Скандинавские боги

В скандинавских мифах много богов и богинь. Некоторых из них вам предстоит встретить на этих страницах. Большинство сюжетов, однако, связаны с двумя богами – Одином и его сыном Тором, а еще с побратимом Одина, великаньим сыном по имени Локи, что живет вместе с асами в Асгарде.

Один

Величайший и самый древний из богов – Один.

Ему ведомо много тайн. Он отдал глаз в уплату за мудрость. Не говоря уже о том, что ради познания рун и ради власти он принес себя в жертву – самому себе.

Он повесился на мировом древе по имени Иггдрасиль и провисел там девять дней и девять ночей. Бок ему пронзило острие копья, нанеся глубокую рану. Ветры терзали его своими когтями. Так, день за днем и ночь за ночью, он висел без пищи и питья, в полном одиночестве, изнемогая от боли, и свет его жизни медленно гас.

Он уже холодел, но вот, в последних муках на пороге смерти, жертва его принесла темный плод: в экстазе агонии бог устремил взор на землю, и ему открылись руны. Он познал их и понял их силу. И тогда веревка лопнула, и Один с воплем пал наземь, к подножию древа.

Так он постиг магию. Теперь весь мир был в его власти.

Много имен у него. Он – Всеотец, повелитель павших и бог виселиц. Он властвует над бременами и над узниками. Гримнир зовут его и Третий. В каждой стране у него свое имя, ибо его почитают в разных обличьях и на разных наречьях, но он всегда остается собой.

Он странствует по свету, скрывая свой истинный облик, – чтобы видеть мир таким, каким видят его люди. Он ходит меж нас под видом высокого мужа в плаще и шляпе.

И есть у него два ворона, которых он зовет Хугин и Мунин, что значит «мысль» и «память». Птицы эти летают по миру, разузнавая новости, и приносят их Одину. Они садятся своему хозяину на плечи и нашептывают ему в уши все, о чем узнали.

Восседая на своем высоком престоле, который носит имя Хлидскьяльв, Один видит все, что происходит на свете. Ничто не может укрыться от него.

Он принес в мир войну: всякая битва начинается с копья, брошенного в сторону вражеского войска. Этим броском Одину посвящают и само сражение, и жизни, которое оно унесет. Если тебе суждено выжить на поле боя, так это лишь милостью Одина, если же нет – значит, он тебя предал.

Если ты храбро пал на войне, валькирии – прекрасные девы битв, собирающие души благородных воинов, – заберут тебя в чертог по имени Вальгалла. Там тебя встретит Один, и там, под его водительством, ты будешь проводить дни и ночи в сраженьях и пирах.

Тор

Тор, сын Одина, – повелитель громов. Он столь же прямодушен, сколь отец его хитер, и столь же добросердечен, сколь тот лукав и вероломен.

Тор огромен, рыжебород и могуч – он самый сильный среди богов. А когда он надевает свой пояс силы, Мегингьёрд, мощь его возрастает вдвое.

Оружие Тора зовется Мьёлльнир – это великий молот, выкованный для него карликами. Его историю вы еще узнаете. Тролли и великаны, инеистые и горные, – все трепещут при виде Мьёлльнира, ибо он положил многих их братьев и друзей. Тор носит железные рукавицы, чтобы крепче держать молот за рукоять.

Матерью Тора была Йорд, богиня земли. Сыновья Тора – Моди, «смелый», и Магни, «сильный». Дочь его зовется Труд, «могучая».

Жена его – златовласая Сив. Еще до брака с Тором Сив родила сына Улля, и Тор ему теперь отчим. Бог Улль охотится с луком и стрелами, а еще он ездит на лыжах.

Тор – защитник Асгарда и Мидгарда. О Торе и его приключениях известно много историй, и некоторые из них вы найдете здесь.

Локи

Локи очень красив. Он внушает доверие. Он убедителен и приятен, никто из обитателей Асгарда не сравнится с ним в изворотливости, ловкости и хитроумии. Какая жалость, что в нем так много тьмы – гнева, зависти и похоти!

Локи – сын Лаувейи, которую называли также Наль, то есть «игла», ибо была она стройна, прекрасна и остра умом. Отцом его, говорят, был Фарбаути, из великанов. Имя его означает «осыпающий опасными ударами» и говорит само за себя.

Локи разгуливает по небу в летучих башмаках и умеет менять свой облик и даже превращаться в животных. Но истинное его оружие – ум. Он коварней, хитрей и находчивей любого бога и великана. В этом с ним не сравнится даже Один.

Локи – побратим Одина. Остальные боги не знают, когда и как он появился в Асгарде. Еще он – друг Тора и его же предатель. Боги терпят его – возможно потому, что его уловки и хитрости часто их выручают. Примерно так же часто, как и доводят до беды.

Локи делает мир интереснее, но опаснее. Он отец чудовищ и творец бед, лукавый и вероломный.

Локи слишком много пьет, а когда пьет, не держит в узде ни слова, ни мысли, ни поступки. В день Рагнарёка, когда миру настанет конец, Локи и его дети непременно выйдут на битву – и не на стороне Асгарда они будут сражаться.

I

До начала не было ничего – ни земли, ни верхнего мира, ни звезд, ни свода небес. Был только туманный мир, бесформенный и темный, да еще мир огня, вечно пылающий.

Нифльхейм, темный мир, простирался на севере. Одиннадцать ядовитых рек текли во мраке из единого источника, бурлящего в самом центре, – из ревущего водоворота по имени Хвергельмир. Холоднее самого холода был Нифльхейм, и все там окутывал тяжкий, угрюмый туман. Дымка скрывала небо, а на земле одеялом лежала зябкая мгла.

На юге раскинулся Муспелльхейм, и Муспелльхейм был – огонь. Все в нем сияло и пылало. Где в Нифльхейме царил серый сумрак, там в Муспелльхейме мерцал багровый свет; где был стылый лед – там плескалась лава. Сама земля полыхала ревучим жаром кузнечного горна, и не было там ни твердой почвы, ни даже неба – одни только искры и струи зноя, расплавленный камень и раскаленные уголья.

А на самом краю пожарищ Муспелля, где туман растекался светом, стоял Сурт, что был прежде богов. Стоит он там и сейчас. Он держит в руке пламенеющий меч, и что кипучая лава, что леденящий туман – ему все едино.

Говорят, что только в день Рагнарёка, когда всему настанет конец, Сурт покинет свой пост. Он выступит из Муспелльхейма со своим пылающим мечом и сожжет весь мир, и один за другим падут перед ним боги.

II

Между Муспеллем и Нифльхеймом была бездна – пустое ничто без вида и облика. Реки туманного мира текли в эту бездну, звавшуюся Гиннунгагап – «зияющая пропасть». Тянулись бессчетные века, и там, в этом месте меж огнем и туманом, ядовитые реки Нифльхейма медленно застывали в огромный ледник. На севере бездны лед был укрыт замерзшим туманом и усыпан градинами, но на юге, у пределов огненной страны, искры и угли из Муспелля согревали его, и под горячим ветром воздух надо льдами становился нежным и теплым, будто в весенний день.

И вот, наконец, лед встретился с огнем и начал таять. И в талых водах родилась жизнь – подобие человека, но больше, чем целый мир, громадней любого великана. Не мужчина, не женщина, но то и другое сразу.

Это создание было прародителем всех великанов и звалось оно Имир.

Но не только Имир вышел на свет из тающих льдов: вместе с ним появилась безрогая корова, невообразимо огромная. Она лизала соленые глыбы льда, и те были ей и питьем, и пищей, а из четырех ее сосцов бежали молочные реки. Этим молоком и питался Имир.

Он пил молоко и рос.

И назвал корову Аудумлой.

Розовым своим языком корова вылизала изо льда еще одно существо: в первый день показались только волосы, на второй день – голова, а на третий – все тело. И был это Бури, предок богов.

Имир спал и во сне рождал новую жизнь: двое великанов, мужчина и женщина, появились на свет из его левой подмышки, а из ног – шестиглавый гигант. И вот от них, Имировых детей, произошли все великаны на свете.

Бури взял себе жену из них, и вместе они породили сына, которого назвали Бор. Бор женился на Бестле, дочери великана, и та родила ему троих сыновей: Одина, Вили и Ве.

Выросли Один, Вили и Ве, сыновья Бора, и возмужали. Подрастая, видели они вдалеке огни Муспелльхейма и тьму Нифльхейма, и знали, что там и там их ждет неминуемая смерть. Братья очутились в вечной ловушке в бездне Гиннунгагап, между пламенем и туманом. Посреди великой пустоты – то есть, все равно что нигде.

Потому что тогда еще не было ни моря, ни песка, ни травы, ни камней, ни плодородной земли, ни деревьев, ни неба, ни звезд. Не было еще самого мира с его землею и небом. И бездна нигде не была, вернее, была нигде: просто пустое место, жаждущее наполниться жизнью и бытием.

Самое время для творения.

Вили, Ве и Один поглядели друг на друга и заговорили о том, что нужно сделать – там, в бездне Гиннунгагап. И сказали они о вселенной, о жизни и о будущем.

А потом пошли и сделали то, без чего было не обойтись. Да, Один, Вили и Ве убили великана Имира. Но никак иначе нельзя было сотворить миры. С этого все и началось: одна смерть положила начало всей жизни.

Итак, они закололи великого великана. Кровь хлынула из тела могучим потоком – и кто бы мог подумать, что ее окажется так много! Реки крови, соленой, как море, и серой, как океан, затопили все вокруг так внезапно, разлились так мощно и так глубоко, что всех остальных великанов смыло, и они утонули. (Только двое из них спаслись: Бергельмир, внук Имира, с женой: они забрались в деревянный ящик, который носил их по волнам, будто лодка. Все великаны, которых мы встречаем и которых боимся ныне, произошли от них.)

Один и его братья сделали почву из плоти Имира. Из костей они нагромоздили утесы и горы. Камни, булыжники, галька, песок и гравий – все это зубы Имира и осколки его костей, что Один, Вили и Ве сломали и размозжили в битве с первым великаном.

Моря, что опоясывают все миры, – это все кровь Имира и пот.

Поглядите на небо – вы увидите свод его черепа. Ночные звезды, планеты, кометы и метеоры – все это искры от огней Муспелльхейма. А что же облака, видные дневною порой? Когда-то они были мозгом Имира, и кто знает, что за мысли в них бродят… даже сейчас.

III

Мир – это плоский диск, и море окружает его со всех сторон. Великаны обитают на окраинах, по берегам самых глубоких морей.

Чтобы не подпускать их близко, Один, Вили и Ве выстроили стену из ресниц Имира и оградили ею середину мира. И той земле, что внутри стены, они дали имя: Мидгард.

Мидгард стоял пустой. Прекрасна была земля, но никто не гулял среди лугов, не ловил рыбу в прозрачных реках. Никто не покорял скалистые горы и не вперял взор в облака.

Один, Вили и Ве понимали, что мир никуда не годится, пока в нем никто не живет. Везде и всюду искали они людей, но так никого и не нашли.

Но вот однажды на каменистом морском берегу им попались два бревна – плавник, качавшийся на волнах. Приливы прибили его к земле и выбросили на галечный пляж.

Первое бревно было из ясеня. Ясень живуч и хорош собой; корни его уходят глубоко в землю. Древесину его удобно резать – она не трескается и не щепится. Рукоятки орудий выходят отличные, а еще – древки копий.

Второе бревно, лежавшее рядом с первым, совсем близко, было из вяза. Вяз – дерево изящное, но древесина его прочна: из нее выходят самые крепкие доски и балки. Прекрасный дом можно выстроить из вяза – дом или чертог для пиров.

Взяли боги оба бревна и поставили их торчком на песок, так что стали они в человеческий рост. И обнял их Один, и вдохнул в них жизнь – в одно за другим. Теперь это были уже не просто мертвые бревна на берегу: нет, теперь они стали живые.

Вили дал им волю, разум и стремление. Теперь они могли двигаться, теперь могли желать.

Ве придал им облик людей: вырезал им уши, чтобы они слышали, глаза – чтобы видели, уста – чтобы те отверзлись и говорили.

И вот уже не два бревна стояли на морском берегу, а двое нагих людей. Одному из них Ве вырезал мужское естество, а другому – женское.

И сделали три брата одежды для людей, чтоб те могли покрыть себя и согреться – там, на краю мира, где в воздухе висела взвесь из ледяных морских брызг.

И, наконец, дали они сотворенным людям имена: мужчину назвали Аск, или Ясень, а женщину – Эмбла, Вяз.

Аск и Эмбла стали отцом и матерью нам всем: всякий человек обязан жизнью своим родителям, и их родителям, и родителям тех, кто породил их родителей, и так далее. Но если углубиться в прошлое достаточно далеко, любой род на свете придет к Аску и Эмбле.

Эмбла и Аск остались в Мидгарде, надежно укрытые за стенами, которые боги сделали из Имировых ресниц. В Мидгарде первые люди выстроили себе жилище, защищенное от великанов, чудовищ и всех опасностей, таящихся в диких землях. В Мидгарде растили они своих детей в покое и мире.

Вот потому-то Одина и зовут Всеотцом – он не только стал родителем богов, но и вдохнул жизнь в прадедов прадедов наших дедов. И будь мы хоть боги, хоть люди, Один все равно нам отец.

I

Женой Тора была прекрасная Сив, из асов. Тор любил ее – просто потому, что любил. А еще – за синие глаза и белую кожу, и алые губы, и улыбку. И за длинные-предлинные волосы цвета ячменного поля на излете лета.

Как-то раз Тор проснулся и стал глядеть на спящую рядом Сив. Через некоторое время он поскреб в бороде. Потом потыкал жену своей громадной ручищей.

– Что с тобой случилось? – спросил он еще немного погодя.

Она открыла глаза цвета летнего неба.

– Ты о чем? – поинтересовалась богиня, потом повертела головой, и на лице ее отразилось удивление.

Пальцы взлетели к голому розовому черепу и осторожно его потрогали. В ужасе устремила она взгляд на мужа.

– Мои волосы… – вот и все, что она сказала.

Тор кивнул.

– Они пропали, – сообщил он ей. – Он оставил тебя совершенно лысой.

– Он? – не поняла Сив.

Тор в ответ ничего не сказал, а лишь застегнул пояс силы, Мегингьёрд, удваивавший его и без того непомерную мощь.

– Локи, – обронил он, наконец. – Это дело рук Локи.

– Это еще почему? – осведомилась Сив, лихорадочно ощупывая голову, словно от порхания пальцев волосы могли вернуться сами собой.

– Потому что, – со знанием дела заявил Тор, – когда что-то идет не так, я первым делом думаю, что виноват Локи. Это экономит мне кучу времени.

Дверь Локи оказалась заперта, так что Тор просто снес ее и вломился внутрь, оставив за спиной кучу обломков. Он сгреб хозяина дома в охапку и задал ему очень простой вопрос.

– Зачем?

– Зачем что? – физиономия Локи являла картину чистейшей невинности.

– Волосы Сив. Золотые волосы моей жены, Сив. Они были такие красивые! Ты зачем их отрезал?

Сотня выражений некоторое время играла в пятнашки на лице Локи: хитрость и увертливость, язвительность и смятение… Тор как следует встряхнул Локи. Тот потупил взор и постарался остановиться на стыде.

– Ну, для смеха. Я был пьян.

Тор нахмурился.

– Волосы Сив были ее сокровищем. Люди станут думать, что ей обрили голову в наказание. Как будто она сделала такое, чего делать нельзя, и с тем, с кем нельзя.

– Ну… да, пожалуй, – согласился Локи. – Так они, весьма вероятно, и подумают. А учитывая, что я забрал волосы с корнями, она теперь до конца жизни проходит совершенно лы…

– А вот и нет, – сказал Тор, и лицо его, обращенное к Локи (которого он теперь держал высоко над головой), было подобно грому.

– Боюсь, что да. Конечно, всегда есть шляпы, косынки там всякие…

– Она не останется лысой до конца своих дней, – пояснил свою мысль Тор. – Потому что, Локи, сын Лаувейи, если ты сию же минуту не приставишь ей волосы обратно, я переломаю каждую косточку в твоем теле. Подчеркиваю, каждую. А если волосы после этого не будут нормально расти, я вернусь и переломаю их снова. И снова. Если я стану ломать их каждый день, то скоро достигну в этом подлинного мастерства, – заключил он уже немного веселее.

– Нет, – сказал Локи. – Я не смогу приставить ей волосы обратно. Это так не работает.

– Сегодня, – Тор решил думать вслух, – на все твои кости у меня уйдет где-то около часа. Но бьюсь об заклад, что при должном количестве тренировок я сумею сократить время до пятнадцати минут. Интересно будет проверить.

И он приступил к первой косточке.

– Карлики! – завизжал Локи.

– Прости, что?

– Карлики! Они могут сделать что угодно. Они сделают Сив новые золотые волосы, которые прирастут к голове и будут дальше расти нормально, сами по себе. Идеальные золотые волосы! Карлики такое точно могут. Вот клянусь, могут.

– Тогда, – рассудил Тор, – лучше тебе пойти и поговорить с ними немедленно.

И уронил Локи оттуда, где его держал (а это очень высоко над головой), прямо на пол.

Локи кое-как поднялся на ноги и поспешил прочь, пока Тор не принялся за остальные кости.

Натянув сапоги, что носили его по небу, он поспешил в Свартальвхейм, где карлики держали свои мастерские. Самые искусные мастера из всех – это трое карликов, которых знали как сыновей Ивальди. Локи сразу подумал именно о них и отправился прямиком в их подземную кузню.

– Привет, сыновья Ивальди, – с порога заявил он. – Я тут поспрашивал, и люди говорят, что некто Брокк и брат его Эйтри – величайшие мастера, каких только видывал свет.

– Нет, – возразил ему кто-то из сыновей Ивальди. – Это на самом деле мы. Мы – величайшие на свете мастера.

– Уверен, Брокк и Эйтри умеют делать сокровища не хуже ваших.

– Вранье! – отрезал самый высокий из сыновей. – Я бы не доверил этим криволапым ничтожествам и коня подковать.

Самый маленький – и самый мудрый – из сыновей просто пожал плечами.

– Что бы они там ни делали, мы сумеем лучше.

– Я слыхал, они бросили вам вызов, – небрежно заметил Локи. – Три сокровища. Боги-асы рассудят, кто изготовил лучшее. Да, кстати… одним из сокровищ должны быть волосы. Золотые, саморастущие, идеальные волосы.

– Это мы можем, – кивнул один из сыновей Ивальди – какой, непонятно. Даже Локи едва мог отличить их друг от друга.

После этого бог отправился на другую сторону горы – к карлику по имени Брокк, который держал там мастерскую вместе со своим братом Эйтри.

– Сыновья Ивальди делают три сокровища в дар богам Асгарда, – сообщил он. – Боги будут оценивать их. Сыновья Ивальди пожелали, чтобы я донес до вас следующее: они совершенно уверены, что вы с Эйтри не сумеете сравняться с ними в мастерстве. Да, и кстати, они назвали вас криволапыми ничтожествами.

Брокк, однако, был не дурак.

– Все это крайне подозрительно пахнет, Локи, – поделился он с богом своими сомнениями. – Ты уверен, что это не твоих рук дело? Посеять распрю между нами с Эйтри, с одной стороны, и мальчиками Ивальди – с другой… Затея как раз в твоем духе. Скажешь, нет?

Локи состроил свою самую бесхитростную рожу – то есть, исключительно бесхитростную.

– Я тут совершенно ни при чем, – заявил он со всем простодушием, на какое только был способен. – Просто решил, что вам нужно знать.

– И никакого личного интереса у тебя в этом, конечно, нет? – осведомился Брокк.

– Никакого. Откуда?

Брокк покивал и пристально поглядел на Локи. Брат его, Эйтри, слыл величайшим кузнецом, зато Брокк был и умнее, и решительнее.

– Ну, раз так, мы будем только счастливы проверить мастерство сыновей Ивальди, и пусть боги нас рассудят. Я-то знаю, что Эйтри кует вещи получше и куда изысканней, чем парнишки Ивальди. Но давай добавим сюда и личного интереса, а, Локи?

– Что это у тебя на уме?

– Твоя голова, – пояснил Брокк. – Если мы выиграем состязание, мы заберем твою голову, лады? В этой твоей черепушке столько всего разного творится – думаю, Эйтри сварганит из нее превосходный прибор. Что-то вроде думающей машинки. Ну, или чернильницы на худой конец.

Локи продолжал улыбаться, но внутри весь насупился. А ведь день так хорошо начинался! Хотя… нужно будет просто проследить, чтобы Эйтри и Брокк проиграли состязание. Боги так и так получат от карликов шесть драгоценных вещиц, а Сив – свои золотые волосы. Конечно же, ему такое по плечу. Локи он, в конце концов, или кто?

– Ну, разумеется, – сказал он. – Моя голова? Да нет проблем.

А на другой стороне горы сыновья Ивальди уже ковали свои сокровища. О них Локи совершенно не беспокоился. Но ему непременно надо было сделать так, чтобы Брокк и Эйтри не выиграли – ни при каких условиях.

Тем временем эти двое отправились к себе в кузню. Там было темно, лишь угли рдяно пылали в горне. Эйтри взял с полки свиную шкуру и кинул в горн.

– Вот для чего-то подобного я эту кожу и берег, – сказал он брату.

Брокк в ответ просто кивнул.

– Значит так… – распорядился Эйтри. – Ты становись на мехи. Стой и качай. Мне нужно много жара, долго и ровно, иначе ничего не получится. Давай-давай…

Брокк принялся качать мехи, нагнетая воздуха во чрево горна и раздувая в нем жар. Ему это было не впервой. Но Эйтри придирчиво наблюдал, пока не убедился, что все идет так, как надо.

И только он собрался выйти из кузни, чтобы поработать над своим творением снаружи, только он отворил дверь, как внутрь ворвалось здоровенное черное насекомое – не овод и даже не слепень, а что-то еще покрупнее, – и принялось зловредно носиться по комнате кругами.

Сквозь дверь до Брокка доносились звуки молотов Эйтри – было слышно, как он там крутит да гнет, кует да отбивает.

