я одним движением вставил их в патронники, опустил ружье, возвращая стволы на место, щелкнул предохранителем. И в один миг темп происходящего переменился.

Такая уж штука оружие.

Уперев приклад в плечо, я двинулся к крыльцу, приглядывая за дальними углами на предмет всяких неожиданностей. В стае явно больше трех собак. Остальные должны быть где-то тут.

Десять футов, потом восемь…

Вожак опустил башку. Губы по бокам от морды пошли волнами, черные и блестящие изнутри, челюсти с мощными зубами дюйма на два приоткрылись. Где-то в самой глубине его горла зародилось глухое клокочущее ворчание, которое становилось все громче, так что вторая собака подняла голову и тоже зарычала, оскалив зубы. Большой пес подступил ближе, и волоски у меня на шее встали дыбом – настолько первобытным и угрожающим был этот звук. Я услышал слова отца: «Только вопрос времени, когда они наберутся наглости…»

Еще шажок. Еще ближе. Достаточно близко, чтобы увидеть пол.

Лужа крови разлилась на всю ширину двери – такая темная, что казалась черной. Она была размазана там, где собаки лизали ее и топтались в ней, но кое-где оставалась идеально гладкой, словно разлитая краска, прорезанная четкими линиями там, где кровь просочилась сквозь щели между досками. Я увидел ведущие от лужи следы волочения и кровавые отпечатки рук.

Кровь на полу.

Но не от нападения собак. Я понял это с первого же взгляда. Это было видно по тому, как кровь разлилась в лужу, как местами уже свернулась, липкая, как клей.

Падальщики, подумал я. Ничего большего.

Я стал подбираться к ступенькам сбоку, а собаки следили за каждым моим шагом, угрожающе опустив головы в плечи. Я дал им уйму пространства, но они не двигались с места. На миг мы просто застыли вот так – ружье на изготовку, зубы оскалены.

А потом вожак одним махом спрыгнул с крыльца и метнулся через двор. Раз обернулся, словно ухмыльнувшись мне напоследок, и вторая собака последовала за ним. Вприпрыжку промчавшись через траву, они скрылись среди деревьев.

Я поднялся по ступенькам, все еще выискивая взглядом собак, и как можно тише пересек крыльцо. Запах меди наполнял мои ноздри, кровавые отпечатки лап запятнали пол. Медленно повернув ручку, кончиком пальца я толкнул дверь.

Грейс свернулась калачиком на полу – вокруг нее и на платье тоже кровь, пропитавшаяся ею черная ткань еще больше потемнела и мокро поблескивала. Грейс держалась за живот. Ее ноги слабо отталкивались от пола, выходные туфельки беспомощно скользили по тонкой красной пленке. Между пальцев струилась кровь. Я проследил направление ее взгляда.

На противоположной стороне комнаты на краешке белого стула лицом к Грейс сидела Мириам. Она сильно наклонилась вперед, упершись локтями в колени, волосы нависли у нее над лицом. С пальцев правой руки свешивался маленький пистолет – что-то голубоватое и масляно лоснящееся. Я шагнул в комнату, нацелив стволы на Мириам. Выпрямившись, она откинула волосы с глаз и навела пистолет на Грейс.

– Она отобрала его у меня, – произнесла Мириам.

– Положи пистолет на пол!

– Мы собирались пожениться. – Она примолкла, смахнула слезы. – Он любил меня! – Ткнула пистолетом. – Не ее! Эта сучья тетка не знает ни хрена!

– Я тебя слушаю, Мириам. Я хочу услышать все. Но сперва положи пистолет.

– Нет.

– Мириам…

– Нет!!! – выкрикнула она. – Это ты положи!

– Он использовал тебя, Мириам.

– Положи ружье!

Я сделал еще шажок.

– Не могу.

– Следующая пуля будет ей в грудь!

Я бросил взгляд на Грейс – скользкие, красные пальцы, му́ка на посиневшем лице. Она помотала головой, издала какой-то бессловесный звук. Я опустил ружье, положил его на стол и поднял руки.

– Я собираюсь оказать ей помощь, – сказал я, опускаясь на колени рядом с Грейс. Снял куртку, скомкал, положил на рану в животе, велел ей прижать покрепче. В глазах у нее пылала боль. Прижав куртку к себе, она застонала. Я продолжал удерживать ее руки.

– Ничего в ней такого особенного, – послышался голос Мириам.

– Ей нужен врач.

Мириам встала.

– Пускай подыхает.

– Ты же не убийца, – произнес я, тут же осознав, как сильно ошибаюсь. Дело было в том, как сверкали у нее глаза, рассыпая безумные искры. – О боже!

Я все понял.

– Дэнни порвал с тобой.

– Заткнись!

– Он порвал со всеми своими подружками. Он хотел жениться на Грейс.

– Заткнись! – выкрикнула Мириам, подступая ближе.

– А Грей Уилсон…

– Заткнись, заткнись, заткнись!

Вот и все, что можно было разобрать. Голос ее сорвался на визг. А потом пистолет подпрыгнул у нее в руке. Первая пуля врезалась в пол, вырвав из него длинные ярко-белые щепки. Другая ударила мне в ногу, и буквально все тело взорвалось болью. Я упал на пол рядом с Грейс, руками зажимая рану. Мириам рухнула на колени рядом со мной, с лицом, искаженным от беспокойства и дикого сожаления.

– Прости! – быстро и громко выкрикнула она. – Ну прости же! Я не хотела! Это вышло случайно!

Я уже пытался выдернуть ремень из брюк. Кровь толчками выстреливала на пол, прежде чем я обернул его вокруг ноги и кое-как затянул. Поток крови поутих. Боль – нет.

– Ты как?!

– Господи… – Мучительная боль ввинчивалась в меня обжигающими раскаленными иглами.

Мириам медленно поднялась на ноги. Стала быстро кружить неподалеку, возбужденно размахивая пистолетом, черный глаз которого то отворачивался от меня, то останавливался на мне снова. Я с тревогой наблюдал за ним, ожидая, что в любой момент на конце него расцветет оранжевая вспышка.

Кружение прекратилось, цвет резко спал с лица Мириам.

– То, что Дэнни делал для меня… То, что он заставлял меня чувствовать… – Она кивнула. – Да, он любил меня. Он не мог меня не любить!

Я не удержался:

– Он любил множество женщин. Такой уж он был человек.

– Нет! – Злобный выкрик. – Он купил мне кольцо! Сказал, что ему нужны деньги. Много денег. Он не сказал, для чего, но я знала. Женщина всегда может понять. Так что я дала ему в долг. На что еще он их мог потратить? Он купил кольцо! Хорошее, дорогое кольцо на всю жизнь. Он хотел сделать мне сюрприз. – Мириам опять кивнула. – Я знала.

– Давай угадаю, – произнес я. – Тридцать тысяч долларов.

Она застыла.

– А ты откуда знаешь? – Ее лицо перекосилось. – Это он тебе сказал?

– Он использовал эти деньги, чтобы покрыть свой игорный долг. Он не любил тебя, Мириам. Грейс не сделала ничего плохого. Она не хотела даже просто встречаться с Дэнни.

– Ну как же! Она же такая, блин, особенная! – Что-то хлынуло в лицо Мириам, какое-то новое осознание. – Ты думаешь, будто все знаешь… Думаешь, что ты, блин, самый умный… Ничего-то ты не знаешь! Абсолютно ничего!

Она примолкла, вдруг расплакавшись. Совершенно растерянная. Стала раскачиваться с ноги на ногу.

– Папа любил ее больше!

– Что?!

– Больше тебя. – Ее голос стал почти неслышимым. – Больше меня…

Мириам опять покачнулась, уперев пистолет себе в голову так, как недавно Зебьюлон Фэйт.

И в этот момент из открытой двери послышался голос:

– Это неправда, Мириам.

Это был мой отец. Я не услышал его появления. Он заполнил собой дверь, в измызганных грязью высоких ботинках и прочных рабочих штанах. Винтовку он держал низко, но направлена та была прямо на Мириам. Его лицо под загаром было совершенно серым, палец – внутри скобы спускового крючка. Завидев его, Мириам дернулась, опять нацелила пистолет на Грейс. Слезы полились сильнее.

– Папа… – произнесла она.

– Это неправда, – повторил мой отец. – Я всегда любил тебя.

– Но не так, как ее, – всхлипнула Мириам. – Никогда не так, как ее!

Отец шагнул в комнату. Посмотрел на Грейс, потом на Мириам. И на сей раз не стал ничего отрицать.

– Я-то слышала, что ты тогда говорил! – зло продолжала она. – Вы с Долфом как-то шептались вечером, а я все слышала! Ты никогда не замечал меня. Ты бы не увидел меня, даже если б я села прямо у тебя перед носом! Меня, но только не Грейс. О, эта идеальная, драгоценная Грейс! Словно от нее свет исходит… Это ведь ты любил всегда повторять, разве не так? Она такая чистая! Она не такая, как все! Не такая, как я!

Мириам опять вдавила себе в голову пистолет.

– Лучше меня!

Ее голос сник, а когда она подняла взгляд, то могла поделиться им с любой из тех одичавших собак.

– Я знаю твой секрет, – жестко произнесла она.

– Мириам…

– Твой грязный, мерзкий секрет!

Отец подступил ближе. Винтовка не шелохнулась.

– Ты разрушил всю мою жизнь! – Теперь Мириам опять кричала. – Посмотри, что ты со мной сделал!

