Багровая связь

Эпизод 1

[Сейчас]

Видите ли, в нашем институте есть один преподаватель.

Знаю-знаю, о чем вы сейчас подумали. Начало прозаичное, верно? Должно быть, сейчас я поведаю о каком-нибудь мачо, привлекательном, неординарном или хотя бы умном мужчине, по которому студентки сходят с ума, а он этим бессовестно пользуется.

Но поспешу разочаровать. Речь пойдет о древнем, даже доисторическом дедуле, который был лично знаком не только с динозаврами, но и с трилобитами.

Иван Владимирович Лавренев выглядел, как мне казалось, лет на сто двадцать, но на пенсию не собирался. Все сейчас узнают этот тип преподавателя, потому что такие есть везде: вредный неадекватный дед, паранойяльно не доверяющий студентам и никак не уходящий на заслуженный отдых. На первом курсе кто-то дал ему оригинальное прозвище «дед», с тех пор все так его и называли.

На парах (а может, и не только на них) дед периодически впадал в маразм, амнезию, синдром Туретта, раздвоение личности и бог его знает, что еще. Доказать что-то деду было невозможно, даже если он был неправ, и вся группа на него наседала. Дед жил вне времени, поэтому продолжительность пар его не интересовала, вследствие чего перерывов у нас не было. Занятия деда проходили как стендап очень плохого комика, однако он сам составлял себе аудиторию, которая всегда смеялась. Некоторые его бредовые фразы, озвученные на пике потери рассудка, перешли в разряд студенческих афоризмов.

В принципе, Лавренев был не так уж плох хотя бы по одной причине. На его парах всю мою группу коллективно бомбило, а я получала удовольствие и бесплатную энергию для зарядки телефона от мини-ядерных взрывов вокруг себя. Когда они злились, мне почему-то становилось весело. Подозреваю, что я энергетический вампир, если такое действительно бывает.

Помимо прочего дед был практически глух и слеп, вследствие чего на каждой перекличке забавно коверкал фамилии, что добавляло колорита. Но если занятия больше напоминали шоу, то на экзаменах начиналась русская рулетка. Хотя, конечно, мне было не так трудно, как остальным. Кажется, я единственная не испытывала ненависти к деду и воспринимала его легко. Либо же это он относился ко мне иначе. Иногда мне даже казалось, что он мне симпатизирует и выделяет среди остальных, но кто знает наверняка, что творилось в этих угасающих мозгах?

На протяжении четырех лет нас кормили обещаниями о скором сокращении деда. Появилась даже Легенда о Деде-уходящем-на-пенсию, ставшая частью студенческого фольклора. Слухи об отставке деда ходили каждый семестр, но никогда не оправдывались. Лавренев собирался пережить всех. Вот и сейчас, накануне предстоящего семестра, кто-то где-то кому-то шепнул, будто предмет деда будет вести новый преподаватель. Услышав это, все только посмеивались и заявляли, что они родились не вчера, чтобы в это поверить. Но информация легко поддавалась проверке. Это было делом времени.

На третий день по расписанию у моей группы стояла пара деда. Когда мы пришли к аудитории, она была открыта и пуста. Дед всегда так делал и «чуть-чуть» опаздывал, зависая с коллегами на кафедре. Он ведь жил вне времени и мог себе позволить опоздания. Точнее сказать, он даже не догадывался о них.

Мы вошли и расположились, посмеиваясь над тем, будто якобы сейчас сюда войдет новый преподаватель. Ослу было ясно, что дед никуда не делся, что он так же вечен, как солнце или луна. Я по привычке уткнулась в телефон, пока меня не окликнул знакомый тонкий голос.

– Хэй!

Я вскинула голову и увидела на входе Натаху. Она широко улыбалась и показывала мне «козу».

– Привет. Откуда ты тут?

– У меня пару отменили.

– Прыгай ко мне! – обрадовалась я. – Поболтаем!

Двух учебных дней с новыми одногруппниками мне с лихвой хватило, чтобы они застряли у меня в горле, словно кость. Появление человека из старой компании было как бальзам на душу. Наташа села ко мне на последнюю парту крайнего ряда. Здесь я чувствовала себя комфортно, потому что видела спины всех присутствующих, а мою не видел никто.

– Говорят, дед на пенсию уходит.

– Он спляшет сальсу на нашей с тобой могиле, уверяю тебя.

– Весь универ чуть ли не мемы делает из этой темы. Ясное дело, мало кто поверит.

– Черт, а я-то думала, мы с тобой уже не посидим на одной паре, как в старые добрые времена…

– Да, Лиз, я тоже так думала.

– И дед опаздывает, как и все четыре года. Держит марку.

– Ну да, зато потом на перерыве сидим. Ну и как твоя новая группа?

– О-о, да ты просто взгляни на них. Все ведь и так видно. Самый сок современного поколения. Можешь мне посочувствовать.

– Все так безнадежно?

– Ты спрашиваешь меня, безнадежно ли все, но ты не знаешь, что я пережила за эти первые два дня обучения. Чего стоит костяк из Стрелецкого, Гранина, Куприяновой и Ануфриевой. Остальные не лучше. Вон та – лицемерка, каких я прежде не видела. Чем бы ты ни увлекался, она будет уверять, что разделяет твой интерес, хотя ничего в этом не смыслит. И так она подбивает клинья к каждому, выгодно ей это или нет. Я долго за нею наблюдала еще на бакалавриате и могу поклясться, что, скорее всего, у нее какая-то мания. Некоторые считают ее душкой, потому что она очень умело льстит, многое переводит в шутку и, если уж открывает рот, то говорит исключительно то, что от нее хотят услышать. Мне хватило взгляда, чтобы понять, кто она такая. Вон та – типичная вебкам-модель с папиками. Эта страдает селфи-зависимостью и отправляет в Twitter каждую свою мысль. Как ты понимаешь, мысли у нее не слишком умные. Вон тот красавец – педик, чуть левее – сильно косит под педика, этот вообще лежал в психушке, этот считает YouTube прошлым веком. Они одеваются так, как модно, смотрят и слушают то, что модно, не любят книги и видеоигры. Рабы трендов, Натах. Over-пафос и «еее, грусть» – это про них. Перед тобой недовольные своей жизнью инфантильные аборигены всевозможных социальных сетей.

– Безнадега.

– Нет, не торопись судить их строго, – сдерживая смех, сказала я. – Ты еще не видела вишенки на торте. Знаешь, что?

– Что?

– Сериальное задротство.

– Звучит как диагноз.

– Так и есть. Они постоянно, клянусь, постоянно обсуждают свои зашкварные сериалы о трудной жизни подростков – таких же представителей потерянного поколения, как и они. Да у них просто зависимость.

– Как эти люди вообще поступили в магистратуру?

– Ну а Машу помнишь? Как человек, не знающий, что такое дрожжи и как пишется слово «скорлупа», отучился четыре года, защитил диплом и сдал госы? Я, допустим, не понимаю.

– Маша это да-а… Природный уникум. Я смотрю, по мужской части ловить тут нечего.

– Да о чем ты, Натах. Тут даже в чисто эстетическом плане не на что взглянуть. Хилый да мелкий пошел мужичок, изнеженный и инфантильный, – резюмировала я, в привычной манере закатывая глаза.

Мы единодушно вздохнули. Мгновение спустя, словно вызов моим последним словам, в дверном проеме показался человек.

– Ог-го, – тихо выдавила Наташа.

Боковым зрением я видела, как она рефлекторно вжала голову в плечи. Аудитория смолкла, осматривая незнакомца.

– Я бы сказала «Иисусе», если бы верила в бога, – даже ошеломленная до глубины души я не могла отказаться от сарказма.

Таких больших людей я прежде не встречала. Хотя, нет, видела, конечно, но у них был лишний вес, а этот… просто здоровенный. Иного слова не подобрать. Если бы я писала книгу и захотела добавить в нее такого персонажа, я бы так и написала: «В помещение вошел устрашающе огромный мужчина». Ничего лишнего.

– Добрый день, студенты. Мое имя – Шувалов Роман Григорьевич. С этого дня я буду вести у вас занятия по геодезии вместо ушедшего на пенсию Ивана Владимировича.

Немая сцена. Ветер подергивает жалюзи с противным постукиванием. Гробовая тишина. Кто-то прочистил горло. Кажется, это была я.

Вот, значит, как бывает. Мальчик кричал «волки», но ему никто не поверил, а там действительно были волки. Я искренне надеялась, что Натаха прочтет мои мысли, как профессор Ксавьер из «Людей Икс». Озвучить что-то вслух я была не в состоянии.

Мужчина тем временем медленно прошел к своему столу, словно дозволял аудитории получше себя рассмотреть. Было четыре вещи в нем, которые сразу привлекали внимание: рост, плечи, волосы и глаза. Ты смотрел на этого великана и думал: господи, я что, в Йотунхейме? Что за снежный человек? Да, роста в нем было никак не менее ста девяноста сантиметров, скорее даже сто девяносто с хвостиком.

Когда же, вдоволь надивившись росту, ты поднимал взгляд, пытаясь нащупать у громилы голову, то натыкался на белые волосы. Блондин, о да, и никакой перекиси. Никаких примесей рыжего, русого, пепельного, желтого, которые получаются, когда имеешь дело с окрашиванием. Такими светлыми могут быть только природные блондины. Фокусируя взгляд на голове, ты замечал и глаза. Они были под стать волосам – ярко-голубые, я даже со своего места различила их цвет. Необыкновенной ширины плечи раздавались в стороны, словно наросты для утерянных где-то крыльев.

Многие люди с излишне высоким ростом чувствуют себя неуютно, они неуклюжи, нескладны, а ходят так, будто стесняются своего тела. Но только не этот тип. По походке и движениям было ясно, что он ощущает себя комфортнее, чем окружающие. Рост и габариты ничуть не мешали ему. Он привык с ними жить, как люди привыкают к родинке над глазом. Он не ощущал никаких неудобств, а достоинства, которыми обладал, были слишком привычны, чтобы обращать на них внимание.

Вообще мужчина производил впечатление человека, которого нисколько не заботит собственная наружность. Наверное, этот факт поразил меня даже больше, чем его наружность.

– Внимание, знатоки: вопрос, – шепнула я Наташе. – Где я его видела? Время пошло.

– Мы предполагаем, что это было на вручении сертификатов в начале лета, – тут же подхватила игру подруга. – А отвечать будет Александр Друзь.

– Один из «фэбээровцев»! – с трудом удержалась я. – Но тогда он выглядел иначе! Совсем…

– Вовсе нет. Просто тогда он сидел, и мы видели лишь его голову, да и то сбоку.

В полный рост мужчина производил совсем иное впечатление.

– Не могу поверить, что дед свалил на пенсию.

– Иногда случается даже невозможное.

– Пусть поднимется староста, – произнес мужчина, сел за стол и раскрыл журнал.

Гранин поднялся молниеносно. Похоже, шокированы были не только мы.

– Назовитесь.

– Гранин Владимир Сергеевич.

– Вольно, Гранин. Садитесь.

Снова тишина. Пока мужчина невозмутимо ставил пометки в журнале, я наблюдала за ним, делая в уме свои личные пометки относительно него. Белые волосы средней длины были уложены назад, полностью открывая лицо. Южный загар выглядел на нем очень… экстраординарно.

– Как, он сказал, его фамилия? – шепнула я Наташе.

Благо, мы сидели на последней парте, и мужчина физически не мог услышать нас. А если и слышал, то неразборчивый бубнеж.

– Вроде, Шувалов.

Блондин поднялся и присел на край стола. Скрестив руки на груди, он окинул изучающим прищуром по-прежнему изумленную аудиторию. Ткань рубашки заметно натянулась в плечах, грубые толстые пальцы обхватили локти.

– Для тех, кто не расслышал с первого раза, повторю, – сказал он, глядя в нашу сторону, – Роман Григорьевич Шувалов.

Если верить ощущениям, щеки у меня были не пунцовые даже, а карминовые от прилившей крови.

– А теперь, если вы не против, давайте знакомиться. Пусть каждый назовет себя. По очереди.

Зарекшись произносить что-то вслух даже шепотом, я открыла блокнот и начеркала послание соседке:

«Как он услышал?»

«Не знаю, – написала подруга. – Но он странный. Он меня пугает».

«Посмотрим, что будет дальше», – дописала я.

Трудно было признать, что этот посторонний – наш новый преподаватель. Он выглядел не так, как должен выглядеть стандартный препод. Наверное, это какой-то розыгрыш, и через пару минут в аудиторию войдет дед, посмеиваясь над нашей доверчивостью. Но мужчина спокойно осматривал студентов, словно свои новые владения, и никуда не собирался уходить.

Некоторые из наших настолько перепугались, что спрятали телефоны в сумки. Я и сама ощущала иррациональный страх. Не знаю, чем он был вызван в большей степени – внешностью или поведением мужчины. От него исходили те самые вибрации, что вызывают у окружающих позывы беспрекословно подчиняться.

– Первый ряд, начинайте.

Студенты по очереди приподнимались, дабы назвать себя. Я еще ни разу не видела такой дисциплины в нашем стаде. Мы с Натахой оказались последними. Подруга обозначила, что в группе не состоит, а пришла на чужую лекцию из-за окна в собственном расписании, на что Шувалов, впрочем, не обратил особого внимания.

– Годится, – произнес он как бы сам себе, когда перекличка подошла к концу. На своем насесте в виде стола эта важная птица видела каждого в аудитории, замечала любое движение и перехватывала взгляды.

«А он не промах, – написала я в тетради. – Построил всех, как в армии».

«Да его все боятся. Неужели не чувствуешь? Опасность в воздухе».

Действительно, страх был. Мужчина появился слишком внезапно, шокировал габаритами и манерой общения. Мы все ожидали увидеть деда, а появился этот Йети, с которым неясно было, как лучше контактировать, и контактировать ли вообще.

Пока посторонний выяснял у группы что-то относительно предмета (большинство до сих пор изумленно молчало, не рискуя вступать в диалог), я рассматривала его исподтишка, и Натаха делала то же самое. А что нам еще оставалось? Он был одет в темно-серую однотонную рубашку и классические черные брюки с черным же ремнем. Простая, даже безликая одежда выглядела на нем странно из-за непростой внешности.

«Взгляни на его ступни», – написала Наташа.

Я опустила голову и обомлела.

«Навскидку размер 46-47. Иисусе милостивый».

«…сказал атеист. Конечно, чтобы поддерживать такой рост, нужна соответствующая опора».

«В его случае лыжи», – не удержалась я. Не могу без юмора, особенно в стрессовых ситуациях.

