Тень невидимки

Часть первая

Утро. Квартира. Обычная трехкомнатная. Типовая «хрущевка» с видом на соседнюю пятиэтажку, за ней были точно такие же «хрущевки». И еще «брежневки». Типичный спальный район одного из областных центров, не процветающего, но и не дотационного. Средненького.

В квартире стояла обычная, купленная в кредит мебель из ДСП — шкафы из ДСП, кровать из ДСП. На кровати лежал с прикрытыми глазами мужик в семейных трусах. В лицо ему бил яркий луч солнца. На улице была весна.

Он лежал один, жена находилась на кухне. Там что-то скворчало, звякало и пахло жареным луком.

— Ты долго еще будешь валяться?! — крикнула из кухни жена.

Мужик промолчал. Ему не хотелось вставать и не хотелось отвечать.

— Ты чего молчишь? Ты что, умер? Наконец-то…

Мужик поморщился. В спальню сунулась обернутая в бигуди голова.

— Ну, ты чего не встаешь-то?

— Так воскресенье же.

— Ну и чего?

— Ничего.

Утро было замечательное и ругаться всерьез было лень.

— Ты завтракать будешь?

— А чего там?

— Всё то же самое.

Значит, пирожки с луком и яйцами. Мужик встал, шаркая тапками и вздыхая, побрел в туалет.

— Ты так и будешь в трусах по дому ходить?! — возмутилась жена.

— А что?

— Ничего. Ты думаешь, очень приятно на тебя голого смотреть, ты думаешь, ты Шварценеггер?

Мужик, точно, не был Шварценеггером, мужик был обычный, какой-то средненький, как «хрущеба», в которой он жил, как мебель, на которой он спал. Был никакой. Увидишь такого в толпе, отвернешься и забудешь в ту же минуту и навек.

Зевая и почесываясь, мужик сел за стол, стал жевать что-то без вкуса и удовольствия под оживленный рассказ жены:

— А я ей… А она в ответ… А я ей… Ну ты чего молчишь?

— А чего?

— Ничего. Я же тебе рассказываю.

— Ну да, я слушаю.

— А чего молчишь?

— Так ты мне слова вставить не даешь.

Мужик поел и пошел гостиную. Рухнул в кресло, включил телевизор. По ящику шел футбол. Кто-то черт знает как играл хрен знает с кем, не понять, с каким счетом. Мужик вперился в экран, где по зеленому полю лениво передвигались фигуры в желтых и красных трусах.

— Ты чего там сел-то?

— Так футбол же.

— Ну и что? Ты мне обещал дверцу шкафа подкрутить. Сколько дней прошу.

— Да ладно. Подкручу. Успею.

— Ты теперь подкрути.

— Я же говорю: успею, день длинный.

Первый тайм кончился. Мужик пошел в коридор, вскарабкался к антресолям, нашарил какие-то инструменты и стал чего-то там колотить в шкафу. На пять минут наступила семейная идиллия.

— И еще шкафчик на кухне.

— Ты про шкафчик не говорила.

— Теперь говорю!

— У меня футбол!

— А у меня шкафчик. И муж безрукий!

Идиллия кончилась.

— Ты чего орешь, всё орешь и орешь? — вяло возмутился муж.

— А чё ты в трусах ходишь?

— Да я уже не в трусах!

— А раньше в трусах был!

— Так в трусах же, а не без них.

— А может, мне неприятно на тебя смотреть?

— Тьфу!.. — Мужик плюнул и пошел в туалет. С газетой.

Он сидел на унитазе и читал, что в стране всё, за исключением отдельных недостатков, очень хорошо. А он любил читать про недостатки, которые были интереснее успехов — как кто-то кого-то убил, потом расчленил и где-то закопал, а кто-то проворовался, потом сбежал, потом вернулся и по совокупности деяний был назначен куда-то чрезвычайным послом. Про успехи он читать не любил, так как многие победы страны были хуже иных поражений. С такими победами страна могла и не справиться.

В дверь поскреблись.

— Ну? — откликнулся мужик.

— Чё «ну»? Вылазь давай!

— Мне что, в туалет сходить нельзя? В свой выходной?

— А чего сидеть по часу?

— Сколько хочу, столько сижу! — возмутился мужик из-за двери.

— А детям лопнуть, да? Вон Ленка еле терпит.

— Папа, я пи-и-сать хочу-у, — стала подвывать Ленка.

Мужик опять вздохнул, слил воду и открыл дверь, в которую юркнула дочь. Мужик прошел в гостиную и плюхнулся в кресло.

— Ты чего опять сел?

— Так второй тайм.

— А с детьми погулять? А в театр со мной сходить? А к маме съездить? Ну чё ты молчишь-то? Что ты всё молчишь и молчишь?

Да, надо что-то говорить. Надо реагировать… А то как-то не по-мужски. Не хочется, но надо.

— Да ё-моё… — возмутился муж. — Ишачишь всю неделю как проклятый, и в выходные покоя нет! Что у тебя за характер за такой, Зинка?

— На себя посмотри! — возмутилась Зинка. — Как ухаживал — гоголем ходил, на руках обещал носить, а теперь дверцу прибить не допросишься. Правильно мама говорила…

— Дура ты, Зинка.

— А ты как будто умный!

Мужик махнул рукой и пошел к входной двери.

— Ты куда это собрался? — грозно заступила ему дорогу жена.

— В гараж.

— Опять?

— Не опять, а снова. Мне карбюратор перебрать надо.

— Ты же в прошлые выходные перебирал, — заподозрила неладное жена.

— Ну да, перебирал. Да не перебрал.

— Ага, не перебрал. Еще как перебрал. На ногах еле стоял.

— Можешь тогда ты в гараж, а я дома останусь? С удовольствием! — предложил муж. — А на дачу на автобусе поедем. С рассадой.

Аргумент был убойным. Перебрать карбюратор жена не могла, а рассаду переть на себе не хотелось. Возразить было нечего, но промолчать тоже нельзя.

— Я сколь раз говорила: давай новую машину купим.

— На какие шиши?

— «Жигуль» продадим!

— За три копейки?

— Тогда кредит возьмем. Теперь все кредиты берут. Вон Семеновы взяли и Гавриковы.

— А отдавать как?

— А ты работу поменяй.

— На какую?

— На где платят больше…

— А где больше? Может, мне в киллеры податься?

— А хоть и в киллеры. Хоть на панель! А так жить нельзя! Дети вон пообносились, я себе колготок лишних не могу… Кран течет… Правильно мама…

— Ну всё, я ушел. — Мужик бросил на макушку кепи и вышел, хлопнув дверью. Очень громко.

На улице было тепло и весело. Светило солнце, шныряли дети и собаки. А что? Нормальная семья, вполне себе типичная, в которой без ругани обойтись никак невозможно. Так все живут. И в их «хрущебе», и в соседней. Да и вообще в микрорайоне и областном центре. В стране. И он так живет. Как все. Нормально…

Гараж был недалеко — длинная шеренга кое-как покрашенных кирпичных блоков с хитромудрыми самодельными замками и засовами за толстенными металлическими воротами. За этими воротами стояли раздолбанные «жигули», на которые, даже если их с ключами на улице оставить, хрен кто позарится.

В гараже был полный воскресный сбор. Мужики стояли возле поднятого полгода назад капота. На табуретке, застеленной газеткой, стояли стаканы и лежало что-то малосъедобное, напластанное на ломти.

— О-о, Сан Саныч! — обрадовались ему, как родному. — Вот скажи, Сан Саныч: срочную год служить — это нормально или мало?

— Нормально, — сказал Сан Саныч. — Хотя маловато.

— Вот и я говорю: чего там за год узнаешь? Только как портянки мотать. А оружие, а техника, а тактика со стратегией? Год — это салабон без понятий. Это насмешка какая-то… Так?

— Ну да, — согласился Сан Саныч.

— Вот ты где, Саныч, служил?

— Я в стройбате.

— А-а… Тогда понятно. Там точно никакой техники, кроме лопаты. Оператор БСР: бери больше — кидай дальше.

— Ну да, — кивнул Сан Саныч.

— Ты хоть оружие-то в руках держал? Боевое? Ну, хоть на присяге?

— Оружие? Нет, я только лопату…

— Вот лопата!

Лопата была простая, штыковая, почерневшая от ржавчины, с искривленным, плохо ошкуренным черенком. Такую выкинуть не жалко.

— Лопата штыковая, используется гражданским населением для огородных нужд. На вид — фигня. Картошку копать. И канавы. На самом деле это не лопата, а оружие. Холодное. Такое же грозное, как штык-нож. Если, конечно, у вас руки откуда надо растут.

Руки у курсантов росли из разных неположенных мест, поэтому они не могли представить, как использовать лопату в боевых целях, разве что сверху по башке долбануть.

— Лопата состоит из штыка, — показал инструктор. — И черенка. Правильно заточенной лопатой можно перерезать человека в поясе надвое, проткнуть его насквозь, перерубить позвоночник, одним замахом отрубить ему голову.

Выходило, что лопата — это не лопата, а оружие массового поражения, с которым запросто можно выиграть мировую войну.

— Смотреть сюда… — Инструктор подхватил лопату и подошел к вкопанному в землю бревну. — Бить лопатой нужно без замаха, но так, чтобы удар шел от плеча. Показываю.

Он обошел вокруг бревна, подволакивая за собой лопату, и вдруг, сделав резкий выпад, ударил лезвием в бревно. Удар был легок — как выпад рапирой. Но был страшен. Штык лопаты вошел в бревно почти на четверть. Отпущенный черенок мелко вибрировал.

— Вот так, — оценил свою работу инструктор. — Или так…

Он с усилием выдернул лопату из бревна и закинул ее на плечо, как будто собирался идти с ней далеко и долго. Но никуда не пошел, а резко, без замаха, ударил бревно сверху вниз. От бревна отскочила толстая щепа. Если бы это был человек, то запросто отлетела бы отрубленная рука.

— Это был удар сверху. При этом вы как бы перекатываете лопату через плечо, одновременно приподнимая его и толкая вперед, что усиливает удар. То есть в ударе должна участвовать не только рука, а весь плечевой пояс. Показываю еще раз… — И показал еще… И еще… — Теперь о самом инструменте. Заточка. Это самое главное. Заточка должна быть бритвенной, идти с одной стороны, с тыльной, чтобы не бросаться в глаза. Для усиления маскировки рабочую кромку по завершении рекомендуется замазать землей или залить водой до образования ржавчины. Точить лезвие можно о бетон, асфальт, стену. Доводить грубую заточку любым подручным инструментом, хоть даже камнем. При встрече с препятствием: костью или металлическими деталями амуниции — лопата быстро тупится, поэтому ее следует считать одноразовым оружием и после каждого использования затачивать заново. Ясно?

— Так точно! — гаркнул строй.

— Не понял? — удивился инструктор. — Ясно?!

— Ну да… Конечно! Ясно! Понятно! Ага! — вразнобой прокричали курсанты.

— То-то! Теперь представим, что на вас нападает противник с автоматом. Есть у вас шанс?

— Нету, у него же автомат.

— Кто сказал?

— Я!

— Выходи из строя. Бери автомат.

Курсант взял автомат. Инструктор лопату.

— Ну?

— Чего «ну»?

— Нападай!

Курсант вскинул автомат. И не нашел ничего лучшего, как крикнуть:

— Руки вверх!

— С предохранителя сними, — напомнил инструктор.

— А что мне, стрелять? — спросил курсант.

— Стреляй.

Патроны были холостые, но даже если так, не очень-то приятно, когда тебе в зрачки смотрит черная дырка дула.

— Руки вверх! — еще раз, уже чуть истерично, крикнул курсант. И ткнул автоматом вперед.

— Да ладно, ладно, — доброжелательно заулыбался инструктор. — Сдаюсь… — И стал поднимать руку. Левую. Потому что правой держал лопату.

— Лопату на землю! — громко приказал курсант. Он все больше входил в роль.

— Хорошо-хорошо, ты только не психуй так, — примирительно сказал инструктор. И стал нагибаться, чтобы положить свой инструмент.

Но вдруг как-то неуловимо быстро сдвинулся в сторону, одновременно бросив вперед лопату. Звякнул металл о металл. Лезвие скребануло по дулу. Раздался выстрел! Но там, куда был направлен выстрел, инструктора уже не было! Лопата мелькнула в воздухе, и лезвие уперлось в кадык курсанту, а нога инструктора оттолкнула в сторону его оружие. Если бы это был не учебный, а реальный бой, острие лопаты мгновенно перерезало бы курсанту горло, перебив сонную артерию и, возможно, позвоночник.

Курсант напряженно застыл, скашивая глаза вниз, на черное лезвие лопаты, чувствуя, как бритвенно заточенное железо подрезает ему кожу.

— Всё понятно? — спросил инструктор.

Все разом кивнули. Кроме единственного курсанта, который боялся шевельнуть головой.

— Это азы. Это приемы, доступные любому спецназовцу, — пояснил инструктор. — Подбери автомат и ступай в строй… Переходим к Петровичу.

Петрович был манекеном, на котором отрабатывались приемы рукопашного боя. Он был обряжен в военную форму, и на его наскоро намалеванном лице застыла наведенная кем-то доброжелательная улыбка.

— Ну что, Петрович, поработаем?

Петрович блаженно улыбался. Петрович был не против. Он был безотказен.

— Наносить удары можно так. — Держа лопату вертикально, инструктор приподнял ее правой рукой и, удерживая за черенок, неожиданно и сильно пнул ногой, так что лезвие, совершив полукруг, рубануло манекен между ног. — Или так… — Инструктор упал на спину и, упёршись подошвой, толкнул ногой лезвие вперед, в живот противнику. — Или так… Или так…

Инструктор рубил и шинковал Петровича из всех возможных положений, отчего манекен качался и заваливался набок, а гимнастерка на глазах превращалась в лохмотья. Но радостная улыбка не сходила с намалеванного лица Петровича. Он честно тянул свою службу.

— А если противников будет много? — спросил кто-то из строя.

— Давайте посмотрим.

Притащили еще несколько «петровичей». На их деревянных шеях болтались автоматы.

— Расставляйте.

Хитрые курсанты расставили манекены вкруговую, растащив подальше друг от друга. Инструктор встал внутрь круга. Замер, оглядываясь по сторонам, примериваясь. Вдруг он как-то весь обмяк, на лице его появилось растерянно-жалкое выражение. И стал каким-то несуразным, неуклюжим, каким-то тюфяком…

И это тоже был боевой прием — обмануть, ввести в заблуждение, отвлечь противника. Потому что иначе не победить. Только расслабив врага, только напав неожиданно, можно его одолеть.

Инструктор шмыгнул носом и утерся рукавом гимнастерки. Курсанты ухмылялись. А враги должны были брезгливо поморщиться и решить, что этот боец не воин, а слизняк. И утратить бдительность. И ошибиться.

Тут инструктор заметил, что у него развязался шнурок, — и когда он успел его распустить? Он стал нагибаться, но не согнулся до конца, а резко прыгнул вперед, ударив ближний манекен лезвием лопаты в грудь.

Раз!..

Это был первый враг.

Второго противника, стоящего сзади, инструктор, отступив на шаг и перехватив рукой черенок ближе к лезвию, сильно ткнул этим черенком в лицо. Живому врагу он проломил бы кости лица и вогнал черенок в мозг. Манекену — снес голову. Деревянная болванка с нарисованным лицом слетела с плеч, стукнулась об асфальт и покатилась под ноги курсантам.

Два!..

Третий манекен был слишком далеко, чтобы можно было справиться с ним легко. Но инструктор исхитрился — перехватил черенок за самый конец, согнулся, прыгнул вперед, распластавшись над землей, и в падении широкой дугой, на лету, чикнул по шее очередного Петровича. Он не смог снести ему голову, но достал, зацепил, подрезал шею. Его противник, возможно, не умер, но вряд ли мог бы сопротивляться.

Три!..

Не обращая внимания на обезвреженного врага, инструктор рванулся к четвертому манекену, который, если бы был реальным противником, должен был отскочить и начать стрельбу на поражение. И он «отскочил» и «изготовился к стрельбе» и «нашаривал» уже пальцем спусковой крючок. И еще один, пятый манекен, тоже «лапал» спусковую скобу и тоже через секунду-другую должен был начать стрелять. Обезвредить двоих разом было невозможно. Потому что пуля быстрее самой отчаянной штыковой атаки. Инструктор должен был получить в лицо и спину короткие очереди.

Но инструктор вдруг резко сместился в сторону, встав между двумя манекенами, и стрелять врагам стало бы затруднительно, потому что можно было зацепить друг друга. И враги, конечно, быстро нашлись бы и отпрыгнули в стороны, но на то, чтобы сообразить, что случилось, на принятие решения и действие им понадобилось бы три секунды.

Целых три! Но эти секунды инструктор дарить не собирался! Он прыгнул вперед, успев воткнуть свое импровизированное оружие снизу вверх в живот манекену, и успел откатиться в сторону, потому что поверженный враг, умирая, исхитрился нажать на спусковой крючок и дать короткую очередь себе под ноги.

Четыре!..

Но теперь положение стало безнадежным. Четвертый поверженный манекен обрекал инструктора на смерть, потому что, убивая его, он отступил от пятого врага. И эти проигранные метры он преодолеть уже никак не мог! Кроме того, пятый противник успел отбежать на несколько шагов и стал недостижим для атаки. Теперь их разделял десяток метров, и пятый манекен мог стрелять спокойно, как в тире, прицеливаясь наверняка, или дать длинную, от живота очередь и, конечно, не промахнуться, потому что промазать с десяти метров невозможно.

И понимая свою обреченность, инструктор не рванулся к врагу и не побежал от него. Он подпрыгнул, крутанулся в воздухе и, распрямившись как пружина, метнул в манекен свое импровизированное оружие. Лопата мгновенно преодолела разделявшие врагов метры, и лезвие ткнулось точно в переносицу манекену. Не в грудь, где мог быть бронежилет — в незащищенное лицо! Манекен качнулся и рухнул навзничь. Как упал бы боец с настоящим автоматом. Упал бы уже мертвым!

Пять!..

Пять манекенов — пять трупов — валялись на бетоне.

Инструктор остановился, тяжело дыша. Прошло шесть, может быть, семь секунд с начала боя.

— Кто что может сказать? — спросил он.

Все молчали, глядя на изрубленных «петровичей».

— Чистая победа, — восхитился кто-то.

— Нет, не так, — покачал головой инструктор. — Вы плохо смотрели! Я не победил, потому что умер. Пал в неравном бою. Последний мой враг успел выстрелить. Он убил меня за долю секунды, как умер. Но я погиб не за здорово живешь. Я утащил за собой пять врагов! А это не самый плохой результат. Инструктор умер, но… победил. А теперь прошу к мишени. Будем учиться метать лопату.

Курсанты толпой побрели к мишеням.

— Лопата! Штыковая. Обыкновенная, — подбросил лопату на руке инструктор. — Уравновесьте ее, найдите центр тяжести и метайте, как обыкновенное копье. — Взял лопату!

Курсант подхватил брошенную ему лопату.

— Ну?

Курсант отставил ногу, занес за спину правую руку… Он был эффектен, как метатель копья на чемпионате мира.

— Достаточно, — остановил его инструктор.

— Но я еще не бросил! — удивился курсант.

— А ты не можешь бросить, ты уже труп. Драка — не олимпиада. А твой враг — не благодарный зритель. Он не будет аплодировать твоим позам, он будет стрелять. На поражение. Дай сюда лопату. — Инструктор перехватил лопату, ткнул штыком в землю. — Вот вы стоите, — сказал он курсантам. — Расслабленно. Вон ваш противник, — указал инструктор на мишень. — И враг не дурак и не позволит убить себя за просто так. Встань возле мишени, — обратился он к одному из курсантов.

Тот встал в метре от мишени.

— Автомат на плечо. Смотреть на меня!

Инструктор стал копать, ковырять землю лопатой, отбрасывая комья в сторону. Все напряженно наблюдали за ним. Инструктор останавливался, утирал пот, снова копал. Прошло минуты три. Потом пять. А он копал. И всем это уже надоело…

Вот опять ткнул, наступил ногой на штык. Надавил. Выворотил ком земли. Отбросил… Ткнул… Нажал…

Устал копать. Воткнул лопату в землю. Утёр левой рукой лицо. Снова взялся за лопату, чтобы копать… И вдруг, без перехода, без подготовки, пнул ногой лопату вверх, и в момент, когда она встала параллельно земле, сильно толкнул черенок правой рукой вперед. Лопата пролетела десять метров, врубившись точно в десятку. И если бы это был человек, ему бы перебило грудную клетку и разрубило надвое сердце.

А что курсант? Успел лишь сбросить автомат с плеча и даже не снял его с предохранителя. Он опоздал, и, значит, он умер.

Лопата оказалась быстрее пули.

— Пуля дура, — сказал инструктор. — А штык… — ткнул он в лезвие лопаты. — Молодец! Ясно?

— Так точно!

— Что?!

— Да… Поняли… Ясно…

— Запомните: в метании шанцевого инструмента важна траектория, а не сила. Лопата не требует сильного замаха, так как сама по себе достаточно тяжела и имеет хорошую инерцию. Пробуйте.

И курсанты метали и швыряли лопаты в мишени и манекены, поначалу промахиваясь, потом всё больше попадая в цель.

— Кроме того, можно метать лопаты прокрутом, через плечо, как это делают метатели молота. Можно из-под руки. Можно прямым выпадом. Или черенком вперед… При некотором умении можно метать это орудие ногой.

— Это как?

Инструктор поставил лопату вертикально, отвел ногу чуть назад, заведя мысок ботинка за черенок, и вдруг, как будто споткнувшись, стал припадать вперед и, зацепившись ногой за верхний срез лезвия, одновременно откинул рукой назад черенок, резко толкнул лопату вперед, как если бы пинал мяч.

Лопата, пролетев несколько метров, врубилась в мишень.

Строй уважительно загудел.

— Конечно, попасть с ноги точно в яблочко сложно, но в человека с трех-четырех метров вполне вероятно. В чем главное преимущество лопаты? В том, что противник не ждет вашего нападения. Ведь у вас в руках садовый инструмент, а не карабин или шашка. Но чтобы атака была действенной, она должна быть мгновенной и неожиданной. Вы не должны выдать свои намерения ни жестом, ни мимикой, вы должны разговаривать, улыбаться и, не меняя выражение лица, нанести удар. И главное… — Инструктор выдержал паузу. — Вы не должны бояться убивать. Учебные пособия на плац!

Принесли новые манекены. Привычных «петровичей». Но теперь к деревянным головам манекенов были приклеены фотографии людей. Лица солдат, но и гражданских тоже. Даже женщин. И детей.

— Не трудно убивать лопатой, трудно убивать человека. Живого, — сказал инструктор. — Страшно воткнуть штык лопаты в лицо. В глаза. В горло. И именно боязнь убить останавливает вашу руку, ослабляет удар. Вы должны привыкнуть убивать. Рефлекторно. Без оглядки на возраст, пол, внешний вид противника. Вы должны научиться наносить удар раньше, чем поняли, кто перед вами. Только так можно победить. И выжить. Вначале бить — потом думать!

И курсанты били. В фотографии солдат, женщин, стариков, детей. Били и били. Уже не обращая внимания, кто изображен на портрете, а лишь выискивая в них уязвимые точки — все те же глаза, шеи. Старались попасть именно в них. И попадали.

— Молодец, — хвалил курсанта инструктор. — Ты снес ей полголовы. Это хороший удар. Но он должен быть более жестким, чтобы острие не соскользнуло по кости…

И курсанты согласно кивали. И снова били. В женские, мужские, детские лица…

И, наверное, они считали, что теперь готовы быть убийцами. Быть бойцами. Но их инструкторы считали иначе. Потому что это был не конец учебы. Нет, не конец!.. Они слишком легко хотели отделаться…

— Лопата… Вот где мне эта лопата, — чиркнул себя поперек горла Сан Саныч.

— Да, не повезло, — вздохнул один мужик. — Это ж сколько тонн пришлось перекидать…

Но другой с ним не согласился:

— А чего не повезло-то? Я, например, свой АКС после каждой стрельбы… Чуть вконец не истер. А старшина, гад, тряпочкой в дуло. И в рожу мне!.. Патрон один раз потерял, так думал, меня в дисбат на два года уроют. Ладно губой отделался. А лопата — что… Ткнул — бросил. Ткнул — бросил. Сломал — выбросил. Милое дело.

— Это да, — согласился Сан Саныч. — Милое дело. Лопата…

Личный состав выстроили на плацу. И туда же вывели… собак. Всё больше беспородных.

— Это ваши четвероногие друзья, — сказал инструктор. — Вполне симпатичные псины, которых вы убьете. Но не теперь, через три дня.

— Почему через три?

— Потому что три дня — сегодня, завтра и послезавтра — вы будете кормить их. Ласкать. Гладить. Играть с ними. Каждый со своей.

— Зачем? — удивились курсанты. — Зачем кормить, если потом прикончить?

— Затем, что если вы их покормите и приласкаете, вам труднее их будет убить.

Собаки сидели на плацу поскуливая и озираясь. Это были дворняжки и, в отличие от домашних псов, они не ждали от людей ничего хорошего. Но их обманули.

— Взять прикормку.

Курсанты взяли куски мяса и понесли собакам. Они кормили их, потом гладили и играли с ними. Каждый со своей. Инструктор внимательно следил, чтобы никто не отлынивал от исполнения своих обязанностей. Курсанты должны были подружиться со своими жертвами. И псы поддавались. Потому что были сыты, потому что получали мясо из рук своих новых хозяев, которые трепали их за ухом и гладили животики. Собаки влюбленно глядели на людей, виляли хвостами и всячески демонстрировали свою преданность. Наверное, они решили, что попали в собачий рай.

Но наступил третий день. Тот самый.

— На исходные!

Собаки были привязаны к колышкам, вбитым в землю. Они еще ничего не понимали, они тявкали и виляли хвостами. Они были всего лишь питомцами, хоть и битыми-перебитыми собачьей жизнью. Они доверились людям.

— Приступить к упражнению.

Это было не убийство, всего лишь упражнение. Просто упражнение. Курсанты подхватили лопаты и пошли к собакам. Каждый к своей…

Собаки стали тявкать сильнее, рваться навстречу хозяевам, которые кормили их мясом. Они радовались встрече.

— Работать!

Первый удар был самый легкий. Он раскроил надвое ничего не подозревавшую дворняжку, которая даже не поняла, что случилось. Она умерла легко. Другие — трудно.

Собаки учуяли запах свежей крови и внутренностей и рванулись с привязи. Собачий рай обернулся собачим адом. Этих собак убивать было трудно. Они крутились, визжали, пытались кусаться, увертывались от лезвий лопат. Они хотели вырваться, они хотели жить. Но их рубили, их добивали, резали на куски.

Своих собак…

Еще труднее было убивать дворняжек, которые сидели смирно, испуганно заглядывая людям в глаза. Они ничего не понимали, не соображали, зачем их убивают, они хотели понравиться своим хозяевам, хотели загладить свою вину, которую за собой не знали. Они вымаливали пощаду, норовя лизнуть карающую их руку.

Их убивали, глядя им прямо в глаза.

У кого-то из курсантов выступили слезы.

— Отставить сопли! — рычал инструктор. — Добивать собак!

И курсанты добивали.

Сухая земля алела и жадно впитывала кровь. Лопаты взлетали и опускались, шинкуя уже мертвую плоть.

— Нормально, — сказал инструктор. — Молодцы. Теперь вы сможете убивать. Теперь вы сможете убивать не только собак.

Упражнение было закончено.

— Эй, Сан Саныч, ты чего?

— Я? Так, задумался…

— О чем?

— О жизни.

— Меньше думай, дольше жить будешь.

— И лучше. Ну что, еще по одной? За Сан Саныча и его стройбат?

— За «два солдата из стройбата, которые заменяют экскаватор». Заменяют, Саныч?

— Запросто.

— Ну, поехали.

Подняли, опрокинули, крякнули, зажевали. Заглянули в капот.

— Н-да… Амбец мотору.

— Полный.

— Окончательный.

— Точно.

На том диагностика двигателя закончилась.

— А вот у нас, в морфлоте, если тельник грязный… Боцман… Во все, блин, клюзы… по самый топ…

— Ха, у нас в войсках дяди Вани, в ВДВ, когда ботинки… Старшина… В положение мордой в плац… И три часа…

— Да ладно, у нас ротный был, если кровать плохо заправлена, если хоть морщинка, он всю роту наклонял и, что ни попадя, через все отверстия рвал. Такой ротный…

— Да, армия — это вам не гражданка…

Дошла очередь до Сан Саныча, который тоже что-то должен был сказать. Насчет тягот службы. Потому что если где-то собираются несколько бывших воинов, они обязательно выясняют, у кого служба была круче. «Это вас е… мели?! — кричат, горячатся они. — Это нас е… ели! Так имели. Во все дыры!.. — Впрочем, через пять минут они так же горячо доказывают друг другу: — Это вы борзели? Ха, это мы борзели! Так борзели!..» И каждый в этой дискуссии обязан поучаствовать. Такая традиция.

И все посмотрели на Сан Саныча.

— Нас тоже, — сказал он. — Ну, не так чтобы. Но все-таки… Туда же…

И всё?

— А вы хоть строем ходили?

— Когда как…

— А в наряды?

— Бывало.

— Что ж это за служба? Это, считай, гражданка.

— Ну да, — кивнул Сан Саныч. — Почти гражданка… — И он как-то виновато пожал плечами.

— Ну, а форма? За форму-то хоть гоняли?

— За форму? — Сан Саныч на мгновение задумался. — За форму гоняли. Еще как…

Строй стоял на плацу третий час. Стоял кое-как. И в чем попало. Не в гимнастерках. Не в шинелях. Не в сапогах. Черт знает в чем стоял! В футболках, косухах, ватниках, плащах, пиджаках, застегнутых не на все пуговицы. Это была какая-то мосфильмовская массовка. Но это была не массовка.

— Пословицу слышали: по одежке встречают? — спрашивал очередной, но не последний инструктор. — В ней же, если промашку дал, и провожают — на кладбище.

Строй внимал.

— Вот ты — подойди сюда.

Крайний курсант вышел из строя. Протопал несколько шагов. Повернулся. Курсант был в костюме-тройке, при бабочке и в лакированных штиблетах.

— Тю, — сказал инструктор. — Где ты видел, чтобы джентельмены строевой шаг отбивали? Других занятий у них нет, как каблучками о плац стучать. Джентельмен ходит, себя уважая, а ты топочешь, как колхозник! Джентельмен — это не одежда, это диагноз. Их в ту, в нашу, революцию на раз матросики распознавали и тут же в распыл пускали. Потому что — походочка! И жесты. И взгляды… Характер одежда делает! Ну так доверься ей! Почувствуй обувку! У тебя ботиночки за полтыщи баксов! Их носить надо, а не загребать ими на манер граблей и не шаркать по земле! Такие ботиночки как носочки шелковые на ноге сидят — не слышно! Это как босиком ходить, а ты стучишь! Почувствуй свою обувь. И костюмчик валютный. В таком не ходят, такой — носят! А ты как в ватнике! Пройдись, ощути свой прикид. Он сам тебя поведет, сам тебе походку выправит! Понял? Встань в строй! А теперь — выйди из строя.

Курсант теперь вышел не спеша, любя и ценя себя.

— Вот, лучше. Только рожу подрихтуй. Джентельмены так лицо не носят. Не переигрывай. Сдержанней! Джентельмена удивить нельзя. Ничем! А коли даже удивишь, он этого не покажет. Хоть из пушки над ухом пали, он глазом не моргнет. Потому что ему имидж жизни дороже… Им руки рубят, а они улыбаться должны! Такие они истинные джентельмены… Теперь ты.

Из шеренги вывалился блатного вида парень и, загребая мысками и поплевывая на ботиночки, побрел вдоль шеренги к командиру, скалясь и зыркая глазками. И командир, весь как-то изменившись, стал похож на пахана с двадцатилетним криминальным стажем.

— Ну, ты чего, ты откуда приканал, фраерок, с какой кичи? — поинтересовался он.

— С зоны откинулся, — ответствовал «фраер». — Вчистую.

— Ой ли? — засомневался «пахан». — Сдается мне, что ты, фраерок, лягаш, и надобно тебя через то жизни лишить, на перышко поставить. Ясно? — Уже не «пахан», инструктор спросил: — Ты где такую походочку срисовал? Где таких манер набрался? В детективах? Блатные так не ходят. И не говорят. Так лохи последние себя ведут. Любой урка тебя в айн момент срисует и к параше приставит! Усёк?

— Так это… Да ладно, начальник.

— То-то… Пшёл в строй!

Сникший «фраер» побрел на свое место.

— Вы что, ребятки, мне тут театр разыгрываете? Погорелый. Или вы народные артисты? Или вам телевизионная слава покоя не дает? Тогда вам не сюда, тогда вам в ящик рожи скалить и глазки пучить! В жизни так не играют. В жизни вас на третьем слове расколют. Что вы переигрываете? Что вы мне тут карикатуры корчите, что вы морды перекашиваете, будто вас шершень под хвост укусил? Берите тоном ниже. Вот ты — пошел!

Курсант в тельняшке и черном бушлате шагнул вперед.

— «Моряк вразвалочку сошел на берег»? Не ходят так моряки. Нормально ходят, обыкновенно. Не надо мне тут клешами асфальт мести. Где ты вообще эти штаны раздобыл?

— Старшина дал.

— А если бы он тебе рейтузы выдал? А впрочем, и рейтузы… Ты, который в платье. Иди сюда… Ты что, баб не видел? Ни одной? Разве так они ходят? Бабы себя несут, окружающему миру демонстрируя, чтобы все их видели, чтобы оценили. Ни секундочку о зрителях не забывают. Даже если вокруг нет ни единой души! Вот так… — И инструктор сделал проходочку, слегка шевеля бедрами и постреливая глазками. — Понял?

— Я что, голубой, что ли?! — возмутился курсант.

— А хоть и голубой. Лучше быть живым голубым, чем мертвым трупом! А ну — пошел!

Курсант пошел.

— Ты баба, простая баба, а не кинематографическая шлюха. Не вихляйся. И с каблуков не падай. Видел, как тетки на шпильках бегают — и хоть бы фиг им, хоть бы одна свалилась! А у тебя платформы, вполне себе носимая обувка! А ну, еще раз. Да так, чтобы у каждого из твоих приятелей интерес к тебе поднялся, чтобы им тебя за все возможные места ухватить захотелось. Иначе какая ты баба — недоразумение в юбке. Тебя любой мужик за версту расшифрует. Я уж не говорю про баб. Те самые опасные, те зорко друг за дружкой следят — ни одной промашки твоей не пропустят! Каждую срисуют! А ну, еще раз пошел! Мягче, мягче… Оглянись, прическу поправь, крутнись чуток, на тебя же мужики смотрят! Ну и что товарищи твои? Или они не в штанах? Или у них ничего в штанах? Пошла, пошла… Если ты в свою женскую неотразимость не уверуешь, то кто тебе поверит? Хрен кто поверит. Ты сама себе должна понравиться, а уж потом всем прочим! Игра начинается с веры, а не с костюма. Пошла, пошла… Ах, какая девушка — пэрсик! Ах, как идет, как бедрышками танцует, как попкой трясет! Вах! Хочу тебя прямо теперь! Вот это совсем другое дело. Так и ходи! Теперь — ты!

Из строя вышел инвалид. Пошел, хромая и подволакивая ногу.

— И ты думаешь, я тебе поверю, ты думаешь я тебе подам? Самострел! Инвалид — это больная голова, а не отсутствие ноги. Продумай свою биографию, поплачь, пожалей сам себя, судьбинушку свою горькую. Обидься на весь мир. Отчего несправедливость такая — все с двумя ногами, а ты на одной ковыляешь? Они при бабках, а ты у них подаяние просишь! От этого и пляши… на своей культяпке. Пошел, пошел!..

Каждый день курсанты меняли костюмы и обличье. Каждый день они должны были иметь такую походку, какую требовала их одежда. И наблюдать друг за другом. И общаться друг с другом. В образе. И казалось, что это веселый маскарад. Но это было не так. Никому не было весело, потому что за ошибки в походке, мимике, одежде их наказывали. В учебке — нарядами. После — лишением жизни. Такая учёба. Такая служба…

— Вольно, бойцы!

Потому что всегда «вольно»! Потому что за «смирно» здесь наказывают. Потому что от этих воинов не должно отдавать солдатчиной. Они не ходят строем, а только толпой, и команды отдают, глотая слова и бормоча, а не коротко и чётко. И подворотнички не подшивают, так как нет у них гимнастерок, а только гражданское платье.

— Почему ремень затянут? Отвечать!

— Так, товарищ стар… товарищ Семен Владимирович… Я по привычке…

— По привычке? Хреновые у тебя привычки! А ну, вольно! Ножку отставь, ручку в карман сунь. Пуговку расстегни. И рожей не мертвей, расслабься, ухмылочку изобрази. Да попоганей. И не стой как чурбан, шевели ножками-ручками. Ну что за долбодон! Я выколочу из вас армейские привычки!

И выколачивал!

— Кто, вашу маму, так кровать заправил? Кто рантик стрункой навел? Кто эта гнида? Ты?

— Так точно!

— Что?!

— Ой, забылся… Ну, допустим я. А чего такого-то?

— Вот так-то лучше. А то «так точно». Я за «так точно» точно в нарядах сгною. Усёк?

— Так т… Ну да, кажись, въехал.

— За сколько секунд раздеваешься?

— За тридцать пять!

— Совсем хреново! Будешь за три минуты.

— Но, товарищ… Семен Владимирович. Нас учили…

— А я отучу! На то я здесь и поставлен, чтобы из вас людей сделать. Людей, а не солдафонов. Ясно?

— Так… понятно всё объяснили.

— Тогда иди сюда… Твоя кровать?

— Ну…

— Правильный ответ. А теперь заправь ее как следует! — И Семен Владимирович рванул с кровати одеяло и простынку и пнул подальше подушку. — Время пошло!

Курсант схватил простыню, стал, аж язык на плечо, натягивать ее на матрасе, выравнивать, выглаживать складочки.

— Не понял! — удивился старшина. — Я сказал «время пошло», а не поскакало. Пешим порядком пошло. Ме-е-дленно… Тебя, парень, видно, в армии передрючили. Откуда тебя к нам?

— Из ВДВ.

— Тогда ясно. Изуродовали пацана. Придется с тобой повозиться. Давай еще разок. — И старшина вновь сбросил постель на пол.

Теперь курсант заправлял кровать не спеша, с ленцой, кое-как. Теперь одеяло не лежало а топорщилось многочисленными буграми и складками. Но в нормативы курсант всё равно не уложился. Поспешил чуток.

— Ну ты, торопыга. У тебя папа, наверное, летчиком был? А ну еще разок. А все смотрят и запоминают.

Постель слетела на пол.

— Время пошло…

Утром казарма поднималась зевая, почесываясь и вздыхая. Но кто-то по привычке соскакивал рывком и начинал судорожно нашаривать гимнастерку.

— Ты что, сынок, прыгаешь? Ты что, козел горный? Тебе чего не лежится? Что у тебя за шило в том месте? Ты где видел, чтобы гражданская шваль с кровати скакала? Полежи, подремли, подумай о дне грядущем. Отбой, сынок! И всем — отбой. Из-за этого вот долбодона.

И взвод, зло косясь на нерадивого курсанта, забирался в койки.

— А теперь, сынки… подъем! Не спеша, с ленцой, как у мамки вставали. У мамки, поди, не торопились…

Взвод выбирался из коек.

— А ты чего оделся? Так быстро? У тебя что, пожар? Или тебя на своей бабе муж застукал? Чего ты в порты с разбегу прыгаешь? Из-за твоей прыткости теперь всем…

Отбой!..

Подъем!

Отбой!..

И все кровати стараниями старшины скоро выглядели как надо — черт знает как!

— Вот это славно. Совсем другое дело, — хвалил старшина личный состав. — И если еще увижу!.. Хоть у кого-нибудь! Урою весь взвод!.. Ясно, сынки?

— Ну так чё… Ну конечно… Да понятно, блин…

Всё здесь было шиворот навыворот. Всё наперекосяк!

— Стройся!

Подразделение встало не сразу, не по росту, не в две шеренги, не быстро. Встали кое-как, толпой.

— Хорошо! — похвалил старшина. — Теперь всем вольно. Еще вольнее! Ну, то есть совсем…

И все расслаблялись, втыкали руки в карманы, и подразделение уже не выглядело как вышедшее на построение воинское формирование, а напоминало тусню гражданских недоносков перед ночным клубом.

— Вот, теперь это на что-то похоже. А сейчас в столовую шагом… не в ногу, не строем, без песни, потихоньку, пошли, ребятки…

Столовая была типично армейская, щитовая, с тамбурным входом, покрашенная серой шаровой краской. А вот внутри… Ни хрена себе!

Вчера они принимали пищу… Ну, то есть кушали в типичной заводской столовке с металлической стойкой, грязноватыми подносами, плохо вытертыми сальными столами и толстыми тетками-поварихами, которые орали: «Маша, тефтели готовы? У меня компот кончился! Компот принесите кто-нибудь!»

А сегодня…

Жирных столов не было, были изящные столики, покрытые крахмальными скатертями, были салфетки и приборы, играла музыка, и какой-то мужик в пиджаке и галстуке-бабочке вежливо им улыбался.

— Рад приветствовать вас, молодые люди, в нашем заведении, — встретил он личный состав.

Вообще-то это был все тот же «петрович». Но живой и одет с иголочки.

Толпа курсантов растерянно замерла на пороге.

— Проходите, молодые люди, — пригласил широким жестом метрдотель. — Прошу-с…

— Ну, чего встали как бараны? А ну, шагом!

Метрдотель укоризненно посмотрел на старшину и перевел взгляд на курсантов.

— Вы столик заказывали?

— Мы? Нет! — испуганно замотали те головами.

— Вы чего тупите? — возмутился старшина. — Заказывали они. А ну, сели за столики.

Курсанты повалили в зал.

— Ай-яй-яй, — покачал головой метрдотель. — В ресторане себя так не ведут. Вы должны зайти, оглядеться, выбирая столик, подойти к зеркалу, поправить прическу…

— А ну, вышли и зашли, как положено! — рявкнул старшина.

Все вышли. И зашли, как положено. И еще вышли. И опять зашли. И еще… Наконец расселись за столиками. И стали хватать и вертеть блестящие вилки и ложки и, посыпая солью, жевать хлеб.

— Господа!.. Вашу мать… — сказал метрдотель. — В ресторане не хавают хлеб. И вообще не жрут, как свиньи! В ресторане проводят досуг и общаются в приятной компании. Старшина?

— Встать! — рявкнул старшина. — Упор лежа принять! Отжимание на время! Время пошло!

И на полу, между крахмальными скатертями, быстро замелькали спины.

— Благодарю вас, Семен Владимирович.

— Не за что, — ответствовал старшина. — Если нужно что — обращайтесь, не сочтите за труд.

— Всенепременно. А теперь, господа, прошу обратить внимание на приборы на ваших столах…

Приборов было чуть ли не три десятка. Знакомы из них были два — вилка и ложка.

— Теперь, господа, я хочу посвятить вас в некоторые нюансы сервировки столов в приличных заведениях традиционной европейской кухни.

И от такого к ним обращения курсанты пугались больше, чем если бы их посылали по матушке, грозя вырвать отсутствующие у них женские половые органы через все имеющиеся у них физиологические отверстия.

— Итак, господа, что это за предмет? Который я вам ранее показывал.

— Это щипчики для разделки омаров.

— Прекрасно, господа, прекрасно. Хотел бы увидеть, как вы владеете данным инструментом.

И на столах появлялись здоровые такие раки. Ну, очень здоровые! И тоже красные.

— Прошу, господа! И прошу вашего внимания…

И метрдотель стал показывать, в какую руку надо брать щипчики, в какую ножичек и как пилить этого монстрообразного атлантического рака.

Курсанты брали щипчики и ножички и пилили и кромсали деликатесное блюдо, притискивая его к тарелке руками. А кое-кто по-быстрому выковыривал мясо пальцами.

— Семен Владимирович, — обратился страдающий метрдотель к старшине, — объясните юношам…

— С превеликим нашим удовольствием, — ответствовал старшина. — Сынки, упор лежа принять! И…

Через неделю личный состав разделывал омаров и прочую экзотическую гастрономию вполне убедительно, как если бы они всю жизнь воспитывались в семьях английских лордов. Молодежь, если через упор лежа, обучается на раз-два.

— Благодарю вас, господа. Надеюсь, вам понравилось наше заведение и вы непременно посетите нас еще в самое ближайшее время.

«Ближайшее время» случилось на следующий день. Теперь в столовой был совсем другой интерьер — кают-компания среднестатистического рыболовецкого траулера, с привинченными к полу стульями, с иллюминаторами, намалеванными на стенах. И давешний метрдотель в грязном засаленном фартуке поверх тельняшки метал на столы с высоким бортиком тарелки, кружки и сердито орал:

— Борщ вам не нравится? А я по раскладке… Если кого с меню воротит, то я счас старпома позову! Или, может, вам омаров предложить?

И курсанты рубали флотский борщ и котлеты, обсуждали план путины, пересыпая свою речь флотскими жаргонизмами.

Потому что — такая служба.

Почти гражданка…

— Ну всё, мужики, пойду я, — вздохнул Сан Саныч. — А то жена… — и безнадежно махнул рукой.

— Ну иди, коли надо, — сочувственно кивнули мужики. — Может, на посошок?

— Не… Хватит. Дай лучше апельсином зажую. Учует Зинка — полвечера мозг выносить будет.

Сан Санычу протянули дольку апельсина.

— Ну всё, мужики, нет меня. — И Сан Саныч ушел.

— Да… — сочувственно вздохнул кто-то. — Загнала Зинка мужика под каблук. Не повезло.

— Это точно…

Сан Саныч шел по вечерним улицам, ни о чем не думая, ничего не желая, никуда не спеша. Шел себе и шел. Потому что в свой законный выходной.

— Ты что так рано? — удивилась жена.

— Так ты же сама просила пораньше.

— Что, добавки не было? — догадалась Зинка, обнюхивая супруга.

— Какой добавки?

— Той самой! — хлопнула она себя пальцем по шее. — А то вернулся бы ты!

— Ну что ты, в самом деле, — вяло возмутился Сан Саныч. — Мы с мужиками карбюратор… Ну еще поговорили маленько. Армию вспомнили.

— Кто «армию»? Ты «армию»? Ты же в стройбате служил, раствор месил. Ты всегда был неудачником. И как меня, дуру, угораздило! У всех мужики как мужики, а у меня… Вон у Тамарки… И у Верки… Правильно мама…

Сан Саныч вздохнул и пошел в гостиную. Где были кресло и телевизор.

— И ночью ко мне ни-ни! — вдогонку прокричала жена.

— Это почему?! — возмутился Сан Саныч. Так как должен был возмутиться.

— Потому что дверцу на кухне не починил, — злобно ответила жена. — Вот почему!

— Злая ты, Зинка.

А-а впрочем, обычная, среднестатистическая. Какая и должна быть.

Сан Саныч включил телевизор. Там шла стоочередная серия не понять какого сериала, в которой играли артисты — не вспомнить по фамилии, но с знакомыми по другим сериалам физиономиями. Они беспрестанно что-то говорили.

— Завтра в ЖЭК за справкой зайди! — крикнула сунувшаяся в дверь жена.

— Когда я успею?! — возмутился Сан Саныч.

— После работы. ЖЭК до восьми работает.

— Может, лучше послезавтра?

Жена встала между мужем и телевизором, заслоняя собой экран.

— Нет, завтра! Мне справка еще позавчера нужна была. Завтра!

— Ладно, зайду, — примирительно сказал Сан Саныч. — Раз надо.

— Вот и зайди! — торжествующе завершила диалог Зинка. — А ночью всё равно ни-ни. Как-нибудь сам обойдешься…

Утром Сан Саныч пошел на работу. Где что-то строгал, а после склеивал. Кажется, кресло. В обед жевал принесенные из дому бутерброды. И снова строгал. И клеил. За свою работу он получал зарплату, которую забирала жена. Как у всех. И еще он заначивал рублей пятьсот на пиво. Как многие. И вечером пил с друзьями во дворе, на детской площадке, в беседке. Как обычно. И жаловался на жизнь. Как все жаловались.

— Достала меня Зинка, — говорил он. — Вконец.

— Так разведись, — советовали ему.

Потому что все так друг другу советовали. Но никто не разводился.

— А дети? Дети меня любят. И где потом другую найти? А если найти, то она, может, еще большей стервой окажется?

— Это да, — соглашались мужики. — Другая хуже может оказаться. Вон Петро развёлся, молодую нашел, а она у него полквартиры оттяпала и рога навесила, что твоему сохатому. Короче, один хрен — к старой жинке вернулся.

— Ну да, — соглашался Сан Саныч. — От дерьма дерьма не ищут.

— Точно…

После работы Сан Саныч пошел в ЖЭК, но там его не ждали. И вообще людей не любили, в особенности жильцов.

— Чего надо?

— Справку бы мне.

— А задолженность по квартплате имеется?

— Нет, я вовремя плачу.

— Идите в шестое окно, несите выписку.

— Из чего?

— Там скажут.

Там не сказали, там спросили:

— Что надо?

— Выписку.

— Из чего?

— Сказали, вы знаете.

— Где сказали?

— В третьем окошке.

— Они там что, с ума все посходили? Идите, скажите им, что мы выписки не даем.

— А кто дает?

— Вот в третьем окошке вам и скажут.

— Но они к вам направили! — начал кипятиться Сан Саныч. Потому, что пора было кипятиться.

— Они там точно сдурели… Ладно, ступайте в седьмое окно, скажете, что вас послали из третьего.

— Но вы шестое!

— А вы скажете, что с третьего, потому что мы выписок не даем. Идите!

В седьмое окно была очередь. Человек сорок. Но дома была Зинка. Сан Саныч встал в хвост очереди. Он стоял, переступая с ноги на ногу и глядя на свои ботинки. Взять бы их, снять… оторвать каблук и… вырезать печать. На эту самую справку. Шлёпнуть — и всех дел…

— Зачем нам подделывать справки? — спросили курсанты.

— Затем, что вам может понадобиться бумажка, которой у вас нет. Например, пропуск на секретный объект. Или рекомендательное письмо. Или справка из комендатуры.

— Какой комендатуры?

— Вероятного противника. Того самого, который захватил часть вашей страны и выдает справки оставшемуся на оккупированной территории населению. И, не имея такой справки, можно запросто угодить в подвалы контрразведки. Или быть застреленным патрулем во время комендантского часа. Ясно?

— Так т…! Ну да, ясно.

— Какие вам могут понадобиться документы? Подойдем к стендам.

Документов была хренова туча. Паспорта, пропуски, выписки, справки, письма, бланки, визитки… Отдельно шли печати: круглые, треугольные, прямоугольные, гербовые — с гербами полусотни стран, штампы…

— Требуемую вам бумагу с печатью, подписью и всеми прочими реквизитами проще всего изготовить с помощью цветного принтера и сканера, — сказал инструктор. И поднял две бумаги. — Который здесь оригинал, а который подделка? Смотрим.

Документы на вид были совершенно одинаковые.

— Этот…

— Нет, вот этот…

Фальшивка оказалась лучше оригинала, потому что все выбрали ее.

— Теперь вы создадите аналогичный документ. Прошу…

В классе на каждом столе стояли принтеры, сканеры и прочая оргтехника.

— Берем чистый лист бумаги и…

Через сутки, пару раз отжавшись от пола, курсанты научились более-менее уверенно сляпать фальшивку.

— Молодцы. А теперь забудьте о принтерах.

— Почему? — удивились курсанты.

— Потому, что там, за линией фронта, у вас не будет принтеров, сканеров, ноутбуков и даже пишущих машинок. Ничего не будет.

— Как так?

— На оккупированной территории вся оргтехника будет изъята в течение суток под страхом смерти. Жители сами отнесут их на пункты сбора. А кто запоздает — повиснет на городских фонарях в назидание ослушникам. Таковы законы войны! Это драка, деточки, а не именины.

Все притихли.

— Так мы что, подпольщики?

— Пока вы никто и звать вас никак. Но если случится война, то вы будете призваны особым приказом и будете переправлены в тыл врага. Хотя в ваших военных билетах в графе «род войск» будет стоять — «стройбат». И если вы усвоите преподанные вам здесь уроки, погибнете не сразу и успеете выполнить приказ!

— А зачем тогда сканеры? — тихо удивился кто-то.

— Затем, что в лесах будут развернуты партизанские соединения. Со своими штабами и особыми отделами. Там будут сканеры и принтеры, потому что уже теперь они, на случай войны, законсервированы в лесных схронах. Там, у партизан, вы сможете использовать данные вам навыки. Но не в городах. В подполье у вас не будет ничего, кроме подручных средств, которые использовали наши дедушки еще на той, последней большой войне. Например… — Инструктор ткнул пальцем вниз. — Ботинок. Не весь, только подошва и каблук, они должны быть из натурального каучука. Собираясь за линию фронта рекомендуется надевать дорогую обувь из натуральных материалов, а не китайскую дрянь. Берем каблук… — Инструктор взял каблук. — Берем скальпель. Не просто берем, вот так берем, — показал он. — И медленно, направляя и подталкивая инструмент большим и указательным пальцами второй руки, срезаем первый слой резины. Пробуем…

Печати получались кривые-косые, со срезанными, несуразными буквами. Но это в первый день. На третий — буковки подровнялись. Через неделю перестали прыгать в строчках. Еще через пару дней приобрели более-менее приличный вид.

— Ну вот, другое дело. Конечно, при тщательном изучении враг распознает подделку, но где-нибудь на улице, в темноте, под светом случайного фонаря — вполне вероятно, что нет. А еще можно подделывать печати с помощью сваренного вкрутую куриного яйца, парафина или ингредиентов, купленных в любых аптеке или хозмаге…

Оказывается, и так можно! И еще не так…

— А теперь эту печать нужно поставить на документ. Вот на этот, — махнул какой-то бумажкой инструктор. — Подходим по одному. Смотрим. Десять секунд. — Он развернул документ. — Раз. Два. Три… Десять! — Инструктор убрал бумагу. — Теперь берите чистый лист и постарайтесь восстановить вид и содержание документа.

— А можно его сфотографировать?

— Чем, позвольте спросить?

— Мобильником.

— Вы предполагаете, что на войне будут мобильные телефоны? Вы всерьез? Первое, что сделает враг, разрушит все ретрансляционные вышки и изымет у населения телефоны. Равно как оружие, автотранспорт, радиоприемники и…

— Оргтехнику.

— Верно. У побежденного народа не может быть телефонов. Следующий. Смотрим. Раз… два… три… Довольно. Запомнили?

— Нет. Десять секунд мало.

— А вы думаете, враг предоставит вам образцы пропусков на неограниченное время? И еще лампой подсветит? Нет! Всё, на что вы можете надеяться, — это бросить взгляд на интересующий вас документ. Увидеть, запомнить, перенести на бумагу. И никак иначе. Время пошло! Раз… два…

Сан Саныч возвращался домой. После честно отработанной, в здоровом трудовом коллективе, смены. Шел в свою почти образцово-показательную семью, потому, что был примерным семьянином и отцом. И вообще он вел очень правильный и положительный образ жизни, примерно как передовик производства и член низовой партийной ячейки времен брежневского застоя. И с какой стороны его ни пощупать — не зацепишься. Не передовик, но и не прогульщик. Не пьяница, но и не трезвенник — позволяет себе в законные выходные стакан-другой, но не больше, при этом в подворотнях не валяется и домочадцев в пьяном угаре не гоняет. В школу на родительские собрания ходит. Собаку выгуливает. Взносы по ипотеке платит исправно. Власть ругает умеренно, выше ЖЭКа не задираясь. На выборах голосует за партию большинства. Соседи, сослуживцы, собутыльники и старушки во дворе его любят. Участковый держит на хорошем счету. Антиобщественных поступков он не совершает, в лидеры не рвется, предпочитая ходить в середнячках. Вполне себе законопослушный, среднестатистический гражданин, на которых страна держится.

И вот теперь усталый, но счастливый идет Сан Саныч домой, чтобы съесть свой честно заработанный ужин, проверить у детей уроки, погладить их по головам, посмотреть свой любимый сериал и лечь спать с законной женой, у которой сегодня, может, даже голова не болит. Идет и знать не знает, что за углом его поджидает неприятность. В виде трех сильно подвыпивших граждан асоциальной внешности, которым на третью бутылку не хватает.

— Опачки! — сказал один гражданин, узрев идущего им навстречу прохожего.

— Это денежки к нам пешком идут! — обрадовался другой.

Намечалось продолжение банкета.

— Мужик, у тебя бабки есть? — вполне миролюбиво спросили асоциальные личности. — Поделись.

— Откуда? — развел руками прохожий. — У меня жена и дети. И проценты по ипотеке.

— А ты поищи, — посоветовали личности.

Прохожий вывернул карманы, наскреб пятьдесят рублей.

— Мало, — пожаловались хулиганы. — Может, у тебя еще тысчёнка-другая завалялась? Давай поищем. Вместе. — И полезли ему в карманы.

Прохожий не сопротивлялся. Хотя очень хотел. Ударить правого локтем в кадык, левого кулаком в переносье, заднего достать ногой в пах, и можно идти дальше. Пустяшное дело. Пьяницы вывернули у него карманы. В карманах ничего не нашлось. А смиренность жертвы рождала агрессию.

— Ну ты, дядя, гад! — сказал один из хулиганов и ударил Сан Саныча кулаком в лицо.

Тот охнул и опрокинулся навзничь. Удар был нешуточный. И был хорошо поставлен.

— Вы что делаете, ребята? — заныл Сан Саныч. — Зачем бьёте? Возьмите что хотите.

Но хулиганы не унимались. Им уже не хотелось водки. Им нужна была кровь. Кровь вот этого случайного прохожего.

Чёрт, как всё нехорошо обернулось…

Сан Саныч быстро оглянулся. Улица. Чуть дальше фонари. Но всё равно светло, слишком светло. В любой момент могут появиться прохожие. И еще где-то есть видеокамеры. Теперь на каждом шагу, у дверей каждого магазина понатыканы камеры. Нужно уходить.

— Ну, ребята, ну отпустите! Ну, Христом Богом! — взвыл прохожий. И вдруг резко дернулся и побежал.

Но хулиганы оказались шустрыми и явно не новичками в уличных потасовках. Один в прыжке ухватил его за пиджак, цепко повиснув на спине. Сан Саныч быстро протащил его с десяток шагов, не обращая внимания на тумаки.

— Ну, вы чего, чего?.. — ныл и просил он о пощаде, занимая наиболее выигрышную позицию в тени кустов.

— Ну ты, дядя, вконец достал! — не вытерпел один из хулиганов.

В руках у него блеснул нож. Да нет, не нож — заточка! А это уже было серьезно. Эти пьяницы не пугали, они готовы были убить. Распалить себя и ткнуть заточкой под ребра! Здесь, в кустах, куда он их затащил, они перестали бояться случайных свидетелей. Похоже, он переиграл сам себя.

— Да вы что, вы что, ребятки?.. — лебезил, плакал Сан Саныч. — Хотите часы? Вот часы — берите. — И стал снимать часы.

Но бандитам не нужны были его часы. Им нужна была его жизнь. Часы они могли снять и после. С трупа. Хмель и безнаказанность распаляли их. Один впереди, с заточкой, самый опасный. Второй сзади, за спиной, почти вплотную, готовится схватить его за руки, чтобы напарнику сподручней было всадить обездвиженной жертве в подреберье нож, еще один сбоку, в метре, отслеживает улицу — стоит на шухере — быстро и спокойно оценивал обстановку Сан Саныч. Есть секунда, может быть, две… Потом удар заточкой. И еще несколько, чтобы наверняка, чтобы добить. После первого удара живым его они оставлять не будут. Что делать? Умереть? Драться? Что?

— Мочи его, Рваный! — свистящим шепотом крикнул тот, что притаился сзади.

Рваный отступил и пнул жертву ногой, целясь в живот. Всё. Раздумья кончились, дальше сработали инстинкты.

Сан Саныч поймал ногу, сильно, до хруста, крутнул за мысок, оттолкнул ее от себя, роняя противника и, резко повернувшись, зацепил еще одного хулигана локтем в висок. Пусть всё выглядит как случайность… Рваный, раскинув руки, рухнул затылком на бордюр. Плохо, мог и убиться! Его приятель кулем осел на месте. Этот ничего — этот минут через пять придет в себя.

— Ребята, ребята, отпустите, не бейте! — заорал Сан Саныч, оборачиваясь к третьему, стоящему на шухере бандиту. — Не бейте меня!

