Давайте все убьем Констанцию
Ray Bradbury
Let’s All Kill Constance
© 2002 by Ray Bradbury
© М. Воронежская, перевод на русский язык, 2018
© Издание на русском языке, оформление. «Издательство «Эксмо», 2018
Эту книгу я посвящаю с любовью своей дочери Александре, без которой третье тысячелетие могло бы и не наступить вовсе. А также Сиду Стебелу – с любовью и благодарностью.
Глава 1
Была темная грозовая ночь[1]. Та самая, на которую лучше всего клюет читатель.
Мне ведь не жалко. Грозовая – так грозовая. Небо раскалывалось от молний, а в каналы калифорнийской Венеции[2] обрушивались потоки воды. Дождь, который лениво моросил с самого утра, к вечеру решил взять реванш. На пляже не осталось ни души, во всех бунгало были захлопнуты ставни – город как вымер. Одни только совы зловеще мелькали в голубых вспышках, призывая Смерть… Да и кого еще можно было призвать из этого буйства стихии? Очень скоро выяснилось, что кое-кто бежит впереди Смерти…
Внезапный стук в фанерную дверь бунгало заставил меня вздрогнуть.
Я как раз прилег на печатную машинку, пытаясь победить бессонницу: кто-то для этого считает овец, я же – раскапываю могилы. И вот, сижу я в очередной яме, кругом гроза, и вдруг в крышку гроба кто-то стучит…
Открываю дверь и вижу – Констанция Раттиган.
Та самая Раттиган – которую знают все.
Стоит под молниями – и они фотографируют ее со вспышкой. Вот есть Раттиган, а вот нет Раттиган… Вот – есть, вот – нет.
Вот – есть… Вспышка выхватывает из темноты загорелое тельце морского котика, в котором каким-то загадочным образом уместились сорок лет радостей и невзгод. А вот – уже нет… Наверное, поплыла за буйки по рассветной дорожке – чтобы вечером вернуться по закатной. То она в океане – подпевает хору морских зверей… То загорает обнаженной в своем бассейне, зажав по мартини в каждой руке. А то метнется в подвал, в киноаппаратную – в очередной раз любоваться на себя, увековеченную в компании с призраками Эриха фон Штрогейма[3], Джека Джилберта[4] и Рода ля Рока[5], которые послушно бегают по потолку и беззвучно смеются, стоит нажать кнопку… Думаете, она еще там? Черта с два. Вон она, вдалеке, скользит на доске по волнам прибоя[6]… Чем быстрее движется мишень, тем труднее в нее попасть. Ни Время, ни Смерть не смогут за ней угнаться.
Констанция.
Раттиган.
– Господи, ты-то откуда здесь? – кричит она, пытаясь перекрыть грозу.
И невозможно понять: дождь у нее на лице – или слезы…
– Господи, да ты сама-то откуда?
– Отвечай на вопрос!
– Мэгги уехала на восток на конференцию учителей. А я тут пытаюсь закончить новый роман. Дома – тоска смертная. Бывший хозяин сказал, бунгало на море свободно – приезжай и пиши. Вот я и приехал. Господи, Констанция, заходи скорей, ты же промокнешь!
– Я и так уже вся промокла. Отойди с прохода! – говорит она. А сама не двигается с места.
И чем дольше она там стоит, под молниями, тем сильнее, с каждой новой вспышкой, становится похожа на ту женщину, которую я знал раньше… Как будто пленку с призраками в киноаппаратной кто-то запустил задом наперед, и она прокручивается прямо через их жизни – фон Штрогейма и всех остальных.
Дальше, дальше – и вот уже передо мной маленькая девочка, прижимающая к груди черный портфель. Она дрожит от холода, глаза ее полны вселенского ужаса. И теперь уже невозможно поверить, что это она – сама Раттиган, легендарная звезда экрана… Собственной персоной явилась ко мне ночью в разгар грозы.
– Ну, заходи же! – повторил я.
– Так пропусти!
Она повисла на мне и впилась в мои губы страстным поцелуем – как будто в рот засунули ириску со вкусом морской воды. Побежала в комнату, потом с полпути вернулась и поцеловала меня еще раз – в щеку.
– А в этом что-то есть… – сказала она. – Но все потом. Сейчас у меня шок…
Прямо в мокрой одежде Констанция запрыгнула с ногами на диван и подтянула колени к подбородку. Зубы у нее стучали. Пришлось срочно снять с нее платье и завернуть ее в большое полотенце.
– Ты так со всеми женщинами поступаешь? – спросила она, пытаясь унять озноб.
– Только с теми, которые заявляются ночью в грозу.
– Пожалуй, не стоит рассказывать об этом Мэгги.
– Будет тебе, расслабься, Раттиган.
– Эту фразу я слышу всю жизнь, от всех своих мужиков. После нее обычно следует удар в самое больное место. Или осиновый кол.
– А ты стучишь зубами от холода или от страха?
– И то и другое… – она в изнеможении откинулась на диван. – Всю дорогу бежала. Не думала, что ты здесь, ты же съехал сто лет назад. Как же хорошо, что я тебя застала! Ты должен меня спасти.
– Боже праведный, от чего еще?
– От смерти.
– Насколько я знаю, от этой штуки спастись еще никому не удавалось.
– Господи, ты опять в своем репертуаре! Я лично умирать не собираюсь. Я хочу жить вечно!
– Звучит почти как молитва. Спустись на землю, Констанция.
– Но ты тоже будешь жить вечно. В своих книгах!
– Лет сорок, может, протяну.
– Целых сорок лет! Может, со мной поделишься?
– Могу пока поделиться выпивкой. Что тебе уж точно не помешает, так это выпить и успокоиться.
Я откопал на кухне полбутылки Cold Duck[7].
– Бр-р, что это?
– Извини, виски не держу. Только дешевое писательское пойло. Попробуй.
– Ну и отрава, – она пригубила и поморщилась. – Быстрее! Дай что-нибудь запить!
В крохотной ванной я нашел фляжку с водкой, которую держал для бессонных ночей. Со словами: «Ну, иди же к мамочке!» – Констанция схватила ее и судорожно отпила.
– Стоп, стоп… – сказал я.
– Ладно, авось не помру, – она сделала еще пару глотков и отдала мне фляжку. – Спасибо господу.
Она откинулась на подушки.
– Хочешь знать, от кого я убегала?
– Погоди… – я схватил бутылку Cold Duck и немного отхлебнул. – Теперь говори.
– Это была смерть, – сказала Констанция.
Глава 2
Я начал жалеть о том, что во фляге оказалось так мало водки. Теперь меня тоже трясло. Включив газовый обогреватель, я еще раз обыскал кухню и обнаружил бутылку Ripple.
– О господи! – вскричала Раттиган. – Это же тоник для волос! – она отпила, и ее передернуло. – На чем мы остановились?
– На том, что ты убегала.
– Убегала от того, от чего не убежишь…
Входная дверь несколько раз дернулась от ветра.
Я взял Констанцию за руку и не отпускал, пока все не стихло.
После этого дрожащими пальцами она залезла в свою черную сумочку и достала какую-то книженцию.
– Взгляни.
«Телефонный справочник Лос-Анджелеса, 1900», – прочел я и присвистнул.
– Как ты думаешь, почему я его принесла?
Я открыл справочник и сначала пролистал всех на «А», потом дошел до «Г», перекинулся на «М», потом на «Т»… и везде были фамилии, фамилии, имена, фамилии – и все из другого столетия…
– Ты только вдумайся, – сказала Констанция.
Я вернулся в начало. Все на «А» – Александер, Альберт и Вильям. Б – Берроуз.
– Ну, да, бодрит, – сказал я, – 1900-й год. А сейчас 1960-й, – я взглянул на Констанцию, которая выглядела бледной, несмотря на сильный загар. – Вряд ли кто-то из этих людей еще жив, – я указал глазами на список. – Им уже не позвонишь. По сути, это…
– Что – это? Ну, говори.
– Книга мертвых.
– Угадал.
– Книга мертвых из Египта. Прямо из гробницы.
– Ага, из могилы, – невесело усмехнулась Констанция.
– Тебе кто-то ее прислал? – спросил я. – А записка прилагалась?
– Записка?
Я снова полистал справочник.
– Впрочем, все и так ясно. Поскольку их всех уже нет в живых, это означает, что…
– Что и мне тоже пора, – сказала Констанция.
– Стать последней в реестре Книги мертвых?
– Да.
Я вздрогнул и поднял температуру на обогревателе.
– Но это же ужасно.
– Да, ужасно, – сказала она.
– Вообще, телефонные книги – это такая штука… Я, бывает, даже плачу над ними. Во всяком случае, Мэгги так говорит. Они же разные бывают, эти телефонные книги. Все зависит от…
– Еще какие разные, – перебила меня она. – Вот, взгляни…
Она достала из сумки еще одну черную книжечку, поменьше. Записную.
Я открыл ее и прочел: «Констанция Раттиган». Дальше шел адрес ее дома на побережье. А потом, как положено, начинались все на «А».
– Абрам, Александр, Аллен… – Я огласил весь список и перешел на «Б». – Болдуин, Брэдли, Бенсон, Бус…
Я невольно похолодел.
– Это же все твои друзья… Я их всех знаю… знал.
– Вот именно.
