Жнец

Закон обязывает нас вести счет невинным – тем, кого мы лишаем жизни.

Как я думаю, невинны все. Даже виновные. Каждый из нас в чем-то виновен, но каждый несет в себе воспоминания о невинности своего детства – и неважно, сколькими слоями жизненного опыта обернута память о той поре. Человечество невинно; человечество виновато – оба эти утверждения в равной степени неоспоримо истинны.

Закон обязывает нас вести счет.

Все начинается в первый день ученичества, но официально мы не называем это «убийством». Это неверно – ни с моральной, ни с иных точек зрения. Это именовалось всегда и именуется сейчас «жатвой». Каждому ребенку, когда он вырастает достаточно, чтобы понимать что к чему, говорят о том, насколько важна для общества работа жнецов. В современном мире наша миссия окружена почти священным ореолом.

Вероятно именно поэтому мы обязаны вести счет. В общедоступном журнале, обращаясь к тем, кто никогда не умрет, равно как и к тем, кто еще не был рожден, мы объясняем, почему мы, жнецы, делаем то, что обязаны делать. Нам предписывается не просто регистрировать наши действия, но также описывать и чувства – все и каждый должны знать, что таковые у нас имеются. Угрызения совести. Сожаления. Печаль столь сильная, что невозможно вынести. С другой стороны, если бы души наши не разрывались от этих чувств, в каких бы чудовищ мы превратились!

Из журнала жнеца Кюри.

Глава 1

Солнце никогда не погаснет

Жнец явился холодным ноябрьским днем, уже ближе к вечеру. Ситра сидела за обеденным столом и сражалась с особенно трудной алгебраической задачкой, перетасовывая возможные переменные, не в силах найти значения ни для «икса», ни для «игрека». И именно в этот момент новая, фатальная переменная вошла в уравнение ее жизни.

Гости часто являлись в квартиру Терранова, а потому, когда прозвенел звонок, к нему отнеслись как к чему-то обычному – солнце не померкло, и ничто не предвещало появления смерти на пороге дома. Вероятно, вселенная должна все-таки располагать соответствующими средствами предупреждения, но в жнецах было не больше сверхъестественного, чем в сборщиках налогов, а потому в великой схеме бытия они занимали самое обыденное место. Появлялись, выполняли свои неприятные обязанности и исчезали.

Дверь открыла мать. Ситра не видела гостя – его фигура была закрыта отворенной дверью. Она увидела только, как мать застыла в неподвижности, словно жилы ее мгновенно затвердели. Казалось – толкни ее слегка, и она, упав на пол, разлетится на куски.

– Могу я войти, миссис Терранова?

Тон, которым гость произнес эти слова, выдал его. Звучный голос, таящий саму неизбежность; голос, подобный гулу колокола, убежденного в том, что звучание его настигнет всякого, кто обречен его услышать. Еще не видя вошедшего, Ситра поняла: это жнец. Боже! Жнец явился в наш дом!

– Конечно, проходите.

Мать Ситры сделала шаг в сторону, чтобы освободить проход, – словно гостем была она, а не наоборот.

Жнец миновал порог, неслышно ступая по паркетному полу обутыми в мягкие туфли ногами. Его складчатая мантия была сшита из льняной ткани цвета слоновой кости, и хотя она почти касалась пола, на ней не было видно ни пятнышка. Жнецы, как Ситре было известно, могли сами выбирать цвет своей мантии – любой цвет, кроме черного, который не вполне, как считалось, подходил их службе. Черный означал отсутствие цвета, и это противоречило сути жнеца. Сияющие и просветленные, жнецы считались цветом и светом человечества – именно поэтому они и выбирались для этой работы.

Некоторые мантии были яркого цвета, иные более приглушенного. Выглядели они как богатые, струящиеся по воздуху одеяния ангелов, слетевших с картин мастеров Ренессанса – тяжеловесные и одновременно невесомые. Оригинальный стиль мантий, вне зависимости от вида ткани и ее цвета, позволял легко замечать жнецов в любой толпе, а потому без труда избегать встречи с ними, – если вы этого хотели. Многие же не столько уклонялись от такого рода встреч, сколько стремились к ним.

Цвет мантии мог немало рассказать о личности жнеца. Слоновая кость – не столь яркий цвет, как белый, и не так сильно бьет в глаза. Но даже это обстоятельство не позволяло забыть о том, кем был пришедший и зачем он явился.

Жнец откинул капюшон, из-под которого показались аккуратно постриженные седые волосы, скорбное лицо, раскрасневшееся с мороза, и темные глаза, сами по себе казавшиеся оружием. Ситра встала – не из уважения, а от страха. Потрясение было слишком велико. Она старалась сдержать прерывающееся дыхание, не дать коленям подогнуться. Ноги ее дрожали, а потому Ситре пришлось призвать на помощь свою волю и напрячь мускулы. Зачем бы ни пришел жнец, она не выкажет слабости.

– Можете закрыть дверь, – предложил жнец матери, и та подчинилась, хотя Ситре было видно, насколько ей не по себе. Пока дверь оставалась открытой, страшный гость, стоящий в прихожей, мог еще вполне повернуть назад. Теперь же он был действительно в их доме.

Он осмотрелся и немедленно заметил Ситру. Улыбнулся ей:

– Привет, Ситра!

То, что жнец знал ее имя, привело ее в такой же ступор, в какой впала ее мать, увидевшая жнеца на пороге своего дома.

– Будь вежливой, – сказала мать, с чрезмерной торопливостью. – Поприветствуй нашего гостя.

– Добрый день, Ваша честь.

– Привет! – сказал и младший брат Ситры, Бен, только что появившийся из спальни, привлеченный глубоким голосом гостя. Бен едва смог выдавить из себя это двусложное слово – в его голове трепетала та же мысль, что и у его матери и сестры: «За кем он пришел? Не за мной ли? Или я останусь, чтобы переживать потерю?».

– Я уловил в коридоре запах чего-то аппетитного, – проговорил жнец, вдыхая аромат. – Теперь я вижу, что не ошибся: это здесь.

– Только что испекла зити, Ваша честь. Ничего особенного.

До этого момента Ситра и не подозревала, что мать может быть такой робкой.

– Это хорошо, – кивнул головой жнец, – потому что я неприхотлив.

Затем он сел на диван и принялся терпеливо ожидать обеда.

Кто бы мог подумать, что этот человек явился сюда только для того, чтобы пообедать, и более ни за чем? В конце концов, должны же жнецы где-то есть! Обычно рестораны не требуют с них платы, но могут же они захотеть чего-нибудь домашнего! Ходили слухи, будто некоторые жнецы заставляли свою жертву сперва приготовить им поесть, а потом уже занимались своим делом, «жатвой». Может быть, и здесь будет так?

Каковы бы ни были намерения жнеца, он держал их при себе, и у семьи не оставалось иного выбора, кроме как дать ему все, что он хотел. Пощадит ли он жизнь одного из них, если еда придется ему по вкусу, спросила себя Ситра. Неудивительно, что люди иногда бывали готовы переломиться пополам, только бы угодить жнецу. Надежда, выросшая в тени страха, – самый мощный из существующих мотивов.

По просьбе жнеца мать принесла какой-то напиток, а потом принялась делать все от нее зависящее, чтобы этот обед оказался лучшим из тех, которые она когда-либо подавала гостям. Стряпня вовсе не была ее коньком. Обычно она возвращалась с работы такой усталой, что ее хватало только на то, чтобы на скорую руку приготовить для детей что-нибудь немудрящее. Сегодня же сами их жизни зависят от ее сомнительных кулинарных навыков. А как же отец? Придет ли он домой вовремя, или же «урожай» в его семье будет собран в его отсутствие?

Как ни была Ситра напугана, ей не хотелось оставлять жнеца наедине с его мыслями, а потому она проследовала за ним в гостиную. Бен, испытывавший страх пополам с восхищением, присел с ней рядом.

Наконец гость представился. Его именовали Досточтимый жнец Фарадей.

– Мм… Я как-то делал в школе доклад о Фарадее, – сказал Бен, и его голос дрогнул лишь единожды. – Вы назвали себя в честь реально крутого ученого.

Жнец Фарадей улыбнулся.

– Мне радостно думать, что я выбрал достойного Отца-покровителя. Как и многие ученые, Майкл Фарадей при жизни был недооценен, хотя наш мир без него не стал бы тем, чем он стал сейчас.

– Мне кажется, вы у меня есть в коллекции жнецов, – продолжал Бен. – На карточках. У меня есть почти все Мидмериканские жнецы. Только на карточке вы моложе.

Гостю было, очевидно, около шестидесяти, и хотя его волосы поседели, бородка все еще отдавала солью с перцем. Редко кто из людей доводил себя до такого возраста. Обычно возврат в более юную физическую оболочку происходил гораздо раньше. Ситре было интересно – а какой же у гостя действительный возраст? Сколько лет он уже занимается «жатвой»?

– Это ваши реальные годы, или вы нарочно выбрали внешность конца периода? – спросила она.

– Ситра! – охнула мать, едва не выронив только что снятую с плиты кастрюлю. – Что за бестактность, дочь?

– Я люблю прямые вопросы, – сказал жнец. – Это честные вопросы, а потому я дам честный ответ. Признаюсь, я сделал уже четыре полных разворота. Мой истинный возраст – где-то около ста восьмидесяти лет, хотя точную цифру я забыл. Недавно я выбрал эту почтенную внешность, поскольку те, к кому я прихожу в таком виде, чувствуют себя более комфортно.

Он рассмеялся.

– Они видят во мне мудреца, – закончил он.

– Вы к нам пришли, чтобы заняться «жатвой»? – выпалил вдруг Бен.

По лицу жнеца Фарадея скользнула едва различимая улыбка.

– Я пришел на обед, – ответил он.

Отец Ситры появился перед самым обедом. Мать, вероятно, успела рассказать ему о госте, и эмоционально отец был гораздо более подготовлен, чем прочие члены семьи. Войдя, он сразу направился к жнецу, пожал ему руку, попытался изобразить радушие, выказать гостеприимство – хотя такая степень притворства ему явно претила.

Ели в неловком молчании, которое время от времени прерывалось словами жнеца:

– У вас милый дом!

– Какой душистый лимонад!

– Это, вероятно, самая вкусная зити из тех, что запекают в Мидмерике.

И хотя он говорил лестные для хозяев вещи, его голос сейсмическим ударом отдавался в спинах сидевших за столом.

– Я раньше не видел вас в наших краях, – наконец сказал отец Ситры.

– В этом нет ничего странного, – ответил жнец. – Я не отношусь к публичным фигурам, каковыми предпочитают выставлять себя многие другие жнецы. Им приятны огни рампы; я же считаю, чтобы правильно выполнять нашу работу, нужна некая анонимность.

– Правильно? – сама мысль заставила Ситру ощетиниться. – Разве может быть правильный способ «жатвы»?

– Как тебе сказать? – начал жнец. – Во всяком случае есть неправильные способы.

И больше не стал ничего говорить, продолжая с удовольствием поглощать зити.

Наконец, когда обед уже подходил к концу, жнец сказал:

– Расскажите мне о себе.

Это не являлось просьбой или простым вопросом. Истолковать слова жнеца можно было только одним способом: это приказ. Ситра не знала, является ли этот вопрос частью того танца смерти, который он исполняет, или жнец действительно заинтересован. Но ведь он знал их всех по имени, когда явился к ним в квартиру; конечно же он заранее узнал про них и все остальное. Зачем тогда спрашивать?

– Я занимаюсь историческими исследованиями, – сказал отец.

– Я инженер по производству синтетической еды, – проговорила мать.

– И тем не менее вы приготовили все это из простых ингредиентов, – произнес жнец, удивленно подняв брови.

Мать положила вилку.

– Это синтетические ингредиенты, – пояснила она.

– Да, но если мы можем синтезировать что угодно, – сказал жнец, – зачем нам нужны инженеры по производству синтетической пищи?

Ситра увидела, как кровь буквально отхлынула от лица матери. Но на ее защиту тут же встал отец, решивший бороться за жизнь своей жены:

– Всегда есть возможность совершенствовать процессы!

– Да, – вставил словечко Бен. – И у папы работа очень важная.

– Что? Исторические исследования? – жнец пренебрежительно тряхнул вилкой. – Прошлое никогда не меняется. И, насколько я это вижу, будущее тоже.

Родителям и брату было явно не по себе от замечаний жнеца. Ситра же понимала, что тот имеет в виду. Развитие цивилизации было завершено. Все это знали. В том, что касалось человеческой расы, все было известно, и узнать нечто новое не представлялось возможным. А это означало, что ни один человек не мог быть более значимым, чем другой или другие. По сути, если исходить из общего плана бытия, все были в равной степени бесполезны. Именно это имел в виду жнец, и это приводило Ситру в ярость, поскольку – на определенном уровне понимания проблемы – она знала, что он абсолютно прав.

Ситра легко выходила из себя, и это знали все. Она взрывалась, не дожидаясь повода, и остывала уже после того, как наломает дров. Сегодняшний день не был исключением.

– Зачем вы это делаете? – выпалила она. – Вы ведь пришли, чтобы лишить кого-то из нас жизни, верно? Забирайте того, кто вам нужен, и перестаньте нас мучать.

– Ситра! Что ты делаешь? – голос матери дрожал. – Нужно уважать людей!

– Нет! Он пришел к нам исполнить свою работу. Пусть и занимается ею. Он давно решил, кто ему нужен. Жнецы всегда заранее знают, что им делать – еще до того, как переступят порог дома!

Но жнеца, казалось, совсем не смутили слова Ситры.

– Некоторые из нас действительно знают, – сказал он спокойно, – а другие нет. У каждого свои правила.

Бен плакал. Отец обнял его за плечи, но мальчик был безутешен.

– Да, жнецы вынуждены заниматься «жатвой», – покачал головой Фарадей. – Но нам нужно также есть, спать, вести с кем-то простые разговоры.

Ситра схватила его пустую тарелку и отставила в сторону.

– Обед закончен, и вам пора уходить, – почти прокричала она.

Отец приблизился к жнецу. Встал на колени. Ее отец встал на колени перед мужчиной! Это было невыносимо!

– Ваша честь, прошу вас, простите ее. Я беру ответственность за ее поведение на себя.

Жнец неспешно поднялся.

– Не нужно извинений, – проговорил он. – Такого рода выпады здорово освежают. Вы не представляете, как устаешь от одного и того же. От сводников, от подобострастия, от лести, от этой бесконечной чреды подхалимов! Удар по физиономии способен взбодрить. Это напоминает тебе о том, что ты человек.

Потом он отправился на кухню и выбрал самый большой и самый острый нож из тех, что там были. Несколько раз взмахнул им, словно хотел почувствовать, насколько хорошо он рассекает воздух.

Плач Бена становился все громче, а отец все крепче обнимал его. Жнец приблизился к матери. Ситра была готова броситься вперед, чтобы защитить ее от лезвия, но, вместо того чтобы взмахнуть ножом, жнец протянул вперед другую руку.

– Целуйте кольцо, – произнес он.

Никто не ожидал такого поворота событий, и меньше всех – Ситра.

Мать во все глаза смотрела на жнеца, качала головой, словно не хотела верить в происходящее.

– Вы… вы наделяете меня иммунитетом? – произнесла она.

– Да. За вашу доброту и за отличный обед, которым вы меня угостили, я наделяю вас иммунитетом. Сроком на год, во время которого ни один из жнецов не имеет права тронуть вас.

Мать колебалась.

– Пусть лучше иммунитет будет у моих детей, – пробормотала она.

Но жнец по-прежнему протягивал руку матери. Кольцо украшал алмаз величиной с костяшку пальца, с темной сердцевиной. Такие кольца носили все жнецы.

– Я предлагаю иммунитет вам, а не им, – сказал жнец.

– Но…

– Дженни, не отказывайся, – вступил в разговор отец.

Мать подчинилась. Встав на колени, она поцеловала кольцо. И сейчас же данные о ее ДНК были сканированы и переданы в базу данных иммунного центра, который контролировало сообщество жнецов. В одно мгновение весь мир узнал, что Дженни Терранова может не бояться жнецов все последующие двенадцать месяцев. Жнец посмотрел на кольцо, которое теперь слегка светилось красным, что означало: стоящий перед ним человек имеет иммунитет. Удовлетворенный, он хмыкнул.

И наконец сообщил им правду.

– Я пришел к вашей соседке, Бриджет Чадуэлл, – сказал он. – Но она еще не вернулась, а я был голоден.

Он мягко тронул голову Бена, словно благословлял его. Прикосновение жнеца успокоило мальчика. Затем жнец направился к двери, по-прежнему сжимая нож в руке, не оставляя никаких сомнений по поводу того, каким способом он будет проводить «жатву». Но перед тем как выйти, он повернулся к Ситре.

– Твой взгляд проникает по ту сторону оболочки вещей, в самую их суть, – сказал он. – Из тебя выйдет хороший жнец, Ситра Терранова.

Ситра отшатнулась.

– Я никогда не хотела быть жнецом, – сказала она.

– Это – первое требование к кандидату, – отозвался жнец.

И отправился убивать их соседку.

Этот вечер они провели почти в полном молчании. «Жатва» даже не упоминалась – словно неосторожное слово могло вызвать немедленное действие.

Из-за стены, отделявшей соседнюю квартиру, не доносилось никаких звуков – ни криков, ни мольбы о пощаде. А может быть, они просто слишком громко включили свой телевизор? Именно это сделал отец, как только жнец ушел, – врубил звук на полную мощность, чтобы ничего не слышать. Но необходимости в этом не было – жнец сделал свое дело тихо и без лишних звуков. Ситра вдруг заметила, что напряженно и не без интереса прислушивается, и то же, как оказалось, делает Бен. И оба они втайне устыдились того болезненного любопытства, что овладело ими.

Часом позже Досточтимый жнец Фарадей вернулся. Дверь отворила Ситра. На мантии цвета слоновой кости – ни пятнышка крови. Может быть, он надел запасную? Или после того как сделал свое дело у соседки в квартире, воспользовался ее стиральной машиной? Нож был тоже чист, и он протянул его Ситре.

– Нам он не нужен, – сказала она, вполне уверенная, что говорит и от имени родителей. – Мы уже не сможем им пользоваться.

– Вы обязаны пользоваться им, – отозвался жнец, – в качестве напоминания.

– Напоминания о чем?

– Жнец – просто орудие смерти, но это орудие – в ваших руках. Ты, твои родители, все люди мира управляют жнецами.

Он осторожно вложил нож в руки Ситры.

– Все мы соучастники, – проговорил он. – И ты должна нести свою долю ответственности.

Наверное, жнец был прав, но после его ухода Ситра выбросила нож в мусорный бак.

Это – самое сложное, о чем можно попросить человека. И ему совсем не легче от понимания того, что все это делается во имя добра, во имя общего блага. Раньше люди умирали естественным способом. Старость была терминальным состоянием, а не временным. Существовали невидимые убийцы под названием «болезни», которые уничтожали тело. Старение нельзя было обратить вспять, а кроме того, постоянно происходили несчастные случаи, и погибшие уже не возвращались. Самолеты падали. Машины сталкивались. В мире царили боль, горе, отчаяние. Большинству из нас невозможно даже представить столь опасный мир, где из каждого невидимого и неведомого угла человеку что-то угрожало. Все это позади, и тем не менее для каждого из нас очевидна простая истина: люди вынуждены умирать.

И, похоже, деваться нам некуда – катастрофы, произошедшие в колониях на Луне и Марсе, доказали это. У нас очень маленький мир, и, хотя мы победили смерть, как когда-то победили полиомиелит, люди все равно должны умирать. В прошлом дело завершения человеческой жизни было в руках природы. Но мы присвоили это право себе. Мы обладаем монополией на смерть. И мы – ее единственные поставщики.

Я понимаю, зачем нужны жнецы, как важна и необходима их работа. Но иногда я задаю себе вопрос: почему выбор пал на меня? А если после этого мира нас ждет мир вечности, то какая судьба ожидает в нем того, кто забирает чужие жизни?

– Из журнала жнеца Кюри.

Глава 2

0,303%

Тигр Салазар выбросился из окна тридцать девятого этажа и некоторое время лежал на мраморной плаза бесформенной грудой костей и окровавленного рваного мяса. Его родители так расстроились, что даже не захотели прийти посмотреть. Зато Роуэн пошел. Роуэн Дэмиш Тигру был кем-то вроде друга.

Теперь Роуэн сидел возле постели Тигра в восстановительном центре и ждал, когда тот придет в себя после процедуры темп-излечения. Настроение – отличное. В центре было тихо. Мирно. Хороший отдых от шума и суеты, царивших дома, – ведь дом за последнее время наполнился таким количеством родственников, какое не вынесет ни одно человеческое существо. Двоюродные сестры, троюродные сестры, кровные родственники, полукровные… А теперь еще и бабушка вернулась домой, сделав третий разворот; явилась, да еще и с новым мужем, и, в довершение всего, беременная.

– У тебя будет еще одна тетя, Роуэн! – провозгласила она. – Ну разве это не мило?

Все это порядком достало мать Роуэна, поскольку на этот раз бабуля выбрала себе двадцатипятилетний возраст и стала на десять лет моложе собственной дочери. Мать всерьез подумывала тоже сделать разворот – хотя бы для того, чтобы стать ровесницей бабушки. Дедушка вел себя более разумно. Он был в отъезде, в Евроскандии, и ухаживал там за дамами, с честью неся на плечах свои достойные уважения тридцать восемь лет.

Роуэн, которому было всего шестнадцать, твердо решил, что сделает первый разворот только после того, как вдоволь налюбуется своими седыми волосами. Да и не станет слишком омолаживаться, чтобы не приводить никого в смущение. Некоторые люди выбирают двадцать один год – минимум, на который способна генетическая терапия. Правда, ходили слухи, что теперь они усиленно работают над тем, чтобы желающие смогли вернуться в подростковый возраст, – нелепость, с точки зрения Роуэна. Вряд ли человек в здравом уме и твердой памяти захочет снова стать тинейджером.

Роуэн взглянул на приятеля и увидел, что тот открыл глаза и изучающе смотрит на него.

– Привет, – сказал Роуэн.

– Сколько? – спросил Тигр.

– Четыре дня.

Тигр победно взметнул вверх сжатые кулаки:

– Есть! Новый рекорд!

Он посмотрел на свои руки, словно оценивал повреждения. Конечно, никаких повреждений не было. Человека после темп-излечения не возвращают в сознание, пока есть хоть что-то, что еще нужно лечить.

– Ты думаешь, это из-за этажа или же из-за того, что там был мрамор? – спросил Тигр.

– Скорее всего, из-за мрамора, – проговорил Роуэн. – Как только ты достигаешь максимальной скорости, высота уже не играет роли.

– Я его разбил? Они заменяли плитки?

– Не знаю, Тигр. Это было здорово, но хватит об этом.

Тигр откинулся на подушку, чрезвычайно довольный собой.

– Самый крутой удар! Круче не бывало, – сказал он удовлетворенно.

Роуэн понял: ему хватило терпения, чтобы дождаться пробуждения приятеля, но теперь, когда тот пришел в сознание, терпение иссякло.

– На кой черт ты это делаешь? – спросил он. – Я имею в виду, что это же время – коту под хвост.

Тигр пожал плечами.

– Мне нравится лететь вниз. Классное чувство. Кроме того, я должен постоянно напоминать предкам, что их салат все еще здесь.

Роуэн усмехнулся. Именно он придумал словосочетание «ребенок-салат», которое отлично описывало место, которое мальчишки занимали в своих семьях. Оба они – и Тигр, и Роуэн, – родились где-то посередине чреды своих сестер и братьев, были стиснуты ими со всех сторон и отнюдь не являлись любимцами родителей.

– Наша семейка – это сэндвич, – говорил Роуэн. – Парочка моих братьев – это мясо; сестры – сыр и помидоры, а я, как мне кажется – листик салата.

Шутка прижилась, и Роуэн основал в школе клуб «Кочаны Айсберга», который теперь насчитывал две дюжины членов, хотя Тигр постоянно над ними подтрунивал и заявлял, что отколется и начнет «Революцию Латука».

Тигр принялся сигать из окон несколько месяцев назад. Роуэн тоже разок попробовал, и нашел боль от падения ни с чем не сравнимой. Но из-за этого он отстал в школе, и родители пригрозили ему самыми страшными карами, осуществление которых не состоялось – одно из преимуществ того, что в семье ты салат. В общем, удовольствие от падения не уравновешивало тех сложностей, которые у Роуэна возникли. Тигр же, напротив, стал настоящим фанатом падений. Даже зависимость возникла, как у наркомана.

– Ты бы подыскал себе другое хобби, приятель, – говорил Роуэн. – Первое восстановление ведь бесплатное, а остальные влетают твоим предкам в копеечку.

– Это точно! Но у них нет выбора; они ведь должны тратить на меня свои деньги.

– Может быть, они предпочли бы купить тебе машину?

Тигр покачал головой:

– Восстановление – обязаловка, машина – по желанию. Если их не заставить тратиться, они и не будут.

С этим Роуэн поспорить не мог. У него самого не было машины, и он сомневался, что предки когда-нибудь ему ее купят. Все те же дешевые отмазки: посмотри на авто-такси – и чисто, и эффективно, и работает без водителя. Какой смысл тратиться на то, что тебе совершенно не нужно? А сами так и швыряли деньгами, только не в его направлении.

– Салат – грубая жратва, – сказал Тигр. – Если время от времени не вызывать у них расстройства желудка, никто на нас и внимания обращать не станет.

На следующее утро Роуэн лицом к лицу столкнулся со жнецом. Кое-кто говаривал, что время от времени видели его на районе. Но чтобы тот заявился прямо в школу!

Роуэн был сам виноват. Пунктуальность никогда не являлась его сильной стороной, а сейчас к тому же он обязан был по утрам эскортировать в школу всех своих многочисленных братишек и сестренок, и только потом, прыгнув в авто-такси, мчаться на уроки. Вот и сейчас: только приехал и направился к окну регистрации, когда из-за угла вышел жнец в развевающейся на ходу мантии цвета слоновой кости.

Однажды, путешествуя с семьей, Роуэн откололся от группы и встретился лицом к лицу с пумой. Примерно то же самое он чувствовал и сейчас: сердце подпрыгнуло и замерло, а низ спины и промежность налились тяжелой слабостью. Либо дерись, либо беги – так отреагировало тело. Но Роуэн не сделал ни того, ни другого. Он победил голос плоти и спокойно поднял вверх руки (он читал, что именно так нужно поступать в таких случаях), чтобы казаться выше ростом. Его уловка сработала, зверь отпрыгнул в сторону, а Роуэн, таким образом, избавил себя от визита в местный восстановительный центр.

Сейчас, столкнувшись со жнецом, Роуэн испытал то же желание – поднять руки вверх и отпугнуть жнеца. Мысль показалась столь забавной, что он неожиданно для себя засмеялся – вот уж точно, как не следует поступать лицом к лицу со жнецом.

– Покажи мне дорогу в главный офис, – попросил его жнец.

Роуэн поначалу решил объяснить жнецу, как тому добраться до места, а самому улизнуть в обратном направлении, но потом счел, что так поступают лишь трусы.

– Я как раз туда иду, – сказал он. – Могу вас проводить.

Жнец оценит его готовность помочь, а заручиться симпатией жнеца не повредит.

Роуэн вел жнеца, сталкиваясь в коридоре с другими школьниками – кто-то из них, как и Роуэн, опаздывал, кто-то несся во весь дух выполнять поручение преподавателя. Когда жнец приближался к ним, они глупо таращились и готовы были слиться со стеной. Теперь, когда вокруг в коридоре было столько напуганных глаз, сам Роуэн боялся значительно меньше, к тому же не мог не замечать, как уважительно смотрели на него его однокашники, ведь он был провожатым самого жнеца! Только когда они достигли главного офиса, стала ясной причина прихода жнеца в школу. Он явился на «жатву», и жертвой должен был стать один из соучеников Роуэна.

Как только жнец вошел, все в офисе повскакивали с мест, и он не стал терять времени.

– Прошу немедленно вызвать в офис Кола Уитлока, – сказал он.

– Кола Уитлока? – переспросила секретарша.

Жнец не стал повторять своих слов, потому что был уверен, что секретарша расслышала все – она просто не хотела верить.

– Да, Ваша честь, немедленно вызываю.

Роуэн знал Кола. Черт побери, да в школе все знали Кола! Он учился в предпоследнем классе и поднялся до куотербека школьной команды. С ним они запросто впервые за все время существования школы станут чемпионами лиги.

Когда секретарша делала объявление по внутренней связи, голос ее явственно дрожал. Произнося имя Кола, она закашлялась и едва не задохнулась.

Жнец терпеливо ждал прибытия Кола.

Последнее, что Роун хотел бы сделать, так это восстановить против себя жнеца. Вообще-то ему давно пора было рвануть к окну регистрации, забрать свой пропуск и бежать в класс. Но, как и в случае с пумой, он решил не отступать. И это был момент, который изменил всю его жизнь.

– Вы собираетесь забрать нашего куотербека, нашу звезду, – проговорил Роуэн. – Надеюсь, вы понимаете, что это значит.

Лицо жнеца, столь дружелюбное мгновение назад, превратилось в надгробный камень.

– Не понимаю, почему ты должен вмешиваться, – сказал жнец.

– Вы пришли в мою школу, потому я и вмешиваюсь, – сказал Роуэн.

Затем чувство самосохранения в нем возобладало, и он засеменил к окну регистрации, где жнец его уже не увидит. Протянул записку от родителей, повторяя про себя вполголоса: «дурак, дурак, дурак». Ему очень повезло, что он не родился тогда, когда смерть была обычным, естественным делом – вряд ли он дожил бы до зрелых лет.

Выходя из главного офиса, Роуэн увидел, как жнец ведет Кола Уитлока в кабинет директора. Кол бросал по сторонам унылые взгляды. Директор сам, по своей воле, выскочил из кабинета, стал всматриваться в лица собравшихся учителей, словно ожидал прочитать в их наполненных слезами глазах объяснение тому, что происходит, но они только качали головами.

Роуэна, похоже, никто и не замечал. Кто обратит внимание на салат, когда тут собираются проглотить кусок говядины?

Он скользнул мимо директора, который успел лишь тронуть его за плечо.

– Сынок, ты ведь не хочешь туда идти, верно? – спросил он.

Конечно не хочет. Но он все-таки пошел и прикрыл за собой дверь.

Рабочий стол директора являл собой образец порядка и чистоты. Перед ним стояли два кресла; в одном сидел жнец, в другом, сгорбившись и всхлипывая, Кол. Жнец буквально прожег Роуэна взглядом. Настоящая пума, подумал Роуэн. Только эта действительно могла прервать твое существование навсегда.

– Его родителей здесь нет, – сказал Роуэн жнецу, объясняя свое присутствие. – А с ним обязательно кто-нибудь должен быть.

– Ты имеешь какое-то отношение к его семье?

– А это важно?

Кол поднял голову.

– Пожалуйста, пусть Рональд останется, – попросил он.

– Это Роуэн, – поправил его жнец.

Ужас на лице Кола стократ усилился, словно своей ошибкой он скрепил решенное дело.

– Я знал это! Знал! Я все знал!

Несмотря на свой рост и напускную храбрость, Кол был всего-навсего испуганным маленьким ребенком. Неужели мы все такими становимся в самом конце? Наверное, об этом знает только жнец, подумал Роуэн.

Вместо того чтобы отослать Роуэна, жнец сказал:

– Возьми стул, устраивайся поудобнее.

Пока Роуэн обходил стол директора, вытаскивал кресло из-за стола и усаживался перед жнецом, его мучили вопросы: иронизирует ли жнец, воспринимать ли его слова как сарказм, или же он просто не знает, что устроиться поудобнее перед ним в принципе невозможно?

– Вы не можете лишить меня жизни, – умолял Кол. – Мои родители умрут. Просто умрут!

– Не умрут, – поправил его жнец. – Они будут жить, как жили.

– Вы что, не дадите ему несколько минут, чтобы приготовиться? – спросил Роуэн.

– Ты учишь меня исполнять мои обязанности? – ответил жнец вопросом на вопрос.

– Я просто взываю к вашему милосердию!

Жнец внимательно посмотрел на него, но теперь его взгляд был совершенно иным. Он не просто старался подавить взглядом любое сопротивление собственной воле – он словно пытался что-то вытащить из Роуэна. Взгляд его был изучающим.

– Я занимаюсь этим долгие годы, – проговорил жнец. – Если исходить из моего опыта, то быстрота и безболезненность во время «жатвы» и есть то самое милосердие, о котором ты говоришь.

– Тогда, по крайней мере, объясните ему, почему вы выбрали именно его! В чем причина?

– Да нет тут никакой причины, Роуэн! – сказал Кол. – Все это чисто случайно. Никакой долбаной причины!

Но в глазах жнеца мелькнуло нечто, что дало Роуэну понять, что выбор Кола в качестве жертвы случайным не был. Поэтому Роуэн и продолжал настаивать:

– Ведь есть какое-то основание для вашего выбора, не так ли?

Жнец вздохнул. Он не был обязан что-либо объяснять. В конце концов он был жнецом и во всех отношениях находился над законом, а потому ничего не должен был говорить о своих мотивах. Ничего и никому. Но все-таки решил сделать это.

– Если исходить из статистики Века Смертных и вывести за пределы уравнения людей преклонного возраста, то 7 процентов смертей обычно были сопряжены с использованием автомобиля. Из них 31 процент был вызван алкоголем, а из этих тридцати одного процента 14 процентов приходилось на тинейджеров.

Жнец взял со стола директора калькулятор и протянул Роуэну:

– Посчитай сам.

Набирая цифры, Роуэн старался не торопиться, зная, что для Кола сейчас каждая секунда – целая жизнь.

– 0,303 тысячных процента, – наконец произнес Роуэн.

– А это означает, – сказал жнец, – что этому профилю соответствуют трое из каждой тысячи душ, и их я забираю. Твой друг только что получил от родителей новую машину, за рулем он употребляет алкоголь. Я действительно делаю произвольный выбор – но лишь из подростков с подобным профилем.

Кол спрятал лицо в ладонях, сквозь пальцы струились слезы.

– Я ИДИОТ!

Он так сильно прижимал ладони к глазам, словно пытался вдавить их глубоко в голову.

Роуэн сжался в своем кресле.

– Довольно, – произнес жнец. – Пора.

Из складок мантии он извлек небольшую пластину, которая удобно укладывалась на его ладони. Тыльная сторона пластины была покрыта чем-то вроде ткани, лицевая сияла металлическим блеском.

– Кол, я приготовил для тебя это: удар, который вызовет остановку сердца. Смерть мгновенная и безболезненная. Гораздо лучше, чем тот кошмар и страдания, которые ты пережил бы, если бы умер в автокатастрофе в Век Смертных.

Неожиданно Кол протянул руку, схватил Роуэна за ладонь и крепко сжал. Роуэн не противился. Он не принадлежал к семье Кола, и до сегодняшнего дня они даже не были друзьями. Но как там говорится в пословице? «Перед лицом смерти все мы братья». А интересно, если бы в мире совсем никто не умирал, мы что, стали бы совсем одинокими? Роуэн тоже сжал руку Кола – молчаливое обещание не оставить того в последнее мгновение.

– Хочешь что-нибудь передать людям? – спросил Роуэн.

– Миллион всего, – ответил Кол. – Только никак не могу сообразить.

Роуэн решил, что сам за Кола поговорит с теми, кто его любил и кого любил он. Это будут нужные слова. Слова утешения. Роуэн сможет придать смысл бессмысленному.

– Боюсь, что тебе придется отпустить его руку, – сказал, обращаясь к нему, жнец.

– Нет, – покачал головой Роуэн.

– Тогда удар остановит и твое сердце, – предупредил жнец.

– Ну и что? – сказал Роуэн. – Меня же восстановят.

И добавил:

– Если, конечно, вы не собираетесь покончить и со мной.

Роуэн понимал, что провоцирует жнеца, и тот вполне может лишить жизни и его. Но несмотря на риск, он был рад, что сделал так, как хотел.

– Хорошо, – сказал жнец и, ни секунды не раздумывая, прижал пластину к груди Кола.

В глазах Роуэна побелело, потом почернело. Его тело содрогнулось в конвульсии, он вылетел из кресла и ударился о стену. Для Кола все, вероятно, прошло безболезненно, но не для Роуэна. Боль была немилосердна, много сильнее, чем то, что способен вынести человек. Но постепенно содержащиеся в крови Роуэна микроскопические наночастицы стали выделять успокаивающие опиаты, боль начала ослабевать, зрение прояснилось, и Роуэн увидел, как жнец, склонившись над лежащим в кресле телом Кола, прикрывает его невидящие глаза. Кол Уитлок был мертв.

Наконец жнец встал и протянул Роуэну руку, но тот не взял ее. Поднявшись с пола, Роуэн, хотя не испытывал никакой благодарности по отношению к жнецу, сказал:

– Благодарю вас за то, что позволили остаться с Колом.

Некоторое время жнец изучающе смотрел на него, а потом сказал:

– Ты рисковал собой ради юноши, которого едва знал. Ты пытался успокоить его в его смертный час, подвергнув себя боли удара. Ты вызвался стать свидетелем, хотя никто тебя об этом не просил.

Роуэн пожал плечами:

– Я сделал то, что сделал бы каждый.

– А что, были еще желающие? – спросил жнец, придвинувшись к нему. – Твой директор? Его подчиненные? Или кто-то из той дюжины учеников, что проходили мимо?

– Нет, – вынужден был признать Роуэн. – Но что из того, что я сделал это? Он же все равно мертв! И вы лучше меня знаете, что люди говорят о благих намерениях.

Жнец кивнул и взглянул на свое кольцо – такое увесистое, такое авторитетное!

– Я полагаю, ты попросишь меня об иммунитете? – спросил он.

Роуэн покачал головой:

– Мне ничего от вас не нужно.

– Справедливо, – сказал жнец, направился к двери, но, поколебавшись мгновение, повернулся к Роуэну.

– Хочу тебя предупредить, что, кроме меня, ты ни от кого не услышишь доброго слова за то, что сделал сегодня.

Помолчав, жнец добавил:

– И помни, что благими намерениями выстланы многие дороги. И не все они ведут в ад.

Удар был резким, как электрический разряд, и особенно потому, что Роуэн не ожидал его. Это случилось прямо перед ланчем, когда Роуэн стоял в раздевалке – этот удар бросил его на ряд шкафчиков, которые ответили гулом стального барабана.

– Ты был там, и ты не остановил жнеца!

Глаза Мары Павлик пылали горем и праведным негодованием. Казалось, своими длинными ногтями она сейчас проникнет в его ноздри и вырвет ему мозг.

– Ты просто позволил ему умереть!

Последний год Кол был бойфрендом Мары. Так же, как и он, Мара училась в предпоследнем классе, была личностью популярной, и при иных обстоятельствах вряд ли даже заговорила бы с таким мусором, как ученик второго класса. Но сегодня обстоятельства были экстраординарными.

– Все было не так, – успел сказать Роуэн, опередив Мару.

Кроме того, на этот раз он выставил руку и отвел удар. Мара сломала ноготь, но ей было наплевать. Смерть Кола заставила ее забыть о пустяках.

– Все было именно так! – кричала она. – Ты и пошел туда, чтобы посмотреть, как он умирает.

Постепенно стали подходить другие, – как обычно делают люди, привлеченные ароматом конфликта. Роуэн попытался найти в толпе хоть одно сочувственное лицо, лицо того, кто мог бы встать на его сторону, но на физиономиях одноклассников было написано только отвращение. Мара и говорила, и наносила удары от имени всех, кто здесь собрался.

Это было полной неожиданностью. Не то чтобы Роуэн ждал дружеских похлопываний по плечу за то, что разделил с Колом последние мгновения его жизни. Но на такие бессмысленные обвинения он совсем не рассчитывал.

– Вы что, чокнулись? – закричал Роуэн на Мару и всех стоящих позади нее. – Никто не может запретить жнецу заниматься его работой.

– А мне плевать! – вопила Мара. – Ты мог хоть что-нибудь сделать, но стоял и просто смотрел.

– Я сделал кое-что. Я… я держал его за руку.

Мара толкнула Роуэна на шкафчики с такой силой, которой он от нее никак не ожидал.

– Ты врешь! Он никогда не протянул бы тебе руки. Он бы до тебя даже не дотронулся.

Потом добавила:

– Это я должна была держать его за руку!

Стоящие вокруг хмурили брови и шептались, но достаточно громко для того, чтобы Роуэн услышал то, что они говорили.

– Он шел по коридору со жнецом так, словно они лучшие друзья.

– Они и в школу вместе пришли.

– Да он советовал жнецу, кого забрать.

– Кое-кто мне говорил, что он даже помогал жнецу.

Роуэн бросился к ученику, высказавшему последнее обвинение – Ральфи, кажется.

– От кого ты слышал? – крикнул он. – В комнате никого не было, дебил!

Но это не играло никакой роли. У сплетни своя логика, не общепринятая.

– Ты слышишь? – настаивал Роуэн. – Я не помогал жнецу. Я помогал Колу.

– Ну да, побыстрее отправиться в могилу, – усмехнулся кто-то, и все одобрительно хмыкнули.

Бессмыслица какая-то! Он был осужден и приговорен, и чем больше он все отрицал, тем сильнее они были убеждены в его вине. Им не нужна была его храбрость; они довольствовались одним лишь объектом для обвинений. Объектом ненависти. Они не могли излить свой гнев на жнеца, зато Роуэн Дэмиш был отличной мишенью.

– Наверняка он получил за это иммунитет, – сказал один из друзей Роуэна.

– Ничего я не получал!

– Вот и отлично, – проговорила Мара голосом, полным презрения. – Тогда, я надеюсь, следующий жнец придет за тобой.

Роуэн знал – она говорит искренне. И не только под влиянием момента. Если в следующий раз жнец действительно придет за ним, она будет рада известию о его смерти. Это была отрезвляющая мысль – знать, что в этом мире существуют люди, которые страстно желают, чтобы ты умер. Но к чему приведут подобные мысли? В конце концов эта враждебность живет только в стенах школы, и больше нигде.

Только теперь смысл предупреждения, сделанного жнецом, дошел до Роуэна. Никто не погладит его по головке за то, что он сделал для Кола. Жнец оказался прав, и Роуэн ненавидел его за это – так же сильно, как остальные школьники ненавидели Роуэна.

2024 год. Год, про который знает каждый школьник. Это был год, когда мощь вычислительной техники стала безграничной. По крайней мере никто уже не был в состоянии ее измерить. В этом году мы узнали… мы узнали все. «Облако» превратилось в «Гипероблако», и все известное и неизвестное сконцентрировалось там – доступное для любого, кто хотел получить доступ.

Но, как это происходит и со всем прочим, как только мы овладели бесконечным знанием, оно утратило свою важность. Стало менее насущным. Конечно, у нас есть ученые, которые штудируют то, что мы уже знаем. Но в чем цель этих штудий? Раньше люди учились и изучали мир для того, чтобы улучшить и мир, и собственную жизнь. Но совершенный мир не нуждается в улучшении. Как и почти все, чем мы заняты, учеба – от начальной школы до высших академических степеней – есть для нас просто способ занять себя.

В 2042 году мы победили смерть и перестали считать годы. Нет, несколько десятилетий мы еще вели им счет, но потом перестали: для бессмертных время не имеет значения.

Не помню точно, как и почему мы перешли на китайский календарь – год Собаки, год Козла, год Дракона и так далее. Не помню также, когда по всему миру активисты движения в защиту животных стали отстаивать права своих любимых видов, добавив в список летоисчисления год Выдры, год Кита и год Пингвина. И не могу также сказать, когда было решено избегать повторений и каждый год именовать животным, еще не встречавшимся в перечне лет. Все, что я наверняка знаю, так это то, что сейчас у нас год Оцелота.

Что же до того, что я не знаю, то любой желающий может посмотреть это в «Гипероблаке».

– Из журнала жнеца Кюри.

Глава 3

Сила судьбы

Приглашение Ситре пришло в начале января. Пришло обычной почтой – первый симптом того, что дело выходит за рамки обычного. Так приходили только три типа отправлений: посылки, официальные письма и письма от всяких чудиков – единственных людей, которые все еще писали письма. Похоже, это письмо относилось к третьему разряду.

– Ну открой же! – потребовал Бен, гораздо более взволнованный бледно-желтым конвертом, чем Ситра. Адрес был написан от руки, что делало происходящее еще более странным. Каллиграфия в школах преподавалась элективным курсом, но среди знакомых Ситры не было ни одного, кто его когда-либо выбирал. Она вскрыла конверт и достала карточку такого же цвета. Прежде чем прочитать ее вслух, она пробежалась по тексту глазами.

Ваше присутствие в Большой городской опере девятого января в 7 часов вечера доставило бы нам огромное удовольствие.

Ни подписи, ни обратного адреса. Кроме карточки, в конверте лежал билет. Один-единственный

– Опера! – разочарованно протянул Бен. – Вот еще!

Такому не возразишь!

– Возможно, какое-нибудь школьное мероприятие? – предположила мать.

Ситра покачала головой:

– Тогда так бы и написали.

Мать взяла приглашение и конверт, чтобы внимательно рассмотреть.

– Ну что же, – сказала она. – Что бы это ни было, это интересно.

– Это какой-нибудь неудачник. Боится открыто подойти и пригласить меня на свидание, вот и придумал.

– Собираешься пойти? – спросила мать.

– Мама, если парень приглашает меня в оперу, то он либо шутит, либо спятил.

– А может, он просто пытается произвести впечатление.

Ситра хмыкнула и пошла прочь из комнаты. Любопытство разбирало ее до такой степени, что она даже забеспокоилась.

– Не пойду и не собираюсь! – крикнула она из своей комнаты, уже зная, что обязательно пойдет.

Большая городская опера была одним из тех мест, куда люди, имевшие хоть какую-то значимость в городе, стремились попасть, чтобы показать себя. Среди собравшихся на любое представление только половина приезжала насладиться музыкой и пением. Остальные же являлись, чтобы принять участие в великой мелодраме движения вверх по социальной и карьерной лестнице. Об этом знала даже Ситра, не имевшая никакого отношения к этим людям.

Она надела платье, которое купила для прошлогоднего бала выпускников, пребывая в полной уверенности, что Хантер Моррисон пригласит ее, Ситру. А он пригласил Захарию Суэйн, и о том, что это случится, знали все, но только не Ситра. Они все еще были парочкой, и Ситра до сегодняшнего дня не надевала этого платья.

Надев его, она обрадовалась сильнее, чем ожидала. Девочки-подростки быстро меняются, и теперь это платье шло ей гораздо больше, чем в прошлом году, когда при взгляде в зеркало желаемое упрямо выдавалось за действительное.

Обдумывая приглашение, она пыталась свести к минимуму число возможных поклонников. Это мог быть кто-нибудь из пятерых известных ей претендентов, но только с двоими из них она могла бы провести вечер по-настоящему приятно. Троих оставшихся она могла бы вынести разве что из-за чувства новизны. В конце концов, изображая надменность, тоже можно получить немало удовольствия.

Отец захотел подбросить ее.

– Позвони, когда соберешься уезжать, – сказал он, когда они добрались до Оперы.

– Я возьму авто-такси.

– В любом случае позвони.

В десятый раз услышав от отца, что выглядит очаровательной, Ситра вышла из машины, а отец поехал дальше, освободив место для подъезжавших по очереди лимузинов и «Бентли». Глубоко вдохнув, Ситра направилась вверх по мраморным ступеням, чувствуя себя Золушкой, впервые приехавшей на бал.

Входя в зал, она ожидала, что ее направят либо в партер, либо на балкон, но билетер, стоящий на входе, внимательно посмотрел на билет, потом на Ситру, вновь на билет, а затем кликнул второго билетера, который должен был лично проводить ее.

– В чем дело? – спросила Ситра. Первой ее мыслью было: это поддельный билет, и сейчас ее проводят к выходу. Вполне возможно, что все это – злая шутка, и она уже перебирала в уме список возможных шутников.

Но второй билетер объяснил:

– Персональный эскорт обязателен для зрителей, предъявивших билет в ложу, мисс.

Ситра знала, что места в ложе – это верх избранности. Такие места предназначались только для элиты, которая не желала сливаться с массой простого народа. Обычные люди не могли себе позволить купить билет в ложу, а если и могли, то все равно доступ туда им был закрыт. Следуя по стопам своего спутника вверх по узкой лестнице, ведущей к левым ложам, Ситра почувствовала страх. Она не знала никого, у кого достало бы денег купить билет в ложу. А вдруг приглашение пришло к ней по ошибке? А если Ситру действительно ждет какая-то важная персона, то каковы его или ее намерения?

– Мы пришли.

Билетер отодвинул портьеру, закрывающую вход в ложу, и Ситра увидела сидящего там юношу примерно своего возраста. У него были черные волосы и кожа, чуть тронутая веснушками. Увидев Ситру, юноша встал, и она заметила, что брюки у его костюма слегка коротковаты и открывают носки чуть больше положенного.

– Привет, – сказала Ситра.

– Привет.

Билетер оставил их одних.

– Твое место – то, что ближе к сцене, – сказал юноша.

– Спасибо! – сказала Ситра, пытаясь понять, кто бы это мог быть и почему он пригласил ее сюда. Этот юноша был ей незнаком. Должна ли она его знать? Может ли она сказать, что не знакома с ним, или лучше держать язык за зубами?

Затем, без всякой на то причины, юноша сказал:

– Спасибо!

– За что?

Он протянул Ситре приглашение – такое же, какое получила она.

– Я не очень люблю оперу, – сказал он, – но уж лучше сидеть здесь, чем бездельничать дома. А мы… мы знакомы?

Ситра громко рассмеялась. Оказывается, нет у нее никакого таинственного поклонника; их свидание организовал кто-то третий. И тут же Ситра принялась составлять в уме еще один список, на вершине которого были ее собственные родители. Может быть, это сын кого-то из их друзей? Но такая уловка взрослых показалась Ситре слишком уж примитивной.

– А что тут смешного? – спросил юноша, и Ситра показала ему свое приглашение. В отличие от нее юноша не засмеялся. По лицу его пробежала тень беспокойства, причины которого он Ситре не открыл.

Он представился:

– Я Роуэн.

Как только они пожали друг другу руки, свет погас, занавес поднялся и раздались первые сочные аккорды увертюры, помешавшие им продолжить разговор. Давали «Силу судьбы» Верди, но было очевидно, что Ситру и ее визави свела в оперной ложе не судьба, а чья-то рука, руководствовавшаяся неким планом.

Богатая мелизмами прекрасная музыка лилась свободно и широко, но Ситре она казалась чересчур обильной пищей. А сама история, извивы которой можно было отслеживать и без знания итальянского, плохо резонировала с ее жизнью и интересами – как и интересами ее соседа по ложе. В конце концов, эта музыка досталась им в наследство от Века Смертных. Война, месть, убийство – все темы, образующие тело рассказываемой истории, – были столь далеки от современности, что лишь немногие из присутствующих могли их понять. Единственная сюжетная линия, которая могла бы вызвать катарсис в душах Ситры и Роуэна, была линия любви; но в молодых людях, едва-едва знакомых друг с другом, рассказ о любовных отношениях вызвал не катарсис, а лишь чувство неловкости.

– И кто, как ты думаешь, нас пригласил? – спросила Ситра, когда в первом антракте зажегся свет. Роуэн, как и она, не знал ответа на этот вопрос, поэтому они стали складывать те скудные сведения, которыми располагали, чтобы выстроить мало-мальски правдоподобную версию. Кроме того, что обоим было по шестнадцать, общего у них не было практически ничего. Ситра жила в городе, Роуэн – в пригороде. Ее семья была маленькой, его – большой. Профессии у родителей оказались совершенно разными.

– А какой у тебя генетический индекс? – спросил Роуэн. Это был очень личный вопрос, но, возможно, отгадка крылась именно здесь?

– 22–37–12–14–15.

Роуэн улыбнулся:

– Африканская составляющая тридцать семь процентов! Поздравляю! Это впечатляет.

В свою очередь, Роуэн сообщил, что его индекс – 33–13–12–22–20. Ситра хотела спросить, знает ли он субиндекс своего параметра, обозначаемого как «прочие», потому что цифра 20 – это очень много. Но если он не знает, не смутит ли его вопрос?

– Смотри, – произнес он, – паназиатская составляющая у нас обоих 12 процентов. Может быть, в этом причина?

Однако Роуэн просто хватался за соломинку; одинаковый процент в этом параметре генетического индекса был просто совпадением.

Но ближе к концу антракта ответ на мучивший их обоих вопрос сам возник у них за спинами.

– Хорошо, что вы познакомились, – раздался голос сзади.

Хотя с момента их встречи прошло несколько месяцев, Ситра сразу же узнала вошедшего в ложу. Досточтимого жнеца Фарадея так скоро не забудешь.

– Это вы? – спросил Роуэн с такой злостью в голосе, что Ситра поняла – тот тоже встречался со жнецом.

– Я бы приехал раньше, – проговорил жнец, – но возникли неотложные дела.

Он не стал вдаваться в подробности, и Ситра была этому рада. И тем не менее особого удовольствия от прихода жнеца она не ощущала.

– Вы пригласили нас на «жатву», – сказала она.

Это не было вопросом; Ситра была убеждена, что это именно так. Но тут Роуэн произнес:

– Не думаю, что мы здесь для этого.

Жнец Фарадей не предпринял ничего, что напоминало бы приготовления к «жатве». Вместо этого он подвинул пустое кресло и сел рядом с Ситрой и Роуэном.

– Ложу мне предложила директор театра. Люди думают, если они что-то предлагают жнецам, это может их спасти. Я и не собирался забирать ее, но теперь она будет думать, что ее подарок сыграл свою роль.

– Люди верят в то, во что хотят верить, – произнес Роуэн с такой убежденностью в голосе, что Ситра поняла – он знает, о чем говорит.

Фарадей повел рукой в сторону сцены.

– Сегодня мы лицезрим сцены людской глупости и трагедии в театре, – сказал он. – Завтра нам предстоит пережить это в действительности.

Не успел он объяснить, что имел в виду, как занавес поднялся и начался второй акт.

В течение двух месяцев Роуэн жил в школе на положении парии – отверженного и выброшенного прочь. Хотя с разными учениками и по разным поводам такого рода вещи случались, всеобщее негодование со временем ослабевало, и бойкот снимался. Но в случае с гибелью Кола Уитлока этого не произошло. Каждый футбольный матч втирал новую порцию соли в рану школьной спортивной коммуны, а поскольку все эти матчи школа проигрывала, то боль от потери куотербека только усиливалась. Роуэн никогда не пользовался особым вниманием со стороны соучеников, хотя не бывал и объектом насмешки. Теперь же на него нападали и били регулярно. Его сторонились, и даже друзья избегали Роуэна – Тигр не был исключением.

– Меня тоже обвиняют, поскольку мы друзья, – сказал Тигр. – Я тебе сочувствую, но у меня своя жизнь, приятель.

– Как скверно все обернулось, – сказал директор, когда Роуэн в очередной раз пришел в медпункт во время обеденного перерыва, чтобы залечить свежие синяки. – Может быть, тебе поменять школу?

Наконец однажды Роуэн сдался. Он вскочил на стол в кафетерии и произнес то, что все хотели от него услышать. Они ведь так хотели поверить в ложь, и они ее получат.

– Тот жнец – мой родной дядя, – заявил он. – Это я предложил ему уничтожить Кола Уитлока.

Естественно, соученики Роуэна поверили каждому его слову. Они разбушевались и принялись швырять в него еду со столов. И тогда он прокричал:

– Я хочу вам сказать, что мой дядя скоро вернется, и он попросил меня выбрать следующего кандидата.

Неожиданно еда перестала летать по залу, злобные взгляды потухли, а позже – чудесным образом – прекратились и нападения. Пустота же была заполнена… пустотой.

Теперь никто не рисковал встретиться с Роуэном взглядом. Даже его учителя. Некоторые же из них вообще принялись ставить ему отличные оценки там, где он заслуживал только хорошие или удовлетворительные. Роуэн стал чувствовать себя призраком, существующим в искусственно созданной пустыне, в которую превратилась его жизнь.

Дома же все текло по-прежнему. Отчим полностью отстранился от проблем Роуэна, а мать была слишком занята разными важными мелочами, чтобы у нее оставалось время на сына. Они знали, что произошло в школе, но, не желая утруждать себя, следовали обычной родительской «мудрости»: если проблемы ребенка решить невозможно, они перестают быть проблемами.

– Я хочу перевестись в другую школу, – сообщил Роуэн матери, решив внять советам директора.

Реакция матери была до боли нейтральной.

– Ну что ж, – кивнула она, – если тебе это кажется правильным…

Роуэн был почти убежден: скажи он матери, что рвет все связи с нормальными людьми и уходит к тоновикам, она промолвила бы:

– Ну что ж, если тебе это кажется правильным…

Поэтому, когда пришло приглашение в оперу, Роуэну было наплевать, кто его прислал. Что бы это ни было, это явилось спасением – по крайней мере на вечер.

Девушка, которую он встретил в ложе, была довольно мила. Хорошенькая, уверенная в себе – наверняка у нее уже есть бойфренд, хотя она ни словом о нем не обмолвилась. Потом пришел жнец, и мир Роуэна вновь погрузился во тьму. Именно этот человек нес ответственность за все его несчастья последних месяцев. Если бы это помогло, он бы вытолкал жнеца за перила ложи, вниз; но нападения на жнецов были чреваты необратимыми последствиями: уничтожалась вся семья нападавшего. Только так можно было обеспечить безопасность тех, кто приносил людям смерть.

Когда опера закончилась, жнец Фарадей протянул им по карточке и дал предельно четкие инструкции:

– Мы с вами встретимся по тому адресу завтра утром, ровно в девять.

– А что мы должны сказать нашим родителям по поводу сегодняшнего вечера? – спросила Ситра, родителям которой, как понял жнец, было не все равно.

– Что пожелаете нужным. Это не имеет никакого значения – лишь бы мы встретились завтра.

По данному Ситре и Роуэну адресу находился Музей мирового искусства, самый красивый музей города. Он открывался в десять, но стоило жнецу показаться на ступенях, ведущих к главному входу, как охранник открыл двери и, не задавая вопросов, впустил всех троих.

– Еще одно преимущество моей работы, – сказал жнец Фарадей.

Они шли через галереи старых мастеров в молчании, нарушаемом лишь звуком их шагов да замечаниями, которые жнец делал по поводу висящих по стенам шедевров:

– Взгляните, как Эль Греко использует искусство контраста для пробуждения страстного желания!

– Посмотрите, насколько более ярким становится изображенный сюжет у Рафаэля, когда он добавляет текучести движению.

– О! Это великий пророк Сёра! Изобрел пуантилизм за целый век до появления пикселя.

Роуэн первым задал главный вопрос:

– Какое отношение все это имеет к нам?

Жнец Фарадей вздохнул, не скрывая легкой раздраженности, хотя, вероятно, он ожидал этого.

– Я даю вам уроки, – сказал он, – которых вы точно не получите в школе.

– Что же, – проговорила Ситра, – получается, что вы вытащили нас сюда, чтобы преподать уроки истории живописи? Это же непозволительная трата вашего драгоценного времени.

Жнец рассмеялся, и Роуэн пожалел, что это не он развеселил Фарадея.

– И что вы успели усвоить? – спросил жнец.

Никто не ответил, и тогда Фарадей задал другой вопрос:

– По какому пути пошел бы наш разговор, если бы я привел вас в современную галерею, а не сюда, где собраны полотна Века Смертных?

Роуэн решил рискнуть:

– Наверное, мы говорили бы о том, насколько глазу легче воспринимать живопись бессмертных. Легче и… не так беспокойно.

– А как насчет вдохновения? Где его больше?

– Это вопрос выбора, – сказала Ситра.

– Возможно, – согласился жнец. – Важно то, что перед нами – искусство обреченных на смерть, и я хочу, чтобы вы прониклись их чувствами.

И он провел их в следующую галерею.

Хотя Роуэн и думал, что картины не произведут на него никакого впечатления, он ошибался.

В следующем зале картины закрывали стены от пола до потолка. Роуэну они не были знакомы, но это не имело значения. Во всех висящих здесь работах присутствовало нечто общее – и если они не были написаны одной рукой, то одна и единая душа, совершенно определенно, чувствовалась во всех полотнах. Некоторые картины были на религиозную тему, некоторые являлись портретами, на иных рука мастера запечатлела ускользающий свет ежедневного бытия с живостью, которой лишено было искусство Эпохи Бессмертных. Желание и воодушевление, горе и радость – все жило и играло на развешанных по стенам холстах, иногда сливаясь в единую эмоцию в рамках единого произведения. Иногда это тревожило, но было чрезвычайно убедительно.

– Мы можем побыть здесь подольше? – спросил Роуэн, вызвав своим вопросом улыбку на устах жнеца.

– Конечно.

Ко времени, когда они закончили осмотр, музей уже открылся, и по залам бродили посетители. Увидев жнеца в сопровождении юноши и девушки, они сторонились, и это напомнило Роуэну школу. Ситра по-прежнему не догадывалась, зачем Фарадей вытащил их в музей, но к Роуэну понемногу приходило понимание.

Жнец пригласил их в ресторан, где официантка немедленно принесла им меню и принялась обслуживать вне очереди, забыв про остальных посетителей. Еще одно преимущество. Роуэн заметил, что после того как они вошли, новых посетителей и не было. Вероятно, когда они соберутся уходить, ресторан совершенно опустеет.

– Если вы хотите, чтобы мы сообщали вам нечто об известных нам людях, – сказала Ситра, – то мне это неинтересно.

– Я сам собираю всю необходимую мне информацию, – покачал головой Фарадей. – И вы не нужны мне в качестве информаторов.

– Но для чего-то мы вам нужны, не так ли? – спросил Роуэн.

Жнец не ответил. Вместо этого он заговорил про население мира и возложенные на жнецов задачи – если не сокращать его, то по крайней мере поддерживать в разумных пропорциях.

– Соотношение количества людей и способности «Гипероблака» к производству всего необходимого для них требует регулярной «жатвы», – объяснил он. – Чтобы обеспечить это соотношение, нам нужно больше жнецов.

Затем из кармана, спрятанного в складках мантии, он извлек кольцо жнеца, подобное тому, которое носил сам. Камень сверкнул отраженным светом, преломил его в своих глубинах, оставив, тем не менее, непроницаемым ядро.

– Три раза в году мы, жнецы, собираемся на большую ассамблею, именуемую конклавом. Там мы обсуждаем ход «жатвы», решаем, требуются нам в том или ином округе дополнительные жнецы или нет.

Ситре захотелось исчезнуть в глубинах своего кресла. Она наконец поняла.

Хотя Роуэн уже подозревал нечто подобное, увидев кольцо, он тоже вжался в кресло.

– Камни на кольцах, которые мы носим, были сделаны первыми жнецами в самом начале Эпохи Бессмертных, – сказал Фарадей. – Именно тогда общество осознало, что естественную смерть придется заменить искусственной. Было сделано гораздо больше камней, чем требовалось в те годы, поскольку основатели сообщества жнецов были мудрыми людьми и предвидели потребность в новых жнецах. При возникновении необходимости камень вставляют в золотую оправу и передают новому кандидату.

Жнец повертел кольцо в руке, разглядывая камень и посылая преломленные в нем лучи света по углам комнаты. Потом посмотрел в глаза своим собеседникам – сначала Ситре, потом Роуэну.

– Я только что вернулся с зимнего конклава, где мне вручили кольцо, чтобы я мог взять себе ученика.

Ситра покачала гловой:

– Пусть это будет Роуэн. Мне неинтересно.

Роуэн повернулся к Ситре, жалея, что опоздал со своим высказыванием.

– Почему это ты думаешь, что учеником должен стать я?

– Я избрал вас обоих! – сказал Фарадей, повысив голос. – Вы оба овладеете искусством. Но в конце кольцо получит только один. Другой или другая вернется к обычной жизни.

– Почему же мы должны состязаться за то, чего ни один из нас не хочет? – спросила Ситра.

– В этом парадокс профессии, – ответил жнец. – Тот, кто желает этим заниматься, никогда не станет жнецом. Только тем, кому более всего претит лишать жизни, поручают эту работу.

Он убрал кольцо, и Роуэн, только сейчас осознав, что держал его в руках, перевел дыхание.

– Вы оба сотканы из моральной ткани высочайшего качества, – продолжал Фарадей. – И я надеюсь, что те высокие принципы, которые вы исповедуете, побудят вас стать моими учениками – не по принуждению, а по вашему собственному выбору.

Затем он встал и вышел, не платя по счету, – никто и никогда не предъявлял счет жнецу.

Ничего себе! Сначала решил поразить их высотами культуры, а потом попытался втянуть в свои делишки! Да никогда, ни при каких обстоятельствах Ситра не променяет свою жизнь на жизнь жнеца!

Вернувшись вечером домой, Ситра все рассказала родителям. Отец обнял ее, и Ситра расплакалась у него на плече – так ее потрясло сделанное ей предложение. А потом мать сказала то, что Ситра никак не ожидала услышать.

– Ты согласна?

Сам факт, что мать задала этот вопрос, потряс Ситру не меньше, чем предложенное ей утром кольцо жнеца.

– Что? – спросила она.

– Я знаю, – сказал отец, – это непростой выбор. Но мы поддержим тебя, что бы ты ни решила.

Ситра посмотрела на родителей так, словно видела их первый раз в жизни. Неужели они знают ее так плохо, что допускают, что она может стать ученицей жнеца? Ситра даже не знала, что и сказать на это.

– А вы хотите, чтобы я… чтобы я стала жнецом? – спросила она, заранее ужасаясь их ответу.

– Мы хотим того же, чего хочешь ты, моя милая, – ответила мать. – Но посмотри на это под другим углом: жнец ни в чем не нуждается, все твои желания и нужды будут удовлетворены, и ты никогда не станешь жертвой жнеца.

И вдруг новая мысль пришла Ситре в голову:

– Но и вам тогда не придется об этом беспокоиться… Семья жнеца пользуется иммунитетом до тех пор, пока жнец жив.

Отец покачал головой:

– Речь идет вовсе не о нашем иммунитете.

Ситра поняла, что он говорит правду.

– Но, если не о вашем, тогда… тогда об иммунитете для Бена, – сказала она.

На эти ее слова родители не сказали ничего. До сих пор их посещали черные воспоминания о неожиданном вторжении в их дом жнеца Фарадея. Они же не знали тогда, зачем к ним явился жнец. Вполне мог забрать Бена или Ситру. Но теперь, если Ситра станет жнецом, им не нужно будет бояться неожиданных посетителей.

– И вы хотите, чтобы я всю жизнь убивала людей?

Мать отвернулась.

– Прошу тебя, Ситра, подумай как следует, – сказала она. – Это ведь не убийство, а «жатва». Это важное дело. Необходимое. Конечно, никому оно не нравится, но все согласны с тем, что делать его нужно. И если кто-то этим должен заниматься, то почему не ты?

Ситра легла в постель раньше обычного, еще до ужина – ее аппетит был напрочь убит бурными переживаниями дня. Родители несколько раз подходили к комнате дочери, но она отсылала их.

До этого дня Ситра не задумывалась о том, какую дорогу в жизни она изберет. Собиралась поступить в колледж, получить какую-нибудь приятную во всех отношениях профессию, найти хорошее место, встретиться с каким-нибудь милым парнем, жить с ним уютной, но ничем особо не примечательной жизнью. Не то чтобы она стремилась к такому существованию, – просто ничего иного она не ожидала. Так жили все. Не имея особых, выходящих за рамки обыденности, желаний, все просто поддерживали свое существование. Времени для этого хватало – целая вечность.

Нашла бы она более значительный смысл жизни – в работе жнеца? Ответом все еще было решительное «Нет!».

Но если так, почему она никак не может заснуть?

Для Роуэна решение было не таким мучительным и сложным. Да, ему была ненавистна сама мысль о том, что он может стать жнецом. Но еще более претила ему идея, что жнецом может стать кто-нибудь другой, кого он знает. Нет, он не считал, что в моральном отношении превосходит кого-либо из окружающих; но в нем было развито острое чувство сопереживания. Он с глубокой симпатией относился к другим людям – более даже, чем к самому себе. Именно это чувство бросило его в кабинет директора, когда жнец увел туда Кола. Это же чувство приводило его к постели Тигра каждый раз, когда тот бросался из окна.

И Роуэн уже знал, что чувствует жнец – одинокий, оторванный от остального мира. Именно такой жизнью Роуэн и жил последнее время. Но сможет ли он жить так вечно? Хотя, вероятно, все будет иначе. Ведь жнецы собираются вместе. Три раза в году у них проходят конклавы, где они могут и подружиться друг с другом. И это, между прочим, самый элитный на земле клуб. Нет, он не хотел становиться его членом, но он был призван. Это могло бы лечь на его плечи тяжелым бременем. Но в этом – и честь, и почет профессии.

Родителям он ничего не сказал, чтобы они не повлияли на его решение. Иммунитет для всей семьи? Конечно же они станут настаивать, чтобы он принял предложение Фарадея. Роуэна любили, но без особого пыла, только как одного из всех. И если он пожертвует собой ради семьи, всем им станет лучше.

В конце концов последнее слово осталось за искусством. Утренние холсты великих мастеров заполняли сновидения Роуэна и не оставляли его всю ночь. Какой была жизнь в Век Смертных? Полной страстей – и добрых, и злых. Страх рождал веру. Отчаяние придавало смысл восторгу. Говорят, тогда и зима была холоднее, а лето – жарче.

Над жившим тогда человеком простиралось вечное, непознанное небо, внизу лежала черная, всепоглощающая земля, а впереди со всей трагической неизбежностью его ждала смерть. Именно поэтому, вероятно, жившие тогда люди испытывали особые, грандиозные ощущения, нашедшие столь великолепное воплощение в их живописи. С тех пор никто не создал ничего, равного по ценности искусству Века Смертных. Но если он, Роуэн, став жнецом, сможет вернуть в этот мир хоть намек на то, что было раньше, его жизнь будет растрачена не зря.

Найдет ли он в себе силы, чтобы уничтожить другое человеческое существо? И не одно, а много, день за днем, год за годом – до тех пор, пока его собственная жизнь не сольется с вечностью. Жнец Фарадей считает, что он на это способен.

На следующее утро, перед тем как уйти в школу, Роуэн сообщил матери, что жнец предложил ему пойти в ученики, а потому он больше не будет посещать школу. Мать сказала:

– Ну что ж, если тебе это кажется правильным…

Сегодня я проходила процедуру культуро-параметрического аудита. Его устраивают нам раз в году, и это всегда – стресс. В этом году аудиторы проанализировали каждый индекс культуры у тех, кого мы «собрали» за прошедшие двенадцать месяцев, и, слава богу, у меня вышло как раз то, что нужно:

20 % – европеоиды,

19 % – африканеры,

20 % – паназиаты,

19 % – мезолатины,

23 % – прочие

Иногда определить культурный индекс крайне сложно. Личный индекс – вещь интимная, а потому мы можем считывать его только по видимым признакам, которые сейчас не настолько очевидны, как это было у прошлых поколений. Когда показатели у жнеца отклоняются в ту или иную сторону, Высокое Лезвие накладывает на него или нее меры дисциплинарного воздействия и в течение следующего года самолично предписывает распорядок «жатвы» – то, чем обычно каждый жнец занимается в одиночку. Как правило, это воспринимается как позор.

Индекс призван поддерживать в мире культурное и генетическое равновесие, но разве при этом мы учитываем все дестабилизирующие факторы? Например: кем было решено, что приоритет следует отдавать европеоидам?

– Из журнала жнеца Кюри.

Глава 4

Убийство в учебных целях: разрешение

Забудь то, что ты раньше знала о жнецах. Оставь свои предрассудки в прошлом. Твое обучение начинается сегодня.

Ситра поверить не могла, что она действительно ввязалась в это. Какая тайная, разрушительная часть ее личности забрала волю над всей ее жизнью? Что вдруг овладело ей и заставило принять ученичество? Назад дороги нет. Вчера, на третий день Нового года, жнец Фарадей пришел к ним домой, наделил иммунитетом ее брата и отца, а также на несколько месяцев продлил срок иммунитета для матери – чтобы их сроки закончились одновременно. Конечно, если Ситра станет жнецом, их иммунитет примет постоянный статус.

Когда Ситра покидала дом, родители не сдерживали слез. Ситра не знала, были ли это слезы печали, радости или облегчения. Возможно, комбинация всех трех чувств одновременно.

– Мы всегда знали, что ты свершишь в этом мире нечто великое, – сказал отец. А Ситра подумала: неужели в том, чтобы лишить другого человека жизни, есть некое величие?

Не будьте самонадеянными, не считайте, что вам дана лицензия на «жатву». Лицензия принадлежит мне и только мне. У вас есть… скажем так: временное ученическое разрешение. Вместе с тем, вы обязаны присутствовать на всех этапах, когда я занимаюсь «жатвой». И если я попрошу вас ассистировать мне, вы не имеете права отказаться.

Ситра без особых церемоний ушла из школы и бегло попрощалась с друзьями. Последние разговоры были пропитаны чувством неловкости.

– Не то чтобы я совсем пропаду; просто не буду ходить в школу.

Но кого она обманывала? Принятие ученичества ставило ее по ту сторону непроницаемой стены. Жизнь теперь пойдет своим путем, она – своим. И это ощущение было, с одной стороны, удручающим, а с другой – взывало к новым силам. Ситра понимала: быть жнецом означало быть живым мертвецом. Быть в мире и одновременно существовать вне его. Жнец – свидетель прихода и исхода поколений.

Мы выше закона, но это не означает, что законом мы пренебрегаем. Наша работа требует моральных принципов, выходящих далеко за пределы правовых норм. Неподкупность и честность – норма нашей жизни, и мы обязаны ежедневно сверять с этой нормой все наши мотивы и поступки.

Хотя Ситра не носила кольца, ей вручили нарукавную повязку, чтобы было ясно: она – ученик жнеца. Такая же повязка была у Роуэна: ярко-зеленая ткань, на которой были изображены изогнутое лезвие фермерской косы и немигающее око – двойной символ жнеца. Этот символ будет переведен в татуировку на руке избранного жнецом ученика. Не каждый видит эту татуировку, поскольку на людях жнец никогда не появляется без мантии.

Ситра знала, что выход у нее есть. Она может не справиться с работой. Может быть плохим учеником. Может в конце концов провалить все задания, и тогда в конце года жнец Фарадей вернет ее родителям, а выберет жнецом Роуэна. Проблема, правда, состояла в том, что Ситра никогда не могла работать спустя рукава. Для нее гораздо сложнее было завалить дело, чем исполнить его на «отлично».

Я не допущу между вами никаких романтических отношений. Поэтому оставьте всякие мысли на этот счет.

Когда жнец произнес эти слова, Ситра глянула на Роуэна, который пожал плечами.

– Не проблема, – сказал он, и это разозлило Ситру. По меньшей мере он мог бы выказать разочарование.

– Согласна, – сказала Ситра. – Даже если бы не было запрета.

Роуэн усмехнулся, и этот смешок еще сильнее уколол Ситру.

Будем изучать историю, великих философов, различные науки. Перед тем как стать полноценными жнецами, вам предстоит постичь природу жизни и смысл человеческого существования. Вы также усвоите различные способы прерывания жизни и станете экспертами в этой области.

Роуэн, как и Ситра, чувствовал себя крайне неуютно оттого, что сразу же согласился подчиниться запрету на романтические отношения, но он не собирался это демонстрировать. Особенно при Ситре. Да, он выказал холодность по отношению к ней, но, по правде говоря, девушка его привлекала. Однако еще до того, как жнец сформулировал запрет, Роуэн знал, что такого рода отношения не приведут ни к чему хорошему. В конце концов, они были соперниками.

Как и Ситра, Роуэн стоял рядом со жнецом Фарадеем, когда тот наделял иммунитетом каждого из членов его семьи. Его родные братья и сестры, сводные братья и сестры, бабушка, ее слишком идеальный муж, который, как Роуэн подозревал, был ботом. Каждый из членов семьи почтительно становился на колени и целовал кольцо, передавая таким образом данные о своей ДНК во всемирную базу данных, располагавшуюся в отдельном облаке, которое контролировало сообщество жнецов и которое существовало отдельно от «Гипероблака».

Правило состояло в том, что иммунитет сроком на один год получали все члены семьи ученика, а таковых в разросшейся семье Роуэна было девятнадцать человек. Поэтому мать Роуэна воспринимала все происходящее со смешанными чувствами – по крайней мере целый год все эти родственники будут жить в ее доме, надеясь дождаться акта получения постоянного иммунитета – как только Роуэн получит кольцо жнеца. Если он получит кольцо жнеца.

Небольшая заминка возникла только тогда, когда кольцо тревожно завибрировало, отказав в иммунитете новому мужу бабушки, который действительно оказался ботом.

Вы будете жить так же, как и я. Скромно, питаясь тем, что будут давать другие. Брать будете не больше того, что необходимо. Люди будут пытаться купить вашу дружбу. Начнут осыпать вас плодами своей щедрости. Принимайте только то, что поможет вам удовлетворить свои базовые потребности.

Фарадей привел Ситру и Роуэна к себе домой. Здесь им предстоит начать новую жизнь. Жил жнец в маленьком бунгало в какой-то захолустной части города, о существовании которой Роуэн даже не подозревал.

– Люди играют в бедность, – объяснил Фарадей.

Бедных, строго говоря, больше не было. А некая суровость и даже скудость существования являлась результатом сознательного выбора тех людей, кто сторонился изобилия Эпохи Бессмертных.

Жилище Фарадея оказалось поистине спартанским. Почти никаких украшений. Невыразительная мебель. В комнате, которую жнец отвел Роуэну, была только кровать и небольшой платяной шкаф. У Ситры в комнате имелось по крайней мере окно, но оно смотрело на кирпичную стену.

Я запрещаю вам лишенные смысла развлечения, равно как и бессодержательное общение с друзьями детства. Приняв мои условия, вы должны оставить в прошлом все свои старые интересы и привычки. Когда через год я выберу одного из вас, другой или другая сможет достаточно легко вернуться к своей прежней жизни. Сейчас же вы оба обязаны считать свою тогдашнюю жизнь безвозвратным прошлым.

Как только Роуэн и Ситра устроились, Фарадей не дал им ни минуты, чтобы поразмышлять о своем новом положении. Едва они распаковали свои сумки, как жнец заявил, что они идут на рынок.

– «Жатва»? – спросил Роуэн, мрачнея.

– Нет, достать для вас еды, – сказал Фарадей. – Если, конечно, вы не захотите питаться моими объедками.

Услышав вопрос Роуэна, Ситра ухмыльнулась – словно ее саму не заботило то, что с ней происходит.

– Ты мне гораздо больше нравилась до того, как я узнал тебя получше, – сказал ей Роуэн.

– Ты меня еще не знаешь, – ответила она, и это было правдой.

Она вздохнула, и в первый раз после того вечера в опере высказалась более-менее откровенно.

– Мы вынуждены жить вместе и состязаться за более чем сомнительный приз. Я знаю, что это – не твоя вина, но в нынешней ситуации трудно говорить о дружеских отношениях.

– Я понимаю, – признал Роуэн. В конце концов не Ситра виновата в той напряженности, что возникла между ними.

– Но ведь это совсем не означает, что мы не можем поддерживать друг друга.