Большая черная муха тем временем – а она и вправду была самая большая и черная, какую вы только в жизни видали, – уселась Брокку на руку.

Обе руки у Брокка были заняты: он не мог оторваться от мехов и продолжал качать. Муха, конечно, этим воспользовалась и больно укусила Брокка.

Но Брокк все качал себе и качал.

Дверь отворилась, Эйтри вошел и осторожно вытащил изделие из горна. Это оказался преогромный кабан со щетиной из сияющего золота.

– Хорошо получилось, – похвалил брата Эйтри. – Чуть холодней или чуть теплее, и все пошло бы насмарку.

– Ты тоже молодец, – отозвался Брокк.

Черная муха в углу потолка зажужжала сердито и негодующе.

Эйтри меж тем взял кусок золота и бросил в горн.

– Вот, – сказал он. – Это точно произведет на них впечатление. Когда скажу, начинай качать мехи и, что бы ни случилось, не замедляйся, не ускоряйся и не останавливайся. Тут, понимаешь, дело будет тонкое.

– Я все понял, – заверил его Брокк.

Эйтри снова вышел из кузни и принялся за работу. Брокк подождал, пока брат крикнет ему, что пора начинать, и снова принялся качать мехи.

Черная муха задумчиво покружила по комнате и, наконец, решительно села Брокку на шею. Изящно переступив лапками, она увернулась от струйки пота – очень уж жаркий и спертый был воздух в кузне, – прицелилась как следует и тяпнула карлика со всей своей мушиной силы. Алая кровь смешалась с потом, но качать Брокк не перестал.

Тут вернулся Эйтри и вытащил из горна раскаленное добела обручье. Он бросил его в каменную чашу с водой, чтобы охладить, и густое облако пара заволокло все кругом. Обручье остыло, быстро сделавшись оранжевым, потом алым и потом, наконец, просто золотым.

– Зваться оно будет Драупнир, – сообщил брату Эйтри.

– Капающий? Забавное имя для браслета, – заметил Брокк.

– Только не для этого, – возразил Эйтри и тут же объяснил, что в нем такого особенного.

– А теперь, – сказал он после, – то, что я очень давно уже собирался сделать. Мой шедевр. Но он будет даже похитрее, чем те два. Так что делать ты будешь следующее…

– …качать и не переставать? – спросил Брокк.

– Именно так, – подтвердил Эйтри. – И даже еще больше прежнего. Даже ритм менять не смей, а не то все пойдет прахом.

Эйтри выбрал чугунную чушку, такую громадную, что больше нее муха (сама черная и большая – это, напомним, был Локи) в жизни не видывала, и швырнул ее в горн, а потом вышел из кузни и вскоре подал Брокку сигнал: давай, мол, приступай.

Ну, Брокк и приступил, а снаружи загрохотали молоты Эйтри, который вовсю ковал и тянул, и клепал, и паял, и подпиливал.

«Довольно мелочиться», – сказал себе Локи (в образе мухи). Наверняка обещанный шедевр произведет впечатление на богов, а если боги достаточно впечатлятся, не сносить ему головы. Он приземлился аккурат промеж глаз у карлика и принялся кусать его за веки. Как ни драло у него глаза, а Брокк продолжал качать. Локи вгрызся поглубже да покрепче – отчаяние придало ему сил. Кровь полилась с век, в глаза и по всему лицу, ослепляя усердного карлика.

Брокк сощурился, заморгал и замотал головой, пытаясь согнать муху. В ту сторону и в другую мотал он, кривил рот и пробовал сдуть проклятое насекомое, но тому хоть бы хны. Муха продолжала самозабвенно кусаться, и карлик уже ничего не видел, кроме собственной крови; голова у него вся наполнилась острой болью.

Тогда Брокк сосчитал и после движения вниз оторвал от мехов одну руку и хватанул туда, где сидел Локи, да так быстро и сильно, что тот едва успел спастись. А Брокк тотчас же снова вцепился в мехи и продолжил качать.

– Хватит! – крикнул снаружи Эйтри.

Черная муха, пошатываясь на лету, описала по комнате круг. Тут Эйтри открыл дверь, и она благополучно улизнула.

Карлик-кузнец окинул брата недовольным взглядом; физиономия у того была сплошь в крови пополам с потом.

– Понятия не имею, с чем ты тут игрался, – процедил Эйтри, – но ты чуть было все не испортил. Под конец все пошло наперекосяк. И на выходе получилось далеко не так впечатляюще, как я надеялся. Ну, там поглядим…

Локи (в образе Локи) прогулочным шагом вошел в кузню.

– Ну, как, все готово к состязанию? – любезно осведомился он.

– Брокк пойдет в Асгард, преподнесет богам мои дары и отрежет тебе голову, – сказал Эйтри. – Мне она нужна тут, в мастерской – будет всякое делать…

Брокк устремил на Локи взгляд сквозь опухшие веки.

– Жду – не дождусь оттяпать тебе башку, – сообщил он. – Теперь это личный интерес.

II

В Асгарде трое богов воссели на свои престолы: одноглазый Один-Всеотец, рыжебородый Тор-Громовник и прекрасный Фрейр, господин летнего урожая. Им-то и предстояло рассудить соперников.

Локи встал перед ними, рядом с тремя почти одинаковыми с виду сыновьями Ивальди.

Брокк, чернобородый и угрюмый, стоял сбоку, пряча принесенные дары под покрывалами.

– Ну, и что мы тут судим? – поинтересовался с высоты своего трона Один.

– Сокровища, – ответил Локи. – Сыновья Ивальди приготовили дары для тебя, о великий Один, и для Тора и Фрейра, и так же поступили Эйтри и Брокк. Вам решать, какой из шести даров драгоценней всего. Я сам представлю вам то, что сделали сыновья Ивальди.

Одину он преподнес копье по имени Гунгнир – прекрасное копье, изукрашенное затейливыми рунами.

– Оно пробьет что угодно, – сообщил Локи, – а будучи брошено, непременно попадет в цель.

У Одина ведь был всего один глаз, и прицел у него иногда оставлял желать лучшего.

– А еще, что немаловажно, обет, принесенный на этом копье, будет нерушим.

Один взвесил копье в руке.

– Отличная вещь, – вот и все, что он сказал.

– А вот, – продолжал с гордостью Локи, – целая копна золотых волос. Из настоящего, между прочим, золота. Они пристанут к голове особы, которая в них нуждается, и станут расти и вести себя во всех отношениях как самые настоящие волосы. Сотня тысяч золотых прядей!

– Сейчас мы их проверим, – сказал на это Тор. – Сив, иди сюда.

Сив поднялась и вышла вперед; голова ее была покрыта. Она сняла покрывало, и боги так и ахнули при виде ее черепа, розового и гладкого. Сив аккуратно надела золотой парик и встряхнула волосами. И тотчас же основание парика приросло к ее коже, и вот уже Сив стояла пред собранием богов еще прекраснее и блистательнее прежнего.

– Впечатляет, – сказал Тор. – Великолепная работа.

Сив еще раз взметнула золотой волной кудрей и вышла из зала на солнце, чтобы похвалиться друзьям своими новыми волосами.

Последний из чудесных даров сыновей Ивальди был маленький и сложен во много раз, будто ткань. Его Локи возложил перед Фрейром.

– И что это такое? – спросил равнодушно Фрейр. – Похоже на шелковый шарф.

– Есть такое дело, – согласился Локи. – Но разверни его и ты увидишь, что на самом деле это корабль. А зовут его Скидбладнир. В паруса ему всегда дует попутный ветер, куда бы он ни отправился. И хотя он поистине огромен – самый большой корабль, какой ты в жизни встречал, – его можно сложить, как платок – видишь? – и положить к себе в кошель.

Фрейру корабль очень понравился, и у Локи отлегло от сердца. Действительно дары вышли превосходные.

Теперь настала очередь Брокка. Глаза у него были красные и опухшие, а сбоку на шее красовался громадный волдырь от укуса. «Многовато он о себе возомнил, – решил про себя Локи. – Куда ему до сыновей Ивальди!»

Брокк тем временем вынул золотое обручье и положил перед Одином, восседающим на своем высоком престоле.

– Зовется этот браслет Драупнир, – сообщил карлик. – Ибо каждую девятую ночь восемь золотых обручьев равной красоты будут капать с него, как роса. Можешь награждать ими своих людей или хранить для себя, и богатство твое приумножится.

Один внимательно осмотрел обручье и надел себе на руку выше локтя, где оно и засверкало.

– Отличная вещь, – молвил он.

Вроде бы он то же самое сказал и о копье, припомнил Локи…

А Брокк между тем подошел к Фрейру, сорвал покрывало и показал огромного вепря с золотою щетиной.

– Этого вепря мой брат сделал для тебя, чтобы возить твою колесницу, – сказал он. – Хоть по земле, хоть по морю повезет он тебя, быстрее любого самого быстрого коня. Нет такой темной ночи, чтобы свет его золотой щетины не сумел рассеять ее, – и ты, о бог, всегда будешь видеть, что делаешь. Никогда не устанет этот зверь и никогда тебя не предаст. А зовут его Гуллинбурсти – Золотая Щетина.

И кабан Фрейру тоже очень понравился. Но все же, думал Локи, корабль, что складывается, будто шелковый платок, ничуть не хуже неостановимого вепря, что сияет во тьме, так что за голову можно особо не переживать. А последний дар, приготовленный Брокком, Локи так и так успел испортить, это уж как пить дать.

И вот из-под последнего покрывала явился молот, и был он возложен перед Тором, сидевшим на высоком престоле.

Тор поглядел на него и шмыгнул носом.

– Что-то рукоятка коротковата.

– Да, – кивнул Брокк, – это моя вина. Это я стоял на мехах. Но прежде чем ты отвергнешь наш дар, дозволь рассказать, что в нем такого особенного. Зовут его Мьёлльнир – Творец Молний. Прежде всего, его нельзя сломать. Сколь бы сильно ты им ни ударил, молоту ничего не сделается.

Тор явно заинтересовался. За долгие годы он переломал немало оружия – главным образом, колотя им по разным предметам.

– Далее, если бросишь ты этот молот, не случится такого, чтобы он промахнулся.

Тор заинтересовался еще больше. Он уже потерял уйму прекрасного оружия, кидая им в то, что его раздражало (и промахиваясь). И, увы, слишком часто оружие, однажды как следует кинутое, исчезало вдали, и никто его больше никогда не видел.

– …и неважно, как сильно или как далеко ты его бросишь, он всегда возвратится тебе прямо в руку.

Теперь Тор уже улыбался от уха до уха. А бог грома нечасто улыбается, можете мне поверить.

– К тому же ты можешь менять размер молота. По твоему желанию он вырастет или ужмется так, что ты его сможешь спрятать за пазуху.

Тор в восторге захлопал в ладоши, да так, что гром прокатился по всему Асгарду.

– И все же, как ты верно заметил, – с печалью в голосе продолжал Брокк, – рукоятка молота и правда чересчур коротка. В этом я виноват. Я не сумел качать мехи равномерно, пока мой брат, Эйтри, его ковал.

– Невелика беда – короткая рукоятка, – возразил ему Тор. – Что с того, как он выглядит? Главное – этот молот сумеет защитить нас от инеистых великанов. Это самый лучший подарок, какой я в жизни видел.

– Он будет защищать Асгард. И всех нас вместе с ним, – одобрительно промолвил Один.

– Будь я великаном и случись у Тора в руке этот молот, я бы его очень испугался, – заметил Фрейр.

– Да-да, молот очень хорош. Но как же волосы, Тор? Прекрасные золотые волосы Сив! – воскликнул Локи с некоторым отчаянием в голосе.

– Чего? А, да. Волосы. Да, у моей жены очень хорошие волосы, – отозвался Тор слегка рассеянно. – А теперь, Брокк, покажи мне скорее, как сделать молот больше и меньше!

– Молот Тора даже лучше, чем мое чудесное копье и мое изумительное обручье, – кивнул Один.

– Молот чудеснее, чем мой корабль и мой вепрь, – признал Фрейр. – С ним богам Асгарда будет нечего бояться.

И боги принялись хлопать Брокка по спине, приговаривая, что он и Эйтри смастерили самый лучший подарок на свете.

– Приятно слышать, – скромно ответил Брокк и повернулся к Локи. – Итак, сын Лаувейи… Я намерен отрезать тебе голову и забрать ее с собой. Эйтри будет в восторге. Сделаем из нее что-нибудь полезное.

– Я… пожалуй, выкуплю свою голову, – сказал Локи. – У меня тоже есть сокровища, и я отдам их тебе.

– У нас с Эйтри уже есть все сокровища, какие нам нужны, – возразил Брокк. – Мы их сами делаем. Нет, Локи. Я хочу твою голову.

Локи подумал минутку.

– Ладно, можешь ее взять. Если, конечно, поймаешь меня.

И он подпрыгнул высоко в воздух и унесся прочь над головами всего честного собрания. Раз – и нету его.

Брокк перевел взгляд на Тора.

– Ты можешь его поймать?

Тот пожал плечами.

– Вообще-то мне не стоило бы… Но уж очень хочется испытать молот в деле.

Через мгновение он вернулся, крепко держа Локи. Тот свирепо зыркал на него, но поделать ничего не мог.

Карлик Брокк между тем вытащил нож.

– Иди-ка сюда, Локи, – сказал он приветливо. – Сейчас я отрежу тебе голову.

– О чем разговор, – согласился Локи. – Бери себе и отрезай. Но – и тут я призываю в свидетели могучего Одина – если отрежешь хоть кусочек шеи, ты тем самым нарушить букву нашего соглашения, согласно которому ты получаешь мою голову и только ее.

Один на это величаво кивнул.

– Локи прав, – сказал он. – Трогать шею ты права не имеешь.

Брокк пришел в ярость.

– Но невозможно же отрезать ему голову и не резать при этом шею! – возопил он.

Локи выглядел страшно довольным.

– Вот видишь, – сказал он, – если бы люди как следует думали, что говорят, они бы никогда не рискнули подначивать Локи, самого мудрого, самого умного, хитрого, смышленого, симпатичного…

Брокк что-то прошептал на ухо Одину.

– Да, – согласился тот, – это будет честно.

Брокк вытащил полоску кожи, наложил ее Локи на рот и попробовал проткнуть острием ножа, но тщетно.

– Не работает, – пожаловался он. – Мой нож тебя не режет.

– Возможно, я принял специальные меры против ножей, – скромно сказал Локи. – На тот случай, если вся затея с «голову-но-не-шею» провалится. Боюсь, ни один нож на свете не станет меня резать.

Брокк хмыкнул и вытащил вместо ножа шило, каким пользуются в кожевенном деле. Им он пробил дыры в кожаной ленте и у Локи в губах, а потом прочной ниткой сшил их вместе.

Брокк отступил и полюбовался на дело своих рук: теперь рот Локи был крепко зашит, так что он даже пожаловаться не мог, – и, поверьте, боль от невозможности трепать языком была для него еще мучительнее, чем боль от пришитых к кожаной ленте губ.

Вот, теперь вам известно, как боги получили свои самые великие сокровища. Всё по вине Локи. И даже молот Тора – это всё равно вина Локи. С ним всегда так: ты обижаешься на него, даже когда больше всего причин благодарить, и ты ему благодарен, даже когда люто его ненавидишь.

I

Тьяльви и сестра его Рёсква жили со своим отцом Эгилем и матерью на ферме, а ферма стояла на самом краю диких земель. Вокруг кишели чудовища, великаны и волки, и Тьяльви много раз попадал в беду. Так он и научился бегать быстрее всех на свете. Соседство с дикими землями не проходит даром: Тьяльви и Рёсква с детства привыкли, что в мире полным-полно всяких странностей и чудес.

Но все-таки они удивились, когда в один прекрасный день на пороге у них объявились двое гостей из Асгарда – Локи и Тор на колеснице, запряженной двумя здоровенными козлами, которых Тор называл Ворчуном и Дробилой. Боги рассчитывали на угощение и ночлег. И были они огромные и очень сильные.

– Нам нечем вас накормить, – смущенно сказала Рёсква. – Овощи у нас есть, но зима выдалась трудная, так что даже кур не осталось.

Тор что-то буркнул себе под нос, вытащил нож и зарезал обоих своих козлов. Потом снял с них шкуры, а туши положил в большущий котел для жаркого, подвешенный над огнем. Рёсква с матерью накрошили туда же овощей из зимних запасов.

Локи между тем отвел Тьяльви в сторонку. Мальчику стало не по себе: его пугали зеленые глаза Локи и покрытые шрамами губы, кривившиеся в улыбке.

– Ты, должно быть, не знаешь, – сказал ему Локи, – но для растущего мальчика нет на свете лучше еды, чем костный мозг этих козлов. Правда Тор вечно жадничает, оставляет его весь для себя. Но если бы тебе удалось попробовать хоть немного этого костного мозга, ты бы вырос сильным, как Тор.

Когда жаркое приготовилось, Тор взял себе одного козла целиком, а остальным пятерым едокам отдал второго.

Он расстелил на полу козлиные шкуры и принялся за мясо, бросая обглоданные кости на одну из шкур.

– И вы кидайте кости на свою шкуру, – велел он остальным. – Да не вздумайте сломать или разгрызть хоть одну косточку! Ешьте только мясо.

По-вашему, вы умеете есть быстро? Это вы не видели, с какой скоростью Локи расправляется с едой. Только что перед ним стояла полная миска, а вы и глазом моргнуть не успели, как она уже пуста, а Локи вытирает рот.

Остальные ели медленнее. Но Тьяльви все думал и думал о том, что сказал ему Локи. И вот как только Тор отлучился по нужде, Тьяльви потихоньку достал свой ножик, расщепил бедренную кость козла и съел немножко мозга. Потом он кинул сломанную кость на шкуру и набросал сверху целых, чтобы никто не заметил.

После ужина все легли спать в большом зале. А наутро Тор покрыл козлиными шкурами две кучи костей, взял свой молот Мьёлльнир и поднял его высоко над головой.

– Встань и живи, Ворчун! – пророкотал он.

Полыхнула молния. Ворчун вскочил, потянулся, мемекнул и пошел себе щипать травку, как ни в чем не бывало.

– Встань и живи, Дробила!

И Дробила тоже поднялся, да только не так проворно, и тоже заблеял, да только совсем не весело, а тонко и жалобно, словно от боли. И на травку вслед за Ворчуном он не побежал, а поплелся кое-как, хромая на каждом шаге.

– У Дробилы сломана нога, – заключил Тор. – Несите деревяшку и тряпку!

И он наложил лубок козлу на ногу. А потом молча посмотрел на хозяев дома – и за всю свою жизнь Тьяльви не видал ничего страшнее этих горящих, налитых кровью глаз.

– Кто-то из вас сломал эту кость! – прогремел Тор, сжимая рукоять своего молота покрепче. – А ведь я вас накормил! И попросил взамен только об одном – и все-таки вы меня предали!

– Это я, – сказал Тьяльви. – Я сломал кость.

Локи изо всех сил пытался держать лицо, но уголки его рта все равно расползались в улыбке. И ничего хорошего эта улыбка не обещала.

Тор взвесил молот на руке.

– Если по-честному, стоило бы разнести всю вашу ферму по камешку, – пробормотал он, и Эгиль уставился на него с ужасом, а жена Эгиля заплакала. – Ну же! Назовите мне хоть одну причину этого не делать!

Эгиль ничего не сказал. Но Тьяльви поднялся и промолвил:

– Мой отец тут ни при чем. Он не знал, что я натворил. Накажи меня, если хочешь, но он-то не виноват! Вот, посмотри на меня! Я умею бегать очень быстро. Я буду служить тебе и делать все, что ты прикажешь, только не тронь моих родителей.

Его сестра Рёсква тоже встала.

– Без меня он никуда не уйдет! – заявила она. – Если заберешь его, бери и меня.

Тор призадумался.

– Ну, быть по-вашему! – наконец, решил он. – Ты, Рёсква, оставайся покамест дома: будешь ходить за Ворчуном и Дробилой, пока у Дробилы нога не заживет. А когда я вернусь, заберу вас всех троих. – Он повернулся к Тьяльви. – А ты можешь идти с нами. Мы с Локи направляемся в Утгард.

II

Прямо за фермой начинались дикие земли, и через них-то трое путников и двинулись на восток – к морю и Йотунхейму, стране великанов.

Чем дальше к востоку продвигались они, тем становилось холоднее. Леденящий ветер выпивал из тела остатки тепла. Ночевать под открытым небом никому не хотелось, и под вечер, пока еще не стемнело, путники решили разойтись в разные стороны и поискать укрытие. Тор и Тьяльви ничего так и не нашли. Локи не возвращался дольше всех, а когда вернулся, лицо у него было озадаченное.

– В той стороне стоит какой-то странный дом, – сообщил он.

– А что в нем странного? – поинтересовался Тор.

– На весь дом – одна огромная комната. Окон нет, один только вход, и широченный, но дверь не навешена. Прямо не дом, а пещера!

Ветер кусал путников за щеки, пальцы у всех уже онемели от холода.

– Пойдем, проверим! – решился Тор.

Дом и впрямь оказался преогромный: от входа и не разглядеть, что там скрывалось в глубине.

– Вдруг там дикие звери или какое-нибудь чудовище? – заметил Тор. – Давайте устроимся у входа.

Так они и сделали. Локи почти не соврал: весь дом состоял из одной-единственной комнаты – не считая узкой пристройки, которая тянулась от него по одну сторону и тоже уходила куда-то вдаль. Путники развели костер у входа и улеглись. Но проспать им удалось от силы с час: внезапно всех разбудил какой-то грохот.

– Что это? – спросил Тьяльви.

– Землетрясение? – предположил Тор. Земля и вправду тряслась, а шум стоял такой, как будто у них над ухом извергался вулкан или с горы катилась могучая лавина. Ну, или будто вокруг собралась сотня-другая рассерженных медведей, чтобы пореветь на ночь глядя.

– Не думаю, – возразил Локи. – Давайте-ка переберемся в пристройку. Просто на всякий случай.