Рванула перед своего платья – на пол одна за другой летели пуговицы, пока она не распахнула его настежь. Раскинула руки, показывая нам свое бледное тело.

Бледное, изрезанное тело.

Каждый его дюйм, каждый изгиб покрывала густая паутина шрамов, беззвучно кричащих о боли, какую только знал мир. Живот. Бедра. Руки. В каждом месте, которое только можно прикрыть одеждой, порез накладывался на порез.

Слово «боль» белело поверх сердца; «крах» было косо вырезано на животе.

Я услышал своего отца – он словно задохнулся.

– Господи всемилостивый, – только и выдавил он, и, глядя на нее, я понял, что резала она себя далеко не последние пять лет. Не со времени смерти Грея Уилсона. Все это регулярно проделывалось уже очень и очень давно.

Мириам посмотрела на меня, и ее лицо казалось открытой кровоточащей раной.

– Она – его дочь, – произнесла она.

– Остановись, Мириам.

Но она не стала. Боль исказила ее лицо. Потеря. Мука. Мириам бросила взгляд на Грейс, и я увидел в нем ревность и ненависть. Темные эмоции. Темные, как ночь.

– Все эти годы… – Ее голос надломился. – Он всегда любил ее больше меня.

Пистолет взметнулся вверх.

– Не надо, – выдавил мой отец.

Ствол мотался из стороны в сторону. Мириам перевела взгляд с Грейс на отца, и лицо ее скомкалось. Слезы. Злость. Тем самые безумные искры. Прицел сдвинулся, скользнул по полу в сторону Грейс.

Мой отец опять заговорил, и голос его прозвучал совсем уж опустошенно:

– Ради бога, Мириам… Не вынуждай меня делать выбор!

Мириам проигнорировала его, повернулась ко мне.

– Просто прикинь даты, – бросила она. – Он и твою жизнь разрушил тоже!

После чего вздернула пистолет – и в этот момент отец спустил курок. Ствол скакнул, изрыгнул огонь. Громыхнуло так, что весь мир готов был провалиться в тартарары. Пуля ударила Мириам высоко в правую часть груди. Дважды крутанула ее, как в танце, и швырнула через комнату. Мириам упала, как тряпичная кукла, и я понял с первого же взгляда, что она уже не встанет.

Ни сейчас.

Ни когда-либо еще.

В комнате повис дым. Грейс тихо вскрикнула.

А мой отец разрыдался, четвертый раз в жизни.

Глава 32

Грейс была еще жива, когда приехала «Скорая». Жива, но едва-едва. Они трудились над ней, словно она могла умереть в любую секунду. В какой-то момент жизнь в ней действительно угасла. Глаза закатились, показав белки, красные от крови пальцы разжались. Я не сразу понял, что бьюсь затылком об стену, пока Робин не положила мне руку на плечо. Ее глаза были спокойными и очень карими. Я посмотрел на Грейс. Одна нога у нее дернулась, изящная туфелька стукнула по деревянному полу, пока они вдували воздух ей в горло и немилосердно толкали в грудь. Я практически не слышал звука ее дыхания, когда они вернули ее к жизни, но кто-то сказал: «Порядок!» – и ее поспешно понесли к выходу.

Я встретился взглядом с отцом через пол. Он сидел, прислонившись к стене. Я подпирал спиной другую. Как ни сильно я был ранен, как ни близка к смерти была Грейс, больше всех, по-моему, страдал мой отец.

Он только раз быстро осмотрел тело Мириам, а потом так обхватил обеими руками Грейс, словно у него достало бы силы удержать ее душу на месте. Медикам со «Скорой» пришлось силой оттаскивать его, чтобы заняться ею. Отец весь пропитался ее кровью, был полон ясной, открытой му́ки, и я понял, что какая-то часть ее вызвана тем, что он только что сделал, а другая рождена правдой о том, что Мириам сказала сразу перед тем, как испустить последний вздох. Он знал, что из этого следует, и я тоже знал.

Грейс была его дочерью? Отлично. Просто замечательно. Что тут такого? Такое случается сплошь и рядом. Но теперь, задним числом, все обретало смысл. Мириам ничуть не преувеличивала, говоря о его особой любви к ней. Но Грейс стала появляться на ферме только года через два после смерти моей матери. Я никогда не сравнивал даты. Мне это просто не приходило в голову. Однако я знал день рождения Грейс и четко увидел теперь, что за подарок напоследок вручила мне Мириам.

Какую правду в темной коробке.

Грейс родилась ровно за два дня до того, как моя мать покончила с собой, и это не могло быть простым совпадением.

Мириам была права.

Мою жизнь отец тоже разрушил.

Отец поднял руку и открыл было рот, словно собираясь заговорить, но я просто не мог его слушать. Положил руку на плечо медика со «Скорой».

– Можете вынести меня отсюда? – попросил я.

Бросил еще один взгляд в сторону отца, и когда тот увидел выражение моего лица, то сразу плотно сомкнул губы.

Проснулся я в больничной постели – в приглушенном свете, напичканный наркотиками, даже не помня, что хирурги делали с моей ногой. Зато очень хорошо запомнил, что снилась мне Сара Йейтс. Это был все тот же сон, что снился мне несколько дней назад. Почти тот же. Она шла по освещенному луной двору, платье свободно крутилось у ее ног. Обернулась и вдруг подняла перед собой руку, словно держа на ладони монетку. В прошлый раз на этом сон и закончился. Но только не сейчас. На сей раз я увидел все целиком.

Рука поднялась еще выше, и Сара прикоснулась кончиками пальцев к губам. Улыбнулась и дунула на них, посылая воздушный поцелуй, но только не мне.

Сон не был сном. Это было воспоминание. Стоя возле своего окна, еще мальчишкой, я все это сам видел. Воздушный поцелуй, тайную улыбку, а потом своего отца босиком в бледной мокрой траве. Помнил, как он взял ее лицо в ладони и поцеловал, поцеловал по-настоящему. С грубой, обнаженной страстью, которую я узнал даже тогда.

Я увидел все это – и сразу похоронил, затолкал в какое-то тесное пространство в своей мальчишеской голове. А вот теперь вспомнил, ощутил, словно разрыв где-то в самой глубине души. Сара Йейтс показалась мне знакомой не потому, что была похожа на Грейс.

Я действительно знал ее.

Мне припомнились недавние слова священника, когда речь зашла об обстоятельствах гибели моей матери. «Тут некого винить», – сказал он, и в тени церкви, которую я знал всю жизнь, эти слова действительно несли в себе какой-то смысл. Но только не теперь.

Я был двадцать лет полон гнева, не мог найти себе места и покоя. Словно какой-то острый осколок стекла застрял у меня в голове – красное от крови лезвие, которое вкручивалось в самые мягкие и уязвимые мои части, двигаясь не ведомыми мне темными дорогами и оставляя глубокие порезы на своем пути. Я всегда винил в этом свою мать, но теперь все понял. Да, она сделала то, что сделала, прямо на глазах у меня, своего единственного ребенка. Но то, что я тогда сказал отцу, оказалось правдой. Она хотела, чтобы он это увидел, и теперь я наконец понял, почему. Восемь лет безуспешных попыток выносить ребенка. Постоянные неудачи, пока это не истощило ее вконец.

А потом она как-то узнала.

И спустила курок.

Весь этот мой гнев, наконец осознал я, был на самом деле направлен не на мать, душа которой просто увяла, уже никогда не способная вновь расцвести. Гневаться на нее было несправедливо, и в этом я подвел ее. Она заслуживала лучшего, заслуживала большего. Мне хотелось оплакать ее, но я не смог.

Сейчас было не время распускать сопли.

Я нажал на кнопку вызова дежурной медсестры – крупной женщины с коричневой кожей и безразличными глазами.

– Со мной тут многие наверняка захотят побеседовать, – сказал я. – Я не хочу ни с кем общаться до половины десятого. Можете это устроить?

Медсестра выпрямилась с неким подобием улыбки на лице:

– Почему именно до половины десятого?

– Мне нужно сделать несколько звонков.

Она повернулась уходить.

– Сестра! – позвал я. – Если придет детектив Александер, то с ней я поговорю.

Посмотрел на часы. Пять сорок восемь. Позвонил Робин домой. Она не спала.

– Ты серьезно сказала насчет того, что сделала свой выбор?

– По-моему, я выразилась достаточно внятно.

– Слова – штука легкая, Робин; жизнь куда тяжелей. Мне нужно знать, действительно ли ты все как следует взвесила. Все из этого. И хорошее, и плохое. Включая последствия.

– Скажу еще только один раз, Адам, так что больше не спрашивай. Да, я сделала свой выбор. Это как раз ты предпочитаешь помалкивать. Если хочешь поговорить про выбор, то нам нужно поговорить про тебя. Это не может быть улицей с односторонним движением. А к чему это ты?

Я дал себе секунду, а потом все-таки решился, к лучшему или к худшему:

– Мне нужно, чтобы ты кое-что для меня сделала. А для этого придется поставить то, что важно для меня, выше того, что важно с точки зрения копа.

– Ты меня испытываешь? – Она явно рассердилась.

– Нет.

– Это звучит серьезно.

– Просто не поверишь, до какой степени.

– Что тебе надо? – Без колебаний.

– Мне нужно, чтобы ты кое-что мне принесла.

Через час Робин была уже в палате, с открыткой из бардачка моей машины в руке.