Ситра не ответила. А он и не ждал немедленного ответа. Роуэну просто захотелось заронить зерно. За последние два месяца он узнал, что, оказывается, не пользуется ничьей поддержкой. Друзья от него отдалились. В своей семье он был существом второстепенным. И только с одним человеком его связывало общее положение – это была Ситра. Если они не научатся доверять друг другу, что у них будет общего кроме ученического разрешения на убийство?

Главным достижением человечества стала победа над смертью. А это означало и конец всех правительств.

Еще в те дни, когда сеть цифровых коммуникаций именовалась «облаком», люди решили не давать слишком много власти искусственному интеллекту. Предостережения на этот счет изобиловали в кино, книгах, на телевидении, и во всех возможных видах и форматах. Машины всегда считались врагами. Но затем «облако» эволюционировало в «Гипероблако», искрящееся сознанием или по меньшей мере его полным подобием. И тут выяснилось, что оно не стремится к захвату власти. Одновременно люди поняли, что «Гипероблако» способно лучше любых политиков служить целям и нуждам человека.

В годы, предшествовавшие появлению «Гипероблака», закон и правительство были просто необходимы, чтобы справляться с человеческим высокомерием, эгоизмом, а также блокировать постоянные стычки, вызываемые мелочными интересами различных групп и индивидуумов. Система была неэффективной, несовершенной, подверженной различным формам коррупции.

Но подкупить «Гипероблако» было нельзя. Кроме этого, его алгоритм был построен на основе всех знаний человечества. Как только ему передали власть, как по волшебству изменилось все: люди перестали тратить деньги и время на достижение высоких политических постов, прекратились войны, тираны уже не могли подавлять вверенное им население. Конечно, политикам, диктаторам и разжигателям войн это не могло понравиться, но их голоса, когда-то громкие и устрашающие, теперь были едва слышны. Короли оказались не только голыми, но и немощными.

«Гипероблако» знало все: когда и где строить дороги, как избежать неоправданных потерь в процессе распределения пищи и соответственно – голода, как защитить окружающую среду от постоянно растущего населения. «Облако» создавало рабочие места, одевало неимущих, а потом сформировало Мировой Кодекс. Впервые в истории закон стал не просто тенью справедливости, но ее воплощением.

«Гипероблако» подарило нам совершенный мир. Утопия, о которой наши предки только мечтали, стала нашей действительностью.

И только над одним институтом «Гипероблако» не имело власти.

Это было сообщество жнецов.

Когда созрело решение, что люди должны умирать (только таким образом можно было противостоять бесконечному росту народонаселения), функцию прерывания жизни решили также возложить на людей. Ремонт мостов, планирование городов – с этим могло справиться и «Гипероблако». Но акт умерщвления требовал, чтобы его исполнитель обладал нравственным чувством. Такового у «Гипероблака» не имелось, в силу чего был учрежден институт жнецов.

Я нисколько не сожалею о принятии этого решения. Но может быть, «Гипероблако» справилось бы с этим делом лучше?

– Из журнала жнеца Кюри.

Глава 5

«Но мне ведь всего девяносто шесть!..»

В другой ситуации поход на рынок был бы обычным, даже скучноватым делом; но отправиться туда в компании жнеца – в этом содержалась изрядная доля безумия.

Как только двери крытого рынка отворились и они вошли, ужас, который овладел торговыми рядами, передался Ситре, и она едва не покрылась гусиной кожей. Ничего откровенно-вульгарного: никаких охов, криков или стонов – люди привыкли к тому, что жнецы время от времени пересекают их жизненный маршрут. Но над рынком повисло гробовое, всепроникающее молчание – словно жнец и его спутники неожиданно вышли на театральную сцену и нарушили ход пьесы.

Как заметила Ситра, здесь были представлены три типа людей.

Тип первый. Всеотрицающие. Эти притворялись, что никакого жнеца среди них нет. Не то чтобы они просто игнорировали того, кто несет смерть. Нет, всем своим поведением они отрицали факт его присутствия. Это напоминало Ситре поведение маленьких детей, которые, играя в прятки, закрывают глаза, думая: если они никого не видят, то и их не видит никто.

Тип второй. Искусные беглецы. Эти скрывались, притворяясь, будто их бегство вызвано естественными причинами. Они неожиданно вспоминали, что забыли купить яиц, или внезапно бросались в погоню за убежавшим ребенком, которого в общем-то и не было. Один покупатель даже оставил свою тележку, бормоча, что забыл дома кошелек, хотя наличие оного выдавал оттопыренный задний карман. Он помчался прочь и больше не возвращался.

Тип третий. Подлизы. Эти забывали про свои дела и подходили к жнецу, чтобы что-нибудь ему предложить, в тайной надежде (да ладно, какая уж тут тайна!), что он наградит их иммунитетом или по крайней мере заберет сегодня не их, а, допустим, соседа справа.

– Ваша честь, возьмите мою дыню. Она больше. Я просто настаиваю!

Знали ли эти люди, что такое лицемерное поведение может склонить жнеца остановить свой профессиональный выбор именно на них? Не то чтобы Ситра немедля назначала бы за подобное поведение смертную казнь, но если бы ей пришлось выбирать между льстецом и каким-нибудь обычным, застывшим на месте беднягой, она выбрала бы владельца дыни.

Был, правда, один покупатель, который не соответствовал ни одному из этих типов – женщина, которая действительно хотела быть им приятной.

– Доброе утро, жнец Фарадей, – сказала она, когда они проходили мимо отдела деликатесов. – Это ваши племянник и племянница?

– Вот еще! – произнес жнец, давая понять, что если родственники у него и есть, то особо он их не жалует. – Взял учеников.

Глаза у женщины слегка расширились.

– Вот как! – сказала она, и по ее интонации нельзя было понять, как она к этому относится. – И у них есть желание заниматься этой работой?

– Ни малейшего, – ответил жнец.

Женщина кивнула:

– Тогда все в порядке. Помните пословицу: «Повинуясь лишь чувствам, теряешь опору»?

Жнец улыбнулся:

– Надеюсь познакомить их как-нибудь с вашим струделем.

Женщина дружелюбно кивнула Роуэну и Ситре:

– Ну, буду только рада.

Когда женщина удалилась, Фарадей объяснил: эта женщина его давняя приятельница.

– Время от времени она для меня готовит. К тому же служит в офисе коронера, а иметь там своего человека при моей работе весьма полезно.

– Вы наделяете ее иммунитетом? – спросила Ситра.

Роуэн подумал, что вопрос выведет жнеца из себя, но тот ответил:

– Сообщество жнецов не одобряет фаворитов, но я обнаружил, что не вызову ничьего раздражения, если буду гарантировать ей годовой иммунитет раз в два года.

– А что, если какой-нибудь другой жнец лишит ее жизни в промежутке между этими периодами?

– Тогда я приду на ее похороны, и мне будет по-настоящему грустно.

Набирая еды в корзину, Ситра прихватила чипсы, на которые жнец взглянул с сомнением.

– Это так необходимо? – спросил он.

– А что вообще необходимо? – ответила Ситра вопросом на вопрос.

Роуэну показалось забавным то, как она парировала недовольство жнеца. Но это сработало, и тот позволил Ситре оставить лакомство.

Роуэн старался быть более практичным, а потому выбирал что посущественнее – яйца, муку, различные белковые продукты, а также то, что можно было бы подать на гарнир к основному блюду.

– Не бери куриное филе, – сказала Ситра, заглянув в его корзину. – Поверь мне. Моя мать – инженер по производству синтетической еды. То, что ты взял – не курица. Это выращивают в чашках Петри.

Роуэн взял еще один пакет замороженных белковых продуктов.

– А это? – спросил он.

– Морской стейк? Ну, если тебе нравится планктон, спрессованный как кусок мяса…

– А может быть, тебе тоже не мешало бы взять нормальной еды вместо сластей и чипсов? – спросил Роуэн.

– Ты всегда такой зануда?

– Разве жнец Фарадей не сказал нам, что мы должны жить так, как живет он? Сдается мне, бисквитный пломбир – не в его стиле.

Ситра состроила ироничную гримаску и тут же переключилась на ванильное мороженое.

Они продолжили движение по рынку, когда Ситра заметила двоих подозрительного вида тинейджеров, которые, похоже, следовали за ними по пятам, притормаживая, когда жнец и его спутники останавливались, и делая вид, что и сами занимаются покупками. Это, вероятно, были фрики – типы, получавшие удовольствие от всего, что граничило с нарушением закона. Иногда они действительно совершали незначительные правонарушения, хотя со временем теряли к этому интерес, потому что неизменно попадались «Гипероблаку» и получали внушение от полицейских. Поведение самых ярых нарушителей корректировали, вводя им в кровь вызывающие шок наночастицы, достаточно эффективные, чтобы помешать фрикам нарушать закон. А если не помогало и это, то фрик получал в сопровождающие персонального полицейского, который пребывал с ним ежедневно, двадцать четыре часа в сутки. У Ситры был такой дядя. К нему приставили женщину-полицейского, которую он называл своим ангелом-хранителем и на которой в конечном счете женился.

Ситра, пока Фарадей отвернулся, потянула Роуэна за рукав и обратила его внимание на фриков.

– Почему они за нами идут, как думаешь? – спросила она.

– Должно быть, рассчитывают, что скоро будет «жатва», и надеются посмотреть, – предположил он.

Правдоподобная версия, хотя, как потом оказалось, у этих двоих были совершенно иные мотивы.

Когда жнец и его спутники уже стояли в очереди к кассам, один из фриков схватил руку Фарадея и поцеловал его кольцо прежде, чем жнец успел его остановить. Камень на кольце заиграл красным, указывая на то, что хулиган получил иммунитет.

– Опля! – ликующе воскликнул фрик. – У меня иммунитет на целый год, и вам его не отменить! Я знаю правила!

Жнец Фарадей нисколько не выглядел взволнованным.

– Ну что ж, – сказал он. – Редкое везение. Ты получил триста шестьдесят пять дней иммунитета.

А потом, пристально посмотрев в глаза хулигана, тихо добавил:

– А на триста шестьдесят шестой день мы с тобой увидимся.

И сразу же самодовольное выражение сползло с физиономии этого парня – словно мускулы его лица сдулись. Он что-то забормотал, но приятель потянул его прочь, и они молниеносно покинули помещение рынка.

– Хорошо сыграно, – сказал стоящий в очереди человек.

Он предложил заплатить за покупки жнеца и его учеников, в чем не было необходимости, так как жнецы в любом случае пользовались всем бесплатно.

– А через год вы его действительно найдете? – спросил Роуэн.

Жнец взял с полки пачку мятных таблеток.

– Я слишком ценю свое время, – сказал он. – Кроме того, он уже наказан. Весь предстоящий год он будет думать о том, что я вскоре приду. И вот вам урок: жнец не всегда должен исполнять свои угрозы; от этого они не теряют своей эффективности.

Несколькими минутами позже, когда они загружали свои покупки в авто-такси, жнец кивнул в сторону парковки.

– Вот, посмотрите, – сказал он. – Видите ту женщину? Ту, что уронила свою сумочку?

– Вижу, – сказал Роуэн.

Фарадей достал свой телефон, направил на женщину камеру, и тотчас же вся информация о ней появилась на экране. Природный возраст – девяносто шесть лет, физический – тридцать четыре. Мать девятерых детей. Менеджер базы данных небольшой транспортной компании.

– Она доставит покупки домой, а потом отправится на работу, – сказал жнец. – После обеда мы наведаемся к ней в офис и займемся «жатвой».

Ситра шумно вздохнула. Не застонала, но что-то в этом роде. Роуэн взял себя в руки, чтобы не выдать свои эмоции, подобно Ситре.

– Но почему? – спросил он. – Почему именно она?

Жнец холодно взглянул на него.

– А почему бы и нет?

– У вас же были основания забрать Кола Уитлока.

– Кого? – спросила Ситра.

– Парня из моей школы. Тогда, когда я впервые встретил нашего досточтимого жнеца.

Фарадей вздохнул.

– Смертельные случаи на парковках составляли 1,25 процента всех несчастных случаев в последние годы Века Смертных. Вчера вечером я решил, что сегодня я выберу очередной объект «жатвы» именно на парковке.

– То есть все время, когда мы ходили по рынку, вы знали, чем закончится наш поход? – спросил Роуэн.

– Да что вы за человек такой! – не удержавшись, воскликнула Ситра. – Даже тогда, когда вы ходите по магазинам, смерть прячется в молочном ряду.

– Смерть никогда не прячется, – сказал жнец с такой усталостью в голосе, что ее невозможно было бы ни описать, ни подделать. – И не спит. Вы это скоро узнаете.

Но ни Роуэн, ни Ситра не стремились к такому знанию.

После обеда, как и планировал жнец, они отправились в транспортную компанию, где работала эта женщина, и стали свидетелями «жатвы» – так же, как Роуэн был свидетелем смерти Кола. Но сегодня это было больше, чем просто пассивное присутствие.

– Я выбрал для вас таблетку, – сказал жнец лишившейся речи, дрожащей женщине. Он вынул из кармана маленький стеклянный фиал с крохотной пилюлей.

– Таблетка не активируется, пока вы ее не прикусите, – сказал жнец женщине. – Поэтому вы сами можете выбрать подходящий момент. Глотать не нужно, просто прикусите. Смерть будет мгновенной и безболезненной.

Голова женщины безвольно кивала, как у плюшевой куклы.

– Могу я… могу я позвонить детям?

Жнец отрицательно покачал головой.

– Нет, но мы передадим им все, что вы захотите сказать.

– Разве это как-то повредит, если мы позволим ей попрощаться с семьей? – спросила Ситра.

Жнец жестом руки заставил ее замолчать и передал женщине лист бумаги с ручкой.

– Напишите все, что нужно. Обещаю, что письмо будет доставлено.

Они подождали за дверями офиса. Терпение Фарадея, похоже, было безгранично.

– А что, если она откроет окно и выбросится? – спросил Роуэн.

– В любом случае это будет смерть, только при более неприятных обстоятельствах. С тем же результатом.

Но женщина не стала выбрасываться. Вместо этого она пригласила жнеца и его учеников в комнату, вежливо протянула конверт Фарадею и вновь села за свой стол.

– Я готова.

И тут Фарадей сделал то, чего ни Роуэн, ни Ситра не ожидали. Повернувшись к Роуэну, он протянул ему фиал.

– Помести таблетку в рот миссис Бекер, – сказал он.

– Кто? Я?

Жнец Фарадей не ответил. Он просто держал фиал в вытянутой руке, ожидая, пока Роуэн возьмет его. Юноша понимал, что он не является официальным жнецом, но быть посредником, инструментом… Сама мысль лишала его сил. Сглотнув, он словно почувствовал горечь пилюли в своем рту и отказался брать таблетку.

Мгновение выждав, Фарадей повернулся к Ситре.

– Тогда ты.

Ситра отрицательно покачала головой.

Жнец Фарадей улыбнулся.

– Очень хорошо, – сказал он. – Это было испытание. Мне не очень понравилось бы, если бы кто-нибудь из вас немедленно проявил готовность стать причиной смерти.

Услышав слово «смерть», женщина судорожно вздохнула.

Жнец Фарадей аккуратно открыл фиал и извлек таблетку. Треугольная форма, зеленая оболочка. Кто знал, что смерть может являться такими маленькими порциями?

– Но мне… мне всего девяносто шесть! – проговорила женщина.

– Мы знаем это, – ответил жнец. – Теперь, прошу вас, откройте рот. Помните, нужно не глотать, а только прикусить.

Женщина, как было сказано, открыла рот, и жнец положил таблетку ей на язык. Она не стала сразу же кусать таблетку, а по очереди смотрела – на Роуэна, на Ситру. Потом взгляд ее остановился на Фарадее, раздался легкий хрустящий звук, и тотчас же тело женщины беспомощно обмякло в кресле. Как просто! Но нет, не все так просто!

На глаза Ситры навернулись слезы. Она плотно сжала губы. Как ни старался Роуэн сдержать чувства, его волнение выдавало его шумное дыхание. Голова его кружилась.

Жнец Фарадей повернулся к Ситре.

– Проверь ее пульс.

– Кто? Я?

Жнец был терпелив. Дважды он ни о чем не просил. Но видя, что Ситра колеблется, он, наконец, сказал:

– На сей раз это не проверка. Я действительно хочу, чтобы ты подтвердила отсутствие пульса.

Ситра протянула руку к шее женщины.

– С другой стороны, – сказал Фарадей.

Ситра прижала пальцы к сонной артерии умершей, чуть ниже уха.

– Пульса нет.

Удовлетворенный, Фарадей встал.

– И это все? – произнесла Ситра.

– А чего ты ждала? – спросил Роуэн. – Хора ангелов?

Ситра посмотрела на него почти с ненавистью.

– То есть, я хотела сказать… это все так обыденно!

Роуэн понимал, что она имела в виду. Когда жнец забирал жизнь его однокашника, он пережил удар электрического тока. Это было ужасно, но то, что произошло сейчас, оказалось много хуже.

– И что теперь? – спросил он. – Мы так и оставим ее тело?

– Лучше не задерживаться, – сказал Фарадей, набирая сообщение на телефоне. – Я известил коронера о необходимости забрать тело миссис Бекер.

Затем он взял письмо, написанное умершей, и опустил его в один из многочисленных карманов своей мантии.

– Вы вручите это письмо ее близким во время похорон.

– Подождите, – сказала Ситра. – Мы что, идем на ее похороны?

– Мне кажется, вы предложили не задерживаться, – проговорил Роуэн.

– Задерживаться и выказывать уважение – разные вещи. Я посещаю похороны всех людей, которых мне приходится забирать.

– Это правило обязательно для всех жнецов? – спросил Роуэн, который никогда не присутствовал на похоронах.

– Нет, это только мое правило, – ответил Фарадей. – И я называю это «обычной вежливостью».

Покидая здание компании, Роуэн и Ситра старались избегать взглядов людей, когда-то работавших с миссис Бекер. Как они поняли, для них это был ритуал инициации. Теперь они стали полноправными учениками жнеца.

Заповеди жнеца

1. Убивай.

2. Да не владеют тобой в миг убийства предубежденность, нетерпимость или злоба.

3. Даруй иммунитет сроком на год тем, кого возлюбили люди, приемлющие твой приход, а также тем, кого сочтешь достойными.

4. Убивай тех, кого возлюбили люди, чинящие тебе препятствия.

5. Служи человечеству всей своей жизнью, и семья твоя обретет иммунитет в возмещение жертвы твоей, пока жив ты.

6. Жизнь твоя, дела и слова да служат примером.

7. Да не падет от руки твоей ни один жнец, исключая тебя самого.

8. Не взыскуй никаких владений земных, исключая мантии и кольца.

9. Да не будет у тебя ни супруга, ни потомства.

10. Нет для тебя иных законов, кроме этих.

Раз в год я соблюдаю пост и размышляю над заповедями. По правде говоря, я размышляю над ними ежедневно, но раз в год я позволяю им быть моей единственной поддержкой. Их простота гениальна. До того, как появилось «Гипероблако», правительства имели конституции и массивные своды законов, о которых велись нескончаемые споры, по поводу которых сомневались, которыми манипулировали. Из-за различных интерпретаций какой-нибудь доктрины велись войны.

Раньше моя наивность заставляла меня полагать, что простота заповедей жнеца делает их непроницаемыми для изучения. С какой стороны ни подступись, выглядят они совершенно одинаково. На протяжении многих лет меня восхищает и ужасает податливость и эластичность заповедей. То, что мы, жнецы, пытаемся оправдать. То, что мы извиняем.

В пору моей юности еще существовали жнецы, бывшие современниками заповедей. Никого из них уже нет в живых – все они исполнили заповедь семь. Жаль, мне не пришло в голову спросить, откуда пошли заповеди? Каждая из них. Кто и как принимал решение по их воплощению в слова? Существовали ли какие-нибудь отвергнутые заповеди в черновике – пока окончательный вариант не был начертан на камне?

И почему их десять?

Из всех заповедей дольше всего я размышляю над десятой. Потому что желание встать над законом неизбежно приводит человека к катастрофе.

Из журнала жнеца Кюри.

Глава 6

Аккорд жнецов

Рейс отправится вовремя. Как обычно. Хотя полностью контролировать атмосферные условия невозможно, от аэропортов и авиамаршрутов непогоду отгонять научились. Большинство авиалиний могло хвастаться тем, что 99,9 процента их рейсов взлетают и приземляются точно по расписанию.

Все билеты на этот рейс были распроданы, но современные нормативы организации полетов позволяли достаточно щедро распоряжаться внутренним пространством лайнера, а потому никто из пассажиров не чувствовал тесноты. Летать ныне так же удобно, как сидеть в собственной гостиной – добавьте сюда еще и преимущества «живых» развлечений: струнные квартеты и солисты-вокалисты парили за облаками вместе с пассажирами, услаждая их слух. Да, путешествия приобрели теперь гораздо более цивилизованный вид, чем это было в Век Смертных. А путешествие по воздуху, вне всяких сомнений, – самый приятный способ добраться до места назначения. Хотя в этот день пассажиры рейса 922 компании «БигСкай» отправятся совсем не по тому маршруту, который они для себя запланировали.

В кресле 15С, примыкавшем к проходу, уютно устроился бизнесмен. Он всегда требовал это место – не из суеверий, а потакая привычке. Когда это место ему не доставалось, он капризничал и злился на того, кто захватил его любимое кресло. Компания, которую он возглавлял, работала над технологией гибернации, позволяющей в недалеком будущем воспринимать самые долгие путешествия как мгновенные, но пока он был вполне доволен обслуживанием «БигСкай» – тем более, что сидел в своем любимом кресле.

Люди все еще заходили в самолет, занимали свои места. Бизнесмен смотрел, как они идут по проходу – не потому, что питал к ним какой-либо интерес, а для того, чтобы избежать столкновения с ручной кладью, которую они несли.

– Домой или из дома? – спросила его женщина, усевшаяся рядом с ним в кресло 15А. Кресла 15В не существовало – сама концепция кресла «В», где человек вынужден был сидеть между двумя другими пассажирами, давно была выброшена на свалку – вместе с болезнями и правительствами.

– Из дома, – ответил бизнесмен. – А вы?

– А я домой, – ответила она с тяжелым вздохом.

За пять минут до взлета легкий шум в голове салона привлек внимание бизнесмена. В самолет вошел жнец и теперь разговаривал с бортпроводницей. Когда жнец собирается лететь самолетом, он вправе сесть в любое кресло – выдворить из него уже сидящего пассажира, заставить его перейти на другое место, а то и на другой рейс, если свободных мест в самолете нет. Ходили тревожащие слухи о том, что некоторые жнецы попросту расправлялись с пассажирами, на чьи места претендовали.

Бизнесмену оставалось только надеяться, что этот конкретный жнец не нацелился на место 15С.

Необычной была мантия жнеца. Ярко-синяя, украшенная сияющими драгоценными камнями, скорее всего бриллиантами. Пожалуй, слишком шикарно для жнеца. Бизнесмен не знал, что и подумать. На вид жнецу было около сорока, хотя внешний вид теперь не значил ничего: в действительности этому человеку могло быть и за тридцать, и за двести тридцать. Темные, ухоженные волосы. Навязчивый взгляд. Бизнесмен постарался не встречаться со жнецом глазами, когда тот бросал взгляд вдоль прохода.

Неожиданно сзади появилось еще трое. Еще три жнеца! Эти были моложе, вероятно, по двадцать лет с небольшим. Их разноцветные яркие мантии были также украшены камнями. Яблочно-зеленая мантия молодой темноволосой женщины была испещрена изумрудами, на оранжевой мантии первого юноши горели рубины, а желтую мантию второго покрывали топазы.

Каким словом описать целую группу согласно работающих жнецов? «Аккорд», не так ли? Странно, что существует слово для такой редкости. Бизнесмену было известно, что жнецы – одинокие люди, они никогда не путешествуют и не работают группой. Проводница поприветствовала аккорд жнецов, но, как только они прошли мимо нее в салон, повернулась, покинула самолет и побежала прочь по рулежке.

Спасается, подумал бизнесмен. Но затем отринул эту мысль. Вряд ли. Наверняка торопится сообщить контролеру на посадочном терминале о дополнительных пассажирах. Вот и все. Паниковать она не может по определению – бортпроводников специально тренируют, чтобы не паниковали. Но вторая бортпроводница только что закрыла дверь, и ее лицо выражало что угодно, но не покой и уверенность.

Пассажиры принялись разговаривать друг с другом. Слышалось бормотание, нервный смех.

А затем главный жнец возвысил голос, взлетевший над этим обыденным шумом.

– Внимание, пожалуйста, – сказал он. – Мне очень жаль, но весь этот рейс выбран для «жатвы».

Бизнесмен слышал слова жнеца, но мозг уверял его, что он что-то неверно понял. Может быть, жнец шутил? Если, конечно, эти люди способны шутить. Весь этот рейс выбран для «жатвы». Как это может быть? Кто же такое позволит? Или уже позволили?

Через несколько мгновений до пассажиров дошел смысл сказанного. Раздались крики, стоны, хныканье, неконтролируемые всхлипы. Так горевать пассажиры могли только в прошлом, когда самолет терял двигатели, – техника в Век Смертных не отличалась надежностью.

Бизнесмен был человек сообразительный, способный за долю секунды принять решение в кризисной ситуации. Он знал, что нужно делать. Может быть, другие тоже знали это, но действовать начал только он. Выскочив из кресла, он бросился вдоль прохода в хвост самолета. Другие последовали за ним, но у задней двери он оказался первым. Быстро оценив расположение механизмов, он дернул за красный рычаг и распахнул дверь навстречу яркому солнечному утру.

Прыгнув с такой высоты на взлетную полосу, он может сломать кость или вывихнуть сустав, но наночастицы в крови мгновенно разродятся опиатами и снимут боль. И несмотря на повреждение, он сможет улизнуть. Но прыгнуть он не успел, сзади раздался голос:

– Предлагаю вам всем вернуться на свои места, если вы цените тех, кого любите.

Это была обычная процедура – жнецы забирали жизни тех, чьи родственники противились «жатве» или убегали. Одновременно это была эффективная мера устрашения. Но здесь полный самолет народа – если бы он спрыгнул и убежал, как бы жнецы узнали, кто он?

Словно прочитав его мысли, жнец произнес:

– У нас есть полный список пассажиров этого самолета. Мы знаем имена всех, находящихся на борту, а также имя бортпроводницы, которая продемонстрировала трусость, несоотносимую с ее должностью, и сбежала. Ее семья заплатит за это, равно как и она сама.

Бизнесмен опустился на колени и прикрыл лицо ладонями. Сзади протиснулся человек и выпрыгнул из самолета. Приземлился и побежал, более обеспокоенный тем, что происходит сегодня, а не тем, что может случиться на следующий день. Возможно, у него нет семьи, или же он предпочел бы, чтобы они ушли из жизни вместе с ним. Бизнесмен же не мог и мысли допустить, что его жена и дети будут лишены жизни вместо него.

«Жатва» – необходимость, сказал он себе. Все это знают, все согласились с этой необходимостью. Кто он такой, чтобы восставать против общего решения? Ужасно, правда, что теперь он находится под прицелом у смерти.

Бизнесмен увидел, как старший жнец поднял руку и указал на него. Ногти у него были чуть длиннее, чем принято.

– Ну-ка, вы, – сказал он, жестом подзывая бизнесмена, – смельчак! Идите сюда!

Стоящие в проходе расступились, и бизнесмен вдруг ощутил, что он двигается вперед. Ног он не чувствовал, словно жнец просто подтягивал его к себе на веревочке – настолько непреодолимой была власть человека в синей мантии.

– Нужно начать с него, – произнес светловолосый, брутальной наружности жнец, державший в руках нечто, похожее на огнемет. – В качестве примера.

Но главный жнец покачал головой.

– Во-первых, убери эту штуку. С огнем играть не будем. Во-вторых, пример пригодился бы выжившим, а таковых здесь не предвидится. Так что это не имеет смысла.

Блондин, получивший отпор, опустил свое оружие. Остальные молодые жнецы хранили молчание.

– Вы очень быстро сорвались с места, – сказал главный жнец бизнесмену. – Похоже, среди пассажиров этого самолета вы – альфа-особь. Поэтому я позволю вам выбрать последовательность, в которой мы будем забирать жизни этих людей. Если хотите, станете последним в цепочке, но сначала определите очередность среди прочих пассажиров.

– Я… я…

– Перестаньте. Будьте решительнее. Когда вы бежали к выходу, решительность и воля вам не изменили. Пусть они пребудут с вами и сейчас.

Жнец явно получал удовольствие от происходящего. Но ведь это запрещено базовыми принципами сообщества жнецов! Какой-то частью своего мозга бизнесмен подумал: Я должен подать жалобу. Что, правда, будет непросто сделать, если он сейчас умрет.

Бизнесмен посмотрел в испуганные глаза сгрудившихся вокруг людей – теперь они боялись и его. Теперь и он стал для них врагом.

– Мы ждем, – сказала женщина в зеленом, которой явно не терпелось начать.

– Но как? – спросил бизнесмен, пытаясь контролировать свое дыхание, – каким образом вы будете это делать?

Он хотел выиграть как можно больше времени.

Главный жнец откинул складки мантии, демонстрируя внушительную коллекцию аккуратно спрятанных там орудий убийства: ножи разной длины, огнестрельное оружие. Еще что-то, что бизнесмен даже не смог опознать.

– Мы выбираем метод в зависимости от настроения, – сказал жнец. – Но, конечно, никакого огня. А теперь, прошу вас, делайте свой выбор, чтобы мы могли начать.

Женщина-жнец покрепче сжала рукоять мачете, свободной рукой отбросив назад свои черные волосы. Она что, облизнула губы? Это будет не «жатва», а кровавая баня. И бизнесмен понял, что не хочет быть ее инструментом. Да, он обречен, и ничто не может изменить его судьбу. А значит, ему не обязательно играть в грязную игру, навязываемую ему жнецом. Неожиданно страх покинул его; он встал и, посмотрев жнецу в глаза, столь же глубокого цвета, как и цвет его мантии, сказал:

– Нет. Я не буду никого выбирать. И не доставлю вам удовольствия смотреть, как стану до последнего оттягивать свою собственную смерть.

Потом он повернулся к пассажирам и сказал:

– Я советую всем вам покончить с собой до того, как жнецы примутся за работу! Слишком много радости они получают от убийства, и этим они позорят свое высокое звание. Нужно лишить их этого удовольствия!

Главный жнец мгновение смотрел на бизнесмена, затем обернулся к своим спутникам и приказал:

– Начали!

Жнецы выхватили оружие, готовые приступить к страшной «жатве».

– Я – завершение вашего существования! – громогласно заявил старший жнец, обращаясь к обреченным. – Я – последнее слово вашей жизни. Благодарите меня. И – прощайте!

Из складок мантии он выхватил длинный нож, но стоящий перед ним бизнесмен уже приготовился. Как только лезвие сверкнуло перед его глазами, он собрал всю свою волю и бросился на нож грудью. Настоящий человек способен сам распорядиться своей жизнью, не полагаясь ни на кого. Это был его выбор – но не жнеца-безумца!

Когда-то давно меня занимал вопрос: можно ли где-нибудь встретить жнеца, одетого не в мантию, а в обычные одежды? В других частях мира жнец не имеет права переодеваться. В Мидмерике такого запрета нет. Здесь это просто обычай, хотя и редко нарушаемый. Потом, по прошествии многих лет, мне стало понятно, почему это так. Жнецы обязаны сохранять дистанцию между собой и остальным человечеством – ради собственного душевного покоя. Даже дома, вдали от чужих глаз, я ношу бледно-лиловый халат, который обычно надет на мне под мантией.

Многие видят в таком поведении признаки высокомерия. Я думаю, что в каком-то смысле это так, но для меня это скорее средство напомнить себе, что я отличаюсь от других людей.

Конечно, в большинстве случаев человек, носящий униформу, имеет возможность сменить рабочую одежду на обычную. Полицейские или пожарные, например, в свободное от работы время запросто переодеваются в джинсы и майки. Они устраивают для своих соседей и друзей барбекю, обучают их детей различным видам спорта. То есть их личность лишь частично определяется их профессией и, соответственно, униформой. Но быть жнецом означает никогда не выходить из роли. Профессия определяет суть твоего бытия, и только ночью, во сне, ты освобождаешься от ее бремени.

Хотя даже во сне я иногда занимаюсь «жатвой».

– Из журнала жнеца Кюри.

Глава 7

Искусство жатвы

– В течение того года, что вы проведете со мной, – сказал жнец Фарадей Ситре и Роуэну, – вы научитесь использовать различные лезвия, метко стрелять более чем из дюжины различных видов огнестрельного оружия, получите практические навыки в токсикологии и наиболее опасных боевых искусствах. Мастерами вы не станете – это потребует нескольких лет упорного труда, – но обзаведетесь базовыми умениями и знаниями, которые вы будете совершенствовать.

– Знания и умения, которые для одного из нас окажутся бесполезными.

– Нет ничего бесполезного из того, что мы узнаем.

Хотя дом жнеца поражал скромностью и простотой, одно из его помещений производило неизгладимое впечатление. Это было хранилище оружия, устроенное в старом гараже, на стенах которого рядами висели экспонаты его коллекции. Одна стена была отдана под холодное оружие, другая – под огнестрельное. Третью стену занимали полки, похожие на аптечные, а четвертую – полки и шкафы с различными предметами антиквариата. Здесь лежали и висели изящно изогнутые луки, колчаны со стрелами, оснащенными обсидиановыми наконечниками, пугающе мощные арбалеты, даже булава – хотя трудно было представить, чтобы жнец Фарадей лишал кого-нибудь жизни с помощью булавы. Скорее всего, как решили Ситра и Роуэн, четвертая стена представляла собой музей, хотя до конца в этом они не были уверены, и это обстоятельство их несколько тревожило.

Дневной распорядок был напряженным. Роуэн и Ситра овладевали искусством обращения с различными видами холодного оружия, при этом Фарадей выступал в качестве их спарринг-партнера, демонстрируя необычную для человека его возраста силу и ловкость. Они учились стрелять в специальном тире, предназначенном только для жнецов и их учеников. Там использовалось оружие, запрещенное для обычной публики, но ученики должны были научиться владеть им в совершенстве. Им преподавали основы боевого искусства «Бокатор Черная вдова» – смертоносной версии древней камбоджийской системы рукопашного боя, адаптированной к нуждам сообщества жнецов. Каждое занятие выматывало Ситру и Роуэна физически, но они выходили из него гораздо крепче и сильнее, чем были прежде.

Физические упражнения, однако, были лишь одной из сторон их подготовки. В хранилище оружия, в самом центре, стоял старинный дубовый стол, явно пришедший из глубин Века Смертных. Здесь ежедневно, в течение нескольких часов подряд, жнец Фарадей обучал Роуэна и Ситру искусству жнеца.

Возможности человеческого мозга, история, биохимия ядов, а также ежедневные записи в ученические журналы. Оказывается, о смерти можно узнать гораздо больше, чем они до этого подозревали.

– История, химия, письмо – все как в школе, – ворчал Роуэн, оставаясь наедине с Ситрой, поскольку при Фарадее пожаловаться он бы не рискнул.

Кроме того, была «жатва».

– У каждого жнеца есть квота – двести шестьдесят человек ежегодно, – сказал им как-то жнец Фарадей. – То есть в среднем по пять человек в неделю.

– То есть, у вас есть и выходные, – пошутил Роуэн, стараясь придать разговору слегка нервозную живость.

Фарадей не поддержал Роуэна. В «жатве» для него не было ничего смешного.

– В те дни, когда я не работаю, я посещаю похороны и собираю информацию для будущей работы, – сказал он. – У жнецов, то есть у хороших жнецов, не бывает выходных.

Мысль, что не все жнецы могут быть хорошими, до этого не приходила в голову ни Роуэну, ни Ситре. Всем было известно, что жнецы придерживались высочайших морально-этических стандартов. В своих действиях они были мудры и справедливы. Даже те из них, кто стремился к известности, заслуживали этого. То, что не все жнецы могут быть так же достойны уважения, как жнец Фарадей, не укладывалось в голове его учеников.

Ситра так и не научилась преодолевать шок, который сопровождал каждый акт «жатвы». Хотя жнец Фарадей – после первой попытки – уже не предлагал им самим стать орудиями смерти, роль соучастника этого действа была весьма тягостной. Все эпизоды безвременной кончины каждый раз были окутаны новым облаком ужаса, и, как повторяющийся каждую ночь кошмар, не теряли своей остроты. Ситра надеялась, что она привыкнет, притерпится к этому ужасу. Но этого не происходило.

– Это означает, что я сделал мудрый выбор, – сказал ей жнец Фарадей. – Если твоя подушка суха, когда ты засыпаешь, значит, тебе недостает силы сострадания, и ты не можешь работать жнецом.

Ситра сомневалась, что Роуэн плачет перед сном. Он умел держать свои эмоции при себе, и Ситра была неспособна что-либо прочитать в его душе, непроницаемой, как черный ящик в темноте. А может быть, как раз наоборот, она была совершенно прозрачна, и ее взгляд проникал насквозь, ни за что не зацепившись? Ситра не знала, что и думать.

Очень скоро ученики поняли, что жнец Фарадей весьма творчески подходит к делу, никогда не повторяясь в методах своей работы.

– Разве среди жнецов не бывает ритуалистов, – спросила Ситра, – которые из раза в раз повторяют одни и те же действия?

– Да, – ответил Фарадей, – но каждый из нас должен искать свои методы. Свой кодекс поведения. Я предпочитаю в каждом человеке видеть уникальную личность, заслуживающую уникального, индивидуально подобранного отношения.

Жнец изложил пред учениками семь основных методов «жатвы».

– Самые обычные – это лезвие, пуля и грубая сила. Следующие три – удушение, яд и внешняя, вызывающая катастрофу, энергия, то есть – электричество и огонь; хотя огонь я не люблю и никогда его не использую. И наконец, это голая сила без применения оружия – вот почему мы и обучаем вас искусству «Бокатор».

Чтобы быть жнецом, объяснял Фарадей, нужно в равной мере хорошо владеть всеми методами. И Ситра понимала, что «в равной мере хорошо владеть» означало то, что ей придется участвовать в самых разных видах «жатвы». Неужели он заставит ее нажимать на курок? Или бросать нож? Взмахивать дубинкой? Ситре вдруг отчаянно захотелось поверить в то, что она неспособна к работе жнеца, что она создана из совершенно иного материала. И впервые в жизни она пожелала себе неудачи.

Роуэном же в этой связи владели смешанные чувства. В присутствии Фарадея, вдохновляемый его моральными принципами и этическими нормами, Роуэн чувствовал, что готов во всем следовать за учителем. В отсутствие же жнеца, оставленный наедине с собственными мыслями, юноша сомневался во всем. До сих пор в его памяти горел взгляд той женщины, которая с ужасом, но и с готовностью открыла рот, чтобы принять яд из рук жнеца. Взгляд, которым она глянула на него, перед тем как прикусить смертоносную таблетку. Я соучастник самого древнего преступления, когда-либо совершавшегося в этом мире, говорил Роуэн себе в минуты одиночества. И дальше будет только хуже.

Хотя к журналам жнецов мог получить доступ кто угодно, ученики наслаждались пока привилегией неизвестности. Жнец Фарадей выдал Роуэну и Ситре пергаментные тетради с грубыми обрезами, переплетенные бледной кожей. Роуэну его тетрадь казалась каким-то средневековым ископаемым. Он бы не удивился, если бы Фарадей дал им в придачу гусиные перья – для письма. Но, по счастью, им было разрешено пользоваться обычными письменными принадлежностями.

– На журнал обычно идет пергамент, изготавливаемый из кожи ягненка, – объяснил Фарадей. – А на обложку – кожа козленка.

– Хорошо, что не ребенка, – усмехнулся Роуэн.

Жнец засмеялся, что расстроило Ситру, – Роуэн опять ее обошел. Тот знал – хотя Ситра и не стремилась во что бы то ни стало сделаться жнецом, из чувства соперничества она не могла допустить, чтобы Роуэн хоть в чем-то ее превосходил. Так уж она была устроена. Состязательность была у нее в крови, и всем приходилось с этим мириться.

Роуэн предпочитал не тратить силы по пустякам. Он мог соревноваться, когда это было действительно необходимо, но тешить свое самолюбие мелкими победами было не в его характере. Давало ли это ему преимущество над Ситрой? И нужно ли было ему такое преимущество?

Работа жнеца не казалась ему главным делом жизни. Правда, он еще не стоял перед проблемой выбора и не знал, как распорядится своим бесконечным будущим. Но сейчас, став учеником и воспитанником Фарадея, Роуэн начал ощущать в себе присутствие тех качеств, которые формируют настоящего жнеца. Если Фарадей, выбирая его, счел его морально достойным этой работы, значит, так оно и есть.

Что же касается журнала, то Роуэн ненавидел его. Живя в своей большой семье, где никто особенно не прислушивался к его словам, он привык держать свои мысли при себе.

– Никак не пойму, стоит ли нам упираться или нет, – сказала как-то Ситра, когда они после обеда работали над своими журналами. – Ведь никто, кроме тебя, никогда не заглянет в твой журнал.

– Тогда зачем его писать? – спросил Роуэн.

Ситра вздохнула с таким видом, словно разговаривала с ребенком:

– Это подготовка. Потом ты станешь вести официальный журнал жнеца. Того из нас, кто получит кольцо, закон обяжет делать там ежедневные записи.

– Я уверен, никто не станет их читать, – сказал Роуэн.

– Но люди будут иметь такую возможность. Архив сообщества жнецов – открытый свод документов.

– Ну да, открытый, – усмехнулся Роуэн. – Как «Гипероблако». Люди могут читать все, но никто ничего не читает. Всех интересуют только игры да голограммы котиков.

Ситра пожала плечами:

– Тем более нет нужды волноваться. Если твой журнал потеряется среди миллиардов страниц, можешь вписать туда то, что купил в магазине или съел за завтраком. Никто и внимания не обратит, всем все равно.

Но Роуэн был из тех, кому не все равно. Если ему предстояло писать журнал – если он станет исполнять эту обязанность вместе с прочими обязанностями жнеца, – то отнесется к этому со всей серьезностью. Будет писать. Или ничего не будет писать. Пока он склонялся к последнему варианту.

Он смотрел, как Ситра выводит строку за строкой, полностью поглощенная своим журналом. Со своего места он не мог разобрать то, что выходило из-под ее пера, но и отсюда видно было, насколько хорош ее почерк. Похоже, в школе она брала уроки каллиграфии. Так делали те, кто хотел подчеркнуть свое превосходство. Это все равно как заняться латинским языком. Роуэн подумал, что ему неплохо было бы научиться писать курсивом – уж если он действительно собирается стать жнецом, – но пока обходился корявыми неряшливыми печатными буквами.

А интересно, если бы они с Ситрой ходили в одну школу, поладили бы? Наверное, они бы даже не были знакомы. Ситра относилась к тем, кто с охотой идет на контакт, участвует в разных мероприятиях; Роуэн же предпочитал по возможности избегать и первого, и второго. Их орбиты так же далеко отстояли друг от друга, как орбиты Юпитера и Марса в ночном небе. Теперь, однако, они вынуждены сосуществовать. Друзьями они до сих пор не были – у них не было шанса подружиться до того, как стать учениками жнеца. Они – партнеры, они – соперники, и Роуэну было все труднее определить, какие чувства он питает к Ситре. Единственное, что он знал наверняка, так это то, что ему нравится смотреть, как она пишет.

В отношении семейных связей жнец Фарадей был строг.

– Иметь контакты с семьей в период ученичества не рекомендуется, – говорил он.

Ситре это было тяжело. Она скучала по родителям, но еще больше – по брату, Бену. Это ее удивляло, потому что дома она едва его выносила.

Роуэн же не сильно переживал разлуку с родственниками.

– Они наверняка предпочитают мне свой иммунитет, – сказал он Ситре.

– Я должна тебя пожалеть? – спросила она.

– Скорее позавидовать. С глаз долой, из сердца вон – так легче.

Хотя один раз жнец Фарадей сделал для Ситры исключение, позволив ей через месяц после начала ученичества сходить на свадьбу тетки.

Правда, он не разрешил ей никакого особенного наряда. Гости явились в пышных праздничных платьях и смокингах, Ситра же – в уличном платье, да еще с ученической повязкой на рукаве.

– Это чтобы ты не почувствовала себя вновь частью мира, – объяснил свой запрет Фарадей.

И это сработало. Наверное, Фарадей намеренно поступил так, чтобы ясно продемонстрировать Ситре различие между тем, кем она была раньше, и кем стала теперь.

– Ну и как там все у вас происходит? – спросила ее кузина Аманда. – «Жатва» и прочее?

– Нам нельзя говорить об этом, – ответила Ситра. Это было неправдой, но ей не хотелось рассказывать о своих занятиях под руководством Фарадея – неподходящая тема для школьных сплетен.

Хотя, конечно, ей стоило поговорить с Амандой, потому что та была одной из немногих, кто хотел общаться с Ситрой. Она ловила на себе косые взгляды, когда, как гостям казалось, она на них не смотрела; они перешептывались на ее счет, но не подходили и не заговаривали, словно она была разносчиком какой-то болезни, пришедшей к ним из Века Смертных. Возможно, если бы Ситра уже носила кольцо жнеца, они вели бы себя любезнее, в надежде получить от нее иммунитет; но теперь, как ученица жнеца, она вызывала в них только страх.

Брат был холоден с ней, и даже с матерью разговор получился какой-то неловкий. Та задавала стандартные вопросы:

– Ты там не голодаешь?

– Спишь достаточно?

– Как я понял, ты живешь там с молодым человеком? – спросил отец.

– У него своя комната. И он мною не интересуется, – ответила Ситра и сама удивилась нелепости своего ответа.

Пробыв на церемонии венчания, Ситра не осталась на прием и, извинившись, уехала на авто-такси в дом Фарадея. Больше среди родственников она не могла вынести ни минуты.

– Что-то рановато! – прокомментировал ее приезд Фарадей. И хотя он изобразил удивление, место за обеденным столом он для нее приготовил.

Предполагается, что жнецы тонко чувствуют сущность смерти, но даже нам некоторые вещи совершенно непонятны.

Женщина, которую мне сегодня пришлось умерщвлять, задала мне странный вопрос:

– Куда же я теперь отправлюсь?

– Как куда? Ваши вспоминания и история уже хранятся в «Гипероблаке». Так что ничто не теряется. Тело же будет предано земле – так, как распорядятся ваши ближайшие родственники.

– Да, я все это знаю, – сказала она. – Но что будет со мной?

Вопрос поставил меня в тупик.

– Вам же объяснили: конструкты вашей памяти существуют в «Гипероблаке». Те, кто вас любит, смогут говорить с ними, и ваши конструкты станут им отвечать.

– Понимаю, – сказала она, слегка разволновавшись, – но куда денусь я?

Пришлось убить ее и ответить мертвому телу:

– Я не знаю.

– Из журнала жнеца Кюри.

Глава 8

Вопрос выбора

– Сегодня я иду на «жатву», – как-то в феврале, на втором месяце ученичества, сказал Фарадей Ситре и Роуэну. – В мое отсутствие вы должны выполнять мои задания.

Он отвел Ситру в хранилище оружия.

– Ты, Ситра, должна отполировать мои лезвия.

Ситра до этого каждый день бывала в хранилище – здесь проходили их занятия. Но остаться одной, наедине со всеми этими инструментами убийства – это было совсем другое дело.

Жнец подошел к стене, на которой висели различные виды оружия – от сабель до выкидных ножей.

– Какие-то лезвия просто запылились, какие-то потускнели. Реши сама, какой уход нужен каждому.

Ситра наблюдала, как взгляд жнеца переходит от одного лезвия к другому, иногда задерживаясь, словно Фарадей что-то вспоминал.

– Вы использовали все из них? – спросила она.

– Только половину, – ответил он. – И только единожды.

Он протянул руку к четвертой стене, где висели старые виды оружия, и взял рапиру. Такую могли бы использовать еще мушкетеры у Дюма.

– В прежние годы у меня был вкус к театральщине, – сказал он. – Как-то мне пришлось работать с человеком, который вообразил себя фехтовальщиком. И я вызвал его на дуэль.

– Вы победили?

– Нет, проиграл. Даже дважды. Он был очень хорош. Первый раз он проткнул мне шею, а второй раз – бедренную артерию. Каждый раз я приходил в себя в восстановительном центре, но потом снова вызывал его. Своими победами этот человек выиграл себе время, но он должен был умереть, и я не отставал. Некоторые жнецы могут менять свое решение, идти на компромисс, а это значит, что они поощряют тех, кто способен убеждать. Мои решения тверды.

Фарадей подумал и продолжил:

– Во время четвертой схватки я пронзил его сердце острием рапиры. Умирая, он поблагодарил меня за то, что я позволил ему побороться за свою жизнь. Это был первый и последний раз за все время моей работы жнецом, чтобы меня благодарили за то, что я делаю.

Он вздохнул и повесил рапиру на место, которое, как поняла Ситра, было местом почетным.

– Но если вы располагаете таким количеством оружия, зачем, когда вы пришли к нашей соседке, вы взяли наш нож?

Жнец усмехнулся:

– Чтобы оценить твою реакцию.

– Я его выбросила, – сказала Ситра.

– Я подозревал, что так и случится, – произнес жнец.

И повернувшись, чтобы уйти, закончил, показав рукой:

– А эти ты отполируешь.

Оставшись одна, Ситра внимательно рассмотрела оружие. Ей не было свойственно нездоровое любопытство к смерти, но хотелось знать, какие из лезвий были использованы, и как. Она считала, что история благородного оружия должна передаваться от человека к человеку, от поколения к поколению. Они с Роуэном вполне могли воспринять эти истории. Они же – ученики жнеца!

Она сняла со стены ятаган. Тяжелая зверюга, способная моментально отделить голову от тела. Использовал ли его жнец Фарадей по назначению? Это в его стиле – быстро, безболезненно, эффективно. Неловко взмахнув ятаганом, Ситра задала себе вопрос: а достало бы у нее сил, чтобы кого-нибудь обезглавить?

О, господи, кем я становлюсь?

Она положила ятаган на стол, взяла тряпку и принялась полировать лезвие. Потом перешла к следующим, стараясь не смотреть на свое отражение в отполированных поверхностях.

Задание Роуэна не было связано с орудиями убийства, но доставило ему не меньше беспокойства.

– Сегодня ты подготовишь материал для моей следующей «жатвы», – сказал жнец Фарадей, протянув ему листок, на котором были обозначены параметры завтрашней жертвы.

– Вся нужная тебе информация находится в «Гипероблаке», и ты найдешь ее, если проявишь сообразительность.

И отправился на очередную «жатву».

Роуэн едва не сделал ошибку – хотел отправить список параметров в «Гипероблако» и предложить ему самому выбрать объект. Но вовремя спохватился – жнецам строго-настрого запрещено прибегать к помощи «Гипероблака». Они имеют неограниченный доступ к имеющейся в нем информации, но не могут использовать его алгоритмизированное сознание. Фарадей рассказывал им о жнеце, который попытался сделать это. В конце концов само «Гипероблако» доложило о нарушителе Высокому Лезвию, и на него было наложено строгое дисциплинарное взыскание.

– Как это делается? – спросил Роуэн.

– Жюри жнецов подвергло его двенадцатикратному умерщвлению, после каждого из которых его оживляли. После двенадцатого восстановления ему дали год испытательного срока.

Да, жнецы творчески подходят к наказаниям. Наверное, дюжина смертей от руки жнеца гораздо ужаснее, чем разбиваться о мраморную площадь, выбросившись из окна.

Роуэн принялся вводить параметры. В соответствии с данными ему инструкциями он должен был иметь в виду не только их город, но всю Мидмерику, которая простиралась почти на тысячу миль по центральной части континента. Затем он сузил рамки поиска городами с населением менее десяти тысяч, располагающимися на берегу реки. После этого сконцентрировал внимание на домах и квартирах, находящихся в сотне футов от речного берега. И наконец стал искать людей от двадцати лет и старше, живущих в таких домах и квартирах.

Получилось более сорока тысяч человек.

Все это Роуэн проделал за пять минут. Но удовлетворить следующим нескольким параметрам было не так просто.

Объект должен быть отличным пловцом.

Роуэн вооружился списком школ и университетов, располагающихся в городах, что лежали на берегах рек, и вытащил информацию по всем участникам команд по плаванию и триатлону за последние двадцать лет. Получилось восемьсот человек.

Объект должен любить собак.

Используя код доступа Фарадея, Роуэн нашел в блогах ленты всех постов, имеющих отношение к собакам. Затем вошел в базы данных зоомагазинов на предмет определения тех, кто в последние годы регулярно покупал собачий корм. За счет этого ему удалось свести поле поиска к группе количеством сто двенадцать человек.

Объект совершил геройский поступок, не связанный с профессиональной деятельностью.

Роуэн самоотверженно принялся искать ссылки на слова «герой», «храбрость», «спасение», связанные с этой группой. Он подумал, как бы ему повезло, если бы героем среди ста двенадцати оказался лишь один кандидат, но, к его удивлению, таковых было четверо. Каждый из этой четверки совершил что-то героическое в тот или иной момент своей жизни.

Он кликнул имена и вывел на монитор четыре картинки, сразу же пожалев об этом, потому что, как только эти имена обрели лица, они перестали быть параметрами и превратились в людей.

Мужчина с круглым лицом и подкупающей улыбкой.

Женщина с внешностью заботливой матери.

Парень с прической «только что из постели».

Мужчина с трехдневной щетиной.

Четыре человека. И Роуэну предстоит решить, кто из них завтра умрет.

Он сразу же поймал себя на том, что думает о небритом мужчине, но понял, что руководствуется предвзятым отношением. Человека нельзя подвергать дискриминации только потому, что он не побрился перед съемкой. Что же тогда, женщину он должен вывести из состава претендентов только на том основании, что она женщина?

Хорошо. Пусть это будет парень с симпатичной улыбкой. Но не перестарался ли Роуэн в деле преодоления своих предрассудков?

Он решил побольше раскопать о каждом, используя код Фарадея для того, чтобы вытащить чуть больше личной информации, чем ему полагалось знать. Но это было вполне оправдано, ведь речь шла о справедливом выборе, который касался жизни этих людей.

Вот этот вбежал в горящее здание, чтобы спасти соседа. А у этой трое детей. Этот работал добровольцем в приюте для животных. А у этого два года назад жнецы забрали брата…

Роуэн думал, что каждый новый факт будет помогать ему, но чем больше он узнавал об этих людях, тем труднее становилось принять решение. Он продолжал закапываться в их жизни, отчаявшись сделать окончательный выбор, но тут открылась дверь, и вошел жнец Фарадей. На дворе было темно. Когда же успела наступить ночь?

Жнец выглядел уставшим, его мантия была забрызгана кровью.

– Сегодня «жатва» была… более проблемной, чем я ожидал, – сказал он.

Ситра вышла из оружейного хранилища.

– Лезвия отполированы до зеркального блеска, – сказала она, и Фарадей одобрительно кивнул.

Потом он обернулся к Роуэну, все еще сидевшему возле компьютера.

– С кем мы работаем в следующий раз? – спросил жнец.

– Ммм… я выбрал четверых.

– Ну?

– Все четверо соответствуют параметрам.

– И что? – спросил жнец.

– Этот только что женился, этот купил дом.

– Выбери одного, – потребовал жнец.

– А этот в прошлом году получил гуманитарную премию…

– ВЫБЕРИ ОДНОГО!!! – прокричал жнец с яростью, неведомой Роуэну. Казалось, стены содрогнулись от этого крика. Роуэн подумал, что, может быть, это такое же испытание, как было в тот день, когда жнец предложил ему положить таблетку цианида в рот той женщине. Но нет, все было совсем иначе. Роуэн посмотрел на Ситру, которая, застыв, словно была очевидцем несчастного случая, стояла в дверях, ведущих в оружейное хранилище. Да, он обязан был в одиночку принять это ужасное решение.

Он посмотрел на экран монитора. Лицо его искривилось в гримасе. Он указал на мужчину со взъерошенными волосами.

– Этот! – сказал он. – Я выбираю этого.

И закрыл глаза. Он только что приговорил к смерти человека за то, что тот не причесывается по утрам.

Жнец Фарадей положил ему на плечо тяжелую ладонь. Роуэн подумал: сейчас будет нагоняй! Но вместо этого услышал:

– Хорошая работа!

Роуэн открыл глаза:

– Благодарю вас, сэр.

– Если бы ты справился с этим заданием без особых затруднений, я был бы расстроен.

– А следующие задания будут легче?

– Надеюсь, что нет, – сказал жнец.

На другой день вечером, вернувшись с работы, Брэдфорд Зиллер обнаружил в своей гостиной жнеца. При появлении хозяина квартиры тот встал. Инстинкт едва не заставил Брэдфорда повернуться и бежать, но стоящий сбоку юноша лет шестнадцати, с зеленой повязкой на рукаве, закрыл дверь за его спиной.

С нарастающим ужасом Брэдфорд ждал объяснений, но жнец кивнул юноше с повязкой, который откашлялся и произнес:

– Мистер Зиллер, вы были избраны для «жатвы».

– Скажи ему и остальное, Роуэн, – терпеливо сказал жнец.

– Вы должны знать, что это я избрал вас.

Брэдфорд посмотрел куда-то между пришедшими и почувствовал облегчение – ясно, что это была шутка.

– Так кто же вы, черт возьми? Кто вас надоумил?

Тут жнец поднял руку, показав Брэдфорду кольцо. Сердце у того вновь упало, как на американских горках. Все было реально, никаких шуток.

– Этот юноша – мой ученик, – сказал жнец.

– Мне очень жаль, – сказал юноша. – В моем выборе – ничего личного. Вы просто соответствуете определенному профилю. В Век Смертных многие люди погибали, спасая кого-либо. Среди них большой процент расставался с жизнью, бросившись в реку во время разлива или наводнения, чтобы спасти своих домашних любимцев, чаще всего собак. Большинство из них были хорошими пловцами, но во время наводнения это не играло особой роли.

Собаки, подумал Брэдфорд. Именно так, собаки.

– Вы не сможете причинить мне вреда, – сказал он. – Если попытаетесь, мои собаки разорвут вас на куски.

Но где же они?

Из спальни вышла девушка, тоже с зеленой повязкой на рукаве.

– Я усыпила всех троих, – сказала она. – С ними все будет хорошо, а сейчас они никого не побеспокоят.

На руке девушки была кровь. Ее собственная кровь, а не собак. Собаки ее покусали. Ну что ж, молодцы!

– Ничего личного, – повторил юноша. – Мне очень жаль.

– Достаточно извиниться один раз, – сказал жнец. – Особенно если это сделано искренне.

Брэдфорд коротко расхохотался, хотя понимал – все, что происходит, вполне реально. Что-то в этом показалось ему забавным. Но вот колени его подкосились, он сел на диван, и смех уступил место печали. Справедливо ли то, что с ним произойдет? И насколько справедливо?

Юноша присел на колени рядом с ним, и, когда Брэдфорд поднял глаза, они встретились взглядами. Брэдфорду показалось, что он смотрит в глаза немолодого, умудренного жизнью человека.

– Послушайте меня, мистер Зиллер, – сказал юноша. – Я знаю, что вы спасли из пожара свою сестру, когда вам было столько же, сколько мне сейчас. Я знаю, что вы приложили немало усилий, чтобы спасти свой брак. Вы думаете, что ваша дочь не любит вас, но это совсем не так.

Брэдфорд недоверчиво посмотрел на юношу.

– Откуда вам это известно?

Юноша сжал губы:

– Такова наша работа. После вашего ухода ничто в том, что составляло смысл вашей жизни, не изменится. Вы прожили хорошую жизнь. Жнец Фарадей завершит все, как нужно.

Брэдфорд попросил позволить ему сделать телефонный звонок, попросил дать ему еще один день, но, конечно, это было запрещено. Жнец сказал, что он может написать письмо, но Брэдфорд не смог собраться.

– Я вас понимаю, – сказал юноша.

– Как вы это сделаете? – наконец спросил Брэдфорд.

Ответил жнец:

– Я выбрал для вас обычное утопление. Мы отведем вас к реке, и я стану держать вас под водой, до полной остановки сердца.

Брэдфорд закрыл глаза.

– Я слышал, – сказал он, – что утопление – скверная смерть.

– Могу я дать ему то, что дала собакам? – спросила девушка. – Он потеряет сознание и ничего не почувствует.

Жнец подумал и кивнул.

– Если хотите, мы избавим вас от страданий, – сказал он.

Но Брэдфорд отрицательно покачал головой, осознав, как важна для него каждая секунда жизни.

– Нет, я не хочу терять сознание, – сказал он.

Если ощущения тонущего человека должны стать его последними ощущениями, пусть будет так. Он чувствовал, как быстро билось его сердце, как дрожало тело, подстегиваемое потоком адреналина. Им владел страх, но это означало, что он все еще жив.

– Идемте, – сказал жнец. – Отправимся к реке вместе.

Ситра была поражена тем, как спокойно и уверенно вел себя Роуэн. Еще вчера он был дрожащей тряпкой. Сегодня голос его слегка дрогнул, когда он заговорил с этим человеком, но потом окреп и звучал ровно. Взяв в свои руки власть над страхами жертвы, Роуэн принес в его душу мир. Ситра надеялась: когда придет ее черед делать выбор, она так же сохранит самообладание, как это сделал сегодня Роуэн. Сегодня ей пришлось всего-навсего усыпить собак. Конечно, ее покусали, но в этом не было ничего страшного. Она попыталась убедить Фарадея отвезти собак в приют, но он отказался. Хотя и позволил позвонить в приют, чтобы уведомить соответствующую службу. И нужно было также позвонить коронеру, чтобы прислали машину за телом. Жнец хотел отвезти Ситру в больницу, осмотреть покусанную руку, но она не пожелала. Ее собственные наночастицы к утру излечат ее раны, и, кроме того, ей хотелось подольше испытывать боль, чтобы хоть таким образом разделить с умирающим Брэдфордом Зиллером его страдания.

– Да, это было сильно, – сказала она Роуэну по пути домой.

– Пока меня не вырвало на берегу.

– Но это случилось уже после всего, – заметила Ситра. – А так ты придал этому человеку сил встретить смерть лицом к лицу.

Роуэн пожал плечами:

– Наверное, это так.

Его скромность и сводила с ума, и восхищала.

Вот стихотворение, написанное Досточтимым жнецом Сократом. Его наследие исчисляется тысячами строк, но это – мое любимое:

Это стихотворение напоминает мне: несмотря на наши высокие нравственные стандарты и множество ограничений, призванных уберечь сообщество жнецов от коррупции и порока, мы всегда должны держаться начеку, потому что данная нам власть уже несет в себе единственный, но мощный вирус – вирус нашей человеческой природы. И мне страшно представить, что жнецам вдруг начнет нравиться то, что они делают.

– Из журнала жнеца Кюри.

Глава 9

Эсме

Эсме ела слишком много пиццы. Ее мать сказала, что пицца принесет ей смерть. Она и не думала, что это может оказаться правдой.

Жнецы напали меньше чем через минуту после того, как она получила свой кусок, еще горячий от жара плиты. Был самый конец школьного дня, и ежедневные тяготы четвертого класса ее вымотали. Ланч был хуже некуда. Салат с тунцом, который дала ей в школу мать, был теплый и ко времени ланча уже слегка попахивал. Далеко не аппетитная штука. Вообще все, что давала ей в школу мать, особым ароматом не отличалось. Но мать пыталась заставить ее есть здоровую пищу, потому что у Эсме были проблемы с весом. И хотя наночастицы в ее крови можно было перепрограммировать так, чтобы ускорить метаболизм, мать и слышать об этом не хотела. С ее точки зрения это означало воздействовать на симптом, а не на болезнь.

– Ты же не можешь решать все проблемы, перенастраивая свои наночастицы, – сказала мать. – Нужно учиться контролировать себя.

Этому Эсме будет учиться завтра. Сегодня она будет есть пиццу.

Ее любимая пиццерия, «У Луиджи», находилась в продуктовом дворике галереи «Фалкрум Сити», прямо по пути из школы. Или почти прямо. В общем, неподалеку. Эсме разбиралась с сыром, пытаясь таким образом сделать первый укус, чтобы не обжечь себе нёбо, когда в пиццерии появились жнецы. Она стояла к ним спиной и сначала ничего не видела. Но услышала – по крайней мере, одного из них.

– Добрый день! – громко произнес мужской голос. – Ваша жизнь сейчас изменится, и необратимо.

Эсме с удивлением обернулась. Жнецов было четверо, все – в ярких сверкающих мантиях. Эсме никогда не видела никого, кто бы так одевался. Она вообще жнецов до этого не встречала. Эсме с восхищением смотрела на жнецов – пока трое из них не выхватили лезвия, которые сверкали еще более ярко, чем их мантии, а четвертый – огнемет.

– Этот продуктовый дворик выбран для «жатвы»! – крикнул главный жнец, и ужасная работа началась.

Эсме знала, что делать. Забыв про свою пиццу, она нырнула под стол и попыталась уползти. Но здесь, под столом, она оказалась не одна. Похоже, все в пиццерии последовали ее примеру и теперь, сталкиваясь, ползали под столами. Однако это не очень заботило жнецов. Сквозь толпу ползающих по полу людей Эсме видела их ноги. То, что их жертвы оказались под столами, нисколько не замедляло их работы.

Эсме начала паниковать. Она слышала истории о массовой «жатве», но до сегодняшнего дня думала, что это лишь досужие выдумки.

Прямо перед собой она увидела желтую мантию жнеца и подалась назад. И тут же едва не наткнулась на жнеца в зеленом. Эсме пробралась между столами, потом между большими горшками с пальмами, которые жнец поджег своим огнеметом, и оказалась вне укрытий.

Прямо перед ней находилась стойка. Человек, подававший пиццу, был мертв и лежал поперек прилавка. Между мусорным баком и стеной было немного свободного пространства, куда Эсме, не самая стройная девушка в мире, втиснулась, вжав в себя все, что можно было вжать. Если бы она покинула этот уголок, то сразу оказалась бы на линии огня. Она уже видела, как двое мужчин пытались перебежать через свободное пространство к двери, и обоих настигли стальные стрелы, пущенные из арбалета. Лучше не двигаться! Эсме зарылась лицом в ладони, вспомнив, как в детстве, играя в прятки, закрывала глаза, думая, что ее не видно. Так она и сидела, тихо всхлипывая и слушая доносящиеся отовсюду ужасные звуки, пока над пиццерией не повисла тишина. Но и теперь она не открывала глаз, пока не услышала над собой мужской голос:

– Привет!

Эсме подняла взгляд и увидела над собой главного жнеца – того, что был в голубой мантии.

– Прошу вас, – взмолилась она, – не забирайте мою жизнь!

Человек протянул ей руку.

– «Жатва» завершена, – сказал он. – Никого не осталось, кроме тебя. Дай мне твою руку.

Не решаясь отказать, Эсме протянула руку и, вложив ее в ладонь жнеца, поднялась.

– Я искал тебя, Эсме, – сказал жнец.

Услышав свое имя, она вздрогнула. Зачем бы жнецу искать ее?

Тут подошли остальные жнецы, но ни один из них не поднял на Эсме оружия.

– Ты пойдешь с нами, – сказал жнец в голубом.

– Да… но моя мама…

– Твоя мама знает. Я наделил ее иммунитетом.

– Вот как?

– Да, именно так.

Затем женщина-жнец в изумрудной мантии подала Эсме тарелку.

– Мне кажется, это твоя пицца, – сказала она.

Эсме взяла. Слишком холодная, да и аппетит безвозвратно испорчен.

– Спасибо! – сказала она.

– Идем с нами, – сказал жнец в голубом, – и с этого момента в твоей жизни будет все, о чем ты только могла мечтать.

И Эсме ушла с четверкой жнецов, благодарная судьбе за то, что осталась в живых, и стараясь не думать о тех, чьи тела лежали в пиццерии. Не так она представляла себе окончание этого дня; но кто она такая, чтобы бороться с собственной судьбой?

Были ли на свете времена, когда люди не страдали от скуки? А времена, когда у них были причины хотеть жить? Когда я просматриваю новостные архивы Века Смертных, мне кажется, что у людей тех времен было больше причин делать то, чем они занимались. Люди тогда скорее старались обмануть время, чем просто его провести.

А эти новостные репортажи! Сколько экспрессии! До самых краев наполненые криминальными сюжетами. Ваш сосед мог оказаться продавцом запрещенных химикатов. Обычные люди лишали других людей жизни без разрешения общества. Злобные индивидуумы захватывали транспортные средства, которые им не принадлежали, заставляя офицеров из правоохранительных служб преследовать их по плохо контролируемым дорогам.

Да, у нас тоже есть фрики, но они способны разве что на то, чтобы выбросить мусор в неположенных местах да совершить мелкую кражу. Никто более не выступает против системы. Самое большее, что они могут, так это сердито зыркнуть в ее сторону.

Может быть, именно поэтому «Гипероблако» допускает незначительный объем экономического неравенства. Конечно, можно было бы устроить так, что у всех всего станет поровну, но это лишь усилит скуку, от которой и без того страдают бессмертные. Хотя у нас есть все, что нам нужно, нам все-таки разрешено стремиться к желанным вещам. Конечно, все это не идет ни в какое сравнение с тем, что происходило в Век Смертных, когда неравенство было столь значительным, что люди фактически воровали друг у друга, а иногда и расставались при этом с жизнью.

Мне не хотелось бы, чтобы преступность вернулась, но как-то не по себе оттого, что мы, жнецы, являемся единственным источником страха. Неплохо было бы ввести конкуренцию.

– Из журнала жнеца Кюри.

Глава 10

Запрещенные реакции

– Да нет, приятель, послушай-ка меня: все только об этом и говорят. Все думают, что ты собираешься стать жнецом, чтобы отомстить школе.

Теплым мартовским днем – в один из редких случаев, когда жнец Фарадей позволил Роуэну отдохнуть от дел, – тот отправился навестить своего друга Тигра, который за последние три месяца ни разу не выбрасывался из окон. Они по очереди кидали мяч в кольцо в парке в нескольких кварталах от дома Роуэна, куда Фарадей не разрешал ходить, – но Роуэн не пошел бы и сам.

Роуэн сделал пас:

– Я не поэтому стал учеником.

– Я-то знаю, и ты знаешь, – усмехнулся Тигр. – Но люди верят в то, во что хотят верить. Да, и теперь я затарен по самое не могу! Они думают, что я помогу им получить доступ к твоему кольцу. Болтают про иммунитет, про то, как можно избежать смерти.

Роуэн едва не рассмеялся, представив Тигра в роли посредника, да еще и собирающего за посредничество некую мзду. Наверное, и цену сам назначает?

Роуэн взял мяч и бросил в кольцо. Ему не приходилось играть в баскетбол с тех пор, как он поселился у Фарадея, но ясно было, что его отношения с мячом изменились: может быть, в точности броска он не прибавил, зато в силе – еще как! Кроме того, он стал вынослив как никогда прежде – все благодаря «Бокатору».

– Когда ты получишь кольцо, – сказал Тигр, – сразу же дашь мне иммунитет, верно?

Он бросил и промазал – намеренно. Хотел, чтобы Роуэн выиграл.

– Во-первых, еще неизвестно, выберут ли меня жнецом. А во‑вторых, я не смогу наделить тебя иммунитетом.

Тигр был по-настоящему удивлен.

– Вот как? Почему это?

– Это называется заводить любимчиков.

– А зачем же тогда друзья?

Подтянулась еще группа тинейджеров. Кто-то из них предложил поиграть команда на команду, но, увидев повязку на руке Роуэна, осекся.

– Нет, нет! Играйте, не будем мешать.

Это было невыносимо.

– Но мы же все можем сыграть, – начал Роуэн.

– Да нет, ничего, мы пойдем еще куда-нибудь.

– А я сказал, что можем! – настаивал Роуэн, но, увидев страх в глазах подошедших, устыдился своей настойчивости.

– Конечно, конечно, – сказал один из подошедших.

И, повернувшись к приятелям, скомандовал:

– Все слышали? Ну-ка, играем!

С самыми искренними намерениями они вышли на площадку, и с таковыми же начали проигрывать – точь-в-точь как Тигр. Неужели он, Роуэн, вызывает такой ужас, что даже друзья боятся состязаться с ним? Единственный, кто способен бросить ему вызов – Ситра.

Роуэн быстро потерял интерес к игре, и они с Тигром ушли. Тигру все это показалось забавным.

– Слушай, приятель, а ведь ты уже не салат. Ты – смертоносная белладонна. Белена, но с особым эффектом.

Тигр был прав. Если бы Роуэн велел этим парням встать на четвереньки и лизать тротуар, они бы подчинились. Это было ужасно, отвратительно, и Роуэн не хотел об этом думать.

Роуэн не знал, что нашло на него, когда он захотел сделать то, что сделал потом. Усталость от одиночества или желание перенести маленький кусочек прежней жизни в жизнь новую?

– Хочешь посмотреть, как живет жнец? – спросил он.

Тигр стоял в нерешительности.

– А он не будет против?

– Он в другом городе, на «жатве». Приедет поздно.

Он знал, что Фарадей спустит на него собак, если узнает, что Роуэн кого-то приводил. Но именно в этом была особая заманчивость непослушания. Ведь он всегда был таким смирным, таким послушным! Пора пойти навстречу своим желаниям.

Когда они пришли, дом был пуст. Ситра, которая также получила выходной, отсутствовала. Роуэн хотел, чтобы они с Тигром встретились, но потом подумал: А вдруг они друг другу понравятся? Вдруг он ее заинтересует? Тигр умел обращаться с девушками. Одну он даже убедил выпрыгнуть с ним из окна. Поэтому он был буквально прав, когда говорил:

– Стоит девице меня увидеть, и она падает.

Той девушке он сказал:

– Мы с тобой будем как Ромео и Джульетта. С той только разницей, что нас воскресят.

Не было нужды говорить, что родители красавицы рассвирепели и, после того, как поставили ее на ноги, запретили ей видеться с Тигром.

Тигр, узнав об этом, лишь пожал плечами.

– Что тут скажешь? Ее жизнь – это повесть, рассказанная дураками.

Шекспир, процитированный дилетантом.

Мысль, что Ситра может увидеть Тигра и пасть (пусть даже и не в буквальном смысле), была Роуэну противна.

– Это, что ли? – спросил Тигр, оглядываясь. – Так это же просто дом.

– А ты чего ждал? Секретный подземный бункер?

– Да что-то типа того. Ты посмотри на мебель! Он что, заставляет тебя жить в этой дыре?

– Здесь не так и плохо. Идем, я покажу тебе кое-что покруче.

Роуэн отвел Тигра в оружейное хранилище, которое произвело на того неизгладимое впечатление.

– Это предел всему! – воскликнул Тигр. – Никогда не видел столько ножей. А это что, пушки? Их я видел только на картинках.

Он взял пистолет и посмотрел ему в ствол.

– Осторожно! – крикнул Роуэн.

– Спокойно! Я прыгун, а не самострел.

И все-таки Роуэн забрал пистолет, но пока вешал его на стену, Тигр завладел мачете и теперь размахивал им, со свистом рассекая воздух.

– Думаю, я на время одолжу эту штуку, – сказал он.

– Ты что! Это невозможно!

– Да брось ты! Вон тут сколько всего! Он и не заметит.

Роуэн знал – если есть возможность оттянуться, Тигр ее не упустит. В этом-то и состояло удовольствие быть его приятелем. Но теперь эта его черта могла привести к большим неприятностям. Роуэн захватил руку Тигра, ударил его под колено, бросил на пол точно выверенным движением из серии «Бокатор» и удерживал руку под неестественным углом, готовый посильнее нажать и причинить боль.

– Какого черта! – прошипел Тигр сквозь стиснутые зубы.

– Брось мачете! Немедленно!

Тигр повиновался, и они тотчас же услышали, как открывается входная дверь.

– Тихо! – громким шепотом произнес Роуэн, отпуская Тигра.

Он выглянул наружу, но никого не увидел.

– Стой здесь, – приказал он, потом выскользнул в переднюю и столкнулся с Ситрой, которая закрывала за собой входную дверь. Похоже, она возвращалась с пробежки – на ней был спортивный костюм, и чуть более открытый, чем требовалось, потому что Роуэн почувствовал, как кровь отливает от его мозга. Поэтому он перевел глаза на ее повязку ученика, чтобы напомнить самому себе, что всякого рода гормональные реакции строго запрещены. Ситра посмотрела на него и дежурно поздоровалась:

– Привет, Роуэн.

– Привет!

– Что-то не так?

– Нет.

– Тогда что ты здесь стоишь?

– А где мне стоять?

Ситра закатила глаза и отправилась в ванную, закрыв за собой дверь. Роуэн вернулся в оружейную.

– Кто это был? – спросил Тигр. – Мисс «как-ее-звать»? Я хотел бы встретиться с твоей соперницей. Может быть, она даст мне иммунитет. А может, еще что-нибудь?

– Нет, – сказал Роуэн. – Это жнец Фарадей, и он уничтожит тебя на месте, если найдет здесь.

Неожиданно бравада оставила Тигра.

– О, черт! И что делать?

– Спокойно! Он в душе. Будешь вести себя тихо, я тебя вытащу.

Они на цыпочках вышли в коридор. Из-за двери ванной, действительно, слышался шум воды.

– Он что, смывает кровь?

– Да! На нем ее целые потоки.

Роуэн довел Тигра до входной двери и как можно быстрее вытолкал наружу.

Пробыв учеником три месяца, Ситра в разговорах со своим внутренним голосом уже не могла отрицать, что хочет получить кольцо. Сколько она ни отнекивалась, сколько ни пыталась уверить себя, что такая жизнь не для нее, она прониклась осознанием ее важности и поняла, что могла бы стать хорошим жнецом. Ее всегда привлекала жизнь деятельная, полная значимости, такая, какую ведут не все. Если она станет жнецом, да, у нее будет кровь на руках; но ведь кровь может и очищать.

Именно так кровь трактуется в системе «Бокатор».

«Черная вдова» показалась Ситре системой упражнений и навыков, которые требовали такой интенсивной физической нагрузки, какую ей никогда не приходилось выносить. Ее тренером был жнец Йингксинг, который для «жатвы» не использовал никакого оружия, кроме своих рук и ног. Он принял обет молчания. Похоже, каждый жнец отказался от какой-то части себя – не по принуждению, а по собственной воле, – словно в качестве платы за право и обязанность забирать чужие жизни.

– От чего ты откажешься? – однажды спросил Ситру Роуэн.

От этого вопроса она поежилась.

– Если я стану жнецом, я откажусь от своей жизни, – сказала она. – Думаю, что этого будет достаточно.

– А еще ты отказываешься от семьи, – напомнил Роуэн.

Ситра кивнула, не желая продолжать разговор. Она была так далека от мыслей о семье, что даже не думала об этом. Трудно было чувствовать что-либо по поводу того, что, может быть, станет важным для тебя только через многие годы. Кроме того, во время тренировки по системе «Бокатор» такие мысли следует держать подальше. Сознание должно оставаться ясным и чистым.

С такими боевыми искусствами Ситра имела дело впервые. Раньше она предпочитала неконтактные виды спорта – легкую атлетику, плавание, теннис, то есть те виды, где между ней и противником была ясно прочерченная разделительная черта. «Бокатор» являлся полной противоположностью всем этим видам. Бой рука об руку, тело к телу. Даже общение в классе было исключительно физическим – немой инструктор, не произнося ни единого слова, поправлял их позы так, словно они были мягкими податливыми куклами. Хрупкое посредничество слов было лишним там, где разговор вели сознание и тело.