– Почти все уже лежат на Форест-Лаун[8]. Хорош блокнотик… Прямо книга погребений какая-то.
– Поверь мне, это в сто раз хуже, чем справочник 1900 года.
– Почему?
– Потому что я собственноручно выкинула ее – сто лет назад. После того сериала – «Голливудские слуги» – я уже не могла вычеркивать имена выбывших. Просто рука не поднималась. А мертвецов в списке становилось все больше. В конце концов я решила, что книжка мне больше не понадобится. Конечно, немного живых там еще оставалось… Но я все равно ее выкинула. И вот теперь, представь, она ко мне вернулась. Я обнаружила ее сегодня, когда пришла с моря.
– О господи, ты еще и плавала в такую погоду?
– Мне без разницы – солнце или дождь. Пришла вечером с моря – а они там лежат – во дворе. Загробный подарочек.
– И никакой записки?
– А что здесь комментировать? Все и так ясно.
– Да уж… – я взял в одну руку фолиант 1900 года, а в другую – записную книжку Раттиган. – Две Книги почти мертвых – да простят меня, если кто там есть живой.
– А они там есть, – сказала Констанция. – Посмотри – вот… И здесь тоже. И еще здесь.
На трех страницах она показала мне имена, обведенные красной ручкой – и рядом с каждым был нарисован крест.
– Они что – какие-то особенные? – спросил я.
– Да, особенные. Смерть их пометила. Крестом – ты же видишь.
– Пометила тех, кто скоро умрет?
– Да! Нет! Не знаю! Но я там тоже есть. Смотри.
Ее имя на первой странице тоже было обведено красным и снабжено крестом.
– Книга мертвых – плюс список тех, кто скоро ее пополнит?
– Вот ты ее держишь – ты ничего такого не чувствуешь?
– Холод чувствую, – сказал я. – Она прямо ледяная.
Дождь стучал по крыше…
– И кто бы это мог учинить такое с тобой, Констанция? У тебя есть какие-нибудь версии?
– Сто миллионов версий… Ну ладно, пусть будет девятьсот. Десятком меньше, десятком больше…
– Не слишком ли широкий круг подозреваемых…
– Для тридцати-то лет? Как бы не маловато…
– Маловато?!
– Они же выстраивались в очереди.
– Надо было не пускать!
– Они все кричали: Раттиган!
– Надо было не слушать.
– Может быть, это сделали баптисты?
– Ох…
– Ну, хорошо. – Она последний раз припала к бутылке и поморщилась. – Ты поможешь мне найти эту сволочь – или двух сволочей, если эти Книги мертвых пришли с разных концов?
– Я не сыщик, Констанция.
– Помню, помню… Как ты чуть не утонул в канале с этим психопатом Шранком.
– Ну и что?
– И как ты лазил на Нотр-Дам вместе с Горбуном из студии «Феникс». Просто мама дорогая…
– Надо поспать. Утро вечера мудренее…
– Вот еще – поспать! А кто будет обнимать старые кости?
Она вдруг схватила обе Книги мертвых, подбежала к двери и распахнула ее с явным намерением забросить их прямо туда – в разверстую черную пасть стихии.
– Эй, подожди! – крикнул я. – Если я захочу тебе помочь, они мне понадобятся!
– То-то же! – Она закрыла дверь. – Ну что – теперь в кровать и обниматься? Только без физкультуры…
– Да у меня и в мыслях не было, – сказал я.
Глава 3
Ровно в два сорок пять чудовищная молния ударила в землю рядом с нашим бунгало. Это было похоже на взрыв. Думаю, все мыши в стенах передохли.
Раттиган так и подскочила в кровати.
– Спаси меня! – завопила она.
– Констанция… – Я вглядывался в темноту. – Ты к кому обращаешься – к себе самой, к Богу или ко мне?
– К тому, кто услышит!
– Да всем вроде хорошо слышно.
Я обнял ее покрепче.
В три часа ночи зазвонил телефон – как раз в то время, когда те, кому положено умереть, – умирают.
Я поднял трубку.
– Кто с тобой в постели? – спросил голос Мэгги откуда-то из царства тишины, где не бывает ни дождей, ни бурь.
Я снова попытался разглядеть в темноте темнокожую Констанцию, бледнолицая сущность которой была надежно скрыта под толстым слоем загара.
– Никого, – сказал я, и это была почти что правда.
Глава 4
В шесть утра встало солнце – правда, этого никто не увидел из-за дождя. Молнии по-прежнему фотографировали со вспышкой сцены истязания берега прибоем.
В тот момент, когда самая мощная из них с грохотом ударила в гущу улиц, я понял, что сейчас протяну руку и обнаружу, что кровать рядом со мной пуста.
– Констанция!
Фанерная дверь была распахнута настежь, как аварийный выход, и дождь нагло барабанил по ковру. А на видном месте лежали две телефонные книжки – большая и маленькая.
– Констанция… – Я в отчаянии оглядел комнату.
«По крайней мере, платье она надела», – подумал я.
Набрал ее номер. Тишина.
Я натянул плащ и поплелся по берегу, ничего не видя из-за дождя. Дойдя до ее дома, выстроенного в виде арабской крепости, я обнаружил, что он ярко освещен – и внутри, и снаружи.
При этом нигде не было видно ни души.
– Констанция! – срывающимся голосом заорал я.
Никто не откликнулся, свет все так же горел.
Чудовищная волна обрушилась на берег.
На всякий случай я поискал следы Констанции на песке.
Не нашел. Хотя их могло размыть ливнем…
– Ну и черт с тобой! – крикнул я.
И ушел.
Глава 5
Спустя какое-то время я шел по пыльной тропинке, проложенной в джунглях среди кустов азалии, и нес две упаковки пива. Когда я постучал в резную африканскую дверь Крумли, мне никто не открыл. Немного подождав, постучал еще раз. Тишина. Я поставил под дверью одну из упаковок пива и повернулся, чтобы идти обратно.
Последовало нескольких тяжелых вздохов – и дверь открылась, но ровно настолько, чтобы в щель пролезла рука. Желтые от табака пальцы схватили пиво и затащили его внутрь. Дверь закрылась.
– Крумли! – крикнул я и бросился к двери.
– Иди отсюда, – сказал голос изнутри дома.
– Крумли, это я, Псих. Пусти меня.
– Не пущу, – произнес голос Крумли, после чего сразу перешел в характерное бульканье. – Твоя жена звонила.
– Черт! – прошипел я.
– Она сказала, – Крумли продолжал засасывать пиво, – что, стоит ей уехать из города, как ты подцепляешь какое-нибудь дерьмо на пирсе или устраиваешь бои без правил с командой карлиц-лесбиянок.
– Она такого не говорила!
– Послушай, Вилли, – он явно имел в виду Вильяма Шекспира. – Я слишком стар для пробежек по кладбищу и крокодильих заплывов с маской по ночам. Поставь лучше пиво под дверь. И дай бог здоровья твоей жене.
– Да пошел ты… – проворчал я.
– Она сказала, что, если ты не образумишься, она вернется раньше.
– Она может.
– Ладно, договорились, никаких внезапно прибывающих жен, – он снова отхлебнул пиво. – Надеюсь, ты помнишь, что добрые поступки заслуживают благодарности, Вильям.
Я поставил под дверь вторую упаковку пива, а сверху положил телефонный справочник 1900 года и записную книжку Раттиган. И повернулся, чтобы уходить.
Рука появилась не сразу. Сначала, будто считывая шрифт Брайля[9], шустрые пальцы обследовали телефонные книги. Затем скинули их и схватили пиво. Я подождал еще. Спустя какое-то время дверь открылась снова. Рука еще раз нащупала книги и втащила их внутрь.
– Отлично! – прокомментировал я.
Отлично, повторил я про себя. Примерно через час он мне позвонит.
Глава 6
Крумли позвонил через час.
Но уже не называл меня Вильям.
– Говноу, Говнелли, Говенманн… – сказал он. – Умеешь ты все-таки создать интригу. Зачем ты подбросил мне эти Книги мертвых?
– Почему ты их так называешь?
– Ну, как тебе сказать… Я же родился в морге, детство провел на кладбище, а окончательно созрел уже в Долине фараонов, в Карнаке, – это, кажется, в Верхнем Египте. Или в Нижнем – не важно. В будущем планирую превратиться в мумию… А вообще, догадаться несложно – какую еще книгу тебе могут подать в качестве закуски к пиву, если не Книгу мертвых?
– Ты неисправим, – сказал я.
– Могу исправиться. Сейчас положу трубку и наберу номер твоей жены.
– Не надо!
– Почему же?
– Потому что… – Я запнулся, потом набрал воздуха и выпалил: – Нам надо встретиться!
– Говноу…
– Ты слышал, что я сказал?
– Да слышал, слышал… Приходи к дому Раттиган, когда начнет темнеть, – в это время из моря как раз лезет всякая нечисть.
– О’кей, у Раттиган.
Но он уже повесил трубку.
Глава 7
Правильно, в темноте. К черту дневной свет. Никакого солнца, только сумрак. На солнце все замирает. Какой интерес выходить при свете? Полночь – совсем другое дело. Деревья надевают черные тени и пускаются в пляс. Поднимается ветер. Падают листья. Шаги становятся гулкими. Скрипят стропила и половицы. С кладбищенских ангелов падает облупившаяся краска. Между уснувших фонарей, как вороны, мечутся призраки. Город слепнет – до самого рассвета.