Мужчина сухо описывал предстоящий учебный план, а также нюансы действия балльно-рейтинговой системы в пределах его дисциплины. Никто не перебивал его и не задавал вопросов, хотя часть из сказанного оставалась неясной. Все просто боялись. Неизвестно, как он отреагирует, если вмешаться, поэтому благоразумней было молчать и записывать важное в блокнот. Стук в дверь прервал спокойную мужскую речь, заставив его отойти от стола и оглянуться.

– Роман Григорьевич, можно Вас на пару минуточек?

За дверью показалась замдекана, Татьяна Васильевна, очень взбалмошная и экстравагантная женщина за сорок. Шувалов молча вышел (я клянусь, что слышала шелест его одежды, но не звук шагов!) и прикрыл дверь. И что тут началось! Аудитория буквально превратилась в серпентарий, заполненный шипящими змеями – все начали перешептываться между собой. Было забавно наблюдать, как одногруппники приходят в себя. Девушки моментально полезли в сумочки за зеркалами или фронталками, чтобы проверить, достаточно ли сногсшибательно выглядят. Удивительно, что большинство из них уже давно живут с парнями или состоят в серьезных отношениях. А все туда же. Увидели мужчину – надо прихорошиться.

– Девчата засуетились прям, – ухмыльнулась я.

Наташа улыбалась на грани смеха. Сказывалось нервное напряжение.

– Итак, мы можем наблюдать, как самки всей стаи реагируют на появление нового вожака, – добавила я, умело подражая голосу Дроздова.

Подруга не выдержала. Чтобы не привлекать к себе внимания, прикрыла рот рукой.

– Васильевна его надолго забрала, – безапелляционно заявил Гранин. – Не просто так она приоделась.

– Вам верится, что дед свалил на покой?

– Вообще нет!

И тут все начали по очереди, уже в полный голос, высказывать свои впечатления. Особенно девочки. Мы с Наташей жадно слушали, стараясь ничего не упустить.

– Я так офигела, когда он зашел!

– Я тоже! Как будто дар речи потеряла!

– Пипец, он такой огромный.

– Я в жизни таких не видела.

– Да-а-а. А глаза видели?

– А плечи? Рубашка вот-вот порвется.

– А волосы? Наверняка перекись. И что за длина?

– Он так странно разговаривает.

– Да, почти без эмоций. Я еле как в себя пришла, вообще не ожидала такого поворота.

– Голос у него, прямо как у Жеглова, – вмешалась я в общее щебетание.

На меня обернулись непонимающие лица.

– Как у кого?

Я опешила. Наверное, не расслышали.

– Жеглова.

– Кто это?

Нет, не утешай себя, они все расслышали.

– Ну, Глеб Жеглов и Володя Шарапов, – вяло ответила я, стараясь не запеть. – За столом просидели не зря…

– О ком ты говоришь?

– Ну как же? «Вор должен сидеть в тюрьме! Я сказал!»

Тщетно. В глазах одногруппников не проскочило ни искорки понимания. На меня смотрели, как на идиотку. Мне хотелось засмеяться и заплакать одновременно.

– Опять ты о своих доисторических сериалах?

– Это многосерийный фильм. И он советский.

– Про войну, что ли?

– Если в твоем понимании «военный» и «советский» – одно и то же, то да, про войну.

– Ой, да какая разница? Все равно такую чушь никто не смотрит.

На этом все от меня отвернулись и продолжили бурное обсуждение в своем кругу. Выглядело это так, будто мне поставили диагноз. Выбросили паршивую овцу из стада. В тот момент я ощутила, как стул подо мной нагревается до неприличной температуры. Я была готова рвануть на реактивной тяге прямо в просторы космоса, но напарница накинула на меня ремень безопасности, словно лассо.

– Ли-из, спокойнее, – сказала Наташа, осторожненько так. – Под тобой же стул плавится.

– Теперь ты видишь, с кем я имею дело.

Стена недопонимания между мной и группой стала толще еще на десять метров. Но их это не заботило. У меня пылало, а они даже не заметили, как близко к краю обрыва только что подошли. Каких усилий мне стоило смолчать, знала только Наташа.

– Может, фамилия Высоцкий сказала бы им больше, чем Жеглов, – подруга постаралась меня успокоить.

– Да какая разница.

Природный запас терпения и снисходительности во мне подходил к концу. Одна простая причина помогла мне взять себя в руки. Если бы я начала спорить с ними, приводить конструктивные доводы в свою пользу, меня незамедлительно обозвали бы хейтером современной культуры, и на этом бы кончилось.

Наговориться все успели вдоволь. Шувалов отсутствовал около получаса, а, учитывая его опоздание, половина занятия уже была, как говорится, wasted. Я заскучала, вслушиваясь в неутихающие обсуждения. В голосах девочек звенел восторг. Многие планировали прийти на следующую пару в самых коротких юбках и платьях, что у них имеются. Нового препода ждала серьезная проверка на прочность.

Когда Шувалов вернулся в кабинет, публика была уже не так взволнована. Многие взяли себя в руки и позволяли себе улыбаться «новому вожаку». Вожак на это никак не реагировал. От этого ажиотажа мне сделалось тухло, сейчас я уже чувствовала его искусственность и фальшь.

Мужчина вновь уселся на край стола, вскинул запястье и глянул на часы.

– Так, – произнес он, – нетрудно понять, что занятия сегодня уже не будет. Если кто-то имеет вопросы, задавайте их. Если нет, я намерен вас отпустить.

Разумеется, (разумеется!) никто не хотел уходить так просто. Всем хотелось попробовать завести хотя бы краткий диалог с новым человеком. Как кошка, которая впервые видит ежа. Она испугана, но ей интересно, что под шипами. Касаясь их лапой, она отскакивает, чувствуя опасность, но не уходит.

– Роман Григорьевич, Вы не могли бы повторить, сколько практических занятий планируется в этом семестре? – покусывая карандашик, спросила Ануфриева.

– Пока девять. Далее посмотрим на ваш уровень.

– А лекционных часов?

– Сорок два.

– Будут ли дополнительные?

– В зависимости от наличия неуспевающих и должников.

– Как Вы относитесь к опозданиям на занятия?

– Смотря, какова причина. Я не тиран, если вы об этом.

Я позволила себе улыбнуться, и мне было плевать, заметит ли кто-то.

Группа талантливо прощупывала почву. Это уже напоминало пресс-конференцию. Толпа надоедливых, наглых журналюг осаждает важную персону глупыми вопросами. Персона отвечает сухо, коротко и остроумно. Каждый ответ – попытка избавиться от следующего вопроса. Эта игра может продолжаться долго. Я перестала слушать и ушла в себя. Натаха залипала в телефоне, играя в «Борьбу умов», а я распахнула свой карманный блокнотик и записала слово, рандомно посетившее голову.

Одержимость

Почему именно это слово? Кто знает. Точно не я.

Наверняка даже на первом курсе магистратуры у кого-то хватит мозгов влюбиться в препода, лениво размышляла я. У меня такое бывало, но на первом курсе бакалавриата, а это простительно, через это проходят многие.

Все это дерьмо с влюбленностями в мужчин-наставников там и осталось, далеко в прошлом, «когда я был мал и глуп». Сейчас у меня есть Кирилл и настоящее женское счастье, пусть и омраченное некоторыми психологическими проблемами. Однако я уже предвкушаю страдания и слезы безответности в своей группе. Самое интересное впереди. Шоу только начинается.

Вечером в общем диалоге в сети никак не утихали обсуждения нового препода. А я из тех людей, которые в подобных беседах читают все, но ни слова не говорят. «Душка», «красавчик», «необычный», «здоровяк», «неординарный», «а кольца-то нет», «харизматичный», – мелькало в диалоге. Такое ощущение, что они стремились использовать по максимуму свой словарный запас.

На тот момент происходящее больше смешило меня, чем печалило. Но я же не знала, что будет дальше.

Эпизод 2

[За несколько месяцев до этого]

Рваные джинсы mom с высокими подкатами и завышенной талией, очки Ray Ban, белоснежные слипоны на платформе, короткий топ, оголяющий подтянутой животик, чокер на шее, громоздкие серьги, волосы собраны в небрежный пучок на затылке, кожаный рюкзачок на плечах, IPhone в руках, кислотно-зеленые наушники, иероглиф на шее сзади, минимум макияжа, идеальные брови, изумительный загар.

Но все это – не я. Все это – девушка, за которой я наблюдаю, пока жду.

Не отрываясь от телефона, она, конечно, не замечает моего изучающего взгляда. Претенциозно-брезгливое выражение не сходит с ее лица, позы нарочито расслабленны. Скорее всего, она уверена, что это прибавляет ей особого шарма. Очень яркий персонаж, сегодня мне повезло. (Иногда я кажусь себе очень ядовитой).

Рассматривая девушку, я попивала воду из бутылочки, щурилась от солнца и вытирала пот, собирающийся на переносице и под нижней губой. Очень жаркий день, даже знойный.

Каждый раз, когда я встречаю таких людей, я понимаю, насколько отстала от жизни. По всем параметрам я противоположна этой, бесспорно, модной и стильной девушке. И я рада этому. Все, что я наблюдаю на ней, никогда бы не оказалось на мне. Я просто не ношу такое, и к черту моду. «Я слишком стар для этого дерьма».

Обожаю наблюдать за людьми из такого места, где меня саму никто не замечает. Вот и сейчас я затерялась в тени большого цветочного горшка. Их было два – по обе стороны от входа в здание. Здесь я оставалась в мертвой зоне, имея возможность наблюдать, за кем хочу. Позади меня находился главный корпус университета. Я не спешила внутрь, потому что, как обычно, пришла раньше срока. Ненавижу непунктуальность, поэтому всегда боюсь опоздать. Даже если не опаздываю.

В своем убежище я находилась уже около получаса. Спасаясь от обезвоживания, то и дело прикладывалась губами к неизменной бутылочке «Кубай негазированный», изнывала от жары и наблюдала за прибывающими молодыми людьми. Нас всех сегодня объединяло одно: по воле случая мы приняли участие в олимпиаде для поступающих в магистратуру. Каждый из присутствующих стал либо победителем, либо призером этой олимпиады. Это причина, по которой мы сегодня здесь.

Что касается меня, я призер с девяноста двумя баллами, гарантирующими мне второе место и поступление безо всякой конкуренции. Принимая участие в олимпиаде, я и не надеялась на такую удачу, потому что вместе со мной на одно направление шли люди, в уровне интеллекта которых не сомневался никто в институте. Конкуренция была ощутимой. Но мне повезло.

Я вообще-то не хотела сюда приходить сегодня. Не люблю торжественных мероприятий и пафосных речей. Все это слишком фальшиво для меня. К тому же быть в центре внимания – не мое любимое занятие. Это скорее для таких девушек, как объект моего наблюдения. Но приятельница, которую я ожидала сейчас, уговорила меня сходить. Она сказала: «Го, поржем хотя бы». И эта соблазнительная перспектива склонила меня изменить собственным принципам.

Я подумала, а действительно, отчего бы не повеселиться? Ведь здесь будет столько разных людей, а мы всегда найдем, над чем посмеяться. К сожалению, моя приятельница часто опаздывает, но виной тому не ее личные качества. Просто она добирается из дальнего района города и частенько попадает в пробки.

С Наташей мы крепко дружим со второго курса (отправной точкой для сближения стала тяжелая во всех смыслах загородная практика), хотя она обучалась в параллельной группе. Скромная, стеснительная девушка с отменным музыкальным вкусом – вот, как я описала бы ее, если бы сделала персонажем какой-нибудь повести о милых студенческих буднях и безобидных проблемах, кажущихся катастрофическими.

Наташу отличает спокойный нрав и завидное жизнелюбие, мне самой не свойственные (мы ведь всегда тянемся к тому, чего нам самим не хватает, и ненавидим то, чего довольно в нас, верно?). А еще она пишет стихи, и весьма неплохие, учитывая то, что поэзию я не понимаю. У нее, как и у меня, тонкая душевная организация, в ней сильно развито чувство прекрасного, и это нас объединило (без шансов).

К Наташе я отношусь с умилением, словно к ребенку. Да она, по сути, и есть вечный ребенок в душе. Это не фальшивая, искренняя девушка, порой раздражающе обидчивая, но на это качество можно закрыть глаза в силу многочисленных достоинств.

Я заметила Наташу практически сразу, но она осмотрела толпу и, не увидев меня, начала звонить. Забавно, что полтора часа назад, когда мы созванивались в последний раз, обе почти клялись, что придем на торжественное мероприятие в джинсах, футболках и кроссах из чистого анархистского настроя. Но обе в итоге явились в платьях. Это заставило меня улыбнуться. Да что там, я всегда улыбалась, когда видела Наташу, в платье та была или нет. И она тоже не могла сдержать улыбки, когда видела меня. Вместе мы постоянно смеялись над каждой мелочью. С этой девушкой мне было очень легко, даже когда приходили трудности.

– Натах! – я помахала ей рукой.

Девушка захихикала, заметив меня. Она любит, когда я называю ее именно так. Ведь она – свой человек, к тому же слушает такой жанр музыки, что иначе как Натахой ее не назовешь.

– Ну и где твоя майка с джинсами?

– А ты чего в платье приперлась? Я думала, у тебя их нет.

– Передумала.

– Так и я тоже. К тому же жара лютая.

– Отмазки, отмазки.

Мы засмеялись, рассматривая друг друга. На Наташе было непримечательное платьице умеренной длины в бело-зеленых тонах. Но вы никогда не догадаетесь, как выглядела я. Платье-тюльпан. Темно-синее. В мелкий белый горошек. Да, мое любимое. Дань уважения моде семидесятых, или когда там был популярен узор polka-dot. Впрочем, неважно. Для меня он всегда в моде. Знаете, почему? Потому что я не слежу за модой.

По обыкновению обмениваясь острыми подколами, мы с Наташей вошли в корпус и зарегистрировались на ресепшен, показав студенческие и получив пропуски, после чего приветливая, но незнакомая женщина указала нам направление дальнейшего движения.

В зале уже находились люди, но свободных мест оставалось много. Самым прекрасным было наличие сплит-систем. Ряды располагались, как в кинотеатре, полукругом возвышаясь от мини-сцены с интерактивным экраном. Разумеется, мы заняли места на самом последнем, верхнем ряду, откуда весь зал был как на ладони. Расположившись, мы с Наташей обсуждали почти каждого, кто входил в помещение и растерянно оглядывался, отыскивая себе место, точно так же, как и мы пару мгновений назад.