— Не трогай меня, дядя, не надо! — в свою очередь заверещал перепуганный до полусмерти бандит. И, ломая кусты, рванул прочь.

Сан Саныч быстро наклонился над поверженным врагом, ощупал окровавленный затылок. Нет, всё в порядке — придет в себя. Очухается, но вряд ли побежит в полицию. Не та фигура, чтобы заявления в ментовке писать. Всё, надо уходить. Сан Саныч быстро, по кустам, выскочил на соседнюю улицу. На свету пошел не спеша, степенно, чтобы не привлекать внимания. Теперь он сожалел о случившемся. Не о том, что на него напали — сие от него не зависело, а что он победил, что выжил. Это была слабость.

Он должен был позволить себя избить. Даже если до полусмерти. Даже если до смерти. Позволить себя отколотить, но не выказывать своих навыков. Позволить себя пырнуть ножом, по возможности подставившись не смертельно опасным боком. Но не защищаться! Не нападать! Это был закон. Непреложный и не обсуждаемый. Умри, но не наведи на себя, не выдай Тайны! Он должен был лечь на асфальт и получать предназначенные ему пинки и удары… И даже заточку в бок! Должен был!

Но девять лет… Девять!

Он нарушил закон. Он не хотел, он не готов был умирать. Просто так, от кулаков, от ножа случайных хулиганов. Он хотел жить. Потому что привык жить… За столько лет… И всё его прежнее прошлое осталось далеко, в той, другой биографии, которую он еще вспоминал, но как-то все реже и реже.

Девять лет… Целая жизнь..

Сан Саныч уходил от места баталии в противоположную от дома сторону. Он привычно путал следы, на случай, если его кто-нибудь заметил. Хотя вряд ли. Он сознательно и удачно утащил противников в кусты, где нет прохожих и нет случайных видеокамер. Он сделал всё грамотно. Но всё равно он всё сделал не так. Потому, что нарушил закон! Он спас свою жизнь, рискуя Тайной…

— Что с тобой? — спросила жена.

— Да так… — успокоил ее Сан Саныч. — Хулиганы. Пятьдесят рублей забрали. Ничего страшного.

Но жена не успокаивалась:

— Они же тебе всё лицо!.. И пиджак!.. Боже мой!

— Да ладно! Нормально, я тебе говорю, — хорохорился муж.

— Да где же нормально, когда у тебя кровь течет! И здесь тоже! Ну какой же ты у меня недотёпа. Всё у тебя не как у людей. — И она стала промакивать платком кровь.

Дети, подбежав, испуганно смотрели на папку, а потом прижались к нему и громко заплакали.

— Ну что вы в самом деле… — успокаивал, как мог, домочадцев Сан Саныч. — Это только с виду… А так пустяки. Как на собаке заживет!

— А если бы они тебя убили?

— Так не убили же.

— Надо в полицию звонить! — спохватилась жена. — Надо их найти! И посадить!

А вот этого делать было нельзя. Никак! Полиция могла зацепиться и начать разматывать происшествие, всё более удивляясь тому, что жертва отделалась легкими телесными повреждениями, а у двоих нападавших сломаны кости.

— Никуда не надо звонить! — замотал головой Сан Саныч.

— Но почему? Они же тебя чуть не убили!

— Пока не убили! А если я заявление напишу, их дружки меня подкараулят. Или тебя. Или, не дай бог, Ленку. Ты что, это же бандиты! И вообще никому ничего об этом не рассказывай, чтобы они не узнали, где мы живем. Обещаешь?

— Ну, ладно, — согласилась жена.

«Надо ее будет еще постращать, — подумал Сан Саныч. — Чтобы подругам не растрепала. И завтра с утра больничный взять. По ОРЗ. Отлежаться, подождать, пока раны затянутся… Или нет, не таиться, а, наоборот, аргументировать ссадины бытовой травмой. Расшибить разбитую физиономию, прикрывшись свежими ранами. Да, наверное, так. Лучше — так. Тогда никто не заподозрит, не сопоставит…»

Утром Сан Саныч в подъезде, спускаясь по лестнице, споткнулся и очень неудачно прокатился два лестничных марша, раскроив о ступеньки половину лица. Нужную половину. Приехавшая бригада «скорой помощи» только головой качала.

— Ты как это, мужик, умудрился-то?

— Да так, нога подвернулась, — отмахивался от уколов пациент. — С кем не бывает.

— С ним всегда так! — жаловалась, всхлипывая, жена. — Не понос, так золотуха. Непутёвый он у меня какой-то.

В отличие от вчерашнего вечера, Сан Саныч стонал, охал, хватался за раны и жаловался на злодейку-судьбу вполне законно. Сегодня он привлекал к своей травмированной особе всё возможное внимание, чтобы все видели и свидетельствовали. И Зинка со вчерашнего происшествия переключилась на сегодняшнее. Вчера что, вчера были пустяки, а сегодня, как ей должно было показаться, ее муж расшибся чуть ли не до смерти.

— Ты не представляешь, мой балбес с лестницы умудрился упасть! — рыдала она в телефонную трубку. — Всю рожу разбил и ребро, кажется, сломал. Ну как меня угораздило за такого? Всё у него через… Правильно, мама…

Вот и славно!

По ящику шел боевик. Главный герой — симпатяга парень — молотил конечностями многочисленных вооруженных врагов, обворожительно улыбаясь в экран. Перемазанные кетчупом враги, издыхая, складывались в штабель. Сынок Юрка смотрел на творящийся на голубом экране беспредел открыв рот.

— Папка, а он правда так может? Всех поубивать? Один?

— Всех? Нет, всех невозможно.

Кинематографический герой начал укладку второго штабеля.

— Ну вон же, — ткнул сынок пальцем в экран.

— Но это же кино. В кино всё можно.

— А в жизни?

— В жизни они набили бы ему морду и напинали куда ни попадя, — объяснил папа. — Их же вон сколько, а он один.

— А если трое? Троих можно победить?

— И троих вряд ли, — высказал сомнение отец. — Трое одного угробят точно. Как он с ними может справиться, если их трое!

— А тот дядя мог! — вздохнул сынок.

— Да вранье всё это.

В комнату сунулась жена.

— Откуда твоему папаше про то знать, когда он в стройбате служил! Он с одним-то не справится. Он со мной не справится, потому что не мужик. А вот другие…

— Ну ты что, Зинка, такое говоришь? Пацан интересуется, а ты!

— А что говорю… Правду говорю! Ты лучше скажи парню, где ты деньги ему на новую форму возьмешь? Папаша!

— Выкрутимся как-нибудь.

— Ты выкрутишься…

Сынок не смотрел на папу и не смотрел на маму, он привык к их ругани. Мальчик не отрываясь смотрел на экран, где супергерой заканчивал штабелирование врагов…

На следующий день был выходной. Утром поехали на дачу.

«Жигуль», как ни странно, не глох, карбюратор не барахлил, глушитель не отваливался. На самом деле машина была в идеальном состоянии и могла дать фору иному «мерседесу», хотя внешне выглядела развалюхой. Как и должна была выглядеть.

Рассаду уместили позади, детей усадили в салон, лопаты и грабли привязали к верхнему багажнику. Вырулили на широкую, всю в лужах дорогу. Светило, слепя в лобовуху, солнце, на деревьях у обочин лопались почки. И даже гаишники куда-то попрятались. Хорошо!.. Рядом катили такие же, с граблями и лопатами, «жигули» и иномарки. Все были радостны и оживленны. Горожане, лежавшие всю зиму на тахте, вырывались в поля и на огороды. Их ждали промороженные, заколоченные дачи и запущенные с осени огороды.

— Не гони, — строго выговаривала мужу Зинка. — У нас дети.

— Да не гоню я, шестьдесят иду! — лениво отбрехивался муж.

— Вот и не гони…

Дети возились и хихикали за спинами взрослых.

— Там желтый.

— Да вижу я, вижу…

Остановились перед светофором.

— А ты ключи от дачи взял? — спохватилась жена.

— Да взял, взял, — успокоил ее Сан Саныч.

— Зеленый, — показала Зинка.

— Да знаю я…

Тронулись. Впереди было два выходных на неотапливаемой, запылённой даче. Два дня счастья.

— Поворот не пропусти.

— Да помню я, помню. Что я, первый раз? Да я…

И вдруг… Как обухом… Как под дых!.. Наотмашь!.. На обочине щит. С рекламой. Чего-то там… Щит! И реклама… Не важно какая. Но цифры, цифры… Всё дело в цифрах!

— Ты чего? — испуганно спросила Зинка.

— Что? — не понял муж.

— Ты почему остановился?

— Я? А… Так мотор стучит. Посмотреть надо… — Сан Саныч дернул ручку, открыл дверцу, поднял капот.

И встал над открытым мотором. Спиной к нему. Он смотрел не на мотор, он смотрел на щит. Точнее, на цифры на щите. Точнее, на несколько, в длинной аббревиатуре цифр. Как же так… Почему? Почему именно сегодня?

— Ну, ты скоро там? — поторопила из салона жена.

— Да, сейчас.

Сан Саныч захлопнул капот, сел в машину, завел мотор, тронулся с места.

— Что это за реклама? — равнодушно спросил он, проезжая мимо и косясь на девицу, намалеванную на щите.

— Эта, что ли? — показала Зинка. — Не знаю. Она уже дня два висит. По всему городу. Прямо на каждом углу. И какой дурак столько денег вломил за такую ерунду? Кто это купит? Точно, деньги людям девать некуда…

— Да, некуда, — согласился Сан Саныч. — Для чего реклама, которая никому не нужна?

Грудастая девица на щите, завлекательно улыбаясь, предлагала купить изделие здмпА421–124-УСД… дробь 34 без посредников, по цене производителя и обязательно сегодня.

— Бред какой-то, — сказал Сан Саныч.

Хотя, может быть, единственный в городе, может быть, даже в Регионе, знал, что это не бред, и знал, кому и для чего нужна эта реклама.

— Ну, а ты что на нее пялишься? Девка понравилась? — захохотала Зинка. — Или хочешь эту хреновину купить? На свою зарплату?

— Нет, не хочу, — честно ответил Сан Саныч. — Точно, не хочу!

Возле ближайшего киоска печати он притормозил.

— Ты чего?

— Свежий футбольный вестник куплю.

Он купил «Вестник». И еще газету бесплатных объявлений, которую быстро пролистнул. Да! Есть! Объявление. Про какую-то ерунду, про симпатичную невесту семидесяти трех лет от роду, без жилья, которая ищет спутника жизни не старше сорока, с машиной, квартирой и дачей. Ну и что? Мало ли сумасшедших на свете? Но адрес, вернее, мейл lena421–124…

— Ну, ты скоро?

— Уже иду!

Они ехали по шоссе на дачу, на выходные, везя в багажнике выращенную на кухне рассаду. Ехали как раньше, как полчаса назад. Хотя всё изменилось, хотя мир перевернулся. По крайней мере в этой, отдельно взятой, семье. В их семье. В его семье.

— Не гони! — ругалась Зинка.

— Да не гоню я, не гоню.

— Вот и не гони…

На даче Сан Саныч вспомнил, что не выключил дома утюг.

— Да ты что? Да как же так? Растяпа! — забеспокоилась жена. — Вечно у тебя так. Сгорим ведь! Что теперь — обратно ехать?

— Да ладно, я сам. По-быстрому, — виновато предложил муж. — Час туда, час обратно. Всего-то.

— Час! За час от квартиры головешки могут остаться! Ну что за мужик у меня! Верно мама говорила…

Но он не стал ее слушать, просто отчего-то притянул к себе жену и обнял ее. Как тогда, как девять лет назад.

— Ты что? — растерялась Зинка.

— Ничего, просто так. Захотелось.

Зинка ошалело смотрела на мужа.

— Дети! — позвал Сан Саныч.

— Чего? — отозвались радостно прыгающие на участке дети.

— Подите сюда.

Дети подбежали. Встали.

— Поехал я, — сказал отец, присев на корточки и погладив их по головам.

— Ага, — сказали дети. — А привезешь чего-нибудь?

— Обязательно.

— Ну ты сегодня прямо какой-то не такой… — тихо удивилась Зинка. — Из-за утюга, что ли? Да ладно, не сгорим небось.

— Поехал, — еще раз сказал Сан Саныч. — Если задержусь — ужинайте без меня.

— А ты не задерживайся! — крикнула вдогонку жена.

Дети, подбежав к забору, отчаянно замахали вслед уезжающим «жигулям». Зинка стояла на крыльце непривычно смирная и задумчивая.

Сан Саныч выехал на трассу и направился в сторону города. Но до города не доехал. Он свернул на какой-то проселок и через пятьсот метров заехал в лес. Достал из бардачка нож и резанул себя по руке. Не глубоко, но так, чтобы закапала кровь. Размазал ее по рулевому колесу, приборной доске, капнул на сиденье. Выбрался из машины, сбросил несколько капель на траву. Вот и всё. Зашвырнул в далекие кусты ключи и, не оглядываясь, углубился в лес, чтобы через десяток километров выйти к другой автостраде. Там он, отряхнувшись и приведя себя в порядок, поднял у обочины руку.

— Куда?

— В город.

— Две сотни.

— Согласен.

В городе он поехал не домой. Дома у него уже не было. Он отправился на вокзал. Сел в электричку. Через пять станций вышел. И отправился бродить по лесу. Любил он лесные прогулки. В одиночестве. Он шел по тропинке, сбивая прутиком листья. Сзади никого не было. Из его и соседних вагонов никто не вышел. Оказывается он ничего не забыл. И все когда-то приобретенные навыки были при нем. И теперь работали помимо его воли. Он прошел по тропинке два километра и захотел сходить в туалет. Огляделся, заметил обвалившуюся избушку — без окон, без крыши, с одними только стенами. Свернул к ней, шагнул в проём отсутствующей двери.

Тихо.

На всякий случай вынул из кармана бумажку и спустил штаны.

Тихо.

Стал вытаскивать из кармана что-то и случайно выронил. В обрушившийся погреб.

— Черт возьми, — тихо выругался он. — Это ж надо. Э-эх!

Он натянул штаны, заглянул в погреб, спрыгнул в него, огляделся. В погребе было холодно, мерзко и пахло тухлятиной.

Он нашел оброненную вещь. Заметил в углу под завалом сгнивших в склизской плесени досок рваную, всю в засохшем дерьме, телогрейку. Потянул ее. Потрогал рукав, нащупал что-то железное — то ли заржавевший крючок, то ли пуговицу — оторвал. Теперь телогрейка была безопасна. А если бы не оторвал, то могла случиться беда — телогрейка, может статься, вдруг вспыхнула бы и сгорела дотла. Потому что такое бывает. Потому что иной раз брошенные, сгнившие тряпки самовозгораются. Он рванул ткань, нашел что-то там внутри, в прогнившей вате, вытащил, сунул в карман. Внимательно отследил свой путь — не ступил ли он в лужу, грязь или в дерьмо, не отпечатал ли он случайно свой след. Замёл пару сомнительных мест веткой…

И это опять работали навыки. Те, казалось бы, давно утраченные.

Он поднялся по тропинке и направился к другой станции, потому что на ту, с которой он пришел, возвращаться было нельзя. Он вышел к новой железнодорожной ветке и поехал в город, но совсем в иной. Конечный в этом направлении. Там он снял номер в гостинице, предъявив паспорт на имя Сергеева Родиона Михайловича. Пообедал в местной столовке. Купил в случайном киоске симку. В другом — мобильный телефон. В следующем по другому паспорту еще одну симку другого провайдера. И еще в одном — еще один телефон и планшет. И, уединившись в парке, набрал номер. Тот, который был на рекламе. Он его запомнил, потому что записывать было нельзя.

— Меня интересует изделие здмпА421–124-УСД… дробь тридцать четыре. Хочу приобрести его без посредников.

— Спасибо, что вы позвонили. Ваш звонок очень важен для нас, — обрадованно пропел женский голос.

Обрадованно, потому что звонками ее не баловали. Не находились в городе покупатели на изделие здмпА421–124-УСД… дробь тридцать четыре. Никого оно не интересовало. Телефонная барышня уже неделю изнывала от скуки, косясь на молчащий телефон, но жаловаться на жизнь ей не приходилось, потому что за свое молчаливое сидение она получала очень приличные деньги.

— Когда бы вы хотели купить наше изделие?

— Чем раньше, тем лучше.

— Как бы вы хотели приобрести наше изделие: за наличный расчет или перечислением?

— А сколько оно стоит?

Барышня назвала цену.

— О-ей! — удивился потенциальный покупатель. — Недёшево. А может быть, вы сможете обменять его на изделие 5… дробь 84Н598 м. Модернизированное? Посоветуйтесь с начальством.

— Минуточку, я не запомнила, может, вы по буквам продиктуете, чтобы я записала? — пропела телефонная барышня. — Куда вам можно перезвонить?

— Я сам перезвоню.

Родион Михайлович нажал отбой, вытащил из телефона симку, сломал ее и втоптал в грязь. Телефон бросил в какой-то случайный ручей. Перезвонил он через полчаса, потому что должен был перезвонить через полчаса.

— Извините, я забыл спросить: ваше изделие поставляется в какой комплектации?

— Ой, как хорошо, что вы позвонили! — обрадовалась телефонная девушка. — Я связалась с начальством, и они согласились! Они готовы поменять наше изделие на ваше. И просили связаться с ними по мейлу…

Родион Михайлович запомнил адрес.

— Извините… — сказал он. — А у этого вашего изделия какой гарантийный срок?

— Два года.

— Два-а, — разочарованно вздохнул покупатель. — Я думал, три. Тогда, боюсь, оно нам не подойдет. Извините… — Он снова вытащил и сломал симку. И снова выбросил телефон.

Вечером в случайном кафе совсем другого городка он вошел в Интернет. Набрал адрес в планшете, написал сообщение: «Две грудастые блондинки скрасят вашу одинокую ночь. Пишите нам…» Отправил сообщение. Практически сразу же получил ответ: «Двое приятных во всех отношениях юношей готовы познакомиться с юными девами. Спросить Аликбека». И номер телефона.

Родион Михайлович разбил и выбросил планшет. И с новой симки в новом мобильном набрал искомый номер.

— Да? — грубо ответил мужской голос.

— Можно услышать Аликбека?

— Вы ошиблись номером. Не звоните больше сюда.

Аликбек перезвонил через тридцать секунд. И назвал адрес. И время…

Обмен изделия здмпА421–124-УСД… дробь 34 на изделие 5… дробь 84Н598 м должен был состояться на следующий день в совсем другом городе, совсем другого региона.

Домой Родион Михайлович не вернулся, потому что у Родиона Михайловича дома не было. Согласно паспорту он был холост и бездетен.

Родион Михайлович отправился в аэропорт, где купил билет по паспорту Грибанова Ильи Степановича. И вылетел в тот самый, у черта на куличках, регион. Что будет там, он не загадывал. Но знал, что иначе поступить не мог. Потому что отвечал за ослушание головой. И не только своей. Его голове теперь была грош цена. Он рисковал еще тремя оставленными у себя на даче головами.

Если ему повезет, если ему позволят жить по придуманной им легенде, он вернется, наплетя про хулиганское нападение и счастливое из лап злодеев спасение. И будет жить дальше, как все. И будет ездить на дачу, собачиться с Зинкой и играть с детьми. Со своими, не по легенде, а родными детьми. Но что-то ему подсказывало, что возврата не будет, что он ушел навсегда. Что для семьи он умер — там, в брошенных в лесу «жигулях». Там, на поляне, его прошлая жизнь кончилась. Нет у него прошлого!

Нет у Родиона Михайловича. Нет у Грибанова Ильи Степановича. И нет у Сан Саныча.

Есть только будущее. Туманное и страшное, потому что другого в организации, которой он служит, не бывает. Потому что это Контора…

Огромный ангар на пустыре. Наверное, раньше в нем стояли самолеты дальней бомбардировочной авиации. А пустырь был аэродромом. Когда-то мы отсюда грозили шведу и прочим разным скандинавам. Теперь — никому.

Ворота ангара закрыты, петли проржавели, бетонные выезды заросли мелкими деревцами. Но замок на маленькой дверце был сброшен. Посреди ангара стоял стол. За ним сидел человек. С виду никакой. И тот, который пришел к нему на встречу — тоже никакой. Они были как близнецы, хотя не похожи друг на друга.

— Ну, здравствуй, Резидент. Садись.

Резидент сел на стул. Он впервые видел этого человека. И был удивлен, что видит, потому что лишние знакомства в Конторе были не в чести.

— Ты мой новый Куратор? — спросил он.

— Пусть будет так, — согласился незнакомец.

Где прежний Куратор, Резидент не спрашивал, потому что бесполезно было спрашивать. Был, а теперь нет. Теперь вместо него сидит вот этот.

— В связи с чем был объявлен экстренный сбор?

— Ты про изделие? Кстати, вот оно, в комплекте, — кивнул Куратор на деревянный ящик под столом. — Можешь потом забрать. И выкинуть.

— Почему была объявлена тревога? Что случилось? — еще раз спросил Резидент.

— Ничего особенного, — пожал плечами Куратор. — Отработка аварийного канала связи. Учения. Когда то нужно его проверить.

Ну да, учения… Просто учения.

Резидент вспомнил дачу, семью, брошенный «жигуль». Всего лишь учения… Он думал, дело обстоит серьезнее. Аварийный сигнал, те самые цифры, которые были на рекламном щите, цифры, вернее комбинация цифр и букв, в любом — шрифтовом или звуковом виде — были кодом экстренного сбора. Это было простое как молоток, но эффективное средство, назначенное для применения в самом крайнем, в экстраординарном случае, когда все прочие виды связи будут утрачены. Он был придуман давно, для большой войны. Для атомной войны. Придуман, чтобы собрать уцелевших бойцов в бардаке термоядерной катастрофы, возможно, уже не на своей, а на чужой, оккупированной врагом, территории. Это был универсальный для всех пароль опознания. Он никогда не использовался, так как был почти анахронизмом, но не был упразднен. И вот теперь какой-то умник решил его проверить.

— Почему на меня не вышли раньше обычным порядком? — спросил Резидент.

Куратор пожал плечами.

— Не знаю, — ответил он. — Это меня не касается. Я знаю только то, что мне положено знать. Я должен был вызвать тебя через аварийный канал связи. Я это выполнил.

— Что мне делать дальше?

— Продолжить проверку. Сделать то, что делал я — отправиться в указанные регионы для отработки экстренного сбора. Найти тех, кого ты не знаешь, как нашел тебя я.

— А после?

Он всё еще надеялся вернуться. Выполнить задание и вернуться. И ждать нового вызова. Может быть, еще пять, может быть, десять лет. А может быть, до конца жизни оставаться «консервами», состоя в резерве. Наверное, такое тоже бывает. Хочется надеяться, что бывает.

— Дальше проверку продолжат те, кого вызовешь ты.

— А я?

— Ты получишь новый приказ. От своего Куратора.

— От тебя?

— Не исключено. Если меня назначат твоим постоянным Куратором. Или от кого-то другого. Но рано или поздно получишь.

В «другого» Резидент не поверил. Контора без надобности не светит своих бойцов. Если ты с кем-то встретился, кого-то увидел, то увидишь еще не раз. Но только его! Скорее всего, вот этого — торговца изделием здмпА421–124-УСД… дробь тридцать четыре. Теперь он будет его Куратором. Пусть так.

И всё же Резидент не удержался:

— У меня есть шанс продолжить работать в моем Регионе?

— Почему нет? — пожал плечами Куратор. — Теперь «передачка».

«Передачка» — это не посылка в места лишения свободы. Это полная информация по работе Резидента в Регионе — его легенда, схроны, имена «законсервированных» помощников, каналы связи, сведения о местных руководителях и криминальных авторитетах и прочее. Всё то, что он знал и что могло пригодиться его приемнику.

Теперь Резидент не испытывал иллюзий. Он отдавал свою базу и, значит, уходил отсюда, скорее всего, навсегда.

— Здесь всё.

Резидент передал фотоаппарат — цифровую «мыльницу» с картой памяти, для маскировки забитой «домашними» фото. Зашифрованная информация шла вторым, невидимым слоем. Сам фотоаппарат был тоже не простой, а с пиротехнической начинкой.

Дальше говорить было не о чем. Просить — безнадежно. Надеяться — бессмысленно.

— Мои регионы?

Куратор показал бумажку с цифрами.

— С кем мне держать связь?

— Со мной. Вот текст вызова. Ищи его на сайте бесплатных объявлений каждый вторник.

— А если мне понадобится помощь? Я могу войти в контакт с вами?

Куратор поморщился. Связь в Конторе осуществлялась в одностороннем порядке. Как в ниппеле, в который можно дунуть, но лишь в одну сторону.

— Ты же знаешь правила: решай свои проблемы сам.

— Но а если…

Куратор внимательно посмотрел на Резидента. Тот был разговорчив. Очень разговорчив. Слишком разговорчив.

— Если тебе понадоблюсь я, то дашь объявление следующего содержания…

И это снова была архаика — объявления. Но Контора, как и всякая спецслужба, предпочитала наряду с новейшими разработками пользоваться и проверенными методами работы. Куратор продиктовал аббревиатуру с каким-то экзотическим расширением. Этот мейл можно было использовать в самом крайнем случае и только один раз.

— Отправишь открытку на любом языке. После отправки…

Это Резидент и так знал — ноутбук или планшет уничтожить, место нахождения сменить. Но только вряд ли кто-то заинтересуется открыткой с монгольскими или южно-африканскими поздравлениями.

— Тогда я пошел? — просто спросил Резидент.

— Валяй.

Изделие здмпА421–124-УСД… дробь 34 он утопил в дебрях перелеска в каком-то случайном болотце.

Объявление было вроде бы обычным, но странным. Какой-то потерпевший разыскивал свидетелей ДТП, случившегося прошлой осенью на перекрестке улицы Космонавтов и Окружной, где превысивший скорость велосипедист сбил на переходе старушку, причинив ей сильный испуг, от которого та спустя семь месяцев скоропостижно скончалась.

Дурацкое объявление. Но с мейлом 421124@… На который никто не ответил. В том числе тот, кто должен был! Объявление вышло еще три раза. И опять — ничего! Оставалось идти по стопам предшественника. Резидент вылетел в Москву, потому что ему нужны были гарантии, что его объявление будет замечено.

В известное пиар-агентство с улицы забрел какой-то древний пенсионер.

— Вот, — положил он текст объявления на стол редактора. — Хочу, чтобы, значит, был кордебалет, а текст читал какой-нибудь народный артист.

— А вы знаете, дедушка, сколько будет стоить такой клип? — усмехнулся редактор, с сомнением оглядывая заказчика и прикидывая, как бы от него побыстрее отделаться.

— Знаю, — не испугался хорошо проинструктированный заказчик. — У меня аванс есть. — И вытянул из пакета газетный сверток, в котором была завернута толстая пачка денег. Американских.

— Ничего себе! — Редактор привстал и сменил тон: — Присаживайтесь, дедушка. Кофе сюда, быстро!.. Что хотите рекламировать?

— Добавку, — прочел по бумажке дедушка. — Био… ГОСТ 421124-СТБ.

— Отлично, — похвалил его выбор редактор. — Но если вы хотите, чтобы реклама была смотрибельной, вот эти цифровые обозначения лучше убрать. И как-то обыграть… Например: БИО-О-О-О — какая добавка…

— Нет, убрать нельзя. Пусть будут, — забеспокоился дедок. — Чтобы прямо как в СССР: ГОСТ и цифры.

— Но это скучно!

— Пусть будут! — И дедушка потянулся к авансу.

— Ну, хорошо, хорошо. Желание заказчика для нас закон! Будет вам ГОСТ! Кого желаете видеть на экране?

— Народного артиста!

— Какого именно? У нас их много. Назовите имя.

Дед назвал имя. Из тех прежних кумиров его тревожной молодости.

— Хорошо, сделаем.

— И что, он придет? — слегка вышел из роли пенсионер.

— Конечно. Нет таких народных артистов, которых мы не смогли бы вам предоставить! Хоть даже на именины вашего внука. Вопрос в цене.

Дедушка вспомнил инструкцию:

— А артистку можно?

— Сколько угодно.

— А если она певица?

— Пожалуйста.

— Тогда вот эту…

Редактор покосился на сверток.

— Я еще добавлю, — пообещал пенсионер.

— Коли так, не вопрос…

Через неделю, в прайм-тайм, по местным каналам телевидения одного удаленного от столиц Региона прошло объявление о продаже оптовой партии от пяти тонн биодобавки ГОСТ 421124-СТБ. При этом номер ГОСТа беспрерывно крутился на экране, перекрывая полуодетый кордебалет и лицо известной всей стране певицы, которая пела про тот же самый ГОСТ, хорошо проговаривая каждую цифру и букву.

— Ни черта себе! — поражались зрители. — Чтобы в нашей дыре чего-то рекламировала сама…

Такая реклама не могла пройти незамеченной, так как о ней судачили все: «Видал вчера?» — «Видал! И сегодня тоже!»

На указанный телефон стали активно звонить почитатели артистки, которые возмущались ее участием в низкопробной рекламе каких-то там добавок. «Как вы могли?!» — кричали они.

Три нанятых диспетчера отбрёхивались от наседающих фанатов бархатными голосами. И чуть не пропустили важный звонок.

— Меня интересует биодобавка точно этого ГОСТа, и именно от пяти тонн. В свою очередь хочу предложить специальную добавку к этой биодобавке… К кому мне обратиться?

— Перезвоните по телефону…

По означенному телефону абонента, как водится, послали далеко и грубо, попросив забыть этот номер и никогда больше сюда не звонить.

Но через несколько минут номер абонента набрали. Встреча была назначена.

Вагоны мотало по рельсам, в раскрытые окна глядела непроницаемая темнота, иногда перерезаемая резким светом фонарей переездов.

Это была последняя ночная, спешащая в депо электричка.

В середине состава, в тамбуре стояли два человека. Они привалились к стенкам возле разбитого окна, курили сигареты и о чем-то лениво переговаривались. Ни в вагоне справа, ни в вагоне слева никого не было. А может, и во всем поезде. Ночью до конечной мало кто доезжал.

— Почему на меня не вышли обычным порядком? Почему аварийным каналом?

— Учения.

— А более современные формы связи использовать было слабó?

— Не знаю. Я не принимаю решений. Я исполняю приказы.

Состав притормозил у полустанка. Мужчины замолчали. Двери раскрылись и почти сразу захлопнулись. «Следующая остановка “Сосновка”».

— Меня не тревожили десять лет.

— Могли и дольше.

Грохот стоял такой, что они еле слышали друг друга.

— У меня семья. Настоящая…

Резидент пожал плечами.

— Десять лет — большой срок. У меня работа. Родственники. Болячки. Я вряд ли смогу быть полезен. Просто не смогу.

Резидент промолчал. Он думал. «Десять лет у этого. И у него девять. Сколько у следующего? Судя по всему, их послали “вскрывать консервы”, возвращая к службе тех, кто, как и он, обжился на гражданке. Хочется надеяться, что это лишь текущая проверка их боеспособности. Кто-то, дергая за ниточки, выуживает из медвежьих углов закопавшихся там бойцов. Зачем? Вряд ли для того, чтобы они снова забились в щели. Вряд ли…»

Разговаривать долго они не могли.

— Что я должен делать?

— Отправиться в указанный Регион для отработки связи по аварийному каналу.

Всего лишь отработка… Но это означало, что прямо теперь, из тамбура электрички ему надлежало уйти в никуда — в новую жизнь, с новой биографией, с новыми документами, оборвав все прежние связи. Уйти, не попрощавшись…

— Я вернусь?

— Может быть, — солгал Резидент. И сам себе не поверил.

И ему не поверили.

— А если я не смогу? Если откажусь?

— Ты не можешь отказаться. Ты знаешь, что будет.

Оба знали, что будет.

— При чем здесь они?

— А при чем я? Я всего лишь выполняю приказ. У тебя нет выхода. И у меня нет.

— Выход есть всегда…

— Нет, выхода нет.

Они разговаривали уже несколько минут. Слишком долго для случайных попутчиков.

— У тебя осталось три минуты. Запомни варианты связи…

На следующей станции один из них вышел. Хотя на этой станции у него никого не было и делать ему здесь было нечего. Электричка простучала мимо. Поздний пассажир прошелся по перрону и сел на скамейку. Он должен был спешить. Но он не спешил. Он сидел, опустив голову. Его никто не тревожил. Некому было тревожить. Он сидел, хотя должен был встать, поймать случайную машину, доехать до другой железнодорожной ветки… Или пересидеть ночь в лесу, до первой утренней электрички. А днем лететь или ехать в дальний, назначенный ему Регион по подложным документам, чтобы исполнить приказ.

Нужно бросить семью, потому что это не семья, а легенда прикрытия. Всего лишь легенда, которая позволяла ему слиться с окружающим миром, стать как все. Ибо мужчина в полном расцвете сил, живущий многие годы один, вызывает подозрения. А он не должен был вызывать подозрений. Он давно выбрал себе женщину, на которой женился. И стал жить как миллионы обывателей. Стал одним из многих. Ходил на работу, ездил в отпуск, с кем-то приятельствовал, с кем-то ездил на рыбалку, в меру пил, в меру безобразничал. Он ничем не отличался от своих сослуживцев и от соседей. Он был усредненным, как новобранец в строю.

Но он совершил ошибку — позволил себе завести детей. Точнее, его жена позволила. Дети вписывались в легенду, и он не стал настаивать на прерывании беременности. Он недооценил законы биологии. Не желая того, он привязался к своим детям и их матери. Десять лет — большой срок, чтобы привыкнуть даже к плохому. А он привык к хорошему.

Для него семья перестала быть легендой, она стала просто семьей. Его семьей… Он надеялся, хотя боялся себе в этом признаться, прожить вот так остаток дней — вырастить детей, пристроить их в институт, отгулять на свадьбах, понянчить внуков. Его ждала очень средненькая и скучная жизнь, но другой он не желал, другая у него уже была!.. Он надеялся зря…

За ним пришли. Как за бандеролью до востребования, потому что он не принадлежал себе. И теперь он должен был уйти. Сразу, никого ни о чем не предупредив, придумав легенду, которая объяснит его внезапное исчезновение. Обязан был. Без вариантов.

Варианты его организация не допускала. Он был ее бойцом и обязан был подчиняться. Беспрекословно. Должен был подчиниться вот этому своему случайному попутчику. Связнику. Или Куратору. Скорее всего, Куратору. Впрочем, не всё ли равно?

Или должен был ответить за неподчинение по всей строгости. По законам военного времени, потому, что его организация воевала. Всегда. И ответить за его ослушание должен был не только он, но и близкие ему люди. Те, о которых он уже почти забыл. И эти, с которыми прожил десять счастливых лет. Он должен бросить их. Или пожертвовать ими. Третьего не дано…

Резиденту не понравилась встреча. Вернее, не понравился его контактёр. Что-то было в нем не так — его сомнения, разговорчивость, задумчивость… Так не может себя вести боец. Не должен. Он не поверил своему контактёру. Он и не должен был ему верить, так как отвечал за него головой. Собственной.

В их Организации вообще не принято кому бы то ни было верить. Можно доверять, но… проверив раза три! А коли так…

Планы Резидента изменились. Он выбросил заранее купленный билет на самолет и паспорт, по которому был куплен билет. И вернулся в город. Скорее всего, зря, потому что его визави уже наверняка покинул этот населенный пункт. Теперь он мог быть в аэропорту или на железнодорожном, автобусном или речном вокзале, как вариант, ехать в электричке, увозящей его в соседний Регион, торчать на трассе с поднятой рукой или даже продираться через дебри леса пешим порядком. Единственно, где его не могло быть — это в городе. Но важно было проверить, что он ушел чисто.

Резидент вскрыл «передачку», разыскал интересующий его адрес.

Дверь открыла какая-то молодая женщина.

— Здравствуйте, вам срочная телеграмма. Кто у вас… — немолодой почтальон в очках с толстыми линзами на носу поднес к глазам какую-то бумажку: — …Михайлов Борис Петрович? Позовите его сюда!

— Извините, его нет.

«Правильно, и не должно быть. Со вчерашнего вечера не должно… Значит, всё в порядке», — успокоился Резидент. Не успокоился «почтальон».

— Как это нет? Па-азвольте… У меня телеграмма, срочная! На имя Михайлова Б. П. Это вам не так просто. Это документ с уведомлением!

— Вам же говорят: его нет.

— Теперь нет? А когда он будет? Михайлов Б. П.? Я позже зайду. Вечером. Или завтра.

— Не приходите. Его уже не будет.

— Как не будет? Я обязан ему вручить лично в руки…

— Слушайте, вы понимаете или нет русский язык? Нет его. Совсем нет. В живых.

Ах, даже так? Значит, всё идет как надо. Контактёр обрубил хвосты, изобразив свою смерть. Он сделал всё правильно. И пожалуй, это самый надежный и щадящий вариант ухода, потому что если просто исчезнуть, то тебя будут ждать годами, рассылая во все инстанции запросы. Это хуже. И опаснее. Уходя — уходи. Лучше выплакаться раз, чем надеяться всю оставшуюся жизнь.

— Простите, — извинился почтальон, стаскивая с головы кепку. — Оно, конечно, я понимаю. И это… соболезную. Но телеграмма… Срочная. Вдруг там что-то важное? Может, передать ее жене? Но, конечно, под роспись. Потому что документ.

— Она не здесь.

— А где?

— В морге.

«Где-где? В морге? В морге?! Что за чушь? Что ей там делать? Или он исхитрился подсунуть вместо себя чужое тело? Тогда это высший пилотаж, в такие сроки… Тем более что опознание…»

— Уйдите, пожалуйста. Я прошу.

— Ну, ладно, — сказал почтальон, пятясь. — Тогда я после… Потому как срочно… С уведомлением… Потому как документ…

Во дворе расстроенный почтальон присел на скамеечку, на которой сидели старушки, потому что дворовые бабушки — самый надежный и проверенный источник информации.

— Ой, как же это вышло-то? Ведь молодой какой. И жили-то душа в душу, — причитали пенсионерки.

— Про кого вы? — заинтересовался почтальон.

— А вы что, не знаете? — обрадовались бабульки новому слушателю.

— Ничего не знаю. А что случилось-то?

— Ой, случилось! Такое случилось! Жилец из двенадцатой квартиры, кто бы мог подумать… такой приятный из себя, вежливый… Жили с женой душа в душу… и детки такие замечательные… младшая на фигурное катание ходит… а тут такое…

— Да что случилось-то?

— Как что? Убился он.

— Как? — подыгрывая старушкам, удивился почтальон. — Несчастный случай?

— Ой, кабы случай… Так-то бы еще ладно.

— Неужто убили?

— Нет, — перекрестились соседки. — Повесился он.

— Да вы что!

— Жинка его домой пришла, а он как есть висит на веревке. Страсть! Любка — так та в обморок, дети в рев. Жуть! А он висит… «Скорую» вызвали, да куда там… Поздно. И кто бы мог подумать?

«Кто мог? Он мог! Должен был подумать! Он единственный! Подумать и предположить данный исход! В том числе такой! Ведь намекал покойник, говорил про третий выход… А он мимо ушей…»

— Ой-ёй, — покачал головой почтальон. — Жёнку жалко.

— И не говорите. Какая пара была! Как жили дружно… И детишки…

«Детишки… Да, детишки… В том числе из-за них. В первую очередь из-за них…»

— А еще… — перешла на заговорщический шепот одна бабушка. — На столе, над которым покойник висел, прям под ним, жена сберкнижку нашла, а в ней уйма денег.

— А скока, скока? — шепотом загомонили старушки.

— Тышши! Новый «жигуль» можно купить, а то и поболе.

— А ты откуда знаешь?

— Верка рассказывала. Она там детишек успокаивала и видала, как Любка книжку открыла и вот такие глаза сделала, — демонстративно вытаращила бабулька глаза. — И сказала: «Откуда столько?»

— Так сколько, сколько?

— Я же говорю: тышши! Большущие тышши!

— Откуда они у него? — удивились бабки. — На заводе работал. Оклад смешной. Своровал чего? Или, может, ограбил?

«Да, деньги — это плохо. Деньги рождают вопросы. Опасные вопросы. То, что повесился, — это полбеды. Посудачат и забудут. А деньги? Конечно, вряд ли жена будет всем подряд хвастаться деньгами, но кто-то что-то всё равно узнает, а что не узнает — домыслит.

— Да какие там деньги, — махнул рукой почтальон. — Копейки, поди.

— Ой, не скажи. Из-за малости так глаза не выкатывают!

— А жена что, теми деньгами хвасталась?

— Не-а. Молчок.

«Слава богу, что молчок…»

— Сразу сберкнижку спрятала, вот так, — сунула бабка руку в вырез платья. — И из комнаты — шасть. Я же говорю — мильёны там!

— Ну да — мильёны. За мильён к нему бы быстро пришли. Потому как «Сбербанк» зорко следить должен, кто сколько несет. На то они и поставлены, чтобы ловить всех, кто при деньгах.

— Ну да, верно, — дружно закивали старушки. — Но всё равно там много было.

— Наследство, наверное, получил, — аккуратно вбросил новую информацию Резидент. — Родственник какой-нибудь помер и денег завещал. А он смерти его не перенес и в петлю залез. Выпил с горя — и полез. А деньги жене оставил.

— Ну да, наверное, — согласились соседки. — Иначе откуда таким деньжищам-то взяться?

И еще один взброс. Чтобы старушки в нужном направлении судачили.

— Ну, может, подзанял еще — всё одно в петлю решил. А тут взял в долг, а отдавать не надо. Некому отдавать-то.

— Ну да. Он мужик справный был — всё в дом, всё в дом…

«Почтальон» еще потрепался и встал. Ничего больше он сделать не мог. Носитель Тайны ушел туда, откуда его достать было невозможно даже Конторе. Он всё-таки нашел выход. Третий, между двух единственных… Он — нашел. Резидент — нет. Покойник подставил его, потому что смерть приказ не отменяет. Для того, кто остался жив. Как в бою, где подразделение сражается до последнего бойца. Этим последним бойцом оказался Резидент. Крайним оказался. Теперь в дальний Регион предстояло отправиться ему. Здесь он сделал всё, что мог. Со всем прочим будет разбираться другой — новый присланный сюда Резидент. Ему предстоит замкнуть на себя все контакты, проверить их, при необходимости «подчистить хвосты», набрать новую команду. Или тоже стать «консервами». До дня «Ч». Хотя…

Хотя, может быть, сюда никто и не приедет, потому что здесь уже есть действующий Резидент, который никуда не делся. А тот, поднятый по тревоге, не более чем «запасной игрок», сидевший на своей скамье десять долгих лет. Никто не может знать, сколько в Регионе людей Конторы, сколько Резидентов и сколько «консервов». Меньше всего может знать он — связник. Потому что его должность — самая низшая в иерархии. Он самый маленький, от него ничего не зависит — винтик. Шпунтик. И… слава богу! От кого мало зависит, тот меньше за всё отвечает. И потому, хочется надеяться, дольше живет.

Прощай, Регион…

Здравствуй, Регион!

Сообщение на сайте объявлений… Рекламные щиты… Изделие номер… Звонок… Ответный звонок… Встреча у черта на рогах, где ни одна собака даже случайно… С глазу на глаз. Без свидетелей. Но всё равно — с проработанной легендой.

— Ну, здравствуй…

И типичные вопросы, заданные вслух. Очень спокойно:

— В связи с чем сбор?

И заданные самому себе. Почти криком: «Почему именно я?! Почему теперь?! Почему?!»

И привычные, до оскомины, ответы. Вслух:

— Не знаю. Я лишь выполняю приказ.

И про себя… Про себя! «Потому что меня — так же! Без предупреждения. И мне тоже пришлось! Чем ты лучше?! Ты такой же…»

— Тебе надлежит отправиться в Регион…

«Без вариантов… А если надумаешь искать варианты, то… Потому, что один уже искал. И нашел! И подставил! А ты не должен! Не может быть второго прокола, чего бы это ни стоило. Вот тебе! И тем, кто рядом с тобой!».

— Если ты… То знаешь законы…

«Знает! Не может не знать».

— Да, знаю. Но вряд ли пригожусь. У меня здоровье. И возраст…

«Да, возраст и, наверное, здоровье. И хочется его пожалеть и отпустить. С богом. Но только жалеть придется за свой счет. А вот пожалеют ли тебя? Навряд ли…»

— Хорошо, я подумаю.

«”Подумаю” — это в лексиконе их организации что-то новенькое. Нет, так не пойдет…»

— Ладно, подумай. Хорошенько подумай!

Был вечер. Еще не поздний. И фонари светили. И место было вполне людное. И полиция была в двух шагах. И ничто не предвещало беды. Но так бывает — ничто не предвещает беды, а она приходит. Без стука. И не ко всем, а к единственной, выбранной судьбой, жертве.

— Эй, пацан, стой!

Пацан остановился. Три неясные фигуры торчали в подворотне.

— Слышь, ты, не боись, мы только спросить.

Три темные фигуры приблизились, обступили, дыхнули в лицо перегаром. Потому что должны были дыхнуть перегаром.

— Закурить есть?

— Я не курю.

— Слышь ты, он еще и не курит. Блин! Правильный весь из себя, чудачок. Отличник, поди?

Пацан напрягся, испуганно оглянулся по сторонам. Парни подтолкнули его в тень подворотни.

— Да ладно ты, не дрейфь, никто тебя не тронет. Сдался ты нам…

Хотя сдался. И именно он.

— Если закурить нет, деньги давай. Мы сами купим. Слышь? Бабки-то у тебя имеются?

Деньги у пацана были. Немного, на школьный обед. И он их, конечно, отдал.

— Тю, — расстроились хулиганы. — Чё так мало? Гони еще.

— У меня больше нет.

— А если поискать?

И хулиганы стали трясти его и выворачивать ему карманы. Двое, потому что третий стоял на шухере. И нашли еще пятьдесят рублей. Мелочью.

— А говоришь «нет». Обманываешь, сучёнок? А знаешь, что за это полагается?

Пацан догадывался.

— Я забыл.

И больше он ничего не сказал, потому что его ударили. Кулаком в лицо. Сильно. Как-то слишком зверски для простой уличной разборки. Пацан упал, ударившись головой об асфальт, и замер. По идее теперь хулиганы должны были по-быстрому смотаться. Но они отчего-то медлили. И вообще, чувствовали себя как-то неуверенно.

— Ну чё раззявились, давай! — прикрикнул один.

— А чё, может, хватит с него?

— Бей, сука!

И лежащего пацана ударили ногой в лицо.

И еще раз. И еще.

— Бей, я сказал!

— А если он сдохнет? Мы на мокрое не подписывались!

— Ни хрена ему не будет. Бей!

И парня ударили еще раз. И еще. Его пинали, как тряпичную куклу. Он не сопротивлялся и не защищался.

— Всё, будет. Слышь, конопатый, иди сюда.

Тот, что стоял на шухере, подошел.

— Теперь ты.

Конопатый пнул.

— Сильней! По ребрам!

Пнул сильнее. Мыском ботинка. В груди пацана что-то хрустнуло. Изо рта страшным выдыхом вырвался воздух.

— Еще раз. Теперь сюда.

Хрустнуло, выламываясь, второе ребро.

— Всё, валим… И это… телефон у него забери.

— На хрена он нам?

— Я сказал, забери!

Телефон забрали. И что-то еще из мелочи, чтобы произошедшее напоминало ограбление. Уходя, один из хулиганов спросил:

— А это точно он?

— Ты чё, ты его фейс на фото видел? Он это.

На каком-то случайном пустыре они остановились и поделили деньги. Но не те, которые нашли в карманах у жертвы. Совсем другие.

— Это тебе, это тебе. Не хило за пять минут работы?

Точно — вышло не хило.

Хулиганы мусолили купюры и хищно лыбились. Они провернули очень выгодное дельце.

— А на хрена его было бить?

— А я знаю? Нам забашляли, мы его отоварили. Может, его папаша кому задолжал или еще чего… Да хрен на него. Валим…

Избитого парня доставили в реанимацию городской больницы. Он был уже почти не жив. Хирурги, осматривая беднягу, только качали головами.

— Кто его так?

— Да мало ли…

— Что творят, что творят!

У парня были переломаны ребра и раздроблены кости лица. Его сшивали по кускам. Почти сразу же в больницу приехал отец. Он был спокоен, как-то неестественно спокоен и только спросил:

— Будет жить?

Врачи заверили, что будет. Хотя сказали не очень уверенно. И поинтересовались:

— За что его так?

— Не знаю… Не за что. Это ограбление, просто ограбление. У него не было врагов, — ответил отец. — Его просто ограбили и избили. Обычное дело.

Отец не остался в приемном покое, не стал ждать, он повернулся и ушел. Видно, куда-то торопился. А торопился он на встречу, так как единственный знал, что это были за хулиганы. Единственный понимал, за что били…

Если наблюдать со стороны, а кто-то мог, всегда кто-то может, это была тихая задушевная беседа двоих случайно встретившихся грибников. Они разглядывали друг у друга корзинки, ворошили грибы, восхищенно восклицали:

— Вот этот хорош!

— Хорош! Там целая семья была, в соснячке.

И, не меняя интонаций и выражения лиц, продолжали:

— Зачем ты так? Так, зачем?!

— А как иначе?

Иначе было невозможно. Это понимали оба.

И хотя один из собеседников хотел вцепиться другому в глотку, а не грибы перебирать, но сделать он этого не мог. Потому что, даже убив его, ничего бы тем не добился. На место вот этого пришел бы другой и сделал бы всё точно так же.

— Хорошие опята.

— Да, удачно сходил.

Копание в лукошке. Выуживание гриба. Совместный его осмотр. И вопрос, не имеющий отношения к их хобби.

— У тебя ведь еще пацан, кажется… — И никаких эмоций на лице. И даже во взгляде. Только восхищенный осмотр гриба.

— Что я должен делать?

— То, что я скажу. Запоминай… Каналы связи… Аварийные. Пароли. «Передачка» из рук в руки. Твой Регион…

А как иначе? Иначе — никак!

В шикарном офисе за позолоченным столом из красного дерева в роскошном, крокодиловой кожи кресле, в костюме от «Армани» сидел вполне себе благополучный господин. Бизнесмен и местный олигарх. Член президиумов и попечительских советов. Лучший друг Мэра и приятель Губернатора. На столе стояла початая бутылка «Арман де Бриньяк». Перед столом — секретарша голливудских форм с высшим кембриджским образованием и знанием шести языков без словаря.

Господин быстро просматривал бумаги.

— …Переведите через панамский офшор на Маврикий… Слейте средства со счетов в «Комерцбанке» в Вене… В Рим.

— Сколько?

— Всё.

— Счет?

— Обнулить и подвесить. Эту партию металла перекиньте в Китай.

— Но она шла…

— В Китай, в Китай…

Бумаги кончились.

— Что еще?

— Налоговая проверка.

— Позвоните Михееву.

— Это проверка из Москвы. Михеев говорит, что он ничего не может сделать.

— Дайте напрямую.

— Сколько?

— А сколько они хотят?

— Михеев сказал, что вдвое больше, чем в прошлый раз.

Бизнесмен поморщился.

— Повысьте на треть.

— Михеев сказал, что они не согласятся.

— Тогда добавьте гонорар Михеева. Если он не может договориться.

— Так и передать?

— Так и передайте Михееву! Что еще?

— Уголовное дело.

Дел было много. Любой уважающий себя бизнесмен обвешан уголовными делами, как Бобик блохами.

— Относительно приватизации сернокислотного завода…

— Дальше.

— Вас вызывают свидетелем в суд.

— Какого?

Не в смысле — района, а — какого черта?!

— По делу о покушении на управляющего индустриальным банком.

Бизнесмен поморщился.

— Позвоните Прокурору, скажите… Впрочем, не надо, я сегодня его увижу сам. В бане. Да, приготовьте мне с собой три бутылки «Дом Периньона». Всё?

— Вам пришло поздравление из аппарата Президента.

Бизнесмен удовлетворенно ухмыльнулся.

— Зачитать?

— Валяй.

Секретарша выпрямилась и хорошо поставленным голосом, потому что кроме Кембриджа успела окончить школу-студию МХТ, прочла:

— «Уважаемому… — пауза. — Благодарит вас… за продвижение отечественного спорта и вклад в…»

Бизнесмен согласно кивал на каждом слове.

Ну да, вложил. Стоила ему эта сборная, золотые медали которой весили, в пересчете на спонсорские взносы, по полпуда. Не медального, а чистого, высшей пробы, если по курсу биржи на день получения. Но они стоили того.

— Кто подписал?

— Президент.

— Печатка?

— Нет, лично.

Лично, значит ручкой. Собственной. Монаршей! Отлично!

Бизнесмен повеселел и подмигнул секретарше. Секретарша заулыбалась. Мило, не до ушей, слегка покраснев от нескромного взгляда, потому, что кроме Кембриджа и студии МХТ окончила школу гейш. В Японии. В Токио. С отличием…

— Теперь всё?

— Да… Ой, нет… Тут еще телеграмма.

Какая телеграмма? В век Интернета? Какая может быть телеграмма?

— Срочная.

— Ну?

— Вас просят оплатить счет по старому долгу.

— Вы что, с ума сошли? Это не ко мне, это в финотдел!

— Но здесь написано, что это касается лично вас.

— Лично меня?!

— Ну да, вот написано: «Лично». И «срочно».

— Сколько?

— Тысяча… Рублей.

— Вы что, издеваетесь?!

Если бы миллион евро. Ну, или баксов. А тут — тысяча. Это стало даже интересно. Это сулило какой-то веселый розыгрыш.

— Прочтите, — поторопил бизнесмен, глядя на часы марки «Michael Kors».

— Вас просят перевести деньги на расчетный счет РС…

Бизнесмен всё еще о чем-то думал. По инерции. О Прокуроре. О Президенте. О завтрашней сделке. Какой долг? На какой счет? На какой?! Что?

— Что вы сказали?!

— Что?! — вскинулась секретарша, быстро и тревожно оглянувшись по сторонам, потому что кроме диплома Кембриджа, студии МХТ и школы гейш имела сертификат телохранителя высшей категории. В голосе шефа она безошибочно уловила нотки тревоги.

Она осмотрелась, но опасности не узрела. В пуленепробиваемые окна никто не лез, в бронированные двери никто не ломился. В кабинете, как в дзоте, всё было спокойно.

— Что вы сказали? — переспросил шеф, рассеянно потирая лоб. — Простите, я не расслышал.

— Я прочитала номер счета. Расчетного.

— А… да. Тогда еще раз! Всю телеграмму.

Секретарша перечитала телеграмму.

На этот раз бизнесмен не утратил лица. На этот раз он был спокоен и даже расслаблен.

— Дайте мне телеграмму и… можете идти.

Он вполне владел собой. Но секретаршу трудно было обмануть, потому что кроме Кембриджа, МХТ, школы гейш и курсов телохранителей она училась на психолога. Очень успешно.

— Что-то случилось? — участливо спросила она.

— Нет, ничего, — ответил бизнесмен и безмятежно улыбнулся: — Всё хорошо. У меня всё очень хорошо.

— Визит в баню отменить? — поинтересовалась секретарша.

— В баню? Почему? Нет… Хотя… Передайте, что я заболел. Сердце… — И бизнесмен помассировал левую сторону груди. — Наверное, переутомление.

— Может быть, вам сделать массаж? — Потому что, кроме Кембриджа…

— Идите… Иди!

Секретарша вышла. Бизнесмен взял телеграмму: «Мы просим погасить ваш долг в размере тысячи рублей переведя деньги на расчетный счет… 421–124» И всё…

И всё полетело в тартарары. Разом. Как сорвавшийся в пропасть поезд!

Он был богат, владел уймой дорогих машин, но приехал на встречу на рейсовом автобусе. Его гардероб мог обеспечить недельные продажи отдела мужского платья ГУМа. Но одет он был в вылинявшую футболку и застиранные джинсы. Он мог привести сюда целую свору охраны, но пришел один. Своими собственными ножками. Он пришел и задал типичный вопрос:

— Что вам от меня надо?

— Не мне.

— Ну, хорошо, не тебе. Им. Зачем я им? Я отошел от дел. Давно. Очень давно.

Собеседник молчал.

— У меня новая, другая жизнь. Зачем мне эти игры в казаки-разбойники? Мир изменился. И страна. И я. Кругом всё совсем другое! Ничего того, что было раньше — нет. Ни-че-го. Мы выросли из старых штанишек. Лопнули штанишки по швам! Износились…

Собеседник молчал.

Бизнесмен горячился, убеждал, терял лицо, потому что терял не только лицо. Он терял гораздо больше — всё. И потому боялся. Кто не имеет ничего — ничего не боится. С голого нельзя снять последнюю рубаху.

— Может, ты передашь, скажешь, что я могу субсидировать… На эти деньги можно найти лучших работников. Много больше гораздо лучших работников. Я сам их найду. Это очень выгодный размен… — Он нёс какую-то ахинею.

Он понимал, что несет ахинею, что никто, тем более вот этот стоящий перед ним Посредник ничего в его судьбе изменить не сможет. Всё предопределено приказом сверху. Он должен сейчас встать, кивнуть и уйти из своей прежней жизни в новую, в которой, возможно, он будет бомжом. Или бухгалтером ЖЭКа. Или заляжет в «консервы». И никаких иных вариантов здесь быть не может. Но как бизнесмен он в это не верил и искал выход из безвыходного положения, потому что всегда искал. И всегда находил.

Он говорил, говорил, убеждая не собеседника, — себя!

— В конце концов, в своем нынешнем положении я могу быть более полезен. У меня связи, информация…

Их беседа длилась уже несколько минут. Длилась непозволительно долго.

— Я пришел не за деньгами, я пришел за тобой, — прервал его Посредник. — Я ничего не решаю. Ты же знаешь правила игры.

Да, он знал, он помнил, хотя надеялся, что забыл… Разговор был исчерпан.

И дальше заговорил не бизнесмен, заговорил Резидент.

— Хорошо, я понял. Я всё сделаю. Но прямо теперь это невозможно. Так получилось. Мне нужны сутки, мне нужно подготовить уход. Я заметная фигура, я не могу исчезнуть просто так, это вызовет подозрения.

В его словах была своя правда. Олигарх не слесарь, он не может уйти не прощаясь.

— Завтра я буду готов к передаче.

— Когда?

Он назвал место и время встречи. И завтра всё должно было пойти обычным порядком.

Но не пошло…

Сайт бесплатных объявлений совсем другого Региона. Чужого государства. Раздел «Разное».

Интересненько, что там нового пишут? Хм… ничего. Никто не ищет бультерьершу-медалистку для вязки с беспородным дворовым кобелем и не продает старые грабли по цене «жигулей».

А это значит… Это значит, что контрольное сообщение не пришло. Ни по одному из каналов!

Посредник сделал свое дело — вышел на законсервированного Резидента, отписался и… пропал. А такого быть не может. Не должно! А это значит…

В вагоне пахло дошираком, грязными носками и немытыми пассажирами. Вагон несся в ночь, мотаясь на рельсовых стыках. Пассажиры убивали время разговорами.

— Вот вы говорите, что геолог, а значит, можете сказать, что это за камень?

— Вот этот?

Он мог сказать, что это за камень, потому что тогда, давно, отыгрывая назначенную ему роль геолога, вызубрил названия всех минералов. И отсидел в «геологоразведочной партии» прямо здесь же, возле забора, двое суток в мокрой палатке, заполняя какие-то казенные ведомости, стуча специальным молотком по привезенной и сваленной в кучу горной породе, кашеваря и ругаясь матом с «рабочими». Тот зачет он сдал. Как и многие другие.

— А вы в тундре были?

Лучше бы он там не был.

— А чукчей видели?

Видел… Кабы видел — он сам тем чукчей был: в чуме жил, оленей арканил и китовый жир руками жрал.

— И в пустыне бывали?

— Бывал. Геологи — они везде.

— Романтическая у вас профессия. То здесь, то там.

— Да уж… Чаще там, чем здесь.

— Ну, счастливо…

Город. Вокзал. Такси. Другой вокзал в другом городе. И совсем другой поезд. С теми же запахами и разговорами.

— Так вы высотник?

— Ну так! Можно сказать, по облакам пешком ходим. Как боги.

— А не страшно?

— Мне-то… Ха!

Не страшно… Не то чтобы не страшно, но инструктор был страшнее.

— Значит, так, сынки, по-быстрому лезем вот по этой лесенке, тут невысоко, метров сто, застегиваем поясок, вот так, вот этой мутатенью цепляемся вот за такую хреновину, и по вон тому канатику пешочком топаем вон туда, где вот такую проушинку привариваем вон к тому швеллерку-соточке. На время. Задачка ясна?

— Так там же встать негде!