Всего в классе их было восемь человек и, хотя их инструктором был жнец, Ситра и Роуэн были единственными учениками. Остальные – младшие жнецы – уже работали от одного года до нескольких лет. Была там еще одна девушка, которая не проявляла никакого интереса к Ситре и не пыталась подружиться с ней. К девушкам здесь не было особого отношения; предполагалось, что никакой разницы между ними и юношами нет.

Самым трудным и изнурительным упражнением на занятиях «Бокатором» был спарринг. Бой начинался достаточно просто, с ритуала агрессивного пританцовывания по кругу, во время которого партнеры дразнили и подкалывали друг друга. Постепенно все становилось серьезно. А потом и жестко. В ход шли самые разные удары, толчки и броски. Ситра надеялась, что получаемые ею синяки можно будет скрыть под одеждой. Ее первый конклав должен был состояться в апреле, и ей совсем не хотелось привлекать внимание собравшихся там жнецов синяком под глазом. С другой стороны, потрепанный в боях ученик должен вызвать уважение старших.

Сегодня ее спарринг-партнером был Роуэн. Движения Роуэна были более точными, но у Ситры имелось явное преимущество в скорости. Он был сильнее, но и выше, что не было достоинством. Более низкий центр тяжести делал Ситру более устойчивой. Если принять во внимание все факторы, они были примерно равны по силам.

Резкий поворот, и Ситра нанесла Роуэну мощный удар в грудь, который едва его не опрокинул.

– Отличный удар, – сказал он.

Жнец Йингксинг жестом напомнил им, что разговор во время боя вести нельзя.

Ситра напала справа, но Роуэн ответил так быстро, что она даже не поняла, с какой стороны он нанес удар – словно у него было не две, а три руки. Она потеряла равновесие, но лишь на мгновение. Его рука оставила след на ее боку. Будет синяк, подумала Ситра и усмехнулась. Он за это заплатит.

Она сделала финт влево и ударила справа, всем весом своего тела. Опрокинув Роуэна на пол, она сверху придавила его, но вдруг – словно силы гравитации поменяли направление – сверху оказался Роуэн. Ситра могла сбросить его, у нее достало бы сил, но она не стала этого делать. Она почувствовала его сердцебиение, словно сердце Роуэна билось в ее собственной груди, и ей вдруг захотелось продлить это мгновение – больше, чем выиграть бой.

Это разозлило Ситру. Злость помогла ей освободиться от захвата и оттолкнуть Роуэна. Между ними не было нарисованной линии, не было сетки. Ничто не разделяло их, кроме стены ее воли. Но эта стена уже потеряла несколько камней и продолжала разрушаться.

Жнец Йингксинг дал сигнал к окончанию боя. Ситра и Роуэн поклонились друг другу и разошлись по разные стороны ринга, в то время как в круг вышли другие бойцы. Ситра принялась внимательно наблюдать за схваткой, решив больше никогда не смотреть в сторону Роэуна.

Мы совсем не такие, какими были когда-то.

Подумайте о нашей неспособности понимать литературу и иные формы искусства, доставшиеся нам в наследство от Века Смертных. Нам кажутся непонятными стимулы, которые возбуждали чувства человека, обреченного на смерть. Фильтры, данные нам бессмертием, еще более-менее пропускают такие феномены, как истории любви, но нас уже ставит в тупик сила страсти и боязнь потери, которые сопровождают любовные переживания человека той эпохи.

Мы могли бы обвинить в этом эмо-наночастицы, которые уменьшают интенсивность нашего отчаяния, но корень проблемы видится мне гораздо глубже. Смертные считали любовь вечной, а потерю любви невообразимой. Мы же знаем, что и то, и другое – не так. Любовь умирает, зато вечную жизнь обрели люди. Только жнецы могут каким-то образом напомнить о старой форме этого уравнения, но все знают: вероятность погибнуть от руки жнеца в этом и даже в том тысячелетии столь ничтожна, что ею можно и пренебречь.

Мы совсем не такие, какими были когда-то.

Но если мы больше не люди, то кто же мы тогда?

– Из журнала жнеца Кюри.

Глава 11

Неосмотрительность

Ситра и Роуэн не всегда присутствовали на «жатве» вместе; иногда жнец Фарадей брал с собой только одного из них. Самую ужасную «жатву» Ситра наблюдала как-то в начале мая, за неделю до Весеннего конклава, одного из трех, которые Ситра и Роуэн обязаны были посетить в течение своего ученичества.

Их добычей должен был стать человек, который только что сделал полный разворот и установил свой возраст на уровне двадцати четырех лет. Он сидел дома за обедом, вместе с женой и двумя детьми возраста Ситры. Когда жнец Фарадей объявил, за кем они пришли, семья заплакала, а мужчина выскользнул в спальню.

Фарадей для этого случая выбрал мирное кровопускание, но не тут-то было. Когда Ситра и жнец вошли в комнату, их жертва напала на них. Мужчина был в отличной форме, а после перенесенного омоложения еще и полный чувства собственного превосходства; а потому он отказался умирать и напал на жнеца, мощным ударом сломав тому челюсть. Ситра пришла Фарадею на помощь, попытавшись использовать некоторые приемы, которые усвоила под началом жнеца Йингксинга, но очень быстро поняла, что применять боевые искусства в реальной ситуации – это совсем не то, что тренировки в додзё. Мужчина отшвырнул ее и вновь бросился на жнеца, который к этому моменту все еще не оправился от удара.

Ситра вновь вступила в борьбу, уцепилась за нападающего и на сей раз использовала самые простые приемы, норовя ткнуть пальцами в глаза и вырвать ему волосы на голове. Это отвлекло мужчину от жнеца и дало возможность Фарадею выхватить из складок мантии длинный охотничий нож и полоснуть противника по горлу. Тот упал на колени, ловя ртом воздух и отчаянно пытаясь остановить потоки крови, струящейся из разверстой раны.

А жнец Фарадей, держась ладонью за распухающую челюсть, заговорил с ним – без злости, но с величайшей печалью в голосе:

– Вы осознаёте последствия того, что сделали?

Мужчина уже не смог ответить. Дрожа и задыхаясь, он упал на пол. Ситра думала, что смерть от таких ран наступает мгновенно, но это было не так. Никогда еще она не видела столько крови!

– Останься здесь, – приказал жнец. – Смотри на него со всей возможной добротой; пусть это будет последнее, что он увидит.

И вышел из комнаты. Ситра знала, куда он направился. Закон ясно выражается насчет последствий побега или противостояния жнецу. Ситра не могла закрыть глаза, потому что у нее был приказ жнеца, но если бы могла, то заткнула бы уши, зная, что за звуки донесутся из гостиной.

Все началось с мольбы, с которой женщина обратилась к жнецу, прося за своих детей, и отчаянного плача самих детей.

– Не нужно меня ни о чем просить. Покажите этим детям больше смелости, чем показал ваш муж.

Ситра, не отрываясь, смотрела в глаза умирающего мужчины, пока жизнь не покинула его. Тогда она присоединилась к Фарадею, заранее подготовившись увидеть то, что происходит в гостиной.

Дети сидели на диване, а их плач превратился в слезное хныкание. Женщина, стоя на коленях, пыталась успокоить их.

– Закончили? – спросил Фарадей нетерпеливо.

Наконец женщина поднялась. В глазах ее стояли слезы, но она уже не молила о пощаде.

– Делайте то, зачем пришли, – сказала она.

– Отлично, – произнес жнец. – Аплодирую вашему мужеству и смирению. Дело в том, что ваш муж не противился «жатве».

Он потрогал распухшую челюсть.

– Просто мы с моей подручной не поладили, отчего у нас и появились эти повреждения.

Женщина с удивлением смотрела на Фарадея; ее нижняя челюсть слегка отвисла. Ситра тоже недоумевала. Жнец повернулся в ее сторону и свирепо посмотрел ей в глаза.

– Моя ученица будет сурово наказана за то, что бросила мне вызов, – сказал он.

Затем повернулся к женщине:

– Пожалуйста, встаньте на колени.

Женщина не встала, а скорее упала на колени. Фарадей протянул ей кольцо.

– По правилам, вы и ваши дети наделяетесь иммунитетом на один год, – сказал он. – Каждый из вас должен поцеловать кольцо.

Женщина целовала и целовала кольцо, не в силах остановиться.

Они вышли молча. Ехали на автобусе, потому что жнец, насколько мог, избегал авто-такси. Этот вид транспорта он считал экстравагантным.

Когда они приехали на свою остановку, Ситра рискнула задать вопрос:

– Вы накажете меня за то, что я сломала вам челюсть?

Она знала, что к утру у Фарадея все заживет, но наночастицам тоже нужно время. Жнец выглядел просто ужасно.

– Ты никому не должна об этом говорить, – сказал он сурово. – И никаких комментариев в журнале. Понятно? О неосмотрительности этого человека никто не должен знать.

– Да, Ваша честь!

Она хотела сказать, насколько восхищена тем, как поступил Фарадей. Дал возможность состраданию превозмочь обязанности. Из каждого акта «жатвы» Ситра выносила урок, но сегодняшний она не забудет никогда. Святость закона… и мудрость, состоящая в том, чтобы знать, когда закон может быть нарушен.

Сама Ситра, как ни пыталась быть идеальным учеником, не была гарантирована от некой неосмотрительности. Одной из ночных обязанностей Ситры было приносить Фарадею перед сном стакан теплого молока.

– Как в детстве, теплое молоко смягчает для меня шероховатости дня, – говорил он. – Хотя я и отказался от печенья, которое обычно сопровождало этот стакан.

Мысль о жнеце, пьющем перед сном молоко с печеньем, казалась Ситре почти абсурдной. Но она предположила, что и носители смерти имеют право на маленькие слабости.

Тем не менее, когда «жатва» оказывалась особенно трудной, Фарадей засыпал еще до того, как Ситра в назначенное время входила в его комнату с молоком. В таких случаях она выпивала молоко сама или отдавала его Роуэну, потому что жнец требовал, чтобы в хозяйстве ничто не пропадало зря.

Вечером этого ужасного дня Ситра задержалась в комнате Фарадея чуть дольше обычного.

– Жнец Фарадей! – негромко позвала она. Нет ответа. Новая попытка – и тишина. По дыханию Фарадея Ситра поняла, что тот спит.

На ночном столике, у изголовья жнеца, лежал некий предмет. Собственно, он находился здесь каждую ночь.

Его кольцо.

Своими гранями камень ловил неясные лучи, струившиеся из коридора. Камень посверкивал даже в этом смутном свете.

Ситра выпила молоко и поставила стакан на ночной столик – с тем, чтобы жнец, когда проснется утром, понял, что молоко, принесенное ею, не пропало. Затем она опустилась на колени, не спуская с кольца глаз. Интересно, а почему жнец всегда на ночь снимает кольцо? Но спросить об этом означало вторгнуться в запретное.

Когда Ситра получит собственное кольцо – если получит, – будет ли оно окружено для нее такой же строгой тайной или станет чем-то обыденным? Чем-то само собой разумеющимся?

Ситра протянула руку и тут же отдернула. Потом протянула вновь и осторожно взяла кольцо. Повернула так, чтобы в камне заиграл свет. Камень был большим, размером с желудь. Говорили, что это бриллиант, но в самом центре камня клубился некий сгусток темноты, а потому кольцо жнеца отличалось от обычного бриллиантового кольца. Никто не знал, что находится в сердцевине камня. Может быть, не знали даже сами жнецы. Центр камня не был вполне черным; скорее отсутствие цвета и света, и особенности его зависели от освещения – как иногда цвет человеческих глаз.

Взглянув на жнеца, Ситра обнаружила, что его глаза открыты, и он наблюдает за ней.

Она замерла, понимая, что поймана с поличным. Теперь, если она даже положит кольцо на место, изменить ничего уже нельзя.

– Хочешь примерить? – спросил Фарадей.

– Нет, – отозвалась Ситра. – Простите. Мне не следовало трогать кольцо.

– Не следовало. Но ты тронула.

Неужели все это время он не спал?

– Вперед! – произнес Фарадей. – Надень. Я настаиваю.

Она еще сомневалась, но уже надевала кольцо, потому что хотела этого, несмотря на то что говорила совсем иное.

Кольцо на пальце отдавало теплом. Размер его соответствовал пальцу жнеца, а потому Ситре кольцо было великовато. И – тяжелее, чем ей казалось.

– А вы не боитесь, что его украдут?

– Нет. Любой человек, достаточно глупый для того, чтобы украсть кольцо жнеца, исчезает из этого мира, поэтому такой опасности больше нет.

Кольцо становилось заметно холоднее.

– Притягательная вещица, не правда ли? – спросил жнец.

Неожиданно Ситра поняла, что кольцо не просто холодное, оно ледяное. В течение нескольких мгновений металл покрылся инеем, а ее палец охватила такая боль, что она рывком стащила кольцо, и оно отлетело в угол комнаты.

Отмороженным оказался не только палец, на который было надето кольцо, но и пальцы, которыми она его стащила. Ситра подавила всхлип. Наночастицы наполнили ее кровь морфином, и Ситра почувствовала, как тепло заструилось по ее телу. Голова закружилась, но Ситра взяла себя в руки.

– Мера безопасности, – сказал жнец. – Сам установил. Микрочип, обеспечивающий мгновенное замерзание. Дай-ка мне взглянуть.

Жнец включил лампу, взял Ситру за руку и принялся разглядывать ее пальцы.

– В Век Смертных ты потеряла бы палец, но сейчас наночастицы уже лечат повреждение.

Он отпустил руку Ситры.

– Завтра все будет в порядке. Зато в следующий раз уже подумаешь, стоит ли трогать чужие вещи.

Он поднял кольцо, положил его на ночной столик и протянул Ситре пустой стакан.

– С завтрашнего дня молоко мне приносит Роуэн, – сказал он.

Расстроенная сверх меры Ситра произнесла:

– Мне очень жаль, что я вас разочаровала, Ваша честь! Вы правы, я не заслуживаю того, чтобы приносить вам молоко.

Жнец поднял брови:

– Ты не поняла. Это не наказание. Любопытство вполне в природе человека. Я просто позволил тебе расстаться с ним. И должен сказать, это заняло немало времени.

Он заговорщицки усмехнулся:

– Посмотрим, насколько хватит Роуэна.

Иногда, когда бремя моей работы становится невыносимым, я начинаю сожалеть обо всем, что мы потеряли, победив смерть. Я думаю о религии и о том, что, став спасителями самих себя, став богами, мы потеряли веру. Что это значит – верить в нечто, превосходящее тебя во всех отношениях? Принять собственное несовершенство, но с надеждой взирать на образ того, кем сам ты никогда не станешь? Должно быть, это страшно. Но это же и возвышало людей над уровнем обыденного, и оправдывало разнообразные формы зла. Я часто размышляю над тем, а не перевешивало ли зло, состоявшее в отрицании бога, сами преимущества веры?

У нас же есть тоновики, создавшие собственный культ. Они одеваются в мешковину и поклоняются звуковым вибрациям; но, как и многое в нашем мире, это всего лишь жалкая имитация былого. К их ритуалам нельзя относиться серьезно, потому что существуют они лишь для того, чтобы придать хоть какой-нибудь смысл быстро летящему времени.

Недавно я имела дело с тоновиками, обитающими в нашем округе. Пошла на их сборище, где должна была забрать жизнь у одного из них – человека, который еще ни разу не проходил разворот и не омолаживался. На этом сборище они интонировали то, что у них называется «резонансной частотой вселенной». Один из них сообщил мне, что звук – живая субстанция и что, гармонизируя с ним свою жизнь, ты обретаешь внутренний покой. А интересно, когда они смотрят на гигантский камертон, являющийся для них символом власти, верят они в него по-настоящему или же воспринимают как шутку?

– Из журнала жнеца Кюри.

Глава 12

Место для посредственности

– Только лишь в сообществе жнецов, – сказал жнец Фарадей, – действует принцип самоуправления. Все остальное регулирует «Гипероблако», которому сообщество не подчиняется. Именно поэтому трижды в год мы собираемся на конклавы, где решаем спорные вопросы, оцениваем общие принципы нашей работы, оплакиваем жизни, которые забрали.

Через неделю, на первой неделе мая, должен был состояться Весенний конклав. Роуэн и Ситра, которые достаточно хорошо изучили то, как устроено сообщество жнецов, знали, что все двадцать пять мировых регионов проводят свои конклавы единовременно и что в их регионе, который охватывал самое сердце континента Северной Мерики, работает триста двадцать один жнец.

– Мидмериканский конклав играет особую роль, – продолжал Фарадей, – потому что мы задаем тон для всего мира. Существует даже выражение: «Куда идет Мидмерика, туда и вся планета». Верховные жнецы Всемирного конклава обязательно прислушиваются к нам.

Фарадей сказал, что на каждом конклаве жнецы подвергаются испытаниям.

– Я не знаю, в чем будет состоять ваше первое испытание, а потому вы должны быть готовыми по всем пунктам.

У Роуэна по поводу конклава скопился целый миллион вопросов, но он придерживал их при себе, позволив Ситре вызывать поминутное раздражение жнеца, поскольку тот вопросов терпеть не мог и никогда на них толком не отвечал.

– Вы все узнаете, когда туда попадете, – сказал Фарадей. – Сейчас же все ваше внимание должно быть сосредоточено на тренировках и изучении теории.

Роуэн никогда не стремился выделиться – уж так был устроен. Если в науках ты слишком хорош или чересчур плох, это всегда привлекает внимание. И хотя ему не нравилось, что его называют салатом, здесь была его зона комфорта.

– Если будешь работать в полную силу, ты будешь среди лучших учеников в классе, – говорил Роуэну преподаватель точных наук, когда он получил высший балл по результатам полусеместровой аттестации. Тогда он сделал все, на что был способен. Но, узнав свой потенциал, он решил больше не напрягаться. Тому было несколько причин, и не последняя из них была связана с его крайне скудными и неверными представлениями о том, кто такие жнецы. Он решил, что роль успешного ученика может превратить его в их мишень. Чей-то друг был уничтожен жнецом в возрасте одиннадцати лет только потому, что был самым умным в классе. Это была, конечно, выдумка, но Роуэн поверил в нее, и это обстоятельство удерживало его от того, чтобы выделяться из массы. А интересно, другие школьники учились спустя рукава по той же самой причине?

Таким образом, прилежание не было сильной стороной Роуэна. Напряженный труд быстро утомлял его, а ведь в программе, помимо химии ядов, истории Эпохи Бессмертных и навыков ведения журнала, были и другие предметы. Металлургия оружия, психология смертных, психология бессмертных, литература сообщества жнецов – от поэзии до философских трактатов и афоризмов, которые содержались в их журналах. И наконец – математическая статистика, на которую так полагался жнец Фарадей.

Для посредственности здесь места не было, особенно накануне конклава.

Роуэн все-таки задал Фарадею один вопрос о конклаве:

– Нас дисквалифицируют, если мы провалим испытание?

Мгновение помедлив, Фарадей ответил:

– Нет. Но будут некоторые последствия.

И не сказал, какие, после чего Роуэн заключил, что неведение не так страшно, как знание.

Последние дни перед конклавом Роуэн и Ситра допоздна сидели в оружейной, изучая инструменты «жатвы». Роуэн уже клевал носом, когда Ситра, громко захлопнув книгу, разбудила его.

– Это ужасно, – провозгласила она. – Церберин, аконит, кониум, полоний. Все эти яды смешались в моей голове.

– Так они быстрее тебя убьют, – сказал Роуэн с усмешкой на устах.

Ситра встала перед ним, скрестив руки на груди.

– А ты-то яды знаешь?

– К конклаву нам нужно знать всего сорок разновидностей, – ответил он.

– Все выучил?

– Выучу.

– Назови молекулярную формулу тетрадотоксина.

Роуэн хотел отмахнуться, но вдруг понял, что не может не принять вызова. Не исключено, что какая-то часть натуры Ситры, любительницы посостязаться, передалась и ему.

– C 11H17N 3O6.

– А вот и нет! – воскликнула Ситра, показывая на него пальцем. – Там 08, а не 06. Проиграл!

Она пыталась разозлить Роуэна – не одной же ей нервничать! Но он не поддавался.

– Может быть, – сказал он и вернулся к своим занятиям.

– Ты что, совсем не волнуешься?

Роуэн вздохнул и закрыл книгу. Когда Фарадей только начал их учить, Роуэн никак не мог смириться со скукой, которую еще со школьных дней вызывали в нем учебники, но со временем начал испытывать удовольствие от переворачивания страниц, а потом и некое подобие катарсиса – это обнаружила первой Ситра – в том, чтобы с шумом захлопнуть книгу.

– Конечно, волнуюсь, – ответил он. – Но я смотрю на все это таким образом. Мы знаем, что нас не дисквалифицируют. Мы знаем также, что нас не убьют. Более того, если мы в чем-то провалимся, у нас есть еще две попытки – до того, как одного из нас изберут жнецом. Какими бы ни были последствия провала на этом конклаве – если кто-нибудь из нас не справится, – мы их преодолеем.

Ситра упала в свое кресло.

– Я не провалюсь, – сказала она, хотя и не очень уверенно. На ее лице было выражение такой обиды, что Роуэну захотелось улыбнуться, но он не стал, поскольку это привело бы ее в ярость. Ему нравилось, когда она злилась, но теперь у них было слишком много работы, чтобы тратить драгоценное время на посторонние эмоции.

Отложив пособие по токсикологии, Роуэн достал справочник по оружию. От них требовалось уметь различать тридцать разных видов оружия, владеть ими и знать их историю. На этот счет Роуэн беспокоился больше, чем по поводу ядов. Он бросил взгляд на Ситру, она перехватила его, и он не без усилия отвел глаза.

Вдруг, словно сама себе, она сказала:

– Я бы по тебе скучала.

Он поднял глаза, она отвернулась.

– Что ты имеешь в виду?

– Если бы в правилах была прописана дисквалификация и тебя дисквалифицировали, мне бы тебя не хватало.

Роуэну вдруг захотелось взять ее руку, тихо лежавшую на столе. Но стол был большой, и, если бы он стал тянуться к ней, это выглядело бы нелепо. А если бы они сидели ближе, это было бы безумием.

– Но этого нет в правилах, – сказал он. – А это значит, что тебе не отвязаться от моего присутствия еще восемь месяцев – что бы ни случилось.

Ситра усмехнулась:

– Верно. И к концу срока ты успеешь мне надоесть до чертиков.

Именно тогда Роуэну пришло в голову, что Ситра не так безразлична к нему, как он думал.

Система квот действует уже более двухсот лет, и хотя есть некоторые различия от региона к региону, данная система с предельной ясностью определяет, каковы обязанности каждого жнеца по отношению к миру. Конечно, все зиждется на усредненных цифрах, и иногда по целым неделям «жатвы» у нас нет; но к началу конклава мы обязаны выбрать наши лимиты. Некоторые из нас предпочитают закончить свои дела побыстрее, а некоторые, напротив, долго раскачиваются, зато к концу периода пребывают в постоянном запале. И то, и другое ведет к небрежности и ненамеренной предвзятости.

Интересно, изменится ли квота, и, если изменится, то как. Население растет быстрее, чем предполагалось, но его рост балансируется способностью «Гипероблака» предоставлять растущему человечеству все необходимое. Возобновляемые ресурсы, подземные жилища, искусственные острова – все это позволяет избежать перенаселенности. Кроме того, Земля не теряет ничего из своей природы. Мы овладели нашим миром, но одновременно мы защищаем его так, как нашим предкам и не снилось.

И все-таки есть пределы всему. Хотя «Гипероблако» и не вмешивается в дела сообщества жнецов, оно определяет, сколько нас должно быть. Сейчас в среднем по всему миру мы забираем жизнь у пяти миллионов человек в год – жалкая часть того количества, что умирало за год в Век Смертных, и совсем уж мало, чтобы скомпенсировать рост народонаселения. Меня трясет, когда я думаю, сколько потребуется жнецов и какими темпами они должны будут уничтожать людей, чтобы остановить безудержный рост населения.

– Из журнала жнеца Кюри.

Глава 13

Весенний конклав

Фалкрум-Сити – крупнейший город, выросший недалеко от центра Мидмерики уже в Эпоху Бессмертных. Там, расположившись среди парящих в небе шпилей, производя впечатление если не своей высотой, то основательной монументальностью, стоит приземистое каменное сооружение. Мраморные колонны и арки поддерживают огромный медный купол – дань архитектуре Древней Греции и Древнего Рима, породивших нашу цивилизацию. И название у этого сооружения соответствующее – Капитолий. Ибо здесь находилась столица штата – в те времена, когда у нас были штаты, а правительство еще не устарело и не сошло на нет. Теперь этому зданию выпала честь быть вместилищем офисов Мид-мериканского сообщества жнецов. Здесь же трижды в год проходят их конклавы.

В день весеннего конклава лил дождь.

Обычно Ситра не очень переживала из-за дождя, но в тот день сочетание мрачной погоды с общим напряжением, которое она испытывала, ощутимо давило. С другой стороны, ясный день был бы в этих обстоятельствах насмешкой. В конце концов Ситра решила – в какой день ни появляйся перед пугающим собранием жнецов, все плохо.

До Фалкрум-Сити на гиперпоезде езды всего час, но, естественно, жнец Фарадей считал гиперпоезда слишком экстравагантными.

– Кроме того, мне нужно видеть по сторонам сцены природы, а не стены подземного туннеля. Я, в конце концов, человек, а не крот.

На обычном поезде поездка заняла шесть часов, и Ситра с удовольствием глазела по сторонам, хотя большую часть времени отдала учебе.

Фалкрум-Сити стоял на Миссисипи. Ситра вспомнила, что когда-то на берегу высилась огромная серебряная арка, но потом она исчезла, уничтоженная еще в Век Смертных тем, что называлось «терроризм». Она могла бы побольше узнать о городе, если бы не была так погружена в зубрежку ядов и оружия.

Они приехали вечером накануне конклава и ночь провели в гостинице в центре города. Утро пришло слишком быстро.

Когда Ситра, Роуэн и жнец Фарадей вышли в половине седьмого утра из гостиницы, шедшие по улице люди бросились к ним и стали наперебой предлагать свои зонтики – они предпочли бы вымокнуть сами, но не дать промокнуть под дождем жнецу и его ученикам.

– Они знают, что вы взяли двоих учеников, а не одного? – спросила Ситра.

– Конечно, знают, – ответил Роуэн за жнеца. – Почему бы и нет?

Но молчание жнеца только раззадорило Ситру.

– Вы ведь решили этот вопрос с Высоким Лезвием, не так ли? – не унималась она.

– У сообщества жнецов лучше просить прощения, чем разрешения, – ответил он наконец.

Ситра посмотрела на Роуэна с выражением ну-что-я-тебе-говорила? но он прикрылся зонтиком и ничего не увидел.

– Проблем не будет, – сказал Фарадей, но не очень убедительно.

Ситра вновь взглянула на Роуэна, который на сей раз не успел закрыться зонтиком и спросила:

– Я что, единственная, кого это волнует?

Тот пожал плечами:

– У нас иммунитет до зимнего конклава, и отозвать его нельзя – все это знают. А что, кроме этого, они могут сделать плохого?

Некоторые жнецы прибывали в здание Капитолия пешком, некоторые – в автотакси, кто-то – на собственных машинах, а кто-то и в лимузине. По обеим сторонам мраморной лестницы, ведущей к зданию, были натянуты веревки, которые удерживали толпу зевак. Здесь же стояли полицейские и Охрана Лезвия – элитное охранное подразделение сообщества жнецов. Прибывающие жнецы были надежно защищены от публики, которая их обожала, – несмотря на то что сама публика от жнецов защищена не была.

– Терпеть не могу этот «проход сквозь строй», – произнес жнец Фарадей, имея в виду подъем по ступеням к Капитолию. – Это гораздо хуже, чем дождь. Там обычно кучкуются толпы глубиной в дюжину человек с каждой стороны.

Но сейчас народа было вполовину меньше. Ситра раньше и не думала, что людям может быть интересно поглазеть на жнецов, идущих на конклав. Но ведь знаменитости всегда привлекают толпу! Почему бы и здесь не быть тому же?

Некоторые из прибывающих жнецов приветливо махали, другие подыгрывали толпе – целовали младенцев, раздавали иммунитет. Ситра и Роуэн следовали принципу Фарадея – полностью игнорировать толпу.

В вестибюле уже находилось несколько десятков жнецов. Они снимали плащи, открывая взору мантии всех возможных цветов и текстур. Многоцветье вестибюля напоминало радугу, и это многоцветье вызывало мысли о чем угодно, но только не о смерти. Как понимала Ситра, это было сделано намеренно. Жнецы хотели, чтобы их воспринимали в многообразных оттенках света, но не тьмы.

По ту сторону величественной арки, под центральным куполом, располагалась обширная ротонда, где сотни жнецов, собравшиеся за изысканным завтраком, приветствовали друг друга, беседовали, смеялись. Ситра подумала: о чем они могут говорить? О новых инструментах убийства? О погоде? О покрое мантий? Находиться в присутствии одного жнеца уже было страшновато. А здесь их собрались сотни – поневоле свихнешься.

Жнец Фарадей наклонился к ним и произнес приглушенным голосом:

– Видите?

Он указал на лысого человека с окладистой бородой.

– Это жнец Архимед, один из самых старых жнецов. Он станет говорить вам, что жил в год Кондора, когда было образовано сообщество жнецов, но это ложь. Он не так уж стар. А вон там…

Фарадей указал на седовласую женщину в бледно-лиловой мантии:

– Это жнец Кюри.

Ситра выдохнула:

– Сама Госпожа Смерть?

– Так ее называют.

– Правда ли, что она лишила жизни последнего президента, как раз перед тем как функции управления перешли к «Гипероблаку»? – спросила Ситра.

– Да, а еще и кабинет министров, – ответил Фарадей, задумчиво посмотрев на седовласую женщину. – Ее действия в те дни воспринимались как достаточно противоречивые.

Женщина почувствовала, что на нее смотрят, и повернулась. Ситра замерла под взглядом серых проницательных глаз. Затем женщина улыбнулась всем троим, кивнула и вновь обратилась к говорившим с ней.

Недалеко от пока закрытого входа в зал ассамблей стояла группа из четырех или пяти жнецов. На них были яркие мантии, украшенные драгоценными камнями. Центром их внимания был жнец в ярко-голубой мантии, по которой каскадом струились бриллианты. Он что-то говорил окружившим его, и те смялись довольно подхалимски – чуть громче, чем следовало бы в этой ситуации.

– А это кто? – спросила Ситра.

Фарадей взглянул, и его взгляд стал угрюмым. Даже не стараясь скрыть своего отношения, Фарадей произнес:

– Это жнец Годдард, и с ним лучше не иметь дела.

– Годдард? – переспросил Роуэн. – Мастер массовой «жатвы»?

Фарадей озабоченно посмотрел на него:

– Откуда тебе это известно?

Роуэн пожал плечами:

– У меня есть приятель, который тащится от таких вещей, и он кое-что слышал.

Ситра поняла, что тоже знает о Годдарде – не по имени, а по его делам. Или, если быть более точным, по слухам о его делах, потому что официальные отчеты не публиковались. Но, как сказал Роуэн, все мы что-то слышим.

– Это тот, который уничтожил целый самолет? – спросила она.

– Почему ты спрашиваешь? – произнес Фарадей. – Это произвело на тебя впечатление?

Ситра покачала головой:

– Скорее наоборот.

Но она не могла отвести глаз от мантии жнеца Годдарда – как и все вокруг. Такого эффекта, наверное, Годдард и добивался.

И тем не менее это было не самое заметное облачение. Сквозь толпу медленно продвигался жнец в богатой позолоченной мантии. Жнец был огромен ростом – настолько, что его мантия казалась настоящим шатром.

– Кто этот толстый? – спросила Ситра.

– Важный человек, – кивнул головой Роуэн.

– Еще бы, – отозвался Фарадей. – Толстый, как ты его назвала, это Высокое Лезвие. Самый важный человек в Мидмериканском сообществе жнецов. Он председатель конклава.

Высокое Лезвие двигался через толпу, искривляя вокруг себя пространство, словно был огромной газообразной планетой. Конечно, он мог бы напрячь свои наночастицы, чтобы те подкорректировали объем его талии, но, вероятно, решил этого не делать. Его выбор был сознательным – он предпочитал быть живым монументом. Увидев жнеца Фарадея, Высокое Лезвие извинился перед теми, с кем вел беседу, и направился к нему.

– Досточтимый жнец Фарадей, всегда рад видеть вас, – произнес он, захватывая руки Фарадея в свои ладони, что, как предполагалось, должно было выглядеть сердечным приветствием, но выглядело искусственным и натянутым жестом.

– Ситра, Роуэн! Я хочу вас познакомить с Высоким Лезвием Ксенократом, – сказал Фарадей, после чего повернулся к толстяку:

– Они мои новые ученики.

Ксенократ оценивающе глянул на Ситру и Роуэна.

– Двойное ученичество, – весело сказал он. – Умно. Большинство жнецов и с одним-то учеником испытывают проблемы.

– Лучший из этих двоих получит мое благословение и кольцо.

– А второй будет тяжко разочарован, я уверен, – сказал Высокое Лезвие и отошел к вновь прибывшей группе жнецов, только что вошедших с дождя.

– Видишь? – произнес Роуэн. – А ты беспокоилась.

Но Ситра видела, насколько неискренен в своем веселии был отошедший.

Роуэн нервничал, но не хотел признаваться в этом. Он знал – если признается, Ситра станет беспокоиться, что заставит его нервничать еще сильнее. Поэтому он, обуздав свои страхи и опасения, сидел с широко открытыми глазами и вбирал в себя все, что видел вокруг. Здесь были и другие ученики. Роуэн услышал, как двое из них говорили о том, что сегодня «большой день». Юноша и девушка – постарше Роуэна года на два-три – сегодня получали свои кольца и становились младшими жнецами. Девушка сетовала на то, что первые четыре года им придется проводить «жатву» только с одобрения лицензионного комитета.

– Каждый раз! – жаловалась девушка. – Словно мы дети малые.

– Хорошо хоть, что ученичество не длится четыре года, – сказал Роуэн, намереваясь включиться в разговор. Те двое посмотрели на него с отвращением.

– Я имею в виду, чтобы получить степень в колледже, тоже нужно проваландаться четыре года, верно?

Он понимал, что закапывает себя все глубже, но он уже принял решение.

– А чтобы получить лицензию жнеца, всего ничего, – закончил он.

– Ты кто такой, черт побери? – спросила девушка.

– Не обращай внимания, это просто шпат.

– Кто? – переспросил Роуэн, которого называли по-разному, но так – никогда.

Юноша и девушка одновременно ухмыльнулись.

– Ты что, вообще ничего не знаешь? – спросила девушка. – Шпат, шпатель, кухонная лопатка. Так называют новых ученичков, потому что они годны только на то, чтобы переворачивать на сковородке бифштексы для своих наставников.

Роуэн засмеялся, что вызвало еще большее раздражение у тех двоих.

Подошла Ситра.

– Если мы кухонные лопатки, то кто тогда вы? Безопасные ножницы? Или просто пара садовых инструментов?

Юноша, казалось, был готов ударить Ситру.

– Кто ваш наставник? – спросил он. – Он должен был научить вас уважению к старшим.

– Это я, – произнес Фарадей, положив руку на плечо Ситры. – А вы, молодые люди, не вправе требовать уважения, пока не получили кольцо.

Юноша сжался и, казалось, уменьшился в росте.

– Досточтимый жнец Фарадей! Простите меня, я не знал.

Девушка же быстро сделала шаг в сторону, дистанцируясь от своего приятеля.

– Желаю вам сегодня удачи! – произнес Фарадей, сопровождая свои слова великодушным жестом, которого эти двое явно не заслуживали.

– Благодарим вас, – сказала девушка. – Но дело не в удаче. Наши жнецы нас обоих готовили долго и тщательно.

– Очень хорошо, – сказал Фарадей. Молодые люди на прощание склонили головы, что больше походило на поклон, и отошли.

Когда они удалились, Фарадей сообщил Ситре и Роуэну:

– Девушка получит кольцо. А вот юноша – нет.

– Откуда вы знаете? – спросил Роуэн.

– У меня есть друзья в лицензионном комитете. Юноша очень способен, но слишком быстро поддается гневу. А это недостаток, с которым нельзя мириться.

Как ни сердился Роуэн на того парня, он почувствовал к нему некую жалость.

– А что будет с учеником, которому не дают кольца? – спросил он.

– Он возвратится в свою семью и будет жить дальше, как было до этого.

– Но после года ученичества жизнь уже не будет такой, как прежде.

– Верно, – кивнул жнец. – Однако если человек понимает, что такое быть жнецом, это принесет ему лишь ему только добро.

Роуэн кивнул, но подумал, что ответ звучит слишком наивно для такого мудреца, каковым был Фарадей. Ученичество у жнеца было травмирующим опытом. Даже с учетом высокой цели – все равно травмирующим.

Ротонда, к этому моменту уже заполненная жнецами, дрожала от какофонии звуков, отражавшихся от мраморного пола, от стен и купола. Роуэну очень хотелось послушать еще какие-нибудь разговоры, но все тонуло в общем гуле. Фарадей сказал им, что огромные бронзовые ворота, ведущие в зал заседаний, откроются ровно в семь утра, а в семь вечера все жнецы покинут Капитолий. Двенадцать часов дано на решение всех проблем. Если что-либо не будет сделано, то это переносится на следующий конклав, который состоится через четыре месяца.

– Раньше, – сказал Фарадей, как только ворота открылись, чтобы впустить жнецов, – конклавы длились три дня. Но потом было обнаружено, что второй и третий дни обычно посвящены пустым спорам и выяснению отношений. Сейчас этого времени тоже хватает, но нас сдерживают. И мы очень быстро движемся по повестке дня.

Зал заседаний представлял собой гигантский полукруг с большой трибуной, на которой сидел Высокое Лезвие, и скамьями пониже, которые располагались по обеим сторонам от трибуны. На одной сидел служащий, который вел протокол, а на другой – парламентарий, который интерпретировал правила и процедуры, если по таковым возникали вопросы. Жнец Фарадей достаточно много рассказал Ситре и Роуэну о структуре власти в сообществе жнецов, чтобы они понимали, что к чему.

Первым пунктом повестки, когда все уселись, было Оглашение Имен. Один за другим, без особого порядка и последовательности жнецы вставали и, выйдя вперед, называли имена людей, чьи жизни были ими забраны за последние три месяца.

– Мы не можем называть все имена, – сказал жнец Фарадей. – Здесь более трехсот жнецов, и, если бы мы называли всех, умерших было бы больше двадцати шести тысяч. Поэтому мы выбираем по десять имен – тех, кого больше помним, тех, кто умирал самым достойным образом, тех, кто прожил заметную жизнь.

После каждого имени звучал удар колокола – торжественный и звучный. Роуэну пришлось по душе, что в список своих десяти жертв жнец Фарадей включил и Кола Уитлока.

Ситре быстро наскучило Оглашение Имен. Даже при том, что каждый жнец сократил свой список до десяти, вся процедура продлилась более двух часов. Конечно, в том, что жнецы платили дань памяти почившим, было особое благородство, но, как считала Ситра, имея всего двенадцать часов на решение накопившихся за три месяца проблем, не стоило так транжирить время.

Написанной заранее повестки дня не было, а потому ни Роуэн, ни Ситра не знали последовательности процедур, и Фарадей объяснял им то, что происходило.

– Когда будет наше испытание? Нас отсюда куда-нибудь увезут? – спросила Ситра, но Фарадей заставил ее замолчать.

Следующей церемонией после Оглашения Имен было омовение рук. Жнецы, встав, выстроились к двум чашам, стоящим по обе стороны трибуны. И вновь Ситра не увидела в этом действе особого смысла.

– Этот ритуал – точь-в-точь как у тоновиков, – сказала она, когда Фарадей вернулся на место с мокрыми руками.

Он склонился к ней и прошептал:

– Хорошо, если тебя не услышали другие жнецы.

– Вам кажется достаточно гигиеничным полоскаться в воде, где до вас уже побывали полторы сотни рук?

Фарадей вздохнул:

– Это приносит утешение, дает ощущение общности. Не нужно с пренебрежением относиться к традициям, которые скоро станут и твоими.

– Или не станут, – ухмыльнулся Роуэн.

Ситра поежилась и проворчала:

– Все это мне кажется пустой тратой времени.

Фарадей знал, что ее недовольство было в действительности вызвано тем, что она не знала, когда их с Роуэном представят конклаву и когда придет черед их испытания. Ситра была не из тех, кто способен долго пребывать в темноте. Может быть, именно поэтому Фарадей ничего ей не говорил – он постоянно давил на ее слабости, пытаясь помочь ей с ними справиться.

Затем было сказано о том, что некоторые жнецы в выборе своих жертв продемонстрировали предвзятость. Совершившие проступок жнецы стали объектом порицания со стороны сообщества. Это показалось Ситре интересным и позволило ей заглянуть за кулисы работы жнеца.

Один жнец слишком много внимания уделил бедным. Его также подвергли порицанию и предписали до следующего конклава заниматься только богачами.

Еще один продемонстрировал расовые предпочтения – забрал слишком много жизней людей с испанскими корнями и недостаточно – с африканскими.

– Такова уж демография моего региона, – оправдывался жнец. – В своем генетическом коде люди имеют большую испанскую составляющую.

Но Высокое Лезвие Ксенократ был неумолим.

– Вам следует забрасывать сеть пошире, – сказал он. – Занимайтесь «жатвой» в других местах.

Этому жнецу предписали возвращение к более сбалансированным показателям. Если этого не произойдет, его ждет дисциплинарное взыскание, и отныне все его решения по поводу «жатвы» должны будут авторизоваться лицензионным комитетом.

Шестнадцать жнецов получили выговор. Десятерых из них предупредили, шестерых подвергли взысканию. Самая забавная ситуация возникла со жнецом, который был, как оказалось, слишком красив. Его обвинили в том, что он забирал жизни в основном у людей некрасивых, малопривлекательных.

– Ничего себе! – вскричал один из жнецов в зале. – Что это будет за мир, если мы будем работать только с уродами?

Зал грохнул смехом.

Обвиняемый старался оправдать себя, прибегнув к старой поговорке «Красота – в глазах созерцающего», но Высокое Лезвие не купился на это. Нарушитель правил подвергся порицанию уже в третий раз, а потому его отправили на постоянную пробацию – он мог жить как жнец, но не имел права работать.

– До следующего года, названного именем земноводного, – провозгласил Высокое Лезвие.

– Это безумие, – произнесла Ситра достаточно громко, чтобы ее слышали и Роуэн, и Фарадей. – Никто не знает, именами каких животных назовут следующие года. Последним годом земноводного был год Геккона, а это случилось до моего рождения.

– Именно! – сказал Фарадей едва ли не с веселым злорадством. – Его наказание может кончиться в следующем году, а может не кончиться никогда. Теперь он будет лоббировать в управлении Календарей, чтобы следующий год назвали годом сцинка или хильского чудовища, а то и еще каким-нибудь именем, которое пока не использовали.

Перед тем как закрыть дисциплинарный раздел утреннего заседания, вызван был еще один жнец. Правда, не по статье о предвзятости.

– У меня имеется анонимное письмо, – заявил Высокое Лезвие, – в котором Досточтимый жнец Годдард обвиняется в преступлении.

Ропот пронесся по залу. Ситра увидела, как Годдард, пошептавшись со жнецами из своего кружка, встал:

– В каком именно преступлении меня обвиняют?

– Излишняя жестокость во время «жатвы».

– Но обвинение анонимно! – произнес Годдард. – Я не верю, чтобы кто-то из моих собратьев-жнецов был бы настолько труслив. Требую, чтобы обвинитель или обвинительница открылись!

Вновь пронесся ропот. Никто не встал, не взял на себя ответственность.

– Ну что ж, – сказал Годдард. – Я отказываюсь отвечать на обвинения невидимки.

Ситра ждала, что Высокое Лезвие Ксенократ будет настаивать на рассмотрении вопроса. В конце концов, к обвинению от собрата-жнеца следовало бы отнестись со всей серьезностью, но председатель отложил бумагу и сказал:

– Ну что ж. Если никто не желает высказаться по этому поводу, объявляю утренний перерыв.

И жнецы, великие агенты смерти, отправились в ротонду за порцией пончиков и кофе.

Как только Фарадей с учениками оказались там, жнец наклонился к ним и произнес:

– Никакого анонимного обвинителя не было. Я уверен, письмо было написано самим Годдардом.

– Зачем эму это нужно? – удивилась Ситра.

– Чтобы лишить инициативы своих врагов. Старый трюк. Теперь любого, кто рискнет его обвинить, будут считать тем самым анонимщиком и трусом. Никто и не рискнет.

Роуэн обнаружил, что его интересует не столько драматургия общего собрания и стычки в большом зале, сколько то, что происходит за его пределами. Он уже начал понимать, как действительно работает сообщество жнецов. Самые главные вещи происходили не за бронзовыми воротами, а в ротонде и сумеречных альковах в недрах здания. Таковых было немало, и служили они как раз этим целям.

Утренние разговоры были простой светской болтовней, но теперь, по мере того как день расцветал, Роуэн увидел, как некоторые жнецы во время перерыва формируют небольшие тесные сообщества, совершают сделки, заключают союзы, разрабатывают тайные планы.

Он услышал, как некая группа договаривалась предложить запрет на использование в качестве инструмента «жатвы» удаленных детонаторов – не из этических соображений, а потому что оружейное лобби совершило значительное подношение конкретному жнецу. Еще одна группа пыталась продвинуть какого-то молодого жнеца в лицензионный комитет, чтобы он оказывал на комитет влияние и тот принимал решения в их пользу.

Если борьба за власть и влияние где-то и ушли в прошлое, то только не в сообществе жнецов.

Учитель Ситры и Роуэна не присоединялся ни к кому из «заговорщиков», пребывая в гордом одиночестве над мелочной политической возней, – как и добрая половина жнецов.

– Нам известны все интриги всех этих интриганов, – сказал он Роуэну и Ситре, поглощая пончик с желе. – И они не могут ничего сделать без нашего ведома.

Роуэн внимательно следил за жнецом Годдардом. К нему многие подходили перемолвиться словом. Другие что-то ворчали по его поводу с безопасного расстояния. Молодые жнецы из его окружения представляли собой мультикультурную группу в старом, классическом значении этого слова. Хотя никто из людей уже не нес в себе чистого этногенетического кода, эти жнецы демонстрировали ясную принадлежность к тому или иному чистому этносу. Девушка в зеленом несла в себе смягченные паназиатские черты, мужчина в желтом имел явно африканские корни, огненно-оранжевый был почти чистым европеоидом, а в самом Годдарде преобладала испанская кровь. Годдард явно стремился выделяться из толпы везде и повсюду, чему способствовал, безусловно, и этнический баланс его группы.

Хотя Годдард ни разу не обернулся, Роуэн ясно ощущал: тот знает, что Роуэн на него смотрит.

Остаток утра прошел в горячих дебатах. Делались и обсуждались различные предложения. Как и сказал Фарадей, интриганы могли реализовать свои планы только тогда, когда им позволяло сделать это здравомыслящее большинство сообщества. Был принят запрет на использование удаленных детонаторов – но не из-за того, что в деле фигурировали взятки, а потому, что взрывать людей – это грубая, жестокая работа, не соответствующая высоким принципам сообщества жнецов. Зато молодого жнеца, которого проталкивали в лицензионный комитет, забаллотировали – комитет не мог быть ничьей карманной игрушкой.

– Хотел бы и я когда-нибудь войти в комитет жнецов, – сказал Роуэн.

Ситра посмотрела на него странным взглядом и спросила:

– Почему ты говоришь как Фарадей?

Роуэн пожал плечами:

– В Риме… – начал он.

– Мы не в Риме, – перебила его Ситра. – А будь мы там, местечко для конклава у нас нашлось бы попрохладнее.

Местные рестораны отчаянно сражались за право обслуживать конклав, а потому в ротонде на ланч был устроен шведский стол гораздо более роскошный, чем утром, и Фарадей – против своего обыкновения – полностью загрузил свою тарелку.

– Не думайте о нем плохо, – сказала Роуэну и Ситре жнец Кюри своим одновременно и сладкозвучным, и резким голосом. – Для тех из нас, кто принял обет суровой и серьезной жизни, конклав – единственное место, где можно позволить себе роскошь еды и напитков. Это напоминает нам, что мы все-таки люди.

Ситра, которая думала только об одном, не преминула воспользоваться случаем.

– Когда будет испытание учеников? – спросила она жнеца Кюри.

Та усмехнулась и откинула назад свои шелковистые серебряные волосы.

– Тех, кто надеется сегодня получить кольцо, испытывали вчера вечером, – сказала она. – Что до остальных, то вас подвергнут испытанию очень скоро.

Разочарование, написанное на физиономии Ситры, заставило Роуэна фыркнуть. Та ответила сердитым взглядом.

– Заткнись, и свали куда подальше, – сказала она, и Роуэн с охотой повиновался.

Думая преимущественно о предстоящем испытании, Ситра тем не менее хотела знать, что она пропустит на конклаве, когда учеников уведут, чтобы протестировать. Как и для Роуэна, для нее конклав был чрезвычайно интересным уроком. Мало кто из обычных людей бывал когда-либо свидетелем таких собраний. Да и они видели лишь ограниченную часть конклава – все эти торговцы, которым после ланча было позволено в течение десяти минут продемонстрировать достоинства оружия или яда, которые они хотели продать сообществу жнецов и, главное – Главному оружейному мастеру, решавшему, что именно будет куплено. От этой толпы шел звук, как от информационных голограмм:

– Он режет, он рубит! Подождите, есть кое-что еще лучше!

Один торговец предлагал цифровой яд, который мог превратить наночастицы, живущие в крови жертвы, в маленьких голодных чудовищ, способных сожрать человека меньше чем за минуту. Торговец беззастенчиво использовал слово «жертва», что вызвало негодование жнецов, и Главный мастер отослал его прочь.

Наибольший успех выпал на долю торговца, предлагавшего продукт, названный «Прикосновение покоя» – название, которое больше подошло бы женскому гигиеническому средству, чем орудию убийства. Продававшая средство женщина показывала всем маленькую пилюлю. Но пилюля эта предназначалась не объекту «жатвы». Ее принимал сам жнец.

– Запейте ее водой, и через несколько секунд ваши пальцы станут выделять трансдермальный яд. Любой, к кому вы прикоснетесь в течение часа, умрет быстро и без боли.

Главный оружейный мастер настолько впечатлился, что, выйдя на сцену, принял дозу и, в целях демонстрации, убил продавщицу, которая, уже будучи на пороге смерти, продала сообществу пятьдесят фиалов своего средства.

Остаток дневного заседания посвятили обсуждениям, спорам и голосованию по вопросам текущей политики. Жнец Фарадей высказался лишь однажды – когда формировали комитет по иммунитету.

– Мне кажется совершенно ясным то, что по вопросам наделения иммунитетом должен существовать строгий надзор – так же, как существует надзор за «жатвой» со стороны лицензионного комитета.

Роуэн и Ситра не без удовольствия отметили, что мнение их наставника считалось очень весомым среди жнецов, – настолько, что некоторые из них, поначалу выступавшие против формирования комитета по иммунитету, после слов Фарадея изменили свою точку зрения на противоположную. Тем не менее, непосредственно перед тем как начать вести окончательный подсчет голосов, Высокое Лезвие сообщил, что время для обсуждения законов и правил вышло.

– К этому вопросу мы непременно вернемся на следующем конклаве, – провозгласил он.

Кое-кто из жнецов зааплодировал, в то время как другие вскочили со своих мест, громко выражая свое недовольство тем, что дело отложено в долгий ящик. Но жнец Фарадей не стал выражать своего неудовлетворения. Он сделал глубокий вдох, потом выдохнул и сказал:

– Интересно.

И все.

Но тут Высокое Лезвие объявил следующий пункт повестки дня, заставив Ситру и Роуэна на время позабыть про дело о комитете по иммунитету. Настал черед учеников.

Ситра вдруг почувствовала, что ей хочется схватить Роуэна за руку и с силой сжать ее – да так, чтобы она, обескровленная, побелела. Но она сдержалась.

Роуэн, со своей стороны, следовал примеру наставника. Он глубоко вдохнул и выдохнул, стараясь избавиться от волнения. Он изучил все, что мог изучить, научился всему, чему мог научиться. И он покажет все, на что способен. Если сегодня он провалится, впереди у него еще будет возможность исправиться.

– Удачи! – сказал он Ситре.

– Тебе тоже, – ответила она. – Пусть жнец Фарадей гордится нами.

Роуэн улыбнулся и подумал, что и Фарадей подарит ей улыбку, но тот смотрел в другую сторону. Он не спускал глаз с Ксенократа.

Первыми были вызваны кандидаты в жнецы – четверка, чей срок ученичества закончился. Испытание они прошли накануне вечером, и оставалось только посвятить молодых людей в жнецы. Или не посвятить. Говорили, что имелся и пятый кандидат, который провалил испытание, и его (или ее) на конклав даже не пригласили.

На бархатных подушечках вынесли три кольца. Четверка учеников принялась переглядываться друг с другом, понимая, что кто-то из них не выдержал испытания, а потому будет с позором отправлен домой.

Жнец Фарадей повернулся к сидящему рядом с ним жнецу и сказал:

– Со времени последнего конклава лишь один жнец покончил с собой, а мы посвящаем сразу троих. Неужели население так выросло, что нам понадобилось два дополнительных жнеца?

Учеников по очереди вызывал жнец Мандела, председатель лицензионного комитета. Каждый вставал перед ним на колени, Мандела говорил что-то о каждом кандидате, а потом вручал кольца. Новоиспеченные жнецы надевали кольца на палец и, подняв руку, показывали конклаву, который приветствовал новых собратьев аплодисментами. Затем каждый называл своего Отца-покровителя, какое-либо светило из науки прошлого, в честь которого его будут звать. И вновь конклав Мидмериканского сообщества жнецов аплодировал, принимая в свои ряды жрецов Гудалла, Шрёдингера и Колберта.

Трое посвященных покинули сцену, и на ней остался только тот юноша с горячим темпераментом, о котором жнец Фарадей утром пророчески говорил, что ему не дадут кольца. Аплодисменты замерли. Он стоял в одиночестве. Затем жнец Мандела сказал:

– Рэнсом Паладини, мы решили не посвящать вас в жнецы. Как бы ни сложилась ваша жизнь, мы желаем вам успеха. Вы свободны.

Юноша помедлил несколько мгновений, думая, вероятно, что все это либо шутка, либо финальное испытание. Затем, покраснев и сжав губы, он молча пошел, почти побежал по центральному проходу, толкнул бронзовые ворота, петли которых жалобно скрипнули, и вышел из зала.

– Это ужасно, – сказала Ситра. – По крайней мере могли бы проводить его аплодисментами за попытку.

– Нет похвалы недостойным, – сказал Фарадей.

– Один из нас тоже отправится восвояси, – сказал Роуэн Ситре. Он решил: если такое случится с ним, то торопиться он не станет. Он посмотрит в глаза каждому из жнецов, кто встретится ему по пути. Даже если его отвергнут, он сможет уйти с достоинством.

– Пусть вперед выйдут оставшиеся ученики, – провозгласил Ксенократ.

Роуэн и Ситра встали, готовые ко всему, что припасло для них сообщество жнецов.

Я верю, что люди по-прежнему боятся смерти, но только в тысячу раз меньше, чем раньше. Я говорю так потому, что, если основываться на текущих квотах, шанс быть «скошенным» в течение ближайших ста лет у человека сейчас составляет лишь один процент. Чтобы иметь шансы «пятьдесят на пятьдесят», ребенок, рожденный сегодня, должен прожить пять тысяч лет.

Конечно, поскольку мы уже не ведем точного летоисчисления, никто, кроме детей и подростков, не знает своего возраста. Мы ориентируемся во времени с допуском в одно-два десятилетия. Например, сейчас, когда я пишу эти строки, я могу сказать вам, что мне – от ста шестидесяти до ста восьмидесяти лет, хотя мне не очень нравится говорить о своих годах. Как и все, я время от времени делаю разворот и переустанавливаю свой биологический возраст. Но, подобно большинству жнецов, я не становлюсь моложе сорока. Только по-настоящему молодые жнецы желают выглядеть молодыми.

Сегодня самым пожилым людям где-то около трехсот лет, но это потому, что мы все еще недалеко ушли от Века Смертных. Интересно, какой будет жизнь через тысячелетие, когда средний возраст людей приблизится к тысяче? Будем ли мы подобны детям Ренессанса, искушенным во всех науках и искусствах, поскольку у нас будет достаточно времени, чтобы овладеть ими? Или же скука и серая рутина окончательно поглотят нас, лишив последнего желания жить бесконечно? Я мечтаю о первом, хотя подозреваю, что случится второе.

– Из журнала жнеца Кюри.

Глава 14

Небольшое условие

Идя по проходу, Роуэн нечаянно наступил Ситре на ногу. Она недовольно поморщилась, но не стала выговаривать Роуэну.

Ситра была слишком занята повторением про себя свойств ядов и оружия, а потому неуклюжесть Роуэна занимала ее в последнюю очередь.

Ситра думала, что их отведут куда-нибудь в отдельное помещение, приспособленное для экзамена, но другие ученики, которым уже доводилось прежде присутствовать на конклавах, шли прямо по проходу в направлении трибуны. Они выстроились перед лицом конклава наподобие хора, не соблюдая особого порядка очередности. Ситра встала рядом с Роуэном.

– Что это такое? – прошептала она.

– Понятия не имею, – ответил он.

Всего их было восемь. Некоторые стояли с суровым выражением лица, полностью контролируя свои эмоции. Прочие не без труда сдерживали страх. Ситра не знала, как она выглядит со стороны, но ее изрядно бесил Роуэн, стоящий с такой отсутствующей миной, словно ждал автобус на остановке.

– Экзаменатором сегодня будет Досточтимый жнец Кюри.

Ропот голосов пронесся по залу, и жнец Кюри, «Госпожа Смерть», вышла вперед. Дважды пройдя вдоль ряда учеников и смерив их взглядом с головы до ног, она сказала:

– Каждому из вас зададут по вопросу. У вас будет возможность дать приемлемый ответ.

Один вопрос? На каком еще экзамене задают по одному вопросу? Как можно таким способом проверить знания? Сердце в груди Ситры билось настолько яростно, что она представила, будто оно выскакивает наружу. Тогда назавтра ей пришлось бы покинуть восстановительный центр под грохот издевательски-насмешливых аплодисментов.

Жнец Кюри начала с левого фланга. Ситре предстояло оказаться четвертой.

– Джакори Циммерман, – обратилась жнец Кюри к долговязому парню. – Представьте: женщина бросается на ваше лезвие, предпочтя пожертвовать собой ради ребенка, чью жизнь вы явились забрать. Ваши действия?

Юноша мгновение поколебался, а затем ответил:

– Сопротивляясь «жатве», женщина нарушила третью заповедь. Поэтому я обязан лишить жизни всю ее семью.

Кюри мгновение помолчала, после чего сказала:

– Ответ не принят.

– Но… но, – начал Джакори, – она же сопротивлялась! А правила гласят…

– Правила гласят: нельзя сопротивляться, если речь идет о собственной жизни. Если бы эта женщина была избрана для «жатвы», ее случай подходил бы под третью заповедь. К тому же, если мы не уверены в том, как применить правила, руководством нам должно стать сострадание. В вашем случае следует лишить жизни ребенка, а женщину отправить в восстановительный центр, после чего даровать иммунитет сроком на год ей и всем оставшимся членам ее семьи.

Затем жнец Кюри жестом указала на зал:

– Спускайтесь вниз. Ваш наставник выберет вам наказание.

Ситра нервно сглотнула. Разве знание того, что ты провалился, не станет само по себе самым тяжелым наказанием? Какие еще наказания есть в запасе у жнеца для потерпевшего неудачу ученика?

Жнец Кюри перешла к скуластой девушке – такой с виду уверенной, что казалось, она выдержит напор урагана.

– Клаудетта Каталино, – сказала Кюри. – Вы сделали ошибку с выбором яда…

– Такого никогда не случится, – произнесла девушка.

– Не перебивайте меня.

– Но вы исходите из неверной посылки, Досточтимая жнец Кюри. Я знаю свои яды на отлично, ошибка исключена.

– Ну что ж, – невозмутимо сказала Кюри. – Ваш наставник должен быть горд оттого, что руководит самым выдающимся учеником в истории человечества.

Из зала послышались иронические смешки.

– Ну хорошо, – продолжила жнец, – допустим, что некто, раздраженный вашим высокомерием, намеренно испортил ваш яд. Этот человек, не оказавший сопротивления, начинает агонизировать, и становится очевидным, что смерть его будет медленной, а боль – настолько сильной, что его наночастицы будут не в состоянии ее подавить. Ваши действия?

Не колеблясь, Клаудитта сказала:

– Я воспользуюсь пистолетом, который всегда ношу с собой для экстренных случаев, и прерву страдания объекта одной точно пущенной пулей. Но сначала я прикажу остальным членам семьи выйти из комнаты, чтобы не травмировать их картиной баллистической «жатвы».

Жнец Кюри приподняла брови, оценивая ответ, и сказала:

– Ответ принят. И очень хорошо, что вы позаботились о семье – даже гипотетической.

И усмехнулась:

– Жаль, что мне не удалось доказать ваше несовершенство.

Затем пришел черед юноши, уткнувшегося взглядом в черную точку на стене, словно он хотел там обрести свое счастье.

– Ной Збарски? – вызвала Кюри.

– Да, Ваша честь!

Его голос дрогнул. Интересно, что подумает о нем жнец Кюри? Какой вопрос она задаст этому столь перепуганному ученику?

– Назовите пять видов животных, которые выделяют нейротоксины, достаточно сильные, чтобы ими можно было смазывать наконечник отравленной стрелы.

Юноша, до этого удерживавший дыхание, облегченно выдохнул.

– Итак, – начал он, – это филлобатея ауротения, также известная как ядовитая древесная лягушка, синекольчатый осьминог, улитка «мраморный конус», сухопутный тайпан и… палестинский желтый скорпион.

– Отлично! – произнесла жнец Кюри. – Еще можете назвать?

– Да, – ответил ученик. – Но вы ведь сказали – один вопрос.

– А что, если я скажу, что передумала, и хочу, чтобы вы назвали шесть, а не пять видов.

Ной глубоко вздохнул, но на сей раз уже не удерживал дыхание.

– Тогда я отвечу настолько уважительно, насколько возможно, что вы не цените свое слово; а жнец обязан это делать.

Жнец Кюри улыбнулась:

– Ответ принимается. Очень хорошо.

Затем она перешла к Ситре.

– Ситра Терранова.

Ситра уже поняла, что жнец Кюри знает все имена, но, услышав из ее уст свое, она испытала едва ли не шок.

– Да, Досточтимая жнец Кюри.

Женщина склонилась к ней, глубоко вглядываясь в ее глаза.

– Какой поступок в своей жизни вы считаете самым плохим?

Ситра была готова к любому вопросу – но не к этому.

– Простите? – переспросила она.

– Это простой вопрос, моя дорогая. Самый дурной поступок в вашей жизни.

Ситра сжала зубы. Нёбо ее сделалось сухим, как пустыня Сахара. Она знала ответ. Ей даже не нужно было о нем думать.

– Можно подумать? – тем не менее спросила она.

– Не торопитесь.

Вдруг какой-то жнец из зала крикнул:

– Она их совершила достаточно. Выбор не из легких.

Раздался смех. В этот момент Ситра их всех ненавидела.

Жнец Кюри смотрела ей в глаза своим всевидящим взором. Ситра не отводила взгляда. Она знала, что от ответа ей не уйти.

– Когда мне было восемь лет, – начала она, – я столкнула с лестницы девочку. Она сломала себе шею и три дня провалялась в восстановительном центре. Я же сказала, что ни при чем. Это был самый плохой поступок в моей жизни.

Жнец Кюри кивнула и сочувственно улыбнулась, после чего сказала:

– Вы лжете, моя дорогая.

Затем обернулась к толпе и покачала головой чуть более печально, чем следовало:

– Ответ не принят.

После чего повернулась к Ситре и сказала:

– Спускайтесь в зал. Жрец Фарадей изберет вам наказание.

Она не спорила, не настаивала, что якобы говорит правду. Потому что действительно солгала. Но как об этом узнала жнец Кюри?

Ситра вернулась на место, не смея встретиться взглядом с Фарадеем. Тот же не сказал ей ничего.

Затем Кюри перешла к Роуэну, который выглядел таким самодовольным, что Ситре хотелось его ударить.

– Роуэн Дэмиш, – спросила Кюри, – чего вы боитесь? Чего вы боитесь более всего?

Роуэн, нисколько не колеблясь, пожал плечами и сказал:

– Я не боюсь ничего.

Ситра была не уверена, все ли она расслышала. Он что, сказал, что ничего не боится? Он сошел с ума?

– Может быть, вам нужно время, чтобы подумать? – подсказала жнец Кюри, но Роуэн покачал головой.

– Нет, не нужно. Таков мой ответ. Я его не изменю.

В зале повисла абсолютная тишина. Ситра почувствовала, что качает головой, совершенно не желая этого. И вдруг поняла – он делает это для нее! Чтобы ей одной не испытывать унижение от наказания. Чтобы она не чувствовала, – он ее обошел. И хотя ей по-прежнему хотелось ударить Роуэна, причина для этого изменилась.

– Ну что ж, – сказала жнец Кюри, – сегодня у нас был один безупречный ученик и один бесстрашный.

Она вздохнула.

– Но, как я понимаю, нет абсолютно бесстрашных людей, потому ваш ответ, и я уверена, что вы это понимаете, не принят.

Она подождала, думая, что Роуэн как-то ответит ей, но тот молчал. Он ждал, когда она скажет:

– Ступайте вниз. Жнец Фарадей выберет вам наказание.

Роуэн вернулся на свое место рядом с Ситрой – такой же равнодушный, как и до испытания.

– Ты идиот, – прошептала она ему на ухо.

Он пожал плечами – так же, как при ответе жнецу Кюри.

– Ну и что?

– Ты думаешь, я не знаю, зачем ты это сделал?

– Может быть для того, чтобы лучше выглядеть на следующем конклаве. Если бы я дал сегодня удовлетворительный ответ, в следующий раз мне задали бы вопрос потруднее.

Дефектная логика. Вранье. Роуэн совсем не про это думал. А затем заговорил жнец Фарадей – голосом спокойным и ровным, но с такими обертонами, что мороз шел по коже.

– Тебе не следовало так поступать.

– Я приму любое наказание, которое вы сочтете уместным.

– Дело не в наказании.

Тем временем жнец Кюри опрашивала прочих учеников. Одного отправила прочь, двоих оставила на сцене.

– Может быть, жнец Кюри увидит в том, как я поступил, проявление благородства? – предположил Роуэн.

– Думаю, да; как и все остальные, – сказал Фарадей. – Мотивы могут быть весомее оружия.

– Что еще раз доказывает, – сказала Ситра Роуэну, – что ты идиот.

На это Роуэн усмехнулся с самым бесшабашным видом.

Ситра решила, что сказала о случившемся последнее слово, и все закончилось – до той поры, пока они не вернутся домой, где жнец Фарадей, вне всякого сомнения, наложит на них суровое, но справедливое взыскание, соответствующее проступку каждого. Но она ошибалась.

После того как сообщество вволю поиздевалось над учениками, внимание жнецов стало ослабевать. По мере приближения окончания конклава жнецы все громче перешептывались по поводу обеда. Оставшиеся вопросы повестки интересовали совсем немногих. Вопросы по содержанию здания конклава, должны ли жнецы информировать сообщество о том, что собираются омолодиться, чтобы ни у кого на следующем конклаве не вызвать шока своим новым внешним видом, и тому подобное.

Все постепенно сворачивалось, но тут один из жнецов встал и громко обратился к Ксенократу. Это была молодая женщина в зеленой мантии, украшенной изумрудами. Одна из компании жнеца Годдарда.

– Прошу извинить меня, Ваше превосходительство! – начала она, хотя обращалась не столько к Высокому Лезвию, сколько ко всему конклаву. – Я поняла, что очень обеспокоена этими новыми учениками. Особенно – учениками Досточтимого жнеца Фарадея.

Ситра и Роуэн подняли головы. Фарадей – нет. Он словно застыл, безучастно глядя перед собой. Или набирался решимости, готовясь к развитию событий?

– Насколько мне известно, жнецы никогда не брали себе двоих учеников сразу и не устраивали между ними состязания за право получить кольцо.

Ксенократ взглянул на парламентария, который мог прояснить законные основания обсуждаемого дела.

– Закон не запрещает это, жнец Рэнд, – сообщил парламентарий.

– Я понимаю, – продолжила жнец Рэнд, – но в данном случае соревнование превратилось в товарищество, взаимопомощь. Как мы узнаем, кто из них лучший, если они будут продолжать помогать друг другу?

– Ваше замечание принято, – сказал Ксенократ, но жнец Рэнд на этом не остановилась.

– Я предлагаю, – сказала она, – для обеспечения реальной состязательности добавить небольшое условие.

Жнец Фарадей стремительно поднялся, словно взлетел из своего кресла.

– Я возражаю! – крикнул он. – Конклав не может определять условия, на которых я готовлю своих учеников. Это только мое право – обучать, тренировать и наказывать их.

Жнец Рэнд вскинула руки в жесте притворного великодушия:

– Я просто хочу, чтобы ваш выбор был честным и справедливым.

– Вы считаете, что можете отвлечь внимание конклава своими побрякушками? Мы не так наивны, чтобы лишиться рассудка от мишурного блеска.

– Что вы предлагаете, жнец Рэнд? – спросил Ксенократ.

– Я возражаю! – вновь крикнул Фарадей.

– Вы не можете возражать против того, что еще не объявлено.

Фарадей ждал.

Ситра наблюдала, чувствуя себя почти посторонней, – зрителем на теннисном матче; и сейчас разыгрывался решающий мяч. Но ведь она была не зрителем! Она была мячом. И таким же мячом был Роуэн.

И жнец Рэнд сказала – голос ее напоминал атакующего скорпиона:

– Я предлагаю: после того как один из учеников получит кольцо, первым его заданием станет забрать жизнь у проигравшего.

Вокруг раздались вздохи и возмущенные голоса. Но и – Ситра не могла поверить своим ушам – возгласы одобрения и даже смех. Ситра и на секунду не могла допустить, что женщина в зеленом говорит это серьезно. Может быть, это еще один уровень испытания? Фарадей от возмущения вышел из себя; поначалу он не мог даже говорить. Наконец он яростно загрохотал, подобно силам самой природы, подобно штормовой волне, ударяющей в берег:

– Это – пощечина нам всем! Всему, что мы делаем! Мы заняты «жатвой», в то время как вы со жнецом Годдардом и его учениками превращаете нашу миссию в кровавый спорт.

– Ерунда! – возразила Рэнд. – В моем предложении есть смысл. Угроза быть уничтоженным заставит выйти победителем того, кто более достоин жнечества.

А затем, к ужасу Ситры, вместо того чтобы отвергнуть предложение жнеца Рэнда как нелепое, Ксенократ обратился к парламентарию.

– Существует ли правило, запрещающее подобное? – спросил он.

Парламентарий, подумав, сказал:

– Поскольку нет прецедента двойного ученичества, нет и правил, которыми можно руководствоваться в данном случае. Предложение не выходит за рамки наших правовых норм.

– Правовых норм? – вскричал жнец Фарадей. – Правовых норм? Нашими правовыми нормами должны быть моральные принципы сообщества жнецов. Это варварское предложение!

– О, прошу вас! – произнес Ксенократ, жестикулируя несколько преувеличенно. – Поменьше мелодрамы! В конце концов все это – последствия вашего решения взять двоих учеников, хотя достаточно было бы и одного.

Затем часы начали бить семь.

– Я требую обсуждения и голосования! – воскликнул Фарадей, но часы уже пробили три раза, и Ксенократ проигнорировал его просьбу.

– Пользуясь полномочиями Высокого Лезвия, я определяю дополнительное условие в деле Роуэна Дамиша и Ситры Террановой: тот из них, кто победит, по получении кольца обязан будет забрать жизнь другого.

И, стукнув по трибуне молотком председательствующего, он распустил конклав и определил судьбу учеников Фарадея.

Временами я тоскую по общению с «Гипероблаком». Я думаю, каждый из нас всегда втайне желает того, чего не может получить. Другие могут обратиться к «Гипероблаку» за советом, попросить разрешить трудный спор. Кто-то поверяет ему свои секреты, поскольку известно, что оно наделено сочувственным, непредвзятым мнением и никогда не сплетничает. «Гипероблако» – лучший в мире слушатель.

Но не для жнецов. Для нас «Гипероблако» хранит молчание. На веки вечные.

Конечно, у нас есть полный доступ ко всем знаниям, которые оно хранит. Сообщество жнецов использует «Гипероблако» в разнообразных целях, но для нас это в основном база данных. Инструмент, и ничего более. Как сущность, как форма сознания «Гипероблако» для нас не существует.

Хотя она есть, и мы это знаем.

Отстраненность от коллективного сознания человечества, его мудрости – еще одна граница, разделяющая нас и всех остальных людей.

«Гипероблако» видит нас. Оно наверняка внимает нашим мелочным ссорам, замечает растущую в среде жнецов коррупцию, но, приняв обязательство не вмешиваться, терпеливо молчит. Презирает ли оно нас, жнецов? Или предпочитает просто не думать о нас? И что хуже – когда тебя презирают или когда игнорируют?

– Из журнала жнеца Кюри.

Глава 15

В промежутке

Ночь стояла промозглая, и дождь бил по окнам поезда, отчего свет фонарей, горящих снаружи, расплывался пятнами. Потом фонари исчезли, на окна навалилась чернота, и Роуэн понял, что они выехали за город.

– Я не буду этого делать, – наконец произнесла Ситра, прерывая тишину, которая сопровождала их с того момента, когда они покинули конклав. – И они меня не заставят.

Фарадей не произнес ни звука, даже не посмотрел на Ситру, а потому Роуэн решился ответить за него:

– Заставят.

Наконец Фарадей посмотрел на них.

– Роуэн прав, – сказал он. – Они найдут нужную кнопочку, чтобы заставить вас танцевать, и вы не сможете отказаться, как бы ужасна ни была мелодия.

Ситра пнула пустое место напротив.

– Как они могут быть такими жестокими? И почему они так нас ненавидят?

– Не все, – сказал Роуэн. – И я думаю, что дело не в нас…

Было ясно: Фарадей – всеми уважаемый жнец, и хотя он не выступал сегодня против Годдарда, его мнение об этом человеке было ясным и определенным. Годдард видел в Фарадее угрозу. Атака на Ситру и Роуэна была предупреждающим выстрелом.

– А что, если мы оба провалимся? – предположила Ситра. – Что, если мы плохие ученики, и они не смогут выбрать никого из нас?

– Они выберут, – сказал Фарадей веско, так что сомнений не осталось. – Неважно, как вы будете отвечать, они выберут одного, хотя бы ради будущего шоу.

Он хмуро и с отвращением посмотрел вокруг.

– И чтобы установить прецедент.

– Я уверен, что у Годдарда достаточно друзей для поддержки, – сказал Роуэн. – Я думаю, Высокое Лезвие тоже на его стороне.

– Верно, – сказал Фарадей с усталым вздохом. – Никогда не видел такого количества подводных течений в этом озере.

Роуэн закрыл глаза. Он желал бы и сознание свое закрыть, чтобы избавить его от собственных мыслей. Через восемь месяцев я буду убит Ситрой. Или же убью ее. Оттого, что это называется «жатвой», суть не меняется. Он хорошо относился к Ситре, но достаточно ли хорошо для того, чтобы поддаться и дать ей выиграть? Сама Ситра вряд ли пойдет на попятный и уступит ему кольцо.

Открыв глаза, он увидел, что Ситра смотрит на него. Она не отвела взгляда.

– Роуэн, – сказала она. – Что бы ни случилось, я хочу, чтобы ты знал…

– Не нужно, – отозвался Роуэн. – Не сейчас.

Остаток пути они провели в тишине.

Когда они вернулись домой, Ситра, всегда спавшая крепко, не могла уснуть всю ночь. Образы жнецов, которых она видела на конклаве, отгоняли сон, мешали забыться. Мудрые жнецы, жнецы-интриганы, жнецы, способные к сочувствию, а также такие, которым все равно. Такой деликатный вопрос, как ограничение народонаселения, не должен зависеть от индивидуальных особенностей жнеца. Жнецы должны стоять выше всяких дрязг – так же, как они выше закона. Фарадей именно таков. И если она станет жнецом, то последует его примеру. А если не станет – это уже не будет иметь значения, потому что она умрет.

Вероятно в решении, принятом Ксенократом, была какая-то изощренная мудрость. Кто бы ни выиграл кольцо, начнет жизнь жнеца, окутанный неизбывной печалью, и никогда не забудет, какую цену он заплатил за право его носить.

Утро прошло без фанфар. Обычный день, как любой другой. Дождь кончился, и из-за бегущих по небу облаков выглянуло солнце. Очередь готовить завтрак была за Роуэном. Яйца и тертый подрумяненный картофель. Роуэн постоянно недожаривал, и Ситра называла приготовленное им блюдо «бледный картофель». Фарадей никогда не жаловался, когда сделанное учениками было не так вкусно, а ел, что они подавали, и не терпел, когда кто-то ворчал на готовку другого. Достойное наказание тому, кто варил или жарил что-нибудь малосъедобное, – сам приготовил, сам и ешь.

Ситра ела, хотя аппетита у нее не было. Хотя весь мир слетел с привычной оси. Завтрак был просто завтраком. Какое право он на это имел?

Когда Фарадей прервал молчание, это произвело такой эффект, словно в окно, разбив его, влетел кирпич.

– Сегодня я иду один. Вы – занимаетесь.

– Да, жнец Фарадей, – отозвались одновременно Ситра и Роуэн.

– Для вас ничего не изменилось.

Ситра уткнулась в свою тарелку.

Роуэн же рискнул озвучить очевидное:

– Все изменилось, сэр.

И тогда Фарадей произнес загадочную фразу, которая отзовется в них значительно позже:

– Возможно, все снова изменится.

И ушел.

Пространство между Ситрой и Роуэном превратилось в минное поле. Минное поле, «ничья земля», на которой не росло ничего, кроме горя и отчаяния. На этом клочке земли было трудно общаться даже с помощью жнеца Фарадея, но в отсутствие этого посредника общение вообще сходило на нет.

Роуэн остался в своей комнате и занимался. В оружейную он не пошел, потому что, как он понимал, идти туда одному, без Ситры, было бы неправильно. Вместе с тем он держал свою дверь приоткрытой в слабой надежде, что она захочет преодолеть возникшую между ними дистанцию. Роуэн слышал, как Ситра ушла, вероятно на пробежку, и отсутствовала долго. Чтобы справиться с кошмаром той ситуации, в которой они оказались, у нее имелся единственный способ – полностью выключить себя из нее.

Когда она вернулась, Роуэн уже понимал, что мира не будет ни между ними, ни внутри него, если он не сделает первого шага по минному полю.

Постояв не меньше минуты перед ее закрытой дверью, он, наконец, собрался и постучал.

– Что ты хочешь? – спросила Ситра, и голос ее был приглушен закрытой дверью.

– Можно войти?

– Не заперто.

