Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
Правовую поддержку издательства обеспечивает юридическая фирма «Вегас-Лекс»
Сверхмарафоны относятся к числу самых жестоких испытаний человеческого организма на прочность. Основные факторы успеха в таком длительном беге – это не сила, не выносливость и не природные данные; это воля, вера в себя и умение заставить себя двигаться дальше, когда каждая клетка организма кричит: нет!
Стать ярым поклонником бега на дистанцию больше марафонской просто так невозможно. Должно быть желание преодолеть себя, проверить себя на прочность физически и ментально. Надо иметь правильные кроссовки, правильное снаряжение, уметь грамотно питаться и распределять силы. А чтобы победить, нужно еще и поймать удачу. Сверхдлинные дистанции – это нечто настолько уникальное, что мы всегда рады, когда кто-то делится опытом и впечатлениями, особенно если это такой заслуженный бегун, как Скотт Джурек. Его повествование помогает впитать тот дух и те ощущения спортсмена, когда он доходит до грани. Теперь мы можем не только посмотреть потрясающие результаты забегов Скотта, но и прочитать о пути к ним, а это бесценно.
Эта история близка каждому из команды «Лаборатории бега Runlab». Кто-то из нас сам бегал суточные забеги, участвовал в соревнованиях по триатлону на длинную дистанцию; кто-то пару лет назад открыл для себя бег, но уже смог финишировать в марафоне; кто-то только начинает бегать. Но каждый из нас достигал момента, когда кажется: вот он, предел моих возможностей, дальше двигаться не получится… И после таких моментов стоит перечитать эту книгу заново. Перечитать, чтобы увидеть, что стена, которая стала на пути к достижению цели, – на самом деле лишь куча бревен, которые можно обойти или перебраться через них, а дальше опять пойдет ровный путь.
Мы искренне считаем, что бег помогает стать сильнее каждому. Он учит бороться, слушать себя, быть спокойным и рассудительным. Бег забирает энергию и дарит ее. Бег накладывает отпечаток на всю остальную жизнь человека.
Отдельный бонус книги – рецепты вегетарианских блюд, которые позволяют много и долго бегать. Думаю, они будут интересны каждому бегуну.
Евгений Гаврилов,CEO и учредитель компании «Лаборатория бега RunLab»
От автора
В этой книге я постарался представить свой взгляд на мир и свои идеи. Надеюсь, они вас вдохновят и окажутся полезными. Но сразу хочу сказать – я не ваш личный врач. И эта книга ни в коем случае не может заменить визит к врачу или профессиональную консультацию по тому или иному вопросу, связанному со здоровьем. Ни я, ни издатель не можем нести ответственность за какие-либо проблемы, которые могут возникнуть у читателей этой книги в результате косвенного или непосредственного использования информации, представленной в ней.
Или даже скажем так: если вы лично решите пробежать 135 миль[1] в Долине Смерти, будете ли вы при этом следовать моим советам или нет – это ваше личное дело, ответственность за все вы будете нести сами. Но мысленно я буду сопровождать каждый шаг этого вашего безумного забега.
Родителям, которые научили меня докапываться до сути вещей, и всем тем, кто научил меня копать еще глубже
За гранью усталости и стресса внутри нас существуют невероятные легкость и сила, о которых мы не подозреваем и к которым так никогда и не обращаемся, потому что никогда не преодолевали этот порог.
Уильям Джеймс
Пролог
Я был застенчивым ребенком, страдавшим гипертонией. Когда я вырос, то превратился в тощего подростка, которого все вокруг дразнили Задохликом. Я не бегал быстрее всех, я не был сильнее всех, я даже не был умнее всех. Я был середняком, сродни сорняку, и постоянно ощущал, что мне чего-то не хватает. Я ничем не отличался от других. А потом я совершил открытие.
Я не собираюсь тут выдавать умные фразы о вдохновении и уверенности в себе. И даже не скажу, что если вы хотите чего-то достичь, вам нужна вера. Нет, я просто собираюсь показать на конкретных примерах, как я перестроил себя внутренне и внешне и как вы можете сделать то же самое. Неважно, преодолеваете ли вы марафоны или просто время от времени бегаете немного трусцой по утрам, плаваете или занимаетесь велоспортом, молоды или нет, в хорошей физической форме или не совсем, – вы можете это сделать. Я это знаю, потому что сам через это прошел.
История моей жизни может показаться вам очень знакомой. Не в деталях, конечно (если вам самим не доводилось бежать по Долине Смерти). Это история всех, кто когда-либо оказывался в тупике, кто хотел большего, хотел стать лучше.
Я оказался в тупике несколько лет назад в одном из самых жарких мест на планете. С этого момента я и начну свою историю. Нет, даже так: с этого момента я начну рассказывать вам вашу историю.
1. Быть кем-то
Badwater, 2005
Лучший выход – всегда насквозь.
Роберт Фрост
Мой мозг плавился. Огонь пожирал мое тело. Долина Смерти раскатала меня в лепешку и сейчас медленно прожаривала. Моя команда пыталась убедить меня подняться, но я их еле слышал. Я был занят другим: меня рвало, и то, что выходило наружу, испарялось с горячего асфальта при свете налобного фонарика почти с той же скоростью, с какой изливалось из меня. Было одиннадцать вечера и сорок градусов жуткой, испепеляющей душу жары. По идее, сейчас должно было быть «мое» время. Момент, к которому я обычно находил в себе силы, способные нести меня на скорости, какой у соперников уже не было. Но в эту ночь, когда я лежал на раскаленном асфальте, все, что мне удавалось вытянуть из своего сознания, это обрывки телерекламы, которую я видел в детстве: кто-то держит в руке куриное яйцо, и голос за кадром поясняет: «Это ваш мозг». Затем рука сжимает яйцо, скорлупа лопается, содержимое выливается на сковородку, с шипением поджаривается, и голос за кадром говорит: «А это ваш мозг под влиянием наркотиков». Эта картинка прокручивалась у меня перед глазами на фоне кипящего ночного неба. Я даже голос слышал наяву. Все, о чем я тогда думал, было: «А это мой мозг на Бэдуотере».
К этому моменту я пробежал 70 миль в месте, где другие умирали на пешем ходу. И надо было пробежать еще 65. Я напомнил себе, что мне нужно «сделать» всех, у кого хватило глупости соревноваться со мной в первой половине забега. Точнее, начиная этот забег, я рассчитывал не просто его выиграть, а установить рекорд трассы. А теперь даже не знал, смогу ли его закончить.
Задача была одна: встать и бежать. В жизни у меня вообще было только одно решение для всех проблем: не останавливаться. Мои легкие умирали без кислорода, мускулы сводило в агонии, но я продолжал держать в уме этот ответ. Всегда, когда связки молили о пощаде, а тело просило прекратить пытку, я мог продолжить бег, опираясь только на разум. Но сейчас даже это не работало. Что же пошло не так?
Я бегун. Я люблю бег. Бег – это, в общем-то, всё, что у меня есть. Этот вид спорта стал для меня и любимым делом, карьерой, страстью, и строгим, но справедливым учителем. Бег – это мой ответ на любую сложность в жизни.
Если точнее – я сверхмарафонец, то есть я соревнуюсь на дистанциях длиннее обычных марафонских в 26,2 мили. Стоит уточнить также, что мне удавалось выигрывать забеги как минимум на 50 миль, но в основном это были дистанции на 100, а иногда и на 135 или 150 миль[2]. В одних я шел первым от старта до финиша, в других сдерживал себя ровно до того момента, когда было нужно переключить скорость на более высокую. Но почему же сейчас меня рвало на обочине дороги, да так, что я не мог продолжить бег?
Дело даже не в предыдущих моих достижениях. Меня предупреждали, что забег в аду на 135 миль в Долине Смерти слишком экстремальный, что я не отдохнул после предыдущего своего старта, знаменитого престижного Western States 100, который выиграл всего две недели назад. Люди твердили, что меня подведет питание – я уже лет семь как был веганом. Но никто не говорил о том, что я сейчас понимал сам: о недооценке серьезности самого забега.
Некоторые сверхмарафоны проходят по девственным лесам, вдоль звонких ручьев, по прекрасным долинам с полевыми цветами. Одни – в меланхоличной прохладе осени, другие – холодными весенними днями.
Но есть «ультра», подобные тому, что убивал меня сейчас. Убивал по-настоящему. Официально этот забег именуется Badwater Ultramarathon, но бегуны называют его просто Badwater 135. И многие знают, что это самый сложный забег в мире.
Я с самого начала и не воспринимал задачу как легкую. Казалось, у меня было достаточно опыта участия в подобных забегах с самыми сильными соперниками. Я соревновался в разных погодных условиях, в дождь и снег, выигрывал в забегах в самых разных уголках земного шара. Я карабкался по каменистым тропам на высоту 4000 метров. Я перепрыгивал с валуна на валун, перебираясь через ледяные горные ручьи. Я привык бегать по тропам, на которых даже олени спотыкаются и падают.
Да, Badwater проводят в Долине Смерти в самое жаркое время года. Да, знатоки рассказывали, что когда одна компания, производящая спортивную обувь, решила ее продемонстрировать здесь, кроссовки прилипли к асфальту – у них расплавились подошвы.
Но это все байки, не так ли? Несмотря на жару и протяженность – а Badwater длиннее большинства забегов, в которых я участвовал, – эта «жесть» мне не казалась устрашающей. Я уже привык к брутальным маршрутам (пусть и не настолько), к тяжелым погодным условиям и конкуренции. На всех остальных ультразабегах ты чувствуешь в воздухе не только дух соперничества, но даже страх. Badwater? Многие самые быстрые бегуны мира даже ни разу его не бегали. Да, название – Долина Смерти – может и показаться слишком мрачным, но бегунам-сверхмарафонцам не привыкать к рассказам о смерти, они даже любят подобные истории. Но чтобы особо обращать на них внимание? Мы так просто не можем.
Дело не в том, что я, допустим, оказался физически не готовым к забегу, а в моей профессии недостаток подготовки – гарантия самоистязания. Я заранее купил огромный баллон с распылителем, чтобы команда время от времени могла обдавать меня прохладой. Я был одет в специальную теплоотражающую одежду от компании Brooks Sports. Я каждый час в первые шесть часов забега выпивал по два литра воды (по три бутылки, какие возят с собой велосипедисты). Но даже эти меры предосторожности меня не спасли. Ни один баллон не мог охладить мой мозг. А разум – это то, что в подобных забегах важнее всего.
Чтобы участвовать в соревнованиях на сверхмарафонские дистанции, нужна здоровая самоуверенность, замешенная на полной самоотдаче. А чтобы быть победителем, нужна еще и уверенность в том, что ты можешь сокрушить своих соперников. Но при этом нужно помнить, что победа требует полной отдачи, и стоит только забыть об этом, потерять драйв, просто оступиться – и это станет причиной поражения или еще чего похуже. Может, меня подвела самоуверенность или, наоборот, недостаточное смирение с обстоятельствами?
В начале забега, после 17 миль, парень из военно-морских сил США отдал мне честь – меня уже хорошо знали. Другой бегун, ветеран забегов по пустыне, сошел с дистанции где-то на 50-й миле, увидев, что из-за обезвоживания его моча стала цвета черного кофе. Он тоже знал меня. Но сейчас собственная репутация мне ничуть не помогала. И уверенность в себе не помогала тоже.
Ведущим бегуном в этом забеге считался пятидесятилетний пилот и дайвер Майк Суини, у него еще привычка была бить себя по голове, чтобы прийти в «боеспособный» вид. За ним шел сорокавосьмилетний канадец Ферг Хок, грузчик и любитель цитировать Ницше.
Журналисты из изданий, посвященных бегу, называли меня «Настоящим Парнем». А был ли я настоящим? Или же я был обманщиком?
Этот момент внутренних сомнений знаком всем. В природе человеческой пытаться осознать, почему мы оказались в той или иной ситуации или почему сталкиваемся в жизни с теми или иными препятствиями. Только безумцы смиренно принимают все страдания, проходят через любые потери, благословляя их. Я это знаю. Я знаю и то, что выбрал вид спорта, в котором неизбежно долгое страдание, агония, что я – один из немногих представителей небольшого сообщества мужчин и женщин, чей статус определяется ровно тем, как они переносят сложности. Галлюцинации и рвота для меня и других сверхмарафонцев – как следы от травы на коленках школьников-бейсболистов. Стертая кожа, черные ногти, обезвоживание – всего лишь знамения на пути тех, кто пробегал от 50 до 100 миль и больше. Марафон для нас – это тихий пролог, время, чтобы подумать и представить себе стратегию дальнейшего бега. Сверхмарафонцы иногда набивают такие мозоли, что приходится удалять ногти, чтобы получить облегчение. Один из бегунов на сверхдлинные дистанции прошел через операцию по удалению всех ногтей перед важным забегом, чтобы больше не волноваться по этому поводу. Судороги мышц? Даже внимания не стоят. Если только у вас волосы на голове не встали дыбом от ударившей рядом молнии, все остальное вокруг – антураж. Головокружения от набора высоты – это как пот, на них обращают приблизительно такое же внимание (несмотря на то, что один бегун умер от инсульта во время забега в Колорадо). Боль обычно либо игнорируется, либо принимается как данность, либо просто забивается обезболивающим, ибупрофеном, что, кстати, рискованно – ибупрофен может вызвать отказ почек, а это – вылиться в поход по облакам к золотым вратам или, если повезет, в вызов вертолета или самолета и доставку в ближайшую больницу. В общем, как сказал один мой знакомый бегун: «Не всякая боль достойна внимания».
Сверхмарафонцы начинают забег на рассвете, продолжают бежать днем, ночью, следующим утром и следующей ночью. Иногда мы падаем от усталости и боли, иногда легко пролетаем по каменистым тропам и на одном дыхании возносимся на высоту 3000 метров. Мы бежим с синяками, царапинами. Весь расчет прост: беги, пока можешь бежать. А потом еще беги. Найди источник силы и воли и беги быстрее.
В других видах спорта есть свои меры предосторожности, но только не в сверхмарафонах – само это мероприятие подразумевает только меры предупреждения летального исхода. Обычно на таких стартах есть пункты помощи, там бегунов отслеживают, иногда даже взвешивают, обеспечивают питанием, тенью, проверяют медицинские показатели. Как правило, на забегах есть пейсеры, которым можно бежать рядом с бегунами на последних участках дистанции (но только для поддержки или помощи в навигации на местности, но не для обеспечения питанием или водой). Сверхмарафонцы могут, и обычно так и делают, привести с собой команду, которая будет обеспечивать их едой и водой, рассказывать о том, как проходит забег, где находятся соперники, убеждать, что можете продолжить бег, когда вы сами точно знаете, что сейчас умрете.
Обычно все такие забеги проходят без перерыва, то есть не бывает, чтобы все остановились, выключили часы, отсчитывающие время забега, и получили по тарелке макарон и ночь сна, как на «Тур де Франс». Непрерывность – часть условия задачи и особенность таких забегов. Ты бежишь в ситуации, когда другие давно бы остановились. Ты бежишь тогда, когда все люди уже отдыхают.
Но и тут у меня была проблема – остановится может кто угодно, но не я. А тут – я остановился! Я просто не мог продолжить бег.
Мой друг, член команды поддержки Рик твердил, что он точно знает: я могу продолжать бежать. Но как он ошибался! Что я сделал не так? Перетренировался и не успел отдохнуть? Неправильно рассчитал скорость в забеге? Что-то не принял во внимание и у меня не хватило усилий разума? Что-то не то съел? Или просто слишком много думаю?
У сверхмарафонцев времени на то, чтобы подумать, бесконечно много, если не отвлекаться на горных пум, не высматривать, как бы не наступить в экскременты горных козлов, и не уворачиваться от падающих камней или деревьев (что, кстати, может даже показаться игрой разума). Остановки, сход с дистанции означают только то, что на размышления будет еще больше времени. Возможно, мне просто хотелось, чтобы время остановилось. Может быть, это и была моя судьба – лежать тут, в пустыне, глядя в небо, и спрашивать себя, почему я бегу в этой духовке, ради чего я заставил себя пройти через эту пытку?
Только сейчас я начал понимать, почему начал бегать. Ребенком я убегал в лес или бегал вокруг дома потому, что это было весело. Подростком я бегал, чтобы быть в форме. Позже я бегал в поисках гармонии. Я продолжал заниматься бегом, потому что понял: если ты что-то начал делать – не бросай, потому что в жизни, как в сверхмарафоне, ты просто должен продолжать двигаться вперед.
В конце концов, я бегал потому, что стал бегуном, и этот вид спорта принес мне физическое удовольствие, помог решить проблемы со здоровьем и финансами, вынес меня за рамки будничных мелких треволнений. Я бегал потому, что любил бегать вместе с другими. Я бегал потому, что мне нравятся сложности, и потому, что ничто не может сравниться с чувством, которое испытываешь при пересечении финишной черты или завершив сложный тренировочный забег. А еще потому, что будучи бегуном, добившимся внушительных достижений, я мог рассказать всем, как это прекрасно – вести здоровый образ жизни, двигаться каждый день, проходить через сложности, питаться осознанно. Рассказать, что в этой жизни важно не то, сколько ты зарабатываешь и где живешь, а как ты живешь. Я бегаю потому, что сложности сверхмарафонов напоминают мне о сложностях в жизни и о том, что преодоление сложностей и есть сама жизнь.
Мог ли я сойти с дистанции, оказаться слабаком, сдаться?
– Ты делал это раньше, – воодушевлял меня Рик. – Можешь сделать это и сейчас
«Спасибо, конечно, за оптимизм, – подумал я, – но это глупо».
Может, во время другого забега, другой летней ночью, я и продолжил бы любоваться звездами, сияющими в черном бархате ночного неба. Или, повернув голову, смотреть на снежные вершины Сьерра-Невады, высившиеся, словно стража на границах бесконечной пустыни, и видеть не позорное поражение, а прекрасный пейзаж. Может, я бы даже побрел в сторону этих гор и шел до тех пор, пока их грозный осуждающий вид не сменился бы на приветственный.
– Живот, – простонал я, – живот болит,
Моя команда предложила решение: я должен забраться в маленький портативный ящик со льдом, который они поставили на дорогу. Только это мы уже проходили. Рик сказал, чтобы я поднял ноги, это должно помочь. Но подальше от дороги, чтобы другие команды поддержки меня не заметили, потому, что если они расскажут об этом своим бегунам, это придаст соперникам сил. Неужели Рик действительно не понимал, что соперникам не нужно больше сил? Не нужно, потому что этот парень не собирался двигаться дальше.
Лежать без движения было замечательно. И даже не так стыдно, как я себе представлял. Эта мысль позволяла сохранять остатки самоуважения.
Если бы это было кино, в этот момент я бы закрыл глаза, отключился, и еле слышный голос уже почившей матери сказал бы, как она любит меня и знает, что я могу сделать все. И я бы устыдился своей слабости и услышал грозный голос своего отца: «Надо – значит надо». Я бы поднялся на колени, закрыл глаза, представил одноклассников, дразнивших меня Задохликом, их образы превратились бы в образы всех тех, кто не верил в меня в начале моей карьеры, кто говорил, что я всего лишь «человек с равнины». Будь это кино, я бы поднялся с колен и внезапно вспомнил о том, кто я есть, а я – бегун! И расправил бы плечи, начал идти, затем побежал, шаркая, в темноту ночи, вслед за двумя ветеранами бега, нагоняя их, как волк добычу.
Меня еще раз вырвало, на этот раз почти ничем, просто вывернуло желудок наизнанку.
Кто-то из группы поддержки сказал, чтобы я закрыл глаза и не двигался. А я вместо этого смотрел на звезды. И все, кроме них, исчезло. Частичная потеря периферического зрения – один из симптомов обезвоживания, знак того, что вы близки к потере сознания. Что же все-таки происходило со мной? Мне казалось, что я смотрю на сияющие звезды через темный туннель.
Кто-то сказал, чтобы я выпил воды, но я не мог. Я подумал: «Ну, всё». Потом услышал звук, и это был звук моего голоса, произносящего: «Ну, всё».
Звездам было все равно. В этом, кстати, особенное удовольствие от бега на сверхмарафонские дистанции – от абсолютного равнодушия окружающей природы и неба. Что из того, что я ошибся? Звездам это было все равно. Может быть, это даже к лучшему – это научит меня смирению. Может быть, сойдя с дистанции, проиграв сейчас, я потом воспряну духом. Может быть, частичное завершение дистанции – это даже хорошо.
Если бы я в это верил.
Может, мне надо было слушать спортсменов и докторов, утверждавших, что бегунам необходим животный белок? Или меньше тренироваться? Мне казалось, что я несокрушим. Я закрыл глаза.
В школе я учился у монахинь, меня вырастила мать, которая обращалась к святой воде из Лурда в надежде, что она поможет ей встать с инвалидного кресла. А теперь и я сам не мог подняться.
Я не всегда был самым быстрым бегуном, но всегда считал себя одним из самых сильных. Может быть, признание ограниченности собственных возможностей – это самое сложное испытание? Может быть, остаться тут было не слабостью, а силой? Может, пора перестать быть бегуном и начать что-то еще? Что? Если я не бегун, то кто?
Я опять посмотрел на звезды. У них не было определенного мнения на этот счет.
Затем я услышал голос, знакомый голос, доносившийся из пустыни.
– Ты не выиграешь этот чертов забег, если будешь валяться в пыли. Давай, Джурка, вставай, к чертовой матери.
Это был мой старый друг Дасти. Его появление вызвало улыбку на моем лице. Он почти всегда вызывал у меня улыбку, даже когда все вокруг сжимали зубы от злости.
– Поднимайся к черту! – орал Дасти. Но я не мог. Я не собирался подниматься.
– Суини там, на курсе, подыхает, давай, сделай его. Ты сделаешь этого парня!
Я посмотрел на своего друга.
Неужели он не понимает, что я не собираюсь никого «делать»?
Дасти присел, наши лица оказались в сантиметрах друг от друга. Он посмотрел мне в глаза.
– Ты собираешься вообще стать кем-нибудь в этой жизни, Джурка, а? Ты собираешься вообще стать кем-нибудь в этой жизни?
Онигири (рисовые шарики)
Впервые я увидел эти рисовые колобки, завернутые в морские водоросли, когда спросил одного бегуна-японца, что у него с собой на забег. И рад, что спросил, потому что рис – замечательная еда для понижения температуры тела, особенно в условиях Долины Смерти. Рис – это углеводы; онигири не слишком сладкие, мягкие, легко перевариваются. Это замечательный источник электролитов и солей (из морских водорослей). Рисовые шарики – традиционная японская закуска. А теперь их можно найти в любых азиатских супермаркетах.
В вариации без сои можно заменить мисо маринованным имбирем и пастой из маринованных слив умебоши.
Ингредиенты:
2 чашки риса для суши
2 чашки воды
2 ч. л. пасты мисо
3–4 листа морских водорослей нори
Приготовьте рис на воде на среднем огне или в рисоварке. Отставьте и охладите. Налейте воду в небольшую плошку, смочите руки, чтобы рис не прилипал к рукам. Сформируйте треугольник из горсти риса. Намажьте пасту мисо на две стороны треугольника. Сформируйте следующий треугольник из риса. Наложите один на другой так, чтобы мисо не выходила наружу. Сложите листы нори и разорвите их на две равные части. Одной частью листа оберните получившийся треугольник, убедитесь, что нори полностью покрывает рис. Оставшиеся рис, мисо и нори используйте для приготовления остальных онигири.
Должно получиться 8 онигири.
2. Надо – значит надо
Проктор, Миннесота, 1980
Единственно верная линия – это фамильное древо.
Израэль Небекер из группы Blind Pilot
Я сидел на стуле в кухне. Мама выдала мне ложку и сказала мешать, но тесто было слишком крутым. Она сказала, чтобы я мешал двумя руками, но и двумя руками я не мог сдвинуть ложку с места. Тогда мама накрыла мои руки своими, и мы вместе водили ложкой, выписывая узоры на тесте маслом и сахаром, и я представлял себе, что делаю это сам. Это одно из самых ранних моих воспоминаний.
Я думал, что моя мама – знаменитость. Она работала на компанию Litton Microwave – демонстрировала покупателям, как пользоваться микроволновкой, чтобы поджарить бекон или испечь шоколадный торт. Компания Minnesota Egg Council попросила ее выступить на радио. Потом последовало участие в разных телевизионных рекламах, а потом мамино собственное кулинарное шоу на одном из каналов. Ее девиз: «Не обязательно быть шеф-поваром, чтобы готовить вкусные блюда» (я до сих пор в это верю). Дома она готовила свинину на гриле, жарила курицу, варила говядину, замешивала пюре из свежего картофеля. Память моего детства – это всегда пирог, остывающий на кухне у окна, запах выпечки и фруктов из кухни, обволакивающий мать и меня.
Я не помню, чтобы кто-то у нас в семье возвышенно говорил о пище, о том, что, употребляя выращенные нами овощи и фрукты, мы создаем взаимосвязь с местом, где живем, и друг с другом. Я не помню, чтобы кто-нибудь считал процесс ловли, чистки, жарки и поедания карасей семейным ритуалом. Мать настаивала, чтобы мы каждый день собирались за столом за обедом. Если бы кто-нибудь вдруг решился выдать ей комплимент, какое вкусное ей удалось сегодня печенье, приготовленное из натуральных свежих продуктов, а не из специальной смеси, она решила бы, что этот человек не в себе. Именно тогда я научился многому по части готовки, как и тому, что приготовление еды и любовь в семье – вещи взаимосвязанные. Когда мы вместе что-нибудь готовили, она рассказывала истории о том, как училась в колледже, и сказала, что я тоже буду ходить в колледж. Когда отца не было дома, она говорила мне, чтобы я взял бейсбольную биту, и мы шли на задний двор; она бросала мяч, а я отбивал. Она сказала, что гордится моим трудолюбием и чтобы я не обращал внимания на ворчание отца. «Он просто очень волнуется», – говорила она.
Отец не был единственным, кто следил за порядком в доме. Когда я хулиганил, шлепнуть меня могла и мама – той самой деревянной ложкой, которой мы вмешивали масло в тесто. Это она ввела ограничение – пять часов у телевизора в неделю, не больше. Если мне хотелось посмотреть футбол, она заставляла делать выбор – смотреть или первую, или вторую половину матча. Я всегда выбирал вторую.
Я не помню, в какой именно день она впервые уронила на пол стеклянную банку. Наверное, тогда мне было лет девять. А через какое-то время я уже и не помнил, было ли вообще время, когда она что-нибудь не роняла. Кухонные ножи дрожали у нее в руках. А иногда, оступившись, мама опиралась на кухонный стол. Если замечала, что я это видел, подмигивала и улыбалась.
А вот еще одна картина из памяти: мне шесть лет, к дому подъехала машина. Я знал, что это точно не машина нашего соседа. Мы жили на отшибе, около леса, в пяти милях от города Проктор и в 150 милях от Миннеаполиса. Я знал все машины в округе: чьи они, чьи братья и сестры сидят на задних сиденьях и толкают друг друга в бок. Это была машина родителей моего друга из Проктора. Его мама привезла его к нам в гости, чтобы мы могли поиграть вместе. Я, радостный, побежал было к машине, но строгий голос остановил меня:
– Пойдешь играть, когда сложишь дрова!
А там работы было еще часа на два.
Отец. Я знал, что ему лучше не перечить. Я так и сказал другу, а он – своей матери. Она посмотрела на меня, на отца, и они уехали. А я пошел складывать дрова.
Иногда, когда я заканчивал домашние дела пораньше, отец брал меня с собой на прогулки в лес. Мне было семь лет, когда однажды, когда моя мама спала днем (а в последнее время она днем дремала все чаще), отец, разминая в ладони горсть земли, рассказал притчу: два самых умных ученых на свете гуляли по лесу, может, даже прямо тут, в Миннесоте. И к ним вышел из леса Бог и спросил: «Если вы такие умные ребята, можете ли сделать землю из ничего, как это сделал я?» Отец тогда усмехнулся, рассказывая байку, но я помню – это была грустная усмешка. Думаю, он хотел сказать, что, даже если человек работает не покладая рук, некоторые вещи все равно остаются недостижимыми, и приходится принять это как данность.
К тому времени, когда мне исполнилось восемь, мы почти перестали гулять с отцом в лесу. Я в основном занимался домашними делами. Я пропалывал огромный сад рядом с домом, выбирал камни из земли, складывал дрова, помогал на кухне или присматривал за сестрой Анджелой (ей тогда было пять лет), чтобы она всегда была накормлена, и за братом, Грегом, ему было три года, чтобы он не набедокурил. Когда мне исполнилось десять, я уже мог запросто приготовить запеканку в горшке.
Иногда, если я начинал ныть, что не хочу выбирать камни или складывать дрова, а хочу поиграть, отец резко обрывал меня: «Надо – значит надо». И со временем я перестал жаловаться.
У отца суровая дисциплина соседствовала с сочувствием и с умением развеселить. Например, он устраивал мне соревнования – сколько дров я могу сложить в сарай за 10 минут или сколько камней выкопаю в саду. Не думаю, что он тогда понимал, что на самом деле учит меня превращать любую, даже скучную задачу в соревнование, веселое приключение и что успешное завершение поставленной задачи, неважно насколько сложной, может приносить невероятную радость.
Когда мне было десять, отец купил карабин 22-го калибра с полированным ореховым прикладом и стволом из матовой нержавеющей стали. Он сказал, чтобы я сам убивал животное, если сам же его и ранил, сам снимал шкуру и свежевал, чтобы всегда ел то, что приношу в дом. К тому времени я уже знал, как ловить и чистить карасей.
Я мастерски собирал чернику. У нас в семье была традиция, как ритуал инициации, – в шесть лет тебя брали на сбор черники или вишни с бабушкой Джурек. Двоюродные братья рассказывали мне об этом невероятном приключении, и я с нетерпением ждал, когда же наступит мой черед. Братья, правда, забыли рассказать о комарах, оводах, о слепящем солнце и лестнице для сбора вишни, с которой я впоследствии упал. Я тогда заревел и сказал, что хочу домой, но домой меня никто не отпустил – бабушка Джурек вырастила моего отца. Сбор вишни длился часами. А если ты шел на рыбалку с дедушкой Джуреком и тебе было скучно – это были твои проблемы, ты все равно оставался до конца мероприятия и продолжал ловить рыбу. За этими простыми занятиями я учился терпению, но самое главное, я научился находить удовольствие в утомительной монотонной работе.
Конечно же, я не всегда чувствовал себя счастливым и не всегда был терпеливым. Я был ребенком. Но и тогда я продолжал работать, если это было нужно. Почему?
Потому что раз надо – значит надо.
Отец тогда работал на двух работах: днем монтировал трубы, а ночью подрабатывал в местной больнице. Я знал, что купоны, которые мама использовала, когда мы ездили за продуктами, были на самом деле купонами соцобеспечения, что сыр мы получали от правительства, а сами едва сводили концы с концами. Когда у нас сломался телевизор, новый мы купили только через год. У нас были две машины, но одна обычно стояла сломанная, а иногда и обе. Я знал, что мама все больше устает и что наш сад у дома постепенно зарастает, я видел, что список на холодильнике, который для нас составлял отец, – лист бумаги с перечислением дел для меня и моих брата и сестры – все удлинялся и дополнялся новыми пунктами. Мама перестала играть со мной в бейсбол на заднем дворе. И я научился не просить ее об этом.
Чем хуже становилось маме, тем больше приходилось мне помогать по дому. Чем больше я делал по дому, тем чаще задавался вопросом, почему все так происходит. Почему мама болеет? Когда ей станет лучше? Почему отец не может перестать ворчать? Почему школьная медсестра дважды осматривала меня, когда всех проверяли на наличие вшей? Потому что мы живем за городом? Или потому что думала, что мы такие бедные?
Летом после третьего класса дела стали совсем плохи. В один из жарких дней отец пришел с работы пораньше, и они с мамой решили посмотреть наш школьный бейсбольный матч и как я играю. Я только что поймал мяч, бросил его в игровое поле и вдруг заметил наш старый «олдсмобиль» и вылезавшего из него отца. Открылась дверца с пассажирской стороны, но что-то было не так, открывалась она слишком медленно. Я увидел, как мама споткнулась и упала, как отец подбежал к ней, чтобы помочь подняться. Он вел маму под руку метров тридцать к скамейкам, и я видел каждый ее медленный шаг. Я пропустил два мяча, и даже когда закончился черед моей команды, я остался на поле, смотрел.
Список домашних дел стал еще больше. Мы знали, что мама болела, она все больше спала. Однажды, когда я уже был в шестом классе, отец сказал, что маме нашли каких-то особенных врачей. Может быть, тогда он и употребил словосочетание «рассеянный склероз», но даже если и так, для меня это был пустой звук. Для меня мама – это мама, что бы с ней ни случилось. Если я даже и задумался тогда по этому поводу, то только вроде «что рассеянный?» Маме нужно было время от времени ездить в Миннеаполис на лечение. Отец сказал, что есть надежда.
Однажды к нам приехал врач, чтобы помочь маме. Это был знак того, что ее состояние не улучшается и болезнь неизлечима. После того визита ни к каким специалистам мама больше не обращалась.
Я сам готовил мясо и картошку, сам рубил дрова перед тем, как сложить их в поленницу. Я собирал школьные завтраки для брата и сестры, помогал маме перемещаться по дому. Иногда помогал ей выполнять упражнения, которые прописал доктор.
Если бы я мог сказать обо всем этом иначе, я бы сказал. Например, о том, что я благодарен судьбе за возможность быть полезным или что я был рад помогать женщине, которая меня любила. Но на самом деле я ненавидел домашние дела. Никто из нас не перечил отцу, а отец раньше служил в военно-морском флоте США, и дисциплина у нас была военная, и я знаю, что он сам был на пределе. «Не спрашивай. Иногда раз надо, значит надо». Так что можно даже сказать, что мы с братом и сестрой жили в страхе. Однажды я целый час складывал дрова, а отец сказал, что я сложил их криво, и развалил поленницу. Мне пришлось начинать все сначала.
Я стал все больше времени проводить в лесу. Я протаптывал тропинки к секретным фортам, построенным из обрезков досок, которые отец приносил с работы. Когда мог, я брал с собой ружье и удочку. Но чаще отправлялся в лес с пустыми руками, просто ходил и ходил так до тех пор, пока не выучил весь лес в округе как свои пять пальцев.
Не думаю, что родители тогда понимали, нет, они даже представить себе не могли, что учат меня быть бегуном, закладывают мое будущее в спорте, в соревнованиях на выносливость. К тому времени, когда начал бегать, я уже знал, что такое боль и страдание.
Начало
Эффективность бега зависит от техники движения, а максимально эффективный забег на 160 километров требует идеальной техники. Но парадокс в том, что для того, чтобы начать бегать, знать о технике совершенно не обязательно. Совсем. Просто выходите на лесную тропу или на тротуар и бегите. Бегите хоть 50 метров – сколько можете. На следующий день можете пробежать чуть больше. Этот вид деятельности поможет вам ощутить ни с чем не сравнимую радость движения. Это как детская игра, да и должно быть как игра.
Не волнуйтесь о том, какая у вас скорость или сколько вы пробежали. Пусть это будут усилия лишь на 50 или 70 процентов от максимального. Лучший способ «войти в зону» – бежать с другом и разговаривать на бегу. Если вы не можете говорить, вы слишком быстро бежите или слишком напряжены. Совмещайте бег с ходьбой, если нужно. Не стесняйтесь идти пешком в гору, а не бежать. Постепенно добавляйте дистанцию. Ваши длинные медленные пробежки укрепят сердце и легкие, улучшат кровообращение и повысят эффективность метаболизма вашего тела.
Картофельное пюре по-миннесотски
В детстве я выпивал по стакану молока с любым блюдом. И мог наложить себе картошки больше, чем кто-либо в нашей семье. Мне это блюдо нравится до сих пор, но теперь я вместо коровьего молока использую рисовое, которое готовлю сам, и оно получается таким же жирным и вкусным, как коровье, но стоит гораздо дешевле, и все это без пластиковых бутылок, пакетов и мусора. По мне, это лучшая сытная еда.
Ингредиенты:
5–6 средних картофелин
1 чашка рисового молока (рецепт ниже)
1 ст. л. оливкового масла
0,5 ч. л. соли
0,5 ч. л. черного перца
паприка – по вкусу
Вымойте картофель, почистите или готовьте в кожуре, как вам удобнее. В кастрюлю налейте воды, чтобы она полностью покрыла картофель. На сильном огне доведите под крышкой до кипения. Уменьшите огонь, варите 20–25 минут. Вилкой проверьте, сварился ли картофель, – она должна свободно входить в готовые картофелины.
Снимите кастрюлю с огня, слейте воду. Разомните картофель в пюре. Добавьте остальные ингредиенты и перемешивайте до получения однородной пышной массы. Подавайте со щепоткой соли или перца и паприки по вкусу.
Получается 4–6 порций.
Рисовое молоко
Ингредиенты:
1 чашка отварного белого или бурого риса
4 чашки воды
1/8 ч. л. соли
1 ст. л. подсолнечного масла (по вкусу)
Смешайте в блендере рис, воду и соль. Для получения более жирного молока добавьте оливковое масло. Промешайте смесь одну-две минуты в блендере до однородной консистенции. Перелейте в емкость и поставьте в холодильник. Рисовое молоко может стоять в холодильнике 4–5 дней.
Получается 5 чашек.
3. Для моего же блага
Чемпионат на озере Карибу, 1986
Сила познается тогда, когда единственное, что ты можешь, – это быть сильным.
(Не помню, кто сказал.)
Я учился в четвертом классе и в этот момент был в ловушке.
Передо мной бежали 14 человек, всего нас было 25. Я задыхался, у меня были судороги. Бегуны, бежавшие рядом, толкались локтями, как в боксе, задние наступали мне на пятки. Стояла осень, было холодно, бегуны дышали паром. Берега озера Карибу были укутаны в багровые и золотые листья. Ярко-желтые флажки на отметке ¾ мили, два круга вокруг полей для бейсбола и футбола около средней школы «Озеро Карибу». На мне была футболка темно-синего цвета с символикой колледжа Санта-Розы, синие брюки с золотыми полосками по бокам, собранные внизу резинками – их вшила мама.
В тот год я уже не играл в бейсбол в Малой лиге: для этого кто-нибудь должен был возить меня на тренировки в город, а отец много работал, и у него не было на это времени. Я не играл в футбол, потому что нужно было покупать специальную форму, а мы этого не могли себе позволить. Поэтому я бегал. Я был высоким, худым и не протестовал, когда меня отправили на соревнования местных школ по бегу. Но до этого я ни разу не бегал на милю и уж точно не бегал быстро. Неудивительно, что где-то в середине дистанции я был на двадцатом месте из двадцати пяти.
Но я все равно продолжал бежать. Я не спрашивал, почему и зачем. Я знал, что эти вопросы бессмысленны. «Раз надо – значит надо»! Пара ударов локтями в бок – и у меня отбило периферийное зрение. Я все равно бежал, и мне никто уже не наступал на пятки. Меня все сильнее мучили судороги, я все больше задыхался, но продолжал бежать. Я врезался в толпу ребят впереди меня, некоторые даже крикнули «Эй!», и вырвался вперед. Потом передо мной было всего пять бегунов. За четверть мили до финиша – четверо, потом – только один.
Я не победил в том забеге. Мальчишка впереди бежал быстрее меня. Я даже представить себе не мог, что можно так быстро бегать. С той поры и до момента, когда я сам начал выигрывать забеги, пройдет еще много времени, но именно в тот холодный осенний вечер я кое-что для себя понял. Я понял, что могу отвоевывать пространство на дистанции, когда большинство ребят моего возраста сдаются и отстают. Кажется, тогда я и начал набирать силу.
Когда перешел в шестой класс, я уже знал, как разбить яйцо одной рукой, придерживая его двумя пальцами. Я разбирал белье на белое и цветное, стирал, сушил, ровно складывал. Я мог качать пресс сто раз подряд и бегать по нашей проселочной дороге туда и обратно без остановки (а брат и сестра помогали мне, сидя на ногах, пока я качал пресс, и считали, сколько раз я пробежал по дороге). Я готовил спагетти, свиные ребрышки, запеканку с тунцом, я строил шалаши из елок. (Елки мы с братом продавали в праздничный сезон. По пять долларов за штуку.) Я мог помочь младенцу срыгнуть, мог поменять подгузник, знал принципы защиты в бейсболе и движения, необходимые для идеального броска крученого мяча. По поводу первых двух пунктов – это я освоил, когда нянчился с братом и сестрой. По поводу последнего – вычитал в библиотеке. Я не мог играть в бейсбольной команде, но хотел знать, как нужно играть.
В седьмом классе в начале учебного года я понял, что хочу быть самым лучшим. Отчасти потому, что мама становилась все слабее и ей все труднее было справляться с делами – выполнять упражнения, следить за нашим питанием, устраивать семейные развлечения в праздники: обычно мы пекли мексиканские свадебные и масляные рождественские печенья. Они были самой разной формы. Мы красили их пищевыми красителями и украшали разноцветной обсыпкой. Если нужно было отправлять печенье в духовку, я старался опередить всех. Если я запекал карасей в панировочных сухарях в масле, мне хотелось это сделать так, чтобы получились лучшие караси в мире. Я усердно занимался, начал получать хорошие оценки в школе, но и этого мне было недостаточно. Я хотел получать наивысшие оценки, и этого мне все равно было мало. Каждый месяц у нас были экзамены по чтению, и я старался быть в них первым. Мой друг Дэн Хамски был таким же. И он каждый раз меня обставлял, что меня бесило. Я не сразу понял, почему так происходит, но потом догадался. Дэн бегло проходил тест, пропуская вопросы, на которые не знал ответа. Я в таких случаях сидел над вопросом до тех пор, пока не находил решение, даже если на это приходилось тратить все оставшееся время экзамена. Я никогда не выдавал неправильный ответ… но и не опережал Дэна Хамски. Для меня было важнее все сделать правильно, любой ценой.
Единственное место, где я не напрягался, – это в лесу. Там я мог бегать, ходить, делать все, что хочется. Деревьям было все равно, сколько я работал, сложил ли я правильно поленницу и как быстро у меня все получилось. Небу было неважно, что я делал, чтобы моей маме не было хуже. Земля не устраивала мне экзамены. Там были только я, шепот ветра и тишина. В лесу я был один на один со своими «почему?» и бесконечной нехваткой ответов на эти вопросы. И в лесу это не казалось таким страшным. Я хотел стать лесничим. Много лет спустя родители мне как-то показали листок бумаги, на котором я записал, что хочу быть врачом, но сам я не помню, чтобы этого хотел. Скорее всего, когда это писал, я хотел, чтобы мама выздоровела.
Мы все этого хотели. Но что мы могли поделать? Да, хорошо было бы свозить маму в ресторан на ужин, но ужины в ресторане устраивались только в честь дней рождения или когда отец получал повышение. Да, хорошо было бы купить маме компьютер, и каждый год отец говорил, что собирается это сделать, но компьютер мы так и не купили. Только когда я пошел в восьмой класс, у нас появился Apple II.
Я старался помогать как мог. Однажды я записался на соревнования по раскрашиванию плакатов, где в качестве главного приза обещали сорок пять литров мороженого. Потом я участвовал в соревновании по созданию плакатов, спонсорами которого были местные рыбоводческие и охотничьи хозяйства. Чем очень порадовал родителей. Мама тоже радовалась, но она всегда чувствовала себя уставшей. «У мамы грипп, – говорил отец, – сегодня ей нужно отдохнуть».
В школе я узнал, что если положить лягушку в воду и медленно подогревать, лягушка сварится, даже не попытавшись выбраться, потому что не заметит постепенной перемены температуры воды. Вот и со мной так было. То есть не так, что с мамой все было в порядке и вдруг, как только ей поставили диагноз «рассеянный склероз», все сразу стало плохо. Может быть, если бы у меня были другие, здоровые мама и папа, я бы очень переживал из-за всего этого. Я не знаю.
Когда мне было двенадцать, на ежегодном медицинском обследовании врач измерил мне давление и ахнул. Померил еще раз и снова ахнул. Потом сказал, чтобы я посидел рядом с кабинетом, и долго что-то шептал моему отцу. После этого отец повез меня к другому врачу, который как минимум трижды померил мне давление: стоя, сидя и лежа. Он спросил, как у меня со сном, падал ли я когда-либо в обморок. Я ответил – со мной все в порядке. Но пока выходили, я успел испугаться, в основном потому, что отец выглядел напуганным.
Когда мы приехали домой, отец сказал, чтобы я поиграл во что-нибудь, – и это было особенно страшно, потому что до этого он никогда не говорил, чтобы я шел играть. Они о чем-то поговорили с мамой. Потом отец позвал меня, и они сказали, что теперь по утрам я буду принимать лекарства.
– Зачем? – я, наверное, впервые в жизни произнес этот вопрос вслух.
– У тебя высокое давление, – сказала мама, – таблетки помогут его понизить.
Я знал, что такое таблетки: мама жила на них. Я ответил, что не буду пить таблетки, а давление понижу сам. Мама только улыбнулась. Кажется, отец никогда не выглядел таким растерянным.
Но не только в таблетках было дело. Врачи сказали, чтобы я еще и соль перестал есть. Это было похуже, чем пить таблетки. Мне нравится куриная лапша «Кэмпбелл», а теперь мне ее нельзя есть? Я люблю картошку с солью. И это тоже теперь нельзя? (Остальные овощи я ненавидел, кроме разве что консервированной кукурузы и сырой моркови.)
В общем, я продолжал настаивать на своем: я во всем разберусь и точно узнаю, как можно понизить давление. Я умолял дать мне шанс. Конечно же, родители сказали: «Нет».
На следующий вечер после ужина мне вручили большой белый пакет из аптеки, подписанный моим именем. Его поставили в ванной рядом с мамиными лекарствами, и когда отец потянулся к нему, я заплакал.
– Скотти, – сказала мама, – тебе это нужно, это для твоего же блага.
«Надо – значит надо», но почему? Я продолжал рыдать и потом вовсе впал в истерику. Мама вынула таблетки из пакета, посмотрела на меня, вздохнула и положила их обратно.
– Ладно, Скотти, что-нибудь придумаем, но ты тоже не будь таким упрямым.
На следующей неделе меня повезли еще к одному врачу. Врач выключил свет в кабинете и попросил представить, что я где-то, где я счастлив. Я представил себя в лесу летом, во всеобъемлющей тишине зелени. Врач сказал, чтобы я закрыл глаза и оставался там, в лесу, и через некоторое время подозвал отца.
– Ваш сын действительно может сам понизить свое давление, – сказал врач. – Если он так сделает у педиатра, таблетки могут не понадобиться.
Вечером отец сказал мне, чтобы я «не напрягался». Он сказал, чтобы я расслабился, что я еще ребенок и не могу спасти мир. Мой отец, человек «Надо – значит надо», был таким непостижимым. А еще он сказал, что верит в меня, что я всегда был очень старательным и что я смогу проделать трюк с понижением давления, когда в следующий раз мы поедем к педиатру. Я в этом не был уверен. И отец сказал, что если все получится, он купит мне лыжи.
На следующий день в кабинете педиатра я представил, что гуляю по лесу, среди зелени деревьев, по тропам в тишине. После этого врач сказал, что лекарства можно отложить и что мне их принимать не нужно. Пока. Он ничего не сказал о стрессе, медитации или управлении организмом при помощи сознания, но я и так все понял. Каждую неделю мы с родителями доставали тонометр с надувной манжетой, который они по такому случаю купили, надевали манжету мне на руку, я закрывал глаза и представлял себя в лесу в тишине. Я понял, что могу контролировать давление усилием мысли. Помню, еще тогда я подумал: это может пригодиться для чего-нибудь, кроме того, чтобы не принимать лекарства и есть все, что мне нравится.
Я знал, что горные лыжи – это занятие для детей состоятельных родителей. Для детей, которые ходили в школу Восточного Дулута и родители которых были врачами и адвокатами. Для детей, путешествовавших на самолетах, чтобы на каникулах покататься на горных лыжах. В нашей школе мы таких ребят называли «любителями пирожных». Отец сдержал слово и купил мне лыжи: старые красные с белым и синим K2, со старыми лыжными ботинками, новыми палками, и даже я понимал, чего это ему стоило.
Однажды летом за ужином отец впервые объявил, что на следующей неделе мы все едем в северную Миннесоту, в дом отдыха. Дом отдыха! Он с таким же успехом мог сказать, что мы летим в Чикаго поужинать – настолько это было невероятно. У нас будет там не просто свой домик – домик будет рядом с озером, в котором можно будет плавать, и бассейн рядом с домиком, и мы будем рыбачить и кататься на велосипедах. Там будут надувные лодки, и мы сможем кататься на лодке по озеру, когда захотим. Анджела, Грег и я радовались так, как будто мы выиграли в лотерею.
Что отец нам не рассказал – так это то, что там будут еще другие семьи с детьми и врачи, которые будут беседовать с детьми и взрослыми по отдельности.
Взрослые собирали детей вместе и задавали много вопросов. Типа «Что ты чувствуешь по поводу того, что у твоей мамы рассеянный склероз?» Или «Как вы живете? Приходят ли к вам в гости друзья и одноклассники?», или «Ты чувствуешь себя не таким как все?» Я тогда уже много читал – о футболе и даже о кулинарии. Но я ничего не читал о рассеянном склерозе. Я и без этого все о нем знал. Анджела и Грег социальным работникам ничего не сказали, они стеснялись и были напуганы. И я тоже ничего не сказал. У нас в семье никто об этом не говорил. Зачем? Чем это могло помочь? Я уже тогда понял, что все «почему» мира не изменят того, что происходит с моей мамой. Я не стал тогда плакать, как другие дети в комнате. Моя сестра просто уставилась, не моргая, на социального работника. А брат, за которым уже тогда становилось непросто присматривать, стал дергать меня и спрашивать, когда мы пойдем кататься на лодках. Он всегда был крутым парнем.
Дело еще даже в том, что я не помню, чтобы чувствовал что-то особенное по этому поводу. Максимум, что мне приходило на ум, было вроде «Да, у мамы рассеянный склероз, да, нам не повезло, но что есть, то есть. Просто продолжаем с этим двигаться дальше».
Биточки из чечевицы и грибов
Всем вегетарианцам, волнующимся о невозможности замены котлет, советую эти биточки из чечевицы. Дело даже не в том, что чечевица отличный источник белка, и не в том, что готовится она быстрее всех остальных бобовых, и не в том, что чечевицу в огромных количествах употребляют в разных уголках света (в Европе, Азии, Африке, даже в американском северном штате Айдахо!). Вас поразит мягкий вкус этих сочных биточков. Я знаю толк в кострах и жарке на углях, я знаю, какими должны быть настоящие гамбургеры. Так вот, с этими биточками мало что может сравниться. Иногда я беру с собой пару таких биточков на пробежки и даже на забеги.
Ингредиенты:
1 чашка сухой чечевицы (или 2,3 чашки приготовленной)
2 чашки воды
1 ч. л. сухой петрушки
0,5 ч. л. черного молотого перца
3 зубчика чеснока, нашинковать
1,5 чашки мелко нашинкованного репчатого лука
1 чашка измельченного грецкого ореха
2 чашки хлебных крошек
0,5 чашки молотых семян льна
3 чашки измельченных грибов
1,5 чашки мелко нашинкованных листьев капусты кале, шпината или любого салата
2 ч. л. кокосового или оливкового масла
3 ч. л. бальзамического уксуса
2 ч. л. горчицы
2 ч. л. пищевых дрожжей
По 1 ч. л. соли и паприки
В небольшой кастрюле отварите на маленьком огне вместе: чечевицу, петрушку, измельченный зубчик чеснока и полчашки нашинкованного лука. Варите на слабом огне минут 30–40, пока чечевица не впитает всю воду и не станет практически сухой и мягкой.
Пока варится чечевица, смешайте измельченные орехи, хлебные крошки и молотые семена льна. Добавьте дрожжи, соль, перец, паприку и хорошо перемешайте.
Отдельно в течение примерно 10 минут пассеруйте лук вместе с оставшимся чесноком, грибами и зеленью, отставьте в сторону.
Снимите чечевицу с огня, добавьте уксус и горчицу, разотрите до пастообразного состояния толкушкой для картофеля или деревянной ложкой.
В большой чаше смешайте чечевицу, пассерованные овощи, орехи и хлебные крошки. Поставьте в холодильник минут на 15–30 или даже больше.
Руками сформируйте биточки нужного размера, выложите на вощеную бумагу. Теперь их можно слегка обжарить в течение 3–5 минут с каждой стороны на сковородке или гриле до получения тонкой золотистой корочки. Остаток массы можно завернуть в вощеную бумагу, или разложить по полиэтиленовым пакетам, или обернуть фольгой каждый биточек, чтобы потом быстро приготовить на ужин или запечь на гриле.
Получается 12 биточков.
Примечание. Чтобы сделать хлебные крошки, возьмите половинку буханки хлеба, нарежьте на кубики размером 2–4 сантиметра и бросьте на пару минут в кухонный комбайн. Грецкие орехи тоже можно перемалывать при помощи кухонного комбайна.
4. Боль – это только боль
До магазина Адольфа и обратно, 1990
Путь в тысячу мили начинается с первого шага.
Лао-цзы
Вышло так, что все мои второстепенные навыки в конце концов пригодились.
Мне нравилось заниматься спортом, но в средней школе я не был членом ни одной из команд. В «Санта-Розе» у нас в классе было всего двенадцать человек, и даже если бы мне очень хотелось играть в американский футбол или баскетбол, сама мысль о том, чтобы задержаться после уроков и потом ехать обратно поздним рейсом школьного автобуса вместе с весьма спортивными старшеклассниками, меня ужасала. Я был застенчивым, тощим, меня дразнили задохликом. В школьных автобусах меня обычно толкали, пинали и подначивали на драку. Думаю, потому, что я все время был аккуратно одет, в рубашке с наглухо застегнутыми пуговицами. Или потому, что я к тому времени уже хорошо учился. В Миннесоте в простой сельской школе не любили отличников. Если бы ребята знали, сколько я охотился и рыбачил, возможно, все было бы иначе. Но они этого не знали, и все было так, как было.
Однажды один парень плюнул мне в лицо. Но я не дрался. Я знал, что, каким бы ни был исход драки, побил бы я его или он меня, самое худшее все равно ожидало бы меня дома.
Я играл в баскетбол при нашей церкви, когда ходил в седьмой и восьмой класс, потому что там оплачивали поездки и баскетбольную форму (а также потому, что ребята из баскетбольной команды не воровали друг у друга деньги, выданные родителями на обеды). Но даже с учетом того, что я уже знал, как ставить команде противника ловушки, защищаться и пасовать из-за спины, я ничем особенным не выделялся. Все, чем запомнились поездки на баскетбольные игры, это тем, как маме помогают сесть на скамейку для зрителей. Я ненавидел это зрелище. Я ненавидел, как она медленно двигается, хотя это, конечно, звучит ужасно. Мне казалось, что у нас странная семья, и чувствовал себя из-за этого изгоем. Например, в церкви мы сидели на передних рядах. Отец привозил нас в церковь и говорил: «Давайте, ребята, идите, садитесь, а я маму приведу». И потом вся церковь смотрела, как мама медленно добирается до передних рядов.
К моменту окончания средней школы у меня были хорошие оценки, я подрабатывал в баре «Сухая пристань» (где меня быстро повысили от посудомойщика до повара блюд быстрого приготовления), и у меня не было друзей. Я мог приготовить креветки, французский шоколадный пирог, чили, гамбургеры, суп из устриц и потрясающий филадельфийский сэндвич с рубленым стейком. У меня внутри что-то уже «зажигало», не то чтобы амбиции – это было что-то общее и неопределенное. Я все еще задавался вопросом, почему все есть так, как есть. Я хотел знать, что из меня получится. Я умел хорошо концентрироваться на нужном мне деле, но ответов на мои вопросы это умение не давало. Да я и не знал, что бы помогло в этом плане.
Оказалось – лыжи. В старших классах школы у нас была команда мальчишек, катавшихся на беговых лыжах, а так как мне нравилось быть на природе и я уже понял, что мне не быть разыгрывающим защитником в баскетболе или тейлбеком в американском футболе, я решил попробовать присоединиться к этой команде. Тренер, суровый норвежец по имени Глен Соренсон, показал нам основы и начал вывозить на соревнования, на которых мы безнадежно проигрывали. Поэтому он дал нам задание на лето – набраться выносливости. И сказал, что ему все равно, как мы этого будем добиваться. У меня не было ни велосипеда, ни роликовых лыж, так что я просто бегал.
Если мне нужно было быть в баре «Сухая пристань» с утра, я бегал днем. Если днем нужно было помочь маме, я бегал вечером. Каждый день я бегал чуть дальше, чем раньше. Однажды пробежал четыре мили в одну сторону и четыре в другую, и отец тогда сказал: «Ты добежал до магазина Адольфа!» – для них с мамой это было невероятно.
Я не всегда бегал потому, что мне это просто нравилось. У меня болели мышцы, я набивал мозоли, иногда были проблемы с пищеварением (в то лето я узнал об основных проблемах бегунов – судорогах, тяжести в желудке и необходимости быстро найти туалет). Тем летом мне впервые нервно сигналили водители на дорогах Северной Миннесоты. Мне нравилось чувство движения и то, что я видел реальный прогресс, что мог добраться до разных мест сам и меня не нужно было никому подвозить. Но я бегал даже не поэтому. Я бегал потому, что хотел кататься на лыжах.
Тренер Соренсон рассказывал нам истории о том, как он со своим братом ходил на байдарках за Северный полярный круг на несколько недель. Он рассказывал, как они с братом бегом загоняли оленя до тех пор, пока тот не падал от усталости. Тренер Соренсон был единственным человеком, которого я знал, кто задавал вопрос «Почему?» с такой же настойчивостью, как и я. Почему полезно чередовать скоростные работы и длинные забеги? Почему руки надо ставить именно так? Почему в начале гонки надо сдерживать темп? Обычно тренер сам задавал вопросы и сам же на них отвечал, но если кто-нибудь из нас задавал вопрос, на который он не знал ответа, ему это нравилось даже больше. Знание ответа он поощрял меньше, чем вопросы. Наконец-то я нашел свое место в жизни и человека для своих вопросов «Почему?».
Сказать, что мы были крутой командой, означало бы здорово покривить душой. В Дулуте было три школы. «Любители пирожных» – на востоке, шпана – дворовые ребята из города, которые обычно ошивались по подворотням, носили с собой финки и искали приключений. И мы, беднота из таких пригородов, что нас даже частью Дулута можно было считать с натяжкой. Суровые деревенские подростки.
Например, Джон Обрехт – его родители считали, что спорт закаляет характер. Или братья Зибински, Марк и Мэтт, оба под метр восемьдесят, в центнер весом. Они ходили в шортах поверх лосин и смахивали одновременно на баскетболистов и балерин. И жердеподобный я. До того как тренер Соренсон занялся нами, никто из нас ни разу не стоял на лыжах.
Может, у нас и не хватало опыта, как у ребят из других команд, и спортивный инвентарь у нас хромал, но мы точно умели здорово концентрироваться на поставленной задаче. У тренера было всего три заповеди. Будь в хорошей форме. Работай. И делай это в удовольствие. Это прекрасно совпадало с картиной мира большинства бедных деревенских ребят из Миннесоты. Его девиз был «Боль – это когда всего лишь болит».
У других команд и народу было побольше, и униформа ярче. А мы приходили на соревнования в своих джинсах и клетчатых рубашках, но к тому времени, когда были в младших классах старшей школы, мы уже «делали» всех. «Любители пирожных» в этом плане были вне конкуренции. Они носили красную обтягивающую униформу из лайкры, у каждого было по две-три пары лыж. В наших глазах они были представителями Империи Зла, Янки из Нью-Йорка и так далее – возьмите в качестве примера любую влиятельную богатую группу, у которой уже все есть и ей этого мало. Они приезжали на соревнования на частных автобусах. Понятное дело, мы их терпеть не могли.
Я тогда был, наверное, лучшим лыжником в команде, отчасти благодаря выносливости и общей физической форме, которые я заработал при помощи бега. Мы делали интервальные тренировки на лыжах, забирались на горки, и тренер Соренсон сказал, что он впервые видит, чтобы кто-то младше его бегал лучше, чем он. И ему это нравилось!
Дело даже не в том, что наша команда выигрывала. В тот сезон я и сам начал выигрывать призы. Мои родители приезжали на соревнования, а так как они проходили в лесу, отец смастерил специальные сани. Он сажал маму в сани, укутывал в спальный мешок и надевал ей на руки огромные варежки. Он возил за собой эти сани так, чтобы она могла смотреть, как я бегу. И мне это очень нравилось.
Я тогда стал пятнадцатым среди лучших бегунов штата, а отец нашел постоянную работу в котельной Университета Дулута. Маме к тому моменту нужно было инвалидное кресло, мне по-прежнему надо было и дрова колоть, и стирать, и готовить, но я уже стал понимать, что если следовать принципу «Надо – значит надо», иногда все получается очень даже неплохо.
Правда, не всегда. Однажды в марте мы с братом и сестрой поехали на машине в гости к прабабушке. Когда мы вернулись и вошли в дом, то увидели, что мама лежит на полу. Она пыталась самостоятельно подняться, упала и сломала бедро. Мы позвонили отцу и в скорую. После этого случая мама больше никогда не пыталась ходить самостоятельно. Отец тоже очень изменился после этого. Сначала он на нас, особенно на меня, сильно накричал. Он сказал, что рассчитывал на меня, на то, что я забочусь о доме, пока он на работе, а я его подвел. Я пытался возразить, что мама сама настояла, чтобы мы поехали к прабабушке, что она сказала, что справится. Но отец даже не слушал. Он был в бешенстве.