— А вы на одной ножке и локоточком, сгибом за канатик. Делов-то — поднялись, пробежались, приварили и свободны.

— Я не полезу. Я высоты боюсь, — испуганно шептал кто-то.

— А кто боится, пусть памперсы наденет. И ко мне подойдет. Для получения мотивации.

Но никто не шел, потому что инструктор — это хуже самой высокой высоты и даже если без страховки.

— Ну что вылупились? Вперед, вашу в бога в душу маму… На зачет!

И шли, и лезли, цеплялись, что-то к чему-то приваривали, прикручивали, присобачивали намертво и отбивали окалину молотками, а потом спиливали болгарками на хрен, чтобы идущие следом снова приваривали. И еще сдавали технику безопасности. И сленг высотный, обычный мат-перемат, но в красивом обрамлении вир, майн, укосин, посадочных мест, монтажных ремней, карабинов, самоспусков и прочей их долбаной специфики. И не дай тебе бог!

И так же было с бухгалтерией. Ничем не отличалось.

— Вы что, мамкины сынки, простейшую проводку освоить не можете? Дебет с кредитом свести? Аудит зачуханный провести? А вот сейчас объясню, я так объясню… — И объяснял, растолковывал, внушал. Доходчиво. — Ну, кто там первый квартальный баланс подбил? Ты? Ай, молодец! На сто рублей всего не идет? Готов из зарплаты покрыть? Красава! А ты пересчитай, чудак, на все известные буквы, там у тебя такое полезет.

И лезло. И снова лезло… Лучше на канате на стометровой высоте болтаться. Ей богу! И были они бухгалтерами. И фрезеровщиками. И менеджерами. И водителями-дальнобойщиками. Кем только не были… Собой только не были, потому что пришли в Учебку никем — чистыми листами, на которых писали все кому не лень. Тогда они еще не знали что…

— Бухгалтер, наверное, скучная профессия?

— Да уж, веселого мало. Особенно когда учишься.

Поезд катил себе дальше. Все ехали куда-то — домой, в гости, в командировку. Он — в никуда. Просто в Регион. Ехал, как в сказке — туда, не знаю куда. Знал — за кем, но не знал, для чего! Формально — для проверки канала аварийной связи, архаичного, как артефакт. А на самом деле… Что на самом деле? Организация вскрывала «консервы». Это было очевидно. Последовательно и жестоко, как ножом.

В армии такое случается, когда объявляют всеобщую мобилизацию. Когда под ружье ставятся все призывы, всех возрастов, когда рассылаются по адресам серые бумажки повесток с приказом явиться на сборные пункты с запасом продуктов на три дня. И тянутся, бредут к военкоматам толпы молодых, немолодых и пожилых мужчин, цепляются за их штаны и рукава детишки, голосят бабы, играют духовые оркестры… А где-то уже разворачиваются госпитали, формируются полевые жандармерии, которые будут отлавливать по тылам дезертиров, утверждаются составы трибуналов, которые станут пачками печатать смертные приговоры, и разбирают лопаты похоронные команды.

Мобилизация… Война…

И у них война. Всегда война. И всегда мобилизация. Раз дошло дело до «консервов», то где-то, не исключено, повыбило бойцов…

Так?

Может, так… А может — иначе… Не понять. Не узнать. Не догадаться.

Да и не надо узнавать. Меньше знаешь — дольше живешь. В их Организации это не красное словцо, это правило. Закон.

Не нужно спрашивать «зачем?». Нужно задавать вопрос «как?». Как быстрее и лучше выполнить приказ, суть которого ты можешь не знать, не понимать или понимать иначе.

Просто иди — и исполни. Хоть даже умри, потому что отказаться от исполнения приказа всё равно не получится. Хотя тот, покойник, смог… И этот, не исключено, тоже…

В Регионе было холодно и промозгло. В гостиницу сошедший с поезда пассажир не пошел — снял на полгода квартиру. Хотя собирался находиться в ней не более двух суток. Но когда снимаешь жилье надолго, хозяева любопытствуют меньше.

Потом снял еще три квартиры. На всякий случай. Обошел город, изучая улицы и проходные дворы в поисках пути возможной эвакуации. Хотя не думал никуда эвакуироваться. Взял в долгосрочную аренду машину. И еще одну. И еще… Припарковал их на удобных стоянках. А что дальше?

Найти в незнакомом городе человека, который там не живет и не хочет быть найденным, — проблематично. Но можно отыскать «вскрытого» им Резидента. А тот, возможно, выведет на Посредника.

Так? Вроде так! Нет, не так! Адрес был, а адресата по известному адресу не оказалось. Выбыл адресат! Офис был, охрана была, менеджеры… А «Хозяина» нет! Или он прячется? Тогда его нужно поманить из норки. Резидент набрал номер и представился:

— Старший инспектор Северо-Западной таможни. Тут с вашим товаром проблемка нарисовалась…

На вопрос таможни любой офис в стоечку встает, хвостиком виляет и преданно в глазки заглядывает.

— Мне бы с хозяином вашим переговорить. Лично.

— Нет его.

— Как нет?

— Мы сами не знаем. Пропал. Может, появится сегодня. Или завтра.

«Как пропал? Он что, кошелек?»

— Так мне что, вагончики ваши пока в тупичок загнать? Под пломбочку? Или как?

— Под пломбу? Не знаем. Может быть. Перезвоните позже.

Вот так номер! Если «Хозяин» на таможню из норки не выполз, то дело серьезное. Тут нужно пощупать как следует.

— Слушай, нужен он мне позарез, — растолковывал одному из старших менеджеров случайный знакомец, щедро наливая ему в ресторане дармовой коньяк. — У меня контракт! Предоплата. Партнеры. Вынь мне его!

— Как? Откуда? Нет его! Сколько тебе толковать?

— Ну, не мог же он пропасть!

— Мог! Вечером вышел из кабинета, и как в воду!

— Да не бывает такого! У него же бизнес, — сомневался собутыльник.

— Ну и что бизнес? А активы где? Может, не здесь, может, там.

— Но он кого-то оставил за себя?

— Никого. Вообще никого. Директора бегают как скипидаром намазанные! Секретаршу и ту не взял. Ты знаешь, какая там секретарша? У нее такие…

— Да погоди ты с ней. Вы по его телефонам звонили?

— Ну ты нас за кого? По всем!

— И что?

— Ничего. Телефоны звонят. В его кабинете. Он их там бросил. Все!

— А дома?

— Пусто. Вещички на месте, а жильцов нема!

— Что обслуга говорит?

— Ничего путного. Он их вечером всех распустил, а утром хозяина след простыл. Ни его, ни жены, ни детей. Собака осталась. Воет теперь без хозяев. Чисто ушел!

«Значит, всё-таки ушел…»

— Ты мне лучше скажи: ты бизнесмен? — спросил старший менеджер.

— Ну?

— Может, у тебя какая работа найдется?

— Так ты же там работаешь!

— Где «там»? Нет той работы. Была, да вся вышла. Я же не первый год планктоном. У меня нюх на такие дела. Слинял наш хозяин. Совсем. Хапнул, поди, кредит по-крупному и кинул банчок. Обрубил концы, а через полгодика-год всплывет где-нибудь в Доминикане под чужой фамилией. Милое дело!..

— Не может быть!

— Может, еще как может! Это нормально. Зарабатывать деньги — дело хлопотное, а здесь — сорвал куш и ножки в ручки. Я бы тоже так сделал, кабы мне кредит дали.

«Ушел… А Посредник? Вместе с ним? Оба слиняли? Но его семья? В том, в прежнем Регионе?»

Резидент набрал номер больницы. Пробормотал невнятно, но внушительно, казенно-обезличенной скороговоркой:

— Стар-сле-тель Шу-а-ко-в, гор-про-тура. Тот потерпевший, с переломами, жив еще?

Жив.

— В реанимации?

Да.

— Допросить его можно?

Нельзя.

— Ладно, перезвоню позже.

Потерпевший на месте. А его папа? Мог он его бросить? В принципе, мог. Но если он захотел сбежать, зачем поехал в Регион? Скрыться он мог и раньше! А он не сбежал, поехал и Резидента выцепил… Нет, не похоже. Он же на сыне сломался и вдруг его бросить? Что-то здесь не так! Неужели? Черт побери!..

Посредник не сбежал, остался в Регионе. Посредника он нашел в городском морге среди невостребованных трупов.

— А этот такой откуда?

— Этот? С асфальта. Вишь, как перемолотило беднягу. Просто в фарш. Как специально переехали…

Может, и так. Нужны были подробности, которые знала, должна была знать, следственная бригада, ведущая расследование ДТП.

И к ним забрел въедливый до занудства журналист, который был из Москвы.

— На хрена тебе ДТП? Это же скучно. Ах, задание редакции… А хочешь тройное убийство с отягчающими? Там такие отягчающие, ну просто пальчики оближешь. Нет? ДТП? А где? На Заводской? Ну, было такое дохлое дело. Голимый висяк. Шел себе человек, никому не мешал, а его «КамАЗ» переехал. Ничего интересного. С полгода дело повисит, а потом мы его по-тихому спишем. Может, тебе лучше расчленёнку? У нас классная расчленёнка есть, просто супер. Мужик тёщу свою пять дней ножовкой в ванне пилил. Вначале она его лет десять пилила, а потом он ее. Я бы его вообще отпустил по совокупности, жаль нельзя… Кто в «КамАЗе» был? Хрен в пальто. Может, не один, может, два хрена. Вышли из пивнушки, идти лень было, вот и угнали грузовик. И въехали. У нас такое часто. Может, тебе лучше педофила подогнать? У нас была парочка. Мы, конечно, не столица, но от жизни не отстаем. И у нас такие эпизодики имеются. Вот недавно… Правда, когда дело распутали, оказалось, что девице двадцать пять лет, но он-то думал, что тринадцать! Так что — чистый педофил-извращенец. Нет? Пальчики? А вот это хрень какая-то — не было в «КамАзе» отпечатков, только водителя. Черт его знает почему. Может, угонщик в перчатках был. И окурков не было. Вообще ничего. Стерильная кабина. А хочешь скотоложество? Для своих берег, ей-богу! С отягчающими. Там та-акие отягчающие!.. Но тебе отдам, потому что ты, хоть из столицы, а пацан нормальный, вон какой стол выставил на весь отдел. Да что ты всё про этот «КамАЗ»? Бросили они его. Переехали и тут же бросили. Никто их не видел. Они там на пустырь завернули и слиняли по-тихому… Ну, я же говорю, висяк. Ты лучше про маньяка напиши. С отягчающими. Был у нас один, причиндалы свои показывал. Подкараулит жертву, распахнет плащ — нате, любуйтесь! Да кабы детям, нет — строителям. Хрен его знает, почему им. Возбуждали они его. Проберется на стройку, встанет подле вагончика прораба и давай свое кино крутить на все четыре стороны. И аж глазки закатывает от удовольствия. Я же говорю — извращенец! Отягчающие при чем? Так отягчающие ему строители навешали, когда поймали. Нет, не надо? Ну, ладно…

Больше ничего путного следователи рассказать не могли.

А кто мог? Был один человечек…

Начальник Службы безопасности возвращался в машине домой с работы. Навсегда. Потому что больше появляться в офисе не собирался. В кармане у него лежал билет в теплую страну. Он ехал, размышляя о пляжах, мулатках и счетах в чужих банках в твердой заокеанской валюте.

Вдруг наперерез его машине ринулся борзый дэпээсник. Ну, или слепой на оба глаза, потому что номера смотреть надо, прежде чем палкой махать.

Водитель притормозил. Опустил стекло. Зачем конфликтовать с законом по пустякам, если он это будет делать по-крупному?

— Чего надо, командир?

— Нарушаем.

— Кто? Я?

— Вы, гражданин. Знак видели — переход.

— Где?

— Да вон же, вон. Здесь, понимаете, школа, а вы превышаете скоростной режим.

— Ладно, понял командир. Учту. Всё, я могу ехать?

— Нет. Мне необходимо осмотреть вашу машину. Рейд у нас.

— Чего-чего?

— Рейд. — И тихо доверительно добавил: — Сегодня из колонии строгого режима совершили побег два опасных преступника. Вот их ориентировки, — махнул он в воздухе какими-то листками. — Есть приказ осматривать салоны и багажники машин.

Хотел было начальник Службы безопасности плюнуть и уехать, но лишние разборки ему теперь были ни к чему.

— Ладно, гляди по-быстрому. — Потянул рычаг, багажник открылся.

Дэпээсник сунулся внутрь. И вдруг обеспокоенно спросил:

— А это… это чего у вас?

Водитель напрягся… А что там может быть? Черт, а вдруг что-то… Он выбрался из машины, подошел вразвалочку.

— Ну, чего ты там увидел?

— Да вон же! — возбужденно показал дэпээсник. — Да ведь это же!..

Водитель наклонился. А дальше… Дальше произошло что-то непонятное. Что-то невозможное! Его шеи коснулись два электрода, по ним метнулась синяя молния и… всё. Темнота.

Дэпээсник легко закинул тело в багажник, ткнул ему в руку, прямо через рукав, иголку шприца-тюбика, захлопнул дверцу, сел за руль и поехал.

Когда начальник Службы безопасности очнулся, была уже ночь.

— Ты что, мент, творишь! — по инерции заорал он, пытаясь нащупать мобильный телефон, чтобы позвонить куда надо и урыть этого олуха по самую кокарду.

Но нащупать мобильный не получилось, потому что он не смог поднять даже руку. Он сидел на стуле, прикрученный к ножкам и спинке скотчем. Дэпээсник не прятал лицо, спокойно наблюдал за ним. Начальник Службы безопасности понял всё и сразу, потому не только в офисах штаны просиживал, а и на боевые ходил. Давно, но ходил! Амба! Пушной зверек!

— Я могу надеяться уйти отсюда? — всё же не удержался, спросил он.

— Конечно! — заверил его дэпээсник. — Всё расскажешь и пойдешь. Ножками. Оно мне надо…

Начальник Службы безопасности кивнул, хотя не поверил, потому что на лице похитителя не было маски.

— Врешь…

— Вру! — легко согласился похититель.

— Тогда зачем мне что-то рассказывать? Если один хрен…

— Потому что всё равно расскажешь. Ты же знаешь, ты же не мальчик, ты служил.

Да, служил. И знал. Знал, как в боевых условиях потрошат взятых в плен языков. И как те вначале молчат, а потом не молчат. Никто не молчит!

— Ну что, будем говорить? Или… говорить чуть позже? — Лжедэпээсник вытянул из кармана какую-то бумагу. Билет на самолет. На завтра. — Канары… Хорошее место — море, пляжи, девушки, — вздохнул он. — Вчера позавидовал бы тебе. А сегодня нет. — И порвал билет в мелкие клочки. После чего достал кусачки. — Пальцы у тебя холеные, — сказал, оттопыривая в сторону от ладони его мизинец. — Хоть маникюр наводи. Давно ты службу не тянул, забурел. — Вложил мизинец в кусачки. Чуть сдавил. Не сильно, но так, что лопнула кожа и на бетон закапала кровь.

— Не надо, — сказал Начальник Службы безопасности.

Он понимал, что всё расскажет. Если не теперь, то через полчаса точно, но уже потеряв пальцы и самообладание, потому что будет выть, корчиться, пускать слюни, умолять о пощаде и заляпывать мокрым и вонючим штаны. Зачем умирать так… Так больно и неэстетично…

— О чем я должен тебе рассказать?

— О «Хозяине». Где он?

— Не знаю. Никто не знает.

Резидент не поверил. Не мог поверить. Не должен был.

Раздался хруст.

— Ты что, сука! Я же сказал! Я сказал!

«Похоже, он действительно ничего не знает!»

— Кто организовал ДТП?

— Я! «Хозяин» приказал — я исполнил!

— Кто еще участвовал в операции?

— Я один.

«Судя по всему, так и есть… И всё же…»

— Где он?

— Кто?

— «Хозяин»?

— Не знаю! Не… надо! Я не знаю…

Пальцев было пять. И ответов — пять. И все одинаковые… Всё. След оборвался. А с ним жизнь Начальника Службы безопасности.

Страна у нас большая. И население не маленькое. И найти единственного интересного тебе человека практически невозможно. Особенно если он не хочет, чтобы его нашли. Если сменил место жительства. И паспорт. И внешний вид. И забился куда-нибудь в медвежий угол. Или вообще уехал за рубеж. Но искать надо. И обязательно найти…

Первый визит был в офис.

— Вы что это нам все кабели пожгли?

— Кто «мы»?

— Вы самые! Полрайона без телефонной связи оставили.

И точно — оставили. Все соседние дома.

— И что теперь делать?

— Да уж не вам делать. Нам делать!

Стали делать. И сделали. Теперь весь офис встал на прослушку.

Офис гудел, обсуждая пропажу «Хозяина». Но никто ничего не знал, хотя информации потекло немало.

— А Люську с собой взял?

«Кто такая Люська? Любовница? На заметку ее. И на прослушку. Нет, Люську не взял, бросил Люську, мерзавец. Равно как Катьку и Людку. А если по линии жены? Ну, должна же она хоть как-то на своих родителей выйти, о себе сообщить? Нет, не сообщает, молчит. Родители в истерике бьются, в который раз записку перечитывая: “Не теряйте меня, со мной все в порядке”. Стоп, а если дети? Эти спокойно не усидят! Эти в Интернет полезут, в соцсети, с друзьями переписываться. А через них можно… Или не можно? Нет, молчат соцсети. Вакуум. А если посмотреть запись видеокамер в аэропорту и на вокзалах?»

— Слушай, друг, там твои камеры висят, да? Хорошие камеры? Мне посмотреть надо. Жена-изменщица от меня сбежала. Убью обоих. Дело чести — да. Найди мне их! Из-под земли! Э-э-э, что деньги, деньги есть! Жены нэт! Чести нэт! Покоя нэт! Зачем мне деньги! Не можешь сам, дай мне, я посмотрю. Неделю смотреть буду, увижу — найду, убью!..

Люди, люди, люди, люди…

Нужно искать мужчину, женщину и двоих детей. Вот эти? Нет. Эти… Тоже нет. Лица, лица, лица… Хотя, что лица, лицо можно изменить до неузнаваемости, используя грим. Да и вряд ли бы он пошел буром через вокзалы. Скорее всего, взял в аренду машину (проверить все прокаты!), или такси (поговорить с таксистами!), или просто угнал автомобиль (проверить угоны!)… Так? Нет, не так. С таким объемом работ быстро не справиться. А надо спешить, пока следы не остыли! Может, запросить помощь Конторы, та всю страну через мелкое сито просеет, вверх дном перевернет, если надо, перепись всероссийскую устроит, а найдет. По крайней мере раньше так было. Раньше… А теперь черт знает…

Но нет, к Конторе обращаться — себя не жалеть. Два прокола подряд… Из-за первого с него голову снимут, причем не фигурально… И время, время. Старшие товарищи могут заняться поисками и после. Что же делать, что? Ну, не может такого быть, чтобы не нащупать человека, зная его пол, внешность, род занятий, привычки.

Стоп! Привычки? Да, и привычки тоже. Хотя в меньшей степени. А вот род занятий… Да, именно так! Чем он занимался последнее время? Бизнесом. Нет, не умозрительным бизнесом, а вполне конкретным! Добавками для Химпрома. Так, так, теплее. Какими добавками? Важными добавками, без которых производство встает, и потому дорогими. Очень дорогими! Откуда он их гнал? А куда? Так, более-менее всё проясняется. Хороший бизнес — не пыльный, прибыльный. Вернее, сверхприбыльный!

Не может человек, десять лет посвятивший себя столь специфической торговле, разом утратить к ней интерес! Торговать — нет, не будет! Но на биржу сунется, чтобы ценами поинтересоваться. Спросом-предложением. Ну хотя бы из любопытства.

Сунется? Сунется! Потому что каждый день, десять лет… А это уже привычка. Это как зубы утром почистить, как штаны надеть. И потом товар… У него же контракты, поставки. Поставки… А что конкретно? Три вагона на подходе к границе. На сумму… Ничего себе! Нет, напрямую он их вытаскивать не станет — побоится. Цепочку посредников выстроит. Или не выстроит? Потому что жизнь дороже! Только если… Ну, да… Если сыграть на повышение! По-крупному.

Вылезет он тогда из норки? Чтобы хотя бы понюхать, поинтересоваться, глянуть одним глазком. Что там происходит? Вполне может быть. По крайней мере, других вариантов нет. Не осталось других вариантов! Значит, надо начинать скупать то, что совершенно не нужно. А деньги? Деньги — дело наживное. Взять, как мечтал тот офисный любитель дармового коньяка, кредит в банке, откатить треть, да хоть половину, а остальные… Да, пожалуй, так. Тем более что очень много денег не понадобится. Если всё правильно сделать, если уметь торговать!

Через неделю на бирже случилась паника. Вначале еле заметная, потом легкая, потом серьезная. В одном отдельно взятом секторе вдруг резко оживилась торговля. Кто-то начал активно скупать одну-единственную товарную позицию. Всё скупал и скупал. Цены полезли вверх. Продавцы дрогнули и выбросили на биржу все запасы, считая, что достигли пика цен. Но спрос, как ни странно, не упал. Спрос только нарастал.

Продавцов и покупателей было много. Хотя на самом деле — один! Он покупал. И он же продавал! Через цепочку подставных фирм. То есть сам у себя оптом скупал и себе же большими партиями сбрасывал ненужный ему товар, оборачивая одни и те же деньги и создавая товарно-денежный круговорот. И иллюзию повышенного спроса.

Цены скакали бешеным галопом. Продавцы выгребли остатки. Биржу лихорадило. Все рыскали в поисках столь востребованного товара.

А тут как раз на Западную таможню подкатили три вагона. Той самой позиции. И пока они до нее неспешно ехали, цены взлетели в три раза. В три!! Как вам такой сюжетец? Интригует? Должен, должен интриговать! Ведь не на десять-пятнадцать процентов — в три раза! Вдруг, ни с того ни с сего! Разом! И паника. И аналитики ломают голову. И никто ни черта не понимает, хотя все всё объясняют умными словами. И вот уже соседние позиции поползли вверх. И акции Химпрома. И вообще экономика отдельных отраслей начала подниматься. А может быть, и страны в целом. Что? Любопытно? И все это действо для одного-единственного зрителя! Для него, родимого! Для беглеца!

Ну же, ну, выбирайся, высовывай носик из норки!

Конечно, сам он засвечиваться не станет — нет, подставит посредников. Но нельзя же доверяться им полностью в таком прибыльном и непонятном деле. А ну как они чего перепутают или решат его надуть, сбросив товар на сторону? Или деньги не туда переведут? Или не всю сумму? Да мало ли что? Нет, в конце цепочки он должен присутствовать сам. Лично! Чтобы контролировать, чтобы не пропустить…

Так? Так! Остается только ждать. И играть… На повышение. Ну, давайте же, давайте товар, плачу втридорога! Ну, есть же он еще у кого-нибудь… Скупаю всё! Не торгуясь!.. Ну?

Через сутки на биржу была выброшена партия товара. Того самого. В количестве трех вагонов. Именно тех! Что и требовалось доказать!

Всё остальное было делом техники — перебрать, перещупать цепочку, добравшись до последнего звена. До главного звена, из-за которого и затеялась вся эта безумная карусель. А вы говорите, нельзя сыскать иголку в стоге сена. А и не надо искать, надо вытянуть ее… Магнитом! Если он, конечно, достаточно сильный!

Эта встреча не могла иметь продолжения. Она была конечной.

— Как вы нашли меня?

Резидент пожал плечами. Вопрос был глупый и не имел ответа. Контора всегда находит своих людей. Рано или поздно, но всегда. Без срока давности. Этого нашел Резидент. Если бы не нашел он, его бы искали другие. Если бы не справились они, Контора подключила бы аппарат МВД, объявив всероссийский розыск, и каждый участковый получил бы ориентировку на маньяка-извращенца, убивающего бабушек. И каждый пограничник повесил бы у себя в будке его фото. И был бы учрежден премиальный фонд для граждан, опознавших в своем соседе преступника. И вся страна, весь ее силовой аппарат работал бы на его поимку. Но главное, что каждый Резидент в Регионах получил бы задание рыть землю, разыскивая отщепенца, и на своем уровне стимулировал бы полицию, нанимал ЧОПы и учреждал премии. И, сужая круги, его бы нашли. Всё равно нашли. Как нашли этого.

— Что теперь будет?

— Ты знаешь.

Он знал. Но дальнейшая судьба его не интересовала.

— Что будет с моей семьей?

— Зависит от тебя.

Наверное, этот сидящий против него предатель мог кинуться в новые бега. И, возможно, ушел бы и на этот раз. И залег бы на дно. Но через месяц, год или десять лет его бы нашли и наказали. И не только его одного, но и всех близких, связанных с ним кровавой порукой. И он это ясно представлял. Понимал, что теперь на кон поставлены жизни его детей и жены. И бежать не собирался.

— Я сделаю всё, что скажешь, если ты гарантируешь…

— Я ничего не могу гарантировать, ты же знаешь. Я ничего не решаю. Решают — там.

Да, это так.

— Но ты даешь наверх информацию. А она может повлиять на окончательное решение.

И это верно. От содержания его рапорта, от того, какие будут расставлены акценты, зависит многое. Беглец ждал гарантий не от Конторы, он ждал гарантий от этого человека. Личных гарантий.

— Хорошо, я постараюсь, чтобы твою семью не тронули.

— Спасибо.

— Тогда давай обсудим детали.

И они стали обсуждать детали. Как «уйти» беглецу. Вернее, как правильно «уйти». И это был какой-то абсурдный разговор, потому что человек планировал и обсуждал собственную смерть.

— А если так?..

— Нет, не пойдет, нам важно «закрыть» твое исчезновение из Региона. Чисто закрыть. Ведь ты публичная фигура. Ты пропал громко, это может быть небезопасно для организации. Нам не нужен лишний шум.

Да, верно. Там, в Регионе, он наследил. Там только о нем и говорят.

— Может, наезд силовиков?

— Силовиков я с ложечки кормлю. Аки младенцев.

— Криминал?

— От него меня те самые силовики прикрывают. И потом, я сам криминал. Я защищен со всех сторон. Как в дзоте!

Ну да…

— Может быть, долг?

— А как его подтвердить? Здесь нужна хорошо проработанная и задокументированная, с договорами, гарантийными письмами, проводками и судами легенда, которую задним числом не создать.

Да, верно.

— Тогда, может быть, какой-нибудь порок? В постыдное люди верят сразу и безоговорочно. Что-нибудь такое, отчего сразу в бега хочется податься или в петлю полезть. Какая-нибудь история с душком… Беглец оказался скрытым педофилом? Ага, имея десяток удовлетворенных любовниц и кучу денег для отмазки? Сомнительно… Наркоман?

— От этого с собой не кончают, а имея деньги, употребляют в полное свое удовольствие.

— Тогда наркобарон?

— Ну и что? У нас много кто этим промышляет. Очень прибыльный бизнес. И зачем торговать наркотой, когда можно химдобавками? Причем легально и вполне себе успешно.

— Не сходится. А если игрок?

— Хм… Достойно… И хорошо вписывается в образ олигарха. Кто имеет деньги, тот может позволить себе играть. И проигрывать. Если соединить порок и долг. А что… Очень может быть… Люди, подсевшие на игру, и не такие состояния проматывали. Это убедительно.

— Значит, игрок. И, как итог игры, долг, который надо отдать. А если платить нечем?

Ну да. Вполне себе убедительная легенда, в которую поверят, потому, что она напоминает сериал «Богатые тоже плачут»: деньги, игра, казино, нездоровый азарт, выигрыш, заводы и пароходы, поставленные на зеро, сумасшедшее невезение, проигрыш, угрызения совести, дуло револьвера, приставленное к виску, рыдающая над гробом нищая вдова. Ах, как романтично! У нас такое любят. У нас такое скушают.

Остались детали…

Игра шла не в казино. В казино играют лохи, играя по мелочи. Игра шла в избранном кругу, где ставки не лимитированы.

— Прикуп.

— Вскрываюсь.

— Удваиваю.

Играли по маленькой — по пол-лимона. Игроки могли себе это позволить. Для них полмиллиона — не деньги. Впрочем, денег как таковых здесь не было. Никто купюры на стол не швырял и выигрыш к себе не сгребал. Да и как можно было разместить на столе несколько миллионов? Здесь играли «под слово», которое «не воробей».

— Еще удваиваю.

— Я пас.

Кто-то брал банк, не очень радуясь выигрышу. Кто-то проигрывал миллион — не сильно расстраиваясь. Но ставки постепенно росли, и глаза игроков заблестели.

— Ставлю два.

— Три.

— Плюсую еще один.

— Десять!

Все замерли. За вторым столом сегодня «обкатывали» новичков, которые обычно ставки не задирали, приглядываясь к игре. А этот… Откуда его, такого прыткого, занесло? Попасть сюда с улицы случайный человек не мог. Даже миллионный взнос не имел значения. Кто-то из постоянных членов должен был за него поручиться. Игроки вопросительно переглянулись. Один еле заметно кивнул. Значит, новичок был платежеспособен.

— Сверху два, — спокойно парировал кто-то.

Цифр здесь не боялись.

— Пятнадцать.

А это было уже интересно.

— Я пас.

— Вскрываемся.

Хм, повезло новичку. Сорвал неплохой куш. Впрочем, новичкам всегда везет. Теперь он, по идее, должен был уйти, чтобы не искушать судьбу. Но не ушел.

— Три.

— Удваиваю.

— Утраиваю.

— Пас.

— Вскрываемся.

И снова — куш! Это дело надо было перекурить. И обсудить. Игроки потянулись в курилку.

— Кто он такой?

— Черт знает, откуда-то с Севера.

— Широко шагает, штанишки порвет.

Новичков в беседу не пригласили. Новички курили в сторонке, тихо переговариваясь.

— Ты что делаешь, что творишь?!

— А что такое?

— То самое! Ты выигрываешь? Ты почему всё время выигрываешь?

— Я же не специально. Так получается. Везучий я. Всегда везучим был.

— Ты что, играть не умеешь?

— Умею. Хорошо.

— Тогда проигрывай. Мы для чего сюда пришли?

Чтобы играть и… проигрывать. Чтобы спустить честно заработанные миллионы.

— Господа, прошу в зал.

Игроки сели за столики. На этот раз к новичку подсели матерые игроки.

— Ставлю десять.

— Пять сверху.

— Удваиваю.

— Еще пять.

— Три.

— Пас.

— Вскрываемся.

Игроки откинулись на спинки кресел. На лицах блестел пот. Вот за этим они сюда и приходили — пощекотать себе нервы.

— Хорошая сегодня игра. Без раскачки…

Новичок проиграл. Но не ушел. Настырный.

— Ставлю пять.

— Добавляю.

— Удваиваю.

— Сверху три.

— Пас.

Проигрыш. И еще… Посыпался новичок. Зарвался. Поверил в свое везение. Такое бывает, тут надо вовремя остановиться, сойти с круга, а этот нет, этот прет напролом, пытаясь отыграться по-крупному.

— Удваиваю.

— Еще!

И снова:

— Удваиваю!

Игроки переглядывались, усмехались еле заметно. Видали они таких, горячих, которые выскакивают, как пирожок из духовки. Этот не первый и не последний. Ничего, обломается. Уже обломался.

Но сегодняшний вечер он оживил — это точно. Такая уж драматургия игры: кому-то должно везти, кто-то должен проиграть, кто-то из-за проигрыша стреляться. Иногда это один и тот же человек. Сегодня эту роль с блеском исполнил Новичок.

Так было всегда. Так было раньше и будет впредь.

К утру Новичок проигрался вчистую. Он держал себя в руках, но обмануть своей бравадой никого не мог.

— Деньги переведите вот на эти счета. Можете не спешить, у вас есть три дня…

Игроки встали, обсуждая игру. Двинулись к выходу. На проигравшего никто не смотрел и не разговаривал, словно его не было. Он их больше не интересовал. Невезучих не любят, их избегают и не замечают.

Всё прошло как надо. Они покинули зал порознь и разошлись в разные стороны, но чтобы встретиться через час.

— Ты хорошо сыграл.

— Я бы мог разделать их под орех!

— Верю. Но ты же не сделал этого.

— Что дальше?

— Ты знаешь.

Он знал. Он сам предложил этот сценарий.

— Попрощаться с женой и детьми можно?

Резидент покачал головой.

— Можно позвонить.

Он позвонил. Гудки, гудки…

— Ты будешь тут стоять или дашь спокойно поговорить?

— Буду стоять.

Он не мог оставить его без присмотра, после того, что было — не мог. Должен был проводить его до самого конца.

Трубку взяла жена.

— Ты где? Мы ждали тебя на завтрак.

— Я… Я задержусь. То есть… Я попал в сложное положение. Но вы не беспокойтесь, с вами всё будет в порядке.

— С нами? Что случилось? Где ты? — забеспокоилась жена.

— Не важно. Дай детей.

Резидент отступил на шаг, но не ушел, не отвернулся, не отвел взгляд. В трубке зазвучали детские голоса:

— Папа, ты когда придешь? Ты что привезешь? Какой подарок?

— Приеду, но не скоро. Вы меня не ждите. А подарки… Да, будут.

Резидент покачал головой. Такие разговоры не должны продолжаться долго. Отбой.

— Отключи мобильный, чтобы они не могли перезвонить.

Мобильный замолчал.

— Куда теперь?

— Здесь недалеко.

Они прошли переулок, свернули в арку. Во дворе стоял серый, с облупившимися стенами и выбитыми окнами брошенный дом.

— Нам сюда.

Они поднялись по пыльной, замусоренной лестнице до верхнего этажа. Дверь на чердак была загодя выломана. Шагнули внутрь. На чердаке пахло пылью и голубями.

— Мы пришли.

Резидент встал на заранее расстеленный полиэтилен. Беглец заметил это, усмехнулся криво. Наверное, он не так представлял уход. И уж точно не в таком интерьере.

— Я закурю?

Окурки вписывались в сценарий.

— Валяй.

Дым потянулся к слуховому окну.

— Ты не боишься, что я сейчас сбегу?

— Нет, — покачал головой Резидент. — Ты уже убегал. Что толку? Избавишься от меня, придет следующий. За ним другой. Ты лишь усугубишь свою вину и наказание.

Это так. И наказание понесет не только он — все! Сигарета потухла. Упала под ноги.

— Теперь записка. — Резидент протянул бумагу и ручку.

Беглец что-то написал на бумажке.

Резидент подал ему старую, найденную здесь же, на чердаке, веревку. По крайней мере, так должно было решить следствие.

— Сам сможешь?

Беглец перекинул веревку через стропила, завязал. Свободный конец стянул петлей.

— Вон ящик. — И ящичек здесь случайно оказался.

Встал на ящик из-под овощей. Примерился. Примерил петлю. Замер. И всё же не удержался, спросил:

— С ними всё будет в порядке?

Объяснять с кем — не требовалось.

— Не знаю, — честно ответил Резидент. — Но я передам, что ты ушел чисто. Это всё, что я могу сделать.

— Ты будешь смотреть?

— Буду!

Резидент должен был наблюдать. До конца.

— Дерьмовая у нас служба, — сказал беглец. — И жизнь…

Резидент молчал. Он смотрел. Ждал.

Беглец пнул по ящику. Тот отлетел на полметра. Тело просело, натянув веревку, мыски ног заскребли по насыпанному шлаку, но опоры не нашли. Ноги беглеца дергались, цепляясь и чертя ломаные линии. Но недолго. Тело вытянулось, расслабилось и обвисло.

Резидент для верности выждал еще несколько минут. Теперь всё. Точно всё… Больше здесь делать было нечего. Он огляделся, встал на старую, брошенную дверь, собрал, свернул полиэтилен. Оставить следы он не боялся, так как заранее всё здесь подготовил. И потом, пока покойника обнаружат, пройдет три-четыре дня — все запахи выветрятся, все следы исчезнут. Да и кто будет всерьез это дело расследовать, когда всё так очевидно: проигрался, не совладал с собой, поддался минутной слабости, позвонил семье, написал предсмертную записку и повесился на случайно найденной здесь же веревке.

Дело было сделано.

Раньше он наследил, но теперь прибрал за собой. Он исполнил свою миссию и мог возвращаться. Некуда ему теперь идти, нет дома, нет адреса и пристанища. Теперь он возвращается в строй. В свою Организацию. Его долго не тревожили, но теперь позвали, и он не смог отказать. И никто не смог бы. Он встал в строй! А кто не пожелал, того уже нет. И это единственная возможная для них альтернатива. Без вариантов!

Часть вторая

Трамвай был пуст. Ну кому взбредет в голову куда-то ехать в выходной в такую рань? Трамвай громыхал, трясся и визжал на поворотах. Трамвай был старый и изношенный. И хорошо, что старый. В таком, чтобы самого себя услышать, во весь голос орать нужно.

На задней площадке ехали два гражданина. Скорее всего, подвыпивших. Наверное, они возвращались домой после хорошо проведенной ночи. Мужики дремали, мотая головами во все стороны, стукались о стекло, вскидывались, пили пиво из бутылок, сильно запрокидывая головы, что-то друг дружке оживленно говорили. Обычные утренние алкаши. В обычном трамвае. В типичном провинциальном городе. Ничего интересного. Если не прислушиваться к их разговору. Только некому прислушиваться. Но даже если прислушиваться, всё равно ничего не услышишь за трамвайными скрипами, визгами и стуками. А услышав — не поймешь…

— Почему я?!

— А почему бы нет?

— Но это же… Такую связь должен обеспечивать кто-то более опытный…

— Или тот, кого назначат. Например, ты…

Разговор был странный.

— Можешь считать, что это очередное ученье. Вводная простая — «Объект» не выходит на связь, ну или не желает выходить, не суть важно. Тебе надлежит инициировать встречу с ним, обеспечить контакт и передать его другому. Всего лишь…

Ну да, «всего лишь» обеспечить и передать. Пустячок…

— Но ведь существуют проверенные каналы. Я не понимаю.

— А зачем тебе или мне понимать? — резко спросил Куратор. — Или тому, кто надо мной? Мы не должны понимать, мы должны исполнять.

— Но это особый случай.

— У нас нет особых случаев. У нас все случаи рядовые.

— Ну, хорошо, не случай. «Объект».

«Объект» действительно был штучный.

— Пей, — протянул один другому бутылку пива. Взял себе. Ловко, ногтем, сковырнул крышечку.

«Алкаши» чокнулись, звякнув стеклом, забулькали, двигая кадыками. Застыли блаженно…

— Насколько жестко я могу действовать?

— Без ограничений. Как в боевых.

Как в боевых? Тогда вообще ничего не понятно! Существуют узаконенные каналы… А его отправляют «рубить» новый, причем не ограничивая в выборе средств. Что-то здесь не так. Что-то не сходится. Или дело не в канале, а в чем-то совсем другом? Может, им важен не результат, а процесс? Может, ставя ему задачу выйти на «Объект», они преследуют совсем иные цели? Может, они хотят прощупать Охрану? Если предположить такое, то всё более-менее становится на место. Тогда он «живец», который потащит по маршруту «пустышку», а его будут вычислять и ловить. Причем всерьез, вряд ли будут знать, что он подстава. Там всё по-настоящему, по-взрослому. И если он «прорвется», то укажет на дырку в обороне. А если нет… На войне такая операция называется «разведка боем» — бросают на штурм «высотки» пехотную роту или батальон, не взять ее, а лишь чтобы засечь огневые точки противника. И поднимается в атаку с матами-перематами и криками «Ура!» пехота, которой ничего не надо захватывать, а нужно лишь вызвать на себя огонь противника. Вот только пульки и осколки в том липовом бою свистят настоящие. И убивают в бою не понарошку. И мины рвутся под ногами не учебные. И от батальона остается от силы треть. И кто-то мучительно и долго умирает на нейтральной полосе. А кто-то отмечает на оперативной карте нахождение орудий, пулеметов и минных полей. Может, так? И ему приказано лезть в пекло, чтобы прощупать чужую оборону? Именно поэтому он должен действовать, как в боевых условиях. Но тогда вряд ли он брошен в атаку один! В разведку боем одиночки не бегают, тут важен массовый взброс. Кто-то, исходя из статистики, должен нащупать брешь в обороне. Так? Так! И тогда становится ясным ответ на еще один вопрос: почему его вытащили из «консервов»? И не только вытащили его одного, но и других, в том числе его усилиями? Почему Контора вдруг единовременно востребовала свои оставленные до лучших времен кадры, если, конечно, не принимать всерьез озвученную ему проверку аварийного канала связи.

Да потому, что «консервы» — это наименее ценный для Организации материал — пушечное мясо, которым можно легко жертвовать. Это они должны бегать по минным полям и «нащупывать» своими телами огневые точки. Их «расконсервировали», чтобы не трогать более ценных работников. Их вытащили под Большие Учения в качестве живых мишеней. Вот и весь расклад, о котором Куратор знает, ну или догадывается. Но ничего не скажет.

— Если что-то пойдет не так, я могу рассчитывать на помощь Старшего Брата?

Куратор усмехнулся.

— Только если советом. Ты же не первый год замужем — сам всё знаешь.

Да, он знал — выкручиваться придется самому. И умирать, не рассчитывая на подход главных сил. В этом их отличие от армии. У них каждый воюет и умирает в одиночку, причем под прикрытием легенды, потому что просто умереть — это мало, надо еще обеспечить сохранение Тайны. Таков порядок. И сохранение Тайны даже важнее выполнения приказа.

— Еще по пивку?

— Давай.

Два алкаша добивали припасенное пиво. Трамвай шел по маршруту, не тормозя на пустых остановках. Вагоновожатый смотрел вперед, ему было наплевать на двух ранних опохмеляющихся пассажиров.

Трамвай ехал по маршруту. Трамвай ехал в никуда…

«Первый» он и есть «Первый». «Первого» охраняет вся страна, потому что это главная задача страны. Его охраняют армия, готовая обрушиться на врага всей своей мощью по приказу Верховного Главнокомандующего, и Военно-морской флот, который отслеживает морские подступы из надводного и подводного положений и даже непосредственно возле берегов вероятного противника, поднимая из воды свои перископы. Еще авиация, включая стратегическую, которая барражирует воздушное пространство страны, чтобы не допустить в пределы Отчизны врага, а также ракетные войска, которые не подведут и доставят то, что следует, куда надо, и от противника ни хрена не останется! И еще Внутренние войска. Эти оберегают «Первого» от посягательств внутреннего и потому особенно опасного врага, который умеет маскироваться под мирного обывателя, протестующего против маленьких пенсий. И пограничники, которым вменено в обязанность не пущать через контрольно-следовую полосу шпионов и диверсантов. И МВД, проверяющее у населения и приезжих гастарбайтеров и возможных террористов документы и регистрации. ДПС, что стережет въезды в столицу и в большие, где может случайно оказаться «Первый», города. И чиновничий аппарат, который за «Хозяина» глотку кому хошь порвет, потому что из его рук кормится. И Национальные гвардии преданных сателлитов. И боевые подразделения МЧС. И приграничные казаки, ЧОПы, байкеры, скауты, молодежные партии и движения… Все охраняют. Скопом. И еще ФСБ, которой сам бог велел и которая за это деньги получает! И ГРУ, что соревнуется с ФСБ и не дает ей спуску. И бдительно следит, чтобы среди их коллег не вызрел какой-нибудь нехороший заговор.

А ФСБ пасёт ГРУ, так как кто их знает, этих солдафонов? Они любят мутить военные перевороты, чтобы сразу из майоров в маршалы выйти, минуя выслуги и академии. И в каждом отделе ФСБ и ГРУ каждый контролирует каждого на предмет заговоров и нелояльности к власти.

А есть еще ФСО. Та стоит на ближних подступах, оберегая «Хозяина» от диверсантов, террористов, чиновников, населения, ФСБ и ГРУ. Федеративная служба охраны никому не верит. И не должна верить, а должна всякого подозревать и быть готовой к самым решительным действиям, невзирая на чины и близость к «Хозяину».

И наконец, ближний круг охраны, в который входят самые-самые. Избранные, проверенные и прикормленные, готовые, не задумываясь, подставиться под нож или выстрел. Думать они не должны, а должны действовать на рефлекторном уровне.

И всё равно «Первый» не чувствует себя в безопасности. Даже дома, даже в кровати с любимой женщиной, которая тоже может оказаться не той, за которую себя выдает. Такая вот жизнь у «Первого». А все еще удивляются почему он так далек от народа? А как этому народу через все эти препоны и рогатки прорваться? И не народу — тоже.

Как прорваться? Как? Если надо? Если очень надо!

Задача действительно была банальной. По силам любому выпускнику Учебки. Инициировать, подготовить и обеспечить контакт. Чужой контакт. Обеспечить и тихо отойти в сторону, дав возможность людям встретиться. Для чего — не важно. Может быть, «посылку» передать или, напротив, принять, или вербовку провести, или просто приятную встречу, которая впоследствии может перерасти во что-то большее. Или дать возможность встретиться киллеру с жертвой с наименьшим риском для первого. Если цель контакта — окончательное решение вопроса по «Объекту». Не всё ли равно? Задача собрать сведения и подготовить предпосылки для человека, которого он не знает и не узнает никогда. Совершенно рутинная работа, сродни бухгалтерской, впору нарукавники надевать, потому что нужно собрать общую информацию, детализировать ее, уточнить, перепроверить, систематизировать и из фрагментов слепить портрет «Объекта»: кто он, как и чем живет, с кем живет дома и не дома, куда ездит, на чем ездит, по каким маршрутам, с кем водит дружбу и зачем, с кем враждует и почему, и так далее и тому подобное… Сотни вопросов, на которые нужно найти правильный ответ. Постепенно нужно изучить «Объект» и подходы к нему, узнать о нем то, о чём жена родная не знает, потому что не в курсе, к кому он ездит по четвергам, когда у него совещание со смежниками. И даже сам о себе «Объект» знает меньше, потому что никогда не задумывался, какой рукой открывает дверь, как заворачивает за угол или через какое плечо оглядывается. «Объект» не ответит на вопрос, за сколько секунд и шагов дойдёт от дома до машины.

А он на этот вопрос знает точный ответ. С поправкой на погоду и одежду, потому что в разной одежде в дождь или, к примеру, жару результат будет тоже разный.

И только узнав среду обитания и привычки «Объекта», можно начинать что-то планировать. Такая работа… которая здесь не работает, потому что задача, может, и банальна, а вот «Объект»… С «Объектом» не повезло! «Объект» — это не просто «объект», а «Первый». В этой стране единственный. А тот, кто должен обеспечить с ним контакт, — никто и звать его никак. Такой вот расклад…

И как со всем этим быть? Где тот «никто» может встретить «наше всё»? На остановке автобуса, в метро, кино или в очереди в супермаркете? Это вряд ли… Это вам не прогнивший Запад, где большие люди в обычных кафешках наравне с народонаселением обедают, на велосипедах по специальным дорожкам ездят и даже особую парковку для своих «фарадов» имеют.

У нас всё по-другому. Иначе кто в начальники пойдет, если надо на двухколесном, а не вип-класса, велосипеде ездить без персонального водителя и мигалки?

Нет, у нас с начальниками случайно не повстречаться и так запросто не поручкаться. А уж с «Первым»… Где его, сердешного, найти? Каким образом? А если найдешь, то как успеть донести информацию и убедить его в ее ценности? А убедив, уговорить с кем надо встретиться?

Уравнение со всеми неизвестными. Такие уравнения в математике не решаются. А в жизни? А в жизни придется, потому что деваться некуда.

С чего начать? С самого начала. Нужно просто начать что-то делать, чтобы, зацепившись за что-нибудь, не важно, за что, это непонятное потянуть и начать разматывать… Только так и можно распутать клубок, в котором два конца упрятаны в серединке.

Ну что, поехали… Как в анкете… ФИО?

Здесь ничего узнавать не придется. Фамилия, имя, отчество «Объекта» всем известны, у всех на слуху и повторяются в различных хвалебных комбинациях в СМИ каждый божий день.

Пол? Мужской — дальше некуда. Возраст — в самом расцвете.

Должность? Кому не известна — пусть включит «Первый канал» и подождет минут десять-пятнадцать. Там ему всё расскажут, растолкуют и покажут, в картинках.

Место работы? Москва, Кремль.

А адрес? Формально: Москва, Кремль, до востребования. Можешь посылать депешу. Можешь в гости приехать, как те ходоки к Ленину. Только к Ленину и теперь можно запросто попасть, а вот к Нему… В реалиях место его работы размазано по полусотне правительственных объектов, на которые просто так не заглянешь. А заглянешь без спросу — башки лишишься.

Тогда место жительства? О-ей! Тут вообще концов не сыскать, потому что живет он по десяткам адресов. Как в песне — мой адрес не дом и не улица… И все эти адреса засекречены, все обносятся заборами, опутываются спецсредствами и охраняются пуще глаза. К нему в гости запросто, по-соседски не заглянешь…

Может быть, родственники, с которыми он общается? Ну должен же он с кем-то общаться! Иметь прошлое. Папа-мама, братья-сестры.

Только вряд ли он ездит к ним в гости попить чайку с брусничным вареньем. Его родственников доставляют ему в резиденции. А если он, по ностальгическим мотивам, сподобится припасть к истокам, то это случится, дай бог, раз в год по обещанию.

Нет, не пойдет.

Что там дальше? Любовницы? Ну, есть любовницы, не может не быть. Это вам не у них, где наличие любовницы считается отягчающим политическую карьеру фактором. У нас строго наоборот — какой же ты царь, если не мужик? А если мужик, то как без любовницы, точнее, любовниц? Точнее, гарема? Это как-то даже себя не уважать и страну. Наш самодержец должен быть могуч во всех ипостасях, в том числе в этой!

Итак, любовницы есть, но как о них узнать, про них в газетах не пишут? Пишут, но о тех, которые вышли в тираж. И опять же каждую такую даму пасет взвод телохранителей, а встречи влюбленных проходят не в горсаду на скамейке под березками, а в загородных резиденциях, которые… См. выше.

Что еще? Хобби. Ну да, через хобби ухватить «Объект» проще всего. Охота там, рыбалка, гольф, стрельба по тарелочкам… А какое у него любимое хобби? А черт знает. Хобби подбирают ему политтехнологи, причем каждый раз новое. То полетать, то ракеткой постучать…

Но должно же быть главное хобби! Отчего нет? Есть. Хобби определяется его должностью, главное хобби — власть. А далее по кругу — резиденции, охрана…

А если он заболеет? Тогда обратится к врачам, которые не в поликлинике. А где? Надо будет уточнить.

Кто еще может вывести на него? Кто из обслуги, потому что подходы к царям всегда искали через челядь? Личный повар? Вполне может быть. А кто он? И сколько их? И есть ли они вообще или это целый пищевой, заточенный под вкусы «Хозяина» комбинат?

Кто еще? Садовник? Точнее, армия садовников в каждой резиденции, которые… Тьфу!.. Кто еще?

Премьер и весь его кабинет, потому, что это тоже обслуга. Ну, так у нас принято, что все, кто не «Первый», — это обслуживающий персонал. Даже если ты «Третий». Даже если «Второй»! Все всё равно при «Первом» и для «Первого». Ну да, эти встречаются каждый день. Но «Второго» охраняют не меньше, чем «Первого».

Еще? Водители? Ну да, возят. Правда, вряд ли дружат семьями. Это вам не застойные времена, когда генсеки на равных общались с водилами и прочим персоналом и сами за руль садиться не брезговали.

Уборщицы? Вряд ли. Когда-то, может, и были уборщицами тети Маши, а теперь уборкой занимаются клининговые агентства, в которых работают жены и родственники телохранителей.

Стоп! А сами телохранители? Они ведь тоже обслуга! Причем самая близкая. Ближе просто некуда. И что немаловажно, постоянная, потому что охрану как перчатки не меняют. Товар это штучный и редко ротируемый. Телохранитель должен прикипеть к «Объекту», знать его привычки, наклонности, реакции. И не трепаться. А если телохранителей менять…

Нет, телохранитель — величина постоянная! Это тебе не повар, которого вызывают раз в сто лет подержаться за ручку отобедавшего «Хозяина». Эти видят «Объект» каждый день, причем на расстоянии вытянутой руки! Они могут донести информацию, передать письмецо, шепнуть на ушко… Много чего могут!

Пожалуй, охрана… Да, так! С них и нужно начать!

Резидент смотрел телевизор. Очень внимательно смотрел, профессионально. Сразу на трех мониторах по трем каналам, потому что, освещая одно и то же событие, операторы снимали его с разных ракурсов. А это было очень важно!

«Сегодня состоялась встреча…» — вещал диктор Первого…

«Сегодня в Кремле…» — вторил ему второй канал…

«Встреча прошла…»

Что говорили дикторы, Резиденту было не интересно, равно как сам Президент и его окружение. А вот фигуры третьего и четвертого плана…

Вон тот здоровячок в ладно скроенном костюмчике. И он же с другой камеры. И вон тот… И этот… Теперь выведем их на экран, скопируем и поместим в папочку…

«Президент возложил венок…»

А кто там мелькает на заднем плане? Сюда его — в папочку. И этого… И того…

Лица листались, повторялись, множились. Папки раздувались.

Скоро Резидент знал в лицо всю ближнюю охрану «Объекта». Но это был лишь первый, не особо скрываемый круг обороны. Живой «забор», который затрудняет подходы к телу, заслоняет его от пуль, осколков и излишне настырного народа. А есть еще второй, третий, четвертый круги… Эти в объективы телекамер и официальных фотографов не попадают. И как их вычислить? А куда нынче собирается поехать «Первый»? Или поставим вопрос иначе — куда он не может не поехать? Что там у нас на календарике?

Ага: саммит, парад, открытие чемпионата, громкая премьера, православная служба… Так-так… Ну, на саммит лучше не соваться, там не затеряться, туда допускают лишь проверенных и преданных режиму репортеров, которые умеют «правильно» снимать, чтобы «Первый» выглядел как голливудский герой.

Парад? Интересно. Но там такая толкучка… А вот чемпионат. Там ведь не обязательно в первые ряды лезть, можно и в сторонке постоять. А что? Спорт нынче в чести. Можно и «поболеть»…

Стадион был полон. На трибунах чинными рядами сидели болельщики, по виду курсанты военных училищ и школ милиции, обернутые в разноцветные «фанатские» шарфики. Иногда они вскакивали, словно по команде, размахивали руками и шарфами и кричали какие-то речёвки и угрозы соперникам. Те, в свою очередь, что-то орали в ответ и грозили кулаками. В проходах густо стояли полицейские наряды. Все как на подбор. А что на противоположных трибунах?

Там сидели рядовые болельщики. Всё больше мужчины молодого и среднего возраста. За ними и над ними располагалась правительственная трибуна, но пока еще пустая.

— Вы куда?

— Мне вон туда. Я спортивный фотограф журнала «Футбол энд хоккей». Вот мое удостоверение.

Удостоверение смотрелось солидно — с фотографией, печатями, штампами, росписями и графами продления. Это очень важно, чтобы на документах было много всяких красивых штампиков, потому что обилие синенького внушает доверие.

— Вот еще разрешение на съемку. — Тут печатей, штампов и росписей было втрое больше. — А вот это номер с моим последним репортажем, — протянул фотограф журнал.

Да, фото были. А в конце фамилия, та самая, что в удостоверении. И даже портрет.

Солидный человек.

— А в сумке чего?

— Фотоаппарат и объектив.

— Покажь.

Фотоаппарат был большой. Объектив еще больше — чуть не метровый.

— А чего он такой длинный? — напрягся полицейский, прикидывая, как его можно половчей ухватить и размахнуться.

— Это телеобъектив. Я ведь должен снимать интересные моменты на поле, лица спортсменов и судей крупно. А они вон где.

— Ну да, — согласился полицейский, оценивая расстояние. — И что, прямо лица сможешь?

— Даже глаз или ухо отдельно. Это ведь очень дорогая техника, почти тысячу баксов стоит.

— Скока?!

Названная сумма убеждала больше, чем печати на бумагах.

— Я могу пройти?

— Иди. Ты там поосторожней, а то фанаты, то да сё… А нам потом отвечай.

Фотограф прошел. Выбрал место, вытащил из чехла и собрал штатив, расставил его, привесил мешочек с песком, прикрутил к штативу фотоаппарат, к нему объектив, на который еще что-то нацепил. Глянул в видоискатель. Так, что там?

В объективе замелькали трибуны, люди, лица… Какие-то очень одинаковые. Так, первый к правительственной трибуне ряд… Второй… Третий… Щелк. Щелк… Дама… А эту как сюда занесло? Суровая дама, сосредоточенная. Хотя и вся в помаде… Дедушка… Ну и дедушки должны быть. Обязательно. Правда, сидит он прямо, как будто кол проглотил, и лицо как у Джеймса Бонда в старости.

Так. Еще лицо. Еще… Вот только отчего-то детей не видно. Тут вообще болельщики есть? Или весь стадион?

Вдруг все встрепенулись. На правительственную трибуну взошли главные болельщики. Расселись, о чем-то стали говорить. А почему почти никто на них не оборачивается, не глазеет, а всё больше перед собой и по сторонам глядят? Ведь это так естественно — полюбопытствовать? Когда еще такое счастье выпадет?

На поле, выворачивая головы в сторону вип-ложи, выбежали игроки. Вышли судьи…

Зрители на трибунах вскочили, замахали флажками, проорали речёвки и угрозы. Всё выглядело очень живенько и естественно. Началась игра. И снова объектив заскользил по рядам.

Третий. Четвертый. Щелк. Щелк… Дальше четвертого ряда можно не смотреть, эти были уже почти массовкой.

Лица, лица, лица… Десятки лиц, которые надо будет отсмотреть, отсортировать по степени приближенности к охраняемому телу, вычислить командиров, запомнить, чтобы познакомиться поближе. Но сначала их нужно найти, но как? Отследить Президентский кортеж? Можно, но чревато. Первые лица у нас ездят, не соблюдая правил дорожного движения, и если увяжется за ними какой-нибудь отчаянный «жигуль», его тут же срисуют и снимут с трассы. Даже не охрана — ДПС.

Конечно, можно попробовать вписаться в колонну лишней гаишной машиной, «одолжив» ее у инспекторов, и так доехать до места… Нет, не вариант. Свои машины они знают и чужака определят сразу. Захватить машину из колонны и на ней… Технически это не сложно, но тогда придется раскрыть себя.

Нет, светиться раньше времени не следует. Тут должно быть какое-то иное решение, более изящное и, желательно, без применения силы. Как им внушали в Учебке? Как говорил инструктор по планированию спецопераций:

— Если вы применяете силовой сценарий, значит, вы, считайте, уже проиграли. Значит, вы дерьмовый разведчик без фантазии и вам нужно уходить в ночные сторожа. Стрельба, «рукопашка» и прочие киношные эффекты — это самые последние средства для дебилов. Оставьте их десантникам. Зачем вам руки-ноги-пистолеты, когда у вас голова есть? Башка, которая на плечах, — ваше главное оружие. И останется там тем дольше, чем активнее вы будете ее использовать! Профессионал не руками машет, а думает, изобретает нестандартные ходы… Вот ты, что должен? Проникнуть в штаб противника и выкрасть какой-то план? Ну, и на хрена тебе сдался динамит, аж пять килограммов? А что пять, а не двадцать? Ах, стену взорвать? Ну да — шарахнуть, чтобы половину здания развалить, а потом два дня, ковыряясь в завалах, сейф с документами искать. А штурмовой батальон пока будет от врагов отбиваться. Нормальный ход. А отобьется? Что, еще пяток танков подогнать? А на хрена тебе сдался план с такими приданными тебе силами? С такими силами можно и без плана ворога сокрушить. Сдался тебе этот сейф? Чего молчишь? А подумать? Например, устроиться в штаб водопроводчиком за хорошую взятку? И залить там всё к чертовой матери под потолок фекалиями, чтобы не продохнуть, а потом всё это разгребать, заодно сейф расковыривая? Или устроить пожар. В дыму и пламени без уже не работающей сигнализации ввалиться с пожарной кишкой в искомый кабинет. Можно выкрасть не план, а тех, кто его составлял, рисовал, копировал. Есть же до черта людей, имевших доступ к информации. И если ее по крупицам… А ты «динамит»! — Так учил их еще тот, первый «партизанский» инструктор. Хорошо учил, доходчиво.

Нет, на этом этапе силовые сценарии исключены. Тогда где их искать? Как найти среди миллионов сограждан десяток лично ему интересных? На работе — нет. На работе он уже их видел. А если вне работы? Ну, отдыхают же они — водку пьют, на рыбалку ездят? А с кем пьют? С сослуживцами? Это вряд ли, они на службе друг дружке осточертели хуже горькой редьки. А с кем тогда? С друзьями детства? Интересно, одобрит начальство такие контакты? Тут ведь каждого одноклассника прощупать придется и их родственников. А ну как кто-нибудь из них захочет выведать за стаканом самогонки секрет какой или компроматец на «Хозяина», который может тому навредить? Они ведь много чего лишнего знают. Нет, одноклассники не вариант.