Народ все валил, зал наполнялся. Вскоре появились и знакомые лица. Используя всю силу человеческой жестикуляции (стало уже слишком шумно, чтобы докричаться), нам удалось привлечь на себя внимание Тимура. Заметив сигналы, он радостно поспешил в нашу сторону, где мы приберегли для него местечко.

Тимур был из тех парней, которых не воспринимаешь как противоположный пол. Безобидный, жизнерадостный, любвеобильный юноша. Многие в начале обучения считали Тимура геем, потому что вел он себя слишком не маскулинно. Он любил (да и до сих пор любит) с пристрастием обсуждать личную жизнь звезд и любимые сериалы, по большей части мелодрамы.

Несколько лет я, признаюсь, на дух его не переносила, даже не могла находиться с ним в одном помещении. Но на четвертом курсе мы совершенно случайно начали общаться, и довольно плотно. Как это часто у меня бывает при знакомстве с людьми, нас свела видеоигра, которая в то время как раз только что вышла на PC, и многие на YouTube снимали по ней летсплеи, которые я так любила смотреть (они заменяли мне сериалы).

Это была «Silent Hill: Alchemilla». Позже выяснилось, что у нас с Тимуром гораздо больше общих интересов, чем я могла предположить, ведь он увлекался видеоиграми, как и я. Целых три года этот факт оставался для меня тайной. Пришлось признать, что я недооценивала парнишу. Со мной такое часто бывает. Люди вынуждают меня ошибаться в себе, и, наверное, точно так же кто-то ошибается во мне.

Тимур горячо поприветствовал нас с Натахой, словно мы не виделись несколько лет. Обнял, поцеловал. Это так на него похоже. На самом деле весь этот кошмар с госэкзаменами и защитой дипломной работы закончился всего пару недель назад. С того времени мы и не встречались. Едва субтильное тело Тимура, обтянутое черными шмотками не первой свежести, привалилось рядом с нами, мы принялись теперь уже втроем (ведь Тимуру это было так же свойственно, как и нам) увлеченно обсуждать присутствующих и само мероприятие. Парень всегда был неряхой, но после того, как сильно похудел, терпеть этот недостаток стало значительно проще.

Публика действительно собралась «великолепная». Разномастная толпа напоминала поток людей, только что прибывших из провинции на электричке. Некоторые особенно выделялись. Все же многие люди даже в наше время не знают меры. Далеко не все понимают, что торжественное мероприятие предполагает вполне определенный дресс-код. Лишь единицы были одеты скромно или по-деловому. Кто-то выглядел, словно шел на пляж и случайно заскочил сюда, а кто-то, наоборот, вырядился и накрасился, как на школьный выпускной, когда надо на прощание показать всему классу весь лоск, на который способен. Из крайности в крайность. Но это забавляло. Ведь я обожаю наблюдать за разными людьми, и в такие моменты досыта утоляю свое пристрастие.

Пока на сцене шли последние приготовления к церемонии (которая, разумеется, уже должна была начаться), мы без умолку разговаривали о последних тяжелых проверках перед получением диплома.

– Безумный Киркоров! – воскликнула Наташа и засмеялась.

Смех ее всегда звучал тонко и заливисто, что придавало ему оттенок истеричности.

– Иисусе, где? – растерялась я.

Тимур захохотал, всхлипывая от удовольствия. Он всегда так смеялся.

– Вон, у сцены, смотри, – направляла мой взгляд подруга. – Носится туда-сюда.

Я увидела цель и не сдержала широкой улыбки.

– Лол, вы только посмотрите на его глаза. Поистине безумен.

Мы говорили о мужчине, который являлся профессиональным фотографом нашего вуза и посещал каждое мероприятие. Именно он потом выкладывал фото на сайт института. Мы хохотали над ним с самого первого курса. У него особенная внешность – он очень похож на Филиппа Киркорова, а все знают, как безумно выглядит самопровозглашенный король русской эстрады. Но вся суть в том, что этот фотограф выглядел еще безумнее. Нет, он не одевался в малиновые пиджаки, вышитые люрексом, не красился и не укладывал волосы. Безумие было в выражении его лица.

Всегда, когда бы мы его ни встретили, он выглядел изумленно, будто не понимал, где находится и зачем. Комичный эффект усугубляли его глаза навыкат. Кто-то из нашей компании однажды случайно заметил сходство и, не задумываясь, произнес ключевые слова «Безумный Киркоров». Мы с удовольствием подхватили.

Безумный Киркоров, как всегда, выглядел так, словно не понимал, что это за люди вокруг него. А учитывая то, что при этом он буднично выполнял свою работу, происходящее вызывало безудержный смех.

– Смотри-ка, кажется, сегодня он будет ведущим, – заметила Наташа, когда Киркоров в очередной раз вышел из рубки, но теперь держал в руках папку с текстом и беспроводной микрофон. Кто-то заговорил с ним, и мужчина испуганно выпучил глаза.

– Черт возьми, если он будет вручать мне сертификат, я ведь не удержусь, – засмеялась я.

– Я тоже буду ржать, – призналась Наташа.

– Сорвем мероприятие, но нам не привыкать.

– Он такой странный, – заметил Тимур, будто видел его в первый раз.

– Не более, чем всегда.

– Смотри-смотри-смотри-и, – зачастила Наташа. – Гранин! Какие люди.

– Вижу. А вон и Стрелецкий. Фу, меня сейчас вырвет.

– Крепись, это же твои будущие одногруппники.

– Два напыщенных индюка. Жаль, что вы выбрали другое направление, ребят.

Я, Тимур и Наташа учились раньше в параллелях, но многие пары у нас были совместными. В отличие от моих одногруппников, это были люди, которые не успели мне надоесть за несколько лет, и не сумели бы надоесть и впредь. Мы поступили на три разных направления, и теперь видеться будем только на перерывах.

– А как же Марго, кстати?

– Марго? – переспросила я с кислым выражением лица. – Она меня кинула. Будет поступать в другом городе.

– М-м. Понятно.

– Лизочка, не расстраивайся, – воспрянул Тимур, уловив грустные нотки в моем голосе. Он всегда очень остро реагировал, если меня что-то печалило, и стремился как можно быстрее развеселить меня. – Ведь мы будем учиться в параллельных группах, как и раньше! Будем видеться каждый день, не грусти.

Воспоминание о Марго подпортило мне настроение, как червивое яблоко. Совсем недавно эта девушка называлась моей лучшей подругой. С первого курса мы были не разлей вода, даже жили вместе на квартире, пока Кирилл не забрал меня в конце второго курса. На парах сидели вместе, в магазин, в столовую, в библиотеку, прогуляться – вместе. А потом, к концу последнего курса, Марго испортилась. Большой город повлиял на нее губительно, на что я слишком долго закрывала глаза.

Разрыв с ней был очень болезненным, но только для меня. Я старалась не вспоминать об этом. Больше мы с Марго никогда не увидимся, и к этому стоило относиться, как к отмершей коже или вырезанному аппендициту.

– Ладно. Скорее бы все это кончилось, – сказала я и принялась наблюдать за окружающими, чтобы отвлечь себя.

Я отыскала глазами Гранина. В местном театре абсурда этот парень – мой излюбленный персонаж. Представьте себе длинное худое тело с легким намеком на мужское сложение. Висящая мешком тонкая джинсовая рубашка, обтягивающие темные брюки на тощих ногах, модные кеды. Смазливое лицо, бородка, выбритые виски, светлые глаза и длинные женские пальцы. Гранин отчаянно косил под хипстера всем своим внешним видом и поведением. Он участвовал со мной в одной олимпиаде, и именно его я воспринимала как своего самого сильного соперника.

На протяжении нескольких лет я слышала отовсюду, что Гранин – парень очень умный и неординарный, практически гениальный. Я ожидала, что он порвет всех в пух и прах и займет первое место, но по баллам я его обошла (сюрприз, безусловно, но приятный). За Граниным всегда было любопытно понаблюдать. Он кинул несколько безразличных взглядов в нашу сторону и сосредоточился на своем телефоне.

Я перевела взгляд чуть левее и увидела Стрелецкого. Еще один персонаж, вызывающий во мне презрение, но достойный быть героем (второстепенным) художественного текста. Он всегда напоминал мне червя – любителя кофе – из «Люди в черном». Такой же сутулый и изогнутый. Бледная кожа, длинные черные курчавые волосы, вытянутое в немом вопросе лицо, кривоватый нос, и самое главное – пафос. Пафос, с которым он носил свое тельце по планете Земля.

Мне рассказывали, что парень очень любит себя и во многом ставит выше других. Эгоцентрик. Интересный факт: люди с нормальной внешностью зачастую терпеть себя не могут. Но не такие, как Стрелецкий. У него есть множество поводов считать себя пупом земли. Например, синдром Наполеона, свойственный всем людям маленького роста.

Наконец-то церемония началась. Молодой фотограф, пришедший на смену Безумному Киркорову, бегал вдоль сцены и щелкал отдельных людей. Когда он целился на нас, мы начинали безудержно смеяться и закрывали лица от стыда. Сам же безумный Киркоров стоял с микрофоном прямо напротив и объявлял фамилии, временами стараясь пошутить как можно более несмешно. Забавно, что несмешные шутки веселили нас еще больше, чем смешные. Это звучало и выглядело настолько тупо, что у нас не было ни единого шанса остаться хладнокровными.

– Судя по всему, награждать нас будут в числе последних.

– Да, это точно. Надо было приходить под самый конец.

– Еще и вай-фая нет, да они издеваются. Что я тут буду делать все это время?

– Ой, да ладно вам, посидим, посмеемся. Когда еще увидимся в следующий раз?

– Ты права, нескоро.

Машинально хлопая, мы смотрели, как выходят на мини-сцену будущие магистранты, забирают свой сертификат, пожимают руку незнакомой женщине, замирают на секунду, чтобы фотограф запечатлел их, и возвращаются на свое место, очень взволнованные и покрасневшие.

Происходящее казалось мне чем-то далеким и не касающимся меня. Объявления прерывались громкими фанфарами, которые обычно включают во время подобных церемоний, и все было каким-то… словно игрушечным. Будто я не находилась здесь, а смотрела шоу по телевизору.

– Все бы ничего, если бы я так не хотела в туалет. Еще и вода кончилась, блин.

Это была моя извечная проблема – постоянный сушняк и непредсказуемый мочевой пузырь, не имеющий строгого графика. В жаркое время года эта особенность организма была наиболее ощутима и болезненна. Близкие друзья, такие как Наташа и Тимур, знали об этом.

– Будь у меня с собой вода, я бы поделился.

– Ты очень добр.

– Потерпи немного.

Я обреченно вздохнула, скрестив ноги для надежности, и устроилась поудобнее, рассматривая присутствующих.

– Опа, смотри-ка, – кивнула Наташа, подбородком указывая направление.

– Надеждина Ольга Анатольевна! – продекламировал Безумный Киркоров, вклиниваясь в наш диалог. Грянули аплодисменты и оглушительно дешевые фанфары.

– Куда? – я приблизилась к подруге, чтобы лучше слышать сквозь шум.

– Вон там.

– Те трое «фэбээровцев», что ли?

Наташа хихикнула с легким прихрюкиванием.

– Что ты сказала? – подлез к нам Тимур, упустивший шутку.

– Говорю, те трое мужчин похожи на агентов ФБР.

– Да, действительно.

Я жадно рассматривала новых жертв. Как это я сама не заметила их? Теряю сноровку. Мужчины сидели вместе впереди слева от нас, почти у входа, и изредка перекидывались короткими фразами со скучающими лицами. Расположение позволяло нам видеть три полупрофиля – иногда лучше, иногда хуже.

– Интересно, кто они. На преподов не слишком похожи.

Насколько можно было увидеть с нашего места, мужчины были строго одеты, выглядели официально и производили самое серьезное впечатление. А еще им явно не терпелось поскорее отсюда уйти. В этом я их очень понимала.

– Да кто-нибудь из министерства образования на местном уровне. Или типа того.

Эти трое были отличны друг от друга, словно три ипостаси. Брюнет, рыжий и блондин. Их словно специально подбирали. Разобрать цвет глаз с такого расстояния было невозможно, но черты лица аналогично различались.

– Может быть, представители прессы, – неуверенно предположила Наташа.

– А мне кажется, просто преподы с других факультетов, – пожал плечами Тимур. – Для массовки пригнали.

– Не, слишком официально выглядят. К тому же, взгляни на их выражения лиц.

Троица зацепила нас, потому что мы умирали от скуки, но возраставшее желание посетить туалет перебивало мой наклюнувшийся интерес. В очередной раз, когда мы с Наташей перешептывались, глядя в сторону «фэбээровцев», как мы стали их называть, один из них – рыжий – слегка повернул голову и посмотрел строго мне в глаза. В этом взгляде было такое осуждение, словно мы были единственными, кто производил звуки во всем этом зале.

– Видали? – спросила я удивленно.

– Посмотрел целенаправленно.

– Вот именно. Хотя ранее на нас не оборачивался, а слышать и вовсе не мог.

– Это да. Мы бы заметили, обернись он хоть раз до этого.

– Откуда он знал, куда смотреть?

Вернув голову в прежнее положение, рыжий фэбээровец что-то сказал брюнету, брюнет коротко усмехнулся, но головы не повернул. Зато, услышав, видимо, диалог коллег, чуть откинулся в кресле блондин, чтобы повернуться в нашу сторону максимум на десять градусов. Его лицо не выражало эмоций, но я отчетливо видела, как он задержал взгляд на Наташе.

– О-о, кажется, на тебя глаз положили, – поспешила сообщить я.

Подруга засмущалась и отвернулась.

– Слушайте! – сказал Тимур, чуть не вскакивая. – Кажется, до нашего факультета дошли.

Сначала Безумный Киркоров назвал полное имя Наташи, затем Тимура, чуть позже – меня. Я оказалась единственной во всем зале, кто отказался от снимка. Надо было задержаться на сцене на лишних две секунды и сделать нормальное выражение лица, чего я себе не могла позволить, находясь в радиусе всего лишь метра от Безумного Киркорова. К тому же фото требовало позировать на глазах у всего зала, а у меня серьезная боязнь сцены.

Смущенная и красная, я быстро вернулась на свое место под громкие аплодисменты. Вручение заняло несколько секунд, но сердце у меня колотилось, ладони взмокли, а лист сертификата дрожал в руках, уже на треть скомканный. Я ощущала себя окаменевшей, словно комар в капле янтаря. Откуда-то я знала, что те трое смотрят на меня, и от этого становилось не по себе. Я вскинула голову, чтобы проверить свою догадку. Никто из мужчин не смотрел в нашу сторону. Их уже не было.