Вскоре после этого к нам домой приехал физиотерапевт. Его звали Стив Карлин, и он дважды в неделю занимался с мамой интенсивной физиотерапией. Он заметил, что я с интересом наблюдаю за упражнениями, и сказал: «Эй, ты же спортсмен, давай, помоги, у тебя должно неплохо получиться». Именно в тот момент я понял, что хочу быть врачом, а не лесничим. Я стал маминым физиотерапевтом. Мы с ней всегда были близки, с тех пор как она водила мои руки с деревянной ложкой по тесту с маслом, и, мне кажется, для нее моя помощь очень много значила. Брат, в свою очередь, совсем с ума сходил от всего того, что творилось дома. Он постоянно сбегал кататься на лыжах, вечно попадал в какие-то истории со своими приятелями. Сестра была тихоней. А отец ушел в себя.
В то лето меня как представителя нашей команды отправили в лагерь для лыжников «Команда Берки». В нем собирались лучшие лыжники-старшеклассники. Лагерь располагался в штате Висконсин в городе Кейбл, в доме отдыха Telemark Lodge. Нас разместили в общежитии в лесу. Собрались ребята со всего Запада США, и тренеры тоже. Тренировали нас трехкратный олимпийский чемпион Николай Аникин и его жена Антонина. Антонина практически не говорила по-английски, и все наше общение сводилось к окрикам и возгласам. Еще у нее был забавный акцент, она говорила «поестка на лыжах», а не «поездка на лыжах», прямо как Драго из фильма «Рокки-4». Все передразнивали этот акцент, а я старался запомнить как можно больше русских слов.
Я узнал об уровне МПК (максимальном потреблении кислорода), необходимом для дыхания при занятиях спортом. Я узнал о разных видах воска для лыж, о способах отталкивания, плиометрических силовых тренировках, лактатном пороге – моменте, когда молочная кислота в организме при физической нагрузке образуется быстрее, чем он успевает ее переработать. Я узнал, как держать темп и как использовать монитор частоты сердечных сокращений для измерения нагрузки при тренировках. Мы просматривали видеоматериалы с соревнований в Норвегии, Швеции и Финляндии – странах, в которых живут лучшие лыжники мира. Меня все это просто поразило. Я словно наткнулся на лучшую в мире книгу по беговым лыжам.
Я слушал инструкторов, я впитывал знания во время обедов. В лагере нам давали овощную лазанью, разные салаты, свежеиспеченный пшеничный хлеб. В то время для меня все, что отличалось от смеси салатных листьев с огурцами и майонезной заправкой, было чем-то дико, потрясающе сложным. Что-то из цельнозерновой пшеницы, тушеный шпинат? Это была вообще экзотика.
Так как выбора у меня особого не было, я ел все, что давали. И был поражен, насколько все это вкусно! И, самое главное, – насколько я после всего этого потрясающе себя чувствовал. В лагере я тренировался больше и чаще, чем когда-либо. И никогда не чувствовал себя настолько энергичным. Тогда я и начал задумываться о том, что на меня определенным образом действует еда. Но только спустя несколько лет я познакомился с исследованиями о взаимосвязи питания и тренировок, питательных свойств продуктов и здоровья и только тогда узнал о важности питания для всех, а не только для спортсменов.
Тогда я еще не знал, что диета, основанная на растительных продуктах, означает больше клетчатки, ускоряющей усвоение продуктов и минимизирующей негативное влияние токсинов на организм. А также больше витаминов и минералов, больше разных видов полезных веществ – ликопина, лютеина и бета-каротина, помогающих при хронических заболеваниях. И еще это означает меньше жареных продуктов с углеводами и жирами, употребление которых связывают с болезнями сердца и прочими заболеваниями.
Когда я вернулся домой, я болтал о лагере без умолку. Отец смастерил в подвале горку из фанеры, ДСП и деревянных брусков, и я часами катался туда-сюда, пытаясь повторить движения лыжников из Норвегии и Финляндии. Отец смастерил мне велосипед: раздобыл старый дамский велик и приварил трубу поверх рамы. Теперь я либо катался в подвале на горке или на велосипеде, либо накручивал мили бега. Я изучал финские видеокассеты и шведские книги по физиологии физкультуры, полученные по внутрибиблиотечному книгообмену (это стоило мне немалых усилий!).
Я продолжал изучать влияние питания на тренировки. Однажды зимой, когда учился в одном из старших классов, я поехал в лыжный поход с товарищем по команде Беном Дэнином и его отчимом Беном Крофтом в город Миноква в штате Висконсин. Они прихватили с собой пару ящиков с цельнозерновыми макаронами, шпинатом и чили из черных бобов. Мы остановились в доме одного из наших друзей, Курта Вулфа, он тоже был в лагере «Команды Берки», и его мама делала настоящую гранолу. Я попросил у нее рецепт и, вернувшись домой, объявил отцу, что хочу сделать гранолу для всех. Показал ему список ингредиентов, и он сказал, чтобы я позвонил в местный кооператив Whole Foods Co-Op и спросил, есть ли у них соевая мука, молотая пшеница и ячменные хлопья. Так что не то чтобы я начал есть гранолу и салаты, чтобы сделать этот мир лучше (это пришло позднее) или чтобы спасти коров. Я просто обратил внимание, что чем больше я ел продуктов, которые раньше считал «едой для хиппи», тем лучше себя чувствовал и тем лучше были мои результаты в соревнованиях. Утром перед школой я съедал огромную порцию бурого риса, который готовил с вечера. Делал я это тайком, потому что заметил укоряющие взгляды близких, когда они видели, что я его ем. (Я пытался постепенно просвещать в этом плане свою семью, но дело двигалось медленно. Я понял, что лазанья со шпинатом – это был явный перебор, поэтому на долгое время максимумом в этом плане оставались гранола и бурый рис.)
К тому времени как пошел в старшие классы, я уже считался девятым лыжником в штате. В нашем же округе был только один парень, бегавший быстрее меня. Он не только быстрее бегал на лыжах, он еще и быстрее плавал и ездил на велосипеде. Он выиграл региональный чемпионат по кроссу, был одним из лучших на чемпионате по плаванию. Кажется, его пару раз исключали из школы за прогулы, выгоняли из спортивной команды за непотребную лексику по отношению к тренерам.
Я его видел один раз за пару лет до этого. Наш автобус проезжал через Дулут. На перекрестке стоял парень в ярком лыжном костюме розовых и желтых цветов. Это не были официальные цвета ни одной из школ. Он держал три пары лыж, а на голове был панковский начес с наполовину выбритым затылком и хвостиком. Парня и так сложно было не заметить, а он всеми силами еще и привлекал к себе внимание – орал и требовал, чтобы автобус остановился. Оказывается, тренер его бросил на полпути в качестве наказания за бунтарство (парень отказывался носить одежду школьных цветов, его форма была собственным «изобретением»). Парень позвонил в школу в Проктор, сказал, где находится, и попросил, чтобы наш автобус его подобрал. Тренер Соренсон согласился: ему всегда нравились бунтари.
У всех было что рассказать про этого парня: и про то, что он никогда не тренировался, и о том, как он бегал с похмелья, и о многом другом. Но, черт побери, как он катался на лыжах! Я никогда не встречал такого талантливого лыжника. В городке говорили, что он не поднимался выше регионального уровня потому, что был совсем безбашенным и его в любой момент могли выгнать из школы (отчеты по успеваемости составлялись уже после региональных соревнований, но до соревнований на уровне штата). Помню, я подумал: мне бы его талант – я точно не позволил бы себе завалить учебу.
Парень запрыгнул на ступеньки нашего раздолбанного желтого школьного автобуса. Он никого из нас не знал. Но зато мы все его знали. Это была ходячая легенда, сорвиголова, лучший спортсмен штата, с которым родители всех местных подростков запрещали водиться. Он был «темным королем» среди «любителей пирожных». Его звали Дасти Ольсон, и он изменил мою жизнь.
Растяжка
Некоторым растяжка совсем не нужна. Если у вас спортивное телосложение, если вы не проводите слишком много времени у компьютера, если в любой момент можете поспать пару часов или поплавать, то, возможно, к вам все, что будет сказано ниже, не имеет отношения. Для всех остальных – обязательно делайте растяжку.
Постарайтесь обращать внимание на пять главных для бегунов пунктов:
• бедра,
• сгибатели бедра,
• квадрицепсы,
• икры,
• илиотибиальные связки, те, что проходят от наружной стороны тазовых костей к наружной части колена.
Эти группы мышц и связок обычно скованны: из-за неправильной посадки, сутулости, забитости из-за повторяющихся мелких движений.
И хотя существует бесконечное множество упражнений для каждой группы мышц, важно их делать регулярно и правильно.
Например, для растяжки мышц бедра лягте на пол на спину, накиньте на ногу петлю из веревки или ремня и возьмите конец веревки в руки. Вытяните ноги, затем поднимите ногу с накинутой на нее петлей как можно выше, не натягивая при этом веревку. Продолжайте поднимать ногу до тех пор, пока не почувствуете легкое напряжение мышц на задней поверхности бедра. И вот тогда – немного, совсем немного – потяните веревку на себя. При такой растяжке не нужно прикладывать особых усилий, растяжка не должна быть болезненной. Держите растяжку пару секунд. Затем ослабьте натяжение веревки и опустите ногу. Повторите пять или десять раз.
Это упражнение использует технику активной изолированной растяжки. Мне нравится эта техника потому, что она проста, эффективна и не занимает много времени (можно справиться с задачей за 5–10 минут). Неважно, проводите ли вы растяжку по этой методике до или после пробежки (я растягиваюсь после тренировок), но растягиваться надо обязательно.
Яблочная гранола с корицей
Секрет этой гранолы – в замачивании зерен и молоке из семян льна. Замачивание зерен (в данном случае – цельнозернового овса) помогает в выработке энзимов, необходимых для правильного пищеварения. В семенах льна много насыщенных жирных кислот семейства омега-3, а молоко из семян льна помогает придать хрустящей граноле легкий кремовый вкус. Это блюдо идеально для подкрепления до или после тренировок.
Ингредиенты:
1–2 ч. л. кокосового масла
4 чашки овсяных зерен, замоченных в воде на 6–8 часов
1 яблоко, без кожуры и сердцевины
½ чашки сухих кокосовых хлопьев
2 ч. л. молотой корицы
2 ч. л. кленового сиропа или 1 ч. л. нектара агавы[3]
1 ч. л. ванильного экстракта
½ ч. л. соли
½ чашки молотого необжаренного миндаля
½ чашки молотых семян тыквы
⅔ чашки изюма
Разогрейте духовку до 120 градусов. Смажьте маслом два листа вощеной бумаги.
Смешайте в течение примерно 30 секунд молотые зерна овса, яблоки, кокос, корицу, подсластители, ваниль, соль в кухонном комбайне. Перемешайте, перемалывайте еще секунд 30. Повторите еще раз. Пересыпьте смесь в большую емкость, добавьте миндаль, семена тыквы и изюм. Хорошо промешайте до однородного состояния.
Переложите смесь на лист вощеной бумаги, распределите ровным слоем. Выпекайте 2–4 часа, время от времени перемешивая гранолу лопаткой, до получения сухой, хрустящей смеси. Вы можете выпекать и при более высокой температуре, но не забудьте в этом случае почаще перемешивать гранолу, чтобы она не подгорела.
Остудите, вмешайте в готовую смесь изюм.
Подавайте с льняным молоком и нарезанным бананом или ягодами.
Может храниться 3–4 недели в плотно закрытом контейнере.
Получается 8–10 порций.
Льняное молоко
Ингредиенты:
¼ чашки сухих семян льна
4 чашки воды
¼ ч. л. соли
1–2 ч. л. нектара агавы или кленового сиропа (по вкусу)
В блендере смешайте льняные семена, воду, соль на высокой скорости в течение 1–2 минут до консистенции молока. Для получения более сладкого молока добавьте нектар агавы или кленовый сироп по вкусу.
Льняное молоко может храниться в холодильнике 4–5 дней.
Получается 5 порций.
5. Гордость «любителей пирожных»
Бегаем с Дасти, 1992–1993
Пытаться быть кем-то означает предать самого себя.
Курт Кобейн
Отец Дасти все время проводил в барах, мать работала при лютеранской церкви. Она выдавала Дасти 25 центов в день и говорила, чтобы он во что-нибудь поиграл. Дасти тогда было пять лет. Он отправлялся на велосипеде в местный юношеский спортивный комплекс, весь день там играл, плавал, бегал и искал приключений. Когда Дасти исполнилось двенадцать, его отец как-то сел в автомобиль, укатил в бар и больше не появлялся. Вскоре он развелся с матерью Дасти, и он не видел отца много лет. Мать стала встречаться с мужчиной, который ненавидел Дасти и постоянно его доставал. В общем, Дасти дома особо не появлялся.
Я же, наоборот, все время или делал уроки, или помогал маме по дому, или катался на лыжах, или качал «железо» (этому я, к слову, тоже научился в лыжном лагере), или гулял со своей подружкой (оказалось, что девушкам нравятся спортивные ребята).
А Дасти пил. И все это знали. Мы также знали (или думали, что знали), что он запросто может нагрубить копам, что спал он не только со старшеклассницами, но и с барменшами и студентками. На соревнованиях Дасти не просто молча выигрывал – обгоняя соперников, он смеялся над ними, обзывал и всячески оскорблял их родню. У него полностью отсутствовало понятие дисциплины, Дасти просто пускал свой талант по ветру. Это знали все: и «любители пирожных», и городская шпана, и деревенские подростки.
Но весной 1992 года, когда мы с Дасти учились в старших классах, я узнал, что ничего о нем не знаю.
Мы поехали в Рамфорд на национальные юношеские лыжные гонки, и организаторы поселили в нас с Дасти одну комнату. В Рамфорд съехались лыжники из всех штатов, где занимались этим видом спорта. Погода была совершенно ужасная – шесть градусов тепла, снег больше напоминал кисель. Днем пошел дождь, а ночью температура упала, и лыжня превратилась в каток. Но тренеры все равно гоняли нас на тренировки. И Дасти огрызался на них. Он спрашивал, почему мы так мало бегаем. Он говорил, что тренеры идиоты, всем вокруг (включая самих тренеров). Я смотрел на все это и ждал, когда его наконец выгонят. Я никогда в жизни не мог себе позволить огрызаться на взрослых. Я никогда не ставил под сомнение указания тренера. А Дасти посмотрел на мое выражение лица и сказал, чтобы я не парился и что тренеры слабаки. Он называл меня «Джуркой» и «поляком-тупицей», но звучало это из его уст совсем не обидно.
В первой гонке на 10 км за два километра до финиша Дасти поскользнулся на заледенелом повороте и сильно ударился. Он долго возился, пытаясь подняться, и я понял, что что-то с ним не так. А Дасти спокойно заявил, что у него перелом лодыжки. Тренеры сказали, чтобы он заткнулся – нет никакого перелома. Они были уверены, что знают о Дасти все и он просто-напросто требует к себе повышенного внимания. Они сказали, чтобы он как следует выспался ночью и был готов к соревнованиям на следующий день.
Вечером, когда в комнате Дасти снял лыжный ботинок, оказалось, что нога у него фиолетового цвета, почти черного, и опухла так, что больше напоминала волейбольный мяч. Дасти тогда ничего не сказал. Даже не пытался пошутить. И я почувствовал разочарование из-за того, что, может, он и не такой крутой.
Когда Дасти на следующий день собрался выходить на старт, его лодыжка была совсем опухшей. Он даже не мог натянуть ботинок на ногу. Но пытался: не произнеся ни звука, он одним махом все же натянул ботинок. Это заметил один из тренеров, по счастливой случайности оказавшийся еще и врачом. Он понял, что происходит, наорал на Дасти, чтобы тот прекратил это занятие и что его сейчас повезут в больницу. Дасти сделали рентген. Как он и говорил, у него оказался перелом лодыжки.
И вот тогда я понял: я был не прав в отношении Дасти. Он был крутым сукиным сыном.
На следующий день Дасти уже был самим собой. Сначала он забрался в комнату лыжников из Аляски и стырил у них приставку Nintendo. Когда они предъявили претензии, он обозвал их слабаками и начал стрелять в них из водяных пистолетов. Так продолжалось всю неделю. Каждый вечер он притаскивал в фойе отеля кока-колу и имбирную газировку. Он плел байки о том, как за ним гонялись копы. Он рассказывал о женщинах, с которыми переспал. Он рассказал, что как-то подружился с парнем, который знал, какие из кладовок уборщиков туалетов в Университете Миннесоты в Дулуте не закрывались на ночь, и украл 90 рулонов туалетной бумаги, а потом развесил ее на домах людей, которым хотел насолить. Он рассказал, что как-то пробежал восемнадцать миль от своего дома до линии старта международного марафона Grandma’s Marathon в Дулуте, потом пробежал сам марафон, а затем еще и пять миль обратно.
Если я отвечал тренерам «Да, так точно, сэр!», то Дасти: «Какого черта вы нас заставляете это делать?» Я носил рубашки, застегнутые на все пуговицы, а Дасти брил свой череп. Мы были очень разными, и это всем бросалось в глаза. Но что не было видно со стороны, так это то, что у нас были общие интересы и то, какие усилия мы прилагали для достижения поставленной цели. Когда Дасти рассказывал всем про свои невероятные приключения и сверхчеловеческую выносливость, все улюлюкали и ржали, все думали, что он заливает. Но только не я. У него было качество, благодаря которому он продолжал двигаться дальше уже после того, как все позади остановились. Я не совсем понимал, как это работает, но хотел этому научиться.
К выпускному вечеру на деньги, заработанные в баре «Сухая пристань», я купил у дедушки Эда его старую бежевую «тойоту короллу», так что теперь я мог две мили от дома до работы проезжать, а не бегать бегом или на лыжах. Я был президентом местного отделения организации «Лучшие ученики нации» (National Honor Society), читал Александра Солженицына и Генри Торо. Я уже задумывался о том, чтобы жить где-то за пределами Проктора и Дулута, и даже Миннесоты, о жизни, не похожей на жизнь в нашем домике на отшибе, у проселочной дороги. Но ясно эту жизнь я пока себе не представлял. И не знал, как сделать, чтобы жизнь эта стала реальностью. Я хотел продолжать заниматься беговыми лыжами в колледже и учиться на врача. Я уже вполне неплохо помогал маме, я подружился с ее физиотерапевтом. Стив Калин был парнем простым, совсем не похожим на того врача, который чуть не подсадил меня на таблетки от давления. Стив обычно помогал маме подняться, а когда она не хотела вставать с постели, помогал мне уговорить ее. У нее на бедре был шрам от операции после того падения, но меня он не шокировал. Стив говорил, что это хороший признак и из меня выйдет физиотерапевт: я был не брезглив.
В речи на выпускном вечере я сказал: «Я бы хотел поделиться с вами четырьмя советами, которые могут помочь вам и людям, вас окружающим» (текст той речи сохранился у меня до сих пор).
«Во-первых, я бы хотел попросить вас быть особенными, не такими, как все.
Во-вторых, старайтесь всегда помогать другим, а не думать только о себе.
В-третьих, все люди могут достичь своих целей. Не позволяйте никому уговорить вас отступиться от вашей цели
И последнее: сделайте все, что можете, пока молоды. Сделайте все возможное, чтобы продолжать добиваться своих целей и реализовывать мечты, даже если это сейчас кажется невозможным».
Все это, конечно, хорошо на словах, на самом же деле я не знал, какие у меня цели и мечты, кроме занятий лыжами и учебы на физиотерапевта. Я знал, что хочу поступить в колледж, но отец дал понять, что не сможет платить за обучение и что я должен буду зарабатывать на это сам. Я хотел поехать в Дартмут, но колледж из группы Лиги плюща мне был не по карману. В конце концов я остановился на колледже Святой Схоластики, в котором училась мама. Это частный колледж современных искусств, но в нем сильная медицинская программа. Самое положительное (и отрицательное тоже) было то, что я мог продолжать жить дома и помогать своим. Гипертонус мышц у мамы продолжал повышаться, Стив приходил все реже – он теперь уже мало чем мог помочь. И поездки на лекции были для меня некой формой свободы (звучит ужасно, но это именно так).
Изо всего нашего городка Проктор в тот год в колледжи пошли только пять человек, все мои одноклассники после школы сразу устроились на работу. Я тоже работал в Дулуте в магазине NordicTrack, он располагался в торговом комплексе Miller Hill. Я носил рубашку-поло, демонстрировал покупателям разные тренажеры и продавал их. Я был вежлив, я все знал о тренажерах, имитирующих лыжный ход. Грек Ник, работавший там же по вечерам, познакомил меня со своей дочерью, мы стали встречаться. Я изучал средневековую историю, химию и основы композиции. Я ел в «Макдоналдсе» в торговом центре по меньшей мере четыре раза в неделю – брал два сэндвича с курицей, большую порцию картошки и колу. Пока я был ребенком, я практически не пробовал фастфуд: это была роскошь, которую мы не могли себе позволить. То, что в любой момент я мог купить гамбургер или сэндвич с курицей, для меня было настоящим символом свободы. Ну, и вкусно было тоже. И если простых смертных и устраивали все эти овощи и жареная картошка, то я был спортсменом, а спортсменам нужен белок. То есть мясо.
В тот сезон я встал на лыжи осенью, но поучаствовал всего в трех соревнованиях. Это вообще был цирк. Нас в колледже тренировал тренер по бейсболу. Одели нас в форму, которую команда девушек выбросила еще пару лет назад. В общем, чтобы просто оставаться конкурентоспособным, я бегал. Часто в одиночку. Но в основном с Дасти.
Мы вместе ездили на разные соревнования, и пока я заправлял машину, он мог вывалиться из магазинчика на заправке со стыренным пакетом чипсов в кармане. Я удивляюсь, как его ни разу не арестовали. Пока я вел свою старую колымагу, Дасти сидел на пассажирском сиденье и мог вытянуться из окна, чтобы «дать пять» лыжникам, шедшим навстречу. Ему нравились рестораны, в которых был шведский стол. Он научил меня раскладывать по карманам куртки куски пиццы, если в желудок больше ничего не лезло.
В свободное от мелких краж, приключений и бега время Дасти работал в магазине лыжного инвентаря Ski Hut. На работу даже в пятнадцатиградусный мороз он ездил на велосипеде (с привязанными к нему лыжами). Так что с выносливостью у него было все в порядке.
Конечно, Дасти всегда «делал» меня на дистанции. Он был сильнее, быстрее, а я, памятуя об истории с переломом его лодыжки, никогда не считал себя настолько крутым. Мы оба это знали. Но знали и то, что я постепенно меняюсь. У Дасти была традиция – каждый год во время рождественских каникул он участвовал в лыжной гонке на 90 километров. Он называл это «Девяностокилометровым днем». Парня, который организовал эту гонку, звали Рик Калаис, он был тренером в Центральной школе Святого Павла, и все его звали Рикером. На старт гонки выходили самые крутые и упорные лыжники. Еще когда мы учились в школе, Дасти спрашивал, не хочу ли я пробежать вместе с ним. Конечно, он меня обогнал, но сказал, что они с Рикером на последних десяти километрах каждую минуту оглядывались: настолько близко я держался за ними. Дасти понимал, что у меня не его космическая скорость, и не мог поверить в то, что я держался за ними. Рикер до сих пор говорит: «Тот “Девяностокилометровый день” был днем рождения Джурека».
Дасти постоянно поддевал меня по поводу колледжа, говорил, что в своей рубашке-поло в магазине NordicTrack я выгляжу как дебил, что я слишком правильный. А я ему завидовал и все пытался представить, каково это – никакой ответственности и никаких проблем. Я пытался представить, каково это – жить как Дасти.
Однажды вечером в марте, в первый год учебы в колледже, я пришел домой чуть позже, чем обещал. Отец сказал, что если я обещаю быть дома в какое-то время, я должен быть дома. Я ответил, что он должен понять: у меня есть жизнь и вне дома, я работаю, учусь, и у меня много чего происходит. Но отец меня даже не слушал. Он сказал: «Раз дома не нравится, живи где хочешь. У нас такие правила».
Я думал, что он сгоряча сказал, чтобы я уходил из дома. Но отец был серьезен. Он действительно это имел в виду. Он сказал еще: «Я больше не хочу, чтобы ты был с нами». Мы оба наорали друг на друга, мама плакала. Она тогда себя неплохо чувствовала, но вряд ли могла что-то изменить. У меня на следующий день должен был быть экзамен по химии. Я сгреб в охапку книги, закинул их в рюкзак и, даже не взяв никакой одежды, вышел из дома. Доехал до туристической парковки на вершине холма Томсон-Хилл, остановился и просто сидел в машине. Было дико холодно. Я не знал, где буду жить и какие перемены теперь меня ожидают. Но я знал, что делаю то, что должен делать. Я поставил машину под фонарь, открыл учебник по химии. И принялся учить.
Хлеб-пицца для длительных пробежек
Когда я был подростком в Северной Миннесоте и ел все подряд, сама идея пиццы без сыра была подобна зиме без снега: явление интересное, но нереальное. Теперь я веган и взрослый. Но до сих пор найти вкусную веганскую пиццу – проблема. Поэтому я делаю ее самостоятельно. Этот рецепт не просто особенный и вкусный, его еще и легко запомнить, и готовится пицца очень быстро. Секретный ингредиент этой пиццы – пищевые дрожжи, так называемая «пыль для хиппи», желтые хлопья, обеспечивающие маслянистый сырный привкус любому блюду, к которому их добавляют. А еще в них много витамина В, включая особо важный витамин В12.
Тофу «Фета»
Ингредиенты:
250 г твердого тофу
2 ст. л. светлой соевой пасты мисо (желтой или белой)
3 ст. л. дрожжей
1 ч. л. лимонного сока или яблочного уксуса
Слейте воду с тофу и немного отожмите его. В небольшой миске разотрите все ингредиенты толкушкой для картофельного пюре или деревянной ложкой до образования однородной массы, схожей с сыром типа «Фета». Отставьте в сторону и займитесь приготовлением соуса.
В небольшой плошке хорошо смешайте томатную пасту, сушеный измельченный лук и чеснок, итальянские приправы, соль, воду. Добавьте для остроты, если хотите, красный молотый перец. Отставьте в сторону.
Основа
Можете использовать любой хлеб однодневной давности, на выбор (мне нравятся готовые оливковые лепешки)
Или
1 буханка хлеба
Порежьте хлеб тонкими ломтиками в 1–2 см толщиной
Добавки для пиццы
Для меня шпинат, сушеные помидоры и оливки – любимое сочетание из-за яркого цвета и исключительного вкуса. Вы можете спокойно использовать 3–5 видов любимых овощей.
Ингредиенты
1,5 чашки мелко нарубленного свежего шпината
¾ чашки мелко нарубленных сушеных помидоров
¾ чашки мелко нарезанных оливок сорта каламата
Разогрейте духовку или гриль до 220 °C. Сформируйте пиццу следующим образом: на каждый ломоть хлеба намажьте тонкий слой соуса. Затем добавьте немного шпината, помидоры и оливки. И последнее – покрошите сверху «Фету» из тофу. Запекайте 10–12 минут, до получения золотистой корочки на хлебе и овощах.
Остатки ингредиентов пиццы можно остудить, запаковать в полиэтиленовые пакеты и положить в морозилку до следующего забега на длинные дистанции или просто до следующего обеда.
Получается 4–6 порций.
6. Мудрость Хиппи Дэна
Minnesota Voyageur Trail, 50 миль, 1994
Чем больше ты знаешь, тем меньше тебе нужно.
Ивон Шуинар
Мне постоянно задают одни и те же вопросы. Зачем, если для поддержания физической формы достаточно побегать минут 25, я тренируюсь по 5 часов? Зачем, если можно пробежать один «цивилизованный» марафон, я бегаю четыре марафона подряд? Зачем вместо того, чтобы порхать по тенистым дорожкам, я еду летом в самое пекло, в Долину Смерти? Я мазохист? У меня зависимость от эндорфинов? Или я бегу от самого себя? Или я что-то ищу, мне постоянно чего-то не хватает?
В первые годы учебы в колледже я бегал с Дасти. Дасти жил вместе с другими ребятами в одном доме, они называли его «Домом гравитации». Один из соседей Дасти был чемпионом по горнолыжному спорту, другой – мастером мирового уровня по горному велосипеду. Сам Дасти обитал под крышей, где температура иногда падала до –20, и спал в зимнем спальнике из армейского магазина. «Домом гравитации» это жилище называлось потому, что его обитатели частенько были настолько обкуренными, что не могли подняться. И поэтому придумали, что именно в этой точке планеты гравитация сильнее, чем в других местах, а для поддержки они протягивали друг другу веревку.
Я тогда жил в семье Обрехтов, тех самых, которые организовали в средней школе Проктора юношескую лыжную команду. Иногда, когда знал, что отец на работе, я приезжал домой и пробирался через заднюю калитку, чтобы повидаться с мамой, сестрой и братом. Дасти и его друзья жили одним днем. А я постоянно думал о будущем. Я знал, что скоро моя карьера лыжника закончится. У меня не было таланта Дасти, и даже если бы я отточил свою технику до такого уровня, что со стороны могло бы показаться, что я родом из Норвегии, такие ребята, как Дасти, а их в спорте высших достижений было много, всегда будут бегать быстрее. И сколько бы я ни тренировался, я никогда не обрету скорость, которую с легкостью развивали эти ребята. Думаю, что бы ни предопределило мои трудолюбие и целеустремленность, мне забыли добавить мышцы, потребные для быстрого бега. А потом мне позвонил Дасти и сообщил, что выиграл 50-мильный забег Minnesota Voyageur Trail. Он сказал, что собирается бежать его на следующий год, и спросил, не хочу ли я тренироваться вместе с ним. Конечно, я сказал «да» (я вообще никогда не мог сказать Дасти «нет»). Для себя я тогда решил, что это поможет мне набрать нужную форму перед предстоящим сезоном. Но на самом деле я просто завидовал Дасти, что он живет такой жизнью – свободной, веселой, быстрой. Да, он был раздолбаем, и я тогда тоже хотел быть раздолбаем.
В общем, раздолбаи начали тренироваться. Мы бегали по 2–2,5 часа, и Дасти всю дорогу меня пилил: Джурка то, Джурка сё. Он говорил, что я слишком много учусь, слишком много думаю, что мне нужно расслабиться и что никому нет дела до моего умения писать правильные речи, как тогда, на выпускном. Иногда мы ругались, обзывались и кидались друг в друга комками грязи. А потом, когда я только-только начал привыкать к режиму тренировок, Дасти сказал, что нам нужно их разнообразить, и добавил к нашему расписанию поездки на велосипеде. Опыта таких поездок у меня было – только то, что я накатал на велосипеде, который сварил для меня отец. Дасти сказал, что велосипед – это круто, и уговорил одного своего друга продать мне старый велик Celecte Bianchi зеленого цвета. Он мне был маловат, Дасти помог мне поставить на него высокое огромное седло от горного велосипеда. Мы катались по 70 или 100 миль. Дасти хорошо ездил на велосипеде, отлично разбирался в технике езды. За два года до этого он однажды соревновался с Джорджем Хинкепи. А Хинкепи – парень, который позднее участвовал в «Тур де Франс». И я тут такой – с гигантским раздолбанным сиденьем от горного велика, впивающимся во все части на каждом камне, каждые пять минут готовый бросить все к чертовой матери. Только я не бросал. Может, потому, что для меня это была попытка сбежать из мира постоянной учебы и от грустной истории моей семьи, способ не видеть, как мама постепенно тает и исчезает и как отец становится все более злым и печальным. Я не умел кататься, у меня не было нормального велосипеда, но кое-чему в поездках с Дасти я научился. Я понял, что несмотря на мою неуклюжесть, несмотря на то что я ничего не знал о велосипедах (я не прочитал ни одной книги о велоспорте, никаких статей, как крутить педали и переключать скорости), я все равно был в состоянии переносить эти длинные поездки за счет одной лишь выносливости. И мне было интересно, на что ее еще у меня хватит.
На второй год учебы в колледже я переехал в общежитие. Я записался на курс, который вела сестра Мэри Ричард Бу, крутая тетка, выделявшаяся даже среди самых крутых монашек колледжа Святой Схоластики. На первом же занятии она велела нам раздобыть книгу «Преступление и наказание». У нас было пять дней, чтобы ее прочитать. Это было сложно уместить в мое расписание, где уже были другие занятия, работа по 30 часов в неделю в магазине NordiсTrack, поездки домой, чтобы помочь маме, и тренировки, достойные последнего сезона в лыжном спорте.
Я смотрел на одноклассников (процентов 70 из них были девчонки), смеявшихся по дороге на лекции. Не думаю, что многие из них зарабатывали на оплату обучения самостоятельно. У них, кажется, всегда было столько свободного времени! Я чувствовал себя белой вороной.
Ничуть не легче было и от визитов Дасти, когда он приходил ко мне из своего «Дома гравитации», весь пропахший марихуаной, с волосами до плеч, и стрелял глазами в сторону студенток. Стоило ему произнести: «Ну, чува-а-ак» – девушки краснели и потом спрашивали меня: «Что это у тебя за дружок, обдолбанный такой?» Дасти с женщинами всегда везло. Однажды он прилепил мне на дверь комнаты записку «Спасибо, что курите марихуану». Я ее не отлеплял, студентам-то было весело на все это смотреть, а вот родителям, навещающим своих детей, кажется, не очень.
Если бы тогда кто-нибудь спросил, чем меня Дасти так зацепил, я бы просто пожал плечами. Он был мой друг, вот и все. А теперь я начинаю понимать, что это было потому, что Дасти для меня олицетворял мир, в который меня постепенно втягивало. Я начал читать экзистенциальные книжки еще в старших классах школы и продолжил читать в колледже. У Сартра и Камю я нашел описание борьбы индивидуума, не вписывавшегося в окружающую среду. Герман Гессе писал о поиске святого в хаосе и боли. Экзистенциалисты не верили в познание жизни только посредством разума. Они знакомили меня с концепцией испытания отчуждением и отказом от оправдания чужих надежд ради жизни, полной уникального смысла.
Моя жизнь тогда совсем не выходила за рамки общепринятых приличий. А люди, с которыми я общался, создавали свои правила. Например, мой дядя, младший брат мамы, по прозвищу Коммунист, носил бейсболку с Малкольмом X, ходил на демонстрации в защиту бездомных, спал на пляже на Гавайях, работал одно время на Аляске и обычно носил с собой «Маленькую красную книжицу» Мао. Или вот ребята как Дасти, которые рассекали на мини-грузовиках тошнотворного цвета с наклейками типа «Эй, мужик, не ржи – внутри может быть твоя дочь…»
Самым оригинальным в этом кругу был чувак, которого в Миннесоте все знали как Хиппи Дэна, современный вариант Генри Дэвида Торо.
Дэну Проктору было сорок пять лет, когда мы познакомились в 1992 году. Мы работали в «Позитивной булочной на Третьей улице» – кооперативе Дэна, в котором он и сам работал. Он был под метр восемьдесят, сплошные ноги и руки. Дэн носил футболку «Велосипеды вместо бомб», наполовину прикрытую бородой, которая больше подошла бы какому-нибудь хасиду. Он двигался, будто танцевал на концерте группы Greatfull Dead. Волосы у него были заплетены в две косички по бокам. Он говорил быстро и обо всем на свете: о проблемах окружающей среды, о соке из пророщенной пшеницы, цельнозерновых крупах и осознанной жизни. Он говорил со скандинавским акцентом, а его смех был похож на крик кречета на закате дня.
Хиппи Дэн выпекал печенье «Гром», по сути – шоколадное печенье с овсяными хлопьями из цельнозерновой муки и арахисового масла с добавлением огромного количества сливочного масла. Это было лучшее печенье в мире. (Говорят, что на заднем дворе магазина сначала была пекарня, а потом ее убрали, потому что Дасти со своими дружками постоянно тырили у них печеньки.)
А еще Дэн был местной легендой среди бегунов. Говорят, что, когда он был моложе, то приезжал на местные забеги на велосипеде. Затем прямо в джинсах он легко «делал» всех бегунов в шортах. Даже Дасти, кажется, восхищался Хиппи Дэном. Дэн бегал уже двадцать лет. У него не было машины и телефона. И он в конце концов каким-то образом избавился даже от холодильника. Дэн постоянно разговаривал о солнечных батареях, натуральном хозяйстве и минимизации отходов. У него за целый год набирался один маленький пакетик мусора. Он рассуждал о нефти и человеческой глупости. То есть пытался вести экологически грамотный образ жизни задолго до того, как это стало модным. Некоторые называли его «Уно-пекарем».
Однажды Хиппи Дэн пригласил меня на пробежку. С нами бежали его золотистые лабрадоры Зут и Отис, и Дэн сказал, чтобы я примечал, как легко они бегут. Он постоянно твердил, чтобы я запоминал, как они реагируют на все, что их окружает.
– Простота, – говорил он, – простота и взаимосвязь с землей – это все, что нам нужно для счастья и свободы. А в качестве бонуса – то, что благодаря этому мы лучше бегаем.
Я тогда этого не знал, но это был именно тот урок, который много лет спустя я усвоил в потайном каньоне в Мексике.
Мне очень нужны были счастье и свобода, так же как парню, бегущему со мной, может, даже больше, учитывая, что на мне была и учеба, и работа, и ситуация дома. Я понимал мудрость подхода «Чем проще, тем лучше». Но дело в том, что у меня-то все как раз было непросто. Я всегда решал поставленные задачи за счет досконального изучения материала и фокусирования внимания. Так что когда начал тренироваться с Дасти к предстоящему «Вояджеру», я предложил ему для начала что-нибудь почитать о стратегии и технике тренировок.
– Может, – предложил я, – нам надо интервалы бегать? Или спринты с трусцой попеременно. Может надо шаги считать.
Я даже, кажется, упомянул о мониторах ритма и уровне выработки молочной кислоты. А Дасти сказал, что это все фигня. Сказал, что я слишком много думаю. Сказал, чтобы я бегал на гигантские расстояния, пока задняя часть не отвалится, и вот только тогда эта часть будет чего-то стоить. Он передразнил голос Рикера, выкрикнув: «Если хочешь выиграть, иди и тренируйся, а потом потренируйся еще!»
В итоге той весной мы бегали на дикие расстояния, по 2, 3, 4 часа по всему Дулуту. Дасти приходил, стучался в дверь моей комнаты в общаге, я отрывался от «Братьев Карамазовых», или «Войны и мира», или высших курсов физики, анатомии или психологии, и мы убегали. Мы бегали по тропам, настолько узким, что временами они просто сходили на нет. Мы бегали там, где бродили олени и рыскали койоты. Мы бегали по колено в снегу, через глубокие весенние ручьи, настолько холодные, что я ног не чуял после забегов. В какой-то момент между моими школьными пробежками до магазина Адольфа, когда я задыхался на бегу, и днем настоящим бег стал для меня не просто тренировкой. Он превратился в некий способ медитации, способ освобождения разума, обычно занятого учебой, размышлениями о будущем или волнениями о маме. Тело бежало само по себе, мне уже не нужно было его подгонять. Я больше не бегал туда-сюда по улице на окраине. И никакие подростки из школы не плевали мне в лицо. Я чувствовал, будто лечу. Дасти знал все тропы в местных лесах, и после той весны их узнал и я. Мы бегали абсолютно свободно, иногда болтали, иногда бежали молча, всегда в одном и том же порядке: Дасти впереди, я за ним. Я знал свое место и не возражал. И вообще все было здорово.
Один писатель сказал, что самый счастливый период в его жизни был, когда он работал над первой книгой, хотя она получилась настолько ужасной, что рукопись писатель никому не показывал. Он сказал, что счастье тогда было в том, как время останавливало свой бег, и в том, что он узнавал о самом себе и своем мастерстве, пока писал. Когда я бегал с Дасти той весной, не на соревнованиях, а просто так, я понял, что этот писатель имел в виду.
Я также понял, что, может быть, у меня не так уж плохо получится выступить и на соревнованиях. Я записался на Grandma’s Marathon в Дулуте в июле. И на нем понял, что мне дали тренировки с Дасти. Я финишировал со временем 2 часа 54 минуты. Это было совсем неплохо. Я подумал, что при должном внимании и тренировках я могу пробежать классический марафон и быстрее.
Но вместо этого по совету Дасти я решил бегать больше и дальше. И записался на свой первый сверхмарафон.
В тот день, на старте «Вояджера» в 1994-м, мы оба были в полной боевой готовности. Дасти – чемпион, подтверждавший свой титул, рванул со старта, я за ним. Дасти больше не обзывал меня Джуркой и не дразнился по поводу моей учебы. Мы бежали, и не просто бежали свободно. Мы рвались вперед. В Миннесоте в конце июля иногда бывает под сорок градусов с влажностью, и в тот день именно так и было, но мы продолжали бежать. Где-то на 25-й миле, в одной особенно вязкой луже, у Дасти слетела с ноги левая кроссовка. Он остановился, чтобы вытащить ее из лужи, замешкался и я. Как, бежать впереди Дасти? Он был настоящей легендой. А я – так себе, дополнение. Он был бегуном. А я просто упрямым поляком. Я не знал, что делать, и сделал то, что делал обычно в таких случаях: продолжил бежать дальше Я пробежал несколько секунд, потом минут, потом посмотрел назад и не увидел Дасти. И продолжил бег.
Да, может, моя карьера лыжника и подходила к концу. Да, может, мой отец был вечно несчастным. Может, маме никогда не станет лучше. И, может, я так и дальше буду жить где-то между «правильным» миром и диким миром Дасти. Но в момент, когда я пересек финишную черту, это не имело никакого значения. Я завершил один из самых сложных своих проектов и сказал себе: «Больше никогда в жизни». Счастливый, задыхаясь, я упал лицом в траву. Меня сильно мутило, я был никакой. У меня больше ни на что не осталось сил. И что, в этом и есть смысл – быть бегуном? Отдать одному-единственному забегу всё без остатка? Я и до этого знал, что у меня получается набирать скорость в ситуации, когда другие просто преодолевают расстояние, и пытался осознать, помогло ли мне это умение на сей раз. На каменистых холмах неподалеку от Дулута на трясущемся убийственном зеленом велосипеде Bianchi я понял, что неважно, насколько мне было больно, – я все мог преодолеть за счет выносливости. Я пытался понять, чем мне может помочь это умение. Я был вторым в моем первом сверхмарафоне и впервые в жизни «сделал» Дасти (он прибежал третьим).
Хиппи Дэн мне как-то сказал, что у каждого свой путь и задача состоит в том, чтобы его найти.
Кажется, я нашел свой путь.
Легче, а не сильнее
Я жил на равнинах, бегать по холмам мне пришлось учиться. И оттачивание этого умения сделало меня лучшим бегуном. Вы тоже можете этого добиться, на горках или без них. В следующий раз на пробежке посчитайте, сколько раз вы наступаете правой ногой на землю за 20 секунд. Умножьте это на три и узнаете свой каденс (число шагов в минуту одной ногой).
Теперь самое интересное: продолжайте ускоряться до тех пор, пока у вас не получится каденс 85 или 90. Основная ошибка бегунов – это слишком сильный вынос ноги при прыжке, у них получаются медленные, огромные шаги вперед с приземлением на пятку. Это означает, что они больше времени проводят в соприкосновении с землей, что пятка, ничем не защищенная, приземляется на землю с большим ударом, травмируя таким образом связки. Тренировки при каденсе 85–90 – самый простой способ устранить эту проблему. Короткие, легкие, быстрые шаги минимизируют удар о землю и помогут вам бежать дольше и избежать травм. А еще это поможет более эффективно использовать энергию. Ученые доказали, что почти все элитные бегуны мира, соревнующиеся на дистанциях от 3000 метров до марафонской, бегают в таком ритме.
Я даже тренировался с метрономом. Сейчас в интернете много сайтов, которые помогают подобрать музыку по ударам в минуту (BPM). Попробуйте, например, зайти на http://cycle.jog.fm. Композиции с ритмом в 85–90 BPM – это то, что вам нужно.
Зеленый смузи (для употребления перед тренировками)
Хиппи Дэн рассказал мне о том, как важно употреблять в пищу зелень и водоросли, например спирулину или пшеничные проростки. Спирулина – это зеленые водоросли, которые ацтекские воины брали с собой в бой. Спирулину давно используют в качестве дополнительного средства для снижения веса и укрепления иммунитета. А последние научные исследования привели к интересным результатам – спирулина может помочь стайерам улучшить их беговые показатели. Спирулину чаще продают как биологически активную добавку к пище. Так что лучше покупать ее только в магазинах, которым вы можете доверять.
В спирулине много аминокислот (точнее даже, незаменимых аминокислот), витаминов и минералов, так что предлагаемый смузи – прекрасный источник питательных веществ. Если вы хотите добавить немного углеводов, замените чашку воды яблоком или виноградным соком.
Ингредиенты:
2 банана
1 чашка замороженного или свежего манго или кусочков ананаса
4 чашки воды
2 ст. л. порошка спирулины
1 ч. л. соевой пасты мисо
Поместите все ингредиенты в блендер и перемалывайте 1–2 минуты до получения однородного напитка.
Употребляйте по 2,5–3,5 чашки (500–600 мл) за 15–45 минут до пробежки.
Девушку, благодаря которой я стал веганом, я встретил в «Макдоналдсе». Леа ждала, пока ей нальют диетической колы, а я получал свой обед. Это была светловолосая, улыбчивая такая девушка. У нее, наверное, было несколько сот пар гольфов марки Birkenstock, некоторые ребята из нашего торгового комплекса называли ее «девушкой Биркеншток». Она была студенткой Университета Миннесоты в Дулуте, подрабатывала в магазине одежды и в качестве личного вида транспорта использовала велосипед. А еще она была в основном вегетарианкой (учитывая это, ее появление в «Макдоналдсе» было несколько странноватым). Мы начали встречаться, и под влиянием Леа, Хиппи Дэна и книг, которые он дал мне почитать (например, The Unsettling of America: Culture and Agriculture Уэнделла Берри, о том, что потеря культуры сельского хозяйства есть потеря общей культуры, что, покупая упаковки с куриным мясом в супермаркете, не задумываясь о том, откуда это мясо, мы отдалились от культуры, в которой знали, что мы едим), я постепенно стал меняться.
Я начал с сэндвичей с сыром хаварти и шпината вместо сосисок. Я стал есть меньше сосисок с яичницей и булочками на завтрак, но не особо урезал свой рацион. Иногда я делал гранолу. Я готовил бурый рис и брокколи в бабушкиной микроволновке Litton (мама отдала мне ее, когда я стал «жить своим домом»). Рис в ней я готовил по ее рецепту.
Но как бы то ни было, я был спортсмен, я был молод, и мне казалось, что я неуязвим. Так что в первые годы пребывания в колледже, несмотря на то что начал прислушиваться к идеям Хиппи Дэна и других сторонников осознанного отношения к земле, я все равно заглатывал по два сэндвича «Макчикен» с огромной порцией картошки минимум раза по четыре в неделю. Я думал, что раз мне нужен белок, немного фастфуда не повредит. Мне нравилось разжигать гриль и готовить на нем сосиски, стейки, рубленые колбаски, свиные ребрышки и другие животные продукты, какие только мне попадались. Гигантский гриль я купил как-то на распродаже. Мы на пару с моим другом Деймоном Холмсом снимали квартиру, и я был «мастером гриля». А еще я боялся, что, перейдя на растительное питание, мне придется постоянно есть невкусную пищу.
Не то чтобы я не задумывался обо всем этом. Я знал, что бурый рис – моя углеводная загрузка перед соревнованием. Я уже привык к чудесам гранолы. Салаты и разные овощи помогли мне достичь особой выносливости еще в лагере для лыжников «Команда Берки». Хиппи Дэн пытался убедить меня в особой полезности для здоровья и окружающей среды сока из проростков пшеницы и употребления в пищу в основном овощей и фруктов. Так как я был учеником ответственным и серьезным (и еще пытался сэкономить), я даже посадил немного пшеницы, чтобы получить ростки.
Я пообещал себе, что буду дальше изучать вопросы, связанные с питанием растительными продуктами. Но пока мы с Деймоном продолжали по вечерам на балконе разводить гриль и сидели на ступеньках дома со стейками (или гамбургерами, или сосисками), закусывая их сырными шариками Planters.
Я все еще иногда охотился и рыбачил, считая, что, раз мне нужен белок, лучший способ его получения – это поедание мяса животных. Я не хотел бежать мой второй «Вояджер» без белка.
Но мне не стоило так волноваться по этому поводу. Среднестатистический американец ежедневно употребляет примерно 90 граммов белка, почти в два раза больше рекомендуемой нормы (в среднем 56 граммов для взрослого мужчины и 46 граммов для взрослой женщины). Я не знал тогда, насколько тяжело белок сказывается на работе почек (органа, наиболее важного для бегунов на длинные дистанции; мы очень серьезно относимся к вопросу употребления воды, задержке и выводу жидкости из организма), что белок может стать причиной вымывания кальция из костных тканей. Я не слишком верил в то, что сверхмарафонец может получить достаточное количество белка из овощей. И уж точно я не думал, что это так просто.
В общем, иногда все-таки съедал сосиски с омлетом и булочками или гамбургеры. Не стоит забывать и то, что я все-таки деревенский парень из Миннесоты, охотник и рыболов. И что я сын своего отца. Когда Леа приходила с пакетом яблок или молока с пометкой «Натуральные» и я видел ценники, я взрывался и кричал: «Сколько-сколько ты заплатила за это? Они что, из золота?»
Мы тогда с Леа часто встречались. Я работал еще в одном магазине, Austin Jarrow, названном в честь местных легенд бега Джарроу и Билла Остина (Джарроу сократил свое имя до одного слова, как Мадонна). Так что, учитывая две работы, встречи с Леа, учебу и бег по два часа в день, времени у меня больше ни на что не оставалось.
Я перестал часто навещать маму, брата и сестру. Даже если иногда я и мог вырваться, я не хотел приезжать, когда отец был дома. Так что с мамой я больше разговаривал по телефону. Она сказала мне, что пару раз звонил Дасти, что она всегда рада его слышать, но что Дасти ее все хуже понимал – из-за рассеянного склероза ее голосовые связки становились все слабее.
Весной 1995 года мама сказала, что переезжает в дом инвалидов. Она посчитала, что так будет лучше.
Я и раньше был зол на отца, но это просто мелочь по сравнению с тем, что я почувствовал, когда услышал эту новость. Как он мог это допустить? Дом инвалидов? Маме было всего сорок четыре. А если бы я не ушел из дома? Мог ли я это предотвратить? И опять это были вопросы, на которые у меня не было ответов.
Мама сказала, что так будет лучше, чтобы я не волновался, хорошо учился и что все будет хорошо.
Я продолжил учиться еще усерднее и бегать еще больше. Даже Дасти заметил, что я вспахиваю землю на бегу. Я брал горки и атаковал звериные тропы, и чем гуще был бурелом, тем было лучше.
Я бегал по тропам, какие мне показал Дасти. Я бегал и в дождь, и в снег, и в палящий зной. Теперь лидером был я, а Дасти бежал за мной. Он повторял одно и то же: «Беги, пока у тебя боль не вылетит из головы, пусть все вылетит из головы»
А этого все не происходило. Боль была со мной. Своей я сделал боль на втором моем сверхмарафоне. Я использовал ее. Все 50 миль забега я слушал ее голос: «Ты можешь сделать лучше, ты можешь сделать больше. Надо – значит надо!» Я убегал от боли, но, кажется, наоборот, бежал к ней. Я думал о маме-инвалиде. Я думал о своей жизни, своих смешных, глупых проблемах. Я думал о расстояниях, которые уже пробежал, и о всей подготовке, какую уже провел. Мне даже не нужно было больше задавать себе вопросы. Я сам стал вопросом.
Почему?
Я рванул со старта. На этот раз я был один, без Дасти. И я «заглотил» всю эту дистанцию целиком. Я никогда еще так не бежал. И я опять пришел вторым.
Так что мне нужно учиться бегать еще быстрее. Но быстрее я не мог. В чем же был секрет?
Секрет этот мне открыл один больной старик. Он только что приковылял с физиотерапии и медленно забирался на больничную койку. Я видел его опустошенность, его злость на всё – в каждом его шаге, переполненном болью. Я был на последнем курсе колледжа Святой Схоластики, и мне по учебному плану теперь нужно было вдвое больше времени проводить в школе физиотерапии. Обучение включало среди прочего и стажировку в больнице в Ашленде. Моей обязанностью было помогать старику. И мы оба знали, что у меня это совершенно не получается.
Старик забрался на кровать и посмотрел на тарелку с больничным обедом. Кусок стейка, залитый чем-то коричневым, комок порошкового картофельного пюре, тошнотворного вида консервированный горошек. У старика было такое выражение лица, как будто он смотрел на тарелку кирпичей. Он не сказал ни слова, но это был безмолвный крик. Тогда я понял часть секрета.
То, что мы едим, это вопрос жизни и смерти. Еда – это часть нас самих.
Я слушал когда-то Хиппи Дэна. Я помнил, какая вкусная была морковь, которую бабушка выдергивала из грядки. Я знал, что если снижу количество мяса и сахара в своем рационе, то мне будет только лучше. Но то, как старый больной человек смотрел на свой обед, с тошнотой и безразличием одновременно, заставило меня задуматься еще об одной вещи.
Пища, которую подавали в доме инвалидов, где теперь жила моя мама, была многократно переработанной, с сахарами, крахмалами. В больнице, где я работал, подавали много мяса и мало овощей. Я был спортсменом и поэтому очень серьезно относился к вопросам здоровья. Я учился на физиотерапевта и был обязан помогать больным людям. Но я не обращал внимания на то, чем они питаются. Чем больше я питался здоровой пищей, тем быстрее и лучше бегал. Было ли простым совпадением, что именно в больнице подавали жуткую крахмальную еду? Если здоровое питание помогает спортсмену бегать быстрее, могло ли быть так, что нездоровая еда – причина еще более серьезных заболеваний?
И ответ, как я потом выяснил, был «да». Я узнал, что в Америке диабетом страдают около 10 процентов населения. Что диабет второго типа, почти не встречавшийся раньше у детей, теперь диагностируется все чаще, а с ним у людей возникает все больше проблем со здоровьем: отказ почек, слепота, ампутации, не говоря уже о повышенной вероятности инсульта и проблемах с сердцем во взрослом возрасте. Три основные причины смерти в нашей стране – болезни сердца, рак и инсульт – напрямую связаны с западным типом питания, в котором преобладают животные продукты, рафинированные углеводы и многократно переработанные продукты.
Другая часть секрета открылась весной следующего года, когда я стажировался в Альбукерке, в штате Нью-Мексико. Я зашел в супермаркет, набрал разных продуктов, возможно даже и стейков, и стоял в очереди в кассу. Развлечения ради я взял полистать с полки журнал. И наткнулся на статью о враче Эндрю Вейле. Он писал о том, что человеческое тело обладает огромным потенциалом для самолечения, но для этого нужно обеспечить организму правильное питание и перестать отравлять его токсинами. Спустя некоторое время я купил его книжку и прочитал ее от корки до корки.
Конечно, ни прочтение этой книги, ни эпизод с обедом больного старика не были поворотными в моей судьбе. Но они показали, в чем состоит преимущество питания растительной пищей и почему это важно. Тогда я этого точно не знал. Именно в ту весну я занялся серьезным изучением вопросов, связанных со здоровым питанием и более осознанной жизни в целом.
Уменьшить в своем рационе количество переработанных продуктов и рафинированных углеводов было нетрудно. Я вырос в доме, где ели хлеб, испеченный бабушкой, и рыбу, которую ловил дедушка. А вот молочные продукты и мясо – это совсем другое дело. Я не хотел уже есть ни то ни другое из-за слишком ощутимого влияния на почки и возможной потери кальция в организме, из-за увеличения шансов заболеть раком простаты, инсультом и болезнями сердца. И это еще не говоря о гормонах, которыми пичкают продукты у нас в стране, и об ухудшающейся ситуации с загрязнением окружающей среды, вызванной обилием животноводческих ферм. Но я уже был конкурентоспособным бегуном, а не просто соревновался с Дасти из задора. И мне важно было знать, какое питание мне необходимо.
Я знал, что мне нужно каким-то образом научиться получать достаточное количество белка, «подогнать» систему здорового питания под нужды бегуна на длинные дистанции.
Комбинирование вегетарианских белковых продуктов, например зерновых и бобовых, при каждом приеме пищи казалось слишком сложным. Может, оно так и было. Но я узнал, что наше тело умеет извлекать белок из всех продуктов, какие мы получаем в течение дня. Так что мне не надо было целый день ходить с калькулятором и считать калории после каждого приема пищи. Если я ел разнообразные натуральные продукты с достаточным количеством калорий, у меня в организме должно было бы быть и достаточно белка. Даже точка зрения консервативной Американской ассоциации диетологов, самой большой сети диетологов-профессионалов в мире, в общих словах выражалась так: «Достаточно сбалансированный вегетарианский вид питания, включая полное веганство и вегетарианство, является здоровым, питательным и полезным, а также может помочь предотвратить некоторые заболевания. Правильно спланированное вегетарианское питание подходит людям в любой момент жизненного цикла, включая беременность, кормление грудью, младенчество и детство, подростковый возраст, а также спортсменам».
Последние слова для меня, уже почти вегетарианца и сверхмарафонца, звучали как музыка.
На следующий год я победил в «Вояджере», уже после того, как начал питаться большим количеством овощей и употреблять меньше мяса. Я не тренировался с еще большими усилиями: на это я был просто неспособен. Но я понял нечто очень важное: я мог правильнее бегать. Я мог питаться правильнее. Я мог жить правильнее. Я знал, что мог продолжать двигаться дальше, даже когда другие останавливались. Я знал: у меня крепкие ноги и сильные легкие. Я больше не был просто бегуном – я был соревнующимся спортсменом. И я питался осознанно. Сколько еще соревнований я мог выиграть, основываясь на своем новом открытии? Мне было интересно это узнать.
Точка приземления
В идеальном мире все бегуны при беге приземлялись бы на переднюю или среднюю часть стопы. В идеальном мире все бегуны были бы худыми, здоровыми и проводили большую часть жизни, пролетая каждую милю за пять минут.
Да, приземление на переднюю часть стопы более эффективно, чем приземление на пятку. Оно использует пружинистость ахиллова сухожилия и свода стопы для того, чтобы перевести силу, направленную к поверхности земли, в силу, направленную на продвижение вперед. При соприкосновении с землей терялось бы меньше энергии. Без сомнения, приземление на переднюю часть стопы, как это делают бегуны при беге босиком, предотвращает удар пяткой о землю, который может привести к повреждению связок и сухожилий.
Но при этом верно также и то, что мы живем не в идеальном мире. Бегуны бывают самыми разными: среди них встречаются новички, люди, не находящиеся в идеальной физической форме. И для них приземление на переднюю часть стопы может увеличить риск тенденита или других повреждений мягких тканей. Это особенно верно для всех, кто не проводил детство, бегая босиком, как жители кенийских деревень.
Исследователи в основном говорят, что приземление на среднюю часть стопы лучше всего амортизирует удары о землю. Но техника бега у людей бывает самая разная: есть и приземляющиеся на пятку, и бегающие на носочках. И у всех неплохо получается.
Важно даже не то, на какую часть стопы вы приземляетесь, – важно, насколько точка приземления вынесена за ваш центр тяжести, находится ли она точно под ним или впереди него. Если вы бежите мелкими шажками, то центр массы вашего тела и точка удара стопы совпадают и вы просто не сможете сильно шлепать ногами, даже если будете приземляться на пятку.
Маслянистый попкорн
Кто сказал, что веганы скучно питаются и что сверхмарафонцы ничего себе не позволяют? Если такие и есть, то это точно не я. В колледже я ел много фастфуда, и вечер с тарелкой попкорна напоминает мне те веселые времена, причем без угрызений совести по поводу вредной еды. Попкорн – это весело. А в этом рецепте вы получите вариант, богатый насыщенными аминокислотами и витаминами группы В. Масло Udo’s Oil поможет придать попкорну сливочный вкус.
Ингредиенты:
½ чашки сухих зерен кукурузы для попкорна
2–3 ч. л. смеси масел Flora Udo’s 3-6-9 Oil Blend[6]
1 ч. л. соли
3–4 ст. л. пищевых дрожжей
Используя домашний аппарат для изготовления попкорна (или большую сковороду с крышкой), приготовьте кукурузные зерна, пересыпьте их в большую тарелку. Посыпьте сверху хлопьями пищевых дрожжей, солью, полейте маслом и хорошо перемешайте.
Получается 4 порции.
8. Атака больших птиц
Angeles Crest, 100 миль, 1998
Сила заключена не в физической мощи. Она заключена в несгибаемой воле.
Махатма Ганди
Дасти орал на меня по-испански. У меня было такое чувство, что я пребываю в каком-то кошмарном сне. Я смертельно устал, всё болело, и я пытался одолеть гору высотой более 2000 метров. Дасти уже был на вершине, на перевале, и оттуда ругался на меня, как он это обычно делал в Миннесоте. Это был не кошмарный сон. Но почему по-испански?
Мы с отцом опять начали общаться. Никаких объяснений типа «О, я понимаю, как для тебя это важно» или объятий не было. Мы просто не те люди. 17 августа 1996 года Леа и я сыграли свадьбу в доме ее родителей к востоку от Дулута. Отец ради этого привез маму из дома инвалидов. И Дасти там тоже был, в черном костюме и галстуке с фрагментом рисунка со свода Сикстинской капеллы. У него этот костюм назывался «Для походов в суд». И Дасти, и мой отец – оба были раздосадованы тем, что на свадьбе не было алкоголя. В итоге они потом поехали домой к отцу и напились там пива Milwaukee’s Best.
