Воронята

Размер шрифта: 13

Бренне, которая хорошо умеет искать.

Взор застыл, во тьме стесненный,
и стоял я изумленный,
Снам отдавшись, недоступным
на земле ни для кого…
Эдгар Аллан По

Мечтатель – это тот, кто находит свой путь только при лунном свете и в наказание видит рассвет раньше других людей.
Оскар Уальд

Пролог

Блу Сарджент уже сбилась со счета, сколько раз ей говорили, что она убьет человека, которого полюбит.

Ее родные торговали предсказаниями. Они, впрочем, обходились без особой конкретики. «Сегодня с тобой случится что-то очень плохое. Возможно, это будет как-то связано с цифрой «шесть». Или: «Тебя ждут большие деньги. Главное – не прозевай». Или: «Тебе предстоит принять важное решение, и само собой это не сделается».

Людей, которые приходили в маленький, ярко-синий домик (Фокс-Вэй, 300), не смущала расплывчатость предсказаний. Это было своеобразной игрой, вызовом судьбе – угадать точный момент, когда предсказание сбудется. Когда, спустя два часа после сеанса, микроавтобус, в котором ехали шесть человек, врезался в машину клиента, тот мог с облегчением кивнуть: задачка решилась. Когда другой клиентке сосед предложил купить у нее старую газонокосилку – а она как раз нуждалась в деньгах, – женщина вполне могла припомнить предвещание и ответить утвердительно, нимало не сомневаясь, что это было предопределено. Ну или когда третьему клиенту жена говорила: «Надо наконец принять решение», он вспоминал, что те же самые слова произнесла Мора Сарджент, сидя над разложенными картами Таро, и немедленно брался за дело.

Но туманность предсказаний отчасти лишала их силы. Их можно было счесть просто совпадениями или догадками. Над ними посмеивались на магазинной парковке, где клиент, как ему было предсказано, вдруг встречал давнего друга. Вздрагивали, когда замечали цифру 17 на счете за электричество. Понимали, что даже если тебе и открылось будущее, это никак не повлияет на твою жизнь в настоящем. Предсказания были правдой – но не всей.

– Я обязана вас предупредить, – всегда говорила Мора очередному клиенту, – что предсказание будет точным, но не конкретным.

Так было проще.

Но с Блу не церемонились. Раз за разом женщины изучали ее ладонь, раскладывали на мохнатом ковре в гостиной вынутые из обтрепанной колоды карты, прикладывали пальцы к мистическому, незримому третьему глазу, который-де скрывается у человека между бровями. Бросали руны, толковали сны, вглядывались в чайные листья и проводили спиритические сеансы.

Все женщины приходили к одному и тому же выводу, откровенному и очень конкретному. Они говорили на разных языках ясновидения, но сходились в одном, а именно: если Блу поцелует своего возлюбленного, он умрет.

Долгое время это предостережение не давало Блу покоя. Оно, разумеется, было вполне конкретным, но в духе волшебной сказки. Ей не объяснили, каким образом умрет ее возлюбленный. И сколько времени пройдет после поцелуя.

Целовать обязательно в губы? Или целомудренный поцелуй в тыльную сторону ладони окажется столь же смертоносным?

До одиннадцати лет Блу была убеждена, что незаметно для себя подхватит какую-то заразную болезнь. Одно прикосновение ее губ к губам гипотетического избранника – и он умрет в мучительной борьбе с недугом, который не поддается современной медицине. Когда ей исполнилось тринадцать, Блу решила, что причиной его гибели станет ревность – в момент первого поцелуя их застигнет ее отвергнутый ухажер, с пистолетом наготове и сердцем, полным ярости.

В пятнадцать Блу сказала себе, что мамины карты – просто игрушки, а сны, которые видела Мора и другие ясновидицы, вызваны спиртным, а вовсе не пророческим наитием, поэтому на их слова можно не обращать внимания.

Впрочем, она знала, что это не так. Предсказания, которые звучали в доме номер 300 на Фокс-Вэй, были смутными, но неизменно правдивыми. Так, мать увидела во сне, что в свой первый школьный день Блу сломает запястье. Тетя Джими предсказала годовой доход Моры с точностью до десяти долларов. Двоюродная сестра Орла всегда начинала напевать свою любимую песню за несколько минут до того, как ее включали по радио.

Никто в доме не сомневался, что Блу предначертано убить поцелуем своего возлюбленного. Впрочем, эта угроза витала в воздухе так долго, что потеряла силу. Представить шестилетнюю Блу влюбленной было не так-то просто. Разве что чисто теоретически.

В шестнадцать Блу решила, что никогда не влюбится, так что всё это неважно.

Но она засомневалась, когда в их маленький городок, который назывался Генриетта, приехала сводная мамина сестра – Нив. Нив была знаменитостью: она открыто делала то, что Мора делала тихо. Мора гадала у себя в гостиной, в основном для жителей Генриетты и для окрестных фермеров. Нив, напротив, проводила сеансы по телевизору, в пять утра. У нее был свой веб-сайт, и там посетители могли полюбоваться старыми размытыми фотографиями, с которых Нив смотрела на них в упор. Еще она написала четыре книги о природе сверхъестественного.

Блу никогда не видела Нив, поэтому о своей сводной тете она больше знала благодаря Гуглу, чем по личным воспоминаниям. Блу понятия не имела, зачем Нив приезжает, – но знала, что Мора и две ее лучшие подруги, Персефона и Калла, вели массу таинственных разговоров шепотом, обсуждая предстоящий визит. Эти разговоры обрывались, сменяясь прихлебыванием кофе и постукиванием карандашами по столу, когда Блу входила в комнату. Но ту не особенно волновал визит Нив. Подумаешь, еще одна женщина в доме, который и так ими переполнен.

Наконец Нив приехала – весной, когда тени гор на западе казались длинней обычного. Открыв дверь, Блу подумала, что перед ней стоит какая-то незнакомая старушка, но затем ее глаза привыкли к алому закатному свету, лившемуся сквозь ветви, и она поняла, что Нив чуть старше Моры, которая была еще совсем не стара.

Где-то вдалеке выли собаки. Блу не удивилась. Осенью охотничий клуб Агленби почти каждые выходные выезжал травить лис. Блу знала, что означают эти неистовые завывания гончих: они напали на след.

– Ты дочь Моры, – произнесла Нив – и добавила, прежде чем Блу успела сказать хоть слово: – В этом году ты встретишь свою любовь.

1

На церковном дворе стоял лютый холод. Еще до появления мертвых.

Каждый год Блу и ее мать, Мора, приходили на одно и то же место, и каждый раз было очень холодно. Но в этом году, без Моры, казалось еще холоднее.

Было двадцать четвертое апреля, канун дня святого Марка. Для большинства людей этот день наступал и проходил незамеченным. Занятия в школах не отменялись. Никто не обменивался подарками. Не было ни специальных костюмов, ни праздничных мероприятий, ни распродаж, ни открыток, посвященных дню святого Марка, ни телепрограмм, которые выходят по особому случаю раз в год. Никто не отметил 25 апреля у себя в календаре.

Честно говоря, большинство людей вообще не в курсе, что у святого Марка есть день памяти.

Но смерть об этом помнила.

Сидя на каменной стенке и дрожа от холода, Блу сказала себе, что в этом году хотя бы нет дождя.

Каждый год, в канун дня святого Марка, Мора и Блу приезжали сюда – к уединенной разрушенной церкви, такой старой, что ее название позабылось. Эти развалины стояли среди поросших густым лесом холмов на окраине Генриетты, в нескольких милях от гор. Сохранились только внешние стены; крыша и пол давным-давно провалились. То, что не сгнило, скрылось под лозами плюща и какими-то зловонными побегами. Церковь окружала каменная стена, в которой был проделан один-единственный проход, достаточно широкий, чтобы могли пройти люди, несущие гроб. Упрямая тропка, которая словно не поддавалась сорнякам, вела к бывшей двери.

– А, – произнесла Нив, полная, но странно изящная, сидя рядом с Блу на стене.

Блу вновь, как и при первой встрече, была поражена ее необыкновенно красивыми руками. Пухлые запястья переходили в нежные, маленькие, как у ребенка, кисти с тонкими пальцами и овальными ногтями.

– А, – повторила Нив опять. – Вот это ночь.

Она сказала это так: «Вот это ночь», и Блу слегка поежилась. Она приезжала сюда вместе с матерью последние десять лет, но сегодня всё было по-другому.

Сегодня была ночь.

Впервые – и Блу не понимала, почему – Мора отправила Нив сторожить у церкви вместо себя. Она спросила у Блу, не против ли та составить Нив компанию, но на самом деле это был не вопрос. Блу всегда туда ездила – и поехала бы и на сей раз. Не то чтобы у нее были какие-то свои планы на канун дня святого Марка. Но Мора не могла не спросить. Незадолго до рождения Блу она решила, что отдавать детям приказы – это варварство. Поэтому Блу выросла в окружении повелительных вопросов.

Она сжала и разжала замерзшие кулаки. Края митенок обтрепались. Она связала их в прошлом году, и довольно скверно, но в них был несомненный шик. Не будь Блу такой тщеславной, она могла бы носить скучные, зато удобные перчатки, подаренные ей на Рождество. Но она была тщеславной – и носила свои обтрепанные митенки, несравненно более крутые, хотя и менее теплые. И здесь никто их не видел, кроме Нив и мертвых.

Апрельские дни в Генриетте обычно были приятны и теплы. Спящие деревья выпускали почки, обезумевшие от любви божьи коровки бились об оконные стекла. Но только не сегодня. Сегодня было холодно, как зимой.

Блу посмотрела на часы. Почти одиннадцать. В старых легендах говорилось, что караулить в церкви нужно в полночь, но мертвецы плохо следят за временем, особенно когда нет луны.

В отличие от Блу, которая нетерпеливо ерзала, Нив восседала на старой церковной ограде, как величественная статуя – руки сложены, лодыжки под длинной шерстяной юбкой скрещены. Блу, съежившаяся, маленькая и худая, напоминала беспокойную незрячую горгулью. Ее глаза – обычные, человеческие – в эту ночь ничего не видели. Эта ночь принадлежала пророкам и ясновидцам, ведьмам и медиумам.

Иными словами, всем ее родным.

Нив вдруг спросила в тишине:

– Ты что-нибудь слышишь?

Ее глаза сверкнули во мраке.

– Нет, – ответила Блу, потому что ничего не слышала.

Потом она подумала, что, возможно, Нив что-то услышала.

Нив смотрела на нее тем же самым взглядом, что и на фотографиях в Интернете – преднамеренно обескураживающим, потусторонним, и этот зрительный контакт продолжался на несколько секунд дольше приемлемого. Через несколько дней после приезда Нив Блу настолько встревожилась, что пожаловалась матери. Они тогда вдвоем заняли крохотную ванную – Блу собиралась в школу, а Мора на работу.

Блу, пытаясь собрать все пряди своих темных волос в рудиментарный хвостик, спросила:

– Ей обязательно надо так смотреть?

Мора, стоя в душе, что-то рисовала на запотевшем стекле кабинки. Она рассмеялась, и ее тело мелькнуло в просветах длинных пересекающихся линий, которые она вывела пальцем.

– Это просто ее фирменный знак.

Блу подумала, что прославиться можно и другими вещами.

Сидя на каменной ограде кладбище, Нив загадочно сказала:

– Я много чего слышу.

Но слышать было нечего. Летом в холмах кишмя кишели насекомые, пересвистывались птицы, вороны каркали вслед машинам. Но сегодня было слишком холодно, и никто еще не проснулся.

– У меня это по-другому, – сказала Блу, слегка удивившись: Нив еще как будто ничего не поняла.

В своей сплошь одаренной ясновидением семье она была неудачницей, простым наблюдателем тех оживленных бесед, которые ее мать, тетки и двоюродные сестры вели с миром, скрытым от большинства людей. Единственное, что отличало Блу от остальных, так это способность, результатами которой она сама воспользоваться не могла.

– Я слышу разговоры в той же мере, в какой их слышит телефон. Но я усиливаю звук для остальных.

Нив не отводила от нее взгляда.

– Вот почему Мора так хотела, чтобы ты поехала. Она заставляла тебя присутствовать на всех своих сеансах?

Блу вздрогнула при этой мысли. Среди клиентов, посещавших дом номер 300 на Фокс-Вэй, было много несчастных женщин, которые надеялись, что Мора предскажет им в будущем любовь и богатство. Сама мысль о том, чтобы целый день сидеть в доме, полном чужим горем, была мучительна. Блу понимала, что Море наверняка очень хотелось позвать ее, чтобы лучше слышать. Когда она была маленькой, то не могла в полной мере оценить, что Мора крайне редко просила ее поприсутствовать на сеансе, но потом, когда Блу поняла, что здорово усиливает чужие способности, поразилась материнской выдержке.

– Разве что сеанс был очень важный, – закончила она.

Взгляд Нив пересек тонкую черту между раздражающим и зловещим. Она произнесла:

– Знаешь, этим стоит гордиться. Умение усиливать чужие экстрасенсорные способности – редкий и ценный дар.

– Ой, подумаешь, – ответила Блу, но без сарказма.

Она хотела пошутить. За шестнадцать лет она вполне успела привыкнуть к мысли о том, что не обладает доступом к сверхъестественному. И Блу не желала, чтобы Нив думала, будто из-за этого у нее кризис личности.

Блу потянула нитку на перчатке.

– И у тебя много времени, чтобы дорасти до собственных ясновидческих способностей, – добавила Нив.

Ее взгляд сделался ненасытным.

Блу не ответила. Ей было неинтересно предсказывать людям будущее. Она предпочла бы выяснить свое.

Наконец Нив отвела глаза. Лениво водя пальцем по грязным камням, которые их разделяли, она сказала:

– По пути в город я проехала мимо школы. Академия Агленби. Ты там учишься?

Блу насмешливо вытаращила глаза. Разумеется, Нив как приезжая этого не знала, но все-таки по массивному каменному зданию и куче иномарок на парковке нетрудно было догадаться, что Академия Агленби – не та школа, которую они могли себе позволить.

– Это школа для мальчиков. Там учатся дети политиков, сынки нефтяных магнатов и… – Блу замолчала, раздумывая, кто еще мог быть достаточно богат, чтобы отправить своих детей в Агленби, – и сыновья любовниц, которым хорошо заплатили за молчание.

Нив подняла бровь, не глядя на нее.

– Вообще-то они просто ужасны, – сказала Блу.

Апрель был не лучшим временем года для Генриетты. Как только теплело, появлялись спортивные машины, и в них сидели парни в таких потрепанных шортах, каких не стыдятся только богачи. В будни они все носили школьную форму – брюки защитного цвета и свитера с вышитым на груди вороном. Было нетрудно разглядеть наступающего врага.

Воронята.

Блу продолжала:

– Они считают себя лучше нас, думают, что мы ради них будем лезть из кожи вон, и каждые выходные напиваются в стельку и раскрашивают из баллончиков указатель на Генриетту.

Академия Агленби была основной причиной того, что Блу выработала для себя два жизненных правила. Во-первых, держись подальше от парней, потому что с ними одни проблемы. Во-вторых, держись подальше от парней из Агленби, потому что они все придурки.

– Похоже, ты очень рассудительная девица, – сказала Нив, и Блу поморщилась: она и так это знала.

Когда денег мало, с самого детства невольно становишься рассудительным во всем.

В тусклом свете почти полной луны Блу вдруг заметила то, что Нив нарисовала на грязном камне. Она сказала:

– О. Мама тоже это рисовала.

– Правда? – спросила Нив.

Они вместе посмотрели на рисунок. Три изогнутые, пересекающиеся линии, представлявшие собой нечто вроде вытянутого треугольника.

– А Мора не говорила, что это такое?

– Она нарисовала это на двери душевой кабины. Я не спрашивала.

– Я увидела эту штуку во сне, – сказала Нив спокойным голосом, от которого Блу охватила неприятная дрожь. – И захотела посмотреть, на что она будет похожа, если ее нарисовать.

Она стерла рисунок ладонью и вдруг резко вскинула красивую руку.

– Кажется, они приближаются.

Вот зачем Блу и Нив приехали сюда. Каждый год Мора сидела на церковной ограде, подтянув колени к подбородку, смотрела в никуда и называла дочери имена. Для Блу кладбищенский двор оставался пустым, но для Моры он был полон мертвых. И не только уже имеющихся покойников, но и тех, кому предстояло умереть в течение следующих двенадцати месяцев. Для Блу это было всё равно что слышать только одного из участников диалога. Иногда ее мать встречала знакомых, но чаще всего ей приходилось подаваться вперед и спрашивать имена. Однажды Мора сказала, что, не будь дочери рядом, она не смогла бы добиться ответа. Мертвые просто не видели Мору без Блу.

Блу не надоело чувствовать себя постоянно нужной, но иногда ей хотелось, чтобы «нужная» не значило исключительно «полезная».

Дозор у церкви был важен для одной из самых необычных услуг, оказываемых Морой. Всем клиентам, жившим в Генриетте и ее окрестностях, она обещала дать знать, не умрут ли они и их близкие в следующем году. Казалось бы, кто не готов за это заплатить? Но, честно говоря, раскошеливались немногие. Потому что большинство людей не верят в предсказания.

– Ты что-нибудь видишь? – спросила Блу.

Она потерла застывшие руки, а потом взяла лежавшие рядом блокнот и ручку.

Нив сидела неподвижно.

– Что-то коснулось моих волос.

И вновь по плечам Блу пробежала ледяная дрожь.

– Это кто-то из них?

Нив хрипло ответила:

– Будущие мертвецы должны пройти по дороге мертвых, через ворота. Это, наверное, какой-то другой… дух, вызванный твоей энергией. Я не подозревала, какой эффект ты способна произвести…

Мора никогда не говорила, что Блу привлекает и других мертвых. Возможно, она не хотела пугать дочь. Или просто Мора их не видела, была нечувствительна к ним точно так же, как и Блу.

Блу с неприятной остротой ощутила легкий ветерок, который коснулся ее лица и раздул вьющиеся волосы Нив. Незримые и достаточно спокойные духи людей, которые еще не умерли, – это одно дело. Совсем другое – призраки, которые не обязаны придерживаться тропы.

– Они… – начала Блу.

– Кто ты? Роберт Нейман, – прервала ее Нив. – Как твое имя? Рут Верт. Как тебя зовут? Фрэнсис Пауэлл.

Блу быстро писала на слух, стараясь не отставать, по мере того как Нив уговаривала призраков. То и дело она вскидывала глаза на тропу, пытаясь увидеть… что-нибудь. Но, как всегда, там не было ничего, кроме разросшихся сорняков, едва видимых в темноте дубов и черного портала церкви, принимающего незримых духов.

Нечего слышать, нечего видеть. Никаких знаков присутствия мертвых, кроме имен в блокноте.

Возможно, Нив не ошиблась. Возможно, у Блу было нечто вроде кризиса личности. Иногда и правда казалось несправедливым, что магия и сила, присущие ее семье, достались Блу в виде одной лишь бумажной работы.

«По крайней мере, я все-таки могу в этом участвовать», – мрачно подумала Блу, хотя ей казалось, что в процесс она включена не больше, чем собака-поводырь.

Она поднесла блокнот к лицу – ближе, ближе, ближе, – чтобы разобрать в темноте собственные записи. Россыпь имен, популярных семьдесят-восемьдесят лет назад – Дороти, Ральф, Кларенс, Эстер, Герберт, Мелвин… И много одинаковых фамилий. Долину населяло некоторое количество старинных семей, которые были достаточно велики, даже если и не богаты.

Где-то за пределами мыслей Блу голос Нив зазвучал настойчивей.

– Как твое имя? – спросила она. – Послушай. Как тебя зовут?

Лицо у нее было испуганное, и Блу показалось, что это очень странно.

Она по привычке проследила взгляд Нив, устремленный в центр двора.

И увидела там фигуру.

Сердце Блу забилось, как будто кто-то кулаком стучал изнутри в грудную клетку.

Она его видела. Там, где никого не должно было быть, стоял человек.

– Я вижу, – произнесла Блу. – Нив, я вижу.

Блу всегда думала, что мертвые идут упорядоченной процессией, но этот дух бродил по двору и словно медлил. Это был молодой человек в просторных брюках и свитере, с растрепанными волосами, не вполне прозрачный, но в то же время бесплотный. Его фигура казалась мутной, как грязная вода, лицо размытым. Кроме юности, ни одной черты в нем не удавалось определить.

Он был очень молод… и с этим было труднее всего смириться.

Пока Блу смотрела на него, он остановился и поднес руку к щеке. Это был настолько «живой» жест, что Блу стало нехорошо. Затем юноша с усилием шагнул вперед, словно его толкнули в спину.

– Узнай, как его зовут, – прошипела Нив. – Мне он не отвечает, а я должна опросить остальных.

– Я? – спросила Блу, но все-таки слезла с ограды.

Ее сердце продолжало колотиться о ребра. Она спросила, чувствуя себя немного глупо:

– Как тебя зовут?

Юноша, казалось, не услышал ее. Не обращая на Блу внимания, он вновь двинулся по направлению к церковной двери – медленно, точно в трансе.

«Так мы и переходим в иной мир? – задумалась Блу. – Спотыкаясь и постепенно угасая, вместо того чтобы полностью осознавать происходящее?»

Нив принялась задавать вопросы другим духам, а Блу шагнула к скитальцу.

– Кто ты? – спросила она с безопасного расстояния, когда юноша уронил голову на руки.

Теперь она увидела, что у него нет четких очертаний, а лицо совсем бесформенное. Ничто в его облике не намекало, что это человек, но все-таки Блу видела перед собой юношу. Что-то подсказывало ее сознанию, кто перед ней, даже если об этом не свидетельствовали глаза.

Блу раньше думала, что обрадуется, когда увидит духа; но ничего подобного она не чувствовала. В голове крутилась одна мысль: «Он умрет в течение года». И как только Мора это выносила?

Блу осторожно подошла ближе. Она была уже так близко, что могла коснуться юноши, но тут он снова двинулся к церкви, хотя по-прежнему, казалось, не замечал Блу.

Оказавшись совсем рядом с мертвым, девушка почувствовала, что у нее заледенели руки. И сердце тоже. Незримые духи, не обладавшие собственным теплом, высасывали из Блу энергию, так что от холода она покрылась мурашками.

Юноша стоял на пороге церкви, и Блу поняла, интуитивно поняла, что, если он войдет, она упустит шанс узнать его имя.

– Пожалуйста, – сказала она, мягче, чем раньше, а затем протянула руку и коснулась края иллюзорного свитера.

Холод, подобный ужасу, нахлынул на нее. Блу попыталась успокоиться, напоминая себе то, что слышала сто раз: «Духи черпают энергию из того, что их окружает». Она только одно это и ощущала: как он использовал ее, чтобы оставаться видимым.

И все-таки Блу было страшно.

Она спросила:

– Ты скажешь мне, как тебя зовут?

Юноша повернулся к ней, и она с испугом обнаружила, что на нем свитер с эмблемой Агленби.

– Ганси, – ответил он.

Хотя его голос звучал тихо, он не шептал. Это был нормальный голос, который доносился откуда-то издалека.

Блу неотрывно рассматривала растрепанные волосы, смутные очертания внимательных глаз, ворона на свитере. Она заметила, что плечи у юноши мокрые и вся одежда забрызгана дождем, которому только предстояло пролиться. Стоя вблизи, она почуяла слабый запах мяты, присущий то ли ему, то ли духам вообще.

Он был совсем настоящим. Когда это наконец произошло – когда Блу увидела духа, – она не ощутила никакой магии. Ей показалось, что она заглянула в открытую могилу и встретила ответный взгляд.

– И всё? – шепотом спросила Блу.

Ганси закрыл глаза.

– Всё, что есть.

Он упал на колени – беззвучно, как и полагалось человеку, у которого не было тела. Одной рукой он уперся в землю, вдавив в нее пальцы. Чернота церкви выглядела отчетливей, чем очертания его плеч.

– Нив, – сказала Блу. – Нив, он… умирает.

Нив стояла у нее за спиной. Она ответила:

– Пока нет.

Ганси почти исчез. Он сливался с церковью, ну или церковь сливалась с ним.

Блу спросила – глуше, чем сама хотела:

– Почему… почему я его вижу?

Нив посмотрела через плечо, то ли потому что приближались новые духи, то ли потому что нет. Блу этого не знала. Когда Нив снова взглянула в сторону церкви, Ганси уже полностью исчез. Блу почувствовала, как ее тело вновь наполняется теплом, но отчего-то легкие словно оставались скованы льдом. В ней угнездилась опасная, сосущая тоска – то ли горе, то ли сожаление.

Нив сказала:

– Есть только две причины, по которым незрячий может увидеть духа в канун дня святого Марка, Блу. Или ты полюбишь этого человека, или убьешь.

2

– Это я, – сказал Ганси.

Он повернулся и встал лицом к машине. Ярко-оранжевый капот «Камаро» был поднят, скорее в знак поражения, чем из необходимости. Адам, известный друг машин, вероятно, смог бы определить, что сломалось на сей раз, но Ганси уж точно нет. Он кое-как сумел остановиться на обочине, в нескольких шагах от автострады, и теперь колеса, вывернутые в разные стороны, стояли на травянистых холмиках. Мимо, даже не притормозив, пронесся грузовик, и «Камаро» закачался.

В трубке отозвался голос Ронана Линча, его соседа:

– Ты пропустил всемирную историю. Я думал, тебя убили.

Ганси посмотрел на часы. Он пропустил не только историю. Было одиннадцать часов, и прохлада минувшей ночи уже казалась чем-то невероятным. К потной коже рядом с ремешком часов прилип комар. Ганси смахнул его. Один раз, в детстве, он ночевал под открытым небом. Но тогда у них были палатки. И спальники. И неподалеку стоял наготове «Ленд Ровер», на тот случай, если бы им с отцом надоело. По части ощущений это ничуть не напоминало минувшую ночь.

Ганси спросил:

– Ты записывал? Дашь конспект?

– Нет, – ответил Ронан. – Я думал, тебя убили.

Ганси сдул пыль с губ и поудобнее приложил телефон к уху. Он бы сделал конспект для Ронана.

– «Кабан» заглох. Забери меня, а?

Проезжавший мимо седан чуть притормозил, и его пассажиры уставились в окно. Ганси был симпатичным парнем, да и «Камаро» не оскорблял взгляд, но чужое внимание было вызвано вовсе не их красотой, а тем, что ученик Агленби беспомощно торчал на обочине в свой бессовестно оранжевой машине. Ганси прекрасно понимал: обитателям Генриетты, штат Вирджиния, мало что доставляло такое удовольствие, как унижение ребят из Агленби и их родных.

Ронан сказал:

– Старик, я тебя умоляю.

– Ты же не идешь на занятия. И всё равно будет перерыв…

Потом Ганси машинально добавил:

– Пожалуйста.

Ронан долго молчал. Он хорошо умел молчать, поскольку знал, что люди от этого нервничают. Но Ганси был готов к долгому пребыванию под открытым небом. В ожидании ответа Ронана он заглянул в машину, чтобы посмотреть, не осталось ли какой-нибудь еды в бардачке. Там лежал кусок вяленой говядины, однако срок годности у нее истек два года назад. Возможно, она валялась там еще до того, как он купил «кабана».

– Ты где? – наконец спросил Ронан.

– У поворота на Генриетту, на Шестьдесят четвертом шоссе. Привези мне бургер. И пару галлонов бензина.

Бензин не закончился, но, в любом случае, запас не помешал бы.

– Ганси… – кисло произнес Ронан.

– И Адама тоже привези.

Ронан отключился. Ганси снял свитер и бросил его на заднее сиденье. Это крошечное пространство было забито повседневным барахлом. Там лежали: учебник по химии, записная книжка в пятнах кофе, полурасстегнутый футляр для CD, откуда диски расползлись по всему сиденью, ну и прочие вещи, которые Ганси приобрел за полтора года жизни в Генриетте. Потрепанные карты, распечатки, неизменная тетрадь, фонарик, ивовый прут. Когда Ганси извлек из этого бардака цифровой диктофон, на сиденье спорхнул счет за пиццу (одну, большую, с колбасой и авокадо) и присоединился к десятку других, отличавшихся только датой.

Всю ночь он просидел возле чудовищно современной церкви Пресвятого Спасителя, включив диктофон и навострив уши. Он ждал… чего-то. Атмосфера была, мягко говоря, не волшебная. Скорее всего, он нашел не лучшее место для контакта с будущими мертвецами, однако Ганси возлагал большие надежды на канун дня святого Марка. Не то чтобы он ожидал увидеть мертвых. Все источники гласили, что человек, который отправляется сторожить к церкви, должен обладать «вторым зрением», а Ганси едва обладал и первым, если забывал надеть линзы. Он просто надеялся…

…на что-то. И получил то, что хотел. Просто он сам еще не вполне понимал, что именно.

Держа диктофон в руке, Ганси уселся спиной к заднему колесу, чтобы машина заслоняла его от проезжавших мимо автомобилей. По ту сторону ограждения до самого леса тянулось зеленеющее поле, а за ним вздымались загадочные синие вершины гор.

На пыльном мыске собственного ботинка Ганси начертил дугообразную форму обетованной энергетической линии, которая привела его сюда. Горный ветер шумел в ушах, напоминая приглушенный крик – не шепот, а именно крик, который звучал где-то далеко и был едва слышен.

Генриетта попросту выглядела таким местом, где могло случиться волшебство. Долина как будто нашептывала ему свои секреты. Было легче поверить, что они пока не поддаются Ганси, чем в то, что их в принципе не существует.

«Просто скажи мне, где ты».

Сердце у него ныло от желания узнать ответ, и боль ничуть не слабела от того, что была труднообъяснимой.

Похожий на акулу «БМВ» Ронана Лича затормозил позади «Камаро». Его блестящий черный корпус был припорошен зеленой пыльцой. Ганси почувствовал ногами вибрацию стереосистемы за мгновение до того, как разобрал мелодию. Когда он поднялся, Ронан как раз вылезал из машины. На пассажирском месте сидел Адам Пэрриш, третий член четверки, которая составляла круг ближайших друзей Ганси. Над воротом свитера у Адама виднелся аккуратно завязанный узел галстука, изящная рука крепко прижимала к уху тонкий телефон Ронана.

Через открытую дверь машины Адам и Ганси обменялись беглыми взглядами. Сдвинутые брови Адама спрашивали: «Ты что-нибудь нашел?» Расширенные глаза Ганси ответили: «Не то слово».

Адам, нахмурившись, убавил звук и что-то сказал в телефон.

Ронан захлопнул дверцу – он всегда производил массу шума – и направился к багажнику. По пути он сказал:

– Мой тупой братец хочет, чтобы мы сегодня встретились с ним в «Нино». Он будет с Эшли.

– Это он звонит? – спросил Ганси. – А что за Эшли?

Ронан достал канистру с бензином из багажника, не особенно боясь запачкать одежду. Как и Ганси, он носил школьную форму Агленби, но на нем она всегда выглядела исключительно непотребно. Галстук был завязан таким образом, что выражал полнейшее презрение, а из-под свитера торчали обтрепанные полы рубашки. Улыбка у Ронана была тонкой и злой. Если его машина напоминала акулу, она, несомненно, научилась у своего хозяина.

– Последняя пассия Диклана. И ради нее мы должны выглядеть прилично.

Ганси терпеть не мог изображать пай-мальчика в присутствии Диклана, старшего брата Ронана, который учился в выпускном классе, но он понимал, почему это необходимо. Свобода в семействе Линчей была сложным концептом, и в нынешний момент ключи от нее находились в руке у Диклана.

Ронан отдал Ганси канистру и взял диктофон.

– Он хочет, чтоб мы встретились сегодня, потому что знает, что я занят.

Топливный бак у «Камаро» был расположен под пружинной табличкой с номером, и Ронан молча наблюдал, как Ганси одновременно пытался справиться с крышкой бака, канистрой и табличкой.

– Мог бы и помочь, – сказал Ганси. – Раз уж не боишься загадить рубашку.

Ронан, без толики сочувствия, почесал коричневый струп, скрытый под пятью узловатыми кожаными шнурками, которые он носил на запястье. На прошлой неделе они с Адамом поочередно катали друг друга на багажной тележке, привязанной к «БМВ», и у обоих сохранились красноречивые отметины.

– Спроси, нашел ли я что-нибудь, – намекнул Ганси.

Вздохнув, Ронан указал на него диктофоном.

– Ну, ты нашел что-нибудь?

Говорил он без всякого энтузиазма, но таков уж был фирменный стиль Ронана Линча. Никто и никогда не знал, насколько велик на самом деле его интерес.

Бензин медленно капал на дорогие брюки Ганси (за месяц он портил уже вторую пару). Не то чтобы он был намеренно неаккуратным – и Адам повторял ему снова и снова: «Вещи стоят денег, Ганси» – просто он как будто не сознавал последствий своих поступков, пока не становилось слишком поздно.

– Кое-что. Четыре часа записи. И там что-то есть. Но я не понимаю, что это такое.

Он указал на диктофон.

– Запусти.

Повернувшись и уставившись на шоссе, Ронан нажал «пуск». Некоторое время стояла тишина, нарушаемая только ледяным треском сверчков. Потом послышался голос Ганси.

– Ганси, – произнес он.

Снова надолго воцарилось молчание. Ганси медленно потер пальцем щербатый хром на капоте «Камаро». Ему по-прежнему было странно слышать в записи свой голос и совершенно не помнить, когда он это сказал.

А потом, как будто издалека, донесся женский голос. Едва различимый.

– И всё?

Ронан подозрительно взглянул на Ганси. Тот поднял палец: подожди. Из диктофона лились какие-то приглушенные звуки, бормотание и шипение, тише, чем раньше. Ничего внятного, кроме повторяющихся интонаций: вопросы и ответы. А потом его собственный бесплотный голос произнес:

– Всё, что есть.

Ронан бросил взгляд на Ганси, стоявшего рядом с машиной. Как завзятый курильщик, он сделал глубокий вдох через раздутые ноздри и медленно выдохнул ртом.

Ронан не курил. Но некоторые привычки достались ему от предков.

Выключив запись, он сказал:

– Эй, чувак, ты льешь бензин на штаны.

– Ты даже не спросишь меня, что происходило вокруг, когда я это записывал?

Ронан молчал. Он продолжал смотреть на Ганси, а Ганси на него.

– Ничего не происходило. Правда. Я пялился на парковку, полную насекомых, которые в такую холодную ночь должны бы спать. И всё.

Ганси сомневался, что ему удастся что-нибудь услышать на парковке, даже если он правильно выбрал место. Если верить охотникам за силовыми линиями, с которыми он общался, эти линии иногда передавали чьи-то голоса по всей своей длине, пересылая звуки за сотни миль и десятки лет с того момента, когда их впервые услышали. Что-то вроде звуков-призраков или хаотической радиопередачи. И практически что угодно на линии могло послужить приемником. Диктофон, стереосистема, достаточно чуткие человеческие уши. Ганси, не обладавший никакими экстрасенсорными способностями, принес с собой диктофон, поскольку эти звуки зачастую можно было услышать, только прослушав сделанную запись.

Странность заключалась не в других голосах, а в голосе Ганси. Который был абсолютно уверен, что он не дух.

– Я ничего не говорил, Ронан. Всю ночь я не произносил ни слова. Как в записи оказался мой голос?

– А когда ты узнал, что он там?

– Я прослушивал запись, пока ехал обратно. Ничего, ничего, ничего и вдруг бац – мой голос. И тогда «кабан» заглох.

– Совпадение? – спросил Ронан. – Не думаю.

Он, несомненно, иронизировал. Ганси так часто твердил: «Я не верю в совпадения», что мог теперь это и не говорить.

Ганси спросил:

– Ну, что скажешь?

– Мы нашли святой Грааль, – ответил Ронан, слишком насмешливо, чтобы это можно было применить к делу.

Но факт оставался фактом: Ганси потратил четыре года на возню с мельчайшими доказательствами – и заметно воспрянул духом, услышав этот едва различимый голос. За полтора года в Генриетте он хватался за самые ненадежные слухи в поисках силовой линии – идеально прямой тропы, по которой текла незримая энергия земли, соединяя точки выхода в иной мир – и надеялся, что неуловимая могила находится рядом с ней. Это был профессиональный азарт – искать невидимую энергетическую линию. Она была… ну да, невидимой.

И чисто гипотетической. Но Ганси отказывался об этом думать. За семнадцать лет жизни он уже отыскал десятки вещей, которые, по мнению других, невозможно было найти, и твердо вознамерился добавить в свой список силовую линию, могилу и ее царственного обитателя.

Куратор музея в Нью-Мексико некогда сообщил Ганси: «Сынок, у тебя сверхъестественная способность находить всякие странные штуки». Потрясенный историк, специалист по Древнему Риму, добавил: «Ты заглядываешь под такие камушки, куда никому другому не придет в голову посмотреть». Один престарелый британский профессор сказал: «Мир выворачивает для тебя карманы, паренек». Ганси понял: главное – верить, что всё это существует. И понять, что все эти странные штуки – часть чего-то большего. Некоторые секреты открываются только тем, кто докажет свое упорство.

Ганси пришел к выводу: если у тебя есть необыкновенная способность что-то находить, значит, ты просто обязан поискать.

– О, это Пуп? – вдруг спросил Ронан.

Проезжавшая мимо машина притормозила, и они успели разглядеть любопытного водителя. Ганси был вынужден согласиться, что сидевший в машине человек и правда напоминал ехидного учителя латинского языка, бывшего питомца Агленби и злополучного обладателя имени Баррингтон Пуп. Ганси, вследствие собственного официального наименования – Ричард «Дик» Кэмпбелл Ганси Третий – спокойно относился к пижонским именам, но даже он признавал, что называться «Баррингтон Пуп» прямо-таки непростительно.

– Уж конечно, не остановился и не помог, – сердито сказал Ронан вслед машине. – Недомерок. Так что там с Дикланом?

Последняя реплика была обращена к Адаму, который вылезал из машины, держа в руке мобильник. Он протянул его Ронану, который пренебрежительно покачал головой. Ронан презирал все телефоны, включая собственный.

Адам сказал:

– Он приедет сегодня к пяти.

В отличие от Ронана, на Адаме был свитер из секонд-хенда, но Адам прилагал массу усилий, чтобы выглядеть безупречно. Он был высокий и стройный, с тонким, загорелым лицом и неровно подстриженными короткими волосами цвета пыли. Адам напоминал рисунок сепией.

– Очаровательно, – ответил Ганси. – Ты ведь с нами?

– А меня пригласили?

Адам умел быть исключительно вежливым. Когда он в чем-то сомневался, у него появлялся местный акцент. Как сейчас.

Он никогда не нуждался в приглашении. Но, видимо, они с Ронаном поругались. Неудивительно. Ронан сражался со всем, что несло на себе отпечаток общественных условностей.

– Не говори глупостей, – ответил Ганси и милостиво принял у Адама замасленный пакет с едой. – Спасибо.

– Это Ронан купил, – сказал Адам.

В денежных вопросах он быстро уступал другим и похвалы, и вину.

Ганси взглянул на Ронана, который стоял, привалившись к «Камаро», и рассеянно покусывал кожаный шнурок на запястье. Ганси сказал:

– Надеюсь, соуса там нет.

Выпустив шнурок изо рта, Ронан издевательски фыркнул.

– Я тебя умоляю.

– И маринованных огурцов, – добавил Адам, присаживаясь возле машины.

Он не только привез две небольшие канистры топливной присадки, но и тряпку, чтобы не запачкать брюки; весь процесс в его исполнении выглядел совершенно рутинным. Адам что было сил старался скрыть свои корни, но они вылезали при первой же возможности.

Ганси ухмыльнулся. Его начала постепенно охватывать радость открытия.

– Контрольный вопрос, мистер Пэрриш. Три вещи, которые указывают на близость силовой линии.

– Черные собаки, – снисходительно отозвался Адам. – Присутствие злых духов.

– «Камаро», – ввернул Ронан.

Ганси продолжал, как будто ничего не слышал:

– И привидения. Ронан, давай сюда доказательство.

Все трое стояли под утренним солнцем, пока Адам закрывал топливный бак, а Ронан перематывал запись. Далеко, над горами, пронзительно закричал краснохвостый ястреб. Ронан вновь нажал «пуск», и они услышали, как Ганси произнес собственное имя. Адам слегка нахмурился. От жары у него раскраснелись щеки.

Это было типичное утро последних полутора лет. Ронан и Адам к вечеру помирятся, учителя простят его за пропущенные уроки, а затем все они – Ганси, Адам, Ронан и Ной – отправятся есть пиццу, вчетвером против Диклана.

Адам сказал:

– Глянь машину, Ганси.

Оставив дверцу открытой, тот влез на водительское место. Ронан между тем включил запись с начала. Почему-то на этом расстоянии от звука нездешних голосов у Ганси медленно встали дыбом волоски на руках. Что-то в глубине души подсказывало ему, что эти безотчетные слова знаменуют начало чего-то нового, хоть он и не знал пока, чего именно.

– Ну, давай, «кабан»! – рыкнул Ронан.

Кто-то посигналил, проносясь мимо по шоссе.

Ганси повернул ключ. Мотор завелся, затих на мгновение… а затем оглушительно взревел и ожил. «Камаро» был готов прожить еще один день. Работало даже радио – заиграла песня Стиви Никс. Ганси попробовал жареную картошку, которую привезли ему друзья. Она остыла.

Адам заглянул в машину.

– Мы поедем за тобой. До школы машина еще дотянет, а за дальнейшее не поручусь, – предупредил он. – С ней по-прежнему что-то не так.

– Отлично, – громко ответил Ганси, перекрывая шум мотора.

Позади, в «БМВ», включились почти неслышные басы – Ронан утопил остатки своей души в электронной музыке.

– Итак. Есть предложения?

Адам полез в карман, достал клочок бумаги и протянул ему.

– Что это? – спросил Ганси, изучая неровный почерк.

Слова у Адама всегда выглядели так, как будто спасались бегством.

– Телефон экстрасенса?

– Если бы ты вчера ничего не нашел, мы бы с этим не торопились. А теперь тебе есть о чем спросить.

Ганси задумался. Экстрасенсы обычно говорили, что его ждет богатство и что ему суждены великие дела. Первое было абсолютной правдой, а второе, к сожалению, не исключалось. Но, быть может, новая зацепка, новый экстрасенс… вдруг они скажут ему что-нибудь еще.

– Ладно, – согласился он. – И о чем я буду спрашивать?

Адам протянул ему диктофон и задумчиво постучал пальцами по крыше «Камаро».

– Это же очевидно, – ответил он. – Мы выясним, с кем ты разговаривал.

3

Утром в доме номер 300 на Фокс-Вэй всегда царили ужас и беспорядок. Очередь в ванной, перепалка за столом из-за того, что кто-то положил в чашку лишний чайный пакетик. Блу отправлялась в школу, а наиболее продуктивные или менее прозорливые родственницы – на работу. Тосты подгорали, хлопья размокали, холодильник по нескольку минут стоял открытым. Звенели ключи, и автовладелицы спешно договаривались, кто кого везет.

В процессе обязательно начинал звонить телефон, и Мора говорила: «Мироздание взывает к тебе по второй линии, Орла» – или что-то вроде того, и тогда Джими, Орла и еще кто-нибудь из теток и подруг начинали ссориться, кто пойдет наверх к телефону. Два года назад двоюродная сестра Блу, Орла, решила, что телефонные консультации экстрасенса – это очень прибыльно, и, после нескольких стычек с Морой по поводу общественной репутации, победила. Точнее сказать, Орла дождалась, когда Мора уехала на конференцию, и тайно провела телефон. Это было не столько больное место, сколько воспоминание о больном месте. Звонки начинались с семи утра, и случались дни, когда доллар за минуту не казался чрезмерно высокой ценой.

Каждое утро бросало Блу вызов. И ей нравилось думать, что она заметно совершенствуется.

Но на следующий день после бдения у церкви Блу не пришлось силой пробиваться в ванную или собирать себе завтрак в школу, в то время как Орла роняла тосты намасленной стороной вниз. Когда она проснулась, в спальне, которую обычно заливал утренний свет, царили вечерние сумерки. В соседней комнате Орла разговаривала то ли со своим парнем, то ли с очередным клиентом, позвонившим на горячую линию. У нее вообще трудно было понять разницу. В обоих случаях у Блу потом возникало желание вымыться.

Блу без всяких проблем заняла душ и посвятила максимум внимания волосам. Они едва касались плеч – достаточно длинные, чтобы стянуть их сзади, но не настолько, чтобы это можно было проделать без помощи заколок. В результате получился неровный, лохматый хвостик с выбившимися прядями и разномастными заколками по бокам. Он выглядел эксцентрично и неопрятно. Блу изо всех сил постаралась придать ему именно такой вид.

– Мам, – сказала она, вприпрыжку спускаясь по кривой лестнице.

Мора стояла за кухонным столом и смешивала какие-то рассыпные чаи. Пахло устрашающе.

Она даже не обернулась. На столе, по обе стороны от нее, простирались целые моря, зеленые просторы трав.

– Совсем необязательно так носиться.

– Почему ты не разбудила меня в школу? – сердито спросила Блу.

– Я будила, – ответила Мора. – Дважды.

И добавила вполголоса:

– Ч-черт.

Из-за стола донесся негромкий голос Нив:

– Тебе помочь, Мора?

Она сидела там с чашкой чая, такая же пухлая и ангелоподобная на вид, как всегда. Невозможно было догадаться, что Нив не спала целую ночь. Она посмотрела на Блу, которая попыталась избежать зрительного контакта.

– Я вполне способна приготовить чертов чай для медитации, спасибо большое, – ответила Мора и добавила, взглянув на дочь: – Я позвонила в школу и сказала, что ты заболела. Особенно подчеркнула, что у тебя рвота. Завтра не забудь изображать слабость.

Блу потерла глаза. Она никогда еще не пропускала школу после ночного дежурства у церкви. Ей, конечно, хотелось спать, но обычно она не чувствовала себя настолько опустошенной.

– Это потому что я видела его? – спросила она у Нив.

К сожалению, Блу продолжала помнить того юношу очень отчетливо. Ну или, точнее, его образ. Его пальцы, распластанные по земле. Блу хотелось это развидеть.

– Я поэтому так долго проспала?

– Потому что ты позволила пятнадцати духам пройти сквозь твое тело, пока болтала с мертвым мальчиком, – сдержанно отозвалась Мора, прежде чем Нив успела ответить. – Во всяком случае, так мне сказали. Господи, эти листья правда должны так пахнуть?

Блу повернулась к Нив, которая продолжала жизнерадостно прихлебывать чай.

– Это правда? Я так вымоталась, потому что сквозь меня прошли призраки?

– Ты позволила им черпать у себя энергию, – сказала Нив. – У тебя ее, конечно, много, но не настолько.

Вслед за этим у Блу появились две мысли. Во-первых – «значит, у меня много энергии?». И во-вторых – «кажется, я зла». Она ведь ненамеренно позволила духам выкачивать из нее силы.

– Надо было научить девочку приемам защиты, – заметила Нив.

– Кое-чему я ее научила. Я не такая уж плохая мать, – ответила Мора, протягивая Блу чай.

Та ответила:

– Я это даже пробовать не буду. Пахнет ужасно.

И достала из холодильника йогурт. А потом, в знак солидарности с матерью, сказала Нив:

– Раньше мне никогда не приходилось себя защищать.

Нив задумчиво произнесла:

– Удивительно. Ты настолько увеличиваешь силовое поле, что я просто в толк не возьму, отчего духи не являются к тебе прямо сюда.

– Прекрати, – с раздражением сказала Мора. – Ничего страшного в мертвых нет.

Блу по-прежнему видела призрачный облик Ганси, растерянного и сломленного. Она сказала:

– Мама, насчет духов… можно сделать так, чтобы эти люди не умерли? Ну… предупредить их.

И тут зазвонил телефон. Он продолжал трезвонить, и это значило, что Орла пока занята.

– Блин, Орла! – воскликнула Мора, хотя та и не могла это услышать.

– Я отвечу, – сказала Нив.

– Но… – Мора не договорила.

Возможно, она имела в виду, что Нив обычно брала гораздо больше, чем доллар за минуту.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – сказала мать, когда Нив вышла из кухни. – Но большинство из них умрет от сердечного приступа, рака и других вещей, которые нельзя предотвратить. Этот мальчик умрет.

Блу вновь посетило чувство, которое у нее уже было, – странная печаль.

– Сомневаюсь, что парень из Агленби скончается от инсульта. Зачем ты вообще рассказываешь об этом клиентам?

– Чтобы они могли привести дела в порядок и сделать перед смертью всё, что им хочется.

Мора повернулась и устремила на Блу понимающий взгляд. Вид у нее был впечатляющий, пусть даже она стояла на кухне босиком и в джинсах, с кружкой чая, от которого несло гнилью.

– Я не буду тебе мешать, Блу. Но учти, он не поверит, даже если ты его найдешь. И даже если он будет знать заранее, это, скорее всего, ему не поможет. Возможно, ты убережешь мальчика от какой-нибудь глупости. А возможно, просто испортишь ему последние месяцы жизни.

– Ты прямо как Полианна, – огрызнулась Блу.

Но она знала, что Мора права, хотя бы отчасти. Большинство из тех, кого Блу знала, полагали, что ее мать зарабатывает на жизнь салонными фокусами. И что в любом случае она могла сделать? Найти некоего ученика из Агленби, постучать в окно «Лексуса» и предупредить, чтобы он проверил тормоза и дату страховки?

– Я, скорее всего, не смогу воспрепятствовать вашей встрече, – продолжала Мора. – Если Нив права насчет того, почему ты его увидела. Ваша встреча предначертана судьбой.

– Судьбой, – повторила Блу, сердито глядя на мать. – Это слишком громкое слово, чтобы швыряться им перед завтраком.

– Все в этом доме позавтракали уже давным-давно, – сказала Мора.

Ступеньки заскрипели. Это возвращалась Нив.

– Кто-то ошибся номером, – бесстрастно сказала она. – У вас много таких?

– Наш телефон только одной цифрой отличается от телефона компании эскорт-услуг, – ответила Мора.

– А. Теперь понятно. Блу, – продолжила она, вновь усаживаясь за стол, – если хочешь, я попытаюсь понять, от чего он умрет.

Мора и Блу немедленно взглянули на нее.

– Да, – произнесла Блу.

Мора собиралась что-то сказать, но затем просто сжала губы.

Нив спросила:

– Есть виноградный сок?

Удивленная Блу подошла к холодильнику и вопросительно подняла кувшин.

– Виноградно-клюквенный сгодится?

– Вполне.

Мора, всё еще с непонятным выражением лица, полезла в шкаф и достала темно-синюю миску для салата. Она со стуком поставила ее перед Нив.

– Я не стану отвечать за то, что ты увидишь, – предупредила Мора.

Блу спросила:

– Что это значит?

Женщины промолчали.

Слегка улыбнувшись, Нив наполнила миску соком до краев. Мора выключила свет. По сравнению с сумерками на кухне мир за окном вдруг показался таким ярким. Цветущие деревья прижимались к окнам, зеленые листья распластывались по стеклу, и Блу вдруг с особой остротой ощутила, что окружена деревьями. Как будто она находилась посреди замершего леса.

– Если хочешь смотреть, пожалуйста, не шуми, – заметила Нив, ни на кого не глядя.

Блу подтянула стул и села. Мора облокотилась на стол и скрестила руки. Это было редкое зрелище: она явно расстроилась, но ничего не предпринимала.

Нив спросила:

– Напомни, как его звали?

– Он сказал – Ганси.

Блу почему-то было неловко произносить это имя. Сама мысль о том, что, возможно, его жизнь и смерть зависят от нее, как будто возложила на Блу ответственность за символическое присутствие Ганси в этой кухне.

– Вполне достаточно.

Нив наклонилась над миской, шевеля губами. В миске медленно двигалось ее темное отражение. Блу продолжала думать над словами Моры: «Я не стану отвечать за то, что ты увидишь».

То, что они с Нив увидели, показалось ей серьезнее, чем обычно. Не просто игра природы; скорее, религия.

Наконец Нив что-то забормотала. Хотя Блу ничего не поняла в этих невнятных звуках, на лице Моры мелькнуло выражение торжества.

– Так, – сказала Нив. – Кое-что есть.

Она произнесла это с ударением на последнем слове, и Блу поняла, что будет дальше.

– Что ты увидела? – спросила она. – Как он умер?

Нив не сводила глаз с Моры. Она одновременно и отвечала, и задавала вопрос.

– Я увидела его. А потом он исчез. Ушел в абсолютное ничто.

Мора всплеснула руками. Блу хорошо знала этот жест. Мать делала его, кладя конец спору, после того как ей удавалось произнести решающий аргумент. Но на сей раз решающий аргумент находился в миске с виноградно-клюквенным соком, и Блу понятия не имела, что это означало.

Нив сказала:

– Только что он был там, а потом вдруг пропал.

– В Генриетте такое бывает, – сказала Мора. – Здесь есть место… или места… которые я не вижу. А иногда… – она не смотрела на Блу, и та поняла, что мать очень старается не смотреть на нее, – а иногда вижу то, чего совсем не ожидала.

Блу припомнила бесчисленные случаи, когда Мора настаивала, что они должны остаться в Генриетте, пусть даже жизнь там становилась всё дороже и появлялись возможности переехать. Блу однажды обнаружила на мамином компе пачку писем; один из клиентов страстно умолял Мору взять с собой Блу и «всё остальное, без чего вы не можете жить» и перебраться к нему в Балтимор. В ответ Мора строго сообщила, что это невозможно по многим причинам, из которых главная – что она не желает покидать Генриетту, а наименьшая – что он, быть может, маньяк с топором. Клиент прислал в ответном письме всего лишь грустный смайлик. Блу потом долго гадала, что с ним сталось.

– Я хочу знать, что ты видела, – сказала Блу. – Что значит «ничто»?

Нив ответила:

– Я следовала за юношей, которого мы видели вчера ночью, к его смерти. Я почувствовала, что по времени она близка… но затем он исчез, скрылся в каком-то месте, которое я не смогла разглядеть. Не знаю, как объяснить. Мне показалось, что это я сама.

– Нет, – возразила Мора и пояснила, увидев любопытство на лице Блу: – Бывает, на экране телевизора нет картинки, но ты понимаешь, что он включен. Вот на что это похоже. Впрочем, раньше я никогда не видела, чтобы человек туда уходил…

– Ну а он ушел. – Нив оттолкнула миску от себя. – Ты сказала, что это не всё. Что еще оно мне покажет?

Мора ответила:

– Каналы, которые не входят в основной пакет.

Нив стукнула своими красивыми пальцами по столу – один раз – и сказала:

– Раньше ты мне об этом не говорила.

– Мне казалось, что это не относится к делу, – произнесла Мора.

– Место, где могут исчезать молодые люди, к делу вполне относится. И умения твоей дочери – тоже. – Нив устремила свой вечный взгляд на Мору.

Та оттолкнулась от стола и подошла к окну.

– Мне надо на работу, – наконец сказала Блу, поняв, что разговор окончен.

Отражение листьев за окном медленно затрепетало в миске, по-прежнему напоминая лес, хотя и смутно.

– Ты пойдешь в этом? – поинтересовалась Мора.

Блу посмотрела на себя. На ней было надето несколько тонких рубашек, в том числе та, которую она видоизменила, изрезав почти в лоскуты.

– А в чем проблема?

Мора пожала плечами.

– Ни в чем. Я всегда мечтала об оригинальной дочери. Просто до сих пор не вполне понимала, в какой мере сбылись мои злобные замыслы. Ты сегодня допоздна?

– До семи. Ну или чуть подольше. У Сиалины смена до полвосьмого, но она всю неделю твердила, что брат купил ей билеты на «Вечер», и если кто-нибудь подменит ее на последние полчаса…

– Ты не смогла отказать. Что такое «Вечер»? Тот фильм, где девушек убивают топорами?

– Именно.

Блу доела йогурт и мельком взглянула на Нив, которая по-прежнему, нахмурившись, смотрела на миску с соком, стоявшую за пределами досягаемости.

– Ладно, я пошла.

Она отодвинула стул. Мора молчала, и это тяжелое молчание было красноречивей всяких слов. Блу не спеша отнесла баночку из-под йогурта в мусорное ведро, бросила ложку в раковину и развернулась, чтобы пойти наверх и обуться.

– Блу, – наконец сказала Мора. – Тебя ведь не надо предупреждать, чтобы ты никого не целовала, правда?

4

Адам Пэрриш был другом Ганси вот уже полтора года – и знал, что эта дружба накладывает определенные обязательства. А именно, ему приходилось верить в сверхъестественное, терпеть сложные отношения Ганси с деньгами и сосуществовать с остальными его друзьями. Первые два пункта представляли проблему, только если что-то случалось за пределами Агленби, а последний – если речь шла о Ронане Линче.

Ганси когда-то сказал Адаму, что большинство людей просто не умеют обращаться с Ронаном. Иными словами, он боялся, что в один прекрасный день кто-нибудь упадет на Ронана и поранится.

Иногда Адам гадал, был ли Ронан таким до того, как у него умер отец, но в те времена с ним был знаком только Ганси. Точнее, Ганси и Диклан, но последний, казалось, теперь тоже был не в состоянии справиться с братом – вот почему он постарался запланировать свой визит на такое время, когда Ронан отсутствовал.

Адам ждал на площадке второго этажа, вместе с Дикланом и его девушкой. Девушка, окутанная шуршащим белым шелком, выглядела точь-в-точь как Брианна, или Кейли, ну или как там звали последнюю пассию Линча-старшего. Они все были блондинками, с волосами до плеч, с бровями в тон черным кожаным ботинкам Диклана. Сам Диклан – в строгом костюме, согласно правилам для учеников выпускного класса, избравших политическую карьеру, – выглядел лет на тридцать.

Адам задумался, будет ли он сам выглядеть в костюме так же официально или возраст подведет его и сделает смешным.

– Спасибо, что встретил нас, – сказал Диклан.

– Не за что, – ответил Адам.

В самом деле, причина, по которой он согласился прогуляться с Дикланом и Девушкой от самого Агленби, не имела ничего общего с добротой и была связана исключительно с интуицией, которая не давала Адаму покоя. В последнее время ему казалось, что кто-то… наблюдает за их поисками силовой линии.

Он сам не знал, как облечь это ощущение в конкретные слова. Чей-то взгляд, перехваченный краем глаза, тихие шаги на лестнице, которые не принадлежали никому из ребят, слова библиотекаря, заметившего, что кто-то спросил книгу по эзотерике сразу после того, как Ганси и Адам ее вернули. Впрочем, он не хотел беспокоить Ганси, пока окончательно не убедится. У того и так хватало проблем.

Адам даже не задумывался, шпионит за ними Диклан или нет. Он и так знал, что, конечно, шпионит. Однако он не сомневался, что это связано с Ронаном, а не с силовой линией. И все-таки не помешало бы понаблюдать.

Прямо сейчас Девушка украдкой поглядывала по сторонам (что именно поэтому было трудно не заметить). Дом по адресу «Монмут, 1136» представлял собой ненасытного вида кирпичное строение, разоренное, с черными провалами окон, которое возвышалось над заросшей парковкой, занимавшей почти целый квартал. Об изначальном предназначении этого здания свидетельствовала надпись на восточной стене: «Монмутская фабрика». Однако, как Ганси и Адам ни старались, им не удалось выяснить, что именно здесь производили. Что-то, для чего были нужны восьмиметровые потолки и просторные помещения; что-то, от чего остались влажные потеки на полу и дыры в кирпичных стенах. Что-то, в чем мир больше не нуждался.

Шагая по лестнице на второй этаж, Диклан шепотом излагал всё это Девушке, а она нервно хихикала, как будто с ней делились секретом. Адам заметил, как губы Диклана во время разговора легонько коснулись уха Девушки; он отвернулся в ту самую секунду, когда Диклан взглянул на него.

Адам очень хорошо умел наблюдать, оставаясь незамеченным. Только Ганси мог его застукать.

Девушка указала на треснутое окно, выходившее на парковку. Диклан проследил ее взгляд и увидел черные, агрессивные линии, которые оставили там колеса машин Ганси и Ронана. Лицо у него помрачнело; даже если бы это всё натворил один Ганси, Диклан предположил бы, что это был Ронан.

Адам уже стучал – но он постучал еще раз, условленным образом, один долгий, два коротких.

– Там не прибрано, – извиняющимся тоном произнес он.

Это было сказано скорее ради Девушки, чем ради Диклана, который прекрасно знал, в каком состоянии квартира. Диклан отчего-то считал бардак привлекательным для посторонних; он производил какие-то расчеты. Его интересовала невинность Эшли, и каждый сегодняшний шаг был спланирован именно с этой целью, даже короткая остановка на Монмутской фабрике.

Никто не ответил.

– Может, я позвоню? – спросил Диклан.

Адам подергал ручку (заперто), а потом уперся в нее коленом и немного приподнял дверь. Она распахнулась. Девушка издала одобрительный звук, однако успех этого предприятия зависел скорее от ржавых петель, чем от силы мышц.

Они вошли в помещение, и Девушка запрокинула голову. Над ними уходил ввысь потолок, который поддерживали железные балки. Апартаменты Ганси представляли собой лабораторию мечтателя. Перед ними простирался весь второй этаж, площадью в несколько тысяч футов. Две стены состояли сплошь из старых окон – десятки крошечных кривых стекол и всего несколько нормальных – а другие две были увешаны картами. Горы Вирджинии, Уэльса, европейских стран… Их испещряли проведенные фломастером дугообразные линии. В небо на западе был устремлен телескоп. У его подножия грудами лежали странные электронные приборы, предназначенные для измерения магнитной активности.

И всюду, всюду лежали книги. Не аккуратные стопки интеллектуала, долженствующие впечатлить гостей, а неуклюжие груды сумасшедшего ученого. Книги на иностранных языках. Словари тех языков, на которых были написаны эти книги. А еще подшивки спортивных журналов с супермоделями в купальниках.

У Адама возникло знакомое ощущение. Не ревность. Желание. Однажды у него тоже будет достаточно денег, чтобы приобрести такой дом. Дом, который снаружи выглядел бы точно так же, как Адам внутри.

Тихий голос в душе поинтересовался, приобретет ли Адам хоть когда-нибудь внутреннее достоинство или с этим нужно родиться. Ганси был таким, потому что с самого детства жил в роскоши – как виртуоз, которого сажают за рояль, едва он научится сидеть.

Адам, парвеню и самозванец, до сих пор боролся со своим неуклюжим местным акцентом и хранил мелочь в коробке из-под хлопьев под кроватью.

Стоя рядом с Дикланом, Девушка прижала руки к груди, в бессознательной реакции на мужскую наготу. В данном случае обнаженной была вещь, а не человек – кровать Ганси. Ничего, кроме кое-как застеленных двух матрасов на голой металлической раме, откровенно стоящей посреди комнаты. Полное отсутствие приватности придавало этому зрелищу нечто глубоко интимное.

Сам Ганси сидел за старым столом, повернувшись к ним спиной. Он смотрел в окно, выходившее на восток, и постукивал ручкой. Перед ним лежала открытой толстая тетрадь. Страницы были оклеены вырезками из книг и густо испещрены записями.

Адама, как это иногда случалось, потряс вневременной облик Ганси: старик в теле юноши или юноша с умом старика.

– Это мы, – сказал Адам.

Ганси не ответил, и Адам первым подошел к другу, который как будто ничего вокруг не замечал. Девушка издала несколько междометий, которые все начинались с «о». С помощью коробок из-под хлопьев, пластмассовых контейнеров и краски Ганси возвел в центре комнаты точную копию Генриетты, по колено высотой, поэтому гости были вынуждены пройти по Главной улице, чтобы добраться до стола. Адам знал правду: эти здания были симптомом бессонницы. Во время очередной бессонной ночи появлялась новая стена.

Адам остановился перед Ганси. Вокруг сильно пахло мятой: тот рассеянно жевал листок. Адам постучал по наушнику в правом ухе Ганси. Друг испуганно вздрогнул и вскочил.

– О… привет.

Как всегда, у него был вид героя всех американских войн – растрепанные каштановые волосы, прищуренные от летнего солнца ореховые глаза, прямой нос, любезно дарованный ему древними англосаксонскими предками. Буквально всё в Ганси говорило о доблести, власти и крепком рукопожатии.

Девушка уставилась на него.

Адам хорошо помнил, что при первой встрече Ганси показался ему устрашающим. Как будто их было двое – первый обитал внутри постоянно, а второй надевался сверху поутру, когда Ганси клал бумажник в задний карман брюк. Первый был беспокойным и страстным и не обладал никаким характерным выговором, а второй буквально источал скрытую силу и разговаривал с гладким, красивым акцентом, присущим выходцам из аристократических семей Вирджинии. Для Адама было загадкой, отчего две эти версии не совмещались.

– Я не слышал, как вы вошли, – сказал Ганси, и они с Адамом стукнулись сжатыми кулаками.

В исполнении Ганси этот жест был одновременно очаровательным и неловким, как произнесенная на незнакомом языке фраза.

– Эшли, это Ганси, – сказал Диклан приятным нейтральным тоном.

Таким голосом сообщают о торнадо и приближении холодного фронта. О побочных эффектах маленьких синих таблеток. О технике безопасности на борту лайнера номер 747, которым мы летим. Диклан добавил:

– Дик Ганси.

Если Ганси и подумал, что подружки Диклана вполне взаимозаменяемы, то не выказал этого. Он просто поправил, добавив в голос капельку льда:

– Как тебе известно, Дик – это мой отец. А я просто Ганси.

Эшли с удивлением взглянула на него.

– Дик?

– Традиционное имя, – ответил Ганси, с усталым видом человека, которому надоело, когда его переспрашивают. – Я стараюсь на него не отзываться.

– Ты учишься в Агленби? Супер. А почему ты не живешь в школе? – спросила Эшли.

– Потому что всё это здание принадлежит мне, – ответил Ганси. – И это гораздо выгоднее, чем платить за комнату в общежитии. Ее нельзя продать, после того как окончишь школу. Считай, деньги пропали.

Дик Ганси Третий терпеть не мог, когда ему говорили, что он похож на Дика Ганси Второго, но прямо сейчас он действительно на него походил. Оба, когда хотели, наряжали логику в изящный клетчатый жилетик и выгуливали на аккуратном коротком поводке.

– Господи… – произнесла Эшли и посмотрела на Адама.

Долго ее взгляд не задержался, но, тем не менее, Адам вспомнил, что свитер у него на плече протерся.

«Ничего страшного. Она туда не смотрит. Никто, кроме тебя, этого не замечает».

Адам с некоторым усилием расправил плечи, жалея, что школьная форма сидит на нем не так безыскусно, как на Ганси и Ронане.

– Эш, ты просто не представляешь, почему Ганси поселился именно здесь, – сказал Диклан. – Расскажи ей, парень.

Ганси не мог устоять. Ему всегда страстно хотелось поговорить о Глендауэре. Поэтому он спросил:

– А что ты знаешь про валлийских королей?

Эшли поджала губы, пощипывая пальцами кожу на горле.

– Хм… Левеллин. Глендауэр. Лорды Английской марки.

Улыбка на лице Ганси вполне могла воспламенить угольные копи. Адам понятия не имел о Левеллине и Глендауэре, когда они с Ганси познакомились. Тому пришлось объяснить, что Овайн Глендур – или Оуэн Глендауэр, как говорили англичане, – был средневековым валлийским лордом, который боролся за свободу Уэльса, а затем, когда его поимка казалась неизбежной, просто исчез со страниц истории.

Но Ганси всегда был не прочь рассказать об этом еще раз. Он повествовал о древних событиях, как будто они произошло совсем недавно. Ганси с восторгом говорил о магических знамениях, которые сопровождали рождение Глендауэра, о его легендарной способности становиться невидимым, о невероятных победах над превосходящим противником и, наконец, о загадочном исчезновении. Слушая Ганси, Адам видел зеленое подножье валлийских холмов, широкую сверкающую гладь реки Ди, суровые северные горы, в которых скрылся Глендауэр.

В рассказах Ганси Овайн Глендур не мог умереть.

Адам слушал, и ему было совершенно ясно, что для Ганси Глендауэр – больше, чем историческое лицо. Он воплощал буквально всё – мудрость и смелость, уверенность в избранном пути, связь с мистическими силами, общее уважение, оставшуюся в веках память.

Ганси, вновь погрузившийся в очарование древних тайн, совсем разошелся. Он спросил у Эшли:

– Ты слышала легенды о спящих королях? Что герои вроде Левеллина, Глендауэра и короля Артура на самом деле не умерли – они просто спят в своих гробницах и ждут пробуждения.

Эшли вяло моргнула и ответила:

– Мне кажется, это метафора.

Может, она была и не такой тупой, как они думали.

– Возможно, – ответил Ганси и шикарным жестом указал на карты, исчерченные линиями силы, вдоль которых, как он полагал, перемещался Глендауэр.

Схватив лежавшую на столе тетрадь, он стал перебирать карты и вырезки в качестве примеров.

– Я полагаю, что тело Глендауэра перевезли в Новый Свет. А именно – сюда. В Вирджинию. Я хочу найти, где он похоронен.

К большому облегчению Адама, Ганси умолчал о том, что, по его убеждению, легенды гласили правду и спустя столько веков Глендауэр был еще жив. И о том, что, по мнению Ганси, он должен был оказать большую услугу тому, кто его разбудит. И о том, что желание найти давно пропавшего короля не давало ему покоя. И о полуночных звонках Адаму, когда Ганси, помешанному на поисках, не спалось. О микрофильмах и музеях, о газетных статьях и металлоискателях, о бонусах постоянного пользователя авиалиний и о потрепанных иностранных разговорниках.

И обо всем, что касалось магии и силовых линий.

– С ума сойти, – сказала Эшли, не сводя глаз с тетради. – А с чего ты взял, что он здесь?

На этот вопрос можно было ответить двумя способами. Первый способ основывался исключительно на исторических данных и вполне подходил для широкой публики. Другой предполагал упоминание о волшебных лозах и магии. Иногда, в неудачные дни, Адам верил в первый вариант, и то не до конца. Но быть другом Ганси значило надеяться на второй. В этом, к большой досаде Адама, преуспевал Ронан: его вера в сверхъестественное объяснение была непоколебима. А вере Адама недоставало полноты.

Эшли, то ли потому, что на нее смотрели как на нечто преходящее, то ли потому, что сочли скептиком, удостоилась исторической версии. Профессорским тоном Ганси рассказал про валлийские топонимы в окрестностях, про артефакты пятнадцатого века, обнаруженные при раскопках в Вирджинии, и про мнение ученых касательно того, что валлийцы, возможно, бывали в доколумбовой Америке.

Примерно на середине лекции из тщательно прибранной комнатки по соседству с бывшим кабинетом, который захватил себе Ронан, появился Ной – третий обитатель Монмутской фабрики, обычно склонный к отшельничеству. Кровать Ноя соседствовала в этом крохотном помещении с каким-то загадочным механизмом – Адам подозревал, что это печатный станок.

Ной, войдя в зал, не столько улыбнулся Эшли, сколько вылупился на нее. Он побаивался незнакомых.

– Это Ной, – сказал Диклан таким тоном, который подтвердил подозрения Адама: Монмутская фабрика и ее обитатели входили в туристический маршрут Диклана и Эшли и могли послужить предметом для беседы за ужином.

Ной протянул руку.

– Ой, какая холодная, – пожав ее, сказала Эшли и потерла пальцы о блузку.

– Я семь лет как умер, – сказал Ной. – Ничего не поделаешь.

Ной, в отличие от своей девственно-чистой комнаты, всегда выглядел немного неопрятно. Что-то вечно было не так с одеждой, с зачесанными назад светлыми волосами. Мятая школьная форма Ноя отчасти избавляла Адама от ощущения, что он один тут выглядит неуместно. Было трудно чувствовать себя частью Агленби, стоя рядом с Ганси, чья белая крахмальная сорочка в стиле Джорджа Вашингтона стоила дороже, чем велосипед Адама (а кто говорит, что рубашка, сшитая умелым итальянским портным, ничем не отличается от купленной в магазине, просто никогда таковую не видел). Или даже рядом с Ронаном, который потратил девятьсот долларов на татуировку, просто чтобы позлить брата.

Угодливый смешок Эшли прервался, когда открылась дверь спальни Ронана. Лицо Диклана заволокла грозовая туча.

Ронан и Диклан Линчи были братьями – одинаковые темные волосы и острые носы не оставляли сомнений, – но Диклан был массивным, а Ронан хрупким. Крупная челюсть и улыбка Диклана гласили: «Голосуй за меня», а стриженая голова и тонкие губы Ронана намекали: «Это растение ядовито».

– Ронан, – произнес Диклан.

Когда они разговаривали с Адамом по телефону, Диклан поинтересовался: «Когда Ронана НЕ будет?»

– Я думал, ты играешь в теннис.

– Я играл, – ответил Ронан.

Ненадолго наступило молчание. Диклан обдумывал, что сказать в присутствии Эшли, а Ронан наслаждался эффектом, который произвела эта неловкая пауза на его брата. Двое Линчей (всего в Агленби их училось трое) воевали, сколько Адам их знал. В отличие от большинства людей, Ганси предпочитал Ронана его старшему брату. Иными словами, он сделал свой выбор. Адам подозревал, что Ганси любил Ронана, поскольку тот даже в худшие дни оставался искренним, а Ганси полагал, что честность дороже золота.

Диклан промедлил лишнюю секунду, упустив возможность заговорить, и Ронан скрестил руки на груди.

– Ну и парень у тебя, Эшли. Ты проведешь с ним отличную ночь, а завтра отличную ночь с ним проведет другая девушка.

Высоко над головами муха билась о стекло. За спиной у Ронана медленно закрылась дверь его комнаты, обклеенная штрафами за превышение скорости.

Рот Эшли превратился в букву «о», слегка свороченную набок. Опоздав ровно на мгновение, Ганси ткнул Ронана в плечо. И сказал:

– Он просит прощения.

Эшли медленно закрыла рот. Она моргнула, глядя на карту Уэльса, и вновь посмотрела на Ронана. Тот выбрал идеальное оружие – чистую правду, не смягченную добротой.

– Мой брат… – начал Диклан.

И не договорил. Всё, что могло быть о нем сказано, Ронан уже доказал. Поэтому Диклан произнес:

– Нам пора. Ронан, я надеюсь, ты подумаешь…

И вновь ему не хватило слов, чтобы закончить фразу. Всё самое хлесткое перехватил брат.

Диклан схватил Эшли за руку, отвлекая ее внимание от брата, и потащил к двери.

– Диклан, – начал Ганси.

– Даже не пытайся как-то это приукрасить, – предупредил тот.

Когда оба вышли на крохотную лестничную площадку и начали спускаться, до Адама донеслись отдельные фразы (Диклан ликвидировал последствия):

– Я предупреждал, что у Ронана проблемы, я очень надеялся, что его тут не будет, он первым увидел папу, и у него поехала крыша, поедем лучше перекусим, ты не ничего не имеешь против омаров?

Как только закрылась дверь, Ганси сказал:

– Ронан, ради бога.