А с кем тогда им пить? С кем им начальство дружбу водить позволит? Всё-таки с сослуживцами. Но… бывшими. Эти были допущены, все секреты знают, вся их подноготная известна, но они «на карандаше»… С этими пить можно, эти свои в доску.

А вот это уже теплее. «Бывшие» — они достижимее. «Бывшие» — они и интервью дают, и всякие фонды учреждают, и ЧОПы открывают.

Фонды!.. Это да! Любят у нас это дело. Раньше из спецслужб на пенсию уходили, и с концами. Как камень на дно без брызг. Бульк — и в тину, лежи не трепыхайся. Собственной жене лишнего слова не скажи. Ну да, служил, да так, ерунда, на складе чего-то выдавал. Скукотища… Ордена? Так их всем вешали под праздники… Какие шпионы, я их только в кино видел.

Да еще за каждым ветераном Куратор закреплялся, который его до смерти бдил, чтобы у него язык не развязался. А нынче — общественная работа, интервью. Бред! Но… очень полезный бред, потому что через эту дырку можно…

Вначале в общественную организацию ветеранов ФСО пришел факс. Солидный такой. С вензелями, печатями и размашистыми, в полстраницы, росписями. Какой-то там совет их ветеранов хотел наладить контакты с нашими ветеранами для взаимовыгодного сотрудничества и для этого просил принять их неофициальную делегацию.

Факс повертели в руках и хотели уже выбросить в корзину для мусора, но споткнулись о слово «взаимовыгодное». Взаимные выгоды в стране недопобедишего капитализма искали все — от помощников районных прокуроров до министров.

— А что это за страна такая? Что у них там есть? А ну, глянь.

Страна была маленькая — ногтем на карте можно было прикрыть. И ничего там нет, кроме нефти, но нефти — хоть залейся.

— Мать твою, это же… Давай отбивай факс: очень рады… готовы принять… и про взаимовыгодные вставь…

Через день в общественную организацию позвонили. Оттуда.

— Мы хотеть встречаться с вами, потому что мы раньше делать одно дело, хотя разная сторона. Но профессионал есть что говорить друг другу, вспоминать много, что было.

— Вы хорошо говорите по-русски.

— О, это быть комплимент! Я учился Москва, Дружба народов, но мало. Я помнить Москва и русский народ. Я теперь частное лицо и хотел приехать, чтобы увидеть и помочь ветеран. — Из трубки запахло долларами. — Я хотеть сказать, что я не есть официальное лицо и не надо никто говорить про мой визит. Я давать, как это говорить… подписка про секрет, когда служить. Но его высочество султан знать мои намерения и поддержать меня.

М-м… Слово «султан» звучало музыкой.

— Я хотеть, чтобы вы правильно понимать меня.

— Конечно, понимать! Никто, ни единая душа! — горячо заверили неофициального визитера.

— Тогда я ехать очень скоро. Я любить Россия и хотеть видеть тех, кто мой коллега…

Неофициальная делегация прибыла через неделю.

— Вон он! Ни хрена же себе!

Против крыльца притормозил длинный, как железнодорожный вагон, лимузин. В хвост ему ткнулись три «гелендвагена». Выскочивший из автомобиля служка шустро раскатал по асфальту ковровую дорожку, распахнул дверцу и замер в полупоклоне.

Из машины вышел скромно одетый человек в белом бурнусе. Ветераны дружно кинулись ему навстречу.

— Глянь, штиблеты! Они же больше, чем мой «лендровер» стоят! Причем каждый! А перстень! Твою же маму!

Гость сердечно приветствовал встречающих:

— Я есть немножко скромно, потому что не есть официально. Я просить извинений, что не могу как надо.

А как тогда надо, если это скромно?

Гостя провели в здание. За гостем с какими-то свертками проследовали несколько сопровождающих лиц. Свертки положили на стол.

— Это есть совсем скромный подарок, как говорить русские, сувенир в память. — Визитер щелкнул пальцами.

Служка развернул пакеты. В глаза ударил золотой блеск. Ветераны дружно выдохнули.

— Я очень помнить Россия и хотеть вас благодарить. Я тоже раньше охранять их величеств и понимать ваша служба. Я учиться у ваш КГБ, как защищать свой султан. КГБ очень хорошо уметь это делать! Я тоже очень хорошо это делать! Вот, это надо брать. Это мой для вас сувенир. Этот есть кинжал хороший дамасский сталь.

Ни хрена себе! Кинжал действительно был хорош, потому что имел золотую рукоять. Граммов на двести.

— Давай сюда водку и икру, — прошептал главный ветеран. — И скажи, пусть баню готовят!

Гость начал раздачу сувениров. Он вручал подарок и жал руку.

— Мы делать одно дело, мы понимать друг друга… Этот маленький сувенир я хотеть вручать от своего сердца. Я хотеть вручать другой подарок тем, кто теперь нести службу. Так меня просить его величество султан.

А что же тогда подарок, если это сувенир?!

— Но я понимать, что секрет, что служба, я не настаивать на подарок.

— А мы передадим.

— Нет, подарок султана нельзя передавать через руку в руки, — испугался гость. — Это плохой примет! Султан будет гневен и может рубить мне голова.

Ни хрена себе у них там нравы!

— Я не мочь настаивать. Я понимать трудность службы.

Сувениры быстро разошлись.

— А теперь позвольте в качестве ответного жеста…

Гостю преподнесли бутылку водки. Не золото же ему дарить — золота у него и так завались.

— И еще мы приглашаем вас отобедать в нашей загородной резиденции. Ну там, где баня…

— О, я рад и благодарить. Но теперь не мочь. У меня быть важный встреча. Я не могу говорить кто. Я есть неофициальный, частный лицо.

— А если завтра?

И завтра «не мочь». А вот на послезавтра, когда информация разойдется, можно согласиться. Разойдется, никуда не денется, потому что сплетня — лучшая реклама, потому что дамасская сталь и золото и еще какие-то подарки, которые страсть как хочется увидеть. И еще возможная впереди халява. Не завтра — послезавтра.

— Я теперь поехать выполнять просьба султан. Я прошу никто о ней не говорить! И не глядеть за меня. А то я знать вы! — шутливо погрозил гость пальцем. — Султан беречь свой секрет. Кто знать секрет султана — тот голова долой! — чиркнул он пальцем поперек горла.

— Да что вы, конечно, мы же понимаем, — заверили гостя ветераны. — Как можно?

Гость сошел по ковровой дорожке к лимузину. Служка закатал за ним дорожку, бросил рулон в машину, быстро протер шелковой тряпочкой стекла и ручки.

Дисциплинка у них, однако!

Дверцы захлопнулись. Лимузин тронулся с места.

— Давай за ним, быстро!

— А если султан узнает?

— Султан далеко, а я тут, рядом, я тебе быстро причиндалы на шомпол намотаю! Иди. Да аккуратненько, чтобы, не дай тебе бог, он ничего не заметил. Он же из наших, из бывших…

Кортеж убыл. За ним пристроились штук пять потрепанных иномарок, которые, пропуская вперед по три-четыре машины и сменяя друг друга, покатили за лимузином.

И должны были! На то они и ветераны! Ну да ничего, пусть поглядят, пусть успокоятся. На то и расчет.

Через четыре часа слежка вернулась.

— Ты знаешь, зачем он сюда приехал?

— Ну?!

— Не поверишь, девок наших султану сватать! В гарем. Вот падла!

Гость прямо от ветеранов поехал в известное модельное агентство, где ему выстроили шпалеры длинноногих, пышногрудых девиц. Он ходил вдоль бюстов, цокая языком. Сопровождающие его лица щедро раздаривали украшения.

— Его величество султан любить русские женщины. Они не есть как все, они иметь загадочная русская душа. Султан любить душа…

Ну да, тел-то у него до черта.

Обладательницы загадочных душ хихикали и закатывали глазки.

— Какая богатая русская страна! Она иметь такие замечательные женщины! — восхищался посланник султана, просматривая фотоальбомы и прайсы моделей. — Я бы хотеть брать вас всех, но султан очень внимательно выбирать каждую…

— Вот эту еще посмотрите, — переходили к очередной претендентке устроители дефиле.

Рост, вес, окружности, полуокружности…

— Обратите внимание на цвет глаз. Это очень редкий оттенок. Посмотрите на свет… — И шепотом: — Ты, дура, повернись.

Модель поворачивалась.

— Видите, как отблескивают зрачки? Ну просто как бриллиант! Смотрите, смотрите…

— О!.. Я видеть. Это есть удивительный оптический эффект. Я не видеть такого. Я сказать султан.

— А вот здесь, вы пощупайте, пощупайте, не бойтесь. Это не силикон, нет! Это все настоящее. Из Сибири! Откуда вы, Маша?

— Из Новосибирска, — грудным голосом отвечала Маша, вздыхая полной грудью, та вздымалась и качалась. Минут пять.

— О, Сибирь! Я знать Сибирь. Там очень далеко и холодно, — восхищался гость то ли Сибирью, то ли моделью.

— Да, да, именно там, в глубинке, рождаются настоящие русские красавицы. У нас нет никаких подделок, у нас всё самое натуральное, самое лучшее. Но если султана интересует экзотика, то у нас есть для него эксклюзивные предложения — башкирки, бурятки, якутки, чукчи. Вы знаете, люди недооценивают своеобычности северных народов. Например, чукотские девушки бывают очень интересны. Конечно, на любителя, извините, я хотел сказать — ценителя. Очень рекомендую! Представьте себе: пески, жара и… северная, из самой тундры, из вечных снегов чукча. Какой контраст!

Посланник смотрел, восхищался, выбирал… И все вздохнули с облегчением. А они-то уж подумали! А тут всего-то… За бабами приехал! Посланник хренов.

И все — успокоились… потому что главное — дать людям объяснение. Лучше с душком. Если с душком — в него верят сразу и безоговорочно!

И, конечно, был щедро субсидированный посланником султана банкет. Был стол, который ломился. Были гости, которые ели. Но больше пили, потому что такое изобилие!

Гости пили, языки развязывались.

— Да если бы мы тогда захотели, мы всю эту Америку — враз! Я же тогда рядом с «Хозяином» был, вот как с тобой. Я ему чемоданчик носил, тот самый! Ну ты знаешь… Ему только его открыть и кнопочку такую нажать — и всё! И амбец! Нету вашей Америки. И вас, до кучи.

— Нас… до кучи? Какой кучи?

— До той самой. Ну ты, блин тупой. Выражение такое — до кучи. Америку туда и вас. Разом. Всех! Чтоб накрыло… Этой самой… Мамы вашей! Ну, это тебе вовсе не понять. Короче, я рядом был. Может, это я его отговорил. Понял?

Гость понимал. Всех. И слушал — всех.

— Вон того видишь? Вон того!.. Ты знаешь, кто это? Лучше тебе не знать! Или тот… Тот вообще…

На столы выставлялись новые бутылки. К столам подтягивались новые гости. Потому что халява. И о подарках.

Вот этот… Фас, профиль… Нет, не похож. Нигде не мелькал, ни в телевизоре, ни на стадионе. А этот? Фас… Нет. А профиль? Стоп! Этот был в третьем от президентской трибуны ряду. Мелкая сошка, но всё же…

Дальше. Этот… Этот… Сколько их тут набежало на дармовщину. Нет, не только на дармовщину — на интерес. Этот? Был. Хотя теперь выглядит иначе, потому что расслабился, расплылся. Но был, точно был, потому что нос, надбровные дуги, скулы… Еще? А вот этот мелькал довольно близко к «Хозяину». Надо к нему присмотреться. Как к нему обращаются? Семен? Хорошо, пусть будет Семен.

Кто-то постучал вилкой по бутылке.

— Тост, хочу сказать тост в честь нашего гостя.

Все притихли. Налили.

— Когда-то мы были врагами.

Все согласно кивнули.

— Теперь сидим за одним столом.

Опять согласились.

— Ты пацан правильный, не жадный. И вообще… — Потянулся, поцеловал гостя жирными губами. — Нравишься ты мне!

Посланник султана радостно улыбался.

— Но хоть ты и свой в доску и мне нравишься, если мне прикажут, я тебя вот этой самой рукой, не дрогнув! Потому что работа такая! Потому что нам доверяют Самого! Понял? И не только тебя — любого на куски, — обвел выступающий пальцем вокруг.

Все зааплодировали. Хороший тост… А это кто? Фас… Профиль… Нет, мимо. Этот? Или вон тот? Фас… Похож… И как-то все, глядя на него, взгляд отводят. Да и он ни к кому с объятьями не лезет, держится чуть особняком. Интересно, надо к нему присмотреться внимательней. Навести справки… Дальше…

— А теперь ответный тост.

Придется отвечать.

— А ну тихо вы там!

Гость встал, поднял стакан, сказал:

— Я рад быть здесь со свой друг! Я сильно поражен широкий русский душа, его гостеприимство. Я хочу пить за ваш здоровье! Я вас любить!

— Ур-ра! — гаркнул стол.

Вдруг всё стихло. В зал незаметно, но так, что все заметили, втиснулось несколько фигур. А это что за гости? Это лицо он помнит. Где он мелькал? На стадионе или в новостях? И этот… И тот…

Есть! Эти были в первом кругу охраны! Вот эти двое. Те остальные, кажется, нет. Но эти точно были!

Гостя толкнули в бок.

— Ты это, подарки… У тебя с собой?

— Да, подарок султана, я брать сюда.

— Ну вот! Тех видишь? Им подари.

— А кто они есть?

— А тебе не один хрен… Этот Петруха, а тот Семен!

— Они мой коллега? Они достойны подарок его величества султана?

— Еще как! Я тебе потом про них расскажу. Давай, не жмоться!

Посланник встал. И все привстали.

— Я хотеть теперь подарить очень главный, самый дорогой подарок от его величество султан.

Все замерли, боясь пошевелиться! Вновь пришедших подтолкнули к гостю.

— Это подарок, который мечтает получать каждый подданный… Это подарок!..

Все рты от напряжения открыли. Ну, не тяни ты кота за хвост!.. Ну давай, давай…

— Это… — Посланник щелкнул пальцами.

Уже знакомый всем служка внес какую-то коробку и бухнулся с ней на колени.

— Это! — закатил глаза посланник. — Я мечтать иметь такой подарок всю жизнь, но не иметь такой великий подарок! — Он стал шарить в коробке.

Служка подобострастно смотрел то на него, то на коробку, готовый услужить в любую секунду. Чтоб их всех!

— Это!..

Посланник восхищенно покачал головой. Что-то в коробке ухватил, вытащил и поднял. Все потянули шеи, зашикали друг на друга.

— Это… Вот!..

Служка бухнулся лбом о паркет. Чего это он? В руках гостя были какие-то тряпицы на шнурках. Что за хрень? Все уставились на них.

— Это самый дорогой подарок от султан! Это кусочки халат нашего господина, его величества, который он собственноручно…

Все отпали. Кто-то разочарованно присвистнул, кто-то хихикнул в кулак.

— Я хотеть вручить его вам.

Дрожащей рукой посланник передал тряпицы, почтительно склонив голову. Он аж вспотел от усердия! Награжденные улыбались стиснув зубы. На них смотреть было больно… Вот это подстава! А они губу раскатали, про сувениры прослышав! Они думали — им алмазы в шапки сыпать будут! А тут тряпки на шнурках. Ну, хоть бы на золотой цепочке, которую в ломбард снести можно! Ну, не сука этот султан! Кто-то злорадно ухмыльнулся, кто-то побледнел, кто-то протрезвел… Общее разочарование. Какая жалость…

Эх, ребята, ну не жлобы вы тут все? Как можно презренный металл больше Родины любить? Ведь пришли вы сюда, пришли, хотя права не имели рожи свои секретные светить и уж тем более принимать подарки из чужих рук! Но не совладали с собой, жадность вас обуяла, захотелось цацки на халяву урвать! Притащились, а вам тряпки на шнурках… Ладно, получите вы свои тридцать сребреников.

— И еще я хотеть вручить для память маленький сувенир, — сказал посланник султана. — Вот эти перстни.

И все привстали, притиснулись и выдохнули, потому что перстни были золотые и с бриллиантами. Ух ты!.. И всем сразу стало хорошо. И все расслабились, потому что посчитали, что пришли сюда не зря.

Хотя — зря! Лучше бы им было сюда не приходить, потому что бесплатный сыр — он только в мышеловках. Равно как и дармовые перстни на пальцах…

Прощание было кратким.

— Молодец, хорошо сыграл, — похвалил Резидент. — Даже я тебе поверил.

— Талантом бог не обидел. И еще школа, — скромно потупил взгляд посланник. — Мне и не такие роли приходилось играть. Я, батенька, Борьку Годунова в первых составах игрывал, да так, что зритель на галёрках рыдал! А такого растрогать — семь потов сойдет. — Он вдруг выпрямился, приподнял бровь, вперил взгляд в собеседника, словно просверлить его хотел, сказал гортанно: — Кто ты есть, червь человечий? Блоха! Как смеешь перечить государю не голосом, но ликом своим! Отвечай, смерд, покуда я тебя на кол не усадил, аки пса поганого! Ну!..

И как-то даже захотелось пасть пред ним ниц и распростершись, целуя мыски туфель, молить о прощении.

Хорош! Ничего не скажешь. На таком фоне всяк будет невидимкой, лицо которого, как ни напрягайся, после не вспомнишь. Не должны вспомнить! Да и незачем вспоминать. Зритель обращает внимание на главных героев, а не на подыгрывающих им загримированных статистов.

— Этот материал мне хорошо знаком, — похвастался актер. — Я в ихних треклятых песках пять лет без паспорта отираюсь! Я их как бородавку на своей руке изучил, инородцев этих. Что султан — так, видимость одна! Куда там ему до Бориса нашего или Петрухи Первого! Кишка тонка! Но вы тоже хороши, очень убедительно дорожку раскатывали. Кто у вас были преподаватели?

Да уж были! Так заставляли в роль вживаться, что сам себя забудешь!

— Без школы я. Самоучка. Как-то так само собой получилось…

— Не скажите, я вижу талант! Меня не обмануть. Конечно, не МХТ, но школа имеет место быть…

Вот привязался. Опасный контингент эти актеры. Логики нет, но интуиция… Сколько раз зарекался с ними связываться, но кто другой такое изобразит?

— Мы бы неплохой дуэт могли составить, — поощрительно похлопал актер Резидента по плечу. — Право слово! Я — Моцарт, вы — Сальери! А? Может, мне тряхнуть стариной?

— Не надо ничем трясти. У вас самолет!

— Ну да, конечно. Пусть увезет меня аэроплан в далекие страны… А всё-таки, скажите, зачем всё это надо было? Зачем этот великолепный маскарад?

Плохие вопросы.

— Затем, что просто так нынче взятку не дать. С подходцем надо.

— А вы дали?

— Дал! А они взяли. И на языке следствия это называется коррупционной схемой. Между прочим, в особо крупных размерах, лет на десять с конфискацией. А учитывая то, что они при вашем посредничестве продали, а я, с вашей помощью купил, на «вышку» тянет, это если по законам СССР. А сейчас — на пожизненное.

— Но позвольте! — шепотом воскликнул актер. — Вы же говорили, это шутка, маскарад, розыгрыш!

— Ну да, — согласился «служка». — Так и есть, розыгрыш. Только разыгрывали они не друг друга, а Родину.

— Но это же…

— Да, измена Родине. Самая тяжелая в Уголовном кодексе статья. Но вы не переживайте, Родина, она здесь остается, а вы туда улетаете, и уже не бедным человеком. Хотя мой вам совет — лет десять здесь не появляйтесь, а то смените мягкий субтропический климат на арктический континентальный. Где-нибудь в районе Магадана.

— Ну вы знаете! — возмутился актер, но шепотом.

— Знаю. А теперь и вы тоже. И должны быть мне благодарны, что я предупредил. Так что лучше вам о том, что здесь было, забыть. Вы ведь умеете действовать в предполагаемых обстоятельствах? Ну вот предположите, что будет, если…

Актер предположил. И побледнел. Он уже не предлагал тряхнуть стариной. Нижняя губа у него затряслась. Всё-таки очень впечатлительные натуры — актеры. И умеют выстраивать цепочки причинно-следственных связей в рамках заданного сценария.

— Ну всё, спасибо вам за хорошую игру. Получил истинное, как ценитель, удовольствие от вашего таланта. Спасибо и… прощайте.

Этот эпизод был отыгран. Главный исполнитель улетал в далекие страны. Но проживет вряд ли долго, потому что такой гонорар его печень не переработает, просто не выдержит! И значит, концы обрубятся.

Премьера прошла удачно. Актеры нашли своих зрителей. И узнали их. Вернее сказать — опознали…

Петруха не был Петрухой. И даже не был Петром. Звали его совсем по-другому, и фамилия была иная, чем в паспорте, и отчество. И родителей его звали иначе. У многих телохранителей «Первого» были выдуманные биографии и подставные родственники. Если наведаться к этим родственникам в гости и расспросить, где их сынок служит, то вечером будешь разговаривать совсем с другими людьми и совсем в ином месте, и уже без чая с вареньем. Нормальная практика.

Петруха уже привык, что его жизнь, в том числе частная, принадлежит не ему, а его начальству. Например, если он случайно встретит симпатичную девушку, то тут же должен доложить о знакомстве рапортом по команде. Если захочет продолжить с ней знакомство, то обязан испросить на это разрешения у вышестоящего командира и, может быть, после тщательной проверки, получит его или попрощается со своей несостоявшейся любовью. А коли решит вступить с ней в долговременную интимную связь, то только после ее собеседования с начальством под видом приятельской встречи. И впредь станет докладывать, где и когда с ней встречался, с какого до какого часа, в какой компании и какой позе, если это станет интересовать отцов-командиров. И это несмотря на любимую законную жену, которой никто ничего о его посторонней связи не сообщит, хотя будет знать о его каждом шаге.

Впрочем, если и у его жены образуется любовник, то, как подозревает Петруха, ему тоже никто ничего не сообщит. Ведь «узаконенный» любовник жены — это лучше, чем случайные и потому потенциально опасные связи. Такая жизнь у «казенных» людей. Тот, кто приближен к «Первому», должен быть прозрачен, как стеклышко!

Петруха привык к такому порядку вещей. И не брыкался. Он получал хорошую зарплату, имел прекрасный дом, крепкую, под надзором товарищей по оружию, семью, неприкосновенность своей личности, гарантированную лежащим в его кармане удостоверением, и замечательные перспективы в виде ранней, по выслуге лет, пенсии с многочисленными надбавками, коэффициентами и разовыми доплатами. У него было всё очень хорошо.

Было… До ближайшего поворота. А всё потому, что на ближайшем повороте, из-за угла, на проезжую часть выпал какой-то мужик и прямо ему под колеса. Петруха резко затормозил, попробовал вывернуть вправо, но мужик, спасаясь от удара, тоже дернулся в сторону и они, конечно, встретились. Перед ветровым стеклом мелькнуло испуганное, с круглыми глазами лицо, раздался громкий шлепок, сдавленный вскрик, и прохожий исчез из поля зрения.

Вот черт! Петруха замер, пытаясь осознать, что произошло. У него, конечно, был при себе оберег в виде удостоверения ФСО, но лишние происшествия ему были ни к чему. Зачем себе портить послужной список?

Несколько секунд он сидел неподвижно, надеясь на то, что вот сейчас мужик встанет и пойдет себе куда шел. А он поедет куда ехал. Но мужик не вставал. Петруха открыл дверцу, вышел из машины. Мужик лежал на асфальте, неестественно разбросав руки и ноги. На вид — мертвец.

Неужели?!

Петруха подошел ближе. Наклонился над телом.

— Эй…

Мужик открыл глаза.

— Ты чего так ездишь? — возмутился «мертвец». — Козел безглазый!

Уф…

— Ты же сам мне под колеса прыгнул, дядя, — напористо начал Петруха. Потому что знал, что лучшая защита — это нападение. И, приблизившись к его лицу, принюхался. Но от пешехода спиртным не пахло, а это плохо.

— Чуть не убил! — плаксиво начал подвывать пришедший в себя потерпевший. — Я шел, никому не мешал, а этот… На джипе!.. Прямо на переходе! Творят что хотят…

Точно, переход — вон он. На столбе прибит знак, которого раньше здесь не было. И когда только успели?

— Вот, ногу сломал! — уже орал прохожий. — И тут содрал… И рубаху порвал!..

Мужик был так себе — не бомж, но и не сказать, чтобы очень ухоженный. Явно ниже среднего достатка. С таким можно и договориться…

Петруха быстро оглянулся по сторонам. Зевак пока не было, но если мужик будет так верещать, то появятся непременно.

— Как я теперь до больницы дойду?! Вызывай давай «скорую»!

«Скорая» была ни к чему.

— Может, я тебя сам довезу? Так быстрее будет, — предложил Петруха.

— Вот и вези, коли сбил!

Это был выход. По дороге можно успеть столковаться. Без протокола.

— Ну давай, держись.

Петруха приподнял потерпевшего, потащил к машине.

— Ай! Ой! — орал мужик. — Бо-ольно! Оё-ёй! Не дергай так!

Вот зараза!

Петруха, напрягаясь, дотащил мужика до джипа, открыл заднюю дверцу, втянул на сиденье. Подумал еще: как бы он обивку кровью не испачкал… Потом быстро сел за руль и рванул в ближайший проулок подальше от места происшествия. Вот так славно будет. Это теперь еще доказать надо, кто мужика сбил. А пока надо найти к нему подходец, установить контакт, предложить… Этот много не запросит… И начальству можно ничего не докладывать…

— Ой! Ой! — охал, стонал, скулил, хлюпал носом пострадавший пешеход. — Покалечил меня совсем. И рубаху, рубаху новую… Я ее год назад покупал! Ой, больно как!..

— Да ладно, жив и хорошо! — начал Петруха миролюбиво. — Ты меня тоже до полусмерти испугал. Ей-богу! Я еду, а тут ты, откуда ни возьмись!

— А ты не лихачь! — вдруг услышал он другой, спокойный и ровный голос. — Останови машину.

Кто там еще? Кто это говорит? Петруха остановился, попытался повернуться, но почувствовал, как чужая рука с заднего сиденья жестко перехватила ему горло.

— Ты чего, мужик? — удивился он. — Я вот сейчас…

Но докончить фразы не успел, потому что сзади в спину ему уперлось что-то холодное и острое.

— Не дергайся, — предупредил его голос, — а то поранишься. До смерти.

Что это? Нож? Нет!.. Хуже! Шило… Длинное и тонкое, которое легко прошло сквозь обивку сиденья. До тела. До его тела!

Петруха попробовал сдвинуться вперед, но рука на горле жала его к сиденью.

— Я же говорю — не дергайся, — строго сказал мужик, — и ручками не размахивай. Не то!..

И шило стронулось вперед. Петруха почувствовал, как остриё прокололо кожу и мышцы. По спине поползло горячее и липкое. Кровь… Его кровь!

Петруха напряженно «прислушивался» к шилу, к тому, где оно находится, как ковыряет его тело. Черт подери!.. Ни дальше, ни ближе — прямо против сердца!

Шило не нож, легко проскочит между ребер. Нож еще может застрять или уйти вбок, или сломаться, шило — нет! Шило пойдет прямо! Если это ограбление, то грабитель большой знаток анатомии.

— Руки назад, за сиденье, — скомандовал преступник. И поковырялся в ране.

Петруха быстро опустил руки, обнял спинку сиденья сзади. Мягкая веревка перехватила ему запястья, сцепила, стянула кисти рук. Петруха оказался притянут и распластан на сиденье, как жук в гербарии. И даже булавка имела место быть, которой его с минуты на минуту могли проткнуть!

— Слышь, дядя, — шепотом, боясь шевельнуться, боясь напугать бандита, сказал Петруха. — Если тебе бабки нужны, так они в правом нагрудном кармане. Там много. И баксы тоже. Бери и уходи, только удостоверение оставь.

Преступник молчал, давая возможность жертве самого себя напугать, потому что когда тебя просто убивают, ничего не прося, не торгуясь, не запугивая, не угрожая, ничего не объясняя, — это внушает ужас. Люди не умеют умирать молча…

— Если тебе мало, я еще дам. У меня дома есть. Жена вынесет. У меня много денег…

Тишина.

— Ну, ты чего молчишь? Чего молчишь?! — нервничал, стал заискивать, теряя самообладание, Петруха. — Скажи, что тебе надо?

Молчание.

— Зачем тебе меня убивать? Это статья. Я тебе и так всё отдам. Ты слышишь меня?

Легкое давление шила в ране. И страшное, до жути ощущение, что в любую следующую секунду это шило могут толкнуть вперед, легко, даже без напряжения, и оно проколет мышцы, скользнет по ребрам и войдет в сердце… Как иголка в подтаявшее масло. Ну почему, почему он молчит! Лучше бы уж убил. Сразу!.. Всё-таки никто не может запугать человека больше, чем он сам! Любой герой, способный переть голой грудью на штыки, жертвовать собой в бою, в кураже, в атаке, вот так, в тишине, один на один с собственной смертью, ломается и начинает «течь».

— Ну, скажи, хоть что-нибудь скажи. Ну, или убей!..

Это была уже истерика, вернее, преддверие. Еще немного, и жертве станет всё равно, потому что быть в напряжении, ожидая смерть, долго невозможно. Уж лучше разом… И тогда он может наделать много глупостей.

— Не ори. Мне деньги не нужны. Можешь их себе оставить.

А что тогда? Что ему нужно? Что?

— Письмецо передать.

— Кому?

— Тому, кого ты охраняешь.

Кому?! К телохранителю на мгновение вернулась утраченная было воля. В него были вбиты крепкие рефлексы.

— Это невозможно! Это запрещено.

— А ты постарайся.

— Чтобы меня потом…

— Они-то потом. А я сейчас.

И шило продвинулось еще на полсантиметра в плоть. И скребануло по ребру. И дальше никаких препятствий у него уже не было.

— Мне продолжить?

— Н-не надо! Я всё сделаю, я передам.

— И еще, в виде маленького одолжения, подскажи мне домашние адреса твоих приятелей по службе. Ты ведь знаешь их?

— Зачем?

— На всякий случай. Если ты весточку не передашь — они передадут. Ты не бойся, я им про тебя ничего не скажу. Точно! А то они тебя на куски порвут. Скажешь?

Скажет, потому что шило… И сердце… Такое ранимое!

«Первому» письмо Петруха не передал. Он отдал его своему непосредственному командиру, вместе с подробным рапортом. Тот, присовокупив свой рапорт, — переправил его выше. Вышестоящий командир — более высоко стоящему. Более высоко стоящий — совсем высоко стоящему. Тот — следующему стоящему над ним и на страже первых лиц государства. Тот — еще более высокому, выше которого уже никто не стоял… Письмо и толстая стопка рапортов легли на стол Директора ФСО.

Тот приказал вызвать к себе командира ближнего круга охраны. Командир по званию, должности и прочим служебным характеристикам был ему не ровня, но… был ближе к «Первому», потому что охранял его тело, что и выстраивало иерархию служебных отношений. Не тех, официальных — с теми всё было понятно, а неофициальных, которые и определяли отношения внутри ФСО.

— Как же так, Михаил Аркадьевич? Какой-то конверт…

— Я уже начал расследование данного инцидента, — доложил Михаил Аркадьевич.

— И каков результат?

— Пока никакого.

Если он что-то и знал, то не хотел делиться информацией с Директором.

— Что было в конверте?

В конверте была бумажка. Пустая! На ней ничего — ни буковки, ни запятой, ни помарки малой! Бумажку осмотрели, ощупали, обнюхали, проверили на наличие отпечатков пальцев, грязи и запахов, обработали химикатами, засунули под рентген…

Ничего! Просто бумажка!.. Получается, что неизвестный передал «Первому» конверт, в котором ничего не было!

— Может, он сумасшедший? — предположил Директор, вбрасывая удобную для всех версию.

Главный Телохранитель пожал плечами. Вообще-то похоже — кидаться под машину, тыкать шилом живого человека, и всё для того, чтобы сунуть ему пустой конверт? Такое точно мог учудить только не вполне нормальный человек. Но Главный Телохранитель не верил в сумасшедших, которые способны захватить, обездвижить и развязать язык профессионально обученному телохранителю.

— Тогда я не понимаю… Рисковать, чтобы передать пустышку. Зачем?

Главный Телохранитель молчал.

— Что предлагаете предпринять?

Все то же самое. Еще раз допросить потерпевшего. Составить подробный фоторобот. Посмотреть записи всех возможных уличных и охранных веб-камер возле места происшествия. Найти и опросить потенциальных свидетелей, в первую очередь жителей соседних домов. Может, кто-то что-то видел? Конверт и бумагу на экспертизу. Кровь из салона — на анализ. Установить группу крови, возможные наследственные заболевания, отклонения, короче, всё, что возможно. Собрать из салона, где сидел преступник весь сор: комки грязи с обуви, волосы…

— Ладно, ступайте, разбирайтесь. Это ведь ваш человек, — кивнул Директор.

Другого бы он в бараний рог, во все дыры и с волчьим билетом!.. А этого — нет, нельзя. Этот вхож! Что за государство, что за азиатчина, где должности и звания почти ничего не значат, а всё определяет степень близости к трону!

— Вы уж меня не подведите, Михаил Аркадьевич, — почти слёзно попросил Директор.

— Разрешите идти?

— Ступайте, Михаил Аркадьевич.

Главный Телохранитель повернулся на каблуках и вышел. Соблюдая внешнюю субординацию, он не чтил начальства по существу. И начальство об этом знало. А за что его было почитать?

Дедушку Ленина сопровождали несколько охранников с потрепанными браунингами, Иосифа Виссарионовича оберегали две дюжины телохранителей из бывших военных, Хрущева с Брежневым сопровождали, дай бог, две машины охраны и никто улиц не перекрывал. В нынешней службе числились тысячи бойцов! Вооруженные до зубов полки! Не всякое государство такую армию имеет! А толку?

В стране чиновничества, победившего народ, всякая вновь образованная структура росла, как на дрожжах. Любой вновь назначенный на должность начальник тащил к себе своих кумовьев, свояков, друзей детства и прочую случайную публику, безжалостно вычищая прежнюю команду. При этом профессиональные качества работников никого не волновали — критериев подбора кадров было два — родственные либо дружеские отношения и личная преданность. Словно раковая опухоль, выжирая здоровые ткани, новая команда разрасталась, разбрасывая во все стороны метастазы, пухла, образовывала новые отделы, подотделы, выбивая под новых сотрудников ставки, помещения, служебные автомобили, привилегии.

Современные бюрократы уже втрое превысили число тех, прежних советских и даже царских бюрократов, несмотря на то, что население страны уменьшилось чуть не вдвое!

Служба охраны не была исключением. Раздуваясь пузырем, увеличивая бюджеты и штаты ФСО, она не становилась сильнее, а делалась всё менее дееспособной и управляемой. У семи нянек дитя всегда без одного глаза. Главный Телохранитель всё это понимал. Знал, что воюют не числом, а умением. И никакие охранники, поставленные вокруг «Объекта» плечо к плечу, безопасности ему не гарантируют. Но это же понимал и «Первый», и не верил в батальоны охраны.

Главный Телохранитель вернулся к себе, ахнул стакан водки и вызвал Зама.

— Этого придурка ко мне. Срочно!

Проколотого шилом «придурка» привели.

— Как это случилось?

— Так я же уже рассказывал!

— Ничего, еще раз расскажешь!

— Я ехал, а он на переходе под колеса… Гад! Самое интересное, там его раньше не было…

— Кого не было?

— Перехода не было!

Главный Телохранитель что-то быстро чиркнул в блокноте.

— Узнайте в местном ДПС, когда и кем был обозначен пешеходный переход, — распорядился он. — Узнайте и доложите. — И вновь обратился к пострадавшему охраннику: — Какого хрена ты мчишься на переходе? На удостоверение надеешься?

— Никак нет. Просто его раньше…

— Дальше.

— Ну, я вышел, а он лежал, как мертвый. Я подумал, что его надо в больницу.

— С места происшествия решил слинять, чтобы личное дело не марать?

Телохранитель опустил голову.

— Продолжай.

— Я посадил его в машину…

— Сзади?

— Ну да.

— Дурак! Сам подставился. Кто же сажает случайных попутчиков у себя за спиной? Только рядом, только под ремень безопасности, чтобы сковать, чтобы маневра его лишить.

— Так он же, типа, раненый был.

— А потом тот раненый тебя…

— Так точно. Схватил за горло и ткнул в спину шило.

— Покажи как. Ей, кто-нибудь, помогите ему!

К телохранителю подошел его коллега, присел на корточки, изображая водителя, и даже руки к воображаемому рулю протянул. Петруха подался вперед, обхватил его сгибом локтя поперек шеи, приставил к спине авторучку.

— Так?

— Да.

Расклад был понятен. Оказать сопротивление Петруха не мог. Он мог только умереть. Бесславно.

— Как он выглядел?

— Ну такой, среднего роста, среднего телосложения, лицо чуть вытянутое, глаза… Там темно было.

— Дайте сюда фоторобот, — приказал Михаил Аркадьевич.

Принесли фоторобот, над которым несколько часов трудились приглашенные из МУРа эксперты. На портрете был человек с глазами, ушами, носом, ртом, подбородком. Со всеми частями, которые, в совокупности, и составляют физиономию человека. Но в данном случае, соединенные воедино, эти фрагменты не составляли характерного лица. Зацепиться не за что! Усредненный нос, никакие глаза, среднестатистические уши. Опознать по нему реального человека было невозможно. Наверное, такие фотороботы получаются, если европейца заставить вспомнить и описать лицо случайно встретившегося ему в ночной степи монгола.

— Ты что, ничего не помнишь?

— Помню.

— Тогда скажи, какой у него нос был? Курносый, римский, с горбинкой?

— Обычный. Там темно было…

— А голос?

— Нормальный.

— Низкий, высокий? Может, с хрипотцой? Или он заикался?

— Нет, самый обычный.

«Ерунда какая…»

— Что было дальше?

— Дальше он потребовал, чтобы я передал письмо. Я отказался, но он… — Телохранитель поежился от воспоминания о шиле.

— Понятно. О чем он еще говорил, что просил?

— Больше ничего, — соврал Петруха. Подставляться под своих приятелей он не хотел. Друзья-однополчане — это вам не начальство.

— Ладно, иди. Напиши подробный рапорт.

— Я уже написал!

— Еще напиши!

— Я четыре раза написал!

— Пятый напиши! Хоть десять! Иди!

Скоро выяснилось, что знак перехода на дороге никто не устанавливал, потому что перехода в этом месте никогда не было, уличные веб-камеры вблизи отсутствовали, а ту единственную, которая могла захватить место происшествия, накануне разбили камнем какие-то случайные хулиганы. Свидетелей наезда не нашлось, потому что к переходу выходили только слепые, без окон, стены. В салоне машины никакой посторонней грязи или чужих волосков не обнаружилось. Шило исчезло. Кровь оказалась без генетических отклонений, но свиной. Конверт был самым дешевым, продающимся во всех киосках «Роспечати». Бумага обычной, из супермаркета, такую каждый день покупают тысячи людей. Повторный опрос пострадавшего телохранителя ничего не дал. Равно как и новый фоторобот. Все возможные ниточки оборва-лись.

И это было очень странно. Потому что после любого преступления что-то, да остается. Хоть какие-то следы. А здесь — ничего! Стерильная чистота! Официально дело спустили на тормозах, переквалифицировав его почти в анекдот: какой-то ненормальный прыгнул под колеса джипа охранника, а потом напал на него, угрожая шилом, лишь для того, чтобы передать «Первому» пустой конверт. Чушь!.. И каких только придурков не рождает земля наша!

Такая облегченная версия устраивала всех, иначе что докладывать «Первому»? Что говорить о письме? И как оправдываться, что результатов нет? Нет, тут лучше не высовываться. Непосредственной угрозы жизни и здоровью «Объекта» происшествие не несло. Ну и ладно… Все развели руками. Даже те, кто держал руки по швам. Потенциальный «висяк» передали из ведомства ФСО в ФСБ. Пусть они там над этим ребусом головы ломают. Потерпевшего телохранителя отстранили от работы, переведя на казарменное положение.

— Зачем на казарменное? — удивился Директор.

— Затем, чтобы он всегда был под рукой и мог опознать нападавшего.

— Опознать? А где вы его возьмете?

— Не мы. Он сам объявится!

— Сам?! Этот псих?

— Псих, разбрызгивающий свиную кровь? — зло ответил Главный Телохранитель. — Я прошу разрешения усилить охрану.

— Хорошо, действуйте, как считаете нужным, — согласился Директор. — Но я бы на вашем месте лишнюю панику не поднимал.

По большому счету, никаких разрешений не требовалось. Главный Телохранитель уже перевел свою команду на усиленный режим. Он был слишком близок к «Первому», чтобы быть беспечным. В отличие от прочих, которые осуществляли охранные мероприятия, сидя в тихих кабинетах, или тащили службу в спрятанных в лесах казармах, он трудился «в поле», причем в непосредственной близости от охраняемого объекта. Пульки и фугасы, назначенные «Первому», могли рикошетом продырявить и его шкуру. Вернее — вначале его!

Так что у него были стимулы не расслабляться. Любое внештатное событие он предпочитал истолковывать как угрозу. И это происшествие его насторожило. Не испугало — нет. Для испуга поводов не было — слишком всё явно и где-то даже демонстративно. Когда пугают — всерьез не бьют. Это аксиома. Страшна та угроза, о которой не предупреждают, которая как гром среди ясного неба, как кинжал в спину. Но было в этом происшествии много непонятного, а непонятное рождает тревогу. Кто и какие цели преследовал, передавая столь рискованным образом пустой конверт? Гадать бессмысленно. Нужно было просто ждать.

Если злоумышленник хочет что-то передать «Первому», он повторит попытку. Если хотел попугать — попугает еще. А если больше не объявится, то и слава богу! Но что-то подсказывало Главному Телохранителю, что преступник не исчезнет, что он еще даст о себе знать…

Письмо до адресата не дошло.

И не должно было! Кто бы его передал! «Хозяина» оберегают от любой информации, которая может вызвать его неудовольствие. Ну, и чтобы свою голову сохранить. Такова наша, испокон века, традиция. А то, не дай боже, узнает батюшка-царь про какие-нибудь народные волнения или казнокрадство в своем окружении, осерчает и голым задом на кол посадит! А это больно.

Вот и строят у нас потемкинские, с хлебом-солью и счастливым населением, деревни. Раньше так было, и теперь. Прежде с крашеными заборами, теперь со свежим, вчерашней выпечки, асфальтом. Везут по деревням самодержца, проводят окрест, к народу допускают, который ликует и благодарит батюшку-царя за счастливую жизнь и ручки целует. И все довольны. Самодержец, что народ свой увидел, и народ, который полушку по-легкому срубил.

Как следствие, «Первый» обо всем узнает последним. Нередко уже на эшафоте, под топором палача. Видит толпы злобных зевак, пришедших полюбоваться, как их государю башку сносить будут, прозревает и вопрошает: а где те поселянки в кокошниках и парубки белозубые, что за счастливую жизнь меня благодарили? Отчего подле эшафота такие несимпатичные рожи? И почему меня мой народ не спасает, он ведь меня так сильно любит? А нет того народа и не было никогда. И летит голова с плеч долой. И все ликуют!

Новоиспеченный самодержец на престол восходит и новой челядью вкруг себя огораживается, аки частоколом. От народа своего, который всегда не симпатичный, неблагодарный, опасный и государя-батюшки недостойный. Бяка — народ!

Так и живут — сверху государь, снизу народонаселение. А между ними, прокладкой, холуи господские, которые колебания снизу гасят, мягкой периной под верхи подстилаясь и сладкими сказками их убаюкивая, — про урожаи невиданные, успехи запредельные, про силу нашу могучую, какую никаким ворогам не сокрушить.

Какие уж тут письма? Тут любого почтальона — взашей, если это, конечно просто почтальон. А если нет… Главный Телохранитель «Хозяину» тоже ничего не доложил, так как нечего было докладывать. Пока всё случившееся не тянуло больше чем на мелкое хулиганство. Зачем тревожить большого человека по пустякам? Тем более, еще не известно, как он на это отреагирует.

Правда, конверт…

Но в нем ничего не было. Пустая бумажка. Оставалось ждать следующего хода противника. А уж потом…

По лестнице спускался телохранитель. Один из… Он возвращался от своей любовницы. Одной из… Парень провел замечательные три часа, позвонил начальству, доложив о «проделанной работе», и теперь спешил домой к семье.

Навстречу ему поднимался дедок лет семидесяти. Тащился по ступенькам, вздыхал, охал, отдыхал на каждой лестничной площадке. На третьем этаже он остановился у двери и стал ковыряться в замочной скважине.

— Что за чертовщина, — тихо ругался он. — Опять не работает, ешь твою через коромысло!

С ним поравнялся телохранитель. Дед обернулся к нему, сказал чуть не плача:

— Слышь, мил человек, беда у меня, дверца не отворяется. А мне в туалет совсем невмоготу! Ты глянь, подмогни пожилому человеку.

— Некогда мне, дед.

— Да как же так-то? — ухватил дед парня за рукав. — Неужто не поможешь, неужто мне штаны мочить? Тут работы, может, одна минутка. Просто я ключ сунуть не могу. Слепенький я. Ну, подмогни, милок.

— Ладно, черт с тобой, — согласился парень. — Где ключ-то?

— Так вот он.

Парень попытался сунуть ключ в замочную скважину, но тот туда не лез. Телохранитель наклонился, приблизился к замку, стал пытаться вставить ключ, и тут…

Дверь сама собой открылась, дедок, потеряв равновесие, ткнулся в спину помощнику, и тот, не удержавшись на ногах, шагнул вперед, проваливаясь в квартиру. Черт побери! Он сделал еще шаг, стараясь выпрямиться и стряхнуть навалившегося на него деда, припал на одно колено, попытался встать и… Не смог! Его шею перехватила веревка, или ремень, или еще что-то. Сзади захлопнулась дверь, и стало темно. Дед пыхтел и напирал на спину.

— Ты что, дядя, рехнулся? — не испугался, но удивился парень, намереваясь сбросить деда и немножко потоптать его ногами.

Но не успел — дед потянул концы веревки в стороны, и петля, сойдясь над адамовым яблоком, сдавила горло. Парень задергался, попробовал вырваться, но дед, как клещ, вцепился ему в спину, не ослабляя хватку.

«Это как же?!» — успел подумать телохранитель, потом захрипел, забил, замахал бестолково руками и рухнул лицом в пол…

Главный Телохранитель проводил внеочередной инструктаж по поводу повышения бдительности. Он требовал поднять, усилить и поддерживать, не ослабляя, как будто это была не бдительность, а что-то иное.

— Я прошу о любых случайностях, самых незначительных, докладывать лично мне. Гулянки, пьянки, баб ваших и прочую кобелиную муру лучше отложить до времени. Успеете еще. Ясно?

Телохранители опустили глаза. Парни они были здоровые — кровь с молоком и избыточным тестостероном. Таким без «муры» никак нельзя! Но с начальством спорить не приходилось.

— Я спрашиваю: ясно?!

— Так точно! — ответствовали хором телохранители.

«О чем такой кипеж? — недоумевали они. — Из-за Петрухи, что ли? Вот чудило, подвел всех под монастырь. Мужской. Ну, не сволочь ли! С каким-то чудаком справиться не мог, а теперь за него страдай от воздержания».

— Особую осторожность соблюдать за периметром. Это за забором, точнее, за многими заборами, за которыми обитают простые граждане.

— А что бояться-то? — спросил кто-то.

— Не знаю, — честно ответил Главный Телохранитель. — Но лишняя осторожность не помешает.

— Может, нам по трое ходить?

Но Главный Телохранитель шутки не понял.

— Может, и по трое…

Когда удавленник пришел в себя, он уже не лежал на полу мордой в ламинат, а сидел в кресле. Руки его были примотаны скотчем к подлокотникам, ноги к ножкам, голова к высокой спинке. Он был распят и обездвижен. Во рту у него торчало что-то мягкое и дурно пахнущее. Похоже, его собственные носки.

— М-м! — промычал удавленник.

— А? Чего? — ответили ему.

— М-м-м!!!

У окна против света стоял дедок. Расчетливо стоял, так, что лица не рассмотреть.

— Очухался, — обрадовался дед. — Это хорошо. А то и помереть мог, ненароком. Вона ты какой бугай здоровый, вот мне и пришлось… Чуток не рассчитал я.

Телохранитель забился в кресле, пытаясь высвободиться. Кресло поскакало по ламинату.

— Ты чего это, чего? — подивился дед. — Чего бузишь-то? Нам с тобой лишний шум ни к чему.

— М-мм-ммм! — бился связанный пленник.

— Ну ты, паря, горячий, — вздохнул дед. И обвил вокруг кистей рук толстую веревку. — И чего тебе неймётся? — Подошел ближе, приноравливаясь и растягивая в стороны концы удавки.

Пленник замер, выпучил глаза. Умирать второй раз ему не хотелось.

— Ну чего? Будешь далее шуметь?

Пленник замотал головой, насколько это позволял скотч.

— Не будешь? Ну, так-то лучше. Сиди отдыхай покеда… А я пойду чайник поставлю. А то пить страсть как охота. Намучился я с тобой…

Чайник? — Пленник быстро-быстро заморгал. Этот чайник и удавка никак не связывались в его голове, и становилось страшно. Такой дедок точно удавит между двумя чашками чаю, и даже аппетита себе не испортит!

— Бывай пока. Да тихо сиди, людей не тревожь понапрасну!

Дед вышел из комнаты на кухню. Он вел себя здесь как хозяин, хотя был гостем. Он изучил эту квартиру, подходы к ней, подъезд и двор, чердак дома лучше, чем хозяева! А хозяева были далеко. Им сказочно повезло, у них вдруг объявился богатый родственник в Америке, недавно почивший. О чем их уведомили почтой. Вначале они подумали, что это шутка, потом, что афера. По Интернету часто такие писульки приходят, но тут оказалось всё всерьез. Им на домашний телефон позвонили из Нью-Йорка:

— Вы есть Петров Семен Семенович?

— Ну, допустим.

— Мы сердечно рады приветствовать вас!

— А вы кто?

— Я адвокат, юридическая фирма «Мистер Смит энд сыновья». Мы долго искать вас, у вас большой страна. Но мы найти вас и рады сообщать, что вы будете наследником миллиона долларов.

— Васька, ты, что ли, придурок?

— Я? Я не есть приду-рок. Я не есть Васька. Я есть мистер Смит!

— Кончай выёживатся, чудак ты на одну букву.

— Я не понимать, что вы не понимать. Я хотеть дать вам наследство миллион долларов.

— А чё не три? А лучше десять.

— У нас нет три. У нас есть для вас один. Вы, наверное, думать, что это ошибка. Но это не есть ошибка. Мы хотеть послать вам официальное письмо. У вас есть мейл?

Нет, это не Васька, у Васьки какой мейл, наверное, аферисты. Точно, аферисты! Сейчас попросят сто баксов на марки для письма или еще что-нибудь. Но нет, не попросили, а предложили:

— Мы теперь просим приехать вас один Карибская страна, для обсуждения некоторых деталь.

— А чё не в Америку? Я в Америке еще не был.

— Америка долго собирать документ, чтобы открывать виза. Сюда виза не нужна. Вы просто лететь.

— На какие шиши?

— Ши-ши не понимать. Мы вам и ваша жена купить два билета и бронировать отель. Вы лететь послезавтра, мы ехать через три дня. Вы можете смотреть ваш билет на сайте авиакомпании…

Они что, не шутят? Петровы кинулись к компьютеру. Точно — есть! Вот их фамилии, вот рейс, время и места. Ни хрена себе!

— Так вы лететь или думать?

— Мы? Уже чемоданы собираем!

Квартира опустела на неделю. Очень удобная по своему расположению квартира, так как в нужном доме, в том самом подъезде, на подходящем этаже. И вот теперь она пригодилась…

Пленник сидел ни жив ни мертв. Он слышал, как дед возился на кухне, как вздыхал, шаркал ногами, звякал посудой, лил воду, открывал холодильник. Не подумаешь, что убийца, похож на заслуженного пенсионера.

Вошел дед с чайником и чашкой. Сел напротив на табуретку. Отхлебнул из чашки. Откусил сушку. Улыбнулся дружелюбно.

— Слышь-ка, парень, а коли я кляп выну, ты орать не станешь? А то больно кляп вонючий — весь аппетит перебивает. Ты, видать, ноги редко моешь. Ну, что скажешь?

Сказать пленник ничего не мог, но мимикой выразил полное свое согласие.

— Ну, смотри, сердешный, — вздохнул дед. — Коли кричать станешь или еще чего учудишь, я тебе кипяточком из чайничка в глазки плесну. А он горячий! Хошь попробовать? — Он приблизил к лицу пленника чайник, припечатал на мгновенье.

Парень сдавленно замычал, пытаясь отстраниться.

— Ну я же говорю — горячий. А глазкам так и вовсе. Сварятся глазки вкрутую. Так что ты не балуй. Ладно? Да вижу, вижу, что согласный. — Дед поставил на пол чайник, потянул, выдернул кляп. Чуть не с зубами. — Ну что, полегчало? Ты скажи, теперь можно.

Пленник тяжело дышал открытым ртом. Дед сидел напротив, прихлебывая чай. Он никуда не спешил. Телохранитель начал приходить в себя. Первоначальный шок стал ослабевать.

— Ты кто? — спросил он шепотом, косясь на чайник.

— Дед я, — ответил дед. — Слава богу, не твой.

— А зачем ты меня?

— Так ты подумай…

Телохранитель подумал. И вдруг вспомнил про Петруху и про его неудачный наезд на какого-то мужика.

— Ну, догадался, поди?

Телохранитель молчал. Страх отпустил. Петруху-то не убили, жив Петруха. Ну и его, значит, в живых оставят.

— Слышь, дед, может, ты отпустишь меня? На хрена тебе эти приключения? Разойдемся по-тихому, и всё. Я ничего никому не скажу.

— А ты скажи, ты не бойсь… Чего нам в молчанку играться? — Дедок допил чашку, подлил себе чайку, хрустнул сушкой. — Я ведь чего хотел — весточку через тебя передать. Передашь?

— Кому?

— Ну, ты знаешь кому.

— Ты что, дедушка, я же в ЖЭКе работаю. Я не понимаю…

— Знаю, мил человек. И ЖЭК твой знаю. И начальника твоего. Зовут его, кажись… — И назвал имя. — Вот ему и передашь. Лады? — Дед вытащил конверт, сунул в карман телохранителю. — А чтобы ты не забыл или чего не перепутал, я тебе меточку оставлю. Хорошо?

Какую меточку? Что он опять удумал? Пленник напрягся. Дед пошарил за пазухой, вынул опасную бритву. Открыл. Вздохнул. Подошел и примерился. Зачем-то поднял пустую чашку.

— Ты теперь потерпи, не ори, — попросил он. И вдруг быстро, оттянув пальцами левой руки ухо пленнику, чиркнул по нему бритвой.

Ухо отпало от лица, оставшись в пальцах деда.

Пленник открыл было рот в крике, но дед ударил его по зубам ручкой бритвы.

— Молчи, паря! Не то!.. — Он провел лезвием подле открытых глаз парня.

Пленник испуганно замер. По его шее и плечу толчками била кровь.

— Ну вот видишь, не так и больно, — похвалил парня дед. — А это тебе, мил человек, подарочек, — показал он отрезанное ухо. Показал и бросил в пустую чашку. — Туточки оно. Ежели ты подсуетишься да в больничку по-быстрому сбегаешь, то, может, тебе его на место пришьют. Дохтора они нынче всё ловко обратно пришивают. А ежели долго, то надобного его в лёд покласть, чтобы не протухло. А то, ежели протухнет, его на место не вставят. Тухлятина она не прирастает. Понял?

Пленник моргнул.

— Ну, а я пошел. Дела у меня еще разные. — Дед сунул ему между ног чашку с ухом. — Да не боись ты, чай, не истечешь кровушкой-то. Разве ж я не понимаю… Я теперь тебя освобожу, коли ты шуметь не будешь. А далее уж сам. — Он одним взмахом бритвы подрезал на левой руке парня скотч. — Ну, покеда. Не поминай лихом, если чего… — Дед быстро вышел в коридор, открыл входную дверь и исчез.

Телохранитель рвал на правой руке скотч. Он даже не кричал, как-то ему это в голову не пришло. Он что есть силы зажимал между ног чашку с ухом, боясь, что она упадет. Почему? Но даже если бы закричал, кто бы быстро на его крик среагировал? Никто. Так что дедок ничем не рисковал. Лишь минут через пять безухий пленник смог освободиться и позвонить начальству.

— Я здесь, — сказал он, заикаясь и всхлипывая.

— Где «здесь»? Чего ты там мямлишь?

Телохранитель назвал адрес.

— Ну и чего? Иди домой.

— Не могу, я ранен.

— Что? На тебя напали?

— Да.

— Кто?!

— Не знаю. Дед какой-то. Приезжайте скорее, а то оно испортится! И лёд, лёд прихватите!

Бред какой-то!

Подмога прибыла через десять минут. И увидела… Телохранитель сидел на полу, в луже крови, левой рукой он зажимал рану на голове, в правой держал на весу чашку.

— Лёд, лёд привезли? — спрашивал он всех. — Мне бы льда.

— Какой лёд, ты что, рехнулся?

— Лёд мне нужен, лёд!

— Кончай скулить. И брось ты эту чашку, что ты в нее вцепился? На хрена она тебе сдалась? Брось!

— Не могу.

— Почему?

— Ухо там… Мое. Мне бы в больничку по-быстрому. И лёд, лёд!..

Во дела!

Все по очереди заглянули в кружку, в ней на дне, в остатках чая плавало ухо. Н-да!..

— Вот падла! — выругался Главный Телохранитель. — Тот… И ты тоже!.. Говорил же, оставьте ваш кобеляж, сидите дома! Так нет!.. Лучше бы он тебе что другое отрезал. Под корень!

А вот это он зря сказал!

Зря!..

Охрана пребывала в унынии. Всем вспоминалось ухо, плавающее в чашке. Особенно когда пили чай. Или кофе. Или газировку. Не важно что. Важно, что из чашки. Когда пили, старались отчего-то не заглядывать в посуду.

— Кто он такой? — спрашивали все друг у друга.

— Какой? Этот или первый?

— И тот и другой. Оба!

Ну, Петруха-то ладно, тот испугом отделался. А тот, второй, уха лишился. Хрен его знает, приживется оно теперь или нет? А если даже приживется не будет ли торчать лопухом? Дела…

Главный Телохранитель ходил мрачнее тучи.

— Как мог тебя уработать какой-то дедок? — в сотый раз спрашивал он. — Как?! Тебя, со всеми твоими поясами.

— Дьявол его знает, — разводил руками безухий телохранитель. — Черт ему, видать, ворожил.

— А может, ты того, перебрал?

— Я?! Ни капли!

— Но как тогда? А ну, еще раз покажь!

— Ну, я так стоял, а он так. Я, значит, дверь открывал, а он, падла, сзади тёрся. А как дверь открылась, он навалился, ну я равновесие потерял и…

— А ты уверен, что это был дед?

— Совершенно. Натуральный дедушка! Лет сто пятьдесят. Песок из него сыпался.

Дедушка завалил двухметрового тренированного детину? Чушь какая-то.

— А ну, иди сюда. Ты иди. А ты в замке ковыряйся. Ну, начали!

Встали — один мордой в дверь, другой сзади.

— Толкай его. Я сказал, толкай, а не пристраивайся. Он тебе не баба! Давай!

Задний толкнул, ввалились.

— Так всё было?

— Ну да, так…

Главный Телохранитель задумался. Всё было совершенно непонятно… Кто и для чего нападает на его людей? Причем первого маленько попугали, а второму ухо резанули под корень! И опять передали конверт. Вот он. Стерильный, с чистой бумажкой внутри. Зачем они посылают пустые бумажки?

— Кому ты рассказывал про этого деда?

— Только своим. И вам.

— Больше никому?

— Нет, вы же приказали о любом происшествии докладывать лично вам.

— Молчал, значит, не тренькал?

— Никак нет!

— Вот и дальше молчи! Как рыба! А то я тебе не ухо, а язык!.. Понял?

— Так точно, понял!