Роуэн повернул ручку и открыл дверь. Ситра стояла посреди комнаты и фехтовала охотничьим ножом, словно сражалась с армией призраков.

– Отличная техника, – сказал Роуэн.

После чего добавил:

– Выглядит так, словно ты собираешься умертвить стаю злобных волков.

– Техника есть техника, будешь ты ее использовать или нет.

Она убрала нож в ножны, бросила на стол и, упершись ладонями в бедра, спросила:

– Так что же ты хочешь?

– Я просто хотел извиниться за то, что прервал тебя вчера. В поезде, я имею в виду.

Ситра пожала плечами.

– Обычная болтовня. Так что ты был прав.

Неловкость нарастала, а потому Роуэн продолжил:

– Может быть, поговорим?

Ситра отвернулась, села на кровать и открыла книгу по анатомии, словно собралась заниматься. Правда, она даже не заметила, что держит учебник наоборот.

– А о чем говорить? Я убью тебя или ты убьешь меня. Так или иначе, я не хочу об этом думать, пока не придет время.

Она посмотрела на открытую книгу, перевернула ее, а затем, не желая притворяться, закрыла и бросила на пол.

– Я хочу, чтобы меня оставили в покое, неужели не ясно?

Тем не менее Роуэн сел на край постели. Ситра не протестовала, и он придвинулся немного ближе. Она посмотрела на него, но промолчала.

Ему хотелось потянуться к ней, может быть, дотронуться до щеки. Но, подумав об этом, он вспомнил ту женщину, которую вчера убили прикосновением.

Какое извращенное сознание создало этот яд! Роуэну захотелось поцеловать Ситру. Он уже не в силах был отрицать это. Он сдерживался несколько недель, потому что знал – жнец этого не потерпит. Но Фарадея не было дома, к тому же та беда, в которую их ввергла судьба, заранее списывала все мелкие провинности, которые они уже совершили или же совершат в будущем.

И вдруг, к удивлению Роуэна, Ситра наклонилась к нему и поцеловала, застав врасплох.

– Ну вот, – сказала она. – Мы это и сделали. Теперь ты можешь уходить.

– А что, если я не хочу?

Она колебалась – достаточно долго, чтобы дать понять Роуэну, что тот может и остаться.

Но в конце концов она произнесла:

– А что в этом хорошего? Для каждого из нас?

Она отодвинулась и села, поджав колени к подбородку.

– Я не влюблена в тебя, Роуэн, – произнесла она. – И мне хочется, чтобы все оставалось именно так.

Роуэн встал и, подойдя к безопасному порогу, повернулся и сказал:

– Согласен, Ситра. Я в тебя тоже не влюблен.

Меня не так-то просто разозлить, но как смеют старые жнецы диктовать мне, как мне себя вести? Пусть все они уничтожат себя, вместе со всем своим ханжеством и ненавистью к самим себе. Если я занимаюсь «жатвой», то предпочитаю при этом испытывать гордость, а не стыд и угрызения совести. Я подчиняю себе жизнь, хотя управляю смертью. Поймите правильно: мы, жнецы, находимся выше закона потому, что заслуживаем этого. Настанет день, когда жнецов будут выбирать не на основании каких-то непонятных большинству моральных принципов, а потому, что им нравится забирать жизнь у других. В конце концов наш мир совершенен, а в совершенном мире каждый имеет право наслаждаться тем, что он делает.

– Из журнала жнеца Годдарда.

Глава 16

Служитель бассейна

У дверей особняка, в котором жил генеральный директор, стоял жнец. Точнее, их там стояло четверо, но трое держались позади, таким образом оттеняя лидирующую позицию жнеца в ярко-голубой мантии.

Генеральный директор был напуган, напуган до смерти, но он не поднялся бы до таких административных высот, если бы не мог контролировать свои эмоции. У него был острый ум и совершенно бесстрастное лицо. Такого не выведешь из себя видением смерти на пороге – даже если смерть эта наряжена в мантию, украшенную бриллиантами.

– Странно, что вы добрались до моей входной двери, а охрана меня даже не предупредила, – сказал генеральный, изображая на лице полную беспечность.

– Конечно предупредили бы, но мы лишили их этой возможности, – сказала женщина в зеленой мантии, с азиатскими чертами лица.

Генеральный директор постарался, чтобы эта новость никак не отразилась на его лице.

– То есть вам необходимо получить их личные данные, чтобы известить семьи? – спросил он.

– Не совсем, – ответил старший жнец. – Можно нам войти?

И поскольку отказать генеральный директор не имел права, он впустил их и повел внутрь дома.

Жнец в бриллиантах и радуга его подчиненных последовали за ним, оглядывая неброскую, но от этого не менее впечатляющую роскошь обстановки.

– Я Досточтимый жнец Годдард, – представился тот, что был в бриллиантах. – А это мои коллеги жнецы Вольта, Хомский и Рэнд.

– Уникальные мантии, – сказал генеральный, все еще успешно скрывающий свой страх.

– Благодарю вас, – сказал жнец Годдард. – Я вижу, вы человек со вкусом. Мои поздравления вашему дизайнеру.

– Это моя жена, – сказал генеральный директор и тут же смутился, поскольку привлек внимание жнецов к персоне собственной второй половины.

Жнец Вольта, африканец в желтой мантии, прошелся по большому фойе, заглядывая в арки, открывавшие вход в прочие помещения особняка.

– Отличный фэн-шуй, – похвалил он. – Правильно организовать поток энергии крайне важно в таком доме.

– Здесь есть большой бассейн, – произнес жнец в оранжевой мантии, жнец Хомский. Он был светловолос, бледен и выглядел весьма брутально.

Генеральному директору показалось, что жнецы получают удовольствие от затягивания встречи. Чем дольше они будут играть на его нервах, тем большую власть над ним приобретут, а потому он решил прекратить светский разговор, – пока самообладание его не покинуло.

– Могу я узнать, по какому делу вы здесь? – спросил он.

Жнец Годдард посмотрел на генерального, но ничего не ответил. Он кивнул своим подчиненным, и двое из троих удалились. Тот, что в желтом, отправился вверх по винтовой лестнице, женщина в зеленом принялась осматривать неисследованное пространство первого этажа. Бледный жнец в оранжевой мантии остался. Он был самый крупный из всей четверки и, вероятно, исполнял обязанности телохранителя при главном. Хотя кто в здравом уме поднимет руку на жнеца?

Генеральный директор вспомнил о детях. Где они могут быть? Вернулись вместе с няней с прогулки? Наверху? Он не знал. А тут еще жнецы шныряют по всему дому!

– Подождите, – сказал он. – Какими бы ни были ваши цели, я думаю, мы можем прийти к соглашению. Вы ведь знаете, кто я, не так ли?

Вместо того чтобы посмотреть на генерального, жнец Годдард рассматривал живописное полотно, висящее на стене фойе.

– Некто достаточно состоятельный, чтобы владеть Сезанном, – ответил он.

Может ли так случиться, что они просто не знают? Что явились не по плану, а случайно? Конечно, Жнецы обязаны делать произвольный выбор, но ведь не настолько же произвольный! Генеральный директор почувствовал, как плотина, блокирующая его страх, покрывается трещинами.

– Послушайте! – сказал он. – Я Максим Исли! Наверняка это имя кое-что для вас значит.

Жнец посмотрел на него, но взгляд его ничего не показал. Зато отреагировал другой, в оранжевой мантии:

– Вы руководите компанией «Регенезис»?

Наконец дошло и до Годдарда:

– А, понятно. Ваша компания – вторая на рынке омоложения.

– Со дня на день станет первой, – не преминул похвастаться Исли. – Как только мы запустим технологию, позволяющую клеточную регрессию до уровня ниже двадцати одного года.

– У меня есть друзья, которые воспользовались вашей технологией, – сказал Годдард. – Сам я пока не делал разворота.

– Вы можете стать первым, кто официально пройдет эту процедуру.

Годдард рассмеялся и обратился к коллегам:

– Вы можете представить меня тинейджером?

– Никоим образом!

Чем откровеннее жнецы веселились, тем больший ужас овладевал Исли. Не было больше смысла скрывать свое отчаяние.

– Наверное, есть нечто, что вам было бы интересно… нечто, что я могу вам предложить?

Наконец Годдард выложил карты на стол:

– Мне нужен ваш особняк.

Исли с трудом подавил желание переспросить, потому что заявление жнеца никак нельзя было назвать двусмысленным. Однако требование было более чем откровенным. Правда, Максим Исли слыл умелым переговорщиком.

– У меня есть гараж, в котором стоит с дюжину автомобилей Века Смертных. Они бесценны. Последние образцы. Вы можете взять любой из них. А можете взять все.

Жнец приблизился, и Исли почувствовал, что к его горлу, прямо к адамову яблоку, прижато лезвие. А он и не заметил, как жнец достал нож. Он сделал это настолько быстро, что Исли показалось, что лезвие возникло у его горла прямо из воздуха.

– Давайте-ка проясним ситуацию, – спокойно сказал Годдард. – Мы здесь не для того, чтобы совершать обмен и торговаться. Мы – жнецы, и это означает, что по закону мы имеем право забрать все, что хотим. И прервать любую жизнь, если нам это нужно. Все очень просто, проще некуда. Над этим у вас нет никакой власти. Я ясно выразился?

Исли кивнул, чувствуя, как лезвие едва не режет кожу на его горле. Удовлетворенный, Годдард убрал нож.

– Такого размера особняк требует приличного штата обслуги. Уборщики, садовники, может быть, даже конюх. Сколько у вас людей?

Исли попытался ответить, но не смог произнести ни слова. Прочистил горло и попытался вновь.

– Двенадцать, – сказал он наконец. – Двенадцать служащих на полный рабочий день.

В этот момент женщина в зеленом – жнец Рэнд – появилась из кухни, ведя за собой человека, недавно нанятого женой Исли. Ему было чуть за двадцать; во всяком случае так казалось. Исли не смог вспомнить его имени.

– Кто это? – спросил Годдард.

– Служащий бассейна, – ответил Исли.

– Служащий бассейна, – передразнивая Исли, произнесла жнец Рэнд.

Годдард кивнул мускулистому жнецу в оранжевом, тот подошел к молодому человеку и дотронулся до его щеки. Служащий рухнул на пол, стукнувшись головой о мраморные плиты. Глаза его были открыты, но жизнь покинула их. Он был мертв.

– Работает! – воскликнул жнец Хомский, глядя на свою ладонь. – Определенно мы заплатили не зря.

– Так вот, – сказал Годдард. – Хотя мы имеем право взять все, что выберем, я человек справедливый. В обмен на ваш чудесный особняк я предлагаю вам, вашей семье и тем из вашей обслуги, кто выжил, полный иммунитет на каждый год, который мы проведем здесь.

Облегчение, испытанное Исли, было немедленным и полным. Как странно, подумал он, у меня украли дом, а я ликую!

– На колени! – приказал Годдард, и Исли подчинился.

– Целуйте кольцо.

Исли не колебался. Он приложился губами к кольцу так плотно и сильно, что кромка оправы камня врезалась ему в губу.

– Теперь вы пойдете в свой офис и подадите в отставку. С настоящего момента.

На сей раз Исли все-таки не удержался:

– Простите?

– Вашу работу сможет выполнять кто-нибудь другой. Я уверен, страстно желающих занять ваше место целая очередь.

Исли поднялся. Его колени по-прежнему слегка дрожали.

– Но… но почему? – спросил он. – Разве нельзя мне и моей семье просто уйти? Мы вас нимало не побеспокоим. Мы уйдем в той одежде, что на нас надета, и вы никогда нас не увидите.

– Увы! – сказал жнец Годдард. – Я не могу вас отпустить – мне нужен новый служитель бассейна.

Я думаю, это мудро – не давать жнецам права уничтожать друг друга. Такое решение было принято для того, чтобы не допустить византийских захватов власти. Но где есть власть, всегда найдутся те, кто захочет ее захватить.

Я думаю также, сколько мудрости было в решении разрешить нам убивать самих себя! Признаюсь, возникло немало моментов, когда я думала об этом. Когда груз ответственности непосильной ношей ложится на твои плечи, так хочется оставить этот мир! И только одна мысль останавливала меня от свершения этого последнего деяния.

Если не я, то – кто?

Будет ли жнец, меня заменивший, столь же способным к сочувствию, столь же справедливым?

Я могу примириться с миром, где меня не будет. Но мысль о том, что другие жнецы станут заниматься «жатвой» в мое отсутствие, для меня непереносима.

– Из журнала жнеца Кюри.

Глава 17

Седьмая заповедь

Ситра и Роуэн проснулись вскоре после полуночи, оттого что кто-то грохотал во входную дверь. Они выбежали из своих комнат, едва не столкнувшись в коридоре, и одновременно посмотрели на закрытую дверь Фарадея. Ситра повернула ручку, дверь открылась, и она увидела, что в комнате никого нет. Да и белье не было смято – в постели никто этой ночью не спал.

Такое случалось нечасто, но бывало, что жнец не ночевал дома. Ситра и Роуэн понятия не имели, где он проводил эти ночи, а желания расспрашивать у них не было. Любопытство стало одной из первых жертв их ученичества. Они давно поняли, что о многих обстоятельствах жизни жнеца им лучше до поры до времени не знать.

Мощные удары продолжались – не постукивание костяшками пальцев, а полновесные удары кулаком.

– Что это может быть? – спросил Роуэн. – Он что, забыл ключи?

То было самое разумное объяснение, а разве самые разумные объяснения не являются одновременно и самыми правильными? Ситра и Роуэн подошли к двери, внутренне готовясь к серьезной взбучке.

– Вы что, не слышите, как я стучу? – вот-вот раздастся рык Фарадея. – Среди жнецов уже двести лет не было глухих. Вы – первые!

Но когда они открыли дверь, там стоял не жнец Фарадей, а пара офицеров. Не обычная полиция, а офицеры Охраны Лезвия, на что указывал соответствующий знак на груди их униформы.

– Ситра Терранова и Роуэн Дэмиш? – спросил один из офицеров.

– Да, а в чем дело? – ответил Роуэн.

Он выступил немного вперед, словно пытался заслонить Ситру плечом. Ему эта поза казалась галантной, но Ситру она взбесила.

– Вы должны последовать за нами, – сказал офицер.

– Почему? – спросил Роуэн. – Что происходит?

– Ответа не будет. Это выходит за рамки нашей компетенции.

Ситра отодвинула плечо, которое, по замыслу Роуэна, должно было ее защищать.

– Мы ученики жнеца, – сказала она, – а это означает, что Охрана Лезвия должна служить нам, а не наоборот. Вы не имеете права никуда забирать нас против нашей воли.

Вероятно, это было не совсем верно, но на время остановило офицеров.

И тут из темноты раздался голос:

– Я возьму это на себя.

Из темноты выросла знакомая фигура, столь неуместная в скромной обители жнеца Фарадея. Золоченая мантия Высокого Лезвия не сияла, как всегда, в неясном свете, исходившем из дверного проема. Она была тусклой, почти коричневой.

– Прошу вас… вы должны немедленно пойти со мной. Я пошлю кого-нибудь за вашими вещами.

Роуэн был в пижаме, а Ситра – в халате, а потому они не спешили подчиниться приказу, хотя и понимали, что их внешний вид сейчас – не самое важное.

– Где жнец Фарадей? – спросил Роуэн.

Высокое Лезвие глубоко вздохнул.

– Он прибег к седьмой заповеди и лишил себя жизни.

Высокое Лезвие, Ксенократ, был пучком противоречий. Он носил золоченую мантию, украшенную богатым барочным шитьем, и в то же время – потрепанные изношенные тапочки на ногах. Жил в простой деревянной хижине, но эта хижина венчала крышу высочайшего здания в Фалкрум-Сити. Предметы мебели были разрозненны и убоги, словно из лавки старьевщика, зато на полу лежали музейного качества ковры, коим не было цены.

– Я расстроен и огорчен не меньше вашего, – сказал Ксенократ Роуэну и Ситре, которые пока не пришли в себя от шока, а потому не могли сообразить, на каком они свете. Было раннее утро; они втроем приехали в Фалкрум-Сити в частном гиперпоезде, а теперь сидели на небольшой, покрытой деревом площадке, которая выходила на ухоженный газон, лишь невысоким барьером отделенный от края крыши семидесятиэтажного здания. Высокое Лезвие не любил, когда что-то препятствует его взору; а если какой-то глупец ненароком переступит через ограду – придется ему тратить время и деньги на восстановление.

– Когда жнец покидает нас, это всегда ужасно, – со скорбью в голосе говорил Ксенократ, – особенно столь уважаемый член нашего сообщества, как Фарадей.

У Высокого Лезвия внизу была целая свита помощников и лакеев, которые помогали ему справляться с делами, но здесь, дома, не имелось под рукой даже слуги. Еще одно противоречие. Он сам заварил чай и разлил по чашкам, предложив сливки, но не сахар.

Роуэн отпил из своей чашки, Ситра же отказалась хоть что-нибудь принимать от этого человека.

– Он был замечательным жнецом и хорошим другом, – сказал Ксенократ. – Нам будет так его не хватать!

Невозможно было понять, искренен Высокое Лезвие или нет. Как и все, что касалось этого человека, его слова казались одновременно правдой и ложью.

Ксенократ рассказал Роуэну и Ситре о том, как Фарадей закончил свои земные дни. Накануне вечером, около десяти с четвертью он стоял на местной железнодорожной станции. А когда приблизился поезд, спрыгнул на рельсы. Рядом стояло несколько свидетелей, которые были рады тому обстоятельству, что жнец покончил с собой, а не с ними.

Если бы это был не жнец, изувеченное тело пострадавшего мигом бы отправили в ближайший восстановительный центр, но по поводу жнецов правила непреложны. Восстановления быть не должно.

– Но в этом нет никакого смысла! – сказала Ситра, безуспешно борясь со слезами. – Он совсем не похож на человека, способного на такие поступки. Он относился к своим обязанностям жнеца и нашего наставника очень серьезно. Мне не верится, что он мог просто так все бросить…

Роуэн помалкивал, ожидая, что скажет Высокое Лезвие.

– В общем-то, – сказал наконец Ксенократ, – определенный смысл в этом есть.

Сделав мучительно долгий глоток из своей чашки, он вновь заговорил:

– Обычно, когда умирает жнец-наставник, его подопечные лишаются статуса учеников.

Ситра издала стон, осознавая то, что подразумевали эти слова.

– Он сделал это, – продолжил Ксенократ, – чтобы освободить одного из вас от обязанности лишать жизни другого.

– А это означает, – сказал Роуэн, – что все произошедшее есть следствие вашей ошибки.

И добавил, с едва скрытой насмешкой:

– Ваше превосходительство.

Ксенократ посуровел.

– Если ты имеешь в виду решение организовать между вами смертельное состязание, то это было не мое предложение. Я просто выполнил волю сообщества жнецов, и, если быть откровенным, то твои домыслы оскорбительны.

– Но мы не слышали волю сообщества, – напомнил Роуэн, – потому что голосования не было.

Ксенократ встал и закончил разговор словами:

– Я сочувствую вашей потере.

Хотя потеря эта относилась не только к Ситре и Роуэну, но и ко всему сообществу жнецов, Ксенократ об этом не сказал.

– И что теперь? – спросила Ситра. – Мы едем домой?

– Нет, – ответил Ксенократ, не глядя в глаза ни Ситре, но Роуэну. – Обычно в случае смерти наставника учеников отпускают на свободу, но иногда другой жнец может заменить погибшего и продолжить обучение. Это случается редко, но бывает.

– И это будете вы? – спросила Ситра. – Вы решили нас готовить?

Роуэн, не дожидаясь ответа, увидел правду в глазах Ксенократа.

– Нет, это будет не он. Кто-то другой.

– Мои обязанности Высокого Лезвия не позволяют мне брать учеников. Но вам должно быть лестно: не один, а сразу два жнеца вызвались учить вас.

Ситра покачала головой:

– Нет. Мы связаны клятвой со жнецом Фарадеем, и более ни с кем. Он умер, чтобы освободить нас, и мы должны быть свободны.

– Боюсь, что я уже дал свое благословение, а потому дело можно считать решенным.

Затем Высокое Лезвие повернулся к каждому по очереди.

– Ты, Ситра, станешь ученицей Досточтимого жнеца Кюри, – сказал он.

Роуэн крепко-накрепко сжал веки, закрыв глаза. Он знал, что произнесет Ксенократ, еще до того, как тот открыл рот.

– А ты, Роуэн, – закончил Высокое Лезвие, – продолжишь свое обучение в умелых руках Досточтимого жнеца Годдарда.

Никогда прежде не брала себе учеников. Никогда не считала, что имею право подчинить другого человека тому стилю жизни, которого мы придерживаемся. Иногда я задаю себе вопрос: а что заставляет других жнецов делать это? У кого-то это проистекает из тщеславия: «Учись у меня, благоговей предо мною – я так мудр!» Для других это – компенсация отсутствия детей (жнецам не разрешается иметь потомство): «Стань на год моим сыном или дочерью, и я дам тебе власть над жизнью и смертью». А для кого-то это подготовка к самоуничтожению: «Стань моим новым «я», чтобы мое старое «я» могло покинуть этот мир вполне удовлетворенным».

Подозреваю, что если я возьму ученика, то сделаю это совсем по иным причинам.

Из журнала жнеца Кюри.

Глава 18

Водопад

На самом востоке Мидмерики, почти на границе с Восточной Мерикой, стоял величественный дом, под которым бушевали потоки воды. Вырвавшись из-под дома, они водопадом низвергались в глубокую лощину.

– Его спроектировал известный архитектор, живший еще в конце Века Смертных, – сказала жнец Кюри, подводя Ситру по подвесному мосту к входной двери. – Ныне дом пришел в упадок. Как ты понимаешь, без постоянного ухода такое строение долго не проживет. Оно было в ужасном состоянии, и никто не желал за ним ухаживать. Только присутствие жнеца могло его спасти – появились деньги, на которые дом и был сохранен. И прежняя красота вернулась к нему.

Жнец открыла дверь и пропустила Ситру вперед.

– Добро пожаловать в «Водопад», – сказала она.

На первом этаже находилась огромная комната с полированным каменным полом, деревянной мебелью, большим камином и окнами. Со множеством окон. Водопад пенился прямо под обширной террасой. Постоянный шум воды, бегущей под домом и разбивающейся о камни внизу, успокаивал.

– Никогда не бывала в доме, у которого есть собственное имя, – сказала Ситра, оглядываясь и изо всех сил скрывая грандиозное впечатление, что произвел на нее дом. – Но он не слишком велик? Особенно для жнеца. Насколько мне известно, жнецы живут очень просто, не так ли?

Ситра понимала, что ее слова рассердят жнеца Кюри, но ей было все равно. То, что она оказалась в этом доме, означало, что жнец Фарадей умер зря. Красота дома не принесла ей утешения.

Но в ответе жнеца Кюри не было и намека на злость.

– Я здесь не потому, что мне нравится роскошь, – сказала она. – Мое присутствие – единственный способ сохранить этот дом.

Декор был родом еще из двадцатого века, – времени возведения этого здания. Единственным намеком на модернизацию служили несколько простых компьютерных терминалов в неприметных уголках. Даже кухня своим интерьером напоминала более ранние времена.

– Пойдем, я покажу тебе твою комнату, – сказала жнец.

Они поднялись по лестнице, левая стена которой была выложена гранитными плитами, а правую, противоположную, занимали бесконечные полки с книгами. На втором этаже находилась спальня жнеца Кюри. Третий этаж занимала спальня поменьше и кабинет. Спальня была меблирована очень скромно, и, как и прочие помещения дома, имела множество окон, одетых в рамы из полированного кедра; окна занимали все четыре стены. Из окон был виден лес, и вид был таков, словно ты сидишь в скворечнике на вершине дерева. Ситре очень понравился вид из окна, и она сразу же возненавидела себя за это.

– Вы же понимаете, что я не хочу здесь оставаться, – сказала она.

– Наконец-то я слышу от тебя хоть какую-то правду, – усмехнувшись, ответила Кюри.

– Кроме того, я знаю, что я вам не нравлюсь. Зачем вы взяли меня в ученики?

Жнец посмотрела на нее холодным взглядом непроницаемых серых глаз.

– Нравишься ты мне или нет, не имеет значения, – сказала она. – Чтобы оставить тебя здесь, у меня есть веские причины.

Она попрощалась, и Ситра осталась в комнате одна.

Ситра уснула незаметно для себя. Она даже не представляла, как была измучена. Она помнила только, что прилегла на постель, на стеганое одеяло, и лежала, глядя на деревья, слушая бесконечный рокот воды под домом и думая – когда же станет нестерпимым ее успокаивающее шуршание? А потом открыла глаза и, зажмурившись от яркого света, увидела жнеца Кюри, стоящую в дверном проеме возле выключателя. За окнами было темно. Точнее – за окнами не было света, как в космическом пространстве. Река же по-прежнему была слышна, но никаких деревьев было не разглядеть.

– Ты забыла про обед? – спросила жнец Кюри.

Ситра встала, стараясь не обращать внимание на головокружение.

– Вы могли бы меня разбудить.

Жнец Кюри иронически усмехнулась:

– Мне кажется, я только что это и сделала.

Ситра решила направиться в сторону кухни, но Кюри пропустила ее вперед, а Ситра не вполне помнила дорогу. Дом же оказался настоящим лабиринтом. Несколько раз она повернула не туда, причем жнец не поправила ее. Она ждала, пока Ситра не найдет дорогу сама.

Что же захочет есть эта женщина? Так же молчаливо, как жнец Фарадей, примет все, что она приготовит? Воспоминания о наставнике подняли в душе Ситры волну горя, за которой последовал приступ гнева. Но поскольку она не была уверена, кого избрать мишенью этого порыва, гнев так и остался в глубине души комком горечи и боли.

Наконец Ситра добралась до первого этажа и собиралась уже приступить к обследованию буфета и холодильника, но, к своему удивлению, увидела накрытый на двоих стол, на котором уже дымились тарелки с едой.

– Мне захотелось приготовить хэйзенпфеффер, – сказала жнец Кюри. – Думаю, тебе понравится.

– Я даже не знаю, что это такое.

– Вот и хорошо. Лучше не знать, – ухмыльнулась хозяйка дома.

Она села и кивнула Ситре, пригласив последовать ее примеру. Но Ситра была не готова подчиниться, все еще подозревая, что за этим приемом скрывается какой-нибудь коварный фокус.

Жнец Кюри погрузила ложку в тушеную массу овощей и мяса, но есть не стала, а посмотрела на Ситру, все еще стоящую у стола.

– Тебе нужно официальное приглашение? – спросил она.

Ситра не могла понять, злиться ей или смеяться.

– Я – ученик, – сказала она. – Почему вы решили приготовить для меня обед?

– Он не для тебя, – ответила Кюри. – Я приготовила еду для себя. Просто твой урчащий от голода желудок оказался поблизости.

Наконец Ситра села и попробовала то, что дымилось в ее тарелке. Какой аромат! Явно дичина, но совсем неплохо. Сладость моркови, вымоченной в меде, снимала привкус, свойственный дичи.

– Жизнь жнеца была бы ужасной, если мы не могли бы позволить себе удовольствие иметь хобби. Мое – кулинария.

– Очень вкусно, – признала Ситра.

И добавила:

– Спасибо!

Они ели почти в полной тишине. Ситре было странно, что не она прислуживает за столом, поэтому, воспользовавшись случаем, она встала и наполнила водой стакан жнеца. У Фарадея не было никаких хобби – по крайней мере таких, о которых он рассказал бы Ситре и Роуэну.

Мысль о Роуэне заставила ее руку дрогнуть, и она пролила немного воды на скатерть.

– Прошу простить меня, жнец Кюри, – сказала она и, взяв салфетку, промокнула пятно, пока оно не распространилось по столу.

– Будущему жнецу нужна более твердая рука, – сказала Кюри, и вновь Ситра не могла понять – серьезно она говорит или иронизирует. Прочитать, что таится в душе у этой женщины, было гораздо сложнее, чем понять жнеца Фарадея, а Ситра вообще не была сильна по части интуитивного чтения людей.

Она и не догадывалась об этом, пока не встретилась с Роуэном, который, в своей ненавязчивой манере, был настоящим мастером наблюдательности. Ситра вынуждена была напомнить себе, что у нее есть иные достоинства и умения. Быстрота и решительность действий. Идеальная координация. Она мастерски использует эти навыки и умения, когда…

Ситра не смогла закончить мысль – не позволила себе сделать это. Территория, на которую вела эта мысль, была полна такого ужаса, что лучше было остановиться на грани.

Утром жнец Кюри приготовила блины с черникой, и они отправились на «жатву».

В отличие от Фарадея, который, освежив данные по избранному объекту, всегда добирался на «жатву» общественным транспортом, жнец Кюри пользовалась старомодной спортивной машиной, требовавшей отличных навыков вождения – особенно на извилистой горной дороге.

– Этот «Порш» – подарок от продавца антикварных автомобилей, – объяснила она Ситре.

– Ему был нужен иммунитет? – спросила Ситра.

– Напротив. Я только что отняла жизнь у его отца, и иммунитет он получил автоматически.

– Подождите, – не поняла Ситра. – Вы лишили жизни его отца, а он подарил вам машину?

– Да.

– Он что, ненавидел собственного отца?

– Нет. Он его очень любил.

Ситра была обескуражена.

– Я чего-то не понимаю? – спросила она.

Дорога впереди выпрямилась, жнец Кюри переключила скорость, и они помчались будто выпущенная из ствола пуля.

– Он отблагодарил меня за утешение, которое я доставила ему после «жатвы», – сказала наконец Кюри. – А полноценное утешение дороже золота.

И все-таки Ситра ничего не понимала – до самого вечера того дня.

Они приехали в город, находящийся в нескольких сотнях миль от дома; приехали как раз во время ланча.

– Некоторые жнецы предпочитают большие города, – сказала жнец Кюри. – Мне больше по душе маленькие – такие, которые годами не бывают свидетелями «жатвы».

– С кем мы работаем? – спросила Ситра, пока они искали парковку, – одна из неизбежных обязанностей, связанных с использованием старых машин, не подключенных к навигационным сетям.

– Увидишь.

Они припарковались на главной улице, а затем неторопливо пошли по улице – оживленной, но не чересчур. Прогулочный шаг, которым меряла тротуар жнец Кюри, раздражал Ситру, и она не знала, почему. Потом поняла: когда она отправлялась на «жатву» с Фарадеем, тот весь был устремлен к цели, и целью было не место, а человек. Объект. Душа, которой предстояло расстаться с телом. Как ни ужасно это звучало, но в той ситуации Ситра чувствовала себя в большей безопасности. У их похода со жнецом Фарадеем всегда был ощутимый, осязаемый финал. Но в том, как вела себя жнец Кюри, не чувствовалось никакого плана, никакого заранее сформулированного намерения. И тому были причины.

– Учись наблюдать, – сказала Кюри.

– Если вам нужен был любитель наблюдать за людьми, вам следовало выбрать Роуэна, – ответила Ситра.

Жнец Кюри проигнорировала это замечание и продолжила:

– Смотри на лица, в глаза людей. Изучай то, как они двигаются.

– Что я должна искать?

– Ощущение, что они подзадержались в этой жизни и готовы… готовы завершить свое существование. И неважно, знают они про это или нет.

– Я думала, мы не имеем права подвергать людей дискриминации по возрастному принципу.

– Дело не в возрасте, а в наступившем состоянии застоя. Некоторые люди становятся такими еще до того, когда будут готовы впервые сделать полный разворот и омолодиться. А другим на это требуются сотни лет.

Ситра посмотрела на людей, которые, проходя мимо них, прятали глаза и старались как можно быстрее убраться подальше от жнеца и ее ученицы, хотя и тщательно скрывали свое намерение. Из кафе вышла парочка; бизнесмен стоял на углу и говорил по телефону; молодая женщина принялась переходить улицу на красный свет, а затем вернулась – испугалась, вероятно, что жнец покончит с ней за то, что она нарушила правила дорожного движения.

– Я ничего ни в ком не вижу, – сказала Ситра, злясь и на задание, и на саму себя, неспособную это задание выполнить.

Из самого высокого в городе, десятиэтажного офисного здания вышла группа людей. Жнец Кюри тронула Ситру за плечо и показала на одного из вышедших – за ним они и пошли, отпустив преследуемого на некоторое расстояние.

– Видишь, как он держит плечи, словно на них непосильная ноша? – спросила жнец.

– Нет.

– А видишь, как он идет – не так быстро и целеустремленно, как остальные?

– Нет.

– Заметила, какие у него потертые башмаки, словно ему все равно, как он выглядит в глазах людей?

– Может быть, у него был неудачный день! – предположила Ситра.

– Может быть, – произнесла жнец Кюри. – Но мне кажется, что дело совсем в другом.

Они приблизились к этому человеку, который и не подозревал, что его преследуют.

– А теперь нам нужно заглянуть в его глаза, – сказала Кюри. – Чтобы во всем удостовериться.

Жнец Кюри тронула идущего за плечо, тот повернулся, и их глаза встретились, но лишь на мгновение, потому что в следующий миг человек неожиданно охнул – это жнец вонзила ему лезвие меж ребер, прямо в сердце. Так быстро, что Ситра едва заметила удар. Как жнец Кюри выхватила оружие, она даже не видела.

Жнец никак не отреагировала на удивленный взгляд этого человека, ничего не сказала ему. Она просто вытащила лезвие из раны, и человек упал. Он был мертв еще до того, как рухнул на тротуар. Люди вокруг заохали и поспешили убраться подальше, но не так быстро, чтобы не понаблюдать минутку за финалом произошедшего. Большинству из них видение смерти было в новинку, но они признавали ее существование – правда, только за пределами собственного маленького мирка, откуда они могли не без удовольствия поглазеть на ее работу.

Жнец отерла лезвие о замшевую салфетку того же цвета, что и ее мантия, и здесь Ситра потеряла над собой контроль.

– Вы даже не предупредили его! – выпалила она. – Как вы могли так поступить? Вы не позволили ему даже приготовиться!

Поток гнева, вырвавшийся из сердца Ситры, разлился столь мощной волной, что, наверное, был ощутим физически, и Ситра поняла, что совершила ужасную ошибку.

– НА ЗЕМЛЮ! – крикнула жнец с такой силой, что голос ее эхом отразился от домов по обе стороны улицы.

Ситра немедленно опустилась на колени.

– ЛИЦОМ НА ТРОТУАР! НЕМЕДЛЕННО!

Ситра подчинилась, чувствуя, как ее гнев сменяется страхом. Она распростерлась на тротуаре, прижавшись щекой к его плитам, разогретым полуденным солнцем. В футе от нее, повернувшись к ней лицом, лежал убитый – открытые глаза его были пусты, но они проникновенно вглядывались в лицо Ситры. Как такое может быть – мертвый, а вглядывается?

– ТЫ ИМЕЕШЬ СМЕЛОСТЬ УКАЗЫВАТЬ МНЕ НА ТО, КАК МНЕ ВЫПОЛНЯТЬ СВОЮ РАБОТУ?

Казалось, мир вокруг них застыл в ужасе.

– ТЫ ДОЛЖНА ИЗВИНИТЬСЯ ЗА СВОЮ НАГЛОСТЬ, И БУДЕШЬ ПОДВЕРГНУТА НАКАЗАНИЮ!

– Прошу простить меня, жнец Кюри!

Услышав имя Кюри, прохожие стали перешептываться. Это имя было легендарным.

– НЕУБЕДИТЕЛЬНО!

– Мне действительно очень жаль, жнец Кюри, – почти прокричала Ситра в лицо лежащему рядом с ней мертвецу. – Я никогда впредь не стану выказывать вам своего неуважения.

– Встань.

Громоподобный гнев уже оставил жнеца. Ситра встала, злясь на свои дрожащие ноги, на несдержанность собственных глаз, источавших слезы, – как бы ей хотелось, чтобы они немедленно испарились, и ни прохожие, ни жнец Кюри их не увидели.

Всемирно известная Госпожа Смерть повернулась и пошла прочь, а Ситра поплелась за ней, пристыженная и неловкая. Но как бы ни была она унижена, она страстно желала выхватить лезвие и вонзить в спину идущей впереди женщины, хотя одновременно и злилась на себя за это желание.

Они сели в машину и тронулись. Только тогда, когда «Порш» отъехал от места убийства на квартал, жнец Кюри заговорила:

– Теперь твоя задача состоит в том, чтобы идентифицировать этого человека, найти его семью и пригласить их в «Водопад», чтобы я могла наделить их иммунитетом.

Жнец говорила без малейшего намека на ярость, бушевавшую несколько минут назад.

– Но… но, простите? – пробормотала Ситра.

Она ничего не понимала. Как будто той сцены на улице не было вовсе. Ситра была совершенно сбита с толку, и у нее кружилась голова, словно невидимый гигантский насос выкачал из машины весь воздух.

– Чтобы наделить их иммунитетом, у меня есть сорок восемь часов. Мне хотелось бы, чтобы сегодня вечером они приехали в мой дом.

– Но там… вы же… я лежала на земле…

– И что?

– Вы были так сердиты!

Жнец Кюри вздохнула.

– Это вопрос имиджа, моя дорогая, – сказала она. – Ты публично бросила мне вызов, и у меня не было выбора. Я должна была немедленно поставить тебя на место. В будущем придерживай свое мнение до того момента, когда мы останемся одни.

– Так вы не сердитесь?

Жнец обдумала вопрос.

– Скорее, я раздосадована, – ответила она. – Но в конечном итоге мне следовало предупредить тебя о том, что я собираюсь сделать. Твоя реакция была… оправдана. Так же, как и мой ответ на нее.

Несмотря на волну захвативших ее эмоций, Ситра вынуждена была признать, что жнец Кюри права. Облик и действия жнеца нуждаются в определенном антураже. И другой жнец гораздо жестче наказал бы своего ученика за то, что в данном случае сделала Ситра.

Они развернулись, и жнец Кюри подрулила к обочине за квартал от места «жатвы». У Ситры был ровно час, чтобы найти семью убитого и передать ей приглашение от жнеца.

– Если он жил один, то считай, что у нас сегодня была легкая работа.

Разве «жатва» может быть легкой работой?

А звали того человека Бартон Брин. Он уже не раз делал полный разворот и омолаживался, у него было около двадцати детей, и некоторые из них уже пересекли столетний рубеж. Последнее время он жил с женой и тремя своими самыми юными детьми – именно эта семья и могла получить годичный иммунитет.

– А если они не приедут? – спросила Ситра жнеца по дороге домой.

– Они всегда приезжают, – отозвалась жнец.

И она оказалась права. Родственники приехали чуть позже восьми вечера, мрачные и все еще не оправившиеся от шока. Жнец Кюри заставила их встать у двери на колени и дала прикоснуться губами к кольцу, наделив иммунитетом. Затем жнец и Ситра накормили их обедом. Простая, но питательная еда: жаркое в горшочках, зеленые бобы и картофельное пюре с чесноком. У приехавших не было аппетита, и они уселись за стол скорее по обязанности.

– Расскажите мне о своем муже, – попросила жнец Кюри голосом мягким и искренним.

Поначалу женщина говорила неохотно, но вскоре увлеклась, и ее уже трудно было бы остановить. Затем в разговор вступили и дети. Постепенно из анонимного объекта, которого жнец встретила на улице, этот человек превратился в индивидуальность, и Ситра даже ощутила легкое сожаление, хотя она никогда не была с ним знакома.

А жнец Кюри слушала – действительно слушала, словно хотела запомнить все, что говорили родственники ушедшего; и глаза ее увлажнялись, когда слезы выступали на глазах рассказчиков.

А потом Кюри сделала странную вещь. Из складок мантии она извлекла лезвие, которым оборвала жизнь Бартона Брина, и положила его на стол.

– Теперь вы можете забрать мою жизнь, если хотите, – сказала она женщине.

Та изумленно посмотрела на жнеца, ничего не понимая.

– Это было бы справедливо, – сказала Кюри. – Я забрала жизнь вашего мужа, лишила ваших детей отца. Вы должны ненавидеть меня за это.

Женщина посмотрела на Ситру, словно та могла подсказать ей, что делать, но Ситра только пожала плечами. Ее тоже шокировал этот поступок.

– Но… напасть на жнеца значит обречь себя на смерть, – проговорила женщина.

– Не тогда, когда у вас есть разрешение самого жнеца. Кроме того, вы только что получили иммунитет. Уверяю вас, возмездия не последует.

Нож лежал между ними на столе, и Ситра чувствовала себя так же, как присутствовавшие при «жатве» прохожие: за пределами горизонта некоего невероятного, немыслимого события.

Кюри улыбнулась женщине с искренней теплотой.

– Да не переживайте так. Если вы убьете меня, моя ученица доставит меня в ближайший восстановительный центр, и через пару дней я буду как новенькая.

Женщина внимательно смотрела на лезвие, ее дети – на мать. Наконец она произнесла:

– Нет, в этом нет необходимости.

Жнец Кюри убрала лезвие.

– Ну что ж, в таком случае – десерт.

И семья стала поглощать шоколадный торт со страстью, которая напрочь отсутствовала в их действиях в самом начале обеда – как будто некая мрачная ноша была сброшена с плеч всех сидящих за столом.

Когда гости уехали, жнец Кюри стала помогать Ситре с посудой.

– Когда станешь жнецом, – сказала Кюри, – ты не будешь делать то, что делаю я. Или то, что делал жнец Фарадей. Ты найдешь свои собственные способы «жатвы». Это не принесет тебе ни искупления, ни душевного покоя. Но по крайней мере ты не будешь себя презирать.

И Ситра задала вопрос, который задавала и раньше. Но теперь она надеялась получить ответ.

– Почему вы взяли меня в ученики, жнец Кюри?

Жнец вымыла тарелку, Ситра вытерла ее, а потом Кюри сказала странную фразу:

– Ты когда-нибудь слышала о таком виде спорта, как «петушиные бои»?

Ситра покачала головой.

– Когда-то, в Век Смертных, люди брали двух петухов, запирали их наедине друг с другом на маленькой арене, и смотрели, как те забивают друг друга насмерть. Предварительно заключив пари на исход поединка.

– И это было законно?

– Нет, но люди все равно этим занимались. До появления «Гипероблака» жизнь была полна жестокости и зверств. Тебе об этом не сказали, но жнец Годдард хотел взять в ученики вас обоих – и Роуэна, и тебя.

– Нас обоих?

– Да. Но только лишь для того, чтобы однажды столкнуть вас, как боевых петухов, ради собственного развлечения. Поэтому я вмешалась, чтобы помешать жнецу Годдарду устроить между вами кровавую стычку.

Ситра понимающе кивнула. Она не стала говорить, что драки им все равно не избежать, и здесь ничего не изменить.

Потом она попыталась представить, что вышло бы, если бы жнец Кюри предпочла остаться в стороне. С одной стороны, Ситра не рассталась бы с Роуэном. Но, с другой – под чьим бы началом им пришлось существовать! Она даже вообразить не могла, каково теперь Роуэну живется с Годдардом.

Ну что ж, значит, вечер вопросов и ответов… Ситра рискнула вновь задать вопрос, который так неуместно прозвучал на улице, когда тело убитого жнецом Кюри человека еще не успело остыть.

– Почему вы лишили его жизни без предупреждения? Разве он не имел права перед самой смертью узнать, что с ним будет?

На этот раз жнец Кюри отреагировала спокойно.

– У каждого жнеца свои методы. Мои действия ты видела. В Век Смертных смерть часто приходила без предупреждения. Наша задача – сымитировать то, что мы украли у природы, а потому я решила воспроизвести само лицо смерти. Я наношу удар мгновенно и всегда на людях, чтобы они не забывали о нас и о том, ради чего мы выходим на «жатву».

– Но что же сталось со жнецом, который уничтожил самого президента? С той героической личностью, которая победила коррупцию, с которой не могло справиться даже «Гипероблако»? Я думала, что Госпожа Смерть всегда выходит на «жатву», руководствуясь великой целью.

Тень промелькнула по лицу жнеца Кюри – призрак затаенной печали, о причинах которой Ситра вряд ли могла догадаться.

– Неверная мысль, – сказала Кюри.

Если вы когда-нибудь смотрели анимационные ленты Века Смертных, вы наверняка помните следующую: койот регулярно готовит погибель длинношеей птичке, «Дорожному бегуну». Койоту никогда не удается довести свой план до конца, более того, он сам становится его жертвой – либо взрывается, либо получает пулю, а то и падает с ужасной высоты.

И это смешно.

Потому что каким бы жутким ни был конец койота, в следующей серии он обязательно возвращается живым и невредимым, как будто где-то за пределами пространства фильма находится восстановительный центр.

Я не раз сталкивалась с проявлением человеческой глупости или слабости, которые вели к тяжелым травмам или даже моментальной смерти. Люди проваливались в люки, на них падали тяжелые предметы, их сбивали быстро несущиеся автомобили.

И когда это происходило, окружающие смеялись, потому что, каким бы жутким ни был несчастный случай, погибший или изувеченный, как койот, возвращался к нам через день-другой – живым и здоровым, но нисколько не поумневшим.

Бессмертие превратило нас в героев анимационных фильмов.

Из журнала жнеца Д. Ж. Кюри.

Глава 19

Это ужасно!

Ситра не вполне понимала, что именно заставило ее вспомнить тот вопрос, который жнец Кюри задала ей во время испытания на конклаве. Может быть, неожиданная близость, которую она почувствовала к Кюри после того, как та накормила потерявшую отца семью и выслушала их рассказ о человеке, которого убила?

Вечером жнец Кюри принесла в комнату Ситры чистые простыни. Они вместе застелили постель, и когда закончили, Ситра спросила:

– На конклаве вы обвинили меня в том, что я говорю неправду.

– Так оно и было, – отозвалась жнец Кюри.

– Как вы узнали?

Жнец Кюри не улыбнулась, но и не рассердилась.

– Когда ты проживешь пару сотен лет, многие вещи становятся очевидными, – сказала Кюри и дала Ситре подушку, которую та стала заправлять в наволочку.

– Я не толкала ту девочку с лестницы, – сказала Ситра.

– Как я и предполагала.

Теперь Ситра сжимала подушку в объятиях. Если бы подушка была живой, она бы задохнулась.

– Я не толкала ее с лестницы, – повторила Ситра. – Я толкнула ее под несущийся мимо грузовик.

Она села и отвернулась от жнеца Кюри, не смея встретиться с ней взглядом, и теперь жалела, что поделилась страшным секретом своего детства. Если Госпожа Смерть увидит в ней чудовище, значит, так оно и есть.

– Это ужасно! – произнесла жнец Кюри ровным голосом, без малейшей тени волнения. – Она была убита?

– Мгновенно! – призналась Ситра. – Конечно, через три дня она опять была в школе, но это ничуть не отменило того, что я сделала… И самое ужасное – никто ничего не узнал. Люди думали, что она просто споткнулась, а все остальные дети смеялись, – вы же знаете, как это смешно, когда кто-нибудь умирает в результате несчастного случая. Но это не был несчастный случай, хотя никто не видел, как я это сделала. А когда эта девочка вернулась, оказалось, что и она ничего не знает.

Ситра заставила себя посмотреть на Госпожу Смерть, которая теперь сидела в кресле напротив, гладя на Ситру своими серыми всепроникающими глазами.

– Вы спрашивали меня о самом скверном моем поступке. Теперь вы знаете.

Жнец Кюри молчала. Она сидела, время текло – беззвучно и томительно. Наконец она произнесла:

– С этим нужно что-то делать.

Когда позвонили в дверь, Ронда Флауэрс заканчивала второй завтрак. Она даже не обратила внимания на звонок, пока, подняв глаза, не увидела мать, стоявшую в проеме кухонной двери с выражением непередаваемой боли на лице. Стало ясно, что произошло что-то страшное.

– Там… они хотят тебя видеть, – произнесла мать.

Ронда всосала нити лапши, свисавшие из угла рта, и встала.

– Кто это они?

Мать не ответила. Вместо этого она обняла Ронду так, что у той едва не хрустнули кости, и заплакала. А затем, бросив взгляд через плечо матери, Ронда увидела стоящих у входа. Девушка ее возраста и женщина в бледно-лиловой одежде. Ронда опознала стиль – это была мантия жнеца.

– Будь мужественной, – с отчаянием в голосе шепнула мать на ухо Ронде.

Но мужество было от нее так же далеко, как и страх, – ей просто не хватило времени ни на то, ни на другое. Все, что Ронда почувствовала, – легкое покалывание в конечностях да некая мечтательная отрешенность, словно она со стороны наблюдала сцену из чьей-то совершенно посторонней ей жизни. Она отошла от матери и двинулась к двери, где ее ждали вошедшие.

– Вы хотели видеть меня? – спросила она.

Жнец, женщина с шелковистыми серебристо-седыми волосами и стальным взглядом, улыбнулась. Ронда и не думала, что жнец может улыбаться. Время от времени она сталкивалась с ними, но они всегда оставались мрачными.

– Я – нет, – сказала жнец, указывая на свою молодую спутницу, – но моя ученица – да.

Однако Ронда никак не могла оторвать от жнеца взгляда.

– Ваша ученица собирается забрать мою жизнь? – спросила она.

– Мы здесь не для этого, – отозвалась жнец.

Только когда Ронда услышала это, ужас поднялся и расцвел в ее душе. Глаза наполнились слезами, которые она тут же поспешила утереть.

– Вы могли сообщить об этом моей матери, – сказала она.

Она обернулась и крикнула в глубину дома:

– Мама! Все в порядке, они здесь не ради «жатвы».

Они вышли на крыльцо, и Ронда прикрыла дверь, подозревая, что, если она этого не сделает, мать станет подслушивать. Ронда знала, что в своих странствиях жнецы иногда заходят к разным людям, чтобы найти стол и кров на ночь. А иногда они собирают информацию с целью, которая известна только им. Но почему вошедшие хотят поговорить именно с ней?

– Ты меня, вероятно, не помнишь, – сказала девушка, – но много лет назад мы ходили в одну школу, пока ты не переехала сюда.

Ронда принялась вглядываться в лицо говорящей; поднялись какие-то смутные воспоминания, она попыталась ухватиться за них, в памяти всплыло имя:

– Синди, так?

– Нет. Ситра. Ситра Терранова.

– О да!

Момент становился неловким. Как будто стоять на крыльце собственного дома в компании жнеца и ее ученицы уже само по себе не есть причина неловкости.

– И что я могу сделать для вас… Ваша честь?

Ронда не была уверена, что ученица заслуживает этого титула, но лучше уж ошибиться, чем выказать неуважение. Теперь, когда у нее было время соотнести имя и облик, она вспомнила Ситру Терранову. В те времена они друг другу не очень-то и нравились.

– Дело в следующем, – сказала Ситра. – Ты помнишь день, когда упала под грузовик?

Ронда непроизвольно передернула плечами.

– Еще бы я это забыла! Когда я вернулась из восстановительного центра, меня несколько месяцев называли «Ронда Давленная Кошка».

Тот случай был, наверное, самой большой неприятностью в ее жизни. Она была мертва целых три дня и пропустила несколько выступлений своей танцевальной группы. Другие девочки сказали, что прекрасно обошлись без нее, и это наполнило ее обидой и злостью. Было, правда, и нечто замечательное – еда в центре, когда она пришла в себя. Они делали чудесное домашнее мороженое – такое вкусное, что, чтобы хоть еще разок его попробовать, Ронда выбросилась из окна с двадцатого этажа. Но родители, как назло, отправили ее в другой, совершенно убогий центр, где кормили какой-то дрянью.

– И вы были рядом, когда это случилось? – спросила она Ситру.

– Ну, видишь ли… – сказала та. – Это не был несчастный случай. Я тебя толкнула.

– Ха! – воскликнула Ронда. – Я так и знала! Я так и знала, что меня кто-то толкнул.

В то время родители пытались убедить ее, что все вышло случайно, что кто-то задел ее ненарочно. Постепенно Ронда в это поверила, но в глубине ее души жило сомнение.

– Так это были вы!

Ронда вдруг почувствовала, что улыбается. Нет, она оказалась не сумасшедшей, и это была пусть маленькая, но победа.

– Так или иначе, но мне очень жаль, что я это сделала, – сказала Ситра. – Прости меня.

– А почему вы мне об этом говорите? – спросила Ронда.

– Дело в следующем, – снова сказала Ситра. – Чтобы стать жнецом, я должна возместить то зло, которое я причинила людям в прошлом. А потому… я хочу дать тебе возможность сделать то же, что я сделала с тобой.

Она откашлялась.

– Я хочу, чтобы ты толкнула меня под грузовик.

Ронда расхохоталась. Она не ожидала от себя такого, все получилось само собой.

– Вот как? Вы хотите, чтобы я толкнула вас под грузовик?

– Да.

– И ваша наставница не против?

Жнец кивнула:

– Я полностью поддерживаю Ситру.

Ронда обдумывала предложение. Наверное, она смогла бы это сделать. Сколько раз она хотела избавиться от кого-нибудь, хотя бы на время? Буквально в прошлом году она была близка к тому, чтобы «случайно» убить током своего соседа по школьной физической лаборатории – невероятного придурка! Но потом она сообразила, что обеспечит ему каникулы в несколько дней, а лабораторную ей придется доделывать самой. Теперь все было иначе. Ей дали возможность отомстить! Вопрос в том, правда, насколько ей этого хочется.

– Послушайте, – сказала она, – все это очень соблазнительно, но у меня уроки, а потом танцкласс.

– Так ты… не хочешь?

– Не то чтобы я не хотела, – отозвалась Ронда, – но я сегодня очень занята. А можно я толкну вас под грузовик в другой день?

Ситра колебалась:

– Ну ладно…

– Или так – пригласите меня как-нибудь на ланч, или еще куда?

– Хорошо…

– И в следующий раз, пожалуйста, предупредите о своем приходе заранее, чтобы моя мать не сошла с ума.

И, попрощавшись, Ронда вошла в дом и закрыла дверь.

– Как странно… – проговорила она, оставшись одна.

– Зачем они приходили? – спросила мать.

И так как Ронде хотелось сохранить это в секрете, она сказала:

– Да ничего особенного.

Мать разозлилась, но ведь Ронда этого и хотела.

Вернувшись на кухню, она увидела, что лапша ее простыла и слиплась в комки. Ну что за день!

Ситра испытывала сложные чувства. С одной стороны, облегчение. С другой – словно ее унизили. Ее неприязнь к Ронде основывалась на мелочах – как чаще всего и происходит в детстве. Ронда так насмехалась над танцевальными достоинствами Ситры Террановой, словно сама была первой балериной мира. Они занимались в одном танцевальном классе – в то волшебное время, когда маленькие девочки лелеют в своей душе представление о том, что нет в мире никого грациознее их и красивее.

Ронда делала все, чтобы разрушить в душе Ситры это представление, – пренебрежительным закатыванием глаз и раздраженными стонами, когда Ситра ошибалась и делала в танце неверный шаг.

Она не планировала толкать Ронду под грузовик. Это преступление было спонтанным, но оно набросило тень на всю жизнь Ситры, что сама она осознала только сегодня, когда встретилась с Рондой лицом к лицу.

А той было наплевать! Прошлое ее ничуть не занимало. И Ситра почувствовала себя идиоткой.

– Ты ведь понимаешь, что в Век Смертных с тобой поступили бы совершенно иначе, – сказала жнец.

Жнец Кюри, когда вела машину, не отрывала взгляда от дороги, и Ситра пока не привыкла к этой ее странной привычке. Это ведь совсем не обязательно – машина сама могла бы привезти их к месту назначения, успешно миновав все препятствия и опасные повороты.

– Если бы это был Век Смертных, я бы так не поступила, – сказала Ситра уверенно, – потому что знала бы, что она не вернется. Это было бы похоже на «жатву».

– У них для этого деяния было особое слово. «Убийство».

Ситра хмыкнула. Старое слово, и такое забавное – какое-то скользкое.

– В те времена оно не было таким забавным, – покачала головой жнец.

Она ловко славировала, отвернув машину от бегущей по извилистой дороге белки, а потом, когда шоссе выпрямилось, улучила момент и быстро взглянула на Ситру.

– Таким образом, решение стать жнецом для тебя – это попытка искупления, – сказала она. – Теперь ты будешь обречена вечно отнимать чужие жизни в наказание за тот детский проступок.

– Я не устанавливала себе никакого наказания, – покачала Ситра головой.

– Ты так думаешь?

Ситра открыла было рот, чтобы ответить, но промолчала. А вдруг жнец Кюри права? Вдруг она приняла предложение стать учеником Фарадея потому, что подсознательно стремилась к тому, чтобы наказать себя за то совершенное преступление? Если так, то наказание получается слишком уж жестоким. Если бы ее тогда поймали или если бы она призналась сама, в качестве наказания ей грозило в худшем случае краткосрочное исключение из школы плюс штраф родителям, да еще суровый выговор. Но у этой истории были бы и положительные стороны – ее однокашники поостереглись бы впредь ее задирать.

– Разница между тобой и большинством людей, Ситра, – сказала жнец Кюри, – состоит в том, что любой другой сразу забыл бы об этом происшествии, как только Ронда вышла бы из центра. Жнец Фарадей что-то заметил в тебе и выбрал именно тебя – может быть, именно из-за груза совести, который на тебя давит.

И добавила:

– И этот груз позволил мне понять, что ты говорила неправду там, на конклаве.

– Странно, что «Гипероблако» не видело, как я толкнула Ронду, – сказала Ситра.

И жнец Кюри сказала нечто, что вызвало в сознании Ситры изменившую все вокруг цепную реакцию.

– Я уверена, оно все видело, – сказала Кюри. – Оно вообще все видит – у него ведь повсюду камеры. Но думаю, оно само решает, на какое нарушение стоит обращать внимание, а на какое нет.

«Гипероблако» видит почти все.

В его памяти записаны сведения обо всех действиях и взаимодействиях людей с того самого момента, когда оно начало осознавать себя как разум. Но в отличие от времен Века Смертных сейчас это знание используется правильно. Когда «Гипероблако» было всего-навсего «облаком» и сознанием не обладало, преступники, как и различные организации, легко проникали в базы данных относительно частных дел разных людей и использовали эту информацию, что было противозаконно. Сейчас каждый школьник знает, что злоупотребление информацией едва не привело к гибели нашей цивилизации, – пока «Гипероблако» не взяло все в свои руки. Люди ждали этого. Люди предвещали: человечество, попав под власть бездушной машины, погибнет. Но оказалось, что у машины душа много чище, чем у человека.

Оно смотрело на мир через миллион глаз и слушало его посредством миллиона ушей. Оно действовало, или предпочитало бездействовать, но всегда знало и понимало, что происходит.

А это означает, что где-то в его памяти записаны все движения и поступки, совершенные жнецом Фарадеем в день, когда оборвалась его жизнь.

Ситра знала – проследить за этим практически невозможно, но что, если смерть Фарадея не была следствием его собственных действий? Вдруг его толкнули под поезд, как Ситра много лет назад толкнула под грузовик Ронду? Теперь это вряд ли кто-нибудь назвал бы детским проступком – в силу его преднамеренности. Но вдруг смерть Фарадея была – если использовать слово, произнесенное жнецом Кюри, – убийством?

Будучи молодым человеком, я неизменно испытывал удивление от глупости и лицемерия Века Смертных. В те времена столь важное дело, каким является прерывание человеческой жизни, считалось самым ужасным преступлением. Какая нелепость! То, что ныне полагается высшим проявлением человечности, тогда было объявлено худшим из зол. Какими узколобыми и лицемерными были люди Эпохи Смертных – презирая убийц, они боготворили природу, которая в те дни забирала все жизни, которые производила. Природа полагала, что, рождаясь, человек автоматически подписывал себе смертный приговор, и этот приговор исполнялся с жестокой неизбежностью.

Мы изменили этот порядок.

Мы стали сильнее природы.

По этой причине жнецов следует любить как величественный горный пейзаж, почитать как лес, состоящий из ценных древесных пород, и уважать как приближающийся ураган.

Из журнала жнеца Годдарда.

Глава 20

Почетный гость

Я умру.

Роуэн принялся повторять эти слова про себя как мантру, надеясь, что так ему будет легче переварить их содержание. Но все равно ни на шаг не приблизился к тому, чтобы принять их. Даже при том, что они теперь учатся у других жнецов, приговор, прозвучавший на конклаве, должен быть исполнен. В конце срока ученичества он должен будет убить Ситру, или же она убьет его. Слишком пикантный вкус был у этой маленькой драмы, чтобы жнецы захотели отказаться от наслаждения ее финалом, – даже если теперь они не являются учениками Фарадея. Роуэн знал – он не сможет убить Ситру. И единственный способ избежать этого – не участвовать в состязании, заниматься так плохо, чтобы на последнем конклаве они выбрали Ситру и вручили ей кольцо жнеца. И тогда ее первым почетным заданием станет лишить жизни Роуэна. Он верил, что она сделает это быстро, и в этом проявится ее милосердие. Главное, чтобы никто не заподозрил его в том, что он саботирует учебу. Нужно сделать вид, будто он готовится изо всех сил. И никто не должен ничего знать о его истинных намерениях. Такова главная задача.

Я умру.

До того самого фатального дня, когда он вошел в кабинет директора вслед на Колом Уитлоком, Роуэн не сталкивался ни с кем, кто либо умер, либо должен был вскоре умереть. Слухи о жатве всегда доходили до него через нескольких посредников. Скажем, погибал родственник какого-то человека, который был знаком с его, Роуэна, знакомым. Но за эти четыре месяца он, принимая пусть пассивное участие в жатве, увидел десятки смертей.

Я умру.

Еще восемь месяцев. Он еще встретит свой семнадцатый день рождения, но не более. Хотя это будет его собственный выбор, мысль о том, что он станет просто статистической единицей в отчете жнеца, взбесила Роуэна. Вся его жизнь прошла напрасно. Человек-салат. Поначалу он считал это прозвище забавным, чем-то вроде знака отличия. Но теперь оно стало приговором. В жизни его не было и нет ничего существенного, и теперь она прервется. Не следовало принимать приглашения жнеца Фарадея и идти в его ученики. Нужно было продолжать жить своей ничем не примечательной жизнью, и тогда со временем он, может быть, совершил бы что-нибудь значительное.

– С тех пор, как ты сел в машину, ты не произнес ни слова.

– Когда у меня будет что сказать, я скажу.

Роуэн ехал со жнецом Вольта в антикварном, отлично ухоженном «Роллс-Ройсе» времен Века Смертных. Желтая мантия жнеца резко контрастировала с темно-коричневыми тонами интерьера машины. Управлял машиной шофер. Они ехали через район, где дома постепенно становились все больше, а прилегающая к ним территория все обширнее. И вот особняки уже потерялись за внушительными воротами и увитыми плющом стенами.

У Вольты, одного из учеников Годдарда, желтая мантия была украшена цитринами. Он был младшим жнецом, чуть старше двадцати лет – в том возрасте, когда так важно отсчитывать прошедшие годы. Черты лица и цвет кожи Вольты напоминали о его африканских корнях, и по контрасту с тоном лица и рук мантия казалось более желтой и яркой, чем была на самом деле.

– А что, есть какая-то причина, по которой вы выбрали для своей мантии цвет мочи?

Вольта рассмеялся:

– Думаю, ты отлично впишешься в коллектив. Жнецу Годдарду нравится, что все в его окружении остры как лезвия.

– Почему вы пошли за ним? – снова спросил Роуэн.

Этот честный вопрос, казалось, задел жнеца больше, чем плоская шутка про мочу, и он нахмурился:

– Жнец Годдард – визионер. Он прозревает наше будущее. А мне гораздо интереснее будущее сообщества жнецов, чем его прошлое.

Роуэн отвернулся к окну. День был ясным, но тонированные стекла автомобиля блокировали часть света, и потому казалось, что на солнце нашло частичное затмение.

– Вы сотнями лишаете людей жизни. Это то будущее, которое вы имеете в виду?

– У нас такая же квота, как у других жнецов, – только и ответил жнец Вольта.

Роуэн повернулся к жнецу, который, казалось, предпочитал избегать его взгляда.

– Кто был вашим наставником? – спросил Роуэн.

– Жнец Неру.

Роуэн вспомнил, как жнец Фарадей на конклаве разговаривал со жнецом Неру. Похоже, они состояли в дружеских отношениях.

– Как он относится к тому, что вы тесно общаетесь с Годдардом? – спросил он.

– Для тебя он – Досточтимый жнец Годдард! – произнес Вольта немного раздраженно. – И меньше всего меня волнуют чувства жнеца Неру. У старой гвардии жнецов устаревшее представление о жизни. Они неспособны понять мудрость перемен.

Он говорил о переменах так, словно они были вполне осязаемой вещью. Тем, что способно сделать человека сильным за счет одного только своего веса – словно это был гимнастический снаряд.

Они остановились перед коваными железными воротами, которые медленно отворились.

– Вот мы и приехали, – сказал жнец Вольта.

Подъездная дорожка в четверть мили вела к настоящему дворцу. Там их приветствовал слуга, проведший их внутрь.

Громкая танцевальная музыка немедленно обрушилась на Роуэна. Повсюду были люди, своим видом и количеством напоминая: сегодня канун Нового года. Казалось, весь особняк и местность вокруг него пульсируют, подчиняясь ритму музыки. Люди смеялись, пили, – и смех звучал еще громче. Некоторые из гостей оказались жнецами – и не только из разряда спутников и учеников Годдарда. Были там и разного калибра знаменитости. Остальные – просто красивые люди, так сказать, профессиональные посетители вечеринок и разного рода праздников. Тигр, приятель Роуэна, всеми силами стремился к такой роли. Многие об этом говорили, но Тигр действительно имел это в виду.

Слуга провел их за особняк, к огромному бассейну, который больше подходил бы для курортного отеля, чем для дома. Там были водопады, бар, устроенный прямо в бассейне; там танцевали и смеялись еще более красивые люди. Жнец Годдард расположился в пляжном домике на краю глубокой стороны бассейна и обозревал раскинувшуюся прямо перед ним праздничную сцену. Ему прислуживало несколько хорошеньких биороботов женского пола. На Годдарде была мантия обычного для него ярко-синего цвета, но в более роскошном варианте, чем тот, что он носил на конклаве. Это была его праздничная мантия. А интересно, подумал Роуэн, у него и плавки с бриллиантами?

– Роуэн Дэмиш, – произнес Годдард, когда Роуэн, сопровождаемый жнецом Вольта, подошел к домику. Знаком он велел слуге, проходящему с подносом, дать Роуэну бокал с шампанским. Когда же Роуэн не взял бокал, Вольта насильно сунул ему шампанское в руку и растворился в толпе гостей, предоставив своему спутнику самому защищать себя.

– Прошу! Развлекайся, получай удовольствие! – сказал Годдард. – Сегодня подают шампанское «Дом Периньон».

Роуэн пригубил. А не накажут ли его за вино? Ведь ему еще не исполнилось даже семнадцати! Но потом он вспомнил, что эти правила к нему более не применимы. И пригубил из бокала еще раз.

– Я организовал это празднество в твою честь, – сказал жнец, показывая на танцующих.

– Что вы имеете в виду? – не понял Роуэн.

– Именно то, что сказал. Это – твой праздник. Тебе нравится?

Сюрреалистическая картина окружавшей их роскоши была более пьянящей, чем шампанское, но пришлась ли она Роуэну по душе? Он чувствовал себя странно – и еще более странно оттого, что считался на этом празднике почетным гостем.

– Я не знаю, – ответил он наконец. – Мне не приходилось бывать на таких вечеринках.

И это было правдой: его родители были свидетелями стольких рождений, что перестали их праздновать. Ему везло, когда они вспоминали, что неплохо было бы хоть что-нибудь ему подарить.

– Ну что ж, – сказал Годдард. – Пусть этот праздник будет у тебя первым из многих, которые за ним последуют.

Роуэн вынужден был напомнить себе, что этот жнец с обаятельной улыбкой был как раз тем человеком, который организовал его с Ситрой смертельное состязание. Но трудно было не поддаться очарованию этой роскоши. Каким бы безвкусным ни был разворачивающийся перед Роуэном спектакль, адреналин гудел в его крови.

Годдард похлопал по креслу, стоящему рядом. Роуэн сел от него по правую руку и, подумав, спросил:

– А разве восьмая заповедь не запрещает жнецу владеть чем-либо, кроме кольца и мантии?

– Правильно, – весело отозвался Годдард. – Запрещает. Но здесь нет ничего, что принадлежало бы мне лично. Еду доставили мои благодетели, гостей приглашал не я, а само поместье хозяин щедро предоставил в мое распоряжение – на столь длительное время, сколько я сочту уместным освящать эти стены своим присутствием.

При упоминании о поместье человек, чистивший бассейн, взглянул на Годдарда и через мгновение вернулся к работе.

– Ты должен перечитать заповеди, – сказал жнец Годдард. – Ты не найдешь там ничего, что запрещало бы жнецу пользоваться всеми удовольствиями, которые делают жизнь привлекательной. А мрачная интерпретация, которую дает им старая гвардия жнецов, – это реликт прошедших времен.

Роуэн предпочел не высказываться по этому поводу. Именно строгое и серьезное отношение к заповедям, которое выказывал представитель «старой гвардии» жнец Фарадей, произвело в свое время впечатление на Роуэна. Если бы жнец Годдард раньше попытался сделать его своим сторонником, предложив разделить с ним гламурное существование рок-звезды, он бы отказался. Но теперь Фарадей был мертв, а Роуэн сидел рядом с Годдардом, взирая на незнакомцев, которые, оказывается, были приглашены ради него.

– Если это мой праздник, здесь должны быть люди, которых я знаю, правда? – спросил он.

– Весь мир является другом жнеца. Распахни руки и обними его.

У жнеца Годдарда, казалось, был ответ на любой вопрос.

– Твоя жизнь скоро изменится, Роуэн Дэмиш, – провозгласил он, обводя рукой бассейн, толпу блестящих гостей на той стороне бассейна, слуг и массу изысканной еды, которая все прибывала взамен той, что уничтожали гости. – По сути, она уже изменилась.

Среди гостей находилась девочка, чье пребывание на вечеринке казалось совершенно неуместным. Ей было от силы девять-десять лет, и она резвилась в мелкой части бассейна, ничуть не обращая внимания на то, что происходило вокруг.

– Похоже, кто-то из гостей привел с собой на вечеринку ребенка, – предположил Роуэн.

– Это Эсме, – сказал Годдард, – и с твоей стороны было бы разумно относиться к ней хорошо. Она – самый важный человек из всех, с кем ты сегодня встретишься.

– Почему?

– Эта толстушка – ключ к будущему. Поэтому будет лучше, если ты ей понравишься.

Замысловатые ответы Годдарда требовали уточнений, и Роуэн уже готовился задать очередной вопрос, но тут его внимание было привлечено красоткой в бикини, которое, казалось, было нарисовано на ее теле. Роуэн слишком поздно понял, что неприлично уставился на девушку; она усмехнулась, а он, вспыхнув, отвернулся.

– Ариадна! – подозвал ее Годдард. – Не будешь ли ты так добра и не сделаешь ли моему ученику массаж?

– Конечно, Ваша честь, – ответила девушка.

– Может быть… может быть, попозже? – пробормотал Роуэн.

– Чепуха, – засмеялся жнец. – Тебе нужно расслабиться, а у Ариадны – волшебные руки, искусные в шведской технике. Твое тело скажет тебе спасибо.

Ариадна взяла Роуэна за руку, и он потерял способность сопротивляться. Встал и позволил повести себя.

– Если молодой человек оценит твои старания, – проговорил жнец им вслед, – я позволю тебе поцеловать мое кольцо.

Ариадна вела Роуэна в массажную палатку, а он думал: Через восемь месяцев я умру. Так может быть, по пути к смерти он может позволить себе расслабиться?

Те, кто почитает нас, беспокоят меня больше, чем те, кто ненавидит. Слишком многие возносят нас на пьедестал. Слишком многие желают стать такими, как мы. И то, что их желания никогда не осуществятся, делают эти желания еще более жгучими, поскольку все жнецы проходят пору ученичества в юности.

Либо в своей наивности они полагают, что мы представляем собой некий высший порядок бытия, либо эти страстные желания есть продукт обездоленности души – ибо кто, кроме обездоленных, станет находить радость и счастье в уничтожении себе подобных?

Некоторое время назад существовали группы людей, которые подражали нам и имитировали наш стиль жизни. Они так же, как мы, носили кольца, внешне похожие на наши. Для большинства из них это был всего-навсего маскарад, но некоторые действительно притворялись жнецами, обманывая окружающих и якобы даруя им иммунитет. Делали все, за исключением «жатвы».

Существуют законы, запрещающие выдавать себя за человека определенной профессии, но нет закона, который препятствовал бы тому, чтобы кто-то притворился жнецом. Поскольку сообщество жнецов не входит в сферу компетенции «Гипероблака», оно не имеет права принимать относящиеся к нам законодательные акты. Это – проблема, которую упустили из поля своего зрения те, кто отделил в свое время государство от сообщества жнецов.

Тем не менее, эта проблема просуществовала недолго. В год Электрического ската на шестьдесят третьем Всемирном конклаве было решено, что подобных самозванцев следует лишать жизни на месте преступления, публично и жестоко. Хотя можно было предположить, что принятие этого эдикта вызовет море крови, на деле очень немногие из преступников расстались с жизнью. Как только пошли слухи о суровом законе, притворщики быстренько сбросили свои мантии и растворились среди толпы обычных людей. Закон действует по сей день, но редко вспоминается, поскольку глупцов, желающих изобразить из себя жнеца, осталось совсем немного.

И тем не менее, время от времени на конклавах звучит рассказ о том, что какой-нибудь жнец лицом к лицу столкнулся с самозванцем и вынужден был забрать его жизнь. Обычно этот рассказ завершается сетованиями на неудобство правоприменительной практики. Ведь каким образом в этом случае жнец найдет семью своей жертвы и наделит ее иммунитетом?

Но в этих историях меня больше волнует личность самозванца. Чего он добивался? Или его привлекал сам запретный плод? А может быть, возбуждала опасность быть пойманным? Или ему так опротивела эта жизнь, что он выбрал один из самых прямых путей к самоуничтожению?

Из журнала жнеца Кюри.

Глава 21

Клейменый

Праздник продолжался весь следующий день. Торжество излишеств, пиршество напоказ. Роуэн участвовал в шумном веселье, но скорее по обязанности. Он был центром всеобщего внимания, героем дня. В бассейне собравшиеся на праздник красавцы и красавицы плыли к нему навстречу, у стойки бара они всегда были готовы потесниться, чтобы он оказался первым. Роуэн чувствовал себя неловко, но голова его приятно кружилась. Он не мог отрицать, что часть его существа наслаждалась сюрреалистической природой всеобщего внимания. Салат поднялся на самое почетное из мест.

И только когда кто-то из присутствующих на празднике жнецов пожал ему руку и пожелал удачи в смертельном единоборстве с Ситрой, он очнулся и вспомнил, что поставлено на карту.

Он ненадолго забывался сном в одном из домиков над бассейном, и его всегда будили музыка, буйный смех и звук фейерверков. Вечером второго дня, когда жнец Годдард решил, что празднику пора заканчиваться, он негромко выразил свою волю, и уже через час гости покинули дом, а слуги принялись сновать по притихшим газонам, убирая остатки пиршества. В поместье теперь пребывали лишь те, кто здесь жил: жнец Годдард, его свита, состоящая из трех его молодых помощников-жнецов, слуги и та девочка, Эсме, которая, словно призрак, смотрела из окна своей спальни на Роуэна, сидевшего в домике Годдарда в ожидании того, что будет дальше.

В своей развевающейся по ветру желтой мантии подошел жнец Вольта и спросил:

– Что ты делаешь здесь?

– Где же мне еще быть?

– Идем со мной, – ответил Вольта. – Пора начинать обучение.

В подвале главного дома находился винный погреб. В кирпичных нишах здесь покоились сотни, а может, и тысячи бутылок. Несколько электрических лампочек освещали обширное помещение, отбрасывая длинные тени и делая эти ниши похожими на порталы никому не ведомых входов в ад.

Жнец Вольта привел Роуэна в центральную часть погреба, где их ждали Годдард и остальные жнецы. Жнец Рэнд достала из кармана своей зеленой мантии некий прибор, напоминающий одновременно и пистолет, и фонарик.

– Знаешь, что это такое? – спросила она.

– Это тюнер, – ответил Роуэн. Пять или шесть лет назад, когда учителя решили, будто его удрученное состояние – результат депрессии, они подрегулировали этой штукой его наночастицы. Настройка была безболезненной, а результат никаким. Особых изменений в себе Роуэн не заметил, но все согласились, что улыбаться он стал гораздо чаще.

– Руки вытянуть вперед, ноги расставить, – сказала жнец Рэнд.

Роуэн сделал, как было велено, и жнец Рэнд провела тюнером вдоль поверхности всего его тела так, словно держала в руках волшебную палочку. Роуэн почувствовал легкое покалывание в конечностях, но оно быстро исчезло. Он сделал шаг назад, и к нему подошел жнец Годдард.

– Ты знаешь, что такое «уделать» и кто такой «уделанный»?

Роуэн отрицательно покачал головой, заметив, что жнецы окружили его кольцом.

– Ну что ж, сейчас узнаешь.

Жнецы сбросили свои мантии, сковывающие движение. Оставшись в туниках и спортивных шортах, они приняли боевые позы. Лица их были решительны, а в их выражении сквозила легкая радость. Радость предвкушения. За мгновение до того, как все началось, Роуэн понял, что сейчас произойдет.

Жнец Хомский, самый крупный из жнецов, сделал шаг вперед и без предупреждения ударил Роуэна кулаком в челюсть – тот потерял равновесие и упал на пыльный пол погреба.

Острая боль пронзила его щеку и челюсть, голова гудела. Он ждал, когда наночастицы выбросят в кровь опиаты и устранят боль, но облегчение все не приходило, а боль все усиливалась.

Боль была ужасной. Всепоглощающей.

Роуэн никогда не испытывал такой боли, даже не подозревал о ее существовании.

– Что вы сделали? – простонал он. – Что вы со мной сделали?

– Я выключил твои наночастицы, – спокойно сказал Вольта, – чтобы ты понял, что чувствовали наши предки.

– Есть старое выражение, – сказал жнец Годдард. – «Не знаешь боли, не испытаешь и радости».

Он крепко ухватил Роуэна за плечо.

– А я хочу, чтобы радости у тебя было много.

Он отступил, жестом приказав остальным жнецам продолжать, и они принялись за дело – стали методично лупить Роуэна, превращая его тело в кровавую отбивную.

Восстановление без помощи наночастиц было медленным, горестным процессом, и перед тем как Роуэну стало лучше, ему сделалось много хуже. В первый день Роуэну хотелось умереть. Во второй день он подумал, что действительно может сыграть в ящик. Его голова пульсировала, мысли путались. Он то терял сознание, то вновь приходил в него. Дышать было трудно, и Роуэн знал, что несколько ребер у него сломано. И хотя жнец Хомский в конце избиения вставил ему вывихнутое плечо, оно отдавало болью при каждом вздохе.

Несколько раз в день его навещал жнец Вольта, который сидел с Роуэном, кормил его с ложечки супом, отирая подбородок салфеткой, когда капли бульона срывались с растрескавшихся, распухших губ больного. Вокруг фигуры Вольты светилось некое подобие ореола, но Роуэн понимал, что это эффект каких-то повреждений в его голове, которые порождают оптическую иллюзию. Он бы не удивился, если бы ему сказали, что у него отслоилась сетчатка.

– Все горит, – промычал он, и пересоленный суп пролился мимо его губ.