Выражение лица у Ронана по-прежнему было взрывоопасное. Его кодекс чести не предполагал никакой неверности, никаких случайных отношений. Он их не то что не оправдывал – он их просто не понимал.

– Значит, он распутный. Это не твоя проблема, – сказал Ганси.

А Ронан, с точки зрения Адама, не был проблемой Ганси, но они уже как-то об этом спорили.

Ронан приподнял тонкую, как бритва, бровь.

Ганси закрыл тетрадь.

– Со мной это не пройдет. Она не имеет никакого отношения к вашим разборкам.

Последние слова он произнес таким тоном, как будто речь шла о каком-то физическом объекте, который можно было взять и разглядеть со всех сторон.

– Ты обошелся с ней грубо. И выставил нас в невыгодном свете.

Ронан как будто был пристыжен, но Адам знал, что это иллюзия. Ронан совершенно не стыдился своего поведения; жалел он лишь о том, что Ганси был здесь и видел его. Отношения между братьями были всеобъемлюще скверными; для чувств других людей они просто не оставляли места.

Но, разумеется, Ганси, как и Адам, это знал. Он провел большим пальцем по нижней губе. Это была привычка, в которой он как будто не отдавал себе отчет и о которой Адам никогда ему не говорил. Перехватив взгляд Адама, Ганси сказал:

– Блин, ну и мерзко я себя чувствую. Ладно. Пошли в «Нино». Закажем пиццу, потом я позвоню этой гадалке, и всё как-нибудь само уладится.

Вот почему Адам прощал того поверхностного, лощеного Ганси, с которым некогда познакомился. Благодаря деньгам и доброму семейному имени, красивой улыбке и веселому смеху, умению любить и быть любимым (хоть Ганси и боялся, что это не так), он мог завести столько друзей, сколько вздумается. Но ограничился тремя. Выбрал трех человек, которые в противном случае, по трем разным причинам, остались бы одиноки.

– Я никуда не пойду, – сказал Ной.

– Хочешь еще немножко побыть один? – поинтересовался Ронан.

– Ронан, – перебил Ганси. – Меч в ножны. Ной, мы же не заставляем тебя есть. Адам?

Адам рассеянно взглянул на него. От выходки Ронана его мысли перешли к интересу, который Эшли проявила к тетради. Он подумал, что, может быть, когда люди сталкиваются с Ганси и его помешательством, у них пробуждается не только банальное любопытство. Конечно, Ганси сказал бы, что Адам слишком подозрителен, что он без нужды старается держать в тайне поиски, которыми сам Ганси был не прочь поделиться с остальными.

Но Ганси и Адам искали Глендауэра по разным причинам. Ганси тосковал по нему, как король Артур по Граалю. Его влекло отчаянное, хотя и смутное желание принести миру пользу, сделать так, чтобы жизнь заключала в себе не только вечеринки с шампанским и белые воротнички. Это было трудновыразимое стремление разрешить спор, который шел где-то в глубине души Ганси.

Адам, со своей стороны, хотел получить королевский подарок.

А значит, именно они должны были разбудить Глендауэра. Именно они должны были найти его первыми.

– Пэрриш, – повторил Ганси. – Пошли.

Адам поморщился. Он подозревал, что характер Ронана не улучшишь пиццей.

Но Ганси уже схватил ключи от машины и зашагал к двери, обходя миниатюрную Генриетту. Пусть Ронан ворчал, Ной вздыхал, а Адам медлил, он даже не обернулся, чтобы убедиться, что они все идут за ним. Он знал, что они идут. Тремя разными способами Ганси завоевывал их доверие – днями, неделями, месяцами, и теперь они готовы были следовать за ним куда угодно.

– Excelsior, – произнес Ганси и закрыл дверь.

5

Баррингтон Пуп чувствовал себя не слишком бодро, когда брел по коридору Уитмен-хауса, административного корпуса школы Агленби. Было пять часов, учебный день давно закончился, и Пуп приехал только для того, чтобы забрать домашние работы, которые нужно было проверить к следующему дню. Вечерний свет лился в высокие, состоящие из многих стеклянных панелей окна слева; справа доносился гул голосов из кабинетов. В это время суток старые здания напоминали музей.

– Баррингтон, а я думал, у вас сегодня выходной. Ужасно выглядите. Вы больны?

Пуп не сразу сформулировал ответ. Что касалось любых целей и задач, он и впрямь был не здесь. Вопрос исходит от чистюли Джоуны Майло, который преподавал английский старшеклассникам. Несмотря на пристрастие к клетчатым рубашкам и узким вельветовым брюкам, Майло был довольно терпим, однако Пуп не собирался обсуждать с ним свое утреннее отсутствие. Канун дня святого Марка начал обретать в его глазах прелесть традиции – традиции, которая предполагала, что почти до самого рассвета он пил, а затем засыпал на кухонном полу. В этом году у Пупа хватило здравого смысла взять отгул. Преподавать латынь ученикам Агленби само по себе было наказанием. А преподавать ее с похмелья – настоящей пыткой.

Наконец, в качестве ответа, Пуп просто потряс неуклюжей стопкой написанных от руки домашних работ. У Майло глаза полезли на лоб при виде имени на верхнем листке.

– Ронан Линч! Это его работа?

Перевернув стопку, чтобы прочитать имя, Пуп признал, что так оно и есть. В ту же минуту несколько мальчишек, спешивших на тренировку, пробежали мимо, столкнув его с Майло. Скорее всего, ученики даже не поняли, что ведут себя невежливо: Пуп был чуть старше их, и комически крупные черты придавали ему особенно моложавый вид. Его до сих пор можно было спутать со школьником.

Майло отлепился от Пупа.

– Как вы вообще добиваетесь того, чтобы он ходил на уроки?

При упоминании о Ронане Линче в душе у Пупа что-то перевернулось. Потому что речь никогда не шла о Ронане как таковом – только как об одном из неразлучной троицы: Ронан Линч, Ричард Ганси и Адам Пэрриш. Все мальчики в классе Пупа были богаты, самоуверенны и высокомерны, но эти трое, сильнее чем кто-либо, напоминали ему о том, чего он лишился.

Пуп попытался вспомнить, пропустил ли Ронан хоть одно занятие. Учебные дни слились, превратившись в один бесконечно долгий день, который начался, когда Пуп припарковал свою дряхлую машину рядом с шикарными автомобилями учеников Агленби, протолкался сквозь толпу беспечных, смеющихся мальчишек и встал перед учениками, которые в лучшем случае смотрели на него стеклянными глазами, а в худшем – откровенно глумились. Пуп, одинокий и истерзанный, никак не мог позабыть, что некогда был одним из них.

«Когда моя жизнь превратилась вот в это?»

Пуп пожал плечами.

– Не помню, чтобы он прогуливал.

– Впрочем, он ведь приходит вместе с Ганси? – спросил Майло. – Тогда понятно. Эти двое – как ниточка с иголочкой.

Это было странное, старомодное выражение, которое Пуп не слышал с тех пор, как сам учился в Агленби и, в свою очередь, был неразлучен с другом и соседом по комнате, Черни. Он ощутил пустоту внутри, словно от голода. Нужно было остаться дома и выпить побольше, чтобы почтить этот злополучный день.

Он вернулся в настоящее, глядя на список присутствующих, который оставил ему заместитель.

– Ронан сегодня был на занятиях, а Ганси нет. Во всяком случае, на мой урок он не пришел.

– Наверно, из-за всей этой движухи вокруг дня святого Марка, про которую он говорил, – заметил Майло.

У Пупа сразу включилась голова. Никто не знал, что сегодня день святого Марка. Никто его не праздновал, даже мать святого Марка. Только Пуп и Черни, охотники за сокровищами и нарушители порядка, знали о его существовании.

– Что-что? – переспросил Пуп.

– Я не понимаю, что происходит, – признался Майло.

Кто-то из учителей поздоровался с ним, выходя из учительской, и Майло посмотрел через плечо, чтобы ответить. Пупу захотелось схватить коллегу за руку и силой вернуть себе его внимание. Но пришлось собрать волю в кулак и ждать. Повернувшись к Пупу, Майло как будто ощутил его интерес и добавил:

– А с вами Ганси не говорил? Он со вчерашнего дня не замолкает. Постоянно твердит об этих своих силовых линиях.

Силовые линии.

Никто не знал про день святого Марка, и совершенно точно никто не знал про силовые линии. Никто во всей Генриетте. Этого никак не мог знать и один из богатейших учеников Агленби. Особенно в сочетании с днем святого Марка. Это была цель Пупа, сокровище Пупа, его юность. С какой стати об этом трепался Ричард Ганси Третий?

Когда прозвучали слова «силовые линии», возникло и воспоминание: Пуп в густом лесу, с каплями пота на верхней губе. Ему было семнадцать, и он весь дрожал. При каждом биении сердца перед глазами у него вспыхивали алые линии, а деревья темнели. Казалось, листья двигались, хотя ветра не было. Черни лежал на земле. Он еще не умер – но умирал. Его ноги продолжали елозить по неровной земле рядом с красной машиной, сгребая палые листья в кучи. Лица… просто не было. В голове у Пупа шипели и перешептывались потусторонние голоса, слова сливались и растягивались.

– Какой-то источник энергии или типа того, – сказал Майло.

Пуп вдруг испугался, что Майло увидит его воспоминания, услышит загадочные голоса в голове, невнятные, но, тем не менее, не умолкавшие с того самого рокового дня.

Пуп принял спокойный вид, хотя на самом деле думал: «Если ищет кто-то еще, значит, я был прав. Оно там».

– Ну и что Ганси собирается делать с этой силовой линией? – поинтересовался он с наигранным равнодушием.

– Не знаю. Спросите у него. Он охотно прожужжит вам все уши.

Майло посмотрел через плечо, когда в коридор вышла секретарша, с сумочкой и жакетом в руках. Тушь у нее размазалась после долгого рабочего дня.

– Мы говорим о Ганси Третьем и его эзотерическом помешательстве? – уточнила секретарша.

В пучок, чтоб волосы не рассыпались, у нее был заткнут карандаш, и Пуп уставился на обвившиеся вокруг него прядки. Ему было ясно – судя по тому, как она стояла, – что втайне эта женщина находила Майло привлекательным, невзирая на клетчатую рубашку, плисовые брюки и бороду. Она спросила:

– А вы знаете, сколько стоит старший Ганси? Интересно, он в курсе, чем занимается его сын? Господи, иногда мне от этих мелких богатеньких ублюдков просто хочется умереть. Джоуна, вы пойдете со мной покурить или нет?

– Я пас, – сказал Майло.

Он быстро и смущенно перевел взгляд с секретарши на Пупа, и Пуп понял, что Майло задумался о том, сколько стоил отец Пупа когда-то и как мало он стоит теперь, спустя много лет после того как судебный процесс сошел со страниц газет. Все младшие преподаватели и сотрудники администрации ненавидели учеников Агленби – ненавидели за то, чем они обладали и что воплощали, – и Пуп знал, что втайне коллеги порадовались бы, если бы он покинул их ряды.

– А вы, Барри? – спросила секретарша и сама ответила на свой вопрос: – Нет, вы же не курите, вы для этого слишком хороши. Ладно, пойду одна.

Майло тоже развернулся, чтобы уйти.

– Поправляйтесь, – сказал он добродушно, хотя Пуп ни словом не обмолвился, что болен.

Голоса в голове Пупа слились в рев, но в кои-то веки его собственные мысли их заглушили.

– Кажется, мне уже лучше, – ответил он.

Возможно, смерть Черни все-таки была не напрасной.

6

Блу, в общем, не считала, что быть официанткой – ее призвание. В конце концов, она еще учила третьеклашек чистописанию, плела венки для Женского общества вечного здоровья, выгуливала собак, принадлежавших обитателям самого престижного района Генриетты, и перекапывала клумбы для старушек по соседству. В общем, работа официанткой в «Нино» требовала от нее меньше всего усилий. Но Блу устраивал график, это была самая вменяемая запись в ее странноватом резюме, и, разумеется, в «Нино» больше всего платили.

Проблема была ровно одна, чисто практическая: этот ресторан принадлежал Агленби. Он находился в шести кварталах от железных ворот школьного кампуса, на краю исторического центра. «Нино» не отличался красотой. В городе были другие рестораны, с большими экранами и громкой музыкой, но ни один из них не привлекал воспитанников Агленби в такой мере, как «Нино». Если человек знал, что это – «самое то» место, он считался посвященным; а если его мог соблазнить спортивный бар на Третьей улице, он не заслуживал места в узком кругу.

Поэтому ученики Агленби в «Нино» были не просто учениками Агленби, а буквально квинтэссенцией того, что школа могла предложить миру. Шумные, нахальные, заносчивые.

Блу повидала здесь столько «воронят», что хватило бы на всю жизнь.

Когда она добралась до ресторана, музыка уже ревела достаточно громко, чтобы парализовать особо тонкие части ее души. Блу повязала фартук, по мере сил постаралась не обращать внимания на шум и наклеила на лицо улыбку, намекающую на чаевые.

Почти в самом начале смены в «Нино» вошли четверо парней, впустив в зал, где пахло орегано и пивом, холодный порыв свежего воздуха. Мерцавшая в окне неоновая вывеска в надписью «С 1976 года» озаряла их лица бледно-зеленым светом. Шагавший впереди парень, не отрываясь от мобильника, показал Сиалине четыре пальца, обозначавшие размер компании. Воронята хорошо умели делать несколько дел сразу, особенно если эти дела были обращены исключительно к их выгоде.

Когда Сиалина пробежала мимо, с полным карманом заказов, Блу протянула ей четыре засаленных меню. Волосы у Сиалины буквально стояли дыбом от статического электричества и от волнения.

Блу неохотно спросила:

– Хочешь, я возьму тот столик?

– Шутишь? – спросила Сиалина, глядя на четверых парней.

Закончив наконец говорить по телефону, первый уселся на оранжевую виниловую скамейку. Самый высокий стукнулся головой о зеленый фонарь граненого стекла, висевший над столом; остальные громко засмеялись. Высокий сказал:

– Твою мать.

Когда он изогнулся, чтобы сесть, над воротником у него показалась татуировка в виде змеи. У всех этих парней вид был какой-то ненасытный.

Блу тоже не хотела обслуживать этот столик.

Ей была нужна работа, которая не вытесняла бы из ее головы всех мыслей, заменяя их зловещими звуками синтезатора. Иногда Блу устраивала себе малюсенький перерыв – украдкой выскальзывала за дверь и там, прислонившись головой к кирпичной стене в переулке за рестораном, праздно размышляла о том, что могла бы изучать древесные кольца. Плавать с электрическими скатами. Обшаривать Коста-Рику в поисках хохлатых тиранновых мухоловок.

Честно говоря, Блу не знала, действительно ли ее интересуют тиранновые мухоловки. Просто ей нравилось название, потому что для девушки ростом метр пятьдесят «тиранновая мухоловка» звучит как начало многообещающей карьеры.

И все эти воображаемые жизни проходили далеко от «Нино».

Всего через пять минут после начала смены Блу позвали на кухню. Сегодня дежурил Донни. В «Нино» было примерно пятнадцать менеджеров, все так или иначе приходились родственниками хозяину, и ни один из них даже не окончил школу.

Донни стоял, небрежно опираясь на стол, и протягивал ей телефон:

– Тебя. Родители. Мама.

Не было нужды уточнять, потому что своего второго родителя Блу не знала. Вообще-то раньше она пыталась выпытать у Моры, кто ее отец, но мать аккуратно уходила от расспросов.

Взяв у Донни телефон, Блу забилась в угол кухни, рядом с необыкновенно грязным холодильником и огромной раковиной. Но, даже невзирая на эти предосторожности, ее постоянно толкали локтями.

– Мама, я работаю.

– Только не пугайся. Ты сидишь? Извини. Наверное, это лишнее. Возможно. По крайней мере, обопрись на что-нибудь. Он позвонил. И записался на сеанс.

– Кто, мама? Говори громче, здесь шумно.

– Ганси.

Блу сначала не поняла. А потом до нее дошло, и ноги словно налились свинцом. Слабым голосом она спросила:

– И когда… он придет?

– Завтра вечером. Это ближайший вариант. Я попыталась записать его на пораньше, но он сказал, что у него уроки. Ты завтра работаешь?

– Я поменяюсь, – немедленно ответила Блу.

Впрочем, эти слова произносил кто-то другой. Реальная Блу находилась на церковном дворе и слышала, как он произнес: «Ганси».

– Да. Иди работай.

Она отложила телефон и почувствовала биение собственного пульса. Ей не померещилось. Он был настоящий.

Всё это было по-настоящему и чертовски необычно.

Казалось глупым находиться сейчас здесь, обслуживать клиентов, наливать напитки и улыбаться незнакомым людям. Блу хотелось оказаться дома, прислониться спиной к прохладному стволу развесистого бука на заднем дворе и попытаться понять, каким образом изменилась ее жизнь. Нив сказала, что в этом году она влюбится. Мора предрекла, что Блу убьет своего любимого, если поцелует его. Ганси был обречен умереть в пределах двенадцати месяцев. Сколько шансов, что это просто совпадение?

Значит, Ганси – ее будущий возлюбленный. И никак иначе. Потому что она не собиралась убивать кого-то еще.

«Неужели такова жизнь? Может, лучше было бы ничего не знать».

Кто-то коснулся ее плеча.

Прикосновения были совершенно против правил. Никто не имел права притрагиваться к ней, когда она работала, и особенно теперь, когда она переживала кризис. Блу резко развернулась.

– Я могу вам помочь?!

Перед ней стоял тот многозадачный парень с телефоном, ученик Агленби, на вид чистенький и солидный. Его часы, судя по всему, стоили дороже, чем машина Моры, а кожу – в тех местах, где она была видна – покрывал загар очень приятного оттенка. Блу никогда не могла понять, каким образом мальчишки из Агленби умудрялись загорать раньше, чем местные. Наверное, потому что весенние каникулы они проводили в Коста-Рике, Испании и тому подобных местах. Этот тип, вероятно, был намного ближе к тиранновой мухоловке, чем она.

– Надеюсь, – сказал он тоном, в котором звучала не столько надежда, сколько уверенность.

Ему приходилось говорить громко, чтобы быть услышанным. Он наклонил голову, чтобы встретиться с Блу глазами. В нем было нечто раздражающе внушительное – при среднем росте казалось, что он очень высокий.

– Мой застенчивый друг Адам думает, что ты очень милая, но он не готов сделать первый шаг. Вон он. Не тот, который чумазый. И не мрачный.

Блу, почти против воли, посмотрела туда, куда он показывал. Там сидели трое парней; один действительно был чумазый, какой-то потрепанный, вылинявший, как будто его слишком часто стирали. Тот, который стукнулся о фонарь, был красивый, с бритой головой. Солдат на той войне, где нет соратников, а есть только враги. А третий выглядел… элегантно. Это слово не вполне подходило, но было очень близко по смыслу. Тонкие черты, некоторая хрупкость, девичьи голубые глаза…

Вопреки собственному благоразумию, Блу ощутила легкий интерес.

– И что? – спросила она.

– Может, окажешь мне любезность, подойдешь и поговоришь с ним?

Блу на одну крошечную секундочку представила, на что это будет похоже, если она подойдет к столику, за которым сидят Воронята, и попытается вести неуклюжий, полный сексистских намеков разговор. Хотя парень и показался ей симпатичным, это была не самая приятная в ее жизни секундочка.

– Скажи, пожалуйста, о чем, по-твоему, я должна с ним говорить?

Деловой Тип с Мобильником ничуть не смутился.

– Мы что-нибудь придумаем. Мы интересные люди.

Блу в этом сомневалась. Но элегантный парень действительно был… элегантен. И, кажется, он испытывал искренний ужас от того, что его приятель разговаривал с ней. И в этом было что-то приятное. На одно короткое, очень короткое мгновение, которое впоследствии вгоняло ее в краску и удивляло, она задумалась, не сказать ли Деловому Типу с Мобильником, когда у нее заканчивается смена. Но тут Дон-ни окликнул Блу из кухни, и она вспомнила правила номер один и два.

– Ты видишь, что на мне фартук? Это значит, что я работаю. Зарабатываю на хлеб.

Невозмутимое выражение его лица не изменилось. Он произнес:

– Я об этом позабочусь.

– Позаботишься? – переспросила Блу.

– Да. Сколько ты обычно зарабатываешь в час? Я всё улажу. И поговорю с твоим менеджером.

На мгновение Блу утратила дар речи. До сих пор она не верила людям, которые утверждали, что утратили дар речи, но вот Блу открыла рот – и поначалу оттуда вырвался только воздух. Потом нечто вроде смеха. И, наконец, она с трудом выговорила:

– Я не проститутка.

Парень из Агленби явно удивился. А потом до него дошло.

– О. Я не это имел в виду. Я сказал совсем другое.

– Нет, ты сказал именно это! Думаешь, можно просто взять и заплатить мне, чтобы я побеседовала с твоим другом? Ты, очевидно, платишь своим приятельницам за час и понятия не имеешь, как это работает в реальном мире. Но… но…

Блу знала, что хотела сказать нечто очень важное, но забыла, что именно. Негодование отключило все высшие функции, осталось одно лишь желание дать ему пощечину. Парень открыл рот, чтобы возразить, и Блу сразу всё вспомнила.

– Большинство девушек, если парень их интересует, болтают с ним бесплатно.

Надо отдать ему должное – Деловой Тип из Агленби некоторое время молчал. Он задумался, а потом бесстрастно произнес:

– Ты сказала, что зарабатываешь на хлеб. Вот я и подумал, что было бы грубо не принять это во внимание. Жаль, что ты обиделась. Я понимаю, из чего ты исходишь, но, по-моему, немного несправедливо, что ты не хочешь разделить мою точку зрения.

– А по-моему, ты просто важничаешь, – заметила Блу.

Мельком она заметила, как Солдат изобразил рукой самолет. Он носился над поверхностью стола, и Грязнуля подавлял смех. Третий парень – тот, изящный, – с преувеличенным выражением ужаса закрыл лицо рукой, растопырив пальцы достаточно широко, чтобы можно было заметить, как он морщится.

– О господи, – сказал Деловой Тип с Мобильником. – Я даже не знаю, что еще сказать.

– Например, «извини», – намекнула Блу.

– Я уже извинился.

Она задумалась.

– Тогда «до свиданья».

Он поднес руку к груди, словно хотел поклониться или сделать еще какой-нибудь насмешливый, типа джентльменский жест. Калла показала бы ему средний палец, но Блу просто сунула руки в карманы фартука.

Когда Деловой Тип с Мобильником вернулся за свой столик и достал толстую тетрадь в кожаном переплете, которая совершенно не вязалась с его обликом, бритый издал презрительный смех. Блу услышала, как он передразнил: «Я не проститутка!» Его элегантный сосед наклонил голову. Уши у него порозовели.

«Даже за сто долларов, – подумала Блу. – Даже за двести».

Но, надо признать, порозовевшие уши ее слегка выбили из колеи. Это было как-то не в духе Агленби. Неужели Воронята умели смущаться?

Она слишком долго смотрела на них. Элегантный парень поднял голову и перехватил ее взгляд. Брови у него были сдвинуты, скорее покаянно, чем гневно, и Блу вновь засомневалась.

Но тут же она покраснела, когда в ее ушах раздался голос Делового Типа с Мобильником: «Я всё улажу». Блу устремила на него сердитый взгляд, точь-в-точь как Калла, развернулась и пошла обратно на кухню.

Нив ошиблась. Она ни за что не влюбится в одного из них.

7

– Повтори еще раз, – попросил Ганси Адама. – Почему ты считаешь, что экстрасенс – это хорошая идея?

Пицца была уничтожена (без участия Ноя), и Ганси стало легче, а Ронану хуже. К концу обеда Ронан ободрал все свои болячки, оставшиеся после катания на тележке, и сделал бы то же самое с болячками Адама, если бы только тот ему позволил. Ганси отправил Ронана на улицу выпустить пар, а за компанию с ним – Ноя.

И теперь Ганси и Адам стояли в очереди, пока какая-то женщина спорила с кассиром насчет грибов.

– Они связаны с энергией, – сказал Адам, перекрикивая рев музыки.

Он рассматривал собственную руку, где тоже красовалась болячка. Кожа под струпом слегка воспалилась. Подняв голову, Адам посмотрел через плечо. Возможно, он высматривал злобную официантку («не проститутку»). Отчасти Ганси чувствовал себя виноватым за то, что изрядно уменьшил шансы Адама. С другой стороны, он не исключал, что спас друга от ужасной участи: эта девица вполне могла переломить его пополам и сожрать.

Вполне возможно, что он опять забыл про деньги. Он не хотел никого оскорблять, но если подумать хорошенько, то, наверное, все-таки оскорбил. И ему предстояло мучиться из-за этого весь вечер. Ганси, как уже бывало сто раз, поклялся впредь осторожней выбирать слова.

Адам продолжал:

– Силовые линии – это энергия. Энергия и энергия.

– То есть мы споемся, – сказал Ганси. – Если, конечно, это настоящий экстрасенс.

Адам намекнул:

– Нам выбирать не приходится.

Ганси посмотрел на рукописный счет за пиццу. Там говорилось, что их официантку звали Сиалина. Она даже оставила номер телефона, хотя трудно было сказать, кого именно из парней она надеялась привлечь. Некоторые члены компании были менее опасны при общении, чем другие. Сиалина уж точно не считала, что он важничает.

Возможно, потому что не слышала, как он говорит.

Весь вечер. Это будет мучить его весь вечер.

Ганси сказал:

– Жаль, что мы не знаем, насколько широки линии. Даже спустя столько времени я понятия не имею, что мы ищем, нитку или шоссе. Мы могли быть в шаге от линии и не сознавать этого.

Удивительно, как у Адама не сломалась шея, так энергично он оглядывался. Но официантка не показывалась. Вид у него был утомленный – Адам явно не высыпался, попеременно занятый то работой, то учебой. Ганси не нравилось видеть его таким, но ничего из того, что крутилось у него в голове, нельзя было сказать вслух. Адам не выносил жалости.

– Мы знаем, что их можно искать при помощи ивовой лозы, а значит, они не могут быть настолько узкими, – сказал Адам и потер висок.

Именно это в первую очередь и привело Ганси в Генриетту – месяцы поисков и хождения с лозой. Впоследствии он пытался искать линию с большей точностью, с помощью Адама. Они обошли весь город с ивовым прутом и датчиком электромагнитных частот, передавая инструменты друг другу. Датчик пару раз выдал странные колебания, и Ганси показалось, что одновременно волшебная лоза дрогнула в его руке, но возможно, он просто выдавал желаемое за действительное.

«Я могу сказать ему, что вся учеба пойдет к черту, если он не сделает передышку», – подумал Ганси, глядя на темные круги под глазами Адама.

Адам, скорее всего, не счел бы это благотворительностью, если бы Ганси заговорил о самом себе. Он задумался, как бы выразиться поэгоистичнее. «Какой мне от тебя будет прок, если ты заболеешь?» Нет, Адам бы сразу это раскусил.

Поэтому Ганси сказал:

– Нам нужен твердый пункт А, прежде чем мы начнем думать про пункт Б.

Но пункт А у них был. И даже пункт Б. У Ганси имелась вырванная из книжки карта Вирджинии, поперек которой пролегала приблизительно вычерченная силовая линия. Как и британские энтузиасты, американские искатели силовых линий отмечали ключевые точки паранормальной активности и соединяли их, так что изгиб линии становился очевиден. Казалось, всю работу уже проделали за Ганси.

Но создатели этих карт никогда не предполагали, что ими будут пользоваться как реальными путеводителями; они были слишком грубы. К примеру, на одной из карт как возможные ориентиры были просто отмечены Нью-Йорк, Вашингтон и Пайлот-маунтин в штате Северная Каролина. Каждая из этих точек имела много миль в ширину, и даже самые тонкие из карандашных линий, проведенных на карте, в реальности были не уже десяти метров. Даже если исключить ряд вариантов, силовая линия могла пролегать где угодно на площади в несколько тысяч акров. Несколько тысяч акров, где мог находиться Глендауэр, если он вообще был похоронен на силовой линии.

– Интересно, – вслух размышлял Адам, – можно ли наэлектризовать лозы либо саму линию. Взять аккумулятор от машины или что-нибудь такое.

«Если возьмешь кредит, тебе до окончания колледжа не придется думать о работе». Нет, это немедленно породит спор. Ганси слегка потряс головой, больше отвечая собственным мыслям, чем словам Адама. Он сказал:

– Это похоже на описание пытки или начало музыкального клипа.

Лицо Адама, Ищущего Демоническую Официантку, сменилось лицом Адама, Которому Пришла Гениальная Идея. Усталость как рукой сняло.

– Усилитель. Вот о чем я подумал. Чтобы линия звучала громче и ее было проще найти.

Идея была не такая уж плохая. В прошлом году, в Монтане, Ганси беседовал с человеком, которого ударило молнией. Он сидел за рулем своего вездехода в дверях сарая, когда это произошло, и в результате у него, во-первых, возник необъяснимый страх замкнутого пространства, а во-вторых, проявилась сверхъестественная способность нащупывать местные силовые линии при помощи всего лишь изогнутого куска радиоантенны. Два дня они с Ганси вместе бродили по полям, изрезанным ледниками и уставленным круглыми стогами сена, которые вздымались выше головы. Им попадались скрытые источники воды, крошечные пещеры, обожженные молниями пни и камни со странными знаками. Ганси пытался убедить парня поехать на Восточное побережье и применить свои чудесные способности к тамошним силовым линиям, но патологический страх перед замкнутыми помещениями исключал путешествия на самолете и на машине. А пешком идти было слишком далеко.

И все-таки это был не совсем бесполезный опыт.

Ганси получил еще одно доказательство атмосферной теории, которую только что описал Адам: силовые линии и электричество вполне могут быть связаны.

Там энергия, и тут энергия.

Подойдя к стойке, Ганси понял, что рядом маячит Ной, с каким-то напряженным и настойчивым выражением лица. То и другое было для него типично, поэтому Ганси не сразу встревожился. Он протянул кассиру сложенную стопочку счетов. Ной продолжал торчать рядом.

– Что? – поинтересовался Ганси.

Ной, похоже, хотел сунуть руки в карманы, но передумал. Казалось, они у него были даже прилажены не так, как у других. Наконец Ной просто опустил руки, посмотрел на Ганси и сказал:

– Диклан здесь.

Ганси быстро окинул взглядом ресторан и ничего не заметил. Он спросил:

– Где?

– На парковке. Они с Ронаном…

Не дожидаясь окончания фразы, Ганси вылетел в темноту. Обогнув здание, он выбежал на парковку как раз вовремя, чтобы увидеть, как Ронан наносит удар.

Это движение казалось бесконечным.

Судя по всему, веселье только началось. Ронан стоял в болезненно зеленом свете гудящего уличного фонаря – с незыблемой осанкой и лицом, как будто высеченным из гранита. Он не колебался; он принял все последствия наносимого удара задолго до того, как размахнулся.

От отца Ганси унаследовал склонность к логике, любовь к исследованиям и персональный счет, на котором лежала сумма размером с призовой фонд общегосударственной лотереи.

Братьям Линч от отца достались непомерное самолюбие, десять лет невразумительных уроков игры на ирландских музыкальных инструментах и умение от души драться. Ниалл Линч проводил с отпрысками мало времени, зато когда он брался их обучать, то оказывался превосходным наставником.

– Ронан! – крикнул Ганси. – Слишком поздно.

Диклан упал, но, прежде чем Ганси успел выработать план действий, он уже вскочил и врезал брату кулаком. Ронан выругался так длинно, затейливо и хлестко, что Ганси удивился, как одни эти слова не убили Диклана. Братья неистово размахивали руками. Били друг друга коленом в грудь и локтем по лицу. Затем Ронан схватил Диклана за грудки и швырнул на блестящий, как зеркало, капот «Вольво».

– Осторожней, моя машина, блин! – выкрикнул Диклан, сплюнув кровь.

История семейства Линч выглядела так: жил однажды человек по имени Ниалл Линч, и у него было три сына, один из которых любил отца сильней, чем остальные братья. Ниалл Линч был красив, харизматичен, богат и загадочен, но однажды его выволокли из угольно-серого «БМВ» и насмерть избили монтировкой. Это случилось в среду. В четверг его сын Ронан обнаружил труп отца на подъездной дорожке. В пятницу миссис Линч перестала разговаривать и молчала до сих пор.

В субботу братья Линч узнали, что после смерти отца остались богатыми и бездомными. По условиям завещания, им воспрещалось прикасаться к чему-либо в доме, будь то одежда, мебель или их онемевшая мать. Они должны были немедленно перебраться в общежитие Агленби. Диклан, старший, получал право распоряжаться деньгами и жизнью братьев, пока им не стукнет восемнадцать.

В воскресенье Ронан украл машину покойного отца.

В понедельник братья Линчи стали врагами.

Оторвав Ронана от «Вольво», Диклан ударил его так сильно, что даже Ганси это почувствовал. Эшли, чьи светлые волосы одни только и виднелись в темноте, заморгала, сидя в машине.

Ганси быстро зашагал через парковку.

– Ронан!

Тот даже не повернулся. Мрачная ухмылка – ухмылка скелета, а не мальчика – не сходила с его губ, пока братья кружили по парковке. Это была настоящая драка, не напоказ, и разворачивалась она быстро. Прежде чем Ганси успел бы позвать на помощь, кого-то избили бы до потери сознания, а ему сегодня было просто некогда везти пострадавшего в больницу.

Ганси прыгнул и перехватил руку Ронана в воздухе. Впрочем, пальцы Ронана по-прежнему цеплялись за щеки Диклана, а Диклан уже размахнулся – так широко, как будто хотел заключить брата в жестокие объятия. Поэтому удар достался Ганси. Что-то влажное окропило его руку. Ганси был практически уверен, что это слюна, но вполне возможно, что это была кровь. Тогда он выкрикнул слово, которому научился у сестры.

Ронан держал Диклана за узел темно-красного галстука, а Диклан стискивал рукой с побелевшими костяшками затылок брата. На Ганси они не обращали внимания. Ловко выгнув запястье, Ронан ударил Диклана головой о дверцу «Вольво». Раздался тошнотворный шлепок. Диклан разжал пальцы.

Ганси воспользовался этой возможностью, чтобы оттащить Ронана на несколько шагов. Ронан вырывался и молотил ногами по земле. Он был необыкновенно силен.

– Хватит, – тяжело дыша, сказал Ганси. – Не порти лицо.

Ронан – сплошные мускулы и адреналин – продолжал выворачиваться из рук. Диклан, в непотребно грязном костюме, направился к ним. На виске у него наливался огромный синяк, однако он, казалось, был не прочь продолжить. Черт знает что послужило причиной – новая сиделка для матери, плохие отметки в школе, необъяснимая пропажа денег с кредитки. Или присутствие Эшли.

На другой стороне парковки показался менеджер «Нино». Вскоре должны были появиться копы.

«Где Адам?»

– Диклан, – сказал Ганси предостерегающим тоном, – если ты подойдешь, клянусь…

Вздернув подбородок, Диклан сплюнул кровь на асфальт. Губы у него были разбиты, но зубы целы.

– Ладно. Это твой пес, Ганси, вот и держи его на поводке. Постарайся, чтоб он не вылетел из школы. А я умываю руки.

– Надеюсь, – прорычал Ронан.

Всё его тело казалось жестким, как доска, в руках Ганси. Ненависть стала для Ронана второй кожей.

Диклан сказал:

– Ну и дерьмо ты, Ронан. Если бы только папа видел…

Ронан рванулся вперед. Ганси обхватил его и потащил обратно.

– А ты что тут делаешь? – спросил он у Диклана.

– Эшли надо было в туалет, – отчеканил тот. – Я, казалось бы, вправе остановиться где хочу?

Когда Ганси в последний раз заходил в здешнюю совмещенную уборную, там пахло блевотиной и пивом. На стене кто-то красным маркером написал «СОТОНА» и указал номер Ронана. Трудно было представить, чтобы Диклан по собственному почину решил познакомить Эшли с удобствами «Нино».

Ганси произнес:

– По-моему, тебе лучше уехать. Сегодня ничего не решится.

Диклан коротко рассмеялся. Громко, беззаботно и округло. Он явно не находил в Ронане ничего забавного.

– Спроси, будут ли у него в этом году четверки, – сказал он Ганси. – Ты вообще ходишь на уроки, Ронан?

Эшли, за спиной у Диклана, выглянула из машины. Она опустила стекло, чтобы послушать. Когда эта девушка думала, что никто не обращает на нее внимания, она вовсе не выглядела идиоткой. Казалось исключительно справедливым, что на сей раз играли именно Дикланом.

– Я не говорю, что ты неправ, Диклан, – произнес Ганси.

Ухо болело от удара. И он чувствовал, как билось сердце Ронана у него под рукой. На память Ганси пришла недавняя клятва осторожнее выбирать слова, поэтому он сформулировал окончание фразы в голове, прежде чем сказать вслух:

– Но ты не Ниалл Линч и никогда им не будешь. И если перестанешь этого добиваться, то превзойдешь его гораздо быстрей.

Ганси выпустил Ронана.

Тот не двигался, и Диклан тоже, как будто, произнеся имя их отца, Ганси наложил на обоих чары. У братьев было одинаково уязвленное выражение лица. Разные раны, нанесенные одним оружием.

– Я просто хочу помочь, – наконец сказал Диклан, но в его голосе звучало поражение.

Несколько месяцев назад Ганси поверил бы ему.

Ронан, стоя рядом с Ганси, опустил руки и разжал кулаки.

Когда Адам получал удар, в его глазах появлялось рассеянное, отсутствующее выражение, как будто тело принадлежало кому-то другому. Когда удар получал Ронан, происходило обратное: он столь явно включался в здесь-и-сейчас, как будто до тех пор спал.

Ронан сказал брату:

– Я тебя никогда не прощу.

Окно машины с шелестом закрылось, как будто Эшли наконец поняла, что этот разговор не предназначался для ее ушей.

Посасывая разбитую губу, Диклан несколько секунд смотрел в землю. А затем выпрямился и поправил галстук.

– Подумаешь, какая важность, – сказал он и открыл дверцу машину.

Садясь за руль, Диклан предупредил Эшли: «Я не хочу это обсуждать» – и захлопнул дверцу. Колеса взвизгнули, впившись в асфальт, а Ганси и Ронан остались стоять друг возле друга на парковке, залитой странным тусклым светом. Неподалеку трижды пролаяла собака. Ронан коснулся мизинцем брови, чтобы проверить, не идет ли кровь. Но крови не было. Только вспухшая злая шишка.

– Разберемся, – сказал Ганси.

То, что сделал или безуспешно попытался сделать Ронан, вряд ли было легко поправимо, но Ганси твердо знал, что это надо исправить. Единственная причина, по которой Ронану позволялось жить на Монмутской фабрике, заключалась в том, что у него были приемлемые отметки.

– Как угодно, но не позволяй ему оказаться правым.

Ронан тихо сказал:

– Я хочу бросить школу.

– Еще год.

– Я не хочу терпеть еще год.

Он пинком забросил камушек под машину. Его голос не сделался громче, хотя ярости в нем, несомненно, прибавилось.

– Еще год – а потом я удавлюсь собственным галстуком? Я не политик, Ганси. И не банкир.

Ганси тоже не ощущал себя политиком или банкиром, но, тем не менее, школу ему бросать не хотелось. Боль в голосе Ронана означала, что в голосе Ганси ее не должно было быть. Ганси сказал:

– Окончи школу, а потом делай что хочешь.

Они унаследовали от своих отцов столько денег, что могли не работать, если не желали. Они были периферическими частями машины, называемой обществом, и на плечах Ронана это бремя лежало иначе, чем на плечах Ганси.

Вид у Ронана был злобный, но в нынешнем настроении он бы так выглядел при любом раскладе.

– Не знаю, чего я хочу. Я вообще, блин, не знаю, кто я такой.

Он залез в машину.

– Ты мне пообещал, – сказал Ганси сквозь открытое окно.

Ронан не смотрел на него.

– Помню.

– И не забывай.

Ронан захлопнул дверцу, и этот звук эхом разнесся по парковке – слишком громко, как всегда бывает в темноте. Ганси присоединился к Адаму, который стоял и наблюдал с безопасного расстояния. По сравнению с Ронаном, Адам был чистеньким и сдержанным. Воплощенное самообладание. Он откуда-то достал резиновый мячик с изображением Губки Боба и теперь задумчиво его подбрасывал.

– Я убедил их не вызывать полицию, – сказал Адам.

Он хорошо умел улаживать скандалы.

Ганси выдохнул. Сегодня у него не хватило бы сил общаться с копами ради Ронана.

«Скажи мне, что я правильно поступаю. Скажи, что именно так я верну прежнего Ронана. Скажи, что я не погублю его, пытаясь держать подальше от Диклана».

Но Адам уже говорил Ганси, что, по его мнению, Ронану нужно научиться подтирать за собой. Ганси, впрочем, боялся, что Ронан попросту научится жить в грязи.

Поэтому он спросил:

– А где Ной?

– Сейчас придет. Он, кажется, оставляет чаевые.

Адам бросил и поймал мячик. Он почти механически обхватывал его пальцами, когда тот отскакивал от земли. Раз – ладонь была пуста и открыта, два – и она вдруг крепко сжималась вокруг мячика.

Прыг. Хвать.

Ганси сказал:

– Значит, Эшли…

– Да, – ответил Адам, как будто ждал этого.

– У нее много глаз.

Это выражение любил папа. Семейная фразочка, которая означала, что кто-то слишком любопытен.

Адам спросил:

– Думаешь, она здесь ради Диклана?

– А ради кого еще?

– Ради Глендауэра, – живо ответил Адам.

Ганси рассмеялся, а Адам нет.

– Я серьезно.

Вместо ответа Адам размахнулся и бросил мячик. Он тщательно рассчитал траекторию: мячик отскочил от грязного асфальта, стукнулся о колесо «Камаро», взвился в воздух, исчезнув в темноте… Адам сделал шаг вперед как раз вовремя, чтобы подставить ладонь. Ганси одобрительно хмыкнул.

Адам сказал:

– Я думаю, больше не стоит рассказывать об этом всем подряд.

– Это не секрет.

– Может, лучше посекретничать.

Беспокойство Адама было заразительно, но с логической точки зрения Ганси не видел никаких поводов для подозрений. Он четыре года искал силовые линии, открыто признаваясь в этом всем и каждому, кто проявлял интерес, и ни разу не встречал ни малейших доказательств того, что кто-то принялся за поиски параллельно с ним. Впрочем, он признал, что сама мысль о такой возможности была исключительно неприятной.

Ганси сказал:

– Это всё открытая информация, Адам. Почти всё, чем я занимаюсь, лежит в общем доступе. Слишком поздно секретничать. Уже много лет как поздно.

– Брось, Ганси, – с жаром произнес Адам. – Ты разве не чувствуешь? Не чувствуешь?..

– Что? – Ганси терпеть не мог ссориться с Адамом, но это уже походило на ссору.

Адам безуспешно пытался перевести мысли в слова. Наконец он произнес:

– За нами наблюдают.

На другом конце парковки наконец появился вышедший из ресторана Ной. Сгорбившись, он побрел к друзьям. В машине виднелся силуэт Ронана, который лежал, откинувшись на спинку и склонив голову набок, как будто спал. Ганси впервые в этом году почуял запах роз и скошенной травы. Издалека доносился аромат сырой земли, которая оживала под слоем прошлогодней сухой листвы, и воды, которая бежала по камням в горных расселинах, где никогда не ступала нога человека. Возможно, Адам был прав. Эта ночь что-то сулила. Нечто незримое открывало глаза.

Адам в очередной раз бросил мячик, Ганси вытянул руку и схватил его первым.

– Думаешь, был бы смысл шпионить за нами, – сказал он, – если бы мы не напали на след?

8

Когда Блу медленно вышла из ресторана, тревога сменилась усталостью. Она сделала глубокий вдох и втянула прохладный вечерний воздух. Казалось, это была совсем иная субстанция, нежели та, что текла по вентиляционным трубам в «Нино».

Она запрокинула голову, глядя на звезды. Здесь, на краю делового района, уличных огней было недостаточно, чтобы полностью их затмить. Большая Медведица, Лев, Цефей. По мере того как Блу находила знакомые созвездия, ее дыхание становилось всё ровней и спокойней.

Цепь велосипедного замка была холодной. В дальнем конце парковки слышались какие-то приглушенные разговоры. Где-то рядом, за спиной у Блу, зашаркали по асфальту шаги. Даже когда люди передвигались тихо, они всё равно страшно шумели.

Однажды она поселится там, где сможет, выйдя из дома, увидеть одни только звезды – никаких уличных огней. Там она будет как никогда близка к тому, чтобы разделить материнский дар. Когда Блу глядела на звезды, что-то взывало к ней – нечто, что понуждало ее увидеть большее, осмыслить эту хаотическую россыпь, принять послание. Но у нее никогда не получалось. Блу видела только Льва и Цефея, Скорпиона и Дракона. Возможно, мешал недостаток горизонта и избыток города. А главное, Блу, в общем, и не хотела видеть будущее. Она хотела увидеть то, что было навеки скрыто от остальных – и, возможно, для этого во всем мире недостало бы магии.

– Простите, э, мисс… привет.

Голос был мужской, осторожный и местный – гласные казались словно сточенными по краям. Блу обернулась без особого рвения.

К ее удивлению, перед ней стоял Элегантный Парень, и при свете далекого фонаря его лицо казалось костлявее и старше. Он был один. Ни Делового Типа с Мобильником, ни грязнули, ни их агрессивного друга. Одной рукой он придерживал велосипед, другая лежала в кармане. Его неуверенная поза как-то не гармонировала со школьной эмблемой на груди, и Блу успела заметить протершийся шов, прежде чем парень поднял плечи под самые уши, как будто от холода.

– Привет, – сказала Блу, гораздо мягче, чем было бы, не заметь она прореху.

Она и не знала, что некоторые ученики Агленби носят подержанные свитера.

– Адам, если не ошибаюсь?

Он нервно и смущенно кивнул. Блу посмотрела на велосипед. Она и не знала, что некоторые ученики Агленби ездят на велосипедах, а не в собственных машинах.

– Я как раз ехал домой, – сказал Адам, – и заметил здесь тебя. Я должен извиниться. За то, что случилось. И я хочу, чтоб ты знала, что я не просил его об этом.

От Блу не ускользнуло, что его голос с легким местным акцентом был таким же приятным, как и внешность. Этот голос содержал в себе вечера в Генриетте, нагретые солнцем качели на крыльце, стаканы с холодным чаем, треск цикад, заглушавший мысли… Адам посмотрел через плечо, заслышав шум машины в переулке. Когда он вновь взглянул на Блу, его лицо оставалось настороженным, и она поняла, что это выражение – складка над бровями, сжатые губы – для него нормально. Оно идеально подходило чертам Адама, сочеталось с черточками вокруг глаз и рта. «Этот парень нечасто радуется», – подумала Блу.

– Очень приятно, – сказала она. – Но не тебе нужно извиняться.

Адам ответил:

– Я не хочу, чтобы вся вина падала на него. То есть… он был прав. Я действительно хотел поговорить с тобой. Но не… просто попытаться тебя снять.

Тут нужно было его прогнать. Но Блу озадачил румянец Адама. Его искреннее лицо, с иголочки новенькая, неуверенная улыбка. Его лицо было ровно настолько странным, чтобы ей хотелось на него смотреть.

На самом деле с ней никогда еще не флиртовал тот, кому она желала бы в этом удачи.

«Не надо!» – предупредил внутренний голос.

Но Блу спросила:

– А что же ты хотел сделать?

– Поговорить, – повторил он.

Это слово, произнесенное с местным акцентом, звучало долго и, казалось, значило не столько «поболтать», сколько «излить душу». Блу невольно посмотрела на тонкие, красивые очертания его губ. Адам добавил:

– Наверное, я всех избавил бы от хлопот, если бы просто подошел и заговорил с тобой. Чужие идеи всегда доставляют мне гораздо больше проблем.

Блу уже хотела сказать, что идеи Орлы доставляют проблемы всем окружающим, когда вдруг поняла, что Адам ответит, и она тоже ответит, и так может продолжаться целый вечер. Что-то твердило ей, что Адам – человек, с которым можно по-настоящему побеседовать. Внезапно в голове Блу зазвучал голос Моры: «Тебя ведь не надо предупреждать, чтобы ты никого не целовала, правда?»

И Блу послушалась. Как и заметила Нив, она была очень благоразумной девушкой. Даже самый лучший исход сегодняшнего вечера влек за собой одни лишь страдания. Она вздохнула и произнесла, ставя ногу на педаль:

– Если честно, проблема не в том, что он сказал. Проблема в том, что он предложил мне деньги.

Она подумала: главное, не представлять себе, каково это – остаться и поболтать с Адамом. Когда Блу не могла что-то себе позволить, хуже всего было растравлять себя мечтами и воображать, как это было бы.

Адам вздохнул, словно признавая ее право уйти.

– Он просто не понимает. В деньгах он ничего не смыслит.

– А ты?

Он смерил ее спокойным взглядом. Этот взгляд не оставлял места для глупостей.

Блу откинула голову назад и посмотрела на звезды. Странно было думать, что на самом деле они быстро неслись по небу: они находились слишком далеко, чтобы Блу могла заметить их движение. Лев, Малый Лев, Пояс Ориона. Будь на месте Блу ее мать, тетки и двоюродные сестры, сумели бы они, читая по небесам, увидеть то, что ей следовало сказать Адаму?

Блу спросила:

– Ты еще придешь в «Нино»?

– А меня готовы там видеть?

Она улыбнулась в ответ, и ей самой это показалось чем-то очень опасным. Чем-то, что не понравилось бы Море.

У Блу были два правила. Держись подальше от парней, потому что от них одни неприятности. Держись подальше от Воронят, потому что все они придурки.

Но эти правила как будто не применялись к Адаму. Порывшись в кармане, Блу достала салфетку и написала свое имя и номер домашнего телефона. С бьющимся сердцем она сложила салфетку и протянула Адаму.

Он сказал лишь:

– Я рад, что пришел.

И, повернувшись своим длинным туловищем, Адам покатил горестно скрипящий велосипед обратно по дороге.

Блу прижала пальцы ко лбу.

«Я дала парню свой телефон. Я дала свой телефон парню из Агленби».

Обхватив себя руками, она представила будущие объяснения с матерью. «Но ведь это еще не значит, что я стану с ним целоваться».

Блу подпрыгнула, когда задняя дверь ресторана приоткрылась. Но это был всего лишь Донни. Лицо у него прояснилось, когда он увидел Блу. В руках он держал заманчиво толстую тетрадь в кожаном переплете, которую Блу немедленно узнала. Она видела ее в руках Делового Типа с Мобильником.

Донни спросил:

– Ты не знаешь, кто это оставил? Это случайно не твое?

Сойдясь с ним в середине парковки, Блу взяла тетрадь и полистала. Страницы улеглись не сразу; тетрадь была такой потертой и толстой, что каждый лист претендовал на первенство. Наконец, подчинившись силе притяжения, она раскрылась посредине.

Перед Блу предстала мешанина пожелтевших вырезок из книг и газет. Несколько фраз были подчеркнуты красной ручкой, на полях виднелись комментарии («Пещеры Люрэй считаются мистическим местом? ворóны = вóроны?»). Тем же цветом кто-то составил и аккуратно заключил в рамочку список, озаглавленный «Топонимы валлийского происхождения в окрестностях Генриетты». Блу узнала большинство названий. Уэлш-Хиллс, Глен-Бауэр, Харлех, Макинлет.

– Я ее не читал, – сказал Донни. – Просто посмотрел, не указано ли имя владельца. А потом понял, что это… ну, твое.

Он имел в виду, что ничего другого не ожидал от дочки экстрасенса.

– Кажется, я знаю, чье это, – сказала Блу.

Никаких других мыслей, кроме желания еще немного полистать эту тетрадь, у нее не было.

– Я ее заберу.

Когда Донни вернулся в ресторан, Блу вновь открыла тетрадь. Теперь она могла не спеша подивиться плотности содержимого. Пусть даже его смысл дошел до нее не сразу, но само ощущение – да. Вышеупомянутых вырезок там было столько, что тетрадь не желала сохранять форму, если только ее не застегивали кожаным ремешком. Страницы, занятые этими вырванными и вырезанными отрывками, тянулись и тянулись, и перебирать их было несомненным тактильным удовольствием. Блу провела пальцами по разнородным поверхностям. Кремовая, толстая альбомная бумага с тонким, изящным шрифтом. Тонкая, коричневатая, с паукообразными буквами. Гладкая, утилитарно белая, с безыскусной современной печатью. Обтрепанная газетная, хрупкого желтоватого оттенка.

А еще были пометки, сделанные десятком разных ручек и маркеров, но все – одинаковым деловым почерком. Они кружили, указывали, подчеркивали – очень настойчиво. Кто-то составлял списки и чертил энергичные восклицательные знаки на полях. Противоречил сам себе и ссылался на себя в третьем лице. Линии превращались в штрихи, зарисовки гор, извилистые следы шин за быстроходными машинами.

Блу не сразу поняла, чему посвящена тетрадь. Ее содержание приблизительно разделялось на главы, но было ясно, что в некоторых разделах автору не хватило места и он продолжил где-то дальше. Была глава о силовых линиях – незримых энергетических потоках, которые соединяли паранормальные места. Была глава об Оуэне Глендауэре, Короле Воронов. Была глава, посвященная легендам про спящих рыцарей, которые лежат под горами и ждут пробуждения к новой жизни. Была глава, полная странных историй о королях, принесенных в жертву, о древних богинях воды и прочих старинных штуках, которые символизировали вороны.

А главное, тетрадь воплощала желание. Она желала больше, чем могла вместить, больше, чем можно было описать словами и проиллюстрировать диаграммами. Желание буквально сочилось со страниц, полных лихорадочных линий, взволнованных набросков, определений, набранных темным шрифтом. Было в этой тетради что-то болезненное и тоскливое.

Среди прочих каракуль выделялся знакомый рисунок. Три пересекающихся линии – удлиненный треугольник с клювообразными концами. То, что Нив нарисовала в кладбищенской грязи, а Мора – на запотевшей двери душевой кабины.

Блу разгладила страницу, чтобы получше присмотреться. Эта глава была посвящена силовым линиям – «мистическим путям энергии, соединяющим паранормальные места». Во всей тетради этот треугольник встречался снова и снова, рядом с кривоватым Стоунхенджем, странно растянутыми силуэтами лошадей, наброском кургана. Никакого объяснения к рисунку не прилагалось.

Это не могло быть совпадением.

Точно так же, как владельцем тетради не мог быть тот невозмутимый тип с мобильником. Он, вероятно, получил ее от кого-то.

«Возможно, – подумала Блу, – от Адама».

Он вселял в нее то же ощущение, что и тетрадь, – ощущение магии, больших возможностей, тревоги и опасности. Блу чувствовала себя так же, как в ту минуту, когда, по словам Нив, к ней прикоснулся дух.

Блу подумала: «Вот бы ты оказался Ганси». Но, едва успев об этом подумать, она поняла, что это неправда. Потому что, кто бы такой ни был Ганси, ему осталось жить недолго.

9

Ганси проснулся ночью и обнаружил, что луна светит ему прямо в лицо, а мобильник звонит.

Он принялся искать телефон, лежавший где-то рядом с ним под одеялом. Почти слепой без очков и контактных линз, он поднес мобильник вплотную к лицу, чтобы узнать, кто звонит: «Мэлори Р.». Теперь Ганси понял, почему его потревожили в столь неурочное время. Роберт Мэлори жил в Сассексе. С учетом разницы во времени, в Вирджинии была полночь, а у Мэлори – ранней пташки – пять утра. Мэлори считался одним из главных специалистов по силовым линиям Британии. Ему было восемьдесят лет, а может, сто или двести, и он написал о силовых линиях три книги, которые стали классикой в очень узком кругу. Они познакомились летом, когда Ганси метался между Уэльсом и Лондоном. Мэлори первым принял пятнадцатилетнего мальчика всерьез, и за эту честь Ганси был вечно ему благодарен.

– Ганси, – добродушно сказал Мэлори, помня, что не стоит называть его по первому имени, и без дальнейших прелюдий пустился в монолог о погоде, о четырех прошлых собраниях исторического общества и о докучливом соседе с его собакой.

Ганси понимал примерно три четверти. Проведя в Англии почти год, он привык к акцентам, но речь Мэлори было непросто воспринимать из-за причмокивания, жевания, дряхлости, происхождения и плохой связи.

Выбравшись из постели и присев на корточки над моделью Генриетты, Ганси из вежливости слушал вполуха двадцать минут, а затем осторожно перебил:

– Очень рад вас слышать.

– Я нашел интересный текстовый источник, – сказал Мэлори.

Судя по звуку, он либо что-то жевал, либо заворачивал в целлофан. Ганси видел его квартиру и не исключал, что Мэлори делал то и другое.

– Там говорится, что силовые линии покоятся во сне. Дремлют. Ничего не напоминает?

– Как Глендауэр! И что это значит?

– Возможно, именно поэтому их так трудно найти. Если они по-прежнему есть, но не активны, энергия будет очень слабой и нерегулярной. В Суррее я шел по линии с одним человеком – четырнадцать миль, в отвратительную погоду, когда дождевые капли были размером с репу – а потом линия просто взяла и исчезла.

Достав тюбик с клеем и несколько кусочков картона, Ганси воспользовался ярким лунным светом и доделал крышу домика, пока Мэлори распространялся о дожде. Затем он спросил:

– А в вашем источнике что-нибудь сказано, как разбудить силовые линии? Если можно разбудить Глендауэра, то и силовые линии тоже можно, так ведь?

– В том-то и дело.

– Но чтобы разбудить Глендауэра, нужно просто его найти. А по силовым линиям все время ходят.

– Ну нет, мистер Ганси, тут вы ошибаетесь. Пути энергии пролегают глубоко внизу. Даже если раньше было не так, теперь они закрыты многометровым слоем земли, который накопился с течением столетий, – сказал Мэлори. – Никто на самом деле не прикасался к ним веками. Мы с тобой не ходим по силовым линиям. Мы просто движемся, слушая эхо.

Ганси вспомнил, как однажды, когда они с Адамом искали линию, она появилась, а потом оборвалась без всякой видимой причины. Теория Мэлори казалась вполне правдоподобной, и, в общем, больше ни в чем он не нуждался. Он не желал ничего другого, кроме как взяться за книги в поисках аргументов в пользу этой новой идеи, и к черту школу. На Ганси напало редкое сожаление, что он еще подросток и привязан к Агленби. Возможно, именно так себя всегда чувствовал Ронан.

– Ладно. Значит, будем искать под землей. В пещерах, может?

– Пещеры – страшная штука, – ответил Мэлори. – Знаешь, сколько людей гибнет в пещерах каждый год?

Ганси сказал, что не знает.

– Тысячи! – ответил Мэлори. – Это как кладбища слонов. Лучше уж оставаться наверху. Спелеология намного опаснее, чем мотогонки. Нет, в моем источнике речь шла о том, как пробудить силовую линию, находясь на поверхности, как дать ей знать о своем присутствии. Тебе нужно будет произвести символическое возложение рук на энергию прямо там, в Марианне.

– В Генриетте.

– Штат Техас?

Всякий раз, когда Ганси говорил с британцами об Америке, они почему-то полагали, что он живет в Техасе.

– Вирджиния, – поправил он.

– Как скажешь, – добродушно согласился Мэлори. – Ты подумай, как легко было бы пройти по силовой линии до могилы Глендауэра, если бы она говорила с нами во весь голос, а не шептала. Найди линию, соверши ритуал, иди по ней к своему королю.

Когда Мэлори так говорил, это казалось неизбежным.

«Иди по ней к своему королю».

Ганси закрыл глаза, чтобы успокоить участившийся пульс. Он увидел тусклый серый силуэт спящего короля, сложенные на груди руки, меч справа, чашу слева. Эта дремлющая фигура была головокружительно важна для Ганси, хотя он не мог понять и сформулировать, чем именно. Это было нечто большое, огромное, нечто очень значимое. Нечто, не имеющее цены. Нечто заслуженное…

– Правда, из текста не очень ясно, как провести ритуал, – продолжал Мэлори.

Он стал распространяться о непредсказуемости исторических документов, но Ганси почти не слушал, пока старик не сказал:

– Я думаю попытать удачи в Локайере. Дам знать, что получится.

– Прекрасно, – ответил Ганси. – Я вам так благодарен.

– Передай привет матери.

– Обяза…

– Хорошо, что у тебя, в твоем возрасте, есть мать. Когда мне было примерно столько же, сколько тебе, моя мать пала жертвой британской системы здравоохранения. Она прекрасно себя чувствовала, пока ее не госпитализировали с легким кашлем…

Ганси вполуха выслушал хорошо известную ему историю о том, как государственные врачи не смогли вылечить у матери Мэлори рак горла. Мэлори был довольно бодр к тому моменту, когда разговор закончился.

Ганси ощутил дух погони; ему нужно было с кем-то поговорить, пока ощущение незавершенных поисков не пожрало его изнутри. Адам подошел бы больше, но, скорее всего, сейчас бодрствовал только Ронан, который попеременно то страдал от бессонницы, то спал как медведь.

На полпути к комнате Ронана до Ганси дошло, что там пусто. Стоя в темном дверном проеме, он окликнул друга шепотом, а затем, не получив ответа, повысил голос.

В комнате Ронана не следовало рыскать, но Ганси все-таки это сделал. Он дотронулся рукой до кровати и убедился, что она не застелена и холодна, а одеяло стремительно отброшено набок. Ганси кулаком постучал в запертую дверь Ноя, другой рукой судорожно набирая номер Ронана. Раздалось два гудка, потом отозвался автоответчик: «Ронан Линч…»

Ганси на полуслове оборвал записанное сообщение, чувствуя, как колотится сердце. Он долго спорил с самим собой, прежде чем набрать другой номер. На сей раз ответил голос Адама, хриплый спросонок и осторожный.

– Ганси?

– Ронан пропал.

Адам молчал. Дело было не просто в том, что Ронан исчез, но и в том, что он исчез после драки с Дикланом. Однако из дома Пэрришей было не так просто выйти посреди ночи. Если бы Адама застукали, остались бы физические последствия, а погода уже стояла слишком теплая для длинных рукавов. Ганси чувствовал себя последним гадом оттого, что просил Адама об этом.

На улице высоким пронзительным голосом закричала какая-то ночная птица. Маленькая копия Генриетты в потемках смотрелась жутковато, оловянные машинки на улицах выглядели так, как будто только что остановились. Ганси всегда казалось, что после наступления темноты в его игрушечном городке могло случиться что угодно. По ночам Генриетта казалась волшебной. А магия – чем-то потенциально очень страшным.

– Я посмотрю в парке, – наконец произнес Адам. – И… э… наверное, на мосту.

Адам отключился так быстро, что Ганси не сразу отследил конец разговора. Он прижал пальцы к векам, и в этой позе его нашел Ной.

– Ты пойдешь искать? – спросил он.

В желтом ночном свете он казался бледным и почти бесплотным; тени у него под глазами были темнее обычного. Не столько Ной, сколько намек на Ноя.

– Поищи в церкви.

Ной не предложил присоединиться, и Ганси его не звал. Полгода назад, единственный раз, когда это было критически важно, Ной обнаружил Ронана в луже собственной крови, а потому был избавлен от необходимости впредь отправляться на поиски. Ной не поехал тогда вместе с Ганси в больницу, а Адама застукали, когда он пытался выбраться из дому, поэтому с Ронаном, когда его штопали, был только Ганси. Это случилось давно, но опять-таки, времени не существовало.

Иногда Ганси казалось, что его жизнь состоит из десятка часов, которые он никогда не сможет забыть.

Натянув куртку, он вышел на холодную парковку, залитую зеленоватым светом. Капот машины Ронана был холодным, значит, никто на ней недавно не ездил. Куда бы ни отправился Ронан, он пошел пешком. Церковь, со шпилем, залитым тусклым желтым светом, стояла в пределах пешей доступности. И «Нино» тоже. И старый мост, под которым быстро неслась река.

Ганси двинулся вперед. Рассуждал он логически, но сердце-предатель билось с запинками. Он не был наивен и не питал иллюзий, будто найдет Ронана Линча, которого знал до смерти Ниалла. Но Ганси не хотел и потерять того Ронана Линча, которого знал теперь.

Несмотря на яркий лунный свет, вход в церковь святой Агнессы терялся в темноте. Слегка дрожа, Ганси положил руку на массивное железное кольцо на двери, подумав, что, может быть, церковь заперта. Он был в церкви святой Агнессы только раз, на Пасху, когда их пригласил младший брат Ронана, Мэтью. Ганси в жизни не подумал бы, что человек вроде Ронана способен прийти сюда посреди ночи. Строго говоря, Ронан вообще не выглядел как тот, кто ходит в церковь, однако все братья Линчи каждое воскресенье посещали службу. В течение часа они сидели бок о бок на скамье, в то время как даже за столом в ресторане не могли встретиться друг с другом глазами.

Миновав черную арку входа, Ганси подумал: «Ной хорошо умеет искать». Он надеялся, что Ной не ошибся насчет Ронана.

Церковь окутала Ганси запахом ладана – редким запахом, который немедленно пробудил в памяти полдесятка воспоминаний о семейных свадьбах, похоронах и крестинах (всё это почему-то бывало летом). Странно было, что целое время года могло уместиться в одном глотке застоявшегося воздуха.

– Ронан?

Это слово всосалось в пустоту и эхом отразилось от невидимого потолка, так высоко наверху, что в конце концов Ганси ответил только собственный голос.

На полу лежали заостренные тени арок. Мрак и неуверенность словно кулаками стучали по ребрам Ганси, неподвижные легкие напоминали о еще одном давнем летнем дне – о том дне, когда он впервые понял, что в мире есть магия.

Ронан был в церкви – он лежал, вытянувшись, на одной из скамей в темноте. Одну руку он свесил с края, другую вытянул за голову. Его тело казалось чуть более темным пятном в мире черноты. Ронан не двигался.

Ганси подумал: «Только не сегодня. Пожалуйста, только не сегодня».

Усевшись на краешке скамьи, он положил руку Ронану на плечо, как будто мог просто разбудить его. Он молился, чтобы именно так и было, чтобы силы его мысли оказалось достаточно. Плечо было теплым; от Ронана пахло спиртным.

– Просыпайся, старик, – сказал Ганси.

Слова звучали тяжело, пусть даже он пытался придать голосу бодрости.

Ронан шевельнул плечом и повернулся лицом кверху. На одно короткое мгновение Ганси дал себе волю: ему показалось, что он опоздал, что Ронан все-таки умер и что его тело пробуждается только потому, что так приказал он, Ганси. Но затем ярко-синие глаза Ронана открылись, и наваждение пропало.

Ганси выдохнул.

– Сволочь ты.

Ронан откровенно ответил:

– Я не мог заснуть.

И добавил, заметив уязвленное выражение лица Ганси:

– Честное слово, больше я так не буду.

Ганси вновь попытался говорить беззаботно и не смог.

– Врешь.

– Кажется, – произнес Ронан, – ты путаешь меня с моим братом.

Вокруг стояла насыщенная тишина; когда Ронан открыл глаза, в церкви как будто стало светлее, словно она тоже спала до сих пор.

– Когда я сказал тебе, что не хочу, чтобы ты напивался на фабрике, я не имел в виду, что ты можешь валяться пьяным в другом месте.

Ронан, лишь слегка заплетаясь языком, ответил:

– Кто бы говорил.

Ганси с достоинством ответил:

– Я пью. Но не напиваюсь.

Ронан перевел взгляд на что-то, что он прижимал к груди.

– Что это? – спросил Ганси.

Пальцы Ронана стискивали нечто темное. Когда Ганси попытался их разжать, то ощутил нечто живое и теплое. Там быстро билось чье-то сердце. Он отдернул руку.

– Господи, – сказал Ганси, пытаясь осмыслить то, что почувствовал. – Это птица?

Ронан медленно сел, по-прежнему прижимая к груди то, что держал в руке. Ганси вновь ощутил насыщенное алкоголем дыхание друга.

– Ворон.

Долгая пауза. Ронан рассматривал свою добычу.

– Может, ворона. Но сомневаюсь. Я… Не, серьезно, вряд ли. Corvus corax.

Ронан, даже пьяный, помнил, как на латыни называется ворон.

И не просто ворон, как заметил Ганси. Крошечный птенец, с голым клювом, растягивавшимся в младенческую улыбку. Его крыльям еще было далеко до полета. Ганси даже не хотел прикасаться к существу, которое выглядело таким хрупким.

Ворон был символом Глендауэра. Король Воронов – вот как его называли. Он был потомком длинной линии королей, которых ассоциировали с этой птицей. Легенда гласила, что Глендауэр умел разговаривать с воронами и наоборот. Поэтому, в том числе, Ганси приехал в Генриетту, городок, который славился своими воронами. Он ощутил дрожь.

– Откуда ты его взял?

Пальцы Ронана окружали вороненка, как живые, сострадательные прутья клетки. В его руках птенец казался ненастоящим.

– Нашел.

– Находят обычно монетки, – ответил Ганси. – Или ключи от машины. Или клевер с четырьмя лепестками.

– И воронят, – сказал Ронан. – Ты просто завидуешь, потому что… – здесь ему пришлось замолкнуть, чтобы привести в порядок затуманенные пивом мысли, – потому что не ты нашел вороненка.

Птенец нагадил меж пальцев Ронана на скамью. Держа вороненка одной рукой, Ронан церковным вестником стер дерьмо с досок и протянул испачканную бумагу Ганси. Ежедневные просьбы о молитвах были испачканы белым.

Ганси взял газету только потому, что сомневался, что Ронан станет искать урну. С легким отвращением он спросил:

– А если я скажу, что домашние животные не допускаются?

– Блин, чувак, – ответил Ронан с жестокой усмешкой, – ты же не выгонишь Ноя вот так.

Ганси не сразу понял, что Ронан шутит, а потом уже было поздно смеяться. Во всяком случае, он знал, что позволит отнести птицу на Монмутскую фабрику, потому что видел, как цепко Ронан держал ее. Птенец уже смотрел на него снизу вверх и с надеждой щелкал клювом. Он полагался на Ронана.

Ганси смягчился.

– Ладно. Пошли обратно. Вставай.

Когда Ронан неуверенно поднялся на ноги, вороненок съежился у него в руках – сплошные клюв и тело, без шеи. Ронан сказал:

– Привыкай к турбулентности, сукин сын.

– Надо дать ему какое-то имя.

– Ей. Ее зовут Бензопила, – ответил Ронан, не глядя на Ганси. И вдруг произнес: – Ной. Блин, ну и стремно ты там смотришься.

В глубоком, полном теней дверном проеме тихо стоял Ной. Сначала было видно только его бледное лицо; темная одежда оставалась невидима, глаза казались провалами, ведущими в неведомый мир. Затем он вышел на свет и оказался растрепанным и знакомым, как всегда.

– Я думал, ты не придешь, – сказал Ганси.

Ной перевел взгляд на алтарь, затем на темный незримый потолок. Он ответил с обычной храбростью:

– Дома было страшно.

– Псих, – сказал Ронан, но Ноя это как будто не смутило.

Ганси открыл дверь, ведущую на улицу. Адама нигде не было. Ганси стало стыдно за то, что он вытащил его из дома по ложной тревоге. Хотя… он сомневался, что тревога была ложная. Что-то произошло, пусть даже он не знал наверняка, что именно.

– Так где ты нашел этого птенца?

– У себя в голове.

Смех Ронана напоминал резкий хохот шакала.

– Опасное место, – заметил Ной.

Ронан запнулся – все его острые углы притупил алкоголь, – и вороненок в его руках издал слабый звук, скорее вибрацию, чем вскрик. Он ответил:

– Для бензопилы – нет.

Выйдя в холодную весеннюю ночь, Ганси откинул голову назад. Теперь, убедившись, что Ронан в порядке, он понял, что Генриетта ночью прекрасна. Лоскутный город, расшитый черными ветвями деревьев.

Надо же, Ронану попался именно ворон, и никакая другая птица.

Ганси не верил в совпадения.

10

Пуп не спал.

Когда он учился в Агленби, то легко засыпал – и неудивительно. Как Черни, как все остальные его одноклассники, по будням Пуп спал от двух до шести часов, поздно ложился, рано вставал и до совершенства довел умение отсыпаться по выходным. Когда он отключался, то спал беззаботно без всяких снов. Нет… Пуп знал, что это неправда. Всем снятся сны, просто некоторые их не помнят.

А теперь ему удавалось сомкнуть глаза лишь на два-три часа кряду. Он ворочался в постели. Резко садился, разбуженный шепотами. Задремывал на кожаной кушетке, единственном предмете мебели, на который не наложило лапу правительство. Периоды и энергия сна диктовались чем-то более крупным и сильным, чем он сам, – они прибывали и отступали, как неравномерный прибой. Попытки как-то систематизировать их приводили Пупа в полное расстройство: в полнолуние и во время грозы ему меньше хотелось спать, но в остальных случаях бессонницу трудно было предсказать. Он полагал, что в нем бился магнетический пульс силовой линии, каким-то образом проникший в его тело из-за смерти Черни.

Недостаток сна превратил жизнь Пупа в нечто иллюзорное, а вереницу дней – в ленточку, которая бессмысленно полоскалась на ветру.

Было почти полнолуние, и недавно шел дождь, поэтому Пуп не спал.

Он сидел в футболке и трусах перед компьютером и щелкал мышкой с сомнительной продуктивностью глубоко утомленного человека. В его голове, все одновременно, шептали и шипели бесчисленные голоса. Они походили на помехи, которые звучали в телефоне, если поблизости пролегала силовая линия. На ветер перед приходом грозы. На заговор деревьев. Как всегда, Пуп не мог различить ни слова – и не понимал разговор. Но ясно было одно: нечто странное только что произошло в Генриетте, и голоса постоянно это обсуждали.

Впервые за много лет Пуп достал старые карты из крохотной кладовки в коридоре. Рабочего стола у него не было, а на кухонном валялись упаковки из-под лазаньи и черствые корки. Поэтому он разложил карты в ванной. Сидевший в ванне паук заспешил прочь, когда Пуп прижал карту к фаянсовой поверхности.

«Черни, тебе сейчас, наверное, лучше, чем мне».

Но, в общем, он в это не верил. Пуп понятия не имел, что стало с душой, или духом Черни, ну или как еще можно было назвать то, что от него осталось, но если неумолкающие голоса преследовали Пупа всего лишь за участие в ритуале, то судьба Черни наверняка была еще хуже.

Пуп отошел и скрестил руки на груди, рассматривая десятки пометок и надписей, которые оставил на картах во время поисков. Черни, своим невозможным почерком – и непременно красной ручкой – отметил уровень энергии вдоль возможного пути залегания силовой линии. В те времена это казалось игрой, охотой за сокровищами. Дорогой к славе. Действительно ли существовала силовая линия? Неважно.

Они просто предавались недешевому упражнению в стратегии, и полем служило всё Восточное побережье. Ища закономерности, Пуп педантично обводил кругами интересующие его участки на топографической карте. Кружок вокруг осиновой рощицы, где уровень энергии всегда был высоким. Кружок вокруг разрушенной церкви, которую почему-то избегали животные и птицы. Кружок вокруг того места, где умер Черни.