Вот и славно… Не надо раньше времени ворошить муравейник. Всё равно это дело расследовать ему, все прочие будут только под ногами путаться. Главный вызвал Зама, которому доверял почти как себе. Почти…

— Ближнюю охрану переводи на казарменное положение. Всех прочих предупреди, чтобы сидели по домам и по одиночке нигде не шатались. Можешь выдать им табельное оружие. Так, на всякий случай.

Это было уже серьезно. Таскать оружие домой — это в нарушение всех инструкций.

— Но это запрещено… — хотел было возразить Зам.

— А уши резать разрешено?

Зам промолчал. С оружием оно, конечно, поспокойнее будет.

— Всю информацию закрой! Как на замок! И ключ выброси! И готовься…

— Думаешь, будут еще наезды?

— Уверен!

— Может, доложить по команде?

— А вот это видел? — показал Главный Телохранитель внушительный кулак. — А если они именно этого и добиваются?

— Чего?

— Того самого! Сдается мне, копает кто-то под нас. Профнепригодность нам шьет. Одно нападение, другое, а мы как телки на бойне. Валят наших бойцов какие-то столетние дедушки. И если мы будем трезвонить о своих промашках, они добьются своего — нас уберут как не справившихся. А их, не исключено, на наше место поставят!

— Думаешь?

— А что мне еще думать? Или у тебя другие объяснения есть? Тогда скажи!

Других объяснений у Зама не было.

— Если информация просочится, считай, мы с тобой работаем в ЧОПе охранниками. Овощебазу сторожим!

Информация, конечно, просочилась, слушок пополз. Такое шило в таком дырявом мешке не утаишь. Но все сделали вид, что ничего не знают. Так было удобнее — так за все последствия отвечал Главный Телохранитель, который скрыл от вышестоящего командования информацию. Вот пусть он отдувается.

Тем не менее Директор ФСО вызвал Главного Телохранителя для неофициального разговора. Не под протокол.

— Петр Семенович, ничего не хочешь мне сказать?

— Нет! — жестко ответил Петр Семенович. — Ничего!

— Уверен?

— Да. За свое ведомство отвечаю я.

— А если?.. — кивнул Директор куда-то в потолок.

— Нет, угрозы для «Первого» происшествия не несут. Это наши разборки.

— Ну смотри, если что…

— Я понял. Если что, я отвечу за всё.

Главный Телохранитель вышел на неформальный контакт, потому что имел такую возможность. Вышел аккуратно, чтобы прощупать настроение «Хозяина».

— Ухо? — переспросил тот. — Какое ухо?

— Правое. Напрочь отпластал и в чашку бросил.

— В чашку? Что, серьезно? — заинтересовался «Первый».

— Так точно. И еще посоветовал ухо в холодильник положить для лучшей сохранности.

«Хозяин» засмеялся.

— Это что за юморист такой? Чего он хотел?

— Просил передать вам письмо.

— Ну и где оно?

— Дело в том, что письма не было. Был чистый лист бумаги.

— Он что, сумасшедший?

— Пока все склонны думать именно так.

— А ты?

— Черт знает, — пожал плечами Главный Телохранитель. — Если руководствоваться логикой — полный псих — уши режет, конверты с чистой бумагой раздает. Но два нападения…

Главный Телохранитель был искушен в придворных играх. В одной фразе он умудрился озвучить две диаметрально противоположные версии. Потом он мог сослаться на любую из них. Мол, я же говорил!

— Как же он умудрился укатать твоих держиморд? Ты же утверждал, что они лучшие из лучших! — съехидничал «Первый».

— Так и есть — лучшие.

— А что же им уши режут, как баранам?

— Эффект неожиданности. Кроме того, они же не на работе были. Расслабились ребятки. С кем не бывает… Хочу сменить две фигуры в вашем ближнем круге. — Главный Телохранитель решил соскочить с опасной темы. Все, что нужно было сказать, он уже сказал.

— Кого ты хочешь убрать?

— Семена. Мне кажется, у него взгляд замылился. Пусть во втором эшелоне отдохнет, а там посмотрим.

Семена «Первый» любил и повёлся.

— А что с ним?

— Да так, мелкие семейные дрязги…

Телохранители залегли по хатам. Их жены и дети нарадоваться не могли. Ходили они теперь исключительно по трое. Как те алкоголики. Рыбалки, рестораны, шашлыки — тоже «соображали» на троих. К любовницам по трое не ходили, так как вообще не ходили. И не потому, что боялись неизвестных злодеев, а потому, что боялись своих командиров, которые строго-нáстрого! Как будто, если залечь в бункер, можно от угрозы уберечься…

Замóк был так себе. И хотя навороченный, но ведь принцип действия у всех замков, хоть дорогих, хоть дешевых, одинаков, и, зная его, открыть можно практически любой запор. Особенно если учили. Если хорошо учили!

— Вот замки, — показал инструктор. — Навесные.

Замки, штук двадцать, самого разного размера, висели на дужках, вделанных в бетонную стену.

— Навесные замки открываются вот так. — Инструктор взял небольшую кувалду и шарахнул ею по ближайшему замку чуть ниже дужки. В замке что-то лязгнуло, сломалось, и он отвалился. — Чем больше замок, тем сильнее должен быть удар. Вот и вся премудрость. Бери. Бей!

Удар. И ничего.

— Резче бей!

Удар!

— Еще!

Удар!

Дужка отвалилась.

— А если это будет швейцарский замок? — спросил кто-то.

— Если это будет швейцарский замок, то его нужно долбануть швейцарской кувалдой, — не улыбнувшись ответил инструктор. — Сувальдные замки. Смотрим…

Сувальдный замок с виду был грозен и неприступен.

— Вот ключ, которого у вас не будет. А вот потроха замка, — достал инструктор учебное пособие.

Замок был нарисован тот самый, а вот корпус прозрачный до того, что все внутренности было легко рассмотреть в действии.

— Видите? Открываем… Закрываем… Обращаем внимание вот на эту защелку, которая запирает язычок, и вот на эту пружинку… Видите?

Курсанты видели.

— Замок можно открыть, просверлив сверлом вот в этом месте, чтобы сбить стопор. Или вышибив этот прижимной ролик. Или вот таким образом отжав язычок…

И курсанты сверлили, выбивали и отжимали. На время, потому что норматив был очень жесткий. И не дай бог!

— Цилиндровые замки. Смотрим. Цилиндр можно рассверлить, пробить, заморозить… Но лучше всего использовать вот такую отмычку. Если она у вас будет. Или любой подручный предмет, который вы теперь найдете. За пять минут! Время пошло!

Курсанты разбежались по комнате, вывернули карманы. Кто-то нашел гвоздь, кто-то завалившуюся за плинтус скрепку, кто-то заколку, кто-то кольцо от ключей. Самые шустрые ничего не искали, а, разломав розетку, выдернули из стены и оборвали кусок электропровода, очистили одну из жил.

— Нормально, — похвалил их инструктор. — Теперь будем делать из всего этого отмычки. Берем вот эту скрепку, изгибаем вот так и так… Суем, как папка мамке, проталкиваем… Стоп! Берем вторую скрепку, толкаем. Теперь чуть отжимаем… Слышите?

Ни хрена они не слышали!

— Так вы не ушами, вы пальцами слушайте! Цилиндрики там и пружинки. Нужно цилиндрик в гнездо отжать и держать, а второй скрепкой… Ну?

Да ни хрена подобного!.. Видно, скрепки дерьмо.

— Это не скрепки, это пальчики ваши, которыми только в носу ковырять! А ну, покажите ваши руки. Это не руки, это грабли, ими только землю грести. Вот катушка ниток, двадцатка, я беру нить, режу ее — ваша задача на ощупь определить сколько отрезков в вашей руке.

— Пять.

— Семь.

Нет. Промашка вышла.

— Да разве такое возможно?

Инструктор взял пучок нарезанных нитей, перетер их между указательным и большим пальцами.

— Одиннадцать отрезков.

Точно! Одиннадцать!

— А профессиональные медвежатники, говорят, могли на ощупь волоски, из шевелюры вырванные, пересчитать! Потому что пальчики свои всю жизнь тренировали и берегли, как самый дорогой инструмент! Ясно?

После было много замков. В том числе сейфовых.

Замок простенький, хотя денег за него отвалили немерено, но не за механизм, а за хромированные штучки-дрючки. Заранее заготовленная отмычка легко вошла в скважину, — поворот. Еще один… Теперь отжать… Всё, замок открыт! Шагнуть в квартиру, осторожно прикрыть за собой дверь. Осмотреться. Прислушаться на всякий случай… Тихо. Теперь надеть бахилы, натянуть на себя полиэтиленовый комбинезон маляра и шапочку, чтобы волосами не сорить. Обойти квартиру… Вполне себе — видно, немаленькая зарплата у телохранителей «Хозяина».

Пройти по комнатам, меря шагами расстояния, запоминая каждый поворот так, чтобы после хоть с закрытыми глазами, чтобы ничего плечом или коленом случайно не зацепить. Всё, понятно. А теперь словно с закрытыми глазами: три шага — поворот вправо, еще пять шагов — поворот влево… Нормально. Еще раз оглядеться — не потревожил ли, не сдвинул чего?

Теперь залечь в логово. Куда? Не мудрствуя лукаво — под кровать. Судя по пыли, под нее месяцами никто не заглядывает. Залечь и ждать. Хочется надеяться, что он придет один, потому как холостяк.

Он пришел не один!

Прямо от двери парочка направилась в спальню. Они друг с другом ворковали, целовались, хихикали — нормальная прелюдия. «Ну ты что, ты что… Какой нетерпеливый…»

Дама, похоже, случайная. Или профессионалка. Если профессионалка, то хуже. Значит, где-то там, на улице отираются сутенеры, а это лишние свидетели. Что-то тихо зашуршало, упало на пол, скрипнули пружины матраса.

— Ах, — сказала дама. — Ты та-акой большой!

Точно — профессионалка.

Кровать заходила ходуном. Значит, можно расслабиться минут на несколько. Зачем мешать людям? Пусть покувыркаются, получат удовольствие…

— Ох, ах, м-м-м, — стонала дама. — Еще, еще, еще…

Умеет… Убыстрение… Нарастание… Апофеоз.

— Ка-акой ты-ы!

Чикнула зажигалка. Потянуло дымком. Пора.

Нежданный гость бесшумно выкатился из-под кровати, нацепил на лицо пластмассовую маску какого-то героя ужастика. Медленно встал. Любовники, возлежа на подушках, отдыхали. Кавалер курил. Дама первая заметила фигуру в комбинезоне.

— Вас что, двое будет? — удивилась она. — Мы так не договаривались!

— Чего? — не понял кавалер. И резко повернулся.

Незнакомец в маске легко, но точно ударил его костяшками пальцев в висок. Тот обмяк, отвалился на подушки. Готов. Осталась дама, которая может…

— Только не надо кричать, мадам.

Но мадам не кричала. Кажется, она даже не испугалась.

— Я ничего не видела и не слышала, — тихо сказала она. — Я глухонемая от рождения.

Да? А только что очень громко кричала.

— Тем не менее, мадам. Простите.

Обхватил пальцами шею девицы, придавил сонную артерию. Дама обмякла. Быстро накинул ей на голову одеяло, перехватил пояском, уронил, припечатал сверху подушкой. Вряд ли она будет кричать — затихнет, изображая обморок, пока всё не завершится. Зачем ей чужие заморочки, ей своих хватает…

Телохранитель заворочался, вздохнул, открыл глаза, увидел мужика в костюме маляра и маске из «Детского мира». Хотел было возмутиться, но почувствовал на шее, пониже адамова яблока, что-то очень острое. Бритва. Опасная! Если чуть повести, можно легко перехватить горло от уха до уха.

— Ты всё понял? — спросил незнакомец.

Телохранитель чуть заметно кивнул. Он понял, он не дурак!

— Зачем я пришел, знаешь?

Опять кивок.

— Вот конверт. Передашь его… Ну, ты знаешь кому. Те, прежние, вручили? Если соврешь…

Телохранитель легонько мотнул головой.

— Это плохо, — вздохнул «маляр». — Почту надо доставлять… Руки!

Телохранитель протянул руки. Незнакомец перехлестнул их веревкой, притянул к спинке кровати.

— Ты что, убить меня хочешь? — шепотом спросил телохранитель.

Незнакомец не ответил. Он сел на ноги телохранителя, прижав их к матрасу, рывком скинул одеяло.

Хм… А может, она и не изображала, может, действительно…

— Не дергайся!

Натянул на руки резиновые перчатки.

— Ты чего удумал, чего?! — забеспокоился Телохранитель, выворачивая голову.

— Лежать! — ударил его кулаком по губам «маляр». — Молча лежать!

Зашарил руками, нащупал, подцепил то, что было под одеялом, и оттянул…

— Ты, гад, ты что творишь! — захрипел телохранитель, выворачиваясь. Но сделать ничего не мог. Не успел.

Незнакомец чиркнул поперек бритвой. По одеялу брызнуло черным. Телохранитель выгнулся дугой, попытался закричать, но «маляр» быстро сунул ему в рот какую-то, поднятую с пола, тряпку. Из гардероба дамы.

Крик перешел в мычание.

— Не ори, не так уж больно. Чик — и всё. — Брезгливо, двумя пальцами подцепил, поднял с одеяла какой-то ошметок, с которого капала кровь. Заметил на тумбочке стакан с водой. Бросил ошметок туда. — Будешь себя тихо вести, отдам тебе твое достоинство. Глядишь, тебе его обратно приштопают. А нет, с собой прихвачу. И во дворе собакам скормлю. Для них это мясо. Ну, что?

Телохранитель, преданно глядя на «маляра», закивал. Очень он не хотел терять тот предмет в стакане. Дорог он ему был.

— Ну, ладно. Держи.

Незнакомец поставил стакан на тумбочку. Телохранитель зачарованно смотрел на стакан, в котором что-то плавало. Ну, просто глаз не отрывал!

— Тогда я пошел?

— М-м! — замычал травмированный телохранитель, кивая в сторону кухни.

— Чего? — не понял «маляр». — Кушать хочешь?

— М-м-м!!! — Телохранитель пучил глаза.

— Принести чего?

— М-м!

— Отнести?

Телохранитель закивал. Показал глазами на стакан.

— Стакан унести?

— Угу!

— А… И в холодильник поставить?

Телохранитель закивал, как бешеный.

— Ну, понятно… Ладно. Поставлю в морозилку. А ты не забудь конверт передать. И скажи своим приятелям, что если почта не дойдет, то следующему почтальону я отхвачу всё по самые… И сами тоже. Под корешок. И никакие врачи!.. Передашь?

Телохранитель снова закивал.

— Ну, тогда бывай. Извини, коли вечер испортил. И даму отпустить не забудь, зачем она тебе теперь? Теперь она тебе без надобности.

Зря тогда Главный Телохранитель про «всё прочее» говорил.

Вот и накаркал…

— У нас ЧП.

— Опять ухо отрезали?

— Нет, на этот раз не ухо, — ответил Главный Телохранитель. Теперь он не интриговал, теперь ему было не до интриг.

— А что?

— То самое…

«Первый» нахмурился.

— Кто это твоих орлов шинкует, как капусту?

— Не знаю. Но знаю — зачем.

— Зачем?

Главный Телохранитель протянул конверт.

— Это вам. От него.

— Мне? Что за бред? — Вскрыл конверт, вытащил сложенную вдвое бумажку, прочитал: — «Мне необходимо с вами встретиться. Назначьте время и место аудиенции».

— Там еще ссылка на доску объявлений, где нужно дать оповещение…

— Ты что, — перебил его «Первый», — предлагаешь с ним в переписку вступить?

Главный Телохранитель молчал, потупив взор.

— Ты серьезно? Я хозяин одной шестой должен переписываться с каким-то уркой, который члены режет?! Объявления давать?! Я?! Ты в своем уме? Я Америке не кланяюсь, а тут… Иди и разбирайся с ним сам.

— Боюсь, всё не так просто…

— Не понял?

— Предполагаю, что он продолжит. Сегодня мне на стол лег рапорт. По собственному желанию. Первый, и боюсь, что не последний. Чтобы из нашего ведомства уходили по собственному… Я такого не упомню.

— Что ж это за бойцы у тебя, которые чуть что, хвосты поджимают?

Главный не сказал, но подумал: какая страна — такие и бойцы! Кто теперь на амбразуру грудью полезет? Нет таких! Это раньше за идею бились, а нынче все за деньги служат. А зачем им деньги, если они телку снять не смогут? Точнее, снять-то снимут и в ресторан сводят, а после ничего с ней сделать не смогут. Потому что — нечем! И к чему тогда деньги?

— Мне кажется, нужно всерьез…

— Если кажется — крестись! — перебил «Первый». — Понял? Мы теперь все православные, с крестами ходим, вот и сподобься. Еще можешь свечку в церкви поставить! Хоть две! А я тебе не батюшка грехи отпускать! Твоих людей калечат, тебе с этим и разбираться. Тебе — а не мне! Всё, иди, с глаз долой.

Главный Телохранитель повернулся и вышел. Не получилось — «Первый» не пошел на контакт! Не воспринял всерьез угрозу, или сделал вид, что не воспринял. Почему? А черт его знает… При дворе монарших особ такие хитромудрые интриги плетутся, что никогда не знаешь, откуда прилетит. Может, «Первый» не имел в виду ничего такого, а может, имел и еще будет иметь. Причем именно его. Разве тут угадаешь?

Но Главный Хранитель «Первого» тела страны ощутимо почувствовал, как под его седалищем качнулось и поплыло куда-то кресло, то, в котором он уютно сидел уже столько лет и которое казалось незыблемым.

Праздник был в разгаре. Охрана «Первого» теперь всегда веселилась вместе.

— Предлагаю выпить за именинника…

Именины праздновали на природе, раскинув большую армейскую палатку и поставив в ряд пять мангалов. Было весело и беззаботно, пока не хватились именинника.

— Где он, куда запропастился? У меня тост!

— Отлить пошел. Ну или еще чего.

— А с кем?

Поодиночке охранники теперь не ходили даже до ветру. Таков был приказ. Даже сидя на горшке, они должны были не выпускать друг друга из виду. Такой дурдом!

— С Мишкой, кажись, пошел.

— Ну, и где они?

— Может, веревку проглотили, — пошутил кто-то.

— Одну на двоих? А ну, быстро крикни их.

Крикнули… Еще раз! Но никто не отозвался. И как-то стало беспокойно, неуютно на этом солнечном бережку.

— Быстро разбежались. Да не поодиночке, разбились на тройки и двойки! Искать везде! Хоть из-под земли!

Пропавших нашли почти сразу — в ближних кустах. Они лежали на земле подле разбросанных бумажек, в лужах крови. В изголовьях у каждого стоял стакан.

Стакан?! Мама моя! Кто это? Кто это сделал?! Падла! Падла!!!

— Проверь, живы они?

Пострадавших приподняли, встряхнули. Они вздрогнули и закричали от боли.

— Молчать! — рявкнул на них командир. — Остановите им кровь!

Кто-то сдернул с себя рубаху, рванул ее на куски, прижал к ранам.

— Перерыть здесь всё!

Враз протрезвевшие охранники бестолково заметались по берегу, вытаптывая кусты в поисках врага. Они готовы были рвать его зубами на части, но рвать было некого. Берег был пуст, только на взгорке, на травке маячили две бледные фигуры со стаканами в руках.

— Где он, где сука!.. Выходи!

Поиск по горячим следам ничего не дал. Опрос потерпевших тоже. Они лишь мотали головами и просили скорее отвезти их в больничку.

— Как же он вас?

— Не знаем. Ничего не помним. Пошли до ветру вон в те кусты, сели и всё… Как отрезало — провал в памяти.

— Не может быть! Было что-то еще! Должно было быть! Не бывает так, чтобы сразу двое в обморок без причины бухнулись. Может, газ какой? Запаха не было?

— Нет.

— А что было?

— Ничего.

— Вроде комар меня укусил.

— Комар? Куда укусил?

— Сюда, — хлопнул себя телохранитель по заду.

— А ну, покажь!

— Что?

— Задницу свою! Давай быстро! Помогите ему.

С охранника споро сдернули штаны. И всё прочее.

— Где?

— Здесь.

Точно, на коже был небольшой, как от иголки, след. Командир собрал валиком кожу, надавил пальцами, из ранки выступила капелька крови.

— Комар, говоришь? И тебя тоже «укусил»?

— Вроде, да. Теперь вспоминаю. Я сел, а он сзади. А потом темно.

Осмотрели второго пострадавшего и обнаружили у него точно такой же «укус».

— Что это может быть?

— Не знаю. Скорее всего, шприц, только непонятно, как он к ним подобрался.

— Может, он, как пигмеи, через трубку?

— Какие, на хрен, пигмеи?

— Племя такое в Африке, они охотятся, выплевывая через трубки отравленные шипы.

— Может, и через трубку. Обыщите тут всё. Ни одного следа не пропускайте, ни одной бумажки.

Происшествие доложили по мобильному Главному Телохранителю.

— У нас ЧП.

— Что такое?

— Нападение. Двое пострадавших.

— Что им отрезали? — быстро спросил Главный, потому что не сомневался, что отрезали.

— То самое. Но не всё, а половину.

— Половину чего? Доложи четче!

— Половину того, что у каждого было.

— Ну, если половину, стало быть, размножаться они смогут?

— Наверное.

— А зря! Зачем нам в нашей замечательной стране идиотов плодить? Недоработочка вышла. Кастрировать их надо было в ноль. И всех вас… — Осерчал Главный Телохранитель. Сильно осерчал. — Конверт нашли?

— Какой конверт?

— Тот самый. Не тупи!

— Не знаю. Мы не смотрели.

— А ты посмотри. Глазки разуй и посмотри.

Посмотрели. И точно — нашли. В кармане у одного из потерпевших чистенький, без единой помарочки, конверт.

— Вскрыть его?

— Я тебе вскрою! Это не твоего ума дело. Может, там секрет какой. На хрена тебе его знать? Меньше знаешь — дольше служишь.

Это так. Излишнее любопытство к добру не приводит. Любопытной Варваре чего-то там оторвали. Вот и у них рвут. Чего-то…

— Я направляюсь к вам.

— А с ранеными что делать?

— Ничего, пусть полежат в тенёчке, чай, не умрут. Я буду через десять минут.

Как это он, интересно, хочет по пробкам? Командир сочувственно взглянул на своих раненых бойцов. И на стаканчики. Но Главный Телохранитель, точно, прибыл через десять минут. На бережке, на полянке сел вертолет.

— Где они?

Двое телохранителей лежали на травке, бережно удерживая в руках походные стаканчики. Это уже стало какой-то дурной традицией — держать в стаканчиках свои обрезки. Главный Телохранитель их даже допрашивать не стал, глянул только…

— Показания с них сняли?

— Сняли. Только толку-то что — ничего не помнят, ничего не знают. Говорят: сели, напряглись, потеряли сознание, очнулись…

Понятно. Ну просто как в кино. Только там была комедия, а здесь натуральный боевик.

— Быстро грузите их на борт и в госпиталь.

Все кинулись исполнять приказания.

— Стакан, стакан осторожнее! — орали раненые, боясь выплеснуть содержимое.

Главный Телохранитель не был сердобольным — был расчетливым. Раненых нужно было как можно быстрее доставить в больницу, но не для того, чтобы их с отрезанными частями срастить, а чтобы срочно провести все необходимые анализы, пока концентрация посторонней химии в крови не упала.

— Что-нибудь нашли?

Командир телохранителей кивнул на здоровую кучу мусора. На расстеленном пологе были сложены горой бутылки, банки, обрывки пакетов, недоеденные бутерброды, салфетки, прокладки и прочий оставленный отдыхающими сор. Телохранители, честно исполняя приказ, стащили с берега всё, что нашли. Под метёлку. Любой дворник позавидовал бы.

— Переберите и рассортируйте, — распорядился Главный Телохранитель. — Все подозрительные предметы на экспертизу.

Хотя он понимал — шансов в такой свалке найти хоть что-то полезное практически не было. Это как в стоге отыскать даже не иголку, а единственную нужную травинку.

Главный лично обошел место происшествия, вымеряя расстояния шагами, прикидывая, как всё происходило. Там они водку и шашлыки кушали. Сюда разгрузиться прибежали. Всего-то пятьдесят метров! Зашли в кустики, присели… И всё!.. Лихо! Рискованно. Но… очень расчетливо. Кто мог ожидать, что среди бела дня, внаглую, в толпе охранников… Никто не мог! И менее всего — сами охранники, на что и был расчет, который оправдался на все сто!

— Всех сюда!

Притихшие телохранители подтянулись, встали в круг.

— Кто что видел или слышал? Хоть что-нибудь? — спросил Главный.

Охранники внимательно изучали мыски своих ботинок. Никто ничего не видел и не слышал, потому что водка лилась и караоке орало, потому что полная расслабуха после случившихся беспокойств.

— Вас, ребята, как хряков всех кастрируют! — зло сказал Главный Телохранитель. — Ходить вам без причиндалов!

Скоро пришли результаты экспресс-анализов. Потерпевших, перед тем как обрезать, обездвижили препаратом, который используют ветеринары, если нужно «усыпить» для операции какого-нибудь зверя в цирке или зоопарке. Вот и его «зверей» усыпили. Пальнули в задницы из пневматического ружья шприц-тюбиками и спокойно отрезали всё, что хотели. И всё это вблизи своры охранников, распивающих на бережке водочку. Сделали их, как детей малых и неразумных! Как лохов!

— Что мне доложить по команде? — спросил Зам.

— Ничего не докладывай. Происшествие случилось вне службы. Так? Ну и, значит, это бытовая травма. Так всем и объясняй. Отправились ребятки на пикник, перебрали лишнего, пошли в кусты, зацепились за ветку и оторвали себе на хрен то, что болталось! Такая вот неприятность. И больше ничего!

— Но…

— Я сказал: больше ничего, потому что никто нам помочь в этом деле не сможет, а подтолкнуть коленкой под зад — с удовольствием! И бойцов предупреди: если они трепаться станут, уже не те, а я лично им буду отрезать всё, что ни попадя. Без наркоза! Вот когда выкрутимся, тогда и будем докладывать! Понял?

— Так точно!

— Тогда ты здесь, а я обратно! Со всех рапорты! Хотя нет — устные показания в вольной форме. Без протокола!

На следующий день на стол Главного Телохранителя страны легла пачка заявлений. Штук двадцать. Телохранители дружно просились во внеочередные отпуска, по семейным и прочим не терпящим отлагательств обстоятельствам. И даже справки притащили из поликлиник. У каждого отыскалась дюжина требующих срочной госпитализации хворей. Кто бы мог подумать, что такие крепкие на вид ребята изъедены изнутри страшными болячками?

Главный вызвал Зама.

— Видал? — потряс он в воздухе пачкой рапортов.

— Слыхал, — ответил Зам.

— Чем же это они все вдруг заболели? Что это за эпидемия у нас случилась?

— Урологическая, — мрачно пошутил Зам. — Яйца свои спасают.

Это да. Если бы им уши резали, то это полбеды. А если не уши…

— Зато теперь они хорошими танцорами будут! — злобно сказал Главный. — Ничего мешать не будет! Что еще?

— Какая-то сволочь, то есть я хотел сказать — та самая сволочь, прислала на адреса нескольких наших бойцов бандероли.

— И что в них? — быстро спросил Главный. Хотя уже догадывался. — Брошюры по хранению ампутированных конечностей? Или мемуары «Записки кастрата»?

— Нет, термостаканчики.

— Вот падлы!

Зам молчал, потому что у него в кармане тоже лежал рапорт. У него тоже что-то случилось с почками.

— Что будем делать?

А что тут можно сделать? Только ждать следующей ампутации. А вслед ей еще полсотни рапортов, но уже по собственному желанию. Или… Или играть на опережение. Играть ва-банк.

— Отбей по адресу согласие на встречу, — приказал Главный.

— Кому?

— Тому самому, который бойцов твоих обрезает по самые… уши!

— А «Первый» одобрил? — заподозрил неладное Зам.

— «Первый» послал. Меня! А значит, и тебя. И всех нас! Сказал: разбирайтесь сами. Если мы в ближайшее время не возьмем этих ухарей, то лишимся работы.

«Зато останемся при своих… интересах», — подумал Зам. Про себя. По указанному адресу дали объявление, в котором потерявшему левую ношенную калошу предлагалось забрать ее в указанном месте, в определенное время.

— Придет? Как думаешь?

— Хрен! Он что, дурнее паровоза?

— А зачем тогда всё это?

— Не знаю…

Обратной связи с «владельцем калоши» не было. Так что оставалось только надеяться.

Место встречи оцепили тройным кольцом, рассадив по соседним скверам и расставив по подворотням чуть не роту бойцов, кого-то загнав на фонари под видом монтеров, кого-то заставив ямы копать, изображая разнорабочих, кого-то поместив в машины «скорой помощи» и газовые аварийки. А там, поодаль, в лесу, еще четыре машины с бойцами поставили, на случай возможной облавы. И это не считая понатыканных на каждом перекрестке веб-камер! Через такое сито проскочить было невозможно даже мухе.

— Все на местах? Доложите готовность.

— Седьмой на исходных…

— Десятый работает…

— Пятнадцатый готов…

— Готов…

— Готов…

На этот раз бойцов не надо было подгонять, потому что они свой интерес имели. Еще какой! Все затихли, замерли. А тем, кому положено было крутить и копать — крутили и копали. Полчаса. Двадцать минут. Десять. Пять…

— Всем внимание! Упустите его — всем гланды повыдираю!

А посредством чего и через какие отверстия, все и так догадывались.

— Шестой вызывает первого.

— Слышу. Что у тебя?

— Человечек. Никакой из себя. Идет от станции, поглядывает на часы.

Со стороны станции по лесной тропке шел человек. Среднего возраста, среднего роста, средней комплекции, в так себе одежде. И вообще весь он был какой-то усредненно незаметный. Неужели он? Всё-таки пришел!..

— Всем внимание! «Объект» на подходе!

— Докладывает шестой. Объект проходит мимо.

— Передай его третьему.

— Есть, передаю.

— Третий «Объект» принял.

— Глаз с него не спускай! Шестой, слиняй куда-нибудь, чтобы не отсвечивать.

— Есть!

Точно, вот идет мужик, не торопится, оглядывается по сторонам. Типичный дачник в типичной для дачника одежде. Под мышкой какой-то сверток.

— Не спешить! — приказал Главный. — Дайте ему дойти до места!

— Есть.

Идет, идет! И тут же доклад:

— Со стороны улицы Речной движется пешеход среднего возраста, роста, телосложения…

Черт, не вовремя! Надо его придержать, чтобы не путался под ногами.

— Седьмой.

— Седьмой слушает!

— Осади его под каким-нибудь благовидным предлогом — адрес спроси, ну или выпить предложи, или еще чего. Короче, не пускай к месту встречи!

И тут же доклад:

— Пешеход свернул на улицу Рябиновую.

Но это именно туда, где назначена встреча! А что, если именно этот пешеход «Объект», а не тот, не первый? А первый, наоборот, случайный прохожий?

— Седьмой! Отставить перехват! Пусть идет куда шел! Следить за ним и быть готовыми…

И новый доклад:

— Пешеход со стороны картофельного поля. Среднего роста, средней комплекции, в сером плаще… Направляется…

Они что, охренели все? Откуда они повылазили? Разом?

— Еще один идет со стороны шоссе. Движется быстро, почти бегом, торопится. Повернул на Цветочную. Средний рост, средний возраст, средняя комплекция…

Четвертый? Четвертый?!! Это что, слёт братьев-близнецов?! Или издевка? Или тонкий расчет, чтобы распылить внимание слежки, отвлечь, запутать и под их прикрытием…

Четыре одинаковых на вид пешехода сошлись в одной точке. Встали. И удивленно уставились друг на друга. У каждого в руке был сверток. Что за чушь? И что теперь делать, брать их всех скопом? А может, в этом и задумка? И не эти четверо, а невидимый пятый, настоящий, следит за всей этой каруселью, чтобы понять какой прием его ждет.

— Отставить захват! — скомандовал Главный. — Давайте сюда машину. И чтобы культурненько!

Из проулка вырулила машина, которая должна была, согласно легенде, доставить «Объект» к «Хозяину». Но на четверых места не было — впереди сидели водитель и сопровождающий, сзади два бойца. Никто не рассчитывал на группу арестантов. Ну и что делать? Подгонять еще машину? Но это может вспугнуть «Объект».

— Всем лишним из машины! — приказал Главный, хотя это было против всех правил — сажать в машину с одним водителем четырех незнакомцев, которые, если что, справятся с ним в один момент.

«Лишние» выскочили из автомобиля. Водитель вцепился в руль, хотя хотел вцепиться совсем в другой предмет, чтобы не потерять его!

И тут еще одна новость.

— Со стороны леса бежит человек, — доложил восьмой. — Среднего роста, среднего возраста… В руках сверток.

Дальше можно было не продолжать!

— Сука! — сказал Главный Телохранитель.

— Кто? — не понял Зам.

— Тот, кого мы ждали. Он сука! Нагнал свору прохожих, сунул их нам как приманку, а сам… — Главный обреченно махнул рукой. — Допроси их!

Хотя чего допрашивать, и так всё понятно… У группы задержанных изъяли документы, все бывшие при них предметы и… пять левых, завернутых в газетки калош, описанных в объявлении. Задержанных, конечно, спросили: за каким таким они явились сюда и притащили с собой пять левых калош? На что получили ответ: какой-то мужик (пацан, баба, дед и еще одна баба) просил передать эту калошу человеку, который подойдет в указанное время по названному адресу. И что этот человек заплатит им еще столько же, сколько заплатил тот мужик (пацан, баба, дед и еще одна баба), который просил передать калошу.

— Может, нам их поискать? — предложил Зам.

Где поискать? Как найти? И зачем? Ведь тот мужик, та баба, пацан, дед и еще одна баба тоже были не более чем почтальонами — передаточными звеньями в составленной кем-то цепочке. Нет, этот след оборван. Никого по нему не найти, как землю не рой! Обыграли их, обставили! Опять как последних…

И тут зазумерил мобильный телефон Зама.

— Да! — сказал он. — Что? Кто?! Кому передать?! — И протянул трубку Главному. — Это… вас. То есть тебя.

— Кто?

— Он! — обвел Зам пальцем вокруг. — Он что-то хочет сказать…

«Первый» прикидывал расклад.

Он каждый день прикидывал расклад сил и противовесов. Словно профессиональный шулер бесконечно тасовал номенклатурную «колоду», разбрасывал в уме карты ближних к нему фигур, перекладывал их с места на место, передергивал, смещал, сливал в прикуп, заменял на другие, доставал из прикупа, назначал новых козырей и бил ими слабые фигуры. Как и в картах, он раскладывал окружение по мастям, потому что одиночки при дворе не выживали, всякая карта прибивалась к какой-нибудь «масти». И это было правильно, так как только примерно равные по силам, конкурирующие и дерущиеся друг с другом группировки могли гарантировать «Первому» безопасность, отчего он постоянно стравливал их, то приближая к себе, то обрушивая в опалу, то отпуская щедрой рукой прикорм, то забирая последнее.

Он мог взять шестерку и двинуть ее в короли, а короля опустить до шестерки. Или бил козырного валета какой-нибудь случайной девяткой, потому что правила этой игры устанавливал он. А если кто-то начинал возмущаться или как-то выражать свое недовольство, то просто убирал их из колоды. Навсегда.

Это была очень трудная и тонкая игра, в которой нельзя было проигрывать. Теперь «Первый» разыгрывал карту Главного своего Хранителя. Тела своего хранителя. Это была важная карта, может быть, самая важная в колоде. Эта карта не вписывалась ни в какую масть, это была особая, отдельная, масть. Не бубны, не черви, не пики… Номинально, по служебному ранжиру, десятка, максимум — валет. По сути — больше, чем туз, потому что постоянно тёрся подле Покера. И в любой момент…

Но об этом даже думать не хотелось.

Именно поэтому «Первый» приятельствовал со своим главным охранником, прикармливая его с рук и позволяя некоторую толику панибратства по отношению к себе.

Но теперь Хранитель споткнулся на какой-то ерунде — кто-то принялся резать его бойцам уши. И это очень хорошо, потому что вовремя! Хранитель Главного Тела страны, подле которого он пребывал уже много лет, расслабился, уверовав в свою непогрешимость. Его давно пора одернуть, только не за что было, а теперь случай представился.

Именно поэтому «Хозяин» не протянул ему руку помощи. Если он выкрутится — будет молодец. Если нет — «Первый» спустит с поводков свору придворных, которые имеют на него зуб и с удовольствием разорвут в кровавые клочки. И первым среди них должен быть его Зам! Ему скомандуют: «Фас!» — и укажут на жертву — его командира. И тот должен, не медля ни секунды, вцепиться в холку своему бывшему начальнику и другу и рвать его изо всех сил, демонстрируя свою преданность «Хозяину». Именно так дрессируются бойцовские собаки и воспитываются приближенные к Главному Телу охранники.

Будет рвать — никуда не денется! А если нет — придется вычистить его и всю эту пятую масть. Под корешок. Все, в том числе самые близкие сподвижники, должны понимать и помнить, что незаменимых людей нет и что все они под богом ходят. Под ним! Так действовали его предшественники, начиная с царя Гороха — сажали на кол, рубили головы, гнали в Сибирь недавних своих приятелей, приближали, ласкали новых, а потом и их — на кол! Чтобы в страхе держать, чтобы в голову никому не пришло перечить или заговоры строить. Из последних таких фигур был Иосиф Виссарионович, который из министерских кресел, в одночасье, пересаживал высшую номенклатуру на нары, невзирая на заслуги и личную преданность. Чтобы другим неповадно было! Бей своих, дабы чужие боялись. И боялись! И эти пусть боятся. Пусть не Сибири, но хотя бы отлучения от кормушки! Теперь не тридцать седьмой — и очень жаль, что не тридцать седьмой! — и наказывать можно только лишением власти, привилегий и денег, которые до того приходится раздавать щедрой рукой, отбирая копейку у пенсионеров! А иначе как? Иначе никак! Если страну нельзя сцементировать страхом, приходится покупать лояльность матценностями — деньгами, должностями, госзаказами, земельными участками, развращать подачками, чтобы иметь возможность их забрать! А если за оклад, то кто теперь служить станет? Никто! Поэтому пусть воруют, берут взятки и строят свечные заводики — пусть гребут под себя, пусть чахнут над набитыми золотом сундуками, охраняя их. И через это охраняя государство, которое единственное может гарантировать сбережение наворованных богатств от взбунтовавшегося народонаселения или западных демократов. Такая вот идеология. Такая государственная модель — воруй чужое, чтобы охранять сворованное как свое.

На том и стоим! Пока стоим…

Главный Телохранитель взял протянутую ему трубку.

— Да, — сказал он. — Я слушаю!

И услышал голос:

— Вы получили калоши? Все? Все пять? Надеюсь, они подошли?

— Это ты?

— Это я.

— Откуда ты узнал этот номер?

Номер Резидент добыл легко, потому что когда у тебя отрезают половину чего-то, то, борясь за сохранение остатков, ты готов поступиться многим. Главный Телохранитель, как бешеный, закрутил пальцем, требуя определить место, откуда раздался звонок. Все забегали, засуетились, стали куда-то звонить, чего-то требовать.

— Неужели вы думали, что я приду сам? — удивился голос в трубке. — Не имея гарантий?

— А какие гарантии вам нужны? Я готов обсудить с вами все детали… — Главный Телохранитель начал тянуть время.

Но его оборвали:

— Гарантия может быть только одна — личное согласие «Первого» на встречу.

— Он что, должен позвонить вам? Но это…

— Он не должен звонить, тем более что это может быть звукоимитация. Он должен сказать кодовую фразу в прямом эфире на Первом канале, через три дня во время своего интервью. Извините, я больше не могу говорить. Я тороплюсь.

— Какая фраза?

— Пусть будет «Это наш последний шанс».

— А если?..

— А если он не выйдет на связь, то пострадают ваши работники.

Главный невольно глянул на живот Зама, чуть пониже ремня. И тот смог оценить его взгляд и тут же вспомнил о лежащем в его кармане рапорте, который захотел переписать, чтобы вместо «отпуска без сохранения содержания» стало «прошу уволить по собственному желанию». Хорошо бы без отработки! Да хоть по статье! Главное, чтобы с завтрашнего дня…

— Мне кажется, я не могу гарантировать вам личной безопасности, — сказал Главный Телохранитель Главному Телу страны. — Извините.

— Ты что, серьезно? — не понял «Первый», не воспринял произнесенной главным охранником фразы.

— Совершенно!

— Это что? Из-за ушей?!

— Уже не только ушей.

— Тогда я что-то не понимаю!

«Хозяин» действительно не понимал, как какие-то урки с бритвой подорвали боеспособность элитной спецслужбы? Не ЦРУ, не ФБР с их миллиардными бюджетами, не международная наркомафия — какая-то банда мелких хулиганов. Как?!

— Я не могу обеспечить надлежащий уровень безопасности. Так как не могу в полной мере отвечать за своих бойцов.

— Почему?

— Потому, что они думают не о службе, а о своих яйцах. Об их сохранности! За последние дни мне на стол легли три десятка рапортов об отставке.

— Ну так уволь их к чертовой матери с волчьим билетом, чтобы другим неповадно было!

— Это не поможет.

— Тогда сам уйди! — зло сказал «Первый». — Раз не можешь справиться, освободи место для более удачливых.

— И это тоже не поможет, — спокойно ответил Главный Телохранитель.

«Первый» удивленно взглянул на него. Он удивился не фразе, а интонации, с которой она была произнесена.

— Если они резали этих бойцов, то станут резать и следующих. Они не остановятся и добьются своего. Смена караула ни к чему не приведет, кроме как к расползанию информации и через это к большей панике.

— Неужели нельзя защитить твоих бойцов от нападений?

— Я не могу поставить возле каждого телохранителя — телохранителя. А подле того еще одного. Это невозможно. Они нащупали в системе уязвимое место — охранников. Их много, и защитить каждого невозможно. Если бы вопрос шел об охране трех или десяти конкретных фигур — всё было бы просто. Но они не выбирают — они режут всех подряд. Мы ничего не можем сделать. Это хорошо спланированная психическая атака, которая возымела свое действие. Если бы они убивали — это было бы полбеды — мои бойцы готовы к самопожертвованию. Мы бы представили их посмертно к наградам, выдали семьям компенсации, предоставили льготы, купили новые квартиры. Но они не убивают, а режут. Точнее — отрезают. И с этим моим людям жить. Всю оставшуюся жизнь. Они к этому не готовы. Очень скоро я останусь без бойцов.

— Что предлагаешь сделать?

— То, что уже предлагал. Выманить противника сюда, — Главный Хранитель ткнул пальцем в пол. — Взять, допросить и выявить всю цепочку, тем более что придет не рядовой исполнитель, которого посылают с бритвой по адресу, а кто-то более сведущий. Кто-то из командиров.

— Но это значит…

— Это значит, что придется озвучить в прямом эфире кодовую фразу. Извините — вам придется. Иначе они не вылезут из норы.

Не нравилось все это «Первому». Не хотелось плясать под чужую, да еще неизвестно чью, дудку.

— А если ничего не предпринимать? Если оставить всё как есть?

Главный Охранник пожал плечами.

— Не знаю. Не имею понятия, кто это делает, кто за этим стоит и чего добивается. Мы ничего не знаем, мы можем только гадать. Не исключено, что кто-то сознательно и методично разваливает систему охраны, чтобы убрать сложившийся коллектив, который, годами тренируясь и притираясь друг к другу, научился мгновенно принимать единственно верные решения. Новые сотрудники, пришедшие им на смену, далеко не сразу смогут обеспечить такой уровень защиты, то есть в системе охраны образуются дырки, через которые… Но это в лучшем случае.

— А в худшем?

— В худшем они хотят сменить наших телохранителей на других, менее проверенных, среди которых попытаются внедрить пару «оборотней». Лучший киллер — это тот, который сам же охраняет назначенный к ликвидации объект. Между ними никто не стоит, потому что он един в двух лицах. Да, это так. Тут точно никакая армия и баллистические ракеты не помогут. Тут все решит выстрел из пистолета или удар кинжала в подреберье. Именно поэтому убирают моих людей, чтобы заменить их на своих.

— А ты не сгущаешь краски?

— Я исхожу из того, из чего должен — из худшего.

«Первый» задумался.

— Хорошо, допустим, я соглашусь — озвучу условленную фразу. А дальше? Дальше мне предлагается встретиться с ними?

— Нет, ни в коем случае. Мы не можем рисковать. Мы перенесем встречу в самый последний момент под каким-нибудь благовидным предлогом. Они вынуждены будут принять ситуацию и уйти, после чего можно будет отследить их путь и размотать весь клубок.

— А сможешь? — усмехнулся «Первый». Недобро усмехнулся.

— Смогу! Мы имеем возможность заранее подготовиться. Мы под каждый куст бойца посадим. Обложим их со всех сторон, как волков флажками. Мало будет — топтунов из ФСБ и МВД привлечем.

— Хорошо, привлекай. Всех, кого надо, привлекай…

«Первый» встал. Он принял решение. Наверное, единственно верное…

Зал был битком, потому что такую «премьеру» пропускать было нельзя. Это тебе не МХТ, куда на спектакль можно сходить и после. Присутствие здесь свидетельствовало о приближенности к власти, о том, что ты в обойме. Поэтому «билеты» сюда добывали всеми правдами и неправдами. Пропустил пару раз такое мероприятие, и всё — тебя замечать перестали. Люди с медийными лицами проходили, обнимались, ручкались, рассаживались по рядам строго по ранжиру, потому что местоположение твоего кресла тоже имело значение — где ты сидишь, как далеко от трибуны, подле кого, за кем, с кем… Что поделать — Азия-с! Здесь все измеряется расстоянием от тебя до трона. Чем ближе — тем ты благополучней, чем дальше — тем хуже для тебя. Впору с рулеткой ходить, чтобы выяснить, ху есть ху.

— Здрасьте!

— Кого я вижу!

— Рад, рад…

Хотя далеко не каждый был рад всем подряд. А кое-кому совсем не рад. Расселись. Стали ждать. Дождались.

«Первый» вышел, сел, заговорил. «Первый» говорил, что кое-кто забыл, что мы — великая держава… И у этой державы кое-что имеется, и это вполне себе может долететь кое-куда и сотворить там черт знает что! Хотя это не вполне соответствовало действительности, так как «это», оставшееся еще от прежней империи, было латано-перелатано, взлетало не всегда, не так, как надо, летело на честном слове и прилетало не всегда, куда было нацелено. Но тем не менее слова «Хозяина» звучали убедительно, потому что даже если одно изделие до места долетит, этого хватит, чтобы народонаселение той заморской страны выразило своим правителям недоверие. Таковы издержки демократии. Какую-нибудь Северную Корею можно всю забросать, но уцелевшее население не будет роптать, а напротив, сплотится вокруг своего лидера, и в едином порыве, не щадя живота… Потом стали говорить об экономике. Что было интересно, потому что говорили об отсутствующем предмете, который тем не менее рос, поднимался, внушал оптимизм, гарантировал скорый выход на мировой уровень по ряду отраслей и в целом тоже, несмотря на отдельные негативные явления, которые вызваны внешними обстоятельствами, потому у них там у самих черт знает что, а скоро будет еще хуже…

Конечно, поговорили о коррупции. Которая есть. А у кого нет? С ней, допустим, надо бороться, но не перегибая и не впадая, а цивилизованно, ставя на вид и лишая премий и бонусов и проводя разъяснительную политику относительно того, как, не останавливаясь в отдельных случаях на самых жестких мерах вплоть до освобождения от… А если иначе, то с кем работать, потому что невозможно в один день — всех и под гребенку, так как остальных, которых большинство, нельзя огульно, если они верой и правдой. Хотя, отдельные примеры имеют место быть и их много, но по ним нельзя обобщать… Но в целом наметились определенные сдвижки и успехи, особенно на местах…

— Еще вопросы?

Пошли вопросы от народа. Так как народ должен быть представлен отдельными персоналиями из глубинки, которые украсят встречу живым своеобычным языком и провинциальным наивным колоритом. Отсюда вопросы должны быть простенькими, но с подковыркой.

— Вот, допустим, у меня корова, ране пятнадцать литров давала, а ныне пять не цедит, потому что председатель покосы городским под дачи отдал до самой реки. Те у меня молочка да сметанки просют, а у мене их нету.

— Так дачники — хорошо или плохо?

— Кабы сенокос был — хорошо. А так худо! А как председатель землю раздал, так двух секретуток городских, прости господи, себе в контору принял, такая срамотища, а корове всё одно пастись негде.

— Напишите мне фамилию вашего председателя. Разберемся.

Зал захихикал и оживился.

— Еще вопросы есть?

А как же. Вопросы были. Вопросы были плановые. Ответы ожидаемы, шутки хорошо прописаны и удачно вплетены в контекст. Реакции зала — бурные. Аплодисменты дружные. Всё шло как надо. В любом случае этот лидер был лучше тех, предыдущих, потому что новый лидер всегда лучше предыдущих!

В завершение «Первый» сказал:

— Наша история не раз и не два… И хочется напомнить тем, кто забыл… потому что, если тогда, то и теперь… И нельзя нас низводить до… потому, что мы не можем допустить, хотя не желаем никому… Но мы должны сплотиться вокруг и не позволить, как бы они ни желали… потому что… это наш последний шанс.

Все зааплодировали.

Резидент выключил телевизор. Условная фраза прозвучала. Ультиматум был принят. Встреча назначена…

— Ты уверен, что встреча состоится?

— Не знаю, но сделал всё, что от меня требовалось — я обеспечил коридор.

— Еще раз, — повторил Куратор, — «Первый» пойдет на контакт? Или нет?

— Точно сказать нельзя… Хотя… я не очень верю в легкие победы. Возможно, это интригует ФСБ или Охрана. Но установить это наверняка можно, только… если пойти на встречу.

— Когда?

— Через четыре дня.

— Где?

Резидент назвал адрес и спросил:

— Я должен обеспечивать того, кто пойдет на место?

— Нет, — сказал Куратор. — Тебе не надо никого обеспечивать. Ты сам всё обеспечишь. Сам для себя.

— Не понял…

— На встречу пойдешь ты.

— Я?!

А вот это была новость!.. Не самая радостная!

— Да. А чему ты удивляешься? Ты лучше других знаешь фигурантов, знаешь подходы, нюансы. Ты в теме, тебе и карты в руки.

Хороши карты…

— А если бы сомнений не было, если бы мы были уверены? Тогда пошел бы кто-нибудь другой?

— Может быть, и так, — легко согласился Куратор.

Может быть… Нет, не может. А так и есть… И никак иначе, потому что нет гарантий встречи. И жертвовать крупными фигурами они не станут. Хотя бы потому, что те знают больше его. А он — практически ничего. Он сам озвучил сомнения относительно контакта, потому что не мог не озвучить. И получил… Его опять используют, как пешку, как пушечное мясо, которое можно не жалеть. Если это игра Безопасности — его сунут им в пасть и посмотрят, как будут жрать — с хреном или без. Сделают определенные выводы и пошлют кого-то еще, следующего, который учтет его ошибки. А вслед ему — другого… Пока не убедятся, что риски исчерпаны. Он расходный материал. Но… есть один нюанс. А что, если?..

— Если допустить, что это не игра, что контакт состоится? Что тогда? — спросил Резидент.

— Тогда? — Куратор на мгновенье задумался. — Тогда ты передашь информацию под следующую встречу. Вопросы есть?

А какие могут быть вопросы? Он действительно в теме, он каждого охранника в лицо знает, и жен их, и детей, и даже домашних животных! Он каждого «перещупал» много раз. Тут Куратор прав, если замышляется какая-нибудь каверза, он лучше других подготовлен к ответным действиям. Он сможет сопротивляться дольше других. Вот и весь расклад! Натаскать песика и пустить по его следу свору охотников, чтобы посмотреть, как они его будут загонять. И чем опытнее будет собачка, тем дольше она сможет противостоять загонщикам, тем больше будет выдавать полезной информации, и тогда следующая собачка пробежит дальше. А следующая — еще дальше. Вот и вся нехитрая тактика! Жестокая, но действенная. Это если он всё правильно понимает, потому что, может быть, и неправильно. Может, комбинация гораздо более сложная, многоходовая, в которой участвуют десятки или сотни человек, а он видит только свой махонький участок и делает выводы, исходя из увиденного! И ошибается…

Тут гадать не приходится — он знает только то, что знает, что ему положено знать. И должен делать то, что ему приказано делать. И может быть, даже погибнуть, так и не узнав, во имя чего! Таков его, как рядового бойца, удел.

— Я вижу «Объект»!

— Он один?

— Один.

На этот раз один. Возраст, рост, телосложение… Овал лица, нос, уши, подбородок… Походка… Особые приметы. Фото — профиль, анфас… Видео… Звукозапись… И экспресс-выводы.

— Грим?

— Грим.

— Шестой, девятый, одиннадцатый — глаз с него не спускать. Четвертый — проверь оцепление.

— Да, всё в порядке.

— А ты еще раз проверь, чтобы ни одна сволочь!

— Есть «проверить».

— Второй, готовьтесь к приему гостя. Пятому и восьмому — страховать. Машину на исходные. И не дай вам бог!..

По пустырю двигался человек. Шел по какому-то заброшенному, у черта на рогах, пустырю на встречу со своим Президентом. Хотя …

Шел лично сам, понимая, что сейчас за ним наблюдают десятки глаз, и оптика, и видеокамеры. Здесь и сейчас он был как голливудская звезда — в центре внимания и в фокусе видео- и звукозаписывающей аппаратуры. Спрятаться было невозможно, потому что нельзя!

Стоп! Здесь он должен остановиться и ждать. Один. В окружении десятков невидимых наблюдателей.

Гул мотора. Машина. Его машина, которая повезет его… Куда? А этого теперь не узнать, только когда поедешь. Вернее, когда повезут. Может быть, к Президенту, а может быть, сразу куда-нибудь в укромное место, где можно будет допросить его с пристрастием, с наматыванием кишок на шомпол. Такой вот разброс перспектив. От и до!

— Садитесь.

В машине четверо. Классическая коробочка. Ладно, сядем. С боков притиснулись охранники. Не так чтобы жестко, но плотно. Сидят, глаз с него не спускают. А тот, что спереди, смотрит в зеркало. И еще пара-тройка веб-камер, которые в онлайн-режиме передают картинку на мониторы в мобильный центр связи и дальше через спутник куда угодно. Это обязательно. Без этого никак.

А что сзади? Машин, вроде, не видно. Но они и не нужны, отслеживание наверняка идет по всему маршруту. Автомобиль передают от наблюдателя к наблюдателю и во всех переулках и на параллельных улицах стоят машины с группами захвата.

Почти наверняка так. Что-что, а в матресурсах ребята не ограничены. Поворот. Выезд на автостраду. Неужели не в лес, неужели к «Первому»? Так и есть! Вежливый вопрос:

— Всё в порядке, никаких неудобств?

— Нормально. Ребятки чуть напирают.

— Здоровые они, на заднем сиденье не помещаются. В тесноте да не в обиде.

Ну да, понятно. Какие тут обиды?

— Мы скоро приедем.

Поворот. Еще поворот. Шлагбаум. Документы никто не проверяет, просто пропускают дальше. Еще шлагбаум. Забор. КПП. Въезд. Надежно «Первого» от народа оберегают. Газончики. Бордюрчики. Цветочки. Чистота и тишина. Птички поют. Еще поворот. И хоть бы кто навстречу! Зеленая дорога. Стоп. Мальчики в костюмчиках. Услужливо распахивают дверцы. Под локоток берут. Улыбаются.

— Проходите, пожалуйста.

Неужели?! Парадная лестница. Массивная дверь.

В раме двери наверняка металлоискатели и детекторы взрывчатых веществ. Прозванивают, «обнюхивают» гостя. Может, еще и просвечивают. А ну как он захочет протащить на встречу пластиковый или деревянный кинжал, который металлоискатель не берет? Да ненароком ткнет им «Первого»…

— Налево. Сюда, пожалуйста.

Большая комната с огромными окнами, с кожаными, под старинку, диванами. С баром и телевизором в полстены. «Предбанник».

— Подождите, пожалуйста.

А ведь, похоже, всё всерьез… Хотя… нет! Не допустили бы его до «Хозяина», не обыскав как следует. Не станут они доверяться технике, сами обязательно досмотрят — общупают, обхлопают, обнюхают, собачек натасканных пустят. Он ведь гость не простой — перестрахуются ребята. Значит… Блеф всё это. Не будет никакой встречи.

— Вам кофе или минералку?

— Нет, спасибо…

— Вы подождите несколько минут.

Подождем. Хотя вряд ли чего дождемся.

Минута. Пять. Десять…

Забегали мальчики в костюмчиках. Озабоченность изображают. Умеют мизансцены выстраивать. Ну-ну.

Открылась дверь. Хм, знакомое лицо. По Первому каналу знакомое, и по другим тоже. Почет гостю, коли таких высокопоставленных служек притягивают!

— Здравствуйте.

Руку тянет. Жмет. Глазки строит. Как всё серьезно. По высшему разряду принимают и… посылают, чтобы не обидно было. Хотя, на самом деле — коленкой под зад.

— Извините, случилась небольшая накладка.

Ну да… Прав был Куратор, направляя сюда его, а не кого-то другого. Холостой выстрел, который может убить наповал его, а не того, кто должен был сюда прийти.

— Президент вас сейчас принять не сможет. У него срочная линия с Белым домом. Сами понимаете.

— Я понимаю. Я подожду.

— Не получится. После разговора Президент встречается с Премьером. Вам придется прийти еще раз. Мы обязательно свяжемся с вами. Извините за причиненные неудобства, но обстоятельства…

Ну, хорошо, а что дальше?

А дальше два варианта. Либо его сейчас возьмут под белы рученьки и препроводят в палаты каменные, где… Хотя зачем тогда этот, с Первого канала, персонаж с его извинениями? Нет, похоже, отпустят, но для того, чтобы сопроводить. Чего и стоило ожидать. И что предвиделось, как один из вариантов развития событий.

— Еще раз извините!

Да ладно, чего уж там, что мы, не понимаем? Всё мы понимаем! И даже больше.

Визитер встал, раскланялся. И пошел в сопровождении какого-то очередного референта строго обратным ходом. По коридорам, вестибюлям, под рамками дверей. Вот тебе и визит. Вот тебе и знакомство с «Первым». Не случилась встреча. И не должна была! Не срослось! Только это уже не важно. Лично для него — не важно, потому что он из этой игры выбыл. И дальше его не ждет ничего хорошего. Плохое ждет. Хуже некуда! Так что держись, Резидент…

«Объект» шел по коридорам мимо многочисленных мониторов, к которым прилипли охранники. От одной камеры к другой, к третьей, четвертой, пятой… Десятки глаз отслеживали каждое его движение.

— Узнаешь его?

— Нет. Тот старик был, песок с него сыпался.

— Ты не на рожу смотри, ты на рост, комплекцию, жесты, походку.

— Не… я же говорю: тот старик, а этот ничего еще.

Значит, там другой был.

— А ты что скажешь?

— Нет, не похож. Ну, то есть по росту вроде как подходит… Но не нет, не он!

«Объект» вышел из здания, где его перехватили уличные камеры.

— Вам сюда.

Сюда — это в машину, но в другую, не на которой он приехал. В машине четверо. Опять четверо… Куда повезут? Может, очень недалеко, за угол, а там… А может, и в город. Чего гадать…

Сел. Поехали.

— Вас куда подбросить?

— Я покажу.

Шлагбаум. Еще один. Похоже, в город. Значит, будут пасти в надежде, что он выведет на сообщников. Откуда им знать, что все сообщники находятся здесь, что он один как перст.

— Сюда, пожалуйста.

Повернули, послушались.

— Теперь сюда. Спасибо. Здесь остановите, пожалуйста.

— Зачем здесь? — Обаятельная улыбка до самых ушей. — Мне приказано вас до места довести.

— А это и есть место. Я тут недалеко живу, мне еще в магазин надо заглянуть.

— Так давайте я вас подожду и прямо к дому.

— Нет, спасибо, я долго в магазине пробуду.

Переглянулись, но остановились.

— Спасибо.

— Не за что…

Какие, однако, все мы взаимно вежливые. Прямо как на приеме у английской королевы.

Раскланяться. Улыбнуться. Захлопнуть дверцу. Осмотреться.

Слежка будет, вернее, есть, можно не сомневаться, для того и приглашали. И отпускали… Вопрос, насколько масштабная? Эти ребята в средствах не ограничены и могут позволить себе ту еще карусель со сменой автомобилей и лиц, а это сильно усложняет задачу.