Идеальное время для встречи – если вас интересуют тайны, мистика и приключения. Утром будет поздно. Хватайте ужас сейчас, вцепляйтесь ногтями в темноту, ловите за хвост тени.
И места лучше не придумаешь – черный-черный берег, о который бьются черные-черные волны. Именно там меня ждал Крумли – прямо у входа в белую арабскую крепость. Мы поднялись по лестнице и заглянули в дом.
Все двери были открыты, внутри горел яркий свет, и Гершвин, записанный на перфоленту пианолы в 1928 году[10], не уставая играл одну и ту же музыку неизвестно для кого. Констанции нигде не было.
Я открыл было рот, чтобы извиниться за то, что побеспокоил Крумли, но тот меня опередил.
– Не надо слов – лучше выпей, – сказал он и сунул мне в руку пиво. – Хотелось бы понять, что означает вот эта фигня? – он перелистнул несколько страниц записной книжки Раттиган. – Вот тут, тут и тут. И здесь тоже.
Красным было обведено штук шесть имен, а рядом жирно, с нажимом пририсованы кресты. Чернила были явно свежие.
– Констанция считает – и я с ней согласен, – что люди, которых пометили, еще живы, но жить им осталось недолго. А ты что думаешь?
– Вообще ничего не думаю, – сказал Крумли. – Я в эти игры не играю. Собирался провести выходные в Йосемитском парке. А тут ты со своими книжками – дешевый режиссеришка. Давайте будем мочиться в каждой сцене, тогда у фильма будет особый, неповторимый дух… Да я лучше поеду на ночь глядя в Йосемити, охота была выслушивать твои дурацкие бредни.
– Ладно, остынь, – сказал я, увидев, что он собрался уходить. – Разве тебе не интересно проверить, кто из этих людей уже умер, а кто – еще жив?
Я взял телефонный справочник и раскрыл его наугад. И сразу попал на страницу с огромным крестом. Имя, возле которого он был нарисован, отлично бы смотрелось на цирковой афише. Крумли мрачно молчал. Я прочел: Калифия. Царица Калифия. Бункер-Хилл. Точного адреса не значилось. Зато был номер телефона.
Крумли все так же мрачно молчал, уставившись в книгу.
– Ты знаешь, где это находится? – спросил я.
– Бункер-Хилл? Да уж знаю, как не знать. Я же родился на соседней улице. Райончик тот еще. Мексиканцы, цыгане, ирландцы – отборнейший сброд всех цветов и мастей. Там еще похоронное бюро есть – «Каллаган и Ортега», я бегал туда глазеть на трупы. Одни имена чего стоят – как будто ты где-нибудь в Хуаресе… Бомжи из Гвадалахары, проститутки из Дублина, похоронные букеты от Розариты Бич… Эй, ты! – Крумли с недовольным видом оборвал свою речь, решив, видимо, что демонстрирует слишком большую увлеченность моими делами. – Ты, вообще, слушаешь меня или нет?
– Слушаю, – сказал я. – А почему бы нам не позвонить по этим меченым телефонам и не узнать, живы ли эти люди?
Не дожидаясь возражений, я схватил книгу и побежал к бассейну, где на столике в патио был телефон – слава богу, там тоже горел свет. Боясь взглянуть на Крумли и не увидеть его, я набрал первый номер. Но, кажется, Крумли был на месте.
Мне ответил далекий голос. «Этот номер больше не обслуживается». Не успел я подумать: «Вот черт!» – как услышал: – «Подождите».
Я быстро записал новый номер, набрал его и перенес телефон поближе к Крумли, чтобы ему тоже было слышно:
– «Каллаган и Ортега», добрый вечер, – произнесла трубка матерым прокуренным голосом с провинциальным акцентом, каким обычно говорят актеры из театра Эбби[11].
От радости я чуть не засмеялся в голос – я увидел, как Крумли вздрогнул.
– «Каллаган и Ортега»! – повторила трубка с явным раздражением. Я продолжал молчать. – Да кто это, черт возьми?
Когда Крумли подошел, я уже нажал на рычаг.
Он споткнулся и грязно выругался.
– Говоришь, родился на соседней улице? – уточнил я.
– Через одну – не хочешь?
– Ну-ну, – сказал я.
Крумли взял в руки записную книжку Раттиган.
– Книга почти мертвых…
– Хочешь, попробуем еще один номер? – Я открыл справочник, пролистал и остановился на «Р». – Ага, вот, нашел. Это будет получше Царицы Калифии.
Крумли прищурился.
– Раттиган, Маунт-Лоу. Что еще за Раттиган живет на Маунт-Лоу? Насколько я помню, Маунт-Лоу – это то самое место, где раньше ходил большой красный трамвай, который возил толпы народа на холм, на пикники.
От этого воспоминания на лицо Крумли набежала тень.
Я ткнул в следующее имя.
– Раттиган. Собор Святой Вивианы.
– Во имя Христа-спасателя, и в соборе Раттиган окопался?
– Как-как ты сказал? Спасателя? Речь истинного неофита, – похвалил я.
У Крумли по-прежнему был категорически недовольный вид. Я пошел на крайние меры.
– Ладно, мне пора, – сказал я и решительно шагнул в темноту.
Рискуя переломать ноги, я вынужден был пройти метров десять, пока Крумли наконец не сдался.
– Интересно, как ты собираешься туда добираться, если у тебя нет ни машины, ни прав?
– Так ты меня отвезешь, – не поворачиваясь, сказал я.
Повисла тяжелая пауза.
– Ну что, по рукам? – помог делу я.
– И ты сможешь найти этот чертов Маунт-Лоу, где ходил трамвай?
– Меня возили туда года в полтора.
– То есть дорогу показать сможешь?
– Как сейчас помню…
– Ладно, заткнись, – Крумли закинул в свой драндулет несколько бутылок пива. – Садись в машину.
Мы загрузились в авто, попрощались с Гершвином, оставив его в Париже с любимой перфолентой, и отбыли.
– Только молчи, – сказал Крумли, – можешь, если что, кивать – да или нет.
Глава 8
– Не знаю, какого хрена я все это делаю… – проворчал Крумли, чуть не выехав на встречную полосу. – Я говорю, не знаю, какого хрена…
– Да слышу я, – сказал я, глядя на проплывающие за окном холмы и предгорья.
– Знаешь, кого ты мне напоминаешь? – не унимался Крумли. – Мою первую и единственную жену. Она отлично умела пудрить мне мозги своими формами, размерами и улыбками на тридцать два зуба.
– Я – пудрю тебе мозги?
– Только попробуй скажи «нет» – живо вылетишь из машины. Или это, может быть, не ты, как только завидишь меня на горизонте, тут же садишься и делаешь вид, что поглощен разгадыванием кроссворда? И еще с умным видом вписываешь слова четыре, пока я не подойду и не настучу тебе по башке…
– Я что, действительно так делаю, Крумли?
– Не выводи меня. Ты смотришь на указатели? Давай посматривай. А еще скажи мне на всякий случай, зачем ты ввязался во все это дерьмо?
Я бросил взгляд на телефонную книжку Раттиган, которая лежала у меня на коленях.
– Она прибежала ко мне и сказала, что за ней гонится сама Смерть. Один из смертников со страниц телефонной книжки… Или тот, кто подкинул ей этот «подарочек». А может, она и сама уже вышла на него… Когда пыталась, как мы, разыскать этого типа, который имеет наглость посылать трепетным юным актрисам какие-то загробные словари…
– Юным? Тоже мне, нашел девочку, – проворчал Крумли.
– Да, девочку! Она не была бы звездой экрана, если бы не сохранила в себе этот пикантный налет нимфетки из Meglin Kiddie[12], со всеми полагающимися сексуально-акробатическими ужимками. Нет, перед нами не старушка Раттиган. Перед нами – маленькая школьница Раттиган, которая в ужасе бежит через темный голливудский лес, полный диких зверей.
– Так, понятно. Прогоняешь очередную рождественскую пургу в шоколаде?
– Что ты сказал?
– Без комментариев. Лучше подумай, зачем кому-то из этих обведенных красным друзей понадобилось посылать ей две книги гнилых воспоминаний?
– А что тебя так удивляет? Констанция за свою жизнь перелюбила кучу народу. А это значит, что теперь, по прошествии лет, куча народу ее ненавидит. Кому-то она отказала, кого-то бросила, кого-то просто забыла. Она же стала знаменитой. А они остались валяться в придорожной канаве. И вот теперь все состарились и перед уходом в мир иной решили ей отомстить.
– Ты рассуждаешь прямо как я, – сказал Крумли.
– Бог свидетель, я к этому не стремился. Я имел в виду, что…
– Да ладно, я пошутил. Тебе никогда не быть Крумли, как мне не быть Жюль Верном-младшим. Где мы?
Я поднял взгляд на дорогу.
– Стоп! Кажется, приехали. Это Маунт-Лоу! Когда-то здесь разбился насмерть великий исторический красный трамвай. Но это было давно.
– Профессор Лоу… – задумчиво добавил я, покопавшись в архивах подсознания, расположенных, по моим ощущениям, где-то по ту сторону глазных яблок, – человек, который во времена Гражданской войны изобрел фотографирование с воздушного шара…
– Откуда ты только все это берешь? – удивился Крумли.