– Ты как? – спросила она.

– Злой. В голове полная каша. Но в основном злой.

Робин поцеловала меня, а когда выпрямилась, то открытка осталась лежать на кровати. Я посмотрел на бирюзовую воду, на белый песок.

– Где ты ее взял? – спросила она.

– В мотеле Фэйта.

Робин села, придвинулась поближе на стуле.

– Судя по штемпелю, отправлено уже после смерти Дэнни. Тот, кто послал ее, каким-то образом замешан в его убийстве, по крайней мере постфактум.

– Я уже в курсе.

– Я получу ее обратно?

– Не знаю.

– Ты серьезно?

Я глянул на часы.

– Это выяснится через пару-тройку часов.

– Что ты задумал?

– Расскажи мне лучше про Грейс, – попросил я.

– Да уж, упрощать ситуацию ты явно не собираешься…

– Я не могу говорить о том, что собираюсь сделать. Мне просто нужно это сделать. С тобой это никак не связано. Это связано только со мной. Можешь ты это понять?

– Ладно, Адам. Я понимаю.

– Так расскажешь все-таки про Грейс?

– Все было очень близко. Еще несколько минут, и ее не стало бы. Наверняка хорошо, что ты не стал дожидаться меня.

– Как это произошло?

– Она вернулась с похорон, зашла в дом. Через полчаса кто-то постучал в дверь. Она открыла, и Мириам выстрелила в нее. Без всяких слов. Просто спустила курок и смотрела, как Грейс заползает обратно в дом.

– Где Мириам взяла пистолет? – спросил я.

– Он зарегистрирован на Дэнни Фэйта. Маленькая такая пукалка. Он скорее всего держал его в бардачке.

– Почему ты так думаешь?

– Полиция Шарлотта нашла его пикап на долгосрочной стоянке в аэропорту. Я видела вчера опись. У него в бардачке лежала коробка патронов двадцать пятого калибра[41], но ствола не было.

– Это Мириам его убила, – сказал я. – Для этого она воспользовалась револьвером Долфа, а потом убрала его обратно в ружейный шкаф. Должно быть, «двадцать пятый» она нашла, когда отгоняла пикап в аэропорт, чтобы бросить.

Я видел напряженную работу ее мысли, небольшие хмурые морщинки в уголках ее глаз.

– В твоей теории полно прорех, Адам. Не слишком ли поспешные выводы? С чего ты так решил?

Я передал ей то, что Мириам говорила про них с Дэнни. Сделал паузу, а потом рассказал все остальное – про Грейс, про свою мать, – стараясь сохранять нейтральное выражение лица, даже когда речь зашла про долгий обман отца.

Робин тоже не снимала своей собственной маски. И кивнула, только когда я закончил.

– Все это полностью сообразуется с показаниями твоего отца.

– Он что, тебе тоже рассказал? Всё от и до?

– Рассказал Грэнтэму. Это далось ему нелегко, но он хотел, чтобы Грэнтэм понял, почему Мириам сорвалась. И пусть даже она мертва, он не хочет ничего скрывать. – Она наклонилась ко мне: – Это убивает его, Адам. Он так грызет себя, словно во всем этом только его вина.

– А это и есть только его вина.

– Ну не знаю… Родной отец Мириам бросил ее, когда она была еще совсем маленькой. Представляешь, что это такое для девчушки в ее возрасте? Когда в жизни Мириам появился твой отец, она поставила его на довольно внушительный пьедестал. А оттуда высоко падать.

Я не был готов углубляться в подобные дебри.

– Убийство Дэнни – это всего лишь часть всего остального, – сказал я. – Как раз Мириам и напала на Грейс. Жутко избила ее за то, что Дэнни ее любил. – Я отвернулся. – И за то, что она дочь моего отца.

– Ты не можешь этого знать.

– Я это подозреваю. И собираюсь доказать.

Я ощутил взгляд Робин на своем лице, абсолютно не представляя, о чем она сейчас думает.

– Ты вообще нормально себя чувствуешь? – спросила она.

– Это правда – то, что сказала Мириам. – Я на секунду примолк. – Мой отец и вправду больше всех любил Грейс.

– Ты упускаешь одну хорошую сторону во всем этом.

– Какую?

– Теперь у тебя есть сестра.

Едва уловимое щемящее тепло растеклось в пустоте моей груди. Я посмотрел за окно, глядя, как жесткая голубизна наполняет утреннее небо.

– И Мириам убила Грея Уилсона, – наконец произнес я.

– Что?! – Робин просто застыла от потрясения.

– Она была увлечена им.

Я рассказал Робин о том, как нашел Мириам у могилы Грея Уилсона. Как она ездила туда каждый месяц со свежесрезанными цветами, как уверяла, будто они собирались пожениться. То же самое, что она говорила про Дэнни. Это не могло быть простым совпадением.

– Он был парень симпатичный и компанейский – всем, чем она сама не была. Мириам наверняка несколько месяцев набиралась храбрости, чтобы рассказать ему о своих чувствах, фантазировала, как он отреагирует. Проигрывала все это в голове. А потом случилась эта вечеринка. – Я пожал плечами. – Думаю, она пыталась соблазнить его, но ничего не вышло. Он сказал ей что-нибудь пренебрежительное. Может, просто посмеялся над ней. Наверное, она шарахнула его по башке камнем, когда он попытался уйти.

– Почему ты так думаешь?

– Это как раз то, что произошло с Дэнни, более или менее.

– Мне этого мало.

– Спроси меня еще раз через три часа.

– Ты серьезно?

– В данный момент это не более чем теория.

Она посмотрела на открытку. Это была материальная улика в том, что вполне легко могло оказаться делом о преступлении, заслуживающем высшей меры наказания. Робин могли уволить, даже отдать под суд. Она подхватила ее с кровати.

– Если здесь есть отпечатки, то эта открытка может выпустить Долфа на свободу. Об этом ты подумал?

– Он выйдет в любом случае.

– Готов поспорить на что угодно?

– Я прекрасно знаю, что такое обоснованные сомнения; ты – тоже. Мириам застрелила двух людей в приступе ревности к Дэнни, в том числе самого Дэнни. Она использовала пистолет, взятый из его брошенного пикапа, дала ему тридцать тысяч долларов, думала, что он женится на ней. – Я покачал головой. – Это дело никогда не дойдет до суда.

– Можешь по крайней мере сказать, что ты задумал?

– Ты сделала свой выбор. Я сделал свой выбор. Самое время моему отцу сделать то же самое.

– Ты говоришь о прощении?

– Прощении? – переспросил я. – Я даже не знаю, что это слово значит!

Робин встала, и я потянулся к ее руке.

– Я не могу оставаться здесь, – сказал я. – Только не после всего этого. Не зная, куда себя приложить. Когда уляжется пыль, я собираюсь вернуться в Нью-Йорк. И хочу, чтобы на сей раз ты поехала вместе со мной.

Робин наклонилась и поцеловала меня. Оставила два пальца у меня на подбородке, выпрямляясь.

– Что бы ты ни затеял, – произнесла она, – постарайся не облажаться.

Ее глаза были широкими и темными, но она дала не тот ответ, которого я ждал, и мы оба это знали.

Глава 33

Потом я позвонил домой Джорджу Толлмэну. Пришлось выслушать аж девять гудков, и он выронил трубку, когда попытался ответить.

– Джордж? – спросил я.

– Адам? – Язык у него заплетался. – Погоди секундочку.

Он положил трубку. Я услышал, как та стукнула по дереву. Прошло больше минуты, прежде чем Джордж взял ее опять.

– Прости, – произнес он. – Я не слишком-то хорошо со всем этим справляюсь.

– Хочешь поговорить об этом?

Толлмэн был уже в курсе большей части того, что произошло, и производил впечатление человека, пребывающего в полномасштабном шоке. Постоянно использовал настоящее время, когда упоминал Мириам, и тут же смущенно извинялся. Мне понадобилось несколько минут, чтобы понять, что он пьян. Пьян и сбит с толку. Он не хотел говорить ни о чем, что могло бы повредить памяти Мириам.

Такие слова вызвали у него слезы.

Касающиеся ее памяти.

– Ты знаешь, сколько времени я был в нее влюблен? – спросил он наконец.

– Нет.

Джордж рассказал мне, перескакивая с пятого на десятое. Долгие годы. Еще со старших классов, но она никогда не хотела иметь с ним дела.

– Это как раз то, из-за чего все казалось таким особенным, – объяснил он. – Я ждал. Я знал, что это правильно. Я оставался верен. Со временем она тоже об этом узнала. Словно так и должно было быть.

Я выждал дюжину ударов сердца.

– Можно задать тебе вопрос?

– Давай. – Он громко шмыгнул носом.

– Когда Мириам и Дженис прилетели обратно из Колорадо, то переночевали в Шарлотте и остались там на весь следующий день.

– Походить по магазинам.

– Но Мириам неважно себя чувствовала. – Это было лишь предположение. Мне требовалось подкрепить его фактами.

– Она… А откуда ты знаешь?

– Ты повез Дженис по магазинам и оставил Мириам в отеле.

В его голос заползло подозрение:

– А зачем ты обо всем этом спрашиваешь?

– Только еще один вопрос, Джордж.

– Какой? – Все еще в сомнениях.

– В каком отеле они останавливались?

– Скажи мне, зачем тебе надо это знать! – Он быстро трезвел, подозрительность нарастала, так что я поступил так, как вынужден был поступить. Я соврал.