Ну что — поехали… Как натаскивали в Учебке? Еще как натаскивали! Ставили где-нибудь в укромном месте подле эскалатора метро, на уличном переходе, проходной завода или в фойе кинотеатра, да не просто так, а в часы пик, совали в руки фотографию и требовали по ней опознать в толпе объект, который может выглядеть совсем не так, как на фото.

— А вы хотите, чтобы он как на портрете, в том же костюмчике, с тем же выражением, да еще к вам подошел, фас повернулся и по плечу похлопал, чтобы легче опознать его было? Так? А вот хрен вам на рыло — не будет он как на фото, потому как не желает быть опознанным, а, напротив, хочет прошмыгнуть незамеченным, может использовать любые одежду и грим, менять походку, мимику. Не желает он через вас в застенки попадать. Так что давайте, ребятки, как в реальных боевых.

— А как же его тогда опознать, когда такая толпа? — терялись курсанты.

— Учитесь смотреть и видеть.

Как будто они слепые и не видят. Оказывается, точно — слепые!

Плывут, плывут, плывут лица одним сплошным потоком. Как полноводная река! И нужно умудриться в этом потоке заметить, узнать, не пропустить одно-единственное лицо. Может быть, до неузнаваемости загримированное! Да разве возможно такое?

— Если разглядывать лица, вы не успеете всё охватить!

А как же тогда?

— Вначале сортировка — отбрасываете детей, молодых, худых девочек, очень высоких мужчин…

— А низких?

— Нет, их нельзя. Стать визуально ниже, скукожиться возможно. Нарастить сантиметров тридцать — затруднительно. Ну, то есть можно, но не в этом случае. Не будешь же среди толпы на ходулях бродить?

— А девочек?

— Мужикам сойти за молоденьких девочек трудно. Костяк у них другой, шея тонкая, щиколотки, походка легкая, прыгающая, макияжа минимум, опять же глаза… Трудно такой персонаж отыграть. Женщин в возрасте — сколько угодно. А девочек…

Ну, хорошо — девочек, детей, дылд отбросили. Один фиг — толпа прет! Не уследить, не успеть, можно лишь отдельные лица выхватить. Нереальное задание, невозможное!

— Не смотрите на лица, смотрите на фрагменты лиц! Лицо можно изуродовать до неузнаваемости — прическу изменить, бороду приклеить, усы, нос сплющить, форму губ перерисовать. Но нельзя изменить расстояние между ртом и носом. Уши нельзя перенести. Вот на этом и сосредоточьтесь. Смотрите на глаза, вернее, на расстояние между ними. Всех, у кого глаза расставлены шире или уже — выбраковывайте. У кого совпадают с «Объектом» — приглядывайтесь внимательнее. Нет для вас лиц — есть неизменяемые детали! А ну, попробовали.

И точно, пошло дело — течет мимо поток, лента людей. Но нет лиц, есть глаза, есть расстояния… Уши есть! Мгновенный взгляд — нет, не то, шире… А эти — ýже… А эти совсем никуда.

Стоп! А здесь внимание — глаза примерно соответствуют. Но уши… Уши сильно ниже, если соединить их прямой линией через лицо, то пройдет она по линии рта, а у того — не так, у того выше.

Мимо… Мимо… Мимо… Так и учились. И находили, вычисляли, потому что не смотрели вообще, а обращали внимание на частности, разбивая монолит толпы на отдельные, быстро узнаваемые фрагменты. И вот теперь пригодилось.

Лица… Лица… Лица… Увидеть, схватить детали, запомнить. Чтобы когда они мелькнут вновь — безошибочно опознать. Глаза… Уши… Подбородок… Лоб… Запомнить… Запомнить…

И еще наблюдать за повадками и манерами, шпик — это вам не прохожий, он лишь играет прохожего. Отличается от простого человека из толпы тем, что взгляд от «Объекта» отвести, потерять его не может, контакт пропустить не может или закладку почтовую. И как приклеенный за ним идет, пусть в удалении, пусть пропуская между собой и «человечком» несколько людей, но идет, сопровождает, на пятки наступая. Взгляд шпика выдает — неотрывный, хоть даже исподволь, вскользь. Есть тут такие? Конечно, есть. Не может не быть!

Улица. Этот? И этот тоже. И тот, пожалуй…

Нужно зайти в магазин. Что у нас здесь за покупатели собрались? Смотреть, наблюдать, анализировать поведение. «Ловить глаза». Вот этот мужик? Похож… Среднего возраста, крепенький, такие как раз и служат. Сильно похож… Но нет… Просто покупатель, прошел не глядя, возле полок не подвис, не остановился, не оглянулся, погружен в себя. Контакт от силы десять секунд. Нет.

А вот та дама с тележкой и ребенком? Почему нет? Это ее собственный ребенок? Наверняка собственный — детей так играть научить трудно — за ручку хвататься, канючить конфеты купить. Нет, ребенок натуральный. А вот мамаша? Дама на вид крепенькая, спортивная, вполне себе призывного возраста. Поди, в чине капитана… Или нет? Или всё-таки обыкновенная гражданка, пришедшая за покупками? Покрутила в руках бутылку молока, проверяя срок годности. Правда, бутылку разглядывает, повернувшись в сторону «Объекта», хотя свет ярче с другой стороны. Случайность?

— Мама, пошли, где конфеты. Ну, пошли…

Правильно, малыш, тащи ее к конфетам. Пойдет или нет? Не идет, другую бутылку крутит. Давай, малыш, тяни ее за рукав…

— А ну, перестань меня доставать! — прикрикнула мамаша, но как-то не очень громко, чтобы не привлекать к себе внимание.

Так кто она? А если сместиться в сторону, чтобы из поля зрения выпасть? Буквально на секунду. И тут же обратно вернуться? Прежде чем она слежку другому передаст. Ну и что? А-а… На бутылочку-то мы не смотрели, а мимо нее сюда зыркали! А как «Объект» обратно вынырнул, опять в молочко вперились. Сильно интересны нам циферки на этикетке! Тут всё понятно!

Далеко, конечно, не поведет, но запомнить ее надо: овал лица, лоб, разлет глаз… Вдруг она еще раз, уже без ребенка мелькнет, но уже в другой одежде, с другой прической, с другим цветом глаз…

Пошли дальше…

Старик, перебирающий на полке какие-то коробки с чаем. Нет, ни разу не обернулся — всё спиной и спиной… Вон та влюбленная парочки. Этим вообще ни до кого дела нет, всё обнимаются, целуются, ручки друг дружке гладят. Но как бы не обнимались, один всегда к «Объекту» лицом повернут, хотя на него не смотрит, а млеет и глазки под бровки закатывает. Ладно, целуйтесь-милуйтесь, возьмем вас на контроль. И запомним, обязательно запомним! Пошли в следующий отдел. Кто за мной?

Никто не пошел! Это плохо, это очень плохо, это значит, что людскими резервами они не ограничены. Но всё равно, не сотни же их!

— Там еще один автобус прибыл.

— Откуда?

— Рязанские ребята. Топтуны из ФСБ и МВД. Сборная.

— Сколько их?

— Двадцать три бойца. Семь — дамы. Вроде все проверенные, с опытом.

Ну, даже если не самые опытные — не смертельно. Когда агент всего лишь раз подле «Объекта» мелькнет, раскрыть его почти невозможно. Только если он сам к себе внимание не привлечет. Масштабы подменяют собой профессионализм. Но тем не менее…

— Кто их отсматривал?

— Поломарчук. Сказал, ребята ничего.

— Проведи дополнительный инструктаж и выпускай по одному. Да, и подписку возьми, для острастки. Ну, и чтобы не болтали.

— Есть.

Автобус стоял на территории продбазы, чтобы внимание к себе не привлекать. В салоне сидела разношерстная, если по одежде смотреть, компания. Молодцы, хорошо в «прикид» вписались — от натуральных слесарей и офисных служащих в упор не отличишь. Опять же дамы. Две с детьми. За детей доплата.

— Кого ловим-то? Шпиона, что ли? Зачем столько народа нагнали?

— Никого не ловим — это учения, но максимально приближенные. Так что, если кто засветится, не обессудьте — рапорт на стол и волчий билет в зубы. В двадцать четыре часа!

— Что, так серьезно?

— Не то слово! Это проверка оттуда… Спохватились, что штаты раздули, теперь прореживают по всей стране по статье за несоответствие. Так что, ребятки, лучше вам натурального шпиона упустить, чем эту подсадку. Срисует он вас — ставьте крест на карьере. Прощай работа — здравствуй, биржа труда.

— Понятно. Спасибо, что предупредил.

— Не за что… Теперь — прошу внимания. «Объект» вы изучили?

— Как свою жену.

— Сейчас он находится в супермаркете. Заходите в магазин, берите тележку и айда по рядам. В настоящий момент он в крупах, а куда дальше пойдет — хрен его знает. Бродите, набирайте товар, ищите его, наблюдйте минуты три, не больше, не приближайтесь ближе десяти шагов. И не дай вам бог с пустыми тележками ходить.

— Да знаем, не впервой!

— Через три минуты уходите. По особому распоряжению будьте готовы сделать еще одну проходку. Но не более!

— А если он в отрыв пойдет?

— Вы не дергаетесь. На это отряжены специальные люди, которые его, если возникнет такая необходимость, поведут. Ваше дело — сигнал дать. На мониторах в охране сидит наш человек. Ясно?

— Всё понятно.

— Первая тройка, готовьтесь. Кто у вас тут старший?

— Я.

— Раздайте своим людям деньги, чтобы они на кассе расплатились.

— А продукты?

— Можете себе оставить.

— Тогда я водки наберу!

Завертелась, задвигалась гигантская невидимая карусель, вовлекая в свой водоворот десятки людей. Такие масштабы!.. Но ведь и задачи!..

— Кто сейчас работает?

— Трое в ближнем кругу. Еще четверо вне видимости, но в любой момент… Оперативная группа в подсобке. Трое на улице. Красильников за мониторами. Охрану сменили на наших людей. Если что, они проведут захват под прикрытием ЧОПа.

— Кто ближние?

— Три бойца из…

— Возраст, пол?

— Молодые пацаны.

— Плохо, очень плохо! Стариками, стариками разбавляй! Не могут вокруг «Объекта» одни молодые мужики толпиться. Где ветераны? Сюда их!

Ветераны сидели в кафе, закрытом на переучет. Все как один из бывшей «Девятки».

— Здорово, отцы!

«Отцы» были оживленны — вспомнили о них на старости лет, пригласили, привлекли. Это было приятно, опять же, приварок к пенсии. Погоняли, конечно, посмотрели, не забыли ли они свое ремесло. Кого-то отсеяли, но большинство взяли. Старые кони борозды не портят! Иные лучше молодых пашут, потому как школа и опыт!

— «Объект» изучили?

— А то! Не первый год замужем! Хоть сейчас с закрытыми глазами! А кто он?

— Он-то? Никто. И звать — никак. Тренировка. Но это ничего не значит! Кто проколется — пенсии лишится. Это я вам точно говорю.

Подкисли «отцы».

— А кто не проколется?

— Тот имеет шанс в командировку съездить за кордон. В Баден-Баден. Там как раз старички требуются.

А-а, ну тогда всё понятно.

Подобрались «отцы», посуровели. Такое дело! Кому не охота на халяву в Баден-Баден на воды попасть. Всем охота!

— Как вы, вообще?

— Нормально!

— Ну, смотрите. Не помрете на дистанции?

— Шутите?

— Ладно, надеюсь… Берёте тележку… Выбираете… Находите… Три минуты… И на кассу…

Пошли «старички» по супермаркету.

Э-э, паря, да не всё так просто!.. Наметан глаз у старичков! Видят они больше, чем им сказали. Не одни они тут тусуются. Это сколько же сюда народа служивого нагнали-то! Уму непостижимо! Да ведь и им здесь светиться не более трех минут. А через три минуты другие подтянутся, а за ними следующие. А если «Объект» час по магазину гулять будет? Это сколько бойцов здесь за час прокрутится? И кому такой почет?

Вон тому невзрачному на вид мужичку? Интересные дела тут творятся… Темные… Да только их они не касаются. Меньше знаешь — лучше спишь.

Видят ветераны много, но вида не подают. Товар выбирают…

А что это за старички объявились?

Неужели? Нет, не может быть. В таком возрасте они давно на пенсии в огороде картошку окучивают или по собесам пенсии клянчат. Не может быть таких топтунов в штате. Исключено! Нет, не похоже. Хотя… Надо посмотреть: если меньше пяти минут подле трутся, значит — покупатели. А вот если больше… Нет, накидали в тележки продукты — пошли к кассе. Совсем ушли. Нет, не похоже…

Правда, ассортимент… Ассортимент странный. Пенсионеры все больше крупы берут да молочко с маслицем. А если деликатесы, но по сто граммов, не больше. А у этих не сто — полкило будет. И молочка что-то не видно! А что это старички так шикуют на мизерную пенсию? Или не на пенсию? Запомнить лица… на всякий случай.

А это кто? Грузчик, вполне себе фактурный, в робе, тележку катит с рыбой и рыбой же весь пропах. Орет: «Поберегись!»

Грузчик? Ой ли? Какой он грузчик, когда русский? Ряженый он. Промахнулись ребятки. Им бы узбека в униформу одеть, а они Ваню из Тамбова обрядили.

Прокатил мимо свою телегу. Конечно, может, он и грузчик, потому как не остановился, не оглянулся. Но всё равно — отсмотреть, запомнить!

Дальше пошли.

Охранники… На вид вполне себе — ленивы, расслабленны, злы на покупателей. Но… все как на подбор молодцы. А должны быть пузатыми сорокалетними дяденьками. А от этих за версту кирзой припахивает. Это даже не шпики, эти рангом повыше. Не иначе как им назначено «гостя» вязать. Схватить, утащить в подсобку и попытаться найти у него в карманах украденный йогурт… Так? Может быть.

Смотреть… Смотреть… Видеть… И запоминать… Всех запоминать! Каждого!.. Овал лица, глаза, рот.

Кто-то прошел слишком близко, притиснулся, за локоток взял. Кто же это? Очень приятная на вид дама. Улыбнулась, извинилась, дальше пошла. А зачем притискивалась? Вряд ли из любви к мужскому полу. Зачем тогда?

Почти наверняка навесила на «случайного покупателя» маячок. Это понятно, этого следовало ожидать. Обвешают они его «жуками» с ног до головы, как новогоднюю елку игрушками. Должны обвешать, ну не лохи же они!

— «Объект» заряжен!

Вижу сигнал… Слышу «Объект»… Ну вот и всё. Теперь ему точно никуда не деться, потому как любое движение на мониторе отображается. И каждый издаваемый им звук записывается.

Шаг вправо — поплыла в сторону точка. Прямо — двинулась прямо. Встал — замерла точка. Вздохнул — и динамик воспроизвел вздох. Закашлялся — и динамик закашлял… Весь он теперь как на ладошке.

— «Объект» движется к выходу.

Да видно, что к выходу. Всем видно…

— Перекройте прилежащие улицы.

Топтуны споро разбежались по окрестностям. Замерли возле подъездов, присели на лавочки «подремать», встали в пивнушках с кружками в руках, изображая пьяненькие компании, зашли в магазины — в витрины можно просматривать улицы. Другие двинулись дальше, стягивая петлю второго круга слежки. Еще дальше, во дворах и на стоянках, встали машины.

— Всем умереть и не высовываться без команды!

— Есть!

Десятки людей замерли на исходных. Как пауки в паутине в ожидании жертвы. Оплели, раскидали во все стороны липкие нити — не прошмыгнешь, прилипнешь, запутаешься. Прикажут — заплетут, завернут жертву в кокон, утащат в норку и будут высасывать по капельке…

Подошел к кассе.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте.

— С вас пятьсот сорок рублей. Спасибо за покупку.

Кто выходит из магазина? Никого. Он единственный. А что на улице? Вон парень газетку читает. Просто читает или не просто? Нет — не просто! Баш. И вон те двое… Наверняка из той же компании. Баш. Баш… Дама с собачкой. Ай, молодца! Собачка — хорошая маскировка. Особенно такая, размером с цыпленка. Да и дама сама — никогда не подумаешь, вся такая фасонистая, на каблуках. И тем не менее — баш! Сколько же их тут? Даже если представить, что каждый второй на самом деле просто прохожий. Рожа в витрине… Вряд ли просто так торчит. Что ему, в магазине делать больше нечего, как улицей любоваться? Или он жену с любовником выслеживает? Может, и жену. Только что-то вокруг ни одной дамы не наблюдается. Баш! А что они делать будут, если он оторваться надумает? Например, вон в тот автобус прыгнуть? В самый последний момент. Прыгнул! И никто за ним не побежал, никто автобус не остановил. А это значит… Это значит, что там впереди, по ходу движения автобуса, стоят их люди. Они не будут догонять его, они просто будут ждать.

Остановка. В автобус вошли несколько человек. Вполне себе рядовые граждане. Но кто-то из них обязательно должен быть топтуном. Кто? Этот? Или этот? Или эта девушка? Не важно. Через пару остановок можно будет сойти, и если они поедут дальше…

Они поехали дальше.

Выходит, что это простые пассажиры. Или слежка работает на опережение. Шпики забегают вперед и встречают его на маршруте. Но это значит, что они забегают вперед «веером» по всем улицам. То есть в операции задействованы сотни людей. Иначе как они перекроют каждую встретившуюся на его пути дырку? Ну, и конечно, кто-то пасет его издалека.

Неужели так?

— Смещаться! Всем группам смещаться по маршруту. Перехватывать его на остановках и перекрестках! Перекрыть все арки и проходные дворы. Отслеживать подъезды. Доложить, кто видит «Объект».

— Седьмой.

— Двадцать первый.

— Семнадцатый…

И еще точка на мониторе, которая движется по карте.

— Докладывает двадцать седьмой. Вижу «Объект». «Объект» принял…

— Тридцатому передать «Объект» сорок первому.

— Есть передать.

— Всем отработавшим встать в оцепление. Выносите вперед камеры.

Шустрые ребятки, разбежавшись, пришлепывали к столбам на перекрестках, к заборам, к стенам миниатюрные веб-камеры, которые тут же включались в работу, передавая картинку на мониторы.

— Вижу «Объект». Картинка четкая. «Объект» идет по улице в направлении…

Камеры, должны быть еще камеры. Не то нынче время, чтобы рассчитывать только на дедовские методы. Наверняка они задействовали электронику. Из такой паутины легко не выпрыгнуть, только если измотать, если рассеять внимание.

Час. Второй… Нужно сесть, отдохнуть и им дать передышку. С соседом по скамейке поговорить.

— Хорошая погода.

— Хорошая.

— Просто не упомню, чтобы в это время…

— Это точно…

— Это не вы выронили?

— Да, похоже, я. Вот спасибо!..

— «Да, похоже, я. Вот спасибо…»

— Что он сказал? Еще раз прокрутите!

— «Да, похоже, я. Вот спасибо…»

— Что он ему передал?

— Неизвестно. Он перекрыл камеру собой.

Перекрыл… Значит, это могла быть «передача». Чего? Кому?

— Пускайте за ним хвост. Возможно, это был связник.

— До свидания.

«Объект» ушел, но появился второй, за которым тоже нужно было пускать слежку.

А как вам, ребята, еще один вон тот дядя? Столкнуться случайно. Извиниться. Приобнять. Сунуть в карман какую-нибудь фигню, какой-то случайный сор. А может, это не сор? Ну и что вы, ребятки, теперь будете делать? Отслеживать его? Но тогда у вас на всех случайных прохожих силенок не хватит. Даже у вас! Прохожих вон сколько! И с каждым можно словом перекинуться, можно что-то передать…

— «Объект» вошел в контакт с неизвестным.

— Вижу.

— Что-то положил ему в карман.

— Отследите его. Но не все — пустите две бригады. Две! Я сказал, две! Только две. Из тех, кто выведен из слежки, кто отработал основной «Объект».

Главный Телохранитель задумался. Что творит, гад! Пустышки подсовывает. Вполне возможно, что пустышки. Идет и лапает всех подряд. Но это означает… это означает, что он обнаружил слежку?! Обнаружил и рассеивает наши силы. Если отслеживать каждого, с кем он вступил в контакт, то тут сам черт ногу сломит. Но как можно распознать слежку, когда за тобой никто не идет, а контакты возникают спонтанно и длятся не больше нескольких минут? Нет, невозможно! Но кто тогда эти люди? Случайные прохожие? А если нет? Тут рисковать нельзя. Вдруг среди этих случайных контактов затеряется единственный реальный? Может, он на это и рассчитывает? Заметил слежку и прикрывает связника случайными фигурами. Или просто так, на всякий случай, страхуется от возможного хвоста? Нет, расслабляться нельзя!

— Соберите всех участников операции. Всех — отработавших.

— Но многие из них уже убыли.

— Так верните их обратно. Всех! Судя по всему, у нас для них найдется работенка.

Ну что, покатаемся на городском транспорте? Например, на том автобусе? Садимся? Сели. Кто со мной? Один запрыгнул в последний момент. На следующей остановке сошел. Но зашли еще несколько граждан. Сели удобно, так, чтобы держать в поле зрения пассажира на средней площадке.

Поехали…

Крутится-вертится карусель слежки вокруг «Объекта». Как гигантская шестерня на оси. Перемещаются люди, машины, камеры. А он единственный в центре. И все для него. И всё ради него.

Остановка. Сходим в одиночестве. Остальные едут дальше. Но здесь, на остановке, его наверняка уже ждут. Вон тот парень. И та парочка. Поджидают и сядут с ним в следующий автобус. Вон в тот. Поехали? Поехали…

— Он что, до ночи кататься будет?

— Да хоть до утра! Глаз с него не спускать! Мы теперь с ним как ниточка с иголочкой — куда он, туда и мы, усёк?

— Так точно!

Остановка. Конечная. Для автобуса — нет. А для него — конечная. Сколько можно… Выйти, оглядеться, принюхаться. Вон тот… Та… Те двое… Еще… Сколько же они сил нагнали?! И сколько их еще по окрестностям спрятано? К гадалке не ходи — со всех сторон поспешно подтягиваются, рассредоточиваются по местности дополнительные силы, занимают удобные для наблюдения позиции, заползают в каждую щель, в каждый магазин, подъезд, кафешку, липнут к окнам. Вцепляются в него глазами, что твой бульдог клыками — не оторвать! Недооценил он их силы и решимости. Ох, недооценил! Ну-да, отступать некуда… Как говорится — позади… А что «позади»? Слежка позади. И впереди тоже. И с боков. И сверху, с крыш. И даже сам ты увешан «маячками» и «жуками». Вкруг обложен, как волк флажками. Да не в один ряд, а в несколько. Как петлями-удавками — ни вздохнуть свободно, ни снять, ни вырваться. И скоро, очень скоро петли эти начнут стягиваться вокруг него, сужая свободное пространство, потому бесконечно водить его они не смогут. Убедятся, что он раскрыл их слежку, и возьмут под белы рученьки! Возьмут! Это уж точно, потому что отбиться от них невозможно!

Можно только умереть. И то если позволят…

— «Объект» движется по улице Пролетарской в сторону центра. Остановился на перекрестке. Ждет…

— Чего ждет?

— Зеленого сигнала светофора.

— Тьфу ты!..

— Кто работает «Объект»?

— Четыре группы в прямом контакте, еще три в непосредственной близости. Далее…

Далее понятно… «Объект» дождался зеленого сигнала и перешел через улицу.

— Идет в направлении…

Идет. Идет. Неспешно, прогулочным шагом, как в полудреме. Некуда ему торопиться. И все пристраиваются к его темпу, все не спешат, идут, потом сворачивают в переулки, а им на смену встают другие.

Идут… Идут…

Кто-то обгоняет, не оглядывается, уходит… Кто-то идет навстречу, издалека, проходит мимо, потому что всё должно быть как в жизни. И он идет. Идет…

И вдруг! Как с цепи сорвались… Доклады со всех сторон…

— «Объект» свернул к больнице. Пошел быстрее. Он заходит, заходит в больницу!

— Что за больница? Быстро за ним!

— Мы не можем.

— Почему?!

— Это женская консультация! Он срисует нас в один момент! У нас тут одни мужики!

— Что?! Бабы где твои? Бабы?! Срочно их всех сюда! Рысью! В консультацию! Баб давай!

— Уже распорядился. А нам что делать?

— Обложи здание со всех сторон. В три кольца обложи, чтобы мышь не пробежала. Камеры по периметру установи. Наблюдателей! Чтобы ни одной щелочки!

— Так точно! Уже сделал! Все входы перекрыты. Все окна под наблюдением.

— А крыша? Не может он по крышам уйти?

— Рядом никаких зданий. Больница стоит на пустыре. Деревьев вокруг нет, сплошной асфальт.

— Коммуникации?

— Проверим. Но вряд ли. Это новострой. Тут сливные колодцы — кошка не пролезет. Выхода из больницы два — главный и служебный во дворе, но там уже наши люди. Некуда ему деваться. В капкане он!

— В капкане, говоришь? Тогда засылай внутрь своих девок, пусть они всё аккуратно проверят, пусть найдут и вцепятся в него мертвой хваткой. Да подушки им, подушки выдай.

— Зачем подушки?

— Чтобы животы изобразить! Беременные меньше к себе внимания привлекают.

— Где же я их возьму?

— В магазине, в ближайшем! Не тупи! Сколько времени прошло, как он оторвался?

— Пятьдесят пять секунд.

— А что на мониторе? Что с маячком?

— В порядке. Сигнал устойчив. Судя по нему — он в здании. На первом этаже, слева от входа.

У него там что, лежбище? В женской консультации? Или встреча?

— Микрофон?

— Работает!

— Ну и что он?

— Вначале дверь хлопнула. Потом какие-то голоса. Мужские.

Голоса? Мужские?

— Может, взять их всех? Чтобы не рисковать?

— Отставить! А если это контакт? Тот, ради которого мы?.. Никаких резких движений. Периметр под охрану, все выходы запечатать, баб в консультацию, всех мужиков на карандаш, разговоры на запись. Понял?

— Так точно.

— И никого не выпускать. Никого — ни беременных, ни врачей.

— Но как я могу?

— Как хочешь! Сломай замок, скажи: сейчас козырек рухнет. Придумай что-нибудь. Но никого — ни единого человека! Запри там всех до выяснения, законопать, как в бочке.

— Есть! Сделаю…

Пошла работа — разошлись, разбежались людишки по окрестностям, полезли на чердаки ближайших домов, встали к слуховым окнам с биноклями наблюдатели, вежливо вломились в чужие квартиры милиционеры, попросили чаю попить на кухне, за бандитами присмотреть, сели перед раскрытыми окнами…

Прибежала толпа беременных дамочек, штук пять, прошмыгнули в консультацию. Еле-еле успели, потому как вслед им подкатила к крыльцу аварийка из ближайшего ЖЭКа, из которой выскочили бравого вида слесари со сварочным аппаратом. Подтащили, растянули кабели, воткнули электроды и стали чего-то к чему-то приваривать, разбрызгивая во все стороны искры.

— Вы чего это, нам дверь открыть. Нам выйти надо.

— Погодите маленько, тут углы перекосило.

И точно — перекосило, не открывается дверь.

— Долго вы там еще?

— Да сейчас, сейчас.

И синяя дуга в глаза и искры снопами.

— Вы бы, гражданочки, отошли подале, а то, не ровен час, одежду пожжете! — И матом, матом, чтобы все натуральней выглядело: — Ты как укосину держишь, сын своей мамы? Вправо ее, собаку, тяни, не видишь, куда дверь повело? Тяни, жми ее, толкай родимую! Нава-лись!

Навалились! Только хуже стало. Совсем дверь не открывается. Всегда у нас так — покуда ремонтировать не стали, еще туда-сюда, а как взялись улучшать — пиши пропало!

А где же дамочки с животами, которые в дверь прошмыгнули? Строем. В очередь в регистратуру встали? Ан нет — разбежались по зданию, по этажам, суются в каждую дверь, бумажками трясут, какого-то доктора ищут.

— Не видали такого? А там его нет? А там? — Настойчивые дамочки, в каждый угол лезут, каждую физиономию на заметку берут, каждую дверь незакрытую отмечают. — Доктора не видели? Не проходил здесь? Лысый такой?

Нет доктора. А ведь нет!.. Нигде нет!.. Доложили по команде:

— «Объект» потерян.

Как потерян? Куда он мог с этой подводной лодки деться? А что на мониторе? На мониторе всё хорошо. Вот она точка — замерла как пришпиленная. А голоса? Звучат. Голоса, точно, мужские. Не очень громкие, но если вслушаться:

— Как всё прошло?

— Могло быть хуже…

Что за ерунда? Голоса — да, есть, но звучат как-то… Как-то очень правильно… По-казенному. И дикция… И точка, точка на одном месте стоит. Может, он, конечно, в креслице сел или на кушеточку прилег и отдыхает от трудов неправедных? Тогда, конечно.

Голоса:

— Я думаю, нужно менять пароли.

— Уверен, они сидят у нас на хвосте.

— Чего?! А ну, дай запись еще раз. Дай! С самого начала. Ах ты!..Ах ты!!! Сука он, сука! Идиоты!

— Кто?

— Он — сука! А мы с тобой идиоты! Ты и я! Нет там никого!

— Но как же, а голоса? Там говорит кто-то.

— Кто-то? Я тебе скажу, кто там говорит. Хочешь скажу?! Штирлиц там!

— Какой… Штирлиц?

— Который наш, который у Гитлера, который с Борманом! Твою мать! Это Штирлиц с нами разговаривал! На, послушай! В конце послушай! В самом конце!

— «А вас, Штирлиц, я попрошу остаться…»

— Узнаешь?

— Это… Мюллер!

— Ну да, это Мюллер! А второй — Штирлиц. И оба в женской консультации! А ты дебил. И я тоже. Оба мы… А он сука! Сука он!

— Но как же так?

— А вот так! Спектакль он нам разыграл. Радиопостановку. С народным артистом Тихоновым. Нарезал цитат из кинофильмов про шпионов, включил запись и слинял по-тихому.

— Куда? Не мог он уйти. Не мог! За все это время из больницы никто не выходил. Как только вы приказали, мы всё запечатали, все входы-выходы. Здесь он где-то, здесь!

— «Здесь», говоришь?

— А может, и вправду?

— Обыскать тут всё! Каждого врача перещупать, каждую медсестру. И беременных теток тоже. Можете с ними не церемониться. Кончились тайны. Кончилась слежка. Он заранее о ней знал и заранее нас сюда вел. Чего теперь скрываться, чего невинность изображать, когда нас во все возможные места… Иди, смотри, вскрывай все помещения. Подвал, чердак осмотри. Каждый шкаф! Каждой беременной под юбку загляни. Стены простучи. Собак сюда, собак, пусть каждый сантиметр обнюхают, может, у него схрон здесь! По кирпичику мне это здание разнеси, но след найди!

Больницу осмотрели. Все помещения — все подвалы, все подсобки, чердак, крышу… Все шкафы вскрыли. Под столы и диваны залезли. В туалеты. Стены и полы простучали. Никаких схронов и тайных ходов не обнаружили. Лишь в одном кабинете нашли брошенный мужской плащ, костюм, трусы, носки и ботинки. Всё, что было на «Объекте» до того, как он вошел в здание.

И включенный магнитофон, который говорил голосом Бормана, бесконечно повторяя одну и ту же фразу: «А вас, Штирлиц, я попрошу остаться… А вас, Штирлиц, я попрошу остаться… попрошу остаться…»

Потом были разборки. После драки, когда все начинают размахивать руками…

— Как он мог? Когда?

А черт знает! Никак не мог!

— А где он тогда?

А хрен его… Испарился.

— Кто его видел последним?

Все видели, как зашел в консультацию, но не видели, чтобы вышел. Никто не видел.

— Ты его снимал?

— Да, с трех точек.

— Давай сюда записи.

Включили сразу три монитора, на которые вывели видео с трех камер. Вот он идет… Вот свернул… Убыстрил шаг… Вот он вошел… Дверь захлопнулась. Вот вышла какая-то дама с невозможно большим животом, за ней какая-то тетка с коляской, еще одна… Но эти вышли почти сразу, как только «Объект» закрыл дверь. Они с ним чуть не столкнулись. Кто еще, кто дальше?

Вот еще дама. Высокая, крепкая и тоже с животом. Да они тут все с животами! Еще одна. Маленькая, метр с прической. За ней мужик в белом халате. Доктор? Стоп! Кто это? Врач? Или нет? Вот! Это ближе! Совсем близко! Мужик-врач в халате. Халат обезличивает. Зашел, накинул халат, вышел. Хотя лицо… другое…

— Позовите сюда кого-нибудь из персонала.

Позвали. Показали изображение.

— Кто это?

— Где?

— Здесь на экране. Вы знаете его?

— Да, это наш врач Синельников. Он здесь сто лет работает, с самого открытия.

— Вы уверены?

— Ну конечно.

— И где он теперь?

— Здесь.

— Как «здесь»? Он же вышел.

— Он покурить вышел. А как всё началось, ваши его обратно загнали и уже не выпускали.

— Синельников, говорите? Давайте его сюда.

Привели Синельникова. Вроде он, вроде похож. А на «Объект» — нет.

— Вы, когда курить выходили, никого не видели?

— Нет, только пациенток наших.

— Спасибо.

— А когда вы нас по домам отпустите?

— Отпустим, не беспокойтесь. Позже…

Нет, этот отпадает. Больше мужики из больницы не выходили. Надо отсматривать дам-пациенток.

— Давай сначала.

Толстая дама, с коляской, еще одна… Дальше. Дылда. Коротышка… Коротышка сразу отпадает. Так не скукожиться. Хотя? Но с ней после. Дылда… Останови кадр! Рост? Примерно такой же. Комплекция? С натяжкой, но может быть. Живот фигуру сильно меняет. Руки большие, мужские. Может, она?

— Пригласите сюда персонал. Весь!

Персонал втиснули в кабинет.

— Прошу посмотреть на экран. Кто-нибудь знает эту женщину?

— Нет.

— Нет.

— Это моя пациентка Федорова Мария.

— Вы уверены?

— Ну, конечно.

— Адрес ее знаете?

— В регистратуре есть.

— Сюда эту Федорову. Немедленно. Смотрим с самого начала.

Толстая дама, дама с коляской, еще одна… Дылда. Коротышка…

— Кого из этих женщин вы знаете? Кого видели? Кто к вам на консультацию приходил? Эта?

— Это наша. Она каждую неделю ходит. У нее сложный случай, плод…

— Плевать мне на ее плод. Она сегодня у вас была?

— Да, была.

— А вот эта?

— Это моя. Я ее сегодня принимал.

— Точно?

— Ну, конечно. Ее карточка до сих пор у меня на столе.

— А вот эта? С коляской? Кто ее принимал?

— Нет. Сегодня на приеме такой не было. У меня точно не было.

— И у меня.

Даму с коляской никто вспомнить не мог.

— Кто в регистратуре сидел?

— Я.

— Брала она у вас талончик?

— Вот эта? Не помню. Может, брала… Их столько, что не упомнишь.

— А вы постарайтесь.

— Нет, кажется, нет. Я могу карточки посмотреть.

— Ну так смотрите!

— Дай запись. И выведи таймер.

Пошла запись. В углу забегали цифры. Вот идет «Объект»… Вот открывает дверь… Заходит… Вот выходит толстая пациентка… Вот дама с коляской…

— Стоп! Время?

Нет, не получается. Никак не получается! Чтобы зайти, дойти до кабинета, открыть дверь, закрыть дверь, раздеться, одеться, макияж нанести, выйти… Нет! Не сходится по времени. Никак не сходится!

— Давай следующую.

А нет следующих. Все следующие опознаны, доставлены и в коридоре на стульчиках сидят. И встревоженные мужья рядом. В остатке только та дама с коляской. Только она зашла и ни в один кабинет, ни к одному врачу не попала и в регистратуру не обращалась!

Но время! Время!

— Ну-ка позови сюда Сергеева. Быстро, шнуром!

Прибежал взмыленный Сергеев.

— Привет, Сергеев. Чего так долго?

— Я как только приказали! Я бегом!

— Ты где в армии служил, в ВДВ?

— Ну да.

— За сколько секунд раздевался?

— Пока спичка горит. Как все.

— А это сколько?

— Сорок пять секунд.

— Сорок пять, говоришь? Сейчас мы с тобой нормативы перекрывать станем. Сможешь?

— Не знаю… Сколько времени прошло. И потом, там же не просто одежда, там форма была.

— И теперь будет! Эй, кто-нибудь… Сгоняйте в ближайший магазин и купите… Ну-ка, дай запись… Купите юбку, кофту, шаль вот такую. Размер пятьдесят шестой. Еще туфли… Какой у тебя размер, Сергеев?

— Сорок пятый.

— Сорок пятый! Быстро — одна нога здесь, вторую, если опоздаешь, — вырву!

— Я что должен?!

— Ты, Сергеев, никому ничего, кроме банка, не должен. Ты обязан! Обязан выполнить приказ вышестоящего начальства.

— Но…

— Никаких «но»!

Притащили одежду.

— Раздевайся, Сергеев.

— Зачем?

— Чтобы одеться. Вот в эту форму. Время пошло.

Сергеев споро скинул одежду.

— А трусы?

— Трусы можешь оставить. Сколько?

— Пятьдесят две секунды.

— Ты что это, Сергеев? А как же нормативы?

— Так это не форма.

— Давай еще раз!

Сорок восемь секунд. Сорок три. Тридцать девять.

— А еще быстрее?

— Невозможно.

— Ну, тогда одевайся.

— Во что?

— Вот в это!

Сергеев стал крутить в руках, искать, с какой стороны влезть в юбку. А время шло, шло…

— Стоп! Приведите ко мне каких-нибудь дам. Пусть его проконсультируют.

Привели дам.

— Объясните ему! А то он только снимал. С других. А теперь надевать надо. На себя.

Объяснили. Показали. Помогли.

— Ну что? Время?

Сергеев аж взопрел весь, пока напяливал юбку, кофту, застегивал пуговички, всовывал ноги в туфли, заворачивался в шаль.

— Ну, что там?

— Хреново. Две с половиной минуты.

Не идет, никак не идет.

— Быстрее можешь?

— Попробую.

Две минуты десять секунд. Две… Минута пятьдесят секунд! Плюс тридцать девять секунд на то, чтобы раздеться. А еще дойти, зайти, закрыться… Блин! А еще парик, макияж. Она ведь с прической, накрашенная была!

— Сергеев.

— Я!

— Сейчас краситься будешь.

— Чем?

— Помадой, твою мать!

— Но я… Но меня! Пацаны!..

— Отставить разговорчики! Или тебе помада таким пустячком покажется! Или я тебя сейчас здесь на кресле разложу и рожать заставлю! А доктора помогут. Они здесь большие специалисты по этой части. Ну!

— Есть краситься.

Итак: минута пятьдесят секунд, плюс тридцать девять секунд, плюс…

— Расстояние от входа до кабинета измерили?

— Девять метров.

— Сколько времени? Если на всё? Зайти-дойти-выйти? С коляской.

— Секунд двадцать. И еще пять секунд магнитофон включить.

Ну да, еще магнитофон.

— Что с макияжем?

Нормально с макияжем. Вон стоит красавчик, глазки долу опустил.

— Кто красил? Кто помогал?

— Я сам.

— Время?

— Полторы минуты.

Итого… Нет, не получается! Никак ни получается. Ну, никак!

— Кто видел эту бабу? Сюда их!

Привели шпиков из наружки.

— Когда она вышла, то куда пошла?

— Верх по улице, там машина стояла.

— Номера запомнил?

— Нет. Я же не думал… И потом, машина боком стояла, так что номеров не видно было.

— Дальше!

— Дальше она коляску в машину погрузила и уехала.

— Кто еще что видел? Кто что сказать может? Ну хоть что-нибудь! Может, несоответствия какие заметил, нестыковки? Поведение, жесты, мимика?

— Нет, обычная беременная баба. Живот у нее большой, так что она вразвалку шла, как корова по льду.

— А ребенок?

— Да, точно, ребенок в коляске кричал и она к нему наклонялась, а живот мешал. Потом она ему бутылочку с соской сунула, и он замолк.

Баба, живот, ребенок… Но, главное, время… Время! Как же он смог, как он, сволочь, отсюда ушел? Как?!

Входная дверь. Открыть. И уже там, за дверью, быстрыми шагами, почти бегом… Двенадцать шагов. Дверь в кабинет уже открыта, не надо ключ искать, в замочную скважину тыкаться не надо. Толкнуть ногой, шагнуть внутрь

Теперь они его уже хватились, но в женскую консультацию сразу не полезут — побоятся засветиться. Начнут дам-сотрудниц вызывать, на это уйдет несколько минут. Но все входы-выходы уже перекрыли. Сейчас наверняка оббегают здание, чтобы блокировать двор…

Прикрыть за собой дверь, одновременно сдернуть пиджак вместе с пуговицами, которые на честном слове держатся. Ботинки без шнурков, на резинке, такие слетают в момент. Теперь штаны! Штаны без ремня, на единственной прицепке держатся. Дернуть, уронить, переступить. Две секунды… Рубаха… Сколько он тренировался, вот так, одежду скидывать! Сколько одежды перепортил! Время, время… Носки снимать не надо, они женские, какие надо.

Всё, одежда сброшена, а вместе с ней все их микрофоны и маячки! Голый, аки младенец. И невидимый!

Теперь одеваться…

Юбка лежит расправленная, раскрытая для прыжка. Вшагнуть в нее, вздернуть вверх одним движением. Заранее подогнанная резинка обхватила талию. Готова юбка!

Кофта… Висит на плечиках, растянутая тонкими нитями, как шкурка убитого зайца, только руки сунуть в рукава. Все пуговички спереди застегнуты. Всё подготовлено, проверено, отрепетировано — у кофты сзади спина распорота от воротника до низа. Сунуть руки, набросить на грудь, как передник, сжать липучку, чтобы ткань на спине сошлась. Есть кофта! Накинуть шаль, дабы всё это безобразие от посторонних взглядов скрыть.

Туфли… Это дело секундное. Туфли изнутри смазаны, чтобы ножка лучше скользила.

Парик… Заранее подогнанный и сто раз примеренный. Набросить, поправить. Парик роскошный, по самые плечи, чтобы прикрыть лицо. Отлично!

Теперь детали… Детали — это главное!

Двумя отработанными до автоматизма движениями намазать губы. Женщины так не умеют. Не умеют вслепую, им нужно возле зеркала повертеться. А он может с закрытыми глазами, на ощупь, потому что тренировался! Готовы губы!

Пудра… Это мгновенно. Веки — двумя мазками. Пусть чуть криво… Идеальный макияж ему не нужен — не на танцы собрался. Кто будет присматриваться к беременной даме, да еще с коляской? Каким кавалерам нужны многодетные мамаши? Тем более, можно будет склониться над младенцем, спрятав лицо. Это нормально, это в образе. Наклониться и пройти мимо ближних филеров.

Что еще? Оглядеться, поправить одежду. Сбросить все приспособления для быстрого одевания — плечики, ниточки, резиночки — в коляску. Убрать «следы преступления». Всё? Всё!

Включить магнитофон. Выкатить заранее приготовленную коляску, повернуться, сказать: «Спасибо, доктор!» — и уже спокойно, чтобы внимания не привлекать — вдруг они успели зайти в консультацию? — направиться к выходу.

Входная дверь. За ней, не исключено, нос к носу, филеры. Тут спешить нельзя, надо быть в образе. Любая фальшь, переигрывание приведут к провалу. Да не спектакля, а операции! И забрасывать его тухлыми яйцами и помидорами будут не «благодарные зрители», а… Убрать эмоции, забыть страх. Забыть, что ты мужик! Я женщина! Я беременная женщина!

Как они ходят? Неспешно, вразвалочку, как матросы по палубе. Несут свой живот, свою главную ценность. Сосредоточиться на животе — оберегать его, защищать, лелеять. Ох, тяжел живот, вниз тянет, спину ломает. Болит спина! Уж сколько месяцев! А тут еще коляска… Покатили, покатили…

Вот они — ребятки. Нажать на пульт.

— А-а-ы!..

Заорал «ребенок», заверещал, привлекая к себе внимание. А на самом деле отвлекая. Женщина с плачущим младенцем не может быть «Объектом», потому что «Объект» без живота и без младенца! Мужик только что в двери зашел! А вышла баба! Давай, давай, катись отсюда, тетка, не мешай, не отсвечивай. Качусь-качусь…

А это кто? Похоже, командир группы. Не очень внимательно, но смотрит. Может увидеть на скорую руку намазанную помаду, зацепиться взглядом, увидеть больше, рассмотреть, «размотать» образ. Нехорошо стоит, не обойти его, не миновать. Взгляд цепкий. От такого, главное, лицо не прятать, не отворачиваться. Иначе инстинкт загонщика сработает. Тут надо буром — взглянуть быстро, оценить. Ведь я дама, хоть беременная и с коляской. Интересный мужчина! Пусть он не лицо, пусть кокетливый взгляд заметит. Глаза в глаза — лица не увидать! Так их учили.

Заметил. Взгляд заметил. И живот. Нет, не интересна ему беременная мамаша.

А вот теперь, проходя мимо, наклониться, успокоить кричащего ребенка, покрутить в руке бутылочку с соской. Видишь бутылочку? А значит, там, в коляске, младенец. Все очень просто — причинно-следственные связи. Крик — ребенок — бутылочка.

Всё, прошла мимо. Да, правильно, не прошел — прошла! Держать образ, держать!

Ох, живот, ох, надоел! Поди, девятый месяц. Ну ничего, скоро родим, отдохнем от пуза. Где машина? Вот она. Оглядеться… Может, кто поможет? Нет — некому. Перевелись нынче сердобольные люди, наплевать всем на беременную даму, придется самой, всё самой. Вздохнуть, раскорячиться, приподнять, толкнуть внутрь коляску. Играть до конца, потому что кто-то может смотреть — наверняка смотрит. Подержаться за низ живота, проковылять к водительскому месту. Сесть, завести машину. Да не рвать с места — дама я, дама, вырулить аккуратно со стоянки, да еще в два приема, да еще заглохнуть разок. Вырулила? Никого не поцарапала? Вот и славно. Поехали… Поворот, выезд на дорогу… Никого позади? А если свернуть? Если притормозить неожиданно — ведь дама я, да еще беременная. Позволительно мне! Нет, никого, чисто. Всё… Всё! Сыграно! Сделано… Аплодисменты!

На столе были разложены вещи — штаны, пиджак, рубашка. Все они были пересмотрены, перещупаны, перенюханы. Только что на зубок не пробованы. Тут же стоял магнитофон и лежал пакет с едой, купленной в супермаркете. Еда тоже была вся пересмотрена на предмет отпечатков пальцев. Но их, как ни странно, не нашли.

— Как так может быть — он же ее лапал, когда с полок брал. Не сами же они в корзинку прыгали?

— Отпечатки есть, но смазанные. Возможно, он использовал специальные пасты. Ну, или просто накапал на подушечки пальцев какой-нибудь силикон.

Отпечатков нет… И в кабинете — нет, и на ручке входной двери, и в машине, которая возила его туда-сюда, и в резиденции «Первого». Нет отпечатков пальцев!

А что есть? Фотографии, видеосъемка, записи голоса. Этого — навалом. Просто километры! Что еще? Договор липовый есть, на двухнедельную аренду вот этого кабинета в женской консультации. От несуществующего в природе медицинского центра. Показания есть главврача, покаянные — что да, пустил и деньги взял — бес попутал. Свидетельские показания многочисленные, все как под копирку — ничего не видел, не помню, не знаю…

Был человек, ходил, ездил, по улицам гулял, с референтами за ручку держался — и нет его, как не было. Пропал! Исчез! Растворился!

Загрустил Главный Телохранитель страны. Совсем загрустил.

— Зверек нам всем прискакал.

— Какой?

— Маленький, пушной, на Севере бегает. А теперь к нам прибежал! Зверек маленький, а последствия будут большие. На ковер меня вызывают. На тот! — ткнул Главный Телохранитель пальцем в потолок.

Мяконький ковер в кабинете — персидский, еще шейхом подарен, но если мордой по нему возить, то как по битому стеклу. Но ты не бойся: он меня, а я тебя! Готовься, Зам, теперь начальнику твоему воткнут по самое «не могу», потом он тебе без смазки так вставит, что погоны зашатаются, а может, и вовсе слетят. А уж ты — на подчиненных отоспишься, если успеешь, потому что в худшем случае никто никому ничего вставлять не будет, а всех их, без объяснений причин, с завтрашнего дня отправят в отставку. Всем скопом! И хрен куда после этого устроишься, только если в сторожа.

— Ну всё, пошел я.

— Ни пуха…

Длинны коридоры казенные, когда голову на плаху несешь. И референты сдержанны, не улыбаются, откуда только узнали, собаки? Откуда вообще здесь все всё раньше, чем ты сам рассказать успеешь, узнают?

— Проходите, пожалуйста, вас ждут.

— Разрешите?

Неласков «Хозяин», неприветлив. Кивнул на стул. Бровки хмурит. Умеет страху нагнать. Вот теперь осерчает, топнет ножкой — и нет тебя, и никакие заслуги прежние не спасут. Одно слово — Государь!

— Что у тебя? Ну?

Плохо у него — упустил человечка, хотя клялся и божился и народа из регионов в помощь немерено нагнал. Да ведь и уверен был!.. А не срослось. Ушел «Объект». Ушел!

— Как такое могло случиться?

Хрен его знает! Случилось. Конечно, можно мути нагнать про слабые кадры из регионов, про стрелочников, которые недоглядели… Но не станет «Хозяин» слушать. Или того хуже, следствие учинит и каждого «стрелочника» вызовет, чтобы лично выслушать. Нет, не помогут отмазки.

— Не знаю, — честно ответил Главный Хранитель тела. — Всё мы правильно сделали, всё как надо — придраться не к чему. А он ушел!

Молчит «Хозяин», нахмурился, скулами задвигал.

— Подробности!

Есть подробности. Рассказал Главный Телохранитель про слежку, про консультацию женскую, про усилия их титанические, которые ни к чему не привели. Про Штирлица умолчал, чтобы уж совсем не позориться.

— Фото есть?

Есть, как не быть, целая пачка.

«Первый» быстро пролистал распечатки… Вот он какой… Никакой. Безликий. Увидишь, отвернешься, забудешь. Ни кожи ни рожи. Ни одной отличительной черты — серенький человек на фоне серой толпы. Человек-невидимка.

— Еще раз, только без подробностей. Не надо себе оправдания искать, не надо покаянных слов и сопли по погонам размазывать. Меня реальные выводы интересуют.

Реальные? Если реальные, то они печальные. Не по зубам охране тот человечек пришелся. Обыграл он их, обставил. Как? А вот так! Сильнее он оказался, изворотливее, что приходится признать, хотя очень не хочется.

— Печально, — сказал «Первый». — Толпа профессионалов не совладала с одним-единственным гостем. А что вы тогда вообще можете?

Молчание. Покаянное…

— Жду соображений о реорганизации твоей службы и кадровых перестановках, — жестко сказал «Первый». — Всех, в ком сомневаешься, — в три шеи. По тебе — лично сам решу. Что — еще не знаю. Но хорошего не жди. Сильно ты меня расстроил!

А подумал по-другому.

Хрен с ним, с этим обалдуем, он свое дело сделал. Вряд ли он халтурил, вряд ли спустя рукава службу исполнял, слишком он был заинтересован в результате, чтобы на авось надеяться. Выходит, фигуры, что охранников режут, не случайные урки. А кто тогда? И это вопрос, на который желательно иметь ответ. Очень желательно!

— Что дальше будет? Как считаешь?

— Не знаю. Возможно, они успокоятся и залягут на дно. Но возможно…

— Уши продолжат резать?

— Не исключено. Но мне кажется, они так или иначе дадут о себе знать. Я не думаю, что они представляют из себя серьезную угрозу, иначе бы действовали по-другому.

А про себя подумал: «Иначе они давно бы угробили охраняемое Тело, кабы ставили такую задачу. И вряд ли бы им кто помешал! Он бы — точно не смог».

И «Первый» подумал то же.

— Предполагаю, даже уверен, что вам ничего не угрожает.

— Индюк тоже думал, — зло бросил «Первый». — А теперь в кастрюле с супом плавает. Иди! Пока иди…

А мог сказать хуже: «Иди». И не просто «иди», а «далеко иди». Вместе со всеми. Строем. Куда-куда? Туда! Сам знаешь куда. Куда все ходят. Ножками!

Но не дурак был «Хозяин», чтобы коней на переправе менять. Пусть еще послужат, пусть походят под седлом. Конечно, менять надо, но не теперь и не сразу, а постепененько, подбирая и проверяя кадры, замещая одних другими. Иначе можно остаться голым, без прикрытия.

Пусть пока живет. И пупок рвет… Этот будет! Этому деваться некуда. Он теперь по самые уши в дерьме. Но пугнуть надо. Сигнал подать, чтобы шустрее бегал, чтобы понимал, что священных коров у нас нет, а любое парнокопытное можно в один момент на фарш пустить. Без страха в нашей стране нельзя. А на Западе… А Запад нам не указ! Пуганется, выслужится, выкрутится, вылижет хозяйский сапог — можно будет его оставить. А если других? Так других пока нет!

Это был тупик. Резидент выиграл! Но… проиграл, потому что личные победы в Конторе в зачет не идут. Никто не будет тебя спрашивать, из какого пекла ты выбрался и сколько врагов при этом угробил. Это тебе не Голливуд, где значимость главного героя определяется количеством оставленных позади трупов. Скорее наоборот, чем больше трупов и головокружительных погонь, тем ниже твоя квалификация, тем ближе несоответствие. Организацию интересует результат, а не приключения. А результата как раз и нет! Можно считать, что задание провалено. Он не смог обеспечить безопасный коридор для Посредника. То есть коридор присутствовал, но в конце него ничего не было. Вернее, никого не было. «Первого» не было. Тупик был! Он шел, шел и пришел — носом в стену!

И что дальше? Идти плакаться в Организацию? Так его никто не пожалеет и слез не утрёт. Работа поручена ему лично — ему ее и доделывать. Может быть, конечно, он не один роет, но о других исполнителях ничего не знает и не узнает. Даже если Контора идет многими путями, рассказывать о параллельных тропках ему никто не станет. А спрашивать будут лично с него! Что же предпринять?

Конечно, можно продолжать отрезать уши — дело нехитрое и уши еще есть, много ушей, есть где размахнуться. Но к чему это приведет? Если шинковать телохранителей, то они вконец озлобятся. И в следующий раз Посредника просто угробят сразу и без разбирательства. Ну, или все одним рапортом с работы уйдут, уши свои спасая, и придется начинать всё с самого начала с новыми телохранителями.

Нет, всех ушей не отрежешь. Нужно искать другой ход. Конечно, резал он их не зря — через те уши он добыл массу полезной информации, наработал каналы связи, но самое главное — силовые методы обозначили серьезность его намерений. Его заметили и зауважали.

Но что с того, если всё это не ведет к конечному результату? Коридора-то нет!

Тут надо искать другое решение. Какой-то нестандартный ход. Но какой? Ну-ка, еще раз сформулируем задачу. Как в учебнике по арифметике для четвертого класса. Что нам нужно, чтобы… Нам нужно найти выходы на «Первого», чтобы передать ему требуемую информацию. Для этого нужно обеспечить надежные каналы передачи информации. Хотя бы в одну сторону… Допустим, они есть. Охрана теперь, оберегая свой зад, доложит «Первому» о чем угодно. Это серьезный плюс! Ну и что с того? Канал есть, но что передать? Пустой конверт? Это уже было, это уже никого не впечатлит. Записку о встрече? Передавали. Вот только встреча не состоялась. А следующая? Если еще ушей настрогать? Тоже не факт! Они снова могут учудить какую-нибудь игру, например, вновь организовать слежку, только теперь вряд ли его выпустят из своих цепких объятий, потому как знают, на что он способен. Скорее, не мудрствуя лукаво, схватят, уволокут куда-нибудь на дальнюю базу, чтобы выпотрошить до самых… Да еще уши припомнят!

Нет, не вариант. Повтор действий никогда не приносит результат. Следующий ход всегда должен быть новым и неожиданным. Что тогда? Прорваться с боем через кордоны и оцепления? Оно, конечно, можно, только вряд ли добежишь. Но даже если добежишь — что с того? Разве будет «Первый» слушать человека с перекошенным лицом, в крови и с дымящимся автоматом в руках, который только что искрошил в лапшу его охрану? Нет, решений в лоб здесь быть не может.

Есть, конечно, более типовые решения — записаться на прием, встретиться со сто первым чинушей, дать ему на лапу, перейти к сотому, потом к девяносто девятому, к девяносто восьмому. И так, года за два, доползти до людей, принимающих решения. А может быть, сразу на них выйти? Они более достижимы. Выйти-то можно. Но как объясниться? Сказать, что какой-то мистер Икс хочет встретиться с «Первым», но для чего, я сказать не могу. Нет, не пойдет — им должность важнее единовременных взяток. И на испуг их не взять — они испугаются и смоются. Или побегут докладывать. А если не их, то кого можно взять на испуг? Охрану уже не напугаешь — они уже запуганы дальше некуда. Этих можно только на драку спровоцировать. Эти — не вариант. Так кого можно запугать?

Нет, вопрос надо ставить не так — кого лучше всего запугать?

Лучше всего «Первого»! Ну да! Подбираясь к облюбованному лицу, лучше запугивать его, а не кого-то еще. Это самый короткий и потому самый действенный путь!

Так-то оно так! Только чем «Первого» запугать? Ну не резать же ему… уши! Да и не отрежешь. А если отрежешь, то разговора точно не получится. Не будет он с отрезанными частями в стаканчике ни с кем разговаривать. Хорошо, зайдем по-другому. Чего боится «Первый»? Власть потерять боится. Это однозначно, это впереди всех прочих пунктов. Потеряв власть, он потеряет всё — деньги, дворцы, положение, не исключено — свободу, а может, и саму жизнь, потому как такое государство — пока ты в силе, тебе со всех сторон, наперегонки, задницу лижут. Зашатался — подтолкнут! Ну а коли упал, все эти лизоблюды тебя топтать станут, а после под улюлюканье толпы к эшафоту поволокут.

Власть — да! За власть он держится всеми четырьмя.

Но власть у «Первого» быстро не отобрать. Этим можно даже не пугать — этим все пугают. Власть штука громоздкая, разом не рушится. Бывает, что и в один день, но до этого расшатывать ее нужно очень долго, постепененько, усилиями очень многих людей, да еще не без помощи извне. К семнадцатому году Россию полстолетия шатали, пока не ушатали!

Нет, власть — это не рычаг. А что тогда остается, если власть идет первым пунктом? Стоп, а почему первым? Кто сказал, что первым? Э-э, нет. Первым идет жизнь монаршей особы, так как если тебя нет, то и власть тебе ни к чему. Уж какую власть Туркменбаши имел, а как жизнь потерял — и власть его кончилась. Потеря жизни — это угроза. Еще какая!

Можно «Хозяина» жизни лишить? Почему бы нет? Он же живой человек. А у живого жизнь отнять можно. Вот был бы он богом… Но он не бог, грехи его земные на небеса не пускают. Угроза для жизни — это аргумент. Во всех смыслах — убойный!

Как же можно лишить жизни нашего бессмертного монарха? На первый взгляд — никак. На второй — тоже. Да и на третий…

Нынешние наши правители не чета прежним — за свою жизнь сильно опасаются, отчего прячут ее от всех, включая свой народ, за семью заборами в кованых сундуках, как тот Кощей Бессмертный. Это мы уже проходили. Стена там! Можно ее пробить? Отчего же нельзя? В любой защите можно обнаружить брешь. Найти, расковырять, расширить, пролезть туда и… Вполне!

Лишить жизни можно! Но беда в том, что лишать не надо, а требуется лишь напугать. А вот это сильно усложняет задачу. Вернее, делает ее практически невыполнимой. Когда нужно убить — главным фактором, обещающим успех, становятся внезапность и неожиданность. Как на войне — без объявления, ровно в четыре часа…

А если обозначить свои намерения, то хрен тебе чего дадут сделать. Сообщишь ты, что в такое-то время, в таком-то месте я намерен угробить вашего господина, и что? А ничего — это место выгладят, выскребут, в асфальт закатают и доложат, что все в порядке. Устраненная угроза никого не пугает, ведь она уже в прошлом.

Тут или убивать, или так пугать, чтобы на самом краешке остановиться. Чтобы всем очевидно было, что еще чуть-чуть, еще шажок и… Вот это уже теплее! Пугать, балансируя на самом краешке, так, чтобы всем страшно стало! Всем, а не только «Первому».