Локи с Тьяльви отправились в пристройку и кое-как проспали до утра под весь этот грохот, так ни на минуту и не умолкший. А Тор остался стоять на страже у входа – и так и простоял всю ночь, не смыкая глаз и сжимая молот в руке. Чем ближе к утру, тем больше ему не терпелось уже наконец пойти и посмотреть, кто это там грохочет и трясет землю, а посмотрев, задать ему хорошую трепку. Будить своих спутников он уж, так и быть, не стал, но как только рассвело, направился в лес, на поиски.

Подобравшись к источнику шума поближе, он стал различать отдельные звуки в том, что издалека казалось сплошным грохотом. И звуки эти повторялись снова и снова: за раскатом оглушительного рева раздавалось не менее раскатистое урчание, малость потише, а за ним – какое-то посвистыванье, в общем негромкое, но такое пронзительное, что виски и зубы у Тора всякий раз простреливало болью.

Тор добрался до вершины холма и окинул взором окрестности.

И очень быстро взгляд его уперся в самого великанского из всех великанов, каких только ему доводилось встречать за свою жизнь. Тот растянулся в долине под холмом во весь свой могучий рост. Волосы и борода его были чернее углей, а кожа – белее поля, укрытого снегом. Великан крепко спал, как нетрудно было догадаться по закрытым глазам и равномерному храпу – которым и объяснялось загадочное посвистывание, так донимавшее Тора по дороге. При каждом всхрапе все вокруг так и ходило ходуном. Неудивительно, что земля всю ночь тряслась: в сравнении с этим великаном сам Тор был ростом с муравья, ну или с жука, в лучшем случае.

Тор затянул потуже Мегингьёрд, свой волшебный пояс, прибавлявший ему силу вдвое, – чтоб уж наверняка управиться даже с таким огромным великаном.

А великан между тем открыл глаза – ярко-голубые и холодные, как лед, – и уставился на Тора. Похоже, лезть в драку он не собирался… по крайней мере, пока.

– Привет, – крикнул ему Тор.

– Утро доброе! – голосом горной лавины откликнулся черноволосый исполин. – Звать меня Скрюмиром. Это значит «верзила». Все бы им хиханьки да хаханьки, родственничкам моим! Слыханное ли дело – такого коротышку, как я, прозвать верзилой? Ну, как прозвали, так и прилипло, что уж поделаешь. Эй, а где моя рукавица? С вечера вроде две было. Никак, одну обронил. – И великан поднял руки: на одной и вправду сидела здоровенная кожаная рукавица, а на другой – ничего. – Ага! Вот и она!

Великан протянул лапищу и пошарил по ту сторону холма, на котором стоял Тор. Потом рука вернулась с находкой – надо полагать, второй рукавицей.

– Хм-м, – пробасил великан. – Что это там внутри?

И легонько встряхнул рукавицу.

Из рукавицы кувырком на снег полетели Тьяльви и Локи, и тут до Тора дошло, в каком это доме они вчера заночевали.

А Скрюмир натянул рукавицу и довольно оглядел обе руки – теперь не замерзнут!

– Можем путешествовать вместе, – предложил он. – Если вы не против.

Тор посмотрел на Локи, Локи – на Тора. Оба посмотрели на юного Тьяльви. Мальчик пожал плечами: в своей скороходности он не сомневался.

– Я за вами поспею, – заверил он.

– Отлично! – крикнул Тор.

И они позавтракали в компании великана. Скрюмир извлекал из своей дорожной котомки целых коров и овец и поглощал одну за другой. Трое путешественников ограничились трапезой поскромнее. Покончив с завтраком, Скрюмир сказал:

– Слышьте, а отчего бы мне не понести заодно и ваши припасы? У меня в котомке места хватит, а вам все меньше тащить на своем горбу. Ну а вечерком сядем все вместе и перекусим.

И он сложил в свою котомку все припасы, затянул ремешки и двинулся на восток широким великаньим шагом. Тор и Локи припустили следом – они были боги и не знали усталости. Тьяльви тоже бежал во всю мочь, но он-то был простой смертный, так что ему пришлось несладко. Через несколько часов силы начали покидать его, и вскоре великан ушел так далеко вперед, что казался теперь одной из гор на горизонте с затерявшейся в облаках вершиной.

Когда путники, наконец, нагнали Скрюмира, уже сгустились сумерки. Великан нашел им место для ночевки под огромным старым дубом, а сам удобно устроился поблизости, примостив под голову валун.

– Я не голоден, – сообщил он. – Обо мне не беспокойтесь. Решил сегодня пораньше на боковую. Да, ваши припасы – у меня в сумке, вон там, под деревом. Доброй ночи.

И великан захрапел. Деревья затряслись от грохота вперемешку с урчанием и свистом, но путникам было уже не привыкать. Тьяльви вскарабкался по великаньей котомке и начал возиться с ремнями. А через некоторое время крикнул вниз:

– Не могу развязать! Ремни слишком тугие, будто из железа сделаны!

– Я могу гнуть железо, – успокоил его Тор и, одним прыжком вскочив на верхушку сумки, принялся тянуть да дергать.

– Ну? – выждав еще немного, поинтересовался Локи.

Тор только проворчал что-то себе под нос и продолжал тянуть. Потом еще что-то проворчал и еще подергал. Потом пожал плечами.

– Сдается мне, сегодня ужина не будет, – признал он, – если только этот распроклятый великан сам не развяжет нам свою котомку.

Тор посмотрел на великана. Посмотрел на Мьёлльнир, свой молот. Слез с котомки, взобрался на голову спящего Скрюмира, поднял молот и опустил его с размаху великану прямо на лоб. Один глаз Скрюмира сонно приоткрылся:

– На меня тут, кажись, листок с дерева упал, – пробормотал великан. – А вы там как, поужинали? Уже идете спать? Ложитесь, стесняться нечего: день был долгий. – И Скрюмир повернулся на бок, закрыл глаза и тут же захрапел снова.

Локи и Тьяльви ухитрились заснуть, несмотря на шум, но к Тору сон не шел. Бог грома был рассержен и голоден, да и не доверял он этому великану из диких восточных земель. К полуночи Тор вконец проголодался, зато храпом был уже сыт по горло. И вот, не утерпев, он снова вскарабкался великану на голову и устроился точнехонько на переносице.

Поплевал на руки. Подтянул пояс силы. Поднял Мьёлльнир над головой – и ударил со всей мочи. Молот вошел великану глубоко в лоб – по крайней мере, если Тору так показалось.

Было слишком темно, и разглядеть, какого цвета у великана глаза стали после этого, Тор не мог, но, так или иначе, они открылись.

– Кто там? – проворчал тот, кого собратья прозвали верзилой. – Тор, это ты, что ли? А мне тут желудь упал на голову. Который час-то?

– Полночь, – сказал Тор.

– Ну, утром увидимся.

И снова от великаньего храпа затряслась земля и закачались верхушки деревьев.

Солнце еще не взошло, но уже светало, когда Тор, проголодавшись и разозлившись вконец, решил нанести еще один, последний удар, который утихомирит проклятого храпуна навсегда. На сей раз он нацелился великану в висок и хватанул молотом с такой силой, что по горам раскатилось эхо.

– О-хо-хо, – сказал Скрюмир. – На меня, кажись, птичье гнездо свалилось. Или сучок. Кто его знает. – Он зевнул, потянулся и поднялся на ноги. – Ну, хватит дрыхнуть. Пора в дорогу. Вы, трое, в Утгард что ль идете? Ага. Ну, вас там примут честь по чести. Пир горой, пиво рекой, а потом и поборетесь, и побегаете, и силой померяетесь. Они там, в Утгарде, веселиться умеют. Просто идите на восток – во-он туда, где светает, – и оглянуться не успеете, как будете на месте. А мне – на север.

И он улыбнулся путникам щербатой улыбкой, как будто бы простодушной, а то и вовсе глупой, – но синие глаза великана смотрели слишком пронзительно и ясно.

Потом он наклонился и добавил, поднеся ладонь ко рту, как будто не хотел, чтобы его подслушали (но толку-то, если даже от его шепота все равно можно было оглохнуть!):

– Вы уж извиняйте, ребята, но я случайно подслушал, как вы там промеж себя толкуете, что я, мол, такой большой. Я так понял, это вы в похвалу мне говорили. Да только знайте, если бы вы отсюда забрали к северу, то вот там-то и встретили бы настоящих великанов, мне, коротышке, не чета.

И Скрюмир еще раз ухмыльнулся и зашагал на север, сотрясая пятками землю.

III

А Тор, Локи и Тьяльви продолжили свой путь на восток, через земли Йотунхейма. День за днем они шли в сторону восходящего солнца, пока, наконец, вдали не показалась крепостная стена.

Поначалу путники подумали, что перед ними – крепость обычного размера и до нее уже рукой подать. Они прибавили шагу, но стена почему-то не менялась и не росла, как это всегда бывает, когда подходишь ближе. На исходе дня стало ясно, какая она огромная и как на самом деле до нее еще далеко.

– Это Утгард? – спросил Тьяльви.

– Да. Оттуда родом – моя семья, – ответил Локи почти совершенно серьезно.

– А ты там уже бывал?

– Нет.

Прошло еще несколько дней, и путники, наконец, добрались до крепости и остановились перед воротами. Вокруг не было ни души, лишь из-за стен доносился шум и гвалт веселого пира. Таких высоких ворот ни один из путников не видел сроду. И закрывала их железная решетка с толстыми-претолстыми прутьями: держитесь, мол, отсюда подальше, незваные великаны!

Тор крикнул, но никто не ответил.

– Ну что, войдем так? – спросил он Локи и Тьяльви.

И они просто присели и пролезли под прутьями.

За воротами оказался двор, а во дворе стоял большой дом. Через открытую дверь виднелись скамьи, высоченные, что твои деревья, а на скамьях сидели великаны. Тор двинулся вперед. Тьяльви стало страшно, но он все-таки не отстал от Тора. Локи немного помялся и пошел за ними. Тут они все и увидели короля великанов, сидевшего на троне выше всех, в дальнем конце зала. Путники прошли через зал и низко поклонились королю.

Узкое лицо короля обрамляли пламенно-рыжие кудри, а в синих, как лед, глазах светился ум. Король посмотрел на гостей и приподнял бровь.

– Что это у нас такое? – усмехнулся он. – Нашествие карапузов? Ах нет, прошу прощения, ошибся. Ты, должно быть, знаменитый Тор из Асгарда, а ты, верно, Локи, сын Лаувейи. Да, я немного знавал твою мать. Привет тебе, маленький родич. Я – Утгарда-Локи, Локи из Утгарда. А ты кто? – обратился он к третьему гостю.

– Я – Тьяльви, слуга Тора, – ответил Тьяльви.

– Ну что ж, добро пожаловать в Утгард, – сказал Утгарда-Локи. – Это лучшее место на свете для тех, кто способен хоть в чем-нибудь отличиться. Мы здесь рады каждому, кто превосходит всех на свете в каком-нибудь искусстве или ремесле. Умеет ли кто-нибудь из вас нечто особенное? Как насчет тебя, маленький родич? Что ты умеешь такого, чего больше никто не умеет?

– Я умею есть быстрее всех на свете, – сказал Локи, и на этот никто бы не обвинил его в хвастовстве.

– Как интересно! А вот есть у меня один слуга… Его зовут Логи – забавно, правда? Не желаешь проверить, кто из вас двоих ест быстрее?

Локи только плечами пожал – в своей прожорливости он не сомневался. А Утгарда-Локи хлопнул в ладоши, и в зал внесли длинное деревянное корыто, полное всевозможных зверей и птиц, зажаренных целиком. Были там и гуси, и коровы, и овцы, и козы, и кролики, и олени. Король хлопнул в ладоши еще раз, и Локи набросился на еду. Начал он с одного конца корыта и продвигался к середине последовательно.

Надо сказать, что он очень старался. Он сосредоточился на еде целиком, как будто кроме этого корыта с мясом ничего на всем белом свете больше не было. Руки его так и мелькали над корытом, а челюсти не переставали двигаться ни на миг.

Локи и Логи встретились точнехонько посредине корыта.

Утгарда-Локи посмотрел на них с высоты своего королевского престола.

– Ну что ж, – промолвил он, – оба справились одновременно. Неплохо! Но посмотрите внимательно: Логи съел и мясо, и кости, и… надо же! Если глаза меня не обманывают, он заодно сожрал и свою половину корыта. А Локи, спору нет, съел все мясо, но кости только обглодал, а к корыту так и вовсе не притронулся. Итак, победа – за Логи!

И Утгарда-Локи перевел взгляд на Тьяльви:

– А ты, мальчик? Что ты умеешь делать?

Тьяльви пожал плечами. Он не встречал еще человека, способного его перегнать. Когда он пускался в бег, он мчался быстрее перепуганного кролика, быстрее птицы в полете.

– Я умею бегать, – ответил он.

– Отлично, – кивнул Утгарда-Локи. – Сейчас побежишь.

И они вышли во двор, на хороший, ровный участок земли, в самый раз для состязаний в беге. Великаны собрались у беговой дорожки и терпеливо ждали, потирая руки и дуя себе на пальцы, чтобы согреться.

– Ты еще совсем мальчик, Тьяльви, – сказал Утгарда-Локи. – Так что взрослого соперника я против тебя не поставлю. Где там наш малыш Хуги?

Из-за спин собравшихся выступил великаний ребенок, ростом не выше Локи или Тора и такой худенький, что непонятно было, как он вообще затесался в эту толпу толстяков и верзил. Мальчик посмотрел на Утгарда-Локи и ничего не сказал – только улыбнулся. Тьяльви разглядывал его с сомнением: вроде бы этого Хуги здесь и не было до того, как король его вызвал.

Хуги и Тьяльви встали на старте, ожидая сигнала.

– Пошли! – громовым голосом крикнул Утгарда-Локи, и мальчики побежали. Тьяльви бежал быстро, как никогда, но Хуги все равно вырвался вперед – и как резво! Тьяльви едва успел добраться до середины дорожки, когда его соперник уже стоял на финишной черте.

– Победа за Хуги! – выкрикнул Утгарда-Локи, а потом присел перед Тьяльви на корточки и громко шепнул: – Видишь? Если хочешь победить Хуги, надо бежать быстрее. – А потом добавил: – Впрочем, я еще не видал, чтобы простой смертный бегал так быстро. Ну, Тьяльви, надо подналечь!

Тьяльви снова встал рядом с Хуги в начале дорожки. Он тяжело дышал, сердце грохотало в ушах молотом. Он знал, что в прошлый раз бежал очень-очень быстро, но все-таки Хуги оказался быстрее – и при этом даже не запыхался. Великаний ребенок посмотрел на Тьяльви и улыбнулся снова. Чем-то этот маленький бегун напоминал Утгарда-Локи, и Тьяльви подумал: уж не поставил ли король ему соперником собственного сына?

– Пошли!

И они опять побежали. Тьяльви мчался, напрягая все силы, забыв обо всем, – так, будто в целом мире не осталось ничего, кроме него самого и Хуги, да этой беговой дорожки у них под ногами. Однако Хуги как обогнал его сразу, так и держался впереди до самого конца. Правда, на этот раз Тьяльви отстал всего шагов на пять-десять.

Как же близко он оказался от победы! Теперь Тьяльви верил, что он все-таки может обогнать великаныша, – просто нужно выложиться целиком, показать все, на что способен.

– Еще раз, – выдохнул он.

– Отлично, – кивнул Утгарда-Локи. – Можешь попытать счастья еще раз. Ты и впрямь неплохо бегаешь, юноша, хоть я и не верю, что ты победишь. Но, как бы то ни было, последний раз решит дело.

Хуги вернулся в начало дорожки, и Тьяльви встал рядом. Хуги не то что не запыхался: вообще было не слышно, как он дышит.

– Удачи, – сказал Тьяльви.

– На этот раз, – отозвался Хуги, и голос его как будто прозвучал прямо у Тьяльви в голове, – я тебе покажу, как я бегаю.

– Пошли! – скомандовал Утгарда-Локи.

Тьяльви помчался так, как не бегал еще ни один человек на свете. Он летел, как сокол, как ураган, как… как сам Тьяльви, то есть очень быстро, потому что никто никогда не бегал так, как Тьяльви, – ни прежде того, ни потом.

Но Хуги обогнал его без труда: на этот раз он и впрямь показал себя. Не успел Тьяльви добежать до середины, как Хуги уже повернул от конца дорожки обратно.

– Довольно! – крикнул Утгарда-Локи.

Все вернулись в пиршественный зал. Великаны, приободренные победами своих, заметно повеселели, а Утгарда-Локи притворно вздохнул:

– Ах! Ну что ж, на этих двоих, пожалуй, не стоило и надеяться. Но теперь-то, наконец, мы увидим кое-что интересное. Пришел черед Тора, бога грома, самого могучего из всех героев на свете. О подвигах его поют во всех мирах. Боги и смертные рассказывают о его деяниях. Покажешь ли ты нам, Тор, на что ты способен?

Тор смерил короля долгим взглядом.

– Для начала, – промолвил он, – я могу показать тебе, как я умею пить. Нет на свете такого рога, который я не смог бы осушить до дна.

Утгарда-Локи подумал и кивнул:

– Это подойдет. Где мой стольник? – крикнул он, и стольник выступил вперед. – Подай-ка сюда мой особый рог.

Стольник кивнул, вышел из зала и тотчас вернулся с длинным-предлинным питейным рогом. Такого огромного рога Тор и вправду никогда не видел, но это его ничуть не смутило. Он ведь Тор, а значит, нет такого рога, что ему не по плечу! Руны и прекрасные узоры сплошь покрывали тот рог, а устье было оковано серебром.

– Это главный рог моего замка, – сказал Утгарда-Локи. – Всем нам здесь в свое время доводилось пить из него. Самые сильные и крепкие из нас осушают его в один глоток, хотя, надо признать, кое-кому требуется два. Но зато скажу тебе не без гордости, что таких слабосильных, чтобы им понадобилось целых три глотка, среди нас еще не бывало.

Итак, рог был длинный, но Тор был Тор: он поднес к губам этот рог, до краев полный мёда, и начал пить. Мёд у великанов оказался холодный и соленый, но Тор все пил и пил, пока в легких еще оставался воздух.

Наконец, он оторвался от рога. Ему казалось, что таким долгим глотком он осушил его до дна, – но нет! Мёду в роге почти что и не убавилось.

– Мне казалось, ты способен на большее, – сухо заметил Утгарда-Локи. – Надо полагать, меня ввели в заблуждение. Но уж со второго-то глотка ты наверняка справишься: здесь все это могут.

Тор сделал глубокий вдох и снова припал к рогу. На этот раз он подошел к делу основательно и тянул глоток куда дольше прежнего. Сомнений быть не могло: уж теперь-то рог наверняка опустел! Тор опустил рог и заглянул внутрь – в полной уверенности, что увидит дно. Однако мёду в роге убыло лишь на палец.

Из толпы великанов полетели насмешки, но Тор зыркнул на весельчаков так свирепо, что все умолкли.

– Эх, – вздохнул Утгарда-Локи. – Выходит, сказки о могучем Торе – и впрямь только сказки. Ну так уж и быть, можешь попытаться осушить этот рог хотя бы с третьей попытки. Надо думать, там уже немного осталось.

И Тор снова поднес к губам и принялся пить. Он пил и пил, не отрываясь. Пил как бог – так глубоко и долго, что Локи и Тьяльви уставились на него, не веря собственным глазам. Но когда Тор, наконец, опустил великанский рог, мёду в нем убыло еще лишь на полпальца.

– С меня хватит, – проворчал Тор. – К тому же, я не уверен, что это был просто мёд.

Утгарда-Локи подал знак стольнику, и тот унес рог.

– Настало время испытать твою силу. Сможешь поднять кошку? – спросил он Тора.

– Что за вопрос? Чтобы я – да не смог поднять кошку?

– Ну, – пожал плечами Утгарда-Локи, – все мы сейчас убедились, что ты не так силен, как мы думали. Молодые парни у нас, в Утгарде, забавы ради поднимают с земли мою кошку. Но должен предупредить тебя: ты меньше нас ростом, а кошка у меня немаленькая, так что если не сможешь поднять ее, мы поймем.

– Да подниму я твою кошку! – буркнул Тор.

– Она, должно быть, спит у очага, – сказал Утгарда-Локи. – Пойдем поищем ее.

Кошка и правда спала, но как только они вошли, тотчас проснулась и прыгнула на середину комнаты. Она оказалась серая и огромная, с человека ростом, но Тор-то был сильнее любого обычного человека. Он крепко ухватил ее под брюхо обеими руками и потянул вверх, думая поднять ее над головой одним махом. Но кошка только выгнула спину, так что Тору пришлось поднять руки повыше.

Он потянул – кошка не поддавалась: спина ее выгибалась дугой все круче и круче. Но Тор продолжал тянуть ее кверху изо всех сил – не хватало еще сесть в лужу в такой простой игре! И вот, наконец, когда самому Тору уже пришлось привстать на носки, чтобы не выпустить кошку из рук, та оторвала от земли одну лапу.

Тут до Локи, Тьяльви и Тора донесся странный шум, словно где-то вдалеке гигантские скалы терлись друг о друга и горы стенали от боли.

– Достаточно, – молвил Утгарда-Локи. – Не твоя вина, что ты не можешь поднять мою кошку. Она ведь у меня большая, а ты против нас, великанов, – тощий коротышка. – И король широко ухмыльнулся.

– Тощий коротышка? – возмутился Тор. – Да я хоть сейчас готов побороться с любым из вас, великанов!

– После того, что мы видели, – возразил Утгарда-Локи, – дурным бы я был хозяином, если бы выставил против тебя одного из нас. Для тебя это может плохо кончиться. Боюсь, к тому же, ни один из моих людей не захочет схватиться с тем, кто не сумел ни осушить мой рог, ни даже поднять мою кошку. Но если ты все-таки желаешь бороться, попробуй одолеть мою старую кормилицу.

– Твою кормилицу? – переспросил Тор в изумлении.

