Охотничий Дом

Хитер

Сквозь падающий снег я видела мужчину. На таком расстоянии, за белой пеленой было не разобрать, кто это, просто темная фигура.

Когда человек приблизился, я узнала Дага, лесничего. Он направлялся к Охотничьему Дому, почти бежал. Сугробы, что намело за последние дни, мешали идти, и он проваливался в снег на каждом шагу. Что-то случилось. Я поняла это, еще не различая его лица.

Когда он был совсем рядом, стало понятно, что он потрясен. Такое выражение лица мне хорошо знакомо. Я видела его прежде не раз. Лицо человека, ставшего свидетелем чего-то страшного.

Я открыла дверь, впуская его. Следом влетели волна морозного воздуха и пригоршни снега.

– Что случилось?

На миг повисло молчание, лесничий пытался отдышаться. Но ужас в глазах передал все быстрее, чем Даг обрел способность говорить. Наконец он произнес:

– Я нашел пропавшего.

– Что ж, отлично. Где…

Он затряс головой, и вопрос замер у меня на губах.

– Я нашел тело.

Эмма

Новый год. Мы не собирались вместе целую вечность. Я и Марк, Миранда и Джулиен, Ник и Бо, Самира и Джайлс со своей шестимесячной дочкой Прайей. И Кейти.

Четыре дня в диких зимних горах. Местечко называется «Озеро Коррин». Настоящий эксклюзив: туристов пускают туда всего четыре раза в году, в остальное время это частная резиденция. Новогодние праздники, как легко догадаться, самый популярный сезон. Мне пришлось зарезервировать его еще первого января этого года, как только открылось бронирование. Женщина, с которой я говорила, заверила, что поскольку наша группа займет бoльшую часть жилых коттеджей, место будет целиком в нашем распоряжении.

Я снова достала из сумки проспект. Плотная бумага, дорогая полиграфия. На картинке окаймленное елями озеро, за ним – розовеющие вереском склоны гор, хотя сейчас они наверняка покрыты снегом. Судя по фотографии, сам Охотничий Дом – Новый Дом, как он назван в проспекте, – большая ультрасовременная постройка из стекла, спроектированная модным архитектором, недавно построившим летний павильон в галерее «Серпентайн»[2]. Вероятно, идея заключалась в том, что здание должно было словно растворяться в озере, сливаясь с отраженным пейзажем и безупречной линией высокой вершины вдали – Мунро[3].

Рядом с Охотничьим Домом, который на фоне гор выглядел не таким уж большим, кучка коттеджей, что жмутся друг к дружке и кажутся продрогшими. Каждый предназначается отдельной паре, но есть мы будем в Охотничьем Доме. Если не считать ужина по-хайлендски в первый вечер – местное показательное мероприятие, – готовить мы должны сами. По моему заказу нам туда уже доставили продукты. Я заранее отправила длинный список – свежие трюфели, паштет из гусиной печени, устрицы. В новогодний вечер я собираюсь закатить настоящий пир, просто жду не дождусь. Я люблю готовить. Еда ведь объединяет людей, правда?

Эта часть путешествия особенно впечатляла. Мы ехали вдоль моря, и временами дорога заворачивала так круто, что казалось – одно неверное движение, и сорвешься в пропасть. Темно-серая вода выглядела устрашающе. На плоской вершине скалы овцы сбились в кучу, чтобы согреться. Воющий ветер иногда набрасывался на поезд с такой силой, что вагон вздрагивал.

Остальные, похоже, уснули, даже малышка Прайя. Джайлс откровенно похрапывал.

«Посмотрите, – хотелось мне воскликнуть, – полюбуйтесь, как красиво!» Поездку организовала я и теперь чувствовала ответственность – беспокоилась, что кому-то будет неинтересно или что-то пойдет не так. Но и гордилась маленькими победами… такими как эта, – потрясающей красоты пейзаж за окнами.

Неудивительно, что их сморил сон. Все встали ни свет ни заря, чтобы успеть на поезд, а Миранда в такой час всегда раздраженная. В поезде, разумеется, все выпили. Марк, Джайлс и Джулиен приобщились к тележке с напитками довольно рано, где-то в районе Донкастера, было часов одиннадцать. Алкоголь поднял настроение, сделал их дружелюбными и шумными (пассажиров по соседству это вроде не раздражало). Парни вели себя запросто, по-приятельски, словно и не было долгих месяцев, что они не виделись, – и все благодаря паре банок пива.

Только Ник и Бо (это американский партнер Ника) держались особняком – Ник не входил в их оксфордскую компанию… Хотя Кейти как-то сказала, что дело в другом – в скрытой гомофобии кое-кого из ребят. Ник – прежде всего друг Кейти. Порой у меня стойкое ощущение, что он не любит нас всех и терпит только ради нее. Я всегда чувствовала некую холодность между Ником и Мирандой – возможно, потому, что оба обладают сильным характером. Тем не менее даже эти двое вели себя как лучшие друзья, когда бок о бок бежали через толпу на станции купить «подогрев» в дорогу. Им оказалась бутылка холодного сансера[4], которую Ник извлек из термосумки на зависть любителям пива.

– Ник хотел купить джин-тоник в банках, – сказала Миранда, – но я ему не дала. Начало должно быть достойно продолжения.

Миранда, Ник, Бо и я выпили вина. Даже Самира в последнюю секунду решилась пригубить:

– Сейчас считается, что когда кормишь грудью, вино пить можно.

Кейти сначала покачала головой, показала бутылку с газировкой.

– Ну давай же, Кейти! – воскликнула Миранда с улыбкой, протягивая ей стакан. – Мы на отдыхе!

Миранде трудно отказать, если уж она решила быть настойчивой, и Кейти, конечно, взяла стакан и сделала осторожный глоток.

Выпивка помогла слегка разрядить обстановку – когда мы садились, обнаружилась путаница с местами. Все были раздраженные, невыспавшиеся и вяло пытались как-то все исправить. Одно из девяти забронированных мест почему-то оказалось в следующем вагоне. По случаю праздников поезд был забит до отказа, и пересесть вряд ли получилось бы.

– Ну конечно, это мое, – сказала Кейти.

Дело в том, что Кейти у нас белая ворона, у нее нет пары. Вы можете даже сказать, что она в каком-то смысле более чужеродный элемент в нашей компании, чем я.

– Ох, Кейти, – сказала я, – мне так жаль, чувствую себя идиоткой. Не понимаю, как так получилось. Я была уверена, что забронировала все места в одном вагоне, чтобы мы сидели вместе. Наверное, в системе какой-то сбой. Слушай, садись здесь… А я пойду туда.

– Да нет, – ответила Кейти, неуклюже поднимая чемодан над головами рассевшихся пассажиров. – Какой смысл. Да и мне все равно.

Но голос прозвучал обиженно. «Господи, – подумала я, – всего лишь несколько часов в поезде. Неужели это так важно?»

Остальные восемь мест располагались друг против друга у двух столиков в центре вагона. В соседнем отсеке сидели пожилая женщина и подросток с пирсингом – два одиноких путешественника. Казалось, уладить ничего не получится. Но тут Миранда перегнулась через спинку к пожилой даме, блеснула золотом свесившихся волос и включила свое обаяние. Было видно, насколько женщина очарована ею – и внешностью, и безупречным, почти старомодным, выговором. Когда Миранда хочет, она может быть совершенно неотразима. Каждый, кто ее знает, испытал это на себе.

О да, сказала женщина, конечно, она с радостью пересядет. И в другом вагоне будет наверняка потише: «Вы же молодежь!» (Хотя все мы уже не так и молоды.) Да ей и самой больше нравится сидеть по ходу движения.

– Спасибо, Мэнди, – произнесла Кейти, коротко улыбнувшись. В голосе благодарность, а лицо насупленное.

Кейти и Миранда – лучшие подруги с давних пор. Последнее время они редко виделись. По словам Миранды, Кейти погрязла в работе. А поскольку Самира и Джайлс погрязли в стране детства, мы с Мирандой проводили вместе намного больше времени, чем прежде. Ходили в бары, по магазинам. Сплетничали. Наконец-то я почувствовала, что она начала считать меня подругой, а не просто девушкой Марка, которая проникла в их тесный дружеский круг.

Раньше меня постоянно оттесняла Кейти. Они с Мирандой всегда были не разлей вода. Настолько, что походили больше на сестер, чем на подруг. Я вечно ощущала себя выключенной и из этой тесной дружбы, и из их общей жизни. Для еще одной подруги места просто не оставалось. Так что теперь где-то в потаенном уголке души я была довольна.

Так хочется, чтобы путешествие всем понравилось и все прошло отлично. Новогодняя поездка – это очень важно. Их компания выбиралась куда-нибудь каждый год. Эту традицию они завели задолго до моего появления, и в каком-то смысле организация путешествия – попытка доказать, что я действительно для них своя. Заявить, что меня пора уже наконец принять в «ближний круг». Вы можете подумать, что трех лет – столько мы с Марком вместе – вполне достаточно. Но это не так. У них за плечами долгие годы дружбы – еще с Оксфорда, где они познакомились.

Довольно трудно – кто испытал, тот поймет – пытаться влиться в компанию старых друзей. Кажется, что я всегда буду новенькой, сколько бы лет ни прошло. Всегда буду последней, вторгшейся в их круг.

Я снова взглянула на проспект, лежавший на коленях. Возможно, эта поездка, столь тщательно спланированная, что-то изменит. Докажет, что я одна из них.

Кейти

Станция «Озеро Коррин» до нелепости крошечная. Короткая платформа, за которой серый склон горы врезается в небо, а вершина скрыта за облаками. Обычный железнодорожный указатель выглядит на платформе как чей-то розыгрыш. Платформа чуть припорошена снежной пылью, ни один след не портит безупречную белизну. Мне вспомнился снег в Лондоне – каким грязным он становится сразу после того, как выпадет, тут же затоптанный тысячью подошв. Если нужно лишнее доказательство, как далеко мы от города, вот оно – здесь некому ходить, снег нетронут и чист. Тото, мне кажется, мы уже не в Канзасе[5]. Мы проехали сотни миль по совершенно необитаемой местности. Не помню, когда последний раз я видела рукотворное строение, не говоря уже о людях.

Мы осторожно прошли по скользкой платформе – под выпавшим снегом блестел черный лед – мимо маленького здания станции. Выглядело оно почти заброшенным. Интересно, как часто в зале ожидания, с крашеной вывеской и оптимистичной книжной полкой, бывают люди? Мы миновали небольшую будку с грязными окнами – наверное, касса или малюсенький офис. Я заглянула внутрь, дивясь, что у кого-то в этой глуши есть рабочий кабинет, и слегка вздрогнула, когда поняла, что будка не пуста. Там в темноте действительно кто-то был. Я видела лишь силуэт: широкие плечи, сутулая спина, а затем блеск глаз, наблюдавших за нами.

– Что там? – Джайлс, шедший впереди, обернулся.

Должно быть, я тихо вскрикнула.

– Там кто-то есть, – прошептала я. – Охранник или еще кто, я испугалась.

Джайлс подошел, всмотрелся в окно.

– И правда. – Он изобразил, будто касается несуществующей шляпы.

– Top o’ the morning to ya[6], – произнес он с улыбкой.

Джайлс у нас шутник, милый, глупый, порой до неприличия.

– Это по-ирландски, дурачок, – нежно сказала Самира.

Эти двое все делают с любовью. Никогда так остро не чувствую себя одиночкой, как рядом с ними.

Сначала человек в будке не ответил. Потом нехотя поднял руку, изобразил в воздухе нечто вроде приветствия.

Нас ждал старый, забрызганный грязью «лэндровер». Открылась дверца, и из машины выбрался высокий человек. До этого он явно наблюдал, как мы высаживаемся из пустого поезда, выгружаем на платформу багаж.

– Наверное, лесничий, – предположила Эмма. – В письме говорилось, что он нас встретит.

По-моему, на лесничего он не был похож. Каким я его себе представляла? Скорее всего, думала, что старик. А это наш ровесник, и очень крупный парень. Плечи и рост говорят о жизни на свежем воздухе, растрепанные темные волосы. Когда он поприветствовал нас невнятным бормотанием, голос у него оказался каким-то надтреснутым, как будто он нечасто им пользуется.

Я заметила, как он нас разглядывает. И, по-моему, ему не понравилось то, что он увидел. Мне почудилось или он в самом деле презрительно усмехнулся, оглядев чистенькую куртку Ника, резиновые сапожки Самиры и лисий воротник Миранды? Если так, бог знает, как он отреагирует на мой городской наряд и чемодан на колесиках. Я почти не думала, что взять с собой, так была рассеянна.

Джулиен, Бо и Марк попытались помочь ему с багажом, но он отстранил их. Рядом с ним они словно опрятные школьники в первый день учебы. Держу пари, такой контраст им не по вкусу.

– Видимо, придется добираться по очереди, – сказал Джайлс. – Мы все вряд ли поместимся.

Лесничий вскинул брови:

– Как хотите.

– Девчонки, вы первые, – предложил Марк, изображая джентльмена, – а мы с парнями потом.

Я с раздражением ждала, как он пошутит, что Ник и Бо почетные члены клуба девочек, но, к счастью, до этого он не додумался или решил придержать язык. Сегодня мы все ведем себя безупречно – толерантные люди на отдыхе с друзьями.

Как давно мы не собирались вместе – кажется, с прошлого Нового года. Постоянно забываю, каково это. Мы так легко и быстро вновь примеряем старые роли, которые всегда играем в нашей компании. Я тихоня – по сравнению с Мирандой и Самирой, моими бывшими соседками по квартире, у них все напоказ. Я уже влезла в свой привычный образ. Как и все остальные. Вряд ли Джайлс такой же шутник у себя в реанимации, где он старший ординатор. Мы забрались в «лэндровер». В салоне пахло землей и мокрой псиной. Наверное, от лесничего такой же запах, если подойти ближе. Миранда села рядом с водителем. Время от времени до меня долетал аромат ее духов – тяжелый, дымный, причудливо смешанный с землистыми нотками. Только она может позволить себе такой. Я отвернулась, чтобы вдохнуть свежего воздуха сквозь треснутое окно.

С одной стороны дороги тянулся обрывистый берег озера. С другой – лес, черный, непроницаемый, хотя еще не так темно. Дорога – всего лишь грунтовка, очень узкая, в колдобинах, любой неверный маневр – и полетишь прямо в воду или в заросли. Машину мерно покачивало, и вдруг мы резко затормозили. Всех швырнуло вперед, потом назад.

– Твою мать! – вскрикнула Миранда, а Прайя, которая всю дорогу вела себя тихо, захныкала на руках у Самиры.

Фары осветили замершего на дороге оленя. Мы и не заметили, как он выскочил из-за темных деревьев. Огромная голова, увенчанная широкими ветвистыми рогами, величественными и смертельно опасными, выглядела слишком большой на стройном рыжеватом теле. В лучах фар глаза оленя излучали таинственный, потусторонний зеленый свет. Он долго смотрел на нас, а затем с неторопливой грацией скрылся среди деревьев. Я прижала руку к груди, ощутила, как сердце выбивает частую дробь.

– Вау, – выдохнула Миранда. – Что это было?

Лесничий повернулся к ней и бесстрастно произнес:

– Олень.

– Я имела в виду, – сказала Миранда с легким волнением, что на нее совсем было не похоже, – какой именно?

– Благородный, – буркнул лесничий. – Благородный олень.

И вновь уставился на дорогу. Разговор был окончен.

Миранда обернулась к нам и произнесла одними губами: «Правда, он секси?» Самира и Эмма согласно кивнули. Затем Миранда вслух спросила:

– А ты так не думаешь, Кейти? – Наклонилась и коротко, но чувствительно ткнула меня в плечо.

– Не знаю, – ответила я и посмотрела на невозмутимое лицо лесничего в зеркале заднего вида. Догадался ли он, что мы говорим о нем? Если да, то не подал вида, но мне все равно было неловко.

– Ты у нас всегда выбирала странных парней, Кейти, – рассмеялась Миранда.

Ей никогда не нравились мои приятели. И что забавно, это чувство обычно было взаимным – мне часто приходилось защищать ее перед ними. «Ты вечно находишь тех, – сказала она однажды, – что ангелами устраиваются у тебя на плече и нашептывают: плохая она, плохая, держись от нее подальше». Но Миранда моя старинная подруга. И наша дружба длится дольше любых романтических отношений – по крайней мере, моих. Миранда и Джулиен вместе еще с Оксфорда.

Я не знала, как вести себя с Джулиеном, когда он появился на сцене в конце первого курса. Миранда тоже. Он не был похож на парней, с которыми она встречалась раньше. Надо сказать, предыдущих было всего двое, таких же подопытных кроликов, как и я, – не было в них ни красоты, ни обаяния Миранды, и они поверить не могли, что их выбрали. Но ей всегда нравились объекты, над которыми можно поработать.

Так что с ее тягой к изгоям Джулиен показался ей чересчур банальным. Вот он-то был красив до дерзости и столь же уверен в себе. Это ее слова, не мои. «Он такой высокомерный, – заявила она. – Не терпится послать его, пусть только еще попробует подойти». А я удивлялась, неужели она не видит в нем отражение собственной заносчивости и самоуверенности.

Джулиен пробовал снова и снова. И каждый раз она отшивала его. Подходил поболтать с нами (с ней) в пабе. Или «случайно» натыкался на нее после лекции. А то забегал в бар при общей комнате отдыха в нашем колледже, якобы повидать друзей, но большую часть вечера проводил за нашим столиком, так откровенно ухлестывая за Мирандой, что становилось неловко.

Позднее я поняла, что когда Джулиен чего-то страстно хотел, он не позволял ничему встать на его пути. А хотел он Миранду. Страстно.

В конце концов ей пришлось смириться с реальностью: она тоже хотела его. Да и кто бы не захотел? Он был красив тогда, красив и сейчас, теперь, может, и больше – жизнь придала чеканности его совершенным чертам, убавила бойкости. Интересно, возможно ли чисто биологически не испытывать влечения к такому мужчине, как Джулиен? По крайней мере, физического.

Помню, Миранда познакомила нас на Летнем балу, когда они все же стали встречаться. Разумеется, я знала, кто он. Я же была свидетелем всей саги: как он преследовал ее, как она отшивала его, как он добивался ее снова и снова – и, наконец, как она смирилась с неизбежным. Я так много о нем знала. В каком колледже он учился, что изучал, знала, что играл в университетской сборной по регби. Я знала о нем столько, что почти забыла, что сам он понятия не имеет, кто я. А потому, когда он поцеловал меня в щеку и торжественно произнес: «Рад познакомиться, Кейти», довольно вежливо, несмотря на то что был пьян, все это показалось шуткой.

Первый раз, когда он заночевал у нас, – Миранда, Самира и я жили вместе на втором курсе – мы столкнулись у ванной, он вышел оттуда с полотенцем вокруг бедер. Я так старалась вести себя как ни в чем не бывало, не смотреть на его голую грудь, широкие мускулистые плечи, блестевшие влагой после душа, что сказала: «Привет, Джулиен».

Он потуже стянул полотенце.

– Привет. – Он нахмурился. – Мне немного неловко. Боюсь, я не знаю твоего имени.

Я поняла свою ошибку. Он начисто забыл про меня и, скорее всего, даже не помнил, что мы уже встречались.

– О, – я протянула руку, – я Кейти.

Руки он не взял, и я решила, что снова делаю что-то не то – слишком это формально и неестественно. Потом до меня дошло, что в одной руке он держал зубную щетку, а другой придерживал полотенце.

– Прошу прощения. – Он улыбнулся своей чарующей улыбкой и сжалился надо мной. – Так что ты делала, Кейти?

– В смысле? – Я удивленно уставилась на него.

Он засмеялся.

– Ну, это как в книге. «Что Кейти делала»[7]. Всегда любил ее. Хоть она и не для мальчишек.

Он вновь улыбнулся этой своей улыбкой, и на секунду мне показалось – я вижу то, что разглядела в нем Миранда.

Джулиен – вполне узнаваемый типаж. В американской романтической комедии такой красавец обычно подонок возможно, предстоит исправиться и раскаяться в грехах. Девушки типа Миранды – первые красавицы и записные стервы с какой-нибудь мрачной тайной. Серые мышки – вроде меня, – как правило, добрые, умные, непонятые персонажи, которые потом всех спасут. Но в реальности все по-другому. Таким людям, как Джулиен и Миранда, вовсе незачем быть неприятными. К чему усложнять себе жизнь? Они могут позволить своему обаянию проявиться во всей красе. А серые мышки вроде меня не всегда оказываются героинями. Иногда у нас есть свои мрачные тайны.

Тем временем день окончательно угас. Теперь можно было различить лишь черную массу деревьев с обеих сторон. В темноте они казались плотнее и ближе, будто наступали на нас. Слышался лишь шум мотора – наверное, деревья поглощали остальные звуки.

Миранда спросила, далеко ли до ближайшего населенного пункта. Оказалось, что немало.

– На машине час езды, – ответил лесничий. – По хорошей погоде.

– Час? – переспросила Самира. И с беспокойством посмотрела на Прайю, которая неотрывно глядела на сумеречный пейзаж, в ее больших темных глазах отражался блеск луны, мелькающей за стволами.

Я повернулась к заднему стеклу: лишь туннель из деревьев, убегающих в черную точку.

– Больше часа, – уточнил егерь, – если плохая видимость и плохая погода.

Его что, это забавляет? У меня час уходит на поездку к маме в Суррей. Шестьдесят миль от Лондона. Не может быть, чтобы это место находилось в Британии. Я всегда думала, что маленький остров, который мы зовем домом, чересчур перенаселен. Послушать рассуждения моего отчима о мигрантах, так мы скоро задохнемся под грудой тел.

– Иногда, – продолжил лесничий, – в это время года по дороге совсем не проехать, если снега слишком много. Хитер должна была написать вам.

Эмма кивнула:

– Написала.

– Что вы имеете в виду? – Теперь в голосе Самиры отчетливо слышалась дрожь. – Что мы не сможем уехать?

– Кто его знает. Если выпадет слишком много снега, дорога станет непроезжей – слишком опасно, даже на зимней резине. В общей сложности Коррин бывает отрезан от внешнего мира как минимум пару недель в году.

– Как это должно быть романтично, – поспешно сказала Эмма, вероятно чтобы предотвратить новое тревожное восклицание Самиры. – Здорово. Я заказала достаточно продуктов в…

– И вина, – перебила Миранда.

– …и вина, – послушно повторила Эмма, – чтобы мы могли продержаться пару недель, если понадобится. По-моему, я даже перестаралась. Мне хотелось устроить новогодний пир.

Ее никто не слушал. Думаю, все были встревожены новостью о месте, где нам предстоит провести ближайшие несколько дней. Есть что-то пугающее в изоляции, если знаешь, как далеко ты от цивилизации.

– А как же станция? – триумфально вопросила Миранда, как бы говоря: «Ага, попался!» – Можно же просто сесть на поезд?

Лесничий покосился на нее. А он и в самом деле ничего. Ну или был бы ничего, если бы не эти безумные глаза.

– Поезд тоже не проедет по слою снега в полтора ярда. Так что его не будет.

И внезапно ландшафт начал словно сжиматься вокруг нас.

Даг

Если бы не туристы, это место было бы идеальным. Но без них не было бы и работы. Он едва сдержал усмешку, когда их встречал. От этих так и разило деньгами – впрочем, как и от всех, кто сюда приезжает. Когда подъехали к Охотничьему Дому, низенький брюнет – Джетро? или Джошуа? – повернулся к нему так, типа, по-мужски, показывая блестящий серебристый смартфон.

– Пытаюсь поймать вай-фай, но сигнала почти нет. И у вас тут нет сети, как я понял. Ха! А я-то думал, что поймал. Или надо подойти ближе к дому?

Он ответил, что вай-фай не подключен, потому что никто ни разу не спрашивал.

– А сигнал можно поймать, если залезть вон туда, – он указал на склон Мунро, – там ловит.

У чувака вытянулось лицо. Мгновение он казался почти испуганным. А его жена поспешно проговорила:

– Несколько дней можешь прожить и без интернета. – И потушила дальнейшие возражения поцелуем, с языком.

Даг отвернулся.

Красотка по имени Миранда уселась на переднем сиденье, почти касаясь его коленом. Забираясь в машину, она зачем-то оперлась на его руку. Каждый раз, когда она поворачивалась к нему, до него долетал запах ее духов, густой и дымный. Он почти забыл, что в мире существуют такие женщины – сложные, кокетливые, стремящиеся покорить каждого на своем пути. В каком-то смысле, опасные. Хитер совсем другая. Пользуется ли она духами? Вроде ни разу не замечал. Что не красится, это точно. Она такая, что привлекает внимание без всякой косметики. Ему нравится ее лицо сердечком, темные глаза, изящные дуги бровей. Те, кто общается с Хитер мимоходом, наверняка сочтут ее простоватой, но он считает иначе – именно про таких говорят, что в тихом омуте черти водятся. У него смутное подозрение, что раньше она жила в Эдинбурге, имела хорошую работу. Но он не пытался расспрашивать. Не то пришлось бы рассказать и о себе.

Хитер хороший человек. А он нет. Прежде чем оказаться здесь, он совершил ужасный поступок. Да и не один, если честно. Таких, как она, нужно защищать от таких, как он.

Пока что гости временно на попечении Хитер, какое облегчение. До чего тяжело скрывать свою неприязнь к ним. Брюнетик – Джулиен, вот как его зовут – типичный представитель тех, кто сюда приезжает. Богатых, избалованных, стремящихся на природу, но втайне ожидающих роскоши, как в отелях, где они обычно останавливаются. Им всегда нужно время, чтобы понять, на что они подписались – глухой уголок, простота, невероятная красота вокруг. Часто у них происходит что-то вроде переворота в сознании, это место их покоряет, да и кого бы не покорило? Но он-то знает, они не поймут его по-настоящему. Они думают, что живут тут дикарями, – в хорошеньких домиках с кроватями под балдахинами, с камином, с теплыми полами и гребаной сауной, куда можно сбегать, если приспичило себя чем-то занять. А те, кому он организует охоту на оленя, воображают, будто они, как Ди Каприо в «Выжившем», сражаются с природой не на жизнь, а на смерть. Они даже не подозревают, насколько он все облегчил для них, проделав самую сложную часть работы: наблюдал за стадом, осторожно выслеживал, составлял план… чтобы им осталось только нажать на долбаный спусковой крючок.

Даже нормально попасть редко кто может. Если раненое животное бросить после плохого выстрела, оно несколько дней промучается от невыносимой боли. Например, могут неточно выстрелить в голову (они часто целят в голову, хоть он и предупреждает никогда этого не делать – слишком легко промахнуться), раздробить зверю челюсть и оставить медленно умирать от голода и потери крови. Тогда его дело прикончить жертву метким выстрелом в грудь, чтобы они, вернувшись домой, могли хвастливо назвать себя охотниками и героями. Оборвали жизнь. Крещение кровью. Будет что выложить в фейсбук или инстаграм, селфи прежде всего, конечно: перепачканный кровью, с дебильной улыбочкой на лице.

Ему приходилось лишать жизни, даже много раз. И не только животных. Он как никто знает, что хвастаться тут нечем. Это темный путь, с которого ты можешь уже не сойти. В первый раз с тобой что-то происходит. Необратимая перемена где-то в глубине души, ты лишаешься чего-то очень важного. Первый раз тяжелее всего, но с каждой смертью душевная рана все шире. А потом остаются сплошные рубцы.

Он достаточно долго здесь пробыл и изучил туристов так же хорошо, как и окрестную природу. Не уверен только, какой тип гостей ненавидит больше. Любителей «отдыха дикарем» – тех, кто думает, что за несколько коротких дней в роскоши они «слились» с природой, – или других, которые абсолютно ничем не прониклись и считают, что их обманули… хуже того – ограбили. Они забывают, что сами захотели сюда приехать. Этим тяжело дается жизнь в местах, отличных от привычных им курортов с закрытыми бассейнами и мишленовскими ресторанами. По мнению Дага, у таких большие нелады с головой. Лишенные привычных развлечений, в тишине и уединении, они попадают во власть демонов, которых до этого держали на привязи.

У Дага все по-другому. Его демоны всегда при нем, где бы он ни находился. Здесь, по крайней мере, им есть где развернуться. Он подозревает, что это место привлекло его совсем по иной причине, нежели туристов. Их манит сюда красота, его – враждебность и крайняя суровость климата. Лучше всего проявляются они именно сейчас, в середине долгой зимы. Несколько недель назад он видел лису, кравшуюся по снегу на склоне Мунро, с мелким зверьком в зубах. Под тощим, свалявшимся мехом торчали ребра. Заметив его, она не бросилась наутек сразу. Какое-то мгновение смотрела в упор, враждебно, с вызовом, готовая защищать добычу. Он ощутил с ней сродство – куда более близкое, чем с любым человеком за долгое уже время. Существование и выживание. Не жизнь. Это слово для тех, кто ищет развлечений, наслаждений и комфорта.

Он понимает, ему повезло получить эту работу. Не только потому, что она подходит ему, его мироощущению, желанию держаться как можно дальше от остального человечества, но и потому, что, скорее всего, его бы больше никто не нанял. Не с его прошлым. Человек, проводивший собеседование от имени босса, взглянул на его резюме, пожал плечами и сказал:

– Что ж, мы считаем, что вы легко справитесь с браконьерами. Просто постарайтесь не нападать на гостей. – И улыбнулся, показывая, что шутит. – По-моему, вы прекрасная кандидатура.

Так оно и было. Ему даже не пришлось оправдываться или пытаться объяснить – ведь оправданий ему, в общем-то, нет. Состояние аффекта? Нет, он четко осознавал, что делал.

Когда он думает о той ночи, ему не верится, что все было наяву. Какое-то мелькание, как на экране телевизора, будто смотрит на себя откуда-то издали. Но он помнит взрыв ярости в груди, а затем краткое облегчение. Это глупое, усмехающееся лицо. Потом что-то с грохотом разбилось. Может, это только у него в голове? Словно он разбил оковы морали и вырвался на звериную территорию. Его пальцы крепко сжимали мягкую плоть. Сильнее, еще сильнее, точно он пытался с помощью одной грубой силы придать ей новую, более интересную форму. Наконец улыбка исчезла. На несколько мгновений вспышка извращенного удовлетворения, которое сменилось стыдом.

Да, после такого найти работу было бы трудно.

Хитер

Тело.

Я не отрываясь смотрела на Дага.

Нет, нет. Это неправильно. Только не здесь. Это мое убежище, мое спасение. Не могу представить, что придется иметь с этим дело, не могу, просто не могу… Усилием воли я прервала поток панических мыслей. Можешь, Хитер. Потому что выбора-то у тебя попросту нет.

Разумеется, я знала, что это возможно. С большой долей вероятности, хотя бы учитывая время, прошедшее с момента исчезновения, – больше двадцати четырех часов – и погодные условия. Даже для того, кто знает местность и имеет навыки выживания, это было бы испытанием. А пропавший человек, насколько я знаю, не из таких. Чем больше прошло времени, тем меньше надежды.

Как только стало известно об исчезновении, я позвонила в горную службу спасения. И ответ был не совсем таким, как я ожидала.

– Сейчас, – сказала оператор, – мы вряд ли сможем до вас добраться.

– Но должен же быть какой-то способ…

– Слишком сложные метеоусловия. При таком снегопаде мы не в силах что-либо сделать. Очень редкое явление. Видимость настолько плохая, что мы даже не можем послать вертолет.

– То есть нам тут разбираться самим?

Произнеся эти слова, я осознала их смысл. Помощи не будет. У меня все сжалось внутри. Последовала долгая пауза. Я почти слышала, как оператор обдумывает слова для ответа.

– Лишь до тех пор, пока снегопад не утихнет, – наконец прозвучал голос. – Как только видимость улучшится, мы попытаемся добраться до вас.

– Мне нужно, чтобы вы не просто попытались, – ответила я.

– Я понимаю, мэм, и мы приедем при первой возможности. Есть и другие люди в такой же ситуации, у нас целая команда альпинистов застряла на Бен-Невисе и еще в Форт-Уильяме. Мэм, если вы попробуете точнее все описать, спасателям будет легче сориентироваться.

– Последний раз гостя видели в Охотничьем Доме, – сказала я, – вчера, примерно… в четыре утра.

– У вас большая территория?

– Усадьбы? – Я попыталась припомнить цифры, которые заучивала в первые недели работы здесь. – Чуть больше пятидесяти тысяч акров.

В трубке послышался вздох. Потом опять долгая пауза, такая долгая, что я подумала, не оборвалась ли линия, не отрезал ли снег эту последнюю ниточку связи с внешним миром.

– Понятно, – все же сказала она. – Пятьдесят тысяч акров. Кто-нибудь прибудет, как только сможет.

Но на этот раз неуверенности в ее голосе прибавилось. Я почти слышала вопрос, как будто его произнесли вслух: «Даже если мы доберемся до вас, как мы найдем кого-то на такой территории?»

За последние сутки мы забрались в поисках настолько далеко, насколько удалось дойти. При непрекращающемся снегопаде это было совсем не просто. Я здесь только год и пока ничего подобного не видела. Должно быть, это одно из немногих мест в Британии – за исключением нескольких малонаселенных островов, – куда из-за плохих метеоусловий службы спасения не способны попасть. Мы всегда предупреждаем гостей, что они не смогут уехать, если погодные условия окажутся неблагоприятны. Они обязаны подписать отказ от претензий. И все-таки тяжело осознавать, что путь сюда закрыт. И отсюда тоже. А между тем мы сейчас именно в такой ситуации – все завалено снегом. Машина не пройдет, даже с зимней резиной или цепями, поэтому искать мы пошли пешком. Только я и Даг. Я абсолютно вымотана физически и морально. Не было даже Иэна, который почти ежедневно приходит выполнить какие-то работы. На Новый год он уехал к родным. Женщина из службы спасения хотя бы дала дельный совет – в первую очередь обойти места, которые можно использовать как убежище. Мы с Дагом проверили каждое вероятное укрытие в поместье, холод обжигал лицо, снег мешал движениям, и под конец я от усталости шаталась, точно пьяная.

Я с трудом дотащилась до станции – на это ушло добрых три часа, – чтобы узнать там. Кажется, один из гостей что-то говорил про поезд до Лондона.

– У нас постоялец пропал, – сообщила я начальнику станции Алеку, здоровенному амбалу с мрачной, из-за слишком низких бровей, физиономией. – Мы сейчас обыскиваем поместье. Мог кто-нибудь уехать поездом?

Знаю, вопрос глупый, но спросить нужно было.

Он рассмеялся мне в лицо:

– Поездом? Отсюда? Вы в своем уме, дорогуша? Даже если бы не метель, в Новый год поезда не ходят.

– Может, вы что-то видели…

– Никого я не видел. Кроме толпы приехавших два дня назад. Нет. Сразу бы заметил, если бы тут кто чужой ошивался.

– Ладно, – сказала я. – Можно мне тут осмотреться?

Он саркастически раскинул руки.

– Чувствуйте себя как дома.

Искать особенно было негде: комната ожидания, единственный шкаф, на поверку оказавшийся туалетом, и касса, которую мне удалось осмотреть через окно, – маленькая, заваленная бумагами каморка, из которой через щель для продажи билетов шел сладковатый запах чего-то подгоревшего. На краю стола красовались три расплющенные банки из-под содовой. Однажды я видела, как Иэн с Алеком здесь курили. Иэн часто ездит на поезде за продуктами. Они наверняка скорешились хотя бы из необходимости.

Рядом с офисом какая-то дверь. Открыв ее, я обнаружила лестницу.

– Там наверху моя квартира. Моя частная резиденция, – сказал Алек, издевательски выделив последнее слово.

– Я не думаю… – начала было я.

– Две комнаты, – перебил он, – и уборная. Я бы знал, если бы кто-то там прятался.

Его голос зазвучал громче, он встал между мной и дверным проемом. Слишком близко, я ощутила запах застарелого пота.

– Да, – ответила я, желая поскорее убраться, – конечно.

Прежде чем отправиться в долгий обратный путь к Охотничьему Дому, я обернулась. Алек смотрел мне вслед.

За долгие часы поисков мы с Дагом ничего не нашли. Ни следов, ни клочков одежды, ничего. Попадались лишь заметаемые снегом отпечатки копыт оленей. Похоже, никто здесь не ходил с тех пор, как начался снегопад.

В одном месте усадьбы есть камера – у ворот, где начинается длинная подъездная дорожка, выводящая на шоссе. Босс установил камеру, чтобы отпугивать и ловить браконьеров. К сожалению, иногда бывают перебои с питанием. Но все это время запись велась исправно: с вечера накануне – предновогоднего – до вчерашнего, первого января, когда поднялась тревога. Я быстро просмотрела мутноватые кадры – если бы гость каким-то образом смог уехать на такси или ушел пешком, я бы это увидела. Ничего похожего. На видео валил и валил снег, дорожка быстро исчезала под белым покровом.

Было очевидно, что, скорее всего, мы обнаружим труп. Но как же тяжело сменить это подозрение на убежденность. Даг провел рукой по волосам, мокрые от снега пряди упали на глаза. Я заметила, что его пальцы – рука, все его тело – дрожат. Странно видеть мужчину, подобного Дагу, с телом, как у регбиста, в таком состоянии. Он ведь морской пехотинец и наверняка насмотрелся на смерть. Как и я – на прежней работе. И я знаю, что ужас от увиденного навсегда остается с тобой. Особенно если труп обнаружил ты.

– Думаю, вам тоже стоит взглянуть, – сказал он. – На тело.

– А это необходимо?

Не хочу, чтобы это было необходимо. Не хочу смотреть. Я и приехала сюда, чтобы сбежать от смерти.

– Разве не стоит просто подождать, пока приедет полиция?

– Нет, – ответил Даг. – Они же все равно не смогут? А вам нужно увидеть это сейчас.

– Почему? – Я услышала, как жалобно и брезгливо прозвучал мой голос.

– Потому что. – Он провел рукой по лицу, уголки глаз оттянулись вниз, придав ему сходство со зловещей маской. – Все дело… в теле. В том, как оно выглядит. Вряд ли это несчастный случай.

Я почувствовала, как по спине пробежал озноб, вот только погода тут была ни при чем.

Мы вышли на улицу, снег валил так густо, что разглядеть хоть что-то можно было лишь на расстоянии не больше нескольких футов. Даже озера почти не видно. Я надела то, что здесь фактически является моей уличной формой, – дутый пуховик в стиле мишленовского человечка, горные ботинки, красную шапку. Я с трудом тащилась за Дагом, стараясь не отставать, что не так-то просто, потому что росту в нем за шесть футов, а во мне чуть больше пяти. Я споткнулась и упала. Даг протянул большую руку в перчатке и поставил меня на ноги – легко, словно ребенка. Даже сквозь рукав я ощутила стальную силу его пальцев.

Я думала о гостях, запертых в своих домиках. Бездействие и ожидание должны быть ужасны. Нам пришлось запретить им участвовать в поисках, иначе есть риск получить второго пропавшего. В такую погоду никому нельзя выходить. Оказавшись в подобных условиях, неподготовленный человек может погибнуть, «опасно для жизни», как говорится в памятке. Для большинства гостей это место все равно что другая планета. Их жизнь словно окружена защитными чарами. Они чувствуют себя неприкосновенными и так привыкли к этой невидимой оберегающей сети вокруг себя в повседневной жизни – доступная связь, службы спасения, всевозможные меры по охране труда и здоровья, – что им кажется, будто она сопровождает их повсюду. С легкостью подписывают отказ от претензий, потому что не думают об этом. Они не верят в плохое. Не ожидают, что с ними может случиться беда. Если бы они задумались и осознали, то, вероятно, не поехали бы сюда. Испугались бы. Когда узнаешь, насколько изолировано это место, то понимаешь, что только псих может тут поселиться. Или человек, который бежит от чего-то, или тот, кому нечего терять. Как мне.

Мы уже шли по левому берегу озера, направляясь к деревьям.

– Даг… – Я поняла, что перешла на шепот. Здесь и всегда очень тихо, а из-за снега тишина стала еще плотнее. И голос прозвучал громко. Мне казалось, что за нами кто-то наблюдает. Подслушивает, укрывшись за стеной из деревьев, растворившись в этой сплошной белой пелене. – Почему вы думаете, что это не несчастный случай?

– Увидите, когда придем, – ответил Даг. Он даже не обернулся и шаг не сбавил. Бросил через плечо: – Я не думаю, Хитер. Я знаю.

Миранда

Я не стала заморачиваться и читать письмо Эммы с приложенным проспектом. Никогда не восторгаюсь поездкой заранее – смотреть на фотки лазурного моря или заснеженных гор мне неинтересно. Мне надо быть там, чтобы что-то почувствовать, чтобы это стало реальностью. Когда Эмма рассказала про это место, про Охотничий Дом, мне смутно представилось нечто такое в старинном духе – деревянные балки, каменный пол. Поэтому здание стало сюрпризом. Модерновая конструкция из стекла и хрома, что-то из «Волшебника страны Оз». Дом весь светится. Как гигантский фонарь в ночи.

– Боже! – воскликнул Джулиен, когда парни наконец прибыли на «лэндровере». – Жутковато выглядит, не находите?

Он вечно так говорит. При всем своем уме Джулиен начисто лишен художественного воображения. Он из тех, кто ходит по выставке Сая Твомбли[8] и громко комментирует: «Я такое в пять лет рисовал». Он обожает так высказываться – напоминает, что он «мальчик из трущоб» и в детстве ему было не до развития эстетического вкуса. Меня это всегда цепляло. Он отличался от всех этих школьников с отмытыми ушами, меня привлекала его неотесанность.

– Мне нравится, – сказала я.

И это правда. Похоже на космический корабль, приземлившийся на берегу озера.

– И мне, – откликнулась Эмма.

Ничего другого я от нее и не ожидала, даже если на самом деле она считала этот дом уродством. Иногда я проверяю ее, говорю что-нибудь возмутительное, провоцируя ее возразить мне. Но она ни разу не возразила – так ей хочется сойти за свою. И неважно, она верная, – а вот Кейти и Самира в последнее время ушли в самоволку. Эмма всегда готова хоть в кино, хоть в бар, хоть по магазинам. Я предлагаю, куда пойти, а она просто соглашается. Если честно, это очень бодрит, ведь Кейти вечно занята, так что это я всегда прихожу в какой-нибудь паршивый безликий бар в Сити, чтобы урвать три минуты ее времени.

С Эммой же – как с младшей сестрой, какой я себе ее представляю. По-моему, она даже смотрит на меня снизу вверх. Невольно вызывает желание покомандовать. Последний раз, когда мы ходили по магазинам, я затащила ее в «Майлу»[9]. «Давай выберем что-нибудь такое, чтобы у Марка челюсть отвалилась», – предложила я. И мы подобрали комплект что надо – очаровательный сексуальный лифчик, крошечные трусики и пояс для чулок. Я представила, как она скажет Марку, что все это помогла ей выбирать я, как он медленно осознает это, – и внезапно ощутила прилив желания. Не к Марку, конечно, его я никогда не хотела. Его молчаливое внимание мне всегда льстило, да, но никогда не возбуждало.

Если Кейти вечно на работе, то Самира вечно занята Прайей, она просто помешана на этом ребенке, есть что-то нездоровое в бесконечном потоке фоток, которые она вываливает в соцсетях – вот мне и приходится общаться с Эммой. Воистину третьесортный вариант.

Я так ждала этой поездки, так хотела поболтать со всеми. Встретившись, мы всегда сразу же начинаем играть свои старые роли. Можем не видеться месяцами, но стоит нам собраться, все становится как прежде – как когда-то в Оксфорде. Больше всего мне, конечно, хочется поболтать с Кейти. Увидев ее утром на станции, с новой прической, в новой одежде, которую я не узнала, я поняла, как же давно мы не виделись… и как сильно я соскучилась.

В Охотничьем Доме красиво, но я рада, что мы будем тут только есть, а не ночевать. Прозрачность стекла подчеркивает контраст между светлым пространством внутри и тьмой снаружи. Я вдруг понимаю, как хорошо нас видно с улицы – залитых светом, точно насекомые в банке… или как актеры на сцене в лучах софитов, – внимательным зрителям. Там в темноте может прятаться кто угодно, наблюдать за нами без нашего ведома.

На мгновение во мне почти проснулось старое ощущение, что за мной следят. Чувство, с которым я живу уже больше десяти лет. Напоминаю себе, что все здесь, а снаружи никого нет. Мы же тут совершенно одни, если не считать лесничего и администратора по имени Хитер, которая вышла нас встретить.

Хитер тридцать с небольшим, маленькая, хрупкая, довольно милая, хотя пристойная стрижка и немного косметики ей бы не повредили. Хоть убей, не могу понять, как она может жить в одиночестве в таком месте. Ведь она именно живет здесь – она сказала, что ее домик «там, ближе к лесу». Торчать здесь безвылазно, должно быть, та еще тоска. Я бы свихнулась от одних только мыслей хоть о какой-нибудь компании. Порой дома я включаю телик и радио, просто чтобы заглушить тишину.

– Ваши коттеджи, – сказала Хитер, – рядом с Охотничьим Домом. Другие гости живут в хижине на той стороне озера.

– Другие гости? – переспросила Эмма.

Повисло неловкое молчание.

– Какие еще другие гости?

Хитер вздохнула:

– Пара из Исландии, они приехали вчера.

Эмма нахмурилась:

– Но я не понимаю. Я была уверена, что мы будем здесь одни. Вы сами так сказали по телефону. «Место будет в вашем полном распоряжении» – это ваши слова.

Хитер кашлянула.

– Боюсь, вышло небольшое недоразумение. Когда мы разговаривали, я была уверена, что вы будете одни. Обычно мы хижину на той стороне озера не сдаем. К сожалению, я не знала, что мой коллега забронировал домик для них и… гм… до сих пор не зарегистрировал их в журнале.

Настроение сразу упало. От одних только слов «другие гости» стало неприятно, как будто на твою территорию кто-то незаконно проник. Будь мы в отеле, другое дело, там ты всегда окружен незнакомцами. Но при мысли о других людях здесь, в этой глуши, даже такая дикая местность начинает казаться слегка перенаселенной.

– Они будут на ужине по-хайлендски сегодня вечером, – извиняющимся тоном сказала Хитер, – но в их хижине есть кухня, так что в остальное время они не будут появляться в Охотничьем Доме.

– Слава богу, – буркнул Джайлс.

Никогда я не видела Эмму такой злой – кулаки она стиснула так, что костяшки пальцев побелели.

Вдруг позади нас раздался громкий хлопок, все разом обернулись. Джулиен стоял с бутылкой шампанского, над горлышком вился дымок.

– Подумал, надо слегка взбодриться, – ухмыльнулся Джулиен.

Шампанское пенилось, лилось на ковер, и Бо проворно подставил бокал, чтобы спасти хоть чуть-чуть.

– Эй, кто знает… может, другие гости прикольные. Может, они с нами и Новый год встретят.

Ну да, разве есть что-то хуже, чем компания неведомых чудил на празднике. Уверена, Джулиен тоже так думает. Но ему хочется быть компанейским парнем. До жути хочется нравиться, быть интересным, чтобы другие хорошо о нем думали. Наверное, из-за этого качества я в него и влюбилась.

Хитер помогла Эмме принести из кухни бокалы. Все снова улыбались, увлеченные праздничностью момента – благодаря шампанскому. Я ощутила внезапный прилив тепла. Как же хорошо, что мы снова вместе. Как давно мы не виделись. Это такие особенные дни – когда мы все собираемся. Самира и Кейти рядом со мной. Я обняла их, прошептала: «Три мушкетера». Наиближайшие из ближнего круга. И даже внимания не обратила на чертыхание Самиры, облившейся шампанским, когда я внезапно притянула ее к себе.

Джулиен протянул бокал Хитер, хотя было видно, что она не хочет. Боже. Мы слегка поспорили вчера в винном. Двенадцать бутылок «Дом Периньон», для шампанского это слишком. «А ты не можешь взять просто “Моэ”, – спросила я, – как все нормальные люди?» – «Ты бы потом жаловалась. В прошлый раз ты говорила, что у тебя голова болит “от этого сахара”, который добавляют в обычные марки. Для Миранды Адамс все самое лучшее».

Чья бы корова мычала. У него все должно быть всегда немножко чересчур, вот в чем дело. Чуть больше экстравагантности, чуть больше наличных. Жажда иметь больше, чем выпало тебе на долю… да только не с его работой. Если сомневаешься – сори деньгами, для Джулиена это формула решения любых проблем. Ладно… для меня тоже, если уж до конца быть честной. Я люблю пошутить, что мы подчеркиваем друг в друге самое худшее. И возможно, это даже справедливее, чем я могу в том признаться.

Разрешила ему купить это чертово шампанское. Я знаю, как хочется ему забыть стресс этого года.

Как я и думала, Хитер не стала пить. Сделала малюсенький глоток из вежливости и поставила бокал на поднос. Догадываюсь, она считает непрофессиональным пить с клиентами, и это правильно. Так что теперь, спасибо «щедрости» Джулиена, у нас целый бокал коту под хвост, загаженный чужой слюной.

Хитер рассказала о планах на выходные. Завтра у нас охота на оленя.

– Вас поведет Даг, он зайдет за вами рано утром.

Даг. Он меня заинтриговал. Сразу видно, что мы не очень-то ему понравились. А еще видно, что меня он стесняется. Это дает ощущение некоторой власти.

Джайлс спросил, есть ли тут пешие маршруты. Хитер достала карту и разложила ее на кофейном столике.

– Выбор большой. Зависит от того, чего вы хотите и какое у вас снаряжение. Некоторые приезжают с полной амуницией: ледорубы, кошки, карабины.

– Ну, это точно не про нас, – улыбнулся Бо.

Чертовски верно.

– Тогда, если вам нужно что-то совсем спокойное, вокруг озера есть тропинки, – она провела пальцем по карте, – они тянутся на несколько миль, и там нет подъемов. По пути будет несколько водопадов, но через них проложены мостики, так что вы не устанете. Там даже в темноте можно пройти. Ну и конечно, вас может заинтересовать Мунро, если планируете «положить его в сумку».

– В каком смысле? – не понял Джулиен.

– Ну, как трофей, – пояснила Хитер. – Так люди говорят про вершины, на которые забираются. Означает, что вы ее покорили.

– Ах да, – Джулиен поспешно улыбнулся, – разумеется, я слышал такое.

Ничего он не слышал. Но Джулиен не любит выглядеть лохом. Может, с художественным вкусом у него и так себе, но моему мужу важен внешний лоск. Лицо, которое ты являешь миру. То, что о тебе думают другие. Уж я-то знаю это как никто.

– Или, – продолжила Хитер, – вы можете выбрать что-то среднее. Например, подняться до Старого Дома.

– Старого Дома? – спросил Бо.

– Да. Первый охотничий дом сгорел около века назад. Почти ничего не осталось. Так что смотреть там особенно не на что, но цель для восхождения вполне достойная, оттуда открывается фантастический вид на поместье.

– А люди выжили? – спросил Джайлс.

– Двадцать четыре человека погибло – все, кто находился в доме. Выжили только два конюха, которые ночевали в конюшне с лошадьми. Одна из старых конюшен уцелела, но конструкция ненадежна, лучше к ней близко не подходить.

– И никто не знает, с чего начался пожар? – неожиданно спросил Бо.

Всех охватило мрачное любопытство – стало так тихо, что пролетевшую муху услышишь. Но Бо выглядел не заинтересованным, а встревоженным, взгляд его метнулся к огню, гудевшему за решеткой камина. Он слишком городской мальчик. Могу поспорить, что настоящий огонь Бо видел только в рюмке огненной самбуки.

– Нет, – ответила Хитер, – никто не знает. Возможно, огонь в камине оставили без присмотра. Но есть предположение… – Она замолчала, будто сомневалась, стоит ли продолжать. – Есть предположение, что один из работников, лесничий, был так психологически травмирован на Первой мировой, что поджег здание намеренно. Что-то вроде убийства с самоубийством. Говорят, огонь было видно даже в Форт-Уильяме. Помощь смогла прибыть только через день… когда было уже слишком поздно.

– Хреново, – ухмыльнулся Марк.

Я заметила, что его ухмылка покоробила Хитер. Наверняка подумала, как можно смеяться над тем, что две дюжины людей сгорели заживо. Но нужно знать Марка, чтобы понимать его мрачное – хотя и совершенно безобидное – чувство юмора. К нему надо привыкнуть. Так же, как мы привыкли к тому, что Джайлс, хоть он и любит прикинуться Мистером Беззаботным, становится жутким скрягой, когда приходит его черед платить за выпивку. А с Бо утром лучше не заговаривать – пока он не выпьет пару чашек кофе. Или вот Самира, такая легкая и милая с виду, но на самом деле способная затаить обиду как никто. Старые друзья. Ты просто знаешь о них все. И любишь их такими, какие они есть. Мне кажется, это как в семье. Что-то в таком роде. Мы знаем все, что нужно знать друг о друге.

Хитер взяла планшет с зажимом и внезапно перешла на деловой тон:

– Кто из вас Эмма Тейлор? С вашей карточки был оплачен залог.

– Это я, – подняла руку Эмма.

– Прекрасно. Заказанные вами продукты в холодильнике. Вот список. Филе говядины, устрицы в раковинах, Иэн привез их из Маллейга сегодня утром, копченый лосось, копченая скумбрия, икра, эндивий, рокфор, грецкие орехи, горький шоколад, шоколад с 85 % какао, перепелиные яйца, – она на секунду умолкла, чтобы перевести дух, – жирные сливки, картофель, томаты на ветке…

Боже. Мой собственный тайный вклад в дело неожиданно показался на редкость скудным. Я попыталась поймать взгляд Кейти, чтобы весело переглянуться. Но мы так давно не виделись, что слегка сбились с общего ритма. Она смотрела в огромное окно, погруженная в свои мысли.

Эмма

Я проверила список. Кажется, купили не те томаты – не черри, – но, думаю, сойдет. Могло быть хуже. Я очень разборчива, когда готовлю; научилась в университете, и с тех пор это моя страсть.

– Спасибо, – сказала Хитер, когда я вернула ей список.

– Где вы все это раздобыли? – заинтересовался Бо. – Тут же в округе нет магазинов?

– Нет. Большую часть Иэн купил в Инвернессе и привез на поезде, так проще.

– Но кому понадобилось заморачиваться и строить тут станцию? – спросил Джайлс. – Мы-то добирались на поезде, но железную дорогу явно почти не используют.

– Не используют, – согласилась Хитер. – Это любопытная история. В девятнадцатом веке землевладелец потребовал от железнодорожной компании, желавшей проложить дорогу через его владения, чтобы они провели сюда ветку и построили станцию.

– Получилось, что у него как бы своя собственная железнодорожная станция, – сказал Ник.

Хитер улыбнулась.

– Это было сделано не ради баловства. Это ведь страна виски. И в прошлом тут повсюду были нелегальные вискарни, а крупные предприятия постоянно грабили. Например, старую вискарню в Гленгарри, тут рядом. До появления железной дороги контрабандистам приходилось полагаться лишь на фургоны, но они слишком медленные, и велика вероятность, что за время долгого путешествия на юг, в Англию, их где-нибудь да остановят. Но поезд другое дело. Это возможность доставить продукт в Лондон всего за какой-то день. Поговаривали, что проводники были на содержании и в случае надобности закрывали глаза. А некоторые, – она на миг замолчала, явно для пущего эффекта, – считали, что землевладелец все спланировал заранее, как только узнал о начале строительства железной дороги. Если вам интересно, то на территории поместья сохранились хижины контрабандистов виски. Найденные обозначены на карте. Их поиски для меня что-то вроде хобби.

Я увидела, как Джулиен за ее спиной закатил глаза. Но Ник был заинтригован.

– Что вы имеете в виду? – спросил он. – Их разве не все нашли? А сколько их всего?

– О, мы не знаем. Каждый раз я думаю, что нашла последнюю, а потом натыкаюсь еще на одну. На сегодня нашли пятнадцать хижин. Они хитро устроены – это пирамиды из камней, пристроенные к скалам и заросшие вереском и утесником. Понять, что это пирамида, можно, только взобравшись на скалу, снизу ее не разглядеть. Они сливаются со склоном. Могу показать вам парочку, если хотите.

– Да, было бы интересно, – сказала Кейти.

– Нет, спасибо, – одновременно с ней произнес Джулиен.

Повисло неловкое молчание.

– Что ж, – Хитер вежливо улыбнулась, но во взгляде, которым она наградила Джулиена, сверкнула сталь, – разумеется, это необязательно.

Чувствовалось, что она может быть совсем не такой милой и уступчивой, какой кажется. Вот и прекрасно. Насколько я знала, Джулиену слишком многое сходит с рук. Словно его внешность и обаяние, которое он включал, когда это требовалось, – достаточные основания, чтобы люди спускали ему все его выходки. Обычно Джулиен прибегал к обаянию, сказав что-нибудь особенно ужасное или жестокое, точно прятал жало, показывая, что не имел в виду ничего плохого.

Возможно, я просто завидовала. Вот Марк не способен так сразу развернуться, он-то всегда остается самим собой – смеется невпопад, отпускает сальные шуточки. Понятно, с кем из них двоих большинство людей предпочли бы сесть за стол. Но Марк хотя бы настоящий – даже если иногда это означает по-настоящему скучный (я прекрасно вижу его недостатки). А Джулиен такой поверхностный. Интересно, что у него внутри.

Мои мысли прервал Бо.

– А тут невероятно! – воскликнул он.

Так оно и было. Это место определенно лучшее из всех, где мы побывали за последние несколько лет. Впервые за день я почувствовала, что могу наконец расслабиться и насладиться окружающей красотой, а заодно погордиться тем, что нашла такой волшебный уголок.

Мы находились в гостиной: два огромных мягких дивана и несколько кресел, красивые старинные ковры, широкий камин с поленницей дров рядом.

– Кроме дерева мы используем торф, – сказала Хитер, – чтобы получше дымило.

На верхних полках стеллажей сплошь антикварные книги, изумрудные и красные корешки с золотым тиснением. Нижние забиты настольной классикой: «Монополия», «Скрабл», «Твистер», «Клуэдо».

На внутренней стене – внешняя целиком из стекла – несколько оленьих голов. Тени от рогов огромны и ветвисты, словно отбрасывают их старые мертвые сухие деревья. Стеклянные глаза как на некоторых картинах – кажется, что они следят за вами, куда бы вы ни пошли, злые взгляды устремлены прямо на вас, сверху вниз. Я заметила, как Кейти, глядя на одну из оленьих голов, поежилась.

Казалось бы, модернистская архитектура и уют несовместимы, но это совсем не так. Огромная стеклянная стена словно растворяется, между нами и окружающим ландшафтом будто и нет никакого барьера. И можно шагнуть с ковра прямо к озеру, огромному и серебристому в вечернем свете, обрамленному черными силуэтами деревьев.

– Ладно, – сказала Хитер. – А сейчас я вас оставлю, чтобы вы тут освоились. Пожалуйста, выбирайте коттеджи, какой кому больше подходит.

Она направилась к выходу, но вдруг остановилась, обернулась и стукнула себя по голове, будто забыла что-то.

– Это, наверное, шампанское, – сказала она.

Сомневаюсь. Она всего-то сделала два мелких глотка.

– Я должна сказать вам две вещи, очень важные для вашей безопасности. Если вы планируете более-менее удаленные прогулки – скажем, решите углубиться в лес, – ставьте нас в известность. Сейчас все выглядит безобидно, но в это время года погода может измениться в течение часа, да что там, иногда за несколько минут.

– И как именно? – спросил Бо.

Для него тут, надо полагать, как на другой планете. Я слышала, он рассказывал, что пять лет жил в Нью-Йорке и за все пять лет покидал город всего раз, потому что боялся «что-нибудь пропустить». Вряд ли он большой любитель прогулок.