Вскоре после этого мои родители развелись. (Я только потом узнал, что это была идея мамы, она не хотела быть обузой.) У меня был второй год интернатуры в физиотерапии, я еще продолжал бегать на лыжах, но уже ради развлечения и поддержания зимой физической формы для бега, и все еще ел мясо четыре или пять раз в неделю. Я готовил суп из крабов, курицу на гриле и свиные ребрышки. Я пытался готовить и по рецептам из не слишком радикальной книги The Moosewood Cookbook, но как спортсмен по-прежнему рассчитывал на животный белок.
А потом было одно откровение. На этот раз в виде огромной тарелки рагу чили. Была среда холодного декабря, я и четырнадцать других лыжников из Дулута только что закончили десятимильную пробежку по Лестерскому парку. Обычная встреча лыжников, после которой все идут за гамбургерами и пивом в ближайший паб. В тот вечер все пошли в частную пивоварню. Говорили, что тамошний повар – большой выдумщик, а в Дулуте это могло выражаться уже в том, что гамбургеры подавались не с белыми булками, а с каким-нибудь другим хлебом. Один из ребят предложил мне попробовать вегетарианский вариант рагу, и, несмотря на то что мне и обычный-то вариант этого блюда был не по вкусу, я согласился.
И это было так вкусно! Острая комбинация чили, помидоров и бобов казалась зимней амброзией. Возможно, конечно, я тогда устал, был в прекрасном настроении после долгой лыжной прогулки, и любое блюдо показалось бы мне вкусным, но то вегетарианское чили было самым вкусным блюдом, какое я когда-либо пробовал. А булгур (дробленая пшеница) делал блюдо похожим по консистенции на рагу с мясным фаршем.
А я между тем бегал на все более дальние расстояния. Я бегал быстрее. Периоды усталости или боли мышц после пробежек стали короче, да и сами эти боли уменьшились. Я был уверен, что это результат того, что я стал есть больше овощей и меньше мяса. То вегетарианское рагу убедило меня в том, что я могу восстанавливаться быстрее и не идти на компромисс в части вкуса пищи.
Весной 1997 года я отправился в Сиэтл в интернатуру в местную ортопедическую больницу. Леа осталась в Миннесоте, а я поселился в общежитии на острове Вэшон, рассчитывая просто сэкономить деньги. Я просыпался в шесть утра, ехал на велосипеде к парому, потом двадцать минут на пароме через залив Пьюджет-Саунд до Сиэтла и затем на велосипеде еще восемь миль до больницы.
В Сиэтле я и стал почти полным вегетарианцем. Отчасти этому способствовал сам этот город. Кажется, в любом местном продуктовом магазине полным-полно информации о продуктах от местных фермеров, объявлений о новых вегетарианских ресторанах прямо за углом. Во всех супермаркетах продавались крупы и специи, о которых я раньше никогда не слышал. В Дулуте под словосочетанием «этническая кухня» обычно подразумевались рестораны китайской или мексиканской кухни, в которых работали местные жители. В Сиэтле были японские, эфиопские, индийские и другие рестораны. В Миннесоте я прятал свой бурый рис, просто чтобы избежать насмешек, а здесь, на Северо-Западе, смеялись над мясоедами.
Я с головой окунулся в эту культуру со всеми ее моментами типа снижения количества отходов или жизни поближе к земле. На самом деле мои бабушка и дедушка как раз так и жили: у них были свой сад, огород, и они сами охотились. И я тоже хотел жить так же.
В общежитии я познакомился с ребятами из Южной Африки и Новой Зеландии, и они рассказали, как готовить карри из кускуса и арахисовое рагу. Однажды на пароме я познакомился с парнем, тоже интерном, ассистентом терапевта, и он рассказал мне о поленте. Я уже был знаком с книгами доктора Эндрю Вейла. По пути на пароме я обычно слушал аудиокниги, в том числе о взаимосвязи болезней сердца и мясоедения при недостатке витаминов и минералов.
Когда я осенью вернулся в Дулут, я уже был почти полным вегетарианцем. Но не совсем. Я раза три заходил в «Макдоналдс» за бутербродами с курицей, сосисками с омлетом и булочками. Что я могу на это сказать? Просто тогда я был голоден.
В Дулуте я пробыл достаточно долго, написал свой тезис, упаковал вещи, и в апреле 1998 года мы с Леа переехали в Дедвуд, в штат Южная Дакота. Там я начал работать на постоянной основе в качестве физиотерапевта. Именно в Дедвуде я окончательно стал вегетарианцем.
Люди удивляются тому, что я из мясоеда превратился в вегетарианца. Но не удивляются, что стал им именно в Дедвуде. А ведь там за простой пиццей с сыром и без мяса надо было на машине ехать минут двадцать. Пойти в магазин за натуральными продуктами, чем-то типа перловки и других цельнозерновых круп? Это точно не в Дедвуде. Раз в неделю я ездил за покупками в город Рапид-Сити. Кроме того, я развел свой огород. Наш сосед, бывший «морской котик», сказал, что на этих камнях я даже сорняки не выращу, но я доказал обратное. У нас были свои тыквы, бобы, помидоры и перец.
Я бегал ежедневно на разные дистанции, от 10 до 35 миль, по хвойным лесам Черных холмов, по редким полям, заросшим дикой травой. Однажды мне по пути попалось поле дикой эхинацеи, и я немного набрал с собой. Вечером мы пили чай с эхинацеей. Мне уже больше не хотелось мяса, но я еще беспокоился по поводу возможных недостатков вегетарианского питания. Я рассматривал свое тело как лабораторию. Один из моих самых неудачных научных экспериментов – это попытка пробежать 35 миль с небольшой бутылочкой оливкового масла: я думал, раз моему телу нужна энергия, жирное масло с его повышенной калорийностью как раз то, что нужно. Пара эпизодов диареи, жуткие газы в животе и общая тошнота убедили меня бросить эти эксперименты.
Я старался использовать любую возможность побегать вокруг дома по холмам или ехал в район горы Бигхорн и там бегал по диким горным тропам Вайоминга. Мне нравилось там бегать, но жизнь в целом меня не совсем устраивала. Многие из тех, кого я лечил, курили по две пачки в день, не делали никаких физических упражнений, питались фастфудом. Это было ужасно, хотя я понимал, почему так происходит: у них просто не было перед глазами других примеров. Дедвуд для молодоженов не совсем подходящее место, от него исходит дух одиночества. Особенно если один из молодоженов занят работой, напоминающей сизифов труд. Я приходил домой, полный разочарования. Я не знал, что со всем этим делать, и Леа тоже не знала. Я стал все больше бегать по холмам с новым партнером – Тонто, аляскинским хаски, который любил бегать почти так же, как я. Я чувствовал Дикий Зов Холмов, основной инстинкт бега, что-то, что постоянно манило меня.
Меня привлек буддизм, я стал больше читать о развитии самоосознания. Я хотел достичь мира, о котором говорили мистики. Я хотел покоя, который находил во время движения, в тишине, которая тем шире простиралась во мне, чем больше я бегал и больше уставал. Мне нравилось выигрывать, но гораздо больше нравилось свободно бегать, забыв обо всех проблемах.
Каждый день я пробегал по 10 или 15 миль, по выходным – миль 20 или 30. Мы с Леа серьезно подумали и решили, что я полечу на забеги в Вирджинию и Орегон. Но чтобы покрыть расходы на поездки, придется занять денег. Я хотел преодолеть границы собственных возможностей. Бег был моей страстью, но в то же время я был человеком очень практичным. И теперь этот кредит. Для ребенка, который в детстве питался «сыром от правительства», это было ужасное слово. Но я выиграл забег на реке Маккензи на 50 километров и 50-мильник Zane Grey. А затем установил рекорд на «Вояджере Миннесоты». Было все это следствием спортивного азарта, настойчивости деревенского парня из Миннесоты, заложенных в мои гены? Ведь Дасти говорил по этому поводу: «Упрям, как норвежец, напорист, как француз, глуп, как поляк». Или же чем-то другим, что я сам сформировал внутри себя? Я не знал. И чтобы это узнать, нужно было сдать еще один экзамен – пробежать 100-мильный забег. Я решил, что побегу Angeles Crest 100, проводящийся в сентябре. Это один из самых сложных стомильников в США, проводится он в горном массиве Сан-Габриель в Калифорнии с совокупным набором высоты в 7000 метров и спуском суммарно 8000 метров. Я стал бегать на еще более дальние расстояния, еще более внимательно относиться к своему питанию. И позвонил человеку, которого хотел попросить быть моим пейсером.
И вот теперь, почти на 50-й миле, на туристической площадке Чилао, он орал на меня. Но на этот раз это были не «Ты сцыкота, Джурка», «Давай, поляк» и им подобные комплименты от Комка Пыли – Дасти.
Он орал по-испански.
Я оглянулся и понял на кого. За мной бежала стайка крепких мужчин с кожей цвета кофе, волосами черными как смоль, в широких рубахах, длинных шортах, которые выглядели как юбки, и сандалиях гуарачи, сделанных из старых автопокрышек. Им всем было где-то за сорок. Я о них впервые услышал в Нью-Йорке от Хосе Камачо, с которым познакомился в госпитале для ветеранов в Альбукерке во время интернатуры. У него на личном шкафчике была приклеена наклейка: «Когда ты бежишь по земле и вместе с землей, ты можешь бежать вечно».
Все в США, кто хоть раз бегал сверхмарафон, скорее всего, слышали об этих ребятах. Это были индейцы тараумара из Медного каньона в Мексике, представители древней народности, которые, как говорят, запросто могут пробежать сто миль и даже не устать. Говорят (и в книге «Рожденный бежать»[7] об этом написано более подробно), что они немногословны, в основном питаются растительной пищей и бегают с детства точно так же, как американские дети смотрят телевизор или играют в видеоигры. Мы с Дасти видели их на старте, они покуривали сигареты (или косяки, я не знаю точно). Они держались поодаль от всех с безразличным видом и без особых улыбок. Все остальные бегуны разминались или делали растяжку, а эти просто стояли. На некоторых были юбки, которые они явно только что сшили. А на одном была рубаха с изображением птиц из игры Angry Birds.
Бегун Бен Хайян, который четырежды подряд выигрывал этот забег и считался одним из лучших бегунов на сто миль в стране, подбежал к нам с Дасти. Бен в свое время лечился от наркотической зависимости, он был весь в наколках: мертвецах, вылезающих из гробов, черепах и тому подобных рисунках. На голове у него был ирокез, он слушал Оззи Осборна и имел свой бизнес: он ловил тарантулов, змей и ящериц и развозил их по библиотекам, на встречи Женской организации скаутов и ей подобных. А еще он был учителем младших классов.
– Эти ребята на ста милях лишь разминаются, они только что остановились на перевале покурить. Косяк, марихуаны, наверное, я не знаю, – сказал Бен со смехом. Или это был оскал? Он немного растянулся, его татуировки зашевелились.
Он что, издевался над нами или говорил серьезно? Не знаю.
– Да ну, – ответил Дасти. – Фигня какая-то. И сказал Бену, что «сделает» его. Старый добрый Дасти.
И вот теперь он обзывался по-испански. (Потом я узнал, что в переводе это звучало вроде «Идите к черту, медлительные уроды, в одеждах с Большой Птицей».) Я еще раз оглянулся, и еще раз. Они действительно, казалось, парили по горам с совершенной легкостью. Может, они и правда что-то курили? Если так, то я хотел той же травы.
До забега я сказал Дасти о своих опасениях насчет стомильника. А Дасти ответил, чтобы я «забил» на все и что «это всего лишь пятидесятимильник, а потом еще один пятидесятимильник. Ты же сам говорил, что становишься сильнее, когда больше бежишь».
Как я и предполагал, моим основным соперником был Бен Хайян. И еще один парень, Томми Нильсон, по прозвищу Крутой Томми, которого мне надо было обойти, чтобы выиграть. Томми был известен своей железной хваткой и одним трюком: он мог бежать за кем-то в ночи с выключенным налобным фонарем ровно до тех пор, пока не равнялся с соперником, а затем врубал свет и переходил на спринтерскую скорость. Это вгоняло соперников в ступор, они-то думали, что бегут в одиночестве.
Я бежал за Беном Хайяном первые 50 миль, а тараумара бежали за нами. С каждым шагом подъема в гору я догонял Бена. А тараумара просто «заглатывали» пространства. Как они умудрялись парить? На каждом спуске Бен и я спотыкались о камни, а тараумара продолжали грациозно скакать. Я подумал, что, наверное, это из-за гуарачи. И еще подумал, что, если научиться их трюку со спуском, я вообще буду непобедим.
Дальше по дистанции (Дасти присоединился ко мне на 50-й миле, чтобы сопровождать меня до конца забега) я думал, что сейчас начнутся судороги, или что-то случится с коленями, или руки опухнут. Я ни разу не бегал такую длинную дистанцию и не знал, могу ли вообще пробежать ее.
Тараумара бежали за мной по пятам до 70-й мили, взлетая на горы и на цыпочках сбегая вниз. Потом они замедлили свой бег.
После 90-й мили, ночью, Дасти и я оказались в окружении огней. Они были и впереди, и позади нас. Вот тогда-то мы решили проделать трюк Крутого Томми и выключили свои налобные огни. Правда, кажется, сам Томми решил сделать то же самое, потому что свет позади нас тоже погас. И Бен тоже вырубил свет. Так мы и бежали до финиша, пытаясь догнать невидимого Бена и убегая от невидимого Томми. Это было невероятное, прекрасное ощущение, я совершенно не чувствовал усталости, боли в ногах. Я бежал так, как будто пробежал до этого всего 10 миль, а не 90. Мы все финишировали с разницей в 10 минут.
Когда мы выбежали на финишную прямую, я был вторым. Я победил в соревновании с бегунами из племени-легенды, я почти догнал «Человека с татуировками». Я почти что выиграл мой первый стомильник.
Теперь я знал, что могу пробегать это расстояние. И знал, что могу выиграть на таком забеге. Мало кто тогда об этом знал.
Это был мой маленький секрет.
Как получить достаточно белка
Один из наиболее часто задаваемых вопросов мне как сверхмарафонцу, питающемуся растительной пищей, следующий: «Как обеспечить организм необходимым количеством белка?» Вот несколько способов, которые я использую.
На завтрак в смузи я добавляю орехи и немножко протеиновой муки из растительных источников (бурый рис, семена конопли, горох или ферментированный соевый протеин). Я также ем зерновые на завтрак, например тост из хлеба, приготовленного из пророщенной пшеницы, с ореховым маслом, хлопья из пророщенных круп или овсянку. Обед – обычно огромная порция сыроедного салата. Мне нравятся листья салата, капусты кале сорта лачинато, и я добавляю белки в виде соевых продуктов (темпе, тофу или бобы эдамаме), несколько ложек хумуса или остатки блюд из других цельнозерновых круп или кинвы[8]. На ужин могут быть бобы или цельнозерновые крупы, иногда макароны, приготовленные из цельнозерновой муки. Если я днем не ел сою, то добавляю ее вечером. Иногда днем перекусываю батончиками Clif Bar, или смесью орехов, семян и сухофруктов, или веганскими десертами на основе сои или орехов, пополняя таким образом запас аминокислот в течение дня для поддержания нужного тонуса мышц и помогая телу в восстановлении.
Я пытаюсь есть как можно больше натуральных продуктов, а не «заменителей мяса». Я выбираю продукты пророщенные, замоченные или ферментированные, чтобы облегчить переваривание клетчатки. Я употребляю сою, темпе, мисо, тофу из пророщенных бобов, они легче усваиваются, и в них меньше фитоэстрогена (натуральное вещество, которое многие считают схожими с человеческим гормоном эстрогеном, несмотря на многочисленные научные исследования, убеждающие в обратном), а не обычный соевый протеин. Я ем хлеб и лепешки из цельнозерновой муки, дома часто проращиваю бобы и крупы перед приготовлением блюд.
Зимнее миннесотское чили
В тот вечер, когда я попробовал это, я решил быть счастливым и здоровым спортсменом-вегетарианцем. Всего одна ложка убедила меня, что вегетарианские блюда могут быть такими же вкусными и приятными, как и мясные. Булгур становится источником сложных углеводов, а остальные ингредиенты помогают получить все разнообразие аминокислот. Нет ничего лучше для подкрепления после тренировок, особенно зимними холодными вечерами.
Ингредиенты:
1 ч. л. кокосового или оливкового масла
2 дольки чеснока, пошинковать
1 чашка нашинкованного лука
8–10 грибов среднего размера, пошинковать
½ чашки нашинкованного сладкого зеленого перца
½ чашки нашинкованного сладкого красного перца
½ чашки нашинкованной моркови
1 стручок перца халапеньо или любого другого острого перца, целиком или нашинкованного, по желанию
1 чашка зерен замороженной кукурузы
1 ч. л. молотого тмина
½ ч. л. молотого кориандра
2 ст. л. перца чили
2 ч. л. соли, по вкусу
½ ч. л. черного перца
1 средний помидор, пошинковать
1 банка томатного пюре 200 г
1 банка консервированной красной фасоли, воду слить, 200 г
1 банка консервированной черной фасоли, воду слить, 200 г
1 банка розовой фасоли, воду слить, 200 г
2½ чашки воды
½ чашки крупы булгура
острый соус или кайенский перец – по вкусу
¼ чашки мелко порубленной кинзы
На дно большой кастрюли налейте масло. Тушите все овощи и специи на медленном огне минут 10, до размягчения. Добавьте немного воды, если овощи начнут пригорать. Добавьте остальные ингредиенты, кроме кинзы, и тушите на среднем или маленьком огне под крышкой минут 30. Перемешайте и протушите еще минут 20 или 30 до полной готовности. Добавьте соль, и, если хотите, еще больше кайенского перца по вкусу. Подавать, посыпав сверху кинзой. Остатки можно хранить в холодильнике.
Получается 8–10 порций.
9. Падал тихий снег…
Подготовка к Western States, 100 миль, 1999
Я должен идти по зову гор.
Джон Мьюр
Я проскользнул на цыпочках на цокольный этаж по лестнице, осторожно, чтобы не разбудить спящих домашних, раздвинул шторы. Снежинки переливались в тихом лунном свете. Был декабрь 1998 года, пять утра, и на улице было минус двадцать три. Я натянул специальные полипропиленовые лосины, майку с длинными рукавами, ветровку, флисовую кофту, спортивные штаны, шерстяные носки. Я знал, что мой путь в итоге пройдет через жаркие каньоны при температуре выше 40 градусов по Цельсию, по раскаленным пустыням, где даже скорпионы ищут тени. Но начинался этот путь здесь и сейчас.
Еще один слой: норвежская лыжная шапочка и финские лыжные перчатки.
Мало кто понимал, ради чего я выбрал именно эту стезю. Лучший спикер в школе, выпускник колледжа, сертифицированный физиотерапевт, человек семейный, я вернулся в Дулут. На мне висело около 20 000 долларов кредитов, я жил в доме родителей своей жены, пять дней в неделю ездил на велосипеде за 10 миль в магазин Ski Hut. И зарабатывал пять долларов в час.
Постель еще не остыла, а снаружи была чернота ночи и белый снег. Да, это и есть мой путь. Я зашнуровал кроссовки. Вскоре после возвращения в Миннесоту я вкрутил в их подошвы шурупы, чтобы меньше скользить.
В Миннесоту мы прибыли меньше месяца назад. Я снова встретился с Дасти и Хиппи Дэном. Как прежде, время от времени мы вместе бегали, катались на лыжах. Иногда к нам присоединялись Джесс и Кэйти Коски, местные спортсмены и, что немаловажно, веганы. Коски знали о моих победах в «Вояджере». Хиппи Дэн рассказал Коски, что я интересуюсь вопросами полноценного питания и здоровья. И они дали мне почитать книгу Говарда Лаймана «Безумный ковбой» о том, что мясо, рыба, молочные продукты, произведенные не на фермах, отравляют тело и душу. Я тогда еще подумал: «Ну, уж если этот консервативный фермер-скотовод из Монтаны считает, что самое лучшее – это растительная пища, может, и у меня получится перейти на следующую ступень в части здорового питания». И перестал укорять Леа за ее тягу к натуральным продуктам. Я стал считать, что здоровое питание – это добротная и дешевая медицинская страховка.
Меня все еще беспокоил вопрос необходимого количества белка, но аргументация против мясных продуктов выглядела все убедительнее. Единственное, что меня удерживало от полного перехода на веганство, был, собственно, сам вкус блюд. Я не представлял, как можно надолго отказаться от сыра, масла, яиц. И очень любил сладости и пиццу с сыром.
Я экспериментировал с соевым и рисовым молоком и размышлял о философских причинах отказа от животных продуктов и пользе подобного шага. Однажды в воскресенье после забега на 20 миль я угостил Дасти и Коски собственноручно испеченными постными бананово-клубничными блинчиками (см. рецепт в конце главы). Блинчики получились на редкость сладкими, сытными, пышными и золотистыми. А благодаря фруктовому вкусу буквально таяли во рту. Я подобных никогда раньше не пробовал. В этот момент я понял, что смогу обходиться и без масла, и без яиц.
С молоком было сложнее. Я с детства пил молоко почти с каждым приемом пищи. Бабушка Джурек отвозила пустые молочные бутылки на ферму неподалеку и возвращалась с полными свежего натурального молока. Но теперешнее молоко даже близко не напоминало по вкусу молоко с фермы. Оно, скорее всего, было с какой-то огромной фабрики, где коров постоянно держали на гормоне роста, антибиотиках, в ужасных условиях. Нет уж, благодарю покорно.
Я урезал в своем рационе и количество морепродуктов, так как понял, что если не я сам поймал рыбу в чистой речке, то, скорее всего, получу дозу химикатов или гормонов, которыми потчуют лососей и треску.
К моему удивлению, оказалось, что, отказавшись от некоторых продуктов, я увеличил разнообразие своего рациона, ввел в него новые замечательные блюда. Я стал есть больше фруктов и овощей, бобовых, орехов, семян, цельнозерновых круп, продуктов из сои. Я просматривал книги рецептов вегетарианской кухни, ходил по супермаркетам с экзотическими продуктами, чтобы разнообразить свое питание. А так как вырос я на Среднем Западе и в детстве ел мало овощей, для меня было невероятно интересно узнавать о японской морской растительной пище, или о том, как правильно печь кукурузные лепешки, или о нюансах приготовления тайского супа-карри.
Я строгий веган (хотя обычно избегаю этого определения: у многих оно ассоциируется с зашоренностью и самовлюбленной праведностью). Но ради веганских принципов я не буду голодать. Обычно у меня с собой всегда есть запас протеиновой муки, но как-то раз в Европе я ел сыр, потому что под рукой ничего больше не оказалось, а в Мексике – бобы, сваренные на бульоне из свиной шкуры. Однажды в Коста-Рике я решил заняться сноркелингом – понырять с трубкой. Я заранее поинтересовался, можно ли заказать тур с вегетарианским питанием, мне ответили, что это реально. На деле же оказалось, что в меню овощи действительно присутствовали, но только приготовленные внутри какой-то огромной рыбы. Я был голоден, на носу были соревнования, поэтому я съел и эти овощи. В совсем уж исключительных случаях я мог отойти от принципов веганской диеты. Но это всегда были ситуации, когда вопрос стоял о выживании, а не потому, что мне хотелось продуктов животного происхождения.
И даже на эти компромиссы мне пришлось идти гораздо позднее. Я не сталкивался с подобным выбором до тех пор, пока не стал действительно чемпионом в ультрабеге.
А сейчас я шнуровал кроссовки с шурупами в подошвах.
Я выскользнул за дверь в предрассветный полумрак. Меня звали горы, но пока и эта дорожка для снегоходов вполне подходила. Благо она была пустынной: для любителей гонок время было уже слишком поздним, а для обычных пользователей снегоходов, наверняка борющихся с похмельем, еще очень ранним. Я шагнул на дорогу и тут же почти по колено провалился в снег. Отлично. Чем сложнее, тем лучше. Это всегда срабатывало. Я наконец начинал это понимать. Все «почему» мира не приносили мне ни внутренней гармонии, ни однозначных ответов. Но то, что я задавался вопросами и что-то делал в процессе поиска ответов на них, стало внутренним источником силы. Я выдернул ногу из снега и продолжил свой ночной бег среди берез, держа путь прямо на лунный серп, зависший низко над горизонтом.
Оставив позади перевал Анджелес, я знал, что сдал важный экзамен. И знал, каким будет следующий. Не помню точно, как я узнал о забеге Western States: так дети, увлекающиеся бейсболом, всегда все знают о Бейбе Руте, а юные скалолазы – об Эвересте.
Люди говорили о том, насколько сложен этот забег, как он ломает тела и души. Готовясь к нему, я хотел тренироваться в самых сложных условиях, какие только мог себе представить. Поэтому и возвратился в Миннесоту зимой. Поэтому бежал по колено в снегу, хотя мыслями был в Северной Калифорнии.
К моменту, как я решил выиграть этот забег, Western States 100 был, наверное, уже самым известным сверхмарафоном в мире. В 1980-е годы телекомпания ABC дважды выпускала специальные выпуски программы «Великий мир спорта», посвященные этому забегу. Я знал, что на нем 21 пункт поддержки, шесть медицинских палаток (для сверхмарафонов это необычно много, что объясняется особой сложностью маршрута). Бегуны, завершающие дистанцию менее чем за сутки, получают серебряную пряжку для ремня с надписью «100 миль в один день»; финишировавшие за время меньшее, чем 30 часов, – бронзовую пряжку. Победителям среди мужчин и женщин вручают бронзовые статуэтки ягуаров. Ежегодно в забеге принимали участие около 1500 добровольцев и 369 бегунов на длинные дистанции, за плечами которых хотя бы один забег на 50 миль, прошедшие через систему лотереи Western States.
С самого начала сложность забега служила поводом для гордости местных жителей. Только один раз состязание выиграл не калифорниец, и он был моим кумиром. В последнее десятилетие Северная Калифорния стала для бегунов на длительные дистанции своеобразной Меккой, а сам забег – катализатором жизни племени сверхмарафонцев. Легендарный Тим Твитмейер побеждал в Western States пять раз. Говорят, Тиму было совершенно все равно, кто шел первым или за ним: он знал маршрут как никто другой, это была «его» дистанция. Но в 1997 году один человек буквально вырвал у Тима победу. Подводник из штата Мэриленд по имени Майк Мортон в 1996-м сошел с дистанции, только укрепив «калифорнийское большинство» во мнении, что если ты не тренировался на маршруте Western States или не жил где-то поблизости, у тебя нет никаких шансов на успех. Когда Мортон на следующий год снова вышел на старт, людей, конечно, восхитило его мужество, но многие его просто жалели. А он взял и обогнал Тима Твитмейера на 1 час 33 минуты, установив рекорд трассы – 15 часов 40 минут.
Я хотел сделать то, что удалось сделать моряку. Я хотел доказать жителям Северной Калифорнии, всей элите сверхмарафонцев и самому себе, что достоин быть членом этого братства. Я понимал, что это трудно. Твитмейер вышел на старт еще раз, в 1998-м, и выиграл. Теперь, когда я знал, как высока награда за боль, я хотел еще большей боли. Я хотел использовать ее как инструмент для раскрытия самого себя, полного и абсолютного. Сто миль сложной трассы в борьбе с сильными соперниками гарантировали эту боль.
Western States берет свое начало в 1955 году. Тогда один местный бизнесмен Уэндэлл Роби за день проскакал на лошади 100 миль. И после этого заявил, что сделал это потому, «что мог это сделать». С тех пор наездники и наездницы стали собираться на скачки на Кубок Тевиса, названного в честь еще одного местного бизнесмена, Ллойда Тевиса. Все, кто мог преодолеть дистанцию верхом меньше чем за 24 часа, оставаясь в бодром состоянии, получали серебряные пряжки.
Однажды один удивительный джентльмен Горди Айнсли и его не столь удивительная лошадь полностью изменили ход событий в истории заезда, превратив его в состязание для бегунов. Айнсли, мануальный терапевт-хиропрактик, путешественник, плотник, мастер верховой езды, увлекавшийся рукопашным боем и наукой, был неплохим бегуном. У него были длинные волосы, борода и мощный мускулистый торс, скорее подходивший игроку в регби или американский футбол. Ему принадлежал титул лучшего бегуна в группе «тяжеловозов» – Clydesdale, людей с весом свыше 90 килограммов: он пробежал марафон за 2 часа 52 минуты.
Но больше всего Айнсли были по душе скачки на Кубок Тевиса. Он уже получил свои пряжки в 1971 и 1972-м. В том же году он подарил свою верную лошадь любимой женщине. Но вскоре дама от него ушла, прихватив с собой и лошадь. В 1973 году Айнсли снова вышел на старт. Примерно в районе тридцатой мили, на так называемой Лужайке Робинсона, его новая лошадь захромала. С дистанции ему пришлось сойти. А на следующий год Айнсли, чтобы поберечь лошадь, решил сам пробежать дистанцию.
Это был на редкость жаркий день, по ходу скачек даже пала одна лошадь. Айнсли появился на финише через 23 часа 42 минуты и получил свою очередную пряжку. Медицинскую помощь ему оказывал, понятное дело, врач-ветеринар.
Еще один человек попытался пробежать дистанцию в 1975-м, но сошел на 97-й миле. В 1976 году длинноволосый бегун Кен Ширк финишировал через 24 часа 29 минут. Наконец, в 1977 году был проведен забег Western States Endurance Run, известный теперь как Western States 100. Четырнадцать бегунов бежали вместе с партнерами-наездниками (в тот год до финиша добрались трое). Еще через год организаторы решили разделить состязания для наездников и бегунов и перенесли Western States на более раннее время года, когда чуть прохладнее. С тех пор соревнования проводятся в последний выходной июля.
Забег стартует в долине Скво-Вэлли. Бегунам сначала надо подняться на высоту в две с половиной тысячи метров над уровнем моря к перевалу Эмигрантов (подъем на 800 метров на участке в 4,5 мили). Впрочем, весь оставшийся маршрут – это набор высоты в 5 километров и снижение на 7 километров. Участники бегут по тропам, по которым когда-то ходили индейцы пайюты, шошоны и уашо, жившие в этих местах и занимавшиеся собирательством всего, что могла дать эта каменистая земля: орехов, ягод, насекомых, ящериц, кореньев; охотившихся при помощи ловушек на зайцев, белок, изредка на горных антилоп. Индейцев не стало, их сгубили оспа, пули и прочие побочные продукты новой западной цивилизации. На смену аборигенам пришли первые поселенцы и золотоискатели. Неподалеку от маршрута забега есть перевал Доннера, названный в честь одной из групп первопроходцев, которые тоже двигались на Запад, но не завершили свой «забег»: зимой 1846–1847 гг. их постигла гораздо более мрачная участь, чем отсутствие серебряных пряжек на ремнях.
Луна поднялась выше. Бледное, размытое серое небо обещало такой же тусклый серый зимний день. Я продолжал бежать мимо берез, вдоль пустынных голых полей. Ноги увязали в снегу. Я выдергивал их, размахивал руками, снова проваливался и снова выбирался из снега. Окрестный лес сковывала бескрайняя тишина, нарушаемая лишь звуком моих шагов и тяжелым ритмичным дыханием. В то утро мне нужно было пробежать 1 час 15 минут – 10 миль со скоростью 7 минут 30 секунд на милю. И на следующее утро предстояли 10 миль, и через день тоже. В выходные же я бегал по 25 миль.
Некоторые знакомые, которые знали, сколько я тренируюсь и чем питаюсь, говорили, что я просто сумасшедший. Отец, весивший под 130 килограммов, настаивал: «Если ты бегаешь на длинные дистанции, ты должен есть мясо». Когда же я ответил, что ему самому не мешает начать следить за собственным здоровьем и есть больше овощей, он заметил: «Погоди, вот будет тебе сорок, посмотрим, как ты будешь выглядеть и как себя чувствовать». Дедушка Эд, отец моей мамы, сказал, что «прожить на одних фруктах и орехах» невозможно и мне к пятому десятку потребуются новые колени.
Но я никогда не чувствовал себя лучше, чем сейчас. У меня всегда была отличная выносливость, но сейчас все боли, какие я когда-либо чувствовал после длительных забегов, совершенно исчезли. Отдых между пробежками стал занимать значительно меньше времени. Я чувствовал себя легче и сильнее. Я чувствовал себя так, как не чувствовал в юности.
Я вернулся домой, бледный день стал еще бледнее, сквозь сумрачную дымку едва пробивалось солнце, даже не обещая дня. Машины откашливались влажными кольцами дыма. Пора принять душ, влезть в свежую одежду. И начинать нормальный день.
Мышцы корпуса
Ноги могут помочь в движении, но наибольшая сила заключается в мышцах живота и спины. Для мышц спины хороши тяги на тренажере и работа на тренажере, имитирующем греблю. Если вы занимаетесь йогой, сконцентрируйтесь на асанах для гибкости спины, например на позах «саранчи», «моста» и «лодки».
Для пресса делайте упражнения, которые помогут стабилизировать тазобедренный сустав во время бега. Упражнение «планка» – самый лучший и наиболее эффективный способ усилить мышцы пресса. Для упражнения «прямая планка» ложитесь на коврик лицом вниз, затем согните руки в локтях на 90 градусов и перейдите в упор лежа на локтях, опираясь на пальцы ног так, чтобы тело составило прямую линию от макушки до пяток. В «боковой планке» делайте то же самое, опираясь на один локоть и на пальцы одной ноги. Эти простые упражнения можно усложнить, добавив движения ног, рук или расположив ноги или руки на диске или воздушной подушке.
Впрочем, для бегунов полезны любые асаны, укрепляющие мышцы корпуса. Точно так же полезен пилатес. Все это повышает эффективность бега.
Блинчики из восьми круп с клубникой
Впервые я испек такие блинчики после двадцатимильной зимней пробежки в Миннесоте и открыл для себя две вещи: первое – пышное сладкое тесто можно приготовить без добавления яиц и молока, и второе – в мире бесконечно много видов круп, названий которых я даже ни разу не слышал. Цельнозерновые крупы можно купить в специализированных супермаркетах, ориентирующихся на здоровое питание. А имея мощный высокоскоростной блендер, вы можете самостоятельно молоть свежую цельнозерновую муку, как это делаю, например, я.
Смешайте вместе несколько круп в любой комбинации, чтобы в результате получилось две чашки муки. Добавьте смолотые семена льна или чиа, они заменят яйца. Блинчики не только получаются вкусными, они содержат много углеводов и аминокислот. Это прекрасное блюдо, чтобы подкрепиться перед продолжительной утренней пробежкой или после занятий; иногда я беру такие блинчики прямо на тренировки.
2 ст. л. нектара агавы или кленового сиропа (можно заменить другими фруктозными сиропами)
1 ч. л. ванильного экстракта
1½ чашки мелко нашинкованной мороженой или свежей клубники
1 ч. л. кокосового масла
Для подачи блинов – кленовый или фруктовый соус, по вкусу
Смешайте в большой миске все виды муки и молотых семян, добавьте разрыхлитель, соль. Влейте веганское молоко, оливковое масло, нектар агавы или кленовый сироп, ванильный экстракт. Хорошо перемешайте. Вмешайте в готовое тесто нашинкованную клубнику.
Смажьте сковороду кокосовым маслом, как следует прокалите на среднем огне в течение 3–5 минут или до тех пор, пока капля воды, вылитая на разогретую сковороду, не начнет быстро испаряться.
Распределите равномерно по сковороде ½ или ¾ чашки теста. Поджаривайте до получения золотистой корочки снизу и появления небольших пузырьков на поверхности, переверните блинчик и прожарьте его с другой стороны. Так же выпекайте остальные блинчики. Подавайте с кленовым сиропом или фруктовым соусом, по вкусу.
Получается 10–12 блинов диаметром сантиметров 15.
10. Опасные ноты
И еще немного о тренировках к Western States, 100 миль, 1999
Снег. Солнце. Камни. Небо.
Он делал то, что он знал и умел.
Сейчас. Просто так, потому что мог.
Джеймс Гэлвин
Книг на тему «Как стать чемпионом в беге на 100 миль» нет. Я это знаю, потому что сам их искал. А интернет в то время только появился. В общем, мне пришлось заниматься планированием своей подготовки самостоятельно.
Во-первых, в конце апреля мы с Леа переехали в Сиэтл: мне предложили работу в магазине FootZone. С его владельцем сверхмарафонцем Скоттом Маккабри я познакомился в 1997 году на забеге на 50 км Cle Elum Ridge, когда проходил интернатуру в Сиэтле. Всему, чему можно было научиться у снежных троп и холодных ночей, я уже научился. Теперь, чтобы участвовать в Western States, мне нужны были горы.
И, во-вторых, я рассчитывал на тренерскую помощь со стороны бегунов старшего поколения.
Когда в 1992 году Артур Ньютон решил бежать Comrades Marathon в Южной Африке (на самом деле протяженностью в 55 миль), ему было 38 лет. Физическая форма Ньютона была отнюдь не блестящей, он прекрасно понимал, что соревноваться придется с молодыми спортсменами, бегающими гораздо быстрее его. Но то ли Ньютон не видел для себя другого выхода, то ли знал, что делал, он тренировался по неслыханной по тем временам программе, включавшей в себя ежедневные забеги на 10 миль. После Comrades Marathon он выиграл еще пять марафонов, установил мировые рекорды на дистанциях 30, 35, 40, 45, 50 и 100 миль. Этого человека можно считать «отцом» концепции тренировок, основанных на медленных длительных пробежках. Ньютон также считается первопроходцем в вопросах правильного питания на длинных дистанциях; многие утверждали, что он даже изобрел некий «чудесный эликсир» (на самом деле это был лимонад с солью).
Но на сверхдлинных дистанциях лимонада вряд ли будет достаточно. И я обратился к опыту Перси Черутти из Австралии, одной из самых невероятных фигур в пантеоне сверхмарафонцев, менеджера магазина одежды и сторонника питания натуральными продуктами.
В 1939 году в возрасте сорока трех лет Черутти пережил нервный срыв. После того как врачи пообещали, что жить ему осталась пара лет, Перси перешел на строгую диету, стал регулярно тренироваться и исповедовать философию, которую называл «стотанской» – производным от слов «стоик» и «спартанец». Он утверждал, что спортсмен должен проявлять «твердость, жесткость характера и непоколебимую веру в свои принципы», но при этом принять «концепции диеты, философии, интеллектуального и культурного развития». Черутти утверждал, что «личностный рост возможен только за пределами зоны комфорта».
Черутти следовал определенной концепции отдыха и восстановления (а прожил он в итоге до восьмидесяти лет). Тренировкам по секундомеру предпочитал интуитивный подход, основанный на личном опыте. Он занимался скоростной работой на песчаных дюнах, тяжелой атлетикой, йогой, придерживался строгой диеты, основу которой составляли сырые овощи, фрукты и цельнозерновые продукты, изучал способы бега различных животных. Он также советовал не запивать еду водой и не общаться после полуночи. Его «протеже» Херберт Эллиот, знаменитый бегун на средние дистанции в 1950-е годы, называл «стотанские» тренировки «прекрасными и болезненными… основанными на концептуальной философии и подходе “стремиться к личностному росту, становиться добрее, расширять свои горизонты, становиться лучше”».
И Ньютон, и Черутти в своих тренировках следовали нетрадиционным подходам: Ньютон делал упор на длинные пробежки, Черутти – на все без исключения аспекты жизни, в том числе на тренировки на испытание выносливости. Возможно, мое детство могло показаться кому-нибудь необычным в общепринятом смысле, но мое поведение всегда оставалось предельно традиционным. Большую часть жизни я был «послушным сыном» и не только не пресекал черту моральных норм, установленную родителями, учителями, начальниками и тренерами, – я даже близко не подходил к ней. Поэтому меня очень интересовали такие необычные люди, как Ньютон и Черутти, ведь они раздвигали общепринятые рамки обыденного.
Меня восхищали такие бегуны, как Дасти. Я учился у людей из другой эпохи, в свое время преодолевших границы, считавшиеся до этого недостижимыми. И был еще один человек, которому я благодарен за то, что он заставил меня сделать больше, чем казалось возможным, – Чак Джонс. Он был моим кумиром на Western States.
Джонс начал бегать на 50 миль в 1985-м. А в 1986-м поразил тогда еще немногочисленную группу сверхмарафонцев тем, что выиграл Western States, чем немало огорчил владельца фисташковой плантации пастора Церкви Бога Джима Кинга Джонса, который ради участия в Western States каждую неделю пробегал по 200 миль (обычно в то время пробегали по 120–140 миль в неделю). Однажды на Western States на особенно крутом подъеме к Чаку Джонсу подбежал журналист из ABC и спросил: «Как вам удается постоянно улыбаться – с того момента, как мы начали вас снимать, улыбка не сходит с вашего лица». Не сбиваясь с темпа, Джонс ответил: «Я просто люблю бегать».
Чак родился в семье, где было четырнадцать детей, тринадцатым по счету. Он не мог играть в командные игры – его мать не могла позволить себе оплачивать униформу и поездки на тренировки. (Когда Чаку было четыре с половиной года, их отец покончил жизнь самоубийством). Чак играл на барабане, с шестнадцати лет занимался трансцендентальной медитацией, а к двадцати годам увлекся спортивной ходьбой. Чтобы минимизировать время восстановления, Джонс исключил из рациона кофеин, курение и мясо, причем одновременно. И это помогло.
У Джонса было трудное детство. Его отличал необычайный, очень сложный тренировочный режим. Подход к бегу, сложный и в то же время примитивный, приносил ему радость, как в детстве. Как это было мне знакомо!
Знакомство с Джонсом напомнило мне мою встречу с Дасти. А сам Дасти после моего отъезда из Миннесоты проплыл на каяке вдоль всего Верхнего озера (самого большого среди Великих озер), выпекал пиццу, побеждал в соревнованиях, строил дома, менял женщин, натирал воском лыжи, пожил в пяти штатах страны и вообще полностью оправдывал прозвище Комок Пыли. Например, вечером перед марафоном Grandma’s Marathon Дасти пил в баре неподалеку от будущего финиша и, боясь опоздать на утренний автобус, придумал, как ему показалось, идеальный способ решения проблемы: взял и пробежал всю марафонскую дистанцию до ее старта. А потом заснул на газоне. Проснулся он от выстрела стартового пистолета, побежал марафон и финишировал меньше чем за три часа. Я всегда задаюсь вопросом: «Почему?», размышляю о возможных вариантах развития событий, а Дасти делал что хотел и когда хотел. Джонс, Ньютон и Черутти преодолевали общепринятые границы возможностей человеческого тела и разума и устанавливали новые границы. Бег для них не был тренировкой, хобби, даже не был неким родом деятельности, в котором они соревновались с другими. Каждый из них был, в общем, экзистенциалистом. И я тоже хотел быть таким.
В Сиэтле я ежедневно пробегал по шесть миль до работы. А когда приходил домой, еще бегал по улицам, впитывая всем телом холодящую прохладу, расслаблявшую мышцы, и изучая окрестности моего нового места жительства.
Серьезные тренировки я проводил по выходным.
По выходным я искал границы своих возможностей. И нашел их на горе Сай.
Серьезные альпинисты, совершающие восхождения на горы Рейнер и Мак-Кинли, чтобы проверить себя на прочность, идут с рюкзаками на гору Сай. В некоторых семьях есть традиция совместного ежегодного восхождения на гору Сай. Некоторые продвинутые бегуны из Сиэтла бегают по этому маршруту. И только очень и очень опытные бегуны пробегают маршрут два раза подряд: сначала вверх, потом вниз, потом снова вверх и вниз.
Я шел своим путем. Он начался на плоских равнинах и теперь привел меня на горные перевалы. Мне нужны были горы. И в первый же после переезда в Сиэтл выходной я отправился к подножию горы Сай: я собирался пробежать маршрут трижды.
Набор высоты на маршруте на горе Сай составляет один километр, и, на первый взгляд, это немного. Если не принимать во внимание, что длина всей дистанции – всего четыре мили. То есть подъем – 250 метров на милю. До этого в Миннесоте моим самым сложным подъемом был забег на перевал у Верхнего озера. Набор высоты тогда составил 180 метров на двух милях и по ровной асфальтированной дороге.
Валуны на тропе были размером с микроавтобус. Опасные корневища тянулись из-под гигантских зарослей болиголова и пихт, устилая собой всю землю. Листья кустарников хлестали меня по бокам, пока я карабкался в гору. Иногда я обгонял пеших туристов, лезших наверх, или встречал людей, спускавшихся вниз. Я был единственным бегуном на тропе. Если смотреть на тропу снизу, кажется, что она идет вертикально вверх. Но я знал, что, конечно же, такого не может быть, должен быть хотя бы один пологий участок. Я оказался прав: такой участок был, ровно на половине маршрута, целых сто метров. Я мысленно назвал его «долиной Сай». Через каждые полмили на тропе стояли деревянные столбы, все поросшие мхом, – как напоминание о том, что я подписался на день экзекуции. В первый раз выйдя на трассу, стартовую милю я пробежал за 14 минут.
Эта гора напомнила мне о том, что забеги не выигрываются просто так и сразу. О том, что единственный способ выжить на дистанции сверхмарафона – разбить ее на отрезки. И гору Сай я покорял по частям. Прыгая по колено в снегу по дорожкам для снегоходов в Миннесоте, я осознал значимость каждого шага. Гора Сай научила меня бежать вверх как можно быстрее, когда не видишь, куда ступаешь, и потом быстро спускаться по тому же пути вниз. Это не был бег трусцой на вершину горы Сай и обратно – я не смотрел под ноги. В первый день я трижды забегал на гору и трижды сбегал с нее так быстро, как только мог. А потом поехал домой и работал весь день.
На следующее утро вылезать из постели совсем не хотелось. Я слышал «пение сирен»: о теплой постели, удобном диване, паре часов чтения, прослушивания музыки или просто ничегонеделания. Никто не заставлял меня бежать. Никто не говорил, что я должен это делать. И никто бы не умер, если бы я немного отдохнул. Вот о чем была эта песня. Это была та самая приставучая, занудная мелодия, из-за которой некоторые бегуны сходят с дистанции. Песню «Отдохни, ты только что пробежал по горе, не нужно это делать еще раз» нельзя было слушать.
Вот тебе и «сокращение времени на восстановление», и вся сверхэнергичность, и вся диета! Неужели я довел себя до края? Обычно тренеры советуют выходить на пик тренировок в 80 процентов от предполагаемой дистанции забега. Но обычно тренеры и не бегают сверхмарафоны. Никто не может постоянно тренироваться на уровне 80 миль. В общем, я решил пойти по собственному пути: создать на тренировке условия сверхмарафона в плане физической, эмоциональной и умственной нагрузки.
В тот день, когда после бега на горе Сай единственное, что мне хотелось, это сидеть и не двигаться, я «отключил музыку». И вышел на тренировку, что было сделать сложнее.
Тридцатипятимильный маршрут по Двенадцати вершинам (Twelve Peaks 35 Miles) проложил в свое время Рон Николл, пятидесятилетний бегун по прозвищу Рон Николл – Легенда. В Сиэтле Николла называли «бегуном-мазохистом». Обычно сверхмарафонцы пытаются или работать над улучшением техники бега, или максимизировать дистанцию, покрываемую с определенным усилием. Я, например, так и старался делать. Рон же выполнял сложнейшие задания до тех пор, пока они не становились легкими, а потом делал нечто еще более сложное.
Подъем на Двенадцать вершин был короче подъема на гору Сай, но у него были свои «фишки». Он тянулся на 35 миль, в отличие от 24 миль трехразового подъема-спуска на гору Сай. Но эти тридцать пять миль включали в себя подъем более чем на три километра и такой же спуск. И все – по извилистой тропе, то поднимавшейся вверх, то спускавшейся вниз, по скользким валунам, поросшим мхом, по грязи, через бурелом, который местные прозвали «Вьетнамом», сквозь плотные заросли папоротника и стрелы болиголова и невозможно изумрудный лес. Кроны кедров смыкались над головой, словно свод собора, и превращали яркий день в вечные сумерки. Я бегал там в слякоть, снег, в сорокаградусную жару, которая превращала воздух густого леса в пар, словно в скороварке.
Мох и слякоть помогали найти боль, которую я искал. Но мне требовалось нечто большее.
Мой кумир Чак Джонс рассказывал в одном из своих интервью о вибрациях, космических лучах, связи с внешними мирами (чем немало обескуражил своих оппонентов). Я понимал, что он на самом деле имел в виду – это ощущение полной свободы, когда ты вступаешь в некую зону, в которой чувствуется связь с землей и забываются будничные заботы. Но я не знал, как достигать этого состояния постоянно и целенаправленно.
В прошлом стать хорошим лыжником мне помогло чтение. И на этот раз я обратился к книгам. Я узнал о бусидо, древнем кодексе японских самураев, исповедовавших храбрость, простоту, честь и самоотверженность. Согласно кодексу бусидо, наилучшее состояние разума на поле боя или, как в моем случае, в беговом соревновании – пустота. Нужно опустошить разум. Это не означает быть сонным или рассеянным. Это, скорее, состояние полной готовности к неожиданностям, подобное тому, как если вас вдруг окатит ледяной водой. Опустошенный разум – это доминирующий разум. Он «затягивает» в себя внимание других людей, как вакуум затягивает песок. Или как человек, который сильно тянет за одну ручку двуручной пилы, притягивает к себе того, кто держится за другую ручку. Когда я слышу фразы «играй в свою игру» или «беги свой забег», я понимаю, что это – кодекс бусидо.
Приверженность кодексу бусидо – это способность отпустить прошлое, не заглядывать в будущее и концентрироваться только на настоящем.
Генри Дэвид Торо, американский последователь кодекса бусидо (хотя он, наверное, об этом не догадывался) и, к слову, любитель пеших походов на длинные расстояния, писал в книге «Уолден, или Жизнь в лесу»: «Мы растрачиваем нашу жизнь на мелочи. Честному человеку едва ли есть надобность считать далее чем на своих десяти пальцах, в крайнем случае можно прибавить еще пальцы на ногах, а дальше нечего и считать. Простота, простота, простота!»
Исходя из кодекса бусидо, я разработал свой комплекс упражнений. Я стоял в ледяной воде, чтобы укрепить силу разума и контроль над телом. Я сидел в позе лотоса и медитировал, отслеживая свое дыхание и испытывая силу концентрации разума.
Бусидо – это еще и внимательное изучение мастерства рукопашного боя. Моим мастерством был бег, и я бегал по горам Северо-Востока, полностью на этом концентрируясь. Отключить разум при беге на длинные дистанции просто и иногда даже необходимо, но я, наоборот, специально этого не делал, оставаясь все время во внимании. Я внимательно и осознанно относился к тому, чтобы пробегать определенный участок с особым усилием, или концентрировал внимание на том, чтобы ускориться на спуске, но при этом дать отдых сердцу и легким.
Всего за два месяца тренировок в Сиэтле моя выносливость сама собой повысилась. Дасти и остальные ребята вроде него были правы: просто наращивай дистанцию, и это, как правило, должно сработать. Мои мускулы и связки приспосабливались к новым движениям, запоминали их. Я научился опустошать разум и наполнять его силой воли. Иногда мне казалось, что я парю над мшистыми тропами.
В последний перед поездкой на Western States «трехразовый» забег на гору Сай я пробежал первую милю за 12 минут. Всю дистанцию вниз с горы – за 30 минут. Я научился ускоряться на спуске больше обычного. В первый подъем на гору Сай я забежал за 49 минут, а в третий – за 48 минут. Когда я впервые ломился через «Вьетнам» на Двенадцати вершинах, пробежка заняла 6 часов 40 минут. В последнюю свою пробежку по тому же маршруту я сократил это время до 6 часов 15 минут.
Но самые удивительные изменения происходили у меня в голове. В предрассветной тишине перед последним забегом через болота и вершины нагорья я услышал знакомую мелодию. За день до этого я трижды забежал на гору Сай. Я даже не сразу понял, что это за мелодия. Я почти рассмеялся вслух. Это была та самая «песня сирен», манившая меня пару месяцев назад: «Отдохни, вернись в постель». Но в то утро это был уже не зов, а едва слышный шепот. Белый шум.
Забег на Western States должен был получиться отличным.
Прогресс
Регулярные пробежки сами по себе очень приятны. Если ваш соревновательный дух достаточно силен, еще больше удовольствия вы можете получить от более быстрого бега или бега на более длинные расстояния, от преодоления себя. Прогресс может стать особым мотивирующим моментом, приятным бонусом за тренировки.
Если хотите улучшить свои навыки бега, вы можете (и должны) заниматься дополнительно: например, силовыми упражнениями, упражнениями на развитие гибкости и совершенствованием техники бега. Но лучший способ лучше бегать – бегать быстрее. И лучше всего научиться этому, если проводить сложные тренировки, как, например, тренировался я на горе Сай.
Например, если вы в течение 6–8 недель обычно бегаете три раза в неделю по 30–45 минут, вы уже готовы к пробежкам иногда на уровне усилий в 85–90 процентов от максимального. Или, другими словами, бежать в течение пяти минут на пороге, при котором мышцы начинают выделять лактат. Пробегите на максимуме, затем дайте себе минуту отдыха, затем повторите. Чтобы добиться прогресса, увеличивайте количество интервалов и их длительность, поддерживая соотношение скоростных работ и отдыха как 5:1. Например, после 10 минут быстрого бега отдыхайте 2 минуты, после 15 минут бега – 3 минуты и так далее.
Через 4–6 недель вы сможете поддерживать уровень этого усилия на протяжении 45 или 50 минут.
И будете бегать быстрее.
Адзуки (шоколадные батончики)
Этот десерт идеален в качестве влажной плотной еды на пробежках. Он готовится из очень легкоперевариваемых продуктов: бананов, бобов вместе с рисовой мукой и ванилью. И вкус этих немного подслащенных батончиков гораздо приятнее, чем можно себе представить, глядя на список их ингредиентов. Плюс ко всему они прекрасный источник углеводов и белка.
Нагрейте духовку до 200 °C. Смажьте форму для выпечки пирогов, сантиметров 20 длиной, кокосовым маслом. В блендере смешайте бобы, банан, миндальное и кокосовое молоко до пюреобразного состояния. Добавьте муку, какао, кленовый сироп, мисо, перемешивайте до образования однородной массы. Добавьте сухофрукты. Перелейте тесто в форму для выпечки и посыпьте сверху шоколадной крошкой. Запекайте 35–45 минут до получения достаточно плотного пирога.
Остудите пирог, нарежьте кубиками. Кубики можно разложить по пластиковым пакетам и брать с собой на длинные пробежки.
Получается 16 кубиков размером 5 х 5 см.
11. «Ты ходил в туалет?»
Western States, 100 миль, 1999
Если ты не на самом краю, ты занимаешь слишком много места.
«Мачо» Рэнди Сэвидж, рестлер
Всю неделю перед Western States меня не покидало волнение. Я боялся, что меня подведет вегетарианство. Я боялся, что у меня не хватит сил. Я боялся, что будет слишком жарко.
Спору нет, с переходом на питание растительной пищей у меня меньше болело тело и я гораздо быстрее восстанавливался. Да, я практически забыл о том, что такое простуда, и даже когда Сиэтл накрывала волна эпидемии гриппа и простуд, когда многие бегуны сидели по домам, я оставался здоровым. Ну и, конечно, я вышел победителем в борьбе с горой Сай, если вообще можно говорить о том, что человек может победить гору. А еще я съездил на неделю в Калифорнию и потренировался в каньонах при сорокаградусной жаре.
Если вы представляете себе, что такое забег на 100 миль, значит, вы можете представить все что угодно. У меня хорошее воображение, но я старался не обращать на него внимания. Я пытался напоминать себе о том, как тренировался, о крови, поте – спутниках моих трудов. Я говорил себе, что этот труд станет защитой в самые сложные моменты. Мне даже не нужно было напоминать себе о том, как сильно я хотел победить в предстоящем забеге. Это было как дикий голод. Были ли так же голодны мои соперники? Я не мог позволить себе думать, что это не так, и понимал, что мне не удастся приглушить их голод, по крайней мере напрямую. Я поступил иначе: попытался посеять в них зерна сомнений. В день соревнований я побрил голову и заявил, что впредь не буду стричь волосы до тех пор, пока не проиграю в каком-нибудь забеге, и что, надеюсь, в ближайшие несколько лет этого не произойдет. А еще я сказал своему пейсеру Яну Торренсу (Дасти не мог бежать со мной, потому что ему надо было присутствовать на чьей-то свадьбе), громко, чтобы все слышали: «Когда я начну вести забег и выйду на первое место после 42-й мили…», чтобы дать всем понять: я приехал только побеждать.
Может, если другие бегуны заметят мою уверенность, у них самих ее начнет не хватать. По крайней мере я рассчитывал на это. Но все получилось совсем по-другому.
Когда за день до старта мы с Яном пришли на традиционный сбор участников, все вокруг только и говорили о предстоящей шестой победе Твитмайера и о том, что она неизбежна. Когда Ян попросил у одного из организаторов рекордную разбивку времени по милям (этот рекорд установил Майк Мортон в 1997 году), люди резко обернулись, и лишь Твитмайер только бровью повел.
Я его понял так: «Кто такой этот Ян? И что за длинный лысый парень с ним? Из Миннесоты? Этот забег для горных бегунов. Что они тут вообще делают?»
Ян получил свои цифры по милям и записал у себя на правой руке (он левша) – время Мортона на каждой из пятнадцати станций помощи. Я тоже записал, только на левой руке. Это был график, по которому мне предстояло бежать на новый рекорд Western States.
На старте в долине Скво до моего слуха донеслись комментарии типа «Равнинник», «Был вторым на Angeles Crest и думает, ему тут место?», даже, как мне показалось: «Миннесотский “Воя…”, как там дальше?»
Пятнадцати лет жизни как не бывало. Я вдруг опять почувствовал себя подростком.
«Эй, Задохлик!»
«Раз надо – значит надо».
«Я не хочу, чтобы ты тут жил!»
Когда прозвучал выстрел стартового пистолета, я издал какой-то первобытный, утробный дикий крик – он вырвался у меня изнутри. Люди, может быть, подумали, что мне просто очень нравится бегать, и, в общем, были правы. Но на деле этот крик знаменовал, как высоко было мое напряжение и что я наконец соревнуюсь в самом легендарном забеге в США. Я тренировался изо всех сил. И только теперь мог узнать, достаточно ли было этих тренировок. В состоянии ли я соревноваться с лучшими бегунами, или «горцы» отправят меня зализывать раны обратно на равнины? Первую милю я лидировал, после десятой тоже. Я был на первом месте после двадцати, тридцати миль, потом – после сорока. Я бежал через заснеженные поля и хвойные леса, по широким каньонам, пыльным горным перевалам, пропеченным солнцем, сквозь облака сладкого запаха цветущей толокнянки, вдыхая воздух настолько жаркий, что он свистел в носу; облачка красной пыли вздымались из-под ног при каждом шаге, каждом редком дуновении ветерка.
Добровольцы на станциях помощи говорили друг другу не совсем то, что я ожидал. Не «О, этот парень из Миннесоты сегодня всем покажет» или «Кажется, мы его недооценили».
Все было иначе.
«Он слишком быстро идет, он “наткнется на стену” в любой момент».
«Глупая ошибка новичка».
«Он “отвалится” после 50-й мили».
«Твитмайер его раскатает, Твитмайер его скоро догонит».
«Он скоро поймет, что Сьерра-Невада не Миннесота».
«Да у него лучшее время марафона всего 2 часа 38 минут. Чего он вообще стоит?»
Кедры и заснеженные вершины гор поднимались надо мной, каменистые провалы каньонов открывали свой зев внизу. Вокруг было море подсолнухов. Стоял полдень, было как минимум сорок градусов. Я вел гонку, а голова была полна вопросов.
Почему люди так и не поняли, что я много тренировался и действительно хочу выиграть?
Почему мама болеет? Почему отец вышвырнул меня из дома? Почему никто, даже я сам, поначалу не думал, что смогу «сделать» Дасти, – до тех пор, пока не «сделал» его в реальности? Я мог продолжать спрашивать и спрашивать себя, но это не имело никакого значения. Я продолжал размышлять. О том, как пища отражается на моем беге, о том, как я бегаю, и даже о том, как в пище отражается людская жизнь вообще.
К двум часам дня я выбежал из каньонов на “прохладу” (плюс 35 градусов), к подножию гор, все еще полный сил и все еще с вопросами «Почему?» в голове. Они невероятным образом привели меня к тому, что я больше всего люблю в жизни, – к чувству движения, единения с землей, чувству присутствия здесь и сейчас, без забот, без давления от ожиданий других людей, без разочарований и волнений. Вопросы «Почему?» дали мне и ответ на них. Думаю, отец не подозревал, что его «Надо – значит надо» станет для меня мудростью, познанной через тяжелый труд.
«А вот и равнинник, – сказал кто-то на пункте помощи «Мичиган Блафф» (Michigan Bluff) на 55-й миле, достаточно громко, чтобы я услышал. – Он первый, но это ненадолго. Он слишком быстро рванул, сорвется, сейчас Твитмайер подбежит. Парню конец».
Слова сомнения, высказанные вслух, были шепотом по сравнению с голосами, звучавшими у меня в голове.
«Может, ты слишком мало тренировался?»
«Может, ты слишком много тренировался?»
«Неужели и на самом деле можно пробежать сто миль на одной растительной пище?»
«Может, ты побежал слишком быстро?»