– Конечно, она уже старуха. Но это она в свое время научила меня бороться. Хоть и было то давным-давно, я уверен, она еще помнит, как выстоять в схватке. От старости она усохла, так что ростом ты ей уступишь ненамного. Она любит играть с детьми, – улыбнулся Утгарда-Локи, но Тор при этих словах так изменился в лице, что королю пришлось добавить: – Ее зовут Элли, и ей доводилось побеждать соперников сильнее тебя. Не задавайся, Тор!

– Я предпочел бы сразиться с мужчиной, – сказал Тор. – Но, так уж и быть, поборюсь с твоей старой нянькой.

И Утгарда-Локи послал за старухой, и она пришла, вся седая, морщинистая, иссохшая и такая хрупкая, что, казалось, стоит дохнуть – и ее унесет ветром. Конечно, она тоже была великанша, но и впрямь оказалась лишь немного выше Тора. Тонкие, редкие волосы едва прикрывали череп. Тор смотрел и думал: сколько же ей лет? Он, похоже, в жизни не встречал такой древней старухи. Не хотелось бы причинить ей боль.

Они встали друг против друга. Первый, кто заставит другого упасть, победит. Тор толкнул старуху, но та даже не шелохнулась. Тор ее потянул вниз – она устояла. Тогда он принялся за дело всерьез, но все было напрасно: с таким же успехом он мог бы толкать, тянуть и пытаться сдвинуть с места гору. А старуха лишь молча смотрела на него сверху вниз своими древними бесцветными глазами.

Наконец, она наклонилась и легонько коснулась его ноги. Тор почувствовал, что нога под ее пальцами как будто ослабла, и попытался оттолкнуть старуху, но та обхватила его обеими руками за плечи и принялась гнуть к земле. Тор сопротивлялся, как мог, но без толку: старуха поднажала еще, и громовержец упал на одно колено…

– Стоп! – выкрикнул Утгард-Локи. – Мы видели достаточно, великий Тор. Ты не смог победить даже мою старуху-кормилицу. Не думаю, что кто-то из мужчин теперь захочет с тобой бороться.

Тор посмотрел на Локи, Локи – на Тора, а затем оба они посмотрели на Тьяльви.

Делать было нечего. Все трое сели перед очагом, и великаны напоили и накормили их досыта. Еда оказалась отменная, а вино – совсем не таким соленым, как мёд, который Тору довелось пить из великанского рога. Всем был хорош этот пир, но гостям все равно пришлось несладко. Стыдясь своих неудач, они сидели молча, не поднимая головы от стола.

На другой день поднялись они на рассвете и собрались в обратный путь. Король Утгарда-Локи вышел проводить их.

– Ну что, понравилось вам у меня в гостях? – спросил он.

Путники хмуро посмотрели на короля.

– Не особенно, – ответил Тор. – Я всегда гордился своей силой, а теперь чувствую себя полным ничтожеством.

– А я думал, что бегаю по-настоящему быстро, – сказал Тьяльви.

– А меня еще никогда не побеждали в еде на скорость, – добавил Локи.

За этим разговором они прошли за ворота и покинули крепость Утгарда-Локи.

– Вот уж нет, – неожиданно возразил великан. – Не сказал бы я, что вы – ничтожества. Хотите правду? Знай я заранее то, что знаю о вас теперь, я бы вас и на порог не пустил, а теперь скажу: не бывать вам больше под моим кровом. Я ведь обманул вас, отвел вам глаза.

Путники уставились на великана, а тот улыбнулся им сверху вниз:

– Помните Скрюмира?

– Того великана в лесу? Еще бы не помнить.

– Это был я. Я сменил облик и навел чары, чтобы показаться вам таким огромным. Ремни моей котомки были из заколдованного железа: развязать их можно только волшебством. А помнишь, Тор, как ты бил меня молотом, пока я притворялся спящим? Я знал, что ты убьешь меня на месте, даже если ударишь вполсилы. Так что и здесь не обошлось без чар: не по голове моей ты бил, а по большой горе, которой я незримо для тебя прикрылся. Вот, посмотри-ка туда.

И увидели путники поодаль большую гору, похожую на седло, и на той горе – три четырехугольные впадины: две – глубокие, а третья – еще глубже.

– Вот эту гору я и подставил под твой молот, – сказал Утгарда-Локи. – А впадины на ней – следы твоих ударов.

Тор ничего не сказал, но губы его сжались в тонкую нитку, ноздри раздулись, а борода встопорщилась, как иголки.

– А прошлым вечером, в твоих палатах? – спросил Локи. – Все это тоже были чары?

– Само собой! Видал ли ты когда-нибудь, как мчится через долину лесной пожар, выжигая все на своем пути? Ты, верно, думал, что умеешь есть быстро, но куда тебе до Логи! Ведь Логи – это сам Огонь во плоти, так не удивляйся, что он сжег и мясо, и корыто. А такого быстрого едока, как ты, я и впрямь не встречал.

Зеленые глаза Локи полыхнули гневом и восторгом: он обожал хорошие фокусы – и ненавидел, когда его оставляли в дураках.

А Утгарда-Локи уже повернулся к Тьяльви:

– Скажи мне, мальчик, насколько быстро ты умеешь думать? Как по-твоему, ты думаешь быстрее, чем бегаешь?

– Конечно, – кивнул Тьяльви. – Подумать – всегда быстрее, чем сделать.

– Вот потому-то я и выставил против тебя Хуги: ведь Хуги – это живая Мысль. Никто из нас не встречал еще такого проворного бегуна, как ты, но это неважно: даже тебе не под силу мчаться быстрее мысли.

Тьяльви промолчал. Нет, он хотел что-нибудь сказать, возразить или задать еще вопросы, но Тор успел первым.

– А я? – промолвил он, и голос его был негромок, но грозен, как эхо грома, отраженное от дальних гор. – Что я на самом деле сделал вчера вечером?

Улыбка сошла с лица Утгарда-Локи.

– Ты сотворил чудо, – ответил король великанов. – Ты совершил невозможное. Хоть ты этого и не видел, и не чувствовал, но другой конец того рога, из которого ты пил, был погружен в самую глубокую бездну моря. И выпил ты столько, что воды моря отступили от берегов. Это будут называть отливом, – и отныне, Тор, из-за тебя на море вечно будут сменяться приливы и отливы. Счастье еще, что ты не сделал четвертый глоток, – не то бы море могло и совсем пересохнуть.

– А кошка, которую ты пытался поднять, – вовсе не кошка, – продолжал Утгарда-Локи. – Это был сам Йормунганд, Змей Мидгарда, пояс мира. Невозможно поднять Йормунганда – однако же ты этот сделал: только чудом мировой змей удержал под водой хвост и голову, когда тебе показалось, что кошка оторвала лапу от земли. Помнишь шум, что раздался тогда? То был грохот земли, сдвинувшейся с места.

– А старуха? – спросил Тор очень кротко, хотя рука его уже лежала на рукояти молота. – Твоя старая кормилица? Кто она была?

– Элли – это Старость. Никому не дано победить старость: рано или поздно она настигает каждого из нас, и под ее рукой мы становимся все слабее, пока она не закроет нам глаза навсегда. Все мы, Тор, – кроме тебя. Ты боролся со старостью, и мы только дивились, как долго ты держишься. И даже под конец, когда она все-таки взяла верх, ты упал перед ней лишь на одно колено. Ничего подобного мы никогда еще не видели, Тор. Никогда!

– И теперь, узнав твою силу, я понял, какой же я глупец! Нельзя было пускать тебя в Утгард вовсе. Но все же я сумею оборонить от тебя свою крепость. Я сделаю так, что никто из вас больше не сможет отыскать Утгард, никто его больше не увидит, и, что бы ни случилось в грядущие дни, ни один из вас больше сюда не вернется.

Тор занес молот над головой, но не успел он ударить, как Утгарда-Локи исчез.

– Смотрите! – воскликнул Тьяльви.

Крепость Утгарда-Локи тоже исчезла без следа. Трое путников стояли посреди пустынной равнины, и вокруг больше не было ни души.

– Пойдем домой, – сказал Локи. И добавил: – А все-таки здорово он нас обманул. Настоящий мастер. Полагаю, все мы сегодня кое-чему научились.

– Я расскажу сестре, что бегал взапуски с мыслью, – сказал Тьяльви. – Пусть Рёсква знает, что я неплохо справился.

А Тор не сказал ничего. Он молчал и думал о вчерашнем дне, и о поединке со старостью, и о том, как он чуть было не выпил море. И о Змее Мидгарда.

I

А вот еще одна история, в которой путников тоже было трое, и странствовали они по горным пустошам на окраине Йотунхейма, страны великанов. Только на сей раз Тор и Локи взяли себе в спутники не Тьяльви, а Хёнира (древнего бога, который когда-то даровал людям разум). Отыскать пищу в тех горах было трудно, и трое богов изрядно проголодались. С каждым часом голод мучил их все сильнее.

Но вот до них донесся приятный шум: где-то вдалеке мычало стадо. Боги переглянулись и ухмыльнулись, предвкушая ужин. Вскоре они отыскали спуск в зеленую долину, полную жизни, где меж вековых дубов и высоких сосен расстилались луга и бежали ручьи. Там-то и паслись коровы – огромные, нагулявшие жира на луговой траве.

Боги выкопали яму и развели в ней костер, забили одного быка, присыпали тушу горячими углями и стали ждать, пока мясо пропечется.

Выждав время, они заглянули в яму, но мясо осталось совершенно сырым.

И снова они развели костер. Подождали еще. И обнаружили, что мясо даже не нагрелось.

– О, вы это слышали? – вдруг воскликнул Тор.

– Что? – спросил Хёнир. – Я ничего не слышал.

– А я слышал, – сказал Локи. – Прислушайтесь.

Они прислушались – и действительно, звук этот было ни с чем не спутать. Кто-то над ними смеялся, громко и от души.

Трое богов огляделись вокруг, но, кроме них самих да стада коров, в долине не было ни души. Тогда Локи посмотрел вверх.

На самой высокой ветке самого рослого из деревьев сидел орел. И был это самый огромный орел, какого им только доводилось видеть, – настоящий великан среди орлов. И он над ними смеялся.

– Ты знаешь, почему наш огонь не печет мясо? – спросил Тор.

– Возможно, – ответил орел. – О, да вы здорово проголодались! Почему бы вам не съесть мясо сырым? Мы, орлы, всегда так и делаем. Мы рвем его на куски клювом. Ах да, о чем это я? У вас же нет клювов.

– Мы хотим есть, – сказал Хёнир. – Ты не мог бы помочь нам приготовить ужин?

– Полагаю, – сказал орел, – тут замешано какое-то волшебство. Оно отнимает у вашего огня весь жар и силу. Но я могу вернуть силу огню, если вы пообещаете поделиться со мной мясом.

– Обещаем, – сказал Локи. – Как только мясо будет готово, ты сможешь взять свою долю.

Орел облетел луг по кругу, хлопая крыльями и вздымая ветер, такой могучий, что угли в яме тотчас полыхнули огнем, а богам пришлось ухватиться друг за друга, чтобы не упасть. Орел же вернулся на свой высокий насест и стал смотреть, что будет дальше.

Боги снова закопали тушу быка в горячие угли, уже не опасаясь худшего, и сели ждать вокруг ямы. А дело было летом, когда в северных странах солнце не заходит и день за днем тянется один бесконечный день. Так что, хотя им и пришлось прождать до глубокой ночи, когда яму наконец открыли, было совсем светло, – а из ямы потянуло чудесным запахом жареной говядины, нежной и мягкой, в самый раз для ножей и зубов изголодавшихся путников.

В тот же миг орел стрелой ринулся вниз, ухватил когтями оба бычьих окорока и лопатку и принялся рвать мясо клювом. Видя, что орел вот-вот лишит их ужина, Локи разъярился и ударил орла своим копьем.

Орел захлопал крыльями, снова поднимая ветер – такой сильный, что боги едва удержались на ногах, – и выпустил мясо. Но порадоваться победе Локи не успел: копье накрепко застряло в боку огромной птицы, а та уже отрывалась от земли, потащив за собою и Локи. Локи попытался выдернуть копье, но обнаружил, что руки его накрепко пристали к древку. Как он ни старался, разжать пальцы не получалось.

Орел летел невысоко над склоном горы, и ноги Локи волочились по камням и щебню, по кустам и деревьям. Выпустить копье Локи не мог: руки его держало какое-то волшебство, ему неподвластное.

– Прекрати, пожалуйста! – крикнул он, наконец. – У меня сейчас руки оторвутся! И, кстати, ты уже испортил мне башмаки! Стой же, хватит! Ты что, смерти моей хочешь?

– Возможно, – откликнулся орел, взмывая выше, и плавно закружил над склоном. Ноги Локи теперь болтались высоко над землей, без малейшей опоры.

– Опусти меня вниз! – завопил Локи в ужасе. – Я сделаю все, что ты захочешь, только прекрати это! Пожалуйста!

– Я хочу, – сказал орел, – получить Идунн. И ее яблоки. Яблоки бессмертия.

Локи посмотрел вниз. Падать было высоко.

Идунн, кроткая и нежная, была женой Браги, бога поэзии. Она всегда носила с собою ясеневый ларец, полный золотых яблок. Когда боги замечали, что к ним подкрадывается старость, что суставы начали поскрипывать, а в волосах появилась седина, они приходили к Идунн. И она открывала свой ларец и давала своему гостю одно-единственное яблоко. Постаревший бог съедал его, и к нему тотчас возвращались юность и сила. Так что без яблок Идунн богам придется туго…

– Молчишь? – спросил орел. – Наверное, стоит еще потаскать тебя по камням да по горным вершинам. Или, пожалуй, попробую речку поглубже.

– Я добуду тебе яблоки, – быстро сказал Локи. – Клянусь. Только опусти меня вниз.

Не удостоив его ответом, орел повел крыльями и начал снижаться над зеленой поляной, откуда еще поднимался дымок костра. Тор и Хёнир стояли внизу и смотрели, разинув рты, на гигантскую птицу. Пролетая над костровой ямой, орел отпустил своего пленника: Локи рухнул на траву, так и не выпустив копье из рук. А орел с громким клекотом захлопал крыльями и взмыл высоко над поляной. Через миг-другой он уже превратился в крошечную точку в небесах.

– Что это вообще сейчас было? – выпалил Тор, обретя, наконец, дар речи.

– Понятия не имею, – ответил Локи.

– Мы оставили тебе поесть, – сказал Хёнир.

Но Локи потерял всякий аппетит – вероятно из-за воздушной прогулки, как решили его друзья.

Вскоре они направились домой, и ничего необычного или примечательного с ними больше не случилось до самого возвращения.

II

На другой день Идунн прогуливалась по Асгарду, приветствуя встречных богов и внимательно оглядывая каждого, не начал ли тот стареть. Мимо Локи она прошла, не задерживаясь. Обычно Локи и сам не обращал на Идунн внимания, но на сей раз неожиданно окликнул ее и улыбнулся:

– Идунн! Как я рад тебя видеть! Мне срочно нужно твое яблоко – кажется, я начал стареть.

– Что-то непохоже, – усомнилась Идунн.

– Просто я хорошо это скрываю, – объяснил Локи. – Ой-ой-ой, моя спина! Да, страшная штука – старость…

Идунн открыла свой ясеневый ларец и вручила Локи золотое яблоко.

Локи слопал яблоко в два счета – все целиком, с семечками, сердцевиной и хвостиком. А потом скорчил рожу.

– Ну и ну, – проворчал он. – Я думал, твои яблоки… ну, в общем, я думал, они вкуснее.

– Странные вещи ты говоришь, – удивилась Идунн. До сих пор боги только радовались ее яблокам, превознося их совершенный вкус и благодаря за возвращенную юность. – Это же яблоки богов, Локи! Яблоки бессмертия!

Но Локи это явно не убедило.

– Возможно, – сказал он. – Но я недавно видел в лесу яблоки куда лучше твоих. И красивее, и слаще, и на запах приятнее. Думаю, это тоже были яблоки бессмертия. И, может, от них бессмертие бывает даже лучшее.

Он с интересом наблюдал, как на лице Идунн недоверие сменяется удивлением, а удивление – беспокойством.

– Других яблок бессмертия не бывает, – наконец, произнесла она, хотя уже не слишком уверенно. – Только эти.

Локи пожал плечами:

– Я просто хотел рассказать тебе, что я видел.

И сделал вид, что уходит.

Идунн пошла за ним.

– А где ты видел эти яблоки? – спросила она.

– Там, в лесу. Вряд ли я смогу тебе объяснить, как туда добраться, но проводить могу. Это недалеко.

Идунн кивнула.

– Но когда мы придем к этой яблоне, – продолжал Локи, – тебе надо будет сравнить те яблоки со своими. А как ты сможешь это сделать, если твой ясеневый ларец останется здесь, в Асгарде? То есть, ты понимаешь, мы придем туда, и я скажу: «Вот, смотри, эти яблоки – гораздо лучше твоих». А ты скажешь: «Да ничего подобного, Локи! По сравнению с моими это просто мелкая кислятина, да еще и сморщенная!» Ну и как мы поймем, кто прав?

– Не говори глупости, – отмахнулась Идунн. – Я просто возьму свои яблоки с собой, и мы сравним их.

– О! – сказал Локи. – Какая разумная мысль. Ну, хорошо, пойдем.

И он повел ее в лес – прекрасную Идунн с ясеневым ларцом, в котором лежали яблоки бессмертия.

Так они шли и шли. Через полчаса Идунн сказала:

– Знаешь, Локи, что-то мне кажется, что нет тут никаких других яблок и яблоню эту ты просто выдумал.

– Обидные слова ты говоришь, – возразил Локи. – Вон же она, яблоня, – прямо на вершине того холма!

И они поднялись на холм.

– Нет тут никакой яблони! – сказала Идунн. – Только высокая сосна, а на сосне – орел.

– Думаешь, это орел? – усомнился Локи. – Слишком уж он большой для орла.

А орел как будто услышал их, потому что в тот же миг он расправил свои огромные крылья и слетел с дерева на землю.

– Твоя правда, я не орел, – сказал он. – Я – великан Тьяцци в обличье орла, и я прилетел сюда за прекрасной Идунн. Ты подружишься со Скади, моей дочкой. И, быть может, со временем полюбишь меня. Но, как бы там ни было, боги Асгарда лишились бессмертия, и время их прошло. Так говорю я – я, Тьяцци!

И орел подхватил одной когтистой лапой богиню Идунн, а второй – ясеневый ларец с яблоками, и взмыл в небеса над Асгардом, и был таков.

– Так вот кто это был! – сказал сам себе Локи. – Я так и знал, что никакой это не орел.

И пошел домой, надеясь в глубине души, что пропажу Идунн и ее яблок никто не заметит. А если и заметят, то нескоро, когда уже никто не вспомнит, что пропала она после того, как отправилась в лес на прогулку с Локи.

III

– Ты был последним, кто ее видел, – заявил Тор, растирая костяшки правой руки.

– Нет! – возразил Локи. – С чего ты взял?

– И ты, в отличие от нас, не постарел, – добавил Тор.

– Я тоже постарел, просто хорошо сохранился. Повезло.

Тор проворчал что-то себе под нос: он явно не поверил ни единому слову. Его борода была теперь белоснежной: пламенеющий костер ее как будто подернулся белым пеплом, и лишь несколько бледно-рыжих волосков еще напоминали о былой красе и гордости.

– Врежь ему еще раз, – посоветовала Фрейя. Длинные волосы ее поседели, а на лице залегли глубокие складки, выдававшие возраст и усталость. Она все еще оставалась прекрасной, но то была красота зрелой женщины, а не юной златовласой девы. – Он знает, где Идунн. И куда подевались яблоки. – Ожерелье Брисингов по-прежнему украшало ее шею, но драгоценный металл потускнел и утратил блеск.

Один, отец богов, тяжело опирался на посох, сжимая его узловатыми, скрюченными пальцами в синих прожилках вен. Сиплым, надтреснутым голосом – совсем непохожим на прежний, могучий и повелительный, – он произнес:

– Не бей его, Тор.

– Слыхал, что тебе сказано? – бросил Локи громовержцу и повернулся к Одину: – Спасибо тебе, Всеотец. Я знал, что у тебя, по крайней мере, достанет здравого смысла. Я тут совершенно ни при чем! С какой стати Идунн пошла бы куда-то со мной? Она меня не любит!

– Не бей его, – повторил Один и уставился на Локи своим единственным глазом, мутно-серым от подступающей слепоты. – Я хочу, чтобы он был цел и невредим, когда мы начнем пытать его. Для него уже разводят костры, и точат ножи, и собирают камни. Может, мы и состарились, но мучить и убивать пока что не разучились. Полагаю, в этом деле мы и сейчас не хуже, чем были тогда, в расцвете сил, когда яблоки Идунн хранили нашу юность.

Локи почуял запах горящих углей.

– А если… – начал он, – …если бы мне каким-то чудом удалось выяснить, что случилось с Идунн? И вернуть ее в Асгард вместе с яблоками, целой и невредимой? Может, тогда мы смогли бы просто забыть все эти разговоры про пытки и смерть?

– Это твой единственный шанс, – прошамкал Один старческим голосом, таким ломким и сиплым, что Локи и не различил бы, мужчина это говорит или женщина (если бы не знал наверняка). – Приведи Идунн обратно в Асгард. И верни яблоки бессмертия.

Локи кивнул.

– Снимите с меня эти цепи, – сказал он. – Я все сделаю. Но Фрейя должна будет дать мне свой соколиный плащ.

– Мой плащ? – нахмурилась Фрейя.

– Боюсь, без него ничего не получится.

Фрейя удалилась (было заметно, каких трудов ей теперь стоит держать спину прямо) и вернулась с плащом, покрытым соколиными перьями. С Локи сняли оковы, и он протянул руку за плащом.

– Только не мечтай, что сможешь просто улететь и не вернуться, – предупредил Тор, многозначительно оглаживая свою белоснежную бороду. – Может, я и состарился, – продолжал он, – но если ты не вернешься, я тебя найду везде, куда бы ты ни спрятался. Тебе нигде не скрыться от моего молота! Пускай я стар, но я по-прежнему Тор! И я все так же силен!