– Отлично, ребят, а теперь давайте свалим под шумок? – предложил Тимур, словно читая мои мысли. – Не собираетесь же вы сидеть тут до самого конца?

– Мне нравится эта идея! – весело заявила я, чувствуя приливающий азарт.

Во время очередных продолжительных аплодисментов мы проявили заслуженную наглость и потеснили Безумного Киркорова, который стоял на пути к выходу. На глазах у всего зала мы поднялись и выскочили из помещения. Раньше я бы никогда не решилась на такую дерзость, но четыре года обучения, госы и диплом сделали из меня другого человека. Ветерана Чечни, как минимум. Держу пари, со смехом выбегая из зала, каждый из нас вспоминал свои самые счастливые деньки на первом курсе, когда было весело и беззаботно, как никогда уже не будет…

Мы бежали по этажу, как нашкодившие подростки, довольные и свободные, смеялись от того, как вытаращился на нас Киркоров в последний момент, и Тимур выронил свой телефон на пол, и стало еще смешнее. Несмотря на раздавшийся грохот, он даже не заметил потери, и в этом был весь Тимур.

Я знала, что запомню этот момент на всю жизнь. Настолько сильно меня окутала светлая печаль, хорошо замаскированная под безудержным смехом. Этот краткий миг свободы и безграничного счастья больше никогда не повторится. Оттого он и ценен.

Мероприятие в целом вышло крайне забавным, от смеха у меня болели скулы, но я была счастлива выйти оттуда и попасть в туалет. Наташа и Тимур решили меня подождать. Впереди было целое лето разлуки, и нам не очень хотелось расходиться. Покинув корпус, мы сразу же зашли в магазин, где я купила себе бутылочку воды (как всегда, без газа). Затем мы отправились на книжный развал неподалеку. Жара немного спала, и можно было поискать какие-нибудь интересные книги.

Я обожала здесь бывать. Я обожала эти старые букинистические издания. Мы обошли все стеллажи, и я, как обычно, набрала себе целую стопку в отделе «Мистика, ужасы, фантастика», где каждую неделю появлялось что-нибудь интересненькое.

Вскоре настал миг, который мы оттягивали до последнего – миг расставания. Крепко обнимая товарищей напоследок, я ощутила так редко посещающее меня чувство светлой привязанности к хорошим людям. Теперь у нас не будет совместных пар. Теперь уже ничего не будет, как прежде. Мы тепло попрощались и разошлись, осознавая, что в наших жизнях с этого момента начинается новый период.

Мечтательно разглядывая безоблачное небо над головой, вдыхая сладкий аромат сахарной ваты, продающейся где-то поблизости, я направилась в сторону дома, осчастливленная покупкой. Пакет с книгами приятно отягощал руку. Кое-кто будет очень рад пополнению коллекции общей библиотеки. Кое-кто, кому я собиралась сейчас позвонить.

– Ита-ак, – я улыбнулась, едва услышала в трубке любимый голос, – и где же находится самая красивая девчонка на свете?

– Понятия не имею, но лично я иду домой, – отозвалась я.

– Как все прошло?

– Ну, как тебе сказать. Я от души посмеялась, забрала сертификат и сбежала.

– Моя школа! Как твое самочувствие?

– Очень жарко, но пойдет.

– Воду купила?

– Конечно. Угадай, куда я зашла по пути домой?

– На развал, конечно. Рассказывай, что взяла?

– Нет, дома все покажу.

– У тебя много книг? Пакет тяжелый? Я выйду встретить тебя.

– Давай. Погода восхитительная. Небо такое…

– Ясное. Я видел. Ты как обычно идешь?

– Ага. Хочу пройтись с тобой, Кир.

– Уже выхожу. Пойду обуваться.

Через время я увидела спешащую мне навстречу знакомую фигуру. Парень чуть выше меня ростом с темными волосами и лучезарной улыбкой приблизился и выхватил у меня пакет с книгами, затем обхватил за талию свободной рукой и поцеловал в губы. Наши с Кириллом отношения длятся третий год, но чувства ни капли не ослабели со дня первого свидания.

– Кир, ну не на людях… – засмущалась я.

– А я скучал.

– Я тоже. В пакет не смотри! Дома все разберем, вместе!

– Ладно-ладно, – засмеялся Кирилл, собравшийся было заглянуть хоть одним глазком.

– Как себя чувствует Джакс?

– Ему лучше. Аппетит появился.

– Хвала небесам.

– Я же говорил тебе, просто отравление, ничего серьезного.

– Все равно я очень переживала.

– Теперь все будет в порядке.

Мы обнялись и медленно пошли по аллее, разглядывая небо и лица друг друга. От солнечного света кожа, волосы и радужка глаз сияли, и это было неотъемлемым элементом счастья, которое мы оба ощущали в тот момент. Прохожие задерживали на нас взгляды. Нас считали красивой парой, но самое главное в том, что мы были счастливой парой.

– Пойдем помедленнее, Кир. Куда спешить? Погода восхитительна. Я хочу насладиться ею сполна.

– Как скажешь. Итак, я слушаю теперь подробнее, как прошла твоя церемония?

– Да в принципе, ничего особенного, можно было и не ходить, просто потом забрать этот сертификат, кстати, вот и он. Наш факультет награждали в числе последних, так что пришлось потерпеть. По крайней мере, я увиделась с товарищами, по которым действительно успела соскучиться. Мы с Натахой и Тимуром забрались на самый верх и просто надо всеми угорали. В один момент я даже думала, что нас выгонят, прямо как в старые добрые времена. Кир, там было столько странных людей! О, ты в жизни не угадаешь, кто вел торжество!

Кирилл засмеялся, глядя мне в глаза.

– Ну, кто же?

– Безумный Киркоров!

– Я думал, он у вас фотограф.

– Так и есть, но сегодня был ведущим. Боже, мы чуть не сдохли от смеха. Он был прямо напротив нас и та-ак убого шутил, это надо было слышать…

Кирилл смеялся, слушая мой пересказ. Мы с ним познакомились случайно, и это была любовь с первого взгляда. Я никогда не сомневалась, что Кир – мой человек. Я имею в виду, моя вторая половина, предназначенная, наверное, свыше. Мы слишком хорошо ладили для обыкновенной пары. За то время, что мы вместе, наши отношения в плане взаимной притирки характеров достигли уровня «супруги с десятилетним стажем».

– Уже думал, что будем готовить сегодня?

– Как ты смотришь на вечер столовской еды прямиком из Советского Союза?

– Гречка, сосиска, капуста и компот?

– Приблизительно.

– Звучит вайбово. Купим по дороге.

До Кирилла у меня было несколько неудачных «любовей», как я их теперь называю. Безбашенный ревнивец Глеб сводил меня с ума, пока я не потеряла терпение, а взрослый мужчина Алексей совершил поступок, который до сих пор является для меня загадкой. В самом пике идеальных отношений он порвал со мной все связи и навсегда исчез, оставив меня с кучей вопросов и предположений, почему все так вышло. Кроме того, так как я человек крайне впечатлительный и творческий, у меня было несколько безответных (куда без этого?) влюбленностей, которые я не могу назвать серьезными. Это так характерно людям вроде меня, склонным идеализировать и додумывать объект своего обожания, что даже не заслуживает отдельного внимания. Кирилл знал обо всех этих людях, воспоминание о которых вызывало во мне смесь стыда и смеха. Он говорил, что ему все равно, как сложилась моя жизнь до него, ведь главное, что мы встретились, и с этого момента все пошло по-другому.

– Я, кстати, сильно за сегодня продвинулся.

– Да-а? И как тебе? – оживилась я.

– Запутанно. Затянуто. Непонятно.

– Конечно, это же пространственно-временной континуум, как тут можно без занудства? Ты ведь знаешь Азимова.

– Сюжет более вялый в сравнении со всем остальным, что мы с тобой у него читали.

– Погоди, в этой книге он действительно долго запрягает. Это такой сюжетный ход, – оправдывалась я, как будто сама написала.

– Я никогда не научусь читать так же быстро, как ты.

– Ничего страшного. Мы же договорились читать вместе, значит, я тебя подожду, а ты старайся не отставать.

– Я стараюсь, Лиз.

– И кстати, да, по сравнению с циклом рассказов о робототехнике, не так динамично.

– Ну и я о том.

– Но все равно, как же увлекательно читать о перемещениях во времени, изменениях реальности и всех этих эффектах бабочки. Так сложно и интересно!

– Завтра-послезавтра я ее добью, обещаю. Что будем читать следующим?

– Не знаю, Кир, быть может, выберем что-то из пакета, который ты несешь.

– Не терпится увидеть, что там!

– Гречка дома вроде бы есть, зайдем за сосисками?

Кирилл старше меня на год, обучается в магистратуре заочно и работает помощником старшего архитектора на строительных объектах по всей области. Из-за должности он частенько оставляет меня, уезжая в небольшие командировки. Совсем недавно он как раз вернулся из очередного отъезда.

Едва мы вошли в квартиру, я уловила запах печеной курицы из духовки. Чесночный запах, который ни с чем не спутаю.

– Погоди-ка, – сказала я, замирая на пороге. – Это еще что такое? Сосиски, гречка… я должна быть догадаться о подвохе!

Кирилл смущенно улыбался, ожидая, когда я самостоятельно догадаюсь о чем-то (или вспомню).

– Кир?

– Ну, на самом деле я приготовил нам ужин, но хотел сделать тебе сюрприз, поэтому…

– Неужели ты запек нам курицу по тому самому рецепту?

– И немного картошки.

– Подожди, я что-то упускаю, да? Это ведь не просто так?

– Не исключено.

– Ох, черт меня возьми.

Увидев на столе бутылочку любимого белого вина, я вспомнила. И, состроив умоляющую гримасу, взглянула на Кирилла.

– Прости.

– Ничего, Лиз.

Он совсем не злился, потому что уже привык к моей забывчивости. Редко когда я знала, какой сегодня день недели или какое число.

– Как я могу обижаться на творческого человека, который все время витает в высоких материях? Ведь именно это мне в тебе и нравится, Лиз. Ты особенная. И я очень люблю тебя. Не устану благодарить судьбу за встречу с тобой. С годовщиной нас.

– С годовщиной, котик.

Я прижалась к нему и поцеловала. Он был таким теплым и родным, как старый растянувшийся домашний свитер, как теплый плед у камина, только лучше, потому что он был живым. И рядом с ним я любила этот мир. Только рядом с ним я ощущала себя в максимально возможной зоне комфорта, что бы ни происходило снаружи нее.

– Поверить не могу, что я забыла такую важную дату. Именно сегодня голова как назло была забита совсем другими вещами! Прости меня, ты так подготовился, а я…

– Ничего страшного, дорогая. Главное, что мы вместе.

– Кирилл, как мне с тобой повезло.

– Садись за стол, я сейчас вернусь.

– Ты ведь не хочешь сказать, что помимо ужина ты подготовил еще и подарок? – спросила я вслед.

Кирилл не ответил.

– Я умру от стыда, если это так. Не убивай меня.

– Иди сюда, – позвал он через время.

Глупо улыбаясь, я вошла в комнату. На пустом столе стояла старенькая печатная машинка. Она выглядела так, будто ее протащили сквозь временной портал прямо из пятидесятых. Не веря своим глазам, я подошла ближе и расширенными глазами смотрела на устройство. Рядом с ним лежал обычный белый лист с парой напечатанных строк. Это Кирилл проверял исправность, пока меня не было.

– Ты ведь давно о ней мечтала, Лиз. Я же знаю, как сильно.

Голос Кирилла вывел меня из транса. Я закрыла лицо руками, чтобы не закричать. Эмоции переполняли меня, как никогда прежде.

– Кир, она же, наверное, жутко дорогая! Боже! Я не верю своим глазам…

– Какая разница, сколько она стоит? Восторг, который ты испытываешь сейчас – бесценен. И я счастлив, когда вижу тебя такой.

– Какой подарок, Кир, какой подарок! Не может быть! У меня своя печатная машинка! Как у многих моих любимых писателей! Мне не верится!

Кажется, что в тот момент я перешла на визг. Но это была лишь внешняя сторона меня, а нутро, гниющее нутро не могло испытывать радости. Разучилось. Я должна была оставаться человечной, улыбаться и смеяться, чтобы окружающие не волновались обо мне. А повод для волнений имелся.

– Я подумал, это поможет тебе преодолеть, ну… ты понимаешь, о чем я.

Нельзя называть вслух то-что-нельзя-называть-вслух, подумала я. Боится меня разозлить. Ладно, как тут можно злиться, когда передо мной стоит сбывшаяся мечта.

– Кирилл, ты самый лучший.

Мы обнялись, и парень поцеловал меня в макушку.

– Я тоже надеюсь, что она поможет мне преодолеть… сам знаешь, что. Кир, у меня нет для тебя подарка. Я не знаю, как мне тебя отблагодарить.

– Ничего не нужно, Лиз, – улыбнулся Кирилл. – Хотя, возможно, ночью я напомню тебе об этом.

– Ты знал, что я забуду?

– Конечно. Но в этом нет ничего страшного, не беспокойся. Я не обижен. Я счастлив, что сумел порадовать тебя. А теперь пойдем за стол, я очень голоден.

– Погоди, сначала поговорю с Джаксом.

– Ладно, я пока все подготовлю. Жду тебя.

Двухлетний щенок породы сиба-ину жил с нами с момента заселения в эту квартиру. Друзья Кирилла подарили его нам совсем малюткой. Обычно на новоселье в дом приглашают кошку, но кошек мы оба не любили. Несколько дней назад самый жизнерадостный пес в мире чем-то отравился и до сих пор приходил в себя. Я так испугалась за его жизнь, что в первый же день, как ему стало плохо, мы повезли его к ветеринару. И не зря. Сейчас пушистый рыженький малыш находился в своей лежанке в углу спальни, уложив мордочку на вытянутые лапки и прикрыв глаза.

– Хэй, Джакси, солнышко мое.

Я села на пол перед лежанкой и погладила песика по голове. Тот открыл глаза и тихо заскулил.

– Как ты, пупсик мой ненаглядный? Как твое самочувствие? М? Кирилл сказал, что ты сегодня даже покушал. Ты большо-ой молодец у меня, Джакси, ты самый хороший мальчик. И ты обязательно выздоровеешь, все это пройдет, не волнуйся. Просто немного потерпи.

Пока я гладила Джакса и сюсюкалась с ним, пес жалостливо смотрел мне в глаза.

– Ну что ты, малыш, что ты так смотришь? Давай, поднимайся на ноги, хватит болеть. У нас с Кириллом сегодня праздник, сделай нам подарок.

Джакс слегка «улыбнулся» и лизнул мне ладонь.