– Метель, внезапный туман, резкое понижение температуры. Все это делает эти места такими потрясающими… но и смертельно опасными, если уж на то пошло. Скажем, если разыграется метель, мы хотим знать, отправились вы в поход или сидите в безопасности своего домика. Кроме того, – Хитер слегка поморщилась, – в прошлом у нас были небольшие неприятности с браконьерами…

– Как это по-викториански звучит, – заметил Джулиен.

Хитер выгнула бровь.

– К сожалению, ничего викторианского в этих людях нет. Это не романтические герои седой старины, стреляющие дичь себе на обед. У них современное снаряжение для выслеживания добычи и охотничьи ружья. Они могут промышлять даже днем, одевшись в лучший камуфляж, который только можно купить. Чаще действуют ночью. И занимаются они этим не ради забавы. Они продают мясо на черном рынке рестораторам, рога сбывают через eBay или отправляют непосредственно за границу. В Германии на них большой спрос. У нас есть система видеонаблюдения, это, конечно, нам в помощь, но не препятствие для браконьеров.

– Они опасны? – спросила Самира.

– О нет, – быстро ответила Хитер, сообразив, как все это должно звучать для гостей, полагающих, что прибыли в безмятежную идиллию шотландских гор. – Нет, совсем нет. На самом деле у нас не было случаев браконьерства… уже какое-то время. Даг внимательно следит за этим. Я просто хотела, чтобы вы знали. Если увидите незнакомца, сообщите любому из нас. И не приближайтесь к нему.

Я ощутила, что этот разговор слегка прибил общее настроение.

– Мы еще не выпили за приезд! – Я схватила бокал с шампанским. – За нас! – И стукнула своим бокалом о бокал Джайлса, получилось слишком резко, и Джайлс отскочил, чтобы не облиться.

Он повернулся к Миранде и чокнулся с ней. Кажется, сработало: маленькая цепная реакция побежала по комнате, и от привычности этого ритуала все заулыбались. Вспомнили, что мы приехали праздновать. Вспомнили, как хорошо – нет, замечательно – тут.

Кейти

Бесполезно было говорить, какой коттедж мне больше нравится. Я одиночка, потому под общее молчаливое одобрение выбрала самый маленький. Последовали добродушные споры о том, кому какой достанется. Один коттедж больше других, и Самира – вероятно, справедливо – считала, что его должны занять они с Джайлсом, у них же Прайя. А Ник и Миранда хотели тот, из которого лучший вид на озеро, – на секунду мне показалось, что Ник спорит, просто чтобы подразнить Миранду, но потом милостиво уступил. Все показывали себя с наилучшей стороны.

– А давайте прогуляемся, – предложила Миранда, когда с расселением все решили. – Разведаем вокруг.

– Но уже почти темно, – возразила Самира.

– Так еще лучше. Захватим шампанское на озеро.

В этом вся Миранда. Любой другой остался бы в Охотничьем Доме до ужина, но ей требовались приключения. Моя жизнь, как только Миранда вошла в нее двадцать с чем-то лет назад, стала гораздо ярче.

– Мне надо уложить Прайю. – Самира посмотрела на переноску, в которой лежала малышка. – Для нее уже поздно.

– Ладно, – небрежно обронила Миранда, едва взглянув в ее сторону.

Не знаю, заметила ли она обиженный взгляд Самиры. Миранда почти весь день вела себя так, словно Прайя – лишний багаж. Помню пару лет назад ее рассуждения о том, «когда у нас с Джулиеном будут дети». Последнее время мы редко виделись, и я не могу понять, то ли ее равнодушие искреннее, то ли она скрывает за ним какую-то личную боль. Блефовать Миранда всегда умела первоклассно.

Все остальные – включая Джайлса – потянулись в темнеющий вечер. Самира, свернув на дорожку к их коттеджу, оглянулась на мужа – наверное, ждала, что пойдет с ней, поможет уложить Прайю. Впервые я так ясно увидела разногласие между ними. Эти двое – идеальная пара, так поддерживают друг дружку, такие любящие, все делают вместе. Прямо сблевать тянет.

Спотыкаясь на неровностях тропинки, мы гуськом двинулись к воде. У Бо, Джулиена и Эммы фонарики, которые они прихватили из Охотничьего Дома, чтобы освещать путь. После тепла в доме я забыла, как ужасно снаружи. Холод такой, что кожу на лице тотчас стянуло, словно в знак протеста против этого режущего воздуха. Кто-то схватил меня за руку, я дернулась, но тут же поняла, что это Миранда.

– Привет, незнакомка. Так здорово снова тебя увидеть. Господи, я так соскучилась.

Непривычно слышать от нее подобное признание – и еще необычнее ее тон. Я посмотрела на нее, но в темноте выражения лица было не разглядеть.

– Я тоже.

– У тебя новая стрижка?

Ее рука коснулась моих волос у щеки. Я постаралась не отшатнуться. Миранда обожала дотрагиваться – а я наоборот.

– Да. Сходила к Дэниелу Гелвину, как ты советовала.

– Без меня?

– Да как-то не подумала. Просто была пара часов свободных… мы закрылись раньше обычного.

– Ладно, – сказала она, – в следующий раз, как соберешься, дай знать, хорошо? Устроим свидание. А то ты последнее время совсем пропала. – Миранда понизила голос: – Мне пришлось просить Эмму… Господи, Кейти, она такая славная, что от нее свихнуться можно.

– Прости, на работе ужасная запарка. Знаешь, когда ты борешься за партнерство…

– Но так же будет не всегда?

– Нет. Надеюсь, что нет.

– Потому что я недавно думала… помнишь, как раньше было? Когда нам было по двадцать? Мы виделись каждую неделю, ты и я. Пусть даже просто ходили выпить в пятницу вечером.

Я кивнула. Но она вряд ли увидела.

– Да. – Голос мой прозвучал немного хрипло.

– Господи, помнишь ночной автобус? Мы уснули и доехали до конечной… в Кингстон, да? А в тот раз, когда пошли в круглосуточный «Теско», ты вдруг размечталась об омлете, но уронила коробку с яйцами, и они размазались повсюду – ну просто повсюду, – и мы решили сбежать, на своих дурацких высоких каблуках… – Миранда рассмеялась, но тут же замолчала. – Я скучаю по этому… по этим дурачествам. – Голос ее был полон тоски. Хорошо, что не видно выражения ее лица.

– Я тоже, – сказала я.

– Эй, вы гляньте на себя, – раздался из темноты голос Джулиена. – Подружки-расподружки. И о чем вы там сплетничаете?

– Ага, давайте, – подхватил Джайлс, – колитесь!

– Ладно. – Миранда приникла ко мне, шепнула на ухо: – Я так рада, что мы здесь, наверстаем упущенное. Я жутко соскучилась по тебе, Кей.

Она сжала мою руку, и мне вдруг почудился какой-то подвох. Но в следующий миг ощутила укол совести – все-таки я плохая подруга.

А Миранда уже отстранилась, и я скорее угадала, чем увидела в темноте, что она вскинула вверх бутылку:

– Смотрите, что у меня!

Радостные возгласы, улюлюканье. Джайлс в круге света от фонарика исполнил пару придурочных па – ну вылитый маленький мальчик, выпускающий наружу лишнюю энергию. И похоже, это оказалось заразительно, внезапно все расшумелись, восторженно загомонили, голоса эхом разнеслись над озером.

Но Эмма вдруг резко остановилась. Я услышала, как она ойкнула, и проследила ее взгляд. Причал, к которому мы направлялись, был освещен луной, и там четко обозначился силуэт человека. Высокий и какой-то слишком неподвижный, словно и не человек вовсе. Лесничий, подумала я. Он примерно такого же роста. Или кто-то из других гостей, про которых нам говорили?

Бо направил на человека луч фонарика, все были уверены, что тот обернется или хотя бы шевельнется. И тут Бо расхохотался. А следом и остальные поняли, в чем дело. Это был вовсе не человек. Статуя, мужчина, задумчиво глядящий вдаль, – в духе работ Энтони Гормли.

Мы устроились на пристани, перед нами раскинулось озеро. На поверхности то и дело возникали мелкие морщинки, хотя ветер дул едва-едва. Рябь, наверное, вызывало что-то из глубины, под зеркальной гладью явно прятались какие-то тайны.

Несмотря на шампанское, все притихли. Возможно, причиной тому была громадность окружающих нас черных вершин, плита темного неба над головой, полная тишина, – вся эта давящая красота заставила нас умолкнуть.

И все же тишина была не всеобъемлющая. Если посидеть немного, то вокруг начинали проступать звуки – шелест и шорох в подлеске, загадочное озерное эхо. Хитер успела рассказать про гигантских щук-монстров, которые здесь обитают, – исполинское чучело одной из них висит на стене Охотничьего Дома как доказательство правдивости рассказа. Огромные челюсти, острые зубы, вылитая тварь юрского периода.

Я слушала, как высокие сосны шуршат над головой, раскачиваясь на ветру, то и дело раздавался мягкий стук – порыв ветра срывал с веток снег. Совсем рядом внезапно заухала сова. Звук такой узнаваемый, но такой странный, что трудно было поверить в его реальность, в то, что это не какой-нибудь спецэффект.

Джайлс попытался передразнить сову:

– Тевит, тивиу!

Мы рассмеялись, как и требовалось, но меня поразило, как тревожно, почти пугающе прозвучал голос птицы. Для городского жителя крик совы в диковинку, он словно подчеркнул, насколько это место нам чуждо.

– Я и не знал, что в Британии есть такие места, – точно прочитав мои мысли, сказал Бо.

– Ах, Бо, – отозвалась Миранда, – какой же ты янки. У нас тут не только Лондон и конфетные деревеньки.

– Вот не думал, что ты часто бываешь за Кольцевой, Миранда, – парировал Ник.

– Эй! – Она сделала вид, что собирается его стукнуть. – Бываю периодически. Как раз перед Рождеством мы скатались в Сохо, правда, Джулиен?

Все, включая Миранду, засмеялись. Люди думают, что она не способна посмеяться над собой, но это не так… может, если не будет при этом выглядеть слишком смешно.

– Давай открывай бутылку, Мэнди, – сказал Бо.

– От-кры-вай, от-кры-вай! – принялся скандировать Джайлс, и все подхватили. И вот уже над озером разносилось пение, было в этом что-то странное, почти дикарское, языческое. Наверное, это все действие пейзажа – древнего и загадочного.

Пили мы прямо из бутылки, передавая ее по кругу, как скауты, ледяная шипучка обжигала рот.

– Как в Оксфорде, – сказал Марк. – После экзаменов устраивались ночью и надирались.

– Только тогда была испанская шипучка, – заметила Миранда. – Боже, мы эту дрянь галлонами пили. И как только не замечали, что на вкус просто блевотина?

– А еще вы тогда устроили костюмированную вечеринку у реки, – продолжил Марк. – Вы двое, – он указал на меня и Миранду, – и Самира.

– Ага, было дело, – подхватил Джайлс. – Забыл только, какая тема была?

– «Прекрасные и обреченные»[10], – ответила я.

Все должны были нарядиться в стиле двадцатых годов, «золотая молодежь» – как Ивлин Во и его друзья. Господи, до чего же мы были пафосные. Вспоминать об этом все равно что читать старые записи в дневнике, стыдно и вместе с тем трогательно. Потому что это был замечательный вечер, просто волшебный. Мы зажгли свечи, вставили в фонари и расставили их вдоль берега. Все так постарались с костюмами, и все были прекрасны: девушки в блестящих платьях «чарльстон» и парни в смокингах. Миранда, разумеется, была самой сногсшибательной – в длинном облегающем серебристом платье. Помню, как я наблюдала за вечеринкой, все уже пребывали в пьяной эйфории. И думала: как такая старушенция, как я, оказалась здесь? Неужели эти люди мои друзья? И особенно эта девушка – такая эффектная, такая сияющая, – неужели это моя лучшая подруга?

Когда мы возвращались назад к огням Охотничьего Дома и хижин, я заметила еще одну статую, слева от нас, ее силуэт обозначился в свете окон сауны. Статуя была повернута спиной к озеру, лицом к нам. От нее меня пробрала та же жуть, что и от первой. Я подумала, что для того она тут и стоит.

Наконец-то можно было передохнуть в уединении. Мы провели в компании друг друга почти восемь часов. Мой коттедж находился дальше всех от Охотничьего Дома, сразу за сауной с покрытой мхом крышей. Он был самым маленьким. Ни его размеры, ни удаленность меня особенно не волновали. Я принялась распаковывать чемодан, хотя вещей взяла с собой совсем немного. После шампанского во рту стоял кисловатый привкус, в животе слегка бурлило. Я выпила воды. Потом долго принимала горячую ванну – в эффектной лохани, добавив в воду органического масла с густым и душноватым запахом герани и розмарина. В ванной имелось высокое окно, из которого открывался вид на озеро, подернутый, будто патиной, жухлым плющом, – прямо картина кого-то из прерафаэлитов. Окно было расположено достаточно высоко, чтобы кто-то мог заглянуть в него с целью подсмотреть, – впрочем, я бы все равно ничего не заметила. Не знаю, почему мне пришло это в голову, тем более тут и подглядывать некому, но, однажды мелькнув, эта мысль засела в мозгу. Я выбралась из ванны и прикрыла окно полотенцем. Взгляд наткнулся на зеркало, висящее над раковиной, даже в тусклом свете выглядела я ужасно – измученная, бледная, под глазами темные круги.

Признаюсь, я была почти готова отказаться от поездки в этом году. Просто притвориться, что не заметила письма от Эммы во «входящих», а потом станет «слишком поздно», чтобы что-то решать. Мелькнула внезапная мысль: может, я уже внесла свой вклад в общее веселье? И могу теперь просто спрятаться здесь на три дня от гвалта и суеты, никто и не заметит, что я исчезла. Ник, Бо и Самира, если заведутся, вполне себе громкие, а Миранда и в одиночку умеет создать столько шума, что хватит на целую вечеринку.

А я тихоня, которую мало кто замечает. Наблюдатель, растворившийся на заднем плане. Когда мы жили вместе – Миранда, Самира и я, – жизнь у нас кипела. Они были актерами, я – зрителем.

Если рассказать об этом моим коллегам, они удивятся. Сейчас я один из старших сотрудников фирмы. И рассчитываю скоро стать партнером. Люди слушают, когда я говорю. Я делаю презентации, мне нравится мой голос в тишине комнаты для совещаний. Мне нравится видеть обращенные ко мне лица людей, внимательно слушающих меня. Меня уважают. У меня под началом целая команда. И я давно уже поняла, что мне нравится ответственность. Думаю, каждый из нас в разных обстоятельствах выпускает на волю разные версии самого себя.

Среди друзей я была не лидером, а, напротив, аутсайдером. Уверена, люди часто недоумевали, что эта серая мышка делает рядом с такой, как Миранда. Но в дружбе, как и в любви, противоположности притягиваются. Экстраверт и интроверт, инь и ян.

Было бы очень легко проникнуться неприязнью к Миранде. Бог наградил ее и красотой, и деньгами. У нее такая невероятная фигура, что она выглядит «дурным, нереальным примером для юных девушек», как будто ее подправили в фотошопе. Кажется несправедливым, чтобы у такой худышки была грудь такого размера, – разве она состоит не из жира? И густые, возмутительно блестящие белокурые волосы и зеленые глаза… думаю, в реальной жизни больше ни у кого нет таких по-настоящему зеленых глаз, кроме как у Миранды. Она из тех, кого вы сразу назвали бы сукой. И она определенно может ею быть.

Но, несмотря на свои порой деспотические манеры, Миранда может быть и очень доброй. Когда мои родители разводились, она постоянно зазывала меня к себе, чтобы я отвлеклась от ругани дома. А когда в последнем классе мой тогдашний парень Мэтт бесцеремонно бросил меня ради хорошенькой и популярной Фрейи, Миранда не только утешала меня, но и распустила слух, что у него хламидиоз. А когда мне не на что было купить платье для Летнего бала в колледже, она тут же дала мне свой самый роскошный наряд – платье-футляр из серебристого шелка.

Сегодня в поезде я открыла глаза и увидела, что Миранда на меня смотрит. Эти зеленые глаза. Такие цепкие, оценивающие. И задумчивые, будто она пыталась что-то понять. Я тут же притворилась, что снова уснула. Иногда мне кажется, что Миранда, знающая меня так давно, научилась читать мои мысли и ей достаточно просто пристально посмотреть на меня.

Мы с ней дружим гораздо дольше, чем кто-либо из нашей компании. С младшей школы в Сассексе. Две новенькие девчушки. Одна уже золотая, сияющая деньгами – ее перевели из частной школы неподалеку, когда родители решили, что она должна «приложить усилия» (и думали, что государственная школа увеличит ее шансы поступить в Оксфорд). Другая – с мышиного цвета волосами, в болтающейся на тощем теле школьной форме из магазина подержанных вещей. Золотая девочка (ставшая популярной в первое же утро) жалела ее, старалась сесть рядом на собраниях. Она сделала из мышки свой проект, позволила ей почувствовать себя своей, не такой одинокой.

Я так и не узнала, почему она выбрала меня в лучшие подруги. Потому что она именно выбрала, мне почти ничего не пришлось делать. Но, с другой стороны, Миранда всегда любила экстравагантность, любила бросать вызов людским ожиданиям. Многие девочки выстраивались в очередь, чтобы заслужить ее дружбу, до сих пор помню. Такие волосы – белокурые и блестящие – выглядели ненастоящими. Ресницы до того длинные, что однажды она получила от учителя замечание за то, что накрасилась, – ну разве справедливо! Настоящая грудь в двенадцать лет. Она была спортивной, умной, но не слишком умной (хотя в школе для девочек успехи в учебе вовсе не такой уж недостаток, как в смешанной).

Девочки не могли этого понять. Зачем ей дружить со мной, когда она могла дружить с ними, с любой из них? Видимо, с ней что-то не так, раз у нее столь «странный» вкус. Она могла бы править школой, как королева. Но Миранда не была в школе оглушительно популярна – скорее всего, из-за дружбы со мной. Впрочем, парням на вечеринках, куда мы ходили, став подростками, было плевать. Меня никогда не приглашали в гости к ученикам из мужской школы или на пляжные вечеринки. Миранда могла бы уже оставить меня. Но она всегда брала меня с собой.

Этих воспоминаний я стыжусь больше всего. Схожий стыд я ощущала, оставаясь на ночь в ее красивом эдвардианском доме, когда мне хотелось стащить на память какой-нибудь небольшой трофей. Что-нибудь маленькое, пропажу чего Миранда едва ли заметит, – заколку или пару носков с кружевной оборкой. Просто чтобы у меня было что-то красивое, на что я могла бы смотреть в моей тесной бежевой спальне нашего типового дома, где на стенах пятна, а ставни едва держатся.

Около восьми в дверь постучали. Всего лишь Ник и Бо, слава богу. Я-то решила, что это Миранда. Мы с Ником познакомились на Неделе первокурсника и с тех пор дружим. Все горести и радости университета прошли вместе.

Они вошли, огляделись.

– У тебя домик в точности как у нас, – сказал Ник, – только поменьше. Но порядка гораздо больше… Бо уже везде раскидал свои шмотки.

– Эй, – возмутился Бо, – просто я не беру в поездки три одинаковых костюма.

Это даже не преувеличение. Ник из тех людей, кто носит добровольную униформу: накрахмаленная белая рубашка, темные джинсы из селвидж-денима и ботинки чукка. Бывает элегантный пиджак и, конечно, всегда его фирменные очки от Cutler & Gross в черепаховой оправе. Он каким-то образом умеет это подать. На нем все выглядит стильно, солидно, хотя на человеке попроще, наверное, смотрелось бы заурядно.

Мы сели в мягкие кресла напротив кровати. Бо принюхался.

– А еще тут изумительно пахнет. Чем это?

– Я принимала ванну.

– А, приятный запах. Они тут все предусмотрели, правда? Эмма превзошла себя. Тут потрясающе.

– Да, – согласилась я, – правда.

Но голос прозвучал как-то тускло.

– Ты как? – Ник толкнул меня плечом. – Извини, что говорю, но вид у тебя не совсем… бодрый. С самого утра. Знаешь, эти заморочки в поезде, когда твое место оказалось в другом вагоне, я уверен, это не нарочно. Будь это Миранда, другое дело… – Приподняв брови, он посмотрел на Бо, тот кивнул в знак согласия. – Мне бы не пришлось гадать. Но это же Эмма. Не думаю, что она на такое способна.

– Но вряд ли она питает ко мне большую любовь.

Эмма сама благопристойность, и раньше я удивлялась, что во мне ей так не нравится, если не сказать вызывает отвращение.

Бо нахмурился:

– С чего ты взяла?

– Просто чувствую…

– Вряд ли ты права, – сказал Ник.

– Может быть, – ответила я. – Наверное, вы меня просто давно не видели, вот и подзабыли. И не надо было пить днем, мне потом всегда нехорошо. Особенно на пустой желудок.

– Это точно, – кивнул Бо.

Ник молча рассматривал меня. Наконец спросил:

– Дело в чем-то еще?

– Нет. Ни в чем.

– Точно?

Я кивнула.

– Хорошо, тогда пошли. Подзаправим тебя ужином. И пусть там будут волынки, оленина и килты, иначе я потребую деньги назад.

В Охотничий Дом мы брели, подхватив друг друга под локти. От Ника, как всегда, пахло цитрусом и, кажется, чем-то вроде ладана. Такой знакомый, успокаивающий запах, что хочется уткнуться лицом в его плечо и рассказать обо всем.

В Оксфорде я поначалу даже всерьез запала на Ника Мэнсона. Думаю, как и многие на нашем курсе. Он был очень красив, но как-то иначе, по-взрослому, и совсем не походил на других первокурсников – прыщавых, неуклюжих, не умеющих держаться с девушками. Его красота была куда более утонченной по сравнению с отточенной в тренажерном зале привлекательностью Джулиена. Ник будто прибыл с другой планеты, что, в общем-то, так и было. Он окончил школу в Париже (его родители дипломаты), где выучился беглому французскому и полюбил сигареты «Голуаз». Сейчас Ник смеется над тем, каким надменным он был, но тогда высокомерием грешило большинство студентов… только у него это выглядело вполне оправданно.

В середине второго курса он рассказал о своей сексуальной ориентации некоторым друзьям. Это не стало таким уж сюрпризом. Он не встречался ни с кем из девушек, которые буквально вешались на него, поэтому тут было о чем задуматься. Я-то предпочитала этого не замечать, объясняя себе его целомудрие тем, что он бережет себя для подходящей женщины.

Не буду отрицать, его признание меня слегка потрясло. Моя влюбленность была всепоглощающей, как это бывает в таком возрасте. Но со временем я научилась любить его как друга.

Встретив Бо, он совершенно пропал из виду. Я вдруг стала гораздо реже видеть его и слышать о нем. Трудно было не обидеться. На Ника – за то, что бросил меня, в то время это ощущалось именно так. На Бо – за то, что вытеснил меня. И потом, у Бо имелись свои проблемы. Он бывший наркоман, или, как он выражается, человек, который больше не принимает наркотики. Ник на несколько лет стал его круглосуточной сиделкой. По-моему, Бо тоже злился на меня, потому что я была близким другом Ника. Сейчас он больше уверен в себе и своих отношениях с Ником… а может, мы просто повзрослели. И тем не менее я чувствую, что с Бо я иногда слишком усердствую. Чересчур заискиваю. Потому что, если до конца быть честной, я все еще чувствую, что из-за его нужды в поддержке – а он до сих пор в ней нуждается – мы с Ником не так близки, как прежде. Мы прекрасно дружим, но это совсем не то, что раньше.

На улице ощутимо похолодало. Над озером повисли клочья тумана, но вокруг воздух было совершенно прозрачен, я посмотрела вверх, свет звезд от холода будто стал ярче. Бредя по тропинке к Охотничьему Дому, я оглянулась на сауну, возле которой видела вторую статую. Но странное дело, статуи я не увидела. Я всмотрелась в тень, отбрасываемую зданием. Статуя исчезла.

Хитер

Я тащилась за Дагом, стараясь наступать в его большие следы, и думала о гостях, которые сидят сейчас по своим домикам, беспокоятся и пока ничего не знают.

Разве что… Я постаралась прогнать эту мысль. Нельзя спешить с выводами. Но если Даг прав, в происшествии есть что-то зловещее. Между ними что-то произошло, это ясно. Некоторое «разногласие», как они выразились, когда сообщили об исчезновении.

Сейчас-то легко говорить, что два дня назад у меня было дурное предчувствие – как только они прибыли в поместье. Нет, я вовсе не ожидала ничего подобного. Но что-то чувствовала.

Джейми очень нравилось выражение «рептильный мозг». Возможно, это было как-то связано с его работой. Он видел людей, оказавшихся на грани и действовавших на чистом инстинкте, – отец, выскочивший из горящего дома и оставивший внутри детей. Или, наоборот, заслонивший жену и ребенка и получивший ожоги третьей степени больше чем половины тела. Все дело в миндалине мозга – крошечном узелке, спрятанном среди маленьких серых клеточек, корне наших самых инстинктивных поступков. Нашего эгоистичного желания ухватить самое большое печенье, занять самое удобное место. Нечто, предупреждающее вас об опасности, прежде чем вы успели осознать угрозу. Без этого инстинкта мышь помчалась бы прямо в пасть кошке.

Джейми считал, что люди, по сути, цивилизованные животные. Что главные побуждения прикрыты слоем светского лоска, задавленные, подконтрольные. Но в момент даже самого незначительного стресса зверь может вырваться наружу. Однажды Джейми на четыре часа застрял на окраине Эдинбурга в поезде из-за перебоев в электросети. «Ты сразу видишь, кто из попутчиков без колебаний съел бы тебя, если бы вы оказались вместе в спасательной шлюпке, – сказал он мне. – Один человек с красным лицом то и дело ломился в кабину машиниста. Он был как зверь в клетке. И смотрел на нас так, будто ждал, когда кто-нибудь попросит его заткнуться… тогда у него появится повод психануть по полной».

Понимаете, в том-то все и дело. Некоторым людям достаточно лишиться привычного комфорта и испытать стресс, чтобы обратиться в чудовище. И порой ты остро чувствуешь таких людей. Невозможно объяснить, как это происходит. Ты просто знаешь это где-то в глубине души. Это тоже рептильный мозг.

И вот я мысленно возвращаюсь на три дня назад, в тот вечер, когда они прибыли. Мое первое животное ощущение.

Ужин по-хайлендски в первый вечер – одно из мероприятий, обещанных в проспекте. Но когда мы его устраиваем, у меня всегда впечатление, что гости с радостью обошлись бы без него. Каждый раз царит атмосфера принуждения, точно на официальном ужине. Уверена, это просто способ вытянуть из них деньги. Наценка на еду, даже с учетом использования «лучших местных продуктов», непомерная. Мне всегда было любопытно, может, это делается для привлечения местного сообщества, потому что официантами на ужин зовут местных парней и девушек, да и все продукты покупаются в округе, кроме оленины, которую промышляют непосредственно в поместье.

Я читала газеты, когда босс только купил это место у семьи, владевшей им на протяжении нескольких поколений. Там жаловались на «элитарные цены», на «изгнание местных жителей с собственной земли» – дескать, в Хайленде у каждого есть право бродить, где ему хочется, которое соблюдал прежний хозяин, но теперь повсюду заборы и предупреждающие таблички. По словам босса, это должно отпугнуть браконьеров, но любопытно, что у предыдущего владельца, похоже, не было с ними проблем. Возможно, браконьеры не были так хорошо организованы и вооружены, не знали про большой спрос на оленину и оленьи головы. Но скорее, сейчас на убийство оленя смотрят иначе. Кое-что из уроков все-таки усвоили.

Однажды в ближайшем к нам магазине в Кинлохлаггане (больше часа езды) я сказала хозяйке, где работаю. «Ты-то, похоже, ничего, девочка, – ответила она, – но это дурное место. Иностранные деньги. (Под этим, я думаю, она подразумевала, что босс – англичанин, а гости либо тоже из Англии, либо вовсе из-за пределов Британии.) Когда-нибудь, – добавила она, – они сполна заплатят за то, что не пускают людей на их землю». Рассказывая о пожаре в Старом Доме, я опустила главное – пожар устроил вовсе не егерь, а местный житель, которого оскорбил хозяин.

Если хайлендский ужин затевается, чтобы ослабить неприязнь местных, вряд ли это работает. Скорее всего, официанты, вернувшись домой, рассказывают про отвратительное поведение гостей. Помню холостяцкий мальчишник перед свадьбой, на котором пьяный шафер облапал молоденькую официантку, когда она наклонилась поднять салфетку. А то, что гости падают лицом в тарелки, перебрав односолодового «Гленгарри», и вовсе обычное дело. И блюют на стол прямо на глазах у персонала.

Я была уверена, что нынешние туристы из Лондона станут вести себя приличней, чем на том мальчишнике. С ними ребенок (мать попросила принести еду к ним в коттедж). Остается семь человек. Брюнет и высокая блондинка – Джулиен и Миранда. Идеальная, самая красивая пара, у них даже имена самые шикарные в группе. Потом худой, элегантный парень с золотисто-каштановыми волосами, в стильных очках (Ник) и его американский приятель Бо. Третья пара – Марк и Эмма. Его можно было бы назвать симпатичным, если бы не близко посаженные глаза, как у мелкого хищника, и непропорционально массивная верхняя половина тела, отчего он напоминает гротескного игрушечного супергероя. Я поймала себя на мысли, что его подруга выглядит как малобюджетная версия высокой блондинки – волосы у корней темные, а когда задирается кофточка, видны складки на животе. Сама себе удивляюсь. Обычно я не склонна к оценочным суждениям. Но даже если вы мало общаетесь с прочими человеческими существами – как я, например, – желание судить других, одно из главных свойств людей, никуда не девается. А сходства нельзя не заметить. Волосы выкрашены в тот же оттенок, одежда в таком же стиле, она даже накрасила глаза точно так же – черные стрелки в уголках. Но если макияж блондинки увеличивает глаза и придает взгляду кошачью загадочность, то макияж Эммы лишь подчеркивает, какие у нее маленькие глаза.

И последняя, Кейти. Странная девушка. Я чуть не пропустила ее поначалу. Она сидела так неподвижно, так тихо, в самой тени, в дальнем углу, словно хотела спрятаться. Она как-то не соответствовала всем остальным. У нее сероватая кожа и фиолетовые круги под глазами, одежда слишком строгая, как будто она собиралась в командировку, а здесь очутилась по ошибке.

Обычно, хотя мне и положено запоминать имена, про себя я предпочитаю называть людей, которые здесь останавливаются, просто «гости»: гость 1, гость 2 и так далее. Не хочу видеть в них личностей, у которых есть своя жизнь за пределами поместья. Наверное, это звучит странно. Думаю, такова моя тактика выживания. Не погружаться в чужую жизнь, не позволять их счастью – или чему-то еще – коснуться меня. Не сравнивать себя с неразлучными парами, что приезжают сюда ради романтического уединения, или с безмятежными семействами, ищущими покоя.

Но с этой группой я познакомилась ближе, чем хотелось, – вынужденное сближение, без которого я бы с удовольствием обошлась.

Хотя, если честно, они с самого начала вызвали у меня любопытство. Может, потому, что мы с ними почти ровесники – похоже, им всем около тридцати пяти. Я могла быть одной из них, если бы нашла хорошую работу в городе, как мои университетские друзья. Это то, что могло бы быть и у тебя, словно говорит мне вселенная. Ты могла бы приехать сюда гостем, и тогда канун Нового года не был бы для тебя самым одиноким временем в году.

Я могла бы им позавидовать, но зависти я не чувствовала. Не знаю почему, но их будто окружала аура беспокойства и недовольства. Даже когда они смеялись, толкались, поддразнивали друг друга – за всем этим ощущалась некоторая фальшь. Точно они актеры, разыгрывающие спектакль о том, как замечательно проводят время. Смеялись они слишком громко. Шампанского выпили слишком много. И в то же время, несмотря на веселье, будто постоянно наблюдали друг за другом. Возможно, сейчас, оглядываясь назад, я вижу это ярче, чем было на самом деле. Ведь почти в любой дружеской компании есть трения. Но мне тогда показалось, что им словно бы не слишком уютно в обществе друг друга. И это странно, потому что они сразу сообщили, что дружат много-много лет. Но так ведь и бывает со старыми друзьями, верно? Иногда они просто не отдают себе отчета, что у них больше нет ничего общего. И что, возможно, они осточертели друг другу.

Другие наши гости, пара из Исландии, появились как раз к подаче закуски – местного лосося с дикими травами, – вызвав некоторое неудовольствие у остальных.

Это Иэн забронировал им места. Я уехала в магазин, что случается редко, и по телефону отвечал он. По его словам, он увидел, что барак пустует, спросил разрешения у босса, и тот дал добро. Я была раздосадована, что он не записал их в регистрационную книгу, поскольку если бы знала, то не пообещала бы другой группе, что поместье будет в их полном распоряжении.

Было непонятно, чего ждать от этих двоих. Они были не из числа обычных туристов с деньгами. Лица у обоих обветренные, внешность грубоватая – как у людей, которые много времени проводят в суровых условиях. У мужчины очень светлые, почти волчьи, голубые глаза и жидкие бесцветные волосы, перехваченные сзади кожаным шнурком. У женщины пирсинг в носу в виде штифта с двойной головкой, темные волосы собраны в неопрятный конский хвост.

В поместье они прибыли с огромными рюкзаками, вполовину самих себя. За ужином рассказали, что из Исландии в Маллейг добрались на рыболовном траулере и высадились выше по побережью (при этих словах красивая блондинка сморщила нос), где Иэн встретил их и привез в поместье на своем джипе. Экипированы они были соответственно – куртки с мембраной «гортекс» и тяжелые ботинки, – рядом с ними лондонцы в своих куртках от Barbour и стильных веллингтонах от Hunter выглядят хлыщами. За ужином эта парочка и не подумала снять куртки, так что даже Даг и Иэн в фирменных килтах «Озера Коррин» казались разряженными, как и официанты – две девушки и парень в белых рубашках и клетчатых фартуках. Красавица блондинка смотрела на пару так, словно то были неведомые твари, только что выплывшие со дна озера. К счастью, исландцы сидели рядом со мной, а блондинка напротив, около Дага, она довольно быстро решила, что не стоит попусту тратить на них внимание и лучше сосредоточиться на лесничем. Выглядела она блистательно: блузка из тонкого шелка, сверкающие – наверное, бриллианты? – сережки-гвоздики. Дага она слушала с таким видом, будто ей в жизни ничего интереснее не рассказывали, – подбородок подперт ладонями, губы изогнуты в легкой улыбке. Даг же не клюнет на такую? Она ведь совсем не в его вкусе? И тут я сообразила, что понятия не имею, какие женщины ему нравятся, да и вообще мало что о нем знаю.

Я снова сосредоточилась на гостях из Исландии, сидевших по обе стороны от меня. Они изъяснялись почти на безупречном английском, и только легкая музыкальность произношения выдавала в них иностранцев.

– Давно вы здесь работаете? – спросила меня женщина, звали ее Кристин.

– Около года.

– И вы живете здесь совсем одна? – задал вопрос мужчина, Ингвар.

– Ну, не совсем. Даг… вон тот, тоже живет здесь. А Иэн с семьей в Форт-Уильяме.

– Тот, что нас встретил?

– Да.

– А, похоже, он славный малый.

– Да, – ответила я, а сама подумала: неужели?

Иэн такой молчаливый. Приезжает, делает свою работу – выполняет распоряжения босса – и уезжает. Все держит в себе. Разумеется, то же самое он может сказать и про меня.

Ингвар задумчиво спросил:

– Но почему такая женщина живет в таком месте?

У меня возникло ощущение, что он о чем-то догадался.

– Мне здесь нравится. – И сама услышала, как напряженно прозвучал мой голос. – Природа, покой…

– Но вам ведь должно быть здесь одиноко, не так ли?

– Да не очень.

– И не страшно? – Он улыбнулся, и от той улыбки у меня по спине пробежал холодок.

– Нет, – резко ответила я.

– Полагаю, вы привыкли к одиночеству, – сказал он, то ли не заметив моей резкости, то ли не придав ей значения. – Там, откуда мы приехали, понимают, что такое одиночество. Но если не соблюдать осторожность, можно и свихнуться, – он постучал пальцем по виску, – от этой темноты зимой, от безлюдья.

Если бы ты только знал, подумала я. Иногда только одиночество помогает обрести душевное равновесие. Но его слова заставили меня задуматься. Живи я в Исландии, где долгая зима и длинные ночи, разве не захотела бы я сбежать от темноты и холода – и подальше, чем в Шотландию? На деньги, которые нужно выложить в новогодний уикенд за здешние коттеджи, можно месяц наслаждаться солнцем в Южной Европе. И как вообще парочка, путешествующая автостопом и на рыболовном траулере, смогла позволить себе снять у нас домик? Или же это просто такое приключение? У нас тут бывают всякие.

– Стоит ли нам волноваться? – снова спросил Ингвар. – Что там в новостях?

– Вы о чем?

– А вы не знали? Хайлендский Потрошитель.

Разумеется, я знала. Надеялась только, что гости не узнают. Во вчерашней газете напечатали фотографии шести жертв. Девушки – молодые, красивые. На эдинбургской Принсес-стрит толпы таких девчонок, но улыбающиеся лица в газете производили зловещее впечатление, их будто заранее пометила судьба. Печатью смерти.

– Да, – осторожно ответила я. – Я читала в газетах. Но Шотландия большая страна, вряд ли что-то…

– По-моему, жертв обнаружили в Западном Хайленде.

– Это очень обширный край. Вы скорее столкнетесь с лох-несским чудовищем.

Скепсиса в моем голосе было побольше, чем в душе. Тем утром Иэн как раз распорядился: «Хитер, надо сказать гостям, чтобы ночью не выходили из домиков. Из-за новостей».

Меня еще возмутило, что Иэн, о гостях обычно даже не вспоминавший, вдруг озаботился их безопасностью.

Но вряд ли этот Ингвар вообще чего-то боится. Я видела, что все это его скорее забавляет, что он едва сдерживает улыбку. Когда он заговорил об охоте, я немного расслабилась, мне даже удалось отвести взгляд от этих пронизывающих белесо-голубых глаз. Было в них что-то пугающее, что-то не совсем человеческое.

– Про охоту вам лучше поговорить с Дагом, – сказала я. – Это его сфера. Даг?

Даг посмотрел на нас. Блондинка тоже подняла голову, явно недовольная, что им помешали.

– Вы когда-нибудь охотились ночью? – спросил Ингвар. – С фонарями и собаками?

– Нет, – ответил Даг, быстро и как-то неожиданно громко.

– Почему? – спросил Ингвар со странной улыбкой. – Это же очень удобно.

Ответ Дага был прост:

– Потому что это опасно и жестоко. Я никогда не использую фонари.

– Фонари? – переспросила блондинка.

– Прожекторы, – сказал он, не поворачивая к ней головы. – На оленей направляют яркий свет, чтобы заставить их замереть. Свет сбивает их с толку и пугает. И часто это означает, что вы убьете не того – например, самку с оленятами. А собак используют, чтобы отбить животное от стада. Это варварство.

Наступило неловкое молчание. Я подумала, что впервые услышала от Дага столько слов за раз.

А сегодня исландцы рвались помочь с поисками. И наверняка в нынешних условиях только на них и можно было положиться – им не привыкать к такой непогоде. Но они гости, и я отвечаю за их безопасность. Кроме того, я ничего о них не знаю. Они для меня загадка. Как и все остальные гости. А потому мой рептильный мозг был предельно четок: не верь никому.

Интересно, что гости думают обо мне? Возможно, они видят женщину слишком официальную, скучноватую, но ответственную. Я сама сотворила этот образ, маску, за которой скрываюсь, словно в раковине. Но внутри этой раковины все иначе. Внутри прячется человек, собранный из осколков с помощью скотча, клея и таблеток снотворного, ради которых я готова выбраться в цивилизацию. И которые я запиваю несколько чрезмерной дозой вина. Не хочу сказать, что у меня зависимость, нет. Я пью не ради удовольствия. Это необходимость. Для меня вино – еще одно болеутоляющее, способ притупить остроту, смягчить хронические, болезненные конвульсии памяти.

Миранда

Ужин накрыли в большой столовой Охотничьего Дома, примыкающей к гостиной и словно залитой светом сотен свечей. Персонал – кучка прыщавых подростков в клетчатых фартуках. У нас двое выбыли – Самира и Джайлс ужинают у себя в коттедже. Самира сказала, что слышала массу историй про то, как родители оставили ребенка на часок и закончилось все ужасно.

– Да, – терпеливо ответила я, – но не в такой же глуши. Господи, Прайя же не сможет никуда уйти, в шесть-то месяцев.

Но Самира ничего и слышать не захотела. Просто не верится, что это та же Самира, которая на одной вечеринке, когда нам было по двадцать, решилась перепрыгнуть на соседнюю крышу, до которой было не меньше ярда, – просто ради прикола. Она всегда была заводилой и тусовщицей из тех, кто обязательно добавит вечеру драйва. Если с Кейти мы просто давние подруги, то Самира гораздо больше похожа на меня, родственная душа. А сейчас я ее совершенно не узнаю. Вечно она носится с Прайей. Уверена, настоящая Самира еще существует. Надеюсь, это наш шанс наверстать упущенное, вспомнить, что мы сообщники. Но честное слово, некоторые люди, когда у них появляются дети, ведут себя так, как будто им сделали пересадку личности. Или лоботомию. Наверное, мне повезло, что я не могу забеременеть. По крайней мере, останусь сама собой.

Рядом сидит лесничий Даг, а с другой стороны тот, второй парень, Иэн. На обоих простой зеленый килт и спорран[11]. Ни один этому явно не рад. Как легко можно догадаться, на лесничем наряд смотрится лучше. Он определенно привлекателен. Помню, до Джулиена мне нравились такие мужчины. Молчаливый, задумчивый тип, мне всегда хочется таких разговорить, пробудить интерес.

Глядя ему в глаза, я спросила:

– Вы всегда были егерем?

Он нахмурился.

– Нет.

– А чем вы занимались раньше?

– Служил во флоте.

Представила его с короткой стрижкой и в форме. Заманчивая картинка. Выглядел он тщательно вымытым, хотя вряд ли хоть раз причесывался за последние лет пять. Я не зря потрудилась: на мне шелковая блузка – одна пуговица, пожалуй, расстегнута ниже, чем подобает, – и новые джинсы.

– Вам приходилось убивать? – Я подалась вперед, подперла рукой подбородок.

– Да.

Он произнес это без всякого выражения, не выказав и намека на какое-либо чувство. По телу у меня пробежал легкий озноб от волнения… или желания?

Джулиен сидел прямо напротив меня, ему все прекрасно было видно. Ревность как ничто другое помогает оживить отношения – особенно наши. Будь то знакомый официант в ресторане или парень на соседнем шезлонге, который, по мнению Джулиена, на меня пялился (и он наверняка прав), неважно. «Ты бы хотела, чтобы он сделал с тобой это? – позднее страстно шептал он мне в ухо. – Или это?»

Если честно, последнее время секс стал средством достижения определенной цели, а не удовольствием. Я купила эту штуку, про которую мне рассказала Самира, для определения самых фертильных дней. Стала предпочитать некоторые более эффективные позы. Я столько раз объясняла это Джулиену, но он вроде бы так и не понял. По-моему, недавно он просто перестал пытаться. Так что, да, добавить остроты нам бы не помешало.

Я снова развернулась к Дагу, но боковым зрением продолжила следить за Джулиеном. Он разговаривал с исландкой, и я легонько коснулась руки Дага, просто шутки ради. Кажется, последние пара бокалов были лишними. Ощутила, как вздрогнули его пальцы.

– Простите, – голос невинный, – вы не могли бы передать мне сок?

По-моему, сработало. Джулиен был явно взбешен чем-то. Со стороны казалось, будто он чудно проводит время, – всегда важно показать миру правильное лицо, – но я слишком хорошо его знаю. Это особое напряжение шеи, эти стиснутые губы.

Я посмотрела на бедняжку Кейти, сидевшую на другом конце стола, рядом с ней – исландец со странными глазами, который, похоже, на нее запал. Просто кошмар, что эта парочка здесь. Мы что, и сауну будем делить с ними? Учитывая состояние его одежды, потом придется себя дезинфицировать.

Исландец подался к Кейти с таким выражением на лице, будто за всю жизнь не видел никого прекрасней. Да уж, судя по его подружке, вкус у парня нетрадиционный.

Хотя… в Кейти что-то определенно изменилось. Начать хотя бы с новой стрижки. Обычно подруга ходит с прической а-ля миссис Вильямс, это наша старая школьная училка по физкультуре. С ее-то зарплатой юриста Кейти могла бы выглядеть и получше. Сколько лет я твердила, чтобы сходила к Дэниелу Гелвину (сама делаю там мелирование каждые шесть недель), и теперь даже не знаю, почему так раздражена тем, что она меня наконец послушалась. Наверное, потому, что не поблагодарила, а я ведь этого заслужила. А может, потому, что я представляла, как мы пойдем туда вместе. Как-нибудь утром соберемся и вдвоем отправимся в парикмахерскую.

Я еще помню девчонку, которой она была, – плоская грудь, когда у других уже вовсю выпирало, жидкие волосы, ноги иксом, бордовая школьная форма подчеркивает сероватый цвет лица.

Я всегда любила объекты для проработки.

И посмотрите на нее теперь. Трудно судить объективно, я ведь знаю ее так давно, что мы почти сестры, но мне понятно, почему некоторые мужчины могут находить ее привлекательной. Да, она никогда не будет хорошенькой, но Кейти научилась подавать себя в самом выгодном свете. Эта новая стрижка. Зубы выровнены и отбелены. Одежда прекрасно подобрана и отлично подчеркивает ее худощавую фигуру (я бы такую блузку себе не могла позволить, буфера сразу полкой встанут и буду выглядеть коровой). Когда ее приняли на работу в юридическую фирму, она сделала себе в подарок операцию по исправлению лопоухости. Она выглядит почти… шикарно. Ее можно было бы принять за француженку – то, как она выгодно подает свои неправильные черты. Как там французы таких называют? Jolie laide, хорошенькая дурнушка.

Кейти ни за что бы не засвистели вслед строители или разная шоферня. Никогда не могла понять, почему некоторые считают, что это должно льстить. Ну ладно, я сознаю, что я привлекательна. Очень привлекательна. Вот, я это сказала. Теперь вы меня ненавидите? Но мне не нужно подтверждение от вислопузых работяг, которые окликнут любую в короткой юбке и обтягивающем топе. От их внимания чувствуешь себя дешевкой.

Но Кейти они бы не свистнули. Хотя нет, могли бы крикнуть «Улыбнись, красотка!». Она бы им не глянулась. Они бы ее не поняли. Я почти завидую ей. В ней есть то, чего никогда не было во мне, – притягивающая взгляд утонченность.

Неважно. Может, теперь, когда мы наконец вместе, я узнаю, что происходит в ее жизни – что вызвало в ней эту таинственную перемену.

Эмма

Трудно весь вечер не оглядывать стол, проверяя, все ли довольны. Лучше бы я отказалась от ужина при бронировании, хотя тогда идея показалась отличной, но эта исландская парочка создавала какую-то странную атмосферу. Они были напоминанием, что место это не полностью наше. Я понимала, что надо просто расслабиться, que sera sera[12] и всякое такое, но мне так хотелось, чтобы все было идеально для всех. К тому же исландцы выглядят настоящими дикарями, и я видела, что Миранда, например, далеко не в восторге. Кейти сидела рядом с этим Ингваром, тот уставился на нее так, будто хотел, чтобы перед ним на тарелке лежала она, а не это мясо с экзотическим запахом.

А я сидела рядом с Иэном. Говорил он мало, но даже когда говорил, толку было мало – акцент такой, что приходилось скорее догадываться, что он сказал.

– Вы живете здесь? – спросила я.

– Нет. В деревне, в полутора часах езды отсюда, с женой и детьми.

– А. Вы давно здесь работаете?

– С тех пор как нынешний хозяин купил это место.

– А чем вы занимаетесь?

– Всем, что потребуется. Разная работа там и сям. Сейчас в насосной работаю, у озера. Припасы доставляю, еду, всякую мелочь для коттеджей.

– А каков местный хозяин? – с любопытством спросила я.

Мне представлялся старый бородатый шотландец, а потому я немного удивилась, когда Иэн ответил:

– Он совсем неплох, для англичанина.

Я ждала продолжения, но ему то ли больше нечего было добавить, то ли он не хотел об этом говорить. Похоже, светские вопросы у меня закончились, и я с облегчением услышала, как исландец спросил про охоту на оленей, после чего все за столом замолчали и посмотрели на него. Будто мысль об убийстве притянула всеобщее внимание.

– Мы охотимся на оленей не ради забавы, – сказал лесничий. – Надо регулировать их поголовье, иначе они слишком расплодятся. Это необходимость.

– Но я считаю, тут есть и другая причина, – возразил Ингвар. – Человек по натуре охотник, это заложено у нас в ДНК. Эта потребность ищет выхода. Жажда крови.

Последние слова он произнес так, будто они обладали особенным, восхитительным вкусом; наступила пауза, никто не знал, что сказать, с каждой секундой неловкое напряжение усиливалось, ужин был явно испорчен. Я увидела, как Миранда изогнула брови. Может, потом мы посмеемся над этим инцидентом – он станет забавным анекдотом. Так ведь каждый праздник бывает, правда?

– Ну, я в охоте и инстинктах не разбираюсь, – сказал Бо, вонзая вилку в кусок оленины, – но мясо вкуснейшее. Невероятно, что дичь добыта прямо здесь.

Не сказала бы. Ну да, есть можно, но я бы приготовила гораздо вкуснее. Оленина слишком пропиталась можжевельником, вкуса мяса почти не чувствуется, да и сока мало. И овощи дряблые, а тосканская капуста и вовсе выглядит странной слизью – передержанное на пару месиво.

Завтра вечером я все исправлю. У меня запланирован роскошный пир: блины с копченым лососем под первые две бутылки шампанского, затем пирог из слоеного теста с говядиной и фуа-гра, а потом образцовое шоколадное суфле. Как известно, суфле нелегко сделать. Без фанатизма тут не обойдешься. Отделить белки от желтков, идеально взбить белки и, наконец, правильно рассчитать время, подать суфле до того, как осядет твердая корочка. Большинству людей на это не хватает терпения. Но именно такую кухню я и люблю.

Честно признаться, я испытала настоящее облегчение, когда десерт (довольно посредственный малиновый торт-безе со взбитыми сливками) унесли.

Когда все уже засобирались разойтись, Джулиен призвал нас снова сесть. Он многовато выпил, его пошатывало.

– Милый, – произнесла Миранда своим самым вкрадчивым тоном, – что такое?

Интересно, помнит ли она последний Новый год, в шикарной обстановке ресторана «Кларидж», когда он, не глядя по сторонам, поднялся и выбил у официанта из рук полный поднос еды.

– Я хочу сказать пару слов, – начал Джулиен. – Хочу поблагодарить Эмму… – он поднял бокал в мою сторону, – за то, что она нашла это фантастическое место…

– О, – забормотала я, – ничего особенного я не сделала…

– И еще хочу сказать, как здорово, что все мы тут вместе. Приятно осознавать, что некоторые вещи не меняются, что друзья всегда с тобой. Это был непростой год…

– Милый, – Миранда рассмеялась, – я думаю, все уже поняли. Но я полностью согласна. За старых друзей! – Она подняла бокал. Потом, словно вспомнив, повернулась ко мне: – И конечно, за новых. Ура!

Все подхватили, включая Ингвара, хотя, разумеется, его она в виду не имела. Но даже присутствие исландцев не испортило ту минуту. Тост худо-бедно спас обстановку – придал ужину торжественности. И я снова ощутила прилив гордости.

Даг

Спустя час после ужина раздался стук в дверь. Собаки, Гриффин и Волли, зашлись лаем от такой неожиданности: у него в коттедже отродясь никто не бывал. Он посмотрел на часы. Полночь.

Какого…

На пороге стояла красотка, высокая блондинка, та, что сидела рядом с ним за ужином. Что коснулась его руки. Впервые за долгое время кто-то прикоснулся к нему. Она улыбалась, рука поднята, будто она хотела постучать снова. Он почувствовал будоражащий аромат, исходивший от нее.

Гриффин быстро проскочила у него между ногами и кинулась на гостью, не обратив внимания на его окрик. Та, защищаясь, вскинула руки, свитер задрался, обнажив полоску упругого живота и туго скрученный бугорок пупка. Мокрый собачий нос ткнулся в голую кожу.

Ей было явно неловко за свой испуг. Пытаясь храбриться, она наклонилась, чтобы погладить Гриффин:

– Какая ты красавица. – Но прозвучало не слишком убедительно.

Она улыбнулась, показав все свои белоснежные зубы. Посмотри на меня, говорила ее улыбка, посмотри, как я расслаблена.

– Привет. Надеюсь, вы не против моего вторжения.

– В чем дело?

Улыбка угасла. Он слишком поздно вспомнил, что она гость, что он обязан служить ей, пусть даже с ее стороны совершенно нелепо вот так заявиться к нему с просьбой после полуночи. Он попытался загладить грубость:

– Чем могу помочь?

– Я подумала, может, вы поможете нам разжечь огонь. В Охотничьем Доме.

Он уставился на нее с нескрываемым изумлением. Неужели из девяти человек никто не способен развести огонь?

– Мы пытались, – сказала она, – но как-то без особого успеха.

Она подняла руку, чтобы опереться о косяк, изогнулась, прижалась к косяку бедром. Свитер снова задрался.

– Понимаете, мы же из Лондона. Я знаю, у вас это получится гораздо лучше.

– Ладно, – буркнул он, но опять вспомнил, что она клиент. Гость. – Конечно.

Красотка явно из тех женщин, что всегда добиваются своего. Он видел, как она пытается заглянуть в коттедж. Не привыкший к подобной бесцеремонности, он шагнул вперед, перекрывая обзор, и захлопнул дверь, едва не прищемив любопытный нос Гриффин.

Она поманила его, приглашая следовать за собой. В Охотничий Дом, чтобы развести этот чертов огонь… и тем не менее. Он понимал, что на самом деле она предлагает ему. Никаких слов, но взгляд, движения…

Когда это было последний раз? Давно. Год прошел, а то и больше.

Шагая следом за красоткой, он вдыхал ее духи, их церковно-дымный запах. Для него это был запах тревоги.

Они вошли в гостиную. Он прямиком направился к камину, опустился на колени, и тут крупный парень – Марк? – встал рядом и этак по-мужски сказал:

– Зря тебя вызвали, приятель. Это все она настояла. Но у меня уже почти получилось. Дрова просто сыроваты, вот и все.

Он оглядел кое-как наваленные в камине поленья, штук двадцать горелых спичек и ничего не ответил.

– Помочь? – спросил парень.

– Нет, спасибо.

– Как угодно, приятель.

Даг посмотрел на него. Лицо парня было красным – то ли от смущения, то ли, как подозревал Даг, от злости. «А этот заводится с пол-оборота, – подумал он. – Как я сам».

Хитер

Обычно гладь озера так безупречно отражает окружающий ландшафт, словно горы и деревья смотрятся в зеркало. Но сегодня поверхность мутная, слепая, в ледяных рубцах. Пожалуйста, думала я, следуя за Дагом по изгибу тропинки у воды, только не в озере. Только бы он нашел его не в воде.

Озеро – моя святыня, мой храм.

Когда я впервые вошла в эту мерзлую глубину, возвращаться я не собиралась. Это случилось в мои первые дни здесь, когда я поняла, что не могу убежать от всего. Но что-то произошло, когда одежда отяжелела, а холод сжал меня в своих объятиях. Что-то пробудилось во мне, что-то важное, не зависящее от меня, – желание бороться. Во мне внезапно заговорила сама жизнь, мощная, непобедимая. Это чувство было – да и осталось – неодолимым. Одно из редких мгновений, когда я не чувствовала, что тону.

Теперь это привычный ритуал. Проснувшись, я надеваю купальник, слитный, целомудренный – такие мы носили в школьном бассейне. Я не пытаюсь произвести на кого-то впечатление, а купальник – единственное, что я могу надеть, помимо гидрокостюма, хоть какая-то имитация тепла. Я проделываю это каждое утро, уже год. И в такие дни, как сегодня, когда температура ниже нуля, сначала нужно разбить лед и только потом войти в воду. В морозные дни холод стискивает клещами и выдавливает все мысли из головы, сердце колотится так, что вот-вот разорвется. И тогда я – это только я, и никакого давящего груза. Лишь в эти минуты я чувствую себя живой.

Выбравшись из воды, обтираюсь полотенцем и бреду в свой домик. Кончик каждого нерва в теле приятно покалывает. Думаю, не погрешу против истины, если скажу, что лучшего ощущения не дает ничто, ну разве только секс.

Однажды я наблюдала, как в озере плавает Даг. Из моего окна хорошо видно берег. Он подошел прямо к кромке воды, разделся до трусов, у него мощные плечи, а кожа белая, молочная. Он бросился в воду – без намека на колебания – и поплыл, тело его было словно машина, сконструированная специально, чтобы стремительно рассекать воду. Когда он вышел на берег, лицо его было угрюмее обычного.

Мне вдруг стало стыдно, будто я вторглась во что-то очень личное, хотя я всего лишь смотрела в окно. И еще мне показалось, что это подсматривание сродни предательству. Я ведь безотрывно смотрела на его тело, и это зрелище не оставило меня равнодушной. И позже, принимая ванну, я впервые за год довела себя до оргазма – и видела я его.

Даг обернулся, чтобы проверить, иду ли я следом, и у меня вдруг вспыхнули щеки. К счастью, тому имелось вполне достаточное оправдание – холод.

Мы углубились в лес, окаймляющий эту сторону озера. Темные сосны подступали к самой воде. Некоторые из них не местные, норвежские пришельцы, их высадили после войны. Хвоя у них гуще, чем у наших сосен, и когда находишься в таком лесу, все звуки словно приглушаются. Хотя звуков здесь не так уж много, если не считать редких птичьих криков.

В хорошие дни я убеждаю себя, что люблю эти деревья – их глянцевитые иголки, шишки, которые собираю и раскладываю в чашах по дому, свежий рождественский запах смолы. В плохие дни сосны кажутся мне мрачными стражами в черных плащах.

Из Охотничьего Дома нас уже не разглядеть. Мы были совершенно одни. Внезапно я вспомнила, что хоть мы и проработали с этим человеком год, я почти ничего не знаю о нем. И прежде я не проводила так много времени в его компании – и уж точно мы с ним столько не разговаривали.

Не уверена, что он вообще с кем-нибудь разговаривает. Раньше я ждала, что он попросит подключиться к интернету, чтобы отправить мейл или пообщаться с друзьями и родственниками в фейсбуке. Но он так и не попросил. Даже я время от времени выхожу на связь с семьей и друзьями. «Мама беспокоится о тебе, – сказал отец, когда я только перебралась сюда. – Жить в таком месте совсем одной после всего, что ты пережила, это неправильно». Поэтому я стараюсь навещать родителей раз в несколько месяцев, просто чтобы успокоить маму, хотя возвращение во внешний мир не доставляет мне радости.

Но Даг, похоже, покидает поместье только по необходимости – например, если надо отвезти гостей в магазин. Я очень жалею, что рассказала о нем матери, о том, какую уединенную жизнь он ведет. Разумеется, мама тут же встревожилась.

– Он может оказаться кем угодно. Чем он занимался раньше? Откуда он?

Я сообщила единственное, что знала, – что он был морским пехотинцем. Это ее ни капли не успокоило.

– Ты должна поискать его в Гогле, Хитер, – сказала мама.

– В Гугле, ма.