Конечно, Пуп нарисовал кружок на карте до того, как умер Черни. Это место – зловещая дубовая роща – было примечательно благодаря старинной надписи, вырезанной на коре одного из деревьев. Латынь. Надпись была неполной, труднопереводимой, и максимум, до чего додумался Пуп – это «вторая дорога». Тамошний уровень энергии, хотя и непостоянный, выглядел многообещающе. Разумеется, там пролегала силовая линия.

Черни и Пуп возвращались туда несколько раз, снимали показания (рядом с кружком начертанные Черни значились шесть разных цифр), рылись в земле в поисках возможных артефактов, сторожили ночью в ожидании признаков паранормальной активности.

Пуп сконструировал самую сложную и чувствительную «волшебную лозу» – две проволоки, согнутые под прямым углом и вделанные в металлическую круглую рукоятку так, чтобы они могли свободно вращаться. Пуп и Черни обошли с этой лозой вокруг рощи, пытаясь вычислить конфигурацию линии.

Но она оставалась неровной, то появлялась, то пропадала, как сигнал далекой радиостанции. Линии нужно было пробудить, настроить их частоты, выкрутить звук на максимум. Черни и Пуп собирались провести в дубовой роще ритуал. Впрочем, они весьма приблизительно представляли себе процесс.

Всё, что выяснил Пуп, – что силовые линии любят взаимность и жертвы, но это было раздражающе невнятно. Больше никакой информации они не нашли, а потому не прекращали попыток. Во время зимних каникул. Во время весенних. В конце учебного года.

А потом Пупу позвонила мать и сказала, что его отца арестовали за мошенничество и уклонение от уплаты налогов. Оказалось, что отцовская фирма имела дела с военными преступниками – мать об этом знала, а Пуп догадывался – и ФБР наблюдала за ее деятельностью не первый год. В один день Пуп потерял всё.

На следующий день эта история появилась в газетах, и семейному счастью Пупов настал конец. Пупа бросили обе девушки. Ну, второй теоретически была девушка Черни, так что, наверно, это не считается.

Случившееся стало достоянием самой широкой общественности. Вирджинский плейбой, наследник громадного состояния, внезапно вылетел из школьного общежития, перестал получать приглашения на вечеринки и лишился всех надежд на поступление в Лигу Плюща. Пупу оставалось только наблюдать, как его машину грузят на эвакуатор, а из комнаты выносят акустическую систему и мебель.

В последний раз Пуп смотрел на карту, когда стоял в своей комнате и думал, что у него ничего не осталось, кроме десяти долларов в кармане. Все кредитки превратились в ничто.

Черни подъехал на своем красном «Мустанге» и, не вылезая из машины, поинтересовался:

– Ну что, ты теперь белая рвань?

У Черни не было чувства юмора. Иногда он говорил вещи, которые случайно оказывались смешными. Но на сей раз Пуп, стоявший на обломках своей жизни, не засмеялся.

Силовая линия перестала быть игрой.

– Ну-ка пусти меня, – потребовал он. – Мы проведем ритуал.

11

За час и двадцать три минуты до того, как у Блу должен был сработать будильник, она проснулась от того, что хлопнула входная дверь. Серый утренний свет сочился в окно спальни, и виднелись размытые тени листьев, прижатых к стеклу. Блу попыталась не жалеть об утраченном часе и двадцати трех минутах сна.

На лестнице послышались шаги. До Блу донесся звук маминого голоса.

– …и ждала тебя.

– Некоторые вещи лучше делать ночью, – сказала Нив.

Голос у нее был тише, чем у Моры, но резче – и разносился лучше.

– Генриетта – то еще местечко, а?

– Я не просила тебя смотреть на Генриетту, – ответила Мора театральным шепотом.

Она как будто заступалась за город.

– Трудно этого не делать. Она буквально кричит, – сказала Нив.

Дальнейшие слова затерялись за скрипом лестницы.

Ответ Моры был невнятен, потому что она тоже начала подниматься, но звучало это как-то вроде:

– Я бы предпочла, чтоб ты не втягивала Блу.

Блу замерла.

Нив сказала:

– Я всего лишь пересказываю тебе то, что вижу. Если он исчез, когда… Возможно, они связаны. Разве ты не хочешь, чтобы она знала, кто он такой?

Лестница снова скрипнула. Блу подумала: «Они что, не могут говорить, не скрипя ступеньками?»

Мора огрызнулась:

– Я сомневаюсь, что так будет проще.

Нив что-то пробормотала в ответ.

– События уже выходят из-под контроля, – продолжала Мора. – Мы, считай, почти ничего не сделали, и вот он…

Блу навострила уши. Она уже очень давно не слышала, чтобы ее мать употребляла местоимения мужского рода, разве что применительно к Ганси.

Возможно – подумала Блу – Мора имела в виду ее отца. Неловкие разговоры, которые Блу пыталась завязать с матерью, ничего не приносили ей, кроме бессмысленных юмористических ответов («Он Санта-Клаус. Он грабил банки. Он сейчас в космосе»), которые менялись раз от разу. В представлении Блу ее отец был отважным героем, которому пришлось исчезнуть из-за своего трагического прошлого. Возможно, за ним охотились преступники. Блу нравилось воображать, как отец украдкой заглядывает через забор на заднем дворе и с гордостью наблюдает, как его странная дочь грезит под деревом.

Блу ужасно любила отца, которого никогда не видела.

Где-то в недрах дома закрылась дверь, и вновь наступила ночная тишина, которую трудно нарушить. Далеко не сразу Блу потянулась к пластмассовому ящику, который служил ей тумбочкой, и вытащила тетрадь. Она положила руку на прохладную кожаную обложку. Поверхность напоминала гладкую кору бука за домом. А когда Блу касалась бука, то чувствовала одновременно надежду и волнение – она приободрялась и желала действовать.

«Генриетта – то еще местечко», – сказала Нив, и тетрадь, казалось, была с ней согласна. Правда, Блу не знала, что это значит.

Она не хотела засыпать, но все-таки заснула и проспала еще час и двенадцать минут. На сей раз Блу разбудил не будильник, а одна-единственная мысль, которая вопила в мозгу: «Сегодня Ганси придет на сеанс».

Разговор Моры и Нив, вплетенный в повседневную рутину сборов в школу, казался ей не таким уж загадочным. Но тетрадь по-прежнему оставалась волшебной. Сидя на краю кровати, Блу прикоснулась к одной из цитат: «Король всё еще спит под горой, в окружении своих воинов, подданных и богатств. По правую руку от него чаша, наполненная силой. На его груди покоится меч, который также ожидает пробуждения. Счастлив тот, кто найдет короля и осмелится пробудить его, ибо король дарует ему награду, столь чудесную, какую только в силах вообразить смертный».

Блу закрыла тетрадь. Казалось, внутри нее обитал огромный, ужасно любопытный двойник, грозивший вырваться из тесных рамок благоразумия. Долгое время она сидела, положив тетрадь на колени. Обложка казалась прохладной на ощупь.

Награда.

Что бы она попросила себе в награду? Никогда больше не волноваться из-за денег? Узнать, кто ее отец? Объехать весь мир? Научиться видеть то, что видела Мора?

У Блу в голове вновь прозвенело: «Сегодня Ганси придет на сеанс. Интересно, как это будет?»

Может быть, если бы она разбудила спящего короля, то попросила бы его сохранить Ганси жизнь.

– Блу, надеюсь, ты встала! – крикнула Орла с лестницы.

Нужно было торопиться, если она надеялась вовремя добраться на велосипеде до школы. Через пару недель эта поездка грозила стать мучительно жаркой.

Может быть, она попросила бы у спящего короля машину.

«Хотела бы я сегодня прогулять».

Блу не то чтобы боялась школы, просто… это казалось таким тривиальным. И ее даже не травили; Блу быстро поняла, что чем странней она выглядела внешне, чем ясней и раньше давала другим детям понять, что она не похожа на них, тем с меньшей вероятностью ее будут дразнить либо игнорировать. К тому времени, когда она перешла в старшую школу, ее странность и умение гордиться этим стали положительным активом. Блу, внезапно сделавшаяся «крутой», могла бы обзавестись любым количеством друзей. И она честно пыталась. Но проблема в том, что, если ты странная, все остальные нормальные.

Поэтому ее ближайшими друзьями были родственники, школа оставалась скучной рутиной, и Блу втайне надеялась, что где-то в мире есть и другие чудаки, похожие на нее. Пусть даже их, видимо, не было в Генриетте.

Она подумала: вполне возможно, что Адам тоже странный.

– БЛУ! – завопила Орла. – ШКОЛА!

Крепко прижав тетрадь к груди, Блу зашагала к красной двери в конце коридора. По пути ей пришлось миновать бурную активность в комнате с телефоном/швейной машинкой/кошкой и жестокую битву за ванную. Комната за красной дверью принадлежала Персефоне, одной из двух лучших подруг Моры. Дверь была приоткрыта, но Блу всё равно тихонько постучала. Персефона спала плохо, но энергично: она вскрикивала посреди ночи и стучала ногами, следовательно, ей ни с кем не приходилось делить комнату. Также это значило, что она урывала минуты сна, когда только могла, и Блу не любила ее будить.

Тихий, хрипловатый голос Персефоны произнес:

– Я в доступе. В смысле, войди.

Толкнув дверь, Блу увидела, что Персефона сидит за карточным столиком у окна. Люди часто вспоминали волосы Персефоны – длинную, волнистую, снежно-белую гриву, которая ниспадала до бедер. Во вторую очередь они припоминали ее одежду – затейливые платья с кучей оборок или странные халаты. А если им как-то удавалось миновать всё это, люди смущались, увидев глаза Персефоны, настоящие черные зеркала с неразличимыми во тьме зрачками.

Сейчас Персефона сидела, держа карандаш в кулаке, как ребенок. Увидев Блу, она многозначительно нахмурилась.

– Доброе утро, – сказала Блу.

– Доброе утро, – эхом повторила Персефона. – Еще слишком рано. Я еще не обрела дар речи, поэтому просто буду по максимуму пользоваться твоими словами.

Она неопределенно покрутила рукой. Блу поняла это как приглашение садиться. Большая часть постели была завалена странными вышитыми чулками и клетчатыми колготками, которые словно бежали на месте, но она кое-как пристроилась на краю. В комнате пахло знакомо – апельсинами или детской пудрой, а может быть, новой тетрадкой.

– Плохо спала? – поинтересовалась Блу.

– Плохо, – повторила Персефона. И добавила: – Нет, не совсем. Все-таки мне придется говорить своими словами…

– Над чем работаешь?

Персефона часто сидела над своей вечной диссертацией по философии, но, поскольку это был процесс, который предполагал тревожную музыку и частые перекусы, она редко предавалась ему в часы утренней горячки.

– Так, кое-что, – ответила Персефона грустно.

А может, задумчиво. Трудно было определить разницу, а спрашивать Блу не любила. То ли муж, то ли возлюбленный Персефоны умер или уехал за границу – когда речь шла о Персефоне, с подробностями были проблемы, – и она, очевидно, скучала по нему, ну или, по крайней мере, понимала, что его нет (для Персефоны это было большое достижение). Опять-таки Блу не хотела спрашивать. Как и Мора, она не любила смотреть на плачущих людей, а потому старалась не наводить разговор на предметы, которые могли привести к слезам.

Персефона подняла листок, чтобы Блу его увидела. Она трижды вывела слово «три», тремя различными почерками, а чуть ниже записала рецепт пирога с банановым кремом.

– Бог троицу любит? – предположила Блу.

Это была одна из любимых поговорок Моры.

Персефона подчеркнула слова «столовая ложка» рядом со словом «ваниль». Ее голос звучал рассеянно и смутно.

– Или семерку. Очень много ванили. Можно подумать, что это опечатка.

– Можно подумать, – повторила Блу.

– БЛУ! – закричала снизу Мора. – Ты еще не ушла?

Блу не ответила, потому что Персефона не любила высокие звуки, а ответный крик, несомненно, был бы таковым. Она произнесла:

– Я кое-что нашла. Если я тебе покажу, ты никому не скажешь?

Она понимала, что задает глупый вопрос. Персефона и так почти всегда молчала, даже если ее об этом не просили.

Когда Блу протянула ей тетрадь, Персефона уточнила:

– Можно посмотреть?

Блу помахала рукой. Это значило: «Да, и побыстрей». Она нервно ерзала на кровати, пока Персефона листала тетрадь. Лицо женщины ничего не выражало.

Наконец Блу спросила:

– Ну?

– Очень мило, – вежливо ответила Персефона.

– Это не мое.

– Я вижу.

– Ее забыли в… Слушай, а как ты догадалась?

Персефона полистала туда-сюда. Ее тихий детский голос звучал так слабо, что Блу пришлось затаить дыхание, чтобы расслышать.

– Это явно тетрадь мальчика. И он ее везде ищет. А ты уже нашла.

– БЛУ! – проорала Мора. – БОЛЬШЕ Я НЕ СТАНУ КРИЧАТЬ!

– И что, по-твоему, мне надо сделать? – спросила Блу.

Персефона провела пальцем по разнородным бумажкам. Блу поняла, что та права: на месте владельца тетради она бы просто списала всю необходимую информацию, вместо того чтобы вырезать и наклеивать. Фрагменты были интригующими, но не такими уж необходимыми; тот, кто составил эту тетрадь, очевидно, наслаждался самим процессом поиска. Эстетические качества тетради были не случайны; ее создавали как произведение искусства.

– Что ж, – сказала Персефона. – Во-первых, ты можешь выяснить, чья это тетрадь.

Блу понурилась. Это был безжалостно правильный ответ, тот, которого она ждала бы от Моры или Каллы. Конечно, она знала, что придется вернуть тетрадь законному владельцу. Но тогда в чем прикол?

Персефона добавила:

– А еще, я думаю, стоит выяснить, правда ли всё это. Не так ли?

12

Утром Адам не ждал у почтовых ящиков.

Когда Ганси в первый раз приехал, чтобы забрать Адама, он проскочил въезд в поселок, где жил Адам, – точнее сказать, использовал его для того, чтобы развернуться и поехать в обратную сторону. Дорога представляла собой две колеи через поле – даже слово «грунтовка» для нее казалось чересчур пышным, и с первого взгляда совершенно не верилось, что она вела к хоть одному-единственному дому, а уж тем более к нескольким. Когда Ганси нашел нужный дом, стало еще хуже. При виде школьного свитера Ганси на улицу выскочил отец Адама и выпалил из обоих стволов. Некоторое время после этого Ронан называл Ганси «ДБЕ», где Д означало добрый, Б – богатенький, а Е нечто совсем нецензурное.

С тех пор Адам дожидался Ганси там, где заканчивался асфальт.

Но сейчас никто не стоял возле почтовых ящиков. Там было пусто – очень пусто. Это место было бесконечно плоским по сравнению с другими частями долины, а конкретно это поле почему-то всегда казалось суше и бесцветней остальных, как будто его обходили стороной не только асфальтовые дороги, но и дожди. Даже в восемь утра на нем не было тени.

Вглядываясь в иссохшие колеи, Ганси позвонил Адаму на домашний, но ничего, кроме гудков, не услышал. Часы подсказывали, что у него осталось восемнадцать минут. Дорога до школы занимала пятнадцать.

Он ждал. От работавшего вхолостую мотора машина слегка покачивалась. Ганси наблюдал за дрожащим рычагом переключения скоростей. От близости к двигателю у него поджаривались ноги. В салоне начинало пахнуть бензином.

Он позвонил на Монмутскую фабрику. Ной ответил. Судя по всему, он только что проснулся.

– Ной, – громко сказал Ганси, перекрывая шум мотора.

Ной, в конце концов, позволил ему забыть тетрадь в «Нино», и ее отсутствие на диво беспокоило Ганси.

– Ты не помнишь, Адам не говорил, что сегодня он работает?

В те дни, когда Адам работал, он обычно ездил в школу на велосипеде, чтобы после занятий поспевать везде, куда надо.

Ной отрицательно замычал.

Шестнадцать минут до начала урока.

– Позвони мне, если что, – сказал Ганси.

– Я не услышу, – ответил Ной. – Я уже выхожу.

Ганси вновь позвонил Адаму на домашний, и тщетно. Возможно, мать Адама сидела дома, но не брала трубку, а Ганси было некогда ехать туда и выяснять.

Он мог опоздать в школу.

Ганси бросил телефон на сиденье.

– Ну же, Адам…

Из всех мест, где учился Ганси, – а он сменил много школ за четыре года своих несовершеннолетних скитаний – «Академия Агленби» пользовалась особой любовью его отца. Иными словами, она с наибольшей вероятностью переправляла своих воспитанников прямым курсом в Лигу Плюща. Или в Сенат. Впрочем, также это значило, что учиться в Агленби было сложнее всего. Задолго до переезда в Генриетту Ганси сделал поиски Глендауэра своей основной задачей, а учебу – глубоко второстепенной. Он был достаточно умен и прилежен, поэтому раньше не возникало никаких проблем, если он пропускал уроки или откладывал домашнее задание на потом. Но в Агленби не терпели плохих оценок. Если ты получал средний балл ниже четырех, то вылетал со свистом. И Дик Ганси Второй дал сыну понять, что если тот не осилит учебу в частной школе, то будет вычеркнут из завещания.

Впрочем, он сообщил об этом милым тоном, за порцией фетуччини.

Ганси не мог прогулять занятия. Особенно после вчерашнего опоздания. Точка. Четырнадцать минут, в то время как до школы ехать пятнадцать… и Адама не было.

Он почувствовал, как застарелый страх медленно покидает легкие.

«Не паникуй. Вчера ты ошибся насчет Ронана. Прекрати уже. Смерть не так близко, как ты думаешь».

В унынии Ганси вновь позвонил на домашний. Никто не ответил. Пора было ехать. Возможно, Адам укатил на велосипеде, возможно, после школы он собирался на работу, возможно, у него возникли какие-то дела, и он забыл предупредить Ганси. Покрытая колеями дорога, ведущая к домам, была пуста.

«Ох, Адам».

Вытерев ладони о брюки, Ганси взялся за руль и поехал в школу.

Вплоть до третьего урока, на котором они должны были встретиться, Ганси не знал, приехал ли Адам в Агленби. Необъяснимо, но латинский язык был единственным предметом, который Ронан не прогуливал никогда. Он знал латынь лучше всех. Ронан занимался без особой радости, но неуклонно, словно от этого зависела его жизнь. Сразу за ним шел Адам, звездный ученик Агленби, первый по всем остальным предметам. Как и Ронан, Адам учился упорно, потому что его будущая жизнь действительно от этого зависела.

Лично Ганси предпочитал французский. Он сказал Хелен, что не видит смысла в языке, которым невозможно воспользоваться, чтобы перевести меню (на самом деле французский просто было легче учить – им немножко владела мать). Изначально Ганси принялся за латынь, чтобы переводить старинные тексты о Глендауэре, но у Ронана уровень владения языком был таков, что Ганси перестал считать изучение латыни чем-то срочным.

Уроки латинского проходили в Борден-хаусе, небольшом деревянном здании на противоположном конце кампуса. Когда Ганси торопливо шагал по центральной лужайке, рядом возник Ронан и стукнул его в плечо. Судя по глазам, он не спал несколько дней.

Ронан прошипел:

– Где Пэрриш?

– Он сегодня ехал не со мной, – сказал Ганси, и у него разом испортилось настроение.

Ронан и Адам должны были пересечься на втором уроке.

– А ты его не видел?

– Нет.

Кто-то хлопнул его по лопаткам и воскликнул: «Эй, Ганси!», когда они рысили мимо. Ганси неохотно поднял три пальца – это был условный сигнал гребной команды.

– Я пытался позвонить ему домой, – сказал он Ронану.

– Бедному мальчику нужен мобильник, – ответил тот.

Несколько месяцев назад Ганси предложил купить Адаму телефон. Так началась длиннейшая ссора на их памяти – неделя молчания, которая завершилась, только когда Ронан сотворил нечто гораздо более оскорбительное, чем удалось бы любому из них.

– Линч!

Ганси посмотрел в направлении голоса, а Ронан нет. Тот, кто их звал, стоял на другой стороне лужайки, почти неотличимый от остальных школьников в одинаковых свитерах.

– Линч! – снова донесся зов. – Я тебя поимею!

Ронан по-прежнему не обращал на него внимания. Он поправил на плече лямку рюкзака и зашагал дальше.

– Что это значит? – спросил Ганси.

– Что некоторые не умеют проигрывать, – ответил Ронан.

– Это Кавински? Только не говори, что ты опять участвовал в гонках.

– Не спрашивай – и не скажу.

Ганси задумался, не ввести ли для Ронана комендантский час. Или бросить гребные тренировки, чтобы проводить с ним больше времени по пятницам… кажется, Ронан именно тогда разбил машину. Может, он сумеет убедить его…

Ронан вновь поправил на плече рюкзак, и на сей раз Ганси посмотрел на него внимательней. Рюкзак был заметно больше обычного, и Ронан обращался с ним осторожно, как будто боялся что-то пролить.

Ганси начал:

– Зачем ты взял… О боже, ты притащил с собой птицу.

– Ее нужно кормить каждые два часа.

– Откуда ты знаешь?

– Господи, Ганси, есть же интернет, – ответил Ронан, входя в Борден-хаус; начиная от порога, весь пол там был покрыт темно-синим ковром.

– Если тебя с ней застукают…

Ганси не сумел придумать подходящую угрозу. Какое наказание грозило за принос в школу живой птицы? Он сомневался, что в Агленби бывали такие прецеденты. Поэтому Ганси закончил:

– Если он сдохнет у тебя в рюкзаке, я запрещаю выбрасывать его в классе.

– Она, – поправил Ронан. – Это она.

– Я бы согласился, будь у него отчетливые половые признаки. И, надеюсь, он не болеет птичьим гриппом или чем-нибудь таким.

Ганси вовсе не думал про вороненка. Он думал про Адама, которого не было на уроках.

Ронан и Ганси заняли обычные места в дальнем конце класса, застланного темно-синим ковром. Пуп писал на доске глаголы.

Когда Ганси и Ронан вошли, он остановился на полуслове – internec… Хотя ему вряд ли было дело до их разговора, у Ганси возникла странная мысль, что учитель замер с мелком в руке и перестал писать исключительно для того, чтобы прислушаться. Подозрения Адама, видимо, оказались заразны.

Ронан перехватил взгляд Пупа и весьма недружелюбно его удержал. Несмотря на интерес к латыни, в начале года он заявил, что учитель латинского языка – псих и ничтожество, и в дальнейшем ясно дал понять, что Пуп ему не нравится. Поскольку Ронан презирал всех, вряд ли он мог считаться беспристрастным судьей, но Ганси признавал, что в Пупе и правда было нечто обескураживающее. Несколько раз Ганси пытался завязать с ним разговор о римской истории, прекрасно зная, какой эффект может произвести на вялое течение урока энергичная научная беседа. Однако Пуп был слишком молодым для наставника и слишком взрослым для равного, поэтому Ганси не сумел найти нужный ракурс.

Ронан продолжал смотреть на Пупа. Это он хорошо умел. Его взгляд словно отнимал что-то у противника.

Учитель латинского смущенно отвел глаза. Победив любопытство Пупа, Ронан спросил:

– Что будешь делать с Пэрришем?

– Пожалуй, загляну к нему после занятий. Так ведь?

– Он, наверно, заболел.

Они посмотрели друг на друга. «Мы уже подыскиваем для Адама оправдания», – подумал Ганси.

Ронан вновь заглянул в рюкзак. В темноте Ганси заметил птичий клюв. В обычное время он бы порадовался этому странному совпадению – что Ронан нашел вороненка, – но сейчас, в отсутствие Адама, происходящее перестало казаться магическим. Ушли целые годы на то, чтобы сложить воедино все совпадения, а в результате получилась странная ткань, слишком тяжелая, чтобы в нее одеться, слишком легкая, чтобы быть для чего-то нужной.

– Мистер Ганси, мистер Линч?

Пуп каким-то образом вдруг возник возле их парты. Оба взглянули на учителя. Ганси вежливо, Ронан враждебно.

– У вас сегодня необыкновенно большая сумка, мистер Линч, – заметил Пуп.

– Знаете, как говорят про людей с большими сумками? – отозвался Ронан. – Ostendes tuum et ostendam meus.

Ганси понятия не имел, что сказал Ронан, но, судя по его ухмылке, это было нечто не вполне вежливое.

Лицо Пупа подтвердило подозрения Ганси, но учитель просто постучал по парте костяшками пальцев и отошел.

– Хамить на латыни – не то чтобы верный путь к пятерке, – намекнул Ганси.

Улыбка Ронана просто сияла.

– Ну, в прошлом году это сработало.

Вернувшись к доске, Пуп начал урок.

Адам так и не пришел.

13

– Мама, зачем Нив здесь? – спросила Блу.

Они вместе с Морой стояли на кухонном столе. Как только Блу вернулась из школы, Мора потребовала, чтобы дочь помогла ей заменить лампочки в уродливой штуковине витражного стекла, висевшей над столом. Нелегкий процесс требовал как минимум трех рук и обычно откладывался до тех пор, пока не перегорали почти все лампочки. Блу не возражала. Ей было нужно чем-то заняться, чтобы не думать о предстоящем визите Ганси. И о том, что Адам так и не позвонил. При мысли о том, что накануне она оставила ему телефон, Блу чувствовала себя невесомой и страшно неуверенной.

– Она – член семьи, – мрачно ответила Мора.

Она яростно ухватилась за цепь, борясь с упрямой лампочкой.

– Член семьи, который приходит домой посреди ночи?

Мора сердито взглянула на Блу.

– Уши у тебя длиннее, чем мне казалось. Просто Нив кое-что ищет вместе со мной, раз уж она здесь.

Входная дверь открылась. Ни Блу, ни Мора особенно не удивились, потому что где-то в доме были Калла и Персефона. Калла вряд ли могла куда-то отправиться, поскольку была раздражительна и малоподвижна, зато Персефону как будто подхватывали случайные сквозняки и носили где угодно.

Поудобнее ухватившись за витражное стекло, Блу спросила:

– Ищет – что?

– Блу.

– Что ищет?

– Кого, – наконец поправила Мора.

– Ладно. Кого?

Но, прежде чем мать успела ответить, до них донесся мужской голос:

– Какой странный способ вести дела.

Обе медленно повернулись. Блу так долго стояла с задранными руками, что они совсем онемели. Обладатель голоса стоял в дверях, сунув руки в карманы. Он был не стар, лет двадцати пяти, с целой гривой черных волос. И довольно красив, хотя это не сразу бросалось в глаза. Все черты его лица казались как бы слегка преувеличенными.

Мора гневно взглянула на Блу, приподняв бровь. Та в ответ дернула плечом. Судя по всему, этот тип пришел не для того, чтобы убить их или украсть телевизор.

– Какой странный способ входить в чужой дом, – парировала Мора, высвобождая запутанный провод.

– Простите, – ответил молодой человек. – Но на табличке сказано, что вы здесь работаете.

Действительно, снаружи висела написанная от руки (причем неизвестно от чьей) табличка, которая гласила: «ЭКСТРАСЕНС». А ниже значилось…

– …только по предварительной записи, – сказала Мора и скривилась, бросив взгляд в сторону кухни. Блу оставила на столе корзину с чистым бельем, и на самом верху лежал лиловый кружевной лифчик. Однако Блу отказывалась чувствовать себя виноватой. Она ведь не ожидала, что по их кухне будут бродить незнакомые мужчины.

Гость сказал:

– Что ж, тогда бы я хотел записаться.

Голос из двери, ведущей на лестницу, заставил обернуться всех троих.

– Мы можем провести тройной сеанс, – сказала Персефона.

Она стояла у подножия лестницы, маленькая, бледная, почти полностью укрытая волосами. Мужчина уставился на нее, то ли потому что обдумывал услышанное, то ли потому что Персефону трудно было как следует разглядеть с первого взгляда.

– А что это такое? – наконец спросил он.

Блу не сразу поняла, что он имеет в виду тройной сеанс, а не Персефону. Мора спрыгнула со стола, приземлившись с такой силой, что задребезжала посуда в шкафу. Блу слезла аккуратнее. В конце концов, она держала в руках коробку с лампочками.

Мора объяснила:

– Мы втроем – Персефона, Калла и я – разложим для вас карты и сравним наши толкования. Кстати, Персефона не предлагает это кому попало.

– Это будет стоить дороже?

– Нет, если вы поможете сменить одну упрямую лампочку, – сказала Мора, вытирая руки о джинсы.

– Договорились, – ответил мужчина, хотя и с некоторой досадой.

Мора жестом велела Блу отдать ему лампочку и сказала:

– Персефона, позови Каллу.

– О господи, – тихо ответила та.

Голос у Персефоны был и без того негромкий, поэтому, когда она говорила тихо, это было почти беззвучно – но все-таки она развернулась и пошла наверх, неслышно ступая босыми ногами.

Мора окинула взглядом Блу, задавая немой вопрос. Та пожала плечами в знак согласия.

– Моя дочь, Блу, будет присутствовать в комнате, если вы не против. При ней картина становится более ясной.

Без особого интереса взглянув на Блу, мужчина влез на стол, который скрипнул под его весом. Он что-то проворчал, пытаясь выкрутить упрямую лампочку.

– Ага, вы поняли, в чем проблема, – сказала Мора. – Кстати, как вас зовут?

– Может, обойдемся без имен? – спросил гость, дергая лампочку.

Мора ответила:

– Мы экстрасенсы, а не стриптизерши.

Блу рассмеялась, а гость нет. Она подумала, что это нечестно с его стороны: может, шутка была не лучшего тона, зато смешная.

В кухне резко посветлело, когда незнакомец вкрутил на место новую лампочку. Не сказав ни единого слова, он ступил на стул, а оттуда на пол.

– Всё конфиденциально, – заверила Мора и жестом попросила его следовать за ней.

Войдя в гостиную, клиент с чисто научным интересом посмотрел вокруг. Его взгляд скользнул по свечам, растениям в горшках, курильницам, затейливому канделябру, простому деревянному столу, который стоял в центре комнаты, кружевным занавескам и, наконец, остановился на фотографии Стива Мартина.

– С автографом, – с несомненной гордостью сказала Мора, заметив, на что он смотрит. – А, Калла.

Калла влетела в комнату, явно сердясь на то, что ее потревожили. На губах у нее была помада опасного сливового цвета, поэтому рот Каллы напоминал маленький, плотно сжатый бриллиант, поместившийся под острым носом. Калла устремила на мужчину пронизывающий взгляд, который проник в глубины его души и обнаружил в ней желание. Затем она достала с полки над головой Моры колоду карт и плюхнулась на стул. Комната сделалась намного меньше, чем пять минут назад. И, в основном, из-за Каллы.

Персефона добродушно произнесла:

– Садитесь.

А Калла нелюбезно добавила:

– Что вы хотите знать?

Мужчина сел. Мора устроилась напротив, так что Калла и Персефона (и волосы Персефоны) оказались по обе стороны от нее. Блу, как всегда, присела на некотором расстоянии.

– Я бы не хотел говорить, – ответил мужчина. – Может быть, вы сами мне скажете.

Сливовая улыбка Каллы сделалась прямо-таки дьявольской.

– Может быть.

Мора подтолкнула ему колоду карт и велела их перетасовать. Он сделал это ловко и без особого смущения. Когда он закончил, Персефона и Калла сделали то же самое.

– Вы уже бывали у экстрасенсов, – заметила Мора.

Он издал лишь слабый утвердительный звук. Блу поняла: гость боялся выдать хоть что-то, из опасения, что они смошенничают. И все-таки он вряд ли был скептиком. Просто он не доверял им.

Мора забрала колоду. Она пользовалась этими картами, сколько Блу себя помнила, и от частого использования они разлохматились по краям. Это были самые обычные карты Таро – необычными их делала Мора. Она выбрала десять карт и выложила их на стол. Калла сделала то же самое со своей чуть более новой колодой – она заменила ее несколько лет назад после несчастного случая, который отбил у нее желание пользоваться предыдущим комплектом. В комнате было так тихо, что слышалось шуршание карт по неровной, щербатой поверхности гадального стола.

Персефона держала карты своими длинными-длинными пальцами, многозначительно глядя на мужчину. Она выложила на стол всего две – одну в начало, другую в конец. Блу нравилось смотреть, как Персефона раскладывает карты: четкое движение руки и тихое «с-с» наводили на мысль то ли о фокусе, то ли о балетном па. Даже сами карты казались чем-то потусторонним. У Персефоны они были чуть больше, чем у Моры и Каллы, и с интересными рисунками. Тонкие линии и размытый фон лишь намекали на фигуры; Блу никогда не видела другой такой колоды. Мора однажды сказала дочери, что не стоит задавать Персефоне вопросы, ответ на которые не жизненно важен, поэтому Блу так и не узнала, откуда взялась эта колода.

Разложив карты, Мора, Калла и Персефона принялись изучать их очертания. Блу пыталась разглядеть что-нибудь через склоненные головы женщин. Она старалась не обращать внимания на то, что вблизи от клиента исходил одуряющий химический запах геля для душа. Того, который обычно продается в черной бутылке и рекламируется со словами «шок», «возбуждение» и «удар».

Калла заговорила первой. Она подтолкнула тройку мечей к гостю, чтобы он мог на нее взглянуть. Три меча на карте вонзались в темное, кровоточащее сердце цвета ее губ.

– Вы потеряли близкого человека.

Мужчина уставился на свои руки.

– Я потерял… – начал он, а затем спохватился и закончил: – …много чего.

Мора поджала губы. Бровь Каллы взмыла к волосам. Они быстро переглянулись. Блу достаточно хорошо знала обоих, чтобы истолковать эти взгляды. Мора спросила: «Что думаешь?» Калла ответила: «Дохлый номер». Персефона ничего не сказала.

Мора коснулась пятерки пентаклей.

– Денежные проблемы, – заметила она.

На этой карте мужчина с костылем ковылял по снегу под витражным окном, а идущая рядом женщина куталась в шаль.

Мора добавила:

– Из-за женщины.

Взгляд мужчины оставался невозмутимым.

– У моих родителей было значительное состояние. Мой отец оказался втянут в деловой скандал. Они развелись, и денег у них нет. Во всяком случае, для меня.

Он произнес это каким-то странно неприятным тоном. Безжалостная констатация факта.

Мора вытерла ладони о брюки и указала на другую карту.

– Теперь вы занимаетесь каким-то утомительным делом. Вы преуспеваете, но сильно устаете.

Его поджатые губы подтвердили правду.

Персефона коснулась первой карты, которую вытянула. Рыцарь пентаклей. Человек в доспехах смотрел в поле холодными глазами, сидя на коне и держа в руках монетку. Блу подумала, что если получше приглядеться, то на монетке видно какое-то изображение. Три изогнутых линии, удлиненный треугольник с клювообразными вершинами. Рисунок, который она видела на кладбище, когда его бездумно начертила Мора. И в тетради, забытой в «Нино».

Но нет, когда она пригляделась, на монетке оказалась всего лишь слабо намеченная пятиконечная звезда. Пентакль, в честь которого и называлась карта.

Наконец Персефона заговорила. Тихим и внятным голосом она произнесла:

– Вы что-то ищете.

Он резко повернулся к ней.

На карте Каллы, которая лежала перед Персефоной, тоже был рыцарь пентаклей. Блу подумала: как необычно, что две колоды согласились между собой. Еще более странно было видеть, что у Моры тоже выпал рыцарь пентаклей. Три рыцаря смотрели холодным взглядом в пространство.

Снова три.

Калла с горечью произнесла:

– И вы готовы сделать что угодно, чтобы найти это. Вы много лет потратили на поиски.

– Да, – резко ответил мужчина, удивив их всех жестокостью, прозвучавшей в его голосе. – Но сколько еще искать? И… я это найду?

Женщины вновь стали рассматривать карты, ища ответ. Блу тоже смотрела. Пускай у нее не было дара, зато она знала, что означают карты. Ее взгляд упал на Башню, которая предвещала гостю, что его жизнь круто изменится, а затем на последнюю карту в ряду – пажа кубков. Блу посмотрела на нахмурившуюся Мору. Не то чтобы паж кубков был чем-то плох; более того, по мнению Моры, когда та гадала себе, эта карта символизировала Блу.

«Ты – паж кубков, – сказала ей когда-то мать. – В его чаше содержится большой потенциал. И посмотри, он даже похож на тебя».

Паж кубков в этом раскладе тоже был не один. Как и рыцарей пентаклей, их оказалось три. Трое юношей, державших чаши, полные силы, и все – с лицом Блу. Вид у Моры сделался очень, очень мрачный.

Блу почувствовала, что покрывается мурашками. Ей вдруг показалось, что несть числа судьбам, с которыми она связана. Ганси, Адам, то незримое место в гадальной миске Нив, странный мужчина, сидящий рядом… Сердце у нее бешено забилось.

Мора поднялась так быстро, что стул стукнулся о стену.

– Сеанс окончен, – резко сказала она.

Персефона удивленно посмотрела на Мору; Калла как будто смутилась, но и обрадовалась, почуяв скандал. Блу буквально не узнавала мать.

Мужчина удивился.

– Что? А другие карты…

– Вы слышали, – ядовитым тоном произнесла Калла.

То ли она тоже забеспокоилась, то ли просто прикрывала Мору.

– Сеанс окончен.

– Уходите из моего дома. Сейчас же, – сказала Мора – и добавила, вспомнив про вежливость: – Спасибо. До свиданья.

Калла отступила на шаг, и Мора буквально пронеслась мимо нее по направлению к входной двери. Она указала за порог.

Мужчина поднялся и произнес:

– Я страшно оскорблен.

Мора не ответила. Как только гость вышел, она захлопнула за ним дверь. Посуда в шкафу вновь зазвенела.

Калла подошла к окну. Она раздвинула занавески и прижалась лбом к стеклу, чтобы посмотреть, как он уходит.

Мора бродила туда-сюда вдоль стола. Блу хотела о многом спросить, передумала, потом вновь начала мысленно формулировать вопрос. И опять передумала. Казалось неправильным о чем-то спрашивать, в то время как остальные молчали.

Персефона сказала:

– Какой неприятный молодой человек.

Калла задернула занавески и произнесла:

– Я запомнила номер его машины.

– Надеюсь, он никогда не найдет то, что ищет, – сказала Мора.

Взяв свои две карты со стола, Персефона заметила с легким сожалением:

– Он очень старается. Мне кажется, что-нибудь он да найдет.

Мора развернулась к дочери.

– Блу, если когда-нибудь опять увидишь этого человека, разворачивайся и иди в другую сторону.

– Нет, – поправила Калла. – Сначала врежь ему по яйцам. А потом беги в другую сторону.

14

Хелен, старшая сестра Ганси, позвонила в ту самую минуту, когда он добрался до проселка, ведущего к дому Пэрришей. Отвечать на звонки в машине было всегда затруднительно. Во-первых, скорости приходилось вручную переключать, а во-вторых, «кабан» шумел, как грузовик. И это не считая проблем с рулем, радиопомех и скользких рычагов. В результате Хелен было еле слышно, а Ганси чуть не съехал в кювет.

– Когда у мамы день рождения? – спросила Хелен.

Ганси одновременно радовался, слыша ее голос, и досадовал, что его побеспокоили по такому тривиальному поводу. В общем, они с сестрой ладили; младшие Ганси относились к редкому и сложному виду, и друг перед другом им не нужно было притворяться кем-то еще.

– Ты же профессиональный организатор свадеб, – сказал Ганси.

Откуда-то выскочила собака. Она яростно лаяла и пыталась укусить машину за колесо.

– Даты – твоя область.

– То есть ты не помнишь, – ответила Хелен. – А я уже не занимаюсь свадьбами. Ну… я только подрабатываю. Ну. Не каждый день.

Хелен не нуждалась в том, чтобы чем-то заниматься. Работы у нее не было, зато были хобби, связанные с жизнью других людей.

– Я помню, – напряженно ответил Ганси. – Десятого мая.

Нечистокровный лабрадор, привязанный во дворе ближайшего дома, заунывно лаял, пока Ганси проезжал мимо. Второй пес продолжал прыгать возле машины, и его рычание возрастало вместе с шумом мотора. В одном из дворов стояли трое мальчишек в майках и стреляли по молочным бутылкам из пневматических пистолетов. Они крикнули: «Привет, Голливуд!» – и шутливо прицелились в колеса «Камаро», а потом притворились, что говорят по мобильнику. Ганси ощутил нечто странное при виде этих ребят, их дружбы и общности, проистекавшей из того, где они жили. Он сам не знал, была ли это жалость или зависть.

Всё покрывала пыль.

Хелен спросила:

– Ты где? Такое ощущение, что ты в кино и смотришь фильм с Гаем Ричи.

– Я еду навестить друга.

– Того вредного или белую рвань?

– Хелен.

– Извини, – ответила та. – Я имела в виду – Ледяного Короля или Мальчика из Трейлера?

– Хелен.

Адам, теоретически, жил не в трейлере, потому что его дом был шире примерно вдвое. Он сказал Ганси, что последние трейлеры увезли отсюда несколько лет назад, но произнес это иронически, как будто и сам понимал, что жить в доме размером с два трейлера не так уж сильно меняет дело.

– Папа их еще и не так называет, – сказала Хелен. – Мама говорит, вчера привезли одну из твоих стремных эзотерических книжек. Ты скоро приедешь?

– Возможно, – ответил Ганси.

Отчего-то, встречаясь с родителями, он всегда вспоминал о своих весьма немногочисленных достижениях, о сходстве с Хелен, о том, сколько у него красных галстуков и как он постепенно становится таким, каким боится стать Ронан. Ганси остановился перед светло-синим домиком, в котором жили Пэрриши.

– Наверно, приеду на мамин день рождения. Мне пора. Тут, возможно, проблемы.

Мобильник превратил смех Хелен в шипящий, еле слышный звук.

– Послушать тебя, так ты ужас какой отчаянный. А я готова спорить, что ты сейчас просто крутишь диск под названием «Звуки преступлений» и разъезжаешь на своем «Камаро» в поисках подружек.

– Пока, Хелен, – сказал Ганси, нажал «закончить звонок» и вылез из машины.

Толстые, блестящие шмели принялись носиться над его головой, вылетев из-под лестницы. Ганси постучал и окинул взглядом плоское, уродливое поле, поросшее сухой травой. Мысль о том, что за красоту в Генриетте надо платить, должна была посетить его раньше, но почему-то не посещала. Неважно, сколько раз Адам говорил ему, что в плане денег он настоящий дурачок, – Ганси, казалось, не становился умнее.

«Здесь нет весны», – подумал он, и эта мысль была неожиданно мрачной.

Дверь открыла мать Адама. Она напоминала тень собственного сына – те же удлиненные черты и широко расставленные глаза. По сравнению с матерью Ганси она казалась старой и костлявой.

– Адам на заднем дворе, – сказала миссис Пэрриш, прежде чем Ганси успел задать вопрос.

Она посмотрела на него и быстро отвела глаза. Ганси всегда удивлялся тому, как родители Адама реагировали на школьный свитер. Они знали всё, что нужно было знать, прежде чем Ганси успевал открыть рот.

– Спасибо, – сказал Ганси, но слова на вкус напоминали опилки, и, в любом случае, миссис Пэрриш уже закрыла дверь.

За домом, в старом гараже, он нашел Адама, который лежал под древним «Понтиаком», втащенным на рампу. Его трудно было разглядеть в прохладной синей тени. Из-под машины торчал пустой маслосборник. Стояла тишина, и Ганси заподозрил, что Адам не столько работает, сколько избегает необходимости сидеть дома.

– Привет, тигр, – сказал Ганси.

Адам согнул колени, как будто собирался вылезти из-под машины, но не вылез.

– Что случилось? – спокойно спросил он.

Ганси знал, почему Адам не желал вылезать из-под машины, и от гнева и чувства вины у него в груди всё сжалось. Самое досадное в ситуации с Адамом заключалось в том, что Ганси ничего не мог сделать. Это было не в его власти. Он бросил на верстак тетрадку.

– Держи конспекты. Я не смог сказать, что ты болен. В прошлом месяце ты слишком много пропустил.

Адам ровным голосом поинтересовался:

– Ну и что ты сказал?

Какой-то инструмент под машиной издал равнодушный скрежет.

– Хватит, Пэрриш, вылезай, – потребовал Ганси. – Заканчивай.

Он подпрыгнул, когда в ладонь ему ткнулся холодный собачий нос, – это была дворняжка, которая так яростно атаковала его покрышки. Ганси осторожно погладил короткое ухо и отдернул руку, когда собака бросилась к машине и залаяла на ноги Адама, начавшие двигаться. Сначала появились камуфляжные штаны с дырками на коленях, затем вылинявшая футболка с эмблемой кока-колы и, наконец, лицо.

На скуле был синяк, красный и растущий, как галактика. Второй, потемнее, охватывал переносицу.

Ганси сразу же сказал:

– Ты едешь со мной.

– Будет только хуже, когда я вернусь, – заметил Адам.

– Я имею в виду – насовсем. Перебирайся на Монмутскую фабрику. Хватит.

Адам встал. Собака радостно запрыгала вокруг, как будто он вернулся с другой планеты, а не вылез из-под машины. Адам устало ответил:

– А что будет, когда поиски Глендауэра уведут тебя из Генриетты?

Ганси не мог гарантировать, что этого не случится.

– Ты поедешь со мной.

– С тобой? Интересно, а что дальше? Всё, что было вложено в Агленби, пойдет прахом. Мне придется начинать с нуля в другой школе.

Адам однажды сказал: «Историю о разбогатевшем бедняке интересно слушать только в том случае, если она уже произошла». Но в данном случае ей было трудно произойти, поскольку Адам вновь пропустил школу. Без хороших отметок – никакого счастливого финала.

Ганси сказал:

– Тебе не обязательно учиться в школе типа Агленби. Необязательно поступать в Лигу Плюща. Есть разные способы добиться успеха.

Адам мгновенно произнес:

– Я не сужу тебя за то, что ты делаешь, Ганси.

И это был неловкий момент, потому что Ганси знал: Адаму пришлось изрядно постараться, чтобы понять, почему он охотится за Глендауэром. У Адама была масса причин относиться с полным равнодушием к неясной тревоге Ганси, к его сетованиям на судьбу, которая даровала ему богатых родителей, к попыткам понять, нет ли у его жизни какой-нибудь великой цели. Ганси знал, что врожденные преимущества вменяют ему в обязанность оставить свой след в истории, как-то повлиять на ход событий, – или он просто негодяй.

«Бедные переживают, что они бедные, – задумчиво сказал однажды Адам. – Оказывается, богатые переживают, что они богатые».

А Ронан ответил: «Я богат, и меня это не колышет».

Ганси сказал:

– Ладно. Мы найдем другую хорошую школу. Давай рискнем. У тебя будет новая жизнь.

Адам протянул руку за тряпкой и принялся вытирать испачканные маслом пальцы.

– Мне придется заново искать работу. На это нужно время. Знаешь, сколько я проискал нынешнюю?

Он не имел в виду возню в гараже. Это были просто домашние обязанности. Адам подрабатывал еще в трех местах, главным образом на фабрике трейлеров.

– Я буду тебе помогать, пока ты что-нибудь не найдешь.

Долго царило молчание. Адам продолжал вытирать руки. Он не смотрел на Ганси. Им уже случалось вести похожие разговоры, и в несколько мгновений тишины вместились целые дни горячих споров. Эти слова звучали достаточно часто, и теперь не было нужды их повторять.

Успех ничего не значил для Адама, если он не добивался его сам.

Ганси изо всех сил старался говорить спокойно, однако некоторая горячность в его голосе все-таки слышалась.

– Значит, ты не уедешь из гордости? Да он тебя убьет.

– Ты насмотрелся криминальных шоу.

– Я смотрел вечерние новости, Адам, – огрызнулся Ганси. – И почему ты не хочешь, чтоб Ронан поучил тебя драться? Он уже два раза предлагал. Вполне серьезно.

Адам осторожно сложил грязную тряпку и положил ее обратно, на ящик с инструментами. В гараже было полно барахла. Новые стойки с инструментами, календари с изображением обнаженных женщин, промышленные компрессоры и прочие вещи, которые мистер Пэрриш считал более ценными, чем школьная форма Адама.

– Потому что тогда он меня точно убьет.

– Не понимаю.

Адам сказал:

– У него ружье.

– Господи.

Положив руку на голову дворняжки, которая чуть не спятила от счастья, Адам выглянул из-под навеса и посмотрел на дорогу. Ганси прекрасно знал, чего он ждет.

– Ну же, Адам, – сказал Ганси.

«Пожалуйста».

– Всё получится.

Между бровей Адама пролегла складка. Он смотрел не на дома, а дальше, на плоское, бесконечное поле, покрытое пучками сухой травы. Многое здесь не жило, а выживало. Он сказал:

– Это значит, что я никогда не буду принадлежать себе. Если ты платишь за меня, значит, я твой. Сейчас я принадлежу ему, а тогда стану твоим.

Это поразило Ганси сильнее, чем он думал. Иногда ему придавало сил одно лишь осознание того, что их дружба с Адамом существует в той области, где деньги ни на что не влияют. Всё, что свидетельствовало об обратном, ранило Ганси больнее, чем он был готов признать. Он осторожно спросил:

– Значит, ты так обо мне думаешь?

– Ты не понимаешь, Ганси, – сказал Адам. – Ты ничего не понимаешь в деньгах, хотя у тебя их очень много. Ты не понимаешь, как другие смотрят на нас с тобой. Деньги – это всё, что им нужно знать. Они думают, я твоя марионетка.

«Я – это только мои деньги. Больше ничего люди не видят. Даже Адам».

Ганси отрезал:

– Думаешь, у тебя что-то получится, если ты и дальше будешь пропускать учебу и работу, потому что позволяешь отцу драться? Ты забит, как твоя мать. Считаешь, что заслужил это?

Адам без предупреждения сбросил с полочки коробку с гвоздями. Звук, который она произвела, упав на бетонный пол, напугал их обоих.

– Не делай вид, что ты меня понимаешь, – сказал он. – Не приезжай сюда и не делай вид, что ты хоть что-то понимаешь.

Ганси сказал себе, что надо уйти. Что больше ничего не нужно говорить. И не выдержал.

– А ты не делай вид, будто тебе есть чем гордиться.

Он сказал это и сразу же понял, что это нечестно – и даже если честно, то неправильно. Но всё-таки Ганси ни о чем не жалел.

Он вернулся к машине и взял телефон, чтобы позвонить Ронану, но связь полностью пропала, как часто бывало в Генриетте. Обычно Ганси считал это верным признаком того, что в окрестностях города водилось нечто сверхъестественное. Оно сбивало связь, а иногда даже отключало электричество.

А теперь он подумал, что это значит одно: ему ни с кем не удастся связаться.

Закрыв глаза, Ганси подумал про расползающийся бесформенный синяк на лице Адама, про синюю отметину на переносице. Он живо представил, что однажды приедет и узнает, что Адама нет дома, он в больнице или, самое страшное, что Адам здесь, но из него выбили нечто очень важное.

При этой мысли Ганси стало нехорошо.

Машина качнулась, и он распахнул глаза, услышав, как скрипнула пассажирская дверца.

– Подожди, Ганси, – запыхавшись, сказал Адам.

Он согнулся вдвое, чтобы заглянуть в салон. Синяк выглядел пугающе. Из-за него кожа казалась прозрачной.

– Не уезжай вот так…

Убрав руки с руля и положив их на колени, Ганси взглянул на друга. Адам наверняка собирался попросить, чтобы он не принимал сказанное на свой счет. Но Ганси ничего не мог с собой поделать.

– Я просто хотел помочь.

– Знаю, – ответил Адам. – Знаю. Но я так не могу. Не могу так жить.

Ганси не понимал его, но все-таки кивнул. Он хотел, чтобы это поскорей закончилось; хотел вернуться во вчерашний день, когда они втроем слушали запись, когда на лице Адама еще не было синяков. За спиной у друга он заметил миссис Пэрриш, которая наблюдала за ними с крыльца.

Адам ненадолго опустил веки. Ганси видел, как глазные яблоки двигались под тонкой кожей. Как будто Адам грезил наяву.

А затем, одним легким движением, он скользнул в машину. Ганси открыл рот, чтобы задать вопрос.

– Поехали, – сказал Адам, не глядя на него.

Мать смотрела на них с крыльца, но на нее он тоже не обращал внимания.

– Мы ведь собирались к гадалке? Поехали.

– Да. Но…

– Мне надо вернуться к десяти.

Наконец Адам взглянул на Ганси. В его глазах было нечто гневное и леденящее, нечто неназываемое, то, что, по опасениям Ганси, в конце концов могло одержать верх. Он понял, что Адам предлагал ему компромисс, опасный подарок, который он был вправе отклонить.

После секундного колебания они стукнулись кулаками над рычагом коробки скоростей. Адам опустил окно и ухватился за крышу, как будто ему нужно было за что-то держаться.

Когда «Камаро» медленно направился к выезду с проселка, дорогу им перегородил синий пикап, кативший навстречу. Адам затаил дыхание. Сквозь ветровое стекло Ганси встретился взглядом с мистером Пэрришем. Роберт Пэрриш был крупным, бесцветным, как местный август; он словно состоял из пыли, окружавшей трейлеры. Глаза у него были темные и маленькие, совсем не такие, как у Адама.

Роберт Пэрриш сплюнул через окно. Он не посторонился, чтобы дать им проехать. Адам уставился на кукурузное поле, но Ганси не отвел взгляд.

– Тебе необязательно ехать со мной, – произнес он, потому что надо было это сказать.

Голос Адама как будто донесся издалека.

– Я поеду.

Ганси крутанул руль и нажал на газ. «Кабан» съехал с дороги, подняв облако пыли, и ухнул в неглубокую канаву. Сердце у Ганси забилось от предвкушения и страха, от желания выкрикнуть всё, что он думал о мистере Пэррише, в глаза мистеру Пэрришу.

Они вновь въехали на дорогу, миновав пикап. Ганси всё это время чувствовал, как Роберт Пэрриш наблюдал за ними.

И его тяжелый взгляд содержал в себе куда более конкретные обещания на будущее, чем всё, что могла предсказать гадалка.

15

Конечно, Ганси опоздал. Назначенное время пришло и прошло. Никакого Ганси. И, что было еще досадней, Адам не звонил. Блу раздвинула занавески, чтобы окинуть взглядом улицу, но не увидела там ничего, кроме обычного вечернего движения.

Мора пыталась придумать какое-нибудь оправдание.

– Может, он неправильно записал время, – предположила она.

Блу так не считала.

Проползло еще десять минут. Мора сказала:

– Может, у него сломалась машина.

Блу так не считала.

Калла достала недочитанный роман и двинулась наверх. Оттуда донесся ее голос:

– Кстати говоря, нужно проверить ремень в «Форде». В твоем ближайшем будущем я вижу аварию. Рядом с мебельным магазином. Какой-то безобразный мужик с мобильником остановится и любезно предложит помощь.

Блу не исключала, что Калла действительно видела в будущем Моры аварию, но, вполне возможно, она просто преувеличивала. В любом случае Мора сделала пометку в календаре.

– Ну или я случайно велела ему прийти завтра, а не сегодня, – продолжала она.

Персефона пробормотала:

– Это всегда может быть. – И добавила: – Пойду приготовлю пирог.

Блу тревожно взглянула на Персефону. Приготовление пирога было длительным, полным любви процессом, и Персефоне не нравилось, когда ее беспокоили во время этого занятия. Она не задумала бы печь пирог, если бы опасалась, что ей помешает приезд Ганси.

Мора тоже смерила взглядом Персефону, прежде чем достать из холодильника пакет с тыквой и кусок масла. Теперь Блу точно знала, как пройдет остаток дня. Персефона приготовит что-нибудь сладкое, а Мора что-нибудь с маслом. Затем появится Калла и приготовит что-нибудь, включающее сосиски или бекон. Именно так в их доме выглядел ужин, если его не планировали заранее.

Блу сомневалась, что Мора велела Ганси прийти завтра вместо сегодня. Скорее всего, Ганси посмотрел на часы на приборной панели своего «Мерседес-Бенц» и решил, что если поедет к Море, то опоздает на скалодром или теннисную тренировку. В итоге он просто решил забить, точно так же, как Адам забил и не позвонил ей. Честное слово, не стоило удивляться. Оба поступили именно так, как и следовало ожидать от Воронят.

Когда Блу уже собиралась уйти наверх и угрюмо взяться за шитье и уроки, Орла, сидевшая в телефонной комнате, издала вопль. Невнятный вой в конце концов сложился в слова:

– Перед домом «Камаро» 1973 года! Цветом совсем как мои ногти!!

Когда Блу в последний раз видела ногти Орлы, они были покрыты каким-то затейливым восточным узором. Она не знала в точности, что представляет собой «Камаро» 1973 года, но не сомневалась в одном: если он покрыт восточным узором, то наверняка выглядит впечатляюще. А еще Блу была уверена, что Орла, видимо, говорила по телефону, иначе бы она не торчала внизу и не пялилась в окно.

– Ну вот, – сказала Мора, оставив тыкву в раковине.

Калла вернулась на кухню, бросив сердитый взгляд на Персефону.

Душа Блу ушла в пятки.

«Ганси. Всё, что есть».

В дверь позвонили.

– Ты готова? – спросила Калла у Блу.

Ганси был парнем, которого ей предстояло полюбить или убить. Или то и другое. К этому нельзя было приготовиться.

Мора открыла дверь.

На пороге стояли трое парней, освещенные вечерним солнцем, совсем как Нив когда-то. Три комплекта плеч – одни широкие, другие мускулистые, третьи костлявые.

– Простите, что опоздал, – сказал тот, кто стоял впереди, – обладатель широких плеч.

В дом ворвался запах мяты, совсем как на церковном дворе.

– Это затруднит вас?

Блу узнала его голос.

Она схватилась за перила лестницы, чтобы устоять, когда Деловой Тип с Мобильником вошел в коридор.

«Нет. Только не он». Всё это время она гадала, каким образом Ганси умрет; оказывается, ей предстояло его удавить. В «Нино» рев музыки заглушал приятные нотки его голоса, а запах чеснока перебивал мяту.

Но теперь, когда Блу сложила два и два, всё стало казаться очевидным.

Стоя в коридоре, он выглядел чуть менее представительно, но только потому, что погода заставила его небрежно закатать рукава рубашки и снять галстук. Пыльные каштановые волосы растрепались, как всегда бывало на жаре. Но на руке, разумеется, красовались часы, достаточно массивные, чтобы отправить в нокаут банковского грабителя. И Ганси по-прежнему источал некий блеск. Блеск, который означал, что в богатстве вырос не только он сам, но и его отец, и отец его отца, и отец отца его отца. Блу никак не могла понять, был ли Ганси в самом деле необыкновенно красив или просто необыкновенно богат. «Возможно, это одно и то же».

Ганси. Перед ней стоял Ганси.

А значит, тетрадь принадлежала ему.

И Адам принадлежал ему.

– Что ж, – сказала Мора. Несомненно, любопытство перевесило пунктуальность. – Вы опоздали, но не смертельно. Заходите в комнату. Можно узнать, как вас зовут?

Разумеется, Деловой Тип с Мобильником притащил большую часть своей компании из «Нино», за исключением неряхи. Они втроем до краев наполнили коридор – шумные мальчишки, такие самоуверенные и дружные, что в своем присутствии они просто не позволяли никому другому чувствовать себя спокойно. Это была стая изящных животных, которым служили броней часы, мокасины и дорогой покрой школьной формы. Даже татуировка бритоголового парня, пересекавшая выпуклости позвоночника чуть выше воротника, была оружием, которое словно угрожало Блу.

– Ганси, – сказал Деловой Тип с Мобильником, указав на себя. – Адам. Ронан. Куда нам идти? Туда?

Он всей ладонью указал в сторону гадальной комнаты, как регулировщик на улице.

– Да, – согласилась Мора. – Это, кстати, моя дочь. Она будет присутствовать на сеансе, если вы не против.

Взгляд Ганси упал на Мору. До сих пор он вежливо улыбался, но теперь улыбка словно застыла на его лице.

– О. Привет, – сказал он. – Внезапно.

– Вы уже встречались? – спросила Мора, устремив на дочь ядовитый взгляд.

Блу почувствовала себя несправедливо гонимой.

– Да, – с достоинством ответил Ганси. – Мы поспорили о возможностях выбора профессии для женщин. Но я не знал, что она ваша дочь. Адам?

Он устремил почти такой же ядовитый взгляд на Адама, у которого глаза полезли на лоб. Адам, единственный из них троих, явился не в школьной форме. Он прижимал ладонь к груди, как будто пытаясь прикрыть вылинявшую футболку с эмблемой кока-колы.

– Я тоже не знал! – воскликнул Адам.

Если бы Блу знала, что он придет, то не стала бы надевать светло-голубой топ с пришитыми на вороте перышками. Адам не сводил глаз с ее наряда. А потом повторил, обращаясь к Блу:

– Клянусь, я не знал.

– Что такое с твоим лицом? – спросила Блу.

Адам горестно пожал плечами. То ли от него, то ли от Ронана пахло гаражом. Голос Адама звучал самоуничижительно:

– По-твоему, с синяками я выгляжу круче?

На самом деле он выглядел хрупким и грязным, как выкопанная из земли чайная чашка, но Блу промолчала.

Ронан ответил:

– Нет, выглядишь ты как полный лох.

– Ронан, – произнес Ганси.

– Я хочу, чтобы все сели! – крикнула Мора.

Было так странно слышать ее крик, что почти все сели – или плюхнулись – на разнородные предметы мебели в гадальной комнате. Адам потер скулу, как будто мог убрать с нее синяк. Ганси сел в кресло во главе стола, положив руки на подлокотники, как председатель. Подняв бровь, он взглянул на фотографию Стива Мартина в рамочке.

Только Калла и Ронан остались стоять. Они подозрительно смотрели друг на друга.

По-прежнему казалось, что в доме никогда еще не бывало так людно (совершенно ложное ощущение).

Хотя, вероятно, в доме никогда еще не бывало столько мужчин. И уж точно – столько Воронят.

Блу казалось, что само их присутствие чего-то лишает ее. Стоило им прийти сюда, и ее семья стала казаться какой-то сомнительной.

– Здесь слишком шумно, черт возьми, – сказала Мора.

То, как она произнесла это, держа один палец на пульсе, под челюстью, навело Блу на мысль, что вовсе не их голоса звучат слишком громко. Мора прислушивалась к чему-то в собственной голове. Персефона тоже поморщилась.

– Мне уйти? – спросила Блу, хотя совершенно этого не хотела.

Ганси недоуменно поинтересовался:

– Почему ты хочешь уйти?

– Моя дочь усиливает связь, – пояснила Мора.

Она хмурилась, глядя на парней, как будто пыталась извлечь смысл из происходящего.

– А вы трое… и без того очень громкие.

Блу стало жарко. Она представила, что нагревается, как электрический кабель, и потоки энергии от всех присутствующих проходят сквозь нее. Что такое творилось в душе у Воронят, если это оглушало Мору? Они все вместе пытались что-то передать или просто душа Ганси вслух вела обратный отсвет?

– В каком смысле громкие? – спросил Ганси.

Блу подумала: однозначно, он вожак этой небольшой стаи. Остальные смотрели на него в ожидании подсказок.

– В том смысле, что ваша энергия очень… – Мора не договорила, утратив интерес к собственным объяснениям.

Она повернулась к Персефоне. Блу расшифровала взгляд, которым они обменялись. Он гласил: «Что здесь творится?»

– Ну, что будем делать?

Мора спросила это так рассеянно и смутно, что у Блу от волнения всё сжалось в животе. Мать была напугана. Вот уже во второй раз гадание как будто подталкивало ее туда, где Мора ощущала себя очень неуютно.

– По одному за раз? – предложила Персефона чуть слышным голосом.

Калла сказала:

– И поштучно. Или так, или кому-то придется уйти. От них слишком много шума.

Адам и Ганси переглянулись. Ронан затеребил кожаные шнурки у себя на запястье.

– Что значит «поштучно»? – уточнил Ганси. – Как это отличается от обычного сеанса?

Калла обратилась к Море, как будто ничего не слышала:

– Неважно, чего они хотят. Будет именно так. Пусть соглашаются или уходят.

Мора по-прежнему сидела, щупая пульс у себя на шее. Она ответила Ганси:

– Поштучно – это значит, что каждый из вас вытащит только одну карту из колоды Таро, и мы ее истолкуем.

Ганси и Адам побеседовали глазами. Такие разговоры Блу привыкла видеть между мамой и Персефоной (или Каллой); она не думала, что кто-то еще на это способен, и ощутила странную зависть. Ей тоже хотелось чего-то подобного – достаточно сильной связи, способной выйти за пределы слов.

Адам коротко кивнул, отвечая на невысказанные слова друга; Ганси произнес:

– Как вам будет удобно.

Персефона и Мора коротко заспорили, хотя, казалось, им обеим в ту минуту не было удобно никак.

– Подожди, – сказала Персефона, когда Мора достала колоду. – Пусть Блу.

Блу не в первый раз просили взять колоду. Иногда, когда сеанс был трудным или очень важным, женщины просили Блу первой прикоснуться к картам и прояснить те сообщения, которые они в себе несли. Она с особой остротой ощутила внимание парней, когда взяла у Моры колоду. Поэтому Блу перетасовала карты эффектно, перебрасывая их из руки в руку. Ей отлично удавались карточные трюки, которые не требовали, собственно, дара ясновидения. Гости явно впечатлились, глядя, как карты летали туда-сюда, а Блу подумала, что из нее получился бы превосходный экстрасенс-мошенник.

Никто не вызвался сразу быть первым, поэтому она протянула колоду Адаму. Он встретился с Блу взглядом и некоторое время не отводил глаз. И в этом она почувствовала силу и настойчивость, нечто более агрессивное, чем в тот вечер, когда Адам впервые заговорил с ней.

Выбрав карту, Адам протянул ее Море.

– Двойка мечей, – сказала та.

Материнский акцент внезапно стал казаться Блу провинциальным и грубым. Значит, так говорила и она сама?..

Мора продолжала:

– Вы уклоняетесь от трудного выбора. Действуете, не действуя. Вы амбициозны, однако вам кажется, что кто-то просит у вас нечто, что вы не готовы дать. Кто-то хочет, чтобы вы поступились своими принципами. Некто близкий. Отец?

– Брат, полагаю, – сказала Персефона.

– У меня нет брата, мэм, – ответил Адам.

Но Блу заметила, что его взгляд метнулся к Ганси.

– Хотите что-нибудь спросить? – произнесла Мора.

Адам задумался.

– Каков правильный выбор?

Мора и Персефона засовещались. Наконец Мора ответила:

– Правильного нет. Только тот, с которым вы сможете жить. Возможно, есть третий вариант, который вам больше подойдет, но прямо сейчас вы его не видите, потому что слишком заняты имеющимися двумя. Судя по тому, что я вижу, любой другой путь связан с тем, что вам придется выйти за рамки двух имеющихся вариантов и создать третий самому. Также я чувствую, что у вас аналитический ум. Вы много времени посвящаете тому, что учитесь игнорировать свои эмоции, но я сомневаюсь, что сейчас это уместно.

– Спасибо, – сказал Адам.

Это был не самый подходящий ответ, но и не абсолютно неуместный. Блу нравилось, что Адам вел себя вежливо. Его вежливость отличалась от вежливости Ганси. Когда Ганси вел себя вежливо, это делало его сильнее. Когда Адам был вежлив, он наделял силой других.

Казалось правильным оставить Ганси напоследок, поэтому Блу подошла к Ронану, хотя слегка побаивалась его. Он как будто сочился ядом, даже когда молчал. А главное, в его враждебности было нечто такое, что вселяло в Блу желание добиться признания Ронана, понравиться ему. Одобрение человека, который, очевидно, плевать хотел на всех, казалось ценным призом.

Чтобы протянуть колоду Ронану, Блу пришлось встать, потому что он по-прежнему стоял у двери, рядом с Каллой. Эти двое как будто готовы были сцепиться.

Когда Блу раздвинула карты веером, он обвел взглядом женщин в комнате и сказал:

– Я брать не буду. Сначала скажите мне что-нибудь правдивое.

– Прошу прощения? – сдержанно произнесла Калла, опередив Мору.

Голос Ронана звучал холодно и колко.

– То, что вы сказали Адаму, применимо к кому угодно. Каждый живой человек сомневается. Каждый живой человек хоть раз спорил с братом или отцом. Скажите мне то, что не скажет никто другой. Не надо тыкать в меня игральными картами и пичкать всякой психологической чушью. Я желаю услышать нечто конкретное.

Блу прищурилась. Персефона высунула кончик языка – это был знак сомнения, а вовсе не нахальства. Мора раздраженно заерзала.

– Мы не…

Калла перебила ее:

– Твоего отца убила тайна, и ты знаешь, что это было.

В комнате воцарилась мертвая тишина. Персефона и Мора уставились на Каллу. Ганси и Адам – на Ронана. Блу – на руки Каллы.

Мора часто просила Каллу поучаствовать в сеансах, а Персефона обращалась к ней, чтобы истолковать сон. Но очень редко кто-либо просил Каллу воспользоваться одной из самых странных ее способностей – психометрией. Калла обладала поразительным даром: она могла, взяв в руки предмет, определить его происхождение, ощутить мысли владельца и увидеть те места, где этот предмет побывал.

Калла убрала руку, которую вытянула, чтобы коснуться татуировки Ронана – в том месте, где рисунок нырял под воротник. Ронан лишь слегка повернулся, глядя туда, где секунду назад были ее пальцы.

Комната как будто опустела. Ронан был на голову выше, но рядом с ней казался юным, как долговязый лесной кот, еще не набравший вес. А Калла была львицей.

Она прошипела:

– Кто ты такой?

Блу застыла, увидев улыбку Ронана. В ней ощущалась страшная пустота.

– Ронан? – беспокойно спросил Ганси.

– Я подожду в машине.

Без дальнейших объяснений Ронан вышел, захлопнув дверь с такой силой, что на кухне зазвенела посуда.

Ганси с упреком взглянул на Каллу.

– У него умер отец.

– Знаю, – ответила Калла.

Ее глаза превратились в щелочки.

Голос Ганси звучал достаточно искренне, чтобы, миновав вежливость, перейти к грубости.

– Я не знаю, как вы это выяснили, но, по-моему, мерзко говорить человеку такие вещи.

– Человеку? По-моему, змее, – прорычала Калла. – Зачем же вы тогда пришли, если полагаете, что мы не способны сделать то, за что просим деньги? Он попросил конкретики – он ее получил. Извините, если ничего миленького не получилось.

– Калла, – произнесла Мора, и в ту же секунду Адам сказал:

– Ганси…

Он пробормотал что-то на ухо другу и откинулся на спинку. Ганси шевельнул челюстью. Блу увидела, как он вновь превратился в Пижона с Мобильником; до сих пор она не осознавала, что Ганси был другим. Блу пожалела, что обращала на него слишком мало внимания. В противном случае она могла бы понять, чтó в нем изменилось.

Ганси сказал:

– Извините. Ронан слишком прямолинеен, и, честно говоря, он не очень хотел сюда ехать. Я вовсе не подразумевал, что вы не настоящие экстрасенсы. Мы можем продолжать?

Блу подумала: он говорит как старик. И так формально держится по сравнению со своими приятелями. Что-то в нем приводило ее в замешательство; сходные ощущения вызывал у Блу Ронан. Рядом с Ганси она чувствовала себя столь бесконечно иной, что ей как будто приходилось оберегать от него свои эмоции. Блу не мог нравиться Ганси; или дело было не в нем, а в том, что заключалось во всех троих, – в том, что заглушило дар Моры и до краев наполнило комнату, грозя захлестнуть Блу.

– Всё нормально, – сказала Мора, хотя при этих словах она и взглянула на разгневанную Каллу.

Когда Блу подошла к Ганси, то мельком заметила стоявшую возле дома машину – невероятного оранжевого цвета, того оттенка, в который Орла не отказалась бы накрасить ногти. Блу ожидала от ученика Агленби чего-то другого – они предпочитали блеск новизны, а эта машина обладала блеском старины, но, тем не менее, она явственно принадлежала Вороненку. Блу вдруг показалось, что она падает – всё происходило слишком быстро, чтобы она успела что-то понять. В этих парнях было нечто странное и запутанное – такое же, как забытая в «Нино» тетрадь. Их жизни представляли собой паутину, и Блу каким-то образом, совершив нечто, запуталась в ней. Крылось ли это нечто в прошлом или предстояло в будущем – неважно. В этой комнате, в присутствии Моры, Каллы и Персефоны, время словно шло по кругу.

Она остановилась перед Ганси. С такого расстояния Блу вновь ощутила запах мяты, и у нее неровно забилось сердце.

Ганси посмотрел на раздвинутые веером карты в руках у Блу. Она увидела его склоненные плечи и затылок и с пронизывающей остротой припомнила призрак на церковном дворе – дух мальчика, в которого боялась влюбиться. Та тень ничуть не напоминала высокомерного, непринужденного, самоуверенного Вороненка, сидевшего перед ней.

«Что с тобой происходит, Ганси? – подумала Блу. – Когда ты стал таким?»

Ганси посмотрел на нее, и между бровей у него появилась морщинка.

– Я не знаю, как выбрать. Может быть, ты выберешь сама? Это допустимо?

Краем глаза Блу заметила, что Адам заерзал и нахмурился.

Персефона ответила из-за спины Блу:

– Если ты так хочешь.

– Всё дело в намерении, – добавила Мора.

– Я хочу, – ответил Ганси. – Пожалуйста.

Блу разложила свободно скользившие карты веером на столе. Некоторое время она водила над ними руками. Мора некогда сказала дочери, что правильные карты иногда кажутся теплыми или же рядом с ними ощущаешь покалывание в пальцах. Но для Блу, конечно, все карты были одинаковы. Одна, впрочем, легла чуть дальше остальных – именно ее Блу и выбрала.

Перевернув карту, она издала легкий беспомощный смешок.

На Блу смотрело ее собственное лицо – паж кубков. Как будто кто-то издевался над ней. Но в выборе карты некого было винить, кроме себя.

Увидев карту, Мора произнесла спокойно и отстраненно:

– Не эту. Пусть выберет другую.

– Мора, – мягко произнесла Персефона, но та отмахнулась и повторила:

– Другую.

– А что с этой не так? – спросил Ганси.

– На ней энергия Блу, – сказала Мора. – Она не твоя. Тебе придется вытащить карту самому.

Персефона подвигала губами, но ничего не сказала. Блу вернула карту на место и перетасовала колоду – не так эффектно, как в первый раз.

Когда она протянула Ганси карты, он отвернулся, как будто собирался тащить лотерейный билет, задумчиво провел пальцами по краям карт, выбрал одну, перевернул и показал остальным.

Паж кубков.

Ганси посмотрел на изображение, затем на лицо Блу, и она поняла, что он заметил сходство.

Мора подалась вперед и выхватила у него карту.

– Выбери другую.

– А теперь-то почему? – поинтересовался Ганси. – Что не так с этой картой? Что она означает?