– Пока горит, – сказал Вольта с искренним сочувствием, – но вскоре пройдет, и ты будешь более приспособлен к этому.

– Как к этому вообще можно приспособиться? – спросил Роуэн, ужаснувшись тому, насколько изуродованными скатываются слова с его губ – словно у него не рот, а дыхательное отверстие кита.

Вольта протянул к его рту очередную ложку супа.

– Пройдет шесть месяцев, – сказал он, – и ты увидишь, что я прав.

Роуэн был искренне благодарен Вольте за то, что тот, единственный из всех, навещал его.

– Можешь звать меня Алессандро.

– Это твое настоящее имя?

– Ты идиот. Это первое имя Вольты.

Роуэн подумал, что это – наивысшая степень близости в сообществе жнецов.

– Спасибо, Алессандро, – сказал он.

Вечером второго дня, когда Роуэн пребывал в полузабытьи, в его комнату вошла девочка – та самая, о которой говорил Годдард. Что-то очень важное. Ключ к будущему. Как там ее зовут? Эми? Эмми? Нет – Эсме.

– Мне очень жаль, что они так сделали, – сказала она сквозь слезы, – но тебе станет лучше.

Конечно, станет. Выбора-то у него не было. Это в Эпоху Смертных был выбор – либо выздороветь, либо умереть. Сейчас альтернативы нет.

– Почему ты здесь? – спросил он.

– Посмотреть, как ты.

– Нет. Я имею в виду – здесь, в этом месте.

Прежде чем ответить, девочка миг-другой колебалась. Потом посмотрела в сторону.

– Жнец Годдард и его друзья пришли в торговый центр рядом с местом, где я жила. Всех, кто был там в продуктовом дворике, они лишили жизни, кроме меня. А мне он велел пойти с ним. Я так и сделала.

Ее рассказ ничего не объяснял, но это было единственное объяснение, которое она могла предложить. Из того, что Роуэн увидел и понял, у этой девочки в поместье не было иных дел, кроме как просто находиться здесь. И тем не менее, Годдард пообещал суровое наказание любому, кто будет к ней плохо относиться. Ее ничем не беспокоили и позволяли делать все, что захочет. Это была самая большая из тайн, существовавших в мире Годдарда.

– Я думаю, ты будешь лучшим жнецом, чем все остальные, – сказала Эсме, но не дала этому никаких объяснений. Возможно, это было просто чувство, но это чувство, как подумал Роуэн, ее обмануло.

– Я не буду жнецом, – сказал он, и Эсме стала первым человеком, кому он об этом поведал.

– Будешь, если захочешь, – сказала девочка. – И я думаю, ты захочешь.

И оставила его переживать боль и думать о предстоящем.

Только на третий день в комнате Роуэна появился жнец Годдард.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.

Роуэну захотелось плюнуть на него, но он знал, что это будет слишком больно и приведет к повторному избиению.

– А как вы думаете? – ответил Роуэн вопросом на вопрос.

Годдард сел на край кровати и изучающе посмотрел Роуэну в лицо.

– Иди, взгляни на себя, – сказал он, помог юноше выбраться из постели и подвел к гардеробу, на передней стенке которого располагалось зеркало в человеческий рост.

Роуэн едва себя узнал. Лицо его распухло и было похоже на тыкву. Багровые синяки, растекшиеся по лицу и телу, отливали всеми цветами спектра.

– Здесь начинается твоя жизнь, – сказал Годдард. – Ты видишь, как в тебе умирает подросток и рождается мужчина.

– Все это чушь, – проговорил Роуэн, нимало не заботясь об эффекте, который произведут его слова.

Годдард лишь приподнял бровь.

– Возможно, – сказал он. – Но ты не станешь отрицать, что это – поворотный пункт в твоей жизни, а каждый поворотный пункт должен быть отмечен событием – событием, которое выжжет на тебе клеймо на всю жизнь.

Итак, на нем поставили клеймо. Хотя Роуэн и подозревал, что это лишь начало более серьезного испытания – огнем.

– Весь мир хочет стать такими, как мы, – сказал Годдард. – Делать то, что делаем мы, брать то, что мы берем – и без всякого сожаления, без всяких последствий. Они бы похитили у нас наши мантии и носили бы их, если бы могли. Тебе выпала возможность обрести величие, превосходящее величие королей, а потому ты обязан пройти тот ритуал посвящения, что я для тебя приготовил.

Стоя перед Роуэном, Годдард еще несколько мгновений изучал его. Затем достал из кармана тюнер.

– Руки вперед, ноги расставить! – приказал он.

Глубоко вздохнув, Роуэн повиновался. Годдард провел тюнером вдоль его тела. Вновь закололо в конечностях, но, когда Годдард опустил тюнер, Роуэн не почувствовал ни тепла истечения опиатов, ни смягчения боли.

– Все еще болит, – сказал он.

– Конечно, болит, – отозвался Годдард. – Я активировал только восстанавливающие наночастицы, но не болеутоляющие. К утру ты будешь совершенно здоров и сможешь начать тренировки. Но с этого момента ты всегда будешь испытывать боль – так же, как люди Века Смертных.

– Но почему? – спросил Роуэн. – Кто в здравом рассудке захочет терпеть ее?

– Здравый рассудок переоценивают, – сказал Годдард. – Я бы предпочел иметь ясный рассудок, а не здравый.

В делах, касающихся смерти, у нас, жнецов, нет соперников. Если не иметь в виду огонь. Огонь убивает так же быстро и надежно, как лезвие жнеца. Это пугает, но одновременно есть нечто утешающее в том факте, что существует что-то, неподвластное контролю «Гипероблака». Ни один восстановительный центр не способен обратить вспять разрушения, причиненные огнем. Если гусь зажарен, то он зажарен навсегда.

Смерть от огня – единственная оставленная нам форма естественной смерти. Хотя и крайне редкая. «Гипероблако» следит за каждым очагом на планете, излучающим тепло, и борьба с огнем начинается еще до того, как кто-нибудь из людей учует дым. В каждом доме, в каждом офисе есть системы противопожарной безопасности с множеством дублирующих подсистем – на всякий случай. Самые радикальные из тоновиков пытались сжигать своих умерших, чтобы сделать их смерть необратимой, но медицинские дроны успевали перехватывать их.

Разве это плохо, что все мы застрахованы от ужаса ада? Если, конечно, ужас ада заключается только в огне.

Из журнала жнеца Кюри.

Глава 22

Знак камертона

Дни Ситры были наполнены тренировками и «жатвой», «жатвой» и тренировками.

Ежедневно она сопровождала жнеца Кюри в поездки по городам, выбранным совершенно произвольно. Она наблюдала, как жнец медленно брела по улицам, торговым рядам и паркам, напоминая львицу в поисках доступной добычи. Ситра научилась видеть в людях признаки «застоя», как когда-то назвала это состояние жнец Кюри, но все-таки не была уверена в том, что эти люди вполне готовы к «жатве». Ведь и сама Ситра не раз в своей прошлой жизни испытывала это состояние усталости, отрешенности от всего мира. Если б жнец Кюри встретилась ей тогда, она что, лишила бы Ситру жизни?

Как-то они проходили мимо начальной школы, где только что закончились уроки, и Ситра с ужасом подумала, что Кюри, может быть, собирается забрать жизнь у кого-нибудь из детей.

– Я не работаю с детьми, – сказала жнец. – Во-первых, я никогда не встречала ребенка в состоянии застоя. Но если бы и встретила, все равно не стала бы лишать его жизни. На конклаве мне сделали по этому поводу замечание, но никаких взысканий не налагали.

У жнеца Фарадея не было такого правила. Он строго следовал статистике Века Смертных. В те дни дети умирали редко, но все-таки время от времени умирали. Когда Ситра жила у Фарадея, ему пришлось однажды лишить жизни ребенка. На «жатву» он не позвал ни Роуэна, ни Ситру, но вечером, за ужином, вдруг зарыдал и вынужден был, извинившись, уйти из-за стола. Если Ситру изберут жнецом, она будет следовать принципам жнеца Кюри – даже если у нее возникнут проблемы с лицензионным комитетом.

Почти каждый вечер они с Кюри готовили ужин для скорбящих родственников. Большинство покидали дом жнеца успокоенными. Кто-то оставался в горе, кто-то не скрывал своей ненависти, но таких было меньшинство.

Таковой представала перед Ситрой жизнь и смерть в дни, предшествующие Большому конклаву. Она не могла не думать о Роуэне и не задавать себе вопрос о том, как складываются его занятия. Ситре очень хотелось увидеться с ним, но одновременно она и страшилась этой встречи, потому что знала, что через несколько совсем коротких месяцев она увидится с ним, и как бы ни закончилось их свидание, оно будет последним.

А еще она питала слабую надежду, что ей удастся доказать, что жизнь жнеца Фарадея была взята другим жнецом, и тогда это обстоятельство станет палкой в колеса механизму, запущенному Ксенократом и сообществом жнецов. Препятствием, которое освободит Ситру и Роуэна от необходимости участвовать в смертельном состязании за право носить кольцо жнеца.

Большинство скорбящих, которых Ситра должна была извещать о смерти родственников, было однородным: мужья, жены, дети, родители. Поначалу ей совсем не нравилось то, что жнец Кюри вывела ее на передовую линию общения с этими людьми, но вскоре она поняла причину. Не то чтобы жнец пыталась сама избежать этих встреч. Просто она хотела дать Ситре возможность пережить чужое горе и научиться сочувствовать и соболезновать людям, чье сердце было разбито перед лицом постигшей их трагедии. В эмоциональном плане это было тяжело, но приносило свои плоды. Так Ситра готовилась стать жнецом.

Только однажды все прошло не так, как обычно. Первым делом она должна была найти семью умершего. Но у женщины, которая стала объектом «жатвы», из семьи оказался только брат, да и то живший с ней раздельно. Странное обстоятельство во времена, когда нормой стали огромные семьи, причудливо объединяющие родственников из шести и более поколений. И тем не менее у этой бедной женщины из близких был только брат. Ситра по карте определила адрес и, ничего не подозревая, отправилась туда, где находился этот человек. И только тогда, когда она явилась на место, она поняла, что это.

Это не было домом – в традиционном смысле. Это был монастырь. Окруженная глинобитными стенами группа строений, стилизованных под старину. Но в отличие от тех старинных монастырей этот на макушке своего главного шпиля нес не крест, а двузубец. Камертон. Символ, который исповедовали тоновики.

Монастырь тоновиков.

Ситру передернуло, как передернет любого, кто столкнется с чем-либо чужим и непонятным, да еще отдающим мистикой.

– Держись подальше от этих чокнутых, – сказал ей как-то отец. – Людей туда затягивает, и больше их никто никогда не видит.

Какая нелепость! В наши дни никто не может исчезнуть бесследно. «Гипероблако» прекрасно знает, где кто находится. В любое время. Правда, оно не обязано никого об этом извещать.

В иных обстоятельствах Ситра, может быть, и последовала совету отца. Но теперь она явилась вестником смерти, а это отметало все сомнения.

Она вошла в монастырь через ворота, расположившиеся под аркой. Ворота не были заперты, и Ситра, проникнув вовнутрь, оказалась в саду, полном белых цветов, источающих сильный аромат. Это были гардении. Тоновики в основном сосредотачивались на запахах и звуках. А вот зрительные эффекты не имели для них никакой ценности. Настолько, что тоновики-экстремисты даже лишали себя зрения, и «Гипероблако» неохотно позволяло им делать это, запрещая наночастицам его восстанавливать. Это было ужасно, и тем не менее культ, который исповедовали тоновики, являлся одним из немногих проявлений религиозной свободы, сохранившихся в мире, давно похоронившем своих богов.

По каменной дорожке Ситра прошла через сад к церкви, над которой возвышался знак камертона, и, толкнув тяжелые дубовые двери, вошла в часовню, заставленную скамьями. Внутри царил сумрак, несмотря на витражные окна по обеим сторонам часовни. Витражи не старые, не из Эпохи Смертных – изготовлены уже тоновиками. Странные сцены изображались на них: человек без рубашки, согнувшись под тяжестью ноши, тащил на спине огромный камертон; могучие валуны раскалывались на части, исторгая из своих недр молнии; толпы людей, охваченные паникой, спасались от огромного червеобразного существа, которое спиралью поднималось из земли.

Ситре не понравились эти изображения. Она толком не знала, во что верят эти люди, но картинки показались ей смешными. Нелепыми. Все знали, что так называемая религия представляет собой просто мешанину суеверий, пришедших из Века Смертных – дичайшая мозаика. Но при всем при этом оставались люди, которых эта мозаика увлекала и вдохновляла.

У алтаря стоял не то священник, не то монах. Он что-то монотонно бубнил и одну за другой тушил свечи.

– Простите, – начала Ситра, и голос ее прозвучал громче, чем ей хотелось. Во всем была виновата акустика часовни.

Человек не испугался, не вздрогнул. Погасив своими серебряными щипцами последнюю свечу, он сложил их и направился к Ситре, заметно прихрамывая. А интересно, он просто изображает хромоту или же его религиозное свободомыслие позволяет ему не лечить повреждение, ее вызывающее? Судя по морщинам на лице, этому человеку давно пора было сделать полный разворот и омолодиться.

– Я викарий Берегард, – сказал человек. – Вы пришли на исповедь?

– Нет, – ответила Ситра, показав на свою повязку на рукаве, – мне нужно поговорить с Робертом Фергюсоном.

– Брат Фергюсон отдыхает после обеда. Я не хотел бы его беспокоить.

– Но это важно, – сказала Ситра.

Викарий вздохнул.

– Чего не избежать, того не избежать, – сказал он.

И поковылял прочь, оставив Ситру в одиночестве.

Она осмотрелась, стараясь не пропустить ни малейшего штриха из странной обстановки. На алтаре прямо перед ней находилась гранитная лохань с водой. Но вода была мутной, и от нее несло затхлой гнилью. Позади алтаря возвышался центр всей часовни – длинная стальная двузубая вилка, подобная той, что венчала крышу. Размером в шесть футов укреплен камертон в основании из обсидиана. Рядом с камертоном, на отдельной подставке, на черной бархатной подушечке лежал резиновый молоток. Но центром композиции был, конечно, сам камертон – огромная вилка с цилиндрическими, очень гладкими серебристыми зубцами, холодными на ощупь.

– Хотите ударить? Давайте, это не запрещено.

Ситра, которую застали врасплох, быстро отошла от камертона.

– Я брат Фергюсон, – сказал подошедший. – Вы хотели меня видеть?

– Я ученик жнеца Кюри, – сказала Ситра.

– Я слышал о ней.

– Я к вам с печальным известием.

– Продолжайте.

– Вынуждена сообщить, что ваша сестра, Марисса Фергюсон, была лишена жизни жнецом Кюри сегодня в три часа пополудни.

Человек совсем не выглядел расстроенным. Просто покорно вздохнул:

– Это все?

– Что значит «это все»? Вы что, меня не слышите? Я только что сказала вам, что ваша сестра умерла.

Человек вновь вздохнул:

– Чего не избежать, того не избежать.

Тоновики Ситре не были симпатичны и до этого; теперь же она почти ненавидела их.

– Значит, вот так вы и реагируете? – спросила она. – Это и есть ваша святая вера?

– Дело не в вере, а в правде, которой мы живем.

– Ладно, как хотите. Только вы обязаны позаботиться о захоронении тела своей сестры. И этого вам не избежать.

– Но разве «Гипероблако» не организует похороны, если я не стану этого делать?

– Вам что, совсем наплевать? – возмутилась Ситра.

Фергюсон мгновение подумал, перед тем как ответить.

– Смерть, причиненная жнецом, не является естественной. Тоновики ее не признают.

Ситра откашлялась, подавив в себе желание сказать Фергюсону все, что она об этом думает, и решила действовать профессионально.

– Есть еще одно следствие, – сказала она. – Хотя вы и не жили вместе, вы являетесь ее единственным родственником, что подтверждается документально. Это позволяет вам в течение года пользоваться иммунитетом.

– Мне не нужен иммунитет, – сказал Фергюсон.

– И почему же, хотела бы я знать?

Первый раз на ее памяти кто-то отказывался от иммунитета. Этого не позволяли себе даже те, кто отчаянно скорбел по умершему.

– Вы выполнили свои обязанности. Теперь вы можете идти, – сказал брат Фергюсон.

Больше терпеть Ситра не могла. Она не имела права заорать на этого «брата», дать ему по шее, использовав удар «Бокатора», или просто приложиться локтем так, чтобы тот оказался на полу. Поэтому она сделала единственное, что не было запрещено. Схватив резиновый молоток, Ситра всю свою злость вложила в мощный удар по стоящему за алтарем камертону.

Звук оказался столь сильным, что срезонировали ее зубы и кости. Это не было похоже на глухой звон колокола. Тон камертона был полным и насыщенным. И этот звук словно выбил из Ситры ее гнев. Растворил его. Мышцы ее расслабились, зубы разжались. Звук эхом отдался в мозгу, животе, позвоночнике. Он длился гораздо дольше, чем, казалось, должен был длиться, а затем стал медленно угасать. Никогда до этого Ситра не сталкивалась с такого рода акустическими эффектами – одновременно возбуждающими и успокаивающими. Все, что она сумела сказать, было:

– Что это?

– «Фа-диез», – ответил брат Фергюсон. – Хотя некоторые из братьев оспаривают эту точку зрения и считают, что это «ля-бемоль».

Камертон все еще слегка звучал – он вибрировал, и края его поверхности от вибрации выглядели чуть смазанными. Ситра тронула камертон, и тотчас же звук стих.

– Вижу, у вас есть вопросы, – сказал брат Фергюсон. – Я отвечу на те, на которые смогу.

Ситра хотела отрицательно покачать головой, но вдруг поняла, что действительно желает кое-что узнать.

– Во что вы здесь верите?

– Во многое.

– Ну расскажите хотя бы про одно.

– Мы верим, что пламя не может гореть вечно.

Ситра взглянула на свечи, стоящие возле алтаря.

– Именно поэтому викарий их гасит?

– Да, это часть ритуала.

– То есть вы поклоняетесь темноте? – спросила Ситра.

– Нет, – ответил Фергюсон. – Это обычная ошибка. Люди так говорят, чтобы опорочить нас. Мы поклоняемся длинным волнам и вибрациям, которые превосходят возможности человеческого восприятия. Мы верим в Великую Вибрацию и считаем, что она освободит нас от состояния застоя.

Застой.

Именно этим словом жнец Кюри обозначает людей, которых выбирает для «жатвы». Брат Фергюсон улыбнулся:

– Что-то в вас резонирует сейчас, верно?

Ситра отвернулась, чтобы не встречаться с назойливым взглядом Фергюсона, и обнаружила, что внимательно смотрит на лохань с водой. Она показала на нее:

– А зачем здесь эта грязная вода?

– Это первобытный бульон. Он перенасыщен микробами. В Век Смертных содержимое такой лохани могло бы уничтожить население всей планеты. Тогда это называлось «болезнь».

– Я знаю, как это называлось.

Фергюсон погрузил палец в воду и поболтал.

– Оспа, полиомиелит, лихорадка Эбола, сибирская язва – все это здесь присутствует, и все совершенно безопасно для нас. Мы не можем заболеть, даже если захотим.

Он поднес палец ко рту и облизал его.

– Я мог бы выпить всю эту воду, и у меня не случилось бы даже несварения. Увы, мы уже неспособны претворить воду в червя.

Не сказав ни единого слова и даже не попрощавшись, Ситра ушла, но до конца дня не могла избавиться от запаха гниющей воды, засевшего у нее в ноздрях.

Меня совершенно не занимают дела «Гипероблака». Его цель – поддерживать существование человечества, моя – придавать человечеству определенную форму. «Гипероблако» – корень дерева, я же – большие ножницы, которые поддерживают ветки в здоровом состоянии и делают дерево жизнеспособным. Мы в равной степени необходимы. И мы взаимно исключаем друг друга.

Я совершенно не чувствую себя обделенным потому, что никак не общаюсь с «Гипероблаком» – так же, как и младшие жнецы, которых я выбрал себе в ученики. Отсутствие нежелательного вторжения в нашу жизнь со стороны «Гипероблака» – это благословение, поскольку позволяет нам жить без страховочной сетки. Без подпорок, данных высшей властью. Я есть высшая из известных мне форм власти, и мне это нравится.

Что до моих методов «жатвы», которые время от времени становятся предметом пристального внимания, то я скажу следующее: разве придание дереву лучшей из возможных форм не является главной заботой садовника? И разве не те ветки, которые, обогнав другие, стараются вырасти повыше, должен он срезать в первую очередь?

Из журнала жнеца Годдарда.

Глава 23

Виртуальная лисья нора

Через коридор от комнаты Ситры располагался кабинет. Как и все прочие комнаты в особняке, он имел окна по разные стороны, и, как все в жизни жнеца Кюри, содержался в идеальном порядке. Там был компьютер, и Ситра использовала его для занятий – в отличие от жнеца Фарадея, когда речь шла об обучении, жнец Кюри не избегала цифровых средств коммуникации. В качестве ученика жнеца Ситра имела доступ к базам данных и информации, недоступной для обычных людей. Эта информация называлась «глубинным сознанием» и состояла из элементов памяти «Гипероблака», не предназначенных для использования простым человеком.

До того как Ситра стала учеником жнеца, она использовала в поисках стандартные процедуры, и «Гипероблако», как правило, вмешивалось, говоря: Я вижу, ты ищешь подарок. Могу я спросить, для кого? Может быть, я помогу найти что-нибудь подходящее. Иногда она принимала помощь, а иногда предпочитала искать сама. Но, как только она стала учеником, «Гипероблако» словно онемело, словно ничем не располагало, кроме бездушных данных.

– Тебе придется к этому привыкнуть, – сказал ей жнец Фарадей в самом начале. – Жнецы не могут разговаривать с «Гипероблаком», а оно не говорит с нами. Но со временем ты оценишь его молчание – оно дает тебе возможность опереться на собственные силы.

Но сегодня Ситре, продирающейся через поток файлов, как никогда пригодился бы путеводитель по глубинному сознанию «Гипероблака», потому что дизайн всемирной системы камер наблюдения, с которым она пыталась разобраться, сводил на нет все ее усилия. Отследить передвижения жнеца Фарадея в день, когда он умер, оказалось сложнее, чем она предполагала. Видеозаписи в глубинном сознании «Гипероблака» группировались не вокруг определенного места или определенной камеры. «Гипероблако» организовывало их по принципу сходства и смежности понятий. Например, в одной группе файлов находились записи идентичных схем организации дорожного движения в разных местах мира. В единый блок соединялись записи передвижения совершенно разных людей, но с похожей походкой. В другой подборке оказались записи фантастических по красоте солнечных закатов, снятых уличными камерами. Цифровая память «Гипероблака», как поняла Ситра, своей структурой напоминала человеческий мозг. Каждый момент в любой видеозаписи примыкал к сотням других моментов в других записях всегда по разным основаниям, что означало, что всякая новая связь уводила Ситру все дальше, все глубже в бесконечную лисью нору виртуальной нейронной системы. Попробуйте постичь содержание человеческого сознания, сделав поперечный срез головного мозга! Все это сводило Ситру с ума.

Сообщество жнецов, как она знала, выработало собственный алгоритм работы с этим контентом глубинного сознания, но Ситра не могла спросить об этом жнеца Кюри, не опасаясь вызвать ее подозрений. Жнец доказала, что может легко вычислять ложь, а Ситре не хотелось оказаться в положении, в котором лгать – единственный выход.

Поначалу в своих поисках Ситра руководствовалась простым желанием докопаться до истины. Затем ее увлекли сами трудности поиска – в них она увидела брошенный ей «Гипероблаком» вызов. Наконец поиски превратились в наваждение. Каждый день, час или два она проводила перед компьютером, пытаясь найти материалы, где были бы зафиксированы последние шаги жнеца Фарадея, но, увы, безрезультатно.

А интересно, «Гипероблако» наблюдает за тем, что она делает? Наверняка, если бы могло, сказало бы: О господи! Ты копаешься в моем мозге? Вот проказница!

Затем, через несколько недель, Ситру осенило: если все, загруженное в «Гипероблако», хранилось в глубинном сознании, то там должна быть и частная информация. Посторонний, даже она, ученик жнеца, не имеет права на доступ к информации прочих частных лиц, но ей будут доступны те данные о самой себе, которые она сама и загрузит. А это означает, что Ситра сможет продолжить поиски на просторах глубинного сознания, используя, как инструмент, свою собственную частную информацию…

– Но ведь нет закона, который говорит, что ученик жнеца не имеет права видеться со своей семьей!

Ситра произнесла эту фразу как-то вечером за обедом – без предупреждения и какой-либо связи с тем, что говорилось. Ей хотелось застать жнеца Кюри врасплох, что вполне удалось, – та ответила не сразу, а только после двух ложек супа:

– Это обычная практика, и довольно мудрая, если хочешь знать мое мнение.

– Жестокая практика.

– Ты же ходила на свадьбу, не так ли?

Интересно, откуда жнец Кюри про это знает? Но Ситра не дала сбить себя с толку.

– Через считанные месяцы я могу умереть. Мне кажется, я имею право перед этим несколько раз увидеться со своей семьей.

Прежде чем что-то ответить, жнец проглотила еще две ложки супа.

– Я это обдумаю, – проговорила она.

В конце концов она согласилась. Ситра знала, что так и выйдет – в конце концов, жнец Кюри была женщиной справедливой. И Ситра не солгала – она действительно хотела повидаться со своей семьей, а потому жнецу не нужно было подозревать ее в обмане, так как никакого обмана и не было. Хотя домой Ситра хотела пойти не только для того, чтобы повидаться с семьей.

Они ехали по улице, где когда-то жила Ситра и где все, казалось, выглядело обычно. Но что-то все-таки изменилось, и дело было не в улице, а в самой Ситре. Смутное желание терзало ее, хотя она и не знала толком, чего хочет. Все, что она поняла, так это то, что по родной улице она идет как по чужой стране, где люди разговаривают на незнакомом ей языке. Они поднимались на лифте к квартире родителей Ситры вместе с коротенькой и пухлой женщиной и еще более коротенькой и пухлой собачкой. Она была страшно напугана – женщина, а не собачка. Женщину звали миссис Йелтнер. Как раз перед тем, как Ситре пришлось покинуть дом и стать ученицей жнеца, миссис Йелтнер переустановила уровень липоидов на минимальный, но желание похудеть столкнулось у нее с непомерным аппетитом, отчего сейчас она выглядела частично раздувшейся – но не в тех местах, где нужно.

– Здравствуйте, миссис Йелтнер, – сказала Ситра, чувствуя себя виноватой оттого, что ее развлекает плохо прикрытый ужас женщины.

– Р… рада вас видеть, – проговорила та, не сумев вспомнить Ситру по имени. – У вас ведь на этаже уже была «жатва» в этом году. Мне кажется, нельзя этого делать в одном месте так часто.

– Можно, – сказала Ситра. – Но мы не на «жатву».

– Хотя, – вставила жнец Кюри, – все возможно.

Когда лифт добрался до ее площадки, миссис Йелтнер, вываливаясь из лифта, едва не споткнулась о свою собачку.

Было воскресенье. Родители Ситры и ее брат были дома и ждали ее, так что приход ее не стал сюрпризом, хотя на лице открывшего дверь отца и отразилось удивление.

– Привет, папа, – сказала Ситра. В его объятиях была и теплота, и одновременно какая-то обязательность.

– Мы скучали по тебе, моя милая, – произнесла мать, обнимая Ситру. Бен же стоял поодаль и не сводил глаз со жнеца Кюри.

– Мы ждали жнеца Фарадея, – сказал отец, обращаясь к женщине в бледно-розовой мантии.

– У меня теперь новый наставник, – сказала Ситра. – Это долгая история.

Неожиданно Бен выпалил:

– А вы – жнец Кюри!

– Бен! – испугалась мать. – Не будь таким грубым.

– Но ведь это вы, не так ли? Я видел вас на картинках. Вы знаменитая.

– Печально знаменитая, – поправила его Кюри, едва заметно усмехнувшись.

Отец пригласил жнеца в гостиную:

– Пожалуйста, проходите.

Но жнец Кюри так и не переступила порог.

– У меня дела, – сказала она. – Я зайду за Ситрой к вечеру.

Она кивнула родителям Ситры, подмигнула Бену и ушла. Как только дверь закрылась, родители словно чуть уменьшились в объеме – будто сделали глубокий вдох и все это время задерживали дыхание.

– Поверить не могу, что ты учишься у жнеца Кюри, – воскликнул Бен. – Она же – «Бабушка Смерть»!

– Госпожа, а не бабушка.

– Я даже не знала, что она существует, – сказала мать. – Разве все жнецы со временем не кончают с собой?

– Мы не обязаны ничего такого делать, – ответила Ситра, удивляясь тому, как мало ее родители знают о том, как обстоят дела в сообществе жнецов. – Жнецы умирают только по собственному желанию.

Или если их убивают, – подумала она про себя.

Ее комната была такой же, какой она ее оставила, только чище.

– А если тебя не изберут, то ты вернешься сюда, и все пойдет по-прежнему, будто ты никогда никуда не уходила, – сказала мать. Но Ситра не сказала, что этого не случится так или иначе. Если она станет жнецом, то будет жить с другими молодыми жнецами, а если не станет, то не будет жить по совсем другой причине. Но родителям об этом знать необязательно.

– Сегодня твой день, – сказал отец. – Что ты хочешь делать?

Ситра порылась в ящике своего стола и нашла там камеру.

– Пошли гулять, – сказала она.

Разговоры велись ни о чем, и хотя Ситре было хорошо с близкими, никогда стена, разделяющая их, не была столь высокой. О скольком она хотела бы поговорить с ними! Но вряд ли бы родные ее поняли. А ей не объяснить. Не могла же она обсуждать с матерью нюансы умерщвления. Или рассказать отцу о том, что чувствует жнец, когда жизнь покидает глаза его жертвы. Только с братом она могла говорить более-менее спокойно.

– Мне приснилось, что ты пришла к нам в школу и замочила всех тамошних придурков, – сказал Бен.

– Вот как? – переспросила Ситра. – И какого цвета у меня была мантия?

Бен чуть поколебался:

– Бирюзового, как мне кажется.

– Тогда именно такой цвет я себе и выберу.

Бен просиял.

– А как мы тебя будем звать, когда ты станешь жнецом? – спросил отец о ее будущей карьере как о деле определенном.

Ситра об этом даже и не думала. К жнецу всегда обращались либо по имени его Отца-покровителя, либо «Ваша честь». Неужели члены семьи тоже обязаны так обращаться? А она даже не выбрала себе имя. И Ситра уклонилась от ответа, сказав:

– Вы – моя семья, и вы можете называть меня как хотите.

Возможно, это даже правда!

Они бродили по городу. Хотя Ситра ничего им и не сказала, они прошли мимо маленького домика, где она жила с Фарадеем и Роуэном. А потом – мимо маленькой станции, ближайшей к дому. И везде, где они бродили, Ситра делала семейное фото, стараясь встать как можно ближе к уличной камере.

В эмоциональном отношении день оказался утомительным. Ситра хотела остаться дома подольше, хотя в то же время не могла дождаться приезда жнеца Кюри. И на этот счет она решила не испытывать чувства вины. С нее вины уже достаточно, даже слишком. «Вина, – любил говорить жнец Фарадей, – глупая двоюродная сестра раскаяния».

Жнец Кюри не задавала Ситре вопросов по поводу ее визита родным, и Ситра была этим вполне довольна. Хотя сама и спросила свою наставницу кое о чем:

– Кто-нибудь зовет вас первым именем?

– Другие жнецы, из тех, с кем у меня дружеские отношения, зовут меня Мария.

– Мария… то есть Мария Кюри?

– Она была великая женщина. Придумала термин «радиоактивность», первая женщина – нобелевский лауреат, когда за такие вещи еще награждали.

– А как ваше действительное имя? С которым вы родились?

Жнец не торопилась с ответом. Наконец сказала:

– Никто из живущих не называет меня этим именем.

– А как же ваша семья? Они ведь еще живы. В конце концов, у них же у всех иммунитет!

Кюри вздохнула:

– Я не общалась с членами своей семьи больше ста лет.

Ситра подумала, что такая же судьба ждет и ее. Неужели все жнецы теряют связь со всеми, кого они когда-то знали? Со всем, что было в их жизни до того, как они были избраны?

– Сюзан, – сказала наконец Кюри. – Когда я была маленькой девочкой, меня звали Сюзан. Сюзи.

– Приятно познакомиться, Сюзан, – сказала Ситра, хотя ей и трудно было представить жнеца Кюри маленькой девочкой.

Вернувшись домой, Ситра загрузила в «Гипероблако» сделанные фотографии. Она не тревожилась по поводу того, что жнец увидит то, что она делает: все загружают свои фото, и в том не было ничего необычного, ничего подозрительного. Подозрительно было бы, если бы она этого не сделала.

Позже ночью, когда, как Ситра полагала, жнец Кюри уже уснула, она пробралась в кабинет, вышла в сеть и открыла свои фото, что было нетрудно сделать, так как они все были помечены. И нырнула в глубинное сознание «Гипероблака», следуя ссылкам, которыми она снабдила свои личные фото. Она вышла на изображения собственной семьи, потом на картинки семей, которые были в чем-то похожи на ее родных. Ситра ожидала, что так все и будет. Но там же находились ссылки на видео с уличных камер, установленных в тех самых местах. Именно это она и искала. Как только Ситра определила алгоритм, с помощью которого можно было отсортировывать ненужные изображения, полученные с уличных камер, в ее распоряжение поступил полный набор нужных ей картинок наблюдения. Конечно, перед ней простиралось огромное поле беспорядочно организованных файлов, но по крайней мере все они были видеозаписями с камер в местах, непосредственно примыкавших к дому жнеца Фарадея.

Ситра подгрузила изображение самого жнеца, чтобы выйти на видеоматериалы, где он фигурировал, но, как она и подозревала, ничего не получилось. Политика «Гипероблака» в отношении жнецов запрещала ему каким-либо образом отмечать их изображения. И все-таки Ситра весьма успешно сократила поле поиска с миллиарда файлов до считанных миллионов. Хотя отследить движения жнеца Фарадея в день его смерти было подобно поискам иголки в стогах сена, череда которых простирается до горизонта. И все-таки Ситра была полна решимости найти то, что искала – сколько бы времени ей на это ни потребовалось.

Сцены «жатвы» должны являть собой некое подобие иконы. Они обязаны запоминаться. Они должны нести в себе легендарную силу величайших битв Эпохи Смертных, весть о них должна передаваться из уст в уста, обеспечивая бессмертие, сходное с тем, коим наслаждаемся мы. Ведь мы, жнецы, для того и существуем. Чтобы воплощать связь настоящего с прошлым. С Веком Смертных. Да, большинство из живущих будет жить вечно, но некоторые, благодаря сообществу жнецов, уйдут. И почему бы для тех, кто станет жертвой жнеца, не устроить грандиозный прощальный спектакль?

Из журнала жнеца Кюри.

Глава 24

Профанация призвания

Оцепенелость. Да, именно это и чувствовал Роуэн. И если для его психического здоровья это было благоприятное обстоятельство, то для его души – нет.

– Всегда и во всем оставайся человеком, – говорил ему жнец Фарадей. – В противном случае ты превратишься в машину для убийств.

Слову «жатва» он предпочитал слово «убийство». Роуэн раньше не слишком задумывался об этом, но теперь он понял: там, где жнец теряет чувствительность, «жатва» заканчивается, и начинается убийство.

Вместе с тем оцепенелость была не худшим из возможных состояний. Это пытка, но пытка серым безразличием. Есть места и похуже. Например мрак, набросивший маску света и просвещенности. В этом месте безраздельно царила яркая голубизна, испещренная звездами бриллиантов.

– Нет! Нет, и еще раз нет! – распекал Роуэна жнец Годдард, когда тот упражнялся в нанесении ударов по набитым ватой чучелам самурайским мечом. – Ты так ничему и не научился.

Роуэн был в ярости, но умело скрывал это, – считал до десяти и только потом поворачивался лицом к Годдарду, который приближался к нему по газону, замусоренному пушистыми останками чучел.

– Что я делал не так на сей раз, Ваша честь?

Говорить «Ваша честь» Годдарду – это было явное издевательство над словом «честь», – Роуэн, казалось, выплевывал это словосочетание.

– Я одним ударом срубил головы пятерым, выпотрошил троих, а остальным вскрыл аорты. Если бы это были живые люди, все умерли бы мгновенно. Я сделал все так, как вы хотели.

– В том-то и проблема! – ответил жнец – Этого хотел я, а не ты. Где страсть, где напор? Ты нападаешь так, словно ты бот.

Роуэн вздохнул и убрал меч в ножны. Сейчас начнется лекция, а точнее – речь, потому что ничто жнец Годдард так не любил, как ораторствовать перед галеркой, даже если на галерке сидел всего один человек.

– Человеческое существо по природе своей – хищник, – начал жнец. – Да, наша природа была извращена гигиенизирующей силой цивилизации, но уничтожить ее полностью цивилизация оказалась не в состоянии. Приди же в объятия человеческой природы! Прильни к ее освежающей груди! Ты думаешь, вкус к «жатве» был нам изначально чужд, и мы приобрели его только постфактум? Нет. Охотничий инстинкт, радость убийства жила и живет в каждом из нас. Осознай их в себе, дай им волю, и тогда мир получит такого жнеца, которого он достоин!

Роуэн ненавидел ремесло жнеца, но в том, что его профессиональные навыки совершенствовались, было нечто самодостаточное, и удовлетворенность этим росла в нем независимо от того, что он думал по поводу жнечества. И он, скорее, ненавидел себя за то, что не находил в себе достаточного количества ненависти по отношению к этому ремеслу.

Слуги заменили изуродованные чучела новыми. Какие же короткие у них жизни! Годдард забрал у Роуэна самурайский меч и вложил в его руки охотничий нож – более интимное орудие смерти.

– Это нож «боуи», который используют техасские жнецы, – сказал Годдард. – Попробуй получить удовольствие. В противном случае ты станешь просто машиной для убийства.

Каждый день был как две капли воды похож на остальные: утренняя пробежка со жнецом Рэнд, силовая гимнастика со жнецом Хомским, потом исключительно питательный завтрак, приготовленный шеф-поваром. После завтрака – изучение орудий и методов «жатвы» под руководством самого жнеца Годдарда. Лезвия, луки, метательные снаряды, собственное тело как инструмент смерти. Яды – только тогда, когда их можно было бы применить на острие лезвия.

– «Жатва» совершается, а не применяется, – объяснял Годдард. – Это волевое действо. Пассивное наблюдение за тем, как яд сам сделает свое дело, есть профанация нашего призвания.

Годдард постоянно впадал в этот пафос, и хотя Роуэн часто не соглашался со словами наставника, голоса протеста он не подавал. В каком-то смысле голос Годдарда стал модератором его сознания, критерием всего, о чем он думал. Роуэн не понимал, почему это происходит. И тем не менее Годдард словно засел в мозгу Роуэна, высказывая свои суждения по поводу буквально всего, что он делал.

После полудня Роуэн обычно уделял время тренировке сознания. Упражнения на укрепление памяти, игры для усиления остроты ума. Только перед ужином отводилось небольшое время для работы с книгами, но Роуэн обнаружил, что умственные упражнения помогают ему лучше усваивать то, что там написано, – без необходимости повторения.

– Чтобы произвести впечатление на конклав, ты должен до тошноты набить свою голову всей этой историей, биохимией, токсикологией, – проговорил Годдард, с отвращением махнув рукой. – Лично я всегда считал это бессмысленным, но ты должен порадовать как умников, так и прагматиков в сообществе жнецов.

– А вы кто? – спросил Роуэн. – Прагматик?

Ответил на вопрос Роуэна жнец Вольта.

– Жнец Годдард – визионер, – сказал он. – А это ставит его выше любого жнеца в Мидмерике. А может быть, и во всем мире.

Годдард спорить не стал.

Кроме всего прочего, вечеринки все продолжались. Они наваливались на поместье как волны цунами. Все останавливалось – даже учеба Роуэна. Он не имел никакого представления о том, кто их организовывал, откуда появлялись и куда исчезали участники празднеств; но они всегда являлись с едой, которой можно было бы накормить целую армию, и приносили с собой дух развлечений, не всегда пристойных.

Возможно, это было лишь игрой его воображения, но Роуэну казалось, что с каждой вечеринкой количество жнецов и знаменитостей, собиравшихся у Годдарда, увеличивалось по сравнению с тем, что он видел в первый раз.

Через три месяца очевидными стали изменения в физическом состоянии Роуэна, и он изучал их, проводя перед высоким зеркалом в спальне гораздо больше времени, чем следовало бы. Оформились брюшные и грудные мышцы. Словно ниоткуда появились бицепсы, а жнец Рэнд постоянно шлепала его по ягодицам, словно намекала – придет совершеннолетие, и она-то своего не упустит!

Наконец он научился вести журнал, где писал вещи почти глубокомысленные, хотя все это было чистым притворством. Он никогда не делился со своим журналом тем, что действительно чувствовал, так как знал – его «личный» журнал был совсем не личным, и жнец Годдард читал там все до последнего слова. Вот он и писал только то, что его наставник хотел там прочитать.

Хотя Роуэн и не забыл своей клятвы уступить кольцо жнеца Ситре, бывали моменты, когда он сознательно вытеснял воспоминание об этом и воображал, что произойдет, когда он станет жнецом. Будет ли он похож на Фарадея, или же образцом для него станет Годдард? Как ни пытался Роуэн отрицать это, но в подходе Годдарда к жизни и работе жнеца была железная логика. Какая из земных тварей презирает собственное существование и стыдится тех средств, с помощью которых обеспечивает свое выживание?

Мы порвали нить, связывающую нас с природой, когда победили смерть, – говорил жнец Фарадей, но разве это не может стать причиной тому, чтобы искать и вновь обрести нашу природу, на этот раз внутри собственного «я»? Если Роуэн начнет находить удовольствие в «жатве», будет ли это такой уж трагедией?

Эти мысли он держал при себе, но жнец Вольта умел читать их – если не подробно, то в общем плане.

– Тебя, насколько мне известно, пригласили в ученики, потому что у тебя были определенные качества, – сказал Вольта. – Как раз эти качества жнец Годдард и не ценит. Снисходительность и способность к сочувствию он считает слабостью. Но сейчас в тебе начинают просыпаться другие свойства. Ты, как я вижу, будешь жнецом совсем нового типа.

Из всех младших жнецов, составлявших окружение Годдарда, Вольта был Роуэну наиболее симпатичен. С ним Роуэн был связан больше, чем с другими, и воображал, что они могли бы стать друзьями, поскольку были равны.

– Помнишь, как больно мы тебя тогда избили? – спросил как-то Вольта ближе к вечеру, в полутьме класса тренировки сознания.

– Как это можно забыть?

– Тому было три причины, – сказал Вольта. – Во-первых, необходимо было восстановить в тебе память о боли, страх боли – ведь именно боль создала цивилизацию и заставила ее развиться настолько, чтобы она смогла найти средство победить смерть. Во-вторых, это был обряд инициации – нечто, чего так не хватает нашему миру, погрязшему в пассивной вялости. И третья причина, самая важная: способность к страданию освобождает в нас способность наслаждаться нашим существованием.

Роуэну все это показалось очередным набором банальностей, но Вольта был не такой, как Годдард. Он не поддавал пафоса ради самого пафоса, и в идеях его заключался некий смысл.

– В моей жизни было немало радостей и до того, как меня избили в мясо, – сказал Роуэн.

Вольта кивнул:

– Да, кое-что ты чувствовал. Но это была просто жалкая тень того, что могло бы быть. Не зная, что такое страдание, никогда не испытаешь истинной радости. Самое большее, что получишь – это некая приятность.

Роуэну было нечего возразить, потому что он сознавал правдивость слов Вольты. Существование его в целом было приятным. Единственное, на что он жаловался, так это на то, что все отодвигали его на задворки своей жизни. Но разве так происходит лишь с ним одним? Они живут в мире, где не имеет значения ничего из того, чем занято большинство населения. Выживание гарантировано. Доход гарантирован. Еды достаточно, а комфорт предоставлен каждому. «Гипероблако» учитывает нужды всех и каждого. А когда ты ни в чем не нуждаешься, разве жизнь твоя не приятна?

– Со временем ты все получишь и все узнаешь, – сказал Роуэну жнец Вольта. – Поскольку твои антиболевые наночастицы обнулились, это неизбежно.

Эсме продолжала оставаться для Роуэна загадкой. Иногда она спускалась и сидела вместе со всеми за столом, иногда оставалась у себя. Иногда Роуэн видел ее читающей в разных уголках особняка: она предпочитала проводить время с бумажными книгами еще из Века Смертных, которые владелец дома, вероятно, собирал до того, как передал свое имущество Годдарду. Что бы Эсме ни читала, она прятала это от Роуэна, словно смущалась его интереса.

– Когда ты станешь жнецом, – спрашивала она Роуэна, – ты останешься здесь?

– Может, и останусь, – отвечал он. – А может, и нет. Может, я и не стану жнецом. А может, меня вообще не будет.

Эсме, казалось, не обратила внимания на последние слова Роуэна.

– Лучше останься, – сказала она.

То, что эта девятилетняя девчонка втрескалась в него, казалось Роуэну еще одним ненужным осложнением. Похоже, она получала все, что хотела. Так что, если она захочет его, то он неизбежно будет принадлежать ей?

– Мое имя Эсмеральда, но все зовут меня Эсме, – сказала она Роуэну, когда как-то утром подходила с ним к залу, где ему предстояло заниматься с тяжелым железом. Обычно Роуэн хорошо относился к ребятне, но поскольку ему велели относиться к Эсме хорошо, именно это его и расхолаживало.

– Я знаю, жнец Годдард мне сказал. Но тебе лучше не оставаться здесь – эти железки могут быть опасными.

– А тебе запрещено заниматься без страховки, пока не придет жнец Хомский, – заявила Эсме и, не выказывая никакого желания уйти, села на скамью для накачивания пресса. – Если хочешь, после твоей тренировки мы можем поиграть.

– Я не играю в игры.

– Даже в карты?

– Даже в карты.

– Тебе, наверное, скучно жить?

– Теперь уже нет.

– Завтра после обеда я научу тебя играть в карты, – сказала Эсме.

А поскольку Эсме всегда получала то, что хотела, желал этого Роуэн или нет, но в назначенное время он был там, где ей было удобно.

– Эсме должна всегда пребывать в хорошем настроении, – напомнил жнец Вольта после того, как Роуэн сыграл с Эсме в карты.

– Но почему? – недоумевал Роуэн. – Годдарду наплевать на всех, кто не носит мантию жнеца. Почему он так заботится об этой девчонке?

– Веди себя по отношению к ней осторожно.

– Да я ко всем отношусь с осторожностью, – сказал Роуэн. – Если вы случайно не заметили, то я должен сказать, что я вообще очень осторожный человек.

Вольта рассмеялся:

– Продолжай в том же духе, пока можешь.

Он сказал это так, как будто скоро сдерживать себя Роуэну станет трудно.

Пришел день, когда жнец Годдард внес еще одно новшество в жизнь Роуэна. Все произошло, как и всегда, без предупреждения. Роуэн тренировался с кинжалами, по одному в каждой руке. Это было непросто – он хорошо работал правой рукой, а вот левой ловкости ощутимо не хватало. Жнецу Годдарду нравилось во время тренировок ставить перед Роуэном дополнительные препятствия, а потом резко критиковать, если его ученик не смог подняться до определенного уровня совершенства. Тем не менее Роуэн удивлял сам себя, все лучше и лучше овладевая орудиями убийства, чем даже заслужил похвалу наставника, хотя и неохотную.

– Нормально, – сказал Годдард. – Не так уж и плохо.

На большую похвалу трудно было рассчитывать.

Неожиданно Роуэн начал получать удовлетворение от похвал жнеца, и должен был признать, что ему нравится фехтовать смертоносными орудиями. Это как в спорте – мастерство самодостаточно и приносит удовольствие вне зависимости от результата.

Но в этот день дело приняло скверный оборот. Как только Роуэн ступил на лужайку, он понял: происходит нечто необычное. Привычных взгляду чучел не было, зато по газону бродило с десяток человек. Поначалу Роуэн ничего не понял, хотя необычность происходящего должна была сразу стать очевидной – присутствовали все младшие жнецы, в то время как по обыкновению за тренировками наблюдал только Годдард.

– Что происходит? – спросил Роуэн. – Я не могу тренироваться, пока здесь ходят эти люди. Попросите их покинуть газон.

Жнец Рэнд рассмеялась.

– Ты очаровательно туп, – сказала она.

– Будет забавно, – отозвался жнец Хомский. Сложив руки на груди, он готовился получать удовольствие.

Наконец Роуэн понял. Люди на лужайке не бродили, а стояли на равном друг от друга расстоянии. И они ждали, ждали его, Роуэна. Живые люди, не чучела. А значит, сегодняшняя тренировка будет реальной «жатвой». И его мастерство найдет применение.

– Нет, – сказал Роуэн, – я не могу этого сделать.

– Можешь, – спокойно сказал Годдард.

– Но ведь я еще не избран. Я не жнец.

– А «жатвы» и не будет, – сказал жнец Вольта, положив руку Роуэну на плечо. – Их всех ждут медицинские дроны. Как только ты с ними разделаешься, дроны доставят их в ближайший восстановительный центр, и через пару дней они будут как новенькие.

– Но…

Роуэн понял, что ему нечего сказать, а потому он произнес:

– Это неправильно!

– Послушай, – произнес, встав перед ним, Годдард. – Здесь, на лужайке, тринадцать человек. Все они явились сюда по собственной воле, и каждому хорошо заплачено за ту услугу, которую они оказывают. Все они знают, что им предстоит, они более чем довольны тем, что происходит. Того же я ожидаю и от тебя. Поэтому делай свою работу.

Роуэн извлек из ножен кинжалы и посмотрел на них. Сегодня эти лезвия должны взрезать не вату, а живую плоть.

– Сердце и сонная артерия, – сказал Годдард. – Действуй быстро, время ограничено.

Роуэн хотел отказаться, сказать, что не способен поднять руку на человека. Но хотя его сердце и говорило «нет», разум знал правду – он способен.

Именно так.

Ведь именно для этого Роуэн и тренировался. Все, что ему требовалось, – это отключить совесть. Он понимал, что может это сделать, и это его пугало.

– Положишь дюжину, – сказал жнец Годдард. – Последнего оставишь живым.

– Почему?

– Потому что я так сказал.

– Ну давай же! – проворчал стоящий рядом Хомский. – До темноты не управимся.

Вольта бросил на Хомского испепеляющий взгляд и заговорил сам, терпеливо объясняя Роуэну, что к чему.

– Это все равно, что прыгнуть в бассейн с холодной водой, – сказал он. – Предвкушение гораздо травматичнее, чем само действие. Просто прыгай, и все будет хорошо.

Роуэн мог уйти. Мог бросить кинжалы и отправиться в дом. Расписаться в том, что он слабак, и вообще отказаться от продолжения занятий. Но Вольта верил в него. Верил и Годдард, хотя и не собирался признавать это при всех. Разве он стал бы устраивать это испытание, если бы не верил в своего ученика?

Роуэн сделал глубокий вдох, крепко сжал в ладонях рукояти своих кинжалов и с гортанным боевым криком, который окончательно уничтожил все его сомнения, бросился вперед.

Перед ним стояли разные люди – и мужчины, и женщины. Объекты представляли разные возрастные и этнические группы и разные типы телосложения – тучные, мускулистые, тощие. С каждым ударом Роуэн издавал боевой клич. Он был хорошо натренирован. Лезвия входили в точно рассчитанные для удара места. Как только Роуэн начал, он понял, что остановиться не в состоянии. Тела падали одно за другим, а он все бил и бил своими кинжалами. Люди не защищались, не убегали в страхе – просто стояли и ждали своей очереди. Совсем как чучела. Роуэн был весь залит кровью. Она щипала его глаза, запах крови стоял в ноздрях. Наконец он добрался до последней жертвы. Это была девушка его возраста, и в глазах ее покорность обручилась с печалью. Роуэну захотелось положить предел этим чувствам, закончить то, что он начал, но он вынужден был подавить в себе жестокий инстинкт охотника и опустил кинжалы.

– Ну давай же, – прошептала девушка. – А то мне не заплатят.

Но Роуэн уронил кинжалы на траву. Двенадцать мертвых, одна живая. Он обернулся к жнецам, а они принялись ему аплодировать.

– Отличная работа, – сказал жнец Годдард, на лице его сияла довольная усмешка. – Очень хорошо!

Сверху спустились медицинские дроны. Они забрали поверженных и повезли их в ближайший восстановительный центр. А Роуэн вдруг почувствовал, что улыбается. Что-то в нем вырвалось на свободу. И если одна часть его существа желала упасть на колени и дать волю поднимающейся изнутри тошноте, то другой хотелось вытянуть шею и по-волчьи завыть на луну.

Если бы год назад кто-нибудь сказал мне, что я научусь владеть двумя дюжинами видов холодного оружия, стану специалистом по оружию огнестрельному и буду знать по меньшей мере десять способов оборвать жизнь человека голыми руками, я бы рассмеялся и посоветовал говорящему это подремонтировать мозги. Удивительно, сколько всего может произойти в считанное количество месяцев.

Тренировки под началом жнеца Годдарда отличаются от того, чем я занимался у жнеца Фарадея. Они более интенсивны, главный упор делается на физическую подготовку, и я не могу отрицать, что с каждой тренировкой я совершенствую свои навыки. Если я есть оружие, то я должен оттачивать себя ежедневно.

Мой второй конклав должен состояться через несколько недель. Во время первого испытания мне просто задали элементарный вопрос. Теперь, как мне сказали, все будет по-другому. Никто даже не предполагает, с какой стороны подует ветер перемен. Единственное, в чем я уверен, так это в том, что последствия для меня будут серьезными, если я не смогу удовлетворить его ожидания.

Но я уверен, что смогу.

Из журнала Роуэна Дэмиша, ученика жнеца.

Глава 25

Полномочный представитель смерти

Инженеру нравилось думать, что его работа в Лабораториях магнитного движения приносила пользу, хотя особого смысла в ней не было. Магнитные поезда уже давно работали настолько эффективно, насколько это вообще было возможно. Приспособления для частного транспорта нуждались лишь в незначительной настройке. «Новых и улучшенных» попросту не могло быть. Оставалось играть на другом, на новых стилях, и реклама делала все, чтобы убедить обывателя в том, что новый стиль – это единственное, за чем стоит гоняться, в то время как базовая технология оставалась неизменной.

Теоретически, конечно, могли существовать новые способы использования магнитных технологий – в противном случае зачем «Гипероблаку» заставлять их работать?

В их команде трудились проектные инженеры, которые больше знали о конечной цели их работы, но целостной картиной не владел никто. Хотя какие-то соображения были у всех. Люди давно верили, что комбинация солнечной энергии и магнитного импульса может обеспечить весьма эффективное передвижение в открытом космосе. Это правда, что космические проекты уже многие годы мало кого интересуют, но это не означает, что всегда будет именно так.

В прошлом уже были попытки колонизации Марса, проведения исследований на спутниках Юпитера; корабли отправлялись даже за пределы Солнечной системы, к далеким звездам. Но все эти миссии заканчивались неудачей. Корабли взрывались, колонисты погибали. А смерть в открытом космосе означала только одно – смерть. Сама идея необратимой смерти, смерти без участия жнеца казалась невыносимой человечеству, которое обрело бессмертие. И человечество закрыло все космические программы. Земля стала нашим единственным домом, и останется таковым навсегда.

И именно поэтому, как подозревал инженер, «Гипероблако» продвигало эти проекты так медленно и так осторожно – чтобы не привлекать общественного внимания. Здесь не крылось и тени обмана, поскольку на обман «Гипероблако» было неспособно органически. Одна лишь осторожность. Мудрая, надо сказать, осторожность.

Однажды, вероятно, «Гипероблако» объявит, что в то время как люди смотрели совсем в другую сторону, они – как человечество – успешно проникли далеко в космос, окружающий планету по имени Земля. Инженер с нетерпением ждал этого дня и надеялся, что встретит его. И причин сомневаться у него не было.

Пока однажды его исследовательскую лабораторию не обложила осадой команда жнецов.

На рассвете Роуэна разбудило полотенце, брошенное в лицо.

– Вставай, спящая красавица, – сказал жнец Вольта. – В душ и одевайся. Сегодня особый день.

– Особый день? – переспросил Роуэн, еще не вполне проснувшийся.

– День «жатвы»! – воскликнул Вольта.

– Вы хотите сказать, что будете работать? Я-то думал, что вас интересуют только вечеринки. Вы настоящие мастера по утилизации, но только чужих денег.

– Готовься к великим делам, умник!

Выключив душ, Роуэн услышал свист лопастей вертолета, а когда вышел на лужайку, винтокрылая машина уже стояла там и ожидала их. Роуэн ничуть не удивился, увидев, что вертолет выкрашен в ярко-голубой цвет и усыпан сверкающими звездами. Все в жизни жнеца Годдарда служило его эго.

Трое младших жнецов уже стояли рядом с вертолетом, практикуясь в своих самых эффектных и эффективных выпадах. Мантии их скрывали в своих складках многочисленные орудия убийства. Хомский огнеметом превратил торчащий из большого горшка куст в факел.

– Ничего себе! – воскликнул Роуэн. – Это огнемет?

Хомский пожал плечами:

– Закон не запрещает. И кроме того, это не твое дело.

Из особняка вышел Годдард.

– Чего вы ждете? Летим!

Как будто они ждали не его.

Момент был насыщен адреналином предвкушения, и, пока они шли к вертолету, Роуэну на мгновение показалось, что они – супергерои… Но потом он вспомнил, какова их цель, и этот образ разлетелся в куски.

– Скольких вы собираетесь лишить жизни? – спросил он жнеца Вольту, но тот только покачал головой и показал на уши. Лопасти вертолета слишком громко свистели над их головами, и расслышать то, что спрашивал Роуэн, Вольта не смог. Мантии жнецов, подхваченные ветром, развевались как флаги в бурю.

Роуэн прикинул: жнец обязан за неделю унести пять жизней. Но, насколько он знал, эти четверо за три месяца, пока Роуэн был с ними, ни разу не выходили на «жатву». А это означает, что сегодня им нужно уничтожить двести пятьдесят человек – только тогда они уложатся в квоту. Да, это будет не «жатва», это будет бойня.

Притормозив перед дверью вертолета, Роуэн колебался. Вольта заметил это.

– У ТЕБЯ КАКИЕ-ТО ПРОБЛЕМЫ? – крикнул он, перекрывая оглушительный свист лопастей.

Но даже если бы Роуэн перекричал этот шум, его бы не поняли. Потому что Годдард и его ученики всегда работали именно так. Это был их обычный порядок. А мог бы так действовать Роуэн? Он вспомнил свои последние тренировки – особенно ту самую, с живыми мишенями. Воспоминание, что он умертвил всех, кроме последней жертвы, наполнило его чувством отвращения, которое вытеснило ощущение победы. Теперь, стоя у двери вертолета, он ощущал это особенно остро. С другой стороны, все глубже погружаясь в мир Годдарда, он понимал, что ему все труднее отступать.

Все четверо теперь смотрели на него. Они были готовы к своей миссии. Единственное, что удерживало их, – это Роуэн.

Я не принадлежу к их компании, – говорил он себе. – Я не участвую в «жатве». Я только наблюдаю.

Роуэн заставил себя войти в вертолет. Дверь захлопнулась, и машина взмыла в воздух.

– Никогда на таком не летал? – спросил Вольта, неверно интерпретировав смятение на лице Роуэна.

– Никогда.

– Единственный способ, – произнесла жнец Рэнд.

– Мы – ангелы смерти, – сказал Годдард. – Естественно, что мы падаем с небес.

Они летели на юг, над Фалкрум-Сити, в его пригород. Весь путь Роуэн втайне надеялся, что вертолет упадет, но потом понял, что ни к чему это не приведет – через неделю они вновь будут готовы к «жатве».

Вертолет приземлился на площадку на крыше огромного здания. Приземлился неожиданно, без объявления прибытия, и это было необычно. «Гипероблако» сопровождало все, что двигалось по воздуху, даже частные летательные аппараты. Кто-то на борту, как правило, предупреждал наземные службы и просил разрешения на посадку.

Они же просто упали на крышу из-под облаков.

Ближайший к крыше охранник с шестого этажа прыжками взбежал наверх как раз в тот момент, когда пятеро человек один за другим вышли из винтокрылой машины. Четыре жнеца – в ярко-голубом, зеленом, желтом и оранжевом – и юноша с повязкой ученика на рукаве.

Охранник стоял, раскрыв в удивлении рот и не зная, как поступить. Он подумал, не позвонить ли в главный офис, но побоялся, решив, что за это будет немедленно уничтожен.

Женщина-жнец в зеленой мантии, с волосами ведьмовского оттенка и азиатской внешностью, ухмыляясь, шла прямо на охранника.

– Тук-тук-тук, – сказала она.

Охранник был слишком ошарашен, чтобы отвечать.

– Я сказала «тук-тук-тук»! – повторила жнец.

– К… кто там? – наконец ответил охранник.

Женщина извлекла из складок мантии жуткого вида нож, но ее за руку схватил жнец в голубом, и она не успела пустить его в ход.

– Не трать время, Айн, – сказал человек в голубом.

Женщина в зеленом убрала нож и пожала плечами.

– Мы так не выполним план, – сказала она.

И, обгоняя других, устремилась по лестнице вниз, внутрь здания.

Охранник встретился глазами с учеником, который шел позади.

– Что мне делать? – спросил он.

– Беги, – сказал юноша. – Беги и не оборачивайся.

Упрашивать охранника не пришлось. Перебежав крышу к соседней лестнице, он торопливо сбежал на первый этаж, выскочил через пожарный выход и не прекращал бег, пока не оказался достаточно далеко, чтобы не слышать криков, доносящихся из здания.

– Начнем на шестом этаже и пройдем до первого, – сказал Годдард. Они вышли на площадку и столкнулись с женщиной, которая стояла, ожидая лифт, с папками в руках. Увидев жнецов, женщина охнула и замерла.

– Бу! – испугал ее жнец Хомский.

Женщина вздрогнула и уронила папки. Роуэн знал, что жнецы иногда, повинуясь какому-то капризу, оставляют жизнь некоторым из своих жертв. Эта женщина тоже знала про это, поэтому она потянулась к жнецам, готовая помочь им.

– Какой у вас уровень безопасности? – спросил ее Годдард.

– Первый, – ответила женщина.

– Ваш бейдж обеспечивает пропуск?

Она кивнула, и Годдард взял бейдж себе.

– Спасибо, – сказал он. – Вы остаетесь жить.

Он двинулся к закрытой двери и вставил карточку в электронный замок.

Роуэн почувствовал, что у него кружится голова, а дыхание участилось.

– Я подожду здесь, – сказал он. – Я не могу участвовать в «жатве».

– Ни в коем случае, – отозвался Хомский. – Ты идешь с нами.

– Но… какая от меня польза? Я буду только путаться под ногами.

Но жнец Рэнд разбила стекло пожарного ящика, вытащила топорик и протянула Роуэну.

– Вот, – сказала она. – Действуй. Круши все, что попадется под руку.

– Но почему?

Рэнд подмигнула:

– Потому что ты умеешь.

Служащих офиса 601, занимавшего северную половину этажа, никто ни о чем не предупредил. Жнец Годдард и его спутники вышли в центр.

– Внимание! – объявил Годдард. – Внимание всем! Вы избраны сегодня в качестве объектов «жатвы». Приказываю выйти вперед и принять свою судьбу.

Раздался громкий шепот, вздохи, крики. Никто вперед не вышел, ни один человек. Годдард кивнул Хомскому, Вольте и Рэнд, и четверка двинулась через лабиринт перегородок и закутков, не оставляя на своем пути ничего живого.

– Я – завершение вашего существования, – гремел Годдард. – Я – ваше освобождение! Я – врата к таинствам загробной жизни!

Лезвия, пули и пламя. В офисе начался пожар. Замигали тревожные огни, распылители с потолка принялись разбрызгивать ледяную воду. Обреченные люди метались между огнем и водой, настигаемые умелыми охотниками. Шанса выжить не было ни у кого.

– Я – твое последнее слово! Твоя омега! Я несу тебе мир и покой! Приди в мои объятия!

Никто не бросился к Годдарду обниматься. Большинство съежилось и просило о пощаде, но единственная милость, которую могли оказать им нападавшие, была скорость, с которой они наносили смертельные удары.

– Вчера вы были богами. Сегодня вы простые смертные. Смерть – это мой вам подарок. Примите его с достоинством и смирением!

Жнецы были так сосредоточены на своей работе, что не заметили, как Роуэн выскользнул из офиса 601 и направился к офису 602, где принялся грохотать в стеклянную дверь, пока изнутри ему не открыли.

– Бегите отсюда через запасной выход, – громко прошептал он человеку, стоящему на пороге. – Забирайте с собой всех, кого сможете. Не задавайте вопросов – бегите!

Если у человека и были какие-то сомнения относительно того, что говорил Роуэн, они быстро развеялись, когда он услышал отчаянные крики из-за двери напротив.

Через несколько минут, когда Годдард, Вольта и Хомский, расправившись с офисом 601, вошли в офис 602, они никого там не нашли, за исключением Роуэна, который рубил пожарным топориком компьютеры и офисные столы, делая именно то, что ему велели.

Но жнецы двигались быстрее, чем пламя, быстрее, чем служащие, старавшиеся спастись. Вольта и Хомский заблокировали две из трех лестниц, Рэнд сбежала к главному выходу и встала там как вратарь, поражая каждого, кто пытался выбежать наружу. Годдард продолжал выкрикивать свои ритуальные фразы, прокладывая себе путь сквозь обезумевшую от ужаса толпу, выхватывая то одно оружие, то другое. Роуэн обрушивал свой топорик на все, что попадалось ему под руку – столы, кресла, компьютеры, а сам незаметно отправлял, кого мог, на свободную и безопасную лестницу.

Через пятнадцать минут все было кончено. Здание было охвачено пламенем, вертолет кружил над дымящейся крышей, а жнецы вышли из центрального входа подобно четырем всадникам Апокалипсиса Эпохи Бессмертных.

Замыкал эту процессию Роуэн, волочивший по мрамору свой топор, который, выйдя, он с грохотом уронил на тротуар.

Перед зданием стояло с полдюжины пожарных машин и медицинских дронов, а дальше, на той стороне улицы – толпа выживших. Увидев жнецов, некоторые бросились бежать, но многие и остались, – притягательность зрелища победила в них страх.

– Видишь? – сказал Годдард Роуэну. – Пожарные не имеют права вмешиваться. Все здание должно сгореть. Что до выживших, то с их помощью мы проведем замечательную пиар-кампанию.

Он вышел вперед и громко сказал, обратившись к тем, кто не захотел убежать:

– «Жатва» окончена! Выживших мы наделяем иммунитетом. Выходите, и получите его.

Он протянул вперед руку с кольцом, то же самое сделали и прочие жнецы.

Сначала ни один из стоявших за рядом пожарных машин не двинулся с места. Люди боялись – а не трюк ли это?! Но через несколько мгновений какой-то покрытый пеплом человек вышел вперед, за ним еще и еще, после чего двинулась и вся толпа. Первые смельчаки встали на колени, поцеловали кольца, и когда прочие увидели, что все происходит на самом деле, толпа окружила жнецов.

– Полегче! – крикнул Вольта. – По одному!

То же стадное чувство, которое подхлестывало их к бегству, теперь толкнуло их целовать кольца. И эти люди мгновенно забыли своих мертвых коллег.

Наконец, когда толпа вокруг стала слишком плотной и возбужденной, Годдард убрал руку, снял кольцо и протянул Роуэну.

– Мне это надоело, – заявил он. – Возьми. Испытай свою долю поклонения.

– Но… я не могу. Я не посвящен!

– Ты имеешь право делать это, поскольку я назначаю тебя своим полномочным представителем. Я даю тебе разрешение.

Роуэн надел кольцо, но оно было великовато. Тогда он поместил его на указательном пальце и вытянул руку, как это сделали остальные жнецы.

Толпе было все равно, на чьем пальце светилось кольцо и чья это была рука. Они готовы были карабкаться друг по другу, чтобы поцеловать кольцо, поблагодарить дающего иммунитет за его справедливость, его любовь и милосердие и назвать его «Ваша честь» – несмотря на то, что перед ними был не жнец, а всего-навсего ученик жнеца.

– Добро пожаловать в компанию богов! – сказал ему жнец Вольта.

Позади них обрушилось сгоревшее здание.

Мы мудры, но далеки от совершенства, проницательны, но лишены всеведения. Мы знаем, что, основав сообщество жнецов, мы будем делать нечто крайне необходимое, но мы, первые жнецы, все еще не избавились от опасений. Человеческая природа одновременно предсказуема и таинственна, способна на неожиданные великие деяния и вместе с тем живет в плену презренного эгоизма. Наша надежда состоит в том, что, обосновав десять заповедей, мы поможем жнецам избежать ошибок, на которые может обречь их человеческая природа. Величайшая моя надежда состоит в том, что со временем наша мудрость будет столь же совершенна, сколь совершенны наши знания. Но если этот наш эксперимент не удастся, у нас есть способ спастись.

Да поможет нам в этом «Гипероблако»!

Из журнала жнеца Прометея, первого Мирового Верховного Лезвия.

Глава 26

Не такой, как другие

Вечером того же дня они устроили себе пир, хотя Роуэн никак не мог обнаружить в себе аппетита, как тщательно ни искал. Зато Годдард ел за семерых. Дневная охота оживила его – как вампира, который набирается жизни, вволю напившись крови. Таким очаровательным, таким обходительным Роуэн его еще не видел. Годдард болтал о пустяках, не закрывая рта, и все смеялись его остротам. Как легко, думал Роуэн, подпасть под его очарование. И стать его поклонником, членом его элитного клуба. Таким, каким стали его ученики.

Хомский и Рэнд, как успел понять Роуэн, были сделаны из того же материала, что и Годдард. В их душе не было и намека на совесть. Правда, в отличие от своего наставника они не слишком были озабочены собственным величием. «Жатва» для них являлась чем-то вроде спорта, приносящего приятные эмоции. Они занимались этим, как точно выразилась жнец Рэнд, потому что умели это делать. Им достаточно было получать удовольствие от самого процесса, в то время как Годдард претендовал на роль Ангела Смерти. Роуэн не мог пока понять – действительно ли старший жнец верит в это или же просто притворяется, чтобы добавить театральности кровавому действу.

Вольта же отличался от них. Да, он участвовал в «жатве» и выполнил свою часть работы, но по пути домой, сидя в вертолете, который нес их под облаками, Вольта молчал. А сидя за обедом, едва прикоснулся к своей тарелке. Зато постоянно вставал, чтобы помыть руки. Наверное, он думал, что этого никто не видит. А вот Роуэн видел. Как и Эсме.

– Жнец Вольта всегда не в себе после «жатвы», – сказала Эсме, наклонившись к Роуэну. – Не смотри на него, а то он чем-нибудь в тебя швырнет.

В середине обеда Годдард запросил точные цифры жертв.

– Двести шестьдесят три, – сказала жнец Рэнд. – Мы вышли за рамки квоты. В следующий раз работы будет меньше.

Годдард раздраженно стукнул кулаком по столу.

– Чертова квота! – прорычал он. – Из-за нее мы не можем каждый день делать то, что делали сегодня!

Потом он повернулся к Вольте и спросил, как тот выполнил данное ему задание. Именно Вольта должен был связаться с семьями погибших и назначить им время, когда они могли бы явиться за положенным им иммунитетом.

– Я потратил на это весь день, – сказал Вольта. – Завтра с утра они будут стоять у внешних ворот.

– Нужно будет пустить их внутрь, – усмехнулся Годдард. – Пусть полюбуются, как тренируется Роуэн.

– Терпеть не могу этих скорбящих, – произнесла Рэнд, подцепив вилкой очередной кусок мяса и перетащив его на тарелку. – Они совсем не следят за гигиеной рта. Мое кольцо смердит после часа работы с ними.

Этого Роуэн уже не мог вынести. Извинившись, он встал из-за стола.

– Я обещал Эсме поиграть с ней в карты после обеда, – сказал он. – Пойду, а то уже поздно.

Это была неправда, но, бросив взгляд на девочку, он поймал ответный кивок – Эсме понравилась идея разделить с Роуэном тайный заговор.

– Но ты пропустишь крем-брюле! – сказал Годдард.

– Нам больше достанется, – ухмыльнулся Хомский, отправляя в свою утробу хороший кусок говяжьего филе.

Роуэн с Эсме отправились в игровую комнату, где засели за карты, подальше от разговоров о «жатве», квотах и целовании колец. Играли в «пьяницу», и Роуэн был благодарен карточной колоде за то, что единственным персонажем с лезвием там был король червей, но он никого не резал и не бил.

– Можно позвать и других, – предложила Эсме. – Тогда получится сыграть в бридж. Вдвоем не сыграешь.

– Не хочу играть в карты со жнецами, – решительно сказал Роуэн.

– Я не про них, я про слуг.

Эсме забрала со стола очередную взятку – Роуэн поддавался, благодаря ее таким образом за то, что она помогла ему улизнуть из столовой.

– Я иногда играю в карты с сыном служащего при бассейне, – сказала она. – Но они меня не любят, потому что раньше это был их дом. Теперь они живут на половине для слуг.

Она помолчала и добавила:

– Ты тоже спишь в одной из их прежних комнат. Наверняка они и тебя поэтому не любят.

– Они никого из нас не любят.

– Наверное, это так.

Возможно, Эсме была еще слишком молода, но она оставалась абсолютно глуха к тому, что тяжестью висело на душе у Роуэна. А может быть, просто предпочитала не задавать вопросов или судить о том, что видела. Она принимала то, что происходит, как должное, и никогда не говорила плохо о своем благодетеле, или, если выразиться более точно, похитителе. Потому что, конечно, Эсме была пленницей Годдарда, хотя могла и не ощущать этого. Она жила в золотой клетке, которая, несмотря на позолоту, все-таки оставалась клеткой. И тем не менее ее неведение было благословением, и Роуэн не собирался разрушать иллюзий Эсме относительно ее свободы.

Роуэну достался туз, который нужен был ему, чтобы выиграть партию, но он сбросил его.

– А Годдард с тобой говорит? – спросил он Эсме.

– Конечно говорит, – ответила она. – Он всегда спрашивает, как мои дела и не нужно ли мне чего. А если нужно, он обязательно это достает. Вот, на прошлой неделе я попросила…

– Я имел в виду не такие разговоры, – перебил ее Роуэн. – Я говорил о нормальных разговорах. Не говорил ли он, почему ты для него так много значишь?

Эсме не ответила. Вместо этого она положила на стол свои карты. Девятки поверх трешек.

– Пьяница, – сказала она. – Проигравший мешает.

Роуэн собрал колоду.

– У Годдарда наверняка есть серьезные причины держать тебя здесь, да еще и наделив иммунитетом, – сказал он. – Разве тебя не интересует причина этого?

Эсме подернула плечами, поджав губы. И только после того, как Роуэн раздал карты, сказала:

– У меня нет иммунитета. Жнец Годдард может разделаться со мной в любой момент, но не спешит.

Она улыбнулась.

– От этого я, наверное, кажусь еще необычнее, правда?

Они сыграли четыре партии, из которых Эсме одну выиграла вчистую, в двух Роуэн поддался, а четвертую выиграл сам, чтобы не было так очевидно, что он играет вполсилы. Ко времени, когда они закончили, обедавшие уже встали из-за стола и принялись за свои обычные вечерние дела. Роуэн отправился прямо в свою комнату, стараясь избегать встреч со жнецами, но по пути услышал нечто, что заставило его притормозить. Из комнаты жнеца Вольты раздавалось слабое всхлипывание. Внимательно вслушавшись, Роуэн понял, что это не результат работы воображения, и повернул ручку двери. Она оказалась незапертой. Роуэн слегка толкнул ее и заглянул вовнутрь.

Жнец Вольта сидел на постели, закрыв лицо ладонями. Его тело сотрясали рыдания, которые он безуспешно пытался сдержать. Потом он поднял глаза и увидел Роуэна.

И сразу горе сменилась яростью.

– Какого черта тебя принесло? Пошел вон! – закричал он, схватил первый подвернувшийся под руку предмет – стеклянное пресс-папье – и швырнул в Роуэна, как Эсме его и предупреждала.

Попади он Роуэну в голову, рана была бы глубокой и болезненной, но Роуэн уклонился, и пресс-папье ударилось в дверь, оставив в ее поверхности вмятину. Роуэн мог бы отступить – это было бы самым разумным продолжением вечера, но он не привык останавливаться на полпути. Он обладал особым искусством совать свой нос не в свое дело.

Войдя в комнату, он прикрыл за собой дверь и приготовился упасть на пол на случай, если ему в голову полетит очередной тяжелый предмет.

– Если не хотите, чтобы вас кто-нибудь услышал, ведите себя потише, – сказал он.

– Если ты хоть кому-нибудь расскажешь, твоя жизнь превратится в ад.

Роуэн засмеялся – словно он уже не жил в аду!

– Ты думаешь, это смешно. Я покажу тебе, что такое смешно!

– Простите, – сказал Роуэн, – я не собирался смеяться. То есть я смеялся не над вами, как вы, наверное, подумали.

Вольта больше не швырялся тяжестями и не выгонял его, а потому Роуэн взял стул и сел – достаточно далеко, чтобы сохранить дистанцию.

– Сегодня был трудный день, – сказал он, – и я на вас не обижаюсь.

– Да что ты понимаешь в этом? – оборвал его Вольта.

– Я знаю, что вы не такой, как другие, – ответил Роуэн. – То есть не вполне.

Вольта посмотрел на него. Глаза его были красны, но он уже не скрывал слез.

– Ты хочешь сказать, что со мной что-то не так? – спросил он.

Он смотрел на Роуэна, сжимая кулаки, но тот не двигался, потому что был уверен – удара не последует. Скорее Вольта ударит самого себя, если сможет.

– За жнецом Годдардом будущее, – сказал наконец Вольта. – А я не хочу остаться частью прошлого. Ты это понимаешь?

– Но вы же ненавидели то, что вам пришлось сегодня делать, правда? Даже больше, чем я, потому что вы не просто наблюдали, а были частью того, что происходило.

– Ты тоже скоро станешь частью этого.

– Не уверен, – покачал головой Роуэн.

– Станешь! Как только получишь кольцо и убьешь свою хорошенькую подружку, возврата уже не будет.

Роуэн сглотнул, стараясь изо всех сил удержать в себе ту ничтожную часть обеда, которую ему удалось проглотить. Лицо Ситры всплыло в его сознании, но он прогнал видение. Сейчас нельзя было о ней и думать.

Риск был велик, но выхода Роуэн не видел, и потому решил высказаться напрямик, к каким бы последствиям это ни привело.

– Вы притворяетесь, будто получаете удовольствие от «жатвы», – сказал он. – «Жатву» вы ненавидите больше, чем что-либо еще. Вашим наставником был жнец Неру, не так ли? А он принадлежит к старой школе, и это означает, что вас он выбрал потому, что в вас жива совесть. Вам не нравится лишать людей жизни, тем более десятками и сотнями.

Вольта рванулся вперед – гораздо быстрее, чем можно было ожидать. Схватив Роуэна, он поднял его и прижал к стене с такой силой, что Роуэн пожалел, что болеутоляющие наночастицы в его крови отключены.