– Неважно. Просто пообещай, что поищешь. Тебе надо знать, кто он… Я не могу спать, так волнуюсь за тебя, Хитер. Уехать, оставить нас всех, когда тебе больше всего нужна семья. Не позволяешь помочь тебе. Ни слова целыми неделями. Мне ведь хотя бы знать, что с тобой все в порядке. С кем ты работаешь. Так нельзя, Хитс. – И потом, как бы спохватившись: – Наверное, ужасно, что я такое говорю. То, что с тобой случилось… это самое несправедливое, что могло произойти…

– Ладно, мам, – перебила я, не желая выслушивать это дальше. – Я сделаю. Погуглю его.

Но делать этого я так и не стала. Честно говоря, одна мысль об этом кажется предательством.

Разумеется, когда мама спросила, что я нашла, – следовало ожидать, что она не забудет, как терьер не забудет про кость, – я ответила:

– Все в порядке. Я посмотрела. Ничего нет. Можешь перестать обо мне беспокоиться.

Последовало молчание.

– Я никогда не перестану беспокоиться о тебе, малыш.

Я нажала отбой.

Правда в том, что она права. Я ничего не знаю о Даге. Только то, на что намекнул босс во время собеседования со мной, – что с его прошлым Даг хорошо подходит для этой работы. Отваживать браконьеров, например. Когда Дага спросили, какой из коттеджей он хотел бы занять, он выбрал самый отдаленный, у подножия Мунро, без деревьев вокруг, без вида на озеро. Это бесспорно самый худший из всех домиков, он явно выбрал его за расположение. Мне вполне понятна тяга к одиночеству. Но потребность в дополнительной изоляции в такой дикой глуши вызывает вопрос: от чего он пытается отдалиться?

– Куда мы идем, Даг?

– Уже недалеко, – ответил он.

Тревога моя нарастала, желание повернуть назад, обратно к Охотничьему Дому, сделалось почти неодолимым. Но я упорно брела за Дагом. Под сенью сосен слышался лишь скрип наших ботинок по свежему снегу.

Впереди показался водопад, деревянный мостик над ним, чуть выше – здание насосной станции, бывшая мельница. Обычно сюда можно дойти за десять минут. Но сегодня понадобилось не менее получаса.

Я увидела большие отпечатки ботинок Дага на мосту – наверное, он тут стоял и смотрел вниз. Никаких других следов, отметила я. Да и откуда им взяться. Снег идет уже несколько часов. Любые другие следы, в том числе погибшего гостя, давно уже засыпаны.

– Там. – Даг махнул рукой.

Я осторожно ступила на мостик. Сначала ничего не увидела. Ущелье довольно глубокое, я остро ощущала присутствие Дага за спиной. Достаточно легкого толчка, и я полечу вниз, на камни. Я покрепче вцепилась в перила, но они хлипко зашатались под руками.

Я всматривалась в белую пустоту внизу, но не видела ничего особенного. Снег, лед и камни. Я обернулась к нему:

– Даг, я ничего не вижу. Там нет ничего.

Даг нахмурился и ткнул куда-то пальцем.

Взгляд мой скользил по выступам камней, увенчанным пышными шапками снега, и вдруг он возник перед глазами, проявился в белой монохромности – словно на стереограмме.

– Боже.

Это был скорее выдох, удар под дых, а не слово. На прежней работе я навидалась трупов. Уж точно больше, чем другие люди. Но так и не привыкла, ужас первого момента никуда не делся. Это всегда потрясение – глубочайшее потрясение – оказаться лицом к лицу с неживым предметом, который раньше был человеком. Человеком, который совсем недавно думал, чувствовал, видел, а теперь лишь кусок холодной плоти. Я ощутила, как подступила тошнота, такое знакомое чувство. В медицинской школе нам говорили, что со временем это пройдет, «вы привыкнете». Но, похоже, у меня так и не прошло. Я снова оказалась не готова, хотя и знала, что предстоит увидеть. И здесь смерть застала меня врасплох. А я-то думала опередить ее.

Тело выглядело как часть пейзажа, растворилось в нем. Но теперь я видела его совершенно отчетливо, даже странно, что не сразу разглядела. Труп словно излучал темную энергию, буквально притягивал взгляд. Нижняя часть целомудренно прикрыта выпавшим снегом, верхнюю часть, как щитом, закрывает мост. Кожа серовато-синяя, обескровленная, неживая. Рассыпавшиеся волосы напоминают жухлые сорняки, торчащие тут и там из-под снега.

Слишком много открытой кожи. Человек явно оделся не по погоде. Холод убил бы его за час, даже меньше, если бы не что-то другое. Или кто-то.

Приглядевшись, я различила под снегом темный ореол вокруг головы, рыжеватое пятно, словно некий вид лишайника, карабкающегося по камню. Крови много. Удар головой о камень. Одно это может быть причиной смерти.

Но я уже поняла, что все гораздо сложнее. На шее отчетливо выделялись темные пятна. Даже с такого расстояния я видела, что кожа в этих местах имеет синеватый оттенок, словно ее там сдавливали. Я не слишком сведуща в криминалистической экспертизе, едва ли больше других людей, пусть и изучала медицину. На предыдущей работе я спасала жизни, а не оценивала причины и улики после смерти. Но необязательно быть экспертом, чтобы увидеть: на шее есть повреждения.

Лицо… нет, не хочу думать о лице.

Я обернулась к Дагу. Взгляд пустой, словно меня тут и не было. Я невольно отодвинулась от перил. Но тут же взяла себя в руки.

– Я увидела. Увидела, о чем вы говорили. Да.

Разумеется, мы должны дождаться полиции и их вердикта. Но теперь мне ясно, почему Даг хотел, чтобы я взглянула сама. Это совсем не похоже на несчастный случай.

Эмма

Мы вернулись в гостиную, все слегка пьяны. Да и устали за целый день, но идти спать никто не хотел, давно вот так мы не собирались. Пришли Самира и Джайлс – Прайя крепко спала, – однако Самира то и дело подносила к уху радионяню, словно боялась, вдруг она сломалась. Смех и веселье, от выпивки все расслабились.

– Итак, что мы пропустили? – спросил Джайлс.

– Не так уж много, – ответил Ник. – Зря я не прихватил килт. Похоже, здесь это de rigueur[13].

– По-моему, он классно выглядит. – Миранда посмотрела на лесничего, который, стоя на коленях перед каминной решеткой, разводил огонь. – А еще, – она сделала многозначительную паузу, – а еще мы видели других гостей…

– И как они? – поинтересовалась Самира.

– Жажда крррови, – Бо изобразил резковатый исландский акцент, – ррразве не чувствуете, как она ррразрррастается в таком месте, жжжелание убиииить?

Миранда фыркнула.

– Да, да, точно!

Бо был – мог бы быть – хорошим актером. Но язык у него слегка заплетался – похоже, Бо выпил больше остальных. Кажется, раньше он был наркоманом, но алкоголь ему вроде не запрещен. За ужином он пил вино бокал за бокалом.

– Боже, – сказала Самира, – звучит жутковато. Ну а вообще-то… как он, не опасный?

– Ты ему понравилась, Кейти! – объявила Миранда.

– Правда, Кейти? – с улыбкой спросил Джулиен.

Кейти покраснела. Она свернулась калачиком на диване рядом с Ником, подобрав под себя ноги, словно хотела занять как можно меньше места.

– Вряд ли, – ответила она.

– Да нет же, понравилась, – возразил Марк. – Наверняка он уже размечтался, как утащит тебя в лес, чтобы там с тобой поразвлечься.

Я вспомнила, что лесничий здесь. Но вряд ли он станет передавать исландцам то, что тут слышал? Я наблюдала, как он сооружает шалаш из поленьев, подносит спичку, в его уверенных движениях было что-то успокаивающее.

Джайлс и Марк возмутились, когда Миранда предложила позвать его, но все их попытки разжечь огонь потерпели неудачу. Егерь тоже явно не обрадовался, что его вызвали, время уже заполночь. Интересно, сумел бы еще кто-нибудь, кроме Миранды, вытащить его среди ночи?

Сейчас Миранда готовила нам «бульвардье», свой фирменный коктейль, тот же «негрони», только вместо джина – бурбон. Им делали такой на их свадьбе.

– Выпьете? – спросила она лесничего.

– Нет, – ответил он, взгляд уткнут в пол. – Мне нужно возвращаться.

– Как угодно.

Он встал, вытер о куртку испачканные сажей руки и направился к двери.

– Спокойной ночи! – крикнула Миранда в закрывающуюся дверь.

– Наконец-то отвалил, – сказал Марк. – Он вообще улыбаться умеет?

– Не всем же быть обаяшками, как ты, Марки-Марк, – отозвалась Миранда.

Она разнесла коктейли, потом упала на диван и не спеша сбросила туфли. Ногти на ногах у нее выкрашены в идеальный красный цвет. Обожаю его, шикарно смотрится. Надо не забыть спросить, что за оттенок.

– Хочу курить, – заявила она. – Всегда хочу курить, когда пью это.

Она достала пачку сигарет. «Вог», легкие. Знаю, потому что курю такие же, и не курила ничего другого с тех самых пор, как заимела эту привычку в девятнадцать лет.

– Вряд ли здесь можно курить, – заметил Ник.

– Конечно, можно. Пошли они. Мало мы заплатили, что ли? И потом, эта штука, – она указала на камин, в котором вовсю гудело пламя, – воняет так, что запах и не почувствуется.

Отчетливо пахло торфяным дымком. «Но кто-нибудь может заглянуть и увидеть тебя», – подумала я. Хитер или Даг. За окном сплошная чернота, в которой отражались комната, огонь и мы. В глубине смутно угадывались очертания пейзажа: черные силуэты деревьев, едва заметный блеск озера. Но что делается снаружи, нам было не видно, зато мы все как на ладони.

Я помню, в письме это оговаривалось. Четко и ясно: пожалуйста, не курите в доме. Если кто-то ее увидит, нам не вернут залог. Но мне не хотелось ничего говорить, по крайней мере, сейчас. Просто хотелось, чтобы всем было хорошо.

– Мать твою, где моя зажигалка? – осведомилась Миранда. – Я же ее оставляла прямо здесь, на кофейном столике. Она принадлежала моему дедушке. На ней наш герб.

Миранда всегда найдет предлог напомнить о своей родовитости. Но я не думаю, что она делает это нарочно. Просто она такая.

Марк порылся в кармане, достал свою зажигалку. Миранда наклонилась прикурить, постаравшись, чтобы всем нам стало видно малиновое кружево ее лифчика.

– Может, твой тайный поклонник прибрал ее? – насмешливо вопросил Ник, откинулся на спинку дивана и глотнул виски – от коктейля он отказался.

– О господи, – Миранда округлила глаза, – клянусь… каждый раз, когда я что-то теряю, то в первую очередь думаю на него. Очень удобно.

– Что за поклонник? – спросила я.

– О, вечно я забываю, что ты новенькая, Эмма.

Ничего она не забывает. Она постоянно напоминает мне, что я в их компании новичок. Но, кажется, меня это давно уже не задевает.

– У Миранды был личный сталкер, – сказала Самира. – Это началось в Оксфорде, потом несколько лет продолжалось и в Лондоне, да, Мэнди?

– Знаешь, – Миранда выпустила дым, – иногда мне почти кажется, что его никогда и не существовало. Что надо мной просто кто-то подшучивал.

– Странные шуточки, – сказал Джулиен. – И я помню, в то время ты не отзывалась об этом так скептически. Нет, это было по-настоящему мерзко. Ты вспомни свой страх.

Миранда нахмурилась. Подозреваю, что ей не понравилось напоминание о том, что когда-то она боялась какого-то сталкера. Быть жертвой не в ее стиле.

– Короче, – сказала она, – он таскал мои вещи. Странные вещи, какие-нибудь мелочи, но они всегда что-нибудь для меня значили. Честно говоря, я не сразу это заметила. Я такая безалаберная, вечно что-то теряю.

– Но он их возвращал, – заметила Кейти, опустив журнал, который листала.

Она так тихо себя вела последний час, когда от остальных было столько шума, что я почти забыла, что она здесь.

– Точно, возвращал, – подтвердила Миранда.

На мгновение мне почудилось, будто по лицу ее скользнула тень страха или тревоги, но Миранда умеет держать себя в руках.

– В Оксфорде он обычно оставлял похищенные мелочи у меня в шкафчике, в гардеробе, вместе с напечатанной запиской. А в Лондоне присылал почтой – тоже с запиской. Сережку, джемпер, туфлю. Как будто просто одалживал на время.

– Это было ужасно. – Самира покачала головой. – Особенно когда мы на втором курсе жили с тобой в этом мрачном домишке у железной дороги – помнишь? Я всегда думала, как тебе должно быть страшно. Мне было страшно от одной мысли, что он прячется где-то рядом.

– Да мне все это виделось скорее смешным, – ответила Миранда.

– Вряд ли тогда тебе было смешно, – возразила Кейти. – Помню, в колледже ты пришла ко мне среди ночи в одеяле и сказала, что тебе кажется, будто в твоей комнате кто-то был и наблюдал за тобой. Ты вечно спала у меня на полу.

Миранда нахмурилась. Старые друзья плохи тем, что у них хорошая память. Кейти словно нарушила правила – от ее замечания веселья как не бывало.

– Я всегда думал, – сказал Джулиен, – что это был кто-то, кого ты хорошо знаешь. Кто-то, кто всегда рядом, совсем близко.

Я заметила, как Кейти метнула взгляд на Марка и тут же отвела глаза. Для меня не секрет, о чем она думает. Держу пари, она уверена, что сталкер – он. Марк всегда был без ума от Миранды. Да, я это знаю. Но меня это не тревожит, потому что волноваться не о чем. Марк – простая душа. Пусть характер у него так себе, но никакой расчетливости в нем нет.

Иногда я замечаю, что Кейти смотрит на меня с жалостью. Меня это раздражает. Я в ее жалости не нуждаюсь. Сказать бы ей об этом, но так, чтобы не показать своего раздражения.

Миранда

Всем было интересно послушать про моего преследователя. Я умею рассказать о нем так, чтоб мороз по коже. И это ведь так странно, правда? Настоящий сталкер. Все же думают, что они бывают только у знаменитостей – актрис, певиц, которых приглашают в утренние телешоу. Иногда я замечаю, как человек, которому я рассказываю о сталкере, поглядывает на меня как-то странно, словно оценивая. Действительно ли я стою того, чтобы меня преследовать? Неужели я настолько интересная?

Я частенько упоминаю своего маньяка на вечеринках. Временами это звучит как рассказ о каком-нибудь поразительном, экзотическом домашнем питомце или об очень одаренном ребенке. Прекрасный способ завязать разговор. Или же оборвать – заявить, что мне кажется, будто кто-то наблюдает за мной. Обычно после рассказа о сталкере я перехожу к рассуждениям о том, что если вдуматься, в наше время все мы шпионим друг за другом. Каждый из нас так много знает о жизни других. Даже люди, которых мы не видели долгие годы. Друзья детства, одноклассники. Я рассуждаю о том, насколько мы уязвимы. Нам кажется, что все у нас под контролем, делимся только тем, чем считаем нужным, но в действительности выставляем напоказ гораздо больше, чем сами осознаем.

«На самом деле, – говорю я в этой мизансцене, – мой сталкер был всегда на шаг впереди! Законодатель моды в некотором роде. Он попросту был моим двойником. Вероятно, тоже учился в Оксфорде. – Небольшая пауза, чтобы дать слушателям осознать. – Насколько я знаю, он стоит за одним из новых приложений в социальных сетях. Делится своим опытом с миром!»

Ремарка: иронический смех.

Ремарка: продолжительная беседа о личном пространстве, с чем мы должны смириться и где провести черту… и о том, что в двадцать первом веке личное пространство стало настоящим полем боя.

Ремарка: обмен рассказами о странных случаях с разными людьми. Тут идут личные сообщения от незнакомцев в инстаграме, троллинг в твиттере, неприятный запрос на добавление в друзья в фейсбуке от неведомого человека с пустым аккаунтом. Но ни один рассказ не сравнится с моей историей.

Я села на диван, чувствуя, как слегка горят щеки. Как будто я только что исполнила хорошо отрепетированный номер и справилась с ним даже успешней прежнего. Мой личный общественно-акробатический этюд. Джулиен наверняка слегка разозлился. Сколько раз он уже видел это мое представление – пятьдесят, сто или тысячу? И никогда не находил в нем ничего ни забавного, ни интересного. Он из тех, кто всегда считал, что мне следует заявить в полицию. Неизменно впадал в раздражение, когда я заговаривала о сталкере, полагал, что не стоит выносить на всеобщее обсуждение «такие мерзости», как он это называл. А сейчас, я думаю, ему просто осточертело про это слушать.

Но правда, о которой я никогда никому не говорила, состоит в том, что я боялась – и боюсь. Есть вещи – тайные, постыдные, – которые он обо мне знает и о которых я не говорила никому. Даже Кейти, даже когда мы с ней были неразлучны, даже Джулиену.

Например, сталкер знал, что время от времени я развлекалась мелкими кражами в магазинах Оксфорда. Только в периоды сильного стресса – во время экзаменов или перед важным сочинением. Мой психотерапевт (единственный человек, кому я об этом рассказывала) уверена, что я могла держать свою клептоманию под контролем, что я была сильнее ее и могла с ней справиться, что для меня это была своего рода разрядка. Она считает, что все в прошлом, но я и сейчас могу украсть дурацкую помаду, пару кашемировых перчаток, журнал. Это будоражит нервы, психотерапевт не отработала эту часть.

Однажды я стащила пару сережек в оксфордском «Топшопе». Золотые колечки с маленькими расписными попугайчиками. Через несколько дней они исчезли из моей комнаты. А еще неделю-другую спустя я обнаружила их в своем шкафчике в колледже – с запиской: «Миранда Адамс, я ожидал от тебя большего. Искренне заинтересованный друг, ххх». Вот эти крестики-поцелуйчики были хуже всего.

Он наверняка находился где-то совсем рядом в магазине. Там было полно народу, мужчин не меньше, чем женщин. Либо сопровождали подружек, либо направлялись в мужской отдел. Никаких лиц я не запомнила. Никто мне в глаза не бросился. Не помню, чтобы кто-то смотрел на меня особо пристально или вел себя подозрительно.

Когда сережки пропали из комнаты, я встретила в Бодлианской библиотеке девушку в очках и с точно такими же серьгами и чуть не увязалась за ней. Но вовремя сообразила, что сережки мог купить кто угодно. Господи, они же из «Топшопа». Такие наверняка есть у двадцати, пятидесяти девушек в городе. Каким же параноиком я стала из-за этого маньяка, если сама готова преследовать незнакомого человека.

А потом я купила у старшекурсника сочинение, чтобы переписать и выдать за свое. Оба – оригинал и моя плохо переделанная копия – лежали на столе в моей комнате. Я отправилась в паб выпить, а когда вернулась, сочинения пропали. Мне пришлось на пьяную голову по-быстрому накропать что-то за несколько часов до сдачи. В итоге я получила лишь переходной балл, свою худшую отметку в колледже. Неделю спустя оба сочинения вернулись. С запиской: «Не стоит идти таким путем, Миранда». А еще через неделю, когда нескольких студентов уличили в плагиате, я ощутила почти благодарность.

Однажды, когда у нас с Джулиеном все только начиналось, я ему изменила. Спьяну покувыркались с одним парнем из моей репетиторской группы. Ну и как нарочно, в этом месяце у меня случилась задержка. Я сделала тест на беременность – к счастью, отрицательный, – а через неделю мне прислали его с запиской: «Проказница, проказница Мэнди. Что бы сказал Джулиен?»

Мэнди меня зовут только самые близкие друзья.

Я никому не рассказала об этих случаях. Даже Кейти с Самирой. В них я открывалась с таких сторон, о каких предпочла бы умолчать. Кроме того, я боялась, что если сделаю нечто такое, что не понравится моему сталкеру, он использует эти секреты, чтобы уничтожить меня.

А вот в полицию я тогда все же отправилась, хотя никому об этом не сказала. Прихватила пару записок, которые решилась показать. Но в полиции меня не приняли всерьез.

– Были ли в этих записках какие-нибудь угрозы, мисс? – спросил офицер.

– В общем, нет.

– Кто-нибудь вел себя угрожающе по отношению к вам?

– Нет.

– Были ли признаки незаконного проникновения?

– Нет.

– У меня впечатление, – он взял одну из записок и прочел, – что кто-то из ваших приятелей просто разыгрывает вас, дорогуша.

И это все.

Высокомерный ублюдок.

Я пожалела, что вообще пошла в полицию, толку от них ноль. Поступив так, я признала себя жертвой, которой быть не желаю.

История продолжалась и несколько лет в Лондоне. Он смог проникнуть в мой дом. Одно дело – пробраться в комнату студенческого общежития, и совсем другое – в лондонское жилье, где дверь запирается на три замка повышенной безопасности. Потом мы переехали, но он меня нашел и на новом месте. И все мои пропажи были одного типа. Ценности они не представляли, но что-то значили лично для меня. Самая маленькая куколка из красиво раскрашенной матрешки, подарок моей любимой крестной перед тем, как она умерла от рака. Расписной шарфик, который я купила в греческой деревушке во время нашего первого отдыха с Джулиеном – второе лето нашей совместной жизни. Плетеный браслет дружбы, который Кейти подарила мне в год нашего знакомства.

Мне уже казалось, что сталкер был всегда. Он стал частью моей жизни, если не частью меня самой. А затем вдруг все прекратилось. И с тех пор прошло уже два года. По крайней мере, мне кажется, что прекратилось. Посылки и записки прекратились. Но иногда, потеряв что-нибудь, я снова испытываю знакомый страх. Вот недавно пропала детская серебряная погремушка, которую я зачем-то купила в «Тиффани», когда шла по Бонд-стрит. Наверняка где-нибудь обнаружится. В конце концов, я не самый организованный человек. Я убеждаю себя, что все это просто паранойя. Но меня никогда не оставляет чувство, что за мной наблюдают.

Я никому не говорила – ни Джулиену, ни Кейти или Самире, – какой тошнотворный страх охватывает меня порой. Иногда в толпе мне вдруг кажется, что кто-то стоит прямо у меня за спиной, дышит мне в шею… я резко оборачиваюсь, а сзади никого. Или внезапное ощущение, что кто-то пристально смотрит на меня. Знаете… такое покалывание от чужого взгляда. Это случалось на музыкальных фестивалях, во время походов по магазинам, в супермаркетах и ночных клубах. На платформе метро я иногда отшатываюсь от края, уверенная, что кто-то стоит сзади, собираясь толкнуть.

Нет, я никому не говорила об этих страхах. Ни Кейти, ни Джулиену, ни моим веселым друзьям.

Хуже всего бывает, когда Джулиен уезжает в командировки. В такие вечера я дважды проверяю дверные замки, а посреди ночи просыпаюсь в темноте, уверенная, что в комнате кто-то есть. А еще мне снятся кошмары. Кошмары эти сродни тем, что мозг показывает вам, если накануне вечером вы посмотрели какой-нибудь особенно пугающий триллер. Мрачные тени шевелятся в каждом углу. Вот только мои кошмары ужаснее во сто крат. Потому что тени могут быть реальными.

Кейти

Миранда наконец завершила свое маленькое выступление. И как раз в этот момент ветер протяжно и мелодраматично завыл в трубе. Пламя взвилось, рассыпая по очагу искры. Идеальное завершение эпизода в триллере. Все рассмеялись.

– Помните тот дом в Уэльсе? – спросил Джайлс.

– Где постоянно гас свет? – подхватил Ник. – И отопление то и дело отключалось?

– Там еще водились привидения, – сказала Миранда, – помнишь, хозяин рассказывал. Со времен короля Якова.

То место нашла Миранда.

– Дом был и правда старый, – сказал Марк, – но вряд ли гнилую сантехнику и перебои с электричеством можно списать на призраков.

– Но было же много свидетельств, – тут же вступила верная Эмма. – Та женщина говорила, что к ним приезжали из шоу «Дом с привидениями».

– Ага, – подтвердила Миранда, довольная, что ее поддержали. – Помните историю про девочку, которую сводные братья выбросили из окна, потому что думали, что поместье достанется ей. Люди слышали, как она визжит по ночам.

– Я точно слышал чей-то визг ночью. – Джайлс подмигнул Миранде. – Мы тогда много шутили про тонкие стены и некий «шум», который всех будил среди ночи. Главными виновниками были признаны Миранда и Джулиен.

– Ой, прекрати! – Миранда кинула в Джайлса подушкой.

Она расхохоталась, но когда разговор продолжился, лицо ее сделалось серьезным и… неужели печальным? Я отвела взгляд.

Вспомнив про дом в Уэльсе, Джайлс положил начало воспоминаниям. Наше любимое занятие – ворошить общее прошлое. Такие моменты всегда связывали нас, возникало ощущение, что все мы одного племени. С тех пор как мы познакомились, мы всегда встречаем Новый год вместе. И каждый раз сплетаем воедино связывающие нас нити, которые с годами ослабли, потому что работа и жизнь развели нас в разные стороны. Интересно, чувствуют ли остальные то же, что чувствую я в такие минуты. Потому что как бы сильно я ни изменилась, каким бы другим человеком ни ощущала себя на работе или с немногими друзьями, с которыми познакомилась уже после университета, в такие минуты я словно возвращаюсь к той себе, какой была больше десяти лет назад.

– Поверить не могу, что так напилась в прошлом году… когда была беременна Прайей, – с ужасом сказала Самира.

– Ты же еще не знала, – заметила Эмма.

– Да, но все-таки – столько выпить. Сейчас такого даже представить не могу. Просто кажется, что это было… чересчур. Прямо чувствую себя старушкой.

На старушку она совсем не похожа. С ее блестящими черными волосами и свежей, гладкой кожей Самира выглядит той же девушкой, какую мы знали в Оксфорде. А вот Джайлс, у которого раньше была густая шевелюра, смотрится совершенно другим человеком. А между тем Самира, возможно, изменилась куда сильнее Джайлса. Она всегда была язвительной, многих смущал ее острый как бритва ум и безупречный стиль. В Оксфорде она была занята буквально во всем – в делах профсоюза, разных спортивных секциях, театральных постановках и концертах университетского оркестра, и оставалась при этом заядлой тусовщицей. За четыре года она умудрилась потратить столько энергии, сколько хватило бы на десятерых, и все-таки получила диплом с отличием первой степени.

Сейчас она стала мягче, добрее. Наверное, из-за материнства. Или потому что с карьерой все идет прекрасно – похоже, в консалтинговой фирме, где она трудится, с нетерпением ждут ее выхода из декрета; нетрудно представить, что без нее там все разваливается. А возможно, это просто возраст. И у Самиры больше нет потребности доказывать, кто она такая. Завидую этому.

Джулиен вспоминал Оксфордшир, где мы встречали Новый год пару лет назад, – кажется, Эмма тогда была с нами впервые.

– Ха! – Марк глотнул из бокала. – Там я показал местным гопникам, кто здесь босс. Помните, один пытался на меня наехать?

У меня немного другие воспоминания.

Вот что я помню. Тогда образовалась странная компания. Пятнадцать человек – для вечеринки мало, для встречи близких друзей много. Тридцать первого декабря после обеда мы собирались пойти на скачки. Я воображала нечто изысканное, вспоминались сцены из «Моей прекрасной леди» и «Красотки». Но все оказалось не так. Девушки щеголяли настолько короткими юбками, что виднелись трусики от Энн Саммерс, а парни – загаром из солярия, дешевыми блестящими костюмами и плохими стрижками, и чем дальше, тем больше все шумели. Еда – немного икры и шампанского, много пирогов с мясом, эля и слабоалкогольных коктейлей. И все-таки было довольно забавно. Эти девочки в мини-юбках и мальчики в блестящих костюмах были, по сути, еще детьми, хвастливыми и самодовольными, прятавшими свою застенчивость за парами алкоголя, как делали до них мы.

А потом Марк отпустил замечание насчет того, «как много здесь нищебродов». Надо сказать, что мы были в полупустой части стадиона, пили свои коктейли, а большинство сидело внизу, ближе к беговым дорожкам, вопили, подбадривая своих лошадок. Но вокруг нас все же было немного зрителей. «Группа молодых людей», как написали потом в «Дейли мейл». Марку и в голову не пришло понизить голос. Такой у него характер. Иногда мне кажется, не будь Эмма настолько правильной, люди терпели бы его гораздо меньше.

Два пьяных подростка услышали его слова. И подскочили к нему. Было видно, что все это не всерьез. Мальчишки просто хотели как-то поддержать свое самолюбие, ну как в документальных фильмах про животных, когда младшие самцы в стае не должны проявлять страх, чтобы их не сожрали. Вполне понятная реакция.

Один парень, невысокий и худой, с едва пробившейся подростковой щетиной на подбородке, одет был в особенно кричащий полосатый костюм.

– А ну, повтори, приятель.

В голосе подростковая писклявость, едва ли ему было больше девятнадцати.

Я ждала, что Марк извинится, разрядит обстановку – обратит все в шутку. Потому что это был единственный разумный, взрослый способ все разрулить. В конце концов, мы были намного старше. А Марк на голову выше своего полосатого противника.

Но Марк ударил его. Сделал два шага и ударил кулаком прямо в лицо. С такой силой, что голова парня дернулась назад. Парень рухнул как подкошенный. Шум, треск, похожий на звук стартового пистолета на скачках; я думала, такое бывает только в кино.

Мы стояли просто ошеломленные, как и стайка его приятелей. Казалось, его друзья ответят на удар, попытаются отомстить. Ничуть не бывало. Во всем этом было что-то жестокое. Слишком внезапно, слишком безжалостно. Было видно, что подростки в ужасе.

Они склонились над ним, когда он пришел в себя, спрашивали, как он. Он жалобно стонал. Из носа текла ярко-красная кровь, но меня куда больше напугало, что струйка крови показалась и изо рта. Никогда раньше не видела, чтобы у кого-то изо рта шла кровь, разве что в боевиках. Оказалось, мальчик откусил себе кончик языка, когда голова ударилась о землю. Пару недель спустя я прочла об этом в интернет-версии местной газеты. Там также говорилось, что полиция ищет виновника. Правда, говорилось и то, что парень был из местной шпаны, так что всерьез кого-то искать не будут.

Я тогда обратила внимание, что Эмма вовсе не выглядела потрясенной. Помню, еще подумала, что, наверное, она уже раньше видела Марка таким. Меня поразило, какую собранность она тогда проявила, словно ждала чего-то подобного.

– Надо уходить, – сказала она. – Пока никто нас тут не узнал.

– А если он серьезно ранен? – спросила я.

– Да это же просто кучка пьяных гопников, – ответила Эмма. – И они первые начали. – Она обвела взглядом остальных: – Правда же? Они же первые начали?

Она была такой убедительной – и убежденной, – что все мы тут же в это поверили. И никто больше про это не вспоминал, ни разу за все три дня отдыха. Вечером тридцать первого, когда Марк станцевал на столе в дурацком парике и с тупой улыбкой во весь рот, все окончательно забыли о случившемся. Сейчас, наблюдая, как он усаживает Эмму к себе на колени, нежно треплет по волосам и улыбается ей, ни дать ни взять любящий парень, почти невозможно поверить, каким жестким он может быть. Почти, но не совсем. Потому что я так и не смогла забыть увиденное и порой, когда я смотрю на Марка, внезапное воспоминание отзывается во мне дрожью.

Даг

Два часа ночи. Из-за сдвинутой занавески он видел сияющий огнями Охотничий Дом, который словно бросал вызов окружающей тьме. Пару часов он пролежал без сна, как зверь, на чью территорию вторглись чужаки, и он не способен спать, пока не минует опасность. Гостей было слышно даже здесь, грохот музыки, раскаты смеха. Он улавливал низкую вибрацию их голосов. Или это только кажется? Трудно с уверенностью сказать. В школе ему вынесли вердикт – «прискорбное отсутствие воображения», зато сейчас его мозг мог создавать картины буквально из ничего.

Он намеренно выбрал этот коттедж за удаленность от других домиков. Окна смотрели на мрачный сероватый склон Мунро. Озеро видно только в окно туалета, почти полностью заросшего плющом. Здесь можно представлять, что он совершенно один. Было бы лучше, если бы он и в самом деле был абсолютно один. Для него и для других.

Он уже смутно помнил того общительного парня, у которого (шепотом) были друзья. Который мог собрать приятелей за кружкой пива, который слыл весельчаком и рассказчиком. Раньше у этого парня была жизнь: дом, девушка, которая ждала его из трех долгих поездок в Ирак. Она поддерживала его, даже когда он вернулся из последней поездки сломленным. Но потом кое-что произошло – вернее, он кое-что сделал. И после этого она ушла.

«Я больше не узнаю тебя», – сказала она, не глядя запихивая вещи в мешок для мусора, словно человек, спасающийся от стихийного бедствия. В машине ее ждет сестра, заявила она, будто он мог сделать что-то ужасное, чтобы остановить ее. «Человек, которого я любила… – на ее глазах выступили слезы, словно она горевала о ком-то умершем, – не был на такое способен».

Она боялась его. Он понял это, когда шагнул к ней, чтобы успокоить, – не мог видеть, как она плачет. Она отшатнулась, выставив перед собой мешок точно щит. Она уехала, сменила номер телефона. Родные тоже от него отдалились. Мысль о том, что человек, которого он помнит, – это он и есть, казалась теперь абсурдной, неправдоподобной. Лучше представлять, что это какой-нибудь дальний родственник.

Он заметил, как смотрели на него гости – как на диковинного уродца. Когда ему случалось – изредка – краем глаза увидеть свое отражение в зеркале, он понимал почему. Он выглядит как дикарь, как настоящий маргинал. Возможно, это единственная работа, где нечесаные волосы и поношенная одежда могут восприниматься как необходимость. Иногда его посещает мысль, а не бросить ли притворяться почти нормальным человеком, не зажить ли совершеннейшим дикарем. Он наверняка сможет. Он достаточно вынослив, первые месяцы тренировок в морской пехоте быстро выбили из него всю изнеженность, а последующие годы закалили, сделали жестким. Единственная слабость, с которой он справиться не в силах, – в его голове.

Он владеет всеми нужными навыками, знает, как выжить в дикой природе. Можно взять ружье, удочку, охотился бы, рыбачил. Остальное, если надо, можно украсть. Он без колебаний готов что-то отвоевать. Разве он не отдал все? А ведь столько людей живут, даже не понимая, что владеют гораздо большим, чем им нужно. Они ленивые, жадные и не видят, насколько легка их жизнь. Быть может, это не их вина. Может, им просто не выпал случай осознать, насколько хрупко их счастье. Однако иной раз он думает, что ненавидит их всех.

Кроме Хитер. К ней у него нет ненависти. Но она другая. Она не порхает в облаке беспечного легкомыслия. Он плохо знает ее, но чувствует, что и ей знакома темная сторона жизни.

Он вылез из постели. Бессмысленно притворяться, что удастся уснуть. Открывая дверь гостиной, он разбудил собак, которые с сонной рассеянностью подняли головы, но уже через минуту возбужденно прыгали вокруг него, мельтеша хвостами. Возьму их на прогулку, подумал он. Ему нравилась глубокая тишина этого места ночью. Тропинки вокруг Охотничьего Дома он в темноте отыскивал с такой же легкостью, что и днем.

– Сейчас, девочки, сейчас, – сказал он.

Достал из шкафчика бутылку односолодового виски, отпил немного, затем плеснул в стакан. Вдруг поможет снять напряжение.

Хитер

Я позвонила в полицию, чтобы рассказать про тело.

Голос оператора (похоже, лет девятнадцать или около того) звучал отвратительно оживленно.

– Это не похоже на несчастный случай, – сказала я.

– Почему вы так думаете, мэм?

В его тоне едва заметная, но совершенно отчетливая нотка шутливости – я еле сдержалась, чтобы не сказать, кем я была и чем занималась.

– Потому что, – ответила я со всей возможной терпеливостью, – на шее характерная полоса. Я… не специалист, но это похоже на отметину, когда применяют силу.

«На удушение», – подумала я, но вслух не сказала. Не хочу, чтобы он объявил, что я спешу с выводами.

Повисла долгая пауза, во время которой, как мне показалось, он решал, насколько этот звонок соответствует уровню его зарплаты. Когда снова заговорил, не осталось ни намека на шутливость.

– Если подождете минуту, мэм, я приглашу человека, который переговорит с вами.

Я ждала, наконец в трубке раздался голос, женский.

– Здравствуйте, Хитер. Говорит старший инспектор Элисон Квири.

Голос слишком уж властный для маленького местного полицейского участка. Выговор тоже нездешний, легкая эдинбургская картавость.

– Меня направили сюда помочь в расследовании другого дела.

Ясно, подумала я.

– Как я понимаю, мы имеем дело с пропавшим человеком, который, к сожалению, был найден мертвым.

– Да.

– Можете описать погибшего?

Я повторила то, что уже рассказала юнцу, добавив деталей. Упомянула странное положение тела и брызги запекшейся крови на камнях.

– Хорошо, – сказала она. – Насколько мне известно, сейчас добраться до вас невозможно, учитывая погоду и отдаленность поместья. Но мы постараемся при первой же возможности выслать к вам вертолет.

«Пожалуйста, – едва не взмолилась я, слушая размеренный и спокойный голос этой Элисон Квири, – пожалуйста, приезжайте как можно быстрее. Я не могу находиться здесь одна». Но вслух я спросила:

– Когда, как вы думаете, это произойдет?

– Боюсь, не могу точно сказать. Пока такой снегопад, мы бессильны. Но это будет скоро, я уверена. А пока я бы попросила, чтобы ваши гости оставались в помещении. Объясните им, что это необходимо, но, пожалуйста, не разглашайте никаких подробностей, которые вы мне рассказали. Мы не хотим никого напрасно пугать. Кто находится там сейчас?

На меня навалилась усталость – я не спала уже сутки. Меня то накрывало изнеможение, то подбрасывало всплеском адреналина. Мысли текли медленно, тягуче, точно патока.

– Здесь… одиннадцать гостей, – произнесла я с усилием. – Девять из Лондона и пара из Исландии. Еще лесничий, его зовут Даг, и я.

– Вы только вдвоем обслуживаете такое огромное поместье? Это должно быть очень тяжело, да?

Голос полон сочувствия, но за вопросом угадала нечто другое, более острое, тревожное. А может, это просто мой невыспавшийся мозг затеял игру в подозрения.

– Ну, мы справляемся. Обычно есть еще один сотрудник, Иэн, но он уехал на Новый год. Он живет не в поместье, тут только я и Даг.

– Ясно. И вы уверены, что той ночью в поместье находились только вы, ваш коллега лесничий и одиннадцать гостей? Всего тринадцать человек.

Несчастливое число… так и слышится в ее голосе.

– Хорошо, думаю, так даже проще.

В каком смысле проще? – с недоумением подумала я. Должно быть, в том, что если это действительно убийство, то виновный один из нас. Двенадцать подозреваемых. Среди которых, по-видимому, и я. Это не должно меня удивлять. И тем не менее удивляет. Особенно то, насколько непринужденно – теперь понятно, что это притворство, – инспектор назначила меня старшей.

– Итак, мы договорились: держите всех там, где они сейчас находятся. И вы окажете мне неоценимую помощь, если припомните все, что произошло или что вы заметили за последние сорок восемь часов. Вдруг вы что-то видели, что-то слышали? Любая мелочь может быть важной.

– Хорошо, я постараюсь.

– Может, хотите что-то сообщить прямо сейчас?

– Нет.

– Пожалуйста, хорошенько подумайте. Возможно, вы сами удивитесь тому, что вспомните.

– Я не могу ни о чем думать.

Но, еще не договорив эти слова, я вспомнила. Наверное, это было связано с видом из окна офиса, откуда я звонила, – на темную вершину Мунро за озером и Старый Дом, сгорбившийся где-то на склоне злобным существом. В мозгу вдруг вспыхнула картинка: в предрассветной темноте я стою у окна своего домика – это первое утро нового года. Я закрыла глаза, вспоминая. Что-то разбудило меня, и поначалу я никак не могла понять, что именно. А потом услышала детский плач. Вероятно, он и разбудил меня. Я выбралась из постели, пошатываясь, прошла в ванную, ополоснула лицо. А потом подняла голову, посмотрела в маленькое окно ванной и увидела силуэт Мунро, словно вырезанный на фоне ночного неба, заслоняющий свет звезд. И тут заметила что-то странное. Движущегося светлячка или заплутавшую звезду. Словно по склону горы кто-то медленно поднимался к Старому Дому.

Но я не могла ей этого рассказать. Было ли это на самом деле? Все так туманно, сомнительно. Я даже не могу определить, в котором часу это видела, знаю лишь, что было темно. Я напрягала память, пытаясь восстановить перед глазами картинку, но она расплывалась, воспоминание таяло, убеждая меня, что это лишь плод моего воображения.

– И вот еще что. Не для протокола, просто хочу себе уяснить. Это очень поможет. Помните ли вы, что делали в ночь, когда пропал гость?

– Я… ну, я была в постели.

Не совсем так, Хитер. Да, это не ложь, но и не чистая правда. Потому что ты только что вспомнила, что бродила без сна бог знает до которого часа.

Канун Нового года. Самая одинокая ночь в году, даже если рядом люди. Помню, что так было еще до того, как моя жизнь рассыпалась в прах. Всегда беспокоишься о том, что проводишь время не так, как мог бы. Как следовало бы. А в этом году шум веселья этих гостей из Лондона – хоть я и убедила себя, что не завидую им, – сделал только хуже. Потому я и выпила гораздо больше обычного, забыв, что выпивка не лечит одиночество, а только усугубляет.

Стоя в ванной в тот час – в пять, в шесть? – я не была уверена в том, что видела, да и видела ли вообще. Поэтому и не могла рассказать об этом. Ведь тогда придется сказать, насколько я была пьяна. И дальше что? – раздался в голове голос. – Пришлось бы признаться, что ты совсем не тот толковый и честный человек, каким прикидываешься? Ты потеряла бы ее доверие?

И тут я подумала, что расспросы инспектора, ее доверие вовсе не отменяют главного – в ту ночь я была одной из тринадцати. И я подозреваемая наравне со всеми.

– Вы здесь, Хитер? – раздался в трубке голос старшего инспектора. – Вы слушаете?

– Да, – ответила я – слабо, неуверенно. – Я слушаю.

– Хорошо. Что ж, будем на связи. Обращайтесь по любому вопросу. Что-то вспомните, сразу звоните.

– Конечно.

– Я приеду, как только смогу. А пока, похоже, у вас все под контролем.

– Спасибо.

Ха. Я вспомнила свою сестру Фи: «Иногда полезно перестать храбриться, Хитс. Скрытность часто может принести больше вреда, чем пользы».

– И я скоро свяжусь с вами, сообщу, когда мы прибудем. Главное, что снегопад хоть немного утих.

И что нам делать до тех пор? Просто сидеть тут под снегом, когда за дверью притаилась смерть?

И тогда я задала вопрос, хотя и знала, что ответа не получу.

– А что за дело, с которым вас попросили помочь?

Последовала короткая пауза. Когда ее голос послышался вновь, звучал он уже не так дружески.

– Я поставлю вас в известность, если это будет необходимо.

Но ей было необязательно отвечать. Я не сомневалась, что знаю. Я видела тело. И читала газеты. Да и как я могла не читать. Вся страна за ним следила. Ему даже прозвище дали. Хайлендский Потрошитель.

Кейти

Почти полтретьего ночи. Я размышляла, достаточно ли уже поздно, чтобы я могла ускользнуть в свой домик и меня не назвали бы разрушительницей компании. Рядом на диван упала Миранда:

– Слушай, мы за вечер даже не поболтали. – Она понизила голос: – Я сбежала от Самиры. Обожаю ее, честно, но она сейчас только о ребенке говорить способна. Вообще-то это немного… ну, короче, это чертовски бестактно, если уж напрямую.

– Что именно?

Миранда нахмурилась.

– Даже не помню, говорила или нет, когда мы последний раз виделись, сто лет уж прошло. Ну… – она перешла на шепот, – мы же пытались, понимаешь…

– Зачать…

– Зачать ребенка, да. В смысле, еще рано и все такое. Все твердят, должно пройти время, – она закатила глаза, – да только Самира, похоже, залетела сразу, как перестала принимать таблетки.

– У всех, наверное, по-разному.

– Да. Я о том, что, может, оно и к лучшему, если честно. Это же конец всему, разве не так? Той жизни, которую мы ведем. Глянь на этих двоих. Это похоже… я не знаю. Это вдруг началось сплошь и рядом. У каждого из моих друзей на фейсбуке либо есть ребенок, либо скоро заведется… прям какая-то эпидемия плодовитости. Понимаешь, о чем я?

– Я давно перестала заходить на фейсбук. Это же как наркотик.

– Да, наркотик! – горячо подхватила Миранда. – Точно, точно. Господи, с тобой поболтать как глотнуть свежего воздуха, Кей. Ты так далека от всего этого – одиночка, живешь своей жизнью… и совсем не думаешь про детей и весь этот бред.

– Угу, – я сглотнула комок, – это обо мне.

– Прости. – Голос у Миранды потеплел. – Это комплимент.

– Да ладно. – Ком в горле никуда не делся. – Я понимаю.

– Слушай, у меня есть кое-что, что нас взбодрит. – Она подмигнула и попыталась что-то выудить из кармана джинсов. И крикнула уже во весь голос: – Кто хочет немного сладенького?

– Сама приготовила? – спросил Ник с насмешливым удивлением. – Не припомню, чтобы ты увлекалась стряпней, Миранда.

Это еще мягко сказано, и Ник, уверена, тоже так думает: Миранда отвратительно готовит. Помню особенно жуткое ризотто, когда половина риса прилипла к сковороде и пригорела до черноты.

– Так было же, – живо откликнулся Джайлс. – Эта штука, безе с малиной, за ужином.

Миранда лукаво улыбалась. Она снова была, как в студенческие годы, бесспорной королевой вечеринки. Глаза ее блестели по-особенному, возбужденно, почти одержимо. Я почувствовала прилив адреналина, как много лет назад. Когда Миранда такая, она веселая, но и опасная.

– Это кое-что другое. – Она наконец извлекла пластиковый пакетик с маленькими белыми таблетками. – Назовем это мятным десертом. Нейтрализатором вкуса. Вспомним старые времена… раз уж мы все собрались здесь вместе.

Я сразу решила, что не стану это принимать, если не желаю потерять над собой контроль. Последний раз, когда я это сделала, все кончилось очень плохо.

Ибица. Нам за двадцать. Большая компания. Вообще-то меня не приглашали, в Оксфорде я почти не была знакома с организатором поездки (читай: он не считал меня достаточно клевой, чтобы пригласить хотя бы на одну из отвязных вечеринок, которые устраивал). Но за неделю до поездки у Миранды умерла бабушка, и она продала свое место мне, со скидкой. На Ибицу ехали Джулиен, Самира и Марк и многие другие, о которых с тех пор ни слуху ни духу. Уже и не вспомнить их имен, даже если захотеть.

Мне нравились долгие ленивые ланчи у бассейна. На закате я пила розовое вино, загорала, читала. А вот вторая часть вечера мне не нравилась: тогда доставались таблетки и все смотрели на меня – когда я отказывалась – как на родителя, который явился испортить общее веселье. А потом все обращались в мерзкие версии самих себя – истерически хохочущие, необузданные, с расширенными зрачками, просто животные. Видели бы они это со стороны, думала я. В то же время я чувствовала себя скованной, скучной, плохой заменой Миранде. Самира – всегда в гуще веселья – как-то отвела меня в сторонку, сказала:

– Тебе надо просто немного расслабиться.

К концу недели они уже днем даже не пытались встать. В доме царил полный бардак. Всюду грязная одежда, пивные банки, использованные презервативы, даже лужи рвоты, не столько подтертые, сколько размазанные. Я уже собиралась бронировать билет на самолет обратно домой. Это же, черт побери, отпуск. Передышка от работы, где я тружусь по восемьдесят часов в неделю. Я знала, что вернусь усталой, грязной и злой. Но в результате я проторчала там до конца. Нашла уголок террасы, скрытый от глаз, перетащила туда лежак и провела последние дни за чтением. Решила, что хотя бы загорю как следует и вдоволь начитаюсь, – жалкое подобие того, чем обычно занимаются в отпуске. Но хотя бы в глазах коллег и родных буду выглядеть так, будто прекрасно провела время.

В последний вечер каким-то чудом все собрались с силами и сообща затеяли барбекю, какие устраивали в начале недели, пока все были на ногах. Я выпила много игристого вина, а потом еще. При свете свечей, глядя на лица окружающих и темно-бирюзовый блеск моря, я подумала: и с чего это я взяла, что плохо провожу время? Это ведь и значит быть молодым, разве не так?

А потому, когда настало время таблеток, я взяла одну. И очень скоро меня охватила эйфория, я ощутила себя непобедимой. Освобожденной из тюрьмы собственного «я» – неклевой и неприкольной подружки Миранды.

Многое из того, что случилось потом, происходило словно в некоем безвоздушном пространстве, не похожем на реальность. Помню прыжок в бассейн прямо в одежде, кто-то тащил меня оттуда, мол, я простужусь, а я все твердила, что «хочу остаться там навсегда». Помню любовь ко всему и ко всем, переполнявшую меня. Как же я раньше не понимала, насколько сильно люблю их?

Помню мужчину и секс в пустой раздевалке бассейна, когда все давно уже разошлись спать. Почти полная темнота, сделавшая ощущения еще острее. Я руководила и направляла. Когда я кончила, на какое-то мгновение мне показалось, что мое тело рассыпалось мелкими звездами. Никогда не чувствовала ничего похожего, я была в высшей степени самой собой… и одновременно кем-то совершенно другим.

На следующее утро я не решалась в это поверить. Разве могла эта дерзкая сексуальная девушка быть мной? Будь там Миранда, я бы спросила ее, что из того, что я помню, было на самом деле? Видела ли она, как я ушла с мужчиной в раздевалку? Действительно ли это произошло? Или это жуткая галлюцинация? Я не смогла решиться спросить Самиру из страха, что она высмеет меня и посоветует повзрослеть.

Это наверняка было, решила я, и доказательство – боль между ног, глубоко внутри. Я была убеждена, что на мне сохранился его запах. Однако на другой день никто ничего не сказал. Я оглядывалась, пытаясь уловить шутки или бахвальство среди парней, но ничего.

К счастью, некоторые из нас тоже отказались от таблеток. Бо – само собой, Самира и Ник из солидарности с Бо. Я поняла, как Нику неприятно это дополнение к вечеринке, по его свирепому взгляду, когда Миранда протянула ему пакет прямо через Бо. Вид у нее был самый невинный, но она всегда умела притвориться, что ей плевать, что ее ничего не колышет. Но, как самая давняя ее подруга, я знаю, что все не совсем так. Иногда подобная беззаботность дается немалыми усилиями.

Миранда стояла у проигрывателя в углу гостиной, перебирала старые пластинки. Наконец с победным криком она нашла, что хотела, «Хиты. Студия 54», и поставила на вертушку. Зазвучала музыка, хриплый женский голос, и Миранда вышла на середину комнаты и начала танцевать. Она двигалась абсолютно раскованно, а мы сидели и глазели на нее. Она пребывала в полной гармонии с собственным телом. Я всегда страдала от того, что не могу быть столь же раскрепощенной. Ведь что такое танец, по сути? Необязательно обладать каким-то особым талантом, если только не занимаешься этим профессионально. Скорее, это способность отбросить свою застенчивость. У меня никогда не получалось. Такому нельзя научиться. Это либо есть, либо нет.

Помню, как подростками мы хитростью пробирались в ночные клубы. Хотя Миранде не нужно было хитрить, ее пропускали сразу, едва взглянув, – в свои пятнадцать она выглядела на двадцать и уже тогда была красоткой. Оглядываясь назад, вспоминая, как мужчины смотрели на нее, какие замечания отпускали на ее счет, я неизменно передергиваюсь от отвращения. Я прокрадывалась вслед за ней в надежде, что меня не заметят. Помню, как танцевала рядом с ней, разгоряченная водкой, украденной из бездонных запасов матери. Копировала движения Миранды, словно я ее тень, потому что этим я всегда и была – ее тенью. Темнотой вокруг ее горящего факела. И мне казалось, что я почти стряхнула собственную неловкость.

Миранда из тех друзей, что делают вас смелым. С которыми чувствуешь себя шести футов ростом, почти таким же лучезарным, словно позаимствовал немного ее света. Но так же легко она может заставить вас почувствовать себя дерьмом. Это уж как ей вздумается. Иногда в те ночи она говорила, что я хорошо выгляжу, – неизменно в одежде, одолженной из ее тогда уже обширного гардероба, мешковатой на мне в области груди и бедер, как на девочке, которая решила поиграть в женщину, нарядившись в мамины шмотки.

А в другой раз она говорила что-то вроде: «Господи, Кейти, ты бы знала, какой у тебя серьезный вид, когда ты танцуешь. – И изображала – прищуренные глаза, мрачно сжатые губы и дерганые движения. – Как будто у тебя жуткий запор. Шону Полу[14] наверняка и не снилось, что люди могут так танцевать». И вся моя обретенная уверенность улетучивалась, я чувствовала себя хуже прежнего. И глушила водку, смешанную с чем-нибудь, пока не чувствовала, что снова расслабилась. Именно тогда я поняла, почему моя мать использует алкоголь как лекарство.

На танец Миранды мне было трудно смотреть – как обычно. Такая грациозная, такая подвижная, можно подумать, что она брала уроки. Только Джулиен не смотрел на нее. Он стоял у окна, глядя в темноту, нахмурившийся, весь погруженный в свои мысли.

Миранда помахала, призывая нас присоединиться к ней. Схватила за руку Марка, заставила встать. Поначалу он дергался, скованно и неуклюже. Но вот она подстроилась под него, и они начали двигаться слаженно, и движения Марка сделались ритмичными, плавными, почти чувственными, в одиночку у него бы точно не получилось. Танец оказался заразительным. Самира встала, вот она-то в одиночку уделает всех на танцполе. Эта расслабленность, ощущение легкости у нее в крови. Джайлс ухватил за руку Эмму, поднял ее и закружил по комнате. С ритмом у Джайлса так себе, но ему абсолютно плевать – он отплясывал как пьяный школьник. Они воткнулись в одну из оленьих голов на стене, и она перекосилась. Эмма попыталась ее поправить, но Джайлс не дал, закружив ее в бешеном темпе.

– Джайлс! – вскрикнула Самира, но тут же расхохоталась и, закрыв глаза, отдалась мелодии.

Эмма тоже хохотала – хотя она самая застенчивая среди них – и одергивала блузку, когда та слишком задиралась. Теперь уже и Ник вскочил, протянул руку Бо, а уж эти двое по части танцев дадут фору даже Миранде.

И все же взгляд приковывала именно Миранда: солнце, вокруг которого вращаются другие планеты. Марк без всякого стеснения прижимался к ней. Никогда еще его влюбленность в нее не была такой очевидной. Иногда я задавалась вопросом, не кроется ли тут нечто большее.

Когда Миранда и Джулиен начали встречаться, помню, я думала: немного странно, что его приятель носится с записками между ними, как курьер. Марк регулярно приходил в наш колледж, чтобы поговорить с ней. Передавал что-то от Джулиена. Например, Джулиен, точно король, посылал гонца с приглашением на матч по регби. Или на вечеринку. Жалкое зрелище, думала я. Что это за дружба такая, когда один у другого в услужении? Кем Джулиен себя возомнил? И почему Марк с этим мирится? Безусловно, Джулиен был красив и обаятелен, но ведь и Марк далеко не урод и совсем не закомплексованный. С какой стати он согласился на роль слуги? Да и вообще это казалось странным. У всех тогда уже появились мобильники, Джулиен мог просто послать сообщение.

Но потом я начала замечать, как Марк смотрит на Миранду, и заподозрила, что все эти визиты – инициатива не Джулиена. А самого Марка. Он все чаще мелькал не только у колледжа, но и в нашем общежитии. Наткнувшись как-то раз на него в коридоре, я спросила, как он преодолел дверь с кодовым замком, а он безмятежно ответил, что ему кто-то открыл. Однажды я застала его сидящим под дверью Миранды.

– Ее нет, – сказала я. – У нее репетитор до четырех.

До ее возвращения оставалось полтора часа.

– Ладно, – сказал он. – Мне все равно нечего делать.

И вот тогда я окончательно поняла, что ему очень хочется увидеть ее.

Был еще один случай, отложившийся в памяти. Джулиен и Миранда уже вовсю встречались, страсти у них бурлили нешуточные. Джулиен пригласил нас на барбекю в один из жарких дней после экзаменов (к тому времени мы уже снимали квартиру) в огромный ветхий таунхаус, который он делил с восемью приятелями из команды по регби, включая Марка. Я, как всегда, была невидимкой. Вообще-то кое-кто из приятелей Джулиена нехотя попытался подкатить ко мне, но я заморозила их своим высокомерием. Не хотелось, чтобы меня сочли некрасивой, но доступной подружкой Миранды.

Джулиен следил за грилем, без рубашки, выставив напоказ мускулистый торс. Лето едва началось, но он уже ухитрился обзавестись идеальным золотистым загаром. Я невольно сравнила себя с ним: красные плечи и шея, остальное белое как молоко. Миранда глаз не могла отвести от него – примерно так же в шестнадцать лет она смотрела на своего нового пони по кличке Берт. Затем она глянула на меня, я быстро отвернулась, и взгляд мой уперся в Марка. На нем были пижонские «рэй-баны», совершенно не подходившие его широкому лицу. Могло показаться, что он предается мечтам. Но, присмотревшись, я заметила, что очки не такие уж непроницаемые и Марк неотрывно смотрит на Миранду. Весь вечер он не отводил от нее глаз. А когда Миранда скинула жилетку, оставшись в бикини, его взгляд будто напрягся.

Позже я рассказала Миранде о своих наблюдениях.

– Серьезно, Мэнди, это было жутко. Он не просто смотрел, он пожирал тебя глазами. Словно хотел проглотить.

Она засмеялась.

– Ой, Кейти, вечно ты придумываешь. Он безобидный. Ты точно так же смотрела на Джулиена.

Этого было достаточно, чтобы я усомнилась в том, что видела. И задумалась: уж не зависть ли это с моей стороны? Нет, я это точно знала. Но на Миранду я обиделась. За то, что она не приняла мои слова всерьез.

– Эй, вы двое!

Возглас Миранды вернул меня в настоящее. Она перевела взгляд с меня на Джулиена – двух отщепенцев, не присоединившихся к упоительному кружению под музыку.

– Джулиен, бога ради, потанцуй с Кейти. Она сама не станет.

В голосе легкие стальные нотки.

Вот уж чего мне хотелось бы меньше всего на свете, но Джулиен уже был возле меня. Мне вдруг вспомнился их свадебный танец. Сколько лет прошло – пять, шесть? Миранда настояла, чтобы он заранее взял уроки танцев, чтобы они смогли станцевать фокстрот. Свадьба была совершенно в духе Миранды. Она заявила, что хочет чего-то очень скромного, но оригинального. Например, они с Джулиеном сбегут с церемонии.

В итоге праздник закатили в поместье ее родителей в Сассексе. Двести человек гостей. Резные золоченые стулья, какие увидишь только на свадьбах, круглые столики, над танцплощадкой светодиодный потолок «звездная ночь». И вишенка на многоярусном, цветочно-сахарном торте: танец новобрачных. Джулиен, до того выглядевший женихом с журнальной обложки, вдруг ушел в себя. Во время танца он сбился с ритма, наступил на шлейф Миранды (почти такой же длинный, как у Кейт Миддлтон) и вообще выглядел так, словно желал оказаться где угодно, только не здесь. Вот сейчас у него было такое же выражение лица, а лоб поблескивал от испарины.