***

Плотно поужинав, мы с Киром отправились на набережную, где прошло наше первое свидание ровно три года назад. Вечернее солнце пронизывало нас мощными яркими лучами, играло в речной ряби, заполняло все вокруг, отражаясь от воды и стекла.

Безграничное счастье снизошло на меня, и я испытывала любовь ко всему окружающему миру. Я могла подойти к старенькому деду на лавочке и обнять его от переизбытка чувств. Я любила каждую травинку на газоне и каждую плиточку на набережной, по которой мы шли, каждый лист на дереве, каждую частицу вокруг себя.

– Помню, на первом свидании меня очаровали твои волосы. Дул сильный ветер, и они поднимались вверх, как у Светы из «Ночного дозора», и солнечный свет переливался в них медью и золотом. Это было самое восхитительное, что я видел в жизни. И ты все время смеялась. Я не мог не влюбиться в тебя.

– Тот день я буду помнить всегда, – мечтательно отозвалась я. – Знаешь, я сейчас ощущаю такой душевный подъем, такой прилив сил… Со мной уже давно такого не было. Вот, что делает со мной солнце и твоя любовь. Мир прекрасен, а жизнь хороша, и я так счастлива…

– Я рад, Лиза. Пусть так и будет дальше. Не хочу, чтобы твоя апатия вернулась. Люблю, когда ты улыбаешься.

В тот момент даже мысли о творческом кризисе не могли испортить мне настроения. То, что отравляло мне жизнь последние полгода, казалось далеким и незначительным, будто происходило не со мной. Но в глубине души я знала, что этот счастливый вечер скоро кончится, и впереди меня ждет долгая полярная ночь внутри собственной головы.

– А знаешь, о чем мы напрочь забыли?

– О чем?

– Книги, которые я купила.

– Ох, точно. Надо же. Обязательно все разберем перед сном.

Мы с Кириллом, как можно было уже понять, с начала отношений собирали общую библиотеку, и чем старее было издание, тем лучше. Это стало нашим общим хобби, потому что читательские вкусы у нас совпадали процентов на восемьдесят.

Сначала книги хранились по большей части у меня, а когда мы съехались, то купили большой книжный шкаф и потихоньку заставляли его новыми приобретениями. Но перед тем, как поставить книги на полку, мы по традиции усаживались и перебирали их, пересматривали, зачитывали вслух аннотации, строили предположения относительно сюжета или делились впечатлениями, если сюжет этот был нам уже известен.

Этот ритуал был неотъемлемой частью нашей жизни. Множество книг в библиотеке было прочитано еще до покупки, но это нисколько не мешало нам гордиться их наличием именно в бумажном виде. Скоро, когда весь мир перейдет исключительно на цифровую передачу информации, такие библиотеки будут только у истинных ценителей. И нам с Кириллом это очень льстило.

Ближе к десяти вечера мы оба начали зевать и, заметив это, засмеялись.

– Стареем мы с тобой.

– Да уж. Где те времена, когда мы только познакомились и могли общаться всю ночь напролет? И сна не было ни в одном глазу.

– Боже, как давно это было… – пропела я.

– Помнит только мутной реки вода, – подхватил Кирилл.

– Время, когда радость меня любила…

– Больше не вернуть ни за что, никогда.

Весь путь домой мы запевали Никольского. Я обожала, когда Кирилл пел вместе со мной. Хорошо, что в плане музыки наши вкусы практически идентичны. Все же мне с ним сильно повезло. Мне даже казалось иногда, что я недостойна такого человека.

Вернувшись домой, мы первым делом проведали Джакса. Ему было гораздо лучше, пес даже вылез из лежанки и перемещался по квартире вслед за нами, доверительно заглядывая в глаза. Мы быстро умылись и переоделись в спальное. Прежде чем разбирать пакет, я еще раз зашла в комнату, где на пустом столе одиноко стоял мой подарок. Скоро я тобой займусь, пообещала я печатной машинке, надеюсь, скоро я выберусь и займусь тобой. Когда я вышла из комнаты, Кирилл уже сидел в кресле в одних шортах и держал пакет на коленях, демонстративно засовывая в него руку. Джакс расположился у его ног.

– Ах ты, нахал, как ты посмел без меня? – подбежала я.

Кирилл усадил меня себе на колени и поцеловал в щеку.

– Я решил все подготовить, пока вы там ворковали.

– Мы?

– Ты и твой подарок.

– Ну ладно, доставай уже.

Кирилл погрузил руку в бумажный пакет, как фокусник в шляпу, и вытащил небольшую дряхлую книгу.

– Осторожнее, очень старая.

– Вижу. Ничего себе. Лем. Это издание очень редкое.

– А ты год посмотри, – самодовольно заявила я.

Кирилл перевернул замысловатую обложку с изображением океана, из которого произрастали черты лица девушки. Все было в черно-коричневых тонах на бежевом фоне. Позади головы висели три планеты разного размера.

– Станислав Лем, – прочел Кир. – «Солярис», «Эдем». Перевод с польского Брусникина. Издательство «Мир», Москва, 1973 год.

– Год рождения моих родителей. Представляешь?

– Она разваливается на части. Но она чудесна. Один рубль двадцать одна копейка. Подумать только.

Я забрала у Кирилла книгу и прочла аннотацию вслух.

– Что может быть интереснее контактов человека с иными разумными расами? Хочу начать ее после Азимова.

– Давай следующую.

На свет показалась красная книга толщиной в три пальца с золотыми буквами и черным рисунком морского корабля.

– «Таинственный остров», Жюль Верн.

– Восемьдесят четвертый год, Кир.

– Какая прелесть. А как пахнет! Иллюстрации? Вот везение!

– Это запах конца двадцатого века, парень.

– А это у нас кто?

Серо-голубая книга в два раза толще предыдущей оказалась в руках Кирилла.

– Уэллс, – гордо сказала я.

– Сегодня на развале был урожайный день.

– С этим не поспоришь. Ты только взгляни, Кир! Пятьдесят шестой год! Тебе верится? Понюхай ее! Однажды в школьной библиотеке устроили ревизию и решили очень изношенные книги порвать на макулатуру. Естественно, к этому занятию привлекли школьников. Я тогда была классе в седьмом. Так вот, те книги, которые я разрывала и выбрасывала, не ведая, какой ужас творю, – пахли точно так же. Это аромат самой старины, Кир. И эта книга – наша.

– Три повести и куча рассказов. Шикарный улов, Лиз.

– Ну же, доставай следующую!

– Хайнлайн, «Дверь в лето». Я не читал ни одной его книги.

– Как и я. Но она должна быть у нас. Мы обязательно ее прочтем. Это сборник.

– Конечно, мы просто обязаны иметь Хайнлайна в своей библиотеке. Иначе какие из нас любители научной фантастики? Позеры, да и все.

Кирилл вытащил следующую книгу. Я затаила дыхание. Зеленая обложка, желтые остроугольные буквы, устрашающий рисунок в виде разбитого стекла, красно-желтого глаза и костлявой когтистой лапы, вытянутой к читателю. Кто это еще мог быть, как не…

– Кинг! Я ждал его, но почти потерял надежду.

– Я не могла уйти с развала без Кинга. Это непростительно, знаешь ли.

– «Регуляторы». Не читал. Но уже хочу.

– Один из пяти романов, написанных Ричардом Бахманом1, пока он не «умер от рака». Девяносто седьмой год. Здорово? Но это еще не все. Доставай последнюю.

В руках Кирилла появилась книга с очень странной обложкой. Темно-синий фон. Желтые буквы вверху. Внизу – мужчина по пояс, в полосатом галстуке и с раздвоенной головой. Левая часть лица была ярко-желтой, правая – серой. Выражения у обеих сторон были разные. Позади человека была тонкая розовая полоса горизонта. Никогда раньше я не видела такой странной обложки. Один взгляд на нее наводил на мысль о тяжелом психическом расстройстве.

– Ого, еще Кинг. Обложка… впечатляет.

– Мягко говоря.

– Погоди. Я читал эту книгу. Еще до встречи с тобой. Правда, в электронном виде.

– И как тебе?

– Боюсь заспойлерить, но скажу, что она шикарна.

– Серьезно? – спросила я и тут же отняла у Кирилла книгу, жаждая прочесть аннотацию.

– Тебе понравится. Даже больше. Я думаю, ты будешь в восторге. На меня она произвела сильное впечатление. Тебе, как начинающему писателю, будет любопытно.

– Хм…

«Известный писатель Тад Бомонт выпустил несколько книг под псевдонимом Джордж Старк. А затем – «похоронил» свой псевдоним: на местном кладбище появилась даже могила Старка. Но случилось так, что Старк воскрес, и жизнь Тада Бомонта превратилась в нескончаемый кошмар…»

– Ладно, я прочту. Но пока, знаешь, у меня не тот настрой, чтобы читать Кинга. Мне хочется чего-то… ну… научно-фантастического, о далеких мирах, об иных расах и цивилизациях… хочется космоса.

– Как у Лема, – подсказал Кирилл и вытащил из стопки самую первую книгу.

– Да, наверное.

– А что еще остается, когда весь Мир Полудня2 перечитан?

С любовью расставив книги по полкам, мы еще несколько секунд стояли и любовались своей пополнившейся коллекцией с одинаково нежным чувством.

– Я так рада, Кир.

– Я тоже. Как будто мой ребенок делает первые шаги.

Мы улеглись в постель, выключили свет и обнялись.

– Ты думал на счет имени для девочки?

– Думал.

– И что?

– Ничего не придумал.

– Я тоже. Вот видишь, с девочкой нам уже трудно, а мы только имя подбираем. Пусть уж лучше будут пацаны.

– Посмотрим, Лиз. Я буду рад и девочке.

В последнее время мы с Кириллом все чаще затрагивали эту тему. Мы планировали пожениться через год, скромненько, без кредитов на свадьбу. Наши родители давно ждали от нас этого шага, не понимая, чего мы тянем резину, если любим друг друга, но мы потихоньку копили деньги. Было здорово придумывать имена будущим детям. Мальчика мы хотели назвать Матвеем (или Мироном, или Макаром). Для девочки варианта все еще не было. Мне в голову не лезло ничего лучше имени моей мамы, а все остальные ассоциировались с людьми, о которых у меня сложилось не лучшее мнение. Мы шутили, что если у нас родится трое мальчишек, это решит все наши проблемы.

Мы еще долго лежали и болтали о всякой чепухе, пока оба не отключились от усталости.

Эпизод 3

[Сейчас]

Впрочем, появление нового преподавателя хоть и взбудоражило меня немного, но не заставило забыть о своих проблемах.

Волнение быстро улеглось, как взбаламученный ил на дне глубокой реки. Мальчишки на репетиторстве плохо успевали в школе, потому что наотрез отказывались выполнять домашние задания. Их родители считали, что в этом виновата я, а не воспитание. Было ясно, что в скором времени, если все так и пойдет дальше (а оно пойдет), от меня откажутся. Это было очень неприятно. Возникала необходимость искать новую подработку, более надежную.

Кирилл снова уезжал в командировку на целую неделю. Я ждала разрыва цепи и долгожданного просветления (я до сих пор не написала ни строки), но ничего не происходило, и у меня появилось предчувствие, что уже и не произойдет. Обычно предчувствия меня не обманывали. Не думаю, что этот случай – исключение.

Неужели это конец? Неужели я придумала себе все это, и никакого разрыва, никакой цепи вообще нет? Выходит, что все эти события – книга, игра – простое совпадение. Кажется, что я все это время медленно поднималась со дна глубокого водоема, и вот уже почти вынырнула на поверхность, но снова пошла ко дну. Теперь уже навсегда. Яда оказалось слишком много на этот раз. Я была почти уверена в этом.

С отъездом Кирилла от мрачных размышлений меня уже ничто не могло отвлечь – ни Джакс, ни репетиторство, ни учеба. Мысль о собственном ничтожестве угнетала все сильнее. Я пыталась начать творить «по схеме» в надежде на то, что это может пробудить мою творческую память, но это лишь все усугубило. Ничего не получалось, как и прежде. Тупик, бессильная апатия и отсутствие вдохновения довели меня до паранойи. Мне казалось, что печатная машинка смотрит на меня с вызовом. Весь ее нетронутый внешний вид унижал меня, напоминая о моей бесхребетности.

Подолгу я не могла уснуть, лениво осмысливая рутину, в которой тонула. Что же со мной на самом деле происходит? Если ли конец у этого процесса? Так тяжело не было еще никогда. Я не представляю своей жизни без творчества, но в то же время меня лишили возможности творить. Это противоречие сводит с ума. Наверное, Кирилл не узнает меня, когда вернется. Количество седых волос на голове уже пугало меня. Раньше я думала, ну пара-тройка, ну и что? Сейчас я сушила голову феном и видела, что их становится больше. Черт, я молодая девушка или старуха? Что со мной происходит? Я словно увядаю заживо.

Кир звонил каждый день перед сном, очень измотанный и сонный. Он был обеспокоен моим состоянием. Сколько бы я ни убеждала его (и себя), что со мной все окей, а голос выдавал. Неужели Кирилл думает, что я могу наложить на себя руки, воспользовавшись его отсутствием? Вероятно, такая мысль приходила ему в голову. И он боялся этого больше всего на свете. Потому что знал: я способна на это. Да, черт возьми, мне хватит духу покончить с собой, вот только это не выход.

Хоть я и люблю побыть в одиночестве, но этот раз дался мне особенно тяжело. Кирилл был словно волнорез для океана моей депрессии, он ослаблял ее своим присутствием. А теперь его не было рядом, и волна за волной топили меня. Я захлебывалась в том, что сама же и генерировала.

Мне никогда не создать шедевра, не получить даже собственного признания. У меня нет таланта, нет, и это очевидно. Как вообще кому-то может казаться, будто я им обладаю? Если это так, то почему я сейчас не творю? Куда же делся мой талант, спрятался, наверное? Или уехал в отпуск. Бред. Никакого таланта нет. Никакого таланта не было. Мое желание быть писателем столкнулось с полным отсутствием возможностей его осуществить. Я просто ничтожный графоман, мучающий себя и окружающих нелепыми попытками. Пожалуй, пора это прекратить. Когда вернется Кир, я скажу ему, что с творчеством покончено. Я устала мучиться. И я твердо решила отказаться от этого, если мне позволят.

Через несколько дней после отъезда Кирилла я отправилась за продуктами в гипермаркет и очень удивилась, встретив там Шувалова. Мужчину было нетрудно узнать, ведь он был выше и больше всех окружающих его людей.