– Просто вспомнилось, – пожал плечами я.
– Ты просто забит бесполезной информацией.
– Ну, извини, – обиженно сказал я. – Мы ведь на Маунт-Лоу, не так ли? А этот холм назван в честь профессора Лоу и его тунервильского трамвая, который ходил к вершине.
– Допустим, и что дальше? – сказал Крумли.
– Профессор Лоу придумал делать фотографии с воздушного шара, и это помогало обнаруживать неприятеля во время самой великой из войн. По сути, два изобретения – воздушные шары и железная дорога – принесли нам победу на севере…
– О’кей, о’кей, – проворчал Крумли. – Выходим из машины – и наверх.
Высунувшись из окна, я проводил взглядом заросшую бурьяном тропинку, убегающую вверх по склону и тающую в ранних сумерках.
Закрыл глаза и снова порылся в подсознании.
– До верха не меньше пяти километров, – объявил я. – Ты уверен, что надо идти пешком?
Крумли бросил на гору выразительный взгляд.
– И не уговаривай. – Он подошел к машине и как следует захлопнул дверь. – Если мы сорвемся с этой чертовой тропы, нам точно крышка.
– Именно. Поехали!
Крумли подогнал свою колымагу к подножию холма, выключил мотор, вылез и пошел вверх по тропинке, пробираясь сквозь густые заросли.
– Аллилуйя! – заорал он через минуту. – Железка! Старые рельсы! Они даже не удосужились их убрать, просто похоронили.
– Да неужели!
Весь красный от возбуждения, Крумли метнулся обратно к машине, нырнул в нее и схватился за ключи зажигания.
– Ах ты, тварь! Теперь она не заводится!
– Может, попробуешь нажать на газ?
– Попробую! Комод тебе в рот! – Крумли вдавил педаль в самый пол, так что машина дернулась и слегка прыгнула вбок.
Мы тронулись.
Глава 9
Путь наверх был сущим безумием. Трава высохла от жары до состояния созревшей пшеницы, и машина с ужасающим хрустом продиралась через нее, уже почти в темноте. Пару недель назад во всех газетах и по телевизору сообщали, что кто-то устроил здесь пал травы, и якобы весь склон погорел. Даже показали бушующий огонь. Сейчас о пожаре напоминал только легкий запах гари.
– Хорошо, что тебе не видно пейзаж по левому борту, – сказал Крумли через какое-то время. – Высота метров триста.
Я невольно сжал колени.
– Ну, хорошо, – сто пятьдесят, – уступил Крумли.
Я зажмурился и просканировал архивы.
– Трамвайная ветка Маунт-Лоу работала на электричестве и еще дублировалась канатной дорогой.
– Так-так? – Крумли изобразил любопытство.
Я разжал колени и продолжил свой поток сознания.
– На открытие железной дороги в июле 1983 года прибыли тысячи людей, всем раздавали бесплатную выпечку и мороженое. Для первого подъема в вагончик загрузили Пасаденский духовой оркестр, который исполнял «Привет, Колумбия!». Правда, эту композицию они играли только вначале, а когда скрылись в тучах, перешли на «Ближе, Господь, к Тебе». В этот момент плакали все – все десять тысяч человек. А потом, уже на самой вершине, они сыграли «Вверх, только вверх». Следующим заходом в вагончики загрузился Симфонический оркестр Лос-Анджелеса в полном составе: струнные – в первый, медные духовые – во второй, а литавры и деревянные духовые – в третий. В суматохе забыли кондуктора вместе с жезлом. Но и это было еще не все. Ближе к вечеру в путь отправился хор Обители мормонов из Солт-Лейк-Сити – тоже в трех вагонах. В первом – сопрано, во втором – баритоны, а в третьем – басы. Они пели «Вперед, Христовы воины!», что выглядело особенно символично, когда они скрылись в густом тумане. Как писали в прессе, на многие километры все было украшено разноцветными флажками – красными, белыми и голубыми. Вечером во все газеты попала цитата из пламенной речи некой экзальтированной дамы, которая бурно восторгалась заслугами профессора Лоу, создавшего эту прекрасную железную дорогу вместе с тавернами и отелями. «Хвала Господу за все его благодеяния – и профессору Лоу!» – возвестила она. И опять все рыдали…
– Меня сейчас стошнит, – сказал Крумли.
– Тихоокеанская трамвайная дорога проходила через Маунт-Лоу, Пасаденскую страусиную ферму, Селегский львиный питомник, Миссию св. Гавриила, Монровию, ранчо Балдвина и Виттиер…
Крумли что-то прошамкал и выразительно замолчал.
Кажется, он хотел этим что-то сказать.
– Мы что – приехали? – спросил я.
– Разуй глаза, слизняк…
Я присмотрелся.
– Кажется, приехали.
О том, что мы прибыли на место, красноречиво говорили руины железнодорожной станции и остатки сгоревшего павильона.
Мы с Крумли вылезли из машины, и перед нами открылся живописнейший вид: окрестные земли, которые простирались до самого моря.
– Такого, наверное, не видывал сам Кортес[13], – сказал Крумли. – Просто блеск. Остается только удивляться, почему это все до сих пор не восстановили.
– Политика, однако…
– Как всегда. Ну, и где, скажи на милость, мы должны искать здесь абонента по фамилии Раттиган?
– Везде!
Примерно в двадцати метрах, среди перечных деревьев, мы заметили небольшой дом, наполовину вросший в землю. Огонь его пощадил, зато непогода отыгралась по полной: краску смыло дождем, а крышу местами сорвало ветром.
– Значит, труп находится там, – сказал Крумли, как только мы двинулись к дому.
– Почему сразу труп?
– Дальше иди один. Я останусь здесь переживать по поводу того, что взял так мало выпивки.
– О’кей, поиграем в детектив… – Я решительно подошел к дому и рывком распахнул дверь. Когда она открылась, я на всякий случай отпрыгнул назад, а уж потом заглянул внутрь.
– Крумли! – крикнул я.
– Что? – отозвался он издалека.
– Иди сюда.
– Что там – труп?
– Не то слово.
Глава 10
Перед нами был лабиринт из прессы. Огромные штабеля New York Times, Chicago Tribune, Seattle News, Detroit Free Press, настоящие катакомбы – с узкими проходами, с поворотами и тупиками. Ходить здесь было опасно для жизни – в любой момент мог последовать сход лавины.
– Господи, спаси меня! – поежился я.
– Помолись как следует, – прорычал Крумли. – Спаси меня, Господи, от тысяч воскресных и ежедневных газет, лежащих здесь слоями – и от старых пожелтевших спаси, и от свежих белых… И от одной пачки спаси, и от сотни пачек!
Коридор из прессы делал изгиб и скрывался где-то в темноте за углом.
Мы с Крумли, втянув животы и задницы, осторожно протискивались между его стенами. Наверное, так же чувствовал себя лорд Карнавон, обнаруживший в 1922 году гробницу Тутанхамона. Древние заголовки, некрологи. Впереди штабеля, сзади штабеля… Куда ведут, зачем ведут?
– А если, не дай бог, землетрясение? – прошептал я.
– Было уже! – раздался вдруг голос откуда-то снизу, из дальнего конца газетного коридора. – Снесло все к чертовой матери! Сам чуть не погиб!
Наверное, это была мумия.
– Кто здесь? – спросил я. – Где вы, черт возьми?
– Как вам мои катакомбы? – весело продолжала мумия. – Все сам строил! «Утренний дайджест», «Ночная жизнь», «Новости со скачек», «Воскресные комиксы» – все по кирпичику. Сорок лет! Целая музейная библиотека новостей, не для печати. Проходите сюда, ко мне! После плавного поворота резко налево…
– Пошли! – тяжело дыша, подтолкнул меня Крумли. – Где-то здесь должен быть просвет.
– Сюда! – прохрипел голос. – А не то задохнетесь. Забирайте налево. И не курите там. Огнеопасная зона: «Гитлер захватил власть», «Муссолини сбросил бомбы на Эфиопию», «Кончина Рузвельта», «Черчилль строит железный занавес» – и все в таком духе.
Мы миновали последний поворот, бумажная чаща расступилась, и мы вышли на поляну.
В дальнем ее конце мы увидели армейскую раскладушку. На ней лежало нечто, одновременно напоминающее кусок вяленой говядины и восставший из-под земли мумифицированный труп. Воняло оно безбожно. Я подумал, вот же он – не мертвый и не живой.
Мы осторожно приблизились. Запах окреп, и его природа стала более понятной. Пахло не смертью, а давно не мытым телом.
Когда мы подошли, нечто зашевелилось, в результате чего произошло частичное отслоение от лица фрагментов старого одеяла, а в трещинах высохших век появились проблески света.
– Извините, что не встаю, – произнесли трясущиеся сухие губы. – Со мной это уже лет сорок, со времен осады Армантьера. – Он попытался извлечь из себя кудахтающий смех, но в итоге чуть не умер от кашля.
Откашлявшись, он продолжал, уже шепотом:
– Все, порядок… – Голова откинулась набок. – Ну, и где вы были?
– В смысле?..
– Я вас ждал! Какой сейчас год? 1932-й? 1946-й? 1950-й?
– Теплее…
– 1960-й. Попал?
– В яблочко, – сказал Крумли.