– С ней всё нормально, – ответила Мора. – Просто она не твоя.

Впервые Блу увидела в лице Ганси проблеск подлинного раздражения, и от этого он стал ей чуть симпатичней. Значит, под внешностью Вороненка что-то такое крылось. Ганси быстро выхватил другую карту, явно утомленный этой процедурой. Размашистым жестом он перевернул ее и бросил на стол.

Блу сглотнула.

Мора сказала:

– Это твоя карта.

Там был нарисован черный рыцарь верхом на белой лошади. Забрало шлема было поднято, и из-под него виднелся череп с пустыми глазницами. За спиной у рыцаря заходило солнце, под копытами коня лежал труп.

В ветвях за окнами звучно зашелестел ветер.

– Смерть, – прочел Ганси подпись внизу.

Он, казалось, не был встревожен и удивлен. Он прочитал это слово так, как прочитал бы надпись «яйца» или «Цинциннати».

– Прекрасно, Мора, просто прекрасно, – сказала Калла, плотно переплетя руки на груди. – Ну, теперь ты ее истолкуешь?

– Может, просто вернем деньги? – предложила Персефона, хотя Ганси еще не расплатился.

– А я думал, что экстрасенсы не предсказывают смерть, – негромко произнес Адам. – Я читал, что Смерть – чисто символическая карта.

Мора, Калла и Персефона разом издали какие-то странные звуки. Блу, которая прекрасно знала истинную судьбу Ганси, почувствовала дурноту. Неважно, что он учился в Агленби; Ганси был ее ровесником, имел друзей, которые его любили, жил своей жизнью, в которую входила и ярко-оранжевая машина… было ужасно знать, что он умрет в пределах двенадцати месяцев.

– Вообще-то, – сказал Ганси, – меня это не пугает.

Все глаза в комнате устремились на него, когда он поставил карту стоймя, чтобы получше рассмотреть.

– Карты, конечно, очень интересные, – продолжал он таким тоном, каким другой человек отозвался бы о странном пироге, который не хочется доедать. – И я вовсе не пытаюсь обесценить то, что вы делаете. Но вообще-то я пришел сюда не за тем, чтобы узнать свою судьбу. Ее я вполне готов выяснить и сам.

При этих словах он бросил быстрый взгляд на Каллу, очевидно, поняв, что переступает тонкую грань между «вежливостью» и «Ронаном».

– Вообще-то я пришел, потому что надеялся кое-что узнать про энергию, – сказал Ганси. – Если не ошибаюсь, вы имеете дело с энергетикой, а я ищу силовую линию, которая, как мне кажется, проходит вблизи Генриетты. Вы что-нибудь об этом знаете?

«Тетрадь!»

– Силовая линия? – повторила Мора. – Может быть. Не факт, что я употребляю тот же термин. Что это вообще такое?

Блу испытала легкий шок. Она всегда думала, что ее мать правдивейший человек на свете.

– Это прямые линии, которые пересекают земной шар, – пояснил Ганси. – Они соединяют между собой основные точки паранормальной активности. Адам подумал, что вы, возможно, знаете про них, потому что работаете с энергетикой.

Несомненно, он имел в виду дорогу мертвых, но Мора ничего не сказала. Она сжала губы и посмотрела на Персефону и Каллу.

– Вам это о чем-нибудь говорит?

Персефона воздела в воздух палец и произнесла:

– Я забыла про пирог.

И вышла. Калла сказала:

– Мне нужно подумать. У меня бывают проблемы с конкретикой.

На лице Ганси появилась тонкая довольная улыбка: он понял, что они врут. Это было до странности мудрое выражение, и вновь Блу показалось, что Ганси старше, чем его приятели.

– Я попробую в этом разобраться, – сказала Мора. – Оставьте телефон, я позвоню, если что-нибудь узнаю.

Ганси ответил с холодной учтивостью:

– Да нет, всё нормально. Сколько я должен за сеанс?

Встав, Мора ответила:

– Двадцать долларов.

Блу подумала, что это преступление. У него одни шнурки стоили дороже.

Ганси хмуро взглянул на Мору поверх открытого бумажника. В нем лежало много банкнот. Могли быть и однодолларовые, хотя Блу в этом сомневалась. Сквозь окно она видела его водительские права за стеклом машины – не настолько ясно, чтобы разобрать детали, но Блу заметила, что указанное в них имя было гораздо длиннее, чем просто Ганси.

– Двадцать?

– Каждой, – добавила Блу.

Калла кашлянула в кулак.

Лицо Ганси прояснело, и он протянул Море шестьдесят долларов. Очевидно, это было больше, чем он рассчитывал отдать, и всё в мире вновь встало на свои места.

Затем Блу обратила внимание на Адама. Он смотрел на нее очень внимательно, и она почувствовала себя насквозь понятной и виноватой. Не только из-за того, что потребовала слишком много, но и из-за того, что Мора солгала. Блу видела, как дух Ганси прошел по дороге мертвых, и узнала его имя, прежде чем он успел войти в церковь. Как и мать, она ничего не сказала. Значит, она была сообщницей.

– Я вас провожу, – сказала Мора.

Очевидно, ей не терпелось выдворить гостей за дверь. Ганси, казалось, был того же мнения – но вдруг он остановился. С преувеличенным тщанием застегнул бумажник и сунул его в карман, а затем посмотрел на Мору и решительно поджал губы.

– Слушайте, мы все взрослые люди, – начал он.

Судя по выражению лица, Калла с этим не согласилась.

Ганси расправил плечи и продолжал:

– Я думаю, мы имеем право знать правду. Если вы что-то знаете, но не хотите помогать мне, так и скажите. Не надо лгать.

Это было смело или нагло, а может быть, между тем и другим лежала не такая уж большая разница. Все взгляды обратились на Мору.

Она сказала:

– Я что-то знаю, но не хочу тебе помогать.

Во второй раз за день на лице Каллы появился восторг. Блу открыла рот. И закрыла.

Ганси, впрочем, просто кивнул, встревоженный ничуть не более, чем в тот день, когда Блу дала ему отпор в ресторане.

– Ну ладно. Нет, нет, сидите. Мы сами выйдем.

И они ушли, причем Адам напоследок бросил на Блу взгляд, который она не смогла расшифровать. Через несколько секунд взревел мотор «Камаро». Завизжали колеса, выражая подлинные чувства Ганси. Затем в доме настала тишина – какая-то пустая, словно Воронята забрали с собой все звуки по соседству.

Блу резко повернулась к Море.

– Мама…

Она хотела сказать что-то еще, но смогла лишь повторить, немного громче:

– Мама!

– Мора, – сказала Калла, – это было очень грубо.

И добавила:

– Но мне понравилось.

Мора повернулась к Блу, как будто ничего не слыша.

– Я не хочу, чтобы ты когда-либо еще с ним виделась.

Блу возмущенно воскликнула:

– А как насчет того, что детям нельзя отдавать приказы?

– Это было до Ганси, – Мора перевернула карту Смерти и позволила Блу вдоволь наглядеться на череп в шлеме. – Считай, что я велела тебе не переходить дорогу перед автобусом.

В голове у Блу пронеслись несколько возможных ответов, прежде чем она выбрала нужный.

– Почему? Нив не видела на дороге мертвых меня. Это не я умру в следующем году!

– Во-первых, дорога мертвых – это не гарантия, а перспектива, – ответила Мора. – Во-вторых, есть и другие ужасные варианты, помимо смерти. Например, увечье. Паралич. Пожизненная психологическая травма. С этими парнями что-то очень сильно не так. Если мать говорит, чтобы ты не переходила дорогу перед автобусом, у нее есть на то причины.

Из кухни донесся негромкий голос Персефоны:

– Если бы кто-нибудь помешал тебе, Мора, переходить дорогу перед автобусом, Блу вообще не появилась бы на свет.

Мора хмуро взглянула на нее и провела рукой по столу, как будто смахивая крошки.

– В лучшем случае ты подружишься с мальчиком, который скоро умрет.

– А, – сказала Калла очень многозначительно. – Теперь я понимаю.

– Не надо психоанализа! – предупредила Мора.

– Я и так уже всё поняла. И повторяю: «А».

Мора нетипично усмехнулась и спросила:

– Что ты увидела, когда притронулась к тому, другому парню? К вороненку.

– Они все Воронята, – ответила Блу.

Мора покачала головой.

– Нет, он – больше, чем остальные.

Калла потерла кончики пальцев, словно стирала с них воспоминание о татуировке Ронана.

– Я как будто заглянула в очень странное место. Уму непостижимо, сколько оттуда исходит. Помнишь женщину, которая была беременна четверней? Примерно так же, только хуже.

– Он беременный? – уточнила Блу.

– Он творит, – ответила Калла. – И то место тоже… творит. Не знаю, как выразиться яснее.

Блу задумалась, что это могло быть за творчество. Она сама всегда что-нибудь творила – брала старые вещи, резала их и делала лучше. Превращала то, что уже существовало, в нечто иное. Наверное, именно это имели в виду большинство людей, когда говорили о творчестве.

Но Блу подозревала, что Калла имела в виду что-то иное.

Она подозревала, что Калла имела в виду творчество в его изначальном смысле: создать то, чего раньше не было.

Мора заметила выражение лица дочери. Она сказала:

– Я никогда ничего тебе раньше не приказывала, Блу. Но сейчас я настаиваю. Держись от них подальше.

16

Ночью после сеанса Ганси проснулся от совершенно незнакомого звука и стал ощупью искать очки. То, что он услышал, больше всего напоминало последние секунды смертельной кошачьей драки. Ну или как будто один из его соседей был убит опоссумом. Насчет конкретики Ганси сомневался, но точно знал, что смерть там присутствовала.

Ной стоял на пороге, и лицо у него было страдальческое и жалкое.

– Прекрати это, – попросил он.

Комната Ронана была священным местом, однако Ганси уже во второй раз за неделю распахнул дверь. Он обнаружил, что свет горит, а Ронан сидит на кровати в одних трусах. Полгода назад он сделал замысловатую черную татуировку, которая покрывала почти всю спину и змеилась вверх по шее, и теперь черные линии особенно резко выступали при свете, создававшем клаустрофобическое ощущение. Только они одни и казались реальными в этой комнате. Татуировка была особенная, одновременно злая и прекрасная, и каждый раз, глядя на нее, Ганси обнаруживал в рисунке нечто новое. Сегодня в зарослях жестоких и великолепных цветов торчал клюв – там, где раньше Ганси видел серп.

По квартире вновь пронесся прерывистый звук.

– Блин, да что это такое? – любезно поинтересовался Ганси.

На Ронане, как обычно, были наушники, поэтому Ганси протянул руку и стащил их. Послышались слабые завывания музыки.

Ронан поднял голову. Злые цветы у него на спине задвигались и скрылись под острыми лопатками. На коленях у Ронана, разинув клюв, лежал полуоперившийся вороненок.

– Я думал, мы договорились, что значит закрытая дверь, – сказал Ронан.

В руке он держал пинцет.

– Я думал, мы договорились, что ночь для сна.

Ронан пожал плечами.

– У тебя – возможно.

– Сегодня – исключено. Твой птеродактиль меня разбудил. Почему он так орет?

В ответ Ронан погрузил пинцет в полиэтиленовый мешочек, который стоял перед ним на одеяле. Ганси вовсе не желал знать, что за серая субстанция в нем лежала. Как только вороненок услышал шуршание пакета, он вновь издал этот кошмарный звук – хриплый вопль, который завершился бульканьем, когда птенец проглотил еду. Ганси одновременно ощутил жалость и тошноту.

– Так дело не пойдет, – сказал он. – Прекрати.

– Ее надо кормить, – заметил Ронан.

Вороненок с хлюпаньем проглотил очередную порцию. На сей раз это звучало так, как будто пылесос всосал картофельный салат.

– Всего лишь каждые два часа первые шесть недель.

– А ты не можешь держать ее внизу?

В ответ Ронан поднес ему вороненка.

– Сам посуди.

Ганси не нравилось, когда взывали к его доброте, особенно когда на кону стояло желание выспаться. Конечно, он ни за что не стал бы изгонять вороненка вниз. Птенец был крохотным и неправдоподобным. Ганси затруднялся сказать, какой он – необыкновенно милый или чудовищно уродливый, и его бесило, что вороненок умудрялся одновременно быть тем и другим.

Из-за спины Ной жалобным голосом произнес:

– Мне не нравится, что он здесь. Это напоминает…

Он не договорил, как часто бывало, и Ронан указал на него пинцетом.

– Эй, чувак, держись подальше от моей комнаты.

– Заткнитесь, – велел обоим Ганси. – И ты, птичка.

– Ее зовут Бензопила.

Ной вышел, но Ганси остался. Несколько минут он наблюдал, как вороненок с хлюпаньем пожирал серую слизь, а Ронан ворковал над ним. Это был не тот Ронан, к которому Ганси привык за последний год, но и не тот, с которым он некогда познакомился. Теперь было ясно, что в наушниках у него завывали ирландские волынки. Ганси не помнил, когда Ронан в последний раз слушал кельтскую музыку. Музыку Ниалла Линча. Внезапно он тоже ощутил тоску по обаятельному отцу Ронана. Но, главное, Ганси тосковал по Ронану, который существовал, пока Ниалл Линч был жив. Этот парень, который сидел перед ним с хрупким птенцом в руках, представлял собой некоторый компромисс.

Спустя какое-то время Ганси спросил:

– А что имела в виду гадалка, Ронан? Насчет твоего отца.

Ронан не поднял головы, но Ганси увидел, что спина у него напряглась и вытянулась, как будто на нее вдруг взвалили груз.

– Ты спрашиваешь прямо как Диклан.

Ганси задумался.

– Нет. Кажется, нет.

– Она просто наврала.

Ганси и это обдумал.

– Нет, я так не считаю.

Ронан нащупал на кровати рядом с собой плеер и поставил его на паузу. Его голос звучал еле слышно.

– Она из тех баб, которые любят трахать мозги. Она сказала это просто для того, чтобы доставить мне неприятности.

– Какие, например?

– Что ты будешь приставать с вопросами, как Диклан, – ответил Ронан.

Он предложил вороненку еще серой массы, но тот перестал есть и неподвижно смотрел на него.

– А я буду думать о том, о чем не хочу. Вот такие неприятности. В числе прочих. Кстати, что это у тебя с лицом?

Ганси уныло потер подбородок. На нем неуверенно пробивалась щетина. Он понимал, что Ронан пытается уйти от темы, но не стал сопротивляться.

– Она растет?

– Чувак, ты ведь не собираешься отращивать бороду, правда? Я думал, ты шутишь. Ты же знаешь, борода вышла из моды в четырнадцатом веке, ну или когда там жил Поль Баньян.

Ронан посмотрел на друга через плечо. На лице у него красовалась легкая щетина, которую он словно мог отрастить силой воли в любой момент.

– Короче, хватит. Выглядишь ты убого.

– Неважно. Она не растет. Я обречен вечно оставаться мальчиком.

– Не говори ты, ради бога, таких вещей, мужик, – заметил Ронан. – И не расстраивайся так. Как только яйца отрастут, так и борода появится. Будет густая, не хуже коврика в ванной. Ты ешь суп, а картошка фильтруется. Как у терьера. А ноги у тебя волосатые? Никогда не замечал.

Ганси не удостоил всё это ответом. Вздохнув, он оттолкнулся от стены и указал на вороненка:

– Я пошел спать. Последи, чтобы он не орал. За тобой должок, Линч.

– Как скажешь, – ответил Ронан.

Ганси вернулся к себе, но ложиться не стал. Он потянулся за тетрадью, но ее не было; он забыл ее в «Нино» в тот вечер, когда поссорился с Блу. Ганси подумал, не позвонить ли Мэлори, но сам не знал, что хотел спросить. В его душе как будто царила ночь – алчная, зовущая, черная. Он подумал про черные глазницы рыцаря-скелета на карте Смерти.

Какое-то насекомое стучало о стекло. Этот звук явно издавало существо изрядного размера. Ганси подумал про автоинъектор для уколов, который лежал в бардачке машины – слишком далеко, чтобы принести пользу в случае анафилактического шока. Возможно, к ним залетела очередная муха, или жук, или карамора, но чем дольше Ганси лежал, тем сильней убеждался, что это вполне могла быть оса или пчела.

Возможно, и нет.

Тем не менее он открыл глаза, вылез из постели и нагнулся за ботинком, лежавшим на боку. Осторожно подойдя к окну, Ганси стал искать источник звука. Тень телескопа на полу рядом с ним напоминала изящное чудовище.

Хотя жужжание затихло, понадобились лишь две секунды, чтобы обнаружить на окне насекомое – осу, которая ползла по узкой деревянной раме, виляя туда-сюда. Ганси не двигался. Он наблюдал, как она лезет и замирает, лезет и замирает. В уличном свете, падавшем снаружи, ее ножки, изогнутое туловище и изящное, словно бесплотное жало отбрасывали слабые тени.

В голове Ганси соединились два пласта. Один был реальной картинкой: оса лезла по раме, не замечая его присутствия. Другой был подделкой, иллюзией: оса взвивалась в воздух, находила Ганси и вонзала в его кожу жало, которое из-за аллергии становилось смертоносным орудием.

Когда-то тело Ганси было покрыто шершнями, которые двигались, даже когда его сердце остановилось.

У него перехватило горло.

– Ганси?

Голос Ронана раздался прямо за спиной – его тембр показался странным и поначалу неузнаваемым.

Ганси не повернулся. Оса дернула крыльями и почти взлетела.

– Блин! – сказал Ронан.

Раздались три дробных шага, громко скрипнул пол, и Ронан выхватил ботинок из руки Ганси. Отпихнув друга, он опустил ботинок на раму с такой силой, что чуть не выбил стекло. Когда тельце осы упало на пол, Ронан нашел его в темноте и прихлопнул еще раз.

– Блин, – повторил он. – Ты дурак?

Ганси не знал, как описать свои чувства. Каково видеть смерть в нескольких сантиметрах от себя, знать, что через несколько секунд он мог превратиться из «многообещающего ученика» в «невозможно спасти». Он повернулся к Ронану, который осторожно поднял осу за сломанное крылышко, чтобы Ганси на нее не наступил.

– Что ты хотел? – спросил он.

– А?

– Ты зачем-то пришел.

Ронан бросил тельце осы в мусорную корзинку под столом. Она была до краев полна смятыми бумагами, поэтому оса скатилась, и Ронану пришлось искать для нее более укромный уголок.

– Даже не помню.

Ганси просто стоял и ждал, когда Ронан скажет что-нибудь еще. Тот некоторое время возился с осой, прежде чем заговорить, а когда это наконец произошло, он не смотрел на Ганси.

– Что там насчет вашего отъезда с Пэрришем?

Ганси этого не ожидал. Он не знал, как ответить, не причинив Ронану боль. Он не мог солгать ему.

– Скажи мне, что ты слышал, а я скажу, что тут правда.

Ронан произнес:

– Ной мне сказал, что, если ты уедешь, Пэрриш поедет с тобой.

В его голосе звучала ревность, и Ганси ответил холодней, чем мог бы (он старался не заводить любимчиков):

– А что еще Ной мог сказать?

Ронан с видимым усилием успокоился и подобрался. Все братья Линчи выказывали лишь то, что хотели, даже если знали, что, делая так, поступают жестоко. Вместо ответа он спросил:

– Ты не хочешь, чтобы я ехал с тобой?

В груди Ганси что-то сжалось.

– Я бы всех вас взял с собой куда угодно.

Лунный свет превращал лицо Ронана в странную скульптуру – резкий портрет, не до конца вылепленный ваятелем, который забыл о сочувствии к своему творению. Ронан, как завзятый курильщик, глубоко вдохнул через ноздри и легко выпустил воздух из темницы зубов.

Помолчав, он сказал:

– Тот вечер. Тут что-то…

Но затем Ронан остановился, ничего больше не сказав. Это была окончательная остановка, тишина, которую Ганси ассоциировал с тайнами и виной. Тишина, которая повисала, когда ты решил излить душу, но язык тебя подвел.

– Что?

Ронан что-то пробормотал. Он потряс мусорную корзинку.

– Что, Ронан?

Тот сказал:

– Эта история с Бензопилой, и с гадалкой, ну и с Ноем… и, по-моему, тут происходит что-то странное.

Ганси с невольным раздражением ответил:

– «Странное» мне ничего не дает. Что значит «странное»?

– Старик, это правда какой-то бред. Я не знаю, что тебе сказать. Странное – ну, как твой голос в записи. Как дочка той гадалки. Такое ощущение, что всё становится серьезнее. Я сам не понимаю, что говорю. Я думал, мне-то ты поверишь.

– Я даже не знаю, во что ты просишь меня поверить.

Ронан сказал:

– Оно началось, старик.

Ганси скрестил руки на груди. Черное крылышко мертвой осы виднелось на фоне бумаги в корзинке. Он ждал, что Ронан продолжит, но тот лишь сказал:

– Если я снова увижу, как ты стоишь и смотришь на осу, вмешиваться не буду. Пошло оно всё.

Не дожидаясь ответа, он развернулся и зашагал к себе.

Ганси медленно поднял ботинок, валявшийся там, где его оставил Ронан. Выпрямившись, он обнаружил, что Ной вышел из своей комнаты и стоит рядом. Его тревожный взгляд перебегал с Ганси на мусорную корзинку. Тельце осы соскользнуло на несколько дюймов вниз, но было еще хорошо видно.

– Что? – спросил Ганси.

Беспокойный вид Ноя отчего-то воскресил в его памяти испуганные лица вокруг, ощущение шершней на теле, синее, как смерть, небо над головой. Давно, очень давно Ганси дали еще один шанс, и в последнее время желание придать этому событию хоть какой-то смысл лежало на нем тяжелым бременем.

Он отвел взгляд и посмотрел на стену, состоящую из окон. Даже теперь Ганси казалось, что он физически, с болью, чувствовал присутствие близлежащих гор, словно расстояние между ним и этими вершинами было осязаемо. Это было так же мучительно, как представлять спящее лицо Глендауэра.

Ронан не ошибся. Всё стало серьезнее. Возможно, Ганси не нашел ни сердце силовой линии, ни линию как таковую, но что-то происходило. Что-то начиналось.

Ной сказал:

– Не выбрасывай.

17

Через несколько дней Блу проснулась задолго до рассвета.

Из-за ночника, горевшего в коридоре, комнату наполняли угловатые тени. Как это было каждую ночь после того сеанса, мысли об изящных чертах Адама и воспоминание о склоненной голове Ганси пробрались в сознании Блу, едва сон ослабил хватку. Блу не могла не прокручивать эту хаотическую сцену снова и снова. Мгновенный ответ Каллы на вопрос Ронана, секретный язык двух друзей, то, что Ганси не был просто духом на дороге мертвых… Но дело касалось не только людей, о которых она беспокоилась, хотя, к сожалению, теперь казалось маловероятным, что Адам позвонит. Нет, больше всего Блу тревожила мысль о том, что мама ей что-то запретила. Это ее буквально душило.

Блу отбросила одеяло и встала.

Она испытывала сдержанную любовь к странной архитектуре дома номер 300 на Фокс-Вэй; это была скорее вялая привязанность, порожденная ностальгией, нежели реальное чувство. Зато чувства Блу к заднему двору нельзя было назвать смешанными.

Его целиком заслонял огромный, раскидистый бук, с прекрасной, абсолютно симметричной кроной, которая тянулась от забора до забора, такая густая, что придавала роскошный зеленый оттенок даже самому жаркому летнему дню. Только сильнейший ливень мог пробиться сквозь эту листву. Блу много раз стояла у массивного, гладкого ствола в дождь, слушая, как капли стучат, шипят и теряются среди ветвей, не коснувшись земли. Когда она находилась под буком, ей казалось, что она и есть бук – как будто дождь скатывался с ее листьев и коры, которая на ощупь была гладкой, как кожа.

Слегка вздохнув, Блу спустилась на кухню. Она отворила заднюю дверь и обеими руками тихонько прикрыла ее за собой. После темноты дома двор казался отдельным миром, уединенным и тусклым.

Высокий деревянный забор, заросший жимолостью, заслонял фонарь на соседском крыльце, а непроницаемая крона бука загораживала лунный свет. В обычное время Блу пришлось бы ждать несколько долгих минут, чтобы ее глаза привыкли к сумеркам, но только не сегодня.

Сегодня на стволе дерева играл странный, неуверенный свет. Блу помедлила, стоя у двери и пытаясь осмыслить эти блики, скользившие по бледной серой коре. Положив руку на стену, еще теплую от дневной жары, Блу подалась вперед. Тогда она увидела позади дерева свечку, стоявшую в переплетении обнаженных змееобразных корней. Дрожащее пламя то исчезало, то удлинялось, то пропадало вновь.

Блу шагнула во дворик, вымощенный потрескавшимся кирпичом. Шагнула еще раз и обернулась, чтобы посмотреть, не наблюдают ли за ней из дома. Кто это сделал? Неподалеку от свечки виднелся еще один клубок гладких корней, и между ними собралась черная лужица. Мерцающий свет отражался в ней, как будто под непрозрачной поверхностью горела вторая свеча.

Блу затаила дыхание и сделала третий шаг.

Нив, в просторном свитере и широкой юбке, стояла на коленях возле свечки и маленького озерца. Красивые руки лежали на коленях. Она была неподвижна, как само дерево, и мрачна, как ночное небо над головой.

Дыхание шумно вырвалось из груди Блу, когда она увидела Нив; подняв глаза на ее чуть различимое лицо, она резко выдохнула еще раз, как будто удивилась заново.

– О, – тихо сказала Блу. – Прости. Я не знала, что ты здесь.

Но Нив не отвечала. Присмотревшись, Блу поняла, что взгляд у нее не сфокусирован. Ответ содержали брови: они вообще ничего не выражали. Бесформенные, превратившиеся в две прямые нейтральные линии, словно в ожидании входного сигнала, они были еще более пустыми, чем глаза Нив.

Сначала Блу пришло в голову нечто медицинское – кажется, бывает такая болезнь, когда человек просто сидит на месте? как там это называется? – но потом она вспомнила про миску виноградно-клюквенного сока на кухонном столе. Скорее всего, она вмешалась в нечто вроде медитации.

Но это не походило на медитацию. Больше… на ритуал. Мора не проводила никаких ритуалов. Однажды она горячо заявила клиенту: «Я не ведьма». То же самое она грустно сказала Персефоне. Но, возможно, Нив была ведьмой.

Блу не знала, как надлежит себя вести в такой ситуации.

– Кто здесь? – спросила Нив.

Но это был не ее голос. Он звучал ниже и как будто доносился издалека.

По рукам Блу пробежала противная мелкая дрожь. Где-то в глубины листвы свистнула птица. По крайней мере, Блу подумала, что это была птица.

– Выйди на свет, – сказала Нив.

Вода среди корней шевельнулась, ну или просто вздрогнуло отражение одинокой свечки. Посмотрев по сторонам, Блу поняла, что вокруг бука размечена пятиконечная звезда. Одной точкой служила горевшая свеча, другой крохотное темное озерцо, третьей незажженная свечка, четвертой пустая миска. На мгновение Блу показалось, что она ошиблась, что это вовсе не пентаграмма. Но потом до нее дошло: последней точкой была Нив.

– Я знаю, что ты здесь, – сказала не-Нив голосом, который наводил на мысль о темных уголках, куда не заглядывает солнце. – Я чую тебя.

По шее Блу, под кожей, медленно-медленно поползли мурашки. Это было такое до жути реальное ощущение, что Блу захотелось шлепнуть себя по шее или почесаться.

А еще вернуться в дом и сделать вид, что она никуда не выходила. Но было боязно бросать Нив, если…

Блу не хотела думать об этом, но все-таки подумала.

Она не желала бросать Нив, если что-то овладело ею.

– Я здесь, – сказала Блу.

Пламя свечи стало вдруг очень длинным.

Не-Нив спросила:

– Как тебя зовут?

До Блу дошло, что у Нив не двигался рот, когда она это сказала. Было трудно смотреть ей в лицо.

– Нив, – солгала Блу.

– Я не вижу тебя. Подойди.

В черном прудике определенно что-то двигалось. В воде отражались цвета, которых не было в пламени свечи. Они двигались и скользили совершенно не так, как оно.

Блу вздрогнула.

– Я невидима.

– Ах-х-х… – вздохнула не-Нив.

– Кто ты? – спросила Блу.

Пламя свечи сделалось высоким и тонким. Почти обрываясь, оно тянулось не к небу, а к Блу.

– Нив, – ответила не-Нив.

В этом темном голосе теперь звучало нечто коварное. Нечто умное и злое. Нечто, отчего Блу захотелось оглянуться. Но она не могла отвести глаз от свечки, поскольку боялась, что пламя дотянется до нее, если она отвернется.

– Где ты? – спросила Блу.

– На дороге мертвых, – прорычала не-Нив.

Блу увидела, что ее дыхание паром повисло перед ней. Руки быстро и болезненно покрылись гусиной кожей. В тусклом свете свечи дыхание Нив тоже стало зримым.

Над прудиком облачко ее дыхания разделилось, как будто нечто вполне реальное поднималось из воды, прокладывая себе путь.

Бросившись вперед, Блу перевернула пустую миску и незажженную свечу, запорошила землей черный прудик.

Свечка потухла.

На минуту настал абсолютный мрак. Вокруг стояла тишина, как будто исчезла сама Генриетта. Несмотря на это, Блу чувствовала, что она не одна, и ей было дико страшно.

«Я внутри стеклянного шара, – в гневе подумала она. – Я в домике. Вокруг стекло. Я всё вижу, но никто не может до меня добраться. Я в безопасности».

Вот и все средства, которыми снабдила ее Мора для защиты от психической атаки. Они казались ничтожными по сравнению с голосом, который исходил из Нив.

Но… ничего не случилось. Мурашки прошли так же быстро, как и появились. Постепенно глаза привыкли к темноте – хотя выглядело это так, как будто в мире вновь появился свет. И Блу увидела Нив, по-прежнему стоявшую на коленях над лужицей.

– Нив, – шепотом позвала она.

Сначала не было ничего, а потом женщина подняла голову и руки.

«Пожалуйста, Нив, вернись. Пожалуйста, вернись».

Блу напряглась, готовясь к бегству.

Затем она увидела, что брови Нив пришли в порядок и обрели четкость, хотя руки у нее дрожали. Блу облегченно вздохнула.

– Блу? – произнесла Нив.

Она говорила вполне нормальным голосом. И вдруг до Нив дошло…

– О… Ты ведь не скажешь матери?

Блу уставилась на женщину.

– Обязательно скажу! Что это было? Что ты делала?

Сердце у нее по-прежнему бешено колотилось, и Блу признала, что напугалась.

Нив окинула взглядом разрушенную пентаграмму, перевернутую свечку и миску.

– Я читала будущее.

Ее спокойный голос только взбесил Блу.

– Нет, будущее ты читала раньше. А это – совсем другое!

– Я заглядывала в то место, которое видела. Я надеялась вступить в контакт с тем, кто там обитает, чтобы узнать, что это такое.

Голос Блу звучал далеко не так спокойно, как ей хотелось бы.

– Оно говорило. Когда я пришла сюда, это была не ты.

– Что ж, – ответила Нив с легкой досадой, – сама виновата. Ты всё усиливаешь. Я не думала, что ты появишься, иначе я бы не…

Она замолчала и посмотрела на огарок свечки, склонив голову набок. Это был не вполне человеческий жест, и Блу вспомнила мерзкий холод, который ощутила недавно.

– Что? – спросила она.

Блу немного рассердилась, что ее почему-то обвинили в случившемся.

– Что это вообще было? Оно сказало, что находится на дороге мертвых. Это – то же, что и силовая линия?

– Конечно, – ответила Нив. – Генриетта лежит на силовой линии.

Это значило, что Ганси был прав. И что Блу точно знала, где пролегала силовая линия: она видела, как несколько дней назад дух Ганси прошел по ней.

– Вот почему здесь легко быть ясновидящей, – сказала Нив. – Энергия сильна.

– Энергия – типа моей? – уточнила Блу.

Нив сделала какой-то сложный жест, прежде чем подобрать свечку. Она держала ее вверх ногами перед собой и щипала фитилек, чтобы удостовериться, что он полностью потух.

– Да. Она питает то, что находится вокруг. Как ты там выразилась? Делает связь громче. Лампочки ярче. Ее жаждет всё, что в принципе нуждается в энергии, чтобы оставаться живым. Точно так же, как жаждет твоей.

– Что ты видела? – спросила Блу. – Когда…

– …читала будущее, – договорила за нее Нив, хотя Блу сомневалась, что закончила бы фразу именно так. – Там есть кто-то, кому известно твое имя. И еще другой, который ищет то же, что и ты.

– То же, что и я! – в испуге вскрикнула Блу.

Но она ничего не искала. Разве что Нив говорила о загадочном Глендауэре. Блу вспомнила недавнее ощущение – что она угодила в чужую историю, в которой действовали Воронята, спящие короли и силовые линии. И Мора, которая велела ей держаться от этого подальше.

– Да, ты понимаешь, о чем речь, – ответила Нив. – А… Теперь всё кажется гораздо яснее.

Блу вспомнила тянущееся к ней жадное пламя свечи и колеблющиеся блики в воде. Где-то в глубине ей стало холодно.

– Ты все-таки не сказала, что это было. Там, в пруду.

Нив посмотрела на нее, держа в руках свечи и миску. Это был нерушимый взгляд, который мог длиться целую вечностью.

– Потому что я понятия не имею, – ответила она.

18

Пуп взял на себя вольность порыться в шкафчике Ганси на следующий день перед уроками.

Шкафчик Ганси, один из немногих, которые еще использовались, находился совсем близко от прежнего шкафчика Пупа, и, открыв его, он почувствовал прилив воспоминаний и ностальгии. Некогда тот шкафчик принадлежал ему – одному из самых богатых учеников Агленби, у которого было всё. Друзья, каких только захочешь, все местные девушки, которые привлекали его внимание, возможность посещать уроки по желанию. Отец не испытывал угрызений совести, делая дополнительные пожертвования там и сям, чтобы помочь Пупу сдать экзамен по предмету, который он прогуливал несколько недель. Пуп тосковал по своей старой машине. Здешние копы хорошо знали его отца; они даже не удосуживались останавливать Пупа.

А теперь королем Агленби был Ганси, который не умел этим пользоваться.

Благодаря школьному кодексу чести шкафчики не запирались, что позволило Пупу открыть шкафчик Ганси без лишнего шума. Внутри лежали несколько пыльных блокнотов, в каждом из которых были исписаны лишь несколько страниц. На тот случай, если бы вдруг Ганси решил приехать в школу на два часа раньше обычного, Пуп оставил в шкафчике записку («Извините, мы убрали вещи, потому что травим тараканов») и спрятался в одной из душевых для персонала, чтобы изучить свои находки.

Сидя по-турецки на чистом, хотя и пыльном кафельном полу рядом с раковиной, Пуп обнаружил, что Ричард Ганси Третий был помешан на силовых линиях еще сильней, чем он сам. Во всем этом процессе поисков чувствовалось… отчаяние.

«Что за проблемы у мальчишки?» – задумался Пуп, и у него сразу же появилось странное ощущение: неужели он уже настолько стар, чтобы считать Ганси мальчишкой?

В коридоре послышались шаги. Повеяло кофе; школа начинала пробуждаться. Пуп открыл следующую страницу.

Там речь шла не о силовых линиях. Там излагались исторические сведения о валлийском короле Оуэне Глендауэре. Пупа они не интересовали. Он листал, листал, листал, полагая, что это всё не имеет отношения к делу, пока не понял, что Ганси пытается связать вместе два элемента – Глендауэра и силовую линию. Дурак или нет, но этот парень точно знал, как сделать историю интересной.

Пуп сосредоточился на одной строчке.

«Тот, кто разбудит Глендауэра, получит дар (неограниченный?) (сверхъестественный?) (в некоторых источниках сказано взаимный) и что это значит?»

Черни никогда не заботился о результате поисков силовой линии. Пуп поначалу тоже. Вся прелесть была в самой загадке. Но как-то вечером Черни и Пуп, стоя в центре того, что выглядело как естественно сформированный круг камней, заряженных магнитной энергией, ради эксперимента откатили один камень в сторону. Последующая вспышка сшибла их обоих с ног; появилось слабое видение в облике женщины.

Силовая линия представляла собой сырую, неконтролируемую, необъяснимую энергию. То, о чем повествовали легенды.

Человек, получивший власть над силовой линией, становился не просто богатым. Тот, кто контролировал силовую линию, достигал высот, о которых могли только мечтать прочие ученики Агленби.

Но Черни, впрочем, не стремился к власти. Из всех, кого знал Пуп, он был самым мягким и неамбициозным – возможно, поэтому Пупу так нравилось с ним общаться. Черни вполне устраивало, что он ничуть не лучше других ребят. Он довольствовался тем, что рысил бок о бок с Пупом. В те времена Пуп, в утешение себе, думал, что Черни просто тихоня – а иногда вспоминал, что тот действительно ему верен.

Эти вещи не обязаны быть взаимоисключающими, не так ли?

– Глендауэр, – сказал Пуп вслух, пробуя это слово на вкус.

Оно эхом отразилось от стен душевой. Звук у него был полый и металлический. Пуп задумался: о чем хотел попросить Ганси, странный, отчаянный Ганси?

Поднявшись с пола, Пуп собрал все блокноты. Он подумал, что, сидя в преподавательской, перепишет их содержимое за несколько минут; а если кто-нибудь обратит внимание, он скажет, что Ганси сам его попросил.

Глендауэр.

Если бы Пуп нашел его, то добился бы того, о чем мечтал много лет: власти над силовой линией.

19

На следующий день Блу вышла босиком на улицу перед домом номер 300 на Фокс-Вэй и села на обочине, под сине-зелеными деревьями, чтобы подождать Каллу. Нив сидела, запершись у себя в комнате, а Мора гадала на картах для компании туристов, приехавших в творческий отпуск. Блу долго раздумывала, как ей быть с тем, что она увидела вчера на заднем дворе. И это предполагало участие Каллы.

Блу уже начала беспокоиться, когда подъехала машина и вылезла Калла.

– Ты вынесла себя вместе с мусором? – поинтересовалась она, выходя из автомобиля, который был сине-зеленым, как и всё в этот день.

На Калле было на удивление приличное платье – и сомнительного вида сандалии со стекляшками. Томно помахав рукой водителю, она повернулась к Блу, как только машина отъехала.

– Мне надо тебя кое о чем спросить, – сказала Блу.

– И рядом с мусорным баком этот вопрос будет звучать лучше? На, держи, – Калла стянула с руки одну из сумок и подала Блу.

От Каллы пахло жасмином и чили, а значит, на работе у нее выдался неудачный день. Блу в точности не знала, чем Калла зарабатывает на жизнь, но это было как-то связано с Агленби, бумажной работой и ругательствами в адрес учеников, особенно на выходных. Что бы ни представляли собой служебные обязанности Каллы, в плохие дни ей приходилось вознаграждать себя большими порциями буррито.

Калла зашагала к двери.

Блу беспомощно побрела следом, таща сумку. Казалось, в ней лежат книжки – или трупы.

– В доме полно народу.

Лишь одна бровь Каллы изобразила внимание.

– Как всегда.

Они уже почти подошли к двери. Внутри все комнаты были заняты тетками, кузинами и матерями. Уже слышалась сердитая музыка, под которую Персефона писала свою диссертацию. Уединиться можно было только снаружи.

Блу сказала:

– Я хочу знать, зачем приехала Нив.

Калла остановилась и посмотрела на Блу через плечо.

– Ну извини, – ответила она не очень любезно. – Я бы, например, хотела знать, почему меняется климат, но мне никто не докладывает.

Вцепившись в сумку, как в заложника, Блу настойчиво заявила:

– Мне не шесть лет. Может быть, остальные видят в картах всё, что нужно, но я устала блуждать впотьмах.

Теперь Калла обеими бровями выразила интерес.

– Похвальная прямота, – признала она. – А я-то думала, когда ты наконец возмутишься. Почему ты не спросишь у матери?

– Я злюсь на нее за то, что она мной командует.

Калла переступила с ноги на ногу.

– Возьми-ка еще вот это. А что ты предлагаешь?

Блу забрала вторую сумку, темно-коричневую, почему-то с углами. Видимо, внутри лежала коробка.

– Чтобы ты просто сказала мне.

Пальцем освободившейся руки Калла постучала по губе. И губы, и ноготь, которым она к ним прикасались, были цвета индиго или сепии, цвета самых глубоких теней в каменистом палисаднике.

– Единственная проблема – я не уверена, что мы знаем правду.

Блу почувствовала, как при этих словах ее шатнуло. Сама мысль о том, чтобы солгать Калле, Море или Персефоне, казалась смехотворной. Даже если они не знали правды, они слышали ложь. Но в Нив действительно было нечто таинственное – в том, как она гадала в неурочные часы, там, где никто (как она думала) не смог бы ее увидеть.

Калла сказала:

– Она вроде как собиралась кого-то здесь искать.

– Моего отца, – догадалась Блу.

Калла не сказала «да», но не сказала и «нет». Она продолжала:

– Но я думаю, теперь, когда она некоторое время побыла в Генриетте, для нее это стало чем-то большим.

Они некоторое время смотрели друг на друга. Заговорщицки.

– У меня другое предложение, – наконец сказала Блу.

Она попыталась изогнуть бровь, как Калла, но, к сожалению, получилось не так эффектно.

– Мы пороемся в вещах Нив. Ты будешь их брать, а я стоять рядом.

Рот Каллы сделался крохотным. Ее психометрические способности частенько приносили весьма смутные ответы, но вместе с Блу, которая могла усилить ее дар… Когда она коснулась татуировки Ронана, это, несомненно, выглядело впечатляюще. Если бы Калла подержала в руках вещи Нив, они могли бы узнать нечто конкретное.

– Возьми, – сказала она, протягивая Блу последнюю сумку – кожаную, самую маленькую, кроваво-красную.

И невероятно тяжелую. Пока Блу пыталась понять, как скомбинировать ее с остальными, Калла скрестила руки на груди и постучала себя по предплечьям пальцами с ногтями цвета индиго.

– Нив должна уйти как минимум на час, – сказала она. – И Мора тоже должна быть чем-то занята.

Калла однажды заметила, что у Моры нет домашних животных, потому что она слишком много времени тратит на заботу о собственных тараканах. Мора искренне верила в самые разные штуки, в том числе в личные границы.

– Но ты мне поможешь?

– Сегодня я выясню, у кого какие планы, – сказала Калла. – А это что?

Она переключилась на машину, показавшуюся в конце подъездной дорожки. Калла и Блу обе склонили головы набок, чтобы прочитать яркую надпись на дверце: «Цветы от Энди!» Женщина-водитель целых две минуты рылась на заднем сиденье, а затем зашагала по дорожке, неся самый маленький в мире букет. Пышные ленты были крупнее, чем цветы.

– До вас не доберешься, – заметила она.

Калла поджала губы. Она испытывала чистую и пламенную ненависть ко всему, что можно было классифицировать как обмен любезностями.

– Что это? – спросила она таким тоном, как будто увидела не цветы, а подкинутых котят.

– Это для… – Женщина стала рыться в поисках карточки.

– Орлы? – предположила Блу.

Страдающие от безнадежной любви мужчины из Генриетты и окрестностей вечно присылали Орле цветы. И не только. Были еще подарочные купоны в СПА-салон. И корзины с фруктами. Один поклонник, что примечательно, прислал написанный маслом портрет. Он нарисовал Орлу в профиль, подчеркнув ее длинную, изящную шею, классические скулы, романтические глаза с тяжелыми веками. И крупный нос – черту, которая нравилась Орле меньше всего. Она немедленно порвала с этим типом.

– Блу? – сказала женщина. – Блу Сарджент.

Та не сразу поняла, что цветы предназначались ей. Женщине пришлось буквально сунуть Блу букет, а Калле – забрать одну из сумок, чтобы она могла взять цветы. Женщина зашагала обратно к машине, а Блу повертела букет в руках. Это была простая композиция из качима и одной белой гвоздики; пахла она лучше, чем выглядела.

Калла заметила:

– Доставка, наверно, стоила больше, чем цветы.

Ощупав жесткие стебли, Блу нашла маленькую карточку. Внутри небрежным женским почерком было написано:

«Надеюсь, ты всё еще не против, чтобы я позвонил. Адам».

Теперь крохотный букет обрел смысл. Эти цветы соответствовали потрепанному свитеру.

– Ты покраснела, – неодобрительно сказала Калла.

Она потянулась к цветам, и Блу шлепнула ее по руке. Калла саркастически добавила:

– Кто бы это ни был, он расстарался, а?

Блу дотронулась белой гвоздикой до своего подбородка. Цветок был легкий, почти неощутимый. Не портрет, не корзина с фруктами… но Блу и не представляла, чтобы Адам прислал нечто более эффектное. Эти маленькие цветы были неброскими и редкими, совсем как он сам.

– По-моему, очень мило.

Ей пришлось прикусить губу, чтобы скрыть глупую улыбку. Блу хотела обнять цветы и затанцевать, но и то, и другое казалось неблагоразумным.

– Кто он? – спросила Калла.

– Секрет. Забери свои вещи, – сказала Блу и вытянула руку, так что две сумки, коричневая и парусиновая, скатились в подставленные ладони Каллы.

Та покачала головой, но без явного неудовольствия. Блу подозревала в глубине души, что Калла романтик.

– Калла, – сказала она, – как ты думаешь, мне надо сказать мальчикам, где находится дорога мертвых?

Калла смотрела на Блу так же долго, как Нив. А потом ответила:

– С чего ты взяла, что я могу ответить на этот вопрос?

– Потому что ты взрослая, – сказала Блу. – А по пути к старости человек обычно чему-то учится.

– Лично мне кажется, – заметила Калла, – что ты уже приняла решение.

Блу опустила глаза. Действительно, она провела ночь без сна, читая тетрадь Ганси и раздумывая о том, что в мире есть нечто большее. Действительно, ее преследовала мысль, что может быть – может быть! – где-то есть спящий король, и однажды она коснется рукой его неподвижной щеки и ощутит биение многовекового пульса под кожей…

Но важнее всего было ее собственное лицо на карте Пажа кубков, забрызганные дождем плечи юноши на церковном дворе и голос, который произнес: «Ганси. Всё, что есть».

С тех пор как Блу увидела выпавшую ему смерть, поняла, что он настоящий, и убедилась, что ей суждено сыграть в этом какую-то роль, не осталось ни малейшего шанса, что она будет стоять в стороне и позволит беде случиться.

– Не говори маме, – попросила Блу.

Калла что-то уклончиво буркнула и отворила дверь, оставив Блу с цветами на крыльце. Букет почти ничего не весил, но для нее это был знак перемен.

«Сегодня, – подумала Блу, – сегодня я перестану слушать будущее и начну в нем жить».

– Блу, если ты с ним познакомишься… – начала Калла.

Она стояла одной ногой в доме, другой на крыльце.

– Лучше береги свое сердце. Не забывай, что ему суждено умереть.

20

В то самое время, когда его букет везли на Фокс-Вэй, Адам на своем довольно убогом велосипеде приехал на Монмутскую фабрику. Ронан и Ной были там, на заросшей парковке. Они строили деревянную рампу для какой-то неблаговидной цели.

Проржавевшая подножка не желала удерживать велосипед, поэтому Адам просто положил его набок. Сорняки просунулись сквозь спицы. Адам спросил:

– Когда Ганси приедет?

Ронан ответил не сразу. Он лежал под «БМВ», забравшись туда почти целиком, и измерял ширину покрышек желтой рулеткой.

– Десять дюймов, Ной.

Ной, стоявший рядом с кучей фанеры, уточнил:

– И всё? Что-то маловато.

– Я что, тебе врать буду? Десять. Дюймов.

Ронан выполз из-под машины и посмотрел снизу вверх на Адама. Его утренняя щетина уже превратилась в многодневную, возможно назло Ганси, совершенно не способному отрастить волосы на лице. Теперь Ронан выглядел как человек, от которого женщины прячут сумочки и детей.

– Кто его знает. А что он сказал?

– В три.

Ронан поднялся на ноги, и оба повернулись, чтоб посмотреть на Ноя, который мастерил рампу из фанеры. «Мастерил» в его случае означало «смотрел». Разведя пальцы на десять дюймов, Ной недоуменно глядел на фанеру в пространство между ними. Никаких инструментов поблизости не было.

– Что вы вообще хотите сделать? – поинтересовался Адам.

Ронан улыбнулся своей змеиной улыбкой.

– Рампу. Машину. Луну, блин.

Это было совершенно в духе Ронана. Его комната на Монмутской фабрике была набита дорогими игрушками, но он, как избалованный ребенок, в конце концов всегда принимался играть палочками на улице.

– Такая траектория не предполагает луну, – заметил Адам. – Она предполагает смерть подвески.

– Не нуждаюсь в твоих репликах, док.

Видимо, так оно и было. Ронан плевать хотел на физику. Он мог заставить даже кусок фанеры делать то, что ему хотелось. Сидя на корточках у велосипеда, Адам снова стал возиться с подножкой, в попытках понять, удастся ли выдвинуть ее, не отломав окончательно.

– Что у тебя за трудности? – спросил Ронан.

– Я пытаюсь понять, когда позвонить Блу.

Адам словно напрашивался на насмешку от Ронана, но это был факт, который надлежало признать.

Ной сказал:

– Он послал ей цветы.

– Откуда ты знаешь? – спросил Адам.

Ему было скорее стыдно, чем интересно.

Ной отстраненно улыбнулся и с торжествующим видом скинул ногой одну из досок с верху кучи.

– Послал гадалке цветы? Да ты знаешь, что это было за место? – спросил Ронан. – Храм кастрации. Если хочешь встречаться с той девушкой, пошли ей свои яйца вместо цветов.

– Ты неандерталец.

– Иногда ты говоришь прямо как Ганси, – заметил Ронан.

– А ты иногда нет.

Ной засмеялся своим хрипловатым, почти беззвучным смехом. Ронан сплюнул на землю рядом с машиной.

– Я и не думал, что эта карлица во вкусе Адама Пэрриша, – сказал он.

Он дурачился, но Адама внезапно утомил этот человек, с его никчемностью. Со дня драки в «Нино» Ронан уже обнаружил несколько предупреждений в своем ящике в Агленби: администрация предупреждала, что его постигнут суровые кары, если он не начнет исправлять отметки. Если не начнет их хотя бы получать. А Ронан торчал тут и строил рампу.

Некоторые завидовали деньгам Ронана. А Адам завидовал тому, сколько у него было времени. Богатство Ронана означало, что он мог ходить в школу и не делать больше ничего, располагать роскошью свободы, чтобы заниматься, писать контрольные и спать. Адам никому бы не признался, особенно Ганси, но он страшно устал. Устал втискивать уроки в промежутки между подработками, урывать время для сна, для охоты за Глендауэром. Работа казалась попусту потраченным временем; через пять лет никого не будет волновать, работал ли Адам на фабрике трейлеров. Спрашивать будут лишь о том, закончил ли он Агленби с отличными отметками, нашел ли Глендауэра. Остался ли жив. А Ронану обо всем этом не приходилось волноваться.

Два года назад Адам принял решение поступить в Агленби. В его представлении, отчасти это произошло из-за Ронана. Мать отправила его в магазин со своей кредиткой – на ленте лежали только тюбик зубной пасты и четыре банки консервированных равиоли, – и кассир сказал, что на карте недостаточно средств, чтобы расплатиться за покупку. Хотя Адам был ни в чем не виноват, он чувствовал себя униженным до глубины души, когда, ссутулившись во главе очереди, выворачивал карманы и притворялся, что у него, возможно, где-то завалялись наличные.

Пока он так возился, какой-то бритоголовый парень в соседней очереди быстро добрался до кассы, протянул кредитку и забрал свои покупки – всё это за пять секунд.

Адам вспомнил: его поразило даже то, как тот парень двигался. Уверенно и беззаботно, расправив плечи, вздернув подбородок. Ну просто отпрыск императора. Когда кассир вновь провел карточкой Адама по терминалу – оба притворялись, что компьютер просто ошибся и неверно прочел данные на магнитной полоске – Адам заметил, что бритоголового ждала на улице черная блестящая машина. Когда он открыл дверцу, стало видно, что внутри сидят еще двое парней, с галстуками и в свитерах с вороном на груди. Отвратительно беззаботные, они стали делить между собой купленные напитки.

Ему пришлось оставить банки и зубную пасту на кассе, и его глаза горели от слез стыда, которые так и не пролились.

Никогда в жизни Адам так отчаянно не мечтал стать кем-то другим.

В его представлении, тем парнем был Ронан, хотя если задуматься, то, конечно, нет. Два года назад Ронан еще не получил бы водительские права. Просто в магазин зашел какой-то другой ученик Агленби с активной кредиткой и дорогой машиной. Да и тот день был не единственной причиной, по которой Адам решил бороться, чтобы попасть в число Воронят. Но случившееся послужило катализатором – воображаемое воспоминание о Ронане, таком беспечном и пошлом, но с нетронутой гордостью, и о самом себе, согнутом и униженном, заставляющем ждать целую вереницу старушек.

Адам еще не стал таким, как тот парень у кассы. Но он сделался на шаг ближе.

Он посмотрел на свои потрепанные старые часы, чтобы понять, на сколько опаздывает Ганси. А потом сказал Ронану:

– Дай телефон.

Подняв бровь, Ронан взял мобильник с крыши «БМВ» и протянул ему.

Адам набрал номер ясновидящей. Раздались два гудка – и негромкий голос спросил:

– Адам?

Испугавшись при звуках собственного имени, тот ответил:

– Блу?

– Нет, – сказали ему. – Персефона.

И голос в трубке обратился к кому-то незримому:

– С тебя десять долларов, Орла. Всё честно. Нет, определитель номера ничего не говорит. Видишь?

И снова Адаму:

– Извини. Я дико азартная. Ты тот парень с кока-колой, так?

Адам не сразу сообразил, что она имеет в виду футболку, в которой он пришел на сеанс.

– Э… ну да.

– Чудесно. Сейчас позову Блу.

Настала короткая и неловкая пауза, в течение которой на заднем плане бормотали голоса. Адам отмахивался от мошки; парковку снова надо было стричь. В некоторых местах трава уже закрыла асфальт.

– Я не думала, что ты позвонишь, – сказала Блу.

Адам, видимо, не ожидал, что ее действительно позовут к телефону: от удивления, которое он испытал, услышав ее голос, у него сразу сделалось пусто в животе. Ронан ухмылялся так, что Адаму захотелось ему врезать.

– Я же сказал, что позвоню.

– Спасибо за цветы. Очень красивые.

И Блу прошипела:

– Орла, вали отсюда!

– У вас, кажется, людно.

– У нас всегда людно. В доме живут триста сорок два человека, и сейчас они все пытаются влезть в эту комнату. А что ты сегодня делаешь?

Она спросила это очень естественно, как будто их разговор был самой логичной вещью на свете. Как будто они уже сто лет знали друг друга.

Тем проще Адаму было ответить:

– Занимаюсь исследованиями. Хочешь составить компанию?

У Ронана глаза полезли на лоб. Неважно, что ответит Блу – оно того стоило, хотя бы из-за искреннего потрясения на его лице.

– А что ты исследуешь?

Адам, заслонив глаза от солнца, взглянул на небо. Он подумал, что, кажется, слышит приближение Ганси.

– Горы. Как ты относишься к вертолетам?

Долгая пауза.

– В смысле? Этически?

– Как к средству передвижения.

– Это быстрей, чем на верблюде, хотя и не так экологично. А что, сегодня предполагается вертолет?

– Да. Ганси хочет поискать силовую линию, а ее проще заметить с воздуха.

– И, разумеется, он просто… добудет вертолет.

– Это же Ганси.

Снова долгое молчание. Адам понял, что Блу задумалась, и не стал мешать. Наконец она сказала:

– Ладно, я с вами. Это… что это вообще?

Адам искренне ответил:

– Понятия не имею.

21

Не слушаться Мору было на удивление просто.

У Моры Саржент было очень мало опыта касательно того, как надлежит муштровать детей, а у Блу – касательно того, как надлежит подвергаться муштровке, поэтому ничто не помешало ей отправиться с Адамом, когда он появился на Фокс-Вэй. Она даже не чувствовала себя виноватой – пока что, – поскольку и в этом у нее недоставало опыта. И самым примечательным было то, что Блу, вопреки всему, чувствовала себя исполненной надежды. Она нарушила волю матери и пошла общаться с мальчиком. С Вороненком. Эта ситуация должна была внушать ей ужас.

Но очень трудно было думать об Адаме как о Вороненке, когда он поздоровался с Блу, аккуратно сунув руки в карманы. От него душно пахло скошенной травой. Синяк утратил новизну и стал еще кошмарнее на вид.

– Отлично выглядишь, – сказал Адам, шагая рядом с Блу по тротуару.

Она сама не знала, говорит ли он серьезно. На ней были тяжелые ботинки, которые она купила в комиссионном магазине (а потом обновила с помощью вышивальных ниток и очень прочной иглы), и платье, которое Блу сшила несколько месяцев назад из разнородных кусков зеленой ткани. Одни куски были полосатые. Другие вязаные. Третьи прозрачные. Адам рядом с ней выглядел довольно консервативно, как будто она увлекла его обманом. Блу с некоторым смущением подумала, что они вовсе не выглядят как пара.

– Спасибо, – ответила она, а затем быстро, чтобы не струсить, спросила: – Зачем ты взял у меня телефон?

Адам продолжал идти, но взгляд он не отвел. Казалось, он перестал стесняться.

– А почему бы нет?

– Пойми меня правильно, – сказала Блу.

Щеки у нее горели, но разговор уже шел полным холодом, и она не могла пойти на попятный.

– Я знаю – ты подумаешь, что мне неловко. Но нет.

– Так.

– Потому что я некрасива. Не из тех девушек, которые нравятся ученикам Агленби.

– Я учусь в Агленби, – заметил Адам.

Но, казалось, он делал это как-то иначе, чем другие.

– И я считаю, что ты красивая, – закончил он.

У него впервые прорвался местный акцент – характерные растянутые гласные, так что это слово прозвучало как «красииивая». На ближайшем дереве запищала птичка: «Уик, уик». Кеды Адама шаркали по тротуару. Блу задумалась над тем, что услышала. И еще раз задумалась.

– Ой, да ладно, – наконец сказала она.

Она почувствовала себя так же, как в ту минуту, когда прочитала приложенную к цветам открытку. Странно выбитой из колеи. Точно слова Адама туго натянули между ними невидимую нить, и Блу казалось, что она должна как-то ее ослабить.

– Но… спасибо. Я тоже думаю, что ты красивый.

Он засмеялся своим удивленным смехом.

– У меня еще один вопрос, – продолжала Блу. – Ты помнишь последнее, что моя мама сказала Ганси?

Грустное лицо Адама дало понять, что – да, помнит.

– Так, – Блу сделала глубокий вдох. – Она сказала, что не станет вам помогать. Но я этого не говорила.

После того как Адам позвонил, Блу торопливо набросала приблизительную карту дороги к безымянной церкви, где она сидела с Нив в канун дня святого Марка. Это были всего лишь несколько параллельных линий, символизирующих шоссе, подписанные тонкими буковками улицы и, наконец, площадь, обозначенная одним-единственным словом: ЦЕРКОВЬ.

Она протянула Адаму карту – совершенно не впечатляющего вида, на смятом тетрадном листке. А затем достала из сумки тетрадь Ганси.

Адам остановился. Блу, опередившая его на пару шагов, ждала, а он, нахмурившись, смотрел на то, что она держала в руках. Он взял тетрадь – очень осторожно, как будто она была ему дорога, ну или, точнее, она была дорога кому-то, кто был дорог Адаму. Блу отчаянно хотела добиться его доверия и уважения, и, судя по лицу Адама, у нее на это оставалось совсем немного времени.

– Ганси оставил тетрадь в «Нино», – быстро сказала Блу. – Я знаю, что надо было отдать ее сразу после сеанса, но мама… в общем, ты ее видел. Обычно она не… обычно она так себя не ведет. Я не знала, что и подумать. Вот. Я хочу участвовать в том, что вы делаете, ребята. Если в Генриетте действительно происходит нечто сверхъестественное, я хочу это видеть. Всё.

Адам просто спросил:

– Почему?

При разговоре с ним не могло быть никаких вариантов, кроме правды, причем изложенной максимально просто. Адам не согласился бы ни на что другое.

– Я – единственная в моей семье, у кого нет дара ясновидения. Ты слышал мою маму: я способна облегчать процесс для тех, кто умеет читать будущее. Если магия существует, я просто хочу ее увидеть. Хоть раз.

– Ты не лучше Ганси, – сказал Адам, хотя, судя по всему, он вовсе не считал, что это так уж скверно. – Ему ничего другого не надо – только убедиться, что магия есть.

Он повертел в руках карту на тетрадном листке. Блу сразу же испытала облегчение; только теперь, когда Адам начал двигаться вновь, она поняла, насколько он был неподвижен до тех пор. Напряжение как будто ушло.

– Это путь к дороге ме… к силовой линии, – объяснила Блу, указав на свой рисунок. – Церковь находится на ней.

– Ты уверена?

Блу устремила на него испепеляющий взгляд.

– Слушай, либо ты веришь мне, либо нет. Ведь это ты меня пригласил. «Заниматься исследованиями».

Адам растекся в ухмылке – столь нетипичном выражении, что черты его лица полностью сместились, чтобы к нему приспособиться.

– Я смотрю, ты не из тихонь?

Судя по тому, как он это сказал, Блу удалось произвести на Адама впечатление – примерно так, как мужчин обычно поражала Орла. Блу очень понравился эффект, тем более что ей ничего не понадобилось делать, кроме как быть собой.

– Вот уж точно нет.

– Хорошо, – сказал Адам. – Думаю, ты скоро поймешь, что я – как раз наоборот. Если тебя это не смущает, наверно, мы поладим.

Оказалось, что она проходила или проезжала мимо жилища Ганси каждый день, по пути в школу и в «Нино». Когда они зашагали по направлению к громадному заводскому складу, Блу заметила оранжевый блеск «Камаро» на заросшей парковке. А всего в сотне шагов от машины стоял сверкающий темно-синий вертолет.

До сих пор она не особенно в это верила. Блу не была готова увидеть настоящий, реальный вертолет, который вдобавок смотрелся на парковке вполне естественно. Как будто кто-то поставил там, ну, к примеру, джип.

Блу остановилась, как вкопанная, и выдохнула:

– Ого.

– Да, – сказал Адам.

И снова там был Ганси, и снова Блу испытала нечто странное, пытаясь соединить две картинки – Ганси-призрака и Ганси-человека, стоявшего рядом с вертолетом.

– Ну наконец-то! – крикнул он и поспешил к ним.

На нем были те же идиотские ботинки, что и во время сеанса, на сей раз в сочетании с бриджами и желтой рубашкой поло. Они придавали Ганси вид человека, приготовившегося к любой экстренной ситуации (лишь бы эта ситуация предполагала, что он окажется на борту яхты). В руке Ганси держал бутылку с натуральным яблочным соком.

Он указал ею на Блу.

– Ты с нами?

Как и на сеансе, Блу от одного лишь его присутствия почувствовала себя убогой, маленькой и глупой. По мере сил борясь с акцентом и стараясь не тянуть гласные, она ответила:

– Ты имеешь в виду – с вами в вертолете, который оказался тут по твоему щелчку?

Ганси надел чистенький кожаный рюкзак на свои чистенькие плечи, обтянутые льняной тканью. Он улыбнулся – снисходительно и радушно, как будто это не ее мать недавно отказала ему в каком-либо сотрудничестве. Как будто Мора не была почти запредельно груба.

– Ты говоришь так, как будто это плохо.

У него за спиной запустился мотор вертолета. Адам протянул Ганси тетрадь, и тот словно испугался. Лишь на долю секунды бесстрастие покинуло его лицо, но Блу успела вновь убедиться, что Деловой Тип с Мобильником – это маска.

– Где она была? – крикнул Ганси.

Ему приходилось кричать. Теперь, когда мотор работал на полную мощность, лопасти уже не выли, а визжали. Воздух бился в ушах Блу, и это было скорее ощущение, чем звук.

Адам указал на нее.

– Спасибо! – прокричал Ганси.

Блу знала, что это стандартный ответ; он прибегал к властной вежливости, когда бывал застигнут врасплох. В то же время Ганси продолжал наблюдать за Адамом, принимая от него подсказки, как ему следует реагировать на Блу. Адам один раз коротко кивнул, и маска еще немного соскользнула. Блу задумалась: может, манеры Делового Типа с Мобильником вообще полностью исчезают, когда Ганси среди друзей? Может, Ганси, которого она видела на церковном дворе, – это то, что кроется под маской?

Эта мысль ее отрезвила.

Воздух вокруг них рокотал. Блу показалось, что платье вот-вот улетит. Она спросила:

– А это не опасно?

– Безопасно, как жизнь, – ответил Ганси. – Адам, мы опаздываем! Блу, если ты с нами, подтяни корсет, и пошли.

Блу вдруг слегка занервничала. Не то чтобы она испугалась. Просто с утра она не успела психологически приготовиться к тому, чтобы оторваться от земли в компании Воронят. Вертолет, невзирая на шум и размеры, выглядел слишком непрочным, чтобы доверить ему свою жизнь, а мальчишки казались абсолютно посторонними людьми. Наконец-то у Блу возникло ощущение, что она по-настоящему пошла против воли матери.

– Я никогда не летала, – призналась она Адаму, перекрикивая вой вертолета.

– Никогда? – крикнул он в ответ.

Блу покачала головой. Он наклонился прямо к ее уху, чтобы она могла расслышать. От Адама пахло летом и дешевым шампунем. Блу почувствовала, как по телу пробежала дрожь – от пупка до пят.

– Я один раз летал, – сообщил Адам.

Его дыхание обжигало кожу. Блу словно парализовало. Она думала только об одном: «Мы уже на расстоянии поцелуя». Это казалось опасным – как она и представляла. Адам добавил:

– И мне страшно не понравилось.

Прошло несколько мгновений – оба не двигались. Следовало сказать ему, чтобы он и не думал ее целовать, – на тот случай, если Адам был ее настоящей любовью, – но как Блу могла это сделать? Как могла брякнуть такое парню, еще даже не зная, хотел ли он вообще с ней целоваться?

Блу почувствовала, как Адам взял ее за руку. Ладонь у него вспотела. Он действительно ненавидел летать.

У входа в вертолет Ганси посмотрел на них через плечо. Его улыбка стала еще загадочней, когда он увидел, что они держатся за руки.

– Ненавижу летать! – крикнул ему Адам.

Он покраснел.

– Знаю! – ответил Ганси.

В вертолете оказались места для трех пассажиров сзади и еще одно, чисто утилитарное, рядом с пилотом. Внутренность салона напоминала бы заднее сиденье очень большой машины, если бы ремни безопасности не были снабжены пятиугольными застежками, как в истребителе. Блу не хотелось думать, почему пассажиров здесь нужно было пристегивать так надежно; возможно, предполагалось, что они будут биться о стены.

Ронан, самый очевидный Вороненок, уже устроился у окна. Он без улыбки посмотрел на остальных. Адам, стукнув его в плечо, сел посередке, а Блу – на оставшемся месте у окна. Пока она возилась с ремнями, Ганси просунулся в салон, чтобы стукнуться кулаками с Адамом.

Через две минуты, когда Ганси вскарабкался на переднее сиденье, рядом с пилотом, Блу увидела, что он улыбается, неудержимо и искренне, от души радуясь тому, что они направляются… куда-то. Его недавние изысканные манеры как рукой сняло. Это была подлинная личная радость, свидетелем которой Блу стала только благодаря тому, что сидела в вертолете, – и она вдруг тоже ощутила радостное волнение.

Адам наклонился к ней, словно хотел что-то сказать, но в итоге просто покачал головой и улыбнулся, как будто Ганси был шуткой, слишком трудной для объяснения.

Пилот слегка удивил Блу – это оказалась молодая женщина с внушительно прямым носом и темными волосами, собранными в красивый узел. Наушники прижимали выбившиеся пряди. Она, видимо, сочла близость Блу и Адама гораздо более интересной, чем Ганси, потому что крикнула:

– Ты не познакомишь нас, Дик?

Ганси поморщился.

– Блу, – сказал он, – это моя сестра Хелен.

22

Ганси нравилось в полетах почти всё. Он любил аэропорты, в которых было полно людей, занятых разными делами. Любил самолеты, с их толстыми иллюминаторами и складными столиками. Когда самолет несся по взлетной полосе, это напоминало Ганси о том, как «Камаро» вжимал его в спинку сиденья, когда он давил на газ. Завывание вертолета символизировало продуктивность. Ганси нравились маленькие рычаги, ручки и приборы кабины – и старомодные простые ремни с застежками. Бóльшая часть удовольствия для него состояла в достижении цели – особенно если цель достигалась рационально.

Трудно придумать нечто более рациональное, чем прямой полет к искомой точке.

И, конечно, от вида Генриетты с высоты в тысячу футов у Ганси захватывало дух.

Мир внизу был темно-зеленым; зелень прорезала узкая, блестящая река, в которой, как в зеркале, отражалось небо. Ганси мог взглядом проследить ее путь до самых гор.

Когда они поднялись в воздух, он слегка встревожился. В присутствии Блу он начал подозревать, что, возможно, слегка хватил через край с вертолетом. Ганси задумался, будет ли Блу приятно узнать, что это вертолет Хелен, что он не заплатил ни цента, чтобы воспользоваться им. Наверное, не очень. Памятуя свое обещание, по крайней мере, не причинять вреда словами, Ганси держал рот закрытым.

– Вот она, – голос Хелен прозвучал прямо в ухо брату; они все надели наушники, иначе невозможно было разговаривать из-за неумолчного шума лопастей и мотора. – Подружка Ганси.

Фырканье Ронана едва пробилось сквозь эфир, но Ганси слышал его достаточно часто, чтобы опознать.

Блу сказала:

– А она не худенькая, если можно увидеть ее сверху.

– Я имею в виду Генриетту, – ответила Хелен и посмотрела налево, заходя на вираж. – Они поженятся. Просто еще не назначили дату.

– Если будешь и дальше меня смущать, я тебя выкину и полечу сам, – предупредил Ганси, сидевший рядом с ней.

Угроза была неосуществимая. Во-первых, он не сбросил бы Хелен с такой высоты, а во-вторых, всё равно не имел права летать без нее. Кроме того, по правде говоря, Ганси плохо умел управлять вертолетом, хотя Хелен его и учила. Ему как будто недоставало важного умения ориентироваться по вертикали так же хорошо, как по горизонтали, и это приводило к различным недоразумениям с участием деревьев. Ганси утешался мыслью, что, по крайней мере, отлично освоил параллельную парковку.

– Что будешь дарить маме на день рожденья? – спросила Хелен.

– Себя, – ответил Ганси.

– Подарок, который вечен.

Брат отозвался:

– Сомневаюсь, что несовершеннолетние дети обязаны дарить подарки родителям. Я зависим от старших, и у меня нет своих средств. Не так ли?

– Ты зависим? – переспросила Хелен и рассмеялась.

Она смеялась, как мультяшный персонаж: «Ха-ха-ха-ха!» Этот устрашающий смех обычно пробуждал в мужчинах подозрения, что они и есть его объект.

– Да ты с четырех лет перестал быть зависимым. Прямо из карапуза ты превратился в старика, который живет в собственной квартире.

Ганси отмахнулся. Сестра славилась любовью к преувеличениям.

– А ты что подаришь маме?

– Это сюрприз, – надменно ответила Хелен, постукивая по какому-то рычагу розовым ноготком.

Маникюр был единственным ее броским украшением. Хелен обладала красотой суперкомпьютера – блестяще, элегантно, практично, куча первоклассных технических фишек, слишком дорогих для большинства людей.

– То есть стекляшку, – подытожил Ганси.

Их мать коллекционировала редкие расписные тарелки с той же страстью, с какой Ганси собирал факты о Глендауэре. Он с трудом воспринимал красоту предмета вне его изначального предназначения, зато про коллекцию писали в журналах, и застрахована она была на сумму большую, чем жизнь Ганси-старшего. Очевидно, мать была не одинока в своей страсти.

Хелен твердо стояла на своем.

– Не желаю это слышать. Ты ничего ей не купил.

– Я этого не сказал.

– Ты назвал мой подарок стекляшкой.

Ганси поинтересовался:

– А как я должен был его назвать?

– Тарелки бывают не только стеклянные. Та, которую я нашла, – не стекло.

– Значит, маме не понравится.

Лицо Хелен из каменного сделалось совсем каменным. Она сердито взглянула на навигатор. Ганси не хотелось думать о том, сколько времени она посвятила поискам этой особенной тарелки. Ему не нравилось видеть женщин своей семьи разочарованными; это портило прекрасные обеды.

Хелен продолжала молчать, поэтому Ганси задумался про Блу. Что-то в ней не давало ему покоя, хотя он никак не мог понять, что именно. Достав из кармана листик мяты, Ганси сунул его в рот и стал смотреть на знакомые дороги Генриетты, змеившиеся внизу. С воздуха повороты казались менее опасными, чем они ощущались в машине. Так что там с Блу? У Адама она не вызывала подозрений – в то время как в норме он подозревал ВСЕХ. Но опять-таки Адам явно увлекся. И для Ганси это было непривычно.

– Адам, – позвал он.

Ответа не было, и Ганси повернулся. Наушники болтались у Адама на шее, а сам он, перегнувшись через Блу, показывал ей что-то внизу, на земле. Она шевельнулась, ее платье слегка задралось, и Ганси увидел длинный, изящный треугольник бедра. Рука Адама, лежавшая в нескольких дюймах от ее ноги, цеплялась за сиденье. Костяшки пальцев побелели – настолько он ненавидел летать. В том, как сидели Адам и Блу, не было ничего особенного, но почему-то при виде этой сцены Ганси почувствовал себя странно, как будто он услышал неприятную реплику и впоследствии совершенно забыл слова, но запомнил ощущение, которое они оставили.

– Адам! – крикнул Ганси.

Тот с испуганным видом вскинул голову и поспешно нацепил наушники. В эфире раздался его голос:

– Ты закончил говорить про мамины тарелки?

– Да. Ну, куда полетим? Я думал – может, к церкви, где я записал голос.

Адам протянул Ганси мятый листок.

Тот разгладил его и обнаружил грубо нарисованную карту.

– Это что?

– Это нарисовала Блу.

Ганси внимательно посмотрел на нее, пытаясь понять, выиграет ли она что-нибудь, если собьет их с пути. Она не дрогнула под его взглядом. Повернувшись обратно, Ганси разложил листок на приборной панели.

– Рули, Хелен.

Хелен заложила вираж, следуя новым указаниям. Церковь, к которой их направила Блу, находилась примерно в сорока минутах езды от Генриетты, но если лететь напрямик – не более чем в пятнадцати. Ганси прозевал бы ее, если бы Блу не сказала тихонько: «О». Это оказалась руина, пустая и заросшая. Вокруг виднелась узкая, старая-престарая каменная стена. Там, где некогда, очевидно, проходила вторая, остались углубления в земле.