Странно было увидеть его в другой, более свободной одежде – потертых коричневых брюках и темно-синей просторной рубашке с длинным рукавом. Я наткнулась на него в мясном отделе. Шувалов выбирал кусок свинины, а я проходила мимо и узнала его со спины. Содержимое его корзины притянуло мой любопытный взгляд. Два блока сигарет, бутылка виски, бутылка джина, суперклей и моток бечевки. Все. Очень, очень странно.

Я решила поздороваться, вдруг он меня заметит и узнает? Не дам ему возможности посчитать меня недостаточно вежливой.

– Здравствуйте, Роман Григорьевич.

Блондин повернул голову и окинул меня беглым взглядом.

– Здравствуйте.

И отвернулся. Ладно, решила я и ушла. Меня не тронуло то, что он меня не узнал. Я была в том расположении духа, когда меня не трогало вообще ничто. Я ведь тоже не горела желанием развивать диалог.

Вернувшись домой, я разложила продукты по полкам холодильника, погладила радостного Джакса и села за печатную машинку. Не знаю, на какое чудо я надеялась, но его не произошло. На девственно белом листе я напечатала свое имя и фамилию и незамедлительно погрузилась в привычный для меня транс.

Наступят ли еще когда-нибудь те времена, когда я, внезапно вдохновленная, широко раскрыв глаза, шла рисовать или писать, и могла на ходу без цели надеть случайно попавшиеся под руку солнечные очки, дурацкую панаму или что-то в этом роде, совершенно не нужное мне сейчас, и сидеть с нелепым видом на протяжении долгого времени, ничего не замечая, погруженная в творческий процесс? Все это казалось счастливым прошлым, навсегда утерянным, как хорошее сновидение.

Покинув рабочий кабинет, я отправилась искать Джакса, но пес сам нашел меня и начал радостно прыгать вокруг.

– Хэй, Джакси! Голоден? Пойдем-ка мы с тобой пообедаем, а?

Джакс подскакивал так, словно собирался сделать тройное сальто. Он сиял от счастья, глядя на меня. Жаль, что я не могла взять и засветиться так же. Но я улыбалась, наблюдая за ним. Мы пошли обедать, а затем смотрели старенькие видео на YouTube. Только Кира не хватало.

Эпизод 4

[За несколько месяцев до этого]

– Доброе утро, дорогая. Что тебе сегодня снилось?

Я перевернулась на бок и поцеловала Кирилла в нос. Джакс лежал на кровати у нас в ногах и спал. Каждое утро мы с Кириллом рассказывали друг другу сюжеты своих снов (еще одна «семейная» традиция). Мои сны были для него чем-то вроде аудиокниг сумасшедшего – и интересно, и читать ничего не надо. Только слушай себе да поражайся психоделическим кульбитам чужой фантазии.

– Дай-ка вспомнить, – просипела я, устраиваясь у него на груди.

Мне определенно что-то снилось, надо было только поймать ускользающий образ и крепко схватить его, чтобы сюжетная канва заструилась в моем воображении, как вода, огибающая камень.

– Ну вот, кажется, вспоминаю что-то. Угу. Значит, все начинается так: я хожу по вокзалу и ищу свою электричку. Не могу найти, происходит какой-то… сумбур. Дальше белое пятно. Следующий момент – иду по электричке, рядом идет какая-то женщина. А мы с ней выяснили, что это не наша электричка и нам надо сойти, но двери закрыты, и с обеих сторон едут поезда. Выйти нам не позволяют специально. Не помню, как, но мы выбрались, вроде. Я села в свой поезд, и такие странные были сидения в вагонах, как в том старинном троллейбусе, помнишь? И сами вагоны были какие-то маленькие, тесные. Еще там был один мой одноклассник, Макс. Он в реальности никогда ничего плохого мне не сделал, но во сне почему-то был мне противен. Мне пришлось сесть на свободное место неподалеку от него.

Едем мы, значит, едем, и со временем выясняется, что едем мы вообще не туда. Какие-то земли странные, пустоши, и тут поезд начинает замедляться и останавливается. Мне страшно, предчувствую какую-то беду. В окно видны далекие поселения, и такое ощущение, что там живут дикари. Я не помню, как, но выяснилось, что здесь живут какие-то странные аборигены, и их главный заплатил машинисту поезда, чтобы тот привез сюда целую электричку людей. Эти аборигены, дикари, живут обособленно, и им нужны свежие люди. Вот мы и оказались оплаченным товаром, ни о чем не подозревая. По вагонам стали ходить женщины, кондуктора, отбирать девушек для аборигенов, для продолжения рода и роли нянек за их детьми. Это происходило как с мясом на рынке, и полная безысходность, беспомощность… Пожалуй, самый ужасный момент сна… Когда за тебя все решили. А ты исполняешь роль сырья, не более.

А, вспомнила, ну конечно, я вспомнила, как это все выяснилось. Когда мимо проходила одна из этих женщин, я вытащила пистолет, зарядила и направила на нее. Помню еще, как все в вагоне удивились, ведь там им никто не смел перечить. В общем, я говорю ей: «Рассказывай, в чем дело, иначе пристрелю». Она сначала спокойно сказала, что пугать ее не стоит, потом я убрала пистолет, потому что не могла заставить себя выстрелить в человека, и она нам все поведала, причем опять же абсолютно хладнокровно. Как будто была к этому непричастна.

И потом… погоди… не помню точно. Какое-то мясо начинает происходить снаружи, кто-то сражается, мы ничего не понимаем, но поезд трогается с места и медленно едет дальше. Как будто нас кто-то спас. Мы рады без памяти, но тут пейзаж за окном меняется, и мы едем чуть ли не по парку Юрского периода – за окном пасутся динозавры. Помню, как бежали стадами параллельно поезду трицератопсы, а над крышей летали птеродактили. Поезд разгоняется, но в хвосте появляется машинист. Он не за рулем, никто не понимает, что он делает здесь. Здоровый мужик в белой рубашке говорит нам всем пригнуться, а лучше вообще лечь на пол, иначе нас сцапают птеродактили, так как они сейчас начнут биться в окна и вытаскивать людей. В общем, упали мы на пол, я у самого окна, Макс рядом со мной, кричит, чтобы я не приподнималась, рукой прижимает меня плотнее к полу. Но я поднимаюсь на локтях, стекло надо мной взрывается, и меня вытягивают наружу чьи-то когти. Кажется, на этом моменте я просыпалась. Последнее воспоминание – я лечу над электричкой, из-под меня сыпется битое стекло.

– Да уж, Лиз, очень в твоем стиле. У тебя буйное воображение. Знаешь, меня это всегда восхищало. Не хочешь записать свой сон?

– На машинке?

– А почему бы нет?

– Я не смогу, Кир. Ты же знаешь. Рассказать – это еще да, а сесть и сделать из этого художественный текст… так, чтобы это понравилось мне…

– Лиз, я хочу, чтобы ты хотя бы попробовала.

– Кирилл, я…

– Пусть ничего не выйдет в этот раз, но надо же делать какие-то шаги, чтобы выбраться из замкнутого круга.

– Давай не будем об этом. У меня портится настроение.

– Ладно, извини. Просто я не могу смотреть на все это спокойно, пойми меня, Лиз. Ты необыкновенная девочка с живым воображением, у тебя есть талант, ты должна писать книги, а не проводить по полгода в депрессии. Ты ведь умеешь писать, большая часть того, что я читал – это удивительные истории.

– Кирилл, не заставляй меня спорить с тобой снова.

– Я вижу, что тебе плохо. И хочу помочь.

– Здесь мне поможет только чудо. Все, закончили. Пойдем умываться?

За завтраком мне пришло оповещение от Натахи. Я открыла сообщение и чуть не поперхнулась от смеха.

– Что такое?

– Вчерашний фотограф все-таки нас поймал.

На сайте вуза появились фотографии с церемонии вручения. К сожалению, на некоторых из них была запечатлена и наша неугомонная троица. На каждом фото мы либо оживленно переговаривались, либо старались сдерживать смех, либо в открытую смеялись.

– Как вас не выгнали оттуда? – приподнял бровь Кирилл.

– Понятия не имею.

– Слушай, а как ты относишься к тому, чтобы вечерком устроить себе просмотр какого-нибудь старенького фильмеца под пивко и сухарики?

– Не поверишь, сама тебе хотела предложить.

– Ты идеальная девушка.

– Разумеется. И «Солярис» начнем читать.

День обещал быть замечательным. Впрочем, как и каждый день, что я проводила с Кириллом. Мне повезло встретить человека, который любит то же самое, что и я. Кирилл замечательный, я и не думала, что такие парни, как он, до сих пор существуют. Конечно, он во многом меня идеализирует, но это все от переизбытка любви.

Из каждой командировки Кир привозил мне какую-нибудь вкуснятину или сувенир. В прошлый раз он привез магнитик на холодильник и пакет с несколькими видами орехов, чтобы я заливала их горячим медом и ела, когда хочется сладкого.

– Слышал о «We happy few»?

– Как?

– Новая игра выходит. «We happy few». Антиутопия. Я почитала о ней, сюжет очень напоминает смесь «1984» и «О дивный новый мир». Уже появилась демоверсия. Весьма интересная реализация, пусть и не очень свежей идеи.

– Кто-нибудь уже делал обзор?

– Ты не поверишь, кто. Азазин.

Кирилл засмеялся.

– Не может быть!

На квартире у нас не было телевизора, мы оба не любим его смотреть. Зато было два ноутбука и старинное радио, всегда работающее на одной волне, которую мы оба с радостью слушали. Я включила приемник, когда в очередной раз подошла проверить Джакса. Пес почти пришел в себя и уже хорошо кушал. По квартире разлился голос Эдмунда Шклярского, полуэлектрический, как я его называла.

– Здорово! – крикнул с кухни Кирилл.

– Сон чудесный снится ми-иру-у… – подпевали мы оба, зная песню наизусть.

Я снова зашла в комнату, где стояла печатная машинка. Мне показалось, она позвала меня к себе, чтобы сообщить что-то важное. Эта комната была чем-то вроде мастерской. Здесь я уединялась, когда писала или рисовала. И Кирилл сюда очень редко заходил, боялся помешать. Он полагал, что в моменты вдохновения чье-то присутствие рядом может сбить настрой. Вообще-то он мало об этом знает, так как не является человеком творческим. Может, именно поэтому он так восхищается процессами, происходящими внутри меня и ему неведомыми.

Можно набирать текст на ноутбуке, можно записывать в тетрадь, но печатная машинка – нечто особенное. Я как любитель старины всегда мечтала о ней.

Есть разница между автором, пишущим на листе бумаги ручкой, и автором, набирающим текст на печатной машинке. Первый может написать десять строк и каждую зачеркнуть, переделать. Второй не имеет такой возможности. Именно поэтому каждая его мысль строго и четко выверена, взвешена, доведена до совершенства прежде, чем будет припечатана к бумаге. Это кропотливая работа, но она позволяет создать качественный текст.

К тому же – атмосфера. Вот автор набирает текст, используя клавиатуру компьютера. А вот автор нажимает на клавиши печатной машинки, издающие специфическое клацанье. Образ второго автора всегда притягивал меня. Старая техника позволяет настроиться на правильный лад, сосредоточиться, вдуматься, а новая по большому счету отвлекает огромным количеством второстепенных функций.

Сев за стол, я оперлась локтями о стол перед печатной машинкой, обхватила руками голову и глубоко погрузилась в себя, зная, что Кирилл не станет меня тревожить, пока я нахожусь здесь. Он прекрасно понимает, как для меня важно бывать наедине с собой. Особенно в такие периоды, как этот. Кирилл видел, что мне очень тяжело. Даже когда я улыбалась, он замечал боль где-то глубоко внутри меня, боль, замаскированную смехом. Думаю, он молился всем богам, лишь бы снова к нему вернулась прежняя Лиза, его Лиза с огнем в глазах и словом на устах.

Вот человек сидит перед печатной машинкой и глубоко задумался, смотрит вдаль невидящим взором, сквозь пространство и время. Миниатюра «Вечная проблема творца». Со стороны, наверное, выглядит очень напыщенно. Как обложка книги по психологии или арт-терапии. В последние месяцы я все чаще и чаще задумывалась подобным образом, отключалась от внешнего мира. И если кто-то попросит меня рассказать или хотя бы описать, о чем я размышляю в такие моменты, я просто не сумею.

Моя мама очень любит читать. Все детство она заставляла меня делать это, чем, естественно, выработала во мне неприязнь к чтению и книгам. Впервые острое желание читать художественную, а не техническую литературу я ощутила в институте, когда очень ясно осознала, что пошла учиться не туда и не на того. Я справлялась с учебой, но все время чувствовала себя не на своем месте в жизни. Когда выяснилось, что душа моя лежит к гуманитарным наукам, было уже поздно менять направление. Чтение стало моим увлечением, страстью, хобби. Я открыла для себя новый мир, и в этот момент все сошлось. Стало ясно, почему уже очень давно меня так волнует оборотная сторона литературы – не чтение книг, а их написание.

Потребность в творчестве я испытала сразу же, едва начался мой сознательный возраст. Было это лет в десять, училась я в четвертом классе. В голову пришла моя первая идея. Я придумала сюжет и решила написать маленькую сказку. Сказку о волшебной ложке. Я была в восторге, несмотря на то, что никто особо не оценил моих стараний. Мне хватало собственной оценки, ведь написанный мной крошечный текст уже тогда казался уникальным. А новая возможность – придумывать истории и записывать их, прямо как настоящий писатель – воспринималась десятилетней мной как суперспособность, которой обладают лишь избранные.

Позже меня посетили еще несколько идей, и я без раздумий воплотила их на бумаге. Я была ребенком, и казалось, что это мое призвание. Мне хотелось писать и дальше, развивать в себе это увлечение. Я так и поступила. Вскоре я поняла, что не могу прожить без этого и недели. Мне постоянно было необходимо что-то писать. Мозг без остановки придумывал новые сюжеты, подбрасывал идеи, которые преследовали меня по пятам, пока я не переносила их на бумагу.

Много тетрадей было исписано с тех пор… Тетрадей, листов, блокнотов, клочков бумаги. Я писала в основном для себя, но родственники в шутку называли меня «писательницей». Иногда я давала кому-то из них небольшой отрывок и по реакции понимала, что писательницей меня называют скорее из вежливости. Родители хотели поддержать меня, понимая, что таланта у меня нет, а желание писать есть. Это называется графомания.