– Видите, я еще не совсем… того, – прошелестели губы. – Что, принесли мне харч?
– Харч?
– Понятно, ложная тревога. Мне тут пацан притаскивает банки с собачьим кормом, я каждый раз боюсь, что он обрушит к чертовой матери всю эту Граб-стрит[14]. Вы же – не он?
Мы с Крумли покачали головами и опасливо огляделись.
– Как вам мой чертог? Между прочим, слово «чертог» происходит от корня «черт». Первоначально оно означало – «защитное укрепление от чертей». Это уже потом все договорились, что «чертог» будет значить – «дворец». Чтобы повысить ренту. Где я был тогда? Ладно, не суть… Что скажете?
– Читальный зал общества «Христианская наука»[15], – сказал Крумли.
– Вот я и говорю – дурная голова… – продолжал Рамзес II. – Начал эту бодягу в 1925 году. И не смог остановиться. Руки загребущие. Началось с того, что я забыл выбросить утренние газеты. Потом они скопились за неделю. А потом пошло-поехало – Tribune, Times, Daily News… Вот тут справа 1939-й год. Слева – 1940-й. За ним – 1941-й. Осторожнее!
– А если вам понадобится конкретная газета за какое-то число, а она лежит в самом низу, под слоем толщиной в метр?
– Лучше не думать об этом. А за какое число?
– Девятое апреля 1937 года, – ляпнул я наугад.
– Начинается… – проворчал Крумли.
– Не мешай парню, пусть спрашивает, – поднимая пыль, прошуршали ошметки одеяла. – Отвечаю: Джин Харлоу, скончался в двадцать шесть лет. Уремия. Похороны с утра, на Форест-Лаун, музыкальное сопровождение – дуэт Нельсон Эдди и Жанетта Макдональд[16].
– Боже милосердный! – воскликнул я.
– Чтоб я опух, – сказал Крумли. – А еще?
– Третье мая 1942 года, – выпалил я.
– Погибла Кэрол Ломбард. Авиакатастрофа. Гейбл в слезах…[17]
Крумли переглянулся со мной.
– Вы только это можете вспомнить? Про звезд кино – кто когда умер?
– Ну, вот что. Хватит меня дурачить, – произнес голос из загробного мира. – Что вы тут делаете?
– Мы пришли, гм, чтобы… – начал Крумли и сбился.
– Дело в том, что… – продолжил я.
– Не надо, я понял, – старичок зашевелился и поднял настоящую пыльную бурю. – Вы – вторая серия.
– Вторая серия?
– В последнее время на Маунт-Лоу добираются только те, кто собрался сигануть с обрыва. Правда, никто так и не решается – все спускаются обратно и там, внизу, находят утешение под колесами. А вот сегодня в полдень…
– Сегодня?!
– А почему бы и нет? Можно ведь и проведать иногда старую рухлядь – а то я уже мхом тут зарос без женской ласки, считай, с 1932 года. Несколько часов назад слышу – кто-то крадется через мои залежи дурных новостей… А потом как завопила! Сказка про горшочек каши. Помните? «Горшочек, вари!» И он стал варить. Девочка его запустила. А слово, чтобы остановить, забыла. И чертова каша затопила весь город. Людям приходилось проедать в каше дорожки, чтобы прийти друг к другу в гости. А у меня, вот, не каша, а старые газеты… Так о чем я?
– Завопила.
– Ну да. Где-то примерно между London Times и Le Figaro… Вы когда-нибудь слышали, как кричит осел? Я аж штаны промочил – как она заорала. Думал, стены рухнут от ее крика. Стоит ведь одну стопку завалить – и они все, как костяшки домино… Вся печатно-массовая архитектура. Верная гибель!
– Как при землетрясении…
– Хуже! Бывали у меня землетрясения. Трясло дай боже… Пережил и «Потоп на реке Янцзы», и «Римские походы Дуче». Даже во время самых мощных толчков – в 1932-м – мои карточные домики устояли. А эта фурия – она же страшнее атомной войны… Пришла, начала на меня орать, обвинять во всех грехах, стала требовать какие-то газеты. За такое-то число такого-то года, за такое-то такого-то… Я говорю ей: посмотри в левом ряду сверху, потом в правом… У меня ведь все по порядку. Слышали бы вы, что она там устроила! Прямо «Пожар в Лондоне» номер два. А потом как хлопнет дверью – и побежала. Наверное, обрыв искать, чтобы с него сигануть. Машину-то вряд ли за ней прислали… Что, так и не догадались, о ком речь? Я ведь нарочно не стал называть имя.
– Откуда же мне знать, – недоуменно пожал плечами я.
– Видите письменный стол с кошачьим наполнителем? Разгребите мусор и найдите там бумаги с вензелями.
Я подошел к столу. Под слоем пыли и какого-то птичьего помета мне удалось обнаружить стопку абсолютно одинаковых приглашений.
– Кларенс Раттиган и… – Я запнулся.
– Читайте, читайте! – сказал старик.
– …и Констанция Раттиган, – выдохнул я, после чего продолжил: – Рады сообщить о своем бракосочетании на вершине Маунт-Лоу 10 июня 1932 года, в три пополудни. Доставка наверх по железной дороге и на моторе. Шампанское для гостей.
– Вы такое не получали? – спросил Кларенс Раттиган.
Я поднял взгляд к потолку и покопался в архивах.
– Кларенс Раттиган и Констанция Раттиган… Постойте-постойте. А как же девичья фамилия невесты… Констанции?
– Намекаете на инцест?
– Ну да, звучит немного странно.
– Смешно сказать, – прошелестели губы, – но это Констанция заставила меня сменить фамилию! Моя фамилия была Оверхольт. И она сказала, что ни за что в жизни не поменяет свой шикарный псевдоним на какую-то второсортную дешевку.
– То есть вы покрестились другим именем прямо перед брачной церемонией?
– Нет, не другим именем. Я вообще принял крещение в первый раз. Дьякон там, в Голливуде, подумал, что у меня не все дома… А вы когда-нибудь пробовали спорить с Констанцией?
– Я…
– Только не говорите мне, что да! «Люби меня – или уходи» – так, кажется, она пела. Очень красивая мелодия. В общем, вымазали меня каким-то маслом – или елеем, черт его разберет… Наверное, второго такого идиота не нашлось во всей Америке – который бы своими руками сжег свое свидетельство о рождении…
– Будь я проклят…
– Да нет, это будь я проклят. Ну, что вы так смотрите?
– На вас смотрю.
– Понятно, – сказал он, – видок у меня не очень. Да и раньше был не ахти… Видите блестящую штуковину там, на столе, рядом с приглашениями? Это рукоятка от трамвайного колокольчика – с трамвая на Маунт-Лоу. Раттиган любила, когда я в него звонил. Я был вагоновожатым этого чертова трамвая… Ради всего святого, есть ли тут где-нибудь глоточек пива? – неожиданно вырулил он.
Я чуть не подавился.
– Вы только что сделали такое признание, объявили себя первым мужем Раттиган, а после этого как ни в чем не бывало переходите к пиву?
– Я не говорил – первым. Одним из нескольких. Так что там насчет пива? – Он пожевал губами.
Крумли со вздохом полез в карманы.
– Вот пиво, и еще есть печенье – бисквит в шоколаде.
– Печеньки! – Старик высунул язык и я положил на него бисквит Mallomar, который тут же стал таять, как священная облатка. – Печеньки! Шоколад! Женщины! Жить без них не могу!
Он приподнялся, чтобы глотнуть пиво.
– Раттиган, – умоляюще сказал я.
– Ах да. Про женитьбу. Она приехала сюда на моем трамвае – и ее очень разозлила погода, она почему-то решила, что это моих рук дело, и предложила пожениться, а потом, в какую-то ночь, уже после медового месяца, выяснила, что ошиблась, что на самом деле я не могу управлять климатом, быстро охладела ко мне и сбежала. А мое тело уже никогда не будет таким, как прежде… – Старик вздрогнул.
– Это все?
– Что значит – все? А вам удавалось хоть раз выиграть у нее две партии из трех?
– Почти… – тихо сказал я.
После этого я вытащил записную книжку Раттиган.
– А вот что привело нас сюда.
Старик впился взглядом в свое имя, обведенное красным.
– Кто вас сюда направил? – он снова глотнул пиво. – Погодите… Вы – какой-то писатель?
– Ну, допустим, какой-то…
– Как я вас вычислил! И давно вы с ней знакомы?
– Несколько лет.
– Сочувствую, сынок. Один год с Раттиган – это уже тысяча и одна ночь. Причем в сумасшедшем доме. В общем, мне все понятно. Эта чертовка пометила меня красным, потому что хочет, чтобы ты написал для нее автобиографию. Мемуары. А я ей нужен, как Старый Гейзер[18].
– Не думаю.
– Разве она не просила тебя про нее написать?
– Нет, не просила.
– И зря, между прочим. Идея отличная! Книга про Раттиган! Хищники на свободе! Такая отпетая стерва, как она, тянет на бестселлер! Одна ночь с Раттиган – и утром ты просыпаешься в лучах славы. Давай, сынок, руки в ноги – и вниз, подписывать договор с издательством. И мне тоже отстегнешь процентик. О’кей?
– О’кей.
– А пока – еще печенек и пива. Дальше-то будешь слушать?
Я кивнул.