– Это совершенно безобидный вопрос, Джордж.

Через минуту я повесил трубку и еще две не делал абсолютно ничего – просто прикрыл глаза и позволил всему услышанному омывать меня. Когда стало прекращаться действие наркотиков, боль поднялась на новый уровень. Я подумал, не воспользоваться ли морфиновой помпой[42], но продолжал держать руку на постели. Когда почувствовал, что способен хоть что-то сделать, позвонил в тот отель в Шарлотте.

– Стойку администратора, будьте добры.

– Один момент. – В телефоне дважды щелкнуло, потом другой мужской голос:

– Администратор.

– Да. Вы держите автомобили для своих постояльцев?

– У нас есть частный лимузинный сервис.

– А просто автомобили вы своим гостям предоставляете? Или даете напрокат?

– Нет, сэр.

– Какой ближайший пункт проката автомобилей к вашему отелю?

Он мне сказал. Это оказалась одна из крупных фирм.

– Можем предоставить вам микроавтобус с водителем, чтобы добраться туда, – добавил администратор.

– Не дадите их телефонный номер?

Женщина, которая ответила в пункте проката, оказалась типичным плодом корпоративной дисциплины. Монотонная. Хладнокровная. Ничуть не склонная помочь, когда я задал свой вопрос.

– Мы не предоставляем подобной информации, сэр.

Я старался сохранять спокойствие, но это было трудно. Попросил в разной форме еще три раза.

– Это очень важно, – добавил я.

– Простите, сэр. Мы не предоставляем подобной информации.

Я отключился. Затем поймал Робин по мобильнику. Она была у себя в отделе.

– В чем дело, Адам? Ты в порядке?

– Мне нужны кое-какие сведения. Я не могу их получить. А вот у полиции, думаю, получится.

– Какого рода сведения?

Я объяснил ей, чего хочу, и дал телефон прокатной фирмы.

– У них есть записи. Подтверждения оплаты по кредитным картам. Что-то должно быть. Если они и тебя завернут, ты всегда можешь попробовать в головном офисе.

– Я знаю, как это делается, Адам.

– Ты права. Прости.

– Нет нужды извиняться. Я дам тебе знать. Оставайся у телефона.

Я почти улыбнулся.

– Это была шутка?

– Приободрись, Адам! Худшее уже позади.

Но я тут же подумал про своего отца.

– Нет, – произнес я. – Далеко не позади.

– Я тебе перезвоню.

Я погрузился в подушку и стал наблюдать за большими часами на стене. Это заняло восемь минут, и я в первую же секунду понял, что она получила то, что мне требовалось. В ее голосе звучала напряженная заинтересованность.

– Ты был прав. Мириам брала напрокат зеленый «Таурус», номерной знак «ZXF-839». На свою же кредитную карту. «Визу», если точнее. Взяла утром, вернула тем же днем. Сто семнадцать миль по одометру.

– Как раз до фермы и обратно.

– С точностью почти до мили. Я уже проверила.

Я потер глаза и сказал:

– Спасибо.

Робин немного помолчала:

– Удачи, Адам. Днем приду тебя проведать.

Со следующим звонком пришлось подождать до наступления рабочего времени. Я позвонил ровно в девять. Женщина, которая ответила на звонок, излучала чуть ли не пугающий оптимизм.

– Доброе утро! – воскликнула она. – «Всемирные путешествия»! Чем могу быть полезной?

Поздоровавшись, я сразу перешел к делу:

– Если б я вздумал лететь из Шарлотта в Денвер, могли бы вы организовать пересадку во Флориде?

– Где именно во Флориде?

Я призадумался.

– Да где угодно.

Я наблюдал за циферблатом часов, пока она стучала по клавиатуре. Ответ поступил ровно через семьдесят три секунды.

Я опять закрыл глаза, сотрясаясь всем телом и испытывая странный недостаток воздуха. Боль в ноге все усиливалась, словно и не собиралась останавливаться – острые пики, которые волнами излучались во все стороны. Я вызвал звонком медсестру. Она особо не спешила.

– Будет еще хуже? – спросил я.

Я был бледен и весь в поту. Она поняла, что я имею в виду, но жалости на ее лице не было. Ткнула тщательно надраенным щеткой пальцем.

– Морфиновая помпа тут не зря. Нажмите кнопку, когда боль станет слишком уж сильной. Аппарат не допустит передоза. – Медсестра начала поворачиваться. – И не надо хватать меня за руку.

– Да не хочу я никакого морфина!

Она повернулась обратно и, приподняв одну бровь, снисходительно отозвалась:

– Тогда все будет гораздо хуже.

И, поджав губы и не спеша двигая широкими бедрами, вышла из палаты.

Я вдавился в подушки, запустил пальцы в простыню, когда боль по-настоящему оскалила зубы. Мне хотелось морфина, жутко хотелось, но требовалось сохранять ясность мыслей. Я нащупал открытку.

«ИНОГДА ЭТО КАК РАЗ ТО, ЧТО НАДО».

А иногда то, чего совсем не надо.

Отец появился в десять. Выглядел он ужасно: истощенные глаза, сломленная поза. Словно прямо сейчас рухнет прямо на пол.

– Как ты? – спросил он в дверях и прошаркал в палату.

Слова не шли ко мне. Я искал в себе ненависть и все никак не мог ее найти. Я видел перед собой наши ранние годы, как хорошо нам тогда было втроем. Золотые годы. Это чувство все больше поднималось во мне, и я почти сломался:

– Это правда, так ведь?

Отец ничего не ответил.

– Мама знала про Сару и про ребенка. Потому-то и убила себя. Из-за того, что все это сделало с ней. Это твое предательство.

Он прикрыл глаза и кивнул. Ему не надо было произносить это вслух.

– Как она узнала? – спросил я.

– Я сам ей сказал, – произнес отец. – Она это заслуживала.

Я отвернулся от него. Какая-то часть меня надеялась, что все это какая-то ошибка. Что я по-прежнему смогу вернуться домой.

– Ты сказал ей, и она покончила с собой.

– Я подумал, что поступить так будет правильно.

– Малость поздновато уже об этом беспокоиться.

– Я никогда не переставал любить твою мать…

Я оборвал его. Не хотел все это выслушивать:

– А откуда узнала Мириам? Я вполне уверен, что уж ей-то ты ничего не говорил.

Он развел руками.

– Она всегда была такой тихоней… Вечно пряталась по углам. Наверное, услышала, как мы с Долфом это обсуждаем. Мы делали это время от времени, обычно поздно вечером. Она наверняка догадалась уже много лет назад. Уже как минимум лет десять прошло с тех пор, как я говорил об этом вслух.

– Десять лет… – У меня едва укладывалось в голове, как Мириам могла страдать от этого знания, что она должна была чувствовать, когда видела, как его лицо просветляется всякий раз, когда в комнату входит Грейс. – Ты причинил боль стольким людям… И ради чего?

– Мне хотелось бы, чтобы ты позволил мне все объяснить, – произнес отец, и прямо в этот момент тот кусок стекла у меня в голове опять дрогнул и провернулся.

– Нет, – сказал я. – Я не хочу слушать твои оправдания по поводу того, что ты сделал. Меня либо стошнит, либо я вылезу из этой кровати и как следует врежу тебе прямо здесь, на этом самом месте! Нет ничего, что ты можешь сказать! Я сделал ошибку, даже просто спросив. Моя мать была слабая женщина, измотанная плохим здоровьем и разочарованием, уже на грани. Она выяснила, что у тебя есть дочь, и это ее доконало. Она покончила с собой из-за тебя. – Я примолк под тяжестью того, что собирался сказать. – Не из-за меня.

Казалось, его сокрушила какая-то невидимая сила.

– Мне тоже пришлось жить с этим, – произнес он.

Внезапно я не мог больше этого терпеть.

– Убирайся отсюда, – сказал я. Отец начал поворачиваться, но меня опять обдало ледяным спокойствием. – Хотя погоди. Это было бы слишком просто. Скажи мне, что произошло. Я хочу услышать это от тебя.

– Мы с Сарой…

– Не эту часть. Остальное. Как вышло, что Грейс стала жить у Долфа. Как ты почти двадцать лет врал нам обоим.

Он сел без спросу, словно у него надломились колени.

– Грейс появилась на свет случайно. Все это вышло совершенно случайно.

– Черт побери…

Отец попытался выпрямиться.

– Сара думала, что хочет этого ребенка. Думала, что это судьба, что так предначертано. Взяла его с собой в Калифорнию, чтобы начать новую жизнь. А через два года вернулась, вся искалеченная и лишенная всяких иллюзий. Она никогда особо не стремилась стать матерью. Она хотела, чтобы я забрал ребенка.

– Почему ты все время повторяешь слово «ребенок», когда имеешь в виду Грейс?

Он склонил голову набок.

– Грейс – это не настоящее ее имя. Это я ее так назвал.

– А настоящее ее имя…

– Скай[43].

– Господи…

– Она хотела, чтобы я забрал ребенка, но у меня уже была новая семья. – Отец на секунду примолк. – Я уже потерял одну жену. И не хотел потерять другую. Но она была моей дочерью…

– И ты подкупил Долфа, чтобы он ее вырастил. Ты подарил ему двести акров, чтобы скрыть свой секрет.

– Это было не так.