Дома у меня до сих пор сохранилась та самая тетрадь, с которой все началось. Недавно я наткнулась на нее, решив перебрать пакет, содержимое которого предназначалось для свалки. Там оказалось еще несколько уже более поздних и более толстых тетрадей. Мне было обидно, что их собирались выбросить, посчитав за хлам. Тетрадь была очень дорога мне как память. Держа ее в руках, я испытывала светлую грусть, гордость и эхо детского восторга. Но этот случай многое говорит о том, как окружающие воспринимали мои тексты на протяжении долгого времени.

Всерьез к ним никто не относился, особенно семья. Именно поэтому я писала для себя и привыкла писать только для себя. То, что я придумаю и напишу, всецело принадлежит мне. Я удовлетворяю в первую очередь свою потребность опустошить мозг, избавиться от излишков фантазии, донимающих меня. Особенно часто я делала это на уроках в школе. Затем уроки сменились парами, но мало что изменилось. Я исписывала тетрадь за тетрадью. Вместо лекций я переносила на бумагу то, что придумывала. И мне это безумно нравилось. В какой-то мере я стала зависима от этого.

До сих пор я могу делиться тем, что пишу, лишь с малым числом реальных людей. Мысли о том, чтобы обратиться в издательство, не посещают меня. Я не считаю свои тексты настолько достойными. У меня есть небольшая аудитория в интернете. Эти люди не знают, кто я, но несколько человек отчаянно убеждают меня, будто я талантлива. Кирилл, который выслушивает и читает все, что я придумаю, утверждает то же самое. Я стараюсь с ними соглашаться, но в глубине души знаю, что это не так, что все слишком относительно, и на всякий товар найдется купец.

Тем не менее, я не бросаю попыток создать нечто стоящее, стараюсь совершенствоваться, подражать любимым авторам, избавляться от видимых мне недостатков. Но это такой субъективный процесс… Для меня физически невозможно бросить писать. Мне это нужно. Даже если мои тексты будут не по вкусу большинству, я не сумею остановиться.

На счету у меня было несколько оконченных произведений, чуть больше – начатых, но заброшенных, и целая гора нереализованных задумок. Да, у меня есть все основания считать себя неудавшимся автором, кто бы там что ни говорил из любви ко мне, вежливости или жалости.

Последний свой текст я завершила как раз полугода назад. И, так как мне казалось, что ничего лучше я больше никогда не создам, спустя небольшой срок после окончания работы я погрузилась в кризисную яму, которая с каждым месяцем все более темнела и углублялась. Ни меня, ни моих близких это не радовало, но изменить ситуацию не мог никто. Кирилл поддерживал всеми силами, стараясь вытащить меня из бессильной апатии, а родители просто ждали, когда очередная «дурь» выйдет из моей головы, и я, наконец, займусь настоящими делами.

В плане творчества Кирилл понимает меня лучше всех. Он хотя бы старается разобраться, что со мной происходит в моменты увядания, и исправить это. Без него я бы загнулась в два раза быстрее. Но Кир совершенно уверен, что я талантлива, и восхищается мной не только когда я творю, но и когда страдаю от творческого кризиса, кое-как находя в себе силы жить. Я для него как существо из потустороннего мира, и он любит меня за это, хоть и не может понять всех моих чувств. Кир всегда убеждает меня, что в будущем я напишу нечто поразительное и получу признание, что каждый мой последующий текст будет только лучше предыдущего. Конечно, я не верю этим словами, потому что в моменты разочарования в себе не веришь ни во что.

Оконченный полгода назад текст был романом о буднях ученых в одном из НИИ. С ним были ознакомлены близкие, несколько друзей из университета, а также моя маленькая аудитория в интернете. В плане сюжета текст удался на семь баллов из десяти, если судить по личным ощущениям. Зато в плане стиля, индивидуальной манеры изложения я, со всей своей категоричностью, считаю эту работу своей вершиной. И ничего удивительного, что я ощутила полное бессилие сразу по окончании. Чем совершеннее вещь создаешь, тем критичнее относишься к себе после. Задаешь планку, выше которой не прыгнешь.

Меня постигла та печальная участь, когда неплохо написанный роман, многим понравившийся, поставил крест на всех последующих текстах и творчестве вообще. И вместо того, чтобы радоваться признанию и положительным отзывам публики, гордиться собой, ощутить в себе хотя бы долю таланта, я в скором времени впала в депрессию. Это было непонятно и нелогично для всех, кроме меня, и неприятно удивило близких. Но я знала, что такой исход был самым вероятным, и никому не могла ничего объяснить. С этим явлением пришлось смириться.

Вспоминая свои ранние тексты, я не испытываю стыда, точно так же, как не испытываю угрызений совести за те, что так и не дописала. Для меня они все уже существуют, раз уже появились у меня в голове. Мой мозг убежден, что является мерилом объективной реальности.

Кирилл не раз упрашивал меня сесть за неоконченные истории, но я знала, что этого не случится. Ведь тот этап мировоззренческого пути, на котором эти истории задуманы, но вовремя не реализованы, для меня давно и безвозвратно утрачен. Вернуться на прежний уровень невозможно, как и путешествия во времени. Сейчас эти наброски вовсе не кажутся грандиозными, как раньше. Они больше не вдохновляют. Ими нельзя загореться.

В числе заброшенных был научно-фантастический текст о путешествиях военного отряда во времени; мрачный нуарный детектив о молчаливом убийце и наивной девушке (начатый под впечатлением от просмотра «Фарго», конечно же); антиутопический роман с философско-религиозным уклоном (в духе Лукьяненко). Ах да, из крупного была еще история об одном пареньке с тяжелым психическим расстройством, лишившем его нормальной жизни. Строго говоря, все эти зародыши (кроме последнего) были написаны в наивной манере, которая полностью умерла во мне под тяжелым прессом реалистичного натурализма.

История о больном пареньке – отдельная тема. Она мне до сих пор нравится: когда я ее перечитываю, мне кажется, что написала это не я. Не могу узнать собственную манеру изложения по той простой причине, что во время создания этого текста находилась словно в бреду. Даже с нынешнего уровня стиль работы кажется мне прекрасным. Я ничего не принимала, но, так как писала от лица психически больного человека, ради правдоподобия пришлось вживаться в роль. Не скажу, будто мне это не понравилось. Скорее я ощущала себя как рыба в воде.

Что касается нереализованных задумок… что ж, мое воображение всегда кишело ими, как труп опарышами. Упорядочить, переработать все это и перенести на бумагу у меня не хватает ни времени, ни энергии. Вероятнее всего, эти идеи так и будут жить со мной и с годами сами собой преобразятся во что-то новое, эволюционируют, как это обычно и бывает.

– Лиз, все в порядке?

– М? – я медленно обернулась, по кусочкам возвращаясь в реальность. Кирилл стоял в дверном проеме, слегка обеспокоенный. – А что такое?

– Ну, ты уже почти два часа тут сидишь, не издавая ни звука.

– Два часа? – переспросила я.

– Думал, ты пишешь, но я бы слышал стук печатной машинки.

– Нет, я не пишу, Кир, – устало вздохнула я. – Я даже не могу ничего нарисовать, какая там писанина.

– Ничего, это пройдет, Лиз. Машинка даст тебе силы. Надо подождать. Ты в норме?

– Конечно.

– Может, сделать тебе чаю?

– Сделай.

– Сюда принести?

– Нет, хватит с меня самокопания. Сейчас выйду.

Кир знал, что я выйду из рабочего кабинета не сразу, даже если и говорю «сейчас». Прежде чем покинуть обитель мрачных размышлений, надо было постараться сменить настроение. У меня ушло около десяти минут, чтобы вновь стать более-менее привычной Лизой. Я не хотела, чтобы Кир сильно обо мне беспокоился. Мои проблемы – это мои проблемы. И никто, кроме меня, не разберется с ними.

Покинув рабочий кабинет, я погрузилась в совсем иную атмосферу, домашнюю и теплую. Здесь не было черных мыслей и апатии, здесь был всегда счастливый видеть меня Джакс, бросившийся облизывать мне ноги; здесь был Кир с кружкой горячего зеленого чая для меня, заранее открывший вкладку YouTube с прохождением на «We happy few»; здесь было тихим фоном играющее радио, где Никольский пел «Мой друг художник и поэт»… И на сердце само собой теплело.

– Появились идеи? – поинтересовался Кир, отдавая мне кружку. – Я заварил покрепче, как ты любишь.

– Спасибо. Идей нет. Не хочу туда больше возвращаться. Там словно другой мир… Где все тоскливо и безнадежно.

– Вернись туда, когда придумаешь что-нибудь. Сейчас поднимем тебе настроение. Кстати, звонили мои родители.

– Да-а?

– Звали в гости.

– Что сказал?

– Что посоветуюсь с тобой и перезвоню. Что скажешь?

– Я рада приглашению. Обязательно съездим на следующих выходных. Хотелось бы ненадолго сменить обстановку.

– Это точно не повредит. Погуляем там по живописным местечкам, сделаем кучу фотографий… – замечтался Кирилл.

– Здорово, Кир. Слушай. Хочу кое-что с тобой обсудить.

– Слушаю тебя.

– Хочу найти работу.

– Лиз, тебе нужны деньги? Я зарабатываю достаточно…

– Кир, ты сто раз говорил, что не хочешь, чтобы я работала, потому что мужчина должен приносить деньги в семью и обеспечивать свою женщину. Все это я знаю, но… Я бы хотела, потому что закисаю. Хотя бы на время… кризиса. Ты понимаешь меня?

– Конечно. Если считаешь, что это поможет, то почему нет.

– Не думаю, что это меня вытащит, но отвлечет точно. Я больше не могу так.

– Лиз, поступай, как тебе хочется. Неужели я тебе запрещу, если ты в этом нуждаешься?

– Я люблю тебя, Кир.

– И я тебя.

Мы обнялись и сели смотреть видео. Море аморального юмора не могло не поднять мне настроения.

– Интересная будет игра.

– Антиутопия всегда захватывает, пока не начнешь в ней жить.

– Возможно. Но самые лучше из них созданы в двадцатом веке, а с тех пор кое-что изменилось.

– Лишь внешне, но не сама суть. Стержень остался тот же.

– Как в «Пиратах Карибского моря, помнишь»? «Раньше мир был куда больше»…

– «Нет, мир остался прежним. Стало меньше содержимого».

Почему-то нас с Кириллом всегда привлекало все старое: книги, автомобили, фильмы, музыка, техника… Ушедшее казалось краше настоящего, и это убеждение нас объединяло. Мне безумно нравятся советские значки и открытки. Долгое время я мечтала жить в те времена. Не в войну, конечно, а до нее (или после). Та эпоха, в отличие от нашей, была такой… настоящей, что ли. Искренней. Не фальшивой, как сейчас. Люди не боялись любить, испытывать и проявлять чувства, ошибаться; не скрывали эмоций, не носили масок, не теряли себя, не внушали себе глупостей и не боялись выглядеть глупо.

Это были люди, достойные населять планету и продолжать свой род. Они все были равны между собой, и была у них мечта – одна на всех. Эти люди проще относились к жизни, но в то же время не обесценивали ее, как сейчас, и жизнь благоволила им, трудности отступали. Эти люди умели достигать целей. Вставать с диванов, выходить из дома и делать дела, вершить свою судьбу… Да. Та эпоха была определенно лучше нынешней. И когда я об этом размышляю, то погружаюсь в теплые грезы, будто старуха, что вспоминает счастливую, но такую далекую молодость. Молодость, в которой она никогда не жила.

Мало кто понимает мою симпатию к советскому коммунизму. Даже люди, которые при нем выросли. Я-то появилась на свет уже после развала. Я не склонна идеализировать прошлое своей страны. Знаю, что была и бедность, и голод, и репрессии, и тотальный контроль, и цензура, и железный занавес, и доносы, и каторги, и лагеря, и Лубянка, и «черный воронок», увозивший вникуда… Все это я не упускаю из вида, когда говорю о той эпохе. И все же, все же… это было прекрасное время. Народ еще был целен, самобытен, духовен. Он представлял национальное единство, от которого сейчас ничего не осталось. И люди были счастливы, несмотря ни на что. Это достойно восхищения.

Да, было жестко и строго. Но разве не так надо управлять нашими людьми, чтобы у них оставалась душа, мечта и совесть? Чтобы они не оскотинились. Нам не нужен пряник, нам нужен только кнут. Пряники нас расслабляют, делают безразличными ко всему. Всем на всех все равно. Каждый печется лишь о себе. Достаточно включить телевизор и посмотреть новости, чтобы убедиться в этом (наверное, поэтому мы выбрали жить без ТВ-вещания). А таким, как я и Кирилл, достаточно выйти на улицу и взглянуть по сторонам, чтобы увидеть, как рыхлое бесхребетное тело социума расползается, будто разлагающийся труп.

Антиутописты – великие пророки.

– Почитай мне вслух, – попросил Кирилл через время.

Он любит слушать мой голос. Я аккуратно достала книгу и села в кресло. Приглушив радио на минимум, Кир расположился на полу вместе с Джаксом. Как два ребенка. Оба приготовились слушать. Я прочистила горло и торжественно произнесла:

– Станислав Лем. «Солярис». Прибытие. В девятнадцать ноль-ноль бортового времени…

Текст можно было принять за научную статью, если бы не явное присутствие персонажей и сюжета. Он был насыщен терминами, но это лишь прибавляло ему увлекательности. Атмосфера повествования была именно такой, какую сейчас просила моя душа. Я знала, что Лем, прежде чем создать художественный текст, просиживал за научными первоисточниками ровно столько, чтобы понимать тему не просто как писатель, а как специалист в этой области. Научная фантастика – это всегда больше, чем литература. А «Солярис» содержал в себе не только строгую научную обоснованность, но и гроздь философских и нравственных проблем. В моих глазах это выводит текст на новый уровень.

Когда горло у меня пересохло, мы с Киром поменялись местами. Но прежде, чем он начал читать, я спросила:

– А ты бы смог убить существо, которое явится к тебе как точная копия меня: моя внешность, характер, память?

– Я бы не смог, будь оно лишь внешне на тебя похоже, – поежился Кир. – А ты?

– Только если бы оно попыталось меня убить.

Лежа на полу, я вполуха слушала Кира, думала о том, что я недооценивала Лема, и мне было хорошо. Я мечтала, чтобы однажды в будущем некая пара влюбленных села точно так же, как мы сегодня, и читала друг другу книгу моего авторства. Как же хочется создать нечто ошеломительное, талантливое, как Лем, как многие другие любимые писатели. Чтобы мои книги изучали в школе, в институтах.

Зачем это мне? Откуда это стремление? Тщеславие? Слишком низко. Кому и что я пытаюсь доказать? Творит ли писатель ради известности, признания, или ради чего-то еще, никому (даже ему) неведомого и постоянно от него ускользающего? Что это за чувство, как его описать, как обозначить? Реализация своих способностей. Удовлетворение. Полезность. Нет, слишком просто. На деле все гораздо сложнее. Гораздо невесомее.