«Тебе конец?»
Но я уже знал, что голоса в голове можно заглушить до тихого шепота. И все, что нужно для этого, – вспомнить почему я оказался тут, что я хочу и насколько сильно я этого хочу. Да, мне и раньше бывало трудно. Я и сейчас в состоянии преодолеть сложности. Все эти подъемы, разрывающие легкие, и спуски, убивающие квадрицепсы ног, – это лишь малая плата за билет в чудесную страну, о которой я мечтал. Я отчасти чувствовал раскаленный воздух. Отчасти чувствовал каждый болезненный неровный шаг. Отчасти мне было все равно. Я приближался к тому моменту, когда тело отказывается продолжать двигаться вперед, и хотел узнать, как у меня получится заставить его двигаться силой воли. Я был там, где хотел быть. И этот момент был для меня всем.
Вы можете легко, а может, наоборот, тяжело переносить жизненные невзгоды. Может, вы очень волнуетесь о завтрашнем дне, а может, вам все равно. Вы можете представлять себе вашу судьбу ужасной или, наоборот, видеть прекрасное будущее. Все это не имеет никакого значения, если вы уже движетесь, если уже что-то делаете. Я мог бы и дальше задаваться вопросом «Почему?» до бесконечности – но это никак не сказалось бы на моем движении, на результатах бега.
«Надо – значит надо».
Я дотрусил до станции помощи Foresthill на 63-й миле без майки – ее я намочил и повязал на бритый череп. Я подбадривал себя победоносным кличем – в ознаменование того, что все еще шел первым, что я уже столько пробежал, что был жив и продолжал путь, который выбрал сам. Это была первая станция помощи, на которой бегунам разрешалось встретиться со своими пейсерами. Я поискал глазами Яна.
– Ты пил воду? Ты ходил в туалет?
Я сказал, что и пил, и ходил в туалет достаточно и что чувствую себя хорошо. Я и правда чувствовал себя хорошо, что, впрочем, было весьма относительно, учитывая, что я только что пробежал дистанцию, которую другие проезжают за час. Но, если не считать обычных небольших болей и общей усталости, все было в порядке. Если честно, я чувствовал себя даже отлично. Я бежал на подпитке из бананов, картошки, буритто с рисом и бобами, батончиках Clif Bar, иногда «разбавлял» все это гелями – именно так, как хотел.
Ян выдал мне пару пол-литровых бутылок с водой и взял еще пару с собой.
– До следующей станции помощи ты должен их выпить! – сказал он.
Но следующая станция была всего через три мили. Если бы у меня было обезвоживание, это еще можно было понять. Если бы я не писал, я выпил бы воду как можно скорее. Я было запротестовал, но потом подумал, что так, возможно, будет лучше. Смысл присутствия пейсера как раз в том, что можно иногда «отключить» голову. А Ян был не простым пейсером. В 1999 году он помог шестнадцати сверхмарафонцам, причем двенадцать из них выиграли свои забеги. Он бегал по этому маршруту в прошлом году и знал, в чем его сложность. Мы выбежали из маленького городка и двинулись трусцой в сторону Калифорнии. Спустя некоторое время дорога плавно перешла в тропу, с этого места на протяжении следующих 16 миль должен был идти спуск. Я понимал, что надо пить воду, но я ее не пил. Я не видел смысла напиваться перед большим подъемом, который следовал за спуском. Да, организму нужна была жидкость. Но пить прямо сейчас?
Пока мы спускались на 300 метров, воздух еще больше прогрелся. Мы были на тропе, покрытой глиняной пылью, легкой, как мука. Я даже чувствовал запах этой первозданной земли.
Попробуйте пробежать минут двадцать – и вы будете хорошо себя чувствовать. Попробуйте побегать еще двадцать – и вы можете почувствовать усталость. Добавьте еще три часа – и вам будет сложно. Но не останавливайтесь, и вы увидите и почувствуете, в том числе при помощи обоняния, окружающий мир с такой яркостью, по сравнению с которой вся ваша предыдущая жизнь покажется бледной. Именно это сейчас и происходило со мной.
– Как твои ступни? Как ноги? Ты пьешь воду?
Ян бежал позади меня. Он проверял, беспокоился, в общем, делал то, что обычно должны делать пейсеры.
Я на секунду задумался. Как мои ступни? Ну, раз он обратил на них мое внимание, то они болят. И у меня пара мозолей. Ноги? Да, кажется, их пронзили тысячи невидимых ножей.
– В порядке, – ответил я, – все нормально.
– Ты пьешь воду?
Вообще-то нет, но теперь я отпил из бутылки, а точнее, выпил ее целиком и продолжил бег.
Мы пробежали еще немного, Ян больше ничего не говорил. Наконец извилистый спуск перешел в подъем. Я чувствовал себя хорошо. Действительно хорошо. Я посмотрел на левую руку. Мы уже сильно отставали от времени, которое запланировали перед началом состязания, но все равно были впереди всех. Я делал то, что представлял себе, бегая по дорожкам для снегоходов в Северной Миннесоте и по мшистым тропам у подножия Каскадных гор.
– Как дела?
«Нормально» – подумал я. Все было отлично.
И потом только я обратил внимание на вес бутыли с водой. Ян увидел, как я посмотрел на бутылку.
– Я же тебе говорю: ты должен выпить всю воду до того, как мы добежим до следующей станции помощи.
Я заглотил воду. Мы поднялись на холм, добежали до поворота с небольшой деревянной платформой, метра три на три, на склоне холма. Там были трое добровольцев. Они смотрели на нас, разинув рты.
– Кто это? – спросил один из них.
И прежде чем я ответил, Ян сказал:
– Это парень, который собирается выиграть забег.
Мы наполнили водой пустые бутылки, Ян протянул таблетку с электролитами, с солью, я ее проглотил. И стоило нам только отбежать от станции, как меня «накрыло»: ого, кажется, желудок пошел кувырком.
Мы отбежали метров на сто от станции по тропе, покрытой красной «мукой», за поворот. Вот тогда-то меня начало рвать.
Сначала вышла жидкость, потом, совершенно не растворенная, соляная капсула. Потом еще жидкость. Потом, уже даже носом, еще жидкость. Куски банана. Что-то горькое и зеленое. Когда казалось, что во мне больше уже ничего не осталось, вырвало еще раз.
Телу пришлось сражаться на два фронта: на внутреннем – с теплом, которое вырабатывали мускулы, и внешнем – с пропеченным солнцем воздухом каньонов. Подъем температуры тела даже на четыре градуса может вызвать сбой в работе организма. К счастью, благодаря предыдущей неделе тренировок в жару мое тело адаптировалось в плане терморегуляции. Усиленное кровообращение на поверхности тела помогало снизить его температуру за счет хорошего тепловыделения через поры кожи. По сравнению с бегунами, не адаптированными к бегу в жару, я начинал потеть раньше обычного, потел больше и дольше, но с меньшей потерей солей (электролитов).
Вместе с тем повышенное потоотделение имело свою цену: обезвоживание. В зависимости от скорости бега я терял в среднем литр воды и чайную ложку соли в час. Гипоталамус моего мозга выбрасывал невероятное количество антидиуретического гормона, регулирующего работу почек, для адаптации к потере жидкости за счет концентрации мочи. И даже несмотря на то что тело невероятным образом приспосабливалось ко всему этому, из-за обезвоживания моя кровь становилась более густой, и это повышало нагрузку на сердце, уже и без того перегруженное. Ян беспокоился именно об этом. И именно поэтому старался заставить меня пить больше воды.
Он беспокоился и о другой крайности: об опасности гипонатриемии, повышенном количестве жидкости в организме, что в случае отказа почек может привести к понижению концентрации натрия в крови. В случае гипонатриемии вес бегуна на дистанции повышается из-за задержки жидкости в клетках тела. Небольшая отечность во время состязаний на выносливость – обычное явление, но если начинается расширение клеток головного мозга, если повышается внутричерепное давление, это может послужить причиной потери ориентации в пространстве и общей адекватности. А в крайних случаях гипонатриемия может привести к смертельному исходу. Поэтому Ян старался заставить меня употреблять соль.
Убедиться в том, что вы употребляете достаточно воды и соли во время серьезных нагрузок, достаточно просто. Сложнее заставить работать желудок. Соревнования – это ситуация из разряда «бороться или бежать», так что моя симпатическая нервная система была «заряжена по полной» и заставляла кровеносную откачивать кровь от органов системы пищеварения, перегоняя ее к мускулам, легким, сердцу и мозгу. А удары ног о поверхность земли повышали давление в животе раза в два или три по сравнению с обычным состоянием. Некоторые бегуны перед забегами принимают препараты против повышенной кислотности, такие как Prilosec, чтобы избежать проблем с пищеварением. Но я серьезно относился к своему питанию только растительной пищей и необработанными продуктами и не принимал этот препарат.
И сейчас я стоял согнувшись около тропы.
Ян похлопал меня по спине. Сказал, что все будет в порядке и что через минуту мне уже будет лучше. Я подумал, что он врет или слишком наивен. И в том и в другом случае это было бы печально.
До этого у меня не было подобных проблем во время забегов. То ли у меня желудок такой, что он мог гвозди переваривать, то ли потому, что я питался здоровой пищей и вообще следил за собой, – не знаю. Но сейчас, в момент, который должен был стать триумфальным, я завис над травой, меня рвало, и я пытался еще следить за тем, чтобы этого не заметили соперники и чтобы не скатиться по отвесному склону, на котором мы стояли.
Было ли это из-за веганской диеты? Я прикинул в уме, что ел до забега. Тарелку плотной овсянки с бананом, грецкими орехами, соевым йогуртом; энергетический гель в качестве подсластителя, сливы, абрикос, киви. Я специально проснулся в три часа ночи и поел, чтобы все успело перевариться. Два кусочка хлеба из пророщенных зерен с миндальным маслом. Буритто с бобами и рисом на 43-й миле. Бананы и вареную картошку с солью по дороге. Энергетические гели Clif Shot, электролитный напиток, немного батончиков Clif Bar. В среднем получалось по 300 ккал в час.
Я видел, как другие сверхмарафонцы наедаются пиццей, печеньем, бубликами и конфетами. Даже в 1999 году у сверхмарафонцев считалось неважным, что именно есть во время забега, если эта еда поставляет в организм много углеводов и сахара. Я был уверен, что мое веганское питание было получше всего этого. И был уверен, что мне это поможет.
Неужели я ошибался, а Твитмайер и все остальные были правы? Может, я позволил самомнению и гордыне перевесить все лучшее, что во мне вообще есть? Или, может, я просто за один присест выпил слишком много воды?
Меня в тот момент волновали не только собственные ошибки: гораздо больше беспокоило то, что будет, если меня не перестанет выворачивать наизнанку. Я уже был наслышан о жутких историях. О том, что некоторых бегунов от обезвоживания рвет, и от этого обезвоживание только нарастает, от чего их еще больше тошнит, и они вообще ничего не могут ни есть, ни пить, а это уже все равно что плыть против течения. Потому что к этому моменту тебя заберут в пункт медицинской помощи и поставят капельницу. А если тебе ставят капельницу, то всё, ты дисквалифицирован.
– Ты справишься, – сказал Ян, – все будет нормально.
Это уже потом, в дальнейшей беговой карьере, я стал опираться на знания о стратегии и тактике прохождения соревновательных дистанций. Это уже потом я стал есть и пить на маршруте именно в те моменты, когда это было нужно моему телу. Это уже потом я стал экспертом в плане распознавания любых спазмов или подергиваний мышц как сигналов, что мне нужна дополнительная энергия. Это потом я научился отдыхать, когда это нужно, а когда нужно – работать еще больше. Но когда меня напополам скрутило на Western States, у меня еще не было ни этих знаний, ни какой-либо стратегии. Вообще. Мне было двадцать пять, молодо-зелено, и желание проскочить в дамки. Когда мне что-то было надо, я не сидел, а хоть как-то двигался. Вот и все. В нас во всех это заложено. Мое тело не было готово двигаться, но мне было все равно. Это был момент, когда я осознал всю мощь силы воли. Это был момент, которого я ждал и который искал раньше.
Я выпрямился, Ян убрал руку с моего плеча. Я посмотрел на него.
– Поехали, – сказал я, и мы побежали.
Оставалось пробежать 32 мили, на шесть миль больше марафона. Ян пытался пару раз меня поддеть: «Тим у тебя на хвосте сидит! – орал он, стоило мне замедлиться. – Он сейчас над тобой ржать будет!» Стоило мне пойти пешком в подъем, а не забираться на холмы бегом, Ян начинал издеваться: «А Тим небось сейчас не гуляет пешком по холмикам, а бежит!»
Когда мы пересекали Американский ручей, Твитмайер отставал от меня на 20 минут. Через три мили добежали до станции помощи у Зеленых Ворот, где нас «подбодрили»: «Твитмайер догоняет! Парень из Миннесоты сейчас “стену поцелует”, в общем, чемпион у нас – Твитмайер!» Мы ничего не ответили, только немного прибавили скорость. Мы посмотрели друг на друга, и Ян сказал: «Это как раз тот момент, когда можно всем им сказать: “Идите к черту!”»
Мне даже не нужна была дополнительная мотивация. Последние 10 миль мы бежали в темпе 8:30 на милю. Теперь люди, наблюдавшие за гонкой, – калифорнийцы, знавшие, что такое настоящие забеги по горам, – молчали. А Ян матерился на всех этих умников: «Да пошли они к черту!» Я тоже был полон злости.
Тот самый кодекс бусидо, о котором я читал, и то, как я его понял, предполагал сохранение спокойствия, даже когда ты убиваешь своих врагов. Но я не пытался освободить свой разум от злости. Я использовал злость. Это, наверное, не совсем соответствует кодексу бусидо, но зато работало, я погружался в состояние нирваны и в своих последующих забегах. Я пересек финишную черту в 10:43 вечера, не установив рекорд трассы, но на 27 минут быстрее Твитмайера. Он был на финише вторым.
Подбежав к финишной черте, я пересек ее кувырком, как это делал Комок Пыли – Дасти (он таким образом отмечал свои победы – кувырком через финишную черту), и проорал: «Миннесота!»
Меня не волновало ничто, кроме победы, я не задумывался ни о чем больше. Например, не подумал о том, где буду спать после забега. Я не мог себе позволить снять комнату в отеле, да и к моменту, когда понял, что нужно где-то ночевать, все отели уже были забиты до отказа. Так что я просто бросил свой спальный мешок рядом с финишной прямой.
Но дело даже не в том, что я остался на трассе из финансовых соображений. Я остался там в ту ночь и еще на несколько ночей по более важной причине. Благодаря «лагерю» на финише я смог поддержать других бегунов, подружиться с ними. Это помогло узнать, что пережил каждый из них в процессе прохождения дистанции. Если говорить о себе, то я тренировался даже тогда, когда мне хотелось спать, меня рвало, я много переезжал с места на место, был в долгах. Путь к этому забегу у других тоже был полон сложностей. В каждом из нас есть силы, чтобы свершить то, что даже не представляется нам возможным. Для кого-то – пробежать одну милю, или 10 километров, или 100 миль. Это может быть смена профессии, или намерение похудеть на пять килограммов, или признаться кому-то в любви. Я уверен, что ни один из участников Western States не знал заранее, что наверняка завершит этот забег (в том числе и я). На свете столько людей, которые проживают жизнь, не предпринимая ничего особенного. Многие даже не пытаются что-то сделать. А все, кто был здесь, уже что-то сделали. Оставшись на финишной прямой, я получил возможность встретить других бегунов, этим я почтил всю боль, все сомнения, всю слабость, чувство безнадежности, которые, я это знал, им почти наверняка пришлось преодолеть. Это дало мне возможность признать всю силу, какую им пришлось проявить, поздравить их с тем, что, поставив перед собой важную цель, они достигли ее. Только потом я понял: это позволило мне отплатить добром любимому виду спорта за все, что он дал мне: за чувство устремленности к цели, за способ постижения гармонии, за все ответы на мои «Почему?», как бы витиевато они ни звучали.
Я лежал в спальнике и поднимался только тогда, когда кто-нибудь приближался к финишной линии, чтобы подбодрить бегуна. Я заснул в час ночи и, конечно, некоторых наверняка пропустил (до этого я не спал 22 часа кряду), но честно старался приветствовать всех. Утром меня подбросили до Латитьюда, это возле Оберна. Там я раздобыл лепешки тако с грибами и семечками подсолнуха и вернулся обратно. Я оставался у финишной прямой до 11 утра, официального времени окончания забега. Рядом с финишем были многие из тех, кто прибежал в первых рядах: в те времена у бегунов уже существовала своя иерархия, но она имела значение только во время состязания. А так все были сверхмарафонцами и все были равны. Все заплатили свою цену, у нас было одно счастье на всех. И то, что я остался у финишной прямой, говорило мне о том, как все мы схожи в своей борьбе, и давало возможность пережить это счастье снова и снова.
Подсчет калорий
Самое сложное для меня в питании растительной пищей – это отнюдь не вопрос потребления достаточного количества аминокислот. Это, скорее, вопрос потребления достаточного количества калорий, чтобы возместить энергию, затраченную во время тренировочных забегов. Я внимательно слежу за тем, чтобы включать в рацион высококалорийные продукты – орехи и ореховые пасты, авокадо, корнеплоды, богатые крахмалом, кокосовое молоко и такие масла, как оливковое, кокосовое, масло из семян льна, кунжутное. Учитывая, что я исключил из своего рациона многие виды пищи, я слежу за тем, чтобы заменить их другими, достаточно разнообразными продуктами. Если вы только начинаете питаться исключительно растительной пищей, мой совет: постарайтесь продумать, за счет какой качественной пищи вы будете восполнять калории, которые раньше получали из животных продуктов. И попытайтесь следить за тем, чтобы этих калорий было достаточно.
Сырная паста «Тропы Western Trail»
Каждый раз, когда я летом ездил в Оберн, то брал с собой блендер и заранее готовил одно блюдо. Оно отлично идет с так называемым библейским хлебом (Иезекииль 4:9)[10] – бездрожжевым хлебом с пророщенными зернами – и обеспечивает организм необходимыми углеводами и белком. Тахини придает этой смеси привкус сыра, а также выступает в роли источника жирных кислот.
Ингредиенты:
400 г тофу
3 ст. л. пасты мисо
3 ст. л. лимонного сока
100 мл тахини (семена кунжута, измельченные в блендере с водой)
2 ст. л. оливкового масла
100 мл пищевых дрожжей
3 ч. л. паприки
1 ч. л. воды
0,5 ч. л. молотого сушеного чеснока,
0,5 ч. л. молотого сушеного лука
1 ч. л. горчицы
Все ингредиенты сложить в блендер или кухонный процессор, перемалывать 2–3 минуты до полного смешивания и пастообразной консистенции.
Нанесите слой этой пасты на цельнозерновой хлеб (мне больше всего нравится упомянутый выше библейский хлеб), добавьте один тонкий кружок помидора и лист салата, чтобы получился «сырный» сэндвич, или подавайте пасту с крекерами или сырыми овощами в качестве соуса. Может храниться в холодильнике или морозилке до двух месяцев.
Получается около 700 мл пасты, порций на 10–12.
Примечание: если использовать более мощный блендер и шелковый (мягкий) тофу, блюдо получится еще лучше, но тофу следует хорошо отжать.
12. Cхватка с Кузнечиком
Western States, 100 миль, 2000–2001
Если бы ты был на моем месте хоть минуту, ты бы тоже свихнулся.
Тупак Шакур
Выигрывать – это классно. «Сделать» кого-нибудь, особенно из тех, кто предрекал тебе провал, – только очень возвышенные индивидуумы или полные идиоты будут отрицать радость от этого. Я поставил перед собой цель и достиг ее. Я провел себя через то, что, как полагал, было пределом моих возможностей. Я даже вышел за этот предел, и сделал это на веганском питании. Лавры чемпиона грели душу и разум. Но мне этого было недостаточно.
Я хотел знать, что находится за гранью усталости и до момента полного распада. Я хотел знать больше о своем теле и своей воле. И жаждал той радости от ощущения гармонии с миром, которой был полон, когда бегал по охотничьим тропам с Дасти, когда тихое мягкое тепло обволакивало меня, а снег падал на дорожку для снегоходов. Обогнать соперников в забеге – это круто, это было целью моей жизни. Победа полностью преобразила мое внутреннее «я». Но все равно хотелось абсолютной самоотдачи, единения с чем-то большим. Я к тому времени уже достаточно прочитал о буддизме, чтобы понять: погоня за определенной целью – это хорошо, но не главное. И монахини в колледже нас учили, что пустые амбиции – это путь к падению. И я знал ответ на вопрос Иисуса: «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» Главным было – жить достойно, честно, с вниманием к миру, свободно, без искусственных границ и ограничений. Теперь я это знаю. А тогда только начинал ощущать это.
Но мне было всего двадцать пять и я только что выиграл самый старый, самый престижный трейловый сверхмарафон в мире! Я собирался продолжать проталкивать себя за пределы выносливости, изучать их, познавать трансцендентность бытия. Но для начала можно было хотя бы слегка насладиться статусом чемпиона.
Наслаждение это продолжалось недолго. Ровно до того момента, когда я пришел на работу в Seattle Running Company в Сиэтле. Магазин этот был центром местной беговой жизни (а позднее стал центром этой жизни всего Северо-Запада и даже всей страны). Как в местном баре, где встречаются и рокеры, и скейтбордеры, и полицейские, в этом магазине собирались люди, обутые в беговые кроссовки, и травили байки про употребление электролитов.
– Поздравляю, – сказал завсегдатай Джефф Дин, когда я вернулся после своей победы. – Ты у нас теперь официальное одноразовое чудо.
Джефф был ростом 1 метр 72 см, и у него был пивной живот. Он носил очки с толстыми линзами, немного шепелявил. Ему было, может, немного за сорок или за пятьдесят, никто точно не знал. Он шаркал ногами на ходу и на бегу. У него была такая сутулая спина, что он выглядел как горбун. На бегу, точнее на шаркающем бегу, на протяжении всех семи миль он по ходу дела собирал мелочь, которая попадалась под ногами. «20 центов за день, – говорил он, или: – 1 доллар 30 центов».
Несколько лет назад Джефф пробежал марафон за 2 часа 38 минут, и это, а также его невероятное знание самого спорта делало его в кругах местного бегового сообщества колоритной фигурой. Ко всему прочему он был неофициальным историографом ультразабегов. Джефф дал мне почитать пару книг, в том числе «Сверхмарафон и медитации – от линии распада»[11] Джеймса Шапиро, классика литературы о сверхмарафонах не только в части физиологии и психологии этого вида спорта, но и в его духовном плане. Шапиро писал: «Если у вас замутнен разум, вы можете пробежать и 10 000 миль – но куда денетесь от этого разума? Если вы пробежите всего милю, но при этом полностью сольетесь с миром, какое кому дело до оставшихся 9999?»
Не думаю, что Джефф, называя меня «одноразовым чудом», хотел сделать комплимент.
Я решил, что стану чем-то большим, чем «одноразовое чудо». Я захотел еще раз выиграть Western States, и не просто для себя. Майк Мортон, который был моим кумиром, после победы в 1998 году из-за травмы не смог подтвердить свой титул. Он был первым некалифорнийцем, который выиграл забег и установил рекорд трассы. Я хотел доказать, что моя победа была не случайной, хотел сделать это в честь бегуна-подводника. А еще я хотел побить его рекорд.
В процессе подготовки к грядущей победе я планировал также сделать из себя более гармоничного человека, живущего осознанно, с большим вниманием к тому, что меня окружает, к себе самому и даже к тому, чего я не вижу. Это может показаться странным для парня, который вырос на охоте, рыбалке и ненавидел овощи. Но это была правда.
Для начала я улучшил свои тренировки. Несмотря на то что скоростная работа меня никогда не радовала, я включил в программу интервалы. Раз в неделю я бегал на стадионе Вашингтонского университета по одному из лучших искусственных беговых покрытий в мире. Я пробегал милю, четыре круга, со скоростью забега на 5 км. Затем следовали три минуты трусцы. Затем еще одна миля бега изо всех сил. Затем опять отдых. В общей сложности пять миль. Иногда я бегал рано утром, когда на стадионе занимались резервисты и тренировались девушки из группы поддержки футбольной команды. Иногда во время тренировок футбольной команды. Иногда по вечерам, когда на дорожках работали университетские беговые группы и другие легкоатлеты. Стадион на 70 000 мест – это было просто нереально. Я старался бегать как можно быстрее и… оставался одним из самых медленных бегунов. Многие из тех, кто был со мной на стадионе, считались звездами местной команды по бегу. А некоторые из них – еще и местными звездами марафона.
Интервальные тренировки не только помогли обрести уверенность, что при необходимости я смогу оторваться от соперников. Они научили концентрировать внимание на том, что важно в данный момент. Мимо меня проносились девятнадцатилетние «скоростные черти», победители марафонов, но я не поддавался искушению посоревноваться с ними. Я знал, что хочу бегать быстрее других, но для этого нужно перестать сравнивать себя с другими, научиться «соревноваться» с самим собой.
Когда я начинал интервальные тренировки, я пробегал милю за 5:25–5:30. Спустя два месяца я начал бегать за 5:10. Последняя миля всегда была самой сложной. Но и самой быстрой.
Я также отточил навыки в беге в подъем, в этом помогли месяцы работы на горе Сай и Двенадцати вершинах. Но Твитмайер, «Крутой Томми» Нельсон жили в горах, и я не сомневался, что к следующему Western States они тоже набегают немало «горных» миль.
Поэтому я сконцентрировался на технике и занялся отработкой приема из «арсенала» Лэнса Армстронга и других велосипедистов. Секрет их успеха в гонках в гору кроется не столько в силе, сколько в эффективности педалирования. Разумные (и наиболее быстрые) велосипедисты при увеличении уклона переключаются на более «легкую» передачу, но при этом сохраняют прежний каденс. Горные велосипедисты в шутку называют самую эту передачу «бабушкиной», но именно она помогает чемпионам. Я начал искать свою «легкую» передачу. Я понял, что, сокращая длину шага, могу выдавать «идеальные обороты» – 180 шагов в минуту (если считать шаги обеих ног). На спуске я удлинял шаг, следил за аккуратностью приземления и поддерживал тот же темп – 180 шагов в минуту.
Больше всего мне нравилось бегать по тропам, это была возможность убежать от цивилизации в мир первозданной природы. Но в начале сезона я стал проводить больше времени на дорогах. Делал это я вместе с Яном. Он в конце концов переехал в Сиэтл. Мы бегали дважды в неделю на 20 и 30 миль, стараясь держать темп 6:20 или 6:45 на милю. Эти цифры придавали нам некую измеримую уверенность, хотя Ян никак не мог смириться с тем, что у меня среднее количество ударов сердца в минуту было на пять меньше, чем у него. Мы помогали друг другу на сложных участках дороги. Это было прекрасно – бегать вместе, свободно, быстро, подгоняя друг друга, чтобы завершить милю в нужное время. А когда наконец мы возвращались ко мне домой, то отмечали окончание добротно проведенной работы блинчиками из свежесмолотой муки из восьми круп с черникой или большой сковородой тофу с овощами и тостами из уже упоминавшегося библейского хлеба – лучшей пищей для восстановления после тренировки. Жизнь была прекрасна и проста: достойно отработанные мили и вкуснейшая еда.
Благодаря тому, что стал бегать с лучшей техникой и внимательнее следил за своим бегом, я уже не «наматывал» огромные расстояния. Многие марафонцы пробегают по 120–140 миль в неделю. Я же «делал» 90–110 миль.
Прежде, атакуя трассы на соревнованиях, я видел в подъемах препятствия, которые необходимо преодолеть, а к бесконечным тропам относился как к сложному путешествию, которое нужно перетерпеть. В Сиэтле мой подход к бегу стал более холистическим. Я стал больше читать о технике бега, стабилизации тела, о тренировке мышц корпуса и интеграции движений. Об этом я узнал из книги «Бег всем телом»[12] – одной из немногих, посвященных технике бега, которые я смог тогда найти. Я стал ходить в тренажерный зал и прорабатывать мышцы корпуса, так как начал понимать, что сильные мышцы могут помочь при беге даже на усталых ногах. Я попробовал пилатес. Я ходил на йогу, чтобы улучшить гибкость и ради лучшего понимания своего тела, развития концентрации внимания.
Я также экспериментировал с дыханием. В книге «Спонтанное излечение»[13] я вычитал, что осознанное глубокое дыхание помогает телу в восстановлении. А из йоги (с йогой у меня было сложно ровно до тех пор, пока я не понял, что это не соревнование, а практика) я узнал о концепции пранаямы (это слово буквально означает контроль за дыханием «для повышения жизненной энергии»). Это могло помочь не только телу, но разуму и эмоциям. Я нашел книгу «Тело, разум и спорт»[14] Джона Дилларда и узнал из нее о том, что дыхание через нос, а не через рот понижает частоту сердечных сокращений и помогает работе мозга. Как сказал на занятии один йог, «нос – для дыхания, рот – для еды».
Я экспериментировал. Я выходил на легкие, неспешные часовые пробежки вокруг озера Вашингтон. Трасса была плоской, постоянно мокрой, с боковым ветром. Мне было все равно, с какой скоростью или с какой техникой я бегу. Я внимательно следил за дыханием, стараясь дышать только через нос. Как когда-то в детстве, когда пытался заставить себя расслабиться. То же самое я старался делать и во время забегов, требовавших больших усилий. Это было очень сложно, особенно на подъемах. Но в любом случае благодаря этим экспериментам я приучил себя дышать диафрагмой, то есть животом, а не грудной клеткой.
И, наконец, я лучше организовал свое питание. Из всего плана по самоулучшению этот пункт был самым простым и самым приятным.
К тому времени я уже год как был веганом, а Сиэтл – идеальное место для экспериментов по части еды. Я готовил смузи, ходил на фермерские рынки и в местный кооперативный магазин за овощами и фруктами. Хотя я покупал крупы, бобовые, семена в огромных упаковках и меня регулярно приглашали на встречи членов кооператива «Рынок Мэдисон» и я имел там десятипроцентную скидку, на питание приходилось тратить больше, чем раньше. У меня уже накопился серьезный долг по кредитам, и пока все вокруг волновались по поводу «проблемы 2000 года», я втайне надеялся что «двухтысячник» как-нибудь да спишет мои долги. Говорят, голь на выдумки хитра. Я в этом не сомневаюсь, но питание и медицинская страховка – вещи, на которых не стоит экономить. То, что я чувствовал себя как никогда лучше и бодрее, полностью оправдывало эти инвестиции.
Во время соревнований я использовал привычный здоровый подход: бананы, картофель, энергетические гели. К этому набору я добавил чуть больше рисовых буритто и лепешек с хумусом. Я обычно не брал дыни и апельсины, которые предлагались на станциях помощи, потому что понимал, что излишняя кислота в желудке мне ни к чему. И уж совсем не смотрел на всяческую нездоровую еду, какой было предостаточно на тех же станциях помощи, – M&M`s, конфеты, чипсы и печенье.
Чем лучше я питался, тем лучше себя чувствовал. А чем лучше я себя чувствовал, тем больше ел. С тех пор как я стал вегетарианцем, я здорово похудел, сбросил слой жира, который набрал на печенье, тортиках, батончиках, сырной пицце – пище, которую «забрасывают» в себя и мясоеды, и вегетарианцы. Я научился есть больше, качественнее и при этом находиться в лучшей в своей жизни физической форме. Став веганом, я начал есть больше круп, бобовых, овощей и фруктов. На лице выступили скулы, его черты обострились. Стали проявляться мускулы, о существовании которых я даже не знал. Я ел больше, но мой вес постепенно снижался, а мускулы наращивались. И все это на веганском питании. Время восстановления между нагрузками существенно сократилось. Например, на следующий день после пробежки на 50 миль у меня уже ничего не болело. Я просыпался по утрам полный энергии. Фрукты казались особенно сладкими, овощи – особенно хрустящими и очень вкусными. Я бегал по утрам на короткие дистанции, потом работал по 8–10 часов, а вечером пробегал еще 10–20 миль. Я чувствовал, как мое состояние с каждым днем улучшается.
Для окончательной «полировки» своего подхода к бегу, а также к жизни вообще и питанию в частности я много читал, пытался прочувствовать, что такое быть здоровым и питаться натуральными продуктами. У меня было огромное преимущество – возможность пользоваться рынками по-настоящему натуральных продуктов в Сиэтле. Был также и доступ ко всем новым технологиям в части бега, и возможность встретиться с экспертами бега. Плюс ко всему я работал в компании Seattle Running Company, под руководством доктора Эмили Купер из организации Seattle Performance Medicine. К нам приходили разные спортсмены, мы измеряли их показатели, например максимальное потребление кислорода, лактатный порог, обсуждали их диету, привычки в питании.
Но при всем этом больше всего меня интересовало изучение самого себя.
В лаборатории доктора Купер я бегал на беговой дорожке в кислородной маске, чтобы замерить свои максимальное потребление кислорода и лактатный порог. Иногда я брал маску и портативное оборудование для измерения этих показателей с собой на интервальные работы. Например, при беге в гору с крутым подъемом этот показатель у меня был 165–170 ударов. На интервальных пробежках, при полной самоотдаче на беговой дорожке на стадионе я получал цифру в 180 ударов, это было 95 процентов от максимального усилия, на какое было способно мое тело.
Доктор Купер заставила меня вести дневник питания, записывать все, что я ел в течение дня и во время забегов. Она перенесла мои записи в компьютер, провела разные расчеты, и результат ее поразил.
– Вот это да! – сказала она после тщательной перепроверки полученных цифр. – Ты в последние несколько лет явно делал все правильно!
Она сразу поняла, насколько верно я понимал свое тело, как научился прислушиваться к себе, когда нужно было бежать на пределе сил.
Благодаря целенаправленным тренировкам я стал бегать лучше. Благодаря вниманию к питанию я узнал о новых вкусных блюдах, мое тело лучше работало. А все вместе помогло мне изменить подход к жизни в целом. Бег без границ, некая первозданная свобода – все это было необходимо, чтобы раскрыть свой потенциал, перейти на следующий уровень саморазвития. Научный подход помог обрести эту первозданную свободу. Моему псу Тонто, например, не нужно ничего изучать, чтобы понять свою природу. А мне это было необходимо.
Дасти в шутку называл «быстрых дорожников», то есть тех, кто бегает по шоссе, «людьми, которые по утрам педантично пересчитывают на всякий случай зубы, просто чтобы удостовериться, что все на месте». Они, говорил Дасти, были «в полной заднице» со своей навязчивой идеей подсчета интервалов, ритма, шагов, из-за этого они забывали о радости движения. Но в Сиэтле я понял, что современные технологии и знания помогают достичь совершенства, помогают следовать интуиции. Я пытался понять, что лучше всего подходит моему телу, а что – разуму, чего я сам хочу больше всего. Для этого не обязательно полагаться лишь на собственные догадки. Я мог измерять прогресс при помощи определенных объективных показателей.
А главным показателем для меня был результат на Western States 100. Я человек без предрассудков, но верю в силу привычки и эффективность повторений. Поэтому каждый год в конце июня, за две недели до забега, я укладывал в свой старый микроавтобус спальник, беговую амуницию, упаковывал мешки с дробленой пшеницей, банки с бобовыми, чечевицей, пластиковые контейнеры с домашней миндальной пастой, «сырной» пастой из тофу и пудингом из тофу с сиропом из рожкового дерева, библейский хлеб, о котором я уже не раз говорил.
Со своим «партнером», псом-бегуном Тонто на пассажирском сиденье, мы ехали на юг, в аэропорт Сакраменто, встречать человека, который был постоянной головной болью всех полицейских и мечтой всех женщин. Ян, конечно, прекрасный пейсер, он мой друг, он помог мне завоевать первого бронзового ягуара, но Дасти – это Дасти. С тех пор как я в 1999 году победил в Western States, Дасти успел поработать на строительную компанию в Орегоне, понатирать воском лыжи в Колорадо и повыпекать пиццу в Дулуте. И именно он был тем человеком, с которым я хотел пробежать последние 38 миль знаменитых троп Western States.
Он был моим пейсером в стомильном забеге в Вермонте, на Leadville 100 в 2004-м, в других забегах на протяжении всех этих лет. Я оплачивал только его перелеты, за остальное Дасти платил сам, не считая того времени, которое он мог бы потратить на собственные тренировки и путешествия. У него в Дулуте есть дом и, несмотря на внешнюю показную беззаботность, обязательства. По выплате кредита, например. Перед боссом. Перед девушками.
Я всегда знал, что у Дасти врожденный талант бегуна, гораздо больший, чем у меня. Я думаю, он и сам так считает. Не знаю, в чем именно дело – то ли я тренировался больше, то ли желание побеждать у меня сильнее, то ли Дасти в принципе было неинтересно становиться лучшим сверхмарафонцем. Мы никогда об этом не разговаривали. Сегодня я думаю, что без Дасти я не был бы так счастлив в беге и не достиг бы всего, чего достиг. К счастью, в те годы я об этом не задумывался.
Обычно бегуны останавливались в гостинице в Скво-Вэлли. Мы же с Дасти разбивали лагерь в хвойном лесу у подножия гор, миль за 50 от финишной прямой в Оберне. Мы ставили палатку на давно облюбованной полянке с видом на каменистый склон, распугивая бурундуков, ящериц, белок, медведей (и даже ягуаров, их следы нам попадались время от времени). Мы пили воду из нашего любимого родника на Равнине Робинзона. Другие бегуны трусили по утрам, пока было прохладно. Дасти, Тонто и я выползали из палатки ближе к полудню, когда калифорнийское солнце жарило сильнее всего, и вот тогда-то бегали по каньонам, распугивая гремучих змей.
Многие «доставали» меня по поводу питания, но больше всех Дасти. Например, я мог сообразить огромный салат из листьев капусты кале, тако с темпе, свежим гуакамоле и сальсой вместе с горячими кукурузными лепешками. Готовил я на туристической газовой горелке, а Дасти ворчал: «Что, опять корм для хомяков? У нас никакой туалетной бумаги не хватит из-за этого силоса». А его комплимент после еды: «М-да, лучше, чем удар под дых, чувак».
На самом деле Дасти – тайный вегетарианец. Мою стряпню он ест охотнее, чем большинство моих знакомых. Но постоянно делает вид, что ничего такого нет и в помине, и считает себя мэтром по части питания из мусорных баков. Другое дело моя семья и друзья в Миннесоте. Когда я приезжаю туда на выходные или праздники и мы оказываемся за одним столом, меня постоянно спрашивают, почему я не ем ветчину. Приходится отнекиваться, мол, я уже поел или наелся. Мне не хочется никого обижать из-за своих привычек в питании.
Компьютеров у нас с собой не было, мобильников тоже, так что я много читал. Например, «Живи сейчас!»[15] Экхарта Толле, «Путь мирного воина»[16] Дэна Миллмэна, и «Игры костей»[17] Роба Шультеса. Дасти ржал надо мной и между делом «прочесывал» ряды местного женского населения. Однажды к нам подошла пара девушек, как оказалось, из мормонов. Одна из них спросила, верим ли мы во что-либо, на что Дасти отреагировал: «О, да, конечно. Я верю в силу Великого Зада».
В одну из поездок мы остановились неподалеку от аэропорта Сакраменто, купили надувную секс-куклу и отправили ее нашему другу-сверхмарафонцу Дэвиду Хортону. Он был старше нас, одержим соревновательным духом и пытался установить рекорд скорости на тропах Тихоокеанского хребта. Куклу мы послали в город Сьерра-Сити, зная, что Хортон будет там забирать свои беговые принадлежности, и приложили записку: «Мы подумали, вдруг тебе будет одиноко».
В Сиэтле я продолжал много бегать и фиксировать свои результаты. Чем глубже я их анализировал, тем больше доверял своим инстинктам. Бегать потому, что все мы «рождены бежать», – это замечательно, и я в это верю. Но мы живем в XXI веке, есть инструменты, каких не было у наших предков. И я не отвергаю их, точно так же как не отрицаю первозданную радость от пробежки солнечным утром. В Сиэтле я понял, что могу и бегать, и есть так, как это делали наши предки, а благодаря контролю за собственными естественными импульсами еще и «настроить» свой бег, сделать его лучше. Комбинируя технологии и инстинкты, я искал зону, в которой мог гнать себя по максимуму, не боясь получить травму и не разрушая организм. Я уверен, что тренировки в этой зоне – ключ к успеху.
К моменту второго старта на Western States в 2000-м я полагал, что уже знаю, в чем состоит разница между работой на пределе физических возможностей и за гранью этого предела. Я думал, что точно представляю себе, сколько нужно сил для бега, как и когда питаться, когда, как говорил мой первый и вечный пейсер Дасти, «послать технику на…». Но я понял и то, о чем рано или поздно узнают все марафонцы: пытаясь нащупать границу между лучшим бегом и разрушением организма, очень легко ее не заметить и перестараться.
В 2000 году это случилось и со мной, причем на том же самом 16-мильном отрезке дистанции, где меня рвало в прошлом году. На этот раз я четко следил за тем, как пью. Я съел несколько картофелин, половинку банана, проглотил один гель Clif Shot. Но на 70-й миле, посередине спуска в каньоне Американ-Ривер, меня опять вырвало. На этот раз выворачивало наизнанку так, что я упал на колени (кстати, несмотря на то что рвота, по идее, признак неполадок в организме, у сверхмарафонцев она не считается чем-то особенным). Как говорит мой друг, один из лучших сверхмарафонцев Дэйв Терри, не всякая боль имеет значение (рассказывают, что на дистанции он мог легко справиться с рвотой, не сбавляя шага, на спуске со скоростью семь минут на милю).
На этот раз со мной был не Ян, а Дасти. Он обернулся. Не было никаких похлопываний по спине, никаких обещаний, что все будет хорошо.
А чуть позже, когда Дасти решил про себя, что я могу бежать быстрее, он прокричал, что в первой десятке бегут две женщины и они нас нагоняют. «Какие-то чиксы у тебя на хвосте, Джурка! Ты что, хочешь, чтобы тебя чиксы сделали?» (Дасти употреблял это словечко, еще когда мы учились в школе, а теперь оно стало частью сленга сверхмарафонцев).
Я выиграл забег со временем 17 часов 15 минут – почти на двадцать минут быстрее, чем в прошлый раз. Когда вернулся в Сиэтл, Джефф Дин заявил, что теперь я «культовая фигура». Он прекрасно знал о «клановости» калифорнийцев, их беговых навыках, и, несмотря на свою эксцентричность, как мне показалось, был рад, что парень из северного штата (пусть даже и из Миннесоты) отстоял свой чемпионский титул.
А мне хотелось большего и в части побед, и в повышении скорости бега, и в области духовного развития. Я хотел найти ответы на свои вопросы, и мне казалось, сверхмарафонская дистанция может в этом помочь. Я читал, пытался нащупать связь между видами спорта на выносливость и изменением сознания, мудростью. Это были такие книги, как «Дикий бег: Необыкновенное приключение в духовном мире бега» Джона Аннерино, «Быть и бегать: единый опыт» Джорджа Шихана, «Монахи-марафонцы с горы Хиэй» Джона Стивенса[18].
Буддийские монахи, приверженцы школы тэндай, называют этот ритуал кайхогё. Он подразумевает стодневный переход по горам с медитациями, посещением множества храмов, священных гор, водопадов, камней, по лесам и ледникам. Впрочем, для этих монахов святые места везде.
Монахи, особенно сильные духом, пробегают ритуальный 25-мильный маршрут практически ежедневно на протяжении ста дней. На ноги они обувают соломенные сандалии, привязывают к поясу нож – как символ решимости умереть во время ритуала, но не отступить перед трудностями. Тот, кто проходит это испытание, получает разрешение на тысячедневное кайхогё. В первые пять лет подвижник выполняет «марафон» в общей сложности течение 700 дней (по 100 дней кайхогё в первые три года и по 200 – в четвертый и пятый годы практики). А потом наступает время «Великого Марафона» – ежедневно по 52,5 мили в течение года. За несколько недель до него подвижник начинает ограничивать себя в пище и готовит организм к девятидневному полному голоданию и отказу от воды. Его чувства настолько обостряются, что он может услышать звук пепла, опадающего с палочки для благовоний.
«Великий Марафон» проходит не только по святым местам горы Хиэй, но и по улицам города Киото. Монахи бегут мимо лавочек с лапшой, стрип-клубов, останавливаются, если кто-то из горожан просит их благословения.
Все книги говорили об одном: награда за подобные усилия лежит за гранью физических возможностей человека, она не измеряется рамками скоростной работы или добытыми победами.
Пока я превращался из обычного парня из Миннесоты в двукратного победителя Western States и «выпускника» школы сверхмарафона, к нам в магазин время от времени захаживала одна женщина-массажист. Она говорила, что веганство – это, конечно, хорошо, но если я действительно хочу до конца раскрыть свой потенциал и стать абсолютно здоровым, я должен перейти на сыроедение. Гидеон тогда было за сорок, но она выглядела как двадцатипятилетняя девушка, ее глаза сияли особым ярким светом. Когда-то она жила в коммуне и каждый раз, заглядывая к нам, говорила, что если я перестану готовить еду, то буду чувствовать себя настолько же лучше, как когда отказался от мяса. Она дала мне почитать книгу «Сила сыроедения»[19] Экхарта Толле. И хотя в целом мне эта затея показалась достаточно унылой, кое-какие идеи по части салатов меня заинтересовали. Я, став веганом, дважды подряд победил в Western States. Может, сыроедение принесет больше побед?
В общем, я решил опробовать этот подход. Я ел салаты с грецкими орехами, много миндального соуса и молодых кокосов. Я готовил сыроедные лепешки тако и ел их с «мясной» начинкой – пастой из семечек подсолнечника, завертывал в капустные листья гуакамоле и помидоры. Именно тогда я научился делать вкусные смузи, которые до сих пор ем на завтрак.
Познакомившись с сыроедением, я узнал, что термообработка, приготовление пищи на пару или углях – не единственные способы радикальной обработки пищевых продуктов. Я, например, раньше и подумать не мог о том, чтобы употреблять капусту кале (ее еще называют кучерявой капустой и итальянской капустой лацинато), особенно в сыром виде. Ее листья сморщенные, почти черные, и по текстуре напоминали кожу крокодила. Я полагал, что вполне достаточно того, что неплохо справляюсь с салатом романо и шпинатом. Но это волокнистое нечто? Ну уж нет. Так я думал до тех пор, пока не узнал, что если плотные листья кале посолить, сдобрить уксусом, лимонным соком, все хорошенько перемешать, а затем добавить немного авокадо и помидоров, то получится салат с нежными, мягкими листьями с непередаваемым ярким вкусом. Сыроедение показало, как же сильно я обкрадывал себя в плане вкуса, сидя на веганской диете.
Конечно, с сыроедением все непросто. Мне нужно было постоянно контролировать, достаточно ли я потребляю калорий. Стало еще сложнее питаться в ресторанах. Когда мы собирались с друзьями и каждый приносил свою еду, тоже были свои сложности. Но зато я стал питаться такой вкусной пищей, какую никогда раньше не пробовал. Переход на сыроедение помог научиться более остро ощущать свежесть пищи: я мог по вкусу моркови определить, когда ее выдернули из грядки.
На своем третьем Western States я попал под атаку других бегунов. Если ты два раза кряду выигрываешь один и тот же забег, ты превращаешься в мишень.
У меня был сильный соперник, Чед Риклефс, взрывавший мир сверхмарафонов своей скоростью. Он говорил, что повиснет у меня на хвосте, а в конце забега «сделает». Я не возражал, пусть бахвалится: когда я был новичком, я и сам такое говорил.
Частично затея Риклефсу удалась. По ходу забега он держался рядом со мной. Он висел у меня на хвосте. Когда я прибавлял скорость, он тоже бежал быстрее. Когда я сбавлял темп, он тоже замедлял бег. Когда на тропу внезапно вышел медведь, я резко остановился, Риклефс остановился тоже (правда, когда я замахал руками на медведя и заорал на него, Риклефс стоял как вкопанный и ничего за мной не повторял). Невероятно, но когда я останавливался отлить, Риклефс делал то же самое. Он был парнем невысоким, в огромных солнечных очках. Когда Дасти встретил нас на Равнине Робинзона, он тут же заявил, что моя «тень» напоминает кузнечика.
– Привет, Кузнечик! – орал Комок Пыли. – Беги свой чертов забег!
Или:
– Эй, Кузнечик, посмотрим, как ты запрыгаешь, когда мы тебя тут бросим!
Не знаю, то ли из-за оскорблений Дасти, то ли потому, что я бежал со слишком высокой для него скоростью, то ли из-за медведя или дикой жары, в которую проходил забег, но Риклефс вскоре после этого отстал и исчез из виду.
Я бежал третьим, вспахивая пыльные тропы и снежные вершины, слушая журчание невидимых ручьев, вытекавших из окружавших нас ледников.
Забег проходил так, как я себе представлял. А потом случился «вынос тела», обычный для Western States, но на этот раз в буквальном смысле этого слова. Я только-только выбежал из небольшого шахтерского городка под соответствующим названием Последний Шанс[20] и по каменистой тропе начал спуск в каньон Дедвуд. Пытаясь ускориться, я перешел на более широкий шаг и ступил в расщелину меж двух камней, скрытую под сухими дубовыми листьями. Раздался щелчок и звук, похожий на звук рвущейся материи или бумаги. И только потом я почувствовал боль. Вместе с болью пришло понимание: это – всё. Это не просто вывих, это порванные связки. Я был на 44-й миле, и бежать нужно было еще 56.
Случись это двумя годами раньше, я бы просто сцепил зубы и продолжил бег. Но сейчас я был умнее. Я лучше знал свое тело. Я лучше знал, что такое сверхмарафон. И, самое важное, знал, что главное не сила, а фокус внимания. Здоровье важно для того, чтобы бегать сверхмарафоны. Но для того, чтобы бегать их хорошо, нужна сила разума.
Во-первых, я позволил себе ощутить боль, почувствовать себя плохо, расстроиться и дать выход эмоциям от неожиданных потерь, которые мы испытываем и в марафоне, и в личных отношениях, и на работе. И пока я спускался милю вниз по тропе, а потом бежал в гору к станции помощи у Пальца Дьявола, до которой было еще четыре мили, мне было плохо, но я продолжал бег.
Во-вторых, я оценил активы и пассивы. Я умру? Я могу опираться на больную ногу? Я ее сломал? Ответами на эти вопросы были: «нет» (или «не прямо сейчас»), «да» (по крайней мере, немного) и «нет». Иногда для определения степени повреждения и того, усугубится ли оно, если ты продолжишь движение, нужны врач или медсестра. Но у меня уже был кое-какой опыт в этом плане. Я прикинул, что особой опасности не было.
В-третьих, я оценил, что можно сделать, чтобы улучшить ситуацию. Остановиться и приложить лед – не выход. Отчасти потому, что это заняло бы много времени, а его у меня не было. Но, главное, я знал, что когда лодыжка опухнет, это принесет некую стабильность. Само воспаление станет естественным гипсом. Я знал, что будет очень больно, но также знал, что смогу эту боль выдержать.
И, наконец, нужно было отсечь все спутанные мысли и эмоции: «Почему это случилось?», «Сейчас будет очень больно», «Как можно в таком состоянии продолжить бег?», «задвинуть» их в самый дальний уголок разума, откуда они перестанут меня доставать. Один из способов справиться со всем – просто сфокусировать внимание на задачах текущего момента и позитивных сторонах сложившейся ситуации. Задачи – участить шаг и мягко приземляться на ноги. Позитивный момент – боль в ноге помогла отключиться от ощущения общей усталости, жажды и иных болей, непременных спутников Western States.
Я мысленно поставил галочки в своем «списке» и продолжил бежать. Через восемь миль я нагнал Скотта Джона и вышел на второе место. Я старался двигаться так, чтобы ни на мгновение не показать хромоту. Соперники не должны видеть «больного зверя». Слабых волки обычно съедают в первую очередь.
Я прибежал на станцию помощи «Мичиган Блафф» на 55-й миле уже после того, как лидер забега Том Джонсон ее покинул. Джонсон дважды выигрывал Western States, у него за плечами была победа в чемпионате США в «гладком» беге на 100 километров.
Мне нужно было опять включить свое сознание. Я повторял: «Ты можешь это сделать, ты можешь». Мне по-прежнему было плохо. Я выпил бульона. Вздохнул. И побежал дальше. На 58-й миле я обогнал Джонсона и на 62-й миле на станции помощи на Лесном холме встретился с парнем, который мог заставить меня бежать и выиграть, даже если бы нога совсем отвалилась.
Дасти знал, что случилось со мной на 55-й миле, но пока бежали, не подавал виду. Он, как обычно, обзывался. Говорил о море пива, которое ожидает нас в конце забега. Даже, возможно, сказал, что Том Джонсон – сцыкота, и запустил пару шуток про Кузнечика. А когда я спросил, сидит ли кто-нибудь у нас на хвосте, ответил: «Девки, Джурка, за тобой бегут крутые девки!» Главное, что он не кудахтал надо мной, как наседка.
Я выиграл Western States третий раз подряд, показав рекордное время 16 часов 38 минут. Я «сделал» Тима Твитмайера на 40 минут (Джонсон сошел с дистанции вскоре после того, как я его обогнал). Я остался на финишной прямой и сидел с поднятой ногой, ожидая Твитмайера, Скотта Джона, Крутого Томми и остальных бегунов.
Сверхмарафонцы столько тренируются, так много и так рьяно соревнуются, что дружба, которая складывается между ними на соревнованиях, невероятно крепкая. Уверен, что если бы не она, мало кто смог бы пережить одиночество пути. Я вырос на этой дружбе. И больше всего мне дала дружба, завязавшаяся в конце лета 2001 года.
Я тогда тренировался на тропах Сан-Сити в Калифорнии. Неподалеку от базы «Пик Бэлди» я встретил Рика Миллера – он выходил из своего «дома на колесах» с парой холодильных ящиков с пивом. Это было вечером после забега Peaks Baldy 50. Рик и Барб, его жена, приехали из Риджкреста. Я финишировал третьим, Барб – шестой среди женщин. И Рик пригласил меня отпраздновать это событие.
Они спросили, как я тренируюсь, и я рассказал про Western States и Angeles Crest. Рик заметил, что все, кто постоянно бегает по 100 миль, сумасшедшие. Я в ответ спросил, бегал ли он «сотню» хотя бы раз в жизни, и если не бегал, то чем он вообще занимается, кроме того что разносит пиво на стартах, в которых участвует его жена. Рик улыбнулся и сказал, что только что пробежал «гладкий» 135-мильник неподалеку от их дома и что забег этот проходил через Долину Смерти. Я ответил, что в таком случае он зря называет кого-то еще сумасшедшим (и одновременно запомнил его слова, о чем потом немало сожалел).
На следующее утро мы с Риком пробежались вместе миль шесть по солнечным тропам вверх к Тихоокеанскому хребту. Вы можете всю жизнь болтать ни о чем с близкими друзьями, но, поверьте, если болтать ни о чем на протяжении часовой пробежки по горным тропам, ваш разговор перестает быть пустой болтовней.
Рик и другие бегуны помогли мне понять парадокс бега на длинные дистанции. Сверхмарафоны бегают в одиночку, и, чтобы стать чемпионом, нужно научиться отключать все, кроме следующего шага, и шага после него, и потом еще одного шага. Я не умаляю роль пейсеров, партнеров по бегу, но командная работа для лучших сверхмарафонцев не имеет особого стратегического или тактического значения.
И тем не менее.
И тем не менее сверхмарафонцы, даже те, у кого очень развито чувство соперничества, близки друг другу по духу, потому что все они относятся к своему любимому делу с полной самоотдачей и пребывают в постоянном поиске трансцендентности. Потому что все мы ищем одно и то же – «зону», в которой работа идет на пике физических возможностей. Момент, когда мы уверены, что все, это предел возможностей, и все равно продолжаем бег. Мы знаем это чувство, насколько оно уникально, и знаем боль, через которую нужно пройти, чтобы ощутить его еще раз. Мне кажется, чем больше сверхмарафонцы участвуют в соревнованиях, тем больше они любят не столько сам этот вид спорта и не столько даже симпатизируют друзьям-сверхмарафонцам – они проникаются большей любовью к человечеству в целом. Все мы стараемся найти смысл в этом мире, иногда переполненном болью. Сверхмарафонцы ищут этот смысл буквально. Когда мы встретились с Риком, я уже это понимал.
Рик рассказывал, как служил сапером в морской пехоте, как терял друзей в Бейруте, Панаме. Я – о своей матери, и он сказал, что его мать тоже болела, у нее был рак. Я рассказал об отце, и он ответил, что его отец тоже был человеком суровым и что они с ним съели не один пуд соли.
Мы говорили обо всем на свете. Я тогда увлекался книгами Ноама Хомского и слушал по радио программу Эми Гудман Democracy Now. Рику и Барб было по пятьдесят два года, мне двадцать шесть. У нас настолько разнились взгляды на политику, что в этом плане мы были подобны инопланетянам. Но именно Рик сказал, что все мы люди и вокруг происходит столько всякой бессмыслицы, что единственное, что можно сделать в этом хаосе, – держаться того, что мы любим. Мы бегали часа два. И с каждым шагом я осознавал, что нахожусь именно там, где должен быть. Я бежал своим Путем.
О том, что я пробежал вторую половину Western States с порванными связками, все в конце концов узнали. И Джефф Дин сообщил, что эта победа перевела меня из разряда «культовых фигур» в разряд «легенд». И сказал, что, если я выиграю в четвертый раз, у него просто не найдется больше слов.
«Хотел бы я на это посмотреть», – подумал тогда я.
Дыхание
Дыхание важно вне зависимости от того, чем вы занимаетесь: медитацией, арифметическими вычислениями, или боксом (начинающих боксеров специально обучают правильному дыханию, чтобы они не задыхались во время боя). Одним из самых важных умений для сверхмарафонского бега можно считать «дыхание животом». Этому можно научиться, если следить за тем, чтобы дыхание происходило через нос.
Лягте на спину, положите себе на живот книгу. Вдохните и выдохните через нос, постарайтесь проследить за тем, чтобы живот поднимался и опускался с каждым вдохом и выдохом. Когда это будет хорошо получаться, у вас получится дышать диафрагмой, а не грудной клеткой (это помогает дышать более глубоко и эффективно). После того как вы будете легко и уверенно это делать, попробуйте дышать через нос (на вдох и на выдох) во время бега по легким маршрутам. На более сложных пробежках, например по горкам или при темповом беге, вдыхайте через нос и с силой выдыхайте через рот (в йоге похожее дыхание называется «дыханием огня»).
В конце концов вы сможете дышать через нос во время легких пробежек и вдыхать через нос на не слишком сложных участках даже на дистанции в 100 миль. Я подобным образом экспериментировал с дыханием во время тренировок, готовясь к Western States 100, и это помогло во время бега в основном дышать «животом». Вдох через нос помогает сбалансировать влажность вдыхаемого воздуха, очищает его. Еще один плюс такого дыхания состоит в том, что можно одновременно дышать и есть на ходу, что получается не у многих бегунов.
Индонезийский салат из капусты с красным соусом карри
Арахис заинтересовал меня, когда я стал больше есть блюд тайской кухни. А когда я узнал, что в миндальных орехах содержится больше кальция, чем в арахисе, и в них есть ненасыщенные жиры в отличие от полиненасыщенных жирных кислот в обработанных маслах, я решил заменить арахисовое масло миндальным. Имбирь и паста карри придают соусу тайские ноты, нектар агавы (или кленовый сироп) подслащивает блюдо.
И если вы, как и я раньше, думаете, что ненавидите капусту, попробуйте этот вариант. Не подвергайте капусту термообработке, в сыром виде, как в этом рецепте, она гораздо вкуснее.
Ингредиенты:
½ кочана белокочанной капусты, мелко пошинковать
1 кочан китайской капусты бок чой, нарезать тонкими полосками шириной 0,5 см
1 морковь, нарезать кружками
1 красный сладкий перец, очистить от семян и нарезать тонкими длинными полосками длиной около 4 см
¼ чашки мелко нарезанной свежей кинзы
½ чашки сырых семян подсолнечника
½—¾ чашки красного миндального соуса карри (рецепт ниже)
Смешайте все ингредиенты и дайте блюду постоять 10–20 минут.
Получается 6–8 порций салата к основным блюдам.
Красный миндальный соус карри
Ингредиенты:
½ чашки миндального масла
½ чашки воды
¼ чашки свежего сока лайма или рисового уксуса
2 ст. л. пасты мисо
1 ст. л. мелко нарезанной свежей кинзы
2 ст. л. нектара агавы или кленового сиропа
2 ч. л. красной тайской пасты карри или соответствующие приправы, по вкусу
1 ч. л. сухого молотого лука
½ ч. л. сухого молотого чеснока
½ ч. л. сухого молотого имбиря
Смешайте все ингредиенты в небольшой миске или блендере до получения однородной массы. Соус можно хранить в холодильнике 2 недели или несколько месяцев в морозильной камере.
13. Про медведей и газелей
Western States, 100 миль, 2002–2003
Не нужно работать, чтобы быть свободным: нужно, чтобы работа сама по себе была свободой.
Догэн Роси
Я знал: в четвертый раз все будет очень жестко. Стояла сорокаградусная жара, у меня был легкий грипп, и я был уверен, что люди уже говорят обо мне то же, что я в свое время говорил о Твитмайере. В мире бега полным-полно ребят, подобных Риклефсу. Я и сам когда-то был таким. Возможно, кто-то уже сидел где-нибудь в подвале на краю Сиэтла и выходил по ночам, чтобы трижды пробежаться по горе Сай. И этот парень, вполне вероятно, был сильнее и быстрее меня.