– Не надо только…

– Земля была для того, чтобы Грейс могла ее унаследовать! Она это заслуживала. Она-то ни в чем не была виновата. Что же до Долфа, то он был одинок. Он сам хотел этого.

– Чушь собачья!

– Нет, правда. Жена бросила его много лет назад. Он никогда не видел свою собственную дочь. Грейс сделала для него много хорошего.

– Даже хотя все это было ложью с начала и до конца.

– Ему тогда было очень паршиво, сынок. Всем нам было паршиво после смерти твоей матери.

– Грейс знает?

– Пока нет.

– А где Дженис? – спросил я.

– Она уже в курсе, сынок. Я рассказал ей. Нет нужды ее во все это втягивать.

– Я хочу увидеться с ней.

– Ты хочешь причинить мне боль. Я понимаю.

– Ты тут ни при чем. Мы с этим закончили. Это нечто совершенно другое.

– Что ты имеешь в виду?

– Приведи сюда Дженис, – потребовал я. – Тогда и поговорим.

Новая боль разлилась по его лицу.

– Вчера вечером я убил ее дочь! Она на таблетках, а даже если б и не была, я сомневаюсь, что она готова разговаривать с любым из нас. Ей совсем плохо.

– Мне нужно, чтобы она была здесь.

– Господи, да зачем? Ни в чем этом нет ее вины.

Я ощутил оторванность от его страданий.

– Передай ей, что мне хотелось бы поговорить про Флориду.

– Это какая-то бессмыслица…

– Просто передай.

Глава 34

Еще через час явился Грэнтэм, и я дал ему показания. Он все выпытывал подробности стрельбы, и я сказал ему, что у моего отца не было выбора. Это не была попытка оказать любезность старику, просто обычная правда.

Грейс или Мириам.

Жесткий, жестокий выбор.

Ему также хотелось поподробней поговорить про смерть Зебьюлона Фэйта. Хотелось знать, почему я держал ружье в багажнике своей машины. Но это была территория другого округа. Даже не то дело, которое он вел. Я попросил его оставить меня в покое, и у Грэнтэма не было иного выбора, кроме как выполнить мою просьбу. Я не был убийцей Дэнни. Равно как и Зебьюлона Фэйта. Теперь он это знал.

Когда детектив ушел, я подумал, что после всего испытанного заслужил наконец морфина – права нажать на кнопку перед тем, как сделать то, что должен был сделать. Боль стала такой мучительной, что временами меня просто трясло. Я уже почти загибался, но тут позвонила Робин, и звук ее голоса здорово помог.

– Прошло уже больше трех часов, – напомнила она.

– Терпение, – сказал я ей, пытаясь пожелать это самому себе.

Они появились два часа спустя.

Мой отец. И моя мачеха.

Она выглядела еще хуже, чем он, если такое вообще возможно. Ее веки набрякли; входя, Дженис одной рукой схватилась за воздух, словно увидев в нем какую-то опору, которую остальные не видели. Неровно нанесенная губная помада, волосы в полном беспорядке… Выглядело это так, будто отец вытащил ее прямо из постели. Но когда она села и повернулась ко мне лицом, я увидел в ней страх и понял тогда, что был прав.

– Закрой дверь, – приказал я своему отцу.

Он закрыл ее и сел. Я посмотрел Дженис прямо в глаза. Хотел набраться злости, и какая-то часть меня действительно разозлилась. Остальная часть, однако, была охвачена беспросветной тоской.

Первым делом она была матерью, и у нее были свои причины.

– Давай поговорим про ту ночь, когда убили Грея Уилсона.

Дженис начала было подниматься, но тут же остановилась. Опустилась обратно на стул.

– Я не понимаю…

– Это ведь Мириам была тогда вся в его крови… Она принесла ее в дом после того, как убила его. Вот почему ты сказала, что это был я. Вот почему ты дала против меня показания. Чтобы защитить Мириам.

– Что? – Ее глаза стали широкими и белыми. Пальцы когтями впились в ткань юбки.

– Если б ты сказала, что это кто-то еще, а копы нашли бы кровь в доме, тогда эта твоя версия сразу развалилась бы. Это не мог быть какой-то посторонний. Это мог быть только тот, кто имел доступ в дом. Наверх, прежде всего. Это не мог быть Джейми или мой отец. Это мог быть только я. Я был единственным человеком, с которым ты не была близка.

Отец наконец заерзал, но я поднял руку, прежде чем он успел заговорить.

– Я всегда думал, что ты искренне верила в это. Думал, что ты просто увидела кого-то, кого искренне приняла за меня. – Я сделал паузу. – Но это оказалось не так. Тебе пришлось свидетельствовать против меня. Просто на всякий случай.

Заговорил мой отец:

– Ты с ума сошел?

– Нет, не сошел.

Дженис уперлась руками в стул и с натугой встала.

– Я отказываюсь все это выслушивать, – объявила она. – Джейкоб, я хочу домой.

Я вытащил из-под простыни открытку, поднял ее перед собой, чтобы Дженис было хорошо видно. Одна ее рука утвердилась на горле, другой она потянулась к стулу.

– Сядь, – сказал я. И она села.

– Это еще что? – спросил отец.

– Грей Уилсон, к сожалению, – это уже древняя история. Мертв и похоронен. Я не могу ни черта доказать. Но вот это, – я взмахнул открыткой, – это совершенно другая тема.

– Джейкоб… – Она потянулась к его руке, обхватила пальцами за запястье. Мой отец повторил свой вопрос:

– Это еще что?

– Это выбор, – сказал я. – Твой выбор.

– Я не понимаю…

– Какие бы демоны ни преследовали Мириам, они гонялись за ней достаточно долгое время, и Дженис все про них знала. Почему она скрывала их, я даже не стану делать вид, будто понимаю. Но Мириам была больна. Она убила Грея Уилсона, потому что думала, что любила его, и потому что он не хотел иметь с ней дела. То же самое с Дэнни Фэйтом. – Я на секунду примолк. – До утеса не так-то легко добраться. Нужен пикап, чтобы отвезти тело, а Дэнни был крупный малый.

– О чем ты вообще говоришь? – воскликнул мой отец.

– Мириам не сумела бы сбросить Дэнни в провал в одиночку.

– Нет… – произнес он. Но он знал. Я видел это по его лицу.

– И я не думаю, что и эту открытку тоже отправила Мириам. – Я перевернул ее обратной стороной, чтобы он мог прочитать написанное. «Оттягиваюсь по полной», – было написано там. – Это было отправлено уже после смерти Дэнни.

– Это просто смехотворно, – произнесла Дженис.

– Дженис повезла Мириам в Колорадо через день или два после смерти Дэнни. В Денвер можно лететь с промежуточной посадкой во Флориде. Этим утром я сделал несколько телефонных звонков. На пересадку с самолета на самолет отводится один час сорок минут. Полным-полно времени, чтобы бросить открытку в почтовый ящик. Полиция может проверить график маршрута. Даты совпадут. – Я задержал взгляд на глазах отца. – Сомневаюсь, что на этой открытке есть отпечатки пальцев Мириам.

Он надолго погрузился в молчание.

– Это неправда, – сказала Дженис. – Джейкоб…

Отец не смотрел на нее.

– А что из всего этого имеет отношение к выбору? – наконец спросил он.

– Тот, кто послал эту открытку, пытался скрыть тот факт, что Дэнни уже мертв. Полиция наверняка захочет поговорить с человеком, который отправил эту открытку.

Отец вскочил на ноги, и Дженис вздрогнула, когда его голос разнесся по всей палате:

– Так в чем же выбор, черт побери?

Момент затянулся, и это не доставляло мне ни малейшего удовольствия. Но это надо было сделать. Слишком много зла усеивало дорогу перед нами – предательство и ложь, убийство и пособничество. Целая гора горя.

Я положил открытку на край кровати.

– Отдаю ее тебе, – произнес я. – Сожги ее. Отдай в полицию. Отдай ей. – Я показал на Дженис, и она вся съежилась. – Вот в чем твой выбор.

Оба уставились на открытку. Ни один не прикоснулся к ней.

– Ты вроде сказал, что сделал и другие телефонные звонки? – спросил отец. – Какие еще звонки?

– Дженис с Мириам прилетели из Колорадо вечером перед нападением на Грейс. Остановились переночевать в отеле в центре Шарлотта. Утром приехал Джордж и провел весь день с Дженис…

– Он возил меня по магазинам, – перебила та.

– А Мириам осталась.

– В отеле, – добавила Дженис.

Я покачал головой.

– За два часа до нападения на Грейс она взяла напрокат машину. Зеленый «Таурус». Номерной знак «ZXF-838». Полиция тоже в курсе.

– Что ты этим хочешь сказать? – спросил мой отец.

– Хочу сказать, что она была все еще зла из-за Дэнни. У нее было восемнадцать дней, чтобы думать о Грейс и Дэнни, о том, что они были вместе, о том, как Дэнни бросил ее ради Грейс… Хочу сказать, что она была еще полна злобы из-за всего этого.

– Я не… – Он не договорил, и я закончил свою мысль:

– Через два часа после того, как Мириам арендовала машину, кто-то вышел из-за деревьев и избил Грейс дубинкой.

Отец посмотрел на открытку, потом на меня. Дженис крепко вцепилась ему в руку – мне показалось, чуть ли не до крови.

– Но как же перстень Дэнни? Записка?..