– Вон на том столике… – кажется, имелся в виду ящик из-под апельсинов, – найдешь список приглашенных на свадьбу.
Я порылся на «столике» и среди кипы счетов откопал листок глянцевой бумаги.
– Тебе что-нибудь известно о происхождении слова «Калифорния»? – спросил он.
– А кто все эти… – начал я, но он остановил меня взглядом.
– Не гони лошадей. Так вот, когда выходцы из Испании пришли на север из Мексики в 1509 году, они привезли с собой книги. В одной из них, изданной в Испании, упоминалась царица амазонок, владычица земли молока и меда – Калифия. Страна, которой она правила, называлась Калифорния. Придя в эту долину, испанцы вкусили молока и меда и решили назвать ее…
– Калифорния?
– А теперь загляни в список приглашенных.
Я заглянул и прочел:
– Калифия! О господи! Мы же пытались ей сегодня позвонить! Где она?
– Именно это и хотела выяснить Раттиган. Когда-то эта Калифия предсказала ей нашу женитьбу – но почему-то не удосужилась предсказать печальный финал. Да-да, это из-за нее Раттиган меня захомутала, а потом устроила весь этот дурдом на вершине с дешевым шампанским. А сегодня, представьте себе, заявилась ко мне и вопит прямо с порога: «Где эта сука?! Ты должен знать!» Я ей в ответ: «Да я-то тут при чем! Это же Калифия! Это она сломала нам жизнь! Давай, Констанция, ату – найди ее и убей! А потом еще раз убей! Смерть Калифии!!!»
Мумия в изнеможении откинулась на свое ложе.
– Вы прямо так ей и сказали? – спросил я. – Именно сегодня?
– Факт! – выдохнул старик. – Послал ее по следу. Пусть найдет эту… пред-исказительницу, – голос его ослаб. – Еще… бисквит…
Я положил ему на язык печенье. Оно растаяло, и он сбивчиво продолжил:
– Думаете про меня, что я тряпка и увалень? А у меня, между прочим, пол-лимона лежит в банке. Можете проверить. Откуда? Скупал на Уолл-стрит полумертвые акции и дожидался, когда они оживут. С 1941 года случилось много чего – Хиросима, Эниветок[19], скандал с Никсоном… Тогда я и прикупил себе – и IBM, и Bell… Зато теперь я – хозяин шикарных видов на Лос-Анджелес. У меня есть портативный туалет системы Andy Gump. А мальчишка-посыльный из магазина в Глендейле притаскивает мне сюда наверх тушенку, консервированные бобы и бутилированную воду – а я отстегиваю ему чаевые. В общем, жизнь Райли![20] Надеюсь, теперь-то – полная явка призраков моего прошлого?
– Почти.
– Раттиган, конечно, Раттиган… – продолжал старик. – Браво, бис и бурные аплодисменты. В газетах про нее частенько писали… А знаете что? Забирайте-ка их. В четырех первых стопках слева и в шести – справа. Берите то, что лежит сверху. Они все разные. Кошечка немного наследила по дороге в Марокко[21]. А сегодня вернулась специально, чтобы подчистить гуано.
– Вы ее действительно видели?
– А зачем видеть? Вполне хватило и того, что я слышал. Крик был такой, что самого Румпельштильцхена[22] разорвало бы пополам, а потом опять склеило.
– Она хотела адрес Калифии?
– Да, и еще газеты… Забирайте их – и валите ко всем чертям. Этот чертов развод никогда не кончится…
– А это можно взять? – Я показал на приглашение.
– Да берите хоть всю пачку! Кому они нужны? Кто по ним явился? Только тупоголовые дружки Раттиган… Которыми она подтиралась вместо туалетной бумаги, а потом комкала и бросала в нужник. «Ничего, закажем еще!» – это была ее любимая фраза. Забирайте приглашения. Найдите газеты. Как, ты сказал, тебя зовут?
– Я не говорил.
– Ну и слава богу! А теперь идите! – сказал Кларенс Раттиган.
Мы с Крумли осторожно протиснулись между башнями лабиринта, взяли из разных стопок восемь разных газет – и уже собрались выруливать к выходу, как вдруг на нашем пути вырос мальчишка с картонной коробкой в руках.
– Что у тебя там? – спросил я.
– Продукты.
– Выпивка, что ли?
– Продукты, – сказал парень. – Он все еще… там?
– И больше не приходите! – раздался голос Тутанхамона из недр газетных катакомб. – Меня все равно не будет!
– Он еще там, – сказал мальчишка, заметно побледнев.
– Три пожара и одно землетрясение! И еще одно грядет… Я его чую! – Голос мумии стал слабеть.
Мальчик поднял на нас взгляд.
– Это все вы…
Я сделал шаг в сторону, пропуская его.
– Не двигайтесь и не дышите. – Он стал протискиваться мимо нас.
Мы с Крумли перестали двигаться и дышать.
И он скрылся.
Глава 11
С божьей помощью Крумли развернул свою колымагу и умудрился съехать вниз, не сорвавшись в пропасть. Всю дорогу я сидел, вытаращив глаза.
– Только ничего не говори. – Крумли старался не смотреть на меня. – Я не хочу это выслушивать.
Я судорожно сглотнул.
– Три пожара и одно землетрясение. И еще одно грядет!
– Я же просил! – Крумли врезал по тормозам. – Оставь свои жалкие мыслишки при себе! Можешь быть спокоен, землетрясение уже началось – «Раттиган» называется. Живым точно никто не уйдет! А теперь выметайся из машины.
– Я боюсь высоты.
– Ну, тогда захлопни пасть!
Мы проехали двадцать тысяч лье под гнетом тяжелого молчания. Встали в пробку, и я решил просмотреть газеты.
– Не понимаю, – сказал я, – почему он отдал нам именно их?
– А что там?
– Ровным счетом ничего. Ноль. Пшик.
– Дай-ка сюда… – Крумли взял газету и одним глазом заглянул в нее, а другим продолжал смотреть на дорогу.
Пошел дождь.
– Эмили Старр, умерла в двадцать пять лет, – зачитал он.
Автомобиль вильнул.
– Смотри на дорогу! – крикнул я.
Он взял следующую.
– Коринн Келли разводится с фон Штейнбергом…
Он швырнул газету через плечо.
– Ребекка Стендиш в больнице, при смерти…
Еще одна полетела ему за спину.
– Женевьев Карлос выходит замуж за сына Голдуина. Ну надо же…
В уютном свете молний Крумли просмотрел еще три выпуска. Все они так же перекочевали на заднее сиденье.
– А еще клялся, что дружит с головой. Нехорошо, нехорошо…
Я снова взялся за старую прессу.
– Наверное, мы что-то пропустили. Не стал бы он хранить их просто так.
– Да брось ты… Эти коллекционеры с психами по одним дорожкам ходят. И тараканы у них общие.
– Но ведь и Констанция… – начал я и тут же запнулся. – О боже… Сядь, а то упадешь!
– Да я и так сижу, – сказал Крумли, картинно откинувшись за рулем.
– Смотри, вот здесь, на страничке светской хроники. Огромное свадебное фото. Боже мой, Констанция, на двадцать лет моложе… И рядом с ней – мумия, тот самый мужик с холма, тоже еще свеженький – и вполне ничего из себя. А по бокам – Марти Кребс, помощник Льюиса Б. Мейера и… Шарлотта К. Калифия, подпись – астролог!
– Астролог! Да еще какой. Не успела предсказать свадьбу на Маунт-Лоу – как Констанция тут же побежала подтверждать прогноз. Поищи-ка лучше раздел некрологов.
– Некроло… Ого!
– Что там еще?
– Кое-что. Ежедневный гороскоп от… Царицы Калифии!
– И какие предсказания? Ясно? Безоблачно? Идеальный день, чтобы сажать овощи или выйти замуж за придурка? Огласи.
– «Удачная неделя, удачный день. Принимайте все предложения, совершайте любые сделки».
– Ну, хорошо – гороскоп, а дальше-то что? – спросил Крумли.
– Мы должны найти эту Калифию.
– Зачем?
– Если ты не забыл, она ведь тоже помечена красным. Надо увидеться с ней, пока ничего не случилось. Крест – это же знак смерти? Так ведь?
– Не факт. Этот Тутанхамон с Маунт-Лоу еще вовсю шевелит клешнями, а его имя тоже обведено – и с крестом у него все в порядке!
– Да, но у него есть предчувствие, что кое-кто точит на него зубы, – напомнил я.
– Кто – Констанция? Эта финтифлюшка?
– Хорошо… Допустим, старик пока жив – хотя от него толку, как от козла молока… Но это не значит, что Калифию уже не убрали. Может быть, она могла бы рассказать нам больше. Надо обязательно найти ее адрес.
– Всего-то? Аллилуйя! – Крумли резко свернул на обочину и вышел из машины. – Все-таки обидно, что большинство людей не имеют привычки думать. Понятно, что Констанция не думает никогда в принципе. Но мы-то! Надо быть совсем тупыми, чтобы не попытаться поискать адрес в «Желтых страницах»!
Он перебежал улицу, зашел в ближайшую телефонную будку, быстро пролистал справочник и вырвал оттуда страницу. Через минуту он был уже возле машины.
– Телефонный номер старый, а вот адресок может пригодиться.