Что это может быть? Взрыв? Взрыв дело громкое, но трудоемкое. Опять же, где взрыв, в резиденции? Ага, а ты туда попади, да взрывчатку пронеси, да заложи… Тут без помощи обслуги не обойтись. А это значит, к ней подходы надо найти, подкупить, запугать, убедить… Да так, чтобы не проколоться, чтобы они сдаваться не побежали. Нет, слишком много мороки.

А если на трассе? Заложить фугас и… Опять же — заложить. Это тебе не в лесу на грунтовке ямы копать. Это асфальт поднимать надо у всех на виду, прикрытие организовывать. Сто раз спалишься. Да и маршруты те меняются и не всегда «Первый» в машине едет, а как узнать, едет или нет? Не узнать. Где еще его подловить можно? Куда и на чем он еще ездит?

Ну этот — на чем угодно, вплоть до оленей и конных повозок. Только никогда не узнать заранее, на какого мерина государь своим седалищем сесть соизволит. Он и сам того не знает. Нет, нет… Спонтанных решений здесь быть не может.

На чем еще передвигается «Первый»? На своей яхте. Вот! Правда, когда он там окажется? Может, через год. И на какой яхте? Говорят, их у него много. Нет, год ждать нельзя! Что еще у него там есть из транспорта?

Личный самолет? Это да! Это идеальная мишень для покушения. Самолеты тяжелее воздуха, и если грохаются, то костей никому не собрать. Перед авиакатастрофой все равны — что рядовые граждане, что монархи. Все люди без крыльев и летать не умеют.

Самолет — правильная идея. Засесть где-нибудь с зенитным ракетным комплексом, а лучше тремя… Или захватить боевой истребитель и на встречных курсах, ракетным залпом…

Нет! Ну, нет! Как говорил герой одного литературного произведения — бить-то нельзя! Нельзя убивать — попугать надо!

А как можно «попугать» из зенитного комплекса — только сбивать можно. А если пугать, мол, сейчас стрельну — никто не испугается, а навешают по полной. Нет, не то, всё не то! Ну как можно еще угробить своего родного президента? А что, если… Нет. А так… Не подходит. Может, отравить по-тихому? Ну да, даст он себя отравить! До него эти блюда кто только не пробует.

Нет, всё-таки самолет. Что-то в нем есть, в самолете… Как бы его так сбить, чтобы не сбивать, но чтобы все поняли, что — запросто. Стопроцентно!

Вот!.. Здесь нужно подумать! Заложить бомбу и сообщить на взлете, что у вас там под брюхом часики тикают. Если вы часики не остановите, то через пятнадцать минут…

Это нормально. В такую угрозу все поверят безоговорочно, особенно те, кто в воздухе. Кинуться, найдут бомбочку и уверуют в серьезность намерений звонившего. Да еще про уши в стаканчиках вспомнят! Но только бомбу на первый борт не заложить. Пупок развяжется. Борт сто раз осматривают, ощупывают, собачками и детекторами проверяют. Он же — первый! И летает на нем «Первый». Не подобраться к такому самолетику без боя. Опять не то… Не проходит бомба. В самолет не проходит.

Вот если бы всерьез, да бросить на это все усилия, купить всех подряд, смертников завербовать, под видом обслуги в самолет засунуть… Но это если всерьез, а если попугать, то слишком громоздко. И долго…

Может, автомобиль? Нет, всё-таки… самолет! А почему бомба? Почему именно бомба? Стереотип… Ну да — бомба — взрыв — падение. Как в кино.

А если не бомба, а какая-то неисправность техническая? Ну там вышел из строя маленький датчик, который не ту информацию на прибор дал, прибор соврал, пилот ошибся… Ну, и какой тут испуг — тут крушение. Нет, даже не крушение. Маленький сбой — это только сбой. Все системы в самолете продублированы, а уж первого борта тем более.

Черт подери! И все же самолет, самолет! Ну, хорошо, а если не датчик, если двигатель накрылся? Заглох, как мотор у «жигулей»? А второй, третий? Президентский борт на одном долетит. От одного испуга пилотов! А если все три? А чего бы им, всем трем, ломаться, когда они новые, только что проверены на стендах и еще тремя разными авиамеханиками три раза перещупаны? Кто выпустит на взлетку не проверенный первый борт? Нет таких.

А если механика подменить? Ага! Ну, допустим. Одного подменили, и что-то такое, несмотря на надзор, он в нем расковырял, тот двигатель еще раз осмотрели, и бортмеханик тоже и ничего не заметил. И двигатель тот накрылся. Один. А другие? Н-да…

Ну, хорошо, а если перекрыть тем двигателям горючку? Без горючки моторы не работают. Интересно… А сколько баков у самолета? Это надо разобраться. И подобраться… Вряд ли один бак все движки питает, а скорее всего… Погоди, погоди! А если изучить топливную схему и где-то там, в недрах самолета… А зачем смотреть топливную схему? Зачем вообще заморачиваться этими трубками-насосами?.. Когда… Стоп!

А если не на земле, не на аэродроме? Если самолет высоту набрал, эшелон свой? И уже летит! Там — над облаками! Если не здесь, а там? Там, в небе, всё по-другому! Всё не как на земле.

Вот оно, решение. Ну, может, не решение, но приближение к нему. Если не здесь — а там. Именно самолет!

Пошли круги по воде, пошли! Директор ФСО вызвал Главного Телохранителя.

— Вот тут у вас перерасход средств, — показал он. — Дисциплинка хромает. Опять же, разве это отчет за прошлый месяц? А показатели по росту боеспособности личного состава? Непорядок! Прошу вас обратить самое пристальное внимание и доложить мне не позднее завтрашнего дня. ХОЗу наехало. Где акты списания тушенки за апрель месяц? Мы же выдавали десять ящиков, а вы отчитались по семи!

Ни черта себе! И эти туда же! Раньше машинами списывали без всяких бумажек, а теперь к ящикам цепляются. Прокуратура чего-то там нарыла. Жалобу какую-то от прохожего-зеваки, которого охрана неловко в сторону, мордой об асфальт, отодвинула. Тот обиделся, что ему не дали на президента вблизи взглянуть, и жалобу накатал. А той жалобе кто-то ход дал. И вот пишет прокуратура: чего это вы себе позволяете с нашим российским народонаселением? Отчего преступаете законность, которую должны неукоснительно блюсти, несмотря на… А если тот гражданин увечье бы получил? Во дают!..

А как трупы, которые куда не следует сунулись, актировать и дела по ним закрывать — это ничего? Как будто не знает прокуратура о чрезвычайных полномочиях ближней охраны. При угрозе покушения на «Хозяина» можно палить изо всех стволов во всё, что шевелится, хоть это даже будет делегация девушек-ткачих из Иванова. Палить, если при следовании кортежа морда в окне подозрительная мелькнет. И переезжать кого угодно, не останавливаясь, если кто поперек дороги встанет. И случалось, переезжали. И эти дела благополучно заминали. А тут какой-то прохожий, которого уронили! Ох, неспроста все это! И еще удар. Под дых.

— Квартирки ваши мы пока притормозим. Дом сдан, но там комиссия чего-то нарыла… Так что передай своим очередникам, что жилплощади в этом квартале не будет. И в следующем тоже.

Закружились стервятники над падалью, приноравливаясь, как тело падшее сподручнее рвать. Вряд ли это без ведома «Хозяина». Без его ведома здесь ни одна сволочь не пискнет. Демонстрирует «Первый» характер. Сигнал дает. Сунулся Главный Хранитель к знакомцам из аппарата, которые всегда в курсе, поинтересовался, почему на него свору спустили?

— Нет, никто не спускал. Просто проверка — обычное дело. Время такое, кругом гайки подтягивают, ты не переживай, не бери в голову.

А как не брать, когда в коридорах от тебя глаза отводят? Закачался Главный Хранитель, и все, на всякий случай, от него отшатнулись. Словно чумой заболел и всяк, чтобы не заразиться, от него шарахается. Такие нравы. Такой двор!

Вызвал Главный своего Зама.

— Чуешь?

— Вижу!

— А если видишь, чего не реагируешь? Чего челюстью щелкаешь?

— А что делать-то?..

Подтяни состав, усиль, удвой, нарасти. Возьми на себя повышенные… Покажи, что не жалея живота! Крутись перед «Хозяином» ужом, демонстрируй ему свою преданность и готовность! И списки жертв готовь, которых в двадцать четыре часа, обвешав выговорами и характеристиками!.. Без жертв не выкрутиться. Кто-то должен ответить. Не важно кто, пусть невиновный, но ответить обязательно! Не суть — за что! Кровь нужна, кровь! Гильотина! Чтобы все, но в первую очередь «Хозяин», убедились, что работа по чистке идет, что виновники по всей строгости, бескомпромиссно, невзирая на… Что ряды очищены. Лучше других, чем тебя. Давай, Зам, действуй! И хвостиком, хвостиком махать не забывай. Личный состав — рви, а хвостиком — виляй. Изображай любовь и преданность. Может, тогда — усидим. И стали рвать. И вилять. И демонстрировать. А как иначе? Иначе никак — иначе не удержаться. Такие нравы на одной шестой суши! Впрочем — и везде. Сторожевая собачка преданной должна быть до самозабвения. Но и ласковой к хозяину до беспредельности. Тогда ее при будке и кормушке оставят. А если огрызаться станет или команд не исполнять, то сделают из нее мыло, и этим мылом хозяин ручки мыть станет. Такие правила… Дают — бери. А бьют — руку лижи.

— И вот что еще, сориентируй бойцов на гостей. Появится они, нутром чувствую. Не оставят нас в покое.

— Опять уши резать будут?

— Может, и уши. Может, еще чего. Но только нам не уши теперь беречь надо, а головы. Так всем и передай! Готовь встречу. Готовь!.. И еще — не под протокол. Объявятся наши знакомцы — не церемонься с ними. Хватит! Если что, если чуешь, что ситуация выходит из-под контроля, — стреляй на поражение.

— Но приказ…

— Наделать тебе на приказ. Даже если он мой будет. Даже если оттуда. Вали их! Нам лучше трупы, чем невидимки. Трупы нам простят, а вот если мы их опять упустим — нет! Хватит клювами щелкать. И так всё, что возможно, — прощелкали!

Инженер был в халатике, в очках и стоптанных туфлях еще фабрики «Скороход». Смотреть на него жалко. Впрочем, теперь на всех инженеров смотреть жалко. Даже если человеческих душ.

Инженер смущался, мял в руках желтые резиновые перчатки, переминался с ноги на ногу и вообще места себе не мог найти. В собственном институте.

— Я никак не могу уяснить поставленную передо мной задачу, — бормотал он.

— Ну ты ученый?

— Допустим.

— Ты, ё-моё, химик?

— Ну да, моей основной специальностью является молекулярный синтез…

Ну вот опять завел…

— Слушай, кончай бухтеть. Ты химик или погулять вышел?

— Да, я химик. Доктор. Я руководил кафедрой органических соединений…

— Слушай, химик, я из органических только про одно знаю. Про то, которое ни хрена не тонет. Но пахнет. А то, что ты доктор — это мне по барабану. У меня здоровье как у лошади. Ты кто, ухо-горло-в нос?

— Я доктор химических наук.

— Ну вот, я же говорю — химик. Давай, химик, химичь мне по-быстрому.

— Но я никак не могу уяснить…

Вконец достал.

— Значит, так, слушай сюда ушами. Я бизнесмен, у меня бабки. Я хочу тебе их дать. Тебе нужны бабки?

— Допустим.

— Ну вот! Тебе нужны бабки, а мне нужен ты. А ты мне тут про какую-то органику втюхиваешь. Имел я в виду твою органику. Я с Севера. С крайнего, где олени пешком ходят. Понял?

— Нет.

— Север есть, а дорог ни хрена! Нет на Севере дорог, одни «зимники». А «зимники» — это что? Это полный трендец! Пятьсот километров и хоть бы хрен вокруг! Высоцкого знаешь?

— Да.

— Вот он об этом пел — про пятьсот туда-сюда. Вот он понимал, а ты ни бельмеса! Пятьсот верст — и хоть бы одна заправка. Понял?

— Нет. При чем здесь я?

— Ну ты тормоз! Пятьсот верст и ни одной заправки. А если ее там поставить, в тундре, ну там баки, шланги, то да сё, сортир теплый, да еще «Макдоналдс». Представляешь? Не, ну ты прикинь — полярная ночь, хоть глаз выколи, сугробы, а тут заправка, блин! Натуральная! Огни, витрины, музон! А дальше вообще ничего кроме северного сияния! Ну и чё, не остановишься ты горючки залить, кофейку попить, в клозет с подогревом сходить? Ну, там еще чего. Остановишься! Ну вот. И все остановятся. А денег на Севере знаешь сколько? До мамы твоей! Я тебе точно говорю. И никто их там считать не будет. Зальют полные баки, бургер похавают и айда. Понимаешь? Одна заправка на пятьсот километров. И моя! Один я там буду. Монополист, блин! Да я за одну зиму все вложения отобью. И даже гамбургеры эти поганые. Въехал?

— Понял. Но всё равно не понимаю, при чем здесь я?

— Не догоняешь, нет? Ну ты… Я как на ту заправку горючку подбрасывать буду? Ну, ты сам-то прикинь. Цистерной? Так она половину бочки сожрет, пока сама доедет. И чего я тогда дальнобоям буду лить? На хрена такая арифметика? А теперь представь, что я ту горючку на оленях, блин, да напрямки! Чуешь?

— Как же на оленях? В бочках?

— Вот! Теперь ты рубишь! Какие, маму твою, бочки? Куда потом эти бочки? Я ведь что кумекаю: а если не бочки, а горючку ту заморозить. В лед! Заморозить и резать на куски. А? Нарезал, на нары бросил и — айда! Чё там лишнее железо возить? А тут какой кусок хочешь — такой и режешь. Как, блин, строганину! Нарезал — кинул, привез — отогрел. И всё!

— Хм, интересно, — задумался химик.

— Опять же хранение. Где мне столько горючки хранить, когда у меня баки с гулькин хрен? А если заморозкой — то милое дело. Я ямы в мерзлоте нарыл, сверху закрыл и брикеты эти туда! Там же мерзлота, вечная, там летом минус. Лежит себе горючка и не парится. Хоть век. А когда надо, я ее — цоп и на прогрев. Это же сколько я могу ее запасти — немерено! Чего там, яма и всех делов! Долго мне этих ям наковырять? Да хоть тыщу! Въехал? Или, допустим, аэродром. Самолеты знаешь сколько керосина жрут? Что ты!.. Им теперь горючку по морю возят и по зимникам. А если с навигацией чего не того или пурга, то всё — амбец, встали самолетики. А летом так и вовсе. Летом дорог в тундре нет, одни болота. И горючки нет! А тут я — есть у меня запасец, вам сколько надо? Чуешь? И режу им пластами сколько надо! Отрезал — на весы и — в кассу! Я же монополию там сделаю. Я же им цену уроню, а потом вскину. Я же всю зиму запасаться могу. Я там всю тундру перекопаю.

— Как же вы будете керосин замораживать, когда там добавки?

— А ты на что? Ты мне против тех добавок другую добавку сделай, чтобы когда морозить — налил и — в лед. А когда разморозить — брызнул и растаяло! Чтобы та присадка другую присадку нейтрализовала. Чё, не сможешь?

— Задача, конечно, интересная. Но так сразу…

— А ты не сразу, ты за неделю.

— За неделю? Да вы что, смеетесь?

— А чё? Ну за две! Я тебя не гоню. Если в помощь кто нужен — ты подтягивай, не стесняйся. У меня же сезон, мне тянуть песца за хвост нельзя. Я уже и сантехнику в сортир заказал. Знаешь, какие там унитазы будут? В жизнь не угадаешь! Черные-на! Потому что кругом всё бело. А тут — черные! Сел на такой — и душа радуется. Короче, давай, химик, химичь. Чего надо покупай, кого надо привлекай. Да не жмись, мне сроки важнее денег! Сезон! Сколько тебе для начала?

— Но я еще не согласился.

— Как «не согласился»? Ты это брось. Я уже бабки принес. Налом. Некогда мне с банками возиться.

Заказчик открыл чемодан. Химик сглотнул слюну.

— Давай-давай! Отсчитывай сколько надо! И начинай. Прямо теперь! Горит у меня, понимаешь? Заправки у меня! Аэродромы! Монополия! Сделаешь? Ну, давай, не ломайся. Я через неделю заскочу, посмотрю. Ну, там денег, если что, подброшу, то да сё… Трудись, химия! Успеешь к сроку — бабки удвою. Раньше справишься — утрою! Сроки у меня… Осилишь? Сможешь?

— Попробую…

Этот сможет, так как один из лучших в этой области. И потому что налом и без лимитов. И привлекать может кого захочет. Когда это такое счастье на химиков сваливалось, чтобы ни в чем себе не отказывать? Чтобы ни лимитов, ни ограничений? Только если при генералиссимусе. Давай, химия, давай трудись! И трудись не один. В других НИИ, в других регионах и сопредельных странах, химики имеются, которые тоже не лаптем щи… Они тоже заказ получили. Может, не все, не разом, но кто-то справится, сделает. И кто-то раньше других.

Трудись, химия, изобретай, потому как заправка… Керосин… Монополия…

Не клеилось у «Хозяина». Не сходилось. Не вытанцовывалось! Всё у него было, но трещало по швам. Большое хозяйство, слишком большое, чтобы одному с ним управляться. В одном месте успеешь, в другом упустишь. Здесь нос вытянешь, там хвост увязнет. По самую шею! И помощи ждать не от кого. И совета спросить… Никому верить нельзя. Всяк пытается обмануть да урвать побольше. Для того и идут во власть, чтобы рвать! Да и черт бы с ними — пусть рвут, но пусть и дело разумеют. У Петра Первого тоже воровали, да еще как — Алексашка Меншиков, рука правая, всё подряд тянул, но ведь и на стены крепостные со шпажкой лазил, шкурой рисковал. А эти — нет, не полезут! Воровать будут, а так чтобы живота не щадить — не дождешься. Любой закон, любой приказ извратят, по кабинетам затаскают и на нет сведут. А кто державу поднимать будет? Некому…

И всяк мечтает уже не деньгами ее взять, а кусок страны под себя оттяпать, чтобы не по мелочи тащить, а всё и разом — заводы, пароходы, карьеры, шахты, гидроэлектростанции… Отрезать от карты кусочек и умыкнуть оптом, чтобы после в розницу распродавать.

Велика Россия, а положиться не на кого!

Как же раньше, до него, генсеки обходились? Как с такой махиной управлялись? Ведь кроме России еще четырнадцать братских республик было, и каждая со своим укладом, со своими родоплеменными отношениями, гонором, религией, самомнением, претензиями. Одни в Средневековье увязли, другие себя Европой просвещенной возомнили, хотя при царе-батюшке за людей не считались. Третьи со старшим братом мериться начали, чтобы выяснить, кто круче. Ну как они их всех усмиряли? Как можно управиться с пятнадцатью братскими народами, которые себе на уме? Как усмирить их вождей?

Тут с одной Чечней не знали, как справиться, пока снарядами ее не перепахали. А при Советской власти не пахали. Вернее, пахали, но тракторами, те самые полевые командиры, которых на войне «трактористами» называли. Урожай собирали. Учили. Партсобрания проводили отчетно-выборные. В пионеры принимали. И никто никого не резал и в зинданы не сажал. И ковровыми бомбометаниями не усмирял. Как-то так, без кровопролития умудрялись. Как? Не понять!

Ладно при Сталине, при нем с отступниками не церемонились — подгоняли вагоны и айда в степи казахстанские или на Колыму. Тогда было чего бояться. Но после, при Хрущеве, при незабвенном Леониде Ильиче? Не было уже теплушек. К тому времени даже тех, кого увезли, обратно вернули. Чего им было бояться? Ведь могли еще уйти попытаться, чтобы свободы свои получить и богатства распилить, как потом пилили. Почему не ушли? Почему как приклеенные сидели? Как немощный Брежнев мог всех в узде держать? Или это не он держал? А кто тогда? Страшный КГБ?

А такой ли он страшный был? Кто его боялся? Народ? Точнее — народы? А чего бояться — массовых расстрелов в подвалах Лубянки? Так не было уже расстрелов. Репрессий? А кто бы на них решился? Колымы? Так Колыма в те времена была благодатным краем, куда все тянулись за длинным рублем, потому как — подъемные, надбавки северные, льготы, выслуги. Туда уезжали нищими, а возвращались богачами. И сразу в Сочи, денежки свои проматывать!

Не осталось у бывшей ЧК, НКВД тогда их страшных клыков — спилили по самые десны. Кто их боялся, ну, может, еще Москва или Питер… А кого тогда? Армию? Армия была интернациональная. Такую национальные окраины усмирять не погонишь. Не стали бы узбеки свои кишлаки жечь, а латыши демонстрации в Риге штыками разгонять. Нет, армия в тех разборках не участвовала бы. Себе дороже! Что там еще? Милиция?

Не смешите! Та милиция автоматов в глаза не видела, кроме как в кино, а участковые пистолетов в руках не держали. Зачем им пистолеты, в кого стрелять — в мелких хулиганов и тунеядцев? Так в них не стреляли, среди них вели разъяснительную работу и трудоустраивали в здоровые рабочие коллективы.

Ну и что там в остатке? Народный контроль и народные же дружины? Эти — да, эти были массовой силой. Их миллионы! Эти сами были народом. Так на чем же держалась власть Советов? Как не пала еще тогда, в шестидесятых? Загадка! Тогда об этом не задумывались. А теперь, когда страна сыплется — приходится. Был какой-то у тех немощных старцев из ЦК инструмент, которым усмиряли они центробежные силы, иначе не удержались бы они у власти.

Должен был быть! Какой? Не спросишь их, не узнаешь… А жаль. Ох как жаль!

Теперь по всей цепочке… Опираясь на логику… На каком топливе президентский борт летает? На том, на чем все, — на авиакеросине. Откуда керосин на аэродром идет? С нефтебазы. Наверняка с приставкой «спец», у них там всё с приставкой. Допустим. А на спецбазу как попадает? Спецавтоцистернами, со спецохраной, которая со спецномерами. Ладно. А откуда те спеццистерны, со спецохраной, спецкеросин везут? С нефтеперегонного завода. Отлично! И это какой-то отдельный спецзавод?

Нет, завод обычный, который полрегиона горюче-смазочными материалами снабжает. И это правильно, потому что если спецкеросин на спецпроизводстве делать, читай — на коленке, то такое можно сделать, что лучше бы не делать! Нет, тут дело серьезное, и потому производство требуется натуральное, а не какая-нибудь артель нефтеперегонщиков. Значит, спецкеросин делают на обычном производстве. Возможно — в спеццехе. Ну или как минимум под спецконтролем.

Пока всё логично. Ладно. Сделали керосин, привезли. Что дальше? Дальше — химконтроль. Берут пробу, тащат в лабораторию, проверяют соответствие нормам и ГОСТам. Так? Наверное. Проверили — слили в танки. А потом, когда надо лететь, что происходит? Сливают керосин в заправщик, опять проверяют — наверняка проверяют. Присадки добавляют — антистатические, антиокислительные, против кристаллизации и всякие разные другие. И заливают керосин в баки самолета. Всё… Ну и где в этой цепочке найти слабое звено?

На каком этапе можно «зарядить» керосин? На заводе? Так керосин после него несколько раз в лабораторию таскают. Не вариант. А если не керосин, а присадки? А откуда везут присадки? И проверяют ли их? И можно ли эти присадки подменить другими? Остается последняя проба. Когда она берётся? Уже на полосе, перед самой заливкой. И как с этим быть?

Еще раз: нефтеперегонный завод — автоцистерны — спецбаза — танки — заправщики — присадки — самолет. На всех этапах контроль, на всех этапах можно попасться. Может, в танки залиться? Правда, такие объемы!.. И всё равно контроль! А если в баки самолета? Нет, всё те же проблемы. В цистерну заправщика? Как? Перехватить его на трассе, оглушить водителя, открыть люк, сыпануть горсть реактива внутрь. Или сесть за руль самому, изображая водилу? Чушь! Детский сад!

А если не на трассе, а заранее? Это более вероятно. Правда, заправщики стоят на спецстоянке под охраной. Да еще внешний периметр аэродрома… Но вряд ли их охраняют, как первый борт. Наверняка дежурит какой-нибудь ЧОП. Нейтрализовать его проблем не составит — прийти, положить рядочком… Но их могут случайно хватиться, поднимется тревога, и всё насмарку!

Нет, силой туда не сунешься. Только если аккуратненько, по-пластунски, как через линию фронта. Может, так — надеть камуфляж, прикинуться случайной ветошью и ползком, ползком… А если там собаки? Пусть даже дворняги. Собак стрелять? Нет. Отпадает. Зачем это каскадёрство, зачем ползанье на брюхе и отстрел собак и охранников? Оставим это для боевиков. Незаметно то, что не прячется, а в глаза лезет. Так их учили. Не надо героических подвигов. Нужно какое-то элегантное решение. Какое? А черт знает. Нужно думать, предполагать, фантазировать. Например, что будет, если заправщики вдруг сломаются? Ну, могут же они сломаться?

Кстати, чьи они? Наверняка не наши, наверняка импортные, наше они брать не станут — не модно. Не ездят наши чиновники на своем — на чужом ездят. А раз так, то гарантия на заправщики тоже импортная. И если заправщик, к примеру, сломался, то ремонтировать его должны не наши слесари, а их, потому, что за всё уплачено. Так, так ближе…

Но ремонт сразу всех заправщиков? Как его обеспечить? Они что, все разом должны накрыться? А такое бывает? Нет, не то. Хотя что-то во всем этом есть! А ну, еще раз. При каких еще обстоятельствах наступает страховой случай? Наверное, если обнаружился какой-то заводской брак. Вот! Любят их производители отзывать свои машинки из-за какой-нибудь ерунды. Наши приоры отзывать не станут, даже если у них моторы выпрыгивать начнут. Подумаешь мотор — как-нибудь сами на место воткнут — не маленькие. А те нет, те — трепетные. Они ремонтников с инженерами пошлют… Кого пошлют? Ремонтников, инженеров, экспертов. Ну, да, чтобы посмотрели… Так? Ну, конечно!

И они должны будут ту машинку излазить. Ведь так? Ну, и что еще надо? Вот вам и решение!

Директору спецавтобазы позвонили домой, да еще в субботу. Да еще вечером. Перед футболом.

— Я слышать Иван Степанович?

— Ну, допустим.

— Я бы хотеть говорить с вами о ваших топливозаправщиках.

— Если о заправщиках, то это на работе с девяти до шестнадцати. Кто вам вообще дал мой телефон?

— Мне не хотелось бы офис. Это дело немного конфиденциальное. Где, как говорят русские, третий слишком.

— А вы кто, собственно?

— Я, собственно, представитель фирмы «Аэркомпаникорпорейшн». Мы занимаемся обслуживанием аэродромной техники. Я бы имел цель встретиться с вами тет-а-тет. Я буду вам сильно благодарить.

— Благодарен?

— Да, йес, благодарить.

Запахло деньгами.

— Ну, ладно. Давайте встретимся.

Встреча проходила в теплой дружеской обстановке в ресторане «Взлетная полоса».

Встречу открыл Иван Степанович:

— Ну ладно, что там у тебя, давай выкладывай.

— Я приехал, потому что мы иметь некоторые проблемы с топливозаправщиками известной вам фирмы. Ничего страшного. Просто проверка машин. Мы получить немного рекламация, что в цистернах получается отложение активных веществ.

— Это не мы иметь проблемы, это вы «иметь». Это же ваша техника.

— Да, мы понимать, это есть наша проблема. Мы должны смотреть цистерны, чтобы брать проба.

— Ну так в чем дело? Напишите официальное письмо…

— Но! Мы не хотеть писать официальное письмо! Это есть скандал. Мы не хотеть скандал. Мы не хотеть отзывать машины завод, чтобы устранять рекламация. Это очень дорого. Мы хотеть посмотреть машины неофициальный путь, взять экспертизу и решить этот проблем тихо.

— Тогда двадцать.

— Что двадцать?

— Двадцать штук ваших президентов.

— За что?

— За «неофициально». И считай, вы дешево отделались! У вас сколько заправщиков? Вообще?

— Много. Очень много.

— Ну вот, ты прикинь, если буча поднимется, если вам их скопом обратно сдавать начнут? Зачем вам такая головная боль? А так мы по-быстрому, без шума и пыли…

— Там нет пыли. Там есть чуть-чуть осадок.

— Это выражение такое. Короче, проверим всё, пробы снимем и разойдемся по-тихому. Андестенд?

— Но побойтесь бога!

— Бога нужно бояться вам, потому что это не компот, а авиационный керосин для самолетов. На них люди летают. Живые. Вы представляете, что будет, если они об этом узнают?

— Но это никак не угрожает пассажир.

— А вот это вы им расскажите. Хотите мы прямо сейчас поедем в аэропорт и скажем, что в заправщиках, которыми заправляют самолеты, чего-то там оседает на стенках? А потом попадает в баки двигателей, а? Как вам такая перспективка? А они другим расскажут.

— Ну, хорошо. Наверное, я буду согласен.

— Тогда еще десять процентов.

— За что?

— За риск! А вдруг действительно это опасно? Какой-нибудь борт шлепнется, а я за это отвечай.

— Но это невозможно! Тогда бы все самолеты давно упали.

— За все — не скажу. А вдруг этот упадет? Десять процентов и по рукам!

— Ну, хорошо.

На следующий день представитель фирмы «Аэркомпаникорпорейшн» лазил по топливозаправщикам, стоящим на спецстоянке. Был он весь как с рекламного буклета — свеженький, в синем комбинезоне, ботинках с металлическими мысками, в каске, респираторе, защитных очках и перчатках. Просто любо-дорого… За плечами у него был рюкзачок с фирменным лейблом, в руках чемоданчик с какими-то приборами.

Наши ходили за ним в засаленных синих робах и стоптанных кроссовках. Без касок, без очков. С похмельными, помятыми лицами.

— Парамонов, маму твою оглоблей, ты лесенку-то, лесенку пододвинь, помоги гражданину.

— А кто он такой, вообще?

— А это не твоего ума дело, твое дело — лесенку таскать. Ну что смотришь, помоги ему, не видишь, человек раскорячился.

Представитель забирался на заправщики, чего-то там замерял лазерной рулеткой, чего-то записывал в планшете.

— Всё в порядке?

— О, да! О’кей!

Ну, о’кей так о’кей.

— Мне надо открыть люк. Мне надо мерить внутрь цистерна.

— Парамонов!

— Ну чё?

— Ни чё! Открой товарищу. Да сам-то не лазь, свалишься еще.

Парамонов крутил барашки, откидывал люк.

— Вы хотеть посмотреть цистерна? — вежливо интересовался представитель.

— Чего я там не видел? — отнекивался директор. — Сейчас, буду я лазить по бочкам… — Парамонов! Жертва ты папы с мамой, дай ручку гражданину, а то он грохнется, а мы его вытаскивай.

Представитель спускался в люк, включал налобный фонарик, раскрывал чемоданчик и начинал там чего-то химичить. Парамонов торчал снаружи.

— Эй, товарищ! — звал его снизу представитель. — Вы плохо стоять, вы задерживать свет.

— Я вообще могу уйти. И люк закрыть, — возмущался Парамонов, но отходил в сторону.

Представитель снимал рюкзачок, рылся в нем, доставал какой-то плоский мешочек и прилеплял его с помощью клейких полос к цистерне изнутри, подальше от люка.

— Па-ра-монов!

— Чё?

— Помогите мне.

Представитель выбирался из чрева цистерны, протирал башмаки специальной тряпочкой, которую убирал в отдельный мешочек. Во дает, жлобина!

— Ну, что там? — интересовался директор.

— Всё есть хорошо. Теперь мне надо смотреть другой машина. Вон тот.

— Парамонов, сукин ты кот! Хватай лесенку и рысью! Что мне здесь, до вечера отсвечивать?

— Да иду я, иду. Чего орать-то!

Цистерна… Люк… Чемоданчик… Пластиковый мешок на клейкой ленте…

— Ну что?

— Теперь вон та машина.

— Ты что, во всё будешь лазить?

— Да, я должен брать проба каждая машина. Так положено.

Во дает америкос, делать ему не хрен! Ну ладно, лазь, коль нужда есть.

— Парамонов!

— Чё?

— Останешься с ним, а мне в контору надо. Некогда мне тут с вами… цистерны околачивать!

— Ладно.

Цистерна… Люк… Чемоданчик… Пластиковый мешок… Всё? Пожалуй, всё.

— Спасибо, Па-ра-монов!

— Да пошел ты!

В конторе директор пил чай. От нечего делать — пятую кружку.

— А-а, представитель. Ну что там у тебя?

— У меня всё хорошо. Я внимательно смотреть, здесь нет никакой осадок.

— Это не у тебя, это у меня всё хорошо. У меня всегда — хорошо! — И теперь — хорошо. Осадка нет, а денежки есть! Очень удачно всё сложилось. — Чай будешь?

— Спасибо, нет.

Вот и всё… И не надо живот об асфальт обдирать и собак с охраной отстреливать. Ничего такого не надо, когда можно цивилизованно, и тебе сами всё откроют. Главное — найти решение…

— Борт готов?

— Готов.

— Экипаж?

— На месте.

— Питание?

— На борту.

— Акты проверок?

— В наличии.

Актов была целая кипа. Это не просто борт, а первый! И если ты его обслуживаешь, хоть даже салон веником метешь, должен за свою работу отчитаться. И тот, кто за тобой приглядывал, — должен отчитаться. И тот, кто вас в самолет запустил… Такой порядок.

— Что оцепление?

— Занимает исходные.

— «Хозяин»?

— Отдыхает.

— Передай всем пятичасовую готовность.

На полосу выкатился топливозаправщик. Красивый такой, блестящий, импортный, побежал по бетонке. Развернулся. Замер подле самолета. Что дальше?

К топливозаправщику подъехала машина «каблучок». Из нее вышла дама в белом халате, подошла к цистерне, что-то там покрутила, слила в мензурку, запечатала, расписалась, села в машину и уехала.

Проба. Последняя…

Керосин на выходе, все присадки добавлены, все анализы проведены. Больше в цистерну никто не сунется. Скоро дождутся результатов последней пробы и сольют горючку в баки.

Что еще? Пожалуй, всё…

Резидент сидел на водонапорной башне. Вторые сутки сидел. Не лучшее место для уик-энда, но выбирать не приходится. Башня была самым высоким в окрестностях сооружением, откуда просматривался аэродром. Он ее сразу приметил. Но лезть на башню в лоб было нельзя — кто-нибудь заметит, кому-то расскажет, тот еще кому-то передаст. Нет, рисковать нельзя. Пришлось башню ремонтировать. Нагнать массу техники, поднять леса, напечатать стопку документов с подрядами и разрешениями, раздать кучу взяток. Что уж было совсем тупо — давать деньги за то, чтобы за собственный счет отремонтировать бюджетный объект. Но нынче так: не подмажешь — не поедешь. Приехали проверяющие — куда без них?

— Когда закончите ремонт? — поинтересовались они.

— Недели через четыре, — отбрёхивался от них нанятый прораб.

— А чего так долго? Вы поторопитесь, это важный районный объект, который мы должны…

Ну, вообще-то должны, потому что копейки не вложили.

— А как тут у вас с техникой безопасности?

Более чем! Строительный объект обнесен трехметровым забором с видеокамерами. Периметр изнутри обходят охранники. Собачки лают. Просто не водонапорная башня, а стратегический объект какой-то.

— Ну ладно, трудитесь. Мы еще потом подъедем.

— А ну, шевелись! — орал прораб на гастарбайтеров, облепивших леса.

И все начинали бегать, суетиться, единственно для того, чтобы привлечь к себе внимание. Ну, чтобы отвлечь внимание от самой башни, наверху которой были установлены длиннофокусные камеры.

Но туда ни гастарбайтеры, ни прораб, ни кто-либо еще попасть не могли. Там и лестницы-то не было — обрезал какой-то умник. И что демонстрируют эти камеры?

Фрагмент аэродрома, какой-то самолет, и еще один. Топливозаправщик, из которого, с минуты на минуту, начнется слив керосина. Выходит — пора! Если не успеть, то можно опоздать. Резидент вытащил из портфеля пульт. Башня была высокой, видимость — прямая.

Резидент нажал кнопку. Без всяких там «ну, с богом». Просто нажал. Без пафоса. Контакты замкнулись, сигнал прошел. И был принят.

И где-то там, в чреве цистерны топливозаправщика, случился маленький, бесшумный взрыв. Сработал мини-пиропатрон, прорвал защитную оболочку мешка, что был прилеплен к цистерне. Содержимое мешка вылилось в керосин и быстро в нем растворилось. И нейтрализовало присадку. Керосин стал просто керосином. Им теперь разве только лампы заправлять… Всё.

Топливозаправщик подогнали к борту, подали шланг и слили в баки авиационный керосин. Переставший быть авиационным.

А потом зазвонил телефон. Один из…

— Да.

— Слышишь меня, боец?

— Кто это?

— Не важно кто, важно зачем. Только ты трубку не бросай. Это дело государственной важности. Бросишь — работу потеряешь.

Боец посмотрел на номер. Номер был обычным, самого распространенного оператора. А телефон был его личный, по которому звонили только ему.

— Боец, слышишь меня?

— Допустим.

— Тогда так. Сейчас рысью беги к своему командиру, самому главному, ну ты знаешь, и дай ему трубку. Мне с ним переговорить надо.

— Но…

— А если «но», то может случиться непоправимое. За что ты ответишь погонами. И головой.

И всё равно боец сомневался. Так что пришлось добавить:

— И еще «ушами». Своими! Не жмут они тебе? А то могу помочь.

Ах вот это кто! Падла!..

— У тебя три минуты. Через три минуты я попрошу выполнить мою просьбу другого. А ты за свою нерасторопность огребешь.

Рисковать боец не стал. В первую очередь… ушами. Боец бросился искать командира.

— Разрешите обратиться?

— Ну?

— Это вас. — И боец протянул телефон.

— Меня? — удивился Главный Телохранитель. Кто мог звонить ему на сотовый его подчиненного? Что за чушь?

Боец стоял с протянутой рукой и ел глазами начальство.

— Кто это?

— Тот, — кивнул куда-то вниз, куда-то в коленки, боец. — Ну, который… — и щелкнул в воздухе двумя пальцами, как ножницами.

Тот?! Главный рванул трубку.

— Здравствуйте, — сказала трубка ласковым голосом.

— Ты?!

— Я. Хочу информировать охрану «Первого», что в ближайшие часы возможно покушение на охраняемое ими лицо. Прошу донести мою информацию до вашего «Хозяина». Спасибо. Я перезвоню через десять минут.

Гудки.

— Номер, быстро определите номер! Откуда звонили? — заторопил подчиненных Главный Телохранитель.

Определили номер.

— Звонили с городского.

— С городского?! — А вот это уже было интересно. Если с городского, то можно попытаться перехватить звонившего, пробив адрес.

— Номер, какой номер?

— Вот этот, — быстро начеркали на бумажке цифры.

Какие-то знакомые цифры. Ну, очень знакомые. Погоди, погоди… Так это же!..

— Блин, — сказал Главный Телохранитель. Хотя сказал не «блин». — Это же… Это же мой номер! Дачи. Ё!.. Он с моей дачи позвонил! С городского! Как он там? Это же!.. Наряд туда! Быстро!

Присутствовавшие сочувственно молчали.

Снова зазуммерил мобильный.

— Надеюсь, вы примете верное решение. Если вы не передадите информацию «Хозяину», то можете потерять своего главного работодателя.

— Не бери меня на понт! — проорал Главный Хранитель Главного Тела.

— Как знаете. Но, мне кажется, вы должны понимать, что вам звонит не телефонный хулиган. Вашему боссу угрожает опасность. Смертельная. Спасибо.

Гудки.

Главный Телохранитель замер. Потому что не знал, что делать. Он попал в вилку.

Звонил точно не хулиган! В этом он имел возможность убедиться. Он предупредил, что в ближайшие часы «Хозяину» угрожает опасность. Какая? Или он блефует? Может быть… А если нет? Если действительно и «Первый» лишится жизни? Хрен с ним — жизни, это еще полбеды, а если покушение состоится, но не до конца, тогда он на них выспится, так выспится! Тогда мало не покажется! Стоп, а что будет в ближайшие часы? Визит будет! И все полетят в одном самолете. В одном! А это уже не потеря работы, это коллективный амбец. Тут игнорировать предупреждения — себе дороже. Отменить рейс? Под каким предлогом? «Хозяин» потребует ответ. Более того, если это не блеф, то он сможет учудить еще какую-нибудь пакость. Или донести информацию, минуя его. В обход… Этот — сможет! И тогда за сокрытие сведений, несущих угрозу жизни и здоровью «Первого»… Это уже трибунал! Нет выхода! Поймал, словил, гад, как муху в липучку. Что ни сделай — огребешь. А то и жизни лишишься. Оставлен только один выход, единственный — угодный ему! Сволочь! Так что делать? То, что просят. Больше нечего! Иного выхода нет!

— Всем боевая готовность! Я к «Первому».

— Что у тебя?

«Хозяин» был расслаблен и недоволен. Отсыпался перед дорогой.

— У нас ЧП.

— Какое-такое ЧП? На нас напала Америка? Нас бомбят?

Если бы…

— Я получил информацию о грозящей вам опасности.

— От кого получил?

— Он него, — кивнул куда-то в сторону Главный Хранитель.

— От кого «от него»? Чего ты мне голову морочишь?

— От того, который наших бойцов…

— От резчика по ушам?

Главный Телохранитель обреченно молча кивнул.

Это уже было интересно.

— Он всерьез? Или пугает?

— Мне кажется… я думаю… почти уверен, что пугает. Блефует. Жути напускает. Никаких признаков опасности нет. Все идет в штатном режиме, охрана усилена, находится на местах. Мы привлекли дополнительные силы. Оперативная работа… Боеготовность… Вряд ли кто-то…

Раздался звонок.

Главный Телохранитель вздрогнул и покрылся испариной. «Первый» это заметил и отметил.

— Это вы?

— Я, — с трудом превозмогая себя, севшим голосом ответил Телохранитель.

— Надеюсь, вы не один? Я бы хотел поговорить с вашим боссом.

— Вы можете дать информацию мне. Я передам. Я стою рядом.

— Нет, я буду говорить только с вашим боссом.

Главный Телохранитель протянул телефон, как будто это был не мобильный, а пудовая гиря. На него было страшно смотреть.

«Хозяин» приподнял бровь. Он сомневался. Негоже Первому Лицу государства разговаривать с каким-то…

Но этот «какой-то» предупреждает его. Или угрожает. Что не суть важно. А ну, как точно…

«Первый» взял трубку.

— Я слушаю вас.

— Вам угрожает опасность. Ваш самолет потерпит крушение.

Главный Телохранитель, забыв о субординации, напирал на «Хозяина», пытаясь прижаться ухом к трубке.

— Вы в этом уверены? — спросил «Первый», стараясь быть ироничным. Ну не хотелось ему говорить всерьез. Не хотелось выказывать свои слабость, страхи и зависимость.

— Абсолютно! — подтвердил голос. — Через десяток минут после взлета самолет рухнет.

Главный Телохранитель скептически замотал головой.

Блеф, точно блеф! Что там может быть — бомба? Как? Кто бы ее туда заложил? Самолет проверен и перещупан по сантиметру. Собаками перенюхан! Более того, если предположить, что бомба все-таки есть, то теперь, когда они об этом предупреждены, можно проверить борт еще раз, найти опасную закладку и изъять ее.

«Первый» вопросительно смотрел на своего Главного Хранителя.

— Ну и что?

— Если это бомба, то мы… — зашептал тот.

— Это не бомба, — сказал голос.

Он что, мысли его читает?

— Чтобы убедиться, что я не вру, слейте из топливной системы керосин. И поставьте в холодильную камеру на десять минут. Я перезвоню…

Гудки.

«Первый» сунул трубку Главному Охраннику в руку, словно она раскаленная была.

— Слышал?

— Я сомневаюсь. Я думаю, что это…

— А ты не думай. Распорядись, чтобы слили керосин. И поставь его в холодильник. Ступай.

— Есть, — автоматически ответил Главный Телохранитель, хотя никогда, по крайней мере очень давно, не отвечал так.

— Вот и иди. С глаз долой.

Керосин слили. В простую пластиковую, какая нашлась, бутыль. Отнесли в буфет, где сунули в морозилку. Засекли время. Через пятнадцать минут вытащили.

Маму твою и папу тоже!..

Керосин застыл. В лед. В монолит. Ломом не расшибить!

— Керосин замерз, — доложили Главному Телохранителю.

— Вы уверены? Может, просто загустел?

— Какой загустел: его только если кувалдой.

Твою дивизию!

Главный Хранитель Главного Тела сел, где стоял.

Вылет борта должен был состояться через два часа. И все они, и «Первый» тоже, должны были сесть в этот самолет, вырулить на взлетную полосу и… Через двадцать-тридцать минут борт наберет требуемую высоту, займет свой эшелон, температура за бортом упадет до пятидесяти градусов, керосин начнет охлаждаться, густеть, потом застынет, забив все трубопроводы ледяными пробками, движки чихнут и встанут. Разом. Всё! И самолет, качнув крылом, свалится в штопор и устремится вниз, к земле. Камнем! Без двигателей самолеты не летают. Это вам не фанерные бипланы. И все, кто будет в том самолете, включая «Первого», врежутся в земную твердь на околозвуковой скорости. Так что от них даже кусков, какие в гроб можно положить, не останется. Воронка останется, в качестве братской могилы. Такие перспективы…

— Ну? — спросил «Первый». — Что там с керосином?

— Он замерз, — ответил Главный Телохранитель.

— Замерз?

— В лед. Если бы самолет… если бы мы полетели, то двигатели заглохли бы через двадцать минут.

«Первый» напряженно смотрел на своего Хранителя, который не сумел его сохранить.

— То есть это не блеф?

— Нет. Я не знаю как, каким образом, кто… Но они превратили авиационный керосин в воду.

— Но ты утверждал, что никаких шансов. Что самолет, что керосин проверяются.

— Проверяются.

— Тогда как они могли?

— Не знаю…

— Не знаю, как и куда тот гад пропал из больницы, не знаю, как керосин превратился в воду… А что ты тогда знаешь?! — зло спросил, почти прокричал «Первый». — Какая-то шайка мелких уголовников утирает тебе нос. Уши режет! Члены! Сбегает из самых рук. Керосин водой подменяет… Ты понимаешь, что если бы он не позвонил, если бы не предупредил, все мы, я через два часа плюхнулись бы на землю. Что все бы мы подохли. Через два часа.

— Понимаю, — прошептал Главный Телохранитель.

— Ни хрена ты не понимаешь! А если они надумают всерьез меня укокошить? Без предупреждений? Без игр. Что тогда?

— Тогда… Укокошат, — честно признался Главный Охранник.

— Да ты?.. Что такое говоришь? Мой главный охранник!

— Правду. Я не знаю, кто это, чего они добиваются, но они сильнее нас. По крайней мере, сильнее меня.

— Так, может, это не они, может, это ты слабак? А всё, что ты мне втюхивал про свои успехи в боевой и политической, — это сказки? Русские народные?

— Нет. Я отвечаю за свои слова. У нас сильная служба, одна из самых сильных среди прочих. У нас бойцы… Вооружение… Техника… У нас всё лучшее. Самое…

— Тогда что же тебя умывают, если всё лучшее? Объясни. Дай ответ.

— Нет ответа. Одно могу сказать — они не идут на обострение. Да, демонстрируют свои возможности, но не используют их. Они могут убить, но не убивают. Они предупреждают.

— О чем?

— Не знаю.

— Что же делать?

— Принимать их условия. По крайней мере, пока, временно. Нужно понять, кто они, собрать информацию, чтобы…

Зазвонил телефон.

И теперь от этого звонка уже вздрогнули оба — Главный Телохранитель и охраняемое им Первое Лицо. Вздрогнули и посмотрели на телефон как на гадюку.

— Да, — сказал «Первый». — Я слушаю вас. — И в его голосе уже не было иронии. И он уже ничего не пытался изображать.

— Вы убедились, вы поверили мне?

— Да, вы были правы. Это всё… сделали вы?

— Да, я. Мне нужны были доказательства. Я хотел, чтобы мне поверили.

— Можете считать, что вам поверили. Что вы хотите?

— Встретится с вами.

— Когда?

— В любое удобное для вас время. Вам нужно опубликовать сообщение на сайте бесплатных объявлений в разделе «Продаю» в ближайшие три дня, указать номер телефона, по которому с вами можно связаться, и обговорить детали встречи.

— Какой должен быть текст объявления?

— «Продам оптом авиационный керосин с присадками…»

Ну не сволочь ли он после этого? После всего этого! Сволочь! И еще сука! Первостатейная!

Резиденту не нравился «Первый». Не симпатичен он ему был по многим причинам. Но, не любя «Первого», служил ему верой и правдой. Даже когда «наезжал» на него, он служил ему, но не, а должности. Это был его непосредственный Начальник, через десятки голов, приказы, которого не обсуждаются. Он служил и должен был безоговорочно подчиняться. Всё остальное — лирика.

Но подчинялся он «Первому» через своего непосредственного командира — Куратора. Такая иерархия. Он подчинялся Куратору, тот своему Куратору, следующий — своему и так далее. И все — Конторе, которая «ходила» под «Первым». И в их случае — единственным. Других командиров у них не было и быть не могло. Только этот!

Почему, подчиняясь «Первому», он должен был «напирать» на него, должен был организовывать на него «покушение» — Резидент не задумывался. Ему была озвучена задача, он ее выполнял, обеспечивая коридор для встречи Посредника с «Первым». Он получил этот приказ от Куратора, этого было достаточно.

Поставленную задачу он выполнил, сделал всё, что мог, даже больше, и теперь ему следовало уйти в сторону. Как сапер на фронте, он расчистил проходы для других, которые пойдут в прорыв. Должны пойти… Очень хочется надеяться, что должны…

— «Первый» дал согласие на встречу. Коридор готов.

— Когда?

— В течение трех последующих суток. Они сами назначат место и время.

— Риски?

— Риски есть.

— Степень?

Вопрос… Неудобный вопрос. Скользкий. Опасный.

Они, конечно, пуганулись — не без этого. Но это еще не гарантия контакта, не повод идти на него на продиктованных им условиях. Вполне вероятно, что они могли принять другое решение или переиграть принятое в самый последний момент. Могут!

Например, не мудрствуя лукаво, шлёпнуть визитера, как только представится такая возможность. А она — точно представится! Долгожданный гость собственными ножками в условленное место придет и, изображая живую мишень, под оптические прицелы встанет. Им останется только спусковой крючок нажать. А потом можно изобразить и убийство при попытке к бегству, чтобы перед вышестоящим начальством за труп отчитаться. Мол, мы, конечно, не хотели, но «Объект» повел себя неадекватно, в драку полез, палить начал, отчего пришлось его, в порядке самообороны…

Может такое быть? Вполне. Особенно на уровне Охраны, которую он обозлил своими «обрезаниями» не на шутку. Или, чтобы не играть в слежку, могут сразу взять гостя в качестве «языка» и допросить с пристрастием, надеясь на то, что он им всё выболтает. Так ведь и выболтает, если его на ремни резать начнут… Тут первый исход даже предпочтительнее. А могут организовать встречу и лишь после нее… Кто их знает?

И что на такой вопрос отвечать? Оптимиста-бодрячка корчить? Или по существу — что никаких гарантий здесь быть не может. Хотя шансы серьезно выросли, но не до степени гарантий. Точно — нет!

— Риски высоки. Может быть… пятьдесят на пятьдесят.

Куратор задумался. Или сделал вид, что задумался, зная о своем решении заранее.

— Тогда — подходы твои.

Что и следовало ожидать, хотя не хотелось.

«Подходы» — это значит подставиться под пулю или захват, взять на себя все риски, пройти маршрут и доложить, что всё в порядке. Или лечь костьми, чтобы по ним тот, следующий…

— Хочешь услышать от меня объяснения?

— Нет.

Объяснения ему были не нужны. Он их уже слышал: он в теме, изучил, знаком, знает лучше других… Это всё так, но не совсем. Теперь добавился еще один пункт — они видели его, фотографировали, снимали на видео… Они знают его теперь как облупленного! И тут Куратор прав — отдавать еще одного человечка им не резон. Если жертвовать, то лучше тем, прежним, который уже засвечен. Им надо жертвовать! Так? Так.

А может и не так, может быть по-другому. Потому что Куратор понимает больше, чем говорит. Возможно он не предполагает, а доподлинно знает, что никакой встречи не будет, знает из других источников, которые, конечно, есть. Одному каналу информации никогда не доверяют, многократно дублируют и сравнивают, чтобы сделать единственно верные выводы… И проверяют — делом. И еще раз перепроверяют…

Возможно, Куратор получил сведения, что Связника ждет отказ от встречи. Или пуля. Или дыба. Так зачем подставлять «ценного работника», если можно вместо него послать рядового исполнителя? Пожертвовать им, чтобы уточнить детали, проверить источники и не засветить настоящего Связника. Он поступает точно, как сам Резидент, когда посылал на встречу пятерых случайных прохожих с калошами.

Впрочем, может быть, что Куратор изначально знал, когда впервые ставил задачу, что Резидент пройдет путь от начала до самого «Первого» и что все рискованные, без гарантий визиты — его. Может статься и так!

— А если?

— Если встреча состоится, то ты передашь «Первому» требуемую информацию.

— Какую?

— Требуемую!

— Когда я буду ее знать?

— Не теперь. Когда начнется встреча. Ты позвонишь по телефону и получишь инструкции уже там, на месте, когда будешь стоять перед «Первым», но не раньше.

Теперь понятно. Теперь — без вариантов! Не верит Куратор, что он доберется до «Первого». Или знает, что не доберется. Его задача — не прийти, его задача — идти. Щупать ножкой дорогу, выявляя мины и ловушки. Плюхи получать и пули. Возможно — подрываться, уступая тропу следующему, чтобы тот тоже, пройдя свой отрезок, взлетел на воздух. И так, шажок за шажком они расчистят путь и, ступая по их следам, пройдет главный, Посредник, для которого они своими жизнями мостят дорогу.

Вот это и будут гарантии! И именно этот Посредник, а не кто-то другой скажет «Первому» то, что должен сказать. А он? Скорее всего, лишь перенесет встречу. Дойдет, если дойдет, расшаркается и перенесет! Вот и весь расклад. И пока он не доберется до «Объекта», пока не увидит «Первого» живьем, никаких других встреч не будет. И нечего было тень на плетень наводить. Этот путь изначально был его. Его ему и проходить! От начала… До самого конца!

«Продам оптом партию авиационного керосина со всеми присадками. Контактное имя… Число… Телефон…»

Коридоры, двери, рамки… Уже знакомый, уже пройденный путь, причем в двух направлениях — туда и обратно. Теперь третий — туда.

— Сюда, пожалуйста… Направо…

Прошлый раз повернули налево. Почему теперь иначе?

— Проходите.

Небольшая комната без окон и мебели. Только два стула стоят. И вешалка.

— Извините.

Этот ушел. Зашел другой. Еще более вежливый. Просто приторно вежливый!

— Простите, но требования безопасности. Вы не могли бы раздеться.?

— Чего?

— Раздеться. Нам нужно проверить вашу одежду и обувь. Прошу нас понять правильно. Вы будете встречаться с Первым Лицом государства и мы обязаны исключить любые случайности.

Неужели?! Ради такого можно и штаны скинуть.

— И ботинки.

Ладно.

— И носки тоже. Извините.

— А если я не захочу носки?

— Тогда встреча будет отложена на неопределенный срок. К сожалению.

Убедил. Как будто мы в баню не ходили… Вот вам носки.

— Вы пока посидите, посмотрите телевизор.

Референт, или кто он там, подхватил короб с одеждой и убежал.

По телевизору выступал Второй. Он говорил, что теперь как никогда и даже лучше, а будет еще лучше, но не теперь, а чуть позже, но обязательно, потому что всё просчитано и сбалансировано, а не просто так из головы, и что все должны понимать и чуть-чуть потерпеть, так как — как только… то сразу.

Слушать его было приятно. Его речь внушала оптимизм. Но гость его не слушал. Он внимательно оглядывался и на всякий случай запоминал, где выход, а вот еще один, до которого метра четыре, окон нет, но есть какая-то штора…

Зачем он это делал? Он всегда так делал, рефлекс: если куда-то зашел — посмотри, как оттуда выйти. Даже без света. Даже на ощупь.

— Извините.

Вернулись, притащили аккуратно сложенную одежду, только что не выглаженную. Сервис у них тут на высоте. А карманные мелочи? Ручка? Мобильник? Мобильник на месте. А если включить? Работает, всё в порядке.

— Простите.

Еще один, с ручным детектором.

Боятся его, напугал он их. Вряд ли всех прочих так тщательно осматривают. Ну, не станут же они послов до исподнего раздевать?

— Поднимите, пожалуйста, руки.

Поднял.

— Будьте любезны, повернитесь.

Повернулся.

— Спасибо, извините, одевайтесь.

Прошлый раз всё было проще. Но в прошлый раз никто ни с кем не собирался встречаться. А в этот? Или они его просто на предмет спрятанного оружия проверяют, чтобы сподручнее было брать?

— Вы готовы?

Всегда готов. Все мы ко всему готовы.

— Тогда прошу пройти за мной.

Пошли… только куда? Поворот. Еще один…

Две фигуры в добротных костюмчиках. И еще одна в креслице сидит, журнальчик листает.

Ба, да это Главный по охране, тот, что за ближний круг отвечает. Приятно… а может, не приятно познакомиться. Смотрит вскользь, не заинтересованно, скучая. Журнальчик теребит, перелистывает. Ну да, поверили тебе! Не может он после всего того, что было, быть равнодушен. Играет. Получается — трое их тут. И там дверца, за которой, наверное, еще бойцы хоронятся.

Встали. Ждем. Референт трубочку снял.

— Можно?

Кивнул. Трубочку положил.

— Проходите, пожалуйста, вас ждут. — И улыбочки сладенькие.

Ладно, пойдем. Отчего не пойти, когда приглашают?

Главный журнальчик отложил, поднялся не спеша, с ленцой, направился к двери. И те двое подошли с боков. Страхуются… От чего? Его же всего перетряхнули и перещупали, булавку бы не пропустили. Чего они боятся?

Предупредительно открыли дверь. Затем вторую. Что там? Вернее, кто?

Черт подери — он самый. Или, может быть, двойник? Мало ли… Нет, слишком натуральный, без признаков косметики, с морщинами и мешками под глазами. Не парадный портрет.

Он! Не встал, только голову поднял и обратно к бумагам опустил.

Ну да, не та фигура, чтобы навстречу бросаться. Ставят гостя на место, демонстрируют, кто есть кто. Кто с той стороны — понятно. А кто он — должен сам понять, должен почувствовать.

Юноши в пиджаках рядом. Вплотную не трутся, но стоят правильно, чтобы мгновенно его достать. Хорошая выучка, только зря они здесь.

— Я слушаю вас.

— Я не могу с вами разговаривать…

Быстрый удивленный взгляд.

— Извините, но я не могу с вами разговаривать в присутствии третьих лиц.

Быстрые переглядушки всех со всеми. Ну, понятно — нестандартная ситуация. Конечно, есть люди, которые с «Первым» с глазу на глаз разговаривают, кто в этот кабинет вхожи, но они свои в доску. А он — посторонний.

«Первый» вопросительно взглянул на Главного Телохранителя. Тот еле заметно качнул головой.

— Вы можете говорить при них. Это доверенные люди, — заверил «Первый».

— Нет. Я не имею права. Эта информация касается только лично вас.

Здрасьте, приехали! Не было у них такого, чтобы какой-то хрен в ботах выдвигал требования. Да еще такие — с «Первым» один на один!

— Вряд ли я смогу убрать охрану. Они просто меня не послушаются, у них свои инструкции. У них приказ, — улыбнулся «Первый». — Своя работа.

— Жаль, — ответил гость. — Тогда встреча не состоится, потому что у меня тоже инструкции. — И повернулся на каблуках к выходу.

Черт его подери!

— Погодите! Мы подумаем, посоветуемся. Подождите в приемной. Я постараюсь уговорить ребят сделать для вас исключение.

Гость вышел.

— Я против, — сказал Главный Телохранитель. — Я не могу поручиться за этого ухаря. Он вон каких дров наломал.

— Но ты его проверил?

— Еще как! Но всё равно. Сотворить глупость можно и голыми руками.

И все-таки хотелось бы, хотелось…

— Вам придется оставить нас тет-а-тет.

Главный Телохранитель быстро огляделся.