– Перстень Мириам наверняка прихватила с собой, когда убила Дэнни. Она могла оставить его при Грейс в виде какого-то странного послания. Или, может, как и в случае с запиской, просто заметала следы, скрывая истинную природу нападения на Грейс. Перстень наводил на мысли, что в нападении замешан Дэнни – что он до сих пор жив. Если б никто на это не купился, если б тело Дэнни нашли, тогда вступила бы в дело записка – навела бы на людей, имеющих участки на реке. Думаю, это была просто попытка увести в сторону. То, чему она научилась, наблюдая за своей матерью.

Мой отец посмотрел на свою жену.

– Мне очень жаль, – сказал я.

Он подхватил открытку, и наши глаза встретились. Попытался что-то сказать, но сдался, когда ничего не вышло. Дженис потянула отца за рукав. Он последний раз глянул на нее, потом развернулся, как самый настоящий старик, и вышел. Дженис понурив голову поплелась вслед за ним.

Я дождался, пока стихнет звук их шагов, а потом потянулся к кнопке морфиновой помпы. Нажал на нее – и меня тут же затопило приятным теплом. Я держал палец на кнопке, даже когда поток морфина иссяк.

Глаза подернулись мутной дымкой.

Отпущенная кнопка громко щелкнула в пустой палате.

Робин вернулась, когда солнце уже скрылось за горизонтом. Поцеловала меня и спросила, как все проходит. Я все ей рассказал, и она долго хранила молчание. Потом откинула крышку телефона и сделала несколько звонков.

– Он не звонил, – наконец сообщила Робин. – Ни в отдел полиции Солсбери. Ни в службу шерифа.

– Вполне мог и не звонить.

– Тебя это устраивает?

– Теперь уже и не знаю. Мне ненавистно думать, как поступила со мной Дженис, но Мириам была ее дочерью. Она делала то, что, как ей казалось, она должна сделать.

– Шутишь?

– У меня никогда не было своего ребенка, так что могу лишь предполагать, но я бы запросто соврал ради Грейс. Соврал бы ради тебя. Еще похуже что-нибудь сделал, если б понадобилось.

– Умеешь ты говорить всякие приятные вещи… – Робин вытянулась на кровати рядом со мной, положила голову на подушку рядом с моей.

– Так как насчет Нью-Йорка? – сказал я.

– Пока об этом не спрашивай.

– Я думал, ты уже сделала выбор.

– Сделала. Но это не означает, что отныне ты можешь принимать решения за двоих. – Она попыталась подать это легко.

– Я и вправду не могу здесь оставаться, – сказал я.

Ее голова повернулась на подушке.

– Лучше спроси меня про Долфа.

– Рассказывай.

– Окружной прокурор готов снять обвинения. Большинство людей считает, что ему просто ничего другого не остается. Это лишь вопрос времени.

– Скоро?

– Может, и завтра.

Я подумал про Долфа, представил, как тот поднимает лицо к солнцу, выходя на свободу.

– Ты еще не виделся с Грейс? – спросила Робин.

– Она все еще в реанимации, посещение ограничено. Но это ничего. Я еще не готов.

– Ты готов выяснять отношения со своим отцом и Дженис, но колеблешься поговорить с Грейс? Что-то я не понимаю…

– Ей нужно время, чтобы все это уложилось у нее в голове. А потом, это тяжело.

– Почему?

– С Грейс у меня есть что терять. А с отцом терять уже нечего.

Она каменно застыла рядом со мной.

– Что? – спросил я.

– Не так давно я сказала бы то же самое про тебя.

– Это не то же самое.

Робин перевернулась на бок.

– Жизнь коротка, Адам. В нашей жизни появляется не так много людей, которые нам действительно дороги. Мы должны делать все, что только ни потребуется, чтобы сохранить то, что имеем.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Хочу сказать, что все мы делаем ошибки.

Мы лежали в темнеющей палате, и в какой-то момент я задремал. Ее голос заставил меня вздрогнуть:

– Почему Мириам согласилась выйти замуж за Джорджа Толлмэна?

– Я говорил с ним утром. Он в довольно растрепанных чувствах. Я спросил его, как это произошло. Джордж был влюблен в нее уже много лет. Они как бы встречались, но Мириам так и не говорила «да». Она позвонила ему за день до того, как уехать в Колорадо. Велела ему спросить еще раз, и сказала, что согласна, прямо вот так, на ровном месте. Он уже приготовил кольцо.

– Думаю, это была идея Дженис, – добавил я. – Если б обнаружилось тело, мало кто заподозрил бы невесту копа. Не думаю, что она планировала пойти до конца.

– Почему ты так считаешь?

– Первое, что Мириам сделала после возвращения, это отправила его по магазинам со своей матерью, чтобы можно было потихоньку смотаться сюда и избить Грейс до полусмерти. Он был всего лишь прикрытием. Другой роли ему никогда и не отводилось.

– Печально…

– Знаю.

Робин прикрыла глаза, придвинулась ближе. Ее рука скользнула мне под рубашку. Ладонь прохладно легла на грудь.

– Расскажи мне про Нью-Йорк, – тихонько произнесла она.

Глава 35

Меня выписали из больницы в тот самый день, когда Долф вышел из тюрьмы. Он заехал за мной и повез нас обоих на край заброшенного карьера за пределами города. Гранит был серым в тени и розовым там, где его касался свет. Когда я встал и посмотрел вниз на чистую воду на дне карьера, костыли впились мне под мышки. Долф прикрыл глаза и подставил лицо солнцу.

– Вот о чем я мечтал, пока сидел в камере, – произнес он. – Не о ферме или реке. Об этом самом месте. Я не был здесь несколько десятков лет.

– Здесь нет никаких воспоминаний, – заметил я. – Никаких призраков.

– И это замечательно.

– Я не хочу говорить про отца, – сказал я, внимательно посмотрев на него. – В этом ведь настоящая причина, по которой вы привезли меня сюда? Я прав? Чтобы вы могли проделать всю грязную работу за него?

Долф прислонился к пикапу.

– Для твоего отца я сделаю все на свете. И хочешь знать почему?

Я тут же повернулся и поскакал на костылях вниз по склону.

– Я не собираюсь все это выслушивать.

– До города далеко.

– Ничего, как-нибудь справлюсь.

– Да черт возьми, Адам! – Долф перехватил меня за руку. – Он ведь живой человек! Это было очень давно.

Я вырвался, но он продолжал говорить:

– Сара Йейтс была молодой, красивой и была не прочь. Он сделал ошибку.

– За некоторые ошибки приходится платить, – бросил я.

– Я спросил, не хочешь ли ты знать почему. Так вот, я собираюсь сказать тебе. Это потому, что он лучший человек, какого я когда-либо знал. Быть его другом – это привилегия, настоящая честь, черт побери! Ты слепец, если этого не видишь!

– Вы имеете право на собственное мнение.

– А ты знаешь, что он видит, когда смотрит на Грейс? Он видит взрослую женщину и целую жизнь воспоминаний, восхитительное человеческое существо, которого просто не было бы, если б не та ошибка, за которую ты с такой готовностью его проклинаешь. Он видит в этом десницу Господню.

– А я вижу смерть самой чудесной женщины, которую я когда-либо знал!

– Все происходит не без причины, Адам. Десница Господня – она повсюду. Ты так до сих пор этого и не понял?

Я повернулся, двинулся прочь – и понял, что он прав хотя бы в одном. До города действительно очень далеко.

Следующие четыре дня я провел дома у Робин. Мы заказывали еду на дом. Пили вино. Не говорили ни о смерти, ни о прощении, ни о будущем. Я рассказывал ей все, что мог, про город Нью-Йорк.

Вместе читали газеты.

Стрельба наделала многу шуму в прессе, и новость разлетелась по всему штату. Ферма «Красная вода» подавалась чуть ли не как главная достопримечательность Северной Каролины. За пять лет – три трупа. Шесть реакторных башен. Миллиарды на кону. Информационным агентствам не понадобилось много времени, чтобы подхватить эту тему. Один предприимчивый журналист завернул эту историю в куда больший кусок про ядерную энергию, надругательство над сельскими святынями и цену непреодолимого экономического роста. Другие толковали об обструкционизме. Страсти в передовицах всех основных газет накалились. Люди громко требовали от моего отца продать землю. Сторонники охраны окружающей среды проводили протесты. Ситуация обострялась.

На четвертый день энергетическая компания официально объявила, что остановила свой выбор на альтернативном участке в Северной Каролине. Мол, столь же удобном, но с лучшим доступом к воде. Однако у меня были свои собственные подозрения. Слишком много разногласий. Слишком уж все накалилось.

По следам этого заявления округ охватило остолбенелое молчание. Я буквально ощущал хлопок вакуума, с которым предвкушаемое богатство засосало в эфир. Как раз тогда и позвонил Парксу. В этот день я решил отодвинуть все собственные проблемы в сторону и сделать все, что в моих силах, чтобы помочь. Мы встретились за кофе в ресторанчике в десяти милях от автострады федерального значения. После нескольких осторожных слов он попросил меня перейти к сути дела.

– Насколько глубоко в долгах мой отец? – Вот в чем был мой вопрос.

Адвокат остановил на мне долгий взгляд, пытаясь понять меня. Я знал, что он уже общался с отцом. Он мне об этом уже сообщил.

– Почему вам хочется знать?

– Эта ферма находится во владении нашей семьи на протяжении вот уже двух веков. Бо́льшая часть виноградника сгорела. Мой отец в долгах. Если ферма под угрозой, я хочу помочь.