– И все так же надоедлив до смерти, – перебил его Локи. – Побереги дыхание. Остатки сил тебе понадобятся для другого: к моему возвращению ты должен сложить за стенами Асгарда целую гору стружек. Наруби деревьев, сколько понадобится, и наделай стружки, чтобы получилась огромная куча – высокая и длинная, вдоль всей стены. Если хочешь успеть, начинай прямо сейчас.

С этими словами Локи запахнул на себе плащ, обернулся соколом и взмыл в поднебесье. На соколиных крыльях он мчался быстрее любого орла, и путь его лежал на север, в страну инеистых великанов.

IV

Локи летел без отдыха, пока, наконец, не добрался до крепости Тьяцци, что стояла в самом сердце страны инеистых великанов. Тут он, наконец, присел впервые за всю дорогу: опустился на высокую кровлю и стал наблюдать.

И вот он увидел, как Тьяцци – уже в своем обычном облике, великанском, – выходит за ворота крепости на покрытый валунами берег и вразвалку шагает к лодке, огромной, словно кит. Стащив лодку по отмели к волнам холодного северного моря, Тьяцци забрался в нее и могучими гребками повел прочь от берега. Вскоре он скрылся из виду.

Тогда Локи, все еще в обличье сокола, снялся с крыши и полетел вокруг крепости, заглядывая в каждое окно. И вот наконец, в самых дальних покоях, за окошком, забранным решеткой, он увидел Идунн. Та сидела и плакала. Локи протиснулся сквозь прутья и сел на подоконник.

– Хватит плакать! – сказал он. – Это я, Локи. Я спасу тебя!

Идунн сердито уставилась на него глазами, покрасневшими от слез.

– Это ты во всем виноват! – сказала она.

– Ну, допустим. Но ведь уже столько времени прошло! То был вчерашний Локи. А сегодняшний Локи прилетел спасти тебя и отнести домой.

– Как? – спросила Идунн.

– Яблоки у тебя с собой?

– Я – богиня, одна из асов, – напомнила Идунн. – Где я – там и яблоки. – И она показала Локи свой ясеневый ларец.

– Это упрощает дело, – сказал Локи. – Закрой глаза.

Идунн закрыла глаза, и Локи превратил ее в грецкий орех – словно только что с ветки, еще в зеленой кожице. Затем он крепко ухватил орех когтями, выбрался сквозь решетку на волю и пустился в обратный путь.

Рыбалка у Тьяцци в тот день не задалась. Рыба совсем не клевала, и вскоре великан решил, что нечего тратить время попусту: лучше вернуться домой и полюбезничать с Идунн. Пожалуй, сегодня он подразнит ее: расскажет, как без ее яблок все боги обессилели и одряхлели – превратились в беспомощных, трясущихся, капающих слюнями, тугодумных стариков, увечных умом и телом. И он повернул лодку и погреб обратно, к крепости, а там поспешил прямиком в покои Идунн.

Комната была пуста.

Но Тьяцци заметил на полу соколиное перо и тотчас же понял, куда подевалась Идунн и кто ее унес.

Он взмыл в небеса в обличье орла, такого огромного и могучего, каким еще ни разу не оборачивался, и, набирая скорость, понесся в Асгард.

Земля под ним как будто сама убегала вспять. Ветер свистел в ушах. Тьяцци мчался все быстрей и быстрей, пока воздух не начал отзываться грохотом на каждый взмах его крыльев.

Вскоре земли великанов остались позади: Тьяцци достиг страны богов. И вот уже впереди показался сокол, сжимающий что-то в когтях… Тьяцци испустил яростный крик и помчался еще быстрее.

Боги Асгарда услышали его свирепый клекот и гром его крыльев. Они поднялись на высокие стены посмотреть, что случилось, и увидели, что к ним приближается маленький сокол, а его настигает исполинский орел. Сокол был уже совсем близко…

– Пора? – спросил Тор.

– Пора, – отозвалась Фрейя.

И Тор поднес горящий факел к горе стружек. Прошло еще мгновение, прежде чем костер занялся, – и этого мига соколу хватило, чтобы пролететь над ним и укрыться за стенами. А затем как будто извергся вулкан: пламя взревело и взметнулось столбом, выше стен, – ослепительное, ужасное и неимоверно жаркое.

Тьяцци-орел уже не мог остановиться. Он разогнался так, что не мог ни замедлить свой полет, ни свернуть в сторону. Он влетел прямо в огонь, и перья его загорелись. В одно мгновение пламя окутало великанскую птицу, а еще миг спустя бесперый орел рухнул наземь – с таким шумом и грохотом, что сотряслась вся крепость богов.

Обгоревший догола, ошеломленный падением, он не смог бы сейчас достойно сразиться даже с самым слабым из одряхлевших богов. Только и успел Тьяцци, что вернуть себе великаний облик, когда Тор обрушил на него свой смертоносный удар.

V

Счастливая Идунн вернулась к мужу, а боги вкусили яблок бессмертия и вновь обрели юность. Локи надеялся, что на этом делу конец. Но он ошибся. Прошло немного времени, и в Асгард явилась Скади, дочь Тьяцци. В доспехах и при оружии она подошла к крепости богов и прокричала, что желает отомстить за своего отца.

– У меня не было никого, кроме отца, – сказала она. – А вы убили меня. Теперь мне только и осталось, что горевать и плакать. Нет у меня больше радости. Выдайте мне его убийцу – или заплатите выкуп.

Асы вышли к ней и принялись торговаться о выкупе. В те времена каждая жизнь имела свою цену, и цена за жизнь Тьяцци оказалась немалой. Долго спорили асы со Скади и, в конце концов, сошлись на том, что дочь великана получит от них три подарка.

Во-первых, асы согласились дать ей мужа – взамен погибшего отца. (А всем уже стало ясно, что сердце Скади отдано Бальдру, самому красивому из богов. Скади то и дело подмигивала ему и так на него смотрела, что Бальдр, в конце концов, смутился, покраснел и опустил глаза.)

Во-вторых, боги пообещали вернуть ей смех – потому что со дня смерти отца Скади еще ни разу не рассмеялась и даже не улыбнулась.

И, наконец, боги поклялись сделать так, что ее отца будут помнить вечно.

Боги разрешили Скади самой выбрать из них мужа, но поставили одно условие: она будет выбирать не по лицу, а по ногам – все остальное будет скрыто занавесом. Скади согласилась.

И вот боги встали за занавесом, а Скади принялась расхаживать перед ним, придирчиво разглядывая то немногое, что было видно.

– Некрасивые ноги! – объявляла она, рассмотрев очередную пару ступней, и шла дальше.

И вдруг она остановилась и ахнула от восторга:

– Вот они, ноги моего мужа! – воскликнула она. – Самые красивые ноги на свете. Наверняка это ноги Бальдра – ведь у Бальдра не может быть ничего некрасивого.

Но хотя Бальдр и вправду был красив с головы до ног, дочь Тьяцци ошиблась. Боги подняли занавес, и Скади увидела, что выбранные ею ноги принадлежат Ньёрду, богу кораблей и колесниц, отцу Фрейра и Фрейи.

Тотчас сыграли свадьбу, но никогда еще в Асгарде не видали невесты печальней, чем Скади на том брачном пиру.

Тор подтолкнул Локи в бок:

– Давай, рассмеши ее. В конце концов, это ты во всем виноват.

– Правда? – вздохнул Локи.

Тор кивнул и внушительно похлопал по рукоятке молота.

Локи только головой покачал. Он встал из-за стола, направился на скотный двор и вскоре вернулся с большим и очень сердитым козлом. На глазах у всех Локи крепко обвязал бороду козла веревкой, отчего тот рассердился еще больше.

А другой конец веревки Локи привязал к своим собственным укромным частям.

И потянул рукой за веревку. Козел аж взвизгнул от боли и дернулся назад. Веревка натянулась, Локи заорал, как резаный, и, снова схватившись за веревку, потянул ее на себя, чтобы хоть немного ослабить.

Боги захохотали. Вообще рассмешить богов – дело нетрудное, но такого забавного зрелища им не выпадало уже давно. Одни принялись делать ставки, что оторвется первым – борода козла или мужская гордость Локи. А другие насмехались над тем, как Локи вопит. «Скулит, как лисица в ночном лесу!» – сквозь смех воскликнул Бальдр. «Ревет, как голодный младенец!» – хихикнул брат Бальдра, Хёд, который был слеп и ничего не видел, но все равно заливался хохотом всякий раз, как Локи вскрикивал от боли.

Скади не смеялась, но уголки ее губ задрожали и приподнялись в легкой улыбке. Козел визжал, Локи заходился в крике, как недовольный ребенок, и чем дальше тянулось это представление, тем шире становилась улыбка на лице невесты.

Локи снова потянул на себя. Козел ответил ему тем же. Локи испустил вопль и поддернул веревку. Козел оглушительно заблеял, вскинул голову и прянул назад.

Веревка лопнула.

Локи подбросило в воздух. Он пролетел по широкой дуге над пирующими и плюхнулся прямиком на колени Скади, вцепившись обеими руками себе между ног, поскуливая и пытаясь свернуться калачиком. И тут Скади разразилась громовым хохотом – словно лавина сошла с высокой горы или от ледника откололась гигантская льдина. Щеки ее раскраснелись от смеха, а на глаза навернулись слезы. И, все еще смеясь, Скади в первый раз взяла своего будущего мужа, Ньёрда, за руку и крепко ее пожала.

Локи кое-как сполз с ее колен и похромал прочь, прикрывая руками пах и бросая на богов удрученные взгляды, от которых те лишь покатывались со смеху.

– Ну, вот мы с тобой и в расчете, – сказал Всеотец-Один Скади, дочери великана, когда брачный пир подошел к концу. – Осталось только одно.

И он поманил Скади за собою. Ньёрд тоже встал, и вслед за Одином оба вышли из пиршественного зала в ночь. Рядом с погребальным костром, который боги сложили для останков великана, сияли два огромных шара, словно наполненные светом.

– Это были глаза твоего отца, – сказал Один дочери Тьяцци.

И Всеотец взял эти два глаза и забросил их высоко в ночное небо, где они вспыхнули еще ярче и остались сиять бок о бок, как две звезды.

Посмотрите на ночное небо среди зимы. Вы увидите там две звезды, сверкающие друг подле друга. Эти звезды – глаза Тьяцци. Они не погасли до сих пор.

I

Фрейр, брат Фрейи, был самым могучим среди ванов. Благородным и прекрасным он был, несравненным в войне и в любви, но чего-то ему в жизни не хватало. А чего – он и сам не знал.

Смертные, обитатели Мидгарда, поклонялись Фрейру. Говорили, что это он устроил смену времен года, и дарует плодородие полям, и выводит новую жизнь из мертвой земли. Поэтому люди любили и почитали его, но и это не могло заполнить пустоты в его сердце.

Фрейр перебирал свои сокровища.

Был у него меч, такой могущественный и чудесный, что сражался сам по себе, без помощи хозяина. Но счастья от него Фрейру не было.

Был у него вепрь Гуллинбурсти, Золотая Щетина, творение карлика Брокка и брата его Эйтри. Фрейр запрягал его в свою колесницу. Вепрь этот мог бежать по воздуху и по воде, быстрее любого коня, и даже в самую темную ночь его золотая щетина ярко сияла, освещая дорогу. Но и Гуллинбурсти Фрейра не радовал.

Был у него Скидбладнир, чудесный корабль, который поднесли ему в дар трое карликов – сыновей Ивальди. Пусть и не самый большой на свете то был корабль (самый большой зовется Нагльфар, и построен он из ногтей мертвецов), но места на борту его хватало всем асам. В паруса Скидбладнира всегда дул попутный ветер, куда бы он ни направился. Когда же не было у Фрейра нужды в том корабле, он мог свернуть его, как платок, и положить в кошель. Но и Скидбладнир не утешал его сердца.

И был Фрейр господином лучшего из миров после Асгарда: в Альвхейме, обители светлых альвов, его всегда принимали и чтили как владыку. Нет места, подобного Альвхейму, – но даже этого Фрейру было мало.

Слуга Фрейра, Скирнир, был родом из светлых альвов. Славился он как лучший из слуг, мудрый в советах и прекрасный лицом. И повелел Фрейр Скирниру запрячь Гуллинбурсти в колесницу, и поехали они в Асгард.

Когда же чудесный вепрь домчал их до Асгарда, Фрейр со Скирниром сошли с колесницы и направились к Вальгалле – великому чертогу воинов, павших в битве. В Вальгалле, под властью Одина, живут эйнхерии – «те, что сражаются в одиночку». Все воины, принявшие благородную смерть в сражении, собираются здесь от начала времен. Души их приносят с поля битвы валькирии – девы-воительницы, которым Один вверил заботиться о павших воинах, чтобы никто из них не остался без высшей награды.

– Должно быть, их уже немало собралось, – заметил Скирнир, который здесь раньше не бывал.

– И верно, немало, – согласился Фрейр. – Но тех, кто еще придет, будет больше. И даже того покажется мало, когда настанет час сразиться с волком.

Приблизившись к полям вокруг Вальгаллы, они услышали звуки битвы – лязг металла, свист мечей и глухие удары тел, валящихся наземь.

И увидели они могучих воинов, зрелых, и старых, и совсем еще юных, собравшихся из всех племен и стран, какие только есть на свете. И все они были в доспехах и при оружии, и каждый сражался в полную силу, не щадя ни себя, ни противника. Немного времени прошло, прежде чем каждый второй из них пал мертвым.

– Довольно, – раздался голос. – На сегодня битва окончена!

И все, кто устоял, помогли павшим подняться, ибо раны у тех затянулись и жизнь вернулась в их тела. И все до одного, победители рядом с побежденными, сели на коней и поскакали обратно в Вальгаллу – чертог благородных воинов.

Вальгалла же и впрямь была великим чертогом. Пятьсот сорок дверей в ней было, и в каждую из них восемьсот воинов могли пройти плечом к плечу. А сколько людей могло рассесться в ней на скамьях – этого и вовсе не представить.

Между тем послышались радостные крики, возвещавшие, что в Вальгалле начался пир. Воины принялись за мясо, которое раздавали им из огромного котла. То было мяса вепря Сэхримнира: каждый вечер эйнхерии поедали его на пиру, а каждое утро исполинский вепрь оживал снова, чтобы снова пасть под ножом и накормить собою благородных воинов. И сколько бы едоков ни собралось за столами Вальгаллы, мяса хватало на всех.

Затем внесли мёд – питье для воинов Одина.

– Сколько же мёда надобно для всех этих воинов! – воскликнул Скримнир. – Откуда он берется?

– Его дает коза по имени Хейдрун, – ответил Фрейр. – Она стоит на крыше Вальгаллы и объедает листья с дерева Лерад – так мы зовем одну из ветвей Иггдрасиля, мирового древа. Из сосцов той козы течет лучший на свете мёд. И всем воинам Вальгаллы его достается вдоволь.

За этой беседой Фрейр и Скирнир подошли к высокому столу самого Одина. Перед отцом богов стояло блюдо с мясом, но Один ничего не ел. Лишь время от времени он насаживал кусок мяса на нож и бросал под стол своим волкам, Гери и Фреки.

Два ворона сидели на плечах Одина. Их он тоже угощал мясом, а вороны рассказывали ему, что нового случилось в дальних краях.

– Он ничего не ест, – шепнул Скирнир.

– Он не нуждается в пище, – ответил Фрейр. – Он только пьет. Кроме вина, ему ничего не нужно. Пойдем, здесь нам делать нечего.

И они покинули Вальгаллу через одну из ее пятисот сорока дверей.

– А зачем мы вообще сюда заходили? – спросил Скирнир.

– Потому что я хотел удостовериться, что Один сейчас в Вальгалле со своими воинами, а не в своей дозорной башне, на престоле Хлидскьяльв.

И они подошли к собственному чертогу Одина, стоявшему отдельно от пиршественного зала.

– Жди у порога, – велел Фрейр своему слуге.

А сам вошел в палаты Одина и поднялся на престол Хлидскьяльв, с которого Один мог наблюдать за всем, что происходит в девяти мирах.

Теперь и Фрейр мог окинуть взором все миры. Он посмотрел на юг, на восток и на запад, но так и не увидел того, что искал.

Напоследок он бросил взгляд на север.

И там, наконец, увидел именно то, чего ему не хватало для счастья.

Скирнир ждал у порога, как ему и было велено. Но когда Фрейр вернулся, Скирнир взглянул ему в лицо, и ему стало страшно: он еще никогда не видел своего хозяина таким. Фрейр не сказал ни слова, а Скирнир ни о чем не спросил.

II

Вдвоем они вернулись в отчий дом Фрейра, и Фрейр на этот раз сам правил колесницей. Но и дома Фрейр ни с кем не обменялся ни словом – ни с Ньёрдом, своим отцом, покровителем всех, кто ходит по морю под парусами, ни со Скади, своей мачехой, владычицей гор. С лицом темнее полночи он удалился в свои покои и больше не выходил.

На третий день Ньёрд послал за Скирниром.

– Вот уже три дня и три ночи Фрейр не выходит из своих покоев, – сказал Ньёрд. – И ничего не ест и не пьет.

– Твоя правда, – кивнул Скирнир.

– Чем же мы его так прогневали? – спросил Ньёрд. – Мой сын всегда был таким кротким и ласковым! И у него для каждого находились добрые и мудрые слова. Но теперь он молчит и только смотрит на нас с яростью. Чем же мы перед ним провинились?

– Не знаю, – сказал Скирнир.

– Тогда, – заключил Ньёрд, – ты должен пойти и спросить его, что случилось. Почему он так сердится и не желает ни с кем говорить?

– Не по сердцу мне это, – сказал Скирнир, – но отказать тебе, господин, я не могу. Никогда еще он не бывал таким нелюдимым и хмурым, и я не знаю, что он со мной сделает, если я осмелюсь спросить.

– И все же спроси, – стоял на своем Ньёрд. – И сделай для него, что сможешь. Ведь он – твой хозяин.

И Скирнир, светлый альв, вошел в покои Фрейра и увидел, что хозяин его стоит у окна и смотрит на море. Мрачен был его лик, и Скирнир застыл на пороге, опасаясь подойти ближе.

– Фрейр? – окликнул он, наконец.

Фрейр не ответил.

– Что случилось, Фрейр? Ты разгневан. Или что-то тебя печалит. Что-то случилось. Ответь мне, что с тобой?

– Я наказан, – ответил Фрейр, и голос его звучал отрешенно и глухо. – Я поднялся на святой престол Всеотца и посмотрел на мир. В гордыне своей я думал, что имею на это право, – но это не так. И в наказание я навсегда лишился счастья. Я понес заслуженную кару – и несу до сих пор.

– Господин мой! – воскликнул Скирнир. – Что ты увидел?

Фрейр долго молчал, и Скирнир подумал было, что уже не дождется ответа. Но, в конце концов, Фрейр промолвил:

– Я посмотрел на север. И увидел дом, великолепный дом. И увидел некую деву, идущую к дому. Никогда я не видел девы, что могла бы с нею сравниться. Как плавно она шла! А потом она подняла руки, чтобы отпереть дверь, и руки ее засияли чудесным светом – так, что даже воздух вокруг просветлел, и море заиграло бликами, и весь мир как будто стал прекраснее и ярче… просто потому, что в этом мире есть она! Я опустил глаза, а когда взглянул снова, ее больше не было. И мир мой стал темен, безнадежен и пуст.

– Кто она? – спросил Скирнир.

– Великанша. Ее отец – Гюмир, равнинный великан, а мать, Аурбода – из горных великанов.

– И, конечно же, у этого прекрасного создания есть имя?

– Ее имя – Герд.

И Фрейр снова погрузился в молчание.

Скирнир сказал:

– Твой отец за тебя беспокоится. Мы все не находим себе места. Могу я чем-нибудь помочь?

– Если ты поедешь к ней и попросишь для меня ее руки, я дам тебе все, чего ты только пожелаешь. Привези ее мне, помоги мне взять ее в жены, что бы ни сказал на это ее отец. Я не останусь в долгу.

– Ты многого просишь, господин мой, – промолвил Скирнир.

– Я дам тебе все, что угодно, – с жаром повторил Фрейр, и по телу его пробежала дрожь нетерпения и надежды.

Скирнир кивнул:

– Так тому и быть, господин. Я все сделаю. – И, подумав, добавил: – Позволишь ли ты мне взглянуть на твой меч?

Фрейр вынул свой меч из ножен и протянул Скирниру.

– Другого такого меча нет во всем свете. Он сражается сам, не нуждаясь в руке, что направляла бы его в бою. Он защитит своего хозяина от любого врага. Его не одолеть никаким оружием. Говорят, он способен устоять даже против пламенного меча, которым владеет Сурт, страж Муспелльхейма.

Скирнир пожал плечами.

– Добрый меч, спору нет. Если хочешь, чтобы я привез тебе Герд, отдай этот меч мне в уплату.

Фрейр согласно кивнул. Он вручил Скирниру свой меч и дал ему коня для путешествия.

Скирнир поскакал на север и ехал, пока не добрался до дома Гюмира. Там его приняли как гостя, и Скирнир поведал, кто он и по какому поручению прибыл. А красавице Герд он сказал:

– Фрейр, мой хозяин, – лучший из богов. Ему подвластны дождь, и ветер, и солнечный свет. Он приносит людям Мидгарда богатый урожай и мирные дни и ночи. Он – владыка изобилия и процветания. Все почитают и любят его.

Он рассказал Герд о красоте Фрейра и его силе. Рассказал о его мудрости. И, наконец, рассказал о том, как сильно Фрейр полюбил ее. Как, однажды увидев, был сражен ее красотой и с тех пор не желает ни есть, ни спать, ни пить, ни разговаривать, пока Герд не согласится стать его женой.

Герд улыбнулась, и глаза ее вспыхнули радостью.

– Скажи ему, что я согласна, – промолвила она. – Через девять дней, считая от сегодняшнего, я встречусь с ним на острове Барри, и мы сыграем свадьбу. Поезжай и скажи ему.

Скирнир вернулся в дом Ньёрда.