– Это оно?

– Всё, что есть.

Что-то в душе Ганси вдруг замерло.

Он переспросил:

– Что ты сказала?

– Это развалины, но…

– Нет. Что ты сказала перед тем. Повтори, пожалуйста.

Блу бросила взгляд на Адама. Тот пожал плечами.

– Я не помню. Кажется… «это всё, что есть».

«Это всё. Всё?»

Вот что не давало ему покоя с самого начала. Он узнал ее голос. Узнал местный акцент, узнал интонацию.

Голос Блу звучал в записи.

«Ганси».

«Это всё?»

«Всё, что есть».

– Вертолет не сделан из топлива, – резко заметила Хелен, как будто уже говорила это, а Ганси прослушал. Возможно, так оно и было. – Куда летим дальше?

«Что это значит?» Он вновь ощутил бремя ответственности и странный трепет. Нечто большее, чем он сам. Ганси сразу исполнился предвкушения и страха.

– Где залегает линия, Блу? – спросил Адам.

Блу прижала к стеклу два пальца, большой и указательный, словно измеряла что-то, а затем ответила:

– Там. Она ведет к горам. Ты видишь вон те два дуба? Одна точка находится прямо между ними. Другая точка – церковь. Если соединить их прямой, это и будет силовая линия.

Если в канун дня святого Марка он разговаривал с Блу, что это значило?

– Ты уверена? – спросила Хелен бодрым голосом суперкомпьютера. – У меня топлива только на полтора часа.

– Я бы не стала говорить, если бы не была уверена, – с легким возмущением ответила Блу.

Хелен тонко улыбнулась и направила вертолет туда, куда ей указали.

– Блу…

Это сказал Ронан – впервые подавший голос, – и все, даже Хелен, повернулись к нему. Он сидел, склонив голову набок, и Ганси почуял опасность. Ронан смотрел на Блу очень внимательно.

Он спросил:

– Ты знаешь Ганси?

Ганси вспомнил, как Ронан стоял, облокотившись о машину, и раз за разом проигрывал запись.

Под их взглядами Блу явно ушла в оборону. Она неохотно ответила:

– Только по имени.

Свободно переплетя пальцы и упершись локтями в колени, Ронан перегнулся через Адама, чтобы оказаться ближе к Блу. Он умел казаться необыкновенно грозным.

– А откуда ты знаешь имя Ганси? – поинтересовался он.

Надо отдать ей должное – Блу не отшатнулась. Уши у нее порозовели, но она твердо сказала:

– Во-первых, отодвинься.

– А если я не хочу?

– Ронан, – произнес Ганси.

Тот отодвинулся.

– Но я бы тоже хотел знать, – добавил Ганси.

Его сердце как будто совсем утратило вес.

Глядя в пол, Блу сжала в руках многослойный подол своего невероятного платья. Наконец она выговорила:

– Что ж, это справедливо.

И сердито указала на Ронана.

– Но таким способом вы от меня ничего не добьетесь. Если он еще раз ко мне полезет, будете искать свою линию сами. Я… послушайте. Я расскажу, как узнала твое имя, если ты объяснишь, что за рисунок у тебя в тетради.

– Почему мы торгуемся с террористами? – поинтересовался Ронан.

– С каких это пор я террорист? – возразила Блу. – По-моему, я вернула вам то, что вы искали, а вы ведете себя как полные придурки.

– Не все, – заметил Адам.

– Я – нет, – сказал Ганси.

Ему стало неуютно при мысли о том, что он может не понравиться Блу.

– Ну, что ты хочешь знать?

Блу протянула руку.

– Сейчас покажу.

Ганси отдал ей тетрадь. Она немного полистала ее и повернула к нему, чтобы оба видели то, о чем шла речь. Там был зарисован артефакт, который он нашел в Пенсильвании. А еще Ганси кое-где просто порисовал.

– Кажется, это человек бежит за машиной, – сказал он.

– Не то. Вот, – и Блу ткнула в один из рисунков.

– Это силовые линии.

Он протянул руку за тетрадью. И в этот странный, сверхчувствительный момент Ганси понял, как внимательно Блу наблюдала за ним. От ее взгляда, казалось, не ускользнуло, как его левая ладонь привычным жестом обхватила кожаный переплет, как большой и указательный пальцы на правой руке сразу вспомнили, сколько силы нужно приложить, чтобы страницы раскрылись ровно на нужном месте. Тетрадь и Ганси были давно знакомы, и он хотел, чтобы Блу это знала.

«Это я. Настоящий я».

Он предпочел бы не задумываться над источником этого желания – и сосредоточился на переворачивании страниц. Ему почти не потребовалось времени, чтобы найти нужную. Там была вклеена карта Соединенных Штатов, испещренная изогнутыми линиями.

Ганси провел пальцем по одной из них, которая проходила через Нью-Йорк и Вашингтон. С ней скрещивалась линия, шедшая от Бостона к Сент-Луису. Третья пересекала первые две горизонтально (Вирджиния, Кентукки, далее на запад). Как всегда, Ганси ощутил некоторое удовлетворение, глядя на эти линии, нечто, вызывавшее в памяти охоту за сокровищами и детские рисунки…

– Это три главные линии, – пояснил он. – Те, которые имеют значение.

– Какое?

– Сколько ты прочла?

– Хм. Немного. Много. Почти всё.

– Они имеют значение – в том, что касается Глендауэра. Эта линия, которая идет через Вирджинию, соединяет нас с Англией. С Великобританией.

Блу закатила глаза, так драматично, что он заметил это, даже не поворачиваясь.

– Я знаю, что такое Великобритания, спасибо. Государственные школы не настолько плохи.

Ну вот, он снова ее обидел, причем абсолютно случайно.

Ганси продолжал:

– Разумеется. Так вот, вдоль двух других линий часто замечали что-нибудь необычное. Паранормальные явления. Полтергейст, человек-мотылек, черные собаки.

Колебания были излишни: Блу не смеялась.

– Моя мама нарисовала то же самое, – произнесла она. – Силовые линии. И Ни… еще одна моя родственница. Они не могли сказать, что это такое. Они знали только, что это важно. Вот почему я спросила.

– Теперь ты, – сказал Ронан, обращаясь к Блу.

– Я… видела дух Ганси, – ответила Блу. – Впервые в жизни. В норме я такие вещи не вижу, но на сей раз увидела. Я спросила: «Как тебя зовут?», и ты ответил: «Ганси. Это всё, что есть». Честно говоря, отчасти я поэтому захотела отправиться с вами сегодня.

Этот ответ полностью удовлетворил Ганси – в конце концов, Блу была дочерью ясновидящей, и ее слова совпадали с записью на диктофоне, – хотя ему показалось, что Блу рассказала не всё. Ронан спросил:

– Где ты его видела?

– Когда сидела на улице с одной из моих теток. Наполовину.

Ронана, видимо, это тоже удовлетворило, поскольку он ухмыльнулся и спросил:

– А другая половина где была?

– Ронан, ради бога, – сказал Адам. – Хватит.

Повисло напряженное молчание, нарушаемое лишь неумолчным монотонным воем вертолета. Ганси знал, что все ждут его решения. Поверил ли он словам Блу, полагал ли, что они должны и дальше следовать ее инструкциям?

Голос Блу был в записи. Ганси показалось, что выбора у него нет. Он подумал – хотя не стал говорить это в присутствии Хелен: «Ты прав, Ронан. Оно начинается. Что-то начинается». И еще кое-что: «Скажи, какого ты мнения, Адам. Объясни, почему доверяешь ей. В кои-то веки не заставляй меня решать. Я не знаю, прав ли я».

Но вслух он произнес другое:

– Нужно, чтобы мы впредь были откровенны. Больше никаких игр. И это касается не только Блу. Нас всех.

Ронан ответил:

– Я всегда откровенен.

Адам сказал:

– Старик, не надо так врать.

Блу сказала:

– Ладно.

Ганси подозревал, что ни один из них в своем ответе не был стопроцентно честен, но, по крайней мере, он высказался. Иногда Ганси жалел, что нельзя всё это записывать на диктофон.

В наушниках воцарилась тишина; Адам, Блу и Ганси внимательно смотрели в иллюминаторы. Внизу тянулась бесконечная зелень; с высоты всё казалось игрушечным и причудливо-милым. Кукольные домики на бархатных полях, деревья, похожие на брокколи.

– Что мы ищем? – спросила Хелен.

Ганси ответил:

– Как обычно.

– А что обычно? – спросила Блу.

«Обычно» чаще всего оказывалось ничем, но Ганси сказал:

– Иногда силовые линии отмечены так, что это видно с воздуха. В Британии, например, можно встретить фигуры лошадей, вырезанные на склонах холмов.

Он сидел в маленьком самолете с Мэлори, когда впервые увидел Уффингтонскую Лошадь – трехсотфутовое существо, изображенное на склоне английского мелового холма. Как и всё связанное с силовыми линиями, лошадь была… не вполне обычной, а вытянутой и стилизованной. Изящный жутковатый силуэт – скорее намек на лошадь, чем настоящая лошадь.

– Расскажи ей про Наску, – негромко произнес Адам.

– Хорошо, – сказал Ганси.

Хотя Блу и прочитала большую часть записей в тетради, там было далеко не всё; в отличие от Ронана, Адама и Ноя, она не жила этой жизнью целый год. Ганси не мог не испытывать радостного волнения при мысли о том, что придется всё это объяснить Блу. История всегда выглядела убедительнее, когда он выкладывал факты сразу.

Он продолжал:

– В Перу есть сотни линий, вырезанных на земле. Они складываются в фигуры птиц, обезьян, людей и вымышленных существ. Им тысячи лет, но видно их только с воздуха. С самолета. Эти рисунки слишком велики, чтобы разглядеть их с земли. Когда стоишь рядом с ними, они выглядят просто как тропинки.

– Ты видел их своими глазами, – догадалась Блу.

Когда Ганси сам увидел рисунки Наски – огромные, странные, симметричные, – он понял, что не успокоится, пока не отыщет Глендауэра. Сначала его удивил масштаб – сотни и сотни метров причудливых изображений посреди пустыни. Ганси потрясла их точность. Рисунки были математически идеальны, безупречны в своей симметрии. И еще кое-что его поразило, нанесло удар в самую душу – чисто эмоциональное впечатление, таинственная, мучительная боль, которая не желала проходить. Ганси казалось, что он не выживет, если не узнает, имеют ли эти линии какой-то смысл.

И это был единственный нюанс охоты за Глендауэром, который Ганси никогда не мог объяснить другим.

– Ганси, – позвал Адам. – Что это, вон там?

Вертолет замедлился, и все четверо вытянули шеи. Они были глубоко в горах, и земля поднималась им навстречу. Вокруг колыхались просторы загадочных зеленых лесов, которые сверху казались бурлящим темным морем. Среди склонов и оврагов, впрочем, виднелось наклонное поле, словно покрытое зеленым ковром, а на нем – какие-то бледные изломанные линии.

– Что это такое? – спросил Ганси. – Хелен, стой. Стой!

– По-твоему, мы на велосипеде едем? – поинтересовалась Хелен, но полет слегка замедлился.

– Смотри, – сказал Адам. – Это крыло. Вон там – клюв. Птица?..

– Нет, – холодным и ровным голосом произнес Ронан. – Не просто птица. Это ворон.

Постепенно очертания, выплывающие из высокой травы, стали ясны для Ганси: да, птица, с откинутой назад головой и сложенными крыльями, как на картинке в книжке. Растопыренные хвостовые перья, приблизительные очертания когтей…

Ронан был прав. Даже в стилизованном виде абрис головы, великолепный изгиб клюва и взъерошенные перья на шее безошибочно давали понять, что это ворон.

Ганси почувствовал, как по телу побежали мурашки.

– Сажай вертолет, – немедленно велел он.

Хелен ответила:

– Я не могу сесть на частной территории.

Он умоляюще взглянул на сестру. Нужно было записать координаты. Сделать фотографию для личного архива. Зарисовать эту штуку в своей тетради. А главное, Ганси хотел коснуться линий рисунка, чтобы для него он стал настоящим.

– Хелен, на две секунды.

Она ответила ему понимающим взглядом, даже снисходительным. Этот взгляд вполне мог вызвать ссору несколько лет назад, когда Ганси было проще разозлить.

– Если владелец обнаружит меня и решит подать в суд, я могу потерять лицензию.

– Две секунды. Ты видела сама. Никого нет на много миль вокруг. Ни одного дома.

Хелен спокойно взглянула на брата.

– Я должна быть дома через два часа.

– Две секунды.

Она закатила глаза и откинулась на спинку, а затем, покачав головой, вновь обратилась к приборной доске.

– Спасибо, – сказал Адам.

– Две секунды, – мрачно повторила Хелен. – Если не успеете, улечу без вас.

Вертолет приземлился в десяти метрах от сердца ворона.

23

Как только вертолет коснулся земли, Ганси выпрыгнул из кабины и зашагал по траве, высотой до бедра, с таким видом, словно это место принадлежало ему. Ронан держался рядом. Сквозь открытую дверь вертолета Блу услышала, как Ганси окликнул по телефону Ноя и назвал координаты поля. Он был полон энергии и силы, как король в своем замке.

Блу, наоборот, немного затормозила. По множеству причин ее ноги после полета словно превратились в желе. Она сомневалась, что поступила правильно, утаив от Ганси часть правды насчет кануна дня святого Марка, и волновалась – а вдруг Ронан вновь попытается с ней заговорить.

Но на поле чудесно пахло – травой, деревьями… откуда-то доносился запах воды, и ее было много. Блу подумала, что могла бы счастливо жить тут. Идя рядом с ней, Адам заслонил глаза ладонью. Здесь он явно чувствовал себя как дома. Его волосы были того же бесцветного коричневого оттенка, что и кончики сухой травы, и он выглядел красивее, чем когда-либо. Блу вспомнила, как Адам недавно взял ее за руку, и ей захотелось, чтобы он опять это сделал.

С некоторым удивлением Адам произнес:

– Линии отсюда почти невидимы.

Конечно, он был прав. Хотя Блу видела ворона, когда они приземлились рядом с ним, те географические особенности рельефа, которые составляли рисунок, теперь совершенно скрылись из глаз.

– Я все-таки ненавижу летать. Извини, что Ронан так себя ведет.

– Лететь было даже неплохо, – сказала Блу.

Вообще-то, не считая Ронана, ей понравилось само ощущение полета в очень шумном пузыре, способном направиться в любую сторону.

– Я думала, будет хуже. Ты вроде как отказываешься от контроля – и всё хорошо. А Ронан…

– Он настоящий цепной пес.

– Видала я очень милых цепных псов.

Каждую неделю Блу выгуливала пятнистого питбуля с такой милой улыбкой, какую только можно ожидать от собаки.

– Ронан – из тех псов, которых показывают в криминальной хронике. Ганси пытается его переучить.

– Как благородно.

– Тогда он меньше переживает из-за того, что он Ганси.

Блу в этом не сомневалась.

– Иногда он очень высокомерен.

Адам потупился.

– Он никого не хочет обидеть. Это всё голубая кровь.

Он хотел сказать что-то еще, но его прервал крик.

– ТЫ СЛЫШИШЬ, ГЛЕНДАУЭР? Я ПРИШЕЛ, ЧТОБЫ НАЙТИ ТЕБЯ! – Голос Ганси, возбужденный и звонкий, эхом отражался от лесистых склонов, которые окружали лощину.

Адам и Блу обнаружили его стоящим на чистой светлой тропинке. Вытянув руки и откинув голову назад, Ганси вопил, обращаясь в пространство. Адам беззвучно рассмеялся.

Ганси ухмыльнулся им обоим. Трудно было устоять перед ним в этом облике. Сияющий, белозубый… не мальчик, а рекламная картинка.

– Устричные раковины, – заметил он, наклонился и поднял с земли что-то светлое.

Этот обломок, один из многих, устилавших тропинку, был чисто-белый, с тупыми, стертыми краями.

– Вот чем выложен ворон. Точно так же выкладывают дороги внизу, в зоне прилива. Устричные раковины поверх голого камня. Что вы об этом думаете?

– Кто-то притащил сюда с побережья кучу устричных раковин, – сказал Адам. – А еще я думаю, что Глендауэра тоже привезли бы со стороны моря.

Ганси молча указал на него.

Блу уперлась руками в бока.

– Значит, вы считаете, что тело Глендауэра погрузили на корабль в Уэльсе, перевезли в Вирджинию и принесли сюда, в горы. Но почему?

– Энергия, – ответил Ганси.

Порывшись в сумке, он достал маленькую черную коробочку, которая напоминала миниатюрный автомобильный аккумулятор.

Блу спросила:

– Что это? Похоже, дорогая штучка.

Возясь с с рычажками на боку коробочки, Ганси объяснял:

– Это датчик электромагнитных частот. Он отслеживает уровень энергии. Некоторые пользуются им, охотясь на привидений. Он, типа, показывает высокую частоту, когда призрак где-то рядом. Но также он выдает высокие цифры, когда ты стоишь вблизи источника энергии. Например, силовой линии.

Блу хмуро посмотрела на прибор. Коробочка, улавливающая магию, как будто оскорбляла разом и ее обладателя, и магию.

– Конечно, у тебя есть финтифлюшка с кнопочками. Они же у всех есть.

Ганси поднял датчик над головой, словно призывал пришельцев.

– Ты находишь это ненормальным?

Блу знала, что Ганси очень хочет, чтобы она назвала его ненормальным. Поэтому она ответила:

– О, я уверена, что в некоторых кругах это вполне нормально.

Он как будто слегка обиделся, но большая часть его внимания была посвящена датчику, на котором светились два тусклых красных огонька. Ганси заметил:

– Жаль, что я в эти круги не вхож. Итак, как я и сказал, энергия. Силовые линии еще называют дорогами…

– Дорогами мертвых, – перебила Блу. – Я в курсе.

Вид у Ганси стал довольный и великодушный, словно Блу была первой ученицей.

– Ну так расскажи. Ты, наверное, знаешь больше, чем я.

Как и раньше, он говорил с вольным и шикарным вирджинским акцентом, и речь Блу казалась рядом с ним неуклюжей.

– Я знаю только то, что мертвые перемещаются по прямой, – ответила она. – Раньше покойников несли по прямой линии в церковь, чтобы похоронить. Вдоль того, что ты называешь силовой линией. Считалось, что очень плохо носить их не так, как они сами предпочли бы перемещаться в качестве духа.

– Правильно, – сказал Ганси. – Значит, логично, что линия обладает некими свойствами, которые укрепляют или защищают покойного. Душу. Анимус.

– Ганси, серьезно, – вмешался Адам, к большому облегчению Блу. – Никто не знает, что такое «анимус».

– Суть вещи, Адам. То, что делает людей такими, какие они есть. Если бы Глендауэра перенесли с дороги мертвых, я полагаю, магия, которая удерживает его спящим, была бы разрушена.

Блу сказала:

– Ты имеешь в виду, что он умер бы навсегда.

– Да, – ответил Ганси.

Мерцающие огоньки на приборе начали светить ярче, заставляя их двигаться вдоль клюва ворона к деревьям, у которых уже стоял Ронан. Блу подняла руки, чтобы трава не била ее по кистям; местами заросли доходили ей до пояса.

Она спросила:

– А почему было просто не оставить Глендауэра в Уэльсе? Ведь именно тамошние жители хотели, чтоб он проснулся и стал героем.

– Он участвовал в восстании и для англичан был изменником, – сказал Ганси.

Легкость, с которой он начал свое повествование, шагая по траве и глядя на датчик, намекала, что он уже много раз об этом рассказывал.

– Глендауэр долго сражался против англичан. Некрасивая история – борьба между знатными семьями со смешанным подданством. Валлийское сопротивление было подавлено. Глендауэр исчез. Если бы англичане выяснили, где он находится, живой или мертвый, они вряд ли бы обошлись с его телом так, как того хотели валлийцы. Ты знаешь, что такое «волочить, вешать и четвертовать»?

Блу спросила:

– Это так же больно, как беседовать с Ронаном?

Ганси бросил взгляд на Ронана – маленький смутный силуэт под деревьями. Адам подавил смешок.

– Зависит от того, насколько Ронан трезв, – ответил Ганси.

Адам спросил:

– Что он там вообще делает?

– Отливает.

– Линчу обязательно надо изгадить всякое место спустя пять минут после прибытия.

– Изгадить? Да он помечает территорию.

– В таком случае, ему принадлежит больше земли в Вирджинии, чем твоему отцу.

– Сомневаюсь, что Ронан хоть раз воспользовался нормальным туалетом.

С точки зрения Блу, это был типично мужской разговор – и типичное «агленби» – с обращениями друг к другу по фамилиям и шутливым обсуждением чужих туалетных привычек. Казалось, он мог продолжаться долго, поэтому Блу вмешалась и вновь перевела тему на Глендауэра.

– Кто-то правда стал бы так затрудняться, чтобы спрятать тело?

Ганси ответил:

– Ну, Нед Келли.

Он произнес эту бессмысленную фразу так спокойно, что Блу вдруг почувствовала себя полной дурой. Как будто системе государственного образования и правда чего-то недоставало.

Взглянув на Блу, Адам сказал:

– Никто не знает, кто такой Нед Келли, Ганси.

– Правда? – спросил тот с таким невинным испугом, что стало ясно: Адам не соврал – Ганси действительно никого не хотел обижать. – Это был австралийский преступник. Когда британцы убили Келли, то страшно надругались над трупом. Если не ошибаюсь, шеф полиции некоторое время использовал его голову как пресс-папье. Только представь, чтó враги Глендауэра сделали бы с ним! Если валлийцы хотели иметь хоть какой-то шанс, что Глендауэр воскреснет, они предпочли бы, чтобы его тело осталось нетронутым.

– Тогда почему горы? – продолжала Блу. – Почему его не похоронили прямо на берегу?

Ганси как будто вспомнил о чем-то, потому что вместо ответа повернулся к Адаму.

– Я звонил Мэлори насчет ритуала, спросить, как там у него успехи. Он сказал, что ритуал, очевидно, нельзя взять и провести где попало. Мэлори полагает, что его нужно совершить в самом «сердце» силовой линии, в том месте, где энергия сильнее всего. Я думаю, что именно там предпочли бы и похоронить Глендауэра.

Адам повернулся к Блу.

– А как насчет твоей энергии?

Вопрос застал ее врасплох.

– Что?

– Ты сказала, что усиливаешь связь для других экстрасенсов, – произнес Адам. – Это тоже энергия?

Блу, как ни странно, обрадовалась, что он об этом не забыл – и что он обратился к ней, а не к Ганси, который отгонял от лица мошку и ждал ответа.

– Да, – сказала Блу. – Видимо, я усиливаю то, что нуждается в энергии. Я – как ходячий аккумулятор.

– Как столик в «Старбаксе», за который все хотят сесть, – задумчиво отозвался Ганси, шагая дальше.

Блу хлопнула глазами.

– Что?

Ганси сказал через плечо:

– Ну, столик рядом с розеткой.

Он прижал датчик к дереву и уставился на то и другое с огромным интересом.

Адам покачал головой.

– Я имею в виду, что, может быть, Блу способна превратить обычный отрезок силовой линии в подходящее место для ритуала. Подожди, мы идем в лес? А как же Хелен?

– За две секунды мы не уложимся, – сказал Ганси, хотя это и так было ясно. – Насчет энергии – интересная мысль. Хотя… твой «аккумулятор» может разрядиться? От чего-нибудь, помимо разговора о проституции.

Блу не удостоила эту реплику немедленного ответа. Она вспомнила, как мать сказала ей, что мертвых незачем бояться – а Нив, казалось, в этом усомнилась. Дозор у церкви явно отнимал у нее силы; возможно, последствия были серьезнее, просто она пока о них не знала.

– Интересно, – заметил Ганси.

Он стоял, расставив ноги, над крохотным ручейком на опушке. Это была струйка воды, которая, журча, лилась из какого-то подземного источника и мочила траву. Внимание Ганси полностью сосредоточилось на показаниях датчика, который он держал прямо над водой. Лампочки перестали мигать.

– Хелен, – предупредил Адам.

Ронан присоединился к ним, и оба посмотрели в сторону вертолета.

– Я сказал – это интересно, – повторил Ганси.

– А я сказал – Хелен.

– Всего два шага.

– Она разозлится.

Лицо у Ганси было недоброе, и Блу сразу поняла, что Адам не устоит.

– Я предупредил, – произнес он.

Ручей неторопливо тек меж двух кизиловых деревьев с ромбовидным узором на коре. Следуя за Ганси вверх по течению, они вошли в лес. И сразу же температура упала на несколько градусов. Блу не сознавала, как громко шумели насекомые на поляне, пока все звуки не сменились тишиной, изредка прерываемой пением птиц. Это был красивый старый лес, сплошь огромные дубы и осины, которые цеплялись корнями за землю среди огромных потрескавшихся валунов. Из-под камней пробивались папоротники, стволы покрывал изумрудно-зеленый мох. Густо пахло зеленью, водой, растительностью. Воздух сквозь листву казался золотым. Всё было полно жизни.

Блу вздохнула.

– Как красиво…

Это было адресовано Адаму, а не Ганси, но она увидела, как Ганси посмотрел на нее через плечо. Ронан, шагавший рядом с ним, непривычно молчал, и вид у него был настороженный.

– Что мы хотя бы ищем? – поинтересовался Адам.

Ганси напоминал ищейку. Датчик тянул его вдоль расширявшегося ручья, через который уже нельзя было перешагнуть; теперь вода текла по гальке, острым камням и, как ни странно, попадавшимся там и сям устричным раковинам.

– То, что и всегда.

Адам предупредил:

– Хелен тебя возненавидит.

– Она пришлет эсэмэс, если слишком разозлится, – сказал Ганси.

В знак доказательства он вытащил из кармана мобильник.

– О… здесь нет связи.

Учитывая их местонахождение, отсутствию связи не стоило удивляться, но Ганси вдруг остановился. Когда они, все четверо, выстроились в неровный круг, он принялся тыкать пальцем в экран мобильника. Датчик в другой руке светился ярко-красным. Слегка изменившимся голосом Ганси спросил:

– У кого-нибудь есть часы?

В выходные Блу не требовалось точно рассчитывать время, поэтому она не надела часы; у Ронана на запястье были только узловатые кожаные шнурки. Адам поднял руку и продемонстрировал дешевые часы на потертом ремешке.

– У меня, – уныло сказал он, – но, кажется, они не работают.

Не сказав ни слова, Ганси повернул к ним экран телефона. На нем были часы. Блу не сразу поняла, что они стоят. Долгое время все четверо просто смотрели на три неподвижные стрелки на циферблате. Сердце Блу отсчитывало каждую секунду – вместо часов.

– Это… – начал Адам и замолчал.

А потом попытался еще раз.

– Это потому что на технику влияет энергия линии?

– На твои часы? С механическим заводом? – резко спросил Ронан.

– Да, – подтвердил Ганси. – Мой телефон по-прежнему включен. И датчик. Сбилось только время. Я думаю, что…

Но ответов не было, и они все это знали.

– Я хочу пойти дальше, – сказал Ганси. – Еще немножко.

Он помедлил, ожидая, что его остановят. Никто ничего не сказал, но, когда Ганси двинулся дальше, карабкаясь через валун, и Ронан вместе с ним, Адам взглянул на Блу. Выражение его лица гласило: «Ты в порядке?»

Блу была в порядке – так, как до полета. Не то чтобы она испугалась ярко горящих лампочек на датчике или часов Адама, переставших работать; но, встав поутру, Блу вовсе не ожидала, что окажется в таком месте, где времени нет.

Она вытянула руку.

Адам, не колеблясь, взял ее, как будто ничего другого не ожидал. Он негромко произнес, только для Блу:

– Сейчас у меня сердце бьется, как сумасшедшее.

Как ни странно, не их сплетенные пальцы действовали на Блу сильнее всего, а теплое запястье Адама, прижавшееся к ее запястью.

«Нужно сказать ему, что он не может меня поцеловать», – подумала она.

Но только не теперь. Теперь ей хотелось ощущать прикосновение его руки. У обоих пульс бился быстро и неровно.

Держась за руки, они лезли по камням вслед за Ганси. Деревья стали еще выше, некоторые из них срослись стволами и напоминали замки – огромные, увенчанные башнями. Благоговейно шелестящий полог листвы поднялся высоко над головами. Всё было зеленое, зеленое, зеленое. Где-то впереди плескалась вода.

На одно короткое мгновение Блу показалось, что она услышала музыку.

– Ной?

В голосе Ганси звучало отчаяние. Он остановился под могучим буком и теперь осматривался. Поравнявшись с ним, Блу поняла, что Ганси стоит на берегу озерца, из которого и вытекает ручей, вдоль которого они шли. Оно было всего несколько дюймов в глубину и абсолютно прозрачное. Такое чистое, что вода как будто умоляла до нее дотронуться.

– Мне показалось, я слышал… – Ганси замолчал.

Он взглянул на сцепленные руки Адама и Блу. И вновь на лице у него почему-то отразилось удивление. Адам сильнее сжал пальцы, хотя Блу сомневалась, что он сделал это намеренно.

Между ними происходил какой-то безмолвный разговор, но Блу сомневалась, что хоть один из парней знал, о чем шла речь.

Ганси повернулся к озерцу. Датчик в его руке померк. Присев на корточки, Ганси провел свободной рукой, с широко растопыренными пальцами, над самой поверхностью воды. Под его ладонью вода двигалась и темнела, и Блу поняла, что там кишат тысячи крохотных рыбок. Они взблескивали то серебряным цветом, то черным, двигаясь вслед за слабой тенью, которую отбрасывал Ганси.

Адам спросил:

– Как тут оказалась рыба?

Ручей, вдоль которого они шли по лесу, был слишком мелким для рыбы, а озерцо, очевидно, пополнялось дождевой водой, стекавшей с горы.

Рыба не берется с неба.

Ганси ответил:

– Не знаю.

Рыбы суетились и перескакивали друг через друга. Непрестанно двигавшиеся крохотные загадки. И вновь Блу показалось, что она услышала музыку, но потом она посмотрела на Адама и решила, что, возможно, это всего лишь звук его дыхания.

Ганси посмотрел на них, и Блу поняла, что ему очень нравится это место. Откровенное выражение его лица содержало нечто новое: не просто восторг от обнаружения силовой линии или коварную радость от возможности дразнить Блу. Она читала на нем странное счастье, которое бывает, когда ты что-то любишь, не понимая, почему… то самое странное счастье, которое порой напоминает грусть. Именно так Блу чувствовала себя, когда смотрела на звезды.

И таким он капельку больше походил на Ганси, которого она видела на церковном дворе. Блу поняла, что не в силах смотреть на него.

Тогда она высвободила руку из ладони Адама и направилась к буку, рядом с которым стоял Ганси. Она осторожно перешагнула через обнаженные узловатые корни, а затем коснулась ладонью гладкой серой коры. Как и его собрат, растущий на заднем дворе, этот бук был холодным, словно зимой, и приносил странное успокоение.

– Адам… – позвал Ронан, и Блу услышала, как Адам осторожно и медленно зашагал вокруг озерца. Треск веточек под ногами делался тише, по мере того как он удалялся.

– По-моему, рыбки ненастоящие, – негромко сказал Ганси.

Это было так нелепо, что Блу вновь повернулась к нему. Он наклонял ладонь туда-сюда, глядя в воду.

– Кажется, они здесь только потому, что я думал, что они должны быть здесь.

Блу насмешливо откликнулась:

– Здравствуй, бог.

Ганси вновь покачал рукой, и Блу увидела, как в воде опять мелькнули рыбы. Он с сомнением продолжал:

– Что сказала твоя родственница во время сеанса? Та, с длинными волосами. Она сказала – всё дело в восприятии… или нет, в намерении.

– Ее зовут Персефона. Намерение воздействует на карты, – объяснила Блу. – Это нужно для того, чтобы другой человек мог проникнуть в твою голову, увидеть образы в будущем и прошлом. Но рыба? Как может твое намерение вызвать рыб? С жизнью нельзя договориться.

Ганси спросил:

– Какого цвета были рыбки, когда мы пришли сюда?

Они были серебристо-черными, ну или, по крайней мере, такими казались. Блу понимала, что Ганси искал признаки необъяснимой магии, но лично она не собиралась так легко поддаваться. Синий и коричневый вполне могли показаться черным или серебристым, в зависимости от освещения. Тем не менее она подошла к Ганси и присела на мокрой земле возле озерца. Рыбки были сплошь темными, неразличимыми в тени его ладони.

– Я наблюдал за ними и гадал, как они сюда попали, а потом вспомнил, что есть форель, которая водится в маленьких ручьях, – сказал Ганси. – Дикая ручьевая форель – кажется, она так называется. Я подумал, что теперь всё понятно. Возможно, ее в этот прудик выпустил человек, ну или где-то дальше есть другое озеро. Вот что я думал. Ручьевая форель сверху серебристая, а снизу красная.

– Так, – отозвалась Блу.

Протянутая рука Ганси оставалась неподвижной.

– Ведь в этом озерце, когда мы пришли, не было красных рыб?

Блу промолчала, и он взглянул на нее. Она покачала головой. В озерце совершенно точно не было красных рыб.

Ганси быстро убрал руку.

Крохотная стайка рыб заметалась в поисках укрытия, но Блу успела заметить, что они все были серебристо-красные.

Не красноватые, а ярко-красные, цвета заката – или мечты. Как будто они никогда и не были другими.

– Не понимаю, – сказала Блу.

Что-то в ее душе ныло, как будто она всё понимала, но не могла выразить словами, мысленно зафиксировать. Ей показалось, что она – часть сна, в который погружено это место. Ну или оно было частью ее сна.

– И я тоже.

Оба одновременно повернулись, когда слева послышался чей-то голос.

– Адам? – спросила Блу.

Казалось странным, что ей пришлось уточнить, но ничего определенного здесь не было.

И вновь они услышали голос Адама, на сей раз отчетливее. Адам и Ронан стояли на другой стороне озерца. За ними возвышался дуб. В его стволе зияла выгнившая полость размером с человека. В воде отражались и Адам, и дерево, и эта картинка казалась холоднее и дальше, чем реальность.

Адам энергично растирал руки, как будто замерз. Ронан стоял рядом с ним и смотрел через плечо на что-то, чего Блу не видела.

– Идите сюда, – попросил Адам. – И влезьте внутрь. А потом скажите, что я сошел с ума.

Он говорил с отчетливым акцентом. Блу уже поняла: это значило, что Адам слишком взволнован, чтобы его скрывать.

Блу посмотрела на дупло. Как и положено, оно выглядело влажным, неровным, черным, и росшие на коре грибы продолжали трудиться над его увеличением. Края были зазубренными и тонкими. Казалось чудом, что дерево продолжало жить.

– Ты в порядке? – спросил Ганси.

– Закрой глаза, – сказал Адам.

Он стоял, скрестив руки и обхватив себя за плечи. Слыша его дыхание, Блу вспомнила, каково проснуться после кошмара, когда сердце колотится, легкие сжимаются, а ноги болят от безуспешных попыток бежать.

– В смысле, когда встанешь здесь, – уточнил Адам.

– Ты залезал туда? – спросил Ганси у Ронана.

Тот покачал головой.

– Это он его нашел, – сказал Адам.

Ронан абсолютно спокойным голосом произнес:

– Я туда не полезу.

И это прозвучало как незыблемый принцип, а не как признание в трусости. Как в ту минуту, когда он отказался взять карту на сеансе.

– А я не против, – заявила Блу. – Я слазаю.

Было трудно представить, что ей что-то угрожает внутри дерева, и неважно, насколько странным казался лес снаружи. Шагнув в дупло, она повернулась лицом к внешнему миру. В дупле стоял сырой и спертый воздух. А еще там было тепло, и, хотя Блу знала, что это просто результат гниения, дерево стало для нее таким же живым существом, как она сама.

Адам маячил перед ней, по-прежнему обхватывая себя руками. «Что, по его мнению, здесь может случиться?»

Она закрыла глаза. И почти сразу почуяла дождь – не предвестие его, а живой, постоянно меняющийся аромат уже идущей грозы, раздольный запах ветра, летящего сквозь струи ливня.

Что-то касалось ее лица.

Блу открыла глаза. Она одновременно находилась в своем теле и наблюдала за собой со стороны. Никакого дупла не было. Блу, которую она видела, стояла рядом с мальчиком в школьном свитере. Он слегка сутулился, и его плечи потемнели от дождя. На своем лице Блу ощущала его пальцы. Он прикасался их тыльной стороной к ее щекам.

По лицу той, другой Блу текли слезы. Благодаря какой-то странной магии Блу чувствовала их и на своей коже. А еще она, как когда-то на церковном дворе, ощутила болезненно вздымающуюся в душе печаль – горе, которое казалось больше ее самой. Слезы той, другой Блу казались бесконечными. Они текли, текли – и скатывались, промывая дорожки на щеках.

Мальчик в школьном свитере прижался лбом к ее лбу. Она ощутила прикосновение его кожи и вдруг почуяла запах мяты.

«Всё будет хорошо, – сказал Ганси той, другой Блу. Она видела, что ему страшно. – Всё будет хорошо».

Хоть это было невероятно, но Блу поняла, что та, другая Блу плачет, потому что любит Ганси. И Ганси так бережно прикасается к ней, так осторожно проводит по ее лицу пальцами потому, что знает: поцелуй будет смертельным. Она чувствовала, как сильно та, другая Блу хотела поцеловать его, хоть и боялась этого. Хотя она не понимала почему, ее реальные, нынешние воспоминания оказались вытеснены другими, фальшивыми воспоминаниями о том, как их губы почти соприкоснулись, о жизни, которую уже прожила та, другая Блу.

«Ладно. Я готов… – голос Ганси дрогнул – совсем чуть-чуть. – Блу, поцелуй меня».

Потрясенная, Блу открыла глаза по-настоящему. Она увидела вокруг себя темноту дупла и вновь ощутила тяжелый запах гниющего дерева. Внутри у нее всё перевернулось от призрачного горя и от желания, которые она ощутила в видении. Ей было дурно и тревожно, и, выйдя из дупла, Блу не решилась взглянуть на Ганси.

– Ну? – спросил тот.

Она ответила:

– Что-то такое…

Блу не стала уточнять, и он занял ее место в дупле.

Увиденное казалось таким реальным. Это было будущее? Альтернативное будущее? Или просто сон? Блу не могла вообразить, что влюбится в Ганси, именно в Ганси, но в видении это казалось не только возможным, но и бесспорным.

Когда Ганси, стоя в дупле, отвернулся, Адам взял Блу за руку и притянул ближе. Он был не очень нежен, но Блу сомневалась, что это намеренная грубость. Она, впрочем, испугалась, когда он вытер ей лицо свободной рукой; она по-настоящему плакала.

– Я хочу, чтоб ты знала, – гневно шепнул Адам. – Я бы ни за что этого не сделал. Это просто глюк. Я бы никогда так с ним не поступил…

Он крепко сжимал ее руку, и Блу почувствовала, что он дрожит. Хлопнув глазами, она посмотрела на Адама, который продолжал вытирать ей щеки. Лишь через несколько секунд Блу поняла, что он, вероятно, увидел нечто совершенно иное, нежели она.

Но если бы она спросила, что он видел, ей пришлось бы рассказать свое видение.

Ронан с мукой смотрел на них, как будто узнал, что произошло в дупле, даже не заходя туда.

Ганси стоял, опустив голову и сцепив руки перед собой. Он напоминал статую в церкви. В ту минуту, когда над ним нависали ветки, а веки казались бесцветными в тени, в Ганси чувствовалось нечто очень древнее. Он был собой, но в то же время чем-то еще – чем-то, что Блу впервые увидела в нем, когда Воронята явились на сеанс. Ощущение чего-то иного, большего, словно исходило от этого неподвижного портрета Ганси в раме темного дерева.

Адам отвернулся, и теперь – ТЕПЕРЬ – Блу поняла, что такое было у него на лице. Стыд. Что бы ему ни явилось, когда он стоял в дупле, Адам полагал, что Ганси тоже это видел, и нестерпимо мучился.

Ганси открыл глаза.

– Ну что? – спросила Блу.

Он наклонил голову набок – медленно, как во сне.

И сказал:

– Я видел Глендауэра.

24

Как и предупреждал Адам, понадобились далеко не две секунды, чтобы изучить ворона, вырезанного на земле, зайти по течению ручья в лес, посмотреть, как рыбы меняют цвет, обнаружить галлюцинаторное дерево и вернуться к Хелен.

Если верить часам Ганси, это заняло семь минут.

Хелен была в бешенстве. Когда Ганси сказал ей, что семь минут – это чудо, и по-хорошему им понадобилось бы сорок, последовала такая ссора, что Ронан, Адам и Блу сняли наушники, позволяя брату и сестре выговориться. Без наушников, конечно, трое на заднем сиденье сами лишились дара речи. Могла бы повиснуть неловкая тишина, но оказалось, что без слов проще.

– Это невозможно, – сказала Блу, как только вертолет улетел с парковки и стало достаточно тихо, чтобы говорить. – Не могло же время остановиться, пока мы были в лесу.

– Ничего невозможного, – ответил Ганси, шагая по парковке к зданию.

Он рывком распахнул дверь на первый этаж и крикнул в темноту лестницы:

– Ной, ты дома?

– Ганси прав, – сказал Адам. – Согласно теории силовых линий, непосредственно на линии время становится гибким.

Это был один из наиболее часто упоминаемых эффектов, особенно в Шотландии. В шотландском фольклоре существовал давний миф о том, что путешественников порой «водит» – то есть местные духи сбивают их с пути. Путники шагают по прямой тропе и вдруг понимают, что необъяснимо заблудились; они оказываются в месте, которое совершенно не помнят, в нескольких метрах, а то и нескольких милях, от точки старта, и часы показывают некоторое время до или после того, как они двинулись в путь. Как будто они споткнулись о складку во времени и пространстве.

Энергия силовых линий играла с людьми.

– А что такое было в дереве? – спросила Блу. – Галлюцинация? Сон?

«Глендауэр. Это был Глендауэр. Глендауэр. Глендауэр».

Ганси не мог перестать видеть его. Он радовался, боялся или то и другое сразу.

– Не знаю, – сказал он.

Ганси вытащил ключи и хлопнул Ронана по руке, когда он потянулся за ними. Это был бы очень, очень холодный день, невзирая на вирджинское лето, если бы ему позволили сесть за руль. Ганси видел, что Ронан сделал с собственной машиной, и мысль о том, чтó он мог бы натворить, имея в распоряжении еще несколько десятков лошадиных сил, была невыносима.

– Но я намерен это выяснить. Поехали.

– Поехали? Куда? – спросила Блу.

– В тюрьму, – покладисто сообщил Ганси.

Остальные двое уже подталкивали ее к машине. Ганси как будто парил… его переполняла эйфория.

– К зубному врачу. В какое-нибудь ужасное место.

– Мне надо домой к… – Блу не договорила. – Не знаю когда. Но в какое-то разумное время.

– Разумное – это как? – поинтересовался Адам, а Ронан заржал.

– Мы вернем тебя, прежде чем ты превратишься в тыкву… – Ганси хотел добавить «Блу», но почему-то показалось странным так ее называть. – Блу – это прозвище?

Стоя рядом с машиной, та внезапно подняла брови под острыми углами.

Ганси поспешно добавил:

– Я не хочу сказать, что это плохое имя. Просто… необычное.

– Стремное, – заявил Ронан, но он произнес это, рассеянно жуя кожаный шнурок на запястье, поэтому вышло не так эффектно.

Блу ответила:

– К сожалению, оно и правда необычное. Не то что «Ганси».

Он снисходительно улыбнулся ей. Потирая гладкий подбородок, с недавно истребленной щетиной, Ганси изучал Блу. Она едва доходила Ронану до плеча, но во всех отношениях была такой же большой, как он, и такой же реальной. У Ганси возникло ощущение необъяснимой правильности происходящего – теперь, когда все собрались у машины. Как будто именно Блу, а не силовая линия, была недостающим фрагментом, который он искал столько лет, как будто охота за Глендауэром на самом деле не началась, пока Блу не приняла в ней участие. Она была так же уместна, как Ронан, Адам, Ной. Когда каждый из них присоединялся к Ганси, тот испытывал прилив облегчения – и, сидя в вертолете, почувствовал то же самое, когда понял, что в записи звучала Блу.

Конечно, она могла уйти.

«Она не уйдет, – подумал Ганси. – Она тоже должна это чувствовать».

Он сказал:

– Лично мне всегда нравилось имя Джейн.

У Блу округлились глаза.

– Дже… что? Нет, нет. Нельзя давать людям другие имена, просто потому что тебе не нравится, как их зовут!

– Но Блу мне тоже нравится, – заявил Ганси.

Он не верил, что она по-настоящему обиделась; она выглядела вовсе не так, как в «Нино», когда они впервые встретились, и уши у нее порозовели. Ганси подумал: кажется, он уже почти научился не оскорблять ее. Но просто взять и перестать дразнить Блу он почему-то не мог.

– Девушки носят красивые блузки. Но Джейн – очень хорошее имя.

– Я не буду на него отзываться.

– А я тебя и не просил.

Открыв дверцу машины, он откинул спинку водительского кресла. Адам послушно залез назад.

Блу указала на Ганси и повторила:

– Я не буду на это отзываться.

Но все-таки она села в машину. Ронан забрал из «БМВ» свой плеер, прежде чем забраться на пассажирское место, и принялся выкручивать громкость, пока из наушников не понеслась нарочито назойливая электронная музыка. Ганси открыл дверцу со своей стороны. Ей-богу, надо было засадить Ронана за уроки, пока его не выгнали из школы. Но вместо этого Ганси в последний раз окликнул Ноя, а затем полез в машину.

– Твое представление о том, что такое клевая музыка, просто пугает, – сказал он Ронану.

Блу крикнула с заднего сиденья:

– А здесь всегда пахнет бензином?

– Тогда, когда мотор включен, – ответил Ганси.

– Это не опасно?

– Безопасно, как сама жизнь.

Адам спросил:

– Куда мы едем?

– Есть мороженое. Блу расскажет, как она узнала, где находится силовая линия. Нам нужно выработать план и решить, что делать дальше. Мы будем терзать Блу насчет энергии. Адам, ты расскажешь всё, что помнишь, про время и силовые линии. Ронан, я хочу, чтобы ты повторил то, что узнал про время сна и песенную магию. Прежде чем снова туда ехать, надо по максимуму выяснить, как убедиться, что это безопасно.

Но всё пошло не так. Они доехали до кондитерской Гарри и оставили «Камаро» рядом с «Ауди» и «Лексусом», и Ганси заказал столько мороженого, что не поместилось на столе, и Ронан убедил персонал включить музыку погромче, и Блу впервые рассмеялась какой-то шутке Ганси, и они шумели, и торжествовали, и чувствовали себя королями Генриетты, потому что нашли силовую линию и потому что «началось». Что-то началось.

25

Ганси, полный энергии, в течение следующих трех дней раздавал друзьям задания, связанные с Глендауэром, и, к удивлению Адама, Блу умудрялась не отставать от них. Хотя она никогда этого не говорила, было ясно, что она держит происходящее в секрете: Блу никогда не связывалась с ними по телефону и не соглашалась на встречи вблизи дома номер 300 на Фокс-Вэй. Несмотря на недостаток формальных планов и экстрасенсорных способностей, у них были свои расписания, преимущественно диктуемые школьными занятиями, поэтому они навострились встречаться с исключительной точностью, чтобы предаться поискам.

Поиски, впрочем, пока не предполагали возвращения в странный лес. Вместо этого они проводили время в здании городской администрации и пытались выяснить, кому принадлежит то поле. Рассматривали микропленки в библиотеке, чтобы понять, есть ли у странного леса название. Обсуждали историю Глендауэра. Отмечали силовую линию на карте, прикидывали ее возможную ширину. Бродили по полям, переворачивали камни, складывали круги и измеряли исходившую от них энергию.

А еще они питались всякой дрянью из ближайших магазинов, и в этом была виновата Блу. После первой праздничной вечеринки с мороженым Блу объявила, что сама будет платить за свою еду, и это сразу ограничило круг возможностей. Блу злилась, когда кто-либо из парней пытался ее угощать, но неприятнее всего, казалось, ей было, когда угощение предлагал Ганси.

Однажды в магазине Ганси начал расплачиваться за чипсы, которые взяла Блу, и та живо выхватила пакет.

– Я не хочу, чтобы ты покупал мне еду! – заявила она. – Это будет выглядеть, как будто я… я…

– Обязана мне? – любезно подсказал Ганси.

– Не договаривай за меня!

– Ты сама хотела это сказать.

– Нет, ты предположил, что я хотела это сказать. Не надо навязывать другим свои мысли.

– Но ты это и имела в виду, так?

Она нахмурилась.

– Разговор закончен.

Потом Блу сама купила себе чипсы, хотя было ясно, что для нее дороговато, а для Ганси – пустяки. Адам гордился ею.

Ной тоже стал ходить с ними, и это радовало Адама, потому что Ной и Блу отлично поладили. Ной был своего рода лакмусовой бумажкой для окружающих – такой неловкий, застенчивый и незаметный, что его ничего не стоило игнорировать или травить. Но Блу не просто была добра к нему – казалось, она по-настоящему нашла с Ноем общий язык. Как ни странно, от этого Адаму, полагавшему, что появление Блу в их кругу – в основном, его рук дело, стало легче. Он так редко принимал решения без Ганси, Ронана или Ноя, что всякий раз сомневался, когда действовал в одиночку.

Дни легко шли один за другим – они впятером делали многое, но только не возвращались к странному пруду и дереву снов. Ганси твердил: «Нам нужна еще информация».

Адам сказал Блу:

– Мне кажется, он боится.

Он и сам боялся. Навязчивое видение, посетившее его в дупле, то и дело приходило ему на память. Ганси умирает – из-за него. Блу в шоке смотрит на Адама. Ронан, убитый горем, сидит над Ганси и рычит: «Ты теперь счастлив, Адам? Ты этого хотел?»

Сон? Или пророчество?

Ганси сказал Адаму:

– Я не знаю.

Теоретически это был верный способ утратить уважение Адама. Нейтрализовать подобное признание можно было единственным образом – немедленно сказав: «Но я выясню». Адам обычно не давал людям много времени на выяснения; не больше, чем дал бы себе. Но Ганси никогда его не подводил. Они выяснят, что это такое. Только… Адам сомневался, что на сей раз ему хотелось знать.

К концу второй недели парни уже привыкли ждать Блу после уроков, а затем приниматься за очередное задание, которое поручал им Ганси. Был пасмурный весенний день, который больше походил на осенний. Холодный, сырой, серый как сталь.

Пока они ждали, Ронан решил наконец поучить Адама управляться с механической коробкой передач. Несколько минут всё как будто шло хорошо, потому что рычаги в «БМВ» были удобные, Ронан говорил коротко и по делу, а Адам учился быстро, когда самолюбие не мешало.

Стоя в удобном и безопасном месте под стеной, Ганси и Ной укрывались от дождя и наблюдали, как Адам описывал всё более быстрые круги по парковке. То и дело их одобрительные возгласы долетали сквозь открытые окна машины.

А потом – рано или поздно это должно было случиться – Адам заглушил мотор. Заглушил прямо-таки великолепно, заставив машину шуметь и предсмертно содрогаться. Ронан, сидя на пассажирском месте, начал ругать Адама. Это было длинное, многоступенчатое ругательство, включавшее все запретные слова, зачастую в составе сложной конструкции. Адам покаянно рассматривал собственные коленки и думал, что в сквернословии Ронана есть нечто музыкальное – он необыкновенно точно, почти любовно приставлял слова друг к другу. Черная поэзия. Гораздо неприятней было слушать, когда Ронан не ругался.

Ронан договорил:

– И ради… осторожнее, Пэрриш, это не мамина «Хонда Сивик» семьдесят первого года.

Адам поднял голову и сказал:

– «Сивик» начали выпускать только в семьдесят третьем.

Ронан сверкнул клыками, но, прежде чем он успел нанести ответный удар, оба услышали, как Ганси радушно воскликнул:

– Джейн! Я уже думал, ты не придешь. Ронан учит Адама обращаться с ручным управлением.

Блу, у которой волосы совсем растрепались от ветра, сунула голову в окно со стороны водителя. Ее появление сопровождалось запахом диких цветов. Адам занес его в мысленный список вещей, которые делали Блу привлекательной.

Она бодро сказала:

– По ходу, идет неплохо. А чем это пахнет?

Ронан, не ответив, вылез из машины и захлопнул дверцу.

Рядом с Блу появился Ной. Вид у него был счастливый и обожающий, как у лабрадора. Ной почти сразу решил, что для Блу готов на любой подвиг, – и, будь на его месте кто угодно другой, это не на шутку встревожило бы Адама.

Блу позволила Ною погладить свои безумные кудряшки. Адаму очень хотелось сделать то же самое, но он понимал, что в его исполнении это будет означать нечто совсем иное.

– Ладно, поехали, – сказал Ганси.

Он вел себя слегка театрально – открыл тетрадь, посмотрел на часы, подождал, пока остальные спросят, куда они направляются…

Адам поинтересовался через окно машины:

– Куда сегодня?

Ганси подхватил с земли рюкзак:

– В лес.

Блу и Адам испуганно переглянулись.

– Время уходит, – торжественно произнес Ганси, шагая мимо них к «Камаро».

Блу отскочила, когда Адам открыл дверцу и вылез из «БМВ». Она прошипела:

– Ты знал?

– Я ничего не знал.

– Нам нужно вернуться через три часа, – заявил Ронан. – Я только что покормил Бензопилу, но потом ее снова надо будет кормить.

– Вот почему, – заметил Ганси, – я не хочу от тебя ребенка.

С приятным ощущением чего-то привычного, они кучей влезли в «Камаро», пусть даже здравый смысл требовал ехать в «БМВ». Ронан и Ганси немного поспорили из-за ключей (Ганси, как всегда, одержал верх). Адам, Блу и Ной забрались на крошечное заднее сиденье, именно в таком порядке. Ной съежился у окна, отчаянно пытаясь не касаться Блу. Адам не так об этом беспокоился. Первые десять минут первого дня он был очень вежлив, но быстро понял, что Блу вовсе не против, если их ноги соприкасаются.

И Адам тоже не возражал.

Всё было совсем как обычно, но отчего-то у него колотилось сердце. Свежие весенние листья, сорванные с деревьев внезапным холодным ветром, неслись по парковке. Сквозь кардиган свободной вязки, который носила Блу, он увидел мурашки у нее на коже. Она протянула руки, ухватила Адама и Ноя за рубашки и притянула обоих к себе, словно одеяла.

– Ты всегда такой холодный, Ной, – заметила Блу.

– Знаю, – уныло ответил тот.

Адам сам не знал, что случилось раньше – Блу стала обращаться с ними как с друзьями или они правда подружились. Ему казалось, что этот круговой способ завязывать дружбу требовал изрядного количества уверенности. Какая-то странная магия ощущалась в том, что Блу как будто всегда искала Глендауэра вместе с ними.

Прижавшись плечом к плечу Блу под вязаным кардиганом, Адам сунул голову между двумя передними сиденьями и спросил:

– Ганси, обогреватель есть?

– Если заработает.

Ключ прокручивался, прокручивался, прокручивался в замке. Адаму было так холодно, что у него застучали зубы, хотя температура не так уж сильно упала. Ему было холодно изнутри. Он велел:

– Подлей бензину.

– Бензина хватает.

Ронан положил ладонь на колено Ганси и с силой надавил. Мотор тонко взвыл и завелся. Ганси сухо поблагодарил Ронана за помощь.

– Твое сердце, – сказала Блу на ухо Адаму. – Я плечом чувствую, как оно бьется. Ты волнуешься?

– Просто я не знаю, куда мы едем, – ответил он.

Поскольку они ехали на машине, а не летели на вертолете, понадобилось больше времени, чтобы добраться до места, координаты которого Ганси записал в свою тетрадь. Когда они, оставив машину возле пустого кемпингового домика, прошли остаток пути пешком, то обнаружили, что в пасмурный день лес выглядит совершенно по-другому. Ворон был голым и мертвым – белые, как кости, раковины посреди зелени. Деревья на опушке леса казались выше, чем раньше, – настоящие великаны даже по меркам гор. Всё в этот хмурый день лежало в тени, но полоса низкорослой травы на опушке выглядела еще темнее.

Сердце у Адама по-прежнему колотилось. Он вынужден был признать, что до сих пор, видимо, никогда до конца не верил сверхъестественным объяснениям силовых линий, во всяком случае, не настолько, чтобы полностью это объяснение принять. И вот теперь всё стало реальностью. Магия существовала, и Адам понятия не имел, в какой мере она меняла мир.

Долгое время они молча вглядывались в лес, словно стояли напротив противника. Ганси тер губу пальцем. Блу плотней обхватила себя руками, стиснув зубы от холода. Даже Ронан как будто забеспокоился. Только Ной выглядел как всегда – стоял, свесив руки и ссутулившись.

– Такое ощущение, что за мной следят, – наконец сказала Блу.

Ганси ответил:

– При высоком уровне энергии такое бывает. Сообщения о призраках часто связаны с тем, что где-то вылезли на поверхность старые электрические провода. Концентрация электромагнитной энергии может создать ощущение, что за тобой следят. Тревога, тошнота, подозрения… энергия играет с твоим мозгом.

Ной откинул голову назад, чтобы посмотреть на медленно двигавшиеся верхушки деревьев. Это было прямо противоположно инстинкту Адама – всмотреться между стволов в поисках движения.

– Но, – добавил Адам, – бывает и по-другому. Высокий уровень энергии может дать духам силу, в которой они нуждаются, чтобы проявиться, так? Поэтому за тобой, скорее всего, и правда наблюдают, как раз когда ты чувствуешь, что за тобой наблюдают.

Ганси сказал:

– И, конечно, вода тоже может это менять. Она переводит электромагнитную энергию в положительные ощущения.

– Таким образом, – вмешался Ронан, не желая оставаться на втором плане, – появляются целебные источники и прочая фигня.

Блу потерла плечи.

– Ну, вода есть там. Мы пойдем в лес?

Деревья вздохнули. Ганси прищурился.

– А нас приглашают? – уточнил Адам.

– Кажется, – сказал Ной, – нужно прийти самому.

Он первым шагнул в лес. Ронан что-то сердито пробормотал, возможно потому, что Ной – Ной! – оказался смелее всех. Он бросился за ним.

– Подождите, – велел Ганси, посмотрев на часы. – Сейчас тринадцать минут пятого. Запомните это.

И пошел вслед за Ноем и Ронаном.

У Адама колотилось сердце. Блу протянула руку, и он сжал ее.

«Только не сломай ей пальцы», – подумал он.

И они вошли в лес.

Под пологом ветвей было гораздо темнее, чем на поле. Под упавшими деревьями лежали плоские черные тени, стволы казались окрашенными в шоколадный, угольный, ониксовый цвета.

– Ной, – шепотом позвал Ганси, – Ной, куда ты делся?

Из-за спины донесся голос Ноя:

– Никуда не делся.

Адам развернулся, по-прежнему стискивая руку Блу, но там не было ничего, только ветви колыхались от ветерка.

– Что ты видел? – спросил Ганси.

Адам повернулся обратно – Ной стоял прямо перед Ганси.

«Играет с твоим мозгом».

– Ничего.

Ронан – сутулая черная тень в нескольких метрах от них – спросил:

– Куда мы идем?

«Куда угодно, только не к тому дереву, – подумал Адам. – Я не желаю снова это видеть».

Ганси потыкал землю в поисках ручья, вдоль которого они шли в прошлый раз.

– Обратно тем же путем, видимо. Настоящий эксперимент воссоздает условия, не так ли? Ручей обмелел, его почти не видно. Но, кажется, это было где-то недалеко?

Они шли вдоль обмелевшего русла всего несколько минут, когда стало ясно, что местность вокруг незнакомая. Высокие, тонкие, чахлые деревья стояли, накренившись, словно от сильного ветра. Из бесплодной земли торчали огромные камни. Ручей исчез. Ни прудика, ни дерева снов не было.

– Мы сбились с пути, – сказал Ганси.

Он произнес это одновременно бесстрастно и с упреком, как будто виноват был лес.

– Ты обратил внимание на деревья? – заметила Блу, выпустив руку Адама.

Адам не сразу понял, что она имела в виду. На ветках кое-где висели бледно-желтые листья, но это была желтизна осени, а не весны. Листва, окружавшая их, по большей части была тусклого красно-зеленого цвета уходящего года, а лежавшая под ногами – коричневой и оранжевой. Листья, убитые первыми зимними морозами, до которых было еще далеко…

Адам разрывался между удивлением и тревогой.

– Ганси, который час? – спросил он.

Тот повернул руку.

– Пять двадцать семь. Секундная стрелка еще движется.

Меньше чем за час они прошли через два времени года. Адам перехватил взгляд Блу. Та просто покачала головой. А что еще оставалось?

– Ганси! – позвал Ной. – Тут какая-то надпись!

Он стоял по ту сторону каменной груды, перед огромным, высотой ему до подбородка, валуном. Каменный лик был изрезан, покрыт трещинами и линиями, словно штриховкой. Ной указал на слова, написанные невысоко от земли. Какую бы краску ни использовал автор, она выцвела и полиняла; местами черный сменился фиолетовым.

– Что это за язык? – спросила Блу.

Адам и Ронан ответили одновременно:

– Латынь.

Ронан быстро присел на корточки.

– Что тут написано? – спросил Ганси.

Взгляд Ронана перебегал туда-сюда, пока он рассматривал надпись. Неожиданно он ухмыльнулся.

– Это анекдот. Первая часть надписи. И латынь довольно паршивая.

– Анекдот? – эхом повторил Ганси. – О чем?

– Тебе будет не смешно.

Латынь была трудным языком, и Адам даже не пытался прочесть надпись. Впрочем, эти буквы отчего-то его беспокоили. Он никак не мог понять, в чем дело. Сама форма…

Он подозрительно спросил:

– А почему на каком-то валуне написан латинский анекдот?

Радость покинула лицо Ронана. Он притронулся к буквам, провел по ним пальцем. Его грудь поднималась и опускалась, поднималась и опускалась.

– Ронан, – позвал Ганси.

– Этот анекдот, – наконец ответил Ронан, не отводя взгляда от слов, – здесь на тот случай, если бы я не узнал собственный почерк.

И тут Адам понял, чтó его встревожило. Теперь, когда Ронан об этом сказал, стало очевидно, что это действительно его почерк. Просто он был совершенно вырван из контекста: слова, написанные на камне какой-то таинственной краской, стертые и размытые дождем…

– Ничего не понимаю, – сказал Ронан, продолжая водить пальцем по буквам.

Он явно был потрясен.

Ганси собрал волю в кулак. Ему нестерпимо было видеть кого-либо из своей компании сбитым с толку. Твердым голосом, как будто он ни в чем не сомневался – как будто просто читал лекцию по мировой истории, – Ганси произнес:

– Мы уже видели, как силовые линии искажают время. И прямо сейчас мои часы это подтверждают. Время подвижно. Ты не был здесь раньше, Ронан, но это не значит, что ты не мог прийти сюда когда-нибудь потом. Через несколько минут, дней, лет. Оставить самому себе послание, написать на камне анекдот в качестве доказательства. Зная, что, возможно, время вернет тебя сюда и ты его обнаружишь.

«Молодчина, Ганси», – подумал Адам. Ганси придумал такое объяснение, чтобы успокоить Ронана, но и Адам почувствовал себя уверенней. В конце концов, они были исследователями, учеными, антропологами исторической магии. Именно этого они и хотели.

Блу спросила:

– А что там сказано во второй части?

– Arbores loqui latine, – прочел Ронан. – Деревья говорят на латыни.

Это звучало бессмысленно – какая-то загадка – но, тем не менее, Адам почувствовал, как волоски у него на шее стали дыбом. Они все посмотрели на высившиеся вокруг деревья. Ребят окружала тысяча оттенков зеленого, миллион когтей, двигавшихся от ветра.

– А последняя строчка? – спросил Ганси. – Это слово, кажется, не латинское.

– Nomine appellant, – прочел Ронан. – «Назови его по имени».

Он помедлил.

– Кабесуотер.

26

– Кабесуотер, – повторил Ганси.

Что-то в этом слове само по себе казалось волшебным. «Кабесуотер». Нечто древнее, загадочное. Слово, которое не принадлежало Новому Свету. Ганси перечитал латинский текст на камне – после того как Ронан сделал самое трудное, перевод казался очевидным, – а затем, как и остальные, обвел взглядом растущие вокруг деревья.

«Что ты такое сделал? – спросил он себя. – Куда ты их завел?»

– Я голосую за то, чтоб найти воду, – заявила Блу. – Так будет лучше – чтобы энергия проявила себя, как сказал Ронан. А потом… наверно, нам надо произнести что-нибудь на латыни.

– Неплохой план, – согласился Ганси, подумав: какое же это странное место, если столь нелепое предложение кажется вполне резонным. – Пойдем обратно, как пришли, или двинемся дальше?

Ной сказал:

– Дальше.

Поскольку Ной редко высказывал свое мнение, его слово оказалось решающим. Они снова пустились в путь, то уклоняясь в сторону в поисках воды, то возвращаясь. Они шли, а листья – красные, коричневые, серые – падали вокруг, пока деревья совершенно не обнажились. В тени показался иней.

– Зима, – сказал Адам.

Это, конечно, было невозможно, но, опять-таки, до сих пор они видели мало реального! Ганси примерно так чувствовал себя, когда они ездили в Озерный край с Мэлори. Спустя некоторое время количество невероятной красоты зашкалило, и Ганси просто перестал ее замечать. Она как будто сделалась невидимой.

Зима никак не могла настать. Но это казалось не таким уж невероятным, учитывая всё, что успело случиться.

Они дошли до купы обнаженных ив, стоявших на пологом спуске; внизу виднелся изгиб неспешного мелкого ручья. Мэлори некогда сказал: где ивы, там вода. Ивы размножаются, объяснил он, роняя семена в воду, которая затем несет их вниз по течению и оставляет на каком-нибудь далеком берегу.

– Вот и вода, – сказала Блу.

Ганси повернулся к остальным. Их дыхание вырывалось паром. Все были слишком легко одеты. Самый темный цвет кожи, опаленной солнцем, в этой бесцветной зимней атмосфере казался неуместным. Туристы из иного времени года. Ганси понял, что дрожит. Он не знал, отчего это – от внезапно наступившего холода или от предвкушения.

– Так, – произнес он, обращаясь к Блу. – И что ты собиралась сказать на латыни?

Блу повернулась к Ронану:

– Ты можешь просто поздороваться? Из вежливости.

Ронан скривился; с вежливостью он был плохо совместим. Но все-таки он произнес:

– Salve.

И пояснил для Блу:

– Вообще-то это значит «будь здоров».

– Прекрасно, – ответила Блу. – Спроси, не поговорят ли они с нами.

Вид у Ронана сделался еще более несчастный, потому что выглядело это глупо (и, следовательно, совершенно не в его стиле). Тем не менее он запрокинул голову и спросил у верхушек деревьев:

– Loquere tu nobis?

Все стояли тихо. Послышалось шуршание, как будто слабый зимний ветер зашелестел листвой.

Но листьев на ветвях не осталось.

– Нет ответа, – сказал Ронан. – А чего ты ожидала?

– Тихо, – велел Ганси.

Потому что шуршание сделалось значительно громче простого шелеста. Оно превратилось в нечто, явственно напоминавшее сухой шепот.

– Вы слышали?

Все, кроме Ноя, покачали головами.

– Я слышал, – к облегчению Ганси, произнес Ной.

Ганси сказал:

– Попроси их повторить.

Ронан попросил.

Шипение раздалось вновь, и на сей раз стало ясно, что это голос, что с самого начала это не было шуршанием листвы. Ганси отчетливо услышал трескучую фразу на латыни. Повторив ее Ронану на слух, он немедленно пожалел, что мало занимался.

– Они говорят, что уже обращались к тебе, но ты не слушал, – сказал Ронан.

Он потер бритый затылок.

– Ганси, ты не шутишь со мной? Ты правда что-то слышишь?

– Думаешь, Ганси настолько хорошо знает латынь? – резко спросил Адам. – Это ведь твоим почерком, Ронан, было написано на камне, что деревья говорят на латыни. Так что замолкни.

Деревья вновь зашипели, и Ганси передал их слова Ронану. Ной поправил один из глаголов, который Ганси недослышал.

Взгляд Ронана метнулся к Блу.

– Они говорят, что рады видеть дочь ясновидящей.

– Меня! – вскрикнула Блу.

Деревья что-то прошипели в ответ, и Ганси повторил.

– Не понимаю, – сказал Ронан. – Еще они рады вновь увидеть… не разберу, чего они говорят. Грейуорен… если это латынь, я такого слова не знаю.

«Ронан, – прошептали деревья. – Ронан Линч».

– Это ты, – удивленно сказал Ганси, чувствуя мурашки. – Ронан Линч. Они называют твое имя. Они рады вновь видеть тебя.

Лицо Ронана ничего не выражало. Все чувства были надежно скрыты.

– Еще раз. – Блу прижала ладони к покрасневшим от холода щекам. Глаза у нее расширились, и в них в полной мере читались трепет и волнение, которые ощущал Ганси.

– Потрясающе. Деревья?.. Потрясающе.

Адам спросил:

– Почему их слышите только вы с Ноем?

Запинаясь – даже в классе он редко говорил на латыни, и странно было превращать в устную речь те мысли, которые он видел написанными в своей голове, – Ганси сказал:

– Hic gaudemus. Gratias tibi… loquere… loque pro nobis.

Он посмотрел на Ронана.

– Как спросить, почему ты их не слышишь?

– Блин, Ганси. Если бы ты был повнимательней на уроках… – Закрыв глаза, Ронан ненадолго задумался. – Cut non te audimus?

Ганси не нуждался в Ронане, чтобы перевести тихий ответ деревьев; он был достаточно прост.

Он произнес вслух:

– Дорога еще не пробудилась.

– Силовая линия? – уточнила Блу.

И с легкой завистью добавила:

– Всё равно это не объясняет, почему только ты и Ной слышите деревья.

Раздался шепот:

– Si expergefacere vis, erimus in debitum.

– Если разбудите линию, мы будем у вас в долгу, – перевел Ронан.

Несколько секунд все молчали, глядя друг на друга. Нужно было многое обдумать. Ведь дело заключалось не просто в том, что деревья говорили с ними, а в том, что они оказались разумными существами, способными следить за их действиями. Это касалось только здешних деревьев или вообще любых? Может, они всегда пытались к ним обратиться?

А еще невозможно было выяснить, злые они или добрые, любят или ненавидят людей. Соблюдают ли правила, способны ли на сочувствие. Ганси подумал: деревья – как пришельцы. Пришельцы, с которыми мы очень долго обращались дурно.

«Будь я деревом, у меня не было бы поводов любить людей».

Чудо произошло. Он столько лет ждал.

Ганси сказал:

– Спроси, не знают ли они, где Глендауэр.

Адам как будто испугался. А Ронан немедленно перевел.

Шипящие голоса ответили не сразу – и Ганси вновь не понадобился перевод.

– Нет, – сказал он.

Что-то в нем напрягалось, напрягалось и напрягалось, пока он не задал этот вопрос. Он думал, от ответа ему станет легче, но не стало. Все смотрели на Ганси, и он не понимал, почему. Возможно, у него было странное выражение лица. Ганси чувствовал, что оно какое-то не такое. Он отвел взгляд от остальных и сказал:

– Очень холодно. Valde frigid. Как отсюда выйти? Пожалуйста. Amabo te, ubi exitum?

Деревья шептали и шипели, и Ганси понял, что ошибся: голос, судя по всему, с самого начала был только один. Подумав об этом, он сразу усомнился, что слышал его наяву. Вполне возможно, что голос звучал лишь в его голове. Это была тревожная мысль, и она отвлекла Ганси. Ной помог ему припомнить ответ деревьев, и Ронан надолго задумался, прежде чем перевести.

– Извините, – сказал он.

Он слишком сосредоточился и, казалось, забыл, что надо выглядеть равнодушно и мрачно.

– Это трудно. Они говорят, что нам нужно вернуться назад во времени. Против… пути. Линии. Они говорят – если мы пойдем обратно вдоль ручья и свернем налево у большого… платана… кажется, так… тогда мы выйдем из леса и найдем дорогу… в наш день. Не знаю. Я местами пропустил, но, кажется… извините.

– Всё нормально, – сказал Ганси, – ты отлично справился.

Понизив голос, он спросил у Адама:

– Как по-твоему, стоит это делать? До меня дошло, что, может быть, не надо им доверять.

Нахмуренный лоб Адама намекал, что эта мысль пришла в голову и ему, однако он ответил:

– А у нас есть выбор?

– Я думаю, надо им поверить, – сказала Блу. – Они узнали меня и Ронана. И на камне не было никаких предостережений. Так ведь?

Она попала в точку. Надпись почерком Ронана, подчеркнуто убедительная – чтобы они не усомнились в ее происхождении, – подсказала им, что нужно заговорить с деревьями, но ни о чем не предупредила.

– Пошли обратно, – сказал Ганси. – Осторожно, не поскользнитесь.

Он произнес громче:

– Gratias. Reveniemus.

– Что ты сказал? – спросила Блу.

Адам ответил вместо него:

– Спасибо. И что мы вернемся.

Указаний, которые получил Ронан, было нетрудно придерживаться. Ручей стал шире, холодная вода медленно текла среди покрытых инеем берегов. Они шли под горку, вниз по течению, и постепенно воздух вокруг нагревался. На ветвях появились редкие красные листья, а когда Блу заметила огромный платан – облупленный бело-серый ствол был таким толстым, что она вряд ли сумела бы обхватить его руками, – они уже оказались в жаркой хватке лета. Листья сделались сочными и зелеными, они двигались и терлись друг о друга с неумолчным шелестом. Даже если голос продолжал звучать, Ганси не мог его расслышать.

– В тот раз мы пропустили лето, – заявил Адам. – Когда шли туда. Мы попали сразу в осень.

– Волшебные комары, – сказал Ронан, шлепнув себя по руке. – Какое чудесное место.

Следуя инструкции, они свернули влево у платана. Ганси задумался, что такое, по мнению деревьев, им хотелось найти. Он-то думал, что ищет только одно.

Деревья расступились, образовав солнечную полянку, и стало ясно, что имел в виду голос.

На полянке, совершенно неуместная здесь, стояла брошенная машина. Красный «Мустанг» новой модели. Ганси сначала показалось, что автомобиль облеплен глиной, но при внимательном взгляде стало ясно, что на самом деле это многочисленные слои пыльцы и палой листвы. Листья забились в трещины на капоте и под спойлер, собрались под щетками на лобовом стекле и вокруг колес. Из-под машины росло молодое деревце, обвившись вокруг переднего брызговика. Всё это напоминало остатки давнего кораблекрушения, древний корабль, под чарами времени превращающийся в коралловый риф.

За машиной тянулась заросшая дорога, которая, судя по всему, вела из лесу; видимо, это и был тот выход, который имели в виду деревья.

– Блеск, – сказал Ронан, стукнув ногой по покрышке.