– Вам следует самому поговорить с отцом, – сказал Паркс. – А не действовать через посредника.

– Я к этому пока не готов.

Он побарабанил длинными пальцами по столу.

– Что вы предлагаете?

– В свое время он выкупил мою долю за три миллиона. Я готов приобрести ее обратно за ту же цену. Этого должно быть достаточно, чтобы он выкарабкался.

– У вас столько осталось?

– Я делал удачные вложения. Если ему надо больше, то тоже найдется.

Адвокат потер лицо, обдумал сказанное. Глянул на часы.

– Вы очень спешите? – спросил он.

– Нет.

– Подождите здесь.

Я наблюдал за ним через стекло. Паркс стоял на парковке, прижимая к уху мобильник, и о чем-то спорил с моим отцом. Его лицо по-прежнему горело, когда он вернулся к столику.

– Он отказался.

– Объяснил почему?

– Я не могу об этом говорить.

– Но он назвал вам какую-то причину?

Адвокат кивнул:

– И довольно вескую.

– Но вы не скажете мне, в чем она.

Он лишь развел руками и покачал головой.

Как раз Долф в конце концов и объяснил ее мне. Он появился у Робин на следующее утро. Мы пообщались в тени здания, на краю парковки.

– Твой отец хочет все исправить. Он хочет, чтобы ты вернулся домой, но не потому, что представляешь собой финансовый интерес. Не для того, чтобы защитить свои вложения.

– А как насчет денег, которые он должен?

– Он рефинансирует долг, возьмет другой кредит, задействует бо́льшие площади. Сделает все, что потребуется.

– А у него получится?

– Я верю в твоего отца, – произнес он, и в этом заявлении ощущался некий подтекст.

Я проводил Долфа до его пикапа. Опустив стекло, он обратился ко мне.

– Никто так и не видел Джейми, – сказал он. – Его никогда не бывает дома.

Мы оба знали почему. Мириам была его сестрой-близнецом, а наш отец застрелил ее. Глаза Долфа были полны тревоги.

– Присмотри за ним, хорошо?

Позвонив своему брокеру в Нью-Йорк, я организовал денежный перевод в местное отделение. А когда отправился искать Джейми, в кармане у меня лежал банковский чек на триста тысяч долларов. Я отыскал его в одном из местных спортбаров. Он сидел в кабинке в дальнем углу. Пустые бутылки выстроились от одного конца столика до другого. Насколько я мог судить, Джейми не брился и не мылся уже как минимум пару дней. Я приковылял к столику, проскользнул на диванчик рядом с ним и прислонил костыли к стене. Вид у него был совершенно разбитый.

– Ты живой? – спросил я.

Он ничего не ответил.

– Все тебя ищут.

Когда Джейми заговорил, язык у него заплетался, и я различил в нем тот вид гнева, который едва не уничтожил меня самого.

– Она была моей сестрой, – произнес он. – Понимаешь?

Я понимал. Какими бы ни были разными, они все равно оставались близнецами.

– Я был там, – сказал я. – У него не было выбора.

Джейми стукнул донышком бутылки об стол. Пиво выплеснулось из горлышка и попало мне на рукав. Люди уставились на нас, но Джейми было плевать.

– Всегда есть выбор!

– Нет, Джейми. Далеко не всегда.

Он откинулся на спинку, потер лицо огромными мозолистыми ручищами. А когда опять посмотрел на меня, это было все равно что смотреться в зеркало.

– Уходи, Адам. Просто уходи.

Он уронил голову на руки, и я подтолкнул к нему по столу чек.

– Вот все, что тебе надо, – сказал я и заковылял к выходу. Разок обернулся в дверях и увидел его там. Джейми подержал чек в пальцах, потом уронил его на стол. Нашел меня взглядом через зал и поднял руку. Я никогда не забуду лицо, которое он показал мне.

А потом мой брат опустил взгляд и потянулся за следующей бутылкой.

Когда я пришел навестить Грейс, все оказалось проще, чем я думал. Я не видел свою мать, когда смотрел на нее. В этом, по крайней мере, мой отец оказался прав. Ни в чем она была не виновата, и я любил ее ничуть не меньше. Вид у нее был измотанный, но правда упокоилась в ее душе легче, чем в моей.

– Я всегда думала, что моих родителей нет в живых, – объяснила она. – А теперь они у меня есть, да еще и брат…

– Зато Долф тебе больше не дедушка, – заметил я. – Это ты упустила.

Грейс покачала головой.

– Я не смогла бы любить его еще сильней, чем уже люблю. Для нас абсолютно ничего не изменилось.

– А как насчет нас с тобой? Просто в голове не укладывается, правда?

Ей понадобилась целая минута, чтобы ответить. Когда она ответила, я почувствовал в ней смущение:

– Надежда умирает последней, Адам. Она ранит. Я привыкну к этому, потому что у меня нет иного выбора. Я просто рада, что ты не переспал со мной.

– А-а… Шуточки шутишь.

– Это помогает.

– Ну а Сара Йейтс?

– Мне она нравится, но она бросила меня.

– Почти что двадцать лет, Грейс! Она могла бы жить где угодно, но выбрала место в трех милях выше по течению. Это не случайно. Она хотела быть рядом с тобой.

– Рядом – это не то же самое.

– Да, не то же.

– Ладно, поживем – увидим.

– А что отец?

– С нетерпением жду, чтобы пройти по этому пути. – Ее взгляд был таким ровным, что мне пришлось отвернуться. Грейс тронула меня за руку. – Не уезжай, Адам. Пройди его со мной.

Я высвободился, двинулся к окну и выглянул за него. Над районом позади больницы раскинулся бескрайний полог листвы. Я видел тысячи оттенков зеленого.

– Я собираюсь вернуться в Нью-Йорк, – произнес я. – Робин едет со мной. Мы хотим, чтобы ты поехала с нами.

– Я уже тебе говорила. Я не беглец.

– Это не бегство, – возразил я.

– Разве?

Глава 36

Хоронили Мириам не по сезону прохладным днем. Я тоже отправился на похороны и стоял перед могилой бок о бок с Робин. Рядом маячили мой отец с Дженис – вид у обоих был невыспавшийся, постаревший и мрачный. Долф стоял между ними, будто скала. Или стена. Друг на друга супруги не смотрели, и я понял, что горе и взаимные обвинения сгрызли их без остатка. Джейми держался с краю, осунувшийся, с красными пятнами на щеках. Он был пьян и зол, и не было прощения у него на лице, когда он смотрел на нашего отца.

Я слушал того же самого священника, который хоронил мою мать, хоронил Дэнни. На нем было все то же белоснежное облачение, и произносил он те же самые слова, но они не дарили мне умиротворения. Мириам почти не знала в жизни покоя, и я боялся, что ее душа может разделить ту же самую участь. Моя сводная сестра умерла убийцей, нераскаявшейся, и я надеялся, что теперь она найдет себе место получше.

Я посмотрел на ее могилу.

Стал молиться о милосердии для ее израненной души.

Когда священник закончил, моя мачеха согнулась над гробом и задрожала, как листок на сильном ветру. Джордж Толлмэн уставился куда-то в никуда, а слезы, скатывающиеся у него с подбородка, оставляли темные пятна на его щегольской синей форме.

Я двинулся от небольшой группы собравшихся, и мой отец присоединился ко мне. Мы встали совсем одни под далеким солнцем.

– Скажи мне, что делать, – произнес он.

Я посмотрел на то, что осталось от моей семьи, и подумал о пророческих словах Мириам. Семья разорвала себя на части.

«Кругом одни трещины».

– Ты все-таки не позвонил в полицию. – Я говорил про открытку.

– Я сжег ее. – Опустив взгляд, отец повторил еще раз: – Я сжег ее.

А потом тоже стал дрожать.

А я двинулся прочь.

Глава 37

На протяжении следующего года я сделал кое-какое открытие. Нью-Йорк с тем, кого ты любишь, гораздо лучше этого же города в полном одиночестве. В десять раз лучше. В тысячу. Но это все равно не дом. Это был факт, простой и ясный. Я пытался жить с этим, но это было тяжело. Каждый раз, закрывая глаза, я думал об открытых пространствах.

У нас не было никаких мыслей по поводу того, как мы проведем остаток своих дней, – только лишь что мы проведем их вместе. У нас были деньги и было время. Мы заводили разговоры о том, чтобы пожениться.

– Ну, как-нибудь, – отвечала она.

– В самое ближайшее время, – подхватывал я.

– Детишки?

Я подумал про своего отца, и Робин узнала эту боль.

– Тебе нужно ему перезвонить, – говорила она.

Он набирал наш номер каждую неделю. Вечером в воскресенье. В восемь часов. Звонил телефон, и на трубке высвечивался номер. Так происходило каждую неделю. И каждую неделю я так и давал телефону звонить. Иногда отец оставлял сообщение. Иногда нет. Раз мы получили письмо. В конверте лежали копии его свидетельства о разводе и его нового завещания. У Джейми по-прежнему оставались его десять процентов, но контроль над фермой отец оставлял Грейс и мне. Он хотел, чтобы мы защитили ее будущее.

Мы.

Его дети.

Мы с Грейс регулярно общались, и со временем все стало налаживаться. Отношения стали казаться нормальными. Мы просили ее приехать погостить, но она всякий раз отказывалась. «Как-нибудь потом», – говорила она, и я все понимал. Грейс вслепую двигалась по новой и незнакомой для себя дороге. Это требовало концентрации. Один раз она упомянула нашего с ней отца. «Он очень страдает, Адам».