Не успел он сойти с коня, как Фрейр уже спешил ему навстречу – измученный и бледный, еще бледнее прежнего.

– Какие вести ты привез? – спросил он. – Радоваться мне или проститься с последней надеждой?

– Она станет твоей женой через девять дней, на острове Барри, – ответил Скирнир.

Фрейр поглядел на своего слугу, и во взгляде его не было радости.

– Ночь без нее тянется вечно, – вздохнул он. – Даже одна ночь – и та слишком длинна. Две ночи – длиннее. Как выдержу три? Эти четыре дня были длиною в целый месяц, а ты говоришь, что я должен прождать еще девять?

И Скирнир поглядел на своего господина с жалостью.

Через девять дней от того дня Фрейр и Герд впервые встретились на острове Барри и сыграли свадьбу в полях, среди ячменных колосьев, волнующихся под ветром. Герд оказалась еще прекраснее, чем он помнил, и руки ее были нежны, а поцелуи – сладки, точь-в-точь, как он надеялся. Благословен был их союз, и говорят, что сын их, Фьёльнир, стал первым королем Швеции (а потом, одной несчастливой ночью, утонул в бочке мёда, когда искал в темноте удобное место, чтобы облегчиться).

А Скирнир получил свою награду – чудесный меч Фрейра, рубивший врагов сам по себе, – и вернулся в Альвхейм. Прекрасная Герд заполнила пустоту в жизни Фрейра и в его сердце. Так что Фрейр не жалел о своем мече и не стал искать ему замену. Когда ему пришлось сразиться с великаном Бели, он убил его оленьим рогом. Так силен был Фрейр, что мог бы и голыми руками справиться с великаном.

Но все же напрасно он отдал свой меч. Рагнарёк уже близко. И когда расколется небо и темные орды Муспелля поскачут на битву, Фрейр пожалеет, что волшебного меча у него больше нет.

I

Всё живое на свете любит солнце. Солнце дает нам тепло и жизнь. Под его лучами тают снега и льды, прорастают травы, распускаются почки на деревьях и расцветают цветы. Оно дарит нам долгие, теплые вечера в летнюю пору, когда ночь не приходит вовсе. Оно спасает нас от тьмы и жестоких морозов посреди зимы, хотя бы на считаные часы разгоняя мглу… да только зимой даже солнце кажется холодным и далеким, словно погасший глаз мертвеца.

Лик Бальдра сиял, как солнце: так прекрасен был этот бог, что светом его озарялся каждый дом, куда он входил. Бальдр был вторым сыном Одина, и отец любил его – как и все остальные. И недаром называли его самым мудрым, самым добрым и самым красноречивым из асов. Когда Бальдру доводилось вершить суд, все восхищались его мудростью и справедливостью. А чертог его, Брейдаблик, был домом радости, музыки и учености.

Жену Бальдра звали Нанной, и он любил ее и был ей верен. Сын их, Форсети, обещал вырасти таким же мудрым судьей, как и его отец. Ничто не омрачало жизни Бальдра, кроме одного.

Бальдру снились дурные сны.

Во сне он видел, как рушится мир и волк пожирает луну и солнце. Видел бесконечную боль и смерть. Видел тьму и плен, из которого нет выхода. Братья убивали друг друга в его снах, и никто больше не мог довериться никому. Новый век наступал в его снах, век бурь и сражений. И Бальдр просыпался в слезах, не находя себе места.

Наконец, он пошел к другим богам и рассказал им о своих ужасных видениях. Никто из богов не знал, как истолковать эти сны, но все они тоже встревожились… точнее, все, кроме одного. Локи, услышав рассказ Бальдра, улыбнулся.

Один решил узнать, почему его сыну снятся дурные сны. Он надел свой серый плащ и широкополую шляпу и отправился в путь. Когда встречные спрашивали, как его звать, он отвечал: «Я – Странник, сын Воина». На его же вопрос ответить не мог никто. Но многие вспоминали об одной провидице, мудрой женщине, которая умела толковать любые сновидения. «Вот она могла бы тебе помочь, – говорили ему. – Да только она давным-давно умерла».

И сказали ему, что могила той мудрой женщины – далеко-далеко, на самом краю мира. Прямо к востоку от нее начинается страна мертвых – всех, кто умер своей смертью, а не пал в сражении, – и правит ею Хель, дочь Локи и великанши Ангрбоды.

И Один повернул на восток, и пришел к могиле провидицы.

Он, как известно, был мудрейшим из асов и в свое время отдал глаз, чтобы стать еще мудрее.

И вот он встал над могилой провидицы на самом краю мира и призвал на помощь самые темные руны и древние силы, давно забытые. И развел он костер и сжег на нем тайные приношения. И произнес он тайные заклятия, и повелел, чтобы все исполнилось по слову его. Могучий ветер ударил ему в лицо и тотчас улегся: по ту сторону костра стояла женщина, и лицо ее скрывали тени.

– Нелегок обратный путь из страны мертвых, – молвила женщина. – И долго я пролежала в этой могиле. Дождь поливал меня, заносил меня снег. Я тебя не знаю, человек, поднявший меня. Как тебя называют?

– Странником зовут меня, – ответил Один. – Воином был мой отец. Расскажи мне о стране Хель.

Мертвая провидица взглянула ему в лицо.

– Скоро к нам придет Бальдр, – сказала она. – Мы уже варим мёд для него. Отчаянье охватит мир живых, но в мире мертвых будет только радость.

Тогда спросил ее Один, кто же убьет Бальдра, и ответ поразил его в самое сердце. Затем спросил он, кто отомстит за Бальдра, и ответ его озадачил. Наконец, он спросил, кто станет оплакивать Бальдра, и мертвая женщина снова взглянула на того, кто стоял по ту сторону ее могилы, – взглянула так, словно увидела его впервые.

– Нет, ты не Странник, – промолвила она, и глаза ее сверкнули, а лицо как будто ожило. – Ты – Один. Ты – тот, кто давным-давно принес себя в жертву себе же.

– А ты – не просто мудрая женщина. Ты – та, кого при жизни звали Ангрбодой. Ты – возлюбленная Локи, мать Хель, и Йормунганда, змея Мидгарда, и Фенрира-Волка, – откликнулся Один.

Мертвая великанша улыбнулась.

– Ступай домой, малыш Один. Беги скорее, возвращайся в свои чертоги. Никто больше не увидит меня до тех пор, пока Локи, мой муж, не сбросит свои оковы и не вернется ко мне, и пока не наступит последний день мира, Рагнарёк, день гибели богов!

И с этими словами она исчезла, оставив по себе лишь тень. А Один повернул обратно с тяжелым сердцем, погруженный в думы. Даже богам не под силу изменить судьбу, и если он хочет спасти Бальдра, то действовать придется хитростью. И ему понадобится помощь. К тому же, мертвая великанша сказала нечто такое, чего он не понял, – и это его беспокоило.

«Почему она сказала, что Локи должен сбросить оковы? – спросил он сам себя. – Локи ведь не скован». А затем подумал и добавил: «Пока что».

II

О беседе с мертвой провидицей Один не поведал никому. Только жене своей, Фригг, матери богов, он сказал, что сны Бальдра правдивы и, верно, кто-то желает их любимому сыну зла.

Фригг подумала и сказала: «Я в это не верю. И не поверю никогда. Нет такого живого создания, которое ненавидело бы солнце, тепло и жизнь, а значит, никто не может пожелать зла и моему сыну, Бальдру Прекрасному». Но она была благоразумна, а потому, даже не веря, решила сделать все возможное, чтобы защитить сына от любой опасности.

И вот Фригг отправилась в путь, и обошла всю землю, и со всего на свете взяла клятву никогда не причинять вреда Бальдру Прекрасному. Она обратилась к огню, и тот пообещал не обжигать его; вода поклялась, что не станет топить его, железо и прочие металлы – что не станут колоть его и резать. Камни пообещали не бить его. И с деревьями, и со зверями и птицами, и со всеми живыми созданиями, что ходят и ползают по земле, летают и плавают, Фригг тоже поговорила, и все они дали слово, что никогда не тронут Бальдра. Дуб и ясень, сосна и бук, береза и ель и прочие деревья, какие только есть на свете, поклялись, что древесина их не нанесет Бальдру вреда. А затем Фригг призвала все болезни и недуги, какие только могут поразить человека, и все они тоже поклялись, что не коснутся Бальдра вовеки.

Ничего не упустила Фригг, кроме одной-единственной веточки омелы – ползучего растения, живущего на стволах других деревьев. Слишком уж маленькой и слабой, слишком уж юной показалась ей омела, и Фригг прошла мимо, не взяв с нее той же клятвы, что и со всех.

Когда же все дали ей клятву, о которой она просила, Фригг вернулась в Асгард.

– Теперь Бальдру ничто не грозит, – сказала она асам. – Ничто на свете не причинит ему вреда.

Конечно же, никто ей не поверил, даже сам Бальдр. Тогда Фригг подняла камень и бросила его в сына. И камень, летевший прямо, свернул со своего пути и упал, не коснувшись Бальдра.

Бальдр рассмеялся от восторга, и смех его был как солнце, проглянувшее из-за туч. Боги улыбнулись. Один за другим они стали испытывать на Бальдре свое оружие – и каждый отступал в изумлении. Мечи не рубили Бальдра, копья не пронзали его тела.

Весь Асгард ликовал. И только двое его обитателей не разделяли общей радости.

Одним из них был Локи. Он не смеялся и даже ни разу не улыбнулся. Он смотрел, как боги пытаются рубить Бальдра топорами и мечами, бросают в него огромные валуны, замахиваются шипастыми палицами и радостно хохочут, когда и палицы, и мечи, и камни, и секиры отскакивают от Бальдра, не причинив ему вреда, или, коснувшись его тела легко, как перышки, падают наземь. Смотрел, молчал и погружался в свои мысли все глубже – а потом повернулся и незаметно исчез, растворился в тенях.

Вторым был брат Бальдра, слепой Хёд.

– Что вы делаете? – спрашивал слепой Хёд. – Кто-нибудь, скажите мне, что происходит!

Но никто ему не отвечал. Хёд слышал только смех и радостные возгласы – и грустил, что не может повеселиться вместе со всеми.

– Ты, должно быть, очень гордишься своим сыном, – сказала Фригг какая-то милая женщина. Фригг видела ее впервые, но женщина так и сияла от радости, глядя на Бальдра, а Фригг и впрямь гордилась. Любой матери приятно видеть, что сына ее все любят. – Но ты уверена, что они его не поранят? Смотри, они бросают в него всякие опасные штуки! Будь я его матерью, я бы за него испугалась.

– Ничего с ним не случится, – сказала Фригг. – Бальдра невозможно ранить никаким оружием. Ничто не причинит ему вреда – ни камень, ни дерево, ни металл. И никакие болезни ему не страшны. Я взяла клятву со всех опасных вещей, какие только есть на свете.

– Это хорошо, – ответила женщина. – Приятно слышать, что ты обо всем позаботилась. Но ты точно уверена, что не пропустила ничего?

– Совершенно точно, – заверила ее Фригг. – Правда, я не стала брать клятву с омелы, что растет на дубах к западу от Вальгаллы. Но она слишком маленькая и юная, так что никакого вреда от нее быть не может. Из омелы не сделаешь палицу.

– Ну да, ну да, – покивала женщина. – Омела, говоришь? Что ж, я бы и сама не стала с ней возиться. Трава травой.

Внезапно лицо этой милой женщины показалось Фригг смутно знакомым, но богиня отвлеклась, так и не успев сообразить, где же она ее видела: Тюр как раз подхватил своей единственной рукой (то есть левой) огромный камень, поднял его высоко над головой и с размаху опустил Бальдру на грудь. Камень рассыпался в пыль, даже не коснувшись сияющего бога.

Когда Фригг обернулась, чтобы продолжить разговор, женщины уже не было, и Фригг о ней тотчас забыла – до поры до времени.

А Локи, вернув себе обычный облик, отправился в рощу к западу от Вальгаллы и остановился перед большим дубом. С ветвей его свисали тонкие стебли омелы, покрытые зеленой листвой и бледными, белесыми ягодами. Омела и вправду казалась совсем безобидной – особенно в сравнении с великолепным, могучим дубом. Она росла прямо на коре. Локи внимательно рассмотрел ее всю – и ягоды, и стебли, и листья. Сначала он подумал, что Бальдра можно отравить ягодами, но это было бы слишком просто и скучно.

Уж если Бальдру суждено пострадать, так пускай вместе с ним пострадают и другие – и чем больше их будет, тем лучше.

III

Незрячий Хёд стоял в стороне и вздыхал, прислушиваясь к смеху и возгласам удивления и радости, долетавшим с поляны, где веселились асы. Хёд был одним из самых сильных богов, ведь слепота – не помеха силе. И обычно он участвовал в общих забавах наравне со всеми: Бальдр следил, чтобы брат его не чувствовал себя обделенным. Но сегодня о нем забыл даже Бальдр.

– Что-то ты невесел, – раздался знакомый голос. Голос Локи.

– Тяжело это, Локи! Все веселятся. И Бальдр, мой любимый брат, – тоже там, вместе со всеми. Я слышу его смех – он так счастлив! Как бы я хотел тоже быть среди них!

– Сейчас мы это устроим. Нет ничего проще! – воскликнул Локи. Хёд, конечно, не видел его лица, но голос его звучал так участливо, так дружелюбно… К тому же, всем богам было известно, что Локи скор на выдумки. – Дай мне руку.

Хёд протянул руку. Локи что-то вложил в нее и сам согнул пальцы Хёда, чтобы тот зажал это в кулаке.

– Вот, держи. Я сделал тебе деревянный дротик. Теперь я подведу тебя к Бальдру поближе и помогу прицелиться, а ты просто метнешь этот дротик – и всё. Только смотри, бросай изо всей силы! И тогда все боги рассмеются, и Бальдр будет счастлив, что брат его, хоть он и слеп, все же смог разделить его торжество.

И Локи провел Хёда через толпу, собравшуюся вокруг Бальдра.

– Сюда, – сказал Локи. – Здесь хорошее место. Когда я скажу, метнешь дротик.

– Жаль, что это всего лишь маленький дротик, – печально вздохнул Хёд. – Вот бы метнуть настоящее копье или камень!

– Хватит и дротика, – заверил его Локи. – Он хорошо заточен. А теперь готовься: вот-вот будет пора.

Толпа радостно взревела: Тор раскрутил дубинку из крепкого терновника, усаженную острыми железными гвоздями, и направил удар Бальдру прямо в лицо. В самый последний миг дубинка отклонилась и прошла над головой Бальдра. Со стороны это выглядело так, словно Тор решил сплясать какой-то странный танец, – одним словом, очень смешно.

– Пора! – шепнул Локи. – Давай сейчас, пока они все смеются.

И Хёд метнул омеловый дротик прямо перед собой, как ему и было сказано, и приготовился смеяться и радостно кричать вместе со всеми. Но никто почему-то не смеялся и не кричал. Стало совершенно тихо. Потом в толпе кто-то ахнул и послышался невнятный шепот.

– Почему никто меня не хвалит? – спросил слепой Хёд. – Я метнул дротик. Да, конечно, он был маленький и совсем легкий, но вы же наверняка его увидели. Бальдр, братец мой, ты почему не смеешься?

И тут он услышал крик, полный муки, – высокий и страшный, раздирающий сердце вопль. Хёд узнал голос матери.

– О, Бальдр, о сын мой! – выкрикнула Фригг.

И Хёд, наконец, понял, что дротик его попал прямо в цель.

– Какой ужас. Ты убил своего брата, – сказал Локи. – Какое горе, какая печаль.

Но в голосе его не было печали. Ни печали, ни горя, ни ужаса.

IV

Бальдр лежал мертвый: дротик из омелы пронзил его сердце. Боги собрались вокруг, обливаясь слезами и разрывая на себе одежды. Один сказал:

– Не троньте Хёда. Сейчас нельзя мстить. Возможно, потом, но не сейчас. Не здесь. Это место священно.

И больше он не вымолвил ни слова. А Фригг спросила:

– Кто из вас хочет заслужить мою милость и поедет в страну Хель? Быть может, она отпустит Бальдра обратно в мир живых. Даже Хель не может быть такой жестокой… – На миг она запнулась, вспомнив, что Хель – все же дочь Локи. – Мы предложим ей выкуп за Бальдра. Так есть ли среди вас хоть один, кто готов отправиться к Хель? Он может и сам не вернуться…

Боги переглянулись, а затем один из них вскинул руку. Это был Хермод, прозванный Удалым, – слуга Одина, самый проворный и храбрый из молодых богов.

– Я поеду к Хель, – промолвил он. – Я верну Бальдра Прекрасного.

И привели ему Слейпнира, коня Одина, чудесного жеребца о восьми ногах. Хермод вскочил на коня и пустился в путь. Вниз и к северу вела его дорога, туда, где Хель в своем высоком чертоге принимает умерших и куда от начала времен не было ходу живым.

А пока Хермод мчался темными долинами в царство Хель, боги стали готовиться к похоронам. Тело Бальдра перенесли на море, чтобы возложить на ладью, которая принадлежала ему при жизни и звалась Хрингхорни. И хотели асы оттолкнуть ладью от берега и поджечь, но никто не мог сдвинуть ее с места. Все разом налегли они на ладью, но напрасно: даже с помощью Тора не удавалось стронуть ее ни на волос. Только Бальдр мог спустить свою ладью на воду, но теперь он был мертв.

Тогда послали боги за великаншей Хюррокин, и та прискакала верхом на огромном волке, а поводьями ей служили змеи. Подошла Хюррокин к носу ладьи и толкнула ее изо всей своей могучей силы, – и с первого же толчка ладья сдвинулась с места и сошла на воду, да так резво, что с катков, под нее подложенных, посыпались искры, земля затряслась, а море вздыбилось высокими волнами.

– Я убью ее! – выкрикнул Тор и схватился за Мьёлльнир, свой молот. Уж очень он был расстроен, что сам не сумел сдвинуть ладью. – Разве так можно? – добавил он в свое оправдание. – Никакого уважения к покойному!

– Не вздумай! – сказали другие боги, и Тору пришлось подчиниться.

– Не нравится мне все это, – проворчал он, опуская молот. – Но я все равно сегодня кого-нибудь убью, а не то меня разорвет.

Четверо богов подняли тело Бальдра и перенесли его на ладью – потому-то о покойных и говорят, что свой последний путь они проходят на восьми ногах. Остальные боги собрались вокруг и горько его оплакивали. Первым среди них был Один: на плечах его сидели вороны, а за спиною его стояли валькирии и асы. И великаны, инеистые и горные, пришли проститься с Бальдром, и даже карлики, искусные подземные мастера пришли оплакать его. Все на свете скорбели о Бальдре.

Жена Бальдра, Нанна, увидела, как тело ее мужа несут на погребальный костер. Горестно вскрикнула она, и сердце ее разорвалось, и упала Нанна замертво на морском берегу. Боги подняли ее и положили на костер рядом с мужем.

Один возложил на костер свое чудесное обручье Драупнир, то самое, которое когда-то выковали карлики Брокк и Эйтри и с которого на каждый девятый день капало еще восемь браслетов, таких же светлых и прекрасных. А затем Один шепнул на ухо своему мертвому сыну некую тайну, которая вовеки не откроется никому, кроме Бальдра да самого Одина. И, наконец, возвели на костер Бальдрова коня в полной сбруе и принесли его в жертву, чтобы и по ту сторону жизни конь продолжал верно служить своему хозяину.

А затем костер подожгли. Пламя вспыхнуло, пожирая тела Бальдра и Нанны, и его коня, и прощальные дары, которые принесли ему.

И пламенело тело Бальдра, как солнце.

И встал перед костром бог Тор, высоко подняв свой молот.

– Да будет благословен и свят этот костер! – провозгласил он, хмуро поглядывая на великаншу Хюррокин: ему все казалось, что она ведет себя непочтительно. Тут один из карликов, по имени Лит, обошел Тора и встал перед ним, чтобы посмотреть на погребальный костер поближе. Тор, возмутившись, пнул его ногой, и карлик упал в костер и сгорел. Тут Тору немножко полегчало, а оставшимся карликам, наоборот, стало куда как хуже.

– Мне это не нравится, – проворчал Тор. – Совершенно не нравится. Надеюсь, Хермод Удалой все уладит с Хель. Чем скорее Бальдр вернется к жизни, тем будет лучше для всех нас.

V

Хермод Удалой ехал девять дней и девять ночей без сна и отдыха. Все глубже уводила его дорога, и с каждым часом вокруг сгущалась тьма: полумрак сменился сумраком, сумрак – ночью, а ночь – непроглядной темнотой, беззвездной и черной, как смоль. Только далеко впереди что-то блестело золотом. Ближе и ближе подъезжал Хермод, и свет разгорался ярче. И вот увидел он, что это и впрямь чистое золото, которым выстлан мост через реку Гьялль: каждый умерший должен пройти по этому мосту, чтобы попасть во владения Хель.

Хермод пустил Слейпнира шагом, и тот ступил на мост. Загремел и покачнулся мост под тяжестью двух живых, а до Хермода донесся голос женщины:

– Как тебя звать? Какого ты роду? Что ты делаешь в стране мертвецов?

Хермод не ответил.

Молча проехал он по мосту и увидел, что на том берегу стоит дева, прекрасная, хоть и бледная лицом, и смотрит на него так, словно никогда не видела никого подобного. Модгуд звали ту деву, охранявшую мост.

– За вчерашний день по этому мосту проехало столько мертвых, что хватило бы заселить пять королевств, – промолвила она. – Но под одним тобою мост трясется сильнее, чем под ними всеми, хотя и людей, и лошадей там было без счета. Я вижу, что под кожей у тебя струится алая кровь. У мертвецов лица серы и зелены, белы или иссиня-черны, ты же румян, как живой. Кто ты? И зачем ты едешь в страну Хель?

– Я – Хермод, сын Одина, – отвечал он. – Скачу я в Хель на коне Одина, чтобы разыскать Бальдра. Не видала ли ты его?