Он сунул мне под нос вырванную страницу. Я прочел: «ЦАРИЦА КАЛИФИЯ. Хиромантия. Френология. Астрология. Египетская некрология. Ваша жизнь в моих руках. Добро пожаловать».
И в конце – месторасположение этого гнусного вместилища зодиака.
– Итак! – сказал Крумли, который после пробежки так часто и глубоко дышал, что был близок к обмороку из-за гипервентиляции легких. – Что мы имеем? Констанция вывела нас на египетскую древнюю книгу, а книга указала на Калифию, которая велела ей выйти замуж за монстра.
– Ну, это еще неизвестно!
– Ты даже не представляешь, насколько! Вот заодно все и выясним.
Он завел мотор, и мы поехали выяснять.
Глава 12
Как только мы вырулили на Бункер-Хилл к Центру парапсихических исследований Царицы Калифии, наше следствие сдвинулось с мертвой точки. Крумли едва успел бросить недобрый взгляд на парапсихическую вывеску, как я указал ему еще на одну, которая не могла его не порадовать: ПОХОРОННОЕ БЮРО КАЛЛАГАНА И ОРТЕГИ.
Это явно его воодушевило.
– Как будто домой приехал, – сказал он и остановил свой драндулет.
Я вышел.
– Ты идешь? – спросил я.
Крумли продолжал сидеть в машине, держась обеими руками за руль и изображая, как будто мы едем.
– Куда? – сказал он, выглядывая из-за опущенного стекла. – Мы же еще не до конца съехали. В смысле, с холма. Или, думаешь, окончательно?
– Короче, ты идешь? Ты мне нужен.
– Ну и что ты встал? – Крумли уже поднимался по крутым ступенькам бетонной лестницы.
Покрытая трещинами дорожка вела к ветхому сооружению, больше похожему на клетку для птиц, чем на жилой дом.
– Пекарный цех по производству дурных предсказаний, – сказал Крумли.
Мы прошли еще немного. Встретили на своем пути сначала кошку, потом козу, а потом павлина, который стал строить нам глазки, развернув свой тысячеглазый хвост. Я постучал в дверь – и ответом мне был целый снегопад облупившейся белой краски, которая тут же украсила мои ботинки.
– А дом-то крошится прямо на глазах, – заметил Крумли. – Как бы весь не раскрошился.
Я постучал еще раз – осторожно, одними костяшками. За дверью раздался звук, как будто кто-то передвигает по паркету огромный железный сейф. В дверь что-то бухнуло.
Я занес руку, чтобы постучать еще раз, но в этот момент противный голос произнес:
– Иди отсюда!
– Но я…
– Иди!
– Ради бога, пять минут… Четыре, две, одну! Мне нужна ваша помощь.
– Нет, – проскрипел голос, – это мне нужна ваша помощь.
Мой мозг лихорадочно перебирал карточки в архивах, пока не наткнулся на мумию.
– Вам что-нибудь известно о происхождении слова «Калифорния»? – прошамкала она.
Я повторил ее вопрос.
За дверью повисло гробовое молчание, а затем голос прошипел:
– Черт знает что…
По очереди проскрежетали три замка.
– Этого никто не знает, про Калифорнию. Никто.
В двери появилась щель.
– Ладно, давайте… – сказал голос.
Из щели высунулась ладонь, похожая на мясистую морскую звезду.
– Кладите свою!
Я накрыл ее ладонь своей.
– Переверните.
Я перевернул руку ладонью вверх, и она сжала ее, как в тисках.
– Расслабьте.
Она помяла мою руку, затем большим пальцем прощупала линии на ладони.
– Не может быть, – прошептала она.
Обследовала бугорки, расположенные под пальцами.
– Так и есть, – со вздохом сказала она.
А потом добавила:
– Вы помните свое рождение.
– Откуда вы узнали?
– Вы же седьмой сын седьмого сына!
– Ничего подобного, – сказал я, – я один в семье, у меня нет братьев.
– Боже! – Ее рука дернулась. – Вы будете жить вечно!
– Никто не…
– А вы будете. Не само ваше тело, а то, что вы делаете. Чем вы занимаетесь?
– Вообще-то, моя жизнь у вас в руках…
Она издала смешок.
– Понятно. Актер? Нет… Внебрачный сын Шекспира.
– У него не было сыновей.
– Значит, Мелвилла[23]. Внебрачный сын Германа Мелвилла.
– Было бы неплохо.
– Так оно и есть.
Я услышал, как от двери со скрипом отъехало что-то тяжелое, после чего она медленно отворилась.
Моему взору предстала необъятных размеров женщина в огромной мантии из красного бархата – она сидела на троне, поставленном на колесный ход. Громыхая по паркету, этот трон отвез ее в глубину комнаты и остановился у стола, где в свете витражной лампы сияли искрами сразу четыре хрустальных шара. Там же маячил и железный сейф. Не было никаких сомнений, что из недр вот этой стотридцатикилограммовой мясной туши берет начало не что иное, как пронзающий все живое взгляд Царицы Калифии – астролога, хироманта, френолога и специалиста по прошлому и будущему.
– Проходите, я не кусаюсь, – сказала она.
Я вошел. Следом за мной – Крумли.
– Но дверь оставьте открытой, – добавила она.
Во дворе прокричал павлин, и я решил, что это сигнал к тому, чтобы показать ей другую руку.
Поглядев в нее, Царица Калифия отпрянула, как будто ее обдало жаром.
– Вы знаете Грина – писателя? – тихо спросила она. – Грэма Грина?
Я кивнул.
– У него есть роман о священнике, потерявшем веру. Который потом лицезрел чудо – сам же его и вызвал. И его вера воскресла – с такой силой, что он сам чуть не умер от шока…[24]
– И что?
– И вот… – Она вдруг замолчала и уставилась на мою ладонь, как будто это был предмет, никак не связанный с остальным моим телом. – О боже…
– С вами случилось то же самое, что с тем священником?
– Боже милосердный! – Она почти меня не слушала.
– Вы потеряли веру и дар исцеления?
– Да, да… – очнулась она.
– А теперь, вот прямо сейчас, она к вам вернулась?
– Да, черт возьми!
Я прижал руку к груди, чтобы прекратить доступ к информации.
– И как же вы это поняли? – спросил я.
– А мне и понимать не надо. Это же… как удар током.
Я помахал перед ней свадебным приглашением и страничкой светской хроники.
– Вы были у него наверху… – сказала она.
– Нечестно. Вы подсмотрели.
Она криво ухмыльнулась и издала утробный смешок.
– От него люди рикошетом попадают ко мне.
– Не думаю, что это происходит часто, – сказал я. – Можно мне сесть? Иначе я просто упаду.
Она кивнула на стул, стоящий на безопасном расстоянии от ее трона. Я тут же плюхнулся на него.
Крумли, на которого никто не обращал внимания, стоял в сторонке и имел крайне недовольный вид.
– Так вот, о Раттигане. У него в принципе редко кто бывает. Никто не знает, что старик еще жив и что он живет на Маунт-Лоу. А вот сегодня, представьте, нагрянули гости – да еще со скандалом.
– Истеричка… – На вершину горы мяса словно набежала черная туча. – Я ее на порог не пустила!
– Кого – ее?
– Говорила же я себе: не рассказывай никому о будущем, даже если ты его знаешь. – Царица Калифия бросила взгляд на свои хрустальные шары. – Намекнуть – пожалуйста! Но я не обязана никому указывать, какие акции покупать и с кем ложиться в постель. Диету могу посоветовать, витамины продаю, китайские травы… Но не бессмертие же.
– А сами только что обещали.
– Вы – другое дело. – Она вытянулась вперед, и колеса ее трона скрипнули. – Ваше будущее у меня – как на ладони. Я еще никогда не видела ничье будущее так четко. И я вижу, что вы в смертельной опасности! Вы можете выжить, но кто-то очень хочет этому помешать. Будьте осторожны!
Она закрыла глаза и на некоторое время погрузилась в молчание.
– Вы – ее друг? Вы знаете, о ком я.
– И да и нет, – сказал я.
– Все так говорят. В ней и черное, и белое, и черт знает что еще.
– Мы, вообще, о ком говорим?
– Обойдемся без имен. Это ее я на порог не пустила. Час назад.
Я переглянулся с Крумли.
– Похоже, мы идем за ней след в след. Вот-вот догоним.
– Не советую, – сказала Калифия. – Она так тут верещала, что я не удивлюсь, если у нее в кармане нож. Орала мне: «Никогда не прощу! Ты нас направила на ложный путь! Мы запутались! Мы заблудились! Чтоб тебе гореть в аду!» А потом газанула и уехала. А я теперь всю ночь спать не буду.
– Может, я скажу глупость, но она не уточнила – куда?
– Почему глупость? – сказала Калифия. – Значит, так. Сначала она сходила к этому старому болвану на Маунт-Лоу, которого когда-то бросила в одну ночь… Потом заявилась ко мне, которая ее во все это «втянула»… Ну а теперь, наверное, на очереди тот, кто проводил церемонию. Мечтает собрать нас всех вместе и сбросить со скалы!
– Придется ей, видимо, похоронить эту мечту.
– Как знать? Сколько женщин было у вас за всю жизнь?
Подумав, я с некоторым смущением ответил:
– Одна.