Миранда

Я наблюдала, как танцует Кейти – или пытается. С таким видом, будто прилагает неимоверные усилия, чтобы не веселиться. Она постоянно где-то витает с тех пор, как мы здесь, и это не дает мне покоя. Положим, она всегда была тихоней, но не такой угрюмой и молчаливой. Я никак не могла избавиться от странного ощущения, что передо мной незнакомка.

Я всегда точно знала, что происходит в жизни Кейти. А она всегда точно знала то, чем я хотела поделиться из своей. Но последнее время мне о ней вообще ничего неизвестно. Все два месяца, что мы не виделись, она отделывалась извинениями. Я твердила себе, что они искренние: она всегда так занята, занята, занята на своей гребаной работе. Занята, поскольку она же настоящий взрослый человек, в отличие от меня. А как-то раз отговорилась тем, что ей нужно в Сассекс к больной матери (пьянство все-таки дало себя знать). Я даже предложила поехать с ней, сказала, что с радостью повидаю Салли, – господи, я же знаю эту женщину больше двадцати лет. Пусть я ей не нравлюсь – в лицо она всегда называла меня вертихвосткой, дыша перегаром, – все равно так было бы правильно. Но Кейти столь поспешно отказалась, словно ее потрясла сама мысль об этом.

Сказать по правде, мне ее не хватает. Знаю, я всегда произвожу впечатление человека самодостаточного, не желающего, чтобы кто-то совал нос в его дела. Но в последнее время все стало немного сложнее. Кейти единственная, с кем я могу поговорить о неприятностях, что на нас свалились. Все о делах Джулиена я бы рассказывать не стала, очень важно, чтобы никто не узнал об этом, и тем не менее.

Но о моих попытках забеременеть я ей все же рассказала. Точнее, кое-что рассказала. На самом деле мы уже давно пытаемся. Полтора года, если точнее. Двух лет неудач ведь достаточно, чтобы нам предложили ЭКО?

Я могла бы еще рассказать, как редко мы занимаемся сексом, а зачатию это совсем не способствует. Про отчужденность, которая возникла между мной и Джулиеном уже с год как, а то и раньше.

Если уж до конца быть честной, я знаю, почему не рассказала об этом, – мне нравится быть человеком с идеальной жизнью, подругой, у которой все прекрасно, которая всегда готова вмешаться и дать совет с высоты своей идеальности. А разногласия между нами и некоторое отчуждение в постели вовсе не повод, чтобы отказаться от семьи.

Возможно, это отчуждение между мной и Кейти неизбежно, это часть взросления, и теперь каждый живет своей жизнью. Работа и семья оттесняют дружбу. И дальше это будет только усугубляться. Не думаю, что я вправе винить ее. С возрастом друзья отдаляются, общество друг друга уже не приносит столько радости. Иногда я просматриваю на фейсбуке фото десятилетней давности, времен нашей учебы в Оксфорде, и на некоторых рядом со мной люди, чьих лиц, повторяющихся тут и там, я совсем не помню… не говоря уж об именах. Это слегка раздражает. Я листаю картинки: вечеринка за вечеринкой, дома, и в барах, и в общей студенческой гостиной; я обнимаю каких-то людей, которых наверняка даже не знаю. Фотографии с первого курса самые загадочные. Говорят, весь первый курс в университете ты пытаешься избавиться от «друзей», с которыми сошелся в первую неделю, и в моем случае это правда: я зря болтала с одной навязчивой девицей на собеседовании, зря трепалась по пьяни с парнем на посвящении первокурсников – потом он постоянно «натыкался» на меня в разных местах колледжа и звал пить кофе.

Окончив университет, вы тратите следующие несколько лет, стараясь отсеять оставшихся друзей, понимая, что у вас нет ни времени, ни сил, чтобы колесить по Лондону или по стране, чтобы повидаться с людьми, с которыми у вас нет ничего общего. Никогда не думала, что такое случится со мной и Кейти. Мы знаем друг друга с детства. Это другое. Такие друзья всегда рядом, ведь правда? Раз уж продержались вместе так долго.

Тем не менее, если бы я не знала ее сто лет, я бы сказала, что Кейти переросла меня. И где-то на заднем плане в моей голове звучит навязчивый голосок. Этот неприятный голосок – худшее, что есть во мне, и он говорит: «Я сделала тебя тем, кто ты есть, Кейти. Без меня ты была бы ничем».

Но сегодня я не дам ей испортить себе настроение. Я сделала большой глоток из бокала, чтобы усилить эффект от таблетки. Постепенно все расслабились. Джайлс рылся на полке с настольными играми, пока не вытащил «Твистер»[15].

– О, твою ж мать! – с улыбкой воскликнул Джулиен.

Как же давно я не видела, чтобы он по-настоящему улыбался. Скорее всего, это просто действие таблетки, но от улыбки Джулиена где-то внутри начал надуваться пузырь, так похожий на счастье. Может, Джулиен наконец вылезет из своей норы. Он там сидит уже год. И это страшно утомляет – и его вечный виноватый вид, и мое разочарование.

Глупо хихикая, мы после нескольких попыток сумели разложить пластиковый коврик для игры. Всем внезапно ударило в голову.

– Чур, я ведущая! – торопливо выкрикнула Кейти.

Таблетку она принимать не стала, как и Самира, но у той хотя бы уважительная причина: радионяня у нее на поясе точно полицейская рация. Кейти сейчас смотрела на нас, как взрослый, которого достали детские глупости, чем чуть не испортила мне всю радость. Захотелось сказать ей что-нибудь резкое, прикрикнуть, но слов я не нашла. И тут Марк схватил меня за руку и прижал мою ладонь к игровому полю. Дальше Джулиен: правая нога – на зеленый круг. Джайлс, Марк, Бо и, наконец, Ник. Господи, даже Ник не побрезговал «Твистером». Вскоре Джулиен оказался почти верхом на мне, и сквозь туман в голове я подумала, до чего это странная близость. Самый интимный момент за долгое время, вот уж точно. И может, сегодня ночью у нас случится секс в этой большой кровати со столбиками и балдахином. Секс не ради зачатия. Просто ради удовольствия.

Эмма упала и выбыла из игры. Она со смехом поднялась.

Еще несколько ходов. Ник поставил ногу мимо коврика и тоже выбыл, потом упал Джайлс, запутавшись в своих руках-ногах. В игре остались только Бо, Марк, Джулиен и я.

Неожиданно чья-то рука коснулась моей правой груди. Я так причудливо изогнулась, что никто этого не видел. Я с улыбкой оглянулась, полагая, что это Джулиен, но рука принадлежала Марку. Эмма маячила где-то в стороне, Джулиен нависал сверху, поэтому я была абсолютно уверена, что никто ничего не заметил. Какое-то мгновение мы с Марком в упор смотрели друг на друга. Взгляд у него был остекленевший, как у лунатика. В голове моей вдруг прояснилось. Неправильно – эта мысль вытеснила все прочие. Это неправильно. Он что, забыл правила?! Ну да, мы вечно флиртуем, и да, он хочет меня, а мне это нравится, и он оказывает мне всяческие услуги, ему самому это в радость. Но прикасаться ко мне он не имеет права. Это другое.

Я отбросила его руку. Потеряв равновесие, Марк упал.

– Марк выбыл! – радостно вскрикнула Эмма.

Меня слегка подташнивало – сказывались обильная еда, выпивка, таблетка. Я распрямилась под дружные вопли «так нечестно!» и требования занять прежнюю позу и, спотыкаясь, побрела в ванную. Я хочу умыться, мантрой звучало в голове, я хочу умыться ледяной водой.

В ванной я посмотрела на себя в зеркало. При ярком свете, несмотря на все мои усилия, я выглядела заметно старше тридцати трех. Дело не в морщинах – я позаботилась, чтобы их было как можно меньше, – это что-то неопределимое, какое-то напряжение и усталость. На лице, в глазах. Печать. Я смотрела на свое отражение и понимала, сколь разобщены женщина в зеркале и женщина, что внутри меня. Это же не я, да? Вот эта усталая циничная женщина в зеркале? О чем я только думала, принимая таблетку? Забыла, что после веселья и легкости неизбежно придут тоска с тошнотой. Впрочем, кого я обманываю. Тоска и тошнота стали моими постоянными спутниками, с таблеткой или без.

Раньше я в допинге не нуждалась. Достаточно было просто быть собой. Выглядеть тем, кем я и была, – гребаной выпускницей Оксбриджа, трепаться о состоянии экономики и новых трендах в моде, о платьях в обтяжку, о платьях-комбинациях.

Но однажды утром я проснулась и поняла, что от меня ждут чего-то большего. Например, карьеры. «Чем вы занимаетесь?» – первый вопрос на любой вечеринке, свадьбе и званом ужине. Когда нам было по двадцать и кто-нибудь задавал такой вопрос, это звучало претенциозно, тогда мы только играли во взрослых. И вдруг просто быть Мирандой Адамс стало недостаточно. Люди ожидают, что вы «Миранда Адамс – вставить что-нибудь авторитетное». Издатель, например, или адвокат, или сотрудник банка, или веб-дизайнер. Одно время я пробовала говорить, что пишу роман. Но это вызывало неизбежные вопросы: «А у вас есть агент? А издатель? А контракт на книгу?» И после очередного «А?..» про себя: «Значит, никакая ты не писательница».

И я бросила попытки выглядеть кем-нибудь. Иногда, чтобы эпатировать окружающих, я говорю: «О, знаете, я домохозяйка. Мне просто нравится содержать дом в порядке для Джулиена, заботиться о муже, делать все, чтобы ему было удобно». И притворяюсь, будто удивлена молчаливым потрясением, которое за этим следует.

Потому я и флиртовала с Марком. Чтобы доказать, что еще чего-то стою. Доказать, что я еще (только шепотом…) не вышла в тираж.

Но это же глупо. Я ведь флиртую со всеми подряд, и Кейти мне говорила об этом еще в школе. Но с Марком все по-другому, а потому не следовало его завлекать.

Из коридора донеслись шаги. Наверное, Джулиен, пришел убедиться, что со мной все в порядке. Или Кейти, как в старые добрые времена. Но когда дверь медленно открылась, на пороге стоял человек, которого мне меньше всего хотелось видеть.

Я все время забываю, какой он большой. Своим телом он загородил весь дверной проем.

– Какого черта, Марк? – почти прошипела я. – Что это было? Ты меня лапал?

Я ждала, что он начнет умолять ничего не говорить Эмме, клясться, что сам не понимает, как это у него получилось. Но вместо этого он сказал:

– Он недостоин тебя, Мэнди.

– Что? А ты, что ли, достоин?

Во мне вскипел гнев, я толкнула Марка:

– Дай пройти.

Он посторонился. Но в следующий миг схватил меня за руку. Я попыталась вырваться, но его пальцы стиснули запястье так, что кожу обожгло болью. Моя злость сменилась возбуждением и страхом. Он же не осмелится, нет? Не здесь же, когда остальные прямо за стенкой?

– Отвали, Марк! – голос мой прозвучал угрожающе.

Прежде он ни разу так себя не вел – по крайней мере, со мной. Я все пыталась вырвать руку, но пальцы его были как тиски. И зачем я столько времени потеряла на курсах по самообороне, толку от них никакого.

Марк наклонился ко мне:

– Все это время я ему помогал. Еще с Оксфорда. Выгораживал, прикрывал, если надо. А что сделал он для меня? Помог, когда я его просил? Что-нибудь взял на себя, хоть раз? Нет. Меня это достало. Не собираюсь больше врать ради него.

Голос звучал совершенно трезво, слова выговаривались четко. Будто таблетка совсем на него не подействовала. Зато я была слишком вялая, в голове туман. Только боль в руке как-то держала меня на плаву.

– Ты о чем?

Чувство такое, будто я отстаю от него на несколько минут.

– Я знаю про него. Знаю его грязный маленький секрет. Сказать, чем он занимался?

Я вздрогнула, от волны страха и ярости. Сейчас важно притвориться, что я ничего не знаю, – что не хочу ничего знать.

– Что бы это ни было, – пробормотала я, – не желаю ничего слышать. Не хочу иметь с этим ничего общего.

От моих слов Марк даже опешил, тиски ослабли, и я вырвала наконец руку.

– Я… ты хочешь сказать, что тебе все равно?

Неужто он воображает, будто муж не посвятил меня в свой маленький секрет? Неважно, лучше сейчас прикинуться дурочкой. На случай, если когда-нибудь мне понадобится отстраниться от этого, доказывать свою невиновность.

– Да. Все равно. Не хочу я ничего знать.

– Хорошо. – Марк был искренне изумлен, и куда делся весь его апломб. Он отступил.

На заплетающихся ногах я доковыляла до гостиной, уверенная, что кто-нибудь заметит выражение моего лица и спросит, что стряслось; меньше всего мне хотелось вообще с кем-то разговаривать сейчас.

Но на меня никто не обратил внимания. Все снова играли в «Твистер», смеялись, глядя, как Джайлс пытается оседлать Бо. В гостиной царило все то же настроение – счастливая эйфория, вызванная алкоголем и таблетками. Но я вдруг увидела их со стороны, и все мне показалось нелепым, даже фальшивым, будто мои друзья изо всех сил старались продемонстрировать, как им весело.

Наконец Эмма заметила меня.

– С тобой все нормально, Мэнди?

– Мы подумали, ты там застряла. – Джайлс придурковато хихикнул. – И Марк пошел посмотреть, как ты там.

– Господи! – воскликнула Эмма. – Помнишь, Мэнди, как у кого-то на вечеринке ты застряла в туалете?

– Не помню, – ответила я.

На самом же деле что-то такое я смутно припоминала. Не само происшествие, а свое чувство тогда – жуткий стыд. Господи, до чего было унизительно, настоящий позор. Но это вроде случилось очень давно, лет десять назад. Однако если помнит и Эмма, то, значит, путаю, история не такая давняя.

– Когда это было?

– Ну, – Эмма задумалась, – вроде бы на какой-то тусовке в Лондоне. Тогда случилась мода на квартирные вечеринки, помнишь? Недавно, а кажется, что сто лет прошло.

Я кивнула, но от ее слов мне стало почему-то не по себе. Но я не могла понять, почему.

– С тобой все хорошо? – опять спросила Эмма.

Голос такой материнский, такой заботливый… такой чертовски покровительственный.

– Да, да. С чего мне должно быть нехорошо?

Наверное, я произнесла это слишком резко, выдала себя. Вид у нее сделался уязвленный.

Я просидела еще час или около того. Выдержала дольше Кейти – она, должно быть, сбежала, пока я была в ванной. А ведь только ей мне и хотелось рассказать о происшедшем – именно ей, а не мужу. Можно, конечно, сходить к ней в домик, вряд ли она уже легла. Но если уйти, Марк решит, что напугал меня, а я этого совсем не хочу. Действие таблетки закончилось, и я с завистью наблюдала, как остальные хохочут, счастливо дурачатся.

Наконец, решив, что высидела достаточно, я повернулась к Джулиену:

– Я устала.

Он рассеянно кивнул, но было ясно, что он меня даже не слышал. Таблетки всегда сильно действовали на него. Вообще-то я хотела, чтобы он проводил меня в наш коттедж, но не позориться же перед всеми, объяснять, что я имела в виду.

Я вышла на улицу, в небе сияла полная луна, озеро блестело серебром. Ночь была совершенно ясная, если не считать темной полосы облаков на горизонте, где свет звезд мерк, будто на него набросили покров.

В голове все вертелись мысли о Марке, о случившемся. Запястье, в которое он вцепился, ныло. Утром наверняка будут синяки – напоминание о его пальцах. Я вытащила из кармана айфон, включила фонарик. Слабый луч упал на дорожку. Я немного успокоилась, словно увидела свет маяка. Я брела по дорожке, то и дело оглядываясь, проверяя, не идет ли кто следом. Глупость, конечно, но я была уже на пределе, а здесь сама тишина наблюдает за тобой. Вдруг вспомнилось, как в юности возвращалась в Лондоне из клуба, тоже пьяная, зажав в кулаке ключи. Просто на всякий случай. Но здесь же такая глушь, рядом только самые близкие друзья. Однако тишина и покой внезапно будто налились враждебностью. Ну что за нелепые страхи. Я сказала себе, что утром все будет выглядеть по-другому.

И почему бы нам не уехать утром? Скажу Джулиену, когда вернется. Он, конечно, не особо обрадуется, он так ждал этой поездки. Вообще-то мы оба ждали – я, может, даже больше. Но, думаю, он согласится, если я объясню. Приедем домой, выпьем шампанского, может, закажем еду и будем смотреть вестминстерский фейерверк с нашей крыши. Тут я сообразила, что представляю вовсе не наше нынешнее жилье – солидный дом, а нашу первую лондонскую квартирку, где мы жили в те времена, когда я еще не осознала, что ничего не добьюсь в жизни. Пока не превратилась в пустое место. Пока Джулиен не стал машиной для зарабатывания денег.

А было бы здорово.

Но уехать – значит признать свое поражение. Это Марк должен стыдиться, он должен бежать. Не я. Меня захлестнула ярость. Вспомнилось, как я смотрела в зеркало, как видела там совсем не то, что мне хотелось бы видеть. Вспомнилось, что еще до того, как Марк облапал меня, я вовсе не чувствовала того веселья, на какое рассчитывала. Как Самира что-то бубнила про режим сна у младенцев и молокоотсосы, тыкала в мерзкие пятна на своей мешковатой футболке. И это девушка, которую в Оксфорде прозвали Принцесса Самира, потому что выглядела она неизменно безупречно и уже в девятнадцать лет была образцом стиля. Когда мы с ней вдвоем появлялись в пабе, да даже в общей гостиной общежития, то производили настоящий фурор. Обе примерно одного роста, одна блондинка, другая брюнетка, в сногсшибательных нарядах. Одна под стать другой. Две яркие пташки.

А еще Кейти – такая отстраненная, чужая, вся явно в мыслях о чем-то более важном, наверное, о работе. Ведет себя так, будто она лучше всех нас, – ну да, успешный адвокат. И это чувство, что одна я оказалась за бортом. Потому и заставила всех танцевать. Потому и достала таблетки. Вообще-то собиралась приберечь их на завтра, на празднование Нового года, но так захотелось снова оказаться в центре внимания, диктовать свои правила.

Повернув, я увидела далеко впереди три прямоугольника света, сияющих в темноте. Коттедж лесничего. Я уже была там, но не осознала, насколько этот дом удален от остальных – почти у подножия горы. В центральном окне возник силуэт. Наверняка этот Даг еще не ложился. С такого расстояния фигура его выглядела размытым призраком. Я шарахнулась в сторону, что было совсем уж нелепо: даже если он и увидит свет моего телефона, то уж точно не разглядит меня. Но сейчас все было не так, как несколько часов назад, когда я постучала в его дверь. Сейчас я чувствовала себя уязвимой, потерянной в этом пейзаже, огромном, враждебном, безмолвном. Очутиться бы среди городских огней, шума, суеты.

Остаток пути до коттеджа я преодолела почти бегом. В доме выдохнула, почувствовав себя в безопасности. Но ощущение это продлилось совсем недолго – решив запереть дверь, я обнаружила, что замка в ней нет.

Прежде чем забраться в постель, я выглянула в окно. В соседних домиках тоже зажегся свет. Похоже, остальные разошлись вскоре после меня. И где же Джулиен? Что-то он не торопится.

Прошло полчаса, потом час. Запястье ныло. Я натянула свитер, влезла в дурацкие мохнатые шлепанцы, которые Джулиен терпеть не может, – по его словам, я в них вылитая «деревенская домохозяйка из шестидесятых», но я не спешу их выкидывать, уж очень уютные. Меня слегка трясло, хотя в домике было тепло.

Проснулась я в четыре утра. Не сразу сообразила, где нахожусь. Увидела в темноте светящиеся цифры на часах у кровати. Решила, что я дома, но в городе в любое время стоит гул автомобилей, слышны сирены, а тут слишком тихо. Я не знала, что меня разбудило. Не помнила, как уснула. Вдруг поняла, что лежу в свитере и мохнатых тапках поверх покрывала. В прихожей горит свет. Это я его оставила? Не помню.

И вдруг в дверном проеме возник силуэт. Я сжалась на кровати. Человек шагнул вперед, и я узнала Джулиена. Я включила прикроватную лампу. Щеки у него были красные от холода. И странные пустые глаза.

Я села на кровати.

– Джулиен? – Голос прозвучал тонко, пронзительно, как чужой. Джулиен вздрогнул. – Где ты был?

– Прости. Я гулял.

– Среди ночи?

– Ну да, захотелось проветриться. Гребаные таблетки, потом отходняк, разные мысли в голову полезли – словом, нашло на меня. Сходил к озеру. – Он описал рукой круг. – Видел этого чудилу, лесничего.

– Лесничего? – Я вспомнила силуэт в освещенном окне.

– Да, этот болван внезапно вышел из чащи. С собаками. Какого черта он делал ночью в лесу? По-моему, он того, двинутый. Думаю, тебе стоит держаться от него подальше.

Меня одновременно и тронула, и разозлила его забота, этот снисходительный мужской шовинизм. Но хотя бы ему не все равно, подумала я. И тут же спохватилась: я настолько не уверена в его любви, что мне требуется такое подтверждение?

– Не только от него, – сказала я.

– Ты о чем?

– О Марке. Он пошел за мной в ванную. Схватил за руку. Вот, смотри. – Я подтянула рукав свитера. – Заявил, что знает про твой грязный маленький секрет. Да, так он и выразился.

Джулиен замер.

– Он имел в виду то, о чем я думаю? Неужели ты рассказал ему? Мы же договорились, что ты никому не скажешь. Это уничтожит все. И не говори, что у меня паранойя. В тот момент, когда ты решил использовать меня, ты сделал меня соучастницей, хотел ты того или нет.

Долгое молчание. Наконец Джулиен вздохнул, провел пальцами по волосам и заговорил:

– Слушай, Мэнди… Мы очень много выпили… а еще эти таблетки…

Я ощутила нарастающий гнев.

– Хочешь сказать, я все выдумала? Ты мне не веришь?

– Нет-нет. Но, может, он вовсе не это имел в виду, просто хотел задеть тебя. Он же любит иногда выпендриться. И мы с тобой знаем его столько лет.

– Погоди-ка, ты что, его защищаешь?

– Нет, конечно же, нет. Но… послушай, стоит ли так переживать из-за его глупости? Он мой самый старый друг. Может, нам нужно больше ему доверять?

И тут до меня дошло. Он защищал не Марка. Он защищал себя. Потому что если Марк действительно знает его – наш – секрет, то в любой момент может использовать это против Джулиена.

Мне стоило бы разозлиться. Но гнев уже улетучился, сменившись бесконечной усталостью.

Джулиен разделся. Достал из шкафа пижаму. Шикарная вещь, подарок моей мамы, которая внимательно следит за модными трендами, и эту пижаму она подарила Джулиену на Рождество, купила в «Мистере Портере». А ведь было время – не так уж и давно, – когда он любил спать нагишом. Нам нравилось кожей чувствовать друг друга.

– Не надо, – сказала я, когда он собрался натянуть штаны.

Джулиен замер в нерешительности, нагота его была какой-то беззащитной.

– Холодно же.

– Наденешь их… потом.

Внезапно мне так захотелось, чтобы он обнял меня, утешил, захотелось почувствовать тяжесть его тела, прикосновение его губ – пусть сотрут это странное, вязкое ощущение, что не покидает меня с вечера.

Для эффекта я содрала с себя свитер. Под ним ничего. Откинулась на спину и развела ноги – чтобы уж никаких сомнений, что у меня на уме.

– Иди сюда.

Но лицо у Джулиена сморщилось.

– Я действительно устал, Мэнди.

От его отказа меня словно ледяной водой окатило.

В первые годы отказывала всегда я. И пара исключений – однажды он разболелся, а в другой раз слишком нервничал перед собеседованием – лишь подтверждали это правило. Но сейчас все обстояло иначе. Я даже начала подсчитывать отказы. Набралось не меньше десяти.

Дома у меня два отдельных ящика для нижнего белья. В одном повседневное: трусы и лифчики от M&S, практичные и удобные. Джулиен обычно отшатывается в притворном ужасе, когда я достаю из стиральной машины повседневный лифчик с гладкими чашечками. А во втором ящике всякие штучки от Agent Provocateur, Kiki de Montparnasse, Myla и Coco de Mer. На сотни, а то и на тысячи фунтов шелка и кружев. Такое белье не носят под одеждой, оно нужно для того, чтобы украсить ваше тело перед тем, как это белье снимут. Собирая чемодан, я поняла, что уже не помню, когда в последний раз такое надевала. Был соблазн все это выбросить – мне чудилось, игривые вещицы потешаются надо мной. Но вместо этого я сгребла кое-что и бросила в чемодан. Доспехи для отчаянной – последней? – атаки.

Конечно, то, что Джулиен избегает секса, вполне объяснимо. У него полно проблем – правда, в большинстве он виноват сам, – да еще я со своим навязчивым стремлением забеременеть. Но здесь, среди этой девственной красоты, после шампанского и таблеток, я думала, все будет иначе. Меня слегка потряхивало, когда он лег рядом и отвернулся.

Я прижалась к нему, чтобы хотя бы согреться. Погладила его по затылку. Под ладонью было влажно.

– Твои волосы, – сказала я.

– Что?

Голос совсем не сонный. Он что, притворяется, что хочет спать?

– У тебя волосы мокрые.

– А, ну да, там дождь.

Я вспомнила совершенно ясное небо, неужели облака надуло так быстро? И вообще там же мороз, какой еще дождь. Впрочем, вероятно, это снег. Внезапно я поняла, что Джулиен лжет. Но почему и зачем? Никаких предположений у меня не было. Нет, все это глупости, беспокоиться не о чем. Ведь я и так знаю самую страшную его тайну.

Однажды вечером, около года назад, Джулиен сказал как бы между делом:

– У меня есть приятель. Он хочет, чтобы ты сделала ему веб-сайт. Он перебрался за город и пытается наладить свой бизнес. Что скажешь?

Догадывалась ли я уже тогда, что здесь что-то не так? Сейчас, вспоминая тот разговор, я понимаю, что тон был уж слишком непринужденным. А вот пальцы Джулиена нервно барабанили по кухонному столу, что с непринужденностью никак не вязалось. И на меня он не смотрел. Кроме того, ведь он никогда не воспринимал всерьез меня как веб-дизайнера, высмеивал мои нечастые разговоры о том, не завести ли мне собственное дело. Называл мое веб-творчество «поделками», будто я увлекалась шитьем лоскутных одеялок.

Это был бы только второй мой заработок – первый раз я помогала друзьям устроить праздник в честь будущего ребенка. Я тогда решила, что дело какое-то плевое, раз Джулиен решил мне предложить, какой-нибудь жалкий проект. Джулиен давно уже зарабатывал более чем достаточно, но сознавал, что мое самолюбие страдает. И в тот момент я не стала анализировать, почему именно мне он предложил эту работу. Обрадовалась, что пополню свое чахлое портфолио. И будет чем похвастаться на своем сайте и в соцсетях. И вообще, для привлечения клиентов нужно ведь иметь опыт и примеры работ. Дилемма, напоминающая спор о курице и яйце, но так оно и есть.

– Мне выслать ему расценки? – спросила я Джулиена. – Надеюсь, он не считает, что я буду работать бесплатно.

Не хотелось, чтобы парень подумал, что раз я жена его кореша, то ему обломится халява. Скидку по дружбе я, безусловно, сделаю, но я же прежде всего – профессионал. Мое время стоит дорого. Я давно не чувствовала себя востребованной, если такое вообще хоть когда-то было, и буквально наслаждалась этим ощущением. Ни о чем другом и думать не могла. Только о том, что не позволю унизить себя бесплатной работой.

– О деньгах можешь не волноваться, – сказал Джулиен, улыбнувшись, – он уже пообещал, что заплатит щедро. Часть наличными, часть на счет, так что можно не декларировать всю сумму, если не хочешь.

Но ведь фирма всерьез еще не начала работать. Никаких поступлений нет, и даже к концу года прибыль вряд ли будет. Джулиен ведь наверняка знал это?

Даже тогда я ничего особенного не заподозрила. Да и разве должна была? Он ведь, в конце концов, мой муж.

Только когда на мой счет упали пятьдесят тысяч фунтов, а Джулиен вернулся домой «из паба, где смотрел регби», с такой же суммой пятидесятифунтовыми купюрами, у меня зародились подозрения.

– Джулиен, какого хрена происходит?

Он криво усмехнулся, развел руками:

– Столько он захотел тебе заплатить. Ему так понравилось. И у него денег куры не клюют, для него эта сумма – просто мелочь.

Я, может, даже и поверила бы, если бы не видела его глаза.

– Джулиен, – сказала я твердо, чтобы он знал, что лапшу он мне на уши не навесит, – деньги поступили на мой счет. Так что я уже вовлечена в эту вашу херню. И я твоя жена. Поэтому ты должен рассказать мне все прямо сейчас.

– Но так будет лучше для нас, – хрипло сказал Джулиен. – Я… В общем, мне подвернулся шанс.

– Какой шанс? Работа на стороне?

– Ладно. – Он ухватился за спинку стоящего перед ним стула, и я увидела, как костяшки его пальцев побелели. – Думаю, могу тебе рассказать. В общих чертах…

Он как будто собирался с силами.

– Слушай, эта возможность просто сама мне в руки пришла. Ко мне попала некая информация, и было глупо ею не воспользоваться.

И тут до меня дошло.

– О боже, Джулиен. Господи. Ты имеешь в виду торговлю инсайдерской информацией? Ты об этом сейчас говоришь? Вот откуда эти деньги?

Его мгновенно побледневшее лицо сказало мне больше правды, чем все его слова.

– Я бы не стал это так называть. Нет, ничего такого. Я всего лишь навел пару человек на одну мысль. Друзей. Ничего по-настоящему важного. Такое случается постоянно.

Я не могла поверить своим ушам.

– Ты имеешь в виду, что таких людей постоянно арестовывают.

Только на прошлой неделе я читала про Рея Йорка, партнера одного крупного инвестиционного банка, который схлопотал срок за то, что продавал секреты своему партнеру по гольфу. На поле он как бы случайно поделился интересной новостью, якобы не зная, что его приятель торгует информацией и зарабатывает на этом миллионы. Потом Йорк утверждал, что ничего не понял даже тогда, когда его друг начал настаивать, чтобы он принял подарки: часы «Ролекс», украшения для жены, пачки наличных. Его вычислили, и жизнь его была кончена. Он потерял работу, оказался в тюрьме, жена с ним развелась, дорога назад в финансовую сферу для него закрыта теперь навсегда. Си-эн-эн показала интервью с ним возле здания суда, он чуть ли не рыдал, говорил, что пусть все отнесутся к его истории как к поучительной. И разумеется, суд постановил, что он должен вернуть все и даже больше.

Этот тип не вызвал у меня ни малейшего сочувствия. Разве можно, думала я, быть таким гребаным идиотом? Это казалось мне очевидным.

Но, как оказалось, мой муж был именно таким гребаным идиотом.

– Где были твои мозги, Джулиен? – закричала я. – Ты как картежник, который вечно ждет новой комбинации.

– Прости, Мэнди, я не знаю, что… – И вдруг его лицо изменилось, стало жестким. Он больше не оправдывался, не ныл и не жаловался. – Тебе легко говорить, Миранда. Но ты, похоже, забыла, сколько стоит твоя сладкая жизнь. Сколько стоят наши путешествия – Тулум, Мальдивы, Санкт-Антон. Между прочим, все это не даром. Ты половину своего времени проводишь, листая проспекты о поездках, за которые надо заплатить больше, чем некоторые зарабатывают за год. А все эти посылки от Net-a-Porter каждый сезон или ежемесячные пятьсот фунтов твоему сраному диетологу? Да, я много зарабатываю. Но у нас почти нет сбережений. А теперь ты постоянно твердишь о том, что надо завести детей, – а знаешь ли ты, сколько сейчас стоят частные школы? Ведь дети Миранды Адамс, конечно, не могут ходить в бесплатную школу, как я. А университет? Ты в курсе, что они снова подняли цены? Работает ведь только один из нас…

Он посмотрел мне прямо в глаза.

– Моя работа не так надежна, как ты думаешь, Миранда. Финансовый кризис был не так уж давно. А тогда мы едва не оказались в полной заднице.

Я ушам своим не верила.

– Ты не имел права вмешивать в это меня, Джулиен. Это твои проблемы.

Наверное, мне давно уже следовало заметить. Потому что так было всегда. Джулиен не из богатой и дружной семьи. Его растила мать-одиночка. Можно только представить, чего ей стоило отправить его в университет. Хотя по его поведению там об этом нельзя было догадаться. Он стыдится того, что всегда был… нет, не бедным, просто небогатым. Он боится выглядеть плохо одетым, некрасивым – в его понимании, именно это и есть бедность. Ему как будто постоянно чего-то не хватает. Если бы случилось не это, то что-то еще. Завел бы связь на стороне или стал бы игроком. Возможно, мне стоило даже порадоваться, что произошло именно это, а не что-то похуже.

Даг

Стояла темная ночь. Его любимое время. Это место полностью принадлежало ему – наконец-то. Или, по крайней мере, он так думал, пока не наткнулся на этого придурка, того, что спрашивал про вай-фай, – смазливая рожа, так и хочется врезать. Джулиен. Когда по нему скользнул луч фонаря, Джулиен шагал по тропинке от Охотничьего Дома к коттеджу, где они поселились с женой. Но жуткий шум прекратился уже час назад, и все окна давно погасли.

Мужик замер от удивления, когда его поймал луч. Он был похож на зверя, на оленя из стада, освещенного фарами «лэндровера». На лице отразилась лихорадочная работа мысли, словно он соображал, должен ли объяснять, что делает у озера так поздно. Но в результате лишь поморщился, кивнул и, не оборачиваясь, двинулся дальше. А ведь до этого он выглядел таким виноватым. Сгорбленные плечи, странная неловкая походка человека, которого что-то терзает. Даг готов был поклясться, что мужик не ожидал никого встретить. И чем бы он ни занимался, его застигли врасплох.

Хоть какая-то компенсация за разрушенный покой. Даг улыбнулся.

Он взял с собой собак. Гриффин – красавица-ретривер, короткошерстная, с мягкими, бархатными губами. А Волли – австралийская овчарка, тоже красотка, но со слегка странной мордой – один глаз карий, другой голубой, а окрас мраморный, будто чернила расплылись по воде. Обе собаки души в нем не чаяли, им не было дела до его угрюмости, которая отпугивала людей.

Вечером собаки вели себя чуть возбужденно. Наверное, потому, что в воздухе витало предвестие снега – необычный, чуть металлический свежий запах. Прогноз ничего не обещал, но в таких местах, как это, учишься больше доверять глазам и запахам, а не науке.

Завтра придется обойти этих тупых туристов, предупредить. Похоже, снегопад ожидается нешуточный. Если им нужно что-то из продуктов на ближайшие пару дней, пусть скажут сегодня. Навалит снега по-настоящему – и проехать будет невозможно даже на «лэндровере». Никто не сможет добраться сюда. Или выбраться отсюда.

Он поднял ветку с тропинки и швырнул. Та исчезла где-то в темноте. Собаки сорвались с места. Еще не так давно они были одинаково проворные, но Гриффин постепенно стареет и уже не столь быстрая, как прежде. Волли вырвалась вперед и получила приз – судя по яростному мотанию хвоста.

В такие часы Дагу даже дышалось легче.

Внезапно Волли бросила палку и завыла.

– Что такое, девочка? Что там такое?

Гриффин тоже что-то учуяла. Обе уже бежали, опустив морды к земле. Наверное, кролик или лиса. А то и олень. Хотя олени не часто выходят к озеру.

Тут и Даг услышал шум, потрескивание, шорохи – словно крупное животное осторожно пробиралось через подлесок.

– Кто здесь?

Раздался громкий треск. Зверь – или человек – ломился прочь.

Собаки устремились на звук. Даг позвал их – раз, другой. Собаки неохотно, но вернулись. Если это снова кто-нибудь из гостей, собаки напугают идиота до смерти.

Даг направил луч фонаря на землю, пошарил им вокруг – и в ярде от себя увидел четкий след ноги. Один-единственный. Отпечаток был крупный. Даг осторожно поставил в него свой ботинок. Размер почти тот же. Конечно, это мог быть кто-нибудь из гостей, но странно, что человек решился отойти от домов так далеко. Он слышал, как они спускались к берегу перед ужином, но чтобы углубиться на такое расстояние, да еще почти в полной темноте… И у оставившего след ботинка отличная рифленая подошва. А эти лондонские хлыщи все как один в обувке, которую они считают в самый раз для загородных приключений, – в «дюбарри» и «тимберлендах».

Значит, исланды? У них-то годная обувь. Но остается вопрос: зачем кому-то из гостей убегать, услышав его оклик?

Даг едва ли не каждую ночь в это время выбирался проверить, все ли в порядке. Однако не все свои ночные вылазки он помнил.

Однажды, проснувшись, он обнаружил, что лежит на мокром вереске у противоположного от домов берега, рядом с бывшим лагерем скаутов. Стояла глубокая ночь, но, к счастью, светила луна, и он сумел сообразить, где находится. Он не помнил, как попал сюда, но ноги ныли так, будто долго бежал. Руки горели. Уже в коттедже он обнаружил, что ладони все в ссадинах.

Он так и не смог вспомнить, что с ним произошло. Однажды в детстве ему делали общий наркоз. Словно черный занавес упал, свет выключили, время исчезло. Вот и в этот раз большой кусок времени выпал, вместо него зияла пустота. Он мог находиться где угодно. Делать что угодно.

Такое с ним приключалось и в городе, только там было хуже. Он обнаруживал себя в незнакомой части города, брел по неведомым улицам, лежал на детской площадке или, спотыкаясь, ковылял по шпалам железки. Этому имелось название, звучащее как название музыкального произведения, – фуга. Красивое слово для такой гнуси. По словам психиатра, эти провалы в памяти – следствие травмы. Они являются симптомом, а не расстройством как таковым. И главное для него – начать говорить о том, что с ним случилось. Это понятно? Потому что это состояние – даже если оно пока и не причинило большого вреда, не считая ночной неразберихи, – однажды может закончиться плохо. Для него самого. Для других людей. В конце концов, уже ведь произошел один инцидент. Собственно, из-за этого-то он и пришел к психиатру.

– Да, – сказал Даг, глядя доктору прямо в глаза, – но это не было в состоянии фуги. Я точно знал, что делаю.

Психиатр откашлялась, вид у нее был недовольный.

– И тем не менее, думаю, мы установили, что и тот инцидент, и все эти случаи прямо или косвенно связаны с травмой.

Ему было предписано определенное число сеансов, хотя в отчете психиатр указала, что, по ее мнению, этого недостаточно. Он дважды перечитал: все предписания носили рекомендательный характер, а не обязательный. Он мог спокойно игнорировать ее советы. Дагу не верилось, что он так легко отделался. Но мысль, что, сам того не сознавая, он может причинить кому-то боль, засела у него в голове. И, вместо того чтобы прибегнуть к крайней мере, – ибо он и мысли не допускал, что станет обсуждать тот день, даже ради спасения собственной жизни, – он уехал туда, где почти нет людей.

Какое-то время он выжидал у кромки леса, пытаясь уловить шум, движение. Но было тихо, и собаки вроде тоже успокоились.

Той же дорогой Даг вернулся к себе. Не раздеваясь, повалился на кровать, надеясь, что, может, удастся хоть немного поспать.

Обстановка в его комнате была спартанская. На стенах никаких картин, на полках никаких безделушек, только пара тоненьких книг – сборник рассказов и сборник стихов. Даг давно уже ничего не читал, эти две книжки были связью с тем человеком, которым он был прежде, ключом к нему. В комнате не было ничего, что бы сообщало хоть что-то о ее обитателе, – если, конечно, не считать подсказкой саму ее аскетичность. В этой безликости было что-то от тюремной камеры. И это, если знать его жизнь, – а ее никто хорошо не знает – было никаким не совпадением.

Даг повернулся на бок, закрыл глаза. Имитация сна. Если повезет, получится подремать час или два. Он научился жить с этим, глушил кофе, чтобы побороть головокружение, принимал обезболивающие, чтобы подавить головные боли. Когда-то он спал глубоким, спокойным сном – как животное. То была жизнь другого человека, а сейчас такое невозможно и представить. Теперь каждый раз, закрывая глаза, он видит те лица. Умоляющие глаза будто спрашивают: Почему мы? Чем мы заслужили это? Их руки цепляются за его волосы, одежду. Он чувствует их на себе, пытается сбросить. Даже открыв глаза, он ощущает призрачные следы их пальцев на коже – как паутину воспоминаний.

Хитер

После звонка в полицию я набрала лондонский номер босса. Разумеется, трубку взял не он, я услышала шелковый голос секретарши:

– Чем могу помочь?

Рассказала ей все. С полминуты в трубке ошеломленно молчали, потом она сказала:

– Соединяю вас с ним. – Теперь это был обычный человеческий голос, безо всякой жеманной ласковости.

Босс ответил сразу.

– Привет, Хитер, – произнес он так непринужденно, словно мы общаемся ежедневно.

Я видела его лишь однажды, мне запомнился довольно красивый (хотя, может, это просто ухоженность и обаяние) человек с улыбкой политика.

– У нас неприятности, – сказала я. – Мы нашли тело.

– О господи.

В голосе ни намека на потрясение. Напротив, я буквально слышала, как он размышляет – как и полагается человеку с улыбкой политика – о том, что предпринять, чтобы эффективнее защитить свою собственность.

– Боюсь, это не похоже на несчастный случай.

– Да? И ты, конечно, позвонила в полицию?

– Разумеется. Перед тем как позвонить вам.

– Я бы приехал, но не думаю, что это чем-то поможет.

– В любом случае сейчас это невозможно. – И я сообщила, что мы отрезаны от мира снегопадом.

– Ты говоришь, это Даг нашел тело?

– Да.

– Где?

В голосе появилась резкость. Возможно, он уже прикидывал, могут ли ему предъявить иск.

– У водопада, рядом со старой мельницей.

– Понятно. А ты или Даг что-нибудь видели?

– Нет, ничего особенного.

– Иэн тоже в курсе?

– Мм… пока нет. Он уехал под Новый год, как только закончил с делами.

– Хорошо, но, разумеется, ему следует узнать. Важно, чтобы ты ввела его в курс дела.

– Конечно. Сейчас позвоню ему.

– Позвони. И, пожалуйста, держи меня в курсе всех новостей.

– Конечно.

Я попыталась произнести это твердо, но вышло сдавленно, почти что шепотом. Его голос такой деловитый, такой отстраненный. Наверное, это возможно там, где он находится, далеко в Лондоне… в месте, не тронутом атмосферой смерти, которой здесь буквально все пропитано.

Я набрала номер Иэна. У меня был только номер его мобильного. Включилась голосовая почта. К сожалению, единственная связь – мобильные телефоны, но большую часть времени связь в поместье ужасная. Я наговорила сообщение. Уверена, босс на нем еще отыграется, но, если честно, сейчас меня это волновало меньше всего.

Только я дала отбой, как в дверь постучали.

Это был Даг.

– Они здесь. Гости.

Пока я звонила, он обошел всех гостей и привел их в Охотничий Дом.

Выглядел Даг плохо, я это и раньше заметила, но мне было не до того, все заслонило жуткое событие. Фиолетовые круги под глазами, как если бы он неделю не спал. Ощущение, будто смерть одного из гостей затронула Дага лично. И отчего-то перевязана ладонь. Утром он был в перчатках.

– Что у вас с рукой?

– А, – он поднял ладонь и посмотрел на нее так, словно впервые видел, – кажется, поранился.

– Когда? Рана, похоже, серьезная.

– Когда? Не помню. – Он почесал затылок другой рукой. – Вроде бы, дней пять назад.

Неправда. Этого попросту не может быть. Во время ужина по-хайлендски повязки у него точно не было. И рана наверняка серьезная, если он перевязал, ведь я уже видела у Дага ссадины и порезы, на которые он не обращал никакого внимания, даже пластырем не пытался залепить.

– Сказать, что вы поговорите с ними?

Забинтованную руку он сунул в карман куртки.

Итак, сообщить о случившемся придется мне, хотя мы с Дагом даже не обсуждали это, но иное словно и не подразумевалось. Стараясь подавить страх, я кивнула и вышла за ним из кабинета.

Гости собрались в гостиной. Но только туристы из Лондона, исландцев приглашать не стали. Мы с Дагом решили, что скажем сначала друзьям погибшего – это самое тяжелое.

Когда я вошла, все разом обернулись. На прежней работе я делала это постоянно. Все эти встревоженные семьи, ожидающие новостей, родные, которым я должна сообщить то, что они меньше всего хотят слышать. Нам не удалось. Возникли непредвиденные осложнения. Мы сделали все, что могли.

Ногти впились в ладони. Я ведь была и на той стороне. И знаю, каково это. Лица расплывались перед глазами – замершие, напряженные, внимательные. Подкатила тошнота. То, что я собираюсь сказать, изменит их жизнь навсегда.

– Мы нашли.

Тут же посыпались вопросы, но я подняла руку, прося тишины. Важно изложить ужасную новость как можно быстрее, чтобы не зародить надежды. Надежда – великое дело, если есть шанс, что все будет хорошо. Но когда произошло необратимое, надежда только во вред. Хотя я не думаю, что кто-то из них еще надеялся. Они уже все поняли. Однако понимать и знать – не одно и то же.

– Боюсь, у меня очень плохие новости.

Атмосфера мгновенно накалилась. Сгустившееся напряжение словно сдавливало меня со всех сторон. Ладно, у меня на руках все карты, я готова раскрыть их, и пусть они делают с этим что хотят.

– С глубоким сожалением вынуждена сообщить, что она мертва.

В первый момент – ошеломление, у всех. Смотрят молча, будто ждут еще одной, ключевой, фразы. Но постепенно смысл услышанного дошел до каждого, и все отреагировали по-разному: истерика, недоумение, злость.

Я знала, что ни одна из этих реакций не является более или менее верной. Я не раз наблюдала это в больнице, когда приходилось оповещать ближайших родственников. Любой медик скажет вам, что чаще всего стоит беспокоиться о тех, кто спокоен, а не о тех, кто воет и кричит. Вот только больно одинаково всем. Горе столь же разное в своих проявлениях, как и люди, на которых оно обрушивается. Мне хорошо это известно.

Но невольно мелькнула мысль: что, если кто-то из них притворяется? Разыгрывает спектакль? Посыпались вопросы про тело, как я его нашла, как оно выглядело… Я отвечала, а в голове билось одно: вдруг кто-то из них уже все знает? Вдруг он или она знают больше, чем показывают?

Я сидела в убежище моего кабинета, когда зазвонил мобильник. Я схватила телефон, полагая, что это босс или полиция, – звонят, чтобы сообщить, что они уже в пути. Это была не полиция.

– Мам, я не могу сейчас говорить.

– Что-то плохое случилось. Я уверена.

Как она смогла понять это из одной моей короткой фразы? Я стиснула зубы. Заставила себя успокоиться.

– Со мной все в порядке, это все, что тебе нужно сейчас знать. Поговорим позже. Ладно?

– Ты не позвонила вчера, как мы договаривались. Поэтому я подумала, наверное, что-то стряслось… – Ее голос срывался от волнения. – О, Хитер, я не должна была позволять тебе уезжать в такое место.

Мама так и не сумела понять мои чувства. Почему, оказавшись в одиночестве впервые за пятнадцать лет, я захотела еще большего одиночества и переехала в такое место. Но она не могла понять, потому что я не могла объяснить то, что просто чувствовала: в окружении других людей мое одиночество лишь острее. Друзья, как бы они ни пытались мне помочь, как бы ни сочувствовали, напоминали о нем. И город, где мы жили. На каждом углу кафе, где мы завтракали; книжные магазины, где мы с удовольствием и подолгу зависали; закусочные «Сенсбери», где покупали готовые блюда с карри и бутылку вина. Но хуже всего было в нашей квартире. Я просто не могла заставить себя войти в нее. Средоточие воспоминаний о нашей жизни – мы поселились там сразу после университета. В этой квартире я провела всю мою взрослую жизнь.

Меня окружали люди, живущие своей упорядоченной или хаотичной жизнью, они женились, заводили детей, хлопотали по хозяйству, и от этого лишь отчетливее становилась неподвижность моего существования. Моя жизнь замерла, остановилась. На неопределенный срок. Может, и навсегда.

Так что да, иногда мне здесь одиноко. Но этот пейзаж гармонирует с одиночеством, и тут я не сталкиваюсь ежедневно с тем, что потеряла, с эхом моего прошлого, наполненного цельной, счастливой любовью. И да, иногда, как и в городе, я с большим трудом встаю по утрам, заставляю себя одеться, позавтракать и совершить короткую прогулку до кабинета в Охотничьем Доме. Но гораздо легче начинать день, если знаешь, что не встретишься с другими людьми, с их счастьем.

Здесь я могла уйти в горы или к озеру и сколько угодно выть, выплескивая горе и гнев, и этот необозримый пейзаж растворял бы их в себе. Здесь одиночество – естественное состояние.

Когда это случилось, в голове у меня мелькнуло, мимолетно, но мелькнуло: а может, я просто ждала чего-то такого, может, я знала, что это произойдет. С того дня, как мы с Джейми стали парой, я всегда чувствовала: все слишком хорошо, мы слишком счастливы. Такое счастье не могло длиться долго, мы израсходовали больше, чем нам было отпущено, и когда-нибудь жизнь попытается исправить такой перекос. И судьба решила доказать, что я права. Выражение лица Кита, босса Джейми, когда он пришел сообщить мне. Я поняла раньше, чем он открыл рот. Отравление угарным газом. В том хаосе никто не заметил, что Джейми не вышел. Он оказался в ловушке горящего дома. Остальные пожарные сделали все, что могли, они постарались спасти его. Как и врачи.

Кит реанимировал Джейми все сорок пять минут, пока «скорая» пыталась добраться до них. Когда он заплакал, я отвернулась, это было так жутко и неожиданно. Видеть такого человека, как Кит, плачущим. Именно его рыдания придали реальности происходящему.

Джейми был пожарным. С его умом он мог стать кем угодно – ученым, юристом, преподавателем. Но он захотел делать то, что считал важным, сказал он мне. Так же, как и я. Он был одним из лучших, он всегда делал все, что было в его силах. По словам Кита, на службе, когда другие уже опускали руки, Джейми продолжал упорствовать, рисковал. Казалось, он неуязвим. Но это было не так. Он был просто человеком. Добрым, смелым, самоотверженным – и смертным, разумеется.

Никто не говорит, что если умирает любимый человек, ты начинаешь на него злиться. Но так произошло со мной – я злилась на Джейми. Прежде жизнь была полна смысла. Мне казалось, что наша судьба была предопределена. Наша встреча – он в последнюю минуту решил пойти на вечеринку к приятелю. Красивая, залитая светом квартира в старом Эдинбурге, владелец которой часто путешествовал и разрешал бесплатно жить в ней – ухаживая за его собакой. Мы с Джейми были словно два кусочка пазла, вдруг занявших свое место подле друг друга, отчего картина обрела целостность.

После гибели Джейми все потеряло смысл. Мир, в котором его смогли у меня безжалостно отнять, был жесток и отвратителен. И я решила, стремительно и бесповоротно, покончить с ним. Но передумала. И не потому что хотела жить, а потому что осознала, каково будет моим близким.

Так что это место стало наилучшим решением. Я сбежала от прошлой жизни, от всего, что связывало меня с воспоминаниями. Иногда мне кажется, что это место – своего рода смерть, более приемлемый ее вариант, чем таблетки или прыжок с моста Форт, который я обдумывала несколько недель после гибели Джейми. Этот дикий ландшафт был моим убежищем. Но теперь, погруженный в кошмар и снег, он стал тюрьмой.

Эмма

Прошлой ночью у нас с Марком был просто умопомрачительный секс. Он швырнул меня на кровать. Лицо у него было напряженное, мрачное. Так он выглядит, когда злится.

Не знаю, что на него нашло. Может, из-за таблеток, которые мы приняли. (Когда вспоминаю, понимаю, что мне этого делать не стоило, потому что я начинаю нести такое, о чем лучше молчать.) А может, его возбуждение было связано с тем, о чем он рассказал мне, с тем, что он обнаружил, – странное, почти эротическое наслаждение, когда узнаешь про чье-то фиаско.

Для меня не новость, что люди удивляются по поводу нас с Марком. «Как вы познакомились?» Или: «Что ты в нем нашла?» Или: «Когда ты поняла, что он тот самый?» Иногда я отвечаю, что мне понравилось, как он танцевал в клубе, изображая Чесни Хоукса[16], хотя другие смеялись над ним. Но такой ответ лишь на время гасит любопытство.

Люди хотят знать, что за романтика, химия, искра соединила и держит нас вместе. Думаю, в конце концов они разочаровываются. Правда в том, что у нас не было романтических отношений. И большой страсти тоже. Никогда – даже вначале. Я спокойно признаюсь в этом. Это не то, чего я искала.

Есть люди, которые стремятся к любви – Любви с большой буквы – и не могут успокоиться, пока ее не найдут. Некоторые сдаются, не найдя ее. Победа или смерть – все или ничего. А другие – вероятно, их большинство – приспосабливаются. И я считаю, что это разумно. Потому что любовь недолговечна.

Я счастлива тем, что имею. Думаю, и Марк тоже. Окружающие часто говорят, что мы совсем не похожи. «Противоположности притягиваются», – глубокомысленно изрекают они. Они считают, что люди должны иметь какие-то общие интересы, увлечения. У нас оно тоже есть. Одно-единственное. И это не секс, нет, хотя секс у нас хороший, даже потрясающий.

Так что между нами нет такой мощной химии, как у Миранды с Джулиеном… хотя сейчас у них, похоже, что-то разладилось. Я всегда знала, что Марк без ума от Миранды, если вам интересно. Я же не идиотка. Вообще-то я понимаю куда больше, чем люди считают. Но я не против. Правда не против. Я почти слышу недоверчивые возгласы. Но клянусь, это так. Боюсь, вам просто придется поверить мне на слово.

На самом деле, когда я увидела Марка в этом отвратительном ночном клубе неподалеку от Клэпэм-Хай-стрит, я вовсе не подумала: вот он, мужчина моей мечты, о котором пишут в великих романах, о которых снимают фильмы, истинная любовь, любовь с первого взгляда. Все было не так.

То, что я увидела в нем, было одновременно и меньше и больше. Я увидела новую жизнь. Увидела то, чего всегда хотела.

Детство и у меня, и у Марка было трудное. Меня переводили из школы в школу каждые два года, и я так и не смогла завести настоящих друзей. Но это ерунда по сравнению с жизнью Марка. Отец бил его. Не просто шлепок-другой за непослушание, нет, – настоящие, старомодные, варварские побои. Марк рассказывал, как мать однажды замазала ему синяк под глазом тональным кремом, чтобы он смог пойти в школу. Она не останавливала отца. Не могла. Случалось, мать тоже становилась жертвой буйного темперамента мужа. В юности Марк был совсем невысоким для своего возраста, и в регби от него было мало толку, отца это злило, и дома он на него накидывался. А потом Марк начал расти. Пил протеиновые коктейли, качался в спортзале. И побои прекратились. Как будто отец понял, что сын может дать сдачи.

В Марке что-то есть от его отца. Для него важно самоутвердиться. Со мной он никогда не был груб… хотя пару раз во время особенно жаркого спора я чувствовала, что он на грани. Однажды дверь хлопнула с такой силой, что треснула древесина, а картина, из-за которой мы спорили, разбилась о стену. Но он не бесчувственный скот, как могут подумать некоторые. Вчера вечером он отпустил шутку насчет того случая на скачках, но я-то помню, как он раскаивался потом, помню его ужас от того, что он сделал… как он чуть не разрыдался, узнав, что парня увезли в больницу. Пришлось удерживать его, чтобы не пошел в полицию.

Марк не хочет становиться таким, как его отец. Но я знаю, иногда он боится, что превращается в него.

Миранда

Проснулась я рано, едва рассвело. Джулиен лежал, закутавшись в одеяло, спиной ко мне. Навалились воспоминания о вчерашнем вечере, путаные и неясные, как клубок шерсти. Марк в ванной. Навис надо мной, угрожающе схватил за руку.

Я встала, оделась. Решила пробежаться, проветрить голову. Мне нравится бегать. Я доросла до любви к пробежкам, но так не всегда было. В четырнадцать я ненавидела бегать, я тогда внезапно растолстела, и мама подарила мне на день рождения карту в фитнес-клуб.

Я стремительно пронеслась мимо всех домиков. Не хотелось пока никого видеть. Мое лицо еще не готово, и дело не в макияже. Не готово лицо крутой, веселой, падкой на приключения Миранды. Добежав до спасительных темных деревьев, окаймляющих озеро, и не услышав окриков «Ты куда?», я сбавила скорость.

Марк – как он посмел? Расскажу все Эмме, сегодня же. Но она так старалась все устроить, так гордится, что нашла это потрясающее место, – я не настолько равнодушна к ее трудам, как все думают. Так что стоит подождать, пока не вернемся в Лондон, позову ее выпить и все расскажу. Она же, наверное, тоже видела его таким? Если он так вел себя со мной, какой же он с ней? Она кажется толковой и ответственной, но я-то прекрасно знаю, что лицо, которое мы являем миру, может быть обманчиво.

А ведь стало ощутимо холоднее. Лужи замерзли за ночь. Лицо покалывало от ледяного воздуха. В этом режущем холоде было что-то первозданное, грубое. Мороз в Лондоне, даже если такое и случается, почти не замечаешь – теплая духота магазинов, толкучка в метро, тысячи людских тел вокруг. Но здесь я была наедине с холодом. И словно пыталась от него убежать.

Я достала из кармана телефон – бегаю всегда под музыку, она помогает расслабиться, заглушает прочие шумы в голове. Связи, разумеется, не было, как нам и говорили. Забавно, что мы живем в мире, где об отсутствии связи ты узнаешь немедленно.

Тропинка впереди сворачивала еще к одному причалу. Как тут красиво, красиво и печально. Бегом я спустилась к воде. На берегу лежали каноэ, видимо, еще с лета, одну из лодок забыли перевернуть, и в ней поблескивала замерзшая вода. Я остановилась возле лодки, заглянула внутрь, на меня уставилось мое лицо, запертое подо льдом, будто я угодила в ледяную ловушку. По телу пробежала нервная дрожь, хотя одета я была тепло.

Я пробежала около пятисот ярдов по дороге, где мы ехали вчера вечером, – с одной стороны лес, с другой озеро, – когда увидела мостик. Он был перекинут через один из водопадов, питающих озеро. Прямо над водопадом стоял маленький домик, с виду заброшенный. Интересно, что это. Я взбежала на мостик, перегнулась через перила – от пустоты меня отделяли лишь три цепочки – и посмотрела на водопад, частично обратившийся в живописные сосульки, нависающие над черными, подернутыми мхом камнями.

Я побежала дальше, но ничего примечательного больше не встретила. Разве что в одном месте увидела на земле выжженное пятно – кострище. Подле валялась пара ржавых и обугленных пивных банок. Мне вспомнились слова Хитер о браконьерах.

Уворачиваясь от веток, я сбежала с дороги на склон, резко спускающийся к воде, споткнулась, заскользила по мерзлой земле, по древним, поросшим мхом корням. Ветки цеплялись за волосы, куртку, царапали лицо. В какой-то момент я почти потеряла равновесие и едва не полетела в маленькую бухточку, к самой воде, но вовремя успела ухватиться за ствол дерева. Внезапно мой взгляд зацепился за что-то белое у воды. Ослепительно-белое, резко контрастирующее с бурыми камнями и темной водой. Я пригляделась. Кость. Большая, наполовину скрытая жухлой листвой. Я обвела взглядом бухту. Вот еще, и еще, кости были разбросаны по всей бухте. Некоторые даже больше той, что у самой воды, длиной с мое бедро. Разумеется, это кости какого-то животного. Я повторяла это себе, а глаза шарили в поисках черепа, который подтвердил бы мою догадку. Животное, убитое другим животным, или умершее от старости. Но на некоторых костях черные отметины – от огня. И черепа нигде не видно. Снова вспомнились браконьеры. Наверное, голову они забрали как трофей – для чучела. Меня снова пробрала дрожь. Чтобы убить существо такого размера, нужны и сила, и навыки.