– Кто однажды видел Бальдра, уж никогда его не забудет, – вздохнула дева. – Бальдр Прекрасный проезжал по этому мосту девять дней назад. Сейчас он в палатах Хель, в ее высоком чертоге.

– Благодарю тебя, – кивнул Хермод. – Туда-то мне и нужно.

– Поезжай вниз и на север, – сказала Модгуд. – Прямо на север и все время вниз. Так и приедешь к воротам Хель.

И Хермод поехал дальше – по тропе, ведущей на север и вниз. И вскоре поднялась перед ним огромная стена, а в ней – ворота, выше самого высокого дерева. Тогда сошел Хермод с коня и подтянул подпругу. А после снова вскочил в седло, пришпорил коня и понесся вперед. Все быстрее и быстрее мчался Слейпнир, и вот, когда до ворот уже было подать рукой, он взвился над землей, как на крыльях. Ни один конь на свете не совершал еще такого прыжка. Перенес он всадника через ворота, и вот Хермод очутился по ту сторону стены, в стране Хель, куда нет хода живым.

Подъехав к высокому чертогу владычицы мертвых, Хермод спешился и вошел в палаты. Бальдр, его брат, сидел там во главе стола, на почетном месте. Но как же бледен он был! Бледнее неба в пасмурный день, когда о солнце можно лишь мечтать. И пил он мёд Хель, и ел ее хлеб. Увидел Бальдр Хермода и сказал ему: «Садись за стол, пируй в эту ночь вместе с нами!» Рядом с Бальдром сидела Нанна, его жена, а по другую руку от Нанны – карлик Лит, очень недовольный тем, как все обернулось.

В мире Хель солнце не восходит никогда: ночь тянется вечно.

Хермод посмотрел по сторонам и увидел необычную женщину. Правая сторона ее лица и тела была прекрасной и светлой, как живая плоть, левая же – темной и гнилой, точно труп, что неделю провисел на дереве в зимнем лесу или пролежал под снегом. И понял Хермод, что это и есть Хель, дочь Локи, которую Всеотец сделал госпожой над умершими.

– Я приехал за Бальдром, – сказал ей Хермод. – Сам Один послал меня к тебе. Все живое на свете плачет о Бальдре. Отпусти его обратно в мир живых!

Холодно и спокойно взглянула на него Хель, и один ее глаз был зелен, как молодая трава, а другой, глубоко запавший, – тускл и безжизнен.

– Я – Хель, – промолвила она бесстрастно. – Мертвые приходят ко мне и у меня остаются. Никто не возвращается наверх. Как я могу отпустить Бальдра?

– Все на свете скорбят по нему. Смерть его объединила в горе всех: богов и великанов, карликов и альвов. Звери и птицы плачут о нем, деревья и травы. Даже металлы льют слезы. Камни грезят о том, что отважный Бальдр возвратится в земли под солнцем. Отпусти его!

Хель ответила не сразу. Долго смотрела она на Бальдра своими разными глазами. А потом, наконец, вздохнула:

– Он – красивее всех, кто приходил в мои владения за все века. И, верно, красивее всех, кто еще придет. Но если ты сказал правду… Если Бальдра и впрямь оплакивают и любят все на свете, то вы получите его обратно.

Хермод бросился к ее ногам.

– О, благородная госпожа! Спасибо тебе! Спасибо тебе, великая королева!

Хель посмотрела на него сверху вниз.

– Встань, Хермод, – промолвила она. – Я не сказала, что отдам его вам по собственной воле. Но вы можете вернуть его сами. Поезжай и спроси у всех – у каждого бога и великана, у каждого камня и дерева, у всех на свете, – так ли уж они скорбят, что Бальдр отправился в Хель. И если все на свете будут плакать о Бальдре и желать, чтобы он вернулся, я отпущу Бальдра обратно к асам и к свету дня. Но если хоть кто-нибудь не станет его оплакивать или скажет о нем дурно, Бальдр останется со мной навсегда.

Хермод встал. Бальдр вышел его проводить и на прощание вручил ему Драупнир, обручье Одина, – чтобы Хермод вернул его отцу в знак того, что и впрямь побывал в стране Хель. Нанна дала ему льняную одежду для Фригг и золотое кольцо для Фуллы, служанки Фригг. А карлик Лит только скорчил рожу и сложил пальцы в непристойный жест.

И вновь оседлал Хермод Слейпнира и поскакал прочь. На сей раз ворота Хель открылись перед ним сами. Он проехал уже знакомой дорогой – вверх и вверх, на юг и через мост, – и продолжал скакать, пока, наконец, снова не увидел солнце дня.

Возвратившись в Асгард, Хермод отдал Драупнир Одину-Всеотцу и рассказал ему обо всем, что увидел и услышал.

А Один, пока Хермод ездил в подземный мир, обзавелся еще одним сыном на замену Бальдру: сына этого звали Вали, а родила его Одину богиня Ринд. Едва ему исполнился день от роду, как Вали разыскал и убил Хёда. Так был отомщен Бальдр.

VI

Асы разослали гонцов по всему миру. Они помчались, как ветер, и всех, кого встречали на своем пути, спрашивали об одном: плачут ли те о смерти прекрасного Бальдра? И все отвечали: «Да». Бальдра и впрямь оплакивали все: мужчины и женщины, дети и звери. Птицы небесные печалились о светлом боге. И сама земля, и деревья, и камни – все лили слезы. Даже металлы плакали, как плачет холодный железный меч, если его принести с мороза в тепло.

Все горевали о Бальдре.

И вот гонцы пустились в обратный путь, и на сердце у них было легко и радостно: скоро Бальдр вернется из мира мертвых и вновь будет жить среди асов.

Под вечер остановились они отдохнуть на склоне горы, на уступе возле пещеры. И стали есть свои припасы и пить свой мёд, шутить да смеяться.

– Кто это там? – донесся из пещеры голос, и наружу вышла старая великанша. Было в ней что-то смутно знакомое, но ни один из гонцов так и не вспомнил, где он мог ее видеть.

– Я – Тёкк, – сказала великанша (а это значит «благодарность»). – Что вы тут делаете?

– Мы обошли весь свет и всех на свете попросили, чтобы они плакали об умершем Бальдре. Бальдр Прекрасный пал от руки собственного брата. Все мы горюем о нем, как горевали бы о солнце на небе, если б знали, что оно угаснет навсегда. Все мы его оплакиваем.

Великанша почесала нос, прокашлялась и плюнула себе под ноги.

– Старая Тёкк не станет плакать о Бальдре, – отрезала она. – Живой или мертвый, сын старика Одина не принес мне ничего, кроме огорчений. Я только рада, что он ушел. Скатертью дорожка! Пусть остается у Хель.

На этом великанша повернулась и, шаркая, скрылась во тьме пещеры.

А гонцы вернулись в Асгард и рассказали богам о том, что случилось. И сказали они, что не смогли исполнить порученное, потому что одна старуха-великанша из горной пещеры не пожелала плакать о Бальдре и не захотела, чтобы он вернулся.

Закончив же свой рассказ, они, наконец, вспомнили, на кого была похожа старая Тёкк. Потому что она и двигалась, и говорила точь-в-точь как Локи, сын Лаувейи.

– Так я и знал, что это Локи, – сказал Тор. – Кто же еще, как не он? Конечно, Локи – как всегда!

Тор взвесил на руке свой молот Мьёлльнир и созвал богов, чтобы всем вместе отыскать Локи и отомстить ему. Но хитроумный смутьян будто провалился сквозь землю. Он прятался где-то далеко-далеко от Асгарда, радуясь тому, как ловко он провернул свою затею, и дожидаясь, пока все не забудется само по себе.

I

Бальдр остался среди мертвых, и боги все еще горевали о нем. Печальны были они, и серый дождь лился с неба день за днем, и не было больше радости в Асгарде. Локи вернулся из дальних стран, так и не раскаявшись.

Настало время осеннего пира в чертоге Эгира, морского великана, где боги и альвы каждый год собирались пить пиво из волшебного котла – того самого, который Тор давным-давно принес из страны великанов. Пришел на пир и Локи. Напившись допьяна, забыл он о веселье и смехе и погрузился в черные думы. И когда стали боги хвалить Фимафенга, Эгирова слугу, за проворство и усердие, Локи вскочил из-за стола, ударил Фимафенга ножом и убил на месте.

Боги, ужаснувшись, прогнали Локи из пиршественного зала, и ушел он в темную ночь.

Пир продолжался, но у всех было тяжело на сердце.

Прошло немного времени, и вот от дверей донесся какой-то шум. Боги и богини повернули головы и увидели, что Локи вернулся. Он стоял в дверях зала и смотрел на них с недоброй улыбкой.

– Тебе здесь не рады, – сказали боги.

Локи не ответил. Пройдя через зал, он приблизился к Одину, сидевшему на самом высоком месте, и промолвил:

– Когда-то, давным-давно, мы смешали с тобою кровь, Всеотец. Не так ли?

– Так, – кивнул ему Один.

Локи улыбнулся еще шире.

– И ты, великий Один, поклялся тогда, что не сядешь за пиршественный стол, если не нальют пива и мне, твоему побратиму. Не так ли?

Серый глаз Одина уставился в зеленые глаза его побратима – и не Локи, а Один отвел взгляд первым.

– Пусть отец волка сядет с нами за стол, – угрюмо молвил Один и велел своему сыну, Видару, освободить для Локи место.

Локи сел рядом со Всеотцом и ухмыльнулся злобно и радостно. Потребовав еще пива, он опрокинул чашу себе в рот.

А затем принялся оскорблять богов и богинь, одного за другим. Богов он обвинил в трусости, богинь – в легковерии и распутстве. И в каждом оскорблении было ровно столько правды, чтобы оно ранило по-настоящему. Локи назвал богов глупцами, напомнив каждому о постыдных тайнах, которые казались им давным-давно и надежно забытыми. Никого не щадя, он насмехался над каждым и подливал масла в огонь старых раздоров. И так продолжалось до тех пор, пока на пир не прибыл Тор-громовержец.

Тор без труда положил конец перебранке: он пригрозил Локи ударом Мьёлльнира, который заткнет его злобный рот и отправит смутьяна прямиком во владения Хель, в чертоги мертвых. И Локи покинул дом Эгира, но прежде, чем уйти, обратился к хозяину пира:

– Славное пиво ты сварил, – сказал он морскому великану. – Но больше не бывать здесь осенним пирам: пламя пожрет этот дом, огонь опалит тебе спину. Лишишься ты всего, чем владеешь. Даю тебе в этом мое слово!

Он повернулся и, покинув собрание богов, скрылся во тьме.

II

Наутро Локи протрезвел и вспомнил, что натворил прошлой ночью. Стыдно ему не стало, ибо Локи не ведал стыда, – однако он понял, что зашел слишком далеко: боги его не простят.

Был у Локи дом на горе, невдалеке от моря, и решил он отправиться туда и выждать срок, чтобы боги о нем забыли.

Дом тот стоял на вершине горы, и было в нем четверо дверей на четыре стороны света, чтобы издалека можно было приметить приближение врага.

Ночи проводил Локи в этом доме, а днем превращался в лосося и прятался в озере под высоким водопадом Франанг, низвергавшимся с горного склона. Из озера вытекал ручей, впадавший в речку, а речка бежала к морю.

Локи любил строить планы, а потом находить в них слабые места и снова строить планы похитрее прежних. Он знал, что в обличье лосося ему, в общем, ничто не грозит. Сами боги не в силах изловить лосося глубоко под водой.

Так он сказал себе – но потом засомневался. А вдруг все-таки есть какой-то способ?

Вот, например, он, Локи, самый хитроумный выдумщик на свете, – что бы он сам предпринял, если бы ему понадобилось поймать рыбу в глубоком озере, да еще и под водопадом?

И вот он взял клубок крапивной пряжи и принялся вязать да плести из нее рыбацкую сеть – первую сеть на свете. «Да, – подумал он, – с такой сетью я, пожалуй, сумел бы поймать лосося».

Теперь предстояло придумать новый план: что ему делать, если боги сплетут такую же сеть?

Он вертел сеть в руках и размышлял.

Лосось умеет прыгать, думал он. Лосось может плыть вверх по течению и даже подниматься по водопаду. Если что, я просто перепрыгну через сеть.

Какой-то шум отвлек его от размышлений. Локи выглянул через одну дверь, потом через другую. И в страхе отпрянул: по склону горы поднимались боги – и они были уже совсем близко.

Локи швырнул сеть в огонь и, убедившись что она сгорела, довольно улыбнулся. Он вышел из дому и встал под водопад Франанг. Миг – и струи водопада подхватили серебристого лосося и понесли его в глубокое озеро у подножья горы.

Асы между тем добрались до горного дома Локи. У каждой двери они поставили стражу, чтобы Локи не смог ускользнуть, – на тот случай, если он все еще внутри.

Квасир, самый мудрый из богов, вошел через первую дверь. Когда-то ему довелось умереть, и из крови его сварили мёд поэзии, но теперь он был снова жив. Квасир увидел, что огонь в очаге все еще горит, а рядом стоит недопитый кубок вина. Значит, Локи здесь был еще совсем недавно.

Но куда же он подевался? Квасир посмотрел на небо. Потом окинул взглядом пол и очаг.

– Сбежал, паршивый мелкий хорек, – пробурчал Тор, вваливаясь в дом через другую дверь. – Он мог превратиться во что угодно. Так мы никогда его не найдем!

– Не торопись, – осадил его Квасир. – Смотри.

– Это просто пепел, – отмахнулся Тор.

– Но ты посмотри, как странно он лежит. Тут виден узор, – сказал Квасир и, наклонившись, потрогал пепел на полу перед очагом. Потом взял щепотку пепла, понюхал и лизнул языком. – Ага! Это пепел от веревки, которую бросили в огонь. Похоже на крапивную пряжу… а вон, кстати, и клубок в углу.

Тор закатил глаза:

– Какой-то пепел от сожженной веревки не подскажет нам, где искать Локи!

– Ты так думаешь? А вот посмотри-ка на этот узор. Видишь решетку? И все ячеи – совершенно одинаковые.

– Ты тратишь наше время попусту, Квасир! Что за глупость – любоваться какими-то рисунками в пепле? Пока мы тут стоим и смотрим на пепел, Локи уходит все дальше и дальше!

– Быть может, ты и прав, Тор. Но для того, чтобы сплести из веревки такие ровные, одинаковые квадратики, нужно чем-нибудь отмерять их… например, деревяшкой вроде той, на которую ты только что наступил. И нужно привязать один конец веревки к чему-нибудь… да хотя бы к колышку, что воткнут в пол вон там, у очага. И тогда можно будет завязывать узелки через равные промежутки и сплести из одной-единственной веревки целую… Хм-м… Интересно, как Локи ее назвал? Я, пожалуй, буду называть ее сетью.

– Да что ты там лопочешь? – не выдержал Тор. – Сколько можно стоять и пялиться на пепел и деревяшки? Опомнись, Квасир! Пока ты тут болтаешь всякую чушь, Локи успеет спрятаться так, что мы его уже не отыщем!

– Думаю, такой сетью хорошо ловить рыбу, – продолжал Квасир.

– Хватит с меня твоих глупостей! – отрезал Тор. – Хорошо ловить рыбу, говоришь? Тоже мне, открытие! Локи проголодался, захотел наловить рыбы и выдумал эту штуку. Будто ты не знаешь, что он все время что-то выдумывает! Он всегда был умник. За это мы его у себя и держали.

– Ты прав. Но попробуй поставить себя на его место. Ты – Локи. Ты изобрел такую штуку для рыбной ловли. Но, спрашивается, зачем ты кинул ее в огонь, когда заметил, что мы идем?

– Затем, что… – начал Тор, и лоб его собрался складками, а мозги зашевелились так усердно, что где-то в дальних горах раскатился гром. – Э-э-э…

– Вот именно! Затем, что ты не хотел, чтобы мы ее нашли. А почему ты этого не хотел? Да потому, что ты боялся, что мы, боги Асгарда, поймаем с ее помощью тебя!

Тор медленно кивнул.

– Ага, – сказал он и, еще немного подумав, добавил: – Да, пожалуй, так оно и было… Значит, Локи…

– …прячется вон в том глубоком озере под водопадом, превратившись в рыбу. Именно так! Я и не сомневался, что в конце концов ты его раскусишь!

Тор усердно закивал, не вполне понимая, как именно он пришел к этому выводу от разглядывания пепла на полу, но все равно довольный, что теперь понятно, где прячется Локи.

– Спущусь-ка я к этому озеру с моим молотом, – промолвил Тор. – И там… там…

– Надо спуститься туда с сетью, – подсказал Квасир, мудрый бог.

И Квасир взял остаток крапивной веревки и мерную деревяшку. Конец веревки он привязал к колышку и принялся за работу. Когда подошли остальные боги, он им показал, что надо делать, и они тоже стали плести да вязать. А потом все маленькие сети связали в одну большую – такую, чтобы можно было накрыть целое озеро, – и понесли ее вниз, к подножью горы, куда низвергался водопад Франанг.

И вот они спустились к озеру и развернули сеть. Ну и огромная же она получилась! Тяжеленная и такая широкая, что озеро можно было перегородить ею от берега до берега. Все воины Асгарда взялись за один конец сети, а Тор – за другой. И пошли они от самого водопада вброд, волоча сеть под водою. Так они добрались до дальнего края озера, где из него вытекал ручей, бегущий в море. И никого не поймали.

– Там точно кто-то есть, – сказал Тор. – Он толкнулся в сеть, но потом ушел глубже. Зарылся в ил, а сеть прошла сверху.

Квасир задумчиво почесал подбородок.

– Не беда, – сказал он. – Пройдем еще раз, только сначала подвесим на сеть что-нибудь тяжелое. Тогда уж под нею точно никто не проскользнет.

И боги набрали тяжелых камней с дырками и подвесили их вдоль нижнего края сети. А затем снова пошли вброд.

В первый раз Локи легко ушел от сети – и остался очень собою доволен. Он просто нырнул на илистое дно, притаился там между двумя плоскими камнями и подождал, пока сеть пройдет сверху.

Но теперь он забеспокоился. Снова нырнув поглубже, в холодные, темные воды, он стал размышлять.

Пока он в воде, ни во что другое превратиться нельзя, а если выйти из воды, боги за ним тут же погонятся. Нет уж, лососем оставаться безопаснее.

Но, с другой стороны, в озере оставаться нельзя. И надо сделать то, чего боги от него не ожидают. Наверняка они думают, что он попытается уйти в открытое море – ведь там он оторвался бы от погони в два счета. Но до моря еще нужно добраться, а в ручье он будет слишком легкой добычей. А вот чего боги не ждут, так это того, что он направится обратно – туда, откуда приплыл. Вверх по водопаду!

Боги усердно тянули сеть по дну – в полной уверенности, что уж на этот раз Локи от них не уйдет. Как же они удивились, когда из-под воды внезапно выскочила огромная серебристая рыба! Такого большого лосося никто из них в жизни не видел. Вильнув хвостом, он перепрыгнул через сеть и устремился против течения. Боги изумленно смотрели, как лосось поднимается вверх по водопаду, одолевая земную тягу могучими прыжками.

Тут Квасир-Мудрец крикнул, чтобы асы живо построились в два отряда: один – у одного конца сети, другой – у другого.

– Долго он так не продержится, – сказал Квасир. – Слишком уж опасно. Он все равно попытается уйти в море: другого выхода у него нет. Так что вы сейчас пойдете двумя отрядами и снова потащите сеть. А ты, Тор, – продолжал Квасир (он и вправду был очень мудрый), – ты пойдешь вброд посередине, и когда Локи опять попытается прыгнуть через сеть, постарайся схватить его в воздухе, как медведи хватают рыбу. Только смотри не упусти! Он скользкий.

– Да, я видел, как медведи хватают лососей в прыжке, – сказал Тор. – Я сильнее и быстрее любого медведя. Я его удержу.

И боги поволокли сеть вверх по течению, к водопаду, где прыгал огромный серебристый лосось.

Локи продолжал строить планы.

Глядя, как приближается сеть, он понял, что надо сделать. Нужно перескочить через нее, как в прошлый раз, и уходить в море. Он напрягся, как взведенная пружина, и прыгнул.

Но Тор оказался проворнее. Заметив, как серебряный лосось блеснул на солнце, он схватил его своими огромными ручищами – точь-в-точь, как хватает рыбу в прыжке голодный медведь. Лосось – рыба скользкая (как и предупреждал Квасир), а уж Локи был самым скользким из всех скользких лососей. Извиваясь, он попытался вывернуться из пальцев Тора, но Тор просто сжал кулак еще крепче и сдавил рыбину повыше хвоста.

Говорят, что с тех пор у всех лососей хвост узкий.

Боги принесли сеть, обмотали ею лосося и понесли прочь от озера. Лосось стал задыхаться без воды. Хватая ртом воздух, он забился в своих путах, и вдруг боги поняли, что несут в сети уже не рыбину, а самого Локи в его настоящем облике.

– Что вы делаете? – спросил он, тяжело дыша. – Куда вы меня тащите?

Тор лишь покачал головой и пробурчал что-то себе под нос. Тогда Локи стал спрашивать других богов, но все только молча отворачивались, не желая встречаться с ним взглядом.

III

И вот боги вошли в пещеру под горой и внесли с собою Локи, опутанного сетью. Подземный ход уводил в глубь горы. С потолка пещеры свисали сталактиты, из темных закутков выпархивали летучие мыши. Боги шли и шли – все глубже и глубже. Когда проход стал слишком узким, чтобы нести пленника, они разрешили Локи идти своими ногами. Тор шел за ним, положив руку ему на плечо.

Так они спускались долго-долго.

И вот, наконец, подземный ход расширился снова. Здесь, в самой глубокой пещере, горели факелы. И в свете факелов Локи увидел еще троих – тех, что все это время стояли здесь в ожидании. Он узнал их даже раньше, чем успел разглядеть лица, и сердце его упало.

– Нет! – крикнул он. – Не трогайте их. Они не сделали ничего плохого.

– Они – твои сыновья, – сказал Тор. – И твоя жена, Кузнец Лжи.