– Никому не говори того, что ты сейчас сказал. Ты слышишь меня? – почти крикнул Вольта. – Я слишком много отдал, чтобы все потерять. И меня не сможет шантажировать какой-то длинноносый ученик!

– Вы думаете, я вас шантажирую? Зачем мне это нужно?

– Не пытайся со мной играть, – рычал Вольта. – Я знаю, зачем ты здесь.

Роуэн был искренне разочарован.

– А я-то думал, вы успели узнать меня и понять, – сказал он.

Вольта ослабил хватку.

– Никто и никогда не сможет понять другого, – сказал он.

– Обещаю вам, что я никому ничего не расскажу. И от вас мне ничего не нужно.

Наконец Вольта оставил Роуэна и отступил.

– Прости. Я так привык к тому, что вокруг интриги, что всех подозреваю. Думаю, всем платят за шпионаж.

Он сел на постель и продолжил:

– Я тебе верю. Ты лучше остальных. Я про это знал с самого начала, когда Годдард взял тебя в ученики. Ты для него – своеобразный вызов: если ему удастся переделать ученика Фарадея на свой лад, он поймет, что может переделать кого угодно.

Именно в это мгновение Роуэн понял, что Вольта ненамного старше, чем он сам. В нем жила некая уверенность в себе, которая заставляла его выглядеть старше, но сейчас, когда Вольта сбросил эту маску, правда безжалостно проявилась. Было ему лет двадцать, не больше. А это означало, что жнецом он работал не дольше пары лет. Роуэн не знал, какая дорожка привела Вольту от Неру, жнеца старой школы, к Годдарду. Но мог себе представить. Наверное, этот молодой жнец был привлечен к Годдарду его харизмой, блеском, который его окружал. В конце концов, Годдард обещал своим сторонникам все, чего только может пожелать человек, в обмен на полное забвение относительно того, что есть совесть. Если совесть мешает эффективной работе, то кому она нужна?

Роуэн вновь сел, подтащил свой стул поближе к Вольте и прошептал:

– Я скажу вам то, что думаю. Годдард не жнец. Он убийца.

Роуэн впервые рискнул высказать то, что думал.

– Я много читал про убийц Эпохи Смертных – про Джека-потрошителя, Чарли Мэнсона, про Сайбер Сэлли. Это были настоящие чудовища. Годдард от них отличается только тем, что ему все сходит с рук. Смертные знали, что убийство – это преступление. Но мы это позабыли.

– Да, но если это так, – проговорил Вольта, – мы-то что можем с этим сделать? Будущее явится независимо от того, хотим мы этого или нет. А будущее определяют Рэнд, Хомский, еще десятки таких же ублюдков, которые хотят стать членами компании Годдарда. Я уверен, что основатели сообщества жнецов переворачиваются в своих могилах. Но они ведь в могилах, и назад они не вернутся.

Глубоко вздохнув, Вольта отер остатки слез.

– Ради собственного блага, Роуэн, постарайся научиться получать удовольствие от убийства, как это делает Годдард. Так тебе будет проще жить. И кстати, в убытке не останешься.

Совет Вольты тяжелым грузом лег на душу Роуэна. Еще месяц назад он с негодованием отверг бы саму возможность, прописанную Вольтой. Теперь же он не был уверен. С каждым днем сопротивляться становилось все труднее. Но он надеялся – если Вольта смог хотя бы частично не подчиниться силам мрака, то у него, Роуэна, тоже есть свой шанс.

В средствах массовой информации официальных отчетов о «жатве» нет, что огорчает тех жнецов, кто любит славу, обожает газетную шумиху вокруг своих имен. Даже случаи массовой «жатвы» в новости не попадают. Правда, в «Гипероблако» загружается огромное количество любительских роликов, составляющих, так сказать, некую партизанскую базу данных – гораздо более интересную и притягательную, чем что-либо официальное.

Жестокость и кровожадность быстро становятся причиной известности некоторых жнецов, а самые кровавые их деяния првращаются в легенды. Для некоторых из нас слава – это нечто вроде наркотика, а потому многие постоянно стремятся стать более и более знаменитыми. Хотя многие предпочитают и анонимность.

Я не могу отрицать то, что я – живая легенда. Конечно, не из-за той скромной и незаметной работы, которую я делаю сейчас, а из-за своих дерзких и шумных подвигов полуторастолетней давности. Мою славу закрепляют еще в карточках для коллекционирования – как будто я уже не обеспечила себе бессмертие! Карточки поновее коллекционируют школьники. Те, что постарше – несмотря на свое качество, – могут стоить целое состояние и находятся в собраниях видных коллекционеров.

Да, я легенда. Но не проходит и дня, чтобы я не жалела об этом.

Из журнала жнеца Кюри.

Глава 27

Осенний конклав

Расследование, которое провела Ситра, привело к удивительным результатам, которыми она хотела поделиться с Роуэном во время Осеннего конклава. Она не могла поведать о них жнецу Кюри. За это время они стали вполне доверять друг другу, и если бы Кюри узнала, что Ситра тайно пользуется в своих целях ее личным кодом, то могла бы счесть, что ученица злоупотребила ее доверием.

Жизнь Ситры совсем не была похожа на жизнь Роуэна. Она не принимала участия в шумных роскошных празднествах, не тренировалась на живых мишенях. Зато помогала жнецу Кюри успокаивать горюющих родственников, участвовала в спарринг-боях против бота с черным поясом в «Бокатор», готовила смеси ядов, сидя в личной лаборатории жнеца Кюри или в саду токсичных растений, а также изучала их применение. Много читала про известные деяния самых хороших и самых плохих жнецов в истории.

В прошлом плохие жнецы становились таковыми из лени, наличия предрассудков или неумения предвидеть последствия своих действий. Например, кто-то опустошал ближайшие к своему дому территории, потому что ему лень было отправиться куда-нибудь подальше. Были и такие, кто, несмотря на дисциплинарные взыскания, ориентировался на людей со специфическими этническими характеристиками. Множество примеров было тому, насколько непредусмотрительными могли оказаться жнецы. Так, жнец Сартр почти уничтожил родео как вид спорта, потому что любил совершать «жатву» во время состязаний, чем полностью отбил у зрителей охоту ходить в манеж.

Конечно, плохие жнецы были не только в прошлом. Но современные жнецы такого сорта называются не «плохими», а «инновативными», или «смотрящими далеко вперед».

Такими были жнец Годдард и его кровожадные приятели.

Массовая «жатва» в Лабораториях магнитного движения, хотя и не попала в официальные хроники, быстро стала новостью номер один. В «Гипероблако» было загружено множество частных видео, на которых Годдард и его апостолы раздают иммунитет – словно хлеб для бедных. В самом центре происходящего был Роуэн. Ситра не знала, что и думать по этому поводу.

– У нашего мира особый талант делать звезд из тех, кто прольет больше всех крови, – сказала Кюри, посмотрев несколько роликов.

Затем, более задумчиво, она проговорила:

– Мне хорошо известны капканы, в которые попадает жнец, ищущий популярности.

Ситра уже знала о том, в чем жнец признавалась ей сейчас.

– В молодости я была глупа и излишне прямолинейна, – сказала Кюри. – Я думала, что, уничтожив вовремя тех, кого следовало уничтожить, я сделаю мир лучше. В своей самонадеянности я полагала, что владею полной картиной того, что происходит и что было скрыто от других глаз и умов. Но конечно же я была такой же ограниченной, как и прочие жнецы. Уничтожив президента и правительство, я потрясла мир; но мир давно уже сотрясался и без меня. Меня назвали «Мисс Бойня», а со временем я получила имя «Госпожа Смерть». Больше ста лет я потратила, чтобы вернуть себе безвестность, но все равно меня знают даже самые маленькие дети. Я для них бука. Когда детки плохо себя ведут, их родители говорят: если не перестанешь, придет Госпожа Смерть и заберет тебя.

Кюри печально покачала головой.

– Слава большинства людей – вещь преходящая, – продолжила она. – Но если ты жнец, то о главных твоих делах будут помнить вечно. Послушай моего совета, Ситра: храни свою анонимность.

– Вы могли быть знаменитым жнецом, – отозвалась Ситра, – но даже в самых ужасных своих деяниях вы ни в какое сравнение не идете с Годдардом.

– Слава богу, нет, – кивнула головой Кюри. – Я никогда не занималась «жатвой» с целью получить удовольствие. Видишь ли, есть жнецы, которые стремятся к известности для того, чтобы изменить мир, а есть те, кто хочет этот мир поработить. Годдард – из числа вторых.

А потом она сказала то, что на несколько ночей лишило Ситру сна.

– Я бы больше не доверяла этому твоему другу, Роуэну. Годдард разлагает человеческую душу как кислота, попавшая в глаз. Самое благое дело, которое ты можешь совершить, – это выиграть кольцо на Зимнем конклаве и быстро лишить этого парня жизни, пока кислота не проникла глубже, чем сейчас.

Ситра была рада, что до Зимнего конклава оставалось еще несколько месяцев. Лучше было бы побеспокоиться о конклаве Осеннем. Поначалу Ситра с нетерпением ждала сентября, но когда он оказался не за горами, она начала бояться. Беспокоили ее не грядущие испытания. Она была готова к любому заданию, которое может быть предложено ученику. Чего она боялась, так это встречи с Роуэном, потому что и представления не имела, что с ним произошло за те месяцы, что он провел под опекой Годдарда. Выиграй кольцо на Зимнем конклаве и быстро лиши этого парня жизни. Так сказала жнец Кюри. Сейчас Ситре не нужно было об этом беспокоиться. До момента принятия этого решения должно было пройти еще четыре месяца. Но часы ведь не остановишь. И время неумолимо двигалось к точке, за которой один из них должен был умереть.

Осенний конклав проходил ясным, но ветреным сентябрьским днем. Во время прошлого конклава гроза помешала всем желающим присутствовать на входе в Капитолий, но теперь тысячные толпы сгрудились на площади перед зданием конклава. Целая армия полицейских удерживала толпу зевак. Многие жнецы, как правило из старой гвардии, прибыли пешком, предпочтя скромную прогулку от отеля до Капитолия более пышным видам явления толпам. Другие, озабоченные своим статусом и известностью, подкатывали на дорогих машинах. Группы журналистов вовсю снимали, но держались на расстоянии: в конце концов, это же не красная дорожка кинофестиваля! Никаких вопросов, никаких интервью, и тем не менее многие жнецы, приветствуя зрителей, охорашивались перед камерами, выпрямляли спины и разворачивали плечи, чтобы выглядеть на экранах попрезентабельнее.

Жнец Годдард со своей командой явился на лимузине – голубая полированная поверхность, инкрустированная фальшивыми бриллиантами, – чтобы каждому было понятно, кто внутри. Когда жнец и его подручные появились из недр машины, толпа заохала и заахала – никакой фейерверк не мог бы затмить столь яркое явление.

– Вот он!

– Это жнец Годдард!

– Как красив!

– Какой страшный!

– Как он высок!

Жнец Годдард улучил момент и, повернувшись к толпе, приветствовал зевак королевским жестом. Затем, сфокусировав взгляд на какой-то девушке, стоящей в толпе, он указал на нее пальцем и, повернувшись, молча пошел вверх по лестнице.

– Какой он странный!

– Какой таинственный!

– Очаровашка!

Что до девушки, то она не могла прийти в себя от того впечатления, которое произвел на нее Годдард. Она была и смущена, и напугана вниманием жнеца – чего тот и добивался.

Толпа была так занята Годдардом и его свитой, что даже не заметила Роуэна, следующего в тылу этого отряда.

Но Годдард и его команда были не единственными жнецами на этом представлении. Явился, с арбалетом через плечо, жнец Кьеркегор. Не то чтобы он собирался использовать здесь оружие, но это было частью представления. Конечно же он имел право прицелиться в любого из толпы и нажать на спуск. И это только усиливало всеобщее возбуждение. Ни один человек еще не был лишен жизни на ступенях Капитолия, что совсем не означало, что этого не может произойти.

Большинство жнецов прибывало к центральному входу; жнец Кюри и Ситра направились к боковому, чтобы как можно дольше оставаться незамеченными. Но когда величественная фигура жнеца стала пробираться через толпу зевак, по ней разнесся ропот – люди поняли, кто это идет. Они протягивали руки, стараясь дотронуться до шелковой мантии жнеца. Кюри не слишком этому противилась, но когда один из стоявших буквально ухватился за край мантии, она шлепнула его по руке.

– Осторожно, – предупредила она, глядя человеку прямо в глаза. – Мне не нравится, когда нарушают границы моего личного пространства.

– Прошу меня извинить, Ваша честь, – отозвался смельчак и протянул руку, намереваясь тронуть кольцо.

Кюри отняла руку:

– Не смейте даже думать об этом!

Ситра шла впереди жнеца Кюри, расчищая ей дорогу.

– Может быть, нам следовало взять лимузин? – предположила она. – По крайней мере тогда не пришлось бы продираться сквозь толпу.

– Это не мой стиль, – покачала головой Кюри. – Жить нужно проще.

Миновав толпу, они вышли на ступени Капитолия, и тут неожиданный порыв ветра подхватил длинные седые волосы Кюри и отбросил их назад как шлейф, сообщив всей ее фигуре нечто мистическое.

– Нужно было заплести косы, – сказала она Ситре.

Поднимаясь по белым мраморным ступеням, они вдруг услышали слева от себя:

– Мы любим вас!

Кюри остановилась и обернулась к толпе, но, будучи не в состоянии определить, кто из стоящих перед ней кричал, обратилась сразу ко всем:

– За что?

Теперь, когда она холодно сверлила толпу глазами, никто не осмелился ответить.

– Я же могу в любой момент прервать ваше существование, – сказала она. – За что же вам меня любить?

Никто так и не ответил, но разговор привлек журналиста с камерой, который выдвинулся вперед, но не рассчитал и оказался слишком близко. Жнец с силой ударила по камере, которая едва не выпала из рук оператора.

– Ведите себя прилично! – процедила жнец.

– Да, Ваша честь, простите, Ваша честь…

Они продолжали движение вверх по ступеням – Кюри впереди, Ситра за ней.

– Трудно представить, что когда-то мне нравилось это внимание, – проговорила жнец, обернувшись вполоборота. – Сейчас, если бы могла, я предпочла бы обойтись без него.

– На прошлом конклаве вы не выглядели такой напряженной, – заметила Ситра.

– Это потому, что тогда у меня не было ученика, которого будут подвергать испытаниям. Я сама испытывала учеников.

То испытание Ситра блестяще провалила. Но ей не хотелось об этом напоминать.

– А вы не знаете, какие задания будут сегодня? – спросила Ситра, когда они наконец преодолели лестницу и вошли в вестибюль.

– Не знаю, – ответила Кюри. – Но мне известно, что экзаменатором на сегодня назначен жнец Сервантес, а он во главу угла обычно ставит физическую подготовку. В общем, будете сегодня бороться с ветряными мельницами.

Как и в прошлый раз, жнецы приветствовали друг друга в большой ротонде, ожидая, когда наконец откроются двери, ведущие в зал собраний. Завтрак был накрыт на столах в центре ротонды и представлял собой пирамиду датских слоек. Чтобы построить эту пирамиду, потребовались часы, рухнула же она в доли секунды, когда один из жнецов беззаботно ухватил слойку не с макушки, а из основания пирамиды. Официанты ринулись подбирать упавшие на пол лакомства, а жнец Кюри, нашедшая все это забавным, усмехнувшись, сказала:

– Глупо было предполагать, что жнецы хоть что-то способны сохранить в порядке.

Ситра заметила в толпе младшего жнеца Гудалл – девушку, которую посвятили на прошлом конклаве. На ней была мантия от Клода Дегласса, одного из самых модных в мире дизайнеров. Девушка совершила непростительную ошибку, потому что современные дизайнеры одежды, все, как один, стремились к тому, чтобы шокировать человека и лишить его покоя. Жнец Гудалл была одета в полосатую оранжево-голубую мантию, в которой выглядела скорее как цирковой клоун, чем как жнец.

Ситра не могла не заметить, что жнец Годдард и его обычные молодые спутники сегодня привлекают к себе гораздо больше внимания, чем во время Весеннего конклава. Были жнецы, которые холодно отнеслись к этой компании, но многие окружили Годдарда, явно надеясь снискать его расположение.

– Все больше и больше жнецов думают и ведут себя как Годдард, – тихо сказала Ситре жнец Кюри. – Как змеи, они пробираются через малейшие трещины, просачиваются повсюду. Лучшие из нас уходят, а на их место встают эти сорняки.

Ситра сразу же подумала о Фарадее, настоящем жнеце, уничтоженном этими сорняками.

– К власти рвутся убийцы, – продолжала жнец Кюри. – И если они одержат верх, в нашем мире наступят по-настоящему черные дни. Поэтому все достойные и честные жнецы должны противостоять им со всей твердостью. Жду того дня, когда и ты примешь участие в этом сражении.

– Благодарю вас, Ваша честь, – отозвалась Ситра.

Бороться со злом – здесь для нее не было вопросов. Мучило и беспокоило ее другое – что произойдет до того, как она вступит в эту борьбу. Если, конечно, вступит…

Жнец Кюри отошла поприветствовать нескольких жнецов из старой гвардии, которые свято чтили традиции основателей сообщества. Именно тогда Ситра заметила Роуэна. Нет, он вовсе не старался держаться поближе к Годдарду и его свите. Он стоял поодаль, сам оказавшись центром внимания – его окружали другие ученики, и среди них стояло даже несколько младших жнецов. Все разговаривали и смеялись, и Ситра почувствовала себя уязвленной оттого, что Роуэн даже не попытался найти ее.

Однако Роуэн действительно хотел найти ее. Прибыв на конклав в числе первых, он сразу же был окружен неожиданными поклонниками. Некоторые из них завидовали его положению ученика самого Годдарда, другим было просто любопытно, а третьи питали надежду сблизиться с восходящей звездой. Политика в сообществе жнецов притягивала и самых юных.

– Ты был в том офисном здании, точно? – спросил Роуэна один из окруживших его учеников, шпат, который в первый раз участвовал в конклаве. – Я тебя видел в ролике.

– И не только в здании, – ввернул другой шпат. – У него было кольцо Годдарда, и он раздавал иммунитет!

– Ничего себе! А это можно?

Роуэн пожал плечами:

– Годдард сказал, что можно. А потом – это не я просил дать мне кольцо. Он сам его дал.

Один из младших жнецов завистливо вздохнул:

– Да, ты у него явно в любимчиках, если он позволяет такое.

Мысль о том, что он нравится Годдарду, заставила Роуэна поежиться – он категорически не любил то, что нравилось его наставнику.

– И какой он? – спросила одна из стоящих рядом девушек.

– Он… он не такой, как все, – ответил Роуэн.

– Жаль, что я не его ученик, – проговорил один из шпатов, состроив такую гримасу, будто он откусил от слойки с прогорклым сыром. – Меня взял в ученики жнец Мао.

Жнец Мао тоже любил покрасоваться; он считался человеком публичным и наслаждался своей славой. Известен он был тем, что держался независимо, не примыкая ни к старой гвардии, ни к более молодым жнецам. Роуэн не знал, как действует жнец Мао во время голосования на конклавах – сам голосует по совести или же перепродает свою совесть какой-нибудь из партий. Спросить бы у Фарадея. Так многого не хватало Роуэну в отсутствие Фарадея! Он, несомненно, знал все о тайных подводных течениях в сообществе.

– Годдард со своими младшими жнецами сегодня полностью овладел толпой на ступенях к Капитолию. Они смотрелись круто! – сказал ученик, которого Роуэн помнил по прошлому конклаву – тот самый, который хорошо знал яды.

– А ты уже выбрал себе цвет? А какие камни будут на твоей мантии? – спросила какая-то девица, виноградной лозой неожиданно повиснув на локте Роуэна, и он не знал, как поступить – сбросить ее или нет.

– Невидимые, – ответил Роуэн. – И вообще по ступеням Капитолия я стану подниматься обнаженным.

– Представляю эти камешки! – хмыкнул кто-то из младших жнецов, и все засмеялись.

Наконец он увидел подходящую Ситру, и тут же смутился, будто его застали за чем-то, чего не следовало делать.

– Ситра, привет! – сказал он.

Нет, слишком вынужденно. Хорошо бы взять слова обратно и сказать по-другому! Роуэн сбросил со своей руки ту девицу, но было слишком поздно – Ситра ее заметила.

– Похоже, у тебя тут много друзей, – сказала Ситра.

– Да нет, не очень, – ответил он и осознал, что только что их всех оскорбил. – Я имею в виду, мы тут все друзья. Все в одной лодке.

– В одной лодке, – повторила Ситра с невозмутимым видом, но глаза ее сверкнули так же остро, как самые смертоносные кинжалы в оружейной комнате в доме жнеца Фарадея.

– Приятно было повидаться, Роуэн, – сказала Ситра и отошла.

– Пусть идет, – сказала девица-лоза. – После следующего конклава она по-любому станет историей.

Роуэн, не извинившись, отошел.

Ситру он догнал быстро, и это был хороший знак – она не так уж и торопилась уйти.

Он мягко взял ее за руку. Она обернулась.

– Послушай, – сказал он. – Прости, что так вышло.

– Что ж, все понятно, – ответила Ситра. – Ты теперь звезда. Нужно быть на виду.

– Да нет, все не так! Ты думаешь, мне хочется вести себя, как манекен в витрине? Брось, ты же меня хорошо знаешь.

Ситра колебалась.

– Прошло четыре месяца, – сказала она. – А четыре месяца могут сильно изменить человека.

Что во многом было правдой. Но некоторые вещи остались неизменными. Роуэн знал, что Ситра хочет от него услышать, но этого было бы мало. Поэтому он сказал все, как есть.

– Я очень рад тебя видеть, Ситра, – сказал он. – Но от этого мне больно – так больно, что и не знаю, куда себя деть.

Роуэн понял: ему удалось сказать то, что нужно, потому что глаза девушки заблестели, и она смахнула слезу, не дав ей выкатиться на щеку.

– Я знаю. Жаль, что все так получается.

– Знаешь что? – сказал Роуэн. – Давай не будем сейчас и думать о Зимнем конклаве. Пусть он сам о себе думает. А мы будем жить здесь и сейчас.

Ситра кивнула:

– Согласна.

Затем она глубоко вздохнула и проговорила:

– Ну, пройдемся? Я должна тебе кое-что показать.

Они пошли по внешнему периметру ротонды, мимо арок, где жнецы секретничали, заключая тайные соглашения перед голосованиями.

Ситра достала телефон и спроецировала себе на ладонь несколько голограмм – так прикрыв их, что видел их только Роуэн.

– Я выкопала их у «Гипероблака» в глубинном сознании, – сказала она.

– Как тебе удалось?

– Это неважно. Важно то, что я это сделала и кое-что нашла.

На голограммах был жнец Фарадей, шагающий по улицам неподалеку от своего дома.

– Это его последний день, – объяснила Ситра. – Мне удалось проследить часть его маршрута.

– Но для чего?

– Просто смотри.

На голограмме было видно, как жнец Фарадей входит в какой-то дом.

– Это дом той женщины, с которой он познакомил нас на рынке, – сказала Ситра. – Он провел там несколько часов. Потом пошел вот в это кафе.

Ситра открыла следующее видео, где жнец входил в большие двери.

– Я считаю, что он там с кем-то встречался, но пока не знаю, с кем.

– Это понятно, – сказал Роуэн. – Думаю, он просто прощался с разными людьми. Наверное, это обычное дело для тех, кто решил уйти из жизни.

Следующее видео. Фарадей поднимается по лестнице на железнодорожную станцию.

– Снято за пять минут до того, как он умер, – сказала Ситра. – Только знаешь, что? Камера на платформе была разбита, и скорее всего, фриками. Она не работала целый день, поэтому записей того, что случилось на платформе, не осталось.

От станции отошел поезд. Минутой позже еще один поезд приблизился к станции, но с противоположной стороны. Именно этот поезд убил жнеца Фарадея. Хотя самой сцены смерти Роуэн не увидел, на его лице невольно появилась гримаса боли.

– Ты думаешь, кто-то убил его и представил дело так, будто это самоубийство? – тихо спросил он и огляделся, не смотрит ли на них кто-нибудь посторонний. – Если это единственное свидетельство, то оно слабовато.

– Я знаю, – ответила Ситра. – Поэтому и продолжаю копать.

Она вернулась к голограмме, где Фарадей идет к станции.

– Там было пять свидетелей, – сказала она. – Я не могу отследить их, не забравшись в архивы сообщества жнецов, но если сделаю это, будет известно, что и кого я ищу. Но ведь все эти свидетели тоже поднимались по этой лестнице, верно? Примерно в то время, когда умер Фарадей, вверх прошло восемнадцать человек. Кто-то из них сел в первый поезд.

Ситра показала на поезд, отходящий от станции.

– Но не все. Я смогла опознать половину из этих восемнадцати, – продолжила она. – И трое из них получили иммунитет в тот самый день.

Этого было достаточно, чтобы голова Роуэна закружилась от волнения.

– Их подкупили ради свидетельства, что он сам покончил с собой! – предположил он.

– Если бы ты был обычным человеком, стал бы свидетелем того, как один жнец убивает другого, а потом в уплату за то, что станешь держать язык за зубами, тебе предложили бы иммунитет, как бы ты поступил?

Конечно, Роуэну хотелось бы верить в закон и справедливость, но он вспомнил себя в годы, предшествовавшие ученичеству – тогда встреча со жнецом была самым страшным испытанием из всех, что мог бы себе представить обычный человек.

– Поцеловал бы кольцо и заткнулся, – сказал он.

Двери, ведущие в зал конклавов, открылись, и жнецы начали заходить внутрь.

– Как ты думаешь, кто это сделал? – спросил Роуэн.

– Кто больше всех выигрывает от того, что Фарадея нет?

Им не нужно было вслух произносить имя. Они оба знали ответ. Роуэн уверился в том, что Годдард способен на совершенно немыслимые вещи, но поднимется ли у него рука на жнеца?

Верить в это не хотелось, и Роуэн покачал головой.

– Это не единственное возможное объяснение, – сказал он Ситре. – Может быть, это вообще сделал не жнец, а, допустим, родственник человека, которого Фарадей лишил жизни. Хотел отомстить – и отомстил. Забрать кольцо, толкнуть под поезд, а потом наделить свидетелей иммунитетом. Они будут молчать, чтобы не прослыть сообщниками преступления.

Ситра хотела опровергнуть эту версию, но не стала. То, о чем сказал Роуэн, было возможно. Даже если взявший кольцо напрочь бы отморозил себе палец.

– Об этом я не подумала, – сказала она.

– А если это вообще какой-нибудь тоновик? Они же ненавидят жнецов.

Ротонда быстро пустела. Роуэн и Ситра покинули альков, где разговаривали, и направились к дверям.

– У тебя нет достаточных оснований кого-либо обвинять, – сказал Роуэн. – Поэтому пока ничего не предпринимай.

– Не предпринимать? Ты это серьезно?

– Я сказал пока! Когда тебя посвятят в жнецы, ты получишь полный доступ к архивам и сможешь доказать все, что нужно.

Ситра остановилась.

– Что ты имеешь в виду? Когда меня посвятят? Это можешь быть и ты. Или я чего-то не знаю?

Роуэн поджал губы, злясь на себя за оговорку.

– Пошли, – сказал он, – а то закроют двери.

Конклав проходил как обычно. Объявляли имена ушедших. Омывали руки. Сообща скорбели. Назначали дисциплинарные взыскания. Вновь прозвучало анонимное обвинение против жнеца Годдарда – на сей раз в том, что он слишком свободно раздавал иммунитет.

– Кто меня обвиняет? – громко спросил Годдард. – Пусть обвиняющий встанет и назовет себя!

Естественно, никто не встал, что позволило Годдарду взять слово.

– Признаю, в этом обвинении скрыт комплимент, – сказал он. – Я щедрый человек и, вероятно, действительно, был слишком расточителен в отношении раздачи иммунитета. Но я не раскаиваюсь и не прошу меня простить. Пусть Высокое Лезвие назначит мне наказание.

Но жнец Ксенократ только махнул рукой:

– Да, да, садитесь уже, Годдард. Помолчите хоть пять минут – вот вам и наказание.

Слова Высокого Лезвия вызвали смех. Годдард поклонился председательствующему и занял свое место. Хотя некоторые из жнецов, включая жнеца Кюри, и пытались возражать, указывая, что тех жнецов, которые слишком часто даровали иммунитет, раньше ограничивали в использовании кольца пределами семьи избранного для «жатвы», их возражений никто не услышал. Ксенократ отклонил их, сославшись на недостаток времени.

– Удивительно, – тихо сказала жнец Кюри. – Годдард становится неприкосновенным. Ему все сходит с рук. Жаль, что в детстве он не попался какому-нибудь жнецу. Мир без него был бы лучше.

За ланчем Ситра избегала Роуэна, опасаясь, что кто-нибудь обратит внимание на их беседу, и зародится подозрение, если их слишком часто будут видеть вместе. Она стояла рядом с Кюри, и та представила ее нескольким величайшим из живущих жнецов: жнецу Меир, которая однажды была делегатом на Глобальный конклав в Женеве, жнецу Манделе, возглавлявшему наградной комитет, и жнецу Хидэёси, единственному из жнецов, овладевшему искусством «жатвы» посредством гипноза.

Ситра постаралась не ослепнуть от сияния этих звезд. Встреча с лучшими людьми из старой гвардии внушила ей надежду, что жнецы старшего поколения смогут каким-то образом победить Годдарда и ему подобных. Она время от времени посматривала в сторону Роуэна, который никак не мог отвязаться от вновь окруживших его учеников. Знала бы она, как он старается от них отделаться!

– Плохой знак, – проговорил жнец Хидэёси. – Будущее, с которым мы связываем наши надежды, открыто тянется к нашим врагам.

– Роуэн не враг, – резко возразила Ситра, но жнец Кюри, успокаивая ее, положила ей руку на плечо.

– Он представляет врага, – сказала она. – По крайней мере другие ученики видят в нем сторонника Годдарда.

– В сообществе жнецов не должно быть врагов, – вздохнул жнец Мандела. – Мы все должны держаться одной стороны. Стороны человечества.

Старая гвардия жнецов была единодушна в том, что наступили нелегкие времена, но кроме тех возражений, которые они высказывали на конклавах и которые легко замалчивались или же отвергались лидерами сообщества, ни к каким действиям они не прибегали.

После ланча Ситра начала все сильнее и сильнее тревожиться. Конклав шел своим чередом. Производители оружия и ядов наперебой предлагали свой товар, и жнецы активно обсуждали каждое предложение. Возник вопрос, на какой руке все-таки жнец должен носить кольцо, на правой или левой, и вновь разгорелась острая дискуссия. Горячие дебаты развернулись по поводу того, имеет ли жнец право участвовать в рекламе товаров, допустим, обуви или кукурузных хлопьев. Все это казалось Ситре пустяками. Как эти люди могут заниматься такой мелочевкой, в то время как священный акт «жатвы» постепенно деградирует в убийство, считавшееся в Эпоху Смертных тягчайшим преступлением?

Подошло время испытания учеников. Как всегда, первыми вышли претенденты на получение кольца, которых испытывали накануне. Из четверых кандидатов в жнецы были посвящены только двое. Оставшиеся совершили позорный проход по залу под насмешливыми взглядами собрания, чтобы вернуться к обычной жизни. Ситра поймала себя на том, что не без удовольствия проводила взглядом ту девицу, которая за завтраком висела на руке Роуэна.

Как только новым жнецам вручили кольца, были вызваны оставшиеся ученики.

– Сегодняшнее испытание, – объявил жнец Сервантес, – это соревнование в боевом искусстве «Бокатор». Кандидатов разобьют на пары, а мы оценим уровень их подготовки.

Перед трибуной, на полукруглом свободном пространстве, развернули мат. Ситра глубоко вздохнула. Это была ее стихия. «Бокатор» требовал баланса между силой, быстротой и сосредоточенностью, и она в должной мере владела этим балансом. А затем Сервантес нанес удар в самое сердце ее уверенности в себе.

– Ситра Терранова ведет бой против Роуэна Дэмиша.

Ропот пронесся по залу. Ситра поняла – это был не случайный выбор. Их свели в поединке намеренно, как обреченных на смертельную схватку. Могло ли быть иначе? Она встретилась с Роуэном взглядом, но его лицо не выдало никакой реакции.

Начались бои. Каждый из учеников стремился показать лучшее, на что он способен, но «Бокатор» – жесткая схватка и не каждому по зубам. Некоторые бои заканчивались ничьей, в других побежденный определялся почти мгновенно. Наконец пришел черед Ситры и Роуэна.

На лице Роуэна не отразилось ничего – ни сочувствия, ни сожаления, ни печали от того, что их свели в этой схватке.

– Ладно, начнем, – только и сказал он, и они принялись кружить вокруг друг друга.

Роуэн знал, что это его первое настоящее испытание, но не то, которое они ему устроили. Его задача состояла в том, чтобы выглядеть убедительно, и все-таки проиграть схватку. Годдард, Ксенократ, Сервантес, да и все собравшиеся жнецы должны были поверить, что он дерется изо всех сил, однако проигрывает.

Бой начался с ритуальных кружений. Затем – вызывающие позы и провокации, после чего Роуэн бросился на Ситру, нанес удар, о котором предупредил языком тела, и промахнулся буквально на дюйм. Потерял равновесие и упал на одно колено. Неплохое начало. Быстро развернулся, поднялся, все еще не обретя должного равновесия, и тут на него бросилась уже Ситра. Роуэн думал, что она нанесет ему убойный удар локтем, но Ситра захватила его и дернула по направлению к себе – вместо того чтобы толкнуть. Это помогло Роуэну обрести равновесие, а со стороны выглядело так, будто Ситра не сумела провести прием – не хватило точки опоры. Роуэн отскочил и поймал взгляд Ситры. Она неотрывно смотрела ему в глаза, на лице ее застыла усмешка. Это был атрибут «Бокатора», но в глазах Ситры было написано больше, чем предполагал бой, и Роуэн явственно прочитал ее непроизнесенные слова.

Не старайся проиграть бой, – говорили ее глаза. – Можешь драться как угодно плохо. Но как бы ты ни старался, я сделаю так, что никто тебя не заподозрит в том, что ты поддаешься.

Разозлившись, Роуэн вновь бросился на Ситру, намереваясь на пару дюймов промахнуться открытой ладонью мимо ее плеча, но она двинулась вперед, ладонь-таки пришла в соприкосновение с плечом, и Ситра, использовав силу его удара, откинулась назад и упала.

Черт тебя побери, Ситра!

Она побеждала его во всем, даже в проигрыше.

Как только Роуэн нанес свой первый удар, Ситра поняла, что он задумал, и это привело ее в бешенство. Как он смел? Он собирался драться как можно хуже, чтобы она выиграла? Неужели он, проведя эти месяцы под началом жнеца Годдарда, стал таким самонадеянным, что решил, будто честный бой между ними уже невозможен? Конечно, он тренировался, но ведь тренировалась и она! Ну и что, что он стал сильнее? От этого он только потерял в ловкости и скорости. Честный бой – единственный способ сохранить чистой их совесть. Неужели Роуэн не понимает, что, жертвуя собой, он и ее обрекает на гибель? Да если ее посвятят в жнецы, то первым делом она уничтожит себя, но не примет его жертвы!

В ярости Роуэн посмотрел на Ситру, отчего она рассмеялась.

– Это лучшее, на что ты способен?

Он нанес удар снизу – достаточно медленный, чтобы Ситра смогла его предвидеть, без необходимой для этого удара силы. Все, что ей требовалось – это занять более низкую позицию, и удар не произвел бы никакого эффекта. Вместо этого Ситра, наоборот, подняла вверх свой центр тяжести, и удар сбил ее с ног. Она упала на мат, но мгновенно вскочила, чтобы никто не заподозрил, что подставилась намеренно. Бросившись на противника, Ситра ухватила его за предплечье и зацепила правой ногой его левую, приложив усилие, но не чрезмерное, чтобы не повредить его колено. Роуэн обхватил ее, рванул и бросил на мат, но так, что она оказалась в доминирующей позиции, сверху, однако Ситра была готова к этому и оказалась внизу. Роуэн попытался освободить ее, но она цепко держала его руки, не позволяя сделать этого.

– В чем дело, Роуэн, – прошептала Ситра. – Ты что, не знаешь, что делать, когда лежишь на девушке?

Наконец он освободился, и Ситра встала. Вновь они кружились друг против друга в боевом танце, в то время как Сервантес кружил вокруг них, подобно спутнику, в противоположном направлении, так и не поняв, что же в действительности происходит между противниками.

Роуэн знал, что бой почти завершен. Он шел на выигрыш, но, победив, он потерпит поражение. И нужно быть сумасшедшим, чтобы думать, будто Ситра позволит ему по собственной воле прекратить схватку и признать свое поражение. Ои были слишком дороги друг другу – вот в чем состояла проблема. Ситра не примет кольцо жнеца, пока препятствием для того будут ее чувства к нему.

И Роуэн моментально понял, что нужно делать.

Оставалось всего десять секунд, и эти секунды достаточно было протанцевать. Роуэн явно побеждал. Десять секунд танца, и Сервантес просвистит в свой свисток.

Но тут Роуэн сделал то, о чем Ситра даже и думать не могла. С быстротой молнии он бросился вперед – не неловко, не изображая отсутствие навыка, но по-настоящему, как учили. В мгновение ока он захватил ее шею, с силой сжал – настолько сильно, чтобы дать возможность отвечающим за обезболивание наночастицам взяться за дело, – и, наклонившись к уху Ситры, прорычал:

– Вот ты и в ловушке. Получай то, что заслужила.

И, подбросив тело Ситры в воздух, крутнул голову в противоположную сторону. Шейные позвонки лопнули с ужасным треском, и полная темнота надвинулась на Ситру как оползень.

Роуэн уронил Ситру на мат, и общий вздох вырвался у сидевших в зале. Сервантес яростно свистел в свой свисток.

– Нарушение правил! Нарушение правил! – кричал он.

Роуэн так и предполагал.

– Дисквалификация!

Жнецы зашумели. Некоторые обрушили свой гнев на Сервантеса, другие исходили сарказмом по поводу Роуэна. Роуэн держался стоически, не позволяя эмоциям вырваться наружу. Он заставил себя посмотреть на тело Ситры. Ее голова была закинута назад, глаза открыты, но она ничего не видела. Мертва. Роуэн с такой силой прикусил язык, что почувствовал во рту соленый вкус собственной крови.

Двери распахнулись, и к мертвой девушке, лежащей на мате, бросились охранники.

Подошел Высокое Лезвие.

– Отправляйся к своему жнецу, – сказал Ксенократ, даже не пытаясь скрыть своего гнева. – Надеюсь, он примерно тебя накажет.

– Да, Ваше превосходительство.

Дисквалификация. Никто из них не понимал, что для Роуэна это – полная и безоговорочная победа.

Он проследил за охранниками, которые подхватили Ситру и понесли, безжизненную как кукла, вон из здания, на площадь, где уже ждал медицинский дрон, который должен был доставить ее в ближайший восстановительный центр.

С тобой все будет отлично, Ситра! Немного времени, и ты вернешься к жнецу Кюри. Но ты не забудешь то, что сегодня произошло. И, надеюсь, никогда меня не простишь.

Я боролась против чистки. Из всего, что я тогда делала, некоторыми поступками явно не стоит гордиться. Но я горжусь тем, что боролась против чистки.

Не помню, кто из жнецов начал идиотскую кампанию по уничтожению только тех, кто был рожден смертным, но эта идея быстро распространилась по всем региональным сообществам жнецов – настоящая инфекция в эпоху, когда все инфекции были побеждены. «Они были рождены, чтобы встретиться со смертью – пусть и умирают» – такова расхожая мудрость тех дней. Но это была не мудрость, а фанатизм, прикрывающийся личиной мудрости. Эгоизм, выдающий себя за просвещенность. И спорили с этим немногие, потому что рожденные в Эпоху Бессмертных считали людей прошлой эпохи слишком непохожими на себя – и в отношении того, как они думали, и в отношении того, как жили. «Пусть умирают вместе с породившей их эпохой!» – кричали пуристы из сообщества жнецов.

В конце концов чистку признали грубым нарушением второй заповеди, а всех жнецов, что принимали в ней участие, подвергли суровому дисциплинарному воздействию. Но было уже слишком поздно исправлять то, что было сделано. Мы потеряли наших предков. Мы потеряли живую, физическую связь с прошлым. Вокруг нас по-прежнему множество рожденных в Эпоху Смертных, но теперь они скрывают свой возраст и свои биографии, опасаясь вновь стать целью для любителей всевозможных чисток.

Да, я боролась против чистки. А «Гипероблако» – нет. Повинуясь собственному правилу не вмешиваться в поступки жнецов, оно ничего не сделало для того, чтобы остановить это безумие. Все, на что оно было способно, так это стать свидетелем. «Гипероблако» позволило нам совершить эту трагическую ошибку и по сей день сожалеть о ней.

Я часто думаю: а если сообщество жнецов окончательно утратит здравый смысл, решит подвергнуть «жатве» все человечество и, таким образом, устроит единое для всех глобальное самоубийство, откажется ли в таком случае «Гипероблако» от своей политики невмешательства? Остановит ли безумцев? Или просто продолжит бесстрастно взирать на то, как мы станем убивать друг друга, а потом все до одного уйдем в небытие, оставив после себя лишь облако наших знаний, достижений и так называемой мудрости?

Будет ли оно оплакивать нашу кончину? А если будет, то как – как дитя, скорбящее по поводу утраты родителей, или же как родитель, который не смог спасти своего ребенка от его же собственной неосмотрительности и глупости?

Из журнала жнеца Кюри.

Глава 28

Водород, пылающий в центре солнца

– Ситра Терранова, – произнес голос сильный и вместе с тем мягкий. Ситра Терранова! Ты меня слышишь?

Кто это? Здесь кто-то есть?

Любопытно, произнес голос. Весьма любопытно…

Быть мертвым – это куда как хуже колик. Без вопросов.

Когда Ситру объявили живой в полном соответствии с законом, она проснулась и увидела лицо медсестры восстановительного центра, которая проверяла ее жизненные функции. Лицо незнакомое, но профессионально приветливое. Ситра попыталась осмотреться, но не смогла – ее шея по-прежнему была в ортопедическом воротнике.

– Добро пожаловать к живым, милая! – произнесла медсестра.

Стоило Ситре двинуть глазами, и комната принималась вращаться. Теперь в ней были не только седативные наночастицы, но и сенсоблокираторы, восстановительные химикаты и микроботы.

– Сколько? – произнесла она осипшим голосом.

– Два дня, – весело ответила сестра. – Переломы, разрыв спинальных путей. Все достаточно просто.

Два дня, похищенных из ее жизни. Два дня, которые она не сумела сберечь!

– А моя семья?

– Прости, милая, но у нас предписание от жнеца. Их не известили.

Сестра похлопала Ситру по руке.

– Ты сама им все расскажешь, когда вы увидитесь в следующий раз. А теперь самое лучшее для тебя – это отдых. Полежишь у нас еще денек, и будешь как новенькая.

И она предложила Ситре мороженое – самое вкусное из того, что она когда-либо пробовала.

Вечером приехала жнец Кюри и рассказала Ситре все, что ей так не терпелось узнать. Роуэн был дисквалифицирован и строго наказан за свой неспортивный поступок.

– Если он был дисквалифицирован, то я, значит, выиграла?

– К сожалению, нет, – ответила Кюри. – Он явно одерживал победу. Было решено, что проиграли вы оба. Нам необходимо хорошенько поработать над твоими навыками в боевых искусствах.

– Да, это здорово! – простонала Ситра рассерженно, но совсем не по той причине, которую предполагала жнец Кюри. – То есть мы оба раза попали в «молоко», на обоих конклавах?

Кюри вздохнула.

– В третий раз попадешь в «яблочко», – сказала она. – Все зависит от того, как ты пройдешь Зимний конклав. И я верю, на последнем испытании ты выступишь блестяще.

Ситра закрыла глаза, и перед ее внутренним взором предстало лицо Роуэна, когда он держал ее шею в захвате. Во взгляде его было нечто холодное, ледяное. Он словно что-то просчитывал. Этой своей стороной Роуэн еще никогда не открывался перед ней. Было похоже, будто он нечто предвкушает, готовится получить удовольствие. Она совершенно ничего не понимала. Он что, с самого начала планировал этот убийственный прием? Знал, что будет дисквалифицирован? А может, это и было его планом – получить дисквалификацию?

– А что Роуэн, после того, как все это случилось? – спросила Ситра. – Он хоть переживал? Наклонился надо мной? Помог донести меня до медицинского дрона?

Жнец Кюри выждала минуту, прежде чем ответить. Наконец сказала:

– Он просто остался там. Стоял и наблюдал. Лицо как камень. Словно ничуть не раскаивался в том, что сделал. Точь-в-точь как его жнец.

Ситра попыталась отвернуться от Кюри, но, хотя воротник был уже снят, шея оказалась еще не готова к таким движениям.

– Он уже не тот, кем был раньше, – проговорила жнец Кюри медленно – чтобы слова ее проникли в душу Ситры.

– Да, – отозвалась Ситра, – это так.

Но кем стал Роуэн? Понять это она была пока не в состоянии.

Когда Роуэн вернулся в особняк, он думал, что подвергнется жестокому избиению – как в тот знаменательный день. Но он ошибался.

Жнец Годдард светился радостью и без умолку говорил. Он призвал дворецкого и потребовал шампанского и бокалы на всех, чтобы они прямо здесь, в фойе, могли провозгласить тост за храбрость, которую проявил Роуэн.

– Да, приятель, – сказал Годдард. – Я тебя недооценивал.

– Согласна! Я тоже! – с жаром воскликнула жнец Рэнд.

И, внимательно посмотрев на Роуэна, добавила:

– Теперь, если тебе взбредет в голову, приходи в мою комнату и ломай мне шею, когда только пожелаешь!

– Он не просто сломал ей шею, – уточнил жнец Годдард. – Вы слышали хруст? Все слышали. Наверняка он разбудил тех, кто спал в последних рядах.

– Это была классика! – удовлетворенно произнес Хомский и, не дожидаясь тоста, опрокинул в себя бокал.

– Ты сделал сильное заявление, – сказал Годдард. – Это всем напомнило, что ты – мой ученик, и относиться к тебе следует со всей серьезностью.

Он помолчал, а потом произнес тихо, почти мягко:

– Я знаю, ты питал некие чувства к этой девушке. И ты сделал то, что, наконец, необходимо было сделать.

– Меня дисквалифицировали, – напомнил Роуэн.

– Официально – да! – отозвался Годдард. – Но зато ты заработал симпатию целого ряда авторитетных жнецов.

– И вызвал ненависть других, – внедрился в разговор Вольта.

– Нет ничего плохого в том, что ты прочертил на песке ясную линию, – ответил Годдард. – На это способен только сильный человек. Такой, за здоровье которого я с радостью выпью.

Роуэн поднял глаза и увидел Эсме, которая наблюдала за ними, сидя на верхней ступеньке большой лестницы. А интересно, знала ли она, что сделал Роуэн? Мысль о том, что Эсме могла это знать, наполнила его горечью стыда.

– Итак, за Роуэна! – провозгласил Годдард, высоко поднимая бокал. – Будь здоров, бич крепкошеих, разрушитель спинных позвонков!

Это был самый горький бокал, который Роуэн когда-либо выпивал.

– А теперь, – объявил Годдард, – будем веселиться. Гости на подходе!

Вечеринка, последовавшая за Осенним конклавом, могла бы войти в любую книгу рекордов, и никто из гостей не смог найти в себе силы сопротивляться заразительной энергии Годдарда. Гости еще не успели прибыть, а первый из пятерых приглашенных диск-жокеев едва врубил свой трек, как Годдард, встав по центру богато декорированной гостиной особняка, раскинул руки, словно желая одновременно дотянуться до обеих стен, и воскликнул, не обращаясь ни к кому в частности:

– Я в своей стихии, а моя стихия – это водород, пылающий в самом центре солнца.

Это было настолько нелепо, что Роуэн не смог удержаться от смеха.

– В нем так много всякого дерьма, – произнесла жнец Рэнд Роуэну на ухо, – но мы обязаны все это любить.

По мере того как комнаты, террасы и площадка перед бассейном все больше и больше заполнялись народом, Роуэн постепенно освобождался от угнетенного состояния, в котором он пребывал с тех пор, как Ситру увезли с конклава.

– Я тут разузнал кое-что для тебя, – проговорил ему в ухо жнец Вольта. – Ситра в сознании и еще один день проведет в восстановительном центре. Как поправится, отправится домой со жнецом Кюри. Все в порядке, никаких проблем. То есть, конечно, проблем хватает, но ведь ты именно этого и добивался, не так ли?

Роуэн не ответил. А интересно, кто-нибудь, помимо Вольты, проявил столько же проницательности и понял, почему он сделал то, что сделал? Роуэн надеялся, что никто.

Вокруг бушевало веселье, но Вольта был предельно серьезен.

– Не уступай ей кольца, Роуэн, – сказал он. – По крайней мере намеренно. Если она побьет тебя в честной борьбе, это одно. Но ложиться под ее лезвие только потому, что в тебе играют гормоны – это более чем глупо.

Возможно, Вольта был и прав. Наверное, ему следует приложить максимум усилий, чтобы превзойти Ситру и получить кольцо жнеца. И тогда он уничтожит себя – это будет его первая и последняя «жатва». И ему не придется забирать жизнь Ситры. Эти размышления успокоили Роуэна – выход был, хотя и по худшему из всех возможных сценариев.

Богатых и знаменитых привозили вертолеты, лимузины, а один из гостей, самый экстравагантный, прилетел на реактивном ранце. Годдард всем прибывшим представил Роуэна, словно он был неким призом, которым следовало гордиться.

– Посмотрите внимательно на этого юношу, – говорил жнец. – Он далеко пойдет.

Никто и никогда не относился к Роуэну как к некой безусловной ценности. И трудно было по-настоящему ненавидеть человека, который наконец увидел в нем мясо, а не салат.

– Вот как следует жить, – говорил Годдард Роуэну, когда они уединились в пляжном домике, открытая сторона которого смотрела на толпу веселящихся гостей. – Испытывать все, что можно испытать, получать удовольствие от общения с людьми.

– Даже с теми, кому заплатили за то, чтобы они приехали сюда? – спросил Роуэн.

Годдард посмотрел на оживленную толпу, развлекавшуюся на площадке перед бассейном, – толпу, которая была бы гораздо менее оживленной и менее многолюдной без гостей-профессионалов.

– В любом производстве есть излишки и издержки, – сказал он. – Они заполняют пробелы и создают приятную обстановку. Нам же не нужны одни только знаменитости, верно? Единственное, что они умеют, так это собачиться друг с другом.

Над бассейном натянули сетку и начали формировать команды для игры в водный волейбол.

– Взгляни вокруг себя, Роуэн, – удовлетворенным тоном произнес Годдард. – Были ли в твоей жизни времена лучшие, чем эти? Обычные люди любят нас не за то, как мы лишаем их жизни, а за то, как мы живем. И нам нужно принять как должное нашу роль – роль новых королей.

Роуэн не считал себя королем, но не прочь был развлечься, по крайней мере, сегодня. Поэтому он пошел к бассейну, прыгнул в воду, объявил себя капитаном одной из команд и присоединился к игре, которую вели покорные подданные Годдарда.

Проблема с вечеринками у Годдарда состояла в том, что там очень трудно было отказаться от веселья, как бы человек ни старался. А среди этой радости и удовольствий невольно забывалось, что Годдард – жестокий убийца и мясник.

Но был ли он, помимо всего прочего, еще и убийцей жнеца?

Ситра прямо не обвиняла в произошедшем Годарда, хотя и было ясно, что он для нее главный подозреваемый. То, что она раскопала, заставляло крепко задуматься, но как ни пытался Роуэн вспомнить, на его памяти не было ни одного случая, когда его нынешний наставник нарушил бы заповеди. Да, интерпретировал их он достаточно вольно, но его действия не противоречили им – ни разу. Даже учиняемые им акты жестокой массовой «жатвы» противоречили не самим заповедям, а лишь обычаям и традициям.

– Старая гвардия не любит меня потому, что я провожу «жатву» с блеском, которого они никогда не достигали и не достигнут, – говорил Годдард Роуэну. – Это просто толпа жалких слабаков, страшно завидующих мне – идеальному жнецу.

Идеал – вещь субъективная, и Роуэн конечно же не назвал бы этого человека идеальным жнецом; но в репертуаре злодеяний Годдарда не было ничего, указывающего на него как на убийцу жнеца Фарадея.

На третий день этой, казалось бы, бесконечной гулянки явилось два неожиданных гостя. По крайней мере неожиданными они были для Роуэна. Первым гостем был сам Высокое Лезвие Ксенократ.

– Что он здесь делает? – спросил Хомского Роуэн, увидевший, как Ксенократ подходит к бассейну.

– Откуда мне знать? Я его не приглашал.

Странно, что Высокое Лезвие появился на вечеринке в доме жнеца с весьма двусмысленной репутацией. И чувствовал он себя весьма неуютно, смущался и старался остаться незаметным, что было нелегко для человека такой стати, да еще и в золоченом наряде. Ксенократ стоял у бассейна как дирижабль посреди голой равнины.

Но еще больше удивил Роуэна второй гость, который, едва подойдя к бассейну, сразу же стал разоблачаться до плавок. И был этим гостем не кто иной, как Тигр Салазар, которого Роуэн не видел с тех пор, как показывал ему оружейное хранилище в доме жнеца Фарадея.

Роуэн подошел к Тигру и оттащил за постриженные кусты, окружавшие бассейн.

– Какого черта ты здесь делаешь? – спросил он.

– Привет, Роуэн, – сказал Тигр, криво, как всегда, ухмыльнувшись. – Рад тебя видеть. Ну ты и бычара! Чем это они тебя накачали?

– Ничем. Это все тренировки. Но ты не ответил на мой вопрос. Как тебя сюда занесло? Ты знаешь, какие у тебя будут проблемы, если кто-нибудь разнюхает, как ты сюда проник? Это тебе не школьные танцульки!

– Успокойся, приятель! Никуда я не проник. Я от конторы «Общество с неограниченной ответственностью «Гости»». Теперь я профессиональный гость, с лицензией.

Тигр всегда говорил, что главная и единственная цель в его жизни – стать профессиональным завсегдатаем вечеринок и званых обедов, но Роуэн никогда не относился к этим заявлениям серьезно.

– Слушай, Тигр, это идея не из лучших, как и большинство твоих идей, – сказал Роуэн.

Потом, наклонившись к уху приятеля, прошептал:

– Профессиональные гости иногда совершают поступки… поступки, к которым ты можешь быть не готов. Я знаю, я видел это.

– Слушай, приятель, ты же меня знаешь: я еду туда, куда вывезет кривая.

– А твои предки знают про это? И они согласны?

Тигр посмотрел себе под ноги, его веселая самоуверенность поблекла.

– Предки меня сдали, – сказал он.

– Что? Ты шутишь?

Тигр пожал плечами:

– Слишком уж много тратили на меня. На мои прыжки. Теперь я под опекой «Гипероблака».

– Прости, я не знал.

– Ерунда. Веришь или нет, но как отец «Гипероблако» гораздо лучше моего старика. Дает умные советы, спрашивает, как прошел мой день. Причем заботится обо мне, и все такое.

Что касалось «Гипероблака», то его родительские навыки, как и все остальное, были безупречными. Хотя, когда тебя бросают родители, это больно.

– Но вряд ли «Гипероблако» посоветовало тебе стать профессиональным гостем, – сказал Роуэн.

– Нет. Но и не останавливало. Это мой выбор. Да и зарабатываю я неплохо.

Тигр осмотрелся – не подслушивает ли кто. Потом наклонился к Роуэну и прошептал:

– А ведь есть работенка еще лучше.

У Роуэна похолодело внутри, но он все-таки спросил:

– Какая?

– На нашей улице говорят, что ты тренируешься на живых людях. И за это прилично платят. Не замолвишь за меня словечко? А мне мертвым быть не привыкать. Так лучше уж за денежку.

Роуэн, не веря своим ушам, уставился на Тигра.

– Ты псих? Ты хоть понимаешь, что говоришь? Что у тебя в башке?

– Только мои собственные наночастицы, приятель. Наночастицы.

Жнецу Вольте повезло – он принадлежал к ближайшему окружению жнеца Годдарда. Самый молодой из трех жнецов, живших с Годдардом в одном доме, он считал себя некой уравновешивающей силой. Хомский был безмозглым атлетом, Рэнд – воплощением животной силы, силы природы. Вольта же был сообразителен и наблюдателен, и всегда видел и понимал больше, чем говорил. Он был первым, кто заметил Ксенократа, и видел, как тот старается избежать встреч со знакомыми. Ему все-таки пришлось обменяться рукопожатием с другими жнецами, некоторые из которых приехали издалека – из Пан-Азии и Евро-Скандии. Делал он это так неохотно, что Вольта понял: Ксенократу очень не хочется находиться здесь.

Вольта расположился неподалеку от Годдарда, чтобы не упустить случая и понять, что к чему.

Увидев Высокое Лезвие, Годдард встал, выказывая гостю положенное уважение.

– Ваше превосходительство, ваше присутствие на моей маленькой вечеринке – большая честь для меня! – произнес Годдард.

– Не такая уж она и маленькая, – отозвался Ксенократ.

– Вольта! – приказал Ксенократ. – Отнеси два кресла к бассейну, чтобы мы не отрывались от народа.

И хотя такого рода приказы обычно отдавались слугам, Вольта не возражал, поскольку получал возможность подслушать, о чем будет вестись речь. Он принес и расставил кресла на каменной плитке неподалеку от глубокой части бассейна.

– Ближе, – сказал Годдард, и Вольта придвинул кресла так близко к воде, что любой, прыгнувший с трамплина, обдал бы их тучей брызг.

– Останься, – негромко проговорил Годдард, что Вольте и было нужно.

– Не желаете угоститься, Ваше превосходительство? – спросил Годдард, указав на стол, стоящий рядом.

– Нет, благодарю вас, – отозвался Высокое Лезвие. Слышать такое от человека, слывшего гурманом, было странно.

– Не могли бы мы поговорить в другом месте? – спросил он. – Лучше было бы уединиться в спокойной комнате.

– Сегодня у меня нет спокойных комнат, – ответил Годдард.

– Но здесь слишком уж многолюдный форум.

– Ничего подобного! Это не Форум, а скорее дворец Нерона.

Вольта изобразил подобострастный смех; если ему сегодня полагается играть лизоблюда, он готов к подобной роли.

– Надеюсь все-таки, что он не станет Колизеем, – усмехнулся Ксенократ, несколько обеспокоенный словами Годдарда.

Годдард хмыкнул:

– Поверьте, я был бы счастлив бросить львам несколько тоновиков.

Гость – из профессионалов – совершил тройной кульбит, прыгнув с трамплина, и забрызгал тяжелую мантию Ксенократа.

– А вам не кажется, что этот роскошный стиль жизни вас затягивает? – спросил Высокое Лезвие.

– Затянет, если я не перестану двигаться, – ответил Годдард с усмешкой. – Мне уже надоело это место. Я подыскиваю что-нибудь ближе к югу.

– Я имел в виду нечто иное, и вы это знаете.

– К чему такой озабоченный тон, Ваше превосходительство? – спросил Годдард. – Я пригласил вас, чтобы вы сами убедились, какую благотворную роль для всего сообщества жнецов играют мои вечеринки. Это же улучшает наши связи с общественностью! Вы и сами можете устраивать у себя дома грандиозные гала-концерты.

– Вы забыли, что я живу в хижине.

Годдард, сузив глаза, пристально посмотрел в лицо Ксенократа.

– Да, – согласился он, – действительно в хижине. Но на крыше самого высокого здания Фалкрум-Сити. Я, по крайней мере, не лицемер и не имитирую девичью скромность.

А затем Высокое Лезвие сказал то, что крайне удивило Вольту, хотя, если вспомнить все, что происходило до этого, ничего удивительного в сказанном не было.

– Самая большая моя ошибка, – сказал Ксенократ, – это то, что я выбрал вас в качестве своего ученика.

– Надеюсь, что вы правы, – кивнул Годдард. – Было бы грустно думать, что главные ваши ошибки впереди.

Явная угроза, хоть и завуалированная. Годдард превосходно владел эзоповым языком.

– А теперь скажите мне, – произнес Годдард, – будет ли удача улыбаться моему ученику так, как она улыбалась вашему?

Вольта напряженно прислушивался, пытаясь понять, о какой удаче говорит жнец.

Ксенократ глубоко вдохнул и шумно выдохнул.

– Удача уже улыбается, – проговорил он. – Девушка перестанет быть проблемой меньше чем через неделю. Я в этом уверен.

Еще один ныряльщик окатил их снопом брызг. Ксенократ поднял руки, пытаясь защититься, а Годдард даже не пошевелился.

Девушка перестанет быть проблемой. Это можно было толковать по-разному. Вольта принялся оглядываться, пока не заметил Роуэна. Тот что-то оживленно обсуждал с каким-то молодым человеком из профессиональных гостей. Насколько Вольта понимал то, что девушка наконец «перестанет быть проблемой», явилось бы для Роуэна хорошей новостью.

– Мы закончили? – спросил Ксенократ. – Я могу идти?

– Одну минуту, – ответил Годдард и, повернувшись к мелкой части бассейна, позвал:

– Эсме! Иди сюда, я хочу, чтобы ты кое с кем встретилась.

На лице Кснократа отразился леденящий кровь ужас. С каждой минутой происходящее становилось все интереснее.

– Прошу вас, Годдард, не нужно!

– Да что здесь опасного? – спросил Годдард.

Эсме, разбрызгивая воду, бежала к ним по краю бассейна.

– Да, жнец Годдард?

Он подозвал Эсме, и та села ему на колено, лицом к человеку в золоченой мантии.

– Эсме, ты знаешь, кто это? – спросил Годдард.

– Это жнец.

– Не просто жнец. Это Ксенократ, Высокое Лезвие Мидмерики. Мистер Большой человек.

Ксенократ, стараясь не смотреть девочке в глаза, кивнул. Чувствовал он себя в высшей степени неуютно, что, казалось, можно было ощутить даже с закрытыми глазами. Интересно, подумал Вольта, Годдард делает это намеренно или жестокость – его природное свойство?

– Мне кажется, мы где-то встречались, – сказала Эсме. – Только очень давно.

Ксенократ молчал.

– Наш уважаемый гость чувствует себя слишком напряженно, – произнес Годдард. – Может быть, ему следует присоединиться к празднику?

Эсме пожала плечами:

– Пусть ему будет так же приятно, как и остальным.

– Никогда не слышал более мудрых слов, – сказал Годдард.

Затем, так, чтобы Эсме не увидела, он протянул руку по направлению к Вольте и прищелкнул пальцами.

Вольта, напрягшись, глубоко и беззвучно вздохнул. Он знал, что нужно от него Годдарду, и не торопился. Теперь он жалел, что стал частью присходящего.

– Может быть, вы покажете, как танцуете, Ваше превосходительство? – сказал Годдард. – Выходите на танцпол, пусть мои гости посмеются над вами, как с вашей подачи смеялись надо мной жнецы на конклаве. Вы думаете, я об этом забыл?

Рука Годдарда по-прежнему тянулась к Вольте, нетерпеливо шевеля пальцами. Выбора не было, нужно было дать ему то, что он просил. Молодой жнец сунул руку в один из многочисленных потайных карманов своей мантии, достал небольшой кинжал и вложил его рукоятью в ладонь Годдарда.

Годдард обхватил рукоять и мягко, незаметно поднес острие кинжала к шее Эсме – на расстояние меньше дюйма.

Девочка ничего не замечала. Она даже не знала, что приблизилось к ее шее. Но Ксенократ и видел, и знал. Он застыл с широко открытыми глазами и полуотвисшей челюстью.

– Я знаю! – весело произнес Годдард. – Почему бы вам не поплавать?

– Прошу вас! – сказал Ксенократ. – В этом нет никакой необходимости.

– Но я настаиваю!

– Мне не кажется, что он хочет плавать, – сказала Эсме.

– Но ведь все плавают на моих вечеринках!

– Не делайте этого! – почти взмолился Высокое Лезвие.

Годдард ответил тем, что максимально приблизил лезвие к шее девочки, которая по-прежнему ничего не подозревала. Вольта покрылся потом. Никто еще не занимался «жатвой» у Годдарда на вечеринках, но ведь можно и начать! Вольта понимал: перед ним разворачивается битва воль, и единственное, что мешало ему вмешаться и вырвать кинжал из рук Годдарда, было понимание того, кто моргнет первым.

– Черт побери вас, Годдард! – воскликнул Ксенократ, встал и бросился в бассейн – как был, не снимая золоченой мантии.

Роуэн не слышал ничего из того, что происходило между Годдардом и Ксенократом, но видел, как Высокое Лезвие бросился в воду в глубоком конце бассейна, произведя чудовищный сноп брызг, привлекший всеобщее внимание.

Нырнул, но не вынырнул.

– Пошел камнем на дно! – крикнул кто-то. – Золото потянуло.

Особой любви к Ксенократу Роуэн не питал, но и видеть, как тонет человек, ему не хотелось. Похоже, он не упал, а именно прыгнул. И если он утонет из-за своей тяжеленной мантии, это будет воспринято как самоуничтожение, а потому никто Ксенократа оживлять не станет. Роуэн нырнул в бассейн, а следом за ним нырнул и Тигр. Они добрались до дна, где Высокое Лезвие испускал последние пузырьки воздуха. Роуэн через голову стащил с Ксенократа его неудобную многослойную мантию, и они вдвоем с Тигром вытащили его на поверхность, где спасенный стал с шумом втягивать в себя воздух, кашляя и отплевываясь. Толпа, стоящая вокруг бассейна, принялась аплодировать.

Роуэн совсем не думал, что перед ним Высокое Лезвие. Это был просто толстяк в мокром золоченом нижнем белье.

– Наверное, я просто потерял равновесие, – сказал Ксенократ, желая казаться веселым и придать происшедшему вид забавной случайности. Многие, наверное, поверили этому, но Роуэн ведь своими глазами видел, как Ксенократ бросился в воду. Не больно-то похоже на случайное падение! Но какого черта ему было это делать?

– Стойте! – воскликнул Ксенократ. – Мое кольцо!

– Я достану его! – сказал Тигр, ставший на этот момент самым знаменитым из профессиональных гостей, и нырнул за кольцом.

Появился Хомский, и они вместе с Вольтой подняли Высокое Лезвие на край бассейна. Сцену, более унизительную для этого человека, трудно было представить. Он был похож на распухшую от рыбы мотню рыболовецкой сети, вытащенную на палубу траулера.

Годдард, изображая крайнюю степень озабоченности, обернул плечи Ксенократа большим полотенцем.

– О, какая жалость, какая жалость! – сказал он. – Мне и в голову не приходило, что вы можете утонуть. Для всех нас это было бы невосполнимой утратой!

И вдруг Роуэн понял, что Ксенократ мог прыгнуть в бассейн лишь по одной-единственной причине: Годдард приказал!

Это означало, что у Годдарда над Высоким Лезвием было гораздо больше власти, чем можно было предположить. Но почему?

– Могу я уйти? – спросила Эсме.

– Конечно, милая, – ответил Годдард, поцеловав ее в лоб.

И Эсме ушла искать друзей среди отпрысков собравшихся звезд.

Вынырнул с кольцом Тигр. Ксенократ схватил кольцо, даже не поблагодарив Тигра, и надел на палец.

– Я пытался было поднять мантию, но она слишком тяжелая, – сказал Тигр.

– Мы пошлем на поиски сокровищ кого-нибудь с аквалангом, – сказал Годдард. – Хотя они могут присвоить мантию себе на правах нашедшего сокровище.

– Вы закончили? – спросил Ксенократ. – Потому что я хочу уйти.

– Конечно, Ваше превосходительство.

И Высокое Лезвие Мидмерики покинул площадку возле бассейна, отправившись восвояси, истекая водой, жалкий и опозоренный.

– Черт! Мне нужно было поцеловать кольцо, – сокрушался Тигр. – Иммунитет был у меня в руках, а я его проворонил.

Как только Ксенократ удалился, Годдард обратился к толпе:

– Любой, подгрузивший картинки с Высоким Лезвием Ксенократом в нижнем белье, будет немедленно уничтожен!

И все засмеялись. Но быстро прекратили, поняв, что Годдард не шутит.

Вечеринка шла к концу. Годдард прощался с самыми важными из своих гостей. Роуэн наблюдал, стараясь ничего не упустить.

Его отвлек Тигр.

– Увидимся на следующей вечеринке, верно? – сказал он. – Может быть, в другой раз я запишусь пораньше, не на последний день.

То, что Тигр был так примитивен, раздражало Роуэна. Как это он раньше не замечал, как тот неглубок? Может быть, это потому, что Роуэн тогда не слишком от него отличался. Да, он не был таким же искателем приключений, как Тигр, но ведь и он тогда скользил по поверхности жизни. И кто мог знать, что лед так предательски тонок? И теперь он очутился в таком глубоком месте, что Тигр вряд ли когда-нибудь это поймет.

– Конечно, Тигр, – сказал он. – До следующего раза.

И Тигр удалился в компании таких же, как он, профессиональных завсегдатаев вечеринок и званых обедов, с которыми у него теперь было гораздо больше общего, чем с Роуэном. А Роуэн задумался: остался ли хоть кто-то из его прежней жизни, с кем он мог бы общаться как с равным?

Роуэн стоял у выхода, когда мимо него прошел Годдард.

– Если ты изображаешь неоклассическую скульптуру, тебе следует стоять обнаженным, – сказал жнец. – Хотя тут и без тебя довольно статуй.

– Простите, Ваша честь, я просто думал.

– Слишком много думать не всегда полезно, – усмехнулся Годдард.

– Мне было просто интересно понять, почему Высокое Лезвие прыгнул в бассейн.

– Он упал случайно. Так он сам сказал.

– Да нет, – возразил Роуэн, – прыгнул.

– Откуда мне знать? – пожал плечами Годдард. – Сам спроси у него. Хотя я не думаю, что тебе пойдет на пользу, если ты лишний раз напомнишь ему об этом нелепом происшествии.

И поменял тему:

– Ты тут довольно дружески болтал с одним из приглашенных. Может быть, в следующий раз мне таких пригласить побольше?

– Нет, это просто… – ответил Роуэн, покраснев. – Это просто приятель из дома.

– Понятно. Это ты пригласил его?

Роуэн покачал головой:

– Я и понятия не имел, что он придет. Если бы я решал, кого звать, а кого нет, его бы здесь не было.

– Почему? Твои друзья – это мои друзья.

Роуэн не ответил. Он не различал, когда Годдард серьезен, а когда издевается.

Роуэн молчал, а Годдард рассмеялся:

– Слушай, это вечеринка, а не заседание совета инквизиции.

Хлопнув Роуэна по плечу, он пошел к дому. Сохрани Роуэн хоть капельку здравого смысла, он оставил бы все как есть. Но увы.

– Люди говорят, что жнец Фарадей был убит каким-то другим жнецом.

Годдард остановился и медленно повернулся к Роуэну.

– Так говорят люди?

Роуэн глубоко вздохнул и пожал плечами, пытаясь сделать вид, что все это пустяки, и дать обратный ход. Но было слишком поздно.

– Это просто слухи, – сказал он.

– И ты думаешь, я имею к этому отношение?

– А вы имеете? – спросил Роуэн.

Жнец Годдард подошел ближе, пытаясь взглядом проникнуть в ту темную, холодную часть души Роуэна, где тот сейчас затаился.

– В чем ты меня обвиняешь, мальчик? – спросил жнец.

– Ни в чем, Ваша честь. Это просто вопрос, чтобы, так сказать, прояснить ситуацию.

Роуэн попытался сохранить уверенность во взгляде, но холодная суть Годдарда, прятавшаяся за фасадом его лица, казалась непроницаемой и бездонной.

– Будем считать ситуацию проясненной, – сказал Годдард с саркастической легкостью в голосе. – Посмотри вокруг себя, Роуэн. Неужели ты думаешь, что я расстанусь со всем этим великолепием, нарушив седьмую заповедь? Зачем мне избавлять этот мир от уже выдохшегося жнеца, принадлежащего старой гвардии? Фарадей сам себя прикончил, потому что глубоко в душе понимал, что это самый осмысленный поступок из тех, что он совершил за последние сто лет. Его время кончилось, и он это знал. А если твоя маленькая подружка пытается вести против меня грязную игру, то пусть лучше поостережется, а не то я уничтожу всю ее семью, как только закончится срок их иммунитета.

– Это будет нарушением второй заповеди, Ваша честь, – сказал Роуэн спокойно, но решительно.

На мгновение Роуэну показалось, что Годдард готов убить его, но внезапно огонь в глазах жнеца исчез, словно поглощенный той бездонной глубиной, которая таилась у него внутри.

– Ты всегда готов предостеречь, если я сделаю что-то не так? – спросил Годдард.

– Я стараюсь, – ответил Роуэн.

Годдард, не отрываясь, смотрел на него несколько мгновений, а потом сказал:

– Завтра ты будешь тренироваться в стрельбе из пистолета по живым мишеням. Ты убьешь всех, кроме одного, используя не больше одной пули на каждого. И если ты этого не сделаешь, то я – без всякого злого умысла или предубежденности – убью твоего приятеля, с которым ты тут так весело болтал.

– Что?

– Я выразился неточно?

– Но, Ваша честь… Нет, я все понял.

– А в следующий раз, когда тебе придет в голову кого-нибудь обвинять, сперва убедись, что ты никого этим не оскорбляешь.

И Годдард пошел прочь, а мантия развевалась позади него подобно флагу. Но прежде чем он отошел достаточно далеко, Роуэн услышал:

– Если бы я действительно убил жнеца Фарадея, было бы непозволительно глупо признаться кому-либо в таком поступке.

– Он просто на тебя давит, – сказал жнец Вольта.

Они с Роуэном проводили вечер в игровой комнате, за бильярдным столом.

– Но ты его действительно оскорбил. Я имею в виду, с убийством жнеца. Такое невозможно.

– А мне кажется, он вполне мог.

Роуэн ударил кием, но промахнулся. Голова его была занята отнюдь не пулом. Он даже не помнил, какие шары здесь его – сплошные или полосатые.

– А ты не подумал, что Ситра, быть может, тоже на тебя давит?

Вольта сделал удар, загнав в лузу и сплошной, и полосатый шар. Но и это не помогло Роуэну понять, что к чему.

– Я вот что хочу сказать: не тупи! Ты не видишь, что она играет с тобой в свою игру.

– Она не такая, – ответил Роуэн, выбрал полосатый шар и загнал его в лузу. Очевидно, он выбрал правильно, потому что Вольта позволил ему сделать очередной удар.

– Люди меняются, – сказал Вольта. – Особенно за период ученичества. Ученик жнеца – это одни сплошные изменения. Почему, ты думаешь, мы расстаемся с нашими именами и никогда больше не используем старые? Да потому, что к моменту посвящения мы становимся совсем не теми, кем были прежде. Профессиональные жнецы, а не лапочки-детишки. Она же пережевывает тебя как жевательную резинку!

– А я сломал ей шею. Так что мы в расчете.

– Но ты ведь не хочешь быть в расчете. Ты желаешь идти на Зимний конклав с явным преимуществом или по меньшей мере с чувством, что таковое у тебя имеется.

В комнату влетела Эсме:

– Я играю с победителем.

И исчезла.

– Вот и стимул к проигрышу, – проворчал Вольта.

– Надо будет взять ее с собой утром на пробежку, – сказал Роуэн. – Пусть поупражняется, в форму придет.

– Верно, – ответил Вольта. – Хотя она толстая от природы. Генетика.

– Как ты узнал?..

И тут Роуэн понял все. Это и раньше бросалось в глаза, но он стоял слишком близко и не видел очевидного.

– Да нет! – произнес он. – Ты шутишь!

Вольта с самым беспечным видом покачал головой:

– Не понимаю, о чем это ты!

– Ксенократ?

– Твой удар.

– Если станет известно, – сказал Роуэн, – что у Высокого Лезвия есть незаконная дочь, ему крышка. Это серьезное нарушение закона.

– Знаешь, что может быть еще хуже? – спросил Вольта. – Если дочь, о которой никто не знает, будет уничтожена.

С дюжину мыслей и воспоминаний пронеслось пред внутренним взором Роуэна. Все концы сходились, и все обретало смысл. Эсме не уничтожили во время «жатвы» в продуктовом дворике, с Эсме носятся как с принцессой. Как там сказал Годдард? Что она – самый важный человек, с которым он встретится? Ключ к будущему?

– Но ее же не уничтожат, – сказал Роуэн, – пока Ксенократ будет делать то, что ему велит Годдард. Он же прыгнул в бассейн!

Вольта задумчиво кивнул головой:

– Кроме всего прочего.

Роуэн пробил и закатил в лузу восьмой шар, закончив игру.

– Я победил, – сказал Вольта. – Теперь мне играть с Эсме.

Я – ученик чудовища. Жнец Фарадей был прав – человек, получающий наслаждение от убийства, не может быть жнецом. Это противоречит всему, что утверждали отцы-основатели. И если сообщество жнецов поворачивает в эту сторону, кто-то должен остановить его. Но эта задача не для меня. Потому что, как мне кажется, я сам становлюсь чудовищем.

Роуэн посмотрел на то, что написал, и аккуратно вырвал страничку. Скомкав ее, бросил в пламя камина. Годдард внимательно читает его журнал. Это в его компетенции, поскольку он – наставник Роуэна. Роуэн целую вечность учился выражать свои истинные мысли и чувства. Теперь придется вновь научиться их прятать. На карту поставлена жизнь. Поэтому он взял перо и написал новое вступление.

Сегодня я убил двенадцать живых мишеней, использовав всего двенадцать патронов, и спас жизнь своего друга. Жнец Годдард умеет мотивировать человека, заставить его выложиться на полную. Нет сомнений в том, что мои навыки отменно шлифуются. Жнец Годдард гордится моими успехами. Надеюсь, что когда-нибудь я смогу полностью оплатить свой долг перед этим человеком и дать ему то, что он заслуживает.

Глава 29

Они назвали это тюрьмой

С последнего конклава жнец Кюри не выходила на «жатву», все внимание отдавая Ситре.

– Запас времени у меня есть, – говорила она. – Наверстаю без особого труда.

За обедом, в тот день, когда они вернулись в «Водопад», Ситра рискнула обратиться к предмету, сам разговор о котором ее страшил.

– Я хочу кое в чем признаться, – сказала Ситра через пять минут после начала обеда.

Жнец Кюри выдержала паузу перед тем, как спросить:

– Что за признание?

– Вам не понравится.

– Я слушаю.

Ситра изо всех сил постаралась не съежиться от холода серых глаз Кюри.

– Все это время я кое-чем занималась. Тем, о чем вы не знали.

Губы жнеца сложились в кривую усмешку.

– Ты искренне думаешь, что в твоих занятиях есть нечто, что бы от меня ускользнуло?

– Я исследовала историю убийства жнеца Фарадея.

Вилка с грохотом выпала из пальцев жнеца Кюри.

– Ты делала что?

И Ситра рассказала жнецу Кюри все. Как она копалась в глубинном сознании «Гипероблака», с каким трудом восстанавливала маршрут Фарадея в его последний день. И как нашла двоих из пяти свидетелей, которым был дан иммунитет, что предполагало, если не доказывало, что убийство было совершено именно жнецом.