Убраться поскорее отсюда. К горлу подступила горькая тошнота. Я заставила себя взбежать вверх по склону, продраться сквозь заросли и что есть силы понеслась по тропе, чтобы не чувствовать ничего, кроме жжения в легких и боли в мышцах. Меня больше не радовала окружающая красота. После бухты с костями все вокруг точно накрыло мрачной пеленой. Здесь нет ничего зловещего, ничего, твердила я. Просто тут все иное. Непонятное, дикое.

Я была уже почти на противоположном от Охотничьего Дома берегу – странно и величественно он поблескивал на той стороне озера. Среди деревьев, подступавших к самой воде, я увидела прогал – скалы и сухой вереск. На берегу бревенчатое строение, приземистое, серое. Должно быть, тот самый барак, в котором живут исландцы. Окна темные, никаких признаков жизни. Наверное, спят.

Я ускорила темп – всегда так делаю на второй половине дистанции. Вокруг снова мелькали деревья стеной, и внезапно раздался крик – высокий и пронзительный, словно животное кричало от боли. Тут же мысли метнулись к костям в бухте. Я не могла понять, откуда донесся звук, ничего не разглядеть в этой чащобе. И тут я их увидела – и как я умудрилась не заметить раньше. Эту бледную, обнаженную плоть.

Женщина стояла на четвереньках, утопив ладони в мох, над ней нависал мужчина – бедра ритмично двигаются, рука вцепилась в ее черные волосы. Голова у женщины то ли была откинута назад, то ли он оттянул ее силой. Оба издавали звуки, звериные, странные, дикие. Было что-то пугающее и завораживающее в этом зрелище. Я резко остановилась, не в силах отвести взгляд.

Мужчина обернулся и в упор посмотрел на меня. Поманил:

– Ну давай, присоединяйся!

И усмехнулся, а потом расхохотался. Женщина вывернула шею, пытаясь увидеть, к кому он обращается. И тоже усмехнулась, лицо ее было одурманено похотью. Обнаженная спина ослепительно сияла среди темных деревьев.

И хотя мне всегда нравилось считать себя свободной от любых предубеждений, сексуально раскрепощенной, я попятилась, споткнулась и понеслась прочь, не замечая веток, хлещущих по лицу, по ногам. В ушах стоял его смех.

В Охотничьем Доме я первым делом включила кофеварку. Пальцы не слушались. Руки тряслись. Наверняка просто от холода и мышечной усталости, но я понимала, что сцена в лесу напугала меня. Ее животность, дикость. Я услышала, как за спиной открылась дверь. Не обернулась. По тому, что не раздалось никакого приветствия, я догадалась, что это Марк. Господи. Только его мне сейчас не хватало.

Я запихнула золотистую капсулу в щель и нажала на рычаг. Последовал шорох, потом стук – капсула провалилась в контейнер. Черт! Да что у меня с руками.

Марк уже стоял рядом.

– Смотри, надо сначала повернуть здесь, а потом вставить капсулу.

Он нажал на кнопку, и ароматная бархатно-коричневая струйка полилась в чашку.

– Спасибо, – сказала я, не глядя на него.

– Миранда… Мэнди… Я хочу извиниться за вчерашнее. Не знаю, что на меня нашло. Видимо, много выпил, а потом еще эти таблетки – что это, кстати?

– Это не оправдание.

– Нет, – быстро согласился он. – Не оправдание, я знаю. Я вел себя недопустимо. Я сделал тебе больно?

Я закатала рукав и показала синяк впечатляющего фиолетового оттенка.

Он опустил голову.

– Прости. Поверить не могу, что я это сделал. Иногда… не знаю… на меня что-то находит. Будто это сильнее меня… но это непростительно. И я ведь не на тебя злился. На Джулиена. Это единственное, за что я не хочу извиняться, не могу. Он не стоит тебя, Миранда. Никогда не стоил. Но сейчас особенно…

– Нет, – я подняла ладонь, – что бы ты ни думал о его «маленьком секрете», или как ты там это называешь, я хочу, чтобы ты держал все при себе. Ради меня, если не хочешь сделать это ради него. Понятно?

– Да, но… – Он снова смотрел на меня, на лице сомнение. – Я просто… я же о тебе думаю, Миранда. Я считаю, ты имеешь право знать, что он сделал. Ты уверена?

– Да. Абсолютно уверена.

Я глотнула кофе. Слишком горячий, обжег язык, но я не собиралась показывать, что мне больно.

– Ах да, Марк…

– Что?

– Еще раз тронешь меня – как во время «Твистера» или в ванной, – и я убью тебя нахрен. Усвоил?

Кейти

Я плохо спала ночью. По-моему, я плохо сплю уже месяц. А кажется, будто годы.

Когда я вошла в Охотничий Дом, чтобы позавтракать, Эмма уже вовсю готовилась к праздничному ужину. Ненакрашенная, волосы собраны в узел. По-моему, я никогда не видела ее без макияжа. Так странно впервые увидеть человека с обнаженным лицом. Особенно если у него такая светлая кожа, как у Эммы. Сейчас ее лицо было совершенно бесцветное.

Эмма сообщила, что запланировала грандиозный ужин. В холодильнике горы копченого лосося и говяжьего филе, добавила она, взбивая тесто для блинчиков. Господи, она сама печет блинчики.

– Магазинные на вкус как картонки, – сказала Эмма. – А готовить их легко.

Она была явно в своей стихии, даже напевала что-то. Попросила меня нарезать рыбу маленькими треугольниками. Хорошо, когда есть на чем сосредоточиться. Но как я ни старалась думать только об одинаковости лососевых треугольников, мысли мои быстро унеслись.

– Господи, Кейти! – вдруг вскрикнула Эмма. – У тебя кровь! Ты что, не видишь? – И с легким раздражением: – Ой, ты рыбу запачкала.

– Правда? – Я посмотрела на руки. – Ого.

Она была права. На указательном пальце глубокий порез. Видна ярко-красная плоть. Рыба тоже красная.

Эмма уставилась на меня:

– Как ты могла не заметить? – Она грубовато взяла меня за руку. – Господи, бедняжка. Ужас какой. Да так сильно.

Она пыталась проявить сочувствие, но нотку раздражения подавить не сумела.

Внезапно я почувствовала боль. Такую острую, что слезы навернулись. Но мне было почти приятно это жжение. Я его заслужила.

Чуть позже мы устроились завтракать – за большим столом, что в центре столовой. Не было только Джайлса и Самиры. Но они уже встали – проходя мимо их коттеджа, я слышала голоса и детские вопли.

Сегодня за столом было тихо, разговор не клеился, все вяло ковырялись в тарелках. Ну да, похмелье после вчерашнего, но, возможно, что-то еще. Чувствовалась какая-то натянутость… словно все исчерпали свои запасы дружелюбия накануне вечером. И только Эмма суетилась, спрашивала, всем ли хватает бекона и кофе.

– Ради бога, Эмма, сядь! – не выдержал Джулиен. – Все у нас есть.

Он наверняка хотел сказать это с веселой насмешкой, но получилось раздраженно, почти зло.

Эмма села, шею ее залила краска.

– Кейти, – Миранда выдвинула стул рядом с собой, – садись со мной.

Я села, взяла тост, принялась намазывать маслом. Миранда с утра сильно надушилась, и тост тут же пропитался душным ароматом духов. В животе у меня забурлило. Я поспешно хлебнула кофе, но и у него был тот же запах.

Поставив чашку, я посмотрела на Миранду – склонив голову, она разглядывала меня. Я уловила, как подрагивает у меня в пальцах тост. Взгляд у Миранды был просто рентгеновски-пронизывающий.

– У тебя новый мужчина, да?

Она улыбнулась, но то скорее была гримаса, а не улыбка. Я слишком хорошо ее знаю и мгновенно догадалась: что-то не так. Будь я хорошей подругой, бросилась бы расспрашивать… но я просто не могу. И потом, здесь слишком много ушей.

– С чего ты взяла?

– Просто знаю. Ты изменилась. Прическа, одежда.

Я слегка отодвинулась. Дыхание у Миранды несвежее, на нее это не похоже. Она всегда чистит зубы до и после завтрака – по ее словам, привыкла к фашистскому распорядку своей матери. Наверное, просто забыла.

– И ты была такой неуловимой последнее время. Даже больше обычного. А ты всегда такая, когда у тебя появляется кто-то новый.

За столом все явно обратились в слух. Я чувствовала на себе взгляды. Я посмотрела на Ника – брови у него приподняты: ведь если я с кем-то встречаюсь, то он бы знал, правда же?

Я откусила от тоста, немного пожевала, проглотила, кусок застрял ровно посередке пищевода. Я сглотнула раз, другой, проталкивая тост. Потом просипела:

– Нет. На романы у меня нет времени, сплошная работа.

– Господи, – вздохнула Миранда. – Сплошная работа и никаких развлечений. Кейти, ну что это такое. Ты просто маньячка. Я не понимаю.

Да, ей наверняка не понять. Миранда пыталась сделать карьеру в разных областях, но ничего у нее не получилось. Из Оксфорда она в итоге вышла с дипломом третьей степени. И плевать, заявила Миранда. Но я-то знала, что не плевать. С ее самомнением она была уверена, что легко пробьется – как и всегда. Но не вышло. Дело в том, что Миранда умна, но ее ум не для Оксфорда. Мать наняла ей репетиторов, чтобы она получила четыре высшие оценки на вступительных экзаменах, и я уверена, что на собеседовании Миранда просто всех очаровала. Но, поступив в Оксфорд, она оказалась совершенно в другой лиге. Первый и второй курсы ей проскочить удалось, однако на третьем она проигнорировала предупредительные знаки, что выбрала не тот путь, даже я пыталась ей на них указать. Клянусь, я не радовалась, когда она вскрыла конверт и увидела результат. Но признаюсь, что в глубине души – где-то очень-очень глубоко – я решила, что справедливость восторжествовала.

Диплом третьей степени стал для Миранды оскорблением. Ее гордыня была уязвлена. Если говорить начистоту, теперь она среди нас белая ворона. У всех хорошая работа. Самира – успешный консультант по управлению, я – адвокат, Джулиен работает в хедж-фонде, Ник – архитектор, Джайлс – врач, Бо работает на Би-би-си, Марк вполне успешен в рекламной компании, даже Эмма на хорошем счету в серьезном литературном агентстве. Помню, как Миранда узнала об этом. «Не понимаю, – сказала она, – как ты смогла так быстро найти такую работу. Я думала, что литагентства берут только выпускников самых престижных университетов, как правило, Оксбриджа». Эмма и бровью не повела, ответила: «Не знаю. Возможно, я понравилась на собеседовании».

Сама Миранда пыталась устроиться в издательство. Потом в рекламное агентство. Марк помог ей даже больше, чем следовало, – убедил одного из коллег пригласить ее на собеседование. И Миранду взяли, но проработала она всего два месяца. Такая скука, объявила она. Позже, на свадьбе одного из коллег Марка, девушка из того агентства рассказала, что все было несколько сложнее. «Они сами предложили ей уйти, – сказала она. – Миранда была такой ленивой. Как будто эта работа ниже ее достоинства. Конверты надписывала, а запечатывать отказывалась. Говорила, что не собирается лизать какие-то там бумажки и вообще, мол, работать за такие гроши. Даже заявила, что не за этим заканчивала Оксфорд. Можешь себе представить?»

Да, такая плохая подруга, как я, конечно, могла представить.

А вот и Джайлс с Самирой. Выглядели они даже измотанней остальных. Самира упала на стул и со стоном закрыла лицо ладонями. Джайлс попытался впихнуть Прайю в детский стульчик, она недовольно захныкала. Скоро хныканье перешло в пронзительный вой, и Ник заткнул уши.

– О боже, – простонала Самира. – Прайя разбудила нас в пять, а потом в шесть.

– Даже представить не могу, – сочувственно сказал Бо. – Я сам-то с трудом оделся, а вам еще с ребенком пришлось справляться. Хорошо, Ник сказал, что я напялил футболку шиворот-навыворот, да?

Ник слабо улыбнулся.

– Ну, вы же сами этого хотели, правда? – беззаботно вопросила Миранда, наливая себе апельсинового сока. – Вас же никто не заставлял заводить детей?

Даже для Миранды, которой каким-то чудом безнаказанно сходят подобные комментарии, это было чересчур. Сегодня утром с ней явно что-то не так. Ее вечная маска беззаботности дала трещину.

Я уже и забыла, что Самира в злости страшна. Под ее спокойствием скрывался воистину крутой нрав, который принято держать в узде. Самира буквально окаменела. Все молча смотрели на нее, ожидая, что она предпримет. Самира шевельнулась и потянулась за кофе. Рука чуть подрагивала, когда она наливала из кофейника. На Миранду она даже не взглянула. Похоже, ради общего спокойствия решила оставить ее выходку без внимания.

Разговор кое-как продолжился. Сегодня идем на охоту, в шотландском поместье это обязательный пункт.

– Вы-то вряд ли пойдете, да? – спросил Марк, глядя на Ника с Бо.

– Почему нет? – отозвался Ник.

– Ну, – Марк слегка скривил губы, – сам знаешь почему.

– Нет, не знаю.

– Просто думал, вы таким не увлекаетесь.

– Секундочку, Марк. Если я правильно понял, ты решил, что мы не пойдем на охоту, потому что мы геи. Так?

Сказанное Ником прозвучало столь нелепо, что даже Марка должно было пронять.

– Это не болезнь, Марк. Просто для ясности.

Марк уклончиво хмыкнул. Ник так сжал чашку, что я испугалась, как бы он ее не раздавил. Несмотря на все мускулы Марка, я бы поставила на Ника, если они затеют драку. А уж про интеллектуальную драчку и упоминать глупо.

– Это правда, – продолжал Ник, – как большинство разумных людей, я не одобряю убийство животных ради развлечения. (На лице Марка буквально нарисовалось: «Ага!») Но лесничий сказал, что популяция оленей может выйти из-под контроля, если не регулировать их численность. Так что в данном случае я вовсе не против охоты. А еще я хороший стрелок, последний раз в стрельбе по тарелкам выбил восемнадцать из двадцати. Однако благодарю за заботу.

Тут уж никто, даже Миранда, не нашелся что сказать.

Хитер

Я пила чай чашку за чашкой, так что уже вот-вот могла сама превратиться в чайник. Больше, похоже, никто не пил, хотя когда я предлагала, они рассеянно кивали, а потом так и сидели с чашкой, и чай остывал нетронутый. За окном снег не собирался униматься. Уже и не представить, что когда-то ее не было, этой подвижной белой завесы.

Я думала, что после обнаружения тела царит суета, повсюду снуют люди в комбинезонах и с фонариками. Но погода подчинила нас своей прихоти. Впервые с того дня, как приехала сюда, я понимала, насколько странное это место и как мало я, в сущности, о нем знаю. Оно словно другая планета. Я убеждена, что здесь есть секреты помимо убежищ контрабандистов и щук-монстров. Это лишь малая часть того, что скрыто.

В соседней комнате раздался пронзительный вопль, я дернулась так, что пролила воду из чайника на пол. Разумеется, это просто ребенок. Вспомнился плач младенца в новогоднюю ночь, когда я в окно ванной увидела – или подумала, что увидела, – странный огонек на склоне Мунро. Интересно, могут ли детские крики перекрыть шум снаружи.

Все эти здешние звуки, вроде бы такие нормальные, но в каждом мне слышалось что-то особенное, пугающее. Ожидая, пока закипит чайник, я припомнила одну из своих первых ночей здесь.

Я поселилась в коттедже и старалась ни о чем не думать. Была неделя страшной годовщины. У меня имелось достаточно вина – лечебная доза, где-то полторы бутылки. Помню, как легла на кровать и натянула на голову одеяло. Единственное, что я узнала о тишине, – по крайней мере, о тишине дикой природы, – что она на удивление громкая. Дом был старый, отовсюду доносились какие-то скрипы. За стенами две совы перебрасывались долгими заунывными криками. Ветер шумел в верхушках сосен. Постанывали стволы. Я еще тогда подумала, что вся эта лесная какофония со временем будет меня успокаивать. Что я привыкну к ней. Но я так и не привыкла.

Внезапно в ту ночь раздался крик, перекрывший все звуки. Громкий, отчаянный, страшный – крик человека, испытывающего ужасную боль. Он повис в воздухе на несколько долгих секунд. Я села в постели, всю сонливость после вина как рукой сняло. Слух по-звериному обострился, я вся дрожала в напряженном внимании, ожидая нового крика. Его не последовало.

Я ждала: наверняка ведь кто-то еще это слышал? Потом вспомнила, что здесь только я и лесничий в самом дальнем домике, и ни души на мили вокруг… кроме того, кто кричал. Я представила, как Даг натягивает высокие сапоги, берет ружье. Идти, конечно, должен он. А не я, пьяная и до смерти напуганная. Но ночь вдруг погрузилась в тишину.

Я приоткрыла створку окна, выглянула наружу. Ни огонька. Часы показывали два. Я вернулась в постель. Время размылось, скоро я уже не понимала, сколько пролежала. Все из-за вина, должно быть. До меня начало доходить, что Даг наверняка крепко спит. Что крик слышала только я.

Может, мне почудилось… Может, я провалилась в сон. Я даже толком не смогла бы описать тот крик, хотя звук все еще вибрировал в голове.

И тут, словно чтобы напомнить мне, крик раздался снова, и на этот раз он был еще ужаснее. Вопль агонизирующего существа. Я вылезла из постели, нащупала тапочки. Надо пойти посмотреть, больше нет сил притворяться, что ничего не происходит. Кто-то попал в беду.

Я спустилась по лестнице, надела куртку, обулась, взяла чугунную кочергу из камина и фонарик с подоконника. Ночь была иссиня-черной. Помню, я отметила, что никогда не видела такого черного-черного неба, больше напоминавшего бездну.

Я вглядывалась в темноту, пытаясь уловить какое-нибудь движение.

– Эй? – позвала я.

Руки тряслись так, что свет от фонаря беспорядочно метался, выхватывая мерзлые участки земли. Тишина вокруг была как чье-то затаенное дыхание.

– Эй?

И в этой ужасной тишине я почувствовала, что за мной наблюдают, ведь я стояла в свете, лившемся из распахнутой двери. Кроме того, эти мои жалкие вскрики, меня было видно и слышно. И наверняка я была в опасности.

Я сделала несколько шагов. И тут в стороне, где, по моим представлениям, находилось озеро, я уловила движение. Не увидела, а скорее ощутила – каким-то животным чутьем, о существовании которого у себя и не подозревала.

– Кто там?

От страха горло сдавило, вопрос прозвучал тоненьким, придушенным писком. Я направила фонарик в ту сторону. Ничего. И тут снова что-то мелькнуло, уже совсем рядом.

– Хитер?

Я вскинула руку, в свете фонаря возникло лицо. На меня надвигалась жуткая фигура, я едва не заорала, но уже в следующий миг обрадованно выдохнула. Передо мной стоял Даг.

– У вас все в порядке? – спросил он.

В его голосе не было ничего особенного, обычный низкий голос, неторопливая манера говорить.

– Я слышала чей-то крик. Вы слышали?

Он нахмурился:

– Крик?

– Да, такой пронзительный. Такой жуткий… Я вышла посмотреть… – Заметив недоверие на его лице, я запнулась. – Так вы не слышали?

– Так? – И он, к моему изумлению, точь-в-точь повторил этот ужасающий вопль.

По спине пробежал ледяной озноб.

– Да. Абсолютно точно.

– А. Ясно, это была лиса. Самка.

– Не понимаю. Это был женский крик, я уверена.

– Да, похоже, спутать легко. Вы не первая, кто попался. Недавно читал про один случай, парень погиб на железнодорожных путях под Эдинбургом, пытался спасти, как он думал, попавшую в беду женщину. – Он слегка вздернул брови. – Вы что там у себя в городе, не слышали этой истории?

– Нет.

Мне было уже неловко – за свой дрожащий голос, за свой страх. Надо взять себя в руки.

– Это когда они… – он поморщился, – у самцов… ну знаете, эта штука, она острая. И самкам это не то чтобы приятно.

Я невольно поежилась.

– Да уж. Неприятно, в общем. Но никто никого не убивал. – Он помолчал. – У вас точно все в порядке?

– Да. – И сама услышала, сколь неубедительно это прозвучало. Потому быстро добавила: – Правда. Все хорошо.

– Тогда разрешаю вернуться в постель.

Помню, в тот момент его взгляд скользнул по мне и тут же ушел в сторону. Я была в пижаме. Но внезапно почувствовала себя совершенно голой.

– Спасибо, – пробормотала я.

Он приподнял воображаемую шляпу:

– Всегда к вашим услугам.

Я вошла в дом, закрыла дверь на задвижку и прижала руку к груди. Похоже, мозг не сообщил сердцу, что опасность миновала. Оно билось так тяжело и часто, словно вот-вот выпрыгнет из груди. И только забравшись в постель и натянув одеяло, я смогла привести мысли в порядок. Если Дага разбудил не крик, как меня, почему он бродил среди ночи?

Мне не давала покоя его забинтованная рука и то, что он уклонился от объяснений, как поранился. Вспомнились слова босса – дескать, по части браконьеров Даг в самый раз. Мне так не хотелось, чтобы он имел отношение к происходящему. «Потому что он тебе нравится, – прозвучал в голове голос. – Вот ты о нем и думаешь». Сделав усилие, я отогнала эти мысли.

Затем вспомнился совет матери погуглить его. Внезапно это показалось важным, почти насущно важным, необходимым.

Я быстро прошла в кабинет, заперла дверь. Если Даг попытается войти, скажу, что замок защелкнулся случайно. И я тут пробуду недолго, чтобы не вызывать подозрений. Я открыла шкафчик с личными делами. Их всего два – мое и Дага. И контракт Иэна. Думаю, Иэн знаком с боссом уже давно.

Я открыла папку Дага. Совсем коротенькое резюме – служба в морской пехоте, шесть лет. И все. А что, собственно, я ищу? Я села за компьютер, вбила полное имя Дага в поисковик, результаты загружались медленно – связь едва ворочалась. Только когда у меня начало жечь в груди, я поняла, что затаила дыхание. Ничего не найдется, думала я. Ничего особенного… Мне было мерзко от того, что я делаю это. Что обманываю его доверие, хотя он и не узнает. Он никогда не узнает, а я избавлюсь от подозрений на его счет и перестану терзаться. Наконец загрузилась страница с результатами поиска.

Сколько ссылок. Чего ожидаешь, если ищешь информацию про обычного человека, не знаменитость? Пять-шесть ссылок? На профили в социальных сетях, большинство из которых – однофамильцев. Упоминание о спортивных достижениях в колледже. Но на запрос не самой распространенной фамилии Дага интернет выдал десятки страниц. И ни на одной не было ничего хорошего. Один кромешный ужас.

Как бы я хотела никогда не увидеть этого. Никогда.

Миранда

Мы вышли за Дагом во двор, где стоял его «лэндровер», рядом с большим старым пикапом красного цвета – наверное, на нем ездит Хитер. Я представила эту малышку за рулем такой огромной развалины и едва не рассмеялась.

Даг открыл ультрасовременный кодовый замок, смотревшийся совершенно неуместно на двери старого деревянного сарая. Видимо, так положено хранить оружие. Когда он навалился на тяжелую дверь, под старой рубашкой напряглись мускулы (в одной рубашке зимой!). Пожалуй, он был бы идеальным кандидатом в любовники леди Чаттерлей, такой высокий, широкоплечий, дикий. Какой контраст с Джулиеном, невольно подумала я, крема и лосьоны мужа соперничают с моими за место в шкафчике ванной.

Мы проследовали за Дагом в сарай, и он выдал нам экипировку – толстенные штаны и куртки, нашел туристские башмаки для Кейти, которая не удосужилась взять ничего мало-мальски подходящего. Марк попросил нелепую клетчатую кепку в духе Шерлока Холмса.

– Если хочешь, приятель, – сказал Даг. При желании в голосе можно было уловить насмешку.

Рядом со штанами и куртками висели десять ружей. Было что-то убийственное в самом их виде, словно они могут отправить тебя на тот свет, даже вися себе на стене.

Потом мы долго слушали нудеж про безопасность и про то, куда мы сегодня пойдем: вверх по крутому склону, мимо Старого Дома, потому что вроде бы там в последнее время любят собираться олени, но нас интересуют только оленихи, поскольку самцов в это время года стрелять нельзя. Наконец я не выдержала:

– Так, давайте-ка уясним. Мы можем не добыть сегодня оленя. И даже если добудем, у него не будет рогов, для самцов сейчас неподходящий сезон. Но мы выложили сотни фунтов за охоту.

– Да, – кивнул Даг, – это дорогое развлечение.

Голос спокойный, но в глаза мне он смотреть избегал. Я ощутила легкий триумф от этой маленькой победы. Мне знаком этот признак. Я всегда была верна Джулиену – ну, за одним исключением в самом начале. Но я совру, если скажу, что не люблю попробовать свои силы, закинуть приманку. Думаю, это мой личный способ охотиться. Гораздо интереснее, чем ползать по мокрому вереску в мерзких дерматиновых штанах.

Дверь закрылась с металлическим щелчком. После чего Даг повел нас на задний двор, велел лечь на земле и стрелять по пустым пивным банкам. Джулиен, Джайлс, Бо и Марк стреляли ужасно, просто смех. Но никому, кроме Бо, который никогда не теряет беззаботности (хотя с его прошлым наркомана вряд ли он всегда таким был), совсем не было смешно. Марк – мне приходилось заставлять себя смотреть на него – после каждого промаха что-то зло бурчал. Джулиен, промазав в шестой раз, так стиснул челюсти, что не оставалось сомнения – он злится, у него даже дергался глаз. Я видела, что он завелся. Они все завелись. Даже тихоня Джайлс преобразился. Наверное, представляют себя героями боевика или компьютерной стрелялки. Мужчины все-таки вечные мальчишки. И все же мне было как-то тревожно.

Кейти тоже мазала, но, по-моему, она даже не пыталась попасть – и не притворялась, будто ей это нравится. Самира – которая после долгих уговоров согласилась доверить Прайю на пару часов менеджеру Хитер – тоже была не на высоте, но очень старалась. Помню ее университетские победы в гребле. Дайте ей неделю, и она достигнет олимпийского уровня. Я с радостью наблюдала проблеск в ней той, прежней Самиры, девушки, которую знала когда-то. В конце концов, это же Самира однажды подожгла стол у нас в доме, пытаясь изобразить бар на Ибице, за что ее чуть не выгнали из колледжа.

У меня получалось совсем не плохо, но и не так хорошо, как я рассчитывала, а я ведь всегда любила спорт. Даг сказал, я слишком резко нажимаю на спусковой крючок.

– Надо касаться его нежно, с лаской.

Сказал он это абсолютно серьезно, но… мне кажется или и вправду прозвучало несколько эротично?

Ник стрелял отлично, как и говорил. Он всегда был хорошим спортсменом. И он всегда так точен во всем, так чересчур серьезен. Но лучше всех оказалась Эмма. Даг назвал ее «прирожденным стрелком», она улыбнулась и скромно покачала головой.

– Женщины всегда лучшие стрелки, – добавил Даг. – Точные и беспощадные. В этом спорте не нужны тестостерон и физическая сила.

Хотелось бы мне не переживать из-за того, что похвалил он не меня.

Потренировавшись, мы полезли в гору. Держали курс на Старый Дом, про который вчера говорила Хитер. Как же я ненавижу эти пешие походы. Такая бессмысленная скукота. Бегать куда лучше, хотя бы калорий сжигаешь больше. Марк, Джулиен и Ник устремились вперед, будто им объявили, что стрелять будет только один. Кейти топала чуть впереди меня, болтала с Бо. Было немного обидно, что она не предпочла идти в паре со мной. Конечно, можно было догнать их, но не хотелось унижаться, добиваясь ее внимания. Кажется, я обидела ее за завтраком, когда спросила про нового мужика. Да, следовало быть поделикатней, она такая скрытная по этой части, но я же просто хотела проявить интерес. И уж после того, как мы столько не виделись, она могла бы спросить, как у меня дела, не умерла бы. Вообще-то, на нее это не похоже. Раньше мне бывало комфортно в ее компании. Джулиен как-то раз съехидничал, что мне повезло с подругой, которая готова слушать столько, сколько я готова трепаться. Но он не так уж и не прав. Я всегда считала Кейти своей противоположностью, своим дополнением.

Тропинка вдруг пропала, мы теперь продирались через заросли вереска, идти стало намного тяжелее. Вереск цеплялся за ноги, тянул, как бы напоминая, кто тут главный. А главной тут была природа. Безжалостная. Заметно похолодало, ледяной воздух жалил лицо и руки. Мне казалось, что даже зубы мерзли. Скоро холод пробрался и под куртку, и даже под мой красивый – и, как я думала, теплый – кашемировый свитер.

Земля местами была заболоченная – надо полагать, в другое время года тут стекают ручьи. Ноги то и дело проваливались в мягкую почву, и ледяная вода затекала в ботинки. Бедные кашемировые носочки, которые мне подарил Джулиен, вы будете безнадежно испорчены. Было время, когда Джулиен каждую неделю возвращался домой с подарком – наверняка чувствовал себя виноватым за то, что втянул меня в свои сомнительные дела, но уверял, что ему просто нравится меня баловать.

Ник, Марк и Джулиен замедлили ход. Они почти толкали друг друга, норовя вырваться вперед, – каждый хотел забраться на холм первым. Это ведь опасно, если при тебе заряженное ружье? В какой-то момент Марк явно намеренно пихнул Джулиена. Не сильно, но точно не случайно. Он отшутился, и Джулиен рассмеялся, но я видела, что ему совсем не смешно.

Наконец-то устроили привал – возле Старого Дома, унылой горелой развалины. Даг достал флягу и пустил по кругу. Когда он протянул флягу мне, я задержала пальцы на его руке чуть дольше, чем следует. У него такие темные глаза, что зрачков не разглядеть. Хочу, чтобы Джулиен увидел, чтобы заметил мужчину, который желает меня.

Я не большая поклонница виски, но здесь он как-то хорошо пошел, в этом заброшенном месте. И его тепло будто чуть развеяло странное настроение, владевшее мной со вчерашнего вечера. Я сделала еще глоток и, передавая фляжку Дагу, с удовольствием заметила отпечаток своей помады на горлышке.

Кажется, незадолго до нас тут кто-то уже побывал. На земле валялись окурки. Даг подобрал один и долго рассматривал, словно не окурок это, а секретное послание. Я заметила, как он сунул его в карман. Мне показалось это странным. Зачем подбирать чьи-то старые бычки? Я оглядела его потертую куртку, поношенные ботинки, и меня внезапно захлестнула жалость. Неужели он его подобрал, чтобы потом докурить?

Кейти

Старый Дом выглядел пугающе. Это единственное уродливое пятно в ландшафте. Обгорелый остов, остались одни почерневшие стены. И здесь было холоднее, чем у озера, возможно, потому, что место открыто всем ветрам. Зачем, интересно, понадобилось что-то здесь строить? Так далеко от какого-либо естественного укрытия. Я подумала о пожаре. Наверняка его было видно на мили вокруг – как свет маяка.

Здешняя тишина отличалась от тишины в остальном поместье. Мир тут словно затаил дыхание. Такое чувство – как бы банально ни прозвучало – что ты не один, что чьи-то глаза наблюдают за тобой. Камни похожи на древние кости, будто на холме лежит скелет чудища, недостойного погребения и брошенного под открытым небом. Когда мы подошли к сгоревшему строению достаточно близко, я уловила в воздухе запах гари. Но это ведь невозможно? Или же гарь впиталась в камни? Не верилось, что после пожара прошел почти век, а не несколько лет.

Конюшня – немногое, что уцелело, потому что пламя не смогло до нее добраться, – выглядела почти непристойно в своей неприкосновенности. На двери тоже был кодовый замок – видимо, чтобы гости не заходили туда, потому что строение ветхое. Небо было красивого бледно-лилового цвета. Это к снегу? И что мы будем делать, если сильный снегопад застанет нас прямо здесь? Склон горы совершенно голый. Охотничий Дом – я имею в виду Новый – поблескивал отсюда осколком стекла на берегу озера, серого, свинцового, неприветливого в обрамлении угольно-черной щетины деревьев. Станция, оказывается, находится примерно на таком же расстоянии от Охотничьего Дома, что и Старый Дом, но с другой стороны, отсюда она смотрелась как деталька игрушечной железной дороги.

– И что мы здесь забыли, – сказала Миранда, – могли бы сидеть дома и упиваться шампанским.

По дороге сюда она беспрестанно жаловалась – на болотистую почву, на то, что ледяная вода заливается в ботинки. Уверена, все оттого, что она плохо стреляла на тренировке. Прояви она себя снайпером, неслась бы во главе нашей компании. Миранда терпеть не может быть хоть в чем-то хуже других. Так и вижу, как она скривила губы, когда Даг похвалил Эмму, как будто не могла поверить, что приземленная Эмма способна быть хорошим стрелком.

– Охренеть, как тут холодно. Олени наверняка прячутся сейчас где-нибудь, если у них есть мозги. Правда же, мы тут никого не найдем?

Ник вдруг резко повернулся к ней.

– Эй! – прикрикнул лесничий. – Осторожней, парень, у тебя ружье заряженное.

– Простите, – Ник немного смутился. – Но, честно говоря, меня достало слушать, как тебя все достало, Миранда. Почему бы тебе не вернуться, если тебе это все не в кайф? Мы никого не найдем, если ты будешь стонать на всю округу, как тебе плохо.

Наступила оглушительная тишина, ледяной воздух словно стал еще холоднее. У Миранды был такой вид, будто ее ударили. Сегодня все какие-то дерганые, но это был первый откровенно враждебный выпад. И неудивительно, что столкнулись именно Ник с Мирандой. В конце концов, Ник никогда не был ее поклонником. И думаю, он ее так и не простил.

Когда на первом курсе Ник признался нам в своей сексуальной ориентации, его родители, служившие в посольстве в Омане, еще ничего не знали. Не то чтобы он боится им рассказать, поделился он со мной.

– Они достаточно либеральны и наверняка уже догадались. Ведь была парочка парней, когда мы жили в Париже, с которыми я встречался.

Но он хотел найти подходящий момент, потому что это было важным событием – объявить о том, кто он есть.

Миранда утверждала, что ничего не знала об этом, когда родители Ника приехали на библиотечную неделю[17] и Ник познакомил их со всеми в общей гостиной. Зашел разговор о летней сессии, и Миранда сказала этаким скабрезно хихикающим тоном: «Не волнуйтесь, мы проследим, чтобы Ник учился, а не бегал за всеми красивыми парнями».

Никто и не думал, что она в курсе, вот что было хуже всего. Она не входила в группу избранных, с которыми поделился Ник. Это я рассказала ей, хотя обычно умею хранить секреты. Но я была пьяна, а Миранда дразнила меня тем, что я влюблена в Ника, и это вырвалось само собой. Разумеется, я умоляла ее никому не говорить. И она клялась, что вообще забыла об этом, а после еще утверждала, что была уверена, будто родители Ника «и так знали».

Я не сомневалась, что Ник меня не простит. Поэтому обрадовалась тому, как он себя повел. Он страшно разозлился, это правда. Но, к счастью, не на меня. Сказал, что обдумывает несколько неприятных способов отомстить Миранде, но не смог придумать ничего, что соответствовало бы масштабам того, что натворила она.

– Понятно, ничего страшного не произошло, – сказал он. – Все равно я собирался сказать им на этой неделе… как-нибудь за ланчем, например. Но я знаю, что она не случайно. Ей надо было продемонстрировать свою вседозволенность. Ну, и поссорить нас, конечно.

– В смысле?

– Я больше чем уверен, ее бесит, что ты дружишь со мной.

– Ерунда, – сказала я. – У Миранды куча других друзей, и у меня тоже… немножко.

– Да, но близкая подруга у нее одна, ты, неужто не заметила, Кейти? Только ты. И вряд ли она любит делиться своими игрушками.

Конечно, теперь все это уже совсем неважно. Или Ник хорошо постарался внушить себе эту мысль. И все-таки интересно, вспоминает ли он о том случае. Раны, нанесенные в таком восприимчивом возрасте, обычно очень болезненные и оставляют самые глубокие шрамы.

– Эй! – крикнула Самира. – Давайте все просто расслабимся, ладно? Мы приехали отдыхать.

Забавно. Не припомню, чтобы раньше Самира спокойно относилась к подобному. Взять хотя бы, как она утром явно боролась с собой, с каким трудом удержалась, чтобы не огрызнуться в ответ на слова Миранды.

Миранда буркнула что-то сердитое. Она была по-настоящему задета. Удар нанести она способна, а вот сама держит удар не всегда. Под жесткой гламурной оболочкой она куда уязвимее, чем это может показаться. И подозреваю, что она всегда втайне восхищалась Ником, считала его равным себе.

Она бросила быстрый взгляд на Джулиена. Ждет, чтобы вступился за нее? Если так, то будет разочарована, но вряд ли удивится. Миранда не раз говорила, что он терпеть не может столкновений, старается всем нравиться, быть для всех своим парнем.

Мне тоже не хотелось принимать чью-то сторону. Хватит с меня собственных проблем. Меня как будто закинули в прошлое: Миранда скандалит, а я выступаю буфером между ней и ее противником. Нет уж, сейчас я воздержусь. Я отошла к другой стороне развалин, встала на обрыве прямо против ветра, закрыла глаза.

Ногти больно впились в ладони. Надо прекратить. Я должна остановить это, убить в себе это желание навсегда. Вот только мне ни разу еще не удалось. Стоит наступить подходящему моменту, и во мне словно все умирает. Как же я вляпалась во все это. Я несколько раз глубоко вдохнула, открыла глаза и обвела взглядом пейзаж внизу.

Мне довелось побывать в очень красивых местах, но ни одно из них не сравнится с этим. С первозданным ландшафтом, с его дикостью, нетронутостью, когда присутствие человека сводится лишь к горстке домиков, крошечной станции и черным руинам за спиной. Красота суровая, неприветливая, но именно этим она и берет. Приглушенные цвета – сланцево-синие деревья, грязно-желтое небо, ржаво-красный вереск. Завораживает даже сильнее, чем лазурное море или белоснежный пляж.

Внезапно вереск прямо передо мной зашевелился, задвигался, и я поняла, что это олени – бегут, почти сливаясь с фоном, лишь мелькают забавные белые хвосты. И вдруг я увидела нечто чужеродное – еще одно движение, выше по склону. Человек. До него было ярдов пятьдесят, в камуфляже, с большим рюкзаком. Лица я не разглядела, какого роста человек, было непонятно – он по пояс утопал в зарослях вереска. И явно хотел остаться незамеченным – пригнулся, пытаясь слиться с зарослями. Наверняка это он спугнул оленье стадо.

Меня он вряд ли видел. Сердце стучало где-то в горле. Было что-то очень опасное в том, как он двигался – плавно, по-звериному. И тут, точно почуявший чужого хищник, человек поднял голову, обернулся и увидел меня. И замер.

Не могу объяснить, что произошло потом. У меня нет никаких разумных версий. В следующую секунду он просто исчез, растворился в вереске. Я моргнула, решив, что мне привиделось. Никого не было.

Я вспомнила слова Хитер. Сообщите лесничему или мне, если увидите в поместье незнакомого человека. Значит, я должна рассказать Дагу? Но я даже не уверена в том, что видела. Человек же не может бесследно раствориться, так не бывает. Просто у меня слезятся глаза от ветра и голова слегка не своя после снотворного, которое я вчера приняла. Остальные решат, что я придумываю или мне померещилось. Будь я Мирандой, сочинила бы целую драму, историю про призрака. Но я другая. Я Кейти, тихоня и созерцатель. И не случится ничего плохого, если я ничего никому не скажу. Правда?

Даг

В их группе что-то изменилось. Он заметил это еще до того, как парень в очках поцапался с красивой блондинкой. Перемена случилась раньше. Все началось с оружия. Каждый из них вдруг получил новую силу. Поначалу на стрельбах они вздрагивали от каждой отдачи, когда ружье с силой било в плечо. Но быстро – даже как-то чересчур быстро – все приноровились, с каждым выстрелом все больше входили во вкус, обрели уверенность. Им начало нравиться. Но было и кое-что еще. Соперничество. Даже более того… в них пробудилось что-то первобытное. Охотничий раж, знакомый всем новичкам. Жажда крови. Каждый уже хотел пройти через убийство. И они ведь даже не понимали, к чему рвутся. Поскольку никогда раньше не убивали – никого крупнее мухи или мыши, угодившей в мышеловку. Тут все будет совершенно иначе. Охота изменит их. Они расстанутся с невинностью, о которой сейчас и не подозревают.

Причиной была и природа. Она пробуждала в них нетерпение. На горе повсюду грубые изгибы скал-скелетов, ржавый пух вереска, из которого гранит выступает наподобие старых костей. Здесь, наверху, понимаешь, насколько ты одинок – ни живой души на многие мили вокруг.

Разве что… Пальцы нащупали окурок в кармане. Не нравится ему это. Видно, кто-то здесь побывал, недавно. Хитер не курит, насколько ему известно, да и не пошла бы она к Старому Дому без особой надобности. Иэн курит, но зачем ему сюда подниматься, вся его работа внизу у домов или в насосной у озера. Конечно, это могли быть исландцы, но в прошлый вечер после ужина он видел их с самокрутками.

Надо рассказать Хитер. Спросить, не заметила ли чего.

Браконьеры? Но они бы оставили и другие следы. Перепачканную кровью траву там, где тащили добычу, гильзы от патронов, следы от костра, обглоданные кости. Иногда он даже находил туши животных раньше, чем за ними возвращались, – браконьеры забирали голову, самую ценную часть, а обезглавленное тело прятали в траве, пока не представится случай вернуться за ним.

Окурки мог оставить какой-нибудь турист, ведь здесь не запрещено бродить, хотя повсюду таблички (возможно, незаконные) «частная собственность». Но он не помнил, чтобы видел хоть одного пришлого туриста. Кроме того, нынешние туристы всегда в ярких ветровках, повернуты на сохранении природы и мусора после себя не оставляют.

Нет, все это ему определенно не нравилось.

Даг был рад уйти от Старого Дома. История этого дома перекликалась с его собственными призраками. Лесничий, одержимый другой войной, устроивший тут пожар. Даг знал, что за сила способна толкнуть человека на такое.

Двух олених, отделившихся от стада, они увидели сразу за Старым Домом. По небу медленно расползалось пятно тьмы – солнце, спрятавшееся за тучей, готовилось к закату. Надо торопиться. Он велел гостям лечь в вереск и ползти к оленям – тихо, чтобы не спугнуть.

Одна олениха – уже старая. Прихрамывает. То, что надо. Убивать только старых, хромых. Что бы ни думали браконьеры, это не охота ради трофеев.

Когда они подползли достаточно близко, Даг повернулся к блондинке – той, что пониже, и не такой красивой:

– Хотите попробовать подстрелить ее?

Она с чувством кивнула.

Он показал ей, куда целиться.

– Прямо в центр груди, ни в коем случае не в голову. Если целить в голову, легко промахнуться. И не слишком низко, а то раздробите ей ногу. И не забудьте, жмите на крючок мягко.

Она сделала все, как он сказал. Выстрел, раскат грома, звон в ушах. Остальные олени, пасшиеся в стороне, бросились прочь с поразительным проворством. Позади вскрикивали гости.

Как всегда, в первый миг показалось, что ничего не произошло – ружье дало осечку или пуля пролетела мимо. Но тут олениха дернулась, словно ее пронзило током. Послышался запоздалый удар металла, входящего в плоть. Раздался рев, полный боли. На ослабевших ногах олениха сделала пару шагов, пошатнулась. И через мгновение ноги под ней подогнулись и она повалилась в траву – медленно, словно желая не удариться при падении. Грудь ее набухла красным. Идеальный выстрел.

Он быстро преодолел сотню ярдов, отделявших их от умирающего животного. Олениха лежала в вереске, над ней туманом висел пар от дыхания. На секунду их взгляды встретились. Потом он достал нож и вонзил точно у основания черепа. Олениха была мертва. Ему было жаль это грациозное существо, теперь неподвижное. Но в отличие от других смертей, за которые он ответствен, эта была правильной, необходимой. Если популяцию не контролировать, олени слишком размножатся, и тогда стадо начнет голодать и болеть.

Он наклонился к животному, погрузил свои пальцы в рану. Потом вернулся к той женщине, Эмме, и по старинной традиции пометил ее лоб и щеки кровью.

Эмма

Егерь сказал, что с вырезкой из оленя, которого я подстрелила, ничего не получится – тушу надо выдержать в подвешенном состоянии несколько дней, потому что в первые сутки окоченение слишком сильное, и мясо будет несъедобным до тех пор, пока ткани снова не расслабятся. Но у них есть уже выдержанное мясо, которое я могу использовать, если хочу. Сегодня вечером я собиралась приготовить говядину «веллингтон», но можно заменить на оленину. Будет великолепная память о сегодняшнем дне.

За мясом нужно было сходить в сарай-хранилище. Сначала, конечно, я умылась. Если верить сказкам, метку нельзя смывать до полуночи, иначе случится беда, но все это глупости и суеверие. И потом, кровь засохла неприятной коркой. Возле сарая никого не было, но дверь стояла приоткрытой. Я толкнула ее и услышала чей-то низкий торопливый говор. При звуке моих шагов голоса смолкли. Внутри было темно, приходилось щуриться, чтобы что-то разглядеть. Я отступила на шаг к двери. Сбоку от меня висели три жуткого вида туши. С одной на кирпичный пол капала кровь – наверное, это та самая олениха, которую я подстрелила. В воздухе стоял хорошо узнаваемый запах – тяжелый, металлический.

Тут я в полумраке разглядела работника, Иэна, которого уже видела. В руке у него был топорик, фартук весь в крови. Свободной рукой он помахал мне, ладонь тоже вся в крови. Я перевела взгляд – чуть в стороне стояли исландцы.

Интересно, о чем эта странная троица так возбужденно беседовала.

– Ваша оленина готова, – сказал Иэн. Потянулся к стойке сбоку от себя, снял сверток.

– Спасибо. – Я осторожно приняла сверток из вощеной бумаги. Тяжелый.

– Эти двое, – он указал на исландцев, – интересуются, можно ли им забрать сердце убитого вами оленя, его вкуснее есть свежим. Надеюсь, вы не против?

– Нет… – Я постаралась скрыть отвращение. – Вовсе нет.

Исландец – я вспомнила его имя, Ингвар – улыбнулся.

– Спасибо. Знаете, это самая вкусная часть.

Хитер

Я смотрела на монитор. Рука непроизвольно метнулась к губам, заглушая вскрик. Меня потрясло, с какой легкостью я отыскала информацию, просто вбив полное имя Дага. Все было плохо. Очень плохо. Пожалуй, даже хуже, чем могла представить моя мама в своих самых жутких фантазиях.

Пугали даже короткие анонсы сносок. Он чуть не убил кого-то. Я жила здесь наедине с человеком, отсидевшим в тюрьме. Обвиненным в «умышленном нанесении тяжких телесных повреждений».

Первой шла статья в «Дэйли мейл». Я открыла ее. Фото Дага – запавшие глаза, обритая голова. На другом снимке его в мешковатом костюме выводят из машины у здания суда, он в ярости скалится в сторону фотокамер. Выглядит как преступник, жестокий и опасный. Статья детально разбирала его биографию. Окончил частную школу. Отчислен из университета. Служил в морской пехоте. Единственный, кто выжил во время атаки талибов, при «невыясненных обстоятельствах». Явный намек на преступление или трусость.

И потом «драка в баре».

Чем дальше, тем история становилась все хуже. «Телесные повреждения»? Попытка удушения. Я искала в статье хоть что-то, способное оправдать поступок Дага, любую зацепку. Мне хотелось его оправдать. И не только потому, что меня ужасала одна мысль о том, что я живу рядом с тем, кто способен на хладнокровное убийство (или его попытку), нет, причина была еще и в том, что вечно молчаливый Даг мне нравился. Я искренне верила в свои слова, сказанные маме, – он безобидный.

Но в статье не было ничего, что могло бы его оправдать. Закрыла страницу «Дэйли мейл», щелкнула на ссылку Би-би-си. Уж там-то обычно пишут без предвзятости и расчета на сенсацию. Наткнулась на выдержку из свидетельства очевидца: «Это произошло ни с того ни с сего. Кажется, сначала они разговаривали – просто два парня в тихом углу паба, когда вдруг тот мужик принялся его душить. Народ старался его оттащить, но он всех раскидал, потом набежало столько, что его скрутили. Жуть была».

По коже побежали мурашки, хотя отопление работало на полную мощность. Попытка удушения. Синяки на шее туристки, темно-синие пятна. Но зачем Дагу ее убивать? Она пробыла здесь всего два дня. Он ее знать не знает. «А может, – сказал тихий голос в голове, – ему и не нужны были причины». Если верить статьям, того парня в пабе он тоже не знал. Нет, кое-что не сходится. Даг обнаружил тело. Зачем показывать, где труп, он ведь мог спрятать его. Или чтобы держать ситуацию под контролем? Может быть… Но тогда разумнее было бы представить это несчастным случаем. Даже для человека, далекого от медицины, очевидно, что ее задушили.

В дверь постучали. Я замерла, захлопнула ноутбук. Несколько шагов – и я у двери. Как и ожидала, за ней стоял Даг.

Кейти

Все разошлись по своим коттеджам, чтобы подготовиться к вечеру. Миранда потребовала, чтобы мы принарядились.

– Ерунда какая, – сказала Самира, – тут же лесная глушь. У меня полно забот поважнее, чем наряжаться. И вообще я думала, что мы приехали отдыхать, а не рауты устраивать.

– Но ведь это же праздник, – возразила верная Эмма.

Впрочем, в таких делах бесполезно сопротивляться. Миранда все равно добьется, чего хочет.

Но я не стала тратить время, прихорашиваясь перед ужином. Потому что проторчала в ванной, разглядывая пластиковую полоску, а потом ходила взад-вперед, гадая, что же теперь делать. Хотелось заорать. Но здесь было так чертовски тихо, что они все услышали бы меня.

Может, думала я, пытаясь дышать глубоко и ритмично, тест дефектный. Если бы у меня только имелся запасной. В аптеке на вокзале Кингс-Кросс я страшно торопилась, стараясь, чтобы никто не увидел, что именно я покупаю. Но в инструкции говорилось, что если отрицательный результат может выдаваться с погрешностью, то положительный всегда однозначен.

Было уже почти восемь, и я надела черное платье, старенький коктейльно-офисный вариант, которое бросила в чемодан на всякий случай перед самым отъездом, и с такой силой провела расческой по волосам, что стало больно.

Не знаю, кажется ли мне, но платье сделалось будто теснее с тех пор, как я надевала его на рождественскую вечеринку в офис. Со всех сторон разглядев себя в зеркале, я совершенно определенно увидела небольшую выпуклость там, где раньше ничего не было. О боже. Я повернулась боком. Ну точно. Меня охватил страх.

Теперь, когда я заметила, это стало казаться очевидным. Поразительно, что Миранда до сих пор ничего не сказала. Да еще и грудь слегка набухла. Но как, черт побери, это произошло? Я была так осторожна. Видимо, недостаточно. И я не знаю, что теперь с этим делать.

Не хочу идти. Не могу – я просто не могу пойти туда и показаться им. Я просидела на кровати около получаса. Думала… надеялась… что они забудут обо мне.

В дверь постучали. Какой-то миг я полагала, что мне почудилось.

– Кейти? Ты что там делаешь? Я вижу, ты сидишь на кровати!

Я открыла – а что мне еще оставалось? Чувствовала себя зверем, которого застигли в берлоге. На пороге, подбоченившись, стояла Миранда. Разумеется, выглядела она сногсшибательно: золотое платье-футляр, которое может позволить себе надеть только такая роскошная женщина и только в новогодний вечер.

– Итак? – Она осмотрела меня с ног до головы.

Заметит ли? Мы стояли лицом к лицу, так что, наверное, нет.

– Не слишком празднично. – Она открыла маленькую вечернюю сумочку, висевшую у нее на сгибе локтя. – Вот, это поможет.

В каком-то оцепенении я позволила ей провести помадой по моим губам, восковой запах был едва выносим.

Миранда отступила:

– Вот. Так лучше. Ну пошли уже.

Она ухватила меня за запястье, ногти царапнули кожу, и чуть ли не потащила в открытую дверь. Я вырвала руку, прикосновения сейчас причиняли мне почти муку.

– Со мной все в порядке, – сказала я, получилось слишком резко, – я могу дойти и сама.

Во взгляде Миранды читалось такое потрясение, будто я наорала на нее. Я ведь никогда не возражала ей. Она любит рассказывать, что мы лучшие подруги, а потому «никогда не спорим». Но тут нет ни малейшей ее заслуги. Это я никогда ей не перечу. Не перечила.

– Послушай, Кейти, я не пойму, что с тобой творится. Ты ходишь кислая с той минуты, как мы сюда приехали. Точно вдруг сделалась слишком хороша для нас. Точно тебя от нас тошнит. Но сегодня вечером ты как следует повеселишься.

И я покорно, точно на веревочке, последовала за ней. Ну а что еще я могла поделать?

В этот вечер все было иначе, чем накануне. Еще вчера царили приподнятое настроение, дух товарищества, сегодня же в воздухе угадывалось напряжение. Словно прогулка по дикой местности заставила всех насторожиться. Интересно, вспоминают ли другие олениху – как она рухнула на колени, повалилась на бок. Между нами точно висело теперь что-то темное, на нас давил груз тайной вины. Мы совершили убийство. Мы все замешаны в этом, хотя стреляла только Эмма. И сделали это ради забавы.

Все – кроме меня – разбились по парам: Ник и Бо, Эмма и Марк, Миранда обнимает Джулиена за талию. Чуть в сторонке Джайлс и Самира о чем-то беседуют вполголоса. Миранда уговорила их оставить Прайю в коттедже, чтобы мы могли побыть в этот вечер «среди взрослых», но, судя по угрюмому лицу Самиры, она не очень-то этому радовалась.

Когда Джулиен принялся обходить всех с бутылкой шампанского, во всеобщей веселости отчетливо угадывалась натянутость. Шампанское все глотали залпом, торопливо, словно умирали от жажды. Разумеется, вся эта напряженность могла существовать лишь у меня в голове. Но вряд ли. Я видела, как все бросают друг на друга быстрые, почти враждебные взгляды – не только я. Все мы что-то искали в лицах друг друга. Но что? Дружескую близость? Спасительное напоминание о том, что нас связывает? Или со страхом высматривали новую черту, мелькнувшую там, на мрачном склоне горы? Что-то новое, чуждое, жестокое.

– Ужин готов! – крикнула нам Эмма от кухонной стойки.

Все с облегчением отозвались, все устали поддерживать легкомысленную болтовню – она давалась с таким усилием, будто все мы впервые встретились.

Оленина «веллингтон», хотя это, конечно, нарушение старинного рецепта, выглядела потрясающе. Эмма и вправду отменно готовит. Впрочем, это вполне согласуется с ее фантастической организованностью. Она спланировала эту поездку до мельчайших деталей. И похоже, ее не захватило странное настроение, которое владело остальными, – бодрая и энергичная, она торжественно поставила блюдо с пирогом на стол.

– Боже! – вскрикнула Миранда. – Я без ума от тебя, Эмма. У нас в холодильнике обычно можно найти только бутылку шампанского и банку оливок. А у тебя все по-взрослому.

Эмма вспыхнула от удовольствия. Вот только… не думаю, что это был комплимент. Миранда словно определила место Эммы – скучная домохозяйка. Тогда как сама она, Миранда, эффектная и непредсказуемая, сплошной рок-н-ролл. И даже это неправда. Да, кухарка из Миранды так себе, но она все-таки готовит. Однако она никогда не упустит случая выглядеть лучше Эммы. Какая же она стерва. Я одернула себя: что на меня нашло? В конце концов, уж кто бы говорил.

Все захлопали, искренне восхищенные блюдом: золотистая корочка из слоеного теста, а внутри мясо, исходящее невероятно аппетитным духом.

Я положила себе ломоть. Приготовлено идеально: хрустящее слоеное тесто, нежная розовая оленина. Я проткнула мясо вилкой, прыснул красный сок. И тут же вспомнилось убитое животное – подогнувшиеся ноги, утробный стон, который эхом отразился от окрестных вершин, когда она упала. Грудь сдавило. И все-таки я положила кусочек в рот, кое-как прожевала и попыталась проглотить. Непрожеванное мясо уже привычно застряло в пищеводе, меня охватила паника – сейчас задохнусь. Схватилась за стакан с водой, сделала большой глоток, закашлялась.

Самира, сидевшая рядом, посмотрела на меня:

– Что такое?

Я покачала головой. Теперь и Эмма уставилась на меня:

– Надеюсь, все хорошо?

– Да, – выдавила я, в горле саднило. – Объедение.

Она едва заметно кивнула, без улыбки. Неужели заметила мои судороги? А то и гримасу на лице, когда я увидела кровавый мясной сок. Да нет, дело наверняка в другом. Эмма всегда меня недолюбливала. Я так старалась подружиться с ней – и старалась бы еще больше, если бы она хорошо ко мне относилась. Хочется же получить что-то в ответ, не так ли? Ей тоже надо было хоть как-то постараться наладить отношения со старыми друзьями Марка. И она действительно постаралась подружиться с Мирандой, хотя та часто вела себя с ней как записная стерва.

Мне было немного жаль Эмму. Ей столько следовало узнать, наверстать – все эти шуточки для своих, истории. С Бо было совсем иначе. Он американец, чужестранец. Житель Нью-Йорка для нас экзотика, и потом, он учился в Стэнфорде, а это уж точно не способствует развитию комплекса неполноценности. Эмма же училась в захолустном Бате, и Миранда выискивала новые и новые способы ткнуть ей в нос разницу между Батом и Оксфордом. Не думаю, что она хотела обидеть Эмму, она просто так самоутверждалась.

К ее чести, Эмма будто вовсе не замечала выпадов Миранды. У нее доставало здравомыслия и уверенности в себе. Она была из тех, с кем легко дружить, потому что у нее не было убеждений… но близкими подругами мы бы все равно не стали. В ней не было глубины, а если и была, то она прекрасно это скрывала. С Эммой легко, но скучно. Господи, я начала рассуждать совсем как Миранда.

– Знаешь, – сказала я Эмме пару лет назад, когда она только-только появилась в нашей компании, – тебе вовсе не обязательно терпеть всякое дерьмо от Миранды.

Она изумленно посмотрела на меня:

– Что ты имеешь в виду?

– То, как она с тобой разговаривает. Она так со всеми, если честно. Миранда думает, что мир создан исключительно для того, чтобы служить ей, уж я-то хорошо это знаю. Но я ее люблю, потому что хорошего в ней куда больше. И все-таки вот эта черта ее премерзкая. Так что не стоит потакать ей в том, что она считает себя пупом земли.

Эмма нахмурилась.

– Меня это вовсе не задевает, Кейти.

В ее голосе прозвучала резкость, какой я никогда раньше не слышала.

– О, я просто подумала…

– Не надо за меня волноваться. Меня правда это не задевает.

И похоже, не врала. Сейчас я наблюдала, как она улыбается всем, расспрашивает Миранду, где та отхватила такое платье. Может, я слишком мнительная, но иногда мне кажется, что Эмма меня не выносит и терпит только ради остальных. И под ее любезной улыбкой скрывается неприязнь. Или то, что у таких людей, как Эмма, называется неприязнью.