«Давай не будем», – ответил я, и больше Грейс эту тему уже не поднимала.

Дважды приезжал Долф, но город его особо не интересовал. Мы ходили вместе поужинать, заглядывали в разные бары, рассказывали друг другу всякие истории. Выглядел он получше, чем я предполагал, но отказывался сообщать, что говорят ему врачи. «Ох уж эти врачи!» – говорил он – и тут же быстро менял тему. Однажды я спросил его, почему он взял на себя вину в убийстве Дэнни. Его ответ меня не удивил:

– С твоим отцом буквально случился припадок, когда я сказал ему, что Дэнни ударил Грейс. За всю свою жизнь я не видел, чтобы он так взбеленился. А после этого Дэнни пропал. Я подумал, что, может, это твой отец и убил его. – Долф пожал плечами, посмотрел на симпатичных девчонок на тротуаре. – Я все равно уже умирал.

Я часто думал об этом – о необычайной силе их дружбы. Больше пятидесяти лет. Целая жизнь.

Его смерть почти сломала меня.

Я не заметил ее приближения, и меня не было там, когда это произошло. Я вернулся в округ Роуан ради еще одних похорон, и отец сказал мне, что Долф умер с солнцем на лице. А потом воздел вверх руки и попросил простить его, но я не мог говорить. Я плакал, как ребенок.

Когда я вернулся в Нью-Йорк, то был уже не таким, как прежде. Днями. Неделями. Мне трижды снился белый олень, и каждый сон накатывал с еще большей силой, чем предыдущий. Рога зверя были гладкими, как слоновая кость, и золотой свет сиял между ними. Олень стоял на краю леса и ждал, что я последую за ним, но этого так и не произошло. Я был не в силах встретиться лицом к лицу с тем, что он хотел показать мне, боялся того, что лежало за жесткими черными деревьями.

Я как-то попытался объяснить этот сон Робин – всю заключенную в нем силу, то чувство благоговейного страха, которое чуть не до смерти душило меня, когда я вдруг замирал во тьме. Сказал ей, что это Долф пытается сказать мне что-то, или моя мать; но она лишь отмахнулась. Укутала меня покрепче и сказала: это означает, что добро во всем мире по-прежнему не стоит на месте. Ясно и четко. Я изо всех сил попытался поверить ей, но все равно оставалась некая пустая дыра во мне. Так что она сказала это еще раз, прошептала тем шепотом, который я так любил: «Добро не стоит на месте».

Но означало это нечто совсем другое.

Все-таки было что-то там за этими деревьями – какое-то тайное место, – и, по-моему, я знал, что могу там найти.

Когда моя мать убила себя, она убила и мое детство тоже. Забрала с собой волшебство. Это оказалось уж слишком для меня, чтобы простить, слишком уж все это было разрушительно – при отсутствии прощения меня целых двадцать лет переполнял один только гнев, – и лишь теперь я начинал понимать. Да, она сделала то, что сделала, но ее единственным грехом была слабость, как и у моего отца; и хотя негативные последствия его неблаговидных поступков оказались просто невероятными, сам по себе грех – это то, чему, к собственному несчастью, подвержен любой живой человек. Именно это и пытался донести до меня Долф, и теперь я знал, что высказал он это мне не только ради моего отца, но и ради меня самого. Со слабости моего отца и начался гнев, именно это и привело в движение тот осколок стекла, который теперь с каждым днем давал знать о себе все меньше и меньше. Так что я обнял свою любимую женщину покрепче и сказал себе, что в следующий раз, когда мне приснится этот сон, я последую за этой вспышкой белого. Пройду темной тропой и увижу то, что боюсь увидеть.

Может, это будет волшебство.

Или прощение.

А может, там вообще ничего не будет.

В следующее воскресенье, когда на город уже опускались сумерки, Робин сказала, что пойдет прогуляться. Крепко поцеловала меня и сунула мне в руку телефон.

Я стоял у окна и смотрел на реку. Это была не та река, которую я любил. Другой цвет. Другие берега. Но вода не стояла на месте. Она утаскивала все наносное вниз и восстанавливала сама себя, изливаясь в то же самое бескрайнее море.

Я поразмыслил о своих собственных ошибках и своем отце, а потом о Грейс и о том, что говорил мне Долф: что человек – это всего лишь человек и что десница Господня – она повсюду.

Телефон зазвонит через десять минут.

Интересно, подумал я, сниму ли я сегодня трубку.

Благодарности

Я мог бы описать свои книги как триллеры или детективы, но сюжеты их вращаются также и вокруг семьи. И это не случайно. У всех нас есть родня. Хорошая, плохая, отсутствующая, безразличная… Для моих целей это практически не имеет значения. Параллели провести нетрудно, и читатели могут легко представить себя на месте литературных персонажей, независимо от всех этих подробностей. Я всегда говорил, что семейные неурядицы представляют собой богатую почву для литературного творчества, и это действительно так. Это огромный непаханый край, превосходное место, чтобы окучивать секреты и неблаговидные поступки, выращивая из них взрывные истории. Предательство на такой почве режет глубже, боль задерживается надольше, воспоминания становятся вещью без времени. Для писателя это настоящий подарок.

Так что первым делом мне хотелось бы поблагодарить мою собственную семью – за то, что терпят все это. Мои родители – отнюдь не воплощение зла, это просто чудесные люди. Равно как и мои родственники со стороны жены, братья и сестры, моя жена и мои дети. Все они невероятно поддерживали меня в процессе написания этой книги, и без них у меня точно ничего бы не вышло. Это особенно справедливо по отношению к Кэти, моей жене, которой и посвящается эта книга. Я люблю тебя, детка! Спасибо, что ты всегда рядом.

Достойные люди из «Томас Данн Букс/Мартинз Пресс» тоже уже немного воспринимаются как родственники. Особое спасибо моему редактору, Питу Волвертону – неутомимому заступнику и практически соавтору. Моя искренняя признательность и еще одному остроглазому редактору – Кэти Гиллиген. Вы оба составляете отличную команду. Могу перечислить и других, с кем мне довелось познакомиться и чья поддержка была поистине неоценимой: Салли Ричардсон, Мэттью Шир, Томас Данн, Энди Мартин, Дженифер Эндерлин, Джон Мёрфи, Лорен Манцелла, Кристина Хэркар, Керри Нордлинг, Мэтт Болдаччи, Энн-Мари Толлберг и Эд Габриэли. Спасибо вам всем. Благодарю также Сабрину Суарес Робертс, которая форматировала рукопись, и тех людей, которые так усердно работали над производством книги: Эмили Литтел, Кэти Турьяно, Фрэнсис Сейерс и Кэти Парисе. Понадобилось множество людей, чтобы подготовить книгу к публикации, и я знаю, что не упомянул абсолютно всех. Тем не менее все вы сработали просто потрясающе.

Также хочу выразить горячую признательность специалистам по продажам из VHPS – трудолюбивым, преданным своему делу профессионалам, внесшим такой весомый вклад в успех этой книги, что большинству читателей трудно себе и представить. Спасибо вам всем за вашу энергию и поддержку.

Мой литагент, Мики Чоут, заслуживает отдельного места на этой странице. Спасибо тебе, Мики! Ты добрый друг и отличный советчик. Спасибо также Джеффу Сэндфорду, моему агенту в сфере киноиндустрии, – знающему, уверенному в себе человеку, который вдобавок никогда не боится рассказать хорошую историю.

Городок Солсбери тоже стоит особого упоминания. Как и моя родня, он отнюдь не заслуживает той тьмы, которую я наслал на него. Это просто замечательное место, и я горжусь тем, что вырос здесь. И вообще-то настоятельно прошу читателей помнить, что, хотя город реальный, его обитатели, которых я создал, ничего общего с действительностью не имеют – ни судьи, ни полицейские, ни шериф с его помощниками. Правда, я все-таки позаимствовал три имени у реальных людей, которых хочу здесь перечислить: это Грей Уилсон, мой шурин, Кен Миллер, с которым я когда-то вместе работал, и Долф Шеперд, которого знал еще мальчишкой. Спасибо Грею и Кену, которые предоставили свои имена, и родственникам Долфа, которые дали мне на это свое разрешение.

Спасибо также и другим людям, которые всеми силами старались заставить волшебство случиться: Бретту и Энджеле Зион, Нилу и Тессу Сэнсович, Алексу Паттерсону и Барбаре Сиг. Вы сделали куда больше положенного, вы все, и я вас никогда не забуду.

Написание книги требует почти полного уединения, поэтому огромное спасибо моим друзьям, которым пришлось поступиться собственными заботами, чтобы поддерживать меня в здравом уме: Скипперу Ханту, Джону Йакиму, Марку Уитте, Джею Киркпатрику, Сандерсу Кокмэну, Роберту Кетнеру, Эрику Эллсвейгу, Джеймсу Дьюи, Энди Эмбро, Клинту Робинсу и Джеймсу Рэндолфу, который также занимался решением моих юридических вопросов.

Также хочу поблагодарить Питера Хейрстона и ушедшего уже из жизни судью Хейрстона – за предоставленную возможность провести некоторое время с ним на плантации Кулими, в воистину выдающемся месте.

И, наконец, особое спасибо Сейлор и Софи, моим дочерям.