Три огромных плоских камня лежало в той пещере. Асы поставили их на ребро, и Тор своим молотом пробил дыру в каждом камне, посередине.

– Отпустите нашего отца, пожалуйста! – взмолился Нарви, сын Локи.

– Это же наш отец! – подхватил Вали, второй его сын. – Вы все клялись, что никогда его не убьете! Ведь он – побратим самого Одина, высочайшего из богов!

– Мы и не собираемся его убивать, – возразил Квасир. – Скажи мне, Вали, какое худшее зло может причинить брат своему брату?

– Нет ничего хуже, чем предать своего брата, – без колебаний ответил Вали. – И убить своего брата, как Хёд убил Бальдра. Это самое мерзкое, что можно сделать.

– Локи – побратим богов, и мы не можем убить его, – молвил Квасир. – Но вам, его сыновьям, мы не давали клятв.

И произнес Квасир над Вали слова – слова преображенья, слова силы.

И спал с Вали прежний облик, человеческий: на месте Вали встал волк, и пена текла из его ощеренной пасти. Разум угас в его желтых глазах, и зажглись они иначе: голодом, яростью и безумием. Волк посмотрел на богов. Взглянул на Сигюн, свою мать. И, наконец, его взгляд остановился на брате, Нарви. Низкий, долгий рык вырвался из волчьей глотки, шерсть на загривке встала дыбом.

Нарви отступил на шаг – всего на один шаг, и не больше. Волк прыгнул.

Нарви был смелым. Он не закричал даже тогда, когда волк, только что бывший его братом, принялся рвать его на части, роняя окровавленные кишки на каменный пол пещеры. А потом волк добрался до горла.

Подняв окровавленную морду, волк-Вали завыл, протяжно и громко. Подобравшись, он прыгнул снова – выше прежнего, через головы богов, – и скрылся во тьме пещеры. И боги знали, что больше не увидят его до самого конца времен.

Они подвели Локи к трем большим камням. Один камень поставили ему под плечи, другой – под поясницу, третий – под колени. А затем боги взяли кишки растерзанного Нарви, и протянули их через отверстия в камнях, и привязали Локи к тем камням так крепко, что он и шевельнуться не мог. И чтобы он не разорвал привязь, боги наложили чары на кишки его убитого сына, и те стали прочными, как железо.

Сигюн, жена Локи, смотрела, как ее мужа связывают внутренностями сына. Она не сказала ничего. Она плакала молча – плакала о страданиях своего мужа, о гибели и бесчестье своих сыновей. В руках она держала чашу, еще не зная, зачем она ей понадобится. Прежде чем привести ее сюда, боги велели Сигюн взять на кухне самую большую чашу, какая только найдется.

И вот в пещеру вошла Скади – дочь погибшего Тьяцци, жена прекрасноногого Ньёрда. В руках у нее было нечто огромное, и оно извивалось и корчилось. Скади подошла к Локи. То, что было у нее в руках, обвилось вокруг сталактитов, свисавших с потолка пещеры прямо над головою Локи.

И Локи увидел, что это змея – змея с холодным взглядом, с трепещущим раздвоенным языком и клыками, истекающими ядом. Змея зашипела, и капля яда из ее пасти упала Локи на лицо, обжигая глаза.

Локи вскрикнул от боли и забился, извиваясь в своих путах, пытаясь отодвинуться в сторону или хотя бы отвернуть лицо. Но оковы из кишок его сына держали крепко.

Один за другим боги покинули пещеру: своей местью они остались довольны, хотя радости она им и не принесла. Вскоре остался только Квасир. Сигюн посмотрела на своего связанного мужа и на растерзанный труп сына, убитого волка.

– А со мной что вы сделаете? – спросила она.

– Ничего, – сказал Квасир. – Тебя мы наказывать не станем. Можешь делать, что хочешь.

На этом он и ушел.

Еще одна капля змеиного яда упала Локи на лицо, и он вновь забился в судорогах боли, извиваясь так сильно, что под ним затряслась сама земля.

Сигюн подошла к мужу и подняла свою чашу. Она не сказала ничего – да и что тут можно было сказать? Она просто встала над Локи и подставила чашу под капли яда, стекающие со змеиных клыков.

Все это случилось давным-давно, в незапамятные времена, во дни, когда боги еще ходили по земле. Так давно, что горы, высившиеся тогда, изгладились без следа, а самые глубокие озера высохли до последней капли.

Но Сигюн до сих пор стоит рядом с Локи и смотрит в его прекрасное, искаженное мукой лицо.

Чаша в ее руке наполняется медленно, по капле, но рано или поздно яд доходит до краев. И только тогда Сигюн ненадолго отходит в сторону, чтобы выплеснуть яд. Пока она опорожняет чашу, капли из пасти змеи падают Локи на лицо и в глаза. И тогда он кричит и бьется, корчится, дрожит и сотрясается в судорогах – так сильно, что вся земля под ним ходит ходуном. Мы, жители Мидгарда, называем это землетрясением.

Говорят, что Локи так и будет лежать в оковах под землей, а Сигюн – стоять над ним с чашей и шептать ему слова любви, пока не наступит Рагнарёк и не придет конец всему на свете.

I

До сих пор я рассказывал лишь о том, что случилось когда-то в прошлом, давным-давно.

Теперь я расскажу о том, что грядет.

О том, как все закончится и начнется вновь.

Темны будут те дни, о которых я вам поведаю, и во тьме их сокрыты тайны судьбы, ожидающей землю, и тайны гибели богов. Слушайте – и узнаете.

Вот как мы поймем, что конец времен уже не за горами: век богов отойдет в далекое прошлое, сменившись веком людей. Боги будут спать – все, кроме зоркого Хеймдалля. Он один увидит, как все начнется, но сможет только смотреть: предотвратить сужденное ему не под силу.

Начнется все с зимы.

Не такой, как обычно.

Однажды настав, зима будет длиться и длиться. Весна не придет ей на смену, земля не согреется. И воцарятся в мире голод и холод, и люди начнут воевать. Весь мир сотрясут великие битвы.

Брат пойдет войной против брата, отец – против сына, мать – против дочери. Сестры будут гибнуть от рук сестер, а дети их, в свой черед, ополчатся друг против друга.

То будет век жестоких ветров и бурь. Люди уподобятся волкам, станут охотиться друг на друга, как дикие звери. Мрак сгустится над миром, и все придет в запустение. Дома человеческие обратятся в развалины, заполыхают пожарами и рассыплются в прах.

Солнце исчезнет, словно и впрямь проглотил его волк. Пропадет и луна. Даже звезды скроются с неба. Сам воздух наполнится тьмой, как туманом, как пеплом.

То будет время ужасной зимы без конца, и имя ей – Фимбульветр.

И не останется в мире ничего, кроме снега, свирепых ветров да мороза, такого лютого, что каждый вдох будет жечь, как огнем, а слезы – застывать, не успев пролиться из глаз. Не будет больше ни весны, ни лета, ни осени. Только зима, а за нею – другая зима, и за нею – третья.

А потом земля содрогнется, да так, что горы рухнут и рассыплются пылью, деревья повалятся наземь и не останется людям никакого убежища.

С такою силой сотрясется земля, что все на свете цепи, оковы и узы будут разорваны.

Да, все.

Фенрир, великий волк, вырвется из оков. Разинет он свою пасть: верхняя челюсть достанет до неба, нижняя – до земли. Он пожирает все на своем пути, никому от него не укрыться. И пламя пышет у него из глаз и ноздрей. Где пройдет Фенрир-Волк, все погибает в огне.

И выйдут моря из берегов, и хлынут на сушу. Йормунганд, змей Мидгарда, огромный и смертоносный, заворочается в ярости и полезет на сушу. Яд с его клыков отравит воду, убивая все живое. Черный туман от его яда повиснет в воздухе, и морские птицы погибнут.

Не останется жизни в морях, где свивает свои кольца змей Мидгарда. Берега покроются трупами рыб и китов, тюленей и чудищ морских.

Кто увидит двух братьев, детей Локи, – Фенрира-Волка и змея Мидгарда, – тому придет смерть.

Это будет начало конца.

А после раздастся вопль, какого прежде никто не слышал, – как будто разом закричат все дети мира. И с этим криком расколется туманное небо надвое, и ринутся с небес сыновья Муспелля, и во главе их – Сурт, огненный исполин с мечом в руке, пылающим так ярко, что смертные глаза ослепнут, взглянув на него. Поскачут они через радужный мост, Биврёст, и под копытами коней их радуга рухнет, и все ее краски обернутся черным углем и серым пеплом.

Никогда больше не взойдет над миром радуга.

Скалы осыплются в море.

Локи сбросит оковы и вырвется из подземного плена. Встанет он у руля огромной ладьи, имя которой – Нагльфар. То самый большой из всех кораблей на свете: он построен из ногтей мертвецов.

И вот уже плывет Нагльфар по вышедшим из берегов морям, среди мертвых рыб, что поднялись на поверхность и наполняют воздух смрадом. Локи будет кормчим того корабля, а капитаном – Хрюм, предводитель инеистых великанов. За исполином Хрюмом, ненавистником людей, пойдут все его родичи, что выжили к этому часу. И будут они сражаться за Хрюма в последней битве.

Локи ведет за собою полчища Хель. Все, кто умер нелегкой смертью или смертью позорной, возвратятся на землю ходячими трупами, желая лишь одного: истребить без остатка всех тех, кто еще жив и способен любить.

И соберутся все великаны, и мертвецы, и огненные сыны Муспелля на равнине битвы. Вигрид – имя той равнины, и воистину огромна она: три сотни верст в каждую сторону. И Фенрир-Волк придет на равнину Вигрид, и змей Мидгарда приплывет по морям, покрывшим то, что прежде было сушей. Выползет он из моря, хотя и не весь: головою змей досягнет до равнины Вигрид, а тело его и хвост останутся под водой.

И построятся они на битву: ярко пылают сыны Муспелля, и Сурт – ярче всех; воины Хель и Локи, вставшие из-под земли, бледны и ужасны; грязь застывает льдом под ногами инеистых великанов и Хрюма, их предводителя. Изготовились к бою и Фенрир, и змей Йормунганд. Не представить врагов ужаснее, чем те, кто соберется на поле Вигрид для последней битвы.

Это не укроется от Хеймдалля. Хеймдалль видит всё: ведь он – страж богов. Долго смотрел он, не в силах ничему помешать, и только теперь исполнит то, что ему суждено.

Хеймдалль возьмет рог Гьяллархорн – тот самый, которым когда-то владел Мимир, – и затрубит в него изо всех своих сил. Голос рога сотрясет стены Асгарда, и спящие боги, наконец, проснутся. Вооружатся они и соберутся у подножия Иггдрасиля, близ источника Урд, чтобы получить от норн благословение и совет.

Один же сядет на коня Слейпнира и поскачет к источнику Мимира, чтобы испросить для себя и других богов совета у его головы. И голова Мимира прошепчет Одину тайны грядущего, которые сейчас узнаете и вы.

В шепоте Мимира Всеотцу откроется надежда – вопреки всему, что предвещает гибель миру и богам.

Великий ясень Иггдрасиль, мировое древо, затрепещет, как лист на ветру. Асы и с ними эйнхерии – воины Одина, погибшие славной смертью в бою, – облачатся в доспехи и поскачут на равнину Вигрид, на поле последней битвы.

Впереди всех поедет Один – в сверкающей броне, в золотом шлеме. Следом за ним – Тор, с Мьёлльниром в руке.

И вот прибудут они на поле битвы, и начнется последний бой.

Один выйдет против Фенрира-Волка – тот вырос таким огромным, что застилает полнеба. Поднимет Один свое копье, Грунгнир, и ринется на врага.

Тор увидит, что Один пошел против Волка, и, улыбнувшись, стегнет своих козлов. Полетит его колесница навстречу змею Мидгарда; рука его в железной рукавице вскинет молот.

Фрейр выступит против чудовищного Сурта, объятого пламенем. Огромен меч Сурта, и жжет он противника огнем даже тогда, когда удар проходит мимо цели. Фрейр будет биться отважно, но падет первым из богов: его доспехи и меч не сравнятся с огненным клинком Сурта. Умирая, Фрейр пожалеет о мече, который он отдал когда-то Скирниру за сватовство к Герд. Сейчас тот чудесный меч мог бы его спасти.

Яростно грохочет битва: эйнхерии, славные воины Одина, сходятся в рукопашной с мертвецами из воинства Локи.

Воет пес преисподней, Гарм. Он не так огромен, как Фенрир, но среди псов нет никого сильнее и опаснее Гарма. Он тоже сбросил свои оковы и вырвался из-под земли; многие воины погибнут от его клыков.

Но Тюр однорукий встанет преградой на пути чудовищного пса. Храбро будет сражаться Тюр, но в поединке падут они оба: Гарм испустит дух, сомкнув зубы на горле Тюра.

Тор же наконец убьет змея Мидгарда, как он давно мечтал.

Метнет он свой молот и размозжит Йормунганду голову, а сам поспешно отступит, чтобы не задел его великий змей, падая мертвым на равнину Вигрид.

На девять шагов успеет Тор отойти, когда голова Йормунганда коснется земли, но этого окажется мало. Яд брызнет из пасти змея в смертный миг и окутает громовержца черным облаком.

Со стоном боли Тор рухнет наземь и испустит дух вместе со своим заклятым врагом.

Отец его, Один, будет сражаться отважно, но нет на свете противника сильнее и опаснее волка Фенрира. Он огромнее солнца, больше луны. Метнет Один копье в его пасть, но Фенрир сомкнет свои исполинские челюсти и переломит копье. А вслед за копьем исчезнет в пасти волка и сам Один: так настанет смерть отцу богов, величайшему из них и мудрейшему.

Видар, сын Одина, бог молчаливый и верный, увидит гибель своего отца. Он выступит вперед, навстречу Фенриру, торжествующему победу над Одином, и наступит ногою на нижнюю челюсть волка.

А нога эта у Видара необычная. На другой ноге он носит обычный башмак, а на этой – особенный. Тот башмак от начала времен собирался из обрезков, которые остаются от носка или пятки, когда люди кроят себя башмаки.

(Так что если вы хотите помочь асам в последней битве, не храните обрезки кожи: выбрасывайте их прочь. Каждый брошенный обрезок пойдет Видару на башмак.)

Этим-то башмаком Видар наступит на нижнюю челюсть волка. А затем ухватится он рукою за верхнюю челюсть и разорвет Фенриру пасть. Так погибнет великий волк – а Видар отомстит за отца.

И будет бушевать битва на равнине Вигрид, и боги будут гибнуть от рук инеистых великанов, а великаны – от рук богов. Вся равнина покроется телами мертвецов, оживших для последней войны и погибших снова, теперь уже навсегда. И благородные эйнхерии полягут бок о бок со своими последними врагами на мерзлой земле, под туманным, бессветным небом: никогда им уже не встать, не пробудиться и не выйти на бой.

Все полчища мертвых падут. Один только Локи останется стоять посреди равнины, окровавленный, с безумным взглядом, с довольной улыбкой на покрытых шрамами губах.

И встанет против него Хеймдалль, страж моста, привратник богов. В руке его будет меч Хофуд, влажный и красный от крови. И побредут эти двое навстречу друг другу через равнину Вигрид – по колено в крови, среди трупов и пламени.

– Ах, это ты, – скажет Локи. – Дозорный богов с вечно грязной спиной. Слишком поздно разбудил ты богов, Хеймдалль. Ну не славно ли было смотреть, как они погибают, один за другим?

Глядя Хеймдаллю в лицо, Локи будет выискивать слабость, высматривать признак хоть какого-то чувства. Но Хеймдалль останется бесстрастен.

– Неужто тебе нечего сказать, Хеймдалль, сын девяти матерей? Знаешь, что спасало меня от безумия там, под землей, когда змеиный яд капал мне на лицо, а бедная Сигюн стояла надо мной, пытаясь поймать капли в чашу? Когда я лежал в темноте, связанный кишками собственного сына? Только одно: я думал об этой самой минуте! Я представлял себе грядущие дни, когда мы с моими детьми, могучими и прекрасными, положим конец богам и всему этому миру.

Хеймдалль так и не вымолвит ни слова. Он просто ударит в полную силу, и меч его с грохотом обрушится на броню врага, а Локи ответит ударом на удар и ринется в бой – искусно, свирепо и радостно.

И пока будет длиться та битва, оба вспомнят, как сражались друг с другом когда-то давно, когда мир был проще. Тогда они бились в обличье тюленей за ожерелье Брисингов: Локи похитил его у Фрейи по просьбе Одина, а Хеймдалль вернул. И Локи не забыл обиды.

Теперь они сразятся на мечах. И будут колоть, рубить и резать друг друга без пощады.

Они сразятся и нанесут смертельные раны друг другу. И падут они бок о бок – Хеймдалль и Локи.

– Свершилось, – прошепчет Локи, умирая на поле битвы. – Я победил.

Но Хеймдалль усмехнется сквозь смерть своей златозубой усмешкой, измаранной в кровавой слюне.

– Я вижу дальше тебя, – молвит он. – Сын Одина, Видар, убил твоего сына, волка Фенрира. И Видар еще не пал, как и брат его по отцу, могучий Вали. Тор погиб, но дети его, Магни и Моди, еще живы. Им хватит сил и чести, чтобы выстоять в этой битве.

– Не имеет значения. Весь мир уже в огне, – скажет Локи. – Род людской погиб. Мидгард разрушен. Я победил.

– И все же я вижу дальше тебя, Локи, – возразит ему Хеймдалль на последнем вздохе. – Даже отсюда я вижу мировое древо. Пламя Сурта не может коснуться ясеня Иггдрасиля, и вижу я, что двое смертных укрылись в расселине его ствола. Женщину зовут Жизнь, мужчину – Жажда Жизни. Потомки их заселят весь мир. Это не конец всему. Жизнь не кончается, Локи! Кончаются лишь старые времена. За смертью всегда приходит возрождение. Ты проиграл.

Локи сказал бы ему в ответ что-нибудь колкое, что-нибудь остроумное и обидное, но жизнь уже покинет его, а вместе с нею уйдут и вся его жестокость, и весь несравненный блеск его ума. Так что он ничего не скажет – больше никогда. Молча он будет лежать, неподвижный и холодный, на застывшем поле битвы, бок о бок с Хеймдаллем.

И тогда Сурт, огненный великан, который видел начало мира, окинет взором бескрайнюю равнину смерти и возденет к небесам свой пылающий меч. И поднимется великий гул, как от тысячи лесов, охваченных пожаром, и самый воздух обратится в пламя.

И станет пламя Сурта погребальным костром для мира. Моря вскипят и превратятся в пар. А потом отбушуют пожары и угаснут последние угли. И черный пепел будет падать с неба, как снег.

Где лежали тела Локи и Хеймдалля, останутся лишь две груды серого пепла на опаленной дочерна земле, и дым от них смешается с предрассветным туманом. Полчища живых и мертвых, мечты богов и отвага смертных воинов – все рассыплется в прах. А вскоре воды вновь наполнят чаши морей, и разольются моря по земле, и унесут золу и пепел в свои пучины, и под бессолнечным небом забудется все, что было.

Вот так и кончатся девять миров – пеплом и потопом, льдом и тьмою. Так погибнут боги.

II

Это конец. Но после конца случится еще кое-что.

Из серых вод океана вновь поднимется зеленая земля.

Дева-солнце сгинула в пасти волка, но ей на смену придет ее дочь, и новое солнце, полное юного света, воссияет ярче старого.

Мужчина и женщина – Жизнь и Жажда Жизни – выйдут из своего укрытия в стволе великого ясеня, скрепляющего миры воедино. Будут они питаться утренней росой, и будут любить друг друга, и в любви породят новых людей, а те заселят землю.

Асгард погибнет, но там, где стоял он когда-то, раскинется поле Идавёлль, прекрасное и бескрайнее.

Видар и Вали, сыновья Одина, придут на поле Идавёлль. Вслед за ними придут и сыновья Тора – Моди и Магни. И принесут они с собою Мьёлльнир, один молот на двоих: только Тор мог поднять его в одиночку, но Тора больше нет. Бальдр и Хёд вернутся из царства мертвых. И сядут они все вшестером под новым солнцем и поведут беседу, вспоминая старые тайны и рассуждая, когда и в чем могли бы боги поступить иначе и был ли неизбежен исход игры.

Вспомнят они о Фенрире – волке, пожравшем мир; вспомнят о змее Мидгарда; вспомнят и о Локи, который жил среди богов, но был чужой им. Да-да, о Локи, который не однажды спасал богов и в конце концов погубил их.

А потом Бальдр воскликнет:

– Эй! Смотрите-ка, что это там?

– Где? – спросит Магни.

– Да вон же! Блестит в высокой траве. Видишь? А вон еще, и еще… Эй, да их тут полно!

И боги бросятся искать, что там блестит, и будут ползать на четвереньках в высокой траве, точно дети.

Магни, сын Тора, первым найдет одну из блестящих вещиц и, подняв ее, сразу поймет, что это такое. Золотая шахматная фигурка, которой играли боги, когда еще были живы. Крошечная резная статуэтка: Один-Всеотец на высоком престоле. Король.

Отыщутся и другие. Вот Тор со своим молотом. Вот Хеймдалль, подносит рог к губам. Вот и Фригг, жена Одина, – королева.

Бальдр поднимет одну из золотых фигурок.

– А эта похожа на тебя, – скажет ему Моди.

– Это я и есть, – ответит Бальдр. – Только давным-давно, до того, как я умер. Когда я еще был одним из асов.

Одна за другой найдутся остальные фигурки, и красивые, и страшные. Вот крохотный Локи, ушедший по пояс в черную землю, а вот и его дети-чудовища. Вот инеистый великан. Вот и Сурт, лицо его по-прежнему пышет пламенем.

Так соберутся все, полный набор. Останется только расставить фигурки – и боги Асгарда встанут на расчерченном клетками столе против своих извечных недругов. Золотые шахматные воины засверкают в новом, с иголочки, солнечном свете нового, безупречного дня.

Бальдр улыбнется – словно солнце выглянет из-за туч. И протянет он руку, и сделает первый ход.