У «Мустанга» были массивные, дорогие колеса, и Ганси, присмотревшись к машине повнимательней, понял, что она буквально обвешана всякими дополнительными цацками. Большие диски, новый спойлер, темная тонировка, зияющий выхлоп. «Новые деньги жгут карман», – сказал бы отец.

– Посмотрите, – сказал Адам.

Он стер пальцем пыль с заднего стекла. Рядом с наклейкой «Blink-182» была картинка с логотипом Агленби.

– Как всегда, – сказала Блу.

Ронан потянул переднюю дверь; она открылась. Он резко рассмеялся.

– Там мумифицированный гамбургер.

Все столпились, чтобы заглянуть внутрь, но, кроме высохшего полусъеденного гамбургера, лежавшего в обертке на пассажирском сиденье, в салоне ничего не было.

Машина тоже казалась загадкой, как голос Блу в записи. Ганси подумал, что эта загадка была адресована непосредственно ему.

– Откройте багажник, – велел он.

В багажнике лежал пиджак, а под ним – странный набор палок и пружин. Нахмурившись, Ганси поднял эту конструкцию за самую длинную палку. Головоломка сразу сложилась – несколько палочек поменьше свисали и качались под основным стержнем, – и он всё сразу понял.

– Это волшебная лоза.

Он повернулся к Адаму, ожидая подтверждения.

– Совпадение, – сказал Адам.

Разумеется, намекая, что это не так.

У Ганси возникло необычное ощущение, которое впервые посетило его на парковке у «Нино», когда Адам сказал ему, что, кажется, силовую линию разыскивает кто-то еще. Затем он сообразил, что Блу и Ноя нигде не видно.

– А где Блу и Ной?

Блу вернулась на полянку, перешагнув через бревно.

– Ноя тошнит, – сказала она.

– Почему? – удивился Ганси. – Ему плохо?

– Сейчас спрошу, – ответила Блу. – Как только он перестанет блевать.

Ганси поморщился.

– Полагаю, Ганси предпочитает слово «извергать». Или «опорожнять», – бодро заметил Ронан.

– Мне кажется, самое подходящее слово в данном случае – «рыгать», – выразительно заметила Блу.

– Рыгать! – беззаботно повторил Ронан; наконец появилась тема, в которой он разбирался. – Где он там? Ной!

Он оттолкнулся от машины и зашагал туда, откуда вышла Блу.

Та заметила в руке Ганси волшебную лозу.

– Это лежало в машине? Лоза?

Не стоило удивляться, что Блу узнала этот предмет; пусть даже она сама не обладала даром ясновидения, зато им обладала Мора, а волшебная лоза, теоретически, была одним из инструментов ее ремесла.

– В багажнике.

– Значит, кто-то еще искал силовую линию!

Стоя по другую сторону «Мустанга», Адам провел пальцами по пыльце, облепившей машину. Вид у него был встревоженный.

– И они решили, что это важней, чем машина.

Ганси посмотрел на деревья вокруг, потом перевел взгляд на дорогой автомобиль. В отдалении слышались негромкие голоса Ронана и Ноя.

– Пойдем. Кажется, нам нужна еще информация.

27

Когда Блу утром в воскресенье собиралась выходить, ее буквально раздирали противоречия. По воскресеньям она выгуливала собак. Точнее, по воскресеньям и четвергам, но предыдущие две недели Блу удавалось отпроситься, чтобы провести время с ребятами. Казалось, она уже очень давно не видела своих «питомцев по доверенности». Проблема заключалась в том, что у нее совсем закончились деньги, а главное, Блу наконец начало давить чувство вины от того, что она не послушалась Мору – в такой мере, что она не могла смотреть матери в глаза за обедом. Но теперь невозможно было подвести мальчиков. И Блу желала как-то примирить то и другое.

Но сначала выгулять собак.

Когда она уже собралась ехать на Уиллоу-Ридж, на кухне зазвонил телефон. Блу, со стаканом яблочного сока с мякотью в руке и шнурками от кроссовка в другой, схватила трубку.

– Алло!

– Пожалуйста, позовите Блу, если она дома.

Она безошибочно узнала вежливый голос Ганси, которым он пользовался, чтобы превращать солому в золото. Он, несомненно, понимал, что рискует, звоня сюда, – и, несомненно, был морально готов говорить об этом не только с Блу. Несмотря на растущие подозрения, что секрет долго не продержится, Блу сама не знала, как относиться к тому, что Ганси мог раскрыть ее тайну.

– Блу собирается выгуливать чужих собак, – сказала она, поставив сок и натягивая кроссовку.

Телефон пришлось зажать между ухом и плечом.

– И тебе повезло, что трубку взяла она, а не кто-нибудь еще.

– К такой возможности я приготовился, – сказал Ганси.

Странно было слышать его по телефону; у этого парня голос не сочетался с внешностью.

– И все-таки я рад, что застал тебя. Как поживаешь? Полагаю, хорошо?

«Он вовсе не нарочно важничает», – напомнила себе Блу. И повторила это несколько раз.

– Правильно полагаешь.

– Превосходно. Послушай. Адам сегодня работает, а Ронан пошел в церковь с братьями, но мне бы хотелось… немного осмотреться.

Ганси быстро добавил:

– Не в лес. Я подумал про ту церковь на твоей карте. Ты хочешь…

Он запнулся. Ганси запинается? Блу в наступившей тишине не сразу поняла, что он предлагает ей присоединиться. И еще несколько секунд ушло, чтобы осознать, что она никогда и нигде не бывала с ним наедине.

– Мне надо выгулять собак.

– А, – приуныв, ответил Ганси. – Ну ладно.

– Но это займет всего час.

– А, – повторил он, примерно на четырнадцать оттенков бодрее. – Тогда я за тобой заеду?

Блу украдкой оглянулась через плечо, в сторону гостиной.

– Нет-нет… э… давай встретимся на парковке.

– Превосходно, – повторил он. – Просто замечательно. Мне кажется, нас ждет что-то интересное. Увидимся через час.

«Превосходно»? Ганси без Адама… Блу сама не знала, на что это будет похоже. Несмотря на робкий интерес, который питал к ней Адам, парни действовали как единое целое, слитная трехголовая сущность. Увидеться с одним из них в отсутствие прочих… это казалось слегка опасным.

Но варианта не пойти с Ганси просто не было. Блу ничуть не меньше, чем он, хотела продолжить поиски.

Едва Блу положила телефон, как услышала зов:

– Блу-у-у-у, дитя мое, дочь моя, иди сюда!

Это был голос Моры, певучий и полный несомненной иронии. Блу, с неприятным предчувствием, вошла в гостиную, где обнаружила Мору, Каллу и Персефону, пивших – как она заподозрила – «отвертку». Когда Блу появилась на пороге, женщины посмотрели на нее с ленивыми улыбками. Стая львиц.

Блу, подняв бровь, взглянула на напитки. Утренний свет, лившийся в окна, делал содержимое бокалов ярко-желтым и полупрозрачным.

– Сейчас всего десять.

Калла протянула руку, ухватила Блу за запястье и силком усадила на ярко-зеленый диванчик. Ее бокал уже почти опустел.

– Сегодня воскресенье. Что еще нам делать?

– Лично мне нужно выгуливать собак, – заметила Блу.

Мора, сидевшая в полосатом синем кресле в другом конце комнаты, отхлебнула из бокала и скроила зверскую гримасу.

– Персефона, ты наливаешь слишком много водки.

– У меня всегда рука вздрагивает, – грустно ответила Персефона, устроившаяся на плетеной скамеечке у окна.

Когда Блу начала подниматься, Мора произнесла – голосом, в котором звучала еле прикрытая сталь:

– Посиди с нами минутку, Блу. Расскажи, что ты делала вчера. И позавчера. И два дня назад. И… слушай, давай поболтаем про последние две недели.

Тут Блу поняла, что Мора в бешенстве. До сих пор такое случалось крайне редко – и, ощутив себя объектом этого бешенства, Блу немедленно покрылась холодным липким потом.

– Ну, я… – она замолчала.

Лгать было бессмысленно.

– Я не тюремщица, – перебила Мора. – Я не стану запирать тебя в комнате или отсылать в монастырь за то, что ты слишком громко плачешь. Поэтому хватит шнырять и прятаться.

– Я не шныряла…

– Именно что шныряла. Я тебя знаю с самого рождения и клянусь – ты шныряла. Судя по всему, вы с Ганси поладили? – Лицо у Моры было неприятно проницательным.

– Мама!

– Орла рассказала мне про его клевую машинку, – продолжала Мора.

Голос у нее по-прежнему звучал сердито и с наигранной бодростью. Блу прекрасно понимала, что заслужила выволочку, и оттого ей было еще больнее.

– Ты ведь не собираешься с ним целоваться?

– Мама, этого не будет никогда, – заверила Блу. – Ты же его видела.

– Я как-то сомневалась, что старый шумный «Камаро» – это мужской эквивалент порезанных футболок и картонных деревьев на стенах спальни.

– Поверь, – сказала Блу. – Мы с Ганси совершенно не похожи. И, кстати, они не картонные. Это переработанный холст.

– Окружающая среда вздохнула с облегчением, – ответила Мора и вновь отхлебнула из бокала.

Сморщив нос, она сердито взглянула на Персефону. У той был вид мученицы. Помолчав, Мора заметила уже мягче:

– Я не в восторге от того, что вы ездите в машине без подушки безопасности.

– В нашей машине тоже нет подушки безопасности, – заметила Блу.

Мора выудила из бокала длинный волос Персефоны.

– Да, но ты всегда ездишь на велосипеде.

Блу встала. Она подозревала, что зеленый пух кушетки намертво пристал к ее колготкам.

– Теперь я могу идти? Или всё плохо?

– Да, плохо. Я велела тебе держаться от него подальше, а ты этого не сделала. Просто я еще не решила, как поступить. Мои чувства ранены. Я посовещалась кое с кем, и мне сказали, что я вправе чувствовать себя обиженной. Не подскажешь, современных подростков сажают под домашний арест? Или эта традиция осталась в восьмидесятых?

– Я очень рассержусь, если ты меня запрешь, – объявила Блу, всё еще потрясенная непривычным проявлением материнского недовольства. – Я, скорее всего, взбунтуюсь и спущусь из окна на простынях.

Мора потерла лицо ладонью. Гнев у нее полностью выкипел.

– Ты по уши влюбилась, да? Немного времени понадобилось…

– Если бы ты не запретила с ним видеться, мне не пришлось бы нарушать твой запрет, – парировала Блу.

– Вот что получается, Мора, когда используешь свою ДНК, чтобы завести ребенка, – проговорила Калла.

Мора вздохнула.

– Блу, я знаю, что ты не идиотка. Но иногда даже умные люди делают глупости.

Калла прорычала:

– Не будь одной из них.

– Персефона? – спросила Мора.

Та тихим голосом ответила:

– Мне нечего добавить.

Но, впрочем, после короткого размышления добавила:

– Если хочешь кого-нибудь ударить, не зажимай большой палец в кулаке. Будет очень жаль его сломать.

– Ладно, – поспешно сказала Блу. – Я пошла.

– Могла бы, по крайней мере, извиниться, – заметила Мора. – Сделать вид, что у меня есть над тобой хоть какая-то власть.

Блу помедлила. Мора, конечно, могла ее контролировать, но этот тип контроля в норме не предполагал ультиматумы и запреты. Поэтому Блу произнесла:

– Извини. Я должна была сказать тебе, что собираюсь сделать то, о чем ты предупреждала.

Мора буркнула:

– Что-то я не чувствую особого удовлетворения.

Калла вновь ухватила Блу за запястье, и на мгновение девушка испугалась, что та может ощутить загадочность, окружающую предприятие Ганси. Но Калла просто проглотила остатки коктейля и промурлыкала:

– Со всей этой беготней не забудь про наш киновечер в пятницу, Блу.

– Наш. Киновечер. В пятницу, – повторила та.

Калла стянула брови.

– Ты обещала.

В течение нескольких мучительных секунд Блу пыталась припомнить, когда это они с Каллой успели спланировать киновечер, а потом догадалась, о чем шла речь – о разговоре, состоявшемся давным-давно. Они намеревались обыскать комнату Нив.

– Я и забыла, что мы условились на пятницу, – ответила Блу.

Мора покрутила коктейль в бокале, который по-прежнему был почти полон. Она всегда предпочитала наблюдать, как пьют другие, нежели пить самой.

– А какой фильм?

– «И карлики начинают с малого», – немедленно отозвалась Калла. – В оригинале – «Аух цверге хабен кляйн ангефанген».

Мора поморщилась, хотя Блу не поняла, от чего – от фильма или от акцента Каллы. Она сказала:

– Ну и хорошо. Нас с Нив как раз не будет дома.

Калла подняла бровь, а Персефона принялась теребить свои кружевные чулки.

– А что вы делаете? – спросила Блу.

«Ищете моего отца? Читаете будущее в лужах?»

Мора перестала крутить бокал.

– Уж точно не болтаемся с Ганси.

По крайней мере, Блу по-прежнему могла быть уверена, что мама не станет ей врать.

Мора просто ничего не говорила.

28

– Почему церковь? – спросила Блу, сидя рядом с Ганси в «Камаро».

Раньше она никогда не ездила впереди, и на пассажирском сиденье ощущение того, что машина – это несколько тысяч деталей, летящих вперед в ненадежной комбинации, было еще отчетливее.

Ганси, удобно устроившийся за рулем, в мокасинах и дорогих солнечных очках, ответил не сразу.

– Не знаю. Потому что она стоит на линии, но не так, как… этот Кабесуотер, чем бы он ни был. Нужно будет хорошенько о нем подумать, прежде чем мы вернемся в лес.

– Такое ощущение, что мы собираемся вломиться в чужой дом.

Блу старалась не смотреть на обувь Ганси – если она делала вид, что ее нет, он казался ей лучше как человек.

– Именно! Именно такое ощущение, – он указал пальцем на Блу, точно так же, как указывал на Адама, если тот произносил фразу, которая нравилась Ганси.

И вновь положил руку на рычаг переключения скоростей, чтобы тот перестал дрожать Блу приводила в радостный трепет мысль, что деревья – сознательные существа, что они умеют говорить. Что они ее узнали.

– Поверни здесь! – приказала Блу, когда Ганси чуть не проскочил разрушенную церковь.

Широко улыбнувшись, он крутанул руль и опустил несколько рычагов. Издав протестующий резиновый звук, машина покатилась по заросшей аллее. Бардачок распахнулся, и содержимое вывалилось на колени Блу.

– Чем тебе нравится эта машина? – поинтересовалась она.

Ганси выключил мотор, но Блу казалось, что ее ноги по-прежнему дрожат в такт.

– Потому что это классика, – чопорно ответил Ганси. – Потому что раритет.

– Но это же не машина, а барахло. Разве не бывает раритетной классики, которая…

В качестве наглядной демонстрации Блу безуспешно хлопнула дверцей бардачка несколько раз. Как только она запихнула содержимое обратно и закрыла дверцу, оно вновь вывалилось ей на ноги.

– Бывает, – сказал Ганси, и Блу показалось, что в его голосе она услышала легкое раздражение. Не гнев, впрочем, но иронию. Он сунул в рот листик мяты и вылез из машины.

Блу убрала в бардачок водительские права и древнюю полоску вяленого мяса, а затем уставилась на предмет, оставшийся лежать у нее на коленях. Это был автоинъектор – шприц, предназначенный для того, чтобы запустить сердце в случае сильной аллергической реакции. В отличие от вяленого мяса, срок годности у него еще не истек.

– Это чье? – спросила Блу.

Ганси уже вылез из машины, держа в руке датчик электромагнитных частот и потягиваясь, словно он просидел за рулем не двадцать минут, а несколько часов. Блу заметила, что у него внушительные бицепсы. Наверное, это было как-то связано с логотипом гребной команды Агленби (наклейку она заметила на дверце бардачка). Посмотрев на Блу через плечо, Ганси небрежно ответил:

– Мое. Поверни защелку вправо, тогда закроется.

Она сделала, как ей сказали, и, разумеется, бардачок закрылся. Автоинъектор, целый и невредимый, остался внутри.

Ганси, стоя по другую сторону машины, откинул голову назад, чтобы посмотреть на грозовые облака – живые существа, движущиеся по небу башни. Вдали они были почти одного цвета с синими горами. Дорога напоминала пятнистую сине-зеленую реку, которая, змеясь, устремлялась к городу. Непрямой свет солнца тоже был особенным – почти желтым, густым от влажности. Не считая птичьего пения и медленного, далекого ворчания грома, стояла тишина.

– Надеюсь, погода не испортится, – заметил Ганси.

Он быстро направился к разрушенной церкви. Блу уже поняла, что именно так Ганси и перемещался – стремительным шагом. Обычная ходьба предназначалась для простых смертных.

Стоя рядом с ним, Блу, как всегда, подумала, что при свете дня церковь выглядит еще более зловеще. Трава по колено и деревца высотой с Блу, растущие среди разрушенных стен, меж обрушившихся кусков кровли, тянулись к солнцу. Ничто не намекало, что здесь некогда были скамьи и паства. Во всем этом ощущалось нечто тусклое и бессмысленное. Смерть без загробной жизни.

Блу вспомнила, как стояла тут с Нив несколько недель назад. Она задумалась: действительно ли Нив ищет ее отца, и если да, что она намерена с ним сделать, когда найдет его. Еще Блу подумала про духов, входивших в церковь. А вдруг Ганси…

Он сказал:

– Такое чувство, что я здесь уже был.

Блу не знала, как ответить. Она уже частично открыла ему правду про канун дня святого Марка и понятия не имела, стоит ли рассказывать остальное. Кроме того, это и не казалось правдой. Стоя рядом с Ганси, абсолютно живым, Блу не могла вообразить, что он умрет меньше чем через год. На нем была сине-зеленая рубашка поло, и в голове не укладывалось, что человек в такой рубашке скончается не от сердечного приступа на зрительской трибуне в возрасте восьмидесяти шести лет.

Блу спросила:

– Ну, что показывает твой измеритель магии?

Ганси показал ей датчик. Костяшки пальцев у него побелели – как будто они выпирали сквозь кожу. На поверхности прибора вспыхивали красные огоньки.

Ганси сказал:

– На одном уровне. Как тогда, в лесу.

Блу осмотрелась. Вероятнее всего, это была чья-то частная собственность, даже земля, на которой стояла церковь, но участок за ней казался относительно уединенным.

– Если мы пойдем туда, нас с меньшей вероятностью подстрелят за нарушение границ. Держаться в тени мы не можем – из-за твоей рубашки.

– Аквамарин – прекрасный цвет, и я не понимаю, почему должен стыдиться из-за того, что я его ношу, – заметил Ганси.

Но его голос звучал слабо, и он вновь оглянулся на церковь. В ту минуту – растрепанный, с прищуренными глазами и неопределенным выражением лица – он выглядел младше, чем когда-либо. Юным и, как ни странно, напуганным.

Блу подумала: «Я не могу ему сказать. И никогда не смогу. Надо просто постараться и сделать так, чтобы этого не произошло».

Затем Ганси, вновь сделавшись обаятельным, указал на ее фиолетовое платье:

– Веди меня, баклажан.

Прежде чем они пустились через заросли, Блу нашла палку, чтобы ворошить траву в поисках змей. В воздухе пахло дождем, земля гудела от грома, но погода пока не портилась. Прибор в руках Ганси неуклонно мигал красным. Цвет сменялся на оранжевый, когда они отклонялись от незримой линии.

– Спасибо, что пришла, Джейн, – сказал Ганси.

Блу недобро взглянула на него.

– Не за что, Дик.

Ганси явно смутился.

– Пожалуйста, не надо.

Искреннее выражение боли на его лице напрочь лишило Блу возможности позлорадствовать.

Она пошла дальше.

– Ты единственная, кого это, кажется, не смущает, – спустя несколько секунд сказал Ганси. – Не то чтобы я привык к мистике, но я и раньше сталкивался с необычными вещами. Наверное, я просто… Но Ронан, и Адам, и Ной – они все… как будто оторопели.

Блу притворилась, что ей известно значение слова «оторопели».

– Я с этим живу. Ведь моя мать ясновидящая. Все ее подруги тоже. Нет, это не то чтобы нормально. Но я всегда думала, что они именно так себя чувствуют. Ну… когда видят то, чего не видят другие.

– Я потратил много лет, пытаясь этого достичь, – признал Ганси.

Что-то в его голосе удивило Блу. Но лишь когда он заговорил вновь, она поняла, что точно таким же тоном он обычно обращался к Адаму.

– Полтора года я искал линию Генриетты.

– Это оказалось то, чего ты ожидал?

– Я сам не знаю, чего ожидал. Я прочел всё об эффектах, которые дает линия, но никогда не думал, что будет настолько явно. Говорящих деревьев я точно не ждал. И не надеялся, что это произойдет так быстро. Я привык получать по одной подсказке каждый месяц, а затем выбиваться из сил, пока не появится следующая. Но только не так… – Он замолчал, и его улыбка стала широкой и благосклонной. – И это всё благодаря тебе. Ты наконец навела нас на линию. Я готов тебя расцеловать.

Хотя он, очевидно, шутил, Блу шарахнулась.

– Ты что?

Блу спросила:

– Ты веришь в предсказания?

– Ну, я ведь ходил к экстрасенсу, не так ли?

– Это ничего не значит. Куча народу ходит к экстрасенсам просто по приколу.

– Я пошел, потому что верю. Ну, верю тем, которые действительно что-то умеют. Просто есть много ерунды, которую нужно разгрести, прежде чем до них добраться. А что?

Блу сердито потыкала палкой в землю.

– Мать твердила мне с самого моего рождения, что если я поцелую человека, которого люблю, он умрет.

Ганси рассмеялся.

– Не смейся, ты… – Блу хотела сказать «сукин сын», но это выражение показалось слишком крепким, и она струсила.

– По-моему, твоя мама просто решила подстраховаться. Не ходи на свидания, иначе ослепнешь. Поцелуй парня, и он откусит тебе язык.

– Это говорила не только мама! – запротестовала Блу. – Буквально все медиумы и экстрасенсы, с которыми я встречалась, твердили то же самое. И потом, моя мама не из тех. Она не станет шутить с такими вещами. Это не понарошку!

– Извини, – сказал Ганси, поняв, что Блу искренне сердится. – Я снова веду себя как полный придурок. А ты знаешь, какая смерть грозит тому несчастному?

Блу пожала плечами.

– То есть на всякий случай ты просто ни с кем не целуешься?

Она кивнула.

– Жесть. Я серьезно.

Блу вновь пожала плечами.

– Обычно я об этом никому не говорю. Сама не знаю, почему сказала тебе. Не передавай Адаму.

Брови Ганси взмыли к линии волос.

– Даже так?

Блу почувствовала, что ей мгновенно стало жарко.

– Нет. В смысле… Нет. Нет. Ничего такого. Потому что я не знаю… лучше не рисковать.

Она представила, что время вернулось вспять – вот они вылезают из машины, и она беседует с Ганси о погоде и о том, какие предметы он изучает в школе… Казалось, лицо у нее никогда не перестанет гореть.

Ганси отозвался – и его голос звучал грубовато:

– Что ж, если ты убьешь Адама, я огорчусь.

– Изо всех сил постараюсь этого не делать.

Несколько секунд висела неопределенная и неуютная тишина, а затем Ганси произнес обычным тоном:

– Спасибо, что сказала. В смысле, доверила мне такую тайну.

Блу с облегчением ответила:

– Ну а ты признался, как чувствуешь себя оттого, что Ронан и Адам… оторопели. Но все-таки я хочу знать… зачем ты ищешь Глендауэра?

Он грустно улыбнулся, и на мгновение Блу испугалась, что сейчас он включит режим легкомысленного, блестящего Ганси. Но он просто сказал:

– Трудно объяснить в двух словах.

– Ты без пяти минут студент Лиги Плюща. Попытайся.

– Ладно. С чего начать? Может быть… Ну, ты видела мой шприц. Это от пчелиных укусов. У меня сильная аллергия. Очень сильная.

Блу испуганно остановилась. Здесь гнездились осы и шершни, тихие местечки у корней представляли для них сущий рай.

– Ганси! Мы за городом. Именно тут пчелы и живут!

Он небрежно отмахнулся, словно желая сменить эту конкретную тему.

– Продолжай тыкать палочкой, и всё будет нормально.

– «Палочкой»! Мы целую неделю шляемся по лесам. С ума сойти, до чего это…

– …легкомысленно? – подсказал Ганси. – По правде говоря, в автоинъекторе даже нет особого смысла. В последний раз врачи сказали мне, что он пригодится, только если меня ужалят один раз, и то они не ручаются. Мне было четыре года, когда я впервые попал в больницу после укуса, и после этого реакция с каждым разом становилась всё сильнее. Вот и всё. Или так – или жить под колпаком.

Блу подумала про карту Смерти, про то, что Мора отказалась истолковать ее для Ганси. Она подумала: вполне возможно, что карта означала вовсе не предвестие гибели, а всю его жизнь – необходимость каждый день идти бок о бок со смертью.

Блу хлестнула палкой по траве впереди себя.

– Ладно, пошли.

Ганси втянул губы и выпустил их.

– Семь лет назад я был вместе с родителями на одном званом ужине. Не помню, в честь чего. Кажется, один из отцовских друзей стал кандидатом от партии.

– В… Конгресс?

Земля под ногами и воздух вокруг дрожали от далекого грома.

– Наверно. Не помню. Знаешь, иногда бывает – ничего как следует не помнишь. Ронан говорит, что воспоминания похожи на сны. Невозможно припомнить, каким образом ты оказался голым перед всем классом. Короче говоря, на вечеринке я соскучился… мне было лет девять-десять. Вокруг – сплошь вечерние платья, галстуки и всевозможная еда, в состав которой обязательно входят креветки. Мы, дети, начали играть в прятки. Я думал, что уже слишком большой для этой игры, но заняться было больше нечем.

Ганси и Блу вошли в небольшую рощицу, довольно редкую: между деревьями росла трава, а не ежевика. Этот Ганси – Ганси, рассказывающий истории, – был совсем другим, не похожим на все те версии, с которыми она уже встречалась. Блу не могла не слушать.

– Было адски жарко. Весна вдруг решила, что она – лето. Вирджинская весна… сама знаешь, что это такое. Тяжело. Никакой тени во дворе. Зато прямо за забором начинался огромный лес. Темный, зеленый, синий. Я вошел в заросли, и это было потрясающе. Всё равно что нырнуть в озеро. Пять минут – и дома не видно.

Блу перестала тыкать палкой в траву.

– Ты заблудился?

Ганси покачал головой.

– Я наступил на осиное гнездо.

Он прищурился, как делают люди, когда очень хотят казаться беспечными, но было очевидно, что эта история для него, мягко говоря, не ординарна.

– Осы, да. Гнездо на земле. Ты всё сама прекрасно знаешь. Но я тогда не знал. Первое, что я почувствовал, – легкий укол через носок. Сначала я решил, что наступил на колючку – их там было полно, зеленых, в форме хлыста, – а потом почувствовал другой укол. Просто легкая боль, понимаешь?

Блу ощутила дурноту.

Он продолжал:

– Потом в кисть… я отскочил – и тут же увидел их. Они облепили мне руки.

Каким-то образом он сумел перенести ее туда, в момент этого открытия. Сердце Блу ушло в пятки, отравленное ядом.

– И что ты сделал? – спросила она.

– Я понял, что я труп. Я знал, что умер, еще до того, как почувствовал, что сердце перестает работать. Потому что я попал в больницу даже от одного укуса, а теперь их были десятки. Осы набились мне в волосы. Даже в уши, Блу.

Она прошептала:

– Ты испугался?

Ганси промолчал. Блу увидела ответ в темных провалах глаз.

– Что произошло?

– Я умер, – повторил он. – Я почувствовал, что мое сердце остановилось. А осам было всё равно. Они продолжали жалить меня, хотя я уже умер.

Ганси замолчал. А потом добавил:

– Что было дальше, трудно объяснить…

– Вот и хорошо.

Деревья вокруг молчали; единственным звуком было рокотание грома. Через несколько секунд Блу добавила, капельку устыдившись:

– Прости. Я не имела в виду… Но вся моя жизнь – сплошное «трудно». Никто не верит в то, чем занимается моя семья. И я однозначно не стану над тобой смеяться.

Ганси медленно выдохнул.

– Я услышал голос. Шепот. Никогда не забуду, что он сказал. «Ты будешь жить благодаря Глендауэру. Кое-кто на силовой линии сейчас умирает, хотя не должен. Поэтому ты будешь жить, хотя не должен».

Блу молчала. Воздух давил на них.

– Я признался Хелен. Она сказала, что это была галлюцинация.

Ганси отвел от лица свесившуюся ветку. Кусты здесь стали гуще, деревья росли теснее. Наверное, пора было поворачивать назад.

Голос Ганси звучал по-особому. Официально и уверенно.

– Это не была галлюцинация.

С ней разговаривал тот Ганси, который написал тетрадь. Истинность и магия происходящего завладели Блу.

Она спросила:

– И этого достаточно, чтобы проводить жизнь в поисках Глендауэра?

Ганси ответил:

– Когда король Артур узнал, что святой Грааль существует, разве он мог не искать его?

Над ними снова прогремел гром – сердитый рык невидимого зверя.

Блу сказала:

– Вообще-то это не ответ.

Ганси не смотрел на нее. Ужасным голосом он проговорил:

– Я должен его найти, Блу.

Огоньки на приборе погасли.

Отчасти радуясь возможности сменить тему, отчасти досадуя на то, что ей не удастся получше разглядеть настоящего Ганси, Блу коснулась датчика.

– Мы сошли с линии?

Они вернулись на несколько шагов назад, но прибор не включился.

– Может, села батарейка? – предположила Блу.

– Я не знаю, как это проверить, – сказал Ганси, выключил прибор и снова включил.

Блу протянула к нему руку. Как только она взяла датчик, лампочки вспыхнули. Они горели ровно, не мигая. Блу повернулась на месте. Шаг влево – лампочки становились оранжевыми, шаг вправо – краснели.

Ганси и Блу встретились взглядами.

– Возьми, – сказала она.

Но, как только Ганси коснулся датчика, лампочки снова погасли. Когда вновь грянул гром, соблазнительный и бурлящий, Блу показалось, что этот звук запустил что-то в ней самой. Девушку охватила дрожь, которая не унялась, даже когда грохот утих.

– Я всё время думаю, что должно быть какое-то логичное объяснение, – выговорил Ганси. – Но до сих пор его не было.

Блу подумала, что, возможно, логичное объяснение есть, а именно: она усиливала энергию. Впрочем, она понятия не имела, что именно усилила сейчас.

Воздух вновь дрогнул от раската грома. Солнце скрылось. Остался только тяжелый зеленый воздух вокруг.

Ганси спросил:

– Куда он нас ведет?

Подчиняясь немигающему алому свету, Блу осторожно двинулась между деревьев. Они прошли всего несколько шагов, и прибор вновь погас. Никакие манипуляции, никакое щелканье рычажками не могло его оживить.

Они стояли, держа датчик между собой, и молча смотрели на темный экран, почти соприкасаясь склоненными головами.

Блу поинтересовалась:

– Что теперь?

Ганси уставился в землю под ногами, прямо под датчиком.

– Отойди на шаг. Здесь…

– О господи, – сказала Блу, резко отстранившись. – О гос…

Но закончить фразу она не смогла, потому что сошла с чего-то, что до ужаса напоминало кость человеческой руки. Ганси первым присел и отгреб от находки листья. Разумеется, рядом с первой костью нашлась и вторая. На запястье болтались грязные часы. Скелет в лесу… всё это выглядело каким-то ненастоящим.

«Так не бывает».

– Нет, – выдохнула Блу. – Не трогай. Отпечатки пальцев.

Но никакие отпечатки уже ничему не повредили бы. Кости были чистые, как в музее, плоть давно сгнила, от одежды остались лишь отдельные нити. Осторожно разгребая листья, Ганси откопал весь скелет. Он лежал съежившись, подогнув одну ногу и раскинув руки в стороны. Воплощенный ужас. Одни детали время пощадило, другие унесло. Часы остались, а кисть нет. Рубашка пропала, а галстук остался – он лежал зигзагами поверх смятой грудной клетки. Ботинки были грязные, но непогода их не тронула. Внутри кожаных ботинок сохранились носки – мешочки, полные костей.

Одна щека у черепа была вдавлена. Возможно, это и послужило причиной смерти.

– Ганси, – ровным голосом сказала Блу. – Это мальчик. Мальчик из Агленби.

Она указала на грудную клетку. Между двумя обнаженными ребрами застрял лоскут свитера. Синтетические нити вышивки устояли перед дождем и снегом.

Блу и Ганси уставились друг на друга поверх останков. Молния озарила их лица. Блу с особой остротой заметила, как обрисовался под кожей череп Ганси, его высокие, отчетливые скулы, совсем как у рыцаря на карте Смерти.

– Надо сообщить в полицию, – сказала она.

– Подожди, – произнес Ганси.

Ему понадобилось несколько секунд, чтобы найти бумажник, лежавший под берцовой костью. Кожа была качественная – бумажник запачкался и вылинял, но, в основном не пострадал. Ганси раскрыл его и взглянул на разноцветные края кредиток, лежавшие в боковом кармашке. Затем он нащупал водительские права и вытащил их.

Блу услышала, как Ганси в ужасе втянул воздух.

С фотографии смотрел Ной.

29

В восемь часов Ганси позвонил Адаму на фабрику трейлеров. – Я за тобой заеду, – сказал он.

Он не объяснил, в чем дело, но это был первый раз, когда Ганси просил его уйти с работы пораньше, и Адам не стал возражать.

«Камаро» стоял на парковке, и неровный шум мотора эхом разносился в темноте. Адам сел в машину.

– Объясню, когда доедем, – сказал Ганси.

Он передвинул рычаг и надавил на газ с такой силой, что задние колеса взвизгнули. Увидев выражение лица Ганси, Адам подумал, что с Ронаном случилась беда. Возможно наконец с Ронаном случился Ронан. Но ехали они не в больницу. «Камаро» влетел на парковку у Монмутской фабрики. Вместе они поднялись по темной, скрипучей лестнице на второй этаж. От толчка дверь открылась, ударившись о стену.

– Ной! – крикнул Ганси.

Зал тянулся перед перед ними и казался в темноте бесконечным. На фоне окон виднелась фальшивая панорама миниатюрной Генриетты. Будильник Ганси непрерывно пищал, сообщая о времени, которое уже давно прошло.

Адам безуспешно искал выключатель.

Ганси снова закричал:

– Нам надо поговорить! Ной!

Дверь в комнату Ронана открылась, появился квадрат света. На пороге нарисовался силуэт Ронана. Одну руку он прижимал к груди – на ладони у него, съежившись, сидел вороненок. Ронан сдвинул с ушей дорогие бархатистые наушники и оставил их висеть на шее.

– Где тебя носило? А, Пэрриш. Я думал, ты работаешь.

То есть Ронан знал не больше Адама. Тот почувствовал холодок облегчения, которое тут же подавил.

– Работал, – сказал он, наконец нащупав выключатель.

Комната превратилась в сумеречную планету. В углах шевелились острозубые тени.

– Где Ной? – спросил Ганси.

Он выдернул шнур будильника из стены, чтобы заткнуть его.

Ронан оценил состояние Ганси и поднял бровь.

– Вышел.

– Нет, – с ударением ответил Ганси. – Нет. Ной!

Он попятился в центр комнаты и повернулся, чтобы окинуть взглядом углы и потолок – такие места, где вряд ли мог находиться сосед по квартире. Адам помедлил у двери. Он не понимал, отчего такой шум из-за Ноя.

Ной, который иногда незаметно пропадал на полдня. Человек, чья комната была девственно-чистой, а голос никогда не повышался.

Ганси перестал искать и повернулся к Адаму.

– Адам, – сказал он, – как фамилия Ноя?

Адаму всегда казалось, что он это знает. Но теперь фамилия Ноя абсолютно вылетела у него из головы, и Адам остался стоять, приоткрыв рот. Это было всё равно что забыть дорогу в школу или домой, телефонный номер Монмутской фабрики…

– Не помню, – признался он.

Ганси указал на Адама таким жестом, как будто стрелял в него из пистолета или хотел обратить на что-то особое внимание.

– Черни. Зерни. Щерни. Ну или как она там произносится. Короче. Ной Черни.

Откинув голову назад, он заорал в пустоту:

– Я знаю, что ты здесь, Ной!

– Чувак, у тебя крыша поехала, – заметил Ронан.

– Открой его комнату, – велел Ганси. – И скажи мне, что там.

Изящно пожав плечами, Ронан выскользнул в коридор и повернул ручку двери Ноя. Она открылась, обнаружив краешек неизменно застеленной кровати.

– Как обычно, похоже на келью монашки, – сказал Ронан. – Все признаки психушки. Что я ищу? Наркотики? Девочек? Оружие?

– Скажи, – потребовал Ганси, – какие уроки ты посещаешь вместе с Ноем.

Ронан фыркнул.

– Никакие.

– И я тоже, – ответил Ганси и посмотрел на Адама, который слегка покачал головой. – И Адам. Как такое возможно?

Впрочем, он не стал ждать ответа.

– Когда он ест? Вы когда-нибудь видели, как Ной ест?

– Да мне всё равно, – ответил Ронан.

Он погладил пальцем головку Бензопилы, и она в ответ задрала клюв. Это были странный момент и странный вечер, и, случись это накануне, Адам подумал бы, что редко видел проявления столь бездумной доброты в Ронане.

Ганси принялся стремительно задавать вопросы обоим:

– Ной платит за квартиру? Когда он переехал сюда? Вы когда-нибудь его спрашивали?

Ронан покачал головой.

– Чувак, ты реально слетел с тормозов. Что случилось?

– Я полдня общался с полицией, – сказал Ганси. – Мы с Блу поехали к той церкви…

Теперь Адама ранила зависть, глубокая и неожиданная, – эта рана продолжала болеть и не становилась менее мучительной от того, что он не знал, чем, собственно, она нанесена.

Ганси продолжал:

– И не смотрите на меня так, вы оба. Суть в том, что мы нашли труп. Точнее, скелет. Знаете, чей?

Ронан стойко выдерживал взгляд Ганси.

Адаму показалось, что ответ на этот вопрос он видел во сне.

За спиной у них вдруг хлопнула входная дверь. Они резко развернулись, но в зале никого не было, только трепетание уголков карты на стене намекало, что кто-то двигался.

Ребята смотрели на шелестевшую бумагу и прислушивались к замиравшему эху.

Ветра не было. Адам почувствовал, как по спине ползут мурашки.

– Мой, – ответил Ной.

Все, как один, повернулись обратно.

Ной стоял на пороге своей комнаты.

Его кожа была цвета пергамента, а глаза туманными и неопределенными, как всегда в сумерках. На лице виднелось большое пятно, только теперь оно напоминало кровь или грязь. А может быть, яму – словно кости черепа провалились внутрь под кожей.

Ронан, весь напрягшийся, не двигался с места.

– В твоей комнате было пусто. Я только что туда заглядывал.

– Я же тебе говорил, – сказал Ной. – Я всем вам говорил.

Адам закрыл глаза.

Ганси наконец-то овладел собой. Чего он хотел от жизни, так это фактов, вещей, которые он мог записать в свою тетрадь, дважды констатировать и подчеркнуть, и неважно, насколько невероятными они были. Адам понял, что с самого начала, с тех пор как Ганси привез его сюда, он, в общем, не знал, что найдет. Да и откуда он мог знать? Кто бы поверил…

– Он мертв, – сказал Ганси.

Он стоял, крепко обхватив себя руками.

– Ты в самом деле мертв, так?

Ной печально произнес:

– Я же говорил.

Они уставились на него, стоявшего в шаге от Ронана. На самом деле – подумал Адам – Ной выглядел гораздо менее реальным, чем Ронан. Это же было очевидно. С ума сойти, они не замечали. Как странно, но им в голову не приходило задуматься о том, какая у него фамилия, откуда он приехал, какие уроки посещал, а какие нет.

Влажно-липкие руки, чистенькая комната, неизменно грязное лицо. Ной был мертв всё то время, пока они общались.

Реальность напоминала мост, который рушился под ногами.

– Блин, – наконец сказал Ронан с ноткой отчаяния. – Всё это время ты меня пилил, что я не даю тебе спать по ночам. Но ты даже не нуждаешься в сне!

Адам чуть слышно спросил:

– Как ты умер?

Ной отвернулся.

– Нет, – сказал Ганси, и в этом слове послышалась глубокая целеустремленность. – Неправильный вопрос. Надо спросить: кто тебя убил?

Ной словно пытался спрятаться – это выражение всегда появлялось на его лице, когда ему становилось неуютно. Взгляд вбок, глаза неясные и чужие. Адам вдруг с особой остротой ощутил, что Ной – мертвец, а он нет.

– Если ты мне скажешь, – продолжал Ганси, – я смогу навести полицию на след.

Ной опустил подбородок еще ниже. Его лицо потемнело, глазницы углубились, превратившись в провалы.

Перед ними стоял мальчик? Или что-то, лишь напоминавшее мальчика?

Адаму захотелось сказать: «Ганси, не дави».

Бензопила, сидевшая на ладони у Ронана, начала кричать. Пронзительное, исступленное карканье наполнило воздух. Как будто в мире ничего не было, кроме этих безумных криков. Казалось невероятным, что маленькое существо может так шуметь.

Ной поднял голову. Его широко раскрытые глаза выглядели как обычно. Вид у парня был испуганный.

Ронан накрыл ладонью головку Бензопилы, чтобы она успокоилась.

Ной произнес:

– Я не хочу об этом говорить.

Плечи он поднял до ушей и в целом теперь походил на Ноя, которого они всегда знали. Ной, который никогда не вызывал сомнений в том, что он один из них.

Что он живой.

– Так, – сказал Ганси. И повторил: – Так. Чего бы ты хотел?

– Я бы хотел… – начал Ной и замолчал, как всегда, попятившись в свою комнату.

Адам подумал: при жизни Ной вел себя так же или это было следствием того, что он умер и теперь пытался поддерживать обычный разговор?

Ронан и Адам одновременно взглянули на Ганси. Казалось, они ничего не могли сделать или сказать. Даже Ронан как будто притих и втянул колючки.

Пока они не выяснили, каковы правила, он тоже не рвался выяснять, насколько потусторонней может оказаться реакция Ноя, если его спровоцировать.

Оторвав взгляд от остальных, Ганси позвал:

– Ной!

Дверной проем был пуст.

Встав на пороге, Ронан толкнул дверь. Комната Ноя была чистой и нетронутой, на постели явно никто не спал.

Мир гудел вокруг Адама, внезапно наполнившись разнообразными перспективами, причем не только приятными. Ему казалось, что он спит. Ни на что нельзя было положиться, предварительно не ощупав.

Ронан начал ругаться, длинно, грязно и продолжительно, даже не прерываясь, чтобы набрать воздуху.

Ганси потеребил нижнюю губу и спросил у Адама:

– Что происходит?

Адам ответил:

– Нас посещает привидение.

30

То, что Ной умер, встревожило Блу сильнее, чем она сама думала. Из разговоров с полицией выяснилось, что он никогда и не был живым, во всяком случае на памяти Блу, но все-таки ей, как ни странно, стало от этого грустно. После того как они обнаружили его тело, Ной отчетливо начал вести себя иначе на Монмутской фабрике. Он как будто перестал показываться целиком: Ганси слышал голос Ноя на парковке, Блу видела его тень на тротуаре, когда шла на Монмутскую фабрику, Ронан находил на себе царапины.

Ной всегда был привидением, но теперь он еще и вел себя соответственно.

– Может быть, – предположил Адам, – это потому что полицейские убрали его тело с силовой линии.

Блу продолжала думать про череп с вдавленным лицом, про Ноя, которого стало мутить при виде «Мустанга». Его не рвало на самом деле. Он просто проделывал определенные действия, потому что был мертвым.

Ей хотелось найти виновника и убедиться, что он будет гнить в тюремной камере до конца жизни.

Блу так погрузилась в горести Ноя, что чуть не забыла о намеченном на пятницу обыске в комнате Нив. Калла, очевидно, догадалась, что Блу чем-то отвлечена, поскольку оставила для нее на холодильнике нахальную записку, которую Блу обнаружила перед школой: «БЛУ! НЕ ЗАБУДЬ, СЕГОДНЯ МЫ СМОТРИМ КИНО». Сняв с дверцы липкую бумажку, Блу сунула ее в рюкзак.

– Блу, – сказала Нив.

Та подскочила так высоко, насколько способен человек, и развернулась в прыжке. Нив сидела за кухонным столом, с чашкой чая и книжкой. На ней была кремовая блузка того же цвета, что и занавески на окне.

– Я тебя не видела! – выдохнула Блу.

Бумажка в рюкзаке буквально жгла ей спину.

Нив кротко улыбнулась и положила книгу обложкой на стол.

– Я почти не видела тебя на неделе.

– Я… гуляла… с друзьями… – в промежутках между словами Блу приказывала себе перестать пробуждать подозрения.

– Я слышала про Ганси, – произнесла Нив. – И сказала Море, что вставать между вами неблагоразумно. Вам, очевидно, суждено встретиться.

– О. А. Спасибо.

– Ты, кажется, взволнована, – заметила Нив.

Своей красивой рукой она похлопала по сиденью стула рядом с собой.

– Хочешь, я что-нибудь сделаю для тебя? Загляну в будущее?

– Спасибо, но я не могу… мне пора в школу, – быстро сказала Блу.

Она задумалась, предложила ли Нив это по доброте, а может быть, со своеобразным психологическим расчетом, поскольку знала о планах Блу и Каллы. В любом случае Блу вовсе не хотела, чтобы Нив заглядывала в ее будущее. Схватив вещи в охапку и направившись к двери, она небрежно помахала через плечо.

Но Блу сделала лишь несколько шагов, когда Нив окликнула ее:

– Ты ищешь бога. А ты никогда не думала, что есть и другие силы?

Блу застыла в дверях. Она повернула голову, хотя и не встала полностью лицом к Нив.

– О, я вовсе не любопытствую, – продолжала женщина. – То, что ты делаешь, достаточно велико, чтобы я могла это заметить, даже пока смотрю на что-нибудь другое.

Теперь Блу развернулась к ней. Кроткое выражение лица Нив не изменилось; она по-прежнему сидела, держа кружку.

– Цифры для меня несложны, – сказала Нив. – Вообще-то они появились первыми. Я всегда умела доставать их прямо из воздуха. Важные даты. Телефонные номера. Это – самое простое. Но и смерть тоже. Я чувствую, когда кто-то прикоснулся к ней.

Блу стиснула лямки рюкзака. Мора и ее подруги были странными, да, но они сознавали свою странность. Они сами знали, когда говорили нечто стремное. А у Нив этот фильтр, кажется, не работал.

Наконец Блу ответила:

– Он умер уже давно.

Нив пожала плечами.

– Прежде чем эта история закончится, будут новые покойники.

Блу, потеряв дар речи, медленно покачала головой.

– Я просто предупреждаю тебя, – сказала Нив. – Где бог, там всегда легион бесов.

31

В первые Адам не радовался выходному. Пятница обычно была расписана по минутам, поэтому Ганси неохотно поехал к родителям, на запоздалое празднование дня рождения матери, Ронан угрюмо пил, не выходя из комнаты, а Адам, в отсутствие Ганси, занимался за его столом. В обычной школе, как всегда, шли уроки, но он надеялся, что Блу придет, когда освободится.

Монмутская фабрика как будто угнетала его, когда в зале никого не было. Отчасти Адаму хотелось вытащить Ронана из комнаты, чтобы тот составил ему компанию, но он понимал, что Ронан, на свой непривлекательный лад, бессловесно скорбит по Ною. Поэтому Адам остался за столом – он делал задание по латыни и понимал, что свет, лившийся в окна, почему-то не озаряет половицы так ярко, как обычно. Тени двигались и словно липли. Адам чуял запах мяты на столе Ганси, но также ощущал и запах Ноя – смесь дезодоранта, мыла и пота.

– Ной, – сказал Адам, обращаясь к пустой квартире. – Ты здесь? Или ходишь за Ганси?

Ответа не было.

Он посмотрел в тетрадку. Латинские глаголы казались бессмысленными. Выдуманный язык.

– Ной, мы можем что-нибудь сделать? Почему ты теперь стал таким?

Адам подпрыгнул от треска, раздавшегося рядом со столом. Он не сразу понял, что глиняный горшочек с мятой свалился на пол. Треугольный кусочек откололся от него и лежал рядом с просыпавшейся землей.

– Это не поможет, – спокойно произнес Адам, хотя ему стало страшно.

Он, впрочем, сам не знал, что именно поможет. После того как они обнаружили скелет, Ганси позвонил в полицию, чтобы узнать побольше, но выяснил немногое – только что Ной пропал без вести семь лет назад. Как всегда, Адам посоветовал молчать, и на сей раз Ганси послушался – он скрыл от полицейских, что они обнаружили «Мустанг». Машина привела бы их к Кабесуотеру, а расследование… это было слишком сложно, слишком публично.

Когда в дверь постучали, Адам ответил не сразу, решив, что это снова Ной. Но стук повторился, и раздался голос Диклана:

– Ганси!

Вздохнув, Адам поднялся и поставил горшочек с мятой на место, прежде чем подойти к двери. Диклан стоял на пороге. Не в школьном свитере, не в деловом костюме. В джинсах – пусть даже они были дорогими и безупречно темными – он казался совершенно иным человеком. Младше, чем Адам обычно представлял его.

– Привет, Диклан.

– Где Ганси? – поинтересовался Диклан.

– Здесь его нет.

– Да брось.

Адам не любил, когда его обвиняли во лжи. Чтобы добиться желаемого, он знал способы получше.

– Ганси поехал домой на день рождения матери.

– Где мой брат?

– Его здесь нет.

– А вот теперь ты врешь.

Адам пожал плечами.

– Да. Вру.

Диклан шагнул мимо него, но Адам вытянул руку, загораживая дверь.

– Честное слово, сейчас неподходящее время. И Ганси сказал, что это не лучшая идея – вам двоим общаться без него. Мне кажется, он прав.

Диклан не отступил. Он стоял, вжавшись грудью в руку Адама. Адам знал только одно: Диклану ни за что нельзя увидеться с Ронаном прямо сейчас. Потому что Ронан пьян, а Диклан зол. В отсутствие Ганси обязательно будет драка.

И это было единственное, что имело значение.

– Ты ведь не собираешься со мной драться? – спросил Адам, как будто ничуть не волновался. – Я думал, это манера Ронана, а не твоя.

Уловка сработала лучше, чем он думал: Диклан немедленно отступил на шаг. Сунув руку в задний карман, он достал сложенный конверт. Адам узнал герб Агленби.

– Его выгоняют, – сообщил Диклан, сунув конверт Адаму. – Ганси пообещал мне, что Ронан будет заниматься. А он продолжал валять дурака. Я доверял Ганси, а он меня подвел. Когда он вернется, передай, что из-за него моего брата выгнали из школы.

Это было больше, чем Адам мог выдержать.

– Нет, – сказал он.

Адам надеялся, что Ронан их слышит.

– Никто, кроме Ронана, не виноват. Я не знаю, когда вы оба поймете, что он сможет удержаться в Агленби только сам. Рано или поздно ему придется отвечать за себя. А до тех пор… вы просто будете тратить время даром.

Неважно, в какой мере это было правдой. Не существовало аргумента, с помощью которого Адам Пэрриш, уроженец Генриетты, мог бы растрогать человека наподобие Диклана.

Адам вновь сложил конверт. «Ганси страшно расстроится…» На минутку он подумал, что, быть может, не нужно передавать ему письмо, пока не станет слишком поздно, но тут же понял, что у него не хватит духу.

– Я обязательно передам.

– Ронан переезжает, – сказал Диклан. – Напомни об этом Ганси. Нет Агленби – нет Монмутской фабрики.

«Считай, что ты убил его», – подумал Адам.

Он не мог представить Ронана живущим в одном доме с братом.

Он не мог представить Ронана живущим без Ганси, точка.

Но Адам сказал лишь:

– Я передам.

Диклан спустился по лестнице, и Адам услышал, как отъехала его машина.

Он открыл конверт и медленно прочел лежавшее внутри письмо, а затем со вздохом вернулся к столу и взял телефон, который лежал рядом с разбитым горшочком. Номер он набрал по памяти.

– Ганси?

Ганси, в нескольких часах пути от Генриетты, постепенно терял интерес ко дню рождения матери. Звонок Адама лишил его остатков бодрости. Это произошло вскоре после того, как Хелен с матерью пустились в необыкновенно вежливый и полный яда разговор, который, как они обе притворялись, совершенно не имел отношения к подарку Хелен. Во время напряженного обмена шпильками Ганси сунул руки в карманы и отправился в гараж.

Обычно отцовский дом – просторный особняк из серого камня на окраине Вашингтона – навевал приятные воспоминания, но сегодня у Ганси недоставало терпения. Он думал лишь про скелет Ноя, ужасные отметки Ронана и деревья, говорящие на латыни.

И про Глендауэра.

Про Глендауэра, который лежал в своих роскошных доспехах, едва видимый в темноте гробницы. В видении, которое посетило Ганси в дупле, он казался абсолютно реальным. Ганси коснулся потускневшего нагрудника, провел пальцами по наконечнику копья, лежавшего рядом, сдул пыль с чаши, которую Глендауэр сжимал в правой руке. Затем двинулся дальше и занес руку над забралом шлема. Это был момент, которого Ганси ждал. Открытие, пробуждение.

И тут видение оборвалось.

Ганси всегда казалось, что его два – тот Ганси, который всё контролировал и мог разрулить любую ситуацию, поговорить с кем угодно, и другой, более хрупкий, измотанный, сомневающийся, до неловкости искренний, движимый наивным желанием.

Второй Ганси теперь овладевал им изнутри сильнее прежнего, и ему это не нравилось.

Он набрал код замка (день рождения Хелен) и вошел. Гараж, огромный как дом, представлял собой мощное каменное строение со сводчатыми потолками. Конюшня на несколько тысяч лошадей, скрытых под капотами.

Как и Дик Ганси Третий, Дик Ганси Второй обожал старые автомобили; но, в отличие от Дика Ганси Третьего, все машины Дика Ганси Второго были доведены до элегантного совершенства командой спецов-реставраторов, которые знали, что такое «рашпер» и «Баррет-Джексон». Большинство машин привозили из Европы; у многих был правосторонний руль или инструкция на иностранном языке.

А главное, все отцовские машины чем-то славились.

Они принадлежали звездам, или участвовали в съемках, ну или имели отношение к какому-нибудь историческому лицу.

Ганси выбрал «Пежо» цвета ванильного мороженого, на которой, возможно, ездил Линдберг, Гитлер или Мэрилин Монро. Откинувшись на спинку и поставив ноги на педали, Ганси перебрал визитки в бумажнике и наконец позвонил школьному консультанту, мистеру Пинтеру. Слушая гудки, он вызвал в себе того Ганси, у которого всё было под контролем – и который, как он знал, всегда таился внутри.

– Мистер Пинтер? Прошу прощения, что звоню в нерабочее время.

Он вновь перебрал стопку визиток и кредитных карточек. Внутренность машины во многом напоминала ему мамин миксер. Коробка скоростей в состоянии покоя выглядела так, как будто вполне могла приготовить сносную меренгу.

– Это Ричард Ганси.

– Мистер Ганси, – сказал Пинтер.

Он долго это выговаривал, и Ганси живо представил, как он пытается соотнести фамилию с лицом. Пинтер был опрятный, целеустремленный человек, которого Ганси называл «глубоко традиционным», а Ронан удостоил прозвища «поучительная история».

– Я звоню по поводу Ронана Линча.

– А.

Пинтеру не понадобилось ни секунды, чтобы соотнести эту фамилию с конкретным лицом.

– Вы знаете, я не могу обсуждать подробности неминуемого исключения мистера Линча…

– При всем уважении, мистер Пинтер, – перебил Ганси, прекрасно понимая, что никакого уважения не выказывает, – я сомневаюсь, что ситуация известна вам целиком.

Почесывая затылок кредиткой, он объяснил, какое хрупкое у Ронана эмоциональное состояние. Ганси рассказал про его мучительные бессонницы, про духоподъемные радости жизни на Монмутской фабрике, про шаги, которые они сделали, с тех пор как Ронан поселился вместе с ним. Он закончил предположением касательно того, каких успехов, по его мнению, добьется Ронан Линч, как только найдет способ заживить кровоточащую дыру в своем сердце – дыру размером с Ниалла Линча.

– Я не вполне убежден, что будущие успехи мистера Линча – из тех, основа для которых закладывается в Агленби, – сказал Пинтер.

– Мистер Пинтер, – запротестовал Ганси, хотя здесь был склонен с ним согласиться. Он повертел ручку стеклоподъемника. – В Агленби разнообразный и неоднородный состав учащихся. Это – одна из причин, по которой мои родители выбрали для меня эту школу.

Вообще-то причинами были четыре часа в Интернете и настоятельный телефонный звонок отцу, однако Пинтер мог обойтись без этого знания.

– Мистер Ганси, я понимаю вашу заботу о дру…

– Брате, – перебил Ганси. – Честное слово, я считаю Ронана своим братом. Для моих родителей он как сын. Во всех смыслах слова. Эмоционально, практически, финансово.

Пинтер молчал.

– Когда он в последний раз у нас гостил, мой отец решил, что библиотеке Агленби недостает книг по истории мореходного дела, – продолжал Ганси.

Он сунул кредитку в вентилятор, чтобы посмотреть, как далеко она влезет, прежде чем встретит сопротивление. Ему пришлось спешно ухватить карточку за край, прежде чем она исчезла в недрах машины.

– Папа заметил, что в библиотечных фондах зияет брешь… примерно в тридцать тысяч долларов.

Слегка понизив голос, Пинтер сказал:

– Полагаю, вы не понимаете, почему пребывание мистера Линча в Агленби оказалось под угрозой. Он совершенно пренебрегает школьными правилами и, кажется, не питает к учебным предметам ничего, кроме презрения. Мы предоставили ему относительную свободу, снисходя к чрезвычайно трудным личным обстоятельствам, однако мистер Линч, очевидно, забыл, что обучение в Академии Агленби – это привилегия, а не тяжелая повинность. Его исключение будет утверждено после выходных.

Ганси подался вперед и опустил голову на руль. «Ронан, Ронан, почему…»

Он сказал:

– Я знаю, что он не учится. Знаю, что его нужно было выгнать уже давным-давно. Но дайте мне время до конца учебного года. Я помогу Ронану сдать экзамены.

– Он вообще не посещает занятия, мистер Ганси.

– Я помогу ему сдать экзамены.

Долго стояло молчание. Ганси слышал, как на заднем плане работает телевизор.

Наконец Пинтер ответил:

– Ему нужно получить четверки по всем предметам. И до тех пор подчиняться общим правилам, иначе он вылетит из Агленби немедленно. Больше шансов мистеру Линчу не дадут.

Ганси сел прямо и выдохнул.

– Спасибо, сэр.

– И не забывайте про интерес, который ваш отец выказал к отделу истории мореходства. Я за этим прослежу.

А Ронан думал, что ему нечему учиться у Пинтера. Ганси мрачно улыбнулся, глядя на приборную панель, хотя радости в этой улыбке было немного.

– Лодки всегда были важной частью школьной жизни. Спасибо, что взяли трубку в нерабочее время.

– Приятных выходных, мистер Ганси, – сказал Пинтер.

Ганси нажал «завершить» и бросил телефон на приборную панель. Закрыв глаза, он тихо выругался.

Он дотащил Ронана до середины семестра. Разумеется, он сделает это и еще раз. Ему придется сделать это еще раз.

«Пежо» качнулся, как будто кто-то сел на пассажирское место. Затаив дыхание, Ганси подумал: «Ной?»

Отец сказал:

– Тебя соблазняет эта французская красотка? Твоя сардинообразная машинка рядом с ней грубовата, а?

Ганси открыл глаза. Отец, сидя рядом, провел ладонью по приборной панели – нет ли пыли. Прищурившись, он посмотрел на Ганси, словно мог с одного взгляда определить состояние здоровья и умственных способностей сына.

– Хорошая машина, – сказал Ганси. – Правда, не в моем вкусе.

– Я удивляюсь, что ты на своем драндулете вообще добрался, – сказал отец. – Почему не хочешь взять «Шевроле Субурбан»?

– «Камаро» меня вполне устраивает.

– От него несет бензином.

Ганси представил, как отец вертится вокруг «Камаро», припаркованного перед гаражом, как принюхивается, заложив руки за спину, нет ли утечки, и рассматривает царапины на капоте.

– Всё нормально, папа. Образцовая машина.

– Сомневаюсь, – сказал отец, хотя и дружелюбно.

Ричард Ганси Второй вообще, по большей части, был воплощенное дружелюбие. «Какой обаятельный человек твой отец, – говорили люди Ганси. – Всегда улыбается, ничто его не волнует. Удивительный характер». Это последнее добавляли потому, что он коллекционировал странные вещи, и заглядывал в дыры в стенах, и вел дневник, куда записывал всё, что произошло 14 апреля каждый год с начала истории.

– Ты случайно не знаешь, почему твоя сестра купила эту чудовищную бронзовую тарелку за три тысячи долларов? Она сердится на мать? Или это такая шутка?

– Она думала, маме понравится.

– Мама любит только стекло.

Ганси пожал плечами:

– Я пытался ее предупредить.

Несколько секунд они сидели молча. Отец спросил:

– Хочешь завести?

Ганси было всё равно, но он нашел ключ в замке зажигания и повернул его. Мотор послушно ожил – он завелся немедленно, не то что в «Камаро».

– Открыть номер четыре, – сказал отец, и дверь гаража перед ними начала подниматься.

Увидев взгляд Ганси, он пояснил:

– Я установил голосовое управление. Единственная трудность – если очень громко кричать, стоя снаружи, ближайшая к тебе дверь открывается. Это, разумеется, минус. Но я что-нибудь придумаю. Кстати говоря, две недели назад кто-то попытался влезть в гараж. Но дальше первой секции им пройти не удалось. Я установил датчик веса.

Дверь открылась, и за ней стал виден «Камаро», который стоял прямо перед гаражом, загораживая выезд. «Кабан» казался приземистым, вызывающим и грубым по сравнению со сдержанным, молчаливым, всегда улыбающимся «Пежо». Ганси ощутил внезапный прилив безудержной любви к своей машине. Ее покупка была самым правильным решением в его жизни.

– Я никогда не привыкну к этой штуковине, – сказал отец Ганси, беззлобно глядя на «кабана».

Ганси однажды услышал, как отец спросил: «Господи, ну почему ему понадобилась именно эта машина?», а мать ответила: «О, я понимаю, почему». Он надеялся однажды обсудить с ней этот разговор: Ганси хотелось знать, почему, по мнению мамы, он приобрел «Камаро». Размышляя о том, что подвигло его смириться с «кабаном», он испытывал легкую тревогу, но она, несомненно, была связана с тем, как он чувствовал себя, сидя в идеально отреставрированном «Пежо». Ганси подумал: машина – просто оболочка для содержимого. И если бы внутри он выглядел так, как машины в отцовском гараже выглядели снаружи, то не сумел бы примириться с самим собой. Он знал, что внешне сильно походил на отца. А внутри… ему хотелось больше походить на «Камаро». Иными словами, на Адама.

Отец спросил:

– Как дела в школе?

– Прекрасно.

– Какой твой любимый предмет?

– Мировая история.

– Хороший учитель?

– Отличный специалист.

– А как поживает твой друг-стипендиат? Наверно, здесь ему труднее, чем в обычной школе?

Ганси повернул боковое зеркальце так, чтобы оно отражало потолок салона.

– У Адама всё хорошо.

– Он, видимо, неглуп.

– Он просто гений, – уверенно ответил Ганси.

– А тот, ирландец?

Ганси не мог заставить себя убедительно солгать насчет Ронана, особенно вскорости после разговора с Пинтером. Сейчас казалось очень тяжело быть Ганси-младшим. И он произнес:

– Ронан есть Ронан. Без отца ему трудно.

Ганси-старший не спросил про Ноя, и Ганси-младший вдруг понял, что отец никогда не интересовался им. По правде говоря, вообще не факт что Ганси упоминал Ноя в кругу семьи. Он задумался, позвонит ли полиция его родителям, чтобы рассказать, что он нашел труп. Если они до сих пор не позвонили, то, возможно, и не собирались. Они дали Ганси и Блу карточки с телефоном психолога, но Ганси подумал, что, вероятно, им понадобится помощь совсем иного рода.

– Как продвигается охота за силовой линией?

Ганси ответил, осторожно подбирая слова:

– Вообще-то я сделал несколько открытий, на которые не рассчитывал. Генриетта выглядит многообещающе.

– Значит, всё не так плохо? Твоя сестра сказала, что ты слегка впал в уныние.

– В уныние? Вот дура.

Отец пощелкал языком.

– Дик, выбирай слова.

Ганси выключил мотор и взглянул на отца.

– Она купила маме бронзовую тарелку на день рождения.

Ганси-старший тихо хмыкнул. Это означало, что Ганси-младший прав.

– Лишь бы ты был счастлив и чем-то занят, – сказал отец.

– Ну да, – отозвался Ганси, забирая телефон с приборной панели.

Он уже обдумывал, как впихнуть три месяца занятий в голову Ронана, как сделать Ноя прежним, как убедить Адама уехать от родителей (тем более что Генриетта теперь не казалась ему тупиком) и какую остроумную вещь он скажет Блу при следующей встрече.

– Я очень занят.

32

Когда Блу после уроков постучала в дверь Монмутской фабрики, открыл Ронан. – На улице вас не было, – сказала Блу, слегка смутившись.

До сих пор она никогда не бывала внутри. Девушка чувствовала себя нарушительницей границ, всего лишь стоя на ветхой лестнице.

– Я подумала – может, никого нет дома…

– Ганси уехал на день рождения к матери, – сказал Ронан, от которого пахло пивом. – Ной умер. А Пэрриш здесь.

– Ронан, впусти ее, – произнес Адам и появился за спиной у Ронана. – Привет, Блу. Ты, кажется, никогда здесь не бывала?

– Да. Может, мне не стоит…

– Нет, заходи…

Последовала некоторая возня, а затем Блу вошла. Дверь за ней закрылась.

Оба парня внимательно наблюдали за ее реакцией.

Блу обвела взглядом зал. Он напоминал жилище безумного изобретателя, одержимого ученого или очень неаккуратного исследователя; после знакомства с Ганси Блу начала подозревать, что он – всё вышеперечисленное. Она поинтересовалась:

– А внизу что?

– Пыль, – ответил Адам.

Ногой он незаметно отодвинул грязные джинсы, в которых по-прежнему лежали трусы.

– И бетон. И снова пыль. И грязь.

– Там тоже, – сказал Ронан, направляясь к дверям в дальнем конце помещения, – пыль.

На мгновение оба вытянули шеи, осматривая просторную комнату, как будто тоже видели ее впервые. Обширное помещение, окрашенное в алый цвет заходящим солнцем, которое лилось сквозь десятки стекол, было красиво и загромождено. Блу вспомнила ощущение, которое возникло у нее, когда она впервые увидела тетрадь Ганси.

Впервые за много дней она вспомнила то видение. Когда его пальцы касались ее лица.

«Блу, поцелуй меня».

На секунду она закрыла глаза, чтобы привести мысли в порядок.

– Мне надо покормить Бензопилу, – заявил Ронан.

Эта фраза не имела никакого смысла для Блу. Ронан исчез в крохотной комнате и закрыл за собой дверь. Оттуда донесся какой-то нечеловеческий вопль, но Адам не обратил на него внимания.

– В общем, мы сегодня ничем не заняты, – сказал он. – Хочешь посидеть с нами?

Блу огляделась в поисках кушетки. С ее помощью было бы гораздо проще «посидеть». Но в середине комнаты красовалась незастеленная кровать, а перед огромным, от пола до потолка, окном стояли дорогое на вид кожаное кресло (с блестящими заклепками, прижимавшими кожу к каркасу) и простой стул, заваленный бумагами. Больше ничего.

– А Ной…

Адам покачал головой.

Блу вздохнула. Возможно – подумала она – Адам был прав. Возможно, когда тело переместили с силовой линии, Ной лишился энергии.

– Он здесь? – спросила она.

– Кажется, да. Не знаю.

Блу сказала в пустоту:

– Ты можешь воспользоваться моей энергией, Ной. Если нужно.

Выражение лица Адама было загадочно.

– А ты смелая.

Блу так не считала; будь это поступком, для которого требовалась храбрость, Мора вряд ли стала бы брать ее с собой к церкви.

– Просто мне нравится приносить пользу. Значит, ты тоже здесь живешь?

Адам покачал головой, глядя на панораму Генриетты за окном.

– Ганси хотел бы, чтобы я сюда переехал. Он не любит, когда его имущество разбросано.

В голосе Адама звучала горечь; немного помолчав, он добавил:

– Зря я так говорю. Ганси не имеет в виду ничего плохого. И мы… ну, просто Монмутская фабрика принадлежит ему. И всё здесь принадлежит ему. Я хочу общаться с ним на равных – а живя тут, этого не добьешься.

– А где ты живешь?

Адам поджал губы.

– В одном месте, откуда рано или поздно уеду.

– Это не вполне ответ.

– А это не вполне дом.

– Тем не менее было бы ужасно жить здесь? – Блу откинула голову, чтобы посмотреть на высокий потолок.

Пахло пылью, но в хорошем смысле, как в старой библиотеке или музее.

– Да, – ответил Адам. – Когда я съеду от родителей, то поселюсь в таком месте, которое создам сам.

– Поэтому ты учишься в Агленби.

Он перевел взгляд на нее.

– Поэтому я учусь в Агленби.

– Хотя ты небогат.

Адам молчал.

– Адам, мне всё равно, – сказала Блу.

В жизни ей доводилось говорить куда более дерзкие вещи, но в ту минуту ощущение было именно такое – что она дерзит.

– Я знаю, для некоторых людей это важно, но для меня – нет.

Он слегка поморщился, а затем кивнул – чуть заметно.

– Хотя я небогат.

– Честное признание, – заметила Блу. – И я тоже небогата.

Адам рассмеялся при этих словах, и она заметила, что ей начинает нравиться смех, который срывался с его губ и всякий раз словно удивлял Адама. Мысль о том, что он ей нравится, слегка испугала Блу.

Он сказал:

– Слушай, иди сюда. Тебе понравится.

Шагая по скрипящим старым половицам, он направился к окнам в дальнем конце помещения. У Блу закружилась голова от высоты; эти огромные фабричные окна начинались лишь в нескольких дюймах от пола, а второй этаж был намного выше от земли, чем у нее дома. Присев, Адам начал рыться в картонных коробках, лежавших под окном.

Наконец он оттащил в сторонку одну из коробок и жестом предложил Блу сесть рядом. Она села. Адам заерзал, устраиваясь поудобнее, и коленом коснулся ноги Блу. Он не смотрел на нее, но что-то в его позе выдавало, что он прекрасно сознает присутствие девушки. Блу сглотнула.

– Это всё нашел Ганси, – сказал Адам. – Вещи, недостаточно крутые для музея, или про которые нельзя доказать, что они старинные, ну или просто то, что он не захотел отдавать.

– В этой коробке? – уточнила Блу.

– Во всех коробках. Конкретно эта – вирджинская.

Он наклонил коробку, вывалив на пол между ними содержимое, а заодно и внушительное количество земли.

– Вирджинская коробка? А остальные откуда?

Адам улыбнулся совершенно по-детски.

– Из Уэльса, Перу, Австралии, Монтаны и других странных мест.

Блу достала из кучи раздвоенную палочку.

– Это тоже волшебная лоза?

Хотя она никогда ими не пользовалась, но знала, что они бывают нужны экстрасенсам, чтобы сосредоточиться и почувствовать, где находятся потерянные вещи, или мертвые тела, или скрытые источники воды. Низкотехнологичная версия затейливого датчика электромагнитных частот.

– Наверное. А может, просто палочка.

Адам показал ей старинную римскую монету. С ее помощью Блу соскребла вековую пыль с крохотной каменной собачки. У той недоставало задней лапы; в зияющей ране камень был светлее, чем на поверхности.

– Вид у нее голодный, – заметила Блу.

Эта стилизованная фигурка напомнила ей ворона, врезанного в склон холма – откинутая назад голова, удлиненное туловище.

Адам взял камушек с дыркой и посмотрел сквозь нее на Блу. Камушек идеально закрыл остатки синяка.

Блу взяла такой же камушек и посмотрела сквозь соответствующую дырку на Адама. Одна сторона его лица была красной от вечернего солнца.

– А они зачем здесь?

– Эти отверстия проточила вода, – объяснил Адам. – Морская вода. Но Ганси обнаружил их в горах. Он сказал, что находил похожие камни в Англии.

Он по-прежнему смотрел на нее сквозь дырку, как сквозь странный монокль. Блу видела, как у него движется горло, – а потом Адам протянул руку и коснулся ее лица.

– Ты очень красивая, – сказал он.

– Это всё камень, – немедленно ответила она.

Кожа у девушки была теплая. Адам дотронулся пальцем до уголка ее губ.

– Он мне льстит.

Адам осторожно вынул камешек из ее руки и положил на пол. Он пропустил сквозь пальцы одну из выбившихся прядей Блу.

– Моя мама всегда говорила: «Не отказывайся от комплиментов, пока они бесплатные». – Лицо у него было очень серьезное. – Я ничего не хотел взамен, Блу.

Та затеребила край платья, но не отвела взгляд.

– Я просто не знаю, что сказать, когда ты говоришь такие вещи.

– Скажи, хочешь ли ты, чтобы я продолжал.

Она разрывалась между желанием поощрить его и страхом возможного финала.

– Мне нравится, когда ты говоришь такие вещи.

– Но? – уточнил Адам.

– Я не сказала «но».

– Но хотела. Я услышал.

Она посмотрела на его лицо, хрупкое и странное в сочетании с синяком. Блу подумала: легко счесть Адама застенчивым или неуверенным в себе, но на самом деле то и другое – не про него. В отличие от Ноя. Адам был просто тихим. Он не терялся; он просто наблюдал.

Но даже осознание всех этих вещей не помогло Блу ответить на вопрос: нужно ли рассказать ему об опасности поцелуя? Было намного проще открыться Ганси, когда казалось, что это не играет никакой роли. Меньше всего Блу хотела отпугнуть Адама, швыряясь словами типа «настоящая любовь» вскоре после знакомства.

Но если она ничего не скажет, возможно, он поцелует ее неожиданно, и тогда оба попадут в беду.

– Мне нравится, когда ты говоришь такие вещи, но… я боюсь, что ты меня поцелуешь, – призналась Блу.

Этот путь сразу показался неподходящим для того, чтобы по нему следовать. Адам промолчал, и Блу продолжала:

– Мы только что познакомились. И я… я… я еще очень молода.

Она утратила храбрость и решила умолчать про предсказание. Но какая часть ее души решила, что это будет оптимальный вариант?! «Я еще очень молода». Блу вздрогнула.

– Это… – Адам подбирал слова, – очень благоразумно.