Если бы я думал, что все определяется генами и анатомией, то все бросил бы давным-давно. У меня был сколиоз, левая нога при беге немного забирала в сторону, в детстве было высокое давление, а время на марафонской дистанции 2 часа 38 минут – не бог весть что. Высокий рост – это и плюс, и минус: больше длина шага, но хуже бегается в жару и по сложным в техническом плане тропам, тут очень важна сила разума.
В спринте, если не обладаешь идеальной техникой, ты никто. Сверхмарафонская дистанция «прощает» травмы и усталость, плохую технику и болезни. Целеустремленный медведь всегда обгонит легкомысленную газель. Я даже не помню, сколько раз люди спрашивали: «Как он меня обогнал?» Сверхмарафон обнажает всё.
Ну и что с того, что другие могут быть сильнее? У меня есть сила разума. Бусидо.
«Я хочу, чтобы все на собственной шкуре прочувствовали, что такое настоящая работа, – сказал я как-то журналисту перед одним из стартов. – И хочу, чтобы они помучились».
Я любил бег на сверхмарафонские дистанции и любил всех сверхмарафонцев. Но даже супервежливый веган во время соревнования может превратиться в мерзкого типа, в том числе и в части дружеских отношений.
Пятнадцатая миля Western States. За мной по пятам бежал Дэйв Терри, «специалист» по рвоте с четко рассчитанной траекторией. После моей первой победы прошло три года, за это время мы с Дэйвом здорово подружились. Я очень уважал его за высокие моральные принципы, за то, что он был добр ко всем, кого встречал в жизни. Дэйв был одним из лучших бегунов, даже одним из первой тройки, но вот побеждал он редко. Проигрывая, Терри не давал волю разочарованию, не срывался на грубость. А самое потрясающее в Дэйве то, что он чувствует, если кому-то не по себе, еще до того, как человек заговорит об этом. У Дэйва всегда находились слова поддержки, особенно для тех, кому эти слова были больше всего нужны.
– Привет, Скотт! – Дэйв подбежал. Классный парень. Я улыбнулся.
– Привет, Дэйв, – ответил я тоном, каким обратился бы к нему у него на кухне, распивая пиво или рассуждая, не сходить ли нам в субботу в кино. И следом, не дождавшись ответа, добавил:
– Какого черта ты тут делаешь? Помучиться захотел?
И рванул вперед.
Меня больше не называли «парнем с равнины». Никто не считал (или, по крайней мере, не говорил в моем присутствии), что я слишком быстро бегу, что Твитмайер или кто-то еще раскатает меня в лепешку. Я сам, когда кто-то был впереди меня, раскатывал его в лепешку.
Не только мои соперники теперь по-другому относились ко мне. Люди, заходившие в наш магазин, задавали вопросы, что я ем, как тренируюсь, какие кроссовки мне больше нравятся. У меня были спонсорские контракты с разными производителями беговой обуви, одежды, энергетических батончиков. Они, правда, помогали только оплачивать дорожные расходы (проживание и питание в местах забегов я оплачивал сам).
Все это было результатом того, что я мог бегать быстро и на дальние расстояния. И, как я считаю, того, как и чем питался. От сыроедения я отказался в 2001 году вскоре после победы на Western States: тратить столько времени на пережевывание пищи было для меня слишком. Говорю об этом совершенно серьезно. Плюс ко всему я постоянно должен был следить за тем, чтобы мне хватало калорий. В конце концов я опять перешел на термообработку пищи. Но продолжал пользоваться некоторыми рецептами и правилами сыроедной кухни: в меню остались смузи, огромные миски салатов на обед, внимательное отношение к составу блюд и приготовлению пищи в целом. Сыроедение подобно докторской степени в веганстве: сложно, но стоит того.
Одновременно я расстался со своим основным спонсором по части продуктов питания и начал сам делать для себя гели: смешивал сироп из коричневого риса с черникой или какао. Во время длительных забегов я экспериментировал с оливками каламата и хумусом, мексиканскими лепешками тортильяс.
Давление и уровень триглицеридов в крови были самыми низкими в моей жизни, а показатели «хорошего» холестерина HDL – высоки как никогда. У меня практически не воспалялись суставы даже после многокилометровых забегов по асфальту. Изредка я травмировался: мог подвернуть ногу, упасть и рассадить коленку или локоть. Но и тогда боль проходила быстрее, чем когда-либо.
Может, это из-за того, что я потреблял огромное количество клетчатки и пища надолго не задерживалась в кишечнике, снижая тем самым уровень токсинов? Или дело было в витаминных и минеральных добавках: ликопиде, лютеине и бета-каротине? Почти каждый день в растениях, пригодных в пищу, ученые открывают новые микроэлементы, способные улучшить способность организма противостоять болезням. Или дело было еще в том, что я не потреблял все эти канцерогены, излишние аминокислоты, рафинированные углеводы и трансжиры? Животных на огромных фермах постоянно держат на гормонах роста, чтобы сократить их путь к мясокомбинату. Если мы не принимаем стероиды сами, если не едим соевые бобы, выращенные на пестицидах, зачем есть мясо животных, прошедших через все это?
Или, может быть, все дело в питании растительной пищей в целом, а не в отдельных его элементах? Вегетарианцев вообще, как считают, отличают здоровые привычки даже вне кухни, обычно все они ведут более активный образ жизни, не курят. В одном исследовании говорилось, что вегетарианцы и телевизор меньше смотрят, и спят больше часов в сутки, чем мясоеды.
Не знаю точного ответа, но применительно ко мне этот вид питания, кажется, работал. Так что если мне и приходилось сталкиваться с критикой, у меня был практический ответ – мой собственный реальный опыт. Когда я прочитал книгу Питера Д’Адамо «Ешьте правильно по группе крови», как раз перед первым своим забегом на Western States, в которой говорилось, что моя первая группа крови меньше всего подходит для любого вегетарианства, я слегка задумался, но какого-то волнения это не вызвало. Согласно утверждениям Д’Адамо, история моих предков превратила меня в «злобного агрессивного хищника», предпочитающего буритто с бобами мясо ягнят. Но именно на буритто с бобами я пробежал первый Western States и следующие два раза тоже. (И я не единственный пример «несовпадения» вида питания и группы крови. Доктор Фредерик Стар, руководитель кафедры здорового питания Гарвардской школы общественного здравоохранения, назвал эту книгу «не только самой абсурдной в своем сегменте рынка, но и самой вредной. В ней содержится ровно то количество псевдонаучной информации, которого достаточно для сплетения сложносочиненной теории, чтобы она убедительно звучала для неокрепших умов».)
Я продолжал употреблять смузи. Я подружился с фермерами. Я замачивал бобовые, пек хлеб, раскатывал овсяные хлопья. Я участвовал в разных соревнованиях и искал новые маршруты для тренировок. И хотя прекрасно знал, как непросто еще раз пробежать Western States, я был уверен в своих силах.
Перед забегом Дасти поспорил со своим старым дружком из Миннесоты Родом Рэймондом, одним из лучших спортсменов в соревнованиях на выносливость в Дулуте, что я выиграю в четвертый раз подряд Western States. Он и Род ударили по рукам, что в случае моего проигрыша Дасти будет стричь газон Рэймонда – в целом эта работа тянула долларов на 2000. А в случае моего выигрыша Род обещал отдать Дасти свой мотоцикл Suzuki Tempter 1984 года.
Соревнование было сложным, но не особо. Последние двадцать миль Дасти жужжал у меня над ухом: «Р-р-р, р-р-р-р-р-р-р, давай, Джурка, мне нужен мотоцикл!»
И уже потом, после финиша, Дасти позвонил Роду и оставил ему голосовое сообщение. Он проорал в телефон: «Эй, подонок, ты мне мотоцикл должен!»
В 2003 году я выиграл Western States в пятый раз со временем 16 часов 1 минута, на 20 минут быстрее прежнего. Журнал UltraRunning назвал этот забег «Лучшим состязанием года». В тот забег, когда мы спускались по сухому руслу к Американ-Ривер, Дасти что-то проорал мне, а я даже не обернулся. Мы были на 72-й миле, и я летел как птица, совершенно не прикладывая усилий. «Парень, – прокричал тогда Дасти, – ты вообще в курсе, что только что наступил на гремучую змею?»
В день того забега умер Тонто. Он всю неделю перед этим бегал со мной и Дасти. В день соревнований Тонто был на ранчо у моей подруги Шеннон Вейл, и ранчо это находилось по дистанции забега, на 55-й миле. Когда я пробегал мимо него, я видел живого и здорового Тонто. А на следующее утро после забега мне позвонила Шеннон и сказала, что Тонто больше нет. После церемонии вручения наград Дасти, Скотт Маккабри и Брендон Сибровски, еще один друг, тоже бегун, помогли мне похоронить Тонто неподалеку от «Мичиган Блафф» рядом с тропой Western States.
На следующий год, в 2004-м, я опять выиграл забег и установил новый рекорд трассы – 15 часов 36 минут (это был бег со средней скоростью в 9:22 на милю), опять получил звание «Ультрабегун года» и, что самое важное, добился цели, поставленной еще шесть лет назад. Компания Brooks Sports пригласила меня поработать с дизайнерами над новой линейкой кроссовок Cascadia и их презентацией в разных магазинах. В 2005-м я выиграл Western States в седьмой раз: ни до, ни после этого никому в мире это не удавалось. Я срезал 14 сантиметров своих волос и передал их благотворительной организации Locks of Love, занимающейся сбором средств на лечение детей, больных раком. Ничего особенного, но для меня это была самая приятная стрижка в жизни.
Для меня эти забеги всегда были чем-то особенным, и недели до забега тоже. Местные журналисты регулярно пытались побеседовать с Дасти, и у него для них всегда было заготовлено что-нибудь особенное. В 2003-м в журнале Auburn Journal случайно была размещена фотография Дасти с подписью «Скотт Джурек, пятикратный победитель WS 100». Мы тогда посмеялись, и Дасти отправился на церемонию вручения наград вместо меня. Организаторы WS были не в восторге от этого, а нам понравилось.
Пока мы были в нашем лагере в горах Сьерра-Невады, температура порой опускалась до нуля. Перед сном мы иногда сидели и смотрели на звезды. Мы никогда не заговаривали о том, как Дасти вдохновил и вдохновляет меня на бег, или о том, что успех и слава пришли ко мне благодаря этому. Мы никогда не говорили о том, что время, проведенное вместе, очень важно для нас, что это наш способ убежать от реальности. Для Дасти это был побег из его сложной жизни, из разъездов по Миннесоте и Колорадо в погоне за снегом и временной плотницкой работы, чтобы заработать себе на жизнь. Я же искал убежище от неожиданно свалившихся на меня обязанностей.
Всего десять лет назад я прыгал по дорожкам для снегоходов и мечтал о чем-то большем. Я тогда планировал, что буду продолжать тренироваться в беге, рассчитывал на победы. Но чего я тогда точно не ожидал, так это спонсорских программ с Brooks, Pro-Tec, Clif Bar, презентаций, поездок на экспо между забегами. Со временем я понял, что все это как указатели на дистанции сверхмарафона, те самые «флажки», о которых говорил Хиппи Дэн. Были ли эти флажки предупреждающими знаками? Этого я не знал.
И я хотел знать больше. Я хотел достичь предела своих возможностей, раскрыть себя и найти нечто новое. Мне нужно было новое испытание.
Бурый рис и темпе c соусом тамари и лаймом
Мне обычно твердят, что питание растительными продуктами – это очень сложно, потому что приготовление занимает много времени и к тому же многое приходится учитывать. Для таких людей у меня есть один рецепт: если все подготовить заранее, то окончательная готовка не займет и 20 минут. Бурый рис придает блюду ореховый привкус и обеспечивает организм аминокислотами. Темпе содержит три грамма аминокислот на каждый грамм жиров, поэтому это один из наиболее здоровых соевых продуктов (а для меня он просто бесценен, когда я «набираю обороты» в своих тренировках и мне требуется больше аминокислот). А самое главное состоит в том, что темпе – ферментированный продукт, он легко переваривается, даже если есть проблемы с перевариванием соевых продуктов.
Ингредиенты:
4 чашки сухого бурого риса
2¾ чашки воды
1 ч. л. кокосового или оливкового масла
220–250 г темпе, порезать полосками шириной 0,5 см
Сок 1 лимона или лайма
1 ст. л. соевого соуса тамари или Shoyu, смешать с 1 ст. л. воды
красный миндальный соус карри (см. рецепт в главе 12)
Залейте рис водой, доведите до кипения. Оставьте на медленном огне на 30–40 минут, до тех пор, пока вода не испарится и рис не станет мягким. Перемешайте, остудите.
На большой сковороде нагрейте масло до тех пор, пока капля воды, упавшая на масло, не зашипит. Поджарьте темпе 3–5 минут с каждой стороны до золотистого цвета. Снимите с огня. Сбрызните соком лимона и соевым соусом.
Подавайте темпе с рисом. Покрошите темпе сверху на рис и полейте красным миндальным соусом карри.
К этому блюду подходит индонезийский салат из капусты из главы 12.
Получается 4 порции.
14. Жара
Badwater, 135 миль, 2005
Если упасть семь раз, то поднимаешься – восемь.
Японская пословица
В августе 1977 года, в самый жаркий день в году, пятидесятилетний Эл Арнольд попытался пробежать из города Бэдуотер через пустыню Долины Смерти к горе Уитни, на высоту 3000 метров. Он был ростом 1 метр 95 см, весом 90 кг. Эл пробовал это сделать уже дважды, и дважды у него не получалось. Нынешняя попытка должна была стать последней. И она удалась. Так родился сверхмарафон Badwater. О последних 40 милях дистанции Арнольд тогда сказал: «Наивысшую степень спокойствия, какая только может быть, – вот что я тогда чувствовал». И заметил, что на некоторых фотографиях, снятых после забега, было даже видно нереальное свечение, исходившее от его тела.
Сегодня маршрут 135-мильного забега начинается в Долине Смерти на отметке 86 м ниже уровня моря, переходит в прямую дорогу, ведущую к склону горы Уитни-Портал, и завершается на отметке 2548 м над уровнем моря. Об этом безумном забеге и говорил мне Рик Миллер четыре года назад.
Сверхмарафон Badwater известен во всем мире, о нем сняли не один документальный фильм. Отчасти потому, что директор забега Крис Костман – настоящий гений пиара. Журналисты называют этот забег самым сложным в мире. Но я в этом сильно сомневался, ведь проходит он по шоссе и, с точки зрения сверхмарафонцев, считается достаточно гладким. И уж совсем «проходным» кажется лимит времени на прохождение маршрута – 60 часов. Да так дистанцию можно даже пешком пройти! Я и раньше бегал в жару, на Western States. Я забирался и спускался на 3,5 километра на тренировках на Двенадцати вершинах. Это я наводил страх на конкурентов, а не они на меня. В общем, Badwater не казался мне чем-то страшным, и идея меня заинтриговала. Ясно было, что он не так сложен, как предыдущие забеги, в которых я побеждал, но привлекала некая извращенная сложность этого мероприятия. И было интересно узнать, в чем же именно она состояла. Обычно серьезные сверхмарафонцы делают хотя бы месячный перерыв между двумя «ультра». Я же полетел в Лас-Вегас менее чем через неделю после победы в своем седьмом Western States. Мне многие говорили, что я сумасшедший, если собираюсь на следующий забег, тем более на такой, и так скоро.
Приехав в Долину Смерти, я немного пробежался. Воздух в носу свистел от жары. Казалось, что кто-то прижимает раскаленный утюг к моему черепу изнутри. Я съездил в хозяйственный магазин Home Depot и приобрел промышленный распылитель. Я взял у Рика и Барб портативный холодильник: его мы потом наполнили водой со льдом. И, конечно, попросил Дасти быть моим пейсером. (А когда Дасти прочувствовал температуру воздуха, он сказал, что побежит, только если я пообещаю свозить его в Лас-Вегас и оплачу поход по тамошним стрип-клубам.)
Моим основным соперником был бегун, занявший второе место в прошлом году, – канадец, грузчик Ферг Хок, он еще говорил: «Первую половину Badwater бежишь ногами, вторую – сердцем». Состязание с ним обещало быть интересным. Не то чтобы его слова звучали как угроза, просто интересно. Был еще один парень, пятидесятилетний Майк Суини. Он привез с собой жилет из полиэтиленовых пакетов с сухим льдом, скрепленных между собой скотчем. И еще три конструкции из двух пластиковых коробок, вставленных друг в друга, с прослойкой льда между ними. Их он планировал надевать на голову во время бега. Суини занимался хай-дайвингом, то есть прыгал со скал в воду, и у него была привычка бить себя по голове, он говорил, что это делает его сильнее и укрепляет разум.
А еще были три немца-гиганта в широкополых шляпах, они меня узнали и до забега постоянно повторяли: «Мьи тебья апхоним».
Сверхмарафон вообще привлекает людей слегка одержимых. Чтобы пробежать 50 миль, нужно тренироваться по три часа в день, постоянно испытывая одиночество, судороги или боль, не говоря уже о неминуемых моментах сомнений и жалости к себе. В таких забегах участвуют люди ищущие, включая тех, кто старается избавиться от разных зависимостей: алкоголиков, поэтов и разных борцов с ветряными мельницами. А также монахи и святые.
Например, Шри Чинмой, переехавший в Нью-Йорк в 1964-м и ставший учителем медитации и трансформационного тренинга, основанного на спорте. У него тысячи последователей, включая Карлоса Сантану, Карла Льюиса, а также специально оборудованный центр в Куинсе в Нью-Йорке. Часть его требований к своим последователям состоит в том, чтобы они исповедовали целомудрие, вегетарианство, не употребляли наркотики, алкоголь и не курили. Многие из них работали на Чинмоя в таких компаниях, как Smile of the Beyond Luncheonette и The Oneness Fountain Heart.
Марафонская команда Шри Чинмоя была основана в 1977-м, и одной из целей ее создания было продвижение идеи сверхмарафонов и участие в них. Один из самых знаменитых сверхмарафонов – «Самопреодоление», забег на 3100 миль, самый длинный в мире. Проводится он вокруг квартала в Куинсе: от 164-й авеню к площади Абигейл Адамс (84-я авеню), к 186-й улице и затем к аллее Гранд-Сентрал. Дистанция в 3100 миль определена в честь года рождения Шри Чинмоя (1931). Бегунам нужно пробежать 5649 кругов по 0,5488 мили каждый за 52 дня (в 2011-м из-за особенно жаркой погоды время увеличили на два дня). Это означает ежедневный бег на дистанцию, равную двум марафонам. Многие участники бегут по 17–18 часов в день. Это настолько болезненный опыт, что даже из горстки тех, кто решается на подобное испытание, лишь немногие завершают забег. В 2011 году на старт вышли десять участников, и восемь из них завершили дистанцию.
Но наиболее знаменитой (печально знаменитой) из современных групп якобы «духовного бега» на длинные дистанции стала группа под названием Divine Madness («Божественное безумие»). Ее члены ежемесячно делали финансовые «пожертвования» в пользу группы. Основатель и лидер Марк Тизер, или Йо, проповедовал общинный образ жизни, бег на сверхмарафонские дистанции и свободную любовь. Он мог заставить группу в процессе бега пробежать несколько дополнительных миль, чтобы подопечные «были гибче». Члены группы вытягивали руки, и он одним прикосновением диагностировал все их проблемы, определял, какие кроссовки им носить и с кем спать. Члены общины ели и спали на полу, занимались подсобным хозяйством. В 1996 году двое бывших членов общины подали на Йо в суд за то, что он контролирует их мысли, не дает спать, заставляет поститься и изолирует от общества. В 1997-м в суд с аналогичными претензиями обратился еще один человек. Но суд не стал рассматривать дело. Одна женщина заявила в полицию о сексуальном домогательстве. Марк Хейнман, достаточно здоровый член группы, умер от острого воспаления легких во время 48-часового бега. Ему было сорок шесть лет.
На 15-й миле Майк Суини обогнал меня, но я не очень волновался по этому поводу. Даже если бы это был не дайвер со скал в шлеме со льдом, я бы все равно не волновался. Я ждал подъема на сороковой миле, там я собирался «закатать всех в асфальт» и начать править свой бал.
Через несколько миль я уже был не на втором, а на четвертом месте. Меня обогнали Ферг и парень, о котором я раньше даже не слышал, Крис Бергланд. Меня мутило. Парень из моей команды сказал, чтобы я снизил скорость и расслабился. Но меня только что сделала толпа каких-то недоделков! И еще говорили, что Суини обгоняет меня на 25 минут.
Все дело было в жаре. Мне, конечно, помогли тренировочные забеги, но против такой жары никаких средств не было. Представьте, что безжалостное солнце специально хочет вас убить. Представьте, как при каждом вдохе жаркий воздух режет горло и жалит легкие. Теперь представьте, что огромная бутыль с ледяной водой стоит и ждет вас на краю голубого бассейна под тенью гигантского пляжного зонтика, покачивающегося от дуновения прохладного ветерка, и вы лежите на свежевыглаженных простынях. А теперь представьте, что все это действительно есть, но только на расстоянии 110 миль бега через пекло, и каждое мгновение этого бега такое же адски невыносимое, как и предыдущее, если не хуже.
Через 20 миль я добежал (в основном в горку) до станции помощи в местечке Стоувпайп-Веллс. Там моя команда уже держала наготове мини-холодильник. Дасти прыгал по парковке босиком в длинной походной куртке и орал: «Горячая картошка! Горя-я-ячая картошка!» Я знал, что так он пытается отвлечь меня от предстоящих сложностей. И если бы не чувство, что у меня расплавились все внутренности, я бы даже посмеялся.
Я снял специальные солнцезащитные брюки и рубашку с длинными рукавами от Brooks и забрался в холодильник. Кажется, я слышал, как команда обсуждает то, что Суини лидирует. Я, похоже, даже подумал, что пора вылезать, «надо – значит надо», – нужно встать и бежать. Но тело не подчинялось. Мне никогда не было так хорошо. Дасти тоже говорил, что пора вылезать, а я все медлил. И когда наконец выбрался, мне тут же захотелось обратно. «Еще пара миль», – сказали ребята, но проехали все три. Когда я до них добежал и заявил, что готов к новому погружению, они снова сказали: «Через две мили». И снова проехали три. Рик Миллер заявил, чтобы я перестал думать о холодильнике, и обдал меня водой из распылителя, который я купил в хозяйственном магазине.
Все сверхмарафоны – это одиночество. Но высшая степень одиночества – именно на трассе Badwater. Песчаные дюны перекатываются по долине, как волны. Огромные валуны на пустырях давят своей тяжестью. Высохшие соляные озера сверкают и манят обманчивым светом.
Что мне нравится в сверхмарафонах, это то, что неважно, насколько тебе плохо и больно, – всегда есть шанс на реванш. Если ты готов работать, спасение обязательно тебя найдет. Суини все еще был милях в пяти впереди, и мне еще миль десять надо было пробежать до вершины и перевала Таунс-Пасс на 59-й миле гонки. Инженеры-автостроители обычно на этих десяти милях, со всеми их перепадами, в жаре и пыли тестируют свои последние творения «в жестких погодных условиях». Даже для «Пустынной Крысы» Рика Миллера стало уже слишком жарко, и на этих десяти милях компанию мне составлял Дасти. «Ну, чувак, ну ты даешь, брателло. Давай, Джурка, дави к чертовой матери!» – орал Комок Пыли. Мы перебрались через перевал на закате. Дасти скрылся в сумраке – он собирался отдохнуть перед ночным дежурством, и со мной рядом побежал Джастин Энджи.
Еще на горе Сай я научился правильно бегать под горку. Я решил применить свои навыки и на спуске в долину Панаминт. Мне казалось, что я лечу. Я пролетел мимо Ферга, проорав: «Без тормозов!», и только потом узнал, что скорость в этот момент была пять минут на милю. В долину я влетел уже в темноте. Ночь не просто сошла: она навалилась на землю, придавила всех своим весом. Температура упала до +40 градусов. Но мне уже было все равно, потому что из черноты ночи навстречу мне выкатился «шут тьмы», отверженный принц «любителей пирожных». Мы парили в ночи. Казалось, что мы опять бежим по лесным охотничьим тропам в Дулуте. Разве что-то могло испортить этот момент?
Оказывается, могло. На 70-й миле. Внезапно, спустя мгновение после того, как я летел, я уже умирал. Я уже начал высматривать кобр на обочине дороги. Если бы меня одна такая укусила, было бы не стыдно сойти с дистанции.
Неподалеку от Панаминт-Спрингс меня обогнал Ферг. Я сел на обочину. Меня вырвало. Потом еще раз. Меня нашла команда. Ребята сказали, чтобы я поднял ноги, и оттащили в сторону, за микроавтобус, чтобы команда Ферга, которая могла оказаться неподалеку, не доложила ему о моем состоянии. Леа, Барб и Рик стояли надо мной и говорили, что я бывал и в худших переделках, что я бегал и более сложные забеги. Я был опустошен. Я услышал голос: «Не думал, что до этого дойдет». Потом понял, что это был мой собственный голос.
Я достаточно изучал вопросы спортивного питания, физиотерапии и знал: то, что со мной сейчас происходило, было из разряда невозможного.
В определенном смысле сверхмарафон не намного сложнее обычного марафона. Мой пульс был ниже, чем при более коротком и быстром забеге, и легкие работали не в полную силу. Да, конечно, обычно марафоны не проводятся в таких местах, как Долина Смерти, но я-то был достаточно подготовлен в этом плане, и тело мое должно было быть в порядке. Забеги с Риком и Барб помогли улучшить процесс потоотделения. Благодаря тренировкам на значительной высоте в моем теле произошла целая серия изменений: расширилась капиллярная сеть, увеличилось число митохондрий, источник энергии для клеток, в моей крови повысился уровень 2,3-дифосфоглицерата и, как следствие, улучшился перенос кислорода к тканям. Поэтому-то я и говорю, что при правильном подходе к тренировкам и поддержке пробежать сверхмарафон может любой.
Но при этом даже лучшие марафонцы не очень-то стремятся перейти в этот вид спорта. И дело даже не в том, что призовой фонд в сверхмарафонах невелик. Несмотря на то что скорость при прохождении сверхмарафона ниже, чем при марафонах, необходимость ее поддерживать в течение длительного времени может опустошить, выкинуть на обочину дороги даже лучших из нас. Нагрузка на мускулы и костные ткани с каждой минутой бега увеличивается. С каждым шагом квадрицепсы бедер и икроножные мышцы должны растянуться, чтобы смягчить удар от прыжка, и на длинной дистанции начинает действовать накопительный эффект от таких ударов. И неважно, босиком вы или в кроссовках Brooks, идете или бежите, приземляетесь на пятку или на носок. Хуже всего приходится на спусках. Так что бегуны, еле передвигающие ноги на финише Badwater, шаркают так не потому, что устали от прыжков при беге: они устали от приземлений.
И даже если в таких условиях в желудке у вас задержится еда, вы все равно рано или поздно встретите знаменитую «стену»: состояние, когда гликоген в мышцах и печени полностью исчерпан. В марафоне «стену» можно словить к концу забега, в сверхмарафонах это случается не просто где-то в середине забега: это происходит несколько раз на дистанции. Во время прохождения сверхмарафона тело несколько часов находится в катаболическом состоянии, используя в качестве энергетических ресурсов и жир, и белок, и даже мышцы, чтобы обеспечить достаточное питание головного мозга.
При этом по организму протекают целые реки гормонов, вызванные стрессом и компенсирующие общую усталость. Исследования анализов крови сверхмарафонцев, проведенные после забегов, показывают повышенный уровень сердечных ферментов, повреждения почек и исключительно высокий уровень гормона стресса – кортизола, противовоспалительного белка интерлейкина-6 и фермента креатинкиназы, продукта распада мышечных тканей. В общем, сверхмарафон – это сильнейший удар по защитным системам организма. Почти четверть бегунов, прошедших Western States, подхватывают после забега простуду, и это в середине лета!
А самое сложное то, что в сверхмарафоне ты остаешься один на один со своими мыслями. И если в голове застревает какая-нибудь песенка, так пусть она будет хорошей. И если вы разговариваете сами с собой – расскажите себе историю с продолжением. Здесь нет места негативу. Люди обычно сходят с дистанции совсем не потому, что не справляется их тело.
Так почему же меня так подвел мой разум? Что я мог сделать лучше?
«Ты не выиграешь этот чертов забег, если будешь валяться мордой в пыли. Давай, Джурка, поднимайся, к чертовой матери!»
Я попробовал подняться, побежать, но чуть опять не упал.
«Давай, Джурка, – повторил Дасти. – Мы просто погуляем. Просто немного погуляем по пустыне».
Мы пошли пешком, а потом Дасти сказал: «Давай пробежим 10 метров. Как на лыжных тренировках. Покатаемся на лыжах». Он сказал это с нарочитым акцентом, передразнивая нашего русского тренера по лыжам, и я не мог не рассмеяться. И сумел проглотить немного воды.
Суини уже был на много миль впереди меня. А я не мог догнать сумасшедшего канадца. Чем я тут вообще занимаюсь? Я, кажется, даже сказал это вслух.
«Ничего, разберемся потихоньку. Шаг за шагом, – ответил Дасти. – Шаг за шагом».
Я уже не думал о том, чтобы кого-то догонять. Или даже о том, чтобы финишировать. Я забыл обо всем, кроме того, что нужно добежать до следующего поворота. Дасти видел, что со мной творится. Он тогда мне сказал, что это не вопрос жизни и смерти и не надо так убиваться.
Шаг за шагом. Поворот за поворотом. Мы пересекли пустынную долину с редкими деревьями Джошуа[21]. В желудке стало получше. Я побежал. Дасти тоже. Я стал набирать скорость. И Комок Пыли покатился тоже: «Ритм и беговая форма, Джурка. Ритм и форма. Давай, вытягивай. Ну, ты же собираешься стать кем-то в этой жизни? Поехали!»
И мы побежали. Мы пробежали 85 миль. Мы бежали через перевалы плато на границе Национального парка «Долина Смерти». Кто-то из команды поддержки сказал, что Ферг обогнал Суини и что ныряльщик выглядит неважно. Дасти и я летели дальше. Мы бежали в темпе 8 минут на милю, потом 7:30, потом опять 7:30. Мне казалось, что я могу бежать вечно.
Если вы занимаетесь спортом и если вам очень повезло, то понимаете, что я имею в виду. «Войти в зону», почувствовать мгновение сатори – резкую, четкую ясность мгновения дзен, которое приходит внезапно, неожиданно, часто – когда тело находится на грани изнеможения. Игроки в американский футбол, раннингбэки, говорят, что в такие моменты время как будто замедляет ход, другие игроки двигаются по-мультяшному нелепо в то мгновение, когда раннингбэк пулей летит между них к нужной зоне. Баскетболисты рассказывают о том, что в момент прицельного броска корзина кажется более широкой. Бегуны – о чувстве растворения в окружающем их мире и ощущении знания каждой травинки на обочине трассы. У меня, когда сильно везло, появлялось ощущение невероятной легкости. Оно приходило, когда жар гонки, давление ожидания победы, боль – все доходило до невыносимого уровня. И тогда что-то внутри щелкало, я начинал ощущать, что есть еще часть меня, которая выше этой боли.
Сатори можно пытаться поймать специально, но его невозможно удержать. Спустя несколько мгновений после ощущения бесконечного блаженства я начинаю чувствовать боль в коленях, хочется в туалет или я начинаю размышлять, как дела у соперника. Я не могу остановить эти желания или мысли, но знаю, что они неважны. А важно ощущение легкости и самозабвения. Для того чтобы обрести его, есть много способов, например молитва или медитация. Мой способ – прохождение через сверхусилие, когда мой организм и ум начинают бить тревогу. Но у меня есть знакомые, которые получают тот же результат на пятимильной легкой пробежке или в процессе вдумчивого пережевывания морковки. Да и у меня самого что-то подобное получалось. Но в сверхмарафоне это ощущение практически гарантировано.
Где-то в половине первого ночи я стал терять ощущение полета. А где же Майк? Мы с Дасти услышали его в час ночи в пустыне среди деревьев Джошуа. Майк стонал и шумно дышал. Его ледяной жилет расплавился и висел на нем десятикилограммовой гирей. Для ледяного шлема было слишком холодно. Майк еле тащился. У него была гипонатриемия, возникающая при употреблении большего количества воды, чем могут переработать почки. Майк спотыкался, его лицо было опухшим.
Я заметил выражение лица Майка, когда мы его обгоняли. По его состоянию сложно было представить, как он вообще мог держаться на ногах, не то что двигаться. Я тогда сильно зауважал Майка. И к самому состязанию в ту ночь тоже стал относиться с особым уважением.
На 90-й миле мы обогнали Ферга, а еще через полмили он обогнал нас.
– Извини, Скотт, – сказал он, – я должен это сделать ради своих в Канаде.
Я на этой отметке сверхмарафонской дистанции уже давно не соревновался с кем-либо, еще со времен борьбы с Беном Хайяном и Томми Нельсоном на Angeles Crest. С тех пор и в течение пяти лет после 80-й мили я мог считать себя победителем. Но – не в этот раз. Я добавил Ферга Хокка в список уважаемых мною людей.
А через несколько минут я снова обогнал его, и на этот раз окончательно.
Я бежал по высохшему дну озера Оуэнс на рассвете вместе с моим лучшим другом, и окружавшая нас темнота постепенно обретала алые и бронзовые оттенки. Дасти притормозил и свернул за какой-то пикап по зову природы. Я подбежал к местечку Лоун-Пайн, и там на меня напали слепни. А затем к горе Уитни, где пересек стомильную отметку – до этого я никогда не преодолевал дистанцию свыше ста миль. Легенда этого забега, Бен Бэдуотер, сидел в своей машине и смотрел на меня. Я только потом узнал, что 14 лет назад, когда Бен бежал этот сверхмарафон, он заметил бездыханное тело человека и остановился узнать, что случилось. И теперь, увидев меня и прикинув мою скорость, он сказал своему спутнику в машине, что волнуется, как бы со мной что-нибудь не случилось.
Я пересек финишную линию. 135 миль за 24 часа и 36 минут. Никто никогда не пробегал этот маршрут быстрее, и никто не выигрывал сразу Western States и Badwater с разрывом в пару недель.
Когда все закончилось, я сидел на сосновых иголках и думал о моей матери, которая так и не смогла больше ходить, и об отце, который ни разу не видел, как я бегаю. Я думал о тренерах, которые мне помогали, и о бегунах и писателях, у которых я черпал вдохновение. Я думал о жене и лучшем друге: хотя они почти не общались, но оба поддерживали меня.
– Эй, Джурка! – Дасти, как всегда, прервал мои размышления. – Когда мы в Вегас-то по стрип-клубам рванем? Ты, блин, обещал!
Как найти время
Если вы хотите бегать регулярно, в распорядке дня должно обязательно находиться время на это, пусть даже 30 минут или час. Если это кажется невозможным, спросите себя: сколько времени у меня уходит на телевизор? А на интернет? А на походы по магазинам? И отведите какую-то часть времени на то, чтобы сделать что-то полезное для себя. Если у вас это не получается, попробуйте совмещать, например добегите до работы и обратно. Многие компании поддерживают желание сотрудников вести здоровый образ жизни и тренироваться, предоставляя возможность принять душ в офисе, переодеться, даже вводят различные формы поощрений тех, кто поддерживает свое здоровье. В таких компаниях люди понимают, что здоровый сотрудник в конечном счете обходится дешевле. Добегите до работы, а обратно вас может подбросить коллега. Или сбегайте в магазин и попросите кого-нибудь потом забрать вас с покупками. Совмещайте свои бытовые дела, бегайте от одного пункта назначения к другому, так вы и потренируетесь, и дела переделаете. А если вы к тому же уже достаточно тренируетесь – это только поможет.
«Коко-ризо» (прохладительный напиток)
Я узнал этот рецепт, когда путешествовал по Италии, пробуя различные блюда (отсюда и «итальянское» название). Во время подготовки к «Спартатлону», а также во время самого соревнования этот рецепт оказался незаменим. Рисовое молоко прекрасно охлаждает организм, и оно очень вкусное, что, кстати, немаловажно, поскольку при подготовке питания к соревнованиям на вкус обращают мало внимания. Кокос привносит особый оттенок, а также является еще одним компонентом, помогающим снизить температуру тела и быстро обеспечить организм необходимой энергией. Третий вкусовой оттенок добавляют семена чии[22], приятные по текстуре и обеспечивающие организм белками. Густой напиток, по своей консистенции напоминающий желе, легко проглотить, даже если в горле совсем пересохло. Для получения более сладкого вкуса и повышения количества углеводов добавьте 3–4 финика или пару столовых ложек кленового сиропа.
Ингредиенты:
1 чашка готового белого или бурого риса
½ чашки обезжиренного кокосового молока
4 чашки воды
2 ст. л. нектара агавы
½ ч. л. соли
½ ч. л. экстракта кокоса (для вкуса)
2 ст. л. семян чии
Смешайте в блендере на высокой скорости в течение 1–2 минуты рис, кокосовое молоко, воду, нектара агавы, соль, экстракт кокоса до получения однородной жидкости. Добавьте семена чии и еще раз перемешайте. Теперь напиток можно разлить по бутылкам и использовать в качестве «подкрепляющего» до, во время или после тренировок.
Получается 5–8 порций.
15. Опять эти ребята?
Сверхмарафон в Медном каньоне, 2006
Когда ты бежишь по земле вместе с землей, ты можешь бежать вечно.
Поговорка рарамури
Примерно в середине 2005 года я получил письмо от некоего парня по имени Кабайо Бланко, что в переводе с испанского означает Белый Конь. Позже я узнал, что Кабайо раньше звали Миком Тру, он был боксером, вечным бродягой, подрабатывал грузчиком и считался легендой сверхмарафонского бега. Но получив тогда письмо, я понял лишь, что он следит за моей беговой карьерой и у него есть ко мне предложение.
Он жил в глинобитной хижине на склоне каньона в Мексике. Рядом с ним жили индейцы из племени рарамури (что означает «бегуны»), известного еще под названием тараумара. Мик писал, что они лучшие бегуны в мире. И предлагал поучаствовать в величайшем забеге на 50 миль, который он устраивает в каньоне: лучшие бегуны мира (в том числе я и рарамури) соревнуются друг с другом. Приз – 450 кг кукурузы и $750. Я слышал об этом племени бегунов. Эти ребята, мужчины средних лет, покуривали сигареты на забеге Angeles Crest 100 и толком не умели бегать под гору. Это они, что ли, лучшие бегуны мира?
Я люблю путешествовать, мне нравится знакомиться с новыми культурами, и, конечно, мне было любопытно побольше узнать об индейских ребятах в тогах. Но это путешествие не вписывалось в мой тренировочный план. Я готовился участвовать в марафоне в Остине в Техасе, и пробежка на 50 миль сразу после него казалась мне не совсем уместной. Я не знал испанского, не представлял, как добираться к месту старта. Да и само соревнование казалось мне не очень сложным, тем более что я уже обгонял этих индейцев.
Кабайо написал, что тараумара, которых я встретил на Angeles Crest 100, и те, которых знает он, совершенно разные люди. А еще он сообщил, что чувствует во мне чистоту духа, схожую с духом, который он заметил в индейцах. И что у тараумара сложные отношения с окружающим миром, и если американский бегун приедет на их соревнования, это им очень поможет.
Я ответил, что был бы рад помочь тараумара в их борьбе, но у меня это вряд ли получится. В общем, досадно, но…
Через пару дней я получил от Кабайо ответ по электронной почте:
«Борьба? Да ни с кем тараумара не борются, и помощь ваша им не нужна!»
«Ого, – подумал я, – вот это парень!» И забыл об этой истории.
Но парень продолжал закидывать меня сообщениями, писал о легендарных индейцах-бегунах из Медного каньона, что они делают то, что больше никто в мире не делает.
В общем, если бы у меня все сложилось с организационной точки зрения, то я бы поехал. И Вселенная решила всё за меня.
Я получил еще одно приглашение, от писателя Криса Макдугла. Он рассказал, что работает над книгой об индейцах-бегунах и неплохо говорит по-испански. Он тоже считал, что мне будет интересно посоревноваться с индейцами.
И я согласился. Не потому, что мне нужно было само это соревнование. У меня за плечами их уже было много. Я участвовал в 50-мильном забеге White River 50, в Miwok 100. Были и 50-километровый забег Way Too Cool, и особенно сложный забег на 100 миль Wasatch Front. Плюс к ним забеги на Восточном побережье Америки: Masochist Trail Run 50, Vermont 100. Я побеждал в командных забегах в Японии на Кубке Хасегава, мы установили рекорд трассы в Гонконге на Trailwalker. У меня была собственная практика по физиотерапии, я тренировался и работал больше 50 часов в неделю (и даже этого было недостаточно для поддержания моего образа жизни). Я проводил двухнедельные сборы бегунов перед Western States, на которых делился знаниями о технике бега и силе воли. В лагере я готовил вкусную питательную вегетарианскую еду. Я зарабатывал на жизнь любимым делом. Я учил других бегунов. Казалось бы, чего еще я мог ожидать от бега? А дело было в том, что мне нужно было что-то еще. Хотя я даже не знал, чего хотел. В общем, я сообщил Макдуглу, что встречусь с ним в Эль-Пасо.
Нас собралось девять человек: Макдугл со своим тренером Эриком Ортоном; Кабайо; пара совершенно безбашенных бегунов из Вирджинии, новичков в сверхмарафоне, Дженн Шелтон и Билли Барнет; еще один парень по имени Тед Макдональд, называвший себя «Босоногим Тедом», так как недавно начал бегать босиком. Плюс мой друг-фотограф Льюис Эскобар с отцом.
Кабайо сказал, что забег начинается в деревне Урик. Чтобы попасть туда, нужно пройти 35 миль по тропам, проложенным по крутым склонам каньонов в районе, где наркоторговцы выращивали свою марихуану, под охраной небольших вооруженных отрядов. Маршрут был настолько запутанным, что его знал только парень, живущий в глинобитной хижине.
Кабайо сказал, что группа индейцев тараумара, возможно, присоединится к нам по ходу.
Мы шли часа три, но не заметили никаких рарамури. Кабайо сказал, что жителей местных деревень поразил какой-то таинственный вирус и что, может быть, началась эпидемия. Сказал, чтобы мы не волновались и на всякий случай готовились к забегу без соперников-индейцев. Мы ломились через русла рек, по изрезанным каньонам, поросшим кактусами, по тропам, по которым местные жители возят на осликах свой скарб, настолько незаметным, что без Кабайо мы бы наверняка заблудились.
В девять утра мы дошли до небольшой группки деревянных и глинобитных домиков на берегу речки. Мы были на самом дне Медного каньона, на глубине полтора километра. Солнце уже светило вовсю, мы все вспотели. Кабайо предложил подождать, может, тараумара подойдут сюда. Он предупредил, что они люди очень тихие, нелюдимые и чтобы мы особо не шумели, когда они появятся, и не пытались протягивать руки для рукопожатия. Сами они приветствуют друг друга легким прикосновением пальцев, не более. Он сказал, что подарки считаются добрым тоном. Лучше всего – кока-кола или фанта.
Меня это поразило. Поехать на край света только для того, чтобы передать аборигенам-спортсменам жестяные банки с сиропом? Можно было бы в таком случае и одеяла, зараженные оспой, прихватить. Но Кабайо настаивал на своем.
Мы присели в тени у небольшого магазинчика, стараясь скрыться от солнца, уже прожаривавшего каньон, достали бутылки с колой. Кабайо сказал, что пора снова в путь и что, может быть, индейцы нас встретят по дороге. Мы даже не заметили, как они появились из леса или из-за поворота на тропе. В одно мгновение не было никого, а в следующее к нам уже приближались пятеро мужчин в юбках и ярких рубахах. Они возникли внезапно, как небольшое стадо оленей.
Мы приветствовали их прикосновением кончиков пальцев, и, не говоря ни слова, продолжили полуторакилометровое восхождение по склону каньона. За перевалом начался очередной спуск. Минут через 10 или через 40, я уже точно не помню, к нам присоединились еще шестеро индейцев. Словно туманная дымка, они незаметно появились из леса.
Один индеец наблюдал за мной с особым интересом. И я за ним тоже наблюдал. Он казался сильнее других, и у него был особенный взгляд: в нем была гордость, уверенность в себе и некая усталость, я это сразу уловил. Потому что и в себе я тоже это все находил. У него были черные как смоль волосы, волевой подбородок и поджарое тело, как будто свитое из веревок. Его звали Арнульфо, он был чемпионом среди тараумара, самым быстрым среди «бегущего народа». Макдугл мне о нем рассказывал. А Кабайо рассказал Арнульфо обо мне, о том, что я тоже знаменитый чемпион.
И вот такой смешанной компанией гринго и индейцев под предводительством Кабайо мы продолжали подниматься вверх по тропе. Мы продирались через заросли кактусов, кустарников, пустынного дуба, выходили на ровные участки, поросшие кактусами и агавой. Если мы останавливались, то пока Дженн, Билли, Тед и я пили воду из бутылок, тараумара падали на землю как подкошенные. Я когда впервые это увидел, поразился. И только потом понял, что они так отдыхают. Это был их эффективный способ сохранения энергии. Я наблюдал за движениями их ног, пока они забирались вверх, и заметил, что тараумара практически не делают лишних движений. И тогда я начал понимать секрет этого древнего племени. Секрет эффективности движения.
У них с собой не было бутылок с водой, но, казалось, они знают все потайные ручьи в этой глуши. Когда они замечали такой ручей, они быстро сбегали к нему с тропы, выпивали пару глотков воды и возвращались обратно. Когда мы предложили им кока-колу, они молча взяли банки, выпили залпом все содержимое и побросали пустую тару в сторону. (Я не совсем понял, то ли им было наплевать на охрану окружающей среды, то ли они не понимали, что банки эти не разлагаются.)
После скачки по каньонам мы в конце концов вышли на дорогу. До поселения оставалось пять миль. На дороге стоял грузовик шерифа. Мы, американцы, встали как вкопанные: нам не хотелось портить духовно возвышенное путешествие такой приземленной вещью, как грузовик. А тараумара моментально запрыгнули в кузов: так было эффективнее. В следующие пять дней мы узнали много нового о тараумара. Когда мы достали свои энергетические батончики и гели, они посмеялись и о чем-то поболтали меж собой. Потом достали из своих сумок пиноле: жареную кукурузу, перемолотую в муку, и смешали ее с водой. Это был их вариант энергетического напитка Gatorade, только из кукурузы. В качестве еды они брали с собой лепешки тортильяс с бобами. Их еда была простой и естественной. Я только во время этого путешествия понял, сколько энергетической ценности упаковано природой в одном авокадо. А когда мы сели за общий стол, я специально устроился с краю, где начиналась раздача гуакамоле. Я уже слышал о том, что попытки встать между тараумара и гуакамоле обречены на провал. Я наблюдал за Арнульфо. А он наблюдал за мной.
Я приехал сюда потому, что тараумара были наслышаны обо мне, и потому, что у меня нашлось время на путешествие. Я считал эту поездку отдыхом с обучением. Но уже начал понимать, что этот забег будет совсем не «веселья ради», особенно учитывая, что в нем будут тараумара. И что мне придется выкладываться полностью. Меньшее было бы просто неуважением к ним.
Забег начался через пару дней, в восемь утра. Как только дали старт, я понял, что не ошибся в своих догадках по поводу этих индейцев с тех пор, как они внезапно появились у нас за спиной на тропе у реки. Дело в том, что группа индейцев, с которыми я соревновался на Angeles Crest 100, была как бы «группой запаса». А это были совсем другие индейцы – трое из них рванули со старта так, как будто собирались бежать всего пять километров. Им было за 20 лет, и они не курили. У них не было с собой фляг с водой, а еда, если таковая и была, лежала в наплечных сумках.
Я начал бег в спокойном темпе, с каким обычно выигрывал. Я знал, что никто не мог соревноваться в этом темпе, особенно на 40-градусной жаре. Через 10 миль я понял, что ребята не отстают, но меня это особо не беспокоило. Я знал, что подобная дистанция может сделать с телом бегуна. Я продолжал бежать и есть, как обычно, по 200–300 ккал в час. У меня с собой было две фляги с водой. Я ел апельсины и бананы. И попробовал пиноле на одной из станций поддержки.
На 21-й миле я обогнал небольшую группу тараумара и был несколько удивлен, обнаружив, что впереди меня еще кто-то есть. Через десять миль я еще больше удивился. После 35-й мили, уставший от жары и жажды, я был потрясен, обнаружив, что передо мной оказалась еще парочка тараумара в своих рубахах и сандалетах из старых автомобильных покрышек. И вот тут-то я начал несколько нервничать. Потому что лидером был как раз Арнульфо.
Я побежал быстрее, я летел со скоростью миля за семь минут. На ней я обычно обгоняю других бегунов и вижу, как они на меня смотрят, когда я пролетаю мимо. Я знал, что этот ход может сломить волю соперника. Но эти ребята были все еще впереди меня.
Я был профессиональным бегуном, я тренировался специально весь год. Я был на пике своей беговой карьеры. А эти ребята никогда не слышали ни о темповых, ни об интервальных тренировках. Вот тогда-то я понял главный секрет тараумара. Они не готовились к забегам. Они не бегали с целью занять места или получить медали. И не организовывали свое питание так, чтобы они могли бегать. Они ели и бегали, чтобы выжить. Бег был для них единственным средством передвижения. И главный секрет тараумара и их особенной выносливости был в том, что бег и соответствующая еда – это их образ жизни. А второй секрет, и я о нем вспоминаю каждый день, состоял в том, что бег служил тараумара способом добираться из пункта А к пункту Б, но путешествовали они в каком-то своем мире, недоступном нашим пяти чувствам.
Они бегали и жили без лишних ненужных мыслей. Они не отказывались целенаправленно от технологий, чтобы выразить свою политическую позицию или ради моды. Если у них была возможность применить современные технологии с пользой для себя, они ими пользовались. Запрыгивали в кузов грузовика, чтобы быстрее куда-то добраться. Делали сандалии из старых автопокрышек. И это было то же самое, что пытался делать и я, совмещая знание технологий и следование интуиции.
Может быть, я слишком далеко захожу в своих рассуждениях и сами тараумара об этом вовсе не задумываются, но пока я был среди них, я постоянно ощущал спокойствие и умиротворение, исходившее от них, от того, что они и бегают, и живут в высшей степени просто, и за счет этой простоты, этого «шестого чувства» они выходят в ту самую «зону», постоянно поддерживают взаимосвязь с мирозданием на некоем базовом уровне. Я ведь и сам уже долго искал эту «зону».
Беговые движения рарамури были такими отточенными, экономными и красивыми, что по их технике можно было издавать пособия и учить начинающих бегунов. Они бежали маленькими шажками, приземлялись аккуратно на середину стопы с перекатом на переднюю часть. Ни капли энергии не тратилось на ненужные движения из стороны в сторону, они постоянно держали осанку, плечи их были расправлены и расслаблены.
После этой поездки в Медный каньон тараумара стали бессмертными героями эпоса «Рожденный бежать» Кристофера Макдугла. В своей книге он назвал их суперспортсменами. Позволю себе с ним не совсем согласиться. Я бы сказал, что они суперэффективные бегуны. Они на порядок лучше нас знают свое тело и окружающую среду и постоянно поддерживают между ними взаимосвязь. Они помнят то, о чем мы давно забыли со всеми нашими секундомерами, спортивным питанием и кроссовками.
За неделю, проведенную в Медном каньоне в компании индейцев, я сумел наконец сформулировать идеи, которые бродили у меня на уме со времени первого пребывания в лыжном лагере «Команды Берки». После забега с тараумара выражение «рожденный бежать» стало популярным у тысяч людей. Мы, люди, так устроены, что можем легко бегать. Это знание у нас в крови. И согласно этой теории, стоит только вспомнить о правильной технике бега и легкости движения, о которых мы забыли, – и мы станем бегать без боли, усталости и травм. Стоит только выбросить кроссовки, утверждает эта теория, и мы побежим трусцой прямиком в рай.
Но дело в том, что тараумара такие отменные бегуны совсем не из-за того, что бегают босиком (они как раз бегают в сандалиях «гуараче»). В беге главное – это техника. Бег босиком действительно может помочь выработать правильную беговую технику, но это только один из способов. Если вам нравится бег босиком – отлично. А если вы предпочитаете бегать в кроссовках – тоже отлично. Я понимаю, что прогресс принес с собой вредные привычки, и пагубные последствия этих привычек сказались не только на нашем беге (например, чрезмерная зависимость от кроссовок с определенной степенью поддержки стопы – одна из самых вредных, как и распространенное мнение, что бег – удел только избранных, особенных людей), но и на нашем питании. Продукты быстрого приготовления, массовое производство, гротескно гигантские порции блюд – от всего этого мы болеем. Но современные технологии – это еще и электричество, и пенициллин, и операции на сердце. Другими словами, в целом при современном образе жизни со всей его леностью, легкодоступной и нездоровой едой и высокоразвитой медициной, спасающей жизни, люди могут жить долго, пусть и больными.
Я увидел у тараумара, что они бегали и питались так, как бегали и питались их предки. Они полностью зависели от местных продуктов питания, выращенных с огромным трудом. Они много бегали, до самозабвения. Они ели мясо, но, так же как и их предки, употребляли его редко, когда могли это себе позволить. Мясо было для них роскошью.
Я стал более здоровым и начал быстрее бегать на более длинные расстояния потому, что перешел на растительное питание. Но я не пытаюсь переубедить своих друзей, употребляющих мясо, и не направляю праведный гнев на всех, кто вмешивает килограммы масла и сливок в картофельное пюре. Я считаю, что любой человек, задумывающийся о том, что он ест, о том, как это влияет на его здоровье, естественным образом перейдет на питание растительной пищей и, следовательно, встанет на путь обретения лучшего здоровья.
С точки зрения физкультуры все еще проще и одновременно сложнее. Да, движение нам необходимо. Но какая форма движения нам нужна – произвольная или структурированная с научной точки зрения? Для управления собственным физическим развитием я применил научный подход, но при этом не потерял первобытную, животную радость от бега. Я устраиваю дни отдыха, если чувствую, что мне это необходимо, даже если это противоречит тренировочному плану. Сверхмарафонцы используют всевозможные источники знаний для своих тренировок, мы не можем позволить себе быть слишком консервативными. Потому что единственное, что я точно знаю о беге на 100 миль, – это то, что на дистанции обязательно встретится что-то неизвестное мне ранее.
Умение принимать неопределенность как данность когда-то было частью жизни. И тренировки были постоянными. Мы бегали за едой и от хищников. Мы наедались досыта или голодали в зависимости от времени года. Мы много ходили и много спали.
А теперь мы просто сидим. Мы ездим на машинах, зависаем в интернете и смотрим телевизор. И, конечно же, это имеет негативные последствия. Согласно опубликованным в журнале American Journal of Epidemiology данным исследования, в котором участвовали 123 216 человек, у мужчин, которые проводили сидя более шести часов в день, риск ранней смерти был на 17 процентов выше, чем у мужчин, которые сидели меньше чем три часа. У женщин разница составляла 34 процента. Причем процент этот не зависел от того, курили ли участники исследования, страдали ли от ожирения и, что больше всего меня поразило, занимались ли спортом.
Люди созданы не для того, чтобы сидеть целыми днями. И не для того, чтобы весь день совершать движения с мелкой моторикой, чего требуют практически любые современные виды профессиональной деятельности. Нашему телу нужны разнообразные широкие размашистые движения, задействующие все мышцы тела. И когда мы проводим дни напролет, совершая мелкие движения, например печатаем, разбираем продукты в супермаркете, выпекаем гамбургеры или двигаем компьютерной мышкой, мы создаем дисбаланс в самих себе.
Чтобы компенсировать этот дисбаланс, важен навык структурированных тренировок. Дело тут даже не в том, что обязательно надо бегать, а скорее в том, чтобы забыть о дурных привычках и скомпенсировать дисбаланс, вызванный реалиями современной жизни.
Забег в Медном каньоне – это два круга по выжженным, пыльным дорогам с подъемом на 600 метров, через заросли папайи и грейпфрута, мимо груд камней. Трижды мы пробегали через городок, мимо улыбавшихся местных жителей, что-то распивавших под грохот инструментов местных музыкантов.
Я особо не убивался, я же был в отпуске. Придерживался обычного темпа – семь минут на милю. Да, я был тренированным бегуном, но и эти ребята тренировались всю свою жизнь, пусть даже сами этот процесс тренировкой и не называли. Мне было интересно, как тараумара гармонично совмещают бег, питание и свои будничные заботы, я тоже так хотел. А еще я хотел победить в этом забеге. И они это знали. Для меня было просто честью победить. Для них – достаточным количеством кукурузы, чтобы прокормить всю деревню в течение следующего года.
Я немного прибавил скорость и за поворотом заметил ярко-голубую рубаху. Это был один из тараумара, Сильвино, в своем традиционном наряде. Я стал его нагонять. Я вдыхал сладкий аромат цветущих кактусов. Я пробежал мимо колючих зарослей фукьерии в алых пятнах бутонов. На 41-й миле я догнал Сильвино и махнул ему рукой, приглашая следовать за мной. Мы не сказали друг другу ни слова, но я хотел, чтобы мы вместе погнались за Арнульфо. Я хотел, чтобы мы втроем выбежали на финишную прямую. Но у Сильвино больше не осталось сил.
Я увидел Арнульфо на последнем повороте. Он тоже неважно выглядел. Мы посмотрели друг на друга, и я заметил на его лице усталость и признаки обезвоживания. Я знал, что это такое. Но я заметил и кое-что еще – боевой дух. Я понял, что Арнульфо не собирается сдаваться. Нам оставалось пробежать пять миль, и он был впереди меня минут на семь или восемь. Я думал, что у меня получится его нагнать. Я включил все обороты и полностью отдался животному инстинкту. Но на этот раз этого было недостаточно. Потому что тот же животный инстинкт был и у Арнульфо.
Он выиграл, финишировав на шесть минут раньше меня. Он обошел меня менее чем на милю.
После окончания забега я не обнял его, не приветствовал. Я просто сказал, хотя он и не понимал по-английски, что очень впечатлен и что он очень сильный. Потом несколько раз повторил по-испански: «Очень сильный».
А затем я ему поклонился. Из уважения.
Меня потом спрашивали, не поддался ли я ему ради диалога культур или просто специально, пожалев его. Эти люди не знают, что такое для меня участвовать в соревновании. Арнульфо выиграл совершенно честно. На следующий год я снова приехал в Медный каньон и на этот раз «сделал» его на 18 минут. А призовые кукурузу и $750 отдал рарамури.
Голая правда
Самое прекрасное в беге босиком или в минималистской обуви то, что ты работаешь над способностью своего тела контролировать движение в пространстве. Между тобой и поверхностью земли ничего нет, так что информация о беге поступает напрямую, с каждым шагом. Для тех, кто восстанавливается после травм, у кого есть неполадки в организме или просто для любителей беговой обуви бег в кроссовках вполне приемлем. Важно не то, бегаете вы босиком или в обуви, а то, обращаете ли вы внимание на технику бега. Если бег босиком помогает вам улучшить технику, это замечательно.
Хотите попробовать бег босиком? Прежде чем отбросить подальше кроссовки и записываться на забег на 10 км, помните: главное здесь – осторожность и постепенность. Обычно травмы случаются, когда бегуны слишком быстро наращивают объемы.
Для начала найдите участок, по которому можно бегать по траве или по песку минут пять или десять один или два раза в неделю. И не волнуйтесь по поводу скорости. Вы работаете над техникой. Увеличивайте постепенно длину пробежек, если вам этого хочется, до тех пор, пока не будете бегать минут 20 или 45 раз в неделю. Мне нравится пробегать две-три мили по внутренней стороне беговой дорожки на стадионе или бегать в парке в дни, когда по расписанию тренировок следует легкая пробежка, или в качестве заминки после работы на беговой дорожке на стадионе.
Тут надо помнить две важные вещи помимо того, что не спешить и бежать осторожно. Во-первых, не обязательно бегать босиком постоянно, чтобы получить желаемый результат. И во-вторых, даже не обязательно бегать совсем босиком. Легкие минималистские кроссовки или марафонки могут дать ощущение бега босиком и позволят улучшить беговую технику. Я занимаюсь на тренировках, как правило, в марафонках Brooks и сверхмарафоны бегаю в них уже лет двенадцать. Марафонки и минималистские кроссовки обеспечивают главное – удобство и эффективность.
Гуакамоле «Холи-моли»
Авокадо – прекрасный источник ненасыщенных жиров, а перец халапеньо придает блюду приятную остроту (из халапеньо нужно предварительно удалить семена, а если для вас он слишком острый, можно использовать половинку перца).
И по отдельности эти продукты достойны уважения, а в сочетании получается одно из лучших кулинарных изобретений человечества. Это одно из моих самых любимых блюд. Я не могу себе представить ужин, особенно если речь идет о мексиканской кухне, к которому не подошел бы гуакамоле. Попробуйте хотя бы ложку этого блюда, и вы со мной согласитесь. А для легкого здорового перекуса употребляйте это блюдо с горячими кукурузными лепешками тортильяс.
Ингредиенты:
2 зрелых авокадо
сок двух лаймов
1 помидор, пошинковать
1 долька чеснока, пошинковать
1 перец халапеньо, пошинковать
10 стеблей кинзы с листьями, пошинковать
1 ч. л. соли
Разрежьте авокадо пополам и выложите ложкой содержимое в глубокую тарелку. Вмешайте сок лайма и остальные ингредиенты. Растолките толкушкой для картофеля или ложкой до получения достаточно однородной массы и дайте смеси постоять перед подачей 10–20 минут.