Довольно грустно сознавать, что кто-то недолюбливает тебя столь глубоко, как Эмма. Порой, когда на меня «накатывает», я размышляю, что именно во мне ей не нравится. Может, она увидела во мне то, что я сама осознала лишь недавно, – мою тягу разрушать все, мой эгоизм.

Миранда старательно выковыривала мясо из теста, которое отодвинула на край тарелки. Вечно она носится со своим весом. Нелепо, потому что у нее идеальная фигура, уж по стандартам женских журналов и «Дэйли мейл» – точно. Но я помню обеды у них в доме, помню, как мать отбирала у Миранды тарелку раньше, чем та успевала доесть. «Леди, – говорила она, – не подчищают тарелку, потому что талия должна быть не больше двадцати пяти дюймов». Пару лет Миранда была веганом, потом какое-то время сидела на всех подряд диетах. Она занималась пилатесом, балетом и сайклингом – да всем, что предлагал ее роскошный фитнес-центр. Результат – умопомрачительная фигура, вот только, на мой вкус, ей бы слегка набрать вес, хоть чуточку округлиться. В свои тридцать с небольшим она похожа на голливудскую старлетку. О, и я уверена, что она колет ботокс. Вы решите, что я знаю об этом, потому что мы ведь лучшие подруги, но она не любит рассказывать о таком. Например, о том, что регулярно ходит в солярий (на свадьбе она выглядела так, будто по меньшей мере недели три провела на Сен-Барте). Но когда я сказала об этом, она ответила что-то вроде: «О да, последнее время я часто бываю на солнце и очень быстро загораю», – и резко сменила тему.

– Он такой секси, – говорила сейчас Миранда, – этот лесничий. Сильный и молчаливый… словно из женского романа. Такой опытный. Я и не знала, что выследить оленя так трудно. И такой мощный.

– Ага, мощный! – подхватила Самира, а Джайлс отозвался стоном.

Но Миранда не слушала. Она смотрела на Джулиена. О Джулиене можно сказать многое. Вот только «мощным» его никак не назовешь.

– Брутальный тип, – продолжала Миранда. – И есть в нем что-то почти опасное… Что только прибавляет ему привлекательности. Сразу видно, что он все умеет, сможет построить тебе дом в лесу. В наше время мало кто на это способен.

– Знаете, кого вы мне напоминаете? – вдруг спросил Джайлс.

Он произнес это шутливо, но я видела, что он почти взбешен.

– Кого? – игриво спросила Миранда.

– Двух безнадежных старых дев.

Все дружно покосились на меня – даже Ник, черт бы его побрал. Потому что если здесь и есть безнадежная старая дева, то это ваша покорная слуга. Я сосредоточенно тыкала вилкой в пирог на тарелке.

– Я думаю, – невозмутимо сказала Миранда, – от лица всех женщин ты должна соблазнить его, Кейти.

Сквозь игривость в тоне пробилась необъяснимая жесткость. Я в недоумении глянула на Миранду. В этот вечер у нее все чересчур: золотое платье, волосы взбиты как-то агрессивно, глаза блестят даже ярче обычного, смеется слишком громко.

– Чтобы он ее прикончил? – Джайлс расхохотался. – Вы разве не задумывались? Что такой чувак, как он, делает в таком месте? Ну да, здесь красиво и тихо и вообще классно, но уже через несколько дней должна жуть взять от этого вечного одиночества. Так и свихнуться можно, если, конечно, уже не спятил.

– Он тут не один, – возразила я. – Есть же еще управляющая, Хитер.

– Есть, – согласилась Миранда, – но они же не пара? И потом, она наверняка тоже слегка с приветом. Чтобы выбрать такую жизнь, надо быть немного извращенцем или же прятаться от чего-то.

– По-моему, она выглядит абсолютно нормальной, – сказала я.

Не знаю, зачем я их защищаю. С Мирандой опасно спорить, когда она в таком настроении.

– А лесничий на вид совершенно безобидный. И да, по-моему, он привлекательный.

– Ага! – У Джулиена прорезался неубедительный тон доброго дядюшки. – Значит, тебе такие нравятся, Кейти?

Так, теперь все пялились на меня, точно я образец на стекле микроскопа. Я проглотила-таки непережеванный кусок мяса, отпила воды, хотя ужасно хотелось вина.

– Возможно.

Ужин закончился, но было еще рано. Эмма из кожи вон лезла, пытаясь угодить. То и дело вскакивала, чтобы подлить вина, отчего всем было слегка неловко, будто она вызвалась в этот вечер побыть официанткой. Несмотря на все ее усилия, разговоры за столом увяли. Молчание все длилось и длилось. Непринужденность вчерашнего вечера испарилась, и чтобы вернуть ее, было явно недостаточно снова начать делиться воспоминаниями. Для меня Новый год всегда был праздником из-под палки. Вот и сейчас полночь – час не то чтобы поздний в любую другую ночь – казалась бесконечно далекой.

– Я тут подумала… – заговорила Самира, – детский сад, конечно… Но мы могли бы сыграть в «Правду или вызов».

– Нам уже за тридцать, Самира, – напомнил Ник. – По-моему, мы слегка из этого выросли.

– Да ладно, – возразила Миранда, – некоторым из нас нравится считать себя молодым.

– Прикольно же будет! – подхватила Эмма.

Она единственная, у кого настроение не изменилось, – полна энтузиазма, радостная после кулинарного триумфа. В этот вечер она постаралась принарядиться – до Миранды, конечно, далеко, но серебристое платье с открытыми плечами тоже поблескивает, губы накрашены такой же ярко-красной помадой. Идеально сочетается с крошечным мазком крови, оставшимся после охоты, который она пропустила, – на виске, возле линии волос.

Поскольку никаких иных предложений не поступило, все согласились сыграть в «Правду или вызов». Обстановка тотчас немного разрядилась – на остаток вечера появился план.

Мы убрали посуду и снова сели вокруг стола. Эмма раскрутила пустую бутылку из-под вина. Горлышко указало на Бо.

– Вызов.

– Поцелуй Марка, – тут же велела Миранда.

Бо сморщился:

– А это обязательно?

Марк был явно в ужасе. Но Бо спокойно встал, подошел к нему, наклонился и поцеловал в губы. И на мгновение – такое короткое, моргни, и пропустишь – мне почудилось, будто Марк ответил на поцелуй, будто губы его раскрылись навстречу губам Бо. Выглядело это возбуждающе. Я увидела, как нахмурился Ник. Он тоже заметил.

Раздался смех. Теперь в воздухе повисло какое-то новое напряжение, сексуальный трепет. Бо крутанул бутылку. Она указала на Миранду.

– Правда, – выбрала она с рассеянной улыбкой.

По этой улыбке и ленивому, сонному взгляду я поняла, что Мирада прилично набралась.

– Ладно, – подал голос Ник, – я спрошу. Ты когда-нибудь спала с кем-то еще за этим столом?

Миранда хихикнула.

– Спала ли я с кем-то еще? – повторила она, выделив «спала». – Ты имеешь в виду, с кем-то, кроме мужа?

– Да.

Ник цепко смотрел на нее, примерно так же кот следит за птицей.

– Хм… – Изображая раздумья, Миранда прижала палец к губам, правда, получилось это у нее только со второго раза. – Пожалуй, на этот вопрос я бы ответила… да.

Ошеломленное молчание. Ведь этого просто не может быть? Я никогда об этом не слышала. Как я могла не знать? Я бросила взгляд на Джулиена, но он не выглядел удивленным. Так он знает? Но кто же это? Я сканировала лица сидящих за столом, но не нашла ответа. Марк? Скорее всего. Он же вечно торчал у нас в общежитии, карауля Миранду, чтобы передать послание от Джулиена. Случай вполне мог представиться. Но если так, это обязательно вышло бы наружу раньше.

– Больше я ничего не скажу, так что можете крутить дальше, – объявила Миранда.

– Давай же! – воскликнула Самира. – Ты должна нам сказать.

– Да, – поддержал Бо, – так нельзя, сказать «да» и не сказать с кем.

– Можно, – хитро улыбнулась Миранда. – Я ответила на вопрос. Я выложила свою «правду».

– Ладно. Следующий, – решил Джайлс.

Блеск в глазах Миранды стал ярче. После ее признания ставки будто поднялись, воздух наэлектризован. Она раскрутила бутылку, и та указала на Марка.

– Вызов, – произнес он, прежде чем бутылка замерла.

– Хорошо, – Миранда задумалась. В руках у нее внезапно оказалась непочатая бутылка «Дом Периньон». – Выпей всю!

– Всю? – выдохнула Эмма. – Но это невозможно!

– Я на вечеринках такое сто раз проделывал, – усмехнулся Марк. – Я тебе не рассказывал? Бутылку за десять минут.

Я помнила. Как помнила и последовавший за этим дурдом. Марк из тех, кому лучше вообще не пить. Одни, выпив, впадают в сентиментальность, другие в откровенность, а третьи в агрессию, и угадайте, к какой группе относится Марк.

Миранда встала, торжественно откупорила бутылку, постаравшись, чтобы шампанское не выплеснулось, и подошла к Марку.

– На колени! – Тон одновременно и соблазнительный, и властный. – Рот пошире.

Он подчинился, и Миранда без предупреждения перевернула бутылку, сунула горлышко в открытый рот Марка. Он подавился, дернулся, но Миранда и не подумала вытащить бутылку. Даже наоборот – я увидела, как она поглубже впихнула ее, наманикюренные пальцы пристукнули по донышку.

Кадык у Марка ходил ходуном, из покрасневших глаз текли слезы, мне даже почудилось, что это кровь. Джулиен и Джайлс уже подначивали: «Давай, глотай!» и «Пей до дна, пей до дна!» – наверняка вспомнили вечеринки игроков в регби. Остальные молчали.

Теперь у Марка текли не только слезы, но и сопли. Прямо рыдающий малыш. Он все чаще давился рвотными спазмами и издавал низкий, звериный вой, от которого у меня на руках волоски встали дыбом. Шампанское стекало по подбородку, нарядная рубашка уже была вся мокрая, как и брюки от костюмной пары.

– О господи, – вздохнула Самира, – хватит с него.

– Черта с два! – отрезала Миранда. – Пей! У тебя все мимо течет.

Сколько же пузырьков в бутылке, мне и бокал-то выпить всегда тяжело, давлюсь шампанским.

Картина была жуткая, гротескная имитация полового акта. Но невозможно было ни отвести взгляд, ни остановить происходящее. Парни уже бросили подбадривать, наступило скованное молчание. Даже Эмма не сдвинулась с места, не попыталась хоть как-то помочь своему парню. Мы смотрели – ошеломленные, загипнотизированные этим непристойным зрелищем.

Наконец шампанское кончилось. Медленно, почти неохотно Миранда вынула бутылку, хлопнула ладонью по донышку, вытряхивая последние капли. Одна угодила Марку прямо в глаз, точно финальное оскорбление и окончательное унижение.

Марк хрипел, давился спазмами, согнувшись, уперев руки в колени. Я с ужасом решила, что его сейчас вывернет. Самира, сидевшая за столом рядом с ним, погладила его по спине. Он стряхнул ее руку, яростно дернув плечами. Мы молча ждали, чем это кончится. Наконец, спустя целую вечность, Марк поднял голову. Он слабо, неуверенно улыбнулся и победно вскинул руку. Разумеется, он сознавал, что то, чему мы сейчас стали свидетелями, отнюдь не было его победой. Но все с облегчением выдохнули. Раздались возгласы:

– Игра сделана!

– Ну ты и жестокая, Миранда!

– Молоток, Марк!

Когда Марк раскручивал бутылку, руки у него тряслись.

Как я и полагала, выпал мой черед.

– Вызов, – сказала я.

Мне было страшно – я боялась очередного издевательского пожелания Миранды. Но лучше уж принять вызов, чем выкладывать сейчас правду.

– Марк? – поторопила Самира. – Есть идеи?

Потирая шею, Марк попытался что-то сказать, но у него вырвался лишь хрип. Он помотал головой.

– Хорошо, тогда я. – Миранда явно не переживала, что именно она причина его состояния.

Скрестив руки, она направилась к Эмме и что-то прошептала ей на ухо. Ну как школьницы, честное слово. И как Эмма может так по-дружески держаться с Мирандой, когда она только что унизила ее парня? Похоже, все и вправду предпочитают притворяться, будто это всего лишь игра. Эмма кивнула.

– Или… – сказала она громко и в свою очередь зашептала Миранде.

– А с нами поделитесь? – рассмеялся Бо.

В ответ Эмма игриво покачала головой. Миранда даже не взглянула в его сторону. Она в упор смотрела на меня. По телу пробежал холодок.

– В озеро, – произнесла Миранда. – Окунуться на десять секунд, целиком. Потом выходишь.

Не может быть, чтобы она это серьезно.

– Миранда, на улице ниже нуля. Там лед.

– Да, – вмешался Ник. – Миранда, она же насмерть может замерзнуть.

Я ждала, что и Самира вступится за меня. Но она хмуро смотрела куда-то в пространство, вся в своих мыслях.

Миранда беспечно улыбнулась, покачала головой:

– Управляющая сказала, что плавает каждый день, даже зимой. Прихватим полотенца и плед. Все будет хорошо, Кейти.

Я все смотрела на нее. Не верилось, что она собирается заставить меня это сделать. Взгляд у Миранды был пустой, ничего не выражающий.

– Давай, – сказала она и подбадривающе кивнула, – раздевайся.

Как часто в школе Миранда была моей защитницей, как часто осаживала девчонок, задиравших меня. Но знала я и другую Миранду – агрессора. Иногда она бывала даже более жестокой, чем последняя школьная стерва. Это случалось редко, но случалось. Щелчок переключателя, и вот она – демонстрация силы. Просто чтобы напомнить мне, кто тут главный.

Один случай запомнился особенно – из тех, которые и хочется забыть, и не можешь, как ни старайся. Дело было в девятом классе. В раздевалке перед хоккейной тренировкой. Одна из девочек, ее звали Сара, жаловалась, что учительница не дала освобождение, хотя у нее первый день месячных.

– Сказала, что тренировка только на пользу. Мол, от нагрузки быстрее пройдет. Но я-то знаю, что не пройдет. Несправедливо.

Остальные сочувственно кивали и бормотали.

Я вспомнила, что у меня в рюкзаке завалялся парацетамол, достала таблетки и протянула Саре. Она была наименее противной из одноклассниц. Иногда мы даже сидели вместе – конечно, когда я не сидела с Мирандой. Сара улыбнулась мне, взяла таблетки.

– Спасибо, Кейти.

У меня в груди потеплело.

И тут, как удар колокола, раздался голос Миранды:

– Да Кейти, наверное, не поняла, о чем ты. У нее же еще нет месячных.

Остальные девчонки ошеломленно уставились на меня. Словно я и была тем, чем себя всегда ощущала, – диковинным уродцем. Отсутствие месячных было верным признаком, что я не такая, как все. Четырнадцать лет, а месячных нет. Миранде я рассказала под строжайшим секретом. Она ответила, что четырнадцать вовсе не крайний срок, если хорошенько подумать.

И вдруг использовала это, чтобы унизить меня. Точно хотела показать, что держит меня на коротком поводке.

И вот теперь все повторялось.

Абсурд. Мне тридцать три года. Коллеги уважают меня, многие зависят от меня. Я ответственный человек. И вообще-то я первоклассный адвокат – ни одного дела не проиграла. Я не позволю так себя унижать.

Ладно, думала я, глядя на Миранду. Я понимаю. Тебя это заводит. Как ни в чем не бывало я стянула с себя платье, оставшись в одном белье. Как-то получилось, что белье было красивое – желтый шелк с изящным кружевом. И новое. Я увидела, как брови Миранды поползли вверх. Подозреваю, она ожидала какой-нибудь серый застиранный ужас, который усугубил бы мое унижение. Интересно, все заметили выпирающий живот? Впрочем, обильный ужин вполне сойдет за причину. И все же комнату я пересекла, ссутулясь.

Твою ж мать. Стало еще холоднее, если такое вообще возможно. От холода было почти больно. Кожу будто стянуло. Нельзя об этом думать, иначе я не смогу решиться. Нужно выглядеть сильной, решительной. Вода всего-то в трех десятках ярдов вниз по тропинке. Чернильно-черная. Но на поверхности плавают прозрачно-тонкие ледяные пластинки. Я спустилась к озеру, не останавливаясь, вода охватила щиколотки, икры, живот, я резко погрузилась по шею. Холод был невероятный. Словно я уже мертва, утонула, лишь голова торчит на поверхности. Холод выдавил весь воздух из легких, я захрипела, пытаясь вдохнуть. И сумела взять себя в руки. Повернулась к берегу. Все они стояли там и смотрели на меня. И все захлопали, закричали восторженно – все, кроме Миранды. Она просто смотрела.

И я тоже смотрела на нее, выходя из воды. Ненавижу. Я тебя ненавижу. Я больше не чувствую вины. Ты заслужила.

Эмма

Я принесла полотенце из ванной Охотничьего Дома. От холода у Кейти так стучали зубы, будто кто-то встряхивал игральные кости. В резком электрическом свете губы были почти синие. Но самое страшное – глаза. Мне знаком этот взгляд человека на грани. Я видела такой у Марка. В тот день на скачках.

– Ненавижу ее, – прошипела она. – Честное слово, ненавижу. Не могу поверить, что она заставила меня это сделать. Ты ее плохо знаешь, Эмма, поэтому не поймешь. Ты не знаешь, на что она способна.

Вообще-то, подумалось мне, я знаю ее получше, чем ты всегда полагала. Кто был рядом с ней, когда все вы слились? И я точно знаю, на что способна ты, Кейти Льюис.

Разумеется, я ничего не сказала вслух. Вместо этого заботливо предложила:

– Может, шампанского? Оно тебя согреет.

– Нет, никакого сраного шампанского. И потом, разве твой парень не все выпил?

Она буквально выплюнула эти слова. Я пристально посмотрела на нее. Впервые видела ее такой. Не припомню, чтобы когда-нибудь Кейти была в таком бешенстве.

– Слушай, Кейти, я уверена, она не со зла. Просто много выпила, вот и решила, что будет прикольно.

– Это же опасно! Ты хоть представляешь, какая холодная вода?

– Да ладно, Кейти. Новый год на носу. 2019-й. Целый новый год. Попробуй расслабиться. Я уверена, все мы совершали что-то, чем не можем гордиться. И в последнее время тоже.

Я пристально посмотрела на нее, надеясь заставить задуматься. Она сглотнула и наклонила голову, словно соглашаясь.

– Так хочется, чтобы праздник удался. Я столько все это планировала.

– Да, – ответила она. – Я знаю. Прости, Эмма.

Я проводила ее в ванную, убедила снова надеть платье. Она вдруг сделалась послушной, как ребенок.

Выбрав первый попавшийся диск, я сунула его в проигрыватель, прибавила громкости. Это оказалась Кэнди Стейтон, «Ты нашел любовь». Моя любимая песня. Словно нарочно.

Сработало. Вскоре уже все танцевали. Даже вернувшаяся из ванной Кейти присоединилась, хотя двигалась скованно.

Миранда была уже совсем пьяная. Но танцевала все равно лучше всех – раскачивалась в центре комнаты, ее золотое платье было точно солнце. Я встала напротив, начала повторять ее движения, и она улыбнулась мне. Но улыбка быстро угасла.

– Что такое?

– Так сштранно… (Я угадала намек на шотландский акцент Шона Коннери.) У меня такое шувство, будто вше это ужше было. У тебя когда-нибудь бывало такое? Когда можешь поклясться, что момент этот в точности уже был в твоем прошлом?

Очень типично для Миранды, все-таки она прелесть, – считает, что дежавю случалось только с ней.

– Да, – ответила я, – иногда.

– Это все пешсня… Чешстное шслово. Мы ужше танцшевали под нее где-то раньше. Не чувсштвуешь, что такое уже было?

В глазах вопрос. Не зная, что сказать, я рассмеялась. Если честно, она меня немного пугала. Тут, к счастью, она крикнула:

– Джулиен! Потанцуй со мной.

Потянулась к мужу, обняла за плечи. С полминуты он подстраивался под нее, послушно покачивался под музыку, положив руки на ее бедра, но позе не хватало близости. Более того, вид у Джулиена был скучающий.

Внезапно оказалось, что пьяны все и только я способна себя контролировать. Ну, может, еще Кейти. Марк сорвал со стены оленью голову и бродил по комнате, изображая нападающего оленя. Движения неустойчивые – все-таки бутылки шампанского оказалось для него много. Уклоняясь от оленьих рогов, Самира издала не то смех, не то испуганный вскрик и упала на диван.

– Марк, – крикнула я, – повесь на место!

Но он не слышал или не обратил внимания. Когда он такой, с ним не сладить.

Джайлс, пошатываясь, бродил по комнате, то и дело прикладываясь к бутылке. И вдруг, точно пораженный внезапным вдохновением, сунул в горлышко палец и принялся яростно трясти шампанское – ну прямо победитель «Формулы-1» на подиуме. А затем направил бутылку на Джулиена. Тот аж присел под душем из шампанского, но без толку: рубашка, брюки намокли мгновенно. Шампанское заливало овечью шкуру на полу, обивку дивана…

Я кинулась к Джайлсу:

– Прекрати! Хватит!

Но они с Джулиеном даже не заметили меня. Пьяные, они казались мне больше, массивнее, их жесты и движения точно обрели масштаб, драматизм. Джулиен наскочил на Джайлса, схватил его за рубашку, рванул, пуговицы разлетелись в стороны. Марк обернулся и тут же отшвырнул оленью голову, как ребенок, заметивший игрушку поинтереснее. Он налетел на них, словно торопился, боялся, что его обделят, ухватил обоих за шею. Пошатываясь, они потоптались на месте, а потом повалились. Я смотрела, как они падают прямо на стеклянный журнальный столик. Танцующие – Миранда, Ник, Бо и Самира – остановились, тоже уставились на троицу и завороженно наблюдали, как по стеклу бежит трещина, как оно лопается и брызжет во все стороны осколками. Троица лежала на обломках.

– Ни хера ж себе, – выговорил Джайлс. И хихикнул.

– Е-рун…да, – нетвердо сказал Джулиен. – Не переживай, Эмма, – он посмотрел на меня, – я заплачу. – И вскинул руки: – За все заплачу!

После чего протянул руку Марку, который умудрился подняться:

– Помоги встать, д-друг.

Марк схватил протянутую руку, дернул Джулиена вверх и, когда тот уже почти обрел равновесие, отпустил. Джулиен снова рухнул на пол. Интересно, я одна заметила, что это вышло не случайно?

– Прости, д-друг, – сказал Марк.

Джулиен таращился на него снизу вверх, попытался рассмеяться. Но глаза были напряженные, зрачки во всю радужку.

Праздник обернулся кошмаром. Я оглядела хаос, чудесный обеденный стол, который словно насмехался надо мной. Совсем не так я все планировала. И тут взгляд наткнулся на часы над диваном. И я чуть не разрыдалась от облегчения.

– Эй! – заорала я во весь голос. – Почти полночь!

Миранда

Мы брели к озеру. Джулиен ковылял весь скрюченный – наверное, ушибся, когда они с Джайлсом и Марком устроили этот бардак. Разбили столик – господи, ну как дети. Кейти все еще была завернута в большой шерстяной плед поверх платья. Неужели ей до сих пор холодно? Она всегда была такой болезненной. Мне стыдно за свое поведение. Не из-за Марка, он получил по заслугам – за тот вечер. Но Кейти ничего мне не сделала, ну разве что была немного замкнутой и не веселилась. Иногда на меня словно что-то находит, тянет перейти черту… даже причинить боль. И я не могу остановиться, это сильнее меня.

Хотелось бы что-то сказать Кейти, извиниться, может быть, но слова подобрать не удавалось. Шампанское все еще пульсировало в мозгу. Изо рта вырывался пар, но холода я не ощущала, опьянение согревало не хуже одеяла. Я была словно под наркозом. Совсем забыла, что до шампанского выпила немало вина. Мысли путались, в голове шумело. Хорошо бы поблевать, станет легче.

– Осталась минута! – крикнула Эмма.

Я смотрела на звезды. Новый год. Что он принесет мне?

– Тридцать секунд!

Я огляделась. Все улыбались, но лица в свете огней от Дома выглядели странно, призрачно, улыбки будто оскалы.

Марк держал в руке очередную бутылку шампанского. После игры он ни разу не пересекся со мной взглядом. А я привыкла, что его глаза вечно прикованы ко мне. Разумеется, я не жалею об этом, нет. Но, стоя тут, в темноте, я чувствовала себя невидимой… бестелесной… шариком, который может улететь в сияющее звездами небо.

– Двадцать секунд…

Все принялись скандировать:

– Девятнадцать, восемнадцать…

Мне вдруг сделалось неуютно. Как будто это отсчет перед чем-то ужасным… взрывом бомбы. Представила, как мигают тревожные красные огоньки.

– Пять, четыре, три, два…

– С Новым годом!

Джайлс щелкнул зажигалкой.

– Осторожно! – пронзительно вскрикнула Самира.

– Давай! – встрепенулась я. – Мы ждем!

Даже сама услышала, как заплетается у меня язык.

Наконец Джайлсу удалось запалить фитиль. Он отступил от воды. Раздалось шипение, и большая красная ракета взмыла вверх с тоненьким посвистом. Над озером расцвел сияющий шар, рассыпался тысячами искр. Наступившая вслед за этим тишина была еще плотнее прежнего. Нас окутывал густой, бархатный мрак. Будь мы в Лондоне, вокруг бы сверкали и трещали сотни фейерверков. Напоминающих о других людях и других жизнях. Но здесь мы были одни.

В мозгу все звучал тоненький свист – пронзительная нота. Но звучал как-то иначе, почти как человеческий голос. Наверное, виной оглушительная тишина, непроглядная тьма. Я вдруг подумала, что и не фейерверк то был вовсе. А сигнал бедствия. Выпущенный с тонущего корабля.

Джайлс вернулся к нам.

– Совсем не то, что вестминстерский салют, – сказал он.

– Да кому нужен Вестминстер, все эти потные тела, сгрудившиеся в кучу, когда у нас есть это? – воскликнула Эмма. – Это место, – она взмахнула руками, – и лучшие друзья.

Она взяла меня за руки и улыбнулась – настоящей теплой улыбкой. Захотелось обнять ее. Господи, спасибо тебе за Эмму.

И тут она запела, а у нее на удивление приятный голос. Мы с опозданием подхватили:

И хотя мы были пьяны, в откликающейся эхом тишине голоса наши звучали стройным хором. Мелодия была так прекрасна, так проникновенна, и были в ней уязвимость, хрупкость. Нас окружали мощные деревья, сливающиеся с черной тьмой. Кто угодно мог наблюдать за нашим маленьким ритуалом.

Это все выпивка, подумалось мне, это она настраивает меня на философский, меланхолический лад. Раздался громкий хлопок, и я испуганно вздрогнула. Но это просто Ник откупорил бутылку «Дом Периньон». Разлил шампанское по бокалам, которые, как выяснилось, прихватила Эмма. Он протянул бокал Кейти, и я увидела ее лицо. Да что с ней такое? Неужто все еще дуется из-за купания в озере? Она попыталась взять бокал, но пальцы обхватили пустоту, и бокал полетел на землю. В темноте мелькнула чья-то тень.

– Упс! – Бо успел подхватить бокал. – Чуть не сбежал!

Ник разлил наконец шампанское и поднял свой бокал:

– За старых друзей!

Он смотрел прямо на меня. Обычно я спокойно переношу взгляды в упор. Могу любого переглядеть, как кошка. Но сейчас я отвела глаза.

Повисла странная пауза. Никто не знал, что делать дальше. Было тихо-тихо. В голове вдруг что-то совершило сальто. Земля уплыла из-под ног. Вот это да. Я и вправду надралась. Но осознаю это.

– Мы должны поцеловаться, – сказала Самира. Она встала на цыпочки и чмокнула Джулиена в щеку. – С Новым годом!

Марк повернулся ко мне. Я дернулась от страха. Он подался вплотную, и я быстро наклонила голову, так что его губы лишь мазнули по уху. Отодвинувшись, я увидела на его лице раздражение, почти злость. Вчера вечером у него было такое же лицо, угрожающее. Я повернулась к Джулиену. В густой тени не удавалось разглядеть выражение лица, только поблескивали в темноте глаза. Я шагнула к нему, потянулась, чтобы поцеловать, – разумеется, в губы, – и меня охватило странное чувство, что передо мной чужой. Что я не знаю этого мужчину, с которым провела полжизни, с которым делила дом и постель, рядом с которым спала столько ночей. Как мало нужно, всего-то несколько теней, чтобы сделать нас чужими.

– С Новым годом, – сказала я.

– С Новым годом, – ответил он.

Я не была уверена, но он вроде бы чуть увернулся, когда я целовала его, так что мои губы коснулись уголка его рта. Показалось, наверное, в этой тьме не видно же ничего.

С другой стороны от меня стоял Ник.

– Ник! – выкрикнула я весело. – Еще раз с Новым годом! Иди сюда.

Я протянула руки, он позволил себя обнять. От него потрясающе пахло, как от прилавка «Байредо» в «Либерти».

– Почему мы с тобой не лучшие друзья, Ник?

Вышло жалобно, почти умоляюще. Вообще-то я не собиралась произносить этого.

Он отступил, его руки лежали на моих плечах, для остальных это было ласковым объятием. Глядя мне в глаза, он проговорил:

– Миранда, думаю, ты знаешь ответ на свой вопрос.

Он произнес это так тихо, почти шепотом, что вряд ли кто еще услышал. Мне сделалось холодно, но причиной тому был не морозец.

Я отодвинулась от Ника. Отпила из бокала. И еще. Все вокруг обнимались, обменивались пожеланиями. А меня не покидало ощущение чуждости, разобщенности – с Джулиеном, а теперь и с Ником. Внутри нарастал страх, глубокий и властный – и совсем не похожий на тот, что я испытала вчера, когда Марк приставал ко мне в ванной. То был страх загнанного животного, а сейчас – страх перед неизбежным.

Я словно цеплялась за край скалы, пальцы мои медленно, но неотвратимо слабели. Подо мной зияла пустота, исчезло все, что я считала незыблемым.

– Ты в порядке?

Передо мной стоял Бо. Он всегда замечает, когда кому-то нехорошо. Всегда такой спокойный, наблюдает, пока остальные вокруг беснуются. И он добрый. Совсем не похож на Ника с его резкостью и острым умом.

– Да.

– Может, тебе воды попить?

Считает, что я напилась. Я и вправду напилась, настолько, что не могу сердиться на него.

– Ладно.

Войдя за ним в дом, я тупо наблюдала, как он наливает воду из-под крана. Он протянул мне стакан.

– Спасибо. Я посижу тут одна, если ты не возражаешь.

– Конечно… – Он не сдвинулся с места.

– Иди!

– Иду. – Он по-отечески погрозил пальцем: – Но я скоро вернусь, если ты не появишься.

– Хорошо. – И вдруг вспомнила: – Спасибо тебе, Бо.

– Не стоит, лапуля. Сколько раз кто-то помогал мне вот так – я по гроб жизни обязан.

– Но, Бо, – вырвалось у меня, прежде чем я успела прикусить язык, – я же не наркоша. Просто перебрала шампанского.

Ой. Я не собиралась этого говорить.

Что-то изменилось в его лице, оно сделалось жестче. Я никогда не видела у Бо иного выражения, кроме беспечной веселости. И всегда считала, что под маской добродушия наверняка скрывается кто-то более сложный, более темный. И, если вспомнить рассказы Ника, способный на отчаянное безрассудство. И вот сейчас на долю секунды маска соскользнула. В голове у меня резко прояснилось.

– Прости, Бо. Я не это имела в виду… не знаю, что на меня нашло. Я слишком напилась. Пожалуйста… – Я протянула ему руку.

– Ничего страшного, – ответил он своим обычным беспечным тоном.

Но протянутую руку не взял.

Я подождала, пока он уйдет, потом выключила свет, ноги у меня подгибались, как у складного стула, и я села прямо на пол. Посижу тут немножко, пока не протрезвею… Что ж со мной такое? Как я могла сказать такое Бо в тот момент, когда он пытался помочь мне?

Помню, Кейти как-то раз назвала меня «бесцеремонной».

– Можешь ляпнуть просто так, не думая, – сказала она. – Но дело в том, что тот, кто тебя не знает, сочтет, что это намеренно.

Вот она меня знает. Только вряд ли понимает, как я потом мучаюсь после этих своих бесцеремонностей. В Оксфорде я после каждой бурной вечеринки лежала утром в постели и мучительно пыталась припомнить, как я себя вела, что говорила и делала.

– В тебя влюбляются все подряд, – сказала однажды Самира. – Просто устоять не могут.

Но я часто задавалась вопросом, действительно ли я им нравлюсь?

Закрою-ка я глаза, только на минуточку…

Меня разбудил голос, низкий, нетерпеливый.

– Миранда?

Мужской голос, почти хриплый шепот человека, который не хочет, чтобы его услышали. Кто это?

– Джулиен? – Я прищурилась, пытаясь разглядеть лицо.

Темнота сбивала с толку. Где-то вдалеке звучали голоса… другие. Или только кажется. Голова плыла.

Он приблизился, и тут я поняла, кто это. Никогда не видела его таким. Странное, почти угрожающее выражение на лице.

Даг

Он сидел в кресле у себя в коттедже. Время от времени подливал в стакан виски. У него имелась цель – напиться до потери сознания, перестать чувствовать боль, но разум сопротивлялся.

Канун Нового года. Еще один год промелькнул. Говорят, время – лучший лекарь, но ему не становится легче. То, что было полгода назад, он не помнит, все в тумане – дни бегут, наталкиваясь один на другой, и мало что отличает их, кроме смены сезонов. Но тот день – а уже три года прошло – он помнит так отчетливо, словно все случилось вчера или час назад.

Внезапно за окном грохнуло. Тело напряглось, точно от удара, он едва не бросился ничком на пол, сердце билось так, что вот-вот пробьет дыру в груди. Потом до него дошло. Фейерверк. Как же он ненавидит эти сраные фейерверки. После всех этих лет они действуют на него все так же.

День, когда жизнь меняется навсегда. Кто-нибудь замечал его приближение? Он точно нет. Несколько недель прошло без происшествий. Сплошная рутина, казалось, все вернулось в норму, насколько это вообще возможно в Гильменде[19]. Парни расслабились, появилась легкая небрежность. Невозможно без этого, даже если вас учили сохранять бдительность всегда. Но когда ты четыре дня подряд тратишь больше сил, чем отпущено человеческому телу, поневоле расслабляешься, стоит опасности отступить.

Это был обычный обход. Просто проверка, все ли в порядке. Уличный патруль, он прикрывал их сверху. Он был снайпером, они дежурили на крышах, и в ту ночь был его черед.

Солдаты находились прямо под ним, их бронетранспортер стоял за углом. Наблюдатель с соседней крыши крикнул ему. И тут он увидел. Ребенок, маленький мальчик, бежал с другого конца улицы. Все застыло, кроме бегущей фигурки. Даг разглядел, что мальчик одет как-то странно, пиджак слишком велик для него. И ребенок бежал прямо к солдатам. Лет пяти, не больше. Совсем еще кроха. Бомба, подумал Даг. Он знал, что должен делать. Поймал мальчика в видоискатель. Прицелился. Палец на спусковом крючке. Он был готов. Но ему хотелось разглядеть получше. Он не видел никаких признаков бомбы, проводов, просто взрослый пиджак на маленьком мальчике.

У него было секунд десять. Потом девять, потом пять, потом три. Наблюдатель орал, но он был словно под водой, мозг, тело – все заторможено. Он не мог заставить себя выстрелить.

А потом все взорвалось. Солдаты. Машины. Половина улицы. В ту самую секунду, когда он все же нажал на спусковой крючок.

Психотерапевт, которого он посещал, сказал, что его поведение совершенно понятно, что ситуация была абсолютно безвыходной. Но это не помогло объяснить – себе и близким погибших солдат, которые преследовали его по ночам. Поэтому он и не спит. Чем дольше бодрствуешь, тем дольше не видишь их лиц и не нужно отвечать на их молчаливый вопрос. Хотя позже они стали являться, даже когда он бодрствовал. Он видел, как они приближаются. Такие реальные, что он готов был поклясться, что может коснуться их.

Вот почему ему повезло с этой работой. На любой другой он не смог бы это скрывать. Кто-нибудь заметит его странное поведение, сообщит – и на этом все кончится. Но здесь некому замечать. Да, есть Хитер, но она работает в офисе, предоставив ему полную свободу. Возможно, ей самой есть что скрывать. Иначе почему молодая привлекательная женщина решила поселиться в таком месте? Он не спрашивает ее, а она не расспрашивает его. Их молчаливый уговор.

Ему повезло, что босс не придал значения другому событию, хотя о нем пришлось упомянуть в заявлении. «Шефа, – сказал человек в костюме, который проводил собеседование, – все это не волнует. Он хочет, чтобы здесь вы начали с чистого листа».

С чистого листа. Хотелось бы.

Он включил телевизор и тут же пожалел об этом. Разумеется, все эти шоу, тысячи счастливых лиц, семьи на берегу Темзы, в глазах отражаются золотые и красные всполохи. Интересно, что делает Хитер у себя в коттедже. Он видел у нее свет глубоко заполночь. Тоже плохо со сном, видать.

Он мог бы пойти к ней, прихватив виски, – ему все чаще хотелось так и сделать, куда чаще, чем он готов был признать. Вспомнилась ночь, когда она выскочила на улицу, услышав тот звук. Перед глазами так и стоит картинка: румянец на щеках, темные растрепанные волосы, огромная пижама, в которой утонуть можно. Она пригласила его войти и тут же покраснела, поняв, как это прозвучало. Разумеется, он отказался. Но сам представлял, как вошел. Представлял и другое – в те зловещие бессонные предрассветные часы, когда увидел свет в ее коттедже. Представлял, как прижмет ее к стене, как ее ноги обовьются вокруг его тела, представлял вкус ее губ… Но он не зайдет к ней. Ни сегодня, ни другой ночью. Такой, как он, должен держаться подальше от таких, как она. Она не заслужила катастрофу, а он катастрофа и есть.

Обычная жизнь закрыта для него. Даг наклонился к огню. Поднес к пламени руку и с бесстрастным интересом ученого наблюдал, как кожа темнеет, точно стейк на решетке.

Хитер

Даг стоял в дверях, хмуро глядя на меня.

– Проходите, Даг, – сказала я. – И закройте дверь.

Он встал у стола, возвышаясь надо мной.

– Даг, мне не следовало этого делать. Но я должна кое в чем признаться. Я погуглила вас. И узнала о той истории.

Он молчал. Смотрел в пол.

– Что произошло?

Объясни мне, думала я. Свой поступок. Эту жестокость. Помоги мне понять. Хотя и не была уверена, что он сумеет. Не представляю, как вообще можно объяснить такое.

Он вздохнул и принялся рассказывать.

По его словам, месяца через три после возвращения из Ирака – «полугодовой тур по Ираку» – он сидел в пабе с друзьями в Глазго. Он много выпил, даже чересчур много, но зато впервые за долгое время чувствовал себя свободным и расслабленным. А потом к нему подошел этот парень…

– Эй, – сказал он. – Я знаю твое лицо. Я тебя где-то видел.

– Вряд ли. – Даг едва взглянул на него.

– Нет, – не унимался тот, – точно видел.

Достал телефон и что-то поискал. Потом показал экран. Страница фейсбука.

– Мой лучший друг, Глен Уилсон. Я так и знал. Это же ты, да? На фото с ним. Я знаю, что ты.

Даг едва смог заставить себя глянуть на фото.

– Ну, значит, ты прав, – сказал Даг, чувствуя, как в животе киснет пиво. – Наверное, это я.

– Так ты там был? – Парень приблизился вплотную.

– Да, был. Я знал Глена. Он был отличным парнем.

Вообще-то, не был. Вечно нарывался на драку, но о покойниках плохо не говорят. А среди его знакомых их так много.

– Вы служили в одном отряде?

Лицо парня, от которого несло застарелым пивом, находилось прямо перед ним. Голос такой громкий. В позе агрессия, вызов. Даг чувствовал, как среди посетителей паба нарастает интерес. Что-то назревает.

– Да, – сказал он, стараясь сдерживаться, дышать спокойно. Психотерапевт советовал дыхательные упражнения в таких ситуациях. – Служили.

– Но я не понимаю, – не унимался парень, улыбаясь, хотя это скорее был оскал, нежели улыбка. – Я думал, все из этого отряда погибли. Думал, что их взорвали талибы.

Даг закрыл глаза. Вообще-то это была «Аль-Каида».

– Да, большинство погибли.

– Так как же ты уцелел, а, приятель? Смотри на меня, я с тобой разговариваю. Почему ты здесь, живой и здоровый, сидишь и хлещешь это сраное пиво, приятель? Когда мой лучший друг лежит мертвый в Чуркестане? Ты можешь мне объяснить?

Даг почувствовал, как что-то набухает в груди. Что-то опасное, яростное.

– Я не должен ничего тебе объяснять. Приятель.

Он пытался вдыхать через нос, выдыхать ртом. Но, похоже, не сработало.

Парень придвинулся еще.

– А я думаю, должен. И у нас впереди весь вечер. Я никуда не уйду, пока ты не объяснишь мне все подробно. Потому что я любил этого чувака как брата. И знаешь, по-моему, на что это похоже?

– На что? – Он еще держал себя в руках, еще сопротивлялся тому, что нарастало внутри. – На что же это похоже?

Парень с силой пихнул его в грудь:

– На то, что ты гребаный трус.

Именно в этот момент его окутал туман, красный туман, как это называют, хотя больше походило на наводнение. Пожалуй, сейчас он был больше самим собой, чем много месяцев подряд. Больше, чем до поездки в Ирак.

Он рванулся вперед и схватил парня за рубашку:

– Как тебя зовут?

Парень сглотнул, но не ответил.

– Как твое имя, мальчик? Что, разговаривать разучился?

Парень что-то бессвязно прохрипел, и Даг понял, что слишком сильно стянул воротник. Он ослабил хватку и прорычал парню в лицо:

– Как твое сраное имя?

Похоже, приятели не спешили ему на помощь.

– У тебя есть друзья, да?

Он огляделся. Он чувствовал себя так, будто мог схватить их всех, если понадобится, и хотел знать, понимают ли они это.

– Я… я Эдриан.

– Что ж. Позволь сказать тебе, Эдриан. Вряд ли тебе стоит соваться в то, чего ты не понимаешь, ясно? Я не обязан отчитываться ни перед кем – особенно перед таким мелким куском дерьма, как ты. Чем на жизнь зарабатываешь?

– Я… а… а… бухгалтер.

– Отлично. Бухгалтер.

Он встряхнул парня, и тот заскулил. Зря я так взбесился, подумал Даг. Он чувствовал себя усталым и совсем трезвым. Поток схлынул. Этот человек не стоит его сил. Он отпустил его.

– Сделай мне – и всем – одолжение и перестань вмешиваться в то, чего не понимаешь. Усек?

Ответа не последовало. Парень растирал горло. Но дважды кивнул. У Дага ныла рука. Он потряс ею. Он не гордился тем, что сделал, но он смог остановиться. А потом услышал тихий голос.

– Гребаный трус.

Именно тогда, по свидетельствам очевидцев, – а их было много, полный паб, – он и потерял контроль. По их словам, всем показалось, что он пытается убить парня. Полиции пришлось оттаскивать его. Эдриан Кэмпбел. Так его звали. Конечно, были смягчающие обстоятельства. Оказалось, что парень уже засветился в паре историй с драками. Кроме того, он его оскорбил, и, конечно, выявили то, что раньше не диагностировали: посттравматический синдром, из-за которого он не мог в полной мере отвечать за свои действия.

Но Даг думал иначе. Неудивительно, что адвокат потребовал, чтобы он помалкивал в суде. Приговор – двести пятьдесят часов общественных работ и сеансы у психотерапевта. А он тогда подумал, что лучше уж отсидеть срок, чем в кресле у мозгоправа.

– Хорошо, – сказала я, когда Даг замолчал.

На самом деле ничего хорошего не было. Я не знала, как относиться к услышанному. С одной стороны, при всей ее жестокости, история не лишена логики. Он страдал от ПТС, и его спровоцировали. По его словам, тот человек очень старался разозлить его. И с тем, что я прочла в интернете, история вполне согласуется. Но тихий голос внутри нашептывал: «Просто тебя тянет к этому мужчине, наперекор себе тянет, и потому ты готова простить ему то, что прощать нельзя». Даже его собственный откровенный и бесстрастный рассказ о случившемся указывал, на что он способен. Указывал даже определеннее, чем все эти жуткие статьи.

О чем думал босс, когда дал мне в коллеги человека, совершившего подобный поступок, я не знаю, и речь сейчас не об этом. Важный вопрос: означает ли это, что он способен был убить гостя? Нет, конечно, не означает. По крайней мере… так кажется. Надеюсь, что нет.

Конечно, если она его не спровоцировала.

Эмма

Народ постепенно расходился. Самира сказала, что надо проверить, как там Прайя, Кейти ушла к себе за свитером. Холод и вправду заметно усилился.

– Черт, – сказал Бо, – беспокоюсь за Миранду. Наверняка отключилась. Велела оставить ее одну… Но если честно, тревожно за нее.

– Оставь ее, – ответил Ник, – наверняка уснула.

– Не знаю, она была совсем плохая.

– Я схожу, – вызвалась я.

В Охотничьем Доме было темно и совершенно тихо, и я даже решила, что Миранды тут нет. Но затем до меня донеслись голоса. Я собралась окликнуть, но не решилась. В темной гостиной царила такая интимная обстановка, что мне не захотелось ее нарушать. Один голос низкий, хриплый, почти шепот. Другой пьяный, воинственный.

– Значит, так. Я должна была сказать правду. Мы же играли в «Правду или вызов».

– Нет, не должна была. Сама знаешь. Ты хотела задеть меня.

Злой и резкий смех.

– Хочешь верь, хочешь нет, Джайлс, о тебе я даже и не думала.

– Отлично, так и есть. Обо мне ты не думала. И не думаешь. А что насчет Джулиена?

– О… он не будет этим заморачиваться. Я сказала, что однажды переспала с Кейти, чтобы возбудить его. Так что у него есть своя маленькая фантазия на наш счет – распутные школьницы. Остынь. Он никогда не догадается, что это был ты, Джайлс.

– Если ты не заметила, там было не так много кандидатов. Не надо быть гением. Самира знает, что мы были в группе у одного репетитора.

– Ой, да хрен ли. Чего ты так нервничаешь. Это было миллион лет назад.

– Да, только ты вспомнила об этом ради какой-то идиотской игры. Если Самира узнает про нас – пусть даже это давняя история, – будет очень, очень плохо. На нее и так столько навалилось после рождения Прайи, ты многого не знаешь. И она всегда подозревала насчет тебя. Считала, что я без ума от тебя. Но, разумеется, это чушь.

– Неужели? Правда, Джайлс? А как же та вечеринка…

– Господи, та вечеринка. Ну да. И не смотри на меня так. Мы тогда здорово перепили. Вот и все. Думаю, нам всем пора спать. Я знаю, что ты ничего не расскажешь ей. Просто я на секунду испугался… когда мы затеяли эту глупую игру.

– Ничего обещать не могу. Маленькая проверка бывает полезна для брака. Все взбодрятся. А ты покажешь себя с новой стороны – что ты не такой, мать твою, идеальный, каким себя считаешь.

– Ради бога, Миранда, – это было уже почти шипение, – знаешь что? Однажды ты зайдешь слишком далеко.

Внезапно раздался какой-то утробный рык, низкий, животный.

– О господи, – громко сказал Джайлс.

Я осторожно шагнула вперед.

Стоя на четвереньках, Миранда блевала. Джайлс безучастно смотрел на нее. Сейчас он совсем не походил на того мужчину, которого я знала, – нежного мужа и отца, врача, спасающего жизни людей. Я ждала, что он присядет рядом с Мирандой, уберет назад ее волосы. Но сегодня я узнала его совершенно с другой стороны.

Внезапно он резко развернулся. Я не успела отступить в тень, и наши глаза встретились.

Миранда

Было очень темно и тихо, когда я открыла глаза. Несколько мгновений я не понимала, где нахожусь. Пошарила рукой рядом. Чувствовала я себя преотвратно, будто все внутренности обработали наждаком. Во рту едко и кисло. Что со мной? Я больна? Внезапно пальцы наткнулись на выключатель.

Свет вернул в реальность. И тут же с ужасающей яркостью на меня хлынули картинки вчерашнего вечера. Я пила, пила и пила. Хотела доказать себе, что именно я душа вечеринки. Потом Джайлс со своей паранойей. Хотя, может, не совсем это и паранойя. Самира всегда что-то подозревала. В тот день мне было так паршиво, наша репетиторская группа устроила очередную пьянку в пабе, а я знала, что он ей нравится. Но, господи, это же случилось еще до того, как они стали встречаться. Если такое вас задевает, значит, с вами что-то не так. Если кому и надо волноваться, то мне. Мы-то с Джулиеном тогда уже встречались.

Боже, как же меня вчера колбасило. Вывернуло буквально наизнанку. И он стоял и пялился, только чертова Эмма откуда-то взялась и кинулась помогать. А Джайлс смотрел так, будто хотел, чтобы я захлебнулась. Потом появился Джулиен, уставился с отвращением. Нет, я не настолько была пьяна, чтобы не помнить.

Я сползла с кровати, посмотрелась в зеркало над туалетным столиком. Думаю, в золотом платье я выглядела супер. Нет, я знаю, что выглядела супер, но очнулась словно в параллельной вселенной. Золотая ткань превратилась в мерзкую тряпку, макияж размазался (теперь-то уже приходится краситься по полной), тушь затекла в морщины у глаз и даже рта, которые, могу поклясться, вчера не были такими ущельями. Я погасила светильник у столика. И вдруг вспомнилась Бланш Дюбуа[20] – так вот что меня ждет? Есть ли что-то печальнее некогда красивой женщины, растерявшей всю свою красоту?

В голове вертелась песенка Кэнди Стейтон «Ты обрел любовь». Что-то в словах не давало покоя, но я никак не могла понять, что именно. И еще ночью кто-то сказал нечто такое, что сбило меня с толку. Кто это был? И что именно он сказал?

По крайней мере, похмелье не такое убойное. Наверняка большая часть алкоголя уже выветрилась. Понятия не имею, который час. Джулиен еще не вернулся, значит, вечеринка продолжается. Внезапно меня охватила тоска по упущенным возможностям – все они продолжают там веселиться, без меня. А я взяла и отключилась. Нужно привести себя в порядок и вернуться к ним. Наверняка именно этого ждут от меня. Пошатываясь, я проковыляла в ванную, поелозила расческой по волосам, побрызгала в лицо холодной водой и как смогла кое-как поправила размазанный макияж. Затем тщательно почистила зубы – хоть что-то, по крайней мере. Сколько же времени? Я отыскала часы. Четыре. Ничего себе, остальные, значит, гуляли всю ночь. Снова уколола мысль об упущенном веселье. Я всегда гордилась тем, что я душа компании. Джулиен так и сказал в день нашей свадьбы: «Я люблю тебя, потому что ты душа компании». «И кое за что другое, я надеюсь», – рассмеялась я. Он улыбнулся: «Конечно». Но те его слова засели у меня в голове. Помню, как он смотрел на меня, когда говорил это, и я никогда не расстанусь с этой чертой своего характера. Ну сейчас я им всем покажу.

Я распахнула дверь. Холод пощечиной стеганул по лицу. Я постояла, привыкая. Свет горел не в Охотничьем Доме, как я поначалу решила, а в коттедже-сауне. Стало обидно – могли бы и позвать меня, ведь я тоже хотела попробовать.

Оскальзываясь, я побрела по обледенелой тропинке мимо Охотничьего Дома. Он стоял почти весь темный, только тускло светил торшер. В окно я увидела Марка, лежащего на диване. Тоже жертва вечеринки. Не так обидно, когда знаешь, что ты не один.

Пахло точь-в-точь как на лыжной прогулке – почти металлической свежестью. В памяти всплыло предупреждение Дага. Разве не чудесно было бы, если бы мы все нежились в сауне, смотрели на озеро и вдруг пошел бы снег? Так живописно. Снег, подари всем нам хорошее воспоминание о сегодняшней ночи, сотри эту муть в моей душе. Подойдя ближе, я услышала странный звук, который в буквальном смысле остановил меня. Какой-то звериный. Не то крик, не то стон. Доносился он, похоже, из леса позади сауны. Со всех ног я кинулась к сауне, которая была в этот миг спасительной райской обителью посреди ада дикой природы. Когда я была уже у самой двери, звук раздался снова. Я замерла. Теперь-то я не сомневалась, что звук донесся не из леса, а из-за двери.

Хитер

Я направилась в маленький туалет, расположенный рядом с моим кабинетом, хотелось умыться холодной водой, хоть немного освежить голову после рассказа Дага. Вытирая лицо, я услышала голоса. Мужчина и женщина. Кто именно из гостей, разобрать я не сумела. Для моих ушей у них у всех одинаковые голоса – заносчивые, снобские голоса южан из среднего класса.

Мужской голос:

– Если они узнают – я пропал.

Женский:

– Как они узнают?

Мужской:

– Записка.

Я замерла на миг, а затем бесшумно подобралась к двери и заглянула в офис. Никого, дверь закрыта. Тогда я подошла к стене, отделяющей туалет от коридора, и прижалась к ней ухом. Голоса стали отчетливей. Похоже, парочка стояла за поворотом коридора, место и вправду вполне подходящее для приватной беседы – если не знаешь, что за стенкой расположен служебный туалет, вход в который есть только из кабинета. Я приникла к стене.

– Записка? – В женском голосе легкая дрожь. – Какая записка?

– Лежала в прихожей нашего коттеджа. Там все подробно.

– Но ты ведь уничтожил ее?

– Нет… Слишком запаниковал. А потом она пропала…

Долгая пауза, я не сомневалась, что женщина изо всех сил сдерживается, чтобы не накинуться на него. Что еще за записка? Предсмертная? Маловероятно. Когда я последний раз проверяла, то обнаружила, что задушить самое себя затруднительно.

– Главное, – наконец прозвучал спокойный женский голос, – что ты никак не связан с ее смертью. Вот что важно. Они это поймут.

– Поймут ли?

Его голос сорвался, он был в панике. И снова низкое бормотание, совсем уже тихое. Я вжала ухо в стену.

– Когда они узнают об остальном, я первым буду на подозрении…

Внезапно раздался грохот. Я подскочила, обернулась – в своем стремлении услышать как можно больше я потеряла осторожность и сбила со стены маленькую гравюру с охотничьим сюжетом. Вся уборная была усеяна осколками.

Голоса, разумеется, стихли. Стоя по другую сторону стены, застыв, я почти чувствовала их присутствие. Стараясь ступать беззвучно, я выскользнула из туалета в свой кабинетик.

Миранда

Зрелище, представшее моим глазам, было абсурдным. Я пребывала в таком потрясении, что едва не расхохоталась. Помню, в детстве, когда машина задавила нашу кошку и мама сказала об этом нам, мой брат засмеялся. А я так возмутилась, что ударила его. Но мама объяснила, что это частая реакция на потрясение. В мозгу что-то замыкает, и человек выдает неожиданную реакцию.

И вот что я увидела. Мой муж сидел на корточках. А над ним нависала Кейти. Моя лучшая, моя самая близкая подруга. Совершенно голая. Ноги широко расставлены, и его голова зарылась между ними. Моя некрасивая, безгрудая, толстозадая подруга. Голова Кейти была запрокинута в экстазе. Его пальцы сжимали ее ноги. Я все смотрела и смотрела. Смотрела, как он отпустил ее ляжки и вцепился в соски этой плоскодонки. Это было уже слишком.

– Блядь! – вырвалось у меня.

Они замерли. Потом оба медленно повернулись и уставились на меня. Джулиен – о господи – отер рот ладонью. Первые мгновения лица были совершенно пусты, они еще не осознали, что произошло. Меня захлестывал ужас, ядом разливался по телу. В глаза бросилось корытце с раскаленными камнями, и на миг меня охватило почти неодолимое искушение – настоящее искушение – схватить лопатку и зашвырять их этими огненными булыжниками.

Господи, это же полнейший сюр. Мой муж и моя лучшая подруга. Этого просто не может быть. Я почти ждала, что они улыбнутся и поздравят друг друга с тем, как здорово меня разыграли, как тогда с сюрпризом, что они приготовили мне на тридцатый день рождения. Хотя этот розыгрыш потребует объяснений поубедительнее.

– Ох, – выдохнула наконец Кейти, – о боже.

– Я думал, ты спишь, – сказал Джулиен. – Я отнес тебя в коттедж. Ты была в отключке…

И тут же осознав всю нелепость этого объяснения, продолжил: – О боже, Миранда. Вот дерьмо. Мне так жаль. Это не то… не то, что ты думаешь.

Вот теперь я уже смеялась, хохотала как безумная ведьма. Вид у обоих сделался совсем уж перепуганный. И хорошо. Я хочу, чтобы они боялись.

– Не смей возвращаться в коттедж, – сказала я. – И мне плевать, куда ты пойдешь. Можешь поселиться у нее, мне насрать. Но я не желаю видеть твою рожу. Так что не появляйся рядом со мной.

Поразительно, до чего же спокойно звучал мой голос, какой контраст с тем, что клокотало внутри.

– Нам надо поговорить.

– Нет, не надо. Я теперь долго не захочу разговаривать, даже просто видеть тебя. Возможно, никогда.

Это была чистая правда. Я пришла в ярость, узнав про его махинации с инсайдерской информацией, и уже тогда подумала, что не хочу его видеть. Но желание это быстро исчезло. Однако сейчас все было иначе.

Он молча кивнул. Я никак не могла заставить себя взглянуть на Кейти.

– Не верится, что я потратила на вас половину своей жизни. На каждого из вас.

И тут меня будто громом поразило. Мысль была столь дикая, что я не могла облечь ее в слова. Но я должна была сказать. Я должна была знать правду. На Кейти я так и не смотрела, просто в ее сторону, ее силуэт расплывался перед глазами.

– Ты ничего не пила. Ни в поезде, ни потом. Я обратила внимание. Всегда брала бокал, но не пила. Ни разу.

Тишина. И все же я произнесу это, вслух произнесу. Теперь-то я видела, как она отворачивается, кособочится, даже голая. Пытается скрыть. От меня скрыть. И я же заметила, когда она разделась до белья, но была слишком пьяна и ничего не поняла. Ее выпирающий живот. Праздник тут ни при чем, Кейти никогда не была из тех, кто объедается от пуза.

– Ты беременна.

Она молчала, и я сказала громче:

– Ты беременна. Скажи это, мать твою! Ты беременна, и это его ребенок. О боже.

У Джулиена приоткрылся рот. Выходит, не знал. Хоть как-то я его уела, приятно наблюдать за его шоком.

– Мэнди, – наконец заговорила Кейти, – это получилось случайно… Мне так…

Я подняла руку, останавливая ее. Не стану я плакать у них на глазах. Не стану. Это все, о чем я могу думать. Миранда Адамс не плачет.

– Мои поздравления вам обоим. – И я улыбнулась, горе и ярость разъедали меня изнутри, точно кислота.

Беременность в каком-то смысле много хуже простой измены. Такое чувство, будто меня ограбили. Очень сильное чувство. Кейти словно украла у меня эту беременность. Ребенок, что зреет у нее внутри, должен быть моим ребенком.

– Утром я уеду в Лондон, – сказала я и с невольной гордостью отметила, какой ровный у меня голос. – Мне нужно кое-что сделать. Кое-что исправить, разобраться с одним секретом, который я так старательно хранила. Джулиен, догадываешься, о чем я?

У него расширились глаза:

– Миранда, нет, ты этого не сделаешь.