Царица Калифия промокнула лицо носовым платком величиной с банное полотенце и, вновь войдя в образ, царственно подъехала ко мне. Свой трон она приводила в движение с помощью ног, обутых в изящные туфельки. Я вдруг заметил, что ее кукольные ступни занимают неправдоподобно малую территорию на фоне бескрайних просторов туловища – особенно по сравнению с огромной луной обрюзгшего лица. И где-то там, под всей этой массой, вдруг промелькнул призрак Констанции…
Царица Калифия закрыла глаза.
– Она вас использует. Вы ее любите?
– Соблюдая технику безопасности…
– Правильно. Будьте всегда начеку. Она просила вас сделать ей ребенка?
– Если и просила, то без помощи слов.
– Действительно, а зачем слова? Рожать мертвых выблядков можно и без слов. Расплодила монстров по всей долине Лос-Анджелеса… Загадила и без того вшивый Голливуд до самого Мейна… Вот что я вам скажу: сожгите постель, в которой вы с ней спали, развейте пепел по ветру и пригласите священника.
– Какого еще священника, зачем?
– Какого конкретно, скажу позже. А пока продолжим по поводу… – Она запнулась, чтобы ненароком не произнести имя. – По поводу нашей дорогой подруги. Что-что, а исчезать из поля зрения она любит. Это одна из ее фирменных уловок – заставлять мужчин нервничать. Сначала она быстренько выносит им мозг. А потом они выходят на улицы и устраивают массовые беспорядки. Так что в вашей ситуации… Помните такую игру – «Кролик Виггили»?[25] Как там было? «Скок-поскок – на шесток, и молчок!»
– Но я ей нужен!
– Конечно, нужен! Еще бы! Она же питается дурной энергией. Получает удовольствие, когда делает кому-нибудь гадости. Она бы и Рим смогла разрушить одним только взглядом. А вас так просто сожрет – и не подавится. Эх, попадись она мне… так бы и раздавила прямо вот этими колесами! Ладно, давайте руку, посмотрю еще раз… – Трон снова заскрипел, и гора плоти угрожающе приблизилась.
– Хотите забрать свои предсказания обратно?
– Нет. Я говорю только то, что вижу на ладони. В жизни вы можете все сделать по-другому! Порвите газету. Сожгите приглашение. Уезжайте из города. А главное – пожелайте ей смерти. Так и скажите: умри, гадина. Но не при личной встрече, а по телефону, желательно отъехав подальше. А теперь идите!
– А сейчас мне… куда?
– О господи… – раздраженно прошептала она, закрыв глаза. – Загляните в приглашение.
Я поднял к глазам листок и прочел:
– Шеймус Брайан Йозеф Раттиган, собор Святой Вивианы, священник.
– Идите к нему и скажите, что его сестра на полпути в ад – пусть пришлет ей святой водички. А теперь все, валите отсюда! У меня и без вас куча дел.
– Интересно, каких?
– Тьфу на тебя!
Крепко сжимая в потной руке отца Шеймуса Раттигана, я попятился назад и натолкнулся на Крумли.
– А вы, собственно, кто? – спросила Калифия, наконец-то заметив, что у меня есть спутник.
– Я думал, вы знаете… – сказал Крумли.
Мы вышли и прикрыли за собой дверь.
Через несколько секунд дом содрогнулся от глухого удара, и Калифия крикнула из-за двери:
– И передайте ей, чтобы больше здесь не появлялась!
Я переглянулся с Крумли.
– А тебе она будущее так и не предсказала…
– Воистину, безгранично милосердие господне, – сказал Крумли.
Глава 13
Мы спустились по крутой лестнице, и уже возле машины Крумли пристально вгляделся в мое лицо, освещенное мертвенным лунным светом.
– Что это с тобой? – спросил он.
– А что?
– У тебя вид как у бешеной собаки.
– Ну, я же только что приобщился к вере…
– Ладно, залезай уже, с божьей помощью.
Я сел в машину, чувствуя, как меня пробирает озноб.
– Куда едем?
– К собору Святой Вивианы?
– Жеваный карась!
Он включил зажигание.
– Нет! – взмолился я. – Еще одной очной ставки я не выдержу. Давай лучше домой, Джеймс! В душ, потом по пиву – и на боковую. А Констанцию догоним с утра.
Мимо правого борта неспешно проплыла вывеска «Каллаган и Ортега». Наконец-то у Крумли был довольный вид.
Перед тем как пойти в душ, принять пиво и заснуть мертвецким сном, я развесил над кроватью семь из восьми трофейных газет – на случай, если я проснусь и мне в голову придут конструктивные мысли.
Должны же быть причины, по которым все эти имена, фотографии, крупные и мелкие заголовки бережно хранились долгие годы. Необъяснимые или объяснимые причины.
– Ну вот, пароход тебе в рот! – проворчал Крумли. – Ты что – собрался ночевать со всей этой мертвечиной?
– Ночью они все спрыгнут со стены, пролезут сквозь мои веки в череп и пройдут обработку в творческом полушарии мозга.
– В творческом, говоришь? Японские самураи… Американские бульдоги… Все они спрыгнут с катушек, как ты, и будет у вас один общий дурдом?
– Знаешь что? Если в мозг ничего не вкладывать, то ничего и не выйдет.
– Подожди, пока я прикончу бутылочку… – Крумли глотнул пиво. – А потом уже ночуй со своими дикобразами. И вставай с первыми пандами… – Он кивнул в сторону чьих-то висящих на стене фамилий, фотографий и биографий. – Констанция там где-нибудь есть?
– Пока что она на кладбище несбывшихся надежд.
– Ладно, греби в душ. А я тут посторожу некрологи. Если начнут спрыгивать, буду кричать. Кстати, как ты насчет того, чтобы опрокинуть на ночь по стаканчику маргариты?[26]
– Признаться, я ждал этого вопроса.
Глава 14
В полдень мы уже ехали к собору Святой Вивианы – Центральный район Лос-Анджелеса, Скид-Роу…[27] Мы двигались на восток, минуя большие трассы.
– Смотрел «Если бы у меня был миллион»? – спросил Крумли. – Помнишь, там Уильям Филдс[28] накупил себе старых «Фордов» и таранит на них дорожное хамье? Я тоже не люблю большие магистрали. Ездить невозможно – так и хочется вломиться кому-нибудь в зад… Ты меня слушаешь?
– Надо же, Раттиган… – сказал я. – Я думал, что хорошо ее знаю…
– Как бы не так, – краем губ усмехнулся Крумли. – Хрена ты кого знаешь. Великий американский роман он собрался писать… Научись сперва отличать дерьмо от шоколадки. Все герои на одно лицо – прекрасные принцы и скромные пастушки, – он махнул рукой. – Тебя спасает лишь то, что другие писатели и того хуже – только поэтому вся твоя приторная хрень сходит тебе с рук. А дерьмо – что? Дерьмо пусть месят реалисты…
Я молчал.
– Знаешь, в чем твоя проблема? – Крумли спохватился и сбавил тон. – Ты любишь людей, которые этого недостойны.
– Ты имеешь в виду себя, Хрум-хрумли?
Он покосился на меня с некоторой опаской.
– Да я-то еще ладно, – сказал он. – Слегка потертый, но пробу еще пока есть где ставить… Стоп! – Крумли ударил по тормозам. – Круглый свод – там поп живет!
Я выглянул в окно и увидел собор Святой Вивианы на Скид-Роу. Здесь было так тихо, что казалось, здешние обитатели вымерли, а у тех, кто остался, жизнь протекает, словно в замедленном кино.
– Вот где селиться-то надо было… – сказал я. – Ты пойдешь внутрь?
– Черта с два! Меня отлучили от церкви еще в возрасте двенадцати лет – за связи с порочными женщинами.
– Снова причащаться не собираешься?
– Разве что когда умру… Выпрыгивай, неудачник. Приехали. От Царицы Калифии прямиком к Царице Ангелов.
Я вышел из машины.
– Прочти за меня «Аве, Мария», – сказал Крумли.
Глава 15
В храме после полудня был мертвый час. Только одна прихожанка, желающая покаяться, ждала возле исповедальни. Вышел священник и кивком пригласил ее пройти в кабинку.
По его лицу я сразу понял, что мы пришли по адресу.
Как только женщина ушла, я незаметно нырнул на ее место.
В окошке за решеткой зашевелилась тень.
– Слушаю, сын мой.
– Простите, святой отец, – выпалил я. – Калифия…
В ту же секунду я услышал ругательство, и дверца исповедальни со стороны священника со стуком распахнулась. У святого отца был такой вид, как будто словом «Калифия» я нанес ему пулевое ранение.
В окошке сидело ожившее дежавю Раттиган. У меня было полное ощущение, что передо мной скелет Констанции, на который каким-то неведомым образом надели другую плоть. В результате этих преобразований коричневый загар превратился в мертвенно-бледную немощь священника эпохи Ренессанса, а губы, открытые наслаждениям и изысканным блюдам, были заменены на уста, никогда ничего не жаждавшие, кроме молитвы о спасении. Он был похож на Савонаролу[29], который умоляет безмолвствующего Господа простить ему неистовые речи – и при этом у него из глаз, откуда-то из глубины черепа, дерзко выглядывал призрак Констанции.
После некоторых внутренних терзаний отец Раттиган счел меня достаточно безопасным, несмотря на оброненное мной слово, и, кивнув в сторону ризницы, завел меня туда и закрыл дверь.