Получается 2,5 чашки, 6–8 ложек.
16. Центр управления
Western States, 100 миль, 2006
Всё, что для этого нужно, – это всё, что у тебя есть.
Марк Дэйвис
Нет, наверное, такого человека на свете, кто жаждал бы побед больше, чем я. Но сверхмарафоны научили меня тому, что сам факт победы – это скорее следствие, хотя я и стремлюсь к победе каждой частицей своего существа и тянусь к ней каждым движением своего тела. То, что я делаю для победы и как я это делаю, имеет гораздо большее значение, чем победа как таковая. Готов ли я? Достаточна ли степень концентрации моего внимания? Достаточно ли внимательно я относился к своему телу, питался ли осознанно, здоровой пищей? Правильно ли я тренировался? Сделал ли я все возможное, чтобы достичь пределов своих сил? Эти вопросы помогают моей беговой карьере, и они могут помочь всем, кто находится в поиске ответов на какие-то свои вопросы. Например, вы хотите получить повышение по работе, добиться внимания девушки, или встретить «того самого» мужчину, или пробежать 5 км с личным рекордом. Но определяющей является не цель, а то, как вы ее добиваетесь.
Сверхмарафоны учат этому с беспощадной прямотой. И никогда я не был в этом настолько убежден, как на Western States 2006. Тогда я даже не собирался с кем-либо соревноваться.
За месяц до старта мой друг, с которым мы часто бегали вместе, попросил меня быть его пейсером на этом забеге.
С Брайаном Моррисоном я был знаком около года. Мы бегали вместе зимой и по весне 2006 года, еще до моей поездки в Мексику. Ему было 27, и он работал менеджером в Seattle Running Company. Мы время от времени садились на автобус, доезжали до озера Грин-Лейк и совершали темповые пробежки по 50–60 минут на уровне 85 процентов усилий по кругу в три мили. Мы бегали на пике Кугар, я показал Брайану тропы на Двенадцати вершинах, мой новый маршрут «От Ратлснейк до Кугар», который я сам же и проложил. Он постоянно расспрашивал о каньонах Western States, о жаре, о том, как бегать в подъемы. Он расспрашивал обо всем подряд, и я рассказывал ему все, что знал. Я не верю в так называемые «секреты бега». Никакие тайные знания не помогут мне кого-либо обогнать, как никому не помогут обогнать меня. Да, победа у элитных бегунов, конечно же, зависит от техники, стратегии, но главное, она зависит от состояния души и сердца. А Брайан был как раз душа-человек. И у него были здоровые амбиции и море драйва. Казалось, мы с ним очень похожи.
На старте было немного странно: я в этот раз не издавал боевой клич и не рвался вперед. Чтобы чем-то себя занять, и еще потому, что я хотел выразить благодарность забегу, во многом определившему мое становление, я поработал добровольцем: раздавал номерки участникам, помогал в прочих делах, как это обычно бывает на забегах, в которых не бежишь сам. Было немного странно следить за тем, как проходит забег для других участников, общаться с добровольцами на станциях помощи, которые помогали мне самому все последние семь лет. Но это были приятные хлопоты. Хотя это словосочетание не совсем отображает мои тогдашние ощущения – по сравнению со всеми эмоциями моих предыдущих соревнований, с тем, что я тогда доходил до пределов своих сил, это были именно приятные хлопоты. Но еще приятнее было помогать Брайану. Еще до забега я сказал, что у него есть все, что нужно для победы. Я следил за ним первые 55 миль с разных точек маршрута – пейсерам нельзя было бежать с подопечными до 62-й мили. Я видел, что он все делает правильно, и был уверен в нем. Но с 55-й мили все стало не столь приятным. Брайану было трудно. Было за сорок, обычная жара для Western States, и я видел, как она на него давит. Он начал снижать темп. Я знал, что придется поработать, когда побегу рядом. Я знал, что потребуется нагонять темп. Я не спал с трех ночи и немного волновался, смогу ли все для него сделать. Я знал, что сам мог пробежать сверхмарафон и выиграть. Но быть ответственным за кого-то еще, за его успех мне было, честно говоря, немного страшно. И чего я совсем не ожидал, так это сомнений. С ними я обычно расстаюсь еще до того, как сделаю первый шаг в забеге.
Я справился со своими переживаниями при помощи того же способа, который помог преодолеть боль в лодыжке на Western States в 2001 году. Он состоит из четырех простых шагов. Шаг первый: я позволяю себе какое-то время поволноваться. Второй: я оцениваю активы. Например, на этот раз мне предстоит бежать 38 миль в качестве тренировки с кем-то, кто уже большую часть этого дня провел на бегу, что, в общем, не представляет никакой проблемы. Третье: я спрашиваю себя, что могу сделать, чтобы улучшить ситуацию. Тут все просто. Надо быть хорошим пейсером. И, наконец, четвертое: мне нужно «развести» свои негативные эмоции и реальную ситуацию. Осознать это было проще всего: мои негативные эмоции не слишком соотносились с реальностью.
Я начал бег рядом с Брайаном, и диктор выкрикнул в громкоговоритель: «В качестве пейсера выступает Скотт Джурек!» Хотя я всего лишь собирался помочь другу, оттого, что диктор громко произнес мое имя, у меня резко подскочил адреналин в крови. Пора было заняться делом.
На 63-й миле Брайан шел четвертым. Я сказал, что, когда доберемся до брода через реку Роки-Чоки, мы уже всех обгоним. И на финише тоже будем первыми.
И Брайан включил дополнительные резервы. Он стал совсем другим бегуном. Он ничего не сказал, бегуны обычно не очень-то много говорят. Они берегут энергию для бега. А я разговаривал. Я превратился в Дасти. Я стал голосом из подсознания Брайана, подбадривающим, уговаривающим, требовательным, если это нужно. Через 12 миль мы всех обогнали. Когда мы подбежали к броду, Брайан издавал победные крики. Он был буквально накачан силой, хотя мы к тому моменту уже как следует заживо поварились в этой жаре. Я делал то, что умел: довел его до предела сил, но так, чтобы не переборщить. Когда нам встречался ручей, я говорил, чтобы он лег в него, и обливал сверху водой. Помню, как-то я сам залез в лужу, которая наверняка была наполовину заполнена лошадиным навозом, но мне тогда было все равно. Я знал, что мы перегрелись. Я говорил, чтобы он обязательно пил на станциях помощи, и внимательно следил, чтобы Брайан пил не слишком много или не слишком мало. Когда мы подбежали к 78-й миле и оглянулись, за нами никого не было видно. Мы, в общем, особенно и не пытались убежать, но если ты лидируешь, это обычно служит для соперников сигналом: «Даже не пытайся».
Я сказал Брайану: «Давай поднажмем. Если продолжим бежать в ритме восемь минут на милю и иногда по 7:30, ты точно победишь».
Мы пересекли шоссе 49, это на 93-й миле, и я попросил капитана команды Брайана и его невесту Андреа, чтобы меня кто-нибудь сменил. Я настолько увлекся слежкой за питьем и едой Брайана, что сам ничего не ел и не пил. Меня мутило, я чувствовал слабость, обезвоженность. Это была «стена». Я подумал, что из-за меня он замедлит бег. Андреа попросила продержаться еще три мили до моста «Без рук», от него до финиша останется всего три мили. К тому моменту победа Брайана была бы безусловной и я мог остановиться.
Я собрался с силами и пробежал еще три мили, вдыхая пыль и жар. Брайан сказал, как ему больно спускаться под гору, и я ответил, что это временно и чтобы он не обращал на это внимания. В остальном мы особо не разговаривали. Это уже было не нужно. За три мили до финиша я погнал его настолько быстро, насколько возможно. К нам присоединился другой пейсер, Джейсон Дейвис. Я сказал Брайану, что теперь он в хорошей компании, а я встречу его на Роби-Пойнт за милю до финиша. И добавил, что доведу его до победы в Western States.
Брайан и Джейсон продолжали карабкаться в пыли еще две мили, а я на попутке доехал до дороги в Оберн. Брайану было неудобно снова бежать по асфальту. Вокруг были дома, машины; люди, собравшиеся на пикники, приветствовали бегунов. Физически Брайан был в порядке. По мне, забег, можно сказать, уже завершился. Всего-то надо было дотрусить по улицам до финиша. Все, что требовалось от Брайана на тот момент, – просто добраться до него. Но я серьезно начал беспокоиться за его состояние, когда он спросил: «Ну как, намного они отстали?» – и обернулся. На лице у него был испуг. Я засмеялся и сказал, чтобы он расслабился и не волновался. Дорога шла в горку, и он шпарил изо всех сил – гнал в темпе восемь минут на милю. Я сказал, что не надо так быстро бежать, надо завершить забег полным сил, это было бы круто.
А он опять спросил:
– Ну как, они отстали? Намного?
У меня тоже бывали галлюцинации во время забегов, но я обычно старался не воспринимать их всерьез, и мне хотелось, чтобы Брайан поступал так же.
Вместе с нами бежали Луис Эскобар, мой друг-фотограф, и Джейсон Дейвис. Мы плавно спускались с последней горки, уже слышали шум толпы, видели огни на финишной прямой. А Брайан орал: «Где? Куда бежать?»
Финиш забега располагается в Оберне на стадионе средней школы Плейсервилля, и мы кричали в ответ: «Да вон же! Ты уже почти добрался! Давай, все получится!»
В десять вечера мы выбежали из-за угла, вбежали в ворота и выскочили на стадион. Люди вокруг кричали, но даже они не могли перекричать нас с Луисом и Джейсоном: «Брайан молодец! Ты победитель Western States!»
После семи шагов по дорожке вокруг стадиона в воздухе повисла тишина. За триста метров до финиша Брайан упал.
– Брайан, что с тобой? – подбежал я к нему. Он сел и сказал:
– Я не могу подняться.
Да, я заметил, как он вилял на бегу и был слаб на последнем спуске с холма, но ведь и со мной такое бывало. Все-таки сверхмарафон – это не шутка.
– Брайан, вставай, ты должен встать!
Мы с Джейсоном помогли ему подняться, но он и шагу не мог ступить.
– Тебе надо продолжать двигаться, – я опять превратился в Дасти, но это, кажется, не сработало.
Может, надо было его там бросить, не знаю. Он не мог стоять, что-то пытался говорить, но выходила бессмыслица.
И вот тогда, я теперь это понимаю, мы с Джейсоном допустили грубейшую ошибку – подхватили Брайана под руки и повели его к финишу. Не через поле к медицинской палатке. Мы повели его по беговой дорожке. Инстинктивно. Мы просто действовали, чтобы поддержать друга, нуждающегося в помощи. Но я-то – я же был пейсером. И бегуном. Я хотел, чтобы Брайану досталась эта победа. И решил таким образом помочь ему добраться до финиша.
Мы довели его до финиша, а там его уже приняли медики. Один из врачей спросил Брайана, знает ли он, кто победил в забеге. Он ответил:
– Скотт Джурек.
– Нет, – улыбнулся врач, – ты выиграл. Ты победил в этом забеге.
Через пятнадцать минут мы посадили Брайана в скорую. Когда я помогал ему забраться в машину, он посмотрел на меня и сказал:
– Скотт, я выиграл. Я победил в Western States.
Я остался на финише приветствовать остальных бегунов, как я это обычно делал. Они были рады меня видеть. Но вместе с тем до меня начали доходить разговоры болельщиков и судей забега. Говорили, что Брайана могут дисквалифицировать. Из-за меня, из-за того, что я помогал ему на беговой дорожке. А потом судья забега действительно подошел ко мне и сказал, что победа Брайану не досталась, он дисквалифицирован.
Я протестовал, говорил, что это делать не обязательно, что дисквалификация – клеймо на карьере бегуна. И что если им нужно кого-то наказать, то пусть наказывают меня. Пусть не выдают Брайану награду или скажут, что он не завершил забег, и поставят ему статус DNF – Did Not Finish (не окончил забег).
Но нет, они утверждали, что Брайан должен быть именно дисквалифицирован. Я был уверен, что судьи таким образом просто пытаются протолкнуть идею, насколько серьезный этот забег, и действуют из эгоистических соображений.
На следующий день я пошел в больницу в Оберне, и что-то никаких судей там не было видно. Я вошел в палату Брайана, он заговорил первым:
– Скотт, кажется, я не попаду на церемонию вручения наград. Может, получишь награду и потом передашь?
Пришлось сказать ему правду. Я рассказал, что всю ночь провел на стадионе, но судейский совет принял окончательное решение: он не пересек финишную прямую самостоятельно, и поэтому он дисквалифицирован. Что они отдали первое место Грэхэму Куперу, который прибежал к финишу на целых 12 минут позднее. Я сказал, что мне очень жаль и что я бы все отдал, чтобы изменить мнение совета. И что мне очень жаль, что я не отвел его в медицинскую палатку, а повел к финишу. И что я знаю, чего ему стоила эта победа, и что он практически победил. И что сам знаю, каково это – почти победить (я сам однажды уступил первое место Арнульфо). Но даже я представить не могу, как ему сейчас тяжело.
Это, наверное, было самое трудное, что мне когда-либо пришлось сделать в жизни.
Когда я вернулся в Сиэтл, по интернету и вообще уже гуляла масса разных слухов. Некоторые из них были просто невероятные. Говорили, что я загнал Брайана, что я был его тренером. Что я не давал ему пить или не следил, чтобы Брайан не пил слишком много воды. Писали даже, что я специально подставил Брайана, потому что не хотел, чтобы кто-то, кроме меня, выиграл забег.
И я понял тогда, на Western States в 2006 году, еще одну неожиданную для себя вещь: неважно, что ты делаешь, всегда найдутся те, кому это будет не по нраву. И тут приходится обращаться к дзен и вспоминать, что нет ничего хуже, чем когда тебя идеализируют, да еще и по ложным причинам. И неважно, что о тебе люди думают, важно быть честным перед самим собой.
Меня до сих пор иногда спрашивают, что же тогда случилось с Брайаном. Если честно и кратко, я не знаю. Другими словами: могло случиться все что угодно. Не думаю, что там было что-то не так в физическом плане, по крайней мере в общепринятом смысле. Мне кажется, Брайан остановился потому, что увидел финишную прямую, его разум скомандовал телу: «Все, друг, ты это сделал, теперь можно отдыхать», и тело отключилось. Да, у нас есть сила ног, легких, рук, мускулов, но все это не имеет никакого значения по сравнению с силой разума. Врачи, обследовавшие Брайана после финиша, сказали, что возможны несколько причин, по которым он не смог сделать последний круг вокруг стадиона. Что в результате гипонатриемии он потерял ориентацию в пространстве, у него нарушилась координация движений. Или, говорили они, он мог страдать от обезвоживания, у него упал сахар в крови, или что-то не так было с сердцем. В конце концов даже стали утверждать, что это было следствием истощения мышечных тканей, так как он слишком быстро бежал последние несколько миль и в конце его просто не держали ноги. С медицинской точки зрения то, что это случилось в паре шагов от финиша, не имеет никакого значения. С позиции здравого смысла человеческие возможности ограничены такими параметрами, как максимальное потребление кислорода (МПК), количество кислорода, необходимого при аэробной нагрузке, лактатный порог – момент, при котором молочная кислота в мышцах начинает скапливаться быстрее, чем утилизироваться. Эффективность работы наших мышц зависит от того, как мы используем уровень физического развития нашего тела, от него же зависит общее состояние мышц и костей. В сверхмарафонах ко всему этому добавляется также необходимость должного питания и питья. Брайан в этом плане был в полном порядке, но все равно оказался в плачевном состоянии.
Научный подход немыслим без точных измерений. Можно заставить спортсмена бегать на беговой дорожке, измерить его показатель МПК или уровень сахара в крови и указать, когда он начинает понижаться. Но измерить непостижимую работу силы воли невозможно. В книге The Lore of Running («Библия бега») доктор Тим Ноукс представляет несколько иной подход к оценке работы тела. Он считает, что главный центр управления в голове постоянно оценивает состояние спортсмена и определяет, сколько мышечных сил необходимо для того или иного действия. Во время соревнований этот центр контролирует, сколько остается до финиша, сравнивает этот показатель с предыдущими тренировками и определяет, с учетом возможных осложнений в пути, в каком темпе нужно двигаться, чтобы не получить травму. Если попытаться ускориться, мозг выдаст сигналы о боли и усталости, убеждая бегуна снизить скорость. Если это осознать, то можно «перепрограммировать» себя на более быстрый бег. Ноукс, другими словами, учит нас не обращать внимания на негативные сигналы мозга, имеющие отношение только к тому, как далеко еще надо бежать.
Теория «центра управления» достаточно сомнительна, но она в целом подводит под общий знаменатель мой личный опыт в беге. Я всегда бегал лучше, чем, по идее, должен был бы, учитывая мои изначальные физические данные и лучшее время на марафонской дистанции. И я всегда говорил, что сверхмарафоны – это работа разума. Так что не думаю, что резкая остановка Брайана была случайностью. Центр управления Брайана с учетом огромного психологического стресса оценил, что забег уже окончен, и «выключил рубильник». По сравнению со 100 милями один круг по школьному стадиону, казалось бы, не так уж много, но в тот момент, когда мозг Брайана принял решение, эта дистанция стала непреодолимой. Когда капитан прыгает за борт, корабль тонет.
Остановка Брайана была настолько внезапной, что с медицинской точки зрения, естественно, вызвала много вопросов. То, как Брайан финишировал, не имеет никакого отношения к оценке его как атлета: кто пытался достичь чего-либо, но не смог, это поймет. Остановка в 300 метрах от финиша сделала его знаменитостью Western States 100, но не показала, кто он есть на самом деле.
В том сверхмарафоне Брайан выложился по полной. Он был чемпионом. В тот год для меня и многих других именно он был настоящим победителем забега.
Техника бега
Для того чтобы бегать быстро и эффективно, нужно бежать с правильной беговой осанкой. Держите плечи прямо, руки – согнутыми в локтях под углом 45 градусов. Следите, чтобы руки были расслаблены при движении и не пересекали воображаемую вертикальную черту, проходящую по центральной оси вашего тела. Именно это позволит как можно шире раздвинуть грудную клетку, поможет лучше дышать и соблюдать баланс при движении.
Немного наклонитесь вперед, но не сгибайтесь в пояснице. Представьте, что от макушки до пяток проходит стержень. Держите этот воображаемый стержень под углом к поверхности земли, не разворачивая при этом тазобедренный сустав. Силы притяжения помогут скоординировать движения всего тела оптимальным образом. Помните, что бег – это постоянное падение, находящееся под строгим контролем.
«Кин-вау» инков
Кинва (киноа) – одна из первых зерновых культур, которую люди стали выращивать и употреблять в пищу. У нее плотный, насыщенный вкус, и это одна из немногих круп, содержащая 9 незаменимых аминокислот. Из нее получаются прекрасные каши – сытные, способные утолить истинный, первобытный голод.
Лучше всего готовить это блюдо с вечера, чтобы съесть его перед длинной утренней пробежкой. Это прекрасная сбалансированная смесь углеводов, белков и жиров. Такая каша замечательно идет с фруктами и корицей. Для получения более насыщенного орехового вкуса можно заменить ваниль миндальным или ореховым экстрактом.
Ингредиенты:
1 чашка промытых зерен кинвы.
2 чашки воды
1 чашка миндального молока или любого веганского «молока» на ваш вкус
1 спелая груша, очистить от семян, порубить мелкими кубиками, или 1 банан, порезать
¼ чашки сухих кокосовых хлопьев
3 ч. л. масла грецкого ореха Flora Oil 3–6–9
½ ч. л. ванильного экстракта
1 ½ ч. л. молотой корицы
Перед подачей в кашу можно добавить изюм, мелко нарезанное яблоко, семена чии или орехи по вкусу.
В небольшой кастрюле залейте кинву водой, доведите до кипения, уменьшите огонь и варите минут 15–20, вода должна впитаться, а кинва – стать прозрачной. Перемешайте и варите еще минут пять.
Поместите кинву и остальные ингредиенты в блендер или кухонный комбайн и перемешайте 1–2 минуты до получения однородной массы.
Кашу можно поставить в холодильник на ночь, чтобы с утра перекусить перед пробежкой. Если захотите, ее можно подогреть на небольшом огне. При этом можно добавить немного смеси масел Flora Oil.
Добавьте изюм, яблоки, семена чии или орехи по вкусу.
17. Убегая от Пули Wasatch
Hardrock, 100 миль, июль 2007
Мир ломает каждого, и многие потом только крепче на изломе.
Эрнест Хемингуэй
Да забудь ты о своей лодыжке!
Дасти опять на меня орал. Интересно, когда я стану седым стариком с палочкой, он все еще будет на меня орать?
– Давай, Джурка, не думай о лодыжке! Лезь дальше!
Я ничего не ответил. При помощи оставшихся трех конечностей, которые пока еще были в порядке, я пытался затормозить на обледенелом снежном склоне. Мы только что под моросящим дождем забрались на полтора километра вверх на перевал Роки-Пасс в горах Колорадо. Снежная корка под дождем превратилась в ледяной наст. Мы вырубили фонарики, чтобы сбить с толку бегуна, который шел за нами. Ему принадлежал рекорд трассы, и он держался за нами уже на протяжении 70 миль. Было два часа ночи, тьма стояла кромешная, только вспышки молний время от времени озаряли сюрреалистичную картину: Дасти с вершины горы орет на меня, а я карабкаюсь вверх, соскальзываю, карабкаюсь снова и снова, волоча за собой ногу – я еще надеялся, что не совсем разворотил то, что еще оставалось от голеностопа.
Через сорок минут на небольшой полянке под холодным ледяным ливнем Дасти обратился к сорокалетнему мужчине по имени Карл Мельцер:
– Тебя сейчас «сделает» парень, у которого лодыжка размером с грейпфрут, – поддразнивал Карла Дасти.
Мельцер улыбнулся. Он шесть раз выигрывал Wasatch 100, у него даже прозвище было Пуля Wasatch. А еще он четырежды побеждал именно в этом забеге на сто миль, Hardrock Hundred-Mile Endurance Run, или, как его еще называют, Hardrock 100. К слову, ему же принадлежал рекорд трассы. Еще одним его прозвищем было Король «Хардрока».
– На самом деле соревнование начнется только после Тальурада, – сказал тогда Мельцер.
Мы с Дасти как раз и начали карабкаться от Тальурада по направлению к заснеженным полям.
– Ну давай же, это просто снег! Ты же лыжник, что он тебе! Ты раньше и глубже снега видал!
Мне бы его уверенность. В 2000 году я сошел с дистанции Hardrock 100 всего-то на 42-й миле. Я тогда растратил все силы на победу в Western States, и на этот забег их у меня просто не хватило. Может, тогда сказалось и то, что бежать пришлось на среднегорье. А еще двое ребят из Миннесоты тогда были зелены и наивны. Дасти в 2000-м встретил меня в аэропорту за день до забега. Мы ехали до Силвертона восемь часов, Дасти был за рулем, я втиснулся поверх банок и пакетов со стройматериалами, наваленных на месте заднего сиденья. К месту старта мы добрались в шесть вечера, попытались поесть и поспать, а в шесть утра уже были на старте.
Но после своей седьмой победы в Western States я решил, что на этот раз при должной акклиматизации и тренировке у меня получится покорить Hardrock. В 2007-м я приехал в Силвертон уже за месяц до забега.
А за два дня до старта подвернул ногу.
Я жил в кемпинге у озера Молас на высоте 3500 метров, прокачивал легкие воздухом с меньшим содержанием кислорода, буквально чувствуя, как мои стволовые клетки превращаются в эритроциты. По утрам я общался с местными жителями и бегунами в кафе на улице Блэр, где даже асфальта не было. Я старался экономить, сам готовил завтраки, заваривал в кемпинге мате. Моим гидом и компаньоном был Кайл Скаггс, ему было 22 года, он только начал бегать сверхмарафоны и в то лето работал ассистентом в местном научно-исследовательском Горном институте, некоммерческой организации, занимающейся экологическими и климатическими исследованиями.
Кайл и его старший брат Эрик позднее стали очень известными сверхмарафонцами, в некотором роде звездами. Стройные, невероятно привлекательные, неотразимые – их иногда называли «юными дарованиями» или «Jonas Brothers бега по тропам». Они наверняка приобщили к сверхмарафонам немало женского населения. (Говорят, что, когда Кайл работал в магазине спортивной беговой одежды Rogue Valley Runners в штате Орегон, туда рекой стекались дамы; многие посетительницы просили Кайла оценить их манеру бега, но так и не покупали кроссовки.) Братья были родом из штата Нью-Мексико, исповедовали идеи естественного образа жизни, жизни в горах, защиты окружающей среды, а на соревнованиях проявляли задор и здоровую агрессию, чем шокировали признанных ветеранов бега.
В 2007 году Кайл не собирался участвовать в забеге Hardrock, но он хорошо знал местные горы и то, как правильно выстроить стратегию для этого забега. Мы специально заранее прошлись по некоторым сложным участкам маршрута: карабкались по бесконечному извилистому серпантину троп, перелетали через перевалы, прыгали по валунам, пересекали сложные заснеженные участки, где тропа уходила вниз под углом в 50 градусов – если на таком поскользнуться, то ждет почти неминуемая смерть.
Несмотря на то что на маршруте Hardrock было столько сложностей, сколько я не встречал ни на одном другом, все они прекрасно вписывались в грандиозную картину предстоящего забега. Это был не только один из самых сложных маршрутов, в которых мне приходилось участвовать, – он был и одним из самых прекрасных, какие я когда-либо видел. Мы пробегали мимо озер с бирюзовой водой, по полям лиловых фиалок и алых кастиллей. По изумруду тундры и слепящему белому снегу. По золотым и красным скалам карабкались вверх, как казалось, в бесконечность, и любовались видами на бескрайние уютные равнины и пики гор, упирающиеся в небо.
По вечерам мы часто готовили что-нибудь вместе с коллегой Кайла по Горному институту Имтазом, тридцатилетним индийцем. Кайл лепил грибные кесадильи, Имтаз готовил карри из баклажанов, дал с рисом басмати. Мы тушили цукини и помидоры с имбирем, тмином и семенами горчицы, и кухня наполнялась вкуснейшими ароматами. Мы обсуждали тонкости индийской кухни и полезные советы из Аюрведы.
За многие годы питания растительной пищей я убедился: чтобы оставаться здоровым, нужно питаться просто, не употреблять многократно переработанные продукты. После первого откровения по поводу еды, пришедшего ко мне во время интернатуры, когда я увидел больного старика и больничное питание, при недомоганиях или травмах я старался есть как можно больше натуральных продуктов. Еда стала моим лекарством. Я не употреблял ибупрофен, препарат для снижения воспалительных процессов в организме, который бегуны на длинные дистанции принимают буквально горстями. Я же считаю, что он просто маскирует болевые ощущения и в итоге возникает риск получить более серьезную травму. Я слышал, что многие бегуны настолько увлекаются ибупрофеном, что сажают почки. Это классический пример лечения симптомов, а не болезни, поиска «волшебной таблетки» от всего. И он во многом отображает сложившийся западный подход в медицине.
За неделю до старта, после почти целого месяца тренировок при скромном, простом образе жизни, с веганским питанием, богатым новыми разнообразными блюдами, я залетал на четырехкилометровые вершины и бегал по 30 миль с ощущением, что дышу полной грудью, а не «через соломинку». Даже Кайл с учетом, что ему было всего 22 и он начал тренироваться в беге на значительной высоте над уровнем моря за два месяца до меня, удивлялся моему темпу при забегах в гору Кендалл. Так, кто и что там говорил насчет бега на высокогорье? Я считал себя полностью готовым к предстоящему старту.
Выходить на него неподготовленным было бессмысленно. Маршрут пролегает по одиннадцати горным перевалам с набором высоты в 3900 метров и с заходом на один пик высотой четыре километра. Общая сумма набора высот и протяженности спусков составляет 20 километров, это больше, чем если подняться и спуститься на Эверест с нулевой отметки над уровнем моря, и организаторы забега не упускают случая лишний раз напомнить об этом.
За два дня до старта я решил поиграть в футбол с мальчишками из команды DARE на поле неподалеку от старого кладбища. Вот там-то я и подвернул ногу и потянул связки, пытаясь отобрать мяч у семилетнего мальчишки.
Я пил литры соевого молока с куркумой, часами лежал с поднятой ногой, обложенной льдом. Я накачал себя гомеопатическим противовоспалительным – монтанской арникой с бромелайном, ферментом ананаса. Но этого было недостаточно. Боль вцепилась в мои связки мертвой хваткой. С такой травмой о том, чтобы выиграть забег, думать было нечего. Имтаз увидел, как я хромаю по кухне, и спросил, может ли он чем помочь. Я показал ему ногу. Он смешал черный перец, куркуму, муку с водой, образовавшуюся пастообразную смесь приложил к больному месту, обмотал салфеткой.
Я еле дополз до своей палатки. Дасти увидел компресс.
– Ну, Джурка, пора «витамин И» принимать (он имел в виду ибупрофен).
В общем, к моменту, когда начал скользить по горному склону, с больной лодыжкой я уже пробежал 79 миль. Но это было еще не самое сложное. Маршрут, который иногда называют «диким и непокоримым», бежать с только что растянутыми связками – безумие. Дистанция иногда проходит по тропам, протоптанным животными, иногда вообще нет никаких троп, только метки на склонах и снежных полях. За 19 часов и 30 минут до этого момента в спортзале средней школы Силвертона Имтаз соорудил мне свой компресс, поверх него я натянул компрессионный носок и все как следует закрепил липкой лентой. Получилась конструкция сантиметра в четыре толщиной. Под компрессом даже после пары дней таких манипуляций лодыжка сияла и переливалась всеми оттенками сливового цвета и распухла так, что костей не было видно.
В общем, у меня было замечательное оправдание, чтобы не выигрывать забег. Но мне не нужны были оправдания. Дело в том, что именно этот забег я бежал бы в напряженном состоянии, если не сказать нервном, даже будучи здоровым. Любой, кто в курсе, что такое горы Сан-Хуан, это поймет. Один человек, Джоэл Цукер, в 1998 году при прохождении Hardrock умер от аневризмы головного мозга. Огромное количество людей на этом маршруте получили разнообразные травмы. Участники знают об этом и все равно не отступаются. Они продолжают бег даже тогда, когда кровь из капилляров просачивается в соединительные ткани, когда руки опухают до размера монтажных рукавиц, а ноги – до ботинок клоунов.
Некоторые ветераны Hardrock даже посмеивались над сложностями маршрута. Но с другой-то стороны, например, отек легких, состояние, при котором в них скапливается кровь, может привести к смерти. И тем не менее были и такие бегуны, которые завершали маршрут с отеком легких, и только потом их на скорой увозили через перевал Молас в больницу городка Дуранго. У десятков бегунов случаются разнообразные расстройства системы пищеварения. Рвота здесь – обычное явление, как, впрочем, и галлюцинации. Бегуны рассказывали, что им казалось, что валуны – это машины «субару» или что деревья вдруг превращались в лес хохочущих червей. Или о том, что пни виделись головами морских угрей. У тех, кто бежал медленнее всех, было больше всего впечатлений – возможно, из-за большей усталости и долгой бессонницы. На прохождение дистанции организаторы отводят 48 часов. Отставшие вполне могли рассчитывать на помощь местных туристов на последних участках маршрута.
В первые несколько лет существования забега, а старт он взял в 1992 году, его смогли завершить только восемнадцать участников из сорока двух зарегистрировавшихся. Бегунам самим приходилось расчищать тропу от лесных завалов, а победителя одного из забегов вообще никто не встретил – ему пришлось стучать в трейлерный вагончик организаторов забега, чтобы оповестить их о том, что он-таки завершил прохождение маршрута.
В наше время организаторы устраивают станции медицинской помощи на всем маршруте. Но их меньше, чем обычно бывает на 100-мильном забеге. Участники Hardrock иногда жалуются на несправедливость: например, забег Leadville Trail 100 более популярен и знаменит, у него гораздо больше спонсоров, хотя по сравнению с Hardrock это так, «бег по холмикам». Или тот же Western States, интересный и разрекламированный забег. Калифорнийцы хвастаются, что это самый сложный из всех сверхмарафонов? Да для участников Hardrock это в лучшем случае какой-то провинциальный забег.
Вот вам, пожалуйста, несколько составляющих Hardrock: как минимум одна ночь без сна; обычно два перехода вброд через реку по пояс в воде; высоты, от которых захватывает дух, переправы по веревкам, бег по снежным полям, тундре, камням и вообще по полному бездорожью, где и троп-то никаких нет. Или еще: поля щебня, в котором увязают ноги.
Можно подумать, что забег, требующий таких усилий, мог бы вдохновить его участников на переход на более здоровое питание. Но нет, все обстояло не так. По сравнению с типичным участником Hardrock любой провинциальный рыбак показался бы гурманом. Например, на завтрак, особенно в 1990-х годах, участники забега «закидывали» в себя бублики и упаковки бекона и сосисок. На обеды и ужины шла пицца с колбасой и жирные чизбургеры. Да и по ходу забега участники могли дать фору любым «травоядным». Легенда сверхмарафона и элитный «горный» бегун Рик Трухильо, проживающий неподалеку от Силвертона, выиграл Hardrock в 1996-м, питаясь только газировкой Mountain Dew и печеньем Oreo. (Он продолжал так питаться до 2007 года, когда его в 55 лет увезли на скорой в больницу с жалобами на боли в груди. Теперь он переключился на салаты.)
Только половина участников добираются до финиша. Если участник или участница забега не отмечается на станции помощи в определенное время (с учетом лимита на время забега – 48 часов), их останавливают и снимают с маршрута. Сход с маршрута по причине «перебора» времени – это настолько болезненный процесс, особенно после 60, или 70, или 80 миль, что многие бегуны пытаются бежать дальше (некоторые даже ругаются с персоналом на станциях помощи). Но организаторы забега, строгие, но понимающие бегунов, настаивают на своем. В буклете-инструкции для участников говорится: «Все вы – опытные участники сверхмарафонских забегов… Не старайтесь спорить с персоналом станций помощи по поводу времени окончания забега!»
«Маршрут этого забега очень сложный и опасный!» – предупреждает буклет – фантастический сборник невероятной статистики, ошеломляющего описания деталей маршрута, ужасов его прохождения, от которых волосы на голове дыбом встают, а также потрясающих недомолвок по поводу самых интересных участков маршрута.
Например, о возможности перебраться через перевалы во время грозы в буклете написано: «Вы можете бежать по равнине и два часа, и четыре, и все равно уложиться в положенное время, но если в вас попадет молния, беговой карьере точно придет конец».
Или по поводу «небольших сложностей» на маршруте инструкция для членов команд поддержки бегунов звучит следующим образом: «Будьте готовы к тому, что, особенно на более поздних участках маршрута, у бегунов будет чрезвычайно низкий уровень сахара в крови и обезвоженность. Они обычно выглядят очень уставшими, а некоторых тошнит».
«Вдобавок к бегу по тропам, – продолжает книжица, – вам придется забираться на скалы (при помощи рук в том числе), пересекать ледяные ручьи, перебираться через заснеженные поля, которые по ночам и ранним утром обычно покрываются коркой наста и становятся чрезвычайно скользкими, или днем, и тогда придется бежать по колено в снегу, пробираться по склонам обрывов, падение с которых грозит полетом метров на 100 вниз, так что лучше используйте веревки, чтобы удерживаться за них руками, и будьте готовы к тому, что маршрут придется искать при помощи карты и компаса». (Обычно добровольцы заранее расставляли яркие пластиковые флажки по всему маршруту, но каждый год находились какие-то варвары, воровавшие эти флажки, так что теперь маршрут отмечают металлическими знаками.)
К моменту, когда я добрался через сугробы к Дасти, мы были у перевала Оскара. Мы только что завершили восхождение на высоту в полтора километра, и, если бы я был наивным новичком, я заорал бы от радости. Но я-то был уже ученый. Я побежал за Комком Пыли вниз по горе к адской расщелине под названием Чапман-Галч. Я перекатился через несколько валунов, обрамлявших извилистую тропу. Дасти после забега сказал, что во время этих прыжков я особенно берег ногу. А сам я тогда о ней даже не вспоминал, скорее всего, потому, что мои нервные окончания горели огнем от перегрузок и от импульсов «а-а-а-а-а!» Хотя тот прыжок был сложным и для человека на двух здоровых ногах.
Но раньше я еще и не так прыгал, и на более крутых и каменистых тропах. Но вот чего я раньше не встречал в жизни, так это того, что мы увидели, когда наконец спустились вниз: восхитительно ужасную смесь наиболее сложных участков маршрута – безнадежно крутой подъем по валунам, камням, гравию под названием Grant’s Swamp Pass.
В 1998 году двукратный чемпион Hardrock Дэвид Хортон забирался по этому склону, когда его по руке ударил камень, скатившийся из-под ног бегуна, карабкавшегося чуть выше. «Позже, – написал Хортон в своем отчете о забеге, – я заметил, что моя перчатка сочится кровью». И только после окончания забега выяснилось, что у него был сложный перелом.
История, случившаяся с Хортоном, может показаться шокирующей, но он был не один такой. Hardrock не только наиболее сложный сверхмарафон, он еще и привлекает самых безумных бегунов-сверхмарафонцев.
Лора Ваган, установившая рекорд трассы в 1997 году в тот единственный раз, когда проходила этот маршрут, вышла на старт в ранге десятикратной (подряд!) победительницы забега Wasatch Front 100 и первой женщины, завершившей тот забег менее чем за 24 часа. То есть Лора была очень быстрой сверхмарафонкой. Но при этом она была еще и сильна духом: в 1996 году через девять месяцев после рождения сына она побежала Wasatch, останавливаясь на станциях помощи, чтобы покормить ребенка грудью. У нее с тех пор есть кольцо с памятной гравировкой «Лора-кормилица».
Как думаете, это было сложно?
Когда Каролин Эрдман впервые зарегистрировалась на «Хардрок» в 1997 году, ей было 45 лет. Она пробежала 85 миль, и ее остановили организаторы – Каролин не укладывалась во время.
В 1998 году она снова зарегистрировалась на забег. Но за четыре недели до старта Каролин побежала «подготовительный» 50-мильник в городе Орем, штат Юта. На четвертой миле упала и разбила коленку. Было немного крови, больно, но, как ей показалось, ничего особенного. К тому времени, как она завершила забег, коленная чашечка совсем побелела. Врачи скорой потом сказали, что ей очень повезло, что не пришлось ампутировать ногу. Каролин провела неделю в больнице на антибиотиках и перенесла две операции.
На следующий год она опять зарегистрировалась на «Хардрок» и не успела добежать всего восемь миль. На следующий год попыталась сделать это снова – и была вынуждена сойти с маршрута на 77-й миле.
Трудно?
Кирк Апт остановился на 67-й миле, его начало рвать, и рвало все три часа после этого. На следующий год он попытался еще раз пройти дистанцию, на 75-й миле у него свело квадрицепсы, и последнюю часть маршрута он пробежал хромая. (В 2000 году, когда я сошел с дистанции, он выиграл забег.) Апт финишировал на Hardrock 16 раз и собирается бежать его еще.
Камни были хуже снега. Набор высоты был более крутым. Я уже бежал 22 часа. А мне казалось, я бежал всю жизнь. Как там говорили, «настоящая гонка начинается только после Тальурида»? Я впивался в землю ногами, пытался гасить толчки здоровой ногой. Каждый шаг продвигал меня вперед только на полшага, из-под ног летел щебень. Я карабкался изо всех сил, но двигался еле-еле. А где был Мельцер? Может, он тоже свой фонарик выключил? Он же не просто так четырежды кряду выигрывал Hardrock?
Трудно? «Иногда надо – значит надо!»
Не знаю как, но мы наконец добрались до вершины. Мы перевалили ее и побежали вниз. О лодыжке я уже и не вспоминал. Я ее просто не чувствовал. В четыре утра – опять подъем и спуск, и наконец природа вокруг нас стала принимать хотя бы какие-то очертания: чернота сменилась полумраком, серым, а затем бледным прекрасным рассветом. Видеть рассвет, начало нового дня в этих горах – чуть ли не мистический опыт. Некоторые сомневаются в том, что бегун, участвующий в Hardrock, уставший, почти в агонии, может оценить красоту рассвета. Но пока я спускался по последнему откосу, я не просто наблюдал рассвет, я купался в нем, я в нем парил. Мы услышали шум ручья внизу. Мы знали, что это означает: до финиша в Силвертоне оставалось всего две мили.
– Давай, добьем его, – сказал Дасти, имея в виду забег, – я хочу спать.
Мы пересекли финишную линию в 8:08 утра, спустя 26 часов 8 минут после старта. Это было на 31 минуту быстрее рекорда трассы, установленного Мельцером. Я сел, снял компресс. Лодыжка все еще была сливового цвета и опухшей. Я доковылял до школы, зашел в туалет, сходил в душ, что-то поел, немного поспал. И остававшиеся 21 час 52 минуты и 29 секунд я был у финиша. Мне хотелось приветствовать всех 96 участников, и в первую очередь мою соратницу-«равнинницу» Крисси Моэл. Она финишировала третьей в общем зачете и установила новый рекорд трассы для женщин. Ее время было на 25 минут меньше, чем у Мельцера.
В сверхмарафонах горы и сила воли стирают различия между полами.
Смузи Strawburst (противовоспалительный)
Я всегда старался избегать медицинских препаратов типа ибупрофена для снижения болевых ощущений или воспалений и экспериментировал с естественными противовоспалительными средствами. Так что, когда я вывихнул ногу за пару дней до забега Hardrock в 2007-м, мне пришлось их срочно тестировать.
Это замечательный восстановительный напиток после ежедневных тренировок, он успокаивает боль в мышцах и в целом является замечательным дополнением к обычной еде в дни, когда нужно много тренироваться. У него легкий фруктовый вкус, он содержит много полиненасыщенных кислот, углеводов и белка.
Паста мисо в данном случае используется в качестве заменителя соли и помогает возместить потерю электролитов во время тренировок. В Японии мисо считается в целом продуктом, способствующим повышению выносливости. Эдамаме – натуральный белок. Свежие корни куркумы можно найти в магазинах продуктов здорового питания. Если у вас нет возможности найти свежие куркуму и имбирь, можно использовать их сушеные молотые варианты.
Ингредиенты:
2 чашки воды
1 банан
1 чашка свежей или мороженой клубники
½ чашки кусочков замороженного манго
½ чашки кусочков замороженного ананаса
½ чашки замороженных очищенных бобов эдамаме
½ чашки сушеных кокосовых хлопьев
3 ч. л. смеси масел Flora Oil 3–6–9
1 ст. л. протеиновой муки (рисовой, гороховой и т. п.)
1½ ч. л. мисо
1 кубик очищенного корня куркумы 3 × 3 × 3 см или 1 ч. л. сушеной молотой куркумы
1 кубик очищенного корня имбиря 3 × 3 × 3 см или 1 ч. л. сушеного молотого имбиря
Поместите все ингредиенты в блендер и перемешивайте 2 минуты до получения однородного смузи.
Получается около трех порций приблизительно по 250 мл.
18. По следам Фидиппида
«Спартатлон», сентябрь 2007
Пусть пища твоя станет лекарством твоим, а лекарство твое – пищей твоей.
Гиппократ
За два месяца моя нога зажила, и я был полон того оптимизма и радости, какие бывают только после победы в забеге на 100 миль с раздолбанной лодыжкой. Но хорошего никогда не бывает много, и мне предстояло пробежать забег на 152 мили с перебитым пальцем на ноге.
Этот забег называется «Спартатлон». Хотя годом ранее я уже выигрывал в нем, и было это через несколько месяцев после моей второй победы в Badwater, я знал, что на этот раз мне придется непросто: победить всегда проще, чем защитить свой титул.
«Спартатлон» стартует в Афинах, у подножия Акрополя, и заканчивается у статуи царя Леонида в Спарте, протяженность дистанции – 245,3 километра (152,4 мили). Забег проходит в основном по асфальтированным (95 процентов) и грунтовым дорогам (около 4 процентов) плюс немного горных тропинок (1 процент). Набор высоты – от 1500 до 2500 метров над уровнем моря. В дополнение к невероятной протяженности бегуны получают внушительную дозу греческого солнца и прибрежной морской влажности. Днем температура воздуха колеблется от 30 до 37 °С.
На забег в целом отводится 36 часов, по всему курсу есть 75 пунктов контроля, на каждом из них свое максимальное время, бегуны, не уложившиеся в него, не могут продолжать забег. Ежегодно до финиша добирается только половина из 300 участников. Добровольцы на станциях помощи раздают воду, соки, газировку, хлеб, йогурт, другую пищу. Бегунам также разрешается оставить пакеты с необходимыми им личными вещами на любой из станций, так что теоретически можно пройти дистанцию и самостоятельно, без группы поддержки. Участие пейсеров в «Спартатлоне» запрещено правилами.
В 2006 году я решил участвовать в «Спартатлоне» потому, что это очень знаменитый забег. В 2007-м я вернулся – из-за опыта, полученного в прошлый раз, и из-за истории самого забега.
Наиболее известной длинной дистанцией, имеющей греческое происхождение, является марафон: известна история гонца, пробежавшего в 490 году до н. э. 26,2 мили от города Марафон до Афин, только чтобы сообщить о победе греков над персами и замертво упасть от истощения. Считается, что гонца, совершившего смертельный забег с такой благородной целью, звали Фидиппид, хотя, если верить древнегреческому биографу Плутарху, скорее всего, его звали Евклом.
Настоящая же история самого Фидиппида, если верить тому же биографу, была гораздо примечательнее и со счастливым концом. Она и вдохновила организаторов современного «Спартатлона».
Итак, персы наступали. Они прошлись по греческим островам, захватили город Эретрию и решили идти на Афины. Афиняне выслали вперед небольшой отряд под командованием полководца Мильтиада, чтобы тот преградил персам проход к городу со стороны залива Петелия. Историк Геродот пишет, что афинские полководцы отправили Фидиппида в Спарту с просьбой, чтобы спартанцы помогли сдержать наступавшего врага.
Фидиппид прибыл в Спарту на следующий день после того как покинул Афины. Но просьба афинян не была услышана. Спартанцы сочувствовали грекам, но у них в то время проходил праздник в честь бога Аполлона, и они не могли ввязываться в битву до наступления полнолуния. Так что 152,4 мили обратно с такой плохой новостью могли бы показаться Фидиппиду вечностью, но ему повезло – по пути попалось кое-что, о чем стоило сообщить полководцу.
Когда он пробегал мимо города Тегеи (в современном «Спартатлоне» здесь располагается станция помощи № 60), ему явился бог Пан. Сын Гермеса, Пан сам был богом пастухов, нимф и дикой природы. Его помощь очень даже была бы кстати в бою: Пан, как говорили, мог порождать в людях чувство дикого страха – панику. Бог назвал Фидиппида по имени и «приказал спросить афинян, почему они перестали ему поклоняться, ведь он всегда был благосклонен к ним, часто им помогал и будет помогать в будущем».
Если вчитаться повнимательнее, то в этом эпизоде – вся суть истории, случившейся с Фидиппидом. Он пробежал в общей сложности 300 миль, первую половину дистанции преодолел немногим меньше чем за день и ничего не добился! Да, такое случается, в том числе и когда много бегаешь. Какую бы измеримую цель вы ни ставили перед собой, она может оказаться или недостижимой, или бессмысленной. Награда же за бег, да и вообще за что-либо, находится в нас самих. В моих поисках наград за спортивные победы этот урок приходилось усваивать снова и снова. Когда в качестве мотивирующего фактора выступает нечто внешнее, мы забываем о том, что радость и душевную гармонию приносит не награда за выполненную работу, а сама работа, выполненная ради достижения награды. Как говорится в банальном слогане, «жизнь – это путешествие, а не пункт назначения». Фидиппид продолжил свой бег, и наградой ему был мистический опыт, недоступный обычным людям. Сама природа в лице бога Пана позвала его по имени и приказала передать людям свое послание. А послание было простое, о чем природа говорит нам постоянно: нужно считаться с ней, и тогда она поможет, как помогала в прошлом.
Фидиппид передал послание полководцам в Афинах, оно было услышано, и после войны в Афинах возвели храм в честь Пана. Афиняне не стали дожидаться помощи от спартанцев и сами напали на персов. Дрались афиняне с присущей им храбростью, используя свою излюбленную тактику: разрушая боевой строй персов и побеждая их по частям. Победа под Марафоном считается поворотной в греко-персидской войне, с нее начался «золотой век» Афин.
«Спартатлон» появился в 1983 году, его основателем считается австралиец, офицер британских ВВС Джон Фоден, организовавший забег перед своим выходом на пенсию. За время службы Фоден поучаствовал в войне в Корее, Суэцком кризисе, подавлении восстания в Брунее, противостоял вторжению Турции на Кипр. К тому же он был отличным спортсменом и интересовался классической литературой. Однажды, перечитывая Геродота, Фоден заинтересовался, могут ли его современники повторить легендарный забег Фидиппида.
Вместе с четырьмя друзьями, тоже из ВВС, Джон решил повторить этот забег. Один из них, ирландец Джон Маккарти, позднее рассказывал: «Мы проложили исторически выверенный маршрут, используя старые карты, записки путешественников, русла рек, даже тропы горных козлов. Мы учли историко-политические моменты, определив местности и поселения, которые Фидиппид был вынужден обегать стороной». Пятерка отправилась в свой забег из Афин 8 октября 1982 года. До конечного пункта назначения – Спарты – 9 октября добежали «три Джона». Джон Шолотон был у статуи царя Леонида через 35 часов 30 минут, Джон Фоден – через 36 часов, Джон Маккарти – через 40 часов.
Они решили устраивать забег ежегодно, причем, подобно Олимпийским играм, без призового фонда: им не хотелось, чтобы это превратилось в очередное коммерческое соревнование. Они надеялись таким образом придать своему детищу дух дружбы и согласия. И действительно, в этом плане «Спартатлон» – жемчужина среди всех сверхмарафонов. Регистрационный взнос $525 включает в себя оплату проживания в отеле перед стартом и питания в течение шести дней, лучшую в мире церемонию награждения победителей плюс оплату поездок на автобусе, посещения музеев и всевозможной еды на станциях помощи.
В 1983 году забег собрал 45 бегунов из 11 стран. В 1984-м с целью поддержки забега была создана Международная ассоциация «Спартатлона».
После выхода на пенсию Фоден продолжал активно участвовать в сверхмарафонах, пропагандируя их по всему миру. Я нашел его буклет «Как подготовиться к вашему первому “Спартатлону”», и мне он очень помог.
Даже после того как Фодену исполнилось 70, он продолжил завоевывать призовые места в своей возрастной категории, а в 2005 году стал самым возрастным участником 300-километрового недельного пешего похода Haervejsvandring Walk из Шлезвига в Германии в датский Виборг.
В Western States и других сверхмарафонах я соревновался с лучшими американскими бегунами на длинные дистанции. На «Спартатлон» же слетались лучшие бегуны со всего мира. В 2007 году я встретился с победителем 2001 года Валмиром Нюнсом из Бразилии. Он только что улучшил мое время на сверхмарафоне Badwater, у него было третье время в мире на дистанции 100 км. Список чемпионов тогда вообще был очень внушительным. Победитель 2000 года Отаки Масаюки и победитель 2002-го, а потом и 2009 годов Секийя Риочи из Японии. Маркус Талманн из Австрии, выигравший в 2003 году, тоже был здесь. И еще немец Дженс Лукас, который обошел всех в 2004 и 2005 годах. В прошлый раз, выиграв этот забег, я стал первым представителем Северной Америки. Но лучшим «спартатлонцем» остается и, наверное, всегда им останется местный бегун.
Двадцатишестилетний фермер Яннис Курос жил неподалеку от города Триполи, когда в 1982 году «три Джона» решили пробежать первый «Спартатлон». Курос, считавший себя знатоком греческой истории и литературы, узнал об этом, и затея его заинтересовала. К тому времени он уже пробежал 25 марафонов, его лучшее время было 2 часа 25 минут, и он полагал, что нашел свое призвание. В 1983 году Яннис буквально взорвал мир сверхмарафона, показав в дебютном для себя «Спартатлоне» невероятное время – 21 час 53 минуты. Оно было на целых три часа меньше времени спортсмена, пришедшего к финишу вторым. Дирекция два дня не выдавала Куросу награду, пока не убедилась, что он честно выиграл забег.
Курос возвращался на «Спартатлон» еще трижды и каждый раз улучшал время прохождения маршрута: от 21 часа 57 минут до 20 часов 25 минут. Даже Фидиппид не смог бы пробежать эту дистанцию быстрее. Я несколько раз пытался улучшить это время, но каждый раз показывал пятый, шестой, седьмой результат в истории «Спартатлона», уступавший около 23 минут лучшему времени Куроса.
Сейчас Курос практически не участвует в сверхмарафонах, но остается непобедимым чемпионом в «дорожных» забегах на дистанции свыше 100 миль. Ему до сих пор принадлежит лучшее время в мире на забегах по времени свыше 12 часов на дорожных покрытиях и на стадионах.
Курос – спортсмен-философ, отлично знакомый с богатейшей греческой культурой. Его результаты – это выражение его невероятной энергии, силы духа. Он художник, писатель, поэт, автор текстов песен, киноактер, сыгравший роль Фидиппида в ленте «Путешествие героя». Он выступает с лекциями о мотивации и, по его словам, «помогает людям найти вдохновение, раскрыть невероятные способности, чтобы помимо личностного роста привнести в их мир дух содружества, сотрудничества и гармонии».
Конечно, Курос вдохновил и меня на личностный рост и преодоление границ возможностей. С точки зрения общепринятой оценки техники бега Курос не отличается чем-то особенным: у него телосложение боксера и неровный шаг, хотя во время бега его движения очень экономичные, ест и пьет он на ходу. У него невероятно мускулистый торс. Посмотрите на бегунов-спринтеров – у них тоже крепкое телосложение верхней части тела. Мне кажется, что дополнительная энергия у Куроса идет оттуда, из мощных грудных мышц и бицепсов. Многие бегуны считают, что сильные мышцы корпуса помогают в построении правильной техники бега и наращивании скорости. Но Куросу, кажется, удалось найти секрет «перетока» энергии из мышц рук в мышцы ног.
Главное, чему учит Курос, это что сверхмарафоны – занятие трансцендентное. Он строго определяет это занятие как проверку «метафизических», а не врожденных способностей или уровня подготовки, которая возможна только при постоянном беге в течение 24 часов и более. «Бегун с утра и до вечера остается один на один с течением времени, и при этом ему нужно продолжать бежать. Тем самым человек доказывает, что он может продолжать бег независимо от своего природного дара, уровня подготовки, так как все эти элементы по сравнению с продолжительностью самого бега уже не будут иметь никакого значения». Курос считает, что 50-мильные забеги или забеги по кругу не могут называться сверхмарафонами, хотя и оговаривается, что уважает эти беговые дисциплины, преимущество в которых получают наиболее тренированные и талантливые бегуны. Настоящий же сверхмарафонец, по мнению Куроса, должен пройти испытание отсутствием сна и полным физическим истощением. И только после этого он «будет в состоянии добыть энергию даже тогда, когда закончится топливо».
Это высказывание Куроса, а также воспоминания о блаженстве, наступающем по ходу сверхмарафона за пределом физических возможностей, очень мне помогли, когда где-то за девять дней до старта я среди ночи направился в туалет и сильно ушиб мизинец. Утром мизинец был уже иссиня-черным и, казалось, держался только на мышечных и соединительных тканях. В общем, я его сломал. Всю неделю я пытался приматывать его лейкопластырем к безымянному пальцу. Я пытался гулять по пляжу с привязанными к пальцам палочками от леденцов. Пытался носить плотную обувь. Говорил себе, что у меня есть еще целых девять дней и что тело иногда может творить чудеса.
В конце концов я даже был в какой-то мере благодарен своей прошлой травме: она помогла лишний раз осознать, ради чего я вообще бегаю сверхмарафоны. Точно не ради того, чтобы установить новый рекорд. И не ради физического удовольствия. Чтобы пробежать 100 миль и более, нужно довести тело до предела возможностей, а разум – до грани сумасшествия, и дойти до точки, где ты можешь сам менять свое сознание. И все это для того, чтобы обрести ясность осознания. Мой учитель йоги не зря говорил, что «травмы – наши лучшие учителя».
Я уверен, что многие бегают сверхмарафоны по той же причине, по которой другие принимают наркотики, влияющие на их сознание и настроение. При этом я не преуменьшаю значение дружбы между бегунами, чувства свершения чего-то важного, ощущения единения с природой – всего, что я обрел благодаря карьере бегуна. Но чем больше и дальше я бегал, тем яснее понимал, что на самом деле искал такое состояние сознания, когда испаряются все волнения, проблемы, казавшиеся неразрешимыми, а на их место приходит осознание всей красоты и бесконечности мироздания, в один момент, четко и ясно. Не думаю, что люди, начиная бегать, задумываются о достижении этого состояния. Я точно не думал. Но уверен, что все, кто занимается сверхмарафонским бегом, раз за разом достигают этого состояния. Главное – понять, когда оно наступает. Мне в этом помог перебитый мизинец.
К началу забега мизинец отзывался болью при каждом шаге, но я пытался не обращать на боль внимания. Мне было о чем еще подумать. Например, о Нуне, Масаюки и Риойчи или австралийце Талманне. На одного участника я обратил особенное внимание: это был поляк, и он прибежал в Грецию из Польши, толкая перед собой коляску с вещами. Звали его Петр Корыло, по дороге он забежал в Рим, чтобы увидеть Папу Римского. Я был восхищен его прямодушием, но понимал также, что он наверняка устал, и не считал Петра серьезным конкурентом.
Маршрут «Спартатлона» пролегает по довольно пологим холмам, что, впрочем, тоже представляет своеобразную проблему. Например, на крутые горки Hardrock даже самые быстрые бегуны-сверхмарафонцы вынуждены забираться пешком. На «Спартатлоне» же оправдание переходу на шаг может быть только одно – слабость. Так что мне пришлось двигаться только бегом. Талманн и Нун шли первыми, этого и следовало ожидать. Поляк приблизительно в районе 21-го километра обогнал Нуна и неплохо смотрелся на трассе.
Пейсеры на «Спартатлоне» не предусмотрены, первая встреча с командой поддержки возможна только после 50 миль. Я держал ровный темп, иногда перекусывал гелями, картошкой, бананами, пил энергетические напитки и пытался сконцентрировать внимание на текущем моменте: на следующем шаге и на шаге после него. Около пяти вечера температура воздуха была выше 35 градусов, я уже достаточно отбежал от моря, пробежал по извилистым дорогам вдоль апельсиновых садов, через древний город Коринф мимо сиявших в лучах солнца знаменитых колонн храма Октавии. Я бежал навстречу солнцу, садившемуся за холмом, и все вокруг было окрашено в глубокий алый цвет. Было очень жарко, губы потрескались, я старался ни о чем не думать – предстоял еще длинный путь, и думать было опасно, слишком легко можно было прийти к рациональному выводу о том, где я находился в данный момент и сколько еще предстояло пробежать. А такие рациональные выводы могли послужить сигналом и к рациональному желанию – сдаться. Так что я старался направить сознание в ту точку, где нет мыслей, и уловить тот самый момент, который приносит бегунам на сверхмарафонские дистанции столько радости.
Люди часто спрашивают, о чем я думаю, когда бегаю много часов подряд. Я уверен: беспорядочные мысли – это враги бегуна-сверхмарафонца. Думать лучше всего о простых и примитивных вещах: когда ел в последний раз, сколько еще бежать до следующей станции помощи, где находятся конкуренты, с какой скоростью ты бежишь. Ни о чем больше думать не стоит, лучше раствориться в текущем моменте, где ничто не имеет значения.
Но мне было совсем не просто удержаться на третьем месте, и я хотел пить. Каждый раз, когда пробегал мимо кого-нибудь из местных жителей, например мимо виноградаря или деревенской старушки, сидевшей в тени, я кричал: «Панос, ниро паракало!», то есть «Воды, льда, пожалуйста!», но меня никто не понимал. В один из моментов я подбежал к одинокой таверне, и ко мне подошла старушка в синем платье. «Панос, ниро паракало!» – сказал я, и – о чудо! – она, кажется, меня поняла. Она прокричала что-то человеку, стоявшему в дверном проеме, жестом показала, что я прошу воды.
У нее были полные руки и ноги, лицо, иссушенное солнцем и ветром. Мужчина передал ей огромный стакан воды со льдом, а она – мне. Даже если бы этот лед в тот момент был из таза со свежепойманной рыбой, мне было бы все равно. Для меня этот лед был дороже всех бриллиантов мира. Она протянула еще горстку листьев базилика из своего садика. Я пытался пить и благодарить ее одновременно и в этот момент заметил, как она пытается положить базилик в мою сумку на поясе, в которой у меня были гели и еда. Я снял сумку, старушка взяла один листик базилика, заложила его мне за ухо и поцеловала в щеку.
И в этот момент я внезапно ощутил невероятный прилив сил. То ли ее помощь и доброта, то ли вода, базилик (я позднее узнал, что эта пряность считается королевой среди приправ, и называется она так от древнегреческого слова «басилевс», что означает «царь», и что в Греции она символизирует удачу и силу), но что-то у меня в сознании изменилось. Это был как раз тот самый любимый момент сверхмарафона, которого я всегда ждал. Момент, когда кажется, что все бессмысленно, что продолжать бег дальше совершенно бесполезно, но кто-то по-доброму обращается к тебе, или ты делаешь следующий шаг, или глотнешь воды, и вдруг понимаешь, что все не напрасно, как раз наоборот – продолжать бег, особенно в момент, когда тебе это кажется бессмысленным, сейчас самое важное в жизни. Многие бегуны ощущают такую ясность сознания после забега или тренировочной пробежки, достигнув состояния полного изнеможения и одновременно восхитительной усталости. Сверхмарафонцам такой момент ясности сознания практически гарантирован.