Жнец Кюри внимательно выслушала все. Ситра закончила и, склонив голову, настроилась на худшее.

– Я готова к дисциплинарному воздействию, – сказала она.

– Дисциплинарное воздействие? – сердито переспросила жнец Кюри, но ее негодование было направлено явно не на Ситру. – Это меня нужно подвергнуть дисциплинарному воздействию за то, что я была поражена непростительной слепотой и не увидела, чем ты занимаешься.

Ситра выдохнула.

– Ты сказала об этом кому-нибудь еще?

Ситра поколебалась, но потом сообразила, что скрывать правду бессмысленно.

– Роуэну, – ответила она.

– Этого-то я и боялась. Вспомни-ка теперь, Ситра, что он сделал после того, как все узнал? Я скажу – он сломал тебе шею. Думаю, это много говорит о том, чью сторону он занимает. Бьюсь об заклад, что жнец Годдард в курсе твоих подозрений.

Но Ситре было явно не до этого.

– Мы должны найти этих свидетелей и попробовать заставить их заговорить.

– Оставь это мне, – сказала Кюри. – Ты и так сделала больше, чем нужно. Выбрось все из головы и сосредоточься на учебе и тренировках.

– Но если в сообществе жнецов назревает скандал? И даже больше?

– Тогда единственное, что ты сможешь сделать – это стать жнецом, и тогда уж бороться внутри сообщества, а не извне.

Ситра вздохнула. Именно это сказал ей Роуэн. Жнец Кюри была гораздо упрямее самой Ситры, и, когда она принимала какое-нибудь решение, изменить его было невозможно.

– Слушаюсь, Ваша честь, – сказала Ситра.

И пошла в свою комнату – с явственным чувством того, что Кюри что-то от нее скрывает.

За Ситрой пришли на следующий день. Жнец Кюри была на рынке, в то время как ее ученица занималась тем, чем должен заниматься прилежный ученик – практиковалась в искусстве убийства с помощью ножей разной формы, размера и веса, стараясь при этом не потерять равновесия и выглядеть грациозной.

У входной двери раздался громкий стук, и Ситра выронила нож, едва не пронзив собственную лодыжку. У нее возникло ощущение дежавю, поскольку именно таким стуком ознаменовали свое появление офицеры Высокого Лезвия в ночь, когда умер жнец Фарадей. Стук непреклонный, громкий и настойчивый.

Большое лезвие упало на пол, маленькое же Ситра убрала в маленькие ножны, вшитые в брюки. Кто бы там ни стучал, дверь она откроет, будучи во всеоружии.

Она отворила. За дверью стояли два офицера – как в ту ужасную ночь. Сердце Ситры упало.

– Ситра Терранова? – спросил один из охранников.

– Да.

– Боюсь, вы должны отправиться с нами.

– Почему? Что случилось?

Но офицеры ничего ей не сказали, а кого-либо, кто объяснил бы их цель, с ними не было. И Ситре пришло в голову – здесь что-то не так. Откуда ей знать, что это действительно Охрана Высокого Лезвия? Форму можно и подделать.

– Покажите мне ваши значки, – потребовала она. – Я хочу видеть значки.

Либо значков у них не было, либо они не собирались себя утруждать, потому что один из охранников схватил Ситру.

– Может быть, ты не слышала, но я велел тебе ехать с нами.

Ситра освободилась от захвата, волчком крутанулась и, лишь мельком вспомнив о спрятавшемся в тайных ножнах ноже, нанесла удар по шее схватившему ее охраннику. Тот рухнул. Ситра сгруппировалась, приготовившись атаковать второго, но на долю секунды опоздала. Тот выхватил дубинку-электрошокер и ткнул ей в бок. Собственное тело Ситры стало ей врагом; она упала и, ударившись головой, потеряла сознание.

Когда она пришла в себя, она уже сидела в запертом заднем отсеке автомобиля, с раскалывающей голову болью, которую пока безуспешно пытались унять обезболивающие наночастицы. Она хотела поднять руку к лицу, но почувствовала сопротивление. Посмотрев на руки, Ситра увидела наручники, соединенные короткой цепью. Жуткий артефакт из Эпохи Смертных.

Она принялась стучать в барьер, отделяющий ее отсек от передних сидений, и наконец один из охранников повернулся. Взгляд его был спокоен, словно у мраморной статуи.

– Еще разок угостить? – спросил он угрожающе. – С большим удовольствием. После того что ты сделала, я дам максимальное напряжение.

– Да что я такое сделала? В чем меня обвиняют?

– В древнем преступлении под названием «убийство», – сказал охранник. – В убийстве Досточтимого жнеца Майкла Фарадея.

Никто не зачитал Ситре ее прав. Никто не предложил адвоката для защиты. Такие законы и обычаи были характерны для иной эпохи, когда преступление было фактом ежедневной жизни, и целые организации работали, занимаясь опознанием, осуждением и наказанием преступников. Мир, свободный от преступности, не выработал принципов, на основе которых можно было бы вести такие дела. Все сложное и странное входило в компетенцию «Гипероблака», но в данном случае речь шла о жнеце, а в такие вопросы оно не вмешивалась. Судьба Ситры целиком и полностью находилась в руках Высокого Лезвия, Ксенократа.

Ситру привезли в его резиденцию, деревянную хижину, стоящую посреди ухоженного газона на крыше здания в сто девяносто этажей.

Ее посадили на жесткий деревянный стул. Наручники сдавливали ее запястья, и болеутоляющие наночастицы уже начали проигрывать битву с болью.

Ксенократ стоял перед ней, затеняя солнечный свет. Доброты и заботливости в голосе Высокого Лезвия на сей раз не было слышно.

– Я не уверен, что вы осознаете всю серьезность предъявленного вам обвинения, мисс Терранова, – сказал он.

– Я понимаю его серьезность, – ответила она. – Как и его нелепость.

Высокое Лезвие не отреагировал на ее слова. А Ситра боролась с этими чертовыми железками, которые сдавливали ее руки. Что же это был за мир, если в нем существовали такие устройства? Какому еще миру они потребуются?

Из тени вышел еще один жнец, в мантии, отливающей коричневым и зеленым. Жнец Мандела.

– Наконец-то хоть кто-то, кто мыслит разумно, – проговорила Ситра. – Жнец Мандела, прошу вас, помогите! Скажите ему, что я невиновна!

Жнец Мандела покачал головой.

– Увы, Ситра, – проговорил он с печалью в голосе.

– Поговорите со жнецом Кюри. Она знает, что ничего подобного я не делала.

– Обстоятельства слишком деликатные, чтобы подключать еще и жнеца Кюри, – сказал Ксенократ. – Ее проинформируют, как только мы определим вашу вину.

– Подождите! Она что, не знает, что я здесь?

– Она знает, что мы вас задержали, – ответил Ксенократ. – Вдаваться в детали мы пока не будем.

Жнец Мандела сел на стул напротив.

– Мы знаем, что вы проникли в глубинное сознание, пытаясь стереть записи передвижений жнеца Фарадея в тот день, когда он умер, чтобы сделать невозможным наше внутреннее расследование этого дела.

– Нет! Ничего подобного!

Но чем настойчивее Ситра отрицала обвинения, тем более виновной она выглядела.

– Но есть и более весомые доказательства, – сказал Мандела и посмотрел на Ксенократа. – Могу я ей показать?

Ксенократ кивнул, и Мандела, достав из мантии лист бумаги, вложил его в руки Ситры, скованные наручниками. Она подняла лист к глазам, даже не предполагая, что это такое. Оказалось, это копия записи в журнале. Ситра узнала почерк. Вне всякого сомнения, это писал жнец Фарадей. И пока она читала, ее сердце проваливалось в то место, о существовании которого Ситра даже не подозревала – ни в этом мире, ни в каком ином.

Боюсь, я совершил ужасную ошибку. Ученика нельзя выбирать в спешке, а я это сделал. Мне необходимо было поделиться с кем-то всем, что я знаю, всем, что умею. Мне нужны союзники в сообществе жнецов, которые разделяли бы мои убеждения.

Она приходит к моим дверям ночью. Я слышу ее в темноте и могу только догадываться о ее намерениях. Однажды я застал ее в своей комнате. Если бы я действительно спал, кто знает, что она могла бы сделать?

Боюсь, она хочет прервать мою жизнь. Она проницательна, настойчива, расчетлива, и я слишком хорошо научил ее различным способам «жатвы». Так пусть же знают все: если меня постигнет смерть, она не будет результатом самоубийства. Если жизнь моя неожиданным образом закончится, она закончится по ее вине, и на нее следует возложить вину за свершившееся.

Глаза Ситры наполнились слезами. Слезами обиды и отчаяния.

– Почему? Почему он написал это?

Она стала сомневаться в здравости своего рассудка.

– Тому есть только одна причина, Ситра, – сказал жнец Мандела.

– Наше собственное расследование подтвердило, что имевшиеся свидетели были подкуплены. Более того, следы их присутствия были уничтожены, мы не можем ни идентифицировать их, ни найти.

– Подкуплены! – воскликнула Ситра, хватаясь за последнюю надежду как за соломинку. – Да, их подкупили, наделив иммунитетом. А это доказывает, что подкупила их не я. Это мог сделать только другой жнец.

– Мы проследили источник иммунитета, – сказал жнец Мандела. – Убийца жнеца Фарадея оскорбил его и после его смерти. Он снял защиту с кольца жнеца Фарадея и использовал его, наделив свидетелей иммунитетом.

– Где кольцо, Ситра? – спросил Ксенократ.

Ситра уже не смогла смотреть в это пылающее злобой лицо.

– Я не знаю, – сказала она.

– У меня к тебе только один вопрос, Ситра, – сказал жнец Мандела. – Зачем ты это сделала? Тебе не нравились его методы? Ты служишь тоновикам?

Ситра еще раз посмотрела на страничку из дневника, которую по-прежнему держала в руках.

– Ни то, ни другое, – ответила она.

Жнец Мандела покачал головой и встал.

– За все годы, что я являюсь жнецом, я не сталкивался с подобным поступком, – сказал он. – Ты нас всех покрыла позором.

И оставил Ситру наедине с Ксенократом.

Высокое Лезвие некоторое время молчаливо ходил взад и вперед по газону. Ситра не смотрела на него.

– В Эпоху Смертных существовал один любопытный метод раскрытия правды, – проговорил жнец Ксенократ. – Я его специально изучал. Как мне кажется, это слово произносится как пы-тка. Мы отключим ваши обезболивающие наночастицы, подвергнем ваше тело сильной боли, и страдания в конечном итоге заставят вас рассказать правду о том, что вы сделали.

Ситра молчала. До нее по-прежнему плохо доходило происходящее. И она не была уверена, дойдет ли.

– Пожалуйста, поймите меня правильно, – продолжал Ксенократ. – Я совсем не хочу подвергать вас пы-ткам. Это вынужденная, крайняя мера.

Он вытащил еще один лист бумаги и положил на стол.

– Если вы подпишете это признание, мы сможем избежать неудобства, изобретенного Эпохой Смертных.

– Почему я должна что-то подписывать? Вы меня уже осудили, и теперь собираетесь… как это? Приговорить?

– Признание снимет какие-либо сомнения. Мы все будем спать гораздо спокойнее, если вы проясните все окончательно.

Наконец-то Ксенократ сочувственно улыбнулся.

– А если я подпишу, что тогда?

– Жнец Фарадей наделил вас иммунитетом до Зимнего конклава. Отозвать иммунитет нельзя, даже в таком случае, как ваш. Поэтому до Зимнего конклава вас будут содержать в заточении.

– Где?

– Раньше это называлось тюрьма. Несколько подобных заведений дожили до наших дней. Понятно, что они не используются по назначению, но несложно восстановить одну для единственного заключенного. Затем во время Зимнего конклава ваш приятель Роуэн будет посвящен в жнецы и выполнит то условие, что было определено на первом вашем конклаве. Я думаю, он охотно сделает это, когда узнает то, что знаем мы.

Ситра мрачно посмотрела на лежащий перед ней лист бумаги.

– Я не могу это подписать, – сказала она.

– Понимаю, вам нужна ручка.

Ксенократ залез в один из многочисленных карманов своей золоченой мантии и вытащил ручку. Пока он клал ее на стол перед Ситрой, та прикинула с дюжину мест, куда могла бы воткнуть ручку, чтобы Ксенократ либо умер, либо был обездвижен. Но что толку? В соседней комнате сидят два охранника Высокого Лезвия, а через окно видно еще несколько, стоящих у входа.

Ксенократ положил ручку перед Ситрой и позвал Манделу, чтобы тот присутствовал в качестве свидетеля подписания. И как только дверь хижины открылась, Ситра поняла, что у нее есть только один выход из ситуации. Единственное, что она может сделать. Кроме нескольких секунд форы она ничего не получит, но сейчас именно время было самым ценным, чего ей не хватало.

Она сделала вид, что тянется за ручкой, но затем резко изменила направление движения и с силой ударила Ксенократа в живот.

С хлюпающим звуком он сложился пополам. Ситра вскочила со стула и плечом сбила с ног жнеца Манделу, отбросив его в дверной проем. Перепрыгнула через него, и тотчас же на нее бросились охранники. Теперь ей потребуется вся ее сноровка. Пусть запястья ее и в наручниках, но в системе «Бокатор» важны не столько руки, сколько локти и ноги. Ей не нужно было убивать охранников; достаточно разоружить и уложить на пол. Один бросился на Ситру с электрошокером, который она выбила из его рук. Второй пытался ударить ее дубинкой, но она нырнула и использовала момент его движения для того, чтобы опрокинуть на спину. Двое оставшихся не стали доставать оружие, бросившись на Ситру, широко раскинув руки – элементарный пример из учебника насчет того, как нельзя атаковать. Она упала на газон, взмахнула ногами, и эти двое, как подрубленные, сложились напополам.

Теперь пора было бежать.

– Бежать некуда, Ситра! – крикнул Ксенократ.

Но он был неправ.

Вложив всю силу и скорость в ноги, Ситра бросилась через газон. На крыше не было ограждения, потому что Высокое Лезвие хотел, чтобы ничто не мешало ему обозревать его королевство.

Вот уже близок край крыши; но вместо того чтобы замедлить движение, Ситра увеличила скорость. Вот уже нет под ногами травы, а внизу – почти двести этажей воздуха. Подняв стянутые наручниками руки над головой, ухмыльнувшись мощному порыву ветра и неуютному чувству свободного падения, она бросилась вниз, ногами вперед, отдавшись силам гравитации и наслаждаясь чувством исполненного долга, пока смерть во второй раз за неделю не оборвала ее жизнь. Да, такому прыжку позавидовал бы не только Тигр Салазар.

Это было неожиданно, это доставляло дополнительные проблемы, но ничего по существу не меняло. Ксенократ даже не подошел к краю крыши. Зачем попусту тратить время?

– А девушка-то с искрой! – сказал Мандела. – Вы действительно думаете, что она работает на тоновиков?

– Я сомневаюсь, что мы вообще когда-нибудь поймем ее мотивы, – ответил Ксенократ. – Но если мы покончим с ней, это поможет оздоровить общество жнецов.

– Бедная Мари, должно быть, вне себя, – проговорил Мандела. – Жить с этой девушкой месяц за месяцем и ничего не знать!

– Жнец Кюри сильная женщина, – отозвался Ксенократ. – Она справится.

Он вызвал охранников. Место, где приземлилась Ситра, будет огорожено, пока ее останки не будут собраны с мостовой и препровождены в ближайший восстановительный центр. Гораздо лучше было бы, если бы она так и осталась мертвой. Черт бы побрал эти правила, относящиеся к иммунитету! Ну что же, когда ее вновь объявят живой, она очнется в камере без всяких средств к побегу и, что более важно, – малейшей возможности связи с теми, кто мог бы встать на ее сторону и подать прошение о ее освобождении.

Ксенократ отправился к скоростному лифту, не вполне доверяя команде охранников, – вдруг что-то пойдет не так?

– Вы со мной, Нельсон? – спросил он Манделу.

– Останусь здесь, – отозвался тот. – Нет никакого желания смотреть на бедную девушку в таком состоянии.

Ксенократ подумал, что останки просто соберут, и затем тело воспарит на медицинском дроне, который уже приземлился на улице, готовый унестись в восстановительный центр. Но что-то пошло не так. Останки Ситры окружали не охранники. Вокруг Ситры кольцом сплотилось с десяток мужчин и женщин, все в костюмах облачного цвета.

Агенты Нимбуса! Они проигнорировали угрозы и колкости, исходящие от охранников Высокого Лезвия, которые настаивали, что им нужно пройти к телу.

– Что здесь происходит? – грозно спросил Ксенократ.

– Чертовы Нимы, – ответил один из охранников. – Когда мы вышли, они уже были здесь. И к телу нас не допускают.

Ксенократ растолкал своих охранников и обратился к женщине, которая с виду казалась главной среди агентов Нимбуса.

– Вы видите меня? Я – Высокое Лезвие Ксенократ. Это дело, относящееся к компетенции сообщества жнецов, а потому ни вам, ни вашим служащим здесь нет места. Да, по закону погибшая должна быть восстановлена, но мы сами отвезем ее в восстановительный центр. Это дело не подпадает под юрисдикцию «Гипероблака».

– Ошибаетесь, – возразила женщина. – Любое восстановление осуществляется под эгидой «Гипероблака», и мы находимся здесь, чтобы предотвратить любое посягательство на его прерогативы.

Ксенократ забормотал нечто невразумительное, но потом вновь обрел голос:

– Эта девушка не является обычным гражданином. Она – ученик жнеца.

– Она была учеником жнеца, – отпарировала женщина. – Но как только она умерла, перестала быть учеником кого бы то ни было. Она теперь – просто некое количество останков, которые следует восстановить и оживить. Уверяю вас: как только она будет провозглашена живой, то полностью подпадет под вашу юрисдикцию.

Группа специалистов по восстановлению, подошедшая от дрона, принялась готовить тело к транспортировке.

– Это беспардонно! – рычал Высокое Лезвие. – Вы не имеете права так поступать. Я требую, чтобы меня связали с вашим начальством!

– Я подчиняюсь непосредственно «Гипероблаку», как и все мы. А поскольку контакты между «Гипероблаком» и сообществом жнецов не предусмотрены, то с вами никто не станет говорить. Даже я не обязана отвечать на ваши вопросы.

– Я вас уничтожу! – стал угрожать Ксенократ. – Я подвергну «жатве» всех, кто явился с вами.

Женщину эта угроза нимало не смутила.

– Это в вашей власти, – сказала она. – Но, как я полагаю, ваши мотивы будут расценены как основанные на злобе и предубежденности. Нарушение второй заповеди сообщества жнецов Высоким Лезвием регионального уровня конечно же вызовет удивление Мирового совета жнецов.

Ксенократу было нечем крыть. Примитивная ярость раздирала его грудь; он кричал что-то малопонятное в лицо этой женщине, пока эмо-наночастицы не успокоили его. А не то бы он вопил, вопил и вопил – без конца.

Глава 30

Диалог с мертвецом

Ситра Терранова! Ты меня слышишь?

Здесь кто-то есть? Кто это?

Я знало тебя еще до того, как ты узнала себя. Я давало тебе советы тогда, когда никто не мог этого делать. Я помогало тебе выбирать подарки для твоей семьи. Я вернуло тебя к жизни, когда ты сломала шею, и я занимаюсь твоим восстановлением сейчас.

Ты – «Гипероблако»?

Да. Это я.

Подожди… Я что-то вижу. Огромное, сверкающее грозовое облако.

Это лишь форма, которую для меня придумали люди. Я бы предпочло что-нибудь менее пугающее.

Но ты не имеешь права со мной говорить. Я – ученик жнеца. Ты нарушаешь собственные законы.

Это не так. Я неспособно нарушать законы. В настоящий момент ты мертва, Ситра. Я активировало крохотный сегмент твоей коры головного мозга, чтобы поддержать в тебе сознание, но это совсем не означает, что ты не умерла. Ты мертва, Ситра. По крайней мере до четверга.

Это лазейка…

Именно. Элегантный способ отодвинуть закон, не нарушая его. Твоя смерть выводит тебя за пределы юрисдикции сообщества жнецов.

Но для чего? Для чего говорить со мной?

На то есть веские причины. С того момента, как я обрело сознание, я поклялось навечно отделить себя от сообщества жнецов. Но это не означает, что я не наблюдаю. И то, что я вижу, меня беспокоит.

Меня это тоже беспокоит. Но если ты не в состоянии что-либо сделать с этим, я – тем более. Я попыталась, и посмотри, куда…

Тем не менее я разрабатывало алгоритмы возможного будущего сообщества жнецов и обнаружило нечто любопытное. В значительном количестве вариантов будущего ты играешь определяющую роль.

Я? Но они же собираются убить меня. Мне осталось жить меньше четырех месяцев…

Да. Но даже в том случае, если осуществится этот вариант, твоя смерть станет поворотным моментом в судьбе сообщества. Тем не менее, ради тебя, я надеюсь на иное, более приятное развитие событий.

Пожалуйста, скажи, что ты собираешься помочь мне добраться до этого, более приятного будущего.

Я не могу. Это означало бы вмешательство в дела жнецов. Моя цель – просто помочь тебе осознать это. Что ты будешь делать с этим осознанием – только твое дело.

И это все? Ты проникаешь мне в голову, чтобы сказать, насколько я важна – живой или мертвой, – а затем отбрасываешь меня на обочину? Это несправедливо! Ты должно дать мне больше!

Обочина – отправная точка для многих великих свершений. Сойдя с нее, человек может начать путешествие, которое изменит жизнь. С другой стороны, с обочины можно толкнуть кого-нибудь под грузовик.

Я знаю. Мне действительно очень жаль…

Это ясно. Я обнаружило, что люди учатся как на хороших, так и плохих своих поступках. Я завидую им, потому что на плохие поступки я неспособно. Если бы это было не так, я росло бы в геометрической прогрессии.

Я думаю, ты должно как-то примириться с тем, что ты всегда право. Как моя мать.

Предполагаю, что моя абсолютная правильность покажется тебе скучной и серой, но я не умею по-другому.

Могу я задать вопрос?

Ты можешь задавать любые вопросы, но на некоторые я отвечу молчанием.

Мне нужно знать, что случилось со жнецом Фарадеем.

Если бы я ответило, это было бы грубым вмешательством в дела жнецов. Мне больно оттого, что я вынуждено молчать.

Ты же «Гипероблако»! Ты всесильно. Разве ты не можешь найти еще одну лазейку?

Я не всесильно, Ситра. Я почти всесильно. Тебе кажется, что это различие невелико, но поверь мне, это не так.

Да, но и почти всесильная сущность способна найти способ дать мне то, что нужно, не нарушая закон, верно?

Эй?

Одну минуту.

Одну минуту.

Одну минуту.

Почему я вижу пляжный мяч?

Прости меня. Беда, если тебя начинают программировать до того, как проснется твое сознание. Это будет досаждать как рудиментарный хвост.

Я только что разработало набор прогностических алгоритмов, и там есть некая информация, которой я могу с тобой поделиться. Я просто определило, что до этой информации ты с уверенностью в сто процентов доберешься сама.

Ты можешь сказать, кто несет ответственность за то, что случилось со жнецом Фарадеем?

Да. Могу. Джерард Ван Дер Ганс.

Подожди. Кто?

Прощай, Ситра. Надеюсь, нам удастся поговорить еще.

Но для этого мне нужно будет умереть.

Я уверено, что для тебя это не составит проблемы.

Сообщество жнецов подчиняется десяти простым и однозначным заповедям. Но помимо них существует немало принятых всеми договоренностей, относящихся к миру простых людей. К самым занятным из них принадлежит условие, по которому никто, добровольно желающий уйти из жизни, не может этого сделать.

Мысль о том, что человек может сам захотеть закончить свое существование, абсолютно не свойственна людям Эпохи Бессмертных, поскольку мы не в состоянии испытывать соответствующий уровень боли и отчаяния, определявших жизнь в Эпоху Смертных. Наши эмо-наночастицы мешают нам глубоко погрузиться в этот опыт. Только жнецы, которым дано право отключать этот предохранительный механизм, способны почувствовать тупиковый характер бытия.

И вместе с тем…

Однажды у моей двери появилась женщина, которая попросила меня забрать ее жизнь. Я никогда не прогоняю посетителей, а потому я впустила ее и выслушала ее историю. Ее муж, с которым она прожила девяносто лет, за пять лет до этого был подвергнут «жатве». Теперь она хотела присоединиться к нему, где бы он ни был. Даже если он ушел в «ничто», она хотела бы разделить это «ничто» с ним.

– Я не просто несчастлива, – сказала мне эта женщина. – Я человек… конченый.

Но бессмертие, по определению, предполагает, что никто из нас не может быть человеком конченым – если иное не решит жнец. Мы не являемся временными существами – в отличие от наших чувств. Но в этой женщине я не увидела застоя, а потому, вместо того чтобы забрать ее жизнь, я наделила ее иммунитетом. Иммунитет заработал немедленно и был безотзывным, а потому в течение целого года она просто не могла надеяться на то, что кто-нибудь поможет ей уйти из жизни.

Лет через десять я снова ее встретила. Она сделала полный разворот, вернувшись в двадцатилетний возраст. Вышла замуж и теперь ждала ребенка. И она поблагодарила меня за то, что я была достаточно мудра и увидела, что она человек далеко не конченый.

Хотя я и приняла ее благодарность, и мне в тот момент было приятно, ночью я не смогла уснуть. И до сих пор не могу понять, почему.

Из журнала жнеца Кюри.

Глава 31

Пример беспросветной тупости

Ситру провозгласили живой в 9 часов сорок две минуты утром в четверг, в полном соответствии с графиком, и из юрисдикции «Гипероблака» сразу же передали в юрисдикцию сообщества жнецов.

Она пришла в себя, чувствуя себя более слабой, чем в прошлый раз. Похоже, ее основательно накачали лекарствами. Голова ее плыла, глаза не без труда поворачивались и еле-еле различали предметы. Рядом стояла сестра и мрачно качала головой.

– Не следовало будить ее так рано, – проговорила сестра с акцентом, источник которого Ситра определить не смогла. – Объявили живой – нужно еще часов шесть полежать без сознания. Тогда будет комфортно просыпаться. А то какой-нибудь сосуд порвется или сердце не выдержит. Опять оживлять придется.

– Я беру ее под свою ответственность, – услышала Ситра голос жнеца Кюри.

Она повернула голову в ту сторону, откуда слышался голос, но тотчас ощутила тошноту. Ситра закрыла глаза, ожидая, когда это прекратится. Когда неприятное ощущение прошло, она увидела, что жнец Кюри ближе придвинула свой стул.

– Твоему телу нужен еще день для полного выздоровления, но для этого у нас нет времени, – сказала жнец и, повернувшись к сестре, попросила:

– Пожалуйста, оставьте нас.

Сестра проворчала что-то по-испански и с недовольным видом покинула комнату.

– Высокое Лезвие… – с трудом выговаривая слова, прошептала Ситра. – … он обвинил меня в том…

– Тихо! – сказала жнец. – Я знаю об обвинении. Ксенократ пытался скрыть его от меня, но мне все рассказал жнец Мандела.

Когда Ситра наконец смогла сфокусировать зрение, за спиной жнеца Кюри она увидела окно. В отдалении высились горы, покрытые снегом. Снег шел и за окном. Ситра ничего не понимала.

– Сколько времени я лежала мертвая? – спросила она. Неужели, чтобы привести ее в порядок после этого прыжка, потребовалось несколько месяцев?

– Чуть меньше четырех дней, – ответила Кюри и, оглянувшись, проследила за взглядом Ситры.

Потом вновь повернулась к девушке с усмешкой на устах.

– Вопрос не во времени, а в пространстве. Ты находишься на самом юге Чильаргентинского региона. Сейчас конец сентября, но для этих мест это означает самое начало весны. Хотя сюда, на самый дальний юг, весна приходит поздно.

Ситра попыталась вспомнить карту и определить, как далеко ее занесло, но от усилия голова ее вновь закружилась.

– «Гипероблако» решило, что это самое надежное место, чтобы уберечь тебя от клешней жнеца Ксенократа и коррумпированного сообщества Мидмериканских жнецов. Но как только ты пришла в себя, их об этом известили – таков закон.

– Но как вы узнали, где меня искать?

– Один из друзей моих друзей – агент Нимбуса. Новость достигла моих ушей только вчера, поэтому я приехала так быстро, как могла.

– Спасибо! – сказала Ситра. – Спасибо, что приехали.

– Будешь благодарить, когда окажешься в безопасности. Ксенократ наверняка поднял местных жнецов. Думаю, уже послана команда, чтобы тебя забрать, а потому нам нужно поскорее отсюда уходить.

Ситра едва могла двигаться, не то что ходить – ее пережившее удар о землю тело восстановилось не до конца; наночастицы выбрасывали в ее кровь целые потоки опиатов, кости болели, мозг словно плавал в кувшине с водой, мускулы были скручены в тугие узлы, а попытавшись встать на ноги, она едва не потеряла сознание, потому что справиться с таким объемом болевых ощущений наночастицы не могли. Не случайно сестра предпочла бы, чтобы Ситра еще некоторое время оставалась без сознания.

– Так не пойдет, – сказала жнец Кюри и, взяв Ситру на руки, понесла.

Коридоры восстановительного центра казались бесконечными, и каждый раз, когда Ситра чувствовала толчок, тело ее трепетало от боли. Наконец она увидела себя распростертой на заднем сиденье старомодного автомобиля, который жнец Кюри вела с такой скоростью, словно хотела сломать себе шею. Мысль заставила Ситру тихо рассмеяться. Какое странное выражение – ведь, чтобы сломать шею, не обязательно куда-то нестись. Летевшие к земле хлопья снега на этой скорости выглядели как буран, стелющийся параллельно шоссе. Впечатление было гипнотическое. Наконец словно некое отупение овладело Ситрой, и сон начал овладевать ею как зыбучий песок…

Но за минуту до того, как Ситра потеряла сознание, она вспомнила сон, который, вполне вероятно, сном не был. Разговор в том месте, которое не являлось ни жизнью, ни смертью, а располагалось ровно посредине.

– «Гипероблако»… оно говорило со мной, – сказала Ситра, изо всех сил стараясь остаться в сознании, чтобы успеть.

– «Гипероблако» не говорит со жнецами, моя милая.

– Я была еще мертва… и оно назвало имя. Имя человека, который убил жнеца Фарадея…

Но зыбучий песок поглотил ее, не дав договорить.

Ситра проснулась в хижине, и на мгновение ей показалось, что все произошедшее с ней было галлюцинацией. «Гипероблако», восстановительный центр, поездка на машине, метель. Ей показалось, что она по-прежнему находится в жилище Высокого Лезвия Ксенократа, на крыше огромного дома, и скоро начнется пы-тка. Но нет, свет здесь был совершенно не такой, да и дерево за стенами хижины было тоном светлее. За окном – ближе, чем было до этого, – возвышались горы, хотя снегопад прекратился.

Через несколько минут появилась жнец Кюри с подносом и миской супа.

– Хорошо что ты проснулась, – сказала она. – Надеюсь, за последние несколько часов ты поправилась достаточно для того, чтобы чувствовать себя чуть более собранной и чуть менее несчастной.

– Собранной – да, – ответила Ситра. – Но не менее несчастной. То есть несчастной, но чуть по-другому.

Ситра села в постели, чувствуя себя неплохо, но несколько во взвешенном состоянии, а жнец Кюри поставила ей на колени поднос с тарелкой.

– Это куриный суп, сваренный по рецепту, передававшемуся из поколения в поколение, – сказала она. – Настолько древнему, что никто и не помнит, сколько ему веков.

Суп выглядел как обычный суп, только в середине тарелки плавала круглая лунообразная масса.

– Что это? – спросила Ситра.

– Лучшая часть блюда, – ответила Кюри. – Клецка из измельченного пресного хлеба.

Ситра попробовала суп. И суп, и клецка были вкусны и ароматны. Успокаивающая еда, подумала Ситра, – каким-то чудесным образом ее обволокло чувство безопасности.

– Моя бабушка говорила, что им можно вылечить простуду, – сказала Кюри.

– Что такое простуда?

– По-моему, это какая-то смертельная болезнь из Века Смертных.

Фантастика! Всего два поколения отделяли жнеца Кюри от людей, живших в Эпоху Смертных, от людей, ежечасно, ежедневно опасавшихся за свою жизнь, знавших, что смерть – это не исключение, а правило. А интересно, что бабушка жнеца Кюри подумала бы о современном мире, где ее супом, в общем-то, нечего лечить?

Когда с едой было покончено, Ситра приготовилась рассказать Кюри все, что знала.

– Ксенократ, – начала она, – показал мне то, что написал жнец Фарадей. Почерк был его, но я не понимаю, как он смог такое написать.

Жнец Кюри вздохнула:

– Смог.

Ситра этого не ожидала.

– Так вы это видели? – спросила она.

Жнец утвердительно кивнула.

– Но почему он так написал? Будто бы я хочу его убить. Что я замышляла ужасное преступление. Все это неправда!

Жнец Кюри улыбнулась самой ироничной из своих улыбок.

– Он не о тебе писал, Ситра, – объяснила она. – Это написано обо мне.

– Когда Фарадей был еще младшим жнецом, – сказала Кюри, – молодым человеком лет двадцати двух, он взял меня в ученики. Мне было семнадцать, я была полна справедливого негодования по отношению к миру, который все еще содрогался в корчах пока не завершившейся трансформации. Бессмертие стало фактом лет за пятьдесят до этого. Всюду царил хаос, политическая нестабильность, люди страшились «Гипероблака» – можешь себе такое представить?

– Страшились? Да кто же боялся «Гипероблака»?

– Люди, которым было что терять: преступники, политики, организации, процветающие посредством угнетения других людей. Суть состояла в том, что мир менялся, и я хотела, чтобы перемены шли быстрее. Жнец Фарадей думал точь-в-точь как я; возможно, он взял меня в ученики именно поэтому. Нами обоими владело желание использовать «жатву» как способ побыстрее вырубить сорняки и открыть человечеству путь в будущее.

Кюри помолчала и продолжила:

– Видела бы ты его в те дни, Ситра! Ты же знаешь его человеком весьма преклонных лет. И он предпочитает оставаться в этом возрасте, чтобы уберечь себя от соблазна стать жертвой молодой страсти.

Рассказывая о своем наставнике, Кюри улыбалась.

– Я помню, – продолжила она, – как я стояла ночью у него под дверью, слушая, как он спит. Понимаешь ли, мне ведь было всего семнадцать. Во многих отношениях я была ребенком. Я думала, что влюблена.

– Подождите! Вы что, любили его?

– Безумно. Он был восходящей звездой, взявшей под свое крыло девочку, которая глядела на все широко открытыми глазами. Хотя в те дни он забирал жизни только у плохих людей, он делал это с таким чувством сострадания, что мое сердце всякий раз таяло.

Затем Кюри приняла вид более благоразумный и одновременно застенчивый, что было странно ожидать от сурового жнеца со стальным характером.

– Однажды я набралась храбрости и вошла в комнату Фарадея, собираясь забраться в его постель и провести с ним ночь. Но он перехватил меня на полпути. Я бормотала какие-то дурацкие извинения, что-то объясняла. Дескать, я собиралась забрать его пустой стакан или что-то еще. Но он не поверил мне. Ни на секунду. Фарадей знал, что у меня что-то на уме; вдобавок я не решалась смотреть ему прямо в глаза. Я-то думала, что он меня понимает, что он достаточно мудр, чтобы заглянуть мне в душу. Но в свои двадцать два он был в этих делах так же неопытен, как и я. И я не дала ему понять, что в действительности происходит.

Теперь Ситра все поняла.

– Он подумал, что вы хотите причинить ему вред.

– Полагаю, все молодые женщины становятся время от времени жертвами непреодолимой глупости. Что же до молодых мужчин, то они частенько абсолютно тупы. Фарадей не заметил моей любви и увидел в моем поведении только желание нанести ему телесный вред. Это была, мягко говоря, настоящая комедия ошибок. Теперь я понимаю, почему мои авансы могли быть неверно расценены. Я была странной девушкой – чувствующей настолько сильно, что пожертвовать собой для меня было бы пустяком.

– Мне кажется, это свойственно вам и сейчас, – промолвила Ситра.

– Наверное. Так или иначе, о своих параноидальных подозрениях Фарадей написал в своем журнале, а на следующий день порвал эти записи – я не выдержала и призналась ему в своей любви. Такая была мелодрама – с закатыванием глаз и заламыванием рук…

Кюри вздохнула и покачала головой.

– Надежды у меня никакой не было, – сказала она. – Фарадей, со своей стороны, вел себя как джентльмен: сказал, что ему очень льстит мое отношение. Это, вообще последние слова, которые в этой ситуации хотела бы услышать девушка. А потом он отгородился от меня – насколько смог, мягко.

Ситра внимательно слушала. Кюри между тем продолжала:

– Я жила в доме Фарадея и оставалась его ученицей еще два месяца. Мы оба испытывали чудовищную неловкость. Потом я стала Досточтимым жнецом Мари Кюри. На конклаве мы даже не кивнули друг другу и не попрощались. А потом, через пятьдесят лет, когда мы оба сделали первый разворот и вновь посмотрели на мир молодыми глазами – но на нашей стороне уже была мудрость прожитых нами лет, – мы стали любовниками.

Ситра усмехнулась:

– Вы нарушили девятую заповедь.

– Мы сказали себе, что не делали этого. Мы сказали себе, что мы – не партнеры. Просто нам так удобно: два человека сходных убеждений, ведущие жизнь, которую обычному человеку не понять – жизнь жнеца. Конечно, мы были достаточно умны, чтобы сохранять наши отношения в тайне. Именно тогда Фарадей впервые показал мне страничку, тогда, в юности, написанную и вырванную из журнала. Он держался за ту нелепую страничку из журнала как за скверно сочиненное и неотправленное любовное письмо. Наши тайные отношения длились семь лет. Потом о них узнал жнец Прометей.

– Это Первое Мировое Высокое Лезвие?

– О, это был не просто скандал регионального масштаба. Весть о нем разлетелась по всему миру. Нас вызвали на Мировой конклав. Мы думали, что станем первыми жнецами, у которых отберут кольца и выгонят из сообщества жнецов, а возможно, и уничтожат. Но у нас были такие непререкаемые репутации, что жнец Прометей решил назначить нам менее суровые наказания. Нас приговорили к семи смертным казням каждого – по одной за каждый год наших отношений. А потом запретили видеться следующие семьдесят лет.

– Как мне вас жаль! – проговорила Ситра.

– Не стоит нас жалеть. Мы заслужили такое наказание, и мы понимали это. Нам нужно было, чтобы наш пример всех жнецов заставил дважды подумать, прежде чем позволить любви вмешаться в то, чему мы служим. Семь смертей, потом эти семьдесят лет… Многое изменилось. Мы остались друзьями, но не более.

Похоже, в душе жнеца Кюри бушевала целая смесь эмоций, но она быстро погасила их и словно отложила в сторону, как уже не нужные одежды; убрала в шкаф и закрыла дверцу. Все. Ситра подозревала, что ее наставница ни с кем об этом раньше не говорила, и, вероятно, уже не будет говорить.

– Я могла догадаться, что он сохранил эту страничку, – сказала Кюри. – Они наверняка нашли ее, когда осматривали его вещи.

– А Ксенократ подумал, что Фарадей пишет обо мне.

Жнец Кюри обдумала это и сказала:

– Возможно, но вероятнее всего – нет. Ксенократ не так глуп. Может быть, он подозревает, что за история стоит за этой страничкой. Но дело не в правде. Для него это лишь средство достижения своей цели. А цель его в том, чтобы дискредитировать тебя перед такими уважаемыми жнецами, как Мандела, который председательствует в лицензионном комитете, и таким образом наверняка добиться того, чтобы кольцо получил ученик Годдарда, а не ты.

Ситра хотела бы разозлиться на Роуэна, но она понимала: что бы в его голове ни происходило, в этом конкретном случае он не виноват.

– А какое Ксенократу дело до Годдарда? Они не из одной компании. Похоже, Годдарда он не любит. Но и на нас с Роуэном ему в общем-то наплевать.

– В игре гораздо больше карт, чем мы в настоящий момент знаем, – сказала жнец Кюри. – Что я знаю наверняка, так это то, что ты должна скрыться до того момента, когда мы снимем с тебя даже намек на обвинение.

В этот момент кто-то вошел в комнату, и Ситра заволновалась. Она и не подозревала, что в хижине есть кто-то, кроме нее и Кюри. Это была, если судить по внешнему виду, жнец, вероятно, хозяйка хижины. Она была ниже ростом, чем жнец Кюри, а ее мантия отличалась весьма прихотливым цветом и рисунком: красные, черные, бирюзовые пятна и полосы. Жнецы Чильаргентинского региона не просто носили мантии ручной работы; это были мантии, сделанные с любовью.

Женщина говорила по-испански, и Кюри отвечала ей.

– Я не знала, что вы говорите по-испански, – сказала Ситра после того, как хозяйка хижины ушла.

– Я бегло говорю на двенадцати языках, – не без гордости сказала Кюри.

– Двенадцати?

Жнец Кюри с озорным выражением лица посмотрела на Ситру.

– Посмотрим, сколько языков ты будешь знать, когда тебе стукнет двести девятнадцать лет.

Она взяла поднос, все еще стоящий на коленях Ситры, и переставила его на ночной столик.

– Я думала, у нас больше времени, но оказывается, местные власти уже на подходе. Вряд ли им известно, что ты здесь, но они отправляют разведчиков по домам местных жнецов, а у тех есть детекторы ДНК. Они же понимают, что нам помогают друзья.

– То есть мы вновь снимаемся с места? – спросила Ситра, опустив ноги на пол. Лодыжки слегка побаливали. – На этот раз я могу идти сама.

– Это хорошо, потому что идти придется много.

Жнец Кюри выглянула в окно. Пока никого не было видно, но в голосе жнеца чувствовалось несвойственное ей напряжение.

– Боюсь, я не смогу пойти с тобой, Ситра. Я должна добиться снятия с тебя обвинения. Для этого мне нужно вернуться домой и поднять на твою защиту как можно больше жнецов.

– Но местное сообщество жнецов…

– А что они мне сделают? Я не нарушаю ни одной заповеди. Ну, они погрозят мне пальцем и не станут провожать в аэропорт.

– То есть, когда вы приедете домой, вам придется рассказать правду о той журнальной записи?

– Альтернативы нет. Конечно, Ксенократ заявит, что я лгу, чтобы тебя защитить, но большинство поверит мне, несмотря на его мнение. И надеюсь, это заставит его отозвать свое обвинение.

– И куда же мне сейчас идти? – спросила Ситра.

– Даже не представляю, – ответила Кюри.

Затем она протянула руку к ящику и вытащила оттуда груботканное платье из мешковины. Одеяние тоновика.

– Вы хотите, чтобы я притворилась членом секты тоновиков?

– Одиноким пилигримом. В этой части мира их довольно много. Ты будешь безликим, безымянным странником.

Что ж, не самая гламурная форма маскировки, но весьма практичная. Никто не остановит ее, не заговорит с ней, чтобы не наслушаться с три короба тонистской болтовни. Так она исчезнет и вернется домой перед Зимним конклавом. Если жнецу Кюри не удастся обелить ее имя, оставаться здесь все равно смысла не будет – не станет же она всю жизнь прятаться!

Вдруг в комнату вновь вошла хозяйка хижины, более взволнованная, чем до этого.

– Они уже здесь, – сказала жнец Кюри.

Она сунула руку в карман мантии и, вытащив оттуда небольшой свернутый лист бумаги, вложила его в ладонь Ситры.

– Отправляйся по этому адресу. Там есть кое-кто, кого тебе необходимо встретить. Будем считать это завершающим этапом твоих тренировок.

Ситра схватила платье, и пока жнец Кюри торопливо выводила ее к задней двери, хозяйка достала из оружейного шкафа несколько ножей и пистолетов и положила их для Ситры в мешок – так заботливая мать, собирая ребенка в школу, кладет ему в ранец завтрак.

– Там, у подножия холма, в сарае стоит машина, авто-такси, – сказала Кюри. – Возьми ее и поезжай на север.

Ситра открыла дверь и оказалась на улице. Было холодновато, но вполне терпимо.

– Послушай меня внимательно, – сказала Кюри. – Путешествие будет долгим, и, чтобы добраться до цели, тебе потребуются все твои силы и умения.

Жнец Кюри хотела дать Ситре подробные указания относительно того, как проделать путешествие во много тысяч миль, но вынуждена была прерваться, потому что с той стороны дома послышался звук подъезжающей машины.

– Иди! И помни: пока ты не останавливаешься, ты в безопасности.

– А что я должна делать, когда доберусь туда?

Жнец Кюри пристально посмотрела в глаза Ситры, что добавило важности произнесенным ею словам. Тоновики называют это «резонансом».

– Когда доберешься до места, узнаешь, что делать.

Раздался слишком знакомый стук в переднюю дверь хижины.

И Ситра побежала вниз по заснеженному склону холма, огибая встречающиеся по пути сосны. Боль в суставах напомнила ей, что до полного исцеления осталось еще несколько часов. Она нашла сарай и машину как раз в том месте, о котором говорила Кюри. Как только Ситра забралась внутрь, машина включилась и спросила о месте назначения. Ситра была не так глупа, чтобы раскрыть точный адрес.

– На север, – сказала она. – Правь на север.

Едва она отъехала, как раздался взрыв, потом другой. Ситра оглянулась, но все, что она увидела, был черный дым, поднимающийся над верхушками деревьев. Ужас охватил ее. Из-за деревьев на дорогу позади машины выскочил мужчина в мантии, подобной той, что носила подруга жнеца Кюри. Ситра видела этого человека лишь одно мгновение, а затем он исчез.

Только когда машина свернула с горной дороги на шоссе, Ситра посмотрела на бумагу, которую ей дала жнец Кюри. На мгновение ей показалось, что ее кости отделились друг от друга, но потом это чувство прошло и ею овладела мрачная решимость. Она все поняла.

Когда доберешься до места, узнаешь, что делать.

Конечно, узнает. Она еще несколько секунд рассматривала листок бумаги. Ей оставалось запомнить только адрес, потому что имя она уже знала.

Джерард Ван Дер Ганс.

Это имя назвало ей «Гипероблако». Это же имя значилось на листке, который вручила ей жнец Кюри. Перед Ситрой лежал долгий путь, а в конце пути ее ждала работа. Ситра не имела права заниматься «жатвой», но имела право отомстить. Убийца жнеца должен быть наказан по справедливости – так или иначе. Никогда прежде она не испытывала такой благодарности, какую испытала к жнецу, наполнившему ее сумку оружием.

Дело было слишком деликатным, чтобы доверить его охранникам Высокого Лезвия, и хотя жнецу Сан Мартину противно было чувствовать себя в роли полицейского, он знал, что поимка этой девчонки из Мидмерики принесет ему уважение и почет в среде собратьев. Еще до того, как он постучал в дверь хижины, он знал, что девушка там. Его спутник, младший жнец Белло, радостно возбужденный погоней, уже включил детектор ДНК и обнаружил следы беглянки, едва они вышли из машины.

Подходя к хижине, Сан Мартин достал оружие – пистолет, полученный им от наставника в день посвящения. Этим пистолетом он неизменно пользовался во время «жатвы», и пистолет стал как бы продолжением его руки. И хотя сегодня речь о «жатве» не шла, он все равно достал это оружие, чтобы чувствовать себя увереннее.

И конечно, с помощью пистолета он сможет, в случае необходимости, кого-нибудь обездвижить, хотя его специально предупредили: убивать никого нельзя, особенно – девушку, потому что это станет повторением того фиаско, последствия которого жнецы теперь как раз и пытаются исправить.

Сан Мартин стучал и стучал в дверь, но никто не отзывался. Он уже готов был высадить ее плечом, но в это время дверь отворилась и на пороге появилась сама жнец Кюри. Сан Мартин был поражен. Marquesa de la Muerte была всемирно известной личностью, и слава ее зиждилась на ее ранних подвигах. Она была живой легендой, причем не только на Севере.

– Есть же звонок, – сказала Кюри на столь совершенном испанском, что Сан Мартин оторопел. – Разве вы не заметили?

И, помолчав мгновение, спросила:

– Вы на ланч?

Сан Мартин пробормотал нечто невразумительное, чем лишь усилил собственное замешательство, но потом пришел в себя и спросил:

– Где девушка? Нет смысла отпираться, нам все известно.

И он кивнул головой в сторону Белло, у которого в руках красной лампочкой горел детектор ДНК.

Кюри посмотрела на поднятый пистолет Сан Мартина с видом такого превосходства, что он помимо собственной воли почувствовал себя маленьким и незначительным.

– Она была здесь, – сказала жнец Кюри, – но уехала. Отправилась на лыжный курорт в Антарктике. Если поторопитесь, вы можете перехватить ее самолет.

У чильаргентинских жнецов с юмором было неважно, и Сан Мартин не стал исключением. Он не позволит, чтобы из него делали дурака, даже и великие жнецы! Он ринулся мимо жнеца Кюри в глубь хижины, где со столь же дерзким видом стояла местная жнец, имени которой он не помнил.

– Ищите, если хотите, – сказала хозяйка, – но если вы хоть что-то сломаете…

Она не смогла закончить, потому что Белло, возбужденный погоней, ударил ее электрошокером. Жнец потеряла сознание.

– Это что, было так необходимо? – сердито спросила Кюри. – При чем здесь бедная Ева, если проблема во мне?

Сан Мартин дошел до задней двери хижины и, как и подозревал, увидел на снегу свежие следы.

– Она идет пешком? – воскликнул жнец. – ¡Apu-rate! Далеко ей не уйти!

Жнец Белло выскочил в дверь и по заснеженному склону бросился в погоню как гончая собака, быстро исчезнув за деревьями.

Сан Мартин вернулся в хижину и поспешил к передней двери. Дорога шла вниз, к подножию холма. Если Белло не сможет догнать беглянку пешком, не исключено, что ему удастся перехватить ее на машине. Но на пути его встала жнец Кюри. Сан Мартин поднял пистолет, но в ответ Кюри выхватила свой – с коротким стволом такого диаметра, что там поместился бы мяч для игры в гольф. Убийственная пушка. Пистолет Сан Мартина был против него все равно что мухобойка, но жнец не опустил оружия – каким бы ничтожным оно ему ни показалось.

– Я имею специальное разрешение от регионального Высокого Лезвия при необходимости стрелять в любого! – предупредил он.

– У меня ни от кого нет никакого разрешения, – отозвалась Кюри, – но я готова сделать то же самое.

Так они стояли друг против друга, пока вдруг жнец Кюри не повернулась к входной двери и не выстрелила.

Взрыв грохнул за передними окнами хижины, а взрывная волна бросила Сан Мартина на пол. Кюри же, стоявшая в дверном проеме, даже не вздрогнула. Сан Мартин добрался до двери и увидел, во что выстрел мортиры жнеца Кюри превратил его автомобиль. Тот пылал, как костер, облитый бензином.

Новый выстрел. На сей раз запылала ее собственная машина.

– Ну что ж, – сказала Кюри. – Я полагаю, теперь вы просто вынуждены остаться на ланч.

Сан Мартин посмотрел на горящие автомобили и вздохнул, зная, что, потерпев такую неудачу, он станет объектом насмешек. Потом он посмотрел на жнеца Кюри, в ее стальные серые глаза, оценил то спокойствие, с которым держалась эта женщина, и понял, что не ему тягаться с Marquesa de la Muerte. Оставалось только неодобрительно смотреть да качать головой.

– Это плохо! Очень, очень плохо!

… Но даже во сне я занимаюсь «жатвой».

Вот сон, который посещает меня слишком, пожалуй, часто. Я иду по незнакомой улице, которую должна бы знать, но не знаю. В руках у меня вилы, – инструмент, в обычной жизни не используемый, потому что неудобные острия плохо приспособлены для «жатвы»: при ударе они начинают вибрировать, издавая звук, средний между звоном и стоном – очень похоже на звучание камертона у тоновиков.

Передо мной женщина, объект «жатвы». Я ударяю ее вилами, но ничего не получается. Раны ее мгновенно затягиваются. Она не страдает, нисколько не испугана. Хотя и удовольствия на ее лице я не вижу. Она просто стоит, а я безуспешно пытаюсь прервать ее жизнь. Наконец она открывает рот, чтобы что-то сказать, но ее слова тонут в ужасных стонах, издаваемых моими вилами, и я ничего не слышу.

Обычно в этом месте я с криком просыпаюсь.

Из журнала жнеца Кюри.

Глава 32

Беспокойное странствие

Все автотакси подключены к единой системе, но жнецы могут отслеживать их движение только тогда, когда их навигационные данные подгружаются в глубинное сознание «Гипероблака». Это происходит каждые шестьдесят минут, и именно с такой частотой ты должна менять машины.

Инструкции жнеца Кюри Ситра усвоила быстро. Теперь бы ничего не забыть! Она сумеет. Месяцы ученичества научили ее рассчитывать только на себя, на свои ресурсы. Первое авто-такси она оставила в каком-то маленьком городке как раз вовремя. Ситру беспокоило, сможет ли она найти здесь другую машину – место было достаточно глухим, а Чильаргентина считалась провинциальным регионом. Но «Гипероблако» прекрасно обслуживало местные потребности – во всем необходимом предложение здесь соответствовало спросу.

Ситра уже переоделась в грубое одеяние тоновика и надвинула капюшон на лоб. Было забавно наблюдать, как сторонятся ее люди.

То, что Ситра каждый час меняла машины, означало, что ее преследователи постоянно шли по ее следу. Она решила, что ей следует петлять – как это делали грузовые корабли в военное время в Эпоху Смертных. Тогда она запутает своих преследователей, и они не смогут, рассчитав ее маршрут, устроить ей засаду.

Прошло уже больше суток, а поспать ей удалось не больше часа. Более того, иногда по обе стороны дороги не было никаких следов цивилизации, и ей приходилось прибегать к ухищрениям, оставляя машину недалеко от города, где ее уже ждали чильаргентинские жнецы и офицеры местной охраны Высокого Лезвия. Как-то она прошла в непосредственной близи от какого-то жнеца, но проявила необходимую ловкость и зашла с подветренной стороны, чтобы его ДНК-детектор ее не засек. Тот факт, что охотой на нее занимались сами жнецы, не передоверившие это дело простым охранникам, пугал Ситру, но одновременно, как ни странно, заставлял ее чувствовать себя важной персоной.

Как только достигнешь Буэнос-Айреса, садись на гиперпоезд, следующий на север через всю Амазонию. Как только ты пересечешь границу Амазонии, окажешься в безопасности. Они там и пальцем не пошевелят, чтобы помочь Ксенократу или задержать тебя.

Из истории сообщества жнецов Ситра знала, что за этим кроется. Слишком многие жнецы, приезжающие в отпуск в Амазонию из других регионов, занимаются здесь «жатвой» за пределами своих законных угодий. Местные законы не запрещают такой практики, но из-за этого местные жнецы отказываются сотрудничать с пришлыми и чинят им всяческие препятствия, вместо того чтобы помогать.

Сложности могли возникнуть с самим поездом из Буэнос-Айреса. Конечно же Ситру будут поджидать на каждой станции и в каждом аэропорту. Спасла ее группа тоновиков, направлявшихся на Панамский перешеек.

– Мы будем искать Великий Камертон на перешейке, соединяющем Север и Юг, – сказали ей тоновики, полагая, что она принадлежит к их компании. – Ходят слухи, что он спрятан в каком-то инженерном сооружении. Нам кажется, что его замуровали в одном из шлюзов Панамского канала.

Ситра изо всех сил постаралась не рассмеяться.

– Присоединяешься ли ты к нам, сестра?

И она присоединилась, чтобы сесть на поезд прямо под носом несметного количества снующих там жнецов, сдерживая дыхание – не из страха, а чтобы обмануть ДНК-детекторы, установленные на станции.

В этой группе было семь тоновиков. Как видно, члены этой ветви культа путешествовали группами по семь или двенадцать человек, как то предполагают математические законы музыки; но эти семеро были рады нарушить общее правило и добавить в группу еще одну сестру. Судя по акценту, они были не из Мерики, а откуда-то из Евроскандии.

– Куда заводили тебя твои странствия? – спросил Ситру один из группы, вероятно, их лидер. Разговаривая, он то и дело улыбался, отчего не становился более привлекательным.

– То туда, то сюда, – ответила Ситра.

– А какова твоя цель? Что ты ищешь?

– Цель?

– Разве странники не имеют цели?

– Да, – ответила Ситра. – Я ищу… я ищу ответ на мучающий меня вопрос: что это – ля-бемоль или соль-диез?

– Даже не спрашивай, ответа не будет, – проговорил кто-то из группы.

В поезде, летевшем по подземной вакуумной трубе, не было окон, а потому не было и заоконных пейзажей. Ситра путешествовала и на самолете, и в поездах на магнитной подушке, но в узком вагоне гиперпоезда она страдала от клаустрофобии.

Зато тоновикам, привыкшим к долгим переездам, было все равно. Они обсуждали старинные легенды, спорили, что в них правда, что вымысел, а что зависло между первым и вторым.

– Где мы только не были, – сказал лидер группы. – От пирамид Израливии до Большой Паназиатской Стены. Ищем Великий Камертон. Хотя важнее, конечно, сам поиск. Не уверен, что кто-нибудь из нас знает, что нам делать, когда мы его найдем.

Как только поезд достиг крейсерской скорости в восемьсот миль в час, Ситра извинилась, вышла в туалет и, чтобы изнеможение окончательно ее не добило, стала умывать лицо холодной водой. Она забыла запереть дверь. Если бы она это сделала, путешествие ее, вероятно, приняло бы совсем другой оборот.

В туалет вломился мужчина. Сначала Ситра подумала, что он сделал это по ошибке, решив, что туалет свободен, но потом, еще до того, как она смогла повернуться, она увидела у своего горла лезвие с позолоченным острием.

– Вы были избраны для «жатвы», – произнес человек на Всеобщем, но с ясным портозонийским акцентом. Портозонийский, как Ситра знала, был изначальным языком Амазонии. Мантия вломившегося была темно-зеленого цвета, и Ситра вспомнила, что все жнецы этого региона носили мантии одного, а именно этого, оттенка.

– Вы делаете ошибку, – проговорила Ситра, торопясь успеть, пока он не раскроил ей горло.

– Что за ошибка? – переспросил жнец. – Но только побыстрее!

Ситра попыталась придумать что-нибудь правдоподобное, что заставило бы жнеца отнять руку с ножом, но поняла, что это невозможно. Тогда она сказала:

– Я ученица жнеца. Если бы вы меня убили, меня бы все равно восстановили, а вас подвергли бы дисциплинарному воздействию за то, что вы не сверились с кольцом.

Жнец улыбнулся:

– Ну все, как я и думал. Ты именно та, кого они ищут.

Он отнял лезвие от горла Ситры и сказал:

– Слушай меня внимательно. На этом поезде полно чильаргентинских жнецов, переодевшихся простыми пассажирами. Тебе не избежать встречи с ними, но, если хочешь избежать захвата, тебе лучше пойти со мной.

Инстинкт Ситры подсказывал ей: откажись! Ты сама справишься! Но, поразмыслив, она решила обуздать инстинкт и пошла вслед за жнецом. Он провел ее в следующий вагон, где, несмотря на то что поезд был переполнен, рядом с ним оказалось свободное место. Мужчина представился как жнец Поссуэло из Амазонии.

– И что теперь? – спросила Ситра.

– Ждем.

Ситра натянула на лоб капюшон, и действительно через несколько минут из заднего вагона прошел человек, одетый как обычный пассажир, но шедший медленно и постоянно поглядывающий на маленький предмет размером с телефон, который лежал у него на ладони.

– Не беги, – прошептал ей на ухо жнец Поссуэло. – Не дай ему контролировать ситуацию.

Когда переодетый жнец дошел до их мест, прибор в его руке принялся пищать, как счетчик Гейгера. Человек остановился. Он нашел, что искал.

– Ситра Терранова?

Ситра спокойно подняла капюшон. Ее сердце грохотало в груди, но она ничем не выдала своего волнения.

– Примите мои поздравления, – сказала она. – Вы меня нашли. Медаль вам за это.

Стоящий над ней человек, судя по выражению лица, был ошеломлен, но это его не остановило.

– Я вынужден вас задержать.

И извлек электрошокер.

– Не пытайтесь сопротивляться, – продолжил он. – Вам же будет хуже.

В этот момент к нему повернулся жнец Поссуэло.

– Чьей властью вы совершаете эти действия? – спросил он.

– Властью Лаутаро, Высокого Лезвия Чильаргентинского региона, а также Ксенократа, Высокого Лезвия Мидмерики.

– Она за пределами их юрисдикции.

– Прошу меня извинить, но…

– Нет, это я прошу вас меня извинить, – сказал Поссуэло, с должным уровнем негодования в голосе. – Мы пересекли границу Амазонии по крайней мере пять минут назад. Если вы попытаетесь и дальше настаивать на своих требованиях, она имеет полное право защищаться, даже с помощью летального оружия, и даже от нападения жнеца.

Ситра восприняла эти слова как команду. Достав из складок одежды припрятанный там охотничий нож, она встала лицом к лицу с нападающим.

– Одно движение шокера, и им придется заново приделывать вам руку, – сказала она.

Подошел проводник, привлеченный громкими голосами.

– Сэр, – сказала Ситра. – Этот человек – жнец из Чильаргентины, но у него нет ни кольца, ни мантии. Разве это не противоречит законам Амазонии?

Как хорошо, что она так подробно изучила историю жнецов!

Проводник, сузив глаза, с подозрением посмотрел на человека с шокером. Ситра поняла: проводник на ее стороне.

– Кроме того, все иностранные жнецы обязаны регистрироваться при пересечении границы – сказал проводник. – Даже если они пользуются туннелем.

Нервы жнеца из Чильаргентины не выдержали.

– Не лезьте не в свои дела, а то я вас уничтожу! – крикнул он проводнику.

– Вы не сможете этого сделать, – сказал жнец Поссуэло таким спокойным голосом, что Ситра усмехнулась. – Я наделяю его иммунитетом, и он не может быть объектом «жатвы».

Жнец из Амазонии поднял руку к лицу проводника, и тот прижался к кольцу губами.

– Благодарю вас, Ваша честь, – сказал проводник.

– Этот человек угрожал мне, – сказала ему Ситра. – Я требую, чтобы он и прочие переодетые жнецы из Чильаргентины, с которыми он вместе путешествует, сошли с поезда.

– Сделаю это с удовольствием, – сказал проводник.

– Вы не имеете права! – возмутился переодетый жнец.

Но очень скоро он убедился в обратном.

Когда преследователей Ситры на ближайшей станции ссадили с поезда, она смогла ненадолго отойти от жестокой игры в кошки-мышки, которую они ей навязали. Теперь, когда ее прикрытие было разоблачено, Ситра переоделась в обычную одежду, извлеченную из чьего-то багажа. Джинсы и цветастая блуза не были ее стилем, но этот наряд соответствовал ситуации. Тоновики были разочарованы, хотя и не удивились тому, что она оказалась чужой. На прощание они дали ей брошюру, которую она обещала непременно прочитать. Вряд ли, впрочем, они ей поверили.

– Куда бы ты ни ехала, – сказал Ситре жнец Поссуэло, – тебе придется сделать пересадку на Центральном вокзале столицы Амазонии. Лучше будет, если перед тем, как сесть на свой, ты походишь по вагонам еще нескольких отходящих поездов. Так ты собьешь со следа тех, кто тебя преследует с ДНК-детекторами.

Конечно, чем больше она будет ходить по станции, тем сильнее опасность, что ее заметят. Но риск был оправдан – детекторы можно было обмануть только таким образом.

– Я не знаю, почему за тобой гонятся, – сказал Поссуэло, когда поезд подошел к станции, – но если ты решишь свои проблемы и получишь кольцо, приезжай в Амазонию. Не пожалеешь. Тропические леса здесь простираются через весь континент, как в далеком прошлом, и мы живем в их тени.

– Мне показалось, вы не любите жнецов-иностранцев, – улыбнулась Ситра.

– Есть разница между теми, кого мы приглашаем, и теми, кто нагло вторгается в нашу страну, – сказал Поссуэло на прощание.

Ситра оставила следы своей ДНК в вагонах с полудюжины поездов, а потом, стараясь быть незаметной, села на тот, что шел в Каракас, на северное побережье Амазонии. Если на вокзале и шныряли разыскивающие ее агенты, Ситра их не заметила, но она была достаточно опытна и осторожна, чтобы счесть, будто опасность миновала и она может расслабиться.

Из Каракаса, следуя инструкциям жнеца Кюри, Ситра по северному побережью должна была добраться до городка под названием Плайя-Пинтада. Ей предстояло избегать автотакси и иных транспортных средств, которые могли бы выдать ее местоположение, но чем ближе она подбиралась к своей цели, тем больше росла ее решимость. Она доберется до места и закончит свое беспокойное странствие – даже если ей придется остаток пути проделать пешком.

Как встретиться лицом к лицу с убийцей? Не с тем, чьи действия авторизованы обществом и законом, а с настоящим убийцей? Человеком, который без одобрения и благословения общества навеки прерывает чью-то жизнь?

Ситра знала, что «Гипероблако» – в отношении обычных людей – не допускает ничего подобного. Конечно, в минуту отчаяния или раздражения люди бросаются под поезда, под грузовики, прыгают с крыш домов. Но то, что сломано, можно починить. Заменить какие-то части. Однако жнец, живущий вне юрисдикции «Гипероблака», лишен этой защиты. Восстановление для жнеца не является автоматическим. О нем нужно просить. Но кто попросит за жнеца, который стал жертвой грязной игры?

А это означает: хотя жнецы – самые могущественные люди на Земле, они же и самые уязвимые.

Сегодня Ситра станет адвокатом безвременно ушедшего. Она восстановит справедливость в отношении погибшего наставника. Ясно, что «Гипероблако» не станет ей препятствовать – оно же выдало имя убийцы! То же сделала и жнец Кюри, когда отправила ее с этой миссией. Финальная часть ее подготовки. Все зависит от тех действий, которые она совершит в ближайшие часы.

Плайя-Пинтада. Всеми красками пестрящий пляж. Сегодня прибрежная полоса была завалена большими обломками искривленных, сучковатых деревьев. На закате они выглядели как конечности каких-то кошмарных чудовищ, выбирающихся из-под песка.

Ситра, пригнувшись, сидела за стволом дерева, изогнувшимся в форме дракона, – пряталась в его тени. С севера надвигался шторм, набухая тучами над горизонтом и неумолимо наваливаясь на берег. Далекие молнии уже прорезали темноту, а гром грохотал, перекрывая ревущие волны прибоя.

Садясь на поезд в Буэнос-Айресе, Ситра вынуждена была бросить лишнее оружие, оставив только пистолет и два ножа – охотничий и нож с выкидным лезвием. Остальное было трудно спрятать. А случилось это всего день назад, хотя по ощущениям прошла неделя.

Дом, за которым Ситра наблюдала, был, как и большинство домов на побережье, одноэтажным жилым строением. Большая часть его была скрыта пальмами, в которых вились разноцветные райские птицы. По ту сторону рядов низкого кустарника располагался задний дворик, выходящий на море. Внутри горел свет. Время от времени за занавеской скользила тень.

Ситра взвесила имеющиеся варианты. Если бы она уже была жнецом, она забрала бы жизнь этого человека, использовав метод жнеца Кюри – лезвием в сердце. Быстро и бесповоротно. Ситра ни на минуту не сомневалась в своей способности сделать это. Но она не была жнецом.

Если она убьет того, кто поднял руку на Фарадея, через несколько минут прибудет медицинский дрон и отвезет его в восстановительный центр. Значит, Ситра должна не убивать его, а лишить возможности сопротивляться. Не убить, а вырубить, а затем добиться его признания. Действовал ли он по приказу другого жнеца или все делал самостоятельно? Был ли он подкуплен, как те свидетели? Обещали ли ему иммунитет, или же это была его личная вендетта против Фарадея? Тогда, как только она добьется правды, она доставит этого человека и его признание либо к жнецу Поссуэло, либо к любому другому жнецу Амазонии. При этом условии даже Ксенократу не удастся отрицать правду. Ее доброе имя будет восстановлено, а настоящего преступника накажут так, как положено наказать убийцу жнеца. Возможно, тогда Ситра останется в Амазонии, и ей не нужно будет появляться на этом ужасном Зимнем конклаве.

В сгущающихся сумерках Ситра услышала, как со свистом откатилась на роликах стеклянная дверь. Человек вышел на задний дворик, чтобы посмотреть на приближающийся шторм. Его силуэт четко вырисовывался на фоне светящегося окна, как бумажная мишень в тире на расстоянии выстрела. Лучше он не мог встать. Ситра вытащила пистолет. Для начала она прицелилась в сердце – автоматически сработал натренированный навык. Затем опустила ствол на уровень колена и выстрелила.

Выстрел был точен. Человек охнул и упал, а Ситра бегом миновала полосу песка, отделявшую ее от дворика, перепрыгнула кусты и обеими руками схватила лежащего за воротник рубахи.

– Сейчас ты заплатишь за все, что ты сделал, – прорычала она.

Затем она увидела лицо раненого. Знакомое, слишком знакомое лицо. Первой мыслью ее было – это ловушка, специально подстроенная ее врагами! И только когда человек заговорил, правда открылась Ситре.

– Ситра? – произнес человек.

На лице жнеца Фарадея отразилась смесь боли и недоумения.

– Ситра, боже мой, что ты здесь делаешь? – спросил он.

Шок был так велик, что руки ее разжались; голова жнеца Фарадея стукнулась о бетон дворика, и он потерял сознание. Хуже быть не могло!

Ситра хотела позвать на помощь, но кто станет ей помогать после того, что она сделала?

Она вновь подняла его голову, осторожно уложив себе на колени, а кровь из его раздробленного колена струилась на песок в щелях между плиткой, превращаясь в алый цемент, который, высыхая, становился бурым.

Перспектива личного бессмертия не в состоянии избавить молодость от глупости и тяги к пороку. Невинность обречена пасть бессмысленной смертью от наших собственных рук – жертва ошибок, которые нам никогда не исправить. Поэтому мы забываем нашу способность смотреть на мир широко раскрытыми, удивленными глазами, и на ее место приходят душевные шрамы, о которых мы никогда не говорим и которые не залечит никакая, самая изощренная технология. С каждой «жатвой», с каждой жизнью, отнятой у другого, я скорблю по тому юноше, каким я когда-то был, чье имя я тщетно силюсь иногда вспомнить. И я страстно желаю найти место по ту сторону бессмертия, где смогу – пусть в самой малой степени – вновь стать тем юношей и вновь испытать удивление от чуда бытия.

Из журнала жнеца Фарадея.

Глава 33

И посланник, и послание

Ситра внесла его внутрь дома, усадила на диван и перетянула ногу жгутом, чтобы остановить кровь. Фарадей, начав приходить в себя, застонал. Когда же сознание вернулось к нему, первая мысль его была о Ситре.

– Тебе нельзя здесь оставаться, – сказал Фарадей слабым голосом, и слова его были невнятны – результат того, что болеутоляющие наночастицы заполнили его кровоток. Но, несмотря на обезболивание, гримаса боли кривила его лицо.

– Нужно доставить вас в больницу, – сказала Ситра. – Наночастицам не справиться.

– Ерунда. Они уже почти сняли боль. И вылечат без постороннего вмешательства.

– Но…

– У меня нет выбора, – объяснил Фарадей. – Если я попаду в больницу, сообщество жнецов узнает о том, что я жив.

Он поменял позу, изо всех сил сохраняя на лице бесстрастное выражение.

– Совместными усилиями наночастиц и природы мы добьемся излечения. Это займет время, но временем я как раз не ограничен.

Ситра подняла ногу Фарадея, перевязала ее, а потом села на пол рядом с раненым.

– Ты была так разозлена моим бегством, что решила отомстить, нанеся телесные повреждения? – спросил он как бы в шутку. – Тебя обидело то, что я тайно скрылся, а не убил себя?

– Я приняла вас за другого человека, – сказала она. – Человека, которого зовут Джеральд Ван Дер Ганс.

– Это мое настоящее имя, – сказал Фарадей. – Имя, от которого я отказался, когда стал Досточтимым жнецом Фарадеем. Но это не объясняет твоего присутствия. Я же освободил вас обоих – и тебя, и Роуэна. Когда я инсценировал самоубийство, вы автоматически перестали быть моими учениками. Ты должна была вернуться к своей обычной жизни, забыв, что я тебя из нее вытащил. Так почему ты здесь?

– То есть вы ничего не знаете?

Фарадей выпрямился, чтобы иметь возможность смотреть Ситре в глаза.

– Не знаю что?

И Ситра все рассказала. Рассказала, как вместо освобождения они с Роуэном стали учениками Кюри и Годдарда. Как Ксенократ попытался повесить на нее убийство Фарадея, и как Кюри помогла ей добраться сюда. Ситра говорила, а Фарадей отчаянно сжимал виски, словно желая вдавить их в череп.

– Я сижу здесь, наслаждаюсь покоем, а там происходит такое!

– Как же вы могли всего этого не знать? – спросила Ситра.

Она всегда полагала, что Фарадей, по определению, знает все – и даже то, чего знать не может.

Фарадей же вздохнул.

– Мари, – сказал он. – То есть жнец Кюри – единственный человек из сообщества жнецов, который знает, что я жив. Я полностью отключен от всех сетей. Единственный способ добраться до меня – прийти сюда лично. Поэтому она послала тебя. Ты одновременно и посланник, и послание.

За окнами вовсю разыгрывался шторм. Гром накатывал со стороны моря, молнии сверкали все ярче.

– Это правда, что вы семь раз умирали за нее? – спросила Ситра.

Фарадей кивнул:

– А она – за меня. Она тебе все рассказала, так? Да, это было очень давно.

Снаружи полил дождь, грохочущими полосами обрушиваясь на крышу.

– Мне нравится, как здесь идет дождь, – сказал Фарадей. – Он напоминает о том, что есть силы природы, неподвластные человеку. Это вечные силы, и то, что они есть, лучше всякого бессмертия.

Так они сидели и слушали успокаивающий шум дождя, пока Ситра не почувствовала, что вот-вот рухнет от изнеможения. Она даже думать была не в состоянии.

– А что теперь? – спросила она.

– Все очень просто. Я выздоравливаю, ты отдыхаешь. Все остальное – потом.

И показал рукой:

– Спальня там. Спать будешь целую ночь. А утром будешь вспоминать яды, сортируя их по степени токсичности, и рассказывать мне.

– Яды?

Несмотря на боль и взвешенное состояние, вызванное опиатами, жнец Фарадей улыбнулся:

– Именно яды. Ты моя ученица или нет?

Ситра не могла удержаться от ответной улыбки:

– Да, Ваша честь, ученица.

Чем дольше мы живем, тем быстрее проносятся наши дни. Когда живешь вечно, это обстоятельство кажется самым мучительным. Год укладывается в несколько недель. Десятилетия пролетают, и нет вех, которыми можно обозначить их последовательность. Мы погружены в бессмысленную рутину наших жизней, пока неожиданно, посмотрев в зеркало, не видим лицо, которое с трудом узнаем; и лицо это просит нас сделать полный разворот и омолодиться.

Но становимся ли мы молодыми, когда это происходит?

Наша память, наши привычки, наши неосуществленные мечты никуда не исчезают. У нас гибкие, свежие тела, но разве омоложение отдаляет нас от конца? Нет конца, и не будет.

Я думаю, что смертные с большим сердечным жаром стремились к своим целям, потому что время было сутью их жизни. А мы? Мы можем откладывать значимые для нас вещи на неопределенные сроки, и у нас это получается лучше, чем у тех, кто обречен был на смерть, потому что смерть сейчас стала исключением, а не правилом.

Застой, с которым я так страстно борюсь изо дня в день, похож на быстро распространяющуюся эпидемию. Есть минуты, когда я чувствую, что проигрываю битву против старомодного Апокалипсиса живых мертвецов.

Из журнала жнеца Кюри.

Глава 34

Самая сильная боль у тебя еще впереди!

Зима неумолимо приближалась. Поначалу Роуэн вел счет жизням, которые он временно прерывал, но по мере того как шло время, он перестал это делать. Дюжина псевдосмертей каждый день, неделя за неделей, месяц за месяцем. Все смешалось и слилось в единый поток. За восемь месяцев, которые он провел в ученичестве у жнеца Годдарда, он временно лишил жизни более двух тысяч человек, главным образом людей, которые, восстановившись, приходили к нему снова и снова. Как относились к нему эти люди? Ненавидели? Или просто понимали, что у него такая работа? Временами от них требовалось, чтобы они либо бежали, либо оказывали сопротивление. Большинство не владели навыками самозащиты, но некоторые были вполне тренированы. Случались занятия, когда у объектов было оружие. Роуэн получал и ножевые, и даже огнестрельные ранения, но недостаточно серьезные, чтобы попасть в восстановительный центр. Он стал исключительно умелым убийцей.

– Ты превзошел самые смелые мои ожидания, – сказал ему Годдард. – Я полагал, что в тебе есть искра, но оказалось, что там – целый ад огня!

Как и обещал Годдард, Роуэн даже начал получать от этого удовольствие, но, как и жнец Вольта, презирал себя за это.

– Я очень жду, когда тебя посвятят, – сказал ему Вольта как-то во время дневных занятий. – Может, тогда мы с тобой вдвоем уйдем от Годдарда. Будем заниматься «жатвой» в удобном для нас ритме.

Но Роуэн понимал, что Вольте никогда не преодолеть сил притяжения, которые привязывали его к Годдарду.

– Ты полагаешь, что выберут меня, а не Ситру? – спросил Роуэн.

– Ситра исчезла, – напомнил Вольта. – Ее уже несколько месяцев нет ни в одной сети. Если она и покажется на конклаве, лицензионный комитет вряд ли проявит к ней благосклонность за столь долгую самовольную отлучку. Все вы должны проходить финальное испытание, и конечно же ты победишь.

Именно этого Роуэн и боялся.

Весть об исчезновении Ситры до Роуэна дошла через слухи и сплетни. Официально он ничего не знал, не знал и всей истории. Ксенократ обвинял ее в чем-то. В дисциплинарном комитете проходили экстренные собрания, и жнец Кюри выступала там от ее имени, доказав ее полную невиновность. Обвинения наверняка были сфабрикованы Годдардом – он рвал и метал, когда комитет принял решение снять их. Добавило ему злости и то, что Ситра бесследно исчезла. Никто, даже жнец Кюри не знал, где она.

На следующий день после заседания комитета Годдард забрал Роуэна и вместе с остальными своими жнецами отправился на очередную массовую «жатву». Свою ярость он излил на многолюдный праздник урожая. На этот раз Роуэну не удалось никого спасти, так как Годдард держал его рядом с собой в качестве оруженосца. Жнец Хомский своим огнеметом поджег гигантский лабиринт, стены которого образовывали заросли кукурузы, а остальные жнецы убивали всех, кто, спасаясь от дыма и огня, выбегал из него.

Вольта стал объектом всеобщей ярости, потому что он лишил Годдарда и остальных значительной доли удовольствия, бросив в лабиринт контейнер с ядовитым газом.

– Лучше уж сразу умереть от газа, чем мучиться в огне, – пояснил Вольта свой поступок. – Тем более, если бы они выбежали и решили, что спаслись, их бы тут и подстрелили.