А ведь сделаю.

– Не сделаю?

Я улыбнулась – улыбка нервирует еще сильнее.

– Думаешь, ты так хорошо знаешь меня? Что ж, несколько минут назад я думала, что знаю тебя. Но я ошибалась. Теперь твоя очередь убедиться, сколь мало ты знаешь меня.

– Это уничтожит и тебя тоже.

Я прикусила губу, изображая раздумья. Так приятно видеть его корчи. Но это крохотная компенсация.

– Вообще-то вряд ли. Я все объясню им – объясню, как ты сначала пытался обмануть меня. Будет немного неловко, и, возможно, мне присудят штраф за то, что молчала. Но это не я потеряю работу. И не я сяду в тюрьму. Все это произойдет с тобой, если вдруг ты не понял. Это тебе гарантирован срок.

Джулиен угрюмо молчал.

– Это серьезное преступление, не так ли? Особенно в нашем посткризисном мире, когда кредитная система только выкарабкивается. Думаешь, кто-то из присяжных тебя пожалеет? Тебя, засранца-банкира, толстосума. Да они лишь посмотрят на твою самодовольную рожу и скажут судье, чтобы он выбросил ключ от твоей камеры.

Я вовсе не была уверена, что инсайдерские дела находятся в юрисдикции суда присяжных, но сейчас это было и неважно. Лицо Джулиена исказилось от страха. А Кейти выглядела сбитой с толку. Значит, с ней он не поделился. Повезло.

Джулиен дернулся было ко мне, и я загородилась руками. Его слова не коснутся меня, не повлияют. И колебаться я не стану.

– Это уничтожит нас обоих, Мэнди.

Расчет на то, что, услышав, как он зовет меня домашним именем, я смягчусь.

– Никогда больше не называй меня так. И да, когда я с тобой разведусь, у меня мало что останется. Если ты об этом. Но, по крайней мере, совесть моя будет чиста.

И месть состоится.

Кейти

Что ж, вот она, правда. Та, в которой я ни за что не призналась бы в игре.

Неделя выдалась долгой. Я две ночи подряд провела в офисе. Вообще-то у нас есть небольшие комнаты, так называемые спальные капсулы, где можно урвать пару часов отдыха. Нет – если вам интересно, – это не забота компании о работниках, а просто способ держать их рядом, чтобы они работали как можно больше. Мой разум оцепенел. Дело было закончено, я собиралась домой, только никто меня там не ждал, кроме холодильника с прокисшим молоком, это еще если повезет, и первоклассного, но крайне невдохновляющего вида на лондонский Сити, где я ежедневно вкалывала. И тишина. Тишина одинокой женщины, которой некому составить компанию, не считая бутылки вина.

Было десять вечера. Слишком поздно, чтобы кому-то звонить, что-то планировать. В двадцать лет шансов было бы больше. В молодости люди вечерами тоже заняты, но, как правило, тем, к чему я тоже могла присоединиться. Квартирная вечеринка – Самира их постоянно устраивала – или поход в ночной клуб с Мирандой, общий ужин. Теперь же всё планировали на двоих-четверых участников и заранее, нарушение регламента в последнюю минуту не приветствовалось. Наверное, я могла позвонить Миранде, но вряд ли у меня хватит на нее сил. На все это совершенство. На то, чтобы быть ее подопытным кроликом, кем я всегда для нее была, на то, чтобы выслушивать, что с моей жизнью не так.

Поэтому я могла отправиться домой и сидеть в пустой квартире с бутылкой вина или пойти в бар, а там, быть может, кого-нибудь подцепить и привести к себе. Бар и случайный секс стали для меня заменой клубов, вечеринок и ужинов с друзьями. И в каком-то смысле это было даже лучше – разговаривать не требовалось.

Из этих двух доступных мне вариантов второй был куда привлекательнее. Приведу к себе кого-то, и на пару часов квартира наполнится жизнью. Поэтому, выйдя с работы, я отправилась в знакомое заведение, прятавшееся в тени собора Святого Павла. Бармен, давно изучивший мои привычки, налил большую порцию вина еще до того, как я села, – само по себе это было поводом то ли радоваться такому вниманию, то ли окончательно впасть в уныние, зависело от того, как вы на это смотрите.

Я забралась на табурет у стойки и стала ждать, пока кто-нибудь подойдет ко мне. Обычно ждать долго не приходилось. Конечно, я никогда не буду красавицей, как Миранда. Меня всегда это удручало. Нелегко расти в тени такой подруги. Но когда мне исполнилось тридцать, я вдруг осознала, что мужчин что-то интригует во мне, что я все же привлекаю их чем-то.

Народу в баре было мало, несколько парочек и компания коллег. Вечер вторника – не время для загула. Должно быть, я переоценила свои шансы. За стойкой сидел единственный одинокий мужчина – ровно напротив меня. Я увидела его, когда садилась, но особо приглядываться не стала. Но даже взгляда вскользь оказалось достаточно, чтобы отметить: молодой и, вероятно, красивый. Наверное, в таких ситуациях у меня включается звериный инстинкт. Но вместе с тем от меня не укрылось и другое: он был подавленный, сидел сгорбившись.

И тут мы разом подняли головы, чтобы позвать бармена.

– Джулиен?

Он удивился не меньше моего. Впрочем, ничего странного в этой встрече не было, ведь мы оба работали в Сити. Но здесь сотни баров и тысячи людей, и я считала, что Джулиен сейчас дома с Мирандой.

– А где Миранда? – первое, о чем спросила я.

Мы никогда особенно не общались с Джулиеном, всегда через Миранду.

– Дома, – ответил он.

А потом показал, что хочет подойти и сесть рядом. Я и обрадовалась, и смутилась. Но вариант со случайным гостем на сегодня отпал – к тому времени, как Джулиен отправится домой к Миранде, будет уже поздно снимать кого-то еще.

Он устроился рядом. Когда он наклонился, придвигая табурет, я уловила запах его лосьона после бритья, свежесть джин-тоника и подумала, что несколько минут назад, глянув на него как на незнакомца, решила, что он наверняка красив. И он был красив. Я это знала с того дня, как Миранда познакомила нас, но очень быстро перестала замечать его привлекательность. И теперь словно заново увидела его. Это было странное чувство.

– Что ты здесь делаешь?

– Могу спросить тебя о том же, – отозвался он.

Я рассказала, что закрыла дело.

– Так что, можно сказать, я отмечаю.

– А остальные? Твои коллеги? Они здесь?

Правильный ответ был: «Они в другом баре, я стараюсь не ходить с ними». Но я сказала:

– Разошлись по домам. Слишком устали.

– Так ты празднуешь в одиночку?

– Вроде того.

– А не скучно?

Между нами возникло странное напряжение. Думаю, причина была в том, что мы, хотя и знакомы десять лет, внезапно осознали, что совсем не знаем друг друга. Два дружелюбных незнакомца. Для связи нам требовалась Миранда. Мы частили с выпивкой, пытаясь разогнать неловкость.

– Еще хочешь?

– Да, хорошо.

Я была польщена. Похоже, ему нравилась моя компания.

– А где Миранда? – снова спросила я.

Он чуть улыбнулся:

– Ты уже спрашивала.

– И что же ты ответил?

Господи, неужели я заигрываю с мужем лучшей подруги?

– Она дома.

Алкоголь придал мне смелости, и я спросила:

– И она узнает, что ее муж пил с ее лучшей подругой? Мы с тобой как школьники, прогуливающие уроки.

Глупо, но совместная выпивка сделала нас участниками тайного заговора, из которого Миранда была исключена.

– Узнай она, взбесится от ревности, – ответил Джулиен. И быстро добавил: – Она скучает по тебе.

Сказано было с улыбкой, но глаза остались серьезными, даже печальными.

– Просто, – из тона его исчезла шутливость, – если честно, мне хотелось побыть одному, без нее.

– Что-то случилось?

Беспокойство мое было искреннее, но не без искры удовольствия, которое порой испытываешь, слыша о проблемах друзей. Жизнь Миранды и Джулиена представлялась мне безупречно-блистательной.

– Что у вас стряслось? Вы такие идеальные ребята.

– О да, – подтвердил он с ноткой горечи, – идеальные. Мы именно такие. Идеальные до омерзения.

Возникла неловкая пауза. Я попыталась подобрать слова:

– Ты имеешь в виду… Хочешь сказать, у вас не все так здорово? Миранда никогда ничего не рассказывала.

Это абсолютная правда. Она ничего мне не говорила. Но мы уже давно не виделись. Пару раз недолго болтали, но по телефону от меня никакого толка, в подростковом возрасте мне это вечно мешало. Кроме того, работа отнимала у меня почти все время, и поболтать я могла разве что либо почти ночью, либо рано утром, когда Миранда вряд ли порадовалась бы звонку. Меня терзало чувство вины. За последний месяц она несколько раз предлагала встретиться, дважды мы даже назначали встречу, но в последнюю минуту я сообщала, что у меня не получится.

– Да дело не в нас, – вздохнул Джулиен. – Все сложнее. Думаю, правильнее сказать, что проблема во мне. Я совершил кое-что плохое.

Он увидел, как я удивленно приподняла брови.

– Нет… Не это. Я ей не изменял. Но я впутался в одну нехорошую историю. И теперь не могу из этого выйти.

– А Миранда не знает?

– Да нет… знает. Пришлось рассказать, потому что это коснулось нас обоих. Она отнеслась… – он нахмурился, – думаю, она отнеслась к этому с пониманием. Учитывая все обстоятельства. Но иногда я ловлю ее взгляд, разочарованный. Как будто она на такое не подписывалась. Вот такие дела.

Язык у него уже слегка заплетался, я поняла, что в баре он намного дольше меня.

– Хочешь поговорить об этом?

Джулиен тряхнул головой:

– Нет. В смысле, я бы хотел, но не могу.

– Почему нет? – И тут же поспешила одернуть себя: – Извини, я перебрала с выпивкой. Просто скажи, чтобы я заткнулась.

– Да нет, что ты.

Он снова улыбнулся странной невеселой улыбкой, так не похожей на полную победительного обаяния, какую я знала. Эта улыбка мне нравилась больше, она была настоящей.

– Так приятно поговорить с тобой. Это же поразительно – мы знакомы столько лет. Сколько, десять?

– Одиннадцать, – ответила я.

Июнь 2006-го. Именно тогда я столкнулась с ним, когда он выходил из ванной.

– И мы ведь никогда по-настоящему не разговаривали? Или было такое?

– По-моему, нет.

– Что ж, давай еще выпьем. И поговорим. Как следует.

– Ну, я…

– Давай. Пожалуйста. А то мне придется пить одному, а это самая тоскливая вещь на свете.

Он осекся, вспомнив, что именно этим я тут и занималась.

– Прости, я не хотел…

– Да ладно.

Он был прав. Но пить дома совсем уж тоска. В пустой квартире с пустым холодильником и пустым видом из окна на Сити – место, которое съедает все мое время и ежедневно дает понять, что моя жизнь тоже пуста.

При мысли о возвращении домой я поежилась. Нет уж, лучше выпить с ним. Но было что-то странное в том, чтобы сидеть в баре с мужем Миранды, когда она об этом не знает. Странно и… приятно, что, наверное, хуже всего.

– Хорошо, – сказала я. Какого черта.

– Прекрасно. – Он улыбнулся, и у меня внутри что-то дернулось. – Что будешь? – И прежде, чем я успела ответить: – А давай виски. Ты как к нему? – Джулиен помахал бармену: «Два “Хибики”». – Тебе понравится. Японский, двадцать один год выдержки.

Я не пью виски. Если честно, вообще крепкие напитки не пью. Могу выдуть целую бутылку вина и ничего не почувствовать, но крепкий алкоголь не для меня.

Виски немедленно ударил в голову. Но это не оправдание тому, что случилось потом.

Очевидно, что Миранда была болезненной темой, поэтому мы болтали о чем угодно другом. Я обнаружила, что Джулиен – прекрасный собеседник. Я-то полагала, что за его обаянием скрывается какой-то изъян. Мы вспомнили Оксфорд, как легко там жилось, хотя, если подумать, вкалывали мы там как никогда. Поговорили о моей работе – он что-то читал о моем последнем деле. В кои-то веки мне не казалось, что он спрашивает из вежливости, ожидая, пока Миранда его спасет или объявится собеседник поинтереснее. Он сидел, повернувшись ко мне лицом, коленями тоже ко мне. Специалист по языку тела сказал бы, что это очень хороший знак. Или очень плохой – как посмотреть. Но я об этом не думала. Или думала, но прогнала эти мысли прочь. Ведь нелепо же, правда?

Мы припомнили, как впервые встретились, как он в полотенце вышел из ванной.

– Я выхожу такой полуголый, и тут ты, такая элегантная.

Я удивилась, искренне. Я-то всегда считала, что для Джулиена я некрасивое и скучное приложение к Миранде. «Элегантная». Это слово еще долго будет вертеться у меня в голове.

– А здорово, да? Просто вот так сидеть и болтать обо всем на свете. Почему мы раньше этого не делали?

Да, от него пахло виски, но от этих слов во мне поднялось что-то теплое. Оказывается, он вовсе не высокомерный хлыщ, каким всегда представлялся мне, и совсем не такой безупречный. Возможно, с годами его сияние потускнело, это я просто ничего не замечала. А может, он всегда таким был. В любом случае Джулиен по-настоящему милый и скромный. На трезвую голову я бы точно решила, что поддалась его знаменитому обаянию, и только. Но пьяной мне он нравился, очень. Да, пьяным был уже не только он.

– Мне пора, – сказала я.

Но уходить совсем не хотелось, и не только потому, что дома меня ждало одиночество, но и потому, что мне действительно было хорошо. Я наслаждалась его компанией. И все же я опустошила свой бокал и попыталась встать. Удалось кое-как сползти, каблуки подо мной подламывались. Я была пьяна куда сильнее, чем полагала. Джулиен встал, его тоже пошатывало.

– Тебе нельзя идти одной. Я провожу. Одной в такой час небезопасно.

Я не стала говорить, что каждый вечер возвращаюсь домой одна, иногда даже пьянее, чем сейчас, да еще в компании незнакомца. Думаю, мы оба понимали, что это просто предлог не расставаться.

Не помню, кто из нас сделал первый шаг. Помню только, что мы вдруг очутились в пустом переулке и все, что я слышала, – наше дыхание. Сразу за этим переулком шла магистраль Чипсайда, машины, люди, город, залитый огнями, беспорядочный, с миллионами жителей. Но в этом узком проходе были только мы двое. И вдруг хмель отступил. Вспышка желания отрезвила нас. Его руки стиснули мои бедра, пробрались между ног, надавили, я ощутила его возбуждение. Я взяла его ладонь, направила ее, и он застонал мне в шею.

Секс был поспешным. А как иначе в общественном месте. В любой момент кто-нибудь мог пройти мимо.

Секс был чудесным. Кончила я досадно быстро. Зато почти одновременно с ним. Подумала, что странность и запретность сделали это соитие невероятно захватывающим. Несколько секунд мы стояли, слившись, лицо его уткнулось мне в шею.

– Поверить не могу, что это произошло, – сказал он.

– Да. Давай… давай просто притворимся, что этого не было.

А в сознание уже пробралась мысль: с любой у тебя было бы так же? Я просто девушка из бара, оказавшаяся в нужное время в нужном месте? Или я – это именно я?

Понимаю, что это не так уж и важно. И все же для меня было важно. Все эти годы я не сомневалась, что он не замечает меня, что я для него – бесцветное пятно на периферии зрения, не стоящее внимания. И вдруг обнаружилось нечто иное и абсолютно невероятное. Все эти годы он желал меня.

Миранда

Я обернулась на шаги за спиной. Разумеется, это был Джулиен, вокруг бедер полотенце, босые ноги скользят по грязи.

– Я совершил большую ошибку. – Голос такой серьезный, взрослый. – Я знаю, что сделал большую ошибку. Но у меня был стресс.

– Прости, у тебя был стресс?

– Да. Эта… сделка прошла плохо. И я рассказал Марку. Он не обрадовался.

Я вспомнила, что Марк сказал в первый наш вечер здесь, ворвавшись в ванную. Про «маленький грязный секрет» Джулиена. Слова его мне тогда показались странными. Я отнесла их на счет инсайдерских делишек Джулиена.

– Он знал, да? Про тебя и… – я не могла заставить себя произнести это имя, – про нее.

– Я проболтался по пьяни. Потому что чувствовал себя таким виноватым… Мне нужен был его совет. Он… ведь мой лучший друг. Был. Он предал меня, Мэнди.

Господи, как же он смешон в этой своей жалости к себе. В этот момент я его по-настоящему ненавидела. Не только за то, что он сделал, но и за его трусость, за беспомощную слюнявость.

– Во всем виноват только ты, жалкий придурок. Все потому, что ты всегда хотел большего. Всегда думал, что имеешь право на кусок пожирнее. Я давно предвидела что-то такое. Не сомневалась, что рано или поздно заведешь любовницу. Но я никогда, слышишь, никогда не подумала бы на Кейти. Считала, что вкус у тебя получше.

Он слегка скривился, и мне даже показалось, что он примется защищать ее. Но я слишком хорошо его знала и понимала, что в первую очередь его беспокоит собственная шкура.

– Она соблазнила меня, Мэнди.

Меня передернуло.

– Не смей называть меня так, ублюдок!

– Прости. Но я хочу объяснить. Это все она. Я думаю… думаю, она все спланировала, когда увидела меня в баре. Думаю, она поняла, в каком я состоянии, что я не способен сопротивляться. Это было как тогда на Ибице.

– На Ибице?

– О господи.

Видно, что он сразу пожалел о своих словах. Потер лицо рукой.

– Ты могла бы знать и об этом. Тот отпуск, когда мы поехали все вместе. Последняя ночь. Она пристала ко мне. Это было… сумасшествие. Мне было не по себе, я по тебе скучал… Она вела себя как одержимая, Мэнди… прости. Она просто изнасиловала меня.

Я смотрела на него во все глаза, во рту стоял вкус желчи. Ибица. Когда мне пришлось остаться из-за смерти бабушки… А он переспал с моей лучшей подругой. Мы тогда только начали встречаться, и, значит, эта гнусная тайна всегда была между нами. Джулиен явно сожалел, что рассказал и об этом. Он как-то отчаянно взмахнул рукой, словно пытаясь стереть сказанное.

– Но… все это было не всерьез.

Да это почти смешно. Собственными руками роет себе могилу. Было бы смешно, не будь он моим мужем, человеком, которому я отдала больше десяти лет, всю свою молодость, и не будь жертвой я.

– В любом случае, – торопливо продолжил Джулиен, прочитавший отвращение и недоверие у меня на лице, – когда мы столкнулись в том баре… я думаю, она сразу заметила, что я в депрессии. А ты в последнее время обращалась со мной так, будто я грязь у тебя под ногами. Едва разговаривала со мной. Я чувствовал себя полным неудачником, разочаровавшим тебя. А она… она заставила меня почувствовать себя… желанным. Я сопротивлялся. Пытался положить этому конец. Отправился к ней на следующий день, чтобы прекратить раз и навсегда. Но она не позволила. Да, я показал себя слабаком. Она была как наркотик, зависимость, она…

Я жестом остановила его.

– Что за роль ты тут играешь, Джулиен? Ты что, настолько меня не уважаешь, что думаешь, будто я куплюсь на это жалкое банальное дерьмо?

Он умоляюще дернул руками.

– Я просто пытаюсь объяснить.

– Что ж. Это бесполезно. Ты не видишь? Не желаю больше слушать эту хрень.

Будь при мне оружие, не задумываясь прикончила бы его. Если бы я знала код от сарая, вряд ли бы меня что-то остановило, взяла бы ружье, вернулась в сауну и пристрелила обоих. Интересно, за преступления, совершенные на почве страсти, по-прежнему смягчают приговор? Любое наказание мне казалось сейчас не большой платой за убийство. Никто так не унижал Миранду Адамс. Но ружья у меня не было. Зато имелось иное оружие, и куда более мощное.

Инсайдерские махинации. Да, я тоже замешана. Но хороший адвокат вытащит меня. Родители помогут. И даже если для меня все обернется неудачно, это будет лишь крошечная капля по сравнению с тем потоком дерьма, что обрушится на Джулиена.

– Я знаю, что сделаю. Прямо сейчас. Подключусь к твоему драгоценному сраному вай-фаю и отправлю сраное письмо. Да, прямо сейчас. Только кнопку нажать. Всего один хренов клик. Может, я и не сделала карьеры, но друзья у меня есть, Джулиен, – ты знаешь их всех. Оливия, – ты ведь в курсе, что она работает в «Таймс»? Или Генри, мой бывший, еще до университета встречались? Он теперь в «Мейл» – так и вижу заголовок с твоим именем. И знаешь что? Пожалуй, я сама напишу этот заголовок.

Он сделал шаг назад, еще один. Лицо затерялось в тени. Я еще различала его черты, но не выражение. И уже не в первый раз – но теперь вполне обоснованно – подумала: Я совсем не знаю этого человека. Не знаю, на что он способен.

Хитер

В кабинете сидел Даг. Я уже было открыла рот, чтобы рассказать, что я слышала через стену туалета, как зазвонил телефон.

– Да?

– Здравствуйте, Хитер. Говорит Элисон Квири, отдел уголовных расследований.

– Вы придумали, как до нас добраться?

Я чувствовала взгляд Дага.

– Мы еще работаем над этим. По прогнозам снег должен прекратиться в ближайшие несколько часов, тогда попытаемся воспользоваться вертолетом. Но я звоню сообщить, что меня, к сожалению, отзывают. Расследование возглавит Джон Макбрайд. Он чрезвычайно способный, к этому нечего добавить. Передаю ему трубку.

Мысли обгоняли одна другую. Элисон Квири расследует дело Хайлендского Потрошителя. Если ее отзывают, значит…

Джон Макбрайд представился, но я почти не слушала. Свободной рукой я набрала в Гугле «хайлендский потрошитель» и «сводка новостей». Заголовки едва не выпрыгнули из экрана: «Подозреваемый арестован в своем убежище в Глазго», «Рейд в Глазго, логово “потрошителя”», «Потрошитель найден?». Они кого-то нашли. До Глазго отсюда больше двух часов на машине, по плохой погоде дольше. Это может означать только одно. Если они схватили человека, убившего шесть женщин, он не может иметь ничего общего с теперешним убийством. Это кто-то другой. Кто-то из тех, кто живет здесь.

Кейти

Джулиен вернулся в сауну. Я невольно отметила, до чего нелепо он выглядит: голый, член скукожился, босые ноги в грязи. И впервые, возможно, по-настоящему всерьез спросила себя: что я творю?

Все дело в Джулиене? В тайном влечении, которое я испытывала к нему все эти годы? Или в Миранде? До сих пор я даже не пыталась признаться в этом себе. Но, несмотря на все угрызения совести, которые я чувствовала, когда она стояла в дверях, застыв от ужаса, несмотря на весь мой стыд… разве не было чего-то еще? Крошечной искры злорадства? От того, что я наконец-то ее превзошла?

В сауну я пришла только потому, что ужасно замерзла, никак не могла согреться после купания в ледяном озере, ни о каком свидании я даже не думала. Но минут через десять в дверь постучали.

Я открыла, передо мной стоял Джулиен. Он улыбнулся и вошел. И сразу принялся стаскивать с себя одежду.

Сама того не желая, я ощутила прилив вожделения.

– Все в порядке, – сказал он. – Я ее уложил, она в полной отключке. Марк завалился спать в Охотничьем Доме. Эмма ушла к себе в коттедж. Мы одни. Я шел к тебе, когда увидел здесь свет и подумал… что это отличная идея.

– А если Миранда проснется и увидит, что тебя нет?

– Все будет как вчера ночью. А когда вернусь, скажу, что гулял.

От того, с какой непринужденностью он постоянно врал, мне было не по себе.

– И ты думаешь, она поверит? Джулиен, сейчас три часа.

– Да, знаю. Но она понимает, что за последнее время на меня много разного навалилось.

– Ты о том, чем хотел бы поделиться со мной, но о чем не можешь рассказать?

– Да.

Не знаю, почему меня задевает то, что он так упорно отказывается говорить об этом.

– Мы и так делимся кое-чем, – сказала я. – Не понимаю, почему бы тебе не рассказать и об этом.

– Не хочу тебя этим грузить. Да и к чему тебе знать? Если я расскажу, ты сразу станешь соучастницей.

– Но я и так соучастница, – улыбнулась я.

– Конечно. – Он потянулся ко мне, но сначала оглянулся на дверь. – Такая восхитительная соучастница.

– Джулиен… Я думала, мы договорились.

Он закрыл мне рот поцелуем. Пальцы гладили мои руки, спину, зад, он приподнял меня, так что мне не осталось ничего, как обхватить его ногами. Все мое сопротивление растаяло.

– Это было раньше, – пробормотал он. – Мы договорились до того.

– До чего?

– До того, как я понял, что одержим тобой. Эти несколько недель, когда мы не виделись, это Рождество у родителей Миранды…

– Я просто больна от чувства вины, – прошептала я. – Физически больна, Джулиен. В прямом смысле – в поезде меня стошнило в туалете.

Хотя вообще-то причиной тому наверняка открытие, которое я сделала вчера.

– Бедная Кейти.

– Нет, Джулиен. Мы не можем так продолжать. Это несправедливо по отношению к Миранде.

Он отстранился, кивнул:

– Это несправедливо по отношению к Миранде, и поэтому мы должны рассказать ей.

Я хотела возразить, но он продолжил:

– Послушай меня. Мы с ней были почти детьми, когда начали встречаться. Такая уверенная в себе. Такая ослепительная. Мне хотелось обладать этим блеском. Я запал на нее. Но через годы… вся страсть прошла. Она изменилась. Ее желания изменились. Из нее словно весь воздух выпустили, она больше не желала быть лучше всех. Сейчас она думает лишь о шмотках, путешествиях, новых машинах и… о ребенке. Но она же ненавидит детей. Не удивлюсь, если она хочет ребенка, только потому что дети есть у всех. Вот и у нее должен быть. А с тобой… с тобой, Кейти, все иначе. Сложнее. И глубже. И… свободней.

И у меня есть еще одно преимущество. Совсем еще крошечное пока. Но я бы не спешила. Дождалась бы подходящего момента.

– Ты знаешь, кто ты есть. У тебя работа, жизнь. Тебе не нужен я, чтобы самоутвердиться.

Меня захлестнуло странное, внезапное сочувствие к Миранде. Они десять лет вместе. Неужели могут быть отношения глубже, теснее? Но под сочувствием, под ощущением вины… да, под ними таилось темное, запретное удовлетворение. Все эти годы играть роль наперсницы, компаньонки, второй скрипки, дублерши. И вот я оттеснила ее, выдвинулась на первый план.

Даг

Что-то его разбудило. Тело напряглось, готовое атаковать, мозг пытался осознать причину. Что-то вырвало его из алкогольного забытья, сердце бешено колотилось. Он всмотрелся в сумрак. Кругом битое стекло. Вспомнил… прежде чем отключиться, он швырнул стаканом в телевизор, так приятно было слышать звон. Звон, хоть на миг заглушивший шум из Охотничьего Дома. Гремевшая там музыка словно издевалась над его «праздником» – бутылкой виски и гнетущим зрелищем чужого веселья на экране. Он высосал последние капли из бутылки и вскоре с благодарностью отключился.

Стук в дверь. Громкий, как выстрел винтовки. Он замер, насторожился, точно зверь.

Стук повторился. Не послышалось. Нащупал часы. Четыре. Кому он мог понадобиться в четыре утра? Хитер? Наверное, ей нужна помощь.

Он открыл дверь. Блондинка, та, красивая. Только сейчас выглядит так себе, вся какая-то потрепанная: роскошное золотое платье мятое и перепачканное, по лицу расплылась косметика.

– Привет. – Она покачнулась. – Простите, надеюсь, не помешала.

Он был пьян, но она еще пьянее. Эта мысль его отрезвила.

Она заглянула в дом:

– Ух ты. Да тут пусто. К-какой… минимализм.

– Вам сюда нельзя.

Он попытался загородить проход, но она протиснулась мимо него.

– Шампанское! – Она взмахнула бутылкой. «Дом Периньон», действительно шикарная штука. – Вы же составите мне компанию, правда?

Он уловил знакомый дымный запах ее духов, сквозь который пробивалось кисловатое зловоние.

Он был зверем, изгнанным из норы, зверем, у которого отобрали безопасное место. Она поставила бутылку, подошла вплотную, пригнула его голову и поцеловала. Рот был тоже кислым, но дымный запах обволакивал, перекрывал остальные запахи. Ее юркий язык сновал у него во рту, она прижималась к нему всем телом. Как давно у него это было. Он чувствовал, как нарастает желание, смешанное со злостью. Пальцы ее нашли ширинку, расстегнули молнию, нырнули внутрь. Другая рука ерошила ему волосы.

– Нет, – сказал он, в голове окончательно прояснилось.

Она отстранилась:

– Что?

– Нет, – повторил он.

– Да иди ты нахер! Не говори, что ты не хочешь. Хочешь, я же знаю.

– Я могу… приготовить вам чай, – сказал он, хотя понятия не имел, хватит ли у него сейчас сил даже на это.

Она рассмеялась, пошатнулась на своих блестящих каблуках, в глазах была злость.

– Не стоит. – И погрозила ему пальцем: – Я знаю, ты хочешь. Я видела, как ты смотрел на меня. Тогда, за ужином… вчера на стрельбище. Меня не обманешь. – Палец ткнулся ему в грудь. – Но ты боишься. Знаешь, кто ты? Ты гребаный трус.

Ярость и горе взметнулись в нем, совсем как тогда. Красный поток уже несся, набирал силу, преграда внутри слабела, слабела…

Хитер

– Это из полиции, – сообщила я Дагу. – Они поймали Хайлендского Потрошителя. За много миль отсюда, значит, здесь он ни при чем. Это был кто-то другой.

Только теперь я полностью осознала реальность: убийца здесь, среди нас.

– И я сейчас кое-что слышала, когда была в туалете… – Тут я увидела, какое лицо у Дага. – Даг? Что с вами?

Он встал, прошелся по комнате, растер ладонями лицо с такой силой, что кожа покраснела. Глаза черные, бездонные. Он и утром выглядел ужасно, вспомнила я, но сейчас даже хуже. Хотя это, должно быть, нормально в свете произошедшего, это же он нашел тело…

– Даг?

Он смотрел мимо меня.

– Даг! – Я щелкнула пальцами у него перед лицом. – Что еще произошло?

Он потряс головой.

– Кое-что. Я вам не рассказал.

О господи. Во мне все напряглось.

– Что такое?

– Тогда ночью, когда вы только приехали… Вы слышали крик… помните?

– Да.

Тот вопль мне никогда не забыть.

– В общем, это была не лиса. – Даг болезненно поморщился. – Это был я.

Я ведь тогда так поначалу и подумала – что это крик агонизирующего человека.

– Ох, Даг.

– У меня бывает… Иногда я не помню, что делал. Обнаруживаю себя в странных местах и понятия не имею, как там очутился. Как и в ту ночь… Я не помню, чтобы кричал. Помню, что спустился к озеру, а потом… В общем, мне стало ясно, что это я кричал.

Я не хотела слушать дальше.

Но Даг еще не закончил.

– Новогодней ночью… – он нервно провел поврежденной рукой по нечесаным волосам, – я много пил… Это я помню. И… – он отвернулся, – я злился. И снова пил. Злился и пил. И отключился. А потом целый кусок времени просто… пустота.

Пустота.

Наши глаза встретились. В его взгляде – отчаяние утопающего.

Кейти

Я должна была поговорить с Мирандой. Нет, причина крылась не в запоздало пробудившейся совести. Какой уж теперь смысл извиняться, слишком поздно. И если бы я чувствовала себя виноватой, давно бы все прекратила. Только сейчас, осознав трусость Джулиена, увидев его реакцию – как он голышом кинулся на улицу за Мирандой, чтобы умолять, а я уверена, что он умолял, – я действительно пожалела обо всем случившемся. Как говорится, пелена упала с глаз.

Но я хочу, чтобы мне дали шанс объяснить. Хочу, чтобы она поняла, что я ничего не планировала, что сделала это не затем, чтобы насолить ей… по крайней мере, не осознанно. Что любовная связь – потому что именно в это все вылилось – затянула меня, как отступающая волна. Оправданий мне нет, я знаю. Предательство со стороны самого близкого и давнего друга оправдать невозможно. Но для меня важно объяснить.

И еще я тревожилась за Миранду. Она была такой пьяной, такой безумной, когда стояла тут в своем мятом и грязном золотом платье, – поверженная богиня, жаждущая отмщения. На улице настоящий мороз, а она в одном тонком шелке, с голыми ногами на этих нелепых гигантских каблуках. Она же не сотворит с собой какую-нибудь глупость? Нет. Это совсем не в духе Миранды. Она захочет навредить нам, не себе.

Мир вокруг пугал, я чувствовала себя абсолютно беззащитной. Темнота была густая, непроглядная. И ни движения, только пар вырывается изо рта. А что, если Миранда сейчас наблюдает за мной из темноты, как я топчусь в конусе света, льющегося из открытой двери сауны? Вспомнился сарай с оружием. Я поежилась. Сейчас от нее можно ожидать чего угодно. Она может быть очень плохой подругой. Но иметь ее во врагах – страшно.

Я быстро направилась к ее коттеджу. Постучала. Никто не отозвался. Я задрала голову, пытаясь разглядеть что-нибудь в темном окне. Это она там стоит? И наверняка улыбается…

– Миранда! Нам нужно поговорить.

Дом таращился на меня пустыми глазами-окнами, словно издевался.

– Мне надо все тебе объяснить!

Мой голос разносился в черной ночи, возвращался эхом.

– Я буду ждать у себя в коттедже, если захочешь поговорить.

В ответ лишь тишина как сдерживаемое дыхание.

У себя я застала Джулиена – так и кутается в полотенце, съежился на диване и пьет виски прямо из горлышка. Комплимент от отеля. Я к виски не притрагивалась, но сейчас бутылка уже почти пустая.

– Джулиен! – Я попыталась отобрать у него бутылку, но он вцепился в нее с отчаянием ребенка, которого лишают любимой игрушки. – Джулиен, хватит пить. Ты себя убьешь, если выпьешь еще хоть немного.

– Она убьет меня первой. Она заберет все, ради чего я работал. Она меня уничтожит… ты не понимаешь.

Вид у него был прежалкий. Внезапно меня охватило почти отвращение. Скульптурная мускулистая грудь казалась попросту нелепой. У кого может быть такое тело, если только не у помешанного на себе тщеславного человека? Раньше он представлялся таким не похожим на остальных мужчин, с которыми я встречалась. И мне льстило, что он меня хочет, – думаю, это возбуждало меня больше всего. Я старательно закрывала глаза на то, что меня раздражало, на его мелкий эгоизм: после секса он всегда бежал в душ первым, по нескольку дней не отвечал на мои сообщения, но злился, если я не отвечала мгновенно. Эйфория от тайных свиданий, всевозможных уловок и – да, отличный секс – помогали с этим мириться.

Но сейчас я спрашивала себя: а что это было? Какова истинная природа этого возбуждения? Я некрасивая, никакой «химии» между нами не было – это я всегда осознавала. Неужели он хотел меня больше, чем Миранду? А я? Что двигало мною на самом деле? Зависть? Да, ответила я сама себе. Возможно.

Хитер

Даг был прав. Это совсем не в его пользу. Получается, он мог последним видеть ее живой. Но сейчас я верила в его невиновность. Верила, что не он это совершил.

Забавно. Еще пару дней назад я ничего о нем не знала. Не понимала, можно ли ему доверять. Когда прочитала о нем всю эту жуть из газет, то почти вынесла ему приговор. Но после того, как он рассказал мне обо всем, не пытаясь оправдаться, выгородить себя, все изменилось. Он раскрылся передо мной, теперь я знала его тайну, опасную и очень сокровенную, но я больше не боялась его. А несколько минут назад я окончательно утвердилась в убеждении, что Даг непричастен, – после подслушанного разговора в коридоре. Как минимум двое гостей были вовсе не так уж невинны. Жаль, я не перевесила эту чертову картинку, могла бы услышать больше.

Когда я вошла в гостиную, все дружно обернулись.

– Полиция уже здесь? – спросила женщина по имени Самира, качавшая на коленях ребенка.

Может, женский голос в коридоре принадлежал ей? Уверена я не была. Но это она сообщила нам об исчезновении. И это вовсе ничего не означает.

– Нет, но они надеются, что после обеда снегопад утихнет.

Она мрачно кивнула.

Они все наблюдали за мной. Лучше бы, конечно, было наоборот – чтобы я наблюдала за ними, ловила все странности, все необычное, что могло быть вызвано чувством вины.

Я прошла к кухонной стойке, включила чайник. Обнаружила, что закончились чайные пакетики. Упаковка с полусотней пакетиков была пуста. Но на складе чая вдоволь. Я влезла в пуховик, висевший у дверей, натянула красную шапку и вышла в белоснежный мир. Каждый шаг отдавался громким скрипом.

Я открыла кодовый замок, всем телом навалилась на тяжелую дверь. Внутри пахло пылью, древесной стружкой и скипидаром. По одну сторону в сарае хранились все наши запасы: канистры с водой на случай, если отключится электричество (такое не раз бывало), сахар, коробки с капсулами «Неспрессо» и чаем, консервы, туалетная бумага, ящики с пивом. Все предметы первой необходимости.

На стене висел старенький монитор, на который подавалось изображение с камеры видеонаблюдения на воротах. Можно было бы передавать изображение на компьютер в кабинете, но босс до странности скуп на всякую модернизацию. Дорога, засыпанная снегом, едва угадывалась на экране. Сплошное белое пятно.

По другую сторону хранилось охотничье снаряжение: камуфляжные куртки и штаны, туристские ботинки, бинокли. На стене рядком висели охотничьи ружья. Военная аккуратность Дага. Только…

Я моргнула. Пересчитала.

…Только, похоже, одного ружья не хватало. Один из крючков был пуст. Ружей должно быть десять. А здесь лишь девять.

Я включила рацию, она всегда у меня в кармане куртки. Палец замер на кнопке. Я собиралась вызвать Дага, спросить, почему нет одного ружья. Может, он его взял? В голове уже билась мысль, с которой я было рассталась. Можно ли ему доверять? Нужно ли ставить его в известность, что я заметила пропажу? Ведь, возможно, он сам и взял ружье.

Тот, кто забрал ружье, должен был иметь доступ в сарай, а это автоматически исключало всех гостей. Кроме меня, только два человека знают код к замку. И один из них покинул поместье 31 декабря, сразу после обеда.

И что мне со всем этим делать? Следом возникла другая мысль, не слишком обнадеживающая, но все-таки… Дагу ведь и не нужно ружье отсюда, у него есть свое. А может, их всегда было девять? Я потерла глаза, в которые будто песка сыпанули. Как же я устала.

Отыскав коробку с чаем, взяла большую упаковку. Дагу я ничего не скажу. Но буду держать это в голове. На всякий случай. Проходя мимо старого монитора, я снова посмотрела на экран с неподвижной белой картинкой. Наши записи, должно быть, самые скучные в Великобритании. С таким же успехом их можно принять за один кадр, если бы не снежные хлопья, вяло планирующие мимо объектива, и секунды, меняющиеся в правом верхнем углу. Абсолютно та же сцена, как и на тех кадрах, что я просматривала, когда искала пропавшего гостя, – отсчет времени и снег, снег, снег. Помню, как прокручивала кадры: ничего, ничего, ничего, от этого ничего голова начинала кружиться. И тут… сердце забилось быстрее. Ничего. Но ведь должно же… Что? Разве не должна была я увидеть красный грузовик Иэна, когда он уезжал в канун Нового года? Он же уехал 31 декабря, все эти дня я так и думала. И полиции сообщила.

А что, если он не уехал… Значит, он здесь. Где-то в поместье. Единственное объяснение.

Затрещала рация. Даг.

– Ты где?

Я вспомнила тот огонек, 31 декабря карабкавшийся по склону Мунро к Старому Дому.

Это же укрытие. Мы с Дагом не стали его проверять, поскольку доступа туда у гостей нет. С внезапной четкостью я осознала, что мне следует сделать. Иэн предупреждал меня никогда туда не ходить, потому что это опасно. А еще он сказал, чтобы я не разрешала гостям бродить по лесу ночью.

– Хитер, ты там? – Голос Дага эхом отдавался под крышей сарая. И был полон тревоги. – У тебя все в порядке?

– Да. Скоро вернусь.

Выключив рацию, я сунула ее в карман.

Безусловно, затея была глупой. Разумнее было бы оставаться в тепле и безопасности Охотничьего Дома. Но меня уже тошнило от бездействия. И я имею в виду не только последние несколько дней. Я так давно ничего не делала, только пряталась от прошлого, от себя. И вот появился шанс что-то сделать, доказать себе, что я жива.

Я вышла из сарая экипированная. Высокие походные ботинки, бинокль, инструмент «все в одном». В кармане мобильный, который полезен лишь как фонарик, если, конечно, на склоне вдруг не поймаю сигнал. Камуфляжную куртку надевать не стала – на фоне белого ландшафта от нее пользы никакой. А ружье за спину закинула. Стрелять я тренировалась всего раз и не могу сказать, что это было легко. Но все лучше, чем ничего. Послужит средством устрашения, если не оружием.

По дороге я вспоминала, что мне известно об Иэне. Совсем немного. Да что там «немного», я даже фамилии его не знаю. Пару раз он упоминал о своей «миссис», но я в глаза ее не видела. Попыталась нарисовать его мысленный образ, не смогла вспомнить, носит ли он обручальное кольцо, – но тут же выяснилось, что я и лица-то толком не помню. Он всегда был как часть пейзажа. Занимался своими делами, с вопросами не лез, почти не разговаривал.

Снег на склоне Мунро был еще глубже. Я несколько раз упала – по обледеневшей под снегом земле скользили даже горные башмаки. Я делала ровно то, что мы советуем ни в коем случае не делать гостям. Не гулять без соответствующего снаряжения. Но у меня-то, в отличие от них, в кармане имелась рация – на крайний случай.

Вскоре я уже тяжело дышала. Давно я не карабкалась по таким крутым горкам.

Руины и здание конюшни выглядели особенно темными на фоне снега. Я ненавидела это место. Этот запах гари, запах смерти. Запах того, от чего я сбежала. Что ж, больше я не бегу.

– Хитер? Хитер, ты где? Почти час прошел!

Даг. Легкая нотка паники в голосе – такого я не слышала, даже когда он рассказывал о своем прошлом.

– Я… гуляю, – ответила я.

– Что? Что ты делаешь? – Голос изумленный и сердитый.

– Просто решила кое-что проверить, вот и все, у меня возникла одна идея.

– Бога ради, Хитер, ты с ума сошла? Скажи, где ты сейчас. Я приду.

– Нет. Следи за гостями.

Прежде чем он успел ответить, я отключила рацию.

Дверь конюшни заперта, как и положено, на панели замка мигает огонек. Так неуместно на фоне древних камней. Когда Иэн показывал мне поместье, то сказал, что сооружение неустойчиво, может обрушиться в любой момент. И тогда нас ждет судебное разбирательство. «Босс хочет быть уверен, что тут безопасно, – сказал он. – Никогда не пытайтесь войти сюда. Мы не хотим, чтобы на кого-нибудь из гостей рухнула крыша».

Я была только рада держаться от этого места подальше. Ни разу не приближалась к Старому Дому до вчерашнего дня. В поисках пропавшего гостя мы поднимались сюда, я подергала дверь, проверяя, заперто ли, и поспешила назад.

И только сейчас я спросила себя, а почему мне никогда не сообщали код от замка конюшни.

Все это время у меня под носом лежала тайна, я ничего не замечала, погруженная в свои переживания, смакуя отголоски своего горя. Будь я внимательней, может, никто бы не погиб? Я отогнала эту мысль. Какой в ней толк сейчас.

Взломать такую дверь невозможно – старинная, тяжелая, из цельного дуба. Я толкнула створку. Ничего. Потыкала пальцем в кнопки замка. А если пихнуть дверь посильнее, то здание может и обрушиться мне на голову. Я обошла его, проваливаясь в снег. Все окна надежно заколочены.

Но, присмотревшись, я увидела, что одна из досок прикреплена неплотно. Если встать на камень, наверное, сумею дотянуться. Я вскарабкалась на камень у стены, достала из кармана инструмент, открыла плоскогубцы и зацепила край доски. Камень подо мной угрожающе пошатнулся, ружье на спине тянуло назад. Я сняла его. Наверняка оно на предохранителе, но в голове уже нарисовалась картинка, как я валюсь назад, раздается выстрел…

Я старательно дергала доску, пока она не начала поддаваться. Раздался скрежет, и доска полетела вниз; обнажился просвет шириной в мою ладонь. Теперь было нетрудно вынуть соседние доски. Я заглянула внутрь, вцепившись в нижнюю доску обеими руками, опасно балансируя на неустойчивом камне. Из помещения отчетливо пахнуло затхлостью и гарью столетней давности. Возможно ли такое или это просто мое воображение? Разглядеть я могла очень мало, но увидела, что внутри вовсе не пусто. В центре темнела какая-то куча. Я медленно подтянулась на руках, легла животом на край, свесилась внутрь проема. Достала телефон и включила фонарик. На миг возникло чувство, что за мной наблюдают. Я глянула назад, но увидела лишь собственные следы на нетронутом снегу. Наверное, все из-за здешней тишины. Старые дома всегда так действуют. Они сами словно живые существа.

Я направила луч на кучу посреди помещения. Что-то непонятное. Какие-то свертки из прозрачной пленки, под ней что-то белеет. Сахар? И тут до меня дошло. Вовсе не сахар, а нечто куда более ценное.

И вдруг, словно в кошмаре, за спиной раздался голос – почти вежливый, спокойный:

– Что вы тут делаете?

Я в ужасе дернулась, уцепилась за неоструганную доску, почувствовала, как занозы вонзаются в ладони. Ноги болтались в воздухе, пытаясь нащупать камень. Ружье, где мое ружье… Додумать я не успела – сильная боль в затылке, и свет померк, словно кто-то задул его.

Придя в себя, я не сразу смогла сфокусировать взгляд. Перед глазами расплывалась смутная фигура. Странно огромная, почти нелепая. Я моргнула, и человек обрел очертания. Он был в огромном пуховике, заиндевевшие волосы, посиневшая кожа. Словно спал прямо на улице. Надо мной нависал Иэн.

– Не понимаю, – тупо сказала я. – Вы же дома. Где вы… – И замолчала, увидев ружье. Он держал его легко, непринужденно. В долю секунды вскинет, прицелится… Значит, вот оно, недостающее. Я правильно пересчитала ружья в сарае.

– Я же говорил вам сюда не ходить. Говорил держаться подальше.

– Потому что тут опасно…

– Вот именно. Как видите, тут опасно.

– Вы говорили, что это из-за здания, что оно может обрушиться. А не потому что…

А не потому что здесь нечто, чего я не должна видеть.

– Да. Вы оказались не так глупы, как я надеялся. Или, наоборот, гораздо глупее. Пытаюсь понять, что из двух. Скорее всего, второе.

Почему – ну почему! – я просто не дождалась полиции, чтобы рассказать им о своих подозрениях? Я действительно дура. Более того, я даже не сказала Дагу, куда иду. Потому что знала, что он остановит меня. Я просто полная идиотка. Все вдруг стало выглядеть так, будто я напрашивалась на верную смерть. А может… может, не просто выглядело, а так и было? Я вспомнила, как размышляла, что лучше – наглотаться таблеток или спрыгнуть с моста. Долгое время я думала, что смерть – это не так уж и плохо. Но сейчас – должно быть, сработал глубинный животный инстинкт – я вдруг поняла, что хочу жить.

– Послушайте, – я постаралась говорить спокойно и рассудительно, – давайте представим, что я никогда этого не видела. Я просто уйду, и все останется так, как будто ничего не произошло.

Он даже рассмеялся.

– Нет, не пойдет.

Если бы мне не было так страшно, я бы поразилась перемене, происшедшей в этом человеке. Прежде это был простой мужик, нелюдимый, замкнутый, но без тараканов в голове, как я полагала. Но сейчас… И тут я поняла, что нет никакой перемены. Что передо мной настоящий Иэн. Что прежде он просто носил маску.

Он шагнул ко мне, протянул свободную руку, я дернулась в сторону, но он схватил меня и рывком поднял на ноги.

– Ладно, – проговорил он. – Так и сделаем.

Он отпустил меня и вскинул ружье. Я оцепенела. Сейчас он меня убьет.

– Ну, вперед. Чего вы ждете?

Он указал на стену конюшни. Я послушно поплелась по своим же следам. Направив ствол в мою сторону, он подошел к двери. Это шанс, мелькнула мысль. Крошечный миг, когда можно попытаться бежать. Но куда? Кругом одна сверкающая белизна. Я буду идеальной мишенью. И я не сдвинулась с места, просто ждала, пока он откроет дверь и заведет меня в душный сумрак.

Внутри оказалось куда теплее, чем я ожидала. Я огляделась и заметила в углу генератор.

– Как мило с вашей стороны, – пробормотала я, пытаясь скрыть испуг, – позаботиться обо мне.

Он ухмыльнулся.

– А там у вас что? Вот эти свертки? Что в них?

Я не могла замолчать, болтовня помогала мне удержаться на грани, не впасть в панику.

– Вам незачем беспокоиться о том, что там внутри, – снова ухмыльнулся Иэн.

Говори же, говори. Мне требуется время, чтобы придумать, как остаться в живых, и единственная карта, которую я могу разыграть, – тянуть время, отвлекать его. Нет смысла обещать, что я никому не расскажу о том, что видела. Разумеется, он не поверит. И будет совершенно прав.

– Так это и есть ваше основное занятие? Работа в поместье лишь прикрытие, да? Догадываюсь, что этот ваш бизнес будет поприбыльнее.

– Так вам нужны подробности?

Он пожал плечами, как бы говоря: «Почему бы нет?» Ничего хорошего такая готовность мне не сулила. Если он решил рассказать, значит, уверен, что я не смогу передать это кому-то еще. Ладно, какой смысл думать об этом. Просто тяни время. Сейчас время – жизнь.

– Если уж вам так хочется знать, то мне нравится считать, что это одна из моих профессий. Я вполне способен положить, и довольно качественно, каменную кладку. За десять минут заложу оконный проем. А еще я очень хороший… курьер.

– Понимаю, понимаю, – медленно протянула я, словно пораженная его талантами. – Так вы привозите это в своем грузовике из…

– Скажем, из некоторого места. – Он улыбнулся, демонстрируя показное терпение.

– Потом вы храните это здесь и дальше…

Не паниковать, только не поддаваться панике. Так, думаем. Какой смысл привозить это сюда, в одно из самых отдаленных мест Великобритании, если отсюда потом придется вывозить?

И тут я вспомнила историю этого места. Прежний землевладелец настоял на строительстве станции.

– И дальше вы отправляете это поездом.

Он изобразил, будто снимает шляпу.

– Прямиком в Лондон.

От широкой улыбки лицо у него сделалось гротескно зловещим. И как я могла считать его прежде заурядным, ничем не примечательным парнем? Он же выглядит как классический маньяк. Наверняка это он и задушил ту бедную женщину. Но я не стану его спрашивать об этом. Не прямо сейчас. Сначала обсудим одну тему.

Рация, вспомнила я. Если бы удалось дотянуться до кнопки, включающей сигнал, я бы связалась с Дагом. Я бы давила на кнопку, и связь была бы односторонней. И Даг все услышал бы. Может, даже получилось бы ввернуть про то, где мы находимся.

– Прямиком в Лондон, – повторила я. – Очень умно. Совсем как виски в старые времена. Но вы ведь в курсе, что тогдашний землевладелец был причастен к торговле виски?

Иэн промолчал. Но взгляд его был вполне красноречив. Разумеется.

– О! – Догадка была как удар под дых. – Так босс тоже замешан?

Иэн снова не ответил. Да и не требовалось.

Итак, история повторяется: хозяин берет процент с контрабанды. А я-то жила тут целый год, наивно принимала гостей, вела бухгалтерию и обдумывала, как бы предложить боссу поактивней рекламировать поместье. Он, конечно, отказался бы. Туристы – прекрасное прикрытие, но если их станет слишком много, рано или поздно кто-нибудь что-нибудь заметит.

Какой же я была дурой. Должно быть, все это время надо мной просто потешались. Сидит себе дурища в офисе и видеть не видит, что творится под самым ее носом.

– Но как вам удается грузить это в поезд? – спросила я. – Незаметно для всех?

И снова красноречивый взгляд. Конечно. Это станционный смотритель Алек. Я вспомнила, как странно он себя вел, когда я осматривала станцию, как встал в дверях, не пуская меня в свою каморку. Потому что мне не следовало видеть, что там.

Даг. Знает ли он? Неужели я здесь одна, кого держали в полнейшем неведении? Возможно, у них уговор: ты не замечаешь того, что тут происходит, а мы закрываем глаза на твою судимость.

И если я вызову его по рации, что он предпримет? Сделает вид, что не понял? Но он же не хочет, чтобы я умерла? Его откровенность, беззащитность несколько часов назад. Разве все это было притворством? Правда состояла в том, что я все могла нафантазировать. А на самом деле я и сейчас знаю его не больше прежнего.

Но у меня нет других шансов, рация – единственная возможность. Очень осторожно, стараясь не привлекать внимания, я поднесла руку к карману. Похоже, Иэн не заметил. Он смотрел на мое лицо, точно перед ним была редкая экзотическая зверушка.

Рука медленно-медленно скользнула в карман. Пальцы коснулись антенны, поползли дальше.

– Какого хрена ты там делаешь?

Его лицо потемнело от ярости. Он сделал пару шагов ко мне.

– Н-ничего.

– Вынь руку из своего гребаного кармана.

Он грубо выдернул мою руку из кармана и достал рацию. Пару секунд с бешенством смотрел на нее, а затем швырнул об стену с такой силой, какой я в нем и не подозревала. Рация отскочила от каменой стены, развалившись на две части.

Он шагнул к стеллажу у стены, потом подошел ко мне. В руках был моток скотча. Он обмотал мои запястья, скрутив их вместе, туго, до боли. Пока он обматывал скотч вокруг ног, я подергала руками. Бесполезно. Не хуже наручников. Врезать ему по голове, пока он склонился над ногами? Не уверена, что удар получится сильный. Иэн не слишком крупный, но явно достаточно крепок. Мое сопротивление только разозлит его.

Иэн распрямился, явно довольный своей работой. И вдруг что-то взорвалось. Он подался вперед с выражением крайнего удивления на лице и в следующий миг повалился на меня, выронив ружье. Я не понимала, что произошло. И ничего не видела, потому что Иэн лежал на мне. А потом обнаружила, что мой серый пуховик темнеет, что ткань пропитывается… красным.

Миранда

Я поверить не могла, что егерь меня выставил. Такое унижение. А я-то не сомневалась, что он поможет мне обрести ощущение твердой почвы под ногами. От внезапной рези перехватило дыхание. Я согнулась, будто от удара в живот, и упала на колени. Боль от впившихся в кожу острых камней была словно очищение, как и мороз, что царапал лицо, хотя мне он казался жаром. Как же глупо, наверное, я выгляжу – стою на коленях в снегу, в своем золотом платье, ноги вывернуты, шпильки торчат в стороны. Может, виной именно это осознание своей нелепости, но я внезапно поняла, что не одна.

Я заозиралась. В предутреннем сумраке что-то шевельнулось меж деревьев у озера. Я могла поклясться, что заметила темную тень, скрывшуюся среди сосен. Теперь я уже не сомневалась. За мной кто-то подсматривал. Да плевать. В другое время я бы наверняка перепугалась. Но после того, что я видела в сауне, меня уже ничто не напугает. Должно быть, этот невидимый соглядатай сейчас потешается надо мной. Вспомнилась вдруг ухмылка исландца, когда я застала парочку в лесу, как он манил меня.

– Давай! – заорала я в темноту. – Кайфуй! Мне насрать!

Эмма. Я пойду к Эмме. Мне надо с кем-то поговорить. Если повезет, Марк еще дрыхнет на диване в Охотничьем Доме. Ковыляя мимо, я заглянула в большое окно. Так и есть, развалился на спине.

Я постучала. Тишина. Ну да, четыре часа. Снова постучала. Наконец шаги, дверь открылась. На пороге стояла заспанная Эмма. В шелковой пижаме, очень похожей на мою.

– О, привет, Мэнди.

Обычно меня передергивает, когда она так меня называет. Как будто старается подлизаться. Так меня называют только Кейти и Джулиен, два самых близких человека. Да, иронию этой мысли я осознала.

– Можно войти?

– Конечно.

Ни вопросов, ни колебаний. Я ощутила укол вины за то, как обращалась с ней. Она всегда была сама доброжелательность, я же временами вела себя как сука – высмеивала ее перед всеми, игнорировала. Что ж, теперь все будет иначе. Я стану другой.

Я зашла вслед за ней в дом. Обстановка идентична обстановке в нашем домике: кресла, камин, большая кровать с балдахином, туалетный столик, даже голова оленя на стене. Главное отличие – здесь все аккуратно. У нас повсюду валяется барахло, мы с Джулиеном те еще неряхи. Мы, мысленно повторила я, мы. Теперь в прошлом. Дом, который мы купили, планы, которые мы строили. Ноги вдруг отказались меня держать. Я упала на ближайший к двери стул.

– Хочешь выпить?

Эмма кивнула рукой в сторону мини-бара. Она не спросила, в чем дело, но ясно, что уже поняла – случилось что-то из ряда вон.

– Да, спасибо.

Она налила в стакан немного виски, протянула.

– Еще.

Она чуть шевельнула бровью и долила еще на дюйм. За эту ночь я выпила уже немало, но сейчас чувствовала себя омерзительно трезвой, картинки в голове такие четкие, такие ясные. Хочу перестать их видеть. Мне требовалось средство, чтобы забыться.

В окно я видела, что в сауне по-прежнему горит свет. Как можно быть такими идиотами? Будто хотят, чтобы их застукали. А может, и правда не понимают, что в темноте это окно сияет как маяк. Интересно – хотя знаю, не стоит об этом думать, – чем они сейчас занимаются? Прикидывают, что делать дальше, строят заговоры? Они хотя бы оделись? Нет, не избавиться от этой картинки – ее бледное тело, прижавшееся к его загорелому. Я глотнула виски, струя прожгла себе путь в сжавшемся пищеводе, я отдалась этой боли. Но даже весь виски мира не поможет забыть, как странно, как ужасающе прекрасны они были.

– Эмма, у тебя найдется лист бумаги?

Недоуменный взгляд.

– Ну… думаю, да.

И откуда-то возник блокнот. Очень в духе Эммы – иметь под рукой писчие принадлежности.

В голове по-прежнему необычайная ясность. Я поднялась и, словно ведомая какой-то внешней силой, направилась к туалетному столику, села и принялась писать. Отдам записку Эмме, пусть передаст Джулиену. Сейчас мне хотелось одного – увидеть, как он корчится, как его накрывает та же самая беспомощность, что накрыла в сауне меня. Рука дрожала, так что приходилось вдавливать ручку в бумагу, чтобы не вышли уж совсем каракули. Дважды стержень прорвал лист. И хорошо. Доказательство, что я в ярости. Он уничтожил мой мир. Что ж, теперь я уничтожу его.

Хитер

Даг стащил с меня Иэна, точно это был мешок с песком, не замечая его стонов. Присел на корточки, взял меня за плечи.

– Ты как, Хитер? Какого хрена ты удумала? Хорошо хоть следы замести не успело. Господи, что он с тобой сделал?! Хитер…

Лицо такое напуганное и такое заботливое. Рука, взявшая меня за подбородок, такая ласковая. Пальцы мозолистые, но как нежно касаются. Разглядывая, цела ли я, с бесконечной бережностью он отвел волосы с моего лица. Никогда не думала, что прикосновения такого большого мужчины могут быть такие невесомые.