Всё было так же, как и за мгновение до этого: я был тот же, немного обезвоженный, хромал из-за перебитого мизинца, мне было жарко, я устал, квадрицепсы и икроножные мышцы болели так, как будто их отбили бейсбольной битой. Но я ощущал себя совершенно иным человеком.
Я стал наращивать скорость. Я обогнал Нуна, Талманна, впереди оставался поляк. Только новичок мог начать вести забег после десятой мили: это равносильно самоубийству. Вести забег после 25 миль – упрямство самоубийственное, но уже достойное уважения. Продолжать вести забег после 50 миль – форменное безумие. Или я сильно ошибался на его счет? В любом случае это было уже опасно.
Я пробегал через виноградники, зная, что Корыло впереди. И настолько впереди, что я его не видел.
Мне нужно его догнать, но нельзя было думать только об этом. Точно так же важно добраться до финиша, вложив в это все силы, но при этом нельзя было думать только о финише. Когда я добрался до 50-мильной отметки, мне нельзя было думать о том, что предстоит пробежать еще 100. Нужно было об этом помнить и забыть одновременно. Да, мы продолжаем бег вперед, но должны оставаться в настоящем. Я справлялся с этой задачей следующим образом: мысленно разбивал дистанцию на небольшие отрезки, которые можно мысленно охватить целиком. Например, иногда я обращал все внимание на то, чтобы добраться до следующей станции помощи, расположенной через три мили. А иногда представлял себе следующее укрытие от солнца или просто даже следующий шаг.
Может быть, «надо – значит надо» на деле означало «старайся не думать о последствиях, доверься знанию своего тела, самого себя и мирозданию»? Может, отец был не просто суровым парнем из Миннесоты, а настоящим провидцем? Я улыбнулся, подумав об этом.
На 70-й миле меня догнал Нун, я жестом показал вперед и пожал плечами. Что же это за парень, прибежавший сюда с коляской? Нун не говорил по-английски, я не знал португальского. Он только сказал: «Скотти, ты – сила», немного обогнал меня, жестом показывая, чтобы я следовал за ним. Мы вместе пробежали 30 миль в погоне за поляком. Мы бежали по сухой, выжженной земле, мимо древних руин, пыльных деревушек, в которых откуда-то из темных переулков и старых ворот появлялись дети и бежали какое-то время вместе с нами, болтая и смеясь. Не знаю, то ли они смеялись над нами, то ли подбадривали нас. Я вспомнил о своем детстве, о нашей грунтовой дороге и подумал: что бы я тогда сделал, если бы увидел, как мимо моего дома пробегают какие-то взрослые? И еще подумал: «Интересно, кто-нибудь из этих маленьких греков забегает иногда за соседние холмы, задаваясь вопросом “Почему?”»
На 101-й миле один человек подарил мне цветок. Когда он его протягивал, у него в глазах были слезы. Почти все, кого я встречал в Греции, были полны страстью к жизни. Мне кажется, это неразрывно связано с местной землей, водой, растениями.
Говорят, что когда создавались Афины, древние боги спорили, кто должен стать покровителем города. Спор возник между Афиной, богиней мудрости, и Посейдоном, богом морей. Зевс сказал, чтобы каждый из них подарил смертным жителям города подарок, и тот, чей подарок больше придется им по душе, и должен стать покровителем Афин. Посейдон устроил водопад в Акрополе, но вода в нем была соленая и оказалась никому не нужной. Афина же создала оливковое дерево, которое дарило людям плоды, масло и древесину. Для меня, спортсмена, питающегося растительной пищей, было особенно интересно соприкоснуться с культурой, в которой сохранялось символическое значение растений, в которой люди до сих пор лечились при помощи пряных трав. Здесь вообще все было живой историей. Греция – родина Гиппократа, основателя современной медицины, и именно он считал питание и физические упражнения очень важными для поддержания здоровья, именно он писал: «Пусть пища твоя станет лекарством твоим, а лекарство твое – пищей твоей». В своем труде «О древней медицине» он также писал: «Я считаю, что каждый врач должен разбираться в том, как работает природа. Если он хочет достойно служить своему призванию, он должен пытаться узнать, как именно человек относится к определенным видам пищи и напиткам… При этом недостаточно просто знать, что сыр – это плохая пища, потому что он вызывает недомогание у того, кто его съел. Нужно знать, какой именно недуг он вызывает, почему и какой субстанции в человеке он не соответствует».
Надо заметить, что Гиппократ отнюдь не советовал всем отказаться от сыра, он скорее указывал, что у некоторых людей сыр переваривается хуже, чем у других. Может быть, речь шла о непереносимости лактозы.
Пока я был в Греции, я ел как можно больше инжира, гранатов, оливок, а также горных трав, которые там называют «хорта». Для меня это был просто рай собирательства. Почти на каждой тренировочной пробежке я пробегал мимо виноградников, миндальных, цитрусовых, айвовых садов, иногда даже мог на ходу сорвать какой-нибудь плод. Греки в целом ели простую пищу, и она была очень полезной.
На 107-й миле я пробежал по дороге, на которой Фидиппиду явился бог Пан. Современные ученые могут сказать, что это была галлюцинация, вызванная недостатком сна и усталостью. Но это действительно было какое-то особенное место, среди камней на вершине холма. Я забрался на холм и начал спуск вниз, к городу у подножия холма. Были видны костры и слышны подбадривающие возгласы жителей окрестных деревень. Мне оставалось пробежать меньше пятидесяти миль, и я чувствовал себя невероятно хорошо.
Я не обращал внимания на сломанный мизинец. Болело уже все тело, но мне было все равно. Это один из многих позитивных моментов в сверхмарафонах. Тебе может быть очень плохо, настолько, что ты даже думать не можешь, что может быть так плохо, но ровно до тех пор, пока ты вдруг не обнаруживаешь, что тебе все равно. Какое там «второе дыхание»! В сверхмарафонах открывается и третье, и четвертое, и пятое. Мне надо было пробежать еще миль сорок. И в этом состоит еще одна прелесть сверхмарафонских дистанций свыше 100 миль. Можно еле тащиться, отчаиваться, ошибаться, снова отчаиваться, но при этом практически всегда остается шанс на спасение – только руку протянуть. Этого спасения невозможно достичь силой разума, размышлениями. «Надо – значит надо».
На 120-й миле я пробежал через Тегею. Кто-то мне сказал, что поляк только минуту как убежал со станции помощи. Я схватил энергетический напиток, пару гелей Clif. Впереди заметил красный мигающий огонек – огни полицейской машины, сопровождавшей гонку на протяжении всего маршрута. У моего спасения был запах пыли, винограда и веков истории. Мое спасение сияло впереди. И я побежал к нему. Когда пробегал мимо Корыло, показалось, что он почти не двигается. Я бежал изо всех сил.
Я сказал ему: «Молодец» и продолжил бежать еще быстрее. Долго бежать в этом темпе я не мог, но знал, насколько обезоруживает, когда тебя кто-то обгоняет со скоростью, о которой ты даже подумать не можешь. Я понимал поляка, уважал за силу и упорство, но когда можно обезоружить противника, нельзя упускать шанс, и я его использовал.
Я пробежал еще милю, затем оглянулся. Никого. Теперь полицейские двигались за мной. Оглянулся еще миль через пять-шесть – опять никого. А затем вдруг, откуда ни возьмись, появился налобный фонарик, приближавшийся ко мне с огромной скоростью. Я попытался набрать скорость – и не смог. Оглянулся и подумал: «Вот парень силен! Придется сейчас выкладываться по полной». И пролетел быстро, как только мог, мили три. Я двигался в темпе миля за семь минут – никто больше не мог бежать с такой скоростью. Я оглянулся – фонарик все приближался. Я побежал еще быстрее, нашел какие-то скрытые резервы, о которых мы обычно даже не подозреваем (это, кстати, еще одна особенность сверхмарафонцев), и бежал до тех пор, пока со мной не поравнялась машина официальных представителей забега.
– Скотт, не волнуйтесь, – сказал официальный представитель, – забудьте об этом бегуне.
Я подумал: «Что значит “не волнуйтесь”? За мной бежит крутой поляк, как можно не волноваться?» – и продолжал бежать в максимальном темпе еще пару миль. Машина организаторов снова подъехала ко мне. На этот раз мне пояснили:
– Скотт, не волнуйтесь, бегун сзади не участвует в забеге.
Я опять подумал: «Что значит “не участвует”? Вот же он, идет за мной!»
И только на следующей станции помощи мне объяснили, в чем дело. Оказывается, этот парень с налобным фонариком был «бегун-бандит», он вышел на трассу на 120-й миле. Другими словами, он пробежал только 15 километров, а я 130, причем с внушительной скоростью, и надо было бежать еще 22 мили.
Пора было свериться со своим списком из четырех пунктов.
Пункт первый: я устал. Я позволил себе прочувствовать это и осознать.
Пункт второй: нужно оценить резервы. Я был зол: только что пришлось потратить столько энергии, чтобы убежать от человека, о котором даже думать не стоило. Я все еще был уставшим и злым. Но это не опасно для жизни.
Пункт третий: я спросил себя, что можно сделать, чтобы улучшить ситуацию. Остановиться? Это невозможно. Так что ответ был – надо продолжать движение.
И четвертое: нужно было отделить негативные мысли от реальности, перестать обращать внимание на чувства, переживания, которые ничем не помогут. И я продолжил движение.
В чем состоит секрет навыка распределять свои силы? Возможно ли это лишь за счет силы воли? Наверняка у всех есть подобные списки. Что помогало мне продолжать движение тогда, когда другие останавливались?
Недавние исследования позволяют предположить, что тех, кто сражается, от тех, кто сдается, отличает не только образ мышления. Возможно, дело состоит еще и в биохимии работы мозга.
Доктор Энди Морган из Йельского университета занимается исследованиями биохимии мозга на примерах солдат, проходящих в специальной лаборатории в Форт-Брэгге через тренировочные дознавательные процедуры. Было отмечено, что у солдат спецназа при таких процедурах выделяется больше нейропептида Y (NPY), чем у обычных солдат. NPY – это аминокислота, помогающая регулировать давление, аппетит, память. Она также блокирует эффект проявления адреналина, не позволяет выбросам энергии приводить человека в маниакальное состояние.
Кроме того что у спецназовцев во время экспериментальных «допросов» уровень NPY был выше, через 24 часа уровень аминокислот у них приходил в норму, тогда как у обычных солдат наблюдалось его снижение.
Другое исследование, Surviving the Extremes («Переживая крайности»), касалось различия между просто сильными и особенно сильными людьми. Доктор Кеннет Кэмлер обратился к факторам, обуславливающим различие между победителями и проигравшими в самых экстремальных состязаниях на планете. Он исследовал случаи, произошедшие с Мауро Проспери, участником Sultan Marathon des Sables, который в 1994 году потерялся во время песчаной бури и девять дней блуждал по Сахаре, или с мексиканским исследователем Пабло Валенсией, блуждавшим восемь дней по пустыне Мохаве в 1905 году. Когда Проспери и Валенсия наконец нашлись, потеря массы тела у них составляла почти 25 процентов, что обычно считается смертельным.
Кэмлер пришел к выводу, что было четыре дополнительных фактора, повлиявших на почти сверхчеловеческую способность к выживанию у этих людей: их знания, общая подготовка, которые помогли противостоять пустыне, а также удача и, фактор, который он посчитал самым важным, – желание выжить. Проспери был элитным спортсменом, у него был ярко выражен инстинкт выживания. Валенсия же был так зол на своего незадачливого проводника, что жажда мести не отпускала его даже на краю смерти.
Я был не настолько зол на бегуна-бандита. И даже не был уверен, был ли сверх меры накачан высокими дозами NPY или DHEA. Но если уж я столько пробежал и был первым, то собирался им и оставаться.
Последние 30 миль проходили по узкой двухполосной дороге, ведущей прямиком в Спарту. Сначала она идет в гору, а затем спускается к городу. Пока я бежал в горку, за мной шла полицейская машина, а впереди была абсолютная чернота. Иногда я слышал рычание и лай собак, ощущал выхлоп газа от машины, проезжавшей мимо. Я никогда не чувствовал себя настолько уставшим. Пока полз в гору, казалось, что я отключаюсь. Я бил себя по лицу, чтобы остаться в сознании. Потом увидел посередине шоссе фотографа, он снимал меня. Мне стало страшно: мимо все чаще проезжали грузовики, и его могли попросту сбить. Я махнул рукой, чтобы он ушел с дороги, но он продолжал свою работу. Я заметил у него на груди два фотоаппарата с длиннофокусными объективами, он без остановки продолжал щелкать, я даже заметил его лысину. Чем ближе я к нему подбегал, тем активнее он фотографировал. Я добежал до него, и он… исчез. Я не сразу понял, что никакого фотографа на самом деле не было.
Я пересек финишную черту через 23 часа 12 минут после старта. Мэр города в окружении молодых женщин подошел ко мне, надел на голову венок, кто-то накинул мне на плечи американский флаг. Мое время было на 20 минут больше показанного в прошлый раз, но все равно никто, кроме меня и великого Куроса, не пробегал «Спартатлон» быстрее. И никто из североамериканцев, кроме меня, его не выигрывал.
Я провел немного времени в медицинской палатке, поспал, встретил других участников забега, еще поспал. Потом я долго размышлял об этом забеге и о вещах, о которых размышляют многие сверхмарафонцы. Одна из них – как продолжать движение, когда, кажется, двигаться ты уже не можешь. Йельское исследование утверждает, что спецназовцы отличаются от обычных солдат, но не объясняет, как они стали другими. Получили они свои силы и волю через гены благодаря удачному стечению обстоятельств или же выработали их в течение тренировок? Можно ли вырастить элитного спортсмена или им нужно родиться? И главное: где находится предел моих собственных возможностей? Можно ли это узнать, не пытаясь его преодолеть? Вопросом этим я задавался каждый раз, когда бежал сверхмарафон. Им задается каждый сверхмарафонец, да и вообще любой человек, который смог выйти из своей зоны комфорта, и ответ на вопрос каждый находит сам. Это вопрос, ответ на который я почти нашел во время второго прохождения сложнейшего сверхмарафона «Спартатлон». И я собирался продолжить этот поиск.
Когда хочется сдаться
Почти каждому бегуну, участвующему в соревнованиях, знаком момент, когда хочется сдаться. Со мной такое тоже случалось. И, самое смешное, весь арсенал, который помогает мне быть элитным спортсменом: умение концентрировать внимание, прикладывать усилия, знание новейших технологий, – не помогает преодолеть момент слабости.
Я считаю, что лучший способ вернуть себе беговой боевой дух – забыть о технике, результатах и просто побегать свободно. И забыть, что бег – это преодоление, наказание. (И уж точно забудьте о тренерах команд, которые приказывали игрокам пробежаться по кругу в качестве наказания.) Пробегитесь, чувствуя себя ребенком, – просто ради радости бега. Забудьте о времени. Можете пробежаться даже в джинсах. Побегайте с собакой (заметьте, разве собака на бегу волнуется о своих результатах?). Побегайте с кем-нибудь, кто намного старше или моложе вас. И я уверен, мир покажется вам несколько иным. Знаю это потому, что так было со мной.
Попробуйте пробежаться по тропинке, по которой вы раньше не бегали. Поставьте перед собой цель, выберите маршрут, который будет вас мотивировать выбраться из дома в непогожий день. Продолжайте это делать регулярно, и вы вспомните, почему вообще начали бегать – потому что это весело.
Лепешка с хумусом и оливками каламата
Это удивительно простое блюдо, сочетающее в себе и греческие оливки, и мексиканские лепешки тортильяс, и средиземноморский хумус. Его удобно упаковывать и брать с собой, например на пробежки по лесным тропам. Впервые я узнал о хумусе из кулинарных книг, когда стал интересоваться кухней народов мира, и со временем стал брать такие лепешки с собой на длительные пробежки в Каскадных горах. Благодаря кунжутному маслу пастообразная начинка становится более мягкой, а специально подобранная комбинация продуктов, присущих разным кухням мира, плотность лепешки тортильяс и соленый вкус оливок помогают получить особенное многослойное, гармонично сбалансированное блюдо. Если вы хотите взять с собой это блюдо на длительную пробежку, то, возможно, в него не стоит добавлять чеснок.
Ингредиенты:
2 чашки вареного нута (турецкого гороха)
3 ст. л. кунжутной пасты тахини
2 ст. л. тамари, 2 ст. л. пасты мисо или 2 ч. л. соли
¼ чашки свежевыжатого лимонного сока
½ дольки чеснока, нашинковать (по вкусу)
1 ч. л. молотого тмина
черный молотый перец
⅛ ч. л. молотого сушеного кайенского перца (по вкусу)
8 лепешек тортильяс
оливки каламата – мелко нашинковать
В кухонном комбайне смешайте до получения однородной массы нут, тахини, тамари, сок лимона, чеснок, тмин. Добавьте немного воды, если масса слишком густая и плохо перемалывается. По вкусу – черный молотый или кайенский перец.
Нанесите тонким слоем хумус, тонкой линией посередине лепешки насыпьте нашинкованные оливки. Сверните лепешку в плотный рулончик и разрежьте на 2–3 части, в зависимости от размера лепешки.
Теперь кусочки лепешек можно упаковать в пластиковые пакеты и оставить в холодильнике на ночь, подготовив их таким образом к пробежке на утро.
Если вы хотите приготовить блюдо на обед, положите в лепешки вместе с оливками и хумусом листья салата, сладкий перец, помидоры и только потом разрежьте лепешку на кусочки. Хумус можно хранить в холодильнике 5–6 дней, а в морозильнике – несколько месяцев.
Получается 8–10 порций.
19. В растерянности
Дулут, 2008–2010
Во всем есть разлом.
Только так свет может попасть внутрь.
Леонард Коэн
Я рассказал маме о своей первой победе в Western States, о том, как я прокричал «Миннесота!», когда пересек финишную прямую. Я описал, как мог, дождь на горе Сай и палящий жар в Долине Смерти. Мама уже три дня не открывала глаз.
Я прилетел в Дулут сразу, как только медсестра из дома престарелых Сhris Jensen Nursing Home позвонила мне и сказала, что мамины дни сочтены. Когда я приехал, мама пыталась что-то сказать мне, но болезнь уже охватила и ее голосовые связки, и я смог услышать только неразборчивый шепот. Когда она смотрела на меня, я видел в ее глазах любовь, но также видел и боль, и страх. В первый день я просто сидел рядом с ней, держал ее руку в своих руках и говорил ей, что люблю ее. А на следующий день она закрыла глаза.
Я сказал ей, что пришли брат, сестра и наша тетя, ее сестра, что мы ее очень любим. Я смочил ей лоб холодным полотенцем, чтобы облегчить ее жар, протер губы специальной губкой, поправил кислородные трубки, идущие к ее носу. Ей было пятьдесят восемь. Я гладил ее волосы, заплел их в косу.
Она всегда учила нас быть благодарными за то, что у нас есть, за саму жизнь. И всегда источала радость жизни. Но я знал, что сейчас она была бы рада освобождению от боли.
Я размышлял, и не впервые, конечно: была бы она более счастлива, если бы я продолжал жить где-то неподалеку, если бы я ухаживал за ней. Я пытался понять, как жить без нее. Она меня всегда так поддерживала, помогала мне верить в себя. Это она научила меня, что такое настоящая сила воли и что такое смирение. Но я также отдал бы все на свете, чтобы освободить ее от агонии.
Я приезжал к ней дважды в год. Ходил с ней в кино, ей особенно нравились фильмы с Джулией Робертс, а потом мы шли в ресторан Red Lobster, я сминал вилкой в кашицу ее любимое блюдо, суп с креветками, так, чтобы она не поперхнулась. Каждый раз, когда мне нужно было уезжать, она ругала меня за то, что я беспокоился, как она тут будет, говорила, чтобы я уезжал спокойно и что у нее все будет хорошо, что ей нравится кино с Джулией Робертс, и пока у нее есть пульт от телевизора, она точно в порядке.
Когда я уже уходил, она прощалась со мной, говорила, что любит меня. Но ее последние слова были каждый раз одними и те же. «Я сильная, – говорила она. – Не волнуйся, у меня все будет в порядке».
Но в последние лет пять она уже не могла нажимать на кнопки пульта от телевизора. Она питалась кашами, ее голос становился все тише. Мне было так стыдно за то, что когда-то я раздраженно смотрел на то, как она медленно, с трудом шла по дорожке у католической церкви Святой Розы, а отец ее поддерживал. Я вспоминал, как 25 лет назад она, еще яркая, прекрасная молодая женщина, уже начала ронять предметы. Она болтала с подругой, только что вернувшейся из Франции, в восхищении откинув голову назад, как бы ожидая омовения в исцеляющих водах Лурда.
Ее вера всегда была непоколебимой. Как же Бог мог позволить такому случиться?
«Иногда надо – значит надо». Но на этот раз я не понимал, что нужно делать. Я не понимал этого уже последние два года.
У нас и с Леа не все ладилось. Она говорила, что мы поженились слишком рано. Что ей со мной скучно и неинтересно. Она сказала, что она начала обращать внимание на других мужчин. Я пообещал, что сообща мы сможем все исправить, если будем работать над этим. Потому что когда в жизни наступает сложный момент, это то, что нужно делать. Ты продолжаешь работать над сложностями и двигаешься вперед. Особенно если ты женат или замужем. Это как раз тот случай, когда нельзя сдаваться. А она сказала, что любит другого и хочет развестись. Мы расстались в феврале 2008-го.
Мы были вместе практически все время, сколько я себя помнил с юности. Я позвонил Рику Миллеру, меня душили слезы, а он сказал, что все в этом мире происходит не просто так. Я несколько недель прожил в Ашленде в доме у своих друзей Яна Торренса и Хала Кёрнен. С Халом мы раз пять или шесть соревновались на Western States, а с Яном познакомились еще раньше, десять лет назад, на забеге Zane Gray 50. Стали ходить слухи, что я устроился работать посудомойщиком и бегаю по сто миль у подножия гор Сискию. Мой приятель по Hardrock Кайл Скаггс слышал обо всем этом, но при этом был в курсе реального положения дел (наш мирок очень тесен). Он предложил приехать к нему на недельку в Флагстафф побегать. Компанию нам должен был составить его друг Тони Крупичка, восходящая звезда бега. Он еще говорил, что, когда учился в школе, я был одним из трех его кумиров в беге. Кайл вообще как-то пошутил – заказал молельную свечу в виде моей статуи, подарил ее Дженн Шелтон и сказал, что это статуя святого покровителя всех сверхмарафонцев.
Весной мы разбили лагерь неподалеку от национального парка «Гранд-Каньон» и бегали там по плато между краем Большого каньона и его дном. Мы частично пробегали по тропе, которую мы называли тропой Тонто, и я никогда в жизни не испытывал более яркого ощущения бесконечности и безлюдности.
Мне это как раз под настроение подходило. Мы провели там пять дней. И пробежали в первый день 35 миль и немного поменьше во все остальные дни. Я готовил тако с темпе, смешивал свежий гуакамоле и все ночи спал у костра в своем легком спальнике. Похолодало до –7. Я сказал Тони, что больше не верю в вечную любовь и что люди слишком много выдумывают на этот счет. А он ответил, что я не прав и что единственное, что вообще имеет смысл, – это любовь. Кайл спал в машине и сказал, что собирается в Силвертон после того, как мы отсюда разъедемся. Он собирался бежать Hardrock в этом году. У него все вещи умещались в пластиковые коробки Rubbermaid. Его даже друзья дразнили «рабом Rubbermaid».
Однажды после одной пробежки мы сидели у костра, пили коктейли с текилой, текате, ели тортильяс, и я вдруг понял, что завидую не только свободе образа жизни Кайла, но и в целом той жизни, какую и он, и Тони вели. Мы в тот день немного заблудились и пробежали по боковым каньонам туда и обратно на 12 миль больше, чем собирались. Мы были обезвожены и пару раз встречали «стенку» на обратном пути, пока карабкались на полтора километра вверх к краю каньона на Южной тропе Кайбаб.
Когда мы наконец-то добрались до лагеря, оба юных бегуна улыбались до ушей, и в этих улыбках я видел то чувство влюбленности в бег, которое я испытывал лет десять назад. Я начал участвовать в соревнованиях по ультрабегу, когда они еще только в старших классах школы учились. И их радость напомнила мне о том, что я тогда чувствовал, что я знал.
Все, что у нас было, – тропы, свежий воздух, немного воды и еды и наши тренированные тела – это все, что нам было нужно, чтобы бежать по земле и вместе с землей. Когда я увидел счастье на лицах Кайла и Тони, это напомнило мне, что это все, что мне нужно. Это вообще было все, что кому-либо нужно для счастья.
Как же так получилось, что я забыл о таких простых удовольствиях? Я хотел вернуться к этому состоянию наивности и благодарности за все, какое и у Тони, и у Кайла получалось само собой, без особых на то усилий. Я хотел бегать как раньше, с восхищенным взглядом на бег, какой бывает у новичков, со всей страстью, свободно, не стараясь оправдать чьи-то ожидания.
Мне хотелось быть как хиппи. Жить в палатках, ездить куда глаза глядят. Я хотел забыть о Леа, забыть о том, что надо зарабатывать на жизнь физиотерапией и быть тренером, развивая свою карьеру в сверхмарафонском беге. Я всю жизнь работал, с детства. Я жалел, что не посвятил какое-то время самому себе. Я хотел просто бегать, жить только настоящим, искать пределы своих возможностей, но при этом не нести ни за что ответственность.
Когда я вернулся в Сиэтл, мы помногу общались с одним моим другом, Уолтером, он тогда тоже был один. Мне нужно было выйти из своего замкнутого круга. Даже бег на длительные расстояния больше не приносил мне мир и спокойствие, как это было раньше. Так что мы с Уолтером часто бывали в барах, играли в бильярд, пили немного больше пива, чем обычно, флиртовали с женщинами. Мне нужно было во всем разобраться.
Я записался добровольцем на забеге на острове Оркас. На одном из участков маршрута я заметил огромное полое дерево и подумал, как было бы здорово забраться туда и не вылезать. Я чувствовал себя опустошенным, как то дерево.
Бег помогал мне с самоопределением в качестве спортсмена. Он помог мне отточить дисциплинированность, развить силу и направил меня в сторону более здорового образа жизни и правильного питания. При помощи целеустремленности, с которой я достигал своих целей, я в конце концов достиг бесценного умения: способности к самозабвению, к пребыванию только в настоящем, к благодарности за каждый текущий момент. Но теперь даже мысль о беге не вызывала никаких чувств.
Уолтер посоветовал мне сходить к психологу. Тот посоветовал полгода психотерапии. Я сказал, что это невозможно.
Большинство более-менее близких знали, что я тогда чувствовал. Да даже все, наверное, знали. Но однажды Дэйв Терри, друг, с которым мы не просто соревновались иногда, но и достаточно хорошо друг друга знали, высказался об этом очень точно. Дэйв был человеком чутким, мыслителем, в отличие от большинства ребят, которых я знал. Он работал радиологом в отделе мышечно-скелетных тканей человека и к работе своей относился четко и ответственно. Из всех, кого я знал, его образ жизни казался мне наиболее сбалансированным. Он каждый день ездил на работу на велосипеде 10 миль в одну сторону. Он любил поесть и провести время в компании хороших собеседников. Он любил женщин, и они постоянно вокруг него увивались.
Мы как-то сидели на кухне, распивали пиво.
Он сказал:
– Скотт, в жизни иногда бывают черные полосы. Но потом все станет лучше, и это поможет твоему личному росту. Ты просто пока этого не видишь.
Я продолжал бегать. Записывался на разные забеги на 50 километров или 50 миль. Я ставил личные рекорды на многих забегах в начале года. Например, на забеге на 50 километров Way Too Cool 50К, а на следующий день – на забеге на 50 километров Chuckanut 50К. Потом я поехал в Европу и попытался соревноваться в забеге на Монблан, но мне пришлось сойти с дистанции из-за травмы колена. Я остался в Европе, поездил по разным странам, бегал, ездил на велосипеде, был на вечеринке в Доломитах в Италии, вместе с Дасти. Затем поехал в Грецию и выиграл «Спартатлон» в третий раз (поставив личный рекорд на этой трассе). В Афинах, Спарте, да и по всей Греции меня приветствовали как героя.
Когда я наконец-то вернулся в Америку из Европы, я не мог усидеть на месте. На свой тридцать пятый день рождения я поехал в Лас-Вегас на забег на 50 километров с Халом, Яном и Дженн Шелтон, мы с ней подружились после забега в Медном каньоне. Мы здорово тогда погуляли, и я пришел третьим. И если это была черная полоса, я ее не заметил. Бег всегда отвечал на все мои вопросы, решал мои проблемы. Может быть, и тогда так и получалось.
В ноябре я поехал в Техас, на забег, отличающийся от всех тех, что я бегал раньше. На сверхмарафонах обычно дистанция и условия маршрута являются константами, а время прохождения дистанции становится переменной, отображающей личный успех (или публичный провал). На некоторых сверхмарафонах эти параметры меняются местами. На таких забегах фиксированной величиной является время. Бегуны бегают по кругу, снова и снова, и обычно круг чуть меньше мили, в течение 24 часов. Выигрывает тот, кто пробежал как можно более длинную дистанцию.
И даже самые тренированные и быстрые сверхмарафонцы считают, что монотонность 24-часовых соревнований – это испытание для сознания и эмоциональная нагрузка, которые могут оказаться непосильными многим.
С точки зрения физиологии, нагрузки на мышцы и расхода энергии, 24-часовой забег ничем особо не отличается от обычного сверхмарафона. Только тут нет горных троп и диких цветов, на которые можно полюбоваться, нет горизонта или горного пика вдали, на который можно ориентироваться, измеряя свой прогресс на забеге, нет никого позади или впереди, с кем можно было бы соревноваться, нет одиноких рассветов и сумерек, когда можно погрузиться в свои мысли. И самое важное – нет финишной черты, есть просто момент, означающий окончание забега.
Еще не так давно люди, изредка бегающие по выходным, удивлялись, зачем кто-то бегает марафоны. Марафонцы и сегодня несколько удивляются дистанциям больше 42 километров. И даже среди сверхмарафонцев есть те, кто не видит смысла в 24-часовых забегах. Я и сам этого не понимал, пока в 1999 году мне в руки не попалась книга «Сверхмарафон» Джеймса Шапиро.
Конечно, соревнования на сверхдлинных дистанциях начали проводить гораздо раньше, чем это было зафиксировано в письменных источниках. Существует документальное свидетельство о суточном забеге, который состоялся в 1806 году в Англии. Авраам Вуд и Роберт Барклай Аллардис поспорили на 600 гиней, что каждый из них выиграет забег по дороге от Ньюмаркета до Лондона. Толпы болельщиков были огромные, погода ужасная, а участников в итоге обвинили в мошенничестве. Так или иначе, но суточный бег как вид спортивного состязания состоялся в XIX веке, хотя концепция суточного бега появилась намного раньше, еще во времена, когда люди измеряли время по солнечным часам. Древнегреческие историки писали о бегунах, которые бегали от рассвета до рассвета. А в книге «Индейский бег» Петра Набокова описываются ритуальные забеги индейцев, время которых также определялось циклами смены дня и ночи («Бегуны своей силой поддерживали движение солнца по небосклону»).
В 1870-х годах появился подвид 24-часового забега – шестидневное соревнование, в течение которого участники пытались преодолеть как можно большую дистанцию. Но с течением времени этот вариант состязания перестал привлекать внимание бегунов, и с 1890-х годов такие старты прекратились.
А забеги на 24 часа тем не менее продолжались. В 1953 году великий Артур Ньютон, основоположник методики медленного длительного бега, при содействии Британского клуба любителей бега по дорогам организовал и провел суточный забег. С тех такие забеги стали проводиться в Италии, Южной Африке, Новой Зеландии и даже в США. Первым международным соревнованием стал забег в швейцарской Лозанне в 1981 году.
Победитель, француз Жан-Жиль Буске, пробежал тогда 272 километра 624 метра (169,3 мили).
В 1984-м грек Яннис Курос пробежал 177 миль в Квинсе, в Нью-Йорке, последнюю милю он преодолел за 28 минут. Но это было для него только начало. На следующий год под ливневыми шквалами урагана «Глория», при скорости ветра 27 метров в секунду, Курос пробежал 178 миль. И на этот раз последнюю милю он не шел пешком.
В 1996-м в суточном забеге на стадионе Курос пробежал чуть больше 182 миль, а в 1997-м – 188 миль и 1200 метров. Никто до него не пробегал столько за 24 часа: он превысил существовавший тогда рекорд на целых 17 миль. Эта дистанция равнялась семи марафонам с пятью милями. Среднее время на этих «виртуальных» марафонах равнялось 3 часам 19 минутам. Когда Курос завершил забег, он сказал: «Это рекорд на века». Я и не собирался бить его рекорд. Я считал, что Курос был прав, когда это говорил. Но я хотел как можно ближе приблизиться к этой вершине.
Я выбрал забег Ultracentric Experience в районе Далласа. Я посчитал, что, во-первых, это будет достойное испытание, а во-вторых, возможно, мне удастся установить рекорд США. А еще я выбрал этот забег потому, что маршрут, судя по словам организаторов, должен был быть без подъемов и спусков. Но дистанция оказалась совсем не плоской. У меня накапливалась усталость, удручала неизменность всего вокруг. После восьми часов, пробежав 50 миль, я сошел. У меня не было никаких шансов установить рекорд США, и к тому же бежать 24 часа подряд даже по плоской трассе сложно, а по трассе с двумя горками – просто безумие.
Я полетел в Миннесоту повидаться с мамой. Когда я был в доме сестры, я позвонил своей подруге в Южной Калифорнии. Ее звали Дженни, мы к тому времени были знакомы уже восемь лет. Дженни работала в компании Montrail, которая была моим спонсором. У нас с Дженни было много общих знакомых, мы постоянно пересекались на разных встречах бегунов. У нее были длинные черные волосы, а ее широкая улыбка была просто ослепительной. Она отличалась особой прямотой суждений, и мы здорово подружились.
Я все еще не мог заставить себя вернуться в Сиэтл. Мне хотелось попутешествовать. Дженни недавно перешла на работу дизайнером в компании Patagоnia и переехала в город Вентура. Она пригласила меня к себе, и идея поездки к пляжам в солнечный калифорнийский край показалась мне более заманчивой, чем возвращение в холодный ноябрьский дождливый Сиэтл. Я когда-то сказал своему другу Луису Эскобару, что хотел бы поработать добровольцем на 50-километровом забеге в Санта-Барбаре. А теперь я размышлял, не переехать ли туда вообще. В общем, я решил съездить разведать обстановку. Я сказал Дженни, что прилечу в Калифорнию прямо из Миннесоты. Она в ответ спросила, не устал ли я от переездов, может, лучше сначала вернуться домой в Сиэтл. А я ответил, что сейчас мне кочевой образ жизни кажется домом.
Я остановился у Дженни. Мы бегали вдоль пляжа, разговаривали о наших отношениях с другими людьми, о жизни. Мы ездили на фермы собирать апельсины и гранаты, готовили, и я проводил много времени в уединении, пока она работала. Я наконец-то чувствовал покой в душе, счастье. И улетал в Сиэтл полным уверенности в себе.
Если бы я только знал, что мне предстоит, возможно, я бы попытался продлить это время.
В начале 2009 года у меня случилась травма – болезненное воспаление соединительной ткани, проходящей через стопу. Я старался сделать все возможное, чтобы вылечиться: подкорректировал тренировки, бегал босиком по песку и траве, прикладывал лед, старался укрепить мышцы стопы. Иногда я себя чувствовал прекрасно, но иногда боль в стопе была настолько острой, что тренировки приходилось сокращать.
А потом позвонила Леа и сказала, что она обратилась к адвокату. Она хотела получить права на мой тренерский бизнес, мой кабинет физиотерапии, да еще и доходы с моей беговой карьеры.
Для меня это все означало жизнь, полную тренировок, работы и соревнований только ради того, чтобы отдавать ей все, что заработаю, оставив себе лишь небольшую сумму на жилье и еду, да и то на последнее – вряд ли. Я опять возвращался к жизни в долг. Я только пару лет назад расплатился с прежними долгами. И был ужасно разозлен, напуган перспективой банкротства. Я решил перестать участвовать в соревнованиях, исчезнуть, работать на местной ферме с оплатой, достаточной разве что для выживания. Так я заодно мог чаще встречаться с мамой.
Перед тем как «уйти в подполье», я поехал повидаться с Яном и Халом. Я был рад встретиться с ними, побегать вместе. Как-то мы пробежали круг в 15 миль в местечке у дамбы Эпплгейт, неподалеку от Медфорда, а потом сидели в ресторанчике, ели буритто и пили пиво. В тот вечер я понял, что, пока представлял себе уединение и работу на ферме, я забыл, насколько важна для меня дружба. Я был потрясен иронией судьбы – самых близких друзей мне дал спорт, требующий одиночной работы, изоляции и умения полагаться только на себя самого. Сверхмарафоны – это не командный спорт, но дружба, которую он подарил мне, оказалась самой крепкой.
И Ян, и Хал были опытными, умудренными бегунами. Они, как и я, были одними из немногих сверхмарафонцев (нас таких человек двадцать) 1990-х годов. Молодые бегуны звали нас «старой гвардией». Мы постигли самую суть сверхмарафонского бега. Но мы также знали и то, что понимают далеко не все молодые бегуны: как легко растерять понимание того, что важно на самом деле, погнавшись за славой и победами. Уверен, то же самое говорили о нас и ветераны прошлого.
И, как все ветераны, мы в тот вечер пили пиво и болтали о том, чего же не хватает молодому поколению в сверхмарафонском беге. Мы говорили о том времени, когда не было ни интернета, ни твиттера, ни мобильных, и тогда, чтобы добиться славы или чего-то еще, например спонсорства, действительно нужно было здорово постараться. Например, выиграть Western States, и даже не один раз (например, Хал выигрывал этот забег дважды). А теперь, говорили мы, любой может написать в блоге о том, что, например, такой-то бегун «отбегался» (так писали и обо мне) или что такой-то бегун стал «грозой сверхмарафонов» (хотя парень на самом деле пробежал всего лишь местный сверхмарафон, а то и просто марафон). Мы поднимали тосты за времена, когда «спонсорство» означало пару кроссовок и в лучшем случае шорты, и только если тебе невероятно повезет – оплату поездки на забег. Мы говорили о сёрферах, путешествующих в погоне за вечным летом и океанскими волнами, что они правильно делают, и о скалолазах в парке Йосемити, и что, даже несмотря на то что и в эти виды спорта постепенно начинают приходить инвестиции, настоящие спортсмены всем этим занимаются из любви к самому спорту и из солидарности друг с другом, тем самым заставляя себя расширять границы возможного.
Я тогда упомянул, что сейчас легко критиковать кого угодно в интернете. Ян, который с тех пор как пробежал со мной в качестве пейсера на Western States в 1999-м, очень серьезно относился к любой критике, сказал: «Тебе надо вернуться на этот забег и выиграть его еще раз. Тогда они все заткнутся».
– Да, – ответил я, – идея неплохая, но мне не подходит.
Я рассказал ребятам о своем плане «уйти в подполье», так что мне сейчас не до бизнеса и беговой карьеры.
Ян расхохотался:
– Да ладно, давай, езжай туда, сделай всех и оплати все счета. Вот и все.
Вскоре после того вечера представители моего спонсора Brooks Sports обратились с просьбой об участии в забеге Western States. Не знаю, то ли из желания доказать что-то другим, то ли из желания выполнить просьбу Brooks, но я согласился.
Не понимаю, из-за чего все произошло: то ли эта пяточная шпора не зажила, то ли сказался недостаток тренировок, то ли виноват вирус, который я подхватил за несколько недель до старта, но я был в неважной физической форме. Знаю точно: в эмоциональном плане в голове у меня все еще царил хаос. На отметке 40 миль, когда пробегал вниз по каньону Дедвуд, я заметил навесной мост, пересекающий одно из русел Американ-ривер. Тропа шла в подъем на 600 метров на протяжении трех километров к станции помощи «Чертов Палец». Еще через три станции был город Форест-Хилл, и там был Дасти. Если бы я добежал до него, я бы мог завершить забег. Просто завершить дистанцию. Дасти на меня бы наорал, нашептал что-то, попытался заманить дальше.
– Шаг за шагом. Ты хочешь быть кем-то в этой жизни?
Но вместо того чтобы рвануть вверх к перевалу, я спустился, прыгнул в прохладные воды реки и поплыл. Раньше я даже представить себе не мог остановку во время Western States 100 (да и во время любого другого забега), чтобы пойти поплавать. Вода меня оживила, все волнения исчезли. Я лежал в воде и смотрел в бирюзовое чистое небо. У Дасти в этом забеге точно не получится ничего с его колдовством. Мой забег заканчивался прямо здесь.
Уже потом, когда я бродил по маршруту, подбадривал бегунов, благодарил добровольцев, чего я раньше не мог сделать, я пытался почувствовать себя хотя бы один раз в жизни обычным зрителем. Я вернулся к реке у брода Роки-Чоки. Там был и Дэйв Терри, он пришел поработать добровольцем. Мы, два ветерана, сидели у реки и болтали. Я сказал, что сошел с дистанции, и он ответил, что ничего страшного, мне ничего никому не надо доказывать. Что иногда и завершение дистанции, и даже победы не дают ответов на наши вопросы. Сказал, что у всех бывают сложные времена и что именно в такие времена мы узнаем о себе много нового. Сказал, что у меня все будет в порядке. Дэйв всегда был одним из лучших бегунов, но никогда не был самым лучшим. Может быть, поэтому он был таким отзывчивым.
Постепенно действительно все становилось на свои места. Или по крайней мере так казалось. Я полюбил Дженни, и она ответила взаимностью. Мы жили то у меня в квартире в Сиэтле, то у нее в Вентуре в Калифорнии. Мы то выбирались к гейзерам, то забирались на скалы, то ездили на концерты живой музыки в Лос-Анджелес. Как-то весной мы отправились на пробежку по тропе вдоль Тихоокеанского хребта. Провели на ней часа четыре: в основном фотографировались, нюхали цветочки (в буквальном смысле!), валялись в траве, смотрели на небо и просто наслаждались красотой вокруг. Дженни еще со школьных времен была вегетарианкой и постепенно переходила на веганское питание. И я готовил тайский карри с тыквой, роллы с авокадо и тофу, блины из муки из восьми круп с клубникой. Дженни очень понравилась идея самостоятельного помола муки, она такого никогда раньше не видела. Когда мы были в Вентуре, то ходили на фермерские рынки или гуляли по окрестностям, собирая гуаву, инжир или авокадо. Мы бегали по пляжу и делали свежевыжатый сок из апельсинов, собранных прямо с деревьев на соседней ферме. Все это помогло мне забыть тот факт, что в течение года я не выиграл ни одного забега.
Я решил, что постараюсь вернуть себе былую славу на сверхмарафонском забеге на 105 миль на Монблан (Ultra Trail du Mont Blanc – UTMB) во Франции.
Маршрут этого забега проходит по территории трех стран по склонам Монблана, набор высоты составляет 30 000 футов, столько же составляет и спуск. На этот забег ежегодно собираются две тысячи человек. Это в некотором роде эквивалент «Тур де Франс» в мире сверхмарафонского горного бега на 100 миль. Я к тому времени уже дважды пытался покорить эту дистанцию. В 2007-м я сошел с дистанции посередине маршрута из-за острой боли в лодыжке, которую повредил шестью неделями раньше на Hardrock 100. На следующий год я приехал за несколько недель до старта: так как я воочию видел только пятьдесят из ста миль маршрута, то решил пробежать всю дистанцию за три дня в компании с моими итальянскими друзьями. А потом решил присоединиться к группе французов. И всего через 12 часов после окончания трехдневного «турне» я отправился в четырехдневное с командой Team Lafuma, в составе которой были Джулиан Хорьер, Карина Херри и Антуан Гильон. Я никогда в жизни до этого не бегал столько за неделю с таким набором высоты (60 000 футов на 200 миль). Это было чересчур. На следующий день после возвращения из этого «путешествия» у меня разболелось колено (хондромаляция коленного сустава, иначе «колено бегуна»), и оно продолжало ныть дней десять. Я делал все, чтобы облегчить боль. В день забега, после того как я продержался на втором или третьем месте в течение долгого времени, колено болело уже так, что я не мог бежать под горку. Я сошел с дистанции на 75-й миле.
В 2009-м я был в хорошей форме, и сознание мое было в порядке. Дженни тоже решила бежать этот забег, а Дасти – выступить в роли группы поддержки. (На этом забеге запрещено участие пейсеров.) Но я не рассчитал, что будет дождь и туман. Сначала я бежал неплохо, был в первой десятке – до тех пор, пока не заблудился. Я вернулся на маршрут и продвинулся на третье место. И тут у меня начались спазмы желудка. Последние миль двадцать я с трудом сдерживал рвоту. Но к тому моменту я уже был решительно настроен на завершение дистанции. Я финишировал за 26 часов, на 18-м месте.
Когда я пересек финишную черту и диктор, объявлявший имена финиширующих, передал мне микрофон, первое, что я сказал, было: «Быть частью UTMB для меня большая честь».
– Горжусь тобой, Джурка! – проорал Дасти.
На следующий день Дасти был уже «группой поддержки» Дженни, и мы оба за нее болели. Она тоже завершила этот забег, и это была ее третья попытка.
Я завершил забег, который хотел завершить. Нам с Дженни было хорошо вместе. Все складывалось отлично. А потом 25 сентября позвонил Скотт Макобри и сказал, что Дэйв Терри покончил жизнь самоубийством. Он недавно перенес операцию на ноге и не смог вернуться к бегу. Никто из нас и не догадывался, что он всю жизнь боролся с депрессией. Дэйву было 55 лет.
После похорон Дэйва мы с его друзьями собрались в домике Скотта на Хрустальной горе, неподалеку от маршрута пятидесятимильного забега White River в штате Вашингтон. Дэйв участвовал в этом забеге раз десять, а может, и больше. Мы и смеялись, и говорили о том, какой душевный и отзывчивый это был человек, как нам всем будет не хватать его, какую особенную роль он сыграл в жизни каждого из нас.
Дасти там тоже был, и мы с ним ругались даже на похоронах, и это было чересчур. Он все говорил: «Хочешь посоревноваться по-настоящему – давай, пробеги марафон быстрее меня» или: «Не забудь, у кого лучше время на 100 км». Он тогда еще напомнил мне, сколько у него домов (два), смеялся над тем, сколько я денег отдал при разводе. После той встречи он мне больше не звонил. Только присылал эсэмэски с текстом типа «Да ты слабак».
Я-то знал, что четыре месяца назад один друг Дасти покончил жизнь самоубийством. И думал, что это все отголоски горя, так что просто отшучивался.
Через месяц я решил вернуться на дорожки парка в Кливленде. Там проводился суточный забег. По кругу в 1,6 километра, по бетонной дорожке. Я позвонил Дасти, чтобы спросить, не хочет ли он вместе со мной и Дженни туда поехать. Я оставил голосовое сообщение. Но он не ответил. Тогда Дженни решила сама ему позвонить.
Он отказался: «Я устал быть мальчиком на побегушках для Джурки».
Несмотря на то что в школе Дасти был лучшим спортсменом, он не стал зарабатывать на жизнь спортом. Когда Дженни рассказала мне, что он ей ответил, я попытался переосмыслить то, что происходило со мной в последний год. Вышла книга «Рожденный бежать», и ее появление было феноменально успешным, да и книга сама по себе была феноменальной. Обо мне постоянно писали в журналах. А тем временем мы с Дасти продолжали общаться как обычно. Может, ему не давала покоя слава «Джурки», его школьного друга, не отличавшегося особыми талантами? Что я особенно ценил в беге – это то, как он укреплял и обогащал взаимоотношения между людьми. Как могло случиться, что именно из-за бега разваливались отношения с моим лучшим другом – отношения, такие важные для меня?
Все, что я мог сделать тогда, я сделал: я перестал пытаться наладить с ним контакт. Я не писал и не звонил, я не просил Дасти помочь мне на забегах. Я не приезжал к нему в гости. И мне его не хватало.
Я приехал в Кливленд холодным, промозглым октябрьским днем, в выходные, и сошел с дистанции на 65-й миле. Я все еще не восстановился после Монблана. Душа и сердце все еще не восстановились после всех свалившихся на меня событий.
Через пять месяцев после этих событий я позвонил из Миннесоты Дженни и попросил ее прилететь.
– Мама, – сказал я, – это Дженни, я тебе столько о ней рассказывал.
Мама ничего не сказала, она не могла говорить. Но я знал, что она все поняла. Мы с Дженни были с мамой в течение всех трех последних маминых дней. И пока я заботился о маме, Дженни заботилась обо мне, заставляя меня есть, спать, время от времени выходить на свежий воздух. Мы ставили диски Селин Дион, мамины любимые, и подпевали.
Я спал в кресле в маминой палате, а Дженни – в небольшой квартирке в подвале больницы.
Тогда в первую ночь я увидел, насколько маме было страшно. Она всегда говорила, чтобы за нее не волновались. «Я сильная», – отвечала она всем, кто спрашивал, как у нее дела. «Я сильная». Но прежде чем мама впала в беспамятство, она вела себя так, как будто пыталась убедить себя, что этот последний порог она сможет преодолеть сама, что она сама может пройти то, чего мы все так боимся.
Она умерла 22 марта. Последние несколько часов ее жизни я был с ней, гладил ее по голове и говорил: «Не бойся, я с тобой, рядом». Я рассказывал, что благодаря ей научился хорошо готовить. Я говорил, что благодаря ей стал есть больше свежих фруктов и овощей. Я говорил, что стал бегать благодаря ей. И сказал, что помню ее маленький огород у нашего дома в тупике улицы. Что я помню неотесанную деревянную ложку, как она держала мои руки своими руками и водила этой ложкой. Я сказал, что помню тепло ее рук. Что люблю ее и что всегда буду о ней помнить.
Я так и не смог сказать ей о том, что я чувствовал себя потерянным в этой жизни.
Пудинг из семян чии с сиропом рожкового дерева
Я стал готовить для себя этот пудинг в первые годы забегов Western States. Когда я собирался в горы, мне хотелось взять с собой пищу, богатую белком, – для восстановления после вечерних пробежек и в качестве десерта к ужину. У сиропа рожкового дерева густой вкус, напоминающий вкус шоколада. После того как я побывал в Медном каньоне, я добавил в блюдо семена чии. По констистенции получилось похоже на пудинг из тапиоки. Когда я даю попробовать этот пудинг друзьям и знакомым, они удивляются, что в нем есть тофу.
Ингредиенты:
примерно 500 г мягкого тофу, как следует отжать
3 ч. л. кленового сиропа
3 ч. л. молотых плодов рожкового дерева или какао
1 ч. л. пасты мисо
1 ч. л. экстракта ванили
2 ст. л. семян чии
свежая зелень мяты
Смешайте в блендере в течение 2 минут тофу, кленовый сироп, молотые плоды рожкового дерева, мисо и ванильный экстракт. Перелейте смесь в глубокую плошку, добавьте семена чии. Поставьте в холодильник на 10–20 минут. Подавайте в небольших чашках с зеленью мяты.
20. Секреты Темного Мага
Долина Йосемити, 2010
Опустоши свой разум, стань аморфным, бесформенным, как вода. Двигайся как вода.
Брюс Ли
Надо мной нависали скалы и деревья, один неверный шаг – и я мог полететь вниз. Я широко развел руки, одна нога впереди другой, и балансировал так на канате, протянутом к орегонской сосне метрах в десяти за кривым старым дубом.
Обычно оступиться для меня означало максимум споткнуться. Но сейчас оступиться означало упасть. А удержать баланс не просто означало улучшить результат – умение держать баланс в этой ситуации определяло успех и удерживало от провала.
– Шаг за шагом. Всего лишь шаг.
Земля покачнулась. У моего учителя был огромный опыт прогулок по канатам, натянутым над пропастью. Он умел карабкаться по отвесным гранитным скалам без всякого оборудования. Он был родоначальником стиля скалолазания freeBASE (без страховки, только с парашютом в качестве спасательного средства). И в данный момент его занимала идея прыжка со скалы с последующим полетом и приземлением без парашюта. Он считал, что это всего лишь вопрос понимания законов физики. Из-за того что он был поклонником столь экстремальных видов спорта, его часто называли Темным Магом.
На самом деле его звали Дин Поттер. Дженни познакомила нас в январе 2010-го, он арендовал домик в долине Йосемити и пригласил нас в гости в свою, как он ее называл, «хижину».
Я слышал о Дине и раньше, о его поисках способов изменения состояния сознания при помощи экстремальных видов спорта и саморазвития. Ему нравилась книга «Рожденный бегать», и он, в общем, был человеком, близким мне по духу.
Дженни любила Йосемити больше всего на свете. А мне нравилось путешествовать. Так что поездка в эту долину после смерти моей матери была как нельзя кстати. В «хижине» Дина было уютно, чисто. Холодильник был забит семенами чии, молодыми кокосами и сушеной спирулиной. На стене висел старый рекламный плакат компании Eagle Electric. На нем было написано: «СОВЕРШЕНСТВО НЕ БЫВАЕТ СЛУЧАЙНЫМ».
Требовалось время, чтобы пережить свалившееся на меня горе, для этого и нужна была поездка в долину Йосемити. А еще я хотел понять, почему я бегаю и хочу ли заниматься этим дальше. Ради этого я и балансировал на канате, натянутом между деревьями.
От канатоходца требуется особая концентрация внимания, при этом тело остается в расслабленном, спокойном состоянии. Нужно уметь осознавать и сдерживать инстинктивный страх падения, который помогал когда-то людям выживать. Хождение по канату помогает преодолевать страх и заставляет учиться доверять силе разума и искать иные источники внутренней силы.
Дин заставил меня для начала ходить по канату, протянутому в метре над землей. Этому было не так просто научиться. Стоило мне ступить на канат, как он начинал раскачиваться, и я с трудом мог держать баланс. Даже стоять было сложно, не то что продолжать движение. Канат меня просто не слушался, пока я не понял, что сам его раскачиваю, и только тогда до меня дошло, как избежать этого при помощи полной гармонии разума и тела.
Я в свое время попытался бросить бегать. Я говорил об этом с одним знакомым, не занимавшимся бегом. Мы были на станции помощи на горном хребте на высоте 1500 км над калифорнийским городом Ойадж, приветствовали бегунов, раздавали им бананы, наполняли водой их фляги, подбадривали, говорили, что они замечательно выглядят. Это было в ноябре 2008-го, на забеге Rose Valley 33-Miler, и я даже не сразу понял, как завел разговор о своих сомнениях.
Парень удивленно смерил меня взглядом:
– Слышь, – сказал он, – ты многого достиг, это надо как-то использовать. Ты же не вечно будешь Скоттом Джуреком.
Есть сверхмарафонцы, которые не очень задумываются о том, почему занимаются всем этим, но я так не могу. Ради чего я бегаю? Сверхмарафоны – это сумасшествие? Или это предельный эгоизм? Можно ли в жизни сочетать любовь и стремление к уединению? Для чего вообще нужно стремиться к победам? Да, я люблю соревноваться, но я также знаю, что именно свободный полет для меня – ключ к успеху. Так можно ли побеждать без амбиций?
Или я слишком многое поставил на свои победы? Неужели я разучился осознанно переживать текущий момент, что, как ни парадоксально, принесло мне когда-то славу? Или все мои сомнения, потеря интереса ко всему легко объяснимы с биологической точки зрения?
Как показывают многие исследования, источником так называемой эйфории бегуна является повышенный уровень эндорфинов и эндоканнабиноидов, которые естественным образом вырабатываются во время особо продолжительных физических упражнений. Это отчасти объясняет, почему в сверхмарафонах участвует столько людей, излечивающихся от той или иной зависимости.
Я как-то встретил бегуна Билла Ки, когда бегал в Калифорнии в 2001-м, тренируясь для участия в Angelic Crest 100. У него были седые волосы и огромные усы. Он носил шорты из обрезанных джинсов с языками пламени на боках, с тяжелой металлической цепью, на которой висел кошелек. Так он и бегал – в жилете с полулитровыми флягами для напитка Gatorade. После забега он его снимал, надевал кожаную куртку с символикой группы Team Death, забирался в минивэн и уезжал за горизонт.
Ки рассказал, что с восемнадцати лет пил, употреблял наркотики и продолжал это делать в течение четырнадцати лет, ровно до тех пор, пока не осознал, что вся его жизнь с тюремными отсидками, тремя пачками сигарет без фильтра в день и т. п. катится в тартарары. Он тогда жил в Охайе в Калифорнии, у подножия горной цепи Топатопа. Бросив курить, Билл каждый вечер шел в горы, чтобы превозмочь желание зажечь сигарету. Однажды он припарковал машину неподалеку от дома и оставшиеся полкилометра решил пробежать. Потом попробовал забежать на гору на три мили по тропе с набором высоты 500 метров. Потом пошли марафоны. Билл не знал, что и как нужно делать, часто встречал «стену», но быстро всему научился. Он понятия не имел, что такое сверхмарафон, только потом прочитал в газете.
Первый сверхмарафон Билл пробежал в 1999-м. Сейчас ему было пятьдесят пять. В автоаварии в 1980-м он потерял почку. С 2005-го болел клещевым боррелиозом. Начав бегать, Билл бросил курить и пить. В 2001-м он мне сказал: «Скотт, бег – это мой новый наркотик».
И Ки был не единственным. Змеелов Бен Хайан, парень в татуировках и с ирокезом, стал легендой сверхмарафонов, только когда решил распрощаться с наркозависимостью и переключился на бег на длинные дистанции. Многие бегуны, с которыми я общался, упоминали о своих прошлых проблемах, например с марихуаной или пищевым поведением, и говорили, что по-настоящему чувствуют мир только на тропах.
Может быть, бег – это один из вариантов зависимости? Одно исследование, достаточно жестокое, показывает, что некоторые крысы настолько любят бег, что могут добегаться до смерти. Двум группам крыс выдавали еду только в течение 90 минут в день. Крысы из группы, размещенной в клетке без бегового колеса, со временем привыкли питаться в определенное время, набирая необходимые калории за один прием пищи. А крысы, находившиеся в клетке с колесами, с каждым днем пробегали все больше и больше, а ели все меньше и в конце концов умирали от истощения.
И некоторые чемпионы тоже, как мне кажется, «перегорев», в какой-то момент отказались от бега. Бегуны предупреждают друг друга об этом на завтраках перед забегами или после забегов. Это напоминает пересказ истории об Икаре с его обреченными крыльями, скрепленными воском.
Мой кумир Чак Джонс пробежал свой последний сверхмарафон, Badwater, в 1988 году. Тогда он увидел НЛО, пролетавшее над Долиной Смерти (он полагал, что это была галлюцинация, вызванная обезвоживанием), и отключился.
«Я теперь бегаю после заката солнца, – говорит он. – Я и без того целый день работаю в пекле (укладчиком асфальта), так что после работы хочу просто немного размяться».
Великая Энн Трейсон, четырнадцать раз побеждавшая в забеге Western States и чуть было не обогнавшая тараумара в знаменитом забеге Leadville 100 в 1994-м (индейцы тогда дали ей прозвище Бруджа – Ведьма), со временем стала регулярно получать беговые травмы и, хотя не бросила окончательно бегать, уже несколько лет не участвует в сверхмарафонах. Она с сожалением рассказывала в одном из интервью: «Мне так хочется просто бегать каждый день. Я раньше не ценила эту возможность, воспринимала ее как данность. Конечно, понимала, что со временем буду бегать медленнее, но не знала, что это будет так скоро».
Летом 2007-го мы с Кайлом Скаггсом бегали по горам Сан-Хуана. Затем Кайл отправился в Силвертон на забег Hardrock 100. И установил новый суточный и общий рекорд трассы, скинув с прежнего лучшего времени три часа. А еще установил рекорды скорости на Wasatch Front 100, забежав на гору Рейнер по тропе Wonderland Trail, и рекорд на тропе Гранд-Каньона «От края до края».
А в возрасте 24 лет он бросил бегать. Теперь выращивает экологически чистые овощи на своей ферме в Нью-Мексико. Он не участвует в соревнованиях с 2008 года.
Неужели и я достиг своего предела?
Я всегда внимательно относился к тому, чтобы достаточно отдыхать, и если чувствовал, что это нужно моему телу, делал это осознанно. Неужели синдром выгорания или явно выраженное удовольствие от воздержания от бега – это неизбежная цена за мои чрезмерно интенсивные тренировки? И можно ли было достичь успеха без этой интенсивности? Неужели я сам себе врал, считая, что умею поддерживать свою жизнь в гармонии?
Дженни посоветовала отвлечься, переосмыслить недавние события где-нибудь в удаленном тихом месте. Через неделю после смерти моей матери мы отправились в шестичасовую поездку в Йосемити.
Мы провели три дня в гостях у Дина.
Я видел, как в нем гармонично сочетаются инь и ян. В его движениях, когда он балансировал на канате или карабкался без страховки по гранитной стене, проявлялись исключительные чуткость и мягкость. Казалось, он сливается с камнем и небом, улавливает потоки воздуха, невидимые для окружающих, и поддается им. В то же время он карабкался ввысь яростно, мощно, тренировался с особой интенсивностью. Именно в этом проявлялась сила его сознания, способная преодолеть любые страхи.