Писательское честолюбие – хитроумно устроенный механизм на вечной тяге, который никогда не сломается, но непонятно, как он работает, кем собран, и кто впихнул мне его вместо сердца.

– Лиз, ты слушаешь?

– А?

– Я думал, ты уснула, – засмеялся Кир.

Услышав смех одного из хозяев, Джакс оживился и забил хвостом по полу.

– Задумалась немного, но я тебя слушаю.

– Опять ушла в высокие материи.

– Ты продолжай, физически я здесь.

– Я бы и рад, но хочу кушать, – жалостливо произнес Кирилл.

Теперь уже настала моя очередь смеяться. Неожиданно Джакс поднялся и побежал на кухню. Прошло уже достаточно времени после завтрака.

– Он понимает все, что мы говорим.

– Поэтому тоже ложится и слушает, когда мы читаем друг другу.

После обеда Кириллу позвонили с работы. Этот звонок перечеркнул грандиозные планы на вечер.

– Мне очень жаль, Лиз, надо ехать, вызвали. Дело срочное. Не обижайся. Я привезу тебе что-нибудь вкусное.

– Ну, о чем ты. У нас с тобой впереди целая жизнь. Успеем провести время вместе, – подмигнула я ему.

На прощание Кир крепко меня поцеловал и пообещал принести самые страстные извинения ночью.

– Ой, да ты все только обещаешь, – подначивала я.

Кирилл покачал головой и оставил нас с Джаксом коротать вечер вместе. Я сразу же погрузилась в неприятные размышления.

***

Кризис. Страшное слово. Самое последнее, что я хотела бы слышать.

В тот вечер оно нависло надо мной как никогда ощутимо. В последнее время с этим становилось все хуже и хуже. Из-под моей руки уже давно не выходило ничего путного, и окружающим трудно понять, почему это вгоняет меня в глубокую апатию. Мои родители, например, вообще считают, что страдать из-за этого просто нелепо. Никому не объяснишь, как это на самом деле тяжело. Многие полагают, что такие, как я, от безделья выдумывают себе проблемы.

Между тем новая попытка сотворить нечто стоящее, которая кончается очередным осознанием своей бездарности и бесполезности, может привести к депрессии и даже самоубийству. Казалось бы, банальный творческий кризис, существование которого так трудно признать как мне, так и любому человеку, чья душа тянется к искусству.

Со стороны все выглядит так, словно у человека просто временно нет новых идей, но он настолько безумен, что готов покончить с собой от бессилия, уставший от исступленных попыток, каждая из которых – заведомо неудача. Он так слаб, что готов просто сдаться, отказаться от жизни, уступить ее (вот только кому?).

Так они всё это видят, остальные. Для них такое поведение выглядит крайне глупо. «Ну, не получается у человека, ну пусть подождет или просто займется другим делом, поработает или, наоборот, съездит куда-нибудь отдохнуть, наберется там вдохновения». Если бы все было так просто! Если бы можно было узнать, в какой момент оно приходит и чем именно его вызвать… Не было бы совсем никаких проблем.

Но люди думают, что вдохновение – это такая субстанция, которой можно без проблем наполниться, если съездишь куда-нибудь на природу, посмотреть на закат над речкой. Вот просто хоть ведрами зачерпывай его потом и вперед – творить, улучшать мир!

Люди думают, что творческий кризис – это временное отсутствие дыхания музы, когда человек устал и ему нужен отдых, чтобы набраться творческих сил, и тогда все снова станет окей, как прежде, а может, даже лучше. Но это так же далеко от правды как мы с вами – от точки Лагранжа3. Все протекает иначе, гораздо глубже и гораздо труднее, за пределами понимания и физического мира. Когда это начинается, ты теряешь собственную значимость в мире. Ощущаешь себя ничем. Просто пустым местом.

Ты не существуешь, ты никогда не существовал. Ты изолируешься от мира. Физически ты здесь, а умственно, морально, психически – отсутствуешь. Ты не хочешь, чтобы весь этот быт, вся эта низость трогали тебя даже косвенно. Тебе это противно, и ничто не способно действительно затронуть твои эмоции. Все, что ты произносишь, звучит неискренне.

Окружающие раздражают. Все они живут как будто не в твоем мире, потому что даже представить не могут, что ты чувствуешь и что переживаешь, когда теряешь возможность творить. Пытаться объяснить им свое состояние все равно, что описывать радугу слепому. Бесполезно, они никогда не поймут, даже если будут стараться, хотя это редкий случай.

Ты глубоко уходишь в себя и остаешься один на один с тьмой внутри, которая наполнена твоими собственными демонами. Ты в полной тишине, в вакууме, и ничто не мешает тебе думать так много, что это вредит психическому здоровью. Черные мысли окружают тебя и атакуют подобно огромной стае озлобленных голодом ворон.

Но ты не стремишься, как многие люди, избавиться от этого состояния, забить пустой эфир хоть чем-то, что отвлечет от этих мыслей – телеком, книгой, прогулкой, физическим трудом, общением. Ты мучаешься, зная, что ничего не сумеет вырвать тебя из ямы, в которую ты сам себя загнал. И в полном одиночестве, никем не понятый, осознавший свою ненужность и бесполезность в этом мире, утративший творящее начало, ты додумываешься до таких вещей, что суицид уже не кажется плохим выходом. Напротив, он начинает казаться единственным верным выходом из паутины уныния и апатии. Из этого мира, которому ты не нужен, в котором ты ничтожен, пока не можешь созидать.

Многие в этом состоянии начинают пить, курить траву, употреблять наркотики. Они выбирают медленное самоубийство, и я понимаю их, впрочем, как и тех, кто выбирает быстрое. Скольких гениев неудачи в творчестве довели до опущенной жизни. Вспомнить хотя бы Эдгара По – классический пример. Я не гений, конечно, но ощущаю с ними некую связь, неочевидную, но ощутимую идентичность пути.

Людям трудно понять, что творческий кризис – это не просто временная потеря вдохновения, в которой нет ничего страшного, потому что она закономерна и всё рано или поздно вернется на круги своя. Все не так. Кризис – это когда ты уверен, что твой талант полностью исчерпан, а может, его и не было вовсе, и больше ты НИКОГДА не создашь ничего достойного, у тебя никогда не получится творить, а значит, ты – ничтожество, ты хуже тех, кто не умеет, потому что ты разучился.

Все твои попытки так и останутся бесплодными попытками, над которыми вскоре начнут лишь насмехаться. Для многих это хуже, чем смерть. Страх потерять свой талант или столкнуться с мыслью, что на самом деле его не было – хуже всего для человека, который привык, что отличается от остальных. Прежде у него был запал и огонь в глазах; был целый рой идей – одна лучше другой, он не знал, за что взяться, с чего начать; была усидчивость все это реализовать; была способность создавать свои миры и воплощать любую мысль, делать персонажей реальными людьми. А теперь перед ним лист белой бумаги, ручка и ледяной страх. Страх, что все это утеряно безвозвратно. И полное разочарование в себе и окружающем мире.

Поэтому так трудно признать, что кризис действительно наступил, и некоторые до последнего отрицают его приход. В том числе и я.

Кризис – всегда показатель развития. Если ты зашел в тупик, значит, ты не стоял на месте, а двигался. Был какой-то прогресс, а теперь ты застрял, и это вроде нормально, даже закономерно. Всему нужна остановка, перерыв. Перевести дыхание и продолжить с новыми силами. Так они считают. Кризис несет за собой выход на новую ступень, новый виток творческой эволюции, если ты сумеешь преодолеть его. «Скоро ты очухаешься и создашь нечто даже лучшее, чем раньше, просто поверь»!

Тошнит от этих стереотипов.

С каждым разом эта яма, в которую ты сваливаешься так неожиданно, все глубже и темнее, и все труднее найти из нее выход, собраться с силами и побороть дитя своего же воображения. Оно, как огромный паук, что утащил тебя в подземное логово и не позволяет выбраться из него, время от времени вводя в твою кровь новую порцию разлагающего яда. Пока яд подается малыми дозами, у тебя есть шанс выкарабкаться, твой иммунитет еще способен бороться. Обессиленный, ты бьешься, чтобы еще раз увидеть Свет и вернуть все обратно. Но однажды наступит миг, когда яда будет слишком много. И ты боишься, что следующий раз, следующий твой кризис, может оказаться последним, ты не осилишь его и так и останешься в логове, мертвый. Навсегда.

Мне становится чуть легче, когда я думаю, что не только я сталкивалась с подобными трудностями. Я ощущаю невидимое единение с великими творцами этого мира, которых уже не стало. Это позволяет мне чувствовать себя особенной, помогает не опускать руки, бороться с новой порцией яда, вырабатывать к нему внутренний антидот.

Самое забавное то, что паук – это ты сам, плод твоей фантазии, ты придумал и оживил его. Все начинается с тебя и все на тебя заканчивается. Все в этом процессе заключено внутри тебя, больше нигде. Ты завязываешь это сам и сам завершаешь, когда созреешь для финала. И мириады нюансов, и все так трудно, сложно, непонятно, что никому не объяснить все в том свете, в котором видишь, воспринимаешь и переживаешь именно ты. Я пробовала.

Для меня этот сложный период всегда наступает незаметно, как погружение в сон (или наркоз). Я не чувствую его неотвратимого приближения, не могу предугадать, в какой именно момент все становится предрешено. Вот я живу, и все хорошо, стабильно, не на что жаловаться, а мгновение спустя уже словно нахожусь в другой жизни. То, что имело для меня значение еще накануне вечером, утром станет пустым местом. И отныне я совершенно одна, даже если меня постоянно окружают люди. Одинокий путник во Тьме, у которой нет предела.

Я не могу заметить, в какой момент все начинается, зато знаю, как заканчивается. Лично у меня. Мир полон удивительных, вдохновляющих вещей, однако ничто из этого – книга, музыка, фильм, игра, человек, природа – ни одно впечатление по отдельности не способно мне помочь. Чтобы выйти из кризиса, я должна пережить целую цепочку взаимосвязанных событий, каждое из которых окажет на меня сильнейшее влияние, как фигурки домино, падающие друг на друга по очереди.

Вероятность именно такого развития событий очень мала. Случаются, конечно, единичные случаи, когда вновь можешь радоваться солнечному свету и наполниться приливом сил, но это ненадолго. Трясина с готовностью затягивает тебя обратно, когда светлое впечатление рассеивается.

Но даже месяцы скитаний в полной темноте стоят того крошечного мгновения, когда увидишь Свет. Будто ты заново узришь и постигнешь этот мир. Творцы, преодолевшие кризис, создают великие работы. Их разум перерождается, как феникс. Это уже новые люди. Но мне пока очень рано об этом думать. Говорят, то, что имеет начало, имеет и конец. Но иногда мне кажется, весь мой творческий путь – это один сильно затянувшийся кризис.

Эпизод 5

[Сейчас]

Учебные будни побежали, как вода в горном ручье. За несколько дней университет окончательно смирился с необыкновенной новостью об отставке деда. Но с необыкновенным новым лицом преподавательского коллектива никто пока не собирался мириться.

Шувалов стал камнем преткновения почти во всех беседах. Роман – имя вроде самое обычное, а в среде студентов пошли гулять всяческие вариации: Рами, Рамси, Размес, Рамонес… Странно, что в частных беседах никто не использовал его довольно звучную (и подходящую ему) фамилию, а за глаза лишь единицы называли по имени-отчеству.

Буквально через несколько занятий стало ясно, что Роман Григорьевич – талантливый лектор, воспитанный человек и настоящий интеллектуал с хорошим чувством юмора (или умеет убедительно произвести такое впечатление, во что мне верилось больше). В общем, у девушек становилось все больше поводов влюбиться.

Частенько он беседовал со студентами на посторонние темы, рассказывал факты из физики, астрономии, биологии, истории, социологии. И всем нравилось. По крайней мере, это было лучше, чем монотонно записывать лекцию. Процентов восемьдесят этих фактов были мне известны, поэтому я быстро потеряла интерес к интеллектуальным отступлениям. Все это я уже читала или слышала, в отличие от моих одногруппников, которые искренне удивлялись даже тому простому факту, что все мы состоим из космической пыли.

Шувалов однозначно нравился всем, несмотря на временами проступающую строгость и даже жесткость – тревожные звоночки для меня, но не для остальных, очарованных им. Он был сдержан, но уверенность в себе хлестала из него, как нефть из пробитой цистерны, успевай ведро подставлять.

А самое интересное, как мне показалось на опыте нескольких занятий, этот мужчина не был фальшивкой. Когда я говорю это, я имею в виду, что в нем не было показухи, пафоса или позерства. Он не стремился кому-то понравиться, добиться расположения группы, установить с кем-то доверительные отношения. Ничего подобного. До фени ему была чья-то симпатия. Он просто пришел и заставил всех принять его таким, какой он есть, ни под кого не подстраиваясь. Видимо, у него никогда не было недостатка во внимании окружающих (неудивительно), именно поэтому ему и плевать на это внимание. Жаль, что из всей группы это понимала только я. Девочки ужами извивались вокруг его персоны. Никакой реакции с его стороны.

Ну а я что? Продолжала рефлексировать без какого-либо намека на прорыв. Вечера мы с Киром проводили вместе, пересматривая любимые ролики игровой и политической тематики… Рутина, в которую бросили два камушка, продолжалась. Ничто не могло потревожить ее непоколебимого величества.

Эпизод 6

[Ранее]

В поездах как никогда сильно чувствуешь себя Странником с далекой планеты, героем-одиночкой, задумчивым и молчаливым, познавшим тайны бытия. Всегда появляется желание осмыслить свою нелепую жизнь, как и те миллионы не случившихся жизней из параллельных миров, которые ты мог прожить, если бы однажды поступил немного иначе.

Моя жизнь – это творчество. И она была бы ничтожна, если бы я ничего не создавала. Человек должен оставить за собой след. Должен в первую очередь по отношению к себе. Мы ведь живем не только ради того, чтобы увеличивать население планеты. Наш след не в реализации репродуктивной функции. Дети – наименьшее, что человек может дать миру, потому что это слишком просто – следовать зову инстинктов, которыми наделен каждый живой организм на планете.

Но что же ты, Странник, анализирующий пройденный путь, что лично ты сделал для этого мира? Знаешь ли ты ответ? И почему для тебя так важно, чтобы твой след, след одного из миллиардов живущих, остался видим для Человечества даже после того, как ветер унесет твой прах?