– Я в норме, он ничего мне не сделал.

– Сделал. – Даг показал пальцы, перепачканные кровью. – Ублюдок…

Он встал и явно вознамерился пнуть Иэна, который стонал, зажимая рукой плечо; на куртке расплывалось темное пятно. Выглядел он так себе.

– Не надо, Даг.

Врачебный инстинкт уже дал о себе знать.

– Почему? Ты посмотри, что он с тобой сделал, Хитер.

– Но… мы же не хотим, чтобы он умер. (Слишком много крови.) Он может что-нибудь знать, мы должны его допросить.

– Ладно уж.

По моему настоянию Даг перетянул Иэну плечо – оторвал полосу от собственной рубашки и перевязал руку чуть повыше пятна, чтобы остановить кровь.

Иэн смотрел на него, не пытаясь сопротивляться. Даже в сумраке я видела, что кожа у него серая.

– Жить будешь, – спокойно сказал Даг, словно услышав мои мысли. – Всего лишь простреленное плечо. Я встречал и похуже. Боль наверняка зверская, но ты заслужил, разве не так, приятель?

– Почему ты ее убил? – спросила я, глядя на Иэна.

– Что? – Он сморщился от боли.

– Туристку. Она что-то видела? Догадалась?

– Не убивал я никого, – простонал он.

– Не верю.

– Я никогда. Никого. Не убивал. – После каждого слова он делал паузу, будто в гору взбирался.

Я понадеялась, что Даг прав и рана неопасна.

– Я много дерьма в жизни совершил, но я никогда никого не убивал.

В его голосе прозвучало искреннее отвращение, словно убийство для него и вправду вещь немыслимая. Впрочем, он же отменный актер, целый год изображал нелюдимого простака.

– Зачем мне убивать какую-то бабу?

– Затем, что она тебя застукала. Как и я. Ты же собирался меня убить. Ты ведь хотел меня застрелить.

– Нет же, – простонал он, – не хотел. Я даже не знаю, как пользоваться этой штукой.

Даг приподнял свое ружье, как бы говоря: зато я знаю. Иэн судорожно сглотнул.

– Но ты же забрал ружье из сарая, – сказала я. – Ради шутки?

Во взгляде вполне натуральное недоумение.

– Нет, не брал я ружья.

– Что значит – не брал? А из чего ты в меня целился?

Недоумение в глазах сменилось изумлением, будто я несла бред.

– Это же твое ружье, ты его принесла. И целился я, лишь чтобы напугать.

Он шевельнулся и тут же застонал, лицо его было в испарине.

– Послушайте, я кое-что видел. Поэтому и перенес тайник из насосной сюда.

– Ты о чем? – быстро спросила я. – Что ты видел?

– Видел, как ее убили. Ту девушку. Сразу подумал: вот черт, утром здесь будет полиция. Они все обыщут. Так что надо было скорее убрать товар подальше от Охотничьего Дома, а лучше вообще увезти до их появления. Но этот снег. Полиция не могла приехать, но и мы не смогли уехать… – Он запнулся, сообразив, что сболтнул лишнее.

Это «мы» заинтересовало меня, но сейчас важнее было другое.

– Как она умерла? Та женщина. Упала и разбилась? – спросил Даг, подумав о том же.

– Нет… Конечно, нет. Ее убили. Я все видел. Это было там, возле насосной. Часа в четыре, когда я перетаскивал товар. Ночь была светлая, снег повалил сильнее, будто прорвало. Но тогда я видел хорошо. Она убила ее.

– Она? – переспросила я.

– Да. Другая женщина. Из гостей. Они вроде поругались, я не слышал из-за чего. Но слышал, как она сказала: «Ты никогда не была мне настоящей подругой. Подруги так не поступают». Я подумал, обычные бабские разборки из-за мужика или еще чего. Досадная помеха, но что ж поделать. Решил залечь в зарослях, дождаться, пока они уйдут. И тут гляжу, одна схватила другую за шею, будто хотела выдавить слова из нее, а потом толкнула. И смотрела, как та падает. Спокойно так.

Миранда

Это было единственное, что приносило хоть какое-то облегчение, – фантазии о том, как испугается Джулиен, узнав, что я собираюсь рассказать про него всему миру. Наверняка думает: «Я договорюсь с ней, непременно договорюсь. Через час она точно успокоится, и тогда…» Ну уж нет, дорогой, «тогда» будет поздно. Я где-нибудь спрячусь, продержусь и уеду первым же поездом. Джулиен войдет в коттедж, увидит, что там никого, и вот тут-то по-настоящему запаникует. А потом еще и найдет мою записку. Не нужно объяснений. Мне с самого начала не стоило хранить твой секрет.

– Вот. – Я положила ручку, довольная написанным.

На туалетном столике тоже царил идеальный порядок. Расческа, маленькая деревянная шкатулка, две помады. Одна от «Шанель». Я перевернула тюбик и прочитала на этикетке: «Пиратка», тот же оттенок, каким пользуюсь и я. По-моему, эта «Пиратка» была на Эмме и сегодня вечером, но сказать трудно, на каждом цвет по-разному смотрится.

– У меня есть такая, – сказала я. – Моя любимая.

Вообще-то мне надо купить новую. Свою я где-то посеяла, видимо, завалилась за подкладку одной из сумочек.

– О да, – ответила Эмма. – Я тоже люблю ее.

Я открыла помаду и, сосредоточенно глядя в зеркало, провела по губам. Матовый алый изгиб. Однажды я где-то прочла, что в трудные времена продажи губной помады взлетают. Я свела губы в трубочку, расправила. Никогда еще выражение «боевая раскраска» не было столь уместно. Красная помада буквально преобразила бледное лицо с запавшими глазами. Придала лицу решимость, выразительность. Я раздвинула губы в улыбке. Но тут же взяла себя в руки. Веду себя, как Джокер в исполнении Хита Леджера.

– Помада так хорошо смотрится на тебе, – сказал мне однажды Джулиен. – У других женщин накрашенные губы выглядят слегка чересчур. Но ты – как там говорится? – ты рождена для нее.

Я взяла салфетку из стоящей тут же коробки и стерла помаду. Рот обратился в бледный рубец.

– Слушай, – сказала Эмма, – может, переместимся в Охотничий Дом? Там гораздо удобнее. Марк уснул в гостиной, но…

– О нет, спасибо. Я не хочу никуда идти. Я собираюсь уехать первым же поездом. Не желаю снова видеть Кейти и Джулиена.

– Мэнди, о боже… что случилось?

Мне хотелось выложить новость с хладнокровной иронией кинозвезд тридцатых годов. Но, к своему ужасу, я обнаружила, что вот-вот расплачусь, слезы набухали внутри, готовые хлынуть неудержимым потоком. Я так давно не плакала – с тех пор, как получила диплом третьей степени, а Кейти извлекла из своего конверта диплом первой степени.

– Джулиен и Кейти переспали.

Я не смогла заставить себя сказать «У них роман». Не выходило. Эти слова звучали так интимно, так мерзко.

– О господи. – Эмма прикрыла рот рукой.

Но в глаза мне она не смотрела. Фальшивый спектакль.

Невероятно. Из всех людей именно Эмма знала, что мой муж спал с моей лучшей подругой? Какого хрена?

– Ты знала?

– Только со вчерашнего вечера, клянусь, Миранда. Марк рассказал.

Маленький секрет Джулиена… Вот на что Марк намекал. Неудивительно, что он выглядел сбитым с толку, когда я объявила, что не желаю об этом слышать.

– Я не хотела говорить тебе, – бормотала она. – Решила, надо дать шанс Кейти и Джулиену признаться самим. Я считала, что я не вправе.

– Не вправе что? Рассказать мне, что мой муж трахает мою лучшую подругу?

– Мне так жаль, Мэнди. Надо было сказать тебе… Никогда себе не прощу…

У нее было такое расстроенное лицо, что я рукой махнула. Да какая уже разница.

– Знаешь, плевать. Ты тут ни при чем. Теперь я знаю. И я знаю, как с этим поступить. – Я протянула ей записку. – Хочу быть уверена, что Джулиен ее получит. Но сама отдать ему не могу.

– Хорошо, ладно… Но почему…

Я протянула бокал:

– Можно мне еще?

– Конечно, – улыбнулась Эмма. – Это хорошее лекарство, сама знаешь.

Она отошла к бару.

Чтобы чем-то себя занять, я взяла шкатулку, стоявшую на туалетном столике. Это была красивая расписная китайская шкатулка-головоломка. У моей бабушки была очень похожая. Я перевернула ее. И конструкция такая же. Бабушка показала мне секрет шкатулки, и я часто играла с ней, я ее просто обожала. Интересно, не забыла, как открывается? Я нажала на одну из нижних планок, ничего не произошло. Проделала то же самое с другой стороны. Легкий щелчок. Я ощутила детскую радость. А дальше? Ах да, планка с короткой стороны. Мои пальцы двигались уже сами по себе, поворачивали, нажимали. Почти получилось, надо только найти нужный выступ. Если шкатулка такая же, она раскроется. Ага! Получилось.

– Ой, – странным голосом сказала у меня за спиной Эмма.

Я обернулась, она стояла с двумя бокалами.

– Нет, не надо!

Слишком поздно. Шкатулка открылась, ее содержимое просыпалось на пол. Так много всего, поразительно, и не подумаешь, что столько умещается в небольшой коробочке.

Раздался звон бьющегося стекла. Я смущенно глянула на Эмму, бокалов в руках у нее уже не было. На полу блестели осколки, у ног лужица.

– Вот дерьмо, – вздохнула я. – Какая же я идиотка. Прости.

Но Эмма не слышала. Похоже, она даже не заметила, что выронила бокалы. Наклонившись, она поспешно подбирала вещицы, вывалившиеся из шкатулки, пыталась загородить их собой.

– Осторожно, ты же пора…

Я замолчала на полуслове.

Она явно надеялась скрыть от меня. Но я уже увидела. Знакомые мелочи. Сережка, которую я потеряла на Летнем балу лет десять назад, – наш памятный с Джулиеном вечер, от которого мы вели свою историю. Помню, как он потянулся к моему уху, легонько коснулся мочки: «Так теперь модно? Одна серьга? Только от тебя такого можно ждать».

Сейчас кажется, что все это было с кем-то другим.

Подвеска от «Тиффани», подарок Кейти мне на двадцать один год. Я так расстроилась, когда кулончик потерялся. Кейти знала, что я положила глаз на него, и выложила за украшение гигантскую для нее по тем временам сумму.

Перьевая ручка «Паркер». Не помню ее. А нет, погодите. У меня была такая в первые недели в Оксфорде. К вещам я всегда относилась небрежно, но помнила, что утром ручка у меня еще была, а после обеда уже исчезла. Я решила, что выронила ее где-то, даже попыталась повторить свой путь в тот день, надеялась найти. Но кто-то, должно быть, ее подобрал. Что ж, кое-кто действительно ее подобрал.

Даже моя зажигалка, с гербом, исчезнувшая накануне вечером.

– Эмма, откуда у тебя все эти вещи? Это же мое. Почему они здесь?

Большинство пропавших вещиц были возвращены – с многозначительными записками. Но не все – некоторые явно имели бо´льшую ценность.

– Я не знаю, – сказала Эмма, не глядя на меня. – Я не знаю, откуда они. Я понятия не имела, что в этой шкатулке.

Шкатулка принадлежит Марку? Оставим без внимания эту чушь. Я смотрела, как Эмма прижимает к груди кулак – с ручкой, сережкой, кулоном. Этот ее взгляд секунды назад – неприкрытый ужас, когда она увидела, что я пытаюсь открыть шкатулку. Ее отчаянный вскрик. Выпавшие из рук бокалы. И ее слова прошлым вечером…

– Мэнди, это так глупо. Я могу объяснить.

– Нет, Эмма. Вряд ли.

Что же меня так насторожило в ее словах вчера? Она рассказывала про ту вечеринку, когда я застряла в туалете. Сказала, что это случилось в Лондоне, она вроде бы уже была с нами или же ей кто-то рассказал. Но никто не мог ей рассказать. Никого там не было. И произошло это не в Лондоне, а в Оксфорде. И давным-давно. В самую первую университетскую неделю. Теперь я вспомнила все отчетливо. Я тогда так хотела произвести впечатление на всех, но не таким способом. Застрять в туалете – я никому не рассказывала о своем позоре. И если Эмма знает, значит, она была тогда в Оксфорде. И на той вечеринке. Другого объяснения нет.

Я достала из кармана телефон.

– Что ты делаешь?

– Ищу доказательства.

Лицо ее вдруг сделалось жестким, я даже испугалась, что она сейчас бросится на меня и выбьет из рук телефон. Но она совладала с собой.

– Какие доказательства?

Она пыталась говорить спокойно, однако голос прозвучал странно – тоненько, почти пискляво.

Я не ответила. В голове мелькнуло: спасибо Джулиену, что настоял, чтобы в Охотничьем Доме подключили вай-фай. Фейсбук открывался бесконечно, и все это время я наблюдала за Эммой – оцепеневшей, настороженной. Наконец страница загрузилась, я ткнула пальцем в «ваши фото». Принялась листать фотографии. Господи, сколько же их, и как много просто чудовищных. Потом, когда разберусь со всем этим, почищу фотоальбом. По мере того как я листала, лицо мое на снимках становилось все моложе – щеки пухлее, черты более округлые. До чего же я изменилась, даже представить не могла. Как сильно изменились все мы. Вот Джулиен, чудный мальчик, в которого я влюбилась, – мальчик, который стал мужчиной и разрушил мою жизнь. Ладно, не сейчас. Я искала кое-что другое. Может, проскочила? Да нет, это было раньше, гораздо раньше. А, вот он, нужный мне год. Первый год, неделя первокурсников. Неделя незнакомцев, когда пытаешься понять, с кем из этих людей ты будешь дружить. Все лица новые, с первого раза все и не запомнить. А некоторые так и не запоминаешь. Я уже не сомневалась, что найду и нужное лицо. Ну конечно. На фото с той самой вечеринки, теперь-то я знаю точно, когда именно застряла в туалете. Калейдоскоп юных лиц. Качество ужасное, но я разберусь. Потому что среди этих людей есть человек, смотрящий прямо на меня, и я бы его никогда не заметила, если бы Эмма не подсказала. Волосы мышиного цвета, круглые щеки, черты лица менее решительные, глаза скрыты за очками Гарри Поттера. Юная, ужасно одетая. Я поднимаю глаза и сравниваю девочку на фото с женщиной напротив меня. И, несмотря на все перемены, это она, это безусловно она.

– Это был не Марк. Это была ты, Эмма. Ты преследовала меня, ты брала мои вещи. – Теперь-то мне было все очевидно. – Зажигалка. Отдай мою чертову зажигалку, Эмма.

Она молча протянула ее. Взгляд был неотрывно устремлен на меня – внимательный, пристальный, словно она пыталась проникнуть в мои мысли, понять, что я собираюсь делать.

Как бы мне хотелось быть сейчас невозмутимой, спокойной. Прикурить от этой самой зажигалки, попросить Эмму сесть и все объяснить. Как она, глупенькая подружка Марка, которую я знаю-то всего три года, оказалась моим сталкером. Но у меня больше не было сил. Два таких открытия за одну ночь. Это слишком. Привычный мир окончательно ушел из-под ног.

Эмма

Итак. Миранду я знаю давно. Не так давно, конечно, как Кейти, ее вероломная «лучшая» подруга. Но и дольше, чем Джулиен, Марк и остальные. Чтобы объяснить, я должна вернуться больше чем на десять лет назад.

Собеседования в Оксфорде. Осень. Я знала, что с академическим собеседованием у меня все будет в порядке. Тут не о чем было беспокоиться. Но родители тревожились по поводу личного собеседования. А вдруг туда каким-то образом попало мое личное дело с описанием проблем в предыдущей школе. На этот случай у меня был готовый ответ. Это было ужасное недоразумение, вы же знаете, какими бывают девочки-подростки, и так далее. Никаких упоминаний о психиатре (по всей вероятности, они не имели права об этом спрашивать) или его диагнозе. Могут ли они, в принципе, не обратить внимания на мои оценки и увидеть настоящую меня? И станет ли это препятствием? Но ведь невозможно получить аттестат с одними высшими баллами, не обладая, скажем так, некоторой одержимостью. Успехи в учебе были положительной стороной этого. Но история с той глупой девчонкой – отрицательной.

Когда дело дошло до этого кошмарного собеседования, отделалась я легко. Разумеется, был вопрос об «увлечениях». Я назвала теннис, французскую «новую волну» (вызубрила интервью с наиболее известными французскими режиссерами), кулинарию. Интересно, какие бы выводы они сделали, расскажи я им о своих настоящих хобби. Наблюдение, изучение, коллекционирование. Единственная проблема заключалась в том, что коллекционером я была необычным. Мне нравилось коллекционировать личности.

Тут дело вот в чем. Я никогда не ощущала себя реальной личностью. Во всяком случае, не в том смысле, в каком ощущают себя реальными другие. С очень юного возраста я поняла, что мне легко дается учеба. Но учиться может и машина. А я и была как машина. Не обладала собственным «я». Но проблемой я это не считала. То, чего у вас нет, вы легко можете одолжить или украсть.

Поэтому я всегда находилась в поиске особенно ярких личностей – так паразит ищет хозяина. В первой школе была девочка, с которой все закончилось довольно неудачно – она пожаловалась родителям, что я после уроков всегда иду за ней, а иногда она видит меня на дереве напротив своего окна. Это было несправедливо. На дереве я просто делала уроки, как любой другой ребенок, но свои уроки. Школьные домашние задания я обычно выполняла во время короткой поездки на автобусе после уроков. Настоящими же домашними заданиями для меня были изучение ее привычек, поведения, ее комнаты, музыки, которую она слушает. После я примеряла все это на себя: покупала те же диски, такую же одежду.

После беседы с директрисой меня перевели в другую школу. Потом в следующую, когда повторилось то же самое. «О, – беспечно сказала я на собеседовании, – мой отец часто менял работу, и нам приходилось переезжать вслед за ним». Профессор взглянула на меня с недоверием, но мои успехи в учебе перевесили любые другие соображения.

Миранду я впервые увидела в общей гостиной. Она вся словно светилась. И была абсолютно уверена в том, кто она такая. Пила пиво с парнями, играла с ними в бильярд, но вскоре они ей надоели – наверное, из-за рабского обожания, с каким взирали на нее. И тут ее взгляд невероятным образом упал на меня.

Она села рядом.

– Привет. Как твое собеседование?

Я была так ошеломлена, что на миг лишилась дара речи. Смотреть на нее было все равно что смотреть на солнце. И не только из-за ее красоты. А еще потому, что она буквально излучала самое себя – сложную, противоречивую, переменчивую, это было истинное торжество индивидуальности.

– Я-то слегка мандражирую, – сказала она. – В смысле, личное собеседование, понятно, фигня (как сейчас помню эту феноменальную самонадеянность!), но насчет академического я не очень уверена, а оно куда важнее. Пристали ко мне с дебильными вопросами про метафоры в «Священных сонетах» Джона Донна, и я поплыла. Ох, может, все-таки пронесло. Бывает же, правда?

Я кивнула, хотя вряд ли вообще поняла, о чем она спрашивает. Она могла о чем угодно говорить. Я согласилась бы со всем.

– Слушай, мне надо выпить. Хватит с меня пива, хочу чего-нибудь покрепче. Составишь компанию?

Я опять кивнула, ошеломленная свалившимся на меня счастьем. Следующим утром предстояло еще одно академическое собеседование, но сейчас это казалось абсолютно неважным.

Миранда купила нам по порции «Джима Бима» с колой, что для меня было самым изощренным в жизни: коварное тепло бурбона под сладостью газировки. Она тянула свой коктейль через соломинку и ухитрялась при этом выглядеть круто. Я все ждала, когда она по-настоящему увидит меня… или отсутствие меня – мою пустоту. Ужаснется, передернется от отвращения, поймет свою ошибку и упорхнет с одним из этих неординарных парней, которые гораздо больше подходят ей. Но ничего такого не случилось. Тогда я еще не догадывалась, что все силы и время у Миранды уходят на то, чтобы соединить, примирить вечно конфликтующие и нестыкующиеся стороны самой себя и ей просто недосуг как следует разглядеть кого-то еще. Заметить несуразность в собеседнике, нехватку в нем чего-то. Эта ее черта меня всегда устраивала. К тому же Миранда не любила все предсказуемое. Вкусом она обладала эклектичным и тоже была коллекционером, на свой лад. Но главное – у нас так много общего.

Казалось, для нее не имело значения, что я говорю, – точнее, что я не говорю, сидя перед ней, ослепленная ее сиянием. Ей требовалось зеркало.

После знакомства с Мирандой все прочие люди стали для меня картонными силуэтами. Я нашла идеал, которому стоило подражать. Это была сложная задача, в самый раз для моих способностей и амбиций. Или, как сказали бы нормальные люди, я нашла ту, с которой захотела подружиться.

Мы сходили потанцевать в клуб, про который она узнала от третьекурсника, нашего с ней куратора, но его опека сводилась к неустанному заигрыванию с Мирандой. В клубе она отшила его, сделав такие глаза, будто нет на свете существа ужаснее, чем он. Схватила меня за руку и потянула на танцпол, стилизованный под ретро, липкий от пролитых напитков. Впервые в жизни я не ощущала ни того, что я странная или что слишком толстая, ни даже привычной пустоты внутри – я позаимствовала у Миранды ее сияние, я стала луной, отражающей свет солнца.

После поступления в Оксфорд я не особо надеялась, что снова увижу ее. Это было бы слишком хорошо, а я не привыкла, чтобы мои желания исполнялись. Кроме того, несмотря на весь ее блеск, я не была уверена, что у нее достаточно способностей – по меркам Оксфорда – для поступления. Но Миранда была там – на регистрации новичков. Моя Будущая Лучшая Подруга. Мое вдохновение, мой калейдоскоп настроения. Источник, в котором я могла черпать надежду, что однажды и сама обзаведусь индивидуальностью.

Я стояла в очереди и ждала, когда она увидит меня. Этот момент наступит, надо просто потерпеть. Не может быть, чтобы она меня не заметила, между нами же энергетическая связь. Подруги с первого взгляда. Я представляла, как это произойдет. Вот она шагает вдоль очереди из новичков, неотесанных, неуклюжих, тогда как сама выглядит так, будто она оксфордский старожил, здешняя хозяйка. Золото волос, потертая «почтальонская» сумка, шелковый шарф едва ли не до пола. Фантастически прекрасная. И внезапно она останавливается. «Это ты! Слава богу, а то я не встретила никого, с кем можно нормально поболтать. Как насчет кофе?»

И остальная очередь, для которой я очкастая толстуха со стертой внешностью, внезапно увидела бы главное – ту, кого удостоила вниманием Богиня. Я ждала этого момента, как священник ждет сошествия Святого духа, изнывая от предвкушения. Она уже направлялась в мою сторону. И вот, плавно перекинув длинный конец шелкового шарфа через правое плечо, она приближается. Я едва не дрожала от нетерпения. Даже зажмурилась на один долгий миг. А когда открыла глаза, ее рядом не было. Я огляделась, не веря. Она прошла мимо меня. Не остановившись, даже не бросив «привет».

Я видела, как она разговаривает с незнакомой мне девушкой в конце очереди – с темными тусклыми волосами, костлявой, нескладной, дурно одетой. Ее наряд был столь же ужасен, сколь элегантен и шикарен у Миранды. И я поняла: Миранда уже выбрала себе зеркало, самую безнадежную особу. Эта тощая девчонка узурпировала мои права.

И все же я не потеряла надежды. Ждала, что Миранда заметит меня. Я приходила в общую гостиную, садилась за тот же столик, в баре всегда брала «Джим Бим» с колой, устраивалась так, чтобы находиться в поле ее зрения. Достаточно близко, чтобы слышать, о чем она говорит. Однажды она пожаловалась, что терпеть не может столовскую еду, но сама готовить не умеет – настоящая засада для нее. И тогда я научилась готовить. Часами торчала на кухне ее этажа, колдовала над изысканными блюдами, какие подавали в оксфордских ресторанах. Я ждала, что как-нибудь она будет идти мимо кухни, внезапно остановится, заглянет в дверь и скажет: «Господи, божественно пахнет». И я предложу ей попробовать – потому что все это ведь только ради нее, – мы сядем за стол, поедим вместе и станем лучшими подругами. И я снова смогу позаимствовать ее свет.

Но ничего такого не произошло, она меня так и не заметила. Пару раз она и в самом деле прошла мимо кухни, когда я там суетилась, но либо тыкала в телефон, либо болтала со своей ужасной подружкой, а позднее со своим столь же ужасным парнем. Они оба стоили друг друга, Кейти и Джулиен. И оба ее не заслуживали.

Я часто вспоминаю ту печальную одинокую девушку, что на лекциях всегда сидела за шесть мест от Миранды. Я отчетливо помню ту первую лекцию, когда она вошла в аудиторию. Как и прежде, с другими людьми, и я никак не могла решить, чего хочу больше – быть ею или быть рядом с ней. Но вскоре я поняла, что невозможно ни то ни другое. Все ее друзья совсем не походили на меня. Никто из них не был столь же красив, как она, но на всех лежал отблеск того же шика – даже на этой нескладной Кейти, впитавшей часть ее очарования. Они бы отвергли меня как инородное тело.

До меня начало доходить, что я не оставила в ее жизни никакого следа. Тогда как для меня она была средоточием мира все последние месяцы, со дня нашей первой встречи. И я превратилась в ее тень, следовала за ней повсюду. Она бы назвала – называла – это преследованием. А я – наблюдением. И когда мне стало не хватать одного лишь наблюдения, я начала брать у нее вещи. Порой какие-то милые, но дорогие ее сердцу безделицы. А порой и что-то важное – как то сочинение, что она списала, или сережки, которые она украла. Я носила эти сережки неделю – маленькие расписные попугайчики. Они покачивались у меня в ушах, и я чувствовала себя хоть чуточку ею, они словно передали мне частицу ее личности. Я непринужденно улыбалась барменам в кофейнях, сдала сочинение на день позже и даже провела полдня на берегу реки, чтобы загорели ноги. Я ждала, что она заметит, потребует от меня объяснений. Но нет. Однажды мы столкнулись на улице, она увидела попугайчиков у меня в ушах и резко остановилась. От удивления рот ее чуть приоткрылся – идеальная маленькая «о». Но она тут же покачала головой и двинулась дальше. И я поняла, что увидела она только серьги. Но не меня.

Тогда-то я и нашла способ привлечь ее внимание. Я стала возвращать похищенные вещи. Давала понять, что она их не потеряла по рассеянности. Но кое-что я, конечно, оставила у себя. Это были мои талисманы, священные реликвии. С ними я чувствовала себя иной. Ее ангелом-хранителем.

Она была такой беспечной. Может, потому, что у нее было всего вдоволь, вещи мало что значили для нее. Кашемировый кардиган, небрежно брошенный на краю танцпола; элегантный ободок для волос, вывалившийся из ее сумки на стуле в кафе; босоножки на шпильках, которые она сняла на балу и забыла, где оставила. Я была ее Прекрасным Принцем. Я возвращала каждую вещь с тщательно продуманной запиской. Представляла легкий трепет, который охватит ее, когда она узнает, что у нее есть тайный поклонник. Это же куда лучше, чем не терять вещи.

Все больше я подражала ее манере одеваться. Села на диету, выпрямила и осветлила волосы. Иногда, поймав свое отражение в витрине магазина, я словно видела ее. Я получила диплом второй степени, а не первой, как предсказывал мой куратор. Но меня это не волновало. Высшие оценки я получила, изучая и превращаясь в нее.

Я отправилась за ней в Лондон. Выяснила, где они любят выпить – она и ее друзья. Как ни странно, это оказался дешевый бар и совсем уж дешевый клуб «Инферно» недалеко от Клэпэм-Хай-стрит. И вот там-то, когда я сидела и потягивала в баре свой лимонад, ко мне и подошел Марк.

Разумеется, я знала, кто он. Я просто застыла, испугалась, что он пришел разобраться со мной. Но он спросил: «Можно угостить тебя?» – и передо мной распахнулся целый мир возможностей. Я, со своим дурацким именем, поняла, что он видел во мне не чокнутую Эммелин Пэджет. Он видел прекрасную незнакомку в кожаной юбке и шелковой кофточке, совсем как у Миранды. И когда он спросил, как меня зовут, я ответила – Эмма. Моя любимая героиня Джейн Остин, которую Миранда мне всегда немного напоминала.

И тут произошло волшебство. Я и в самом деле стала Эммой. Я перевоплотилась в другого человека – то же восхитительное чувство, что я пережила много лет назад на сцене школьного театра, когда на краткий миг перестала быть собой. Эмма была классная – сексуальная и умная, но в меру, чтобы не отпугивать людей. Она была компанейской, без тараканов в голове, без неприятной угрюмости. Она была всем тем, чем не была я.

И Эмма могла с полным правом находиться рядом с Мирандой. Она могла стать ее подругой.

Эта чертова фотография. Я думала о ней, не раз. Конечно, я знала про это фото в фейсбуке Миранды, уж я-то выучила его наизусть. Фото перекочевало к ней со страницы другого человека. Удалить его было не в моих силах. Я могла бы обратиться к владельцу фото, попросить убрать снимок, но Миранда же знает его, и так я бы просто привлекла ее внимание к фотографии. Уж лучше было ничего не предпринимать. На фото я не была отмечена – разумеется, никто ведь не знал моего имени. И выглядела я совершенно иначе, чем сейчас. Нужно очень пристально вглядываться, да еще точно знать, что ищешь. Зачем кому-то изучать фотографию четырнадцатилетней давности, затерявшуюся среди сотен других снимков? Я полагала, что мне ничего не грозит. Мне и не грозило.

– Это ты, – сказала Миранда. – У меня хорошая память на лица. Теперь все понятно. Но, господи, как же ты изменилась. Похудела. Осветлила волосы. Но это определенно ты.

– Нет, ты ошибаешься. Это не могу быть я. Я же училась в Бате.

Я всегда гордилась своим умением владеть собой, своим актерским талантом, но сейчас я была фальшивой, целиком. И тут же поняла, что ответ неправильный. Надо было просто сказать, что я не понимаю, о чем она говорит. Отрицая обвинения, я лишь подтвердила ее правоту.

– О, наверное, я просто приезжала на выходные. Ну конечно, у меня же были друзья в Оксфорде.

Слишком поздно. Я слышала, как за спиной у меня стрекочет греческий хор: ложь, ложь, ложь.

Впрочем, мои слова все равно не имели никакого значения – Миранда даже не слушала.

– Теперь мне все ясно, – раздумчиво проговорила она. – Сталкер исчез примерно в то же время, когда вы начали встречаться с Марком. Поначалу я думала, что сталкер он, а недавно эти подозрения возродились. Он всегда был от меня слегка без ума, но я уверена, для тебя это не новость. А теперь никаких загадок. – Она помолчала, потом продолжила: – Если честно, мне всегда было жалко тебя. Я полагала, Марк запал на тебя из-за твоего сходства со мной. Я бы сама и не заметила, Кейти подсказала. Но все было совсем наоборот, так ведь?

– Я просто хотела быть твоей подругой.

Понимаю, как это прозвучало. Отчаянно… жалко. Но лгать больше не было смысла. Теперь она все знает. И вот-вот все выйдет наружу.

Хитер

– Как она выглядела? – спросила я. – Ты уверен, что это была женщина?

Иэн прикрыл глаза. Он очень бледный. Надеюсь, от боли, а не от потери крови, но скорее второе. Я видела так много людей, умерших в «скорой», чьи раны были менее серьезны.

– Иэн, как она выглядела?

– Просто женщина, – пробормотал он. – Просто две женщины.

– Ты же сказал, что все хорошо видел. Какого цвета у нее были волосы?

– Не знаю… может, светлые. Блондинка… наверное. Точно не темные.

У двух женщин, Самиры и Кейти, волосы определенно темные. Со светлыми их никак не перепутаешь.

И вдруг до меня дошло.

– Иэн, ты правда не брал ружье?

– Зачем мне врать? – простонал он. – Теперь вы все знаете. Зачем мне врать про это?

Он прав. Но мне так не хотелось, чтобы это было правдой. Потому что если все так, значит, ружье до сих пор у нее. И, поднявшись сюда, мы совершили страшную ошибку.

Миранда

Я вышла на улицу. За спиной – шаги Эммы.

– Миранда, пожалуйста, пожалуйста, послушай. Я никогда не хотела ничего плохого.

Я не ответила. Не могла ни смотреть на нее, ни говорить с ней. Ноги сами несли меня прочь. Но куда? Точно не в наш коттедж и не в Охотничий Дом. Я вдруг поняла, что почти бегу к тропе, огибающей озеро. Вроде бы так можно добраться до станции. Во сколько, Хитер говорила, поезд проходит мимо? Да, в шесть утра. Наверное, уже недолго осталось. Меня снова замутило, все-таки я очень пьяная. Что же я буду делать. Ладно, главное, добраться до станции, там видно будет. Сейчас надо просто двигаться.

Я уже бежала под деревьями. Здесь было темнее, но свет луны проникал сквозь ветви, тропа была прекрасно видна. Долог путь до станции, сказал неслышный трезвый голос, но я отогнала эту мысль. Бежать бы так и бежать, вечно. Пьяные же неуязвимы.

В пелене тумана, поднимавшейся от воды, показалось препятствие – мостик через водопад. Давай там поосторожнее.

Внезапно впереди на тропе возникла темная фигура. Мужчина. Со спины не узнать. Весь в черном. Словно клочок, оторвавшийся от ткани ночи. Голову закрывает капюшон, ну вылитая Смерть. Он оглянулся на меня. Потом быстро отпрыгнул с тропы и стал карабкаться вверх по склону, прямо рядом с водопадом. Только тут я заметила маленький домик повыше мостика. Мужчина исчез – похоже, туда и юркнул. Перед мостиком я остановилась. Что, если он набросится на меня? Ему не понравилось, что его заметили. Пьяное марево в голове снова развеялось. От страха.

– Мэнди.

Я обернулась. О господи. Эмма сворачивала с тропы к мостику. Пока я колебалась, она успела меня нагнать.

– Мэнди, – повторила она, задыхаясь. – Я просто хотела быть твоей подругой. Неужели это так ужасно?

Эмма

– Ты никогда не была мне подругой, – ответила она.

– Не говори так.

– Я терпела тебя только потому, что ты встречалась с Марком. Я бы никогда не стала с тобой дружить. Честно говоря, я всегда считала тебя скучной. Всегда думала, что тебе не хватает глубины. А еще я думала, что ты чересчур заискиваешь. Теперь-то мне все понятно.

Какая страшная боль в груди, будто она залезла туда руками и давит, жмет.

– Ты ведь это не серьезно, да?

– Думаешь? Да нет, я серьезно. – Она улыбнулась. Такое красивое лицо, такое жестокое. – Знаешь, сейчас ты мне больше нравишься. Теперь ты гораздо интереснее. Даже если ты гребаная извращенка.

Жгучая боль.

– Не называй меня так.

– Как? – издевательски переспросила она, как задира на детской площадке. – Гребаной извращенкой?

Откуда-то из темноты выплыла давно похороненная картинка – классная комната, самая популярная девочка года, которая выглядит… да, теперь я вижу… почти как Миранда. Раньше я не сознавала этого. Два лица, одно из воспоминаний, другое передо мной, сливались воедино. Я оттолкнула ту девчонку, двумя руками пихнула в грудь, и она упала спиной в песочницу.

– Боже, мы называем себя лучшими друзьями. Мы остались вместе, а все остальные отпали. Вот только остальные просто оказались умнее. Увидели, что вместе нас держит лишь ненадежное прошлое. Что ж, я сяду в поезд и начну новую жизнь – жизнь, в которой не будет никого из вас. В первую очередь – тебя.

– Не делай этого, Мэнди.

– Не зови меня так. Ты не имеешь на это права. А теперь не будешь ли ты любезна убраться с моста? Вдруг он не выдержит нас двоих.

Я не двинулась.

– Ты не можешь говорить это серьезно, Мэнди. Все, чего я хотела, это быть рядом с тобой, быть частью твоей жизни.

Она взмахнула руками, словно отгоняла мои слова.

– Да просто оставь меня в покое, психопатка.

Это слово. Вспышка. Руки вскинулись сами собой, схватили ее за шею. Она выше меня и сильнее – наверное, благодаря всем этим пилатесам и боксерской гимнастике. Но на моей стороне – внезапность. И я быстрее. Никакого плана у меня не было. Я просто хотела, чтобы она замолчала, чтобы перестала говорить все эти ужасные вещи, ведь я знаю, что она не всерьез. Но она меня разочаровала. Как могла она назвать мои маленькие подарки, мои тщательно продуманные записки делом рук психопатки.

Да она такая же, как все эти взрослые, что когда-то пытались поставить мне диагноз. Но никакая это не психопатия, нет. Личностное расстройство. Вот как называется то, чем – только предположительно – я страдаю.

Но я-то знаю, что это. Что кроется за всеми моими усилиями. За всеми похищенными и возвращенными вещицами, за моей слежкой, за соблазнением Марка, за стараниями проникнуть в их круг.

Любовь. Вот что это.

Не могу сказать, когда я осознала, что она больше не издает ни звука. Что стала вдруг странно тяжелой, вялой, что навалилась на меня всем телом. И я с безотчетным ужасом оттолкнула ее от себя. Как оттолкнула ту девчонку в начальной школе, которая насмехалась надо мной за то, что я одеваюсь, как она, что хожу за ней по пятам. Ничего серьезного, ссадина на локте. Но директриса вызвала моих родителей, и они объявили, что я перехожу в другую школу, раньше чем она успела произнести слово «исключение». Всем было выгодно не поднимать вокруг этого шум.

Только девочка та упала в песочницу.

Я забыла. Клянусь. Я забыла, что мы стоим на краю моста, над замерзшим водопадом. Я смотрела, как она падает – медленно-медленно, голова запрокинута, руки и ноги безвольно болтаются, точно у тряпичной куклы, смешно так, или как крылья мельницы. А потом она растворилась в тумане, исчезла в наступившей тишине.

– Мэнди? – робко позвала я.

Но, думаю, я уже знала, что она не ответит.

– Мэнди?

Ни звука.

Клочья тумана растаяли, и я увидела ее. Она будто спала. Только ноги вывернуты под странным углом. И все же как она грациозна, моя Миранда. Вокруг головы алый цветок, красная звезда, огненная вспышка – и что-то еще, бледное… не хочу думать, что это.

Я огляделась. Видел ли кто-нибудь? Тишина, ни души. Не нравился мне этот домик над водопадом. Но конечно, и там никого нет. Он и прежде так выглядел – темные окна как пустые глазницы.

Лица что-то коснулось. Снег. Я подняла голову. С неба медленно опускался снег, словно занавес в финале пьесы. Словно саван, укрывающий прекрасное тело внизу. С каждым мгновением снег валил все сильнее, быстро засыпал мои следы, прятал их, пока я торопливо шла обратно к коттеджам. Точно и не было никаких следов.

Я плакала. О ней, о себе, обо всем, что потеряла.

Хитер

– Даг, я должна вернуться в Охотничий Дом. А ты присмотри за ним.

– Исключено. Я не позволю тебе снова сбежать, не позволю снова попытаться себя убить. Мы пойдем вместе.

Я замерла. Его слова зацепили меня, прозвучали эхом моих собственных мыслей, что царапались на периферии сознания. Отправляясь в Старый Дом, я знала, что это опасно. Я была уверена, что Иэн вооружен. Сознавала, что могу погибнуть. Я рассчитывала на это. Да, это было равносильно самоубийству. И сейчас я не хочу копаться в этом, разбираться.

Даг помог мне встать. От резкого движения закружилась голова – Иэн и вправду нешуточно приложил меня по затылку, – я пошатнулась и навалилась на Дага. Он обхватил меня. Даже сквозь одежду я ощутила его тепло.

Я отстранилась и кивнула на Иэна:

– А с ним как?

– С ним все в порядке. Полежит здесь, поразмыслит, во что вляпался.

– Выглядит он так себе, Даг.

Иэн хоть и выглядел неважно, но сознание терять явно не собирался. Судя по всему, кровотечение было уже не таким сильным.

– Мне плохо, – простонал Иэн. – Я умираю. Заберите меня отсюда.

– Если бы все было плохо, – жестко сказал Даг, – ты бы уже потерял сознание. Побудешь здесь, пока мы не вернемся, посторожишь свой клад.

Я вспомнила про телефон – может, на этой высоте поймаю сигнал? Я достала телефон, поводила им в воздухе из стороны в сторону и торжествующе вскрикнула – есть связь!

– Куда ты звонишь? – спросил Даг.

– В полицию.

Иэн дернулся, словно его ткнули в рану. В окно я видела, что снег прекратился. Полицейский вертолет сможет прилететь. Но им нужно сообщить, что дело срочное.

– Пожалуйста, – сказала я в трубку, – соедините меня со старшим инспектором Джоном Макбрайдом.

Эмма

Кто, как вы думаете, взял ружье из хранилища? Даже не знаю, зачем я это сделала, меня будто наитие какое вело. Спрятала его у боковой стены Охотничьего Дома под снегом. Зачем эта отсебятина? За годы я овладела искусством подмечать все. Память у меня почти фотографическая. Код от сарая хранился в аккуратном маленьком шкафчике в моей голове с той секунды, как этот верзила егерь набрал его.

Честное слово, и что Миранда нашла в нем? У нее всегда был ужасный вкус.

В офисе напротив гостиной не переставая звонил телефон.

– Почему она не берет трубку? – спросил Марк. – Или он? Может, что-то важное. Полиция или еще что.

Мы ждали, телефон смолк, но только затем, чтобы через минуту снова зазвонить.

– Пойду посмотрю, что там, – сказала я.

В остальной части Охотничьего Дома было тихо, только телефон надрывался. Еще не постучав в дверь кабинета, я знала, что это излишне. Внутри никого не было. Ни Хитер, ни этого придурка егеря. Телефон на столе чуть ли не подпрыгивал. Казалось, сам воздух вибрирует.

Я сняла трубку:

– Алло?

– Хитер Макинтайр? – Прозвучавший голос был как у подростка. – Детектив-инспектор Джон Макбрайд попросил меня позвонить вам. Я пытался дозвониться вам на мобильный, но там включается автоответчик.

Истинкт заставил меня ответить, изобразив мягкий эдинбургский выговор (говорю же, я хорошая актриса):

– Да. Это Хитер. Чем могу помочь?

– Детектив-инспектор вылетел к вам на вертолете.

– Наконец-то. Что ж, отличная новость.

Они не смогут определить, что это я, даже если эксперты поколдуют над ДНК и волокнами. Ведь я была в куртке Марка, и наши ДНК тут повсюду. Не будет ничего странного в том, что на Миранде найдут частички моей кожи или еще что-то. Мы вместе ехали в поезде, вместе ели, танцевали и обнимались последние несколько дней. Спасибо, Миранда, благодаря тебе меня не поймают. И я отомщу за тебя. Уже тогда я предчувствовала, что ружье мне может пригодиться.

– Еще он… – Оператор закашлялся.

Клянусь, он сорвался на писк, и в самом деле подросток. Господи, если теперь в полиции служат дети, то у меня еще меньше причин бояться этих олухов.

– Еще он просил вас не делать ничего, что могло бы насторожить ее.

– Ее? – переспросила я.

– Да. Сначала инспектор должен оценить ситуацию. Вы же понимаете, я имею в виду ее, ну, ту, с кем жертву видели в ночь убийства.

Ее.

Мне хотелось переспросить, удостовериться… хотя никаких сомнений в том, что я расслышала верно. Расспросы могут показаться подозрительными.

Но ведь никто не видел. Я едва удержалась, чтобы это не сказать. От неожиданности чуть не потеряла контроль. Возможно, это Кейти, лихорадочно размышляла я. Точно. Наверняка Джулиен бросил ее, помчался спасать свою задницу или что-нибудь в этом духе…

Если только не… то, о чем я не решаюсь думать.

Я боюсь не тюрьмы. Я готова заплатить за содеянное. Хотя разве есть хуже наказание, чем то, что я определила себе сама, – жизнь без Миранды, моей богини, моего кумира. Главное теперь – время, я должна успеть отомстить. Надо торопиться.

Кейти

– Кейти, можно с тобой поговорить? На улице, ладно?

В голосе Эммы было какое-то странное нетерпение. Интересно, что такое она услышала по телефону? Похоже, смерть Миранды она восприняла тяжелее, чем мы все. На нас с Джулиеном давит чувство вины, я не в силах разобраться, что сейчас во мне сильнее – грусть или ненависть к себе. Так или иначе, виноваты во всем мы с Джулиеном. Эмма с утра непривычно молчаливая, почти все время просидела, уставившись в пол. А на звонок кинулась с такой поспешностью, словно ждала сообщения, что происшедшее – чудовищное недоразумение, грандиозная ошибка, что Миранда жива.

– Пожалуйста, это важно.

– Хорошо. – Я встала и последовала за ней.

По длинному коридору мы пересекли все здание и вышли в боковую дверь, прямо от которой начинался нетронутый белый снег и тянулся до самого берега. Снегопад закончился. Хоть что-то хорошее.

– Кто это звонил? Из полиции?

– Да. У них есть подозреваемый.

– Кто?

– Пошли. – Лицо искажено волнением, причина которого мне непонятна. Она поманила меня: – Пойдем, не хочу, чтобы кто-нибудь нас услышал.

Означать это может только одно. Это кто-то свой. Марк, подумала я. То, что не Джулиен, я уверена: когда я проснулась, он лежал на диване, рот приоткрыт. Я даже проверила, жив ли. Значит, это Марк. О господи, вот почему у Эммы такое странное выражение.

– Эмма, – я уже спешила за ней, – это… тот, о ком я думаю?

Марк всегда был помешан на Миранде. Я не раз ее предупреждала, но она лишь смеялась. Считала, что всегда сможет за себя постоять.

Внезапно Эмма сделала странное. Наклонилась и принялась шарить в снегу.

– Что ты ищешь? – удивленно спросила я.

Она выпрямилась. Я не сразу поняла, что у нее в руках. Тело догадалось раньше, чем сознание, – напряглось, окаменело.

– Эмма. Зачем тебе это?

Она будто не слышала. И лицо ее словно переменилось, сделалось чужим. Я не узнавала ее, совершенно чужое лицо, это не та женщина, которую я знаю уже три года.

– Это вы во всем виноваты, – прошипела она. – Во всем, что случилось с ней. Если бы она не узнала про вас двоих, про вашу гнусную связь, она бы так не расстроилась. И не наговорила бы тех ужасных слов. Это не ее вина. И не моя. А ваша.

Я попыталась что-то сказать, но лишь беззвучно разевала рот, из которого паром вырывалось дыхание. Где-то рядом раздавался странный грохочущий звук, оглушительный, со всех сторон, вумп, вумп, вумп, будто билось гигантское сердце. Я силилась понять, что это. Неужели просто кровь стучит в ушах…

– Эмма, – наконец выдавила я, – о чем ты говоришь, я не понимаю?

– Конечно, не понимаешь. Потому что ты тупая. – И будто выплюнула: – Ты никогда не заслуживала ее!

Черты ее исказил спазм боли. И я поняла.

– Это была ты.

Она не ответила. Лишь вздернула брови и что-то сделала с ружьем, раздался зловещий щелчок. Ствол ружья почти уперся мне в грудь.

Не стреляйте в голову, вспомнились слова лесничего. Стреляйте в тело, туда, где сосредоточены все внутренние органы. Такой выстрел, скорее всего, будет смертельным.

У Эммы было такое же лицо, как тогда, после убийства оленя, когда ее вымазали кровью, – лицо убийцы.

Я не успела ничего больше сказать или сделать, раздался грохот. Что-то со страшной силой толкнуло меня. Я повалилась в снег.

Даг

Дорога вниз, к Охотничьему Дому, показалась куда длиннее, чем наверх. Клубки вереска, укрытые снегом, цеплялись за ноги на каждом шагу. Но главная причина крылась в осознании, насколько опасна сейчас ситуация в Охотничьем Доме. Они совершили огромную ошибку, оставив гостей одних. Однако мысль о том, что Иэн мог сделать с Хитер, если бы он вовремя не появился, придавала Дагу уверенности в правильности его поступка.

Наконец они вышли на тропу, ведущую к Дому. И ровно в тот же момент послышался стрекот, из-за облаков вынырнула большая металлическая птица. На какой-то миг Даг вернулся в прошлое, на девять лет назад, туда, где лишь страх и тьма, – тьма, несмотря на слепящее солнце пустыни, – и над головой кружила разведывательная пташка «апач». Он напомнил себе, что это полиция и что это хорошо. Вертолет быстро снижался, с верхушек сосен уже срывались снежные шапки, потревоженные ветром от лопастей.

Внезапно Хитер испуганно вскрикнула и помчалась со всех ног. Даг с удивлением понял, что едва может угнаться за ней. Теперь и он увидел то же, что и она. Две женщины, светловолосая и темноволосая, стояли лицом друг к другу у боковой стены Охотничьего Дома. Вот блондинка наклонилась, будто искала что-то в снегу. Даг понял, что именно, даже раньше, чем она нашла. Длинный, элегантный смертоносный ствол почти уткнулся в брюнетку.

Прежде чем Даг успел крикнуть, Хитер уже свернула к женщинам. Они не заметили ее, так сосредоточенно смотрели друг на друга. Даг напрягал все силы. Но не успел. В момент выстрела он увидел, как Хитер прыгнула вперед и толкнула брюнетку.

Перед глазами расцветал взрыв, его друзья исчезали в мареве огня и пыли. Но он тут же вернулся в настоящее и бросился вперед; на снегу уже расплывалось красное пятно.

Хитер

Очнувшись после наркоза, я никак не могла понять, кто я, не говоря уж о том, где я.

Возле кровати сидел Даг.

– Привет. Ничего, что я тут?

Медсестра, прежде чем выйти из палаты, улыбнулась:

– Потрясающий у вас парень. Всю операцию просидел на одном месте, ждал, когда разрешат войти к вам.

Я посмотрела на Дага. Вид у него был смущенный, будто его уличили в чем-то дурном.

– Пришлось сказать, что мы пара, – пробормотал он. – Иначе меня бы прогнали. Надеюсь, ты не против.

Его большая ладонь лежала на простыне, рядом с моей. Я с усилием приподняла руку. Эта ладонь была такая горячая, такая живая. Впервые за долгое-долгое время я прикоснулось к другому человеку.

В следующие пару часов нескончаемым потоком шли посетители. Друзья, примчавшиеся из Эдинбурга, – которых я избегала весь год. Родные. Мама бесконечно повторяла: «Я знала, что в таком месте не может быть ничего хорошего». И я поняла – меня любят. И я люблю. Год назад я лишилась того, что определяло всю мою жизнь, составляло ее суть и смысл, что было для меня всем. И когда мою любовь разрушили, я погибла вместе с ней, уверенная, что жизнь уже не вернуть.

Даже не знаю, что меня тогда подтолкнуло. Сцена разыгрывалась как в замедленной съемке, и я поняла, что успею, что могу попытаться успеть. И что могу помешать. Об опасности я и не вспомнила, да и времени на это не было. Не подумала о ней даже в тот момент, когда пуля вошла в меня. И только когда упала в снег, когда волной накрыла боль, я осознала, что умираю. Но сейчас я думаю, что мной руководил Джейми, который всегда ставил чужие жизни выше собственной.

С Иэном, к счастью, все в порядке. Он тоже где-то тут, мы с ним лежим в одном отделении. Но его, разумеется, охраняет полиция. По словам Дага, Иэн так измаялся от боли и одиночества, что выплакал признание, как только Даг привел полицейских в Старый Дом. Похоже, Иэн лишь винтик в серьезной организации, наркотики поступали из лаборатории в Исландии. Ингвар и Гудрун? Разумеется, на самом деле их зовут совсем иначе. И ни на каком пароме из Исландии они не прибыли, мои подозрения оказались совершенно справедливы. Приплыли они на рыболовном траулере, с товаром, Иэн их встретил. Смотрителю на железнодорожной станции платили вдвое больше его обычной зарплаты, чтобы он закрывал глаза. На платформу в Лондоне выгружались несколько безобидных чемоданов, а дальше они ехали к боссу или его партнерам. И канун Нового года – лучшее время для переправки груза, все суетятся, поезда переполнены, всем не до того.

И конечно, винтиками и шестеренками заправлял босс. Выяснилось, что они с Иэном старинные знакомые. В молодости Иэн отбывал тюремный срок за автомобильные кражи, когда вышел, перспектив у него не было никаких. Устроился вышибалой в лондонский ночной клуб. А затем хозяин предложил ему непыльную работенку и приличные деньги. Наркотики всегда были основным источником дохода для босса. Ночные клубы и Охотничий Дом оказались хорошим прикрытием и перевалочным пунктом на пути наркоты из исландской лаборатории к богатой клиентуре. Босса взяли, когда он потягивал апельсиновый сок в комнате отдыха бизнес-класса в Хитроу – уже намылился покинуть страну.

Полиция Форт-Уильяма наслаждалась триумфом. Еще бы – в безмятежной глуши раскрыто убийство и ликвидирован трафик наркотиков. Я же решила (и вовсе не из-за убийства и наркотиков), что вся эта дикая природа не для меня. Правда, буду скучать по утренним купаниям в озере. И – для меня это стало сюрпризом – по молчаливому верзиле, который согласился приехать ко мне в гости на уик-энд, когда я обоснуюсь в Эдинбурге и куплю гостевой диван, – хотя не уверена, что он понадобится. Сначала Дагу нужно разобраться со своими проблемами, пройти свой путь. Думаю, мы оба были слишком погружены в себя. Оба бежали от смерти и от мира. И пришло время навести мосты, чтобы заново познать эту странную штуку – жизнь.

Кейти

Рожать мне через несколько недель. Были опасения, что я потеряю ребенка после того падения, но с ней все будет хорошо. С ней – у меня будет девочка. Работать я собираюсь до последнего дня. В моем положении полагается поменьше вкалывать и побольше спать. Но работа меня отвлекает. Всю беременность я горевала о Миранде. Да, горевала. Знаю, в это трудно поверить, поскольку я была ужасной подругой, особенно в последнее время. Да и она обходилась со мной не очень. И еще правда то, что Миранда мне не всегда нравилась. Порой я по-настоящему ее ненавидела. Но все же я любила ее. Так бывает, если знаешь человека очень долгое время. Ты видишь все его недостатки, но видишь и все его достоинства, а у Миранды их было немало. Не встречала никого обаятельнее ее. И щедрее. Она запросто могла отдать тебе свое лучшее платье. И много ли среди тринадцатилетних красоток тех, кто рискнет своей популярностью ради невзрачной замухрышки. Миранда – единственная в своем роде, уникум. Не было более верного союзника. И более грозного врага тоже не было.

За исключением, пожалуй, одного человека.

На суде Эмма выглядела впечатляюще – сокрушенная, сломленная, вне себя от горя и очень (но не чересчур) стильно одетая. Исчезла похожая на Миранду соблазнительная блондинка, роковая женщина. Глупо изображать женщину-вамп, если тебя судят за убийство. К волосам ее вернулся натуральный мышиный оттенок, одета она была в строгую, почти викторианскую блузку с высоким воротом и напоминала нечто среднее между девочкой из церковного хора и школьной учительницей. Эмма беззвучно плакала, рассказывая, как Миранда смеялась ей в лицо, когда она пыталась объясниться. Нет, она не собиралась душить ее. Да, они сцепились после того, как Миранда произнесла те ужасные – непростительные – слова. Но это была самооборона. Миранда была пьяна, она жаждала отомстить и набросилась на нее. Эмма оттолкнула ее, но тут же попыталась остановить падение, ухватила Миранду за шею…

На мой взгляд, история – полная чушь, судья придерживался того же мнения. Доказательства были убедительны, мотив очевиден, Эмму должны были осудить за умышленное убийство. Но мы живем в эпоху постправды. Присяжные заглотили наживку. И не осудили ее за убийство. Только не эту застенчивую тихоню, которая так напоминает дочку подруги или девочку, с которой учился в школе. Такие не способны на убийство. По крайней мере, на настоящее убийство. Несчастный случай – да, возможно. Попытка убийства в состоянии аффекта – да, возможно.

Газеты сравнивали этот случай с историей еще одной выпускницы Оксфорда, которая несколько лет назад зарезала своего парня хлебным ножом. Ту тоже оправдали. Адвокаты же вовсю расписывали Миранду как конченого человека, крушили глянцевый фасад. Много пила. Употребляла наркотики – это же она привезла с собой таблетки и предлагала всем в первый вечер. Эмма, что важно, воздержалась от употребления. Миранда вела себя сумасбродно, агрессивно. Вспомните, заявил адвокат, как она заставила Марка выпить бутылку шампанского, а свою лучшую подругу – искупаться в ледяном озере. Деспотичная, экзальтированная, истеричная – она ведь посещала психотерапевта, не так ли?

Непреднамеренное убийство и попытка убийства в состоянии аффекта – таков был вердикт присяжных. Четыре года тюрьмы. Женщина, убившая мою лучшую подругу и пытавшаяся убить меня, выйдет на свободу через четыре года. Я стараюсь не думать об этом.

Что же касается остальных – разумеется, кроме Ника и Бо, – я была права, подозревая, что у нас нет ничего общего. Это Миранда объединяла нас. Общее прошлое и сила привычки. Я не пытаюсь себя оправдать. Я вела себя не лучше и даже гораздо хуже некоторых. Но мое поведение было отчасти следствием нашей фальшивой дружбы. Перед старыми друзьями не надо оправдываться, перед ними не надо отчитываться. С ними ты изображаешь себя такой, какой была прежде. Хорошей. А я не была хорошей. И мне нужен был кто-то, чтобы показать это. Вот только я бы предпочла, чтобы всего этого не случилось.

Компания наша распалась. Ближний круг взорвался изнутри. Не было больше его центра – его верховной жрицы. Думаю, Самира и Джайлс вполне счастливы в своем Бэлхеме с новыми друзьями, такими же родителями, как они, которые не балуются наркотой, не глушат шампанское бутылками, не убивают друг дружку.

Ник и Бо вернулись в Нью-Йорк.

Марк уже (относитесь к этому как угодно) встретил другую почти-но-не-совсем замену Миранде, в агентстве, где он работает.

Джулиен выбрал самый радикальный путь. На месяц уехал очищать организм на Гоа – правда, не один, а со стройной инструкторшей по йоге из фитнес-клуба, так что, похоже, им руководило не только стремление постичь дзен. Про записку Миранды, которой он так страшился, Джулиен уже и забыл, она больше не всплывала. Впрочем, он и об остальном быстро забыл. Но сказал, что вернется к моим родам… Я не обрадовалась этому. Я бы предпочла, родив девочку, никогда больше не встречаться с Джулиеном. Но мы связаны с ним на всю жизнь. С отцом моего будущего ребенка. И потому полностью порвать и с ним, и с остальной компанией мне не удастся. Но, по крайней мере, больше не придется проводить чертовы праздники с кем-либо из них.

Мне бы хотелось познакомиться с людьми, которые будут знать меня, а не ту, кого я изображала. Которые не будут ждать, что я стану играть свою старую роль, она больше мне не подходит. И не будут видеть во мне объект, над которым следует поработать… Я хочу быть для них такой, какая я есть.

На прошлой неделе, когда мы закончили работу над последним делом, я решила сходить в паб выпить (лимонад из бузины) с коллегами. Оказалось, что за стенами нашего офиса, где все носятся и крутятся как ошпаренные, они вполне нормальные люди. А один парень, Том, из отдела судебных исков, довольно сносно выглядит без своего вечно мятого пиджака, очков и затравленности во взгляде.

Возможно, настала пора завести новых друзей.