Дин развелся в 2010-м, через восемь лет супружеской жизни. Это нас тоже сближало. И мы были приблизительно одного возраста. Как и я, Дин был на пике физического развития. Ему было тридцать восемь, он тоже поговаривал о «поколении молодых и зеленых», наивно-бесстрашных, с гуттаперчевыми связками. Он называл этих скалолазов «обезьянками» – казалось, что им все давалось очень легко. Мне нравилось, как он воспринимал этот период в своей жизни. Дин обитал в домике в Йосемити на пару с маленьким псом Виспером. Это была уединенная, минималистская жизнь на природе.
Мы говорили о правильном питании, о смерти моей матери и смерти его отца, случившейся пару лет назад. Он рассказал, что однажды во время двадцатичасового восхождения на одну из скал впал в такой транс, что, как уверял, слышал радиоволны. Мы говорили о Боге, о современных технологиях и их недостатках, о том, что для того, чтобы побеждать, нужно понять, что победа совершенно не важна.
Я сам себе не поверил, когда добрался до сосны, к которой был привязан другой конец каната. Я был уверен, что упаду.
– Шаг за шагом, шаг за шагом, – говорил мне Дин, пока я раскачивался, пытаясь сохранить баланс, – осознанно оставайся в настоящем моменте.
Общение
Если вы бегаете на сверхмарафонские дистанции и день за днем проводите по нескольку часов в малонаселенных районах, бег может навеять ощущение одиночества. Между тем наилучшие, наиболее яркие моменты в моей жизни связаны со встречами с людьми, с тем, что нас объединяет. И не обязательно бегать на сверхмарафонские дистанции, чтобы разделить радость бега с другими. Попробуйте хотя бы иногда побегать вместе с другом. Или в беговой группе, беговом клубе. Запишитесь на пяти– или десятикилометровый забег. Попробуйте что-то сделать для самого бега, что-то связанное с ним. Например, поработайте добровольцем на финише или на станции поддержки или вместе с другими добровольцами отправьтесь на прочистку беговой тропы. Я этим иногда занимался. Это замечательный способ принять участие в жизни бегового сообщества, способ отплатить добром виду спорта за то многое, что он дает бегунам. Бег может быть и одиночным видом спорта, а может и свести вас с совершенно потрясающими людьми.
Фасоль, запеченная в соусе чипотле, «с дымком»
Тараумара едят эту фасоль с кукурузными лепешками тортильяс. В упомянутом мной 30-мильном забеге в Медном каньоне у них были как раз эти лепешки, они ими подкреплялись и до, и после, и во время забега. Дома я ем такую фасоль со свежеиспеченными лепешками тортильяс в качестве закуски или с тарелкой риса с перцем чили, гуакамоле, сальсой – получается очень сытно. Если фасоль остается, ее можно замораживать и разогревать на обед или ужин.
Ингредиенты:
3 чашки сухой фасоли пинто (бледно-розовой)
1 средняя луковица, мелко пошинковать
2–3 зубчика чеснока, мелко пошинковать
полоска сушеных водорослей комбу (морской капусты) сантиметра 4 длиной (по желанию)
1–2 сушеных перца чипотле или консервированные перцы чипотле, по вкусу
1 ст. л. сушеного молотого перца чили
2 ч. л. сушеной травы эпазот
1 ст. л. оливкового масла
1,5 ч. л. соли
Замочите фасоль в воде на 8 часов или на ночь. Слейте воду, промойте фасоль, переложите в кастрюлю. Добавьте лук, чеснок, водоросли, перцы, специи. Залейте водой, чтобы она покрыла фасоль примерно на 3 см. Доведите до кипения, варите на медленном огне приблизительно час или до тех пор, пока фасоль не разварится и не станет мягкой.
Слейте оставшуюся жидкость, оставив 4 чашки фасолевого бульона для дальнейшего использования.
Выньте водоросли, перцы (или для более острого вкуса можете перцы оставить). Остудите фасоль в течение примерно 15 минут, затем поместите в кухонный комбайн, добавьте фасолевого бульона и смешайте до пастообразного состояния. Бульон добавляйте до получения желаемой консистенции.
Переложите фасоль обратно в кастрюлю, добавьте оливковое масло, соль. Тушите на медленном огне еще около 20 минут, регулярно помешивая.
Подавайте в теплом виде.
Фасоль может храниться в холодильнике дней пять или шесть, а если заморозить – то и пару месяцев.
Если намазать такую фасоль на лепешки, получится легкая закуска. Лепешки можно немного подогреть в духовке, добавить сверху «сырную пасту» (см. рецепт выше), сальсу или любой острый соус.
Получается 7 чашек, или 8–10 порций фасоли.
Примечание. Пряная трава эпазот помогает улучшить пищеварение и придает блюду приятный вкус. Эту пряность можно найти в магазинах и супермаркетах, торгующих мексиканскими продуктами. Эпазот также можно заменить парой столовых ложек мелко нашинкованной кинзы, добавив ее непосредственно перед подачей фасоли.
21. Возвращение к себе
Тропа Тонто, Большой каньон, 2010
Пусть красотой, которую мы любим, будет исполнено то, что мы делаем.
Руми
В этом прохладном, тихом месте, в полумраке, напоминающем полумрак старого собора, хотелось остановиться. Тихо падал пушистый снег. За свою беговую карьеру я часто бывал в таких местах. В этот раз я решил послушаться внутреннего голоса. Чего я достиг за двадцать лет бега на серьезном уровне, спустя почти двенадцать лет после первого забега на Western States, всю жизнь следуя принципу «Надо – значит надо»? Я не смог сохранить семью. Я продолжал делать то, что, как мне казалось, никогда больше делать не буду. Мы поссорились с Дасти. Дэйв Терри покончил жизнь самоубийством. Мама умерла. Я мог и дальше продолжать делать все это, но какой смысл?
В тот день я не рассчитал запас еды, ее у меня уже не оставалось. Батарейки налобного фонарика садились, он еле светил. До ближайшего телефона или дороги оставалось миль 50. На часах было два ночи, и я понимал, что остановка чревата неприятностями. Но мне было на все наплевать.
К тому моменту я бежал уже 20 часов. Подо мной простиралась бездонная пропасть. Надо мной – черный купол неба в созвездиях. Справа – отвесная стена, в которой было небольшое углубление, казавшееся почти идеальным укрытием от темноты и холода. Можно было бы здесь прилечь, отдохнуть, дождаться рассвета, который обнажит заросли кустарников и кактусов вокруг, столь знакомые мне своими очертаниями. Я бы отдохнул, согрелся и мог бежать, продолжая делать то, что делал всю жизнь.
– Дурная идея, парень. Холодно. Если приляжешь, не встанешь. Если сейчас остановиться, то это может быть насовсем.
Сколько раз кто-нибудь подбадривал меня в пути? Сколько раз приказывал продолжать движение тогда, когда мне казалось, что больше не могу, а он (или она) думал иначе?
– Давай, вперед. Еще парочку часов побегать – и рассвет.
Еще один дружеский совет, более разумный. Но я так устал! Свет запасного фонарика, точнее маленькой тусклой лампочки от брелока, действовал убаюкивающе. Очень хотелось прилечь и расслабиться. Дать усталым мышцам отдых на мягком песке. Да и место было подходящим. Хотелось остановиться.
Этот забег, свободный, не ограниченный временем и скоростью, я задумал в память о матери, да и просто хотелось вспомнить, как мы с Дасти бегали по звериным лесным тропам еще в те времена, когда я не стремился получить призовые пряжки или спонсорскую поддержку. Я поинтересовался у моего приятеля Джо, двадцативосьмилетнего бегуна, побежит ли он со мной на 90 миль в Большом каньоне по тропе Тонто без чьей-либо поддержки. На тот момент никому еще не удавалось пробежать без станций помощи всю дистанцию с необходимой едой и водой за плечами. Я уже лет десять находился под впечатлением от истории, описанной в книгах «Дикий бег»[23] Джона Аннерино и «Человек, прошедший сквозь время»[24] Колина Флетчера. С Джо я познакомился год назад, он бегал быстро и отличался особенной жаждой приключений. А самое главное, я чувствовал, что он поймет, зачем я это затеваю. Пару лет назад он тоже побывал в Медном каньоне, бегал с тараумара (и выиграл в том забеге).
С собой у нас было по семь энергетических батончиков и тридцать гелей Clif Shots, фонарики с запасными батарейками. Плюс к этому легкая палатка, чтобы укрыться в случае крайней необходимости. Я взял еще пару буритто, немного печенья, сэндвич с миндальным маслом и карту местности. Воду мы надеялись набирать в ручьях, стекавших с тающих ледников на северной стороне каньона. При этом надо было иметь в виду, что некоторые из них могли протекать через заброшенные урановые разработки.
На рассвете было минус пять градусов. Большой каньон славится своей жарой, но на этот раз был ощутимый морозец. Мы начали бег на почти отвесной стене, по узкой тропинке за 6,5 километра спустились на полтора километра, огибая уступы, сначала в обрамлении кедров, затем низкорослых дубов, кустарника, а под конец зарослей кактусов. Мы бежали по руслам пересохших ручьев, мимо обломков скал, впечатляющих геологических напластований. К моменту, когда мы добрались до тропы Тонто на широком плато, на полтора километра возвышавшемся над рекой Колорадо, у нас болели надкостницы на ногах.
Я давно так далеко не убегал от цивилизации со всеми ее электронными письмами, телефонами, регистрациями на забеги и предотъездными хлопотами. Здесь были только мы, бездонное небо, каменистая тропа и кактусы. Температура воздуха быстро поднялась до 30 градусов, вокруг простирался пустынный край. Иногда впереди бежал я, иногда Джо. Мы никогда не отбегали друг от друга больше чем на 300 метров. Двигались мы медленнее, чем планировали. Нам повстречались туристы-походники (единственные люди в тот день), они рассказали, что до того места, где мы планировали быть в это время дня, надо миновать еще четыре ответвления каньона. Но мы не унывали. У нас было полным-полно еды, воды, а вокруг было так красиво, что каждая миля пролетала легко и незаметно.
К середине дня тени исчезли, небо затянули тяжелые тучи. Послышался отдаленный гул, затем – громкий грохот. Ветер со скоростью 80 километров в час поднял над плато облако песка и пыли, следом пошел дождь. Косые струи врезались в стены каньона. Мы были на 45-й миле, к этому времени уже находились на дистанции 16 часов. Вокруг сверкали молнии. Укрыться на голом плато было негде, у нас оставался единственный выход – бежать дальше. В конце концов мы спустились по каменистому руслу ручья к укрытию для туристов в так называемых Индейских садах у перекрестка троп Светлого Ангела и Тонто. Мы наполнили фляги дождевой водой, вокруг бушевал ураганный ветер. Стены каньона многократно повторяли эхо громовых раскатов. По дну каньона побежал мутный ручей, вдалеке виднелись огни ранчо Фантом, что на берегу реки Колорадо. Тропа Светлого Ангела вела вверх на два километра, к южному краю каньона и отелю Grand Canyon Lodge, расположенному на высоте почти 2000 метров над уровнем моря.
Неподалеку был небольшой домик, принадлежащий заповеднику. Именно на этом участке маршрута можно было бы сойти с тропы. Джо считал, что нам стоит прислушаться к голосу разума: ему еще предстояло весной бежать несколько забегов. Да и я не собирался завязывать с соревнованиями. У Джо уже заканчивалась еда, а мы были лишь на полпути к намеченной цели. И пока мы все это обсуждали, Джо уронил на землю свой энергетический батончик. Он было устроился на скамейке, но все же нагнулся и поднял батончик. Он был весь в пыли и песке. Джо выбросил его в кусты. Может, лучше сойти с тропы сейчас, не рисковать? Даже если этот ураган кончится, кто даст гарантию, что следом не начнется следующий? Мы понимали, что если дождь продолжит лить, нас просто смоет с плато на дно каньона или мы замерзнем в темноте наступающей ночи.
Я считал, что если все спланировать, можно снизить риск. Попытался сравнить желание продолжить бег и вероятность возможной опасности. Сказал Джо, что мы бегали еще и не в таких условиях, еще не такое преодолевали. Что, по прогнозу погоды, буря должна пройти. И даже указал на звезды (их было немного видно) над нашими головами.
Мы молча пробежали еще три часа. Дождь закончился, облака рассеялись. Батарейки в моем налобном фонарике сели где-то на 70-й миле, спустя час села и запасная батарейка. Весь последний час мы пробирались по наполовину залитому руслу, пытаясь снова выбраться на тропу Тонто. Я уже съел свои буритто, гели, батончики Cliff Bars, но все равно чувствовал себя голодным. Мне было холодно. Но главная сложность заключалась в том, что я устал.
Заметив пещеру, я опять сопоставил возможные опасности, стремление продолжить бег и пришел к соответствующему выводу: было бы неплохо остановиться, и это замечательное место. Всего на полчаса. Просто вздремнуть.
Джо думал иначе (и был прав).
– Да ладно, до рассвета всего пара часов. И часов пять еще побегать.
На деле оказалось, что бежать нам предстояло еще 12 часов. Без пунктов поддержки. Без толп болельщиков. Без соперников. Без организаторов забега. Просто земля, друг, который бежит рядом, и движение. Мы были песчинкой в огромном мире. Великий театр природы одновременно и смирял, и вдохновлял. Я никогда не чувствовал себя настолько ничтожно малым. И никогда не чувствовал себя настолько сильным.
Стало холодно, я заметил пар, вырывавшийся изо рта при дыхании. Появились тени, выступили из темноты кактусы, небо начало светлеть, пейзаж стал более приветливым. Всполохи красного, оранжевого, желтого раскрасили обрывы каньона и осветили огромные нагромождения скал вокруг нас. Под нами простиралась бездна. Прошлого не существовало, оно растаяло. Пытаться представить будущее было так же бессмысленно, как стремиться понять истинный смысл бытия в утренней росе.
Мы с Джо карабкались, местами на четвереньках, вверх по тропе Нью-Хэнс. Через 30 часов после старта мы добрались до провизии, загодя оставленной нами в укрытии для туристов, и подкрепились гуакамоле с чипсами и пивом Negra Modelo. Джо отошел в туалет и… заснул. Я разбудил его стуком в дверь, мы откинули сиденья в машине и поспали часа полтора. А потом поехали к Яну во Флагстафф и рассказали, как много он упустил в своей жизни.
Но всего этого мы еще не представляли себе, пока бежали по широкому плато, за своими тенями, одни среди скал, вдали от людей и цивилизации. Тогда, на тропе Тонто, мы не знали ничего, кроме неба и движения. Мы были совершенно свободны от всего, кроме того, что делали в тот момент, паря между прошлым и будущим, между небом и землей. И тогда я наконец вспомнил, за что люблю сверхмарафоны, понял, что потерял, и обрел это вновь.
Сальса верде
Эта великолепная сальса добавит остроты любому блюду, например овощам с темпе на гриле или тофу с рисом. Несмотря на то что я люблю сыроедную кухню и, как правило, отдаю предпочтение продуктам в сыром виде (например, капусте или рожковому сиропу), с этой сальсой первозданный вкус овощей раскрывается наилучшим образом, если их к тому же слегка подогреть на гриле. Эта сальса практична, хорошо хранится в холодильнике. При желании, чтобы сальса была менее острой, можно исключить перец халапеньо.
Ингредиенты:
кокосовое или рапсовое масло
12 плодов овощного физалиса среднего размера
3 дольки чеснока, не очищать
1 небольшая луковица, очищенная и разрезанная на 4 части
1–2 перца халапеньо (по желанию)
1 перец поблано (перец чили средней остроты)
пара стеблей кинзы
1 ч. л. соли
Нагрейте духовку до 220 °С. Смажьте противень маслом. Выложите на него физалис, чеснок, лук и перцы ровным слоем, накройте фольгой. Запекайте в течение 20–30 минут до появления золотистой корочки на овощах. Выложите овощи с противня и остудите
Очистите чеснок, порежьте перцы, удалите семена, если хотите получить менее острое блюдо. Переложите овощи в блендер или кухонный комбайн, добавьте кинзу, соль. Перемалывайте до пастообразного состояния, примерно минуту. Подавайте с холодной фасолью, рисом, кукурузными лепешками тортильяс с фасолью, с чипсами из кукурузных лепешек. Сальса хорошо хранится в холодильнике в течение 5–6 дней, в морозильнике – до нескольких месяцев.
Эпилог
Чемпионат мира по суточному бегу, 2010
Иногда самые значительные путешествия происходят не с Запада на Восток и не от подножия к вершине, но между умом и сердцем. Именно так мы находим свое «я».
Джереми Коллинз
Мы все иногда проигрываем. Не получаем того, чего страстно желаем. Друзья отворачиваются от нас, любимые уходят. Мы принимаем решения, о которых потом сожалеем. Мы ставим всё на кон и проигрываем. Но не наши проигрыши определяют, кем мы являемся, а то, как именно мы проигрываем. И то, что мы делаем потом.
Я решил попробовать еще раз выступить в суточном забеге, чтобы установить рекорд США. И в 2010 году полетел во Францию на чемпионат мира по суточному бегу.
В городке Брив-ла-Гайард сотни бегунов бежали в одной группе, в нескольких десятках сантиметров друг от друга, по кругу в 1400 м частично по асфальту, частично по плотно утрамбованной земле. Маршрут был проложен по извилистым дорожкам парка (в одном месте с крутым разворотом на 180 градусов). Один из участков проходил по улочке с барами и ресторанами. На дистанции было два небольших холмика, в пару метров набора высоты на один круг. Со стороны они казались почти незаметными, но после нескольких часов бега превращались в болезненные восхождения.
Большинство людей, в том числе и сверхмарафонцев, обычно удивляются, зачем вообще участвовать в суточных забегах. В целом это удивление сводится к вопросу: ради чего? Более частная форма того же самого вопроса в интернете на форумах и в блогах, в журнальных статьях и иногда высказываемая моими друзьями или знакомыми, звучит так: «Почему именно сейчас? Тебе что, еще хочется что-то доказать? Ты от чего-то убегаешь?»
Ответить на этот вопрос не так-то просто. Да, я хотел победить еще раз. (Но при этом мне было совершенно все равно, проходят ли мои годы без особо значимых достижений или не проходят, особенно в контексте побед.) Мне хотелось опять найти состояние одновременно самоотрешенности и полной осознанности, а оно возникает только при суточном беге. Но больше всего мне хотелось пробежать забег в память о моей матери. Если она после десятилетий полной потери контроля над телом в последние часы своей жизни, в самую страшную неделю, могла оставаться такой стойкой, то я просто обязан следовать ее примеру. Большую часть жизни она вообще не могла ходить. И я собирался бежать ради нее, за нее, в ее честь.
Мы с Дженни приехали во Францию дней за десять до старта, шесть из них провели в городке Бутиньи-сюр-Эсон под Парижем, от которого до Брив-ла-Гайард было часов пять по железной дороге с пересадкой. Мне хотелось воссоздать условия подготовки к забегам на Western States. Мне хотелось тишины и уединения.
Мы жили в небольшой квартире в доме с садом, принадлежавшей нашим друзьям. Более ста лет назад в этом здании над небольшой речкой была мельница. Рядом с домом был цветущий огород, за ним – живописное поле турнепса канареечно-желтого цвета. Узкие улочки были вымощены брусчаткой, по ночам в небе сияли яркие звезды. Дженни в течение нескольких дней занималась скалолазанием в Фонтенбло, а я бегал по сельским дорогам среди полей цветущего турнепса, пшеницы и лугов с некошеными травами. А после мы вместе бродили по Фонтенбло и парку «Песчаное море».
Самым «сложным» из наших бытовых приборов был небольшой блендер. Проснувшись с утра, мы готовили смузи, ели свежий цельнозерновой хлеб, который покупали в небольшой местной пекарне, потом бегали, занимались скалолазанием или гуляли, проверяли электронную почту, разговаривали о музыке и еде, о жизни и смерти, о любви. Мы засыпали под звук водопада, и прохладный ветер развевал занавески на окнах.
По утрам я бегал около шести миль по лесным тропам до небольшой деревушки неподалеку, в ней был магазин натуральных продуктов. Я готовил простые блюда, добавлял в них классические французские пряные травы. Мне понравилось, что французы ценят качественную пищу и простые бытовые вещи. Время в деревушке с домами, сложенными из неотесанного камня, казалось, остановилось. Мы словно окунулись в безвременье из нашего слишком сложного мира.
Чем ближе был старт забега, намеченный на 13 мая, тем больше я убеждался, что в мыслях у меня осталась только моя цель: бежать как можно быстрее в течение суток. Я хотел нащупать пределы возможностей своего тела, и сделать это не за счет гигантских расстояний. Я опять оказался в поиске того самого внутреннего баланса.
На автобусах, курсировавших по улицам маленького городка, красовалась реклама предстоящего забега. Команды прибывали в город, а вместе с ними – врачи, тренеры, мануальные терапевты. Хозяева баров и кафе на улочке, по которой пролегал маршрут забега, радостно приветствовали нас.
Я был членом мужской команды США. В ней были и опытные ветераны, и молодые талантливые бегуны. Нашими соперниками были команды Японии, Южной Кореи, Италии и еще двадцати стран Европы, Азии, Северной, Южной Америки, Австралии. Сильнейшей считалась команда Японии, хотя в этот раз лучшие японские бегуны готовились к забегу на 48 часов, который должен был стартовать через неделю, и поэтому не принимали участия в состязании. Но все равно японцы-«суточники» привлекали к себе всеобщее внимание.
В начале забега вперед вышел испанец, я в группе 228 остальных участников бежал за ним. Через пару миль испанца «съели», и в лидерах на каждом круге извилистого маршрута оказывался кто-то еще. Когда столько людей толпятся на дистанции, неизбежны недоразумения. Но в нашей международной толпе на этот раз все было спокойно. Поскольку я не разговариваю ни на каком языке, кроме английского, то, когда кого-то обгонял, предупреждал о своем приближении условным криком, которым пользуются лыжники: «Ап-ап!»
Я начал забег слишком быстро (скорость была чуть больше, чем шесть минут на милю). Через некоторое время я сбавил темп до привычных семи минут на милю.
Ли Дон Мун из Южной Кореи обогнал меня примерно на отметке марафона. Спустя еще несколько кругов меня обошел и японец Шинго Юн. Я спокойно пропустил их вперед. Я соревновался не с ними. Я соревновался с самим собой и с часами, отсчитывавшими время. Следующие шесть часов были предельно однообразными: бег, вода, еда. В первые восемь часов я не включал музыку, мне хотелось слышать все, что происходит вокруг. И еще я знал, что музыка потребуется позднее, когда монотонность бега станет невыносимой. Ожидание момента, когда можно включить музыку, было само по себе мотивирующим: так мотивируют снежные вершины гор вдалеке, превращаясь по дистанции в своеобразные вехи.
Исследования показывают, что музыка помогает человеку преодолевать болевые ощущения, переключая его внимание, например, на ритм. В одном из исследований утверждалось, что прослушивание музыки дает обезболивающий эффект, сравнимый с принятием таблетки тайленола.
Для того чтобы сохранить рассудок в ясности, сверхмарафонцу следует помнить о том, что обязательно будет финишная прямая. Но если эта мысль становится навязчивой, он обречен на провал. Я старался не думать, сколько еще часов остается пробежать. Я старался не думать о Шинго. Когда я иногда думал о маме, это помогало мне бежать. Мне хотелось ощутить чувство самозабвения, найти границы своего «я» и преодолеть их. Я хотел выложиться полностью, шагнуть за пределы своего тела и разума.
Шинго был по-прежнему на два круга впереди меня. Тени удлинились, на столиках уличных кафе эспрессо сменили бокалы вина и пива. Я продолжал придерживаться своего темпа. Болельщики по-прежнему кричали и поддерживали бегунов.
Постепенно я растворился в ритме своих движений. Осталась только жизнь. Всё и ничего одновременно. Великий Яннис Курос, которому принадлежит мировой рекорд в суточном забеге – он «намотал» 180 миль, – говорил об охватившем его ощущении: он словно наблюдал за собой на дистанции сверху, извне. У меня подобного ощущения раздвоения с собственным телом не было. Но я видел, как отец собирает дрова, как шепчет имя Бога, разминая землю пальцами. Я видел улыбающуюся маму, как она накладывает масло в мою тарелку с картофельным пюре. Я видел ярко-оранжевую морковь, помидоры, рядом с которыми побледнели бы пожарные машины. И столько гуакамоле, что у меня слюнки потекли. Я слышал, как Дэйв Терри откупоривает бутылку пива, видел, как он сидит на кухне, откинувшись на спинку стула, и говорит мне, что не всякая боль заслуживает внимания. Я видел Дасти, уговаривающего меня продолжать бег. Я видел флуоресцентно-бирюзовую рубаху Сильвино и идеальную технику бега Арнульфо и больше не удивлялся, как тараумара это удается, – я уже знал их секрет. Мы все знаем этот секрет. Мы можем жить так, как должны жить, – просто, радостно, на земле и вместе с землей. Мы можем жить в полную силу и быть при этом абсолютно счастливыми.
Я пробежал восемь часов и только потом включил музыку. И ясность сознания исчезла. Удастся ли мне пережить ее снова? Я включил iPod, но даже не заметил, что за песня играет. Я подкрепился на бегу вермишелевым супом, и хотя любил поесть, хотя хорошая еда приносила мне искреннее удовольствие, я не почувствовал вкуса. Никогда еще я так остро не ощущал собственное одиночество, как на удаленном участке маршрута, там, где не слышался шум болельщиков, а лишь плеск воды о речные камни, шум ветра, играющего в листьях деревьев, и щебет птиц, приветствовавших наступающий новый день.
Девять часов. Десять.
Прошлое определяет то, кем мы являемся. И мы неизбежно пытаемся планировать свое будущее. Иногда я представляю руки моей матери поверх моих рук. Иногда я представляю, как когда-нибудь замедлю свой бег или даже остановлюсь и отдохну.
Весь последующий после чемпионата месяц мне предстояло участвовать в конференциях, выступать, принимать благодарности. В июне мы с Дженни едем в штат Нью-Мексико пропалывать грядки на ферме Кайла Скаггса, затем отправляемся в Боулдер. Вскоре после этого на горизонте вновь появится Дасти, и мы опять будем готовить и есть вместе, бегать вместе и возродим нашу дружбу. В сентябре я поеду в Кувейт, чтобы поддержать американских солдат, буду бегать с ними, рассказывать им о беге и слушать их истории о войне. Но на данной извилистой дистанции во Франции будущее не имело никакого значения. Прошлого тоже не существовало. Было только настоящее. И этого было достаточно. Более чем достаточно. Это все, что было. Я бежал. И бежал, и бежал.
Настал рассвет. Он неизбежно должен был настать. И соревнование обязательно должно было закончиться. И я обязательно должен был финишировать. Все это я понимал. И все эти очевидные вещи в тот момент были моей молитвой.
Семнадцать часов. Вернется ли ко мне когда-нибудь это ощущение ясности сознания?
Мудрые буддистские учителя советуют монахам собирать хворост и носить воду до тех пор, пока они не почувствуют слепящее, преображающее просветление. И после этого момента ясности, резкого, как удар электрического тока, учителя советуют продолжать носить воду и собирать хворост. Бег принес мне покой и ясность, и я продолжал бежать. Потом ощущение мира в душе исчезло, остался только грустный вздох ветра. И я продолжал бежать.
Я знал, что мои ноги двигаются, но я этого не чувствовал. Я размышлял о даосизме, о котором читал, одной из немногих религий, в которой есть много общего и при этом нет и ничего общего с бегом. Я, в частности, размышлял, получается ли у меня погружение в состояние «действия без действия».
Я продолжал бежать. Иногда я думал о Дженни, Дасти, моей семье, Хиппи Дэне, Йене и Дине Поттере, о всех людях, с которыми я познакомился благодаря бегу. Я забирался на горы в Колорадо, бегал по долинам в Калифорнии, пробегал через торговые ряды рынков Японии, по дорогам среди виноградников Греции. Я встретил стольких людей и побывал в стольких местах благодаря бегу. Я также думал о боли. Я думал о своих занятиях йогой, о том, как мой наставник Большой Билл, увидев, как я мучаюсь, сказал: «Ты за этим сюда и пришел!»
Восемнадцать часов.
Немного супа. И гель Glif Shot. Бананы, большие глотки воды. «Ты за этим сюда и пришел!» И когда я произнес эту фразу вслух, это прозвучало точно так же, как и «Надо – значит надо!».
В конце 19-го часа я заметил, как тренер команды США Майк Спиндлер кричал время и количество кругов. Если бы я продолжил бежать с той же скоростью, у меня были бы неплохие шансы. Двадцать часов. Двадцать один час.
Двадцать два, двадцать три часа. Диктор в громкоговоритель произнес дистанцию, которую я успел пробежать. Один из бегунов обернулся через плечо и подвинулся, пропуская меня вперед. Кто-то прокричал на французском: «Алле, Скотт! Алле, США!»
Когда мне оставалось бежать 30 минут, на отметке 162 мили, тренер нашей команды передал мне в руки флаг США. Гордый, с флагом над головой, я бежал все последние пять кругов, 30 минут.
В 10 часов утра пятницы я финишировал, на полторы мили опередив Ивана Кудина, установившего новый рекорд Италии, и на четыре мили отстав от Шинго Юна, на 300 метров улучшившего национальный рекорд Японии.
Я пробежал 165,7 мили (266,7 км) – новый рекорд США. Никто из наших спортсменов не пробегал за сутки больше. Я сделал то, ради чего приехал. Пора было отдохнуть. Потом поесть. А потом вернуться к бегу.
Это очевидные действия, простые, как сорная трава. Но они священны. Монахи в поисках просветления собирают хворост и носят воду, совершают самые простые действия, но если все делать с полной осознанностью, целенаправленно, смиренно и со вниманием к настоящему моменту, это становится способом достижения полной гармонии. Простые действия могут стать частью пути к чему-то большему.
Так просто затеряться в ворохе срочных дел, счетов и задолженностей, побед и поражений. Друзья отворачиваются от нас. Любимые покидают нас. В мире столько страданий. И забег на 100 миль, или на 5 км, или даже пробежка вокруг дома никого не избавят от боли. И тарелка с гуакамоле и капустой кале не принесет никому вреда.
Но со временем наступят перемены. Не в один день, а именно со временем. Жизнь – это не забег. И даже не сверхмарафон, пусть иногда так и кажется. В жизни нет финишной прямой. Мы все движемся к своим целям. И то, достигаем мы их или нет, конечно, важно, но это не самое главное. Самое главное – это то, как мы движемся к своей цели. Самое большое значение имеет тот самый единственный шаг, который мы делаем прямо сейчас. Шаг, который вы делаете прямо сейчас.
У каждого свой путь. Мне мой путь помогли найти сбалансированное питание и бег. Возможно, это поможет и вам. И никто не знает, как и куда приведет этот путь.
ШОК-о-лад (энергетические шарики)
Каждый обед должен завершаться достойно. И после стольких лет проб и ошибок я, кажется, наконец-то довел этот рецепт до совершенства. Натуральный кофеин из кусочков какао-бобов бодрит, а легкая смесь сушеного острого перца чили и корицы понравится любому гурману и любителю десертов. Это блюдо дарит заряд бодрости и замечательно подходит и в качестве десерта после ужина, и в качестве питания на длительной пробежке.
Индейцы (например, племя шошонов в Долине Смерти) испокон веков использовали муку из стручков мескитового дерева. Теперь эту муку можно найти на полках магазинов натуральных продуктов или заказать через интернет. Ее не обязательно использовать, но она придает блюду приятную сладость и отчетливый запоминающийся вкус.
Ингредиенты:
½ чашки кусочков какао-бобов
½ чашки сырого кешью
8 средних фиников
1 ч. л. муки из стручков мескитового дерева
¼ ч. л. натуральной молотой ванили или ванильного экстракта
¼ ч. л. молотой корицы
¼ ч. л. хлопьев сушеного острого красного перца
⅛ ч. л. морской соли
1,5 ч. л. кокосового масла (масло можно немного подогреть до жидкого состояния)
Смешайте все ингредиенты, кроме кокосового масла, в кухонном комбайне в течение 3–5 минут до получения однородной смеси. Пересыпьте смесь в большую чашу. Добавьте кокосовое масло и перемешивайте до тех пор, пока смесь не станет однородной. Сформируйте небольшие шарики 2–3 см диаметром, разложите их на вощеной бумаге. Поместите в холодильник минут на 15–20. Затем упакуйте в пластиковый контейнер. Такие шарики можно хранить в холодильнике в течение двух недель.
Получается десяток шариков в 2–3 сантиметра диаметром.
Фотографии
Моя мать, Линн, научила меня готовить. Отец, Горди, научил меня охотиться и ловить рыбу. Думаю, они в то время не подозревали, что вместе научили меня выносливости.
JUREK PERSONAL COLLECTION
Мне здесь четыре года, и мы с отцом только что закончили копать картошку. Я уже тогда понимал, что самая вкусная еда та, которую ты сам вырастил.
JUREK PERSONAL COLLECTION
1984. Я финишировал (не выиграл) в мильном забеге Park Point Kids Mile на берегу Великого озера. Я тогда понял две вещи: во-первых, я не очень быстро бегаю, во-вторых, чем забег дольше, тем, кажется, сильнее я становлюсь.
JUREK PERSONAL COLLECTION
Когда мне исполнилось 18 лет, я начал занимать призовые места в лыжных гонках. Я любил этот вид спорта. А бег тогда был для меня просто средством поддержания нужной физической формы.
JUREK PERSONAL COLLECTION / AARDVARD STUDIOS
Хиппи Дэн был местной беговой легендой уже в 1992 году, когда я его встретил. Он научил меня тому, как можно счастливо жить: просто и осознанно. Когда я вернулся в Дулут в 2010-м, я зашел в гости в его домик, который снабжался электричеством от солнечных батарей. Он совсем не изменился.
JENNY UEHISA
Когда я впервые пробежал легендарный забег Western States 100 в 1999-м, я не выиграл – и не собирался, потому что не бегал тогда с полной самоотдачей.
JUREK PERSONAL COLLECTION
Впервые я пришел к финишу раньше, чем мой друг и наставник в беге Дасти Ольсон, на забеге на 50 миль Minnesota Voyager в 1994-м. Я тогда думал, что это было самое сложное из того, что я когда-либо делал и сделаю в жизни. Если бы я только знал….
BRYAN BAX
Мой пес научил меня многому в плане бега. Мы с Тонто много лет бегали вместе на горных тропах штата Вашингтон и в Северной Калифорнии, пока я готовился к забегу Western States 100.
PATITUCCIPHOTO
Если участвовать в одном и том же забеге много раз, в конце концов начинаешь понимать, в какой момент начинается настоящая гонка. Для меня на трассе Western States 100 этот момент наступал после пересечения реки Раки-Чаки, на 78-й миле: можно было немного охладиться, прежде чем ударно добежать последние 20 миль.
PATITUCCIPHOTO
Каждое лето мы с таким же раздолбаем, как и я, вели раздолбайский образ жизни, разбивая лагерь в районе долины Робинсон-Флэт на тропе Western States. Я тогда готовил свои лучшие блюда в своем микроавтобусе VW Westfalia.
PATITUCCIPHOTO
Для сверхмарафонца важно уметь есть на ходу. На этой фотографии я на 50-й миле забега Western States в 2003-м жую буритто собственного приготовления.
PATITUCCIPHOTO
Одиночество – один из спутников бега, и на сверхмарафонских дистанциях этого одиночества хватает. В конце моего победного забега Western States 100 я впитываю энергию ликующей толпы болельщиков в Оберне.
JASON LEE
Завершить забег на 100 миль – это круто. Быть победителем в этом забеге – еще круче. Установить рекорд маршрута – совсем замечательно. На забеге Western States 100 в 2004-м я все это сделал. Я впервые финишировал до наступления темноты.
PATITUCCIPHOTO
В 2005-м, через две недели после моей седьмой подряд победы в забеге Western States 100, я решил выиграть в сверхмарафонском забеге Badwater, маршрут которого составляет 135 миль и проходит по Долине Смерти. Здесь я на 12-й миле, впереди всех при 50-градусной жаре. Я и не подозревал, что меня ждет…
LUIS ESCOBAR
После 48 миль я уже отставал от лидера гонки на 5 миль и был готов сойти с дистанции. Все, кто говорил, что Badwater – это безумие, были правы.
GLENN TACHIYAMA
Когда я проходил сверхмарафон Badwater во второй раз, в 2006-м, окончание забега стало самым сложным за всю мою историю бега. Я очень благодарен Дасти за то, что он был со мной: именно он убедил меня в том, что я могу продолжать бег.
GLENN TACHIYAMA
Я встретился с Кабайо Бланко (Белый Конь), организатором забега в мексиканском Медном каньоне, перед поездкой в Мексику. На фото мы обсуждаем замечательные свойства пиноле.
LUIS ESCOBAR
Индейцы племени тараумара знамениты своим умением бегать долго и с высокой скоростью. Самым быстрым из всех был Арнульфо Кимаре, я до сих пор считаю его одним из моих лучших соперников.
LUIS ESCOBAR
Окончив забег в Медном каньоне, я остался неподалеку от финиша, чтобы приветствовать других бегунов: забег был феноменальным. На фото слева направо: Арнульфо, Мануэль Луна, Сильвино, Хербалисто и местная девочка.
LUIS ESCOBAR
На забеге Hardrock 100 маршрут включает совокупный набор высоты 10 км и прохождение более чем 11 горных перевалов. В 2007-м за два дня до забега я порвал связки правого голеностопа. Так что этот сверхмарафон, и без того сложный, стал для меня еще сложнее.
LUIS ESCOBAR
Во время прохождения Hardrock 100 бегунам приходится преодолевать и снег, и дождь, и град, и даже грозы. Никогда в жизни я не чувствовал себя столь незначительным перед силами природы. У сверхмарафонцев два способа преодоления стихии: борьба или смирение. Я предпочитаю последнее.
LUIS ESCOBAR
В 2007-м, когда я во второй раз стал победителем «Спартатлона», пробегая мимо развалин Коринфа, я представлял, будто рядом со мной бежит Фидиппид. Благодаря своему увлечению бегом мне удалось побывать в разных уголках мира.
GLENN TACHIYAMA
В обычной ситуации я бы наслаждался рассветом в Альпах. Однако в августе 2008-го я был на третьем месте в сверхмарафоне Ultra-Trail du Mont-Blanc из-за поврежденного колена.
CHRISTOPHE VATINEL
В 2010 году в New York Times вышло мое интервью с журналистом Марком Биттманом. Прежде чем мы приступили к интервью, Марк заглянул в холодильник и попросил меня что-нибудь приготовить. Я приготовил овощи и тофу, тушенные в индонезийском миндальном соусе, с кинвой.
JENNY UEHISA
Почти всю свою жизнь моя мать боролась с рассеянным склерозом, и последние несколько лет ее жизни были особенно тяжелыми. Она всегда говорила, если я ее спрашивал, как она себя чувствует: «Не волнуйся, у меня все хорошо. Я сильная», – и этот ее ответ до сих пор вдохновляет меня на многое.
JUREK PERSONAL COLLECTION
Забеги в горах, пустынях, каньонах – это, конечно, сложно. Но ничто не сравнится с суточным забегом в плане монотонности и нагрузки на сознание. В 2010-м я поехал во Францию, в Брив-ла-Гайард, чтобы попытаться установить рекорд США в суточном забеге.
DANIEL LENGAIGNE
Я встретил Дженни Эиша в 2001 году в беговом клубе и был сражен ее добротой, любовью к приключениям и заразительной улыбкой. Теперь это человек, которому я доверяю больше всех в жизни.
В сентябре 2010-го я поехал в Кувейт с представителями армии США, чтобы участвовать в забеге, организованном в память о событиях сентября 2011-го (9/11), вместе с 1400 солдатами. Для меня это была огромная честь.
DAVID P. REARDON PHOTOGRAPHY
Я люблю здоровую пищу и, как и моя бабушка Джурек, люблю готовить и для других. В 2010 году во Франции за пару дней перед забегом Ultra-Trail du Mont-Blanc я приготовил рис с тайским карри человек на 50.
DAVID RAVANEL
Примечания
1. Быть кем-то
Информация об истории сверхмарафона Badwater и маршруте трассы взята с официального сайта забега, а также из документального фильма 2008 года The Distance of Truth («Дорога к истине») производства Pageturner.
Информация о побочных эффектах ибупрофена взята из беседы с руководителем исследовательской лаборатории при Аппалачском государственном университете Дэвидом Ниманом.
4. Боль – это только боль
Благоприятное воздействие растительной диеты на организм описано в статье Комитета врачей за ответственную медицину под названием Vegetarian Foods: Powerful for Health («Вегетарианство. Польза для здоровья»), 2011 г., а также в докладе Position Paper on Vegetarian Diets («Доклад о вегетарианском питании») Американской ассоциации диетологов, 2009 г.
7. Пока боль не вылетит у тебя из головы
Статистика употребления белка американцами дана на основе результатов исследования Виктора Фугони Current protein intake in America: Analysis of the National Health and Nutrition Examination Survey, 2003–2004 («Потребление белка в Америке: статистика национальной программы проверки здоровья и питания за 2003–2004 год»), опубликованного в «Американском журнале диетического питания» (American Journal of Clinical Nutrition), том 87, № 5, 1554S–1557S, май 2008 г.
Рекомендуемая норма потребления белка взята из «Руководства по диетологии» Министерства здравоохранения и социальных служб США, 2010 г.
Информация о вредном воздействии на организм избыточного потребления белка взята из книги Весанто Мелины и Бренды Дэвис The New Becoming Vegetarian: The Essential Guide to a Healthy Vegetarian Diet («Стать вегетарианцем. Гид по здоровой растительной диете»), 2003 г.
Информация о высоком уровне заболевания диабетом взята из «Государственной статистики заболеваемости диабетом» за 2011 г., которая находится в открытом доступе на сайте о диабете Министерства здравоохранения и социальных служб США.
Доказательства взаимосвязи высокой смертности в США, трех распространенных заболеваний и западного типа питания можно найти в книге The Food Revolution: How Your Diet Can Help Save Your Life and Our World («Революция питания. Как пища может спасти вам жизнь и целый мир») Джона Робинса, издательство Conari Press, 2010 г., а также в книге «Китайское исследование» Колина Кэмпбелла[25].
Утверждение о том, что вегетарианское питание подходит для любого возраста, взято из «Доклада о вегетарианском питании» (Position Paper on Vegetarian Diets) Американской ассоциации диетологов, июль 2009 г.
9. Падал тихий снег
Информация о том, как содержат коров на молочных фермах, взята из книги Говарда Лаймана Mad Cowboy: Plain Truth from the Cattle Rancher Who Won”t Eat Meat («Чокнутый ковбой. История животновода, который перестал есть мясо»), издательство Scribner, 2001 г.
Описание трассы и история сверхмарафона Western States взяты с официального сайта забега, сайта Кубка Тевиса, а также из интервью и переписки с соосновательницей забега Шеннон Вейл.
Исторические ссылки на индейцев пайютов, шошонов и уашо даны на основании публикации WA SHE SHU: The Washoe People Past and Present («Народ уашо. Прошлое и настоящее») с сайта племени уашо Невады и Калифорнии и пайютов из Юты.
История Гордона Айнсли описана в публикации Inventing 100-Mile Trail Racing («Как мы придумали забег на 100 миль») на сайте www.marathonandbeyond.com, а также в статье Марка Уандерхофа Western States 100’s Gordon Ainsleigh («Гордон Айнсли с забега Western States 100»), опубликованной в Reno Gazette-Journal в июле 2003 г.
10. Опасные ноты
Биографические сведения об Артуре Ньютоне взяты из книги Чарльза Кастнера Bunion Derby: The 1928 Footrace Across America («Пешком через Америку в 1928 году»), издательство University of New Mexico Press, 2007 г., и книги Джеффа Уильямса C. C. Pyle’s Amazing Foot Race: The True Story of the 1928 Coast-to-Coast Run Across America («Удивительный поход Чарльза Пайла. История пробега через всю Америку»), издательство Rodale, 2007 г.
Биографические данные о Перси Черутти взяты из книги Contemporary authors («Современные авторы»), издательство Thomson Gale, 2007 г.; а также из интервью Херба Эллиота Национальному радио, 5 января 2001 г., текст доступен на сайте www.coolrunning.com.
Биографические сведения о Чаке Джонсе взяты из интервью с ним.
Важность опустошенного сознания для воина описана во многих текстах по философии бусидо, например в «Книге Пяти колец» Миямото Мусаси.
Известная цитата Генри Дэвида Торо о простоте взята из книги «Уолден, или Жизнь в лесу».
11. «Ты ходил в туалет?»
Способность организма акклиматизироваться в жару детально описана в книге Кеннета Камлера Surviving the Extremes: A Doctor’s Journey to the Limits of Human Endurance («Переживая крайности»), издательство St. Martin’s, 2004 г.
Коэффициент потери организмом жидкости и солей во время тренировок взят из доклада Американского колледжа спортивной медицины Exercise and Fluid Replacement («Тренировки и водообмен в организме человека»), 2007 г.
Информация о гипонатриемии и правильной гидратации во время сверхмарафонов взята из интервью с врачом, доктором наук Тимоти Ноаксом из Кейптаунского университета, врачом Робертом Линдом, консультантом Western States 100 (1974–2006), Дэвидом Ниманом, сотрудником Американского колледжа спортивной медицины, руководителем исследовательской лаборатории при Аппалачском государственном университете, врачом Захарием Лэндманом, ученым и сверхмарафонцем.
12. Схватка с Кузнечиком
Биографические сведения и цитата о забеге на 10 000 миль взяты из интервью с Джеймсом Шапиро.
История об удивительном паломничестве монахов-марафонцев взята из книги Джона Стивенса The Marathon Monks of Mount Hiei («Монахи-марафонцы с горы Хиэй»), издательство Shambhala, 1988 г.
13. Про медведей и газелей
Исследование, в котором утверждается, что вегетарианцы меньше смотрят телевизор, реже курят и спят дольше мясоедов, проводилось на кафедре медицины Лома-Линдского университета.
Первая группа крови названа кровью «злобного агрессивного хищника» на официальном сайте, посвященном правильному питанию по группе крови (Eat Right for Your Type).
Критика доктором Фредериком Старом диеты по типу крови описана в книге Джона Робинса The Food Revolution: How Your Diet Can Help Save Your Life and Our World («Революция питания. Как пища может спасти вам жизнь и целый мир»), издательство Conari Press, 2010 г.
14. Жара
История об Эле Арнольде была рассказана Бобом Вишни в статье The Road Goes On Forever («Дорога не кончается») в журнале Marathoner («Марафонец») весной 1978 г.
Биографические сведения о Шри Чинмое взяты с его официального сайта, а также из статьи Джеймса Ареди Sri Chinmoy Seeks to Claim a Title: Stunt Man Supreme («Шри Чинмой в борьбе за титул»), опубликованной в газете Wall Street Journal 13 января 1989 г. (перепечатана для сайта www.rickross.com).
Подробности о забеге «Самоопределение» взяты с сайта марафонской команды Шри Чинмоя, публикация The 2011 Self-Transcendence 3100 Mile Race.
История общины Divine Madness («Божественное безумие») описана в статьях Джери Лонгмана в New York Times 28 июля 1997 г. и 7 марта 2004 г., а также в статье Майкла Финкела Running Like Hell («Адский бег») в журнале «Спорт и фитнес для женщин» в ноябре 1999 г.
Адаптация организма к высоте описана в книге Кеннета Камлера Surviving the Extremes: A Doctor’s Journey to the Limits of Human Endurance («Переживая крайности»), издательство St. Martin’s, 2004 г.
Описание нагрузок во время сверхмарафона на мышцы и костные ткани, а также выброса гормонов, спровоцированного стрессом во время бега, основано на интервью с врачом и доктором наук Тимоти Ноаксом из Кейптаунского университета; врачом и консультантом Western States 100 (1974–2006) Робертом Линдом; сотрудником Американского колледжа спортивной медицины, директором исследовательской лаборатории при Аппалачском государственном университете Дэвидом Ниманом; врачом Закри Лэндманом, ученым и сверхмарафонцем.
15. Опять эти ребята?
Некоторые сведения о Кабайо Бланко и Медном каньоне взяты из книги Кристофера Макдугла Born to Run: A Hidden Tribe, Superathletes, and the Greatest Race the World Has Never Seen («Рожденный бежать»), издательство Vintage, 2011 г.
Исследование, показавшее вред сидячего образа жизни, проводилось Альпой Патель, Лесли Бернштейном и др. и было опубликовано в «Американском журнале эпидемиологии» в 2010 г. ЦИО: 10.1093/aje/kwq155.
16. Центр управления
Интересные подробности о МПК, лактатном пороге и эффективности организма людей и животных описаны в книге Бернда Хайнриха Why We Run: A Natural History («Зачем мы бегаем»), издательство Harper Perennial, 2002 г.
Теория «центра управления» нейронов объясняется в книге доктора медицины Тимати Ноакса Lore of Running («Библия бега»), издательство Human Kinetics, 2002 г.
17. Убегая от Пули Wasatch
Биография братьев Скаггс взята из статьи Адама Чейза, опубликованной в журнале Running Times в июне 2009 г.
Страшные истории о забеге Hardrock взяты из интервью с бывшими участниками, официального руководства для участников забега и статьи Стива Фридмана It’s Gonna Suck to Be You («Ты пожалеешь, что появился на свет») в журнале Outside, июль 2001 г.
Биографические сведения из жизни Рика Трухильо взяты из интервью с бегуном.
Биографические сведения из жизни Лоры Ваган взяты из интервью с бегуньей.
18. По следам Фидиппида
Маршрут и история «Спартатлона» взяты с официального сайта забега.
Полная цитата о Марафоне из книги Плутарха De gloria atheniensium в переводе на английский Фрэнка Коула Баббитта (см. cайт Perseus Digital Library): The news of the battle of Marathon Thersippus of Eroeadae brought back, as Heracleides Ponticus relates; but most historians declare that it was Eucles who ran in full armour, hot from the battle, and, bursting in at the doors of the first men of the State, could only say, “Hail! we are victorious!” and straightway expired. (По утверждению Гераклита Понтийского, вести с битвы при Марафоне принес Фидиппид; но большинство историков говорят, что, облаченный в доспехи и разгоряченный после боя, в Афины прибежал Евкл, у ворот увидел он людей и закричал: «Радуйтесь, афиняне, мы победили!» и тут же испустил дух.)
Биографические сведения о Джоне Фодене взяты из статей Irishman Is Co-founder of Spartathlon («У истоков «Спартатлона» стоял ирландец»), www.ultrarunningireland.com, и John Foden – A Life Devoted to Ultrarunning («Джон Фоден, посвятивший жизнь сверхмарафонам») на сайте www.ultralegends.com.
Биография Янниса Куроса и результаты забегов взяты с его официального сайта.
Определение, которое дает Курос сверхмарафонам, взято из его статьи What Is Ultra-running? («Что такое сверхмарафон?»), март 2008 г., на сайте www.yianniskouros.com.
Миф о возникновении Афин подробно описан, например, в книге Эдита Гамильтона «Мифы и легенды Греции и Рима».
Цитата Гиппократа о пище и воде взята из его книги «О древней медицине».
Итоги исследования доктора Энди Моргана из Йельского университета были опубликованы 13 февраля 2009 г. в газете Newsweek в статье Бена Шервуда Lessons in Survival («Уроки выживания»).
Книга Кеннета Камлера о факторах, обусловливающих различие между победителями и проигравшими в самых экстремальных состязаниях на планете: Surviving the Extremes: A Doctor’s Journey to the Limits of Human Endurance, издательство St.Martin’s, 2004 г.
19. В растерянности
Историческая справка о суточном забеге взята из статьи от 4 ноября 2008 г. History of the 24hr Race («История суточного забега») Энди Милроя с сайта www.ultralegends.com.
Важность солнца в церемониальных пробегах коренных американцев описана в книге Питера Набокова Indian Running: Native American History and Tradition («Бег индейцев. История и традиции коренных американцев»), издательство Ancient City Press, 1987 г.
20. Секреты Темного Мага
Биография Дина Поттера взята из статьи Мэта Самета The Aerialist: Dean Potter («Воздушный гимнаст Дин Поттер») в журнале Outside, июль 2011 г.
Статья, посвященная повышенному уровню эндорфинов и эндоканнабиноидов в крови бегуна: Гретхен Рейнолдс, Phys Ed: What Really Causes Runner’s High («Почему возникает эйфория бегуна»). New York Times от 16 февраля 2011 г.
Биографические данные из жизни Билла Ки взяты из интервью с бегуном.
Опыты с крысами, умирающими от бега, описаны в книге Фрэнка Эплинга и Дэвида Пирса Activity Anorexia: Theory, Research, and Treatment («Анорексия. Теория, исследования и лечение»), издательство Psychology Press, 1996 г.
Биография Чака Джонса и описание его галлюцинаций взяты из интервью с бегуном.
Цитата Энн Трейсон взята из статьи Catching Up with Ann Trason («Догонялки с Энн Трейсон»), журнал TrailRunner, январь 2009 г.
Неполный список сверхмарафонов Скотта Джурека
1994
Minnesota Voyageur, 2-е место (7:44)
1995
Minnesota Voyageur, 2-е место (7:24)
1996
Minnesota Voyageur, 1-е место (7:10)
Point Reyes, 50 км, 7-е место (4:24)
Edmund Fitzgerald (первенство США, 100 км по шоссе), 4-е место (7:33)
Работа над этой книгой оказалась для меня сродни сверхмарафону. Со сложностями в подъемах и на спусках. С моментами, когда казалось: сделать еще один шаг вперед – это самое сложное, что приходилось делать в этой жизни. А бывало, что писалось легко и казалось, что так будет всегда. Сверхмарафонцу, чтобы пройти самые сложные метры дистанции, поверить в себя, да и просто чтобы продолжить движение, нужна команда поддержки. Так и эта книга без дружной команды талантливых людей, упорно двигающихся вместе с бегуном к поставленной цели, никогда бы и не пересекла «финишную линию».
Она не увидела бы свет, если бы мой школьный друг Дасти Ольсон не убедил меня в 1994 году пробежать первые 50 миль. Он был первым и самым близким из небольшой группы невероятных спортсменов, мыслителей и искателей здорового образа жизни, которые все годы вдохновляли меня. Всех их перечислить поименно я сейчас не в состоянии, но я в долгу у всех. Потому что они научили меня: достичь в этой жизни возможно всего.
Шеннон Вейл впервые спросила меня, не собираюсь ли я взяться за написание книги, лет десять назад. Шеннон – соосновательница и один из организаторов Western States 100. Она всегда искала таланты. А потом появилась Одри Янг, моя близкая подруга, писательница, по-настоящему влюбленная в свою профессию. Я пытался сослаться на занятость, но она не отставала до тех пор, пока я наконец официально не анонсировал выход своей книги. Убежден, что без настойчивости Одри она никогда не появилась бы на свет.
Мой агент Лэри Вейссман и его жена Саша тоже увидели в моей истории нечто стоящее, Сюзан Канаван и потрясающая команда из Houghton Miffin Harcourt взялись за этот проект. В нужный момент они нашли нужные слова вдохновения, а когда это было надо, без зазрения совести меняли пряники на кнут.
Стив Фридман стал в этом писательском сверхмарафоне моим пейсером – скромным соавтором. Мне всегда нравилось, как он пишет, я знал, что если когда-нибудь решусь засесть за книгу, то наверняка обращусь к нему за советом. Стив не только помог литературно изложить мои сверхмарафонские приключения, собрать воедино все мои разрозненные идеи. Он помог описать мою собственную жизнь в таком свете, в каком я сам ее раньше даже не представлял. И это – несмотря на то, что сам Стив ни разу не бегал сверхмарафоны. Кажется, он сейчас вынашивает секретные планы перейти на веганскую диету и пробежать-таки первый 100-мильник. Если он когда-нибудь на это решится, я обязательно стану его пейсером.
Сара Деминг, прекрасный ассистент Стива, без устали собирала нужную информацию, добавляла нюансы по части питания на сверхмарафонских дистанциях, о которых я и сам не знал. Прекрасный интервьюер, она вытащила из моей памяти такие «жемчужины», о которых я уже успел забыть. В свое время Сара занималась боксом, потом переключилась на бег (первый полумарафон она пробежала во время работы над этой книгой), и я никогда не мог с ней спорить. Слово энергичной Сары – закон. А еще, говорят, она при необходимости может спокойно отправить оппонента в нокаут.
Всех нас, и Стива, и Сару, и меня, постоянно поддерживали друзья, семьи, эксперты, которых мы расспрашивали обо всем на свете. Благодаря им в этой книге столько историй, разных точек зрения на то, что «сработало» на меня. В частности, мне хочется поблагодарить Кевина Пэйтса из издательства Duluth News Tribune за исторически выверенную информацию о начальном периоде моей беговой карьеры, профессора Нила Барнарда и Сюзан Левин из Комитета прикладной терапевтической медицины за то, что они поделились знаниями о питании растительной пищей, профессоров Тимоти Ноакса и Закри Лэндмана, Дэвида Немана, к которым я обращался за бесконечными научными пояснениями относительно выносливости сверхмарафонцев. А в настоящей «сверхмарафонской саге» Кристофера Макдугла я постоянно черпал вдохновение. Его книга только своим существованием постоянно напоминала мне о том, что финиш близок.
Мне очень помогали видеоматериалы, фотографии, собранные моими друзьями, умеющими обращаться с фото– и видеотехникой. С их помощью мой рассказ стал по-настоящему реальным, ожил. Спасибо всем, кто запечатлел моменты моей жизни на ярких, выразительных фотографиях.
На мою жизнь оказали влияние многие. Я просто не в состоянии перечислить всех поименно. Но все эти люди и без этого знают, какое важное место занимают в моей жизни. Ибо это они помогали мне пробираться по заросшим, нехоженым тропам.
И у меня никаких слов не хватит описать, как я благодарен Дженни, моей верной подруге и партнеру. Это она уговорила меня пообщаться со Стивом по поводу соавторства. Когда мне казалось, что ничего с книгой не получится, Дженни делала все, чтобы все-таки все получилось. Если Дженни чего-то хочет, обычно все получается. Я бесконечно благодарен ей за то, что она была со мной все эти дни и ночи работы над книгой. Она часами напролет ее редактировала, причем старалась творчески подойти к этой задаче. Благодаря Дженни я нашел ответ на вопрос: почему же я следую своим мечтам даже тогда, когда они кажутся несбыточными.
Мы часто оборачиваемся назад и, охватывая взглядом пройденный путь, пытаемся понять, откуда мы пришли. Без моих родителей я никогда не стал бы бегать. Даже несмотря на то, что мы не были очень близки с отцом, благодаря его простому жизненному кредо я стал тем, кто я есть. Он говорил мне: «Если надо – значит надо». Говорил не время от времени. Говорил всегда. И мама. Мама, даже когда ты уже не могла выполнять самые простые действия, которые мы все воспринимаем как некую данность, ты никогда не переставала улыбаться и благодарить жизнь за простые ее радости. Если мне удастся сохранить такое отношение к жизни, мне море будет по колено. И я никогда не перестану бегать для тебя и ради тебя.
И в конце концов я в огромном долгу перед моими поклонниками – всеми добровольцами на станциях помощи, всеми начинающими бегунами, которые присылали мне письма, и теми, кто постоянно следит за моей спортивной карьерой, поддерживает меня сообщениями перед стартами или поздравлениями после. Ваши беговые истории – источник бесконечной мотивации. Все вы напоминаете мне о том, ради чего я бегаю, ради чего мы бегаем.
2Подобные забеги называют также ультрамарафонами. Прим. ред.
3Натуральный подсластитель, получается путем выжимания нектара из нераскрывшихся бутонов цветов агавы. Прим. перев.
4Обычно это смесь тимьяна, орегано и базилика. Прим. перев.
5По другим данным, авторство фразы принадлежит Ральфу Уолдо Эмерсону. Прим. ред.
6Смесь натуральных нерафинированных масел: льняного, подсолнечного, кокосового, кунжутного, масла вечерней примарозы, масла из рисовых и овсяных отрубей и натурального соевого лецитина. Прим. перев.
7Издавалась на русском языке: Кристофер Макдугл. Рожденный бежать. – М.: Манн, Иванов и Фербер: АСТ, 2013.
8Кинва (киноа) – растение семейства маревых, культивировавшееся долгое время только в Андах. В пищу употребляются зерна. По содержанию белка кинва близка к гречневой крупе. Прим. ред.
9Бобовая культура, распространенная в Юго-Восточной Азии и Гималаях. Прим. ред.
10Имеется в виду Ветхий Завет (Иезекииль, 4:9): «Возьми себе пшеницы и ячменя, и бобов, и чечевицы, и пшена, и полбы, и всыпь их в один сосуд, и сделай себе из них хлебы…» Прим. ред.
11James Shapiro. Ultramarathon and Meditations from the Breakdown Lane.
18John Annerino. Running. Wild: An Extraordinary Adventure of the Human Spirit; George Sheehan. The Total Expirience; John Stevens. The Marathon Monks of Mount Hiei.
20The Last Chance – реальное название городка. Прим. перев.
21Другое название – юкка коротколистная. Прим. ред.
22Чия (растение семейства губоцветных) известна как продукт питания со времен ацтеков и майя. В настоящее время применяется в спортивном питании. В пищу употребляются семена, вкус которых имеет ореховый оттенок. Прим. ред.