Тем же самым словом Нив описала Блу в первые дни знакомства. Значит, она и правда была благоразумной. Блу расстроилась. Она потратила столько сил, чтобы выглядеть как можно более эксцентричной, и вот, когда дошло до дела, она оказалась благоразумной.

Адам и Блу подняли головы, услышав приближавшиеся к ним шаги. Это был Ронан, который что-то держал под мышкой. Он осторожно наклонился, сел, скрестив ноги, рядом с Адамом и тяжело вздохнул, как будто до сих пор принимал участие в беседе и она его утомила. Блу в равной мере обрадовалась и огорчилась тому, что его появление надежно положило конец разговорам о поцелуях.

– Хочешь подержать? – спросил Ронан.

И тут Блу поняла, что он держит в руках нечто живое. Несколько секунд она ничего не могла сделать – только размышлять над иронией судьбы. С ума сойти, один из Воронят действительно завел ворона. Ронан тем временем успел решить, что она ответила отрицательно.

– Ты что делаешь? – спросила Блу, когда он отвел руку. – Дай.

Она сомневалась, что ей на самом деле хочется брать в руки вороненка, – он выглядел не очень дружелюбно – но это было дело принципа. Блу вновь поняла, что пытается впечатлить Ронана только потому, что это невозможно сделать. Девушка утешила себя тем, что, по крайней мере, в попытке добиться его одобрения она всего лишь согласилась подержать в руках птенца. Ронан осторожно переложил вороненка в ее сложенные чашечкой ладони. Птенец как будто ничего не весил; его кожа и перья были влажными там, где к ним прикасался Ронан. Вороненок запрокинул голову с огромным клювом и уставился на Блу и Адама, приоткрыв рот.

– Как его зовут? – спросила Блу.

Держать в руках это создание было страшновато и приятно. Вороненок казался совсем маленьким и слабым, и его сердце быстро колотилось, отдаваясь в ладонях.

Адам убийственным тоном ответил:

– Ее. Бензопила.

Вороненок широко открыл клюв и еще сильнее вытаращил глаза.

– Она снова хочет к тебе, – сказала Блу, потому что это было очевидно.

Ронан забрал птенца и погладил по головке.

– Ты выглядишь как суперзлодей со своим домашним демоном, – заметил Адам.

Улыбка рассекла лицо Ронана, но выглядел он, как ни странно, добрее обычного, словно вороненок, которого он держал в руке, был его сердцем – обнаженным, выставленным напоказ.

Они услышали, как в другом конце зала открылась дверь. Адам и Блу переглянулись. Ронан немного наклонил голову, будто ожидал удара.

Никто ничего не сказал, когда Ной уселся в промежутке между Ронаном и Блу. Он выглядел именно так, как она помнила – согнутые плечи, беспокойно двигавшиеся руки. Вечное пятно на лице, очевидно, находилось там, где щека вдавилась от удара. Чем дольше Блу смотрела на Ноя, тем сильнее уверялась, что одновременно видит мертвое тело и живого человека. Пятно было попыткой психики примирить эти два факта.

Адам заговорил первым.

– Ной, – произнес он и приподнял руку.

Помедлив, Ной стукнулся с ним кулаками. Затем потер шею.

– Мне лучше, – сказал он, как будто был болен, а не мертв.

Вываленные из коробки вещи по-прежнему лежали на полу между ними, и Ной принялся их разбирать. Он поднял нечто, напоминавшее резной кусочек кости. Очевидно, некогда на ней был большой узор, но теперь осталось только что-то вроде листа и развернутого свитка. Ной прижал эту штучку к горлу, как амулет. Он не смотрел на Ронана и Адама, но касался Блу коленом.

– Я хочу, чтоб ты знала, – сказал он, с силой вжимая резную косточку в кадык, словно она помогала ему выдавливать из себя слова. – Я был… больше… когда был живым.

Адам пожевал нижнюю губу, подыскивая ответ. Блу, впрочем, подумала, что понимает, о чем речь. Сходство Ноя с криво улыбающейся фотографией на водительских правах, которые нашел Ганси, было таким же, как у журнальной репродукции с реальной картиной. Блу не могла представить, чтобы Ной, которого она знала, ездил на навороченном «Мустанге».

– Тебя сейчас вполне достаточно, – ответила Блу. – Я по тебе скучала.

Ной, слабо улыбнувшись, протянул руку и погладил ее по голове, как раньше. Она едва почувствовала его прикосновение.

Ронан сказал:

– Слушай, чувак, ты столько раз не давал мне конспекты и говорил, что прогуливать плохо. Но ты никогда не ходил на уроки.

– Нет, ходил, правда, Ной? – вмешалась Блу, вспомнив остатки школьного герба, которые они нашли на трупе. – Ты учился в Агленби.

– Учусь, – сказал Ной.

– Учился, – поправил Ронан. – Ты же не ходишь на занятия.

– И ты тоже, – парировал Ной.

– Ронан сам вот-вот вылетит, – вставил Адам.

– Хватит! – крикнула Блу, вскинув руки.

Ей вдруг встало холодно: Ной выкачивал из нее энергию. Меньше всего девушке хотелось полностью истощиться, как это произошло на церковном дворе.

– Полиция сказала, что ты отсутствовал семь лет. Это правда?

Ной хлопнул глазами, нерешительно и тревожно.

– Я не… я не могу…

Блу протянула руку.

– Возьми, – велела она. – Когда я присутствую на сеансах с мамой и ей нужно сосредоточиться, она берет меня за руку. Возможно, это тебе придаст сил.

Ной робко потянулся к ней; когда они соприкоснулись ладонями, Блу удивилась, какая у него ледяная рука. Не просто холодная, но еще и… пустая. Одна оболочка, без пульса.

«Ной, пожалуйста, не умирай по-настоящему».

Он тяжело вздохнул и произнес:

– Господи.

Его голос звучал не так, как раньше. Теперь он говорил как тот Ной, которого она знала. Как Ной, который был одним из них. Блу поняла, что это заметила не только она: Адам и Ронан быстро переглянулись.

Она наблюдала, как грудь Ноя вздымается и опускается, а дыхание становится более ровным. Раньше она никогда не обращала внимания, дышит ли он вообще.

Ной закрыл глаза. Он по-прежнему держал резную костяшку в другой руке, положив ее ладонью вверх на ботинок.

– Я помню свои оценки и дату на листке… семь лет назад.

Семь лет. Полиция была права. Они разговаривали с мальчиком, который умер семь лет назад.

– В том же году Ганси покусали осы, – негромко произнес Адам. И добавил: – «Ты будешь жить благодаря Глендауэру. Кто-то на силовой линии сейчас умирает, хотя не должен. Поэтому ты будешь жить, хотя не должен».

– Совпадение, – сказал Ронан – именно потому, что это не было совпадением.

Ной по-прежнему сидел с закрытыми глазами.

– Предполагалось, что это как-то повлияет на силовую линию. Я не помню, что такое, по его словам, она должна была сделать…

– Проснуться, – предположил Адам.

Ной кивнул, по-прежнему не открывая глаз. Вся рука у Блу замерзла и онемела.

– Да, да. Но мне было всё равно. Это он всегда интересовался силовыми линиями, а я просто пошел за компанию, чтобы хоть чем-то заняться. Я понятия не имел, что он собирается…

– Ритуал, о котором говорил Ганси, – напомнил Адам Ронану. – Кто-то таки попытался это сделать. Жертвоприношение как символический способ коснуться силовой линии… Ты был жертвой, Ной? Тебя убили ради этого?

– Мое лицо, – тихо произнес Ной и повернул голову вбок, прижавшись изуродованной щекой к плечу. – Не помню, когда я перестал быть живым.

Блу содрогнулась. Помещение было залито весенним светом, но в ее костях словно поселилась зима.

– Но ритуал не сработал, – закончил Ронан.

– Я почти разбудил Кабесуотер, – прошептал Ной. – Мы подошли совсем близко. Всё было не напрасно. Но я рад, что он ничего не нашел. Он не знает… не знает, где это.

Блу невольно дрожала – от холода и от страха. Она задумалась: неужели именно так чувствуют себя Мора и остальные, когда проводят спиритический сеанс или читают будущее?

«Они держатся за руки с мертвецами?»

Блу всегда полагала, что «мертвец» – это нечто постоянное или, по крайней мере, явственно не живое. Но Ной не подходил под это определение.

Ронан сказал:

– Ладно, хватит болтать ерунду. Ной, кто тебя убил?

Рука Ноя задрожала в ладони Блу.

– Я серьезно. Давай. Я у тебя не конспект прошу, я спрашиваю, кто разнес тебе череп.

Это прозвучало зло и благородно, но Ной съежился, словно гнев Ронана каким-то образом делал виноватым и его.

Он ответил униженным тоном:

– Мы дружили.

Адам сказал – ожесточеннее, чем за минуту до того:

– Друг тебя не убил бы.

– Ты не понимаешь, – шепотом произнес Ной.

Блу испугалась, что он исчезнет. Она поняла, что это была тайна, которую он хранил семь лет – и по-прежнему не желал раскрывать.

– Он расстроился. Он потерял всё. Если бы он мыслил здраво, то, наверное, не стал бы…

он не хотел… мы дружили, как… ты боишься Ганси?

Парни не ответили; в ответе не было нужды. Кем бы они ни считали Ганси, их дружба пережила все испытания. Но Блу опять увидела стыд на лице Адама. Там, в дупле загадочного дерева, он увидел нечто такое, что по-прежнему его беспокоило.

– Ну же, Ной. Имя, – настаивал Ронан, склонив голову набок, совсем как Бензопила. – Кто тебя убил?

Ной поднял голову и открыл глаза. Высвободив руку, он положил ее на колени. Воздух вокруг наполнился холодом. Вороненок съежился на коленях Ронана, и тот оберегающим жестом накрыл птенца ладонью.

Ной сказал:

– Но вы и так уже знаете.

33

Уже стемнело, когда Ганси выехал от родителей. Он был полон беспокойства и неудовлетворения – в последнее время эти чувства всегда пробуждалась в его сердце, когда он гостил дома. Они каким-то образом были связаны с осознанием того, что родительский дом перестал казаться домом – если хоть когда-то таковым казался. И того, что изменились не они, а он.

Ганси опустил окно и высунул руку на ходу. Радио снова замолчало, поэтому единственной музыкой был шум мотора; в темноте «Камаро» звучал громче обычного.

Разговор с Пинтером не давал Ганси покоя. Подкуп. Вот чем всё закончилось. Он подумал, что это ощущение внутри – стыд. Как бы он ни старался, ему не удавалось вырвать из себя дух Ганси.

Но как еще он мог удержать Ронана в Агленби и на Монмутской фабрике? Ганси перебрал в уме основные тезисы предстоящего разговора с Ронаном. Всё это, по его мнению, были доводы, к которым Ронан не стал бы прислушиваться.

Почему он отказывался ходить на занятия? Неужели так трудно проучиться еще один год?

До Генриетты оставалось полчаса езды. В крошечном городке, состоявшем только из неестественно яркой автозаправки, Ганси остановился на светофоре, который горел красным, пропуская незримый поперечный поток.

От Ронана требовалось так мало – ходить на занятия, читать, получать отметки. А потом он бы получил свободу, взял у Диклана деньги и мог делать, черт побери, что вздумается.

Ганси посмотрел на мобильник. Связи не было. Он очень хотел поговорить с Адамом.

Ветер, врывавшийся в открытое окно, вносил в машину запах листьев, воды, растительности, чего-то тайного. Ганси, сильней, чем когда-либо, хотел потратить всё время на Кабесуотер, однако большую часть предстоящей недели должны были отнять занятия (после разговора с Пинтером – никаких прогулов). После школы предстояло усаживать Ронана за уроки. Мир открывался перед Ганси, и Ной нуждался в нем, и Глендауэр вновь казался реальностью… и вместо того чтобы броситься вперед и ухватить свой шанс, Ганси должен был нянчиться с Ронаном.

Чертов Ронан.

Загорелся зеленый свет. Ганси с такой силой нажал на газ, что покрышки завизжали и задымились. «Кабан» сорвался с места. Чертов Ронан. Ганси переключал с одной скорости на другую, быстрей, быстрей, быстрей. Мотор заглушал биение его сердца. Чертов Ронан. Стрелка на спидометре карабкалась всё выше и наконец коснулась красного предупреждающего сектора.

Ганси достиг максимума, который дозволялся на этой трассе. У машины еще оставались силы. Мотор отлично работал в прохладном воздухе, езда была быстрая и незатруднительная, и ему отчаянно хотелось посмотреть, как «кабан» поведет себя дальше.

Он спохватился и прерывисто вздохнул.

Будь он Ронаном, он продолжал бы набирать скорость. Вот в чем заключалась проблема: для Ронана не существовало ни границ, ни страхов, ни пределов. Будь Ганси Ронаном, он давил бы на газ, пока не встретил бы выбоину, копа или дерево. Он плюнул бы на завтрашние уроки, чтобы осмотреть лес. Он бы сказал Ронану, что это его проблемы, если его исключат. Если бы Ганси вообще о нем подумал.

Он не знал, что значит быть таким, как Ронан.

«Камаро» вдруг содрогнулся. Ганси снял ногу с педали газа и уставился на тускло освещенные приборы, однако ничего необычного не увидел. В следующее мгновение машина вновь дернулась, и Ганси понял, что всё кончено.

Он едва успел найти относительно ровное место, чтобы затормозить, прежде чем мотор замолчал, совсем как в день святого Марка. Стоя на обочине безлюдной дороги, Ганси повернул ключ в замке зажигания, но тщетно.

Он позволил себе скудное утешение, произнеся вполголоса бранное слово, худшее из всех, какие знал, а затем вылез из машины и открыл капот. Адам научил его базовым вещам: менять свечи, сливать масло. Если бы слетел какой-нибудь ремень или из недр машины торчал бы свежеоторванный конец шланга, он, возможно, справился бы и с этим. Но мотор был для Ганси загадкой.

Он достал телефон из заднего кармана и обнаружил, что связи почти нет. Достаточно, чтобы его помучить, но слишком мало, чтобы позвонить. Ганси обошел вокруг машины в позе статуи Свободы, держа мобильник над головой. Ничего.

Он с некоторой горечью вспомнил предложение отца забрать «Шевроле Субурбан».

Ганси понятия не имел, сколько проехал с тех пор, как миновал заправку на перекрестке; ему казалось, что он был уже где-то неподалеку от Генриетты. Если двинуться в сторону города, возможно, связь появится, прежде чем он найдет заправку. Или надо просто подождать. Иногда, если «кабан» глох, он оживал после того, как мотор немного охлаждался.

Но Ганси слишком нервничал, чтобы сидеть на месте.

Он едва успел запереть машину, когда позади «Камаро» кто-то остановился. Включенные фары ослепили Ганси. Отвернувшись от света, тот услышал, как хлопнула дверца; по гравию заскрипели шаги.

Сначала приближавшаяся к нему фигура казалась незнакомой – гомункул вместо человека. Затем Ганси его узнал.

– Мистер Пуп? – произнес он.

Баррингтон Пуп был в темной куртке и спортивных ботинках, и в преувеличенно крупных чертах его лица читалось какое-то странное напряжение. Словно он очень хотел задать вопрос, но не мог подобрать слова.

Он не спросил «у вас проблемы с машиной?» или «это вы, мистер Ганси?». Вместо всех возможных вариантов Пуп облизнул губы и сказал:

– Мне нужна твоя тетрадка. И мобильник лучше тоже отдай.

Ганси показалось, что он ослышался. Он переспросил:

– Что?

Пуп достал из кармана темной куртки маленький, но на вид необыкновенно реальный пистолет.

– Тетрадку, которую ты приносишь в школу. И мобильник. Живей.

Наличие пистолета почему-то было трудно уложить в голове. Трудно было перейти от мысли о том, что Баррингтон Пуп какой-то стремный и об этом можно пошутить с Ронаном и Адамом, к тому, что у Баррингтона Пупа есть пистолет и он целится в Ганси.

– Хорошо. – Ганси моргнул. – Ладно.

Что еще оставалось? Он ставил свою жизнь выше всего, чем обладал, разве что за исключением «Камаро», но машина Пупа не интересовала. Ганси протянул ему мобильник.

– Тетрадь в машине, – сказал он.

– Достань, – велел Пуп, направив пистолет ему в лицо.

Ганси открыл дверцу.

Когда он в последний раз видел учителя латыни, тот составлял контрольную на четвертое склонение.

– Даже не думай рвануть с места, – предупредил Пуп.

До сих пор Ганси не приходило в голову, что, будь «Камаро» исправен, он мог бы спастись бегством.

– Еще я хочу знать, куда ты ходил на этой неделе, – продолжал Пуп.

– Что-что? – вежливо спросил Ганси.

Он рылся на заднем сиденье в поисках тетради, и за шелестом бумаг Пупа не было слышно.

– Не провоцируй меня, – рыкнул тот. – Полиция позвонила в школу. С ума сойти. Семь лет спустя. Теперь будет миллион вопросов. Понадобится всего две секунды, чтобы ответить на них с помощью моего имени. Это ты виноват. Семь лет – и я думал… Нет. Я влип. Из-за тебя.

Ганси вылез из машины с тетрадью в руках, и тут до него дошло, о чем речь. Пуп говорил про Ноя. Стоявший перед ним человек убил Ноя.

У Ганси появилось какое-то странное ощущение в животе. Оно не походило на страх. Больше всего оно напоминало веревочный мост, который едва выдерживал тяжесть тела.

Он почувствовал, что всё остальное в его жизни, за исключением нынешней минуты, было ненастоящим.

– Мистер Пуп…

– Скажи, где ты был.

– В горах возле Незерс, – отстраненно ответил Ганси.

Это было правдой, и, во всяком случае, он не видел смысла лгать: он сам занес координаты в тетрадь, которую собирался отдать Пупу.

– Что ты нашел? Ты нашел Глендауэра?

Ганси вздрогнул – и сам удивился. Каким-то образом он убедил себя, что дело в чем-то другом, гораздо более логичном, и звук имени Глендауэра потряс его.

– Нет, – ответил Ганси. – Мы нашли рисунок на земле.

Пуп протянул руку к тетради. Ганси сглотнул.

Он спросил:

– Пуп… сэр… вы уверены, что это единственный способ?

Послышался негромкий, но очень внятный щелчок. Звук, который безошибочно узнает любитель приключенческих фильмов и видеоигр. Хотя Ганси никогда раньше не слышал его вживую, он прекрасно знал, какой звук издает снятый предохранитель.

Пуп наставил ствол в лоб Ганси.

– Нет, – сказал он. – Вот другой способ.

У Ганси возникло то же ощущение отстраненности, которое посетило его на Монмутской фабрике, когда он смотрел на осу. Он одновременно увидел текущий момент (пистолет, прижатый ко лбу над бровями, такой холодный, что ствол казался острым) и перспективу. Вот сейчас палец Пупа дернется назад, пуля вонзится ему в череп, и он умрет, вместо того чтобы добраться до Генриетты…

Тетрадь как будто оттягивала руки. Она была не нужна ему. Ганси знал содержимое на память.

Но это была его тетрадь. Он отдавал всё, ради чего трудился.

«Я заведу новую».

– Если бы вы просто попросили, – произнес Ганси, – я бы пересказал вам всё. Я был бы рад поделиться. Это не секрет.

Пистолет, уткнувшийся ему в лоб, задрожал. Пуп сказал:

– С ума сойти. Ты что-то говоришь, когда я держу тебя под прицелом. Ты удосужился это сказать.

– Зато вы знаете, что это правда.

Он протянул Пупу тетрадь.

– Ты мне отвратителен, – сказал тот, прижимая ее к груди. – Ты считаешь себя неуязвимым. Я тоже так думал.

И тогда Ганси понял, что Пуп собирается его убить. Невозможно говорить с такой ненавистью и горечью в голосе – и не спустить после этого курок.

Лицо Пупа напряглось.

Времени не стало – только промежуток между двумя дыханиями. Вдох и выдох.

Семь месяцев назад Ронан объяснял Ганси, что такое хук.

«Бей всем телом, не только кулаком.

Смотри, куда бьешь.

Локоть под девяносто градусов.

Не думай, что ему будет больно.

Ганси, я же сказал: не думай о том, как ему больно».

Он размахнулся.

Ганси забыл почти всё, чему его учил Ронан, но он помнил, что не надо отводить глаза. Лишь благодаря этому – и чистой удаче – ему удалось выбить пистолет. Оружие упало на дорогу.

Пуп издал бессловесный рев.

Оба бросились за пистолетом. Ганси споткнулся, упал на колени и слепо ударил ногой в его направлении. Он почувствовал, как нога с чем-то встретилась, сначала с рукой Пупа, затем с каким-то твердым предметом. Пистолет отлетел к задним колесам машины, и Ганси почти ползком забрался за «Камаро». Свет фар туда не достигал. Его единственной мыслью было найти укрытие, спрятаться в темноте.

По другую сторону машины царило молчание. Стараясь успокоить срывающееся дыхание, Ганси прислонился щекой к теплому металлу «кабана». Палец, который он ушиб о пистолет, болел.

«Не дыши».

Пуп, стоя на дороге, выругался, потом еще и еще. Скрипнул гравий: он присел у машины. Пуп не смог найти пистолет и опять выругался.

Вдалеке послышался шум мотора. Вероятно, по дороге кто-то ехал. Спаситель или, по крайней мере, свидетель.

На мгновение Пуп замер, а затем вдруг бросился бежать; его шаги звучали всё тише, по мере того как он приближался к собственной машине.

Ганси наклонил голову и выглянул из-под брюха «кабана», который потрескивал, остывая. Он увидел между задними колесами изящный силуэт пистолета, освещенный фарами Пупа.

Он не знал, уезжает ли Пуп или просто пошел за фонариком. Ганси попятился дальше в темноту. Он лежал там, слыша отдававшийся в ушах стук сердца. Трава царапала ему щеку.

Машина Пупа сорвалась с обочины и помчалась в сторону Генриетты.

Следом проехала другая машина. Не обратив внимания на «Камаро».

Ганси долго лежал в заросшей травой канаве, слушая жужжание насекомых вокруг и вздохи, которые издавал «кабан», по мере того как мотор приходил в норму. Большой палец, в том месте, где он ударился им о пистолет, начал всерьез болеть. Ганси, конечно, легко отделался. Но все-таки палец болел.

И тетрадь… Ганси вздрогнул: Пуп похитил хронику его самых страстных желаний.

Убедившись, что тот не вернется, Ганси встал на ноги и обошел машину. Опустившись на колени, он вытянул руку как можно дальше и подцепил пистолет за край здоровым пальцем. А затем осторожно поставил оружие на предохранитель. В его ушах послышался голос Блу: «Отпечатки!»

Ганси, двигаясь как во сне, открыл дверцу и положил пистолет на пассажирское сиденье. Ему казалось, что это был какой-то другой вечер, другая машина, другой человек…

Он закрыл глаза и повернул ключ.

Мотор долго кашлял, но наконец завелся.

Ганси открыл глаза. Всё казалось не таким, как раньше.

Он включил фары и выехал на дорогу. Нажав на газ, проверил мотор. Тот работал без запинок.

Надавив на педаль, Ганси помчался к Генриетте. Пуп убил Ноя – и знал, что его тайна раскрылась. Куда бы он ни направился теперь, ему было нечего терять.

34

Блу никогда не любила чердак, еще до того как там поселилась Нив. Наклонный потолок предоставлял массу возможностей стукнуться головой о доски. По грубо отесанным половицам и местам, застеленным колючей фанерой, было неприятно ходить босиком. Летом чердак превращался в ад. Вдобавок там не лежало ничего, кроме пыли и дохлых ос. Мора терпеть не могла копить хлам, поэтому всё, чем они не пользовались, всучивалось соседям или отправлялось в благотворительный фонд. Короче, у Блу не было никаких поводов лазить на чердак.

До сих пор.

Когда стемнело, Блу оставила Ронана, Адама и Ноя спорить, можно ли обвинить Пупа в смерти последнего, если полиция еще до этого не додумалась. Адам позвонил через пять минут после того, как Блу добралась до дома, и сказал, что Ной исчез, едва она ушла.

Значит, это было правдой. Она действительно представляла собой столик с розеткой.

– У нас есть час, – сказала Калла, когда Блу открыла дверь чердака. – Они вернутся около одиннадцати. Дай я зайду первая. На всякий случай…

Блу подняла бровь.

– Кто, по-твоему, у нее там живет?

– Не знаю.

– Хорьки?

– Не говори глупостей.

– Волшебники?

Калла протиснулась мимо Блу и начала подниматься по лестнице. Единственная лампочка, освещавшая чердак, не отбрасывала свет на всю лестницу.

– Вот это более вероятно. Фу, как пахнет.

– Значит, хорьки.

Стоя на своем выигрышном месте выше по лестнице, Калла устремила на Блу взгляд, который показался девушке опаснее, чем всё, что они могли найти на чердаке. Калла, впрочем, не соврала. Воздух, медленно двигавшийся вокруг, был довольно зловонен; Блу не могла понять, что это за запах, хотя он намекал на что-то знакомое, типа гнилого лука или грязных носков.

– Похоже на серу, – сказала она. – Или труп.

Вспомнив про ужасный голос, который исходил изо рта Нив, Блу подумала, что не удивилась бы ни тому, ни другому.

– Пахнет асафетидой, – мрачно поправила Калла.

– Это что такое?

– Либо то, что придает карри восхитительный вкус, либо то, что очень полезно при колдовстве.

Блу задышала ртом. Трудно было представить, что нечто, столь убедительно пахнущее трупом, способно придавать чему-либо восхитительный вкус.

– А ты как думаешь?

Калла достигла верхушки лестницы.

– Точно не карри, – ответила она.

Теперь, когда Блу тоже стояла наверху, она увидела, что Нив совершенно преобразила чердак. Прямо на полу покоился матрас, застеленный тряпочными ковриками. Повсюду кучками стояли незажженные свечи разного размера, темные миски, стаканы с водой. Ярким малярным скотчем на полу между некоторыми предметами была выложены какие-то узоры. Под ногами у Блу на тарелке, покрытой пеплом, лежал полусгоревший стебель какого-то растения. Возле одного из узких слуховых окон стояли лицом друг к другу два трюмо на ножках, бесконечно отражаясь друг в друге.

А еще там на чердаке царил холод. Хотя после дневной жары это казалось невероятным.

– Ничего не трогай, – сказала Калла.

Блу сочла это явной иронией, учитывая то, зачем они пришли.

Ни к чему не прикасаясь, она зашла дальше в комнату и принялась разглядывать маленькую статуэтку женщины с глазами на животе. Весь чердак ее чем-то пугал до дрожи.

– Она, видимо, готовит очень много карри…

За спиной у них скрипнули ступеньки; Калла и Блу подпрыгнули.

– Можно подняться? – спросила Персефона.

Вопрос звучал глупо – она и так уже поднялась. Персефона, в кружевном платье, которое сшила ей Блу, стояла на верхней ступеньке. Волосы у нее были туго забраны наверх, а значит, она не боялась запачкать руки.

– Персефона, – рыкнула Калла.

Она оправилась от испуга и теперь попросту злилась на то, что ее напугали.

– Надо хоть немного шуметь, когда входишь.

– Я скрипела ступеньками, – заметила Персефона. – Мора сказала, что вернется к полуночи, так что постарайтесь закончить до тех пор.

– Она знает? – спросили Блу и Калла хором.

Персефона присела, чтобы взглянуть на черную кожаную маску с длинным острым клювом.

– Вы же не думали, что она поверила в байку про фильм, правда?

Калла и Блу переглянулись. Интересно, что это могло значить? Очевидно, Мора тоже хотела узнать про Нив побольше…

Блу спросила:

– Прежде чем мы приступим, может, ты расскажешь, зачем Нив, по ее собственным словам, приехала в Генриетту?

Калла обошла комнату, потирая руки. Она то ли пыталась согреться, то ли раздумывала, за что взяться в первую очередь.

– Это нетрудно. Мора вызвала ее сюда, чтобы найти твоего отца.

– Ну, не совсем так, – поправила Персефона. – Мора сказала мне, что Нив связалась с ней первая. Нив сказала, что, возможно, сумеет его найти.

– Святым духом? – уточнила Калла.

– Поосторожней в выражениях.

– Ни с того ни с сего? – поправилась Калла.

Она взяла в руки свечу.

– Это как-то странно.

Блу скрестила руки на груди.

– Мне всё еще недостает множества деталей.

Калла переложила свечу из левой руки в правую.

– Если по сути – твой отец появился восемнадцать лет назад, вскружил Море голову, сделал ее совершенно бесполезной на целый год, обрюхатил, а затем исчез сразу после твоего рождения. Он был скрытен и обаятелен. Подозреваю, типичная рвань с криминальным прошлым.

– Калла! – предупреждающе сказала Персефона.

– Меня это не смущает, – ответила Блу. Да и как ее могло смущать прошлое какого-то незнакомца? – Я просто хочу знать факты.

Персефона покачала головой.

– Почему ты такая благоразумная?

Блу пожала плечами. Она спросила у Каллы:

– Что говорит тебе свеча?

Держа свечу на некотором расстоянии от себя, та прищурилась.

– Только то, что ею пользовались для гадания. Для поиска разных предметов. Как я и подозревала.

Пока Калла перебирала еще какие-то вещи, Блу обдумала то, что услышала, и поняла, что по-прежнему питает к отцу необъяснимо теплое чувство. А еще ей понравилось, что он был обаятельным. Она сказала:

– Я слышала, мама говорила Нив, что это примерно как поиски в интернете. Не более.

– Скорее всего, – отозвалась Калла. – Просто любопытство. Не то чтобы твоя мать сохла по нему.

– О, я этого не знала, – негромко произнесла Персефона.

Блу живо навострила уши.

– Подожди, ты считаешь, что моя мать по-прежнему влюблена в этого… как его зовут, кстати?

– Щенуля, – ответила Калла, а Персефона захихикала, явно припомнив Мору, обезумевшую от любви.

– Я отказываюсь верить, что мама хоть кого-то называла Щенулей! – заявила Блу.

– О, называла! И «любовничком», – сказала Калла, взяв пустую миску.

На донышке что-то засохло, как будто в ней некогда лежала какая-то густая масса. Каша. Или кровь.

– И «орешком».

– Ты выдумываешь!

Блу стало стыдно за мать.

Персефона, красная от сдерживаемого смеха, покачала головой. Густые пряди волос выбились из пучка, и вид у нее был такой, словно она спаслась от торнадо.

– Боюсь, что нет.

– Но с какой стати называть человека…

Калла, повернувшись к Блу и самым причудливым образом изогнув брови, намекнула:

– Используй свое воображение.

Персефона беспомощно расхохоталась.

Блу скрестила руки на груди.

– Ну хватит.

Но при виде ее серьезного лица остатки самообладания у Каллы и Персефоны как ветром сдуло. Неудержимо смеясь, они начали перебрасываться ласковыми прозвищами, которые Мора, очевидно, изобрела восемнадцать лет назад.

– Дамы, – строго сказала Блу. – У нас осталось сорок пять минут.

Она указала на зеркала.

– Калла, дотронься до них.

Из всех странных вещей на чердаке они казались самыми зловещими, и испытать их было, пожалуй, неплохой идеей.

Подавив смех, Калла подошла к зеркалам. Было что-то тревожное в полной непрактичности двух отражающих поверхностей, поставленных друг напротив друга.

– Не лезь между ними, – предупредила Персефона.

– Я не дура, – огрызнулась Калла.

Блу спросила:

– Почему нельзя становиться между ними?

– Кто знает, что Нив с ними делала. Я не хочу, чтобы моя душа попала в бутылку где-нибудь в другом измерении или типа того.

Калла ухватилась за край ближайшего зеркала, стараясь стоять так, чтобы не отражаться в другом. Нахмурившись, она протянула руку Блу. Та послушно приблизилась и позволила Калле взять себя за плечо.

Прошло несколько секунд. Было тихо, не считая жужжания насекомых за окном.

– Наша маленькая Нив весьма амбициозна, – наконец прорычала Калла, сильнее вцепляясь в Блу и в край зеркала. – Видимо, нынешней славы ей недостаточно. Телепрограммы – это для ничтожеств.

– Не надо сарказма, Калла, – попросила Персефона. – Расскажи, что ты видишь.

– Я вижу Нив в той черной маске, между зеркалами. Она, видимо, вернулась… откуда-то, потому что зеркал четыре. Еще два, побольше, стоят вот за этими. Нив отражается во всех четырех зеркалах, и везде на ней маска, но в каждом зеркале она выглядит по-другому. В одном она стройнее, в другом одета в черное, в третьем у нее какая-то не такая кожа. Не знаю, что это такое… не исключаю, что вероятности.

Калла замолчала. Блу стало слегка холодно при мысли о четырех разных Нив.

– Подай маску. Нет, Блу, не ты, стой на месте. Персефона?..

Персефона осторожно подняла маску. И вновь последовала пауза, пока Калла читала предмет. Костяшки у нее побелели.

– Она была разочарована, когда купила эту штуку, – произнесла она наконец. – Может, получила плохую рецензию на книгу. Или на одно из своих выступлений. Нет. Нив видела цифры, и они ее разочаровали. Я точно вижу цифры. Вот о чем она думала, покупая маску. Сравнивала себя с Лейлой Полоцки.

– Кто это? – спросила Блу.

– Ясновидящая, которая знаменита больше, чем Нив, – сказала Калла.

– А так бывает?

Собственное телешоу и четыре книги… чего еще может желать экстрасенс в нашем неверующем мире?

– О, более чем возможно, – ответила Калла. – Персефона тебе скажет.

– Сомневаюсь, – парировала та.

Блу не поняла, идет ли речь о славе или о возможности ответа.

Калла продолжала:

– В любом случае, наша мудрая Нив мечтает путешествовать по миру и получать признание. И маска помогает ей визуализировать свои желания.

– А как это связано с тем, что она здесь? – спросила Блу.

– Пока не знаю. Мне нужен какой-нибудь предмет получше.

Калла выпустила зеркало и повесила маску на крючок.

Они обшарили комнату. Блу нашла хлыстик из трех палочек, связанных красной лентой, и красную маску, совершенно такую же, как черная. Возле окна обнаружился и источник ужасного запаха – маленький матерчатый мешочек, в котором было что-то зашито.

Она протянула мешочек Калле, которая подержала его несколько секунд, а потом небрежно сказала:

– Асафетида. Всего лишь защитные чары. Нив испугал дурной сон, и она сделала эту штуку.

Присев на корточки, Персефона водила руками над одной из мисок. Глядя на ее растопыренные неподвижные пальцы, Блу вспомнила, как Ганси водил ладонью над прудиком в Кабесуотере. Персефона сказала:

– Много неуверенности. Вот что я чувствую. Может быть, всё просто: Нив действительно приехала, чтобы помочь Море, но Генриетта ее слегка увлекла в сторону.

– Это из-за дороги мертвых? – уточнила Блу. – Я застала Нив, когда она гадала посреди ночи, и она сказала, что в Генриетте легко быть экстрасенсом.

Калла фыркнула и принялась рыться под кроватью.

– И легко, и сложно, – сказала Персефона. – Дорога мертвых дает массу энергии, и это всё равно что держать тебя постоянно рядом. Но она похожа на твоих парней. Очень шумная.

«Мои парни!» – подумала Блу, сначала с негодованием, потом с удовольствием. Потом вновь с негодованием.

Персефона поинтересовалась:

– Калла, что ты ищешь?

Стоя к ним спиной, та ответила:

– Одиннадцать месяцев назад некий человек позвонил Нив и спросил, не желает ли она съездить с ним в Генриетту, штат Вирджиния. Он обещал взять на себя все расходы по поездке. Во время своего пребывания здесь она была должна с помощью любых доступных средств обнаружить силовую линию и ее так называемое сердце, которое, как он узнал, находилось где-то рядом, – но он не мог его найти. Нив сказала, что ее это не интересует, однако, по некотором размышлении, решила, что не прочь сама этим заняться. Она подумала, что Мора пустит ее к себе, если предложить ей помощь в поисках давнего возлюбленного.

Персефона и Блу, с одинаково изумленными лицами, переглянулись.

– Это просто чудо! – воскликнула Блу.

Калла развернулась. Она держала в руках маленькую записную книжку, которой и помахала.

– Нет, это ежедневник Нив.

– Ох, технологии, – Персефона вздохнула. – Кажется, я слышу машину. Сейчас вернусь.

Персефона зашагала вниз по лестнице так же тихо, как поднималась, а Блу бочком подошла к Калле и уперлась подбородком ей в плечо, чтобы заглянуть в записную книжку.

– Где об этом сказано?

Калла перевернула несколько страниц, исписанных почерком Нив. Перед Блу замелькали обычные памятки о сеансах, редакционных дедлайнах, встречах за обедом. Затем Калла открыла запись о звонке человека из Генриетты. Всё было, как она и сказала, с одним исключением. Нив записала также его имя и телефонный номер.

И тело Блу словно обмякло.

Имя человека, который звонил Нив почти год назад, было довольно странным – и хорошо знакомым Блу. Баррингтон Пуп.

За ними вновь скрипнула ступенька. Персефона издала звук, похожий на кашель.

– И все-таки это было довольно стремно, – заметила Калла, оборачиваясь.

Персефона стояла, заломив руки.

– У меня две плохие новости.

Она посмотрела на Блу.

– Во-первых, твои воронята здесь, и один из них, кажется, сломал большой палец о пистолет.

За спиной у Персефоны послышался скрип: кто-то еще поднимался по лестнице. Блу и Калла слегка вздрогнули, когда позади нее возникла Нив, с неподвижным древним взглядом.

– И во-вторых, – добавила Персефона, – Нив и Мора вернулись домой раньше.

35

На кухне было тесно. Кухня никогда не была просторной, а когда туда втиснулись трое юношей, четыре женщины и одна Блу, стало казаться, что в ней просто не хватает пола. Адам вежливо помогал Персефоне приготовить чай на всех, хотя постоянно спрашивал: «А где чашки? А ложки? А сахар есть?» Ронан, впрочем, с лихвой компенсировал спокойствие Адама – он занимал столько места, что хватило бы на троих, потому что постоянно ходил туда-сюда. Орла тоже явилась за новостями, но с таким восхищением уставилась на Ронана, что Калла прикрикнула на нее, велев уйти и освободить немного пространства для остальных.

Нив и Ганси сидели за столом. Адам и Ронан выглядели точно так же, как в последний раз, а Ганси нет. У него стали другие глаза. Блу рассматривала его на минуту дольше принятого, пытаясь понять, что же изменилось, – и решила, что причин несколько. В том числе глаза стали немного светлее, а кожа вокруг них натянулась немного туже.

Он сидел, вытянув перед собой руку. Большой палец был в шине.

– Кто-нибудь, срежьте с меня больничный браслет, – попросил он.

Было нечто одновременно мужественное и тревожное в той намеренной небрежности, с которой Ганси это произнес.

– Я чувствую себя инвалидом. Пожалуйста.

Протянув ему ножницы, Персефона заметила:

– Блу, я, кажется, говорила тебе, что не нужно зажимать большой палец в кулаке, если собираешься кого-то ударить.

– Ты не просила передать это ему, – парировала Блу.

– Так, – сказала Мора, стоя на пороге и потирая лоб. – Я так понимаю, что-то происходит. Кто-то только что пытался убить тебя, – она повернулась к Ганси. – Вы двое говорите, что вашего друга убил человек, который пытался убить его, – это было адресовано Ронану и Адаму. – Вы втроем утверждаете, что Нив звонил человек, который убил их друга и пытался убить Ганси, – это относилось к Блу, Персефоне и Калле. – А ты говоришь, что не общалась с ним с тех самых пор.

Теперь Мора обращалась к Нив. Остальные и так смотрели на нее с самого начала, хотя Мора говорила со всеми по очереди.

– И ты позволила им обыскать мою комнату, – заметила Нив.

Блу ожидала, что Мора устыдится, но та вдруг как будто стала выше ростом.

– И, несомненно, у меня были на то причины. Поверить не могу, что ты скрыла от меня правду. Если ты желала исследовать дорогу мертвых, почему просто не попросила? Откуда ты знаешь, что я сказала бы «нет»? Но ты притворилась, что искренне хочешь…

Она замолчала и посмотрела на Блу.

– Найти Орешка, – договорила та.

– О господи, – произнесла Мора. – Калла, это твоих рук дело, так ведь?

– Нет, – сказала Блу.

Она изо всех сил притворялась, что парни не смотрят на нее.

– Я тоже имею право злиться. Почему ты просто не сказала мне, что на самом деле ничего не знаешь о моем отце и что я родилась вне брака? Зачем было делать из этого тайну?

– Я никогда не утверждала, что ничего не знаю о нем, – ответила Мора глухо.

Ее лицо не понравилось Блу; оно казалось чересчур эмоциональным.

Тогда девушка посмотрела на Персефону.

– А ты откуда знаешь, что я не обрадовалась бы правде? Мне всё равно, что мой отец был проходимцем по прозвищу Орешек. Сейчас это уже неважно.

– На самом деле его звали как-то иначе, правда? – негромко спросил Ганси у Адама.

Голос Нив, неизменно мягкий, заполнил кухню.

– По-моему, ты всё излишне упрощаешь. Я действительно разыскивала отца Блу. Просто я искала не только его.

Калла резко спросила:

– Зачем тогда столько секретов?

Нив многозначительно взглянула на забинтованный палец Ганси.

– Это открытие, которое влечет за собой опасность. Вы ведь тоже понимаете, что тайна необходима. Иначе бы вы поделились с Блу всем, что знаете.

– Блу не экстрасенс, – твердо сказала Мора. – Большая часть вещей, которыми мы не делимся, имеют смысл только во время гадания.

– Мне вы тоже не сказали, – напомнил Ганси.

Он смотрел на свой палец, сдвинув брови. Блу вдруг поняла, что именно в нем изменилось: на Ганси были очки в тонкой металлической оправе. Такие очки обычно не замечаешь, пока тебе не скажут. В них Ганси казался старше и серьезнее, ну или у него просто было такое выражение в ту минуту. Хотя Блу никогда, никогда бы ему об этом не сказала, но таким он нравился ей больше, чем безыскусно-красивым, открыточно-растрепанным.

Он пояснил:

– На сеансе, когда я спросил про силовую линию, вы скрыли от меня эту информацию.

Вот теперь Мора словно слегка устыдилась.

– А откуда мне было знать, зачем она тебе нужна? Так. Ну и где теперь этот человек? Баррингтон. Его правда так зовут?

– Баррингтон Пуп, – хором ответили Адам и Ронан и насмешливо переглянулись.

– В больнице мне сказали, что его ищут. Не только местная полиция, но и полиция штата, – произнес Ганси. – Но дома Пупа не оказалось, и, судя по всему, он заранее собрал вещи.

– Как говорится, пустился в бега, – сказал Ронан.

– Думаешь, он еще питает к тебе интерес? – спросила Мора.

Ганси покачал головой.

– Я даже не знаю, был ли хоть когда-нибудь ему интересен. Сомневаюсь, что у Пупа есть план. Он хотел заполучить тетрадь. Пуп ищет Глендауэра.

– Но он не в курсе, где Глендауэр?

– Никто не в курсе, – ответил Ганси. – У меня есть коллега…

Ронан хихикнул, услышав это слово, но Ганси продолжал:

– …в Англии, который рассказал мне про ритуал, для которого Пуп использовал Ноя. Возможно, он попробует еще разок в другом месте. Например, в Кабесуотере.

– Я думаю, мы должны его пробудить, – сказала Нив.

И вновь все уставились на нее. Сложив руки на груди, она сидела совершенно безмятежная – воплощенное спокойствие.

– Прости? – уточнила Калла. – Если не ошибаюсь, для этого нужно мертвое тело.

Нив наклонила голову набок.

– Необязательно. Жертвоприношение – не всегда смерть.

Ганси с сомнением взглянул на нее.

– Даже если предположить, что вы правы, Кабесуотер – довольно странное место. Как поведет себя силовая линия в других местах, если мы ее пробудим?

– Не знаю. Впрочем, я уже сейчас могу тебе сказать, что она вот-вот проснется, – ответила Нив. – Для этого мне даже не нужна моя миска.

Она повернулась к Персефоне:

– Или ты не согласна?

Персефона держала кружку перед лицом, заслоняя рот.

– Нет, я тоже это вижу. Кто-то пробудит силовую линию в пределах нескольких дней.

– И вряд ли вы хотите, чтобы это был мистер Пуп, – продолжала Нив. – Тот, кто разбудит дорогу мертвых, станет ее фаворитом. И тот, кто принес жертву, и тот, кого принесли в жертву.

– Как Ной? – уточнила Блу. – Ну, он не выглядит очень счастливым.

– Судя по тому, что я слышала, он жил физической жизнью вместе с друзьями, – заметила Нив. – Это гораздо предпочтительней традиционного существования духов. Я бы сказала, что он получил свой подарок.

Ганси задумчиво провел пальцем по нижней губе.

– Сомневаюсь. Жизнь Ноя тоже связана с силовой линией, не так ли? Когда его тело перенесли, он почти исчез. Если один из нас совершит ритуал, не окажемся ли мы точно так же привязаны к силовой линии, даже если жертвоприношение не предполагает смерти? Мы слишком многого не знаем. Гораздо практичней просто помешать Пупу. Мы можем сообщить полиции местонахождение Кабесуотера.

– НЕТ.

Нив и Мора сказали это хором. Нив, впрочем, выиграла в произведенном впечатлении: она не только вскрикнула, но и вскочила со стула.

– Вы ведь ходили в Кабесуотер, – сказала она.

– Да.

– Разве вы не почувствовали? Вы хотите, чтобы его уничтожили? Представьте, сколько людей там потопчутся! Разве Кабесуотер похож на место, которое может существовать, если туда набьются туристы? Оно… священно.

– Лично я предпочел бы, – сказал Ганси, – не наводить полицию на Кабесуотер, но и не пробуждать силовую линию. Я бы хотел выяснить про Кабесуотер побольше. И найти Глендауэра.

– А как же Пуп? – спросила Мора.

– Не знаю, – признался Ганси. – Я вообще не хочу иметь с ним дела.

Сразу несколько сердитых взглядов обратились на него. Мора фыркнула.

– Ну, он не исчезнет только потому, что тебе лень с ним возиться.

– Я это и не имел в виду, – ответил Ганси, не отводя глаз от шины на пальце. – Я просто высказал свое пожелание.

Ответ был наивный, и он сам это знал.

Ганси продолжал:

– Я вернусь в Кабесуотер. Он забрал мою тетрадь, но я не позволю ему отнять и Глендауэра. Я не прекращу поисков только потому, что Пуп тоже ищет. И я помогу Ною. Как-нибудь.

Блу посмотрела на мать, которая молча наблюдала за ними, скрестив руки на груди. И сказала:

– Я с тобой.

36

– Всё, приехали, – буркнул Ронан, ставя машину на ручной тормоз. – Дом, блин, милый дом.

В темноте домик Пэрришей казался мрачной серой коробкой с двумя освещенными окнами. Тень у кухонного окна отодвинула занавеску, чтобы посмотреть на «БМВ». Ронан и Адам сидели в машине одни; Ганси отправился на Фокс-Вэй на «кабане»» – на нем же поехал на Монмутскую фабрику. Впрочем, это всех устраивало: Адам и Ронан сейчас не были в ссоре, и дневные события слишком напугали обоих, чтобы они возымели желание завязать новую свару.

Адам потянулся назад за сумкой – единственным подарком, который он принял от Ганси, и то лишь потому, что она была ему не нужна.

– Спасибо, что подвез.

Рядом с первым силуэтом у окна появился второй. Несомненно, отец. У Адама всё сжалось в животе. Он крепче сжал ремень сумки, но не спешил вылезать.

– Чувак, тебе совсем необязательно выходить, – сказал Ронан.

Адам промолчал; толку в словах не было. Он спросил:

– Тебе разве не надо делать уроки?

Но Ронан, спец по ловким ответам, был неуязвим. В свете приборной панели его улыбка казалась безжалостной.

– Да, Пэрриш. Надо.

Но Адам все-таки не вылез. Ему не нравилось возбуждение, которое читалось в отцовской фигуре. Но было неразумно торчать в машине – особенно в этой машине, столь явно принадлежавшей ученику Агленби, – и хвастаться дружбой.

– Думаешь, они арестуют Пупа до завтра? – поинтересовался Ронан. – Тогда мне не придется делать задание по латыни.

– Если он явится в школу, – ответил Адам, – твое задание будет наименьшей из его забот.

Настала тишина, а затем Ронан сказал:

– Я поеду кормить Бензопилу.

Но вместо этого он рассеянно посмотрел на рычаг переключения передач. И продолжал:

– Я всё думаю, что было бы, если бы Пуп сегодня застрелил Ганси.

Адам не позволял себе задумываться об этом. Каждый раз, когда его мысли подходили слишком близко к несостоявшемуся выстрелу Пупа, в нем распахивалось нечто темное, с острыми краями. Адам с трудом мог припомнить, какой была его жизнь в Агленби до появления Ганси. Отдаленные воспоминания полнились болью, одиночеством, ночами, когда Адам сидел на ступеньках домика, смаргивая слезы и гадая, зачем ему вообще это сдалось. Тогда он был намного младше, хотя прошло чуть больше года.

– Но Пуп его не убил.

– Да, – сказал Ронан.

– Хорошо, что ты научил Ганси тому удару.

– Ломать пальцы я его не учил.

– Это же Ганси. Учится ровно столько, чтобы кое-как сошло.

– Лох, – согласился Ронан и вновь стал самим собой.

Адам кивнул, собираясь с силами.

– До завтра. Еще раз спасибо.

Ронан отвел взгляд от дома и посмотрел на черное поле. Он теребил руль; что-то беспокоило его, но невозможно было понять, что именно – Пуп или нечто совсем иное.

– Да без проблем, старик. До завтра.

Вздохнув, Адам вылез из машины. Он похлопал по крыше «БМВ», и Ронан медленно отъехал. В небе сияли жестокие ясные звезды.

Как только Адам поднялся на три ступеньки, дверь открылась, и свет ударил ему в ноги. Отец стоял на пороге, глядя сверху вниз на сына.

– Привет, пап, – сказал Адам.

– Никаких «привет, пап», – ответил тот.

Он уже был на взводе. От него пахло сигаретами, хотя отец не курил.

– Явился домой в полночь. Думаешь, если потянуть время, я тебе не всыплю за вранье?

Адам подозрительно спросил:

– Что?

– Мать сегодня прибирала в твоей комнате и кое-что нашла. Угадай, что.

Колени Адама медленно превращались в жидкость. Он изо всех сил старался скрывать от отца свою школьную жизнь – и ему на ум пришли сразу несколько вещей, касавшихся его самого и Агленби, которые не понравились бы Роберту Пэрришу. Он понятия не имел, что именно нашла мать, и это было мучительно.

Адам отвел взгляд.

Роберт Пэрриш схватил его за ворот и заставил поднять голову.

– Смотри на меня, когда я с тобой говорю. Платежная квитанция. С фабрики трейлеров.

О боже.

«Думай быстро. Что он хочет услышать?»

– Я не понимаю, почему ты сердишься, – сказал Адам.

Он пытался говорить как можно спокойнее, хотя совершенно не представлял, как выкрутиться теперь, когда выяснилось, что дело в деньгах.

Отец подтянул Адама вплотную, так что тот не только слышал его слова, но и чувствовал их.

– Ты соврал матери, сколько зарабатываешь.

– Я не врал.

Адам совершил ошибку – и понял это, как только слова сорвались с его языка.

– Не смей врать мне в глаза! – заорал отец.

Хоть Адам и знал, что сейчас будет, он всё-таки не успел вскинуть руку и заслонить лицо.

Отец ударил его по щеке, и это был скорее звук, чем ощущение – словно где-то в отдалении ударили молотком по гвоздю. Адам попытался удержать равновесие, но поскользнулся на краю ступеньки – и отец разжал пальцы.

Когда Адам ударился головой о перила, это была какофония света. В одно-единственное взрывное мгновение он узнал, сколько цветов составляют белый.

В черепе зашипела боль.

Он лежал на земле у крыльца, совершенно не помня, что произошло между ударом о перила и падением. Его лицо было покрыто пылью, и в рот она тоже набилась. Адаму пришлось заново вспоминать, как дышать, как открывать глаза. И снова – как дышать.

– Давай, – устало сказал отец. – Вставай. Я серьезно.

Адам медленно поднялся на четвереньки. Качнувшись назад, он сел на корточки и уперся коленями в землю. В ушах у него звенело, звенело, звенело. Он подождал, пока звон прекратится. Осталось только восходящее подвывание.

На середине подъездной дорожки он увидел стоп-сигналы «БМВ».

«Уезжай, Ронан».

– Ты со мной в эти игры играть не будешь! – прорычал Роберт Пэрриш. – Я не перестану с тобой разговаривать только потому, что ты валяешься на земле. Я знаю, что ты придуриваешься, Адам. Я не идиот. Поверить не могу, ты зарабатываешь столько денег и тратишь их на чертову школу! Всё это время, пока мы при тебе говорили о счетах за электричество и телефон!

Отец еще далеко не закончил – судя по тому, как он отталкивался от каждой ступеньки, пока спускался, и по тому, как было напряжено его тело. Адам прижал локти к бокам и наклонил голову, страстно желая, чтобы звон в ушах наконец прекратился. Он пытался проникнуть в голову отца, понять, что он должен сказать, чтобы тот успокоился.

Но Адам ни о чем не мог думать. Мысли взрывались огненными шарами в грязи, в такт биению сердца. Левое ухо буквально вопило. Оно было таким горячим, что казалось мокрым.

– Ты соврал! – крикнул отец. – Ты сказал, что школа выдает тебе деньги. Ты скрыл, что зарабатываешь… – он сделал паузу, чтобы достать из кармана рубашки смятый клочок бумаги, дрожавший в его руке, – …восемнадцать тысяч четыреста двадцать три доллара в год!

Адам ахнул.

– Что это?

Отец подошел вплотную. Ухватив сына за ворот, он поднял его легко, как собачонку. Адам встал, но с трудом. Земля уходила из-под ног, и он шатался. Никак не удавалось подобрать слова; что-то в нем сломалось.

– Частичная, – выдавил он. – Частичная стипендия.

Отец проревел что-то еще, но со стороны левого уха, поэтому Адам услышал лишь невнятный шум.

– А ну гляди на меня! – заорал отец, а затем вдруг отвернулся и крикнул: – А тебе чего надо?

– Вот чего! – рыкнул Ронан Линч и врезал Роберту Пэрришу в ухо.

За спиной у него стояла машина с распахнутой дверцей. Пыль клубилась в свете фар.

– Ронан, – сказал Адам.

Или только подумал это. Отец разжал руки, и он зашатался.

Ухватив Ронана за рубашку, Пэрриш швырнул его об стену. Но Ронану потребовалась всего секунда, чтобы встать. Коленом он двинул противника в живот. Согнувшись пополам, отец Адама резко выбросил руку вперед. Пальцы скользнули над бритой головой Ронана, не причинив ему вреда. Эта неудача затормозила Пэрриша лишь на несколько мгновений. Он ударил головой в лицо Ронана.

Правым ухом Адам слышал, как мать кричит и просит их прекратить. Она держала в руке телефон и размахивала им, как будто это могло сыграть какую-то роль. Был только один человек, способный остановить Ронана, и миссис Пэрриш не знала его телефона.

– Ронан, – повторил Адам.

На сей раз он был уверен, что произнес это вслух. Голос звучал странно, словно рот был набит ватой. Адам сделал шаг, и земля окончательно ушла у него из-под ног. «Вставай». Он стоял на четвереньках, и небо казалось неотличимым от земли. Сил не осталось. Адам не мог подняться. Он мог лишь смотреть, как совсем рядом дерутся его отец и его друг. Как будто он весь был – глаза, лишенные тела.

Драка была бесчестная. В какой-то момент Ронан упал, и Роберт Пэрриш ударил его ногой, целясь по лицу. Ронан инстинктивно выставил локти, чтобы заслониться. Пэрриш попытался пробить защиту. Но рука Ронана метнулась вперед, как змея, и потащила противника наземь.

Адам видел лишь обрывки и фрагменты: его отец и Ронан катались по земле, не давали друг другу встать, пинались. Красные и синие пульсирующие огни отразились от стен домика, на мгновение осветив поля. Приехала полиция.

Мать продолжала кричать.

Всё это был просто шум. Адам хотел вернуть себе возможность стоять, ходить, думать… тогда он остановил бы Ронана, пока не случилось ничего ужасного.

– Сынок? – рядом с ним присел полицейский.

От него пахло можжевельником. Адам подумал, что сейчас задохнется.

– Ты в порядке?

С помощью полицейского он кое-как поднялся на ноги. Другой полицейский в это время оттащил Ронана от Роберта Пэриша.

– Я в порядке, – сказал Адам.

Коп разжал пальцы – и тут же вновь схватил его под локоть.

– Нет, парень, не в порядке. Ты выпил?

Ронан, видимо, услышал этот вопрос, потому что выкрикнул ответ через весь двор. Там было много нецензурных слов и фраза «избить до полусмерти».

Перед глазами у Адама то плыло, то прояснялось, то плыло, то прояснялось. Он смутно разглядел Ронана – и в ужасе спросил:

– На него надели наручники?

«Этого не может быть. Он не может сесть в тюрьму из-за меня».

– Ты пил? – повторил полицейский.

– Нет, – ответил Адам.

Он всё еще нетвердо держался на ногах; стоило пошевелить головой, как земля вставала боком. Адам понимал, что выглядит как пьяный. Нужно было собраться. Всего лишь несколько часов назад он коснулся лица Блу, и ему показалось, что всё возможно. Словно перед ним лежал весь мир. Он попытался сосредоточиться на этом ощущении, но теперь оно казалось выдуманным.

– Я не…

– Что?

«Я ничего не слышу левым ухом».

Мать стояла на крыльце и, прищурившись, смотрела на него и на полицейских. Адам знал, о чем она думала, потому что они много раз об этом говорили. «Ничего не рассказывай им, Адам. Скажи, что упал. Ведь ты отчасти и сам виноват, правда? Мы всё уладим в семейном кругу».

Если Адам выдаст отца, всё рухнет. Если Адам выдаст его, мать никогда его не простит. Если Адам выдаст его, то больше не вернется домой.

На другой стороне двора один из полицейских положил ладонь на затылок Ронана, заставляя его сесть в машину.

Пусть даже Адам ничего не слышал левым ухом, до него отчетливо донесся голос Ронана:

– Чувак, не толкайся. Думаешь, я никогда не ездил в этой штуке?

Адам не мог переселиться к Ганси. Он потратил столько сил, чтобы донести до всех с предельной ясностью: когда он уедет из дома, то на своих собственных условиях. Не на условиях Роберта Пэрриша. Не на условиях Ганси.

Либо на условиях Адама Пэрриша, либо никак.

Адам потрогал левое ухо. Оно было горячим и болезненным на ощупь; в отсутствие слуха, который подсказал бы, что его палец коснулся ушной раковины, он как будто щупал пустоту. Скуление в ухе затихло и сменилось… ничем. Просто ничем.

Ганси спросил: «Это гордость мешает тебе уехать?»

– Ронан защищал меня. – Во рту Адама было сухо, как в окрестных полях.

Полицейский внимательно взглянул на него, а Адам продолжал:

– Защищал от моего отца. Это всё… он натворил. Мое лицо…

Миссис Пэрриш немо смотрела на сына.

Он закрыл глаза. Адам не мог выговорить то, что хотел, глядя на мать. Даже с закрытыми глазами ему казалось, что он падает, что горизонт наклоняется, что голова свешивается набок. У Адама возникло мучительное ощущение, что отец все-таки сумел искорежить в нем нечто критически важное.

И тогда он сказал то, что не решался сказать раньше:

– Я хочу… хочу подать в суд.

37

Пуп скучал по вкусной еде, которую приносит с собой богатство.

Дома родители никогда не готовили – они нанимали шеф-повара, который приходил каждый вечер, чтобы сделать ужин. Повара звали Кэрри. Это была эмоциональная и грозная особа, которая обожала орудовать ножом. Боже, как он скучал по ее гуакамоле.

А сейчас он сидел на обочине у закрытой ремонтной мастерской и ел черствый бургер, который купил в закусочной в нескольких милях от этого места. Первый бургер за семь лет. Пуп не знал, насколько усердно копы будут искать его машину, поэтому он припарковал ее подальше от уличного фонаря, а сам устроился на бордюре, чтобы поесть.

Он жевал, и план начинал обретать форму. Этот план предполагал, что он поспит на заднем сиденье, а утром придумает новый план. Пупом двигала отнюдь не уверенность в собственных силах, и он приуныл. Теперь он понимал, что нужно было похитить Ганси; но похищение требовало гораздо более сложного планирования, чем кража, и, уезжая из дома, он не подготовился к тому, чтобы засунуть кого-то в багажник. Он вообще мало к чему подготовился. Пуп просто решил не упускать возможность, когда у Ганси сломалась машина. И вообще, он бы, скорее, похитил его для ритуала потом, после того как обнаружил бы силовую линию.

Впрочем, Ганси не был идеальной мишенью; за его убийцей началась бы серьезная охота. Ставку следовало сделать на мальчишку Пэрриша. Никто не будет особо искать пацана, который вырос в трейлере. Впрочем, Пэрриш всегда выполнял задание вовремя.

Пуп мрачно куснул пыльный бургер. Настроение у него ничуть не улучшилось.

За спиной у Пупа начал звонить телефон-автомат. До сих пор Пуп даже не сознавал его присутствие; он думал, мобильники уже давным-давно вытеснили таксофоны. Он окинул взглядом единственную машину, стоявшую на парковке, чтобы понять, не ожидает ли кто звонка. Впрочем, та машина была пуста, и спустившееся правое колесо наводило на мысль, что она простояла здесь гораздо дольше, чем пять минут.

Пуп тревожно ждал. Телефон прозвонил двенадцать раз, и никто не ответил. Пуп испытал облегчение, когда телефон замолчал, но не успокоился. Он завернул половинку бургера и встал.

Телефон вновь начал звонить.

Он звонил всё то время, пока Пуп шагал к мусорному баку по другую сторону мастерской («ЗАХОДИТЕ, МЫ ОТКРЫТЫ!» – лгала табличка на двери). И пока возвращался к обочине, чтобы поднять упавший кусочек картошки. И пока шел туда, где оставил машину.

Пуп не был склонен к филантропии, но он сообразил, что, возможно, человек по ту сторону провода отчаянно пытается с кем-нибудь связаться. Он повернул к таксофону, который продолжал звонить (очень старомодно, вообще-то современные телефоны уже не издавали таких звуков), и снял трубку с рычажков.

– Слушаю.

– Мистер Пуп, – негромко сказала Нив. – Надеюсь, не помешала.

Пуп крепче ухватился за трубку.

– Откуда вы узнали, как со мной связаться?

Нив говорила кротко и зловеще:

– Я хорошо запоминаю цифры, мистер Пуп, и вас не так трудно найти. А еще у меня есть прядь ваших волос.

Пуп подумал: голос живого человека не может в такой мере походить на электронный автоответчик.

– Зачем вы мне звоните?

– Приятно, что вы спросили, – ответила Нив. – Я звоню по поводу вашего предложения, которое вы сделали во время нашей последней беседы.

– Во время нашей последней беседы вы сказали, что вам неинтересно мне помогать, – сказал Пуп.

Он всё еще думал о том, что эта женщина подобрала его волосы. Образ Нив, медленно и тихо двигавшейся по темной брошенной квартире, был не из приятных. Пуп повернулся спиной к мастерской и вгляделся в ночь. Возможно, Нив пряталась где-то там; возможно, она следовала за ним и таким образом выяснила, куда позвонить. Но Пуп понимал, что это не так. Единственная причина, по которой он вообще когда-то связался с Нив, заключалась в том, что он твердо знал: она настоящая. Кем бы она ни была.

– Да, насчет помощи, – сказала Нив. – Я передумала.

38

– Эй, Пэрриш, – сказал Ганси.

«Камаро» стоял в тени у обочины, прямо за стеклянной больничной дверью. Ожидая появления Адама, Ганси видел, как эта дверь открывалась перед незримыми пациентами.

Адам опустился на пассажирское сиденье. Как ни странно, он был внешне цел; обычно после стычек с отцом оставались синяки и ссадины, но на сей раз единственное, что заметил Ганси, – это слегка покрасневшее ухо.

– Мне сказали, что у тебя нет страховки, – произнес он.

А еще врачи сказали ему, что Адам, вероятно, больше никогда не будет слышать левым ухом. Это было труднее всего принять – что случилось нечто непоправимое, но невидимое. Ганси думал: сейчас Адам скажет, что сам найдет способ заплатить… Но тот просто вертел на запястье больничный браслет.

Ганси осторожно добавил:

– Я всё уладил.

В таких случаях Адам всегда что-нибудь говорил. Сердился. Огрызался. «Нет, я не возьму твои чертовы деньги, Ганси, меня не купишь». Но теперь он просто сидел и крутил, крутил, крутил бумажный браслет.

– Ты победил, – наконец сказал он и провел рукой по неровно подстриженным волосам.

Голос у него был усталый.

– Отвези меня за вещами.

Ганси уже собирался завести мотор, но, услышав это, выпустил ключ.

– О какой победе речь? Думаешь, я именно этого и хотел?

– Да, – ответил Адам, не глядя на него. – Я так думаю.

В душе Ганси бешено боролись боль и гнев.

– Только не надо хамить.

Адам теребил неровный край браслета, там, где полоска бумаги была заклеена.

– Сейчас ты можешь сказать: «Я же предупреждал». Или «Если бы ты уехал раньше, этого бы не произошло».

– Разве я когда-нибудь это говорил? Не надо вести себя так, как будто случился конец света.

– Он случился.

Между «Камаро» и больничной дверью остановилась «Скорая»; свет в здании не горел, однако медики выскочили из машины и заторопились внутрь, помогать в какой-то тихой беде.

Что-то в груди Ганси словно накалилось докрасна.

– Уехать от отца – это конец света?

– Ты же знаешь, чего я хотел, – сказал Адам. – И знаешь, что получилось совсем по-другому.

– Как будто я виноват!

– Но разве ты не рад, что всё так вышло?

Что тут скрывать – Ганси действительно хотел, чтобы Адам уехал из дома. Но никогда он не хотел, чтобы тот пострадал. Никогда не хотел, чтобы Адаму пришлось бежать, вместо того чтобы торжествующе уйти. Никогда не хотел, чтобы друг смотрел на него так, как сейчас. Поэтому он сказал чистую правду:

– Я не рад, что всё так вышло.

– Неважно, – огрызнулся Адам. – Ты хотел, чтобы я уехал оттуда навсегда.

Ганси терпеть не мог повышать голос (мать всегда говорила: «Люди кричат, когда им не хватает слов, чтобы шептать»), однако это произошло против его воли. С некоторым усилием он заставил себя говорить спокойно.

– Но не так. По крайней мере, у тебя есть куда пойти. «Конец света»… В чем дело, Адам? Монмутская фабрика настолько омерзительна, что ты даже представить не можешь жизнь там? Почему всё хорошее, что я делаю, – это якобы жалость? Или милостыня? Мне надоело плясать вокруг твоих принципов.

– А мне надоело твое снисхождение, Ганси, – сказал Адам. – И не надо делать из меня дурака. Для чего ты говоришь как по книжке? «Омерзительна»… Не притворяйся, что ты не пытаешься сделать из меня дурака!

– Я всегда так разговариваю. И мне жаль, что твой отец не объяснил тебе значение этого слова. Он был слишком занят – он колотил тебя головой о стенку трейлера, пока ты просил прощения за то, что еще жив.

Оба затаили дыхание.

Ганси понял, что зашел слишком далеко. Слишком далеко, слишком поздно, слишком много…

Адам распахнул дверцу.

– Да пошел ты. Пошел ты, – произнес он низким от бешенства голосом.

Ганси закрыл глаза.

Адам захлопнул дверцу – и еще раз, потому что замок не сработал. Ганси не открывал глаза. Ему не хотелось знать, что делает Адам и не глазеет ли кто-нибудь, как какой-то парень ругается с юношей в ярко-оранжевом «Камаро» и в свитере с эмблемой Агленби на груди. В тот момент Ганси возненавидел свою школьную форму, и шумную машину, и все трех- и четырехсложные слова, которые его родители ввертывали в самом обычном разговоре за обеденным столом. Он ненавидел ужасного мистера Пэрриша и всепрощающую миссис Пэрриш, а главное – звук последних слов Адама, которые раз за разом повторялись у него в голове.

Он не мог выдержать всё это в своей душе.

В конце концов, он был Адаму никто. И Ронану. Адам швырнул ему в лицо его же слова, а Ронан спустил в сортир все вторые шансы, которые давал ему Ганси.

Ганси, человек, у которого было много денег, а в душе пустота, каждый год отгрызавшая очередной кусочек сердца.

Они постоянно бросали его. А он почему-то не мог бросить их.

Ганси открыл глаза. «Скорая» еще стояла рядом, но Адам ушел.

Понадобилось несколько секунд, чтобы найти его. Адам уже удалился на несколько сотен метров. Он шагал по парковке, направляясь к шоссе, и его тень маленьким синим пятном бежала рядом.

Ганси протянул руку и открыл окно со стороны пассажирского сиденья, а затем завел мотор. Когда он объехал погрузочную площадку, Адам уже вышел на аккуратное четырехполосное шоссе, которое проходило неподалеку от больницы. По нему катили машины, но Ганси притормозил и пристроился рядом с Адамом, заставляя водителей в правом ряду объезжать его. Послышались гудки.

– Куда ты идешь? – крикнул он. – Куда тебя понесло?

Адам, разумеется, знал про присутствие Ганси – «Камаро» шумел как никогда, – но молча продолжал идти.

– Адам! – повторил Ганси. – Просто скажи, что не пойдешь домой.

Молчание.

Ганси сделал третью попытку.

– Необязательно ехать на Монмутскую фабрику. Я подвезу тебя туда, куда скажешь.

«Пожалуйста, сядь в машину».

Адам остановился. Он порывисто залез в машину и захлопнул дверцу. Потом пришлось хлопнуть еще дважды. Оба молчали. Ганси влился в поток транспорта.

Слова теснились у него во рту, они хотели быть сказанными, но он молчал.

Не глядя на него, Адам наконец произнес:

– Неважно, как ты это формулируешь. В конце концов, именно этого ты хочешь. Чтобы всё твое имущество находилось в одном месте, под твоей крышей. Всё, чем ты владеешь. У тебя под присмотром…

Тут он замолчал и уронил голову на руки. Пальцами он перебирал волосы над ушами. Костяшки у Адама побели. Он втянул в себя воздух – судорожно, как бывает, когда человек очень старается не заплакать.

Ганси подумал про сотню вещей, которые мог сказать Адаму. Что всё будет хорошо, что это к лучшему. Что Адам Пэрриш принадлежал самому себе еще до знакомства с ним и не утратил бы самостоятельности, даже если бы переехал на Монмутскую фабрику. Что иногда Ганси мечтал поменяться с ним местами, поскольку Адам был реальным и настоящим, в том смысле, который для Ганси казался недостижимым. Но его слова отчего-то превратились в невольное оружие, и он не доверял самому себе, зная, что случайно может вновь ими выстрелить.

Поэтому они молча поехали за вещами Адама. Когда они покидали поселок трейлеров в последний раз, миссис Пэрриш смотрела на них сквозь кухонное окно. Адам не обернулся.

39

Когда Блу пришла вечером на Монмутскую фабрику, ей показалось, что там пусто. Без машин на парковке вся постройка имела безутешный, заброшенный вид. Блу попыталась представить себя Ганси в ту минуту, когда он впервые увидел старый склад и понял, что это прекрасное место для жилья, но не смогла. Точно так же, глядя на «Камаро», она не могла представить, что это прекрасная машина, а глядя на Ронана – что он отличный друг. Но уверенность Ганси действовала на нее: Блу нравилась Монмутская фабрика, и Ронан начал ее привлекать, а машина…

Ну, без «кабана» она еще могла бы прожить.

Блу постучала в дверь на лестнице:

– Ной! Ты здесь?

– Здесь.

Она не удивилась, когда голос Ноя донесся у нее из-за спины, а не из-за двери. Блу повернулась и сначала увидела его ноги, а потом, постепенно, всё остальное. Девушка всё еще сомневалась, что Ной действительно здесь – и что он был здесь с самого начала. В последнее время она совсем перестала понимать, что представляло собой существование Ноя.

Она позволила ему погладить себя по голове ледяными пальцами.

– Не такие колючие, как обычно, – грустно сказал Ной.

– Я мало спала. Чтоб были нормальные колючки, мне нужен сон. Я рада тебя видеть.

Ной скрестил руки на груди, потом опустил их, сунул в карманы и опять вытащил.

– Я нормально себя чувствую, только когда ты рядом. В смысле, нормально, как раньше, до того как нашли мое тело. Все-таки не так, как в те времена, когда…

– Я не верю, что ты настолько уж отличался, когда был живым, – призналась Блу.

Но она и правда до сих пор не могла совместить Ноя с тем брошенным красным «Мустангом».

– Я думаю, – осторожно произнес Ной, что-то припоминая, – что тогда я был хуже.

Эта тема грозила привести к его исчезновению, поэтому Блу быстро спросила:

– А где остальные?

– Ганси поехал вместе с Адамом за его вещами. Адам переезжает, – объяснил Ной. – Ронан пошел в библиотеку.

– Переезжает? Я думала, он сказал… подожди – куда пошел Ронан?!

С массой пауз, вздохов и рассеянного разглядывания деревьев, Ной описал ей события минувшей ночи, закончив так:

– Если бы Ронана арестовали за драку с мистером Пэрришем, его выгнали бы из Агленби при любом раскладе. В школе никоим образом не потерпели бы ученика, обвиненного в хулиганском нападении. Но Адам сам подал на отца в суд, так что Ронан соскочил с крючка. Теперь, конечно, Адаму нужно уехать из дому, потому что отец его ненавидит.

– Ужас, – сказала Блу. – Ной, какой ужас. Я не знала про отца Адама.

– Адам предпочитал молчать.

«Место, откуда я рано или поздно уеду». Она вспомнила, как Адам назвал свой дом. Вспомнила жуткие синяки и несколько фраз, которыми обменялись парни и которые тогда казались непонятными, – сплошь завуалированные намеки на его жизнь дома. Первая мысль Блу была до странности неприятная – что она оказалась недостаточно хорошим другом, и Адам не решился поделиться с ней своими трудностями. Но эта мысль мелькнула и пропала, почти сразу сменившись пугающим осознанием того, что у Адама больше нет семьи.

Чем бы она была без родных?

– Так, погоди. Что Ронан делает в библиотеке?

– Зубрит, – сказал Ной. – В понедельник экзамен.

Это было самое приятное, что Блу когда-либо слышала о Ронане.

Наверху, ясно слышимый сквозь потолок у них над головой, зазвонил телефон.

– Возьми трубку! – коротко приказал Ной. – Скорей!