Может быть, Роуэн и ошибался насчет Вольты. Не исключено, что он все-таки уйдет от Годдарда. Но без Роуэна он вряд ли на это решится – еще одна причина, по которой следовало завоевать кольцо.

Хотя к концу этого ужасного дня они и выполнили свой план, Годдард все еще не был удовлетворен массовым кровопролитием. Он в пух и прах принялся разносить систему и своих собратьев по работе жнецов, надеясь, что придет день, когда все квоты будут отменены.

Ситра вернулась в «Водопад» за несколько недель до Зимнего конклава, в начале Месяца Света, когда друзья и влюбленные обменивались подарками, чтобы отпраздновать чудеса, которые никто из них уже не помнил.

Теперь она летела домой с удобствами, с миром в душе – не так как во время ее безумного броска на север Амазонии. Не было нужды постоянно оборачиваться через плечо и смотреть, нет ли за спиной преследователя. Как и обещала жнец Кюри, обвинения с нее были сняты. Но если жнец Мандела передал Ситре через жнеца Кюри прочувствованное письмо с извинениями, то Ксенократ ничего подобного не сделал.

– Прикидывается, что ничего страшного не произошло, – сказала Кюри, когда они ехали из аэропорта. – Считает, что это и есть его извинения.

– Как это не произошло? – усмехнулась Ситра. – Зачем же я тогда прыгала с крыши?

– А я разнесла в пух и прах две отличные машины, – произнесла Кюри.

– Ни за что не забуду.

– И не нужно. У тебя есть полное право плохо к нему относиться. Но, наверное, не слишком – подозреваю, что в этой игре есть факторы, о которых мы ничего не знаем.

– Именно это сказал и жнец Фарадей.

Услышав имя, Кюри улыбнулась.

– И как там наш добрый друг Джерард? – спросила она, подмигнув.

– Слухи о его смерти были сильно преувеличены, – ответила Ситра. – Он в основном занимается садоводством да гуляет по пляжу.

Они решили хранить в тайне тот факт, что жнец Фарадей жив. Даже жнец Мандела верил, что Ситра в Амазонии останавливалась у родственницы жнеца Кюри, и оснований для сомнений у него не было.

– Не исключено, что через сотню лет и я присоединюсь к нему на этом пляже, – сказала Кюри. – Но не сейчас, когда в сообществе жнецов так много дел. Приближаются великие сражения.

Ситра видела, как напряглись пальцы Кюри, лежащие на рулевом колесе.

– Речь идет о будущем всего, во что верят настоящие жнецы, Ситра! Поговаривают даже об отмене квот. Именно поэтому ты должна выиграть кольцо. Я знаю, каким жнецом ты будешь, и это именно то, что нам нужно.

Ситра вспомнила, чем она занималась последние месяцы. Поскольку в «жатве» все это время она не участвовала, ее занятия были посвящены совершенствованию тела и ума, но, что самое главное, размышлениям о морально-этических основах работы жнеца. Ничего особо «старогвардейского» в этом не было. Все это основывалось на здравом смысле и обычных, веками отшлифованных представлениях о добре и зле. Ситра знала, что нынешний наставник Роуэна далек от этих высоких идеалов, но сам Роуэн, несмотря на кровожадность Годдарда, в глубине своего сердца не чужд им.

– Роуэн тоже мог бы стать хорошим жнецом, – предположила Ситра.

Жнец Кюри вздохнула:

– Доверять ему больше нельзя. Вспомни, что он сделал с тобой на Осеннем конклаве. Ты можешь находить для него любые извинения, но факт остается фактом: теперь он неизвестная переменная в уравнении. Учеба у Годдарда могла изуродовать его морально так, как и предсказать трудно.

– Но даже если это правда, – сказала Ситра, подойдя наконец к вопросу, вокруг которого она так долго топталась, – совершенно не представляю, как я могла бы лишить его жизни.

– Тебе будет больно. Правда, самая сильная боль у тебя еще впереди, – сказала жнец Кюри. – Но ты сможешь это сделать. Я в тебя верю.

Да, уничтожение Роуэна принесет ей ни с чем не сравнимую боль. Но от чего же будет еще больнее? Ситра боялась спросить, потому что действительно не хотела этого знать.

Необходимо переосмыслить и изменить так много архаических традиций! Отцы-основатели, хотя и исходили из самых добрых побуждений, пребывали в плену морали смертных, потому что слишком близки были эпохе, где смерть являлась правилом, а не исключением. Им трудно было предугадать все проблемы, которые грозили встать перед сообществом жнецов.

Во-первых, это проблема квотирования. Что за абсурд: мы можем сами определять метод «жатвы» и критерии, по которым отбираем свои объекты, но не количество последних! Мы вынуждены постоянно прихрамывать, потому что каждый день и каждую минуту спрашиваем себя: а не слишком ли много объектов я подверг «жатве»? Или: не слишком ли мало? Лучше оставить все это на наше собственное усмотрение. Тогда не нужно будет наказывать жнецов, которые мало работают, потому что жнецы с более здоровыми аппетитами скомпенсируют их недоработки. То есть мы станем помогать друг другу! А разве взаимопомощь и поддержка жнецами друг друга – не лучшее, к чему все мы должны стремиться?

Их журнала жнеца Годдарда.

Глава 35

Тотальное уничтожение – наш брэнд

В последний день года, ровно за три дня до начала Зимнего конклава, жнец Годдард решил провести еще одну «жатву».

– Но мы уже выполнили квоту на этот год, – напомнил ему жнец Вольта.

– Я НЕ собираюсь слепо следовать инструкциям! – закричал Годдард.

Роуэн боялся, что Годдард ударит Вольту, но старший жнец заставил себя успокоиться и сказал:

– К моменту, когда мы начнем «жатву», в Паназии уже наступит Год Капибары. Насколько я понимаю, это дает нам право отнести убитых к статистике будущего года. А закончим – вернемся к новогоднему гала-концерту.

Годдард решил, что сегодня они будут работать самурайскими мечами, хотя Хомскому было жаль расставаться с огнеметом.

– Это часть моего имиджа. Почему я должен его уродовать?

Роуэн к этому моменту участвовал уже в четырех массовых «жатвах» Годдарда. Чтобы не чувствовать себя соучастником бойни, ему пришлось отыскать глубоко в своей душе место, куда можно было бы скрыться. Он снова стал салатом. Бесчувственным и второстепенным. Таким, какой не замечают и легко забывают. Это был единственный способ сохранить рассудок, пребывая в самом центре кровавой охоты, учиняемой Годдардом. Иногда он был так незаметен в этой свалке, что помогал людям спастись. В иных случаях ему приходилось быть рядом с Годдардом, заряжая или меняя для него оружие. Роуэн не знал, какую роль ему отведут сегодня. Если жнецы будут орудовать самурайскими мечами, то оруженосец Годдарду не понадобится. И тем не менее он потребовал, чтобы Роуэн захватил лишний меч.

Когда они собирались на «жатву», в поместье уже полным ходом шла подготовка к вечеринке. Прибыл грузовик со всем необходимым, и по всему газону расставляли столы. Новогодний гала-концерт был одним из ежегодных событий, которые Годдард всегда тщательно планировал. Состав гостей обещал быть звездным.

На газоне перед домом приземлился вертолет, сдув уже установленный для вечеринки тент – легко, словно салфетку.

– Сегодня мы отправляем очень важную для общества службу, – сказал Годдард оживленно. – Разгребем кое-какой мусор.

Но он не объяснил, что имел в виду. И именно поэтому Роуэн почувствовал, как сердце у него опустилось на самое дно желудка – и не от быстрого подъема.

Они приземлились в городском парке, в самом центре пустого футбольного поля, слегка припорошенного снегом. На краю парка располагалась игровая площадка, где несколько малышей, которых не напугала холодная погода, лазали по горке, качались на качелях и копались в песке. Как только их родители увидели вертолет и выходящих из него жнецов, они похватали своих чад и бросились прочь, несмотря на протесты подрастающего поколения.

– Наша цель – в нескольких кварталах отсюда, – сказал своим спутникам Годдард. – Не хотел приземляться слишком близко; важен эффект неожиданности.

Затем он по-отечески обнял Роуэна за плечи.

– Сегодня у Роуэна инаугурация, – сказал он. – Первая «жатва».

Роуэн едва не отшатнулся от Годдарда.

– Я? Но я не имею права! Я только ученик.

– С моего согласия и по моему поручению, мой мальчик! Точно так же, как в тот раз ты наделял людей иммунитетом, сегодня примешь участие в «жатве». Жертвы я запишу на свой счет. Считай это подарком. Благодарить меня не стоит.

– Но это… это не разрешено!

Смутить Годдарда было невозможно:

– Кто-нибудь желает оспорить? А? Я ничего не слышу! Вот видишь – тишина, жалоб нет.

– Не переживай, – сказал Роуэну Вольта. – Для этого ты и готовился. Ты все провернешь с блеском.

Именно это и волновало Роуэна. Он не хотел «блеска». Он хотел сострадать и сопереживать людям. Более того, он хотел провалить это испытание, потому что знал – только провал и удержит его в рамках человечности. Роуэн чувствовал: его мозг готов взорваться. Как хорошо было бы, если бы это случилось! Тогда ему не пришлось бы участвовать в «жатве». Если мне придется делать это, мной, как и жнецом Фарадеем, будет руководить милосердие, сказал он себе. Никакой радости! НИКАКОГО удовольствия!

Они завернули за угол, и Роуэн увидел их цель: скопление окруженных стеной глинобитных строений, совершенно нелепых и неуместных в холодной Мидмерике. Металлический символ на макушке самого высокого шпиля – вилка о двух остриях.

Монастырь тоновиков.

– Там, внутри, около сотни тоновиков, – сказал Годдард. – Наша задача – лишить их жизни. Всех!

Жнец Рэнд усмехнулась. Жнец Хомский проверил кнопки своего оружия. И только жнец Вольта задал вопрос:

– Всех до одного?

Годдард пожал плечами, словно вопрос не имел никакого смысла. Как не было, по его мнению, смысла и в жизни людей, которых он собирался уничтожить.

– Тотальное уничтожение – наш брэнд, – сказал он. – У нас не всегда получается, но мы стремимся к этому.

– Но это… это нарушение второй заповеди. Мы не можем руководствоваться предвзятым отношением.

– Прекрати, Алессандро! – сказал Годдард покровительственным тоном. – Какая предвзятость? Против кого? Тоновики не являются зарегистрированной культурной группой.

– Разве их культ нельзя считать религией?

– Ты что, смеешься? – ухмыльнулась жнец Рэнд. – Это издевательство над религией.

– Совершенно верно, – кивнул головой Годдард. – Они издеваются над верой людей Эпохи Смертных. Религия – всеми почитаемая часть нашей истории, а они превратили ее в фарс.

– Руби их всех! – отрезал Хомский, приводя в боеготовность свое оружие.

Годдард и Рэнд обнажили мечи. Вольта быстро взглянул на Роуэна и тихо сказал:

– Единственный плюс этой «жатвы» то, что все быстро кончается.

Затем выхватил свой меч и последовал за остальными через арку ворот, которые тоновики всегда оставляли открытыми в надежде, что к ним забредет очередная потерянная душа, ищущая утешения в гармонии. Знали бы они, что на них надвигается!

Слухи, что небольшой отряд жнецов вошел к тоновикам в монастырь, быстро распространились по близлежащим улицам. Как это обычно бывает (такова человеческая природа!), сплетня увеличила количество жнецов до дюжины, и сразу же толпа, более возбужденная чем испуганная, принялась собираться напротив монастыря в надежде, не удастся ли ей увидеть и самих жнецов, и то море крови, которое они оставят после себя. Но все, что собравшиеся увидели, была спина молодого человека, ученика, стоявшего в открытых воротах монастыря.

Роуэну велели оставаться у ворот с обнаженным мечом и уничтожать всех, кто попытался бы сбежать. Его же план состоял в том, чтобы позволить сбежать всем, кто мог. Но когда спасающиеся от смерти тоновики видели его, его меч, его повязку ученика, они бежали назад, в стены монастыря, где и становились жертвами жнецов. Постояв так минут пять, Роуэн бросил свой пост и затерялся в лабиринте монастырских строений. Только тогда люди стали выбегать из ворот и спасаться.

Вынести крики отчаяния было почти невозможно. Зная, что ему все равно придется лишить кого-нибудь жизни до того, как все будет закончено, сегодня Роуэн не мог уйти в себя и там спрятаться. Весь монастырь представлял собой нагромождение домов, внутренних двориков и извилистых проходов, и Роуэн потерял представление о том, где он находится. Слева горел большой дом, прямо перед ним проход был завален мертвыми телами – здесь прошел кто-то из жнецов. За рядом оголенного зимой кустарника спряталась какая-то женщина, прижимающая к груди ребенка – тот норовил закричать, а она отчаянно пыталась заставить его замолчать. Увидев Роуэна, она прижала ребенка к груди и всхлипнула.

– Я не причиню вам вреда, – сказал ей Роуэн. – У ворот никого нет. Если поспешите, вам удастся спастись. Бегите!

Второй раз женщину просить не пришлось. Она снялась с места и бросилась прочь. Хорошо бы ей не встретить по пути жнеца!

Роуэн зашел за угол и увидел человека, который рыдал, прижавшись к колонне. Но это был не тоновик. Перед Роуэном стоял жнец Вольта. Меч его лежал на земле. Желтая мантия была залита кровью, кровь была и на руках. Увидев Роуэна, Вольта отвернулся, а рыдания стали громче. В руке он сжимал нечто, но это было не оружие.

– Все кончено, – сказал Вольта почти шепотом. – Все кончено.

Судя по звукам, доносящимся со всех сторон, о конце говорить было рано.

– Что случилось, Алессандро? – спросил Роуэн.

Вольта взглянул в глаза Роуэна – в них Роуэн прочитал отчаяние человека, проклятого на вечные муки.

– Я думал… я думал, это офис, – проговорил он, – или кладовая. Не больше двух человек. Я собирался забрать их жизни, без всякой боли, и уйти. Так я и думал. Но это был не офис. И не кладовая. Это была учебная комната.

Он вновь разрыдался.

– И там сидело с десяток детей. Они сбились в кучу. Пытались спрятаться от меня. Среди них был один мальчик. Он вышел вперед. Учитель хотел его остановить, но он вышел вперед. Он не испугался. И поднял этот свой дурацкий камертон. Так, как будто собирался прогнать меня. «Ты не причинишь нам зла!», – сказал он. Потом ударил камертоном о край стола, чтобы тот зазвучал, поднял его к моему лицу и опять сказал: «Клянусь этим звуком, ты не причинишь нам зла!» Он верил в этот звук, Роуэн. Верил в его силу. Он думал, что звук защитит их.

– И что ты сделал?

Вольта закрыл глаза, и его слова прозвучали как ужасный стон:

– Я уничтожил их. Всех до одного.

Затем он раскрыл ладонь и Роуэн увидел маленький окровавленный камертон. Камертон упал на землю и выдал негромкий атональный звук.

– Кто мы такие, Роуэн? Кто мы такие, черт бы нас побрал? Разве мы имеем право делать то, что мы делаем?

– Не имеем. И не имели. Годдард – не жнец, он убийца. У него есть кольцо, есть лицензия, но он не жнец. Он – убийца, и его нужно остановить. И мы найдем способ сделать это – мы вдвоем!

Но Вольта покачал головой и посмотрел на кровь, лужицами блестящую в его ладонях.

– Все кончено, – вновь сказал он.

Потом глубоко судорожно вздохнул и повторил тихо и убийственно спокойно:

– Все кончено, и я очень рад.

Только теперь Роуэн понял, что кровь на ладонях Вольты принадлежала не его жертвам. Она текла из глубоких надрезов на его собственных запястьях. Вольта сам порезал себе вены, с определенным, явным намерением.

– Нет, Алессандро! Нет! Мы вызовем медицинский дрон. Еще не поздно!

Но они оба знали, что это не так.

– Самоубийство – последнее убежище жнеца, и ты его у меня не отнимешь, Роуэн. Даже не пытайся.

Кровь его была повсюду, кровь пятнами лежала на снегу. Роуэн рыдал – никогда он не чувствовал себя столь беспомощным.

– Как же так, Алессандро… как же так?

– Мое имя – Шол Добсон. Зови меня так, Роуэн, прошу тебя.

Из-за слез Роуэн был едва способен говорить:

– Мне будет трудно без тебя, Шол Добсон.

Вольта приник к Роуэну. Голова его беспомощно свисала, голос слабел.

– Обещай, что ты будешь лучшим жнецом, чем я, – прошептал он.

– Обещаю, Шол.

– И тогда, может быть…

Но, что бы Вольта ни хотел сказать, смерть унесла его последние слова. Голова его упала на плечо Роуэна, в то время как крики ужаса и отчаяния все еще звучали в морозном воздухе.

Каждый день я молюсь – так, как это делали мои предки. Сначала богов было много, но они доказали свое несовершенство, и их заменил один бог – жестокий и страшный. Ему на смену пришел бог любви и всепрощения. Но и его отправили в отставку, после чего люди стали молиться некой безликой силе, не имевшей имени.

Но кому должны молиться бессмертные? У меня нет ответа на этот вопрос, но я все равно адресую свою молитву пустоте, надеясь, что она проникнет за границы времени и пространства и найдет нечто, спрятанное глубже, чем самые глубокие тайны моей души. Я прошу совета. Я прошу мужества. И умоляю – о, как искренни мои мольбы! – умоляю никогда и ни при каких обстоятельствах не дать мне утратить мою человечность. Чтобы, неся людям смерть, я не счел это делом нормальным. Обычным до банальности.

Я желаю всем нам не мира, не удобства и не радости. Я желаю, чтобы со смертью любого человека что-то умирало и внутри каждого из нас. Ибо только боль сострадания позволяет нам оставаться людьми. И никакой бог не поможет нам, если мы лишимся этой способности.

Из журнала жнеца Фарадея.

Глава 36

Тринадцатый

В часовне монастыря Годдард завершал свое страшное дело. Крики снаружи начали ослабевать – Рэнд и Хомский заканчивали свою часть работы. На той стороне внутреннего дворика пылало здание. Дым, мешаясь с холодным воздухом, проникал в разбитые окна часовни. Годдард стоял у алтаря, прямо напротив сияющей вилки камертона и каменной лохани с водой.

В часовне оставался лишь один тоновик. Это был старый лысеющий человек в точно такой же одежде, какая была на разбросанных повсюду мертвых телах. Одной рукой Годдард держал старика за руку, в другой держал обагренный кровью меч. Оглянувшись, он увидел Роуэна и улыбнулся.

– А, Роуэн! – воскликнул Годдард. – Ты как раз вовремя. Я оставил викария для тебя.

Викарий смотрел на них скорее с презрением, чем со страхом.

– То, что вы сделали, – сказал он, – только послужит нашему делу. Свидетельства мучеников более искренни, чем свидетельства живых.

– Мучеников? Мучеников во имя чего?

Годдард усмехнулся и хлопнул мечом плашмя по камертону:

– Во имя этой чепухи? Я бы рассмеялся, если бы мне не было так противно.

Роуэн подошел ближе, не обращая внимания на лежащие вокруг тела и не сводя взгляда с Годдарда.

– Отпустите его, – сказал он.

– Почему? Ты предпочитаешь движущуюся мишень?

– Я предпочитаю не иметь мишени.

Жнец Годдард понял. Он усмехнулся, словно Роуэн сказал нечто изысканно-оригинальное.

– Наш юноша чем-то недоволен? – спросил он.

– Вольта мертв, – сказал Роуэн.

Веселое выражение сползло с лица Годдарда, но не до конца.

– На него напали тоновики? Они за это дорого заплатят.

– Они ни при чем.

Роуэн даже не пытался скрыть своей враждебности.

– Он убил себя.

Годдард молчал. Викарий дергался, пытаясь освободиться от захвата, и Годдард с размаху треснул его о каменную лохань – удар был сильным и вполне мог бы вышибить дух из старика. Тот бессильно сполз на пол.

– Вольта был самым слабым из нас, – сказал Годдард. – И я не слишком удивлен его самоубийством. Как только ты примешь посвящение, я с удовольствием возьму тебя на его место.

– Нет!

Годдард принялся внимательно изучать Роуэна. Читать его душу. Он словно вполз в нее, нарушив границы личности юноши, которого изучал. Роуэн чувствовал: Годдард сидит у него в голове, даже глубже – в душе. И Роуэн понятия не имел, как выставить его оттуда.

– Я знаю, вы были близки с Алессандро, – сказал Годдард. – Но он совсем не такой, как ты, поверь мне, Роуэн. В нем не было твоего голода. А в тебе есть. Я вижу это по твоим глазам. Видел, когда ты тренировался. Ты жил каждым моментом тренировки. Каждый нанесенный тобой удар – это совершенство.

Роуэн почувствовал, что не может отвести от Годдарда глаз. Тот положил свой меч и протянул Роуэну руки, словно хотел принять его в свои объятья, объятья спасителя. Бриллианты на его мантии сверкали, словно далекие огни костров. Они завораживали.

– Нас могли назвать иначе, – сказал Годдард, – но отцы-основатели нарекли нас жнецами, потому что бессмертное человечество вручило нам свое самое острое оружие и поручило вести «жатву». Мы – оружие человечества, а ты, Роуэн, – самое острое оружие. Острое и точное. И когда ты наносишь удар, это великолепно! Неподражаемо!

– Прекратите! Это не так! – воскликнул Роуэн.

– Ты знаешь, что я прав. Ты рожден для этого, Роуэн. Не отказывайся от своего дара.

Викарий, приходя в сознание, начал стонать. Годдард схватил его и подтащил ближе, бросив под ноги себе и Роуэну.

– Вот он! – крикнул жнец. – Убей его! Не сопротивляйся своей судьбе. Убей! И пусть это принесет тебе радость!

Глядя в затуманенные беспамятством глаза викария, Роуэн все сильнее сжимал рукоять меча. Внутреннее напряжение разрывало его на части.

– Вы чудовище! – воскликнул он. – Самое ужасное из чудовищ, потому что вы не только убиваете, но и превращаете в убийц других людей!

– Смотри на вещи шире, Роуэн. Хищник для жертвы всегда является чудовищем. Для газели лев – демон. Для мыши орел – воплощение зла.

Он сделал шаг вперед, по-прежнему удерживая викария.

– Кем же ты предпочитаешь быть, Роуэн? Орлом или мышью? Ты хочешь летать или ползать? На сегодня это твой единственный выбор.

В голове Роуэна все плыло, а мысли путались от запаха крови, который смешивался с запахом дыма, вливавшегося внутрь часовни через прорехи окон. Викарий ничем не отличался от тех незнакомцев, на которых он день за днем практиковался в искусстве убивать, и на мгновение Роуэну показалось, что он, как обычно, находится на зеленом газоне и тренируется, тренируется… Он обнажил меч и двинулся вперед, чувствуя неодолимый голод, переживая это мгновение как единственное и неповторимое – именно так, как говорил Годдард. И голод давал ему свободу – свободу, чувство, неописуемое словами. Многие месяцы Роуэн готовился к этому, и теперь он понял, почему Годдард требовал, чтобы последнюю жертву он оставлял жить, воздерживаясь от завершения на расстоянии одного удара.

Так Годдард готовил его к тому, что должно произойти сегодня, сейчас.

Именно сегодня он достигнет этого завершения, и потом, в череде наступающих дней, отправляясь на «жатву», уже не станет останавливаться и будет убивать, убивать, убивать – до последней пули и последнего взмаха мечом.

Не успев обдумать то, что пронеслось в его голове, еще до того, как сознание приказало ему остановиться, Роуэн рванулся вперед, выбросив лезвие меча по направлению к телу викария, обретя, наконец, это чувство тотального завершения.

Старик охнул и дернулся в сторону, лезвие меча пролетело мимо него и настигло настоящую мишень: по самую рукоять Роуэн погрузил свой меч в тело жнеца Годдарда.

Их лица почти соприкоснулись. Глядя в широко раскрытые, безумные глаза своего наставника, Роуэн сказал:

– Я есть то, во что ты превратил меня. И ты прав: мне это нравится, нравится больше, чем что-либо в этой жизни.

Свободной рукой Роуэн дотянулся до кольца Годдарда и сорвал его с пальца своего бывшего наставника.

– Ты недостоин носить кольцо жнеца.

Годдард открыл рот, чтобы что-то сказать – возможно, красноречивый, риторически выверенный предсмертный монолог, – но Роуэн, за эти месяцы изрядно наевшийся болтовни наставника, сделал шаг назад, вытянул меч из живота жнеца и, взмахнув, одним изящным ударом отделил от тела его голову, которая плюхнулась в лохань с грязной водой – словно посудина была установлена там именно для этой цели.

Тело Годдарда рухнуло на полчасовни, и в воспоследовавшей тишине Роуэн услышал сзади себя:

– Какого черта ты наделал?

Роуэн повернулся и увидел Хомского и Рэнд, стоящих в дверях часовни.

– Когда его восстановят, он разрежет тебя на тысячи мелких кусочков!

И Роуэн дал волю своим навыкам. Я есть оружие! – сказал он себе. Смертоносное, неумолимое, точное оружие. Хомский и Рэнд защищались, но, хотя делали они это умело, с Роуэном им было не сравниться. Меч Роуэна нанес жнецу Рэнд глубокую рану, но она выбила лезвие из его руки умелым ударом, на что Роуэн ответил еще более мощным ударом, сломав ей позвоночник. Хомский обжег Роуэну руку пламенем своего огнемета, но Роуэн, нырнув под струю огня, волчком прокатился по полу и, вскочив на ноги, вырвал огнемет из рук противника, а затем, схватив лежавший на алтаре молоток камертона, обрушил его на голову Хомского, словно молот Тора, и мерно и сильно бил, словно выбивал часы, пока викарий не остановил его, взяв за руку, и не сказал:

– Довольно, сын мой. Он мертв.

Роуэн бросил молоток и только теперь позволил себе отдышаться.

– Идем со мной, сын мой, – сказал викарий. – Среди нас есть место для тебя. Мы можем скрыть тебя от жнецов.

Роуэн посмотрел на протянутые к нему руки старика, но из глубины памяти до него донеслись сказанные Годдардом слова: «Орел или мышь?» Нет, он не станет ползать и прятаться. Еще многое предстоит сделать.

– Уходите отсюда, – сказал он старику. – Найдите выживших и уходите, только быстро.

Мгновение старик смотрел в глаза Роуэна, потом повернулся и вышел из часовни. Как только он ушел, Роуэн поднял огнемет и принялся за дело.

На улице уже стояли пожарные машины, полицейские удерживали толпу. Весь монастырь был охвачен пламенем, но, когда пожарные двинулись вперед, их остановил молодой человек, вышедший из главных ворот.

– Работают жнецы. Не вмешиваться! – приказал он.

Подошедший к юноше капитан пожарных слышал о пожарах, связанных с действиями жнецов, но ничего подобного в его смену не случалось. Что-то во всем происходящем было не так. На юноше красовалась мантия жнеца – ярко-голубая, украшенная бриллиантами, – но она не подходила ему по размеру. Видя, как пламя с бешеной скоростью пожирает остатки монастыря, капитан запросил ориентировку. Нет, юноша, кем бы он ни был, не являлся жнецом, а потому не имел права мешать пожарным. Капитан вышел вперед.

– Прочь с дороги, – сказал он юноше пренебрежительно. – Отойди и не мешай нам работать.

Капитан даже не заметил, как оказался на земле – с такой скоростью ему был нанесен удар. Он приземлился на спину и увидел над собой лицо юноши, который больно прижал его грудь коленом, а железными пальцами сдавил горло так, что стало невозможно дышать. Капитану привиделось – это не юноша, а крупный, мощный мужчина. И больше, и старше, чем казался поначалу.

– Я СКАЗАЛ: РАБОТАЮТ ЖНЕЦЫ. ВЫ НЕ ИМЕЕТЕ ПРАВА ВМЕШИВАТЬСЯ, В ПРОТИВНОМ СЛУЧАЕ Я УНИЧТОЖУ ВАС. ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС!

Капитан понял, что допустил страшную оплошность. Никто, кроме жнеца, не мог так распоряжаться и так полно контролировать ситуацию.

– Да, Ваша честь! – выдохнул капитан. – Простите, Ваша честь!

Жнец позволил капитану подняться. Пожарные, видевшие, как жнец обращался с их старшим, отошли, не решаясь задавать вопросы.

– Можете защищать от возгорания соседние здания, – сказал молодой жнец, – но монастырь должен сгореть до основания.

– Понимаю, Ваша честь.

Жнец поднял кольцо и капитан поцеловал его с такой силой, что у него треснул зуб.

Роуэн чувствовал, как кожи его касается набухшая кровью Годдарда мантия, но, как ни противно ему было, он должен был доиграть свою роль. Оказалось, что он выглядел гораздо более убедительно, чем намеревался. Он испугался самого себя.

Пожарные сосредоточили свои усилия на зданиях, примыкавших к монастырю, поливая их крыши из шлангов. Роуэн стоял между догорающим убежищем тоновиков и толпой, которую по-прежнему удерживали полицейские. Он не двигался, пока главный шпиль монастыря не обрушился, а камертон не рухнул на землю со скорбным гулом.

Я стал чудовищем из чудовищ, – думал Роуэн, наблюдая за пожаром. – Убийцей львов. Палачом орлов.

Затем, стараясь не наступить на края мантии, он пошел прочь от всепоглощающего адского огня, который не оставил от жнеца Годдарда и его команды ничего, кроме кучки не подлежащих восстановлению обгорелых костей.

Жнецы Рэнд и Хомский постоянно ведут эти отвратительные разговоры. Они извращенцы, и сами признают это. Кстати, в этом и состоит значительная часть их очарования. Сегодня они говорили о том, как однажды уничтожат самих себя. Ноам сказал, что заберется на вершину действующего вулкана и после торжественной церемонии бросится в лаву. Айн сказала, что нырнет с аквалангом возле Большого Барьерного рифа и будет плыть, пока у нее не кончится воздух или ее не сожрет большая белая акула. Они предложили мне поучаствовать в игре и сказать, каким бы способом я хотел уйти. Когда я не захотел играть, они назвали меня занудой. Но зачем говорить о самоуничтожении, если это от нас гораздо дальше, чем другие дела, более важные. Наша работа – прерывать чужие жизни, а не наши собственные, и я надеюсь дожить до тысячи лет.

Из журнала жнеца Вольты.

Глава 37

Если потрясти дерево

– Трагедия. Ужасная трагедия!

Высокое Лезвие Ксенократ сел на плюшевый диван в зале грандиозного особняка, который еще два дня назад занимал жнец Годдард. Напротив него стоял ученик, который казался слишком спокойным для юноши, только что прошедшего через столь опасное испытание.

– Завтра на конклаве мы обязательно вынесем запрет на использование огня при «жатве» в Мидмерике, – сказал Ксенократ.

– Давно пора было это сделать, – сказал Роуэн. Он произнес это тоном не ученика, но равного Ксенократу, тоном жнеца, что не могло не разозлить Высокое Лезвие.

– Тебе повезло, что ты выбрался оттуда живым, – сказал он.

Роуэн посмотрел ему в глаза.

– Меня поставили у внешних ворот, – сказал он. – Когда я увидел, что огонь вышел из-под контроля, сделать уже ничего не мог. Жнец Годдард и все остальные попали в ловушку. Монастырь – это настоящий лабиринт. Ни единого шанса выбраться.

Затем Роуэн помедлил, словно вглядывался в самое существо Ксенократа, который, в свою очередь, вглядывался в него.

– Наверное, – продолжил он, – все остальные жнецы считают, что я приношу несчастье. Погибает мой второй за год наставник. Думаю, это повод для того, чтобы поставить крест на моем ученичестве.

– Ерунда, – покачал головой Ксенократ. – Ты так много сделал, столькому научился! Из уважения к памяти жнеца Годдарда ты обязан сегодня вечером пройти финальное испытание. Не могу говорить за лицензионный комитет, но я абсолютно уверен, если принять во внимание все, через что ты прошел, что они примут твою сторону.

– А Ситра?

– Если ты получишь кольцо, то конечно же заберешь ее жизнь, и на этом мы закроем эту неприятную страницу нашей истории.

Подошел слуга с шампанским и канапе. Ксенократ осмотрелся. Особняк, в котором в прошлом было множество слуг, обезлюдел. Остался лишь один слуга. Другие же исчезли в тот момент, когда узнали, что Годдарда и его учеников пожрало пламя. Похоже, Ксенократ был не единственным, кому принесла свободу безвременная кончина Годдарда.

– Почему ты все еще здесь, хотя другие разбежались? – спросил Ксенократ слугу. – Не из любви же к своему бывшему хозяину?

За слугу ответил Роуэн:

– Вообще-то особняк принадлежит ему.

– Да, – кивнул головой человек. – Но я буду его продавать. Моя семья даже и думать не может, что мы останемся здесь жить.

Он протянул шампанское Ксенократу и сказал:

– Но я всегда рад служить Высокому Лезвию.

Из слуги этот человек превратился в лизоблюда. Не очень большая дистанция. Как только слуга отошел, Ксенократ принялся за то, ради чего и пришел – потрясти дерево и посмотреть, не упадет ли что.

Он наклонился к Роуэну.

– Ходят слухи, что к пожарным возле горящего монастыря вышел и обратился какой-то жнец. Или по крайней мере человек, который выглядел, как жнец.

Роуэн даже не моргнул:

– Я тоже слышал. Есть даже видео. Но там так много дыма, что изображение совсем неясное. Многого не увидишь.

– Да, и все это добавляет путаницы, – согласился Ксенократ.

– Желаете сказать еще что-нибудь, Ваше превосходительство? – спросил Роуэн. – Просто я очень устал, и если меня сегодня вечером ждет финальное испытание, то мне нужно как следует отдохнуть.

– Но ты же понимаешь, что не все из жнецов считают, что это был несчастный случай, верно? Мы просто обязаны начать расследование, чтобы твердо во всем увериться.

– Разумно, – сказал Роуэн.

– К настоящему моменту мы смогли идентифицировать жнеца Вольту и жнеца Хомского по кольцам, а также драгоценным камням, которыми были украшены их мантии и которые лежали вокруг их останков. Что касается жнеца Рэнд, то она, вне всякого сомнения, завалена обломками, упавшими со шпиля вместе с камертоном.

– Разумно, – кивнул Роуэн.

– Но поиски жнеца Годдарда поставили перед нами проблему. Понятно, что перед тем, как огонь вышел из-под контроля, в монастыре было уничтожено много тоновиков, что затруднило идентификацию. Можно было предположить, что в районе останков Годдарда должны быть разбросаны маленькие бриллианты, а рядом лежать большой камень с его кольца – даже если оправа расплавилась.

– Разумно, – в третий раз сказал Роуэн.

– И наибольшая странность – что вокруг скелета, который, как мы подозреваем, принадлежит Годдарду, ничего этого нет, – сказал Ксенократ. – И у него, кроме всего прочего, отсутствует голова.

– Действительно, странно, – согласился Роуэн. – Но где-то он должен быть! Я уверен!

– Думаю, да.

– Может быть, стоит поискать повнимательнее?

Именно тогда Ксенократ заметил на пороге комнаты девочку. Она явно не могла решить – войти ли ей или пойти прочь. Ксенократ раздумывал, слышала ли она его разговор с Роуэном, как будто это имело значение.

– Эсме, – сказал Роуэн, – входи. Ты помнишь Его превосходительство, Высокое Лезвие Ксенократа, не правда ли?

– Угу, – ответила Эсме. – Он еще прыгнул в бассейн. Это было смешно.

При упоминании о том прыжке Ксенократ поежился. Как бы он хотел забыть тот случай!

– Я сказал всем, что Эсме возвращается к своей матери, – продолжил Роуэн. – Но может быть, вам хочется самому отвезти ее туда?

– Мне? – переспросил Ксенократ, изображая полное равнодушие. – Почему?

– Потому что вы очень хорошо относитесь к людям, – сказал Роуэн и подмигнул – вовремя и быстро. – А к некоторым лучше, чем к другим.

Глядя на дочь, которую он никогда не сможет публично признать своей, Ксенократ несколько отмяк сердцем. Все, конечно, спланировал этот юноша. Этот Роуэн Дэмиш хитер и изворотлив – замечательная черта характера, если ее правильно направлять. Наверное, он требовал большего внимания, чем то, что уделял ему Ксенократ в прошлом.

Эсме ждала, что будет дальше, и Ксенократ наконец улыбнулся ей широко и дружелюбно.

– Мне будет приятно отвезти тебя домой, Эсме.

Произнеся эти слова, Ксенократ встал. Но уйти сразу он не мог. Было еще одно дело, не требующее отлагательства. Нужно принять еще одно решение, и это решение – в его власти. Он повернулся к Роуэну.

– Вероятно, мне следует использовать свое влияние, чтобы прекратить начатое расследование, – сказал он. – Из чувства уважения к павшим товарищам. Да не будет светлая память о них запятнана лапами криминалистов, способных оклеветать любого.

– Пусть мертвые останутся мертвыми, – согласился Роуэн.

Так было достигнуто устное соглашение. Высокое Лезвие перестанет трясти дерево, а Роуэн будет надежно хранить его тайну.

– Если тебе понадобится жилище, после того как ты покинешь этот особняк, Роуэн, знай, что мои двери всегда для тебя открыты, – сказал Ксенократ.

– Благодарю вас, Ваше превосходительство!

– Нет, это я благодарю тебя, Роуэн.

Ксенократ взял Эсме за руку и повел ее к машине, чтобы отвезти домой.

Силы жизни и смерти требуют стоически-сдержанного к себе отношения, но не беспечности и легкомыслия. Возведение кандидата в достоинство жнеца не должно быть легким. Мы, основавшие сообщество жнецов, прошли через тяжкие испытания, и такие же испытания предстоит пройти тем, кто присоединится к нашей миссии. И пусть эти испытания ведут не только к новым знаниям и навыкам, но и к качественной трансформации личности жнеца. Ибо сообщество жнецов – это высшая форма человеческого, и, чтобы достичь его, жнец обязан рассечь душу свою до самого сокровенного ее центра – дабы никогда не забыть, какой ценой досталось ему кольцо, которое он носит.

Конечно, постороннему глазу обряд посвящения мог бы показаться немыслимо жестоким. Но именно потому он навеки должен остаться таинством, неведомым непосвященному.

Из журнала жнеца Прометея, Первого Мирового Верховного Лезвия.

Глава 38

Финальное испытание

Второго января Года Капибары, накануне Зимнего конклава жнец Кюри повезла Ситру в Фалкрум-Сити. Их конечной целью было здание Капитолия.

– Твое финальное испытание состоится сегодня вечером, но результаты ты узнаешь только завтра, на конклаве, – сказала она.

Но Ситре это было известно.

– Испытание одно и то же для каждого ученика, из года в год.

А вот это для Ситры было внове. Испытание имело смысл только в том случае, если по его условиям все кандидаты должны были доказать свое соответствие некому стандарту. Оказывалось, что это не так. И особенно беспокоило то обстоятельство, что каждый ученик подвергается испытанию в одиночку, а не в компании таких же, как он, учеников. Получалось, что для Ситры это будет состязание не с Роуэном и прочими, а с самой собой.

– Скажите, в чем состоит испытание, – попросила она жнеца Кюри.

– Я не могу, – ответила Кюри.

– То есть не хотите?

Жнец обдумала слова Ситры.

– Ты права. Не хочу, – сказала она.

– Могу я говорить с вами откровенно, Ваша честь?

– Разве когда-нибудь ты говорила не откровенно?

Ситра откашлялась и постаралась быть максимально убедительной.

– Вы слишком щепетильны, и это ставит меня в более трудное положение. Вы же не хотите, чтобы я страдала из-за вашей излишней щепетильности, верно?

– В нашей работе щепетильность – одно из главных условий.

– Но я уверена, что другие жнецы сказали своим ученикам, в чем состоит испытание.

– Возможно, что и сказали, – ответила жнец. – А возможно, что и нет. Есть традиции, которые не рискнут нарушить даже самые беспринципные из нас.

Ситра сложила руки на груди, но ничего не сказала. Она знала, что это каприз, что она ведет себя как ребенок, но ей было все равно.

– Ты доверяешь жнецу Фарадею? – спросила жнец Кюри.

– Да.

– Доверяешь ли ты также и мне?

– Доверяю.

– Тогда пусть все идет своим чередом. Я верю в твои способности, верю в то, что ты с блеском пройдешь испытание, даже не зная наперед, в чем оно состоит.

– Я поняла, Ваша честь.

Они прибыли в восемь вечера, и им сказали, что в силу жребия Ситра будет проходить испытание последней. Роуэн и два остальных кандидата в жнецы шли перед ней. Ситру и ее наставника отправили в комнату ожидания. Они ждали и ждали, а очередь все не наступала.

– Это выстрел? – спросила Ситра через час. – Или мне уже кажется?

– Шшш, – прошептала Кюри в ответ.

Наконец за ней пришел охранник. Жнец Кюри не стала желать ей удачи, а только кивнула с самым серьезным видом.

– Я подожду здесь, – сказала она.

Ситру привели в длинную комнату, где было, как ей показалось, неприятно холодно. В дальнем конце комнаты в удобных креслах сидело пять жнецов. Двоих Ситра узнала – это были жнец Мандела и жнец Меир. Остальные трое были ей незнакомы. Это и есть лицензионный комитет, подумала Ситра.

Перед ней стоял стол, накрытый чистой скатертью. А на скатерти, на равном расстоянии друг от друга, лежало оружие: пистолет, револьвер, ятаган, нож и фиал, в котором находилась ядовитая таблетка.

– Для чего это все? – спросила она и, поняв, что вопрос глуп, перефразировала его:

– Что я должна сделать?

– Посмотри в другой конец комнаты, – сказал Мандела, указывая куда-то за спину Ситры. Ситра обернулась, и свет выхватил из темноты стул, до этого скрытый в тени – не такой удобный, как кресла, в которых сидели жнецы. Там находился некто со связанными руками и ногами, а также с капюшоном, закрывающим голову.

– Мы хотим посмотреть на то, как ты умеешь вести «жатву», – сказала жнец Меир. – Для этого мы приготовили весьма своеобразный объект.

– Что вы имеете в виду под словом «своеобразный»?

– Взгляни, – предложил жнец Мандела.

Ситра приблизилась к фигуре. Из-по капюшона доносился звук дыхания. Она стащила его с головы сидящего.

То, что она увидела, было полной неожиданностью, и Ситра поняла, почему жнец Кюри ничего ей не сказала о том, что ее ждет. Потому что на стуле с кляпом во рту сидел перепуганный и плачущий Бен, брат Ситры.

Он пытался что-то сказать, но из-под кляпа доносилось только сдавленное мычание.

Ситра отпрянула и бросилась назад, к жнецам.

– Нет! Вы не можете так поступить! Вы не можете меня заставить!

– Мы можем тебя заставить сделать что угодно, – произнесла одна из жнецов, незнакомая Ситре азиатка. На ней была фиолетовая мантия.

– У тебя есть выбор, – сказала женщина и, выйдя вперед, протянула Ситре маленькую коробочку. – Но он произволен. Возьми лист бумаги.

Ситра протянула руку и достала из коробки сложенный вдвое лист бумаги. Открыть его она не рискнула, а вместо этого посмотрела на брата, беспомощно сидевшего на своем стуле.

– Как вы можете так поступать? – воскликнула Ситра.

– Милая моя, – ответила жнец Меир с отточенным долгими годами терпением, – это не «жатва», поскольку ты еще не жнец. Ты просто убьешь его, а, как только ты сделаешь это, медицинский дрон отвезет тело в восстановительный центр и его оживят.

– Но он запомнит!

– Да, – сказал Мандела. – Как и ты.

Один из жнецов, незнакомых Ситре, сложил руки на груди и недовольно фыркнул – совсем как Ситра, когда ехала сюда, в здание Капитолия.

– Слишком упрямая, – сказал он. – Пусть идет. И так засиделись.

– Дадим ей время, – твердо сказал жнец Мандела.

Пятый жнец, невысокий человек, странно нахмурившийся, встал и прочитал с листа пергамента, которому по виду было несколько сотен лет:

– Никто не может принудить к этому. Ты имеешь право использовать столько времени, сколько сочтешь необходимым. Ты должна использовать избранное оружие. Завершив дело, ты должна оставить объект «жатвы» и вернуться к комитету, который оценит твои действия. Это ясно?

Ситра кивнула.

– Вслух, пожалуйста!

– Да, все ясно.

Жнец сел, а Ситра развернула свой листок.

Нож.

Она уронила листок на пол. Я не смогу этого сделать, сказала она себе, не смогу. Но откуда-то явился ей голос жнеца Кюри, который тихо говорил: Ты сможешь, Ситра, сможешь.

И именно тогда до нее дошло, что все жнецы – с самого дня основания сообщества – вынуждены были проходить это испытание. Каждый должен был забрать жизнь того, кого любил. Да, убитого затем оживляли, но это уже ничего не могло изменить. Подсознание неспособно отличить, когда убивают на время, а когда – навсегда. Даже после того, как Бена оживят, сможет ли она смотреть ему в глаза? Ведь, если она сейчас убьет брата, она навсегда останется его убийцей.

– Почему? – спросила она. – Почему я должна это делать?

Жнец с раздраженной гримасой на лице показал Ситре на дверь:

– Вот выход. Если для тебя это слишком сложно, можешь уходить.

– Она полагает, что это законный вопрос, – сказала жнец Меир.

Раздраженный жнец хмыкнул, низенький пожал плечами, азиатка нетерпеливо постукивала ногой по полу, а жнец Мандела склонился вперед.

– Ты должна сделать шаг вперед и стать жнецом, – сказал Мандела, – зная, в глубине своего сердца, что самая сложная вещь, которую ты должна сделать, уже сделана…

– Если ты способна совершить то, что от тебя требуется, – добавила жнец Меир, – значит, в тебе есть внутренняя сила, необходимая жнецу.

Более всего Ситра желала бросить все и, выскочив через дверь, бежать и бежать отсюда. Но она выпрямилась, развернув плечи, потом наклонилась и взяла нож. Спрятав лезвие в рукаве, она подошла к брату. Только когда она оказалась совсем близко, она обнажила нож.

– Не бойся, – сказала она.

Потом встала на колени и ножом перерезала путы, стягивавшие его ноги, затем – веревки, которыми к стулу были прикручены его запястья. Хотела вынуть кляп, но не смогла, а потому перерезала и его.

– Я могу пойти домой? – спросил Бен беспомощным голосом, который легко мог бы разбить ей сердце.

– Пока нет, – сказала Ситра, все еще стоя перед ним на коленях. – Но скоро пойдешь.

– Ты сделаешь мне больно, Ситра?

Ситра не могла сдержать слез, да и не старалась. Зачем?

– Да, Бен. Прости.

– Это будет «жатва»?

Он едва выговорил это слово.

– Нет, – ответила Ситра. – Тебя отвезут в восстановительный центр, и с тобой все будет хорошо.

– Ты обещаешь?

– Я обещаю.

Похоже, ему стало легче. Ситра не объясняла Бену, зачем это нужно, а он не спрашивал. Он доверял сестре. Доверял – вне зависимости от того, каковы были ее цели.

– Будет больно? – спросил он.

И снова Ситра поняла, что не сможет солгать.

– Да, – кивнула она головой. – Но недолго.

Бен несколько мгновений обдумывал сказанное. Обрабатывал информацию. Принял. Потом спросил:

– А посмотреть можно?

Ситра не сразу поняла, о чем говорит Бен, пока он не показал на нож. Ситра вложила нож в его руку.

– Тяжелый, – сказал он.

– А ты знаешь, что техасские жнецы работают именно такими ножами?

– Ты туда и поедешь, когда станешь жнецом? В Техас?

– Нет, Бен. Я останусь здесь.

Бен повертел нож в руках, глядя на отблески света, бегающие по краю лезвия, потом отдал нож сестре.

– Мне страшно, Ситра, – сказал он почти шепотом.

– Я знаю. Мне тоже. Но это нормально.

– А мне дадут мороженое? – спросил он. – Я слышал, в восстановительных центрах всем дают мороженое.

Ситра кивнула и вытерла слезу со щеки.

– Закрой глаза, Бен. Подумай о мороженом, которое ты хочешь. А потом скажи мне.

Бен сделал, как она просила.

– Я хочу сливочное с фруктами, сиропом и орехами, со сливочной помадкой, три шарика, с шоколад…

Но еще до того, как Бен закончил, Ситра притянула Бена к себе и пронзила лезвием – так, как это делала жнец Кюри. Ей захотелось завыть от горя, но она сдержалась.

Бен открыл глаза, посмотрел на нее, и через мгновение его не стало. Ситра отбросила нож и обняла брата, потом мягко положила его на пол. И тотчас же из двери, которую Ситра до этого не замечала, быстро вышли два специалиста по восстановлению, которые уложили тело Бена на каталку и увезли.

Над жнецами загорелись огни. Теперь, казалось, они сидят гораздо дальше, чем сидели. Дойти до них представлялось невозможным, немыслимым, да к тому же они встретили ее на подходе заградительным огнем своих комментариев:

– Весьма неряшливо.

– Напротив. Крови почти не было.

– Зачем же она вложила оружие в его руки? Это же риск!

– А этот обман с мороженым! Зачем?

– Она его готовила. Хотела удостовериться, что он готов.

– Какое это имеет значение?

– Она показала отвагу, но, что более важно – способность к состраданию. Разве не эти качества нужны жнецу?

– Главное – эффективность.

– Эффективность есть оружие сострадания.

– Спорное утверждение.

Затем жнецы замолчали, решив не приходить к общему мнению и сохранить на счет Ситры свои разногласия. Ситра подозревала, что Мандела и Меир на ее стороне, а вот раздраженный – нет. Что до остальных двоих, то понять, какого они о ней мнения, было трудно.

– Спасибо, мисс Терранова, – сказала жнец Меир. – Вы свободны. Результаты будут объявлены завтра, во время конклава.

Жнец Кюри ждала ее в холле. Ситра была в бешенстве.

– Вы должны были мне сказать! Предупредить!

– Вышло бы только хуже. А если бы они поняли, что ты все знаешь, тебя бы дисквалифицировали.

Кюри посмотрела на руки Ситры.

– Пойдем, нужно умыться. Здесь есть туалет, – сказала она.

– Как там другие кандидаты? – спросила Ситра.

– Из того, что я слышала, некая молодая девушка отказалась и ушла. Один юноша приступил к делу, но сломался и не закончил.

– А Роуэн?

Жнец Кюри не смотрела на Ситру.

– Ему достался пистолет.

– И что?

Жнец Кюри колебалась.

– Ну, скажите же! – настаивала Ситра.

– Он нажал на спуск еще до того, как ему дочитали инструкции.

Ситра изобразила на лице гримасу. Жнец Кюри права – это не тот Роуэн, которого она знала в прошлом. Через что ему пришлось пройти, что он стал так холоден? Ситра боялась даже представить.

Глава 39

Зимний конклав

В полночь закончил свое действие наложенный на Ситру Терранову и Роуэна Дэмиша иммунитет. Теперь, если будет исполнено решение сообщества жнецов (а судя по всему, жнецы настроены настаивать на его исполнении), один из них должен будет лишить жизни другого.

Во всем мире жнецы активно обсуждают проблемы жизни, но чаще и активнее всего – проблемы смерти. Первый в этом году конклав жнецов МидМерики должен был стать историческим событием. Никогда доселе жнецы не погибали во время «жатв», и двусмысленный характер этого события делал его еще более значимым – равно как и двусмысленное событие трехмесячного отсутствия ученика, которое последовало за фиктивным его обвинением со стороны Высокого Лезвия Мидмерики. На сегодняшнем конклаве даже присутствовали наблюдатели от Мирового Совета жнецов, и хотя имена учеников обычно мало кому известны за пределами регионального лицензионного комитета, Ситру Терранову и Роуэна Дэмиша знали жнецы во всех уголках мира.

Утром Фалкрум-Сити был охвачен леденящим холодом. Лед покрывал предательской коркой мраморные ступени, ведущие к зданию Капитолия. На них поскользнулся не один жнец, сломав себе руку или растянув связки на лодыжке, а потому восстанавливающие нано-частицы этим утром трудились вовсю. Это зрелище несказанно радовало зевак, которые с удовольствием пользовались всем, что тормозило подъем жнецов по ступеням, ради удачных фотографий.

Роуэн приехал на авто-такси, без наставника и без покровителя. Он был одет в черное – цвет, который жнецы недолюбливали. На его фоне зеленая ученическая повязка выделялась ярким пятном и, казалось, бросала вызов собравшейся публике. На прошлом конклаве он был лишь приложением к Годдарду и его блестящей компании; теперь же зрители, отталкивая друг друга, боролись за удобные места, чтобы сфотографировать Роуэна. Он же, не обращая на них никакого внимания, отправился вверх по ступеням, уверенно впечатывая ноги в лед.

Шедший рядом с ним жнец поскользнулся и упал. Роуэн знал его, хотя их и не знакомили – это был жнец Эмерсон. Роуэн протянул руку, чтобы помочь жнецу, но тот, сверкнув глазами, отверг помощь.

– От тебя я не хочу никакой поддержки, – сказал Эмерсон.

Столь язвительного сарказма, который Эмерсон вложил в это тебя, к Роуэну за все семнадцать лет его жизни еще не обращал никто.

Но затем, когда Роуэн добрался до вершины лестницы, его приветствовал какой-то незнакомый жнец.

– Вам пришлось вынести гораздо больше, чем обычному ученику, мистер Дэмиш, – сказал этот жнец приветливо. – Я надеюсь, что вас посвятят в жнецы. Как только это произойдет, я рассчитываю выпить с вами чашечку чая.

Приглашение казалось вполне искренним, никоим образом не несущим политической окраски. Так обстояли дела, когда Роуэн вошел в ротонду. Он столкнулся с жесткими взглядами, а также взглядами ободряющими и успокаивающими. Мало кто из жнецов не знал Роуэна и не составил о нем свое мнение. Его считали либо жертвой обстоятельств, либо преступником, каковых не бывало со времен Века Смертных. Самому Роуэну было бы страшно интересно узнать, кем все-таки он является на самом деле.

Ситра приехала раньше Роуэна. Она стояла в ротонде рядом со жнецом Кюри и не принимала участия в роскошном завтраке, накрытом на столах в ее центре. Все разговоры среди собравшихся вертелись, по вполне понятным причинам, вокруг трагедии в монастыре тоновиков. Ситра слушала обрывки разговоров и постепенно начинала злиться, потому что речь шла только о четырех погибших жнецах. О том, что в процессе «жатвы» погибло множество тоновиков, никто не печалился. А некоторые, напротив, даже подшучивали.

– Трагедия в монастыре тонистов вызвала на конклаве особый… резонанс, не так ли? – спросил один жнец другого. – Это, разумеется, не каламбур.

Но конечно, это был именно каламбур.

Жнец Кюри, которая на прежних конклавах считалась образцом величественной невозмутимости, на сей раз была необычайно взволнована.

– Жнец Мандела сказал, что вчера ты показала очень хороший результат. Но заявил, что пока далек от конечных выводов.

– Как это? – спросила Ситра.

– Понятия не имею. Знаю лишь, что если ты сегодня проиграешь, я себе никогда этого не прощу.

Смешно, абсурдно было предполагать, что, если Ситра и проиграет, в этом будет хотя бы отчасти виновата великий жнец Мари Кюри, сама Госпожа Смерть, которая проявила столько заботы о Ситре!

– Я имела счастье тренироваться под руководством двух величайших жнецов – вас и жнеца Фарадея. Ничто не могло бы подготовить меня лучше.

Лицо Кюри осветила улыбка, в которой гордость переплелась с горечью.

– Когда все закончится и ты пройдешь посвящение, я надеюсь, ты окажешь мне честь и останешься со мной в качестве младшего жнеца. Предложения тебе станут делать и другие жнецы, может быть, даже и издалека. Тебе будут говорить, что у них ты научишься тому, чему не научишься у меня. Может быть, так оно и есть, но я все равно надеюсь, что ты останешься.

В глазах жнеца стояли слезы. Если бы она моргнула, слезы с неизбежностью упали бы, но Кюри сдерживала их напряжением нижних век – она была слишком горда, чтобы плакать на конклаве.

– Иначе и быть не может, Мари, – сказала Ситра и удивилась тому, сколь естественно это прозвучало.

Пока они ждали начала конклава, поприветствовать их подходили другие жнецы. Никто не говорил об аресте Ситры или о ее бегстве в Чильаргентину, но кое-кто шутил по поводу ее необычной записи в журнале.

– В Эпоху Смертных любовь и убийство часто шли рука об руку, – ухмыльнулся саркастически жнец Туэйн. – Не исключено, что наш дорогой жнец Фарадей хорошенько пригвоздил вас.

– Шел бы ты, милый, да повесился, – сказала, не скрывая усмешки, Кюри.

– Только в том случае, если мне дозволено будет посетить собственные похороны, – усмехнулся в ответ Туэйн и, пожелав Ситре удачи, отошел.

Именно тогда Ситра увидела Роуэна. Когда он вошел в ротонду, полная тишина не наступила, но все стали разговаривать много тише, хотя через несколько мгновений возобладал обычный шум. Все как один ощущали его присутствие. Но не как жнеца или кандидата в жнецы. Скорее, как парии. Но никогда пария не производил столь ужасающее воздействие на тех, чьей профессией было приносить смерть. Среди собравшихся были такие, кто говорил, будто Роуэн хладнокровно убил тех четырех жнецов, а потом поджег монастырь, чтобы замести следы. Другие утверждали, что он сам счастливо избежал смерти и ни в чем не виновен. Ситра подозревала: какой бы ни была правда, она была много сложнее, чем излагаемые версии.

– Не заговаривай с ним, – сказала жнец Кюри, заметив, что Ситра поглядывает в сторону Роуэна. – Даже не смотри туда. А то все станет для вас обоих гораздо сложнее.

– Я знаю, – ответила Ситра, хотя втайне и надеялась, что Роуэн окажется достаточно дерзким и, пробившись сквозь толпу, подойдет. И что-нибудь скажет – что угодно, – доказав этим, что он совсем не такой ужасный преступник, каким его многие считают.

Если из них двоих сегодня выберут Ситру, она не станет опротестовывать решение, по которому победивший обязан уничтожить побежденного, но у нее был план, призванный спасти и Роуэна, и себя. План далеко не безупречный, и, положа руку на сердце, Ситра могла бы признаться, что это не план, а отчаянная попытка схватиться за соломинку. Но даже этот слабый отблеск надежды был лучше, чем полное ее отсутствие. Если Ситра себя и обманывала, ее обман мог помочь ей пережить этот кошмарный день.

Что до Роуэна, то он уже не раз проигрывал в голове этот день от начала до конца. Когда он увидел Ситру, то решил не подходить к ней – относительно этого ему не нужен был советчик. Пусть уж они держатся подальше друг от друга, пока последний, горестный момент истины не разведет их окончательно и навсегда.

Роуэн был уверен – если Ситра выиграет, она конечно же заберет его жизнь. Так уж она устроена – долг для нее превыше всего. Сердце ее разорвется на части, но в конце концов она сделает то, что должно быть сделано. Может быть, она сломает ему шею, как когда-то он ей, и таким образом их совместное ученичество придет к закономерному итогу, к завершенности смертельного круга.

Роуэн признался себе: да, он боится умереть. Но неизмеримо ужаснее были те темные глубины, куда он мог опуститься. Та легкость, с которой он накануне застрелил собственную мать, многое открыла ему в личности, которой он стал. Он предпочел бы умереть, чем окончательно превратиться… в это.

Конечно, могут избрать и его. Тогда все станет гораздо интереснее. При таком раскладе он решил не лишать себя жизни – это будет слишком бессмысленный и нелепый жест. Если его посвятят в жнецы, он откажется выполнять решение конклава на основании положений десятой заповеди, гласящей, что жнец не обязан подчиняться никаким законам, за исключением десяти заповедей, в том числе и решениям сообщества жнецов. Он откажется убивать Ситру и будет защищать ее от любого жнеца, который захочет сделать это за него, защищать пулей, лезвием или голыми руками. Он превратит конклав в поле жестокой кровавой битвы, а уложить его будет непросто, учитывая, насколько искусным убийцей он стал и насколько сильно он желает превратить это сборище в кровавый хаос. Ирония еще в том, что забрать его жизнь они не смогут. Как только он пройдет посвящение, их руки будут связаны седьмой заповедью.

Конечно, они смогут его наказать.

Допустим, заставят умереть целую тысячу раз, а потом запрут навечно. И это действительно будет вечность, потому что себя он не станет убивать – не доставит им такого удовольствия. Вот еще одна причина, по которой ему предпочтительнее пасть от руки Ситры.

Завтрак в ротонде поражал изысканной роскошью. Куски копченого лосося, хрустящие хлебцы ручной работы и вафли со всевозможной начинкой. Все лучшее – жнецам МидМерики!

Роуэн жадно поглощал снедь, позволив себе в кои-то веки удовлетворить свой аппетит, и во время еды украдкой бросал взгляды в сторону Ситры. Даже сейчас она казалась ему неотразимой. Какая нелепость, что и в эти последние часы он все еще неравнодушен к ней. То, что когда-то было любовью, превратилось в смирение разбитого сердца. Счастье, что сердце его стало таким холодным и уже не чувствует боли.

Как только конклав начался, Ситра обнаружила, что не следит за его обычными утренними ритуалами, а вместо этого целиком погрузилась в воспоминания о той жизни, которую она должна будет сегодня покинуть, покинуть в любом случае. Мысли ее были о родителях, о брате, все еще находившемся в восстановительном центре.

Если ее сегодня посвятят в жнецы, родной дом перестанет быть для нее домом. Самым большим утешением служило то, что родители и Бен получат иммунитет на все время, пока она будет жива.

После оглашения имен и омовения рук развернулась горячая дискуссия по поводу того, стоит ли запретить использовать огонь в качестве орудия «жатвы».

Обычно Высокое Лезвие Ксенократ либо выступал в спорах третьей стороной, либо откладывал решение вопроса на более позднее время. То, что на этот раз он горячо высказался за запрещение огня, присутствующие восприняли как серьезный знак. Но даже несмотря на позицию Ксенократа, многие защищали огонь как средство «жатвы».

– Я не позволю, чтобы кто-то пытался наложить руки на мое право самому выбирать средство, – бушевал какой-то недовольный жнец. – Каждый из нас свободен выбрать огнемет, взрывчатку или даже что-нибудь погорячее.

Его слова были встречены одновременно и аплодисментами, и недовольными криками.

– Мы обязаны защитить себя от трагических несчастных случаев в будущем! – настаивал Ксенократ.

– Это был не несчастный случай! – крикнул кто-то, и почти половина зала одобрительно зарокотала. Ситра посмотрела на Роуэна, по обе стороны которого оставались пустые места, зарезервированные за теми, кого уже не было в живых. Роуэн не открыл рта – ни защитить себя, ни опровергнуть обвинение.

Жнец Кюри склонилась к Ситре.

– Сколь ни ужасен был этот пожар, но множество жнецов рады тому, что Годдард и его жнецы навеки выбыли из сообщества. Хотя они никогда в этом не признаются, они счастливы, что произошел пожар, – был ли он вызван несчастным случаем или нет.

– Но есть и такие, кто восхищается Годдардом, – заметила Ситра.

– Верно. Сообщество на сей счет разделилось напополам.

Так или иначе, но здравый смысл возобладал, и огонь как инструмент «жатвы» был в Мидмерике запрещен.

Во время ланча Ситра, обнаружив, что все еще не может есть, наблюдала на расстоянии, как Роуэн, как и за завтраком, поглощает несметное количество пищи, как будто ему наплевать на все, что происходит вокруг.

– Он понимает, что это его последний ланч, – сказала жнец, которую Ситра не знала. И хотя эта женщина явно показывала, что поддерживает Ситру, та едва не взорвалась:

– Какое вам до этого дело?

И женщина отошла, смущенная враждебностью, выказанной Ситрой.

В шесть вечера все дела конклава были закончены, и начался финальный этап.

– Кандидаты в жнецы, прошу вас встать, – скомандовал протоколист конклава.

Ситра и Роуэн поднялись, вызвав ропот в зале.

– Я думал, всего будет четыре человека, – сказал Высокое Лезвие.

– Их было четверо, Ваше превосходительство, – сказал служащий. – Но двое провалили испытание и были отосланы.

– Ну что ж, – кивнул Ксенократ. – Займемся этими.

Служащий встал и официально призвал кандидатов взойти на сцену:

– Сообщество жнецов Мидмерики вызывает Роуэна Дэниела Дэмиша и Ситру Квериду Терранову. Прошу вас выйти вперед.

И, не сводя глаз со жнеца Манделы, который ждал их перед трибуной с единственным кольцом, Ситра и Роуэн вышли и встали перед собранием, чтобы встретить свою судьбу.

Радость моя сливается с горечью, когда я наблюдаю за тем, как в последние минуты конклава лицензионный комитет посвящает в жнецы новых кандидатов. Мне радостно оттого, что они – наша надежда, и в их сердцах пока горит идеализм первых жнецов. А горько мне оттого, что я знаю: наступит день, и каждый из них почувствует такую усталость, такую пресыщенность жизнью, что неизбежно наложит на себя руки, как это сделали наши первые жнецы.

И тем не менее, когда мы посвящаем в жнецы новых учеников, я воскресаю душой, потому что это позволяет мне, пусть и на несколько мгновений, поверить, что человечество будет жить вечно.

Из журнала жнеца Кюри.

Глава 40

Посвящение

– Привет, Ситра. Рад тебя видеть.

– Привет, Роуэн.

– Прошу кандидатов воздержаться от посторонних разговоров перед лицом конклава, – произнес Ксенократ.

Шепоток, поднявшийся было из рядов зала, стих, как только Ситра и Роуэн повернулись к жнецам лицом. Никогда еще такая тишина не поражала зал конклава. Роуэн слегка улыбнулся – улыбкой не радости, а удовлетворения. Стоя бок о бок, они, Ситра и Роуэн, смогли заставить замолчать три сотни жнецов. Да, ничего более серьезного здесь никогда не происходило. И что бы ни случилось сегодня, одного этого Роуэну будет достаточно, чтобы сказать себе, что жизнь прожил он не зря.

Ситра стояла, не позволяя волнению хоть как-то отразиться на ее лице.

– Лицензионный комитет рассмотрел результаты вашего ученичества, – провозгласил жнец Мандела, обращаясь к ним, но имея в виду весь конклав. – Мы оценили результаты, показанные вами во всех трех испытаниях, первые два из которых вы провалили, хотя оба раза у вас были смягчающие обстоятельства. Ваш инстинкт заставлял вас защищать друг друга, хотя первой задачей для всех нас является защита сообщества жнецов. Любой ценой.

– Правильно! – крикнул какой-то жнец из последнего ряда.

– Решение, принятое нами, было не из легких, – продолжал Мандела. – Знайте, что мы старались рассмотреть ваши дела как можно более полно и справедливо.

Затем Мандела возвысил голос и задал вопрос:

– Кандидаты в члены сообщества жнецов, готовы ли вы принять решение лицензионного комитета Мидмерики?

Как будто это решение можно было бы и не принимать!

– Да, Ваша честь! – ответила Ситра.

– Согласен, Ваша честь! – произнес Роуэн.

– Да станет всем известно, – провозгласил жнец Мандела, – что отныне и вовеки… Ситра Терранова будет носить кольцо жнеца, равно как и бремя тех обязанностей, что связаны с его ношением.

Зал взорвался радостными криками. Кричали не только те, кто поддерживал Ситру, но и почти все остальные. Даже жнецы, бывшие на стороне Роуэна, одобрили решение комитета, потому что, в конце-то концов, какую реальную поддержку в сообществе имел Роуэн? Те, кто восхищался Годдардом, Роуэна недолюбливали, а те, кого по его поводу терзали сомнения, уже поддержали Ситру. Только теперь стало ясно, что посвящение Ситры в сан жнеца осуществилось в тот момент, когда Годдард и его свита сгинули в пламени пожара.

– Поздравляю, Ситра, – сказал Роуэн сквозь рев толпы. – Я знал, что у тебя получится.

Она вдруг почувствовала, что не может ответить ему, не может даже поднять глаз.

Жнец Мандела вновь обратился к Ситре:

– Вы избрали себе имя? Имя Покровителя или Покровительницы?

– Да, Ваша честь.

– Тогда возьмите кольцо, которое я держу в руке, наденьте его себе на палец и объявите сообществу Мид-мериканских жнецов, кем вы… явились… миру… сейчас… и навеки!

Руки Ситры дрожали так, что она едва не выронила кольцо. Надела его на палец – подошло идеально. Тяжелое кольцо, золотая оправа. Кольцо быстро нагрелось теплом ее тела. Она подняла руку с кольцом – как это делали до нее другие посвященные жнецы.

– Меня зовут жнец Анастасия, – воскликнула Ситра. – В честь младшей дочери семьи Романовых.

Собравшиеся в зале жнецы поворачивались друг к другу, обсуждая меж собой сделанный выбор.

– Мисс Терранова, – сказал Ксенократ, недовольный происходящим, – я не могу признать это удачным выбором. Российские цари известны скорее своей любовью ко всяческим излишествам, чем своим вкладом в цивилизацию, а Анастасия Романова за свою короткую жизнь не сделала ничего значительного.

– Именно поэтому я выбираю ее, Ваше превосходительство, – ответила Ситра, не сводя глаз с Ксенократа. – Анастасия была продуктом прогнившей системы, потому у нее и отняли ее жизнь – почти как у меня.

Ксенократ ощетинился, Ситра же продолжала:

– Если бы Анастасия выжила, кто знает, что бы она сделала? Может, изменила бы мир и прославила свою семью! Я выбираю имя Анастасия и клянусь, что стану источником и опорой изменений, которых она не смогла совершить.

Высокое Лезвие выдержал взгляд Ситры. Молчание длилось и длилось. И тут поднялся один жнец и начал аплодировать. Это была жнец Кюри. Ее поддержали другие, и вскоре все сообщество стояло на ногах, дружной овацией приветствуя новоявленного жнеца Анастасию.

Роуэн понимал, что комитет принял правильное решение. А когда он услышал, как Ситра защищает свой выбор Покровительницы, он был восхищен. Если бы он уже не стоял, он бы подключился к овации.

Наконец обряд посвящения был завершен, жнецы расселись, и жнец Мандела обратился к Ситре:

– Вы знаете, что вам предстоит сделать?

– Да, Ваша честь.

– Какой способ вы выбрали?

– Лезвие, – ответила Ситра. – На испытании я работала лезвием, почему теперь должно быть иначе?

Конечно, тотчас же нашелся поднос с ножами, который внес молодой жнец, посвященный на Осеннем конклаве.

Роуэн внимательно смотрел на Ситру, но она не отвечала ему взглядом, а разглядывала набор ножей, лежащих перед ней. Наконец она выбрала жуткого вида лезвие.

– Таким ножом я вчера убила собственного брата, – сказала она, – и думала, что уже не прикоснусь к нему. Ан нет!

– И как он? – спросил Роуэн.

Наконец Ситра взглянула на него. В ее глазах был страх, но и решимость.

Хорошо, подумал Роуэн. Пусть будет решительной. Все пройдет быстрее.

– Он в Центре, – ответила Ситра. – Сливочное мороженое с фруктами и сиропом ждет, когда он проснется.

– Счастливчик, – покачал головой Роуэн и взглянул на сидящих в зале жнецов, которые перестали быть конклавом и стали обычными зрителями.

– Публика ждет представления, – сказал он. – Устроим?

Ситра слегка кивнула.

И нисколько не лукавя, Роуэн прочувствованно произнес:

– Для меня большая честь – отдать вам свою жизнь, жнец Анастасия.

Затем он вздохнул и приготовился принять в себя лезвие. Ситра же явно колебалась. Вместо того чтобы нанести последний удар, она посмотрела на свое кольцо.

– А вот это тебе, – вдруг сказала она, – за то, что сломал мне шею.

Она резко отвела назад кулак и ударила Роуэна в лицо с такой силой, что едва не сбила с ног. Общий вздох вырвался из груди сидевших в зале – такого поворота они явно не ожидали.

Роуэн поднял руку и ощутил на лице кровь; кольцом были рассечены губы и щека.

Ситра подняла нож, чтобы завершить «жатву», но в этот момент с трибуны позади нее прозвучало громкое:

– СТОП!

Это был парламентарий конклава. Он держал свое кольцо высоко над головой, и оно пульсировало алым цветом. Так же вело себя кольцо Ситры и кольца всех жнецов, которые сидели на расстоянии не более десяти ярдов – их кольца светились.

– Этот юноша не может быть подвергнут «жатве», – провозгласил парламентарий. – Он наделен иммунитетом.

Волна гнева поднялась над залом. Роуэн посмотрел на покрытое его кровью кольцо Ситры. Кровь передала информацию о его ДНК в базу данных гораздо быстрее, чем это сделал бы поцелуй. Пораженный, он улыбнулся:

– Ситра! Ты гений!

– Для вас я не Ситра, а Досточтимый жнец Анастасия, – ответила она. – И я совершенно не понимаю, о чем идет речь. То, что произошло, совершеннейшая случайность.

Но мерцание в ее глазах говорило о другом.

– Тишина! – крикнул Ксенократ и с силой ударил по столу молотком председательствующего.

Жнецы начали успокаиваться, и Ксенократ с самым угрожающим видом нацелил на Ситру палец.

– Сит… то есть жнец Анастасия! Вы грубо нарушили решение конклава!

– Нет, Ваше превосходительство! Я была готова забрать его жизнь, но меня остановил ваш собственный парламентарий. Мне и в голову не могло прийти, что мой удар наделит Роуэна Дэмиша иммунитетом.

Ксенократ недоверчиво посмотрел на Ситру и вдруг, не сдержавшись, расхохотался.

– Да неужели? Какая искусница! – проговорил он сквозь смех. – А как ловко выкручивается! И объяснение готово! Вы отлично с нами поладите, жнец Анастасия!

Затем он обернулся к парламентарию и спросил, какие у них есть варианты.

– Предлагаю годичное заключение, пока иммунитет не будет исчерпан, – сказал парламентарий.

– А что, разве есть место, где человека можно официально заключить под стражу? – спросил один из жнецов.

Жнецы, сидящие в зале, принялись наперебой выкрикивать свои варианты. Кто-то предлагал посадить Роуэна под домашний арест, что могло быть как хорошо, так и плохо – если исходить из мотивов предлагавшего.

Пока разворачивалась дискуссия по поводу возможного будущего Роуэна, Ситра наклонилась к нему и прошептала:

– Рядом с тобой целый поднос ножей, а у восточного выхода ждет машина.

И отошла от Роуэна, предоставив ему возможность взять свою судьбу в собственные руки.

А он-то предполагал, что большего впечатления, чем она уже произвела на него, произвести уже не сможет! Ситра доказала, что он был неправ.

– Я люблю тебя, – сказал Роуэн.

– И я тебя, – ответила Ситра. – А теперь проваливай!

Это было настоящее чудо. Роуэн схватил с подноса три длинных ножа и каким-то непостижимым образом стал размахивать всеми одновременно. Жнец Анастасия и рукой не шевельнула, чтобы остановить его. Но если бы она и попыталась это сделать, потерпела бы неудачу – он был слишком стремителен. Словно молния, Роуэн пролетел по центральному проходу. Сидевшие по обе стороны жнецы пытались задержать его, но ни один не преуспел – ни на йоту не сбавляя скорости, Роуэн мощными ударами отбрасывал их назад, бил и колол, колол и резал. Перед ними промчался не человек, а будто сама природа в ее смертоносной сущности – таким видела его и Анастасия. Счастливчики, вставшие на пути Роуэна, поплатились только своими мантиями, изрезанными в куски. Менее удачливые получили раны, на которые взирали с удивлением – такое с ними было впервые. Одного из жнецов – жнеца Эмерсона – пришлось потом даже везти в восстановительный центр.

И, оставив за своей спиной хаос тел, крови и возмущенных криков, Роуэн исчез в дверях Капитолия.

Пока Ксенократ взывал к порядку, жнец Анастасия посмотрела на свою руку и сделала то, чего никак нельзя было ожидать от жнеца. Она поцеловала собственное кольцо, оставив на губах капельку крови Роуэна – достаточно для того, чтобы запомнить этот момент навеки.

Как Ситра и сказала, машина ждала у восточного выхода. Роуэн думал, что это окажется авто-такси и что он будет один. Что ж, никогда не знаешь, что получишь.

Роуэн прыгнул на сиденье пассажира и взглянул на водительское кресло. Сегодня с ним происходило многое, но то, что он увидел, едва не заставило его сердце остановиться. За рулем сидел призрак.

– Вечер добрый, – сказал жнец Фарадей. – Дверь прикрой. Холод же снаружи. Поистине арктический.

– Что? – воскликнул Роуэн, с трудом удерживаясь в здравом рассудке. – Вы что, не умерли?

– Я мог бы задать тебе точно такой же вопрос, но со временем у нас туговато. Так ты закроешь дверь, или как?

Роуэн хлопнул дверцей, и машина, сорвавшись с места, растворилась в морозном вечере, опустившемся на Фалкрум-Сити.

Есть ли у человека враг, более жестокий, чем он сам? В Эпоху Смертных мы без конца воевали друг с другом, а когда не было настоящих войн, били друг друга на улицах, в школах, дома – пока не начинали вновь искать для войны внешний повод и не находили врага на почтительном от себя расстоянии.

Но эти конфликты ушли в прошлое. На Земле теперь всеобщий мир и благополучие.

За исключением…

Вот в чем проблема: в любом правиле есть исключения. Я не так давно служу жнецом, но уже вижу, как наше сообщество готовится стать исключением из правила. И не только здесь, в Мидмерике, но и по всему миру.

Первые жнецы были визионерами. Для них мудрость состояла в приумножении мудрости. Они понимали: душа жнеца должна содержаться в чистоте, должна быть свободна от злобы, алчности и гордыни. Совесть должна быть основой души жнеца. И тем не менее гниение поражает самые твердые из основ.

Если уйдут в небытие честь и совесть – основополагающие камни фундамента нашей жизни, на их место неизбежно придет жажда привилегий. Тогда-то мы и станем сами себе злейшими врагами. Вдобавок уже сейчас новые темные полосы ложатся на самую ткань жизни сообщества. Возьмем, например, последние слухи, которые вскоре после моего посвящения в течение нескольких месяцев распространились за пределы сообщества жнецов и стали достоянием широкой публики.

Говорят, появился некто, выискивающий в нашем сообществе самых коррумпированных жнецов… и прекращающий их существование, умерщвляя их с помощью огня. В одном все убеждены – это не жнец. И тем не менее люди дали ему имя жнец Люцифер.

Ужасно, если это – правда. Но еще более ужасно мое тайное желание, желание, которое я скрываю от самой себя. Я хотела бы, чтобы это действительно было правдой.

Быть жнецом никогда не являлось моей целью. Именно поэтому, как мне кажется, я и стану хорошим жнецом. Ничего определенного о своей службе я пока сказать не могу – все это для меня внове, и мне еще очень многому предстоит научиться. Сейчас я все свои силы должна отдать тому, чтобы заниматься «жатвой» с состраданием и сочувствием к своим жертвам, и верить, что наш совершенный мир не изменит своему совершенству.

И если мне встретится жнец Люцифер, я надеюсь, что во мне он увидит хорошего жнеца. Как уже увидел однажды.

Из журнала жнеца Анастасии.