— Тогда попрошу вас на всякий случай убрать со стола ручки и другие острые предметы. И сидите, пожалуйста, на месте, не вставайте, не приближайтесь к нему. Руку лучше держать на кнопке вызова. Если что — мы в приемной. Я включу трансляцию.

«Первый» согласно кивнул.

До стола три метра, и сам стол, что твой аэродром — такой в один прием не перескочишь. Кнопка вызова — под рукой. Распахнуть дверь — секунда, влететь в кабинет — еще одна. Есть камера, правда, нет звука. Но тут звук и не нужен. Достаточно наблюдать за происходящим, чтобы вовремя среагировать.

Нет, ничего сделать нельзя. Максимум — нарваться на быстрый выстрел.

— Проходите.

Гость зашел.

— Остановитесь, пожалуйста, здесь.

Подальше от стола, подальше от «Первого».

Главный Телохранитель оглядел гостя. Всё в порядке. Кивнул охране. Охранники быстро вышли.

— Я слушаю вас, — чуть напряженнее, чем раньше, сказал «Первый».

— Мне нужно позвонить.

— Что?

— Позвонить. Это не займет много времени.

Что за чертовщина? Может, он еще тещу на блины сюда пригласит? Или в покер перекинуться предложит?

Гость сунул руку в карман. Тут же распахнулась дверь. Ну да, понятно, камера. Кто бы сомневался? За их встречей следят. А если звук? Нет, вряд ли, иначе они бы не торговались. Хотя, точно записывают.

Гость вытащил из кармана мобильник. «Первый» остановил охрану жестом — всё в порядке. Дверь бесшумно закрылась. Молодцы ребята, быстро ориентируются. Если бы он вытащил оружие, даже игрушечное, лежал бы сейчас нашпигованный свинцом, как куропатка дробью.

Медленно, не спеша, чтобы не нервировать охрану, он набрал номер.

— Я на месте.

— С ним?

— Да.

Значит, получилось. Значит, встреча все-таки состоялась! Несмотря ни на что…

— Что мне делать дальше?

— Отвечать на вопросы. Он будет задавать вопросы.

«Первый» смотрел на визитера. Вот он, значит, какой… Никакой! Как на фото и видео. Средненький, безликий — глазу зацепиться не за что. Представить, что такой мог от кого-то сбежать, просто невозможно. Но, впрочем, может, именно такие и сбегают, потому что никто не ждет от них подвоха. И разговор… Какой-то странный, непонятный.

— Что я могу?

— Вы можете рассказать всё, что знаете.

А что он знает как рядовой боец Организации? Да почти ничего… И в то же время — очень много. Знает, что ее создал Сталин, которому нужны были противовесы против своих «соратников». Догадывается как: вызвал доверенное лицо, сформировал команду, засунул за забор, чтобы они там всё хорошенько продумали, потом лишних расстрелял для острастки тех, кто остался… Сталин умел. У него рычаги были! Успел создать новую Организацию, но не успел в полной мере воспользоваться ее услугами. Другие — успели.

Так появилась Внутренняя Разведка. У нее единственный начальник — «Хозяин» страны. Вначале генсеки, потом президенты, которые даже не знали, кто на них работает…

— Если вы от Организации, то где она теперь располагается? Где находится ваша штаб-квартира?

— Не знаю.

Нигде и одновременно везде. В любом месте, под вывеской СМУ или ЖЭК, на год или день. И в каждом Регионе — резидентура, которую создавай сам. И обустраивайся и обеспечивай «крышу» тоже сам. И финансы добывай, потому клянчить деньги сверхтрудно, проще и быстрее добыть самому. Но как это объяснить?

Не рассказывать же гаранту про воровство кошельков из карманов, вынужденное ограбление инкассаторских машин и банков, про невозвратные кредиты, аферы, создание пирамид и прочие финансовые «инструменты», которые приходится использовать для самообеспечения. Да не они первые. Еще революционеры «эксы» практиковали, чтобы деньги на свою борьбу иметь. И даже вождь всех народов в молодости этим занимался. А как рассказать гаранту законности о практикуемых ими надзаконных методах? Если он спросит…

Он спросил:

— Как вы можете осуществлять свою деятельность, если вы никому не подконтрольны? Как можете вести следствие, проводить обыски, изъятия, аресты? Ведь вы проводите следственные мероприятия?

— Да.

— Без санкции?

— Без.

— Но это значит, что вы нарушаете закон. Как такое может быть?

То есть, конечно, может, не одни они такие, но вот так, в открытую…

— Мы вынуждены действовать за рамками закона, если того требуют интересы дела.

— А если интересы дела потребуют применение силовых методов?

— Мы их будем использовать. Это обычная практика в условиях военного времени.

— А вы воюете? В мирной стране?

— Да.

— Значит, по закону военного времени вы можете… карать? Вплоть до лишение собственных граждан жизни? Это так?

— Не граждан — преступников. Людей, чья деятельность несет угрозу обществу. Мы живем по законам военного времени, с его упрощенным судопроизводством. На войне любой командир…

— А если вас поймают за руку? Вот вас конкретно. На месте преступления.

— Это будут мои проблемы.

— Лет на десять-пятнадцать?

— Возможно.

— И вы отсидите?

— Постараюсь.

— А если сказать, что вы представляете Организацию, которая… чтобы вас вытащили с нар?

— Спасибо, я лучше посижу.

«Первый» внимательно посмотрел на визитера. Что там дальше? Состав… Численность… Структура…

— Почему вы не отвечаете на эти вопросы?

— Я не знаю на них ответов. Это информация для внутреннего пользования. И никто…

— Включая меня?

— Думаю, что включая вас.

— Но я ваш главнокомандующий!

— Сегодня. А завтра — пенсионер. Организация не может рисковать. Организация выполняет ваши приказы — этого довольно. Как она это делает, какими методами — это ее внутреннее дело. Ее кухня. Мы получаем приказ и отчитываемся за результат.

— Но ваши начальники? Вы хотите сказать, что не знаете вышестоящих начальников?

— Я знаю своего Куратора и подчиняюсь только ему. Он мой единственный вышестоящий командир. Этого достаточно.

— Что вы лично имеете от Организации? Ведь если верить вам, вы не имеете окладов, не имеете пенсии, не получаете квартир. У вас нет никаких материальных стимулов.

Ну, что ему ответить? Сказать, что оклады, пенсии, квартиры работникам Конторы не нужны? Что они и так могут добыть себе деньги, квартиры, дачи, машины. Они умеют это делать. И могут организовать пенсии и надбавки, добыв нужные документы. Открыть бизнес. Ну ведь организуют они себе «легенды», по которым живут годами. Так почему не использовать эти навыки для себя? И не надо ни у кого ничего клянчить.

— Почему вы вообще служите? Не понимаю…

Как объяснить? Рассказать про учебки, про собственные, записанные на видео, похороны, про круговую поруку, «отступников», которых приходилось карать своими руками, подставляясь под статью, про родственников — отцов, матерей, братьев, сестер и даже троюродных теток, которые отвечают за твои ошибки? Жизнью отвечают. Про коллективную ответственность, когда если не ты, то тебя. Без вариантов. Без жалости. Выполнит твой же товарищ, с которым ты ел из одного котелка. Про это рассказать? Или про то, что не один только страх движет людьми, но и ощущение избранности, когда тебе разрешают всё, но спрашивают за это втрое. Про веру, что если не ты, то кто тогда? Потому что ты последний оплот и надежда государства. Позади тебя уже нет никого, только твоя страна.

Так им внушали, так их воспитывали. Так они жили годами, убеждаясь, что это не выдумки, не преувеличение, что это так есть! Им поручали то, что другие сделать были не в состоянии. А они делали! Рисковали, погибали, но делали.

И никакие они не исключительные — нет. Не первые они и не единственные, потому, что были верующие, были заговорщики и революционеры, целые народы, которые шли на плаху во имя своих убеждений. Не отрекались, не продавались, не отступали даже перед лицом смерти. Были те, кто ставил честь выше жизни. Были! Как всё это объяснить, особенно гаранту этой без идеологии и мотивов страны? Никак не объяснить!

— Еще вопрос. Скажите, та история с самолетом… Это вы?

— Я.

— Зачем?

— Я хотел, чтобы меня восприняли всерьез, чтобы услышали. Это был входной билет к вам…

Ничего себе билетик! Впрочем, он прав: без этого «билета» его бы никто на порог не пустил. Интересно, они там все такие? Или не все? Или он один? Или вообще он — один…

«Первый» заинтересованно и доброжелательно посмотрел на собеседника. Он умел слушать, умел располагать к себе, когда это было нужно. Это было его профессией. Он кивал, изредка улыбался. Или хмурился. И снова улыбался, но думал о своем. О себе. О существующих тенденциях. О раскладе сил в стране. О том, как можно вписать в нее эту новую силу. Как использовать в сложной политической игре. И надо ли использовать? И можно ли доверять им… ему? А если доверять, то как проверять? И что из услышанного есть правда, а что ложь? Или, может быть, всё ложь? И что теперь делать? Убрать, вычеркнуть из памяти этого визитера, избавиться от него под каким-нибудь благовидным предлогом? Или опереться на него? Очень хочется избавиться. Но самолет… И очень хочется использовать, потому что… самолет! Если это сила, то не повернется ли она против него? Если какая-то хитрая комбинация, то кому она на руку? Как понять, как проверить, что все эти рассказы не фантазия, не преувеличение, не бред, ведь очень похожи на бред. Но Сталин… Хрущев… Немощный Брежнев… И огромная, на треть континента страна, которая стояла несмотря ни на что. Стояла и как-то десятилетиями управлялась. А теперь, несмотря на обилие силовых структур, трещит по швам! И побег… И самолет… Поверить ему или проверить его?

«Первый» думал, взвешивал, анализировал, делал выводы.

— Скажите, вы действительно готовы выполнить мой приказ?

— Не я, Организация.

«Первый» хмыкнул:

— А если приказ будет выходить, скажем так, за рамки?

— Приказы не обсуждаются.

— Как быстро вы сможете приступить к его исполнению?

— Сразу после получения.

Так — да? Или — нет? Или потянуть паузу, пощупать, проверить еще раз. Наверное, всё-таки…

— Ну, хорошо… Тогда завтра я поставлю задачу, которую нужно будет решить в самые короткие сроки. Государственную задачу. А там посмотрим… На вас посмотрим. Завтра я буду ждать кого-то из ваших людей.

— Скорее всего, меня.

«Тебя? Может, и тебя. Хотя… вряд ли, — подумал “Первый”. — Вряд ли…»

Потому что принял решение. Подумал так, но сказал иначе.

— Мне всё равно, кто ко мне придет — вы или кто-то другой. У меня есть работа, которую нужно выполнить. О ней я скажу…

Не сегодня. Завтра. Всё завтра!

Встреча состоялась и прошла в теплой дружеской атмосфере. Стороны обсудили ряд актуальных проблем и пришли к соглашению…

«Покупка оптовой партии авиационного керосина со всеми присадками» прошла успешно.

«Первый» вызвал своего Главного Хранителя. Тот зашел сразу, потому что никуда не уходил — дежурил возле кабинета, как цепной пес подле будки.

— Ну, что скажешь?

— Мне нечего сказать, я не присутствовал при разговоре. Кто он?

— Не важно. Тебя это не касается. Ответь лучше, это он резал твоих людей? — ткнул «Первый» пальцем на дверь.

— Он.

«Первый» недоуменно взглянул на своего Главного Хранителя.

— И твои ребята спокойно сопровождают его, под ручку ходят? По башке ему не стучат? Когда я был пацаном, мы таких обид не спускали.

Главный Охранник напрягся. Он не понимал, куда клонит «Хозяин».

— Помню, в школе, в пятом классе, меня пнул один шестиклассник, он был сильнее и выше меня, но я подкараулил его и ударил жердью от скамейки.

И что с того? При чем здесь шестой класс, при чем детские разборки?

— Не понимаю современное поколение, которое умудряется прощать обиды. И обидчиков. Ведь это неправильно, не по-мужски, — сказал «Первый». И внимательно посмотрел на Главного Хранителя.

— Но он пришел к вам! — ответил тот. — И значит, мы не можем… Не должны…

— Он уже ушел от меня.

— То есть я могу?..

— Ты можешь проверить его. Пощупать, может быть, даже попугать, чтобы понять, способен ли он держать удар. Это входит в сферу твоих обязанностей. Но лучше сделать это неофициально, по-пацански. Послать своих ребят, чтобы они посчитались с обидчиком.

— А если ребята… не удержатся? — Это был важный вопрос. Самый главный.

— Если не удержатся? — вздохнул «Первый». — Всякое бывает. После того что он с ними сотворил, я смогу их понять.

А подумал так: если они не удержатся, то придет не этот — другой, на которого тоже интересно будет взглянуть. Пока он видел только одного-единственного, и неизвестно, есть ли за ним кто-то еще? А хотелось бы и других посмотреть. Чем в этом случае он рискует? Да, пожалуй, ничем. Лично он от этих разборок будет в стороне. А то, что ребята не рассчитали сил… К тому же, если верить визитеру, он Главный Начальник. Ему подчиняются и выполняют его приказы. И вряд ли устроят разборки со своим командиром. А если Организации нет, если их водит за нос одиночка, то вместе с ним закончатся и все угрозы. В любом случае его и Организацию имеет смысл проверить, чтобы доверять.

— Ты все понял?

— Я понял, — кивнул Главный Телохранитель.

Он понял больше, чем сказал «Первый». Первый сдал визитера. Теперь тому можно учинить жесткую психологическую проверку и посмотреть, как он будет вертеться на краешке. На самом краешке. Сделать выводы и доложить… А если бойцы перегнут палку и визитер с того краешка свалится, то это ничего — «Первый» простит их.

— Я могу идти?

— Можешь.

Задачи были озвучены, индульгенции выданы. Дело осталось за малым.

— Сюда, пожалуйста.

Коридоры. Повороты. Референты… Улица. На улице машина.

— Прошу вас, садитесь. — Услужливо распахнули дверцу.

Сел на заднее сиденье. Ну не спереди же! Спереди никто не позволит. С двух сторон воткнулись бравого вида молодцы. Привычная «коробочка». Зачем сейчас, когда встреча состоялась и всё позади? По привычке? В соответствии с инструкцией? Ну да, этим знать не положено, чем закончился визит. Эти службу вслепую тянут.

Поехали. Ворота. Шлагбаум. Остановка.

— В чем дело?

— Трасса временно закрыта. Правительственный кортеж. Вам надо подождать, пропустить их. Таков порядок. Или двигаться по объездной.

Водитель тихо выругался и сдал назад.

— Будем ждать или по объездной?

— Давай в объезд, — распорядился тот, что сидел рядом с ним. — Они всё равно не пропустят. Там — «Второй».

Водитель развернулся и поехал вдоль забора. Новый шлагбаум. Проверили документы. Посчитали пассажиров.

— А этот?

— С нами.

Пропустили.

За забором лес и узкая дорожка. Кусты вплотную. Та, главная, была прорежена в обе стороны метров на двадцать, чтобы никто спрятаться не мог.

Резкий поворот. Не аккуратно… Скрипнули тормоза, качнулись охранники, навалились плечами. И вдруг нажали с двух сторон, уже не из-за инерции поворота, уже специально. Схватили за руки, растянули, заламывая кисти. А тот, что спереди, резко развернувшись, ткнул его кулаком в солнечное сплетение, так, что дыхание перехватило.

— Сидеть! Тихо сидеть!

На руках защелкнулись наручники. Да не просто, а врастяжечку. Что происходит? Зачем? Что это за самодеятельность? Ведь всё уже было! Состоялось! Или не самодеятельность? Нет, вряд ли бы они тронули его без высшего на то соизволения. Но почему? Зачем?

Машина набрала скорость, покатила по лесу. А позади замелькала в зеркалах еще одна. Похоже, по его душу!..

Передний пассажир повернулся, взглянул как-то даже сочувственно:

— Влип ты, парень, по полной.

Обработку начал. Издалека, с подходцем. Готовит «клиента», размягчает. Ну, это понятно, это мы проходили. По ролям. Вначале с лаской и сочувствием, потом кулаком в рыло, следом, не исключено, сапожные гвозди под ногти. Или еще какая гадость. Нет, не будет с ним тихого, за чашкой чаю, разговора. Не будет!

— Парни наши сильно на тебя осерчали. Зачем ты уши им резал?

— Это не я.

— Ну кто-то из твоих! Зачем? Они-то тут при чем? Они ведь рядовые бойцы, а ты их бритвой по самым…

— Это не я!

— Ну, твои… Один хрен! Они разбираться не станут — ты, не ты. Другие далеко, тебе и отдуваться. За себя и за них. Зря ты… Зря… Впрочем, если это не ты… Если бы мы их нашли, то, может быть… Они виноваты — им и отвечать.

Прощупывает, подходцы ищет, а ну как он «потечет» и сдаст кого-нибудь, например, какого-нибудь «ненужного» человечка. Хоть даже врага своего, не суть важно. Сдаст его — сдаст остальных. Здесь главное — язычок развязать, а там покатит — не остановишь.

— Ну, что ты молчишь?

— Я не молчу, думаю.

— Ну, думай, думай…

Поворот. Забор. Притормозили. Поехали дальше.

— Ты сам-то откуда? Чего молчишь?

— Вспоминаю.

Еще поворот. Чаща какая-то, просто девственный лес. Где они такой под Москвой нашли, просто удивительно! Скорее всего, «свой» лес, за забором. Иначе бы тут давно коттеджи стояли. Похоже, приехали.

— Выгружай его.

Молодцы вытолкали наружу, отшагнули в стороны, растянули на браслетах, как распяли. Не дернешься, умеют ребятки…

От второй машины быстрыми шагами, почти бегом, подошли охранники. Двоих он узнал: это те, кому уши подрезал. Вот они, копытом бьют, отыграться на нем жаждут. Правильных исполнителей они подобрали. Эти не пожалеют. Подошли, с ходу, ничего не говоря, ткнули его костяшками кулаков по почкам.

— На, падла!

— Эй, погодите, успеете еще, — остановил их пассажир с переднего сиденья. К нему обратился: — Ты бы, парень, сказал им про своих. А то, может, точно — не ты. А они тебя забивать будут. Дюже они злобные. Сам видишь. Так ты или они?

— Они.

— И где они? Может, адресок скажешь, чтобы всё по-честному? Скажешь — и ступай себе с богом. Зачем тебе за чужие грехи плюхи принимать?

— Нет их. Далеко они.

— Где? Может, мы смотаемся по-быстрому? Хоть даже на самолете?

— Нет, не смотаетесь. На зимовке они в Антарктиде.

— Ну ты ухарь, — восхитился «пассажир». И резко, профессионально, почти без замаха, ударил его в грудь. Отступил и еще раз ударил, как боксерскую грушу. Расчетливо, сильно и куда надо. — Ладно, дело твое. Может, это и не ты, может — они. Но отдуваться — тебе за всех. Если надумаешь, вспомнишь — скажи. Бить перестанем. Слово офицера. Все слышали? Заговорит, ко мне его. И без глупостей. Без рукоприкладства.

Не для них — для него сказал. Выход оставил, единственно возможный — рассказать всё. И один хрен помереть, потому что «языков» не отпускают. Потрошат до самых… И зачищают, чтобы лишнего другим не сболтнули. Незавидная судьба у «языков». Незавидная его судьба будет…

— Ладно, терпи, парень. И думай — надо тебе это или нет? Чем раньше надумаешь, тем больше здоровья сохранишь. — И уже не обращая на него внимания, «пассажир» повернулся к своим: — Вы тут аккуратнее. И не тяните с этим делом долго. Чего ему мучиться? Слышите, бойцы?

— Как выйдет, — отвечали бойцы.

— Я поехал. Потом приберите за собой.

— Сделаем.

«Пассажир» сел в машину и уехал. И своих забрал. Не по этому делу они, видно, были. С другими задачами.

Те — уехали, обиженные остались!

— Ну, здравствуй, — сказали они.

И ударили в… И еще по… И пнули в самые… Его били и пинали расчетливо и больно. Долго и со вкусом. Потом били и пинали по тем местам, по которым уже били и пинали, чтобы было больнее. Чтобы невозможно больно было! До крика.

— А ну, дай я!

Удар… Удар… Кровь по лицу, по глазам, по губам. Похоже, череп раскроили.

— Стой! Хватит. Забьете сейчас. А кто зарывать будет, я? Я не буду.

Остановились, дышат тяжело. А он почти уже и не дышит, потому как каждый вдох болью отдается.

— Эй ты, вставай! Слышишь? — Пинок для бодрости.

Поднялся еле-еле.

— Ступай за мной.

Кое-как пошатываясь, оступаясь, почти не видя дороги из-за сползающей в глаза крови — пошли. Нет, не бьют его — убивают. Значит, получили на это добро, иначе бы не усердствовали без оглядки.

— Слышь, ничего сказать не хочешь?

— Нечего… мне… сказать.

— Ну, как знаешь…

— Куда… мы… идем?

— Местечко тебе присматривать. Хочешь здесь? Царское место среди соснячка. Милое дело здесь одному лежать. Это тебе не на кладбище в толпе. Эй, кто-нибудь, лопату там прихватите.

— Несем.

— Давай здесь. Чего гулять, не на пикнике.

Подошли, принесли, швырнули под ноги лопату.

— На, копай, у нас слуг тут нет.

— Воды дайте. Я же не вижу ни черта.

— Дайте ему воды.

Слили бутыль на лицо, смыли кровь.

— Видишь?

— Вижу.

Лес вижу. Сосны. Пригорок, где лежать. Хорошее место.

— Копай. Чего тянуть? Мы тебе помогать не станем. Сам себя обслуживай.

— Наручники снимите.

— Перебьешься. Приспосабливайся как-нибудь.

Руки спереди застегнуты, копать можно, но не хочется.

— Ты чего встал? Рой! — И тут же удар.

И еще. И еще…

— Давай, трудись. Быстро выроешь — бить больше не будем. Пристрелим, чтобы не мучился. Так что старайся, стимул есть.

Убедили. Подтащился к ямке какой-то, чтобы меньше копать, меньше надсажаться. Ткнул лопату в землю, ногой нажал. Отвалил землю. Отбросил. Хорошая лопата, добрая. Наточена остро. Легко грунт режет. Остро… наточена. Наточена!

И вдруг вспомнил собак на плацу, которых шинковали живых, лопатами. Точно такими же, штыковыми. Одним ударом надвое разрубали! Лопата — это не садовый инвентарь, а оружие. Так учил их инструктор. Оружие! И зовется лопата — штыковой!

Так что же он? Как телок на закланье? Не победить, так хоть жизнь подороже продать. И не мучиться. Не будут его стрелять, врут они — бить будут, забивать до смерти, куражась и удары отрабатывая, как на живой кукле. Не приходится ему ждать легкой смерти. Смерть свою, легкую, он может только с боя взять, заставив их на спусковой крючок нажать.

— Ну, ты чего замер?

— Сейчас, сейчас.

Ну что — это есть наш последний? Сколько их? Кого возможно достать? Вот этого. И этого. Всё. Тех троих — никак, далеко они. Сидят перекуривают, кулаки о землю от крови оттирают. От его крови.

Не достать их. Никак не достать!

Но и этих двоих довольно. Даже одного, чтобы милосердную пулю себе заполучить, чтобы не мучиться. И умереть по-человечески! В драке, в бою. А не могилку самому себе рыть. Пошел адреналин. Прояснился взгляд. Цепким стал. Детали видит. Расстояния… Но не должны они это заметить. Другую картинку должны видеть, совсем другую, для них предназначенную.

Как учил инструктор? Играйте, расслабляйте противника, в этом залог победы. В этом, а не в ударе! Удар — это лишь последний аккорд. Финал разыгрываемого вами спектакля. И потому играть надо безукоризненно, чтобы вам поверили, перестали в вас видеть противника, чтобы подставились вам. А иначе ничего не получится.

Играть! Как Качалов играть! Лучше него играть! Потому он — за аплодисменты. А ты — за жизнь. Играть! И лишь потом — бить.

Остановиться, замереть. Громко всхлипнуть с трясущимся подбородком. Слезу пустить. Да не мужскую скупую, а как баба — ручьем…

Ну как? Мало для образа? Маловато будет. А мы добавим.

Струю в штаны добавим. Это убеждает. Сильно убеждает! Слабак мужик, если в штаны мочится. Сломался вконец! Ну, что, видите пар? Видите расползающееся мокрое пятно, ведь для вас оно, для вас.

— Гля, обоссался со страху. Ну, блин, мозгляк! А говорили — боец. Мы, когда он нас резал, штаны не мочили. Дерьмо!..

Ну да! Да, дерьмо, так и есть. И слезки на глазах. И губки трясутся. Видите — трясутся. И слюни изо рта тянучими струйками. Замечаете? А вы замечайте, замечайте! Не хочется умирать, жить охота! От того и слюни и сопли во все стороны. И порты мокрые!

— Тьфу…

А вот и оценка творчества. Вот он, сценический успех!

— А ну, копай! Быстрее! Пока в штаны не навалил.

А и навалим! Для полноты картинки. С запахом! Чтобы поверили окончательно, потому, что такому верят. А если стоять на краю могилы с высоко поднятой головой, то пристрелят тебя — и всех дел. Может, потом песню сложат, но это потом. И то вряд ли. А если вот так, с соплями, то шанс есть!

Нет, не герои мы, не Павки Корчагины. Дерьмо мы и дерьмом же исходим от страха.

— Не, ну ты глянь! — Ближние отшатнулись брезгливо.

Что плохо — переиграл! Но и хорошо, потому что ему поверили!..

Эти двое… рядом. Одного достать легко. Второго — может быть. Ну, или он меня… Оружие из кармана выхватит мгновенно. Значит, его — второй? Наверное. Но первый — мой. Не уйдет! Жаль, не поведет он в счете. Зато закончит всё быстро. И достойно…

Воткнуть лопату, надавить сверху ногой, не сильно, чтобы штык не затупить. Нельзя его тупить о случайные камешки и коряги. Беречь его надо. Подцепить землю. Откинуть. Еще слезу пустить. Больно мне и страшно… Помирать страшно. И страшно, что помирать больно…

А если дальше отыграть? Если дальше, а? Почему бы и нет? Ведь поверили ему. Прав был инструктор, прав! Побеждает не тот, кто герой, а тот, кто слизняка из себя корчит. Кто достоинство свое попирает.

Убедил я вас? Убедил. Так, может, счет изменить с ничейного на хотя бы два — один? Надо, надо попробовать.

Самый ближний… Второй… Хорошо бы тех троих подтянуть. Одного — точно можно, вот того, мордатого, он у них командир. Этого можно! Ну что, попробуем командира подманить? Уж больно хочется. Это достойно. Это хороший конец. Если командира!..

Еще раз осмотреться, прикинуть, проиграть мысленно. Да, получается, что-то получается. А дальше? А дальше — уж как выйдет! Тогда — начали…

Уронить лопату. Завыть, заплакать. Сопли до колен распустить.

— Мужики, мужики, не надо! Не надо! Я не хочу! Я всё скажу. Ну, я прошу вас!

Рыдать, смотреть с мольбой. Упасть на колени, согнуться.

Услышали. Оглянулись.

Не расслаблять, не отпускать зрителя, держать, держать интригу!

— Я… Я скажу! Я много знаю. Передайте Главному. Он обещал! Я такое знаю!

Умолять, руками в наручниках сопли по лицу размазывать. С мольбой смотреть снизу вверх — ах, какой хороший, какой убедительный ракурс, если снизу вверх!

И мокнуть. И пахнуть.

Встали! Все трое встали! Но не идут!

А мы добавим. Добавим красок в игру. Схватимся руками за ближайшие ботинки. Это убеждает, это сильно. Это как если мыски туфель языком вылизывать. Это — дальше некуда!

Пихнул ботинком, отбросил руки брезгливо. Поверил, поверил игре! Это хорошо. Это аншлаг. Это лучше, чем крики «браво!». Это — вера в предлагаемые обстоятельства, которые он им предложил. Они даже оружие из карманов не достали. Даже оружие! Не видят они в нем противника. В упор не замечают! Смотрите, смотрите на меня со всех сторон — так выглядит сломавшийся, потерявший лицо и достоинство человек. Именно так! Ближе, подходите ближе. Я скажу, я сейчас такое скажу… Эх, наручники… Мешают наручники, сковывают.

А где командир? Хочется именно его достать. Неужели не подойдет? Должен, должен… Он больше других заинтересован узнать. А я скажу, именно тебе скажу, на ушко. Ты только подойди…

— Мы хотели. У нас приказ… Президента…

Что? Интересно? Интригует? Тогда подходи, подходи…

— Мы должны…

Двое рядом. Трое сзади. Командир с ними. Заплакать, зарыдать сотрясаясь телом, изобразить истерику.

Ну что — на самом интересном месте? Бац — и вдруг пауза. Как на сцене. А вы потерпите, потерпите…

— Эй, что молчишь? Говори!

Я скажу, скажу…

Подошли, придвинулись. Нагнулись.

Все рядом! А это непредусмотрительно и глупо! За такие промашки в Учебке зачет не ставили.

Ну что, все собрались? Тогда пора!

— Мы Президента взорвать…

И без паузы, на пике внимания, пока не очухались!

Самого ближнего, стоящего сзади — черенком лопаты сильно в лицо. В глаза. Так, чтобы хрустнуло, чавкнуло и погрузилось.

Но не смотреть, не смотреть. Это неважно, это потом…

И сразу, без замаха, переднего штыком лопаты в горло, чтобы позвоночник перерубить! И фонтан крови в лицо. Его крови. Выпученные, лезущие на лоб, удивленные глаза…

Выдернуть штык, пока он за него, уже мертвый, не схватился. Качнулась, переломилась в перерубленной шее голова. Фонтан крови вверх в лица его приятелей.

Ах, как хорошо! Это ошеломляет, но на мгновение. Пусть, оно дорогого стоит. Кто теперь? Кто? Увидеть… Кто представляет наибольшую опасность? Кто очухался? Командир! Присел, собрался весь в комок, сгруппировался. Сейчас отпрыгнет, откатится за дерево, выхватит оружие, начнет стрелять. Нельзя допустить! Надо его достать. Эх, наручники!..

Широкой дугой, набирая инерцию, прочертить в воздухе полукруг, чикнуть его лезвием по глазам. Глубоко, сильно. Перерезать глазные яблоки. Взвыл коротко, схватился за лицо, за глаза. Жив, но уже безопасен, потому что ничего не видит. И не слышит, кроме разрывающей его изнутри боли. Кто в остатке? Двое. Кто опасней? Мгновенно, в долю секунды увидеть, оценить.

Вот этот. Именно этот! Как его достать? Лопата на излете, с боку. Пока ее развернешь… Не надо разворачивать, надо бить черенком! Как штыком в грудь. В солнечное сплетение.

Удар! Откинулся. Задохнулся, стал хватать ртом воздух. С ним потом, потом…

Где пятый?

Отскочил, отбежал, сейчас отшатнется за ствол дерева, чтобы спокойно, не торопясь, достать пистолет. Достать и расстрелять его, как в тире. И не успеть, не прыгнуть, потому что тело не слушается, потому что тело — как набитый костями мешок. Не будет прыжка. Будет переползание полудохлой улитки.

И этот, второй, почти уже отдышался и уже тянет руку к оружию.

Всё! Сейчас они достанут его.

Но всё равно счет хороший. Счет в его пользу. Так умирать можно.

Или не умирать?

Ведь в Учебке, инструктор примерно из такого же положения… Ведь он учил их, навыки должны остаться. С его слов, лопата — это не только рубящий, но и метательный инструмент. Говорил! И показывал! Сколько до того? Метра четыре…

Перехватить лопату одной рукой… Черт! Наручники! Не получится перехватить. Нет у него одной руки. А как же тогда? Ногой, ногой! Инструктор метал лопату ногой.

Ухватиться на черенок, за самый край, оттянуть лопату назад, пнуть снизу так, чтобы она подлетела, замерла параллельно земле, и в это мгновение что есть силы метнуть ее вперед. Метнуть двумя руками!

Есть!

Мелькнула лопата, ударила врага в голову. Над самым ухом. Врезалась, расколола череп, воткнулась так, что черенок завибрировал. Хорошая заточка… Убит? Но некогда смотреть, потому что тот, ближний, уже отдышался и выхватил пистолет. Что с ним делать?

Наручники! Накинуть цепочку наручников на шею, сдавить сильно, крутнуть, задушить. Да, так!.. Но нет, не успеть… Пока душишь, он сбросит с предохранителя и выстрелит, не целясь. Но не промахнется. Нельзя промахнуться, стреляя в упор!

Эх, наручники! Сразу не задушить — прежде умрешь. Что делать?

Не наручники — пальцы! Пальцы! Прыгнуть, упасть вперед всем телом, чтобы инерция, чтобы вес. Ударить пальцами в глазницы. Изо всех сил. Вбить их, как кинжалы, в глаза. Глубоко, до мозга.

Захрипел, задергался. Не до пистолета уже ему. Мертв он. В самый мозг, в теплое, вошли пальцы.

Неужели всё? Вроде да! Только командир мычит, качается, шарит руками по сторонам. Но он не страшен.

И всё же проверить! Встать, оглядеться. Не расслабляться, не всяк враг мертв, если он неподвижно лежит, даже если у него кишки наружу. Даже тогда он может напасть, может убить. И лишь потом умереть.

Нет, мы не будем играть в милосердие, мы будем как в рукопашном бою, где поверженного врага нужно добивать. Даже если он руки поднял!

У кого из них пистолет? Вот… Стоп! Нет, нельзя пистолет. Нельзя! А вдруг кто-то рядом услышит? Нужно лопатой. Подойти, выдернуть ее из трупа. Пройти по каждому, ткнуть в рану.

Этот готов. И этот… Только командир жив. Только он один.

Замер командир, услышал шаги.

— Ты?!

— Я.

— Сука!

Может быть. Но только не я это начал. Извини, командир. Ты бил меньше других, но ты здесь старший. И значит, ты отвечаешь за всех!

Удар. Один. Милосердный. Сразу, без мучений. Теперь всё! Отбросить лопату. И упасть без сил. Кончились силы. Ушли. Как будто камера сдулась. Не держат ноги. Упасть и лежать среди трупов.

Но нельзя лежать! Скоро, очень скоро сюда прибудут их сослуживцы, которые им будут звонить, но не дозвонятся, некому будет ответить.

Но можно выиграть минуты. Может быть, десятки минут. Нужно собрать мобильники, отключить их и уходить. Хоть на карачках, хоть ползком! Куда угодно. Главное — отсюда. Найти ключ от наручников, отстегнуться и исчезнуть.

И раны, раны перевязать, раны! Обязательно перевязать туго-туго, чтобы кровь остановить, не метить свой уход предательскими каплями.

Все?.. Всё! Уходим! Уходим!!!

— Они не отвечают.

— Кто?

— Наши парни, которые с «объектом».

— Что значит «не отвечают»? Все? По всем телефонам?

— Все.

— А ты еще раз набери!

— Набирал. Несколько раз набирал.

— Что за ерунда? Куда они могли подеваться? Может, там сигнала нет?

— Есть там сигнал. Я минут тридцать назад с ними разговаривал.

— Тогда непонятно. Совсем непонятно… Что они там, увлеклись? Вот что, пошли кого-нибудь на место, пусть глянут. Вдруг там случилось что.

— Что с ними может случиться? Их же пятеро!

— Так-то оно так… Но на всякий случай… Бери дежурную машину, пару ребят и… Нет, лучше две машины возьми.

— Зачем?

— Черт его знает… На всякий случай!

Через полчаса выехавшая бригада доложила:

— Мы на месте.

— Что там у вас?

— Хреново у нас. Дальше некуда. Бойня здесь.

— Какая бойня?

— Натуральная.

— Кончай лирику разводить. Доложи четко.

— Пять трупов.

— Чьих?

— Пацанов наших.

Блин! Как? Когда? Они же полчаса назад!..

— Кто их? Чем? Раны, раны посмотри! И гильзы! Там гильзы должны быть. Какое оружие?

— Оружие? Лопата.

— Какая на хрен лопата? Ты что, бредишь? Стреляли из чего?

— Не стреляли. Их лопатой изрубили. Как капусту!

— Кто? Лопат сколько? Лопаты саперные, армейские?

Десантники? Или спецназ? Их учат…

— Посмотри там следы протекторов. И обуви!

— Нет тут следов. Лопата одна есть. Обычная садовая. Штыковая.

Садовая? Одна лопата?! А где «Объект»? Почему пять трупов? А шестой?

— Это он их. Гад! Он…

— Кто?

— Он! Они могилу его заставили копать, лопату дали, а он!.. Падла! Он всех их положил, всех!

— Ты что? Не фантазируй! Не психуй! У них же оружие было! А он один да избитый. Он бы руки поднять не смог. Не пори чушь! Ищи следы, ищи! Это его свои вытащили! Не мог он один!

— Нет тут следов. Тут всё как на ладони. Как на стенде. Одна лопата и пять трупов.

Он их раненых добивал! Урод! Добивал… Не может быть! Ну, нет. Не может!.. Как?

— Что нам делать?

— Искать! Их искать! Его искать, следы искать. Перекрыть все пути, на уши поставить. И собак, собак! Общая тревога. Всех под ружье. Всех!.. На станции — патрули! Ментам — ориентировку.

— А ребят?

— После! Оставь там кого-нибудь одного. Довольно будет. Всех остальных на поиски! Всех!

Телефонный звонок:

— Мне нужно встретиться с вашим «Хозяином». У меня назначено.

Что? Кем назначено? Кто это такой? И зачем? В такой момент…

— Перезвоните позже. Откуда вы вообще взяли мой телефон?

— У меня назначена встреча на сегодня. Прошу обеспечить мне коридор.

Что? Коридор? Обеспечить? Кто это? Кто?

— Ты?!

— Я.

— Ах ты… И мама твоя… И папа! Пацанов моих! Да я тебя голыми руками!..

— Не горячитесь. У меня назначено. Я бы не хотел срывать встречу из-за случайностей. Доложите «Хозяину» — я готов к встрече. Пусть он примет решение. В противном случае…

Он еще и пугает! Он еще!..

— Я надеюсь, вы проявите благоразумие. Эта встреча нужна не мне. Если она будет сорвана, вы будете нести персональную ответственность. Я найду способ донести информацию…

За глотку, за глотку берет! Точно донесет. Он сможет! И тогда… А что? Всё, что угодно! Никто не знает, что у «Хозяина» на уме и для чего ему нужен этот… Ведь он даже не сказал, кто это. Не сказал! Значит, они договорились. Но ведь он сдал его. Так, может, и теперь… А если нет? С другой стороны, если он сам придет, то не нужно его ловить, дороги перекрывать и давать ориентировки. Он — собственными ногами… И тогда… Нужно лишь договориться с «Хозяином», убедить его. Он его уже сдавал, значит, отдаст еще раз. Это по-пацански…

— Хорошо. Я передам вашу просьбу.

— Спасибо. Я был уверен, что вы проявите благоразумие…

Был кабинет. В кабинете Главный Охранник докладывает «Первому». Разговор не для посторонних ушей.

— Он позвонил.

— Кто?

— Тот, вчерашний. Просил передать, что готов к встрече.

— А разве… Впрочем, пусть. Если он — пусть он. Это даже интересно. Подтвердите встречу.

Главный Телохранитель переминался с ноги на ногу.

— Что у тебя еще?

— Он убил всех. Всех кто был с ним. Пятерых.

— Убил? Как?

— Лопатой. Убил всех. Добил даже тех, кто был ранен. Ребята в бешенстве. Мы должны…

«Первый» удивленно взглянул на своего Хранителя. Потом — задумчиво. Потом — жестко.

— Вы ничего не должны. Никому и ничего! Вы должны продолжать нести службу, которая вам доверена. Вот всё, что вы должны.

— Но вы же сами говорили. Про школу… Разрешали…

— Тогда — да. Теперь — нет. Теперь ты его пальцем не тронешь.

— Но почему?

— Потому, что он убил твоих людей. Потому что он смог убить твоих людей. Один всех. Именно поэтому. Ты бы смог сотворить нечто подобное? Чтобы один — всех?

— Наверное, нет.

— А он смог! Смог уйти из женской консультации. Заморозить керосин. И смог убрать твоих бойцов. И это уже не случайность, это статистика. Может, он и один такой… Но даже если один, он десятка твоих пацанов стоит. Мы не можем разбрасываться такими кадрами. Кадры, как известно, решают всё! Дай ему зеленую дорогу.

— Но…

— И никаких «но». Он умыл тебя, умыл в третий раз. Умыл окончательно. Поздно, девица, за подол держаться, честь потеряв! Иди и исполняй приказ.

— Хорошо.

— Что? Как ты сказал? Как положено отвечать в армии? Ведь ты служил в армии? Не всегда ведь ты отъедался на этих казенных харчах. Когда-то ведь и лямку в гарнизонах тянул? Забыл? Напомнить? Как… положено… отвечать… в армии?!

— Разрешите идти?

— Вот и иди! Вот и славно. Помнишь еще… А теперь — кругом. И шагом отсюда марш! И так, чтобы ни волоска… пылинки с него сдувать! Понял?

— Так точно!

Эта встреча не была романтичной. Эта встреча была деловой.

— Есть люди, — сказал «Первый», — очень опасные. Они живут здесь, — ткнул «Первый» пальцем в глобус. — Сложная страна. У нас там свои интересы. К сожалению, не только у нас. Теперь такой узелок завязался…

— Но это чужая страна. Мы не работаем по другим странам, мы внутренняя разведка, — возразил гость.

— Мир глобализуется. Границы внутренних интересов расползаются. Это раньше можно было отсидеться за периметром собственных границ. Теперь нет. То, что в настоящее время назревает в этой стране, придет скоро к нам. И это очень опасно. Тот, кто не хочет воевать на своей территории, должен воевать на чужой — это аксиома. Их нельзя допускать сюда, их нужно давить в зародыше на месте. И это не внешняя, это наша внутренняя задача.

— Но на это есть Служба Внешней Разведки, есть ФСБ, ГРУ, наконец. Это по их профилю.

— Мне бы не хотелось втягивать в это дело официальные структуры. Слишком дело, как бы это сказать, скользкое. Нельзя, чтобы возник международный скандал, чтобы нас возили мордой по разным ооновским столам. Вы же понимаете, что любую нашу ошибку обернут против нас. Вы — другое дело. О вас никто ничего не знает. Вас нет, вы не существуете в природе. Если вы засветитесь — это будет частная инициатива частных лиц…

Быстро он понял суть работы Конторы. Быстро ухватил главное. Они будут работать на страну, но если провалятся, страна открестится от них.

— Что там нужно делать?

— Не знаю… Выявить угрозу, вычислить персоналии. Остановить самых рьяных. Как уж сумеете. Вы ведь позволяете себе действовать, не оглядываясь на закон и нормы международного права? Вот и действуйте. Так, как здесь. Мы должны стабилизировать эту страну любой ценой, должны исключить риски, ну или хотя бы уменьшить их. Эта страна должна стать дружественной нам, должна стать нашей, а не их. По-моему, всё понятно. Прошу проработать планы, доложить мне детали операции, ресурсы и персоналии, которые будут задействованы.

Все-таки он ничего не понял, наш всеобщий гарант.

— Боюсь, вы не получите деталей и тем более имен. Что знают двое…

— Вы про свиней? — усмехнулся «Первый». — Про их осведомленность? Про меня?

— Нет, не про вас. Вы «Первый», а не «Второй». Но возле вас люди, очень много разных людей. Тех самых «вторых», за которых никто не может поручиться, в том числе и вы. Организация не может рисковать, иначе ей придется отрубать концы — уничтожить своих работников, чтобы сохранить Тайну.

— Но как тогда отслеживать ход операции?

— Ничего не надо отслеживать. Вы отдали приказ, этого довольно. Приказ будет исполнен.

— А если не будет?

— То вы узнаете об этом первым.

Это было непривычно и странно. Непривычно подчиняться чужим правилам, чужой воле. Ему! Но что делать — он не может их уволить, не может лишить премий и зарплат. У него нет никаких рычагов давления. Он может топнуть ножкой и… больше их не увидеть. А если такая Организация существует? Если это не выдумки? Если на нее опереться?.. Очень соблазнительно.

— Хорошо, я не буду лезть в вашу кухню, не буду ломать традиции. Но я стану отслеживать ситуацию. Смогу увидеть и оценить любые позитивные изменения на их политическом поле. Если, конечно, таковые будут. А если их не будет, то не обижайтесь. Но вам придется ответить… взявшись за гуж, не говори, что не дюж. Знаете такую поговорку? Вы — взялись. Ну так оправдывайте оказанное вам высокое доверие. Дерзайте, когда вы… ваша организация, приступите к работе?

— Уже приступили.

— Тогда не смею вас больше задерживать. Вам придется решать очень непростые задачи. Но ведь вы… — «Первый» широко улыбнулся, — …супермены, джеймсы бонды. Так не посрамите… — «Первый» встал.

А гость и так уже стоял, потому что не садился.

— И еще раз… на случай неудачи или провала. Мне, конечно, жаль, но если что — я вас не видел, я вас не слышал и ничего о вас не знаю. Потому что вас нет. А раз вас нет, то я, то наша страна ничем не сможем вам помочь. Увы… Надеюсь, вы меня по-няли…

А вот это было как раз понятно!

И не надо было объяснять еще раз. Потому что так было всегда…

Такая работа…

Два человека сидели в моторной лодке. Два рыбака. Посреди Большого озера. Посреди чужой страны. Посреди чужого Континента. Куда они прилетели из одной, маленькой, на карте не рассмотреть, страны. Чтобы порыбачить. На озере, на котором никто не рыбачил. Потому что оно не упоминалось в туристских проспектах и каталогах. Но рыбаки имели деньги и арендовали вертолет. И прилетели сюда. И купили лодку, на которой уплыли черт знает куда, откуда берегов не видно.

Рыбу они не поймали, потому что не ловили, но улов у них был. Уже в садках. Тот, которым можно похвастаться и который они купили у местных рыбаков. Но вряд ли они будут хвастаться уловом и этим озером, в той далекой, посреди чужого Континента стране. Вряд ли они хоть кому-нибудь скажут об этой экзотической рыбалке.

Они сидели на борту, под натянутым парусиновым тентом и лениво забрасывали удочки. Они были в шортах и майках и напоминали немецких бюргеров. Которых хотели напоминать. Больше на озере не было никого. По крайней мере отсюда и до горизонта. Были только они.

Куратор. И Резидент.

Одни на многие мили вокруг.

— Зачем мы забрались так далеко? — спрашивал один рыбак другого.

— Поговорить. Спокойно. Не на бегу. Потому что всегда — на бегу. Можешь считать это отпуском.

— Отпуск я предпочел бы провести в кроватке. И в другой компании.

Первый рыбак улыбнулся.

Он бы тоже лучше в другом месте, не так и не с теми с кем приходится.

— Зачем мы здесь? — повторил вопрос второй рыбак.

— Затем, что ты хотел задать мне вопросы. Ты ведь хотел задать мне вопросы?

— Да, — согласился рыбак, — Хотел.

Его спиннинг дернулся и согнулся дугой. Но он не обратил на него внимания.

— Тогда спрашивай.

Это было непривычно, это было не в формате встреч — задавать вопросы. Он никогда не задавал вопросов, он лишь выслушивал приказы.

— Ну… Можешь задать самый главный вопрос. Дальше пойдет легче.

— Я про Него.

Куратор понял о ком идет речь. Но тем не менее переспросил:

— Про кого?

— Про Хозяина…

Даже здесь, посреди озера, посреди чужой страны они предпочитали не называть имен и должностей. Это был рефлекс.

— Если хочешь — спрашивай.

И Резидент задал главный свой вопрос.

— Я встречался с Ним. Говорил. Отвечал на вопросы. Мне кажется, я уверен — Он не знает об Организации! Я отвечал на вопросы и видел, что Он не понимает о чем я говорю!

Куратор молчал.

— Он должен был меня понимать. Должен был! Он наш Верховный, мы все под ним ходим, а он переспрашивал! Или это какая-то игра? Но для кого, для меня? Тогда я не понимаю. Зачем ему было играть. Передо мной? Ему?! Разве Организация не могла…

— Какая? — переспросил Куратор.

— Наша. Наша Организация.

— Нет Организации, — сказал Куратор. — Ее нет.

— Ты не услышал… Я говорил и видел, что он не понимает о чем…

— Организации нет, — повторил Куратор.

— Как нет? — не понял Резидент?

— Так — нет!

— Но я, но вы?

— Ты — есть. И я — есть. Мы — есть. Но это ничего не значит.

— Я ничего не понимаю! Я не понимаю!

— Это трудно понять. Сразу. И я — не понимал. Я тоже сидел в «консервах». Как и ты. Но в отличие от тебя я задал себе вопрос: почему в течение девяти лет меня ни разу не потревожили. Ты не задавал себе таких вопросов, ты жил в свое удовольствие. Я задал себе этот вопрос и постарался на него ответить. Как? Я стал отслеживать события, происходящие в стране, очень тщательно, скурпулезно. И не увидел в них присутствия Конторы. Всё оставляет свой след. Даже самая тайная операция. Если брошенный в воду камень тонет, от него расходятся круги по воде. Поднимается муть со дна. Ты понимаешь о чем я говорю.

Да, он понял. Не бывает отсутствия следа. Даже в простых уголовных преступлениях всегда кто-то что-то слышал, или видел, или догадывался. Тут Куратор прав. Работу Конторы проследить трудно, почти невозможно, но можно заметить ее результат!

Где-то будет убит видный политик и полиция не найдет убийц.

Где-то вдруг, не понятно отчего, рассыпается преступная схема, которая налаживалась многие десятилетия. И журналисты будут недоумевать как такое могло случиться.

Где-то Губернатор подаст в отставку, несмотря на уговоры Москвы. Подаст и упрется и откажется от должности! Ни с того ни с сего. Почему?

Или, вдруг, распадется крупнейшая наркосеть, потому что кто-то начнет отстреливать баронов. И опять непонятно кто, потому что всех кто их мог отстреливать, они давно сами отстреляли!

Или недавние ревностные сторонники автономий станут ратовать за централизацию.

А непримиримые борцы за чистоту согласятся, что немного грязи не помешает.

Да мало ли что еще, что не логично, неожиданно, непонятно. Что рождает вопросы, на которые нет ответов. И все пожимают плечами, все недоумевают и спрашивают себя и друг друга — как это вообще могло произойти? Черт его знает, ведь ни сном ни духом, а тут на́ тебе, как снег на голову, просто мистика какая-то. А это не мистика, это след. Это круги по воде от камня, которого никто не видел.

Куратор начал собирать и просеивать информацию. Он отсматривал каналы телевидения, штудировал местные газеты, зарывался в Интернет, разговаривал со знающими людьми, якшался с политиками, нанимал осведомителей, спаивал в ресторанах и саунах силовиков, налаживал контакты с криминальными авторитетами… То есть делал все то, что умел делать. Но не по заданию Конторы, а чтобы нащупать ее след.

И не мог нащупать!

Ничего в стране не происходило! Страна жила очень спокойно.

Следственный Комитет ловил того, кто никуда не убегал. Наркоконтроль выявлял маршруты давно отсутствующих поставок. ОБЭПы вскрывали серые схемы, которые стали белыми и пушистыми. Антимонопольный комитет громил мелких жуликов торгующих семечками, в упор не замечая нефтяных и газовых монстров. Суды карали не тех, кого следовало, отпуская под подписки тех, кого надо было бы покарать. Судебные приставы тащили из квартир старые диваны, пока за их спинами растаскивали заводы. Собственная безопасность выявляла и гнала коррупционеров, которые засиделись в назначенных другим креслах. Миграционная служба проводила рейды, чтобы выявить нелегалов и пристроить их на строительство своих коттеджей и няньками в свои семьи. Иногда ловили шпионов и изменников. Которые продавали всем известные секреты.

Шла глобальная имитация борьбы с отдельными недостатками…

А можно было бы по-настоящему…

Контора могла! Которой не было!

— Я это понял не сразу. Но понял!

— А Резиденты. Не «консервы», действующие?

Куратор развел руками.

— Наверное, есть Резиденты. И есть Кураторы. И Посредники. Или нет никого. Все связи прервались, все цепочки рассыпались. Я не знаю почему, не представляю что произошло и, наверное не узнаю. Я не верил сам себе. В нарушение всех правил, я «высунулся», хотя находился в «консервах» и дышать должен был через раз. Но я — рискнул. Я задействовал резервный канал связи.

— И тебе никто не ответил.

— Мне никто не ответил, на меня никто не вышел. И тогда стало очевидно…

— Но ведь меня, ты…

— Тебя вызвал я. Лично. По своей инициативе.

— Но как ты мог узнать?

— Я не узнал. Я выбрал твой Регион наугад. Как и все другие. Тебя искала не Организация, тебя искал — я.

— Нет, этого не может быть!.. Организации нет?!

— Нет!..

И в то же время — есть!..

Потому что есть — я. И — ты! И даже если только я, все-равно — Организация есть! По крайней мере я так для себя, решил. То что я остался в окопе один — ничего не значило. Я знал что делать и как делать. Я умел воевать. Я мог продолжать воевать! В одиночку, как в Брестской крепости. Где тоже не знали — воюет ли Армия, есть ли страна. Но оружие не бросали! Я вышел из «консервов» и начал действовать! Я надеялся, что мои операции заметит действующий Резидент. Заметит и выйдет на меня. И через него я налажу связи с Организацией. Я специально работал грубо, я следил на каждом шагу, чтобы по этому следу он пришел ко мне. Но Резидент, если таковой был, никак не проявил себя. Я так и остался один. Иногда я думал, что один на всю страну. Это был тупик! У меня не было шансов, потому что не было списков личного состава, не было каналов связи — ничего не было. Я не знал ни одного человека из Организации, я ни к кому не мог прийти, потому что всегда все приходили ко мне! Как вычислить «конторских», когда они живут самой обычной жизнью, живут под легендой прикрытия. Как найти тех, кто надежно спрятан? Как разыскать их, растворившихся среди населения, как отыскать десяток людей меж миллионов сограждан? Я нашел способ. Единственно возможный. Я вспомнил о «Сигнале»! О том, архаичном, замшелых годов, который никогда и ни кем не использовался. Но который все знали. Должны были знать, потому что его никто не отменял. Я подумал: если использовать его, то, если хоть кто-то остался, отзовется на него! Ты был не первый, тот первый не вышел на связь. И второй тоже. Десять лет большой срок… Ты был третьим.

— А если бы я не откликнулся?

— Ты бы продолжал жить как жил… Но ты среагировал. Ты вылез из норки на манок. А дальше заработали законы Организации. В отдельном, нашем с тобой случае. Законы, которые заставили тебя подчиниться!

— То есть если бы я отказался?

— Я был бы вынужден действовать так, как должен! Как, впоследствии, действовал ты.

— Зачем все это, если Организации нет?!

— Ты все-таки не понимаешь! Пока есть хотя бы один боец — Организация существует. Я — был. Я — есть! И значит, изменить что-либо невозможно! Я есть Организация. И, значит, я могу призвать любого. Могу призвать тебя! Что я и сделал.

— И послал меня потрошить «консервы».

— Да, по схеме — аварийный вызов, встреча — задание.

— С твоей подачи я выдернул еще несколько человек, разрушив их жизни.

— Нет, не так, не людей, ты вернул в строй бойцов! Как при мобилизации, при объявлении войны, когда мужчин забирают из семей, вырывают из привычной жизни и ставят под ружье. И посылают на смерть, возвращая вместо мужей и отцов картонки похоронок. И никто не делает из этого трагедии, и все подчиняются. Кроме дезертиров, которых расстреливают. И мы — расстреливаем, имеем право! Я всего лишь мобилизовывал личный состав.

— Но Организации нет!

— Есть! Организация бессмертна! Она как гидра, она может возродиться из любого куска. Ей можно срубить голову, отрубить конечности, искрошить в куски, но из любого этого малого кусочка — из любого мизинца, чешуйки, волоска — она станет расти, подниматься, наращивать костяк и мышцы, она станет возрождаться! И у нее вырастут новые конечности и голова, хвост, зубы и когти! Потому что есть правила, есть законы, которые выше обстоятельств. Потому что Контора это не Начальство, не офис, не канцелярия и отдел кадров — это люди. Это я и ты! Нам не нужно иметь тылы и базы снабжения, мы автономны, мы сами по себе, мы можем действовать в одиночку. Нас так учили! И в этом наша сила. Мы самодостаточны! Ведь ты можешь работать один, как работал раньше. Ведь так?

— Да, могу.

— Вот тебе и ответ на твой вопрос. Организации нет, но есть ты. И значит, есть Организация. Она — в тебе! Она — во мне. Она — в любом из нас.

Резидент задумался. Потому что приучен был думать, а не только слушать.

— А если все не так, если ты ошибаешься и Организация жива, а ты просто создаешь параллельную структуру?

— Организации нет! И ты это знаешь лучше других. Потому что должен был понять и ты — понял, сам понял — Первый не знает о тебе. Обо мне. О Конторе. Он ничего не знает! У нас нет командира! И значит, Организации нет… Но Организация — есть! Я был один, но я поставил под ружье тебя. А ты — следующего. И еще одного. А они других.

— Они просто не знали, что Конторы больше нет, что за мной никто не стоит.

— И не должны были знать! Хотя это неправда — за тобой был я. И была Организация, та, которая была! Тогда, раньше! Которая учила тебя, отдавала тебе приказы, с которой ты побеждал! Которой ты, хочу напомнить, присягал! Или кто-то отменил данную тобой Присягу?

— Нет.

— Тогда о чем разговор? Ты принял Присягу и значит согласился с условиями игры. Согласился с тем, что тебя могут послать в бой в любой момент. Как в армии — пять минут на сборы, тревожный чемоданчик в руки и прощай жена! Ты перестал принадлежать себе. Потому что мы на войне. Всегда на войне! И живем по ее жестоким законам. Когда или ты, или тебя. Я — тебя! Или ты — если я допущу промах. Потому что только так можно побеждать. Только если — назад ни шагу. И тогда Организация будет стоять. Как стоит! И покуда будет жив хотя бы один ее боец, она будет существовать, будет действовать. Согласись, если бы тебя не загнали в «консервы» ты продолжал бы работать, несмотря ни на что. Пусть без связи, без снабжения. Так?

— Пожалуй.

— Ну так работай. Продолжай. Время «консервов» кончилось. Организация возродилась.

— Но кто, кто будет ей руководить?

— Кто угодно. Ты. Я. Или те, кого мы вернули в строй. Или каждый будет руководить собой. Сам! Не важно. Организация вернулась. Ты ее боец, так будь любезен подчиняться. Теперь — мне. А дальше — не знаю.

Да, он прав, Куратор.

Контора не может умереть, покуда живы ее бойцы. Она плоть их и кровь! Слишком много они прошли, слишком многому научились, слишком много испытали и многим пожертвовали. Они не могут ничего забыть, как бы не старались. Именно поэтому они встают в строй. Не все, но большинство.

Они не принадлежат себе и не принадлежат никому другому, они принадлежат ей — Организации.

— Что я должен делать?

— То что тебе приказал вышестоящий командир. Тот, что стоит над нами, что стоит выше всех. Он дал приказ — тебе его исполнять.

— Это чужая страна.

— И что?

— Я не знаю специфики.

— Узнаешь.

— Я буду один?

— Один.

— Это невозможно!

— Возможно! Потому что приказ! Приказ отдан, труба зовет. Вставай, боец, и иди в атаку. Без страха и сомнений. Ты думаешь, что ты один? Но ты не один, за тобой я, твой Куратор, и те другие, кого ты мобилизовал, вытащив из семейных гнездышек. Которые дерутся все вместе, хотя умирают по-одиночке. За тобой мы! Мы — Контора. Которая была. И есть! За тобой — ты сам, потому что ты тоже Контора! Только так, и никак иначе! А если иначе, то каждый, то лично я, вот этой самой рукой… Перед строем. В назидание другим. Без жалости и угрызений совести!.. Без промаха!.. Иди и не думай! Время раздумий кончилось! Иди — чтобы победить. Или — чтобы умереть. С честью! Третьего не дано.

Два рыбака сидели в лодке.

Их спиннинги выворачивались дугой. Но они не обращали на них внимания.

Они не подсекали рыбу, но их садки были полны.

Два рыбака говорили о чем-то своем. Говорили долго. Говорили в полголоса, спокойно, в полудреме. Их позы были непринужденны, лица расслаблены.

Наверное, им было хорошо — солнце светило, солнце отблескивало в воде, рыба клевала… Они просто отдыхали, просто наслаждались рыбалкой и покоем…

По крайней мере так должно было казаться сторонним наблюдателям.

Которых, не было. Потому что на многие мили вокруг была только вода…

Вода чужого озера, в чужой стране, на другом континенте…