Блу слишком долго прожила с женщинами в доме номер 300 на Фокс-Вэй, чтобы сомневаться в интуиции Ноя. Бегом, чтобы не отставать от него, она поднялась по лестнице к двери. Та была заперта. Ной сделал несколько непонятных движений. Блу никогда не видела его таким взволнованным.

– Я бы мог ее открыть, если бы… – выговорил он.

«Ему не хватает сил», – поняла Блу.

И коснулась его плеча. Подкрепившись ее энергией, Ной навалился на защелку, открыл замок и распахнул дверь. Блу бросилась к телефону.

– Алло? – задыхаясь, сказала она в трубку.

Телефон был старый, черный, с диском, совершенно в духе Ганси, любившего странные и почти нефункциональные вещи. Зная его, нетрудно было предположить, что он обзавелся городским номером только для того, чтобы поставить на стол этот конкретный телефон.

– Здравствуйте, милая, – сказал незнакомый голос с явственным акцентом. – Ричард Ганси дома?

– Нет, – ответила Блу. – Но я могу ему всё передать.

Она догадалась, что в этом и заключалась ее роль.

Ной потыкал ей в спину холодным пальцем.

– Скажи, кто ты такая.

– Я сотрудничаю с Ганси, – добавила Блу. – Ищу силовую линию.

– А! – сказал голос. – Очень приятно с вами познакомиться. Я Роджер Мэлори. Как вас зовут?

Он каким-то необыкновенно странным образом выговаривал звук «р», так что его было нелегко понять.

– Блу. Меня зовут Блу Сарджент.

– Блэр?

– Блу!

– Блэз?

Блу вздохнула.

– Джейн.

– Ах, Джейн. Мне показалось, что вы дуете в трубку. Приятно познакомиться, Джейн. Боюсь, у меня плохие новости для Ганси. Пожалуйста, передайте ему, что я провел тот ритуал с одним коллегой из Суррея, я уже о нем как-то упоминал, очень милый человек, ей-богу, хотя у него ужасно пахнет изо рта. Так вот, всё прошло не очень хорошо. Но врачи говорят, он поправится, просто нужно несколько недель, чтобы кожа восстановилась. Имплантаты отлично приживаются…

– Подождите, – сказала Блу.

Она схватила со стола первый попавшийся клочок бумаги. На нем были какие-то расчеты, но, кроме них, Ганси уже намалевал там кошку, нападающую на человека. Поэтому Блу решила, что этот листок можно использовать.

– Я записываю. Вы имеете в виду ритуал для пробуждения силовой линии? Что именно пошло не так?

– Трудно объяснить, Джейн. Скажем так: силовые линии гораздо мощнее, чем думали мы с Ганси. Возможно, это магия, возможно, физика, но, несомненно, энергия. Мой коллега просто взял и вышел из своей кожи. Я был уверен, что он умрет; я и не думал, что человек может потерять столько крови и остаться в живых. Э… когда будете рассказывать Ганси, не говорите ему об этом. У юноши пунктик насчет смерти, и я не хочу его расстраивать.

Блу как-то не заметила у Ганси «пунктика» насчет смерти, но, тем не менее, согласилась ничего ему не говорить.

– Но вы так и не сказали, что именно сделали, – заметила она.

– Правда?

– Да. Значит, мы можем повторить это чисто случайно, если не будем знать.

Мэлори хихикнул. Получился такой звук, как будто он втянул взбитые сливки с поверхности горячего шоколада.

– Вы правы. Так вот, это было довольно логично – и основывалось на одной давней идее Ганси, честно говоря. Мы выложили круг из найденных нами камней, чтобы добиться высоких показателей, – это наш термин, Джейн, я не знаю, насколько вы в курсе дела, но очень приятно видеть девушку, которая интересуется силовыми линиями. Обычно это, так сказать, мужское хобби, и я рад беседовать с молодой особой, которая…

– Да, – согласилась Блу. – Это здорово. Я горжусь собой. Итак, вы выложили каменный круг?..

– Да. Мы выложили кружком семь камней там, где, по нашим расчетам, находился центр силовой линии, и покрутили их так и сяк, пока не получили высоких показаний прибора в середине круга. Примерно так устанавливают призму, чтобы сфокусировать свет.

– И тут ваш напарник лишился кожи?

– Примерно тогда. Он снимал показания прибора в центре, и… к сожалению, я не помню в точности, что он сказал, меня совершенно ошеломило то, что произошло потом… он как-то необдуманно выразился или пошутил – сами знаете, как себя ведут молодые люди, Ганси тоже бывает весьма легкомыслен…

Блу сомневалась, что Ганси склонен к легкомыслию, но решила исследовать этот вопрос в будущем.

– Он сказал что-то вроде «как будто с меня кожа сходит». Силовая линия, видимо, восприняла его слова буквально. Не знаю, каким образом они вызвали определенную реакцию, – и я даже не уверен, что мы пробудили линию, во всяком случае что пробудили ее правильно – но случилось то, что случилось. Очень досадно.

– Ну, впрочем, ваш коллега выжил. Теперь он может предупредить других, – заметила Блу.

Мэлори сказал:

– Вообще-то вас предупреждаю я.

Блу засмеялась, и ей совсем не было стыдно. Она поблагодарила Мэлори, обменялась с ним любезностями и повесила трубку.

– Ной? – спросила она пустоту, потому что Ной исчез.

Ответа не было – но снаружи послышалось хлопанье автомобильных дверей и голоса.

Блу мысленно повторила: «Мой коллега просто взял и вышел из своей кожи». У девушки не было «пунктика» насчет смерти, но даже в ее сознании возник жуткий и весьма яркий образ.

Через несколько секунд на первом этаже хлопнула дверь. Кто-то затопал по лестнице.

Ганси вошел в комнату первым. Он явно не ожидал кого-либо здесь увидеть – и не успел убрать с лица страдание. Увидев Блу, он немедленно извлек откуда-то добродушную улыбку.

Выглядело очень убедительно. Блу видела лицо Ганси за секунду до того, но, тем не менее, ей пришлось напомнить себе, что эта улыбка поддельная. Каким образом человек, живущий столь беспечальной жизнью, научился так быстро и убедительно притворяться счастливым – это выходило за пределы понимания Блу.

– А, Джейн, – сказал он, и девушке показалось, что она услышала в его бодром голосе нотку уныния, пусть даже лицо Ганси уже не выдавало печали. – Прости, что тебе пришлось входить самой.

В голове у Блу возник бесплотный голос Ноя. Холодный-холодный шепот: «Они поругались».

Затем вошли Адам и Ронан. Ронан сгибался вдвое под тяжестью спортивной сумки и рюкзака, а Адам нес помятую коробку, из которой торчал трансформер.

– Какая прелесть, – сказала Блу. – Это полицейская машина?

Адам без улыбки взглянул на Блу, как будто на самом деле не видел ее. Через несколько секунд он ответил:

– Да.

Ронан, по-прежнему увешенный багажом, зашагал к комнате Ноя, в такт шагам приговаривая:

– Ха. Ха. Ха.

Это был смех человека, который всегда смеется один.

– Тебе кое-кто звонил, – сказала Блу.

Она взяла листок, на котором записала имя. Было похоже, что его произносит нарисованная кошка.

– Мэлори, – сказал Ганси без обычного энтузиазма.

Он, прищурившись, посмотрел вслед Адаму, который потащил коробку вслед за Ронаном. Лишь когда за ними закрылась дверь комнаты Ноя, Ганси отвел глаза и взглянул на Блу. Квартира казалась пустой без остальных ребят, как будто они скрылись в ином мире, а не в соседней комнате.

Ганси спросил:

– Чего он хотел?

– Он попытался провести на силовой линии ритуал. Он сказал, что у них не получилось, и второй человек – типа, его коллега – пострадал.

– Как пострадал?

– Пострадал, и всё. Сильно. От поражения энергией, – ответила Блу.

Ганси пинком сбросил ботинки. Один пронесся над миниатюрной Генриеттой, второй долетел до стола, отскочил и упал на пол. Ганси вполголоса произнес:

– Йо-хо-хо.

Блу сказала:

– Ты, кажется, расстроен.

– Правда?

– Из-за чего вы с Адамом поссорились?

Ганси бросил взгляд в сторону комнаты Ноя.

– Откуда ты знаешь? – устало спросил он и бросился на застеленную кровать.

– Я тебя умоляю.

Даже если бы Ной не предупредил ее, она бы всё равно догадалась.

Ганси что-то пробормотал в одеяло и помахал рукой в воздухе. Блу присела у кровати и потянулась к изголовью.

– Что? Можно то же самое, но без подушки во рту?

Ганси не повернулся, поэтому его голос по-прежнему звучал сдавленно.

– Мои слова неизбежно оказываются орудием уничтожения, и я не в состоянии их обезвредить. Представляешь, я жив только потому, что Ной умер. Какое это было замечательное жертвоприношение, какой прекрасный подарок миру я представляю собой.

Он вновь покрутил рукой, не отрывая лица от подушки. Возможно, это призвано было придать сказанному характер шутки. Ганси продолжал:

– Да, я знаю, что просто ною. Не обращай внимания. Значит, Мэлори считает, что пробуждать силовую линию – плохая идея? Ну конечно. Обожаю тупики.

– Ты действительно ноешь.

Но Блу не возражала. Она никогда еще не видела Ганси без маски на протяжении столь долгого времени. Жаль, что для этого он должен был рухнуть в пучину горя.

– Я уже почти закончил. Тебе осталось недолго терпеть.

– Но таким ты мне больше нравишься.

Почему-то у Блу вспыхнули щеки, когда она это признала; она была рада, что Ганси по-прежнему вжимался лицом в подушку, а остальные ребята сидели в комнате Ноя.

– Сломленный и раздавленный, – произнес Ганси. – Вот какими нас любят женщины. Мэлори сказал, что его коллега сильно пострадал?

– Да.

– Ладно. Значит, точка.

Он перекатился на спину и взглянул на Блу, прислонившуюся к кровати, снизу вверх.

– Оно не стоит такого риска.

– Кажется, ты говорил, что тебе обязательно нужно найти Глендауэра.

– Да, – ответил Ганси. – А им нет.

– Значит, ты совершишь ритуал сам?

– Нет, я найду другой способ. Мне бы очень хотелось, чтобы силовые линии были снабжены гигантскими указателями на местонахождение Глендауэра, но… я просто буду действовать прежними способами. А как именно пострадал тот человек?

Блу издала неопределенный звук, вспомнив просьбу Мэлори избавить Ганси от подробностей.

– Блу! Как именно?

Ганси пристально смотрел на нее, как будто теперь, когда их лица оказались перевернуты по отношению друг к другу, это было проще.

– Он сказал что-то вроде «с меня сходит кожа», и вдруг именно это и произошло. Мэлори просил тебе не говорить.

Ганси поджал губы.

– Он всё еще помнит, что я… ладно, проехали. С него сошла кожа? Жуть.

– Что случилось? – спросил Адам, направляясь к ним.

Ронан, оценив положение Блу и Ганси, заметил:

– Блу, если ты плюнешь, то попадешь ему прямо в глаз.

Ганси с удивительной быстротой передвинулся на другую сторону кровати. Столь же быстро он взглянул на Адама и вновь отвел взгляд.

– Блу говорит, Мэлори пытался пробудить силовую линию, и его напарник серьезно пострадал. Значит, мы не должны это проделывать. Не сейчас.

Адам сказал:

– Меня не пугает риск.

Ронан оскалил зубы.

– Меня тоже.

– Тебе нечего терять, – произнес Ганси, указав на Адама.

Он взглянул на Ронана.

– А тебе всё равно, жив ты или умер. Поэтому не вам судить.

– А ты ничего не выиграешь, – заметила Блу. – Значит, ты тоже не годишься в судьи. Но, кажется, я с тобой согласна. Учитывая то, что случилось с вашим британским коллегой.

– Спасибо, Джейн, за голос разума, – сказал Ганси. – И не надо так на меня смотреть, Ронан. С каких пор мы считаем, что силовая линия – единственный способ отыскать Глендауэра?

– Нам некогда искать другой способ, – напомнил Адам. – Если Пуп ее разбудит, он получит преимущество. И потом, он умеет говорить на латыни. Что, если деревья знают, где Глендауэр? Если Пуп его найдет, он получит королевскую награду. И убийство Ноя сойдет ему с рук. Игра закончена, плохой парень победил.

Беспомощность окончательно покинула лицо Ганси, когда он сбросил ноги с кровати и сел.

– Плохая идея, Адам. Найди способ сделать это так, чтобы никто не пострадал, и я буду только за. А до тех пор – мы ждем.

– Некогда, – повторил Адам. – Персефона сказала, кто-то разбудит силовую линию через два-три дня.

Ганси встал.

– Адам, проблема в том, что сейчас на другом конце света человек, который неосторожно обошелся с силовой линией, заново отращивает кожу. Мы видели Кабесуотер. Это не игра. Это очень серьезная и очень мощная штука, и мы не будем с ней шутить.

Он долго, очень долго удерживал взгляд Адама. На лице у того появилось незнакомое выражение, и Блу вдруг подумала, что совсем не знает этого человека.

Она вспомнила его с картой Таро в руках. И то, как Мора истолковала двойку мечей.

Блу грустно подумала: «Моя мать профи».

– Иногда, – сказал Адам, – я прямо не знаю, как ты живешь на свете.

40

Баррингтон Пуп был недоволен Нив. С той минуты, как гадалка села в машину, она непрерывно уплетала хумус и печенье. Сочетание запаха чеснока и хруста раздражало его сверх меры. Мысль о том, что Нив засыплет водительское сиденье крошками, была одной из самых неприятных, какие только посещали Пупа за неделю, и без того богатую на необыкновенно тревожные раздумья.

И вдобавок первое, что сделала Нив, как только они поздоровались, так это шарахнула его шокером. А потом постыдно связала и уложила на заднее сиденье собственной машины.

«Мало того, что я вынужден терпеть это ведро с гайками, – думал Пуп. – Теперь я еще и умру в нем».

Нив не сказала, что собирается его убить, но Пуп провел последние сорок минут, будучи не в состоянии увидеть ничего, кроме пола под пассажирским сиденьем. Там стояла большая и плоская керамическая миска, в которой лежали свечи, ножницы и ножи. Ножи были внушительного размера и зловещего вида, однако они еще не гарантировали неизбежное убийство. В отличие от резиновых перчаток, которые надела Нив (и еще одна пара лежала в миске).

Сходным образом, Пуп не мог быть уверен, что они направляются к силовой линии, но, судя по количеству времени, которое Нив потратила, листая тетрадь, прежде чем тронуться с места, он предположил, что угадал. Ему не очень хотелось делать выводы, но Пуп подумал, что, скорее всего, его ждет такая же судьба, как Черни семь лет назад.

То есть ритуальная смерть. Жертвоприношение. Его кровь впитается в землю и достигнет залегающей далеко внизу спящей силовой линии. Потирая друг о друга связанные запястья, Пуп повернул голову в сторону Нив, которая одной рукой держала руль, а другой отправляла в рот печенье и хумус. Вдобавок она включила диск с какими-то медитативными природными звуками. Возможно, Нив настраивалась перед ритуалом.

Пуп подумал: в его смерти на силовой линии будет нечто циклическое.

Но плевать он хотел на цикличность. Его волновали украденная машина и утраченное самоуважение. И возможность спать по ночам. И мертвые языки, которые не изменялись у него на глазах. И гуакамоле, которое когда-то готовил родительский шеф-повар.

К тому же Нив затянула веревку недостаточно крепко.

41

Блу вернулась с Монмутской фабрики домой и, в попытке взяться за уроки, устроилась за буком на заднем дворе. Но вскоре она поняла, что меньше времени тратит на поиски икса, чем на попытки решить задачу под названием «Ной», «Ганси» или «Адам». Она сдалась и просто прислонилась к стволу. Тогда появился Адам. Он шагнул в зеленую тень дерева со стороны дома.

– Персефона сказала, что ты здесь, – произнес он, стоя на краю тени.

Блу подумала, не сказать ли: «Жаль, что так вышло с твоим папой», но вместо этого просто протянула руку. Адам неровно вздохнул – так, что было видно на расстоянии в несколько шагов. Без единого слова он сел рядом и положил голову ей на колени, уткнувшись лицом в сложенные руки.

Испугавшись, Блу сначала не отреагировала никак, только взглянула через плечо, чтобы убедиться, что дерево заслоняет ее от любопытных взглядов из дома. Казалось, к ней приблизилось дикое животное; одновременно она была польщена его доверием и боялась, что оно в страхе убежит. Разглядывая шею Адама, Блу осторожно погладила его мягкие пыльные волосы. У нее в груди что-то загудело, когда она притронулась к нему и вдохнула запах земли и машинного масла.

– У тебя волосы цвета грязи, – сказала она.

– Они помнят о своем происхождении.

– Забавно, – заметила Блу, – потому что мои тоже должны быть такого цвета.

Он пожал плечами в качестве ответа. А спустя несколько секунд сказал:

– Иногда я боюсь, что он никогда не поймет меня.

Блу провела пальцем у него за ухом. Это казалось чем-то опасным и волнующим, но не настолько, как если бы Адам в ту минуту смотрел на нее.

– Я скажу это только один раз, и всё, – предупредила она. – Но мне кажется, что ты ужасно смелый.

Адам долго молчал. По улице проехала машина. Ветер зашелестел листьями, переворачивая их блестящей стороной вниз. Это сулило дождь.

Не поднимая головы, Адам произнес:

– Я бы хотел сейчас поцеловать тебя, Блу, хотя ты еще очень молода.

Пальцы Блу застыли.

– Я не хочу причинять тебе боль, – сказала она.

Адам отодвинулся и сел в нескольких сантиметрах от нее. Лицо у него было мрачное, совсем не такое, как в прошлый раз, когда он хотел ее поцеловать.

– Больнее уже некуда.

Блу подумала, что речь на самом деле не о поцелуе, и у нее вспыхнули щеки. Адам и не собирался ее целовать, но если вдруг собирался, это совершенно точно должно было случиться как-то иначе. Она сказала:

– Может быть еще хуже.

Что-то в ее словах заставило Адама сглотнуть и отвернуться. Его руки безжизненно лежали на коленях. «Будь я кем угодно другим, – подумала Блу, – сегодня случился бы мой первый поцелуй». Интересно, каково поцеловать этого ненасытного одинокого мальчика?

Взгляд Адама двигался, следуя за перемещающимся светом в листве. Не глядя на Блу, он произнес:

– Я не помню, как, по мнению твоей матери, должен решить свою проблему. Что она сказала на сеансе? Про выбор, который я не в состоянии сделать.

Блу вздохнула. Значит, вот о чем шла речь, и она знала это с самого начала, даже если не знал Адам.

– Найди третий вариант, – ответила она. – И в следующий раз принеси с собой записную книжку.

– Не помню, чтобы она говорила про записную книжку.

– Потому что это говорю я, здесь и сейчас. В следующий раз, когда отправишься к экстрасенсу, делай записи. Таким образом ты сможешь сравнить полученный ответ с тем, что действительно происходит, и понять, прав ли экстрасенс.

Он наконец посмотрел на нее, хотя Блу сомневалась, что Адам действительно смотрит на нее.

– Я так и сделаю.

– На сей раз я облегчу тебе задачу, – добавила Блу, склонив голову набок, когда Адам поднялся на ноги.

Ее пальцы тосковали по парню, с которым несколько дней назад она держалась за руки, но он совсем не походил на человека, который сейчас стоял перед ней.

– Моя мать – хороший экстрасенс.

Сунув руки в карманы, Адам потерся щекой о плечо.

– Значит, ты считаешь, что я должен к ней прислушаться?

– Нет. Ты должен прислушаться ко мне.

Поспешно натянутая улыбка Адама казалась слишком хрупкой.

– И что ты мне посоветуешь?

Блу вдруг стало страшно за него.

– Продолжай и дальше быть смелым.

Повсюду была кровь.

«Ты теперь доволен, Адам?» – прорычал Ронан. Он стоял на коленях рядом с Ганси, который корчился на земле. Блу смотрела на Адама с невыносимым ужасом на лице. И во всем был виноват он.

Ронан словно обезумел. «Ты этого хотел?»

Когда Адам очнулся от жуткого сна, его руки и ноги покалывало от прилива адреналина; он сам не понимал, где находится. Ему казалось, что он парит в воздухе; пространство вокруг было чужим и темным… слишком много места над головой, и не слышно, как звук дыхания отражается от стен.

Затем Адам вспомнил, где находится – в комнатке Ноя, тесной, с высоким потолком. Адама охватил новый приступ горя, и он в точности определил его причину: тоска по дому. Текли бесчисленные минуты, а он лежал без сна и рассуждал сам с собой. Логически Адам понимал, что ему не о чем скучать, что у него настоящий стокгольмский синдром, что он ассоциировал себя со своими тюремщиками и считал проявлением доброты, когда отец его не бил. Объективно Адам знал, что подвергался насилию. Он понимал, что ущерб серьезнее, чем синяки, с которыми он являлся в школу. Адам мог бесконечно анализировать свои реакции, сомневаться в собственных чувствах, гадать, будет ли он тоже, когда вырастет, бить детей…

Но теперь, лежа во мраке ночи, он думал только об одном. «Моя мать больше не станет со мной разговаривать. Я лишился дома».

Глендауэр и силовая линия не покидали мыслей Адама. Они казались ближе, чем раньше, но возможность успешного исхода казалась меньше прежнего.

Пуп был где-то там, на свободе, и он искал силовую линию дольше, чем Ганси. Разумеется, предоставленный сам себе, он скорее найдет то, что ему нужно.

«Мы должны пробудить силовую линию».

Сознание Адама представляло собой хаос воспоминаний: последний раз, когда отец ударил его, притормозивший рядом «Камаро» с Ганси за рулем, двойник Ронана у кассы в тот день, когда Адам решил поступить в Агленби, кулак Ронана, врезавшийся в лицо мистера Пэрриша. Адама переполняло слишком много желаний, слишком многое нужно было расставить в порядке очередности, и поэтому всё отчаянно требовало внимания. Не работать целыми днями, поступить в хороший колледж, красиво носить галстук, не чувствовать себя голодным (потому что съел всего лишь один тощий бутерброд, который принес с собой на работу), купить сверкающий «Ауди», на который он однажды засмотрелся по пути из школы, вернуться домой, дать отцу сдачи, приобрести квартиру с мраморными кухонными столешницами и телевизором вполстены, не быть чужаком и выскочкой, вернуться домой, вернуться домой, вернуться домой.

Если они разбудят силовую линию, если найдут Глендауэра, он сможет всё это воплотить. Ну, многое.

Но опять-таки он видел Ганси слабым. Видел его уязвленное лицо сегодня, когда они поссорились. Адам никоим образом не желал подвергать друга опасности.

И в то же время не желал, чтобы Пуп вмешался и забрал то, ради чего они так усердно трудились. Ждать! Ганси всегда мог позволить себе ожидание. А Адам нет.

Он решился. Тихонько перемещаясь по комнате, он сложил вещи в сумку. Трудно было предсказать, что ему понадобится. Адам выдвинул из-под кровати пистолет и долго смотрел на него – черный зловещий предмет на полу.

Некоторое время назад Ганси видел, как Адам достал его из сумки с вещами.

– Что это? – в ужасе спросил он.

– Сам знаешь, – ответил Адам.

Это был отцовский пистолет. Хотя он сомневался, что отец попробует применить оружие к матери, Адам все-таки не желал рисковать.

Тревога Ганси по поводу пистолета была осязаемой. Адам подумал: возможно, это потому, что Пуп тыкал ему пушкой в лицо.

– Не хочу, чтоб он находился здесь.

– Я не могу его продать, – парировал Адам. – Я уже об этом думал. Но легальным образом – не могу. Он зарегистрирован на имя отца.

– Есть же какой-то способ от него избавиться. Закопать, например.

– Чтоб какой-нибудь пацан его нашел?

– Я не хочу, чтоб он был тут.

– Я придумаю, куда его деть, – пообещал Адам. – Но дома не оставлю. Только не сейчас.

Адам не хотел брать с собой сегодня пистолет. Ей-богу, не хотел.

Но он не знал, что ему придется принести в жертву.

Он проверил предохранитель и сунул пистолет в сумку. Поднявшись на ноги, повернулся к двери и едва подавил удивленный возглас. Ной стоял прямо перед ним. Его запавшие глаза находились вровень с глазами Адама, изуродованная щека на одном уровне с оглохшим ухом Адама, бездыханный рот в нескольких сантиметрах от губ Адама, удерживавших втянутый воздух.

Без Блу, делавшей его сильнее, без Ганси, делавшего его человеком, без Ронана, делавшего его частью этого места, Ной выглядел пугающе.

– Не выбрасывай, – прошептал он.

– Я пытаюсь, – ответил Адам, забирая сумку.

Из-за лежавшего в ней пистолета она казалась неестественно тяжелой. «Я ведь поставил пистолет на предохранитель? Да. Знаю, что поставил».

Когда он выпрямился, Ной исчез. Адам прошел сквозь черную холодную пустоту в том месте, где он только что стоял, и открыл дверь. Ганси лежал, свернувшись, на своей кровати, в наушниках, с закрытыми глазами. Пусть даже Адам ничего не слышал левым ухом, до него донеслись жестяные звуки музыки, которую Ганси запустил, чтобы убаюкать себя, чтобы не чувствовать одиночества.

«Я ведь не предаю его, – подумал Адам. – Мы по-прежнему вместе. Но, когда я вернусь, мы станем равными».

Ганси не пошевелился, когда Адам вышел за дверь. Единственным звуком, который он слышал, был шепот ночного ветра в ветвях.

42

Ганси проснулся от того, что луна светила ему прямо в лицо.

Когда он вновь открыл глаза и проснулся окончательно, то понял, что луны нет – немногочисленные огни Генриетты тусклыми фиолетовыми пятнами отражались от низко нависших туч, а окна были забрызганы дождем.

Луны не было, но его разбудило нечто вроде света. Ганси показалось, что в отдалении он услышал голос Ноя. Волоски у него на руках медленно встали дыбом.

– Я тебя не понимаю, – шепотом сказал Ганси. – Прости. Можешь говорить погромче?

Волосы на шее тоже поднялись. Облако дыхания повисло перед лицом от внезапно наступившего холода.

Голос Ноя произнес:

– Адам.

Ганси выбрался из постели, но было уже слишком поздно: Адам исчез. Вещи в прежней комнате Ноя валялись как попало. Адам собрался и ушел. Но нет – одежда осталась здесь. Значит, он ушел не насовсем.

– Ронан, вставай, – сказал Ганси, распахнув дверь в комнату Ронана.

Не дожидаясь ответа, он вышел на лестничную площадку и высунулся в разбитое окно, которое выходило на парковку. На улице шел дождь – тонкая морось, окружавшая ореолами далекие огни домов. Ганси уже знал, что именно он увидит, но все-таки реальность его поразила: «Камаро» исчез с парковки. Адаму было гораздо проще завести без ключа «кабана», чем «БМВ» Ронана. Рев мотора, возможно, и поднял Ганси, а лунный свет был просто воспоминанием о прошлом пробуждении.

– Что случилось? – спросил Ронан.

Он стоял в дверях, ведущих на лестницу, и чесал в затылке.

Ганси не хотел ничего говорить. Произнесенное вслух, оно стало бы реальным, случившимся на самом деле. Пришлось бы признать, что Адам действительно сделал это. Было бы не так больно, если бы это сделал Ронан; от Ронана Ганси ожидал чего угодно. Но не от Адама. Не от Адама.

«Я ведь ему сказал. Сказал, что нам надо подождать. Он меня прекрасно понял».

Ганси перебрал несколько разных способов осмыслить случившееся, но не сумел придать случившемуся такую окраску, чтобы оно причиняло меньшую боль. Что-то в его душе продолжало ломаться.

– В чем дело? – У Ронана изменился голос.

Не оставалось больше ничего, кроме как сказать правду.

– Адам решил разбудить силовую линию.

43

Всего в миле от Монмутской фабрики, у себя дома, на Фокс-Вэй, Блу подняла голову, когда кто-то постучал в облупленную дверь ее спальни.

– Ты спишь? – спросила Мора.

– Да, – сказала Блу.

Мать вошла.

– У тебя горит свет, – заметила она и, вздохнув, опустилась на край кровати.

В тусклом свете Мора казалась нежной, как стихи. Несколько долгих минут она ничего не говорила, просто перебирала книжки, которые лежали на столике, придвинутом к кровати. Ничего необычного в этом молчании не было; сколько Блу себя помнила, мать приходила к ней в комнату вечерами, и они вместе читали, сидя в разных концах постели. Старый матрас казался шире, когда Блу была маленькой, но теперь, когда она выросла, они неизбежно соприкасались коленями или локтями.

Поперебирав книжки, Мора сложила руки на коленях и обвела взглядом крохотную комнату. Спальня была залита тускло-зеленым светом лампы, стоявшей на тумбочке. На противоположной стене Блу приклеила несколько холщовых деревьев и украсила их коллажем из бумажных листьев, а дверь шкафа облепила сухими цветами. Большинство из них по-прежнему выглядели красиво, но некоторые явно стоило заменить. С вентилятора свисали разноцветные перья и кружево. Блу прожила здесь все шестнадцать лет своей жизни, и комната выглядела именно так.

– Наверное, я должна извиниться, – наконец сказала Мора.

Блу, которая без особого успеха читала и перечитывала задание по литературе, отложила учебник.

– За что?

– Полагаю, за то, что не была откровенна. Знаешь ли, очень трудно быть родителем. Во всем виноват Санта-Клаус. Прикладываешь столько сил, чтоб твой ребенок не узнал, что Санта поддельный, и забываешь вовремя остановиться.

– Мама, я в шесть лет застукала вас с Каллой, когда вы заворачивали для меня подарки.

– Это метафора.

Блу постучала пальцем по учебнику.

– Метафора должна проясняться с помощью примера. Ты пока ничего не прояснила.

– Тебе ясно, что я имею в виду, или нет?

– Ты извиняешься за то, что не рассказала про Орешка.

Мора гневно взглянула на дверь, как будто за ней стояла Калла.

– Пожалуйста, не называй его так.

– Если бы ты сама рассказала мне о нем, я бы не стала употреблять слова, которые услышала от Каллы.

– Справедливо.

– Так как его звали?

Мора откинулась на кровать. Она лежала по диагонали, поэтому ей пришлось согнуть колени, чтобы поставить ступни на матрас, а Блу – подтянуть ноги, чтобы мать не улеглась на них.

– Артемус.

– Неудивительно, что ты предпочла Орешка.

Прежде чем Мора успела что-либо сказать, Блу добавила:

– Подожди… кажется, Артемус – это латинское имя?

– Да. И, по-моему, не такое уж плохое. Я не так тебя воспитывала, чтоб ты осуждала других.

– Да ладно.

Она задумалась, можно ли назвать простым совпадением то, что в ее жизни в последнее время такую большую роль играла латынь. Ганси явственно начинал влиять на нее: совпадения больше не казались такими уж случайными.

– Возможно, – согласилась Мора. – Слушай. Вот что я знаю. Я думаю, твой отец имеет какое-то отношение к Кабесуотеру или силовой линии. Когда-то, до твоего рождения, мы с Каллой и Персефоной баловались вещами, которыми не нужно было баловаться…

– Наркотики?

– Ритуалы. А что, ты балуешься наркотиками?

– Нет. Скорее, ритуалами.

– Лучше уж наркотики.

– Меня они не интересуют. Эффект известен… в чем прикол? Рассказывай дальше.

Мора, глядя вверх, выбивала пальцами какой-то ритм у себя на животе. Блу написала стихи на потолке прямо над кроватью, и мать, видимо, пыталась их прочесть.

– Он появился после ритуала. Я так понимаю, он застрял в Кабесуотере, и мы освободили его.

– Ты даже не спросила?

– Мы… были не в тех отношениях.

– Честно говоря, я даже не хочу знать, в каких именно, если при этом не предполагался разговор.

– Отчего же. Мы поговорили. Он оказался весьма приличным человеком, – сказала Мора. – Очень добрым. Люди ему докучали. Он полагал, что мы должны внимательнее относиться к миру вокруг и к тому, как наши действия влияют на события многолетней давности. Мне это понравилось. Он не читал мораль; просто он был таким.

– Зачем ты мне это говоришь? – поинтересовалась Блу, которая слегка встревожилась, увидев неуверенно сжатые губы Моры.

– Ты сказала, что хочешь знать про своего отца. Я рассказываю тебе о нем, потому что ты очень на него похожа. Ему бы понравилась твоя комната, со всем этим барахлом, которое ты понаклеила.

– Ай, спасибо, – ответила Блу. – Ну, так почему он ушел?

И тут же подумала, что, возможно, это прозвучало слишком грубо.

– Он не уходил, – сказала Мора. – Он исчез. Сразу после твоего рождения.

– Это называется ушел.

– Я не думаю, что он сделал это намеренно. Ну, сначала я, конечно, решила, что он сбежал. Но потом я размышляла об этом и узнавала Генриетту всё лучше и лучше. И мне кажется… ты очень странный ребенок. Я никогда не встречала людей, которые помогают экстрасенсам видеть и слышать яснее. Я не вполне уверена, не совершили ли мы случайно еще какой-нибудь ритуал, когда ты родилась. Ритуал, в котором финальной точкой было твое рождение. Возможно, в результате он снова там застрял…

Блу спросила:

– Ты считаешь, что это я виновата?

– Не говори глупостей, – произнесла Мора, садясь. Волосы у нее сбились от лежания. – В чем мог быть виноват младенец? Просто я подумала – а вдруг произошло именно это. Вот почему я предложила Нив поискать его. Мне хотелось, чтобы ты поняла, зачем я ее вызвала.

– Ты вообще хорошо знаешь Нив?

Мора покачала головой.

– Ну… мы мало общались в молодости, но несколько раз виделись там и сям, проводили вместе день-другой. Мы никогда не были подругами, уж тем более настоящими сестрами. Но ее репутация… Я и не думала, что будет так стремно.

В коридоре послышались тихие шаги, и в дверях появилась Персефона. Мора вздохнула и опустила глаза, словно ожидала этого.

– Я не хочу мешать, – сказала Персефона, – но либо через три минуты, либо через семь приятели Блу подъедут к дому и будут сидеть в машине, пытаясь придумать, как убедить ее улизнуть с ними.

Мора потерла лоб между бровями.

– Знаю.

У Блу заколотилось сердце.

– Это как-то слишком конкретно.

Персефона и Мора быстро переглянулись.

– Есть еще одна вещь, в которой я была не вполне откровенна с тобой, – объявила Мора. – Иногда мы с Персефоной и Каллой отлично предсказываем подробности.

– Но только иногда, – подхватила Персефона. И с легкой грустью добавила: – В последнее время, кажется, всё чаще.

– Времена меняются, – заметила Мора.

В дверях появился еще один силуэт.

Калла сказала:

– А Нив еще не вернулась. И испортила нашу машину. Она не заводится.

За окном раздалось шуршание колес. Чей-то автомобиль остановился перед домом. Блу умоляюще взглянула на мать.

Вместо ответа та посмотрела на Каллу и Персефону.

– Скажите, что мы ошибаемся.

Персефона мягко произнесла:

– Ты же знаешь, что я не могу тебе этого сказать, Мора.

Та встала.

– Поезжай с ними. Мы разберемся с Нив. Надеюсь, ты понимаешь, насколько это серьезно.

– Да уж есть у меня такое предчувствие, – ответила Блу.

44

Бывают просто деревья – а бывают деревья ночью. В темноте они становятся живыми существами без цвета и размера. Когда Адам добрался до Кабесуотера, это место казалось одушевленным. Ветер в листве напоминал тяжелые выдохи, а шум дождя среди ветвей – вдохи. Пахло сырой землей.

Адам осветил границу зарослей фонариком. Свет почти не проникал вглубь – его поглощал прерывистый весенний дождик, от которого уже начинали намокать волосы.

«Жаль, что я не могу сделать этого днем», – подумал Адам.

Он не боялся темноты. Этот страх иррационален, а Адам подозревал, что в Кабесуотере после захода солнца действительно появлялось множество пугающих вещей. «По крайней мере, – рассуждал он, – если бы Пуп был здесь и светил фонариком, я бы его увидел».

Утешение было слабое, но Адам слишком далеко зашел, чтобы вернуться. Он снова бросил взгляд вокруг – в лесу всегда кажется, что за тобой наблюдают, – а затем перешагнул через незримо журчащий крохотный ручеек и вошел в лес.

И стало светло.

Опустив голову и зажмурившись, Адам заслонил лицо собственным фонариком. Веки у него словно раскалились докрасна от резкого перепада. Он медленно открыл глаза. Лес вокруг сиял вечерним светом. Пыльные золотые лучи пронзали полог листвы и испещряли бликами поверхность еле заметного ручейка. В этом косом свете листья казались желтыми, коричневыми, красными, а мохнатый лишайник на стволах – грязно-оранжевым.

Рука, которую Адам выставил перед собой, сделалась розовой и смуглой. Воздух медленно двигался вокруг – осязаемый, полный золотых чешуек. Каждая пылинка, висевшая в нем, превращалась в фонарь.

Никаких признаков ночи. Никаких следов чьего-либо присутствия в лесу.

Над головой у Адама запела птица – первая, которую он здесь слышал. Это был долгий призывный звук, всего четыре-пять нот. Примерно так звучали охотничьи рога осенью. «Прочь, прочь, прочь». Печальная красота Кабесуотера одновременно восхищала и угнетала Адама.

«Так не бывает», – подумал он.

И тут же взял свои слова обратно.

В Кабесуотере стало светло, как только Адам пожелал, чтобы тьма рассеялась. Точно так же и рыбки в пруду изменили цвет, стоило Ганси пожелать, чтобы они сделались красными. Кабесуотер был буквален и прямолинеен, как Ронан. Адам не знал, можно ли усилием мысли сделать это место несуществующим, и пробовать он не желал.

Нужно было думать очень осторожно.

Выключив фонарик, Адам положил его в сумку и зашагал вдоль крохотного ручья, по которому они когда-то шли. Ручей, извиваясь, тек вниз с горы, среди свежепримятой травы. Дождь наполнил русло, поэтому было легко отслеживать его путь к истоку.

Впереди Адам увидел медленно двигавшиеся блики на стволах деревьев; яркие косые лучи вечернего света отражались от загадочного пруда, который они обнаружили в первый день. Он уже почти добрался.

Адам споткнулся. Его нога наткнулась на нечто твердое и неожиданное.

«Что это?»

На земле лежала пустая широкая миска. Уродливо фиолетовая, блестящая, явственно человеческого происхождения, она выглядела в этом месте странно.

Адам озадаченно перевел взгляд с пустой миски под ногами на другую миску, стоявшую в нескольких шагах и столь же выделявшуюся среди розовых и желтых листьев на земле. Вторая миска была точно такая же, как первая, только наполненная до краев какой-то темной жидкостью.

И Адам вновь поразился, насколько неуместной выглядела эта явно сделанная человеком вещь среди здешних деревьев. Затем он озадачился еще раз, когда понял, что темная гладь нетронута и чиста: ни листиков, ни паутинки, ни веточек, ни насекомых. Это значило, что миску наполнили совсем недавно.

Это значило…

Он ощутил взрыв адреналина за секунду до того, как услышал голос.

Пупу, который лежал связанным на заднем сиденье, было нелегко рассчитать время. У Нив отчетливо имелся план, а Пуп не мог с той же уверенностью сказать этого о себе. Вероятно, она не собиралась убивать его, предварительно не исполнив ритуал в мельчайших подробностях. Поэтому Пуп ехал в собственной машине, пропахшей чесноком и засыпанной крошками, к опушке леса. Нив недостало храбрости съехать с дороги – и Пуп был ей за это очень благодарен, – поэтому она остановилась на маленькой гравиевой площадке. Оба проделали дальнейший путь пешком. Еще не совсем стемнело, но, тем не менее, Пуп спотыкался по пути о спутанную траву.

– Извини, – сказала Нив. – Я искала на гугл-карте ближайшее место для парковки.

Пуп, которого раздражало буквально всё в ней, от мягких пышных рук и мятой юбки до кудрявых волос, ответил не самым любезным тоном:

– Зачем ты извиняешься? Ты, кажется, собираешься меня убить.

Нив поморщилась.

– Пожалуйста, не говори так. Ты будешь жертвой. Быть жертвой совсем неплохо. За этим стоит прекрасная традиция. И потом, ты это заслужил. Всё честно.

Пуп спросил:

– Если ты убьешь меня, значит, по справедливости кто-то убьет тебя? В перспективе.

Он снова споткнулся о спутанную траву, и на сей раз Нив не извинилась и не ответила. Она устремила на него необыкновенно долгий взгляд. Он был не столько проницательным, сколько утомительно протяженным.

– Признаю, Баррингтон, я почувствовала легкое сожаление, когда выбрала тебя. Ты казался очень милым, пока я не ударила тебя током.

Трудно поддерживать вежливый разговор после упоминания о том, что один из его участников применил к другому шокер, поэтому оба шли дальше в молчании. Пуп странно себя чувствовал, вновь оказавшись в лесу, в котором в последний раз видел Черни живым. Он думал, что лес – это просто лес и что, вернувшись, он ничего не ощутит, особенно в другое время суток. Но что-то в атмосфере немедленно вернуло Пупа в прошлое, в ту самую минуту, когда он держал в руке скейтборд, а Черни, умирая, остатками дыхания пытался задать ему грустный вопрос.

В голове у Пупа звучали какие-то шепоты, похожие на треск разгоравшегося огня, но он не обращал на них внимания.

Он скучал по прежней жизни. По всему. По своей беззаботности, по роскошному Рождеству дома, по ощущению педали газа под ногой, по свободному времени, которое казалось благословением, а не проклятием пустоты. По возможности прогуливать уроки и учиться, раскрашивать из баллончика указатель на Генриетту и восхитительно напиваться в честь дня рождения.

Он скучал по Черни.

Пуп ни разу не позволил себе задуматься об этом за последние семь лет. Он пытался убедить себя в том, что Черни был бесполезен, а его смерть, напротив, целесообразна.

Но вместо этого он вспомнил звук, который издал Черни, когда Пуп ударил его в первый раз.

Нив не нужно было приказывать Пупу сидеть тихо, пока она готовилась к ритуалу. Пока она намечала пять точек пентаграммы (незажженная свеча, горящая свеча, пустая миска, полная миска, три маленьких косточки, уложенных треугольником), он сидел, подтянув колени к подбородку, со связанными за спиной руками, и жалел, что не может заплакать. Ему хотелось хоть как-то облегчить ужасную тяжесть внутри.

Нив мельком взглянула на него и решила, что он расстроен из-за своей скорой смерти.

– Ну, – ласково сказала она, – не надо так. Будет не очень больно.

Она задумалась и добавила:

– Во всяком случае, не очень долго.

– Как ты меня убьешь? Как вообще работает ритуал?

Нив нахмурилась.

– На этот вопрос непросто ответить. Всё равно что спросить у художника, почему он выбрал тот или иной цвет. Иногда это не процесс, а ощущение.

– Ладно, – сказал Пуп. – Что ты ощущаешь?

Нив прижала аккуратный лиловый ноготок к губе, обозревая свою работу.

– Я сделала пентаграмму. Эта форма подходит для любого заклинания, и я хорошо с ней работаю.

Некоторые считают ее слишком сложной или чересчур ограничивающей, но меня она устраивает. Зажженная свеча нужна, чтобы дать энергию, а незажженная – чтобы ее призвать. Полная миска нужна, чтобы увидеть иной мир, а пустая – чтобы быть им наполненной. Далее, я сложила кости ног трех воронов, которых убила, чтобы показать дороге мертвых природу заклинания, которое намерена произнести. Затем я выпущу твою кровь в середине пентаграммы, призывая силовую линию пробудиться.

При этих словах она внимательно посмотрела на Пупа и добавила:

– Возможно, в процессе я буду вносить поправки. Магия – штука довольно гибкая. Люди редко проявляют интерес к нюансам моей работы, Баррингтон.

– Мне очень интересно, – заверил тот. – Иногда процесс – это самое интересное.

Когда она отвернулась, чтобы взять ножи, он высвободил руки из веревок, подобрал упавший сук и изо всех сил обрушил его на голову Нив. Вряд ли этого было достаточно, чтобы убить ее – сук оказался достаточно свежий и упругий, – но, в любом случае, женщина рухнула на колени.

Она застонала и медленно замотала головой, поэтому Пуп ударил ее еще раз. Потом связал веревкой, которую снял с себя, – крепко, чтобы не повторить чужую ошибку, – и втащил бесчувственное тело в центр пентаграммы.

А затем поднял голову и увидел Адама Пэрриша.

Впервые Блу заподозрила, что ей могло быть опасно находиться в Кабесуотере, поскольку она усиливала всё, что звучало вокруг. Делала мир громче. Когда они добрались до леса, ночь уже буквально трещала от напряжения. Дождь сменился прерывистой моросью. Упомянутое ощущение в сочетании с дождем заставило Блу с тревогой взглянуть на Ганси, когда он вылез из машины, но плечи у него почти не намокли, и он был не в школьном свитере. Когда Блу видела Ганси на дороге мертвых, он совершенно точно был в свитере с вороном – и гораздо мокрее. Разумеется, она не изменила будущее Ганси настолько, чтобы сделать сегодняшний день днем его смерти, не так ли? Разумеется, с самого начала их встреча была неизбежной, раз уж ей выпала судьба полюбить его или убить.

И, разумеется, Персефона не отпустила бы их, если бы почувствовала, что сегодня ночью Ганси умрет.

Пробираясь по тропе с фонариками, они обнаружили «Камаро», стоявший неподалеку от того места, где они нашли «Мустанг» Ноя. От машины в лес вели несколько утоптанных стежек, как будто Адам никак не мог решить, куда идти.

При виде «Камаро» лицо Ганси, и без того мрачное, сделалось буквально каменным. Все молчали, когда приблизились к кромке леса.

На границе зарослей напряжение и ощущение чего-то вполне возможного немедленно стали еще ярче. Плечом к плечу, они вошли в лес – и в следующую секунду их окружил романтический вечерний свет.

Хотя Блу морально готовилась к магии, у нее захватило дух.

– О чем думает Адам? – пробормотал Ганси, ни к кому не обращаясь. – Разве можно шутить с…

Он не стал отвечать на собственный вопрос.

Перед ними стоял «Мустанг» Ноя, который в неземном золотистом свете казался еще более ирреальным, чем в тот день, когда они его нашли. Матовые лучи пробивались сквозь полог листвы и полосами ложились на облепленную пыльцой крышу машины.

Стоя перед ней, Блу подозвала Ганси и Ронана. Они подошли и уставились на ветровое стекло. С тех пор как они в последний раз здесь побывали, кто-то вывел на пыльном стекле одно-единственное слово – круглыми рукописными буквами. УБИТ.

– Ной? – спросила Блу в пустоту – хотя окружающий лес вовсе не выглядел пустым. – Ной, ты здесь, с нами? Это ты написал?

Ганси сказал:

– О…

И более ничего. Вместо того чтобы попросить уточнений, Блу и Ронан проследили взгляд Ганси. Невидимый палец выводил на стекле напротив водительского сиденья очередное слово. Хотя Блу подозревала, что именно Ной оставил ту, первую надпись, ей казалось, что он проделал это, находясь в телесном обличье. Гораздо страшнее было наблюдать, как буквы появляются сами собой. Блу живо вообразила Ноя с темными провалами вместо глаз, с изуродованным лицом. Почти не похожего на человека. И даже в этом теплом лесу девушке стало холодно.

«Ной здесь, – подумала она. – Он черпает силы у меня. Вот что это за ощущение».

Слово на стекле обрело форму.

УБИТ.

Стало появляться следующее слово. После «Т» осталось мало места, поэтому буквы частично налезли друг на друга.

УБИТ.

И снова, снова, друг на друге:

УБИТ

Писание продолжалось, пока стекло со стороны водительского сиденья не сделалось чистым, пока невидимый палец не стер с него пыль полностью, пока слов не стало так много, что их невозможно было прочитать. Пока перед ними не оказалось всего-навсего окно пустой машины, с останками гамбургера на пассажирском кресле.

– Ной, – сказал Ганси. – Мне страшно жаль.

Блу стерла слезинку.

– Мне тоже.

Шагнув вперед, Ронан навалился на капот машины, прижал палец к стеклу и под взглядами остальных написал:

НЕ ЗАБЫТ

В голове Блу зазвучал голос Каллы, так отчетливо, что она испугалась, не слышат ли его остальные. «Тайна убила твоего отца, и ты знаешь, что это было».

Ронан молча сунул руки в карманы и зашагал в лес.

Над ухом у Блу холодно и настойчиво зашипел Ной, но она не понимала, что он пытается сказать. Она попросила повторить, но тот замолчал. Она тщетно ждала несколько секунд. Адам был прав: Ной исчезал.

Теперь, когда у Ронана была фора в несколько секунд, Ганси занервничал: ему хотелось идти дальше. Блу прекрасно его понимала. Казалось особенно важным не выпускать друг друга из виду. В таком месте, как Кабесуотер, ничего не стоило моментально потеряться.

– Excelsior, – мрачно сказал Ганси.

Блу спросила:

– Что это значит?

Ганси посмотрел на нее через плечо. И вновь стал капельку ближе к тому юноше, которого она видела на церковном дворе.

– Вперед и вверх.

45

– Господи, – сказал Пуп, когда увидел Адама, стоявшего рядом с опрокинутой им миской. Пуп держал в руках огромный, зловещего вида нож. Он был растрепан и небрит и походил на ученика Агленби после бурных выходных.

– Господи, почему?

В его голосе звучала искренняя досада.

Адам не встречал учителя латыни с тех пор, как узнал, что тот убил Ноя. Он удивился массе эмоций, которые пробудил в нем вид Пупа. Особенно когда Адам понял, что это снова ритуал и в середине круга лежит очередная жертва. Ему понадобилось лишь несколько секунд, чтобы вспомнить лицо Нив, которое он видел в доме номер 300 на Фокс-Вэй. Нив смотрела на него из круга, образованного углами пентаграммы. Впрочем, она, по мнению Адама, не выглядела такой испуганной, как полагается человеку, который лежит связанным в центре подобного символа.

Адам хотел сказать многое – но ничего из этого не сказал.

– Почему Ной? – спросил он. – Почему не кто-нибудь плохой?

Пуп на мгновение прикрыл глаза.

– Я не буду это обсуждать. Зачем ты сюда явился?

Очевидно, он не знал, что делать с Адамом, – и хорошо, поскольку Адам понятия не имел, что делать с Пупом. Единственное, что оставалось, – не позволить ему пробудить силовую линию. Всё прочее (обезоружить Пупа, спасти Нив, отомстить за Ноя) было опционально. Адам сразу вспомнил, что в сумке у него отцовский пистолет. Он мог взять Пупа на прицел и велеть ему… что? В кино всё выглядело просто: тот, у кого пушка, выигрывает. Но в реальности Адам не сумел бы целиться в Пупа и одновременно связывать его, даже будь у него веревка. Пуп справился бы с ним. Как вариант, использовать веревку, которой была связана Нив, чтобы…

Адам достал пистолет. На ощупь оружие казалось тяжелым и злым.

– Я здесь, чтобы это не повторилось. Развяжи ее.

Пуп повторил:

– Господи…

Он подошел к Нив и приложил нож к ее щеке. Женщина слегка поджала губы – и только.

Пуп сказал:

– Отпусти пистолет, иначе я изуродую ей лицо. А еще лучше, бросай его сюда. И не забудь сначала поставить на предохранитель, иначе ты можешь ее чисто случайно застрелить.

У Адама возникло подозрение, что Ганси на его месте сумел бы как-нибудь отболтаться. Он расправил бы плечи и подавил Пупа авторитетом. И тот сделал бы всё, что от него требовали. Но Адам был не таким, как Ганси; и ему пришел в голову единственный вариант:

– Я пришел сюда не для того, чтобы кто-то умер. Я брошу пистолет подальше, но только не вам в руки.

– Тогда я изуродую ей лицо.

Нив спокойно произнесла:

– Тогда ничего не получится. Ты что, не слушал? Я думала, тебе интересен процесс.

Адам посмотрел ей в глаза, и у него возникло странное, сбивающее с толку ощущение, как будто он увидел нечто необычное. Как будто на него взглянули сразу Мора, Калла и Персефона.

Пуп сказал:

– Ладно. Бросай пистолет в сторону. И не подходи ближе.

Он обратился к Нив:

– В каком смысле – ничего не получится? Ты блефуешь?

– Брось пистолет, – сказала Нив Адаму. – Я не против.

Адам бросил оружие в кусты. Оттого что пришлось это сделать, ему стало стыдно и больно, но в то же время он почувствовал себя лучше, когда избавился от пистолета.

Нив продолжала:

– Баррингтон, ничего не получится, в первую очередь, потому, что ритуал требует жертвоприношения.

– Ты собиралась меня убить, – заметил Пуп. – Думаешь, я поверю, что это не сработает наоборот?

– Поверишь, – ответила Нив.

Она не сводила глаз с Адама. И вновь ему показалось, что он заметил странный проблеск в ее лице. Черная маска, два зеркала, лицо Персефоны…

– Это должна быть личная жертва. Моя смерть не принесет результата, потому что я для тебя ничего не значу.

– Но и я для тебя тоже, – сказал Пуп.

– Ты – нет, а убийство – значит, – произнесла Нив. – Я никогда никого не убивала. Я, так сказать, лишусь невинности, если убью тебя. Это огромная жертва.

Адам заговорил и сам удивился, как отчетливо зазвучало в его голосе презрение:

– А ты уже один раз убил человека, так что теперь тебе нечего отдать.

Пуп негромко выругался. Листья размером и цветом как монетки сыпались вокруг. Нив продолжала смотреть на Адама, и теперь невозможно было отрицать, что в ее глазах он видел какое-то другое место. Черное, похожее на зеркало озеро, чей-то голос, глубокий, как недра земли, два обсидиановых глаза, иной мир.

– Мистер Пуп!

«Ганси!»

Голос доносился из-за дерева с дуплом. Вслед за Ганси, когда он вышел на свет, показались Ронан и Блу. Сердце Адама одновременно наполнилось тяжестью и обрело крылья; облегчение было буквально осязаемым, но и стыд тоже.

– Мистер Пуп, – повторил Ганси.

Даже в очках и с растрепанным со сна волосами, он явился во всем блеске, лощеный и властный, как подобало Ричарду Ганси Третьему. На Адама он не смотрел.

– Полиция уже едет сюда. Я очень рекомендую вам отойти от этой женщины и не усугублять ситуацию.

Пуп, казалось, хотел ответить – и захлопнул рот.

И тут все посмотрели на нож в его руке и землю под ним.

Нив пропала.

Они обвели взглядом пентаграмму, дерево с дуплом, пруд… какая чушь. Нив не могла ускользнуть за десять секунд так, чтобы никто этого не заметил. Она не двигалась с места. Она просто исчезла.

Несколько секунд царила тишина. Все застыли, являя собой воплощенное сомнение.

Затем Пуп отскочил от пентаграммы. Адам понял, что он бросился за пистолетом.

Ронан оказался рядом с Пупом в ту самую секунду, когда тот схватил пистолет. Пуп ударил его рукояткой в челюсть. Голова Ронана откинулась назад.

Пуп наставил оружие на Ганси.

Блу крикнула:

– Остановитесь!

Времени не было.

Адам прыгнул в центр пентаграммы.

Странно, необъяснимо – но все звуки затихали там. Крик Блу заглох, словно под водой. Воздух не двигался. Единственным подлинным ощущение было электричество – едва уловимое покалывание подступающей грозы.

Нив сказала, что дело не в убийстве, а в жертвоприношении. И Пупа это поставило в тупик.

Но Адам лучше, чем Пуп или Нив, знал, что такое жертва. Он понимал: дело не в том, чтобы кого-то убить или сложить треугольник из птичьих костей.

Если уж об этом говорить, Адам всю жизнь приносил жертвы. И он знал, какая из них самая большая.

И самая легкая.

Он не боялся.

Жизнь доставалась Адаму Пэрришу нелегко. Эти мускулы и внутренние органы, сухожилия и нервы существовали чудом. Он чудом двигался, чудом выживал. Однако самым главным в Адаме Пэррише была свободная воля. Способность быть себе господином.

Это было важно.

Всегда было важно.

Это составляло сущность Адама.

Опустившись на колени в середине пентаграммы и вцепившись пальцами в мягкую, покрытую мхом землю, Адам произнес:

– Я отдаю СЕБЯ.

Крик Ганси был мучителен.

– Адам, нет, НЕТ!

«На его условиях – или никак».

«Я стану твоими руками, – подумал Адам. – Я стану твоими глазами».

Послышался треск.

И земля у них под ногами пошла волнами.

46

Блу отшвырнуло к Ронану, который как раз начал подниматься после удара. Огромные каменные глыбы, разбросанные среди деревьев, вздымались, как вода. Пруд заколыхался и стал выплескиваться из берегов. Вокруг слышался шум, как от приближающегося поезда, и Блу подумала только об одном: «До сих пор со мной еще не случалось никакой настоящей беды».

Деревья приподнимались, словно пытались вырваться из земли. Листья и ветки густым, яростным дождем сыпались вниз.

– Землетрясение! – закричал Ганси.

Одной рукой он накрывал голову, другой цеплялся за дерево. Волосы у него были в пыли.

– Что ты наделал, придурок! – заорал Ронан Адаму, который стоял в середине пентаграммы, с настороженным и внимательным видом.

«Это прекратится?» – подумала Блу.

Землетрясение было таким жутким, таким… неправильным. Казалось вполне возможным, что мир сейчас расколется пополам и никогда уже не исцелится.

Когда земля заколебалась и застонала вокруг, Пуп с трудом поднялся на ноги, держа в руке пистолет. Оружие выглядело черней и уродливей, чем раньше. Это была вещь из того мира, где смерть несправедлива и мгновенна.

Пуп удержал равновесие. Камни постепенно переставали качаться, хотя всё вокруг еще кренилось, как в «чертовой комнате».

– Откуда тебе знать, зачем нужна сила! – крикнул он Адаму. – Ты выложился даром. Черт тебя возьми…

Пуп навел пистолет на Адама и без дальнейших слов спустил курок.

И мир затих. Листья дрожали, вода тихонько плескалась в пруду… но в остальном стояла тишина.

Блу закричала.

Все глаза устремились на Адама, который продолжал стоять в центре пентаграммы. Лицо у него было растерянное. Он обвел взглядом грудь и руки. Ни дыры, ни крови.

Пуп не промахнулся, но он и не попал в Адама. То и другое каким-то образом соединилось.

На лице Ганси, когда он посмотрел на Адама, была всеобъемлющая печаль. И тогда Блу впервые поняла: что-то изменилось, сделалось непоправимо другим. Если не в мире, то в Кабесуотере. А если не в Кабесуотере, то в Адаме.

– Зачем? – спросил Ганси. – Я так ужасен?

Адам ответил:

– Ты здесь вообще ни при чем.

– Адам, что ты сделал? – крикнула Блу.

– То, что было нужно, – ответил он.

Стоя в нескольких шагах от них, Пуп издал сдавленный звук. Когда ему не удалось ранить Адама, он уронил пистолет, как ребенок, играющий в войну.

– Лучше дай его мне, – сказал Адам.

Он дрожал. Слегка.

– Кажется, Кабесуотер не хочет, чтобы пистолет был у тебя. Если ты не отдашь оружие мне, он заберет его…

Вдруг деревья принялись шелестеть, как будто их раскачивал ветер, хотя Блу не чувствовала на коже ни единого дуновения. На лицах Ронана и Адама появилось одинаковое потрясенное выражение. В следующую секунду Блу поняла, что это не шелест, а голоса. Деревья говорили – и теперь она тоже их слышала.

– В укрытие! – заорал Ронан.

Послышался еще один звук. Сначала он походил на шелест, но очень быстро перерос в нечто конкретное. Что-то массивное продиралось сквозь заросли, ломая ветки и топча кустарник.

Блу крикнула:

– Кто-то сюда бежит!

Она ухватилась одновременно за Ронана и Ганси и потащила их за собой. Всего в нескольких метрах позади зияла неровная пасть дерева видений, и именно туда Блу втянула обоих. На мгновение, прежде чем магия дерева окутала их, они успели увидеть то, что приближалось, – огромное колышущееся стадо белорогих зверей. Их шкуры сверкали от снега, воздух сотрясали крики и фырканье. Они неслись плечом к плечу, беспорядочно, напролом. Эти существа с запрокинутыми головами напомнили Блу ворона, вырезанного на склоне холма, и статуэтку собачки, которую она некогда держала в руках, странную и изгибистую. Топот ног и тяжесть тел сотрясали землю. Стадо, фыркая, разделилось, чтобы обогнуть пентаграмму.

Стоя рядом с Блу, Ронан тихонько выругался, а Ганси, прижавшись к теплой стенке дупла, отвернулся, как будто ему было нестерпимо на это смотреть.

Дерево погрузило их в видение.

Разноцветные ночные огни смутно отражались на мокром, исходящем паром тротуаре. Светофор переключился с зеленого на красный. «Камаро» стоял у обочины, Блу сидела за рулем. Сильно пахло бензином. Она мельком заметила рубашку с воротничком; рядом сидел Ганси. Он наклонился к ней и коснулся пальцами ключицы. Его дыхание обожгло шею Блу.

«Ганси», – предупредила она, чувствуя себя одновременно хрупкой и очень опасной.

«Я просто хочу сделать вид, – сказал он, и его слова испариной осели у нее на коже. – Просто хочу сделать вид, что это можно».

Блу, сидевшая в машине, закрыла глаза.

«А вдруг ничего не случится, если я поцелую тебя, – продолжал Ганси. – Может быть, только если ты поцелуешь…»

Стоявшую в дупле Блу кто-то подтолкнул сзади, вырвав из грез. Она едва успела увидеть Ганси – реального Ганси, – который с вытаращенными глазами протиснулся мимо нее и вышел из дупла.

47

Ганси позволил себе увидеть лишь один неловкий момент – его пальцы отчего-то касались лица Блу. Затем он выскочил из дерева, оттолкнув реальную Блу с дороги. Ему нужно было знать, что случилось с Адамом, хотя его томило жуткое предчувствие, что он и так знает.

Разумеется, Адам по-прежнему стоял в центре пентаграммы, целый и невредимый, опустив руки по швам. В одной руке свисал пистолет. Всего в нескольких шагах, за пределами круга, лежал мертвый Пуп. Его тело было засыпано листвой, словно он пролежал там несколько лет, а не минут. Крови оказалось меньше, чем ожидаешь, когда видишь затоптанного насмерть человека, но всё равно Пуп выглядел сломанным. Каким-то скомканным.

Адам просто смотрел на мертвого. Его неровные волосы были растрепаны на затылке – единственный признак, что Адам двигался, после того как началось… это.

– Адам, – выдохнул Ганси. – Как ты достал пистолет?

– Деревья, – ответил тот.

В его голосе звучала ледяная отстраненность, и Ганси понял, что человек, которого он знал, был загнан куда-то очень далеко вглубь.

– Деревья? Господи. Ты в него стрелял?

– Нет, конечно, – сказал Адам.

Он осторожно положил пистолет на землю.

– Я просто не дал ему зайти в круг.

Ганси ощутил, как в нем поднимается ужас.

– Ты позволил ему погибнуть?

– Он убил Ноя, – ответил Адам. – Он это заслужил.

– Нет.

Ганси прижал руки к лицу. Здесь лежал труп, труп, который раньше был живым человеком. А они еще даже не имели права покупать себе алкоголь. Они не могли решать, кто должен жить, а кто умереть.

– Ты действительно хотел, чтобы я впустил в круг убийцу? – уточнил Адам.

Ганси не знал, как объяснить масштабы своего ужаса. Он понимал лишь, что ужас вспыхивал в нем снова и снова, каждый раз, когда он задумывался о случившемся.

– Он был жив совсем недавно, – беспомощно сказал Ганси. – Всего лишь на прошлой неделе он дал нам четыре неправильных глагола. А ты его убил.

– Перестань. Я его не спас. Хватит твердить мне, что, по-твоему, правильно, а что нет! – крикнул Адам, хотя вид у него был глубоко несчастный. – Теперь силовая линия пробудилась, и мы найдем Глендауэра, и всё будет, как должно быть!

– Нужно вызвать полицию. Нужно…

– Ничего не нужно. Оставим Пупа тлеть здесь, точно так же, как он оставил Ноя.

Ганси отвернулся, ощутив дурноту.

– А как же правосудие?

– Это и есть правосудие, Ганси. Настоящее. Потому что Кабесуотер настоящий на все сто. И справедливый.

Всё это казалось Ганси абсолютно неверным. Как вывернутая наизнанку правда. Он смотрел и смотрел – и по-прежнему видел перед собой мертвого молодого человека, который ужасно походил на скорчившийся скелет Ноя. А еще тут был Адам. Внешне он не изменился, но все-таки что-то такое появилось в его глазах. В линии рта.

Ганси ощутил огромную потерю.

Блу и Ронан вышли из дупла, и девушка захлопнула рот рукой при виде Пупа. У Ронана на виске был безобразный кровоподтек.

Ганси просто сказал:

– Он умер.

– Я думаю, нам надо выбираться отсюда, – проговорила Блу. – Землетрясение, животные, и… я не знаю, какой эффект произвожу, но всё это…

– Да, – сказал Ганси. – Надо идти. Потом решим, что делать с Пупом.

«Подождите».

На сей раз все услышали этот голос. Он говорил по-английски. Они замерли, бессознательно сделав именно то, о чем их попросили.

«Мальчик. Scimus quid quaeritis».

(«Мы знаем, что ты ищешь».)

Хотя деревья могли иметь в виду любого из троих, Ганси показалось, что эти слова обращены к нему. Он вслух спросил:

– А что я ищу?

В ответ послышалось быстрое бормотание на латыни. Слова налезали друг на друга. Ганси скрестил руки на груди и сжал кулаки. Все посмотрели на Ронана, ожидая перевод.

– Они говорят, всегда ходили слухи, что где-то возле дороги мертвых погребен король, – сказал Ронан, не сводя глаз с Ганси. – Они полагают – возможно, это тот, кого ты ищешь.

48

Был прекрасный солнечный день в самом начале июня, когда останки Ноя похоронили. Полиции понадобилось несколько недель, чтобы закончить работу с уликами, поэтому церемония состоялась уже после окончания школьных занятий. Между смертью Пупа и похоронами Ноя многое произошло. Ганси забрал свою тетрадь из участка и ушел из гребной команды. Ронан, к полному удовлетворению школьной администрации, сдал переводные экзамены (успешно) и попытался починить замок на входной двери (безуспешно). Адам, с помощью Ронана, переселился в комнату вблизи церкви святой Агнессы, совсем неподалеку от Монмутской фабрики – однако на обоих это подействовало по-разному. Блу с радостью встретила окончание учебного года: каникулы позволяли ей сколько угодно заниматься силовой линией. Целых девять раз в Генриетте случались перебои электричества, и четыре раза переставали работать телефоны. Мора, Персефона и Калла отправились на чердак и разобрали вещи Нив. По их словам, они до сих пор не могли понять, что же именно произошло, когда они передвинули зеркала.

– Мы хотели лишить Нив силы, – признала Персефона. – Но, кажется, вместо этого мы заставили ее исчезнуть. Вполне возможно, что однажды она появится вновь.

Жизнь медленно обрела некоторое равновесие, хотя, казалось, они никогда не вернутся к привычному течению событий. Силовая линия пробудилась, Ной исчез. Магия была настоящей, Глендауэр был настоящим. И что-то начиналось.

– Джейн, извини за прямоту, но это похороны, – сказал Ганси, когда она приблизилась к ним.

Они с Ронаном, в безупречных черных костюмах, напоминали шаферов.

Блу, у которой в гардеробе не нашлось траурной одежды, на скорую руку сметала несколько метров дешевых черных кружев и надела то, что получилось, поверх зеленой футболки, которую пару месяцев назад превратила в платье. Она сердито прошипела:

– Это лучшее, что я смогла сделать!

– Как будто Ною не всё равно, – сказал Ронан.

– Ты захватила что-нибудь на смену? – поинтересовался Ганси.

– Я не дура. Где Адам?

Ганси ответил:

– Работает. Потом придет.

Кости Ноя погребли на фамильном участке Черни, на одном отдаленном кладбище. Свежевырытая могила находилась возле ограды, на пологом склоне каменистого холма. Брезент скрывал свежую груду земли от горюющих глаз. Родные Ноя стояли рядом с могилой. Мужчина и две девочки плакали, а женщина сухими глазами смотрела на деревья. Впрочем, Блу не нуждалась в ясновидении, чтобы понять, что миссис Черни горюет. Горюет и гордится.

Голос Ноя, холодный и еле слышный, шепнул ей на ухо:

– Пожалуйста, скажи им что-нибудь.

Блу, не ответив, повернула голову в направлении голоса. Она едва ощущала присутствие Ноя, стоящего у нее прямо за плечом. Его дыхание касалось шеи девушки, рука тревожно прижималась к ее плечу.

– Ты же знаешь, что я не могу, – негромко ответила она.

– Ты должна.

– Я буду выглядеть как ненормальная. Что толку? И что я могу сказать?

Голос Ноя звучал слабо, но отчаянно. Его смятение отзывалось в Блу.

– Пожалуйста.

Блу закрыла глаза.

– Я прошу прощения за то, что выпил подаренный ей на день рождения шнапс, – шепнул Ной.

– Господи, Ной!

– Что ты делаешь? – Ганси схватил Блу за руку, когда она зашагала к могиле.

– Выставляю себя на посмешище!

Она рывком высвободилась. Приближаясь к семье Ноя, Блу перебирала разные способы сделать так, чтобы не показаться сумасшедшей, но ни один ей не понравился. Она достаточно часто присутствовала на сеансах и прекрасно понимала, как это будет выглядеть. «Ной, только ради тебя».

Блу окинула взглядом печальную и гордую женщину. Макияж у нее был безупречный, волосы аккуратно подвиты на концах. Всё подтянуто, накрашено, залакировано. Под контролем. Грусть скрывалась так глубоко внутри, что у матери Ноя даже глаза не покраснели. Но Блу было не одурачить.

– Миссис Черни?

Родители Ноя повернулись к ней. Блу смущенно потеребила кружево.

– Я Блу Саржент. Я, э… хотела выразить свои соболезнования. А еще… моя мать экстрасенс. (Их лица неприятно изменились.) И… и у меня есть сообщение от вашего сына.

Лицо миссис Черни мгновенно потемнело. Она покачала головой и довольно спокойно произнесла:

– Я не верю.

– Пожалуйста, перестань, – велел мистер Черни.

У него все силы уходили на то, чтобы вести себя вежливо – Блу ожидала худшего. Ей стало очень стыдно, что она вмешалась в чужую скорбь.

– Пожалуйста, уйди.

«Скажи ей», – шепнул Ной.

Блу сделала вдох.

– Миссис Черни, он просит прощения за то, что выпил ваш шнапс.

Несколько секунд стояла тишина. Мистер Черни и сестры Ноя смотрели то на Блу, то на миссис Черни. Мужчина открыл рот, и тут миссис Черни расплакалась.

Никто не заметил, как Блу ушла с кладбища.

Потом они его выкопали. В начале дороги, ведущей к кладбищу, рядом с «БМВ», у которого был открыт капот, стоял Ронан: он одновременно загораживал проезд и караулил. Адам сидел за рулем маленького канавокопателя, который ради такого дела взял напрокат Ганси. Кости Ноя переложили в спортивную сумку. Блу светила фонариком, чтобы они точно ничего не забыли. Адам закопал пустой гроб и привел свежую могилу в совершенно прежний вид.

Когда они подбежали к машине, запыхавшиеся и словно пьяные от совершенного преступления, Ронан сказал Ганси:

– Это обязательно выплывет и припомнится тебе, чувак, когда ты выдвинешь свою кандидатуру в Конгресс.

– Заткнись и лезь за руль, Линч.

Они похоронили кости Ноя у старой разрушенной церкви. Это была идея Блу.

– Здесь их никто не потревожит, – сказала она. – И они будут лежать на силовой линии. И это освященная земля.

– Ну, надеюсь, ему понравится, – произнес Ронан. – Между прочим, я потянул плечо.

Ганси фыркнул.

– Каким образом? Ты просто стоял на страже.

– Я открывал капот.

Засыпав кости землей, они тихо постояли среди обвалившихся стен. Блу, в частности, смотрела на Ганси, который стоял, сунув руки в карманы и наклонив голову. Его взгляд был устремлен на то место, где они только что погребли Ноя. С тех пор как Блу увидела дух Ганси на этом самом дворе, как будто не минуло и дня. Или, наоборот, прошло всё время мира.

«Ганси. Всё, что есть».

Блу поклялась, что не станет той, кто убьет его.

– Поедем домой? Тут как-то жутко.

Они радостно развернулись. Ной, растрепанный и такой знакомый, стоял на пороге церкви и выглядел гораздо реальней, чем когда-либо. Во всяком случае, внешне. Он пугливо обвел взглядом разрушенные стены.

– Ной! – закричал Ганси.

Блу обвила его шею руками. Ной сначала встревожился, потом обрадовался и погладил ее по голове.

– Черни, – сказал Ронан, словно пробуя это слово на вкус.

– Слушайте, – запротестовал Ной, по-прежнему в объятиях Блу, – я серьезно. Это место пугает меня до чертиков. Может, поедем?

На лице Ганси появилась искренняя улыбка облегчения.

– Да. Поедем домой.

– Я по-прежнему не ем пиццу, – заметил Ной, пятясь к выходу.

Ронан, стоявший посреди развалин, посмотрел на них через плечо. В тусклом свете фонариков видневшаяся у него из-под ворота татуировка напоминала не то коготь, не то палец, не то лепесток лилии. Она казалась такой же хищной, как его улыбка.

– Наверное, сейчас самое время вам сказать, – произнес он. – Я принес Бензопилу из своего сна.

От автора

Мне кажется, что я всегда благодарю одних и тех же подозрительных лиц, но, тем не менее, их нужно поблагодарить. А именно: моего редактора Дэвида Левитана – за терпение, проявленное во время долгого вынашивания этой книги. Дика и Элли – за незыблемую веру в меня. Рейчел С., Трейси и Стейси – за бесконечный энтузиазм, какую бы странную идею я им ни озвучила. Бекки – за выпивку (не для меня, для Ганси). Я имею в виду какао.

Отдельное спасибо моим британским друзьям – Аликс и Алексу, Ханне и Кэтрин, которые приложили столько сил, чтобы познакомить меня с силовыми линиями.

Спасибо моему агенту, Лоре Реннерт, которая позволяет мне бегать с ножницами, и моим неутомимым критикам Тессе Граттон («Ну и тоска») и Бренне Йованов («Очень интересно»).

Также я благодарна всем, кто мне помогал – Джексону Пирсу, Кэрри, которая действительно готовит отличное гуакамоле, Кейт, моей первой и последней читательнице, папе с его пистолетами и маме с ее каменными кругами. Спасибо Натали, которая не читала, зато прислала мне кучу отличной музыки для поднятия настроения.

И, как всегда, я благодарна своему мужу Эду, с которым магия кажется совершенно естественной.

Продолжить чтение